Чёрный фимиам [Белая Снежка] (fb2) читать онлайн

Чёрный фимиам Белая Снежка. Леха

Глава 1

Старый Пэйт всю жизнь, сколько себя помнил, провёл в пути. Он колесил из города в город, из деревни в деревню сперва с родителями, потом с женой, затем с детьми и, наконец, с внуками. Всё их нехитрое добро когда-то умещалось в трёх кибитках, которые тащили три же лошадки. Рядом давно, ещё тогда, когда дети были малы, трусила коза. Звали её просто Козой, учили отбивать копытом счёт, кланяться и выставлять рога, если кто-то чужой подойдёт слишком близко.

Когда ребятишки подросли, козу откормили, вычесали, натёрли рога и продали в незнакомом городе какому-то простофиле. Сошла за трёхлетнюю, хотя к тому времени бегала за повозками не то пятый, не то шестой год. Удачно расторговавшись, Пэйт не стал пытать судьбу и снялся с места на следующий же день. Ему было не привыкать.

Да, не отыщешь в Дальянии и сопредельных землях таких дорог, по которым не колесили повозки старого балаганщика, как не отыщешь той грязи, которую не месили в распутицу копыта его крепких толстоногих лошадок.

Впрочем, нынешняя весна выдалась сухой и жаркой – не отличить от лета. Так что досаждала разве только пылищей. А вот в прошлом году боги, словно озлились, долго не дарили ласкового солнца, всё прятали и прятали его за низкими тучами. Тогда затяжная хмарь и ветры с гор принесли с собой сырость и промозглый холод, а с ними – грудную немочь. На исходе первого месяца Пэйт схоронил сына и старшего внука. Те занемогли внезапно и тяжко. Покуда доехали до ближайшего города, где можно было отыскать лекаря, оба сгорели в лихорадке.

У переброжих вельдов исстари не было домов. Их народ скитался, зарабатывая на жизнь лицедейством, мелким ремеслом, а то и жульничеством. Поэтому старый Пэйт, как всякий, у кого нет родного погоста, похоронил умерших просто у дороги. Он запомнил название города – Ильса. Если когда-нибудь его балаган снова здесь проедет, вдруг да получится отыскать два старых холмика. Впрочем, сердце то не утешило.

Всех мест, где покоились близкие ему люди, Пэйт не помнил. Отец лежал где-то под Налтом. Старшая сестра – в землях Пирру. Мать – возле деревни такой крохотной и убогой, что названия ей никто дать не додумался. Там на въезде росло огромное дерево – накренившееся и чёрное. В дерево когда-то ударила молния. Остался только сломанный ствол. Вид он имел самый паскудный, поэтому название, которое мимоезжие дали селению, было ещё хуже.

Пэйт старался не думать о том, что его мать покоится в таком поганом месте. Про себя старый балаганщик называл тот погост просто глухоманью. Ибо «погост при Горелом Уде» вообще никуда не годилось.

Невестка умерла родами недалеко от холмов Алата. Там её и похоронили вместе с младенчиком. Жена лежала в истоке Ллурды. Зять – в одном из лесов Килха… Если бы Пэйт вдруг задался целью объехать все могилы и навестить каждого из своих дорогих покойников, у него ушло бы на это несколько лет. Потому как братьев, сестёр, детей и племянников схоронил он без счету. Впрочем, и его скоро ждал холмик у дороги: как-никак шестьдесят лет уже трясся старик в кибитке и в зной, и в холод.

Балаган за эти годы опустел. Осталась сестра – кособокая Эгда, что была младше Пэйта на пять годов, две внучки-близняшки – Алесса и Хлоя, да Эгдин последний сынок – Гельт. Девчонкам-кобылицам сравнялось пятнадцать, Гельту – тринадцать.

Ещё кочевали с ними три собаки. На одну больше, чем было повозок. Третью-то кибитку, как сын помер, продали вместе с лошадью. Неплохо тогда выручили. А пса разве продашь? Так и остался с ними.

Собаки были здоровые – той самой вельдской породы, которая искони бегала за телегами и караулила добро, детей и коней. Серые, лохматые, брылястые. Эгда с близняшками вычёсывали с них шерсть. Весной и осенью – каждый день по охапке. Потом пряли и вязали носки, чулки, тёплые накидки. Все это хорошо раскупалось на ярмарках. Шерсть вельдских сторожевых псов ценили за мягкость и тепло. Ну и сносу ей не было, что верно, то верно. Вот только в Дальянии этот товар расходился плохо – страна уж больно тёплая. Но и здесь нет-нет, а покупали.

Так вот и ездил себе Пэйт от города к городу, от поселения к поселению. Он, две лошади, две кибитки, три псины, две девки-трещотки, баба кособокая и мальчишка тощий. Но в Фетги случилось с ними то, чего уж много лет не водилось. Старый Пэйт взял попутчика.

* * *

Очередной день пути выдался солнечным и немилосердно безветренным, да ещё гнус рано вывелся, одолевал и людей, и животных. Лошадки остервенело били хвостами, а псы, трусившие в тени кибиток, то и дело трясли башками. Мошка и слепни роились так густо, что воздух казался серым.

Пэйт клял гнуса, погоду, Эгду, которой загорелось расхвораться спиной, близняшек, в очередной раз затеявших перепалку. Досталось даже молчаливому Гельту, что забыл на последней стоянке топор. И хоть вельды считали возвращение самой дурной приметой, но пришлось парню бежать назад. А дед теперь вёл повозку и, ругаясь сквозь зубы, ждал неприятностей.

Наверное, именно из-за своей угрюмой досады балаганщик проглядел путников. Показалось, они возникли на дороге словно из ниоткуда. Будто из воздуха соткались. Рослый, совсем ещё молодой мужик с дорожным мешком за плечами, одетый на виргский манер – в стоптанные сапоги, штаны, поношенную рубаху и безыскусную тунику. За руку незнакомец вёл невысокую девушку в бурнусе песочного цвета. Голова, лицо и шея девушки были обёрнуты синим палантином. Ничего странного, Пэйт и сам был обмотан по глаза: только это от гнуса и спасало. Необычно было другое: спутника девушки мошка совсем не донимала, хотя он не прятался под витками ткани.

Шли странники медленно. Повозки вельдов быстро с ними поравнялись. Псы тут же подобрались и зарычали, готовые кинуться по первому знаку хозяина. Перехожий человек, впрочем, не испугался. Спокойно задвинул спутницу себе за спину и посторонился, давая небольшому обозу проехать. Пэйт со злорадной усмешкой смотрел, как колеса первой кибитки поднимают пыль и та щедрыми клубами оседает на страннике.

Балаганщик всё ждал, что чужак чего-нибудь скажет, хоть ругнётся – и тогда на нём можно будет сорвать досаду. Но мужчина глядел равнодушно. Налетевший ветер рванул полы одеяния его спутницы, и Пэйт увидел, что девчонка, жавшаяся к спине своего защитника, тоненькая, словно камышинка. На балаганщика она смотрела без обиды, с простодушным любопытством. Под беззлобным взглядом тёмных глаз Пэйт внезапно растерял свою злость.

На мгновенье сердце кольнула не то жалость, не то стыд. Девчонка-то показалась ровесницей внучек. Впрочем, вельд всё равно опасался брать случайных попутчиков. От чужаков одни беды. Поэтому кибитка его не остановилась.

Но тут чужак невозмутимо окликнул балаганщика:

– Уважаемый, до Фетги не довезёшь?

Как будто неясно ему было: не повезёт «уважаемый», даже лошадей не придержит.

– У нас своя дорога, у тебя своя, – буркнул Пэйт в складки куфии, обвивающей и голову, и лицо.

– Да уж вижу, – усмехнулся мужчина и добавил: – Только я бы на твоём месте моей дорогой пошёл.

Старик в ответ сложил пальцы левой руки в щепоть и тряхнул кистью, словно сбрасывая воду.

– Доброе слово да сбудется, злое – пусть к тебе приклеится, – скороговоркой произнёс вельд присказку-защиту от сглаза.

Путник в ответ пожал плечами. Видимо, не знал ничего о вельдских обычаях и приметах.

Балаганщик же сплюнул с облучка в пыль, хлестнул лошадку кнутом и покатил дальше.

Неизвестно, был ли незнакомец колдуном, или злобное его слово услышали злые придорожные духи, однако тракт через холмы не принял обоз Пэйта. Неприятности посыпались одна за другой. Сначала кибитка, в которой ехала Эгда, подскочила на каменюке. И ладно бы просто колесо отвалилось, так нет же, ступица треснула! Хорошо, запасная с собой была. Переменили с Гельтом, ругаясь сквозь зубы и поминая злую богиню Хьёгг, путающую пути.

Не успели отъехать и на четыре перехода, лошадь потеряла подкову. Пришлось снова останавливаться и по жаре махать молотком. А потом, когда до Фетги оставалось пути чуть да маленько и холмы уже сменились Мёртвым лесом, дорогу перегородило упавшее дерево. Не объехать.

Когда мёртвый лес стал мёртвым – никто уже не помнил, деревья тут стояли огромные, в несколько обхватов, с облезлой корой и кривыми ветвями. Листья на них не росли уже сотни лет, потому дуновение ветра не приносило с собой шума крон. Только тоненький свист. Жутковатое место. Ни зверя, ни птицы. Да ещё хворост здешний не годился для костра. Совсем не горел, словно каменный. Зато тут текли несколько хороших ручьёв с чистой водой, и не гудела, забиваясь в рот и нос, мошка.

В общем, пока отваливали могучий ствол с дороги, пока то да се, завечерело. Уж и ругался Пэйт, уж и призывал на голову встречного странника проклятия, думая, что тот всё-таки сглазил балаган. Попадись о ту пору старику проклятый незнакомец – не раздумывая натравил бы он на него псов. Даже девку тощую не пожалел бы.

Фетги балаган достигнул аккурат к закрытию ворот. Издалека Пэйт видел, как опускается решётка. Тьфу ж ты, пропасть! Но делать нечего, пришлось ночевать за стенами. Оно, конечно, не впервой, однако всё равно обидно.

В город въехали ранним утром. Пёстрые кибитки благополучно миновали стражников. Те лениво заглянули внутрь, велели открыть несколько ларей, а потом, не найдя ничего запретного, махнули, мол, проезжайте. Балаганщик заплатил положенную мзду – по медному дарху с каждой повозки. Фетги – большой город, тут, как во всей Дальянии, следили за сбором податей. Приехал – плати. На взятые с въезжающих деньги подновляли мостовые и городскую стену, надзирали за чистотой улиц и площадей. Это хорошо. Всё лучше, чем, например, где-нибудь в Вирге, где от вони сточных канав слезятся глаза, а по улицам слоняются воры, попрошайки и лихие людишки.

А в Фетги спокойно. Здесь маленький балаганчик старого Пэйта заработает немного деньжат. Пёстрые куклы, что лежат до поры до времени в коробах, скоро вынырнут на свет. И не далее как нынче днём будет разыграно очередное представление. Кривая Эгда разложит на повозке шерстяные носки, чулки и накидки, а затем возьмётся гадать. Дара прозирать будущее у дуры-бабы нет, но глядеть она умеет пронзительно, а густые смоляные волосищи с тонкой проседью да кривой бок делают её сущей ведьмой. Люди верили, когда она бросала вороньи косточки или перебирала руками гладкие камешки с кривыми насечками на выпуклых боках.

Ну а не сладится у Эгды с гаданием, так тогда близняшки покажут, что умеют: побросают в воздух деревянные шары, ловко перекидывая их из ладони в ладонь, покажут обманные трюки со стаканами и монетками. Найдётся на что поглазеть городским зевакам. Одно плохо: девки вошли в самую гадкую пору. Титьки, задницы – всё налитое, глаз мужицкий так и цепляет. А защитников чести ихней при балагане двое всего – Пэйт беззубый да Гельт, которого соплей перешибёшь. Поэтому плясать, как раньше, ходить на руках или садиться на шпагаты дед им строго-настрого воспрещал. Мужья-заступники появятся – тогда другое дело.

Здесь старик вздохнул. Лишь три луны осталось до большой ярмарки, на которую собирались кочевые вельды из всех сопредельных стран. Вот только денег у маленького балаганчика на предстоящее гульбище не было. Не на что купить красивые наряды близняшкам, не на что праздновать. Как подобрать девчонкам хороших мужей, когда приданое у них – как у птичек полевых: ни гнёздышка, ни зёрнышка, только росинка на придорожном кусточке? Вот и колесило семейство старого Пэйта в поисках хоть какого-то заработка.

Кибитки Пэйт поставил на базарной площади. Одну сразу обустроили: сняли полог, сдвинули в сторону и накрыли старым покрывалом лари с добром. Получился вроде как помост. Поставили лёгкую ширму. Гельт взялся доставать из сундука кукол. Были они когда-то яркие, нарядные, но теперь уже порядком выцвели. Хлоя устроилась на краю возка и начала насвистывать на дудочке. Алесса, надев ношеное, ещё материно, видавшее виды пёстрое платье отбивала в бубен ритм.

Ну а дальше как водилось: девчонки выкрикивали приглашения, зазывали поглядеть представление. Гельт с Пэйтом, не сговариваясь, готовились разыграть легенду про падение Миаджана.

Легенда была старая, знал её в Дальянии каждый, но всё одно не уставали смотреть. То ли потому, что ещё жила в людях недобрая память о стране мрачного колдовства и кровавых обрядов, то ли потому, что каждый балаган обязательно показывал, как жрецы Шэдоку совокупляются с рабынями. Уж такую-то подробность кто опустит? У Пэйта даже нарочно были сшиты и должным образом раскрашены куклы голых девок – в одних лишь бусах и браслетах.

У Гельта рассказывать выходило лучше, чем у деда. Может, потому, что все зубы у парня были на месте: может, потому, что обладал он редким даром. Мимо пойдёшь – остановишься, заслушавшись. Иные лицедеи слова бормотали или выкрикивали с противными завываниями. А Гельт – не гляди, что сопляк, – умел говорить так, что слышался в его голосе и вой ветра, и грохот волн, и девичий плач, и кровавый бой.

Выставили нарядный задник, на котором близняшки ещё года два тому искусно вышили лес и чёрные храмы с обагрёнными кровью алтарями и статуями мёртвых богов.

Гельт заговорил, как мёд полил:

«Сто на десять веков стоял Миаджан. И строились там преогромные храмы. И возводились гробницы. И говорили, будто уходили мертвецы из гробниц прямо в нижние царства смерти, туда, где тянулись каменные подземелья, в которые не было ходу живым, а только жрецам Шэдоку».

Пэйт исправно тряс куклами жрецов – в накидках цвета обожжённой глины, с лысыми головами и с глазами в виде чёрных точек.

«И входили в порты корабли с рабами. И везли людей из всех земель, ибо не было врагов у Миаджана, а были только слуги. И забирали жрецы Шэдоку самых красивых дев…»

Тут пришёл черед Пэйту потрясти крестовинами кукол голых рабынь, что вызвало одобрительный свист и гул со стороны зрителей.

«И делали их баядерами в храмах, и танцевали они там неистовые танцы, призывая из земли древнюю страшную силу, вместить которую могли лишь невинные девушки…»

Гул и свист усилились, ибо рассказ подбирался к одному из самых любимых моментов.

«Брали жрецы баядер на алтарях Шэдоку, и в положенный срок рождались у тех дети невиданной силы. И девочки становились танцовщицами, а мальчиков, едва входили они в возраст мужчин, убивали…»

Для этой части представления, тоже любимой у публики, у Пэйта была припасена особая деревянная кукла в бурой рубахе. Под рубахой прятался рыбий пузырь, в который близняшки наливали воду, смешанную с красной глиной, когда подходила пора, один из «жрецов» ударял по пузырю и тот начинал сочиться жижей, похожей на кровь.

«Их подвешивали на крючья и пускали кровь. Знали жрецы Шэда, чем дольше уходит из тела жизнь, тем больше магии смогут они пожрать из своих жертв. Так, долго стоял Миаджан. И не было колдунов могущественнее, не было магии чернее. Но однажды не выдержала земля злодеяний. Говорили ещё, будто одна из баядер не отдала в родах свою силу, не излила её в плод, но выплеснула прочь. И зашаталась крепь. Рухнул старый храм, погребая под обломками служителей Шэда и их рабов…»

Пэйт передал свои крестовины Гельту, а сам щедро высыпал на кукол мелкие камешки из ведра. Зрители завыли от восторга.

«А потом задрожала земля, подалась и затрещала. Оседали в пыль великие храмы, рассыпались алтари Шэдоку, падали, как щепки, деревья, а солнце на много дней закрыла серая хмарь. И уж после того пришла с моря огромная волна. Обрушилась она на уцелевшие города Миаджана, и ушли те под воду вместе с руинами храмов и гробниц, вместе с рабскими рынками и пыточными, с домами и людьми. И текло море, покрывая собою всё».

Старый балаганщик изобразил кончину Миаджана: сперва свирепо затопал, сотрясая помост, потом быстро заменил задник на новый – с вышитыми на нём руинами, а затем накрыл всё это отрезом голубой ткани. Зеваки затаили дыхание.

«Десять на десять веков миновало с той поры. Нет больше Миаджана. Не осталось его храмов, исчезли его жрецы, а земли Раскола затопило водой. Но и по сей день не плывут в ту сторону корабли, а если и выносит их штормом к проклятым затопленным землям – исчезают навсегда…»

Спектакль закончился под свист и воодушевленный топот зрителей. Алесса с бубном обежала зрителей. Монетки посыпались щедро. Балаган у Пэйта и впрямь был хорош, на загляденье. И вот, покуда близняшки суетились, собирая плату, довольный старик оглядывал сборище зевак. Тут-то его взгляд и запнулся о знакомое лицо, словно нога о камень.

Давешний странник стоял, сложив руки на груди, и задумчиво смотрел на балаганный помост. Девчонка его, замотанная в палантин, жалась рядом. Какая ещё дурная сила их сюда привела? С Пэйта будто водой смыло вчерашнюю злобу. Стало не по себе. Да ещё Эгда, дура старая, подошла, дёргает за рукав, а сама глазищами косит в ту сторону, мол, гляди, гляди!

По-хорошему, позвать бы кого из мечников, чтобы схватили колдуна и волокли в Храм. Но мечников поблизости не было.

– Деда, деда, смотри, – зашептала Хлоя.

Тьфу ты, дуры ж! А то он не видит! Старик понадеялся, что колдун развернётся и уйдёт, но тот двинулся к балагану. Чего ему надо?

– Ну как? – спокойно спросил мужчина, подойдя. – Не передумал попутчиков брать?

У Пэйта немного отлегло от сердца. Говорил чужак спокойно, не злорадствовал. Авось обойдётся всё.

– Ты это… своей дорогой ступай, не то оружных позову… – сказал балаганщик, стараясь, чтобы в голосе не сквозил страх.

– Так сильно боишься? – хмыкнул незнакомец. – Я же ничего дурного тебе не делал.

– А дорогу кто мне скривил? – хмуро спросил старик.

Чужак покачал головой:

– Ничего я не кривил. Дорогу ты сам выбрал. А ведь я предупреждал, что лучше моим путём до города ехать. Да ты не послушал.

Балаганщик зло подёргал ус.

– Чего тебе надо? Что привязался? Иди вон к другому кому.

Мужчина усмехнулся:

– Зачем мне к другому?

– А ко мне зачем? – Пэйт и впрямь не понимал. Да мало ли обозов в городе? К любому примкни и езжай, так нет же.

– С тобой одни бабы и мальчишка. Мне надо доехать до Миль-Канаса.

Старик не понял, какая между этим связь. Его собеседник, видимо, о том догадался и пояснил:

– У меня мало денег, у тебя нет крепкого мужика. Дорога неблизкая. Случиться может всякое. Вместе лучше, чем порознь.

– Не беру я попутчиков, – буркнул Пэйт. – И в Миль-Канас мне не надо.

– Доехать спокойно хочешь? – прямо спросил мужчина.

В груди у балаганщика заклокотало. Пугать, значит, вздумал?!

– Ты…

– Со мной доедешь, – просто сказал незнакомец. – Без меня – нет. Ты и сам ведь знаешь: за Фетги места лихие, дорога там приграничная… А что в Миль-Канас не надо, так врёшь ты. Куда тут ещё податься с твоим балаганом? Много вы в деревнях заработаете?

Сказал, стервец, и глядит! Как мысли прочитал! Знал всё это Пэйт. И про дорогу опасную, и про то, что по пути из окраинной Фетги впереди только один стоящий город – дальянская столица. Знал. Оттого и собирался примкнуть со своим балаганом к большому обозу, ибо идти через те холмы в одиночку было верным самоубийством.

– Я помогу в дороге. Ты за это возьмёшь меньшую плату. Доедем до Миль-Канаса и расстанемся, – тем временем продолжил незнакомец.

Балаганщик нахмурился:

– Ты не беглый ли, парень?

Он цепким взором окинул собеседника: высокий, крепкий, темноволос, но не смугл, а глаза синие, неожиданно яркие на бледном лице. Не понять, каких кровей. Да ещё и волосы короткие – в хвост или косу не соберёшь. Рабов же (если они не для удовольствий) всегда бреют наголо – от вшей и для приметности.

– Не беглый?

Незнакомец в ответ на это усмехнулся:

– Вольноотпущенник. Выкупился. Домой возвращаюсь.

У Пэйта отлегло от сердца. Вольноотпущенник баловать не будет, ибо за такими – особый присмотр. За малейшую провинность вернут на торговый помост. Не умеешь свободой дорожить, так и нечего. А лихих людишек, если подумать, мог бы он на их беззащитный балаган ещё вчера вывести в Мёртвом лесу. Или ночью, под городскими стенами.

Снова балаганщик оглядел странника, подмечая то, что мог упустить с первого взгляда. Но, как ни вглядывался, ничего подозрительного не увидел. Мужик, как мужик. Злобы в лице вроде нет, в душу влезть и понравиться не пытается. Не лебезит, зубы не заговаривает, на Алессу с Хлоей не пялится. Опять же, девчонка с ним.

– А это кто? – кивнул на девку балаганщик. – Жена?

– Сестра.

Лучше бы, конечно, чтоб жена, но сестра – тоже неплохо.

Тут в разговор влезла Эгда и спросила девушку:

– Как звать-то тебя?

Та в ответ беспомощно улыбнулась и посмотрела на брата.

– Безголосая она, – пояснил её спутник. – Немая. Даже мычать не может. Родилась такой.

Балаганщик вздохнул:

– Ну… ты это… обещай не баловать… – сказал он.

Как будто обещание незнакомого попутчика с темным прошлым могло иметь хоть какую-то силу!

– Обещаю, – сухо ответил собеседник. – Но узнаю, что хочешь тайком сбыть меня с рук – не взыщи.

Пэйт пожал плечами:

– Вельды – вольный народ. Мы не торгуем людьми, боги дорог не велят этого делать, – а про себя балаганщик с запоздалым пониманием подумал ещё, что незнакомец, навязавшийся ему в попутчики, небось, об этом знает, потому и прицепился как клещ. – Денег-то сколько у тебя?

Мужчина сбросил с плеча подорожную суму, пошарил там и высыпал в широкую ладонь старика скромную горстку меди. Только на прокорм и хватит. Не более.

– Ладно. Иди вон в тот возок, – кивнул Пэйт.

Его новый попутчик подтолкнул сестру к кибитке. Девушка послушно заторопилась. Она не выглядела запуганной, однако была в ней какая-то обречённая покорность воле брата. Это балаганщик заметил сразу.

* * *

Их звали Эша и Сингур, они были родом из Вальтара и оказались на редкость уживчивыми спутниками. Эша быстро подружилась с Гельтом и близняшками. Как эти две трещотки смогли поладить с немой девкой – для их деда было загадкой, но он предполагал: потому и сошлись, что бездольная не умела говорить.

Поначалу обитатели маленького балагана держались со спутниками настороженно – тяготились чужаками. Однако брат с сестрой были спокойны и доброжелательны. Первой оттаяла Эгда.

Дело было вечером за скромной трапезой.

– С рождения вы в кабале-то были или из-за беды какой попали? – осторожно спросила Сингура кривобокая баба.

Тот усмехнулся:

– По дурости. Так тоже бывает.

Собеседница покачала головой:

– Как же не продали вас по отдельности?

Эша, сидевшая рядом, уронила взгляд в свою тарелку и словно оцепенела.

– Повезло, – ответил её брат. – Хозяин добрый попался. Эша жила с кружевницами, те обучили её своему мастерству. Она прилежно работала. Ну и я… тоже. Потом выкупились.

– Ой, – всполошилась болтушка Хлоя. – Это правда, повезло вам, повезло! Мы в Вальтаре не были – больно далеко, за морем. Говорят, у вас легко могут в неволю скрасть. Нет порядка… усобицы постоянно. В Дальянии тоже всякое случается. Помнишь, деда, у нас Ньялу скрали? Скрали, скрали сестрицу Гельтову. Но деда сразу в Храм пошёл…

Алесса тут же подпрыгнула на месте, словно её ущипнули, и перебила, найдя удачный повод для препирательств:

– Ничего не сразу! Сперва по городу ходил, даже в весёлом доме побывал, думал, если туда попала, выкупить удастся. Это уж потом он в Храм пошёл к многоликой, справедливости просить… Думал, прогонят, а она его выслушала и верных слуг отрядила.

– Вот и нет! – заупрямилась Хлоя. – К многоликой он после пошёл, когда ему сказали, что видели, кто девку скрал!

– А ну, цыц! – прикрикнул на трещоток Пэйт. – Разгалделись.

Сингур усмехнулся в тарелку, а девчонки потупились. Только старшая пнула меньшую, незаметно для деда, в щиколотку. Алесса тотчас ответила тем же. Гельт нахмурил брови. Девушки успокоились, но Хлоя все-таки показала мальчишке язык.

Эша смотрела на происходящее широко раскрытыми глазами, переводя взгляд с одного лица на другое.

– И что, нашли девку? – спросил Сингур.

– Нашли, – горько вздохнул в ответ балаганщик. – Только тогда уже дней семь минуло. Натерпелась она. Потом родами померла. Чего ей было-то – пятнадцать всего…

– Не повезло, – кивнул собеседник. – Жалко.

– Верные слуги, ну… мечники храмовые, – уточнил Пэйт, видя непонимание в глазах собеседника, – разбойникам тем головы посекли, но дело-то уж сделано было…

Тут он в сердцах бросил ложку в плоское кривоватое блюдо:

– Тьфу, дуры! Разбередили! Теперь и есть неохота!

Старик пихнул тарелку в руки виноватой Алессе и ушёл в кибитку.

…В Фетги балаган провёл несколько дней, за которые Эгда успела нагадать горсть медяшек, а близняшки – собрать монеток за кукольные представления. По вечерам показывали похабную сказку, как капризная дочь торговца выбирала жениха. Эша краснела до корней волос и пряталась в возке. Эгда посмеивалась. И когда балаган Пэйта потянулся из города на дорогу, Эше, похоже, стало намного легче.

Вельды сперва не знали, как разговаривать с немой девкой. Пэйт обычно наклонялся к вальтарийке и говорил нарочито громко. Сингур, увидевший это, сказал спокойно:

– Что ты орёшь? Она немая, а не глухая.

– Как же вы разговариваете? – почесал балаганщик плешивый затылок, спрятанный под витками палантина. – Ну ты-то – понятно, а она?

За эти дни старик ни разу не видел, как «говорит» немая. Та лишь молчаливо, без пререканий, выполняла приказания брата. Сингур говорил: «Просыпайся», и она тут же вставала, спешила умыться. Он спрашивал: «Голодная?» Девушка кивала. Велел: «Иди в тенёк». Она шла. Будто не имела своей воли.

А брат отчего-то каждый вечер чутко прислушивался к её дыханию. Требовательно клал руки на плечи девушки и приказывал:

– Дыши.

Она прилежно делала несколько спокойных вдохов и выдохов, после чего Сингур возвращался к своим делам.

Хлоя, язык у которой был длиннее обеих кос, как-то не выдержала, спросила:

– Сестра твоя хворает, что ли?

– Да, – сказал Сингур. – Жаба у неё грудная. Душит.

Близняшки переглянулись. Алесса сказала с жалостью:

– Бедная… Жабу только колдун, говорят, вытащить может. Поди, ночью с открытым ртом спала? Вот она и влезла, а потом в груди засела и присосалась…

– Наверное, – ответил Сингур. – У неё это с детства. То будто на поправку идёт, а то задыхается ни с того ни с сего, аж синеет.

Эгда покачала головой и погладила съёжившуюся на телеге Эшу по плечу. Та отводила глаза. Вельдинке показалось: девушке больно слушать, как судачат о её болезни, а брат то ли не обращал на это внимания, то ли, скорее всего, не понимал.

– Я показывал её лекарю в Лефоссе. Хорошему лекарю. Он сказал, исцеления от такого нет. Можно лишь облегчение дать, если кровь пускать время от времени. Хотел я этому умнику самому кровь пустить, но пожалел, подумал, вдруг и впрямь кого вылечит.

Пэйт же обратил внимание, что, когда Сингур рассказывал о сестрином недуге, девушка судорожно стискивала в кулаке висящую на шее свистульку. Старик заметил, Эша частенько так делала, когда волновалась.

На девичьей груди свистулька смотрелась нелепо, едва ли не смешно. Когда балаганщик впервые увидел это «украшение», то удивился: зачем оно? Сингур объяснил, мол, случись чего, чтобы на помощь позвать могла. Эша тогда смутилась и торопливо ушла в другую повозку.

Чтобы не сидеть без дела, девушка перетряхнула всё балаганное барахло и долго корпела над ним, вооружившись костяной иголкой да старыми нитками. Вышивала, штопала, ставила заплатки – и так подновила видавших виды кукол, что не только трещотки-близняшки ахнули, но и Пэйт с Гельтом.

Словом, попутчики не доставили балаганщику хлопот, которых он так опасался. Сингур не чурался никакой работы: хоть повозку чинить, хоть чистить лошадок, которые его, однако, как и псы, не любили – волновались, дёргали боками и вздрагивали. Эша старалась помочь Эгде и девочкам в любом деле, какое было ей по силам, но при этом всегда беспрекословно подчинялась брату. Пэйт видывал, конечно, невольников за свою жизнь, но даже среди рабов найти послушнее и покладистей сестры Сингура было, наверное, сложно.

Постепенно вельды привыкли к спутникам. А Эша даже начала потихоньку «разговаривать», объясняясь с близняшками и Гельтом жестами. Пару раз Пэйт видел, как она улыбается. Миловидная девушка, только странная. Будто огонь в ней едва теплится, не огонь даже, а так, уголёк тлеющий.

Балаганщик не приставал к попутчикам с расспросами и Эгде с девчонками тоже строго-настрого наказал не лезть. Однако это не мешало всем им подмечать всякие диковинные мелочи. Например, в первый вечер, когда Сингур, раздевшись по пояс, умывался, балаганщик увидел у него на спине безобразный шрам. Шрам тянулся от затылка вдоль хребта и уходил под ремень штанов. Прежде старику не доводилось встречать столь диковинного увечья, он даже не представлял, как можно получить такую рану.

Дурехи-близняшки Сингуров рубец увидели через пару дней, то-то уж замучились переглядываться и перешёптываться.

– Деда, – вечером тихонько спросил Гельт. – А ты видал, чего у него на спине?

Мальчишка стрельнул глазами в сторону повозки, где спали Сингур и Эша.

– Видал. Не нашего это ума дело, – оборвал внука старик. – Взяли уже. Так что поздно охать!

* * *

На следующий день кибитки балагана выкатили на главный тракт, к постоялому двору, где из года в год на протяжении десятилетий останавливались торговые караваны. Пэйт знал, что здесь несложно найти попутчиков, с которыми безопасней миновать пограничье. При богатых торговых обозах по этим беспокойным местам всегда ехала оружная охрана.

Так оно и вышло. За десять медных дарх балаганщик сговорился с купцами из Льесса, которые везли в Миль-Канас ткани и чеканную посуду. С ними был и десяток наёмников, неплохо вооружённых. По уговору кибитки вельдов тащились в хвосте обоза, однако все одно – под защитой.

Равнины давно сменились предгорьями, и виды открывались такие, что захватывало дух. Здесь среди жёлтых, как топлёное масло, валунов буйно росла зелень и текли кипучие пенные ручейки. Гнус пропал, как его не было, воздух стал жарче. Теперь путники обматывали головы палантинами, чтобы не пекло солнце и не обгорали лица.

Пэйт даже на стоянках сторонился обоза. Купцы исходили спесью, на балаганчик только что не плевали, а наёмники сально поглядывали на Алессу и Хлою. Оно и понятно. На весь обоз три девки: трещотки да Эша. А Сингурова сестра, если и выходила из кибитки, не поднимала головы, льнула к брату да тискала в руках свою свистульку.

На привалах Эша устраивалась в тени кибитки с рукодельем на коленях. Она сноровисто подновляла старый задник для представления про Миаджан – в ход шли лоскутки, обрывки ниток, старые рваные палантины… Уж и мрачные получались у неё леса, но выглядели как настоящие! Никогда прежде старый балаганщик не видывал эдакого мастерства.

– Ей бы ниток да тканей хороших, знатная бы белошвейка вышла, – сказал Пэйт Сингуру.

Тот в ответ усмехнулся:

– Она и есть белошвейка. На ткань и шёлковые нити нужны деньги. У меня их пока нет.

Балаганщик почесал подбородок:

– В Миль-Канасе можно будет купить. И работы там много…

– Знаю, – ответил Сингур.

В этот миг старик почувствовал, что его собеседник напрягся и словно ощетинился весь. К их кибитке подошёл один из наёмников – широкоплечий мужик средних лет со сломанным носом и рыжими волосами, заплетёнными на виргский манер во множество кос.

– Мне кажется, я тебя откуда-то знаю, – миролюбиво сказал наёмник Сингуру. – Где мы могли видеться?

– Нигде, – отозвался Сингур. – Я издалека.

– Но ты точно жил на моей родине. Говор у тебя виргский.

– Я там был очень давно.

– По тебе и не скажешь. Может, подсядешь к нам вечером? – с прежним дружелюбием предложил наёмник. – Выпьем, глядишь, и вспомним, где могли видеться. Приятно встретить земляка или того, кто долго топтал родные просторы.

– Вечером? – Сингур заметно расслабился. – Хорошо.

На том их беседа закончилась. Однако Пэйт нутром чуял: его попутчику этот разговор пришёлся против шерсти.

Когда солнце перевалило за полдень, телеги выкатились к Зелёному Устью. Два пологих склона зажимали между собой дорогу, и та, петляя, тянулась в их тенистой ложбине несколько переходов. Сингур, всё это время безмятежно сидевший в кибитке, вдруг тронул Пэйта за плечо:

– Стой. Надо проверить колёса.

Балаганщик недоуменно спросил:

– Чего ты всполошился?

– Остановись. Надо проверить…

Пэйт всё-таки натянул поводья:

– Отстанем ведь.

– Эгду окликни, – сказал на это Сингур.

Балаганщик пронзительно свистнул, чтобы сестра, ехавшая впереди, тоже остановилась.

– Ну? Чего ещё? – снова повернулся старик к попутчику.

– Переждать надо.

У балаганщика округлились глаза:

– На солнце перегрелся? Так водой облейся. Тут самые лихие места, а ты нам от обоза отстать предлагаешь? Совсем рехнулся?

И тут же закружились в голове тревожные мысли: ведь узнал Сингура откуда-то тот виргский наёмник! Что за лихой человек навязался им в попутчики? Не удумал ли злого чего? Однако Пэйт вовремя напомнил себе, что всё злое Сингур мог сделать гораздо раньше.

– Не следует за ними ехать, – тем временем сказал ему собеседник. – Надо переждать.

– Чего пережидать? Скажешь ты толком? – вспылил старик, глядя на Устье, в буйной зелени которого уже скрылись последняя телега и последний всадник.

– Они не доедут. Нам нужно остановиться.

Эгда спрыгнула с облучка своей кибитки и подошла к мужчинам.

– Чего вы тут замерли, как присохли? – удивилась женщина. – Отстанем ведь! Ждать-то они нас не будут.

– Вы как хотите, а мы с сестрой не поедем. Эша, выходи! – приказал Сингур.

Девушка, сидевшая в повозке с близняшками, тотчас же послушно спрыгнула на землю. Внучки Пэйта высунули из кибитки одинаковые любопытные физиономии – одна справа, другая слева.

– Мы остаёмся, – Сингур вытащил из телеги свою видавшую виды суму.

Пэйт выругался и собрался было хлестнуть лошадь, но сестра его удержала.

– Не торопись. Давай и вправду повременим. Ежели чего, просто повернём на северный тракт и дождёмся нового обоза.

Балаганщик врезал кнутовищем по облучку и снова выматерился.

– Деньги ж плачены!

Эгда погладила его по руке и кротко улыбнулась, что случалось с ней нечасто. Пэйта от этого ласкового заискивания взяла бессильная досада:

– Ну, чего вылупилась? Давай, харч доставай, уж коли стоять, так с пользой! Да и лошади отдохнут.

Сингур поднялся по склону, отыскал ручей, набрал два меха воды. Был он спокоен и нетороплив. А вот Пэйт злился про себя. Солнце уже клонилось к горизонту.

– Коли такое дело, давайте тут и заночуем, – распорядился балаганщик, потому как не видел смысла пускаться в дорогу, когда вот-вот начнёт смеркаться.

– Нет. Ночью будем ехать. Медлить нельзя, – покачал головой Сингур.

– Тьфу ты, неуёмный! – выругался старик. – То стоять надо, покуда светло, то ехать всю ночь! Куда ты поедешь по дороге такой? Одни камни! А ежели колесо сломается или ось треснет?

– Не треснет, – невозмутимо ответил Сингур. – А мешкать нельзя. Устье нужно к утру миновать.

Эгда вдруг схватила его за запястье и спросила с ужасом:

– Ты зачем пугаешь так страшно? Что там на дороге?

Он ответил только:

– Увидишь.

Глава 2

Они и впрямь увидели. Солнце едва-едва закатилось за склон холма-горы, поэтому в Устье ещё висели лёгкие сумерки, а камни казались золотыми в закатном свете. Давешние попутчики балаганщиков – нагие и окровавленные – валялись кто где.

Пэйт подозвал собак, чтобы не взялись вылизывать кровавые лужи. Псы отошли от тел с неохотой и с такой же неохотой запрыгнули в кибитки. Старик тем временем счёл погибших. Не хватало пятерых, не то шестерых. Сбежать смогли, иль живыми взяли – то теперь только дорога ведала. Из наёмников он не досчитался двоих. Остальные лежали, кто утыканный стрелами, кто с разбитой головой, кто зарубленный.

Добра при убитых не осталось. Налётчики ничем не побрезговали – забрали и окровавленную одежду, и сапоги. У купцов поотрубали пальцы с перстнями.

Балаганщик осенил себя охранительным знамением и прошептал:

– Покарай ночные боги тех, кто это сделал…

Сингура открывшееся зрелище не напугало и не удивило. Он спрыгнул с телеги, чтобы растащить в стороны тела, которые мешали проехать. Из материной кибитки выглянул бледный от страха Гельт. Он обнимал за могучую шею пса и с ужасом глядел на мертвецов. Увидев одного с разрубленной головой, мальчишка позеленел и спрятался за кожаным пологом.

– Поехали, – Сингур забрался обратно в повозку.

Они двинулись вперёд в молчании. У Пэйта даже мысли ворочались в голове с трудом. Он никак не мог осмыслить: откуда его попутчик знал, что случится? Неужто и впрямь колдун?

Вельды ехали весь вечер, всю ночь и, лишь выкатившись на широкий тракт, остановились. Пэйт обернулся к Сингуру.

– Откуда ты знал? – спросил он. – Говори, или дальше я тебя не повезу.

Тот посмотрел исподлобья, но потом ответил:

– Я чую дорогу.

– Ты – колдун? – побледнел балаганщик. – Повелеваешь тёмными силами?

Собеседник в ответ усмехнулся:

– Если бы… Нет. Я не колдун. Но умею чувствовать путь. Это… дар такой.

Старик заметно успокоился, но всё-таки покачал головой:

– Люди-то могли бы не погибнуть, скажи ты им, что впереди нет дороги и ждёт засада. Всё-таки мы шли вместе, уговор был…

Сингур посмотрел на Пэйта, и тот осёкся.

– Тем людям я не обещал добраться до Миль-Канаса невредимыми и ни о чем с ними не договаривался. А вот с тобой – да. Скажи я им, что впереди смерть, подняли бы на смех и всё равно погибли. Или поверили бы, и я снова очутился в рабстве.

Тем их разговор и завершился.

* * *

Тракт тянулся и тянулся вперёд. Шумно, но мирно катился балаганчик в толчее других повозок, меж полей и садов, мимо больших и малых деревень, долиной, окружённой каменистыми холмами. Курчавые рощи и узкие ленты рек на склонах казались дивной Эшиной вышивкой. Холмы делались всё выше. На одном из них, как слыхивал Сингур, стоит Миль-Канас – столица, выросшая не вширь, а в высоту.

К вечеру она поднялась перед путниками – белый город, вознёсшийся к небесам, розовый, и лиловый, и пурпурный в закатном свете, увенчанный огромным величавым Храмом Джерта, его белоснежным куполом на лучах высоких колонн.

К счастью, при въезде никаких заминок не случилось. Белые ворота, оббитые кованым кружевом, оказались ещё распахнуты. Бойкие толпы приезжих потихоньку иссякали и уже не были особенно многочисленны. Телеги скрипели не столь пронзительно, как утром и в полдень, когда повозки наводняли тракт. Даже лошади и те фыркали устало и негромко, а люди переговаривались вяло, вполголоса, утомлённые долгим странствием.

Стража на воротах стояла – залюбуешься! Не то что в Фетги, там пышности было куда меньше. Здешние, несмотря на жару, красовались в начищенных нагрудниках и сияющих шлемах. И то верно: попробуй сними, когда за тобой приглядывает мечник Храма, или, как их прозвали в народе, верный слуга И уж тут не надо объяснять, что верен этот слуга не караулу у ворот, а государю-далеру. А значит, со всякого спросит, кто решит нарушить установленный порядок.

В остальном на въезде в город было как везде в Дальянии. Пропускали всех – верховых, пеших, на телегах… Взимали мзду, подсказывали, где можно оставить лошадей и остановиться самим. Плату за въезд в Миль-Канас устанавливали по числу лошадиных голов и количеству путников. Цена, конечно, немалая, но и не бессовестно высокая.

Жаль только, вельдам и прочим приезжим передвигаться на повозках можно было лишь в нижней части города, которая, располагалась, собственно, у подножия холма. Вокруг же холма всё выше и выше забиралась каменная дорога, но пускали на неё только повозки с припасами, да и длинной она была без меры. Потому жители столицы ходили по лестницам. Лестницы эти, разных цветов, длины и ширины, тянулись вверх, соединяя улицы, или разбегались в стороны, перетекая в кварталы.

Сингур жадно оглядывался по сторонам. Город был высоким и белым, а улицы, мощённые жёлтым песчаником, не знали ни пыли, ни грязи, ни луж. Даже желоба сточных канав и те выкладывали здесь камнем. А деревья, если находили клочок земли, на котором могли укорениться, росли с толстыми узловатыми стволами и раскидистыми кронами.

Дома же словно переходили один в другой, поднимаясь по холму уступами, выпирая квадратными двориками и плоскими крышами, опоясываясь узкими улочками, огибающими холм. С той, другой стороны можно увидеть море. Оно там как на ладони, а блеск воды и белизна стен ослепят…

Миль-Канас оказался красив. И богат. Хороший город. Сингуру понравился. Если бы не Храм на вершине. Храмы брат Эши не любил. Никакие.

Кибитки Пэйта медленно ехали по широкой дороге. Скрипели колёса, подпрыгивая на мостовой, усталые кони потряхивали гривами. Жители Миль-Канаса смотрели на лицедеев пренебрежительно. Как ни старались странники вычиститься и принарядиться, но даже в своём самом лучшем платье выглядели нищими – не чета горожанам, которые облачались в лёгкие штаны и просторные долгополые одеяния, стянутые широкими поясами: плетёными, вышитыми, а у самых богатых – шёлковыми и атласными. Головы дальян скрывали от солнца не ветхие куфии, а нарядные, затейливо замотанные хатты, длинные расшитые концы которых свисали до самых лопаток. Загляденье!

На Сингура богатые горожане поглядывали брезгливо. Одет он был слишком жарко для солнечной Дальянии, да ещё и на виргский манер – в штаны и рубаху. А спесивые дальяне считали северных виргов дикарями. Как бы за раба не приняли... Хотя вряд ли. Рабы тут были одеты куда лучше.

В двух улицах от городских ворот Пэйт отыскал площадь для постоя. Тут были колодец, сточная яма, рядом – конюшни и постоялый двор. Хочешь – останавливайся на площади за пару медяков, хочешь – покупай место под крышей для себя или лошадей. Денег у малого балагана особо не водилось, поэтому остановились под открытым небом. Напоили коней, напились сами. Эгда в каменной чаше, нарочно сделанной в мостовой, развела огонь, приготовила ужин.

– Мы свой уговор выполнили, – осторожно сказал Пэйт, намекая Сингуру, что пора бы уже откланяться и оставить их в покое. Но тот сказал:

– Разреши нам остаться до завтра, – и добавил: – Не пожалеешь.

Балаганщик смерил собеседника хмурым взглядом. Да, до сих пор жалел старик, что взял попутчика! Очень уж странным был этот вальтариец. А где странное – там рядом обязательно отыщется опасное. Однако Сингур спас Пэйта и его семью, не позволив им сгинуть в Зелёном устье…

– Ладно, – махнул рукой вельд. – Но только до утра!

* * *

На следующий день Сингур растолкал разоспавшегося после долгой дороги Пэйта. Старик продрал глаза и через откинутый полог с удивлением увидел, что солнце стоит в зените.

Когда Пэйт выбрался из кибитки, вальтариец сидел у холодного кострища.

– Помоги мне заработать, – просто сказал он. – Обещаю: ты тоже не останешься внакладе.

Сон слетел со старика в одно мгновение. Да, заработать балаганщик хотел. Но связываться со странным попутчиком опасался. Потому осторожно попросил:

– Сперва расскажи, что задумал.

– Расскажу. Здесь есть поединочные круги. И делают ставки. Если ставка удачная, можно заработать очень много.

Пэйт хмыкнул:

– Я уж всерьёз поверил, что ты собрался зарабатывать. А ты собрался ставить? Для этого бойцов надо знать, да и деньги какие-никакие иметь. А ты гол, как камень придорожный. И у меня не проси. Не дам.

В ответ Сингур вытянул из-за пазухи тяжёлый золотой перстень с жёлтым прозрачным камнем диковинной огранки. Солнечный свет не вспыхивал и не отражался от граней, он словно перекатывался в глубине горячей огненной каплей, отчего казалось, что самоцвет сияет изнутри.

– У меня есть что поставить. А ты наверняка сможешь отыскать того, кто даст денег под залог и не станет задавать вопросов, – произнёс вальтариец.

Он протянул перстень старику. Балаганщик с благоговением взял удивительное украшение и какое-то время не мог оторвать глаз от мерцающей в глубине солнечной капли. Лишь вдоволь насмотревшись, он с трудом отвёл взгляд, потрясённо взглянул на собеседника и выдохнул:

– Спятил?! Если его продать, год можно жить безбедно!

– Год – это мало. Жизнь длинная, – ответил Сингур. – А с твоей помощью я смогу заработать куда больше. Тебе – пятая часть выигрыша.

Пэйт ещё какое-то время смотрел на перстень, на то, как солнечный луч искрится в глубине камня, как под гранями вспыхивает и мерцает пламя... Но тут позади в кибитке завозился Гельт. Балаганщик торопливо сунул перстень обратно в руки хозяину.

Из соседней повозки выпрыгнула Хлоя, потянулась, ловко встала на руки и поболтала в воздухе ногами. Под рубахой всколыхнулась нежная упругая грудь…

Деньги. Деньги Пэйту были очень нужны. А девчонкам очень были нужны хорошие мужья.

Хлоя подхватила ведро и побежала к колодцу, не заметив, с каким беспокойством смотрел на неё дед.

– Ты ничем не рискуешь, – негромко сказал Сингур.

Балаганщик встряхнулся. И правда. Он ведь действительно ничем не рискует. Зато, если Сингур выиграет…

– Согласен! – старик поднялся на ноги. – Идём.

Он свистнул Гельту, чтобы тот отправлялся следом.

* * *

Мужчины направились по делам, оставив женщин хлопотать по хозяйству. Эша брата не провожала. Однако, когда уходили, Пэйт почувствовал спиной чей-то взгляд, а обернувшись, заметил, что кожаный полог кибитки, которую делила с близняшками и Эгдой сестра Сингура, колыхнулся, опускаясь.

Пэйт повёл вальтарийца в верхнюю часть города. Там, в квартале оранжевых лестниц, жил и неплохо промышлял ростовщичеством старый вельд. Правда, вельдом он был от силы на четверть, но не зря говорят, что «бродячая» кровь побеждает любую другую. Уважаемый Кир Ашх, хоть и одевался как почтенный дальян, хоть и жил в своем доме, а не колесил по дорогам, хоть говорил важно и со значением, с лица всё одно был единоплеменником старого Пэйта.

Конечно, они попали к хозяину дома не сразу. Сперва долго ждали у чёрного входа, потом посидели в полутёмной прихожей, а потом были-таки допущены в комнату, заставленную всяким добром. Кир Ашх сидел, развалившись, в роскошном кресле. Да, подлокотники были засалены, обивка вытерлась, но само-то кресло видно, что дорогое! Да и сам хозяин вид имел важный, значительный.

Сперва он снисходительно побеседовал с единоплеменником, нарочито игнорируя пришедшего с ним чужака, расспросил про грядущую ярмарку и лишь после этого перешел к делу. Вот только, когда увидел перстень, не удержался –всю вальяжность, словно ветром сдуло. Ростовщик подобрался, глаза его вспыхнули так же ярко, как горящая в золотом камне солнечная искра. И с Сингуром он заговорил очень уважительно, и Пэйту предложил присесть на старый табурет, и мигом отсчитал горсть серебра, а когда уходили, даже встал и проводил до двери!

Так-то!

* * *

Получив деньги, Сингур и Пэйт отправились дальше. Отродясь балаганщик не ходил столько пешком. Да ещё эти лестницы! То вправо, то влево, то жёлтые, то красные, то синие. Дома стоят впритык, окна у одних закрыты ставнями, у других оплетены виноградом, чтобы не впускать жару и солнце.

Миль-Канас был красив, но старикам тут приходилось тяжко: столько ступенек! Под конец у Пэйта уже кололо в боку, а перед глазами ползли багровые пятна. К счастью, идти осталось совсем мало, если судить по приближающимся крикам и гулу множества голосов.

Гельт тотчас навострил уши. Любопытно-то как!

- Одумайся, - увещевал Пэйт Сингура, сипло и с трудом дыша. – Одумайся. Зачем так рисковать? Проиграешь всё! Лучше просто продать. Хорошие деньги выручишь! Кир Ашх не обидит!

Сингур в ответ лишь покачал головой:

- Расходимся. Поставишь всё на меня. С площади уходи на красные лестницы и с них переулками на жёлтые. Пойдёшь там – ничего не бойся.

Пэйт открыл было рот, чтобы удивиться и спросить, с чего Сингур взял, что… Но ничего не успел: его спутник уже ввинтился в толпу и растворился в ней, как в море.

Народу на площади оказалось полным-полно. С одной стороны тут стояли полукругом несколько ярусов каменных скамей для тех, кто побогаче. Сидеть на них и смотреть бой разрешалось только за деньги. А те, кто не хотел или не мог платить, толпились на мостовой. Иные приносили с собой скамеечки, чтобы встать на них и наблюдать поверх голов за происходящим.

Пэйт с Гельтом пробирались вперед, локтями распихивая зевак. Трижды Пэйту перепало по рёбрам, пару раз ему наступили на ногу. Но то мелочи. А кошель с деньгами он прижимал к груди под рубахой. Сингур тем временем вышел к арене. Балаганщик же встал неподалеку от считаря – тощего, желчного вида человечка в окружении здоровых мордоворотов. Считарь принимал деньги и ценности, вёл список на деревянной доске, а сделавшим ставку выдавал кусочки кожи с начертанным именем бойца и суммой поставленных монет. Всё без обмана.

Видно с того места, где встал балаганщик, было плоховато, но толкались здесь меньше, да и со скамейками сюда лезть не разрешалось. Подпрыгивая и выглядывая из-за чужих спин, Пэйт смотрел, что происходит на кругу.

На уличных сшибках дрались без оружия. Поэтому двое бойцов бились на кулаках, разбрызгивая кровь и пот.

В городе, конечно, была и каменная арена, где собиралась знать. Зрелища там стоили немалых денег и были кровавы. Но на каменный круг не мог выйти биться никто из толпы. Только рабы, за которыми стоял хозяин, или вольные из гильдии. А сражались там любым оружием. Бывало, что до смерти. Впрочем, то зависело от уговора сторон.

Здесь же – на площади – биться мог всякий, у кого хватало смелости. Например, сейчас дрались Вепрь и Тесак. Читать из простолюдинов мало кто умел, но у каждого бойца была кличка, которую легко отображали кривым рисунком на огромной доске, там же обозначали и ставки – всё честно.

Пэйт обратил внимание, что на Вепря ставили больше. На Тесака поменьше, но не шибко. Значит, шансы у них почти равны. Вон какие оба здоровые, от мышц бугрятся! Опытных видно сразу: они не бахвалятся, берегут силы, каждое движение их точно и лишено суетливости. И Вепрь, и Тесак были опытными. Видать, выставляли их от разных лестниц. Народ орал до хрипоты.

Вепрь был могуч, но медлителен. Тесак двигался быстрее, однако удары у него казались менее сильными, они словно не доставали противника, хотя тот не всегда успевал увернуться. Сам Вепрь ударил дважды. Один раз – в бок. От этого удара Тесак согнулся, а толпа ликующе взвыла. А на второй раз Вепрь отправил противника прямиком на каменную мостовую. Тот упал, приложился головой и сомлел.

Бой был окончен.

Разводной выбежал в середину круга, взмахнул руками и прокричал, прерывая общий гвалт:

- Поединок закончился победой Вепря! Сделавшие ставки, подходите забрать выигранное!

Толпа оживилась. Зрители, кому довелось снять куш, потекли в сторону считаря.

Вепрь же отсел на каменную скамью. Кто-то из сотоварищей либо тех, чью лестницу он представлял, облили взопревшего бойца водой, обтерли тканиной. А на круг вышли двое других. На этот раз «Пятерня» и «Зуб». У Зуба не хватало зуба, а у Пятерни были такие ручищи, что казалось: он может свернуть шею быку, вообще не напрягшись.

Противники сменялись, а затем оставшиеся выходили друг против друга. Толпа свистела, подбадривая любимцев, топала ногами, требуя от бойцов не кружить, выжидая, но бить сильнее и чаще.

Пэйт поглядывал, то на Сингура, стоящего в стороне, то на арену – и не мог поверить, что вальтариец собрался выйти против победителя из… вот этих. Совсем спятил!

Солнце уже клонилось к закату, бои подходили к концу. Пятерня, наконец, вышел против Вепря, и Вепрь уложил его, не растягивая удовольствие. Однако вовсе не потому, что тот устал или дрался хуже. Такие бойцы не устают. Их выносливости позавидует и тягловая лошадь. Просто Вепрь, несмотря на монолитность и неспешность, был силен, а если присмотреться внимательнее, то и достаточно ловок, когда это требовалось. Ещё он обладал одной редкой способностью, которая свойственна только очень хорошим бойцам: умел предугадывать действия противника. Хотя и выглядел тупой горой мышц.

Разводной выскочил на круг, вскидывая руки и объявляя победителя сшибки этого дня.

Зрители восторженно заревели. Ещё бы! Это ведь был не конец.

Подобные битвы завершались всегда одинаково. На круг позволяли ради потехи выйти любому, кто хотел попытать удачу. Тут можно было заработать, просто выстояв против победителя, пока не пересыплется песок из верхней колбы в больших песочных часах, или рассмешив публику. За риск хорошо платили. А если удавалось показать какую-никакую драку – одаривали и вовсе щедро. Другое дело, что вся эта щедрая плата потом могла уйти на лекарей.

- Бой с победителем! – прокричал разводной, вскидывая руку Вепря за запястье. – Бой с победителем!

- Потешный или всерьёз? – тут же отозвались из толпы.

Разводной поглядел на Вепря. Тот приглашающее ухмыльнулся.

- Всерьёз! На ставку, на деньги! Простоять, пока песок сыпется – одна серебряная монета. Уронить – кошель!

Толпа загудела. Зевакам хотелось зрелища. Если найдётся отчаянный, который согласится выйти, со зрителей соберут плату – по несколько медных монет. Но оно того стоило. И законом не возбранялось.

- Бой с победителем на ставку! Есть желающие?

В этот миг Пэйт, наконец, увидел, как Сингур неспешно расстёгивает пояс и стягивает через голову рубаху. Не передумал!!!

Старик поспешил к считарю, вокруг которого уже почти не было людей. Гельт трусил следом. Зеваки оживились, увидев новичка. Засвистели, заулюлюкали. Пэйт слышал, что на кругу разводной спрашивает поединщиков, добровольно ли вышли они на бой, готовы ли к тому, что исход может быть любым, напоминал об условиях: по причинному месту не бить, за волосы друг друга, как бабам, не таскать, до смертоубийства не доводить…

Возле считаря было уже совсем пусто. Ставить в таком бое дозволялось только на новичка. Поэтому неудивительно, что Пэйт оказался единственным из решивших рискнуть. На него поглядели, как на круглого идиота. Старик смахнул со лба пот и сказал, будто оправдываясь:

- Если победит, сниму куш.

Считарь хмыкнул, мордовороты, что его охраняли, переглянулась и, небось, заржали бы, но тут дело серьёзное и ставка большая. Потому сдержались.

- Как заявлять новичка? – спросил считарь. – Имя-то хоть его знаешь? Или кличку?

Балаганщик только руками развел.

- Ну, ступай, гляди. Ежели выстоит, сюда вернёшься, - сказал считарь, после чего вручил старику кусочек исписанной кожи и кивнул одному из своих охранников: - Проводи человека, чтобы наперёд встал и видел всё.

Старика с внуком почтительно вывели к краю круга. Пэйт замер, стискивая Гельта за плечо. Эх и дураки же они! Надо было просто продать тот перстень – толку было бы больше!

- Бьются двое! – тем временем огласил разводной, которому кивнули, что деньги со зрителей собраны. – Вепрь с человеком со стороны. Ставка на новичка одна. Начнут, как рукой махну.

С этими словами разводной выбежал с круга. Повисла короткая пауза, позволяющая поединщикам оценить друг друга, а зрителям оценить поединщиков.

Противники оказались одного роста. И теперь Пэйт глядел на своего бойца, с ужасом понимая, что против видавшего виды Вепря ему не продержаться. Мужчины стояли друг напротив друга. Вепрь смотрел с насмешкой. Сингур был спокоен. Словно не его сейчас покалечат. Пэйту померещилось, будто вальтариец мысленно что-то считает. Лицо его, хотя и казалось бесстрастным, оставалось слишком уж сосредоточенным.

Вепрь стоял скалой. Глыба из мышц и бугров. Голова у него плавно перетекала в шею, шея в плечи, а плечи раздавались в ручищи и отливались в выпуклую широкую грудь. Все гладкое, мощное, маслянисто блестящее, загорелое.

Рядом со своим противником Сингур выглядел совсем мальчишкой. Слишком молодой для таких побоищ, слишком сухой и тощий, кожей бледен, на спине страшный шрам, говорящий о давнем, но сильном увечье. Пэйт пытался разглядеть хоть что-то, что могло сказать о Сингуре как о хорошем опытном бойце, но, будто назло, зацепился взглядом за какую-то засаленную плетенку у него на запястье и теперь в панике думал только об одном: убьют, убьют!

Толпа затаилась, ожидая знатной трёпки наглецу.

Разводной махнул рукой, давая начало бою.

У Пэйта от этого простого движения в животе словно провернулись тупые жернова.

Глава 3

За виденные сегодня бои Сингур смог оценить и сильные, и слабые стороны противника. По привычке он сперва наблюдал за людьми на кругу. Хотя нынче это было пустой тратой времени. Сейчас имело значение только одно – удары сердца. От шестидесяти до восьмидесяти. Он считал. А ещё чувствовал, что на него смотрят. Не все эти люди, нет. Кто-то другой. Один. Смотрит с пронзительным вниманием, слишком пристально. Он кожей осязал взгляд, и от этого сердце волей-неволей пыталось пуститься вскачь.

Нельзя. Это потом. Всё потом.

Противник подобрался. Сингур нарочито неуверенно махнул рукой, как сделал бы любой неопытный боец. Зрители, конечно, засмеялись над недотепой, который не пожалел здоровья ради призрачной надежды на победу. Вепрь легко уклонился и перетёк вправо. Он чувствовал свое превосходство, а потому не спешил. Поиграл плечами, пружинисто попрыгал на месте, покрутил головой, разминая шею. И вдруг его кулак размером с походную наковальню полетел в лицо противнику. Сингур только хмыкнул про себя: бил Вепрь вполсилы. Решил затянуть бой.

* * *

Пэйт так крепко вцепился в плечо внуку, что аж пальцы свело. Впрочем, мальчишка мёртвой хватки не почувствовал, он расширившимися глазами смотрел на арену.

Когда Вепрь ударил, балаганщик зажмурился. Вот и всё. Пропали и перстень, и деньги, и сам Сингур. Пэйт стоял так, пока гудящая толпа внезапно не смолкла. На площади повисла звонкая тишина…

Старик, боясь увидеть лежащего на камнях сообщника, распахнул глаза и опешил. Потому что вальтариец, которому полагалось валяться без памяти, стоял, упираясь коленом Вепрю в хребет, и выворачивал ему руку. Побеждённый уткнулся багровым лицом в горячие камни мостовой, хрипел и сучил ногами. Это продолжалось несколько мгновений, а потом Вепрь взвыл: «Хватит!». И Сингур немедленно его отпустил.

Бой занял от силы несколько счётов.

Балаганщик ещё пару мгновений потрясённо смотрел на бойцов, а затем развернулся и поспешил к столу, за которым сидел считарь.

* * *

Сингур взял из рук ошалевшего разводного туго набитый кошель с монетами и ввинтился в толпу. Люди перед ним раздались в стороны, будто течение реки, встретившее неожиданную преграду.

Пять, шесть, семь, восемь… Сингур считал. Он уже понимал – откат неминуем. В голове гулко стучала кровь. И кто-то всё смотрел ему в спину. Что-то ещё кричали вслед. Он ушёл слишком быстро, так не принято, нельзя. Но плевать он хотел на обычаи поединочных кругов.

За ним шли. Двое, может, трое.

Он перебежал через широкую площадь, быстро спустился по синей лестнице, свернул в короткий переход. Улица здесь была узкая – двоим не разминуться – и круто шла под уклон. Он миновал её бегом, по-прежнему слыша за спиной преследователей. Нырнул в тень длинной каменной арки, быстро взлетел по пёстрой лестнице на верхнюю улицу, снова свернул между домами, в несколько шагов пересек узкий дворик, в котором удушливо пахло сладкими цветами. Какая-то женщина поливала их из маленькой лейки. Она недоуменно оглянулась.

Сингур чувствовал, как медленно закипает кровь, расходясь горячими потоками, стекая от затылка, вдоль позвоночника, обжигающими волнами разбегаясь по телу. Сердце заторопилось, споткнулось и понеслось. И тогда он, уже не пытаясь беречься, бросился вверх по очередной, попавшейся на пути мозаичной лестнице.

Сумел ли уйти Пэйт? Не натворит ли глупостей? Если послушался и ничего не перепутал, то всё должно быть хорошо. Главное, чтобы не мешкал, когда получит деньги, и чтобы выкупил обратно перстень у этого своего Кир Ашха.

Обмана Сингур не боялся. Пэйт был слишком боязлив и осторожен, потому и балаган его оставался таким нищим.

Он снова свернул на очередную лестницу и остановился. Не запыхался, нет. Но сердце колотилось так, что перед глазами темнело. Сингур привалился плечом к ровной стене незнакомого дома. Попытался сосредоточиться. Девяносто ударов. Это предел. Больше нельзя. Надо успокоиться. Успокоиться… Он сделал медленный глубокий вдох. Успокоиться. Восемьдесят пять. И всё ближе неминуемый откат.

Не поддаваясь желанию тела бежать, он по возможности быстро направился дальше.

* * *

Стройная дева в богатом синем платье вышла из-за увитой виноградом арки. Нижнюю часть её лица скрывала тонкая, расшитая серебром вуаль.

- Постой! – незнакомка окликнула беглеца, торопливо поднимающегося по лестнице.

Сингур замер и медленно оглянулся.

- Иди своей дорогой, женщина, - посоветовал он.

Сдерживаться было всё труднее… Тело начинала пробирать мелкая дрожь, дыхание прерывалось.

В этот миг между незнакомкой и стоящим в нескольких шагах от неё собеседником вырос мужчина. Крепкий, тоже очень дорого одетый, с недлинным широким мечом на поясе. Руку мужчина недвусмысленно положил на эфес.

- Я не несу зла, – продолжила незнакомка из-за спины своего защитника. - Лишь хочу узнать, откуда у тебя это, - она кивнула на засаленную плетёнку на запястье вальтарийца.

- Оттуда, - ответил он и отправился дальше.

Однако женщина крикнула ему в спину:

- Я могу заплатить за ответ! Сколько ты хочешь?

Кровь грохотала в висках, и в голове шумело так сильно, что Сингуру становилось невыносимо трудно не то что отвечать учтиво, но и просто говорить. Он снова стиснул зубы.

- Госпожа… - негромко и спокойно заговорил спутник женщины в синих шелках. – Это человек очень зол, лучше нам его не задерживать.

Сингур хрипло подтвердил:

- Послушались бы вы своего спутника, госпожа. Дело говорит.

- Пожалуйста, скажи, откуда у тебя… – воскликнула женщина, но побледнела и отступила на шаг. Сингур знал, почему: его лицо сделалось землисто-серым, а зрачки стремительно побелели. Охранник подобрался, а женщина за его спиной испуганно попятилась и сдалась:

- Иди… иди… прости меня…

Сингур в несколько широких шагов преодолел последние ступеньки и скрылся за поворотом.

* * *

- Эная, - с нотками осуждения в голосе сказал мужчина, – нельзя было его останавливать.

- Нельзя, - ответила спутница, по-прежнему глядя в ту сторону, в какой исчез человек, который так её заинтересовал. – Прикажи, чтобы его проводили, Стиг.

- Я уже приказал, - ответил он.

- И скажи, чтобы ему не навредили, - добавила она.

- Уже сказал, - снова ответил мужчина. – Идём, нет смысла тут стоять.

* * *

…Сингур слышал, что его преследуют: сперва довели до красных лестниц, затем звук шагов изменился. Беглеца проводили до синих лестниц, там опять кто-то шёл следом. Несколько раз он нырял в арки, переходил через короткие дворы. И слушал шаги. Идут. Всё равно идут… Кто может так легко и быстро устроить слежку с подменами? Почему они до сих пор не потеряли его, не отстали? Как могут преследовать, не показываясь на глаза?

В голове уже шумело так, что даже звук собственного дыхания причинял боль. Стены домов будто пришли в движение, Сингуру показалось: улочки стали еще теснее и уже. Солнце скрылось за тучей. Над городом повис серый полумрак. Почудился запах прели и сырости, гулкое эхо шагов, давящая тишина… А потом донесся утробный гул ворочающихся в недрах подземелий камней.

Время сперва замедлило, а потом вовсе остановило бег. Сингур замер. Морок оплел рассудок, окутал липким туманом. Гулко шумела в ушах кровь, пульсируя в такт биению сердца. Издалека доносились шаги преследователей. Он отчетливо слышал их, а потому понял, наконец, как был обнаружен.

Они видели его мерцание! Нить жизни вилась бордовыми и алыми сполохами боли. Тот, кто успел ухватиться за неё – уже не отпустит. Будет идти следом, пока не настигнет, если только его не обмануть: не погасить или не изменить цвет, не переплести нить с другими. Это можно было сделать, можно было разорвать соприкосновение. Раньше у Сингура всегда получалось. Но с тех пор многое изменилось.

Беглец привалился к стене одного из домов и глубоко втянул носом воздух.

Да. Многое изменилось. Просто он забыл. Эта темнота вокруг – всего лишь морок. Он рассеется, если слушать биение сердца.

Шаги звучали всё ближе. Но сердце билось глуше. Постепенно липкий туман отступал. Сингур понял, что по-прежнему стоит на пустынной узкой улице. Ему по-прежнему было больно, но теперь он видел, куда идти. Дорога развернулась под ногами, и переливающиеся искры понеслись вперед.

Беглец устремился туда, куда их нёс ветер.

Через пару лестниц он выскочил к колоннаде богатого дома удовольствий и с облегчением нырнул в её тень. Здесь его не найдут. Слишком много людей, слишком много нитей, и все они горят цветами похоти. Есть среди них и багровые отблески боли, и пурпурные краски исступления, и алые сполохи желания.

Он нарочно захлестнул своей нитью пару других, выбирая самые яркие, а потом зло усмехнулся, когда его мерцание сменило цвет. Где-то позади преследователь затряс головой, безуспешно пытаясь отыскать ускользнувшего беглеца. Увы ему. Нити перепутались и увидеть среди них ту – единственную – больше не получится.

Сингур же толкнул дверь, прошёл через просторную залу, по которой сновали разодетые и полуголые девки, сунул в руки встречающему его евнуху монету, схватил за локоть какую-то чёрную и поволок вверх по лестнице.

Шлюха, которую вальтариец подцепил, бежала рядом, лопоча на ломаном дальянском. Он понимал с третьего слова на пятое, да и всё равно было, чего она там болтает. Однако на втором этаже девка вывернулась, взяла Сингура за руку и повела вперёд.

Всеотец, какие длинные у них тут коридоры! Сколько ещё идти?

Но вот, наконец, черномазая толкнула дверь в просторную светлую комнату и тут же принялась раздеваться. Впрочем, Сингур даже не посмотрел на неё, оттолкнул, сам запер дверь и мягко скользнул к окну. Внизу никого не было. Он вернулся к двери и подпер её кроватью, которую сдвинул одним рывком.

Девка стояла, прижавшись к стене, и в ужасе глядела на происходящее. Глаза у неё были… Такие только у шианок увидишь – огромные, как тарелки, и кошачье-зелёные.

- Спать хочешь? – спросил её Сингур на шианском.

Шлюха испуганно закивала.

- Ложись, спи. Услышу, что пробуешь выйти, – сломаю нос. Станешь уродкой, и тебя прогонят.

Это была серьезная угроза. Девка-то красивая. А если искалечишь – куда ей деваться? Он дал на входе половину серебряного талгата. Считай, купил эту черномазую. Денег-то как жалко…

Сингур сел на пол под окном.

Ему стало жарко – пот обсыпал с головы до пят. И дышать нечем. Следующим, он знал, будет холод. А пока жар.

Девка глядела на него от стены, а потом осторожно сделала шажок к кровати. Мужчина на это никак не отреагировал. Она легла, подтянув длинные ноги к груди. Волосищи – чёрные и кудрявые – свесились до пола.

Сингур молчал. Ему было плохо. Тело начала бить мелкая дрожь. Надо перетерпеть. Это недолго. Сейчас сердце выровняется, кровь успокоится – и всё пройдет. Просто перетерпеть.

Первой затрещала сломанная ещё лет десять назад голень. Он скрипнул зубами, понимая, что ошибся и всё куда как хуже, чем он себе внушал. Ему надо дойти туда, где Эша. Иначе… кое-как он поднялся и снова выглянул в окно. Никого. Светло и никого. Попытался прислушаться – ничего особенного не услышал. Стонали в соседних закутках шлюхи, рычали мужики, скрипели кровати, где-то надрывно кричала девка. Но не было ни распаленного дыхания людей в погоне, ни сдерживаемого осторожного дыхания засадников.

Под дверью комнаты топтались и прислушивались трое. Наверное, вышибалы и евнух. Пытались, понять, что происходит, не калечит ли странный посетитель девку.

Мерцание плыло, оплетая дом удовольствий багровой паутиной. Оно пульсировало, переливалось, переплеталось… Однако в этой паутине была только похоть клиентов, алчность хозяев, усталость охраны, много скуки и тоски девок, но не было холодной сосредоточенности охотников.

Его и вправду потеряли.

Лишь после этого Сингур обратил внимание на черномазую, что лежала на кровати. Шлюху окутывало мягкое зелёное мерцание. Такое же зелёное, как цвет её глаз. Спокойное и теплое. Она просто лежала и просто ждала.

Он наконец-то успокоился. И тело тут же напомнило о себе. Всеотец, как же больно-то… Сингур снова опустился на пол, задышал глубоко и рвано, пытаясь заставить сердце биться медленнее. Девка села на кровати, посмотрела внимательно, после чего сказала на дальянском:

- Такое плохо.

Он криво усмехнулся. Но промолчал. Права ведь.

- Такое плохо, - повторила она, откидывая с эбонитового плеча смоляные локоны. – Надо лежать. Я делала и быть хорошо.

Сингур посмотрел на неё мутными глазами. Да уж знал он, чего она делала. И верил, что оно «быть хорошо». Девка-то ничего, даже не потасканная ещё. Чувствовал бы он себя не так мерзко…

- Я делала быть хорошо, - повторила шианка и поманила его длинным чёрным пальцем. – Надо лежать, чтобы быть хорошо.

Вот же дура. Может, правда ей нос сломать? Хотя нет, жалко. Красивая ведь. И послушная.

Он вытянулся на полу, чтобы она отвязалась. Закрыл ледяными ладонями пылающее лицо. Мужчины, подслушивавшие за дверью, потоптались, обменялись шёпотом парой фраз и, сочтя, что посетитель неопасен, ушли.

Шлюха же оказалась настырной. Подошла и заставила Сингура, очумевшего от боли, подняться. Довела до кровати, уложила.

Потный и дрожащий, он сжался на белоснежных простынях, но девка мягко принудила его перевернуться на живот, погладила напряженную спину и уселась сверху. Сингур чуть не заорал, но сдержался, уткнулся лицом в тюфяк и лишь прикусил щеку. Во рту стало солоно от крови.

Руки у неё были сухие и холодные. А Сингуру было очень жарко. Поэтому на миг он расслабился, чувствуя, как ладони скользят по плечам, по спине. Она стянула с него потную рубашку, снова погладила пылающую кожу. Поцокала языком и что-то пробормотала. Он не понял что. Она оказалась лёгкая, как перышко, но всё равно ему было больно. Сломанные некогда кости трещали и гнулись. Вдоль позвоночника перекатывались обжигающие волны.

Он зацепил зубами подушку, чтобы не орать, но девка словно почувствовала его страдание: стала гладить, пропускать под пальцами мышцы. Он передумал сбрасывать её на пол.

Когда Сингур начал мёрзнуть, она укрыла его покрывалом, а сама легла рядом:

- Надо отдых. Я видеть. Это боль. Ты смотреть, глаза бешеный. Я понимать. Обещай не бить мой нос.

Бить ее нос… Сингур сейчас даже по заду её шлепнуть не мог. Девка прижалась к нему и замолчала.

Его трясло ещё долго. Бросало то в жар, то в холод, выворачивало кости. Казалось, плоть трещит вдоль хребта, расползаясь, сходя с костей… Потом боль стала утихать. Повезло. Девка уже задремала, но когда Сингур пошевелился, открыла глазищи и мягко коснулась тёмной узкой ладонью его груди:

- Болеть и умирать. Плохо так.

Он сказал на её родном языке:

- А ты ноги перед всеми раздвигаешь. Это как, хорошо?

Девка пожала плечами и ответила по-прежнему на ломаном дальянском:

- За это платить.

Тоже верно.

- Ты умирать, если так болеть, - сказала она, как о решённом.

Настал его черед пожимать плечами, а шлюха продолжила:

- Меня звать Нелани. Тихая вода. Знать, что такое тихая вода?

Она села напротив него, скрестив ноги, и дождалась, пока Сингур покачает в ответ головой.

- Тихая вода есть слёзы, – пальцы, длинные и тонкие, скользнули по его груди. - Ты хорошо платить. Ты не бить мой нос. Не делать боль. Нет тихая вода. Всё хорошо.

Он подумал: а ведь и правда. Да и заплатил уже.

…Когда он одевался, Нелани лежала на кровати. Угольно-чёрная кожа шианки делала дорогие простыни ещё белее.

- Ты приходить снова? – спросила девка.

Он покачал головой. Она с сожалением вздохнула:

- Жаль. Хорошо платить. Не делать боль.

Сингур легко отодвинул кровать вместе с лежащей на ней шлюхой. Нелани вскрикнула и рассмеялась:

- Молодой, сильный! Как буйвол. Жаль, что болеть и умирать. Приходи ещё. Пока можешь.

Глава 4

Как свободный человек может стать рабом? Ну, если опустить все слезливые истории про то, как в бою тяжело раненный и истекающий кровью воин попал в плен, как на мирную деревню совершили набег коварные налетчики, как несчастного сироту продали злобные родственники, как наивную девушку проиграли в кости, похитили, обманули, мучили, издевались… Если опустить все эти слезливые истории, как?

Конечно, по дурости. Потому что дурость собственная – она гаже и коварней любого вероломства. Вероломство – это когда тебя кто-то поимеет к собственному удовольствию, пользуясь твоей же наивностью. А дурость – это когда ты поимеешь себя сам. И удовольствия в этом никакого.

Поэтому перед собой Сингур был честен. Невольничьих «радостей» он хапнул только из-за собственной глупости. Конечно, в ранней юности мало кто блещет умом, но не все при этом попадают на невольничий рынок и продаются, как скотина.

Не сказать, что жизнь у него с детства была безоблачной. Не была. Но не была она и совсем уж поганой. Получше, чем у многих, да.

Отца своего Сингур не помнил. Тот умер, когда сыну было четыре года. Растил его второй муж матери. Неплохо растил. Почти не бил. Ну если только подопьет когда. Однажды, правда, сломал ему ребро, но что ж такого? Ребро зажило, а Сингур навсегда запомнил: к пьяному дураку под руку не суйся. А если суёшься, так делай это умеючи.

Поэтому, молчаливо мысленно поблагодарив отчима за жестокую науку, в следующий раз пасынок от кулака увернулся. И в другой, и в третий. А в четвертый ударил сам. Отчим свалился без памяти, Сингур же орал и тряс рукой с отбитыми пальцами. Но вдруг стало как-то враз понятно: чтобы не быть битым, бей первым. Всеотец, просто-то как! Да, потом ему от щедрой родительской руки ещё перепадало, и не раз, ну так это уже ерунда. Ему тогда было тринадцать. Заживало всё быстро.

Отчим гонял жену, гонял пасынка, но дом и подворье держал крепко. Жили они в достатке, ели досыта, хотя и пахали как лошади.

Однажды отчим взял Сингура в город. Пасынку тогда было пятнадцать. Эше сравнялось семь. Отчим, к слову говоря, девчонку любил. Во-первых, своя, во-вторых, покладистая, как овечка, в-третьих, безъязыкая. Ни слова не говорила.

И вот, значит, город. Поехали. Что-то там купить, что-то продать. Сингуру было неинтересно. Главное – не их деревня. В Лиоссе, конечно, народу не как в столице, но тоже много. Рынки разные, кабаки, дома удовольствий. По улицам ходили полуголые женщины. Ну, тут понятно. Ему пятнадцать, а у них видно грудь. Отчим над парнем смеялся. Еще бы! Эша закрывала личико ладошками. Стеснялась.

А потом, одно, другое третье… Что-то купили, что-то продали, остановились на постоялом дворе переночевать. Назавтра ехать обратно. Отчим, конечно, поездку отметил. И Сингуру налил. Вино было кислое. Но в голову ударило жарко. И потянуло на подвиги.

Как водится, батя завалился спать. Пасынку же спать не хотелось. Отдохнуть можно и завтра – в дороге или, на худой конец, дома. Поэтому он оставил Эшу на постоялом дворе, а сам ушёл. Интересно же. Да и светло ещё. Но в городе на всё требовались деньги. И в первую очередь на женщин. На них особенно. Денег у Сингура не водилось. Достать их ему тоже было негде. Поэтому он просто ходил и глазел по сторонам. Тут его и догнала Эша. Как она не заплутала – поди пойми. Видать, сразу пошла следом.

Пока брат её бранил, завечерело. Отправились назад. Немного поплутали и вышли на площадь.

Там оказалось шумно и людно. Народ стоял, взяв в плотное кольцо двоих дерущихся. Орали, советовали, руками размахивали. Поединочный круг! Сингуру стало интересно. Он протиснулся вперёд, увлекая следом сестру. Той было страшно, – все кричат, толкаются, – но брат поставил девочку перед собой, чтобы не задели.

Дрались так себе. Без огонька. Смотреть не на что. Отчим и тот, когда в раж входил, месился веселее. Тут же – топтались. И удары вялые. Видно, что берегутся. Обоим бойцам, может, года на три было побольше, чем Сингуру. Ходили кругами, приноравливались, кулаками махали, увертывались, но всё медленно, опасливо. Народ уже и кричать устал. А чего кричать? Скука, а не схватка. Один другому давно мог бы нарезать, но уже несколько раз упускал удачный миг, когда противник раскрывался для удара.

Эша подёргала брата за руку, мол, пойдём. Он сказал:

- Дай поглядеть. Я тебя с собой не звал. Так что не жалуйся.

Она вздохнула. Личико чумазое. С дороги так и не умылась. Эша была страшненькая. В том возрасте, когда все девчонки – как лягушата: ножки тоненькие, ручки-палочки. Непонятно: откуда у них потом всё вдруг вырастает?

Когда двое бойцов закончили махаться и один другого повалил, Сингур уже хотел протискиваться обратно – искать дорогу к постоялому двору. Но тут объявили, что тот, кто сойдется с победителем, получит десять медных дилермов. Это были неплохие деньги за раз подраться.

Сингур вскинул руку. Выглядел он старше своих лет – высокий. Да и труд на ферме хорошо раздал его в плечах.

Ну, ему махнули. Он вышел. В общем-то, драки тут было на пять ударов. Противник уже порядком устал, да и ловкостью не отличался. Медлительный, как улитка. Он ударил трижды и все три раза промахнулся, потому что Сингур оказался быстрее и внимательнее. Он же был отдохнувший. А потом двумя ударами Сингур вбил поединщика в пыль. Так, собственно, всё и закончилось.

Ему отдали десять монет, он забрал Эшу и отправился прочь. Даже запыхаться не успел. И был очень собой доволен. Купил Эше сладких орешков. И теперь довольны были уже оба. Ему хотелось отвести сестру обратно, а потом… но дошли они в сгустившихся сумерках только до третьего проулка. Там перед глазами Сингура неожиданно всё потемнело.

Когда он пришёл в себя на полу вонючего погреба, на нём уже были верёвки, завязанные так, чтобы при малейшем шевелении горло стискивала удавка. Эшу тоже связали, но пока их обоих не трогали.

Несколько дней пленников поморили голодом, чтобы совсем ослабли, потом Сингура избили. Хорошо так, крепко. Он сомлел даже, поэтому, как грузили в крытую повозку и ночью вывозили из города, запомнил смутно. Стражников на воротах, похоже, подкупили. Иначе кто б выпустил?

После этого была поездка через половину Вальтара до порта Абхаи. В пути ему объяснили: драться надо было хуже. А так привлек ты, парень, ненужное внимание. Теперь же, если хочешь, чтобы всё было хорошо, слушайся и не дёргайся, иначе сестрицу твою у тебя на глазах того… Женщиной сделают. А потом и матерью. Если доживет.

В общем, он понял. Собственно, тогда-то он и начал постепенно избавляться от глупости. Не сразу, конечно…

Стыдно было. Как же стыдно! Вот ведь дурак! Ладно бы сам, один попался. Ещё и сестру за собой втянул. Эша держала его крепче любых цепей. Ради неё он готов был стать и послушным, и покорным. Похитители это быстро смекнули.

Когда в Абхаи их погрузили на корабль, Сингур понял, что теперь, пожалуй, всё. Совсем всё. Для него – так уж точно. Оно, конечно, вышло не совсем так, но близко. Сперва их продали в Шиане. Вот уж был мрак. Одни чёрные рожи. А речь похожа на собачий кашель. С шианских поединочных арен двоих невольников спустя четыре года перекупил килхский вельможа. Снова плыли через море. Потом был Килх. Недолго. Полгода всего. Затем покупатель из Вирге.

А когда через пять лет Сингура выставили уже на виргском рынке, стоил он не десять и даже не двадцать серебряных, а полную горсть золотых дархемов. Хорошо обученный крепкий боец с тощей немой девкой в придачу – их купил человек неизвестного племени в одеянии цвета красной охры.

Человек был лыс, безбров, безоружен и бледен, как свежий покойник. Он приказал расковать раба и спокойно ждал его у подножия помоста. Сингур спустился.

Его и раньше не постоянно держали в цепях. В неволе кому как везло, но у ценных рабов доля была не такой уж горькой, как принято считать.

- Идём, - сказал человек.

Сингур пошёл, ведя за руку Эшу. Так они вышли с рынка на широкую светлую улицу. Новый хозяин обернулся и спросил:

- Тебе нравится убивать?

Раб в ответ пожал плечами. Он об этом не задумывался. Драка – она и есть драка. Что в ней может нравиться? Кто-то должен упасть. Иной раз и умереть.

- Значит, всё равно, - верно истолковал его молчание покупатель. – Это хорошо. Ты ни разу не пытался бежать?

Сингур покачал головой. Куда бежать? Как? Болтаться с сестрой по чужой стране – без надежных спутников, без денег, да ещё с отряжённой по следу погоней? Нет уж. Однажды он по дурости натворил дел. Второй раз не хотелось. Он был не против свободы. Стоять на соседнем со скотом помосте и гадать, кто купит, – то ещё удовольствие. Однако за годы рабства Сингур уже понял: если невольник зол и рвётся на волю, первое, что будет делать новый хозяин, – усмирять. Это больно. Зачем ему лишняя боль? Зачем ему плохой хозяин?

Сразу после похищения он не сбегал, потому что не знал языка и потому что… потому что Эша. Куда с ней побежишь? Если на себе нести – долго не пробегаешь. Если саму бежать заставить – она на десятом шагу уже начнёт сипеть, задыхаться, а затем синеть и умирать. Потом, позже, можно было удрать. Случались удобные моменты. Но удрать мало. Свободу нужно не только получить, но и сохранить. Иначе проносишься, как бешеный пес, а потом снова окажешься на цепи, только куда короче прежней.

До Вальтара месяцы пути. Часть из них морем. Да и что ждёт в Вальтаре? Он там уже десять лет не был.

Хотя про побег Сингур наврал, конечно. В начале, ещё до Абхаи, в Вальтаре, они пытались с Эшей бежать. Ох как доходчиво им объяснили совершённую глупость, когда поймали. Били долго и со вкусом, потом подвесили за ноги, а сестру топили в ведре с водой. Он навек зарёкся бегать.

- Хорошо, - неведомо что одобрил незнакомец. – Идём.

Сингур видел: на них смотрят. Прохожие оглядываются, но тут же отводят взгляды и прибавляют шаг.

- Идём, идём, - повторил мужчина.

Они дошли до высокой каменной ограды одного из богатых домов. Здесь новый хозяин Сингура оглянулся с насмешкой на своего раба и провёл ладонью в воздухе. Пространство перед ним всколыхнулось знойным маревом, а потом расползлось надвое, словно кусок ткани. Из образовавшейся червоточины потянуло запахом воды и дикого леса.

Человек стиснул Сингура за плечо, делая шаг в тёмно-зелёную прореху. Зной и слепящее солнце виргского полдня остались за спиной, а Сингур, Эша и их новый хозяин ступили на позеленевшие от мха каменные ступеньки. Узкая лестница плавно тянулась вверх вдоль заросшей длинными лозами скалы, через сумеречную чащу.

Так Сингур оказался в Миаджане.

* * *

Эная поднималась по широкой каменной лестнице к высоким колоннам Храма. Стиг шёл следом, почтительно отстав на несколько шагов. Он чувствовал её смятение. Смятение и растерянность.

- Стиг, я хочу поговорить с Безликим, - обернулась девушка к своему спутнику.

Тот кивнул:

- Я подожду вас, госпожа.

Она помолчала, а потом спросила:

- Скажи мне: сколько у тебя было храмовых жен?

Мечник удивленно вскинул брови:

- Три, госпожа. Зачем вам это?

- А детей?

Он ответил с улыбкой:

- Двое. Оба – мальчишки.

- Что с той женщиной, которая не родила? – продолжала расспросы собеседница.

- Она вышла замуж, Эная, - спокойно произнёс Стиг. – Зачем ты выспрашиваешь то, что и так знаешь?

Девушка поспешно спустилась к нему и взяла за руку:

- Стиг, мне страшно. А вдруг я не смогу родить?

Мужчина снова улыбнулся и сказал:

- О многоликая, ты родишь близнецов. Воины не умеют провидеть, но я хочу, чтобы было так. Ты родишь Безликому мужу двух дочерей. Всё будет хорошо.

Эная топнула ногой:

- Прекрати насмехаться!

Он мягко удержал её за локти и поцеловал в лоб:

- Я могу иногда насмехаться. Я твой брат, пускай только по отцу. Чего ты испугалась? Зачем собралась к Безликому?

- Об этом я скажу только ему, - ответила, отстраняясь, собеседница.

Мечник почтительно склонил голову и спустился на две ступеньки ниже:

- Простите, госпожа. Я спросил, не подумав.

- Ничего, Стиг, - милостиво сказала она.

Он стоял, склонив голову, но сестра знала: улыбается. Стиг всё ещё помнил её маленькой девочкой, которую кормил сладостями, катал на плечах и щекотал. Это мешало ему воспринимать её как госпожу. И Энае, с одной стороны, это казалось очень милым, а с другой – злило.

- Скажи, что ты думаешь о том человеке, которого мы встретили?

Мечник ответил:

- Я ничего о нем не думаю, госпожа, кроме того, что он был не в себе. Это очень бросалось в глаза. Таких людей нельзя останавливать в одиночку. Правильнее было не подходить к нему вовсе, толькопроследить.

- Если бы я могла хотя бы предположить, как он себя поведет, не подошла бы!

- Знаю, Эная, - кивнул он. – Я ни в чем тебя не виню. Лишь ответил на твой вопрос.

От этих его слов сестра лишь ещё заметнее раздосадовалась:

- Мне жаль, Стиг, что так вышло. Я попробую поймать его в Сеть.

- Попробуй, многоликая. Может, и получится. Если же нет, тогда его придется искать мне.

- Спасибо.

- Не за что благодарить, я его ещё не нашёл.

К подножию стройных высоких колонн они поднялись в молчании.

- Удачи вам, госпожа, - сказал Стиг.

Эная снисходительно кивнула и вошла под изящную арку в прозрачное марево Храма.

* * *

Храм Джерта был огромен и очень стар. Каменный лабиринт, лишённый окон и дверей, был освещён огнями и окурен благовониями, тлеющими в плоских чашах жаровен. Жаровни с высоты резных квадратных колонн рассылали в стороны медленный бледный дым. Медные бока чаш сверкали, желтый камень колонн казался тёплым, словно прибрежный песок, пламя трепетало в узких желобах вдоль стен, а колеблющиеся тени дрожали и рассыпались.

Эная шла длинными извилистыми коридорами, вдыхая ароматы благовоний. Голова слегка кружилась от сладкого запаха. Мерещилось, будто древние статуи мечников и храмовых дев, стоящие в нишах, провожают пришелицу взглядами незрячих глаз.

Многоликая любила рассматривать изваяния. Ей даже казалось, будто всякий раз они неуловимо менялись. Складки одежд иногда лежали не так, как прежде, могли стать иными наклон головы или выражение лица. Эная знала живую скульптуру Девы, держащей в руках жаровню с благовониями. Иногда из-под каменного платья виднелся носок сандалии. В другой раз он исчезал. А может, казалось… В этих лабиринтах неверный свет жаровен порождал на редкость живые тени.

Шелест одежд, слабое эхо шагов, треск огня и безмолвие. Голоса многотысячного города сюда не долетали. Ни шум моря, ни дыхание ветра. Так тихо, словно толща воды укрывает святилище, отрезая любые звуки.

Простой человек заплутал бы здесь и сам никогда бы не вышел. Но Эная не была простой смертной, поэтому за очередным поворотом коридора её ждала дверь. Невидимая для непосвящённых.

Девушка толкнула древнюю створку и шагнула вперёд.

Многоликая не пыталась постигнуть древнюю магию и понять, как можно, пройдя по лабиринту, оказаться на вершине Храма. И тем не менее, именно там она и очутилась. Белая ротонда в кольце колонн, парящая над Храмом, будто венец, для стороннего взгляда была всего лишь украшением, Энае же открылся круглый зал под мозаичным куполом. Главный зал Храма. В льющемся сквозь лёгкие занавеси розовом свете шесть женщин, расположились на полу в мягкой россыпи атласных подушек. Руки многоликих порхали в воздухе, изящные пальцы удерживали сверкающие нити простёртой между ними Сети...

Эная опустилась рядом, переняла у одной из прях тонкую канитель. Кончики пальцев обожгло. Многоликая взялась ловко свивать диковинную пряжу, тянуть, захлестывать ее на соседние нити, стягивать тонкими узелками.

Мерцающий невод сиял ровно, нити нигде не обрывались и не путались. Как ни перебирала в уме свои вопросы девушка, Сеть не отзывалась, не вспыхивала, не чернела, не осыпалась хлопьями пепла.

– Как странно, – задумчиво сказала Эная, встала, встряхнула руками, и Сеть разлетелась на ослепительные искры. Те устремились прочь из зала и, подхваченные ветром, осыпались на затихающий в предвечерней истоме город.

Другие пряхи тоже начали подниматься.

– Маетно мне сегодня, – сказала самая юная и тоненькая, со жгуче-чёрными глазами и косой, в которую были вплетены низки бус всех оттенков зелёного. Одеяние у девушки было глубокого малахитового цвета, отчего смуглая кожа, казалось, сияла. – Нет покоя. Будто змея сердце обвила.

– Сеть не отыскала магии, нечего бояться, Аурика. – ласково сказала Эная. – Просто близится твоя луна, вот ты разволновалась.

Аурика вздохнула:

– Может быть…

Эная улыбнулась и пошла прочь. Ей самой было не по себе, однако она не хотела показывать смятения. Дева Храма вышла из зала, но вместо того, чтобы вновь окунуться в полумрак лабиринта, зажмурилась, ослепленная сиянием заходящего солнца.

С полукруглого просторного балкона белоснежный город, ступеньками спускающийся к морской глади, был виден словно на ладони. Внизу на волнах у пристани покачивались корабли, пришедшие из далёких стран. Серыми громадами вздымались в сизой дымке дальние горы.

Безликий муж! Он не стал дожидаться, когда она придёт, и пригласил сам, иначе как Эная очутилась в его покоях, попросту закрыв за собой дверь главного зала?

– Ты хотела поговорить со мной, – услышала девушка спокойный низкий голос. – О чем?

Мужчина, стоящий возле невысоких перил, был уже не юн, но ещё и не в летах. Скорее, он находился в том неуловимом возрасте, когда годы являют себя не столько в чертах лица, сколько в его выражении, делая человека то моложе, то старше, в зависимости от ситуации. Сейчас Безликий улыбался и казался лишь немногим старше Стига…

Глаза у брата правителя Дальянии были голубыми, а длинные волосы светло-русыми. Дева Храма всматривалась в лицо повелителя, силясь запомнить черты, хотя знала, что всё равно не получится. Ни у кого не получалось.

– Истр, пусть будут долгими твои дни и дни твоего брата.

– Ты прекрасна, многоликая. Садись, – он кивнул.

Девушка шагнула к невысокой скамеечке, покрытой шёлковой подушкой, и присела.

– Я встретила сегодня мужчину, – начала она. – Хотела с ним поговорить, но… он не понял, кто я.

– Не понял? – удивился собеседник.

Эная смешалась:

– Нет. Я не ожидала такого и, похоже, все только испортила. Он испугался и рассвирепел. Стиг отправил за ним мечников, но этот человек как-то сумел скрыться, и где он сейчас, я не знаю.

– Скрылся от мечников…Ты пыталась поймать его в Сеть? – уточнил Безликий.

– Пыталась… – виновато ответила девушка. – У меня не получилось.

Истр задумчиво прошёлся по балкону.

– Почему Стиг просто не удержал его? Почему ты не приказала? – спросил он.

– Стиг бы не смог его удержать. Этот странный чужак, он… изменился. Я никогда такого прежде не видела… Зрачки стали белыми, а лицо – будто присыпанным пеплом, и столько силы… Мечники сначала легко вели его, но потом он исчез. И куда делся – никто так и не понял. Я решила, это может быть колдун, но Сеть не почувствовала колдовства.

– Почему этот мужчина вообще привлёк твоё внимание, Эная? – спросил Безликий.

Собеседница легким движением отвернула длинный рукав своего платья, являя взору белое, словно фарфор, запястье, обвитое затейливой плетёной тесьмой:

– Он дрался на поединочном кругу, и я увидела на его руке похожую, но сильно заношенную. Она была связана из обычной ткани и очень длинна. Я лишь хотела разглядеть поближе. Он победил, я думала, он в добром расположении духа и даст посмотреть. Ничего плохого в моей просьбе не было. Но он рассвирепел и… даже не понял, кто я!

Эная беспомощно замолчала.

Истр задумчиво постучал пальцами по перилам балкона. Многоликая подошла к нему, застыв в нескольких шагах.

– Этого мужчину надо найти, – сказал ей собеседник. – Я поговорю с далером, чтобы отправил людей на поиски, и прикажу меченосцам пройтись по всем поединочным кругам. Тот, кто хотя бы раз одержал победу на арене, непременно придёт туда снова.

Девушка кивнула, а Безликий улыбнулся:

– Все поправимо, прекраснейшая. Мы его найдём.

– Почему он не понял, кто я? – снова спросила девушка.

– Неправильный вопрос, – Безликий смотрел на неё словно с легкой жалостью: – Правильный – откуда он, если не понял, кто ты.

– Да! Но тогда почему на его руке храмовая плетёнка? – в последней попытке понять происходящее спросила Эная.

– Мы узнаем. Не волнуйся.

Он наклонился и коснулся губами её губ… Многоликая закрыла глаза, а в следующий миг оказалась совершенно одна – стоящей в залитом сиянием факелов и дымом благовоний лабиринте.

Статуя храмовой девы с медной чашей в мраморных руках была строга и задумчива, а из-под подола одеяния выглядывал носок тонкой сандалии, словно каменное изваяние собиралось сделать шаг вниз, чтобы сойти с постамента.

Глава 5

Сингур вернулся к балагану под вечер. Улицы города уже омыли закатные краски, в арках домов таились сиреневые тени, а деревья казались чёрными на фоне темнеющего неба. Но даже в сумерках Миль-Канас оставался красив и светел. Совсем не похож на шианский Этхаш. Не было у него сходства и с виргским Илкатамом. Да, собственно, и ни с каким ранее виденным Сингуром городом тоже. Казалось, здесь безопасно. И в это безумно хотелось поверить.

Когда Сингур вышел к балагану, то увидел, что у костра сидит, закутавшись в бурнус, одинокая девушка. Она услышала его шаги, а, может, почувствовала взгляд, вскочила, обернулась, всматриваясь в полумрак, а потом бросилась навстречу.

Брат подхватил её, потому что она запуталась в подоле и едва не упала. Эша вцепилась ему в плечи, затрясла, заходясь в беззвучном гневе.

– Успокойся, – сказал он. – Всё хорошо.

Но сестра вместо того, чтобы последовать совету, ударила его кулаком в грудь.

– Эша! – Сингур перехватил тонкое запястье. – Прекрати.

Тогда она вырвалась, круто развернулась и скрылась в кибитке. Зато из соседней телеги тотчас показалась Эгда, а за ней и Пэйт. Видимо, услышали разговор и ворчание псов, которые нового попутчика терпеть не могли.

Балаганщик даже подумал, в который уж раз: отчего собаки, обычно спокойные, никак не хотят принять Эшиного брата? Хотя только ли собаки? Старик озадачился и припомнил, что и лошади-то рядом с вальтарийцем тоже беспокоятся, прядают ушами и тревожно фыркают. Даже когда чистит их – видно, как смирные коньки обмирают и дергают боками. Вот и псы нынче опять рычат с пустой угрозой в голосах, вроде как пугают чужака, мол, не подходи, но на деле слышно: сами боятся.

Сингур впрочем, внимания на них не обращал.

Пэйт шикнул на собак, подошёл к вальтарийцу и произнес, отдавая кошель и перстень:

– Я забрал ставку и выкупил залог.

Сингур спросил:

– Свою долю взял?

Балаганщик кивнул, не зная, что еще добавить. Вальтариец явно не собирался в эту ночь оставлять своих спутников, да и Пэйту теперь было неловко его гнать: деньги с поединка старик получил такие, что не только окупил дорогу со скудными трапезами двоих навязавшихся чужаков, но ещё остался в хорошем прибытке. Очень хорошем.

– Идём, покормлю тебя, – сказала Сингуру Эгда. – Голодный, небось?

Мужчина пожал плечами. Не голодный, но поесть надо. Он устроился на старой циновке возле огня. Эгда положила ему из гнутой щербатой сковородки остатки тушёных с острым перцем помидоров, дала пресную лепешку. Вальтариец медленно ел, глядя в пламя. Близняшки тут же подсели к мужчине с двух сторон.

– А ты откуда так ловко драться выучился? – зашептала Хлоя, которая больше всего боялась, что дед или тетка заметят, напустятся, выбранят и заставят прекратить расспросы.

– Жизнь выучила, – просто ответил Сингур.

Сестры переглянулись, и Алесса спросила:

– Ты что же, раньше на поединочные круги выходил?

Сингур усмехнулся, вспомнив свою самую первую победу:

– Выходил.

– А ещё пойдешь? Завтра? – перебила сестру Хлоя.

– Пока не знаю, – ответил им собеседник. – Но скоро будет видно.

Девчонки снова с удивлением переглянулись.

– Скажи, Гельта можешь драться научить? – спросила Алесса. – Трудно это?

– Могу, – усмехнулся мужчина. – Только, чтобы толк был, долго учиться надо. А мы завтра уходим.

Близняшки смешались, не зная, что на это ответить.

– А сестра твоя нынче расхворалась, – склоняясь к самому уху вальтарийца, известила Хлоя. – Утром, как вы ушли, она прямо места себе не находила, среди повозок бродила, всё на небо глядела, потом заволновалась, стала белая вся, а когда деда с Гельтом вернулись, задыхаться взялась. Уж они успокаивали, успокаивали, да только без толку – она руки к груди прижала и давай сипеть, будто дышать разучилась…

– Вот как? – Сингур отставил тарелку и отправился в кибитку, в которой пряталась сестра.

Та лежала на длинном сундуке, прижав к груди тощее лоскутное одеяло.

– Эша, – брат опустился рядом, – ты сегодня задыхалась?

Она смотрела в пустоту.

– Поговори со мной, – негромко попросил он. – Почему ты обижаешься?

Сестра рывком села, отбрасывая покрывало. Тонкие пальцы замелькали в воздухе. Собеседник едва успевал понимать, что до него пытаются донести.

– Нет, я не думаю только о себе, – сказал Сингур, когда она прервалась. – Я думаю о тебе. Ты же знаешь: ещё год, может, полтора – и всё… Нам нужны деньги. Тебе нужны деньги. А я не умею зарабатывать иначе.

Пальцы снова заплясали стремительный танец. Лицо Эши раскраснелось от гнева.

– Зачем ещё мне тебя спрашивать? – удивился в ответ на безмолвную тираду мужчина. – Это я иду на круг, а не ты.

Девушка вздрогнула, спрятала лицо в ладонях, отгораживаясь от собеседника, давая понять, что не хочет его видеть, не хочет говорить. Однако потом, видимо, передумала, отняла руки и медленно-медленно, глядя в глаза брату, стала что-то объяснять, переплетая пальцы. Он внимал с молчаливой враждебностью. А когда она закончила, ответил:

– Погибнуть может любой. Люди вообще живут для того, чтобы умирать. Никакого другого выхода у нас нет. Особенно у меня. Есть год. Полтора, если очень повезет. Или половина года, если повезет меньше. Нужны деньги. И тянуть с этим нельзя, пойми уже наконец! Не надо виснуть у меня на руках и осыпать попрёками.

Она дёрнулась, словно он влепил ей пощечину. В глазах задрожали слёзы.

– Смотри, что ты делаешь, – сказал устало брат. – Сейчас ты начнёшь плакать, потом опять задыхаться, и те деньги, что сегодня были заработаны, придется потратить на бесполезных лекарей и зелья, которые снова не помогут. Давай ты просто успокоишься?

Эша медленно кивнула. Лицо её, до этого мгновенья такое живое, окаменело.

– Так-то лучше.

Сингур хотел добавить что-то ещё, но по деревянному бортику кибитки постучали. Мужчина прислушался и усмехнулся.

Когда он выбрался из повозки, у каменной чаши, в которой горел огонь, стояли Пэйт и Эгда, держащие за ошейники рычащих псов. Чуть в стороне от балаганщиков невозмутимо покачивался с носков на пятки обритый налысо незнакомец в богатых одеждах. Сингур, ещё когда сидел у костра, слышал, как этот человек подошел к месту стоянки. Слышал он и то, что с ним пришли шестеро крепких мужчин. Однако сейчас они оставались где-то в стороне.

– Гладких дорог и спокойных ночей, – приветствовал лысый Сингура на вельдский манер.

– Солнца над домом, – ответил ему вальтариец. – Отчего наш балаган почтили сразу семеро мужей?

В глазах незнакомца промелькнул удивление, а потом он рассмеялся:

– А тебя не проведешь! Заметил? – и тут же протянул пухлую ладонь с тяжелым перстнем на мизинце. – Меня зовут Атаис Лароб, и я держу поединочные круги всех лестниц со стороны моря. Нынче днём ты побил моего человека. Я уже много лет зарабатываю поединками, но такого давно не видывал. Плохо, когда хороший боец выступает как одиночка. Вот хочу предложить тебе выходить от наших лестниц. Хороший заработок. Очень хороший. Я ценю крепких бойцов. Так что мы с тобой можем договориться.

Краем глаза Сингур увидел, как из кибитки выскользнула и замерла безмолвной укоряющей тенью Эша.

– Нет. Я не бьюсь на поединочных кругах. Просто нужны были быстрые деньги, – ответил её брат.

Лароб осторожно взял собеседника под локоть, отвёл в сторону от костра и заговорил вполголоса:

– Ты юн и потому поспешен. Подумай, не отказывай сгоряча. Это хорошие деньги, да и риск не так уж велик для бойца вроде тебя. Тут ведь не арена для знати – до смертоубийства у нас не доводят, а оплата щедрая.

– Нет, – снова покачал головой Сингур. – Мы уезжаем через несколько дней, я не собирался оседать в Миль-Канасе.

Проситель, однако, не желал сдаваться так легко:

– Ты говорил, нужен был быстрый заработок. Хочешь, предложу несколько поединков? Люди сделают ставки…

– Нет, – опять ответил Сингур, однако тут же, словно смягчившись, добавил: – Но на один поединок выйти могу. Только один. Если тебе это, конечно, будет интересно.

Глаза Лароба заблестели:

– Я бы выставил тебя против лучшего человека Сальхи Гульяны. От их лестниц выходит сильный, очень сильный боец, которого уже больше трёх лет никто не может свалить. Если ты уронишь Сальхиного быка, я щедро заплачу.

– Сколько? – спросил Сингур и прямо-таки спиной почувствовал, как напряглась сестра.

– Я дам двадцать золотых талгатов. Но за эти деньги нужно так покалечить, чтобы драться он больше не мог. Три года он лишает меня хорошего дохода. А вчера ты свалил Вепря, так что теперь Сальха вовсе приободрился.

– Тридцать, – покачал головой Сингур. – Тридцать – покалечить так, чтобы не мог больше драться. Сорок, чтобы умер к вечеру после драки.

Атаис удивился и недоверчиво спросил:

– Так тоже сможешь?

– Смогу.

– Сорок золотых талгатов – немалая сумма. На эти деньги можно купить поместье.

Сингур развёл руками:

– Решать тебе.

Его собеседник потер подбородок, раздумывая.

– Это риск… Но если бы я не рисковал, мне бы не принадлежало пять поединочных кругов Миль-Канаса, – он усмехнулся. – Что ж, пусть будет сорок.

Мужчины пожали руки, и тут Лароб вспомнил:

– Ты не сказал, как тебя зовут. Имя твое как? Или хоть кличка.

– Сам придумай, мне всё равно, – пожал плечами Сингур.

* * *

Мама говорила, что Эша часто спала в детстве с открытым ртом. Отец по совету храмовника повесил над её колыбелькой янтарную слезу, а на ночь оставлял коптиться масляную лампу, чтобы свет и солнечная смола защищали дочь от зла. Но янтарь был мелким, а лампа однажды погасла от сквозняка. Когда под утро спохватились, всё уже случилось.

Полуночная мара, которая ворует души детей и бросает в люльку мёртвых подкидышей, прокралась в спящий дом. Солнечная смола помешала ей похитить девочку, и тогда мара через открытый рот забрала у малютки голос, а вместо него вложила холодного чёрного жабёнка, и тот скатился, втянутый дыханием, в грудь.

С тех пор жабёнок рос вместе с Эшей. Он ворочался осклизлым комком за перегородкой плоти и холодил сердце. Но чаще, конечно, спал… В эти дни дышалось легко-легко! Увы, если жабёнка что-то будило, – внезапный испуг или быстрый бег, тяжелый труд или резкая боль, – он злился и в отместку душил свою жертву, пока у той перед глазами не начинали плыть разноцветные круги.

Эша думала, что однажды этот злобный слизняк всё-таки удавит её насмерть и выпрыгнет через открытый рот. Утешало девочку то, что после этого уже ничто не спасёт жабёнка от погибели, наконец-то он поплатится. Сингур отомстит. Раздавит гаденыша, оставив только мокрое место, липкое и чёрное…

Но жабёнок был осторожный, хитрый, присосался накрепко. Иногда девушка чувствовала, как скользят по сердцу холодные перепончатые лапы, как, тесня его, раздувается белёсый лягушачий зоб. В такие мгновения грудь тянуло от боли, глухой и монотонной… Как сегодня. Эша куталась в тощее одеяло. Ей не было холодно: ночи в Дальянии стояли тёплые. Но одеяло дарило обманчивое ощущение объятий, которых ей так не хватало.

Разве много нужно человеку? Ласковое слово, взгляд, прикосновение… Нет, она, Эша, всё же слишком капризна! Ей недостаточно, что брат оберегает её и защищает. Неблагодарная у Сингура сестра. Как он ни старается, ей всё мало.

Горькие слёзы подступили к глазам. Да, ей и впрямь мало его заботы. Ей хочется тепла от него, нежности. Но Сингур не умеет ни согревать, ни дарить ласку. Он чёрствый, как засохший хлеб, и холодный, как лезвие ножа. Всё, что было в нём человеческого, умерло или было убито на кровавых аренах Шиана, Вирге, Килха, бесследно сгинуло в рабстве, износилось в оковах, растратилось за годы неволи… А то немногое, что ещё оставалось, выжег Миаджан. И кто был в этом виноват?

Сингур скажет: только он сам. Но ведь это будет ложью. Попасть в рабство может кто угодно – и босяк, и знатный вельможа. А тогда, много лет назад, Эша с братом были всего-навсего деревенскими детьми. Много ли ловкости надо, чтобы их своровать?

Девушка знала и другое: не будь её, Сингура не довезли бы до Абхаи, он никогда бы не увидел Илкатам, не стоял бы на рабских помостах. Он сбежал бы ещё в первые дни пути. У него почти получилось тогда. Если бы не сестра. Она пыталась потом ему это объяснить, пока он еще мог понимать, пока еще был тем юношей, который помнил свободу и не потерял себя. Но потом их разлучили. Надолго. Как ей показалось – на целую вечность. Должно быть, на год или даже больше. Эшу отдали в обучение рабыням-кружевницам, а что случилось с братом, она не знала. И плакала ночи напролёт, думая, что осталась одна навсегда.

Но он вернулся. И так изменился! Вырос ещё выше, раздался в плечах. Взгляд же стал тяжёлый, мрачный. Эша, увидев Сингура, испугалась. Она сидела в комнатушке невольничьего дома и плела кружевную накидку, когда вошёл брат. Точнее, когда его привели. Надсмотрщик закрыл дверь, оставляя их одних.

Сестра оцепенела, стиснув мягкую подушку-валик. Коклюшки перепутались, а одна из булавок впилась в ладонь, но девушка не почувствовала боли. Она сидела на скамеечке, не в силах подняться, сделать хоть шаг. Брат подошел сам. Он улыбался. А потом опустился на пол, как делают только рабы, которых держат в клетках. Сел у её ног, коснулся ладонями щиколоток. Его руки были жёсткими и горячими, а глаза смотрели с радостью и недоверием. Будто Сингур опасался подлога, не верил в то, что перед ним сестра.

Эша с опозданием поняла: она-то ведь, наверное, тоже изменилась. И тогда, не заботясь о рукоделии, оттолкнула от себя подставку с недоделанной работой и повисла на брате. Она ощупывала его и беззвучно плакала. Сингур гладил её по трясущемуся затылку, плечам, спине и что-то шептал на вальтарийском, который она уже начала забывать. Он прижимал её к себе крепко-крепко. У неё весь воздух вышел из легких. Жабёнок недовольно заворочался в груди.

Брату и сестре больше не запрещали видеться. Хотя Сингур так и не рассказал, почему их разлучили. Эша могла лишь строить предположения. И строила. Потому что он не отвечал на вопросы – стал скупее на слова и улыбался редко.

Нет, Эша всё равно его любила. Таким тоже. Пускай этого мужчину она почти не знала, а о том, через что он прошел, могла только догадываться, но он по-прежнему был её братом. И девушка надеялась, что рано или поздно он если не станет прежним, то хотя бы вспомнит, каким был когда-то.

Он не вспомнил.

В то время сестра своим ещё детским умом не понимала: брат повзрослел. Жизнь изменила его. Тот долговязый подросток, который когда-то носил болезненную девчонку на закорках, играл с ней, покупал ей каленые орешки или дергал за ухо, чтобы не досаждала, – умер. Неизбежная смерть, вызванная мужанием. Но, чтобы осознать это, Эше самой требовалось повзрослеть.

Сестра ласкалась, надеясь утешить брата нежностью и заботой. Увы, они тяготили его. Эша видела синяки на теле, видела рубцы, видела повязки под одеждой. Потом они исчезали. Но с каждой новой зажившей раной Сингур неуловимо менялся, будто рубцевалась и затягивалась не только плоть, будто зарастала коростой душа. Всё верно. Нельзя ведь изо дня в день встречаться со смертью на глазах у ревущей толпы – и оставаться прежним.

Эшу пугало то, как брат от неё отдаляется, он казался всё более чужим, всё менее знакомым. Незаметно для себя она привыкла относиться к нему с почтительным трепетом. Он был старше, мудрее, сильнее. Он не пускал её в душу, а ей – безголосой – нечем было с ним поделиться.

Ему было важно, чтобы сестра не знала горя и лишений. Чтобы она была сыта, одета, обута, цела и невредима. Об ином он не заботился, тогда как Эше хотелось от него всего лишь одного – тепла. Того самого тепла, которое и делало их роднёй.

А потом были удушливо-влажные джунгли Миаджана. И руины храмов Шэдоку, огромные ступенчатые пирамиды серого камня, наполовину ушедшие в чёрную воду, наполовину заросшие мхом. И узкие проходы вглубь этих пирамид. И белые водяные черви – слепые, отвратительные, длинные, словно веревки. И пурпурные хищные цветы патикайи, похожие на мокрые тряпки, качающиеся на волнах. И огромные водяные пауки, горбатые спины которых усеивала россыпь кроваво-красных глаз. И существо, ставшее хозяином Эши и её брата. Существо, которое хотело быть похожим на человека…

Всё это было позже. Но девушка даже предположить не могла, что останется с этим ужасом один на один. Потому что там, в Миаджане, незнакомец, облачённый в одежды цвета красной охры, убил Сингура. Уничтожил в нём то человеческое, что ещё оставалось: способность к милосердию. Сестра пыталась согреть остывающее сердце, но, лишенная голоса, могла поделиться с братом только прикосновениями. Увы, от её прикосновений он напрягался и ощетинивался. Они его раздражали.

Как могла, знаками, Эша пыталась объяснить, что любит его, что хочет лишь одного – дарить ему утешение, быть поддержкой, опорой. Сингур оставался глух. Не понимал. Ему не нужна была ласка, не нужна была поддержка. Только уверенность, что сестре ничто не угрожает. Уверенность, которая постепенно переродилась в одержимость.

И тогда Эша смалодушничала. Уступила деспотичной воле. Приняла её. Стала не сестрой, но тенью неизменной спутницы. Покорной и благодарной. Брата это устроило. Никогда в жизни Эше не было так страшно, как тогда. И никогда ей не было так одиноко, как теперь. Она знала, что Сингур умирает. Она страшилась его потерять и в то же время ждала, когда это произойдет. Она устала его бояться. Того, чем он стал.

Девушка думала, он может её убить. С той же яростной страстью, с какой опекает, и даже во имя этой страсти. Она знала, что он опасен. Знала, что быть с ним рядом – всё равно, что бросать и ловить остро отточенные ножи. Нельзя забавляться до бесконечности. Однажды ты устанешь или зазеваешься, и нож вонзится в тело. Убьет ли, покалечит ли – неизвестно. Но уж точно сделает больно.

Всё это Эша знала. Однако в память о том, давно сгинувшем, Сингуре она любила этого. И хотя человек, который находился сейчас с ней рядом, уже давным-давно не был её братом, девушка не могла ни бросить его, ни сбежать. Но она по-прежнему иногда спорила. Хотела достучаться до него. До того, что еще оставалось им. Он будто бы слышал и даже сдерживался. Он выглядел почти прежним. Почти Сингуром. Увы, Эша знала: это лишь видимость.

* * *

Пэйт растерянно хлопал глазами.

– Ты понял? – спросил его Сингур. – Всё понял, что я сказал?

Старик потёр лоб и повторил:

– Я поставлю все деньги на тебя и встану поближе к считарю. Когда бой закончится, я сразу же иду забирать выигрыш. Выхожу с площади и отдаю деньги Гельту, – балаганщик кивнул на внучка.

Мальчишка глядел обиженно, исподлобья. Когда стало понятно, что бой ему не глядеть, а вместо этого как дураку околачиваться на площади, ожидая деда, он надулся от досады и теперь всем видом показывал, сколь сильно оскорблен.

– Гельт, что делаешь ты? – повернулся Сингур к пареньку.

– Я бегу к синим лестницам, оттуда – через улицу белых домов, затем – по голубым лестницам, зеленым и там отдаю деньги Алессе.

– А я, – не дожидаясь, когда к ней обратятся, выпалила девушка, – забираю кошелёк и через жёлтые дома спускаюсь к балагану. Эгда с Хлоей собирают кибитки, деда и Гельт уже будут здесь, когда я прибегу, мы сразу уезжаем.

Сингур кивнул:

– Да. И мы в расчёте. Я ничего вам не должен. Вы сами по себе. Мы сами по себе.

Пэйт стиснул в кулаке бороду и сказал только:

– Опасно…

Его собеседник пожал плечами:

– Не особо. Если всё сделаете, как говорю, и не будете мешкать.

Пэйт вскочил и забегал туда-сюда в сгустившемся полумраке.

– Послушай, рисковое дело-то. Может, нанять каких охранителей?

Сингур хмыкнул:

– Каких? Тебя тут никто не знает, ты тоже никого не знаешь, а выигрыш понесешь такой, что на месте охранителей я бы тебя уложил в первой же канаве. А может, и на площади прямо. Нужен ты им, охранять тебя.

Пэйт замер. В нём в непримиримой схватке сошлись страх, здравый смысл и жажда наживы.

– Ты так уверен, что я получу этот выигрыш, что…

– Ты получишь этот выигрыш, – спокойно сказал Сингур. – Но можешь и не рисковать. Я просто предложил. Если хочешь. Если нет…

Эгда смотрела на брата со страхом и надеждой одновременно. Если он поставит все имеющиеся сбережения и Сингур вправду одержит победу, они получат столько денег, что без труда найдут близняшкам хороших мужей, купят новые добротные повозки... Заживут припеваючи!

– Лишнего с собой не тащите, – посоветовал Сингур, подавляя зевок. – Если вдогонку пустятся, вам барахло только помешает. Я б на твоем месте всем по лошади купил, а кибитки бросил.

У Пэйта сердце подскочило к горлу. Ввязывается же он на старости лет, дурень плешивый! Его собеседник словно почувствовал эти опасения и изрёк:

– Если боишься, лучше вовсе не браться. Страх – плохой помощник.

– Деньги нужны, – хмуро ответил Пэйт.

– Это да, – согласился вальтариец. – Деньги всегда нужны.

– То-то и оно.

Сингур покачал головой:

– Не дрожи. Я вижу дорогу. Если всё сделаете, как сказано, ничего вам не грозит, кроме отбитых об сёдла задниц.

Алесса и Хлоя захихикали.

– Бой послезавтра. Лучше озаботься лошадьми.

Балаганщик мрачно кивнул, но потом не удержался и спросил:

– А почему тот, второй, не приходил к тебе? Сальха. Мог бы перебить цену Лароба…

Эшин брат усмехнулся:

– Зачем? У него самый сильный уличный боец в Миль-Канасе, а, может, и во всей Дальянии. Он в нём уверен. А меня знать не знает.

– Лароб рискует, – поёрзал Пэйт.

В ответ Сингур равнодушно пожал плечами и повторил:

– Не особо. Как и ты. Просто он об этом не знает.

Старик опять подёргал себя за бороду и спросил:

– А чего ты так уверен, что можешь свалить Сальхиного бойца? Он вон, говорят, здоровый как бык.

– И что? – спросил мужчина. – Вепрь тоже был здоровый.

– Но Сальхин боец бил Вепря! – возразил Пэйт.

– Дак чего ты тогда волнуешься? – удивился вальтариец. – Я ж его тоже побил.

– Тьфу! – балаганщик сел. – А если этого не побьёшь? Чего ты так уверен?

– Побью, – успокоил его собеседник. – Сиди ровно, спи крепко, не дёргайся. Я любого побью.

В ответ на это бахвальство кособокая Эгда только неодобрительно покачала головой, а Хлоя, Алесса и Гельт с восхищением переглянулись.

Глава 6

Брат привёл её в гостевые дома квартала рукодельниц. Снаружи их окружала глухая стена, а внутри к этой стене лепились маленькие домики с усаженным цветами двором-колодцем. Здесь было тихо и чисто. Служанка провела постоялицу в один из домиков, состоящий из единственной комнатки – маленькой, но уютной.

Эша огляделась. Красиво… Спокойно. В окно не заглядывает солнце, потому что дикий виноград висит снаружи пологом.

Девушка повернулась к брату:

«Я буду ждать тебя здесь?»

Он кивнул.

– Тут хорошо. Пэйт со своими уедут сразу после боя. А ты сиди. Выкупаешься, поешь, выспишься на кровати. Дождёшься меня. Если вдруг не дождёшься, деньги вот, – он положил на стол кошель с несколькими тяжёлыми монетами. – Но ты дождёшься. Я приду в тот же день или на следующий. Как повезёт.

Сестра вцепилась ему в руку, испуганно заглянула в глаза, а потом её пальцы запорхали, сплетая знаки в слова.

«Тебе будет плохо. Очень плохо. Возьми меня с собой!»

– Переживу. Ты останешься здесь. Поняла? Никуда выходить не будешь. Тут тебя никто не найдет.

Он замер, словно прислушиваясь к чему-то в себе, кивнул и повторил:

– Никто. Если сама не выйдешь.

«Не выйду».

– Вот и молодец. Давай мне кисет.

Услышав эти слова, девушка побледнела и отступила на шаг.

– Давай сюда, – повторил брат.

Эша покачала головой.

– Я. Сказал. Дай. Кисет.

Его глаза потемнели, зрачок стремительно расширялся, заполняя собой всю радужку. Эша испуганно отвернулась, пошарила за пазухой и вытянула на свет кожаный мешочек с плотно затянутой горловиной.

Сингур взял кармашек, раскрыл его и, не глядя на собеседницу, сказал:

– Иди, тут есть баня, служанка тебя ждёт и проводит. Мойся. И не торопись. Кто знает, когда в следующий раз придётся.

Эша кивнула, хотя в горле было горько от подступающих слез. Она ушла. А когда вернулась, брат уже исчез, только воздух в комнате стал ещё горше да на столе лежал потёртый кисет.

* * *

Евнух «Четырех лун» – невысокий круглый человечек – выбежал навстречу нежданным гостям из-за реющих занавесей, которыми был разделен общий зал. Лицо смотрителя дома удовольствий сперва сделалось растерянным, затем испуганным, а уж после исполнилось понимания, деланного восторга и почтения.

– Ах, госпожа моя, ах, моя госпожа! – залепетал с придыханием человечек и, поймав длинный рукав одеяния многоликой, в знак почтения коснулся губами шелкового краешка.

В лицо гостье он старался не заглядывать и всячески отводил глаза. В этом не было ничего удивительного: простым смертным до боли неприятно смотреть на многоликую, а Эная сегодня была без вуали.

Стиг видел, как при первом взгляде на храмовую деву хранитель дома побледнел. Не поверил глазам. И правильно.

Пока человечек раскланивался и выражал всяческий восторг от визита высокой гостьи, глаза его, холодные и пронзительные, пристально следили за дюжиной мечников, которые втянулись в зал вместе со своей госпожой.

Четверо вооруженных мужчин, вошедшие первыми, сразу устремились к лестнице, что поднималась на второй этаж, и встали по бокам. Еще четверо быстро рассыпались по залу, проверяя альковы. Двое остались стоять за спиной госпожи, двое застыли у входных дверей.

Хранитель дома обеспокоенно обводил мечников глазами, не забывая при этом льстиво улыбаться.

Эная смерила евнуха растерянным взглядом и замерла, озираясь.

– Как твоё имя? – спросил у смотрителя выступивший из-за спины многоликой Стиг.

– Хоко Арн, – поклонился евнух и тут же сверкнул на кого-то глазами, одновременно щёлкнув пухлыми пальцами.

Через миг из-за шёлковой занавеси выбежала служанка с подносом, на котором стояли кувшин холодной воды, чеканный бокал и ваза с фруктами. Девушка склонилась перед дорогой гостьей, но Эная раздражённо взмахнула рукой, отказываясь от подношения вежливости.

Мечники застыли, словно каменные изваяния.

Хоко снова щёлкнул пальцами, и рядом с ним вырос крепкий мужик с дубинкой у пояса. Судя по бугрящимся мускулам, переломанным ушам и кривому носу, когда-то этот человек выходил на поединочный круг, а сейчас, по всей вероятности, был нанят домом старшим в охрану.

– Чем обязаны? – спросил евнух, деликатно отступая на полшага и давая многоликой возможность пройти. – Что бы ни привело вас сюда, знайте: в нашем доме не происходит ничего противозаконного.

– Вот печать далера, – сухо сказал Стиг. – Нам дозволено всё здесь осмотреть. Прикажи своим людям, чтобы никуда не выходили и никого не выпускали, пока мы не уйдем.

Он протянул Арну глиняный оттиск с шёлковой лентой.

Евнух почтительно поклонился, не глядя передал печать служанке и кивнул своему мордовороту:

– Ашват, делай как приказано: везде проведи, всё покажи, проследи, чтобы никто не возмущался.

Охранник кивнул и коротко свистнул, подавая сигнал своим людям.

Многоликая не слушала разговоры мужчин. Если же сказать вернее – её эти разговоры не занимали. Пока велась беседа, храмовая дева внимательно оглядывалась, словно к чему-то прислушиваясь. В выражении её глаз не было любопытства, лишь сосредоточенность, будто она искала потерянную вещь, которая, как доподлинно известно, должна находиться где-то здесь, под этой самой крышей. Эная прошлась по залу. Следом за ней неотступно следовали двое мечников. Вот многоликая отдернула одну из занавесок. Голая рыжая девица, устроившаяся верхом на посетителе, испуганно ойкнула и замерла, не зная, что делать – то ли продолжать то, за что ей заплатили, то ли скатиться на диван.

Стиг помог ей – швырнул покрывало, чтобы шлюха с клиентом прикрылись и не оскорбляли взор гостьи. Впрочем, Эная смотрела сквозь людей.

– Это не здесь, – сказала дева Храма, круто развернулась и пошла назад к выходу.

Про себя Стиг подумал, что сестра привела их в дом удовольствий в самый удачный час: ночные посетители, даже припозднившиеся, уже разошлись, а вечерние ещё не стянулись. Потому девки в большинстве своем отдыхали от трудов и не бегали туда-сюда, тряся прелестями. Да и полупьяные мужики со спущенными штанами не сидели на каждом диване.

Хоко Арн с недоумением следовал за гостями и такими взглядами одаривал выглядывавших из альковов любопытных шлюх, что они почитали за лучшее исчезнуть.

Возле входных дверей, у самого порога, многоликая снова замерла, прислушиваясь к чему-то и, по всей видимости, этого не слыша. Легкая тень набежала на прекрасное лицо, и дева Храма небрежно тряхнула кистями рук. С тонких пальцев по воздуху медленно поплыла золотая пыль.

Евнух шумно сглотнул, следя глазами за струящейся мерцающей кисеёй. Та плыла над полом, взвихряясь и распадаясь, словно клочья тумана. Однако уже через миг стянулась в общий поток, уплотнилась и потекла вверх, вдруг превратившись в переливающийся силуэт стройной полуголой девушки с длинными ногами и копной вьющихся волос. Девушка, странно изогнувшись, спешила к лестнице.

– Госпожа, это… – начал было Арн, но старший мечник негромко и предостерегающе поцокал языком. Евнух осёкся.

Эная не слушала смотрителя борделя, она поднималась за мерцающим видением. Стремительно прошла длинным коридором, не обращая внимания на жавшихся вдоль стен шлюх, завернула за угол и замерла перед запертой дверью.

Золотой призрак проплыл сквозь створку. Эная кивнула оцепеневшему Хоко. Тот встрепенулся, сдернул с пояса связку ключей, отпер дверь и уже собрался было идти следом за многоликой, но один из мечников удержал его за плечо и отстранил.

Немолодой уже мужчина лежал на кровати, стиснув бедра прыгающей на нём стройной чернокожей девки. Увидев вошедших, он резко отшвырнул от себя шлюху и испуганно сел, запахиваясь в покрывало. Потное лицо побледнело, рот открылся и закрылся:

– Сэлли, ты…

Однако уже через миг взгляд посетителя дома прояснился.

На мужчину не обратили внимания, а голую шлюху, которую он с себя сбросил, цепко ухватил за локоть мечник.

Пока это происходило, золотой силуэт продолжал бродить по комнате. Эная наблюдала. Призрачная девушка склонялась к кому-то, с кем-то говорила, провела кого-то на ложе… Многоликая видела всё, что происходило, но не видела главного – мужчину, который был в этой самой комнате, с этой самой девкой.

– Кто вчера покупал тебя? – повернулся Стиг к чернокожей. – Говори.

Та хлопнула зелёными глазищами и ответила растерянно:

– Мужчина покупать. Молодой, сильный. Хорошо платить. Очень хорошо. Как звать – не знать. Ничего не рассказать, сделать своё и уйти. Я звать, чтобы приходить ещё. Очень щедро платить, не делать боль. Но сказать – дорого.

– Зачем он сдвигал кровать? Почему ты лежала одна? – жёстко спросила Эная.

Шлюха развела руками:

– Мужчины странный. Они то одно хотеть, то другое. То сверху, то сзади, то снизу. Что в их голова, я не знать. Он двигать кровать, чтобы ему не мешать. Потом смотреть окно. Я думать, он бояться, что кто-то глядеть, сказать жене. Тут стоить дорого, он не быть богат.

– Почему ты его испугалась? – спросил Стиг.

Чернокожая скривила полные губы:

– Он двигать кровать, быть… как то сказать… – она пощёлкала пальцами, пытаясь подобрать нужное слово.

– Испуган? – попытался угадать Стиг.

– Нет! – возмутилась шлюха. – Не испуган.

Она снова пощёлкала пальцами:

– Быть… распалён, вот! Хотеть женщина. Очень хотеть. Я бояться: он делать боль, – девка качнула шелковистым бедром и мечтательно закатила глаза: – Но он не делать, совсем. И платить очень хорошо. Много.

Эная задумчиво смотрела на шианку.

– Он тебе понравился? – спросила она.

Та мечтательно улыбнулась:

– О, да… так хорошо платить редко…

Стиг хмыкнул:

– Куда он пошел, знаешь? Что-нибудь он тебе говорил?

Чернокожая опечалилась и потеребила в руках длинную кудрявую прядь:

– Нет. Сказать, я слишком дорогая шлюха.

Многоликая повернулась к евнуху:

– Сколько он заплатил?

– Половину серебряного талгата, – без запинки ответил Хоко. – Госпожа моя, он очень спешил, был возбужден. Мне показалось, деньги ему не важны, важнее было… уединиться.

– Половину серебряного? – удивился Стиг. – Что такого в этой шлюхе, что за неё заплатили как за крепкую лошадь?

Арн развёл руками:

– Ничего. Он её даже не выбирал, схватил за локоть и поволок наверх, а плату мне сунул не глядя. Это очень много. Мы боялись, что он… позволит себе лишнего с девушкой. Но когда поднялись следом и прислушались, то ничего… э-э-э… плохого там не происходило. Нелани с ним разговаривала, и он был спокоен.

Девка, о которой говорил евнух, горделиво улыбалась.

– О чём ты беседовала с ним? – спросила Эная. – Ты болтала очень много. О чём?

Чернокожая пожала плечами:

– Не помнить. Он быть распаленный. Такой мужчина надо угомонить, иначе он делать боль. Я говорить о том, как он хорош и как я в восторг, что он меня купить, я мять его тело, чтобы он стать добрее, я лежать с ним, пока он отдыхать, а потом я делать ему хорошо, когда он захотеть. И всё без боль.

Эная задумчиво прошлась по комнате. Заведение было самым дорогим в городе. Здесь следили и за девушками, и за обстановкой, и за чистотой, и за красотой. Мужчина, который так заинтересовал многоликую, вряд ли нарочно выбрал «Четыре луны», просто уходил от преследования. Но как он почувствовал, что за ним идут? И как успел скрыться? Впрочем, понятно как. Если даже магия храмовой девы его не чувствует, то что уж говорить о мечниках.

– Идём, – кивнула Эная Стигу.

Брат склонил голову и отступил, пропуская многоликую вперёд.

– А мне не платить? – послышался удивленный голос.

– Что? – Стиг обернулся.

Шлюха смотрела на него с обидой.

– Мне не платить, за что я сказать? – с разочарованием спросила она.

Евнух цыкнул от двери на наглую девку, но та и ухом не повела. Мечник усмехнулся, пошарил на поясе и бросил ей медяк. Шианка ловко поймала монетку и улыбнулась, сверкнув белыми зубами.

– Если он придёт снова и ты пришлёшь за нами в Храм, получишь два серебряных талгата, – сказал Стиг.

Зеленые глазищи вспыхнули:

– Я прислать, если он приходить!Ты хорошо платить!

Ну ещё бы.

* * *

Стиг не часто встречался с Безликим, и его это вполне устраивало. Сложно смотреть в глаза тому, чьи черты не угадываются. Вне храма Истр был незаметен, его лицо уже не казалось зыбким, как отражение на воде. Оно просто не запоминалось. Вообще. Увидишь и забудешь. Магия, дающая множество преимуществ. Однако она же просит высокую плату.

Когда-то Истр умрёт. Но в тот же день он возродится в одном из храмов. Возможно даже, в самом Стиге. Впрочем, какой сосуд выберет себе отлетевшая душа, угадать невозможно. Вместилищем может оказаться любой из храмовых мечников старше двадцати. И не имеют значения ни местоположение храма, ни заслуги, ни ловкость, ни ум, ни способности к магии. Выбор был необъясним и мог пасть на кого угодно. Возродится Безликий, умрёт мечник, но для того, чтобы первый снова мог жить в ином воплощении. Так было и так будет, на этом держится сила и власть Дальянии, поэтому перед ней склоняются другие страны и земли. Нет ничего сильнее магии бессмертного Безликого. Убить его невозможно, отыскать тоже. Он может ходить, где хочет, не боясь быть узнанным.

– Мы не нашли того человека, – сказал Стиг. – Эная не смогла поймать его в Сеть, не смогла увидеть даже тогда, когда мы отвели ее туда, где его потеряли – в дом удовольствий в квартале пурпурных лестниц. Даже шлюха, которую он покупал, ничего ценного не рассказала.

Истр улыбнулся.

– А ведь это прекрасно, Стиг, ты так не думаешь? – спросил он мечника.

Тот с непониманием спросил:

– Что именно прекрасно? Что человек сумел скрыться или что мы не можем его отыскать?

– Азарт, – пояснил Безликий. – Предвкушение. Любопытство. Я разговаривал с далером, а тот узнавал у покровителей Ночных Теней – не случалось ли чего странного и противозаконного в Миль-Канасе за последние сутки. Ничего. Тишина. Если не считать того, что кто-то побил человека Лароба на поединочном кругу. Не нужно отращивать вторую голову, дабы понять: Лароб попытается отыграться. У него давнее соперничество с Сальхой. А человеку, который побил его бойца, наверняка нужны деньги, сколь бы странным он ни был. На поединочные круги идут сначала за деньгами и только потом за славой. Думаю, на днях будет бой с хорошими ставками. Я попросил далера, чтобы нас известили о том, где этот бой пройдет. Ваше дело – не упустить нужного нам человека снова. Его необходимо задержать хотя бы потому, что он не подвластен магии.

Стиг удивлённо посмотрел на собеседника:

– Если Лароб отыскал чужака, значит, мы уже сейчас можем узнать, где он?

Истр кивнул:

– Увы. Там, где он был, его уже нет. И куда он снова делся, не знают даже Ночные Тени. Зато Лароб получил от него согласие.

Мечник помолчал и спросил снова:

– Не лучше ли взять его до боя?

Безликий в ответ на это покачал головой:

– К чему спешить? После боя он устанет, как было и в прошлый раз. Уставший человек часто совершает глупости. Вчера вы вели его совсем недолго. Но тогда вы не знали, на что он способен. Сейчас знаете. Он не полез в драку и пытался сбежать, даже не понял, кто ты. Пусть себе выйдет на круг. Люди сделают ставки, покричат, кто-то сорвет выигрыш. А вы присмотритесь. Да и я тоже. Он не знает, что сбежать уже не получится. Пусть доводит своё дело до конца, а мы доведем своё. И узнаем, кто он такой, откуда, что умеет и где этому выучился. А потом уже решим, как с ним поступить.

Стиг кивнул, но не успел даже поклониться, как вновь оказался в прохладном полумраке Храма напротив статуи девы, держащей в руке чашу с огнем.

* * *

В стороне от порта, где остро пахло солью, водорослями и мокрым деревом, находился узкий переулок. Он уводил в сторону от основной дороги в город, а шагах в пятидесяти делал резкий поворот – нырял в просвет между стенами лодочных сараев с развешенными на них рваными сетями.

Тут было грязно, смердело рыбьей требухой, а неровные камни мостовой усеивала скользкая чешуя. Свернуть сюда случайно мог только слепой или безносый.

Кирга опустилась на колени, подавая сигнал мужьям, и подобралась. Её нашёптывание снова сработало! Богато одетый путник свернул в переулок и сам того не заметил. Влекомый слабеньким, но действенным колдовством, отправился навстречу судьбе. Уже и шаги слышно. А вскорости сам из-за поворота показался.

– Ох, добрый господинчик, – привычно завыла свою жальную песнь Кирга, – Муж сгибнул в море, дети малые совсем… Не сжалейте медной монетки, не дайте пропасть голодом…

Невысокий черноволосый человек с узкими глазами и оливковой кожей остановился, брезгливо кривясь. Его дорогая шёлковая одежда прямо-таки ласкала взгляд разбойницы. А сапоги? С острыми загнутыми носами! А длинный узкий меч в ножнах, заткнутых за плетёный и тоже шёлковый пояс? Вот это добыча!

Всем хорош, однако…

– Ох, добрый господинчик, поможьте, не оставьте милостью… – запричитала разбойница с ещё большим вдохновением. А про себя лихорадочно думала – почему же этот беспечный одинокий «господинчик» ей не нравится? Несмотря на свою дорогую одежду и одинокий вид. Не нравится, и все тут!

Что-то в нем было не так… Совсем не так!

Пока она пыталась понять, что именно, за спиной узкоглазого бесшумно вышел из своего укрытия Сирк-Удавка – второй муж Кирги, быстрый и ловкий, словно хорёк. Он прятался между сараями и теперь подкрадывался к богатому незнакомцу.

Нехорошее предчувствие стиснуло сердце женщины. Не зря!

Все пошло кувырком.

Не стирая с лица брезгливой гримасы, узкоглазый плавно развернулся к Сирку. Одним движением вытянул из-за пояса ножны с мечом. Кирга охнуть не успела, а незнакомец в шелках уже ткнул концом ножен Сирка в живот. Тот согнулся в кашле и выронил удавку.

Бук, другой её муж – большой и сильный – бросился на выручку, а сама Кирга, взвизгнув, метнулась узкоглазому в ноги. Собиралась вцепиться в лодыжки, задержать хоть на миг, чтобы Бук заломал гада, но...

Гад легко шагнул в сторону, пропуская Киргу, а потом в затылок ей ткнулся конец ножен, вышибая сознание.

* * *

Трое портовых стражников чудом услышали шум и возню в Требуховом переулке и бросились туда, на бегу доставая дубинки. Однако когда они завернули за угол между старыми лодочными сараями, то увидели там не лужи крови и обобранный труп, а богато одетого иноземца, который с интересом рассматривал три лежащих у его ног тела.

Одет мужчина был как житель Заботонских долин: в расшитые шёлковые штаны, длинную и тоже шёлковую рубаху с широкими рукавами, утянутую витым кушаком, и мягкие сапоги. Но выглядел при этом как житель саворрийских земель: был узкоглаз, темноволос и по-юношески строен.

– Благородный! – старший стражи мгновенно оценил одежду иноземца и ткнул локтем своего подчиненного: – Беги за мечником!

А сам поклонился незнакомцу и сказал:

– Простите за опоздание, господин. Рады, что вы в добром здравии и беды удалось избежать.

– Да какая уж тут беда, – хмыкнул саворриец. Он равнодушно убрал узкий прямой меч, который так и не покинул ножен, обратно за пояс. – Делайте с этим сбродом, что сочтете нужным.

Мужчина отступил, пропуская стражника. Тот ловко обыскал валяющихся без чувств грабителей, связал руки громиле и только потом обратил внимание на удавку, валяющуюся рядом с мужичком помельче.

– Господин, если окажется что это та банда, которую мы ловим уже три полные луны…

Что случится, если окажется именно это, стражник договорить не успел. Из-за угла вышел его помощник в сопровождении мечника. Тот коротко оглядел саворрийца, его оружие, тела на земле, бросил стражникам:

– Свяжите их и доставьте в тюрьму.

После этого он с поклоном обратился к гостю.

– Мне искренне жаль, что наш город встретил вас так неподобающе. Меня зовут Ариш, я меченосец храма Джерта и помощник смотрителя порта. Могу ли узнать ваше имя, почтенный господин?

– Меня зовут Кьен Тао, я родился в Саворрии, но давно странствую по миру. Сейчас привёз на продажу дары Заботонских долин и найденные мною в потерянном городе Рушта диковины. Ибо всякий мудрый торговец знает: в Дальянии живут истинные ценители, не скупящиеся дать за интересные находки достойную цену.

– Где же ваш слуга? – мягко спросил Ариш. – Бежал вместе с вещами, когда на вас напали? Могу выделить людей для помощи в его поисках.

– Это ничтожное подобие человека выпало с корабля в первый же шторм. Я не особо расстроился, потому что он досаждал мне и всей команде морской болезнью и постоянными жалобами. Но из-за его гибели мне пришлось оставить свои вещи на корабле. Я собирался послать за ними, когда отыщу достойный гостиный дом и найму там человека.

– Отряди людей, чтобы перенесли имущество этого почтенного господина в портовую управу, еще распорядись, чтобы к нашему приходу подали вино и фрукты, – коротко приказал мечник одному из стражников. – Я предлагаю вам, уважаемый Кьен Тао, продолжить разговор в приятной прохладе, в месте, более достойном. Вы обезвредили целую банду, позвольте отблагодарить услугой за услугу – я вызову паланкин, чтобы вас доставили в лучший гостиный дом Миль-Канаса.

– Буду премного благодарен.

Кьен Тао учтиво поклонился, и мужчины двинулись прочь из вонючего переулка.

– За поимку этих преступников далер объявил награду в один серебряный талгат, однако осмелюсь предугадать, что она вас вряд ли заинтересует. Впрочем, взамен могу предложить познакомить вас с почтенными людьми, которые наверняка по достоинству оценят заморские диковины, что вы привезли для продажи.

– Да, это будет полезнее серебряной монеты, – кивнул Кьен Тао. – Только сначала небольшая просьба.

– Я весь внимание, – сказал Ариш.

– Посоветуйте мне лучшее заведение, где можно с удовольствием вымыться. И расскажите: что по вашим законам ждет тех бродяг, которые осмелились на меня напасть?

Глава 7

Стигу второй день не давал покоя разговор с Безликим. Он даже сходил с утра в Храм, в надежде, что там – в тишине, среди ароматов благовоний – мысли придут в порядок.

Ничего, конечно, никуда не пришло. Надышался дымом, походил в полумраке и отправился прочь. Некоторое время постоял на ступеньках, привыкая к яркому солнечному свету. Снова подумал о том, что разговор вышел странным. Ощущение недосказанности после него тяготило. Будто бы Безликий не счёл необходимым сообщить мечнику больше, и при этом не посчитал нужным это скрыть. В итоге Стиг чувствовал себя дураком, которому доверяют лишь самые простые задачи.

Конечно, так оно и было на самом деле. Не может ведь храмовый воин оказаться умнее того, кто проживает очередную, неведомо какую по счёту, жизнь. Однако неприятный осадок от беседы мешал смириться и настроиться на покорный лад. Да и не был Стиг таким уж покорным, как требовалось. Ему было сложно подчиняться в том, чего он не понимал. Это всё гордыня, которая не пристала воину. С другой стороны, ну не мул же он на привязи, чтобы идти, куда ведут!

По-прежнему борясь с досадой, мечник начал спускаться к широкой мраморной террасе, что выводила в храмовый сад.

Когда он огибал стоящую в центре белоснежную ротонду, его неожиданно окликнули. Стиг с недоумением оглянулся и увидел в арке между витых колонн стройную темноволосую девушку в нежно-зелёных шелках. Мечник поклонился и направился к ней, лихорадочно пытаясь вспомнить имя. Джерт всемогущий, вот будет позор, если не вспомнит!

– Доброе утро, прекраснейшая, – подойдя, он поклонился уже как положено – низко. Но имя… имя так и не вспомнил.

Девушка стояла на верхней ступеньке ротонды и из-за этого казалась выше Стига на добрую голову.

Храмовый воин вежливо спросил:

– Зачем ты позвала меня, госпожа?

Она была юная – лет шестнадцать, не больше. Совсем ребёнок ещё. Темнобровая, с нежным округлым личиком, матовой смуглой кожей и капризными губами. Очень хорошенькая и немного взволнованная. Кончики маленьких ушей отчаянно розовели, а огромные, влажные, как у серны, глаза смотрели пристально. Тёмные густые волосы многоликой обвивала золотая нить, унизанная яшмовыми бусинами.

Девушка некоторое время молчала и задумчиво смотрела на мечника, а потом, словно приняв какое-то решение, сказала:

– Хочу поговорить с тобой, Стиг.

– Да, госпожа, конечно, – Стиг по-прежнему не помнил, как её зовут, а теперь ещё гадал, что ей могло от него понадобиться.

– Когда луна убавится на треть, я хочу, чтобы ты стал моим мужем, – сообщила вдруг эта девочка и с неожиданной властностью приказала: – Дай руку.

Мечник утратил дар речи. Сперва он, конечно, едва не рассмеялся, но в последний момент, оценив серьёзное выражение глаз собеседницы, понял, что смех в этот миг стал бы большой ошибкой.

– Стиг?

– Да, госпожа… – он, словно завороженный, протянул ей руку.

А потом в полнейшем недоумении смотрел, как девочка, чьего имени он не помнил, снимает с запястья шёлковую тонкую плетёнку и захлёстывает её вокруг его одеревеневшей руки.

Это было полнейшей нелепостью! Пытаясь вернуть себе власть над происходящим, Стиг осторожно спросил:

– Прекраснейшая, прости мой вопрос, но… знают ли о твоем выборе старшие жены?

Он всё ещё пребывал в сильнейшем потрясении.

– Нет, – беспечно дёрнула плечами девочка. – Это моё решение. И я способна принять его без старших жён.

Драгова сила, она ещё и не сказала никому! Стиг едва не застонал, представив, как старшие многоликие будут выговаривать ему, дураку, что так легко подчинился. И да, их ничуть не смутит, что храмовый воин не может отказать многоликой. Эти бабские штуки кого угодно сведут с ума!

– Госпожа моя, но, если окажется, что рано... – он попытался воззвать к её здравому смыслу. В конце концов, их никто не видел, ещё можно обратить всё в шутку…

Но вместо того, чтобы смутиться, задуматься или растеряться, девочка свела на переносице тёмные тонкие брови и отчеканила:

– Стиг, ты слишком много себе позволяешь. Ты сомневаешься в моем выборе?

Драгова сила… Да за что ж ему это всё! То сестра, то эта пигалица!

– Нет, госпожа, лишь хочу напомнить, что не могу считаться вашим мужем, пока…

– Ой, всё! – топнула она ногой в шёлковой туфельке. – Ты уже мой муж. Какая разница, когда я скажу об этом старшим жёнам – сейчас или чуть позже?

– Госпожа, только старшие жены могут дать разрешение на брак. Если они сочтут, что вам ещё рано…

Девочка прожгла его таким взглядом, что Стиг поневоле осёкся.

– Они не сочтут. Не учи. Меня. Женскому.

Собеседнику не осталось ничего иного, как опустить голову и сказать:

– Простите, госпожа.

– Не вздумай снять, – кивнула она на плетёнку.

– Я бы не осмелился, госпожа, – ответил мечник, с трудом подавляя вздох и гадая, чем ему обернется своеволие юной дурочки.

– То-то же. Идём в сад. Нам нужно получше узнать друг друга, – удовлетворенно произнесла собеседница.

– Я бы очень хотел, госпожа, но у меня есть поручение от Безликого, – Стиг не терял надежды вырваться из маленьких цепких ручек прекраснейшей, отыскать Энаю и рассказать ей о случившемся, чтобы понять, в насколько сложной ситуации оказался. Сестра-то, наверное, придумает, как его выручить.

Да, конечно, многоликая выбирает мужа сама. Но исключительно тогда, когда старшие жены сочтут, что она к этому готова телом и разумом. К тому же такая юная дева должна была выбрать не Стига, а кого-то из молодых мечников.

– Поручение? – девочка снова нахмурилась. – Оно было твоим до появления жены. Передай другому! Почему я должна тебя учить?

И снова она была права! Его молодая жена неплохо знала правила, которым подчинялись храмовые воины. Будь его поручение действительно важным, он бы даже не остановился разговаривать с ней, а извинился и пошёл дальше…

Стиг прикрыл глаза, отыскал среди мерцающих переплетений Сети нить, соединяющую его и одного из братьев. Слегка коснувшись нити мыслью, мечник отправил поручение готовиться к выходу в город.

– Вы правы, моя госпожа, – он открыл глаза и посмотрел на собеседницу. – Идемте гулять в сад.

С этими словами Стиг протянул девушке ту самую руку, запястье которой теперь обвивала шёлковая плетёнка. А ведь у Стига уже давно не было храмовой жены. Да и не должно было быть!

Многоликая счастливо улыбнулась, положила свою ладонь в его и легко спустилась по ступенькам. Мечник повёл её в тень платанов, чувствуя себя рядом слишком высоким, слишком большим и слишком старым. Ещё ему было невыносимо скучно, потому что он знал: сейчас эта взбалмошная девочка начнёт щебетать глупости, а ему придется их с почтением слушать.

– Расскажи о себе, – тут же оправдала его ожидания собеседница.

– Что вы хотите знать, госпожа? – снова подавляя вздох, спросил мужчина.

– Зови меня по имени. Ты – мой избранник, – тут же жестко приказала спутница.

Стиг замолчал. Что ему ей ответить? Что он запамятовал, как её зовут? А может, и не знал никогда. Мало ли при храме юных глупых дев, всех не упомнишь…

– Госпожа, скажите прямо, как к вам обращаться, и я буду называть вас именно так, – после недолгого молчания ответил мечник.

– Хорошо, называй меня Аурикой, когда мы наедине, – позволила она.

– Как скажешь, Аурика. Что ты хочешь знать?

Она начала загибать пальцы, перечисляя:

– Сколько тебе лет, сколько у тебя детей, сколько было храмовых жен, сколько родных братьев.

Ему очень хотелось зевнуть, но вместо этого пришлось вежливо отвечать:

– Мне двадцать семь, у меня двое сыновей, было три храмовых жены и есть родной брат. Его зовут Карай.

– Ой! – обрадовалась она. – Я знаю Карая! Он однажды провожал меня на прогулку по городу. Вы с ним совсем-совсем не похожи.

– Все так говорят, – улыбнулся Стиг.

– Но ты меня обманываешь, – погрозила собеседница пальцем.

– В чём? – искренне не понял он.

– Храмовых жен у тебя было не три, а четыре, – чёрные глазищи прожгли мужчину насквозь. – Ири была первой.

Стиг сухо ответил:

– Она не успела стать моей женой.

– Очень жаль, – беспечно ответила Аурика и уточнила: – Так у тебя нет ни одной дочери?

– Ни одной.

– Не расстраивайся, – по-прежнему беззаботно произнесла она. – Я подарю тебе дочь.

Ему от этой глупой болтовни стало совсем тошно:

– Хорошо, Аурика. Спасибо. А теперь и ты ответь на мой вопрос.

– Давай! – обрадовалась она. – Какой?

– Почему ты сделала такой выбор? Я не самый молодой, у меня нет дочерей, а моя третья жена и вовсе не смогла от меня родить. По обычаю ты должна искать мужа среди молодых воинов…

Она фыркнула:

– По обычаю! Кто сказал, что, если действовать по обычаю, всё будет правильно?

– Ну… – он не нашёлся, что ей возразить, а объяснять было очень долго и, наверное, бессмысленно. – Обычай для того и нужен, чтобы его соблюдать.

– Не всегда. Но давай я тебе всё-таки отвечу. Или тебе интереснее говорить про обычаи? – Аурика лукаво заглянула собеседнику в лицо.

– Нет, я бы хотел услышать ответ.

– Ладно. Ты – очень красивый, – простодушно сказала она. – У нас будут красивые дети. А ещё ты очень грустный.

– Грустный? – Стигу казалось, у него даже голова начала болеть от этой пустой болтовни.

– Да. Но это не важно. Ты на самом деле весёлый, но грустный всегда. Я подарю тебе дочь, и всё пройдёт. Если захочешь, я назову её Ири.

Собеседник остановился, словно споткнулся.

– Ты... – у него замерло в груди. – Ты это видела? Что у нас будет дочь?

– Да, – с прежней беспечностью ответила девочка. – И ты останешься со мной.

– В благодарность? – уточнил Стиг.

– Нет, – искренне удивилась она. – Ты будешь меня любить. Когда люди вместе, они любят друг друга.

– Не всегда, – он снова пошёл вперёд. – Люди должны нравиться друг другу.

Он мог бы ещё добавить, что людям должно быть друг с другом интересно или хотя бы не скучно, но, разумеется, не стал.

– Ну да, ты мне нравишься, – успокоила его Аурика. Она не допускала, что он может ничего к ней не испытывать.

– Прекраснейшая, – остановился Стиг. – Это не совсем так работает.

– Я тебе не нравлюсь? – тут же уточнила она.

– Нравишься. Ты очень красивая, – искренне признал собеседник.

– Тогда что ещё нужно? – многоликая снова неспешно направилась вперёд.

– Вряд ли на такой вопрос есть точный ответ, – сказал Стиг.

– Тем более, – Аурика пожала плечами. – Разберёмся с этим позже. Сначала нужно дождаться, чтобы луна убыла на треть. Ты полюбишь меня. Все будет хорошо, не бойся.

– Я не боюсь.

– Стиг, – неожиданно жёстко сказала девочка, и лицо её изменилось – стало старше. – Ири пропала пять лет назад. Она не вернётся. Теперь у тебя есть я. И не смей ходить со скучающим видом и смотреть на меня как на ребёнка. Я. Твоя. Госпожа. Понял?

Он опешил. Даже не сразу смог ответить. Стоял и смотрел на неё, пытаясь определить, что перед ним за создание.

– Ты меня понял? – с нажимом уточнила девочка.

Ему пришлось, внутренне скрипнув зубами, ответить:

– Да, госпожа.

А ещё Стиг отметил про себя, что Аурика, видимо, нарочно подвела его к лестнице на верхнюю террасу сада и теперь встала на три ступеньки выше, как тогда в ротонде. Из-за этого он был вынужден смотреть на неё снизу вверх.

– Склонись и поблагодари, – с металлическими нотками в голосе сказала многоликая.

И мечнику не осталось ничего иного, как преклонить колено и ответить, согласно заведённому обычаю:

– Спасибо, что выбрали меня, госпожа.

А после коснуться поцелуем краешка её шёлкового платья.

– То-то же, – она опять стала беспечным ребёнком. – Я хочу, чтобы ты проводил меня в город после полудня.

– Хорошо, госпожа.

– Аурика.

– Хорошо, Аурика.

– Стиг, – она снова прямо и пристально посмотрела ему в глаза. – Я понимаю твоё желание после нашей встречи пойти к сестре, рассказать ей о случившемся и попросить совета. Но на твоем месте я бы не стала этого делать, – она взяла собеседника за затылок, притянула к себе и прошептала ему на ухо: – Эная слишком сильно любит себя, чтобы тревожиться за тебя.

Он молчал и смотрел на неё, не зная, что ответить. И лишь через пару мгновений произнёс:

– Я понял, прекраснейшая.

– Хорошо, тогда можешь поцеловать не подол платья, а меня, – приказала она.

Стиг все ещё потрясённо смотрел в тёмные, как омуты, глаза. Тогда их обладательница вздохнула, снова взяла его за затылок, притянула к себе и впилась в губы так, что он уже через секунду понял, как сильно ошибся в самом начале, приняв её за ребенка.

* * *

Жители Миль-Канаса знали, что самые лучшие бани столицы находятся в квартале пурпурных лестниц. Ох, как тут было хорошо! Огромные купели, горячие каменные лавки, фонтаны с прохладной водой, теплый обволакивающий пар и пышная легкая пена... А среди всех бань квартала лучшей считалась баня при доме удовольствий «Четыре луны». Именно мастерство местных банщиков и банщиц заставляло посетителей возвращаться сюда вновь и вновь. И девушки, разумеется. Самые разные, но неизменно красивые, страстные и неутомимые. Других тут не держали. Многие, ой многие, зайдя на пару часов, пропадали тут на несколько дней к радости хозяина дома удовольствий.

Да, тут было хорошо. Но дорого. Не каждый мог себе позволить. А вот Ург Хавси, прозванный Вепрем, захаживал в здешние сизые от пара чертоги довольно часто. Ему тут нравилось всё. И неутомимые девки, и то, как его – простолюдина и бойца с круга – подобострастно величали господином, и сладкие вина, и терпкие заморские чаи. Да, тут Ург Хавси по прозвищу Вепрь чувствовал себя хозяином жизни и богачом.

Но не в этот раз. Не в этот раз… И хотя за прошедшую ночь он трижды сменил девку, пил вино, ел сласти и сыры, чувствовал себя Вепрь не так, как обычно.

Что и говорить, случалось ему быть битым. Не раз. Но прежде он всё же знал своё место – второй боец города, лишь чуть-чуть уступающий лучшему из лучших. А кто он теперь? После того, как его в два счета уложил мордой в мостовую незнакомый сухой парень с равнодушным взглядом и застывшим лицом.

Особо же досаждала Вепрю мысль, что его покровитель Лароб уже сходил на встречу с чужаком и предложил тому немалый куш. Столько, сколько никогда не предлагал Вепрю. Столько, сколько Вепрь от него не видел за все полтора года побед. Конечно, всего этого проигравшему бойцу знать не следовало, но – спасибо добрым друзьям из приближенных к Ларобу – рассказали, предостерегли. Не безвозмездно, конечно, однако передали то, что узнали.

Тогда-то Ург Хавси, простолюдин по прозвищу Вепрь, и затосковал. Ну как переброжему страннику понравится выступать на кругах? Ну как он и вправду уложит Сальхиного быка, сделает то, что у Вепря столько лет не получалось? Всё это отодвигало Урга ниже и ниже в строгой иерархии бойцов. А значит, заработок его станет меньше, и позволить себе вот такие места, как купальни при доме удовольствий «Четыре луны», он больше не сможет.

Вот и сидел Вепрь, изрядно озадаченный, на мягком диване в атриуме купальни, пил зеленый чай, не чувствуя вкуса, и размышлял о том, как быть.

Его тоскливые думы прервало появление нового посетителя: невысокий жилистый мужчина с узкими, приподнятыми к вискам глазами вошел в зал. Кожа его была не смуглой, а скорее оливковой. Но, как ни странно, при взгляде на незнакомца Вепрю вспомнился чужак, что свалил его на круге. Да, они были совершенно не похожи, однако…

Отставив в сторону чашку с безвкусным сегодня чаем, завсегдатай уважительно кивнул вошедшему. Тот коротко его оглядел, после чего подошел.

– Добрых дней, – поприветствовал его Ург по прозвищу Вепрь. – Нечасто увидишь здесь человека из далёкой страны, да ещё и бойца. А ведь я на кругах уже полтора года и знаю всех.

– На кругах ты меня не встретишь, – уселся рядом узкоглазый. – Я там не дерусь.

Вепрь про себя с облегчением выдохнул. После давешнего боя он уже стал всерьёз опасаться поджарых чужаков.

– Все дела бойцов достойны, кроме разбоя, разумеется, – заметил он и добавил: – Меня зовут Ург Хавси по прозвищу Вепрь. И я как раз дерусь на кругах.

– Я догадался, – незнакомец кивнул на его руку, которая до сих пор побаливала. – Моё имя Кьен Тао. Расскажешь про того, кто сумел это сделать?

Ург махнул здоровой рукой:

– Сам не знаю. Пришлый какой-то из толпы. Быстрый, как гадюка. Перехватил первый же удар, а как – я и сам не понял. Только – вот бью его вроде, а вот – уже лежу мордой в камни, а он надо мной стоит и руку выворачивает. Целёхонький. С виду-то и не скажешь, что шустрый такой. А ты чем занимаешься, раз не бьёшься на кругах?

– Охочусь на редкого зверя, – пожал плечами Кьен Тао. – Ты интересно рассказываешь. Где-то можно ещё увидеть этого быстрого, как гадюка?

Вепрь усмехнулся:

– Соратника ищешь? Он сегодня ещё раз дерётся. Вечером. Выходит против самого сильного бойца города. Думаю, это стоит увидеть. Я и сам пойду.

– Соратника, да. Но это потом. Пока что хочу отдохнуть и прихватить за зад какую-нибудь грудастую девку. Четверть луны провёл в море, уже на рыб начал поглядывать, – узкоглазый говорил спокойно, даже равнодушно. – Мне это место посоветовали в порту. Говорят, девки здесь – самый сок.

– Не наврали! – хохотнул Вепрь и поманил заглянувшую в атриум девушку – стройную зеленоглазую шианку с копной длинных чёрных локонов. – Иди-ка сюда, Уголёчек.

А когда та приблизилась, ловко ухватил за краешек ткани, в которую «Уголёчек» была обёрнута. Шианка весело взвизгнула и крутанулась, позволяя тонкой простыне развернуться, чтобы явить взору мужчин угольно-чёрное лоснящееся роскошное тело.

Однако Кьен Тао не оценил. Скривился и сказал, словно ударил:

– Если уж ложиться в постель с обезьяной, так хоть с настоящей, а не с поддельной.

Зелёные глазищи шианки распахнулись широко-широко, в них отразилась неподдельная обида. Вепря это рассмешило, он захохотал и бросил девке скомканную ткань:

– Иди отсюда, гость тебя не хочет. Приведи Бабочку Икку!

Шианка же, вместо того чтобы исполнить поручение, нарочито сладко потянулась. Огни ламп и солнечный свет, падающий через окно в куполе атриума, отразились на глянцевитой коже, высокой полной груди, плоском животе и покатых бедрах.

– Если господин любить обезьян больше женщин, кто ж ему перечить? – спросила она, сверкая белоснежными зубами. – Он может пойти к храм. Там на площадь есть зверинец и в нем сидеть на цепь большой обезьян.

– Ах ты, подстилка черномазая! – топнул Вепрь и сделал вид, что собирается встать.

Девке этого оказалось достаточно, она стрелой вылетела из атриума, ловко завернувшись на бегу в ткань.

Глава 8

Кирга скрипела зубами. Голова у неё болела… Да ещё тошнило дико после того, как узкоглазый в затылок ударил. Ох, как мерзко было! Руки так и тянулись к ушибленному затылку, но где там! В колодках и почесаться-то нельзя, не то что шишку ладонью накрыть.

Она поёрзала, однако лучше не стало. Было сыро, душно и очень вонюче. Драг их всех дери! И особенно узкоглазого того! Жаль, Сирк не успел верёвку на него накинуть, уж тогда бы подрыгался, падлюка… Ой, ну как же чешется-то всё!

В тесном подвале кроме неё и её мужей валялись ещё трое бедолаг – тоже в колодках, тоже без сознания. И эти своё получили…

Драгова сила! Как же всё плохо вышло!

Когда их на допрос притащили, твари судейские словно озверели. Саму-то Киргу не особо били – так, по бокам отпинали, а вот мужьям от дознавателей крепко досталось. Признание в два счёта получили. Уж эти-то умеют. Как подступятся – во всём сознаешься, и то вспомнишь, чего в материнской утробе было, не то что последние полгода жизни. А едва кровью отплевались и покаялись, судья сразу всех троих приговорил к продаже на галеры. А потом, будто этого мало, приказал сюда бросить – в сырую вонючую дыру.

Мужья ещё лежали без сознания после короткой бессмысленной попытки побега, когда их запирали в колодки. А Кирга мучительно соображала: когда и, главное, как бежать ей? На галерах она и недели не протянет. Нет, на весло не посадят, посадят кое на что другое. Только уж лучше б на весло!!!

Заскрипела тяжёлая дверь. Идут, кровопийцы.

И точно: в подвал спустился стражник, а с ним узкоглазый, который устроил драку в Требуховом переулке. В этот раз он что-то не кривился, хотя воняло здесь уж куда как сильнее, чем в порту, небось все благородные ноздри забило вонью мочи и рвоты. Кирга про себя даже злорадствовала, мол, дыши, дыши, ублюдок богатенький, нюхай, чем мы пахнем.

Узкоглазый же равнодушно оглядел при свете коптящей лампы лежащих на голом полу узников, а потом взял у стражника дубинку и… направился к Кирге! Та сидела, вжавшись спиной в стену. Даже забыла про тошноту и больной затылок. Застыла, почти не дыша. Голову, как смогла, опустила, а сама вся напряглась. Ждала, куда придётся первый удар, стискивала зубы, чтобы не заорать.

Но иноземец бить не стал. Подцепил дубинкой острый подбородок пленницы, заставляя её запрокинуть голову. Кирга щурилась от света лампы, а узкоглазый вперил в неё слишком уж пристальный взгляд.

И тут… тут… Кирга задохнулась. Что-то омерзительное и липкое просочилось в неё. Будто взяли со всех сторон разом и заполнили всю! Будто змеи заползли и тугим извивающимся клубком заелозили внутри тела. Пленница задохнулась от ужаса.

К счастью, быстро попустило, а то ведь не заорала едва. Страшный иноземец только хмыкнул, вернул дубинку стражнику, и они вышли.

А Киргу фонтаном вырвало на грязный пол.

* * *

– О, господин охотник на бандитов, – судья – полный и совершенно лысый человек в богато расшитом свободном платье – улыбнулся вошедшему и махнул слуге наполнить чаши вином. – Посмотрели?

– Да. Я бы их взял, – ответил Кьен Тао.

– Наслышан, что вы отличный воин, однако же эта троица…

– …всего лишь жалкий сброд, – улыбнулся собеседник. – В моём грядущем путешествии им будет куда безопаснее со мной, чем без меня. В моих путешествиях всегда так.

Судья уважительно кивнул.

– Раз так, не мне вас учить. Однако просто отдать этих проходимцев я не могу, – развел он руками. – Но! Могу назначить твёрдую цену. Город должен вам награду – один серебряный талгат. Тогда эти трое будут стоить именно столько.

– Приятно, когда сложные дела легко и по закону решаются, – саворриец отпил вина. – А вы, кстати, интересуетесь иноземными диковинами? Приходите завтра, посмотрите, что я привез. Уверяю, многое вас удивит.

– Почему не сегодня? – его собеседник явно был разочарован. Видимо, он рассчитывал приобщиться к товарам Кьен Тао самым первым из всей знати Миль-Канаса.

– Сегодня я хотел посмотреть схватку на кругах. Говорят, ожидается невероятный боец.

– Сходите, раз собирались, – вздохнул судья. – Но обычные круги… Давайте завтра встретимся, и я расскажу, что ожидается на большой арене. Вот там бои – так бои! А пока – как поступим с вашими рабами?

– Женщину пусть отмоют и доставят ко мне в гостиный дом. Мужчин на несколько дней оставлю здесь, только проследите, чтобы не умерли и чтобы…

– Я вас понял, понял, – судья кивнул. – Передам стражникам. Всё движимое имущество сохраним в целости и сохранности. Ввиду тяжести их преступлений они продаются вам в полное владение бессрочно и без ограничений по способам использования. Женщину, разумеется, доставим. Владейте с удовольствием. Но есть небольшой нюанс. Она сказала на допросе, что родственников не имеет, потому, если у неё родится ребёнок, он будет принадлежать вам. Однако если вдруг появится её родня и предъявит на ребёнка права, вы имеете право потребовать, чтобы это дело разбирал я.

Кьен Тао тонко улыбнулся и отвесил короткий вежливый поклон:

– Не думаю, что так надолго задержусь в вашем славном городе, но судьба любит пошутить. Поэтому благодарю за разъяснения.

* * *

После того как вырвало, стало чуть легче. Правда, вся спина взмокла от противного ледяного пота. Но в остальном Кирга довольно быстро очухалась. Она была живучая, в общем-то. Не из тех неженок, которые ходят в шелках и атласе. Да чего там, те неженки тут бы и нескольких часов не протянули – в подвале, в колодках, на голых камнях, да еще после того, что сделал с ними узкоглазый урод.

Так себя успокаивала воровка и грабительница, заглушая страх, который после короткой встречи с чужаком буквально выедал её изнутри. Сперва она даже хотела позвать стражника и пожаловаться, рассказать, что против неё учинили самое чёрное, прямо-таки чернющее колдовство. Впрочем, быстро остыла: кто ей поверит? Он человек богатый, сразу видно, уважаемый – путешественник, купец, да и деньжата водятся. А она? Преступница в лохмотьях. Душегубка.

С узкоглазым стражник разговаривал вежливо, чуть не с придыханием, а её, уходя, сапогом в бок пнул. Да... от таких помощи не дождёшься. Драг их всех поставь на четвереньки и отдай своим бешеным псам вместо сук!

Кирга мечтала, как Драговы псы будут крыть её обидчиков, роняя тем на спины ядовитую слюну, а солнце тем временем ушло от крохотного оконца-щели. В подвале стало совсем темно. Рядом зашевелился Сирк – начал приходить в себя. Кирга с трудом поднялась и, неловко ступая вдоль стены, направилась к мужу, но в этот миг дверь снова открылась. Воровку ослепило сияние факела, она зажмурилась, и тут же два стражника схватили её под локти, толкнули к выходу, от которого пинками погнали прочь из темницы.

А на улице ещё стоял день! Солнце светило! Удивительно, как долго тянется время в заточении.

Один из стражников, пока Кирга щурилась, снял с неё колодки, дал напиться. Но она сперва чесаться начала, такой зуд одолел. И только после этого припала к треснувшему кувшину и пила, пила, пила…

– Эй! – стражник отобрал воду. – Разорвёт. На вот.

Он поставил к ногам узницы деревянное ведро с водой, бросил в него мочало:

– Мойся. Да как следует. Тряпьё своё сюда давай.

Воровка вперила в него враждебный взгляд.

– Попользовать решили? – спросила она с ненавистью.

Стражники переглянулись и заржали:

– Ты себя видела? Попользоваться… Да лучше в собаку пихать, чем в тебя. Мойся, вшивая.

Про себя Кирга порадовалась, что они сочли её вшивой. Быть изнасилованной прямо на тюремном дворе не особо хотелось. Ну а что им в собаку пихать лучше – так вольному воля. Пусть пихают.

Она разделась и начала мыться, а когда отжимала волосы, один из стражников бросил ей какие-то воняющие пылью тряпки.

Воровка развернула комок. Это оказалось платье – старое, но крепкое. Бабёнка, что его раньше носила, видать, совсем коротышкой была. Да ещё и толстухой. Стоило Кирге надеть наряд, стражники в два горла заржали:

– Была чучелом, а стала шваброй в тряпье.

– Не жирными харчами столуюсь, – огрызнулась узница.

– Поговори ещё, – показал ей один из стражников кулак размером с добрую головку сыра. – Руки давай.

Воровка покорно протянула тощие запястья, на которые тут же надели тяжёлые кандалы. Так же поступили и с ногами, а потом пропустили между двумя цепями третью, да такую короткую, что пришлось Кирге семенить, согнувшись к земле. Еще и в эдаком платье.

Твари.

После этого, подбадривая тычками, её погнали по городским улицам навстречу судьбе. Хорошо хоть не на галеры. Видать, на невольничий рынок. Продадут кому-нибудь. Ну да ничего. С хозяином она управится, вывернется, а там давай, Драг, ноги, прощай, славный Миль-Канас! Эх, хоть бы…

Но, к удивлению Кирги, гнали её стражники вовсе не на невольничий помост.

* * *

Стиг стоял за спиной Аурики и задумчиво оглядывал толпу. Считарь распорядился, чтобы охрана обеспечила почтенной гостье удобства и безопасность. Для многоликой освободили место, принесли изящное деревянное кресло с мягкой атласной подушкой. Она чинно уселась.

Горожане, видя богато одетую деву под вуалью и мечника за её спиной, быстро понимали, кто она такая – старались не приближаться. Радовались, что прекраснейшая спрятала от них свой лик. Мало кому захочется наткнуться в толпе взглядом на лицо храмовой девы и увидеть… хорошо если живую и здравствующую женщину. А если давно умершую? Хоть и понимали все, что обличье это переменчиво, как водная гладь, но лицезреть его простым людям было тяжело.

К слову говоря, Стиг не ожидал, что Аурика поступит так зрело. Он думал, ей будут льстить внимание и испуганные взгляды, но нареченная его удивила. Она вообще вела себя с достоинством, без глупой взбалмошности, которой так опасался её жених.

Другие мечники косились на запястье старшего отряда, но ничего не спрашивали, хотя брачную вязь, конечно, заметили все. А что тут скажешь?

От этого их молчаливого понимания Стигу становилось тошно. Приходилось подчиняться вздорной девчонке! А главное – никто не спрашивал его согласия (когда его спрашивали у храмовых воинов?). Зато все понимали, что это странно: мечник такого возраста и вот это создание в вуали. Но молчали. Разговор со старшими жёнами ещё только предстоял. И нагоняй, наверное, тоже. Ещё, может, и Истр захочет побеседовать. Но ведь думать-то сейчас надо совсем о другом!

Аурика безмятежно сидела в своем кресле и смотрела на пока ещё пустой круг. Интересно, она знает, как разгневалась Эная, увидев на запястье брата шёлковую плетёнку? Наверное, догадывается. Стиг еле успокоил сестру, еле уговорил не начинать разговор с девочкой до того, как известие о её поступке дойдёт до старших жен. Дурочку эту маленькую было жалко, да и не хотелось становиться причиной раздора между женщинами. Они-то примирятся в конце концов, а потом мечнику свой раздор и припомнят.

Да-а-а… закрутились жернова. Не вырвешься.

Храмовый воин смотрел на затылок жены и тосковал. Аурика молчала, но почему-то казалось – чувствовала его смятение. Только один раз она мягко тронула себя за плечо. Стиг понял безмолвное приказание. Опустил руку, обвитую плетёнкой, куда было показано. И теперь стоял так, ожидая начала боя, а заодно размышляя о том, какие мучительные разговоры ему предстоят вечером.

Наконец, разводной выбежал на круг и замахал руками, призывая гомонящую толпу к тишине. Когда площадь стихла, он зычно заорал:

– Сегодня бьются Железный Лоб и Чужак! Чужака выставляет вместо побитого им Вепря Атаис Лароб! Прием ставок закончен! Бойцы, дело за вами!

На последних словах толпа радостно взревела, предвкушая зрелище.

Доска рядом со считарем была вся исписана палочками, обозначающими количество ставок. В Железного Лба горожане верили явно больше неведомого Чужака – ставок на него была сделана уйма. Но и у пришлого отыскались поклонники.

А непримиримые соперники – Лароб и Гульяна – стояли каждый со своей свитой по разные стороны от стола, где принимали ставки. Их кресла пустовали, оба от нетерпения не могли усидеть на месте. И каждый надеялся, что именно его человек сегодня победит.

– Любовь моя, – негромко окликнули Стига.

Мечник наклонился к невесте:

– Да, прекраснейшая.

– Почему этого человека называют Железным Лбом? – спросила она, кивнув на бойца Гульяны, – огромного, словно дом, бугрящегося от мышц и с такими мощными плечами, что на каждое можно было посадить по две Аурики.

– Потому что все свои бои он заканчивает одинаково – ударяет противника лбом в лицо, – пояснил Стиг жене.

– Я не разбираюсь в правилах поединочных кругов, – снова сказала девушка. – Но разве бойцы не должны подходить друг другу по силе? Его противник выглядит совсем жалким.

Стиг был согласен с ней по поводу внешности Чужака. Тот на фоне огромного Гульяниного бойца смотрелся смехотворно: бледный, ростом на полголовы ниже, в плечах уже, сухой, как дерево. Впрочем, шрамов у него на теле было даже побольше.

– На кругу не всё решает сила, госпожа моя, – терпеливо ответил Стиг, наблюдая, как Железный Лоб прохаживается по кругу, поигрывая мышцами.

Чужак следил за перемещениями неприятеля спокойно: стоял, не шевелясь, совершенно расслабленно. Будто не на бой вышел, а на торг.

– Это я понимаю. Но Чужак, похоже, чаще дрался с оружием в руках, а здесь нужно работать кулаками… – не унималась Аурика.

– Не всё решает сила, госпожа моя, – повторил Стиг. – Иногда достаточно ловкости, иной раз и вовсе удачи.

– Какой безобразный шрам у него вдоль спины. Что нужно сделать, чтобы человек получил такое увечье?

– Я не знаю, – честно ответил мечник. – И у меня нет предположений.

– Очень любопытный человек, – подытожила Аурика.

Стиг ничего не ответил, потому что наконец уверился и мысленно коснулся одной из нитей, связывающей его и братьев: «Это он». Мечники, каждый из которых занял свою позицию в толпе и на выходах с площади, подобрались.

Тем временем разводной махнул рукой и проорал:

– БОЙ!

Толпа взорвалась воплями.

Дальше произошло то, чего никак не ожидалСтиг.

Чужак рванул к красующемуся противнику, словно гадюка, метнувшаяся из травы. Это было настолько стремительное нападение, что Железный Лоб даже не успел его заметить. А в следующий миг два молниеносных удара в правый бок, последовавших один за другим, заставили Лба согнуться и, скорчившись от чудовищной боли, упасть на мостовую. Чужак при этом даже не запыхался. На упавшего противника он не смотрел. В гулкой тишине, в которой отчетливо были слышны негромкие шаги, победитель направился к считарю.

Толпа перед ним в молчании расступилась. Разводной склонился над Железным Лбом и тряс его за плечо, пытаясь привести в чувство. На круг выбежал невысокий мужчина, видимо, лекарь Гульяны, торопливо начал осматривать белого, как известь, бойца.

– Мои деньги, – послышался в тишине спокойный голос.

Считарь потрясённо смотрел на победителя и не шевелился.

– Деньги, – повторил тот.

Лишь после этого к нему придвинули внушительный кошель с выигрышем.

И вот тут-то толпа взревела снова. Орали те, кто был недоволен исходом боя, те, кто выиграл, и те, кто хотел победы Лба. Орали те, кто не делал ставок, насмехаясь над теми, кто проиграл. Орали жители лестниц, которые представлял Чужак. Орал Лароб, обнимая кого-то из своей свиты. Орал от ярости Гульяна, выкрикивая что-то в лицо считарю. Орала охрана считаря, закрывая того от Гульяны. Орали все.

И только Стиг потрясённо выдохнул. Лишь сейчас он понял, что накануне разминулся со смертью. Попытайся он остановить чужака тогда, на лестницах, лежать бы ему точно также. А самое страшное – неизвестно, что после этого случилось бы с сестрой.

– Вы не сможете его поймать, – Аурика поднялась с кресла. – Не тратьте время попусту. Ищи старика, который купил двух лошадей вместо пяти.

С этими словами она развернулась и пошла прочь, в сторону Храма. Стигу не осталось ничего иного, как в полном недоумении отправиться следом.

* * *

Когда Сингур вышел на круг, всё произошло привычно: мир вокруг сжался до пятачка, на котором предстояло победить или умереть. Он много раз выходил вот так и никогда не слышал толпу. Словно глох. Видел перед собой только противника, слышал лишь его дыхание да биение собственного сердца.

Сегодня он знал, что не погибнет. Знал, что на камни упадет другой. Но опять за короткое мгновение вспомнил пережитое прежде. Он не собирался ублажать толпу, тешить её зрелищем, не собирался красоваться. Нужно сделать то, за что ему заплатили, и уйти. Да, это окажется не так красиво, как от него ждут, но о другом уговора не было.

Он стоял в центре круга и смотрел на противника. Думал: если бы не то, каким он стал в Миаджане, каким его там сделали, смог бы он победить этого громилу? Устоял бы, встреться они на арене Килха или Вирге? Сила решает не всё. Ему приходилось убивать тех, кто мог бы легко сломать этого здоровяка через колено. Наверное, справился бы и с ним. Может быть. Или нет.

Противник поигрывал буграми мышц, поводил здоровенными плечами. Сингур сосредоточенно ждал, когда дадут разрешение на схватку. Ждал и чувствовал сотни обращенных на себя взглядов. Их было слишком много. Любопытные, насмешливые, опасливые, пренебрежительные. Липкие. Казалось, они отпечатываются на коже.

А потом разводной проорал о начале боя, и всё сразу отступило.

Железный Лоб упал, оказавшись не таким уж железным. Кто-то бы сказал, что это нечестно. Сингур знавал таких. Они быстро погибали, не успев понять, что на арене не бывает чести. Ты или победишь, или погибнешь. Его товарища – такого же здорового, как сегодняшний противник, – убил кривоногий карлик. Только потому, что ткнул трезубцем в спину. Кто будет остерегаться жалкого уродца? В этом нет чести! И уродец выжил, пока его противник добывал честь, сражаясь одновременно с тремя куда более грозными бойцами. Вот только смерть подкралась сзади и ударила. Потому что для смерти не существует такой глупости, как какое-то там благородство. Она просто берёт, что хочет. В этот раз не повезло Железному Лбу.

Дрянная смерть. Будет долго мучиться. Но Сингуру хорошо заплатили.

Он забрал свой выигрыш, хотя считарь замешкался. Не хотел отдавать деньги. По глазам было видно. К счастью, передумал. Оставалось надеяться, что Пэйту тоже удастся получить причитающееся. А ещё, что он прислушается-таки к совету, который дал ему давешний попутчик – купить пять лошадей и бежать из города.

Кошель с деньгами победитель спрятал за пазуху и торопливо направился с площади. Теперь перед его глазами развернулось разноцветье путей: красные, чёрные, багровые, оранжевые нити. Пёстрая паутина. Да, в этот раз его хотели взять всерьёз: перед каждым выходом с площади стояло по два-три бойца и не меньше десятка – в толпе.

Он мог бы пройти их, не задерживаясь, но это было глупо – оставлять за собой кровавый след и злить тех, кто следил за порядком в городе.

Разноцветье путей мерцало и переливалось. Золотые искры взвились и полетели по ветру, маня за собой. Сингур перешёл на бег.

Площадь окружали богатые белые дома с широкими балконами, прямоугольными террасами и черепичными крышами. В тени арки, куда уходила дорога, стояли двое с мечами. Победитель побежал в их сторону, а когда они поспешили ему наперерез, резко повернул влево – к одному из зданий. Взбежал по перилам лестницы, подпрыгнул, вцепился в балкон, подтянулся и забрался на второй этаж. Снизу с восторгом загомонила толпа, в спину что-то орали. Сингур снова подпрыгнул, зацепился за парапет, опять подтянулся и оказался на крыше.

Золотые искры летели и летели вперёд, а он нёсся за ними, иногда чувствуя, как под ногами крошится и сыплется вниз черепица. Он перепрыгивал с крыши на крышу, перемахивал с балкона на балкон. Голос толпы отдалялся, а потом и вовсе затих. Лишь тогда беглец осторожно спустился на мостовую тенистой совершенно пустой улочки и застыл.

Многоцветье погасло! Мгновенно и полностью, будто внезапная слепота поразила удачливого победителя. Он стоял посреди незнакомого города и впервые не знал, куда идти. Не видел дорогу! Сердце глухо стукнуло о ребра. Раз, другой, третий. А потом в горячем знойном воздухе загорелась одна-единственная изумрудная нить. Волны тёплого сияния плыли вперёд, и Сингур побежал туда, куда они его манили.

Он не запыхался и не устал, в крови бурлила сила, сердце билось ровно, отсчитывая стремительно уходящие дни жизни. Сколько он отдал за сегодняшнюю победу? Год? Полгода? Какая, в сущности, разница! Может, завтра он упадёт и умрёт. Может, это случится через месяц. Может, через три. Исход известен – смерть. Но она в конечном итоге ожидает каждого. И кто знает, что лучше – знать, когда всё закончится, или жить в неведении.

Мелькали дома. Одни лестницы сменяли другие. Он бежал какими-то безлюдными улочками – иногда грязными, иногда чистыми. Но не встретил ни одного человека, пока в полумраке очередной арки чуть не столкнулся с женщиной в тёмно-синем покрывале.

Она испуганно вскрикнула, когда он вылетел на неё из-за поворота, чуть не сбив с ног. Сингур успел схватить незнакомку за плечо и не дал упасть. Он больше не знал, куда бежать дальше. Последняя его путеводная нить – зеленое сияние – погасла.

Глава 9

Женщина откинула с лица покрывало и сердито сказала:

– Ты совсем без ум жить? Куда так бежать?!

А Сингур с удивлением узнал ту самую шлюху из дома удовольствий, за которую заплатил как за хорошего коня:

– Ты?

Она изумлённо моргнула зелёными глазищами, а в следующую секунду жёсткая рука стиснула нежную чёрную шею.

– Колдуешь? – с тихой угрозой в голосе спросил мужчина, вжимая девку в стену.

Но та вместо того, чтобы испугаться, ответила сдавленно:

– За колдовство – смерть. Я любить жить. Ты не там меня хватать.

И вдруг мягко взяла другую его руку и положила себе на грудь.

Сингур в удивлении разжал пальцы на шее.

Шлюха обещающе улыбнулась:

– Идти со мной?

Он пристально смотрел на неё – и теперь снова видел слабое зелёное мерцание, окутывающее девку. Лёгкое, как марево.

– Идём.

В крови по-прежнему кипел фимиам. Все чувства были обострены до предела.

Шлюха, имени которой собеседник не помнил, взяла его за руку, выглянула из тенистой арки, торопливо огляделась и повлекла к увитой диким виноградом калитке небольшого дома, заросшего зеленью по самую крышу. Пошарила справа от входа, отодвинула засов и втолкнула спутника в крохотный дворик. Здесь, уже не опасаясь быть замеченной, достала из-под камня ключ, отперла входную дверь и кивнула, приглашая мужчину войти.

Сингур пригнулся, чтобы не удариться головой о низкий проём. Девка зашла следом, затворила тяжёлую дверь, задвинула засов и повернулась.

А потом случилось то, чего её спутник совершенно не ожидал. Она двинулась на него и зашипела, как кошка:

– Так много сила и такой большой дурак! Против небо идти? Кто идти против небо, тот навсегда остаться под земля! Дурак! Большой и сильный дурак!

Она толкала его руками в грудь. Под этим натиском он был вынужден шаг за шагом ошалело отступать, пока не оказался в следующей комнате возле огромной кровати.

– Чего ты орешь? – спросил Сингур на шианском, полагая, что ей будет проще говорить с ним на родном языке и так она, возможно, успокоится быстрее. Зелёное мерцание вокруг нее наливалось густотой, становилось плотнее и пылало всё яростнее.

Однако девка продолжила сыпать словами на ломаном дальянском:

– Небо тебя ко мне привести! А ты ему не верить!!! Сказать: я колдовать! Дурак!!! Хватать за горло, когда есть грудь!

С этими словами она пихнула его на кровать, и Сингур упал, купаясь в яростном изумрудном пламени, которое расходилось от неё волнами.

Шлюха в несколько резких витков сдёрнула с себя покрывало. Потом одним движением рванула застежку платья, сбросила его к ногам и прошипела:

– Я твой путь к небо! Я!

Она запрыгнула на мужчину и стала яростно бороться с поясом его штанов. Сингур поспешно ей помогал, стягивая через голову рубаху. Кровь закипала, неслась по жилам горячим потоком, а тело всё острее и острее ощущало прикосновения. Зелёный вихрь закрутил, утягивая в изумрудную бездну.

Жаркие, как пекло Драговой бездны, эбонитовые бёдра раскрылись навстречу, и женщина, чьё имя не сохранилось у Сингура в памяти, протяжно застонала....

Его руки на её талии казались слишком белыми. Зелёные глаза на чёрном лице – слишком яркими. И всё вокруг словно было ненастоящим. Сингур краем сознания понял, что, похоже, фимиам сделал своё дело: он умирает. Говорили, будто смерть от фимиама – плохая смерть, тебя обступают видения, путают рассудок и в конечном итоге сводят с ума. Но если всё происходит вот так, то он, пожалуй, зря опасался. К нему смерть пришла в образе неистовой чёрной тени, в мерцании изумрудов и ревущем огне. Она принесла не ужас, а наслаждение.

Чёрные бедра лоснились и казались антрацитовыми. Он гладил их руками, ощущая под пальцами скользкий пот, а потом вцепился в свою смерть, вынуждая её склониться, прижаться к нему плотнее, всем телом, заставляя кричать и захлёбываться.

Сингур в итоге не умер, но вспотел, как скотина. Девка лежала на нём тоже вся мокрая, с прилипшими к спине и плечам волосищами, тяжело дышала. Мерцание ушло. И кровь больше не кипела. Только сердце ещё грохотало, и тело казалось непривычно послушным.

– Ты… – Сингур осторожно убрал с потного лба шлюхи мокрые локоны. – Тебя хоть как зовут?

Она фыркнула и скатилась с него на кровать:

– Так хорошо прошлый раз отыметь, что всё забыть?

– Я вообще плохо помню тот день, – честно признался он.

– Тоже мне, удивить! – сыто потянулась она. – Фимиамщик часто всё забыть. Как долго ты его нюхать?

– Я не фимиамщик, – сказал Сингур.

– А то я не видеть, как ты страдать прошлый раз, – фыркнула собеседница, давая понять, что она думает о его оправданиях.

– Я не фимиамщик, – повторил он.

– Ты болеть и умирать, – напомнила черномазая. – Это из-за фимиам. Я видеть такое. Сильные мужчины умирать, если долго дышать этот яд. И ты умирать.

– Чего ты заладила-то? – зевнул он. – Умру и умру.

Девка приподнялась на локте:

– Будет жаль терять такой любовник. А ты дать мне снова серебряный талгат?

– Размечталась.

– Тебе быть плохо? – насупилась она.

– Нет, мне быть хорошо, – ответил Сингур. – Но второй серебряный талгат – это слишком.

Шлюха надулась, толкнула его в плечо. Однако собеседник ловко перехватил её руку и потянул на себя. Девка злорадно захохотала:

– Второй раз это будет стоить тебе серебряный талгат, и деньги вперёд!

– Чего так дорого-то? – возмутился Сингур.

Она обвела рукой комнату:

– Я тебя спрятать, я тебя иметь…

– Ты меня?

– Да. Я тебя! Теперь ты хотеть второй раз. Талгат, – она протянула антрацитовую ладонь.

– Хозяин? – догадался, наконец, Сингур.

Девушка слегка поникла и кивнула:

– Я рабыня. Меня отпускать в город, но это стоить денег. Хозяин не пустить просто так, он не любить терять деньги. Ушла в город – принести деньги, как вернуться. Пока не принести, не пустят.

Сингур подумал, что не пустят – это весьма безобидная угроза. Скорее всего, ещё и поколотят, если слишком долго будет отсутствовать или мало принесёт.

Он свесился с кровати, нашёл на полу кошель с деньгами. Конечно, талгат она просила из вредности. Никто не ждал от неё таких денег. И хозяину она их все уж точно не отдаст…

– Вот, держи, – он высыпал ей в ладонь горсть небольших серебряных монет. – Здесь как раз талгат. Отдай хозяину столько, сколько сочтёшь нужным, Путь В Небо.

Она сверкнула белоснежными зубами:

– Теонга.

– Что? – не понял собеседник.

– Путь В Небо – это Теонга. А меня звать Тихая Вода. Нелани. Хоть со второй раз запомнить, фимиамщик ты белый.

– Я не фимиамщик. Запомню.

Он снова опрокинулся на кровать. В доме было тихо и прохладно. Безопасно.

– Что это за место? – спросил Сингур.

– Дом страсть, – ответила девушка. – Богатый мужчина купить дом, чтобы иметь женщины, но так, чтобы никто об этом не знать. Сейчас мужчина нет Миль-Канас, он уплыл в Вирге. Вернется не скоро. Живи. Тут тебя не искать те, от кого ты бежать. Я прийти, когда взойти луна, принести еда и вода. Ты отдыхать.

Она встала, чтобы начать одеваться, но Сингур поймал тонкую руку и снова потянул Нелани к себе. Она засмеялась:

– Не устал?

– Нет. Хочу в небо.

* * *

Когда чужак сбежал, Стиг очень надеялся, что Аурика вернётся в храм в покои дев, а он сможет отправиться помогать братьям в поисках. Это было бы разумно со стороны многоликой, особенно если учесть, какой переполох начался после боя. Гульяна с Ларобом чуть не устроили вторую схватку тут же, только уже с личным участием.

Гульяна орал, что бой нечестный, обвинял Лароба в сговоре, тогда как тот неприкрыто насмехался над своим соперником, говорил, что проигрывать надо уметь, и советовал сохранять достоинство перед лицом неудачи. Гульяна от этих ядовитых слов стал зеленее лягушки в прихрамовом пруду и едва не захлебнулся бессильной яростью. Он покинул площадь стремительно в окружении своих людей, четверо из которых несли на носилках едва дышащего Железного Лба.

Стиг отдал приказ братьям собраться на площади: он решил отрядить двоих мечников в сопровождающие Аурике, а остальных разделить на группы и отправить прочёсывать город. Но тут кто-то мягко взял его за локоть.

Юная жена, вместо того чтобы поступать разумно, как от неё требовалось, сказала ласково:

– Пойдём прогуляемся, любовь моя.

И потянула избранника в сторону от площади – туда, где городской холм огибала широкая подпорная стена, поднимающаяся по спирали к Храму. Единственное место, где не было лестниц, но где не дозволялось ходить никому из горожан.

– Госпожа моя, – терпеливо заговорил Стиг. – Вам лучше…

– Мне лучше, чтобы ты был рядом, – твёрдо сказала она, но потом смягчилась и добавила: – Сегодня вам его не найти. Так зачем тебе тратить силы впустую? Идём. Там красиво и видно море. Ты слишком часто тревожишься и постоянно куда-то спешишь, а иногда нужно просто остановиться.

– Аурика, этого человека надо поймать: таков приказ господина, – терпеливо объяснил Стиг.

– Приказ господина – поймать. А ты не поймаешь. Не сегодня. Значит, суета бессмысленна.

Ему снова не осталось ничего иного, как подчиниться.

И вот, пока братья безуспешно искали чужака, Стиг, старший меченосец храма, гулял с юной невестой по стене; смотрел на море, гладь которого искрилась так, что слепли глаза; смотрел на качающиеся у пристани корабли, ждавшие мига отплытия; смотрел на бескрайний горизонт, где вода и небо сливались воедино и словно растворялись друг в друге. Мыслями он был далеко, перебирал мерцающие нити, пытался отыскать среди них ту, единственную, полыхающую алым и багряным, но только путался в разноцветной канители мерцаний.

А его юная жена была весела и беззаботна, что-то щебетала, о чём-то спрашивала. Он отвечал, не задумываясь, коротко и неохотно, однако она не обижалась, смотрела на него снизу вверх, улыбалась, потом завела какой-то рассказ – он не слушал… Всё это время Стиг по нитям чувствовал сперва азарт, потом недоумение, а затем уже беспомощность, переполнившую братьев.

Постепенно день стал клониться к вечеру. Стена давно осталась позади, Аурика привела своего избранника в храмовые сады, а оттуда он проводил её к покоям дев, где с несказанным облегчением оставил, забыв поцеловать. Она не приказала иного, и он ушёл.

Когда же Стиг отворил высокие двери, ведущие из дворца прекраснейших, то оказался не на улице, а перед Безликим, в его покоях, из которых всегда открывался разный вид: то на порт, то на центральную городскую площадь, то на прихрамовый сад, то на аллею фонтанов… Сегодня это почему-то был розарий.

Мечник торопливо поклонился:

– Господин.

В покоях витал нежный аромат цветов, который ветер заносил в огромное полукруглое окно.

– Я не просто так призвал тебя раньше других. Говорил сегодня со старшими женами, – ровно сообщил Истр.

Стиг мысленно вздохнул, ожидая вполне справедливого нагоняя, но вместо этого услышал:

– Они не будут изводить тебя попрёками. И Аурику тоже не станут стыдить и наказывать. Её выбор принят. Ответственность за него тоже возлагается только на неё. Будем надеяться, она родит дочь.

Мечник снова поклонился, скрывая разочарование. Он-то рассчитывал, что юную прекраснейшую вразумят, после чего отправят искать жениха среди молодых воинов, а с него снимут утомительную обязанность окружать её любовью.

– Благодарю, господин, – только и ответил он.

– Тебе не придется терпеть её раздражительность, она будет весела и покладиста.

– Благодарю, господин, – снова поклонился Стиг, стараясь поглубже запрятать мысли о том, что ему не нравится решение повелителя.

– Не за что, – улыбнулся Безликий. – Я бы не хотел, чтобы из-за взбалмошной девчонки один из моих лучших мечников потерял душевное равновесие в такое важное время. Она уже говорила тебе что-то пророческое?

Стиг вспомнил свою первую беседу с юной женой, но решил, что сказанное тогда вряд ли имеет отношение к делу, поэтому ответил:

– Сегодня сказала, что мы не поймаем чужака и что мне надо найти старика, купившего двух лошадей вместо пяти.

– Что ж, согласно обычаю тебе следует к ней прислушиваться, – Безликий поднял взгляд вверх. – Завтра утром ступай в конюшенные ряды и поспрашивай об этом старике у торговцев. Заодно отдохнёшь от общества Аурики. Не благодари, я тоже мужчина. И у меня тоже есть жены.

Мечник кивнул с уважительным пониманием, а через мгновение у него закружилась голова, когда же миг слабости миновал, рядом со Стигом и Безликим оказался Риг – ещё один мечник.

– Итак, что вы узнали? – без всяких приветствий спросил Истр новоприбывшего.

Тот торопливо поклонился и ответил:

– Чужак приехал в город три дня назад с нищим балаганом вельдов. Дрался первый раз с Вепрем. Сегодня вышел на круг второй раз и убил Железного Лба.

– Убил? – удивился Безликий. – Убил на круге?

– Нет, господин. Железный Лоб умер около часа назад. Правила кругов не нарушены, – Риг понял, куда клонит собеседник, и уточнил: – Где был и что делал чужак всё это время – неясно. На первом бою его пособник-вельд сделал большую ставку. Мы побывали у ростовщика Кира Ашха, и тот сказал, что дал соплеменнику денег под залог крупного золотого перстня с прозрачным жёлтым камнем, внутри которого даже в тени словно горела солнечная искра.

– Стой! – все это время бесстрастно слушавший Истр резко щёлкнул пальцами. – Повтори!

– Пособник-вельд получил деньги под залог крупного золотого перстня с прозрачным жёлтым камнем, внутри которого словно горела солнечная искра, подлинную ценность украшения ростовщик определить не смог, – без запинки проговорил Риг.

В этот миг Стигу показалось, будто он совершенно ясно различил лицо господина. То было очень старым, в глубоких морщинах и с выцветшими голубыми глазами. Если увиденное – правда, тогда понятно, почему Истр не берёт себе новых жен. От этих неуместных и неуважительных мыслей мечнику стало не по себе, и он поспешно отвёл глаза.

– Описание пособника есть? – тем временем уточнил Безликий.

– Есть. Но по нему можно задерживать любого старика вельдского племени, – ответил Риг. – Прикажете заняться?

– Да. Усильте стражу на воротах. Пусть на каждых выйдут в караул по два мечника. Запретите выход из порта кораблей без тщательного досмотра храмовыми воинами – пусть Ариш займётся. Задерживайте всех вельдов, пытающихся покинуть город. Поиски чужака продолжайте. Сообщите ночным теням… нет, это я сам. Ещё обойдите всех ювелиров и скупщиков краденого, спрашивайте про перстень, обещайте много. Выполняйте!

И в ту же секунду Стиг с товарищем оказались в Лабиринте возле каменной статуи девы. Мужчины переглянулись, и в неверном свете жаровен выражение их лиц было слишком растерянным и неподобающим воинам.

* * *

Базарная площадь была, как всегда, многоголоса. Тут стоял такой гул, словно все пришедшие решили разом переорать друг друга. Горланили мальчишки-разносчики, перекрикивались купцы, вопили, размахивая руками, покупатели. С каменной тумбы как раз спускался храмовый глашатай, и толпа после сказанного им бурлила, словно вода в котле. Творилось что-то совершенно невообразимое.

– Чего все так орать? – спросила Нелани у хозяина хлебной лавки.

Торговец расплылся в улыбке:

– Уголёчек, давненько тебя не видел! Дак чего б не поорать, когда от души? Слыхала, сегодня днём на кругу какой-то чужак опрокинул Железного Лба? Одним ударом. Даже боя не было. Вышел, врезал, тот и осел. А мужика с деньгами след простыл! Говорят, на балкон Колбасника Бавуры забрался, а потом по крышам убёг. Только черепица в стороны летела.

Нелани недоверчиво протянула:

– По крышам? Зачем по крышам? – и тут же рассердилась. – Как только шею не сломать, дурень здоровый!

– Ну, между нами говоря, не такой уж и здоровый, – торговец протянул покупательнице две больших пышных лепёшки. – По сравнению со Лбом – так уж точно.

– А победить с один удар? – усомнилась Нелани, забирая хлеб и укладывая в корзину.

– Ну, может, и не прям с одного. Но победил. Болтают, Лоб при смерти валяется, лекарь сказал – к вечеру отойдёт. А за чужака Храм награду объявил, два серебряных талгата тому, кто поможет отыскать. Вон глашатай только что орать закончил.

– Два серебряных?! – Нелани потрясённо смотрела на собеседника.

Тот расхохотался:

– Ишь, Уголёчек, как глаза-то у тебя загорелись! Нет, тебе эту награду точно не получить, уж не обижайся.

– Ты не знать, что я мочь! – фыркнула девушка.

– А ещё, – торговца прямо-таки распирало от новостей, – Гульяна, когда понял, что лучшего бойца потерял и большие деньги, сам назначил за этого пришлого награду. Но потом мечники Храма объявили, будто тоже не прочь его отыскать, пришлось Гульяне-то отступиться, – здесь торговец хохотнул. – Злой ходит, как Драгов пёс.

Нелани закатила глаза:

– Так много шум из-за драка. Мужчины – странный. Столько разговор о том, как кто-то кого-то побил без причина. А мечники зачем чужак? Тоже хотят драка в круг?

– Эх, мозги ваши бабские курячьи, – махнул торговец рукой. – Зачем мечникам чужак – только мечники знают. Нам уж точно не скажут. А вот награду пообещали. С тебя три медных дархи за хлеб.

– Три дархи за два хлеб? – возмутилась Нелани. – Два!

– Давай по-другому расплатишься? – он кивнул на занавешенную дверь в лавку. – А я сладкого тебе добавлю.

Нелани хмыкнула, бросая ему деньги:

– Твой хлеб столько не стоить. А я так сладкая. И у меня есть деньги. А скоро быть ещё больше! Так больше, что все умирать от зависть!

И она с достоинством направилась дальше вдоль торговых рядов – в ту сторону, куда ушёл храмовый глашатай.

Продавец хлебов только вздохнул, провожая стройную чернокожую красавицу тоскливым взглядом. Нелани и вправду стоила дорого. Осилить мог не всякий. Интересно: кто тот счастливчик, что сегодня купил её себе?

Глава 10

Путь по улицам завершился возле роскошного гостиного двора. Кирга к такому и подойти не осмелилась бы! Видно, что для богатеев. Да таких, каких ей с муженьками отродясь не доводилось ощипывать, – высокородных чванливых, что всюду в паланкинах со слугами, с охраной.

Воровка семенила, потрясённо оглядываясь. Ни разу не случалось ей видеть, как живут высокородные. И подумать не могла, что в такой вот красоте.

Стены вокруг гостиного дома были толстые, высоченные, по ним узоры затейливые выложены разноцветными камнями, верхушки увенчаны острыми пиками. За стенами деревья шумят. Ворота узорные, кованые, а за воротами… всё цветы да травы, да благоухание, дорожки белым шуршащим камнем усыпаны, фонтаны журчат, вдали беседка, розами увитая. И её сюда?

Ай, не к добру…

Кирга шлёпала босыми пыльными ногами по белоснежному гравию, вдыхала дивные ароматы и жадно озиралась. Ох, красоты какие…

К несказанному удивлению преступницы стражники повели её к широкой лестнице, ведущей в огромное здание. У воровки аж сердце заныло от царящей внутри роскоши: огромные окна, сверкающие мраморные полы, потолки высоченные, круглые, все в ярких росписях, двери-то, двери! Золоченые! Ох… Тут – статуй стоит мраморный голый, там – каменный горшок формы диковинной, здесь – колонна толстая. Ох-хо-ох!

И зачем её сюда? Нешто толстосум какой купил? Нет, не может того быть: ни красоты в ней, ни стати, услужению не обучена. Так зачем?

Недоброе предчувствие стиснуло сердце, то аж заныло.

Стражники тем временем втолкнули Киргу за высокие золочёные двери – в роскошные комнаты. Тут всё было в коврах, да ещё огромное окно с балконом, да арки, да ширмы, да диваны бархатные, да стол с яствами и прозрачным, сверкающим в лучах вечернего солнца, кувшином.

Впрочем, налюбоваться всеми этими красотами Кирге не дали – сняли с неё кандалы, а на шее застегнули железный ошейник, холодный и тяжелый. Тот сразу противно придавил ключицы. Цепь же, которая от ошейника тянулась, закрепили в особом кольце в стене у входа.

Вот и всё. Пришла, стало быть.

Стражники ушли, а воровка села на нагретый солнцем сверкающий пол и принялась ждать. Уж чего-чего, а ждать она умела!

Когда открылась дверь, Кирга уже и подремать успела – разморило в тепле-то и тишине. Услышав шаги, пленница быстро встала на колени, глаза опустила долу и постаралась вид принять самый смиренный, самый покорный. Пусть новый хозяин видит, что бить её и подчинять не нужно.

Она стояла так несколько счётов, а когда, наконец, осмелилась скосить глаза на вошедшего, чуть не завыла. Узкоглазый!!!

А он вообще на неё не смотрел, словно не было её тут. Прошёл к сундуку, открыл его, пошарил внутри, что-то бережно, едва ли не благоговейно, достал и подсел к низенькому столику.

Кирга старалась не дышать. Боялась шевельнуться – так страшно ей сделалось. Ей, которая не боялась ни ножа, ни веревки, ни тёмных закоулков, ни раззадоренных мужиков, ни вонючих портовых забегаловок, ни городских стражников, ни тюремных колодок.

Она затаилась в глупой надежде, что про неё не вспомнят.

Как же!

Узкоглазый поднялся и направился к пленнице.

– Подними голову, – раздался короткий приказ.

Он говорил вроде бы и по-дальянски, понятно, слова не коверкал, но как-то по-особенному перекатывались они у него на языке. Иноземно, чуждо. И жутко. Никогда не слышала Кирга, чтобы человек так разговаривал.

Она не посмела ослушаться. И в ту же секунду страшный хозяин поднёс к её лицу пальцы, кончики которых были черны, и резко дунул. В лицо воровке полетело что-то незримое и тёмное.

– Вдыхай!

Он мог бы и не приказывать. От странной пыли, полетевшей в лицо, было не уклониться. Она словно прилипла к губам, белкам глаз, ноздрям. На миг пленнице показалось, что она задыхается, будто глотнула плотного и вязкого тумана, а он застрял у неё в горле упругим несглатываемым комком.

В ужасе пленница пыталась сделать вдох, пыталась протолкнуть тягучий дурман, а потом он пролился в неё легко и текуче, словно колодезная вода, которая потекла, полилась по жилам, заполняя ласковой прохладой каждую…

Кирга ожидала чего угодно: весёлой горячей ярости огневика, блаженной неги курвакса, пугающих и замысловатых видений лотоса. Хотя чего врать. Больше всего она ожидала животной похоти зудника.

Вместо этого всего её тело сковал паралич. Прохладные токи скользили под кожей. А затем… медленно и тягуче, продавливаясь, словно сквозь мокрую ткань, с усилием и вязким напором в её тело начало проникать нечто. Оно входило в неё разом, заполняя и сзади, и спереди, и через рот, и через глаза, и через сухую, выжженную солнцем кожу, через уши, ноздри… И Кирга не могла закричать, не могла забиться на полу в омерзении – она продолжала стоять на коленях, чувствуя, как её берёт что-то отвратительное, чему нет названия.

Когда это что-то полностью заполнило пленницу от макушки до пяток, накачало её собой, тело стало мягким, словно глина. Податливым и послушным. Оно само встало на ноги, а узкоглазый вдруг низко ему поклонился:

– Господин мой.

– Рассказывай, – произнесло мужским голосом тело Кирги, пока она сама глубоко внутри заходилась в ужасе.

– Он здесь. И у нас большие сложности, – заговорил узкоглазый. – Первая – я неправильно его чувствую. Я видел его своими глазами, но чувствовал в ста шагах позади. Теперь я стараюсь не следить за ним, потому что Чувство показывает куда угодно и может мгновенно переместиться в любом направлении.

– Ты получил такой же слепок, как и всегда, – ответил голос из Кирги.

– Да. Но при этом Чувство обманывает меня, – сказал узкоглазый.

– Откройся мне, – последовал беспристрастный приказ.

Узкоглазый внимательно посмотрел в глаза Кирге, и той на несколько долгих мгновений показалось, будто она видит его без тела – тонкое сплетение разноцветных пульсирующих жил.

– Нам надо подумать, – снова заговорил голос из тела воровки. – Призовёшь меня завтра в это же время. Ты говорил про сложности. Но назвал только первую. Есть вторая?

– Его пытались поймать мечники храма, – ответил узкоглазый.

– Если у них это получится, нельзя допустить допроса. Любой ценой. Убей или устрой побег – неважно. Остальное завтра. Мы должны подумать.

Узкоглазый снова поклонился, а нечто так же медленно и мучительно, как заполняло, стало покидать Киргу. Когда оно вышло из неё полностью, пленница снова ощутила, как жжёт ссадины под кандалами, как ласкает ледяные ступни нагретый солнцем пол. Её тошнило. Но блевать было нельзя. Уж точно не на этот роскошный мрамор. Воровка задрожала и медленно по стене сползла на пол.

К счастью, хозяин не обратил на неё внимания. Он словно забыл про свою собственность – вернулся к столу, уставленному яствами, налил себе вина и стал неторопливо наслаждаться трапезой.

Кирга же потеряла сознание.

В себя она пришла оттого, что почувствовала пристальный взгляд. Распахнула глаза – напротив, прямо на полу, сидел хозяин.

– Ну что, красавица, – сказал он, – надо нам с тобой поговорить. Верно?

От бесстрастного холодного голоса пленницу до костей пробрал мороз. Она не знала, что за страшное чёрное колдовство творил её хозяин, но понимала, что это колдовство легко может убить не только тело, но и душу. Поэтому Кирга неуклюже, по-прежнему плохо ощущая своё тело, встала на колени и поклонилась, ткнувшись лбом в пол.

– Слушаю вас, мой повелитель, – хрипло ответила она.

* * *

Солнце уже клонилось к закату, и в маленький дом через окна, оплетённые диким виноградом, прокрались бледные тени… Сингур спал, как не спал уже много лет – беззаботным крепким сном, в котором не было ни образов, ни видений. Улеглось годами терзавшее изнутри настороженное ожидание опасности. Он будто снова был дома, в своей постели, и будто ничего плохого случиться с ним не могло.

А потом на его грудь легла горячая женская рука. Он накрыл её ладонью. Ласковое тепло разлилось от сердца. Потому что, не полностью вынырнув из глухого беспамятства сна, он решил, будто… Даже попытался позвать по имени, но не мог стряхнуть уютное оцепенение. Однако сон рассеялся.

Сингур открыл глаза. Бледные тени скользили по потолку чужого дома, а рука, лежащая у него на груди, исчезла.

Нелани ушла уже довольно давно. Но перед этим сбегала к колодцу и принесла полный кувшин воды:

– Пей. Я прийти, принести еда. А ты пока отдыхать.

Он кивнул. Есть не хотелось. Ему в последнее время требовалось всё меньше и меньше. Сна. Еды. Отдыха. Тело умирало. Эша видела это и тревожилась. Он ел хуже неё. И так много, как сегодня, уже не помнил, когда спал. А теперь проснулся и не знал, чем себя занять.

Бесшумно открылась дверь в маленькой прихожей. Знакомый голос негромко сказал:

– Это я. Я входить. Не бить меня.

Сингур удивился:

– Отпустили еще раз?

– Ты дать талгат, – белозубо улыбнулась Нелани, ставя на небольшой стол корзину. – Я насыпать хозяин много монета и сказать: меня купить щедрый господин, чтобы иметь пять дня. А потом я пойти на торг, купить еда. Хорошо давать мне талгат?

Пришлось признать, что деньги не были потрачены впустую.

– Почему ты не говоришь на шианском? – спросил Сингур, наблюдая, как она достаёт покупки.

– Не помнить родной язык, – отмахнулась девка.

– Тогда почему плохо знаешь дальянский?

– С шлюха не говорить. Шлюха брать, – ответила она. – Некогда учить.

Он задумчиво посмотрел на собеседницу, но ничего не сказал и спрашивать больше не стал. Не хочет рассказывать – её право.

– Мне-то на каком лучше говорить? На дальянском или на шианском?

– Говори шиан. Радость слышать, – сказала Нелани, доставая из корзины кувшин с вином. Затем выложила две огромные лепёшки, копчёное мясо, сыр, два пучка ароматных трав, несколько персиков, узелок сушёных фиников. Бережно извлекла и торжественно показала Сингуру небольшой глиняный горшочек.

– Мёд, – пояснила шлюха. – Тебе надо поддержать сила.

А Сингур вдруг понял, что хочет есть. Даже в животе заныло. Давно забытое чувство голода показалось очень непривычным. То ли путь в небо так его притомил, то ли крепкий сон сделал своё дело. То ли просто не замечать голод гораздо проще, когда перед глазами нет действительно вкусной еды.

– Значит, пять дней? – на шианском спросил Сингур, внимательно посмотрел на неё и напомнил: – Только ведь я тебя не покупал.

– Большой, сильный, но глупый, – Нелани снова улыбнулась. – Ты дать талгат, потому что пожалеть. Я понять. Тебе нужен помощь. Я помочь. Но иметь меня пять дня тоже можно. А ещё…

Она снова отвернулась к столу, достала маленький нож, взялась нарезать мясо большими кусками и продолжила невозмутимо:

– А еще Храм объявить, что тем, кто сказать, где тебя искать, давать два серебряный талгат, – она оторвала кусок лепешки, положила поверх пласт мяса, накрыла его травой и протянула собеседнику. – Лучше тебе не ходить из дом. Я буду ходить. Что ты так смотреть?

Сингура не порадовали её слова, но он отчётливо различал мягкое изумрудное сияние, льющееся от Нелани. Она не врала. И зла он тоже не видел. Это было странно. Очень. Но мерцание… мерцание обмануть не могло.

– Почему же ты не сказала им, где я? Два талгата – очень большие деньги.

Нелани улыбнулась и стала перечислять, загибая длинные пальцы:

– Ты дать мне талгат, не бить мой нос и иметь меня. Потом ты отдыхать и уходить. Потом опять встречать меня, иметь, отдыхать и дать талгат. А взамен иметь меня, еда, вино и мёд. Теперь ты дать мне два талгат и ещё меня иметь. А храм даст только два талгат. Понимать?

Он взял хлеб и мясо из её рук:

– Да. Я понял. Ты хочешь получить два талгата не от храма, а от меня.

– Эй! – она погрозила пальцем. – Ты ещё меня иметь! Такой уговор. Просто два талгат мне дать храм.

– Ясно. Заплатить тебе два талгата и иметь, – кивнул Сингур, а потом уточнил: – Может, всё-таки скажешь, почему на самом деле помогаешь?

– Я сказать, – Нелани покачала головой. – Ты меня иметь за два талгат. Такой уговор. И ты стараться.

Он снова кивнул.

– А пока ешь. Ты голодный. Голодный мужчина быть слабый.

Сингур усмехнулся и начал послушно жевать. Нелани же налила ему вина, а сама села рядом, с нескрываемым удовольствием наблюдая, как он ест.

* * *

Слуга от судьи к уважаемому купцу Кьен Тао пришёл рано утром, когда тот ещё завтракал. Гость города отправил его назад, попросив передать, что готов принять господина так скоро, как тому будет удобно.

Долго ждать не пришлось, судья, которому, видимо, не терпелось посмотреть товары саворрийца, прибыл в роскошном паланкине очень быстро.

Кьен Тао встретил гостя у дверей, вежливо поклонился и пригласил на роскошный, обтянутый ярким полосатым атласом диван.

– Вижу, закон в Миль-Канасе просыпается с первыми лучами, – заметил обитатель покоев.

– Когда спит закон, открывают глаза пороки, – отозвался судья, усаживаясь.

– Справедливое замечание, – согласился саворриец.

– При этом закон, – гость поднял палец, наблюдая, как слуга наливает ему в чашу прохладного разбавленного вина, – всегда способствует достойным людям. Сегодня у меня много дел, а вы, уважаемый Кьен Тао, обещали, что я стану вашим первым покупателем. Было бы невежливо заставлять вас нарушить обещание, потому я и прибыл так рано.

Тут судья заметил скорчившуюся на цепи в углу Киргу.

– Надо же… – он не поленился встать и с интересом приблизиться к рабыне. – Стражники говорили, эта дрянь дерзила им даже на допросе, а вы добились от неё смирения и покорности за одну ночь.

Он отпил вина, разглядывая тощую русоволосую девку с острыми неприятными чертами лица и блеклыми синими глазами. Разглядывал, но не видел на её теле следов побоев или насилия. Ничего, кроме ссадин от кандалов.

– Занятно…

Рабыня затравленно смотрела то на стоящего напротив дородного мужчину в дорогих одеждах, то на спокойно сидящего в кресле хозяина.

– Как же он тебя смирил, а?

Вместо ответа пленница только теснее вжалась в стену.

– Это было нетрудно, – спокойно ответил Кьен Тао.

– Слышал, у вас на родине, в саворрийских землях, на дерзких рабов надевают обручи покорности. Уж не это ли вы предприняли?

Кьен Тао рассмеялся.

– Упаси, луноликая богиня, зачем мне такие сложности? Она достаточно умна, чтобы понять: дерзость не пойдёт на пользу. Я прав? – он посмотрел на Киргу, а та сразу встала на колени и поклонилась, касаясь лбом пола.

– Да, господин.

Судья покачал головой, возвращаясь на диван, а обитатель роскошных покоев поставил на стол перед гостем тяжёлый ларец.

– Здесь множество диковин, некоторые из них, уверен, вас заинтересуют, но сначала… – саворриец положил перед собеседником небольшой свёрток. – Девять семян дерева-змеи из Варданских джунглей. Если садовнику удастся их вырастить, ваш сад будет оставаться самым красивым садом Миль-Канаса много лет. Дерево-змея оплетает строения, как лиана, растёт быстро, как трава, цветёт обильно, как олеандр, плодоносит каждый год сочными сладкими ягодами, а по прочности не уступает дубу.

– Надо же… – протянул судья, разглядывая свёрток. – И сколько стоит такая диковина?

– Нисколько, – покачал головой саворриец. – Я не могу обещать, что семена взойдут и, тем более, что им подойдут погода и почва Дальянии. Хотя если ваш садовник так хорош, как о нём говорят… Но всё равно с моей стороны будет обманом взять деньги за такой ненадежный товар.

– А вы многое про меня узнали! – рассмеялся и погрозил пальцем судья. – И про сад, и про страсть к заморским растениям.

– Об этом в Миль-Канасе известно всем, а хороший торговец не пропустит полезного знания. Поэтому городские сплетни нам всегда интересны, – улыбнулся в ответ Кьен Тао. – Кстати, о сплетнях. Город крайне взбудоражен последним боем, все разговоры – о нём. Удовлетворите мое любопытство: почему мечники храма так хотят найти победителя? Говорят, за него даже объявили награду.

– Так и есть, так и есть, – покивал собеседник. – К сожалению, интерес мечников – это интерес Храма. А интерес Храма – это дела Храма. Городские власти принимают волю государя далера и его брата и следят за её исполнением. Не оспаривают и не обсуждают. Поэтому, увы, ответа на ваш вопрос у меня нет.

– А я-то решил, что ловят его за убийство… – протянул обитатель покоев.

– Нет, – отмахнулся судья. – Железный Лоб умер только к вечеру. Значит, убийства на круге не было. Боец чист перед законом. Собственно, потому награду объявил Храм, а не стража.

– Тогда это прекрасно! – оживился саворриец. – Не затруднит ли вас сообщить мне, если вдруг этого человека схватят и доставят в тюрьму? За такую услугу я буду крайне благодарен.

– Непременно сообщу, – покивал гость. – Но вынужден предупредить: мечники не держат тех, кого схватили, в городской тюрьме. Если они поймают чужака, то препроводят в Храм.

– Тогда, возможно, вы знаете здравомыслящего человека в Храме, с которым я мог бы побеседовать? – не собирался отступать собеседник.

Гость посмотрел пристально:

– Откуда такой интерес к простолюдину, дерущемуся на кругах?

– Я много странствую, и частенько мои путешествия крайне опасны, потому сильный доверенный человек в них очень полезен. Я бы хотел нанять его.

– Понимаю, понимаю... Знаете, при Храме есть служитель по имени Иджен. Найти его можно в людских. Он – старший над слугами, следит за запасами и всяческими суетными делами. Уверен, сей достойный муж с удовольствием послушает ваши рассказы о дальних странах, почти наверняка что-токупит. Ну и может поспособствовать в делах. Он очень скромный человек, живущий только нуждами обители.

– Благодарю, – саворриец, наконец, коснулся крышки ларца, стоящего всё это время на столе. – Но я отнял слишком много вашего драгоценного времени пустыми разговорами. Прошу, смотрите товары, выбирайте. Как первому покупателю в этом славном городе предложу вам самые приятные цены.

* * *

Сингур дремал под мерный шелест листвы за окном. Он словно отдыхал за все долгие годы неволи, когда спать ему или нет, решал кто угодно, кроме него. А ещё ничего не снилось. Но самое странное – не было приступов боли, неизбежных после фимиама. Не было изматывающей муки, когда казалось – гнутся и ломаются кости, рвутся жилы, лопается кожа.

Впрочем, он знал почему. Просто скоро придёт его время.

Когда фимиам подбирался близко к сердцу, тело делалось менее чутким к страданиям. Казалось, будто становится лучше. Но это всегда было началом конца. И пусть. Не такое уж плохое завершение жизни. Главное – успеть сделать необходимое.

На миг в голове Сингура промелькнула мысль, что Нелани может обмануть, оказаться самой обычной воровкой, слабой на передок. Но тут же перед глазами возникла тонкая, ровно мерцающая изумрудная нить, тянущаяся на улицу, и мысль ушла.

Нужно придумать, как устроить Эшу. Времени осталось мало, следовало торопиться. Вот только именно теперь торопиться было нельзя.

Он размышлял обо всём этом в ленивой полудреме, когда на улице послышались уже знакомые лёгкие шаги. Летящую беспечную походку Нелани было сложно спутать с чьей-то другой. Вот скрипнула калитка, дрогнули ветви винограда над входом, хлопнула дверь дома.

– Я бегать – он валяться! Я носить тяжесть – он валяться! – возмутилась шианка, заходя в комнату. – Я прийти – он даже не открыть глаза!

Она подошла к кровати и бросила рядом с Сингуром тяжёлый свёрток:

– А ещё он съесть вся еда!

Съел, конечно, не только он. С утра они оба были голодными, как бродячие псы. Но Нелани решила про это не вспоминать.

Сингур с трудом разлепил веки и посмотрел на свёрток. Плотная дерюга, обвязанная пеньковым шнуром и скреплённая восковой печатью Лароба. Печать целехонькая.

– Я идти за еда – кормить лентяй, – продолжала Нелани, – скоро быть назад.

Сингур ещё раз посмотрел на сверток и спросил на шианском:

– Похоже, тебе уже доводилось передавать разное из рук в руки?

– Я тебя не понимать! Какие передавать? Я возвращаться с еда, а ты меня радовать, или я сердиться!

Она подхватила корзинку и отправилась прочь, оставив после себя медленно гаснущий изумрудный след.

Когда женщина вышла, Сингур сломал восковую печать и развязал верёвку.

Ткань расползлась. С тихим стуком сверток рассыпался, являя взгляду сорок сложенных стопкой толстых золотых монет с чеканкой далера. И на вес, и на зуб – никакого обмана. Да и вряд ли Лароб решился бы на хитрость. Особенно посмотрев на Сингура в деле. Кому захочется, чтобы человек, способный убить лучшего бойца города одним ударом, пришёл к тебе ночью.

Что ж, деньги для Эши есть. Теперь надо завернуть всё как было и дождаться Нелани с едой. А пока можно снова поспать.

Глава 11

Этот день принёс Стигу серьёзное потрясение: Аурика оказалась права! Нет, конечно, многоликие никогда не ошибаются, но далеко не всегда они умеют правильно толковать свои видения – слишком уж те обрывочны и сумбурны. К тому же Аурика была совсем юной, дар к провидению у неё едва-едва раскрылся, ей только предстояло научиться им управлять.

Вот почему Стиг был уверен: её слова про будущее – обычная хитрость. Он, конечно, даже в мыслях не мог произнести слова «ложь», гнал его от себя, предпочитая думать, что девочка просто чуточку лукавит. Но… сегодняшний день показал, что он, Стиг, в ней ошибался. Возможно, только в этом случае, а может, и не в нём одном.

Утром он побывал на конном торгу, где уже третий из опрошенных торговцев вспомнил старого, плохо одетого вельда, который собирался купить пять добрых скаковых коней. Его сперва хотели прогнать от дорогих рядов, но у старика были при себе деньги. Он, правда, волновался, однако в лошадях, как все вельды, разбирался хорошо и даже почти купил, что собирался, но в последний миг передумал – взял двух крепких упряжных кобыл. Торговца это расстроило. Цена кобыл была ниже, однако старик заплатил честную цену, потому пришлось подавить досаду.

Стиг слушал и мрачнел. Во-первых, из-за Аурики, во-вторых, из-за себя, в-третьих, из-за того, что с вельдами выходило всё не так просто. Однако торговец очень хорошо запомнил старика. Из-за этого отыскать его нить среди сотен других оказалось несложно. Охристое мерцание тянулось тонким ручейком с торговой площади. Стиг отправился по следу, попутно отправляя приказ братьям, кто был поблизости, следовать за ним.

Раз старик купил новых лошадей, в городе он уж точно не остался. И теперь хорошо, если удастся догнать.

Мерцание привело мечника к полуденным воротам. Здесь было довольно многолюдно, но перед храмовым воином толпа расступалась, и он быстро дошёл до караульного дома.

К старшему сразу вышел привратный мечник.

– Солнца над домом, – поприветствовал он его.

– Ночей без тревог, – ответил Стиг. – Кто вчера стоял на страже?

– Те же, кто и сегодня, – ответил собеседник.

– Отлично. Самого толкового пришли. И прикажи седлать коней… – Стиг вгляделся в мерцающие нити, чтобы понять, сколько братьев следуют за ним. – Шестерых.

– Будет исполнено, – кивнул мечник.

А уже через несколько счётов к Стигу выбежал молодой стражник в начищенном нагруднике и легком открытом шлеме:

– Солнца над домом, господин.

– Ночей без тревог. Вчера через ваши ворота проходили кочевые вельды?

– Да. Вскорости после полудня – одна кибитка и ближе к вечеру – две.

– Про вечерних расскажи.

– На первой – старик и мальчишка. На второй – старуха кособокая и две девчонки-близняшки. Симпатичные. Лошади у них были добрые, не чета кибиткам – те совсем дрянь. А! С ними еще три пса бежали.

– Молодец. Служи дальше, – Стиг дал пареньку медную дархи, тот благодарно поклонился.

Охристый ручеек устремлялся вниз по дороге, бегущей от ворот. Коней ещё не оседлали, Стиг терпеливо ждал, когда их выведут, а сам размышлял, как поступить с Аурикой. Нужно извиниться, наверное. А вроде и не за что…

Однако она ему помогла – поступила взросло. Выходит, из них двоих именно он вёл себя пренебрежительно, ставя под сомнение её слова, тяготясь её обществом. Нужно перестать поступать столь неподобающе и признать, наконец, что теперь у него есть жена. А с женами так не обращаются. Какой бы ни была Аурика юной и взбалмошной, она совершенно точно не заслуживала небрежного к себе отношения.

Пожалуй, он ведёт себя глупо, а если посмотреть на происходящее её глазами, то ещё и обидно. Да, она была ему не по сердцу, да, раздражала, да, казалась слишком легкомысленной, но… Что «но», Стиг так и не придумал, потому как один из караульных вывел ему двух взнузданных коней.

Мечник вскочил в седло и, громко свистнув, чтобы раздалась толпа, погнал коня прочь из города. Заводной держался чуть позади. Впереди расстилалась дорога. Скоро его нагонят двое братьев, и вместе они настигнут беглецов, а Аурика… Нужно её чем-то порадовать.

Ири очень любила финики и миндальные орешки в хрустящей глазури… Девушки обожают сладости. Наверное, Аурика тоже не прочь полакомиться.

Оттого, что он нашел правильное решение, на душе немного полегчало.

* * *

Кирга опять сидела на полу. Только на этот раз он был холодный. И она, снова прикованная цепью за шею, морозила тощий зад, а внутри калилась от бессильной ярости! Узкоглазый урод не только узнал от неё, где живет главарь Ночных Теней, но и притащил рабыню с собой. Как собаку! На цепи! У всех на глазах! В этом дурацком платье! Босую! А ведь раньше она была тут своей. Равной. На неё смотрели без презрения. Да и за словом в карман она никогда не лезла, к тому же двое мужей за спиной у любого отбивали охоту распускать руки и язык. Но это раньше. Нынче же – вот так.

В Веселом доме, где собиралась всякая шваль, народца было полно. А узкоглазый нарочно пристегнул рабыню у входа в комнаты главного, чтобы каждый видел, каждый мог позубоскалить. Ей же и ответить было нельзя! Потому что узкоглазый урод запретил. Сказал: «Сидишь без звука». И она сидела. А эти твари, которые раньше смотрели на неё с уважением, теперь насмехались. Трогать не трогали: чужую вещь, да при таком-то хозяине, разве тронешь? Зато рты поганые не затыкались.

– Ну что, Кирга, хозяин тебя уже попользовал? Небось, после двоих-то и не почуяла, что поимел?

Она смотрела в пол, опустив голову. Не из смирения, конечно, а от испепеляющего гнева. Она стойкая была, да. Потому что злая. Мужикам боги, чтобы на этом свете выжить могли, силу дают. А женщинам – злость. И уж этой злости-злостишки в Кирге было столько, что и в лучшие времена на десятерых бы хватило, а нынче вовсе…

Конечно, в глубине души воровка лелеяла слабую надежду, что Тени решат её выкупить. Всё же не бесполезная она. Умелая, ловкая, колдовать малёхонько умеет! Однако Кирга знала: не пойдет гильдия против такого богача. Эх. А ведь они с мужьями честно платили! С каждого разбоя – десятую часть, без обмана. Ну как с каждого… А если подумать, так всё равно без обмана! И в постели Кирга покувыркаться умеет. Да ещё то с ней можно, что у других попробуй выпроси.

Только всё равно не выкупят.

Была б смазливая, уж главарь бы не поскупился. А она на крысу похожа: лицо с кулачок, нос острый, глазки близко посаженные, зубки мелкие… Не повезло Кирге с красотой. А ведь удайся рыльцем, далеко могла б пойти. Но главарю она – тьфу – тварюшка бесполезная, а узкоглазый этот – человек полезный. Вон как главный радуется – дверь-то неплотно прикрыли, слышно разговор! И узкоглазый ему из своих товаров показывает то, о чем судья узнай – мигом бы стражу позвал.

Да, Кирга всё видит, всё понимает. Но толку-то? Кто ей поверит, что этот «купец» не товарами торговать приехал, что хватать его надо и в Храм тащить. Что ж это за колдовство такое, которое не чуют ни многоликие, ни Безликий? Да, Киргу тоже не чуяли, так она по мелочи и осторожно. А тут…

Она внутренне содрогнулась, вспомнив вчерашний вечер. До утра в себя прийти не могла, мерзко было, будто портовой водой насквозь прополоскало. А ведь вечером… вечером… снова дунет хозяин в лицо черной пылью, и опять проникнет в тело то осклизлое, мерзкое, которое узкоглазый зовет Господином...

Господин явится. Войдёт в Киргу, а её опять до утра будет трясти от ужаса и отвращения. Господин…

Когда сюда шли, она робко узкоглазого окликнула:

– Господин…

Хотела попросить купить ей платье да хоть какие-то башмаки, но он остановился и ровным голосом сказал:

– Не называй меня господином. Господином свободный называет того, кто выше родовитостью или достатком. Ты несвободна. И я тебе не господин. Я твой хозяин. Не забывай своё место. Поняла?

Пришлось ей с немалым усилием произнести:

– Да… хозяин.

А теперь вспоминала это Кирга, бывшая воровка и грабительница, и в ней всё клокотало. Слепящая ярость вскипала в сердце. Та самая, с которой было легко колдовать, ставить ловушки на ненавистных богатеев, насылать порчу на недругов или неудачу на обидчиков. Ярость такая горячая, такая полыхающая, что Кирга побоялась захлебнуться в ней. А когда подняла глаза – увидела прямо сквозь стену хозяина! Сплетение мерцающих разноцветных нитей, среди которых переливался яркий золотистый кокон.

Воровка вспомнила, как совсем девчонкой подрезала у ротозеев кошельки: чик! – и готово. И теперь она подалась вперёд, к добыче, но не руками с остро заточенным обломком ножа, а всем своим существом. Потянулась, чтобы усилием воли выхватить переливающийся кокон! Р-р-раз! И готово. Вот уже искрящийся шар переливается в её руке, просачивается под кожу. А узкоглазый ничего не заметил!

Кирга перевела дыхание. Тот, кого она обворовала, по-прежнему разговаривал с главарем воров, торговался и будто походя выспрашивал про бойца с круга. Рабыня же, сидевшая на полу, вдруг с ужасом ощутила, как тонкие нити колдовского мерцания жадно тянутся от золотого кокона, который теперь переливался уже в её теле, к своему прежнему хозяину.

* * *

Сингур поселил сестру в очень хорошем месте – в домах рукодельниц. Будь Нелани одета как шлюха, ей бы и не открыли, когда она постучалась в ворота. Но из «Четырех лун» шианка всегда уходила в неброском наряде: волосы, шею, открытые плечи и глубокий вырез платья скрывали складки длинного покрывала. А в руках обязательно держала корзину. Это придавало облику благочестия.

Хозяйка, похоже, приняла гостью за рабыню из богатого дома, присланную с поручением, потому пустила. Нелани учтиво поклонилась и прошла в маленький зелёный дворик, вокруг которого теснились крохотные домики.

Тут жили белошвейки – старые девы или юные бесприданницы. Те, кого семья не могла либо не хотела содержать, но при том не желала для них бесчестия. Женщины зарабатывали рукодельем. Многим потом удавалось неплохо устроиться, скопив денег. Иные же так и оставались здесь, сначала – ученицами, потом – наставницами.

Тут царили тишина и порядок. Нелани сразу сделалось тоскливо. Она отсчитала седьмой домик от ворот, коротко постучалась в дверь и сразу вошла.

Возле окна вышивала тоненькая темноволосая и темноглазая девушка. Чем-то неуловимым в чертах она была похожа на брата.

– Солнца над дом, – сказала Нелани, ставя на стол корзинку. – Уф, жара какой! Я чуть не свариться, как яйцо!

С этими словами она сняла с себя покрывало и улыбнулась, заметив, как вытянулось лицо девушки при виде её откровенного платья.

– Ты – звать Эша. Меня прислать Сингур, – буднично сообщила Нелани.

Девушка вскочила, роняя пяльцы. Темноглазое лицо ожило, будто засветилось изнутри. Хозяйка маленького домика схватила пришедшую за руки, усадила на кровать и посмотрела вопросительно.

– Он хорошо. Не болеть, – стала рассказывать шианка. – Много спать, а когда не спать, то есть, как три голодный собак. Постоянно. То спать, то есть. То иметь меня. Что еще надо для радость?

Эша, похоже, удивилась, маленький рот приоткрылся.

– У тебя хороший брат, – сказала Нелани, чтобы приободрить её. – Заботиться о тебе. Переживать: как там Эша? Просить отдать, – она положила на кровать тяжёлый сверток, который утром приносила Сингуру. – И ещё просить принести это.

Из корзинки на стол отправилась тяжёлая гроздь винограда и горсть фиников.

Девушка очень удивилась, с недоверием разглядывала лакомства. Похоже, она не ожидала подарков.

– Ешь, – сказала гостья. – Вкусно.

Сингур не просил покупать сестре сладостей. Но в иных ситуациях Нелани не стеснялась делать больше, чем её просили.

– Сверток велеть прятать. Никто не показывать. Говорить: прийти за тобой, когда смочь, а пока велеть сидеть тихо. Его многие искать. Верные слуги искать. Знать, кто есть верные слуги? Нет? Мечники Храм. Объявить награда за твой брат. Два серебряный талгат. Большие деньги.

Эша испуганно слушала. Нелани решила не устрашать её сверх меры, погладила по плечу, попросила:

– Показать мне твой работа? Я руками уметь только делать мужчина хорошо. А больше ничего не уметь.

Девушка подняла с пола пяльцы, подала их гостье.

На тонкой ткани расцветали узоры: алые мальвы, зеленые листья, бабочки...

Нелани непритворно ахнула:

– Ты есть редкий мастерица! Такой работа дорого стоит! Будешь богато жить. Любить работа?

Безмолвная собеседница кивнула, а потом осторожно принюхалась, поводила руками перед лицом и закатила глаза, указав на гостью.

– Хорошо пахнуть? – догадалась та.

Эша кивнула. Видимо, очень хотела «сказать» что-то приятное, да и соскучилась в одиночестве.

– Это – масло гиацинт. Мужчина любить вкусный запах. Если хочешь, я тебе купить и принести, – предложила Нелани.

Собеседница вопросительно подняла брови, указала на дверь, потом на шианку и посмотрела с надеждой.

– Да, – успокоила её гостья. – Я прийти ещё. Если ты хотеть – принести масло. Или чего ты хотеть? Может, еда? А хотеть что-то передать брат?

Эша немного поникла, раздумывая, что может передать Сингуру. После коротких размышлений, подошла к Нелани, обняла её за плечи и робко клюнула губами в щеку.

Гостья рассмеялась:

– Передать поцелуй? Он радоваться! Но ведь я целовать, а он меня сразу иметь, а потом опять есть, как голодный собак.

Эша потупилась.

– Но я всё передать, ты не волноваться, – успокоила её Нелани. – И сказать: тебе понравиться гиацинт. Просить денег на масло. Не один Сингур должен радоваться жизнь. А сейчас я пойти за еда, а то твой брат опять всё съесть. Ты не скучать. Вышивать красивый цветок, а я приходить и ахать от красота и восторг.

С этими словами шианка взяла своё покрывало, снова искусно в него обернулась, подхватила корзинку и покинула крохотный домик.

* * *

После ледяного пола Весёлого дома на улице было так хорошо! Под ногами – нагретые камни мостовой, на небе – солнце. Ещё бы платье по росту купить, да ошейник этот тяжеленный снять, уже всю кожу на ключицах стёр …

– Хозяин… – робко окликнула Кирга узкоглазого, но закончить не успела.

Саворриец развернулся и наотмашь хлестнул её тыльной стороной ладони по лицу. Да так хлестнул, что воровка, не ожидавшая удара, рухнула ему под ноги.

Аж слезы из глаз брызнули! Она корчилась на земле, схватившись за ушибленную щеку, когда в паре шагов остановились чьи-то ноги в дорогих замшевых туфлях.

– Господин, господин… – с укором сказал обладатель ног. – Зачем же вы так?

Кирга в изумлении задрала голову, чтобы посмотреть на своего заступника. Им оказался бородатый холёный толстяк в красивом шёлковом одеянии и яркой хатте с переливающейся брошью. Воровка потрясённо разглядывала незнакомца, тогда как её хозяин просто онемел от бешенства.

– Не пристало вам мараться и бить её руками, – словно не заметив ярости саворрийца, пояснил добрый прохожий. – Наказывать рабов лучше плетью.

Он положил руку на свой богато расшитый пояс, за который был убран добротный хлыст:

– Так и вы не устанете, и она быстрее присмиреет. А если вы свою плеть забыли дома или ещё ею не обзавелись, то милости прошу, вон моя лавка, там вам подберут самую лучшую.

С этими словами добрый торговец ушёл. А от того, как блеснули глаза хозяина, Кирге стало страшно. Саворриец швырнул рабыне цепь, бросил на мостовую серебряную монету и приказал:

– Ступай, выбери себе плеть. Если выберешь плохую, я пойду и куплю две хороших, которые ты испробуешь уже вечером. Что останется – потрать на платье. И помни: жду недолго. Замешкаешься – будешь знакомиться с плетью прямо здесь, на улице.

Кирга пробормотала:

– Спасибо, хозяин.

Щеку жгло, словно ошпаренную.

Рабыня подскочила, чтобы исполнять приказание, а в душе уже провернулась мысль – сбежать. Вот как за платьем пойдёт на торг, так и сбежать. Она тут все улочки и закоулки знает, найдёт, где отсидеться, а там придумает что-нибудь. За серебряную монету можно отыскать того, кто снимет ошейник, можно…

– Эй, ты, – послышался ровный голос узкоглазого. – Если улизнуть надеешься, лучше сразу купи три плети. От меня не убежишь. Найду. Или не поняла ещё?

У Кирги ослабли ноги:

– Поняла, хозяин.

Она очень ясно до самых потрохов поняла: не врет ей этот подонок. Не стращает. Есть у него какое-то Знание. Вправду найдёт. А как найдет, так оплеухой дело не кончится.

Воровка заторопилась прочь, но не успела отойти и на тридцать шагов, как хозяин рявкнул:

– Стой, псина!

Она тут же замерла как вкопанная.

– К ноге!!!

С трясущимися коленками Кирга потрусила обратно.

Лицо у узкоглазого пошло белыми пятнами, а во взгляде полыхнула лютая злоба! Лишь когда рабыня приблизилась, хозяин будто успокоился.

– Иди, – приказал он снова.

Обескураженная Кирга снова развернулась, снова направилась к лавке.

– Стой!!!

Она застыла и опасливо посмотрела через плечо. Саворриец был бледен от ярости, однако, когда направился к сжавшейся от ужаса рабыне, то шёл спокойно и неторопливо. От этого Кирге стало так страшно, что она едва не заскулила.

– Что ты сделала? – ровно спросил хозяин.

– Когда? – простонала воровка.

– Не знаю. Что ты сделала?

– Хозяин, – Кирга повалилась ему в ноги, понимая, что сейчас случится что-то страшное, – хозяин, я ничего не делала! Простите меня! Я ничего…

– Не ври, – его голос был по-прежнему спокойным. – Спрашиваю ещё раз. Что ты сделала, псина?

Рабыня залилась не притворными, а самыми искренними слезами:

– Я не…

Жесткие пальцы сгребли её за волосы. Рывком невероятной силы саворриец поставил жертву на ноги и затряс, стискивая в руке сальные патлы:

– Что! Ты! Сделала?!

Кирга клацала зубами и выла, пока несколько сильных и резких ударов в живот не вышибли из нее дух.

Она очухалась на мостовой. Мучительно долго пыталась сообразить, что стряслось, почему так больно и кто этот мужик, с равнодушной узкоглазой мордой стоящий рядом. А потом вспомнила. Без всякой радости, конечно.

Ох, как же болели потроха! Трясущимися руками воровка вытерла с лица слезы. Пальцы дрожали. Да и саму всю с головы до ног колотило.

– Вставай! – приказал узкоглазый.

Пришлось так торопливо, как позволяло избитое тело, подниматься на ноги.

– Значит, ничего? Ну что ж, скоро узнаем, что это было за ничего. А теперь мы идём за плетью. Когда узнаем и исправим «ничего», она нам очень пригодится. Пожалеешь, что на свет родилась.

Кирга с трудом сглотнула тугой комок, застрявший в горле.

Глава 12

Сегодня Сеть отзывалась Энае неохотно. Мерцающие нити путались в пальцах, обжигали глаза сиянием и молчали. Многоликая не слышала низкого протяжного гула и чистого мелодичного звона, когда переплетала их, накидывая одну на другую. Она пыталась успокоить мысли, но те беспрестанно уносило в далёкие дали. Никак не получалось сосредоточиться.

Её сестры, сидящие рядом на атласных подушках, не чувствовали этого, однако из-за несобранности и взбудораженности одной работа всех теряла в силе.

Серьёзная Аурика устроилась чуть в стороне и перебирала нити. Её пальцы ловко сновали, захлёстывая один мерцающий поток на другой, но по лицу невозможно было понять, видит ли она хоть что-то, или волшба впустую отбирает время и силы.

Наконец Эная встала. Ничего она сегодня не увидит, уж лучше прерваться, чтобы кто-то из сестер перенял работу. Девушка встряхнула руками, сбрасывая усталость и остатки плетений. Всё пустое. С того дня, как она встретила странного чужака, мерцание ей не подчинялось. Она чувствовала себя бесполезной, усталой и несчастной.

– Эная, постой!

Многоликая недовольно обернулась и увидела спешащую к ней Аурику.

Надо же. Оставила работу, которая у неё явно спорилась, пошла следом…

– Что ты хочешь, милая? – елейным голосом спросила Эная.

Она была старше на три года и теперь беспричинно злилась на девочку, которая выбрала себе мужа, даже не спросив позволения Старших жен. При этом ей всё сошло с рук! Истр был излишне мягок к своей родной дочери. И это тоже сердило Энаю, которая намеренно не выбирала мужчину, поскольку решила хранить себя для Безликого. Вот только тот словно этого не понимал!

– Скажи мне: что нравится Стигу? – с детским простодушием спросила Аурика, не догадываясь, какое раздражение терзает её старшую подругу.

– Ему нравится, когда ему не докучают, – ответила Эная, надеясь, что собеседница отступится с глупыми расспросами.

Но та ничего не поняла, улыбнулась.

– Это нравится всем, не только мужчинам. Но что он любит? Понимаешь, – девочка взяла собеседницу под руку и, понизив голос, доверительно продолжила: – Я вижу, что ему со мной скучно, но не знаю, как это исправить. Ты ведь его сестра, помоги мне чуточку. Пожалуйста!

Эная мысленно сделала глубокий вдох, потом такой же глубокий выдох, придавила рвущуюся из груди неприязнь и как можно теплее сказала:

– Стиг не любит болтать о пустом. Он вообще неразговорчив и замкнут. Не любит женского общества.

Аурика посмотрела на неё с удивлением и произнесла:

– Но ведь я не спрашиваю, что он не любит. Я хочу узнать, что ему нравится. Или ты не знаешь?

В этот миг Энае показалось, будто она ступила на зыбкую почву. Почему-то её уверенность в себе поколебалась. Она прекрасно изучила своего брата! Легко могла им управлять. Он всегда подчинялся! А теперь на первом месте у него будет вот это глупенькое создание, задающее нелепые вопросы.

И самое главное… Эная не знала, что ответить. Вдруг она поняла, что очень мало интересовалась все эти годы братом. Совсем не занимало её, что ему нравится, а что нет. Главное – он знал, что нравится ей!

– Он любит одиночество, – наконец, ответила она сухо. – И выполнять приказы. Чёткие и понятные. Любит то, что любят большинство мужчин: оружие, бои. Любит холодное вино, чарух с зеленью и острым мясом. Теперь ты знаешь всё.

Девушка, идущая рядом, радостно улыбнулась.

– Я тоже люблю чарух! Как чудесно! Знаешь… – она немного помолчала, однако закончила: – Отец как-то сказал мне, почему выбрал мою мать. Она не искала его внимания только из-за того, что он – Безликий.

Эная застыла, потрясённо глядя на собеседницу. А та нежно чмокнула старшую подругу в щёку.

– Я пойду. Спасибо за помощь! – и упорхнула прочь.

* * *

Тот, кого в Миль-Канасе знали под именем Кьен Тао, шёл по узким улочкам бедного квартала. Его походка была легка, спина пряма, и выглядел он как добропорядочный человек, каковым, конечно же, не являлся.

А размышлял Кьен Тао, которого на самом деле звали Гронк, о том, что всё идёт неплохо.

Конечно, эта псина Кирга сотворила какую-то глупость, которая сильно осложнила ему жизнь: Гронк больше не чувствовал цели. Впрочем, вечером явится Господин и всё поправит. В остальном дела продвигались вроде бы очень даже хорошо.

Судья после утреннего тёплого приема и роскошного подарка сделает что угодно для такого выгодного и почтительного знакомца.

Встреча со служителем Храма тоже оказалась небесполезна. Казначеем был хваткий мужик средних лет, любопытный, словоохотливый и понятливый. Гронк провёл с ним около часа в приятной беседе, оставил в подарок несколько свертков редких ароматических трав, после чего получил заверения, что о поимке Чужака ему сразу же сообщат, но поспособствовать в чём-то большем, увы, не смогут. Впрочем, это тоже было немало. Оказалось, что Храмовых законов беглец не нарушил, а разыскивают его для беседы, потому казначей не нашёл поводов препятствовать в найме беспокойного чужака к учтивому купцу. Ещё и пошутил, что достопочтенный Кьен Тао, похоже, целью жизни имеет вывоз из Миль-Канаса всех лишних для города людей.

После этого Гронк отправился в нижний город, где снял несколько клетушек в работном доме неподалёку от старых выработок.

Возведённый из белого камня Миль-Канас постоянно нуждался в строительном материале. Раньше его добывали здесь же, на одном из склонов холма-горы. Теперь эта выработка была пуста. Её было обжили бродяги, нищета и людишки, промышлявшие мелким разбоем. Но мечники храма быстро их разогнали, а на входе в старую штольню установили ворота с надёжным замком. Впрочем, Гронк сможет пройти: всё необходимое у него есть.

А в клетушке работного дома уже приготовлен запас еды: сухари, вода, сушёная рыба. Нанят крепкий немногословный мужик, который не будет задавать вопросов и безупречно выполнит порученное за те деньги, что ему обещаны.

В общем, всё, совершенно всё, охотник делал правильно: договорился с Храмом, приготовил место, где можно будет спрятать пойманного беглеца, продумал пути отступления, нашёл охранника… Не в первый раз он добывал для Миаджана нужного человека, и уж точно не в последний. А вечером явится Древний, расскажет, что было решено, исправит сотворённое Киргой и подскажет, как искать Сингура. Гронк мог быть доволен собой – и выглядел довольным.

Но внутри он скрипел зубами от бешенства. Лишь одно его немного успокаивало – мысль о короткой тугой плети, лежащей на диване в покоях гостиного дома. Лежащей так, чтобы грязная потаскуха, для которой плеть предназначалась, могла любоваться ей до прихода хозяина. А ещё нет-нет и вспоминал он о кисете с особым зельем…

К сожалению, Гронк так и не смог понять, что сделала Кирга: колдовать он не умел, не дано было ему и видеть Пути. Собственно, это его нисколько не расстраивало. Все, кому была дана такая способность, жили крайне мало и плохо. Да и из Миаджана их не отпускали. Живыми, во всяком случае. Сингур был первым, кто сумел бежать. И первым, на чей след охотник никак не мог выйти.

Нет, когда-то давно – очень давно! – купленного в Илкатаме Гронка Древние испытывали фимиамом. Он едва выжил. К счастью, открылось, что он не искатель, но охотник! От фимиама он обрёл дар находить людей. С тех самых пор раб, которого едва не признали бесполезным и не убили, стал руками Древних за пределами Миаджана.

За долгую жизнь он выучился многому, а ведь, когда его продавали, не умел и десятой доли того, что умел сейчас.

А теперь? Теперь он сделался бесполезным! Стоило отойти от Кирги на пару десятков шагов, чутье пропадало. Бесследно! Гронк чувствовал только эту вшивую бабу! Например, сейчас точно знал, где она! И это вместо того, чтобы воспринимать переплетения чужих ощущений. Кирга забивала даже ложное направление на Сингура.

Это пугало обычно спокойного и уверенного в себе охотника. Потерять чутьё – хуже, чем потерять руку. Без руки можно жить. А потеря чутья грозила ему потерей головы. Если Древние сочтут, что он бесполезен, если… Об этом даже думать не хотелось. Зато очень хотелось поймать Сингура и избить так, чтобы неделю харкал кровью. С него не убудет. Привычный.

Успокаивал себя Гронк лишь тем, что Древний наверняка сможет исправить сотворённое Киргой, и та после этого испробует на себе кожаную плеть. Немного, два-три удара, чтобы не портить сосуд Господина. А потом в рассечённую плоть можно будет втереть особые зелья. Паралич пополам с безумной болью!!! Терпеливым и стойким мужчинам хватало одного раза, чтобы заговорить. Но от Кирги Гронку требовалась только её способность вмещать Древнего. И потому, когда действие зелий завершится, можно будет повторить.

Эти сладостные мысли немного сдерживали клокочущую внутри ярость.

Гронк уж очень замечтался, однако пристальный взгляд почувствовал сразу. Кожей. Ему навстречу шёл совсем юный мечник, статный и темноглазый.

– Солнца над домом, – вежливо поклонился воин Храма. – Удивлен встретить человека вроде вас в таком квартале.

– Ночей без тревог, – так же учтиво ответил Гронк, грязно выругавшись про себя. – Мне и самому не нравятся эти подворотни, но судьба распорядилась, чтобы по приезде в славный Миль-Канас я обзавёлся сразу тремя рабами. Двое из них до сих пор томятся в городской тюрьме, и я боюсь, как бы они не оставили там всё своё здоровье. Поэтому решил отыскать надсмотрщика за сходную цену и какой-нибудь недорогой угол, где эти проходимцы смогут жить до моего отплытия из Дальянии.

– Достоин уважения рачительный хозяин, заботящийся о своем имуществе, – кивнул мечник. – Значит, вы – тот самый чужеземец, который помог поймать банду портовых разбойников и выполнил работу верных слуг?

Охотник кивнул:

– Я надеюсь, верные слуги на меня не в обиде?

Собеседник улыбнулся:

– Верные слуги вам очень благодарны.

Гронк надеялся, что молодому воину надоест выслуживаться и изображать бывалого, он распрощается и отпустит гостя города на все четыре стороны. Но мечник вместо этого внимательно посмотрел охотнику в глаза:

– Одного я не пойму, уважаемый. Что делал человек вашего положения в грязном портовом переулке, от которого на лигу разит тухлой рыбой? Неужто тоже искал пристанище для своих будущих рабов?

У охотника сердце на миг замерло. Однако он сумел сохранить невозмутимый вид, даже продолжил говорить доброжелательно:

– Да простит меня верный слуга, но последний раз я был в Миль-Канасе несколько лет назад. Отчего-то мне казалось, что на месте этого переулка тогда находились склады. Я решил, что на одном из них испортился товар. И едва не поплатился за свою глупость.

– На месте Требухового переулка всегда был Требуховый переулок, – сухо сказал мечник, после чего поклонился и закончил: – Но, полагаю, путешественнику, много где бывающему, несложно перепутать или забыть места, которые он посещал давно. Ночей без тревог вам, уважаемый Кьен Тао, и только безопасных дорог.

Гронк так же вежливо поклонился:

– Солнца над домом.

На том они и расстались. Но охотник ещё некоторое время чувствовал пристальный взгляд в спину.

* * *

Балаган Стиг с братьями нагнали в холмах, когда солнце уже перевалило за полдень.

Две старые кибитки стояли на обочине дороги. Под ними спали три больших косматых пса. Рядом паслись распряженные лошади. Над маленьким лагерем вился легкий дымок да витал запах незатейливой стряпни.

Вельды услышали дробный топот копыт и испугались. Стиг видел, как юркнули в кибитку две очень похожие девчонки и паренёк. У телег остался стоять растерянный старик, а чуть в стороне от него – возле костра с висящим над ним котелком – замерла кособокая старуха с длинной деревянной ложкой в руках.

Эти люди провели в дороге половину вчерашнего дня, почти не отдыхали ночью и утром тронулись в путь, наверное, даже не дождавшись рассвета. Но сегодня решили, что опасность позади и больше можно не спешить. Однако просчитались. А теперь кляли себя за легкомысленность. Зря… уйти от верховой погони они бы всё равно не смогли. Даже если бы сами ехали верхом. В этом случае их просто нагнали бы позже.

Мечники приблизились и взяли балаган в кольцо, объезжая по кругу. Старик тревожно озирался на вооруженных мужчин, а те рассматривали его и убогую стоянку. Псы рычали, дыбили шерсть на холках, но жались к хозяину – не смели напасть, чувствовали расходящуюся от незнакомцев силу.

Наконец Стиг придержал жеребца и сказал:

– Ночей без тревог, уважаемый. Не ты ли – тот счастливчик, кто дважды поставил в боях на Чужака и получил большой куш?

Старик смотрел на него снизу вверх, кусая губы. Понимал, что лгать не стоит, но при этом не знал, чем обернётся для него правда.

– Истинно говоришь, верный слуга далера, – наконец кивнул он. – Если вы спешитесь и согласитесь разделить с нами скромную трапезу, будет удобнее вести беседу.

Псы тревожно ворчали, поглядывая на чужаков.

– Мы бы спешились, да уж больно грозны твои охранники, – сказал Стиг. – К тому же верные слуги не объедают усталых путников.

Понятливый старик шикнул на собак, загоняя их обратно под телегу. Мечник сделал вид, будто только этого и дожидался, перекинул ногу через луку седла, спрыгнул на землю.

– Мы долго ехали, наши лошади устали, – сказал он. – Если мальчишка, который юркнул в кибитку, поможет вычистить и выгулять их, буду тебе благодарен.

Балаганщик тут же коротко свистнул. На этот свист из ближайшей к мечникам повозки выбрался худенький паренек. Стиг кивнул братьям. Те неторопливо спешились.

– Девушки, что прячутся в кибитке, тоже пусть выходят и ужинают. Невиновные могут не бояться воинов Храма. А теперь расскажи мне, уважаемый, кто ты таков и почему вдруг делал на кругах такие рискованные ставки.

Старик ответил без всякого лукавства:

– Зовут меня Пэйт. Или Старый Пэйт, как будет угодно верному слуге далера. Это – вся моя родня: сестра, племянник и две внучки. Мы кочуем и перебиваемся балаганными представлениями. А ставки я на кругах сделал такие потому, что меня надоумил другой человек.

– Вот как, – Стиг задумчиво постучал себя по голенищу хлыстом. – Что же это был за человек?

Старик замялся, а мечник мягко напомнил:

– Я, как ты правильно заметил, верный слуга далера. И исполняю сейчас его волю. Тебе нечего страшиться, если ты ни в чём не виновен. Но если будешь лгать или отмалчиваться, это будет равносильно презрению воли далера. А верные слуги не прощают пренебрежения.

– Знаю, господин, – почтительно ответил вельд. – Но не знаю, что тебе рассказать.

– Для начала ответь, почему ты так торопливо покинул славный Миль-Канас.

– Дак… – Пэйт почесал затылок. – Куш-то, как ты верно, господин, заметил, мы взяли немалый. Опасались, что отберут. Верные слуги, конечно, следят за порядком, да только ведь Ночные Тени своего не упустят, а у меня защитников – никого, вот и снялись с места, и уехали сразу.

– Ясно. Ну, а теперь про Чужака.

Вельд снова замялся. Тогда Стиг решил немного его подтолкнуть.

– Почему ты поставил на него всё? Уж не ворожба ли подсказала, что он победит? – мечник сделал многозначительную паузу, давая вельду осмыслить крайне нехороший намёк – подозрение в колдовстве.

– Нет, нет, господин! – Пэйт задохнулся от ужаса и торопливо начал рассказывать, как было дело.

Стиг слушал его бесстрастно, хотя с каждым сказанным словом едва не покрывался холодным потом. Чужак каким-то образом чуял дорогу, его боялись собаки и лошади, в пути он спас вельдов, но не спас торговый караван. Говорил, что родом из Вальтара, что был в рабстве, а потом выкупился, но не говорил, как угодил в неволю. Утверждал, что может побить любого, а ещё его будто бы узнал наёмник, но, похоже, с кем-то спутал. Ну и диковинный шрам вдоль хребта. Что это могло быть? Откуда? Услышав же про немую сестру чужака, Стиг едва не взвился. Лишь усилием воли сдержался – не показал своего нетерпения, продолжая расспросы.

По всему было видно: старик не врёт. Но при этом сказанное звучало слишком неправдоподобно.

Наконец, когда Пэйт завершил рассказ, мечник произнёс:

– Верные слуги будут благодарны тебе, уважаемый, если ты вернешься с нами в город. Обещаем вам всем защиту.

Вельд обреченно вздохнул:

– Как будет угодно господину.

– Утром мои братья сопроводят вас в Миль-Канас и проследят, чтобы вы хорошо устроились. Я же теперь вас покину.

Стиг кивнул одному из сопровождающих, тот поклонился, принимая приказ. Через несколько дней они вернутся в город. А вот ему нужно быть там как можно скорее.

Старший мечник отошел от места стоянки, посмотрел на ослепительное небо и воззвал к Безликому.

* * *

Вот уже много лет Эше снился один и тот же кошмар. Он то повторялся каждую ночь, то отступал на месяцы, словно забывал про неё. Но потом возвращался. Обязательно возвращался.

Когда Сингур ушёл, оставив сестру в доме рукодельниц, Эша уже знала, что случится ночью. И не ошиблась.

Раз за разом она просыпалась от беззвучного крика на мокрых от пота простынях, с волосами, облепившими покрытый испариной лоб.

Ей снова и снова снился Миаджан. Она снова и снова видела брата. И гулким эхом отдавался в голове равнодушный голос: «Дитя, это твой брат. Неужели ты не узнаешь его? Присмотрись, это он…»

Эша давилась беззвучным воплем.

«Присмотрись, это он…»

Жрец не лгал. Перед ней и впрямь был брат.

Крик застревал в горле. Казалось, холодный скользкий жабёнок ползёт из груди к открытому рту, пытается протиснуться в гортань.

А нынче Эша сидела на узкой кровати. Рядом на грубой ткани тускло поблескивали тяжёлые золотые монеты. Брат, которого она боялась, продолжал заботиться о ней. Отдал несколько месяцев жизни и заработал деньги, как и обещал.

Весёлая шианка с чёрной, словно уголь, кожей ушла. Она не боялась Сингура. Или пока ещё не понимала, что он такое. Она с обезоруживающей прямотой сказала: «Он меня иметь, что ещё надо для радость?»

Шианка была очень красивая, очень бойкая. Говорила, будто с Сингуром всё хорошо. И, похоже, не лукавила. Хотя сестра никак не могла поверить. Как ему может быть хорошо? Это невозможно! Она видела, что с ним творилось после фимиама, видела, каким он становился. Эти страдания невозможно было наблюдать без содроганий. Но Нелани выглядела беспечной и довольной. А Эше очень хотелось ей верить. Очень хотелось думать, что Сингур вдруг стал Сингуром – таким, каким был до Миаджана.

Кисть спелого винограда, лежащая на столе, словно вобрала в себя солнце. Девушка подошла, оторвала сочную тугую ягоду и положила в рот. Сладко.

– У тебя хороший брат, – сказала Нелани. – Просить принести.

Добрая. И наивная. Решила, что Эша поверит… Брат не догадался бы прислать ей ягод. Этот новый брат не умел проявлять нежность.

Шианка ушла, оставив в воздухе чарующий сладковатый запах гиацинтового масла.

Эша сложила золотые монеты стопкой, завернула в рогожу и убрала под матрац. Она будет ждать, когда вернётся Сингур. Вдруг вдали от Миаджана ему стало лучше? Она понимала: это самообман, но в глубине души надеялась на чудо.

Увы, Миаджан никогда их не отпустит. Такое уж это место…

Девушка вспомнила мёртвую тишину Миаджана. За все годы Эша ни разу не слышала птиц. Только ветер вверху да иногда едва различимый всплеск внизу. Вспомнила полуразрушенный ступенчатый храм, в котором они – рабы – жили. Их не приковывали и не охраняли. Бежать было некуда: подножие каменной громады уходило в чёрную маслянистую воду, туда, где плавали белые слепые черви. А ночами из глубины огромными мокрыми простынями поднимались на поверхность глянцевые чернолисты. Покачиваясь на водной ряби, они ждали беспечную жертву, чтобы спеленать её и утащить под воду… Да, здесь бежать было некуда.

Можно было перейти из храма в храм по стенам или соединяющим их галереям. Можно было. Но во влажном тёмно-зеленом полумраке – царстве мхов, лиан и срастающихся кронами деревьев – таились неведомые опасности. И люди-рабы держались как можно дальше от воды и зарослей, ближе к солнцу и небу, виднеющимся из-за тесно сплетённых ветвей. И лишь на плоской вершине храма можно было гулять без опаски и смотреть вниз, где колыхались лианы и чернела вода. Тут заканчивался крохотный мир людей.

В тот день, когда они впервые очутились в Миаджане, человек в одеянии цвета красной охры отвёл Эшу в просторную комнату. Там было большое окно, что в непогоду закрывалось циновкой, дверной проем без двери – тоже с циновкой, такие же циновки на полу, низкий стол, за которым можно было устроиться только на коленях, и диковинное приспособление в углу – подставка с мягким валиком и десятками свисающих до пола нитей, продетых в иглы.

– Тебя научат этим пользоваться, – сказал человек в одеянии цвета красной охры. – Рабы должны трудиться. А пока жди. Ты. Идем со мной.

Сингур успел бросить прощальныйвзгляд на сестру и ободряюще ей улыбнуться.

Его увели, а она сбилась со счета, сколько дней провела без него. Пока однажды брат не вернулся…

* * *

На жесткой циновке лежало обнажённое серое, в синих прожилках вен, тело. Непомерно большая голова с ввалившимися глазами и щеками, острым носом, тонкие, словно палки, руки и ноги, выпирающие дуги рёбер, обтянутые кожей. Эша с ужасом смотрела на мертвеца, зажав руками рот.

– Дитя, это твой брат. Неужели ты не узнаёшь его? Присмотрись, это он… – сказал человек в одеянии цвета красной охры. – За ним нужно ухаживать, иначе он умрёт. Тебе будут приносить жидкую маисовую похлебку. Пои его ею часто, но помалу.

Человек с глазами словно гвозди ушёл. А Эша осторожно приблизилась к истощенному человеку, по-прежнему не узнавая в нём Сингура.

Она поила его похлебкой, он глотал с огромным трудом, а когда смотрел на неё – в глазах не было узнавания. Маисовую похлебку приносили исправно. Брату постепенно будто становилось лучше, но он по-прежнему молчал. Эша ласково гладила его по холодному лбу, но Сингур лишь водил бессмысленным взглядом по сторонам. О, если бы Эша могла говорить! Окликнуть его, чтобы узнал родной голос… Никогда прежде она так остро не сожалела о своей немоте.

Так прошло десять дней. А потом снова явился лысый человек с мёртвыми глазами. На этот раз он был не один, с ним пришли двое мужчин – крепких и молчаливых. Они подняли Сингура вместе с циновкой и понесли прочь. Эша бросилась следом, но хозяин вскинул руку:

– Не сметь.

Тело сделалось каменным, неповоротливым. Эша осталась стоять.

А потом время потекло непонятно.

Рабыни, жившие в храме, собирались на его плоской вершине, расставляли станки и плели кружева, пока было светло. Эшу и трёх других девушек учили несколько женщин с погасшими тусклыми глазами. Говорили мало и тихо. Здесь не хотелось вести беседы: человеческие голоса звучали пугающе. Тёмно-зелёные заросли поглощали звуки, будто пожирали все, что делало людей людьми.

Одна девушка сошла с ума. Однажды начала кричать громко-громко, но глухо, словно в подушку, а потом забралась на каменный парапет и… прыгнула вниз. Никто ей не помешал. Никто даже не оторвал головы от работы. Только Эша встала, подошла к краю. Внизу в чёрной маслянистой воде билось тело, которое оплетали кишащие белые черви, длинные, словно веревки. Эшу замутило. А потом подошла старшая рабыня, влепила ей пощечину и ткнула пальцем в сторону стана.

Девушка вернулась к работе.

Миаджан что-то делал с людьми – будто выпивал из них чувства. Сонное равнодушие завладевало рассудком. К вечеру Эша забыла про спрыгнувшую рабыню. Она и про брата вспоминала всё реже. Её всё больше и больше увлекало снование тонкой иглы, завораживало переплетение нитей…

Но однажды она вернулась со своей работой в комнату с циновками, а там на полу скорчился Сингур. Он уже не был тощим, потому она его узнала. Сразу что-то всколыхнулось внутри, будто спало сонное равнодушие. Девушка бросилась к брату – он лежал на боку с закрытыми глазами. Эша принялась тормошить его за плечо и вдруг с ужасом отпрянула.

Вдоль позвоночника по спине тянулась безобразная широкая рана, раскрытая, словно зев, и там, под окровавленной кожей, шевельнулось что-то длинное, белесое, кольчатое…

Эша вспомнила рабыню, упавшую в воду у подножия храма… К горлу прихлынула тошнота.

* * *

Безобразная рана заживала плохо. Эша опять ухаживала за братом – сонное отчуждение покидало её, когда он был рядом. Сингур молчал и был как мёртвый, не открывал глаз, а сестра старалась не смотреть на его спину, где иногда в багровой плоти что-то подрагивало…

Она снова поила его маисовой похлёбкой. Он с усилием глотал. И не просыпался. Если, конечно, спал.

Человек в одеянии цвета красной охры явился через несколько дней. Снова в сопровождении двух мужчин. Приказал им перевернуть бесчувственного Сингура на живот, посмотрел на открытую не затягивающуюся рану, пощупал пальцем края. И ушёл.

К вечеру Эше принесли горшок с жирной желтоватой мазью.

– Господин велел закладывать в рану, – глухо сказала девушка-рабыня.

Мазь была густая. Эша осторожно, боясь причинить боль, выполняла приказ. Иногда чувствовала тошнотворное шевеление под пальцами, будто что-то мягкое сжималось и разжималось при прикосновении…

От мази стало лучше и рана начала затягиваться. А через несколько дней Сингур тихо-тихо застонал. Эша бросилась к нему, но тут же в ужасе отпрянула: на неё смотрели белые, словно мрамор, глаза. Брат её не видел.

Он потом ещё долго лежал в беспамятстве. Человек в одеянии цвета красной охры приходил снова, оттягивал Сингуру поочерёдно то одно, то другое веко, равнодушно приказывал перевернуть на живот, смотрел на широкую полосу шрама. Сказал Эше:

– Ты, молодец, дитя. Хорошо ухаживала. Скоро твой брат очнётся.

Девушка расплакалась.

Сингур и вправду скоро очнулся. Это произошло ночью. Эша почувствовала, как на неё смотрят, и проснулась. Брат сидел напротив и сверлил её взглядом совершенно белых глаз.

– Ты слышишь? – спросил он.

Эша в ужасе покачала головой. Сон слетел с неё без остатка.

– Шевелятся камни… – сказал Сингур.

Сестра нерешительно приблизилась к нему. Брат прислушивался:

– У тебя часто колотится сердце. Чего ты боишься?

Она протянула было руку, чтобы коснуться его, но он отстранился:

– Не надо. Я слушаю. Не мешай.

Девушка вернулась на свою циновку, а он неподвижно просидел до утра.

Эша задремала, когда же открыла глаза, Сингур стоял над ней и смотрел в дверной проём. Там застыл человек в одеянии цвета красной охры.

– Я вижу, тебе лучше, – сказал он.

– Да.

– Ты помнишь, кто ты?

– Да. Раб.

– А кто она? – страшный лысый человек указал на Эшу.

– Моя сестра.

– Хорошо. Ты вспомнишь и остальное. Но не сразу. Пока тебе надо окрепнуть. Идём.

Сингур замешкался, спросил:

– А она?

– О ней позаботятся. Вы будете видеться. Этого достаточно.

Брат кивнул. И ушёл с человеком, который человеком не был.

Глава 13

Им действительно разрешили видеться. Сонное оцепенение, сковывавшее Эшу, отступало в эти дни. Брат приходил и поначалу молчал или задавал странные вопросы:

– Как ты живешь?

Сестра разводила руками, давая понять, что всё в порядке.

– Хорошо. Ты не болеешь?

Она опять разводила руками.

– Хорошо.

Однажды Эша взяла его за руку. Сингур напрягся на мгновение, но потом сосредоточенно начал трогать её ладонь, словно вспоминая, что такое – прикосновение.

После этого случая Эша стала трогать его всякий раз, когда он приходил. Постепенно брат будто стал возвращаться. Его речь делалась похожей на человеческую, во взгляде появилась осмысленность. Эти перемены были постепенными, но они были и с каждым разом становились заметнее. Однако полностью он так и не проснулся. Вернулся к ней, но не до конца. Словно какая-то его часть умерла, убитая Миаджаном. Та самая, что умела смеяться, грустить, заботиться и принимать заботу. Отчего-то Эше казалось, что, если бы она умела говорить… если бы могла подчинить себе голос, Сингур вернулся бы полностью. Увы.

А потом что-то случилось. Девушка не знала, что именно, но брат словно ожил. Он, конечно, не стал тем собой, кем был раньше, но сделался чуть больше похожим на человека, чем на пустую оболочку.

– Я найду способ убежать, – сказал он ей негромко. – Это всё закончится. Мы будем свободны.

Эша грустно улыбалась. Она-то уже поняла, что сбежать из Миаджана невозможно.

Дни шли. Наверное, складывались в недели, месяцы и годы. Время не имело здесь значения, оно превращалось в тёмно-зелёную трясину, которая затягивала, обнимала, мешала думать. Мятеж, гнев, строптивость – всего этого не существовало в Миаджане. Здесь все жили в полусне.

Брат приходил и уходил. Разговаривал с ней немногословно. Да и о чем было говорить? Тем более с немой. Иногда он казался почти живым. А потом будто снова сонным и равнодушным. А однажды пришел мёртвым. Эша не знала, как это объяснить. Просто к ней пришёл мёртвый Сингур. Сел на циновку и долго смотрел мёртвыми глазами в стену, сложив на коленях мёртвые руки. Потом сказал мёртвым голосом:

– Знаешь, вчера в подземелья ушли двое. И не вернулись. Такое бывает. Но лучше бы не вернулся я.

Сестра ничего не поняла, подсела к нему, потянулась обнять, брат отстранился, по-прежнему мёртвый.

– Если я однажды не вернусь. Тебя, скорее всего, убьют, – равнодушно сказал он.

Эша вздохнула.

Он ушёл.

Время снова превратилось в вязкую трясину.

Тягучий дурман Миаджана закончился внезапно. Был вечер. Эша сидела на циновке и думала о том, что скоро придется ложиться спать. А ей не хотелось. Из-за кошмаров и из-за того, что было тоскливо без снующих в пальцах игл и тонких шелковых нитей. Работа влекла. Будь возможность – сидела бы целыми днями, плела узоры и ни о чем не думала, следила, как свиваются нити, как…

– Эша.

В дверном проёме стоял Сингур. Его зрачки были белыми, словно мрамор, а лицо застывшим. В два стремительных шага он подошёл к ней, схватил за руку и рванул.

Сестра сонно огорчилась – брат явно собирался куда-то её вести, а она не хотела уходить далеко от станка и нитей, вообще не хотела уходить. Хотела сидеть, мечтать о том, как наступит завтра, как снова можно будет сесть на вершине храма в торжественной сонной тишине, взять в руки иглы…

Но Сингур потащил её прочь. Он бежал, а она упиралась, потому что не умела – разучилась – бегать. Тогда он закинул её на плечо. А потом… потом спустился по каменной лестнице, уходящей прямо в чёрную страшную воду. Вот только вместо того, чтобы захлебнуться, Эша судорожно вздохнула и… поняла, что стоит в сером полумраке длинного каменного коридора, а из темноты на неё смотрит женщина.

Ее бледное лицо вырастало из бугристого панциря изогнутого, переступающего на тонких щетинистых лапах огромного насекомого. Насекомое едва слышно стрекотало, шевеля раскрывающимися и закрывающимися жвальцами.

Женское лицо, глядевшее на Эшу, растянуло губы в улыбке.

Мелкие зубы оказались красны.

А потом из-за них появился неестественно длинный узкий язык. И медленно потянулся вперёд.

* * *

Она потеряла сознание. Очнулась же оттого, что над головой сияло солнце и рядом жужжала мошкара. Эша села, щурясь от яркого света, недоверчиво потрогала руками выгоревшую траву и огляделась.

Вдали тянулась цепь холмов, за спиной – густые заросли кустарника с выцветшими, сизыми от пыли листьями. Воздух был сухим и знойным. Исчезла удушливая влажность Миаджана, исчезли сковывающее разум сонное оцепенение, глухая тишина и тёмно-зелёный полумрак. И Сингур тоже исчез.

Девушка поднялась на ноги. Сейчас все казалось сном: воспоминания плыли, будто случившееся недавно – случилось много лет назад и не наяву. Если бы Эшу спросили, сколько времени она провела, плетя кружева, девушка не ответила бы. Сейчас ей казалось – прошёл миг. А через миг – целая вечность. И как же удивительно было снова чувствовать себя живой, а не снулой рыбиной, плавающей в чёрной глубине.

– Ты очнулась? Хорошо, – брат появился из-за стены кустов. – Идём.

Он потянул её за собой.

Эша вырвалась и повисла у него на шее, собираясь расцеловать, но Сингур разжал её руки:

– Потом. Тут за холмом – небольшой хутор. Нам нужна еда, другая одежда и деньги.

Сестра кивнула.

– Я постучусь в крайний из домов. Ты постоишь на улице, – сказал он.

Она снова кивнула.

Очень скоро они уходили прочь от хутора – в сторону холмов. У них были еда, одежда и немного денег. Только Эша теперь боялась подходить к Сингуру, хотя он и отмыл руки от крови.

* * *

Бог воровской удачи – четырёхглазый Куго – снял свою защиту с Кирги, закрыл все четыре глаза и больше не смотрел на неё, не берёг от опасности. Бросил! Хотя она регулярно делала ему подношения, говнюку!

Как же ей было плохо! Она и стонала, и скулила, и пол скребла ногтями. Казалось, потроха кто-то взял в горсть, стиснул и начал выкручивать, словно мокрую тряпку. Больно, воздуха нет, тело немеет. Слабость такая, что головы не поднять. Орать хотелось, а получалось только едва слышно подвывать. И чем дальше паскудник узкоглазый уходил, тем хуже делалось рабыне. В глазах мутнело, будто солнце гасло. Всё расплывалось. А потом повисла чёрная темень. Как ночь. Ослепла Кирга, разбойница и воровка. Хотелось ей визжать от ужаса, но могла она лишь задыхаться от боли.

Корчилась долго. А потом помаленьку пелена перед глазами начала спадать. Сперва очертания мебели появились, потом вся комната, а там уж и деревья за окном в закатном солнце, и витая кожаная плеть на диване. Всё-всё стало видно. Боль угасала. Но Кирга завыла ещё горше, потому что поняла: приближается её мучитель, а значит, скоро плеть запоёт в его руках и будет рабыне едва ли лучше, чем весь этот долгий мучительный день.

* * *

Кьен Тао, он же Гронк, прошёл в свои комнаты, неспешно переоделся и открыл малый сундук. Кирга, сжавшаяся на цепи около стены, затравленно смотрела, как хозяин достает кисет и отмеряет малую щепоть порошка.

– Подними голову, – это были первые слова, за весь вечер сказанные саворрийцем рабыне.

Взгляд воровки метнулся к плети, что лежала на краю дивана. Обречённо Кирга подняла голову и вдохнула невесомую чёрную пыльцу.

Гронка завораживало наблюдать за сосудами, когда Древний проникал в них, брал, занимал тело.

Вот и сейчас женщина, сидящая на цепи, сперва скривилась от отвращения, будто в неё вползал огромный слизень, потом лицо у неё застыло, но от рассудка волнами расходилась паника пополам с омерзением, которые медленно вытеснялись спокойствием. Затем отвращение исчезло, лицо разгладилось, взгляд успокоился и опустел.

А вот ощущение, идущее от Древних, Гронку нравилось – ровная гладь, что так радовала после беспорядочных чувств людей.

– Запомни мои слова, – заговорила, наконец, женщина низким мужским голосом. – Призывай, только когда это действительно важно. Многоликие взбудоражены. Не будем рисковать лишний раз.

– Понимаю, Повелитель, – поклонился Гронк.

– Теперь слушай. Беглец изменился. Мы не знаем, как это могло произойти. Слепок его мерцания можешь забыть. Он только собьёт тебя со следа. Возьми слепок его сестры, – с кончиков пальцев прикованной к стене женщины сорвалась тяжёлая капля разноцветного мерцания.

Охотник поймал её, и капля тут же просочилась под кожу, протекла от ладони к плечу, затем по ключице – к шее, а потом уж – к лицу и вспыхнула в глазах. Он увидел.

– Это слепок с её вещей, он нечёток и обманчив, но лучшего нет. Ищи всеми возможными способами.

– Да, повелитель, благодарю.

Древний в теле Кирги продолжил:

– Если сумеешь привести беглеца живым, награда тебя поразит. Однако если не получится, убей его и верни перстень. В худшем случае – просто убей и возвращайся.

– Я понял, повелитель. Но… есть ещё кое-что.

– Говори.

– Сосуд, чьё тело ты занял, – охотник показал на Киргу. – Она что-то сделала. Теперь я могу чувствовать других, только когда она рядом.

– Откройся.

Охотник привычно открылся Древнему, чувствуя, как невидимая сила неспешно прощупывает его. Затем эта сила ушла, а Гронк ощутил, как беззвучно заорала и забилась Кирга. Ощутил даже сквозь Древнего, что заполнял её. После недолгого молчания Повелитель сказал:

– Вы оба слишком далеко. Я не смогу это исправить на таком расстоянии. Когда будешь возвращаться, привези и её – целую и невредимую. Потому что если она умрёт, то даже я не берусь предсказать, вернётся ли к тебе чутьё.

В ту же секунду равнодушный взгляд Кирги потускнел. Древний ушёл.

* * *

Во второй раз приход Повелителя был уже не так мерзок. А может, пообвыклась. Кирга внимательно слушала разговор, однако когда господин, закончив ощупывать узкоглазого, обратил своё внимание на неё, воровка едва не тронулась умом.

Всё склизкое и чужое внутри тела одновременно пришло в движение, прощупывая её от пяток до макушки. Это длилось очень долго. Чуть ли не тыщу лет вся та мерзость, что заполняла рабыню, двигалась и двигалась, сводя её с ума.

А потом мерзкие ощущения прекратились, и Кирга, изо всех сил пытающаяся не потерять сознание, услышала слова повелителя перед тем, как тот вышел из неё. После дикого перемешивания уход уже не показался таким отвратительным, как прежде.

– Вот, значит, как… – она едва держалась на ногах, но держалась! И сверлила саворрийца ненавидящим взглядом. – Первое, что ты сделаешь завтра – купишь мне нормальную одежду.

Узкоглазый усмехнулся, неспешно подошел к дивану, взял плеть. Но Кирга не отступила, не склонилась. Она с вызовом посмотрела хозяину в глаза и продолжила:

– А сейчас снимешь ошейник. И больше пальцем меня не тронешь!

– Разумеется, – он усмехнулся и щёлкнул об пол плетью.

– Или я убью себя! – взвизгнула воровка. – На ошейнике удушусь! Вены перегрызу! С лестницы вниз головой прыгну! Станешь бесполезен хозяевам!

Она увидела, как дрогнуло лицо узкоглазого, и захлебнулась торжеством:

– Быстро. Расстёгивай ошейник.

* * *

В этот раз головокружение оказалось очень сильным. Стиг покачнулся и привалился плечом к колонне, чтобы не упасть. Мир вокруг раскачивался, а пол уходил из-под ног. Мечник сделал несколько неуверенных шагов в сторону пустого кресла и буквально упал в него. Отвратительная тошнота поднялась к самому горлу.

– Пей, – Безликий мягко подвинул к мечнику чеканный стакан. – Полагаю, раз ты воззвал из такой дали, значит, были причины. Мне не терпится их узнать.

Взять стакан Стиг смог только с третьего раза – так у него двоилось в глазах. Сделал несколько глотков пряного вина и почувствовал, как отступает слабость. Терпкий напиток постепенно возвращал силы. Комната уже не кружилась перед глазами, мраморный пол не раскачивался, словно палуба в шторм, в голове прояснялось.

– Господин…

– Рассказывай, – нетерпеливо оборвал Истр.

Стиг передал всё, что узнал от вельдов про молодого вальтарийского вольноотпущенника Сингура и его немую сестру. Про то, что вальтариец умеет видеть дорогу, знает наперед об опасностях, подстерегающих на ней. Не забыл уточнить, что, по его мнению, Сингур всё-таки беглый и, возможно, колдун. В завершение сообщил: вельды возвращаются в сопровождении мечников, балагану обещана защита от Теней.

Безликий внимательно слушал, а потом произнёс:

– Сегодня пришел матрос, узнавший нашего беглеца. Он видел бой с Железным лбом и вспомнил, где видел Чужака прежде. Его действительно зовут Сингур, и восемь лет назад он бился на арене в Вирге. Был знаменит. Про него там знал каждый, кто любил бои. Начинал ещё на аренах Шиана.

– Восемь лет? Он выглядит младше меня. Сколько же ему тогда было?

– Полагаю, чуть меньше, чем тебе сейчас, – ответил Истр. – Внешность не всегда соответствует прожитым годам. Куда больше мне любопытно, как может боец с арены видеть Пути и путать след. А ещё – где он, убегая, мог украсть диковинный перстень, – Безликий не дал Стигу вставить слово и с нажимом повторил: – Украсть, украсть. И совершенно точно – диковинный. Если бы он знал о его истинной ценности, то не бегал бы по крышам и вряд ли бы дрался на кругах. И ещё. Этот Сингур, скорее всего, не колдун.

– Тогда мне уже не так стыдно, что мы дважды его упустили, – вздохнул Стиг.

– Да, – усмехнулся Безликий, – ловить видящего Пути… очень увлекательное, но совершенно бессмысленное занятие. Скажи, если вы встретитесь, и он не почувствует в тебе угрозы, то согласится поговорить? Как думаешь?

– Думаю, согласится, – после недолгих размышлений ответил мечник. – Он был зол на Энаю и её просьбу, а не на меня. Да, в общем, и не зол, просто плохо ему было.

– Тогда завтра с утра надо объявить, что Храм снимает награду за знания о Чужаке, но приглашает его встретиться, чтобы поговорить. Подумай, где удобнее беседовать с таким человеком.

– Хорошо, – Стиг поднялся, голова уже не кружилась. – Господин, позвольте мне уйти отсюда своими ногами.

Истр рассмеялся.

– «Позвольте!» – передразнил он Стига. – Новый перенос лишит тебя сил на несколько дней, не меньше. А твою юную невесту вряд ли это порадует.

* * *

Она открыла глаза и долго не могла понять, где находится. Стояла непроглядная тьма, было душно, хотелось раздеться, хотя из одежды была только нижняя рубаха.

Где она? Почему так темно? Мелко-мелко дрожали руки, и сосало под ложечкой. А ещё казалось, будто у неё забрали что-то очень важное, что-то ценное, без чего невозможна жизнь, вот только никак не получалось вспомнить – что именно.

Темнота оказалась очень тесной: от стены до стены не более трех шагов. Время шло, но никто не приходил. Девушка прикорнула на тонкой подстилке, на которой очнулась, и незаметно уснула.

Проснулась оттого, что в крошечной каморке загорелся свет. Трещала и чадила масляная лампа в руках человека в одеянии красно-оранжевого цвета. Лицо человека скрывал глубокий капюшон.

– Кто ты? – спросила девушка, чувствуя, как по рукам поднимается волна ледяных мурашек, странная в здешней духоте.

– Правильнее было бы спросить: кто ты? – негромко произнес человек.

Она испугалась. И правда: кто она? Где она? Что это за место?

– Я… не знаю…

– Всё уже закончилось, – успокоил ее человек. – А ты – это просто ты. Тебя зовут Тали.

Имя показалось чужим. Но человеку виднее. Тали – значит, Тали.

– А теперь поднимайся и следуй за мной.

Девушка встала. Стараясь держаться на безопасном отдалении, пошла за человеком, ступая босыми ногами по каменному полу. Снова сделалось душно.

Человек привёл её по длинным тёмным коридорам в просторную комнату с мягкими тюфяками на полу, озарённую золотистым сиянием масляной лампы. На одном из тюфяков спал мужчина. Услышав шаги, он открыл глаза и сел.

Тали настороженно посмотрела на незнакомца. Он был молод. Бледен. С сильно отросшими тёмными волосами, короткой чёрной бородой и неожиданно яркими синими глазами.

– Это кто? – спросил он хриплым со сна голосом.

– Людям нужны люди, – объяснил пугающий спутник Тали. – Мужчинам нужны женщины. Это женщина. Для тебя. Она молода, хорошо сложена, ты должен быть доволен.

У Тали каменный пол закачался под ногами. Она попятилась к выходу, но ледяная рука уперлась ей в лопатки:

– Ты теперь живёшь здесь. Слушайся.

И что-то было в этом голосе такое, отчего мятеж в груди погас, уступив место смирению.

– Ты хороший проводник, – сказал синеглазому мужчине человек в капюшоне. – За хорошую службу надо награждать.

Он толкнул Тали в спину:

– Иди.

Она сделала несколько коротких шагов и остановилась посреди комнаты.

Сзади прошуршала одежда – человек в длинном одеянии вышел.

Мужчина задумчиво посмотрел на девушку, спросил:

– Как тебя зовут?

– Не знаю. Он, – кивнула девушка в сторону ушедшего, – сказал, что Тали.

– Садись.

Тали послушно опустилась на тюфяк, который находился подальше.

– Ты голодная?

– Не знаю. Нет.

– На столе еда. Ешь, если хочешь.

Она посмотрела на низкий стол, на котором лежали лепёшки, масло в пузатой глиняной пиале и сыр. Послушно отломила кусочек хлеба, обмакнула в масло, пожевала. Вкусно.

– Откуда ты? Как сюда попала? – спросил мужчина.

– Не знаю, – снова ответила Тали. – Не помню.

– Почему ногти сломаны?

Девушка посмотрела на свои руки, с удивлением отмечая, что ногти и вправду у неё безобразные, а пальцы исцарапаны:

– Не помню...

– А что ты помнишь? – спросил он.

Лишь теперь Тали в ужасе поняла, что ни-че-го.

Так она и ответила:

– Ничего.

– Болит что-нибудь?

Девушка прислушалась к себе:

– Нет.

– Хорошо.

Он опрокинулся обратно на тюфяк и заснул.

Тали поела и тоже легла. Сытое успокоение утянуло её в сладкую дрёму.

Проснулась она в полном одиночестве. Снова перекусила. Лепёшки даже не зачерствели. Она съела одну и чуть-чуть сыра. Остальное оставила мужчине.

А ещё Тали не знала, можно ли ей выходить. Вроде бы никто не запрещал… Она осторожно выглянула из комнаты, отодвинув тростниковую занавеску, загораживающую проём. За занавеской оказался длинный коридор, уходящий в темноту.

Девушка поразмыслила, а потом всё-таки осторожно двинулась вдоль стены вперёд. Лампу взять не решилась: ведь если мужчина вернется в комнату, там будет темно. Вдруг он рассердится?

Она шла очень долго, темнота всё не кончалась. Тали поняла, что совершила ошибку – зря ушла без света, развернулась и так же вдоль стены направилась обратно. Но в итоге шла ещё дольше, а дверного проема с тростниковой занавеской и зыбким тусклым светом из-за неё всё не было.

Ей стало страшно. Она начала ощупывать стену, но та была сплошным щербатым камнем. Тогда девушка рискнула отойти от неё на пару шагов влево, в надежде нащупать противоположную. Вдруг, бродя в кромешной темноте, она перепутала направление?

Но ни через два, ни через три шага она не дошла до противоположной стороны коридора. Тали решила вернуться к знакомой стене, однако, к своему ужасу, не смогла её нащупать. Два, три, четыре, пять, шесть, семь шагов… Ее руки нашаривали только пустоту. Она слепо брела вперед, неуверенно ступая по каменному ровному полу. Вдруг впереди лестница? Или обрыв?

Вскоре так и оказалось. Босая нога нащупала край камня. Тали испуганно отпрянула. Легла на живот, прикоснулась к краю, пошарила руками впереди и чуть внизу, пытаясь понять – уж не ступеньки ли там?

Нет, впереди и внизу была чёрная пустота. Девушка стала осторожно отползать и… нащупала ногами такую же пустоту. Ледяной ужас тугим комком подпрыгнул в животе. Тали встала на четвереньки. Снова начала ощупывать руками камень. Там, где секунду назад зияла пустота, теперь был ровный пол! Девушка села, не решаясь пошевелиться. Она не знала, куда идти. И не осмеливалась сделать шаг, боясь сорваться в чёрную бездну.

Издалека будто бы послышались шаги. Справа. А потом слева. И где-то далеко что-то зашуршало, заклацало, легонько защёлкало. Будто в темноте кто-то стучал по камням тонкими острыми палочками…

– Вот ты где! – тёплые сильные руки взяли её за плечи. – Нельзя уходить одной.

Она узнала голос мужчины.

– Мне не говорили, – пролепетала Тали, цепляясь за него. – Я хотела выйти и заблудилась…

В окружающей тьме их голоса звучали глухо, словно они оба сидели в ящике, а не стояли посреди огромного коридора.

– Отсюда нельзя выйти. Ты сильно заплутала. Кто бы другой не нашёл. Идём назад.

Он взял её за руку и повёл прочь.

– У тебя даже лампы нет. Как ты меня отыскал? – шёпотом спросила девушка.

– Меня учили. Мне не нужен свет. Я слышал твоё дыхание и как колотится сердце, – ответил он. – Хорошо, что ты не успела спуститься вниз. Там могли бы и съесть.

Тали до костей продрал мороз:

– Что это за место?

– Не знаю.

Он привел её обратно в комнату, усадил на тюфяк, дал воды и объяснил:

– Вывести отсюда могут только те, кто привёл. Сама не выйдешь.

Девушка спросила дрогнувшим голосом:

– Мы останемся тут навсегда? Без света?

– Свет есть, – собеседник кивнул на лампу. – Есть еда. Но это всё.

Тали вздохнула:

– Как тебя зовут?

– Сингур.

– А что ты здесь делаешь?

– Хожу туда, куда тебе нельзя – в катакомбы.

– Где могут съесть?

– Да.

– Зачем же ты туда ходишь?

– Сопровождаю человека, который тебя вчера привёл.

– Мне кажется, он не человек, – заметила девушка.

– Не кажется.

– А что ему там надо? – удивилась Тали.

– Белые слизни. И ещё он ищет что-то. Не знаю что. Просто веду его вниз, а потом сюда – на поверхность. Сам он не умеет искать путь в катакомбах.

– Как думаешь, что буду делать я? – спросила она.

– Наверное, собирать фимиам.

Тали грустно улыбнулась:

– Наверное, не только это? Раз тебя мной наградили.

Она чуть помолчала. А потом всё-таки продолжила:

– Давай договоримся: ты не будешь меня обижать и заставлять делать то, что я не хочу.

Он смотрел на неё потемневшими глазами:

– Хорошо.

– Сможешь сдержать обещание?

– Да. А что пообещаешь ты?

Тали подошла, села рядом с ним на тюфяк:

– Пообещаю, что пока ты держишь слово, ты об этом не пожалеешь.

Сингур молчал, только едва слышно сглотнул комок в пересохшем горле. Девушка негромко продолжила:

– Я не помню, кто я. И не знаю, как здесь оказалась. Но когда ты взял меня за плечи там, в темноте, я поняла, что тут живешь, только когда тебя касаются. Эта темнота… в ней словно цепенеешь. Можно теперь я к тебе прикоснусь?

Она дождалась его кивка и осторожно провела рукой по напрягшемуся плечу, по шее, по затылку:

– Тебе неприятно?

Он резко помотал головой, окаменел и вцепился руками в матрац так, что побелели пальцы.

– Знаешь, мне кажется, – тихо-тихо продолжила девушка, – здесь всё устроено так, чтобы люди забывали себя. Превращались в тени.

– С чего ты это взяла? – сипло спросил Сингур. – Ты даже имени своего не помнишь.

– Зато я ещё умею чувствовать, – она медленно стянула через голову свою рубаху. – Прикасайся ко мне и помни, что обещал.

Его руки были горячими и жёсткими, тело твердым, как доска, и тоже горячим, а вот губы оказались мягкими. Не очень нежными, конечно. Но… зато он сдержал данное слово.

…Эная захлебнулась от вожделения и опрокинулась на атласные подушки, с трудом понимая, где находится. Она ещё чувствовала прикосновения к голой коже, чувствовала мужчину, его губы и руки. Судорога желания ещё пульсировала в животе, но вокруг больше не было темноты и духоты – лишь высокий купол Храма, яркое солнце да недоумевающие сестры, которые смотрели на неё с совершеннейшим потрясением.

Мерцающая Сеть осыпалась, и, похоже, то немногое, что она поймала, смогла увидеть одна Эная. Увидеть и почувствовать. Вот только она ничего из увиденного не поняла, кроме того, что миг назад ею обладал мужчина, которого второй день искал весь Миль-Канас.

Глава 14

Когда Стиг вышел из купален, то первым, кого он увидел, был Карай. Брат мерил шагами вымощенный мрамором двор и явно изнывал от нетерпения. В восемнадцать лет даже короткое ожидание способно вывести из себя, а Карай ждать не умел с детства. И вряд ли однажды научится.

– А! – обрадовался он, увидев старшего, и быстро направился навстречу. – Ну наконец-то! Я думал, ты уже и сам помылся, и все купальни перемыл.

– Ага, а также всех служанок, – Стиг, расслабленный после терм, сел на каменную лавку в тени платана.

Он привык к тому, что порывистый Карай обладает удивительной способностью создавать вокруг себя оживление и движение, но сегодня не желал поддаваться. Младшему вечно не сиделось на месте, он то куда-то торопился, то где-то задерживался, то кого-то догонял, то от кого-то убегал. Когда была жива мать, она его иначе как «сумасшедшим стрижом» не называла. Потому что всё у Карая было бегом, а бегал он так… У Стига не всегда получалось догнать. У отца тоже. Справлялась лишь мать. Она носилась, как серна.

Сейчас Карай возмужал, от детской непоседливости не осталось и следа, но врожденная живость никуда не делась.

– Ну, что случилось? – спросил старший, внутренне забавляясь нетерпением, которое было написано на лице брата.

– Помнишь, когда Ири пропала, ты подозревал одного саворрийца? – без всяких переходов выпалил Карай.

– Помню. А вот что ты это не забыл – меня удивляет.

Младший сел рядом и вдруг резко посерьёзнел:

– Сегодня я его видел. Ариш говорил, что саворрийский купец побил разбойников в Требуховом переулке. Мне стало любопытно. Что за купец в одиночку отобьётся от троих головорезов? Я решил его отыскать.

– И как? – сухо уточнил брат.

– Нашел. Не купец он. Ты бы видел, как он ходит, как двигается! Возьми любого торгаша, поставь рядом – и сразу поймёшь. Всё равно что тебя или Ариша нарядить в парчовые халаты. А ещё знаешь что? Меч у него не саворрийский. Прямой узкий. И не на ремне с подвесом, а за поясом. Как у того. Помнишь? Но самое главное – этот узкоглазый не смог внятно объяснить, как он вообще оказался в Требуховом переулке. Только ответил, что был в Миль-Канасе давно. Я узнал его, брат!

– Карай, – Стиг постарался подобрать слова так, чтобы не разразиться бранью, – ты знать не знаешь, как тот человек выглядел…

– Знаю! Я тогда нарочно бегал в порт, когда он уплывал! – с торжеством сообщил брат.

Стиг в очередной раз проглотил ругательство.

– Тогда зачем ты взялся его искать и, тем более, когда нашёл, полез с расспросами?

– Заподозрил! Хотел понять, врёт или правду говорит! – брат вскочил.

– Ну и как? Понял? Да сядь ты уже!

Младший снова опустился на скамью:

– Понял. Врёт.

– Уверен?

– Пред судьей не присягну, – Карай погрустнел. – И что это он – не поклянусь. Пять лет ведь прошло. Но и не поклянусь, что это не он.

– Брат, – Стиг взял Карая за плечо и легонько стиснул, – пять лет назад мне запретили даже приближаться к этому человеку. Истр запретил. Ты мне ничего не говорил. И я ничего не слышал.

– Ладно! – беззаботно согласился младший. Но тут же уточнил: – Поэтому ты, конечно, не просишь меня наблюдать за ним и узнать, чем он занимался тут последние дни, что делал и с кем встречался?

– Не прошу, – кивнул Стиг. – И вообще от души не советую этим заниматься. Потому что нам запретили.

– Тебе запретили! Но я понял! – Карай легко встал со скамьи. – Ничего делать не буду.

– Карай.

– Не буду ничего делать.

– Знаешь, о чём я думаю? – сказал устало Стиг.

– О чём?

– Аурика тебе больше бы подошла в жены, чем мне…

Брат заливисто рассмеялся.

– Конечно, больше. Она красивая и весёлая. Но зачем-то выбрала тебя, поэтому я просто буду завидовать. И не стану смотреть за саворрийцем. Хотя в прошлый раз он тоже появился накануне твоей свадьбы, – последнее Карай сказал уже серьёзно.

Стиг помрачнел.

– Извини, – произнес младший тихо. – Мне не нравятся такие совпадения. Я попрошу молодых братьев присматривать за девами не только когда им приказывают. И за Аурикой – особенно.

– Хорошо. А я поговорю с одной из старших жен. Скажу, чтобы они пореже отпускали многоликих за стены храмовых садов.

* * *

Закатное солнце светило в окна, и его лучи падали на искусно созданный морок в центре большого зала совета: долины с лентами узких рек, равнины, горные деревни, города большие и малые и, конечно, Миль-Канас.

А над всем этим великолепием мерцала брошенная поверх малой копии Дальянии невидимая обычным людям Сеть. Она расходилась от храмов и сплеталась в единое сложное плетение. По её переливающимся нитям пробегали едва заметные огоньки: чьи-то страсти и чувства. По их насыщенности и цвету легко было понять, где и сколько собралось людей, какие среди них царят настроения, какие желания одолевают.

Впрочем, нигде – нигде! – Сеть не вспыхивала ярко, не рвалась и не становилась плотнее, обнаруживая злое колдовство, чёрную магию или волнения. Всё было спокойно.

Тинаш – правитель Дальянии – задумчиво смотрел на необычайно подробную панораму страны и иногда тянулся разумом к той или иной нити, пытаясь уловить что-то, что могли не почувствовать многоликие. Впрочем, их магия была безупречна. Вот далеко на севере кисея мерцания медленно поплыла по воздуху: какая-то из дев отпустила ее на поиски запретного. Далер внимательно следил за происходящим, но постепенно мерцание просто погасло, ничего не найдя.

– Следующий вопрос, – заговорил скучным голосом перебиравший свитки с записями советник. – Зелёное Устье. Там участились нападения на караваны.

Далер нахмурился. Несколько лет назад землетрясение разрушило храм за горным кряжем, и выжившие девы были вынуждены перебраться в Миль-Канас. А лихие людишки быстро смекнули, что мечники стали частенько опаздывать на помочь странствующим торговцам: теперь предупреждать их стало некому. Храм уже заканчивали восстанавливать, скоро он будет готов принять дев, но… Дев не хватало.

– Торговая гильдия уже договорилась с тремя наёмными отрядами поставить заставы и держать там постоянные гарнизоны, а также патрулировать Зелёное Устье. Они просят четырёх мечников, чтобы заставы и сопровождающие караванов знали, что где происходит. Ну и чтоб за наёмниками был присмотр.

Тинаш хотел заговорить, но тут докладчик поднялся и склонился в уважительном поклоне, потому что воздух возле далера замерцал, а через миг в зале появился ещё один человек.

– Пусть будут долгими дни Безликого мужа, – почтительно произнёс вельможа.

– И твои да продлятся не меньше, – ответил Истр.

Тинаш взглядом отослал собеседника, а когда тот вышел, сказал:

– Найти перстень не удалось.

Далер обратил ладонь к панораме Дальянии. Теперь перед правителями развернулась не вся страна, а только Миль-Канас. Плотная сеть переливалась над столицей ровно и спокойно.

– Взгляни. Ничто не говорит, будто в городе действительно есть печать одного из верховных. Ночные Тени тоже не смогли ничего отыскать, хотя очень старались.

Истр скользнул взглядом по улочкам столицы и задумчиво ответил:

– Тем не менее несколько совершенно разных человек с большой точностью и подробностями описали именно печать верховного. Это вряд ли копия. Перстень слишком стар, слишком редок и слишком необычен, чтобы кто-то изготовил подделку. Но, даже если это подделка, человек, знающий, как выглядит подлинник, крайне интересен. Я бы хотел с ним побеседовать.

– Согласен. Но всё-таки сомневаюсь, – Тинаш задумчиво смотрел на город. – Столько веков прошло…

– Много. Но ещё я сегодня узнал, что некий неизвестный беглый раб видит Пути и крайне умело путает свою нить – мечники уже несколько дней не могут его поймать. Он точно не самородок. Кто-то учил этого человека. Хорошо учил. Нам нужно понять – кто и для чего.

– Есть какие-то мысли? – далер взмахнул рукой, и перед ними снова возникла копия Дальянии.

Истр прошёлся по покою:

– Одной из многоликих сегодня было видение. Всё тот же беглый раб с неведомой женщиной, которую он получил в награду от хозяев за хорошую службу в тёмном подземелье. Крайне опасном одичавшем живом подземелье. Когда женщина попыталась выйти из него, то едва не погибла. Понимаешь?

– Да, – далер задумчиво смотрел в пустоту перед собой. – Удивительно. После Разлома мы проверили все подземелья. Их затопило или раздавило. Уцелело только наше.

– Значит, не только.

Тинаш встрепенулся:

– А ведь одно подземелье мы не проверили!

– Миаджана нет. Там теперь океан. И вряд ли там кто-то смог пережить гнев Спящего.

– Согласен… – далер пристально посмотрел на Безликого, а потом спросил: – Сколько осталось до твоего перерождения? Год? Два?

Истр выглядел старым. Морщины избороздили его лицо, черты стали резче, череп был лыс.

– Времени хватит. Я уже не могу взять жену, но пока ещё вполне способен на всё остальное.

– Хорошо для тебя. Но плохо для жён, – рассмеялся Тинаш.

Он был намного моложе. Его оболочка ещё не приблизилась даже к сорокалетнему рубежу.

– Натрави своих изыскателей, брат мой, – снова заговорил Истр. – Мы могли знать не про все подземелья. А может быть, одно ожило… Пусть перероют храмовые манускрипты, пусть вспомнят всё, о чем говорили с торговцами и путешественниками. Живое подземелье, у которого есть хозяева, обучающие рабов ходить по нему, не может остаться совсем незамеченным. Просто люди уже не помнят, на что обращать внимание.

– Я тебя понял, Истр, – далер положил ладонь на плечо брату и досадливо подытожил: – Это случилось очень не вовремя.

– Неприятности всегда не вовремя, – усмехнулся Истр. – Я отыщу чужака, и мы будем знать больше.

* * *

Стиг увидел Аурику, едва она выбежала на широкую лестницу. Облако голубых шелков вьётся вокруг гибкого тела; коса, оплетённая жемчужной нитью, растрепалась; тонкая вуаль сползла с головы на плечи и реет за спиной; тёмные глаза сверкают. Юная, красивая, беззаботная. Зачем она выбрала себе в мужья не Карая? Они бы так хорошо друг друга дополнили. А Стиг рядом с ней смотрелся неуместно – будто щербатая глиняная кружка рядом с изящным чеканным кувшином.

– Госпожа моя! – окликнул мечник девушку, потому что она, окрылённая какими-то своими мыслями, даже не заметила его, стоящего в тени высокой живой изгороди.

– Стиг! – Аурика расцвела в улыбке. – А я ведь с утра хочу тебя найти!

– Я уже нашёлся, прекраснейшая, – ответил он. – Позволишь с тобой поговорить?

Девушка взяла его под руку. Её глаза искрились неподдельной радостью.

– Поговорить? Как чудесно! Я думала, ты никогда не будешь со мной говорить – только сухо отвечать на вопросы и мечтать сбежать.

Собеседник на миг остановился.

– Что? Я что-то не то сказала? – простодушно спросила спутница. – Идём в садовый лабиринт? Я могу найти выход за сто пятьдесят счетов! Хочешь наперегонки?

Мечник задумчиво смотрел на многоликую. Она по-прежнему улыбалась.

– Нет, госпожа моя, не надо. Я вряд ли смогу оттуда выйти даже с наступлением ночи.

– Хорошо. Я тебя не брошу. Идём, – она потянула его ко входу.

Стиг и вправду не любил лабиринты. Даже простенький садовый. Пятилетним ребёнком он тут потерялся от матери, долго плутал, натыкаясь то на фонтан, то на статую воина, то выходя к гроту с водопадом. Ходил по кругу, хотя, как ему казалось, всякий раз сворачивал в другую сторону. Однако зелёные стены кустарника были бесконечными, а все дорожки непременно упирались в тупик. И главное – Стиг слышал издалека голос матери, зовущий его через ровно остриженные заросли, но отыскать ее не мог.

Тогда мальчик принял единственно верное решение – крикнул, что ждёт её возле грота. И… не смог выйти ни к гроту, ни к статуе, ни к фонтану. Его отыскал отец уже ближе к полудню и долго не мог понять, почему сын заплутал, ведь и грот, и фонтан, и статуя, и мать были в нескольких шагах. А Стиг не мог объяснить: не было там ни грота, ни фонтана, только бесконечные зелёные туннели.

Аурика была на удивление тиха. Спутник понял, что слишком уж надолго задумался, когда они успели углубиться в лабиринт.

О, а вот и фонтан.

Многоликая изящно села на мраморный бортик, опустила пальцы в воду, в которой плавали золотые рыбки, и сделала вид, что её совершенно не смущает столь долгое молчание мужчины.

– Госпожа моя, – заговорил Стиг.

Слова давались ему не без труда: извиняться всегда не очень приятно, а извиняться перед взбалмошной девчонкой – неприятно вдвойне.

– Я прошу простить моё равнодушие, недоверие к твоему дару и сомнения в твоём выборе. Это былонесправедливо, недостойно и унизительно для тебя. Мне очень жаль, что я начал наши отношения так непочтительно. И я очень благодарен, что ты позволила мне самому это понять, не стала оскорбляться и стыдить меня. Обещаю уважать твою волю и впредь вести себя подобающе.

Девушка молчала, а Стиг, опустив голову, терпеливо ждал её решения. Будь Аурика мелочной и мстительной, она могла бы пожаловаться на избранника Старшим женам, те пошли бы к Безликому, а дальше… Даже думать не хотелось, как бы это было стыдно.

– А что у тебя в руке, что ты прячешь? – совершенно неожиданно спросила девушка, хотя жених ожидал от неё совсем других слов.

– Это? – мечник протянул собеседнице обтянутую ярким шёлком восьмигранную коробочку. – Это тебе.

Она тут же схватила подарок, с нетерпением развязала узкую атласную ленту и открыла крышку. Там были засахаренные цветы лориции – пурпурные, покрытые белесоватым налетом, нежные и прекрасные. Замечательное и очень дорогое лакомство.

Аурика ахнула.

– Я их обожаю! – она тут же отправила один лепесток в рот и захрустела им. – Они так долго жуются.

– Знаю, – улыбнулся собеседник.

Нет, она бы точно подошла Караю. Вон как похожи.

– Стиг, – внезапно посерьёзнела Аурика, – спасибо за лорицию. Но ты ничего ужасного не сделал, чтобы извиняться. И зови меня по имени.

Он потрясенно кивнул. Эная никогда не упускала случая напомнить ему, кто он и кто она. Юные девы весьма резко осаживали, если с ними обращались неподобающе. Да и сама Аурика за немногие часы их встреч охотно пользовалась своей властью. Но теперь что-то изменилось.

Тем временем многоликая взяла спутника за руку и повела прочь от фонтана.

– Я знаю, тебе скучно со мной, – серьёзно сказала она. – Но я всё равно не выбрала бы другого. Я встретила тебя, когда мне было одиннадцать. И увидела нас вместе. Знала: не Ири твоя судьба. Это было самое первое, что я смогла разглядеть.

– Ты… рассказала об этом Старшим женам? – осторожно уточнил Стиг.

– Нет. Я никому не рассказала. Не обязательно говорить всем то, что касается двоих. К тому же я была слишком мала. Скорее всего, мне бы просто не поверили. А тебя уже выбрала Ири.

– Аурика, – мечник остановился и взял многоликую за плечи, – то, что я скажу, очень важно. В Миль-Канасе в последние дни происходят странные вещи. Странные и небезопасные. Я поговорил с братом. Теперь, когда будешь выходить в город, тебя будут сопровождать четверо мечников. Ничего не бойся. Просто слушайся их, хорошо?

– Хорошо, – покладисто ответила она. – Тогда разреши мне пойти на встречу с Чужаком. Вы скоро увидитесь. Возьми меня с собой.

Стиг онемел и не сразу нашёлся что сказать. Значит, он всё-таки отыщет этого человека? И не просто отыщет, но и уговорит на встречу? Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы заговорить снова.

– Это не очень хорошая мысль, госпожа моя, – как можно мягче произнес мечник. – В первый раз, когда мы его встретили, он сильно разозлился на Энаю…

– Я – не Эная, – так же мягко, но при этом непреклонно сказала девушка. – Мне нужно там быть вместе с тобой. Я это видела.

– Тогда об этом следует сообщить Старшим женам, – заключил собеседник.

– Я не хочу, чтобы…

– Аурика, – прервал её мужчина, – мне не нравятся тайны и недомолвки. Ещё меньше я хочу потакать обману. Если ты идёшь в город на встречу с Чужаком вместе со мной, об этом должны знать Старшие жены. В противном случае ты останешься в Храме.

Собеседница насупилась.

– Таков порядок, – напомнил Стиг.

– Ты всегда следуешь порядку? – сердито спросила она.

– Порядок – основа всего. Я стараюсь его соблюдать и как можно реже нарушать. Тебе советую поступать так же.

Девушка фыркнула.

– Лучше скажи: почему ты не хочешь говорить Старшим женам? – мечник внимательно смотрел ей в глаза. – В чём причина? Это же твои наставницы.

– Если я скажу Старшим женам, они ответят, что моё предсказание не имеет силы и может быть случайным видением. Начнут кудахтать и никуда не пустят! – она всерьёз разозлилась.

Стиг вздохнул:

– Это ещё почему? С чего бы им сомневаться в твоей способности к предвидению?

– Потому что… – девушка смешалась. – Потому что моим предсказаниям не полагается сбываться постоянно. А может, и вообще не полагается сбываться.

Мечник смотрел на собеседницу с явным недоумением:

– Почему?

Аурика вдруг расплакалась, да так, что слёзы брызнули из глаз:

– Потому что моя мать была никакая не многоликая! Не храмовая дева! И Старшие жены это знают! Потому мне не верят! Я вижу мерцание, но все мои предсказания касаются только меня самой. Я бесполезна, когда плетут Сеть. Мне она показывает чепуху. Все считают меня глупой и никчёмной! А с глупых и никчёмных какой спрос?

Она горько рыдала, размазывая по лицу слёзы. Стиг обнял девушку за трясущиеся плечи:

– Твои предсказания сбываются. Я нашел старика, купившего двух коней вместо пяти. И мы не поймали Чужака после боя, как ты и сказала. Возможно, всё дело в том, что ты ещё очень юная и плохо умеешь толковать свои видения?

Она обняла его, уткнулась лицом в грудь и безутешно всхлипывала.

– Кем бы ни была твоя мать, ты – многоликая. Простые люди не видят твоего истинного лица, и ты способна заглядывать в будущее. Но если разрешишь дать совет, то я бы советовал не идти всем наперекор. Это только добавляет трудностей.

Она хлюпнула носом и, пряча от него лицо, поспешно вытерлась паволокой, которой покрывала волосы:

– Не смотри на меня, я зарёванная…

– Хорошо, не буду, – он тактично отвернулся, давая девушке возможность продышаться и успокоиться.

Драгова сила, ну почему, почему она выбрала не Карая?!

* * *

В кромешной темноте Нелани была почти неразличима. Она дремала, забросив длинную ногу на Сингура и вытянувшись вдоль его тела.

– Ты быть чудо, посланный Небо… Один ты хватать, – пробормотала шианка в мужское плечо, прежде чем задышать спокойно и ровно.

Сингур не понял, что значат ее слова, лишь погладил шелковистую спину. Он не спал. Лежал, незряче гладя во мрак. В комнату не заглядывала луна. Ночь выдалась облачной. Горячее дыхание Нелани щекотало кожу, за окном мягко шелестели листья… Сингур слушал сперва дом, потом сад и улицу. Он не понимал, что мешает ему уснуть в мягких объятиях женщины, разметавшей по подушке длинные кудрявые волосы. Не понимал и прислушивался к темноте.

Ночь была тихой-тихой.

А потом где-то очень далеко послышались шаги. Тоже очень тихие. Обычные прохожие так не ходят. Крались – Сингур прислушался – четверо. Мужчины. У женщин походка легче. Эти же ступали осторожно, но тяжело. Не разговаривали.

Нелани на его плече сладко вздохнула.

Сингур мягко прижал ладонь к ее губам. Это было лишнее. Крадущаяся четверка еще далеко и точно ничего не слышит, но он действовал так, как привык – излишне осторожно. Эта излишня осторожность не раз спасала ему жизнь.

Шианка мгновенно проснулась. Белки ее огромных глаз блеснули в темноте, которая теперь стала для Сингура серой и прозрачной.

Он сказал едва слышно:

– Тихо.

Девушка кивнула и торопливо отстранилась, видимо, почувствовав, как напрягся лежащий рядом мужчина. Он не шевелился. Лежал, по-прежнему глядя в темноту.

Шаги приближались. Четверо крались вдоль домов. Двое – с одной стороны улицы, двое – с другой. Вот едва слышно звякнул засов на калитке. Пошелестели виноградные лозы, когда их задела открывшаяся дверь. Двое вошли в маленький садик и, по-прежнему очень тихо ступая, направились по короткой мощеной дорожке к крыльцу.

Сингур мягко отодвинул Нелани в угол огромной кровати. Шианка все поняла без слов и сжалась там, подтянув ноги к груди.

Пришедшие возились с входной дверью: осторожно просунули в щель клинок и плавно, стараясь не издать ни звука, подняли металлический засов. Сингур слушал. Догадается ли кто из четырех остаться под окном? Нет. Все зашли в дом друг за другом. Не суетились, чтобы ненароком что-то не задеть: темень для обычного человека стояла кромешная.

Первый незваный гость прошел в комнату. Его сообщники, осторожно ступая, двигались следом. Сингур ждал. Обоняния коснулся запах горячего металла и масла – вошедший держал в руках потайной фонарь.

Пора!

Сингур рванул с кровати. Перехватил руку того, кто шел впереди. С хрустом выкрутил ее, разворачивая мужчину спиной к себе, и резким ударом в затылок вышиб из вторженца сознание.

За порогом звякнул металл. Сингур шагнул к высокому мужчине, сжимавшему нож, перехватил руку с оружием, вывернул ее, вгоняя клинок в живот владельцу. Тот резко выдохнул и разжал пальцы.

Товарищ убитого, стоявший чуть позади, рванулся на звук, ничего не различая в темноте. Сингур мягко отстранился, сделал подсечку. Нападавший сунулся лицом вперед и получил рукоятью ножа в затылок. Хрустнула кость. Человек кулём свалился на пол.

Последний из вторженцев понял, что стремительная возня в темноте не сулит ему ничего хорошего. Уже не пытаясь быть бесшумным, он бросился прочь, но влетел лбом в дверной косяк. Сингур схватил мужчину за длинные волосы, рванул на себя и резко ударил между ребер – прямо в сердце.

Стало тихо. На улице шелестела под легким ветром листва. Скреблись по соседней крыше ветви дерева. Где-то далеко-далеко залаяла собака. На кровати дышала Нелани. Ее сердце стучало немного встревоженно: тук-тук-тук. Сингур прислушался к себе. Его билось куда быстрее. Азарт короткой схватки уже расходился по телу жаркими волнами.

– Уже можно свет? – раздался из комнаты голос шианки.

– Да, – заговорить оказалось непросто – горло пересохло и сжалось. Голос звучал резко.

Сингур вернулся в комнату, где Нелани, затеплив масляную лампу, с удивлением разглядывала валяющегося на полу человека.

– Он прийти один? – уточнила она.

– Нет, там еще трое, – Сингур кивнул в сторону входной двери.

Нелани вскинула на него огромные глазищи. Он знал, что она видит: побелевшие зрачки, землистую кожу и разом будто бы высохшее тело: мышцы и жилы. А еще слышит его голос – отрывистый, хрипловатый. Испугается?

Но шианка смотрела с восхищением:

– Слышать, как летучий мышь, видеть, как сова, кидаться, как кобра! Ты правда человек?

– Не совсем, – честно ответил собеседник, чувствуя, как медленно угасают и пыл схватки, и гремучая ярость.

Нелани не попыталась к нему прикоснуться, не испугалась, ее сердце стало биться спокойнее. И его тоже.

– Мне нужно с ним поговорить, – Сингур кивнул на лежащего на полу. – Лучше иди в сад.

Но шианка фыркнула:

– Пф-ф-ф! Я из племя, а не город. Я не бояться кровь.

Собеседник пожал плечами и шагнул за порог к нападавшему, который корчился в луже крови. Тот что-то захрипел, попытался отползти, но Сингур равнодушно склонился над ним, взял за затылок и подбородок, рывком сворачивая шею.

Нелани наблюдала молча. Сингур чувствовал ее внимательный взгляд, когда связывал самого первого из нападавших, когда приводил его в чувство, когда заговорил с ним и когда заставил отвечать. Чувствовал, когда вытирал клинок и одевался.

Шианка молчала.

Лишь, когда они вышли из дома, осторожно коснулась плеча своего спутника:

– Я знать, что ты не человек. Я чувствовать.

Сингур усмехнулся. Он спросит ее об этом потом. Завтра. А сейчас он привычно считал удары сердца и старался не замечать подступающую боль.

Глава 15

Веселый дом был тих. Большой зал пустовал: обитатели разбрелись по городу искать добычи. Ночных Теней не зря прозвали ночными. С закатом солнца в Миль-Канасе наступало их время. Причем промышляли они не только грабежами и кражами, но еще слежкой, вынюхиванием, доносительством. Тень в ночи не разглядеть, зато ей видно многое… К тому же иногда совсем не обязательно отбирать золото, его можно получить в обмен на сведения.

Потому с закатом солнца в Веселом доме оставались лишь те, кто работал днем – промышлял воровством да вынюхиванием. Они, как правило, спали. Чаще всего – пьяными вусмерть.

Бодрствовал же в это время лишь один, самый главный человек – Старший брат Ночных Теней. Сегодня он сидел в удобном кресле у большого стола и перебирал добычу, принесенную за день Младшими братьями: серьги, монеты, цепи, кольца – все, что ловкачам удалось стащить или обманом отнять у доверчивых миль-канасцев. А вот того самого перстня, за который была обещана награда от Храма, не было. Увы.

Старший брат раздраженно бросил на стол витой серебряный браслет. Его злила добыча последних дней. Ничего интересного или действительно стоящего! Пришел было Чико Язва, сказал, что видел, как Нелани из «Четырех лун» второй день бегает в дом купца Рихшана. И бегает не с пустыми руками – таскает еду и вино. А зачем бегает? Кому таскает? Рихшан-то уже половина луны как отплыл в Вирге и вернется, дай ему океанские боги, очень нескоро.

А еще, говорил Чико, девка из домика шныряет туда-сюда, а мужик, к которому она ходит, ни разу не высунулся. Но при этом мужик точно есть! Еды шлюха покупала на двоих. Да и сама она уж больно ушлая. Пару раз так ловко от Теней улизнула, что те не поняли, как у нее это получилось. Хитрозадая черномазая.

Старший брат слушал и кривился. Цена этим сведениям была – медяшка в базарный день. Ну услаждала Уголечек кого-то жаркими ласками, ну ел потом этот кто-то в два горла – что с того? Из домика не выходит? А он-то бы сам вышел в таком разе да без особой нужды? Баба охочая – под боком, еду носит, ноги раздвигает – что еще надо? Следы шлюшьи заметает? Так ведь правильно делает. Вдруг у мужика баба ревнивая или родственники у этой бабы мстительные? Да ещё может статься (Старший брат похабно хмыкнул) – не мужик там вовсе, а тоже баба. И такое ведь случается.

Но Чико все же уговорил разрешить проверить дом. Просто взглянуть: кто тот богатенький счастливчик, что купил Нелани так надолго, но при том сам не захотел снять комнату или дом, предпочел остановиться в чужом.

А теперь Язва все никак не возвращался! И Старший брат очень надеялся, что именно покупатель развлекается нынче с Нелани, а не Чико подловил ее и теперь допрашивает с пристрастием, нагнув где-нибудь в закоулке. На эту черномазую многие заглядывались, да только не каждому она была по кошельку. Вдруг не удержался?

Если Язва огуляет шианку, пусть о помощи четырехглазому Куго молится. Уголечек-то мигом хозяину пожалуется. И в этом случае Старшему брату придется улаживать дела с ним. А Старший брат очень, очень не любил отвечать за то, в чем сам не был виноват. И еще больше не любил за это платить…

В общем, хозяин Веселого дома уже почти уверил сам себя, что подлец Язва все-таки подловил Нелани. Уверил и теперь тихо свирепел. Честно купить эту девку на ночь обошлось бы куда дешевле, чем оплачивать причиненное!

Угрюмые размышления прервал скрип открывающейся двери.

Ну наконец-то!

Старший брат намеренно не посмотрел на вошедшего. Пусть сразу видит, что он не в духе. Взял небрежно со стола пару монет, покрутил их в руках, сделал вид, что рассматривает, а сам недовольно спросил:

– Ну и что там? Кто дерёт Уголечка?

Лишь после этого он, наконец, перевел взгляд на посетителя и опешил. Напротив стояли двое, одетые в темно-серые накидки Теней. Вот только одному из них просторное одеяние было и узко, и коротко, а другому – велико.

– Вы кто такие? – Старший брат откинулся в кресле. Одну руку он положил на деревянный подлокотник, а другой потянулся к столу – там, снизу, под скатертью, был закреплен в кожаных скобах добрый нож.

Впрочем, он не успел его выхватить. Тот из пришедших, кому накидка была тесна, отбросил с лица глубокий капюшон, являя пепельно-серое лицо мертвеца с глазами, зрачки у которых оказались белы, словно у мраморной статуи.

– Ты послал за мной людей, – сказал незнакомец ровным и пугающе глухим голосом.

Тут-то Старший брат и узнал Чужака… Хвататься за нож было глупо. Кричать – еще глупее. Потому хозяин Нескучного дома положил вторую руку на подлокотник кресла и ответил:

– Я никому не скажу, что видел тебя и знаю о тебе. Можешь забрать все, что лежит на столе.

Но человек с лицом мертвеца только ухмыльнулся. Пугающей и неживой была эта ухмылка. А еще казалось – Чужак едва сдерживается, такими напряженными были его плечи и такими скупыми – движения.

– Говори, как вы меня нашли. И не вздумай врать. Я пойму.

Старшему брату не раз приходилось отвечать на вопросы Отцов братства. И он умел вести разговоры. А еще он дважды беседовал с мечниками храма. Хотя с ними разговоры вести было сложнее. Солгать очень, очень трудно. Однако у него получилось.

Вот только от Чужака веяло куда большей силой, чем от храмовых воинов. Он был злее и уж точно – гораздо опаснее. Потому-то Старший брат, отвечавший за Теней красных, синих и зеленых лестниц, заговорил честно. Пытаться что-то скрыть было равносильно смерти.

Он рассказал о приказе Отцов искать Чужака, о Чико Язве, который вызвался сходить в дом купца Рихшана. Рассказал о просьбе мечников Храма сообщить им, – только сообщить! – где находится Чужак. Затем без утайки поведал про саворрийца, готового помочь Чужаку выбраться. И еще раз повторил: Язве он приказал только посмотреть!!! И сам понимает, что значит скрываться, потому готов помочь всем, чем может.

Страшный гость слушал, не перебивая, а потом переспросил:

– Всем, чем можешь? Тогда где твое убежище?

А Старший брат с ужасом увидел, что кожа собеседника становится все более серой и глаза белеют, белеют… рассудок же в них словно гас.

Щекочущие капли пота поползли между лопаток хозяина Весёлого дома.

– Какое… – больше сказать он ничего не успел.

Чужак с места перемахнул через стол, рывком развернул кресло, а через миг его ледяная ладонь зажала говорившему рот. Страшный живой-мёртвый человек резко топнул по подъему стопы, ломая Старшему брату кости. Тот беззвучно заорал, давясь болью и ужасом.

– Где твое убежище? Потайное место. Нора, о которой никто не знает.

Старший брат жадно втянул носом воздух. От боли горло сжималось, перед глазами плыли черные пятна… Но тут Чужак легонько коснулся второй, еще целой, ноги и убрал ладонь от рта жертвы. Хозяин Веселого дома сразу же заговорил, давясь словами, а когда закончил и испуганно вжался в кресло, от двери вдруг раздался обрадованный женский голос:

– Я знать, где это! Я проводить!

Это спутник Чужака, до того стоявший молчаливо и безучастно, наконец-то оживился.

С опозданием Старший брат узнал Нелани. Впрочем, он не успел ничего ни сказать, ни спросить.

Чужак перевел мутные, подернутые белесой паволокой глаза со шлюхи на Брата воров. Тот начал было открывать рот, но короткий сильный удар основанием ладони в подбородок сломал хозяину Веселого дома шею.

* * *

Убежище Старшего брата было надежным, и устроил он его в нехорошем месте, куда мало кто пойдет, а если и пойдет, не станет задерживаться – в Воровском переулке. Раньше там впритирку к скалистому склону стоял Веселый дом, но потом его подпалили. Многие погибли. В память о них Отцы братства на пепелище поставили четырехглазого Куго – грубо отесанную каменную глыбу: сутулый божок с непомерно огромной головой и ручищами, с четырьмя глазами, смотрящими в разные стороны света, и искривленным в злой ухмылке ртом.

К Куго воры приходили просить удачи – приносили ему мед и масло, мазали маслом все четыре глаза, капали сладостью на толстые каменные губы. Нелани передернуло от идола. Огромный, уродливый. А вот Сингуру было все равно: его начала бить дрожь, и он без всякого почтения привалился к воровскому богу, чтоб не упасть.

Крышку погреба Нелани ни за что бы не отыскала среди зарослей кустарника, груды прелых горелок и мусора, но ее спутник безошибочно ткнул пальцем:

– Там.

Из погреба они перебрались через провал в старую выработку и по длинному лазу пришли в наполовину обвалившуюся штольню.

Здесь-то за крепкой дверкой была заботливо обустроена деревянная лежанка с тюфяком, стоял бочонок воды, запечатанные воском кувшины с вином и маслом. Но без потайного фонаря Нелани бы заплутала в этой темноте. От Сингура толку уже почти не было, он сжимался от боли и плохо держался на ногах.

– Ложиться, – Нелани указала на топчан. – Ложиться! Я налить вино.

Спутник упал на тюфяк и глухо застонал, зарываясь в него лицом.

– Фимиамщик ты белокожий! – выругалась шианка.

Она отыскала в одной из ниш, устроенных в стене, кружку, расковыряла воск на винном кувшине и налила почти до краев.

– Надо пить! Пьяный легче, – она сделала несколько крупных глотков и подсела к Сингуру, корчащемуся на лежанке. – Слышать меня?

Он замотал головой, судорожно стискивая тюфяк.

– Я знать. Я видеть фимиамщики. Пьяный легче. Меньше судорог.

– Не… поможет… – прохрипел Сингур.

– Но хуже не стать, – Нелани положила ладонь ему на затылок и ласково повторила: – Надо пить.

Он с трудом поднял голову. Придерживая мужчину за ходящие ходуном плечи, шианка помогла ему сесть. Кружку он держать не мог, поэтому она поила его сама. Он пил, стуча зубами по краю и расплескивая вино. Но выпил всё. И снова упал на тюфяк. Тело сотрясали волны крупной дрожи.

Нелани стала стягивать с Сингура одежду. Она знала, что после тряски и озноба начнутся судороги. И вино от них не помогало, конечно, вовсе, но все же с вином было лучше. Терпеть такое на трезвую голову!

У фимиамщиков всегда так: потливость, озноб, боль, судороги, потом слабость, короткий сон и дальше по кругу. Вот только шианка, хотя и называла Сингура фимиамщиком, понимала, что он им не был. Ей не раз доводилось видеть курильщиков лотоса, любителей курвакса, втиравших ядовитый порошок в десны, почитателей чиу-а, жевавших приторно-сладкие корешки. Все они страдали, если лишались дурманящих зелий, потому были вынуждены принимать их постоянно. Но с Сингуром она была уже несколько дней, и он точно не одурманивался. А в первую их встречу своими ногами ушел после приступа из «Четырех лун». Фимиамщики же становились похожими на скотов, если вовремя не получали свой яд.

Нелани стягивала с Сингура одежду, он, несмотря на лихорадочный озноб, кое-как ей помогал.

– Тихо, тихо, – приговаривала девушка и гладила горячими руками ледяное напряженное тело. – Скоро стать легче.

Хотя они оба знали, что нет.

Он лежал на животе и, вжимая лицо в тюфяк, вгрызался зубами в жесткую ткань. Тело выкручивала судорога. Нелани торопливо разминала то деревенеющую вывернутую руку, то спину, то ногу. С нее самой уже лил пот, который шианка зло смахивала с лица.

– Не помогло твое вино, – хрипел Сингур.

Глаза у него были полны крови. Белки стали ярко-красными.

– Когда это вино помогать от фимиам? – возмущалась Нелани, не переставая его гладить. – От фимиам помогать только фимиам, уж тебе ли не знать!

Он только сжимался на топчане, не в силах больше говорить.

– Если бы ты не любить всех убить, мы могли бы искать фимиам в Веселый дом. Там наверняка есть. Старший брат дать бы тебе, сколько ты хотеть. Зачем ты его убить? Что за злость? Чуть видеть человека сразу его убить! Даже не поговорить!

– Не было у меня времени с ним говорить, – стонал в ответ мужчина. – Уйди.

Шианка фырчала, но продолжала гладить его по каменной от страдания спине:

– Убить время быть, а говорить – нет! Лишь бы всех хватать и калечить. Откуда ты взяться на мой голова такой хилый и свирепый?

Ее теплые ладони скользили от плеч к шее, от шеи – к плечам, по спине вдоль позвоночника, вниз, вверх. Мягко касаясь пальцами безобразного шрама.

– Я достать тебе фимиам, но только завтра утро. Сейчас придется пить вино и орать от боль.

– Мне… не нужен… фимиам, – скрипя зубами, отвечал Сингур. – Я… не фимиамщик.

– Ты не фимиамщик только в своей голова! – сердилась Нелани. – Но я-то видеть, что с тобой происходить.

– Фимиам мне не поможет, – он стискивал голову ладонями.

– А что помочь?

– Здесь… этого… нет, – рычал Сингур.

– Ну… это Миль-Канас – здесь есть все. Если я знать, что искать, я находить…

– Да говорю же тебе, здесь этого НЕТ! – заорал он и врезал кулаком по деревянной лежанке.

Шианка отшатнулась, но тут же притянула к себе содрогающегося мужчину и прошептала, целуя в макушку:

– Ну… ну… покричать. Когда кричать – всегда легче. Мы что-то придумать. А ты пока покричать.

Он повис на ней, а Нелани продолжила гладить его и шептать:

– Скоро эта волна кончаться, ты пить вино и спать. Скоро наступать утро. И утро я придумать, как быть до следующий волна. Если я не придумать, сколько волна тебе терпеть? Много?

– Да, – сказал он. – Много. Одиннадцать или пятнадцать. Может, больше.

Шианка снова поцеловала потную макушку, а про себя выругалась: пятнадцать волн вот такого? А ведь каждая новая – сильнее предыдущей. Он или умрет, или спятит от мук.

– Нет. Я придумать что-то.

Он зло проорал:

– Да что ты можешь придумать?!

– Пока я не знать. Ты свой ор мешать мне решить! Лучше бы ты заткнуться и молчать, – она легонько толкнула его, вынуждая лечь обратно, но Сингур положил тяжелую горячую голову не на тюфяк, а ей на колени и закрыл глаза. Его трясло от новых и новых приступов боли.

– Как злой бездомный собак! То рычать и кусаться, то искать, кто приласкать, – покачала головой Нелани. – Как у такой мерзкий брат может быть такой хороший сестра?

Она бубнила, но не переставала гладить его. Постепенно Сингур начал затихать. Это случилось очень нескоро, однако боль первой волны угасла и откатилась перед новым натиском.

– Белокожий ты… – под пальцами Нелани, скользящими вдоль безобразного шрама на спине, что-то дрогнуло, будто шевельнулось. Девушка испуганно отдернула руку. А потом нерешительно снова коснулась потной кожи. Легкое, едва ощутимое трепетание, словно что-то живое затаилось.

Шианка мягко провела пальцами по широкому рубцу.

– Больно? – спросила она.

Сингур не ответил. Он спал.

* * *

В крохотном дворике благоухало цветами, а на каменные плиты падали кружевные тени. Здесь светило солнце, шелестела зелень и город почти не был слышен. Возле крупного розового бутона, басовито жужжа, грузно кружил шмель. Эша внимательно смотрела на нежные лепестки цветка, на то, как подсвечивает их яркое солнце, как падают тени …

На коленях девушки лежала вышивка, на которой распустила бутон такая в точности же роза. Но все-таки что-то с ней было не так. Эша недовольно хмурилась. Она старалась отвлечься работой, чтобы та поглотила мысли, отодвинула тревогу. С вялым удивлением девушка поняла, что скучает по Миаджану. Там тревога не стискивала сердце, беспокойные раздумья не бередили рассудок, страх не пробегал холодной волной по спине. А тот зеленый свет, просачивающийся сквозь сплетение ветвей? Он был такой спокойный, такой умиротворяющий...

– Я ее искать, думать: она уходить, а она мечтать и любоваться цветы! – раздался веселый голос от калитки.

Эша вздрогнула, выныривая из полузабытья.

На крохотный дворик прошла уже знакомая девушка с кожей черной, будто антрацит. Только ярко-зеленые глаза блестели на лице. Но блестели воспалённо. Видимо, Нелани не спала этой ночью.

Внезапно Эша испытала прилив смущения от этих мыслей. Ей стало неловко перед гостьей, она поспешно отложила рукоделье и виновато улыбнулась, боясь, что пришедшая прочитает ее мысли.

– И опять она творить красота, что глаза слепнуть! – восхитилась Нелани, глядя на вышитую розу. – А я опять нести ей гостинец от брат.

Гостья кивнула на свою корзинку, накрытую белоснежным лоскутом.

– Мне надо с тобой говорить, – понизив голос, сообщила Нелани. – Идти в дом.

Будто холодная вода полилась Эше за шиворот. Внутри все оцепенело от страшной догадки: она поняла, о чем будет разговор. Поняла, что гостья не только уставшая, но и встревоженная.

Подхватив рукоделие, Эша поспешила в дом. Нелани неотступно следовала за ней, а когда входная дверь закрылась, отрезав девушек от яркого солнца и зноя, повернулась:

– Ты не бояться. Не волноваться. Но твой брат болеть. Ты знать о его болезнь?

Эша помертвело кивнула.

Гостья поставила на стол корзинку, достала из нее несколько персиков и будто невзначай спросила:

– Ты знать, как его лечить?

Ее молчаливая собеседница прижала ладонь к губам, а потом простерла руки к пришедшей.

– Как он? – догадалась Нелани. – Он спать, но ночь – очень страдать. Я хотеть помочь, а он говорить: лекарство нет.

Она устремила пронзительный взгляд зеленых глаз на собеседницу. Эша почувствовала, как сердце болезненно сжалось. Она прижала ладонь к губам, понимая, что ничем не может помочь брату. У нее не было того, что облегчило бы его страдания! А это значит, что Сингур, скорее всего, умрет. Не выдержит последнюю волну. Она накроет его с головой, отнимет рассудок и…

– Эй… – сильная рука подхватила ее под локоть. – Эй! Я хотеть помочь. Что мне сделать, чтобы ему стать лучше?

Эша судорожно перевела дыхание и покачала головой.

– Ты не знать? – собеседница задумалась и некоторое время размышляла, после чего звонко щелкнула длинными пальцами и оживилась: – А у тебя есть то, что он принимать? – она понизила голос. – Есть фимиам?

Пару мгновений Эша мучительно боролась с собой, но отчаяние победило. Она приподняла матрац, лежащий на узкой кровати, достала из-под него тощий кисет и протянула гостье. Та живо схватила кожаный кармашек и торопливо ослабила шнур. Кисет раскрылся, являя взору крохотную щепотку черной пыльцы.

Нелани оторопело рассматривала содержимое, а потом подняла потрясенный взгляд на хозяйку комнаты.

– Это не фимиам… – сказал она. – Фимиам белый. Как это называться?

С горькой улыбкой Эша очень осторожно стянула завязкой горловину кисета и развела руками. Ее собеседница задумалась, а потом спросила:

– Как он это принимать? Есть? Пить? Вдыхать? Втирать в кожу?

Эша сделала вид, что что-то нюхает.

– Вдыхать, я понять. А после этот… черный фимиам он становиться какой? Злой? Веселый? Сонный?

В этот раз Эша напрягла руки и стиснула кулаки, сделав сосредоточенное лицо.

– Злой? – не угадала Нелани.

Девушка помотала головой и изобразила, будто легко поднимает кровать, а затем и стол.

– Сильный?

Эша закивала.

– Сильный… – протянула Нелани. – А потом боль? После сильный и яростный? Боль, дрожь, пот?

Снова Эша кивнула и показала, будто сдирает с себя кожу, срывая ее ногтями со спины и позвоночника.

– А то, чего нет в Миль-Канас, что он принимать раньше, каким он становиться после?

Собеседница изобразила пустой взгляд, безволие и легла на кровать.

– Он становиться сонный? Он спать?

Эша кивнула, но при этом снова провезла пальцами по спине.

– Болеть спина?

Девушка покачала головой, опять показала, что сдирает с себя кожу, и покачала головой.

– Не хотеть снять кожу?

Немая собеседница погладила себе плечи и шею.

– Я не понимать, – сокрушённо вздохнула Нелани. – Но ты мне помочь! И ты помочь брат. Я забрать кисет? Ты не сердиться?

Эша подошла к ней и благодарно обняла. На мгновение гостья тоже стиснула ее в объятиях, окутав ароматом гиацинтов:

– Всё быть хорошо. Я что-то придумать. А ты не бояться. Завтра день или два завтра день, он приходить за тобой. Ты вышить мне красивый цветок? Чтобы все ахать?

С полными слез глазами Эша кивнула.

Нелани потрепала ее по плечу и весело сказала:

– Есть персик. Он сладкий и сочный. Персик – сама радость. Тебе надо радость, ты слишком печаль!

С этими словами черная, как ночь, гостья ушла, оставив Эшу в одиночестве и волнении.

* * *

Белые водяные черви были склизкими и длинными, как веревки. Они обвивали жертву, превращая в кишащий кокон, проникали во все отверстия, чтобы добраться до сладкой плоти. В Миаджане обитало много всего отвратительного, но белые черви были, пожалуй, самыми мерзкими созданиями. А смерть в их скользких путах – самой мучительной, тем более каким-то неведомым образом они не давали своей жертве умереть очень долго.

Поэтому Гронк собирался скормить Киргу именно белым червям. И наблюдать, как она бьется, скрытая в их шевелящейся гуще. Эти мысли позволяли охотнику притуплять злобу, которая душила его всякий раз, когда воровка попадалась на глаза. Например, сейчас, когда она без малейшего стеснения прямо посреди лавки сбросила свое рубище и начала одеваться в новое, оплаченное хозяином платье.

Гронк с тоской думал, что, к сожалению, избавиться от этой шлюхи у него пока нет ни малейшей возможности. Более того, приходилось теперь всюду таскать ее с собой! А ведь в порту он порадовался нападению шайки. Редкостная удача – вот так сразу и без особых усилий отыскать в Дальянии колдунью. Он всю дорогу ломал голову, как найти кого-то, кто мог бы стать сосудом Древнего, и вдруг такое везение!

В итоге – вот к чему все привело: он вынужден терпеть рядом с собой портовую шлюху, одевать ее, обувать и стараться не убить, несмотря на все желание. А желание было очень острым, очень. Внешне Гронк никак его не проявлял, но внутри трясся от бессильной злобы и невозможности выплеснуть ярость. Чутье, благословенное чутье вернулось, но никакого толку от него не было! Охотник потерял беглеца, не знал, где его искать, не понимал, как сумел он так ловко спрятаться, а главное – даже придумать не мог, как его обнаружить.

Да еще эта уродина…

Он дождался, когда Кирга закончит возиться с одеждой, и, не говоря ни слова, вышел из лавки. Спутница поспешила следом и шла, приотстав на шаг, – присмиревшая и даже похожая на приличную женщину в новом простеньком платье из небеленого льна и веревочных сандалиях на ногах. Вела она себя кротко, но Гронк всеми своими дарованными фимиамом и Древними чувствами ощущал самодовольство рабыни. Нет, ну какая же тварь! Да еще непонятно, что делать. Не только с ней, а вообще. Как искать беглеца, как выйти на его след?

Сингур после боя словно в воду канул. Точно так же он пропал из Миаджана: был – и не стало. И лишь спустя луну долгих и мучительных поисков удалось поймать след, который привел в итоге в Дальянию. Самый худший из всех возможных вариантов! Магия здесь была под запретом, колдунов и колдуний убивали, отчего поиски и поимка раба усложнялись во много раз.

Приходилось действовать осторожно и примитивно: подкупы, втирание в доверие, налаживание связей. Вот только до сих пор никто так и не прислал Гронку слугу с известиями о поимке Чужака. И теперь охотник уже не представлял, где еще расставить ловушки! Все, что оставалось у Гронка, – слепок сестры Сингура, переданный накануне Древним. Смутный и неточный. Похожий на смытый волной рисунок на песке. Искать по нему было все равно, что немому разговаривать со слепым. Но делать-то нечего.

Вздохнув, саворриец остановился в тени высокого дома и всей своей сущностью всмотрелся в полученный накануне образ – впитал его, поглотил, изо всех сил всмотрелся. На лбу от усилия высыпал пот, но, несмотря на все старания и всю сосредоточенность, ощущения были смазанные. Гронк будто пытался рассмотреть дно в мутном водоеме, поверхность которого колебала мелкая рябь. Однако постепенно хаос чувств утих, рябь улеглась, и мутные колыхания начали успокаиваться, успокаиваться, успокаиваться…

Образ по-прежнему остался зыбким и неверным, лишенным подробностей, обманчивым, но слабое притяжение, будто легкий сквозняк, повеяло из пустоты. Охотник взял след. Очень слабый, едва заметный, но стабильный и ведущий в одном направлении.

Гронк открыл глаза, повернулся туда, где ощущал сестру Сингура, и оказался нос к носу с… Киргой! Еле сдержался, чтобы не врезать. Но сдержался. Только спросил:

– Ты хорошо знаешь город?

Она кивнула.

Глава 16

В крохотном дворике благоухало цветами, а на каменные плиты падали кружевные тени. Здесь светило солнце, шелестела зелень и город почти не был слышен. Возле крупного розового бутона, басовито жужжа, грузно кружил шмель. Юная темноглазая и темноволосая девушка внимательно смотрела на нежные лепестки цветка, на то, как подсвечивает их яркое солнце, как падают тени…

В руках девушка держала вышивку с такой же в точности розой, распустившей бутон. Тонкие пальцы сжимали иглу, стежки ложились один за другим – уверенные и совершенные. Но мастерица словно не замечала красоты своей работы, не получала от нее радости. На тонком лице лежала печать глубокой печали, а взгляд темных глаз был отрешенным.

Калитка в узорчатых воротах открылась без скрипа. Вышивальщица сразу же вскинула голову, ее взор ожил, однако тут же наполнился непониманием: она не узнала неприятную сухую женщину с резкими чертами и неискренней улыбкой на тонких губах.

– Солнца над домом, – сказала женщина. – Мне приказано отвести тебя к брату.

Темноглазая девушка переменилась в лице. Ее руки задрожали, тонкая игла вонзилась в палец. Это вывело мастерицу из оцепенения. Она вскочила, но не успела ничего сделать. Неприятная женщина в дешевом сером платье вдруг подняла руки и, переплетя пальцы в сложную фигуру, показала ее вышивальщице, отчего та застыла, словно воля к сопротивлению покинула ее.

– Идем со мной, – сказала женщина. – Ты ведь хочешь уйти?

Девушка сонно кивнула.

Неприятная гостья взяла ее за руку и повела прочь со двора… Стены каменной ограды вокруг дворика стали зыбкими. Гудение шмеля отдалилось, розовые кусты превратились в смазанные пятна, которые начала заливать небесная синева, постепенно поглощая все остальные цвета.

…В этот раз Энаю не вышвырнуло из видения, как совсем недавно, когда она видела подземелья, а мягко, будто на теплых волнах, подняло в реальность. Она сидела на подушке и задумчиво смотрела на тонкие мерцающие нити, переливающиеся в пальцах. Осторожно вытянула одну из них – похожую на цвет глаз незнакомой вышивальщицы – смотала в клубок и поднялась.

Теплое сияние трепетало в ладони многоликой – мягкое и живое. Эная попыталась вспомнить, где она уже видела двор с розами и эти высокие каменные стены с синими зубцами по верху. Не вспомнила.

Торопливо дева храма направилась вниз, удерживая трепещущий клубок в кулаке. Он бился и рвался прочь. На залитой солнцем широкой лестнице многоликая огляделась. Справа у входа в храм стоял мечник средних лет с рассеченной надвое бровью. Эная не помнила его имени.

– Как к тебе обращаться? – спросила она.

– Аяту, госпожа, – ответил он с легким поклоном.

– Позови Стига, Аяту, – приказала многоликая. – Мне нужно в город. Сейчас.

– Да, госпожа.

Мечник на один миг прикрыл глаза и сказал:

– Он будет ждать нас внизу, возле ворот.

Многоликая кивнула и легким движением руки опустила тонкую паволоку, покрывавшую волосы, так, чтобы спрятать лицо.

Когда дева храма в сопровождении мечника спустилась к воротам, озадаченный Стиг уже был там.

– Что-то случилось, госпожа? – спросил он.

– Да. Я видела девушку, сидящую с вышиванием…

Она хотела объяснить, что против неведомой юной мастерицы хотят сотворить черное колдовство и надо успеть раньше, чем это случится, но вовремя сообразила: в этом случае Стиг, постоянно чего-то опасающийся, замешкается, чтобы вызвать еще сопровождающих. А значит, они не успеют! Девушка же была важна. И колдунья важна тоже. Если Сеть показала их, следовало действовать немедленно. И еще Эная сердцем чуяла: неведомая вышивальщица как-то поможет отыскать Чужака. Если это случится, если Эная сможет то, чего не смогли ни другие храмовые девы, ни мечники – это заставит Истра принять верное решение. Ею будут восхищаться. А кто-то даже станет завидовать! Поэтому она промолчала.

– Мне надо в город. Нужно найти девушку, на которую указала Сеть. Нельзя мешкать. Идемте!

Аяту открыл ворота и вышел первым. Следом за ним из храмового сада проследовала Эная и, наконец, разжала кулак, в котором трепетала нить. Мерцание рассыпалось бледными искрами, и вниз по улице потянулась тонкая дорожка.

– Туда, – многоликая махнула рукой.

Спустя несколько лестниц Стиг спросил:

– Мы идем в квартал рукодельниц, госпожа?

Лишь тогда его сестра поняла, где уже видела те стены и тот садик!

– Да, верно, – торопливо ответила она, отмечая, как яростно замерцала нить, задрожала и напряглась в воздухе, роняя тающие искры.

Они уже близко, и то, что должно было случиться, вот вот произойдёт!

Многоликая и ее спутники спустились по зеленой лестнице и направлялись вглубь квартала, когда увидели внизу мужчину, одетого на саворрийский манер, и двух женщин, вышедших с ним из кружевных ворот.

Одну из них – юную темноволосую девушку в голубом платье – дева храма сразу же узнала, как, впрочем, и другую – с неприятным крысиным лицом. Сейчас она стояла, потупив взгляд и изображая покорность. Рядом с похитительницей замерла безучастная ко всему мастерица. Взгляд ее был отрешенным, затуманенным.

– Задержите этих людей, – приказала Эная.

Аяту и Стиг, стоявшие до этого по бокам от многоликой, вышли вперед, встав между Энаей и чужаками.

Деве Храма показалось, будто легкая тень проскользнула по узкоглазому лицу саворрийца. Впрочем, незнакомец не испугался. Наоборот, он учтиво поклонился и почтительно произнес:

– Я прошу верных слуг простить меня за дерзость, простительную иноземцу, плохо знающему ваши порядки. Однако разве могут мечники Храма без объяснений задерживать честного человека и вести куда-то, да еще и на глазах его рабынь?

– Темноволосая девушка – не твоя рабыня, – резко ответила Эная. – Она была у рукодельниц. Твоя пособница, что стоит сейчас рядом, одурманила ее черным колдовством и увела за собой. Колдовство запрещено в Дальянии. И об этом знают даже иноземцы. Этих объяснений тебе достаточно?

После этого она обратилась уже к мечникам:

– Задержите его, как преступившего закон! – и, дабы закрыть вопрос подчинения, Эная сказала то, что обязывало мечников действовать, не сомневаясь в ее правдивости: – Слово многоликой! Я видела.

В ответ на эту гневную речь саворриец покорно развел руками, смиряясь:

– Предаю себя на суд Храма. Всем известно, что невиновным нечего опасаться в Дальянии.

Сказав так, он правой рукой вытащил из-за пояса ножны с мечом и рукоятью вперед протянул их Стигу. Тот сразу же сделал шаг навстречу и потянулся взять оружие.

То, что произошло дальше, произошло очень быстро, едва ли за пару мгновений. Эная толком не разглядела подробностей. Лишь увидела, как брат схватился за лицо, а саворриец выхватил меч левой рукой и резанул им Стига. Тот согнулся, падая на колени и заливая кровью мостовую, а чужак уже развернулся ко второму спутнику многоликой.

Аяту успел выхватить меч и отбить следующий удар иноземца,после чего ударил сам. Однако саворриец оказался быстр. Нечеловечески быстр. Он легко уклонился от атаки, а затем узкий прямой клинок обошел меч Аяту и самым кончиком чиркнул воина по шее. Кровь хлынула потоком, будто мало ее уже было на этой мостовой.

Парализованная ужасом Эная не смогла даже закричать. Она потянулась рукой к лицу, чтобы сорвать паволоку, но… не успела сделать и этого.

* * *

От происходящего Киргу будто параличом разбило. Она стояла с вытаращенными глазами и сведенным горлом. Не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть, ноги к земле приросли, во рту пересохло.

Уже думала, ничем ее не удивить, всякого досталось в этой жизни: и боли, и страха, и издевательств, и запретного колдовства, и страшной черной магии. Искренне считала разбойница и воровка, будто ничто ее отныне не испугает. Даже приободрилась от уважения к себе, мол, вот она какая, другие давно бы сдохли, а она опять выжила, да не просто выжила – сумела приспособиться, вывернуться!

Совсем перестала бояться. И даже когда этот узкоглазый урод приказал привести девчонку – не испугалась. Подумала только, что засмеет ее неведомая соплюха, когда увидит, как у нее перед носом пальцами вертят. Ведь и колдовства в этом не было! Вот ни капли не было!!! Но вышло иначе. Девчонка, едва увидела сплетенные Киргины пальцы, мигом ослабела. Как одурманенная.

Кирга даже выдохнула, подумала: сделано дело. А тут вынес Драг многоликую с мечниками. В глубине души воровка даже понадеялась, что, может, отберут ее у хозяина вместе с девчонкой, уведут на допрос, а там уж она им изольет душеньку-то. Все-о-о расскажет! Но вместо этого…

Хозяин согласился идти с верными слугами, а потом в несколько вдохов убил обоих. Убил! Храмовых! Воинов! Под Киргой колени едва не сложились, она даже девчонку удерживать перестала – руки плетьми повисли от ужаса, от невозможности происходящего. И когда она думала, что хуже уже не будет, хозяин… хозяин… ударил многоликую!!!

Тут уж Кирге совсем поплохело. В ушах зашумело, перед глазами замельтешило, спина взмокла от пота. В то же мгновение раздался пронзительный резкий свист. Этот звук и вывел разбойницу и воровку из оцепенения. Будто ведром воды окатили. Она захлопала глазами, начала испуганно озираться, увидела, что худосочная девчонка очнулась и дунула в тонкую свистульку, висящую на шее.

А потом все понеслось кувырком.

Хозяин забыл про девчонку, которая еще недавно была ему так нужна, подхватил падающую многоликую, закинул себе на плечо безвольное тонкое тело и прошипел Кирге в лицо:

– Веди в укромное место! Быстро, тварь!

Столько ярости было в его голосе, столько злого посыла, что Кирга не заставила себя упрашивать, понеслась вперед, скользнув прощальным взглядом по лужам крови, в которых лежали мечники.

Ох и бежали… У Кирги аж подошвы ног горели, да еще сандалии эти новые, жесткие… Все пятки сбила. Неслась она и думала: «Многоликая, многоликая, многоликая». И уже представляла, чего с ней сделают за одно только то, что помогала хозяину. О храмовом возмездии легенды ходили. Жуткие легенды. Все воры знали: лучше быть проданными в рудники, лучше весь день на площади под плетью простоять, лучше на серебряных плавильнях сдохнуть, чем попасть на суд Храма. Никто не ведал, что Храм делает с пошедшими против него, но все знали, как велико могущество Безликого и его слуг.

В общем, привела Кирга хозяина в свое убежище. То самое, которое для себя, родненькой, берегла, которое с мужьями любовно делала, чтобы пережидать лихие времена, если вдруг случатся. Случились.

А уж когда забились в тесный отнорок позади нежилого старого дома – разбойница и воровка в стену вжалась, боялась даже вздохнуть. Хозяин ее от ярости пятнами пошел. Дышал тяжело, потный весь, злобный… свалил многоликую с плеча, и та, по-прежнему бесчувственная, упала на пол ворохом дорогих шелков. Жива ли? Может, мертвая?

От ужаса Киргу чуть не вырвало. А хозяин отдышался немного, достал уже знакомый кисет и отрывисто приказал рабыне поднять голову. Сказал, как пес пролаял. Она подчинилась. А что остается?

Глядя в ненавистное узкоглазое лицо, разбойница обреченно вдохнула проклятый порошок.

Господин проник в нее уже привычно. Заполнил собой. Но так была Кирга напугана случившимся ранее, что мерзость проникновения и не ощутила.

– Повелитель, – хозяин воровки склонился перед ней низко-низко, заискивающе, словно последний из самых последних рабов. – Случилось непредвиденное. Мне нужно бежать из города. Я не смог отыскать беглеца, но принес тебе в дар многоликую...

Он замолчал, покорно ожидая воли властелина. Стоял все так же – согнувшись, выражая наивысшую покорность.

А Киргу вдруг аж в узел завязало внутри. Повелитель обратился к ней!

– Как скоро это место отыщут мечники? – прозвучал у воровки в голове нечеловеческий, лишенный чувств голос.

Она на мгновение задумалась, пытаясь прикинуть ответ: худосочная девчонка сможет описать похитительницу, значит, мечники быстро выйдут на ее мужей, а там…

– Досадно… – отозвался на эти сумбурные мысли бесплотный голос в голове воровки.

И тут же Повелитель проговорил вслух, Киргиным ртом, обращаясь к ее хозяину:

– Выпрямись.

Тот немедленно разогнулся.

– Откройся.

Узкоглазый с надеждой и внутренним трепетом заглянул в глаза своей рабыне, а та, заключенная внутри собственного тела, лишь отрешенно наблюдала за происходящим. Повелитель не стал вглядываться, он хладнокровно перехватил мерцающую нить, что тянулась от Кирги к ее хозяину. Тот застыл, как совсем недавно застыла в переулке возле дома рукодельниц сама Кирга. Безвольный и покорный. А Повелитель вытянул рукой Кирги из-за пояса узкоглазого меч и, отшагнув назад, коротким выверенным движением вонзил клинок в сердце своему слуге.

Узкоглазый до последнего ни о чем не подозревал, но, когда холодное острие прошло вдоль ребер, его взгляд наполнился запоздалым ужасом. Эти ужас и боль опалили Киргу, словно огненный шквал. Она тоже задохнулась, чувствуя страдание хозяина, тесно сплетенного с нею мерцающей нитью.

А потом нить оборвалась и страдание исчезло: Повелитель вышел из Кирги. Одновременно с этим узкоглазый мучитель воровки и недавний ее владелец осел, соскальзывая с клинка, на пол. Разорвавшаяся же нить втянулась в Киргу, свиваясь в украденный у бывшего уже хозяина мерцающий кокон. Под кожей на секунду разлился жгучий жар, а потом все стихло.

Кирга осталась стоять одна рядом с остывающим телом хозяина, по-прежнему лежащей без чувств многоликой и с окровавленным мечом в руке.

* * *

Летящую поступь шианки Сингур услышал задолго до того, как она спустилась в убежище. Шаги оставались по-прежнему лёгкими, и обычный слух их бы просто не уловил, но для человека, корчащегося от отравы, каждый из них был словно гвоздь, который забивали в голову. Сингур старался не закричать, чтобы не испугать её. Лишь глухо рычал во влажный от пота тюфяк, стискивая кулаки.

Масляная лампа уже погасла, и в подземном убежище висела темнота. По телу расходилась боль, обжигающая, как воздух катакомб. Временами мерещилось, будто не было никакого побега, будто вот он – Миаджан, и из вязкого полумрака подземных лабиринтов в любой миг может вынырнуть создание, облик которого настолько отвратителен, что рассудок человека не в силах его запомнить. Тело, не будь оно одурманено, отказалось бы подчиняться, а разум просто не выдержал увиденного. Но жрецы знали свое дело. И то, что мерещилось рабам в клубящейся мгле… в ней и оставалось. Оживая затем в кошмарах. Как сейчас.

Жар все нарастал. Вдоль хребта едва ощутимо сжималось и разжималось – пульсировало – страдание. Сингур был как больное дерево, которое черви сжирали изнутри, прогрызая ходы, копошась в трухе, извиваясь… Под кожей.

Его бы, наверное, вывернуло, но внутренности тоже свело от боли и отвращения.

Шорох шагов Нелани приближался. Подземелье множило эхо. Чёрная мрачная жуть прихватывала за рёбра: нет ничего хуже, чем оказаться беспомощным в темноте подземелий. Казалось, вот-вот из неведомых глубин по горячим камням поднимутся привлечённые запахом человека те, кому нет сил противостоять. От ужаса сознание заволокла пелена…

Видимо, Сингур, скованный кошмаром, ненадолго канул в забытьё, потому что Нелани вдруг оказалась рядом, склонилась над ним, и стало ясно: катакомбы, шорохи, темнота – лишь отголоски мучительного сна.

– Я видеть твоя сестра. Она хорошо, – едва слышно произнесла шианка, а её черные локоны извивались, словно черви. – Я пытаться тебе помочь. Ты разрешить? Я не знать – получиться ли. Но другой способ у меня нет.

Сингур кивнул, давя тошноту и рвущийся с губ крик. Потом понял, что женщина ничего не видит в темноте, и просипел:

– Да…

– Я зажечь свет. Я знать – тебе это боль. Но ты терпеть и смотреть на меня. Ты понять.

В ответ он только судорожно перевёл дыхание и не сказал, что боится света и того, что может при нём увидеть. Хотелось зажмуриться, заорать, чтобы женщина делала хоть что-то, перестала изводить его разговорами и просто помогла! Не надо ничего спрашивать, ничего объяснять, когда путаются вымысел и явь. Но, конечно, он просто промолчал.

Нелани старалась перемещаться бесшумно, однако передвигание лампы, звук льющегося масла, чирканье кремня и треск разгорающегося огня – всё это будто выцарапывало Сингуру нутро.

Женщина ходила по тесному убежищу. Слышался шорох одежды, лёгкий звон, тихий стук… Неяркий свет дрожащего огня рождал пугающие тени, которые казались и не тенями вовсе. Откуда-то доносилось эхо дыхания неведомых существ, тихое царапанье по камню и едва уловимый гул – это жили и двигались стены подземелья… Там, где ворочались в недрах огромные валуны, зарождался рокот, неуловимый для уха обычного человека. Глухой рокот – тупик, тихий шелест сквозняка и едва слышное эхо – коридор. Пока звучит эхо и слышно движение воздуха, нужно успеть пройти. Иначе будет тупик. И тогда снова придется слушать. И ждать. И надеяться, что услышишь и сможешь выбраться.

Вдруг едва слышную жизнь камня нарушил знакомый певучий голос:

– Ты хотеть знать, почему я помогать тебе. Сегодня я рассказать. Ты слушать.

Она не спрашивала, просто негромко говорила. Но этот голос разогнал морок кошмара. Сингур вспомнил, кто он и где. Понял, что Миаджан далеко. Очень далеко. Больше не надо слушать камни. Больше не надо спускаться под землю. И глухое ворчание недр – оно просто примерещилось. А правда – вот она, рядом. У неё чёрная лоснящаяся кожа и чёрные локоны, рассыпавшиеся по спине. Высокая грудь, тонкая талия и длинные-длинные стройные ноги…

Мысли путались, его снова уносило в пропасть кошмара. Голос Нелани звучал глухо, обрастал эхом, становился грубым, жутким. По спине и рукам бежал мороз, ставя дыбом волоски.

– Я жить на острова, – говорила женщина гулким нечеловеческим голосом. – Далеко в Шиан.

Тело начала колотить дрожь. Это был не голос Нелани! Он звучал словно отовсюду сразу:

– Там светить солнце. Яркое, что выжигать глаза. Белокожий, как ты, умирать на такой солнце ещё до полудень. Гореть в волдырях.

Сингур застонал. Исчезли подземелья. Теперь он лежал под ярким-ярким солнцем Шиана и сгорал под ним. Огромные волдыри лопались на теле, а сукровица сочилась по раскаленной коже, обжигающая, как кипяток…

Он выгнулся на тюфяке и тихо-тихо закричал. Крик рассеял морок, а боль ненадолго прояснила рассудок.

– На острова всегда солнце. Всегда жара, – продолжала безжалостно Нелани. Её голос снова звучал мелодично и тихо, она по-прежнему ходила туда-сюда по убежищу, сводя Сингура с ума звуком шагов. Но потом до него донёсся тяжёлый дурманящий аромат. Дымный и плотный.

– Дышать глубоко, Сингур. – сказала шианка. – Глубоко дышать. Смотреть на меня.

Дым курился, обволакивая сознание, лишая воли. С невероятным усилием Сингур подчинил себе одеревеневшее тело и разлепил глаза, чувствуя, как лопаются по всему телу огромные волдыри, как кожа слезает, обнажая влажную кровоточащую плоть.

– Нет… – прохрипел он. – Не надо… хватит…

– Смотреть на меня, – она склонилась над ним – чёрная, лоснящаяся, в одной короткой нижней рубахе, под которой проглядывало обнаженное эбонитовое тело, с рассыпавшимися по плечам волосами. – Смотреть на меня и видеть, что я говорить. Твой глаза синий. Синий глаза смотреть в зелёный. Слушать и видеть, Сингур.

Его взгляд словно прилип к её. Он глядел в эти омуты, блестящие на чёрном лице, и, наконец, начал понимать смысл произносимых слов.

– На острова, где я жить, мало вода, – Нелани медленно отходила от топчана, на котором лежал мужчина, но по-прежнему не отпускала его взгляд. – Только морская кругом. А ветер горячий и соленый. Соленый и горячий. И если бог острова гневаться – солнце жечь люди до костей, выпивать наша вода. Жара высушивать озера, высушивать реки, высушивать ручьи. Бог гневлив и любить кровь. Бог любить дев, бог просить жертв. За вода, за урожай, за детей.

Она подняла руки, и Сингур увидел на чёрных запястьях тонкие металлические браслеты. Ладони Нелани мягко скользили в воздухе – медленно-медленно вырисовывая неведомые знаки. Чувственный плавный танец рождал перезвон украшений. Этот перезвон был негромким, убаюкивающим.

– Чтобы не гневить бог, ему дарить дева. Жена. Самый красивый девушка. Невеста бог. Чтобы другие жить, одна умирать. Уходить к бог. Любить бог. Бог любить её.

Рассказчица едва слышно и неторопливо начала постукивать длинными пальцами по ладони. Звон браслетов рассыпался по убежищу. Тени от лампы скользили по чёрному полуобнаженному телу. Тонкая рубашка стала прозрачной от пота.

– Но девушка плакать, – продолжала певуче Нелани. – Глупая девушка всегда плакать. Не хотеть идти к бог. Хотеть плавать в прибой, есть сладкая пауват, спать под звезды, любиться с мужчина, не с бог. Ты слышать меня, Сингур? Смотреть на меня? Видеть, что я говорить?

Он с трудом кивнул, завороженный движением её рук, тихим звоном браслетов, плавным покачиванием бёдер и тяжёлым дымным дурманом, которому не знал названия.

Сизые волны окутывали Нелани, она медленно танцевала в них и продолжала рассказ. А мужчине казалось, будто он видит всё, о чём ему говорят: зелёный остров, синее небо, хижины с крышами из огромных листьев, обжигающее яркое солнце. Плоды пауват, свисающие гроздьями с упругих лиан…

– Девушка плакать. А бог не любить слезы, – шианка улыбалась и качала головой. – Невеста на свадьба должен быть счастлив. Для этого женщина племени окуривать девушка особый трава. Сладкий дым убирать слезы, убирать тоска, убирать боль, дарить покой. Ей говорить, что она видеть, и она видеть, что ей говорить. Девушка улыбаться. Бог быть доволен. И забирать невеста.

Сингур уже не чувствовал тела. Он качался на волнах сизого дыма, что плыл вокруг Нелани. Вдыхал запах, наблюдал за тенями, прячущимися в складках её рубахи, хотел коснуться её, дотронуться до этого манящего лоснящегося тела.

– Что делают с девушкой? – услышал он издалека свой осипший голос.

– Девушка резать, как свинья, – жёстко ответила Нелани, не останавливая танца. Её руки ласкали волны тяжелого дыма, свивали из них маленькие кудрявые вихри, гнали по комнате. – Девушка умирать и уходить к бог. Но сперва девушка брать жрец. Он есть вместилище бог.

– Каждый год? – спросил Сингур, с трудом шевеля непослушными губами.

– Каждый год. Один невеста, один год. Но однажды вздорный невеста не захотеть идти к бог. Не хотеть смерть и чтобы её иметь жрец. Хотеть жить. Смотри, Сингур…

Шианка изогнулась, заведя руки за спину, отчего тонкая ткань обтянула высокую грудь, прилипла к потной коже на чувственно вздымающемся животе.

– Смотри, Сингур. Это тело принадлежать бог. Так сказать жрец, который его проклясть. Запретить говорить этот рот. Изгнать с остров эта дева, продать её чужеземец. Если не хотеть быть невеста бог, то стать жена всем. Не принадлежать бог – не принадлежать себе. Пусть дева владеет плоть.

Дым вокруг неё принимал причудливые очертания. Сингуру казалось: к Нелани тянутся чьи-то руки, похотливо скользят по её плечам и спине, по груди, а она сладострастно изгибается под их прикосновениями. Он видел, как трепещут её бедра. Но тяжёлая каменная усталость наваливалась, отупляла. Глухая, дарящая оцепенение и бессилие.

– Я хотеть, чтобы меня иметь. Постоянно иметь. Такова плата. Плоть зовёт плоть. Но ей нет утоления. Я сгорать от желание. Сгорать от зова плоть.

Её браслеты звенели, а очертания терялись в сизом дыму. Она исчезала в нём, растворялась:

– Меня иметь все. Плоть того желать. Сводить с ум. Я хотеть смерть. Бог всегда победить, и дева достаться ему раньше или позже. Но потом в «Четыре луна» прийти ты. Смотри, Сингур.

Он опять с трудом разлепил глаза, вглядывался в сизую мглу, которая колыхалась в такт трепещущему огоньку лампы. И увидел себя. В той комнате борделя, у окна. Обессилевшего и бледного.

– Ты успокоить плоть. Ты убрать безумие похоть. Я снова стать дева, а не рабыня бог. Теперь понять, почему я помогать тебе?

В сизой мгле остался лишь её голос, но он таял, удалялся.

– Не вижу тебя… – с усилием, едва слышно произнёс Сингур. Даже в этом сонном отупении ему стало страшно, что сейчас Нелани пропадёт совсем. И уже не появится, оставит его слушать подземелья и сходить с ума в темноте. – Не вижу… вернись…

– Я здесь, – тихо прошептали над ухом. – Смотри, Сингур.

Он попытался разлепить веки, но уже не смог.

– Ты спать, – шептала темнота. – Спать крепко…

Тёплые волны дурманного дыма омывали тело, скользили по коже. Сингур плыл в этих волнах, объятый неодолимой тяжёлой негой. Боль утихла.

Глава 17

Многоликим не снятся сны. Аурике было очень любопытно, что это такое. Наверное, они похожи на видения? Но почему тогда во сне одни чувствуют боль, а другие – нет? Почему испытывают жажду и голод, но не могут их утолить? Почему говорят и делают то, что не говорят и не делают наяву?

Однажды Старшая жена сказала юной многоликой по секрету, что бывают даже скабрезные сны. Но человек их не выбирает, не может заставить сниться себе то, чего хочет. Иногда и наоборот. Приснится такое, чего и осмеливаться хотеть нельзя. Например, воину может присниться, что он по собственному желанию возлег с многоликой, которая его не просто не выбирала, а вообще могла быть замужем за другим.

Это же – шасмах – запрет! – ужаснулась девушка. Но оказалось, что за такое, если оно происходило во сне, не карали. Вообще.

Поэтому Аурике очень хотелось хоть раз увидеть сон. Можно и скабрезный, чего уж там. Раз за такое не наказывают.

Она сидела и размышляла на широкой скамье садового грота. Думала: а вдруг её видения – не видения вовсе, а сны? Вдруг мерцание ей совсем не подчиняется? Вдруг всё, что она видит – неправда? Её мать всё-таки была обычной женщиной...

Зелёный лабиринт шумел под знойным ветерком, шелестели прохладой тонкие струйки фонтана. Было тихо и спокойно, как вдруг многоликую от макушки до самых пяток пронзило острое, доселе незнакомое чувство, будто резкая боль, но… без боли.

Она вскочила на ноги и покачнулась, не понимая, что происходит. Голова закружилась, поперек груди полыхнуло, а потом перед глазами всё стало пунцовым.

– Стиг!

Аурика упала на колени, больно ушиблась о гранитные плиты, но тут же вскочила и понеслась в храм, задыхаясь от ужаса. Теперь она поняла, что случилось.

Стиг убит.

Она взлетела по широкой длинной лестнице так быстро, как никогда ещё не бегала. Даже в детстве. Пока мчалась, где-то потеряла покрывало. Коса растрепалась, жемчужная нитка сползла и запуталась, больно дёргая волосы.

Аурика не знала, как быть: что говорить и кому? Ведь она ничего не видела, ничего не поняла. Только почувствовала… Да ещё могла ошибиться. Конечно, могла! И наверняка ошиблась. Стиг жив и посмеётся над её испугом и над тем, что она навыдумывала, но… пунцовая пелена перед глазами мешала поверить в такой исход.

– Прекраснейшая, что с тобой? – окликнули её.

Аурика развернулась на голос.

– Карай! – взмолилась девушка. – Найди Стига! Найди…

В этот миг пелена перед её глазами растаяла, и она увидела, что собеседник застыл с отрешённым лицом.

Многоликая молчала, стискивая ледяные руки на груди, жадно всматривалась в выражение глаз мечника. Наконец, тот моргнул, перевёл на девушку внезапно потяжелевший взгляд.

– Тебе надо укрыться в храме, госпожа, – осторожно, но твердо мужская рука подхватила её под локоть. – Прямо сейчас.

– Где Стиг? – Аурика уже поняла, что Карай не ответит, как поняла и то, что он узнал о чем-от плохом. – Карай!

– Никуда не выходи, госпожа, – жёстко сказал он и добавил: – Я не чувствую Стига. И не чувствую Аяту. Нить, что нас связывала, разорвалась.

С этими словами воин втолкнул деву в дрожащий огнями и курящийся благовониями лабиринт храма:

– Иди к Старшим жёнам.

Дверь закрылась. Аурика осталась одна.

* * *

Верные слуги стекались к месту происшествия отовсюду, где их застал призыв братьев, первыми попавших на место схватки. Карай встретил храмовых воинов у входа в сады. Он издалека увидел, как группа мужчин бегом поднимается по лиловой лестнице, бережно неся на плащах бесчувственное тело. Сердце дёрнулось от страшного предчувствия.

Стиг.

Тот лежал с застывшим лицом, пепельно-серым, почти неузнаваемым.

– Кто? – спросил Карай, когда мужчины к нему приблизились. – Известно?

Он перенял угол плаща у одного из уставших братьев.

– Нет, – выдохнул тот. – Но она видела.

И кивнул назад, туда, где по лестнице торопливо поднимались ещё двое воинов, ведущих под руки темноглазую девчонку.

– Что она сказала?

– Ничего. Она не говорит. Немая. Руками только машет, непонятно ничего! – он выругался. – Аяту убит, Эная пропала без следа!

Карай оглянулся через плечо, окидывая незнакомку быстрым взглядом: тонкая, бледная, испуганная, в руках бережно держит тряпицу. Впрочем, через миг до него дошел смысл сказанного и внутри всё похолодело.

Многоликая пропала.

Снова!

Он лихорадочно пытался понять, кто мог напасть на храмовых воинов и храмовую деву. Кто осмелился? Среди бела дня! Вопрос о том, кто смог одолеть двух храмовых воинов, Карай решил пока себе не задавать.

Ноги несли и несли вверх по лестнице, но взгляд постоянно обращался к серому лицу брата, у которого жилы под кожей начали чернеть.

Когда вспотевшие запыхавшиеся мужчины закончили изнурительный подъём, им навстречу уже бежали слуги и лекари, торопливо шли пять Старших жен. Одна из них сразу же перехватила темноглазую немую девушку, забирая её из рук воинов.

Что было дальше, Карай не видел; он передал брата лекарям, а когда те забрали Стига, ещё некоторое время стоял, окаменевший, среди всеобщей суеты. Руки больше не оттягивал груз, и бежать никуда было не надо. Что делать – он не знал.

Только думал: Эная пропала. Как Ири.

А потом его осенило: нужно отыскать узкоглазого!

* * *

Хороший разбойник и вор должен уметь ждать. К тому же чего б не подождать тут, куда отправил хозяин? Здесь было получше, чем в городском узилище: окошко побольше, солома на полу, кормили сносно – сушеной рыбой и чёрствыми лепешками, а не блевотным тюремным варевом, которое даже собака жрать не станет. И надсмотрщик – здоровенный детина – не зверствовал. Утром, с рассветом, он приносил еду и воду, а потом уходил, закрыв дверь на засов. Даже пинка ни разу не дал. Вечером же возвращался неизменно навеселе. Правда, бдительности не терял, к двум рабам не приближался, но и бить не бил.

Сирк-Удавка такое отношение очень одобрял. Конечно, веди себя новый надсмотрщик не так осторожно, было б куда лучше, но... Но главное – детина не проверял цепи, тянущиеся от ошейников к стене. Хорошие цепи, крепкие. Да только за несколько дней Бук сумел их расшатать, и теперь всего два хороших рывка могли подарить обоим узникам вожделенную свободу. Надсмотрщик даже за дубинку схватиться не успеет. А потом… потом будет целая ночь, чтобы улизнуть из Миль-Канаса и отыскать надёжное убежище. Если беглецам повезёт, их ещё несколько дней не хватятся: хозяин-то так ни разу и не появился, а надсмотрщика, опять же, если повезёт, хватятся только по запаху, то есть через несколько дней.

Бежать разбойники решили сегодня вечером. Об одном только жалели: там, куда заведёт по кривой дорожке Четырёхглазый, другую Киргу (чтоб и в деле была помощью, и в постели – с обоими сразу) вряд ли удастся найти. Ну и ладно. Опять же, чего о ней жалеть? Если б не она, не сидели бы сейчас тут. Дурная баба, как ни крути. Но заводная…

Размышления Сирка прервала суматоха во дворе. Через небольшое окно донеслись топот, голоса, а следом подобострастный голос надсмотрщика.

Шум всё приближался. Теперь шаги слышались уже в доме, ещё через миг со звяканьем откинулась щеколда на двери, и в комнату прошёл надсмотрщик, а следом за ним… верный слуга! Совсем еще юный, но какая разница. Это был мечник храма!

Сирк и Бук тут же рухнули на колени и уткнулись лбами в пол.

Последовал отрывистый приказ:

– Расковать! Вот этого, тощего.

Надсмотрщик тут же загремел ключами, отпирая Сирковы кандалы.

– Подними голову, – последовал новый приказ.

Удавка послушно вскинулся.

– Сейчас отведёшь к вашему убежищу.

Удавка хотел было изобразить непонимание – какое, мол, убежище, господин, нет у нас никакого… Но под пронзительным взглядом чёрных глаз, которые видели куда больше, чем глаза простых людей, Сирк не решился врать.

– Отведу, господин, – только и сказал он.

* * *

Боги умерли. Человек в одеянии цвета красной охры сказал это много лет назад. «Боги умерли. Больше их нет. Есть лишь тьма и её порождения». Эша запомнила. Ведь в Миаджане тьма всегда незримо находилась рядом. Тьма жила в чёрной воде. Тьма жила в мёртвых глазах Сингура. Тьма жила в ней самой – холодный жабёнок, стискивающий сердце и горло. Но здесь, на солнечных улицах Миль-Канаса, тьме не было места! Эше даже стало не хватать её. А потом тьма пришла за ней в облике некрасивой женщины с крысиным лицом. Эта женщина лишила Эшу воли и вывела из безопасного дворика на пустынную улицу, где ждал человек со взглядом мертвеца.

Впрочем, страшно не было. Сонное равнодушие сковало рассудок. Эша безразлично, словно со стороны, наблюдала за собой. Сейчас её куда-то уведут. Миаджан ждёт. А боги умерли.

Она ничего не чувствовала – ни страха, ни горя. Поэтому, когда появились незнакомые мужчины в дорогих доспехах, а с ними прелестная женщина, Эша безучастно замерла. Она бы так и стояла, не воспринимая происходящее, но женщина с крысиным лицом расцепила переплетенные пальцы, знак подчинения утратил удерживающую силу.

Тяжёлое равнодушие спало, обжигающая ледяная волна прокатилась по телу. Рука Эши сама метнулась к шнурку, висящему на груди.

Девушка схватила свисток и резко дунула. Пронзительный отрывистый звук, от которого на миг заложило уши, разнёсся по улице. Этот звук, будто хлыст, стегнул узкоглазого мужчину со взглядом мертвеца. Тот забросил на плечо деву в шелках, что-то прошипел женщине с крысиным лицом и, забыв про Эшу, бросился прочь.

Нет. Боги не умирают. Они лишь отвлекаются на время. А потом вновь обращают свой взор на смертных.

Кровь текла по мостовой, заливая желобки между камнями. Сегодня бог дальян отвлёкся.

…– Не вижу, – сокрушённо покачала головой многоликая, обращаясь к четырем своим подругам. – Она не мерцает. Будто каменная. Я словно в тумане стою, ничего не могу разобрать.

Эша моргнула, возвращаясь из забытья обратно в просторный зал храма на вершине горы. Женщина с густой сединой в волосах смотрела на неё задумчиво. Другие молчаливо переглядывались.

Девушка не понимала, что они пытаются делать и как их магия перенесла её в недавнее прошлое. Она снова пережила случившееся, словно наяву, но… Те, чье колдовство вернуло её к событиям нынешнего утра, ничего не увидели. Всё, что смогла Эша, – сразу, ещё в саду, отдать им тряпицу, в которую завернула две коротких иглы. Знаками предупредила: яд! Её поняли, но этого было мало. Иглы унесли лекари, а девушку привели в храм, где постарались выяснить, кто напал на мечников. Увы, впустую.

Раз за разом все попытки Храмовых жен терпели поражение. Из-за этого они до сих пор не понимали, что произошло в квартале Белошвеек. А Эша… Эша ничем не могла им помочь. Может, оттого, что в этом храме она испытывала странное беспокойство? Словно собственное тело стало для неё слишком тесным, хотелось сорвать его с себя, покинуть, выйти вон!

– Мерцание гаснет, будто огонек на ветру! – раздосадовано сказала в этот миг одна из женщин. – Сеть её даже коснуться не успевает – сразу тает!

– Нужно идти к господину, – поднялась на ноги старшая. – Я звала его, но он не ответил. Боюсь, Стигу уже не помочь.

Другая вздохнула:

– Аурика – совсем дитя. Такой удар для неё...

Старшая строго посмотрела на собеседницу и ответила:

– Она оправится. Мужчины гибнут, такова жизнь. А жалеть сейчас надо Энаю. Это её похитили.

Пять женщин поднялись на ноги с шёлковых подушек. Одна из них помогла подняться Эше:

– Идём, нужно…

В этот миг просторный зал покачнулся, всё вокруг задрожало и сделалось зыбким. У Эши закружилась голова, но через мгновение дурнота отступила, а девушка вместе с сопровождением оказалась в каменном зале с огромным полукруглым окном, из которого виднелось искрящееся на солнце море.

– Господин…

Женщины изящно поклонились. Эша беспомощно огляделась. Она не умела приветствовать так грациозно. Потому поклонилась, как всегда кланялась хозяевам – сложив руки на груди и опустив голову. И лишь после этого подняла глаза. Подняла и окаменела.

На неё смотрел человек в одеянии цвета красной охры. У него не было ни бровей, ни ресниц, ни волос. Черты его лица всегда оставались одними и теми же, но при этом постоянно менялись. Однако Эша никогда не спутала бы его ни с кем другим. Особенно эти глаза, из которых смотрела тьма подземелий.

– Солнца над домом, – сказал человек и протянул ей руку. Тонкие сухие пальцы были похожи на паучьи лапы.

Эша зажала рот ладонями, а потом захлебнулась ужасом и провалилась в ту тьму, что смотрела на неё из пугающе старых глаз.

* * *

Старшие жены в изумлении застыли. Взоры всех были обращены на немую девушку, лицо которой исказилось от ужаса при виде Истра. Она истошно и беззвучно закричала, а потом упала без чувств.

Безликий успел подхватить ослабевшее тело, тогда как женщины ещё несколько мгновений в молчаливом недоумении смотрели на произошедшее.

– Нужно побрызгать на неё водой! – раздался звонкий и немного гнусавый голос.

Старшая из жен повернулась к говорившей и увидела, конечно же, Аурику – с опухшим зарёванным лицом. Несносная! Сразу побежала к отцу – плакать, жаловаться и канючить. Никакой управы на неё…

– Нита, – мягко сказал Истр, укладывая бесчувственную девушку на широкий шёлковый диван. – Ты зря гневаешься. Аурика мне не досаждала, она только что пришла.

Нита привычно подавила раздражение и сказала:

– Муж мой, мы ничего не узнали. Эта дева немая. Мы попытались накинуть на неё сеть, но мерцание тает, утрачивая силу.

– Вот как? – Истр задумчиво посмотрел на девушку, лицо которой одна из женщин уже протирала смоченным в воде платком.

– Отец, позволь мне! – взмолилась Аурика. – Позволь попробовать!

Безликий покачал головой:

– Нет. Поступим иначе.

Он говорил по-прежнему мягко, но Аурика и остальные женщины сразу же покорно опустили головы.

Истр сел на край дивана, на котором лежала немая девушка. Она попыталась было отстраниться и смотрела с нарастающим ужасом, но Безликий словно не заметил её испуга, лишь поманил к себе дочь.

Когда Аурика почтительно приблизилась, отец приказал:

– Возьми её за руку.

Девушка послушно сделала, как он просил – взяла ледяную дрожащую ладонь незнакомки.

– Говори, – приказал Безликий.

И в то же самое мгновение, горло Аурики сжалось, а язык омертвел.

– Говори, что ты видела.

Темноглазая девушка нерешительно приоткрыла рот и ответила голосом Аурики:

– Я видела охотника.

А затем потрясенно осеклась и зажала рот ладонью.

* * *

Живущий мечом погибнет от меча, и не важно – наёмник он, грабитель или воин храма. Взявший в руки оружие погибнет от оружия – таков закон жизни.

Так когда-то сказал Ишту – старшему храмовому мечнику – его друг Аяту. Аяту, который сегодня погиб именно так, как говорил. Смерть, достойная воина. Теперь Аяту – верный слуга не храма, а самого Джерта. Великая честь пополнить ряды божественного воинства! Но на душе у Ишту было сумрачно от тоски. И изо всех сил он старался этого не показать.

Сейчас старший мечник храма бежал во главе отряда спешников верных слуг и краем глаза следил, чтобы Карай не вырвался вперёд. Нет, ему было не жалко отдать молодому первенство. Но время юного порыва наступит позже, пока же главное – не спугнуть саворрийца.

А Карай нёсся, не чувствуя усталости! Глаза у него горели тем страшным огнем, который пугает людей сильнее оружия. Раб саворрийца, трусивший рядом, похоже, чувствовал гнев верных слуг, отчего то и дело испуганно озирался: боялся, что за нерасторопность его ускорят плетью.

Мелькали улицы и лестницы. Постепенно дома квартала рукодельниц сменились вычурными, аляповато украшенными особняками купеческих кварталов. Прохожие, попадавшиеся отряду на пути, торопливо уступали дорогу, кланялись и провожали мужчин обеспокоенными, полными любопытства взглядами.

– Там… за поворотом… – с трудом переводя дыхание, заговорил раб. Он ткнул пальцем в сторону лестницы, у которой заканчивался квартал торговцев и начинался квартал ремесленников. – Почти сразу ворота... ну такие облезлые, с голой бабой без сиськи сверху. За ними – дом старый, там никто не живет. На углу возле дома мы лаз в подвал и скрыли.

Он уперся ладонями в колени, пытаясь отдышаться. Того гляди, блеванёт.

Ишту осадил Карая, готового рвануться впереди всех к заветной цели. Мягко коснулся локтя, и молодой мечник сразу приостановился, выжидающе глядя на старшего.

– Теперь идём тихо, – Ишту повернулся к спешникам. – Арри, – обратился он к тому из воинов, что стоял ближе всего, – когда приблизимся, незаметно пройди и оглядись. И помним, – мечник обвёл отряд тяжёлым взглядом и с нажимом произнёс: – Только живым!

Мужчины вразнобой закивали, после чего, удобнее перехватив щиты, вытащили из-за поясов тяжёлые дубинки. Двое лучников достали стрелы с тупыми наконечниками. Напряжённый Карай терпеливо ждал команды старшего.

– Вперёд. Без звука, – Ишту снова придержал молодого мечника, чтобы тот пропустил спешников.

Впрочем, схватка, которой так жаждали оба верных слуги, не случилась. Едва отряд вышел из-за угла к дому, как мужчины увидели многоликую. Бледная Эная с прилипшими к лицу мокрыми волосами и в залитом водой платье с трудом шла по неровной мостовой, при каждом шаге повисая на руках невысокой тощей простолюдинки. Спутница бережно поддерживала деву храма, а на крысином лице было написано искреннее участие. И ещё страх. Животный страх.

В левой руке простолюдинка неловко несла узкий меч в ножнах.

– Кирга? – потрясенно вскинулся раб, который привел мечников в переулок. – Кирга!

Впрочем, женщина с крысиным лицом словно не услышала радостного вопля. Ее испуганный взгляд был прикован к верным слугам и метался с одного лица на другое. Ишту отметил и напряжение, и расширившиеся от ужаса глаза. А потом женщина рухнула на колени, уткнувшись лбом в мостовую. Руки с оружием она вытянула перед собой, да так и замерла, не решаясь двинуться вперёд. Лишь тряслась крупной дрожью от напряжения и страха. В это время Эная, оставшаяся без опоры, начала мягко оседать на мостовую. Ишту в два длинных прыжка преодолел разделявшее его и храмовую деву расстояние и успел подхватить многоликую у самой земли.

– Госпожа…

Мечник бережно прижал Энаю к себе. Та с трудом подняла тяжёлые веки, но глаза у неё снова закатились, и несчастная обессиленно ткнулась лбом в плечо своего защитника.

Позади неузнаваемым голосом зарычал Карай.

– Рассказывай! – он уже вздёрнул с земли простолюдинку и крепко держал за локти.

Меч у неё забрал кто-то из спешников, а женщина теперь как завороженная смотрела в горящие гневом глаза верного слуги.

– Господин, – лепетала она, – меня Киргой звать, я рабыня купца Кьен Тао, будь проклято его имя на всех языках! Это человек с чёрной душой! С очень чёрной, господин! Он всякое зло творил и меня заставлял! И бил, чтобы слушалась!

– Где он? – встряхнул собеседницу Карай.

– Убила я его, – испуганный лепет прервался. Женщина неотрывно смотрела в глаза мечнику.

– Рассказывай. Коротко и ясно, – приказал тот.

– Да-да, господин, – закивала Кирга. – Кьен Тао не был купцом, он многое делал, а я ему подчинялась. Но я не умышляла против Дальянии, и против далера, и против храма, всеми богами клянусь! Когда он верных слуг убил, а многоликая хотела закричать, он её ударил. Наотмашь прямо! Ой, я думала сердце у меня лопнет! А он и сам испугался, как заорёт: веди, мол, в убежище, тварь! Тварь – это он, значит, меня так звал. А у меня какое убежище? Только тут вот отнорок небольшой, я сюда и привела, другого-то нет. А потом... – она замешкалась, но теперь Карай её не торопил. – Потом он пыль какую-то достал, так вот к носу поднёс, втянул и задурманился, бормотать начал что-то. Я глядь – глаза пустые! Меч-то у него тут из-за пояса и дёрнула, – она подбородком указала на оружие, которое один из спешников как раз вытянул из ножен, – Дернула, значит, да и ткнула. Думаю: Джерт Всевеликий, помоги мне, вдруг сил-то не хватит! Но хватило. Он и упал. Кьен Тао, в смысле, будь его имя проклято на всех языках.

Она плюнула себе под ноги.

– Где он? Где тело? – снова встряхнул её Карай.

– Дак там… Куда ж ему деться? – удивилась рабыня. – Где убила, там и лежит.

– Карай, – Ишту повернулся к молодому мечнику, – возьми половину отряда, проверь. Если всё так – доставь тело в Храм. А я доставлю Энаю и эту.

Карай кивнул. Теперь он был собран и зол.

– Осторожней, – мягко сказал старший. – Может быть засада.

Мечник снова коротко кивнул.

– А ты, – повернулся Ишту к рабыне, – если солгала, скоро поймёшь, что ничего по-настоящему страшного с тобой ещё не делали.

Лицо женщины стало серым. Она шумно сглотнула и покачнулась. Впрочем, не упала, лишь губы закусила.

Глава 18

Слово «Миаджан» камнем упало в тишину покоев и заставило всех недоуменно переглядываться. Тихий голос Аурики, звучащий из уст девушки, назвавшейся Эшей, мешал принимать сказанное всерьёз. Несчастная, похоже, повредилась рассудком, сказав, что она и её брат бежали от чёрного колдовства из страны, которой много веков не существует.

Истр стоял чуть в стороне. Девушка его явно боялась, старалась отодвинуться, не встречаться глазами, поэтому он встал с дивана и отошел, чтобы она прекратила дрожать. А теперь задумчиво смотрел в пустоту.

Эша и её брат Сингур бежали из Миаджана, из храма, огромной ступенчатой пирамиды серого камня, стоящей в чёрной воде посреди непроходимых джунглей. Девушка не знала, кем был саворриец, который напал на мечников и похитил многоликую. Но была уверена, что он искал их. Ещё она сказала, будто знает о яде, который сейчас убивал Стига: это анахарра, чёрная плотоядная лиана с короткими цепкими колючками. В Миаджане она росла повсюду. Тому, кому не посчастливилось оцарапаться о шип, грозил мгновенный паралич, после чего растение оплетало жертву гибкими лозами и спастись было уже невозможно…

– От этого есть противоядие? – с недоверием спросила Нита, все ещё сомневаясь в здравости рассудка странной девы.

– Да, – голос Аурики из чужих уст звучал непривычно робко. – У старшей рабыни был розовый порошок из лепестков патикайи, его втирали в дёсны.

– У того, у кого есть яд, обычно есть и противоядие, – произнёс Истр. – Сколько у нас времени?

– Не знаю, – Эша по-прежнему избегала смотреть на него. – Однажды мы не сразу отыскали старшую, и порошок не помог. Оцарапавшаяся девушка умерла к вечеру.

Истр на мгновение прикрыл глаза, сосредоточиваясь. Путаное переплетение множества мерцаний пульсировало и переливалось.

«Где остановился саворрийский купец?» – спросил Безликий в пространство и в то же мгновение увидел высокие стены самого дорогого гостиного дома Миль-Канаса.

«Нам отправляться туда, повелитель?» – отозвался Ишту – тот из мечников, кто отправил господину образ.

«Да. И возьмите эту крысомордую».

Через миг Безликий открыл глаза и внимательно посмотрел на испуганную Эшу.

– Вот как мы поступим, дитя моё, – сказал он, обращаясь сразу к обеим девушкам – заплаканной дочери и той, что говорила её голосом, – отправимся туда, где жил этот «купец», и поищем противоядие.

Аурика сразу же с готовностью поднялась. Несмотря на вынужденную немоту, опухшие глаза и нос, она выглядела очень решительно, в отличие Эши, которая пребывала в сильнейшем смятении.

– Не надо бояться, – успокоил девушку Истр. – Всё плохое для тебя уже закончилось. Ты сделала то, что могла. А самое главное – ты сделала это вовремя. Засвистела, подняла тревогу. Знай: Храм не забывает добра.

Сказав так, он всмотрелся в переплетение мерцающих нитей и осторожно потянул их на себя. Мир вокруг на мгновение задрожал, реальность истончилась. Время остановило бег. Две девушки замерли, продолжая держаться за руки. Для них сейчас ничего не существовало – только миг перехода. А вот Безликий мог длить это мгновение много часов.

– Брат мой, – негромко сказал он в пустоту.

Мир вокруг дрожал и расплывался, словно мираж, а голос звучал глухо, будто не мог рассеяться в пространстве.

– Я слушал ваш разговор, – из зыбкого марева выступил Тинаш.

– И что ты скажешь?

– Скажу: ты прав, призвав меня. Если этот охотник действительно из Миаджана, лишь мы с тобой сможем это понять. Для остальных Миаджан – не больше чем сказка.

* * *

Эше показалось, будто реальность подернулась зыбью. Все равно как смотреть на дно водоема через толщу воды: ты что-то видишь, но увиденное постоянно ускользает. Голова закружилась, почудилось: пол и потолок поменялись местами, а потом под ногами снова оказалась твёрдая поверхность, но не мраморные плиты покоев, а булыжники, коими был выложен зелёный двор напротив богатого особняка с широкой лестницей.

Девушка потрясённо огляделась и с удивлением увидела, что рядом с мужчиной,которого она приняла за жреца, стоит незнакомец в дорогих шелках. Лицо его было молодо, но глаза… глаза были старыми. Как у человека в одеянии цвета красной охры. Как… как у того, кого называли Безликим. Незнакомец внимательно посмотрел на девушку, а той под пронзительным взглядом выцветших древних глаз сразу захотелось съежиться и закрыть лицо руками. Впрочем, мужчина тут уже отвернулся, и Эша неслышно выдохнула.

Странно, но на внезапно появившихся буквально из воздуха людей никто не обратил внимания. Все, кто находился во дворе, продолжили заниматься своими делами, даже голов не повернули! Лишь через несколько мгновений девушка поняла: их попросту не видят. По коже пробежал холодок.

Ледяной потной рукой Эша стиснула узкую ладошку прелестной спутницы, которая отдала ей свой голос. От неожиданной боли та вздрогнула и посмотрела с изумлением.

– Прости... – Эша виновато поклонилась.

«Ничего страшного, – вдруг прозвучал голос прямо у неё в голове. – Меня, кстати, зовут Аурика».

Их безмолвную беседу прервал шорох открывающихся ворот. Створки распахнулись, и во двор один за другим влились мечники, а с ними уже знакомая Эше женщина с крысиным лицом. Девушка напряглась, но Аурика незаметно погладила её руку, успокаивая: «Никого не бойся, ты под защитой Храма. Идём».

Постояльцы гостиного дома почтительно расступались перед мечниками, а четверо невидимок шествовали за отрядом, по-прежнему никем не замечаемые. Сначала они поднялись по широкой лестнице, затем проследовали по длинной галерее, и вскоре отряд остановился перед покоями саворрийца.

Высокие двери открылись легко.

* * *

Сингур проснулся и некоторое время незряче смотрел в темноту, прислушиваясь к себе. Боль отступила. Правда, на смену выкручивающему тело страданию пришла слабость. Голова была тяжёлой, руки и ноги непослушными, а рассудок затуманенным после глубокого дурманного забытья.

Тёплое дыхание Нелани щекотало ему шею. Странно, но теперь Сингур ощущал её иначе, не как прежде, не искристым зелёным сиянием, о котором надо было сначала вспомнить, чтобы увидеть, а словно частью себя. Только отдельной частью.

Он не мог этого объяснить даже самому себе, совсем запутался. Прикрыл глаза, отыскивая зелёную нить, но ничего не увидел. Завозился, не понимая, что происходит, и шианка тут же проснулась, села на топчане. Коснулась его лба тёплой ладонью:

– Уже не гореть лихорадка. Тело болеть?

– Не болит, – покачал он головой. – Но сил нет.

Женщина зевнула и сладко потянулась:

– Роза пустынь отнимать силы, но и боль отнимать, отуплять рассудок. Становиться всё равно. Тебя мочь резать на куски, а ты не чувствовать и даже не бояться. Это очень сильный дурман. Очень дорогой. Очень. И запретный. Потому ещё дороже. Я достать его в особый лавка. Особый лавка – особый риск.

– Сколько? – спросил Сингур.

Нелани снова потянулась:

– Тебе не расплатиться деньги. Но я врать. Пыльца пустынный роза стоит мало деньги. Много деньги стоит знать, как из него делать дурман. Я знать… А ты подумать, как платить мне. Чтобы я быть довольна.

Мужчина улыбнулся в темноте.

– Да знаю я, как тебе платить, знаю, – его ладонь легла на тёплое женское бедро. – Только сил нет…

Шианка тихо рассмеялась, рывком села на топчане и притянула собеседника к себе, поцеловала в лоб:

– Силы вернуться. И ты стараться. Очень стараться.

– Да, Тихая Вода. Я очень стараться… – он мягко прижал её к себе и уткнулся носом в кудрявую макушку. – Тебя вправду назвали Слёзы? Или это имя, которое дали после того, как ты отказала вашему богу?

– После. Но навсегда, – ответила Нелани. – Навсегда Слёзы. Но теперь есть ты – значит, слёзы не будет.

Он вздохнул, собираясь с духом, и ответил:

– Я умираю, Нелани. Будет тихая вода. Через полгода или даже раньше.

– Зачем ты стать фимиамщик? – вздохнула собеседница. – Ты уметь любить, быть молод, хорош собой. Зачем фимиам?

– Я не фимиамщик, – упрямо в который уж раз сказал Сингур. – И не так уж молод. Да и не спрашивали меня, хочу я стать таким или нет.

– М-м-м… – тихо протянула шианка. От её вкрадчивого чувственного голоса у Сингура по коже побежали мурашки. – Так говорить все, кто стать рабом дурман. Но я видеть твой фимиам, он чёрный. Я не встречать такой прежде.

– Такой никто не встречал, – мужчина откинулся к стене. – Такой есть только в Миаджане. Я сам его добывал. Точнее, не я… его добывали женщины, мы, мужчины, уходили далеко вниз, а женщины ходили по тем коридорам, что ближе к поверхности. Этот фимиам – не пыльца. Что-то вроде плесени на стенах – след, оставленный подземными слизняками. Его соскребают с камня, потом сушат, отдают жрецам, и те делают чёрный фимиам.

– Миаджан – старый сказка, – удивлённо сказала шианка и устроилась рядом, скрестив длинные ноги. – Я смотреть представление на площадь.

– Если бы, – вздохнул Сингур. – Он есть. Там стоят заросшие мхом и лианами храмы, а вокруг тёмная вода…

– Рассказать про слизней? – Нелани встала с топчана и зажгла лампу. – Они большой?

– Разные, – Сингур прикрыл глаза. Свет всё ещё был ему неприятен. – С ладонь, есть и больше – с руку. Такой может упасть с потолка и облепить лицо.

– Сожрать? – содрогнулась женщина.

– Нет, он же слизень. Просто задушит, если не успеешь сорвать.

– А зачем собирать слизь? Ну, чёрный фимиам. Чтобы дурман?

Сингур открыл слезящиеся глаза – от света ламп каморка наполнилась яркими росчерками лучей.

– Нет. Дурман ничего не значит. Фимиам лечит, снимает боль, заживляет раны, лишает воли, притупляет чувства. Для этого его и собирают.

Нелани налила в глиняные кружки вина и теперь ломала в корзине сыр.

– Лечить? Тогда что же ты умирать, если фимиам лечить?

– Я. Не. Фимиамщик.

– Да-да, я видеть. На, – она протянула собеседнику кружку и кусок лепешки с куском сыра поверх. – Есть. Тебе нужен сила. После твой целебный фимиам.

Сингур сокрушенно покачал головой. Взял кружку и сделал несколько глотков. Вкуса не почувствовал.

– Всё не так, Нелани. Всё не так. Какое это вино?

– Красный виноградный. Сладкий.

– Не чувствую вкуса. Ни у вина, ни у еды, – мужчина отставил кружку.

– Это после твой припадок? Всегда так? – уточнила шианка.

– Нет. Впервые. Послушай. Я тоже тебе кое-что расскажу. Я не знаю, сколько лет прошло с тех пор. В Миаджане нет сухого сезона и сезона дождей, только дни. Одинаковые дни один за другим. Но я провел там не год и не два. Много. Может быть, десять или пятнадцать. Или двадцать. Точно не знаю. Там всё… по-другому. Нас с сестрой купил человек в одеянии цвета красной охры. Я никогда прежде не видел таких людей. У него не было ни бровей, ни ресниц и глаза как гвозди. Человек что-то сделал, и мы оказались в Миаджане. Рукой взмахнул, а мы уже стоим в тишине и сыром полумраке. Там нет звуков. Лишь ветер иногда. Ни птиц, ни зверей. Только болотные твари. Таких тварей не встретить больше нигде – лишь там. Я тогда этого не знал. Эша тоже. Нас разделили. Ее куда-то увели, а меня оставили одного. Потом пришёл человек в такой же одежде, что и наш хозяин. Похожий на него, но другой. Он приказал закрыть глаза и сделать глубокий вдох. Я подчинился. И потом помню всё смутно: куда-то несли, положили на живот, срезали с тела одежду. Мне было всё равно, почти как после этой твоей розы пустыни. Потом пришёл ещё один человек. Нет, не человек. Они – не люди.

– Что они сделать с тобой? – тихо спросила Нелани. Есть она не могла – отложила и сыр, и хлеб.

– Мне разрезали спину. Здесь, – он повернулся к ней полубоком, указывая на длинный уродливый шрам. – И запустили под кожу червя.

Шианка в ужасе отшатнулась:

– Зачем?

– Он прирастает к хребту и отдает телу свой яд. Человек становится почти неуязвим: сила, скорость, слух, тело не стареет…

Женщина подалась вперёд:

– А расплата?

– Яд убивает. Большинство рабов умерли сразу. Но те, кто выжил…

– Какой расплата? – жёстко повторила свой вопрос Нелани.

– Жизнь. Червь и его яд опасны. Если червь спит, тело получает немного яда. Но если просыпается, то начинает есть. Отсюда боль. Будит его ток крови. Чем он сильнее, тем быстрее пробуждение и тем острее голод. Надо, чтобы сердце не стучало чаще восьмидесяти ударов. Это очень сложно. Если хочешь сбежать или если испуган. Поэтому рабам дают нюхать чёрный фимиам – он одурманивает рассудок, сковывает чувства и не дает проснуться червю. Ты не пугаешься, не волнуешься, не торопишься. Червь почти всегда спит. Мы сбежали с луну назад, за это время я вдыхал фимиам дважды, оба раза – перед схваткой на кругу. Я старался не разгонять сердце, но оба раза не получилось. Вдыхать фимиам надо постоянно. Только он отупляет. Да и нет у меня столько. А чем дальше от Миаджана, тем сильнее хочется быть человеком. Но эта тварь под кожей просыпается… Она давно должна была меня убить.

Сингур смотрел в пустоту. Нелани подсела к нему близко-близко:

– Этот тварь можно достать?

– Нет, мы уже одно целое. Погибнет она – погибну я и наоборот. Рабов, которые пережили сращение, единицы. Нас берегли, даже заботились, – он горько усмехнулся. – Как могут заботиться существа, которые не понимают, что такое забота, о тех, кто превращен в тупую скотину.

Шианка запустила пальцы собеседнику в волосы, приласкала затылок и спросила:

– Зачем вас делать? Зачем Миаджан такие рабы? Чтобы доставать фимиам? И дурманить рабы? Какой-то глупость!

Собеседник ответил:

– Такие рабы нужны, чтобы спускаться в подземелья. Фимиам – лишь способ. Цель иная. Подземелья Миаджана живые. Там нет одинаковых путей, ни одной дорогой нельзя пройти дважды. Они постоянно меняются. Жрецы слышат жизнь, но не слышат камень. А люди могут и то, и другое. Если научить. Червь обостряет чувства, и ты… осязаешь темноту, не слепнешь в ней. Можешь идти на звук, находить путь и можешь слышать тех, кто живет в лабиринтах. Жрецы спускаются в подземелье, что-то там ищут и каждый раз берут с собой раба. Я не знал, что они хотят найти. Мы бродили будто совсем без цели в темноте, а потом однажды я услышал дыхание. У подземных тварей дыхания нет – это слизни, черви, слепые змеи и чудовища тьмы. А я услышал жизнь. Я лишь однажды до этого слышал жизнь, когда заблудилась Тали. Услышал её дыхание и вышел к ней, когда она спустилась уже на третий ярус. Ещё немного – и её бы разорвали, но я услышал, успел отыскать. Тут было похоже: чьё-то дыхание и слабый стук сердца, но главное – я слышал, как надо идти. Когда мы достигли цели, то увидели на полу человека, лежащего в какой-то липкой луже. Он был наг, словно огромный младенец, скулил и ничего не понимал. Но жрец, которого я сопровождал, был доволен. Очень доволен. Склонился над ним, достал покрывало, и тут я увидел, что у человека нет ни бровей, ни ресниц, ни волос… Фимиам притупляет чувства. Жрец не понял, что я догадался. Он склонился над нашей находкой и выпустил меня из виду. К рабам хозяева Миаджана относятся без опаски, мы всегда покорны, неспособны на бунт. Мне не было страшно. Но я знал, что в катакомбы уходят двое и больше двух не выходят… Это закон подземелий.

Нелани придвинулась к нему, осторожно взяла за руку:

– Что стать с жрец? Ты убить его?

– Их. Да. Когда хозяин повернулся спиной, я достал меч и отсек ему голову. А потом и то… существо прирезал. С хозяина снял перстень, забрал кисет с фимиамом, поднялся на поверхность, отыскал сестру и увёл её в подземелья.

– Сингур, – шианка погладила его по лицу. – Все поназад.

– Позади? – улыбнулся он.

– Да, поназад.

– Не думаю. Меня ищут. Эти ваши верные слуги. И Миаджан не отпустит просто так. Времени всё меньше. Нужно спрятать Эшу, придумать, как ей жить. Она не умеет быть свободной. Одна пропадет. А назад в Миаджан… не хочу ей такой судьбы.

– Ты ведь сказать не всё, да, Сингур? – вдруг спросила женщина. – Не всё сказать. Как ты выйти из-под земля?

– Меня вывели, – он отвел глаза. – Тали вывела.

– Та, который заплутать?

– Да. Она однажды не вернулась из катакомб. Ушла с другой женщиной. И обе пропали.

– Сбежать? Как вы? – оживилась Нелани.

– Нет. Из Миаджана нельзя сбежать, Тихая Вода. Они погибли. Их сожрали твари, которые живут в темноте. Иногда они поднимаются с нижних ярусов.

– Но ты смочь! – возмутилась Нелани. – Ты смочь сбежать! Почему же их сожрать тварь?

– Я смог сбежать, потому что убил жреца. Жреца и того… которого нашёл. Подземелье насытилось на время. Оно было довольно, я чувствовал… Эша не хотела идти, она испугалась меня. Она вообще постоянно меня боится, будто я чужой ей, и она не знает, чего от меня ждать. Я силой утащил её под землю. Мы бежали через лабиринт, я слушал камни, останавливался иногда, чтобы перевести дух. Темнота там стала… такой вязкой, звуки сделались глуше. Фимиам будто прекратил действовать, движение камней слышалось всё хуже. Я решил уже, что не найду выход, да ещё Эша висла на руках, упиралась. А у меня голова кружилась от духоты и от фимиама, сердце едва стучало. Подумал, что всё: сейчас свалюсь, и эта дурочка останется одна в темноте. А потом увидел Тали. Она подошла, взяла меня за руку и повела за собой. Я боялся заговорить: в подземельях лучше молчать. Просто держал её ладонь, гладил пальцы. Но Эша вдруг совсем сделалась не в себе, начала вырываться, а потом потеряла сознание. Я взял её на руки, из-за этого пришлось отпустить Тали. Тогда она пошла впереди и иногда оборачивалась – убедиться, что я не отстал. Мы шли долго, делалось всё тяжелее, и воздуха всё меньше. Потом Тали остановилась перед невысокой дверью, повернулась ко мне и улыбнулась. У неё были красные зубы. Я подумал: хорошо, что Эша этого не видит. А Тали исчезла. Я же просто вышел через дверь и оказался на окраине поля далеко отсюда, в Вирге. Вот и всё.

Нелани встала, взяла со стола кружку с вином и протянула её собеседнику:

– Пить.

Он послушно выпил до дна. Вкуса по-прежнему не почувствовал, лишь ощутил едва уловимую сладость. Зато тело уже не казалось таким тяжёлым и неповоротливым, как после пробуждения.

– И есть, – шианка протянула ему инжир с куском сыра.

Сингур снова подчинился. Съел и то, и другое. Надо есть, она права. Даже если не чувствуешь вкуса еды, есть надо.

– Я вот что думать, – сказала женщина, задумчиво рассматривая собеседника. – У тебя – слишком много долг перед я. А жить тебе остаться совсем чуть, если ты не врать, чтобы не платить.

– Я не вру, – успокоил её собеседник.

Нелани хмыкнула, встала и повела плечами, давая рубашке соскользнуть к локтям и затем – к ногам. Изящно перешагнула складки ткани, подошла к мужчине, положила ладони ему на плечи и судорожно вздохнула, когда его руки легли ей на талию.

– Я вернуть тебе немного сила… – протянула шианка, усаживаясь Сингуру верхом на колени.

– Когда я умру, похоже, ты не сразу меня похоронишь, – усмехнулся он.

– Если умереть под я, то не сразу, – кивнула она и сладко застонала. – Не сразу…

* * *

В лицо что-то коротко кольнуло, а следом за этим по телу хлынула леденящая волна. Стиг почти не почувствовал, как клинок саворрийца полоснул его попрёк груди, и совсем не почувствовал, как упал на камни мостовой.

Перед глазами повисла темнота.

Последнее, что он успел услышать, – предсмертный хрип Аяту и испуганный вскрик Энаи. После этого звуки исчезли, а Стиг провалился в чёрную бездну.

Он не мог пошевелиться, не мог разомкнуть губ, он даже не понимал – лежит или стоит, не чувствовал телом горячих неровных камней мостовой, не чувствовал жарких лучей солнца, не чувствовал дуновения ветра. Будто был ничем среди нигде.

Вот только разум его не угас, не растворился в темноте, как тело, его со всех сторон обступили тишина и мрак.

Наверное, в этом чёрном безмолвии мысли должны были успокоиться, а на смену ярости и растерянности прийти умиротворение. Но не к Стигу. Он отчаянно ждал, когда почувствует под ногами каменистую землю Серой пустоши и услышит за спиной рык Драговых псов. А ещё знал, что не будет при нём ни доспеха, ни меча, ни копья, ни даже ножа, чтобы встретить охранников мира теней, принять бой и пробиться к зелёным долинам Джерта, на которых пасутся белые, как облака, табуны лошадей и звенят прозрачные ручьи.

Доспех и оружие получают достойные, а он в земной жизни не смог защитить двух многоликих. Джерт к такому воину не будет благосклонен, его удел – вечно скитаться по Серой пустоши, уходя от погони голодных и злых псов. А когда не останется сил и воли бежать, он – Стиг – станет одним из них. Обезумевшим хищником, чьё единственное желание – не допустить в зелёные долины таких же недостойных.

Мысли забились яростно и зло. Стиг по-прежнему не чувствовал ни ног, ни рук, не мог даже закричать от досады и ярости! И псы Драга не торопились к нему. Только темнота – беспросветная и бесконечная – обнимала тело.

А что, если это и есть его кара? Если он оказался недостоин даже участи Драгова пса? Или, может, правы те, кто говорит, что в Серых пустошах есть не только псы? Что, если он сейчас висит в сети Драговой паучихи, и в его теле уже зреют её личинки? Может, теперь до конца мира из его плоти будут выводок за выводком вылупляться мерзкие твари?

От этих мыслей рассудок забился в панике. Сейчас Стиг уже не отказался бы от встречи с Драговыми псами и даже от вечного скитания по Пустоши. Уж лучше скитания, чем вечность во тьме. Пусть не будет ни белых табунов, ни звенящих ручьёв, ни мягкой травы, ни людей, которых ты любил и с которыми тебя разлучила смерть. Пусть псы. Пусть нападают, пусть кидаются раз за разом, чтобы потом отскочить и снова начать кружение. Что угодно, только не эта тьма без звуков, запахов и движения.

Но ничего не менялось.

Стиг оставался во мраке, где отсутствовало даже время. Он подумал об Ири. Как она там, в зелёных долинах? Помнит ли его? Или, может, забыла? Наверное, так даже лучше. Зачем ей помнить того, с кем не суждено больше встретиться? Может…

В этот миг он ощутил далекий, уже позабытый аромат – тонкие цветочные нотки, вплетенные в запахи воды и травы. Так пахли волосы Ири: счастьем, летом, жизнью… И пусть это был всего лишь запах травяного отвара, которым укрощают непослушные кудри, для Стига это был её, только её запах!

С удивлением он услышал свой голос – сиплый, полный надежды:

– Ири?

Конечно, ответом была тишина. Но потом кромешная темнота побледнела, превращаясь в тусклый полумрак. Стиг боялся поверить: полумрак отступал, а свет, который его рассеивал, становился всё ярче, пока глаза не распахнулись и ослепительное солнце не выжгло их, заставляя залиться слезами.

Она склонилась над Стигом, а волосы сверкали так ярко, будто были солнечной короной. Он зажмурился, не в силах смотреть, но тут же снова распахнул глаза, испугавшись, что тьма вернётся, а Ири опять пропадет.

Увы, Ири и впрямь исчезла. Однако и тьма не вернулась, хотя сияние погасло. Прямо над собой Стиг увидел незнакомую черноволосую девушку, а рядом с ней заплаканную, но радостную и почему-то молчаливую Аурику. Он не успел оглядеться, а многоликая уже стиснула его в объятиях. Грудь обожгло болью, еле хватило выдержки не застонать.

Тело по-прежнему почти не слушалось, поэтому Стиг не смог в ответ обнять ту, что прижалась к нему мокрой от слёз щекой.

Он испытал укол мучительного сожаления и глухую тоску: ведь прекрасная женщина в золотой короне лишь привиделась ему, чтобы вывести из мрака к свету. И снова оставила одного.

– Ступай, дитя, – откуда-то справа раздался голос Безликого. – Отведи нашу гостью отдыхать. Твой будущий муж жив, с ним больше ничего не случится.

Аурика послушно оторвалась от Стига, только легонько погладила напоследок по щеке. По-прежнему молча.

Он едва смог улыбнуться в ответ уголками губ.

Глава 19

А она не сплоховала, нет! Как всегда бывало – вывернулась, ускользнула, обманула карающих богов. Снова помог одноглазый Куго! Хороший покровитель у воров, благодарный. Если задабривать его щедрыми жертвами – всегда выручит. Надо будет купить ему меда и вина, подарить тяжёлую серебряную монету. Особую какую-нибудь у менял найти. И пусть особая дороже выйдет, Кирге не жалко, лишь бы Одноглазый не снимал с неё своей защиты. А за сомнения он простит. Не сможет не простить, когда увидит дары. К тому же все сомневаются, когда тяжко приходится. Не первая она.

Разбойница и воровка валялась на широкой кровати. Не тюфяками застеленной, а нежными мягкими перинами! И мылась Кирга сегодня не в дешёвой бане, где хозяин, подлец, подмешивал к пресной воде солёную, а в роскошной купальне с купелью из розового мрамора, гладкого и шелковистого. И пахло там цветочным маслом, а омывшейся умащивали тело ароматными мазями, гладили, мяли, после чего укутывали в тончайшие ткани...

А затем ей, разомлевшей, подавали, словно благородной, на красивом подносе вино, фрукты, сыры. Не едала Кирга отродясь таких яств и никогда прежде не пила из стеклянного бокала. Краешек у бокала был тоненький, казалось, чуть зубами задень – сразу откусишь.

Вино было прохладным, сыры – нежными, лепешка – мягкой, мёд – тягучим, а сама Кирга – разомлевшей от удовольствий. Ох, счастье! Кто б подумать мог ещё несколько часов назад, что вот так повезет ей. Уж ведь и с жизнью простилась, а гляди, как всё вышло.

Разбойница сладко потянулась.

Не сразу она, конечно, после случившегося попала в это благодатное место, не сразу. Мечники храма долго расспросами мучили. Она семью потами изошла, чтоб и не соврать нигде, и всей правды не выболтать. Но ничего, выкрутилась.

Гордилась собой Кирга: ловкая она! Мужикам-то её не так повезло. Видела их мельком, даже пожалела на миг. Но тут же сразу забыла. Пусть сами вызволяются, как смогут. Их двое. А она одна. И что там с ними сделают, ей плевать. Других найдёт. Получше этих двух дурней, которые простое дело в переулке провалили.

Зато её после расспросов сюда определили – в гостевые покои при Храме. Из окна видно сад с цветами. Не тот, конечно, где гуляют многоликие, но тоже красивый. И слуги тут были угодливые, не смотрели на неё с брезгливостью. Одежду принесли дорогую, красивую, туфли мягкие. Ох, жизнь настала!.. Всегда бы так – снимать самый жир, самую сладость!

Воровка лениво потянулась, взяла с подноса кусок сыра, отправила в рот, запила, да так, что вино потекло по голому телу и пролилось на дорогие простыни. И не жалко! Плевать! Если захочет, может сыром этим дорогим в окно кидаться – птиц кормить. Ей ведь за спасение многоликой ещё и награду от Храма посулили. И многоликая одарит наверняка. Ух, заживет!

Кирга снова упала на подушки. А ведь всё это получилось волей того отвратительного создания, что проникало в неё. Воровка содрогнулась, но потом запоздало подумала: может, не такое уж оно и отвратительное?

– Привыкаешь… это хорошо.

Разбойница замерла на дорогих шелках, аж вытянулась. Все мышцы, мягкие после терм, свело от гадливости.

– И самые преданные слуги знают о господах не всё, – вкрадчивый голос в голове звучал словно издалека. – Да… я могу проникать в тебя и без фимиама. Но тебе ведь нравится новая жизнь? Та, что сейчас. Ты ведь хочешь, чтобы всё это не заканчивалось: дорогие вина, шёлковые простыни, изысканная еда, послушные слуги? Хочешь жить так же, как жил Гронк?

Кирга, у которой внутри будто копошился клубок холодных червей, придавила панику, медленно-медленно вздохнула. Отвратительный гость замолчал, но его присутствие чувствовалось на краю сознания. Он был тут. Рядом. В ней.

– Да, – безмолвно и твёрдо ответила разбойница. – Хочу.

И недрогнувшей рукой налила себе ещё вина.

– Тогда я дам тебе, что хочешь. И даже больше. Как только сможешь уйти, отправляйся прочь из Миль-Канаса. Когда окажешься за городскими стенами, я поведу тебя дальше.

– Куда? – внутри у воровки по-прежнему копошились черви.

– Сначала в Миаджан. А потом ты сама сможешь решать, куда отправиться. Вирге, Алитоя, Вальтар...

Что за страна такая – Алитоя, Кирга знать не знала, и зачем ей туда отправляться – тоже. Но расспрашивать не осмелилась.

* * *

Купальни при Храме были роскошны. Эша в жизни такого не видела и теперь растерянно оглядывалась, идя следом за Аурикой. Над розовым мраморным полом среди резных колонн и мозаичных каменных лавок клубился белёсый пар.

Ах, как тут было красиво! Но эта красота лишь заставляла сильнее смущаться и чувствовать себя потерянной, одинокой и чужой среди непривычного великолепия. А ещё Эша устала. Очень сильно устала, потому что весь сегодняшний день провела в тягостном смятении: не знала, как себя вести, что говорить, о чём молчать. Когда её привели в Храм, девушка приготовилась к худшему, но… ошиблась. Никто и не думал её обижать. Наоборот, все вокруг держались очень тепло, отчего растерянность только усиливалась. И эта юная прекрасная дева, что отдала ей свой дивный голос, вела себя так просто и дружелюбно.

Беглая рабыня уже почти не помнила свободную жизнь, зато прекрасно помнила годы неволи. И за все это время ее никто так не опекал. К тому же ей вернули деньги, спрятанные под матрасом в домике рукодельниц, вернули пяльцы, вышивание и даже нитки с иголками!

«Тебе здесь нравится?» – голос Аурики прозвучал в голове у Эши, отчего девушка едва не споткнулась.

– Да, – растерянно ответила она вслух. – Тут очень красиво…

«И мокро. Ты, наверное, голодна?»

Аурика подала короткий знак стоящей в тени колонн прислужнице в лёгкой длинной рубахе. Девушка понятливо кивнула, видимо, знала, что от неё требуется.

«Я приказала подать еды, фруктов и лимонной воды с мёдом, ты, наверное, ужасно голодна».

– Да, спасибо… – Эша не знала, что такое лимонная вода, зато поняла, что действительно очень хочет есть.

Тем временем Аурика привела её к огромной беломраморной купели, наполненной благоуханной водой, по поверхности которой плавали цветы.

«Раздевайся».

Многоликая без стеснения скинула одежду прямо на пол, нисколько не заботясь о том, что может испортить свой наряд. Следом на ткань отправилась жемчужная нить, вплетённая в волосы. С ней Аурика повозилась, высвобождая бусину за бусиной из спутавшихся прядей.

«Идём!» – девушка подошла к краю купели и стала грациозно спускаться по широким ступеням в воду.

Эша отошла за колонну, торопливо скинула своё нищенское платье и нижнюю рубаху. Сложила всё на край скамьи, после чего вышла, неловко прикрываясь руками и распущенными волосами. Впрочем, Аурика в её сторону не смотрела, она полулежала в воде, задумчиво глядя в узорный потолок.

В который уже раз Эша залюбовалась её хорошеньким личиком. Словно почувствовав взгляд гостьи, многоликая оторвалась от созерцания яркой мозаики и спросила:

«На кого я похожа?»

Эша пожала плечами. Она не привыкла много говорить, а сегодня ей пришлось очень долго разговаривать, отвечать на вопросы и рассказывать: про брата, про деньги, про Миаджан, про женщину с крысиным лицом и знак подчинения, известный только в Миаджане.

Когда мечники позвали Киргу и приказали ей показать тот знак, Эша снова лишилась воли. Однако верных слуг это почему-то успокоило. Они сказали, что в знаке нет магии. Но всё-таки это пугало. Как и голос, который поселился в горле Эши и которым она теперь могла пользоваться, как своим собственным. Только звучал он иначе, неправильно.

Тут же девушка подумала, что это глупость: откуда она знает, правильно или нет, ведь она никогда не говорила. Может, голос у неё противный, а вовсе не такой мелодичный, как у Аурики.

«Знаешь, почему нас называют многоликими?» – поинтересовалась Аурика.

Эша снова покачала головой. Ей казалось невежливым пользоваться чужим голосом, тогда как его обладательница была вынуждена при помощи магии обращаться к ней мысленно.

«Потому что обычные люди не видят наших истинных лиц. Вместо этого они видят лица знакомых им женщин: жён, сестёр, матерей, да хоть торговок с рынка. Но ты не такая. Как и твой брат. Это очень странно. Он видел лицо моей сестры Энаи, той, которую сегодня похитили, а потом спасли».

– А Миаджан – разве не странно? – спросила негромко Эша, легонько трогая качающийся на воде белоснежный цветок.

«Нет. Миаджан – не странно. Когда-то же он был. А вот обычные люди, видящие лица многоликих, появились впервые».

Эша закрыла глаза, не зная, что на это ответить. Больше всего ей хотелось спрятаться. Но вместо этого она с головой погрузилась в ароматную воду купальни и несколько мгновений просидела так, задержав дыхание.

«Скажи: зачем твой брат выходил биться на круг?» – голос Аурики снова раздался в голове.

Эша вынырнула, торопливо убирая с лица мокрые волосы, и виновато ответила:

– У нас совсем нет денег. Он хотел заработать.

«Он очень хорош. Победил самых сильных бойцов города», – многоликая повернулась к собеседнице, небрежно отбросив с плеча прилипший цветок.

– Он много лет сражался на кругах. В Вирге, в Килхе, в Шиане… Он действительно очень хорош. Из-за этого нас часто продавали.

«Я видела твоё вышивание. Ты редкая мастерица», – улыбнулась Аурика.

В этот миг их разговор прервали: к бортику купальни подошла служанка с огромным подносом яств. Девушка поставила свою ношу, и Эша едва заново не онемела от восторга.

Слезящийся тонко нарезанный окорок, сыры, диковинные фрукты, орехи, пышные лепёшки, стеклянный запотевший кувшин с ледяной водой, в которой плавали цветы и кружочки чего-то ярко-желтого, стеклянные же бокалы на серебряных ножках… Это было очень красиво! Настолько красиво, что попробовать угощение казалось святотатством. Но Аурика беспечно разрушила гармонию – кивнула на стаканы. Служанка сноровисто их наполнила и подала девушкам. Эше протянула тонкую шёлковую салфетку – вытереть руки. И сразу же вложила в них лепешку с кусочком окорока и пряностями.

Многоликая нежилась в воде, давая собеседнице перекусить. Та очень старалась есть медленно, чтобы не выглядеть жалкой.

«Сегодня я видела твою работу. Она великолепна! Такие вещи стоят очень дорого. Зачем же твой брат стал рисковать и вышел на круг? Почему такая спешка?» – голос Аурики снова зазвучал в голове Эши, когда та утолила первый голод.

Девушка некоторое время молчала, собираясь с духом и не зная, может ли она рассказать собеседнице ещё и эту тайну. А потом, решив, что и так уже выболтала слишком многое, заговорила:

– Сингур умирает. Ему с каждым днём хуже. И времени остаётся всё меньше. Он зарабатывал для меня. Чтобы, когда…

У неё на глаза навернулись слезы.

«Прости…» – голос Аурики был грустен.

Ее собеседница торопливо плеснула себе в лицо водой.

– Я… мы… давно друг другу как чужие. Но мне жалко его. Он ведь не виноват, что его таким сделали. Раньше он был другим! Совсем другим! – Эша сказала это с жаром, словно Аурика могла не поверить или усомниться. – Не был таким жестоким, таким… равнодушным!

«Он заботится о тебе. Значит, не равнодушный», – заметила многоликая.

– Заботится… Но всё равно превращается в чудовище, – по лицу Эши катились и катились слёзы.

Аурика помолчала, а потом сказала: «Твой брат может больше не беспокоиться из-за денег. Сорок талгатов золотом – немалая сумма. Её вполне хватит и на покупку шелков для работы, и на жилье где-нибудь ближе к вершине холма – на бирюзовых лестницах или даже на белых. Ты сможешь заняться рукоделием, будешь сама себя обеспечивать. Да и Храм поможет. А я бы с удовольствием носила вышитые тобою платья. Думаю, мои сестры тоже, да и не только они. К тому же при храме есть хорошие лекари. Может быть, удастся сделать что-то, чтобы твой брат прожил дольше. Ты поможешь мне встретиться с ним? Думаю, если мы поговорим…»

– Сингур очень опасен! – Эша испугалась такому предложению. – Опаснее того охотника, который убил ваших воинов. А в последние дни очень вспыльчив. Он скорее убьёт, чем станет разговаривать.

«Ты неправа. Охотник напал на храмовых воинов, похитил мою сестру. А Сингур при первой встрече не тронул ни Энаю, ни Стига. Даже после боя на кругу он мог одолеть мечников, которые его преследовали, но предпочел ускользнуть, чтобы не убивать. Зачем ты так плохо о нём думаешь?»

Эша на несколько мгновений даже застыла, оценивая сказанное, тогда как Аурика продолжила: «Моя сестра рассказывала, будто видела на руке твоего брата плетёный браслет. Ты не знаешь, кто ему его подарил?»

– Нет. Просто однажды он пришел ко мне с этой повязкой на руке, – Эша вышла из оцепенения.

Собеседница улыбнулась: «Если сестра права, то эта «повязка» – письмо. Каждый узелок имеет своё значение; тот, кто умеет их читать, сможет понять, что сказано в послании. Плести такие умеют только многоликие. Если «повязка» появилась у него на руке в Миаджане, значит, там была одна из моих сестер. И я даже догадываюсь кто. Она пропала несколько лет назад, и мы до сих пор не знаем, что с ней случилось. Поэтому надо посмотреть. Если это её послание… если она жива…»

– Не думаю, что жива, – тихо произнесла Эша. – Сингур однажды пришёл… как мертвый. И сказал тогда, что накануне в подземелья ушли двое. И не вернулись. Но лучше бы не вернулся он. Думаю, такое можно сказать только о женщине.

Аурика от этих слов погрустнела.

– Как её звали? – осторожно поинтересовалась Эша.

«Ири. Она должна была стать женой моего нынешнего жениха. Того, которого ты сегодня спасла».

Ири. Это короткое имя, такое же короткое, как её собственное, мягко приласкало слух Эши.

Ири…

– Скажи, а голос… как скоро ты его заберёшь?

«Завтра, когда пойду встречаться с твоим братом, – беспечно отмахнулась Аурика. – Но мы что-нибудь придумаем, ты сможешь говорить и дальше».

– А как зовут твоего жениха, которого мы спасли?

«Стиг», – улыбнулась Аурика.

Стиг. И Ири.

Эша вдруг испытала необъяснимую тоску. Вспомнила мёртвое лицо Сингура, его мёртвые глаза и мёртвые руки. Она испугалась его тогда. А нужно было… нужно было утешить. Как она этого не поняла? Почему никогда его не понимала? Может, если бы не её отчуждение, и Сингур был бы другим?

– Стиг любил Ири? – спросила зачем-то девушка.

Её собеседница погрустнела, на прелестное лицо набежала тень: «Он и сейчас её любит».

– Мой брат тоже её любил, – тихо сказала Эша. – Он не делал ей плохого. Он обозлённый и жестокий, но он не делает плохо тем, кого любит. Просто его забота иногда… слишком беспощадная.

Аурика задумчиво посмотрела на девушку: «Нам нужно отыскать Сингура. Он зря прячется. Никто здесь не хочет ему зла. Ни ему, ни тебе. Поможешь его найти?»

Эша кивнула. Впервые за долгое-долгое время она чувствовала себя спокойно. Возможно, всё ещё получится исправить. Возможно, её брат снова станет её братом.

* * *

Стены лабиринта становились всё грубее – полированный мрамор давно сменила щербатая кладка неровных глыб. Пол тоже сделался неровным и уходил вниз под сильным наклоном. Здесь уже не было ни курильниц с благовониями, ни желобов, наполненных горящим маслом. Теперь вокруг царили темнота, давящее на плечи безмолвие и тягостное беспокойство, которое усиливалось с каждым шагом.

Двое мужчин в длинных одеяниях шли вниз по всё сужающемуся коридору, следом за ними неотступно следовали трое напряженных, будто перед боем, мечников. Тьма становилась плотнее. Спутники уже не различали в ней друг друга, лишь угадывали присутствие по глухому звуку шагов.

– Мой господин, – спустя какое-то время заговорил один из верных слуг. Его голос звучал так, словно он говорил через плотную ткань. – Нити провисают, мерцание меркнет. Мы уже с трудом слышим братьев.

Один из шедших впереди мужчин обернулся и сказал на это:

– Ждите здесь. Если мы понадобимся тем, кто остался наверху, просто идите следом, не бойтесь. Лабиринт выведет вас, куда надо. Он сегодня в добром расположении.

И, оставив мечников в темноте, двое отправились дальше.

Впрочем, ушли они недалеко. Несколько десятков шагов по круто уходящему вниз полу, превратившемуся в каменную тропу, привели путников в огромный зал. Свод пещеры терялся высоко-высоко над их головами, стен в кромешной тьме видно тоже не было, но пустота вокруг ощущалась кожей. В молчании мужчины остановились и стали терпеливо всматриваться во мрак. Через несколько мгновений впереди забрезжила тёплая искра.

– А сердце Лабиринта радо нас видеть… – негромко сказал Безликий.

– Соскучилось… – далер пошёл вперёд, опережая спутника на несколько шагов. – Мы давно сюда не спускались.

Теплая искра всё приближалась, становилась больше и больше и, наконец, превратилась в то, чем была – жёлтую огненную звезду, сияющую над каменным полом пещеры. От звезды расходились волны золотистого света. В этом сиянии облик двух мужчин изменился до неузнаваемости. Если бы мечники увидели их сейчас, то не узнали бы. Лица со смазанными чертами. Ни бровей, ни ресниц, ни волос. Глаза – словно бездонные чёрные провалы. Здесь властители Дальянии становились теми, кем были на самом деле. Подземелье возвращало им истинный облик, незримый для людей. Любая магия была тут бессильна, кроме магии Лабиринта.

– Итак, что нашли у саворрийца? – заговорил тот, кого на поверхности под светом солнца называли далером и чьё имя было Тинаш.

– Законное, незаконное, – ответит ему брат. – Немного запрещенной магической мелочи. Очень интересный меч. Отличная работа и в рукояти пружинный самострел. Так он и подловил Стига… Но ничего, что указывало бы на Миаджан. Однако немая девочка уверяет, будто много лет прожила именно в Миаджане и видела этого человека там. Она испугалась меня – приняла за хозяина-жреца. А ещё она очень точно описала храмы Старого мира. Затопленные храмы. Лишь ненамного возвышающиеся над водой.

Собеседник попросил:

– Покажи…

– Смотри, – ответил Безликий.

Ничего не изменилось: звезда все так же трепетала во тьме, а на нечетком, будто расплывающемся в её свете лице далера отразилась задумчивость. Он осмысливал то, что показал ему брат, – то, что Истр видел глазами немой девочки-вышивальщицы.

– Почему часть её воспоминаний скрыта туманом? Нечеткие, дрожащие… То, что было до Миаджана, похоже на бледные тени событий.

– Возможно, она была слишком мала и многое забыла? – предположил Истр. – Или то место, где находилась, затуманило воспоминания.

– Возможно…

– А ещё, – продолжил Безликий, – видение Энаи, в котором она находилась в месте, похожем на то, что описывала Эша. Она видела там лабиринт. Одичавший лабиринт. И была любовницей этого самого Сингура. Нам нужно найти его во что бы то ни стало. Найти и понять, что происходит. Двое простых людей видят лица многоликих, и, думаю, её брат так же увидит моё. Неизвестный саворриец смог убить мечника храма, смог пронести с собой магические предметы, а самое главное – яд и противоядие, которых нет в мире со времен падения Миаджана.

– Брат. Мы были на месте, где прежде находился Миаджан. Там лишь океан и бездонный провал на дне. Ты ведь тоже видел это. Там вода. Миаджана больше нет. Эта девочка может врать?

– Она может заблуждаться. Но уверена в том, что говорит. И еще яд. Яд анахарры. Которая росла только в джунглях Старого мира. И перстень. И её брат – простой человек, который умеет видеть мерцание, умеет видеть пути. А ещё знак подчинения на простой рабыне. Даже нам с тобой придется очень постараться, чтобы наложить его на человека, а там, откуда пришла эта девочка, печать смирения ставят, похоже, всем.

– Мы знаем, кому это было бы по силам. Жрецам Старого мира. Старшим служителям Шэдоку. Если они начали возрождаться, это плохо, – Тинаш немного помолчал. – Очень плохо.

Братья безмолвствовали, а звезда, не чувствуя их удрученности, играла жёлтыми лучами, свивала их в причудливые вихри и рассылала по огромной пещере, вот только вокруг не делалось светлее. Сияние словно таяло в чернильной тьме, не прорезывая ее и не отгоняя.

– Надо отправить туда корабли, – наконец сказал далер. – Я прикажу начать подготовку и подумаю, кто из мечников станет нашими глазами в том путешествии. Но на это понадобится время.

– Неважно, что там: возродился ли и поднялся из вод Старый мир, восстали жрецы Шэда или кто-то получил доступ к древней магии. Это надо остановить. Они похитили многоликую, убили одного из верных слуг. Такой вызов нельзя оставлять без возмездия, – произнес Истр.

– Да, брат мой, да, – согласился его собеседник и заметил: – Твоя оболочка дряхлеет. Конечно, мы не должны менять тела так часто, должны помнить, каково это – быть людьми, но не в такое время. Это делает нас уязвимыми.

– Ты прав, – Безликий протянул ладони к звезде и окунул их в тёплое сияние – его руки в её пламени стали руками трупа. – Пора. После того как найдем брата немой девочки.

Тинаш мягко перехватил его за запястья и отвёл ладони от колышущегося сияния:

– Не надо. Пока нам хватит и наших сил.

– Ты прав. Пусть пока спит, – согласился Истр – Прибережём для Миаджана.

– Идём, – Тинаш посмотрел в лицо собеседника. – Пора возвращаться. Что бы ни пришло в мир, оно не выдавало себя со времен падения Миаджана. И даже сейчас старалось… очень старалось не раскрыться. Оно не так сильно, как мы опасаемся. Значит, всё, что требуется, – не дать ему окрепнуть.

С этими словами он, не дожидаясь спутника, отправился прочь. Тёплое сияние звезды за спинами мужчин медленно угасало…

Глава 20

Яркие лучи, падающие в просторный покой через витражное окно, ложились разноцветными пятнами на пол и стены. Тонкие занавеси едва заметно колыхал ветер, льющийся в приоткрытую створку. На круглом столике возле большой кровати стояло блюдо с фруктами, кувшин с водой, свежие лепешки, пиала с тёмно-зелёным маслом. Нежно благоухали цветы в большой пузатой вазе.

Эша не сразу поняла, где находится и почему над её головой высокий потолок с яркой и сложной мозаикой, а на низкой скамеечке у подножия кровати сидит незнакомая девушка.

– Доброе утро, госпожа! – служанка встала и поклонилась, едва увидев, что «госпожа» открыла глаза.

После растерянного кивка Эши девушка вышла и вернулась с тазом, наполненным водой, с нежным тонким полотенцем и частым гребнем.

Служанка знала свое дело – помогла гостье умыться, одеться в тонкую расшитую рубаху и затем в непривычно роскошное платье из синего шёлка. Волосы расчесала и умело уложила с помощью шпилек, после чего накрыла тонким ажурным покрывалом.

В какой-то миг под ловкими руками Эша прикрыла глаза. Она чувствовала себя так безмятежно… Сияющая роскошь, дорогой наряд, изысканная еда, обхождение – всё, что должно было вызывать смятение и робость, наоборот, успокаивало. Впервые за последние дни девушка, наконец, осознала великую силу денег и поняла, чего добивался для неё брат. Вот этих спокойствия,уверенности, хорошей еды, хорошей одежды, безопасности, возможности наслаждаться всем, что дает жизнь. Радоваться каждому дню, не бояться остаться без куска хлеба или без крыши над головой. Внезапно всё ранее непонятное и вызывающее гнев сделалось ясным.

– Госпожа? – забеспокоилась служанка. – Почему вы плачете?

Гостья в ответ покачала головой. Почему-то было страшно заговорить.

– Может, вам выйти в сад и немного подышать воздухом? – предложила участливо девушка. – Сегодня ветер дует с моря, нет духоты и розы так благоухают…

«Госпожа» её не слышала. Она думала о другом.

Ради того, чтобы сестра могла жить, ни о чем не беспокоясь, Сингур растрачивал последние дни, не считаясь с ценой. А что он сам видел за эти годы? Только боль, страдания, лишения и одиночество. Куда страшнее всего того, что выпало сестре. У него был единственный смысл жизни – забота об Эше. А у нее? Для чего жила она? Она была бы рада приласкать брата и утешить. Ей бы тоже хотелось о нем заботиться. Не получалось. Ничего у них не получалось.

Вот сейчас ей очень хотелось, чтобы он мог прожить тот недолгий срок, который ему отмерен, в покое и благоденствии. Но Эша не была уверена, что Сингур примет предложение Аурики так же легко, как это сделала его сестра. А если он сочтет её поступок предательством? Если решит, что она встала на сторону врага? Отвернулась от него. Выдала их тайны.

Усилием воли Эша сморгнула слёзы. Надо найти Аурику и упросить взять её с собой. Надо увидеться с братом, успокоить его, убедить, что больше не нужно скрываться, что оставшиеся дни он сможет прожить не как загнанный зверь, а как человек – ничего не боясь и ни в чём не нуждаясь. Он поймет её. Должен понять. Ведь она не делает ничего плохого, ничего недостойного. Она тоже заботится о нём. Как умеет. Может, получается не очень, но ведь и бремя его заботы ничуть не легче.

Эша поняла, что не сможет сейчас есть, хотя служанка с улыбкой придвинула к ней столик и уже налила воды.

Внутреннее беспокойство росло и росло. Сердце колотилось в груди, в ушах шумело… Казалось, если она сейчас же не отыщет Аурику и не поговорит с ней, может случиться что-то непоправимое.

– Госпожа, может, вам всё-таки выйти на воздух? – забеспокоилась служанка. – Вы побледнели…

В ответ на это Эша покачала головой и встала. Резким жестом дала понять, что пойдёт одна, и направилась прочь. Тревога овладела девушкой столь сильно, что она не заметила удивленного взгляда, которым проводила её выскочившая следом прислужница.

* * *

Эша так торопливо прошла через каменную галерею с высокими колоннами и так быстро спустилась по длинной лестнице в сад, что даже запыхалась. Она словно спасалась бегством от гнетущей тревоги, но та не отставала ни на шаг – повисла на плечах и придавливала своей тяжестью.

Сад спускался по склону холма широкими террасами. Сверху, где находилась Эша, открывался захватывающий дух вид: морская гладь, искрящаяся на солнце, сочная зелень, белый мрамор подпорных стен, яркие пятна клумб и изгибы увитых розами арок.

Морской бриз немного охладил пылающий лоб. Девушка остановилась у широкого каменного парапета и глубоко вздохнула, силясь успокоиться. Зажмурилась на миг. Слепящее солнце, переливающееся на поверхности бирюзового моря, колышущаяся под ветром трава и ровно подстриженные деревья – вся эта красота не вязалась с мрачным предчувствием беды, поселившимся в сердце.

«Успокойся, успокойся, успокойся…»

Наконец, Эша открыла глаза и посмотрела вниз, туда, где ярус за ярусом спускались к морю террасы сада. Путаный зелёный лабиринт с гротом в центре, тисовая аллея, круглая беседка, увитая розами… Лишь немного успокоившись, девушка увидела в тени беседки знакомый силуэт и косу, перевитую сверкнувшими на солнце бусами.

Аурика! Надо немедленно спуститься и поговорить! Эша торопливо направилась к лестнице, обогнула каменный вазон с душно благоухающими цветами, сбежала по ступенькам вниз и поспешила вперёд по усыпанной белым гравием дорожке. Впрочем, уже через пару шагов остановилась, будто налетела на стену.

Многоликая вряд ли захочет сейчас отвлекаться.

Судорожно переведя дыханье, Эша круто развернулась и, незамеченная, пошла прочь.

Позади неё в тени круглой беседки осталась дева храма. Она стояла, запрокинув лицо, которое очень нежно и очень осторожно целовал тот самый мечник, что едва не погиб накануне в схватке с охотником. Тонкие руки Аурики обвивали шею жениха.

Стиг. Его зовут Стиг.

Он ещё был бледен, но, видимо, лекари при храме и впрямь отличались мастерством, раз сегодня избранник многоликой уже может и ходить, и целоваться. Вдруг и с Сингуром всё окажется не так безнадёжно? Эша опустилась на нагретую солнцем скамью.

В этом мире каждому кто-то предназначен. Стиг – Аурике, Сингуру – та девушка, что сгинула в подземельях. А кто предначертан ей, Эше? И предначертан ли? У неё есть только любовь брата. Одержимая забота. А если Сингур умрёт, она останется совсем одна. Без единой родной души.

От острой тоски горло сжалось.

– Заблудилась?

Девушка вздрогнула и вскинула голову.

Напротив стоял совсем юный мечник – черноглазый и чернобровый, в белоснежной хатте и такой же белоснежной сорочке, чей тонкий ворот выглядывал из-под длинного одеяния, стянутого широким атласным поясом. Почему-то не к месту подумалось, что вот этот стройный юноша очень бы подошел Аурике. Гораздо больше Стига.

В тёмных глазах мечника сверкнула искра узнавания, и он весело сказал:

– Ты та немая девушка, что вчера спасла моего брата! Того, который сейчас в беседке целует Аурику. Когда у него освободится рот и, главное, язык, он тебя обязательно поблагодарит. А пока извини его. И прими благодарность от меня.

Жаркая краска залила лицо Эши. Юноша в ответ на её смущение рассмеялся и произнес:

– Я искал тебя. Служанка сказала, ты ушла в сад.

Эша попыталась ответить, но слова застряли в перекрытом горле, и тогда она встала со скамьи и вопросительно посмотрела на мечника.

– Хочу поблагодарить тебя за брата. Спасибо, что отсрочила для него битву с Драговыми псами на Пустоши. И ещё спасибо за то, что Аурика не плачет. Она сейчас очень счастлива в той беседке.

Эша внимательно смотрела на собеседника, а когда он замолчал, слегка развела руки в стороны и склонила голову, как бы давая понять, что рада была помочь.

– Я не знаю, как тебя отблагодарить, и не очень-то умею разговаривать с немыми, – признался мечник, – но, если тебе что-то понадобится, я сделаю всё, что смогу. Меня зовут Карай. Просто отыщи меня, и я помогу во всём, что не будет противоречить закону Храма и не пойдет против совести.

Судя по всему, Эша выглядела очень удивленной, потому что Карай пояснил:

– Аурика – очень юная. Не нужно ей познавать горечь утраты так рано.

Да, определенно, он бы очень подошел Аурике.

* * *

Сингур лежал в траве недалеко от лаза, ведущего в убежище, и смотрел в небо. Утром, когда Нелани ушла за едой, ему примерещилось, будто своды пещеры пришли в движение, начали сближаться. Казалось, еще немного – и подземелье оживёт. Сердце встрепенулось, забилось чаще, ток крови стал быстрее…

Но теперь у Сингура хватило сил выбраться. Его уже не бросало то в жар, то в холод, дрожь в теле прекратилась, зрение снова стало острым, муть перед глазами исчезла. Странно: после ночи с Нелани он чувствовал себя исцелившимся. Будто не было мучительных изнуряющих волн боли и слабости.

Похоже, не зря в Шиане говорили, что любовь прекрасной женщины лечит любые хвори. Если бы после стольких стран и арен, после Миаджана Сингур продолжал думать, будто богам есть до него хоть какое-то дело, он бы решил, что именно боги привели его к Нелани. Вот только богов Дальянии он не знал, никогда им не молился и не приносил жертв, поэтому они точно не стали бы ему помогать. Боги Шиана, даже если помнили его, не имели здесь силы. А богов Вальтара – своей родины – Сингур давно забыл. Да и нужен ли он им, оставшимся в далёкой-далёкой стране?

Тёплый ветер пронёсся над травой, лица будто коснулась мягкая ладонь. От уродливого идола на траву падала широкая тень, защищая от жаркого солнца. Как же хорошо… Старший брат воров устроил себе убежище в неплохом месте. В этот закоулок никто не заглядывал, тут было тихо. Очень спокойно. При желании Сингур мог бы без труда услышать людей неподалеку. Вот только у него такого желания не было.

Он смотрел в яркое синее небо. Не в подернутый влажным маревом мутный небосвод Миаджана. Не в тусклую голубизну Килха. Не в выцветший от жары купол Шиана. А в ослепительную бездонную высь. И ждал звука лёгких знакомых шагов.

Нелани была ещё далеко. Она торопилась, он чувствовал её волнение и спешку, но откуда-то знал, что ей ничего не угрожает.

В синем небе парила птица, летала широкими кругами, распластав по ветру крылья. Ветер ласкал лицо, глаза начали слипаться…

Проснулся Сингур оттого, что услышал шаги, которых так ждал. Пока ещё далеко, в нескольких улицах. И звучали они тяжелее, чем прежде. Она что-то несла.

– Ты мочь мне объяснять, ленивый ты кот, почему я то и дело куда-то ходить, что-то носить и умирать от тяжесть, а ты лежать и быть бездельник? – сердитая Нелани наконец вышла к убежищу и остановилась, бросив свою ношу к ногам.

Сингур легко поднялся.

– Так уж вышло, – сказал он, поднимая с земли кожаный мех. – Зачем столько вина?

– Какой еще вино?! – возмутилась женщина. – Чтобы ты есть, пить и дальше бездельничать? Это вода. Во-да. Мыть грязный ленивый кот. И одежда – одевать его в свежее, чтобы он снова стать похож на человек.

– Вода – это хорошо, – согласился Сингур. – Спасибо.

– Вода – это тяжело! – тут же снова рассердилась шианка. – Но тебе надо мыться и выглядеть человек, а не дикий кот, который только и делать, что драть кошка.

– Это ещё зачем? – удивился собеседник. – Может, мне нравится быть котом и драть кошку?

Он притянул шианку к себе, но она строптиво упёрлась чёрными ладонями ему в грудь и отстранилась:

– Да погодить же!

– Что?

– На всех площадях глашатаи говорить, что Храм искать победитель поединок. Его хотеть видеть верный слуга, он ждать на площадь с рыба-фонтан. С полудень до темнота. Говорить, что от храм прийти человек, которого ты видеть и с которым говорить на лестница. Храм обещать, что никакой другой мечник не прийти. Только он и ты. Храм хотеть говорить с победитель поединок.

Сингур нахмурился, но женщину не выпустил. Спросил задумчиво:

– Ты давно тут живешь. Скажи, мне действительно нужно идти? – его руки на её талии потяжелели.

Нелани взяла лицо собеседника в ладони и ответила мягко:

– Храм нельзя говорить нет. Не придешь, когда зовут, все равно найдут и приведут. Храм – это… Храм!

На долю мгновения Сингур закрыл глаза.

Пепелище с уродливым идолом среди зарослей кустарника словно исчезло. Над головой по-прежнему сияло чистое небо, а ладони ощущали тепло женского тела. Может, это последние радости глупой бестолковой жизни, в которой всё, что он смог – потерять свободу и обречь на рабство сестру...

А и неважно! Сколько осталось той жизни вместе с её радостями? Месяц, два, три? Надо идти, значит, пойдёт. Как всегда шёл навстречу неизвестности – длинными коридорами на арену, тёмными путями по подземельям.

Зато теперь над головой – вот это синее яркое небо, а за спиной больше нет хозяина. Теперь Сингур всё решает сам. К тому же незавершенных дел у него не осталось. Точнее, осталось два. Но с ними разобраться несложно.

– Хорошо, я пойду, – он открыл глаза и посмотрел на Нелани. – Сколько тебе осталось накопить, чтобы выкупиться?

Шианка задумалась, производя в уме подсчеты, но собеседник её остановил:

– Неважно. Того, что я уже заработал, хватит. Должно хватить. Когда уйду, сходи за Эшей, приведи её сюда. Если не вернусь, поддержи её. Она ничего не знает о свободной жизни. Скажи ещё, что я просил помочь тебе выкупиться. Деньги у неё есть. И передай: я очень виноват перед ней и мне жаль, что там, дома, я вышел на тот круг, вместо того чтобы отвести её обратно к отцу. Глупо поступил. Очень.

Он отвел взгляд от зелёных кошачьих глаз и посмотрел в небо. Солнце почти поднялось в зенит. Сингур крепко прижал к себе шианку, уткнувшись подбородком в кудрявую макушку:

– Ты – лучшее, что было в моей жизни, Тихая Вода. Если не вернусь, выкупись и найди себе мужчину, двух… трех… сколько захочешь. Главное – будь счастлива.

* * *

Площадь трёх улиц была небольшая и неизменно тихая. Сюда выходили лестницы кварталов рукодельниц, купеческого и ткацкого, потому люди вокруг жили мастеровые и степенные. На овальном пятачке с фонтаном тоже царило чинное спокойствие. На южной стороне площади приютилась уютная таверна с уличной едальней, на северной работала лавка с тканями и шитьём. Из-за этого здесь всегда было много женщин, приходивших за покупками или к фонтану – набрать воды, и мужчин, сидевших за столами едальни в тени пышного мирта.

Женщины болтали у фонтана, украдкой бросая взгляды в сторону мирта. Мужчины исподволь присматривались к женщинам и подходили завести беседу, если какая-то особенно понравилась.

Случалось, ревнивые жёны являлись на площадь, чтобы со скандалом увести супругов, которые, по их мнению, чрезмерно долго сидели в едальне и чрезмерно пристально наблюдали за собравшимися у фонтана. Но после тут снова воцарялись мир и спокойствие.

Этот порядок не менялся годами. Однако сегодняшним утром всё пошло не так, как обычно.

На площадь явились храмовые служки, расстелили в стороне от фонтана широкий ковёр, натянули над ним богатый навес на резных столбах, поставили изящные, обитые узорчатыми тканями кресла и низкий столик с дорогими яствами.

После этого старший прислужник протрубил в чеканный рожок, а затем громко объявил, что сегодня на площади один из верных слуг будет ждать встречи с победителем Железного Лба, а потому незачем толпиться рядом.

Спустя некоторое время носильщики принесли паланкин, из которого вышли многоликая с укрытым кисеей лицом и совершенно безоружный мечник храма. Они расположились под навесом, тогда как сопровождение сразу удалилось.

* * *

Стиг сдерживался, чтобы не накрыть ладонью саднящий под одеждой глубокий длинный порез. Если не вставать и не шевелиться, то вполне терпимо. Лекари Храма знали свое дело. Однако на такой жаре даже под тонким шелком заживающая рана постоянно напоминала о себе.

Аурика взяла мечника за запястье, отчего со стороны они, наверное, стали похожи на двух молодоженов, на пир к которым не явились гости. Стиг в который уж раз досадливо подумал, как ему хочется сбросить её руку. Он понимал: влюбленная девочка не виновата, что в его сердце пусто, как в старом кувшине.

Изо всех сил мужчина старался проявлять ответную нежность. Но именно это оказалось крайне мучительно. А почему, он не понимал. Аурика уже не один раз доказала и искренность своей привязанности, и свою доброту. Она была красива, наконец!

Так отчего же ему, неблагодарному, всего этого было мало?! Почему её внимание и проявление чувств не льстило, а вызывало глухое внутреннее раздражение, словно предстояло совершить что-то неприятное, но неизбежное? Стиг не хотел её обижать. Она нравилась ему, но… как невеста Карая или кого угодно другого, только не его собственная! Он не хотел её обнимать, и целовать тоже не хотел! Однако вынужден был это делать, тогда как внутри сотрясался от необъяснимого протеста.

Пока он пребывал в мучительном смятении, многоликая сидела молча, но через какое-то время ей это надоело, и она легонько стиснула мужскую ладонь:

– Не переживай, он придет. Я это видела.

Мечник тускло улыбнулся. Знала бы Аурика, что изводится он вовсе не из-за диковинного чужака, наверное, удивилась бы.

– Я не сомневаюсь, многоликая. Я просто не люблю ждать.

– Ну да, тоскливое занятие, – признала собеседница. – Скучно…

Она взяла с большого блюда персик и покрутила его в руках.

Площадь казалась пустой. Нет, люди ходили, всё так же набирали воду женщины, так же сидели в едальне мужчины. Поглядывали исподволь на многоликую и сидящего рядом с ней непривычно безоружного верного слугу, но откровенно глазеть не решался никто. Зеваки тоже не собирались, не таращились из окон или с крыш. Ослушаться предупреждения храма не решились даже самые отчаянные.

Стиг отмечал всё это про себя и никак не мог отделаться от ощущения, будто они с Аурикой одни в пустыне. В Миль-Канасе всегда и везде можно было ощутить неподалеку невесомое внимание многоликих, а уж нити мерцания горели всюду. Но только не здесь и не в это время. Сегодня Храм оставил без своего внимания и площадь, и улицы вокруг. Боялись спугнуть Сингура. Тут не было ни стражников, ни мечников, ни спешников. Даже ночных братьев – ни одного. А уж эти везде пытались просочиться. Впрочем, сегодня ни один не решился влезть в дела Храма.

– Стиг, скажи, – спросила вдруг Аурика, – Эная навещала тебя?

Его удивил этот вопрос.

– Нет, госпожа, она слишком многое пережила и ещё не оправилась, – ответил мечник.

– Я просила называть меня по имени, – даже по голосу было понятно, что она нахмурилась.

– Сейчас мы вне стен Храма, госпожа, я не могу себе позволить такой вольности, – про себя Стиг возблагодарил Джерта, что это действительно так, но на всякий случай перевёл тему разговора. – Тени уже удлинились, возможно, сегодня Сингур не появится…

– Появится, – твёрдо сказала Аурика. – Уже скоро.

Стиг огляделся. Площадь жила прежней жизнью, и ни одного нового человека на ней не появилось.

Они ещё некоторое время скучали, а потом монотонность ожидания нарушил грохот разбившегося кувшина. Женщина возле фонтана всплеснула руками, горестно глядя на осколки под ногами.

В этот самый миг легкая рука многоликой снова легла на запястье мечника.

– Это было в видении, – негромко сказала Аурика. – Сейчас он выйдет.

Стиг обвёл взглядом крыши окрестных домов, но Сингур на этот раз появился, как все обычные люди: вывернул из улочки и быстро направился вперёд.

Его собранность и напряжённость заставили Стига подобраться. Никогда ещё мечник храма не чувствовал себя настолько уязвимым. Понимал, что, даже будучи полностью здоровым и вооружённым, ничего не смог бы противопоставить такому воину, но всё равно лишь огромным усилием воли не позволил руке скользнуть к поясу – туда, где обычно были пристёгнуты ножны с мечом.

Попытку Стига подняться навстречу этот странный человек пресёк движением руки:

– Не надо, ты ранен. Я вижу. Почему Храм не прислал здорового?

Мечник с облегчением откинулся на спинку кресла:

– Храм решил, что на встречу следует прийти тому, с кем ты однажды уже разговаривал. К тому же я не смогу тебя задержать, даже если очень захочу. Сядь, неудобно говорить, запрокидывая голову.

– А девчонка зачем? – Сингур не спешил выполнить его просьбу и внимательно разглядывал девушку. – Почему лицо закрыто? Открой.

Его вопрос и бесцеремонный приказ изумили Стига.

– Она многоликая, – напомнил он собеседнику и тут же понял, что это ни о чем Сингуру не говорит. Поэтому пришлось спешно объяснять: – Если плетёный браслет на твоей руке – то, чем нам показался при первой встрече, то это узелковое послание. А его умеют читать только многоликие.

– Пусть откроет лицо, – повторил Сингур.

Мечника покоробило от неучтивости и резкости его тона, он хотел возразить, но Аурика опередила. Мягким движением она отбросила паволоку и улыбнулась. Сингур несколько мгновений бесстыдно разглядывал её. У Стига от такой дерзости внутри всё клокотало, но, наконец, этот нахал сел.

– Первое и главное, – мечник не без усилия снова взял себя в руки, – у Храма нет к тебе никаких претензий, Сингур Победитель Железного Лба. От имени Храма заявляю, что ты свободный человек, не нарушал закон и к тебе не могут быть применены никакие наказания. Ты волен остаться в Миль-Канасе или покинуть его по своему желанию.

– А второе и менее главное? – собеседник умело скрыл удивление, но Стиг опытным взглядом воина отметил всё-таки, что он едва заметно расслабился.

– Мы будем благодарны за любые сведения о Миаджане. Если ты согласишься рассказать всё, что знаешь, и ответить на вопросы, тебя ждёт большая награда. Слово Храма.

Мечник замолчал, а Сингур смерил его взглядом, полным одновременно и удивления, и подозрения. Он несколько раз настороженно огляделся, но так и не обнаружил опасности.

– Храм убрал с площади и её окрестностей всю стражу. Ни одного моего брата нет рядом, – снова заговорил Стиг, – мои руки пусты, – он протянул раскрытые ладони к собеседнику, – ты не нарушал наших законов, а за то, что знаешь и можешь рассказать, мы готовы щедро заплатить. Пусть я останусь безоружным и бездвижным в пустошах Драга, если лгу тебе хоть словом, хоть помыслом.

Сингур по-прежнему недоверчиво смотрел на собеседника:

– С чего вы взяли, будто я что-то знаю о Миаджане? Это старая сказка.

– Для Храма, – Стиг подчеркнул это слово, – нет. В Миль-Канасе был убит человек, которого отправили за тобой в погоню из Миаджана, – Стиг невольно коснулся повязки, что скрывала под одеждой саднящую рану. – Он мёртв, мы не смогли его допросить, но кое-что узнать всё-таки сумели. Поэтому Храму очень важно поговорить с тобой про Миаджан.

– А в награду – всё, что захочу? – усмехнулся Сингур и откинулся на мягкую спинку кресла.

– Нет, – Стиг покачал головой. – Конечно, нет. Деньги и жизнь в Дальянии. Если захочешь, можем сделать ланистой на верхних кругах. Купить дом по твоему выбору. Но не дадим в жены многоликую и не возьмем служить мечником Храма. А вот спешником – не раздумывая.

– Щедро. Но я зарёкся служить храмам. И круги мне тоже надоели. Чем же вам так интересен Миаджан, если вы готовы платить за сведения о нем, не торгуясь?

– Разреши мне объяснить? – обратилась к Стигу Аурика и только после его кивка повернулась к Сингуру. – Покажи мне, доблестный воин, плетёный браслет со своей руки. Это послание от одной из моих сестер, я уже вижу. Миаджан похитил её несколько лет назад. Вот почему Храм хочет знать о нём.

В этот миг Стиг понял, что всё время разговора Аурика пристально рассматривала не его собеседника, а эту плетёнку.

Сингур смерил девушку хмурым взглядом:

– Женщина, которая сплела её, завязала последний узел уже на руке. И просила не снимать. Никогда.

Аурика почтительно склонила голову и сказала:

– Я покоряюсь её воле. Тогда позволь взять тебя за руку и посмотреть браслет, не снимая.

Стиг открыл было рот, чтобы запретить ей прикасаться к этому странному человеку, но Сингур снова его удивил:

– Я не трону девчонку. На. Смотри.

С этими словами он протянул жесткую, покрытую мозолями и шрамами ладонь собеседнице.

Та взяла её очень осторожно. В маленьких нежных руках многоликой, похожих на лепестки цветка, грубая лапища воина напоминала старую щербатую лопату.

С удивлением Стиг увидел, что лицо Сингура словно дрогнуло, он будто незаметно сглотнул комок в горле. Тонкие девичьи пальцы медленно скользили по засаленным узелкам, а глаза невидяще смотрели в пустоту.

– Любви благословенным! – наконец, нараспев заговорила она. – Я не помню своего прошлого, но видела будущее. Моя смерть уже близка. Когда ты, юная дева с чёрными очами, прочтешь это послание, я уже буду мертва. Знай: мужчина, чью руку ты держишь, любил меня, защищал и помогал, сколько мог. А я люблю и хочу защитить его. Прошу: помоги ему, сколько сможешь».

Стиг с трудом разжал пальцы, которыми стискивал подлокотники кресла. На лбу у него выступила испарина.

Лицо Сингура было застывшим.

– Как она ушла? – мягко спросила Аурика, продолжая держать собеседника за руку.

– Не вернулась из подземелий, – глухо ответил он.

– Старшие жёны должны знать, – Аурика произнесла это в пространство, после чего медленно наклонилась и в почтительном благоговении коснулась лбом плетеного браслета на мужском запястье. На миг застыла так, а потом выпрямилась и твёрдо сказала: – Спасибо за весть о нашей сестре. Спасибо, что любил её и берёг. Храм обязан выполнить её просьбу.

Стиг поднялся со скамьи:

– Завтра в полдень я буду здесь, чтобы узнать твое решение, – от услышанного он даже перестал чувствовать саднящую рану. Мир вокруг почему-то сделался блеклым и плоским. – Каким бы оно ни было, ты волен жить в Миль-Канасе или покинуть его по своему желанию. Храм не станет чинить препятствий.

В ответ на это Сингур мотнул головой:

– Зачем тянуть до завтра? Я пойду с вами.

Мечник даже не испытал удивления. По-прежнему ровно он ответил:

– Паланкин ждёт в квартале отсюда. Носильщики сильны, но неуклюжи и безоружны – тебе они не противники. Клянусь именем Джерта: мы честны перед тобой.

Его собеседник только хмыкнул.

А мечник храма смотрел на его запястье. «…Когда ты, юная дева с черными очами, прочтешь это послание, я уже буду мертва».

Мир вокруг оставался бесцветным и плоским.

Глава 21

Кирге очень хотелось мужика. Хотя бы одного. Двух, конечно, лучше. Можно трёх. Но и одному бы порадовалась. Внутри все аж ныло! Не до капризов. Отыскать бы кого повыносливее... Так ведь не на улице – в Храме. Кто их знает, что сделают за блуд? Может, казнят, а может, ещё десятерых приведут. Храм – это всегда страшно, поэтому приходилось терпеть. Терпеть и мечтать, что как только вырвется из этой роскошной клетки – сразу пойдёт в квартал удовольствий искать себе жеребца покрепче. Да, сейчас Кирге уже не так нравилось среди всей этой роскоши. То есть нравилось, чего врать. Но без мужика и возможности на нем всласть попрыгать приходилось тяжко.

Она с тоской думала о каменном Куго, стоящем в подземном святилище в старой выработке. К нему приходили гулящие девки, воровки и нищенки выпрашивать для себя помощи. Но мазали маслом ему вовсе не губы и глаза, как идолу на старом пепелище. И вот очень Кирге сейчас хотелось попасть хоть к этому подземному жертвеннику, лишь бы унять мучительную похоть. А что? И ей удовольствие, и богу радость. А Куго, как ни крути, продержится, сколько надо.

Она мысленно застонала, вытягиваясь на простынях. И ведь уйти нельзя: не отпускали! Уж скорее бы наградили да отправили восвояси. Она уж и от роскоши готова отказаться, и от кушаний заморских, от всего – лишь бы…

И в этот самый миг отвратительная сладкая судорога пронзила разбойницу и воровку до самых пяток. Она выгнулась дугой на роскошном ложе, едва смогла сдержать вопль наслаждения, аж глаза закатились. Забилась вся, затряслась.

«Ты уже не просто привыкаешь к появлениям Хозяина, – послышался в голове лишенный выражения голос. – Ты начинаешь их ждать. Это хорошо. Так мне проще проникать в тебя».

«Проникать в тебя…» – Киргу снова выгнуло на кровати, да так, что она сгребла под себя все простыни и покрывала, стиснула их в потных кулаках и тряслась, тряслась в неостановимой судороге.

«Ты слабая колдунья, очень слабая, но свою маленькую силу умеешь использовать без остатка. Это хорошо. Многоликие не видят, что ты делаешь, а сделать ты можешь немало. Сейчас пойдёшь и отыщешь ту, которую спасла. Отыщешь и прикоснешься к ней. И будешь касаться, пока я не скажу «довольно».

С этими словами Повелитель вышел, а Киргу всё продолжало и продолжало скручивать острое болезненное наслаждение, которому, казалось, не будет конца. Она зарылась лицом в подушки и тихо орала от восторга, раз за разом сотрясаясь и корчась.

А когда экстаз отступил, оставив её потной, обессилевшей и дрожащей, воровка тихо-тихо заскулила. Она, наконец, поняла, с кем связалась. Поняла, на что её подловили. Сперва на желание жить, потом на страх, а теперь вот на это. Никогда прежде она не знавала такой жажды и такой полноты утоления. Теперь, наверно, и трёх мужиков будет мало, и четырёх.

Она ещё долго приходила в себя. А когда, наконец, очухалась – смогла успокоиться. Господин даст ей всё, что она желает: деньги, роскошь, наслаждения. Так чего ей бояться сегодня, с чего бы переживать, что будет завтра? А мужиков… мужиков она себе найдет столько, сколько понадобится!

И всё-таки тревожное чувство поселилось у воровки на краешке сознания. Будто поняла, наконец, что её, как рыбину, поймали на острый крючок, и теперь уже не сорваться. А дорога будет только одна – туда, куда прикажет Повелитель.

Спешно Кирга привела себя в порядок, оделась в красивое платье, что ей подарили храмовые девы, и отправилась искать ту, которую спасла от Гронка.

Нашла она её не сразу, но, к счастью, спасительницу уже все знали в лицо, поэтому встречные охотно указывали, где находятся покои Энаи.

Кирга робко постучалась в высокую дверь. Открыла ей юная служанка.

Разбойница поклонилась девчонке в ноги и, добавив голосу благоговения, спросила, не здесь ли живет госпожа, которую ей посчастливилось спасти. А когда услышала, что да, именно здесь, вцепилась в дверную ручку и стала просить впустить.

– Пусть уходит! – послышался недовольный капризный голос. – Никого не хочу видеть.

– Госпожа моя, госпожа моя… – лепетала Кирга, – дозволь налюбоваться, дозволь убедиться!

Она всем телом давила на дверь, тогда как юная прислужница старалась эту дверь закрыть.

– Госпожа…

– Да что же это такое! – в покоях послышались нервные быстрые шаги.

Прислужница торопливо отступила в сторону, и Кирга ввалилась в комнаты.

Многоликая стояла в одном домашнем платье, с распущенными по плечам волосами. Её лицо было открыто, и Кирга, падая деве Храма в ноги, поспешно отвела взгляд.

– Пошла вон! – топнула хозяйка покоев на гостью. – За услуги тебя уже вознаградили! Что ты тут ходишь?!

Но Кирга обхватила обеими руками её ноги и забормотала:

– Слава Джерту, слава Джерту! Будь благословен тот день, когда я родилась у своей матушки! Госпожа моя, вот теперь понимаю, что не зря жила, не зря на свет появилась. Спасибо тебе, прекраснейшая, спасибо, что позволила спасти тебя, что защитить позволила. Да если б я знала, да я бы жизни не пожалела…

Она несла и несла какую-то восторженную чушь, не размыкая рук. А служанка многоликой бегала вокруг и безуспешно пыталась разжать крепко стиснутые пальцы безумной гостьи.

Про себя же Кирга молилась, чтобы поскорее Повелитель сказал «довольно». Кончики пальцев у неё как-то неприятно зудели. А может, казалось. Повелитель молчал. Тогда воровка пошла на последний отчаянный шаг – схватила тонкую руку многоликой в свои ладони и взялась неистово целовать.

«Довольно».

Будто ушат ледяной воды обрушились эти слова. Кирга перестала цепляться за храмовую деву и обессиленно осела на пол, так и не поднимая глаз.

– Ты прости, госпожа, – сказала она глухо. – Прости уж, что так вот ворвалась. Но со вчерашнего дня места себе не нахожу, как подумаю, что могло случиться, как подумаю…

И она залилась слезами. На самом деле от облегчения, что выполнила всё порученное Повелителем.

– Ну будет, будет, – недовольно сказала многоликая и несколько брезгливо погладила Киргу по волосам. Так, чиркнула пару раз ладонью, а потом сразу же вытерла руку о платье.

– Награди её чем-нибудь, – раздраженно приказала она служанке и ушла в другую комнату.

Девушка всплеснула руками, схватила с изящного столика какую-то заколку, сунула её в руки Кирге:

– Поди, поди, госпоже нездоровится. Поди…

С этими словами она, наконец-то, выставила гостью за дверь.

Та постояла какое-то время среди коридора, а потом посмотрела на подарок, зажатый в руке. Аж глаза загорелись! Не заколка – брошь! Да к тому же жемчужная. А всё-таки с Повелителем её везение стало намного сильнее. И не только везение…

* * *

Сингур отказался ехать в паланкине, просто пошёл рядом. Сидеть на подушках внутри шёлковой коробчонки было не по нему. Всю жизнь прожил как собака, теперь уже поздно переучиваться. Это штуки для благородных, ему чуждые.

Видно было, что верному слуге тоже непривычно сидеть в носилках, но подниматься пешком он не стал. То ли не мог оставить многоликую одну, то ли решил не рисковать своей раной.

По улицам и лестницам шли молча. Сингур отметил про себя, что и девчонку, и мечника сильно подкосило послание Тали. Он же старался об этом не думать. Не сейчас. Потом когда-нибудь. Завтра. Он ещё слишком хорошо помнил, как она плела этот браслет, который он принял за немудрёное рукоделье, сделанное на память. «Обещай, что не снимешь», – попросила она тогда. «Обещаю». Он не нарушил данного слова. А теперь с горечью осознал: она уже тогда всё знала. И про него, и про себя. Горло на миг свело. Сингур посмотрел в синее-синее небо. «Я вышел, Тали. Спасибо, что вывела. Что позаботилась».

Нет. Потом. Завтра.

Чтобы хоть как-то отвлечься, он незаметно достал из-за пазухи тяжёлый перстень. Взял его с собой по привычке, а теперь подумал, что, если всё-таки какая-то засада будет, можно ведь и потерять сгоряча. Поэтому надел на палец камнем внутрь.

На самом деле, конечно, он не за перстень боялся. Не хотел раз за разом прокручивать в голове прочитанное черноглазой девчонкой.

Когда наконец поднялись на самый верх – к садам Храма, Сингур испытал невероятное облегчение. Мечник и его спутница выбрались из паланкина, и девушка сказала:

– Здесь я вас оставлю. Мне нужно к старшим жёнам. Они должны знать.

Она торопливо ушла, а верный слуга неспешно отправился вперёд через двор.

Сингур в очередной раз попытался отыскать угрозу, но и тут всё оказалось тихо и безмятежно. Шумели деревья, благоухали цветы, на мощеных дорожках было пусто. В беседках тоже. Неужели Храм не врал?

– Кем она была тебе? – поколебавшись, спросил Сингур у своего молчаливого спутника.

– Должна была стать женой, – ровно ответил тот.

– Прости, что принёс такую весть…

– Эта весть – лучше безвестия, – сказал мечник в ответ.

Собеседник ему не поверил. Особенно глядя на деревянную походку и слишком уж прямую для раненого спину.

За долгие годы рабства Сингур привык относиться к благородным и свободным как существам иного толка. Он видел от них или жестокость, или снисхождение, потому успел забыть, что они тоже люди – и, как всякие люди, могут страдать и быть несчастными. А ведь иногда ему казалось, будто такие, как этот мужчина, и живут-то лишь для того, чтобы рабы не перебили хозяев…

В этот момент его размышления прервало странное мерцание, которое внезапно возникло в воздухе. Прежде чем Сингур успел хоть что-то предпринять, мерцание окутало и его самого, и его спутника.

Резко и сильно закружилась голова, а потом сверху невидимым потоком обрушилась прохладная бесплотная волна. Всё тело заполнила сила. Огромная сила, невероятная сила! Казалось, протяни руку – и погасишь солнце, будто огонёк свечи, сделай вдох поглубже – и сможешь не дышать много веков!

Он даже прикрыл на мгновение глаза – таким явственным оказалось это ощущение всемогущества.

А когда открыл, первое, что увидел, было лицо Хозяина.

* * *

Стиг привычно восстановил равновесие, пытаясь как можно быстрее побороть дурноту. Неожиданно было, что господин перенес их со спутником прямо от входа в Сады, но почему бы и нет: ему виднее, как и где встречать гостя.

Мечник огляделся. Безликий стоял в центре просторного зала с высокими пузатыми колоннами и огромными полукруглыми окнами, из-за которых доносился успокаивающий шум моря. Стиг перевёл взгляд на Сингура. Тот стоял твердо, с закрытыми глазами и застывшим лицом.

А затем он открыл глаза.

* * *

Хозяин.

Все-таки обманули, твари!!!

Времени на размышления не было. Не поворачиваясь, Сингур ударил локтем мечника, с которым пришёл, и бросился на жреца. Пять шагов, разделявших их, он даже не заметил, словно преодолел их одним длинным прыжком.

На лицо Хозяина медленно, очень медленно наползало удивление. Но всё-таки он почти сумел увернуться. Почти! Прямой удар в грудь пришелся вскользь. Сингур проскочил мимо, однако мгновенно развернулся. С ликующим торжеством увидел, что Хозяин стоит, болезненно скособочившись, а мечника, получившего первый удар, отбросило шагов на десять. На груди у него сквозь дорогую одежду проступила кровь.

Показалось, будто от хозяина к верному слуге протянулась невидимая рука, которая отодвинула его как можно дальше от нападавшего. Что это и как оно возможно, Сингур не стал рассуждать. Он снова рванулся вперёд.

Увы, в этот раз Хозяин не стал увёртываться. Он просто исчез, а Сингур, не успев остановиться, врезался всем телом в колонну так, что каменная кладка брызнула в стороны.

Боли он не почувствовал. Ни боли, ни удивления. Снова стремительно развернулся, отыскивая глазами противника. Тот оказался далеко – у противоположной стены, и вокруг него стремительно собиралось тёмное облако.

Сингур привычно просчитал возможности схватки. Первым ударом он Хозяина не убил, второй не получился. Не получится и третий, а на четвертый жрец без спешки спеленает беглого раба колдовством.

Поэтому, не рассуждая больше ни о чем, он швырнул в жреца десяток каменных обломков из-под ног, а сам метнулся вправо, в сторону огромного окна. Оттолкнулся рукой от широкого подоконника и перемахнул через него, прыгая в пустоту – к шуму моря.

* * *

Её не взяли на площадь. Она просила, умоляла Аурику, но та осталась непреклонна:

«Тебя не было в видении, значит, идти нельзя».

– Но ведь он мой брат! – Эша бегала по залитому солнцем покою. – Никто из вас не сможет его остановить, если…

Она не стала договаривать.

«Никто. Но тебя не было в видении, – юная многоликая мягко взяла собеседницу за руку, останавливая её метания. – Мы не можем нарушать ход событий. Всё равно случится то, что предначертано. Тебе нужно остаться. И ждать. Не переживай, всё закончится благополучно, я видела. Лучше займись вышиванием и не думай о плохом».

Вышиванием? Вышиванием?! От беспомощности и отчаяния у Эши перехватило дыхание.

«Не тревожься, – сказала многоликая. – С твоим братом не случится дурного, мы поговорим и пойдём в Храм, я видела». Она обняла собеседницу, а потом мягко, едва касаясь, поцеловала в губы.

Эше показалось, будто горло царапнул щекочущий сквознячок. Аурика же отстранилась и произнесла:

– Мне нужен будет голос, извини, – она ласково погладила девушку по плечу. – Мы что-нибудь придумаем. Ты будешь говорить и обязательно скажешь брату, как сильно его любишь, всё объяснишь и попросишь прощения, если захочешь. Но не сегодня.

С этими словами она вышла, оставив Эшу один на один с тревожным ожиданием и немотой.

В покоях было тихо. Время тянулось очень медленно. Она пыталась вышивать, как ей советовала многоликая, однако то и дело застывала с иглой в руке и смотрела в пустоту. А потом, очнувшись, возвращалась к работе, но тут же больно втыкала иглу в палец или в ладонь.

А за окном умиротворяюще шумел сад и благоухали цветы. Было тихо. Реяли на окнах шёлковые занавески… Пришла юная прислужница – принесла поднос со сластями и кувшин с лимонной водой. Но Эша не хотела ни есть, ни пить. Даже диковинные лакомства не прельстили. Её беспокойство всё нарастало и нарастало, становилось похожим на ледяной ветер, который холодил спину и затылок.

– Госпожа, хотите, я причешу вас? – предложила служанка. – Волосы совсем растрепались.

Эша с удивлением посмотрела на неё, а потом запоздало поняла, что девушка видит её беспокойство и пытается хоть как-то отвлечь гостью, которую поручили её заботам. Вот только гостье не хотелось чесать волосы, закалывать их шпильками и терпеливо ждать, пока мастерица сотворит что-то прекрасное и хлопотное. Гостье хотелось выйти из покоев. Ей хотелось бежать прочь из Храма, из садов – туда, в город, куда её брат должен прийти на встречу с незнакомцами, чтобы узнать о предательстве сестры.

Крупная дрожь забила Эшу изнутри. Она торопливо села на изящную скамеечку, кивком давая понять служанке, что не против причёски.

Где-то далеко внизу, на площади, раненый мечник и юная многоликая ждут, когда к ним выйдет человек, который без малейшего труда убил лучшего уличного бойца Миль-Канаса. Они скажут ему, что Храм не держит обиды и готов помочь. Скажут, что больше не нужно прятаться и убегать. Прислушается ли он к ним? Примет ли предложение помощи? А если нет, то что их всех ждёт?

Тем временем обрадованная служанка взялась за гребень и неторопливо начала расчесывать волосы гостьи. Размеренные однообразные движения. Прядь за прядью. Прядь за прядью. Прядь за прядью…

Длинные тёмные волосы. Негустые, непышные. Никакие.

Беспокойство становилось всё сильнее. Эша ощутила знакомое противное шевеление в груди. Жабёнок проснулся. Она почувствовала, как надувается его белёсый зоб, перекрывая ей горло. Дышать стало труднее, под рёбрами запульсировал страх, в голове зазвенело.

Резким движением девушка отбросила руку служанки. Та испуганно вскрикнула от неожиданности, роняя гребень.

Эша увидела кровь. Красную кровь, пропитавшую одежду. И услышала грохот, от которого у неё в ушах зазвенело ещё сильнее.

Боги… Сингур!

Она вскочила на ноги, отбрасывая с лица волосы, и заметалась по комнате в поисках двери. Служанка что-то кричала и, кажется, попыталась её удержать, но Эша вырвалась. В ушах уже не звенело – грохотало. Собственное сердцебиение и эхо глухого крика заглушали всё. Какой родной голос! Она бы что угодно отдала, лишь бы не слышать в нём боли!

Проклятые волосы лезли в глаза, Эша отбрасывала их, но они словно назло облепляли лицо, мешали смотреть. Девушка выскочила из покоев и лихорадочно огляделась, не понимая, куда бежать. Дышать было трудно: жабёнок подпрыгнул к самому горлу, стиснул его ледяными лапами. Перед глазами всё плыло и качалось. Наверное, Эша должна была давно упасть без сознания, но какие-то неведомые силы ещё держали её на ногах. Дыхание вырывалось из груди со свистом, а воздух лился в гортань тоненькой струйкой, которой не хватало, чтобы сделать полный глоток.

И эти проклятые волосы… Девушка отбрасывала их прочь от лица, и они летели клочьями в стороны. Непривычное платье сковывало движения, мешало бежать, ноги путались в складках ткани. Но Эша по-прежнему слышала крик. Слышала родной голос, который звучал в её голове словно поверх всех остальных звуков. Боль в этом голосе подстегивала, заставляла бежать быстрее и быстрее.

Боги… Сингур… Только не это…

Кровь напитывала одежду. Расползалась огромным пятном. Весь мир окрасился в её багровые оттенки. Горло сжалось. Жабёнок яростно царапался изнутри, раздирая грудь. Эша неслась по длинной галерее на пределе сил, но далёкий стон делался тише и тише. Она боялась,что он совсем исчезнет, растает, и тогда ей уже не найти дороги. Перед глазами плыл багряный туман, когда девушка увидела впереди мечников. Их было четверо или шестеро, она не разобрала, снова отбросила с лица волосы и кинулась следом. Платье за что-то зацепилось, Эша рванулась прочь, чувствуя, как расползается ткань, освобождая скованное тело.

Багровая пелена медленно таяла.

Красная кровь заливала одежду.

Красная…

Жабёнок в груди распустил холодный белёсый зоб. Воздух закончился. Гул в голове вытеснил все остальные звуки.

Красная кровь.

И мужчина, лежащий навзничь.

Последним отчаянным движением Эша рванула себя ногтями по горлу, раздирая одеревенелую плоть, сделала судорожный глубокий вдох и надрывно закричала:

– Стиг!!!

* * *

Удар был таким сильным, что Стига отбросило на несколько шагов, опрокидывая на спину. В глазах потемнело, дыхание перехватило, рана на груди полыхнула болью. Стиг глухо вскрикнул и на несколько мгновений потерялся. В голове билась лишь одна мысль: Сингур безумен, все они ошиблись, и теперь надо как можно быстрее помочь господину. Мечник пытался встать, но невидимая сила вжала его в пол.

Господина он, как ни пытался, увидеть не смог, только сквозь оглушение вспыхнуло мерцание зова: «Нападение! Все сюда!!!», а следом: «Лекаря. Быстро».

Наконец, навалившаяся тяжесть исчезла, Стиг смог повернуть голову. Понял, что всё его тело – одна сплошная боль, а Сингур исчез. Господин стоял, прижимая руку к левому боку, и сосредоточенно смотрел в центр зала.

– Как же мы все ошиблись… – Безликий с трудом подавил стон и привалился спиной к колонне. – Как я ошибся… Но кто же мог знать!

Стиг судорожно пытался сделать вдох и встать, но силы будто навсегда покинули его. А господин без всякой укоризны покачал головой:

– Здесь нет твоей вины. В схватке магов люди всегда проигрывают. Сейчас братья отнесут тебя к лекарям.

Он тяжело вздохнул, прикрыл глаза, и через мгновение посреди зала в ореоле едва заметного мерцания появились мечники храма.

А вот то, что произошло следом, напугало даже их…

Растолкав мужчин, вперёд выбежала худенькая девушка. Босая и простоволосая, одетая в одну только нижнюю рубаху, она набегу рвала своё тело. Казалось, во все стороны летят лоскуты кожи и клочья волос. В центре зала девушка застыла, открывая и закрывая рот. Её лицо облепили потные волосы, грудь тяжело вздымалась, взгляд был безумен. Стиг видел, что несчастная пытается сделать вдох. Видел, как плывет, меняется её лицо и дрожащее марево стекает по голове к плечам. Как под тонкой тканью перекатываются волны плоти.

Вбежавшие братья схватились за мечи, господин вскинул руку, собираясь отдать какой-то приказ, но ничего не успел сказать…

Девушка схватила себя за шею и яростно дернула ногтями горло. Клочья чёрного тумана брызнули во все стороны, стремительно тая. Девушка же смогла, наконец, сделать глубокий вдох и отчаянно закричала:

– Стиг!!!

Крик ударил по ушам, разлетелся волной по огромному залу, ударился в стены. Черная дымка на миг скрыла кричавшую, а когда исчезла…

Она стояла напротив, и рассыпавшиеся по плечам рыжие волосы сверкали так ярко, будто были солнечной короной.

Глава 22

Очень плохо, когда люди видят того, кто их защищает, без сил. Всё время, пока рядом были мечники, Истр стоял, привалившись спиной к колонне. Дело было плохо, но он всё-таки не показал слабости. Верные слуги унесли счастливого Стига и увели горько рыдающую над ним Ири. Безликий отпустил их, хотя стоять и говорить было почти невыносимо. Лишь когда все ушли, он сполз вдоль широкой колонны на пол.

В тот же миг из пустоты возник Тинаш. Торопливо подошёл и склонился над братом. От одного его присутствия Истру сразу стало легче.

– Теперь-то уж точно настало время менять тело? – спросил далер.

Безликий закашлялся и, сплюнув на пол несколько сгустков крови, ответил:

– Теперь точно. Ребра сломаны, легкое пробито. Я постараюсь вернуться как можно скорее...

Брат мягко приобнял его за плечи:

– Здесь не лучшее место для разговора.

Они перенеслись в покои Истра. Там Тинаш помог ему подняться и осторожно довёл до мягкого кресла.

– Кто бы мог подумать, что этот Сингур – будущий маг, да ещё такой сильный, – отдышавшись, заговорил Безликий. – Сильнее и меня, и тебя. Если бы он хоть чуть-чуть понимал, что творит, если бы попытался не выдавать свои намерения… мы бы сейчас не разговаривали.

Он перевёл дыхание и продолжил:

– Вот ведь как бывает – наклонились за горным хрусталем, а подняли... почти подняли чистейшей воды алмаз. Отыщи его, начинай учить. Будет ценнейший помощник против Миаджана. А в дальнейшем – ценнейший союзник.

Истр снова закашлялся.

– Где искать? – зло выдохнул брат. – Это же его первое перерождение! Даже он сам не знает, как всё сложится.

– Нет, – Истр покачал головой, – пока ещё не перерождение. Он не долетел до воды. Перстень раскрыл пространство и выдернул его куда-то в безопасное место. Ты как раз перемещался сюда, но я успел почувствовать. Сингур где-то в Миль-Канасе. Перестраивает тело и нити силы в себе.

– После такого обращения и ухода через пространство? Не спятил бы.

– Он молод, крепок и всякого повидал. Выдержит. – Безликий снова закашлялся и опять сплюнул на белый мраморный пол сгусток крови. – Был бы не такой порывистый... Даже не пытайся удержать его силой. Продавит и не заметит.

Тинаш кивнул, показывая, что учтёт, и переменил тему:

– Чьё тело займешь?

– Чьё получится, – Истр с трудом перевел дыхание. – Постараюсь поближе к столице. Но я не успел ничего подготовить… как выйдет.

– Я буду очень ждать, брат.

– Иди, у тебя много дел. Это у меня вот – одно осталось, – бледно улыбнулся собеседник. – Иди, иди. Я сделаю всё, чтобы вернуться как можно скорее – молодым и полным сил.

На лице далера было написано беспокойство. Ещё бы! Перерождение без подготовки может и затянуться, тем более когда приходится перерождаться спешно, терзаемому болью…

– Легких путей там, – Тинаш мягко сжал холодеющую руку брата.

– Передвинь кресло к окну, – попросил тот. – Хочу перед уходом увидеть Миль-Канас. Мы с тобой построили хороший город.

Далер выполнил просьбу брата и вздохнул:

– Да, хороший. Но мы это сделали вместе. Так что возвращайся. Как можно скорее.

С этими словами Тинаш исчез. Дела не ждали. Это Истру теперь спешить уже некуда.

Безликий сидел в кресле и смотрел в окно на белый город; на стены, которые его опоясывали; на порт, куда приходили корабли из всех земель, где только жили люди; на зелень садов; на величественные горы на горизонте…

И даже когда дыхание остановилось, Истр не закрыл глаза. Словно и покинув тело всё никак не мог насмотреться.

* * *

Рассказ Аурики заставил старших жён погрустнеть. Нита и вовсе расплакалась. Ири была её родной дочерью, и теперь мать пыталась взять себя в руки, чтобы унять дрожь в плечах и совладать с потоками слёз, подкатывающими к глазам. Она торопливо моргала, а её увядшее, но по-прежнему красивое лицо болезненно дёргалось.

Одна из женщин принесла ей попить, но Нита отстранила бокал.

Аурика, которой ещё не приходилось терять близких, от вида чужого страдания сама зашмыгала носом, обняла многоликую и стала шептать:

– Не плачь, не плачь…

Нита ласково поглаживала её по руке.

Женщины с трудом осмысливали услышанное. Нити мерцания погасли, в зале повисла тишина, которую нарушали только всхлипывания Аурики.

– Несносная девчонка, – сказала Нита, – как у тебя это получается? Горе у меня, а утешать приходится тебя?

Однако слишком напускная строгость в её голосе мешала воспринимать сказанное всерьёз.

– Она всё-таки была счастлива. Он не врал. Он её правда любил, – сказала девушка, вытирая заплаканное лицо.

– Слабое утешение… – негромко заключила одна из старших жён. – Но теперь…

Что именно «теперь», никто не узнал, потому что воздух в зале внезапно засверкал всеми красками, путаные нити повисли в пространстве, ослепительно сияя.

Многоликие ахнули, видя, как переплетается мерцание. Оно сначала плыло по воздуху, потом хаотично закрутилось, перемешивая, перепутывая нити, а затем взорвалось таким неистовым светом, что женщины громко вскрикнули. Такого они не видели никогда прежде! На несколько мгновений все оцепенели, не смея протянуть руки к плетению. Даже самые опытные из жён не понимали, что произошло и как себя вести.

Наконец неистовое сияние смерклось, перестало слепить, а затем беспорядочное мельтешение нитей замедлилось. Многоликие растерянно переглядывались, когда из сверкающего и переливающегося клубка потянулась яркая лиловая нить, которой раньше там не было. Сбросив оцепенение, Нита успела подхватить ее и завить на указательный палец. Старшие жёны тотчас окружили подругу, пытаясь разобрать спутавшееся мерцание и понять, что происходит.

Тонкие пальцы замелькали в воздухе.

Тем временем в центре плетения словно разлилась безобразная клякса. Впрочем, она почти сразу исчезла, а на её месте возникла тонкая прерывистая изумрудная нить.

Аурика не смогла остаться в стороне от происходящего. Поспешно утерев лицо краешком покрывала, она ловко подцепила эту нить и очень-очень осторожно стала тянуть её из спутанного клубка мерцаний, а потом…

– О боги! Боги… – застонала Нита.

Ее руки ослабели, лиловая нить выскользнула из них.

– О боги…

– Ири жива!!! – радостно и звонко закричала на весь зал Аурика. – Ири жива!

Она вскочила с шёлковой подушечки, на которой сидела, и тут же помчалась прочь из зала.

– Джерт всемогущий! – воскликнула одна из старших жен. – Да удержите же эту безумную куропатку!

– Аурика! – Нита беспомощно огляделась и взмолилась: – Кто-нибудь, догоните её, остановите!

* * *

Аурика неслась вниз по широкой лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Кипящая радость переполняла её. Она видела, точно видела Ири! Позади что-то кричали вслед старшие жены, но девушка не стала прислушиваться. Остановишься – сразу повиснут на руках, начнут что-то говорить, чего-то требовать, запрещать и не пускать. Ну их.

Она летела через широкий двор, и пылающая радость переполняла душу до краев.

Жива! Жива! Аурика совершенно точно её видела, причем даже знала где! И теперь она неслась через храмовые сады, потому что больше всего боялась ошибиться. Ей постоянно говорили, что она неправильная многоликая, что её видения не могут сбываться, что она не умеет их правильно толковать… А ей открылось самое главное, и раньше всех! Пусть теперь думают, что хотят.

Девушка взбежала по ступенькам храмового дома, ворвалась внутрь и стрелой помчалась вперед по широкому коридору. Не эта дверь, и не эта, и не эта.

Вот! Нужная!

Толкнув руками тяжелые створки, Аурика влетела в залитый солнцем покой:

– Ири!

А там и вправду была она. Со своими невозможными рыжими кудрями, похожими на пылающую корону, осунувшаяся, бледная, растерянная, но она.

– Ири! – Аурика подлетела к многоликой и стиснула её в объятиях. Лишь после этого девушка поняла, что в покое царит звенящая тишина, а помимо неё и Ири в комнате находится ещё множество других людей: совершенно опешившие от её громогласного и стремительного появления мечники, храмовые лекари и, наконец, лежащий на мягкой скамье окровавленный Стиг, который стискивал пальцы Ири.

– Стиг! – Аурика вырвала его руку из руки сестры и сжала. – Она нашлась!

Жених смотрел на неё удивлённо и как-то ещё... Как-то странно. Лишь тут юная многоликая с опозданием осознала случившееся.

Ири жива. Стиг...

Тишина в покое стала такой плотной, что показалось, будто её можно потрогать.

– Аурика, – Ири ласково обняла побледневшую сестру за плечи, – как ты повзрослела. Какая стала красивая! И ты научилась видеть. Как я рада!

В комнате по-прежнему было тихо. Мечники переглядывались и, похоже, молились про себя, чтобы поскорее пришли старшие женщины и разрешили случившееся, в котором мужчины попросту не знали, как себя вести.

Ири гладила плечи Аурики, а та вдруг уткнулась многоликой в плечо и громко, по-детски разревелась. Сразу после этого двери покоя снова распахнулись, на пороге появилась запыхавшаяся Нита, а с ней ещё несколько совершенно обескураженных старших жен.

– Джерт всемогущий, – прошептала Нита. – Дочка…

Увы, руки Ири были закрыты для объятий: в них самозабвенно оплакивала свою несбывшуюся любовь Аурика.

* * *

Тинаш шёл по дворцовому коридору в малый кабинет. Давненько у правителя Дальянии не было такого тяжёлого дня, который обещала сменить не менее тяжёлая ночь. Сейчас, как никогда прежде, ему была нужна поддержка Истра, ставшая уже чем-то привычным. Но увы. Брат, даже останься он в умирающем теле, помочь бы ничем не смог, спасибо вспыльчивому Сингуру. В итоге все проблемы легли теперь на плечи Тинаша.

Сперва далеру пришлось выдержать непростой разговор со взволнованными старшими жёнами, которые стали свидетельницами рождения непонятного и пугающего сияния. Подобного действительно не случалось много веков. Те, кто видел это в последний раз и мог опознать, давно стали прахом и пылью. Пришлось объяснять многоликим, что именно произошло, а потом успокаивать. И всё равно они уходили в смятении. Следовало признать: брат лучше находил общий язык с женщинами.

Ещё не давали Тинашу покоя мысли о сестре Сингура, которая оказалась пропавшей несколько лет назад многоликой. Тут уже не отмахнёшься, не скажешь, что Миаджан мёртв много веков. Тут начнёшь сомневаться даже в самом себе. Мало кто из жрецов и тогда был способен на подобную магию – превратить человека в того, кем он не является, дать ему чужую память, чужую внешность, чужие мысли...

А ведь Сингур ещё не подозревает, что сестра мертва! И вот как ему это объяснять? Показать совершенно другую девушку и сказать, что это – Эша? От такого он, пожалуй, половину Дальянии разнесёт. До чего ж хлопотный правдоборец… Разбирайся теперь с ним.

Хорошо хоть Ири и Аурику до поры до времени взяли на себя старшие жёны. Не пристало далеру решать ещё и сердечные дела юных дев. Порядком было других хлопот, куда более важных.

Помимо женщин пришлось успокаивать мужчин. Мечники оказались обескуражены ничуть не меньше многоликих. Храмовых воинов очень впечатлил рассказ Стига о том, как один легкий удар швырнул его через весь зал. А ведь Сингур просто ткнул противника локтем, даже не прикладывая особенного усилия. Храмовые воины не понимали, как такое возможно. Они были сильнее и подготовленнее любого человека, но вот уже второй раз терпели поражение от, казалось бы, обычных людей.

Пришлось объяснять им, что такое маг и что может сделать против него человек. Говоря кратко – ничего не может. Теперь, если Сингур появится снова, мечники знают, как себя вести. Хоть это будет им очень непросто – не нападать и обходить стороной. Но даже самый опытный и искусный воин не сможет противостоять пускай совсем молодому, пускай ничего не умеющему магу. Особенно если этот маг ещё и отличный боец.

Но, разумеется, наиважнейшим во всей этой неразберихе было очередное исчезновение Сингура. Он снова в худшей своей традиции словно в воду канул. Тинаш искренне надеялся, что схватка и последующее исчезновение хоть ненадолго его угомонят. Лучше бы, конечно, на пару недель. Пусть отлежится, придёт в себя. А там Истр вернётся, да и вообще можно будет подготовиться. Но вряд ли беглец даст столько времени. До чего же шустрый…

Возле кабинета правителя Дальянии терпеливо ждал Ариг – портовый мечник из сотенных. Тинаш кивнул ему, приглашая войти. Из-за высокой, заваленной свитками конторки начал привставать секретарь, но далер остановил его взмахом руки и кивнул мечнику, разрешая докладывать.

– Мы нашли и зафрахтовали три больших торговца. Все построены около двух лет назад, полностью пригодны для открытого моря, – заговорил Ариг. – К утру их разгрузят, после чего переведут в доки. Малые разъездные суда ещё не отобраны, но их подготовить куда быстрее, поэтому задержки с отплытием не будет.

– Капитаны не отказывались?

– Нет, – мечник покачал головой, – мы знали, к кому обращаться. Из тех, кто не боится «ни шторма, ни скал, ни гадов морских». Когда им стало известно, кто фрахтует и, главное, сколько платит, выразили готовность отплыть, не разгружаясь. Сейчас отбираю мечников на каждое судно.

Далер на секунду задумался, после чего спросил:

– Сколько всего будет кораблей?

– Пять.

– Возьми пять оттисков моей печати. С белой лентой. Выдавай мечникам сразу, как назначишь на корабль, пусть ускорят подготовку. И ещё.

Сотенный смотрел внимательно.

– Это дело очень важно. Сейчас мы подобны слепцам, бродящим в тумане. Чем быстрее узнаем, что там на самом деле, тем лучше.

– Я понял, господин. Отберу лучших из лучших.

Тинаш кивнул собеседнику, отпуская, и сразу после того, как сотенный вышел, повернулся к секретарю:

– Что там со шлюхой, которую задержали у рукодельниц? Кто такова? Зачем искала сестру Сингура?

– Рабыня для удовольствий из «Четырёх лун», шианка с островов, зовут Нелани. Хозяин ею доволен, посетители тоже. Частенько отпускали работать вне дома, каждый раз приносила неплохие деньги. Три дня назад сказала, что её купили на пять дней, и отдала оплату вперёд. С тех пор в «Лунах» не появлялась, но срок ещё не истек. В противозаконных делах не замечена, а вот в купеческих махинациях иногда мелькала. Деньги держит у двух менял – всё по закону, почти накопила на выкуп. Сингур взял её, когда был в «Четырёх лунах».

– Видел её? Как она?

– Как любая шлюха из «Четырёх лун» – хороша, глаз не отвести, – ответил секретарь. – Сейчас, конечно, напугана. Любой будет напуган, если его мечники в Храм поведут. Но держится спокойно, это тоже объяснимо: Сингура преступником не объявляли, а значит, и пособницей её назвать нельзя.

– Да я смотрю, она перед законом чиста, как дева храма, – усмехнулся далер.

– Думаю, просто не попадалась, – поправил его секретарь.

– Пусть приведут.

Тинаш углубился в изучение сложенных на столе пергаментов и, когда мечник привел стройную красавицу, сделал вид, что не заметил её появления. Девушка осталась стоять, не решаясь даже шевелиться. Она и дышала-то, казалось, через раз. А далер продолжал изучать документы.

Первый пергамент – от гильдии купцов. Прошение о сопровождении в торговую поездку в Килх через месяц. Правитель сделал на полях пометку об удовлетворении просьбы.

Второй – от городского совета. О повышении пошлин на зерно. Третий – от городского суда. Прошение о ремонте старой тюрьмы. Это потом. Сейчас не до них. Совсем не до них.

Когда Тинаш разворачивал четвёртый свиток, то бросил быстрый взгляд на ожидавших посетителей. Мечник, что привел шлюху, застыл с непроницаемым лицом, а вот темнокожая красавица изрядно волновалась. Старалась этого не показывать, стояла опустив голову и потупив взор, но иногда испуганно стреляла зелёными глазищами по сторонам. Хороша…

Далер всмотрелся внимательней. Вокруг шианки мелькали изумрудные искры – вспыхивали, мерцали и гасли, а некоторые отрывались, словно тонкие паутинки на ветру, и уплывали вдаль.

А если ещё внимательней? Витых клубков нитей, говорящих о постоянной практике колдовства, нет. Наложенных заклинаний нет. А это что такое, глубже – на самом сердце? Однако! Божественное проклятие, сейчас перекрытое.

Далер отложил в сторону четвёртый свиток и поднял, наконец, глаза на шианку. Та сразу подобралась.

– Знаешь, кто я? – спросил Тинаш.

– Большой человек, – справилась с голосом девушка.

– Ошибаешься. Самый большой, – он поставил перстнем оттиск на кусочке воска и бросил собеседнице.

Она ловко поймала, внимательно рассмотрела, а рассмотрев, торопливо рухнула на колени.

– Глупый рабыня не знать правитель Дальяния! Глупый рабыня просить не гневаться!

– Встань.

Шианка торопливо подчинилась. Руки у неё дрожали, зелёные глазищи стали от страха ещё больше.

– Говорят, ты умна, – сказал далер. – Почему же так плохо говоришь на дальянском?

– Жрец запретить говорить. Сказать – проклятие бог. Я не говорить шиан, и не знать, почему мочь говорить дальян.

– Так и сказал? – Тинаш про себя засмеялся.

Ох уж эти жрецы мелких божков! Творят чудеса, сами не понимая, как. И вот, пожалуйста, запретил говорить. Но только на языке, который жертва знала. А она смогла выучить новый. Забавно.

– Знаешь, почему ты здесь?

– Из-за Сингур, – потупила взор девушка.

– Из-за него, – далер замолчал, но, видя, что шианка не собирается ничего добавлять к уже сказанному, приказал: – Говори.

– Он купить меня у «Лун», я спать с ним, приносить ему еда… – на миг она замялась, но всё-таки продолжила: – Ходить к его сестра. Сингур не преступник! Храм так сказать сегодня!

– Где он сейчас?

– Я не знать… – погрустнела девушка. – Полдень уйти говорить мечник и не возвращаться.

Она не врала. Это Тинаш видел совершенно точно и как человек, проживший много лет на свете, и как маг, способный видеть скрытое от глаз простых смертных.

– Он действительно не преступник. И мне по-прежнему нужно с ним поговорить. Хочешь ему помочь?

– Да! – шианка с готовностью кивнула. К своему покупателю она была явно неравнодушна.

– Сядь сюда, – далер кивнул на стоящее рядом со столом невысокое кресло. – Закрой глаза и думай о своем Сингуре.

Девушка сделала, как было приказано. Села, закрыла глаза, сложила руки на коленях, но… вместо внятного потока мыслей в её голове начался самый настоящий хаос: переживания, опасения, непонимание, растерянность… Мерцание свивалось в разноцветные суматошные вихри, над которыми летели изумрудные искры.

Некоторое время Тинаш наблюдал, надеясь, что Нелани постепенно успокоится. Но время шло, а она только сильнее волновалась. Поэтому он осторожно, едва касаясь, тронул одну из спутанных искрящихся нитей. Очень-очень осторожно… Ой! А искорки-то вокруг шианки непростые.

Далер коснулся пульсирующего мерцания сидящей напротив девушки, мягко и успокаивающе, словно приласкал. Так же мягко погладил тоненькую бьющуюся золотую ниточку. Одну, другую, третью… Осторожно, очень осторожно. Ну вот, успокоилась, дрожать перестала. Мельтешение сияния тоже замедлилось. Нелани, сидящая в кресле, заметно расслабилась. Замечательно.

Изумрудные искорки продолжали посверкивать.

Только после этого Тинаш взялся за одну из нитей. Хорошо, что не надо ломать волю или принуждать. Просто смотреть – это же не вредит. Правда-правда не вредит! Верьте, искорки…чем бы вы ни были.

– Вспомни первую встречу с Сингуром.

Шианка сосредоточилась. Тинаш легонько, почти неощутимо потянул золотистую нить, и воспоминания девушки потекли одно за другим: встреча в доме удовольствий, затем на улице, драка в тёмной комнате, визит к старшему брату ночных теней, убежище в подземелье, муки фимиамщика, разговор о прошлом: сперва её рассказ, потом – его.

Властитель Дальянии едва сдержался, чтобы не вскочить и не заорать от неожиданности. Мыслимо ли, чтобы человек убил мага... двух магов! Лишь могучим усилием воли далер подавил смятение, не пустил его к ниточке, за которую держался. Ни Нелани, ни зеленые искры ничего не заметили, воспоминания текли, сменяя друг друга. Вот и расставание днём.

Как такое может быть?! Простой смертный стал магом! И даже будучи совершенно неосведомлённым, сумел отправить Истра, одного из древних, на перерождение.

Невозможно. Обычный раб. Человек. Дрался на аренах и кругах. Бегал по крышам. Да, в Миаджане его научили видеть пути. Это редкое умение, но одно оно не делает владельца даже колдуном!

Так как Сингур стал магом? Откуда у него Сила? Почему она столько времени таилась? Не от убитых же им древних он получил такие способности! Сколько и как мага ни убивай, его силу не заберёшь. Ходили, конечно, в Миаджане слухи про Верховного жреца, будто он умел нечто подобное… Но то были лишь слухи, в которые не особо верили, ведь все, кто уходил на перерождение, возвращались, не потеряв и не уменьшив своих способностей. Правда, Тинаш не помнил, чтобы Верховный лично кого-нибудь убивал…

Пока далер лихорадочно думал, Нелани плыла по своим воспоминаниям, как по волнам. И эти волны баюкали её, укачивали… Скоро шианка обмякла в кресле, задремав.

Вот и хорошо, пусть спит. Тинаш взял себя в руки, перевёл дыхание и осторожно начал расширять золотистую нить, плавно тянуть её в разные стороны. Медленно-медленно. Летящие по ветру изумрудные искорки перестали таять. Больше не хотели лететь в стороны – оседали на его нити одна за другой.

Далер приготовился оборвать прикосновение, если сила Нелани пойдёт против него. Надо понять, что такого в этой шианке. Ну-ка, ну-ка... Ясно, сила не её – чужая. Но сколько!!! Откуда? Он вновь и вновь перебирал сияющие нити, пока, наконец, не добрался до нужной. Перекрытое проклятие. Сильное, но бесхитростное. Хорошо, что боги редко озадачиваются сложными плетениями.

Занятно сделано. Девчонка тянула в себя силу из мира людей, а всё накопленное отдавала своему богу. Но когда воспротивилась и якобы стала негодной, то получила проклятие. Теперь каждый, кто с ней спал, получал немного силы самой Нелани и тут же почти все отдавал туда, в Шиан.

Жрец-то, который это сотворил, хотя бы понимал, что сделал? Глупый вопрос. Бог оскорблён, глупую девку надо наказать за строптивость – вот и наказали как заведено. А бог, если и понимал, что случилось, не мог объясниться со своими истовыми и глупыми служителями.

И что же сейчас, когда проклятие жреца перекрыто? Однако!

Тинаш увел нить и резко встал. После магической работы тело требовало движения.

Мгновенно проснулась Нелани, испуганно огляделась, уселась ровно.

– Как вы только нашли друг друга – два бестолковых мага-младенца! – не сдержавшись, выругался далер.

– Я не колдовать! Я не колдунья!!! – шианка в ужасе распахнула глазищи. – Я не колдовать, я клясться!

Правитель Дальянии посмотрел на неё задумчиво и ничего не ответил.

Глава 23

Сингур шел по городу, уже не скрываясь. В груди разлился жгучий холод. Не жаркая ярость предстоящей схватки, не тошнота ожидания, а ледяное спокойствие предопределённости.

В прошлом остались прыжок в окно, ослепительное сияние солнца и падение с высоты к кипящим волнам прибоя, внезапно завершившееся в глухой и молчаливой темноте катакомб. В прошлом остался откат – сильнейший из случавшихся. В этот раз не просто вернулось всё испытанное ранее. Тело будто превратилось в дрожащий студень, пронизанный раскаленными нитями боли. Сингур не помнил себя и не представлял, сколько это продолжалось… очнулся только под утро – слабый, едва живой, но неизвестно откуда знающий, что там, наверху, уже начался новый день.

Затем был короткий путь по старой штольне, который вывел его из заброшенной выработки на поверхность к небу и солнцу. Было безнадежное опустошение, потому что Нелани не вернулась в их убежище. Было мучительное ожидание и понимание, что ждать бессмысленно.

А когда терпение лопнуло, Сингур отправился за Эшей – забрать её и, может быть, узнать что-то про шианку.

Странно, но пока он шёл в квартал рукодельниц, оставляя позади улицу за улицей и лестницу за лестницей, никто не обращал на него внимания. Люди словно не замечали чужака, одетого в бедное иноземное платье. Сингура от этого пробирало жутью, казалось, он бесплотный, невидимый дух. Эти мысли с трудом удавалось отогнать. Ну какой еще дух на залитой солнцем улице? Время духов – ночь, время духов – раннее туманное утро. Тогда им открыта дорога в мир живых. Но не ясным днем.

И всё-таки один раз он не выдержал, остановился и посмотрел под ноги, проверяя, отбрасывает ли тень. Тень лежала на каменной мостовой. Он помахал ей рукой, она ответила тем же. А вот люди по-прежнему шли мимо. Ни один не бросил удивленного взгляда на странного молодого мужчину, машущего пустоте. Успокоенный Сингур пошёл дальше, а в квартале рукодельниц окончательно понял, что точно не бесплотный дух: ведь на его стук ворота открыли, и испуганная женщина в расшитом покрывале рассказала, что юную постоялицу позавчера забрали мечники Храма, а потом они же дождались здесь и увели пришедшую накануне чернокожую девушку.

Храм.

Мир вокруг словно потемнел. Сингур молча развернулся и пошёл вверх по улице. К Храму.

Он не знал, что будет делать, не знал, как поступит, не знал даже, получится ли у него прорваться. Вряд ли жрец сидит сложа руки и ждёт, когда к нему явится беглый раб – убийца и вор. Уже, наверное, собрал всех своих верных псов, чтобы схватить мятежника и снова посадить на цепь, лишить воли. Значит, опять Миаджан, опять темнота подземелий и шорох камня. Но, если вдуматься, разве есть какой-то выбор?

Эша и Нелани оказались во власти Храма и, кроме как на Сингура, им не на кого больше надеяться. У него же есть призрачный шанс спасти их. Крошечный. Никакой. Но есть. Может, Сингур убьёт хозяина. Может, хозяин убьёт Сингура, и тогда женщины больше не будут ему нужны. Может… что угодно может быть! А ещё можно не пойти. Сбежать из города, получить несколько лун жизни и понимание, что бросил в беде двух самых близких людей.

Мир чуть просветлел, словно стал больше и шире, будто огромный ковер развернулся, являя сложный узор. Теперь вокруг уже не было разноцветных нитей, подсказывающих путь. Сингур словно сам стал частью мерцания, которое раньше благодаря выучке Миаджана мог лишь наблюдать.

Он знал всё вокруг, словно стал всем вокруг. Он был камнем под ногой уличного мальчишки и этим мальчишкой. Лавочницей за прилавком, торгующейся со служанкой о цене на зелень, и той служанкой. Стражником, лениво смотрящим на уличную толпу, и вором, что ждал, когда стражник уйдёт. Он был деревьями и домами. Землей и ветром. Ярким солнечным светом и полумраком погребов.

Но точно не был духом! Теперь люди видели его, видели издалека и испуганно жались к стенам домов или ныряли в переулки.

Когда Сингур вышел на улицу, ведущую к площади перед храмом, то услышал, как волнуются животные в зверинце, и увидел в полусотне шагов десять городских стражников во главе с мечником. Его это не взволновало. Их мало. Слишком мало для него нынешнего.

Он даже не прибавил шага. Шёл, как шёл. Без доспеха, с пустыми руками. Но стражники почему-то почтительно расступились, выстраиваясь в две шеренги, а вперёд выступил верный слуга Храма. Сингур уже собирался отшвырнуть его в сторону, но тот прижал к груди сжатый кулак и склонил голову. Остальные мужчины повторили приветствие за старшим.

– Господин, вас ждут, – почтительно произнёс верный слуга и шагнул в сторону, освобождая пришедшему дорогу, словно тот был уважаемым и долгожданным гостем.

Руку от груди мечник не убрал.

Сингур сам себе казался безумцем, когда шёл через строй вооруженных людей. Однако никто из них даже не думал напасть. Он это чувствовал. Он это ЗНАЛ!

А потом он вышел на пустую площадь, откуда поднималась широкая белоснежная лестница к Храму, сиявшему высоко впереди. Воздух посередине площади мерцал и переливался, образуя зыбкую завесу высотой в человеческий рост.

Перстень жреца на безымянном пальце потеплел, словно ободряя, и Сингур, не останавливаясь, шагнул прямо в искрящееся марево.

* * *

Всю ночь старшие жёны смотрели на безумный хаос нитей. Не объясни им Тинаш, что происходит, даже они – опытные и привычные ко многому – могли бы испугаться.

Иногда далер осторожно, так, чтобы изумрудные искры не заметили, присматривался к Нелани. Та спала беспокойно и отдавала накопленную силу куда-то вовне. Впрочем, несложно было догадаться куда. Точнее – кому.

Утром многоликие сообщили, что хаоса в мерцании Сети больше нет, и тогда Тинаш приказал верным слугам поставить на каждом выходе к храмовой площади десяток спешников с мечником во главе. Также было велено не пускать туда людей. Кроме одного. Впрочем, он уже не был человеком.

Сингур стал магом. И несложно было догадаться, куда он пойдет, когда узнает, что обеих его женщин забрал Храм.

Ждать пришлось недолго. В квартале рукодельниц буквально полыхнуло силой, а потом эта сила двинулась к Храму.

Тинаш не вмешивался, но мечники, рассеянные по Миль-Канасу, выходили туда, где прошел Сингур. И то, что они видели, несколько успокаивало. Он не тронул ни одного человека, не выместил свой гнев и страх ни на живом существе, ни на бездушной вещи. Его ярость полыхала и ревела, но не владела им.

Это был хороший знак. Самоконтроль говорил о том, что новообращенный маг не сошел с ума и не превратился в жестокое чудовище. Случись нечто подобное, у Дальянии, помимо просыпающегося Миаджана, появился бы ещё один враг...

Пока Тинаш об этом размышлял, воздух пришёл в движение, стал упругим и зыбким.

Сингур воспользовался предложенным ему путём магии. Не испугался, не растерялся, всё понял правильно.

* * *

В этот раз он не почувствовал прикосновения чужой силы и своей уязвимости от неё. Вместо этого Сингур словно завис в воздухе – без опоры под ногами. Однако откуда-то он точно знал, что, если захочет, сможет вернуться назад – на площадь, сможет выйти из этого мерцающего марева именно там, где вошёл. А может, там, где захочет. Но он не собирался бежать.

Легко, одной лишь мыслью, Сингур толкнул себя вперёд.

Он снова оказался в том же самом зале. Здесь ничего не изменилось. Ну разве только в одной из колонн появилась глубокая выбоина. А вот напротив теперь стоял совсем другой человек. То есть нечеловек.

Стоял, беспечно опустив руки, словно приглашая к нападению.

Точно так же стоял перед купленными рабами ланиста в Шиане, отбиравший подходящих для гладиаторской выучки. Чуть в стороне от него находился стол с оружием. Ланиста предложил (а охранники перевели всем, кто не знал шианский) взять оружие и напасть на него. Кто одолеет – свободен. Стоит ли говорить, что никто в тот день не получил вожделенной воли? Ведь никто не смог даже коснуться противника. Тот, безоружный, легко расправился с каждым нападавшим.

Это внезапное воспоминание заставило Сингура насторожиться. Он снова ощутил себя беспомощным юнцом перед опытным противником.

Вот только этот самый противник по-прежнему стоял и молчал. Не предлагал боя. А ведь и стол здесь тоже был, однако на нем было не разнообразное оружие, а угощение: кувшин с вином, стеклянные кубки и большие блюда с изысканными яствами.

– Ты ждал меня, чтобы молчать? – наконец не выдержал Сингур.

– Нет. Я ждал тебя, чтобы поговорить, и рад, что ты тоже этого хочешь, – ответил стоящий напротив мужчина.

– А где другой? Который был тут вчера?

– Умер. Ты сломал ему ребра, они распороли легкое. Он кашлял кровью, – спокойно сообщил незнакомец.

– Ты так спокойно об этом говоришь, – Сингур понял, что вот теперь схватки уж точно не миновать.

– А как я должен об этом говорить? Брат ушел на перерождение. Но перед этим просил меня извиниться за его ошибку, из-за которой между вами возникло… непонимание, – собеседник довольно быстро подобрал нужное слово.

Вот, значит, что. Перерождение. А те двое, которых он убил в Миаджане, тоже переродились?

– Вижу, тебя это не удивляет? – полюбопытствовал незнакомец.

Сингур оставил вопрос без ответа, только спросил:

– Как тебя называть?

– Здесь все зовут меня далером. Я – правитель Дальянии. Но ты можешь называть Тинашем, это имя дала мне мать. Много веков назад.

– Надо же, какая честь. А то, что вы бессмертны, я уже понял, – ответил Сингур.

– Не «вы», – поправил его собеседник. – Мы. Разве ты ещё не понял, что перестал быть человеком? Ты пришел ко мне дорогой, закрытой для людей. Вчера мы все ошиблись. И мой брат, и ты сам. Ты принял его за врага, он тебя – за необычного, но всё же человека. Присядем? Нам есть о чём побеседовать.

По-прежнему настороженно, не выпуская Тинаша из вида, Сингур оглядел зал. Кроме них двоих, здесь никого не было. Совсем. А возле стола ожидали собеседников не мягкие кресла, с которых попробуй быстро вскочи, но стулья. Казалось, обмана нет. Даже новообретенное чутьё и мерцание, на мгновенье вспыхнувшие в воздухе, не показывали опасности. Неужели с ним правда хотят договориться?

– Что с моими женщинами?

Собеседник ответил:

– С ними обращаются почтительно, тебе не о чем беспокоиться. Шианку Нелани Храм выкупил вчера у «Четырех лун» и дал свободу. Она ждёт встречи с тобой. Ты прямо сейчас без труда можешь проверить правдивость моих слов. Просто представь её – и всё поймёшь сам.

Сингур, по-прежнему относящийся с недоверием ко всему, что ему говорили, всё-таки сделал, как предлагал Тинаш. Для этого ему даже не понадобилось прилагать каких-то усилий, он просто вспомнил кошачью зелень глаз на тёмном лице – и тут же увидел. Увидел её! А она увидела его! Он будто вправду оказался с ней рядом в каком-то богатом покое, но рассмотреть ничего толком не успел, потому что от удивления его швырнуло назад. И все-таки Сингур успел ощутить радость женщины и её безмятежность.

– Зачем вы удерживаете тех, кто мне дорог? – сказал он, впиваясь взглядом в лишенное возраста лицо Тинаша. – Хотите использовать их, если не буду сговорчивым?

– Нет, – далер покачал головой. – Если мы не договоримся, ты уйдешь. Я отпущу тебя. Но как это изменит то, кем ты стал? Что ты будешь делать с доставшейся силой? Как управишься с ней? Тебе нужно учиться. Однажды ты поймёшь это. И вернёшься сам. Всё это время твои женщины будут жить под защитой храма, с их голов не упадет ни единого волоса.

– Значит, я прав: женщин вы мне не отдадите, – криво усмехнулся Сингур.

– Если решишь уйти сейчас, не отдадим. Ты опасен для них. Ты опасен для всех. Ты ничего не знаешь о силе, которая тебя переполняет, не умеешь толком её подчинять. Поэтому сейчас я не отдам тебе твоих женщин не из-за того, что они заложницы, а потому, что хочу сохранить им жизнь. И, поверь, однажды ты будешь меня за это благодарить.

– Однажды я уже отблагодарил тех, кто слишком беспокоился о безопасности моей сестры, – зло ответил Сирнгур.

– Да, я вижу перстень на твоей руке, – без насмешки сказал Тинаш. – Догадываюсь о глубине этой «благодарности».

– Тогда зачем пытаешься оплести словами?

Далер несколько мгновений молча смотрел на собеседника, а потом снова негромко заговорил:

– Я пытаюсь донести, что мы с братом были бы рады получить такого союзника, как ты. От Эши мы узнали, что Миаджан не погиб. А вдвоем нам будет слишком сложно защитить Дальянию. Я знаю, о чём говорю. Много веков назад мы были младшими жрецами Шэдоку при храме Воздуха. Мы видели, как пал Миаджан, мы знаем, откуда он черпал свою силу. И мы не хотим его полного возрождения, – он усмехнулся. – Скажу откровенно: мы бы предпочли уничтожить его окончательно. Доделать то, что не доделал Спящий. А ты, Сингур? Готов нам в этом помочь?

– Уничтожить Миаджан? – снова усмехнулся он. – Если это возможно, то я не буду колебаться ни мгновения.

– Тогда, может, тебе стоит дать нам шанс стать союзниками?

Речь Тинаша была разумна, спокойна и доброжелательна. И всё равно Сингур с неохотой верил услышанному. Не любил он храмы, не любил жрецов и всех, кто умел красиво говорить. За гладкими речами всегда таились ложь и скрытая выгода.

– Я хочу увидеть сестру, – сказал он, наконец. – Не мысленно, не ещё как-то. Увидеть, прикоснуться, поговорить. Её и Нелани. После этого я решу, стоит ли давать вам шанс.

Тинаш открыл было рот, но не успел ничего ответить – поменялся в лице, однако вовсе не дерзость собеседника была тому причиной. Сингур и сам почувствовал, как всколыхнулся мир. Будто что-то извне бесцеремонно вторглось в Дальянию. Что-то тёмное, ледяное и очень враждебное.

– Полагаю, нам придется отложить эту встречу, – далер внешне остался спокойным, но Сингур буквально кожей ощутил его тревогу. – Зато сейчас у тебя появится прекрасная возможность сравнить меня и моего брата с кем-то из жрецов Миаджана. Надеюсь, это ускорит принятие решения. Если мы доживем до новых переговоров. А если нет, – далер развел руками, – продолжим в следующем перерождении.

* * *

Маетно Кирге было, тошно. Всю ночь в животе будто клубок холодных змей ворочался – не спалось, смутная тревога сушила горло, заставляла сердце испуганно колотиться. Что-то творилось в Дальянии. Плохое что-то, необъяснимое. И от непонимания происходящего, от страха, что это происходящее и её может коснуться, разбойница и воровка не могла ни есть, ни спать. Не помогали ни вина, ни изысканные закуски, ни мягкие перины, ни нежное белье. Даже сладострастие, которое было с Киргой всегда, и то исчезло. Только нет-нет и ползли по спине и рукам ледяные мурашки.

Ох, как она ждала рассвета! Казалось: едва солнце встанет – сразу всё наладится. И страх уйдет, и тревога отступит, и захочется просто спать, просто есть или с мужиком покувыркаться. Но только не это вот изводящее предчувствие чего-то непонятного и страшного в прозрачном полумраке летней ночи!

Угадала Кирга. Едва солнце поднялось – прекратилась её пытка. Но началась другая. Будто опять душа уличной воровки располовинилась, снова, как и накануне, она ощутила ту многоликую, которую похитил было Гронк, её метания, обиду и уязвлённую гордыню. До чего ж противная девка! Ну живешь ты в Храме, все тебе кланяются, все уважают, еда – любая, наряды – лучшие. Так нет, мало ей этого. Ей бы самолюбие потешить. Да так, чтобы самый главный господин назвал своей. Ну не дура ли? Оно, конечно, при самом главном – всегда и сытнее, и веселее. Да только Самые Главные себе на уме, всегда в делах и баб своих меняют в год по десятку. Сегодня ты с ним постель делишь, а завтра уже другая – поумнее, позадорнее, покрасивее. А ты – уже бывшая и можешь только от злости губы кусать.

Нет уж. Мужика надо выбирать с умом. Так, чтобы никуда не делся, чтобы в глаза заглядывал, а в руках как глина был – что хочу, то леплю. Вон их тут сколько ходит, любого бери – от счастья ослепнет. Кирга бы не сплоховала. А эта дура все металась. Все убивалась, что Самый Главный на неё не смотрит. Нужна она ему. Курица глупая.

Однако ныла многоликая недолго. В ней вдруг забрезжила робкая надежда и недоверчивое предвкушение. Кирга не успела понять, что стало этому причиной, потому как в неё проник Хозяин. И плоть, ночью не вожделевшую ничего, кроме прекращения тревоги, свело судорогой желания. Хозяин без труда бросил тело Кирги в мягкие перины и швырнул ей немного затуманивающего удовольствия, а пока она билась в сладких конвульсиях,перехватил её колдовство.

Туман удовольствия отвлёк Киргу, но не настолько, чтобы она перестала видеть и понимать происходящее, поэтому причину странной радости многоликой она поняла вместе с Хозяином. Тот, кого так страстно желала противная дева Храма, умер накануне. Так чему же она радуется, дура набитая? То любила, аж до слез и соплей, а то от известия о смерти чуть не в пляс пошла.

Кирга не успела ничего понять, как Хозяин «повернулся» к ней, и она словно увидела его лицо. Увидела, но разглядеть не успела, потому что её сразу же ослепила вспышка яростного и всепоглощающего наслаждения.

Когда же разбойница и воровка пришла в себя, Хозяин стоял рядом! О боги… Она бы даже смогла к нему прикоснуться, если бы осмелилась и если бы руки слушались.

– Скоро здесь начнётся большая суматоха, – не поворачиваясь к Кирге, проговорил Хозяин. – Покинь Миль-Канас, не мешкая. Уходи как можно дальше. Как только отойдёшь на достаточное расстояние, за тобой придут. И заберут туда, где твои таланты будут оценены по достоинству. Ты останешься довольна. Если сможешь покинуть город.

С этими слова Хозяин вышел из комнаты, закрыв за собой дверь, а обессилевшая Кирга с восторгом и ужасом отметила для себя, что её повелитель совсем не похож на человека. Осознание этого заставило похоть всколыхнуться с новой силой.

* * *

Тинаш всем своим существом растворился в громаде Храма.

Но ни магия Храма, ни магия лабиринта не помогли разглядеть явившегося. Неясно было, кто это и как он пришёл, одно было совершенно очевидным: кем бы ни оказался неизвестный пришелец, его сила превосходила силу далера Дальянии.

Короткий вызов-приглашение, брошенный чужаку, не остался незамеченным. В зале немедленно ощутилось чужое внимание.

Пусть смотрит. А Тинаш тем временем отправил по всем нитям мерцания короткий приказ: многоликим в сопровождении мечников укрыться в лабиринте.

Явившийся словно не заметил оживлённости обитателей Храма. Неторопливо и обстоятельно он готовил путь. Времени осталось совсем немного, но далер успел бросить верным слугам несколько коротких советов: отвлекать и вести чужака, бить в спину из засады, а также ободряющее: «Это наш лабиринт, он нам поможет». Вместе с этим лучшему бойцу из мечников Храма пришёл совсем другой приказ: «Найди двоих. Ждите. Когда открою Путь, вы окажетесь за спиной чужака. Бейте стремительно и наверняка». В ответ мечник бросил ему образ кулака, прижатого к груди.

На всё это потребовалось время, равное одному удару сердца. Но даже короткого мига чужаку оказалось достаточно, чтобы открыть в зале Путь. Воздух замерцал…

– Встань мне за спину, – сказал Тинаш напрягшемуся, готовому к схватке Сингуру. – Если он начнёт брать верх, ты сразу поймёшь. Времени после этого будет совсем немного. Спасайся так же, как накануне. Не раздумывай. Встретимся в следующем воплощении.

Ответить Сингур не успел: в центре зала возник тот, кого далер Дальянии последний раз видел много веков назад. Он уже не помнил его имени, не узнавал в лицо, но был уверен: перед ним один из жрецов Великой пирамиды Миаджана.

– Отдай того, кто тебе не принадлежит, – явившийся кивнул на Сингура, – вместе с печатью Верховного, которую он похитил. После этого я уйду.

– Не верь шлюхе, если она говорит о любви; не верь воину, если он говорит о милосердии; жрецу Шедоку не верь никогда, – отозвался Тинаш старой поговоркой.

– Ты слабее меня, отступник, – равнодушно заметил собеседник.

– Я был слабее тебя много веков назад, – сказал далер. – С той поры много воды утекло и волны забвения поглотили Миаджан. Возвращайся туда, откуда пришёл. Здесь ты ничего и никого не получишь.

Незваный гость не стал отвечать. Не счёл нужным. Но правитель Дальянии увидел, что в груди у него собирается сила. Тинаш не стал ждать нападения, он втянул все нити мерцания, сиявшие вокруг Храма, а затем мысленно щёлкнул. Огромные окна зала немедленно заволокло чернотой. Теперь, пока Тинаш жив или не отменит щелчок, выхода отсюда ни для кого не будет.

Жрец в ответ на это только покачал головой, и к противнику понеслась стена плотного, точно камень, воздуха. Понеслась и остановилась, упершись в такую же, возведённую далером. Две равные силы замерли в столкновении посреди зала. Ни один из противников ни в чём не превосходил другого. Плохо. Очень плохо. Теперь ни далеру, ни его неприятелю не уйти. Каждому приходится держать свою стену, ведь если кто-то хоть на долю счета дрогнет, то стена противника убьёт его на месте. Нападавший откуда-то знал, что на помощь далеру никто не придет. Знал и тянул время, выматывая.

Сейчас жрец делал медленный тягучий вдох, отчего воздух вокруг Сингура и Тинаша стал разреженным, будто высоко в горах. Дышать было всё труднее… Однако далер лёгким усилием воли снова отразил нападение, направляя силу чужака вверх. Раздался хлопок. Правитель Дальянии, пользуясь коротким замешательством противника, собрал и швырнул освободившуюся силу ему под ноги, делая каменные плиты скользкими. Увы. Жрец оттолкнулся от них и застыл в воздухе, не касаясь тверди ногами. Тогда Тинаш ударил порывом ветра, но противник и в этот раз успел отразить нападение.

– Отдай того, кто тебе не принадлежит, – повторил посланник Миаджана. Слова через две стены ветра звучали едва слышно. – Отдай и я уйду. Мы заплатим за тех многоликих, которых забрали, и впредь будем их не похищать, но покупать. За каждую дадим хорошую цену. Нам незачем враждовать.

– Жрецу Шедоку не верь никогда, – повторил Тинаш.

Ответом стал резкий натиск чужой силы, такой мощный, что воздух показался каменным, он давил и давил, оттесняя к стене, угрожая расплющить. В упрямой попытке сопротивления далер опять обрушил на противника свою силу сверху, в тот же самый миг открывая Путь верным слугам.

Трое мечников, вооружённых копьями, оказались слишком близко к врагу. Центральный успел развернуть оружие и ткнуть жреца подтоком в спину. Однако тот ответил на это сильнейшим ударом. Двух из трёх верных слуг отбросило к колоннам, при этом подток третьего не вошёл в спину врага, а лишь оцарапал её. К счастью, выучка не подвела, мечник успел упасть на пол и снова ударить копьём снизу вверх. Почти удачно! К сожалению, чужак как раз повернулся вполоборота, чтобы видеть и Тинаша, и его внезапных помощников, а потому наконечник копья вместо того, чтобы войти в спину, оставил лишь глубокий порез на животе.

И вот тогда Тинаш, наконец, ударил в полную мощь сочетанием ветра, молний и огня, чтобы отвлечь внимание, а следом силой разрушения в грудь врагу.

Безрезультатно. Жрец раскинул вокруг себя защитный купол. Тот окружил его, рассекая, словно клинком, лежащего на полу мечника. Сила разбилась о силу. Защитный купол исчез.

Ещё атака! Удар отбросил посланника Миаджана к колонне и вжал в камень. Пол под ногами ожил, ощетинился десятками острых шипов, те вонзились в ступни чужака, стремительно начиная тянуть из него силу и жизнь. Второй защитный купол противник поставить уже не смог, но бросил в шипы столько магии, что те рассыпались в прах, сразу после этого жрец влил всю силу в стену ветра. Тинаш едва успел усилить свою, обе стены рассыпались, а его самого отшвырнуло назад, и на удар сердца далер потерялся.

А когда пришел в себя, жрец стоял уже шагах в десяти от него. И хотя противник был измотан схваткой, далеру тоже требовалось несколько вдохов, чтобы прийти в себя. Итог боя был предрешён.

Оседая на каменный пол, Тинаш сделал последнее, что ещё мог: щёлкнул второй раз.

* * *

Сингур видел молнии, смотрел, как камень прорастает шипами, слышал хлопки, но главное – видел незримые стены и удары. Видел, как мерцание меняло воздух и пространство, видел и понимал, что сам не умеет ничего подобного.

Для человека всё происходящее показалось бы невероятно быстрым. Именно таким случившееся увидели трое мечников, явившихся на зов Тинаша. Но Сингур видел, что сражающиеся маги… медлительны. Да, они действовали со скоростью мысли, но думали медленно.

А ещё они дрались крайне примитивно. Только короткие комбинации. Только удар-блок.

Додумать это Сингур не успел.

Посланник Миаджана одолел властителя Дальянии, после чего чёрная пелена в окнах исчезла, а Сингура, как не раз с ним случалось на арене, накрыло безвременье. Мир застыл, словно давая решить, как действовать дальше.

Вот окно. Можно достичь его в два прыжка, перемахнуть через подоконник и рухнуть вниз. Хозяин не успеет остановить, ему ещё надо добить далера. Или же… нет, не прыгнуть. Эти двое за всю схватку ни разу не прыгнули, так что и ему, Сингуру, не стоит, но…

Вдруг он понял, что можно сделать.

На аренах Шиана знать любила устраивать бои на скользком полу. По каменным плитам разливали масло и выпускали рабов драться. Сингур победил в трёх таких поединках.

И тут же время возобновило свой бег. Мир ожил! Вдоль хребта словно растекся жидкий огонь. Огонь жгущий, подгоняющий.

Сингур так же, как накануне, когда швырнул в Безликого обломки колонны, швырнул в посланника Миаджана стол с едой и стульями, а затем проскользил из-за Тинаша. Еще скольжение. Правый кулак раскалился, будто горящая головня, и вчерашний раб изо всех сил ударил Хозяина в глубокий порез на животе, а затем, не останавливая скольжения, налетел на него и крепко, до треска ребер, обхватил обеими руками, одновременно делая подсечку.

После этого над ними, наконец, пролетел стол, отвлекший хозяина и не давший ему среагировать.

Они рухнули вместе, но Сингур, вырвав руки из-под тела противника, ударил раз и другой, и третий. Спина полыхала огнем, перстень на пальце раскалился сильнее кулаков. После четвёртого удара Хозяин безвольно ослаб, однако Сингур не собирался останавливаться! Он чувствовал, как внутри тела жреца словно зарождается пламя, но внутри самого Сингура огонь разгорался быстрее и жарче, поэтому он бил всё сильнее и сильнее, чтобы уничтожить, убрать из мира наверняка.

– Довольно! – раздалось откуда-то сзади.

Сингур замер, тяжело дыша.

– Отойди, – Тинаш стоял шагах в пяти. – Тьма уже не заглушает схватку! Своей яростью ты разбудишь Спящего, остановись. Сингур! Остановись!!!

Сингур бездействовал, он смотрел на Хозяина, который слабо шевелился на полу. Огонь внутри медленно опадал, слабел.

– Отойди, – повторил Тинаш. – Доверься мне. Я знаю, что говорю.

Мягко Сингура повлекло назад. Он не стал сопротивляться.

Спина горела, словно с неё содрали кожу, внутри всё жгло, и, если бы не незримая поддержка Тинаша, устоять на ногах не получилось бы.

Зато Хозяин лежал на каменном полу и даже не пытался подняться. Только, сипло дыша, смотрел на противников снизу вверх.

– Уходи, – если Сингура далер просил, то жрецу он приказывал. – Уходи и скажи тем, кто тебя прислал, что Дальяния не отдаст своего, не будет торговаться и не боится войны.

С легким хлопком тело жреца исчезло, а Сингура в тот же миг охватило пламя, застилая глаза и закрывая зал.

Глава 24

Сингур парил в абсолютной тьме. Не было ни звуков, ни нитей мерцания.

Он попытался поднять руку и разглядеть хотя бы пальцы, но понял, что не чувствует собственного тела. Вокруг была только темнота. Плотнее и гуще, чем в подземельях Миаджана, потому что смотреть сквозь неё не получалось, как он ни пытался.

А потом рядом возникло что-то огромное. Невероятно большое. Сингур вспомнил, как его после продажи везли по морю из Шиана в Вирге, и рядом проплыл кит. Вспомнил, как громадная рыбина появилась из воды, являя солнцу сверкающие бока. Вот и в этой непроглядной тьме появилось нечто такое же огромное, от чего захватывало дух. Да, это нечто нельзя было увидеть, но оно осязалось всем существом.

– Здравствуй, новый маг, – прозвучал равнодушный, пробирающий до костей голос. – Давно вас не рождал мир.

– Кто ты? – спросил Сингур тьму. Наверное, ему следовало испугаться, но страха не было.

– Вы, маги, называете меня Спящим. Люди не называют никак. Они обо мне даже не знают. Боги… им известно мое истинное имя. Тем немногим, какие ещё остались.

Сингур молчал, не знал, что ответить, но тут же каким-то неведомым образом ощутил: его молчание не нравится невидимому собеседнику.

– А ты, значит, не спишь, – сказал он первое, что пришло в голову.

– Сплю. Но приоткрываю глаза, когда происходящее в мире требует внимания.

И снова Сингур не знал, что сказать. О чём говорить с китом, который может разбить твой корабль легким движением хвоста и даже не заметить этого?

– Возвращайся, – опять заговорила тьма, – возвращайся и окончательно уничтожь Миаджан. Они так ничего и не поняли. Я не хочу ещё раз открывать из-за них глаза. Я заслужил покой. Да и такие, как ты, не порадуются моему пробуждению.

Чужое присутствие исчезло, а тьма вокруг начала бледнеть.

Сингур увидел множество течений – его несло и несло волнами мерцания, а потом совсем рядом он заметил покачивающееся в волнах безвременья ещё одно создание. Оно уверенно плыло по переливающимся волнам.

«Возвращайся», – снова прозвучал голос.

Возвращаться? Но как? Сингуру уж точно не помешал бы совет или хотя бы объяснение, как возвращаться. С другой стороны, а чем бы помог человеку совет кита?

Поэтому вчерашний раб и сегодняшний маг выбросил из головы эту мысль. И сразу же вспомнил то, что говорил ему правитель Дальянии по имени Тинаш: «Просто представь её – и всё поймешь сам».

И Сингур представил. Зеленые глаза на антрацитовом лице, россыпь локонов и узкие плечи. Ему даже показалось, что он чувствует Нелани. Слабо-слабо, но чувствует! И тогда он вспомнил её всю. Жар её тела и ласку прикосновений. Звонкий смех и неправильную речь. Удивительную преданность и доброе сердце. А ещё то, как она ругала его и не боялась даже тогда, когда бояться следовало.

Сердце сжалось от тоски и желания встречи, а потом, сразу же после этого, далеко-далеко впереди вспыхнула яркая изумрудная искра. Она сияла вдали, словно маяк. Звала из серой тьмы, указывала путь и постепенно становилась всё ближе и ярче. Теперь Сингур знал, что ему делать. Знал, куда возвращаться. И это оказалось совсем несложно. Потому что всегда легко возвращаться туда, где тебя ждут.

* * *

Легкие касания медленно вытягивали Сингура из омута забытья. Он много лет не спал так крепко и беззаботно, а потому не хотел возвращаться. Сознание парило где-то далеко, события вчерашнего дня ещё не всплыли в памяти, оттого мысли, тревоги и опасения нового дня ещё не завладели рассудком. Было хорошо и спокойно.

– Спать, как кот… – хихикнул над ухом знакомый голос. – Старый ленивый кот на солнце.

Дыхание щекотало Сингуру затылок, а тёплые ладони скользили и скользили по шее, плечам, вдоль позвоночника, который не отзывался обжигающей болью. Нежные касания мешали проснуться, близость женщины волновала, но необоримая тяжесть сна не желала отступать. Если Нелани продолжит его так наглаживать, он проспит ещё сутки. Или двое. Но впервые Сингуру не хотелось бороться с собой.

– Старый ленивый кот не хотеть просыпаться? – теплые ладони спустились к пояснице и скользнули по бедрам. – Он слишком стар и слишком ленив?

Сингур вынырнул из сна резко, будто всплыл из глубины на поверхность. Не поворачиваясь, сгреб Нелани свободной рукой и перекатился на постели так, что шианка оказалась лежащей на нём. Она пискнула от неожиданности и рассмеялась:

– Я знать, что тебя разбудить! – длинные ноги стиснули Сингуру бока.

Он же смотрел на женщину снизу вверх и ничего не делал. Просто любовался тем, как солнце, падающее из окна, подсвечивает эбонитовую кожу, бросая на неё перламутровые блики, как длинные чёрные локоны рассыпаются по плечам, прикрывая высокую грудь.

– Ты очень красива, Тихая Вода… – негромко сказал Сингур. – Я никогда не видел никого прекраснее.

Ему показалось, будто Нелани смутилась. Она даже отвела взгляд, лишая собеседника возможности купаться в пронзительной зелени её глаз.

– Кто-то хотеть ломать мой нос, – напомнила она.

– Но ведь не сломал.

– Но хотел!

– Все равно не смог бы. Слишком красивая.

– Ты хитрый котище! – она легонько шлёпнула его ладонями по бокам. – Хитрый котище, который хотеть казаться лучше, чем быть на самом деле. Говорить то, что женщина хотеть слышать.

– А это плохо? – он мягко кончиками пальцев поглаживал её живот.

– Если ты не врать, то, наверное, нет.

– Я не вру.

Нелани выглядела очень довольной, и всё-таки веско сказала:

– Я знать, что я красивая. Мне многие говорить.

Он рассмеялся и притянул шианку к себе:

– Но ведь тебе впервые это говорит не человек, а кот.

Она забарахталась было, но Сингур не выпустил:

– Ну уж нет. Раз попалась, значит, попалась.

Нелани тоже рассмеялась и обняла его:

– Стать другой. Совсем другой.

– Хуже? – не понял он.

– Настоящим.

– …Котом?

– Котом ты быть с самого начала, – хихикнула она. – Стать больше человек. Меньше чудовище. Совсем нет боль. Нет равнодушие. Нет жестокость. Настоящий…

Шианка прижалась к нему и уткнулась носом в тёплую шею.

– Я так рада, что ты вернулся, – прошептала она. – Очень боялась, что не вернёшься.

Сингур смутно помнил свое «возвращение». Когда он оказался в покоях Нелани, то был наг и совершенно обессилен. Увидел её, почувствовал прикосновение, вдохнул родной запах, и собственное тело будто растаяло. Невозможная слабость. Шианка уложила его на кровать, целовала, что-то шептала, он же с чувством невероятного облегчения стиснул её маленькую узкую ладонь и провалился в глубокий беспробудный сон.

– Тебе лучше теперь? – спросила Нелани. – Больше нет боль?

– Больше нет, – ответил он с удивлением.

Она мягко провела ладонью вдоль его спины.

– И тут нет шрам. Совсем нет. Нигде нет, – руки женщины скользили по телу Сингура, словно заново изучая. – Вот тут раньше быть и тоже нет.

Он проследил за прикосновением шианки и с удивлением увидел, что шрам на правом боку правда бесследно исчез. И на бедре. И на голени.

Впрочем, Сингур решил порадоваться этому позже. Сейчас Нелани находилась так близко, что всё остальное утрачивало важность. Даже непривычно здоровое тело.

…А потом они лежали на огромной кровати, Сингур смотрел в мозаичный потолок и ни о чем не думал. Ему было слишком хорошо.

В дверь покоев негромко постучали. Нелани выскользнула из объятий мужчины, накинула длинное просторное одеяние и задернула полог кровати.

– Госпожа, – раздался негромкий голос служанки, – мне поручили принести.

Послышались шаги, что-то звякнуло, прошелестело, а потом дверь закрылась и в покое стало тихо. Только Нелани почти беззвучно переставляла что-то на столе.

– Выбирайся из кровать, ленивый кот. Тебя надо кормить и одевать, чтобы ты снова стал человек.

Сингура удивило то, что её речь сделалась чище. Нелани уже не так искажала слова, как прежде.

– Ты лучше говоришь, заметила? – спросил он, отбрасывая полог.

Шианка задумалась:

– Теперь заметила. Когда ты сказать. Сказал. Это странно.

– Многое странно, – согласился он, думая об исчезнувших шрамах.

– Тебе надо одеться, – Нелани положила на кровать стопку одежды. – И поесть. Совсем тощий.

Он с интересом посмотрел на стопку. Дорогие непривычные ткани: шёлк, парча, тончайший хлопок. Он никогда такого не носил, да и вообще не привык к одежде дальян. Но не нагишом же ходить. Хотя Нелани наверняка понравится, останься он в постели и без одежды.

– Что ты улыбаешься? – спросила шианка, подходя и помогая ему надеть рубаху и обернуть вокруг талии широкий узорчатый пояс.

– Думаю, что без одежды я тебе нравлюсь больше.

– Ты мне нравиться… нравишься весь, – она отступила на шаг, полюбовалась и повторила: – Совсем другой стать.

– Стал.

– Стал.

– Тебе тоже надо одеться, Нелани, – заметил Сингур.

Она пожала плечами:

– Мне и так хорошо.

Тонкий шёлковый наряд, который набросила шианка, скользил по нагому телу, делая её ещё соблазнительней.

Они неторопливо ели. И всё было вкусным. Очень вкусным. Фрукты – сладкими, хлеб – мягким, мясо – ароматным, сыр – острым. Сингур получал невероятное удовольствие от еды. Нелани смотрела на него с улыбкой, и он начал жалеть, что согласился одеться, но тут в дверь снова постучали.

– Открой, – улыбнулась шианка. – Это к тебе теперь.

Сингур озадаченно отставил стакан с лимонной водой, но подчинился.

За дверью стояла Эша. В том самом платье, в котором она ходила все эти дни, с заплетенными в косу тёмными волосами. Его Эша. И она впервые за долгие годы смотрела на брата без опаски, без угрюмой враждебности.

– Эша… – Сингур не успел добавить ничего ещё, так как она торопливо переступила порог и стиснула его в объятиях.

– Эша… – даже дышать ему стало легче. – Эша…

Он гладил сестру по волосам, а она льнула к нему, зарываясь носом в грудь, в непривычно дорогую и ещё не пахнущую им одежду.

– Всё хорошо, – Сингур взял её лицо в ладони. – Всё хорошо. Я жив, я не бросил тебя. Мы что-нибудь придумаем. Здесь хорошие лекари. Очень хорошие. Почему ты плачешь?

По её щекам текли и текли слезы:

– Прости, Сингур…

Она сжала его в объятиях ещё сильнее:

– Прости меня.

Сингуру казалось, что его уже ничем не удивить после случившегося в последние дни, но отчего-то к тому, что Эша обретёт голос, он казался совершенно не готов.

– Эша, ты говоришь?

– Прости меня, – повторила она, и вдруг с тёмных волос покатились на пол сверкающие, словно капли росы, искры. – Прости меня, Сингур.

Искры осыпались, и в объятиях Сингура осталась стоять незнакомая рыжеволосая девушка, смотрящая на него с любовью и жалостью. А он всё ещё сжимал её в руках, не в силах поверить случившемуся.

– Прости, Сингур, – в который уже раз повторила незнакомка. – Эша умерла много лет назад. Меня зовут Ири. Я – многоликая Храма Джерта. Прости, что не смогла тебя любить так, как она.

Комната закачалась вокруг Сингура. Он словно потерял опору под ногами и теперь уже не обнимал, а держался за незнакомую девушку, которую по-прежнему не выпускал из рук.

– Когда? – хрипло спросил он, как будто ответ имел какое-то значение.

Ири осторожно взяла его за локти, подвела к креслу и усадила, словно тяжелобольного, а сама опустилась рядом на низенькую скамеечку.

– Почти сразу, как вы оказались в Миаджане, – ответила она. – Её задушила грудная жаба. Думаю, это случилось ночью, потому что рядом не оказалось никого, кто смог бы помочь или позвать жрецов.

Ну да, ночью. В Миаджане царила удушливая влажность, Сингур боялся, что Эше станет хуже, дышать там было тяжело даже ему – здоровому, а что уж говорить о ней… Но она держалась. Только стала дичиться его. А теперь понятно, почему. Нет. Не может быть! Возможно изменить облик колдовством, но невозможно превратить одного человека в другого! Это ложь.

– Помнишь, ты пришел однажды и сказал, что в подземелья ушли двое и не вернулись? И ещё добавил, что, если с тобой что-то случится, меня, скорее всего, убьют? – рыжеволосая девушка, почувствовав смятение собеседника, взяла его за руку.

Он медленно кивнул.

– А помнишь, когда тебя принесли без памяти, я мазала тебе спину мазью? Долго. Много дней. А потом ты начал слышать камни, – она стиснула его ладонь. – Это была я, Сингур. Не Эша. Я вышла с тобой из подземелий Миаджана, я шла по старому тракту, пока мы не встретили повозку балаганщиков. Я просила тебя не выходить на круг, когда мы приехали в Миль-Канас.

Сирнгур смотрел на неё остановившимся взглядом, пытаясь осмыслить и принять случившееся.

– Но ты… зачем…

– Тебе ли не знать чёрную магию Миаджана? – грустно улыбнулась девушка. – Я не притворялась твоей сестрой. Я была ею. И, наверное, оставалась бы до скончания дней, если бы не вернулась в Миль-Канас, сюда, в Храм. Если бы снова не встретила человека, которого всегда любила. Я не обманывала тебя. Не нарочно.

В светлых глазах стояли слёзы.

– Мне очень, очень жаль, что всё так вышло. Ты не заслужил этой потери. Но я в ней не виновата… – Ири смотрела на собеседника с мольбой, и он словно очнулся.

– Покажи, – тихо попросил Сингур. – Покажи, ты можешь. Я знаю. Я хочу увидеть.

Девушка вздохнула, взяла его за другую руку:

– Смотри.

Золотые искры пронеслись перед глазами Сингура. Он увидел. За долю мгновения увидел всё, о чем она говорила. И понял главное: она не врала. И она действительно не виновата.

– Хватит, – он разорвал прикосновение и встал. – Я понял.

Ири грустно улыбнулась:

– Позволь кое-что сказать?

– Говори, мне всё равно, – ответил он.

– Эша очень любила тебя. Она тебя не боялась. Тебя боялась я. Я тебя не понимала. Ведь мы были чужими. Совсем чужими друг другу. Пока не стали самыми близкими. Сингур, у тебя есть сестра. По-прежнему есть. Может быть, она не совсем та, кем была, но она жива, она рядом, она тебя любит, и она тебе очень благодарна. Не гони меня. Не надо…

В её голосе звучала неприкрытая тоска, а когда Сингур посмотрел на многоликую, то не увидел ни лукавства, ни даже малой тени недобрых помыслов. С удивлением он рассматривал прелестное незнакомое лицо, в котором не было ничего от Эши. Его маленькой пугливой Эши, которую он обязался защищать и оберегать. Доверчивой девочки, чью жизнь исковеркал один-единственный глупый поступок старшего брата.

Сингур сжал кулаки, смиряясь с потерей.

Ири с грустью наблюдала его мучительную тоску.

– Послушай, – сказала она, снова беря собеседника за руку. – Я хотела тебе кое-что подарить. Я знаю: эта вещь тебе дорога и ты будешь по ней тосковать. Аурика – моя сестра – рассказала мне плетение. Вот.

Многоликая осторожно вытянула из рукава изящную шёлковую плетёнку.

– Я знаю: если бы та, что её смастерила, была жива и могла бы сплести новую, она бы сделала её именно такой. Дай руку.

Будто во сне Сингур протянул запястье. И тонкий шёлковый браслет оплёл его в несколько витков.

– Ну вот, – Ири улыбнулась. – Вот теперь всё так, как должно быть.

– А где старая?

– Сгорела вместе с тобой там… где ты поверг Хозяина.

– Спасибо, – только и смог ответить Сингур.

Рыжеволосая девушка поднялась со своей скамеечки, крепко обняла его и поцеловала в щёку.

– А еще далер и Безликий возвращают тебе это, – она передала тяжёлый золотой перстень, украшенный камнем, в глубине которого горела солнечная искра. – И помни: ты самый лучший брат во всех возможных из миров.

– А из тебя сестра не очень получилась, – ответил собеседник, принимая перстень.

Многоликая грустно улыбнулась и кивнула:

– Не очень. Но, думаю, это можно исправить.

– Не знаю.

Она снова обняла его, и он обнял её в ответ.

А потом Ири ушла. В комнате повисла тишина. Тёплый ветер колыхал тонкие занавеси на окне, заставлял вздрагивать полог над кроватью, Сингур же по-прежнему стоял у двери и смотрел в пустоту. Наверное, он стоял так довольно долго, потому что вздрогнул, когда тишину нарушил беззаботный голос Нелани:

– Она обещала мне вышить красный мак на покрывало. Как ты думать, она сдержать слово или я осталась с нос?

Мужчина повернулся к шианке:

– Я останусь с носом, – поправил он.

– Как же! – усмехнулась Нелани. – Тебе только что подарили красивый браслет и золотой перстень. Ты уж точно не останусь с носом.

– Не остался с носом, – опять поправил он.

– Ну да, я так и говорю! – возмутилась собеседница.

– Тихая Вода, – с улыбкой сказал Сингур. – Ты самое лучше, что могло со мной случиться в жизни. Самое. Если тебе так нужен красный мак на покрывале, я попрошу её, чтобы она его вышила.

* * *

Дурой Кирга никогда не была. А потому, едва Повелитель вышел, торопливо привела себя в порядок – умылась, причесалась, оделась – и на цыпочках подошла к двери. Прислушалась. Осторожно выпустила тоненькие нити мерцания, будто не в Храме была, а темной ночью в чужой дом пробралась. Тихо.

Убедившись, что рядом нет никого, кто мог бы увидеть её бегство, воровка выскользнула из покоев в коридор. С собой ничего не взяла, кроме броши многоликой. Драгоценный подарок разбойница спрятала в вырезе платья. Повелитель даст ей за верную службу всё, что она захочет: и блага, и удовольствия. Потому Кирга, хоть и не без сожалений, но ушла налегке. Только съела напоследок кусочек сыра, запила вином… Вкусно! Интересно: какими яствами повелитель потчевать будет? Уж точно не хуже здешних. Утешив себя этой мыслью, разбойница отправилась прочь.

Просто пошла по коридору, заранее придумывая, что ответит, если ей встретится кто-то, кто решит спросить, почему гостья храма покидает свои роскошные покои. Ведь ответить надо так, чтобы и не соврать, и правды не сказать… Ух как страшно было!

Но повезло воровке. Ни мечникам, ни спешникам, ни многоликим было не до нее. Так и вышла за ворота, никем не замеченная и не остановленная. А как перешла площадь и свернула в первый же переулок – припустила, уже не таясь, во весь дух!

Люди вокруг были взбудоражены и напуганы, тыкали пальцами в сторону Храма, яростно жестикулировали. Кирга слышала обрывки тревожных разговоров, но, пока неслась по лестницам, запретила себе думать о чем-то, кроме побега. А вот когда почти спустилась к подножию городского холма… Вот тогда обернулась и, наконец, посмотрела туда, куда были устремлены взгляды встреченных ею горожан.

Вокруг белой громады храма Джерта, венчавшего холм, нависла непроницаемым коконом чёрная тьма. Она не походила ни на грозовую тучу, ни на тень от облаков, ни на сумерки затмения, которые Кирга видела однажды в далеком детстве, когда скиталась с матерью по землям Вирге. Нет. Это была непроглядная чернота, какой не встретишь в обычной жизни. Будто кто-то взял и украл купол храма, оставив на его месте ничто. Зияющую дыру в мироздании.

Словно ледяная рука легла Кирге между лопаток. Показалось воровке на миг, что эта самая тьма может поползти дальше, поглощая всё остальное: небо, солнце, дома, город… И, если дотянется до человека, тот несчастный очутится не во мраке, нет. Он перестанет быть – провалится туда, где нет ни времени, ни дыханья. И сойдет с ума в этой глухой черноте.

Ужас придал сил. Воровка с неожиданной даже для самой себя прытью припустила по улице, чувствуя, что сердце вот-вот лопнет в груди. Такая овладела ею паника, такой ужас, каких вовек Кирга не испытывала. Лишь через несколько лестниц смогла она успокоиться.

Холодная расчетливая мысль отрезвила бьющийся в смятении рассудок: если бы Повелитель знал, что тьма грядёт, он не стал бы приказывать осторожно покинуть город. Лишь после этого смогла беглянка остановиться, перевести дух и, наконец, вернуть себе привычное хладнокровие. А как взяла себя в руки, так увидела, что уже едва не вся стража вышла на улицы города. И при каждом десятке или полудесятке – мечник храма. А ещё слышно глашатая, который кричит, чтобы все расходились по домам и ждали вестей.

Разбойница сделала глубокий вдох.

Думай, Кирга, думай!!! Если всех разгоняют по домам, то скоро на улице уже не постоишь. Как останешься одна – подойдёт стража да начнет выяснять, кто такая, где живешь и почему не слушаешь приказа.

Кирга замерла под развесистым деревом на углу чистенькой улочки. Поняла, что спустилась уже к подножию холма, на котором стоял город. И что людей вокруг пока немало. Кто-то торопился укрыться в доме, кто-то застыл в ужасе и смотрел наверх, какая-то женщина в отчаянье звала детей, выкрикивая имена охрипшим от натуги голосом.

Тут-то воровка и придумала, что ей делать. И как выйти из города. Хватило только оглядеться да примериться, наблюдая за людьми.

Мимо пробежала та самая охрипшая мамаша, тащившая за руки двоих ребятишек лет пяти-шести. Те таращили испуганные глаза и едва успевали переставлять ноги. Потом промчалась растрёпанная девушка, проковыляли два старика, бормотавших молитвы,

Не годятся!

А вот затем… Затем на улице появились двое: средних лет мужчина и женщина, которую он торопливо вёл перед собой, прикрывая спиной от неведомой опасности, и приговаривал:

– Не бойся, не бойся, голубка моя. Нам главное сейчас – повозку свою забрать, и уедем сразу…

Кирга торопливо огляделась, убедилась, что рядом никого нет, заступила этим двоим дорогу и приказала:

– Стойте!

После чего поймала испуганные взгляды обоих. Да, колдуньей Кирга была слабой. Раньше. Но недавно ей достались силы Кьен Тао. И там, в Храме, она не только наслаждалась, ела и нежилась в шелках.

– Это твоя жена? – спросила разбойница у мужчины.

Тот кивнул, настороженно глядя на неё.

– Нет, – негромко сказала Кирга, выпуская вперед плетение нитей Кьен Тао, а следом пуская по нему уже свое мерцание. – Я – твоя жена.

– Сдурела? – мужчина подобрался.

Плохо. Не получилось. Кирга привычно прикинула, куда бежать и где спрятаться, но всё-таки попыталась ещё раз, добавив к своей силе силу из унаследованного плетения.

– Что ж ты путаешь, дорогой, я – твоя жена, – голос разбойницы стал медоточивым. – А она кто такая? Где ты эту шлюху подобрал?

Получилось! Мужчина отбросил руку спутницы, которую до того крепко сжимал, и вцепился в ладонь колдуньи. А та повернулась к женщине, что стояла дура дурой и хлопала глазами, снова выпустила нити Кьен Тао, опять отправила по ним свое мерцание, усиливая нажим, после чего сказала:

– Бросил тебя муж. Иди, утопись с горя. Да не медли. Быстро иди!

Эта корова, послушно развернувшись, заторопилась в сторону порта. А мужик стиснул ладонь Кирги и потащил колдунью следом за собой, приговаривая то же самое – про голубку и повозку.

Так они и выбежали к подножию холма, а уж тут мужик отыскал на постоялом дворе повозку с тюками, усадил на тюки обожаемую Киргу и торопливо направил лошадь к городским воротам.

Разбойница накинула на себя покрывало, которое нашла в небольшом сундучке в углу телеги. От тюков, что вёз мужик, воняло овечьей шерстью. Фу. Значит, на рынок приезжал. Ну-ну… Этот дурак всё бормотал по голубку, всё утешал её, стискивал руку и уговаривал не бояться. Похоже, баба его тяжелая была. Кирга-то не разглядела впопыхах. Ну и Драг с ней. Зато городские ворота они на своей повозке миновали без всяких задержек. Стражник, сам обеспокоенно косящий глазами на вершину холма, где раскинулась тьма, посмотрел на телегу торговца мельком и махнул рукой, проезжайте, мол.

Мужик торопливо направил лошадь прочь от города. И всё бормотал, бормотал, уговаривал Киргу не бояться. Надоел, сил нет. Но пришлось терпеть его причитания, пока телега не съехала с открытого места в тень большого холма. На дороге людно было. Многие торопились сбежать из Миль-Канаса, испугавшись неведомой тьмы, потому на тракте приключилась настоящая толчея. Но разбойнице-то никуда не надо было спешить, потому попросила она своего дурака съехать на обочину и остановиться. После этого с невероятным облечением спрыгнула с повозки на землю и поманила муженька. Он доверчиво наклонился, а колдунья схватила его за шею, притянула поближе и зашептала, оплетая голову нитями:

– Жена твоя померла, ребенок помер, и тебе жить незачем. Ты себе глотку-то перережь, чтоб не мучиться зазря.

Глаза торговца наполнились болью. Чтоб по Кирге кто так убивался! Хоть один живой человек! На миг она даже позавидовала той корове, которая была женой этого жалкого торгаша.

– Давай, давай, – мстительно поторопила разбойница. – Вот я за холм зайду – и тебе пора. Понял?

Он молча кивнул. На бороду катились тяжёлые слёзы.

А Кирга направилась прочь с легким сердцем. Из Миль-Канаса сбежала, следов не оставила. Всё-таки везучая она! И умная.

Воровка шла себе и шла по обочине дороги, поднимая ногами пыль, наслаждаясь свободой и тем, что безнаказанно вышла сухой из воды. Скоро тракт свернул в рощицу старых смоковниц. Кривые приземистые деревья давали хоть какую-то тень, и Кирга решила передохнуть, пойти тут чуть медленнее.

В роще царила невероятная тишина. Будто все звуки исчезли. Ни шелеста листьев, ни шума ветра, ни птичьих голосов. Колдунья не сразу это поняла, а когда поняла и удивилась, то увидела в тени одного из деревьев человека в длинном одеянии цвета красной охры. Странное щекочущее чувство зародилось в груди у Кирги, когда она направилась к незнакомцу. Ноги словно не хотели идти. В горле пересохло. Не было даже тени того влечения, что овладевало ею прежде при появлении Повелителя, не было похоти, только дрожь в коленках да трепет.

Человек (человек ли?) поманил к себе колдунью, и той совсем сплохело. В животе будто ледяные черви закопошились. Отчего-то лишь теперь осознала разбойница, что уже нет у неё обратного пути – только идти навстречу этому пугающему незнакомцу. Только подчиняться. Захотелось заорать, сорваться с места и пуститься наутек. Да поздно было. Уже не убежать.

А человек смотрел, как она приближается, и на его безбровом лице не было ни радости, ни удовлетворения, ни злости. Ничего. Только глаза, которые, казалось, видели Киргу насквозь.

– Идём, – сказал он и мягко провел ладонью по воздуху. Реальность затрещала, словно рвущаяся ткань, после чего разделилась на две части. В образовавшуюся прореху потянуло влажностью и духотой, а глаза, привыкшие к солнцу и белому камню Дальянии, словно ослепли от зеленого полумрака.

Кирга испуганно моргнула. Вот под ногами была иссушенная земля старой рощи, а вот уже – поросшая мхом каменная лестница, уходящая в непроглядную черную воду. Лестница поднималась на вершину разрушенной ступенчатой пирамиды. Человек в одеянии цвета красной охры шёл вверх, не оглядываясь на спутницу. Та торопливо двинулась следом, вдыхая непривычно тяжёлый густой воздух.

Ледяные черви в животе сжались в дрожащий склизкий комок. Кирге хотелось кричать от ужаса, но оставалось только стиснуть зубы да идти следом. Однако она все равно оглянулась, в надежде, что, может, еще увидит хотя бы одним глазком рощу смоковниц, желтый песок и яркое жгучее солнце Дальянии. Но позади была только черная пугающая вода, из которой вздымались стволы деревьев. Ни ветра, ни шума крон. Тишина. А потом в черной воде промелькнуло что-то. Будто кишащий клубок длинных белесых червей.

И снова в животе провернулось ледяное и скользкое. Кирга скрючилась. Её вывернуло прямо на поросшие мхом ступени.

– Надо идти, – равнодушно сказал человек в одеянии цвета красной охры. – Скоро стемнеет. Лучше тебе оказаться под защитой пирамиды прежде, чем наступит ночь.

Его спутница вытерла губы дрожащей рукой и торопливо пошла дальше. Она шла и шла, но темно-зеленая влажная тишина поглощала звук шагов. Черви в животе снова зашевелились, а плетение Кьен Тао свернулось в крошечный шарик, и, дрожа от страха, к этому шарику прижалась невеликая сила колдуньи.

Впервые в жизни Кирге хотелось скулить от ужаса.

Глава 25

Почти сутки Эная провела в липком тумане отчаяния. Бессмертный муж покинул Миль-Канас, потом были суета и паника среди многоликих, долгое мучительное ожидание в лабиринте Храма среди благовоний и жаровен, в окружении напряжённых немногословных мечников.

Эная смотрела на их застывшие лица, не находила Стига и досадовала. Брат, по крайней мере, её бы утешил, нашёл слова ободрения. А эти стояли, как каменные статуи. И такие неприятные все. Ни одного красивого лица… Что только другие храмовые девы в них находят? Вон Илиана глаз не сводит со своего Ариша. Посмотришь, так покажется, что она за него боится больше, чем за себя. А он в её сторону даже не глядит, всё указания какие-то братьям раздает, будто не надо утешать испуганную женщину.

Испытывая невероятную досаду, Эная опустилась на тёплую каменную скамью. Скорее бы уже всё это закончилось и им позволили выйти. Скорее бы господин вернулся…

– Госпожа, вам дурно? – к ней подошел молодой мечник, который отыскал их с простолюдинкой Киргой. Эная постоянно забывала его имя, помнила, что он брат Стига, но на этом все её познания заканчивались.

– Нет, – резко ответила она. – Иди к братьям.

Он отошел с легким поклоном, ничем не выказав обиды. Да и на что ему обижаться?

Эная облокотилась о спинку скамьи и скучала, наблюдая за собравшимися.

Аурику окружали сразу три старших жены. О Джерт всемогущий, что они так вокруг неё скачут? Как вокруг беременной. И вокруг этой выскочки Ири тоже. Сразу четверо. А ещё Энаю очень утомляли дети. Девочки и мальчики в окружении старших жён и прислуги слишком шумели, будто не понимали, как сильно бьют по ушам их визг и смех. Что вообще может быть забавного в нахождении под землей? И никто не собирался угомонить этих детей, так и бегали туда-сюда под полными умиления взглядами. Хорошо хоть вскоре одна из старших собрала их вокруг себя, раздала конфеты и что-то начала рассказывать. Ненадолго стало потише.

Во всей этой ситуации Энаю утешало только то, что выскочка Аурика была бледна и грустна. Ну да, Стиг ей не достался, вернулся к своей обожаемой Ири и теперь прилипнет к ней, не дозовешься, если понадобится. Но Аурике поделом. Должна уже понимать, что не всем желаниям суждено сбыться, даже если ты дочь Безликого.

Мысли о господине снова повергли Энаю в тоску. Она так жаждала встречи с ним, так надеялась, что…

Наконец, Ариш махнул рукой, разрешая открыть высокие двери, и многоликие в сопровождении мечников наконец-то потянулись наружу, в большой мир.

Конечно, Эная сразу пошла к себе и остаток вечера провела в ещё большей тоске. Тем более одна за другой посыпались очень неприятные новости: та простолюдинка с крысиной мордой, которая спасла Энаю, оказалась связанной с темными магами Миаджана, а один из них даже приходил сюда, в Храм. Между ним и далером состоялась схватка, в результате которой погибли несколько мечников. Да ещё этот беглый стриженый раб тоже оказался магом. У многоликой даже голова разболелась. В итоге спать она легла очень рано.

А наутро встала в настроении чуть лучшем, чем накануне. Приказала служанке выбрать самое красивое платье и приготовить ванну. Если сегодня вернётся бессмертный муж, нужно выглядеть прекрасной и несчастной, чтобы его сердце дрогнуло.

– Бирюзовое покрывало и жемчужную брошь, – приказала Эная, решив, что нежное украшение и тонкая вуаль придадут её облику утонченность и уязвимость.

– Госпожа, той броши нет, – ответила прислужница.

– Как нет? – Эная отвлеклась от созерцания платья, которое собиралась надеть. – Как нет? И куда же она делась?

– Так я её отдала той женщине, которая вас спасла, – девушка простодушно развела руками. – Помните, простолюдинка приходила и всё падала перед вами на колени. Вы ещё сказали, чтобы я чем-нибудь её наградила. Я эту брошь иотдала…

У Энаи едва не остановилось сердце.

– Отдала? – она, видимо, побледнела, потому что девушка испугалась и подбежала к госпоже, чтобы поддержать ее под локоть. – Отдала?

Совершенно потрясённая многоликая опустилась на оттоманку.

– Да, госпожа. Она ведь была самая пустяковая, даже без самоцветов. Я решила, что дорогую-то жалко такой противной страхолюдине отдать.

Дева Храма закрыла рукой глаза. О боги… О Джерт всемогущий и всевидящий! Нет, Энае было жаль не брошь. Служанка-то всё сделала правильно – отдала самое простенькое. Но кому, кому отдала???

– Быстро беги в покои этой… этой страхолюдины и отыщи там брошь. Всё переверни! Да гляди, не смей никому ляпнуть, что отдала ей моё украшение, дура. Поняла?

Служанка побледнела и закивала:

– Поняла, госпожа, поняла. Я мигом!

Когда она опрометью вылетела прочь, Эная вскочила и забегала по комнате. Брошь! Её брошь у посланницы Миаджана! О боги…

Она постаралась отыскать эту крысомордую, замерла посреди комнаты и сосредоточилась, отыскивая след её мерцания. Она помнила его. Но мерцания не было! Нигде. Даже его отголосков. Так не бывает!

Паника накрыла Энаю с головой, её даже затошнило. Джерт всемогущий…

И она уже не удивилась, когда вернувшаяся служанка, запыхавшаяся и вспотевшая, протараторила:

– Всё перерыла, госпожа моя, всё! И по коврам, и под матрасом, и по столикам, и по шкафам. Нигде нет…

Эная сделала глубокий вдох и сказала:

– Тогда возьму другую. С лазуритами. А об этой не болтай, не то мигом вылетишь. Поняла?

Девушка снова закивала.

– То-то же. Найдется, – сказала Эная. – А пока причеши меня.

Под ловкими руками прислужницы многоликая постепенно успокоилась. Ну пропала брошь, что ж теперь. Говорить об этом до поры никому не надо. Начнётся вой. Да и радовать не хотелось тех же Ири и Аурику своими промашками. Разберётся. На то она и многоликая. Отыщет эту крысомордую. А уж как отыщет, так и расскажет Безликому, что у той её брошь. А уж бессмертный муж наверняка придумает что-нибудь. Сейчас же надо сосредоточиться на главном: предстать перед господином во всей красе. С остальным она разберется. Позже.

И многоликая открыла ларец с украшениями, чтобы выбрать себе что-то другое.

* * *

Аурика ела конфеты и заливалась слезами. Конфеты были вкусные – из фиников и инжира, с сердцевинкой из хрустящего миндаля, обсыпанные тончайшей пудрой. И от этого горе юной многоликой становилось ещё горше. Конфет на широком расписном блюде становилось всё меньше, а страдания Аурики делались только сильнее. Она размазывала по щекам слезы, жевала и всхлипывала. Даже служанку попросила уйти, чтобы та не видела отчаяния госпожи.

Отправив в рот очередной приторный шарик, девушка жалобно заскулила. Поэтому тут же схватила следующее лакомство и запихала в рот. Слезы лились и лились ручьями.

Нет, многоликая не сожалела о возвращении Ири. Она искренне ему радовалась, она любила свою сестру и испытала невероятное облегчение, что та жива и здорова. И за Стига Аурика тоже была очень рада, потому что видела: он счастлив. Он никогда не смотрел на неё так, как смотрел на Ири. Никто никогда так не смотрел на Аурику!

Она разрыдалась в голос, хотя с набитым конфетами ртом это было сделать не так-то просто. С трудом проглотив финиковую приторность, Аурика отправила в рот следующий сладкий шарик и снова заскулила.

Стиг счастлив. Ири счастлива. Все счастливы. Даже этот бритый Сингур, который готов был идти против всего Миль-Канаса ради своей сестры и той чернокожей девушки из «Четырёх лун». Лишь Аурика сидела никому не нужная и давилась дорогими конфетами.

А старшие жёны? Боги, о них даже думать не хотелось! Пока они ещё молчат, но вот всё успокоится – и уж тогда наговорятся всласть. Всё-всё ей припомнят. А отец? Перед ним было стыднее всего! И почему-то ещё перед Стигом. Такой дурой Аурика никогда не была! Сейчас она чувствовала себя даже глупее Энаи, а это что-то да значило!

В общем, все вокруг были счастливы. У одной Аурики единственная радость была – наесться конфет. И умереть. Да. Объесться конфет и умереть! А потом её, невыразимо прекрасную, оденут в погребальное платье, положат на каменный, усыпанный цветами постамент посреди Храма и уже никто, никто не сможет ничего ей сказать и ни в чем упрекнуть! И все будут жалеть, очень жалеть, что были холодны к ее прекрасной исстрадавшейся душе… От этой живо представленной картины и, конечно, от жалости к себе Аурика снова зарыдала и засунула в рот сразу две конфетки.

Смерть. Это всё, что ей осталось!

Только Карая жалко. Он, наверное, расстроится такой её кончине. Ведь конфетки ей принес именно он. И Аурика заскулила уже от жалости к молодому мечнику, который всегда был весел и добр к ней, а потом будет убиваться пуще прочих, когда она умрет и в красивом платье…

Но тут икающую и яростно жующую многоликую кто-то очень ласково, очень бережно обнял за плечи. Она рывком повернула зареванное лицо и сквозь пелену слёз увидела грустного-грустного Стига.

Теперь уж ничто не смогло остановить Аурику, даже чувство собственного достоинства и мысль о том, что для любого мечника – огромное испытание видеть деву Храма в таком ужасающем состоянии. Девушка уткнулась в грудь своему недавнему жениху, с трудом проглотила недожёванную конфету и зарыдала с таким глухим отчаянием, что у Стига, будь он чуть послабее, непременно разорвалось бы сердце.

Какое-то время многоликая надрывно плакала в мужское плечо, но вскоре устала и помахала в воздухе рукой. Мечник всё понял без слов – протянул ей шёлковую салфетку, и девушка уткнулась в неё, вытирая лицо.

Стиг молчал, терпеливо ожидая, когда она успокоится. Подал лимонной воды в стакане, и Аурика, клацая зубами по чеканному краю, выпила, едва не задохнувшись после сладости конфет от невероятной кислоты. И снова хлынули слезы. И снова Стиг её обнял и мягко гладил по плечам, а она снова пыталась успокоиться. Когда, наконец, получилось, девушка вытерла лицо свежей салфеткой и гнусаво спросила:

– Зачем ты пришёл?

– Узнать, как ты, – ответил он.

– Узнал? – обиженно спросила Аурика, словно он был в чем-то перед ней виноват.

– Узнал. И мне это очень не нравится.

Она шмыгнула носом и взяла с блюда новую конфету:

– Думаешь, мне нравится? – девушка угрюмо жевала, а мечник смотрел на неё, мысленно подбирая слова.

– Аурика, ты плачешь оттого, что мы больше не вместе, или…

Юная дева Храма отложила конфету и вздохнула:

– Я плачу оттого, что я плохая многоликая. Я совершила очень много ошибок, и теперь все будут шептаться у меня за спиной и говорить, что я глупая и пустая.

На глаза у неё снова навернулись слезы, а у Стига брови поползли на лоб.

– Зачем кому-то такое говорить? Это же неправда… – он совершенно растерялся от ее умозаключений.

– Нет, правда! Мои видения врут. Я видела, что ты мой жених. Видела, что мы будем вместе, что у нас будет дочь! И я не видела возвращения Ири. Чуть не заставила тебя на мне жениться! Я не умею предсказывать!!!

Она почти кричала, вскочила на ноги, и слезы снова текли ручьями.

Стиг бережно, но твердо взял её за руки и усадил обратно:

– Во-первых, твои предсказания сбылись все до единого. Ты помогла отыскать чужака, когда другие девы храма оказались бессильны. Во-вторых, только благодаря тебе смогла вернуться Ири.

Девушка часто-часто хлопала ресницами, пытаясь сморгнуть слезы.

– Ну и ещё, – мягко продолжил Стиг, – ты ведь не врала про свои видения о нас?

Она, опустив глаза, покачала головой.

– А что ты видела о нас, Аурика? Расскажи, – попросил мечник.

– Я видела, как мы целуемся в лабиринте, как ты даришь мне засахаренные цветы, видела, что ты меня обнимаешь. Видела, как ты берёшь на руки мою дочь…

– Твою дочь?

– Да!

Он улыбнулся:

– Аурика, но мы и правда целовались в лабиринте, я дарил тебе засахаренные цветы. И… разве я не смогу взять на руки твою дочь, когда она у тебя родится? Ты запретишь?

Глаза девушки округлились.

– Ты видела, что над нами совершают свадебный обряд? – снова спросил Стиг.

Многоликая покачала головой.

– То есть ты решила, что раз мы целуемся и я дарю тебе лакомства, а потом держу на руках твою дочь – мы муж и жена? – уточнил он.

Девушка кивнула и даже не догадалась, что Стиг в этот миг едва сдержался, чтобы с облегчением не выдохнуть.

– Понимаешь, старшие жены ведь не просто так говорят, что толковать видения нужно учиться. Ты очень талантливая многоликая, но… тебе нужно чуть больше опыта, – очень осторожно заключил мечник.

Наконец-то Аурика перестала всхлипывать и посмотрела на него без отчаяния в глазах.

– Прости меня, – сказала она. – Я была так неправа… Но я очень-очень рада, что Ири вернулась и что вы вместе. Правда.

– Я знаю, прекраснейшая, – улыбнулся Стиг. – Ты невероятно чудесное создание, тому, кого ты выберешь, очень повезет. И это тоже правда.

Щеки Аурики порозовели, она впервые за весь их разговор улыбнулась, поправила волосы и взяла с блюда еще одну конфету, но теперь уже с видимым удовольствием откусила от нее кусочек.

– Я не знаю, кого я выберу. Я ничего о нём не видела, – простодушно сказала она.

– Но увидишь. Старшие жёны помогут тебе разобраться. Поверь, они восхищены тем, что ты сделала за последние дни, не имея никакого опыта в предсказаниях. Поэтому никто не будет над тобой смеяться и шушукаться за спиной.

– Даже Эная? – практично уточнила на всякий случай девушка.

– Особенно Эная, – вздохнул Стиг. – Её смогли спасти только благодаря тебе. И я за это тоже очень благодарен.

Аурика порывисто обняла его за шею. Ей очень нравился Стиг. Если бы не Ири, она была бы счастлива связать с ним свое будущее. Поэтому девушка не стала говорить, что сестра, о которой мечник так пёкся, ни разу не вспомнила про него, даже когда его принесли умирающим в Храм. Не вспомнила и не озаботилась состоянием брата, потому как убивалась исключительно о себе. Стиг был слишком хорошим, чтобы рассказывать ему такие гадости.

* * *

Старый Пэйт всю жизнь, сколько себя помнил, провел в пути, никогда надолго нигде не задерживаясь. И в Миль-Канасе не задержался. Да и кому хотелось бы там остаться после того, как Храм окутала тьма? Страха натерпелись, пока рассеялось всё...

А как рассеялось, балаганщик по бесчисленным лестницам отправился на вершину городского холма, кляня жару, одышку и старость. У храмовых садов он отыскал мечника и со всем почтением поинтересовался, можно ли уже покинуть город, а когда тот ответил, что можно и помощь странников верным слугам больше не нужна, то Пэйт так припустил назад, что забыл и про жару, и про одышку, и про старость. Лошадок запряг и был таков, пока в Храме не передумали.

Вот так и двинулись в путь. Да только теперь по дорогам Дальянии ехал совсем другой балаган – три добротные кибитки, крытые яркими кожаными пологами, тянули три молодых толстоногих конька. Двумя кибитками правили одетые в новые платья трещотки-близняшки, умудрявшиеся болтать и ссориться, даже сидя в разных повозках, а в третьей ехали Пэйт, Эгда и Гельт. Тоже приодевшиеся.

Эгда даже купила себе серьги, длиннющие, чуть не до плеч. И хотя прежде Пэйт ни за что не дал бы денег на такую ерунду, теперь заплатил, почти не торгуясь. Да и Алессе с Хлоей тоже прикупил побрякушек. Впервые в жизни такие траты вызывали у старика не досаду, а тихую радость.

Гельт выпросил себе нож, Пэйт и его купил. А вот новые сапоги балаганщика буквально вынудило взять его семейство. Пэйт-то считал, что и его еще вполне себе добротные. Но потом уступил. И теперь сидел довольный, то и дело косясь на свои ноги, что в кои веки красовались не в самошитой обуви, а в сделанной сапожником. Ох и хороши сапоги…

Вот так и пылил по дроге маленький балаган. На душе у вельдов было светло и спокойно. Скоро ярмарка! Танцы, игры, жареные на углях ягнята, молодое вино и сватовство. Пэйт уже не переживал за близняшек, знал: с таким приданым девки-трещотки мужей ещё и выбрать смогут. Не за каждой вельдинкой дает семья кибитку со всем скарбом. Таких невест поди поищи. А значит, скоро прирастет балаганчик двумя смышлеными парнями, а там и ребятишки пойдут…

Когда же Пэйту настанет срок лечь под неприметный холмик на обочине дороги, то и внучки-трещотки, и Гельт, и кособокая Эгда не останутся без крыши над головой и куска хлеба. Вот так на старости лет встал Пэйт на ноги, вырвался из нищеты и нужды. От этих мыслей балаганщик совсем разомлел.

Нынешний день выдался солнечный, но не знойный, легкий ветерок сдувал пыль и гнуса, ехать было одно удовольствие. Пэйт радовался хорошей погоде и гладкой дороге. Но путника он опять проглядел. Тот снова возник будто из ниоткуда – статный, высокий, в дорогих одеждах... К такому обращаться только с поклоном и величать не иначе как господином. Правда, волосы его были коротки, словно у раба, однако два меча на перевязях все-таки давали понять: это именно господин.

– Теперь-то подвезешь меня, почтенный? – широко улыбнулся Сингур балаганщику.

Тот натянул поводья и с удивлением разглядывал своего странного знакомого. Гельт и Эгда, выглянувшие из-за спины Пэйта, так и ахнули. А Алесса с Хлоей в кои-то веки замолчали.

– Отчего же нет, уважаемый, – тоже улыбнулся старик.

Это уж потом он запоздало подумал, что, может, следовало спрыгнуть на землю, поклониться этому новому Сингуру и назвать его господином. А сначала-то не сообразил.

Но новый Сингур, похоже, не собирался оскорбляться.

– Далеко тебе? – уточнил балаганщик.

– Не очень, – ответил попутчик. – Вон туда, – и указал рукой вперёд, где у обочины стояло, раскинув тенистую крону, старое дерево.

– Туда так туда, – кивнул Пэйт, а потом покосился на собеседника и осторожно спросил: – А где же сестра твоя?

Лёгкая тень мимолетной грусти набежала на лицо попутчика:

– Готовится к свадьбе.

– К свадьбе? – удивился старик. – Свадьба – это хорошо! А как недуг её? Помогут лекари храма?

– Ей намного лучше, – сказал Сингур. – Намного. Переживать больше не о чем. Теперь всё будет хорошо.

– Дай боги ей счастья, – вздохнула из кибитки Эгда. – Хорошая девочка. Она всё так же вышивает?

– Да, – кивнул брат. – Сейчас вот взялась за покрывало с красными маками.

– О… – протянула женщина восхищённо. – Ее работу мы бережно храним, так и передай.

– Обязательно, – улыбнулся Сингур. – Её это порадует.

– А тебя нанял Храм? – осторожно спросил Пэйт, кивая на мечи собеседника.

– Можно и так сказать, – ответил он.

– Значит, всё хорошо? – улыбнулся балаганщик, радуясь, что у кого-то еще тоже всё наладилось.

– Да, всё хорошо, – кивнул собеседник. – Всё настолько хорошо, насколько это возможно. Именно поэтому я и отыскал тебя.

Он снял с дорогого расшитого пояса тяжёлый кошель:

– Пусть у тебя, Пэйт, тоже всё будет хорошо. Спасибо тебе за помощь и удачу, которую принесла наша встреча. Не поминай лихом.

Пока старик изумленно хлопал глазами, глядя на кошель, пока все его семейство с удивлением рассматривало неожиданный дар, Сингур исчез. Словно и не было его. Исчез ровно тогда, когда кибитка балаганщика достигла старого дерева у обочины.

И Пэйт, и Эгда, и Гельт с близняшками решили бы, что всё это им почудилось, однако тяжёлый кошель, туго набитый серебряными талгатами, никуда не делся.

* * *

Сингур, стоя в тени одинокого дерева, некоторое время смотрел вслед удаляющимся кибиткам, а затем мягко позвал Нелани. Он не был уверен, что она услышит: всё-таки Миль-Канас находился в нескольких днях пути, а шианка ещё только училась управлять своим мерцанием. Но уже через миг он ощутил её присутствие, увидел, где она появится. Далековато… Но он и сам в первый раз вышел слишком далеко от Пэйта: плохо его чувствовал с такого расстояния, оттого и точность подвела. Поэтому Сингур осторожно подтянул к себе пространство, через которое должна была выйти Нелани. И уже через несколько счетов она возникла рядом, радостно смеясь:

– Получилось! У меня тоже получилось!!!

– Иначе и быть не могло, – улыбнулся Сингур.

Нелани обняла его за шею и заглянула в глаза:

– Я рада, что больше нет боль, – сказала она.

– Нет боли, – привычно поправил собеседник.

– Да, нет боли. Рада, что ты стал собой. И что черный фимиам больше не нужен.

Он усмехнулся:

– Вот тут ты ошибаешься, Тихая Вода. Чёрный фимиам мне по-прежнему нужен.

Ее лицо испуганно вытянулось, но Сингур притянул женщину к себе и негромко закончил:

– Ты – мой чёрный фимиам, Нелани.

Глава 26

Это утро было таким же, как любое другое утро в Миаджане.

Незадолго до рассвета прошел дождь. От потоков воды защитили широкие листья навеса, но шум разбудил Джеро.

Он уже привычно обновил отпугивающие кольца вокруг деревьев, на которых обустроил настил для сна, и с удовлетворением послушал, как сыплются вниз болотные твари, что всю ночь пытались добраться по стволам до сладкого человеческого мяса. Лишь после этого обитатель чащобы неспешно спустился и вытащил из воды ловушку, в которую за ночь попалась слепая белёсая рыба. Гибкое жирное тело лоснилось, а ротовой щуп бесполезно пытался нашарить обидчика. Джеро уже знал: если этот щуп коснется незащищенной кожи и присосется, оторвать его можно будет только с куском плоти. Заживать будет очень долго.

Но он научился убивать рыбу, подсовывая ей палку и быстро-быстро наматывая на нее ядовитый рыбий язык. А потом так же быстро отрубал голову и швырял обратно в воду. Толстое белое тело еще несколько минут колотилось, а затем затихало. После этого Джеро запекал свою добычу на слабом-слабом мерцании.

Первые дни, оказавшись во влажных зарослях, он не мог понять: что же его мучит, мешает спать, изводит? Лишь когда перед глазами всё стало мутиться, он вспомнил. Голод. Вот что это было такое. Голод, которого он не знал много веков. Чувство, чуждое жрецу Великой Пирамиды.

Так Джеро понял, что стал человеком. Почти стал. Потом он постепенно вспомнил свое имя и те навыки, которые необходимы людям, чтобы выживать. Оказалось, это не так-то просто. Особенно при почти полном отсутствии мерцания. Разорванные и сожженные спятившим беглым рабом нити восстанавливались очень неспешно. Недавний жрец, проигравший схватку и выброшенный победителем прочь, успел за миг до смерти открыть выход в Миаджан, и все оставшиеся силы ушли на это перемещение. Однако жила надежда: братья услышат, что он вернулся, и придут на помощь.

Но они не услышали. Лишь потом, придя в себя, Джеро понял, как ему повезло. Если бы услышали – его бы добили. Слишком долго он был проводником воли Миаджана снаружи. Вывозил фимиам и кружева, организовывал их продажу. Увы, сокровища старого Миаджана почти не перенеслись, а те, что перенеслись, было слишком опасно использовать. Аккуратно, по чуть-чуть, Джеро подтачивал волю тех, кто покупал кружева. Подчинял и использовал дурачков, польстившихся на новый неведомый фимиам. Управлял охотниками, карал торговцев, которые начинали обманывать. Искал и покупал рабов и рабынь. Организовывал похищения многоликих, когда очередную выпивали до дна и требовалась новая.

И всё это время человеческое проникало в жреца Великой пирамиды – исподволь, капля за каплей, незаметно наполняя. А потом в охоте за беглым рабом он поддался эмоциям... И вот – стал чужим этому месту и существам, что его населяли. Начал чувствовать. Больше Джеро не был частью единой силы, его мерцание погасло и выпало из общего плетения. Его не просто не ищут. Его даже не видят. А если увидят, то не узнают. Он больше не свой.

Да, братья даровали бы ему перерождение, чтобы он забыл всё и очистился, возродился новым правильным. Поэтому Джеро порадовался, что его вышвырнуло в болота, далеко от возвышающихся из тёмной воды больших пирамид. Там, где еле-еле поднимались над чёрной гладью верхушки малых. Не сразу, но порадовался, когда осознал, что его ожидало.

Малые пирамиды терялись в чаще зарослей, и сюда никто не совался. Подземелья тут были затоплены, а добираться по воде… Зачем? Ну разве что из любопытства, но подобная человеческая глупость была жрецам Миаджана совершенно чужда.

А вот новому обитателю чащи пришлось здесь обживаться. С удивлением (еще одно человеческое чувство, которым он теперь наслаждался) Джеро узнал, что кроме тварей, обитавших вокруг Великой Пирамиды, тут водятся и другие. Например, огромные студенистые лужи на поверхности воды. Он принял их за тину или медуз. Ошибся. В первый же день студенистое ничто обернуло его, как кокон, собираясь погрузиться на дно и неспешно переварить.

И вот тогда бывший жрец удивился в первый раз: его тело, словно чудовищная прожорливая воронка, начало тянуть жизнь из поглотившего существа. Когда же студенистый хищник – иссохший и жалкий – безвольно разжал объятия вокруг добычи, Джеро уже напитался и чувствовал себя почти хорошо. Тело зажило, и непривычная, забытая уже боль перестала его терзать.

К сожалению, излечилась только оболочка. Нити мерцания внутри так и остались обугленными обрывками.

Но именно тогда Джеро понял, как ему повезло, что бывшие братья больше не чувствуют его. Что он выпал из поля их внимания, потому как снова стал человеком. Постепенно к нему вместе с человеческими чувствами возвращалась память. Давно спавшая, словно присыпанная пылью и пеплом. Он вспомнил своё имя, вспомнил, что такое страх, радость, любопытство… Ему нравилось. Он вспомнил женщину, каково это – быть с ней и в её объятиях. Вспомнил голод, жажду, усталость и удовольствие отдыха. И теперь не хотел всё это снова терять.

Джеро выбрал жизнь. Жизнь и борьбу, ведь он совсем не знал опасностей, которые Миаджан таил для людей. Дважды он чуть не погиб.

Первый раз, когда из темной воды высунулась огромная голова на длинной шее. Тогда бывший жрец буквально чудом увернулся от гигантских зубов.

Второй раз, когда он попытался доплыть до малой пирамиды и из черной глуби к нему понеслись омерзительные белые черви. Повезло, что тогда нити уже немного восстановились и Джеро смог вышвырнуть себя из воды на несколько десятков шагов вперёд – к ближайшему дереву. Потом он, обессилевший и едва живой, обвисал на ветвях, понимая, что одним махом сжег нити, которые несколько недель с таким трудом восстанавливались.

С тех пор прошло уже много времени. Или немного? В Миаджане дни текли иначе. Он их не отсчитывал. Значение имело только медленно возвращающееся мерцание.

Постепенно Джеро выучился здесь жить. Ловушки приносили пищу. Жильём стал настил, который он устроил между стволами двух огромных деревьев. Позже над настилом появился навес из широких листьев, защищавший от дождя. Вот только есть слепых рыб было очень противно, словно жуешь плотную тину. Но и к этому он привык. А потом начало постепенно восстанавливаться мерцание. Оно едва тлело, было неуверенным, словно огонек на ветру, но зато его снова можно было использовать! Да, очень-очень осторожно, да, помалу, но силы возвращались. И Джеро ждал.

Вот только проклятая человеческая нетерпеливость не давала бездельно сидеть на месте! Она влекла за собой, презрев опасность. И недавний жрец, научившийся отпугивать тварей и жить там, где не мог выжить никто, искал вход в подземелья, искал источник, который позволил бы вернуть силу быстрее.

Он плавал от одной заросшей мхом и лианами малой пирамиды к другой на небольшом плотике, сплетенном из ветвей и лиан. Заглядывал в проломы в стенах, слушал глухое эхо всплесков, выбирался на осклизлые крошащиеся камни и зорко всматривался в зелёный полумрак. Джеро помнил: где-то тут, в этих зарослях, таится почти исчезнувшая под водой огромная статуя Шэдоку. Древнее кровавое божество смотрело в изумрудный полумрак белыми мраморными глазами и ждало того, кто отыщет его, кто знает секрет…

Если Джеро сможет найти статую, а потом вход в подземелья, если он сможет подкараулить там кого-то из своих недавних братьев, если сумеет убить его и если у раба-проводника хватит сил и умений вывести их после этого в большой мир, то... У него начнётся совсем другая жизнь. Давно забытая. Та, в которой есть место всему, чего не было много столетий: наслаждению, боли, ненависти, любви. Чувствам.

Но следовало поторопиться. Миаджан и Дальяния не уживутся в одном мире.

Что ж, Тинаш не принял его как посланника Миаджана. Примет ли теперь, когда Джеро стал таким же отступником, как правитель Дальянии?

Конец

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26