Враг мой - дневной свет (СИ) [Helen Sk] (fb2) читать онлайн

- Чего ты хочешь? – спросил он ее.

- Коснуться тебя, - ответила она, продолжая шаг за шагом двигаться к нему.

- Зачем?

- Ты же этого тоже хочешь! – удивлению ее не было предела. – Я знаю это, ты сам сказал.

- Ничего я тебе не говорил! – крикнул он ей, уже почти вплотную подошедшей к нему.

- Ну, как же? Еще как говорил. Я многое могу показать тебе.

- Я тебя не звал!

- Звал!

- Нет!

- Звал!

- Нет! Не-е-е-т! – он соскочил с постели, еще не вполне проснувшись. Бесцеремонное вторжение человека в его сон чуть не свело его с ума. Это ведь его мир, личный, защищенный, охраняющий его психику от вредоносных воздействий; и вдруг такое.… Это как если бы ему в чашку кто-то вздумал сунуть пальцы.

После пробуждения он снова вернулся в постель и долго лежал с открытыми глазами, пытаясь унять разволновавшееся сердце. Лицо девушки из сна растворилось в темноте спальни.

Ночь тянулась бесконечно долго, потому что ему совсем расхотелось спать. Он слышал от матери и видел по телевизору, что бессонница порой может довести человека до безумия. Ха, да ему-то чего бояться – он и так полный псих. Но лежать и таращиться в ночь действительно стало невмоготу.

Поднявшись, он машинально двинулся к занавешенному окну. Створки были приоткрыты, и шуршащие звуки ночного августа невольно проникали в спальню. Какая мгла! Он протянул руку к портьере. Фонари в их пригороде почему-то не горели, хотя единственная дорога, петляющая меж редко стоящих коттеджей, являлась федеральной трассой, и по ней даже ночью проносились автомобили. Должно быть, именно чужой водитель сбил несчастную соседку, не зная толком, куда направляет свою машину.

Он открыл окно и высунулся, резко вдохнув свежий воздух. Ни души! Вот его время – ночь! Ночь в квадрате! Интересно, а соседская девчонка из его сна, что сейчас поделывает? Он зашел сбоку и немного наклонился над подоконником, заглядывая в окно соседского дома. Тот располагался фасадом к дороге, но несколько глубже, затененный яблонями. Свет в одном из окон горел. Хорошо, что его комната на втором этаже: это позволяет получше разглядеть все, что делается в первом этаже у соседей. И почему ему раньше не приходило в голову понаблюдать за ними? Да, людей он ненавидит, но здоровое любопытство ведь никуда не денешь.

Сначала он ничего не мог разобрать. Только привыкнув к ночному освещению, он понял, что отец и дочь сидят на полу и смотрят телевизор. Их застывшие фигуры говорили, что они или заснули от скуки или замерли от восторга и не отводят от экрана глаз.

Ему надоела эта странная немая сцена. Он почти уже отвернулся, когда отец пошевелился и погладил голую коленку девушки. Дмитрий дернулся и чуть не слетел с окна прямо на грядку пионов, обнесенную декоративным заборчиком. Нога девушки, согнутая в колене, качнулась в сторону папаши, и он, словно ободренный этим приглашающим движением, повел свою руку выше, периодически сжимая пальцами нежно-персиковую в свете лампы плоть.

Не может отец так трогать свою девочку! Это абсурд. Ему это просто показалось! Кровь запульсировала в висках, и лицо словно обдало пламенем. Холод ночи уже не действовал расслабляюще. С ним творилось что-то невообразимое. Может, так сходят с ума от бессонницы?

Он не помнил, как закрыл створки окна и зашторил его. Он не помнил, как лег в постель и натянул на голову одеяло, пряча в прохладный, пахнущий травой пододеяльник свое горящее лицо. Он крепко заснул, и на утро почти забыл то, что ему привиделось.

Когда с лестницы раздалось привычное: «Дима, я в город!», он отбросил одеяло и поднялся, пошатываясь. Следовало что-то ответить, иначе мать встревожится и не рискнет оставить его одного, но слабость и противное ощущение в паху мешали ему сосредоточиться и подобрать нужные слова.

- Угу, - выдавил он как раз тогда, когда тянуть паузу стало опасно.

- Ну, ладно, я к шести вернусь! – и шаги потопали вниз.

- Не задерживайся! – наконец крикнул Дмитрий.

Машинка скрылась из виду, и он быстро задернул портьеру. В голове роилось столько мыслей, что было даже страшно: вдруг не хватит времени обдумать их как следует, пока ему никто не мешает.

Во-первых, что такое привиделось ему ночью? Разве бывают какие-нибудь отношения между отцом и дочерью? Он много раз видел по телевизору, как мужчины пытались прижаться к женщинам, раздевали их, гладили. Ничего особенного, и это были чужие женщины – не дочки! Ничего особенного, но почему-то всегда, наблюдая подобные сцены, он всем телом и душой ощущал непристойность, сочащуюся с экрана. Ему так никто и не удосужился объяснить, откуда берутся дети, и что такое секс, однако, он чувствовал, что эти вопросы из одной оперы, и никак не противоречат друг другу.

Во-вторых, если мужчинам нравится тискать женщин, то, следовательно, женщинам, раз они не сопротивляются, нравится, когда их тискают. Бог с ними, с остальными; его волнует только мама. А что, если кто-то захочет забрать ее себе?! Вдруг ее кто-нибудь полюбит и начнет отговаривать от привычной жизни?! Как он, Дмитрий, сидя в четырех стенах, узнает, что именно такое чувство вошло в жизнь мамы, и грозит поломать их слаженный, уединенный мир?!

Он сел в кресло и закрыл глаза ладонями. Из воспоминаний о далеком детстве он знал, что его мама не всегда жила отшельницей. Она каждый день водила его гулять, постоянно ходила в кино и театр, любила гостей и вечно пускала в дом каких-то людей и поила их чаем, а он крутился рядом и выпрашивал конфеты. Неужели это он такой законченный псих, а не она с ее неуемным желанием общаться?! Где же ответ?

========== Часть 7 ==========

7.

Этот вторник она ждала с особым нетерпением не потому, что у нее закончились запасы сахара и кураги. Всю неделю она не находила себе места от смутного беспокойства, порой казавшегося ей предчувствием скорой беды. Она решила поговорить с доктором Ерохиным наедине, без сына, и попытаться прояснить тревожную ситуацию.

Старик-агроном, чудом не переломавший ноги под соседскими яблонями, отделался легким испугом, но при этом посеял в ней такие сомнения, что ее просьба о прощении застряла в горле. Он сказал ей:

- Поберегись сама, дочка, а то с маньяком живешь под одной крышей, как бы не убил кого!

Она хотела что-то возразить, вроде: «Он не маньяк, он просто свет не любит, и людей», но вовремя сообразила, что прозвучит это скорее как подтверждение, а не возражение. А потом пришел животный страх. Конечно, никакой надежды на излечение сына у нее давно не осталось. Ей теперь просто хотелось понять, может ли она хоть как-то жить, хоть немножко поддерживать отношения с людьми и с мужчинами в частности, и что ей сделать, чтобы слушать музыку, не приглушая звук до отметки «мин».

Старый врач Ерохин Федор Иванович вряд ли знал ответы на эти вопросы, но он, по крайней мере, знал Дмитрия, и довольно долгое время наблюдал его. Вдруг чудо все-таки произойдет! С этой мыслью Галина и вошла в светлый кабинет, предварительно постучав в белую толстую дверь.

Но за столом сидел совсем другой мужчина. Он был моложе Ерохина как минимум лет на двадцать, и от его улыбки можно было сразу выздороветь.

- Проходите, присаживайтесь, - он приветливо кивнул и указал на креслице у стола.

- А где Федор Иванович? – Галина с несчастным видом огляделась.

- А чем вас не устраивает Анатолий Константинович? – он улыбнулся.

- Я…мне…мне нужен Ерохин, - она уже собралась уходить и очень невежливо повернулась к новому доктору спиной.

- Погодите. Вы его прежняя пациентка, или сегодня впервые?

- Я по поводу сына, - она обернулась через плечо. – Ерохин лечил моего сына.

- Введите меня в курс дела, и я попробую помочь, - столько тепла было в его голосе, и улыбка эта проклятая мешала соображать. Галина вздохнула. Бог с ним. Вдруг поможет.

Она вернулась к столу и села, крепко сжав сумочку руками. От волнения все слова повылетали из головы, и стало трудно дышать. Она давно не рассказывала о Димке, и сейчас просто не понимала, с чего следует начинать.

- Скажите, как вас зовут?

Она подняла на него взгляд медленно-медленно. Сначала увидела его халат, белый, как снег, потом, в вырезе халата, голубую сорочку, застегнутую на все пуговицы. Дальше – подбородок, четко очерченный рот, аккуратный тонкий нос, карие глаза, высокий лоб…. Время шло, а она все смотрела на него и молчала.

- Так как же?

- Простите, - она откашлялась. – Галина.

- Отлично. А сына?

- Сына? Дмитрий.

- Итак? Что же с ним, с вашим Дмитрием? – их глаза встретились, и она, наконец, поняла, что может рассказать ему все. Все, даже о том чувстве тошноты, когда рядом с ней на пол плюхнулся вырванный зубами ее сына кусок чужого мяса.

Карие глаза смотрели так доброжелательно, а она так давно ни с кем не делилась своей болью. Галина сглотнула, сделав паузу в своем долгом повествовании, и застыла, поняв вдруг, что сейчас расскажет о проблеме, никак не связанной непосредственно с сыном: о своей любви к музыке.

- Почему вы остановились? – прямые брови чуточку сдвинулись; взгляд выражал нетерпение и заинтересованность.

- Боже! – она схватилась руками за щеки, не зная, куда деваться от стыда. Подумать только, она выболтала ему все: и про покусанного продавца белья, и про агронома, допивающего курс успокоительных препаратов, и про одиночество – свое, от которого хочется лечь в постель с каждым случайным гостем.

- Перестаньте, Галина! Вы же умная женщина. Зачем вы, так здорово начав, все портите, ударившись в раскаяние и ложный стыд?! Я имею богатый опыт общения с людьми, которые, подобно вам, несут на плечах тяжкое, а порой и неподъемное бремя, ухаживая за неизлечимо больным…

- Димка не выздоровеет?! – вскричала она, отнимая руки от лица. Господи, неужели она пришла сюда только чтобы услышать этот страшный приговор?

- Вынужден это повторить, - Анатолий Константинович выглядел неподдельно огорченным. – Кроме того, простите великодушно, мне думается, вы и сами не хуже меня это знаете. Только цепляетесь за напрасную надежду, которую вам подал Ерохин, так? Или нет?

Она молчала, склонив на грудь свою всклокоченную темноволосую голову. Молодой врач был прав: она знала все, что касалось сына, но боялась верить. И Ерохин ей здорово навредил, пообещав курс уколов, который якобы снимет напряженность и вернет адекватные реакции. Что ей делать? Встать и уйти, послав все к черту, и вернуться в свой загородный ад продолжать бессмысленный бег по кругу? Да какой там бег?! Она уже не в силах бегать, так, тащится, как старая лошадь, привыкшая к своей дребезжащей повозке, чтобы однажды ткнуться носом в опилки и сдохнуть от жажды.

- Галя? – славный голос человека, ни разу не притронувшегося к сигарете, окликнул ее. – Галина, я хочу кое-что сказать вам. Выслушайте, пожалуйста.

- Да, - она кивнула и заставила себя посмотреть на него. – Скажите мне все, что думаете. Я это заслужила.

- Хорошо, – он взял со стола карандаш и повертел его. Собраться с мыслями тоже было нелегко. – Я не могу помочь вашему мальчику поправиться, но я могу научить вас с ним ладить. Вы, конечно, уже и сами можете уроки давать, но, уверяю, в его поведении скоро грозит выявиться немало подводных камней. Он уже не ребенок. И ему интересно все.

- Что все? – она нахмурилась, уже догадываясь, о чем пойдет речь.

- Мир вокруг него. Он не аутист – это обязательно нужно учитывать. Хоть он и сидит наедине с собой, голова его каждую минуту думает о людях, цветах, жестокости, страхе, сексе, боли. Аутист не замечает посторонних, Дима же реагирует на них, и еще как! Теперь скажите мне, Галя, где он черпает свои знания обо всем вышеперечисленном?

- Он смотрит телевизор, читает, ну и я иногда с ним разговариваю.

- Иногда – это сколько?

- Ну, раз в месяц, - она смутилась. – И каждый день по мелочи. Он не пускает меня к себе, поэтому наши разговоры так редки.

- Ему что-нибудь известно, к примеру, о любви? – их глаза встретились, и Галину вдруг бросило в жар. Она с трудом покачала головой:

- Мы это не обсуждали.

- Опасный поворот, - карандаш вычерчивал восьмерки на бумаге. – Если время не упущено, ему необходимо все узнать. Все! Вплоть до того, откуда берутся дети! И рассказать должны ему вы.

- Неужели может быть поздно? – она овладела собой и снова посмотрела ему в глаза.

- Полная изоляция в его случае не так вредна, как телевидение или книги. Ну, книги, еще, куда ни шло, но вы же сами видите, что показывают в новостях? Убийства, грабежи, насилие! Господи, да первое, что должно покинуть комнату вашего сына – это ящик ужаса, который мы, цивилизованное общество, именуем продуктом прогресса! Неужели Федор Иванович вам этого не говорил?

- Он мне уколы какие-то рекомендовал, - тихо произнесла Галина и вдруг засмеялась, - не мне, то есть, а….ха-ха-ха!

- Тише-тише! – врач мигом вылетел из-за стола и, словно выткав из воздуха стакан с водой, подал его несчастной Галине. – Выпейте. Я теперь с вами, все знаю о вас и, честное слово, попытаюсь помочь. Вы мне верите?

- Как не верить, - смех прекратился. Она взяла его за руку слабыми пальцами и легонько пожала, - спасибо.

- Отлично. Давайте договоримся так, - врач полистал свой журнал, пока не остановился на странице, исписанной лишь наполовину, и продолжил: - вы снова придете на прием, скажем, в среду…и

- О, нет, только не в среду! – Галина, чуть не выронив стакан, схватила его одной рукой, пытаясь остановить. – Только не в среду! Прошу вас! Тогда уж во вторник. Простите, - она опустила голову и тяжело вздохнула.

- Объяснитесь? – он выглядел растерянным.

- Дима заподозрит неладное, - Галина повертела пустой стакан, и, несмело улыбнувшись короткой, как вспышка, нервной улыбкой, поставила его на стол. – Я…когда я ухожу из дома в неурочный час, сын думает, что у меня появился поклонник, понимаете? – она с надеждой взглянула на собеседника. – Понимаете? – понизив голос, повторила она.

- Поправьте меня, если ошибусь, - неуверенно начал Анатолий Константинович, - но мне показалось, вы не очень-то откровенничаете с сыном. Как же в таком случае он догадывается о ваших встречах?

- Не знаю, – она снова вздохнула. – Он как-то чувствует.

- Значит, к вам нельзя напроситься на кофе? – чтобы сгладить неловкость, врач попробовал пошутить, но Галина на шутку не среагировала, чуть не хлопнувшись в обморок:

- Да вы что?! Какой, к черту, кофе?! Вы же слушали меня, доктор?! Он ненавидит гостей, терпеть не может! Он мне не позволяет даже почтальона на порог пускать!

- Тише-тише. Я почтальона и сам на порог не пускаю, при всем уважении к этой профессии, а вот гостей люблю. После развода мой дом совсем опустел.

- Вы разведены? – Галина задала вопрос из простой вежливости, и только через минуту, когда ее новый знакомый посетовал, что бывшая супруга увезла ребятишек к себе, поняла, что, сидя у врача в кабинете, она говорит с ним, вовсе не как пациентка.

Время шло, а ей не хотелось уходить. Он заверил ее, что пациентов за дверью нет, так как прием уже окончен. Она узнала, что он любит, помимо гостей, собак, хомяков, лыжные прогулки, плавание, а его любимое блюдо – рыба под лимонным соусом.

Прощаясь, он пожал ей руку.

- Приходите во вторник, если это – единственный день, когда сын спокойно вас опускает, хорошо?

- Да, я приду. Приду обязательно. Спасибо вам за все, Анатолий Константинович.

- Просто Анатолий, пожалуйста, - он улыбнулся ей, и она улыбнулась так, как давно уже не улыбалась посторонним мужчинам.

========== Часть 8 ==========

8

Мать вернулась в шесть, как и обещала, но к нему в комнату не поднялась. Это было и странно, и не очень. Дело в том, что в городе, там, куда она ездила каждый вторник, с ней обязательно что-нибудь происходило: то подругу встретит, то в очереди поругается, то новое платье купит. И эти маленькие, казалось бы, вовсе незначительные происшествия, здорово ее волновали и выбивали из привычного образа жизни. Пригород хорош для пожилых людей, стремящихся найти покой и уединение. Шум города, его суета и смог не для них. А вот молодым и сильным место среди небоскребов и автомобильных пробок, там, где бесконечный гул смешивается с гомоном, сирены со звонками мобильных телефонов, смех с руганью… Дмитрий почему-то так думал, но втайне надеялся, что все это касается других, чужих ему людей, никак не его мамы. Она же, возвратясь с полными сумками, начисто опровергала его надежды. Город творил с ней что-то невообразимое. Вот поэтому-то она иногда не бежала сразу к сыну, а приходила в себя, оставаясь в холле, рассеянно выкладывая покупки и напевая себе под нос.

Дмитрий с опаской ждал, что сейчас в его уши вопьется голос Илиги, но в доме было совершенно тихо, если не считать материной возни у плиты; судя по запахам, она жарила мясо. Тревога сидела у него на плече и ворчала старой, злобной кошкой: что-то было не так! Что именно? Он никогда не мог себе это объяснить. То ли шаги мамы становились более легкими, то ли ужины чуть вкуснее обычного, то ли аромат духов дороже.

Она пришла к нему и принесла тарелки и чашку чая на подносе, расписанном синими и красными цветами. Все, как всегда!

- Дима, поешь.

- Спасибо.

- Ты как тут без меня?

- Как всегда, - он взял хлеб из вазочки, - только вот ты не такая какая-то.

- То есть? – ее красивые брови удивленно уехали под взлохмаченную челку.

- Ты не пришла сразу.

- Конечно, не пришла! – она возмущенно поставила тарелку с мясом перед сыном, чуть-чуть не брякнув ею о стол. – Тебе лекарство когда пить? После еды! А я из-за этих чертовых пробок вернулась точно к ужину. Еще приготовить надо было, вот и не пошла к тебе.

- Чего ты волнуешься так? – он взял вилку. – Ладно, иди.

- Дим, что тебе совсем со мной невыносимо? Давай вместе покушаем, - ее лицо выглядело по-настоящему опечаленным. Может, он ошибся?

- Ну, давай, – сейчас она была ему нужна. Хотелось поговорить, порасспросить о городе, о людях, а, может, и задать свои вопросы, от которых иногда хочется стучаться головой о стену, так назойливо они жужжат в мозгу.

Они сели рядом в темной спальне, придвинув к кровати небольшой журнальный столик, и стали есть. Галина с ужасом ждала вопросов, Дмитрий с неменьшим ужасом ждал подходящего момента, чтобы их задать. Тьма сгущалась, но не было и речи, чтобы зажечь хотя бы свечу.

- Дима, ты как себя чувствуешь? – тихо спросила мать, отложив вилку в сторону. Он слышал ее дыхание, легкое, невесомое. Тревога отступила.

- Нормально.

- Хочешь что-нибудь узнать?

- Вообще-то, да.

- Слушаю?

- Мама, правда, что люди любят друг друга? – он едва сдержался, чтобы голос предательски не дрогнул и не выдал, как ему на самом деле важен ответ.

- Правда, - «Надо же, как Анатолий угадал», мелькнула у нее мысль.

- А за что?

- Кто за что. Но чаще за то, что можно довериться, поделиться своим теплом и получить тепло взамен. Говорят, самые крепкие браки там, где дружба переросла в любовь.

- Как это? – в темноте ей не были видны жадные глаза сына, но его тон не оставлял сомнений: время откровенности пришло.

- Это когда, встречаясь, люди просто дружат. Говорят обо всем на свете и неожиданно понимают, что согласны друг с другом. Их радует почти одно и то же, они к одному и тому же стремятся, понимаешь?

- Да.

- Ну вот. Забавно, что такая духовная близость на время делает людей словно слепыми. Они не видят, как красивы, не хотят жить вместе. Но это потом приходит. Разум берет верх и показывает чувствам, кого следует любить. Вот.

- Спать друг с другом? – от его вопроса она вздрогнула, но заставила себя говорить правду безо всякого стеснения.

- Конечно, и это тоже.

- А это не противно?

- Только если человек противен. Но с таким все делать противно, не только спать.

- Мам, а, правда, что женщины делают это за деньги?

- Боже мой! Не все, конечно! За деньги это делают только испорченные или запутавшиеся.

Она прикрыла глаза ладонями. Нет, не таких вопросов она ждала от сына, насидевшегося в одиночестве и темноте. Почти таких…, но. Вопросы Дмитрия прыгали от одной темы к другой, и он явно не запоминал ответы на них. Он искал в ее словах что-то свое, особенное, и, похоже, не находил. Ей очень хотелось донести до его понимания весь сокровенный смысл таких понятий, как любовь и дружба, но она не могла не видеть, что простые, истинные ценности ему неинтересны. Его привлекала оборотная сторона, темная, тайная. Теплота объятий была ему незнакома, так зачем узнавать об этом что-то еще?

Мир ее сына исказился, как только в него перестал попадать солнечный свет. Она силилась разглядеть его лицо, прочесть в его чертах, что еще не все потеряно, что жажда доброты и нежности еще теплится в его глазах, но натыкалась на мрачную завесу, скрывающую правду.

- Мама, скажи, - голос его был хриплым, как ей показалось от возбуждения, - правда, что наш сосед спит со своей дочерью, этой, Юлей, кажется?

Она медленно отняла руки от лица. Разговора не получилось. Жаль, что милый доктор ошибся, но, как говорится, что есть – то есть. Где он, этот испорченный пацан, умудрился получить такие сведения?! Что ему за дело, совершается ли поблизости бессовестный акт, или дочь с отцом просто дурачатся?!

Мам?! – голос стал злым и настойчивым.

- Не знаю, - она постаралась и сыграла полное равнодушие. – Юле уже шестнадцать, она, конечно, еще совсем девочка, но ей пора бы и самой понимать, что можно позволять мужчине, а что нет.

- А если он ее не спрашивает?

- Дима, а откуда тебе известно, что Олег спит с Юлей? – она намеренно проигнорировала его вопрос. Вообще пора прекращать этот ликбез с четырнадцатилетним подростком! И телевизор она унесет, обязательно унесет! Завтра же!

- Видел в окно.

- Тебе показалось.

- Нет!

- Но ты же ночью только глядишь по окнам! Что там можно увидеть, ночью-то?!

- У них свет горел.

- Милый, это еще ничего не значит. Забудь.

- Я не думаю, что мне показалось,- сердито пробурчал он ей вслед, оставляя за собой последнее слово.

Ей и вправду пора было уходить. Теперь, после такого поворота их с сыном беседы, ей просто необходимо вновь встретиться с Анатолием. Сначала она собиралась на встречу с ним только из-за овладевшей ею симпатии, но сейчас ей требовался совет специалиста. Только бы скрыть свое увлечение от Дмитрия.

- Спокойной ночи, - тихо сказала она, придержав дверь, чтоб не хлопнула. – Спи спокойно и постарайся обо всем забыть.

Внизу, стоя в своей спальне у комода, на котором разместился сверкающий музыкальный центр, Галина долго перебирала в руках диски с записями Илиги и уговаривала себя потерпеть до завтра. Ее настроение требовало музыкального фона, но, приученная сыном к дисциплине, она не решалась открыть дисковод.

Неужели не настанет такое время, когда музыка польется нежными аккордами над ее садом, качая облака, уносясь в синие дали поднебесья?! Неужели она до старости будет вынуждена, словно вор в тишине чужого дома, красть собственное наслаждение, прятать его в закоулки памяти и торопиться уйти, унося свое сокровище от невежественных хозяев?! Кто придумал ей такую жизнь? Кто решил за нее, что нельзя петь, нельзя смеяться и приглашать в дом друзей, нельзя любить?!

Она подняла голову и посмотрела на потолок. Там, над ней жил ее господин, каждую секунду прислушивающийся, что же такое творится в ее душе. Уж не влюбилась ли она в очередной раз, уж не собирается ли лишить его своей заботы?

Она легла в постель и закрыла глаза, напрасно надеясь, что сон принесет облегчение. Ее мысли легли вместе с ней. Но, к счастью, одно новое воспоминание о прошедшем дне согрело ее: карие глаза, улыбающиеся ей в солнечном кабинете, и добрый голос, назначающий встречу.

========== Часть 9 ==========

9

Птица, спутавшая день с ночью, заливалась за окном серебристыми трелями. Створки окна были по-прежнему открыты, чтобы свежий воздух помогал его сну, но вот песенки сошедшей с ума от жаркого лета птички отдыху никак не способствовали.

Он поднялся, тяжело вздохнув, и пошел к окну, уже понимая, зачем он сейчас отдернет портьеру. Нет, не станет он распахивать створки и швырять в певунью первыми попавшимися предметами, нет. Он посмотрит на окно соседей, которых ему сегодня лицемерно пытались выдать за примерную семью. Ах, мама! Ну, зачем так врать-то?!

Свет горел, желтый, уютный, манящий. Каким умиротворяющим, должно быть, выглядит это светящееся в ночи окошко! Как зовет оно проезжающих сквозь мглу пригорода, напоминая, что где-то есть и их окно, за которым ждут и тревожатся. Чем-то этот свет влек к себе и Дмитрия, имеющего слабое представление как о дальнем пути, в конце которого ждет дом, так и о сладости возвращения. Но свет звал и звал его, терзая подсознание, показывая картинки, одна провокационнее другой, словно в мозгу включился гигантский телевизор, и нет возможности выдернуть вилку из розетки.

Он медленно развел портьеры в стороны и выглянул в ночь. Туман, появляющийся теперь тем чаще, чем лето близилось к завершению, не помешал ему увидеть происходящее за заветным окном. Он провел языком по шершавым губам и глухо завыл. На сердце вдруг стало жарко и тяжело. Девушка стояла у зеркала, не двигаясь, и любовалась своей наготой. Для шестнадцати лет у нее была уже вполне оформившаяся грудь, показавшаяся Дмитрию верхом совершенства; весь ее облик олицетворял собой женственность, и юноша сразу решил, что знает теперь, как должна по-настоящему выглядеть красота. Забылось отталкивающее поведение соседки, забылись грубые, жадные руки на ее коленях, забылось даже, что нельзя выходить на солнце. Он стонал, цепляясь за шторы; из уголка искусанного рта стекала струйка слюны.

Внезапно девушку словно что-то напугало: она резко схватила какую-то тряпицу и стала лихорадочно заматываться в нее, старательно пряча грудь. Ей почти удалось задрапироваться со скромностью послушницы, готовящейся к постригу, как дверь распахнулась, и в девичью спальню бесцеремонно ворвался папаша. Дмитрий отшатнулся, но глаз отвести не смог, лишь машинально отдернул шторы пошире.

Тряпица вмиг была сорвана, и взгляду несчастного, шокированного до высшей степени подростка, предстали женские прелести, сжатые крепкими ручищами с волосатыми пальцами; волосы парень додумал сам, инстинктивно принимая растительность на руках за признак неухоженности.

Сначала девушка как будто сопротивлялась, даже толкала отца плечом, но потом затихла и повернулась прямо к окну. Будь на улице день, она, несомненно, заметила бы незваного зрителя, застывшего с растопыренными в стороны руками, придерживавшими шторы, и с разинутым ртом. Но стояла ночь, глухая, темная, призванная дурными людьми сокрыть от посторонних глаз их пороки и уродство.

Пальцы мужчины гладили и сжимали яркие вишенки, венчавшие полные полушария, губы елозили по маленькому ушку, путаясь в длинных прядях волос. Девушка стояла молча и не шевелилась.

Почувствовав незнакомую горечь во рту, Дмитрий нахмурился, и, глянув последний раз на развратную красотку, грохнулся в обморок. Стук падающего тела должен был разбудить всю округу, но почему-то не разбудил, и Дмитрий остался лежать на полу, приходя в себя самостоятельно, без помощи нашатыря и энергичных похлопываний по щекам.

Минут через десять, все еще борясь с головокружением и тошнотой, он смог сесть на ковре. Рукой он утер неприятно влажный рот и подбородок, и с недоумением уставился на запачканные кровью пальцы. Объяснения он так и не нашел бы, не заболи у него нижняя губа, напомнившая ему и об укусах, и о причине их вызвавших.

- Вот сука! – прошипел он, становясь на четвереньки. – Ну, надо же, какая сука! Видела бы ты эту образцовую семью, мама! Или, что, опять сказала бы «показалось»?

Он, покачиваясь, встал на ноги и снова, как притягиваемый магнитом, побрел к окну. Свет все еще горел, но веселой парочки видно не было, наверное, залегли где-нибудь, вроде вчерашнего дивана…

Дмитрий постоял у окна еще некоторое время, и ожидая появления девушки, и боясь его. Желание понять причину происходящего не отпускало. Хоть и был он мало знаком с интимной стороной человеческого существования, кое-что он все же понимал, и, более того, способен был принять. В книгах у героев часто возникала любовь к красивым женщинам, и почти всегда приключения заканчивались свадьбой. Но нигде, ни разу он не читал, чтобы родной отец позволял себе подобные действия, какие ему довелось наблюдать в соседском окне. Незнание жизни еще не означало, что ему отказано в порядочности.

- Это, кажется, ее вина, - пришла неожиданная мысль. – Если б она закричала, позвала бы на помощь (а ведь именно такое поведение кажется вполне естественным, особенно, если вспомнить, как она прятала грудь от отца), он, Дмитрий понял бы ее, поддержал, может, даже спросил телефон у матери и позвонил бы, пообещав защиту, но это! Ее вина; она сама – дрянная, испорченная, пошлая, недостойная жить, женщина!

Он снова вытер кровь и с ненавистью глянул на окно девушки.

- Убить тебя мало, тварь!

С этими словами напряжение схлынуло, и он лег в постель, укрывшись одеялом с головой. Проклятая птичка, наконец, поняла, что концерт затянулся, и смолкла, чтобы утром вновь действовать на нервы измотанному подростку.

Но до утра было еще далеко. Он лежал под душным одеялом и уговаривал себя отвлечься, подумать о чем-нибудь приятном. Но не мог. Юноше его возраста положено мечтать. Не обязательно о любви, ведь многие мальчишки в четырнадцать элементарно не готовы даже к простым разговорам с девушками в дружеской манере. Мечтать можно о какой-нибудь модной штуковине, вроде кинотеатра в собственной комнате, или о машине, или о навороченном сотовом телефоне. Можно захотеть в космос или под воду, можно пожелать просто много денег, не зная пока, куда их потратить…

А ему чего желать? Может, смерти мадам Илиги? Или, чтобы в банке, где работает мама с утра до двенадцати дня, вдруг зарплату стали бы раздавать за так. И он просыпался бы под ее пение на кухне внизу, а не ожидал бы ее в тревоге, боясь до полудня обнаружить хоть какие-нибудь признаки жизни. Потому что домработница так и норовила ввалиться к нему в спальню с завтраком, запачканном ее жирными руками, или, еще того хуже, с пылесосом для утренней уборки.

Если мадам Илига помрет, он выйдет на солнце! Как же он ненавидит эту гадкую визжащую стерву! Вот бы попалась она ему в руки где-нибудь в темноте, о…он даже не придумал еще, что с ней сделает! Скорее всего, он просто перегрызет ей горло, оторвет голову, чтобы ее противное, расплывшееся тело, которое она, тем не менее, упаковывает в джинсы и майки – отдельно, а ее голова, разевающая размалеванный рот, издающий душераздирающие звуки – отдельно! Вот мечта – так мечта, но все же обидно. Хотелось бы вылечиться и стать нормальным: ходить в школу, гулять. Только плохо, что люди кругом. Может, помечтать, что на Земле нет людей, и остались они вдвоем с мамой. Но…мама, наверное, не захочет, чтоб совсем никого не было. Она вечно хочет «прогуляться» или «сходить к соседке», он, понятно, ее не пускает, но кто знает, вдруг она тайком все же ходит.

Очертания предметов начали проступать через мглу. От неплотно зашторенного окна потянуло прохладой. Чирикнула птица. Ночь намекала, что пора прощаться, а Дмитрий только-только заснул, так и не определившись с мечтою

========== Часть 10 ==========

10

Галина еле дожила до вторника. Разговор с сыном не выходил у нее из головы. Ей было страшно с ним, страх этот возвращался с некоторой периодичностью, а когда проходил, превращал мать и сына почти в друзей. Но потом все повторялось, изматывая ее, убивая в ней и любовь, и желание помочь своему мальчику, и вообще – тягу к жизни.

Всю неделю она жила надеждой, вдруг Анатолий поможет их маленькой семье! И еще ей так хотелось увидеть его карие, светящиеся нежностью глаза, так хотелось поверить, что он думает о ней и тоже ждет с ней встречи. Она почти забыла, как это – прижаться щекой к плечу мужчины и впитать в себя его силу и тепло.

- Дима, я в город! - с трудом придав голосу твердость, выкрикнула она с лестницы привычные слова. – Вернусь где-то к шести!

- Ладно! – буркнул сын сверху.

У нее словно крылья выросли, когда она бежала к гаражу, где стояла ее маленькая «Короллка». Машинка домчала ее до города за небывалое время. Позже Галина удивлялась, как она вообще доехала и не насобирала по дороге приключений в виде поцарапанных дверей, разбитых фар и мятых бамперов. Бог хранит влюбленных.

Она уговаривала себя успокоиться, глубоко дышала, но когда ей это почти удалось, и она была почти готова отойти от припаркованной машины, сердце вновь бешено забилось: на крыльцо клиники вышел Анатолий, высокий, темноволосый, в белом халате, и стал всматриваться в подъезжающие автомобили. Чудо свершилось: он ждал ее!

- Здравствуйте! – крикнула она, не в силах больше сдерживаться. Он сбежал со ступенек и радостно пошел ей навстречу.

- Здравствуйте! Уже начал беспокоиться, - он улыбнулся и пожал ей руку. – Как вы?

- Даже не знаю, - она опустила глаза, боясь обнаружить перед ним, как сильна ее радость. – Сын вроде в порядке, но я все равно встревожена. Мне просто необходимо с вами поговорить.

- Конечно, идемте,- он повел ее за руку, и это показалось им обоим таким естественным, что они и не подумали расцепить пальцы.

Чувства переполняли Галину до краев и ничем не напоминали ее прежние увлечения. Она шла за ним и уже знала, что нужна ему так же, как и он ей. Все просто и быстро. Та любовь, о которой она столько думала, как о безвременно усопшей, нашлась, воскресла и затмила собой все на свете.

Они сидели напротив друг друга, разделенные только столом. Говорить было необязательно. Ее душа отдыхала, наслаждаясь его ответным чувством, от тревоги, страха и боли; он почти засыпал, пригревшись в ровном свете ее глаз. Еще не были сказаны слова, после которых начинаются настоящие отношения, но они были так одиноки, и уже настолько взрослые, что поняли друг друга без слов.

Потом она рассмеялась. Он улыбнулся, недоумевая.

- Влюбленный доктор, наверное, забавное зрелище, сказал он тихо и взял ее за руку. Смех тут же стих. Она покачала головой, чуть всхлипнув.

- Я чувствую себя куда забавней.

- Это все слишком быстро, да?

- Так и должно быть! – она сжала его руку и зажмурилась, пряча слезы в ресницах. – Иначе и быть не может. Думала о вас всю неделю, а потом…словно плотину сорвало…Простите, - она отняла руку и вытерла глаза.

- Пойдемте, сходим в кафе. Здесь рядом, вам даже не придется перегонять машину.

- Пойдемте, - она поднялась, опять вытерла глаза и посмотрела на него очень серьезно. – Я не буду больше плакать.

- Будете, - он приобнял ее. Легонько, деликатно, словно напоминая и ей и самому себе, что не мешало бы подумать о приличиях.

- Это такое утешение? – от удивления он приостановилась.

- Вы будете плакать от радости, - тихо произнес он и вдруг обнял ее, крепко прижав к себе.

Она обхватила его руками, сцепив их за его спиной. От радости и вправду захотелось плакать.

Таких чудесных дней в ее жизни еще не было. После обеда, Анатолий пригласил Галину на прогулку, и она, безо всякого страха бросив машину у клиники, с радостью согласилась. День выдался летний, но не жаркий. Приятно было просто идти рядом, держась за руки, говорить обо всем на свете и дышать легким, с намеком на скорую осень, кристальным воздухом. Листья на деревьях парка, куда забрели они, не замечая ничего вокруг, были еще совсем зелеными, но какая-то невесомость, утонченность раньше времени заставляла их казаться золотыми.

Галина молчала, слушая тишину, и впервые не боялась, что чей-нибудь перепуганный крик вырвет ее из царства покоя и швырнет в реальность, туда, где говорить и двигаться нужно с особой осторожностью, а любить и слушать музыку запрещено.

Анатолий достал из кармана плаща семечки и стал бросать их визгливым воробьям и жирным, похожим на домашних курочек, голубям. Их деловитость всегда умиляла Галину, но времени полюбоваться на этих простых, незамысловатых созданий у нее никогда не оказывалось. Птицы устроили гвалт, и она рассмеялась вслух, вспугивая прожорливую компанию. Нет, таких дней никогда больше не будет! Могла ли она вообразить, что пойдет на свидание с мужчиной, от одного взгляда на которого подгибаются колени, станет хохотать посреди парка и кормить птиц?! Да ни за что в жизни! И что подумал бы ее сын, готовый убить любого, ступившего на его территорию, если б увидел, какой она была сейчас – красивой, беззаботной, влюбленной? Он захотел бы убить этого обворожительного доктора, ведь мама – это тоже его территория! И никто не смеет приближаться к ней.

- Мы встретимся в следующий вторник, - сказал Анатолий, выбрасывая остатки семечек и отряхивая ладони. Это был не вопрос – это была самая настоящая уверенность, и от понимания этого Галине стало и тепло и страшно. Почему тепло, объяснять не требовалось, а вот насчет страха…

Уверенность в голосе Анатолия означала только одно: он решил изменить их жизнь, а любые перемены сулили Галине массу проблем. Приближалась та стадия ее отношений с мужчиной, когда уже практически невозможно скрывать любовь от окружающих. Чрезмерная нежность, плавность движений, восторженный взгляд, звенящий голос – все это Дмитрий угадывал, прежде чем признаки влюбленности появлялись, и Галина успевала, приспособившись к крутому нраву домашнего тирана, хоть как-то замаскировать их.

- Без тебя я уже не смогу, - просто согласилась она. – Но ты знаешь, как мне будет трудно.

- Ты боролась с болезнью сына в одиночку, теперь я с тобой, и больше всего я хочу вылечить его. Но не из чисто альтруистических соображений, - он нетерпеливо мотнул головой, умоляя взглядом дослушать, - я все-таки врач, Галя, и этот случай – вызов моим профессиональным возможностям. Не сердись, твой сын, конечно, останется твоим сыном, самым близким тебе человеком, но его болезнь – уникальный случай, понимаешь?

- Я бы рассердилась, если б тебе было все равно, - она устало улыбнулась. Чудесный день заканчивался, а ей так хотелось еще побыть умиротворенной и любимой. – Димку можно, наверное, поместить в клинику? – она практически заставила себя произнести эти слова, ведь они – взрослые люди с проблемами. И пока не решатся проблемы, ни о каком дальнейшем развитии отношений не может быть и речи.

- Пока не уверен, - он подошел к ней поближе и заглянул в глаза. – Это будет травмирующим шагом для него, ведь, если я правильно понял, ты девять лет не выводила его на свет?

- Да, девять лет. И все это время он сидит в одной и той же комнате, с одной и той же мебелью и что-то делает там один, в темноте!…Боже мой, как мне невыносим этот кошмар! – он подался к ней, испугавшись истерики, но заметил с невольным восхищением, как она, сглотнув и прикрыв на миг глаза, вновь посмотрела на него ясным взглядом, отчаянным, конечно, но то этого не менее прекрасным. – Извини, Толя, мне просто не хочется домой. Ты сегодня сводил меня к нормальным людям, у меня стресс!

- Мы как-нибудь все уладим. Конечно, вопрос о клинике остается открытым, да и разговорами и объяснениями, что ты вдруг влюбилась, Диму не умаслишь, но я знаю, уверен, выход есть!

- И есть пока такой день в неделе, называется вторник, - она улыбнулась. – Ты, главное, не переживай за меня, Толя, я тоже подумаю, как нам быть.

- Отлично. Только все-таки будь осторожней. Если твой Дима заподозрит неладное раньше времени, он станет неуправляем, и уговорить его по-человечески не удастся, - он обнял ее за плечи. Она сразу прижалась к его сильному телу, отлично понимая, что будет лишена его тепла и силы целую неделю.

- Попробую, – она замолчала, вдруг вспомнив, что так и не спросила Анатолия, что означает такая нелепая реакция на ее рассказ о любви, и почему сын полон извращенного интереса к предметам, не вызывавшим прежде никаких эмоций? Будто что-то спровоцировало его сдвинуться…

- Толь? – изменившимся голосом позвала она.

- Что? – он чуть испуганно отстранился и заглянул ей в лицо. – Что-то пришло в голову?

- Да. То есть, не о том, куда деть Димку, а…

- Говори же?!

- Знаешь, Толя, похоже, наши соседи чем-то его шокировали. То ли раздетыми он их увидел, то ли отчим девчонку лапал, в общем, я сбилась с толку. Начала отвечать ему на вопрос о любви, а он как спросит вдруг совсем невпопад: «Правда, что отец может спать с дочерью?»Представляешь? – она опять вся сжалась, словно от холода, так что ему пришлось обнять ее покрепче.

- Погоди, Галя, не пугайся. Давай по порядку. Соседи – не муж и жена, я правильно понял? – она кивнула. – Они отец и дочь? – она снова кивнула, но сочла нужным поправить:

- Отчим и падчерица, но Олежка растил Юльку с пеленок, так что…

- С точки зрения отчима это вполне может оказаться значимой разницей, - наставительно заметил Анатолий. – И этот Олежка точно делал что-то неприличное?

- Вопрос потруднее, - качнула она головой. – Черт знает, что у них там происходило. Юлька выросла видная, грудь пятого размера, попа всегда в обтяжку…Если принять твою версию, что отчим может считать ее просто девушкой, не испытывая к ней родственной привязанности, то я не удивлюсь. А еще у них мать недавно машина сбила, горе в семье такое!

- Это фигня, - пожал плечами Анатолий, шокировав Галину чуть не до обморока. – Связь могла возникнуть давно, а траур в доме их не остановит.

Смирившись с типично мужским подходом, женщина согласно кивнула.

- Так что же ты сказала Димке в ответ на его вопрос?

- Сказала, что ему возможно показалось. Главное, я на самом деле так думала, - она прикусила губу и раздраженно тряхнула головой, - извращенцы! Не могла в другой комнате устроиться!

Анатолий фыркнул.

- Очень смешно! – с пафосом произнесла она, но через секунду рассмеялась сама. – Черт знает что!

- Это да! – они хохотали минуты две.

Отсмеявшись и смахнув слезы, Галина взмолилась:

- Ну а делать-то мне что со всем этим?

- Ничего. Понаблюдай.

- За соседями?! – ахнула она. – За ними?

- За всем. Мысль, кстати, недурна. Выяснишь все сразу. Но к Димке больше с вопросами не подходи. Пусть сам дозреет. Похоже, он уже успел составить какое-то представление об устройстве мира, раз сумел отличить греховные игрища соседей от обычных любовных ухаживаний. Единственное, что прозвучит уместно: если отец дотрагивается до своей дочери – это плохо и запрещено любым законом и государственным, и человеческим, но люди бывают разные. Соседи – пример плохих людей.

- Может, милицию вызвать? – осторожно предположила Галина, уже догадываясь, какой будет реакция ее возлюбленного.

- С ума сошла?! Не вмешивайся! Конечно, твой долг вроде бы позвонить властям, но подумай о Димке! Его же придется допрашивать, ведь он – единственный свидетель, понимаешь?

- Боже упаси! – она с чувством перекрестилась. – Ему только нашей доблестной милиции не хватало!

- Да, особенно, как ты правильно заметила, нашей. Им же плевать, что он боится света. Замучаешься доказывать, что в спальню к ребенку входить нельзя.

На этом разговор о Дмитрии как-то сам собой увял. Мужчина и женщина, открывшие безумие любви, не способны долго говорить о грустном, как бы не довлели над ними проблемы и беды. Любовь способна на чудеса психотерапии.

Домой Галина вернулась ровно в шесть. Подогрела заранее приготовленный ужин, переоделась и пошла с подносом в комнату сына.

Страстные поцелуи еще щекотали губы, тело еще горело от прикосновений – пока сквозь одежду – но это только начало. Сегодня преисполнилась уверенности: Димка ничего не заметит. Теперь она сильнее его болезни, теперь она не одна!

========== Часть 11 ==========

11.

Он спал, уткнувшись лицом в подушку, и видел сон. Девушка из соседского коттеджа сидела в кресле у окна и, ломая руки, объясняла ему свое поведение:

- Да, я не люблю своего отца, вернее, отчима, но он делает со мной такое! – голос ее восторженно дрогнул, а Дмитрий стиснул зубы, загоняя стон злобы внутрь. Ему понадобилось время, чтобы овладеть своим рассудком и продолжить допрос, который он начал уже давно, еще до того, как уснул:

- Ты – такая чистая, такая красивая, как ты можешь получать от его действий хоть какое-то удовольствие?!

- Этого тебе не понять! – она вскочила, но под его взглядом снова села.

- Почему? – вот вопрос, который мучительно вертелся в мозгу наяву, и в сон этот вопрос просочился сквозь грань времени. И во сне стал издеваться, коверкать его мысли и чувства. – Почему?! О чем таком он не догадывается, чего не сумел разглядеть, о чем не прочитал?! Почему он другой?!

И тут она захохотала. Смех, визгливый, пронзительный, оглушил его, и несчастный юноша протянул к ней руки, чтобы задушить дьявольский хохот, заставив его вернуться обратно в глотку.

- Заткнись! – его руки, удлиняющиеся по велению мысли, уже коснулись белой тонкой шеи, и несказанное облегчение уже охватило все его существо, как она вновь дернулась и завизжала.

- Недоумок! Идиот! Даже из дома выйти боишься, и туда же, девушек любить! Да где тебе!

И сон вдруг оборвался. Дмитрий сел на постели, недоуменно уставившись на валяющуюся под кроватью подушку.

- Ускользнула сука, - произнес он, еще не вполне придя в себя.

Внизу играла музыка. Оказывается, наступило утро, и мать заканчивала собираться на работу. Илига выла, хвала Господу, негромко, но Дмитрий почувствовал, как в нем зреет знакомая ярость. Если б он мог выходить на улицу – это было бы апогеем счастья, но ему вполне хватило бы и одного похода в гостиную, где мать хранила большинство дисков. Что бы он сделал с ними? О, это так скоро не решишь. Надо как следует помечтать, придумать место и время, чтобы задушить писк Илиги, навсегда загнав его в ее луженое горло!

От ненависти у него пересохло во рту. Это было ново, хотя нечто похожее он вроде бы уже испытал однажды, когда на пороге их с мамой дома возник заросший и вонючий торгаш. После изгнания чужака хотелось пить, и нестерпимо зудели руки. Пусть он был тогда маленьким, но воспоминания о жажде и зуде в ладонях так и волочились за ним из года в год.

Он сел на постели, скрестив ноги, и потер ладони одна о другую. Зуд не уменьшался. Что же делать? С чувством подступающей паники он огляделся. Четыре стены, окно, плотно-плотно занавешенное, дверь, запертая на ключ, кресло, слава Богу, пустое; вряд ли его ночная посетительница согласилась бы сесть в него сейчас, догадавшись, какие мысли он вынашивает по отношению ко всему человечеству.

Музыка, наконец, стихла. Щелкнул выключатель, хлопнула дверь, повернулся ключ в замке – мама ушла на работу. Снова один. Снова нет возможности выйти и наказать обнаглевших людишек, разбить магнитофон, сжечь диски…

Взгляд его упал на ключ, торчащий из скважины. Чей-то голос, возможно, его собственный, с удивлением произнес: «А ведь дверь-то заперта с твоей стороны; открой ее, и нет больше тюрьмы, открой и иди!»

- Че-е-го?! – он вытащил из-под себя одну ногу; по ней тут же забегали мурашки. – Чего?! – он же не выходит. Он девять лет сидит здесь и боится допустить до себя хотя бы солнечный лучик. «А никто и не зовет тебя на солнце!» - сказал голос. – « Ночь – твое время, вот и иди ночью!»

- Идиотизм! – он встал и начал заправлять постель. Подержав в руках подушку, вспомнил свой сон и метнулся к окну, чуть не открыв его настежь. Впервые за девять лет он забыл, пусть и всего на миг, что свет смертелен, опасен, как самый злейший враг, готовый нанести удар в любой момент.

Этот день показался ему странным. Каждое крохотное событие, любая мелочь выглядела сегодня, как знак – элемент перехода на новый уровень его сознания. Ничего об уровнях сознания, чакрах, душе и прочей мистической ерунде, Дмитрий, понятно, не знал, но ощущения были сильны и пугающи своей новизной. Неужели это случилось с ним всего лишь из-за пошлой картинки, навязчиво являвшейся ему теперь во сне? Что, до этого дня он не видел людей? Не знал, чем они занимаются в своих уютных и не очень домиках, укрывшись от посторонних глаз? Знал. Но лучше увидеть один раз, чем знать всю жизнь. Его потрясла красота женского тела, оглушила, почти так же, как оттолкнула откровенная звериная похоть мужчины. Прежде он представлял, как ему жить дальше, теперь – полностью запутался. Знания вдруг стали казаться ничтожными, и от них хотелось избавиться, потому что они вызывали в нем беспощадный стыд за собственное невежество.

За девять лет его впервые посетила мысль, революционная по своей сути, покинуть пределы комнаты с зелеными обоями и толстыми портьерами на окне и шагнуть в пустоту окружающего мира. Пусть это произошло бы ночью, когда от низких облаков небо кажется сизо-розовым, а свет фонарей плавает над столбами густым туманным мороком. Пусть сжались бы легкие, страшась впустить воздух свободы – сырой, пахнущий землей, цветами и листвой! Пусть он тут же, на пороге дома, потерял бы сознание, но…пусть бы это случилось!

Он подошел к двери, коснулся пальцами брелка на ключе, выполненного в виде рыбки, закованной в кольцо, звенящей при каждом движении. Тихий звон вернул его в реальность. Лоб покрыла испарина, и он прижался им к холодной поверхности двери. Простояв так, пока рыбка на ключе перестанет качаться и стихнет даже еле уловимый звоночек, Дмитрий задышал ровнее, осознавая, что безумие прошло совсем рядом, чуть не задев его своим смрадным дыханием. И как же ему хотелось пить…

Мама вернулась вовремя. Принесла ужин и, поставив его на стол, удалилась, ограничившись только одним дежурным вопросом:

- Нормально?

- Угу, - ответил он, боясь взглянуть на нее, чтобы проницательная, вечно волнующаяся за него женщина, не угадала его удивительных мыслей. Опасения его не подтвердились. Галина, к счастью сын не мог этого знать, думала сейчас только об Анатолии, и ничего не замечала вокруг. Можно было сказать, что им обоим повезло, если бы не последующие события, грозные признаки которых появились на горизонте жизни маленького семейства за целый месяц до возникших в их судьбах перемен.

Как только сумерки окутали комнату, Дмитрий, проторчавший на кровати, не меняя позы, весь вечер, вскочил и целенаправленно подался к окну. Перед ним стояла непростая задача: определить самый короткий путь к дому соседей, и еще он хотел убедиться, что Юлия – женщина недостойная, дурная, чтобы избавить себя от возможных впоследствии мук совести.

Смутные воспоминания подсказали ему, что выбраться наружу из его спальни можно только через окно, под которым проходит довольно широкий карниз, неизвестно зачем пристроенный когда-то дедом. Мать, правда, говорила, что благодаря разным пилястрочкам, балкончикам, и этому карнизу, дом смотрится великолепно, постоянно привлекая внимание проезжающих. Красив их дом или нет, ему было начихать, а вот карниз оказался кстати. Ну не мог он представить себе, как тащится по лестнице вниз, а потом еще (в темноте!) шарит по холлу и гостиной в поисках входной двери, ключа от которой у него нет, и быть не может.

В азарте он оглянулся на свою дверь, крепко запертую от вторжения. Если он не позовет, мать ни за что по собственной воле не поднимется к нему – это стало ясно, когда она в нетерпении переминалась с ноги на ногу и поглядывала на часы в свой последний визит. Не исключено, конечно, что ей просто хотелось узнать, чем сегодня будут заниматься два обаятельных хирурга из ее любимого сериала, но Дмитрий не очень-то в это верил. Последние две-три недели мать явно манкировала своими обязанностями, и, словно школьница, стремилась сбежать, едва его внимание к ней ослабнет. Бог с ней. Ему сейчас не до нее. Пусть мечтает у телевизора или читает Конан Дойла, свернувшись в кресле и жуя сухофрукты, не глядя, выуживая их из вазочки.

Определить на глаз расстояние до соседского коттеджа он, естественно, не сумел, но зато решилась вторая часть задачи: как выйти из своего дома и войти к Юле незамеченным. Когда на улице ночь, плотная тень, отбрасываемая деревьями, делает их сады, соприкасающиеся низенькими заборчиками, совершенно черными, а что еще может послужить его цели, если не темнота. И окно Юля держит всегда открытым, благо, еще лето, и до сезона дождей как минимум недели две. И если задуматься, рассчитывать расстояние и время, требуемое на его преодоление, не так уж важно. Важна темнота и тайна.

Во рту снова возникла противная сухость, но просить мать принести ему воды Дмитрий не стал. Погасив маленький абажур, заменявший ему солнце, он, весь напрягшись, и проводя по иссушенным губам жестким языком, полез на подоконник. Физическими упражнениями он не занимался: мать, вопреки настойчивым указаниям врача, оберегала его от любого перенапряжения, порой, не разрешая ему даже брать у нее поднос с едой. Задыхаясь, Дмитрий смотрел вниз на бетонный обод, служивший карнизом, и проклинал накатившую дурноту. Руки дрожали, как у немощного старца. Вот еще проблема! Он с трудом вполз обратно, так и не решившись дотянуться одной ногой до карниза и отпуститься от подоконника. Сердце долбилось о грудную клетку, пот катился крупными каплями по обоим вискам. Господи, в кого он превратился, сидя без движения, без элементарных упражнений на дыхание или силу! Придется теперь как-то выкручиваться.

Он перевел взгляд с заветного окна на часы и ахнул вслух. Неужели он провозился так долго?! У героев его любимых книг и фильмов на подобные упражнения не уходило и четверти минуты. Они просто, ловко опираясь на ладонь одной руки, переносили тяжесть тела через подоконник и приземлялись по ту сторону преграды, успевая оглядеться и выхватить оружие. А он? Да его тут же и пристрелил бы…Ну, ничего, как-нибудь он эту проблему все же решит, благо, времени достаточно.

========== Часть 12 ==========

12.

Шелковистая шапка кудрей, переливающихся каштановым водопадом, наконец, улеглась подобающим образом. Теперь она была полностью готова. От «Женщины в розовом», подаренных Анатолием на их первый юбилей – целый месяц знакомства – кружилась голова. Наконец-то глаза сияли под загнутыми ресницами, а губы соблазнительно кривились в улыбке. Настоящее свидание! Впервые за много лет настоящее свидание с мужчиной, которого она любит, и впервые не опасается за его жизнь. Она уверена, что ее приготовления останутся незамеченными. С Димой, о чудо, произошла какая-то неописуемая, не поддающаяся логике, перемена. Раньше от малейшего шороха с ее стороны он настораживался и принимался истошно кричать, звать ее, чтобы убедиться: непривычный звук был вызван вполне безобидной причиной, и мама на месте, такая же, как всегда, измученная, в фартучке, со стянутыми в узел непокорными волосами. А еще – напуганная до полусмерти и постаревшая так, что никому и в голову не придет дать ей тридцать лет и пригласить на ужин.

Ей тридцать один. Когда она сказала об этом Анатолию, он улыбнулся, заметив:

- Врать-то. Это мне тридцать один, а тебе…, ну, - он закатил глаза, притворно задумываясь. Но она перепугалась, что сейчас он вдруг скажет: « А тебе, бабуля, лет сорок пять, а я просто люблю зрелых женщин: они до секса жадные!» Поэтому, когда он выдал: - Ну, лет двадцать пять – двадцать семь, может быть, - она слегка пискнула и как-то неестественно вздохнула.

- Галя?! – рассмеялся он. – Что это еще за истерика?

- Я думала…, - она вдруг осеклась, вовремя осознав, что мужчине не стоит слышать, что приходит в голову одинокой женщине. – Нет, ничего.

- Ты сегодня выглядишь так, словно собираешься сказать мне что-то важное. Не торопись, если так, потому что от твоей красоты я еще не пришел в себя.

Она легонько прижалась к его груди и покачала головой:

- Ничего важного или ничего такого, чего ты не знаешь.

- Галя, ты только не плачь. Я хочу, чтобы твои глазки оставались весь вечер накрашены.

- Ох, вряд ли они продержатся так долго.

- Сделаю все возможное.

Объятия. Целый мир из объятий, смеха, поцелуев. Танцы в мистическом, колеблющемся свете кафе. Шелк, розовый, как утро в августе, щекочет обнаженные бедра; даже платье включилось в эту томную, обольстительную игру, старую, как мир, и вечную, как Вселенная. Космос чувств. Какая глупость лезет в голову; хорошо, что люди не читают мыслей друг друга. Темнота такси, мчащийся город, спальня…

Галина вздрогнула всем телом и тут же схватилась за сердце, затрясшееся в панике. Время! Сколько времени она здесь?! Анатолий спал, ровно дыша; безупречное тело, небрежно прикрытое белой рубашкой, отдыхало, погруженное в сон, ничем не потревоженное. Ей пришлось самостоятельно приводить себя в чувства. Вдох-выдох, вдох-выдох, сжать ладони в кулаки, напрячься-расслабиться, еще раз, еще, еще…

Медленно она повернула голову к стоящим в изголовье часам. Хвала Господу, еще только пять!

«Хорошо, что еще только пять!» - тяжело переводя дыхание, подумал Дмитрий. Нога, измученная непривычными нагрузками, не гнулась, зацепившись стопой за оконный блок.

- Давай же! – захрипел он, отчаянно хватая безжизненную конечность. Давай! – пот лился градом, дыхания не хватало. Черт его дернул весь день карабкаться по окну, уподобившись макаке. Как же он устал! Хоть бы мать задержалась на часок-другой, замучила уже со своей бигбеновской точностью – ничего-то он не успевает!

Вот уже неделю он пытается научиться, как можно быстрее, перемахивать через подоконник, да вечно что-то мешает. То собственное беспутство и неуклюжие движения, то дикая, вот как сейчас, усталость тела, изнеженного и слабого. Видел бы его кто! Нога, наконец, отмерла и втянулась в комнату; не менее слабые руки не удержались на внутреннем, казалось бы, таком широком подоконнике, и Дима свалился на пол, ушибив все тело разом. Ух! От падения потемнело в глазах. Он обшарил непослушными пальцами голову, ноги, спину – резкой боли нигде не ощущалось. Ладно, пронесло на этот раз, верхолаз-одиночка.

- Дима, ужин будет через минуту, отмыкайся! – веселый привычный ритуал. Через минуту, как и обещает, мать возникнет на пороге с аппетитно пахнущим подносом и вторгнется на его территорию, прикрываясь его голодом, как щитом. Если б так не хотелось есть! Ни за что он не пустил бы ее к себе. Он теряет больше часа тренировок, но, не питаясь, ему вообще ничему не научиться. Так и будет болтаться на ветру, как сорванный листок, а дело не продвинется ни на шаг.

Галина носилась по своей просторной белой кухне, как угорелая: разогревала котлеты, резала хлеб – непременно черный, крошила на соседней досточке огурцы и редис, то и дело теряла соль, и крутилась на месте с проворностью ошпаренной кошки.

Успела! Даже крикнуть успела за минуту до положенного часа. Чудеса, да и только. Она хихикнула, вспомнив, как вот так же носилась по спальне Анатолия, собирая разбросанные по полу вещи. Что за день?!

Наверху щелкнул замок. Успела!

========== Часть 13 ==========

13.

День, другой, третий, неделя. Дмитрий оглянулся на календарь, висевший у двери. Скоро кончится лето, и проникнуть в дом соседки, просто отворив окно, ему не удастся. Ну, ничего. Теперь он уже кое-что может. Смеясь придушенным смехом, он легко перемахнул через подоконник, посидел на нем немного, любуясь ночью и вдыхая ее сладкие запахи с примесью прохлады. Звезды сияли, высыпав во всем своем миллиардном многообразии; Луна еще не взошла. Как можно не любить ночь?

С большой неохотой Дмитрий спрыгнул назад в комнату и совсем уж было зашторил окно, как вдруг взгляд его упал на соседский сад, мглистый, как и все вокруг. Движение. Белое платье или рубашка. Нет, все-таки платье. Что она там делает, ведь уже больше двух часов?! Ага, еще кто-то! Тащит ее, она сопротивляется.

Дмитрий снова сел на подоконник, закутавшись в портьеру, как рыцарь в плащ. Освещенное окошко Юлиной спальни тоже было распахнуто, и взгляду его, который даже не пришлось напрягать, вновь предстало бесстыдное зрелище. Уже безо всякого платья, полностью обнаженная, девушка прижималась спиной к небольшому комодику. Перед ней на коленях стоял мужчина, и что-то равномерно поглаживал, иногда взглядывая вверх на ее лицо. Дмитрий видел, как она легким, балетным движением подняла согнутую в колене ногу и поставила ее на край постели, явив своему преступному партнеру зрелище невиданных прелестей, за созерцание которых невольный зритель из соседнего дома продал бы душу одному рогатому существу.

Вспышка острого наслаждения пронзила его, как током. Брюки стали влажными; в голове застучало. Что за черт?! Девушка в окне извивалась под могучими ручищами, но Дмитрий уже не мог смотреть и осознанно воспринимать происходящее. Он оперся на подоконник трясущимися руками и пытался побороть внезапную слабость. Отчего-то захотелось спать…

Лег он прямо в одежде. Мокрые джинсы неприятно холодили бедра, но снимать их просто не было сил. Сон прямо-таки свалил его с ног. В очередной раз на ум пришло: хорошо, что мать просто так не входит к нему; хорошо, что не увидит его – жалкого, в мокрых штанах, сжавшегося под пледом, как напакостивший бездомный ребенок. И во всем его постыдном положении виновата эта белокурая потаскуха. По спине вновь пробежал холодок, когда он вспомнил ее прелестное обнаженное тело, и то, что было открыто одному и надежно укрыто от другого; от его взгляда! Что у нее там?! Почему этот здоровенный мужик стал ласков и покладист, как теленок? Неужели у этого местечка между женских ног такая власть?! Стоп! Хватит об этом думать! Иначе опять придет та вспышка наслаждения и помешает ему рассуждать здраво, строить планы возмездия. Устроила шоу! Знать бы еще точно, что не для него она старалась, а то можно потерять остатки самоуважения.

На утро ему стало противно до тошноты. Все смешалось: и похоть, и стыд, и восторг, и страх разоблачения. От такого набора ощущений хотелось выть и бросаться на стены. Солнце вызывало еще большее отвращение и ненависть.

Мать почему-то не приходила. Хотя из кухни раздавался звон посуды, и ее деловитая возня, Дмитрий с надеждой оттягивал момент, когда с лестницы послышится знакомый окрик. Но нет. А, не идет, и не надо. Он опять подошел к занавешенному окну. От невозможности узнать, чем занимается белокурая дрянь, когда на небе светит солнце, сводило скулы. Неужели никто не замечает по ее личику, насквозь бесстыжему, на какие безумства она готова, неужели никому не приходит в голову, что сослуживица или сокурсница – шлюха самой высокой пробы?! А, может, все знают, какая она, и пользуются ее услугами? Ее возят на красивых машинах, кормят клубникой, дарят духи, а она взамен позволяет любить себя, равнодушно уставившись на звезды за окном?

Это должно прекратиться. Должно. Он так решил.

Галина поставила чашечку с обжигающим кофе на край стола и задумчиво покачала головой. На поставленный Анатолием вопрос о здоровье сына, ответ нашелся не сразу. Ее многое удивляло и пугало последнее время, но внятно объяснить, что вызывает это напряжение, не могла. Счастье, что у нее есть мужчина, который любит и поддерживает ее, сделало Галину сентиментальной и невнимательной. После мучительных лет строжайшей дисциплины и экономии чувств, сердце требовало покоя, да и мозг – тоже.

- Он как-то притих, наконец, произнесла она. – Стал менее требователен.

- Это неплохо, - откликнулся Анатолий, помешивая ложечкой сахар, - ты говорила с ним?

- Пыталась, но он как-то прячется в себя. Мне иногда кажется, что он хотел услышать от меня что-то другое про любовь, про отношения… Я не знаю! – она снова покачала головой. – Когда мы говорили не эту тему, мне показалось, это я теперь вспоминаю, - уточнила она, бросив быстрый взгляд на лицо мужчины, - что он как будто чего-то ждал…

- Возможно, ваши взгляды не совпали? – предположил Анатолий, чуть нахмурившись. – Ведь неудивительно, что поколения отцов и детей по-разному смотрят на вещи. Вдруг он решил, что ты читаешь ему мораль, мало ли, что ему взбрело в голову. Нет, Галюша, рано делать выводы и пугаться. Пока я не вижу особых отклонений. Вот если бы я осмотрел его…

- Даже не думай! – она чуть не пролила кофе, так дернулось все ее тело, непроизвольно, как по команде, вернувшись в состояние ужаса. – Ты, что, хочешь, чтоб он нас обоих сожрал?! – слезы закипели на глазах и почти тут же высохли. Ее руки скользнули в его; теплый шепот убаюкал вспышку паники.

- Тише-тише. Это же понятное желание врача познакомиться с пациентом, о котором ему известно только понаслышке. Но желать – не значит, сделать. Я все прекрасно понимаю и не стану вторгаться в вашу жизнь.

- Вторгайся только в мою, - она обессилено улыбнулась. – Господи, до чего я дошла! Все воспоминания, любые, связанные с Димкой, хочется поскорее изгнать из памяти, как дурной сон. Интересно, медицина еще не дошла до таблеток для амнезии?

- Ручей забвения? – рассмеялся Анатолий. – Как поэтично и глупо, Галя. Прекращай-ка истерику, милая!

- Уже, - улыбнулась она, не выпуская из своих рук его теплые пальцы.

- Молодец, - он сжал ее руку в ответ.

- Только сейчас посмотрела на себя со стороны, - проговорила она, деликатно оглядывая зал ресторанчика и присутствующих редких посетителей, - вот смотрю-смотрю: все люди как-то живут. У всех какие-то беды, проблемы: то со свекровью не ладят, то муж пьет, то жена шляется, ничего, живут, смеются, свободны! – она вздохнула и слабо улыбнулась Анатолию, словно извиняясь. – Да, у всех проблемы, но музыку-то они могут себе позволить послушать! Погулять в пятницу или среду могут!

- Не преувеличивай своих несчастий, - остановил он ее. – Ты забываешь о больных людях, я имею в виду, неизлечимо больных, о бездомных, о тех, кто укрывается на ночлег в коллекторе, об одиноких стариках. Музыка? Да им бы не замерзнуть ночью или добыть кусок хлеба! Любовь? Свобода? Они позабыли, что все это существует на самом деле, а не в их снах. Ты в состоянии решить свои проблемы, пусть и не в полном объеме и не до полного удовлетворения, а им остается только одно – смерть. Знаешь, Галя, я практикую всего восемь лет, включая институтскую практику, а уже такого навидался! И с каждым годом, да, какой там, годом, днем, я пугаюсь отворяющейся двери моего кабинета. Вдруг зайдет человек с печатью смерти на лбу, и я не смогу ему помочь, не потому что я такой бездарь, нет, я не отказываю себе в некотором таланте врачевателя, а потому, что у него не хватит денег на лечение! Вот представь, для лечения Димки изобрели лекарство, но стоит оно очень дорого, извини, что причиняю тебе боль, но иначе через твой страх и отчаяние я не пробьюсь, представила?

Она кивнула. Ей легко было, как наяву, увидеть склонившуюся над Димкой медсестру со шприцем, вводящую в кровь ее дорогого сыночка живительный препарат. Черт, да сколько бы он не стоил!…Она зло глянула на Анатолия, но уже поняла, о чем он пытается сказать ей: ее горе преувеличено ею самой, как и всяким другим человеком, считающим себя исключительным. Наедине с собой никогда не решишься на подобное открытие, пусть даже нищие и убогие выстроятся в ряд под ее забором, и стоны голода начнут будить ее по утрам.

- Ну? – он встревоженно заглянул ей в лицо. И хотя она видела его тревогу и сочувствие, для нее не прошла незамеченной и тень глубокой убежденности в своей правоте. Впервые сила его характера заворожила и подчинила себе ее сердце и разум.

- Я бы многое отдала, чтобы вылечить Димку, - опустив голову, ответила она. – У меня есть деньги, мне папа оставил… - Анатолий не прерывал ее, - но я понимаю, что ты хочешь сказать. И если б у меня, у нас, короче, будь я бедна, мне осталось бы только отравиться или отдать Димку в интернат…

- Сменим тему, хватит мучиться, - с трудом произнес он. – Давай будем решать проблемы по мере их поступления: понадобится Димке профессиональная помощь – найдем, не на необитаемом же острове живем, а жаловаться друг другу на жизнь больше не будем, и так в неделе всего один вторник, хорошо?

- Конечно, - она кивнула и тихонько добавила с лукавой искоркой, мелькнувшей в ее почти всегда печальных глазах. – А давай мороженного закажем?

- Грамм по пятьсот, да? – он рассмеялся и подозвал официанта.

========== Часть 14 ==========

14.

Ночью поднялся ветер. Из окна сильно потянуло дождем, хотя улицы, судя по его наблюдениям, оставались сухими, и по подоконнику не барабанили тяжелые капли. Придется поспешить: с этим ветром может прийти осень.

Ноги слушались беспрекословно, а вот руки, вроде уже адаптировавшиеся к нагрузкам, почему-то тряслись. Он прислушался к себе: так и есть, дрожь объясняется страхом. Вон как бухает сердце… Ладно, сейчас сделаем самое важное, а потом позволим себе минутку отдыха. Он перенес тяжесть тела вслед за второй ногой, перехватился покрепче и, зажмурившись, разом разжал пальцы. Падение оказалось легким и очень удачным – прямо на мягкий газон.

Боже! Он выпрямился, борясь с восторгом и ужасом. Сырой воздух влился в легкие бальзамом. Кожа сама, казалось, потянулась к сырости и ветру. Он раскинул руки в стороны и несколько раз глубоко вдохнул холодный ночной эликсир. Побег из тюрьмы. Вот, что чувствует человек, выпущенный на свободу! Под тапочками мягкий ковер из цветов и травы странно, неслыханно шуршал. Листья яблони, росшей под его окном, щекотали щеку и шею, как шелк, как… он не знал и не мог даже представить, с чем можно сравнить подобные прикосновения. Может, с поцелуями?

Ночь длилась и длилась. Ветер шумел где-то под небом, чуть задевая верхушки деревьев. Где-то вдалеке, там, где сине-зеленой стеной возвышался лес, стоял гул, мощный, строгий, пугающий. Какие знакомые звуки, но какие же они чужие, будто кто-то включил их на полную громкость с функцией «долби». Дмитрий огляделся. Соседский дом белел прямо перед ним сквозь кусты сирени. Рукой подать.

Он сделал шаг, другой, ощущение ходьбы по ковру не проходило. И почему он так долго лишал себя этого?! Ну, ничего, теперь все будет иначе, ведь он нашел выход.

Заборчик он преодолел одним прыжком, поломав, правда, при этом стебель кабачка, разлегшегося посреди огромных листьев сытым поросенком. Впрочем, стебель он сразу приладил, чтобы утром никто не обнаружил следов ночного гостя. На цыпочках он приблизился к приоткрытому окну, встал на выступ фундамента и заглянул внутрь.

Девчонка лежала на постели и что-то читала с фонариком, заслонившись от двери одеялом. На шорох она среагировала с проворностью полевой мыши: накинула одеяло, погасила фонарик и притаилась, не дыша.

- Эй! – позвал Дима, обалдевший от молниеносности происходящего. Как же убедить себя, что это не сон? – Эй, ты, вставай, не придуривайся!

- А ты кто? – перепуганное белое-белое лицо высунулось и обратилось к нему.

- Тебе-то что?

- Ты что, больной?- и хоть она злилась, видно было, что такой поворот ее не пугает, если не сказать забавляет.

- Пусти, я войду! – Дмитрий попытался открыть окно шире.

- Зачем это? – в голосе ее явно послышалось кокетство.

- А ты не знаешь? – схитрил он.

Залазь, - хмыкнула она, и сама открыла окно. – Давно ко мне такие хорошенькие мальчики не захаживали.

Пришлось повозиться, но с грехом пополам он все же справился. Они оказались лицом к лицу – женщина, уже повидавшая жизнь, хоть и отпраздновала недавно свое семнадцатилетние, уже познавшая и смерть, и любовь, и, наверняка, презрение и унижения, и он – мальчик, видевший за свои четырнадцать только двоих человек – маму и доктора, лишенный теперь даже телевизора и скандалов, ведь мама так старательно выполняла все его требования.

Вблизи Юля оказалась совсем не такой красивой. Волосы ее, белокурые, как ему нравилось, оказались крашенными, о чем свидетельствовали небрежно запущенные черные корни. Рот был маленьким и невыразительным, глаза почти без ресниц, а щеки сплошь в веснушках. Димка был разочарован. Идеал разбился, как стеклянный стакан, и мальчик с ужасом ощутил, как откуда-то из его черного нутра поднимается уже знакомое раздражение на весь грязный человеческий род.

Девушка ничего не заметила. Она стала вести себя по отработанной схеме: скинула с плеч одеяло и как бы невзначай показала полную грудь, тоже всю обсыпанную веснушками; сосок оставался розовым и крупным, как вишня.

- Хочешь?- хрипло спросила она Димку и дотронулась рукой до его густых темных волос. Он вздрогнул и отстранился, раздражение настолько овладело им, что никакие дразнящие прелести не могли привести его в чувства. Он видел только грязь и разврат, и не понимал, что сам является виновником ее поведения. Его нежные, искусанные губы, запавшие глаза в длинной бахроме ресниц, бледность и нервозность завели Юлю больше, чем самые изысканные ласки опытных любовников. Мальчишка источал сексуальность и опасность. Ей хотелось его неудержимо. Стало не до кокетства и приличий. – Поцелуй меня, - простонала она, притягивая его к себе,- ты, что, ничего не видишь?!

Он не стал целовать ее, придя в ужас от одной мысли. Вместо этого он сорвал с нее одеяло и резко раздвинул ее ноги. Юлька, впрочем, не сопротивлялась. Вот это колдовство! Пальцы его сами потянулись к нежной плоти.

- Ой, да не того уже! – застонала она еще громче и рывком расстегнула его джинсы. – Иди сюда, вот сюда!…

Ее стоны и визги, перешедшие в плач, истерзавшие его слух, наконец, стихли, став ровным сонным дыханием. Димка пошевелился, борясь с тошнотой, поднялся, застегнул брюки… Что же он с ней сделал? То, что он думает? То, чем занималась она с отчимом? Значит, ее грязь перешла к нему, и теперь она имеет какую-то власть над ним? Только не это. Он этого не хочет.

В комнате было холодно и сыро. Обстановка не поражала воображение: стол, кровать, комод с зеркалом, заваленный всякими безделушками, а на столе даже не убрано после ужина, стоят чашки, тарелки, валяются грязные вилки, нож, открытая банка паштета и несколько кусков уже подсохшего хлеба

Он взял нож в руку и обернулся к спящей. Не должно быть так много грязи на свете, да и он очистится, если сделает то, о чем думал так долго накануне своего освобождения.

Кровь брызнула на постель; ее горячие капли попали ему на руку и стали разъедать кожу. Мерзкие хрипы стихли, ноги и руки перестали дергаться; все тело обмякло. Дима вытер нож простыней, все время, помня о прочитанных детективах, и, забравшись на кровать, перешагнул через мертвую девушку. Кончиком рубашки он вытер подоконник, уже стоя по ту сторону комнаты и медленно, словно прогуливаясь, направился к дому. На душе было радостно и тихо.

Галина спала, как убитая, что было удивительно. Обычно в такие завывающие ветром ночи, она лежала с открытыми глазами, слушая тиканье часов, деля страх пополам с надеждой, и ждала перемен. Почему-то ветер обладал для нее такой таинственной властью менять жизнь. Обычно к утру, она забывала о своих ожиданиях, но следующая ветреная ночь вновь заставляла ее воображение рисовать какие-то несбыточные картины.

Но не сегодня. Ветер выл, а к утру еще, и ливень хлынул, заливая следы в саду, но Галина мирно спала, завернувшись в теплое одеяло, и видела самые обыкновенные сны. Наверное, любовь усыпила ее бдительность и наобещала много чего заманчивого, не то, что этот глупый, бесчувственный ветер.

========== Часть 15 ==========

15.

Традиционный кофе был готов и дожидался своего часа, отстаиваясь в турке. Утро выдалось прямо-таки ледяным, и Галина не спешила менять теплую, вкусно пахнущую кухню на сырой туман, в котором вполне можно было заблудиться. Она стояла у окна, рассеянно кроша сыр, и боролась с зевотой. Сколько не спи, а холодным, мглистым утром, когда с трудом верится, что солнце вообще существует, бодрость не наступит, сколько не призывай ее ароматами кофе или энергичной пробежкой. Галина знала по себе, что до обеда так и будет клевать носом. Рот открылся, зевая в тридцатый раз.

К соседскому дому подъехала какая-то машина, за ней еще одна, и Галина, так и не закрыв рот, подалась к окну, чуть не треснувшись лбом о стекло. От увиденного можно было вообще вывихнуть челюсть. Двое крупных мужчин в милицейской форме, вывели соседа, одетого в майку и трико, заломив ему руки за спину. Мужчина что-то кричал, пытался обернуться назад , словно вид его родного дома заворожил и не отпускал его.

«Это должно было случиться, рано или поздно!» - чуть придя в себя, подумала Галина, вспомнив глаза соседа, злобные, глубокие, шарящие по лицу собеседника, как назойливые лучи фонаря в кромешной тьме. Ей постоянно казалось, что Олег совершает что-то непристойное, хотя ни шума, ни звука скандалов из их с падчерицей дома не раздавалось. Да еще слова Димки не выходили из головы. Вдруг он на самом деле видел какую-нибудь пакость?!

Тем временем, за окном неожиданно началось второе действие спектакля: из второй машины, оказавшейся скорой помощью, вышли два человека в белых халатах, вынули носилки и направились к дому. Галина снова разинула рот, потеряв остатки самообладания. Люди с носилками появились на пороге, неся чье-то тело, накрытое простыней. Мужчина, которого уже почти удалось запихнуть в автомобиль, рванулся, истошно вопя: «Юленька! Юля!» Его скрутили, и через секунду дверцы за ним захлопнулись.

- Боже! – Галина села на первый попавшийся стул. – Юлька? Он, что же, убил свою Юльку? Да, нет, бред какой-то, вон как он убивался…

Часы пробили восемь. Она опоздала на работу, но это ничто, ничто…Только бы Димка не узнал, не разволновался! Она прислушалась: в доме стояла звенящая тишина, похоже, сын спал. Слава Богу.

Раздвинув портьеры ровно настолько, чтобы прошла голова, он с интересом наблюдал вышеописанную сцену, только ни волнения, ни страха не испытывал. Ему было весело и интересно. Нормально! Они арестовали Юлькиного старого козла, вот это поворот! Выходит, он убил одним ударом целых двух зайцев! Какие, оказывается, сюрпризы подкидывает жизнь. А мама, наверное, в шоке. И тут его разобрал смех. Хорошо, что Галина находилась на полпути к работе, иначе к ним в пригород приехала бы еще одна «скорая». Он хохотал, как сумасшедший, давясь, хватаясь за живот, сгибаясь пополам, хохотал, пока не заболели все мышцы, и не застучало в висках. Будь в его лексиконе слово «триумф», он употребил бы его. Он написал бы его на стенах своей спальни. Ощущение победы наполнило его неизведанным ранее счастьем.

Как только у Галины выдалась маленькая передышка, она позвонила Анатолию в клинику; у него во всю шел прием. Говорить было неудобно: кругом вертелись сослуживицы с любопытными мордочками, а его, наверняка смущали нетерпеливые взгляды пациентов, требовавших к себе стопроцентного внимания доктора. Но тревога Галины передалась и ему, чуть ли не первый раз в жизни пренебрегшему своими обязанностями.

- Чего именно ты боишься? – негромко спросил он ее. – Того, что Димка мог видеть картину ареста Олега или труп Юли?

- Не знаю. Скорее всего, не того, что именно видел: он у меня по телику чего только не насмотрелся. Не знаю, Толя, мне просто страшно, как будто вокруг что-то происходит, а я не в курсе.

- Конечно, происходит! У тебя соседку убили!

- Да-да, но я не это имела в виду. Что-то происходит с Димкой. Он тихий. Меня не контролирует почти, не орет, не злится. Сидит, как сыч, в своей комнате, и все. Что с ним, Толя?!

- А ведь ты права, - в голосе его появилась напряженность, - какое-то событие вызвало эти перемены, существенные, даже на взгляд не специалиста. Или он что-то увидел, и пока не может дать увиденному здравую оценку, поэтому пережидает, или он узнал о нас…

- Боже ты мой! Только не это! Это значило бы, что он вынашивает какой-то план, и до поры решил не выдавать себя.

- Попробуй поговорить с ним. Ни о чем. Не спрашивай его о здоровье, не лезь в душу. Зайди на пятнадцать минут, которые тебе официально разрешены, принеси тортик, салатик, еще чушь какую-нибудь, и просто поговори. Если он начнет злиться, понаблюдай, что именно вызвало злость. Проверь себя, заговорив снова на эту же тему… Нам нужен ключ к его поведению, понимаешь?

Она кивнула, сжимаю трубку мобильника, рискуя его сломать:

- Да, Толя, понимаю.

- Умница. Мы увидимся во вторник? – голос его обрел легкость, потеплел, чем вселил в нее уверенность.

- Конечно, - она улыбнулась. – Я приеду к часу.

- Отлично. Пообедаем вместе, а потом – на озеро, пока погода совсем не испортилась, да?

- Да. Спасибо, что выслушал.

- Нашла, за что благодарить! К тому же, кто кроме тебя будет бить тревогу, если вдруг с Димкой, не дай Бог, что-нибудь случится? Обычно вот такие, мелкие, на первый взгляд, незначительные, сомнения и помогают распознать серьезные изменения. Не расслабляйтесь, коллега! Ну, все, целую, пока! – торопливо попрощался он, и Галина огорченно различила чей-то возмущенный голос, делающий замечание ее любимому доктору.

По пути домой она заехала в супермаркет за сахаром; приближалось время сбора яблок, а Димка так любит порожки и повидло.

Выгружая десятикилограммовую сумку из багажника, Галина поначалу и не заметила поджидавших ее гостей. Но когда вежливый голос окликнул ее, по телу пробежала дрожь изумления пополам с ужасом. Милиция! Боже! У нее дома!

Рука ныла под тяжестью сумки, ключи, оброненные, валялись в мокрой траве. Сердце колотилось, отдаваясь болью где-то под лопаткой.

- Что вам угодно? – со злой иронией откликнулась она, совершенно не представляя, как надлежит общаться с представителями власти. На всякий случай она решила не останавливаться, и прошла сразу к запертой калитке. Барк – здоровенный «кавказец», заходился от лая.

- Нам нужно задать вам несколько вопросов, - мужчина стал приближаться к ней, показывая раскрытое удостоверение, - моя фамилия Сафонов, я веду дело об убийстве вашей соседки Юлии Маковской,вы что-нибудь слышали сегодня ночью?

Галина поставила сумку, нашла в траве ключи и подняла на капитана Сафонова невинный, чуть заинтересованный взгляд. От всего ее облика веяло спокойствием и легким безразличием. Такая разительная перемена произошла с ней за те несколько минут, что потратил капитан на представление. Ей вполне хватило этого времени, чтобы сообразить одну простую вещь: замкнись она, и милиция вломится к ней в дом, а там – Димка! Никто не станет церемониться с больным мальчиком. Зайдут, натопчут, накурят, а ей потом отпаивать сына лекарством и бояться оставить дома одного.

- Значит, это Юлю увезли сегодня утром? – тихо спросила она и нахмурилась.

- Именно так. Вы слышали что-нибудь? – повторил свой вопрос Сафонов.

- Ночью было тихо. Да, погода, как с цепи сорвалась, но ни криков, ни выстрелов я не слышала. Я спала крепко и вроде не просыпалась, - Галина поежилась от холода.

- С вами живет кто-нибудь еще? – черт, вот она – скользкая тема. Стоит только упомянуть о юноше лет четырнадцати, и начнутся ненужные вопросы. Однако молчать о сыне тоже нельзя, обязательно кто-нибудь из соседей проболтается, и все то благоприятное, как ей кажется, впечатление, что произвела она сейчас, рассыплется песочным печеньем.

- Да. У меня есть сын. Он очень болен, и не выходит из дому, - она тяжело вздохнула, даже притворяться не пришлось.

- Сочувствую вам, - кивнул он головой, чем немало поразил ее. Обычно после подобного признания приходилось выдерживать шквал вопросов.

- Если что-нибудь покажется вам странным, или припомните какие-нибудь подробности, позвоните мне, пожалуйста, - с этими словами он протянул ей визитку, нет, скорее, просто беленькую полоску бумаги с записанным на ней номером телефона.

- Конечно, - она взяла бумажку и скромно отвела глаза.

Позвонит она, как же! Она зло скомкала визитку, как только милицейская машина тронулась с места. Ей нечего сказать людям, в которых сын видит угрозу, а он видит – в этом сомневаться не приходиться

В доме стояла привычная тишина, ее не нарушал даже лай Барка, унявшегося, стоило только хозяйке ласково потрепать его по огромной морде. Виляя хвостом так, что ходило ходуном все его волосатое туловище, зверь ушел вглубь сада, обратно в будку, размерами напоминавшую детскую баню.

Галина поставила сумку у стены, повесила на крючок ключи, сняла куртку, небрежно бросив ее на спинку кресла, и пошла к лестнице. Девять лет она не могла позволить себе легко взбежать по ступенькам и распахнуть дверь спаленки сына. Девять лет ей запрещалось бродить по лестнице, когда вздумается. И все равно все девять лет все ее существо несла к сыну какая-то потусторонняя инерция, бороться с которой ей стоило огромных душевных мук. И сейчас, едва пальцы коснулись перил, включился вторичный инстинкт, и ноги сами остановились, желая уберечь ее от опрометчивого шага.

«Нельзя, нельзя, он сам меня позовет!» - Галина разжала пальцы и отступила назад. Страх, любопытство, желание поговорить – все пришлось загнать за самую дальнюю дверцу души, как это приходилось ей делать уже не раз.

========== Часть 16 ==========

16.

Он впервые ощутил в себе безразличие к присутствию возле дома посторонних, да еще рвущихся проникнуть внутрь. Странное спокойствие и тихая радость не покидали его. Он ложился на застеленную мягким пледом кровать и наслаждался неведомым ему ранее покоем, охватывавшим всю его душу и разум. Впервые мысли текли ровно, не мучая вопросами. Это давно следовало сделать: выйти в ночь и устранить раздражающий фактор. Ни одному психиатру такое бы в голову не пришло! Он нашел лекарство от злости. За ней, за своей изматывающей злостью, нужно следовать, а не бороться с ней бессонницей и голодом; это же так ясно!

Дмитрий перевернулся набок, натянув на плечи плюшевый плед. Сон так и стиснул его в своих объятиях. Как хорошо жить, зная о своей тайной власти над темнотой, временем, когда даже дневные короли беспомощны! Ресницы плотно сомкнулись, дыхание выровнялось; он от чего-то отдыхал, не в силах насытиться сном, а в доме стояла звенящая тишина, отнимающая у его матери последние силы.

Несмотря на растущую в ней тревогу, Галина так и не смогла заставить себя последовать совету Анатолия и поговорить с сыном «о чем-нибудь». У подножия лестницы, сделанной руками ее отца, как и все в доме, и принадлежавшей ей по праву, как и сам дом, на женщину нападал ступор. Ну не могла она сделать шаг вверх. А если даже и делала, относя Димке завтраки и ужины, то словно немела, и, оставив поднос на столе, быстро сбегала, забывая обо всем на свете. Пять дней между ней и сыном не было произнесено ни слова, кроме привычных междометий и двух-трех фраз. Пять дней молчала она, столько же молчал и Дмитрий.

А потом в дом постучался ужас.

Пришел он ранним, туманным утром уходящего августа, приняв обличье милиционера с черной папкой, крепкого, невысокого мужчины в форме, с быстрыми проницательными глазами, чуть нервного, неулыбчивого. На него почему-то не бросался даже негостеприимный Барк; робко вильнув хвостом, он гавкнул пару раз, словно для проформы, и скрылся в будке.

- Ваше имя Галина? – глуховато спросил мужчина.

- Да, - она стояла на мощеной дорожке, одетая в джинсы и куртку, зажав сумочку локтем, и боялась двинуться с места. В воздухе витала угроза. Никаких больше «извините» и «пожалуйста». Дело перешло на официальный уровень. Она сглотнула и, набравшись наглости, проговорила:

- Вы меня простите, но я тороплюсь на работу, - его это не интересовало.

- Прошу вас вернуться в дом! – голос был холодным, как и взгляд.

- Но я тороплюсь! – резко возразила Галина. – Если вам надо поговорить, то вызовите меня. Я же не убегаю!

- Вот как, - он смерил ее своим рыбьим взглядом. – Ладно. Только будьте осторожны, дамочка, прикрывая своего чокнутого сыночка! Если после взятия у него анализов, выяснится, что он имел отношение к смерти девушки, вам не поможет ни его болезнь, ни крепкие запоры, ни ваш гонор!

- Каких еще анализов?! – рассвирепела Галина. – Вам, что, показать заключение врача? Я покажу. Мой сын болен, у него нет отношений ни с девушками, ни с кем вообще. Если вы, демонстрируя мне здесь свою безграмотность, будете настаивать на взятии каких-то там анализов, я сама у вас анализы возьму, только адвокату позвоню!

Холодные глаза ничего не уразумели. Он знал только то, что знал, и его не интересовало ни единое возражение.

- Девушка была изнасилована перед смертью, сами догадаетесь, что мы будем анализировать?

- Вы что, издеваетесь? Вы что, у всех мужчин-соседей будете сперму брать?! Где логика-то? – она была готова истерически расхохотаться. От подобного идиотизма у нее ум заходил за разум.

- Мы должны побеседовать с вашим сыном. Он может оказаться свидетелем, его окно выходит как раз на окно убитой, это по показаниям агронома Егора Ивановича Ситника…

- Старый осел! – выпалила Галина и отвернулась.

- Ситник показывает, - оставив без внимания ее реплику, продолжил милиционер, - что ваш сын агрессивен, неадекватен и, по всей видимости, страдает социопатией. В той или иной степени все преступники, совершившие тяжкие преступления, страдали этим заболеванием. Итак?

- Что? – глаза Галины метали молнии. Боже, как посмел этот старый идиот так расписать ее сына, совершенно ничего о нем не зная?! Разве можно предположить, что Дима выходил на улицу, бред, чушь! Надо срочно делать что-то, надо звонить врачам, причем, не только любимому, но и Ерохину…Хотя заключение у нее в доме, можно прямо сейчас сунуть его под нос этому тупице. И тут ледяной ушат здравого смысла вылился ей на голову: социопатия. Прогрессирующая в двенадцать, она вполне могла переползти в более серьезную стадию…Это, конечно, не значит, что Димка изнасиловал и убил Юлю, такое может прийти в олову только идиоту, но видимость-то создается именно такая! Это ведь еще доказать надо, что он ни за какие сокровища мира не выйдет из комнаты к людям.

- Вы позволите пообщаться с вашим сыном, - он заглянул в бумаги, - Дмитрием?

- Но он боится людей, - тихо произнесла она и умоляюще посмотрела в каменное лицо собеседника.- Я бы вобщем-то не возражала, раз вам так необходимо, но…

- Единственное, в чем я могу пойти вам навстречу, это провести снятие показаний в присутствие врача-психиатра, но и только.

« Хорошо, хоть не сказал «допрос», - подумала, погружающаяся в депрессию, Галина. – «Ну, и где выход?»

- Тогда, не могла бы мы отложить разговор? – тихонько предложила она, - я хоть подготовлю его, уговорю как-нибудь, может, если получится, найду его лечащего врача…

- Я приду завтра к десяти утра, - безо всяких лишних комментариев заявил мужчина, и, развернувшись, вышел за ворота.

Слезы сжали горло сухой рукой и надавили. Прошло минут пять, прежде чем ей удалось всхлипнуть и зареветь, хватая воздух полной грудью. Не глядя под ноги, она пошла куда-то к яблоням, ступая по влажной от тумана траве и спотыкаясь на каждом шагу. Барк подошел к ней и ткнулся носом в колени. Она села рядом с ним, обняла его голову и принялась плакать, щедро смачивая слезами светло-серую шерсть. Барк лизнул ее в лицо и заскулил. Этот милый зверь был полон доброты и собачьего сочувствия, и Галина, привалившаяся, как малый ребенок, к его боку, стала понемногу приходить в себя.

Полдень разгорелся, как костер, ни намека на приближающуюся осень. Сняв куртку, Галина, изнемогая от жары, моталась взад-вперед по улице возле клиники Анатолия. Она не сумела вразумительно объяснить ему свою проблему, сбивчиво выпалив только: « Я приеду в обед! Димку они у меня не получат!», и Анатолий, совершенно одуревший от жары и от наплыва пациентов, поспешил ее успокоить.

- Приезжай, конечно. Дождись меня, я постараюсь не задерживаться.

Он появился в дверях клиники, когда она чуть не свихнулась от волнения. Расстегивая белый халат и расслабляя узел галстука, он легко сбежал со ступенек. На лице его застыл вопрос пополам с радостью от незапланированной встречи.

- Галя! – она бросилась ему в объятия, крепко сжимая обеими руками его талию, - Ну, что ты, Галь, тише, я же здесь-здесь. Отпусти меня на минуточку.

- Ты не представляешь, что я выслушала сегодня утром! – она послушно, хоть и с видимой неохотой, отступила на два шага.

- Давай по порядку, - Анатолий огляделся и, помедлив, взял ее за локоть, - пойдем, вон – кафешка, перекусим чего-нибудь, а то у меня вторая смена еще; я Санька подменяю…

Под его внимательным взглядом и под воздействием горячего кофе, не евшая с самого утра, Галина утихомирилась. Вместе с душевным равновесием к ней вернулось и относительное красноречие. Анатолий слушал, кивал, переспрашивал, а потом сказал то, за чем, собственно, она и примчалась, оставив Димку без обеда:

- Ерохина я найду без проблем, и к завтрашнему утру привезу его к тебе. Если скажешь, останусь и я, - он чуть улыбнулся, - но заходить не буду.

- Оставайся. Заходи. Посидишь в холле, может, при тебе милиция не станет меня терроризировать, - откликнулась Галина.

- А они, вообще, по-моему, не должны тебя особо обижать. Это так, прием, чтобы тебя напугать и заставить сотрудничать. Ты посмотри на их работу с другой стороны: приходят к людям, которые их все как один боятся и ненавидят, и хотят честно выполнить свой долг. Получить информацию, например, или свидетельские показания, а им фигу под нос, да еще овчарками травят.

- Барк даже не лаял, вышел, взглянул, кто там и…, - зачем-то возразила Галина, утомленная и успокоенная.

- Чудно! – хохотнул Анатолий. – Псина с меня размером появляется во всей своей красе и подозрительно оглядывает, скаля клыкастую пасть. Не страшно. Совсем.

- Да, ну тебя, Толя, ты бы слышал, чего он про Димку наговорил!

- У него, Галюша, на участке таких Димок, уж прости, сотни три-четыре, и все – ангелы с крыльями, по мнению их любящих мам. Да, твой тяжело болен, но ведь его никто и не потревожил, правильно? – она кивнула, понимая всю степень его правоты, и не имея сил перечить. Пацанов даже в их пригороде хватало, и чуть не половина состояла на учете в милиции; прятаться от правды – показать себя упертой дурой.

- Ты приезжай, Толя, я буду ждать тебя, - вдруг сказала она, словно точку в разговоре поставила.

- Не волнуйся. А на Ерохина можешь положиться, он в диагнозе «социопатия» не находит ничего криминального. Видит Бог, он не прав, но нам-то это только на руку. Если все пойдет, как я думаю, Диму вообще не придется милиции предъявлять, поверь мне.

- Это было бы слишком хорошо.

Он проводил ее до машины, поцеловал, и еще долго стоял и махал ей вслед рукой. Именно за этим лекарством она и приезжала, и теперь, уверенно втапливая газ в пол, она летела по трассе, громко подпевая какой-то певичке-однодневке, уверенная, что все скоро будет хорошо.

========== Часть 17 ==========

17.

Он сел в кресло с ногами и бросил на дверь неприязненный взгляд. Еще вчера все было замечательно: чуждое ему спокойствие так грело и нежило, что мозг впервые за долгое время отдыхал от мыслей; от всяких, и в первую очередь он не думал о людях. Сегодня с самого утра все вернулось. Он промаялся от жары и голода до середины дня. Мало того, что мать куда-то пропала, никак не объяснив утренний визит чужака с папкой – Димка видел их в окно – так еще и нервы разом сдали, словно он разделался с Юлькой час назад, и организм в панике дал сбой. Никто его не видел, нет причин пугаться и хватать ртом воздух, нет причин…

Но только что закрывшаяся за матерью дверь убеждала его в обратном, и насмехалась, и издевалась. Ворвавшаяся откуда-то распаренная мама, сноровисто выставила на стол тарелки и чашки с подноса, и, резко обернувшись к нему, полыхнула таким бешеным взглядом, что мороз проскреб по его спине заиндевевшей ладонью. Она, конечно, попыталась его успокоить и все объяснить. Что придут люди завтра утром, что в связи с убийством Юльки милиция должна всех опросить, и его не минует чаша сия, и он предстанет перед людьми, и будет что-то им говорить. Врать!

Чего на самом деле боится стеснительный и робкий человек? Взглядов? Вопросов? О, да! Он боится, что выплывет наружу вся правда, которую вездесущие люди разглядят или выпытают у него, а, узнав правду, оттолкнут, а, хуже, унизят и расскажут всем. А если он ведет праведный, тихий образ жизни, чего ему бояться? Ну, узнают… Только нет среди живых праведников, за редким исключением.

Димка хмуро поглядел на стол с нетронутым остывшим обедом. Опять приходиться думать и мучиться сомнениями. Кажется, ему следует придумать себе историю, которая сойдет за истину. Например, сказать, что он спал, и ничего не видел, или, что он зачитался, и вообще ничего вокруг не замечал. А вдруг его спросят, что именно он читал?! Он взглянул на полку с книгами: Э.По, Н. Гоголь, М. Шелли. Одного этого достаточно, чтобы сделать выводы о его пристрастиях, а если пойти дальше, то и потребностях: кровь, леденящие ужасы смерти, колдуны, вампиры, оборотни! И мама еще надеется на его выздоровление! Не поверят они ему, притворись он заядлым книгочеем; в его случае лучше все свалить на беспробудный молодецкий сон.

За окном стало темнеть, и вместе с темнотой в душу, впридачу к размышлениям, вползла какая-то новая тревога. Он встал с кресла, прошелся, потянулся, сжевал что-то безвкусное и холодное, запил компотом и остановился у окна, задумчиво жуя вишенку. Тревога тащила его прочь из дома, куда-то в сумеречную даль дороги, подсказывая, что там, в душной предосенней темноте кто-то живет за зря и портит своим существованием установленный мировой порядок. Как Юлька.

Дмитрий ошеломленно прислушался к своим мыслям. Противоречий не возникло, и рука сама по себе отодвинула портьеру. Дальше он действовал, как во сне. Медленно, но четко выполняя заученные команды, он перенес тело через подоконник. Постоял, подышал ароматами цветов и спрыгнул на землю.

Снова безумная эйфория подняла его надо всеми живущими, и быстрыми, короткими перебежками, минуя дома, изгороди, насаждения, он ринулся на звук автомобилей.

Куда он бежал и зачем, Дмитрий не знал. Воздух, время, остановившееся в этом пыльном, сером воздухе, тащили его все дальше и дальше, как голод ведет обезумевшего зверя к жилью и людям. Домашние кроссовки не мешали ногам ощущать мягкую пыльную траву, камни и асфальт. В груди начало покалывать, но на это ему было наплевать. Какая-то сила вела его, играя музыкой в голове, отдаваясь неведомой любовью и печалью в сердце. Темнело. Темнело. Бег его перешел на быстрый шаг, а позже, он медленно побрел, поддевая носком кроссовки спутанные стебли придорожной травы. И тут он наткнулся на пьяного человека.

Димка остановился так резко, словно налетел на невидимую, но прочную стену. От удивления открылся рот, и заморгали глаза. Запах спиртного ошеломил юношу. Не видевший людей, а тем более, выпивших, целых девять лет, Дмитрий все-таки узнал его. Пьяница спал в траве, привалившись задом к чьему-то забору; даже в полумраке было видно, как он грязен и неухожен. Должно быть, это был один из бомжей, которых так боялась мать, и не любил Барк.

Димка нагнулся над спящим, ведомый все той же необъяснимой силой, выдернувшей его из домашнего уюта. Странный, отталкивающий вид несчастного, и омерзительная вонь, поднимавшаяся от него волнами, заставили юношу дышать сквозь зубы, неглубоко и неровно. Откуда-то из живота поднялась злость, и руки вдруг сомкнулись на шее спящего. Тот забарахтался, но Димка оказался сильнее. Он давил, давил и давил, пока черная масса не утратила форму и не свалилась под забор грязной кучей тряпья.

Домой он мчался, окрыленный, полный надежд, и уже совсем не боялся предстоящего визита врачей и милиции. Он знал, что скажет им!

«Он спал крепко-крепко, потому что с вечера ему мешал ветер. Он даже хотел почитать, но мама принесла одни «ужастики», а вы сами знаете, как трудно заснуть под влиянием подобного чтива. Но потом он все же уснул, а утром от мамы узнал о Юльке. Бедная девчонка! Сначала погибла ее мать, а потом какой-то маньяк убил и ее. Кстати, господа, а ведь я видел ее отчима. Он очень любил ее целовать и обнимать, это нормально? Я, видите ли, не выхожу из дома; солнце жжет мне кожу…»

Пролежав почти всю ночь, прислушиваясь и вздрагивая от разных звуков, страшась пропустить шум подъезжающих автомобилей, Галина умудрилась заснуть как раз, когда старенькая «девятка» Анатолия просигналила у ворот. Путаясь в джинсах, она бегала по спальне, пытаясь одной рукой спрятать волосы под заколку, а другой накрасить губы. В итоге, она сбежала с лестницы навстречу гостям злая, неприбранная, с колотящимся сердцем и пустой головой. Только об одном и успела подумать: «А каково будет Димке, если я вся несобранная и растрепанная?!»

Анатолий ободряюще приобнял ее за плечи.

- Проспала? Бывает. Мне заходить?

- Нет уж, лучше я сохраню тебя в секрете. Черт знает, что на уме у парня. Проходите в холл, - обратилась она к своему вчерашнему визитеру с папкой и старому знакомому доктору Ерохину, которого, как выяснилось позже, Анатолий вытащил из какого-то санатория, бесцеремонно прервав лечение старика от гастрита.

Димка поразил всех, а, прежде всего, конечно, Галину. В немом изумлении смотрела она на сына, отказываясь узнавать в нем эгоистичного тирана, шарахающегося от людей, как черт от ладана. Во-первых, он был аккуратно одет и причесан, в отличие от нее, во-вторых, он сам, без каких-либо угроз или уговоров, спустился к гостям в холл. Единственное, что напомнило о прежнем Димке, его негромкая просьба задернуть шторы. И, в-третьих, это его вежливое «здравствуйте».

Обо всех прочих его репликах, Галина не могла думать без внутренней одуряющей радости и неверия. После довольно продолжительного разговора, милиционер, уже закрывший папку за ненадобностью, так проникся к парню симпатией, что задал ему простой житейский вопрос, и Димка ответил раздумчиво и серьезно, словно…словно выздоровел!

- Дима, а как ты обходишься без прогулок? – спросил следователь.

- Воздуха, конечно, маловато, но я потихоньку окно открываю, чтоб солнце не попадало, а про прогулки стараюсь не думать.

- Дима, а помнишь, ты сердился, когда к тебе в комнату входили? – спросил Ерохин, которого Димка очень хотел спустить с лестницы в день его последнего осмотра.

- Да, конечно помню, и сейчас не очень люблю, когда в моей спальне посторонние, но это, наверное, от болезни, да? – его лучистые глаза в оправе темных ресниц доверчиво обратились к врачу.

- Скорее всего, - важно кивнул тот. – Но я вижу в вас заметные признаки улучшения, и, даст Бог, следующий раз мы уже будем разговаривать под открытым небом.

- Скорей бы, - ответил Дима. – Мам, это ужасно, что Юлю убили, да? – он заглянул ей в лицо, и она приобняла его, поцеловав в копну темных волос, чего не делала уже сотню лет.

Допрос был окончен. Всякие подозрения, разумеется, сняты. Гости, к великой радости Галины, наконец, уехали, поблагодарив ее за содействие.

- Дима, тебе, что, правда, лучше? – тихо спросила она, провожая его в комнату.

- Иногда бывает, - он улыбнулся ей, но бледность снова тронула его лицо, - только я потом устаю очень.

- Ничего, это ерунда. Ты же знаешь, что я не очень-то мешаю тебе,- она задержала его за руку, уже понимая, что пора оставить сына в покое. Сегодня, сам того не ведая, он сотворил для нее чудо. Жить в вечном страхе за своего ребенка, удовольствие сомнительное. Большое счастье, что ему удалось понять ее страх и смягчить удар.

========== Часть 18 ==========

18.

Поразившие ее перемены в состоянии здоровья сына, дали ей некоторую свободу. Уже не нужно было вскакивать и озираться, как напуганная олениха, от малейшего шума. И, о радость, стало можно выходить из дома не только по вторникам. Деятельная натура Галины требовала общения, и она, конечно же, его нашла. Благо, не нужно было далеко ходить: все соседи с радостью вновь приняли ее в свой круг. Злоупотреблять Димкиным доверием она не стала. Рассудок его оставался по-прежнему раним и хрупок, как перемерзшая веточка, и Галина всегда, каждую секунду, помнила, каким он может стать безо всякой видимой причины. А ждать следующего просветления она была уже не в силах. Аккуратно следуя установленным ранее правилам: не водить гостей в дом, не шуметь, всегда предупреждать о своем уходе, Галина позволяла себе маленькие посиделки на веранде веселого семейства Скворцовых, Михаила и Татьяны, и их племянников-близнецов. А также она подружилась с сестрой Олега, печально известного отчима покойной Юленьки.

Когда лес, окружавший пригород, окрасился во все пылающие оттенки осени, дружба с соседями заняла прочное место в сердце Галины. Михаил и Татьяна жили в коттедже до ноября, а потом перебирались в свою городскую квартиру. Их весельчаки-племянники весь год носились туда-сюда, то пропадая чуть не на три месяца, а то вдруг вваливаясь в тишину пригорода огромной толпой на пяти машинах и с автобусом провианта. Раньше все это проходило мимо окон Галины, как серии бесконечной мыльной оперы: и персонажи знакомы, и сюжет предсказуем, а внутрь не попадаешь – сидишь у телевизора, как терьер, не взятый на прогулку, и тоскуешь, представляя себе, что творится за закрытыми дверями, где музыка, свет, заливистый хохот. На предстоящую зиму Галина строила вполне определенные планы. Супруги Скворцовы уже пригласили ее отпраздновать вместе Рождество, а близнецы вдруг сделали открытие, что она куда ближе им по возрасту, чем пытается показать, и радовались будущей зиме, и немного смущались новых отношений с такой привлекательной соседкой.

Что касается сестры Олега, Карины, то она перебралась в загородный дом на зиму, пожить в нем, пока брата не выпустят из тюрьмы, а дело к этому шло.

Вместе с Кариной в доме поселилось очаровательное существо – ее маленький сын, которого решено было отдать в детский сад только через год, когда обстоятельства подскажут, где он будет жить, переедет ли назад в город, или останется здесь. Где его папа, малыш Егорка не знал, но постоянно ждал его, стоя у калитки и глядя на дорогу. «Прямо, как женщина, ждущая мужа с войны», - почему-то всегда думала Галина, стоило ей увидеть маленькую фигурку в синей кепочке.

- Он совсем, как мой Димка, - сказала она однажды Карине. – Тоже много размышляет.

- И тоже не вполне доволен жизнью, - с грустью подхватила та. – Муж ушел к другой, успешной и бездетной, Олежка, который все четыре года заменял Егору папу, попал в эту отвратительную историю. Адвокат, правда, делает все возможное, чтобы его вытащить; там, говорят, чужие следы, вроде насиловал кто-то другой…Хотя, Олежке поменьше надо было играть в любовь с глупой школьницей! И что вышло из этой любви – обвинение в убийстве – подумать страшно! Иногда мне кажется, что все мужчины вокруг меня растворяются в воздухе…

- Не надо так думать, - попыталась успокоить свою новую приятельницу Галина. – Пройдет черная полоса, и начнется белая. Мужчины появляются в нашей жизни с некоторой периодичностью. У одних, это раз в день, у других, как мы, три раза в жизнь, зато какие!

- У тебя кто-то появился?!…

Жить стало определенно легче, хотя одна вещь очень озадачивала Галину: почему, если Димке стало настолько лучше, что он без видимого труда побеседовал с посторонними людьми целых полчаса, он так отдалился от нее? Он совсем перестал разговаривать с ней на интересовавшие его ранее темы. Он не любопытничал, не допрашивал ее с маниакальной настойчивостью, не контролировал. Он просто сидел в своей комнате, читал и размышлял. Лицо его – красивое и одухотворенное – не выражало никаких эмоций. Длинные ресницы будто намеренно прятали глаза, и прочесть по ним, что на уме ее сына, было невозможно.

Она приносила ему еду, и всегда подсознательно ждала, вот он заговорит, вот рассердится, что она стояла с Кариной и Егоркой на дороге и болтала без умолку чуть не два часа, но нет, ему, похоже, было все равно.

Он смотрел в окно, не отрываясь. Свет, если не отодвигать портьеру, а только чуть-чуть приподнимать с краю, совсем не тревожил, и в окно можно было пялиться чуть не часами. Он открыл много нового для себя за последние два-три месяца. Главным из открытий было то, что он – далеко не пуп земли, как ему казалось когда-то. Люди жили каждый своими заботами, даже не подозревая об его существовании. Это удивляло и обижало. Мимо их с мамой дома проносились тысячи автомобилей; люди в них ехали из одного многонаселенного города в другой, и понятия не имели, что рядом с ними существует человек, ненавидящий их, и желающий им смерти. Он пробовал разобраться в своих чувствах, хотя понять, чем именно его, Дмитрия, уже взрослого человека, раздражают люди, и не знал, с чего начать анализ. Люди шумят, ну и что? Он тоже может повышать голос. Люди воняют. Да, но и он, не потрудившись принять душ три-четыре дня, воняет не лучше. Даже мама, как-то понюхав его рубашку, фыркнула и со смехом заметила:

- Да, не «Шанель».

Что же? Ответа не было.

Дмитрий переступил с ноги на ногу и вздохнул. Сколько можно болтать? Его мама не составляла исключения из общего, усвоенного им правила - трепаться с себе подобными она могла часами. В доме Юльки поселилась какая-то мрачная женщина. Дима узнал о ней первым. Он видел, как из небольшого корейского грузовичка выгружали какие-то сумки и свертки, коробки и табуретки. Видел спокойно наблюдавшую за действиями грузчиков невысокую стройную женщину. Заметил ее ребенка – пацана с милым личиком, катавшего свой игрушечный автомобильчик по желтым от сухой травы газонам. Сначала это маленькое семейство, такое же, как у них с мамой, не обеспокоило юношу. Но позже, когда Галина повадилась ходить в гости к соседке, он стал присматриваться к нему, и вынес из наблюдений много интересного, и совсем его не обрадовавшего. Во-первых, и, в-главных, Дмитрия начал страшно раздражать парнишка. Стоило ему увидеть синюю кепочку и теплую джинсовую курточку, его начинал колотить озноб, а во-вторых, мать, совсем прекратившая всякое общение с ним, перенесла все внимание на этого паршивца с личиком ангелочка. И вот сейчас – тоже.

Хотя натоплено в доме было жарко, у Дмитрия от неподвижного стояния у окна замерзли ноги. Уходить он не собирался. Он боролся с тошнотворной ненавистью, душившей его до помрачения рассудка. Мама, присев перед мальчишкой, что-то говорила ему, а он отвечал, серьезно глядя ей в лицо. Ее руки нежно поглаживали его плечики, губы беспрестанно улыбались, и он, наконец, улыбнулся ей и вдруг потянул за собой, уцепившись за ее рукав. Она смутилась, рассмеялась, сделала несколько шагов за мальчиком, но мотом, обернувшись на свой дом, извиняюще пожала плечами и помотала головой, видимо, окончательно отказываясь, принять приглашение зайти в гости.

Дмитрий задернул штору и посмотрел на часы. С ним она так долго не разговаривала! Он сел в кресло с ногами и стал тереть пальцы через носки, пытаясь согреться. А еще он ждал маму, но она почему-то не шла. До ужина оставалось минут пятнадцать. Выходит, она поспешила домой, отклонив предложение продолжить общение в соседском домике, только по необходимости готовить ему еду. Она не хотела быть с ним. Ей с ним неинтересно, некомфортно. Можно сказать, что сына ей заменил этот маленький, полностью здоровый засранец, смело играющий под теплыми лучами октябрьского солнца, ловя последние деньки бабьего лета. Когда он вырастет, он станет гулять еще дольше, еще качественнее, если можно так выразиться. У него появятся друзья, настоящие машины, девушки, и уж наверняка на окнах его спальни не будет тяжеленных зеленых портер!

Дмитрий судорожно сглотнул и, прищурившись, поглядел на дверь. Мамы все не было.

Галина шла по лестнице с подносом, что-то тихонько напевая. Жизнь налаживалась: любимый мужчина отвечал ей взаимностью, дарил подарки, пылко признавался в своих чувствах, строил планы совместной жизни; новая подруга с очаровательным мальчишкой пекли специально для нее яблочные пироги и настойчиво приглашали в гости; Димка притих и стал почти здоров…

Она открыла дверь и чуть не выронила поднос. Взгляд, каким сын встретил ее появление, вновь вселил в ее сердце ледяной кошмар.

- Дима? – она еле справилась с этим рецидивом ужаса.

- Да?

- Ты как, сынок?

- Неплохо. Тихо как-то вокруг. Зима, что ли, скоро; все разъехались.

У нее отлегло от сердца. Неужели показалось? Конечно, показалось. Он же изменился. Вот сейчас она покормит его, они посидят рядом на диване, и, возможно, попробуют поговорить, как раньше. И тогда можно попробовать…так легонько, наощупь, выяснить, как он смотрит на ее новое замужество.

- Ты же любил раньше тишину, - она присела рядом и стала накладывать на тарелку спагетти с мясом.- Ешь.

- Спасибо,- он взял вилку. – Мам?

- Да?

- Тебе очень нравится сын Карины?

- Славный. Он напомнил мне тебя, когда тебе было пять лет. Ты тоже был добрый и совсем не пугливый. Другие дети за мать спрячутся, и ни за что поздороваться не выйдут, а ты сразу руку тянул.

- Не помню, - он слабо улыбнулся и пожал плечами. Злость куда-то улетучилась, пока мать аккуратно раскладывала сыр на маленькие кусочки хлеба, как он любил, и помешивала сахар в кофе с молоком. Он смотрел на ее молодое, красивое лицо, и чего-то ждал. То ли улыбки, то ли вопросов, и начинал понимать, как любит ее и никому-никому не отдаст.

- Ты тогда был совсем малыш, - она погладила его по волосам. – Тебе вкусно?

- Очень, - их глаза встретились, и вдруг какая-то сила, называемая в народе «женской интуицией», как холодным северным ветром, сдула намерения Галины говорить с сыном о браке с Анатолием. Многолетняя закалка не подвела. Ее сомнения, никак не отразившись на лице, возникли и растворились в небытие. Не время. – Мама, а милиция к нам больше не придет? – ясные глаза заинтересованно блестели.

- Нет. Зачем им? – она улыбнулась.

========== Часть 19 ==========

19.

За ночь на пожухлую траву сел иней, приморозив и воздух, и поздние осенние цветы. Дмитрий смотрел на белесый мир, чуть звенящий, как бы повисающий в тумане, и старался отрешиться от унылых мыслей, назойливо царапающихся в мозгу. Зима. Скоро зима. Плодотворное, новое, безумное в своей новизне, лето кончилось неожиданно, как все прекрасное и необходимое. Чудеса, конечно, случаются, но проходит, рассеивается их флер с той же чудесной скоростью. За окном теперь снова будет холодно, а уж о том, чтобы выходить на улицу под покровом черного морока ночи и говорить не приходится. Неужели мама не видит, как умирает жизнь вокруг. Не может быть, чтобы ее трепетная душа никак не реагировала на печальные перемены, хотя она, похоже, нашла себе утешение. Уже много дней подряд Дмитрий видел ее гуляющей с Егором. Она качала негодяя на качелях, собирала и показывала ему желто-красно-бурые листочки с земли, что-то объясняла, отвечала и улыбалась. И он тоже болтал с ней, забрасывая вопросами.

Да, похоже, ей плевать, что скоро придут морозы и заколдуют пригород до мая. Хорошо, ей плевать на зиму, а на него?! Что еще за новости; откуда в ней эта внутренняя раскрепощенность, откуда тяга к душным, неблагодарным людям, детям…другим детям?!

Дмитрий вытер слезы тыльной стороной ладони. Он чувствовал себя брошенным и оскорбленным. А еще в самом центре его существования, где-то в районе солнечного сплетения рос и жег его раскаленным угольком комок ненависти к маленькому улыбчивому существу, завладевшему сердцем его мамы.

Крохотный первый страх закраляся в душу Галины после ужина, проведенного в компании ставшего ей по-настоящему близким Анатолия. Она, как всегда, без утайки, рассказала ему обо всех произошедших с ней за последние две недели, переменах. Не забыла и о Егорке. И вдруг услышала:

- Будь осторожна с этим ребенком! – он так разволновался, что даже перестал есть, отставив прибор и нервно скомкав салфетку. – Ты, что, Галя, не понимаешь, к чему может привести такая дружба?!

- Да он спокоен, Толя! Он просто спросил, нравится ли мне Егор, - Галина словно отупела, не желая признавать правоты мужчины.

- Ты…о, Господи! – Анатолий запустил пальцы в свои коротко стриженые волосы и с силой потянул, - Галя, ты что?! Твое поведение может вызвать такой рецидив, с которым справятся, пожалуй, только костоломы из психушки. С чего ты взяла, что можно на глазах Димки баловать и нежить другого ребенка?! Братья и сестры, здоровые, сильные ребятишки, ревнуют, порой, свою маму вплоть до драк и первых кровопролитий, а тут! Господи, тут такой серьезный случай! Ты же всегда была с ним. Он привык к мысли, что ты не предашь, не уедешь, не оставишь его наедине в его болезнью и страхом одиночества! – Анатолий перевел дух и крепко ухватил ее ледяные пальцы, вглядевшись в самую глубину ее испуганных глаз. – Немедленно откажись от этого соседского малыша! Немедленно! Это не совет любящего тебя мужика, это – приказ врача!

- Понимаю, - она кивнула и всхлипнула, прикрывшись ладонью. – Но мне так не хватает этих встреч. День пролетает, как секунда под его вечное « тетя Галя, а это почему? Тетя Галя, а это что?» Мы с ним так подружились.

- Не плачь, - он смягчился, но тревога все лежала печатью на его красивом лице. - Мы с тобой родим еще одного мальчишку, если ты так хочешь, но не теперь. Все очень серьезно, Галя, я чувствую, и ничего не могу сделать со своим страхом за тебя.

Когда он заговорил с ней о будущем, пелену, как рукой сняло с ее глаз. Да, если она хочет замуж за этого человека, если у них будут дети, то ей следует проявить осмотрительность. И пусть это означает частичное возвращение в кошмар прошедших девяти лет, она вытерпит, должна, ради других лет рядом с Анатолием, и, Бог даст, рядом с его маленьким подобием.

Она вернулась домой, поставила машину и сразу поднялась в комнату сына. Ей не терпелось усыпить его бдительность, укрепить отвоеванные с таким трудом позиции, чтобы больше не вскакивать по ночам от ужаса надвигающейся катастрофы. Димка читал, сидя в кресле с ногами, издали напоминая скорее скормницу-девушку, нежели отвязного парня, стоящего на пороге своего пятнадцатилетия. Волосы его отросли почти по плечи, лицо стало каким-то удивительно чистым и красивым, без намека на страдания или душевный недуг. «Он совсем здоров!» - в очередной раз с изумлением отметила про себя Галина. Гордость и смущение его красотой затопили ее. В ней чуть не проснулась девчонка-дура, влюбляющаяся в каждого встречного красавчика. Это ее сын. Ну, надо же!

- Дим, все в порядке? – присаживаясь на кровать, она скинула шлепки на низеньком каблучке и скрестила стройные ноги. – Не мерзнешь здесь?

- Хорошо, наоборот, -откликнулся он, неохотно отрываясь от книги. – Можно было даже проветрить. Морозно сегодня, нет? – помолчав, спросил он.

- Не-е, я в куртке на работу ездила. Наверное, еще бабье лето придет, - Галина исподтишка наблюдала за лицом сына. – Погулять бы.

- Ну, иди себе, - он чуть фыркнул, - отпрашиваешься, как пятилетняя!

- Димка, не хами! – усмехнулась она. – Я не отпрашиваюсь, а предупреждаю, - совсем, было, расслабившись, Галина осмотрелась. Надо бы окно вымыть, и подоконник подкрасить – вон, как ободрался, будто по нему кто ногами ходил. Вот заедет завтра в магазин на выезде из города, купит краски. Пока тепло, можно и покрасить, и уборкой заняться, да еще Барка на прививку свозить не мешало бы: зимой всяких бездомных шавок прибавится, так и норовят к жилью прибиться…- К Егору пойдешь? – голос сына, задавшего этот невинный вопрос, был спокоен и негромок, но она подскочила, будто над ухом громыхнули из пушки. Вот она – опасность, о которой предупреждал Анатолий. Будь ее сын здоров, можно было сказать «Да, к Егору» и закрыть тему. Теперь же ей везде мерещились мины и ловушки. Спокойно. Кто предупрежден – тот вооружен!

- Не-е, чего я там забыла. Я Каринке водиться не нанималась! Хочу сходить к Алешке ветеринару, про Барка договориться, как бы бешенство или чумку не подцепил… - вот молодец, кажется, тебе удалось сбить его интерес. Она улыбнулась Димке тепло и открыто.

- А я думал, тебе нравится с Егором гулять, - черт, улыбки не помогли. Галина ринулась в следующий раунд.

- Да, неплохой он ребенок, но у меня своих забот хватает.

- Я думал, ты скажешь, проблем, - подозрительно, с ноткой сварливости, отозвался Дмитрий. – Я же проблемный мальчик.

- Чепуха какая! – изобразила она возмущение. Но если б он знал, от чего так исказились ее черты. – Хватит, Дима, прошлым жить. Ты почти здоров, скоро на улицу пойдешь, может, в институт поступишь. О каких проблемах ты вообще говоришь?!

- Ты, правда, так думаешь? – удивленные серые глаза остановились на ее лице.

- Правда, - она пожала плечами. – Ты, что, сам не видишь, как изменился?

- Вижу, но думал, ты не заметила. Думал, тебе Егор дороже.

- Что за мысли такие?! – она заставила себя спрыгнуть с кровати, обуться и подойти к нему. Он смотрел на нее, не отрываясь. – Обнимешь меня? – протягивая к нему руки, она молилась, чтобы он не обратил внимания на ее дрожащие пальцы.

Он позволил ей обнять себя, и даже на секунду прижался к ее прохладной щеке своим разгоряченным лбом. От нее пахло хорошими духами, свежестью. Ее одежда была чистой, модной, яркой. Но какая-то нотка в этом аромате взаимного доверия и сыновней преданности фальшиво вторглась в красивую мелодию, искажая ее. Что-то с его мамой было не так. Что, сейчас он сказать не мог, но позже он обязательно разберется.

Она вышла от него веселая, успокоенная, но с твердым намерением прекратить всяческие визиты в дом Карины. Ей казалось, что, стоит только переступить порог дома, где носится со своими машинками и паровозиками Егорка, сын тотчас поймет, как замирает ее сердце и теплеет на душе от присутствия маленького серьезного мальчишки, составившего значительную конкуренцию самому Дмитрию.

Он смотрел в окно на солнечный осенний сад, заботливо очищенный матерью от опавших листьев, и напряженно думал. Врала или нет? Он же не слепой: она в восторге от Егора. Стала бы иначе занятая взрослая женщина тратить время на чужого ребенка, когда дома есть свой, нуждающийся в опеке, внимании и лечении. Но тогда, как понимать ее легкомысленный отказ. Ему понравилось: ровно, серьезно, без истерик, сентиментальных сравнений и прочей женской ерунды. Сказала по делу и перевела разговор на другую тему. Пусть так и будет, и не дай Бог повернуться иначе.

Дима стал снова смотреть в окно. Осень, почти зима. Может, поэтому у него такое плохое настроение, и жжет что-то изнутри, и торопит, и мешает сидеть на месте. А еще Егорка этот – ангелочек в кепочке! Почему он так раздражает его? Ну, живет себе человечек, растет! Ненавижу! Хоть бы он под машину попал! Мать, наверное, реветь будет; ничего, он хоть развлечется. Дмитрий зажал рот ладонью. Тошнота, замешанная на ненависти, подступила к горлу, вызвала пустые спазмы, и отпустила. Жгучая точка посередине живота забилась, затряслась, распирая его, как росточек тополя асфальт. Он закричал, успев отпрыгнуть от окна и зажать рот подушкой. Крик перешел в вой. По спине катились капли пота. Тихо – тихо, нельзя! На этот раз нельзя идти на поводу у желаний, это – не тот случай! Вой шел сам по себе и пропадал в подушке, угасая на самой низкой ноте. Когда же это кончится?!

========== Часть 20 ==========

20.

Обещанное матерью бабье лето в полном смысле этого определения, конечно, не наступило. Ночами стояли крепкие заморозки, днем из приоткрытого окна тянуло холодом, но небо поражало своей чистотой. Синь была такая безоблачная, радостная, праздничная, что люди высыпали на улицу прогуляться, надышаться солнцем перед равнодушной, мертвой зимой. Дима не был бы исключением, если б не болезнь. Он открывал створки, поворачивая ручки на рамах прямо сквозь портьеры, и стоял подолгу рядом с окном, вдыхая свежесть пополам с запахами земли и листьев. Даже летом он так не наслаждался воздухом. Может быть, мать права, и он действительно выздоравливает.

С улицы доносились оживленные голоса, два из них он узнал: Егор и мама. В этот субботний день – ее законный выходной – она, конечно, как и все обитатели пригорода, постаралась найти время для прогулки, и, конечно, в обществе Карины и ее сына. Зачем же было обманывать его, он же не слепой. Дмитрий осторожно приоткрыл портьеру: мама стояла, болтая с Кариной, а Егорка носился по дороге с какими-то соседскими мальчишками, истошно крича, и кидаясь в них мелкими камушками. Приятели в долгу не оставались. Смех и возня заглушали все остальные звуки, в том числе, и голос мамы. Ему очень хотелось бы послушать, о чем она рассказывает Карине с таким оживленным, чуть кокетливым видом. Впервые он всерьез задумался о том, что у окружающих его людей может быть своя жизнь с какими-то целями, тайнами, желаниями, бедами, мечтами. Это было не очень радостное открытие. Сразу обнажалась его собственная никчемность, бесполезность. Зачем он? Почему он живет? Почему он, а не кто-то другой, вынужден безвылазно сидеть в четырех стенах, бережно храня кожу от лучей солнца, того же самого солнца, которому другие молятся, солнца, под которым зреют яблоки, растут дети?!

С улицы снова донеслись визги и хохот. Строгий голос мамы громко произнес:

- Егор, что это вы тут устроили?! Вообще, уйдите-ка с дороги, вон целая колонна машин идет!

« Попади под машину, гаденыш!» - напрягаясь так, что мускулы одеревенели, прошипел Димка, вцепляясь в портьеры липкими от пота пальцами. Взгляд его неотрывно следил за несущимися автомобилями без номеров; видимо, кто-то гнал японские машины на продажу через всю страну. Сверкая новыми боками и никелем, колонна ворвалась на участок дороги возле дома Карины, прошла некрутой поворот к их с мамой дому, и скрылась из виду, взорвав воздух веселыми сигналами, сгоняя собак и мальчишек со своего пути. Егорка следил за колонной из-за низенького заборчика, уцепившись за штакетины своими маленькими ручонками. На лице его был написан восторг и легкий испуг познающего мир человечка. Но истинного страха не было, должно быть, он уже чувствовал, что со стороны дороги ему опасаться нечего.

«Быстро же тебя сдуло, трус вонючий! Как чужих мам очаровывать, так ты не трус! – Дима щурился от злости и кусал губы. – А мама-то хороша. «Не пойду-не хочу» Сразу поскакала, как на улице его увидела. Что за дом такой проклятущий, вечно в нем селятся какие-то неприятные люди! Ну, постоял бы дом пустым зиму; кому он нужен? Там и брать-то нечего, хлам один!

Он отвлекся от окна и просто стоял, держась за портьеру, комкая ее, сминая так, что без хорошей чистки ей уже не выглядеть пристойно. Хлопнула дверь, а он и не заметил, не отвлекся от своих мрачных мыслей и кипящих чувств.

Потом пошла череда одинаковых дней, в течение которой, мать действительно не встречалась с соседями. Дима слышал звонки телефона, и, судя по разговорам, это была Карина. Но мама почему-то отвечала отказом встретиться или посидеть с Егором. Странно, но ему стало спокойней. Наконец-то она решила сдержать обещание.

Галина с ужасом вспоминала свою встречу с Кариной и Егором. Иногда ей начинало казаться, что сын видел ее, счастливо смеющуюся, рассказывающую, как Анатолий водил ее в зоопарк, а потом катал на колесе обозрения и целовал на самой высокой точке, с которой виден почти весь город. При желании Галина могла быть неплохой рассказчицей, и Карина хохотала над ее шутками, позабыв о своих многочисленных заботах и бедах. И Егор носился рядом, визжал и смеялся… Если бы эту картину увидел Дима… Ей не хотелось об этом думать, она слишком хорошо знала характер сына. Думала, что знала. Но и то, что было доступно ее пониманию, не сулило ничего хорошего. Ведь все выглядело так, будто она не сдержала своего обещания, и если он видел…

Сделав над собой титаническое усилие, она всю неделю отклоняла приглашения Карины, выдумывая благовидные предлоги, запас которых очень быстро иссяк. Оказавшись в очередной раз между двух огней: своим обещанием, данным сыну, и неуемной жаждой общения с подругой и ее очаровательным Егоркой, ей предстояло сделать единственный выбор, единственно возможный выбор, к которому ее подталкивал и Анатолий, сходящий с ума от неизвестности и тревожных предчувствий.

Прошли две недели сомнений, вранья и одиночества. Две недели, за которые она вновь успела почувствовать весь ужас положения заложницы собственного сына. Он знал о каждом ее шаге и мрачно радовался безграничности своей власти, которая подтверждалась на самом высоком уровне – мамой, держащей слово, жертвующей ради него всем, что стало ей дорого.

А потом события вышли из-под контроля.

Ночью раздался звонок, от которого подпрыгнуло и заколотилось сердце, а во рту появился металлический привкус. Галина торопливо сбежала с лестницы, схватила трубку.

- Алло? Карина? Что? Конечно, неси скорее ко мне!

Осторожно, по стеночке, Дмитрий вышел в коридор и встал на галерее, глядя вниз, туда, где на диване лежал измученный, слабый ребенок, не находящий в себе сил даже плакать. Две женщины стояли над ним, перепуганные, растерянные.

Значит, с маленьким засранцем не все ладно. Вот и отлично. Только бы мама так не скулила, и не хваталась бы каждую минуту за его лоб, проверяя температуру. Может, выйти из тени и спросить, что с ним? Нет, он поступит умнее. Дмитрий вернулся в свою комнату и стал смотреть в окно, соображая, с чего начать.

Голос мамы тонул в рыданиях Карины. Ничего нельзя было разобрать. Дмитрий досадливо морщился, косясь на дверь. Он начинал откровенно злиться. Что они намерены делать? Кому звонить? На часах полтретьего ночи, да и путь от города неблизкий, вряд ли «скорая» приедет вовремя. Словно в подтверждение его рассуждений, снизу раздалось:

- Алло, Толя, прости, но это очень важно!

Надо же, знакомый доктор выискался! Дмитрий нахмурился, соображая. Времени не оставалось вовсе, а женщины квохтали над ребенком, не выпуская его из виду ни на минуту.

В начале пятого к дому подъехал автомобиль, и почти тут же раздался звонок в дверь. Ярость ослепила юношу и отступила. Не время сейчас.

Он вышел на галерею и замер, прислушиваясь. Мужчина четко отдавал приказы, женщины носились из гостиной в кухню и обратно, выполняя. Ни слез, ни криков, только быстрые шепотки и редкие всхлипывания; основной страх отступил, забрав с собой и истерику.

Потом все трое вышли из дома, потушив верхний свет, оставив лишь маленькое бра над аквариумом в самом дальнем углу комнаты. Сразу стало волшебно и уютно. Дима ринулся вниз. У него есть минута, или меньше! Будем надеяться, что ночной гость задержит перепуганных квочек, объясняя им дальнейшие их действия.

Мягкий ковер скрадывал шаги. Дима приблизился к дивану, стоящему посреди гостиной и заглянул в лицо Егора. Мальчик не шевелился, не плакал, а только громко сопел, тяжело втягивая живительный кислород в свои маленькие нездоровые легкие. Дима зажал ему нос и рот ладонью, вдавливая головку ребенка затылком в подушку. Бился он меньше двадцати секунд…

Вопль раздался, когда он уже почти заснул. Кто из женщин кричал, Дмитрий спросонья так и не понял. Он поднял голову, пытаясь вспомнить, что же могло вызвать такую реакцию. Воспоминания, притупленные временным забытьем, всплыли медленно и неверно. Только когда распахнулась дверь его спальни, которую он уже две недели держал незапертой, и он окончательно проснулся, мозаика сложилась полностью. Посеревшее, старое лицо матери безумно вертелось в темноте, руки ее шарили по стене в поисках выключателя.

- Дима, ты спишь?

- Спал. Ночь на дворе вообще-то. Что случилось?

Свет вспыхнул, ослепив. Он сел и возмущенно посмотрел на мать, сморщившись, как от боли.

- Обязательно ярко так?

- Прости, я сейчас, - она автоматически дернула шнурок его настенного светильника, одновременно гася верхний свет. Ее всю трясло, но голос ее не дрожал. – Дим, ты точно спал?

- Что такое-то, ма?! – взорвался он. – Я тебе, что, мешал?!

- Тише, милый, я сама не знаю, что несу. Сынишка Карины умер. Мы врача вызвали, он какой-то вирус заподозрил. Говорил, что все обойдется, а потом… - она начала громко плакать, закрыв лицо руками, и раскачиваясь из стороны в сторону.

Дмитрий потер лицо рукой, сгоняя толком и не пришедший сон, и свесил ноги с кровати:

- Может, помочь чем?- неуверенно спросил он, с подлинной жалостью глядя на мать. Раздражение на слезы, конечно, присутствовало, но не выражено. Сейчас больше хотелось потрепать ее по плечу и сказать что-нибудь утешительное.

Она отняла руки от лица; слезы катились по красным щекам.

- Что? Помочь? Дима, милый, я и не знаю, что нужно делать. Карина там, внизу, чуть не в обмороке…Господи, какой ужас-то! – она схватилась за лицо ладонями.

- Мам, мам, - торопливо позвал он, не в силах смотреть на ее горе, - мам, а почему Карина к нам-то его принесла? Вызвала бы скорую помощь к себе домой… - «Это вообще-то невероятная удача, чудесное совпадение, только я все же хотел бы знать, что заставило их обеих проявить такую недальновидность». Раздражение и ярость сидели в сторонке, наблюдая за происходящим любопытными яркими глазками хищных зверьков.

- Какой там, - махнула рукой мать. - Она перепугалась, когда он задыхаться начал, да ко мне бегом. «Скорая» бы только к утру приехала, а у нас с тобой есть знакомые врачи, вот я одного из них и вызвала.

- Я не помню его что-то, - ляпнул, не подумав, Дима и прикусил язык, но Галина не заметила его промаха.

- А он друг Ерохина, заменит его скоро. Ерохин-то старый стал совсем, все по санаториям мотается, желудок пытается вылечить.

Она вытерла слезы и села в кресло, где обычно Дима читал свои книги. Сын только что сказал или сделал нечто, насторожившее ее, но от ужаса и горя мысли путались, и она решила обдумать разговор с сыном попозже, когда все закончится. А предстояло ей многое. Во-первых, придется как-то выгораживать Анатолия, ведь он последним осматривал Егора, и вопросы к нему могут возникнуть не только у милиции – ребенок умер дома, смерть его никто официально не фиксировал, но и у Карины. Обезумевшая мать может такого наговорить доктору, что страшно представить. Во-вторых, нужно убедиться, что Димка не травмирован до глубины души, что его сознание избежит мучительных изменений, приведших его в запертую комнату.

- Мам, ты бы спустилась к Карине, - обеспокоено глядя на мать, посоветовал Димка. – Она там совсем одна.

- Я тебе мешаю? – горько скривившись, спросила Галина; у нее и в мыслях не было, что сын просто тронут чужим горем. К сожалению, она знала, какой он чудовищный эгоист.

- Нет, представь себе, - обижено и устало вздохнул Димка. – Просто ты ведешь себя неправильно. Спряталась тут от проблемы, а ее решать надо. Может, нужно все же вызвать «скорую», или снова этому врачу позвонить. Вы с чего взяли, что Егор умер? Вы, что, доктора офигительные? Может, он в обмороке.

Галина разинула рот от удивления. Сын рассуждал, как взрослый, разумный мужчина. Неужели ее молитвы услышаны, и он здоров?!

- Да. Димочка, я побегу вниз. Хорошо, - залепетала она и тут же поспешила выполнять обещание. Неуместная радость разлилась по ее распухшему от слез лицу, и она, с трудом сдерживаясь, выскочила в коридор.

========== Часть 21 ==========

21.

В день, когда хоронили Егора, пришла зима. Димка стоял у окна, кутаясь в связанный матерью плед, и мрачно смотрел, как выводят из соседского дома еле держащуюся на ногах Карину, и бережно ведут к одной из припаркованных у забора машин. Черное пальто, видно, совсем не грело ее, черный платок то и дело сползал с гладких волос, и снег с ветром тут же набрасывались на нее, крутя, издеваясь, пронизывая первым ноябрьским морозом. Его красивая мама с непокорными вьющимися волосами, в светло-синем с мехом пальто, казалась неуместно праздничной на фоне всеобщего умирании, и природы, и детей. Соседи стояли серой, припорошенной метелью, стеной, о чем-то переговариваясь, склоняя друг к другу головы. Лица были изумлены и печальны. Перед уходом мать обронила фразу, которая до сих пор зудела в его мозгу:

- Когда умирают дети – это страшно и удивительно; это отнимает силы и надежду.

Он хотел объяснить ей, что дети сами по своей воле не умирают. Что человек с пеленок уже или кому-то нужен, или его приход в этот мир неуместен, и нужно найти в себе силы и понять, что рано или поздно с каждым неугодным случится то же, что с Егором.

То, что мать приняла за полное выздоровление, было мрачным удовлетворением собой, и своей ролью в этом сложном, коварном мире. Знать, что ты велик и способен вершить судьбы – это настоящее счастье. А чувствовать себя больным, ненужным или печальным в то время, когда по твоей воле сто человек рыдают и взывают к Богу, глупо и странно. Сегодня он ощущал себя совсем здоровым, и, захоти, вышел бы на улицу прямо к этой замерзшей от горя толпе.

Людям всего не объяснить. Люди всегда думают, что они самые умные, и все про всех знают. Некоторые объяснения принимаются, но большинство просто выслушиваются с вежливой миной, а потом, за глаза, искажаются до неузнаваемости и портят все впечатление. Это он узнал сам, смотря фильмы и читая книги. Его мама – простой человек с теми же глупостями в голове, и с той же манией величия. Удивительно, какой, оказывается, этот человеческий мир равнодушный. Всем лень чуточку напрячь мозги и постичь, наконец, друг друга, научиться видеть и слышать то, что скрыто, научиться делать правильные выводы.

Мама знала его четырнадцать лет, говорила с ним, боялась за него, перечитала кучу разной медицинской литературы, чтобы лучше понять его состояние, и не сумела приблизиться к нему хотя бы на полшага. Почему? Может, она глупа? Ведь, будь она умной, стала бы она влюбляться в несчастного Егорку, или, к примеру, слушать жуткую музыку мадам Илиги?! Не далее, как вчера, он слышал, как она с сожалением сетовала кому-то по телефону, что не может пойти на концерт прибывающей в их город «звезды». С ума сойти: Жаровская решила посетить родные пенаты, чтобы потом с пафосом рассуждать о любви к березкам и снежным долинам, где прошло ее светлое детство, а журналисты или ведущие ток-шоу будут умильно улыбаться и спрашивать, уж не в березках ли черпает она свое очарование и талант. Дима выругался, как всегда бывало при воспоминании о Жаровской, и ее, с позволения сказать, музыке. Хорошо еще, что у мамы хватило мозгов не покупать билет заранее, а то они с Кариной здорово бы повеселились сегодня вечером, отмечая смерть Егора. Да, мама его разочаровала. Но ничего, пока она остается с ним. Случай с Егором отрезвит ее и заставит вернуться к прежней осмотрительности и покорности.

Через несколько часов, когда Дима задремал над очередным творением Э. По, мать вернулась домой и поднялась в спальню к сыну.

- Дим, спишь, что ли? – негромко спросила она, просовывая в дверь сначала поднос с блинами и вареньем, а уж потом заглядывая сама. Ее глаза были накрашены, аккуратно лежали челка и локоны, нос не покраснел, щеки не отекли. Неужели она не рыдала в три ручья, а просто посочувствовала подруге и привезла ее домой, чтобы скорее покончить с похоронным настроением.

- Входи, ма, я что-то отключился, - он мгновенно собрался и прогнал остатки сна,- как там?

- А-а, как там может быть?! Двигай стол, чаю попьем, я замерзла, как бобик.

Он улыбнулся, и, убрав со стола книги, набросил на него маленькую скатерку, и потащил за углы к креслу.

- Ставь, ма, а то тяжело держать.

- Ничего, что я так ворвалась? – Галина села на удобный маленький стул с витыми ножками и начала разливать чай по чашкам.

- Хорошо, что пришла, - он с удовольствием обмакнул свернутый блинчик в черничное варенье, - а то я уж подумал, закроешься в спальне и плакать будешь.

Она разглядывала его с отстраненностью химика, проводящего опыт, и как заклинание повторяла про себя слова Анатолия, сказанные ей только перед ее отъездом с кладбища: «Помни, Галюша, Димка может быть в этом замешан! От вируса так не умирают!»

Она ехала домой по заснеженной трассе, кусала губы и проклинала день, когда решила оставить ребенка. Хоть и гнала она всю жизнь от себя слова матери о возможном уродстве будущего малыша, против истины воевать становилось все трудней и трудней.

- Что мне делать? – спросила она у Анатолия. – Я ведь еду домой, а там он. Вдруг он ничего об этом не знает? Мало ему душевных травм, так еще я наброшусь на него с обвинениями.

- Ты, что, совсем с ума сошла?! – воскликнул он и тут же, оглядываясь, повел ее за руку подальше от толпы. – Галя? Какие еще обвинения?! Он же тебя в собственной постели придушит, если мои подозрения верны! Милая, ты должна включить весь свой актерский талант, весь природный такт и, несмотря ни на что, всю любовь к Димке. Пей с ним чай, смотри с ним кино, говори с ним, ври, все, что в голову взбредет, только молчи о Егорке. Боже тебя упаси начать сожалеть о нем в присутствии сына! Ты слышишь меня? – он обнял ее за плечи и заглянул в глаза. – Понимаешь?

Она обхватила его руки – теплые и сильные - своими, застывшими даже в варежках, руками и кивнула.

- Скоро все разрешится,- продолжал Анатолий, напряженно вглядываясь в ее бледное лицо.- Мы назначим какую-нибудь экспертизу, осмотрим Димку, поспрашиваем. Его улучшение нам на руку. Пусть пока он ни о чем не подозревает, а твоя задача – усыпить его бдительность. И слушай все, что он сочтет нужным тебе рассказать. У него, кажется, выявилась маниакальная зависимость от убийств…

- Почему убийств?! – с ужасом переспросила Галина, гипнотизируя его взглядом.

- Я порассуждал на досуге, полистал медкарты подобных больных, и пришел к неутешительным выводам.

- Например? – в голосе ее явно зазвучала злость.

- Не сердись. Врачу иногда необходимо быть жестоким. Итак, я пришел к выводу, что Дима вполне мог убить Юлю – вашу соседку.

- Еще чего! – она вырвалась из его объятий. – Ты совсем уже, что ли?! Он из дома не выходит, у тебя амнезия, что ли?! Будешь еще моего сына в преступники записывать Айболит несчастный! – он мягко поймал ее за локоть.

- Я стану несчастным, если ты меня не выслушаешь. Я уже как-то говорил тебе, что Диму не вылечить, помнишь? – ему необходимо было втянуть ее в разговор. Если он этого не сделает, последствия можно будет только представить, а, в худшем случае, увидеть по телевизору в криминальной хронике.

- Помню! – огрызнулась Галина. – Тебе обязательно мне это напоминать?!

- Тогда ты помнишь и то, что я предлагал адаптировать его к нормальной жизни…, - реакции не последовало, и он на свой страх и риск продолжил: - так вот, я считаю, что и это тоже невозможно, и не было возможно уже тогда. Это не врачебная ошибка – это отсроченный диагноз.

- Очень удобно! – всхлипнула она. – Чего ты добиваешься, чтоб я признала, что мой сын – псих, маньяк-убийца?!

- Да, - твердо, не повышая голоса, сказал он и снова обнял ее за плечи.

- И Егора он убил? – скривив похолодевшие губы в издевательской улыбке, спросила Галина. У нее не укладывалось в голове, как вообще можно поднимать подобную тему без соответствующего расследования, и всего прочего. И вообще, ее трясло при мысли, что любимый мужчина вдруг спятил и взялся делать какие-то безумные выводы. Анатолий молча смотрел на нее, и во взгляде его светилась любовь пополам со страхом. Только благодаря этой неподходящей смеси чувств, Галина поддалась его воле и сникла, почти готовая принять любую правду. – Егора…мог он убить Егора? – повторила она вопрос, и больше не нашла в себе сил для иронии.

- Не знаю, - также твердо ответил он. – Понятия не имею. Я хочу лишь одного, чтобы ты была осторожна, внимательна, и готова ко всему, даже самому страшному. Давай перестрахуемся, а потом начнем все заново. Ты не против?

- Это какой-то кошмар, - проговорила она, рассеянно глядя по сторонам. – Мне нужно подумать, привыкнуть хоть как-то к мысли, что я родила убийцу.

- Родила ты нормального пацана, а в убийцу там, или просто в социопата его превратила болезнь. И никакая медицина не смогла бы тебе помочь. Два-три теста, сделанные после нападения на торговца простынями, никого бы не убедили. Самое большее, назначили бы уколы успокоительного, и превратили бы сорванца в растение. Ты тут не причем. Но и Егор был не причем, и другие важные для тебя люди – тоже. Вот о ком ты должна побеспокоиться, и вот, почему я весь холодею при мысли, что ты задашь все вопросы Димке в лоб. Поостерегись пока, пока я не выработаю нужную стратегию, и потом мы вместе решим проблему, раз и навсегда. Ты же видишь, что откладывать некуда?

- Значит, психушка?

- Боюсь, это не исключено. Постарайся понять.

- Постараюсь.

Он обнял ее еще крепче и ласково поворошил подбородком ее туго завитые волосы.

- Поезжай домой, сыграй пару спектаклей и выспись хорошенько. Потом мысли станут стройнее, кошмар подзабудется. Ты только не проговорись, и верь мне.

- Так тяжело, Толя, - тихонько проскулила она, прижимаясь щекой к воротнику его дубленки, - мне так тяжело, и Каринка со мной теперь общаться перестанет! Что я за человек такой…

- Тихо. Истерик нам только не хватало! Не думай пока о второстепенных вопросах, реши главные.

Постепенно она успокоилась. Решив не ехать в кафе, где проводились поминки, Галина обняла Карину и села в свой автомобиль, полная решимости последовать советам Анатолия. Ее любовь переросла в крепкое, сильное чувство, и преодолела все сомнения. Скажи Галине кто другой то, что ей довелось выслушать от Анатолия, она просто послала бы придурка к черту. С любимым мужчиной выходило иначе. До дома – час езды; она успокоится окончательно, да еще успеет придумать план действий.

Посреди трассы она съехала на обочину и принялась приводить себя в порядок: попудрилась, подкрасила ресницы, расчесала волосы, подвив пряди прямо с помощью пальцев. Потом она заехала в кафе и заказала десяток свежих блинчиков, попросив упаковать их стопочкой в фольгу. Блинчики больше напоминали оладьи, но ее это не смутило: Димка глотал любую стряпню, не вдаваясь в тонкости.

Сына она знала все-таки не так плохо, как сама уже начинала опасаться. Разговор завязался дружеский, даже веселый. Ей почему-то не стоило больших усилий швыркать чаем и посмеиваться над Димкиными шутками. Тревога ее почти рассеялась, наверное, оттого, что она просто сумела запретить себе думать о сыне, как об убийце. В компании преступника тяжело просто находиться, а уж чаи с ним гонять, и вовсе развлечение экстремальное. Но это с обычным преступником, а Димка…В конце концов, он - ее сын, а что будет дальше, докажут его вину, или нет – покажет время.

========== Часть 22 ==========

22.

У домика Карины остановился небольшой корейский грузовичок, и какие-то люди в джинсовых комбинезонах стали выносить с крыльца упакованные в коробки вещи. Они управились очень скоро; и только когда последняя коробка, перевязанная веревкой, да еще обклеенная скотчем, была поставлена в кузов, из дома вышла сама хозяйка. Галина не видела подругу несколько недель. И вовсе не потому, что была черствой или забывчивой, нет, она звонила Карине чуть не по пять раз на дню, но слышала в ответ только вежливое: «Я хочу побыть одна, и сама тебе позвоню!». Этим дело и заканчивалось. Один раз Галина, возвращаясь с работы по заснеженной темной дороге, припарковалась было у низенького штакетника, но Карина вяло махнула ей из окна, мол, проезжай-проезжай!

Теперь она стояла среди голых деревьев, на границе их с Кариной участков, и молча наблюдала, как из ее жизни уезжает близкий человек, ставший ей – такой одинокой – почти родным. Серый, снежный ноябрь поставил точку в еще одном важнейшем этапе ее существования. Целых две точки. Шестнадцатого числа Анатолий подарил ей золотое кольцо с небольшим сапфиром и сделал предложение. Просто, тепло, почти по-дружески. Конечно, она согласилась, почувствовав головокружение от счастья. А семнадцатого уехала Карина, вернее, уезжает, и, похоже, навсегда. И удерживать она ее не вправе, потому что в спальне на втором этаже ее дома живет возможный виновник трагедии. Если бы она знала, что Димка не трогал Егора, если бы Егор не умер в ее доме, тогда она еще могла бы попытаться: выскочить из-за деревьев и побежать напрямки по сугробам наперерез Карине с криком: «Ринка, подожди!» Но она ничего не знала, и ни в чем не была уверена. Если окажется, что правда – это те страшные слова, сказанные ей взволнованным Анатолием в день похорон, то отъезд подруги явится всего лишь отсроченным наказанием ей за непослушание, глупость, упрямство. А мама предупреждала. Нет, пусть уж лучше самое болезненное случится сегодня, пусть Карина уедет, и обе они попробуют забыть эту осень.

Карина села в кабину, захлопнула дверцу. Заурчал двигатель. Галина закрыла рот ладонями, сложенными лодочкой, и расплакалась.

Домик соседей в очередной раз опустел. Дима вяло скорчил рожу, глядя в темное стекло окна на свое отражение. Теперь уже точно не скоро объявится кто-нибудь, жаждущий его, Дмитрия, внимания. И пусть. Впереди зима, хочется спокойствия, тишины; раздражающие люди в его программу не входят. Маму, конечно, немножко жалко, но она сама виновата: дружила бы со своей Кариной, нет же, стала с Егоркой водиться, это же ненормально! Интересно, осознала она свою вину, или продолжает считать, что в окрестностях бродит маньяк. Кто-то, наверное, должен будет объяснить ей, что она – и есть маньяк. Ведь виноват не тот, кто исполнил убийство, а тот, кто своими действиями, глупыми и необдуманными, спровоцировал несчастного, измученного подозрениями, одинокого в своем недуге, человека на решающий удар. Все люди – маньяки, все до единого. Кто-то пьяным валяется в придорожной канаве, кто-то обнажается перед открытым окном, демонстрируя свое превосходство над недалекими «остальными», а кто-то влюбляется в чужого ребенка в то время, пока свой медленно умирает без солнца и надежды.

Так и не зайдя домой, Галина вытерла слезы, вывела машину из гаража и поехала на почту. Еще вчера она написала выпущенному из-под стражи Олегу, сообщив, что Карина съехала, и дом свободен. Еще она спрашивала, как быть с кошками Карины, поливать ли цветы, не отослать ли ключи от домика Олегу или самой хозяйке. Ей было безразлично, что предпринять, она действовала автоматически, выполняя соседский долг. Мысли словно замерзли вместе с природой. Накатила апатия, и даже Анатолию звонить не хотелось. Только потому, что любимый мужчина ждал звонка, она, сбросив письмо, набрала его номер, усевшись прямо на почте в глубокое неудобное кресло. После серии гудков, раздалось бодрое:

- Алло? Галя?

- Привет.

- Что такое? Карина все-таки уехала? – вот за что она, пожалуй, и полюбила его: он всегда угадывал причину ее плохого настроения, или звонкого смеха. Безошибочно.

- Да, Толь, она уехала. Даже не позволила мне с ней попрощаться. Я все звонила, звонила, но…, - она вздохнула.

- Может, она вернется? – с надеждой спросил он. Анатолию очень хотелось, чтобы Галина без него не чувствовала себя одинокой. Он покупал ей в подарок книги, диски с фильмами, музыкой, он даже добыл для нее редкую концертную запись Илиги Жаровской, с интервью и несколькими видеоклипами абсолютно новых композиций. Съемки проходили в Италии, и поражали, впридачу к потрясающей музыке, удивительными пейзажами и архитектурой. Галина была в восторге, но он понимал, что живого общения ей ничто не заменит, поэтому дружба с Кариной им всячески поощрялась. Только Егорки он советовал ей избегать…И вот, малыш погиб, а подруга уехала. Ему хотелось согреть свою Галюшку, бросить всех пациентов к чертовой бабушке и примчаться в заснеженный пригород. Но в доме Галины живет маленький монстр, чутко охраняющий принцессу от посягательств чужаков, будь то крошка-пацан, или взрослый симпатичный доктор.

- Не вернется она, Толя. Я это сразу поняла. Наверное, уже тогда поняла, когда она над могилкой Егорки плакать перестала. Помнишь, как она подобралась вся, лицо порозовело,…а потом она меня до машины провожала, так чуть не улыбалась. Не знаю, может, это шок такой, а может, первая надежда на новую жизнь где-то далеко?

- Нет, это не шок, - он помолчал, слушая свои мысли и выбирая нужные слова, чтобы не обидеть Галину. Дело в том, что он уже давно считал Димку виновником всех совершенных в округе преступлений, но произносить вслух то, что сверлило его мозг чуть не с самого лета, он не мог. Ему очень хотелось сказать Галине, что у Карины не было никакого шока, иначе она, чуткая, как всякая мать, тут же обвинила бы Димку в убийстве ее сына. Но нет, она просто хладнокровно решила порвать с Галиной, и в память о дружбе, сделала над собой усилие и ничем не выдала своих подозрений. Сильная женщина. Неординарная. Галюшка на ее месте закатила бы истерику, и всех обвинила бы по поводу и без. И хоть он крепко полюбил именно Галину, перед характером Карины он почтительно преклонялся, и, как психиатр, был убежден, что не ошибся в ее предпочтениях и мотивах, только Галине об этом знать не надо.

- Нет, - повторил он. – Это был не шок. Она просто не очень темпераментная и медлительна по природе, вот поэтому ее горе, способное свалить другого человека на месяц под капельницу, так поверхностно затронуло ее душу. Она решила уехать – ладно. Главное, не переживай так.

- Я попробую отвлечься работой. Мне дали пакет документов для проверки, посижу над ними, глядишь, время быстрее побежит.

- Правильно. А еще не забудь, что мы идем послезавтра в театр,- голос его повеселел.

- Ой, точно! А ты за мной заедешь?

- Если можно.

- Нужно.

- А как же Димка?

- Что-нибудь навру.

- Не перестарайся только! – он внимательно вслушивался в ее голос, каждую секунду следя за своими ответами, следя за своим голосом и интонациями. Нельзя, чтобы она нервничала, иначе у нее не получится обмануть сына, а дальше…начнется замкнутый круг.

Знаменитости спешили посетить их город одна за другой. На середину недели планировалось последнее выступление Илиги Жаровской, и не успели организаторы распродать самые неинтересные билеты, как в субботу было объявлено представление московского «Современника». Причем, букет «звезд» прибывал такой благоухающий, что пропустить сие действо было бы верхом необразованности, да и просто кощунственно.

Анатолий, к великой радости Галины, театр обожал, и безо всякого напоминания, без намеков, пробрел билеты в ложу и торжественно пригласил свою будущую супругу почтить присутствием это яркое светское мероприятие. На концерт Илиги они при всем желании билеты не достали, ведь пик продаж пришелся как раз за день-два до трагических событий, связанных со смертью Егора. В это время просто никому бы в голову не пришло задуматься о концерте, разве что сумасшедшему….Жаровская гостила в родном городе уже третью неделю, но концерты давала дозировано, и с огромными временными промежутками. Не умеющая делать прогнозы публика, раскупила все билеты заранее, и Галина осталась ни с чем. Сын, сам того не подозревая, лишил ее сразу двух радостей.

Перед выходом в свет она сильно нервничала. Расшалилось сердце, немели кончики пальцев, все время хотелось сесть и укутаться. Анатолию она жаловаться не стала, зная, что нездоровье носит соматический характер, и вызвано предстоящим разговором с сыном. Дмитрия она никогда не оставляла по вечерам. Как бы она не задерживалась, к шести часам ее машина, строго повинуясь стрелкам, стояла в гараже с остывающим после бешеной гонки двигателем. Сегодня был исключительный случай.

Сначала Галина испытывала соблазн сымитировать свое пребывание дома: тихонько включить телевизор, зажечь всеет; пусть бы сын просто знал: она рядом. Но потом что-то зазудело в подсознании, и подняло ее на лестницу.

- Дим, как ты? – ласково спросила она, просовывая голову в дверь. Сын лежал на кровати, и, свесившись, читал очередной «ужастик». В своих вкусах он отличался постоянством. Заметив мать, он лишь мотнул челкой:

- Нормально.

- Дим, а ты не боишься быть один? – только задав вопрос, она поняла, как по-дурацки он звучит, учитывая, к кому она с ним обратилась.

- Ты чего, ма, - он хохотнул, - совсем уже?!

- Не, я не о том. Понимаешь, мне нужно в город съездить, а вернусь я где-то к десяти… - она осторожно перевела дух: самые страшные слова были произнесены.

- Езжай. Я не маленький, – он закрыл книгу и сел, отведя длинные пряди за уши. – Куда тебе нужно, если не тайна?

- Меня одна женщина позвала вместе в театр сходить. Одной скучновато-то как-то…

- Московский? – улыбнулся он снисходительно. – Знаю. Слышал сегодня по радио; весь день реклама шла.

- Да. Ты знаешь, я так давно не была в театре, с ума сойти! – она радостно всплеснула руками. – Ну, я тогда пойду причешусь, и поеду.

- Давай. У меня без тебя дел по горло, - хмыкнул он и махнул ей своим почти царским жестом.

Анатолий заехал за ней ровно в шесть, как и обещал. Он поставил машину за домом Карины, и несколько десятков метров Галина бежала к нему по скользкой дороге, прокалывая серую наледь «шпильками» изящных туфелек.

- Привет! – выдохнула она и обняла его за шею. Его теплые губы зарылись в ее тщательно уложенные волосы, локонами спускавшимися на шею. – Тише-тише, ты помнешь мой вид! – она смеялась счастливо, обнимая его и жалея, что нельзя без риска для макияжа, впиться в его рот поцелуем. Ничего, придет время. Боже! Когда же оно придет?!

Два с половиной часа сказки пролетели, как это всегда и бывает, словно один миг. Буквально только что сверкал, благоухал, аплодировал стоящий в восторге зал, и вот уже снова зима, и ее возбужденный, счастливый, и уже чуть погрустневший спутник, помогает ей накинуть шубу поверх шелкового вечернего платья.

Они целовались, как школьники в подъезде, задержавшиеся с дискотеки домой, ошалев от любви. Этот вечер, весь в миллионах огней, а позже - в миллионах снежинок, сыпавшихся с неба прямо на непокрытые головы, определенно был началом чего-то нового, пока чужого, но прекрасного.

Ровно в десять Галина повернула ключ в дверях своего дома. Радостно вилял хвостом заждавшийся Барк, глядя, как хозяйка торопливо стирает размазавшуюся помаду, зачерпнув горсть снега. Пес не понимал ее действий, но тайну хранил надежно.

========== Часть 23 ==========

23.

Как только мать уехала, он отложил книгу и поднялся с постели. Одиночества он не ощущал, напротив, было даже как-то просторно, легко и непонятно. За окном быстро стемнело, еще бы – конец ноября, и, кажется, начинался снег. Как и все люди, знакомые с чудачествами погоды, Дмитрий отдавал предпочтение снегу перед дождем. Нудный стук холодных капель он ненавидел, а вот томную пелену, застилавшую небо и просыпающуюся на землю белой ватой, обожал, хотя на его жизнь, по большому счету, не должны были влиять ни те, ни другие виды осадков.

Но легкость и чувство простора вдруг оставили его. Что-то загудело в голове, сердце забилось часто-часто, во рту пересохло. Он прошелся по комнате, в страхе сжимая и разжимая вспотевшие ладони. Пот катился по спине и по лбу, стекал на виски. Что с ним? Что? Надо выйти! Он бросился к двери, распахнул ее, и тут же сквозняком его качнуло назад. Мокрый лоб обдало живительной свежестью, и он обессилено сел прямо на пороге своей комнаты, уставясь в пустоту застеленной дорожкой лестницы.

Внизу хлопнула дверь, и тут же часы в холле пробили десять. Мама все же удивительная женщина: сказала в десять, и вот – пожалуйста! Конечно, привычных звуков, сопровождающих ее возвращение, ждать не приходится: ей же не надо готовить ужин, брякая посудой, но все равно от ее присутствия, даже немого, сразу становится легче.

Дима переполз через порог, где просидел с гудящей головой часа полтора, обратно в спальню, и тихонько прикрыл дверь, толкнув ее кончиком большого пальца ноги. В голове прояснилось, темнота перестала давить на грудь, захотелось даже поговорить с мамой, но она все не шла.

Стоя у подножия лестницы, и держась за перила, Галина, уже переодевшись в домашний брючный костюм клюквенного цвета, решала непосильную для счастливого сегодняшнего вечера задачу: идти к сыну, или лечь спать, так и не пожелав ему спокойной ночи. Трусливая душонка вместе с исстрадавшимся сердцем тянули ее вниз, здравый смысл и сильный страх все напортить чуть не за волосы тащили вверх. Она словно отупела и онемела, только руки жили своей жизнью, цепляясь за перила, да ноги медленно переступали со ступеньки на ступеньку. Оказавшись у двери сына, она нажала на ручку и тихо позвала:

- Дим, я приехала. Можно к тебе?

- Входи, конечно.

Она медленно вошла, нацепив «дежурную» улыбку. Почему-то именно сегодня, сейчас, ей было непомерно тяжело, но шаг сделан.

- Ты еще не ложишься? – спросила она, заметив тщательно заправленную кровать. – Хочешь почитать, наверное, да?

- Да, - его односложный ответ ей совсем не понравился; к хорошему быстро привыкают, а Дима уже больше двух месяцев вел себя почти, как здоровый, и короткими фразками от нее не отделывался. Что-то определенно было не так.

- Дим, ты как?- она подошла ближе к креслу, где он сидел по своему обыкновению, и села по-турецки прямо на ковер. – Эй, милый?!

Он посмотрел ей прямо в лицо и кивнул:

- Говорю же, нормально! – книгу он сразу закрыл, заложив место, где читал пальцем, и нетерпеливо склонил голову. – Ма, что со мной может быть не так?

- Ну, может, ты скучал, или страшновато было… - пожала она плечами, но тут же продолжила, - ладно, забудь. Нормально – это хорошо, я не пристаю.

- Ты мне чаю можешь принести, приставучка? – улыбнулся он. – Я же с шести часов ничего не ел.

- Конечно, - рассмеялась она и тут же вздрогнула. Вздрогнул и сын, резко поворачивая голову к окну. Сильный, завывающий, трясущий, казалось, весь мир за окнами, гул, треснул о стену дома чуть не ком снега, и рассыпался дребезжанием подоконника.

- Пурга! – выдохнули они оба и облегченно рассмеялись.

- Я чуть не описался, - серьезно заявил Дима, и Галина повалилась на пол, хохоча, как сумасшедшая.

Погода окончательно сдвинулась. Истинно зимняя метель накрыла пригород шевелящимся, извивающимся в свете фонарей, белым покрывалом, и рвала, и шипела, и бранилась, и выла, теребя крыши, хлопа ставнями, ломая ветки, заваливая дороги. Галина сидела в комнате сына там же, на полу, и с удовольствием швыркая горячим чаем, листала одну из Димкиных книжек. Сам он, скрючившись в своем любимом кресле, слушал радио, прерывающее эфир с каждым новым порывом, от чего комната наполнялась треском, и тоже читал очередной шедевр короля жанра Стивена Кинга.

Где-то прозвенела трель, за ней еще одна, а потом кто-то забарабанил в дверь. Дима поднял голову и прислушался; краем глаза он заметил, как мама встрепенулась, вытягивая шею, и отставила свой стакан с чаем:

- Сынок, выключи-ка радио на секунду, - она протянула к нему тонкую руку и пошевелила в воздухе пальцами.

И как только он нажал кнопку на пульте, грохот в дверь оглушил их своей неуместностью.

- Кто это? – испуганно прошептал Димка, вжимаясь в кресло.

- Сейчас узнаем, - бодро вскочила Галина. – Барк нас в обиду не даст, а дверь мы и сами не откроем, да же?

- Да, конечно. У нас же Барк на улице, - облегченно выговорил Дима, но страх из его глаз не ушел. Мама смелая, она всю жизнь прожила за городом, где каждый может обидеть или напугать одинокую женщину, и она справилась. Вон, как легко пошла она к дверям, ни на секунду не задумалась. Ничего с ними не случится, это же просто кто-то сбился с дороги, и постучал спросить, в какую сторону ему ехать. Наверное, за сегодняшнюю ночь, это не последний посетитель. Ведь какой кошмар творится за окнами, даже представить себя страшно на месте заблудившегося путника.

А Галина вся тряслась, шагая через холл к входной двери. Где-то посреди метели лаял Барк, напуганный шумом не меньше хозяев. Хорошо, что она догадалась еще в начале месяца утеплить его будку старыми пальто и матрасами, да Анатолий привез ей аж целых четыре поношенных шали, чтобы пес мог спать на них, как птица в гнезде. После такого капитального ремонта в его доме, Барк обленился, гавкая на непрошенных гостей в случае крайней необходимости, тогда как летом, он свирепо бросался к забору, стоило только какому-нибудь подозрительному бродяге остановиться неподалеку. Негостеприимство пса было широко известно в пригороде, и Галина стеснялась его иногда, оправдываясь тем, что Барк – ее единственный, по сути, защитник. Его зимней лени она даже порадовалась, но сейчас, крадучись ступая по паркету холла, она очень просила Барка гавкнуть, что есть силы.