Столетняя война. Том V. Триумф и иллюзия [Джонатан Сампшен] (fb2) читать онлайн

Джонатан Сампшен Столетняя война Том V Триумф и иллюзия

Беатрис, Рубену, Робину, Иви, Сэди и Наоми

Предисловие

Колесо фортуны — один из древнейших символов человечества, образ капризной судьбы и быстротечности дел человеческих. В эпоху позднего средневековья оно было повсюду: в иллюминированных рукописях, на настенных росписях и витражах, в проповедях и гомилиях, в поэзии и прозе. "Колесо фортуны вертится как шар, внезапное восхождение приводит к внезапному падению", — писал Джон Лидгейт в книге The Fall of Princes (Падение принцев), написанной по заказу одной из главных фигур в этой истории, кардинала Генри Бофорта^[1]. В настоящем томе прослеживается удивительное возрождение Франции, за два десятилетия, из самого плачевного состояния до главенствующего положения в Европе, которое она занимала до начала войн с Англией. Внезапный взлет влечет за собой внезапное падение. В эти годы рухнула мечта англичан о завоеваниях во Франции, начиная с первых лет правления Генриха VI, когда в битвах при Краване и Вернёе они закрепили за собой контроль над большей частью северной Франции, и заканчивая потерей всех своих континентальных владений, кроме Кале. Этот неожиданный поворот судьбы, необъяснимый для многих современных англичан, стал важнейшим событием в истории двух главных национальных государств Западной Европы. Он положил конец четырех вековому присутствию английской династии во Франции, разделив две страны, судьбы которых когда-то были тесно переплетены и породил новое чувство идентичности в обеих странах. В значительной степени эти события стали причиной разных судеб французского и английского государств в последующие века.

Страсти, порожденные древними войнами, со временем утихают, но страсти, вызванные войнами англичан во Франции XV в., оказались удивительно живучими. Основы науки об этом периоде были заложены патриотически настроенными французскими историками XIX века, писавшими под впечатлением от Ватерлоо и Седана. Прошедшие века ничуть не смягчили их негодования по поводу судьбы своей страны во времена Генриха VI и герцога Бедфорда. Необыкновенная жизнь и смерть Жанны д'Арк до недавнего времени не поддавалась объективному историческому исследованию. История Жанны оказалась в центре разрозненных, но сильных политических страстей: национализма, католицизма, роялизма и периодически возникающей англофобии. Многое из того, что написано, фальсифицирует историю, приписывая средневековым мужчинам и женщинам представления характерные для другой эпохи. Но мифы являются мощными проводниками национальной идентичности. Великий французский историк Марк Блох однажды написал, что ни один француз не может по-настоящему понять историю своей страны, если он не проникнется восторгом перед историей коронации Карла VII в Реймсе. Писавший летом 1940 г. после страшного поражения, Блох обратился к более раннему возрождению страны находящейся на краю катастрофы, чтобы обрести уверенность в выживании Франции^[2].

Если и существует аналогичный английский миф, то он присутствует в исторических пьесах Шекспира. Страстные речи, произнесенные им в честь Джона Гонта и Генриха V, принадлежат к классическому канону английского патриотизма. Три его пьесы о Генрихе VI, представляющие собой усеченную историю раздоров внутри страны и поражений за рубежом, не смогли достичь тех же высот. Тем не менее они служат напоминанием о том, что за столкновением армий и принципов стояли мужчины и женщины из плоти и крови. На каждой странице данного тома я старался помнить, что они не были картонными фигурками. Они терпели голод и болезни, испытывали страх и восторг, радость и разочарование, стыд и гордость, амбиции и усталость. Люди входившие в правительства оказались в ловушке логики войны, не имея ресурсов для дальнейших завоеваний или хотя-бы для защиты того, что у них уже было, и не имея возможности заключить мир. Трагедия англичан заключалась в том, что после первоначального всплеска оптимизма в 1420-х годах они поняли, что войну не выиграть, но их заставляла воевать память о триумфах Генриха V и неспособность его сына, пока они окончательно не скатились в катастрофу.

* * *

Публикация этого тома знаменует собой завершение проекта, к которому я приступил в 1979 году. Это первая полномасштабная история великой череды войн между Англией и Францией, в которую были последовательно втянуты все их соседи: Шотландия, княжества Нидерландов и Рейнской области, кантоны Швейцарской конфедерации, государства Италии и Пиренейского полуострова. Книга основана на широком круге источников, многие из которых хранятся в архивах Англии, Франции, Испании и Бельгии. Но я не смог бы написать ее без кропотливого труда многих предшествующих ученых, осветивших отдельные темы, регионы, кампании или персоналии. Библиография — это мера моего долга перед ними. Я не решаюсь выделить отдельных людей, но два современных историка, Филипп Контамин во Франции и Энн Карри в Англии, сделали огромный вклад в историю Столетней войны.

За сорок три года, в течение которых я писал эту историю, у меня появилось много обязательств более личного характера, из которых я должен упомянуть три. Важной частью своего образования я обязан сэру Джону Фастольфу, чье состояние, в значительной степени полученное от разграбления Франции, после его смерти в 1459 г. было направлено на содержание Колледжа Магдалины (Magdalen College)  в Оксфорде. В начале своей карьеры я занимался историей, а затем был младшим стипендиатом колледжа, после чего переключился на то, что Фастольф назвал "ненужным делом" — юриспруденцию. Своим интересом к истории и тягой к этому увлекательному периоду я обязан щедрости колледжа и двум прекрасным ученым, Карлу Лейзеру и Джеральду Харрису, которые были моими наставниками. Совсем недавно у меня появился еще один долг — перед начальником и стипендиатами Колледжа Всех Душ (All Souls College), основанного Генри Чичеле, советником всех трех ланкастерских королей, чтобы почтить память погибших в их войнах во Франции. В плодотворной атмосфере Колледжа Всех Душ, где я был приглашенным стипендиатом в 2019–20 годах, я написал три главы, посвященные осаде Орлеана и Жанне д'Арк. И последнее, но, конечно же, не менее важное: я обязан Терезе, моей бесконечно терпеливой и ободряющей жене, больше, чем можно выразить словами. Наш брак продлился дольше, чем написание этих томов.

J. P. C. S,

Гринвич,

Сентябрь 2022 г.

Глава I. Кризисы престолонаследия, 1422 г.

11 ноября 1422 года Карл VI Французский был похоронен в бенедиктинском аббатстве Сен-Дени, великой усыпальнице французских королей к северу от Парижа. Король никогда не умирает. Когда гроб опускали в землю, главные чиновники покойного ломали свои служебные жезлы и бросали их в могилу в знак окончания одного царствования, а герольды провозглашали начало другого: "Боже, храни Генриха, милостью Божьей короля Франции и Англии, нашего суверенного господина". Даже в том нищенском состоянии, в котором находилось французское государство, были соблюдены внешние приличия. Траурные одеяния были розданы нескольким сотням офицеров и слуг королевского двора. Монахам были выданы специально расшитые облачения. Для освещения пещерного мрака базилики было сожжено 4.000 фунтов воска. Стены и колонны были сверху донизу задрапированы синей тканью, расшитой золотыми геральдическими лилиями (флер-де-лис, fleur de lys), которые сверкали в свете свечей. Милостыню раздавали 5.000 нищим, толпившимся у ворот аббатства. Тем не менее, это было унылое событие, соответствующее жалким последним годам жизни умершего короля, тщательно срежиссированное врагами, которые контролировали каждое его движение с 1418 года. На церемонии не присутствовал ни один французский принц или знатный вельможа. Единственным скорбящим государственным деятелем был английский регент Джон Ланкастер, герцог Бедфорд, одетый в траур. Вокруг могилы собрались епископ Парижский в сопровождении двух других епископов, канцлер Франции, камергеры королевского двора, председатели Парижского Парламента и горстка судей, каждый из которых был креатурой союзника Англии, Филиппа Доброго, герцога Бургундского. Сам Филипп, однако, не удосужился присутствовать на церемонии. Когда гроб выносили с хоров, между монахами и слугами покойного короля завязалась гнусная потасовка из-за золотой ткани, которой было покрыто его надгробное изваяние, причем каждая сторона считала ее своей добычей. Герцог Бедфорд посчитал похоронную церемонию отвлечением от других важных дел и даже не присутствовал на последовавшем за этим традиционном пиру, а ужинал в одиночестве в соседней комнате, после чего поспешил вернуться в Париж^[3].

Новый король был 11-месячным ребенком и жил за Ла-Маншем в Виндзорском замке. Генрих VI, Божьей милостью король Франции и Англии, был сыном младшей дочери Карла VI Екатерины и английского короля Генриха V, победителя при Азенкуре и завоевателя большей части северной Франции. Их брак, заключенный в Труа в июне 1420 г., должен был придать легитимность мирному договору, который был скреплен в этом городе несколькими днями ранее. Договор в Труа был заключен между Генрихом V и герцогом Бургундским после жестокого убийства отца герцога, Иоанна Бесстрашного, на мосту Монтеро. Незадолго до того, как договор был скреплен печатью, он был санкционирован собранием французской знати неопределенного статуса и получил более или менее добровольное одобрение безумного Карла VI и его супруги Изабеллы Баварской. Спустя полгода, в декабре 1420 г., он был ратифицирован на заседании Генеральных Штатов в Париже, представлявших большую часть северной Франции. Однако договор оставался противоречивым документом, отвергнутым большей частью остальной страны. По его условиям Франция и Англия должны были управляться как отдельные королевства, но одним и тем же монархом. Безвольный старый король лишил наследства своего последнего оставшегося в живых сына, Дофина Карла, на которого была возложена ответственность за убийство в Монтеро, и усыновил Генриха V в качестве своего наследника. До смерти французского короля Генрих V должен был править от его имени в качестве регента. Договор предусматривал, что со временем двуединая монархия распространит свое господство на всю Францию. Английский король обязывался "приложить все свои силы" для установления своей власти на всей территории страны^[4]. Однако к моменту смерти Генриха V эта работа только начиналась. Почти вся Франция к югу от Луары, а также провинции Центрального массива и французские территории в бассейне Роны признали власть Дофина.

Люди, разрабатывавшие договор в Труа, считали само собой разумеющимся, что Генрих V переживет своего больного и старого тестя. Внезапная болезнь Генриха V и его смерть шестью неделями ранее Карла VI в возрасте тридцати шести лет спровоцировали кризис, которого они не ожидали. Как заявил в следующем году Парламенту английский канцлер, Генрих V лично олицетворял собой двуединую монархию. Только благодаря его военным и политическим талантам и тому благоговению, с которым к нему относились в обеих странах, эта идея казалась реальной. Один из самых выдающихся правителей средневековой Европы теперь уступил место простому символу власти. Однако наличие короля-младенца было недостаточно даже в качестве символа. Он был слишком мал для одной из великих публичных церемоний, которыми традиционно отмечалось вступление в должность короля Франции: коронации в Реймсе и торжественного въезда в столицу. Авторитет средневекового короля зависел от видимого проявления власти, публичных ритуалов управления и всей театральности монархии. В течение многих лет единственными видимыми признаками суверенитета Генриха VI были печати на государственных документах, составленных от его имени, и новые монеты, которые вскоре появились в обороте с легендой Henricus francorum et anglie rex (Генрих, король франков и Англии) над объединенными гербами Франции и Англии^[5].

Умирая в Венсенском замке, Генрих V пытался решить проблемы, связанные с его политическим наследием. Он продиктовал кодицил (дополнение) к своему завещанию, в котором передал своему брату Хамфри, герцогу Глостеру, опеку над младенцем-королем и назвал его "главным опекуном и защитником". Его дядя Томас Бофорт, герцог Эксетер, был назначен "директором и управляющим его персоной". В Англии, в последующие месяцы, точное значение этих выражений должно было стать предметом долгих споров. Еще более неопределенными были условия управления Францией. Единственное желание, которое Генрих V, по-видимому, высказал, было передано устно небольшой группе людей, собравшихся вокруг его постели за несколько часов до смерти. Он поручил управление Нормандией своему второму брату Джону, герцогу Бедфорду, на "ограниченный срок". Тем временем регентство во Франции должно было быть сначала предложено Филиппу, герцогу Бургундскому, и только в том случае, если он откажется от него, Бедфорду. Это были временные меры, пока Карл VI был жив. Что должно было произойти после смерти Карла VI, оставалось совершенно неясным^[6].

Предложение Филиппу Бургундскому регентства во Франции было вызвано политической необходимостью. Как напоминал Генрих V друзьям, собравшимся у его смертного одра, бургундский союз был основой английской присутствия во Франции. Филипп, как известно, был абсолютно уверен в своем старшинстве, и он был единственным французским принцем крови, активно поддерживавшим двуединую монархию. Но поскольку ее будущее зависело от английского короля-ребенка и английской армии, регентство Филиппа было нецелесообразным. Более прочные договоренности были достигнуты в результате переговоров между Филиппом и герцогом Бедфордом. Сразу после смерти Генриха V эти два человека встретились в Венсене. Бедфорд предложил Филиппу регентство в соответствии с пожеланиями брата. В последующие дни этот вопрос обсуждался в Париже между их советниками. Филипп воспринял это как отравленную чашу. По словам бургундского придворного хрониста, он заявил Бедфорду, что "оставит это бремя тому, кто готов его нести"^[7].

На этом дело не закончилось. Необходимо было также заручиться согласием судей и великого корпуса чиновников французского государства, которые считали себя хранителями его преемственности и целостности. В начале ноября 1422 г. было официально признано престолонаследие младенца-короля, но юристы поначалу не соглашались на регентство. Они считали, что этот вопрос регулируется ордонансом о престолонаследии, принятым Карлом VI в декабре 1407 года. Этот документ был разработан для избежание гражданской войны между враждующими ветвями рода Валуа и предусматривал, что вместо регентства управление страной в период несовершеннолетия короля возлагается на королевский Совет, государственных чиновников и принцев крови. Герцог Бедфорд не желал ничего подобного. После похорон Карла VI он вернулся в Париж из Сен-Дени с государственным мечом на поясе, и этот показной жест вызвал бурные пересуды на улицах. Вопрос был решен только после того, как были проведены консультации с герцогом Бургундским, а сам Бедфорд согласился дать соответствующие обязательства относительно того, как он будет править. 19 ноября 1422 г. он впервые в качестве регента председательствовал на официальном заседании Парламента, высшего суда Франции, на котором дал необходимые обязательства. Он заявил, что "посвятит всего себя и все, что у него есть, благополучию этого королевства и для того, чтобы его подданные могли жить в справедливости, мире и спокойствии". После этого герцог принес присягу перед присутствующими судьями и офицерами власти^[8].

Джону, герцогу Бедфорду, суждено было пробыть регентом Франции тринадцать лет, вплоть до своей смерти в 1435 году. На момент смерти Генриха V ему было тридцать три года, и Бедфорд был старшим из двух оставшихся в живых братьев покойного короля. Если бы в конце 1421 г. не родился младенец Генрих VI, он бы сам унаследовал троны Англии и Франции. Однако Бедфорд никогда не пытался сместить своего племянника или создать для себя континентальное княжество. "Брат, — сказал ему умирающий король, — я умоляю тебя всей любовью и преданностью, которую ты всегда проявлял ко мне, чтобы ты был верен и предан моему сыну Генриху, твоему племяннику". Этой задаче Бедфорд и посвятил остаток своей жизни. Джон прошел обучение политике в Англии, в суровой школе шотландского пограничья. Он был лейтенантом своего брата в Англии во время Азенкурской кампании 1415 г. и в 1417 г., когда Генрих вторгся в Нормандию. Во Францию он прибыл только в мае 1420 года. К тому времени он уже приобрел репутацию способного администратора и проницательного политика, обладавшего острым умом и уверенностью в себе, что многим напоминало самого Генриха V.

Мнения о талантах Бедфорда как военачальника расходились. Граф Дуглас, которому довелось столкнуться с ним на шотландской границе и во Франции, называл его "Джоном со свинцовым мечом". Однако Бедфорд командовал флотом, прорвавшим французскую блокаду Арфлёра в 1416 г., и армией, сражавшейся на Луаре во время последней болезни его брата. Правда, он был более осторожен, чем Генрих V, и менее лих, чем его старший брат герцог Кларенс, что, возможно, и имел в виду Дуглас. Но тогда Генриху V повезло, а бравада Кларенса привела его к гибели в битве при Боже — ошибка, которую Бедфорд никогда бы не совершил. Бедфорд был умелым стратегом, осторожным тактиком и хорошо знал способности других капитанов, как выяснил Дуглас, к своему огорчению. Но прежде всего, он был чутким и искусным политиком, понимавшим проблемы английского правления во Франции лучше, чем большинство его современников. Хотя поначалу его принимали настороженно, он быстро установил прекрасные отношения со своими французскими подданными, чья основная лояльность всегда была связана с Бургундией, а не с Англией.

Крупный мужчина с властным взглядом, высокими скулами и клювовидным носом, Бедфорд умел сочетать приветливость с внушительностью и привычкой повелевать. Он хорошо говорил по-французски, щедро одаривал французские церкви, покровительствовал французским художникам и ремесленникам и был женат на двух французских аристократках. Он легко общался с французскими сеньорами, находившимися в его подчинении, и сливками парижского юридического и административного мира. Бедфорд играл роль правителя в соответствии со стереотипами эпохи. За год до смерти он заявил королевскому Совету, что никто не мог быть "так любящ и так добр ко мне", как его французские подданные. Это было не просто хвастовство. "Мудрый и великодушный, его одновременно боялись и любили", — таков был вердикт церковника из Руана. Не бывший другом англичан язвительный анонимный хронист, описавший внутреннюю жизнь Парижа в эти годы, даже считал Бедфорда "совершенно не похожими на других англичан" с их агрессивным поведением и любовью к сражениям. Тома Базен, человек следующего поколения, ставший епископом Лизье и одним из нормандских советников Генриха VI в последние годы английского правления, писавший в 1460-х годах, в то время, когда англичане были изгнаны и мало кто из французов мог сказать о них доброе слово, сделал для герцога Бедфорда исключение. Он был "способным и энергичным… храбрым, гуманным и справедливым", считал Базен, и пользовался большим уважением как у французов, так и у англичан^[9].

* * *

Когда известие о смерти Генриха V достигло Вестминстера (около 10 сентября 1422 г.), большинство главных действующих лиц последовавшей за этим драмы все еще находились во Франции. Младший брат Генриха V, герцог Глостер, исполнял обязанности хранителя королевства, но его полномочия автоматически прекратились после смерти короля. Для того чтобы правительство могло продолжать свою деятельность, в покоях почившего короля в Виндзорском замке была проведена символическая передача власти. 28 сентября канцлер Томас Лэнгли, епископ Даремский, в сопровождении главных советников, находившихся в Англии, передал большую печать в присутствии младенца-короля короля на хранение канцелярскому чиновнику, который скреплял ей акты по поручению Совета, до принятия более постоянных мер. Совет немедленно дал разрешение на созыв Парламента — единственного органа, имеющего право утверждать подобные решения. Заседание было назначено на 9 ноября. Тем временем между ближайшими родственниками умершего короля развернулась борьба за власть. Главными действующими лицами стали оставшиеся в живых братья Генриха V, герцоги Бедфорд и Глостер, и его дяди Бофорты^[10].

Хамфри, герцог Глостер,  был на год моложе герцога Бедфорда. Он отличался стройной фигурой, высокой культурой, обаянием и красноречием. Ему также была присуща личная храбрость, которая была отличительной чертой принцев дома Ланкастеров. Однако при всех своих достоинствах Глостер был личностью небезупречной. Он претендовал на наследие Генриха V, и многие англичане, особенно в Лондоне и в Палате Общин, однозначно оценивали его по достоинству. Они называли его "добрым герцогом", но их высокую оценку его достоинств не разделяли те, кто знал его лучше других. Глостер вдохновил на подхалимаж своего протеже Томаса Хоклива, изобразившего его в виде нового Марса. Спустя годы он заказал итальянскому латинисту Титу Ливию Фруловези длинное повествование о завоеваниях своего брата, в котором его собственные боевые подвиги занимают видное место. Однако здравомыслящие люди не оценили его как полководца, и он так и не приобрел значительного военного авторитета. Глостер обладал буйным характером, был напорист, своеволен, импульсивен и очень честолюбив. Он нелегко переносил обиды и лелеял их годами. Короче говоря, как заметил один из современных хронистов, с ним было "неприятно иметь дело". В 1460-х гг. Папа Пий II сказал о нем, что он бабник и больше подходит для жизни в свое удовольствие, чем для воинской службы, и никогда не сможет справиться с задачей жить в соответствии со своими собственными хвастливыми заявлениями. Это было суровое, но справедливое суждение^[11].

После братьев покойного короля главными фигурами в английской политике в начале нового царствования стали его дяди Бофорты. Бофорты были детьми деда Генриха V Джона Гонта и его любовницы Екатерины Суинфорд. В конце своей жизни Гонт женился на Екатерине и их дети были узаконены папской буллой и королевской грамотой. В течение последующих лет они накапливали земельные владения и титулы — результат не только близости к королевской династии, но и выдающихся способностей и службе короне. Джон Бофорт, граф Сомерсет, умер двенадцатью годами ранее, в 1410 году. Его четырем сыновьям суждено было сыграть заметную роль во французских войнах и политике Англии XV века. Старший из них, однако, был захвачен в плен в битве при Боже и в настоящее время находился во Франции в качестве военнопленного, а его братья были еще только на пороге своей карьеры. Главными членами клана Бофортов в 1422 году были два оставшихся в живых сына Джона Гонта и Екатерины Суинфорд — Генри и Томас, сыгравшие важную роль в завоеваниях Генриха V. Томас, получивший в 1416 г. титул герцога Эксетера, был ближайшим соратником Генриха V в его войнах. Их близкие отношения восходили к валлийским войнам первого десятилетия века, когда принц Генрих был лейтенантом своего отца в Уэльсе. Когда Генрих стал королем и решил возобновить войну с Францией, Эксетер стал самым влиятельным приверженцем этой идеи в королевском Совете и одним из самых доверенных капитанов. Этот факт был замечен теми, кому было важно знать, к чьему мнению прислушивается король. Один гасконский наблюдатель сообщал, что Генрих V "любил этого человека и во многом руководствовался его советами". По мнению другого наблюдателя, Томас был "маленьким королем"^[12].

Генри, старший брат Томаса Бофорта, был совсем другим человеком, которому предстояло сыграть еще более значительную роль в новом царствовании. Он был мирским церковным политиком, который прославился тем стремительным восхождением в церковной иерархии, которое было уготовано отпрыскам знатных семей. В 1398 г., через год после принятия сана дьякона, он стал епископом Линкольнским а в 1404 г., когда ему еще не было и тридцати лет, — епископом Винчестерским. В конце концов, в 1427 г. он стал кардиналом. Генри Бофорт не был святым человеком. Он любил вкусно поесть с серебряных тарелок, поохотиться с гончими, общался в основном со светским обществом и обзавелся как минимум одним бастардом. Бофорт передвигался повсюду со свитой, не уступающей королевской. Более двух десятилетий он с небольшими перерывами заседал в королевском Совете и дважды занимал пост канцлера. Сеть его клиентов и зависимых лиц охватывала все государственные ведомства и большую часть провинциальной Англии. Бофорт возглавлял английскую делегацию на Констанцском церковном соборе и стал бы кардиналом в 1418 г., если бы король позволил ему это сделать. Одно время он всерьез рассматривался в качестве кандидата на папский трон. В итоге он сыграл заметную роль в избрании Папы Мартина V, ставшего за сорок лет первым Папой, которого признали все государства Западной Европы.

К 1422 г. Бофорт стал государственным деятелем европейского масштаба. Ему было уже за сорок, он был мудр, опытен и полностью предан английской короне. Однако наиболее значимой его заслугой было то, что в критические моменты войны он выступал в качестве крупного кредитора, предоставляя государству займы. В некоторых случаях Бофорт выступал в качестве прикрытия для синдикатов кредиторов, но основным источником займов было его собственное огромное состояние. В обществе, где наличные деньги были в дефиците, Бофорт был необычен тем, что хранил большую часть своего богатства в ликвидной форме. Флорентийскому банкиру, посетившему его дом в Лондоне, показали покои с семью большими сундуками, наполненными золотом, серебряной посудой и драгоценностями. Не раз ему удавалось по первому требованию отправлять бочонки с наличными деньгами в порты, где войска ожидали выплаты жалованья перед посадкой на корабли. Точный источник богатства Бофорта так никогда и не был раскрыт. Часть его, вероятно, была получена от Винчестерской епархии, самой богатой в Англии. Широко распространено мнение, что он успешно спекулировал шерстью, хотя доказательств этому не так много. Скорее всего, большая часть его денег была получена благодаря его влиянию в правительстве, получению гонораров, подарков и привилегий, связанных с высокой должностью. "Невозможно, чтобы упомянутый кардинал достиг столь большого богатства только такими способами, — утверждал в 1440 г. его племянник и заклятый враг Хамфри, герцог Глостер, — ибо от его церкви оно не могло возникнуть [и] наследства он не имеет". Независимо от источника, его богатство было важным ресурсом правительства. Предоставленные им займы облегчали проблемы с денежными потоками и придавали финансовому управлению гибкость, которой обладали немногие континентальные правительства. За время правления Генриха V их сумма составила более 35.000 фунтов стерлингов. По меркам того времени это были огромные деньги. К моменту смерти Генриха V большая часть этих займов все еще оставалась непогашенной, а займы, предоставленные им правительству Генриха VI, были гораздо больше^[13].

В основе двуединой монархии лежал принцип, согласно которому оба королевства, хотя и подчиняются одному королю, сохраняют свою самостоятельность, имеют собственные законы и государственные институты, а также собственные ресурсы. Однако герцог Бедфорд прекрасно понимал, что до тех пор, пока финансы французского государства не оправятся от бедствий последних двух десятилетий, положение Англии во Франции будет в той или иной степени зависеть от доходов самой Англии. Поэтому он был намерен избежать формального разделения правительств двух королевств в период несовершеннолетия короля. В этом его поддержали английские капитаны во Франции и все ближайшие сподвижники умершего короля. Как старший из оставшихся в живых братьев Генриха V, Бедфорд утверждал, что правительство Англии принадлежит ему по "древнему обычаю и обыкновениям… королевства". Герцог Глостер не согласился с этим утверждением, заявив, что власть принадлежит ему на основании кодицила к завещанию Генриха V, согласно которому он получал опекунство над малолетним королем. Это выражение, заимствованное из римского права, вероятно, имело целью сделать Глостера опекуном личного имущества короля. Однако Глостер утверждал, что его полномочия как опекуна короля распространяются и на управление королевством от его имени. Он поручил юристам обосновать это утверждение, а ученым — изучить прецеденты предыдущих правлений. Но его претензии оказались несостоятельными не из-за недостатка доказательств, а потому, что многие ему не доверяли^[14].

Всегда существовали опасения по поводу амбициозности и недостаточной рассудительности Глостера. Теперь эти опасения были наглядно подтверждены непродуманным поступком, по поводу которого Хамфри, похоже, ни с кем не советовался. В сентябре 1422 г. он объявил о своем намерении жениться на Жаклин Баварской. Этим шагом он ввязался в один из самых деликатных дипломатических конфликтов того времени. Жаклин выделялась даже в эту эпоху выдающихся женщин. Она была единственным законным ребенком Вильгельма Баварского, графа Эно, Голландии и Зеландии, крупнейшего после бургундских герцогов территориального князя Нидерландов. По материнской линии она приходилась племянницей Иоанну Бесстрашному, герцогу Бургундскому. В свои двадцать один год Жаклин была бы самой привлекательной наследницей в Европе, если бы не тот факт, что она уже была замужем. В юном возрасте она была выдана замуж за несчастного Дофина Иоанна Туреньского, который умер, от не вылеченного абсцесса, в возрасте восемнадцати лет, в апреле 1417 года. Когда в мае того же года ее отец тоже скончался, Жаклин была признана его наследницей в Эно, где наследование по женской линии было всеми признано. Однако в Голландии и Зеландии ситуация была менее однозначной. Право на наследование там оспаривал ее дядя по отцовской линии Иоанн Баварский, принц-епископ Льежа. Иоанн отказался от принципата и епископского титула, чтобы претендовать на графства как ближайший родственник Вильгельма по мужской линии и готовился отстаивать свое право силой оружия. В этом его поддержали ведущие торговые города Голландии и германский император Сигизмунд I Люксембург.

Столкнувшись с противодействием такого масштаба, Жаклин нуждалась в защитнике. Она обратилась за помощью к семье своей матери. В то время Иоанн Бесстрашный был занят гражданской войной во Франции, но его наследник Филипп, управлявший владениями семьи в Нидерландах, воспользовался шансом их расширить. Приобретение этих трех имперских графств стало бы впечатляющим успехом и расширило бы владения Бургундского дома от северной границы Франции до Ваттовогго моря^[15]. Филипп завладел юной наследницей и сразу же обручил ее со своим кузеном, болезненным четырнадцатилетним Иоанном IV, герцогом Брабантским. Этот брак был неоднозначным с юридической точки зрения. Супруги приходились друг другу двоюродными братом и сестрой, и их союз требовал специального разрешения от Папы. Император, категорически возражавший против дальнейшего расширения владений Бургундского дома на территории империи, всеми силами добивался отказа в выдаче такого разрешения. Папа Мартин V под давлением обеих сторон сначала дал разрешение, затем отменил его и, наконец, восстановил, но только после того, как брак был торжественно заключен в Гааге в марте 1418 года.

Их союз стал личной и политической катастрофой. Жаклин считала своего нового мужа физически неполноценным, финансово несостоятельным и политически наивным. Иоанн же, в свою очередь, считал Жаклин властной и требовательной и питал к ней острую неприязнь. В феврале 1419 г. Филипп при посредничестве мужа Жаклин и ее дяди заключил мирный договор, по которому Иоанн Баварский признал права Жаклин на графства Голландия и Зеландия и отказался от собственных претензий в обмен на денежную компенсацию. Однако этот титул превратился в пустой звук в результате ряда необдуманных сделок, которые Иоанн Брабантский заключил от имени Жаклин, несмотря на ее возражения. Он уступил сопернику важные части южной Голландии, а затем и вовсе заложил ему оба графства. Иоанн Баварский был допущен к владению всей территорией графств, якобы в качестве регента Жаклин. В апреле 1420 г. в Брюсселе между супругами произошла скандальная сцена, закончившаяся тем, что Иоанн разрыдался, а Жаклин ушла и вскоре вообще уехала. Стремясь спасти свою мечту об объединении Эно, Голландии и Зеландии под властью своей семьи, Филипп Бургундский попытался насильно склонить графиню к возвращению к мужу. Но он явно перестарался. В марте 1421 г. Жаклин бежала в Кале, а оттуда в Англию. Вскоре выяснилось интересное обстоятельство, оказалось что ее побег был организован Генрихом V. Король выслал эскорт конных лучников для ее защиты в пути и оплатил ее расходы по переезду в Англию. Сразу после прибытия Жаклин возбудила разбирательство в папском суде с целью аннулирования своего брака. "Она хотела получить свободу и следовать своим наклонностям, — писал официальный бургундский хронист со свойственным ему женоненавистничеством, — и отдала свое тело другому мужчине". Как и другим высокородным дамам, Жаклин была уготована роль пешки в политической игре за брак, наследство и власть. Но в отличие от большинства из них, она была способной и энергичной женщиной, решившей взять свою судьбу в свои руки^[16].

Зачем Генриху V понадобилось официально вмешиваться в семейную ссору, в которой он не был явно заинтересован, далеко не ясно. Канцлер Филиппа Доброго Николя Ролен считал, что Генрих V намеренно планировал брак между Хамфри и Жаклин, чтобы удовлетворить свои территориальные амбиции в Нидерландах. Однако маловероятно, что Генрих V мог пойти на такой шаг, который сделал бы Филиппа Бургундского его врагом в то время, когда от его сотрудничества зависели планы короля во Франции. Вероятно, ближе к истине объяснение самой Жаклин, согласно которому король действовал из личного сочувствия к ее беде. Показательно, что Хамфри только после смерти Генриха V, выждав несколько дней объявил о своей помолвке с Жаклин. Поспешность была характерна для этого человека. Он даже не стал дожидаться, пока Папа Римский аннулирует ее существующий брак. Остальным английским советникам должно было быть очевидно, что если герцог Глостер получит контроль над правительством Англии, то он будет использовать его ресурсы для утверждения притязаний своей жены в Нидерландах. Этот брак отвлек бы людей и деньги от войны во Франции и подорвал бы союз с Бургундией. Вероятно, это было главной причиной того, что претензии Глостера на регентство не нашли поддержки. Генри Бофорт стал лидером фракции в Совете, которая стремилась их сорвать. Это послужило началом злобной вражды между этими двумя людьми, которая до конца их жизни будет разделять английское правительство^[17].

В начале ноября 1422 г. похоронная процессия Генриха V, медленно проследовавшая через Нормандию и Пикардию, достигла Англии. Вместе с катафалком ехали вдовствующая королева, герцог Эксетер и большинство ведущих дворян, сражавшихся вместе с Генрихом V во Франции. 5 ноября, когда в Вестминстерском дворце впервые собрался Совет в полном составе, Глостер сделал заявку на власть. Он возражал против составленного официального поручения, наделявшего его правом открывать Парламент, поскольку в нем говорилось, что он обязан этой властью Совету, а не пользуется ею сам, как старший пэр Англии. Но жалоба осталась без внимания. У членов Совета по очереди спрашивали их мнение и ни один из них не поддержал позицию Глостера. Бремя недавней истории тяжким грузом лежало на этих людях. Глостер мог стать еще одним Джоном Гонтом, чья попытка стать королем Кастилии подорвала военные действия во Франции в 1370–1380-х годах. Существовали и более широкие проблемы. Неприязнь к людям, монополизировавшим государственные должности, была давней традицией в Англии. Она омрачила старость Эдуарда III и привела к краху правительство Ричарда II. Советники опасались передавать вице-королевские полномочия одному человеку, особенно если этим человеком был герцог Глостер^[18].

В кулуарах уже было принято решение. Члены Совета решили отказаться от регентства вообще. Когда через четыре дня после заседания Совета в Вестминстерском дворце открылся Парламент, Генри Чичеле, архиепископ Кентерберийский, в своей вступительном слове предложил, чтобы полномочия короны осуществлялись представительным Советом. Лорды, в чьи обязанности входило решение этого вопроса, поручили изучить прецеденты прошлых лет и проконсультировались с юристами. Они пришли к выводу, что требования Глостера "ничем не обусловлены, не основаны ни на прецедентах, ни на законах страны", но признали, что покойный король вполне мог намереваться сделать Глостера регентом. Но, по их мнению, Генрих V не имел права распоряжаться правительством иначе, чем в соответствии с законом, а английское право ничего не знает о опеке или других подобных концепциях римского права. Лорды согласились с мнением своих лидеров, что полномочия короля должны быть переданы Совету, правящему коллективно. По сути, это был регентский Совет. Чтобы власть не попала в руки какой-либо группировки, должны были осуществляться постоянные правила, которые требовали наличия кворума на каждом заседании и большинства голосов при принятии любого важного решения. Герцог Бедфорд должен был стать "покровителем и защитником королевства" и возглавлять Совет, когда он находился в Англии. В качестве ублажения самолюбия Глостера, ему предоставили право исполнять эти обязанности, когда Бедфорд находился во Франции, но лорды тщательно объяснили, что они не наделяют его никакими вице-королевскими полномочиями. Однако Глостер не смирился с поражением и представил меморандум, в котором мнение лордов отвергалось как юридически и исторически несостоятельное. Он ссылался на авторитет Палаты Общин, которая, по его мнению, должна была наделить его значительно больших полномочий, чем эти. Но его возражения были отклонены. 5 декабря 1422 г., после трехнедельных препирательств, лорды объявили свое окончательное решение. Глостер был вынужден подчиниться. Он, несомненно, надеялся, что отлучки Бедфорда во Францию будут частыми и достаточно продолжительными, чтобы оставить всю полноту власти в его руках. Но и в этом его ждало разочарование. Когда вскоре после этого лорды объявили состав нового Совета, оказалось, что в нем главенствуют братья Бофорты и их приближенные, а также люди, имеющие самое непосредственное отношение к ведению войны во Франции, чьи приоритеты во многом совпадали с приоритетами герцога Бедфорда^[19].

* * *

Англия XV века была державой с населением около двух с половиной миллионов человек. Кроме того, она могла использовать население Уэльса и, иногда, Ирландии, которые были отдельными княжествами под властью короны. Англия была менее промышленно развита, чем Нидерланды, и менее населена, чем Франция или даже та ее часть, которая признавала власть Дофина. Страна, как и вся Европа, пострадала от сильной депопуляции во время эпидемий предыдущего века. Ее население продолжало сокращаться, хотя и более медленными темпами. В 1422 г. Англия находилась в тисках затяжного сельскохозяйственного спада, продолжавшегося с небольшими перерывами с 1370-х годов. Предыдущие годы были трудными, а последующие будут еще хуже: заброшенные поля, снижение цен на сельскохозяйственную продукцию, сокращение ренты, падение стоимости земли, дефицит и дороговизна рабочей силы. Эти изменения хоть и были постепенными, но от этого не менее разрушительными. Они привели к значительному перераспределению богатства от землевладельцев к наемным работникам. "От плуга никто не выигрывает, кроме того, кто ежедневно прикладывает к нему свои руки", — писал историк XVII века о семье Беркли из замка Беркли, изучив счета их владений за этот период^[20]. Особенно сильно пострадали дворяне и зажиточные джентри. Некоторые из них смогли сохранить свое состояние благодаря успешной военной карьере, умелому управлению поместьем, слиянию с другими землевладельческими семьями или беспардонному использованию политической власти. В целом же власть землевладельцев, традиционной основы английского военно-политического общества, снижалась.

Длительные войны между государствами в конечном счете являются состязаниями в экономической мощи. В серии французских войн, начавшихся в конце XIII века, главным преимуществом Англии была развитая государственная машина, позволявшая королям более эффективно, чем противникам, распоряжаться ограниченными ресурсами страны. Способность королей собирать налоги, набирать войска и реквизировать корабли была впечатляющей. Граф де Сен-Поль, проведший несколько лет (XIV век) в качестве военнопленного в Англии, был, конечно, не единственным, кто "удивлялся, как англичане смогли собрать силы для достижения тех завоеваний, которые они имели". Но эта система зависела от авторитета и личности короля, и прежде всего от его отношений с дворянством. Дворяне были капитанами его армий, рекрутами его войск и его главными кредиторами, они часто служили годами, прежде чем получить жалованье. Кроме того, дворяне фактически являлись промежуточным звеном в управлении самой Англией. В мире, где влияние и статус были главными инструментами политической власти, именно развитые сети клиентелы и взаимной зависимости, поддерживаемые дворянством и крупными землевладельцами, обеспечивали базовый уровень общественного порядка в английских графствах.

Однако в конечном итоге это шаткое равновесие зависело от их общей потребности в благосклонности монарха. Проницательный северянин Джон Хардинг сказал о Генрихе V, что его тень падала на всю Англию, даже когда он вел кампанию во Франции.  В преклонном возрасте, оглядываясь на его правление, он считал, что способность короля поддерживать порядок внутри страны была "руками и головой" всех его внешних завоеваний. Подтверждением мнения Хардинга является внезапное возрождение ряда старинных аристократических распрей, как только весть о смерти Генриха V достигла Англии. В течение нескольких лет нового царствования Совету удавалось сдерживать худшие проявления этого возобновившегося беззакония. Но в силу природы вещей советники никогда не могли полностью заменить твердую руку умершего короля. В более отдаленной перспективе институты английского государства захлестнет волна разбоя, пиратства и войн аристократов  — классических симптомов политического распада и социальной обособленности^[21].

Финансовый крах стал первым симптомом бедственного положения Англии. Существовавшая система государственных финансов хорошо служила стране, но она не могла сравниться с расходами на содержание постоянной оккупационной армии во Франции. К моменту смерти Генриха V постоянные доходы английского правительства составляли около 67.000 фунтов стерлингов в год. Из них около трети составляли "обычные" доходы короля, то есть доходы от земельных владений короны, доходы от отправления правосудия и доходы от феодальных прав того или иного рода. Остальные доходы короны поступали от таможен, которая на протяжении многих лет была их крупнейшим источником. Они включали в себя различные пошлины, взимаемые в основном с экспорта, которые предоставлялись королям в качестве постоянного дополнения к их доходам, а также субсидию на шерсть, или мальтот ("дурной налог"), — дополнительную экспортную пошлину на шерсть, которая зависела от регулярных парламентских субсидий, но стала рассматриваться как постоянный налог. Из финансовых отчетов, представленных Парламенту в мае 1421 г., следовало, что постоянные доходы короля полностью поглощались расходами на содержание королевского двора, повседневное управления Англией и Ирландией, содержание гарнизонов в Кале и на шотландской границе, а на военные действия во Франции не оставалось вообще ничего^[22].

Проблемы преемников Генриха V были гораздо серьезнее. Во-первых, им досталось тяжелое долговое наследство умершего короля. Генрих V оставил после себя массу неоплаченных долгов на погашение которых ушло более двадцати лет. Недостаток средств покрывался частично за счет обычных поступлений с королевских владений в течение следующего десятилетия, а частично — из доходов герцогства Ланкастер, которые были переданы в руки доверенных лиц, обязанных оплачивать долги короля и содержать его вдову. В результате на наследственные доходы нового короля легло тяжелое бремя, от которого он освободился только в 1440-х годах. Кроме того, за семь лет интенсивных военных действий накопились гораздо более крупные государственные долги. Их общая сумма не может быть определена, но некоторые примеры дают представление об их масштабах. Задолженность за Азенкурскую кампанию 1415 г. погашалась еще в 1430-х годах, а некоторые долги оставались непогашенными и десятилетие спустя. Джон Холланд, граф Хантингдон, попавший в плен в битве при Боже в 1421 г., утверждал, что задолженность по военному жалованью перед ним и его свитой составила более 8.000 фунтов стерлингов, а также 1.000 фунтов стерлингов в качестве приза за захват нескольких генуэзских караков в 1416 г. В начале нового царствования задолженность по жалованью только перед гарнизонами Кале и прилегающих к нему фортов превышала 30.000 фунтов стерлингов. В последние годы жизни Генриху V удавалось поддерживать денежные выплаты только за счет займов под будущие доходы и накопления неоплаченных долгов^[23].

Более серьезным, поскольку его последствия сказывались дольше, было снижение таможенных поступлений. Эта проблема существовала еще с последних лет правления Эдуарда III, но при Генрихе VI она достигла критических масштабов. Основной причиной этого стало развитие английской суконной промышленности, поглощавшей постоянно растущий сбыт шерсти, которая в противном случае была бы экспортирована. Уже в 1370-х гг. жена Чосера из Бата производила сукно, которое "не уступало тканям из Ипра и Гента". К 1422 г. готовые ткани обогнали сырую шерсть на экспорте Англии. Восточная Англия и Котсуолд, где находились основные центры сукноделия, стали самыми богатыми регионами страны, а их прекрасные дома и церкви и по сей день служат наглядными памятниками процветания этого ремесла. Однако для короны это было несомненным несчастьем. Английские короли могли облагать экспорт шерсти столь высокими налогами, потому что страна была единственным значительным источником высококачественной шерсти-сырца в Северной Европе. Но английские сукна испытывали жесткую конкуренцию со стороны суконной промышленности Фландрии и Брабанта и не могли облагаться по сопоставимым ставкам, чтобы не погубить торговлю. Результат проблемы был налицо. В "золотой век" английских государственных финансов, в 1350-х годах, таможенные сборы в хороший год приносили более 100.000 фунтов стерлингов, но в 1422 г. поступления составили всего 45.800 фунтов стерлингов а десятилетие спустя упали ниже 30.000 фунтов стерлингов. Это не только уменьшило доходы короля, но и резко сократило его возможности по получению займов, поскольку отчисления от регулярного потока таможенных поступлений традиционно являлись наиболее привлекательным способом их обеспечения. Меркантильные интересы были широко представлены в Палате Общин, которая не была настроены на помощь королю. Субсидия на шерсть была предоставлена Генриху V пожизненно, но первый Парламент в царствование его сына не стал продлевать ее более чем на два года, да и то по сниженной ставке^[24].

Английское правительство не имело доступа к долгосрочным кредитам. Войны Эдуарда I и Эдуарда II, а также первые кампании Эдуарда III финансировались в основном за счет крупных итальянских банковских домов. Однако итальянцы обожглись на этом, когда король объявил дефолт, а их преемники ушли с рынка кредитных услуг. После этого кредит доверия у государства никогда не был настолько хорош, чтобы поддерживать амбициозную программу внешних заимствований. Генрих V и Генрих VI почти полностью переключились на займы у своих подданных. Их заимствования были краткосрочными и предназначались для удовлетворения потребности в денежных средствах в критические моменты, поэтому не являлись пополнением государственных ресурсов. Деньги выдавались на срок от нескольких недель до нескольких месяцев под залог будущих доходов или под залог драгоценностей коронны. Значительная часть долга должна была быть погашена за счет последующих заимствований, иногда у тех же самых кредиторов. Самым крупным кредитором был чрезвычайно богатый Генри Бофорт. В течение следующих двадцати четырех лет он одолжил короне более 180.000 фунтов стерлингов. Другие крупные суммы были взяты в долг у синдиката купцов из Кале (около 87.000 фунтов стерлингов за время правления), лондонской корпорации (более 56.000 фунтов стерлингов), отдельных лондонцев (около 50.000 фунтов стерлингов), попечителей герцогства Ланкастер (около 42.000 фунтов стерлингов), итальянских купцов в Англии (16.000 фунтов стерлингов), архиепископ Кентерберийский (более 14.000 фунтов стерлингов), а также многочисленных муниципальных и религиозных корпораций и частных лиц в графствах (около 40.000 фунтов стерлингов).

Во времена правления Генриха V Парламент начал практику выдачи королю разрешений на займы в счет будущих налоговых поступлений в пределах установленного лимита. Первоначально правительство имело право лишь предвосхищать уже одобренные налоги. Но в 1421 г. Парламент начал разрешать заимствования до определенных сумм под доходы от налогов, которые еще не были предоставлены. Эта практика продолжалась на протяжении всего правления Генриха VI и стала важной особенностью английских государственных финансов.

Государственные займы были дорогими, даже при первоклассном обеспечении. Проценты были деликатной темой из-за церковного запрета на ростовщичество, однако они были почти повсеместной коммерческой практикой. Хорошо осведомленный советник и судья сэр Джон Фортескью, в 1460-х годах, писал, что Генрих VI обычно платил от 25 до 33% по своим займам, "и таким образом становился все беднее и беднее, поскольку ростовщичество и мошенничество увеличивают бедность того, кто берет в долг"^[25].

Единственным надежным решением было регулярные налоги вотированные Парламентом. Парламентские субсидии были непопулярны и политически проблематичны. Возражения носили отчасти принципиальный, отчасти практический характер. Принципиальным возражением было старое мнение о том, что обычные расходы правительства должны покрываться за счет личных средств короля, существовавшее в сознании людей еще долго после того, как перестало быть реалистичным. Парламентские субсидии рассматривались как разовые чрезвычайные налоги. Они предназначались только для случаев "очевидной необходимости", как правило, для ведения войн по защите королевства, когда общины были обязаны поддержать короля своими кошельками. Практическая проблема заключалась в том, что парламентские субсидии представляли собой прямые налоги, взимаемые в стандартной пропорции от стоимости движимого имущества — десятой части в городах и пятнадцатой части в деревне, согласно оценке, датируемой 1334 годом. По расчетам, стандартная субсидия составляла около 37.000 фунтов стерлингов, или 52.000 фунтов стерлингов, если она дополнялась субсидией от духовенства, как это обычно делалось. В 1334 г. население страны было больше, а географическое распределение богатства — совсем другим. Столетие спустя некоторые районы страны испытывали реальные трудности со сбором причитающихся сумм. Налоги приходилось платить наличными, которые было трудно найти в экономике, все еще частично основанной на бартере, где серебряная монета была в дефиците. В первые годы войны Англия была довольно развитым налоговым государством, но неспособность ввести налог с продаж, подобно французским aides (эдам), привела к окостенению системы, и к XV веку налоговая база слабо соотносилась с реальными ресурсами страны. Окрыленный своими победами, Генрих V смог наложить на своих подданных более тяжелое бремя, чем любой король до него или в течение многих последующих лет. Но к концу его правления представленные в Парламенте общины уже были сыты по горло. В октябре 1419 г., на фоне растущих признаков налогового истощения, они прямо заявили представителям короля, что, хотя они готовы платить за оборону Англии, они не будут больше голосовать за введение налогов для поддержки войны во Франции. За исключением единственной субсидии, предоставленной Генриху V в конце 1421 г., они придерживались этой линии в течение девяти лет, до 1428 г. В результате, на фоне упадка таможенных сборов, ежегодные доходы английского правительства из всех источников сократились почти вдвое по сравнению с тем, чем пользовался Генрих V^[26].

Безразличие Палаты Общин к финансовым затруднениям правительства было симптомом более общего отстранения английского общества от участия во французской войне. После заключения договора в Труа Англия и Франция номинально находились в состоянии мира. Палата Общин придерживалась мнения, что английские налоги не должны использоваться для поддержки гражданской администрации Франции или для оплаты военных операций в этой стране. Она рассматривала продолжающуюся борьбу с Дофином как внутренний кризис французского государства, а не как английское национальное предприятие. Судя по всему, большинство англичан были с этим согласны. Но они не совсем заблуждались. После того как Нормандия была оккупирована, герцог Бургундский стал союзником, а Бретань — нейтральной, у Англии больше не было врага на противоположном берегу Ла-Манша. Граница Франции Валуа находилась более чем в 200 милях, по реке Луара. У Дофина было мало кораблей и не было атлантических портов, кроме Ла-Рошели в Пуату. Дофинистский гарнизон все еще держался за крепость Ле-Кротуа в устье Соммы, окруженную вражеской территорией, но французы так и не смогли разместить там флот, и в любом случае дни их пребывания в крепости были сочтены. В результате французские морские набеги на английское побережье и английское судоходство практически прекратились. Что касается союзников Франции — Шотландии и Кастилии, то они предоставили важные контингенты в армии Дофина во Франции, но ни одна из этих стран не хотел нападать на Англию напрямую. Северные границы Англии затихли на пять лет, а Кастилия, хотя и была готова предоставлять транспорты для шотландских отрядов, переправлявшихся во Францию, отказалась от крейсерских войн и возобновила активные торговые связи с Англией^[27].

Патриотический пыл, поддерживавший предприятие Генриха V, к моменту его смерти уже угасал. В некоторых регионах, например в Ланкашире, еще сохранялась старая традиция военной службы во Франции. Лондон и Восточная Англия также были важными местами вербовки английских армий. Однако на большей части территории Англии правительство испытывало трудности с набором войск для службы за границей. В новое царствование эти трудности усилились, особенно среди дворянства и крупных землевладельцев, которые были опорой прошлых континентальных экспедиций. Их вклад был важен не только сам по себе, но и потому, что сети их клиентов и зависимых людей в английских графствах были основным источником солдат. Большинство из них воевали не за деньги, а за статус. Честь служить под началом короля всегда была самой большой приманкой, и военная служба была путем к королевской благосклонности даже тогда, когда король не присутствовал в армии лично. Почти четыре пятых парламентских пэров служили в армии, сопровождавшей Генриха V во Францию в 1415 г., но король-младенец, чье благорасположение контролировалось его Советом, никогда не смог бы сравниться с Генрихом V. Только половина пэров сопровождала восьмилетнего Генриха VI во Францию в 1430 г., а число служивших в менее важных кампаниях было гораздо меньше^[28].

Эти проблемы отражали глубокие изменения в английском обществе, которое постепенно становилось демилитаризованным. Латники традиционно набирались из дворянства и джентри, и с ранних лет обучались сражаться верхом на лошади с копьем и мечом. Дворяне всех рангов продолжали прислушиваться к воинским идеалам, которые по-прежнему являлись признаком статуса, но высокий уровень участия, достигнутый во времена правления Эдуарда III и Генриха V, так и не был повторен при их преемниках. Каждым отрядом, сражавшимся при Азенкуре, командовал опоясанный рыцарь. Однако число мужчин, желающих стать рыцарями, снижалось на протяжении многих лет. После кратковременного улучшения ситуации в правление Генриха V, при его сыне этот спад стал еще более заметным. Капитаны, как правило, собирали свои отряды с числом рыцарей значительно меньше того, что было указано в контрактах на службу. К 1430-м годам во всей Англии насчитывалось, вероятно, не более 250–300 английских рыцарей. Меньше половины из них когда-либо служили во Франции, и только несколько человек служили несколько раз. В 1434 г., когда был проведен опрос, во Франции находилось всего 29 английских рыцарей из примерно 6.000 солдат. Размышляя об окончательном провале английского оружия, сэр Джон Фастольф, переживший последние годы существования ланкастерской Франции, объясняет его отказом знатных семей от традиций рыцарского воспитания. Люди, "происходившие из благородных семей и рожденные для ношения оружия как сыновья рыцарей, эсквайры и другие представители дворянской крови", теперь посвящали себя юриспруденции и другим "ненужным делам". В середине 1430-х гг. Совет жаловался, что "мало капитанов, как рыцарей, так и оруженосцев, которые хотят служить". Их число приходилось восполнять за счет привлечения людей более низкого происхождения. Это были "бедняки", о которых писал герольд Николас Аптон, люди, "ставшие благородными в результате службы в войнах Франции, благодаря собственной мудрости, силе, доблести или другим достоинствам, которые облагораживают человека". Однако даже при наличии более широкой социальной базы для рекрутирования доля латников в английских армиях в период правления Генриха V постоянно снижалась. Баланс обычно восполнялся за счет лучников, которые были более многочисленны и дешевы. Стандартное соотношение численности латников и лучников составляло один к трем. Но по мере продолжения войны это соотношение постепенно уменьшалось, достигнув в последние годы английской оккупации соотношения один к пяти-шести или даже больше^[29].

Тактика ведения войны смягчала эти изменения. Большинство кампаний XIV века представляли собой шевоше (chevauchées), предполагавшие быстрое и разрушительное продвижение через вражескую территорию, длившееся не более нескольких месяцев. Война же XV века была иной. Это была осадная война, требующая постоянной оккупационной армии. Служба в основном проходила в гарнизонах и требовала длительного пребывания во Франции. Большинство ведущих капитанов, все главные командиры гарнизонов и многие их более скромные коллеги были кадровыми военными, которые проводили во Франции годы и даже десятилетия. Наиболее успешные из них получали земельные наделы или должности в Нормандии. Но такая служба мало привлекала людей, у которых были свои интересы и свои владения дома.

Поскольку английские армии все больше набирались из низших социальных слоев, а мужчины проводили долгие годы за границей, военное сообщество во Франции и политическое сообщество дома отдалились друг от друга. Исчезли ветераны, игравшие столь заметную роль в политике графств Англии XIV в. и заполнявшие скамьи Палаты Общин. В первых Парламентах царствования Генриха VI почти половина рыцарей графств хотя бы раз служила во Франции во времена его отца. У некоторых военная карьера началась еще в 1380-х годах. В последующие годы число людей с военным опытом, служивших мировыми судьями или заседавших в Парламенте, постепенно сокращалось. Спикером Палаты Общин неизменно становился крупный землевладелец, представлявший одно из графств, и, как правило, он был опоясанным рыцарем, но из десяти человек, занимавших этот пост в первые два десятилетия нового правления, только один имел хоть какой-то военный опыт. Равнодушие Палаты Общин к мечтам правительства о завоеваниях, вероятно, отражало позицию населения в целом. Английские хроники этих лет на удивление мало говорят об этом. Франция стала казаться далеким миром^[30].

* * *

Мало кто в Англии понимал, насколько сложным было положение англичан во Франции. На момент воцарения Генриха VI его власть признавало чуть менее половины французского королевства. В нее входили герцогство Гиень на юго-западе и все провинции к северу от долины Луары, за исключением Анжу и Мэна. Однако ланкастерская Франция представляла собой не монолитный блок, а политическое лоскутное одеяло (Карта I). Кале был военной и торговой колонией, форпостом Лондона, населенным англичанами, где господствовала могущественная корпорация английских купцов, компания Стейпл. В целом район Кале считался экстерриториальным анклавом Англии: "за границами этого королевства", как выразился один из французских налоговых чиновников Генриха VI^[31]. Родовые земли английского королевского дома в герцогстве Гиень, ныне сведенном к скромной части провинции Гасконь, были географически удалены, экономически уязвимы и находились под постоянной угрозой со стороны дофинистских провинций на ее границах. Владения Бургундского дома, герцогства Бретань и Лотарингия представляли собой автономные княжества, правители которых были скорее союзниками, чем подданными, причем не всегда надежными. Париж и Иль-де-Франс, Пикардия, Шампань, Гатине и Босе управлялись английским регентом через старые административные структуры Французского королевства. В них служили французские чиновники, большинство из которых были обязаны своей карьерой и преданностью бургундским герцогам. Только Нормандия находилась под прямым английским контролем, в администрации которой преобладали английские чиновники, и английская оккупационная армия.

Филипп Добрый, герцог Бургундский, занимал ключевое положение в английских политических расчетах. Бургундская династия уже более полувека была самым богатым и могущественным из феодальных домов Франции. Герцоги владели двумя крупными блоками территорий во Франции. Северо-западный блок с административной столицей в Лилле включал в себя Фландрию, Артуа, графство Булонь и три кастелянства Мондидье, Перон и Руа в Пикардии. Юго-восточный блок, управляемый из Дижона, включал герцогство Бургундия, графство Бургундия (Франш-Конте) за Соной (формально являвшееся частью империи), Шароле и Ниверне. Кроме того, герцоги фактически контролировали прилегающие области Осерруа и Маконне, хотя ни одна из них не была им официально пожалована. Между этими двумя блоками располагался широкий полумесяц территории, которая, строго говоря, не входила в состав герцогских владений, но политически к ним тяготела. Это был регион густонаселенных промышленных городов, которые в 1417 году, благодаря циничным обещаниям Иоанна Бесстрашного о честном управлении и снижении налогов, перешли на сторону бургундцев.

Бургундские герцоги из династии Валуа были не только великими пэрами Франции. Они также контролировали важные территории к востоку и северу от французского королевства, которые в политическом отношении принадлежали ослабленной Священной Римской империи. Продуманная комбинация династических браков, покупок и политического давления привела к тому, что дед Филиппа посадил ветви своего рода в имперских графствах Брабант, Эно, Голландия и Зеландия. Его отец выдал одну из своих дочерей замуж в род герцогов Клевских и установил бургундский протекторат над Люксембургом. Сам Филипп в 1421 г. выкупил у бездетного правителя имперского графства Намюр его владения. В эпоху позднего средневековья эти регионы вместе с Северной Италией были самыми богатыми, густонаселенными и промышленно развитыми в Европе. Доходы Филиппа в первое десятилетие его правления составляли в среднем около 200.000 ливров (около 33.000 фунтов стерлингов). В следующее десятилетие, когда Бургундская держава расширилась и поглотила большую часть Нидерландов, они увеличились почти вдвое и таким образом, стали сопоставимы с обычными доходами Англии^[32].

Бургундские герцоги смогли наделить свои разрозненные территории всеми атрибутами государства, кроме короны. Они содержали великолепный двор, разъезжали из города в город с большим вооруженным эскортом и шумными толпами придворных, вассалов и чиновников. Они подписывали документы "милостью Божьей", чеканили монету, назначали епископов, спонсировали крестовые походы и вели дипломатические отношения с папством и европейскими королевствами. Они созывали армии и оснащали флоты под командованием своих маршалов и адмиралов. Фландрия редко предоставляла свои армии для войны во Франции и выставляла лишь небольшое количество войск, как правило, дворян и их приближенных, прикрепленных к дому герцога. Однако из других своих французских территорий Филипп Добрый мог собрать до 6.000 человек. Армии герцогства и графства Бургундского, составлявшие чуть менее половины от этого числа, набирались традиционным способом из родственников, вассалов и клиентов дворянства и состояли в основном из кавалерии. В Артуа и Пикардии формировались остальные дисциплинированные, хорошо оснащенные отряды, которые передвигались на лошадях, но сражались в пешем строю на английский манер. В обоих регионах, но особенно на севере, где было больше городов, в этот период быстро росла доля стрелков, что отражало растущую мощь современных арбалетов, требования осадной войны и влияние английской тактической доктрины. В бургундских армиях предыдущего столетия стрелки составляли не более десятой части. Но к 1430-м годам они составляли около трети войск, набранных в двух Бургундиях, и три четверти войск, собранных в Пикардии и Артуа. Герцоги также быстро стали использовать технические достижения эпохи. Их артиллерия была одной из самых лучших в Европе^[33].

Обязательство распространить власть Ланкастеров на всю Францию было одним из важнейших положений договора в Труа. Перспектива сохранения территориальной целостности страны была одной из главных причин, по которой двуединая монархия была искренне принята многими французскими патриотами. Завершение английского завоевания означало бы окончание кровопролитной гражданской войны между арманьяками и бургиньонами, которая в течение двенадцати лет разделяла страну и опустошила большую часть ее территории. Оно положило бы конец конфликту с Англией, который был почти столь же разрушительным. Вопрос о престолонаследии был решен, во всяком случае, для тех, кто считал, что Дофин справедливо лишен права на трон из-за своего соучастия в убийстве Иоанна Бесстрашного. Для большей части административной и церковной элиты он предлагал выход из невозможных в прошлом дилемм. Представитель короля в Парламенте, писавший из Труа в момент согласования условий договора, сообщил парижанам, что он уверен в том, что договор приведет к "окончательному миру между двумя королевствами, который, с Божьей помощью, будет длиться вечно"^[34]. В то время многие разделяли уверенность этого человека.

Могла ли эта амбиция быть реализована на практике — вопрос, не имеющий ответа. В конце концов, еще до смерти Генриха V она была разрушена благодаря успеху министров Дофина в создании параллельного правительства в Бурже и Пуатье, дублирующего основные политические и судебные институты оставшиеся в Парижа. Враги Дофина презрительно называли его "Буржским королем". Но Буржское королевство было реальностью. Офицеры Дофина имели эффективный административный контроль и мощную поддержку населения тех регионов, которые признавали его королем. Граница между двумя королевствами Франции никогда не была непроницаемой. Но постепенно нарастало ожесточение, поскольку каждая сторона конфисковывала имущество подданных другой и рассматривала контакты через границу как измену. Последние кампании Генриха V и первые кампании герцога Бедфорда были направлены на ликвидацию дофинистских очагов сопротивления на севере, а не на преследование Дофина в самом центре его владений, что усиливало разделение. После того как Буржское королевство устоялось и окрепло, для его завоевания потребовались бы средства и люди в масштабах, значительно превышающих совокупные ресурсы обанкротившегося английского королевства и разоренных войной провинций северной Франции. В результате сложилась удручающая патовая ситуация, из которой не было очевидного выхода.

В конце жизни Генрих V, похоже, и сам осознал это. Война, по его словам, будет "долгим, опасным, рискованным и очень трудным делом между хорошо мотивированными сторонами". Именно по этой причине он согласился на посредничество Амадея VIII, герцога Савойского. Он также приветствовал миссию картезианца Никколо Альбергати, легата, направленного Папой Римским ко дворам всех трех сторон для поддержки мирного процесса. Мы не знаем, какую сделку имел в виду Генрих V, но некоторые сообщения о его последних словах друзьям, собравшимся у его смертного одра, говорят о том, что если бы его право на Нормандию и, предположительно, Гиень было признано, он мог бы отказаться от своих притязаний на остальную Францию вместе с троном. В этом случае Англия получила бы управляемый блок территорий на севере Франции, который было бы легче защищать.

Генрих V имел огромный авторитет, чтобы согласиться на это, не дискредитируя себя в глазах своих соотечественников. Его преемники оказались в более щекотливом положении. Регент и советники жили под сенью мертвого короля. Они были опекунами его малолетнего сына. В этом качестве они могли принимать любые временные меры, но, как им казалось, они не могли отказаться от его прав без его согласия, которое он не мог дать до своего совершеннолетия. В результате англичанам нечего было предложить Дофину, и после смерти Генриха V они отказались от переговоров и были обречены на бесконечную борьбу за дело, которое, как они постепенно осознавали, было безнадежным. Подразумеваемое обещание мира, которое оправдывало договор Труа в глазах многих французов, оказалось иллюзией. Канцлер Бургундии Николя Ролен был одним из первых сторонников договора, но быстро разочаровался в нем. "Они называли его мирным договором, — писал он много лет спустя, — но с таким же успехом его можно было назвать договором войны и разрушения"^[35].

Что прежде всего придавало правдоподобие притязаниям англичан на истинное правительство Франции, так это обладание Парижем. Но в 1422 году город был лишь тенью себя прежнего. Он страдал от многолетней периодической блокады, принудительных налогов, политических запретов и насилия толпы. После смерти Карла VI в городе впервые за много веков перестала существовать королевская резиденция. Лувр превратился в государственную тюрьму и арсенал, а его сторожевая башня была отдана под мастерскую. Придворные, некогда заполнявшие дворы и сады Отеля Сен-Поль, исчезли, и единственной заметной обитательницей этого дома осталась вдова Карла VI Изабелла — одинокая, забытая всеми женщина, живущая за закрытыми дверями в комнате, выходящей окнами на улицу Сент-Антуан. Дворцы крупных территориальных магнатов и особняки министров и финансистов королей Валуа были конфискованы или заброшены. Немногочисленные союзники Англии среди французских баронов сторонились города, который всего два десятилетия назад был центром цивилизованного мира. Герцог Бургундский редко посещал Париж и позволил прийти в упадок Отелю д'Артуа, старой штаб-квартире своего отца. Особняк герцога Бретонского у Лувра в 1429 г. был описан как "пустой, разрушенный и необитаемый". Герцог не появлялся в нем с лета 1417 г. и в конце концов отдал его за бесценок. Великие итальянские банкиры и купцы уехали в Брюгге и Антверпен, чтобы больше никогда не вернуться. За полвека, прошедшие после восстания кабошьенов в 1413 г., (единственный сравнимый период пустоты в архитектурной истории города) не было построено ни одной примечательной церкви, ни одного нового особняка или общественного здания. Характерным памятником этих лет стало торжество смерти в виде фрески Пляска смерти на кладбище Святых Невинных у рынка Ле-Аль, завершенная в 1425 году. Смерть изображенная в виде скелета, приходящей за мужчинами и женщинами, тщетно цепляющимися за жизнь, оставалась самым знакомым образом Франции XV века для многих поколений парижан, пока кладбище не было окончательно снесено в 1785 году^[36].

Бегство богатых и влиятельных людей было видимым симптомом глубокого демографического и экономического кризиса в жизни Парижа. С начала века его население сократилось вдвое. Любое современное описание города в эти годы отмечало зрелище полуразрушенных и заброшенных зданий и пустующих мастерских, которых, по правдоподобной оценке 1424 года, насчитывалось 24.000. Эти мрачные картины подтверждаются документами. В годы расцвета мосты через Сену были усыпаны магазинами и домами, но треть зданий на мосту Нотр-Дам теперь была закрыта и заброшена. Арендная плата упала до исторически низкого уровня. Особенно сильно пострадала торговля предметами роскоши. Несколько выдающихся мастеров нашли работу у герцога Бедфорда и его окружения, но большинство мастерских закрылось. Один иллюминатор рукописей утверждал, что из-за отсутствия работы ему пришлось устроиться сержантом в Шатле. В 1433 г. один ювелир заявил, что его ремесло — самое малодоходное в городе. По его словам, у тех, кто продавал хлеб, обувь и другие товары первой необходимости, хотя бы были покупатели. Однако и это не всегда было правдой. Большая часть рынка Ле-Аль, некогда бывшего центром распределения продовольствия в городе, была заброшена, а его здания находились в состоянии разрушения. Гильдия мясников, бывшая самой богатой в городе, в 1427 г. жаловалась на то, что многие из ее членов остались без работы и голодают. За первое десятилетие английского режима в Париже число лицензированных оптовых торговцев вином сократилось с шестидесяти до тридцати четырех, и даже это считалось больше, чем мог выдержать рынок^[37].

При всей своей убогости Париж все же обладал мощным символическим статусом. Как заметил один бургундский советник, он был "сердцем мистического тела королевства". В стране, где были сильны провинциальные узы, монархия была единственным подлинно национальным институтом, и Париж был ее резиденцией с XII века. Здесь располагались все органы власти: королевский Совет, судебные канцелярии королевского двора, Парламент, служивший высшей апелляционной инстанцией, Казначейство и Счетная палата — департаменты, управлявшие монетными дворами и королевскими владениями. На острове Сите старый дворец, осваиваемый бюрократам с 1350-х годов, по-прежнему гудел от наплыва чиновников, судей и клерков, претендовавших на юрисдикцию над всеми французскими провинциями, хотя на деле их полномочия распространялись не далее Луары.

После того как герцог Бедфорд стал регентом, на обломках старого дворянства утвердилось новое. Граф Солсбери переехал в Арраский Отель на улице Сент-Андре-дез-Арт на левом берегу Сены. Граф Саффолк разместился неподалеку, в Отеле д'Алигр, на нынешней Университетской улице. Роберт, лорд Уиллоуби, один из самых надежных капитанов Бедфорда, который почти постоянно служил во Франции на протяжении всего его регентства, жил в Богемском Отеле, большом особняке Людовика, герцога Орлеанского, расположенном недалеко от квартала Аль с обширными садами, простирающимися по обе стороны старой городской стены. Более мелкие предприниматели скупали пустующие участки по бросовым ценам. Сам Бедфорд приобрел Турнельский Отель на улице Сент-Антуан. Этот громоздкий особняк с башнями на фасаде напротив Отеля Сен-Поль, с садами и наклонным двором, выходящим на нынешнюю площадь Вогезов, должен был стать штаб-квартирой англичан в Париже на четырнадцать лет, пока в 1436 г. они не были окончательно изгнаны из города^[38].

Англичане были у власти в столице Франции, но это была власть заемная. Когда Генрих V в декабре 1420 г. впервые въехал в Париж в качестве регента, он якобы вступил на место короля Карла VI. Но в действительности же он встал на место отца Филиппа Бургундского, Иоанна Бесстрашного, безжалостного лидера фракции, чьи сторонники захватили город в результате кровавого государственного переворота в мае 1418 года. Фигура убитого герцога бросила длинную тень на ланкастерский режим во Франции. В большом корпусе чиновников королевского правительства, в муниципалитете и в Университете служили люди, обязанные своим положением бургундскому перевороту и последовавшими за ним жестоким расправам. Они прежде всего были верны Бургундскому дому и эти чувства разделяло большинство парижан. Они любили герцога Бургундского, писал один из них, так сильно, как только можно любить какого-либо принца. В кризисные моменты войны именно бургундский пунцовый поясок носили люди, заявляя о своей верности герцогу на улицах, и бургундский крест Святого Андрея, который они разворачивали на крепостных стенах. Сам Бедфорд не питал иллюзий на этот счет. Нигде его зависимость от союза с бургундцами не была столь очевидной. "Без его поддержки, — говорил он о Филиппе Добром несколько лет спустя, — Париж и все остальное было бы потеряно в один миг"^[39].

Бедфорд был достаточно проницателен, чтобы относиться к парижанам как к союзникам и подданным, а не как к покоренному народу. Он пытался убедить их в том, что Генрих VI был в той же степени французом, что и англичанином. Нарисованная генеалогия, которую он приказал повесить в соборе Нотр-Дам, прослеживала происхождение английского короля от сменявших друг друга королей Франции вплоть до Людовика Святого. Львиная доля, около 95%, имущества, конфискованного у дофинистов в Париже, досталась не англичанам, а французским сторонникам двуединой монархии. Бедфорд окружил себя французскими советниками, однако в стране было еще много напоминаний об иностранном характере английского правления. Рядовые английские солдаты и чиновники, как правило, плохо говорили по-французски, в то время как почти никто из французов не говорил по-английски. "Мы не понимаем, что они говорят, а они не понимают нас", — жаловался один современный городской хронист. Неизбежны были ругательства и оскорбления, потасовки в тавернах и драки на улицах. Священник, участвовавший в религиозной процессии, описывал в своем дневнике, как при приближении к воротам Сен-Мартен кавалькада герцога Бедфорда с бешеной скоростью пронеслась через проем, вытесняя толпу с дороги и забрызгивая ее ледяной грязью. Томас, лорд Роос, вызвал большое раздражение тем, что при въезде в городские ворота его сопровождали горнисты и трубачи, непрерывно дудящие в свои инструменты, "как будто он какой-то король, герцог или граф". Подобная бесчувственность ничем не отличалась от бесчувственности французских принцев, которые заполняли королевский двор при Карле VI до гражданской войны, но в случае с иностранцами она оставляла более неприятный привкус. Время от времени случались и более серьезные инциденты. На Рождество 1422 г. герцогу Бедфорду пришлось спешно возвращаться из Руана, когда был раскрыт заговор с целью сдачи города Дофину. Заговор был разоблачен, а его организаторы казнены. Но это открытие вызвало многонедельную панику. Большое количество подозреваемых дофинистов было арестовано и брошено в Шатле. От наиболее солидных граждан требовали присяги на верность. Некоторые из них, как говорят, присягнули "с очень дурной славой"^[40].

Однако в целом открытая оппозиция ланкастерскому режиму в Париже времен Бедфорда была крайне незначительной. Главной заботой жителей была безопасность своего города. В отношениях с ними английская администрация во многом зависела от способности держать свободными основные сухопутные и речные пути в бассейне Сены, от которых зависела торговля Парижа, его снабжение продовольствием и дровами. Занятие англичанами Нормандии и Вексена на востоке более или менее гарантировало свободное движение грузов по нижним долинам Сены и Уазы. Восточные и южные подступы к городу были более уязвимы. Их безопасность зависела от переменчивой военной удачи. Цены на продовольствие на городских рынках были чувствительным показателем военных успехов Англии и мощным генератором народного недовольства. К счастью для Бедфорда, череда хороших урожаев и благоприятная военная обстановка в Иль-де-Франс привели к тому, что первые годы его регентства были годами относительного изобилия и низких цен^[41].

* * *

Анонимный парижский хронист считал, что "англичане делали все" в правительстве. Вероятно, у большинства людей сложилось именно такое впечатление, поскольку англичане, с их вызывающими манерами и вооруженным эскортом, были слишком заметны. Однако на самом деле это было неправдой. Персонал ланкастерского правительства в столице был почти полностью французским. Главные чиновники и государственные департаменты, унаследованные от королей Валуа, продолжали действовать точно так же, как и в последние годы правления Карла VI, с тем же персоналом и теми же процедурами. Главным органом ланкастерского государства во Франции был Большой Совет (Grand Conseil) — исполнительный комитет, отвечавший за повседневную деятельность правительства и состоявший из государственных чиновников, таких как канцлер и казначей, некоторых высших администраторов и судей, а также постоянных советников без официального "портфеля", которые присутствовали в Совете потому, что Бедфорд счел их мнение ценным. Кроме того, в состав Совета входили случайные члены, как правило, влиятельные политические или военные деятели, которые не получали официального гонорара и редко посещали заседания, но в критические моменты были незаменимы. Почти все эти люди были французами. Бедфорд привлек только небольшой контингент англичан, но никто из них не был постоянным участником заседаний^[42].

Основой ланкастерского режима стала группа французов, начавших свою политическую карьеру в качестве бургундских ставленников во времена Иоанна Бесстрашного. В начале нового царствования большинство из них были ветеранами восстания кобошьенов 1413 года и бургундского переворота 1418 года, а также сторонниками Иоанна, назначенными на должности в правительстве короля в ходе последовавших за этим чисток. Некоторые из них считали себя прежде всего слугами герцога Бургундского. Другие стали убежденными сторонниками двуединой монархии и оставались таковыми даже после разрыва с ней Филиппа Бургундского. Наиболее значительными из них были Жан де Люксембург и его брат Луи, Пьер Кошон и Жан Ринель. Братья Люксембурги принадлежали к младшей ветви императорского дома, обосновавшейся в Пикардии — регионе, который долгое время пользовался покровительством Бургундского дома. Жан де Люксембург был самым талантливым бургундским полководцем времен гражданских войн. Его младший брат Луи стал епископом Теруанским в Артуа. Он отвечал за захоронение погибших французов после битвы при Азенкуре, и этот опыт вряд ли дал ему основания для любви к англичанам. Более того, оба брата изначально выступали против договора в Труа иотказывались принести клятву соблюдать его, пока Филипп Бургундский не заставит их это сделать. Тем не менее, оба они были в конце концов соблазнены Генрихом V и впоследствии стали самыми верными сторонниками его сына во Франции. Луи де Люксембург был довольно долгое время премьер-министром ланкастерской Франции. Бедфорд назначил его казначеем, а в феврале 1425 г. — канцлером. Это был человек, надменный и авторитарный, любитель роскоши, содержавший двор с многочисленной челядью в своих резиденциях в Париже и Нормандии. Он также был неплохим военачальником, и несмотря на свой духовный статус, уверенно чувствовал себя в седле, принимая командование в кризисные моменты. Его брат Жан имел схожие наклонности. Он стал постоянным советником и командовал войсками в ряде кампаний в Пикардии и Шампани служа как регенту, так и герцогу Бургундскому.

Большинство из тех, кто работал на ланкастерскую администрацию, перешли в английский лагерь под влиянием страхов и ненависти, порожденных гражданскими войнами. Пьер Кошон,^[43] епископ Бове, впоследствии печально известный как судья Жанны д'Арк, имел более скромное происхождение, чем братья Люксембурги, и принадлежал к старшему поколению. Он родился в Шампани и сделал карьеру в "золотые годы" правления Карла VI в качестве юриста-каноника в Парижском Университете. К Иоанну Бесстрашному Кошона привлекла объявленная герцогом кампания по борьбе с коррупцией в правительстве — дело, близкое сердцу многим докторам Университета. Кошон входил в комиссию по реформам, разработавшую Кабошьенский ордонанс 1413 года, а после переворота 1418 года был назначен Иоанном в судебную службу при королевском дворе. Для такого человека, как он, строгая прямота Генриха V и Бедфорда была весьма привлекательна. В 1423 г. Кошон стал первым постоянным членом Большого Совета, назначенным герцогом Бедфордом, и оставался одним из самых активных его членов вплоть до своей смерти в 1442 г.

Жан Ринель, выходец из Лотарингии, впервые приобрел известность в молодости служа в штате Дофина Людовика Гиеньского, умершего в 1415 году. Как и Кошон, с которым он состоял в свойстве, он стал сторонником Иоанна Бесстрашного во время восстания кабошьенов, которое в 1413 г. на короткое время свергла старый бюрократический режим. Когда в 1418 г. Иоанн восстановил контроль над правительством Карла VI, Ринель стал влиятельным членом секретариата, обслуживавшего бургиньонский Совет в Париже. Он принимал активное участие в переговорах по заключению договора в Труа и, возможно, был одним из его разработчиков. Ринель никогда не был членом Совета, но стал главным французским секретарем Генриха V и выполнял ту же функцию для герцога Бедфорда после смерти короля, добившись за кулисами такого же влияния, каким пользовались большинство действующих членов Совета. Судя по его поздним сочинениям, Ринель был искренне убежден в том, что двуединая монархия является единственной гарантией внутреннего мира во Франции. Однако он оставался на службе у Ланкастерского дома еще долго после того, как эта мечта угасла, вплоть до своей смерти в 1449 г. накануне ее окончательного крушения. Все свидетельствует о том, что то же самое можно сказать и о нескольких сотнях других французов, сделавших карьеру на менее заметных постах на службе у дома Ланкастеров за те тридцать лет, что просуществовало его правительство во Франции^[44].

Помимо Совета, административного и судебного департаментов в Париже, англичане держали отдельную столицу в Руане, где в замке на северной окраине города размещался разросшийся бюрократический аппарат. Такое положение было обусловлено одной из постоянных дилемм ланкастерского режима. Согласно договору в Труа, после того как английский король взойдет на трон Франции, отдельная администрация, созданная Генрихом V в Нормандии, должна была быть ликвидирована и объединена с королевским правительством. Для французских сторонников двуединой монархии это был принципиальный момент, так как от этого зависело единство и целостность французского королевства. Англичане смотрели на это иначе. Они различали территории, принадлежавшие им по праву завоевания, и территории, принадлежавшие им по договору. К первым относились герцогство Нормандское и так называемые "завоеванные земли" на его окраинах, которые Генрих V и Бедфорд насильственно включили в его состав: Перш, Алансон и позднее Мэн на юго-западе; плодородное плато французского Вексена, простиравшееся до реки Уазы на востоке и исторически входившее в состав Иль-де-Франс; а также несколько кастелянств, таких как Дрё, Мант, Пуасси и Сен-Жермен-ан-Ле к западу от Парижа. Территории полученные по договору составляли остальную часть ланкастерской Франции. Обещание объединить две администрации изначально было дано в расчете на то, что к моменту смерти Карла VI дело Дофина потерпит окончательный крах. Когда же время пришло, а война все еще продолжалась с неослабевающей яростью, обещание было выполнено лишь номинально. Регент проводил в Руане столько же времени, сколько и в Париже. Королевский Совет в Нормандии продолжал функционировать, хотя как филиал Большого Совета в Париже и с теми же членами. Нормандская Счетная палата в Кане была упразднена, а ее ревизионные функции переданы в Париж, но финансы герцогства продолжали отдельно управляться казначеем и генеральным сборщиком налогов Нормандии, которые находились в Руане. Нормандия сохранила собственную иерархию судов, и Парижский Парламент с некоторыми трудностями отстаивал свое право на рассмотрение нормандских апелляций^[45].

На самом деле Нормандия была слишком важна для англичан, чтобы ее можно было объединить с остальной ланкастерской Францией. Это была их главная военная база и основной источник доходов. Она располагала ценными морскими портами, легко доступными из Англии. Вместе с соседними провинциями Пикардия и Артуа владение Нормандией обеспечивало англичанам контроль над Ла-Маншем с обоих берегов. Кроме того, большое количество английских солдат и чиновников было наделено нормандскими землями, конфискованными у бежавших перед захватчиками сторонников дома Валуа. Генрих V намеревался создать новое дворянство из поселенцев, готовых защищать нормандское герцогство, подобно тому, как это делали его предки в Ирландии и Уэльсе. По некоторым оценкам, номинальная стоимость земельных владений английского дворянства в Нормандии составляла примерно шестую часть от стоимости всех его английских владений. Наиболее знатные из них получили нормандские дворянские титулы, став графами Аркур, Омаль, Мортен, Перш, Танкарвиль или Э. Значительные английские общины поселились в главных городах, в частности в Руане и Кане, "английском городе". Бедфорд увеличил прослойку ланкастерских землевладельцев, включив в него большое количество более скромных людей, простых воинов и даже лучников, которые могли составить ядро постоянного военного сословия. Для сравнения: английские подданные Генриха VI, если не считать некоторых обосновавшихся в Париже, редко селились в других частях Франции. Его чиновники никогда не чувствовали себя в полной безопасности в провинциях, которые англичане получили по договору — политическому соглашению, которое, как они знали, было не более прочным, чем союзы, приведшие к его заключению. Для этих людей, как и для умирающего Генриха V, Нормандия была бастионом, на который им, возможно, придется однажды отступить^[46].

* * *

Основными ограничениями для английских военных операций были финансы и людские ресурсы. На момент вступления в регентство герцог Бедфорд имел в своем распоряжении постоянную армию численностью около 5.500 человек. В дальнейшем численность постоянного состава колебалась между 3.000 и 6.000 человек. Кроме того, для проведения отдельных операций из местного населения могли набираться вспомогательные армии численностью до 2.000 человек. В основном это были выходцы из Нормандии или из регионов, где господствовал герцог Бургундский, в основном из Артуа и Пикардии. Как правило, они служили под командованием Жана де Люксембурга или французского маршала Бедфорда Вилье де Л'Иль-Адама. Теоретически ответственность за финансирование войны была разделена между французской и нормандской казной. Война на нормандских границах велась в основном английской армией в Нормандии и финансировалась за счет нормандских доходов. Доходы с остальной части ланкастерской Франции должны были оплачивать войну в Пикардии, Шампани, Гатине и Иль-де-Франс, в которой участвовали отчасти английские капитаны с английскими отрядами, но в основном местные войска на английской службе^[47].

На практике эта изящная схема потерпела крах из-за падения налоговых поступлений везде, кроме Нормандии и Парижа. Во время гражданских войн Иоанн Бесстрашный добился расположения северных городов, отменив налог с продаж (aides) и талью (taille), два основных военных налога французского государства. Но для финансирования своего правительства ему пришлось прибегнуть к манипуляциям с монетой. Последовавшие за этим экономические потрясения в сочетании с общеевропейским дефицитом серебра в конечном итоге сделали эту политику неприемлемой. Генрих V отменил ее, восстановив военные налоги, отмененные Иоанном Бесстрашным, но пообещав своим французским подданным надежные деньги. Герцог Бедфорд придерживался политики брата, но результаты оказались неутешительными. Механизм сбора налогов был успешно восстановлен в Нормандии и завоеванных провинциях, но не территориях полученных по договору. В первые годы регентства общие поступления из этих провинций составляли в среднем всего 169.000 ливров (около 28.000 фунтов стерлингов) в год, что составляло лишь малую толику того, что они приносили до начала гражданских войн. Несмотря на усилия Бедфорда и Луи де Люксембурга, в течение первого десятилетия нового царствования поступления фактически сократились. Соответствующая цифра за год, закончившийся 30 сентября 1428 г., согласно смете, подготовленной английской администрацией, составила 129.240 ливров (14.360 фунтов стерлингов), то есть примерно половину от запланированных расходов. Пикардия и Иль-де-Франс, некогда бывшие одними из самых богатых регионов Франции, в единственном сохранившемся полном отчете, охватывающем девятнадцать месяцев 1427 и 1428 годов, вообще не принесли доходов. В других регионах положение было лишь незначительно лучше^[48].

Главной причиной таких удручающих цифр стали военные разрушения. До заключения договора в Труа за эти регионы велись десятилетние войны. Большая часть земель была заброшена жителями и превратилась в поросшие деревьями и кустарником поля. Хронист Тома Базен, учившийся в Париже в 1420-х годах, вспоминал, что, путешествуя по равнинам северной Франции, он видел вокруг запустение, насколько хватало глаз. По его словам, от Луары до Соммы земля представляла собой море зарослей, за исключением островков безопасности вокруг обнесенных стенами городов и замков. Единственными признаками жизни были бродячие животные, брошенные на произвол судьбы.

Помимо бедности, существовала проблема власти. Монархия Валуа, достигшая апогея, могла вводить налоги без согласия подданных, по одному лишь королевскому ордонансу. Англичанам не хватало политического капитала и административной инфраструктуры, чтобы делать это в регионах, где их власть всегда была неустойчивой. Во всей Европе основным средством легитимации налогов были национальные или региональные ассамблеи. Англичане эффективно использовали их в Нормандии, но в договорных провинциях не было действующей системы представительских собраний. За все время правления Генриха VI было проведено только одно задокументированное заседание Генеральных Штатов ланкастерской Франции в Париже в октябре 1424 г. и одно возможное заседание в Амьене в начале того же года. Практиковалось взимание местных налогов для проведения конкретных военных операций в тех регионах, которых они непосредственно касались. Так, осада дофинистского оплота Ле-Кротуа в 1424 г. частично финансировалась за счет тальи, взимавшейся в городах долины Соммы. Расходы на кампанию в Шампани в 1426 и 1427 гг. покрывались в основном за счет репараций, взимаемых с городов Шампани. Париж регулярно выделял деньги на кампании против дофинистских отрядов, действовавших в прилегающих речных долинах. Как правило, в этих случаях происходил определенный процесс переговоров и согласований. По крайней мере, один местный налог на оборону был санкционирован собранием провинциальных Штатов Шампани. Другие тщательно согласовывались с отдельными городами и поселками. Эти специальные процедуры вряд ли можно назвать системой, а доходность редко покрывала стоимость соответствующей операции. Налоги, взимавшиеся в ходе кампаний в Шампани в 1426 и 1427 годах, покрывали лишь около 60% расходов. Остальное покрывалось за счет отвлечения доходов из Нормандии. Как жаловался граф Саффолк в 1425 г., денег никогда не хватало на выплату жалованья армии Жана де Люксембурга. Он был склонен списать эту проблему на расточительство и некомпетентность казначея, брата Жана, Луи. Но правда заключалась в том, что необходимых доходов не было. Их не хватало даже на оплату обычных государственных расходов. Правительство Бедфорда неоднократно не выплачивало жалованье судьям и чиновникам, что не раз грозило остановить государственную деятельность^[49].

В результате финансовых затруднений парижского правительства бремя финансирования войны легло в основном на налогоплательщиков Нормандии. Нормандия была одним из самых богатых и плодородных регионов Франции, "прекрасным герцогством, могущественным и богатым, — восторгался главный герольд Карла VII, — землей пшеницы, домашнего скота, пышных лесов, омываемых бесчисленными ручьями, и обильных садов яблонь и груш". До начала гражданских войн на долю Нормандии приходилось от 10 до 40% доходов французской короны, больше, чем на долю любого другого региона. Она пострадал от физических разрушений меньше, чем другие провинции, но, тем не менее, войны нанесли свой урон. Записи о приходских налогах свидетельствуют о сильном обезлюдении, поскольку жители бежали перед войсками, унося с собой все, что могли унести. Однако к 1422 г. видимость порядка была восстановлена, и беженцы начали возвращаться. Герцогство, которое было лучше защищено, чем остальная часть ланкастерской Франции, стало островком относительного мира и процветания на фоне окружающего запустения, пережив кратковременный экономический ренессанс, продолжавшийся до 1430-х годов. Население выросло примерно на четверть. Благодаря череде хороших урожаев восстановилось производство сельскохозяйственной продукции. Для городов это были тучные годы, возможно, лучшие за все столетие. В карманы английских солдат и чиновников потекли денежные потоки. Торговля портов переживала подъем после глубокой депрессии времен гражданской войны, поскольку восстанавливались старые торговые связи с Англией и Нидерландами. В Дьеппе, наиболее известном случае, число судов, использующих порт, возросло с 67 в год битвы при Азенкуре до 269 десять лет спустя. Быстро развивались текстильные кварталы Руана. В отличие от Парижа с его депрессивными рынками недвижимости и труда, в 1420-х годах в городе наблюдался резкий рост доходов от ремесла, арендной платы и продажи недвижимости^[50].

Нормандии суждено было стать дойной коровой ланкастерской Франции. Английские короли завладели нормандскими владениями королей Валуа и их различными государственными правами, такими как конфискации, доходы от отправления правосудия и доходы от чеканки монет. В дополнение к тяжелым постоянным налогам — quatrième с продаж и габелю с соли — местные гарнизоны взимали налог, известный как guet, который теоретически был альтернативой сторожевой службе в местах, где имелся профессиональный гарнизон. Провинциальные Штаты Нормандии из года в год, а иногда и несколько раз в год, созывались для согласования введения чрезвычайных налогов (aides) на случай войны. В 1420-х гг. на долю чрезвычайных налогов приходилось не менее половины нормандских доходов английских королей. Кроме того, для финансирования местных военных операций созывались ассамблеи, представлявшие отдельные районы. Все эти налоги, за исключением guet, управлялись сетью местных сборщиков, виконтов и соляных greniers, унаследованных Генрихом V от королей Валуа. Сбор налогов всегда происходил с задержками, а доход от каждого налога обычно был меньше его номинальной стоимости — проблемы, характерные для средневекового управления финансами. Тем не менее, в целом англичанам удалось обложить герцогство значительными суммами. К моменту воцарения Генриха VI чистые доходы правительства от Нормандии составляли около 292.000 ливров в год. Эти доходы шли в основном на содержание постоянного военного контингента. В 1424 г. английская армия в герцогстве и на завоеванных территориях обходилась от 22.000 до 25.000 ливров в месяц, что оставляло очень мало средств для покрытия обычных государственных расходов. Как отметил Совет в Руане осенью 1425 г., "было общепризнанно, что доходы должны быть увеличены, если мы хотим продолжать управление этим королевством и удовлетворять потребности войны". По мере усиления военного давления и снижения доходов с других провинций Бедфорд выжимал все больше и больше из своих нормандских подданных, и к концу десятилетия герцогство стало приносить в его казну около 424.000 ливров. Это более чем в три раза превышало доходы остальной ланкастерской Франции^[51].

* * *

Английская военная организация во Франции была основана на очень гибкой системе взаимодополняющих друг друга гарнизонов. Эта схема видна на Карте II. Спинным мозгом английской оборонительной системы была река Сена между Парижем и морем. Сам Париж защищали его жители, для чего в каждом районе города были организованы дозоры. Единственным постоянным английским подразделением был гарнизон Бастилии, насчитывавший, вероятно, около 80 человек. Небольшие отряды занимали сторожевые башни и форт Сен-Виктор, контролировавший вход в город со стороны реки. Английские гарнизоны находились также в пригородах, в Венсене и в башнях укрепленного моста через Сену в Пон-де-Шарантоне. К западу от столицы скопление городов с гарнизонами обозначало восточную границу завоеванной территории: Сен-Жермен-ан-Ле, Пуасси, Понтуаз и Мант. В начале правления и в течение двух лет, которые Генрих VI провел во французском королевстве в 1430 и 1432 годах, в Руане была сосредоточена основная часть войск. На западе при впадении в море Сена образовывала широкий эстуарий, охраняемый с двух берегов портами-близнецами Арфлёром и Онфлёром, которые были укреплены в начале 1420-х годов. На северной границе Нормандии основная линия обороны проходила по дороге из Парижа в Дьепп, которую контролировали крупные крепости Жизор, Гурне, Нёшатель, Торси и Арк. Кроме того, важный гарнизон находился в Э, в устье реки Брель, которая обозначала северную границу герцогства. Однако основные силы англичан были сосредоточены на незащищенной южной границе Нормандии. Вдоль дороги Париж — Шербур тянулась линия мощных гарнизонов городов и замков, а еще южнее — цепь холмов от Дрё до Авранша. Наиболее значительными из них были Верней, Фалез, Вир, Алансон, Френе и Донфрон, которые изначально были построены англо-норманнскими королями XI–XII вв. для защиты тогдашней границы^[52].

В 1422 г. в Нормандии и завоеванных землях насчитывалось сорок четыре королевских гарнизона. Большинство из них занимали цитадели, интегрированные в оборонительные системы городов. Их капитаны назначались регентом на год, начиная с Михайлова дня (29 сентября), хотя капитанам более высокого ранга обычно разрешалось исполнять свои обязанности через заместителей. Капитаны и их заместители почти всегда были англичанами, а иногда валлийцами или гасконцами. Они были ключевыми фигурами в английских военных действиях и обладали широкими полномочиями, высоким статусом, а в некоторых регионах — большими возможностями для обогащения. Некоторые из них назначались на должность из года в год и приобрели значительные познания о контролируемых районах. Осенью традиционно проводился анализ численности гарнизона. Каждый капитан получал на год вперед определенное количество латников и лучников, причем часть из них должна была быть конной, а часть — пешей. Численность варьировалась от 200 до 300 человек в крепостях, расположенных на небезопасных границах герцогства Алансонского и Мэна, до десятка и менее в местах, удаленных от границы. В общей сложности на момент вступления Бедфорда в должность регента в нормандских гарнизонах служило около 3.300 человек, а в первый год его пребывания в должности их число возросло до 4.000. Как и их капитаны, почти все они были англичанами, хотя по мере того, как набор на родине становился все более трудным делом, возникала тенденция к заполнению вакансий коренными нормандцами, брабантцами или пикардийцами — общим термином для франкоговорящих жителей севера, независимо от того, были ли они выходцами из Пикардии. За пределами Нормандии и завоеванных земель данные по гарнизонам более скудны. Но мы знаем, что в 1425 г. Большой Совет содержал еще 12 гарнизонов, поддерживаемых за счет доходов парижской казны, в дополнение к гарнизонам, живущим за счет местного населения. Королевские замки были наглядным символом двуединой монархии. Под их стенами под звуки труб произносились прокламации. На их башнях развевались флаги с крестом Святого Георгия. Над воротами красовались резные и ярко раскрашенные королевские гербы. Гарнизоны помогали бальи поддерживать порядок в своих округах, пресекая разбой, патрулируя дороги и речные пути и обеспечивали сопровождение королевских чиновников. Они собирали разведывательную информацию и передавали ее в другие гарнизоны и советникам в Париже и Руане. Они были центрами местного самоуправления, проводниками и символами власти короля. Но главная их функция заключалась в том, чтобы служить первой линией обороны против врага и людским резервом, из которой можно было набирать полевые армии^[53].

Помимо королевских замков, еще несколько сотен крепостей защищались местными жителями или частными гарнизонами. Некоторые из них выполняли обычную сторожевую службу, другие были вольнонаемными отрядами на английской или бургундской службе. В Нормандии некоторые крепости были заняты английскими владельцами, получившими их на условиях несения военной службы. Несколько частных замков занимали стратегически важные позиции. Танкарвиль, стоявший на высоком отроге скалы в устье Сены, был, пожалуй, самым значительным из них. После английского завоевания Танкарвиль был конфискован у наследников виконтов Мелёна и передан семье Грей из Хетона из Нортумберленда. Они владели им на условиях содержания гарнизона из 45 человек. Однако маловероятно, что Греи выполнили свои обязательства по содержанию гарнизона, и в тот единственный раз, когда замок подвергся нападению крестьянских повстанцев в 1435 г., он был взят без труда. Многие другие частные крепости оказались столь же ненадежными. Небольшие города, обнесенные стенами, и частные замки служили защитой для жителей и убежищем окрестного населения, но они были неспособны противостоять длительной осаде. Их стены, как правило, были древними и охранялись малым числом солдат^[54].

В начале 1420-х годов от четверти до трети войск, находившихся на довольствии ланкастерского правительства, не были приписаны ни к одному гарнизону. Эти люди составляли ядро любой английской полевой армии. Большинство из них входило в военные свиты ведущих английских дворян во Франции. Один только герцог Бедфорд содержал военную свиту из 400 человек, которая сопровождала его повсюду. Графы Солсбери и Саффолк также имели большие личные свиты в дополнение к гарнизонам, находившимся под их командованием. То же самое позднее произошло с графом Уориком и герцогом Йорком. Главные должностные лица нормандской администрации и окружные бальи также имели в своем распоряжении небольшие мобильные силы для личного сопровождения и в качестве тактического резерва. Однако для более крупных операций приходилось привлекать конные контингенты из гарнизонов. Как правило, для этих целей использовалось до половины общей численности гарнизона, но бывали случаи, когда приходилось идти на больший риск и сокращать гарнизоны до минимума, чтобы обеспечить людьми полевую армию. Однако даже с отрядами из гарнизонов ланкастерская администрация во Франции редко могла собрать более 3.000 человек для службы в поле. Чтобы справиться с серьезным кризисом, приходилось обращаться к другим местным источникам солдат. Англичане, получившие в Нормандии земельные наделы в обмен на военную службу, теоретически могли за свой счет предоставить еще 1.400 человек, хотя на практике среди них было много тех кто не хотел служить и не отвечал на призыв. В Нормандии также обосновался целый мир безработных английских солдат, которые не были приписаны ни к какому гарнизону или свите. Эти люди, в основном дезертиры или те, кто отслужил свой срок и решил остаться, были известны как "люди, живущие за счет земли". Они представляли собой еще один важный резерв военных кадров, которые могли быть привлечены к службе в случае необходимости. В Париже и главных городах набирались городские ополчения, как правило, арбалетчики и пехотинцы. Дворяне, французские или английские, владевшие землями в герцогстве, могли быть призваны на службу в любое время, и многие из них исправно являлись. Объявление арьер-бана распространяло эту обязанность на всех трудоспособных мужчин, как знатных, так и не знатных, но, как показал опыт, это привело к появлению большого количества не проявляющих к войне никакого энтузиазма солдат^[55].

Герцог Бедфорд не сразу понял, что даже при таком пополнении английская армия во Франции недостаточно сильна для проведения крупных наступательных операций. Все бремя должно было лечь в основном на Англию. Уже через несколько дней после вступления в должность регента Бедфорд отправил в Англию Луи де Люксембурга в сопровождении нескольких коллег по Большому Совету и делегации города Парижа. Их задачей было объяснить членам Совета в Вестминстере, что без подкреплений из-за Ла-Манша война не может быть продолжена. Луи прибыл в Вестминстер в конце января 1423 года. Он убедил английский Совет направить во Францию Томаса Бофорта, герцога Эксетера, и Томаса Моубрея, графа-маршала Англии, во главе экспедиционного отряда численностью более 1.400 человек. Прецедент был создан. В дальнейшем экспедиционные армии численностью от 800 до 2.500 человек из года в год весной отплывали из гаваней Кента, Сассекса и Гемпшира для усиления английской армии во Франции. Они служили по краткосрочным контрактам, как правило, на шесть месяцев. В течение этого срока им выплачивалось жалованье из английских доходов, а также оплачивались расходы на перевозку. Некоторые из них добровольно оставались на службе за счет жалованья от военных казначеев Руана или Парижа, чтобы восполнить большие потери и убыль людей, которые были почти постоянными. Ежегодные экспедиционные армии из Англии были существенным исключением из принципа, согласно которому французские владения короля должны быть финансово самодостаточными. В первые пять лет нового царствования на экспедиционные армии из английских доходов тратилось в среднем около 8.300 фунтов стерлингов в год. Это составляло более 12% от английских доходов правительства в то время, когда Парламент постоянно отказывался выделять субсидии на войну во Франции. В 1420-х гг. Казначейство все же всегда было в состоянии своевременно оплачивать экспедиционные армии наличными деньгами. Но это достигалось лишь за счет создания проблем на будущее: займы на обременительных условиях, невыплаты старых долгов и откладывания других важных расходов на потом^[56].

Важнейшим вопросом для военной администрации Англии в Нормандии была дисциплина, которая зависела от регулярной выплаты  жалования. В принципе, солдаты, находящиеся на жаловании у короля, получали хорошее вознаграждение. Получая шиллинг в день, латник мог заработать за год больше, чем доход с небольшого поместья в Англии. Лучник, служивший в гарнизоне, получал шесть пенсов в день, что в два раза меньше, чем у квалифицированного каменщика, работавшего на стенах. Существовали и натуральные льготы. Гарнизонные войска бесплатно размещались в королевских замках. Кроме того, существовала перспектива законного (и незаконного) грабежа. В Руане образовалась сложная военно-административная структура, в обязанности которой входило следить за тем, чтобы войскам своевременно выплачивалось причитающееся. Но администрация всегда функционировала на грани финансового кризиса, и нередко случались перебои с выплатой жалованья.

В начале регентства герцог Бедфорд столкнулся с серьезным дисциплинарным кризисом. За внезапной отменой "тяжелой руки" Генриха V и истощением военной казны последовали несколько месяцев политической неопределенности. Не получившие жалованья солдаты дезертировали или занимались мародерством. Капитаны, не обращая внимания на субординацию, покидали свои посты. Широко распространились известия об изнасилованиях, грабежах, кражах скота и вымогательствах со стороны гарнизонных войск. Герцог Бедфорд назначил судебную комиссию для расследования этих фактов и наказания виновных. Штаты Нормандии удалось убедить проголосовать за специальную субсидию для покрытия долгов, которые не были выплачены в последние месяцы правления Генриха V и в первые месяцы регентства. Подобные кризисы в 1420-е годы были редкостью. Не было сколько-нибудь крупных мятежей, а дезертирство еще не стало серьезной проблемой. Но по мере ухудшения военной ситуации в последующее десятилетие и накопления финансовых проблем дисциплина стала нарушаться все чаще^[57].

Подобные проблемы были характерны для всех средневековых солдат, но для англичан в Нормандии они стояли особенно остро. Падение дисциплины не только подрывало военную эффективность армии как инструмента войны, но и грозило отравить отношения между английским правительством и его нормандскими подданными. Как лаконично заметили советники Генриха V, регулярная выплата жалованья была крайне необходима, "что должно быть непременно сделано, иначе… Нормандия будет потеряна для него". Герцог Бедфорд прекрасно понимал все это. В декабре 1423 г. он дополнил военные ордонансы своего брата, которые в основном касались полевых операций, издав дисциплинарный кодекс для гарнизонов. Он регламентировал назначение и полномочия командиров гарнизонов и капитанов свит и ставил их в подчинение королевским бальи и судьям. Гарнизонные войска должны были проживать в своих замках, а не в жилых домах в городе или в окрестностях. Их слуги, пажи и вооруженные варлеты подчинялись военной дисциплине, даже если они не состояли на службе у короля. Солдаты должны были платить за все, что брали, и им строго запрещалось жить за счет земли. Грабежи, поборы за защиту (pâtis), выкупы и несанкционированные налоги (традиционные способы обеспечения потребностей солдат при задержке жалованья) были запрещены на территории, находящейся под английским управлением. Ордонанс Бедфорда было приказано провозгласить под звуки труб во всех бальяжах Нормандии.

Правда, и, возможно, неизбежно, реальность так и не оправдала обещаний. Но ордонанс был не просто декларацией о намерениях. Обязательства вносились в контракты капитанов, которые приносили присягу. Военные суды рассматривали дела нарушителей. Капитаны должны были подтвердить, что они не взимали pâtis и не брали провиант без оплаты, прежде чем им могли быть засчитаны законные доходы от войны. В крупные гарнизоны назначались "контролеры", которые проверяли отчетность капитанов и сообщали о нарушениях. Часто проводились инспекции, на которые приглашались местные жители для изложения своих претензий королевскому комиссару. Жалобы рассматривались со всей беспристрастностью, даже если предполагаемым нарушителем был один из великих капитанов того времени. Меры, принятые Бедфордом, не положили полного конца злоупотреблениям и бесчинствам, но важно то, что мы знаем о них в основном из записей о мерах, принятых в отношении виновных. За грубейшие нарушения дисциплины выносились приговоры о возмещении ущерба, штрафах, конфискации лошадей и снаряжения, тюремном заключении и даже иногда казни. Но как правило, большинство нарушений дисциплины оставались незамеченными. Ясно лишь то, что во времена Бедфорда современники хорошо отзывались об английской военной дисциплине. Даже министры Дофина признавали, что в английских армиях она поддерживалась лучше, чем в их собственных^[58].

Английская военная машина в Нормандии зависела от исключительного поколения полководцев. Большинство из них были кадровыми военными, долгое время служившими в Нормандии и научившимися своему делу еще при Генрихе V. В начале правления Генриха VI два графа, Солсбери и Саффолк, более или менее постоянно находились во Франции. Томас Монтагю, граф Солсбери, был главным английским полководцем 1420-х годов. К моменту воцарения Генриха VI Солсбери было тридцать четыре года, и всю свою взрослую жизнь он был солдатом. Он сражался вместе с герцогом Кларенсом во Франции в 1412 г., с Генрихом V при Арфлёре и Азенкуре в 1415 г. и с герцогом Бедфордом в морском сражении у Арфлёра в следующем году. В 1417 г. он переправился в Нормандию вместе с армией вторжения и получил важные командные посты при осаде Руана и в Нижней Нормандии. Будучи генерал-лейтенантом короля в Нормандии во время краткой поездки Генриха V в Англию в 1421 г., он в основном отвечал за восстановление положения после катастрофического поражения герцога Кларенса при Боже. Солсбери был вспыльчивым и недипломатичным человеком. Он открыто ссорился с герцогом Бургундским, а его отношения с герцогом Бедфордом часто были, можно сказать, сложными, но для тех, кто служил под его началом, он был героем. Один из них, хронист Жан де Ваврен, считал его "самым искусным, хитрым и удачливым капитаном, который существовал на протяжении двух последних столетий".

Как и многие из тех, кто служил во Франции, Солсбери на родине испытывал финансовые трудности. Когда ему было 12 лет, его отец был линчеван толпой во время восстания против Генриха IV, а титулы и имущество семьи были конфискованы. Хотя в 1421 г. приговор был отменен в знак признания военных заслуг самого Томаса, его графство было одним из самых бедных в Англии. Он редко упускал возможность заработать на войне, занимал непримиримую позицию в отношении выкупов, зорко следил за добычей и тщательно берег свои доходы. Как и многие успешные военные капитаны, он был настойчивым истцом. Граф Саффолк однажды пошутил, что Солсбери "больше беспокоился о своих деньгах, чем о своей жизни". Но у того были на то основания. Война сделала его известным человеком, богатым и уважаемым. Генрих V возвел его в графы дю Перш, с доходом, который теоретически был таким же, как и с его английских владений. Бедфорд добавил к этому земельные и имущественные пожалования, включая роскошный особняк в Париже. Жалованье Солсбери, своего рода дискреционная награда за заслуги, выплачиваемая капитанам в дополнение к обычному военному жалованью, было выше, чем у кого-либо другого^[59].

Уильям де ла Поль, граф Саффолк, был на десять лет моложе Солсбери и не снискал такой же военной репутации. Его посвящение в рыцари произошло в 1415 г., когда он участвовал в кампании при Азенкуре. Как и Солсбери, он, вероятно, начал военную карьеру по финансовым причинам. Уильям неожиданно унаследовал графство в возрасте 19 лет после того, как его отец погиб при осаде Арфлёра, а старший брат — месяцем позже при Азенкуре. Но он был еще несовершеннолетним, и его графство было отягощено правами двух вдов. Поэтому его возвращение во Францию вместе с Генрихом V в 1417 году, было логичным. Так случилось, что к 1419 году обе вдовы умерли, и к двадцати трем годам Саффолк смог полностью распоряжаться землями графства. К тому времени он приобрел обширные владения в Нормандии и почувствовал вкус к дипломатии и войне. В течение двенадцати лет он непрерывно служил во Франции. Ему поручались крупные региональные командования и он был назначен адмиралом Нормандии. При Генрихе V он стал одним из богатейших землевладельцев на полуострове Котантен. Бедфорд сделал его графом де Дрё с еще одним крупным фьефом в долине реки Эвр. Очевидно, король был более высокого мнения о Саффолке, чем о Солсбери, и в значительной степени полагался на него как на политического и дипломатического советника, а также как на полевого командира^[60].

После двух графов самым близким к герцогу Бедфорду человеком был, пожалуй, сэр Джон Фастольф. Фастольф известен как предполагаемый прототип для шекспировского Фальстафа, но у него не было ничего общего с буйным пьяницей из Генриха IV и Виндзорских насмешниц. Его история была типичной для того сочетания покровительства вышестоящего и таланта, на котором так часто строилась успешная военная карьера. Его семья была из среды мелкого дворянства в Норфолке. Фастольф обратил на себя внимание своего первого важного покровителя, герцога Кларенса, когда служил в его свите в Ирландии в 1408 году. В 1412 г. Фастольф последовал за Кларенсом во Францию, где ему было поручено важное командование в Гаскони. В 1415 г. он сражался при Арфлёре и был отправлен по болезни домой, но позже вернулся и служил в его гарнизоне. В 1417 г. он участвовал в завоевании Нормандии, где привлек внимание старшего представителя клана Бофортов, Томаса, герцога Эксетера, который назначил его своим лейтенантом в Арфлёре, а позже — первым английским капитаном Бастилии в Париже. Но главный успех пришел к Фастольфу в 1422 г., когда после возвращения Эксетера в Англию он поступил на службу к герцогу Бедфорду. Он быстро поднялся на службе у Бедфорда и уже через несколько месяцев стал его главным стюардом, а затем постоянным членом Большого Совета, став вторым английским капитаном, принятым в него.

К этому времени Фастольф уже стал забывать о своем незнатном происхождении. Но богатство никогда не притупляло его инстинктов стяжателя. Еще до смерти Генриха V он начал неуклонный процесс самообогащения, который привел его к накоплению собственности в Восточной Англии, Саутварке и Нормандии и к состоянию, сравнимому с состоянием многих пэров королевства. Однако главным мотивом его жизни, возможно, были не деньги, а время и усилия, которые он тратил на их получение и управление ими. Фастольф наслаждался азартом и трудностями войны. Когда он поступил на службу к Бедфорду, ему было уже за сорок, но он продолжал принимать активное участие в военных действиях вплоть до 1438 г., когда ему было уже около 60-и лет. Его документы, сохранившиеся благодаря его многолетнему помощнику Уильяму Вустеру, свидетельствуют о том, что он был не просто жестоким воякой, постоянно жаждавшим наживы. До самого конца, когда возраст и горечь от поражения подточили его суждения и люди перестали прислушиваться к нему, он был проницательным и вдумчивым советником, хорошо разбирающимся в стратегии^[61].

За пределами узкого круга доверенных военных, окружавших регента, из года в год в главных сражениях войны, появилась группа компетентных и находчивых капитанов. Они разбогатели в тучные 1420-е годы, прежде чем наступили поражение и упадок. Роберт, лорд Уиллоуби, сражался при Азенкуре и служил во Франции с небольшими перерывами с 1417 по 1438 год. Уиллоуби не был великим полководцем как граф Солсбери, но он был надежным человеком, о росте репутации которого можно судить по увеличению его свиты. За первые семь лет его службы она увеличилась в три раза. Вероятно семейные связи, и обусловили выбор его карьеры, но был интерес и в хорошем материальном вознаграждение. Уиллоуби получил щедрые денежные и земельные пожалования от герцога Бедфорда и за полтора десятилетия ловких сделок создал значительную империю недвижимости в Париже. Норфолкский рыцарь сэр Уильям Олдхолл, еще один ветеран Азенкура, начал свою карьеру в качестве рыцаря двора герцога Эксетера. В составе свиты герцога он сражался при Азенкуре и Руане, а до 1449 г. занимал ряд должностей и командовал в Нормандии. Ноттингемширский рыцарь сэр Томас Ремпстон сражался при Азенкуре, затем вернулся во Францию в 1417 г. и оставался там почти на протяжении всей войны. Почти наверняка он приехал во Францию, спасаясь от финансовых затруднений на родине. Его семейные владения в Англии были обширны, а владения его жены — еще больше, но и те и другие были обременены правами на вдовий удел очень долгоживущих родственниц. В течение нескольких лет после своего приезда он, должно быть, почувствовал, что выбор был оправдан. Ремпстон заработал грозную репутацию в опасном юго-западном пограничье Нормандии и получил там солидное земельное пожалование. Томас, лорд Скейлз, который был моложе этих людей более чем на десять лет, прибыл во Францию в 1417 г. в возрасте восемнадцати лет, а к двадцати трем годам уже командовал 400 человек в двух важнейших гарнизонах южной границы. Он также останется в Нормандии почти до конца^[62].

Английская армия в Нормандии в практическом смысле была постоянной армией, чего в Англии больше не будет до времен Оливера Кромвеля. Длительный срок службы капитанов и рядовых солдат позволял интенсивно тренироваться, накапливать опыт и привычку к совместным действиям, что значительно повышало их эффективность. На протяжении многих лет общая память о прошлых победах вселяла в этих людей уверенность в том, что они смогут сделать это снова. Военные последствия этого трудно переоценить. Существовала огромная разница между отрядом, набранным для конкретной операции, и постояннойармией. Сила, как писал Уильям Вустер, вторя своему учителю сэру Джону Фастольфу, заключается не в количестве, а в людях, "хорошо обученных и постоянно упражняющихся в обращении с оружием". Солдаты рисковали жизнью друг за друга. Жан де Бюэль, французский автор трактата Le Jouvencel (Юнец), написавший, пожалуй, самый впечатляющий рассказ о военной жизни, дошедший до нас с обеих сторон, передал дух профессионального товарищества среди солдат. "На войне люди начинают любить друг друга, — писал он, — сердце наполняется жалостью и товарищеским чувством, когда на твоих глазах друг ставит на карту свою жизнь… Ты хочешь идти и жить или умереть вместе с ним, любить его, никогда не покидать его. Ни один человек, не испытавший этих чувств, не может понять того восторга, который они вызывают"^[63].

Многих из этих людей объединяло нечто большее, чем война. Они по-прежнему принадлежали к маленькому, взаимосвязанному миру английского землевладельческого класса, даже если они и покинули его, чтобы сделать карьеру во Франции. Капитаны, которые подряжались вести свои отряды во Францию, обычно набирали их в тех английских регионах, откуда они сами были родом. Люди, сражавшиеся вместе в Нормандии, часто были соседями по дому. Они вместе заседали в Советах, выступали в качестве доверенных лиц и свидетельствовали завещания друг друга. Они служили в свитах одних и тех же великих людей или возвышались благодаря одним и тем же покровителям. Свиты герцогов Кларенса и Эксетера были великими школами будущих капитанов, в которых Фастольф, Олдхолл, Ремпстон и другие оттачивали свое мастерство. Некоторые мужчины сражались вместе со своими сыновьями, братьями или кузенами. Другие состояли в свойстве. Уиллоуби был шурином графа Солсбери. Его сестра вышла замуж за сэра Уильяма Олдхолла. Граф Саффолк женился на вдове графа Солсбери после его гибели под Орлеаном.

Записная книжка Уильяма Вустера позволяет нам заглянуть в еще более узкий мирок: жилище рыцаря из Саффолка сэра Уильяма Боуэта во время осады Руана в 1419 году. Восемь компаньонов делили это тесное жилье. Дружба этих людей была основана не только на совместном стремлении завоевать Руан. Все они, кроме одного, были выходцами из Восточной Англии — одного из самых военизированных регионов Англии. Большинство из них, как и их отцы до них, имели дело друг с другом в Норфолке и Саффолке. Четверо служили в свите герцога Эксетера. Трое состояли в кровном родстве или свойстве. Двое были кузенами. Двое были братьями по оружию, деля между собой победы и поражения в войне. И по крайней мере пятерым суждено было служить во Франции в течение последующего десятилетия. За взаимной преданностью друзей, занятых совместными усилиями по улучшению своего положения, скрывалась более тесная привычка общения, корни которой находились в провинциальных общинах Англии^[64].

Английская армия была самой эффективной боевой силой во Франции и, возможно, в Европе, пока в 1440-х гг. ее не затмила реформированная армия Карла VII. Вероятно, пик ее боевых качеств пришелся на десятилетие после битвы при Азенкуре. Но в последующие годы ее преимущества постепенно сходили на нет. Дисциплина и выучка английской армии в конце концов сравнялись с французскими армиями, а технический прогресс в области вооружений подорвал ее традиционные достоинства. Английские полевые армии в значительной степени зависели от лучников, которые составляли не менее трех четвертей их численности. "Сила Англии, — писал сэр Джон Фортескью поколение спустя, — больше всего держится на наших бедных лучниках". Длинный лук (longbow) был английским оружием высшего класса. Его использование требовало длительных тренировок и значительной физической силы, поэтому кроме шотландцев его никто не применял. Лук стал решающим оружием при Азенкуре и в большинстве великих сражений предыдущего столетия. По скорострельности и пробивной силе ему по-прежнему не было равных. Однако, хотя англичане до конца сохранили веру в это оружие, его господство на французских полях сражений подходило к концу. Дальность стрельбы из длинного лука достигала 300 ярдов, но наиболее эффективна была на гораздо меньших дистанциях. Длинный лук превосходили современные арбалеты со стальным луком, которые быстро вытесняли старые модели из клееной древесины. Со временем огнестрельное оружие еще больше снизит его относительное преимущество. В то же время прогресс в изготовлении пластинчатых доспехов делал латников менее уязвимыми для стрел. В Италии были разработаны более легкие и твердые стали. Угловатые, ребристые и рифленые поверхности были предназначены для создания скользящих поверхностей, отражающих стрелы и болты. Лошадей теперь тоже регулярно облачали в доспехи (barded)^[65].

Эти новшества подорвали некоторые старые принципы английской военной практики. Английские армии были организованы для полевой службы в виде интегрированных подразделений, состоящих из взаимодополняющих друг друга латников и лучников. Латники, хотя и были подготовлены как кавалеристы, в основном сражались в пешем строю, используя свои копья в качестве пик. Перед их построениями выкапывались траншеи, препятствующие атаке конницы. Заостренные колья, вбитые в землю и направленные под наклоном в сторону атакующих, защищали построения лучников, обычно располагавшихся на флангах, немного впереди основной массы войск. Они обрушивали на противника, наступающего на центр, уничтожающий шквал стрел. В течение XIV века французы сами постепенно переняли элементы английской тактики. Однако в следующем столетии увеличение дальности стрельбы из арбалетов и огнестрельного оружия сделало эту тактику менее эффективной, а совершенствование доспехов для людей и лошадей привело к возрождению традиционных кавалерийских атак. Этому способствовало изобретение arrêt de cuirasse — откидного стального выступа, приклепанного к правой стороне кирасы и служившего упором и точкой опоры для копья с муфтой. Это позволяло кавалеристам использовать более длинные и тяжелые копья. При правильном применении более тяжелые французские копья значительно усиливали удар конницы и позволяли рассеивать сконцентрированные группы лучников. Жан де Бюэль считал, что в его время лошадь и копье были "самым эффективным оружием в мире", чего никто не сказал бы столетием раньше. Английские воины не были невосприимчивы к этим изменениям. Они носили современные доспехи, о чем свидетельствуют их завещания и надгробные изваяния. В Лондоне были отличные оружейники, а торговцы привозили пластинчатые доспехи из Милана и других континентальных центров производства вооружения. Но французы быстрее поняли тактическое значение возрождения кавалерии, а более высокая доля бронированных всадников в их армиях облегчала ее использование^[66].

В первые три десятилетия XV века произошли значительные изменения в конструкции и изготовлении артиллерии. Англичане использовали два основных типа артиллерии. Бомбарды, самый крупный тип пушек, использовались в качестве осадной артиллерии. Известны экземпляры весом до 60-и тонн, хотя английские бомбарды обычно весили меньше — от двух до пяти тонн. Это были дульнозарядные орудия с длинными стволами, изготовленными из кованых железных прутов, соединенных встык, а затем сваренных и скрепленных железными обручами. Они укладывались в неглубокие ямы, вырытые в земле для гашения отдачи, и приподнимались за счет подкладывания под жерло деревянных клиньев. Совершенствование рецептуры пороха повысило скорость его воспламенения и силу выстрела. В 1420-х гг. бомбарда с каналом ствола от 14 до 20 дюймов могла выстрелить тяжелое каменное ядро по высокой параболе на расстояние более 1.200 ярдов. Однако для нанесения серьезных повреждений каменным стенам необходимо было добиться почти горизонтальной траектории, а для этого требовалась огневая позиция в пределах 200 ярдов. Две пушки такого типа — мишлеты — до сих пор стоят у водных ворот Мон-Сен-Мишель, которые, как можно предположить, были захвачены у англичан в 1425 году.

Другой тип пушек был известен как фоглер ( фр.veuglaires, англ. fowlers). Это были более легкие орудия, также изготовленные из сварных кованых прутьев. Они были дешевле в производстве, легче в транспортировке, быстрее охлаждались и перезаряжались. Это было противопехотное оружие, стрелявшее каменным дробом или свинцовой картечью. Их часто использовали между залпами бомбард, чтобы не дать защитникам возможности восстановить разрушения, а иногда и против плотных рядов противника на первых этапах сражения. Кроме того, английские солдаты начали использовать кулеврины. Первоначально кулеврины представляли собой ручные полевые орудия из чугуна весом около 15 фунтов с длинным стволом, закрепленным на деревянном ложе и стреляющим свинцовой картечью. Но в течение XV века это слово стало применяться к более крупным полевым орудиям. С течением времени точность и дальность стрельбы всех этих орудий быстро улучшались^[67].

Существовало два основных ограничения на применение артиллерии. Одно из них — финансовое. Артиллерия была очень дорогой. Мастера, изготавливавшие пушки, и канониры, управлявшие ими, получали высокую зарплату. Производство пороха требовало дорогостоящих материалов. Бомбарды требовали длительных интервалов между выстрелами, пока ствол остывал, что означало, что для достижения максимального эффекта их необходимо было устанавливать в большом количестве. Срок службы бомбард был невелик, поскольку при постоянном использовании быстро изнашивалась внутренняя поверхность стволов, что снижало их дальность и точность стрельбы. Ранние образцы пушек были склонны разлетаться на куски, становясь непригодными для ремонта и убивая окружающих. Другим ограничением была материально-техническая база. Для более тяжелых орудий еще долго не могли придумать подходящие колесные лафеты. Если до цели нельзя было добраться по воде, их приходилось перевозить на специальных усиленных деревянных повозках или на больших деревянных щитах, передвигаемых на катках. Для перевозки по суше использовались упряжки волов, скорость которых редко превышала пять миль в день. Эти трудности объясняют, почему армии так часто бросали свою артиллерию при отступлении после поражения.

Генрих V был очарован артиллерией и эффективно использовал ее при завоевании Нормандии. Однако по-настоящему английская артиллерия проявила себя после завершения завоевания Нормандии и создания ланкастерской администрации на большей части северной Франции. Оперируя внутренними коммуникациями и контролируя побережье Ла-Манша и бассейн Сены, англичане получили возможность хранить орудия в таких стратегических центрах, как Париж, Руан, Арфлёр и Кан, и относительно быстро перевозить ее на баржах на значительные расстояния. Они также могли обеспечить административную и материально-техническую поддержку, от которой зависело применение артиллерии на войне. В Руане было создано управление артиллерии для Нормандии под руководством ряда английских или немецких артиллерийских мастеров. Еще одно управление было создано в Париже герцогом Бедфордом во главе с магистром королевской артиллерии во Франции. И в Руане, и в Париже имелся постоянный штат артиллеристов, кузнецов, плотников, каменщиков, возчиков и писарей, а также эскорт лучников для охраны орудий во время транспортировки. В обязанности этих людей входило изготовление и ремонт пушек, постройка деревянных повозок, на которых они перевозились, и больших поворотных щитов из дерева (мантлетов), защищавших артиллеристов во время работы. Они вырезали каменные пушечные ядра по точным размерам, закупали материалы, распределяли их по гарнизонам и организовывали транспорт, а также выполняли функции генеральных закупщиков основного снаряжения, такого как стрелы, лестницы и траншейные инструменты. Большинство артиллерийских мастеров были просто администраторами, но некоторые из них были настоящими специалистами. Уильям Форстед, который в конце 1430-х годов был магистром королевской артиллерии, заявил, что был артиллерийским мастером в Ирландии, Шотландии, Уэльсе, Гаскони, Нормандии и в Иль-де-Франс^[68].

Война XV в. была прежде всего осадной войной — вечной борьбой за захват обнесенных стенами мест, из которых можно было контролировать окружающую страну. Большинство французских городов все еще защищали стены, возведенные в XI–XII вв. в эпоху первой урбанизации. В некоторых из них еще сохранялись старые галло-римские стены. Перед лицом английских вторжений XIV века более богатые города восстановили свои стены, а некоторые замки были перестроены. Но с развитием артиллерии их укрепления быстро устаревали. Высокие стены, построенные для защиты от штурмов и подрывов, представляли собой идеальные мишени для более мощных пушек, появившихся в начале XV века. Однако, как и другие технические преимущества, которыми англичане и их бургундские союзники обладали в начале этого периода войны, их превосходство в артиллерии со временем сошло на нет.

Французы научились противостоять осадной артиллерии и стали чрезвычайно искусны в обороне крепостных стен. Они разработали тактику, позволяющую держать осаждающих на расстоянии артиллерийского выстрела. Орудия устанавливались на гребнях стен и ворот, чтобы убивать или калечить незащищенных людей осаждающих. Проводились вылазки к местам установки орудий. Перед воротами возводились оборонительные валы (больварки), как правило, из земли и камней, вооруженные собственной артиллерией и укомплектованные собственными гарнизонами, которые подвергали штурмующие отряды убийственному анфиладному огню. В результате увеличивалось расстояние, с которого осаждающим приходилось действовать, и значительно снижалась эффективность их артиллерийского огня. Импровизированные форты (бастиды), которые осаждающие армии обычно строили перед воротами, приходилось отводить далеко назад, иногда на расстояние до мили.

Увеличение расстояния, на котором приходилось действовать осаждающим, оказало существенное влияние на ход войны. Постепенно увеличивалась длина осадных линий. Их строительство и укомплектование требовало все большего количества войск и рабочих, что было особенно актуально для англичан, которые постоянно упирались в пределы имеющихся людских ресурсов. В результате крупные города и поселки, хотя и были уязвимы для вероломства и внезапности, редко захватывались при упорном сопротивлении, даже с помощью мощной артиллерии. Руан, взятый после 6-месячной осады в 1419–20 годах, стал последним крупным городом, павшим перед англичанами в ходе войн XV века. Менее крупные города обычно держались по нескольку месяцев, прежде чем сдаться. Многое зависело от морального духа обороняющихся, который был тесно связан с политической ситуацией. Если существовала хорошая перспектива облегчения положения или они были уверены, что война идет по их задумке, гарнизоны и жители городов могли совершать удивительные подвиги, бросая вызов огромным армиям, возглавлявшимися талантливыми капитанами и оснащенными мощной артиллерией. Но когда их политический мир рушился, они зачастую оказывали не более чем символическое сопротивление. Генрих V пронесся по Нормандии, захватывая один город за другим, когда во Франции в 1417–1419 гг. бушевали гражданские войны. То же самое произошло и в обратном направлении, когда Нормандия была вновь завоевана Карлом VII в 1449 и 1450 гг. в самый политически неблагоприятный для Англии момент.

Если стены не удавалось быстро взять штурмом, что было рискованным и кровавым делом, то успешная осада обычно заканчивалась капитуляцией, достигнутой путем переговоров. Сдача крепостей регулировалась тщательно разработанным регламентом и практикой. Защитников побуждали к сдаче угрозой расправы, если они не сдавались. Обычаи позднесредневековой войны предоставляли практически неограниченную свободу действий воинам, захватившим крепость штурмом. Перебравшись через стены, штурмующие распахивали ворота, и осаждающая армия врывалась внутрь. В городах штурмующие с криками "Ville prise!" проносись по густой сети улиц, без разбора убивая, грабя и сжигая. По мере продолжения войны защитникам все чаще отказывали в пощаде, даже если за них можно было потребовать выкуп. Самые безжалостные капитаны вешали целые гарнизоны на деревьях или импровизированных виселицах за воротами. Профессиональные гарнизоны нередко вынуждали отказаться от обороны перепуганные жители, не желавшие рисковать жизнью при штурме.

Условия сдачи варьировались в зависимости от силы сопротивления обороняющихся. В крайних случаях осаждающие могли настаивать на безоговорочной капитуляции, оставляя защитников на произвол судьбы. В другом случае защитникам разрешалось уходить "с посохом в руке", неся в руках белую палку, которая традиционно служила им проводником через вражеские ряды. Переговоры обычно велись вокруг вопроса о том, сколько и чего гарнизону разрешается взять с собой. Почти всегда приходилось оставлять артиллерию и тяжелую технику, а также пленных. Их могли заставить оставить и все остальное, включая лошадей, доспехи и оружие. Деньги иногда переходили из рук в руки, особенно если капитан был вольнонаемным и действовал за свой счет. Решение о капитуляции было одним из самых сложных для командира гарнизона XV века. Если он сдавался слишком рано, пока стены были целы, а припасов хватало, то его могли обвинить в предательстве и опозорить на своей стороне. Если же он продолжал ждать, пока оборона города станет бесперспективной, то ему становилось нечем торговаться на переговорах с осаждающими.

Немедленная сдача гарнизона была редкостью. Практически всегда заключалось соглашение о капитуляции на определенных условиях. Обычной формой было обещание сдаться в оговоренный срок при условии, что город не получит помощи. В таком случае обычно заключалось перемирие, во время которого гарнизон мог добывать продовольствие, но не мог принимать дополнительных людей или вооружение. Такое соглашение сохраняло честь капитана и возлагало на его командование обязанность собирать армию для оказания помощи. Время, отведенное на ожидание помощи, зависело от прочности обороны и состояния запасов защитников. Оно могло составлять как шесть месяцев, так и один день. В качестве обеспечения договоренности предоставлялись заложники из числа гарнизона, которые подлежали казни или выкупу, если в назначенный день город не был сдан.

Результатом соглашения об условной капитуляции стало то, что на современном военном жаргоне называлось journée. По сути, это был вызов на организованное сражение. Осаждающая армия должна была получить подкрепление, чтобы соответствовать тем силам, которые могли появиться со стороны противника. В назначенный день они выстраивались в боевой порядок на подступах к осажденному месту и ожидали от восхода до заката солнца. Иногда оговаривалось конкретное место, иногда — точное время. Враг мог пойти на риск полевого сражения и явиться в назначенный день. Но чаще всего он отклонял вызов и не являлся, позволяя сдать осажденное место. Эта практика оказала существенное влияние на стратегию всех воюющих сторон. Это означало, что для успешного ведения осадной войны необходимо иметь в резерве полевую армию. Обе стороны должны были иметь возможность перебросить дополнительные крупные силы, чтобы с честью явиться на назначенный день. Английские командиры в Нормандии были в этом искусны. Гибкость оборонительной системы позволяла выводить войска из гарнизонов и быстро концентрировать их против захватчиков.

* * *

Как нормандцы относились к своим ланкастерским правителям — вопрос сложный и спорный. Свидетельств тому много, но они анекдотичны и противоречивы. Все нормандцы должны были присягнуть на верность Генриху VI, и в подтверждение этого им выдавалась грамота (или bullette). Это давало им определенную защиту от преследований или арестов со стороны английских солдат или чиновников. Аналогичная система, но менее последовательно, применялась в Париже и некоторых других северных городах. Тех, кто не давал клятвы, изгоняли, а их имущество конфисковывали. Тех, кто присягал, а затем был уличен в борьбе с англичанами, считали предателями и казнили. В договорах о сдаче вражеских гарнизонов неизменно содержались пункты, предписывающие передавать таких людей в руки королевского правосудия^[69].

Такая политика была характерна для правительства, которое никогда не чувствовало себя в полной безопасности. Ланкастерский режим в Нормандии не рассматривался как простое продолжение французской монархии под властью новой династии. Это была явно чужая администрация. Солдаты, как правило, жили отдельно в крепостях, к которым они были приписаны. Командиры гарнизонов, осуществлявшие полицейские функции в своих округах и региональных бальяжах Нормандии, почти все были англичанами, в отличие от большинства их коллег в договорных провинциях. У них были непривычные манеры. Они часто и от души матерились (Жанна д'Арк называла их Godons — "божьими проклятиями"). Многие из них не знали французских законов и обычаев. Отвратительный французский язык их подчиненных стал стандартным приемом современной сатиры. Многие из них вообще не знали французского языка. Английский солдат, спровоцировавший драку в местной кузнице, в которой он был убит, сказал: "Говорите по-английски — я знаю, что вы можете". Французским горожанам, дежурившим на стенах, иногда выдавали пароли на английском языке, которые они не понимали и не могли произнести. Общая реакция проявлялась в непродуманных, но показательных оборотах речи. Несмотря на крупные штрафы и угрозу тюремного заключения и конфискации имущества, и нормандцы, и англичане склонны были называть врага французом, а Карла VII — королем, вместо того чтобы говорить арманьяк и Дофин в соответствии с принятыми обычаями. Двуединая монархия стремилась быть такой же французской во Франции, как и английской в Англии, но ее постоянная зависимость от английских денег и людей превращала это стремление в насмешку^[70].

Тем не менее, в 1420-е гг. ланкастерский режим, безусловно, пользовался большой негласной поддержкой коренного населения Нормандии, особенно в городах. Иначе он не смог бы просуществовать так долго, поскольку англичане никогда не были достаточно сильны, чтобы навязать свою волю силой. Такое положение дел, казавшееся в то время советникам Дофина и патриотически настроенным французским историкам более позднего времени столь неестественным, не должно было никого удивлять. Для такого человека, как секретарь Карла VII Ален Шартье, верность династии Валуа была частью закона природы. Она основывалась на простых географических фактах. "Покажите, что вы родились французами", — призывал он своих соотечественников. Карл VII использовал ту же формулу в своих государственных документах. Он хотел, чтобы "наши подданные, уроженцы этого королевства, признавали в нас своего суверена и естественного господина и подчинялись нам, как подобает". Каждый нормандец, поддерживавший английское правительство, был предателем, гласила баллада того времени. Однако когда же мнения французов разделились в вопросе, что такое измена? Для англичан это был правовой вопрос. Те, кто выступал против них, были предателями, независимо от места рождения, если они присягнули на верность Генриху V или жили под защитой его офицеров. Для дофинистов это был вопрос природной идентичности, географического происхождения и, прежде всего, языка. Некоторые французские капитаны регулярно вешали французов, попавших в плен и служивших в английских войсках. Эта практика становилась все более распространенной по мере того, как война теряла черты гражданской войны во Франции и превращалась в войну более очевидную, войну наций^[71].

Национальные чувства развивались во Франции медленно. Традиционно они были уделом официальной и церковной элиты. За пределами узкого круга министров, капитанов и пропагандистов Дофина истинно французский патриотизм стал зарождаться лишь постепенно, под давлением войны. В 1420-е гг. патриотизм оставался по сути локальным. Родиной была не Франция, а провинция, город, даже деревня. Гражданские войны привели к разрушению более широких уз лояльности. Нормандия, в частности, имела сильные традиции провинциального сепаратизма, восходящие к англо-норманнским династиям XI–XII веков и Нормандской хартии, полученной от Людовика X в 1315 году. У нормандцев было свое обычное право, свой диалект и говор, своя солидарность. Генрих V всячески старался потакать этим инстинктам, возрождая старые должности и институты, восходящие в некоторых случаях к Анжуйской державе. Герцог Бедфорд придерживался той же политики, наделив Руан новыми судами и правительственными учреждениями, а Кан — университетом. Самым важным и долговечным учреждением стали провинциальные Штаты, которые к моменту английского завоевания практически прекратили свое существование более чем на три десятилетия. Генрих V созвал Штаты лишь однажды, в начале 1421 года. Но Бедфорд превратил их в инструмент государственного управления, сделав форумом, на котором решались не только вопросы налогообложения, но и вопросы стратегии, правопорядка, монетной политики и другие. Нормандские Штаты способствовали укреплению чувства провинциальной солидарности и стали важным источником политической и финансовой поддержки ланкастерского правительства на протяжении всего периода английской оккупации^[72].

Одним из наиболее сложных и спорных вопросов, связанных с этими годами, является вопрос о значении сельского бандитизма. Был ли это просто криминал? Или это было политическое сопротивление? Сельский бандитизм не был новым явлением. Он был эндемичен в Нормандии в течение многих лет до английского завоевания, как и в других частях Франции. Масштабы проблемы менялись в зависимости от экономического состояния сельской местности. Рецессии и войны заставляли мужчин покидать землю и идти на преступление. Массовое бегство крестьянства, последовавшее за приходом английских войск в 1417 году, привело к мощному всплеску насилия в сельской местности. Мужчины скрывались в густых лесах, покрывавших тогда большую часть Нормандии, или, как говорится в одном из указов Генриха V, "уходили в пещеры, болота и крепости, чтобы стать грабителями и разбойниками, вопреки клятве и верности". Судя по сохранившимся документам, в подавляющем большинстве это были молодые люди, как правило, крестьяне, сельскохозяйственные рабочие или сельские торговцы, а их деятельность в основном была сосредоточена в Нижней Нормандии в графствах Кан и Байе. В этих регионах был высокий уровень безработицы в сельской местности, и жизнь сельских жителей регулярно нарушалась налетчиками из гарнизона Мон-Сен-Мишель или Мэна^[73].

Часть разбойничьих нападений, несомненно, носила политический характер. Очень редко пойманные получали статус военнопленных и могли заплатить за себя выкуп как солдаты вражеской армии воюющие за дело Дофина. Банды, упоминаемые в английских документах как "разбойники и другие представители французской партии" или "арманьякские разбойники", вероятно, были представителями политического сопротивления. Банда, бродившая в середине 1420-х гг. по бокажу^[74] к югу от Понт-Одеме и бравшая клятву с новобранцев "делать все возможное, чтобы навредить англичанам", несомненно, была таковой. Некоторые разбойники, как выяснилось, сотрудничали с близлежащими французскими гарнизонами. Однако на основании подобных случаев трудно делать какие-либо обобщения. За голову каждого разбойника, взятого живым, назначалась цена в 6 ливров, и таким образом большое количество разбойников было поймано и предано смерти. Обычно их обвиняли в предательстве и обезглавливали, а в случае с женщинами — закапывали живьем в землю, вместо того чтобы повесить как обычных преступников. Это привело к тому, что историки стали называть этих людей политическим сопротивлением. Однако понятие измены было слишком расплывчатым, чтобы ярлык "предатель" мог служить надежным ориентиром. По мере развития законодательства в XIV–XV веках французские юристы все чаще прибегали к определению государственной измены по римскому праву, которое могло охватывать любое насильственное нарушение общественного порядка. Нормандский хронист Тома Базен отмечал, что независимо от того, покинули ли они свои дома из-за вражды с англичанами, или из-за преступных наклонностей, или потому, что находились в бегах, эти люди "сражались не в рядах французов, а как дикие звери и волки в самых отдаленных уголках леса". Пожалуй, это справедливая оценка. Подавляющее большинство их жертв были соотечественниками нормандцами, а не английскими солдатами или чиновниками^[75].

В течение многих лет после английского завоевания отношение видных нормандцев формировалось под влиянием памяти о гражданских войнах. Руан и другие нормандские города были твердыми приверженцами Бургундского дома. Для них Дофин был не естественным правителем Франции, а лидером фракции. То, что он был французом, было менее важно, чем то, что он позволил себе стать марионеткой ненавистного графа Арманьяка, силой захватившего их город в июле 1417 г., и был причастен к убийству Иоанна Бесстрашного два года спустя. Костры, звон колоколов и уличные гулянья в Руане, встретившие известие о высадке Генриха VI в Кале в апреле 1430 г., и толпы людей, вышедших на улицы, чтобы приветствовать его въезд в город три месяца спустя, были, вероятно, искренними.

Безусловно, среди нормандцев были и те, кто придерживался иной точки зрения. Большинство старейших и богатейших дворянских родов Нормандии — Аркуры, Мелёны, Мони, Эстутевилли и им подобные — видели себя актерами на национальной сцене. Они имели давние традиции служения французской короне, а многие из них владели землями в регионах, находившихся под контролем дофинистов. После английского завоевания они покинули герцогство и присоединились к Дофину. Но более мелкие дворяне, чьи интересы были сосредоточены в Нормандии, в целом приняли ланкастерский режим, а многие из них активно поддерживали его. Большинство епископов и аббатов оставались на своих постах. Практически вся провинциальная администрация поступила так же. Нормандские дворяне служили в английских войсках и занимали должности в английской администрации. Один из них в 1425 г. заявил, что трижды попадал в плен, потерял двух своих дядей, четырех двоюродных братьев и тридцать своих друзей, и все это на службе у английского короля. Насколько типичным был этот человек, сказать трудно. Но, вероятно, такие поступки лучше отражают настроения подавляющего большинства нормандцев в период господства английского режима, чем сухие цифры казней на рыночных площадях по всей провинции^[76].

Очевидно, что традиционное разделение дофинистами французов на "хороших" и "плохих", "лоялистов" и "предателей", является неадекватной таксономией. После гражданских войн и английского завоевания видные нормандцы столкнулись с невозможными ранее дилеммами. Ги Ле-Бютеллье, мелкий дворянин из Па-де-Ко, во время гражданских войн был лидером бургиньонов в Нормандии и командовал обороной Руана во время осады города Генрихом V. Его смена верности была вызвана отвращением к неспособности монархии Валуа противостоять английскому вторжению или оказать помощь нормандской столице во время 6-месячной осады. Когда город пал, Ги принес оммаж Генриху V и перешел на сторону англичан. Он сражался в их войсках, недолго служил капитаном Парижа в первые недели регентства Бедфорда, а затем был магистром его двора. Ле-Бютеллье был хорошо вознагражден за свои труды. Но личное продвижение по службе было не единственным и, возможно, даже не главным фактором в его решении.

Если Ги Ле-Бютеллье перешел в английское подданство через бургундскую партию, то Роберт Жоливе, аббат Мон-Сен-Мишель, был по определению арманьяком. Назначенный аббатом в юном возрасте в 1411 г., он перестроил островной монастырь и возглавил его оборону от англичан во время вторжения в 1417 г. В конце 1419 г. Дофин все еще называл его своим "советником". Но Жоливе был прежде всего лояльным нормандцем, обнаружившим, что мир его родственников и друзей стал частью английского государства. Несомненно, он также понимал, что если его аббатство окажется в руках врага, то он сможет присвоить его нормандские доходы, которые находились на территории, контролируемой англичанами. Весной 1420 г. Роберт рассорился со своими монахами, покинул аббатство и подчинился Генриху V. Через шесть месяцев после смерти английского короля он вошел в Совет герцога Бедфорда в Париже и Руане и начал новую карьеру на английской службе, которая закончилась только с его смертью в 1444 г. Книги Жоливе, некоторые из которых сохранились, а одну из них он, возможно, написал сам, свидетельствуют о том, что он был убежденным французом, оказавшимся, как и многие другие, не на той стороне. То же самое, вероятно, можно сказать и о его друге Рауле ле Саже, сеньоре де Сен-Пьер. Ле Саж, уроженец Котантена, как и Жоливе, сделал блестящую административную карьеру при Карле VI, но перешел на английскую службу вскоре после вторжения Генриха V в герцогство в 1417 году. В течение многих лет он занимал видное место в администрации Руана и в конце концов натурализовался в Англии^[77].

Для большинства людей это не было идеологическим выбором. Их приоритетами были обыденные проблемы безопасности и выживания. Английское правительство было требовательным в финансовом отношении, но оно обещало восстановить и в некоторой степени восстановило основные формы управления, правосудия и общественного порядка после бедствий последних лет жизни Карла VI. Это был мощный генератор лояльности. Если правитель мог и хотел поддерживать мир и вершить правосудие, писал французский мудрец Жан Жувенель дез Юрсен, то люди, обезумевшие от войны, приносили ему свою верность, "даже если он был мусульманином". Как говорил сэр Джон Фастольф: "Vive le plus fort", то есть "Да здравствует сильнейший". К подобному суждению, наверное, приходили очень многие нормандцы. Успехи герцога Бедфорда в защите Нормандии в 1420-х годах и рост экономического благосостояния Руана и других нормандских городов во многом оправдывали их выбор. Общей чертой этих людей была вера в то, что ланкастерское правительство устоит, вера, которая сохранялась в Нормандии еще долго после того, как в Париже и остальной части ланкастерской Франции она уступила место сомнениям и страху. Но эта вера основывалась на мифе об непобедимости англичан и была чувствительна к изменениям в ходе войны. Когда военная ситуация изменилась и доверие к английской власти начало исчезать и в Нормандии, людям снова пришлось пересмотреть свои планы на будущее^[78].

Глава ll. Союзники и противники: Буржское королевство, 1422–1424 гг.

Весть о смерти отца застала 19-летнего Дофина в Меэн-сюр-Йевр, величественном замке на берегу реки Эвр к западу от Буржа, руины которого сегодня являются одними из самых романтичных во Франции. 30 октября 1422 г. он был провозглашен королем Карлом VII в присутствии небольшой группы придворных и министров. Это было не слишком торжественное событие. Крики герольдов "Vive le Roi!" глухо прозвучали в замкнутом пространстве замковой часовни. Папа Римский, Мартин V, признал титул нового короля, как и его союзники в Шотландии и Кастилии. Однако воцарение Карла носило формальный характер. Старая монета Карла VI продолжала чеканиться до 1429 года. Англичане продолжали называть его Дофином. Для многих его сторонников, в том числе и для Жанны д'Арк, он оставался Дофином до самой коронации, то есть претендентом на королевство, которым он, возможно, никогда не будет обладать. Министры Карла прекрасно понимали это. В течение нескольких лет после его формального восшествия на трон в их планах преобладала надежда захватить Реймс, город коронации королей Франции, и короновать его там как короля^[79].

Карл VII прославлен как один из величайших средневековых королей Франции, правитель, положивший решительный конец более чем полуторавековым англо-французским войнам. "Le Très Victorieux Roy de France Charles, Septième de ce Nom" ("Победоносный король Франции Карл, седьмой этого имени"), — гласит надпись на знаменитом портрете Жана Фуке, хранящемся в Лувре. Однако личность этого человека остается загадкой, и на протяжении более десяти лет после восшествия на трон он практически не виден за властными фигурами сменявших друг друга министров. Внешность нового короля была невыразительной: бледный, худой и болезненный, с кривоватыми ногами, придававшими ему довольно неуклюжую походку. В 1420-х годах он еще не обладал тем авторитетом, который был присущ ему в более поздние годы. Он был замкнут и неразговорчив, угрюм и часто впадал в депрессию, чувствовал себя неуютно в компании — все это было симптомами неуверенности в себе, которая сохранялась у Карла довольно долго. Это означало, что им легко руководили волевые люди. Несмотря на молодость, Карл уже успел познакомиться с политикой во всей ее грубой жестокости. В пятнадцать лет его полуголого вывели из дворца в Париже и увезли, когда толпы сторонников бургиньонов захватили улицы столицы. Через год он присутствовал на мосту Монтеро, когда его двоюродный дядя Иоанн Бесстрашный, герцог Бургундский, был зарублен у него на глазах, и это событие на всю жизнь поселило в нем страх перед заговорщиками и убийцами. Средневековые государи учились своему ремеслу с молодости, но Карл не имел достаточного опыта ни в управлении государством, ни в военном деле. Своим восшествием на трон он был обязан преждевременной смерти своих старших братьев. Он воспитывался в атмосфере анжуйского двора в Провансе, вдали от двора королевского. Даже после вступления на трон он был огражден от повседневных дипломатических дилемм решительными министрами и отстранен от стратегических решений властными капитанами-наемниками. Его держали вдали от боевых действий, поскольку он был последним представителем рода Валуа, не считая его сына Людовика, родившегося в июле 1423 г., и кузена Карла Орлеанского, находившегося в плену в Англии. Иногда говорят, что даже в ранние годы пассивность Карла была лишь фасадом, за которым скрывалось манипулирование слугами, а не наоборот. Это допустимая точка зрения, но ее трудно согласовать с имеющимися данными^[80].

В положении Дофина мало что предвещало триумфы его последующих лет. Официальный хронист герцога Бургундского Жорж Шателен, будучи молодым человеком в 1422 г., однажды нарисовал яркую картину состояния королевства Карла после его воцарения: страна "опустошена, истощена и разорвана на части, как полуразрушенное здание, разваленное со всех сторон, его фундамент подорван, это просто обломки его былой красоты и величия". Подобные образы часто использовались в последующие годы для усиления драматизма итоговой победы Карла. Но контраст был реальным. В песенке, которую матери пели своим детям, спрашивалось, что осталось от великого королевства, доставшегося Дофину.

Буржское королевство составляло менее половины территории, унаследованной его отцом в 1380 г.^[81]

Оно контролировало всю территорию к югу от Луары, за исключением сжавшегося английского герцогства Гиень на юго-западе. Кроме того, в его состав входили Анжу и Мэн на западе, крупный город Лион и его окрестности на восточной окраине королевства, а также большая и богатая провинция Дофине к востоку от Роны, которая формально входила в состав Священной Римской империи, но стала традиционным владением наследника французского престола. Политическим и экономическим центром королевства Дофина являлось скопление апанажей принцев в бассейне реки Луары, принадлежавших различным ветвям королевского дома. В их число входили Турень, которая была частью удела Карла как Дофина; обширные территории, ранее принадлежавшие его двоюродному деду Иоанну, герцогу Беррийскому в Пуату и Берри и перешедшие к Карлу по наследству; земли герцога Бурбонского в Бурбонне и Форе, которыми управляла герцогиня Мари Беррийская, пока ее муж томился в английском плену; Орлеанское герцогство — еще один апанаж военнопленного в Англии, которым управляли чиновники герцога из замка Блуа; и, наконец, владения герцогов Анжуйских в Анжу и Мэне. Эти провинции представляли собой широкую полосу богатых сельскохозяйственных земель и важных торговых городов, протянувшуюся дугой от побережья Атлантического океана на западе до предгорий Центрального массива на востоке. Эти земли обеспечивали Дофину большую часть его доходов, людских резервов и политическое положение.

Со временем Карл получил прозвище le Bien-Servi (хорошо обслуживаемый). В правительстве Буржского королевства работало талантливое поколение администраторов, юристов и финансистов, большинство из которых поднялись благодаря покровительству ведущих арманьякских принцев и бежали из Парижа после бургиньонского переворота. Именно эти люди создали на пустом месте государственные институты в Бурже и Пуатье после того, как Карл в 1418 г. порвал с правительством своего отца. Однако новому королю не удалось добиться должного успеха. Проблема заключалась в высших эшелонах власти. В королевском Совете господствовала клика импульсивных и жестоких людей из старой арманьякской партии, возвысившихся во времена диктатуры графа Арманьяка в Париже. Наиболее влиятельные из них были скомпрометированы участием в двух самых разрушительных актах первых лет жизни Дофина: убийстве Иоанна Бесстрашного в 1419 г. и похищении Иоанна V герцога Бретонскогогодом позже. Беспринципный и склонный к заговорам Жан Луве, который был инициатором обоих решений, фактически стал первым министром Дофина. По свидетельству самого Карла, до своего смещения в 1425 г. он обладал "чрезмерными и необоснованными полномочиями" в отношении всего государственного аппарата, включая неограниченные полномочия в отношениях с иностранными правительствами и в распоряжении государственными доходами. По слухам, у него была целая кипа чистых ордеров с печатью Дофина, которыми он мог разрешать все, что ему заблагорассудится. Как и Луве, и почти столь же влиятельный дворянин из Мэна Гийом д'Авогур был ставленником герцогов Анжуйских. Он присутствовал на мосту Монтеро и входил в небольшую фракцию советников, поддерживавших нападение на герцога Бретонского. Таннеги дю Шатель, упрямый и импульсивный бретонский солдат удачи, служивший магистром двора Карла, нанес первый удар топором Иоанну Бесстрашному на мосту Монтеро. Гийом, виконт Нарбонский, южанин и зять графа Арманьяка, был в курсе заговора и участвовал к схватке развернувшейся вокруг умирающего герцога. Пьер Фротье, вспыльчивый человек, служивший капитаном личных телохранителей Карла, добил герцога, вонзив ему меч в живот. Пикардиец Жан Кадар, врач Дофина с детства и, возможно, самый близкий друг Карла, был принят в Совет Дофина примерно в момент его воцарения и приобретал все большее влияние. Он не присутствовал в Монтеро, но, как полагают, помог убедить своего господина санкционировать этот поступок. По словам высокопоставленного чиновника герцога Орлеанского, это были "скандальные и бесчестные люди". Они контролировали доступ к Дофину и руководили каждым его шагом в катастрофические первые годы правления, при этом не забывая набивать свои карманы. В результате у них появилось много врагов, и они постоянно были начеку^[82].

Другие люди в окружении нового короля имели более достойное прошлое и более взвешенные суждения о будущем, но вынуждены были жить в тени Луве и его друзей. Роберт ле Масон, бывший канцлер Дофина, по мнению одного здравомыслящего судьи, был "мудрым и осторожным" советником. Его намеренно держали в неведении, когда планировалось убийство Иоанна Бесстрашного. Масон сложил с себя полномочия в начале 1422 г., но оставался влиятельным членом Совета Карла до своей отставки в 1436 г. Роберт был одним из важных представителей церкви, не запятнавших себя преступлениями гражданских войн. В их число входил и его преемник на посту канцлера Мартен Гуж де Шарпень, епископ Клермонский, который также не был посвящен в планирование убийства. Юрист и карьерный администратор, родившийся в Бурже и выросший на службе у Иоанна Беррийского, Гуж заседал в Совете с 1413 г. и был одним из самых опытных его членов. Рено де Шартр, архиепископ Реймсский, был главным дипломатическим советником Дофина и будущим канцлером. Выходец из знатного рода Орлеанне, он был единственной фигурой международного масштаба в Совете. У этих людей, как ни у кого другого, были причины испытывать неприязнь к англичанам и их бургундским союзникам. Рено де Шартр лишился всех трех своих братьев, погибших в битве при Азенкуре. Его отец был убит в Париже бургиньонами. Сам Мартен Гуж бежал из Парижа во время переворота 1418 г., потеряв почти все, что имел. Но, несмотря на все пережитое, в Совете Дофина звучали и умеренные голоса. Такие люди, как Луве и Таннеги, в силу своего прошлого были вынуждены противиться примирению с герцогом Бургундским, что, несомненно, повлекло бы за собой их отставку и, вполне возможно, казнь. Более мудрые советники понимали, что Дофин не сможет вернуть утраченные северные провинции, не примирившись с Филиппом Добрым. Вероятно, именно Гуж стал инициатором политики, которая останется неизменной темой дипломатии Дофина на протяжении последующих тринадцати лет. Главная цель заключалась в том, чтобы оторвать герцога Бургундского от союза с англичанами. Прямых переговоров с англичанами не допускалось, за исключением тех случаев, когда их участие было неизбежным условием переговоров с Бургундией, но и в этом случае предполагалось вбить клин между ними^[83].

Согласно общепринятым представлениям, короля должны были окружать принцы крови и знатнейшие дворяне страны, а не выходцы из низов правящего класса. Главные министры и советники Карла, как правило, были выходцами из мелкого дворянства. "Они были de povre, bas et petit lieu (бедняки низкого происхождения и положения)", — усмехался герцог Бретонский. В начале нового царствования единственным принцем крови в Совете Дофина был 19-летний единокровный брат герцога Орлеанского Жан Бастард Орлеанский, будущий граф де Дюнуа. Он был одним из самых способных молодых людей, но попал в Совет только потому, что женился на дочери Жана Луве. Совет представлял собой большой коллегиальный орган, состав которого менялся, но реальная власть зависела от благосклонности Луве и его сторонников. Остальные были аутсайдерами или приспособленцами. Оглядываясь назад, епископ-юрист Жан Жувенель дез Юрсен вспоминал, что члены Совета были грубыми, высокомерными, крикливыми или постоянно пьяными, "невежественными молодыми людьми… без мудрости, осторожности, моральных устоев и здравого смысла, которые высказывали свое мнение, не задумываясь"^[84].

* * *

Пока Карл VI был жив, англичане управляли северной Францией от его имени. После его смерти их право на управление полностью зависело от легитимности престолонаследия Генриха VI. Многие придворные и чиновники Дофина были убеждены, что союз Англии и Бургундии распадется, как только на трон взойдет истинный наследник. Люди, несомненно, увидят, что договор в Труа уже не является тем путем к миру и национальному единству, которым он казался раньше. Министры Дофина заявили Генеральным Штатам собравшимся в Сель-сюр-Шер в августе 1423 г., что для изгнания англичан из Франции, трех лет будет более чем достаточно^[85]. Они не учитывали упорства англичан и стойкости их военной организации в Нормандии, а также молчаливой поддержки, которой они могли пользоваться в подконтрольных им регионах.

Стратегические возможности обеих сторон определялись географией. Луара обеспечивала Буржскому королевству практически непреодолимый рубеж от вторжения с севера. В эпоху позднего средневековья река была более полноводной и имела более быстрое течение, чем сейчас. До укрепления берегов она была подвержена внезапным наводнениям, которые быстро затапливали обширные территории по обоим берегам, создавая негостеприимный ландшафт, состоящий из чередующихся лесов, кустарников и болот. Бродов было мало. Все мосты были защищены укреплениями, за исключением Пон-де-Се к югу от Анжера, где череда укрепленных мостов с гарнизонами создавала дорогу через протоки между островками реки в одном из ее самых широких мест. За исключением Нанта, проезд через который зависел от переменчивых симпатий герцога Бретонского, все эти переправы контролировались сторонниками Дофина. Они могли беспрепятственно переправляться через реку, в то время как англичанам редко удавалось пробиться на южный берег. Генрих V в сентябре 1421 г. попытался переправиться через Луару вброд у Сен-Дье, но понес большие потери и был практически отрезан от своих баз. Кроме короткого и неудачного набега на Бурж в 1423 г., англичане не предпринимали новых попыток вплоть до провальной осады Орлеана в 1428–29 гг. При других обстоятельствах Гиень могла бы послужить им базой для нападения на Буржское королевство с тыла. Но англичане не располагали достаточными силами для того, чтобы вести масштабное наступление с юго-запада и одновременно защищать Нормандию и Париж^[86].

Если смотреть со стороны Буржа, то здесь существовало три основных фронта боевых действий.

Северный фронт протянулся широким поясом от Ла-Манша до Шампани. В 1422 г. все крупные города этого региона признали власть ланкастерского правительства в Париже, за исключением Турне, изолированного анклава Буржского королевства на фландрском направлении. Сражения на северном фронте велись иррегулярными силами, которые захватывали небольшие населенные пункты и превращали их в базы для набегов на главные центры английской и бургундской администрации. Налетчики наносили удары внезапно, часто значительно удаляясь от своих баз, уводили скот и людей, наносили бессмысленные разрушения неукрепленным поселениям. Несмотря на нерегулярный и непоследовательный характер своих действий, они представляли серьезную угрозу для ланкастерского режима, так как подрывали его авторитет, нарушали способность взимать налоги и грозили перекрыть поступление грузов в столицу. В последние пятнадцать месяцев своей жизни Генрих V вплотную подошел к их ликвидации. Английские и бургундские войска установили контроль над всем течением Сены и Марны от Парижа до Шалона, тем самым отрезав северные области от любой помощи из дофинистских очагов на юге.

В конце 1422 г. верные Дофину отряды рутьеров все еще удерживали три крупные базы к северу от Сены и Марны: Ле-Кротуа в устье Соммы, Гиз в верхней долине Уазы и Витри-ан-Пертуа на Марне в восточной Шампани. Каждый из этих городов служил центром для группы гарнизонов-сателлитов. Несмотря на то, что гарнизоны были разбросаны на расстоянии около 200 миль, они могли координировать свои действия, сея хаос и разрушения по всему северному пограничью французского королевства Генриха VI.

Ле-Кротуа удерживал предприимчивый Жак д'Аркур, бывший бургундский капитан, который в 1421 г. рассорился с англичанами и перешел на сторону Дофина. Карл назначил его своим лейтенантом в долине Соммы и на северной границе Нормандии. Но вскоре деятельность Аркура была ограничена из-за размещения большого английского гарнизона в Сен-Валери на противоположном берегу устья Соммы, что приковало его отряды к своей базе и затруднило их снабжение. Однако Аркур по-прежнему был способен на впечатляющие рейды, такие как разграбление богатого города Домар, расположенного к востоку от Абвиля, в марте 1423 г., которое навело ужас на большую часть западной Пикардии.

^{1. Северные гарнизоны дофинистов, 1422–1428 гг.}

В Гизе находилась штаб-квартира гасконского капитана Жана Потона де Сентрая, бывшего лейтенанта графа Арманьяка, пришедшего с ним на север в 1416 г. и сделавшего город своей базой в 1418 г. после падения арманьякского режима в Париже. Сентрай был одним из самых эффективных партизанских командиров эпохи. В Гизе он контролировал крупнейший дофинистский гарнизон на севере Франции, состоявший, помимо его собственного отряда численностью около 300 человек, из нескольких вольных компаний.

Далее на восток, в северной Шампани, скопление замков занимал другой выдающийся гасконский капитан, Этьен де Виньоль, более известный как Ла Ир, который был побратимом Потона де Сентрая. Впервые Ла Ир обратил на себя внимание современников, когда служил в орлеанистском гарнизоне Куси. Он был активным и весьма эффективным партизаном Дофина в Пикардии и долине Уазы, затем перебрался в Лотарингию, а позже в Шампань. Ла Ир был невероятным героем. Он был человеком весьма скромного происхождения и хромым, в результат несчастного случая, когда на него рухнула труба трактира. Но он был блестящим стратегом и харизматичным лидером, привлекшим на свою сторону не только грубый мир военных профессиональных солдат, из которого обычно набирались отряды, но и многих мелких дворян, проходивших в его отрядах обучение военному делу. Он был мастером быстрым передвижений и внезапных ударов. "Бей первым, — говорил он, — чтобы не бояться". В 1422 г. Ла Ир и его лейтенанты заняли пять замков в восточной Шампани, а в конце того же года он расширил подконтрольную территорию, заняв Витри-ан-Пертуа. Старый замок графов Шампани в Витри занимал господствующее положение в долине Марны выше Шалона и обеспечивал дофинистам надежную переправу через реку. Лейтенант Ла Ира, бретонский солдат удачи Жан Рауле, сделал его штаб-квартирой важной группы гарнизонных замков, простиравшихся на запад до Вертю и большого замка Мон-Эм на дороге из Реймса в Труа, а на север — до Музона и Бомон-ан-Аргон в долине реки Мёз^[87].

Восточная Франция, между Луарой и Роной, представляла собой отдельный театр военных действий, который следовал своей собственной логике. Большая излучина Луары обозначала границу между Буржским королевством и южными владениями Бургундского дома (Карта I). В 1422 году бургундские территории оказались под сильным давлением. Первой линией обороны Бургундии было графство Невер, расположенное на восточном берегу Луары. Предыдущий граф Неверский, Филипп, младший брат Иоанна Бесстрашного, был убит при Азенкуре. Графством управляла его вдова Бонна д'Артуа, регентша при малолетнем сыне. В июне 1422 г. армия под командованием Таннеги дю Шателя вторглась в Ниверне и захватила большое количество укрепленных мест, в том числе Ла Шарите с его большим каменным мостом через Луару и важный административный центр Сен-Пьер-ле-Мутье, расположенный южнее. В результате этих завоеваний капитаны Дофина получили плацдарм для проникновения на бургундскую территорию. К востоку от Ниверне, за холмами Морван, спорная область Маконне и бургундское графство Шароле в течение четырех лет были целью крупных и хорошо организованных дофинистских компаний, действовавших из Лионне и Дофине. Летом 1422 г. министры Дофина направили в регион Бернара д'Арманьяка, графа де Пардиака, младшего сына погибшего коннетабля, и Амори де Северака, одного из маршалов, для принятия общего командования. Их прибытие ознаменовало заметную эскалацию масштабов операций и грозило перенести войну по долине реки Соны в самое сердце Бургундии. В сентябре 1422 г., через несколько дней после смерти Генриха V, Амори де Северак поднялся по долине и напал на монастырский город Турню, расположенный всего в 30 милях от Бона. Город был захвачен эскаладой и разграблен. От аббатства и городской церкви почти ничего не осталось. Это событие вызвало тревогу во всей Бургундии. Не менее восьмидесяти мужчин, женщин и детей утонули, пытаясь переплыть на лодке через Сону, когда дофинисты ворвались в город. Из Макона пришло сообщение, что толпа дофинистских партизан в городе захватила представителей герцога Бургундского и заточила их в цитадели^[88].

Наиболее активным театром военных действий был протяженный южный фронт, простиравшийся от Атлантического побережья у Авранша до Осерруа и южной Шампани. Ланкастерские территории были широко доступны для атак через прибрежную равнину вокруг Авранша и открытые равнины Босе и Гатине. Три крупные речные долины — Сарта, Эвр и Луэн — служили магистралями, ведущими на эту широкую полосу спорных территорий. Силы дофинистов были сосредоточены на западе, в густо заросших лесом холмах Перша и Нормандского массива, а также в островном монастыре Мон-Сен-Мишель. Эпицентром войны на западе было герцогство Алансонское и прилегающие к нему владения герцогов Алансонских в Перше и северном Мэне (Карта II). Герцогская семья была изгнана Генрихом V в 1417 г., когда нынешнему герцогу Иоанну II было всего восемь лет. Однако он оставался важной политической фигурой, и его партизаны представляли угрозу безопасности англичан на протяжении всего периода оккупации. Они нашли эффективного лидера в лице местного дворянина Амбруаза де Лоре, убежденного арманьяка, сражавшегося при Азенкуре и служившего в гарнизоне Парижа во время правления графа Арманьяка до 1418 года. В итоге герцог Алансонский назначил его своим маршалом. Плотное скопление гарнизонов под командованием Амбруаза и его лейтенантов вело упорную партизанскую войну против английских гарнизонов в регионе. Их операции получили мощную поддержку в 1420 г., когда Мон-Сен-Мишель перешел под командование лейтенанта Дофина на западной границе Жана д'Аркура, графа д'Омаль. Он заполнил его войсками и включил в оборону сектора. Расположение Мон-Сен-Мишель идеально подходило для его целей. Он находился рядом со старыми римскими дорогами на Каре, Ренн и Ле-Ман и в центре большой сети маршрутов паломников, протянувшихся через большую часть западной Франции. Во время отлива всадники могли проехать по пескам к полуострову Котантен, расположенному к северу от залива. В результате почти половина всех английских гарнизонов в Нормандии должна была быть сосредоточена на юго-западных границах герцогства. Для дофинистов Мон-Сен-Мишель стал мощным символом сопротивления. Карл VII сделал Святого Михаила покровителем дофинистской Франции вместо "захваченного англичанами" святого Дени. Архангел, убивающий дракона, стал эмблемой на его знаменах^[89].

* * *

Военные действия Дофина во многом определялись его финансовыми ресурсами или их отсутствием. Финансовых документов Буржского королевства сохранилось очень мало, но по их фрагментам можно восстановить основные направления финансовой деятельности Дофина. Обычные расходы на управление государством были высоки, даже если не принимать во внимание тяжелое бремя военных расходов. В эпоху позднего Средневековья показуха была инструментом управления. Демонстрация пышности двора была политической необходимостью, особенно для правителя, который не мог считать свой королевский статус само собой разумеющимся. Это предполагало высокий уровень расходов на королевский двор. В начале правления Карла VII на содержание отдельных семей уходило более 400.000 ливров (67.000 фунтов стерлингов) в год, и это была самая крупная статья расходов. Еще одним тяжелым бременем была дипломатия. Послы должны были путешествовать со свитой, соответствующей их достоинству, и вооруженным эскортом для обеспечения их безопасности. Три административных центра гражданских и судебных служб Дофина — Бурж, Пуатье и Тулуза — из года в год опустошали его казну. В 1425 г. анонимный чиновник написал памфлет, в котором сетовал на неудовлетворительный аудит и контроль расходов в Буржском королевстве. Он считал, что в Англии дела обстоят лучше, и по его подсчетам, только на выплату жалованья правительство Дофина тратило столько же, сколько раздутая администрация Карла VI, в ведении которой находилась вся Франция. Это бремя значительно увеличивалось в связи с коррупцией, характерной для той администрации: щедрых вознаграждений по своему усмотрению министрам, советникам и высшим чиновникам, а также грантов, выделяемых в пользу привилегированных лиц. Личный секретарь Дофина Ален Шартье описывал его расходы как "бездонную пропасть"^[90].

Буржское Королевство имело три основных источника дохода: королевские владения, монетные дворы и налоги. Из них только последние имели реальное значение. Наиболее доходные части королевского домена находились в провинциях, занятых англичанами, а то, что осталось, управлялось плохо и страдало от войн. Девальвация серебряной монеты была традиционным средством французских правительств. Но она была крайне непопулярна, особенно среди церковников и дворянства, значительную часть доходов которых составляла фиксированная номинальная рента. В сентябре 1422 г., пытаясь заручиться поддержкой своего правительства, Дофин принял решение восстановить прежнюю стоимость монет, которого он придерживался в течение последующих четырех лет, однако это пробило большую брешь в его бюджете. Смысл этого начинания заключался в том, что предполагаемая благодарность населения, вызванная этой мерой, позволит заполнить эту дыру за счет налогов. Однако налоги были весьма ненадежным ресурсом. Традиционным военным налогом французского государства был налог с продаж (aides), который обычно взимался по ставке 5% с товаров, выставленных на продажу, и 25% с вина. С 1380-х годов к нему добавились периодические тальи (tailles) — прямые налоги, начислявшиеся на стоимость движимого имущества налогоплательщика. Отмена этих налогов Иоанном Бесстрашным нанесла ущерб правительству Карла VI в последние годы его жизни, но Дофину не оставалось ничего другого, как последовать этому примеру в подконтрольных ему регионах. Его министры были лишены возможности вводить налоги по королевскому приказу, как это делали французские правительства до начала гражданских войн. В результате у них не было никаких постоянных налогов, кроме габеля — акциза на соль. Способность Дофина собирать армию для ведения войны против англичан и бургундцев зависела от специальных налогов, которые нерегулярно вводились провинциальными и генеральными ассамблеями. Но на готовность этих представительских собраний поддержать войну рассчитывать не приходилось. Она зависела от множества непредсказуемых факторов, включая военную удачу, политические настроения и текущую экономическую ситуацию^[91].

В фискальных целях Франция с середины XIV века была разделена на два неравных по экономическому весу региона, каждый из которых имел свое представительское собрание. Генеральные Штаты всей территории, принадлежавшей Дофину, собирались редко. Штаты Лангедока представляли собственно сам Лангедок, то есть три сенешальства — Тулузу, Каркассон и Ним, а также соседние провинции Керси, Руэрг, Ажене, Перигор и отвоеванные у англичан части Гиени. Штаты часто собирались на заседания и были очень активны в политическом плане. Налоги, которые они вотировали, были, как правило, весьма скромными, и министры Дофина не имели возможности беспрепятственно ими распоряжаться. Зачастую налоги вводились на условиях, которые обязывали тратить их на местную оборону от банд рутьеров и вторжений из английского герцогства Гиень. В результате бремя поддержки войны против англичан и бургундцев легло в основном на Лангедойль, который составляли остальную часть страны. Большая часть Лангедойля теперь находилась под английским контролем, но даже в усеченном виде он обладал значительными налоговыми возможностями.

В мае 1421 г. Дофин, воспользовавшись эйфорией после победы над англичанами при Боже, получил от Штатов Лангедойля в Клермоне (Овернь) субсидию в размере 800.000 ливров. Вступление Карла на трон вызвало новый всплеск энтузиазма. В январе 1423 г. Штаты в Бурже предоставили субсидию в размере 1.000.000 ливров "для восстановления владений короля и изгнания его врагов". Однако результаты оказались неутешительными. В результате в августе 1423 г. в небольшом городке Сель в Берри было созвано новое заседание Штатов Лангедойля. На нем был принят более радикальный подход к введению налога. Штаты согласились выделить еще 200.000 ливров, чтобы возместить хотя бы часть недополученной ранее суммы. Что еще более примечательно, их убедили в том, что отмена налога с продаж была ошибкой, и они согласились восстановить его на ограниченный трехлетний период, начиная с 1 октября 1423 года. Предполагалось, что возрожденный налог, взимаемый по старым ставкам, будет приносить 1.000.000 ливров в год и расходоваться исключительно на ведение войны. Эта сумма, по-видимому, подлежала ежегодному подтверждению на очередных собраниях Штатов. Осенью 1424 г. Штаты в Пуатье и Риоме утвердили дополнительную субсидию в размере 1.000.000 ливров, в результате чего номинальная сумма налогов, установленных за первые три года нового правления, составила 4.550.000 ливров. Это впечатляющие цифры, сопоставимые с налогами, взимавшимися монархией в период ее расцвета в 1380-х годах, которые платила вся Франция. Если бы все суммы были собраны, то Дофин располагал бы гораздо большими средствами, чем герцог Бедфорд^[92].

На самом деле положение было гораздо менее благополучным. Налоги с продаж были чувствительны к экономической ситуации. Они сокращались в период экономического спада и в регионах, страдающих от депопуляции или военных действий. Чиновничество и коррупция подтачивали средства, находившиеся в руках сборщиков. Духовенство и дворянство, "живущее благородно" и участвующее в войнах короля, по закону освобождалось от налогов. На практике допускались и многие другие послабления. Местные налоги приходилось согласовывать с провинциальными ассамблеями и местными чиновниками, которые делали все возможное, чтобы облегчить налоговое бремя для своих регионов. Корпус сборщиков и бухгалтеров, занимавшихся до 1418 г. сбором налогов с продаж, распался, и теперь эту работу выполняли в основном местные чиновники, которые были менее компетентны и более снисходительны к неплательщикам. В ряде провинций удалось договориться об особых условиях, при которых новые подати были заменены "эквивалентами", взимавшимися на иной, менее прозрачной основе. Некоторые города добились снижения пошлин или получили возможность направлять часть поступлений на местные нужды, например, на ремонт стен. Весь процесс сбора шел мучительно медленно. В итоге собранные суммы оказались далеко не такими, как ожидалось. Так, например, в богатом городе Лион, где записи необычайно полны, городским властям удалось договориться о том, что их взнос в субсидию составит чуть более половины от первоначальной оценки.

Чтобы восполнить недополученные доходы, министры Дофина проводили губительную политику масштабных отчуждений королевских владений. Они давали королю деньги в виде займа, а капитаны служили в долг, пока в конце концов их не удовлетворяли земельными пожалованиями, стоимость которых зачастую значительно превышала сумму долга. Рено де Шартр приобрел город Вьерзон в счет погашения займов на сумму 16.000 ливров. Герцог Алансонский таким же образом приобрел Ниор, второй по величине город Пуату. Долги маршалу Севераку достигли огромной суммы в 92.000 ливров, которая в итоге была погашена за счет залога всех налоговых поступлений из Лангедока и Оверни^[93].

Буржское королевство имело одно важное финансовое преимущество, которого не было у англичан. С политической точки зрения англичане не могли содержать свои нормандские гарнизоны за счет грабежа своих подданных. Но партизаны Дофина, действовавшие на вражеской территории, не знали таких запретов. Такие компании, как в Ле-Кротуа, Гизе или Мон-Сен-Мишель, практически ничего не получали из военной казны Дофина. Они финансировали свои операции за счет грабежа, платных конвоев и, прежде всего, за счет pâtis — традиционного вымогательства денег за защиту с местного населения. Например, гарнизон графа д'Омаль в Мон-Сен-Мишель до 1425 г. получал от Дофина очень скромную финансовую поддержку и содержался в основном за счет разграбления драгоценностей из сокровищницы аббатства на сумму 77.000 ливров и получения еще 3.000 ливров в виде "займов" от монахов. Луи д'Эстутевиль, сменивший д'Омаля в 1425 г., в течение последующих 20-и лет не получил ни денье ни для себя, ни для своего гарнизона и все его операции финансировались за счет pâtis. В Мон-Сен-Мишель взимание pâtis достигло высокой степени изощренности. Была создана сеть местных оценщиков и сборщиков, набиравшихся, как правило, из местных чиновников или приходских священников — двух основных групп грамотных людей. Деревни и города, находившиеся в пределах досягаемости для набегов, оценивались в ту сумму, которую они могли себе позволить, но не настолько большую, чтобы население окончательно обнищало и разбежалось, и не слишком малую, чтобы прокормить солдат гарнизона. В самом Мон-Сен-Мишель существовал штат клерков, который составлял требования и вел учет. В 1425 году герцог Бедфорд отменил смертный приговор, вынесенный приходскому священнику, история которого говорит сама за себя. Три года назад он был захвачен на дороге солдатами из Мон-Сен-Мишель и отпущен без выкупа в обмен на согласие исполнять обязанности оценщика и сборщика в своей родной деревне и еще пяти приходах близ Кана. Его требования к односельчанам были подкреплены угрозой, что "если им это не понравится, то на них нападут и разграбят". Из этого и других документов подобного рода следует, что гарнизон Мон-Сен-Мишель собирал pâtis под носом у офицеров герцога Бедфорда со всей территории Котантена за пределами главных городов, обнесенных стенами^[94].

Гарнизон Мон-Сен-Мишель действовал на вражеской территории, но это относилось не ко всем войскам Дофина. Многие из них располагались в крепостях на границах его собственных владений или были размещены в таких областях, как Турень или Берри, в самом центре его королевства. Они обеспечивали себя тем же способом, взимая pâtis с жителей и грабя путников на дорогах. Военные законы находились в процессе адаптации к такому положению дел. В ноябре 1424 года в дофинистском городе Турне произошел незначительный, но показательный инцидент. Солдат по имени Колар де Верли из дофинистского гарнизона Гиза был задержан на территории города при попытке потребовать выкуп с несколько местных жителей. Колар был заключен в тюрьму для преступников до рассмотрения его дела в городском уголовном суде. Представитель Дофина потребовал его освобождения, заявив, что это "не преступление, а простой военный акт". "Ведя свои войны, — пояснил этот офицер, — король не имеет средств для оплаты всех своих войск, поэтому им ничего не остается, как жечь здания, убивать и похищать людей". Судьи приняли этот аргумент, и Колар был освобожден. Подобных инцидентов было много, хотя они не всегда обосновывались так прямолинейно. "Если нашему господину королю будет угодно снабжать нас припасами и платить нам жалованье, то мы будем служить ему во всех его делах и выполнять его приказы, не взимая ничего с жителей этого места, — заявлял вымышленный герой романа Жана де Бюэля Le Jouvencel, — но если у него слишком много других потребностей, или по каким-то другим причинам ему будет рекомендовано не снабжать нас припасами или платить жалованье, то нам придется собирать их как с его подданных, так и с врагов"^[95].

Эта практика стала серьезным вопросом обсуждавшимся на нескольких заседаниях Штатов Лангедойля. Делегаты Штатов в Селе в августе 1423 г. с горечью жаловались на невыносимый ущерб, наносимый войсками Дофина его собственным подданным. Карл VII не отрицал этого. Более того, это стало организованной системой, формой налогообложения, негласно, а иногда и явно санкционированной его министрами. В перерывах между активными военными действиями наемники Дофина распределялись по приграничным провинциям Буржского королевства и жили за счет земли. В течение 1420-х годов от их рук сильно страдала Турень. Герцог Анжуйский жаловался, что его герцогство платит более 100.000 ливров в год в виде pâtis на содержание десятка гарнизонов, которые якобы должны были его защищать. Разрешение войскам жить за счет земли приводило к снижению налоговых поступлений, оставляя все меньше средств для оплаты войск и провоцируя новые грабежи. Это был порочный круг, из которой не было видно выхода. Временное введение налогов с продаж, санкционированное в Селе, должно было помочь вырваться из этого круга, позволив правительству Дофина регулярно платить своим войскам. Но этот план провалился. Только пауза в войне, достаточно длительная для того, чтобы люди вернулись в свои дома, оживилась торговля и восстановилась урожайность сельскохозяйственных культур, могла сделать это^[96].

Человеческие жертвы были велики. Огромная равнина Босе когда-то была богатым сельскохозяйственным регионом, через который проходили важные торговые пути и где были расположены процветающие рыночные города. Упорная набегова война между английскими гарнизонами Шартра, нормандского пограничья и дофинистскими компаниями из долины Луары практически уничтожила экономическую и социальную структуру региона. Похищения людей, разбой на дорогах и экономические санкции уничтожили старинные формы торговли. Жители подконтрольных Англии территорий больше не могли торговать на своих традиционных рынками в дофинистских Турени и Орлеане, а те, кто жил в дофинистских районах, вынуждены были платить английским капитанам за дорогостоящие конвои, чтобы доставить свои товары в Париж или Руан. Денег не хватало, и люди прятали все, что у них было, в тайниках в домах или под корнями деревьев, чтобы спустя столетия их обнаружили строители, археологи и музейные хранители.

Город Боннваль, несколько раз переходивший из рук в руки в этот период, в 1424 г., когда он находился под временным контролем его офицеров, сообщил Дофину, что регион разорен "не только нашими врагами, но и капитанами, выдававшими себя за наших". Предместья города были разрушены. Его заполонили беженцы из соседних селений. Уничтожение посевов и угон рабочего скота привели к тому, что издольщики, веками обрабатывавшие землю, постепенно покидали ее. Близлежащий город Галлардон в течение десятилетия после битвы при Азенкуре пять раз подвергался осаде. Когда спустя годы город был окончательно отвоеван у англичан, герцог Алансонский, владевший этим регионом, организовал инспекцию некогда богатейших владений. Отчет инспекторов оказался неутешительным. В одной из деревень не было обнаружено ни одного жителя, а земля заросла кустарником и бурьяном. В другой деревне арендаторы умерли много лет назад, и никто не пришел им на смену. В третьей деревне после Азенкура номинальный налог был снижен вдвое, но взимать его было уже не с кого, так как селение было заброшено. Амбары, мельницы, пекарни и винные прессы были разрушены и никогда не восстанавливались. Местные суды перестали функционировать. Сеньориальные права пришли в упадок. По мере того как фермы зарастали бурьяном и кустарником, семьи уезжали в сравнительно безопасные Нормандию или долину Луары. Те, кто остался, погрузились в нищету. Мы не можем знать, какая личная трагедия скрывалась за актом о полюбовном разводе, составленном Робином и Жанной Порше из Шатодёна в 1422 г., в котором говорилось, что они больше не могут жить вместе как муж и жена и вести совместное хозяйство "из-за войн и нехватки продовольствия". И Босе отнюдь не был исключительным случаем^[97].

Проблема министров Дофина заключалась в том, что для значительного вторжения на территорию Ланкастеров им требовалась полевая армия, которой нужно было платить. Французские полевые армии, в отличие от английских, состояли в основном из кавалерии. Военнослужащие набирались традиционным способом — по личному или общему феодальному призыву из числа землевладельцев. Армия, находящаяся в походе, не могла существовать за счет грабежа и pâtis. Даже гарнизонные войска, привыкшие жить за счет земли на своих базах, при выводе их в поле требовали жалованья. Теоретически им полагалось дневное жалованье в зависимости от звания: два ливра для рыцаря-баннерета, один для простого рыцаря и половина для оруженосца. На практике, начиная с 1422 г., военные казначеи Дофина постепенно перестали платить по стандартным нормам и стали выплачивать капитанам произвольные единовременные суммы для распределения по отрядам. Суммы зависели от наличия средств и всегда были меньше, чем причиталось людям. Многие не хотели служить на таких условиях. Высшие чины — баннереты, рыцари и дворяне, некогда стоявшие на вершине военной иерархии, — практически исчезли из армий Дофина.

По подсчетам министров Дофина, подвластные им провинции могли выставить в поле около 4.000 человек, что составляло лишь треть от того количества, которое набиралось для великих армий прошлого века. Многие из них были ненадежны, недисциплинированны, плохо обучены и экипированы. Ален Шартье жаловался, что они отвечали на призывы короля не по долгу службы, прибывали поздно, служили без энтузиазма и уезжали при первой же возможности. В городах в скромных количествах набирали стрелков, вооруженных, как правило, арбалетами, но их навыки были невысоки, а служить долго и вдали от дома они не хотели. Обычные пешие воины практически не использовались. Традиционно это объяснялось тем, что правительство боялось вооружать население, опасаясь восстания. Беррийский Герольд выразил общее мнение, заметив, что "сеньоры не посылают их на войну, если могут". Это стало клише для писателей от Фруассара до Макиавелли, но главная причина отсутствия организованной французской пехоты заключалась в другом. Крестьяне и горожане не обладали достаточной подготовкой, чтобы достойно показать себя в бою. Нормандский епископ Тома Базен вспоминал о беспорядочных ордах французских войск, бродящих по стране и не имеющих ни знаний, ни опыта войны. Как и все описания в черных тонах, эти обобщения скрывают более сложную ситуацию и, вероятно, содержат некоторую долю преувеличения. Но мало кто сомневается в том, что начало 1420-х годов стало временем глубокого упадка в истории французской армии^[98].

В результате Буржское королевство было вынуждено полагаться в основном на профессиональных наемников. Они нанимались на длительный срок и были в наличии, когда это требовалось. Они были более надежны с политической точки зрения и более искусны в военном деле. К тому же наемники были относительно дешевы. По словам информаторов Генриха V, в 1421 г., их жалованье составляло менее трети от традиционных ставок для французских войск. Некоторые из этих людей были французами, часто людьми низкого происхождения, получившими опыт обращения с оружием в компаниях рутьеров. Их командирами обычно были мелкие дворяне, лишенные собственности жертвы войны, безземельные младшие сыновья или бастарды, лишенные по традиции или закону права наследования. "В наши дни, — сетовал Шартье, — любой человек, умеющий носить меч и плащ, мог назвать себя латником, даже если у него не было ни дома, ни участка земли". Однако подавляющее большинство профессиональных воинов Дофина не были выходцами из военного сословия самой Франции. В первые годы его правления более половины из них были набраны в Кастилии, Италии или Шотландии.

Кастильские солдаты удачи действовали во Франции с тех пор, как Карл V в 1360-х годах заключил союз с Трастамарской династией. В 1422 г. несколько сотен таких солдат служили под знаменем Дофина. Карл продолжил давнюю традицию французской монархии — нанимать в Генуе отряды арбалетчиков, по праву считавшихся самыми искусными в Европе. Впоследствии его министры также начали нанимать кавалерию в Ломбардии и Пьемонте. Герцоги Орлеанские были наследственными владыками пьемонтского княжества Асти, важного центра комплектования войск. Другие были наняты благодаря добрым услугам давних союзников Франции — миланских герцогов Висконти. Тяжеловооруженные итальянские всадники считались высшими мастерами кавалерийского боя. Предполагалось, что они смогут рассеять построения лучников, которые были столь грозным компонентом английских армий того времени^[99].

Шотландцы впервые появились во Франции в значительном количестве в 1419 году. С зимы 1420–21 гг. они были сведены в самостоятельный корпус, называвшийся "Армия Шотландии" и действовавший под руководством собственных командиров: Джона Стюарта, графа Бьюкена, Арчибальда Дугласа, графа Уигтаун, и Джона Стюарта из Дарнли. Первые два были соответственно сыном и зятем герцога Олбани, регента Шотландии, а третий, занимавший должность коннетабля армии, происходил из младшей ветви рода Стюартов. Шотландская армия, насчитывавшая в свое лучшее время около 6.500 человек, была самым многочисленным наемным корпусом на службе у Дофина. По численности она была сопоставима с английской армией под командованием Бедфорда, хотя в ней служили представители страны, население которой составляло лишь десятую часть населения Англии. С тех пор потери и дезертирство сократили численность шотландцев, но они по-прежнему представляли собой грозную силу, внушавшую страх как англичанам, так и французам. Шотландцы содержали себя за счет грабежа, pâtis и репараций, взимаемых с городов открытыми угрозами. Иногда случались жестокости, которые, несомненно, преувеличивались в рассказах. Но шотландцы доказали свою военную ценность в битве при Боже в марте 1421 г., когда шотландская армия разгромила англичан под командованием герцога Кларенса, что стало единственным значительным поражением англичан на сегодняшний день. Шотландцы сражались с безрассудной храбростью. Их лучники были единственными соперниками английских лучников. Бьюкен, назначенный коннетаблем Франции после битвы при Боже, оказался искусным тактиком и привнес новую отвагу в ведение войны после нескольких лет, когда французские капитаны были подавлены памятью об Азенкуре^[100].

Все проблемы Дофина, связанные с военной организацией и финансами, проявились в первом крупном военном инциденте нового царствования. Мёлан был обнесенным стеной городом на северном берегу Сены, в 30 милях к западу от Парижа. С противоположным берегом его соединял укрепленный мост, защищенный с южной стороны массивным замком. Мост имел большое стратегическое значение, так как через него проходила главная дорога из долины Луары в Вексен и долину Уазы, и он контролировал речное сообщение между столицей и Нормандией. Обороной Мёлана командовал английский капитан из близлежащего города Пуасси, племянник сэра Джона Фастольфа, Роберт Харлинг. Под его командованием было более ста человек, но большинство из них, вероятно, находилось в Пуасси. В начале января 1423 г. мост был захвачен дофинистскими партизанами под командованием Жана де Гарансьера, нормандского дворянина, потерявшего большую часть своих земель в результате английского завоевания. По всей видимости, люди Гарансьера с помощью предателя внутри замка выманили стражу от ворот, устроили засаду, после чего захватили башню и расправились с большей частью гарнизона. Так случилось, что Совет в Париже недавно принял решение об осаде Ле-Кротуа, и для этой операции в Пикардии накапливались силы. 3 января Бедфорд отложил эти планы и вывел из Пикардии 500 человек. Через нескольких дней он осадил мост Мёлана с двух сторон и подтянул артиллерийский обоз^[101].

Министры Дофина сделали все возможное, чтобы использовать возможность, открывшуюся в результате действий Жана де Гарансьера.Они возлагали большие надежды на то, что им удастся переправиться через Сену по мосту и смять английские позиции в Вексене и восточной Нормандии. Они пообещали защитникам в башне моста, что к 20 февраля к ним прибудет армия для их освобождения. Руководить операцией было поручено Таннеги дю Шателю и графу Бьюкену. Они созвали войска из Бретани и всех пограничных областей между Мэном и Берри. Всем этим контингентам было приказано к середине февраля собраться у небольшого городка Жанвиль в южном Босе для похода к Мёлану. В ответ герцог Бедфорд объявил арьер-бан в Нормандии, а также вывел всех, кого можно было вывести из нормандских гарнизонов. В Руане и Париже начались поиски денег. Бедфорд приказал продать все оставшиеся драгоценности Карла VI. Париж находился в состоянии сильного возбуждения. Епископ организовывал ежедневные уличные шествия. Заседания судов приостанавливались, чтобы судьи могли принять в них участие.

Однако крупного полевого сражения так и не произошло. Дофинисты собрали значительные силы. Современная оценка в 6.000 человек, вероятно, приблизительно верна. Граф Бьюкен вовремя собрал свои шотландские войска и западные контингенты в Жанвиле и двинулся к Галлардону, расположенному примерно в 50-и милях к югу от Мёлана. Там он остановился и стал ждать подхода Таннеги с контингентами из Берри и Орлеанне. Но Таннеги выступил с опозданием, а затем, добравшись до Жанвиля, резко отменил поход и распустил свою армию, так как у него закончились деньги, и нечем было заплатить своим людям. Первая часть субсидии, утвержденной Штатами в декабре, еще не поступила. В письме маршалу Севераку из Буржа Дофин сообщал, что все его финансовые чиновники покинули город, чтобы разыскивать средства в конторах сборщиков налогов по всей Франции. Таннеги получил часть средств, причитавшихся его войскам, и выделил еще больше из собственных ресурсов. Но к моменту прибытия в Жанвиль все эти средства были исчерпаны, а его люди, очевидно, отказались продолжать поход с пустыми кошельками. Оставшись в затруднительном положении, Бьюкен не имел другого выхода, кроме как отступить. Некоторые люди из гарнизона, находившегося на мосту Мёлана, поднялись на замковую башню, чтобы выкрикивать в пустоту оскорбления в адрес Дофина. Условия внутри замка быстро ухудшались. Февраль выдался на редкость холодным, с обильными снегопадами и самыми сильными за многие годы морозами. Защитники обнаружили, что склады почти пусты, а продовольствия почти не осталось. Сам Гарансьер уехал, оставив командование своему лейтенанту, который вскоре был убит пушечным ядром. Оставшиеся капитаны пришли к выводу, что положение безнадежно и 1 марта они капитулировали.

Для Дофина это было обидное и дорогостоящее поражение. Защитникам моста был дан всего один день, чтобы открыть ворота. Те из них, кто контролировал гарнизоны в других частях Франции, должны были согласиться на их капитуляцию. В их число входили крупные крепости Монлери, Маркусси и Этамп на Орлеанской дороге к югу от Парижа. Взамен герцог Бедфорд согласился "из чистой милости и в связи с Великим постом" пощадить их жизни. Но и в Великий пост милосердие Бедфорда имело свои пределы. Под амнистию не попали организаторы засады, первой ворвавшейся в башню, а также все находившиеся там артиллеристы. Об их судьбе ничего не известно, но, скорее всего, они были повешены. В Париже сообщение Бедфорда о капитуляции было вывешено в окнах дворца Сите. Столица ликовала^[102].

* * *

Первой задачей герцога Бедфорда, как только он получил контроль над государственным аппаратом, стало восстановление союзов, заключенных его братом, которые после смерти Генриха V уже нельзя было считать само собой разумеющимися. В долгосрочной перспективе ланкастерский режим во Франции не мог выжить без региональных союзников и не мог распространить свое влияние за пределы Луары без значительной потери главных сторонников Дофином. Важнейшими представителями власти были крупные территориальные феодалы, прежде всего герцоги Бургундский и Бретонский, а также другие местные властители, которые время от времени склонялись к мысли о том, чтобы бросить вызов англичанам: герцоги Орлеанские и Бурбонские с их крупными владениями в долине Луары, графы д'Арманьяк и де Фуа в Лангедоке.

Филипп Добрый был незаменимым, но весьма неудобным союзником. В 1422 г. ему исполнилось двадцать шесть лет. С семнадцати лет он участвовал в управлении владениями своего отца и уже имел немалый политический опыт, когда три года назад стал его преемником. Филипп был обычным, любящим удовольствия человеком, которому претили бюрократические детали управления. Но он унаследовал от отца и деда хорошо отлаженную государственную машину и прекрасно разбирался в выборе советников и министров для ее управления. Проницательный и осторожный, он, тем не менее, был абсолютно беспощаден в преследовании династических амбиций своего дома и вступил в союз с англичанами в результате убийства своего отца. Отомстить за него было делом личной и семейной чести. Личное отвращение к Карлу VII он сохранил на всю жизнь. По словам Оливье де ла Марша, придворного хрониста следующего поколения, который был пажом Филиппа, он никогда не питал особой любви к англичанам, но достаточно хорошо ладил с герцогом Бедфордом до последних лет жизни последнего. По словам Оливье, между ними была "необычайно непринужденная и добродушная дружба". Когда после смерти Генриха V события свели их вместе, они обнаружили, что могут откровенно разговаривать наедине, чего никогда не было во времена старшего брата Бедфорда. Однако Филипп осторожничал. Он никогда не был готов разорвать все контакты с двором Дофина. Уже через месяц после смерти Генриха V появились сообщения о предварительных переговорах между советниками двух принцев Валуа. В качестве посредника выступал герцог Савойский Амадей VIII, сыгравший столь заметную роль в мирных переговорах последних месяцев жизни Генриха V. Амадей, вечный миротворец, был человеком искренне благочестивым. Он был потрясен ожесточенностью войны между французскими принцами, все из которых были его родственниками. Примерно в октябре 1422 г. Филипп Добрый принял предложение о проведении мирной конференции под эгидой Амадея в декабре. Англичане, что примечательно, приглашены не были^[103].

Инициатива Амадея представляла реальную угрозу английским позициям во Франции, и значительная часть энергии герцога Бедфорда в последующие месяцы была направлена на ее срыв. Бедфорд планировал привязать Бургундский дом к английскому союзу с помощью пары политических браков. В 1420-х годах Филипп столкнулся с серьезной династической проблемой. У него не было братьев и наследников мужского пола. Его первая супруга, дочь Карла VI Мишель, умерла бездетной в возрасте двадцати девяти лет. Предполагаемыми наследницами были две его оставшиеся в живых сестры, Анна и Маргарита. Вся сложная конструкция Бургундской державы грозила распасться в случае смерти Филиппа. Уже через несколько недель после смерти Генриха V начались переговоры о браке между Бедфордом и Анной, которая являлась предполагаемой наследницей Артуа и бургундских владений в Пикардии. В то же время Филипп и Бедфорд возродили старый проект по выдаче Маргариты замуж за Артура, графа де Ришмон, и превращению ее в наследницу герцогства Бургундского.

Ришмону суждено было стать одной из главных фигур французской политики в течение последующих трех десятилетий. Он был амбициозным, но не богатым младшим братом Иоанна V, герцога Бретонского. К тридцати годам он приобрел во время гражданских войн репутацию одного из величайших французских полководцев своего времени. Правда, он не был выдающимся стратегом или тактиком на поле боя. Но, как и бретонский паладин Бертран дю Геклен, он был харизматической личностью, способной привлечь людей под свое знамя. Ришмон был взят в плен в битве при Азенкуре, а затем отпущен Генрихом V без выкупа в обмен на его оммаж, военную службу и влияние в Бретани. Генрих V возлагал на него большие надежды. Он пожаловал Ришмону замок и графство Иври в Нормандии и назначил его командующим важным юго-восточным сектором норманнской границы. Сестра Филиппа Доброго Маргарита была вдовой покойного Дофина Людовика Гиеньского, умершего в 1415 году. В настоящее время она жила на пенсию в замке Монбар в Бургундии. Маргарите не понравилась идея выйти замуж за некрасивого и почти безземельного солдата удачи и Филипп послал в Монбар нескольких своих главных советников, чтобы убедить ее. Брак, по их словам, имел огромное значение, ведь от него могла зависеть судьба всей семьи. Что касается Ришмона, то он, может быть был, и не ровня ей по происхождению, но он был "доблестным рыцарем, известным своей верностью, мудростью и доблестью, любимым людьми, с выдающейся свитой и, вероятно, займет высокое положение в королевстве"^[104].

Следующей частью дипломатического пазла Бедфорда стала Бретань, самый большой из фьефов Франции после самой Бургундии. Бретань была отдельным регионом. С 1380-х гг. ее не коснулись боевые действия, охватившие всю остальную страну. В результате, несмотря на скудность почвы и густые леса, покрывавшие тогда большую часть полуострова, она вышла из кризиса начала XV века с целыми и процветающими городами и растущим населением. В течение многих лет герцогство было административно независимым от французской короны, имело свои региональные учреждения, каждое из которых было миниатюрной копией соответствующих ведомств французской монархии. "Герцог Бретани, — писал Папа Пий II, — живет по своим законам и не признает никакого земного господина". Это было не совсем так, поскольку герцоги всегда приносили оммаж королям Франции. Но это был именно "простой" оммаж, а не сеньориальный, на который претендовали французские короли и который должен был превалировать над всеми другими политическими обязательствами. Впрочем, конкретная форма юридической зависимости вряд ли имела значение. Гражданские войны во Франции и война с Англией на практике освободили герцогов Бретани от постороннего вмешательства. Как и герцоги Бургундские, они пользовались большинством внешних признаков суверенитета. Они отмечали свое вступление на трон герцогства тщательно продуманной коронационной церемонией и торжественными въездами в главные города герцогства. Они выпускали собственную монету, основывали рыцарские ордена, преследовали мятежников за неуважение к суду и поддерживали дипломатические отношения с другими государями. Все более эффективное финансовое управление обеспечивало им значительные доходы от герцогских земель, регулярных налогов на домохозяйства, пошлин на вино и морскую торговлю. Из-за того, что большинство финансовых документов Бретани было уничтожено во время Великой французской революции, невозможно дать даже приблизительную оценку объема доходов герцога, но фрагментарные сохранившиеся сведения позволяют предположить, что они вполне могли быть сопоставимы с доходами ланкастерской Нормандии^[105].

Главной целью Иоанна V, унаследовавшего герцогство от отца в 1399 г., было остаться в стороне от англо-французской войны. Его противники объясняли это бездельем и трусостью. Роберт Блондель, писавший при дворе сына и преемника герцога, считал Иоанна V змеей. Он "называл ночь днем, ужинал на рассвете и завтракал после полудня", вместо того чтобы занять принципиальную позицию. Но мотивы герцога были проще, а методы — тоньше. Он не хотел, чтобы его владения превращались в поле битвы, не хотел истощать свои сокровища, набирая из года в год армию для участия в войне, в которой не было его собственных интересов. Бретань имела тесные связи с обеими сторонами. Это была главная морская провинция Франции, через которую проходили сухопутные и морские пути между Англией и Гасконью. Ее торговые интересы были связаны с Англией, которая являлась важным рынком сбыта для бретонских купцов и контролировала морской проход через Ла-Манш на рынки Фландрии и Нидерландов. В политическом плане интересы герцогов были тесно связаны с Бургундией, которая была их союзником с 1380-х годов.

Все это указывало на необходимость союза с Англией. Некоторые из министров Иоанна V, в частности его канцлер Жан де Малеструа, последовательно выступали за этот курс. Но хотя Иоанн V и стремился сохранить мир с Англией, он был категорически против официального союза, поскольку это могло вызвать раскол среди его подданных. Большинство бретонской знати поддержало арманьяков против Бургундского дома во время гражданских войн. Штаты герцогства, в которых преобладало дворянство, упорно сопротивлялись связям с ланкастерским правительством. Как и многие другие суровые сельскохозяйственные регионы, Бретань породила многочисленную диаспору профессиональных солдат удачи, в основном из числа обедневших землевладельцев и младших сыновей мелких дворянских домов. Большинство из них в настоящее время служили в армиях и гарнизонах Дофина. Разлад в Бретани отразился и на семье самого Иоанна V. Из двух его оставшихся в живых братьев один был видным французским капитаном, а другой, Артур, в настоящее время воевал за англичан. В следующем поколении наследник Иоанна V будет твердым союзником Карла VII, в то время как его младший сын станет ярым сторонником англичан, за что в итоге поплатится жизнью.

В более отдаленной перспективе Иоанн V надеялся разрешить свою дилемму путем заключения общего мира между всеми тремя сторонами — Англией, Дофином и герцогом Бургундским. В то же время он проводил извилистый курс между Англией и Францией, подкупая ту сторону, которая оказывалась сильнее, возможностью альянса, который всегда обещал больше, чем давал.

Брак Артура де Ришмона с Маргаритой Гиеньской был призван привлечь Иоанна V к англо-бургундскому союзу. Филипп предложил Ришмону наследовать герцогство Бургундское в случае его смерти, что сделало бы дом Монфоров крупнейшими территориальными феодалами Франции. Братья Монфор проглотили наживку. К концу декабря 1422 г. все детали встали на свои места. Вопрос о браке Бедфорда и Анны Бургундской был решен. Ее сестра Маргарита подчинилась желанию брата и согласилась на брак с Ришмоном. А Иоанн V, наконец, решился встать на сторону представителей нового английского короля. Он назначил послов в Париж и заявил о своем намерении придерживаться договора, заключенного в Труа. Сделка открывала перспективу создания тройственного союза, контролирующего все атлантические провинции Франции, за исключением Ла-Рошели и ее внутренних районов^[106].

Непосредственным результатом стало прекращение попыток примирения Дофина и Бургундского дома, как это и планировал Бедфорд. Мирная конференция, организованная герцогом Савойским, открылась с опозданием почти на месяц, в начале января 1423 г., в городе Бур-ан-Брессе, расположенном под горами Юра. Дофин серьезно отнесся к этому событию. Он заявил своему канцлеру Мартену Гужу, что искренне заинтересован в заключении мира с Бургундией и готов принять любые условия, которые предложит Амадей. Но к этому времени трехсторонний союз был уже практически заключен. Поэтому канцлер Филиппа Николя Ролен, возглавлявший бургундскую делегацию, прибыл с решимостью ни о чем не договариваться. Более того, он даже не стал напрямую общаться с послами Дофина, настаивая на том, что обсуждать это дело будет не с кем иным, как с самим Амадеем. Он и его коллеги приехали, по его словам, только для того, чтобы "услышать то, что ему будет угодно им сказать". Бургундцы достали из своих сундучков копии "договоров, обязательств и клятв", связывавших их господина с англичанами. По их словам, Филипп, как человек чести, обязан был их соблюдать. На этом основании больше ничего сказать было нельзя.

Амадей потребовал от Ролена и его коллег сообщить ему в частном порядке свое мнение. Какие условия должны быть предложены Дофину, чтобы они рекомендовали Филиппу принять их? После некоторого колебания и заявления об отсутствия инструкций они согласились сообщить ему об этом. Был составлен меморандум. Филипп, по их мнению, должен быть готов принять достаточное предложение о возмещении ущерба, причиненного убийством его отца. Виновные должны быть изгнаны из Совета Карла и переданы в руки правосудия Филиппа Доброго. Для упокоения души умершего должны быть основаны вечные капеллы. Его спутникам, которые были с ним на мосту Монтеро, должны быть возмещены убытки и увечья. Графства Жьен и Этамп, принадлежавшие Филиппу Доброму, должны быть возвращены ему, а также возмещены все его военные расходы до настоящего времени. Должна быть объявлена всеобщая амнистия за все проступки, совершенные бургиньонами во время гражданской войны, и возвращено все конфискованное имущество. Французские владения Филиппа, естественно, должны были рассматриваться как фьефы французской короны, но он должен быть освобожден от необходимости приносить личный оммаж убийце своего отца, во всяком случае, первое время.

Амадей представил эти предложения французам как исходящие от него самого, и у него сложилось впечатление, что Дофин принял бы все из них, кроме последнего. Он подготовил проект статей, в которых были зафиксированы условия возможного соглашения. Проблема заключалась в том, что в них не упоминались англичане. Герцог Савойский надеялся не впутывать их в это дело после того, как ему довелось испытать на себе их жесткие методы ведения переговоров при Генрихе V. Но поскольку Филипп был намерен соблюдать договор, заключенный в Труа, обсуждать мир без него было бессмысленно. Поэтому Амадей предложил обеим делегациям созвать в апреле 1423 г. в Шалон-сюр-Сон мирную конференцию, на которую пригласить английского регента. Но тут Бургундская делегация отказалась от своих обязательств. На этой ноте конференция завершилась^[107].

Хотя делегаты уехали с пустыми руками, конференция в Бур-ан-Брессе не была пустой тратой времени и сил, поскольку позволила существенно ограничить географические рамки войны. Было заключено локальное и временное перемирие, охватывающее юго-восточный блок бургундских владений: само герцогство Бургундия, графства Шароле и Маконне. Другое перемирие, заключенное в то же время, распространялось на территорию графини Неверской. Цель этих соглашений заключалась якобы в том, чтобы удержать создавшееся положение в ожидании мирной конференции в Шалон-сюр-Сон. Но обеим сторонам это было удобно по более широким причинам. Для Дофина война с Бургундией была отвлечением от более важной задачи — вытеснения англичан. Более того, это было хуже, чем отвлечение, поскольку в конечном итоге Дофину необходимо было договориться с герцогом Бургундским. Что касается Филиппа, то партизанская война в его южных владениях была разрушительной, дорогостоящей и в конечном счете бесперспективной. В итоге мирная конференция так и не состоялась. Но советники Дофина и герцога Бургундского в июне 1423 г. тайно встретились в Шалоне и все равно возобновили перемирие^[108].

Тройственный союз Англии, Бургундии и Бретани был окончательно провозглашен с большой помпой на встрече в верхах в Амьене в середине апреля 1423 года. Филипп Смелый явился с обычной толпой придворных, советников и чиновников. Герцог Бедфорд прибыл с большей частью своего парижского Совета и расположился в епископском дворце, где ему устроили королевский прием. Иоанн V приехал в столицу Пикардии в сопровождении огромной свиты, включавшей его брата Артура, многих ведущих баронов Бретани и большого вооруженного эскорта, оплаченного из казны герцога Бедфорда. По словам хрониста Монстреле, который, возможно, присутствовал при этом, было "много поклонов и внешних проявлений привязанности". Произошел обмен щедрыми подарками. Наряды и украшения надо было видеть, чтобы поверить что такое существует. Оба брака были публично провозглашены. 17 апреля тройственный союз был скреплен всеми тремя сторонами. Они заявили о своей взаимной "любви, братстве и союзе… без всяких тайных оговорок и умолчаний", и обещали согласовывать свои планы, защищать владения друг друга, предоставлять друг другу по требованию до 500 человек войска на месяц за свой счет, а за плату и того больше. Они обязались совместными усилиями умиротворить все королевство Францию "для облегчения жизни ее несчастных жителей, которые так много страдают". Эти обязательства они подкрепили торжественными клятвами, произнесенными на священных реликвиях у главного алтаря великого готического собора^[109].

Разобравшись с собственными обязательствами, собравшиеся в Амьене обратились к насущной необходимости расширить свой союз за счет влиятельных фигур к югу от Луары. Они возлагали большие надежды на Жана де Грайи, графа де Фуа, который был самым могущественным из пиренейских феодалов. Годом ранее, в марте 1422 г., Жан де Грайи заключил сделку с Генрихом V. Послы графа поклялись от его имени соблюдать договор в Труа, и он принял от английского короля звание лейтенанта в Лангедоке. Графу был выплачен крупный денежный аванс для финансирования кампании в тылу Дофина летом того же года. Но Жан медлил, надеясь на более выгодное предложение от Дофина. Смерть Генриха V окончательно отодвинула эти планы на второй план, и обещанная кампания так и не состоялась. На следующий день после заключения тройственного союза у Бедфорда состоялся Совет, на котором присутствовали Филипп Добрый и оба брата Монфора. Они решили подтвердить лейтенантские полномочия графа де Фуа и условия ранее заключенного договора. Бедфорд издал ордонанс, в которой граф был назначен его капитаном с отрядом в 1.000 – 1.500 латников и 1.000 конных лучников, или "с тем количеством, которое может потребоваться для приведения наших провинций Лангедок и Бигорр к повиновению и для победы над человеком, который называет себя Дофином или королем Франции, вместе с другими мятежниками, непокорными и врагами"^[110].

Конференция в Амьене стала высшей точкой ланкастерской системы союзов. Все последующее ознаменовало ее упадок. Но попытка найти союзников к югу от Луары полностью провалилась. Граф де Фуа уже искал способ обойти обязательства, взятых на себя в предыдущем году, и был обрадован, когда юристы сообщили ему, что договор, заключенный в Труа, недействителен. Дофин, хорошо осведомленный о ходе переговоров в Амьене, дал понять, что, возможно, готов сделать графу более выгодное предложение. Поэтому, пока граф де Фуа вел переговоры с советниками Дофина, эмиссар, посланный Бедфордом из Парижа, более полугода прохлаждался в Бордо, пытаясь добиться  у него аудиенции. Свою миссию он так и не выполнил. В конце концов, после еще двух лет осторожных уклонений граф Фуа окончательно перешел на сторону Дофина^[111].

В течение нескольких месяцев английское правительство надеялось еще раз закрепиться к югу от Луары за счет захваченных при Азенкуре королевских принцев, томившихся в различных провинциальных замках Англии. Герцог Бурбонский уже смирился и перед смертью Генриха V обязался принести ему оммаж как королю Франции. Но герцог был уже отыгранной картой. В конце концов он не смог ни собрать выкуп, ни побудить своих офицеров сдать восемь крупных крепостей в Бурбонне, которые он обещал англичанам в качестве залога. Его владениями управляли жена и сын, которые не были готовы встать в один ряд с герцогом Бедфордом. Карл Орлеанский был бы более удачной добычей. Но он упорно отказывался следовать примеру герцога Бурбонского. Через три недели после встречи в Амьене он был перевезен в Лондон для очередного раунда переговоров с английским Советом. Для участия в них из Франции прибыли канцлер и несколько его главных офицеров. Но эти переговоры оказались не более плодотворными, чем предыдущие^[112].

Даже герцоги Бретонский и Бургундский так и не смогли полностью выполнить свои обязательства, взятые в Амьене. Им нужна была страховка на случай краха английского дела. Поэтому они заключили между собой секретный протокол, в котором рассматривали возможность заключения соглашения с Буржским королевством^[113]. В итоге после конференции в Амьене Иоанн V, как и раньше, остался в стороне от войны. Учитывая его многолетний опыт двуличия, Бедфорд вряд ли мог быть удивлен. Но Филипп Бургундский стал еще большим разочарованием. Филипп заботился о своей репутации в обществе, которая в значительной степени была связана с клятвами, данными им в Труа в 1420 г. и в Амьене в 1423 г. Брак Бедфорда с его сестрой создал более личную, но прочную связь между двумя мужчинами. Однако некоторые из ближайших советников Филиппа всегда относились к его союзу с англичанами более расчетливо. Проницательный канцлер Бургундии Николя Ролен поддержал союз в 1419 году за неимением лучшего варианта, но никогда не был убежденным англофилом и проводил политику постепенного отхода от фактического ведения военных действий.

На поверхности лежали и другие проблемы. В XIV веке экономики Англии и Нидерландов в значительной степени дополняли друг друга. Англия была источником сырья, а Нидерланды — крупным промышленным центром. Но с развитием английской суконной промышленности они превратились во все более жестоких конкурентов. На этом фоне тесный политический и военный союз стал неудобным. Этот союз приветствовался большей частью английского политического сообщества, но он никогда не был популярен среди широких слоев населения. Для английских горожан позднего Средневековья архетипичными подданными герцога Бургундского были не рыцари-паладины двора Филиппа и не утонченные дипломаты, с которыми привык иметь дело Бедфорд, а фламандские купцы, которые ассоциировались у англичан со шпионажем и коммерческими спекуляциями. Хамфри, герцог Глостер, чьи основные сторонники находились в Лондоне и торговых городах, всегда был готов использовать это соперничество в своих целях.

На протяжении большей части 1420-х годов выходки Глостера были самым серьезным препятствием для нормального функционирования англо-бургундского союза. Хамфри женился на Жаклин Баварской в конце января 1423 г., через четыре месяца после объявления об их помолвке. Вскоре после этого он принял титул графа Эно, Голландии и Зеландии. "Заключив этот брак, — заявил он, — я получил власть не только над дамой, но и над всеми ее землями". Такова была юридическая ортодоксия. Но все зависело от действительности брака, которая находилась в исключительной юрисдикции Церкви. В настоящее время этот вопрос находится на рассмотрении папской курии — трибунала, чьи неторопливые и неспешные процедуры вызывали глубокое разочарование у всех сторон. Тем временем соперники Жаклин имели преимущество так как фактически владели ее землями. Ее дядя Иоанн Баварский контролировал Голландию и Зеландию, а ее, так сказать, бывший муж Иоанн Брабантский — большую часть Эно. Хамфри дал понять, что не намерен ждать решения Папы Римского и подстрекаемый Жаклин, хотел немедленно завладеть Эно^[114].

Эти претензии брата поставили герцога Бедфорда в безвыходное положение. Он не мог открыто бросить вызов своему брату, так как ланкастерская монархия была семейным партнерством и, скорее всего, оставалась таковой, пока Генрих VI был несовершеннолетним. Как бы ни было неприятно, амбиции Глостера нельзя было игнорировать. Вместо этого Бедфорд тянул время, надеясь, что вопрос о законности брака будет решен Папой до того, как Хамфри перейдет к крайностям. Этот вопрос наверняка обсуждался с Филиппом Добрым в Амьене, так как вскоре после встречи на высшем уровне Филипп созвал ряд конференций в Брюгге в попытке заключить временное соглашение о правлении в Эно в ожидании решения Папы. Когда это не удалось, была предпринята попытка решить вопрос арбитражным путем. Филипп уговорил Иоанна Брабантского передать вопрос на совместное рассмотрение его и Бедфорда. Он заверил Иоанна, что ничего не будет решено в ущерб его интересам. Глостера, естественно, было труднее убедить, особенно когда заверения Филиппа, данные Иоанну Брабантскому, стали достоянием гласности. Хамфри отказался сотрудничать. Для Филиппа эта ситуация была неприемлемой, так как претензии Хамфри били в самое сердце его династических амбиций в Нидерландах^[115].

Претензии герцога Глостера и Жаклин Баварской стали неожиданным осложнением, но даже без них ход англо-бургундских отношений никогда не был гладким. Были и другие источники напряженности. Война дорого обошлась Филиппу, который нес основное бремя боевых действий в Пикардии и на южных границах Бургундии. Ущерб от войны значительно сократил его доходы. В основном ущерб наносился армиями Дофина, но часть его приходилась на гарнизоны, находившиеся под английским командованием. В 1425 г. чиновники Филиппа Доброго подготовили два отчета объемом более пятидесяти страниц о бесчинствах гарнизонов графа Солсбери в районах южной Шампани, граничащих с Бургундским герцогством. Говорят, что один отряд на вызов чиновников герцога ответил, что "когда во Франции у них закончится еда, они могут свободно войти в герцогство, поскольку регент — более великий принц, чем ваш господин Бургундский". Другие раздражители не были связаны с войной, но возникали из-за тех проблем, которые всегда осложняли отношения французской короны с ее самыми могущественными вассалами: вопросы королевской юрисдикции, военных обязательств, территории и т. д. Королевские судьи и чиновники в Париже так же упорно защищали права французской короны при регентстве Бедфорда, как и при королях Валуа. Парижский Парламент с особой неохотой уступал права, которые герцог Бургундский отстаивал на территории, которой он фактически управлял, но которая никогда не была ему официально или безусловно предоставлена^[116].

Альянс с Бургундией всегда мог расстроиться, когда шок от убийства Иоанна Бесстрашного отойдет в прошлое. Как и его отец и дед, Филипп Добрый был амбициозным политиком международного масштаба. Как и они, он считал себя французом. Он "жил и умер… полностью французом, по крови, по характеру и по желанию", — писал его официальный историограф. Но его положение во Франции отличалось от положения его предшественников, которые были прежде всего французскими политиками. Филипп Смелый, первый герцог из династии Валуа, основал государство, используя свое положение в центре французской монархии для расхищения ее государственных доходов и использования ее военной и дипломатической мощи в своих интересах. Иоанн Бесстрашный посвятил все свое 15-летнее правление борьбе за контроль над правительством Франции и сохранение положения, созданного его отцом. Оба они были обязаны своими успехами продолжительной болезни и недееспособности Карла VI. Но после смерти Карла VI Франция уже никогда не могла играть главной роли в интересах Филиппа. Власть находилась в более умелых и решительных руках, и герцог никогда не смог бы распоряжаться доходами и властью короны в своих интересах, как это делали его предшественники. По мере того как Бургундская держава расширялась, поглощая Эно, Голландию и Зеландию (1428 г.), Намюр (1429 г.) и Брабант (1430 г.), центр власти герцога перемещался из разоренной войной Франции в более богатые Фландрию и Нидерланды, находившиеся тогда на пике своего средневекового процветания. В 1445 году, когда держава Филиппа Доброго достигла наибольшего размера, эти территории приносили около 60% его доходов. За время своего долгого правления Филипп Добрый ужесточил личный контроль над северными территориями, создав централизованную транснациональную империю. Его двор и администрация были французскими, но большинство подданных говорили на голландском языке (Thiois) и были равнодушны к судьбе Франции. Франкоязычные Лилль и Дижон соперничали с голландскоязычными Брюгге и Гентом. Со временем все они будут оттеснены на второй план новой бургундской столицей Брюсселем, расположенным за границами Франции в голландскоязычном Брабанте^[117].

* * *

Главным стратегическим приоритетом герцога Бедфорда после Амьенской конференции была ликвидация дофинистских анклавов на севере Франции, прежде чем пытаться распространить войну на территорию Буржского королевства. По плану, который наверняка обсуждался в Амьене, англичане должны были начать кампанию с атаки на гарнизоны Жака д'Аркура на Сомме. После того как с ними будет покончено, должна была быть проведена совместная с бургундцами операция против другого крупного очага сопротивления на севере — города Гиз и его крепостей-сателлитов в верхней долине Уазы. Операции на Сомме были поручены Ральфу Батлеру, который был бальи Па-де-Ко, капитаном Арка и Э, а в практических целях — командующим английским сектором на северной границе Нормандии. Поскольку англичане контролировали все основные речные долины на севере, партизаны Дофина не могли напрямую вмешаться в ситуацию. Однако они смогли помешать англичанам сосредоточить свои силы, начав широкомасштабные операции в других местах. В последующие месяцы герцогу Бедфорду предстояло узнать, как трудно вести наступление, защищая обширный фронт от противника, который может выбирать время и место для нанесения удара. "Англичане, — с преувеличением жаловался хронист города Парижа, — утром взяли один замок, а к вечеру потеряли два"^[118].

В середине апреля 1423 г. Батлер внезапно прибыл в окрестности Ле-Кротуа, имея в своем распоряжении около 600 человек и полностью использовал эффект неожиданности. Через несколько дней Нуаэль-сюр-Мер, расположенный в устье реки, капитулировал. Другой дофинистский гарнизон в Рю был выведен для усиления главной крепости. Аркур не слишком надеялся отбиться от врага самостоятельно. Двум гонцам из осажденной крепости удалось пробраться через английские осадные линии и доставить призыв о помощи Дофину. Они сообщили, что Ле-Кротуа может продержаться некоторое время, но рано или поздно будет вынужден сдаться, если ему не помогут. Министры Дофина ответили, что пришлют посильную помощь. Но это было очень мало. Ле-Кротуа находился вне пределов их досягаемости. Несмотря на мрачные перспективы, гарнизон сопротивлялся с ожесточением, которое, очевидно, застало англичан врасплох. Батлер привел подкрепление из окрестных городов. По морю прибыли три огромные пушки, специально изготовленные в Руане. Для блокады устья Соммы в портах Нормандии под Ла-Маншем была снаряжена флотилия из двенадцати кораблей. Но болотистая местность вокруг города затрудняла его блокаду. Артиллерия завязла в грязи, а орудия Аркура, надежно установленные на стенах города, простреливали все основные подступы. Сильные ветры мешали осаждающим, а непрекращающиеся дожди заливали траншеи. Вылазки из ворот вносили сумятицу в их лагеря. В конце мая 1423 г., когда продвижение вперед было весьма незначительным, Батлер отправился в Париж, чтобы обсудить ситуацию с регентом и Большим Советом^[119].

Прибыв в Париж, Батлер обнаружил, что герцог Бедфорд перегружен другими проблемами. 13 мая он женился на Анне Бургундской в Труа. Как только торжества закончились, он уехал, чтобы справиться с опасным вторжением в долину Сены, к юго-востоку от Парижа, бретонской компании под командованием 24-летнего племянника Таннеги дю Шателя Прежена де Коэтиви. Его целью был важный город с мостом Ножан-сюр-Сен. Захватчики уже взяли несколько крепостей вокруг Ножана, и сам город находился под угрозой сдачи. Его потеря была бы серьезным поражением для англичан. Дофин получил бы мощную крепость на Сене, перекрыв важный речной путь к Парижу. Кроме того, это позволило бы его партизанам проникнуть в Бри и южную Шампань, а возможно, и открыть путь на Реймс. Регент выступил в поход против захватчиков в сопровождении графа Солсбери и сеньора де Л'Иль-Адам. Все потерянные ранее крепости были взяты штурмом, за исключением замка Монтегийон в Бри, к северу от Ножана, где находилась штаб-квартира Прежена. Казалось бы, эта короткая кампания увенчалась успехом. Но сопротивление Монтегийона стоило англичанам больших потерь. Сегодня от этой мощной крепости мало что осталось, но и того, что сохранилось, достаточно, чтобы понять, насколько грозной она была когда-то: огромный квадратный двор, девять высоких башен и единственный вход, защищенный массивными воротами. Гарнизону Прежена суждено было стать занозой в боку англичан на долгие месяцы^[120].

Когда в конце мая Бедфорд вернулся в Париж, его встретили громкие призывы купеческого прево и горожан принять меры против хищных дофинистских гарнизонов, обосновавшихся на главных путях в город. Гарнизон Прежена де Коэтиви в Монтегийоне осаждали графы Солсбери и Саффолк. В Пасси-ан-Валуа, в 50-и милях к северо-востоку от Парижа, другой вражеский гарнизон блокировал важную дорогу в столицу из Суассона и Лаона. Гарнизон Орсе на Орлеанской дороге к югу от столицы совершал набеги вплоть до южных пригородов. Один из самых эффективных партизанских капитанов Дофина, гасконский дворянин Жеро де ла Пайе, внезапным ночным нападением захватил город и замок Иври (современный Иври-ла-Батай), сильнейшую крепость в долине реки Эвр. Он разместил гарнизоны-сателлиты в старинных и полуразрушенных замках вдоль дорог из Парижа, блокируя движение между Парижем и его основным источником зерна в Босе.

Бедфорд был вынужден отреагировать на требования парижан. Сэр Джон Фастольф был послан разобраться с Пасси. Он быстро захватил его, собрав богатый урожай выкупов. Сам Бедфорд отбил Орсе, гарнизон которого провели по улицам Парижа с петлями на шее, а капитаны держали прижатые к груди мечи. Их отвели бы в Шатле и казнили, если бы Анна Бургундская не вступилась за них. Вся эта активность привела к серьезному напряжению сил ланкастерской администрации. Гарнизоны были обезлюжены, чтобы пополнить войска для наступательных операций сразу на четырех направлениях. В начале июня финансовые чиновники Бедфорда сообщили, что у них закончились деньги для выплаты жалованья нормандским гарнизонам за следующий квартал. Все деньги были потрачены на показуху в Амьене, осаду Ле-Кротуа и операции в Шампани и Бри. Для Ральфа Ботелера ничего не осталось^[121].

* * *

Следующий шаг Дофина застал врасплох и регента, и герцога Бургундского. В начале июня 1423 г. его министры предприняли еще одну попытку открыть путь к Реймсу. Они решили послать графа Бьюкена, коннетабля Франции, в Шампань с шотландской армией. Это повлекло за собой сложные переговоры с шотландцами. Они не хотели участвовать ни в одной полевой операции без гарантии оплаты. С некоторым трудом офицерам Дофина удалось найти 10.000 ливров в качестве аванса и пообещать еще 20.000 ливров впоследствии за двухмесячную кампанию. Бьюкен получивший приказ оказать помощь Прежену де Коэтиви в Монтегийоне, а затем проникнуть на равнину Шампани, отправился из Буржа около 22 июня 1423 года. Его армия переправилась через Луару у Жьена и через несколько дней достигла Йонны у Осера. Там он допустил роковое отклонение от поставленной задачи^[122].

Краван был обнесенным стеной городом на реке Йонна в том месте, где долина реки выходит на равнину Осерруа. Это был один из речных портов, в котором бургундские вина перегружались на баржи для перевозки в Париж. Окрестности города уже давно были целью дофинистских партизан, поскольку через них проходил один из главных путей из долины Луары в Шампань. В Маи-ле-Шато, расположенном на холмах в нескольких километрах к юго-западу, уже находился дофинистский гарнизон. В конце мая Краван занял бастард Гийомом де Ла Бом, савойский рутьер, чей отряд действовал в этом районе от имени Дофина. Но его пребывание здесь было недолгим. Около 26 июня его отряд был изгнан из города совместными усилиями горожан и Клода де Бовуара, сеньора де Шастеллю, лейтенанта герцога Бургундского в этом регионе. В это время с запада к городу приближался граф Бьюкен. Ла Бом отправился встретить его на дороге, чтобы попросить помощи. Шотландскому полководцу сообщили, предположительно сам Ла Бом, что часть его людей все еще держится в замке Краван, а других посадили в кандалы в подземельях города. Это было неправдой. Но к тому времени, когда Бьюкен понял свою ошибку, он уже взял на себя обязательства по осаде. Шотландская армия прибыла к Кравану в конце июня. У нее не было артиллерии, и его люди были плохо подготовлены к осаде. Но место казалось слабо защищенным. Стены были низкими и древними. Защитники не успели подвезти припасы. Бьюкен, очевидно, посчитал, что захватить Краван не составит большого труда^[123].

Решение графа Бьюкена осадить Краван было серьезной ошибкой. Перемирие, распространявшееся на южные владения герцога Бургундского, заключенное под эгидой герцога Савойского в январе, было возобновлено всего несколькими днями ранее. Осада означала отказ от перемирия и прямой вызов герцогу Бургундскому в тот момент, когда некоторые советники Дофина пытались оторвать его от союза с англичанами. Это также означало, что при условии, что Шастеллю и его соратники смогут продержаться в Краване достаточно долго, шотландцы застрянут на Йонне, пока англичане и бургундцы будут концентрировать свои силы против них. И те и другие сразу же увидели свою возможность. Филипп Добрый находился во Фландрии, но инициативу взяли на себя его офицеры в Дижоне. Маршал Бургундии Жан де Тулонжон сумел собрать армию в течение месяца после прибытия Бьюкена на Йонну.

Герцог Бедфорд находился в Париже в сложном положении, поскольку все имеющиеся полевые войска были связаны осадой, а численность гарнизонов в Нормандии уже сократилась до опасно низкого уровня. Поэтому было решено отделить часть армии графа Солсбери у Монтегийона и направить ее в Осерруа для поддержки бургундцев. По счастливой случайности в начале июня в порты Ла-Манша начала прибывать экспедиционная армия из Англии, обещанная при совсем других обстоятельствах в феврале. Ее численность превышала 1.500 человек. Большая часть бойцов была направленапрямо под Монтегийон. Вскоре к ним присоединился Томас, лорд Скейлз, с другими отрядами, выведенными из нормандских гарнизонов. Между Монтегийоном и Дижоном курсировали гонцы, согласовывая планы двух армий. В конце концов Солсбери и Жан де Тулонжон договорились объединить силы под Осером 27 июля^[124].

В Бурже были недовольны действиями графа Бьюкена, который должен был освободить от осады Монтегийон и вторгнуться в Шампань, а не тратить время и силы на Осерруа. Но поскольку теперь ему угрожала серьезная опасность, у министров Дофина не было другого выхода, кроме как поддержать его. Для этого были вызваны войска со всего протяжения южного фронта. Под Краван был переброшен контингент итальянских наемников. Маршал Северак, находившийся в Лионе, получил приказ немедленно отправиться на помощь Бьюкену, взяв с собой, помимо своего отряда, около 400 кастильских наемников и несколько отрядов рутьеров. К концу июля численность армии Бьюкена достигла 6.000 – 7.000 человек. В Краване защитники находились в отчаянном положении. Они были измотаны непрерывными тревогами и штурмами стен. Ограниченные запасы продовольствия были на исходе. Вскоре они были вынуждены забить своих лошадей для пропитания и охотиться на прочую живность на улицах и в подвалах^[125].

17 июля 1423 г. графы Солсбери и Саффолк двинулись на юг из под Монтегийона, оставив заслон из войск для сдерживания гарнизона Прежена де Коэтиви. До Осера оставалось около 60-и миль, и они добрались до него только 30 июля. Там их уже ждала бургундская армия Жана де Тулонжона. Вечером капитаны собрались в соборе, чтобы составить план кампании. У них было около 1.500 латников, примерно поровну разделенных между англичанами и бургундцами. Если исходить из того, что подавляющее большинство лучников были англичанами, то общая численность войск составляла около 3.000 англичан и от 1.000 до 2.000 бургундцев. Также имелись три небольшие пушки (veuglaires), установленные на деревянных колесных лафетах, которые были привезены из арсенала в Дижоне. Для того чтобы две армии с совершенно разными традициями оставались "едины в дружбе и союзе", был составлен свод военных указов, носящий явный отпечаток английской редакции. На рассвете следующего утра в соборе была отслужена месса для всей армии. Под звуки труб на улицах были зачитаны военные указы. Затем объединенная армия двинулась на юг, вверх по правому берегу Йонны, по которой за войсками следовала флотилия барж с артиллерией и пешими солдатами^[126].

^{2. Краванская кампания, июль-август 1423 года}

Краван расположен на правом берегу Йонны, в 12-и милях к югу от Осера. На небольшом расстоянии к западу от города местность круто поднимается от берега реки, образуя высокое плато, с которого открывается вид на реку и старую дорогу из Осера. Граф Бьюкен разделил свои силы на три баталии. Одна из них выдвинулась вперед, чтобы занять эти высоты и преградить путь армии помощи. Когда англичане и бургундцы подошли, французы выстроились в боевой порядок на склоне холма. Другая баталия заняла сильную позицию на возвышенности с другой стороны города, с которой открывался вид на реку. Самая большая баталия расположилась в боевом порядке между рекой и городскими стенами. Около десяти часов вечера 31 июля Солсбери и Тулонжон сделали привал у деревни Венсель и разведали дальнейший путь. Стало ясно, что двигаться дальше вдоль берега было бы самоубийством. Поэтому союзники переправились через реку на баржах и подошли к городу, около восьми часов утра 1 августа, с противоположной стороны.

В XVIII веке, когда был построен ныне существующий мост, река Йонна у Кравана была отведена в сторону, и протекала как и сегодня под крепостными стенами. В XV веке река была шире и мельче, ее отделяло от города около 400 ярдов ровной открытой местности, где накануне заняла позицию главная баталия Бьюкена. К этому участку вел каменный мост из девяти арок, перекинутый через Йонну. Когда англо-бургундская армия достигла моста, она обнаружила, что Бьюкен снял своих людей с позиций на вершинах холмов по обеим сторонам, чтобы укрепить баталию на противоположном берегу. Шотландцы расположились впереди, а французы, итальянцы и кастильцы — сзади. Обе армии смотрели друг на друга через реку в сильную летнюю жару. Противостояние продолжалось три часа.

Около полудня англичане пошли в атаку. Они подогнали пушки к западному концу моста и стали обстреливать каменными ядрами плотные ряды шотландцев на противоположной стороне. Затем, английские лучники начали выпускать залпы стрел через реку, вызывая опустошение в шотландских рядах. Пока шотландцы отбивались от натиска, раздался крик "Святой Георгий!". Солсбери во главе своего отряда вступил на мост пешком и с боем перебрался на другой берег. Как только его люди закрепились на восточном берегу, остальные перешли мост вслед за ними, врубаясь во вражеские ряды мечами, топорами и копьями и оттесняя их от реки в сторону города. На небольшом расстоянии выше по течению Роберт Уиллоуби и его люди перешли реку вброд, по пояс в воде, а лучники прикрывали их с берега. Выбравшись на противоположный берег, они атаковали шотландцев с фланга. В рядах дофинистов началась паника. Когда ряды шотландцев были прорваны, уже итальянцы, стоявшие позади, приняли на себя шквал стрел, которые попадали между пластинами их доспехов, нанося тяжелые ранения в бедра и пах. Итальянцы были отданы под командование бастарда Ла Бома. Но, видя, как разворачивается сражение, он решил бежать и бросился к лошадям, увлекая за собой весь итальянский корпус. Вслед им неслись ругательства и проклятия на плохом французском языке с шотландским акцентом. Маршал Северак последовал примеру итальянцев, уводя свой отряд и кастильских наемников в безопасное место, пока они еще могли спастись. В решающий момент Клод де Шастеллю предпринял вылазку из города. Несколько сотен человек выскочили из главных ворот и атаковали шотландцев и оставшихся французов с тыла. Сопротивление быстро прекратилось, и уцелевшие части армии Бьюкена разбежались во все стороны. Все было кончено и преследование прекратилось. Спустя годы Жан де Бюэль приводил этот бой в качестве наглядного урока того, как важно не вступать в сражение с армией, оказавшейся под стенами осажденного города^[127].

Потери англичан были невелики — около тридцати человек, согласно доклада графа Саффолка Совету в Париже. Как обычно в средневековых сражениях, почти все потери понесла побежденная сторона. Основная масса жертв приходилась на последние моменты боя и на преследование побежденных, когда победа уже была одержана. Особенно жестоким было преследование противника из Кравана. Большинство тех, кто избежал кровавой резни на поле боя, пытались добраться до дофинистского форпоста в Маи-ле-Шато. Но у бегущих людей было мало шансов уйти от конных преследователей. Считать погибших и определять по гербам наиболее заметные потери было делом герольдов — рабочих лошадок позднесредневековых армий, выполнявших функции гонцов, дипломатов и знатоков гербового права. По их данным, на поле боя погибло 1.000 человек, еще 1.500 были убиты во время преследования, трупы которых были разбросаны по полям на многие мили вокруг. Было взято около 400 пленных. Среди них был сам граф Бьюкен, который был окружен при вылазки из города и потерял в бою глаз, после чего сдался одному из оруженосцев Шастеллю. Вместе с ним в плен попал Джон Стюарт-Дарнли, коннетабль шотландской армии, а также большинство французских капитанов, которые привели свои отряды из долины Луары и с запада.

Шотландская армия была разгромлена. Шотландцы сражались в первых рядах и оставались на поле боя до самого конца, потеряв не менее трети своей численности. Оставшиеся в живых были рассеяны по Осерруа и Ниверне и до конца года не принимали участия в операциях. Когда донесение Саффолка достигло Парижа, горожане зажгли костры и танцевали на улицах. Им следовало бы плакать узнав о стольких жертвах, писал анонимный парижский хронист, некогда воинственный бургиньон, чье постепенное отвращение от войны в эти годы является одним из наиболее показательных признаков грядущих событий^[128].

* * *

При дворе Дофина в Бурже известие о поражении было воспринято с удивительным равнодушием. В письме к жителям Лиона Дофин заявил, что причин для беспокойства нет. В конце концов, писал он, среди погибших не было ни французских дворян, ни сколько-нибудь значимых людей, а "только шотландцы, кастильцы и другие иностранцы, которые живут за счет этой земли". Он был уверен, что быстро восстановит свои силы. На какое-то время события, казалось, подтвердили его слова. Победа англичан и их бургундских союзников мало что изменила в их стратегическом положении, так как им было очень трудно его удержать.

С присущей ему энергией Таннеги дю Шатель в течение нескольких дней после поражения укрепил гарнизоны в долине Луары. Его агенты были заняты набором новых отрядов в Бретани. Смешанный отряд англичан и бургундцев попытался проверить на прочность оборону Берри и Орлеана. Они переправились через Луару в конце августа, вероятно, по мосту города Кон в Ниверне и совершили набег до ворот Буржа, где находилась резиденция Дофина, проникнув до Исудёна. Но никаких завоеваний они не добились и вскоре были вынуждены отступить^[129].

В конце августа 1423 г. предводители Тройственного союза собрались в Париже, чтобы обсудить дальнейшее ведение войны. Председательствовал герцог Бедфорд. Присутствовало большинство ведущих английских капитанов. Прибыл Филипп Добрый в сопровождении Артура де Ришмона и толпы солдат, советников, придворных и слуг, которые, по словам недовольного городского хрониста, вели себя "как свиньи" и способствовали взвинчиванию цен на городских продовольственных рынках. На первый взгляд, стратегическая ситуация была благоприятной. Разгром шотландской армии исключал возможность полномасштабного наступления французов до конца года. Можно было рискнуть и вывести еще больше людей из нормандских гарнизонов для усиления полевых армий. Большой Совет был намерен использовать эту возможность, пока она еще сохраняется. Первоочередной задачей был захват Ле-Кротуа, Гиза и Монтегийона, а также уничтожение гарнизонов Ла Ира в северной Шампани. Англичанам также необходимо было разобраться с опасной ситуацией, сложившейся к юго-западу от Парижа в результате операций Жеро де ла Пайе под Иври. У Филиппа Доброго были свои приоритеты. Краванская кампания возобновила войну на южных границах Бургундского герцогства после шести месяцев хрупкого перемирия. В Маконне и Шароле назревал кризис. Филипп требовал от англичан поддержки в регионе, где они никогда ранее не действовали.

В результате военные силы Англии во Франции были рассредоточены по полусотне оперативных групп, ни одна из которых не была достаточно сильна для достижения поставленной задачи. Были созданы три крупных военных командования. Граф Солсбери получил в свое распоряжение всю восточную половину ланкастерской Франции, включая Шампань и бургундские графства Макон и Невер. Сэр Джон Фастольф был назначен лейтенантом Бедфорда во всей Нижней Нормандии, с поручением завоевать графство Мэн. Сам Бедфорд и его маршал Вилье де Л'Иль-Адам хотели осадить Иври. На Саффолка была возложена ответственность за Босе, западные и юго-западные подступы к Парижу, но он также должен был оказать помощь герцогу Бургундскому в Маконне^[130].

Командующим  дофинистов  в Шароле и Маконне был адмирал Франции Луи де Кулан. Помимо собственной свиты, под его командованием находилось около 1.600 наемников, недавно прибывших из Италии под командованием Борно деи Качерани (известного во Франции как Какеран "Ле Борне"), ветерана из итальянских владений герцога Орлеанского в Асти в Пьемонте. Итальянцы были опытными профессиональными кавалеристами, которые быстро преобразили кампанию адмирала. За короткое время они заняли несколько бургундских опорных пунктов. Пока чиновники герцога в Дижоне были озабочены угрозой со стороны графа Бьюкена, Луи де Кулан осадил Ла-Бюсьер, главную крепость Маконне имевшую гарнизон. Он захватил внешний двор, блокировав защитников в крепости. Через несколько дней прибыли Жан де Тулонжон с графом Саффолком. Они привели с собой часть бургундского контингента из Кравана и отряд английских лучников. Граф быстро вернул многие из захваченных итальянцами крепостей, гарнизоны которых почти не сопротивлялись. Но под Ла-Бюсьер Жана де Тулонжона постигла беда. Он прибыл туда слишком поздно, чтобы спасти замок, который уже сдался. Новый дофинистский капитан не надеялся устоять против армии Тулонжона, и его уговорили заключить договор о капитуляции на определенных условиях. Сдача была назначена на 7 сентября. Когда наступил назначенный день, маршал во главе нескольких сотен человек появился у ворот, чтобы принять капитуляцию, которая, как он ожидал, будет бесспорной. И тут он попал в расставленную ловушку. Войдя в одиночку во внешнюю галерею, он сразу же был взят в плен. За воротами на его людей обрушился большой итальянский отряд, затаившийся неподалеку, и расправился с ними. Самого Жана де Тулонжона увезли в Лион, где в течение двух лет держали в тяжелых условиях, а затем освободили, с уже подорванным здоровье, за большой выкуп^[131].

Известие о катастрофе под Ла-Бюсьер вызвало среди бургундцев панику, сравнимую с той, что последовала за падением Турню годом ранее. Герцог Бургундский, все еще находившийся в Париже, немедленно покинул город и направился в Труа, где собрались его советники и капитаны для обсуждения сложившейся ситуации. Брат Жана де Тулонжона Антуан был спешно назначен вместо него исполняющим обязанности маршала Бургундии и отправлен в Макон для принятия командования. По всей Бургундии были набраны войска и отправлены на юг для удержания линии фронта. Граф Саффолк покинул Маконне в конце сентября, но его убедили оставить там большую часть его войск, которые были переданы под командование одного из самых выдающихся английских капитанов того времени. Уильям Гласдейл, был выходцем из Йоркшира и человеком скромного происхождения. Он участвовал в английском вторжении в Нормандию в 1417 г. в качестве лучника в свите Солсбери и быстро поднялся до должности управляющего его двором. Гласдейл получил под свое начало более 200 человек и был назначен лейтенантом Солсбери в этом регионе. В последующие месяцы его отряд постепенно усиливался и в итоге составил 400 человек^[132].

В последующие месяцы Гласдейлу и Антуану де Тулонжону удалось стабилизировать положение на южной границе Бургундии, но самым значительным англо-бургундским успехом в этом секторе стало частное предприятие, которое мало чем было обязано кому-либо из них. За день или два до Рождества 1423 г. город Ла Шарите на Луаре к северу от Невера был захвачен компанией рутьеров заявлявших, что они действуют от имени Генриха VI. Капитаном этой компании был Перрине Грессар, архетип тех наемных солдат неблагородного происхождения, которые, по словам Жана де Бюэля, "облагорожены ношением оружия, но не рождением". Вероятно, он был сыном фермера из Пуату. Современники считали, что по началу он был каменщиком, а ремесло солдата освоил в вольных компаниях на поздних этапах гражданской войны, сначала в Пикардии, а затем в Ниверне и на юге Бургундии. Именно в Ниверне Грессар заключил союз на всю жизнь с авантюристом Франсуа де Сурьеном, мелким арагонским дворянином, который приехал во Францию в подростковом возрасте и со временем женился на племяннице Грессара. Грессар и Сурьен были вольными капитанами, но на протяжении всей своей карьеры они координировали свои действия с Филиппом Добрым и его офицерами в Дижоне, а также с офицерами регента в Париже и Руане. Свой план захвата Ла Шарите Грессар изложил Филиппу Доброму в Шалон-сюр-Соне еще в декабре 1423 г. и получил его одобрение и отряд бургундских солдат.

Взятие Ла Шарите стало значительным подспорьем для англо-бургундского дела. Город контролировал транспортное сообщение в верхней части долины Луары и стоял на пересечении главной дороги из Буржа в Макон и Лион. Он служил черным ходом в самое сердце владений Дофина в Берри. Грессар занялся ремонтом стен и ворот Ла Шарите, восстановлением знаменитого каменного моста и перестройкой цитадели в северо-восточном углу города. Он собрал большой отряд из пикардийцев, итальянцев, испанцев и немцев, а также местных жителей, расширив сферу своего влияния вдоль долины реки и во внутренних районах на востоке. Все этих людей существовали за счет грабежа Ниверне, якобы бургундской территории. Но их главной целью было Берри и  Бурж, столица Дофина, расположенная всего в тридцати милях. Для Дофина это было дорогостоящее поражение. Он был вынужден создать заслон из замков с гарнизонами на левом берегу Луары и направить значительные военные и финансовые ресурсы на оборону нового участка фронта, открытого Грессаром^[133].

На противоположном конце страны план англичан по завоеванию западного графства Мэн оказался несостоятельным, когда их силы в этом регионе потерпели серьезное поражение. Командующим английскими войсками в этом секторе был младший брат графа Саффолка Джон де ла Поль. Еще в июле ему было поручено воспользоваться ослаблением французских гарнизонов и осадить Мон-Сен-Мишель. Для этого он собрал армию численностью около 2.000 человек, частично вызвав из английских гарнизонов на границах столько людей, сколько смог, а частично призвав на феодальную службу дворян. Однако де ла Поль не стал осаждать Мон-Сен-Мишель. Вместо этого он использовал собранные им войска для рейда вглубь Анжу. Причины этого решения неясны. Вероятно, он рассчитывал, что этот рейд будет более славным и, возможно, более выгодным, чем трудная осада.

Принятое де ла Полем решение привело его к столкновению с превосходящими силами противника, которыми командовал граф д'Омаль, лейтенант Дофина в этом регионе. Узнав о том, что де ла Поль формирует армию для похода в Нормандию, граф д'Омаль отступил к Луаре, где собрал большое войско. К сентябрю 1423 г. в Туре у Омаля было около 2.500 человек, в том числе шотландский отряд Стюарта-Дарнли. 20 сентября он покинул Тур и двинулся на север к Лавалю, где объединился с Амбуазом де Лоре и дофинистскими гарнизонами Мэна. К этому времени армия де ла Поля уже повернула домой, обремененная пленными, добычей и огромным стадом домашнего скота. Французские разведчики обнаружили ее у замка Ла Гравель на бретонской границе

На рассвете 26 сентября 1423 г. д'Омаль и де Лоре отрезали англичанам дорогу к отступлению у деревушки Ла-Бресиньер, расположенной в шести милях к северу от Ла Гравель. Когда англичане приблизились, они увидели перед собой врага, расположившегося в боевом порядке на пологой возвышенности. Тщательный выбор места и тщательная тактическая подготовка были отличительными чертами английского военного метода, но в то утро не было времени ни на то, ни на другое. Англичане разошлись, вколачивая колья перед своей линией и начав рыть траншею, чтобы воспрепятствовать французской кавалерии. Они все еще выстраивали полевые укрепления, когда французы пошли в атаку. В последовавшем за этим сражении Омаль командовал одной из первых успешных атак тяжелой кавалерии на английских лучников. Его всадники обошли ряды кольев и атаковали английскую линию во фланг, прижав ее к траншеям и заставив нарушить строй. Затем основная часть его армии, наступавшая в пешем строю, обрушилась на англичан с фронта. Сражение продолжалось около семи часов. К 14 часам почти вся английская армия была уничтожена. По данным Алансонского Герольда, на поле боя полегло более 1.400 человек, помимо тех, кто был убит во время преследования и чьи тела были разбросаны по деревне. Было взято около 80-и пленных, в том числе несколько капитанов гарнизонов Нижней Нормандии, среди которых был и сам де ла Поль^[134].

Кризис, спровоцированный поражением де ла Поля, стал испытанием для устойчивости английской системы обороны, которая отреагировала на него достойно. Граф д'Омаль попытался развивая успех осадить Авранш, английский штаб на юго-западной границе. Но англичане смогли усилить гарнизон города войсками, переброшенными из других крепостей. Герцог Бедфорд находился в Иври со своим маршалом Вилье де Л'Иль-Адамом, отрядами Уиллоуби и Скейлза и частью экспедиционных сил из Англии. Он только что начал осаду города. Но вскоре ему пришлось отказался от этой затеи и направиться к Авраншу. Граф д'Омаль не захотел рисковать еще одним полевым сражением и быстро отошел к Луаре, ведь у него были все основания быть довольным. За короткую кампанию он нанес англичанам большие потери, сорвал все планы Бедфорда по проведению компании к югу от Сены и освободил от осады Иври. В следующем году на средства Дофина и графа д'Омаль в Ла-Бресиньер была возведена небольшая часовня в честь самой значительной победы дофинистов после разгрома герцога Кларенса при Боже^[135].

К северу от Сены англичане предпринимали упорные попытки использовать свою победу при Краване, но с меньшим успехом. Три крупные осады — Монтегийона, Ле-Кротуа и Гиза — сковали большое количество людей, не принеся существенных успехов. Гарнизон Прежена де Коэтиви с мрачной решимостью держался в Монтегийоне. Крепостные стены уже были частично разрушены артиллерией. Гарнизон исчерпал свои запасы и вынужден был питаться своими лошадьми. Многие из солдат дезертировали, пробравшись ночью через английские осадные линии. Гарнизон сократился на четверть от первоначальной численности. И хотя было предпринято несколько попыток штурма, англичанам, по-видимому, не хватило людей для взятия стен даже при полуразрушенном состоянии оборонительных сооружений^[136].

Гарнизон Ле-Кротуа после пяти месяцев осады также отнюдь не прекратил сопротивление. Когда в конце сентября 1423 г. Жак д'Аркур наконец согласился заключить договор об условиях капитуляции, это было сделано не потому, что было необходимо, а для того, чтобы оказать давление на министров Дофина и заставить их прислать армию помощи. Договор о капитуляции предусматривал беспрецедентный срок в пять месяцев для ожидания помощи. Условия предусматривали, что в каждый из первых трех дней марта 1424 г. герцог Бедфорд или его лейтенант должен был на рассвете выстраивать войска в боевом порядке на полях к северу от города. Если противник не явится на поле боя и не одержит победу, то на третий день в 15.00 Ле-Кротуа должен был сдаться. Гарнизону разрешалось покинуть город сохранив жизни, имущество и даже часть артиллерии, с правом право на безопасный проход в любое место. Тот факт, что осаждающие были готовы согласиться на столь щедрые условия, свидетельствовал о том, что они находились в полном унынии. Аркур сразу же отправился убеждать Дофина собрать армию для оказания помощи Ле-Кротуа^[137].

Гиз оказался еще более крепким орешком. Опорный пункт Потона де Сентрая на Уазе был сильно укреплен и оборонялся несколькими сотнями человек. Город был окружена фортами-сателлитами, гарнизоны которых могли доставлять неприятности осаждающей армии, атакуя ее с тыла и перерезая пути снабжения. Задача по захвату этих фортов была возложена на Жана де Люксембурга. В предыдущем году Жан уже предпринимал такую попытку, но потерпел неудачу. В конце лета 1423 г. он попробовал еще раз, поддержанный некоторым количеством людей, прибывших из Англии с экспедиционной армией. Жан методично, с характерной для него жестокостью, один за другим уничтожал форты, расположенные в окрестностях Гиза. Его армия оставляла за собой след из сожженных деревень, разграбленных домов и трупов, висевших на деревьях у ворот захваченных замков. Но развязанный террор не оказывал должного воздействия, и продвижение вперед было медленным.

Армия Жана не располагала достаточными силами для того, чтобы взять Гиз, и смогла блокировать только двое из трех главных ворот. Непрерывно шел дождь. Раскисшая земля затрудняла развертывание артиллерии. В ноябре обе стороны получили подкрепление. Герцог Бедфорд направил под Гиз Вилье де Л'Иль-Адама с несколькими сотнями свежих солдат, набранных в Париже и Иль-де-Франс, и отрядом из 120 англичан. Гарнизон Сентрая был усилен Ла Иром, прибывшим с 300 человек из своих гарнизонов в Лаонне и Шампани. К ним присоединились несколько отрядов из-за Луары, которым удалось пробраться в долину Уазы, вероятно, через крепость Ла Ира в Витри-ан-Пертуа.

Пополнив свои силы, Сентрай совершил весьма успешную вылазку. 13 декабря большой отряд вышедший из Гиза захватил с помощью эскалады город Ам на Сомме. Этот город, где находился важный мост на дороге из Арраса в Париж, принадлежал Жану де Люксембургу. И Жан был вынужден прервать свою кампанию, чтобы отбить это место. Его люди подобрались к городу рано утром, высадились на берег реки с лодок и перебрались через стены. Все взятые в плен защитники были преданы смерти. Одним из ярких образов этой жестокой кампании стало появление над воротами Ама солдата с отрубленной головой капитана дофинистов Валерана де Сен-Жермена, насаженной на кол, в то время как мать этого человека ждала в толпе внизу с мешком, полным денег для выкупа. "Это уже четвертый сын, которого забрала у меня эта война", — кричала она. Что касается Потона де Сентрая, то ему удалось бежать в Гиз с горсткой соратников во время неразберихи, последовавшей за взятием города. Но как и граф д'Омаль, он имел все основания быть довольным. В начале нового года Жан де Люксембург был вынужден отказаться от кампании и до весны расплачиваться со своими людьми. Несмотря на англо-бургундскую победу при Краване, стороны зашли в тупик, из которого выйдут только в следующем году^[138].

Глава lll. Новая армия Шотландии, 1423–1424 гг.

Зимой после битвы при Краване министры Дофина пересмотрели свою политику в отношении привлечения иностранных наемников. Они решили оставить на службе только шотландцев и итальянцев, которые были самыми многочисленными и эффективными из всех наемных отрядов. Извечные проблемы недисциплинированности и мародерства предполагалось решить путем повышения налогов и регулярных выплат войскам. Остальные иностранные войска, в основном немецкие и испанские, должны были быть уволены и высланы за пределы королевства. На практике эта политика не была последовательной. В частности, испанские компании в значительной степени избежали этой участи. Но несомненно, что особое предпочтение было отдано шотландскому и итальянскому контингентам. Оба они понесли большие потери при Краване, и пробелы в их рядах необходимо было заполнить. Через шесть недель после битвы Совет Дофина, собравшийся в Меэн-сюр-Йевр, решил обратиться за рекрутами к миланскому герцогу Филиппо Марио Висконти. К его двору было отправлено посольство, которое заручилось обещанием герцога предоставить миланскую кавалерию летом 1424 г.^[139] Однако надежды Дофина на выход из тупиковой ситуации зависели главным образом от перспектив найма новой армии в Шотландии.

Шотландия находилась в центре затяжной и сложной борьбы за власть, истоки которой восходили к 1420 году. Шотландский король Яков I находился в плену в Англии с тех пор, как в 1406 г. в возрасте одиннадцати лет был захвачен в море, направляясь для завершения образования при французском дворе. Яков I вступил на трон после смерти своего отца, Роберта III, которая произошла менее чем через месяц. В его отсутствие Шотландией управлял его грозный дядя Роберт Стюарт, герцог Олбани, принявший титул губернатора. У Олбани было два сына: старший, Мердок Стюарт, назначенный его преемником, и младший Джон, граф Бьюкен, коннетабль Франции и командующий шотландской армией на континенте. Между шотландским королем и Стюартами-Олбани не было никакой любви. Губернатор не проявил особого интереса к переговорам об освобождении Якова I, что положило бы конец его главенствующему положению в Шотландии. Он также не пытался скрыть своего конечного стремления занять шотландский трон для своей ветви семьи. Олбани были следующими в очереди на трон в случае смерти бездетного Якова I. Яков I прекрасно знал об этом и был очень возмущен.

Отчаявшись вернуть себе свободу после полутора десятилетий плена в позолоченной клетке, Яков I переметнулся на сторону своих английским пленителей. В начале 1420 г. он вступил в личный союз с Генрихом V. Цель Якова I состояла в том, чтобы добиться своего освобождения на льготных условиях. Генрих V же хотел с его помощью положить конец действиям шотландской армии во Франции, которая существенно меняла военное равновесие. Шотландский король позволил увезти себя во Францию и находился в обозе английского короля. Англичане снабдили его деньгами, доспехами, лошадьми и знаменами. Яков I присутствовал на церемониях подписания договора в Труа и бракосочетания Генриха V и Екатерины Французской. Он присутствовал при сдаче Мелёна Генриху V, когда 20 шотландцев, находившихся в дофинистском гарнизоне, были повешены за измену своему государю. Он также начал переговоры с некоторыми шотландскими капитанами с целью отвлечь их от дела Дофина. Эта тактика, по-видимому, имела первоначальный успех. Но, то что за всем этим стоял король Англии было слишком очевидно. В конечном итоге эта затея провалилась, в основном благодаря энергии и личному авторитету графа Бьюкена. В его лояльности никто не сомневался. Во Франции он обрел славу, богатство и статус, о которых не мог мечтать младший сын, в то время как в Шотландии под властью короля Якова I у него не было никаких перспектив. Летом 1420 г. граф Бьюкен вернулся в Шотландию вместе с канцлером Дофина Рено де Шартром. Там герцог Олбани пообещал собрать вторую шотландскую армию для участия в боевых действиях во Франции^[140].

Герцог Олбани умер в глубокой старости в замке Стирлинг в сентябре 1420 г., так и не успев выполнить данное обещание. Надежды Дофина и Стюартов-Олбани теперь возлагались на Мердока. Он унаследовал все титулы и полномочия своего отца, но не его авторитет и не его талант политика. По словам главного хрониста его правления, он был "нерадив". Мердок был плохим администратором и неуклюжим политиком, который позволил распасться сложной сети союзов, заключенных его отцом с ведущими шотландскими лордами. Он даже ссорился со своими сыновьями, у которых были собственные политические амбиции. И что самое серьезное, он рассорился с самым могущественным из шотландских лордов — харизматичным главой рода Черных Дугласов, Арчибальдом, графом Дугласом. Черные Дугласы — династия, основанная отцом нынешнего графа Арчибальдом "Свирепым", — были главенствующим дворянским родом южной Шотландии, от поддержки или, по крайней мере, согласия которого зависело любое шотландское правительство с конца XIV века. Дуглас был начальником всех трех участков границы (марок) с Англией, а также капитаном Эдинбургского замка. Его владения простирались по всей южной Шотландии от Галлоуэя до Бервикшира. По словам одного из осведомленных лиц при шотландском дворе, спустя несколько лет, негласное соглашение между Дугласами и Стюартами-Олбани предполагало разделение их интересов в районе Ферт-оф-Форт. "Герцог Олбани управлял и брал на себя управление Шотландией за Шотландским морем, и точно так же граф Дуглас управлял и правил всем по эту сторону Шотландского моря". Дуглас достаточно хорошо ладил со старым губернатором. Но у него не было времени на Мердока, и он был возмущен его все более явными намерениями занять трон. Помешать ему можно было, добившись освобождения короля Якова I, чтобы тот мог вернуться в Шотландию и взять на себя управление страной^[141].

У Генриха V были все основания для того, чтобы поддержать этот план. Если бы удалось закрепить союз Якова I с Англией до его освобождения, то можно было бы даже побудить его выйти из Старого союза с Францией и отозвать своих подданных, служивших в войсках Дофина, или, по крайней мере, не допустить увеличения их числа. Проблема, как выяснил Эдуард III при попытке договориться с другим пленным шотландским королем, заключалась в том, что соглашения с самим Яковом I было бы недостаточно. У шотландского короля было мало возможностей навязать свою волю непокорной и буйной знати с сильным региональным влиянием. Кроме того, англичане остро нуждались в деньгах и были намерены получить выкуп за своего пленника. Шотландцы должны были согласиться на введение специального налога и предоставить заложников для обеспечения выплаты выкупа. Все это означало, что договариваться придется не только с Яковом I, но и с той или иной основной фракцией аристократов в Шотландии.

Инициативу взял на себя граф Дуглас. Не прошло и нескольких месяцев после смерти старого губернатора, как он уже вступил в сговор с англичанами. Дуглас находился в исключительно щекотливом положении. Он был лично привержен Старому союзу и предоставлению шотландских войск Франции. Когда во втором десятилетии XV в. пограничная война утихла, именно Дуглас выдвинул идею ввода шотландской армии во Францию. Его власть опиралась на разветвленную сеть родственников, вассалов, сторонников и друзей в шотландских Низинах, которые обращались к нему за возможностями, которые могла дать только война. Его сын, хотя и был быстро оттеснен на второй план графом Бьюкеном, в 1419 г. возглавил первую шотландскую армию. Многие из его вассалов, родственников и клиентов сражались в ее рядах. Это нашло отклик в Шотландии, где с большим интересом следили за действиями шотландской армии во Франции. В апреле 1421 г. Дуглас отправился в Лондон для ведения прямых переговоров с Генрихом V и Яковом I^[142]. Должно быть, это была неловкая встреча. Все трое хотели избавиться от Стюартов-Олбани, но на этом общность интересов заканчивалась. Англичане видели в этом способ установить в Шотландии дружественное правительство, которое прекратило бы военную помощь Дофину, в то время как Дуглас был приверженцем продолжения союза с Францией. Такой союз противоположностей требовал от всех сторон большой доли двуличия.

В результате было достигнуто соглашение о временном условно-досрочном освобождении Якова I для возвращения в Шотландию при условии, что ему удастся уговорить двадцать названных шотландских лордов стать заложниками. Англичане надеялись, что, оттеснив Мердока Стюарта, Яков I сможет склонить своих подданных к приемлемому миру. Взамен Яков I согласился "приказать" графу Дугласу присоединиться к английской армии во Франции, а Дуглас, со своей стороны, заключил договор, в котором обещал явиться туда на Пасху 1422 г. с отрядом из 400 человек, готовых сражаться за Генриха V^[143]. Все это было красочным фасадом. Дуглас никогда не собирался воевать во Франции против шотландской армии, в которой служил его сын и многие из его вассалов. Пасха 1422 г. прошла без каких-либо признаков того, что он появится во Франции. Насколько сам Яков I был участником этой уловки, далеко не ясно.

После смерти Генриха V проект возвращения шотландского короля в свое королевство приобрел новую актуальность в связи с попытками Дофина набрать в Шотландии новую армию. Новая армия, обещанная бывшим губернатором перед смертью, была набрана летом 1422 года. Ожидалось, что осенью она отплывет из Клайда. Министры Дофина собрали в Ла-Рошели флот для ее транспортировки. В казне была собрана крупная сумма в монетах и драгоценностях, чтобы нанять в Шотландии дополнительные корабли и выплатить авансы людям. Совет Дофина возлагал на это предприятие большие надежды и планировал использовать новую армию для похода на Реймс и осуществить давнее желание — короновать Дофина. Советники рассчитывали на быстрый крах английских позиций на севере. Но их надежды были грубо разрушены. Английское правительство узнало об этих планах. Флот Ла-Рошели был перехвачен в Бискайском заливе вскоре после того, как отправился в Шотландию. Часть французских кораблей была захвачена, а остальные рассеяны. Большая часть денег и драгоценностей была потеряна. Шотландская экспедиция была прекращена^[144].

Однако поддержка новой армии в Шотландии не ослабевала. Зимой 1422–23 гг. Дофин обратился к ряду видных лордов Шотландии с письмом, в котором просил поддержать новую попытку. Ответ был обнадеживающим. В мае 1423 г. министры Дофина решили во второй раз отправить графа Бьюкена в Шотландию, чтобы он оказал давление на Мердока Стюарта и добился продолжения предприятия. Бьюкена должны были сопровождать несколько советников Карла, в том числе Джон Кранах, шотландский священник, натурализовавшийся во Франции и принимавший участие в организации первой шотландской армии в 1419 году. Их задача состояла в том, чтобы собрать как можно большую армию на максимально выгодных финансовых условиях. Дофин надеялся набрать 8.000 рекрутов — цифра, которая, вероятно, была далеко за пределами мобилизационных возможностей Шотландии^[145].

В Вестминстере английский королевский Совет внимательно следил за развитием событий. Реакцией на новую угрозу стало возрождение старого проекта по возвращению Якова I в Шотландию и смещению Мердока Стюарта. Дело не терпело отлагательств. Действовать нужно было до того, как будет набрана новая армия. Якова I перевезли в Вестминстер, где он провел зиму 1422–23 гг. в переговорах с английским Советом и своими шотландскими союзниками. Граф Дуглас по-прежнему вел двойную игру. Он отправил в Лондон своего личного секретаря Уильяма Фаулза для поддержки переговоров шотландского короля с английским Советом. В феврале 1423 г. английский Совет принял решение о созыве конференции между всеми сторонами. Местом ее проведения должна была стать огромная и надежная ланкастерская крепость Понтефракт в Йоркшире, где обсуждение вопроса было бы более удобным и менее шумным, чем в дворцах южной Англии.

В начале июля английский Совет в рамках подготовки к конференции сформулировал свои предложения. Вероятно, англичане уже согласовали их, хотя бы в общих чертах, с самим Яковом I. Они состояли из трех основных требований к шотландцам. Во-первых, шотландский король должен был быть освобожден в обмен на огромный выкуп в размере 40.000 фунтов стерлингов, эвфемистически названный "расходами и издержками" на его содержание в плену. Эта сумма, которая должна была быть обеспечена за счет выдачи заложников из числа самых богатых шотландских лордов, в несколько раз превышала годовой доход шотландской короны. Во-вторых, должно было быть заключено долгосрочное перемирие, в течение которого шотландцы должны были согласиться не поддерживать дело Дофина ни на суше, ни на море. В идеале они должны были немедленно отозвать все шотландские войска, воюющие во Франции. В-третьих, должен быть заключен брачный союз между шотландским королем и английской дворянкой, хотя английским дипломатам, которым были поручены переговоры, было велено быть осторожными в этом вопросе. Они не должны были поощрять шотландцев поднимать этот вопрос, поскольку "английские женщины, особенно знатные, не имеют привычки предлагать себя в жены без спроса". В Вестминстере главными сторонниками этой сделки были братья Бофорты, Томас и Генри. Они были лично заинтересованы в этом проекте, поскольку знатной невестой, которую они хотели предложить Якову I, была их племянница Джоана Бофорт. Бофорты, всегда чувствительные к тому, что на потомках Джона Гонта и Екатерины Суинфорд лежит пятно незаконнорожденности, видели в этом браке способ повысить свой статус в Англии и за ее пределами. Но эта идея была столь же желанна и для самого Якова I. Если верить автобиографической поэме, написанной им в следующем году, он увидел Джоану из окна, когда та гуляла в саду под стенами Виндзорского замка, и подумал, что ее "красота достаточна для того, чтобы весь мир сходил с ума". В середине июля 1423 г. охрана Якова I перевезла его в Понтефракт. Вслед за ним туда прибыло большое английское посольство во главе с Томасом Лэнгли, епископом Даремским, опытным политиком, работавшим на шотландской границе, и старым дипломатическим секретарем Генриха V Филипом Морганом, теперь епископом Вустерским^[146].

Конференция в Понтефракте обнажила разногласия в среде шотландских политиков. Мердок Стюарт не принимал участия в переговорах с англичанами. Ему было крайне не выгодно освобождение короля, особенно если это будет связано с его женитьбой и рождением детей, которые навсегда покончат с надеждами его семьи на трон. Многие союзники Мердока среди шотландской знати разделяли его опасения. Они разбогатели и расширили свои владения в Шотландии за время долгого правления дома Олбани. Их беспокоило, как они будут жить при восстановленной монархии. Им противостояли интересы Дугласов, шотландские сторонники короля, а также многие церковники и другие люди, которым надоела династия Олбани и ее незадачливый нынешний вождь. Среди них были и важные представители администрации самого Мердока, в том числе его канцлер Уильям Лаудер, епископ Глазго. Именно эти люди в конце концов заставили Мердока подчиниться.

В августе 1423 г. губернатор был вынужден созвать заседание Генерального Совета королевства в Перте, где долго обсуждался вопрос о том, как лучше всего обеспечить интересы Шотландии. В результате было принято решение направить в Понтефракт шотландскую делегацию во главе с епископом Лаудером. Полномочия делегатов были тщательно ограничены. Они были уполномочены вести переговоры о выкупе короля, но не имели права решать вопросы будущих отношений с Англией и Францией. В частности, они не имели права вести переговоры о перемирии, на котором настаивали англичане. Шотландцы понимали, что после заключения перемирия отправка новой армии во Францию станет невозможной. Переговоры в Понтефракте завершились подписанием принципиального соглашения,которое было скреплено печатью 10 сентября 1423 г. в палате главы Йоркского кафедрального собора. Английское требование о выкупе в размере 40.000 фунтов стерлингов было принято, и на его выплату отводилось семь лет. Яков I должен был быть освобожден в обмен на заложников, но только в марте следующего года. В договоре ничего не говорилось о браке, кроме того, что он может способствовать взаимной привязанности и добрососедским отношениям между двумя королевствами и поэтому является "целесообразным". Ничего не было сказано и о перемирии. Было решено, что все эти вопросы будут обсуждаться в Лондоне в октябре^[147].

В то время как все это происходило, министры Дофина изо всех сил пытались доставить своих послов к шотландскому двору, пока Старый союз не был окончательно подорван. Французские послы задержались сначала из-за похода Бьюкена в Шампань, а затем из-за его пленения при Краване. Возможно, посольства вообще не было бы, если бы не тот факт, что его пленитель, оруженосец, служивший в компании сеньора де Шастеллю, продал Бьюкена герцогу Бургундскому. Филиппа Доброго больше интересовала финансовая, чем политическая ценность этого пленника. Он оценил выкуп Бьюкена в огромную сумму — 100.000 экю и быстро освободил его условно-досрочно. В начале октября 1423 г. Бьюкен и его товарищи по несчастью наконец-то добрались до Шотландии и прибыли ко двору губернатора в замке Стирлинг. Конференция в Понтефракте только что завершилась, и переговоры о женитьбе Якова I и англо-шотландском перемирии достигли критической стадии^[148].

Прибытие послов Дофина спровоцировало новый кризис в делах северного королевства. Это укрепило позиции тех, кто выступал против возвращения короля в Шотландию. Лидером недовольных стал старший сын Мердока Стюарта, сэр Уолтер Стюарт. Это был амбициозный молодой человек двадцати с небольшим лет, которому уже удалось укрепить свою власть в графстве Леннокс на западе Шотландии. Он также был владельцем замка Дамбартон на реке Клайд, который был наиболее удобным портом для отправки шотландской армии в Ла-Рошель. Современник называл Уолтера "наглым" человеком, равнодушным к закону и стремящимся добиться своего. Будучи наследником дома Олбани, он, как и его отец, был заинтересован в том, чтобы не допустить Якова I в Шотландию, и проявлял гораздо больше энергии и решимости в достижении этой цели. Уолтер рассматривал перемирие с Англией как вопрос, способный вызвать противодействие выкупу короля. 6 октября 1423 г. он вступил в личный союз с посланниками Дофина. В их присутствии он выступил в Стирлинге с декларацией, которую можно назвать манифестом, и пообещал "чтить древние узы союза между королевствами Франции и Шотландии" заявив, что если он станет королем или правителем Шотландии, то не заключит перемирия с общим врагом, а продолжит войну. При этом он обеспечит французам доступ к порту Дамбартон и будет помогать агентам Дофина, которые могут прибыть для вербовки войск в Шотландию.

Вскоре после этого заявления, примерно 22 октября, большой французский флот из Ла-Рошели с двенадцатью большими караками, нанятыми агентами Дофина в Кастилии, появился в Клайде и бросил якорь под стенами замка Дамбартон. В последующие дни должны были прибыть еще несколько кораблей. Шаткие договоренности, в которые был вовлечен граф Дуглас, были грубо нарушены. Чтобы отвлечь поддержку от сэра Уолтера Стюарта, Дуглас был вынужден повысить ставки и заключил с французскими послами свое собственное личное соглашение. Он не только пообещал им соблюдать союз с Францией, но и заявил, что сам вступит в новую армию вместе с другими лордами своего рода, а также с большим числом латников и лучников, набранных из его собственных сторонников. Дуглас обязался, что армия будет готова к отплытию к 6 декабря 1423 г.^[149]

Это было самое неблагоприятное время для длительного перехода через Ирландское море и Бискайский залив. Флот отплыл примерно в середине декабря, всего на неделю позже назначенного срока, но из-за зимних штормов был вынужден повернуть назад. Последовала еще одна задержка, пока корабли пополняли запасы, высаживали людей и ждали попутного ветра. В Лондоне шотландская делегация, возглавляемая епископом Лаудером, продолжала откладывать заключение перемирия, прибегая к одной уловке за другой, пока капитаны кораблей в Клайде боролись с непогодой и ветром. В соглашении о выкупе, которое было заключено 4 декабря, об этом ничего не говорилось. В итоге Яков I и Джоана Бофорт вступили в брак в феврале 1424 г., хотя стороны так и не договорившись о будущих отношениях между Англией и Шотландией. Это был праздник Бофортов. Церемония была проведена самим Генри Бофортом в церкви аббатства Спаса и Марии-за-рекой в Саутварке. Свадебный пир проходил в его дворце неподалеку. Вместо приданого из оговоренного выкупа было вычтено 10.000 марок (6.666 фунтов стерлингов), что фактически гарантировало обеспечение приданого невесты за счет английской казны. После церемонии Якова I и его супругу отвезли в Бранспет, большой замок графов Уэстморленд (Невиллов) к северу от Дарема.

На второй неделе февраля новая армия Шотландии наконец-то отплыла от Клайда. К 7 марта она достигла Франции. Через три недели, 28 марта, в Даремском соборе Яков I заключил перемирие с Англией, и к тому времени эта новость уже должна была дойти до него. Перемирие должно было продлиться семь лет, начиная с 1 мая 1424 года. Особый пункт касался шотландских войск, находившихся на службе у Дофина. В нем говорилось, что шотландский король не позволит тем, кто находится на территории его королевства, участвовать в военных действиях против англичан. Но те, кто уже находился во Франции, были вне его контроля, и он не должен был нести за них ответственность. Это было политически реалистично и, несомненно, необходимо для того, чтобы удовлетворить интересы шотландской знати, которая в противном случае воспротивилась бы возвращению короля. В тот же день Яков I был официально освобожден в Даремском соборе, а через два месяца был коронован как король Шотландии в Скоуне^[150].

Спустя годы герцог Глостер причислит освобождение Якова I Шотландского к злодеяниям Генри Бофорта. По его словам, это было злоупотребление властью, несанкционированное Парламентом и "обман" младенца Генриха VI. Хотя в то время Хамфри с радостью принял поздравления Палаты Общин по поводу сделки, которая считалась "хорошей и выгодной для нашего господина короля и всего его королевства". Однако эта сделка не предоставила того, на что рассчитывали англичане. Сумма выкупа оказалась намного выше финансовых возможностей Шотландии, и выплачено было менее ее четверти. Вернув себе королевство, Яков I, как и его предшественники, сохранил союз с Францией. Старые союзники остались в тесном политическом контакте, и шотландские добровольцы продолжали небольшими группами отправляться воевать во Францию вплоть до конца войны. Тем не менее, договор с Яковом I принес Англии значительные выгоды. Новая армия 1424 г. стала последней полностью сформированной армией, уплывшей с берегов Шотландии во Францию. Северная граница стала более надежной, чем это было на протяжении столетия. Перемирие неоднократно продлевалось до 1436 года, а затем, после двухлетнего перерыва, с 1438 года. Вновь, для разрешения споров, начали функционировать пограничные суды, которые при Генрихе IV и Генрихе V пришли в полный упадок. Были короткие периоды, когда через границу совершались крупные шотландские набеги, но они были незначительными по сравнению с большими вторжениями, которые организовывали Черные Дугласы на пике своего могущества. Все это означало, что английское правительство больше не было обязано постоянно содержать крупные гарнизоны на севере или создавать резервы в регионе для обороны границы^[151].

* * *

Во Франции Монтегийон окончательно сдался графу Солсбери в феврале 1424 года, на девятом месяце осады. Оставшиеся в живых дорого заплатили за свое долгое сопротивление. Солсбери потребовал за сохранение их жизней огромную сумму в 22.000 золотых салюдоров (около 5.500 фунтов стерлингов). В качестве залога выплаты этой суммы были взяты четыре видных заложника. Прежен де Коэтиви и еще один бретонский капитан были освобождены, но должны были поклясться никогда больше не выступать с оружием в руках против Генриха VI или его регента к северу от Луары. Как только гарнизон покинул крепость, она была частично разрушена. Однако это был единственный положительный результат в зимней кампании.

В Пикардии положение англо-бургундцев резко ухудшилось. Прекращение кампании Жана де Люксембурга в декабре оставило пустоту, которой быстро воспользовались Потон де Сентрай и Ла Ир. Незадолго до рассвета 7 января 1424 г., под прикрытием густого тумана, Ла Ир и около 300 человек взобрались на стены Компьеня по лестницам. Компьень был крупной крепостью на южном берегу Уазы, стоявшей на пересечении сухопутных и речных путей между Парижем, Пикардией и Фландрией. В течение четырех лет до его взятия Генрихом V в 1422 году здесь была самая большая концентрация дофинистских войск на севере Франции. Воспоминания об этом периоде накрепко запечатлелись в памяти англичан. Вилье де Л'Иль-Адам поспешил к городу, надеясь захватить его до того, как гарнизон Ла Ира надежно там укрепится. В Париже купеческий прево поспешно собрал ополчение из горожан, чтобы поддержать его. Все эти разномастные войска были отбиты Ла Иром без труда, и более того, его люди захватили островную крепость Крей, расположенную ниже по течению Уазы, — еще одну грозную базу рутьеров прежних лет^[152].

Взятие Компьеня и Крея побудило к действию обе стороны. На 3 марта 1424 г. была назначена битва при Ле-Кротуа. Жаку д'Аркуру так и не удалось убедить Дофина помочь осажденной крепости. Но концентрация дофинистских войск на Уазе и захват двух крупных крепостей на реке, помимо Гиза, изменили положении. Во второй половине января министры Дофина поменяли свое мнение относительно армии помощи для  Ле-Кротуа и начали предпринимать судорожные усилия по отправке войск на Уазу. Они понимали, что Ле-Кротуа недосягаем с Луары и вместо этого разработали хитроумную схему набора войск в Нидерландах. Льежское епископство было крупным церковным государством в нижней долине реки Мёз, издавна враждовавшим с бургундскими герцогами. Французские агенты в течение нескольких лет незаметно раздували тлеющие угли вражды. В начале февраля 1424 г. в город прибыли два уполномоченных Дофина, чтобы нанять 1.400 латников и 500 стрелков. Они планировали оплатить их из средств, полученных от налога в размере 14.000 экю, предоставленного французским городом Турне^[153].

Перед герцогом Бедфордом неожиданно встала задача найти армию для возвращения Компьеня и Крея, одновременно вступить в сражение под Ле-Кротуа и защитить долину Сены и южные границы Нормандии от вторжений из долины Луары. Но у герцога не хватало людей, чтобы сделать все это одновременно. У него была собственная свита в 400 человек, а также свита графа Саффолка и некоторые гарнизонные войска, выведенные из замков на северной границе Нормандии, — всего, вероятно, не более 800 человек. Но этого было явно недостаточно. Бедфорд обратился к Совету в Англии и к герцогу Бургундскому. В Вестминстере Совет согласился собрать армию в Англии и отправить ее на континент под командованием герцога Глостера. Бургундцы предоставили дополнительные контингенты из Артуа и Пикардии, в том числе отряды Жана де Люксембурга и графа де Сен-Поль. В итоге все эти силы не понадобились. К середине февраля всем стало ясно, что попытки Дофина собрать армию помощи для Ле-Кротуа провалились^[154].

Это предопределило судьбу и Ле-Кротуа, и Компьеня. Большая часть англо-бургундской армии была отведена к Компьеню, который был осажден около 21 февраля. Бедфорд с уменьшенными силами двинулся к Ле-Кротуа, который открыл перед ним ворота в соответствии с соглашением о капитуляции 3 марта. Компьень продержался еще несколько дней. Бедфорд прибег к тактике, которую использовал Генрих V во время последней осады Компьеня в 1422 году. Гийом Ремон был видным дофинистским партизаном, одним из капитанов в Гизе. Он попал в плен, когда гарнизон-сателлит в Пасси-ан-Валуа сдался сэру Джону Фастольфу в июне 1423 г., и в настоящее время находился в камере Руанского замка. Бедфорд угрожал повесить его, если город не будет сдан. Несчастного Ремона привезли под Компьень и выставили перед стенами с петлей на шее. Многие из защитников Компьеня служили под его началом. Их склады были полны продовольствия, но без надежды на помощь оборона все равно казалась безнадежной. Поэтому 15 марта 1424 г. они спасли жизнь своему другу, заключив договор о капитуляции на определенных условиях. Для спасения чести им был дан месяц на ожидание помощи. Бедфорд же ушел к Крею и к середине апреля оба города были в его руках^[155].

В марте 1424 г. Филипп Добрый и герцог Бедфорд провели в Амьене трехдневную конференцию со своими главными политическими и военными советниками. Главным делом была неприятная проблема притязаний Хамфри, герцога Глостера, на Эно и Голландию, к которой мы еще вернемся. Но и военная ситуация занимала важное место в повестке дня, и необходимо было строить планы на лето. В Амьене находилось большинство ведущих англо-бургундских капитанов, в том числе Артур де Ришмон, Жан де Люксембург и граф Солсбери. Кроме Мон-Сен-Мишель, уцелевшими анклавами дофинистов в ланкастерских областях были Гиз в верхней долине Уазы, Иври и его сателлиты к юго-западу от Парижа, а также опорные пункты Ла Ир в северной Шампани. План состоял в том, чтобы захватить все эти места до того, как прибытие шотландцев изменит соотношение численности войск в пользу Дофина.

В начале апреля 1424 г. граф Солсбери вторгся в Шампань с большим отрядом и артиллерийским обозом, а Жан де Люксембург предпринял третью за несколько лет попытку завоевать Гиз. Сеть гарнизонов Сентрая на Уазе была уже ослаблена. Многие его люди попали в плен в Компьене, а Ла Ир отошел в Шампань. С наступлением сухой погоды артиллерия вновь могла быть использована с пользой. На этот раз уцелевшие гарнизоны-сателлиты быстро сдались. Примерно в середине апреля 1424 г. большая англо-бургундская армия, поддерживаемая артиллерийским обозом, появилась у Гиза и начала окапываться^[156].

* * *

Новая шотландская армия прибыла во Францию после трудного морского перехода, во время которого флот был разбросан штормами, а четыре самых крупных корабля затонули. Часть армии была высажена в Сен-Матье на западе Бретани в конце февраля 1424 года. Остальные, включая графа Дугласа и его людей, высадились в Ла-Рошели несколькими днями позже. По словам послов, Дофин ожидал 2.000 латников, 6.000 лучников и 2.000 "диких шотландских топороносцев", т. е. всего 10.000 человек. На самом деле численность прибывшей армии была меньше, отчасти потому, что отчеты послов были слишком оптимистичны, а отчасти из-за потерь на море. В апреле Бьюкен, Дуглас и Стюарт-Дарнли заключили с Дофином контракт на 2.650 латников и 4.000 лучников, что в сумме составляло 6.650 человек. Из них, по сообщению хорошо информированного Беррийского Герольда, 4.000 только что прибыли из Шотландии. Остальные были выжившими в битве при Краване. Они были приняты с восторгом, что резко контрастировало с угрюмым приемом первой шотландской армии пятью годами ранее. Графа Дугласа встречали как героя, с вином и пряностями у ворот городов по пути из Ла-Рошели. Дофин осыпал его почестями и назначил своим лейтенантом для ведения войны на всей территории Франции. Он также сделал его герцогом Туреньским (титул, традиционно принадлежал членам королевской семьи) и пожаловал ему всю провинцию, кроме королевских резиденций Шинон и Лош. 7 мая 1424 г. Дуглас был принят в своей новой столице Туре со смесью радости и надежды. Для надежд были все основания. Шотландцы были расквартированы в окрестных деревнях, и министры Дофина разрешили им жить за счет земли^[157].

Совет Дофина приступил к созданию самой многочисленной полевой армии для решающей кампании войны. Ядром новой армии должны были стать различные наемные корпуса: 6.500 шотландцев, около 2.000 итальянцев и несколько сотен кастильцев и арагонцев. Кроме того, были отозваны французские войска из Маконне, с границ графства Мэн и объявлен арьер-бан всех дворян и других лиц, владеющих оружием. Всем этим силам было приказано собраться на Луаре к 15 мая. Позже к ним присоединились контингенты с северного фронта. На юг прибыли отряды Потона де Сентрая из Гиза, и Ла Ира из северной Шампани, пополнившие силы Дофина на несколько сотен человек. В общей сложности Дофин мог рассчитывать на 12.000 — 13.000 человек, из которых только около четверти были французы. Это была самая крупная военная операция, предпринятая Буржским королевством с 1421 года. Попытки подобного масштаба не повторялись вплоть до 1440-х годов. Решения о развертывании этого огромного войска были приняты на Совете в Бурже в третью неделю апреля 1424 г., на котором присутствовали Бьюкен и Дуглас. Было решено отказаться от вторжения в Шампань и наступления на Реймс. Так как основная часть английских сил была сосредоточена в Нормандии, то вряд ли еще представился бы случай столкнуться с ними на столь выгодных условиях. Капитаны в Бурже решили вторгнуться в Нормандию через равнину Босе и навязать противнику полевое сражение. Сообщение об этом решении было через несколько дней передано английским шпионом в Бурже регенту в Париж^[158].

* * *

Это был очень опасный момент для ланкастерского режима. Весной 1424 г. лояльность союзников Англии из числа принцев была более шаткой, чем когда-либо после заключения договора в Труа. Филипп Добрый и Иоанн V Бретонский с тревогой наблюдали за наращиванием военной мощи Дофина, не зная, что это — катастрофа или благоприятная возможность. В течение нескольких месяцев мысли обоих герцогов были направлены на то, чтобы договориться с Дофином.

Главным посредником в этом деле была Иоланда Анжуйская, одна из тех замечательных женщин, которые играли столь заметную роль в политике тех лет. Иоланда была дочерью короля Арагона, Хуана I, и вдовой Людовика II, герцога Анжуйского, умершего в 1417 году. Она также была тещей Карла VII, который в детстве был обручен с ее дочерью Марией и воспитывался в ее доме. Иоланда покинула Францию после убийства Иоанна Бесстрашного и укрылась во владениях Анжуйского дома в Провансе. Вскоре после этого ее сын Людовик III Анжуйский уехал, чтобы осуществить мечту своей семьи о королевстве в Южной Италии, оставив дела своего дома в ее руках. В августе 1423 г., когда положение Дофина стало критическим (за несколько дней до этого произошла битва при Краване), Иоланда вернулась в Анжу и начала принимать активное участие в делах Буржского королевства^[159]. Она была проницательным политиком и терпеливым дипломатом. Будучи глубоко набожной, она обладала моральным обликом, который придавал силу ее политическим позициям и позволял ей завоевывать союзников среди тех придворных и чиновников, которые обычно держались в стороне от группировок и заговоров вокруг Дофина. Иоланда была единственным человеком, чье влияние на молодого короля было сопоставимо с влиянием всесильной фракции министров, собравшихся вокруг Жана Луве. Иоланда ясно представляла себе ситуацию, в которой оказался Дофин. Она решительно не одобряла тех, кто замышлял убийство Иоанна Бесстрашного и считала, что единственной надеждой на победу для ее зятя является примирение с двумя крупнейшими феодалами Франции — герцогами Бургундии и Бретани. В этом ее поддержали многие из наиболее способных советников Карла.

Именно Иоланда указала на брата Иоанна V Артура, графа Ришмона, как на человека, способного примирить Иоанна V и Филиппа Доброго с Дофином. Номинально Ришмон все еще находился в английском лагере. Но его отношения с англичанами были напряженными. Он не ладил с герцогом Бедфордом, который никогда не воспринимал его так серьезно, как Генрих V. После того как Бедфорд стал регентом, Ришмон практически не принимал участия в военных действиях на стороне англичан^[160]. В ноябре 1423 г. Иоланда отправилась в Нант для предварительной встречи с герцогом Бретонским. В конце февраля 1424 г. за ней последовало посольство от Дофина. В мае представители всех сторон вновь встретились в бретонской столице Нанте. Иоланда прибыла туда из Анжера. Дофин был представлен своим канцлером Мартеном Гужем и Жаном д'Аркуром, графом д'Омаль, которые были одними из самых сговорчивых его советников. Герцог Бургундский направил посольство во главе с самим Артуром де Ришмоном. Был составлен протокол, фиксирующий ход обсуждения, который был оформлен как соглашение. Но на самом деле это была не более чем программа дальнейших переговоров, основанная на предложениях, которые Амадей Савойский сделал два года назад в Бур-ан-Брессе. Протокол предусматривал, что герцог Бургундский откажется от договора в Труа и вернется в лоно семьи Валуа. Протокол предусматривал создание Дофином капеллы для молитв за душу Иоанна Бесстрашного, взаимное прощение прошлых обид и возвращение конфискованного имущества. Стороны пришли к принципиальному соглашению, что двор и Совет Дофина должны быть усилены за счет "высокопоставленных лиц", на которых можно было бы положиться в выполнении этих условий. Однако все более сложные вопросы оставались на усмотрение Иоанна V и Иоланды Анжуйской, которые были назначены совместными посредниками. В их ведение входили вопросы о личности "высокопоставленных лиц" и деликатный вопрос о том, должен ли Филипп лично принести оммаж и служить убийце своего отца. В протоколе было также очень неопределенно сказано о судьбы главных советников Дофина, ответственных за планирование убийства в Монтеро и последующего похищения Иоанна V. Что касается англичан, то послы Дофина отказались обсуждать что-либо. По их словам, у них не было никаких инструкций на этот счет. Поэтому в протоколе была зафиксирована лишь "просьба" герцога Бретонского к Дофину сделать "такие предложения, которые, по воле Бога и разума, должны их удовлетворить"^[161].

Положение герцога Бедфорда стало исключительно сложным. Его главные союзники грозили дезертировать. Дофин планировал вторгнуться в Нормандию с более чем 12.000 человек. Его собственные войска были рассредоточены по северу Франции в ходе множества мелких операций. Армия Жана де Люксембурга из Пикардии и Артуа завязла в осаде Гиза вместе с 400 англичанами, посланными ему на подмогу под командованием сэра Томаса Ремпстона. Еще 400 человек находились с Уильямом Гласдейлом в Маконне. Еще несколько сотен человек участвовали в операциях в Арденнах и Ретеле на северо-востоке Шампани. В Сезанне, обнесенном стеной городе герцогов Орлеанских, расположенном на важнейшем перекрестке дорог на равнине Шампани, два соратника Ла Ира противостояли графу Солсбери. Получив из Реймса громкие жалобы на дофинистские гарнизоны в Шампани, Бедфорд направил в Шампань еще один отряд под командованием Вилье де Л'Иль-Адама, который в настоящее время был занят осадой Нель-ан-Тарденуа. Еще одна осада, о которой известно очень мало, велась в Нанжи в Бри. Большая часть остальных войск регента была необходима для поддержания минимальной численности гарнизонов в Нормандии^[162].

К бедам Бедфорда добавлялась серьезная ситуация, сложившаяся в долине реки Эвр. Через эту долину проходил основной путь в Нормандию из Турени и Орлеана. Цепь замков, расположенных по обеим сторонам реки и построенных в основном к XI–XII векам, напоминала о том, что исторически это была главная линия обороны Парижского региона от агрессии из атлантических провинций Франции. За массивными стенами Иври, самого мощного из этих замков, все еще держался Жеро де ла Пайе, гарнизон которого насчитывал около 400 человек. Недавно он был усилен солдатами из дофинистского гарнизона Компьеня, которые получили право на безопасный проход через Нормандию и оказались под командованием Жеро, как только пересекли Сену. 16 апреля 1424 г., в Вербное воскресенье, они напали на замок Гайон, когда гарнизон был на мессе. Гайон стоял на крутом уступе, возвышавшемся над Сеной в 25-и милях к северу от Иври. Его захват грозил открыть коридор в сердце Нормандии. Через несколько дней люди Ла Пайе двинулись на Лувье, расположенный недалеко от места впадения реки Эвр в Сену. Они ворвались в город и захватили его капитана при попытке вылазки. По региону прокатилась волна паники. Городам на Сене от Руана до Парижа было приказано закрыть ворота и охранять стены. Землевладельцам было приказано забрать все свое движимое имущество к северу от Сены. Английским командующим в этом секторе был Томас, лорд Скейлз. Герцог Бедфорд приказал ему забрать 800 человек из гарнизонов и вновь занять Гайон. Но в условиях кризиса командиры гарнизонов неохотно расставались с людьми. В середине мая Скейлз прибыл к стенам Гайона, но с вдвое меньшими силами, чем предполагал Бедфорд, и без артиллерийского обоза^[163].

Учитывая, что многие его люди были заняты осадами и находились в гарнизонах, Бедфорд остро нуждался в дополнительных силах в поле. После нескольких недель упорных переговоров в Вестминстере делегации Большого Совета во главе с Пьером Кошоном удалось добиться обещания предоставить 1.600 человек для 6-месячной службы на континенте в течение лета и осени. Эти люди должны были высадиться в Дувре к 1 мая. 8 мая 1424 г. регент призвал все дворянство Нормандии, нормандское и английское, собраться с оружием в руках для защиты герцогства от вторжения^[164].

В начале июня 1424 г. герцог Бургундский, в сопровождении Артура де Ришмона, прибыл в Париж для переговоров с регентом. Их встреча прошла в атмосфере взаимного недоверия. Регент, имевший много друзей при бретонском дворе, должен был знать о предварительном соглашении, заключенном в Нанте менее чем за месяц до этого и предусматривавшем отказ Филиппа от союза с англичанами. Ришмон был участником Нантского протокола. Сам Филипп был номинально лоялен, но оставлял за собой право выбора.

Главным пунктом повестки дня в Париже было требование Хамфри, герцога Глостера, передать ему графство Эно. Хамфри все же удалось убедить немного уступить. В конце концов, он согласился передать свои претензии на совместный арбитраж Бедфорда и Филиппа Бургундского. Но арбитраж не привел к выходу из тупика. Арбитры вынесли в Парижа консультативное решение, согласно которому Иоанн Брабантский должен был остаться во владении Эно. Жаклин было приказано довольствоваться землями вдовьего удела оставшимися от ее первого брака с дофином Иоанном Туреньским, которые Бедфорд присоединил к королевскому домену, а также пенсией в 4.000 франков, обеспеченной поступлениями из графства Остревант, принадлежавшего Филиппу. По сути, это было решение в пользу герцога Брабантского, дополненное предложением компенсации Жаклин за счет двух арбитров. Ни один из них не удивился, когда герцог Глостер отверг это предложение. Не сумев получить Эно ни путем переговоров, ни путем арбитража, он решил завладеть им силой и уже начал набирать в Англии армию. Для регента время, выбранное его братом, было крайне неудачным. Герцог Брабантский в ответ объявил в своем герцогстве арьер-бан. Всем военнообязанным было приказано собраться в городе Нивель, на восточной границе Эно^[165].

Сложившаяся ситуация чуть не привела двух герцогов к ссоре. Регент предпочитал сконцентрировать свои силы против армии Дофина. Филипп, несомненно, под давлением своих парижских союзников, потребовал, чтобы приоритет был отдан освобождению от дофинистских гарнизонов Иль-де-Франс. Бедфорд был вынужден согласиться с этим. Учитывая, что англо-бургундские войска уже провели не менее пяти осад, было решено рискнуть и организовать шестую. Бедфорд приказал графу Саффолку осадить Иври. Это вызвало немедленный протест со стороны Ришмона, который требовал для себя командования операциями вокруг Парижа. Бедфорд отнесся к этому пренебрежительно и ответил Ришмону, что тот слишком мало воевал после Азенкура и ему нужно набраться больше опыта, чтобы получить командование. Вероятно, он сомневался в верности Ришмона после встречи в Нанте. И тот и другой были вспыльчивыми людьми. Ходили слухи, что в ходе возникшей ссоры регент ударил Ришмона, после чего тот удалился. Со своей стороны, английские военачальники были все больше недовольны герцогом Бургундским. Они считали, что он не вносит достаточного вклада в войну. Очевидно, что оба гостя покидали Париж в состоянии крайнего недовольства. Ришмон решил открыто порвать с англичанами, которым он номинально служил с момента своего освобождения из плена в 1420 году. Герцог Бургундский возобновил свои контакты с двором Дофина. Вполне вероятно, что его попросили предоставить войска для участия в текущей кампании регента. Если это так, то очевидно, что он отказался. Граф Саффолк признался одному из своих оруженосцев, что Филипп Добрый доставляет "много огорчений" своим английским союзникам. Иногда, по его словам, казалось, что от него "можно было ожидать больше, чем от арманьяков"^[166].

В конце концов, герцог Бедфорд добился своего в противостоянии с армией Дофина. Граф Саффолк прибыл в Иври 22 июня 1424 г. с отрядом численностью около 350 человек — передовым отрядом более крупных сил, которые собирались в течение последующих двух недель по мере того, как из близлежащих гарнизонов отбирались люди, чтобы присоединиться к нему. Этот шаг спровоцировал изменение стратегии обеих сторон. Капитаны Дофина увидели в осадах Иври и Гайона возможность заставить противника сразиться в поле, пока у них есть преимущество в численности а силы противника рассеяны. Они решили освободить от осады Иври. Через несколько дней сообщение об их решении дошло до герцога Бедфорда и он решил принять вызов на бой. В середине лета, 24 июня, Бедфорд приказал дворянам Нормандии, собравшимся в Кане и Руане, присоединиться к нему в Верноне на Сене 3 июля. В течение последующих недель ситуация с войсками постепенно улучшалась по мере завершения других операций. Примерно 24 июня Солсбери удалось подорвать стены Сезанна и ворваться в крепость через брешь, уничтожив весь гарнизон и большую часть населения. Стены были разрушены до основания. В конце июня удача улыбнулась осаждающим и под Гайоном благодаря запоздалому прибытию артиллерийского обоза из Парижа. Пушки быстро сделали крепость непригодной для обороны, и гарнизон сдался в обмен на сохранение жизни. Эти события позволили высвободить от 800 до 1.000 человек для пополнения рядов полевой армии Бедфорда. Наконец, 1 августа 1424 г. гарнизон Иври сам заключил договор о капитуляции. Он обещал открыть ворота, если к полудню 15 августа не получит помощи. Герцог Бедфорд разместил свою штаб-квартиру в Руане и начал собирать армию к этому дню^[167].

С Бедфордом находились его собственная свита и свита графа Солсбери, гарнизон Руана и большая часть английской экспедиционной армии, высадившейся в Кале в начале июня. Войска лорда Скейлза и графа Саффолка были расквартированы под Иври. Вместе все эти контингенты составляли около 3.000 человек. Кроме того, в окрестностях Вернона расположилось дворянское ополчение из Нормандии, численность и качество которого не известны. Срочно потребовалось подкрепление. Гарнизонам по всей Нормандии было приказано направить в армию всех свободных людей. Всего из сорока четырех гарнизонов Нормандии и завоеванных земель были вызваны контингенты общей численностью более 1.800 человек — почти половина всех гарнизонных войск герцогства. В Нижней Нормандии в некоторых крупных крепостях оставалась лишь четверть от их обычного состава. Городские ополчения были созваны из Парижа, Шартра, Санлиса и главных городов Нормандии и Пикардии. В стороне остались только подданные Филиппа Доброго. Вилье де Л'Иль-Адам, прибывший к регенту из Шампани с отрядом местных дворян, через несколько дней был отослан назад. Возможно, Бедфорд не был уверен в его лояльности. Но Л'Иль-Адам был протеже герцога Бургундского, и более вероятно, что он ушел по настоянию Филиппа.

11 августа 1424 г. герцог Бедфорд вышел из Руана во главе своей армии. Через три дня он прибыл к Иври. По самым приблизительным оценкам, численность его армии составляла около 8.000 человек, из которых около 5.000 были англичанами. Бедфорд выбрал место для сражения на возвышенности к югу от Иври, перекрыв дорогу, по которой, как ожидалось, должен был подойти враг. Здесь он выстроил свою армию в боевой порядок, проехав перед строем в сюрко с белым крестом Франции, наложенным на красный крест Англии. Рядом, на виду у строя, священники освящали подготовленную могилу с высоким крестом посередине для тех, кто погибнет в предстоящей битве^[168].

Дофин находился в Туре, когда до него дошла весть об готовности Иври капитулировать. Это известие застало его советников врасплох. Они полагали, что времени для оказания помощи городу еще достаточно, и ждали, когда все их разрозненные силы будут сосредоточены. Местом сбора армии был назначен Шатоден, расположенный на южной окраине Босе. Граф д'Омаль и 15-летний герцог Алансонский уже находились там с войсками западных провинций. Бьюкен, Дуглас и армия Шотландии находились с Дофином в Туре. Причиной отсутствия действий более чем через два месяца после первоначально назначенной даты, по-видимому, стало отсутствие контингентов из восточных провинций под командованием маршала Лафайета и виконта Нарбонского. В их состав входила итальянская тяжелая кавалерия на одоспешенных лошадях, которая должна была рассеять английских лучников в начале сражения. До Франции они добрались только в июле и были включены в состав уже имевшегося итальянского корпуса под командованием Борно деи Качерани и пьемонтского капитана Теодоро ди Вальперга. Но вместо того, чтобы отравиться в Шатоден, итальянцы были отвлечены на восточную границу Берри, где в районе, расположенном всего в одном-двух днях пути от столицы Дофина Буржа, назревал серьезный кризис. Захват Перрине Грессаром Ла-Шарите предыдущей зимой привел весной к оккупации ряда анклавов графства Невер на левом берегу Луары компаниями, действовавшими от имени Генриха VI. В их составе было некоторое количество английских войск недавно прибывших на континент. В результате министры Дофина решили устранить угрозу в своем тылу, прежде чем наступать на англичан в Нормандии. Самый важный из этих анклавов, расположенный к западу от места слияния Луары и Алье, охраняли два мощных замка — Кюффи и Ла-Герш-сюр-л'Обуа. Их гарнизоны еще держались, когда капитан Иври заключил соглашение с графом Саффолком^[169].

В начале августа войска были срочно отозваны из Берри. Маршал Лафайет и виконт Нарбонский сразу же отправились в Шатоден. Гарнизону Кюффи были предложены условия, которые позволили прекратить осаду и через несколько дней освободить задействованных там итальянцев. 4 августа 1424 г. Дофин вышел из Тура вместе с Бьюкеном, Дугласом и шотландской армией и направился на север, чтобы соединиться с графом д'Омаль и герцогом Алансонским. На следующий день они должны были достичь Шатодена. Примерно к 8 августа там была собрана вся армия, за исключением итальянцев, которые все еще двигались через Берри и Турень. Капитаны провели военный совет. До сдачи Иври оставалось всего десять дней, и они решили, не дожидаясь итальянцев, двинуться к осажденной крепости. Жеро де ла Пайе отправил в Иври письмо, с печатями восемнадцати видных дворян, в котором обещал, что помощь уже на подходе. Дофин должен был присутствовать на Совете, но его министры не были готовы рисковать, допуская его к участию в кампании. После совещания он удалился в безопасное место в замок Амбуаз на Луаре, чтобы ожидать исхода компании. Около 12 августа французская армия вышла из Шатодена по большой дороге через Босе в направлении Руана. Но она опоздала. 15 августа, в день, назначенный для сдачи Иври, они продвинулись не дальше обнесенного стеной города Нонанкур на реке Авр, примерно в 20-и милях от него. В полдень, когда армия Бьюкена не появилась, герцог Бедфорд подъехал к воротам и потребовал от гарнизона сдаться в соответствии с обещанием. Его встретил Жеро де ла Пайе с ключами от крепости^[170].

Попытка освободить Иври провалилась. Но дофинистам еще предстояло дать сражение. Рано утром 15 августа они выслали вперед конную разведку, чтобы определить позиции герцога Бедфорда. Разведчики обнаружили, что английская армия выстроилась в боевой порядок и с развевающимися знаменами занимает сильные позиции на возвышенностях. На подступах к позиции англичане выставили конные отряды, которые захватили нескольких французских разведчиков. Остальные принесли командирам Дофина мрачный отчет. Они считали, что выбить армию Бедфорда с позиций не представляется возможным. Бьюкен и Дуглас посоветовали и не пытаться это сделать. Вместо этого они предложили воспользоваться тем, что английские гарнизоны в этом регионе были ослаблены. В результате было решено идти на Вернёй, главный английский гарнизон в этом регионе, который находился в 13-и милях к западу. Если герцог Бедфорд бросится за ними в погоню, у них будет преимущество в виде целого дня пути,  выбранного ими самими поля боя и поддержки итальянской кавалерии. Итальянцы, численностью около 2.000 человек, миновали Тур 9 августа и скоро должны были подойти.

Вечером 15 августа французская армия подошла к Вернёю. Численность гарнизона города за прошедший год резко сократилась, и большая его часть, вероятно, находилась вместе со своим капитаном, лордом Скейлзом, под Иври. Провизии для того, чтобы выдержать осаду не было. Дофинисты выслали парламентеров, чтобы те поговорили с горожанами. Они рассказали, что утром под Иври произошло большое сражение, в котором англичане были разбиты с большими потерями. По рассказу парижского хрониста, несколько сотен шотландских солдат выдавали себя за английских военнопленных и со связанными за спиной руками, измазанными кровью лицами и руками, громко причитали на английском языке, проходя под стенами. Один из "пленников", Жан д'Эстутевиль, сеньор де Торси, нормандец, дезертировавший из армии Бедфорда и известный некоторым горожанам, подтвердил их рассказ. Полагая, что дело англичан проиграно, жители открыли ворота и были немедленно перебиты, а город разграблен. Английский гарнизон укрылся в цитадели. Вечером того же дня ему удалось сдать крепость в обмен на свои жизни^[171].

Днем 15 августа герцог Бедфорд собрал в Иври совет своих главных капитанов. К этому времени было известно, что французы отошли на запад от Нонанкура и направляются к Вернёю. Захваченные в плен французские разведчики были допрошены и дали четкое представление о численности и составе вражеской армии. Предположительно, именно от них Бедфорд узнал, что численность армии противника составляет 14.000 человек, что, вероятно, было слишком завышенной цифрой. Но пленные не имели представления о планах французского командования. Поэтому было решено, что граф Солсбери возьмет с собой конную разведку и будет следовать за врагом на безопасном расстоянии, а граф Саффолк будет наблюдать за ним с севера. Сам Бедфорд с большей частью армии отойдет в Эврё, чтобы прикрыть подступы к Руану. Он намеревался, если удастся, вызвать дофинистов на полевое сражение^[172].

Регент провел эту ночь в Эврё. Когда он проснулся утром 16 августа, его уже ждал курьер от графа Саффолка с сообщением о том, что дофинисты обманом захватили Верней и теперь расположились лагерем на полях вокруг города. Бедфорд созвал своих капитанов и "поклялся святым Георгием, что не успокоится, пока не найдет и не сразится с этими неуловимыми людьми". Он слушал мессу, в то время как на улицах и в полях вокруг города трубачи подавали сигнал к выступлению. Примерно в середине утра герцог повел свою армию в сторону Вернёя. По словам Жана де Ваврена, служившего в свите графа Солсбери, чья хроника наиболее ярко отражает эти события, Бедфорд ехал рядом с бойцами, говоря им, что они оставили свою страну, свои земли, своих родителей, жен и детей, чтобы служить своему государю в справедливом и достойном деле. Франция, по его словам, являлась "их истинным наследием". С наступлением сумерек английская армия остановилась на ночлег к югу от деревни Дамвиль, чтобы дать возможность Солсбери и Саффолку присоединиться к ним, а войскам — отдохнуть, очистить свою совесть и помолиться о спасении души. "Англичане, — заметил Ваврен, наблюдая за происходящим, — по своей природе чрезвычайно набожны, пока не выпьют"^[173].

Весть о приближении Бедфорда была доведена до командиров Дофина в Вернёе поздно вечером 16 августа, когда они собирались на военный совет. По первым данным, численность английской армии составляла 18.000 человек, но герольды, вернувшиеся из лагеря Бедфорда, опровергли это предположение. Они считали, что у него не более 10.000 человек. На самом деле англичан было значительно меньше, точно не более 8.000. Дофинистов было вдвое больше, но их армия была еще более разнородной, чем у противника, поскольку примерно половина из них были шотландцами, а многие остальные — итальянцами или испанцами. Французов было не более 3.000 — 4.000 человек, причем некоторые из них были как бойцы ненадежны. Как это часто бывало в больших французских армиях, из-за отсутствие твердого политического руководства не было и четкого командования. Будучи коннетаблем Франции, граф Бьюкен превосходил всех по должности, но его авторитет оспаривался другими. Дуглас, который был эффективным капитаном новой шотландской армии, претендовал на первенство в командовании в качестве лейтенанта Карла VII. Молодой герцог Алансонский претендовал на командование как старший изприсутствующих пэров, хотя и не обладал достаточным опытом. Французских капитанов раздирали прошлые обиды и нынешняя ревность. Жан де ла Э, сеньор де Кулонс, командовавший кавалерией Анжу и Мэна, не мог смириться с тем, что находится в одной армии с графом д'Омаль.

^{3. Вернёйская кампания, июль-август 1424 г.; битва, 17 августа 1424 г.}

Главный вопрос, стоявший перед ними, заключался в том, стоит ли вообще вступать в бой. Граф д'Омаль, виконт Нарбонский и другие опытные французские капитаны были против сражения. Они считали, что правильнее всего вывести гарнизон Вернёя и отступить, чтобы затем напасть на другие английские крепости с небольшими гарнизонами в этом регионе. Никто, по их мнению, не должен советовать королю Франции рисковать ввязываться в сражение с англичанами, если на то нет веских причин. С падением Иври таких причин больше не было. Шотландцы, Бьюкен и Дуглас, отложили в сторону свои личные разногласия и высказались за то, чтобы остановиться и дать сражение. Они и раньше побеждали англичан в поле, у них были лучники, не уступавшие лучникам Бедфорда и они считали, что отступать было бы трусостью и вредно для дела дофинистов. Приближение герцога Бедфорда заставило споры умолкнуть. Все понимали, что теперь выбора нет. Вскоре от регента прибыл герольд с вызовом на бой на следующее утро. Французские капитаны поручили ему передать своему господину, что они готовы и ждут его^[174].

В военном плане мнение графа д'Омаль и виконта Нарбонского было вполне обоснованным, но в политическом плане шотландцы были, несомненно, правы. Отступление армии при приближении врага было бы воспринято как поражение. Фиаско у Мелёнского моста должно было быть у всех в памяти. На карту было поставлено очень многое, ведь борьба за верность французов достигла критической точки. Формирование огромной армии Дофина вызывало большие надежды у его сторонников и смятение у крупных феодалов, заключивших мир с англичанами, заставив их задуматься о правильности сделанного выбора.

Не только герцоги Бургундский и Бретонский пересматривали свои прежние решения. Карл II, герцог Лотарингский, был одним из многих видных французских дворян, которые пытались поддерживать обе стороны до тех пор, пока не станет ясно направление развития событий. Он сотрудничал с Генрихом V и был давним союзником герцога Бургундского, но его зятем и наследником был дофинистский принц Рене Анжуйский. Карл II рассчитывал на поражение англичан и собирал войска для снятия осады с Гиза в интересах своего зятя, который был сеньором этого города. В Пикардии, где непомерные амбиции и жестокая манера ведения войны нажили Жану де Люксембургу немало врагов, группа дворян, владевших важными городами и замками, собралась в Руа и приняла решение сдать их врагу в случае победы дофинистов.

В Нормандии многие приняли английское правление, не будучи его приверженцами. Как отметил Большой Совет, они "ждали, на чьей стороне окажется перевес". Роберт де Карруж, крупный землевладелец на полуострове Котантене и в районе Берне, собрал своих слуг и уехал, чтобы присоединиться к французской армии, формирующейся на Луаре. Жан д'Эстутевиль, человек, который помог убедить жителей Вернёя открыть ворота, был 19-летним наследником одного из крупнейших земельных владений в Нормандии. Перед сдачей Иври он дезертировал из армии Бедфорда, прихватив с собой всю свою свиту. У других возникло искушение последовать его примеру. Пикардийский дворянин Шарль де Лонгваль, главарь заговорщиков Руа, накануне битвы ускользнул из английского лагеря под Данвилем и перешел на другую сторону. Несколько норманнских отрядов последовали за ним, полагая, по словам Жана де Ваврена, что численное превосходство французов приведет их к победе. В городах Нормандии ощущалась напряженность, распространялись слухи о том, что герцог Бургундский вот-вот откажется от союза с англичанами. Как и незадачливые жители Вернёя, все они хотели оказаться на стороне победителей. Богатый руанский купец Ришар Мите был в числе комиссаров, обсуждавших условия капитуляции города в 1419 году. Будучи важным налогоплательщиком и поставщиком товаров для английской администрации, Ришар собрал вокруг себя группу горожан, чтобы разработать план действий на случай поражения англичан. Заговорщики намеревались поднять жителей города на восстание, захватить английские артиллерийские склады и осадить цитадель, а затем пригласить офицеров Дофина^[175].

Утром 17 августа англичане проснулись рано. Им предстояло пройти около 19-и миль, и к Вернёю они подошли уже в начале дня. Почти в трех милях от города лес, покрывавший в то время большую часть местности, уступал место широкой открытой равнине. Когда английская армия вышла из леса, впереди показался пологий подъем. Примерно в полумиле виднелась вся дофинистская армия развернувшаяся в боевом порядке по фронту шириной около мили. Жан де Ваврен, опытный солдат, сражавшийся при Азенкуре и Краване, считал, что никогда не видел более красивого и грозного строя. В первых рядах французские командиры разместили свою кавалерию. Справа находилось около 2.000 итальянцев, слева — меньшее количество французских всадников, в том числе отряды Ла Ира и Потона де Сентрая, а также кавалерия из Анжу и Мэна под командованием сеньора де Кулонса. Вся остальная армия была выстроена позади кавалерии в пешем строю в одну баталию, представлявшую собой лес знамен и поднятых копий. По замыслу, командиров дофинисты должны были использовать преимущества оборонительной тактики и ждать на исходных позициях, пока англичане сами не атакуют. Когда англичане пойдут вперед, кавалерия должна была обойти их с фланга, рассеять лучников и, развернувшись, атаковать врага с тыла^[176].

Бедфорд остановил свои колонны и приказал им перестроиться. Как и французы, он выстроил войска в одну баталию. Лучники составляли более половины его армии. Большинство из них были сосредоточены на флангах, перед ними в землю были вбиты заостренные колья, для защиты от вражеской кавалерии, "согласно английской практике", — говорит Жан де Ваврен. Бедфорд предвидел план французского командования. Он ожидал, что вражеская кавалерия попытается совершить фланговый обход. Его левый фланг был защищен рекой Авр, но справа была открытая местность. Времени на рытье траншей уже не было. Поэтому он приказал создать импровизированное укрепление, связав между собой повозки и расположив их на правом фланге позади лучников. Около 2.000 лучников были размещены в тылу для защиты обоза и борьбы с неприятелем, если тому удастся прорвать английскую линию. Герцог расположился в центре, его знамя нес Генри Тилман, которому было уже далеко за семьдесят и чья военная служба началась еще во время кампании Черного принца в Кастилии в 1367 году. Полководцы обеих сторон соблюли давнюю традицию посвящения новых рыцарей перед великой битвой. С английской стороны в их число вошли видные землевладельцы Нормандии: Ральф Батлер, лейтенант на северо-западной границе, и Уильям Олдхолл, будущий сенешаль Нормандии. Сэр Джон Фастольф, уже будучи рыцарем, впервые поднял знамя баннерета^[177].

Англичане первыми сделали свой ход. Около четырех часов пополудни из более чем 7.000 глоток вырвались боевые кличи, когда вся английская линия начала медленно продвигаться вперед. Через каждые несколько футов они приостанавливались, чтобы сохранить строй, издавали еще один клич и снова шли вперед. Когда англичане сблизились с противником, французская кавалерия на левом фланге, согласно плана, атаковала противоположное английское крыло. Обойдя заслон из повозок и вбитые колья, всадники с копьями на перевес обрушились на английских лучников и латников, прорвав их строй и заставив в беспорядке отступить. На противоположном фланге тяжелая итальянская кавалерия нанесла противнику еще больший урон. Англичане попятились под этим страшным ударом. Лучники были рассеяны. Пытавшиеся сопротивляться латники были сбиты на землю и растоптаны копытами. Вскоре в английской линии образовалась большая брешь. Хлынувшая в нее кавалерия появились в английском тылу. Часть английской армии охватила паника и линия построения стала распадаться. Знамя герцога Бедфорда пало и многие воины правого крыла английской армии, в том числе целый отряд численностью в несколько сотен человек, бежали с поля боя. Они пронеслись по окрестным деревням, крича, что все потеряно. Паника охватила весь регион: люди решили, что английскому владычеству пришел конец. Стихийно возникали вспышки мятежа и грабежей. В Понт-Одеме толпа разграбила дом английского капитана.

Однако для англичан далеко не все было потеряно. Кавалерийские атаки потеряла свой темп, а итальянским всадникам, чей обзор был ограничен забралами шлемов, было трудно следить за ходом боя. Некоторые из них, увидев, что англичане обратились в бегство, решили, что дело сделано, и ринулись к стоянке английского обоза, где перебив охранявших его пажей занялись грабежом. Тем временем одному из нормандских дворян, Жану де Саан, удалось добраться до штандарта Бедфорда и поднять его. Английские латники с боевым кличем, сплотились и сомкнули строй. Лучники, которые были оставлены в тылу как раз для такого случая, выпустили шквал стрел по оставшимся в бою итальянцам. Английские стрелы находил щели в доспехах всадников, защищенные только кольчугой или кожей и кавалерия, как французская, так и итальянская была вынуждена отступить через разрывы в рядах англичан к своим линиям.

В этот момент виконт Нарбонский решил отказаться от согласованной перед сражением оборонительной тактики и приказал своим пешим французским и испанским воинам с выставленными копьями двинуться навстречу наступающим английским латникам. Графу Дугласу, разгневанному таким нарушением дисциплины, ничего не оставалось, как приказать шотландцам последовать его примеру. Но продвигаясь вперед, шотландцы столкнулись с отступающей итальянской кавалерией, которая ворвалась в их ряды, посеяв хаос. Линия построения дофинистов распалась на отдельные отряды, не имевшие возможности поддержать друг друга. Латники с обеих сторон отчаянно бились мечами, копьями и, наконец, голыми руками. Английские и шотландские лучники, опустошив свои колчаны, присоединились к ним с кинжалами и топорами. Жан де Ваврен, находившийся вместе с графом Солсбери в самом разгаре этой схватки, вспоминает, какой страшный стоял шум, перемежаемый кличами "Сен-Дени!" и "Святой Георгий!", как мелькало в руках оружие, как падали на землю искалеченные и умирающие люди, как земля под ногами была залита кровью, и везде царила смерть. Граф Солсбери, едва держась на ногах, находил в себе силы ободрять свой отряд. Сам Бедфорд сражался в окружении своей свиты, отбиваясь от нападавших боевым топором. С французской стороны граф Дуглас и его отряд бросились в бой, отчаянно пытаясь сохранить темп атаки.

Мясорубка продолжалось около часа, когда французы начали повсеместно отступать. При отступлении в их рядах образовались широкие бреши. Англичане прорвались в них, окружили тех, кто еще сражался, и зарубили их до смерти. Видя, что дело принимает плохой оборот, Жан де ла Э бежал с поля боя, а за ним последовала вся французская кавалерия. Те же кто остался без лошадей, обремененные доспехами, бежали к стенам Вернёя, преследуемые англичанами. Горожане, наблюдавшие за битвой со стен, не решились открыть ворота, боясь, что англичане ворвутся внутрь вслед за беглецами. Не найдя убежища в городе, несколько сотен дофинистов оказались в ловушке у городского рва заполненного водой, где их безжалостно зарубили или заставили тонуть во рву^[178].

Битва при Вернёе стала самым кровопролитным сражением Столетней войны. На следующий день английские и французские герольды занялись подсчетом и опознанием погибших. На поле боя погибло 7.262 человека из армии Дофина, то есть около 60% ее численности. Кавалерии удалось спастись от резни ускакав на своих лошадях. Но среди тех, кто сражался в пешем строю, потери, видимо, приближались к 80%. Шотландская армия была практически уничтожена. Большинство главных командиров дофинистов были убиты. Погибли граф Бьюкен, граф Дуглас и его сын Джеймс, граф д'Омаль и виконт Нарбонский. В конце дня было взято в плен около 200 человек. Выкуп за них, по мнению сэра Джона Фастольфа, авторитетного специалиста в этих вопросах, составил 160.000 золотых салюдоров (около 40.000 фунтов стерлингов) только для Бедфорда. Среди пленных были герцог Алансонский и маршал Лафайет. Герцогу повезло остаться в живых, когда его вытащили из груды трупов. Его единокровный брат-бастард Пьер, видный капитан на западной границе, попал в плен вместе с ним, но был так тяжело ранен, что вскоре умер. Необычно то, что большинство потерь было понесено в ходе сражения, а не во время преследования. Потери победителя, хотя и были значительно ниже, чем у побежденных, но превышали потери любой другой английской армии при победе. В письме после битвы Жану де Люксембургу и сэру Томасу Ремпстону, герцог Бедфорд сообщал, что потерял всего двух нормандских рыцарей и несколько лучников. Со стороны Бедфорда это было банальным хвастовством, поскольку он учитывал только потерю наиболее знатных людей. По данным Жана де Ваврена, сторона за которую он сражался потеряла около 1.600 человек, как англичан, так и нормандцев.

Исключительно высокий уровень потерь объясняется несколькими причинами. После того как возможности кавалерийских атак были исчерпаны, потери обеих сторон оказались примерно равными. Шотландцы, даже находясь перед лицом поражения, сражались с яростным мужеством, пока у них еще хватало сил. Ненависть к шотландцам, принявшим участие во французской войне, заставила англичан, отринуть все рыцарские правила ведения войны, по отношению к своим древним врагам. 'Кларенс! Кларенс!" — кричали они, вспоминая расправу шотландцев над герцогом Кларенсом и его соратниками при Боже за три года до этого. Основной же причиной этой резни был запрет на захват пленных во время сражения, который действовал как в английской, так и в шотландской армиях. Считается, что граф Дуглас приказал убивать англичан на поле боя и не брать их в плен, что подтверждается шотландскими источниками. Это было не ненавистью, а практической дисциплинарной мерой. За последнее столетие многие сражения были проиграны из-за того, что солдаты преждевременно покидали свои ряды, чтобы взять выгодных пленных, пока их не успели захватить их товарищи. Английским солдатам это строго запрещалось, по крайней мере, с 1380-х годов. "Не жаждите добычи… — напоминал Бедфорд в своей речи перед Вернёем, — сражайтесь только во имя чести и делайте то, ради чего вы пришли"^[179].

Ночь Бедфорд провел недалеко от места битвы. На следующий день его ждали незавершенные дела. Герольды опознали тела виконта Нарбонского и Франсуа де Гриньо, причастных к убийству Иоанна Бесстрашного. По приказу регента они были повешены на виселицах, а также еще два человека, которые, вероятно, были нормандскими перебежчиками. Была объявлена охота на других перебежчиков. В случае поимки их казнили, а имущество конфисковывали. Человек, который, как полагают, возглавил бегство с поля боя после первой кавалерийской атаки французов, был найден, схвачен, повешен и четвертован, "как он того и заслуживал", — сообщает английский хронист. Несколько сотен французских солдат гарнизона Вернёя, были призваны к капитуляции, и после непродолжительных переговоров им было позволено уйти, сохранив свои жизни и личное имущество. Шотландцы, оставшиеся в живых, были отпущены на свободу и вернулись в Шотландию. Что касается герцога Алансонского, то его отвезли в крепость Ле-Кротуа на Сомме, где под угрозами заставили признать Генриха VI королем Франции и перейти на сторону англичан. В конце концов, в 1427 г. он был освобожден за непомерно высокий выкуп. Англичанам, отличившимся в боях, были щедро розданы земельные наделы во Франции, причем многие из них были весьма небольшими и предоставлялись простым лучникам^[180].

Вечером 18 августа регент отправился в Пон-де-л'Арк, где его армия была распущена. Поле битвы было оставлено в том виде, в каком оно было, — усыпанное трупами, гниющими на летней жаре. Мародеры шарили по полю в поисках драгоценностей, раздевая убитых до догола. Тела шотландских командиров — Бьюкена, Дугласа и его сына — в конце концов были доставлены в собор Тура для погребения "без церемоний". Приехавшие родственники виконта Нарбонского позаботились снять его изуродованное тело с виселицы и отвести для погребения в прекрасное цистерцианское аббатство, которое его предки основали в Фонфруаде близ Нарбона. Во всех дофинистских провинциях целые общины оплакивали своих погибших, даже если их тела так и не были найдены. Дворяне Дофине собирали деньги на вечные заупокойные мессы в доминиканской церкви Гренобля и бенедиктинском аббатстве Сент-Антуан-де-Вьеннуа. По их заказу были написаны картины, на которых были изображены погибшие под Вернёем,  укрытые под плащом Богородицы. Этот образ был скопирован в других церквях региона. В приходской церкви Лаваля на фреске, обнаруженной под побелкой в 1885 г., запечатлено не менее 120 дворян региона, не вернувшихся с поля боя. Но большинство других погибших так и не обрели своих памятников. Через некоторое время после битвы один отшельник освятил поле, на котором они погибли, собрал разбросанные по земле оголенные кости и построил для них склеп и часовню. Это место стало местом паломничества и ежегодного рынка, а спустя много лет окончательно исчезло^[181].

* * *

Через несколько дней после битвы герцог Бедфорд въехал в Руан, и восторженные толпы людей приветствовали его, когда он шествовал к собору по украшенным улицам. Тоже самое повторилось в сентябре, когда герцог с супругой в сопровождении графа Солсбери въехал в Париж, где его встретили костры, крики "Ноель!" и массовое пение хоров Te Deum под аккомпанемент органов, труб и звона церковных колоколов. Городской хронист сравнил это событие с триумфом в Древнем Риме. У горожан были все основания для праздника. Битва при Вернёе стала решающей победой, которую англичане не смогли одержать годом ранее при Краване. В не столь отдаленном будущем, в не самые лучшие времена, Парламент напомнит английскому королю, что Вернёй был "величайшим подвигом, совершенным англичанами в наше время, не считая битвы при Азенкуре"^[182].

Первое и самое непосредственное влияние битва при Вернёе оказала на военный потенциал Буржского королевства. Шотландская армия, от которой зависела способность Дофина оказывать сопротивление англичанам в поле, была уничтожена как боевая единица. Стюарт-Дарнли не участвовал в сражении, вероятно, потому, что выкуп за его пленение под Краваном так и не был выплачен. Но он сделал все возможное, чтобы собрать остатки шотландцев и воссоздать из них организованное подразделение. Часть шотландцев решила вернуться домой. Оставшиеся составили всего 150 латников и около 400 лучников. Дофин питал надежды на создание третьей шотландской армии и даже начал переговоры с графом Маром, которого, как он надеялся, удастся убедить возглавить ее. Но эти планы так и остались нереализованными. Яков I, недавно вернувший себе королевство, обещал англичанам прекратить набор новой армии на службу Дофину. 60-летний граф Мар, занятый делами шотландского нагорья, был, пожалуй, наиболее вероятным кандидатом на роль Бьюкена во Франции. Но Шотландия не смогла бы выставить еще одну армию для Франции, даже если бы Яков I и Мар были готовы ее собрать. Северное королевство потеряло лучшую часть поколения своих воинов при Краване и Вернёе.

В политическом плане в стране царила неразбериха. Через несколько месяцев после возвращения король Яков I выступил против Олбани-Стюартов, главных союзников Дофина в Шотландии. В 1425 году Мердок Стюарт обвиненный в ненадлежащем управлении страной и заговоре против короля был арестован и казнен. Двое из его сыновей последовали за ним на плаху. Их ближайшие сподвижники были заключены в тюрьмы. У Черных Дугласов, которые были основными рекрутами первых двух шотландских армий, дела обстояли лучше. Им удалось достичь с королем взаимопонимания. Но гибель графа Дугласа и многих его вассалов и клиентов под Вернёем нанесла удар по их влиянию, от которого они так и не смогли оправиться. Новый граф не получил ни одной из должностей своего отца и в течение последующих лет все более и более отстранялся от власти. Существенного подкрепления из Шотландии Дофин не получал до 1428 г., когда в составе шотландского посольства прибыло несколько сотен человек^[183].

Итальянцы спаслись от резни и остались во Франции, но они уже никогда не играли той важной роли, как в 1423 и 1424 гг. Борно деи Качерани, судя по всему, удалился в пожалованные ему Дофином владения в Дофине и больше не принимал участия в войне. Теодоро ди Вальперга оставался на службе у Дофина в течение тридцати лет, но его отряд уменьшился до 200–300 человек, поскольку остальные дезертировали, умерли или вернулись домой. Некоторое время министры Дофина рассматривали вопрос о найме новых итальянцев на их место. Они обратились к Никколо д'Эсте, маркизу Феррары и самому известному итальянскому кондотьеру того времени. Но тот хоть и был настроен дружелюбно, но не оказал помощи.

Внутри Франции основными источниками наемных солдат традиционно были Бретань и крупные гасконские феодалы с Пиренеев. Буржские министры удвоили усилия по привлечению Иоанна V Бретонского к военному союзу и обратились к гасконцам. Но после катастрофы под Вернёем ни одна из инициатив не увенчалась успехом. В результате у Карла остался небольшой корпус итальянцев, около 600 шотландцев, несколько кастильских компаний и до 4.000 французов, из которых, возможно, треть была профессионалами на постоянной службе. Создать из этих ресурсов полевую армию, способную сравниться с высокопрофессиональной армией англичан и их норманнских вспомогательных войск, не представлялось возможным. В течение следующих пяти лет капитаны Дофина были вынуждены отказаться от наступательной стратегии, разработанной на волне оптимизма, последовавшей за его восшествием на трон, и вести преимущественно оборонительную войну, распределяя свои ограниченные ресурсы между многочисленными гарнизонами на южных границах ланкастерской Франции^[184].

Герцог Бедфорд был полон решимости не повторять ошибок, допущенных после сражения при Краване, когда преимущество было растрачено в ходе ряда ограниченных и непродуктивных операций. Уже через несколько дней после победы в цитадели Руана были подготовлены подробные планы развития успеха. Уничтожение полевой армии Дофина при Вернёе позволило распустить большую часть английской армии во Франции. С конца сентября 1424 г. общая численность гарнизонов в Нормандии и на завоеванных территориях сократилась до менее чем 2.000 человек, что было примерно вдвое меньше, чем в предыдущем году. Примерно на этом уровне численность войск оставалась в течение последующих четырех лет. В это же время гарнизонные войска были выведены с северной границы, а из Маконне была отозвана небольшая армия Уильяма Гласдейла. Все эти люди были сосредоточены на границах с Мэном и Авраншем, так как было принято решение начать большое наступление на западе с целью завоевания Мэна и Анжу. Этот проект был дорог сердцу герцога Бедфорда. В ожидании их завоевания он недавно выделил оба графства в свой удел и возлагал большие, возможно, чрезмерные надежды на то, что сможет их присоединить. Это ослабило бы давление на южные границы Нормандии, открыло бы путь к Луаре и дало бы новый источник дохода для нормандской казны и новые земли для раздачи верным сторонникам. А главное, война с врагом была бы продолжена, что показало бы колеблющимся, ожидавшим развития событий, что англичане по-прежнему настроены на завоевание всей Франции. Планировалось провести две одновременные операции. Одна армия должна была вторгнуться в Мэн, а другая — осадить Мон-Сен-Мишель. "Таким образом, — отмечал Большой Совет, — война будет быстро завершена".

1 октября 1424 г. герцог Бедфорд объяснил свои намерения на совместном заседании в Париже Генеральных Штатов ланкастерской Франции и провинциальных Штатов Нормандии. С учетом потерь и возвращения в Англию части последних экспедиционных сил, численность оставшейся армии на данный момент составляла 4.800 человек. Из них 1.600 человек Бедфорд планировал направить на оборону Нормандии, 1.600 — в гарнизоны и на операции в остальной части ланкастерской Франции, 1.600 — на завоевание Мон-Сен-Мишель и вторжение в Мэн и Анжу. Кроме того, он предложил в следующем сезоне призвать из Англии новую экспедиционную армию. Эти меры знаменовали собой заметное смещение военных действий из Нормандии в сторону Иль-де-Франс и Шампани, а также операции против дофинистских провинций на западе. В дальнейшем акцент будет сделан на формирование полевых армий для наступательных операций. В соответствии с этим подходом постепенно увеличивались личные свиты крупных капитанов, которые предназначались в основном для службы в поле. Так, граф Уорик отправился во Францию в 1426 г. с отрядом в 400 человек, который вскоре был увеличен до 800, а затем до 1.200, когда в следующем году он сменил графа Солсбери^[185].

Первой задачей было завершить начатые весной операции по ликвидации дофинистских гарнизонов в Гизе и на севере Шампани. Кроме того, необходимо было срочно зачистить небольшие дофинистские гарнизоны, обосновавшиеся на пути между Парижем и Нижней Нормандией, пока внимание было сосредоточено на Иври. Эти задачи были возложены на графов Солсбери и Саффолка. Они были решены относительно быстро, поскольку изолированные и деморализованные дофинистские гарнизоны не проявили желания сопротивляться. Дофин был обречен бессильно наблюдать за тем, как один за другим они капитулируют. В письме Совету Турени, единственного крупного города на севере, признавшего его власть, Карл заявил, что исчерпал средства, выделенные ему Генеральными Штатами, и больше не может проводить масштабные полевые операции. В конце августа 1424 г. Нель-ан-Тарденуа в Лаонне открыл ворота перед Вилье де Л'Иль-Адамом. Вскоре после этого капитулировала и расположенная неподалеку крепость Фер-ан-Тарденуа, мрачные руины которой до сих пор являются одной из самых ярких достопримечательностей региона. В течение следующего месяца графы Солсбери и Саффолк очистили большинство крепостей к юго-западу от Парижа от гарнизонов дофинистов. 18 сентября 1424 года защитники Гиза заключили договор о капитуляции. Город еще мог сопротивляться, что нашло отражение в необычно долгом времени, отведенном на ожидание помощи. Капитуляция была назначена на 1 марта 1425 года, то есть более чем через пять месяцев. Но никто всерьез не ожидал появления никакой армии помощи. В итоге Гиз капитулировал раньше времени, не дожидаясь назначенного дня. Витри-ан-Пертуа, штаб-квартира Ла Ира,  согласился сдаться, вместе с крепостями-сателлитами, к 2 апреля 1425 г. и крупной денежной выплатой в пользу самого Ла Ира^[186].

Герцог Бургундский развернул аналогичную кампанию против разрозненных дофинистских гарнизонов в своих владениях. Первые известия о битве при Вернёе были доставлены ему в Шалон-сюр-Сон через четыре дня после ее завершения двумя членами свиты графа Солсбери, которые поспешно прибыли из Нормандии. Филипп не внес никакого вклада в победу, но был очень доволен их докладом и щедро одарил их. Он сразу же вернулся в Дижон, чтобы воспользоваться замешательством Дофина. В спешном порядке была набрана армия для изгнания партизан Карла из Ниверне. Другая, которую Филипп намеревался возглавить лично, была созвана для вторжения в Маконне. Дофинисты все еще удерживали там две мощные крепости: Ла-Бюсьер, где годом ранее попал в позорную засаду Жан де Тулонжон, и впечатляющую естественную крепость Ла-Рош-Солютре, возвышавшуюся на известняковой скале над равниной к западу от Макона. Уильям Гласдейл вышел в поле со смешанным отрядом английских и бургундских войск и мощным артиллерийским обозом из герцогских арсеналов. К тому времени, когда Филипп в начале октября подошел со своей армией к Макону, Гласдейл уже захватил Ла-Бюсьер и добился капитуляции Ла-Рош-Солютре. Граф Клермонский, лейтенант Дофина в этом регионе, оказался в полной растерянности от стремительно происходящих событий. Он отреагировал слишком поздно, чтобы спасти Ла-Бюсьер, но попытался собрать армию, чтобы помочь Ла-Рош-Солютре в день, назначенный для его капитуляции. Но когда этот день наступил, графа с армией так и не дождались^[187].

В то время как стороны дожидались дня капитуляции Ла-Рош-Солютре, французское и бургундское посольства вели переговоры в замке Амадея Савойского в Шамбери, к югу от Женевы. 28 сентября 1424 г. они договорились о новом перемирии, которое охватывало весь южный блок бургундских территорий, включая герцогство Бургундия, Маконне, Шароле и Лионне на его южных границах, а также владения герцогов Бурбонских в Бурбонне, Божоле и Форезе. Перемирие распространявшееся также на Ниверне, стратегический перекресток между Буржским королевством и владениями Бургундского дома, вступило в силу на рассвете 5 октября 1424 г. Оно стало важнейшим событием в истории региона. Как и предыдущее перемирие, оно задумывалось как временная мера, позволяющая договориться о более общем примирении между двумя ветвями дома Валуа. В конце года в Маконе должна была состояться новая мирная конференция под эгидой Амадея. Но региональное перемирие оказалось слишком удобным для обеих сторон, чтобы позволить ему истечь. Фактически оно постоянно продлевалось на конференциях под эгидой герцога Савойского вплоть до 1435 г.^[188].

В результате этих операций территория ланкастерского режима и его бургундского союзника впервые после заключения договора в Труа оказалась более или менее свободной от дофинистских гарнизонов. Единственными значительными враждебными группировками оставались гарнизон Вокулера на границе с Лотарингией и группа замков в долине реки Мёз, удерживаемых соратником Ла Ира Жаном Рауле. Однако ни один регион не мог быть полностью избавлен от военных действий, которые велись в основном иррегулярными силами, ищущими возможность себя прокормить. Бесчисленные заброшенные замки, памятники прошлых войн, оставались не полностью разрушенными, и их беспрепятственно занимали и укрепляли вольные компании. Даже замки с гарнизонами были уязвимы, поскольку повседневная рутина жизни ослабляла внимание дозорных, запасы истощались, а жизненно важный ремонт постоянно откладывался. Правительство Парижа оперативно реагировало на действия наиболее опасных нарушителей спокойствия, направляя войска для их изгнания до того, как они успевали надежно закрепиться. Но у него не хватало средств на содержание своего гарнизона в каждом отвоеванном месте, а разрушение стен не всегда было достаточной мерой от их повторного захвата врагом.

История Монт-Эм в Шампани наглядно демонстрирует масштаб проблемы. Древняя крепость стояла на вершине скалы на высоте около 250 футов над главной дорогой из Парижа в Шалон-сюр-Марн (современный Шалон-ан-Шампань). Ее легко было взять внезапным налетом, но трудно осаждать. Слишком крутая для применения артиллерии, гора требовала очень большого количества войск для ее полной блокады. Монт-Эм был захвачен около 1422 г. соратниками Ла Ира, а к 1425 г. перешел под контроль дворянина из Шампани Эсташа де Конфлана. В июне 1425 г. Эсташ был изгнан графом Солсбери, но почти сразу же крепость была захвачена другой компанией, и в конце сентября 1425 г. Солсбери пришлось снова ее осаждать. Монт-Эм продержался не менее трех месяцев, прежде чем сдалась. На этот раз крепость была частично разрушена, за исключением одной башни, которая была сохранена для размещения небольшого гарнизона, но уже к следующему лету руины, оставшиеся после Солсбери, вновь оказались в руках врагов после того, как два члена гарнизона башни были подкуплены, чтобы впустить их внутрь. За короткое время оборонительные сооружения были отремонтированы и заняты 300 воинами, которые использовали их как базу для набегов на большую часть центральной Шампани. В сентябре 1426 г. они захватили расположенный неподалеку важный город Вертю. Гарнизон Вертю, состоявший из англичан и французов, укрылся в двух укрепленных сторожевых башнях и ждал помощи. В конце концов, Большой Совет в Париже решил покончить с компаниями Мон-Эм. Он приказал графу Солсбери и Жану де Люксембург направить 1.200 человек в Шампань для отвоевания захваченных мест. Сначала был осажден Вертю, который сдался к Рождеству. Но под Монт-Эм даже крупных сил Солсбери оказалось недостаточно. Пришлось направить из Нормандии около 400 человек подкрепления. В итоге гарнизон сдался в конце апреля 1427 г., выдержав 4-месячную осаду. Предавшие ранее люди были опознаны и казнены. После этого крепость была полностью разрушена и больше не захватывалась^[189].

Возможно, даже более важным, чем военные последствия этих операций, было их глубокое влияние на политическую ориентацию регионов, признавших двуединую монархию. Они отодвинули фронты боевых действий от центров английской власти, положив начало периоду относительного спокойствия и процветания, продолжавшемуся до конца десятилетия. Победа на некоторое время восстановила ореол английской непобедимости и убедила население севера в том, что англичане останутся здесь навсегда. Люди считали, как сказал Бедфорд в октябре того года Парижскому Парламенту, что англичане обязаны своей победой "скорее Божьей милости, чем просто численности или силе оружия". Важность этих нематериальных факторов наглядно продемонстрировали заговоры в Руане, организованные в расчете на поражение англичан, и беспорядки, вспыхнувшие во второй половине дня после битвы, когда распространилось сообщение о том, что они разбиты. После поражении дофинистов бунтовщики рассеялись. Заговорщики из Руа и Руана оставили свои планы и в конце концов были разоблачены и вынуждены бежать или подавать прошения о помиловании. Через несколько дней после сражения герцог Лотарингский получил гневный упрек от Бедфорда за попытку оказать помощь Гизу и сразу же отказался от нее. Менее чем через год после последнего значительного выделения субсидий нормандцы санкционировали значительное увеличение габеля и выделили субсидию в размере 200.000 ливров для погашения задолженности, накопившейся в ходе военных действий летом, и для финансирования осады Мон-Сен-Мишель^[190].

* * *

Большое наступление на запад, запланированное в замке Руана после битвы при Вернёе, началось уже через несколько дней после принятия решения о его начале. Осада Мон-Сен-Мишель была поручена Николасу Бурде, бальи Котантена, человеку с бурным прошлым в родном Уорикшире, который сражался при Азенкуре и был посвящен в рыцари при Вернёе. Бурде прибыл в устье реки Куэнон напротив Мон-Сен-Мишель 12 сентября 1424 г. во главе примерно 500 солдат. Большой островной монастырь, возвышавшийся над береговой линией в восточной части залива Сен-Мало, представлял собой естественную крепость, состоявшую из церкви аббатства, монастырских построек и небольшого городка, теснившегося на скале площадью около 17-и гектаров. Выглядел он не так эффектно, как сегодня, поскольку старая романская церковь была частично разрушена в 1421 году, а большой готический хор со шпилем и контрфорсами начал подниматься из руин только в 1440-х годах.

Крепость создавала уникальные проблемы для осаждающей армии. Приливы и отливы в бухте были самыми высокими на континентальном побережье Европы, разница между половодьем и меженью достигала 50-и футов. Сегодня пять веков аллювиальных и приливных отложений подняли уровень прибрежной суши, приблизив ее к скале. В 1424 году аббатство было более отдалено берега. На противоположном от горы берегу река Куэнон растекалась широкой дельтой, создавая непроходимую местность из проток и болот. Во время прилива море омывало стены Понторсона, находящегося сейчас в пяти милях от горы, а иногда проникало вверх по долине до Антрена, расположенного в семи милях к югу. Во время отлива море отступало примерно на десять миль за гору, открывая проход по суше два раза в день всего на несколько часов. Насыщенный влагой грунт был слишком мягким, а интервалы между приливами слишком короткими, чтобы можно было разместить осадную артиллерию на эффективной дистанции. Естественная оборона была усилена с 1390-х годов строительством башен и барбаканов вокруг зданий аббатства. После вторжения Генриха V в Нормандию в 1417 г. город, приткнувшийся у основания скалы, был обнесен второй линией стен, башен и укрепленных ворот, оснащенных артиллерией. Мон-Сен-Мишель был практически неприступен, если только его защитников не удавалось бы обессилить голодом, а это было сопряжено с определенными трудностями. Но решающим фактором была пресная вода. На горе имелся лишь один небольшой источник. Недавно в скале за руинами апсиды была построена большая цистерна со свинцовой облицовкой, в которую стекала дождевая вода с крыш церкви и зданий аббатства. Но цистерна часто пересыхала, и ее приходилось регулярно пополнять, доставляя воду в бочках с материка. Свежие продукты и другие припасы приходилось привозить морем из Сен-Мало. В 1424 г. обороной Мон-Сен-Мишель руководил Николя Пейнель, сеньор де Бриквиль, находчивый нормандский дворянин, защищавший Шербур от армии Генриха V в 1418 г. и отошедший на гору после его падения. Под командованием Пейнеля находилось не менее 120 дворян, чье вооружение когда-то было нарисовано на стенах церкви вместе со стихами, воспевающими их доблесть и сохранилось до XVIII века. С учетом латников, стрелков и горожан, защитников Мон-Сен-Мишель должно было быть несколько сотен человек^[191].

Николас Бурде надеялся захватить гору с помощью предателя, служившего в гарнизоне. Анри де Мюрдраку, мелкому дворянину из Котантена, еще в июле заплатили огромную сумму в 1.000 экю за то, чтобы он впустил англичан. Заговор не удался. Либо Мюрдрак обманул своих заказчиков, либо его раскрыли. К моменту прибытия Бурде 8 сентября 1424 г. было уже ясно, что защитников придется брать измором. Он привел с собой большую команду мастеров и рабочих и приступил к строительству деревянной бастиды у деревушки Ардевон на берегу к юго-востоку от горы. Бастида, построенная за счет сборов с окрестных деревень и готовая к заселению уже через два месяца, представлял собой внушительное сооружение, защищенное рвом с укрепленными воротами и подъемным мостом и рассчитанное на 240 человек с лошадьми. В середине ноября 1424 г. Бурде разместил здесь свой штаб.

Главная задача Бурде заключалась в том, чтобы блокировать гору с моря. За четыре года до этого англичане заняли Томбелен — мрачную гранитную скалу, возвышающуюся из приливных вод чуть более чем в миле к северу от Мон-Сен-Мишель, на которой стоял заброшенный замок начала XIII века. Бурде захватил Томбелен и превратил его в базу для небольшой эскадры кораблей, нанятых в Руане и Арфлёре в надежде контролировать море вокруг горы. Но англичанам так и не удалось замкнуть кольцо блокады. Дофин отправил одного из своих личных секретарей для организации снабжения осажденного гарнизона. В Сен-Мало была организована база снабжения. Жители города энергично откликнулись. Они грузили продовольствие, воду и снаряжение на вооруженные корабли, которые регулярно отправлялись к горе. Часто происходили стычки с английскими кораблями из Томбелена, но поток припасов никогда не прерывался надолго^[192].

Английское вторжение в Мэн началось на второй неделе сентября 1424 г., вскоре после того, как Бурде осадил Мон-Сен-Мишель. На протяжении многих веков Мэн был пограничным регионом, и это отразилось на его ландшафте. На гранитных холмах и в густо заросших лесом долинах северного нагорья тянулась череда старинных замков X, XI и XII веков постройки (Карта IV). Далее к югу, за линией холмов, местность понижалась в сторону плодородной равнины Ле-Ман и широкой долины реки Сарта. Когда в конце 1417 года Генрих V захватил соседнее герцогство Алансонское, англичане заняли большую часть северного нагорья и несколько важных замков на равнине. Но в последующие годы они постепенно отступил или были изгнаны из этих форпостов, и к 1424 году в их руках оставалась только мощная пограничная крепость Френе-ле-Виконт в верхней долине Сарта. Три крупных опорных пункта на северном нагорье — Майен, Силле-ле-Гийом и Бомон-ле-Виконт — служили базами крупных дофинистских компаний.

После битвы при Вернёе Мэн оказался в тяжелом положении. Сражение нанесло большой урон дворянству Мэна и привело к сокращению его гарнизонов. Графство оказалось без согласованного военного руководства. Герцог Анжуйский, Людовик III, был безнадежным абсентеистом. Баронство Лаваль, крупнейшее владение графства, находилось в руках вдовы, а малолетний наследник жил при дворе Иоанна V Бретонского. Герцог Алансонский, владевший землями в Мэне, в настоящее время томился в английской крепости Ле-Кротуа. Способный лейтенант Дофина на западе Жан д'Аркур, граф д'Омаль, был убит при Вернёе и не был заменен. Его роль неофициально взял на себя его старый враг Жан де ла Э, барон де Кулонс, возглавлявший французскую кавалерию при Вернёе и бежавший с поля боя, когда понял, что поражение неизбежно. Недавно он занял крепость Майен на северо-западе графства. Однако де ла Э никогда не пользовался авторитетом и репутацией своего предшественника^[193].

Хотя командование номинально было разделено между несколькими английскими капитанами, реальным лидером армии вторжения был сэр Джон Фастольф. У Фастольфа не было артиллерии и он рассчитывал на внезапность и быстроту длядостижения своих целей. В конце сентября 1424 г. он вторгся в графство по долине реки Сарта, имея с собой более 800 человек. Через день-два армия прибыла к Бомон-ле-Виконт (современный Бомон-сюр-Сарт), городу, обнесенному стеной и принадлежавшему герцогу Алансонскому. Оборонительные сооружения города насчитывали три столетия, а замок, возвышавшийся на скале над ним, был еще старше. Фастольфу потребовалось более двух недель, чтобы преодолеть сопротивление гарнизона, половину которого он взял в заложник в качестве гарантии выкупа. Падение Бомона вызвало цепную реакцию, остальные замки сдавались один за другим, оказывая лишь номинальное сопротивление. Дорога на Ле-Ман, столицу графства, была открыта и армия Фастольфа начала подступать к городу. Вскоре англичане заняли и отремонтировали заброшенный замок Монфор-ле-Ротру (современный Монфор-ле-Женуа), стоявший над римским мостом через реку Юина, всего в десяти милях от города. Теперь они контролировали обе реки, протекающие под стенами Ле-Мана, и могли блокировать город со всех сторон^[194].

Глава IV. Жаклин Баварская, 1424–1428 гг.

16 октября 1424 г. Хамфри, герцог Глостер, вместе с Жаклин Баварской высадились в Кале с передовым отрядом армии для запланированного вторжения в Эно. Штаб-квартира супружеской пары располагалась в обнесенном стеной городе Гине на южной границе анклава Кале. В Англии основную часть армии Глостера по-прежнему собирал его друг и главный лейтенант, граф-маршал, Джон Моубрей. В течение следующего месяца отряды Моубрея поэтапно переправились через Ла-Манш, доведя общую численность армии до более чем 4.000 человек. Не ясно, как Хамфри смог набрать и оплатить такое большое войско. Он не был богатым человеком и не получал никакой поддержки из государственных доходов Англии. Скорее всего, он пользовался некоторой финансовой поддержкой друзей и клиентов из числа знати. Но, судя по всему, герцог финансировал это предприятие в основном за счет общественного призыва. Хамфри всегда стремился заручиться поддержкой купечества, и его обращение было адресовано главным образом горожанам. "Наше предприятие, — говорил он им, — направлено на благо всех добрых людей, и особенно купцов этого королевства". И они ответили значительными субсидиями и займами. Так Совет Лондона выделил ему 500 марок^[195].

Известие о высадке Глостера в Кале было воспринято в Париже с предсказуемой яростью. Настроения в Париже были отражены в письме, адресованном Глостеру опорой ланкастерского режима — Парижским Университетом. Что, спрашивали они, могло заставить его пойти на столь грубое нарушение союза с Бургундией, который он сам поклялся соблюдать? "Ради Бога… подумайте, какой скандал обрушился на Вашу голову из-за Вашего лжесвидетельства, какой вред вы нанесли своему королю, какой ущерб вы причиняете нам, какую радость Вашим врагам и смятение Вашим друзьям". Но в Англии мнения разделились. Глостер был яркой фигурой, у его агрессивных методов ведения дел были свои поклонники. Среди них были граф Саффолк и сэр Томас Ремпстон, служивший когда-то в свите Глостера. Они сомневались в военной ценности союза с бургундцами, и им не хватало более объективного взгляда Бедфорда на интересы Англии. Почему бы вам не объединить усилия с англичанами, предложил однажды Саффолк герцогу Бретани, ведь вместе мы смогли бы справиться с герцогом Бургундским. Позднее к сторонникам Глостера присоединился и граф Солсбери. Граф публично рассорился с Филиппом Бургундским, назвав того развратником, потому что, по слухам, герцог пытался соблазнить его жену. Поговаривали, что в какой-то момент граф Солсбери пришлось отговаривать от возвращения в Англию чтобы помочь Глостеру^[196].

Когда Хамфри прибыл во Францию, регент находился в трудной политической ситуации. Чуть более чем через месяц в Маконе должна была открыться мирная конференция под патронажем герцога Савойского. Англичане не были приглашены, и неявная угроза примирения Бургундии и Валуа, должно быть, занимала большинство умов. До сих пор Бедфорд отказывался порвать со своим взбалмошным младшим братом. Он пытался сохранить мир, выступая в роли посредника, миротворца, а затем арбитра. Прибегнув к силе, Глостер в корне изменил ситуацию. Это заставило Бедфорда отказаться от нейтралитета и превратило его в сдержанного, но активного противника авантюр своего брата как во Франции, так и в Вестминстере. В окружении Бедфорда были и такие, кто считал, что все это лишь показуха и что он будет продолжать пытаться усидеть на двух стульях сразу или даже оказывать тайную поддержку своему брату. Возможно, так думал и сам Глостер. Если это так, то последующие события должны были показать, что он ошибался.

Как только Хамфри сошел на берег, герцог Бургундский отправился в Париж со своими главными советниками. Там они застали послов герцога Брабантского. В течение нескольких дней все они тесно общались с регентом. В конце октября герцоги Бедфорд и Бургундский выступили как арбитры с совместной декларацией. Они обязали соперничающих претендентов принять участие в очередных переговорах и объявили о своем намерении созвать конференцию с участием всех заинтересованных сторон. В противном случае они пригрозили силой навязать разумное урегулирование по собственному усмотрению. При этом ни один из претендентов не должен был прибегать к оружию. К обоим претендентам были направлены послы с копиями совместной декларации и указаниями добиваться ее выполнения. Иоанн Брабантский подчинился, так как не хотел бросать вызов Филиппу Доброму, от поддержки которого полностью зависел. Поэтому Иоанн оставил гарнизоны в главных городах и замках западного Эно, а армию  собранную им в Нивель у восточной границы Эно, распустил. Затем он удалился в Лувен, где предложил провести конференцию с представителями Хамфри. Это был серьезный просчет, поскольку герцог Глостер по своему характеру был не склонен к переговорам и отказался пойти навстречу сопернику. Узнав о том, что армия в Нивель распущена, он отправил в Париж новое послание, в котором объявил о своем намерении немедленно выступить в поход на Эно. Когда это бескомпромиссное заявление достигло Парижа, Филипп Бургундский заявил Бедфорду, что в этом случае он поддержит своего кузена, Иоанна Брабантского, военной силой. 18 ноября 1424 г. Глостер и Моубрей во главе своей армии вышли из Гина и направились на восток^[197].

Графство Эно, или Геннегау (фр. Hainaut, нем. Hennegau) было франкоязычным фьефом Священной Римской империи, и располагалось в южной части обширной плодородной равнины между Шельдой и Мёзом (Карта V). Это был один из наименее урбанизированных регионов Нидерландов, малонаселенный, с небольшим количеством крепостей, незначительной промышленностью и всего одним крупным городом — Валансьеном. Этот регион практически не был затронут войной со времен первых кампаний Эдуарда III и был плохо подготовлен к сопротивлению вторжению. Единственной серьезной линией обороны с запада была естественная преграда в виде реки Шельда. Герцог Брабантский рассчитывал, что Глостер двинется прямым путем из Кале через Фландрию и Турнезе, а затем вторгнется в Эно с севера. Там была сосредоточена большая часть его гарнизонов. Но Хамфри, точно осведомленный о дислокации войск Иоанна, обошел их, взяв курс на юг через Артуа. Он переправился через Шельду у города Бушен на юго-западе графства, который принадлежал матери Жаклин, вдовствующей графине, и не оборонялся^[198].

В Эно очень сочувствовали Жаклин, которая была наследницей баварской династии, правившей графством в течение 80-и лет. Но эти симпатии не распространялись на герцога Глостера. В городах была серьезная обеспокоенность перспективой военной оккупации графства английской армией. Перед отъездом на континент, супругов в Кентербери посетила делегация Штатов Эно, чтобы выразить свой протест. Мать Жаклин, Маргарита Бургундская, энергичная дама лет 50-и, чьи владения включали большую часть юго-востока графства, была главным сторонником Жаклин на этой территории. Она обратилась с письмами во все города и к ведущим дворянам Эно, призывая их принять Хамфри и Жаклин в качестве своих правителей.

После вступления Хамфри в графство настроения изменились. Отсутствие герцога Брабантского и разбросанность его армии оказались решающими факторами. Сопротивление рухнуло практически в одночасье. Одним из первых покорился сеньор де Гавр, которого Иоанн Брабантский назначил командовать обороной. Его примеру последовали все города и дворянство, за исключением фламандского города Халле на северной границе и нескольких влиятельных баронов, тесно связанных с бургундским и брабантским дворами. 27 ноября 1424 г. герцог Глостер в сопровождении Жаклин и Маргариты Бургундской въехал в Монс, столицу Эно. В течение последующих дней в городе собрались Штаты Эно, которые отказались от верности герцогу Брабантскому, признали Жаклин и ее мужа своими сюзеренами и выделили им субсидию в размере 80.000 ливров на содержание армии^[199].

Оказавшись перед лицом внезапной потери Эно, Филипп Добрый сделал то, что грозился сделать на конференциях в Париже. 21 ноября 1424 г. он созвал войска из всех своих владений, чтобы поддержать кузена. В течение следующих шести недель бургундские войска начали скапливаться на северных и восточных границах Эно. Рейдовые отряды перебирались через границу, сжигая деревни, убивая и грабя, вызывая поток беженцев через территорию, которая еще недавно была одним из самых спокойных регионов Северной Европы. Джон Моубрей не замедлил ответить тем же. Он собрал своих людей из гарнизонов, в которых они были расквартированы, и во главе большого рейдерского отряда отправился через границу в Брабант. Англичане дошли до Брюсселя, оставляя за собой след из сожженных деревень и захватив большое количество скота и лошадей. Иоанн Брабантский, никогда не отличавшийся хорошим здоровьем и твердым характером, не выдержал. Он страдал от физического и психического расстройства. Его собственный Совет беспокоился, что он "ведет себя не так, как подобает такому великому сеньору", и сомневался, что он способен справиться с ситуацией. В январе 1425 г. в Брюсселе собрались Штаты Брабанта, которые вынудили Иоанна передать командование армией своему более способному младшему брату, 20-летнему Филиппу, графу де Сен-Поль. Общее руководство кампанией было передано в опытные руки брата Жана де Люксембург — Пьера, который, будучи сеньором д'Энгиен, являлся главным территориальным магнатом северного Эно.

Пьер был разумным выбором. Его уважали при бургундском дворе, и в то же время он был известным англофилом, сражавшимся вместе с Генрихом V при осаде Мелёна и последовательно поддерживавшим двуединую монархию. Его вторжение в Эно было негласно поддержано герцогом Бедфордом. Среди лейтенантов Пьера было несколько французских офицеров Бедфорда, в том числе Жан де Люксембург и Вилье де Л'Иль-Адам, которые вряд ли согласились бы служить без благословения регента. Есть некоторые свидетельства того, что Бедфорд даже согласился участвовать в оплате их военных расходов. Это был очень странный союз. Жан и Вилье оказались в одной компании со своими врагами, включая дофинистских капитанов, таких как Потон де Сентрай, которые выступали в качестве наемников^[200].

В начале марта 1425 г. армия графа Сен-Поля вошла в Эно со стороны Нивеля и осадила обнесенный стеной город Брен-ле-Конт, главную крепость на восточной границе. Герцог Глостер разместил в городе гарнизон из 200 человек. Но оборонительные сооружения были старыми и плохо отремонтированными. Первые же артиллерийские залпы обрушили несколько башен и проделали в стенах несколько брешей. Хамфри, находившийся в 20-и милях от Монса, 5 марта двинулся к Брену с основной частью своей армии, в сопровождении грозной Жаклин. Под Бреном он показал себя не с лучшей стороны. Армия Сен-Поля была больше его собственной, но большую часть ее составляли недисциплинированные пехотинцы, набранные из городов Брабанта, в то время как войска Глостера состояли в основном из опытных солдат. Однако Хамфри не предпринял ни одной попытки атаковать противника. Осаждающие предприняли ряд штурмов городских стен с помощью лестниц, а английская армия стояла на небольшом расстоянии, ничего не предпринимая.

Английский гарнизон Брена окончательно потерял надежду и 11 марта согласился сдать и город, и замок в обмен на сохранение жизни и личного имущества. Горожане, доблестно сражавшиеся рядом с англичанами, были брошены на произвол судьбы. Чтобы избежать разграбления, они предложили крупную денежную репарацию, но тщетно. Капитаны графа де Сен-Поль взяли деньги, но не смогли сдержать своих людей. Войска устроили погром на улицах, перебили большую часть жителей и оставили после себя груду обугленных развалин. Видные сторонники герцога Глостера, были схвачены и казнены. Судьба английского гарнизона была не намного лучше. Многих из них линчевали, когда они выходили из крепости, несмотря на условия капитуляции.

После падения Брена ситуация зашла в тупик. Хамфри отступил в город Суаньи, расположенный на дороге к Монсу. Оттуда он послал своих герольдов графу де Сен-Поль с вызовом на бой. В течение четырех дней две армии противостояли друг другу, выстроившись в боевой порядок между Суаньи и Бреном. Пока каждая из сторон ждала, что предпримет другая, погода испортилась. Обильный снегопад снизил боевой дух обеих сторон. Пехота Сен-Поля решила, что с нее хватит, и взбунтовалась, покинув поле боя вопреки приказам своих капитанов. Без них Сен-Поль решил, что у него недостаточно сил для противостояния англичанам и в середине марта он вместе с остатками своих людей отступил в Брюссель^[201].

Герцог Глостер остался во владении графством, но его авантюра бесславно закончилась фарсом в течение нескольких дней. С начала года он вел ожесточенную публичную переписку с Филиппом Добрым. Хамфри не согласился с манифестом Филиппа, в котором тот обвинял его в пролитии христианской крови, отвергнув предложение о третейском суде. Хамфри был уязвлен этим обвинением и обвинил Филиппа в выдумывании фактов. В любом случае, добавил он, весь этот конфликт был частным делом Жаклин и Иоанна Брабантского, и Филиппа он не касался. И действительно, учитывая его близкие родственные отношения с Жаклин и приверженность договору в Труа, если Филипп и должен был вмешаться в конфликт на чьей-либо стороне, то это должна была быть сторона Жаклин. Герцог Бургундский ответил из Брюгге 13 марта вызовом на поединок. Глостер, 26 марта из Суаньи, принял вызов Филиппа. Было решено, что поединок состоится в присутствии герцога Бедфорда в День Святого Георгия, 23 апреля 1425 года. То, что Филипп решился на такой отчаянный шаг, говорит о том, что он был взбешен поведением герцога Глостера. Его советники были в панике. Они убеждали Филиппа отложить поединок в надежде, что будет найдено другое решение. Но Филипп и слышать об этом не хотел. Он был серьезно настроен на единоборство с Хамфри и сразу же отправился в свой загородный дом в Эдене (Артуа), чтобы хорошенько подготовиться. Он созвал дворян, чтобы они сопровождали его в качестве пышной свиты и потратил около 14.000 ливров на вышитые плащи, попоны с гербами, знамена, вымпелы и роскошные шатры^[202].

Относился ли Глостер к предстоящему поединку столь же серьезно — вопрос сложный. В последних числах марта он внезапно покинул Эно и со всей своей армией отправился обратно в Кале, оставив Жаклин в одиночестве. Хамфри объяснил это тем, что едет домой, чтобы приобрести подходящее оружие и подготовиться к поединку. Он заявил, что скорого вернется с другой армией. На самом деле, вероятно, он не мог больше содержать уже имеющуюся армию. Дезертирство сильно подкосило ее силы. Через шесть месяцев после того, как солдаты собрались на побережье Кента, срок действия их контрактов, вероятно, уже истекал. Хамфри тяготили и более личные обстоятельства. У него было плохое здоровье и он уже устал от своей властной супруги. В поход он взял с собой одну из ее фрейлин, Элеонору Кобэм, которая впоследствии стала его женой, а возможно, уже была его любовницей. 12 апреля, всего за одиннадцать дней до даты, когда он должен был встретиться с герцогом Бургундским в поединке, Хамфри отплыл в Англию. Там его встретили весьма холодно. Он доложил королевскому Совету о своей переписке с Филиппом Добрым и заявил, что теперь его главная цель — не дать герцогу Брабантскому узурпировать наследство своей жены. Для этого, по его словам, ему срочно нужны деньги и люди. От имени Совета ему ответил его враг Генри Бофорт, недавно ставший канцлером Англии. Судя по дошедшим на континент сообщениям, он был краток и бескомпромиссен. По словам Бофорта, вторжение Глостера в Эно и его бурная перепалка с самым могущественным принцем Франции заслуживают всяческого порицания. Все это грозило разрушить союз Англии с герцогом Бургундским и свести на нет английские завоевания во Франции и у Совета нет ни денег, ни людей, чтобы поддержать еще одно подобное предприятие^[203].

В Париже герцог Бедфорд принял все меры для предотвращения поединка. Как главный судья на суде чести, он должен был решить вопрос без кровопролития, если это было возможно. Посоветовавшись с епископами, дворянами и докторами гражданского и канонического права, Бедфорд 22 сентября 1425 г. торжественно вошел в Большой зал Людовика Святого во дворце на острове Сите. Сидя под позолоченными и расписными статуями королей Франции, он огласил свое решение. Бедфорд заявил, что письма обеих сторон не выходят за рамки вежливости и ни одна из сторон не потеряла ни лица, ни чести. Поединок был запрещен, и сторонам было приказано хранить "вечное молчание" по этому вопросу. Присутствовавшие при этом послы герцога Бургундского хоть и заявили официальный протест от его имени, но в душе,видимо, вздохнули с облегчением^[204].

К этому времени недолгое правление Жаклин в Эно подошло к концу. Хамфри оставил ее в Монсе лишь с несколькими сопровождающими и небольшим отрядом личных телохранителей. Ее сторонники хотели, чтобы Жаклин осталась, так как она, находясь в Эно, была знаменем сопротивления брабантцам и не могла выполнять эту роль уехав в Англию. Но без мужа и его армии ее дело быстро рухнуло. Почти все, кто признал ее и Хамфри предыдущей осенью, теперь покинули ее. Среди них была большая часть дворянства и все города, кроме Монса. Жители Монса перед отъездом Хамфри поклялись защищать Жаклин от ее врагов и на какое-то время остались верны своей клятве. Они собрали припасы для осады, разрушили городские предместья, сломали мосты через ров, наняли в гарнизон профессиональных солдат, а на стенах разместили артиллерию. В третью неделю мая 1425 года Иоанн Брабантский прибыл к стенам Монса с войском и артиллерийским обозом. Он перерезал водотоки, питавшие город, и стал обстреливать стены. Горожане же начали осторожные переговоры с герцогом Бургундским. Тот сделал им предложение, которое позволяло избежать разрушения города. Жаклин должна была сдаться ему лично и жить под его "защитой" до тех пор, пока Папа Римский не решит, за кем она замужем — за Хамфри Глостером или за Иоанном Брабантским. Тем временем Эно должен быть возвращен герцогу Брабантскому, который в любом случае мог уже занять его силой^[205].

Филипп созвал все конфликтующие стороны на конференцию во фламандском городе Дуэ, чтобы они выслушали его предложения. Жаклин отказалась участвовать в конференции, но ее мать, вдовствующая графиня, присутствовала на ней, также как герцог Брабантский и делегация из города Монс. Но никакого обсуждения не было. Герцог заявил собравшимся, что он приехал сообщить им свои условия, а не вести переговоры. Все подчинились, даже вдовствующая графиня, так как она никогда не забывала, что Филипп Добрый был "главой семьи, из которой она происходила, и тем, на кого она полагалась больше всего на свете". Хронист Жан де Ваврен, бывший свидетелем эти события, вероятно, был прав, когда говорил, что безжалостность реакции Филиппа Доброго шокировала многих жителей Эно. Но для тех, кто был знаком с тем, как различные ветви Бургундского дома всегда функционировали как единое семейное предприятие, вмешательство Филиппа Доброго не должно было стать неожиданностью. Только Жаклин оставалась непокорной. Но в начале июня 1425 г. жители Монса навязали ей свою волю. Они арестовали всех ее сторонников в городе а некоторых из них предали смерти. На напряженном собрании в ратуше они заявили Жаклин, что если она не примет условия Филиппа, то они убьют всех ее оставшихся сторонников а ее саму передадут герцогу Брабантскому. Когда Жаклин напомнила им о их клятве, они ответили, что не имеют достаточно сил, чтобы спасти ее. Объявив себя "несчастной женщиной, самой подло преданной из всех живущих", Жаклин обратилась с эмоциональным воззванием к Хамфри в Англию. Но Хамфри ничего не смог бы сделать для нее, даже если бы послание дошло до него, а не было перехвачено агентами Филиппа по дороге. 13 июня 1425 года Монс распахнул свои ворота перед Иоанном Брабантским. Жаклин, обливаясь слезами, умоляла разрешить ей поселиться в Брабанте, и не передавать под опеку Филиппа Доброго. Но ее мольбы были проигнорированы и она была передана представителю Филиппа, принцу Оранскому, который под охраной доставил ее в Гент. Там Жаклин поселили, под строгим наблюдением, в роскошном городском особняке графов Фландрских, пока готовился ее переезд в более безопасное место в Лилле^[206].

* * *

События в Эно надолго отбросили тень на англо-бургундский союз. Очистив север от дофинистских гарнизонов, защитив Бургундское герцогство перемирием в Шамбери, Филипп Добрый в практически самоустранился от участия в англо-французской войне. Он заигрывал с идеей примирения с Дофином и время от времени вступал в активные переговоры с его агентами, но так и не решился на это. Филипп предпочитал, чтобы о его планах догадывались и союзники, и враги. Это ничего ему не стоило и укрепляло его позиции на переговорах. Иоанн V Бретонский был менее циничен. Он открыто заявил, что выступает за примирение между Дофином и Бургундским домом и полагал, что, лишившись поддержки герцога Бургундского, англичане будут вынуждены согласиться на всеобщий мир, что положит конец его собственному опасному положению между двумя главными воюющими сторонами.

Главным действующим лицом в затянувшихся и в конечном итоге безрезультатных дискуссиях был Артур де Ришмон. В июне 1424 г. он вернулся в Бретань после бурного обмена мнениями с герцогом Бедфордом в Париже. Оттуда он дал понять министрам Дофина, что хочет сменить сторону. По его словам, он был небогат и всегда зависел от благосклонности более могущественных людей, чем он сам и подчинился Генриху V только для того, чтобы угодить своему брату Иоанну V и Филиппу Доброму, а также чтобы вырваться из английского плена. Ришмон заявил, что его верность англичанам чисто личной, а теперь, после смерти Генриха V, он ничем им не обязан^[207]. Ришмон был искренне заинтересован в восстановлении мира между принцами Франции и менее заинтересован, чем Иоанн V или Филипп Добрый, в заключении мира с англичанами, к которым он всегда относился с неприязнью. Хорошо зная их, он, возможно, считал любое соглашение с ними недостижимым. Но главным мотивом для него было личное честолюбие. Ришмон не мог быть более чем второстепенным игроком в Бретани или ланкастерской Франции, но был полон решимости стать крупной фигурой в Буржском королевстве.

В августе 1424 г. Иоланда Анжуйская договорилась о встрече Ришмона с Дофином, которая должна была состояться в ее столице Анже в октябре. Были предприняты чрезвычайные меры, чтобы убедить патологически недоверчивого Ришмона в том, что он не попадет в ловушку. Для обеспечения его безопасности были предоставлены заложники, в том числе двоюродный брат Дофина — Орлеанский бастард. На время проведения конференции ему было предоставлено временное владение четырьмя лучшими замками Дофина: Шинон и Лош в Турени, Меэн-сюр-Йевр в Берри и Люзиньян в Пуату. Казалось бы, Ришмон действовал от своего имени. Но за его спиной стоял его брат, герцог Бретонский, который оплатил расходы на внушительную свиту и включил в нее несколько своих советников. Дофин возлагал на эту встречу большие надежды и заявил своим сторонникам, что после разгрома шотландцев при Вернёе ожидает от Бретани новой армии, которая будет сопровождать его в Реймс для коронации^[208].

20 октября 1424 г. Ришмон въехал в Анжер и был принят как почетный гость. За воротами его встретила толпа министров и придворных, которые оказали ему экстравагантные почести и сопроводили к Дофину в монастырь бенедиктинского аббатства Сент-Обен. Встреча была тщательно срежиссирована, как это почти всегда было в подобных случаях. Ришмон сказал Карлу, что его истинные симпатии не изменились с тех пор, как он сражался во рядах французской армии при Азенкуре. Верность англичанам, которую он хранил последние четыре года, была не более чем ширмой и теперь он был готов служить Дофину как сердцем, так и правой рукой. Дофин предложил Ришмону должность коннетабля Франции — высший государственный пост, который оставался вакантным после гибели графа Бьюкена при Вернёе. Однако Ришмон и Иоанн V были настроены на более выгодную сделку. Ришмон отказался сразу принять предложение Дофина. По его словам, ему необходимо было посоветоваться с Филиппом Добрым и Амадеем Савойским и прежде чем братья Монфор возьмут на себя какие-либо обязательства, они намеревались заявить о своих претензиях на главенствующую роль в правительстве Дофина^[209].

30 ноября 1424 г. Филипп Добрый отпраздновал свою свадьбу с Бонной д'Артуа, вдовствующей графиней Неверской, в замке графов Мулен-Анжильбер. Это была семейная встреча кузенов и родственников, на которой впервые после гражданских войн собрались дворы Бургундии, Бретани и Буржского королевства. Как только праздник закончился, вся кавалькада отправилась в Макон на открытие мирной конференции под патронажем герцога Савойского. Важность, которую придавали конференции все стороны, отразилась на статусе ее участников. Филипп Добрый присутствовал лично. Иоанн V Бретонский был представлен Артуром де Ришмоном и делегацией бретонского Совета. Дофин направил графа Клермонского в сопровождении своего канцлера Мартена Гужа и главного дипломата Рено де Шартра. Англичане представлены не были. Амадей Савойский и не надеялся на заключение всеобщего мира, так как самонадеянность правительств в Руане и Париже после битвы при Вернёе сделала его недостижимым. Его целью было погасить пламя гражданской войны и объединить французских принцев против англичан.

За основу были взяты предложения герцога Савойского, сделанные в 1423 г. в Бур-ан-Брессе, и протокол, составленный в мае в Нанте. Быстро выяснилось, что главным препятствием на пути к согласию было видное положение при дворе Дофина тех, кто стоял за убийством в Монтеро и последующей попыткой свержения Иоанна V в Бретани. Этот неразрешимый вопрос до сих пор обходился стороной во всех переговорах. Когда послы Дофина попытались оправдать его роль в убийстве, заявив, что он был молод и легко поддался дурному совету, Филипп ответил, что в таком случае ему следует уволить тех, кто дал ему этот совет. Амадей заметил, что вражда вряд ли закончится, пока Дофин окружен такими людьми, как Луве и его друзья. На этой ноте конференция была прервана всего через два-три дня дискуссий. Филипп очень четко обозначил свою позицию. Иоанн V был столь же откровенен, когда в новом году перед ним предстал Таннеги дю Шатель. Миссия Таннеги заключалась в получении военной поддержки против Англии. Герцог решительно заявил ему, что бретонцы не смогут оказать помощь, пока он и его единомышленники не покинут окружение Дофина. Герцоги Бургундский и Савойский прислали послания, в которых в столь же бескомпромиссных выражениях говорилось о том же самом. В новом году миротворцы вновь собрались в великолепном замке герцога Савойского Монлюэль, возвышающимся над долиной Роны выше по течению от Лиона. Но Мартен Гуж мог предложить в Монлюэль не больше, чем в Маконе. Ненавистные советники Дофина остались на своих местах, и переговоры сорвались^[210].

Но конференция не была совсем безрезультатной, так как представители Дофина согласились на значительное расширение территории, на которую распространялось перемирие с Бургундией. До сих пор оно распространялось только на земли к востоку от Луары и Алье, то есть на южные владения герцогов Бургундских и апанажи герцогов Бурбонских и графов Неверских. В Монлюэль перемирие было распространено на прилегающие области, которые либо принадлежали Дофину, либо оспаривались между ним и Филиппом. Речь шла о Дофине и обширном комплексе территорий на восточной границе Буржского королевства, включая весь Берри, Осерруа и Гатине. Расширенное перемирие, объявленное герцогом Савойским из небольшого городка Баже в Брезе, стало очередным этапом отказа бургундцев от активного ведения войны. Англичанам оставалось в одиночку сражаться в важнейшем регионе к югу от Парижа. Кроме того, это более или менее исключало возможность английского вторжения в верховья Луары, которое пришлось бы начинать с бургундской территории, охваченной перемирием^[211].

Ришмон и герцог Савойский считали конференцию неудачной, поскольку не было достигнуто ощутимого прогресса в деле отрыва герцога Бургундского от его английских союзников. Они обвинили в этом министров Дофина, чье постоянное присутствие при дворе Дофина стало главным препятствием на пути к соглашению. Оставшись наедине в Монлюэль после того, как дипломаты разъехались, они согласовали план, который зафиксировали в коротком меморандуме, состоящем из четырех статей. Эти статьи представляли собой не что иное, как предложение о захвате власти Дофином. Герцоги Бретонский и Савойский настаивали на выдвижении достаточного количества своих людей в члены Совета Дофина, чтобы они могли вести его дела, вместе с миролюбиво настроенными существующими членами. Дофин должен был действовать в соответствии с их советами. Новые члены Совета должны были регулярно отчитываться перед обоими герцогами о работе Совета и ведении войны. Им также поручалось разработать соответствующие условия соглашения с герцогами Бургундским и Бретонским. Немногие сохранившиеся документы в большей степени свидетельствуют о презрении к политическим способностям 21-летнего Дофина^[212].

В феврале 1425 г. двор Дофина переехал в огромную крепость Генриха II Английского XII века на берегу Вьенны в Шиноне. В конце того же месяца сюда прибыл Ришмон в сопровождении послов герцогов Бретонского и Савойского. Они привезли с собой заготовленные в Монлюэль предложения и представили их Дофину и его Совету. От их принятия, по их словам, зависело будущее мирных переговоров и согласие Ришмона на должность коннетабля. Эти предложения поддержала Иоланда Анжуйская. Мнения министров Дофина разделились. Таннеги дю Шатель, будучи бретонцем, не хотел порывать с Иоанном V и заявил, что готов уйти в отставку ради достижения мира, и со свойственной ему несдержанностью настаивал на том, что также должны поступить его коллеги. Но Жан Луве слишком любил власть. Он отказался уступить главенствующее положение в правительстве, которое занимал последние шесть лет, даже если это сорвет переговоры с герцогами Бургундским и Бретонским. Между советниками шли гневные перепалки по поводу того, на ком лежит вина за убийство Иоанна Бесстрашного в Монтеро. В один из моментов Таннеги, как говорят, в присутствии Дофина подрался с одним из сторонников Луве. Дофин был не в состоянии разрешить раскол между людьми, от которых он так долго зависел. Он созвал заседание Генеральных Штатов, на котором из-за поспешности его проведения могли присутствовать только те, кто находился на небольшом расстоянии от Шинона. Штаты одобрили предложения из Монлюэль.

В результате был достигнут некоторый компромисс. Дофин принял предложения, а Ришмон согласился стать коннетаблем. Но Луве и его сторонники должны были остаться на своих постах. Более того, от Ришмона потребовали, чтобы он, вступая в должность, поклялся "на Святом Евангелии, своим крещением и местом в раю", что не сделает ничего, что могло бы подорвать их позиции. Тот с готовностью дал клятву, но без малейшего намерения ее исполнить. На этом двусмысленном основании на лугу под крепостными стенами в присутствии делегатов Генеральных Штатов и толпы министров и придворных ему был торжественно вручен меч коннетабля. В указе, оформлявшем его назначение, восхвалялись его доблесть при Азенкуре, а также "ум, трудолюбие, мудрость и мужество, как в военном деле, так и в других сферах". Далее излагался план его действий. Ришмон должен был возглавить ведение войны, которая до этого велась неудовлетворительно из-за отсутствия единого командования, он должен был привнести организованность и дисциплину в армии Дофина, чтобы войскам больше не приходилось жить грабежом подданных.

В этом плане были и другие элементы, не зафиксированные в документе, но изложенные в циркуляре, разосланном Иоландой Анжуйской в главные города королевства. План был откровенно враждебен старым министрам. В нем говорилось, что Ришмон и Иоланда вместе с единомышленниками из Совета намерены примирить Дофина с Бретанью и Бургундией и навести порядок в его администрации, бюджет которой, по их мнению, разворовывался его советниками для пополнения собственных карманов и карманов своих клиентов. Для многих из присутствовавших на посвящении нового коннетабля, его назначение, казалось, подводило черту под неудачами прошлого. Отчитываясь перед своими избирателями на следующий день после того, как Генеральные Штаты разошлось, делегаты от Тура отметили значительное изменение настроения. Чувствовался оптимизм, что худшее уже позади и скоро будет заключен мир между французскими принцами. Но их оптимизм не разделяли те, кто знал ситуацию лучше всех. Сам новый коннетабль заявил делегатам от Лиона, что, по его мнению, королевство Валуа "движется к своему полному уничтожению"^[213].

Легко понять, почему Ришмон так мрачно смотрел на существующее положение. Луве и его единомышленники демонстративно отсутствовали на заседании Совета, утвердившем его назначение. За кулисами они активно сопротивлялись реализации его плана реформирования правительства. Конфликт между коннетаблем и министрами спровоцировал кризис, продолжавшийся в течение следующих четырех месяцев и поставивший Буржское королевство на грань гражданской войны. В течение почти всего этого периода Луве продолжал контролировать самого Дофина и весь государственный аппарат. Он назначил себя "верховным управляющим" финансами королевства, получив власть над всеми сборщиками доходов. Он удалил из Совета Дофина всех тех, кто поддерживал проект соглашения с Бургундией и Бретанью и заменил большое количество чиновников и офицеров на верных себе людей. Мартен Гуж был смещен с поста канцлера, а Таннеги дю Шатель изгнан из двора. Назначение Ришмона нельзя было отменить, но он не имел доступа к Дофину, и ходили слухи о заговорах с целью его убийства. Новый коннетабль был направлен с личной свитой из 3.000 человек для борьбы с англичанами в Мэне. Луве полагал, что эти люди могут быть использованы против него самого. Он отменил смотры войск Ришмона в подконтрольных ему областях и лишил их средств, предназначенных для выплаты жалованья.

В апреле 1425 г. главные противники Луве — Ришмон, Иоланда Анжуйская и два уволенных министра Мартен Гуж и Таннеги дю Шатель — собрались в замке герцогов Анжуйских в Анжере, чтобы выработать план дальнейших действий. Они заявили о своем намерении освободить Дофина из лап "злобных предателей", стали набирать войска в Бретани и обратились к дворянству и крупным городам с призывом пополнить их ряды. Вскоре стало ясно, насколько всем ненавистен Луве. Из Пуату, Берри и Оверни видные дворяне привели своих сторонников под знамена Ришмона. В Бретани Иоанн V объявил, что его младший брат Ришар присоединится к ним с армией бретонцев. Все значительные города заявили о своей поддержке, за исключением Вьерзона и Сель в Берри. В начале мая Ришмон и его союзники заняли Бурж, одну из двух столиц Дофина, где были приняты горожанами с одобрением. Они взяли под контроль финансовые ведомства, отчего сбор налогов прекратился. Тем временем Луве засел вместе с Дофином в его другой столице, Пуатье, под защитой итальянских и шотландских наемников и свиты Пьера Фротье, того самого ненавистного человека 1419 года^[214].

В начале июня 1425 г. Луве и Дофин покинули Пуатье с небольшой армией, чтобы двинуться на Бурж и противостоять коннетаблю. Их продвижение было остановлено в Вьерзоне, в 20-и милях к западу от города, Иоландой Анжуйской. Грозная теща Дофина была единственным человеком, обладавшим достаточным влиянием и статусом, чтобы преодолеть барьеры, которые Луве воздвиг вокруг своего господина. О встрече в Вьерзоне не сохранилось никаких сведений, но очевидно, что вмешательство Иоланды было решающим. Теща убедила Дофина отступить в Сель на границе Берри и Турени, а затем распустить войска и отстранить Луве. Для министра была придумана фиктивная миссия в Лангедок, и через несколько дней он уехал. Иоланда вернулась из Сель в Бурж, взяв с собой Дофина. В городе Ришмон созвал собрание своих сторонников. В него вошли капитаны его армии, дворяне, откликнувшиеся на его призыв, и те представители городов, которых удалось вызвать по первому требованию. Дофин обратился к ним с речью, написанной для него Ришмоном и его союзниками, в которой признал пороки своего правления. По его словам, его сбили с пути дурные советы. Но отныне он будет делать "все, что посоветуют ему его кузен из Бретани и его коннетабль". Карл и оставшиеся при нем придворные были сопровождены в Пуатье, где должны были быть завершены мероприятия по реорганизации управления королевством. 5 июля 1425 г. он издал указ, официально отстраняющий Луве от должностей и аннулирующий все полномочия, которыми он наделил его ранее^[215].

Слабость Карла редко была столь очевидна. В руках Ришмона он выглядел такой же марионеткой, как и в руках Луве и так и не простил Ришмону публичное унижение этих недель. Даже подчинившись его требованиям в Бурже, он отказывался дать Ришмону аудиенцию до 9 июля, и согласился лишь после деликатных переговоров, проведенных Иоландой Анжуйской. Однако, как бы жестоко это ни было, Ришмон добился смены режима, которую он планировал с момента своего согласия стать коннетаблем. Луве под конвоем увезли в Прованс, где за границами Франции он прожил в отставке оставшиеся ему 15 лет жизни. Гийом д'Авогур и врач Жан Кадар последовали за ним в изгнание на юг. Таннеги дю Шатель был сослан в Лангедок, где с почестями занял пост сенешаля Бокера. Зять Луве, Орлеанский бастард, временно попал в опалу. Пьер Фротье был уволен с должности, а телохранителей Дофина, которыми он командовал, заменили другими, более надежными капитанами. Это был конец старой арманьякской партии, которая до бургиньонского переворота 1418 г. господствовала в Париже и с тех пор главенствовала в Буржском королевстве. Дофин вырос под опекой этих людей и расстался с ними по принуждению и с явным сожалением, продолжая защищать их от мести Филиппа Доброго. Все они получали солидные вознаграждения и пенсии. Спустя много лет, когда он стал управлять своими делами самостоятельно, их снова стали принимать при дворе, хотя они так и не вернули себе былого влияния^[216].

* * *

После первого вторжения в Мэн осенью 1424 г. английское наступление на западе застопорилось. Сэр Николас Бурде не смог ничего сделать под Мон-Сен-Мишель. Дофинистские капитаны в Анжу и Мэне провели успешное контрнаступление, отвоевав большинство захваченных англичанами замков в долине реки Сарта, в том числе и Бомон-ле-Виконт. В первые месяцы 1425 г. герцог Бедфорд предпринял шаги, чтобы вдохнуть новую жизнь в наступление на западе. Его доверенный советник Роберт Жоливе был отправлен в Нижнюю Нормандию, чтобы собрать свежие войска для армии Бурде под Мон-Сен-Мишель. Для усиления блокады горы с моря было зафрахтовано 20 кораблей, большинство из которых находилось в портах Англии. В Мэне Фастольф получил подкрепление и вновь перешел в наступление. Он предпринял рейд в долину реки Луар и занял важный город с мостом Ла-Шартр-сюр-ле-Луар. Туда были направлены значительные силы под командованием Томаса, лорда Скейлза, и Уильяма Гласдейла, которые планировали превратить его в передовую базу для завоевания Анжу. Уже через месяц они обложили данью земли, простиравшиеся на юг до Тура. Из Руана регент поручил графу Солсбери завершить весной завоевание Мэна с армией в 1.600 человек и мощным артиллерийским обозом^[217].

Повторная попытка захватить Мон-Сен-Мишель оказалась неудачной. Примерно в конце апреля 1425 г. Бурде начал штурм крепости с приливных песков между Ардевон и горой. Защитники узнали об этом плане и вызвали подкрепление из Майена, где находились отряды Жана де ла Э. Капитан Майена еще до рассвета выехал из города в Мон-Сен-Мишель с конным отрядом и успел преодолеть все расстояние к полудню. Это был замечательный подвиг. Прибыв на место, майенцы обнаружили, что прилив закончился и на песке под водными воротами идет бой. Защитники крепости вышли из ворот, чтобы отогнать англичан от стен. Англичане упорно теснили их назад, когда неожиданно в их тылу появился отряд де ла Э. Теперь англичане оказались атакованными с двух сторон. По подсчетам защитников, более 200 англичан было убито или взято в плен. Среди пленных оказался и сам Бурде. Это была обескураживающая неудача. Пришлось срочно посылать из Нормандии графаСаффолка с войсками, чтобы укрепить позиции англичан. Но дальше все пошло еще хуже. Зафрахтованные корабли с латниками и лучниками прибыли к горе в апреле и начале мая, и на некоторое время удалось остановить регулярные поставки из Сен-Мало. Но примерно в конце июня флотилия вооруженных торговых судов из бретонского порта прорвала блокаду, разогнав корабли осаждающих и перебив многих людей, на них. Вскоре после этого англичане сняли осаду^[218].

Завоевание Мэна, напротив, оказалось одной из самых успешных кампаний графа Солсбери. Ее начало было отложено на несколько месяцев, в основном из-за позднего прибытия ежегодной экспедиционной армии из Англии, которая высадилась в Кале только в середине июня. Кроме того, потребовалось много времени, чтобы перевезти тяжелые артиллерийские орудия через холмы Перша на передовую базу графа в Алансоне. В результате наступление было начато только в последних числах июня, но и тогда оно развивалось с впечатляющей быстротой. Два главных дофинистских гарнизона в долине реки Сарта — Бомон-ле-Виконт и Ла-Гьерш — сдались в течение нескольких дней, и путь на Ле-Ман был открыт^[219].

К счастью для Солсбери, правительство Дофина было парализовано враждой Ришмона с Жаном Луве и его сторонниками. Когда он вторгся в Мэн, министры Дофина находились в Пуатье, занятые своими внутренними распрями, которые в то время приближались к своему апогею. Они пытались реагировать на каждую новость по мере ее поступления, но английское наступление постоянно обгоняло ответные действия. Примерно в начале июля Ришмон созвал всех свободных людей для сбора в Сомюре. Он надеялся к началу августа собрать на Луаре армию в 3.000 человек, готовую переломить удручающий ход событий в Мэне. Граф де Фуа, как полагали, направлялся на север из Тулузы с не менее чем 1.600 гасконскими солдатами. Ришмон рассчитывал, что Ле-Ман продержится до прибытия этих войск. Но до этого времени в провинции находился лишь небольшой отряд дофинистов под командованием Жана Жирара. 17 июля, когда стало ясно, что Солсбери движется к Ле-Ману, Жирар получил приказ взять 60 латников и немедленно отправиться в город для усиления гарнизона. Но было уже поздно. Первые английские контингенты достигли Ле-Мана неделей раньше. 20 июля 1425 года граф Солсбери с основной частью своей армии прибыл под стены города^[220].

Ле-Ман был расположен на крутом холме на восточном берегу реки Сарта. Его гарнизон возглавлял профессиональный капитан, но профессиональных солдат было мало. Запасы провизии были невелики. Стены города сохранившиеся с римских времен были непригодны для противостояния артиллерии. Солсбери разместил свой штаб в доминиканском монастыре на востоке от города под большой готической апсидой собора. Оттуда он послал жителям требование о сдаче. Необычно, что текст требования сохранился в книге герольда. Граф объявил, что пришел вернуть город к законному повиновению. Если жители подчинятся, то с ними будут обращаться "вежливо" и они будут пользоваться всеми традиционными привилегиями. Если же они не покорятся, то их ждет судьба, постигшая многие другие города, которые были взяты штурмом после тщетных надежд на помощь. По слова Солсбери, с Божьей помощью, он "наложит на них такое наказание, о котором люди будут говорить вечно". Когда требования Солсбери были отвергнуты, его артиллерия начала бить по стенам. Через две недели значительная их часть была разрушена, как и большая часть квартала окружавшего городской собор. Английские артиллеристы израсходовали огромное количество пороха — 3.000 фунтов. 2 августа горожане послали в лагерь графа своего епископа с просьбой об условиях капитуляции. Соглашение было достигнуто в тот же день.

Солсбери навязал осажденным стандартное к тому времени соглашение о капитуляции. Гарнизону и тем, кто откажется жить под властью Англии, было разрешено уйти с личным имуществом. Остальные должны были принести клятву верности и внести репарацию в размере 1.000 ливров на покрытие расходов по осаде. Исключение составляли английские перебежчики, французы, ранее присягнувшие на верность Генриху VI, лица, причастные к убийству Иоанна Бесстрашного в 1419 г. или похищению Иоанна V Бретонского в 1420 г., а также все профессиональные артиллеристы. Жителям было дано всего восемь дней на ожидание помощи. В день капитуляции армия Ришмона только начала собираться. Стюарт-Дарнли находился в Пон-де-Се, к югу от Анжера, с 450 шотландцами. У самого Ришмона в Пуатье было не более 300 человек. Но к назначенному месту сбора в Сомюре явилось лишь незначительное количество людей. Коннетабль объявил, что на следующий день отправится в Сомюр и выступит против англичан, но из-за медленного хода сбора войск такая спешка была бессмысленной. Фактически он двинулся с места только через неделю. В полдень 10 августа 1425 г., в тот день, когда Ришмон выступил из Пуатье, Ле-Ман открыл ворота перед графом Солсбери. Присутствовавший при дворе Дофина Беррийский Герольд обвинил в этом раздоры его министров, которые не позволили организовать эффективное контрнаступление раньше. "Из-за этих споров и разногласий, — писал он, — Ле-Ман был потерян"^[221].

Солсбери оставался в Ле-Мане около трех недель, а отряды его армии рассредоточились по равнине, захватывая обороняемые замки и разрушая пустующие. В конце августа 1425 г. к нему присоединился граф Саффолк, прибывший из под Мон-Сен-Мишель с подкреплением из разбитой осадной армии Бурде. Вместе они двинулись на штаб-квартиру Амбруаза де Лоре в Сен-Сюзанн. Сен-Сюзанн была форпостом баронства Бомон, принадлежавшего герцогам Алансонским. Расположенный на отроге скалы, возвышающейся над рекой Эрве, он по сей день остается одним из наиболее хорошо сохранившихся обнесенных стеной городов региона. Артиллерийский обоз Солсбери несколько дней добирался из Ле-Мана, но, прибыв на место, быстро справился с древними стенами. В конце сентября, после двух недель круглосуточной бомбардировки, Амбруаз де Лоре сдался на условиях. Они были суровыми. Капитан Сен-Сюзанн держался слишком долго, а ожесточенность его обороны привела в ярость графа Солсбери. Де Лоре и его людям было разрешено уйти. Но они должны были оставить своих лошадей и имущество и поклясться не воевать против англичан в течение года. Те, кто остался в городе, должны были выплатить репарации в размере 2.000 экю, что более чем в два раза превышало сумму, затребованную от гораздо более крупного и богатого города Ле-Ман. Профессиональные артиллеристы гарнизона были повешены на крюках за воротами, а к их ногам были привязаны пушечные ядра^[222].

Из полевой армии в 3.000 человек, запланированной для контрнаступления Ришмона, к началу сентября 1425 г. явилось менее 1.300 человек. О хаосе и разладе в Буржском королевстве говорит тот факт, что почти никто из этих людей не был выходцем с территории контролируемой Дофином. Почти все они были бретонцами или шотландцами. В третью неделю августа Ришмон двинулся к Анже, а в начале сентября — вверх по долине реки Сарта к Ле-Ману. Но численность его войск сократилась из-за дезертирства и необходимости оставлять гарнизоны в наиболее важных замках. После ухода из Сомюра солдатам ничего не платили, и они угрожали поднять мятеж. Примерно в середине октября армия Ришмона вторглась в Мэн, пытаясь, по-видимому, застать врасплох гарнизон Ле-Мана. Но дофинисты были встречены отрядом армии Солсбери в небольшой деревушке Сен-Жюльен, расположенной в десяти милях к востоку от Ле-Мана, и обращены в бегство. Это был последний раз, когда Ришмон, на которого так сильно надеялись, предпринял контрнаступление^[223].

В начале октября 1425 г. первые отряды английской армии достигли долины реки Майен в западном Мэне. Город Майен стоял на западном берегу реки в предгорьях северного нагорья. В нем размещался крупный гарнизон — последние значительные силы дофинистов, оставшиеся в округе. Последние два с половиной года здесь находилась штаб-квартира Жана де ла Э, но после вторжения Солсбери он покинул это место, оставив командовать его обороной двум местных дворян. Старая крепость была построена в X веке и усилена башнями в XIII веке. Как и другие укрепления Мэна, она находилась в плохом состоянии и не была рассчитана на ведение современной осадной войны. Тем не менее, она продержалась против графа Солсбери более шести недель — дольше, чем любая другая крепость. Артиллеристы графа израсходовали здесь столько же пороха, сколько под Ле-Маном и Сен-Сюзанн, вместе взятыми, и при этом не произвели на стены никакого впечатления. Англичане также безуспешно пытались их подорвать. Они даже предприняли штурм главного замка с помощью лестниц, но были отброшены назад с большими потерями. В конце концов Солсбери был вынужден предложить гарнизону щедрые условия, чтобы склонить его к капитуляции в начале ноября 1425 г.^[224].

После сдачи Майена Солсбери покинул Мэн, но кампания еще не была закончена. Вскоре после его отъезда группа дофинистских партизан захватила Ла-Ферте-Бернар, крепость с гарнизоном на реке Юина, которая обозначала восточную границу штата Мэн. Это было напоминанием о том, что дофинистские гарнизоны в Мэне состояли в основном из местных дворян, которые не покидали провинцию при взятии своих крепостей, а затаивались в ожидании удобного случая отомстить. Отрядом захватившим Ла-Ферте-Бернар командовал Луи д'Авогур, младший брат опального министра Дофина. Он был местным офицером Иоланды Анжуйской, которая командовала в Ла-Ферте-Бернар до английского вторжения и вернулась, когда англичане встали на зимние квартиры.

В Париже граф Солсбери решил вернуться в Мэн, как только будут собраны средства для осады. Он создал передовую базу в Беллеме в Перше и прибыл туда примерно в конце января 1426 года. Примерно 2 февраля он подошел к Ла-Ферте-Бернар. Замок, примыкавший с юга к городу, был защищен двумя обводами стен и окружен водой и болотом. Солсбери попытался взять его традиционным способом — артиллерийским обстрелом с последующим штурмом, но в итоге был вынужден блокировать его, чтобы взять гарнизон измором. В тылу графа другая группа местных дворян предприняли дерзкую попытку отвлечь англичан, напав на крупную крепость Алансон, пока ее капитан сэр Джон Фастольф и большая часть гарнизона находились в осадном лагере. Они надеялись, что их впустит гасконский предатель из гарнизона. Но гасконец взял деньги и раскрыл заговор графу Солсбери. В результате при подходе к городу они попали в засаду и потеряли большую часть своих людей. В Ла-Ферте-Бернар припасы гарнизона были почти исчерпаны и в начале апреля 1426 г. Луи д'Авогур капитулировал^[225].

За девять месяцев граф Солсбери захватил почти весь Мэн, за исключением баронства Лаваль на юго-западе графства. В результате граница английской оккупации была отодвинута на юг от нормандской границы до долины реки Луар, где спорная территория обозначала границу с Анжу. Однако здесь наступление англичан остановилось. Офицеры Иоланды Анжуйской создали мощную линию замков с гарнизонами от Краона до Шато-дю-Луар, которую англичане не смогли преодолеть, и довольствовались лишь короткими набегами. Оккупация Мэна обеспечила некоторую защиту полуострова Котантен и юго-западной части Нормандии от набегов противника и позволила изолировать гарнизон Мон-Сен-Мишель. Однако эти преимущества достались дорогой ценой. Солсбери оставил после себя оккупационную армию, размещенную гарнизонами в не менее чем четырнадцати замках, большинство из которых находилось на юге графства. В течение следующего года англичане основали еще не менее пяти. Но и в этом случае они не были уверены в своем положении в Мэне. Их власть не была принята населением так же легко, как в Нормандии. Они сталкивались с постоянным молчаливым, а иногда и активным сопротивлением местной знати. Краон на севере Анжу стал базой крупного рейдерского отряда под командованием одного из придворных рыцарей Дофина, Готье де Брусака, который неоднократно совершал набеги в долины рек Удон и Майен. Лаваль получил дофинистский гарнизон в 270 человек, один из самых крупных в регионе. На восточном направлении Мэн был открыт для набегов на долину реки Луар со стороны компаний Ла Ира, обосновавшихся в окрестностях Вандома^[226].

Как источник доходов, Мэн оказался разочарованием для своих завоевателей. Боевые действия были чрезвычайно разрушительными. Переброска войск обеих сторон сделали невозможным посев и сбор сельскохозяйственных культур и урожайность зерновых сократилась на три четверти и более. Разрушение амбаров и мельниц довершало бедствие. За английской оккупацией последовали годы партизанской войны, что замедлило процесс восстановления. Крестьяне и фермеры бросали землю и уходили в соседнюю Бретань. Мэн стал частью личных владений герцога Бедфорда. Зачатки гражданской администрации были созданы в 1425 г. под руководством военного губернатора сэра Джона Фастольфа и канцлера, опытного солдата и администратора сэра Джона Попхэма. Мэн имел свой Совет, заседавший в Ле-Мане, и независимое финансовое управление. Английские поселенцы прибывали в большом количестве. Некоторые из главных капитанов, включая Фастольфа, были наделены обширными землями. Для более скромных солдат, сражавшихся при Вернёе, были выделены земли с доходом до 60.000 ливров в год. Англичане не пытались примирить население Мэна с новым режимом, как это было сделано с некоторым успехом в Нормандии. Они рассматривали графство как вражескую территорию, находящуюся под военной оккупацией. Расходы, связанные с оккупацией, а они были немалыми, покрывались жителями, как, впрочем, и всегда при военной оккупации. Гарнизоны регулярно требовали у местных деревень продовольствие и другие товары без оплаты. Графство облагалось налогами на той же основе, что и Нормандия, но в отличие от Нормандии оно было обязано платить pâtis. В трех местных центрах — Ле-Мане, Сен-Сюзанн и Майене — была создана централизованная система сбора pâtis и продажи охранных грамот, без которых передвижение по графству было практически невозможно. Сэр Джон Фастольф, писавший много лет спустя, подсчитал, что Мэн приносил военную прибыль в размере 4.000 марок (2.666 фунтов стерлингов) в год для личной казны Бедфорда. Но все это и даже больше тратилось на расходы по оккупации и обороне^[227].

* * *

В сравнении с высокими амбициями Ришмона и Иоланды Анжуйской, дворцовый переворот 1425 г. оказался неудачным. Совет Дофина был реорганизован таким образом, что в него вошел гораздо больший аристократический элемент, что стало ответом на одно из самых постоянных критических замечаний в адрес режима Луве. Единственный список, которым мы располагаем, содержит девятнадцать имен, в том числе двенадцать крупных дворян и четырех епископов. В делах Совета главенствовал триумвират в составе Иоланды Анжуйской, коннетабля и Пьера де Жиака. Иоланда, единственная женщина, ставшая постоянным членом Совета в этот период, в течение последующих двух лет почти постоянно проживала при дворе и обычно присутствовала на его заседаниях. Ришмон обладал влиянием, но был занят армией и избегал рутины управления.

Пьер де Жиак был самым странным человеком в этой группе. Он был дворянином из Оверни, чья семья имела давние связи с королевским домом (его дед был канцлером в течение пяти лет в 1380-х годах). Сам Пьер вырос на службе у Иоанна Бесстрашного и был в числе тех, кто находился с ним в момент его убийства. Сразу после этого он переметнулся на сторону Дофина, что вызвало подозрения в его причастности к этому преступлению. Скорее всего, это было неправдой, но не исключено, что именно так и было. Пьер де Жиак был человеком, предпочитавшим насильственные методы в решении проблем. В его послужном списке было как минимум одно насильственное похищение, а свою первую жену он, по общему мнению, отравил. Принятый при дворе Дофина, Пьер вошел в ближайшее окружение Жана Луве и поддерживал его до конца. Теперь же он стал первым камергером и взял на себя роль Луве как привратника Дофина. Выбор, вероятно, был за самим Дофином, так как, вечно неуверенный в себе, он всегда нуждался в поддержке друзей. Жиак был человеком весьма ограниченных способностей, но зато он был типичным придворным фаворитом, одновременно надменным и вкрадчивым. За короткое время он приобрел такое же влияние на своего господина, каким пользовался Луве. "Люди говорили, что король очень любит его и сделает все, что он пожелает, — писал один из современных придворных наблюдателей, — поэтому дела пошли очень плохо". Рабочими лошадками нового Совета стали епископы: уважаемый Мартен Гуж, восстановленный в должности канцлера, дипломат Рено де Шартр и Гийом де Шампо, епископ Лаона, старый соратник Луве, отвечавший за финансовое управление и, по общему мнению, не обладавший ни рассудительностью, ни честностью^[228].

Основной проблемой нового правительства была та же, что и у предшественника: отсутствие надежного источника налоговых поступлений, из которого можно было бы оплачивать войска. В октябре 1425 г. в Пуатье состоялось заседание Генеральных Штатов Лангедойля, а месяцем позже в Меэн-сюр-Йевр — Лангедока. Эти собрания закрепили июльские изменения в правительстве. Они также одобрили предложенную коннетаблем реорганизацию феодальной армии в регулярную, которая не должна была жить за счет земли. Обе ассамблеи утвердили налоги на сумму 1.050.000 ливров, завершив тем самым трехлетнюю программу налогообложения, начатую Генеральными Штатами в 1423 году. Однако эти субсидии не решили финансовых проблем Дофина. Во-первых, доходность была снижена из-за обычных проблем административной дезорганизации и мелкой коррупции. Во-вторых, налоги были назначены без учета способности населения их платить. Рецессия, депопуляция и военные разрушения наложили свой отпечаток на население Буржского королевства. В-третьих, старые привычки не исчезли, и беспорядочные пожалования ренты, пенсий и денежных подарков привилегированным придворным не прекращались. Новые советники были самыми крупными бенефициарами, как и старые. Однажды Ришмон сказал одному из представителей города Лиона, что "не интересуется финансовыми вопросами". Он так и не смог разобраться в глубоких финансовых проблемах, которые разрушили его надежды на создание регулярной армии по образцу английской армии в Нормандии. Большинство его коллег по Совету были не лучше. Когда епископ Пуатье Юг де Комбарель выступил на заседании Совета против бесчинств неоплачиваемых войск Дофина и призвал к реформам в дворянском сословии, ответа не последовало. Придя в покои Дофина после заседания, Пьер де Жиак произнес грозную клятву и заявил, что епископ должен быть брошен в реку вместе со всеми единомышленниками^[229].

18 сентября 1425 г. граф де Фуа прибыл в долину Луары из Лангедока с блестящей свитой из сеньоров юга и не менее чем 2.000 гасконских воинов, но обнаружил, что денег на их содержание нет. Гасконские вожди следовали за двором, принимая пожалования и милости, но не проявляли склонности воевать без жалованья. Младшим капитанам было поручено вести людей на запад через Босе, чтобы присоединиться к Ришмону в на границе Мэна. Но они уже не желали служить даром и дошли не дальше Бонневаля и Сомюра, после чего повернули назад. В зимние месяцы они вознаградили себя грабежом населения Орлеана. Министры Дофина пытались ограничить ущерб, рассредоточив их по гарнизонам, разбросанным по провинциям долины Луары. Но их постоянные грабежи и насилие едва не спровоцировали восстание. Когда в ноябре Дофин и Иоланда Анжуйская приказали городу Туру принять гасконский гарнизон, городской Совет, поддержанный архиепископом и общим собранием жителей, проявил непокорность. Они только недавно избавились от шотландцев и считали это новое племя мародерствующих пришельцев не лучше врага. Они указывали на запустение, в которое гасконцы привели другие города региона, и угрожали оказать им силовое сопротивление. В один прекрасный момент, когда горожане посчитали, что гасконцы приближаются, они закрыли свои ворота, выставили охрану на стенах, а на башнях собора и аббатства Святого Мартина днем и ночью дежурили часовых, которые должны были звонить в колокола, если гасконцы появятся в полях^[230].

Шотландцы и большинство бретонцев, служивших у Ришмона, со временем были уволены в запас и поселены в городах и замках северного Анжу, где им также было разрешено жить за счет земли. Превращение региона в пограничную зону стало катастрофой для его населения. В наиболее пострадавших районах перестали функционировать суды, упала арендная плата и урожайность, издольщики и арендаторы покидали землю, оставляя после себя заброшенные постройки, сгоревшие амбары и разрастающийся кустарник. Ущерб усугублялся поборами английских гарнизонов из графства Мэн. Но в большей степени это было дело рук солдат, состоявших на службе у Дофина. Его чиновникам, проезжавшим по региону, требовался военный эскорт для защиты от шотландских гарнизонов. К июню 1426 г. министры Дофина пришли к выводу, что из-за бесчинств неоплачиваемых солдат невозможно собрать налоги, которые были назначены для их оплаты. Но вместо реформ они прибегли к разовым мерам. В декабре 1426 г. они вернулись к непопулярной и пагубной политике обесценивания монет. Была введена новая чеканка серебряных монет с пониженным содержанием драгоценного металла. В течение трех лет новые монеты потеряли значительную часть своей стоимости в ходе последовательных перечеканок^[231].

* * *

После переворота, в результате которого были смещены старые министры Дофина, Совет направил посольство к герцогу Савойскому с просьбой возобновить роль посредника. Другое посольство было направлено ко двору Иоанна V в Нанте с предложением встретиться с Дофином, поскольку советники, стоявшие за заговором Пентьевров 1420 года, были изгнаны. Встреча состоялась в течение нескольких дней в Сомюре в начале октября 1425 года. Въезд двух главных лиц был тщательно срежиссирован в соответствии с требованиями старшинства и статуса: первым прибыл герцог, за ним с интервалом в один день — Дофин, каждого из которых сопровождала внушительная кавалькада дворян и советников. Они встретились в поле за городом, дважды демонстративно обнялись и вместе отправились в замок Иоланды Анжуйской, где и должны были состояться переговоры.

Дофин был готов заплатить высокую цену за поддержку Иоанна V, как политическую, так и финансовую. Он заявил, что будет руководствоваться советами Иоанном V во всех делах, как государственных, так и частных. В ответ Иоанн V изложил свои предложения, которые, по его словам, были "необходимы и выгодны" для достижения какого-либо прогресса. По сути, они представляли собой повторение четырех предложений, согласованных Ришмоном и Амадеем Савойским в Монлюэль. Прежде всего, Карл должен был заключить мир с герцогом Бургундским сделав тому щедрое предложение, основанное на неудачных предложениях, сделанных на предыдущих конференциях в Бург-ан-Брессе, Нанте, Маконе и Монлюэль. Во-вторых, чтобы исполнить свой долг перед Богом и собственной совестью, Дофин должен сделать разумное предложение англичанам, чтобы добиться хотя бы перерыва в боевых действиях. В-третьих, пока война продолжалась, герцог должен был взять под контроль ресурсы самого Дофина. Проблема, по мнению Иоанна V, заключалась не в недостатке доходов, а в растрате тех доходов, которые имелись. Поэтому он предложил лишить Дофина возможности контролировать свои финансы. Доходы с Лангедойля должны были быть переданы двум комиссарам, один из которых назначался Дофином, а другой — герцогом. Комиссары должны были согласовывать любые статьи расходов или, в случае отсутствия согласия, передавать вопрос на решение Иоанну V или его брату коннетаблю. Для обсуждения этих предложений советники обеих сторон собирались каждый день на два полных заседания. Переговоры перемежались пирами, балами и поединками. По словам агента города Лиона, околачивавшегося в прихожей замка, с обеих сторон были произнесены "прекрасные и примечательные речи". Наконец, Дофин полностью принял условия герцога и дал торжественную клятву соблюдать их. Только его отчаянное положение могло оправдать такую передачу власти в руки герцога Бретонского. Взамен Иоанн V обещал оказать Дофину военную помощь против англичан. Графы де Фуа, Клермонский и Вандомский, а также сеньор д'Альбре, присутствовавшие при этом, обещали сделать то же самое. Затем герцог под крики "Ноэль!", раздававшиеся из густой толпы министров и придворных, стоявших вокруг, принес Дофину оммаж за свое герцогство. Иоланда Анжуйская была очень довольна. В письме к жителям Тура она сообщила, что переговоры прошли успешно. "Вскоре, — сообщала она, — все принцы Франции будут объединены". Надежды Иоланды были слишком оптимистичны, и вскоре ей пришлось разочароваться^[232].

Конференция в Сомюре была очень представительным и шумным мероприятием, что не ускользнуло от внимания англичан, которые отреагировали с предсказуемой яростью. После возвращение в Бретань к Иоанну V прибыло посольство от герцога Бедфорда. Послы явились, чтобы выяснить, что происходит, и призвать его соблюдать союз, скрепленный клятвами в Амьене два года назад. По их словам, герцог Бедфорд был особенно обеспокоен большим количеством бретонских солдат на службе у Дофина. Иоанн V довольно уклончиво ответил, что соглашения, заключенные с Бедфордом в Амьене, и договоренности, достигнутые в Сомюре, являются шагом к заключению всеобщего мира, который будет распространяться и на Англию. Герцог полагал, что англичане будут рады этой перспективе так же, как и он сам. Что касается солдат, то он был не в том положении, чтобы указывать своим подданным, на чьей стороне они должны сражаться. Ответ Бедфорда был бескомпромиссным. Он заявил Иоанну V, что не заинтересован в заключении всеобщего мира, кроме как на условиях признания Генриха VI королем всей Франции. В любом случае, дипломатический проект в предложенном виде необходимо было сначала обсудить с герцогом Глостером как протектором Англии и Филиппом Добрым, чье согласие было бы необходимо. Но поскольку Иоанн V стал союзником Дофина, регент будет рассматривать его как врага и может выступить на стороне его давних соперников — графов Пентьевров. Иоанн V признался, что был шокирован такой реакцией. Но она соответствовала той линии, которой англичане придерживались со времени заключения договора в Труа. Угрозы Бедфорда были серьезными и были восприняты всерьез. Иоанн V запаниковал и послал герольда к герцогу Бургундскому, умоляя его ходатайствовать за него не только перед самим Бедфордом, но и перед Генри Бофортом, герцогом Эксетером, Парламентом и всеми остальными в Англии, кто мог бы смягчить гнев Бедфорда^[233].

К тому времени, когда это послание дошло до Филиппа, было уже слишком поздно искать компромисс. Вестминстерский Совет объявил "открытую войну" Бретани и разрешил английским кораблям атаковать бретонские суда в море. Впервые за многие годы английский военный флот был мобилизован для патрулирования Ла-Манша. Торговля между Бретанью и Англией прекратилась. Граф Пентьевр и его брат, которые находясь в изгнании в Нидерландах и продолжали замышлять козни против дома Монфоров, были приглашены в Париж или Вестминстер для обсуждения вопросов, представлявших взаимный интерес. Более зловещим для Иоанна V было то, что граф Саффолк, командующий в Нижней Нормандии, начал концентрировать войска на границе Бретани. Он занял Понторсон, расположенный к югу от Мон-Сен-Мишель, мощная цитадель которого и укрепленный мост обозначали границу Бретонского герцогства. Далее к югу полуразрушенная крепость Сен-Жам-де-Беврон, покинутая англичанами после 1418 г., была отремонтирована, чтобы стать базой для другого отряда под командованием энергичного сэра Томаса Ремпстона. В начале 1426 г. Саффолк и Ремпстон вторглись в Бретань с 500 конными людьми и проникли почти до Ренна, где в то время находилась резиденция Иоанна V. Этот регион, откормившийся за полвека мира, принес богатую добычу и пленных^[234].

Набег Саффолка спровоцировал короткую, но разрушительную войну на границах Бретани. Иоанн V созвал все баронство своего герцогства для защиты границы. Его братья Артур де Ришмон и Ришар, граф Этампский, были отозваны для принятия командования феодальным ополчением. Их первой задачей было ликвидировать новые базы графа Саффолка на границе герцогства. Примерно в середине февраля 1426 г. бретонцы взяли стены Понторсона кровопролитным штурмом, в результате которого большинство защитников погибли или попали в плен. Замок был разрушен, а в стенах города заделаны проломы, чтобы сделать его неприступным. В последних числах февраля Ришмон двинулся на юг к Сен-Жам-де-Беврон. Там его армия потерпела поражение по той же причине, что и армия в Мэне годом ранее. У Ришмона закончились деньги. Бретонцы до сих пор служили в долг, но их терпение было на исходе. Некоторые из них уже не могли покупать еду на передвижных рынках, которые следовали за каждой армией и они начали дезертировать.

6 марта, примерно через неделю после начала осады, Ришмон созвал военный совет. Собравшиеся капитаны поняли, что у них нет времени на то, чтобы брать город измором. Нужно было штурмовать его, пока их армия не распалась. Сен-Жам был построен на отроге скалы, возвышающемся над крутым изгибом реки Беврон. С трех сторон его защищала река, а с четвертой — мощный обнесенный рвом больварк с собственным гарнизоном. Был отдан приказ о двойном штурме. Бретонцы должны были перебраться через стены с северной стороны города, а Ришмон с французами атаковал больварк с запада. Атака началась в тот же день артиллерийским обстрелом, после чего штурмовые отряды устремились вперед с лестницами. Внутри города под командованием сэра Томаса Ремпстона находилось несколько сотен человек. Они отбивались "как львы".

^{4. Осада Сен-Жам-де-Беврон, 6 марта 1426 г.}

После трех-четырех часов ожесточенных рукопашных боев на стенах с севера подошло конное войско. Это был бретонский отряд, который Ришмон расположил вокруг Авранша для сдерживания английского гарнизона. Бретонцы прибыли, чтобы поддержать своих товарищей. Но обе стороны посчитали, что это английская армия для оказания помощи осажденным. Англичане кричали с вершин стен "Солсбери!" и "Саффолк!". Бретонцы в панике отказались от штурма и в беспорядке отступили к своим лагерям. В этом месте река Беврон расширялась, образовывая цепь глубоких запруд, с узкими дамбами, которые быстро были забиты бегущими людьми. Защитники открыли ворота и пошли на вылазку, обрушившись на отступающих сзади. Началась резня. Те, кто не смог перебраться через дамбы, бросились в воду, где многие из них утонули. С наступлением ночи оставшиеся в живых, многие из которых были тяжело ранены, скрылись в лесу. Их капитаны, сев на коней, тщетно пытались их остановить. Паника охватила и остальную армию, которая присоединилась к бегству. Около двух часов ночи был замечен пожар, охвативший лагерь бретонцев. Ришмон, несмотря на ранение в бедро и дезертирство большей части армии, оставался на своем посту до тех пор, пока его брат Ришар, граф Этампский, не уговорил его уйти, что, по словам его оруженосца и биографа, который был с ним, было одним из самых горьких моментов в его жизни. Братья уехали при свете пламени вместе с теми немногими людьми, которые с ними остались. Противнику было оставлено большое количество имущества и снаряжения, в том числе 14 артиллерийских орудий и 141 штандарт. По сообщениям, дошедшим до Англии и, вероятно, основанным на подсчете герольдов, потери бретонцев составили 1.500 человек убитыми на поле боя, в том числе 800 дворян.

Через два дня граф Саффолк прибыл из Авранша с большим отрядом свежих людей и принял командование. Он собрал в Сен-Жам тех, кто еще был в состоянии сражаться, и вторгся в Бретань по северной дороге, направляясь к Доль-де-Бретань. Иоанн V находился в Ренне. Не имея армии, он был беззащитен. Альтернативы унизительной капитуляции не было и Иоанн V послал герольда в лагерь Саффолка с просьбой о перемирии. Саффолк потребовал денежную компенсацию, прежде чем даже рассматривать этот вопрос. После некоторого торга ему было выплачено 4.500 франков в обмен на короткое перемирие до конца июня 1426 г.^[235]

Катастрофа при Сен-Жам-де-Беврон и Реннское перемирие положили конец надеждам Дофина на большое наступление против англичан в 1426 году. Бретонцы, которые должны были стать его острием, были вынуждены выйти из войны. Гасконцы, на которых возлагались столь большие надежды, все еще находились в Берри и Турени, но в марте были отведены. Весной они вернулись на юг, так ничего и не сделав врагу за все шесть месяцев пребывания на севере. Министры Дофина прибегли к отчаянным мерам, чтобы найти новую армию. Они попытались отозвать Людовика, герцога Анжуйского, и его сторонников из Неаполя. На оплату его расходов было выделено 10.000 ливров. Но Людовик не приехал. Попытки набрать 2.000 ― 3.000 человек в долг в Кастилии также не увенчались успехом. Радужная картина военно-политического положения Дофина, которую поручили нарисовать его послам, не нашла отклика у хорошо информированных советников кастильского короля. Они без притворства отвечали, что оказали бы Дофину всю необходимую поддержку и даже больше, если бы уже не обложили своих подданных налогами до предела^[236].

Ришмон так и не понял, что деньги для оплаты армий не могут быть созданы по его желанию и возложил вину за неудачу на канцлера Иоанна V Жана де Малеструа. Он всегда считал Малеструа английским агентом и обвинял его в том, что тот принял взятку за удержание жалованья солдатам, чтобы заставить их снять осаду. В апреле 1426 г. Ришмон явился в поместье канцлера под Нантом, арестовал его и отправил в Шинон. Малеструа отпустили только после того, как он пообещал совершить "чудо", чтобы оторвать Филиппа Доброго от англичан. Это, по мнению Ришмона, было единственным способом удержать Бретань в лагере Дофина и изменить все более неблагоприятный ход войны^[237].

Теперь все зависело от позиции герцога Бургундского. Иоанн V согласился заключить мир с Дофином в Сомюре только потому, что думал, что Филипп Добрый сделает то же самое. Ришмон полагал, что у него есть заверения Филиппа, что он откажется от англичан, как только будут изгнаны убийцы его отца. После конференции в Сомюре Иоанн V отправил официальное посольство к герцогу Бургундскому, указав, что с их изгнанием исчезло единственное препятствие к примирению с Дофином. Если примирение между двумя ветвями дома Валуа и должно состояться, то, по словам послов, оно должно произойти сейчас, пока не нанесен непоправимый ущерб французской короне, "главным украшением которой является герцог". В составлении этих инструкций прослеживается влияние Ришмона, а один из двух послов, Филибер де Водри, несомненно, был агентом Ришмона. Еще одна просьба последовала после Рождества, когда Иоанн V получил угрозы герцога Бедфорда и почувствовал для себя серьезную угрозу. Дофин добавил к этому свои уговоры, используя в качестве посредников при бургундском дворе своего личного секретаря Алена Шартье и пуатевинского дворянина Жоржа де Ла Тремуя. Ни одно из этих обращений не получило однозначного ответа. В определенной степени это объяснялось громоздкостью имевшихся способов связи. Филипп вел кампанию в Голландии в течение всей осени 1425 г. и следующей зимы, и с ним было трудно установить контакт. Но есть все основания полагать, что он был рад такому медленному темпу ведения дипломатических дел. Ему было выгодно оставаться в стороне как можно дольше^[238].

* * *

Положение Филиппа Доброго было особенно сложным в результате политического кризиса в Англии и Нидерландах, спровоцированного амбициями Хамфри, герцога Глостера. В течение 1425 г. Хамфри молча признал свое поражение в Эно. Но его жадный взор переместился на голландскоязычные графства Голландию и Зеландию (Карта V). Эно с его безмятежными пейзажами и прекрасными замками был излюбленной резиденцией графов из баварского дома Виттельсбахов, а до них — графов из дома Авен. Но Голландия и Зеландия, которые с XI века управлялись как единое графство, были самыми богатыми частями наследства Жаклин, доставшегося ей от отца. Голландия была самой густонаселенной территорией Нидерландов после Фландрии. Ее растущие города стали крупными центрами суконной промышленности Северной Европы. Мидделбург был важным центром международной торговли в то время, когда порт Слейс постепенно заиливался, а Антверпен только начинал свое восхождение. Стоя на перекрестке богатых торговых путей, соединявших Атлантику, Балтику и Рейнскую область, эти города вскоре должны были стать серьезными конкурентами крупным промышленным и торговым центрам Фландрии^[239].

В течение многих лет в политике Голландии и Зеландии доминировали две политические партии — партия крючков (по-голландски Hoeken) и партиия трески (Kabeljauwen). Во главе обеих партий стояли дворяне, но к этому времени партия трески стала ассоциироваться с промышленными и торговыми элитами крупных городов. Крючки опирались в основном на земельную аристократию, но они контролировали несколько городов, в частности Гауду, и имели сторонников во многих других. Различия между партиями не имели четких идеологических или социальных границ. Они зависели от традиций, от соперничества на местах, от сетей патронажа, которыми управляли городские партийные боссы, но прежде всего от необходимости находить союзников против противоположной партии. Графы Голландии считали необходимым связывать себя с той или иной группой, чтобы создать базу власти в регионе, в котором они обычно отсутствовали. Отец Жаклин был последовательным покровителем и сторонником крючков и нажил себе немало врагов, назначая на важные посты только представителей этой партии. Во время войны за трон, последовавшей за его смертью, Жаклин, естественно, воспользовалась его союзами, в то время как ее дядя и соперник Иоанн Баварский столь же естественно нашел поддержку среди ведущих городов. Режим Иоанна Баварского в Голландии и Зеландии был ненавистен лидерам крючков, которых он систематически вытеснял с постов и из сферы влияния в течение шести лет своего правления^[240].

6 января 1425 г. Иоанн Баварский умер в Гааге, убитый, как считалось, своим маршалом Яном ван Влитом с помощью медленного яда, нанесенного на листы молитвенника. Обвинения в отравлении были слишком распространены в эпоху позднего Средневековья, чтобы принимать их за чистую монету. Но в своем признании, полученном под пытками, ван Влит с большим количеством косвенных подробностей утверждал, что ему заплатили за это английский купец и группа дворян крючков. Это, а также тот факт, что ван Влит был женат на единокровной сестре Жаклин Баварской, не позволило ему полностью избавиться от подозрений в соучастии. Иоанн Баварский умер бездетным. Его престолонаследие было сложным делом. Он принял титул графа Голландии и Зеландии и, как правило, считался таковым. Однако по закону он был лишь залогодержателем и регентом Жаклин. За год до смерти он назначил Филиппа Доброго наследником своего личного имущества. В него входили права залогодержателя Голландии и Зеландии, а также обширные личные владения в южной Голландии, в том числе Дордрехт, бывший в то время главным городом Голландии. В наследство не входило управление этими двумя графствами. Даже Иоанн Баварский понимал, что его регентство закончится после его смерти, а управление Голландией и Зеландией перейдет к Жаклин и ее мужу (кто бы это ни был). Поэтому его внезапное исчезновение с политической сцены стало решающим событием в истории региона^[241].

Когда Иоанн Баварский умер, Хамфри Глостер и Жаклин все еще находились в Эно. Они сразу же заявили о своих претензиях на управление двумя графствами и разослали гонцов с призывом к населению признать их. Но пропагандой они не ограничились. Жаклин установила контакт с видным дворянином из партии крючков Флорисом ван Кийфхуком. Он собрал группу сторонников и безуспешно пытался отвоевать для нее Гауду. Затем, в конце января 1425 г., он и его сподвижники от имени Жаклин заняли речной порт Схонховен на реке Лек, изгнали гарнизон и захватили замок. На несколько месяцев этот город стал изолированным форпостом ее дела в Голландии.

Во время смерти Иоанна Баварского Филипп находился в Бургундии. В его отсутствие делами в Нидерландах занимался Совет Фландрии, заседавший в Генте. Совет отреагировал быстро. Инициатива принадлежала Роланду ван Уиткерке, нидерландскому дворянину из Фландрии, который служил главным советником и агентом Филиппа в Голландии. Через несколько дней после смерти Иоанна Баварского он вместе с другими советниками отправился на север, чтобы лично завладеть городами и областями, принадлежавшими покойному. Дворянство из партии трески почти сразу же провозгласило Иоанна Брабантского истинным мужем Жаклин и взяло в свои руки управление обоими графствами. Герцог Брабантский прибыл в Гаагу в начале февраля 1425 г. и принял присягу от голландских городов. Вернувшись в Брабант, он оставил в Голландии двух штатгальтеров^[242], которые управляли от его имени и чья власть была признана на большинстве территорий. В марте 1425 г. сторонники Жаклин были осаждены в Схонховене большим войском, собранным из всех главных городов Голландии. Последние очаги восстания крючков были подавлены к концу июня 1425 г. с помощью войск, переброшенных из Бургундии. Казалось, что дело Жаклин потерпело крах. Глостер вернулся в Англию со своей армией, а сама Жаклин была заключена во дворце в Генте^{title="">[243]}.

Партия трески захватила Голландию и Зеландию от имени герцога Брабантского, но реальным бенефициаром их переворота был Филипп Добрый. Он не собирался оставлять Голландию и Зеландию в руках Иоанна Брабантского, давно решив, что у его кузена не хватит ни ума, ни сил, чтобы удержать выпавший ему приз, и был намерен забрать Голландию и Зеландию себе. Для этого герцог использовал методы, которые всегда предпочитал: дипломатию и запугивание. В середине июля кузены встретились в Мехелене, и Иоанн покорился своей судьбе. 19 июля 1425 г., "учитывая множество владений и территорий, доставшихся ему по наследству или по браку, которыми он не может удобно управлять сам", он назначил Филиппа своим лейтенантом в Голландии и Зеландии сроком на 12 лет с правом распоряжаться ими по своему усмотрению^[244].

В начале июля 1425 г., через две недели после заточения Жаклин в Генте, герцог Бедфорд в сопровождении супруги и главных советников прибыл в загородное поместье Филиппа Доброго в Эдене в Артуа для переговоров, продолжавшихся почти неделю. Это был повод для взаимной лести, охоты, танцев и пиров, а также для обсуждения вопросов, представляющих взаимный интерес. Двое из присутствовавших бургундских дворян, воевавших в Эно, были замечены с вышитыми хоругвями, декларировавшими их готовность принять вызов англичан и их союзников. Бедфорд обиделся и потребовал убрать их, пока ему не объяснили, что они относятся только к английским сторонникам герцога Глостера. Унижение Хамфри Глостера в Эно, очевидно, доставило всем удовольствие^[245].

Через два месяца сердечное согласие союзников было нарушено неожиданным и очень нежелательным событием. 2 сентября 1425 года рано утром Жаклин сбежала из своей позолоченной клетки в Генте. Слуги тайно вывели ее из дворца, переодетой в мужскую одежду, и сопроводили по улицам спящего города к воротам. Там ее ждала группа голландских дворян-крючков с лошадьми. Жаклин поехала в Антверпен, а оттуда через северный Брабант в Голландию. На второй неделе сентября она прибыла в Гауду, главный город крючков в Голландии, где ее восторженно приветствовали сторонники. Там она поселилась в замке, который должен был стать ее базой на протяжении почти всех последующих трех лет. По мере того как весть о ее возвращении распространялась по Голландии, в Гауду съезжались знатные люди из партии крючков, чтобы выразить ей свое почтение. Среди них были главы многих ведущих дворянских семей, прибывшие со своими приближенными. Мы не знаем, сколько войск ей удалось собрать, но они вряд ли могли сравниться с теми, которыми располагал герцог Бургундский. Судя по всему, у нее не было и артиллерии. Одним из первых ее действий было письмо Хамфри Глостеру в Англию, в котором она просила его привести самую большую армию какую он сможет собрать, чтобы помочь ей захватить города и крепости ее врагов^[246].

Филипп Добрый находился в Брюгге, когда узнал о побеге Жаклин. Сначала он предположил, что она направляется в Англию, и приказал следить за портами. Когда стало ясно, что она направляется в Голландию, он отреагировал с поразительной быстротой. 6 сентября, через четыре дня после исчезновения Жаклин, Филипп обратился к рыцарскому сословию своих владений с призывом сопровождать его в Голландию. 15 сентября он отплыл в Слейс на 200 реквизированных кораблях с армией в 3.000 человек. 18 сентября войска высадились в Роттердаме. На набережной его встречали представители ведущих городов партии трески — Лейдена, Харлема и Амстердама. Из Роттердама Филипп отправился в Гаагу, а затем совершил поездку по городам Голландии, принимая присягу от их жителей. Однако триумфальное продвижение было неожиданно прервано серьезным военным поражением. 22 октября 1425 г., когда Филипп вернулся в Роттердам, большой отряд ополченцев из главных городов партии трески продвигался к штаб-квартире Жаклин в Гауде, но попал в засаду устроенную ее сторонниками в деревне Альфен, расположенной в 10 милях к северу от города. Ополченцы были разгромлены и потеряли все свои штандарты, которые с триумфом были доставлены в зал замка в Гауде. Пока под властью Жаклин находилась лишь скромная территория к северу от реки Лек, вокруг городов Гауда, Схонховен и Аудеватер. Кроме того, примерно в это же время она захватила порт Зевенберген, расположенный южнее на протоке Мерведе, что обеспечило ей доступ к судоходству и позволило поддерживать связь с Англией. Победа укрепила ее позиции среди голландцев, побудив колеблющихся заявить о своей поддержке. Это стало началом разрушительной партизанской войны между партиями крючков и трески, которая в итоге охватила большую часть Голландии и Зеландии. Особенно сильно пострадал Дордрехт. Примерно в это же время стали распространяться слухи о том, что герцог Глостер пытается откликнуться на призыв своей жены из Гауды. Сообщалось, что в Англии собираются войска для вторжения в Голландию. Для Филиппа Доброго то, что начиналось как демонстративный военный променад, стало выглядеть как настоящая война. Чтобы успокоить главные города партии трески, ему пришлось пообещать им, что он не покинет Голландию и Зеландию до тех пор, пока Жаклин не будет разгромлена. Тем временем во Фландрский Совет стали поступать неистовые просьбы срочно направить в Голландию еще 4.000 солдат^[247].

* * *

Голландия и Зеландия представляли для Англии гораздо больший интерес, чем Эно. Эти два графства являлись важным рынком сбыта английской шерсти. Они были основным пунктом назначения для экспорта английских тканей, большая часть которых попадала на рынки Северной Европы через посредников, базировавшихся там же. В Мидделбурге и Дордрехте существовали общины английских купцов, которые на практике являлись форпостами лондонской Почтенной компании торговцев тканями. Для английских купцов перспектива бургундского захвата Голландии и Зеландии была крайне нежелательной. Она грозила привнести на один из важнейших рынков протекционизм и ответные конфискации, которые ассоциировались у них с бургундской Фландрией. Особенно сильная неприязнь возникли в Лондоне, где была сосредоточена основная часть торговли с Голландией и Зеландией и где была сильна враждебность к герцогу Бургундскому и его фламандским подданным^[248].

Тесные отношения герцога Глостера с лондонским купечеством были одним из его главных политических преимуществ, и он прилагал все усилия для их укрепления. Став канцлером, Генри Бофорт превратился в эффективного правителя Англии. Считалось, что у него сердце лежит "тяжелая обида" на лондонцев, и Глостер умело использовал это обстоятельство, чтобы подставить подножку своему сопернику. В феврале 1425 г., когда Глостер еще находился в Эно, в городе произошел взрыв гнева против иностранных купцов, направленный главным образом против фламандцев, самой многочисленной и процветающей из иноземных общин города. Бофорт объявил себя защитником этих подданных герцога Бургундского. После того как по городу были распространены подстрекательские листовки против них, Бофорт принял слишком жесткие меры. На основании сомнительной информации, полученной от платного осведомителя, он арестовал нескольких видных лондонцев и обвинил их в государственной измене. Чтобы усмирить город, он разместил в Тауэре большой гарнизон под командованием камергера Бедфорда сэра Ричарда Вудвилла, который был отправлен в Англию для укрепления его власти. Когда через шесть недель Хамфри вернулся в Англию из Эно, он принял сторону лондонцев. Герцог появился у Тауэра и потребовал впустить его. Вудвилл, которому было приказано никого не пускать без разрешения Совета, отказался, и Бофорт поддержал его. Позже Глостер вернулся, когда Вудвилла не было на месте, и силой заставил его заместителя освободить одного из содержавшихся там узников. Отменив распоряжения Совета, Глостер заявил лейтенанту, что его собственный приказ должен быть достаточным ордером. Вскоре после этого, обращаясь к городским властям, герцог заявил, что вполне понимает, почему они сочли поведение Бофорта слишком жестким. По его словам, они могли ожидать от него лучшего обращения^[249].

30 апреля 1425 г. в Вестминстере открылся Парламент, на котором символически председательствовал трехлетний король. Главной темой заседания стал конфликт между Глостером и Генри Бофортом. Хамфри так и не простил Бофорта за то, что тот возглавил группировку, разгромившую его в 1422 г., когда он пытался добиться для себя регентства в Англии. Канцлер был категорически против авантюр Глостера в Нидерландах. Его язвительные упреки в адрес кампании Глостера в Эно, должно быть, звучали в ушах герцога еще несколько недель. Объявление герцогом себя в качестве защитника лондонцев против канцлера довело их вражду до апогея. "Лорд Глостер, — как позже заметит Совет, — долго терпел и испытывал тяжесть и неудовольствие против личности милорда канцлера, своего дяди". Атмосфера в Вестминстере была напряженной. Бофорт утверждал, что получил достоверные сведения о том, что Хамфри планирует напасть на него. В Лондоне распространялись агрессивные листовки против канцлера. Толпа собралась в переулках района Винтри, в западной части города, и кричала, что если им удастся схватить Бофорта, они бросят его в Темзу, "чтобы он научился плавать". Бофорт находился в сильной позиции, поскольку по решению 1422 г. все полномочия короны были переданы Совету, в котором он и его союзники главенствовали. Глостер был намерен обойти их в Парламенте, чтобы заручиться поддержкой для своей жены в ее притязаниях на наследство. Парламент заседал два с половиной месяца, до середины июля. Официальные отчеты, как всегда, сдержанны. Ясно лишь, что Глостеру удалось перехитрить своего соперника. Палата Общин симпатизировала Жаклин Баварской. Она предложила Совету обратиться к Филиппу Доброму с просьбой отпустить ее в "индифферентные" (то есть нейтральные) руки. 14 июля 1425 г., в последний день заседаний, Совет одобрил предоставление Хамфри займа в размере 20.000 марок четырьмя ежегодными выплатами для оплаты его "разнообразных нужд". Под этим, вероятно, подразумевалась выплата задолженности по военному жалованью войскам, служившим ему в Эно. Таким образом, по словам лондонского хрониста, одна из самых неспокойных парламентских сессий за многие годы завершилась "дурным концом, слишком позорным как его мог бы назвать любой благоразумный человек"^[250].

Герцог Глостер, видимо, получил призыв Жаклин о помощи примерно в середине сентября 1425 года. Со свойственной ему стремительностью он сразу же решил отправить армию в Голландию. В конце того же месяца он уже активно набирал войска. Поэт Джон Лидгейт, подражая своему покровителю, предвкушал скорый союз Англии и Голландии, "новое солнце, которое будет радостно сиять в обеих землях". Однако на этот раз Хамфри не собирался сам возглавлять армию, так как в прошлый раз он убедился, насколько ослабевает его влияние в Совете, когда он находится за пределами Англии. Вместо него выбор пал на магната из Эссекса Уолтера, лорда Фицуолтера, который в то время служил в армии графа Солсбери в Мэне. Хотя Фицуолтеру было всего 25 лет, он уже был опытным солдатом. Он много лет воевал во Франции, приобрел репутацию жестокого человека не признающего никаких законов, за что однажды был заключен в парижскую тюрьму. Но, кроме короткого отправления должности капитана в Вире, у него не было опыта самостоятельного командования. Вероятно, деньги стали причиной его участия в авантюре Глостера. Фицуолтер попал в плен в битве при Боже и испытывал трудности с выплатой выкупа и несомненно, надеялся стяжать славу и получить возможность поправить свое пошатнувшееся финансовое положение^[251].

Сообщения о военных приготовлениях Глостера дошли до Совета Фландрии в Генте в начале октября 1425 года. В Париже герцог Бедфорд срочно отправил в Англию сэра Ральфа Ботелера с группой своих советников, чтобы поговорить с Глостером и выяснить, что происходит. В Вестминстере канцлер и Совет перепугались. Сбор частной армии в Англии, по их мнению, был серьезным нарушением закона. Ни канцлер, ни Совет не знали, что герцог собирается с ней делать. Они опасались, что Глостер планирует совершить переворот. Его поведение, безусловно, способствовало их опасениям. В последние дни октября 1425 г. герцог находился в замке Байнардсс, своем обнесенном стеной особняке на берегу Темзы рядом с Блэкфрайерс. Вечером 29 октября 1425 г. он разослал по городу призыв к горожанам собраться с оружием в руках. На следующее утро он приказал мэру и олдерменам выделить ему 300 конных людей, очевидно, для того, чтобы захватить короля-ребенка, который в это время находился во дворце Элтем в Кенте. Генрих VI был всего лишь символом королевской власти, но перспектива его перехода под власть Глостера была для Бофорта непереносимой. Кроме того, он беспокоился о собственной безопасности, поскольку путь Глостера и его сторонников в Элтем пролегал через Лондонский мост и густонаселенные улицы района Саутварк. Именно в Саутварке находились главные цели лондонской гильдии. Здесь находилась самая большая в Англии колония иммигрантов, а также поместье епископов Винчестерских, где жил сам Бофорт. Канцлер решил остановить орду Глостера, перекрыв Лондонский мост. На южном конце моста были натянуты цепи, а для защиты сторожевой башни были поставлены солдаты. Когда весть об этом распространилась, город взорвался. Повсюду были закрыты лавки, люди сходились к мосту, чтобы противостоять людям канцлера. Противостояние продолжалось до конца дня и всю следующую ночь. Сражения удалось избежать только благодаря вмешательству архиепископа Чичеле и Педро, сына короля Португалии, находившегося с визитом в Англии. Они заключили перемирие, которое позволило каждой из сторон отвести свои войска без кровопролития. Но в конце концов Глостер добился своего. Ему разрешили привезти короля-ребенка в Лондон в сопровождении остальных членов Совета, мэра, олдерменов Лондона и большой толпы лондонцев. Следующее заседание Совета герцог провел в своем особняке в замке Байнардс. Через несколько дней Совет санкционировал выплату первой части парламентского займа Глостеру^[252].

Оказавшись вне игры в Лондоне и Вестминстере, 31 октября 1425 г., Генри Бофорт написал герцогу Бедфорду в Париж, требуя от него немедленного возвращения в Англию. Согласно политического соглашения 1422 г., полномочия Глостера как протектора королевства автоматически приостанавливались, если его старший брат находился в Англии. "Поскольку вы желаете благополучия королю, нашему суверенному господину, и его королевствам — Англии и Франции, и вашему собственному, и нашему тоже, поспешите сюда, — писал Бофорт, — у вас здесь такой брат, что дай Бог, чтобы он был хорошим человеком". Для Бофорта, как, несомненно, и для Бедфорда, на карту было поставлено не что иное, как будущее двуединой монархии. "Ваша мудрость хорошо знает, — писал Бофорт, — что процветание Франции зависит от благосостояния Англии". Письмо Бофорта было поспешно доставлено во Францию и вручено герцогу Бедфорду 3 ноября, всего через три дня после его написания. Бедфорд согласился вернуться, но он не мог вернуться так быстро, как хотелось бы Бофорту. Необходимо было решить текущие проблемы в Бретани, в Мэне и в Шампани. В итоге регент смог покинуть Париж только в начале декабря. В Англию он прибыл незадолго до Рождества. 7 января 1426 г. был созван Парламент. Официально въехав в Лондон через три дня, 10 января, Бедфорд не терял времени, чтобы показать свои симпатии. Он въехал в Вестминстер с канцлером Бофортом под руку, а Глостер демонстративно отсутствовал. Мэр и олдермены встретили его с трепетом и преподнесли ему два серебряных таза, за которые их "не поблагодарили"^[253].

К тому времени, когда Бедфорд добрался до Англии, армия Фицуолтера, должно быть, уже отправлялась в путь. Примерно на Рождество 1425 г. Фицуолтер отплыл от берегов Темзы с 1.500 человек, на 24-х больших кораблях. Герольд Глостера, отправившийся вместе с ними, утверждал, что это "цвет английских лучников, избранные из избранных". Филипп Добрый получил множество предупреждений об их отплытии. Бедфорд получил последние сведения о продвижении Фицуолтера, пока тот находился в Кале, и передал их чиновникам Филиппа во Фландрии. Дополнительные сведения поступали от капитана крепости у входа в гавань Слейс, который считал корабли, когда они проплывали мимо. Фицуолтера сопровождала группа вождей партии крючков, которые служили ему советниками и проводниками. Они договорились о встрече с одним из главных сторонников Жаклин, Яном ван Хаамстеде, на Схаувене, одном из крупных островов Зеландии. Ван Хаамстеде ждал их там с примерно 2.000 зеландцев. Переход Фицуолтера по морю был сопряжен с несчастными случаями. Его корабли из-за плохой погоды разделились и не все добрались до места встречи. Некоторые из отставших кораблей были атакованы в море. Большинство из них были слишком велики для мелководных заливов Зеландии, поэтому пришлось искать глубоководный порт. 5 января 1426 г. флот с запозданием прибыл к Зирикзее, который имел лучшую глубоководную гавань на острове Схаувен. Жители Зирикзее было настроено враждебно. Захватчики были вынуждены отступить к Броуверсхавену, небольшому укрепленному городу-бастиде с защищенной, но мелководной гаванью на другой стороне острова. Высадка на берег далась людям Фицуолтера нелегко. Из-за потерь и навигационных ошибок они лишились около трети своего состава. Оставшимся в живых пришлось пересаживаться на баржи, чтобы добраться до берега.

Герцог Бургундский провел Рождество и Новый год в Лейдене. Он получил известие о высадке английского десанта в тот же вечер. На следующий день, 6 января 1426 г., он выступил со своей армией в Роттердам. По его собственным оценкам, с ним было около 6.000 человек. Из них менее половины составляли французы и фламандцы, остальные — местные контингенты, предоставленные голландскими городами партии трески. За удивительно короткое время роттердамские корабельщики собрали целую флотилию судов с малой осадкой, чтобы перевезти этих людей к побережью. В течение нескольких дней сильные ветры не позволяли флоту Филиппа подойти к Броуверсхавену. Но 13 января, в прекрасный ясный день, корабли смогли встать на якорь в полутора милях к западу от города. Англичане и их союзники из Зеландии следовали за прибывшими вдоль берега с целью помешать высадке.

Армия, высаживающаяся на береговые пляжи и приливные отмели, чрезвычайно уязвима. Для армии Филиппа этот процесс был особенно сложен, поскольку прилив закончился, и людям герцога пришлось преодолевать значительное расстояние вброд с тяжелым снаряжением. Как ни странно, Фицуолтер не смог воспользоваться их трудностями. Он разместил своих людей за дамбами, оставив бургундцам возможность беспрепятственно высадить большую часть своей армии и самим занять дамбы. К тому времени, когда Фицуолтер решил атаковать, бургундцы высадили на берег около двух третей своей армии (около 4.000 человек) и выстроили ее в боевом порядке на дамбах. Англичане и их союзники из Зеландии построились в классическом английском боевом порядке, с лучниками на флангах. Они шли навстречу строю Филиппа идеальным шагом, издавая грозные крики и трубя в трубы и рога. Бургундцы были более многочисленной из двух армий и имели преимущества в обороне находясь на возвышенности. Они выставили перед своей линией около 1.000 арбалетчиков из союзных городов. Но хотя арбалетчики вели огонь до тех пор, пока противник не приблизился на расстояние выстрела из лука, выпущенные ими болты не производили никакого впечатления на стальные шлемы и кирасы английских латников. С таким же успехом можно было стрелять в них гнилыми яблоками, заметил один из очевидцев. Английские длинные луки быстро рассеяли голландских горожан и заставили их отступить в тыл. Однако тяжеловооруженные французские и фламандские латники, стоявшие в строю за ними, предприняли сокрушительную контратаку. Они теснили людей Фицуолтера назад до тех пор, пока их ряды не прорвались, и они не повернули и не обратились в бегство. Все закончилось очень быстро. Преследование было возложено на легковооруженных голландских горожан, которые убивали всех без разбора.

Часть разбитой армии сумела перебраться через пески и была подобрана английскими кораблями, стоявшими на якоре в проливе. Среди спасшихся был и сам Фицуолтер. Он сбросил с себя доспехи и оставил на берегу свое знамя, где их потом нашли победители. Другим повезло меньше. Они тонули в море или дренажных каналах, их преследовали вдоль дамб и рубили сотнями. Когда резня закончилась, герольд Глостера предстал перед герцогом Бургундским в великолепной парчовой тунике, расшитой гербом Хамфри, в сопровождении герольда лорда Фицуолтера. Он доложил о судьбе боевых товарищей. "Все мертвы", — объявил он. "А лучники?" "Все, кроме 300". Среди пленных были Ян ван Хаамстеде и около 200 англичан. Битва при Броуверсхавене, разыгравшаяся в отдаленном уголке Северной Европы с участием сил частных армии, редко вспоминалась в последующие годы, но она принесла свои уроки. Она стала яркой демонстрацией убойной силы длинного лука даже на столь позднем этапе его существования, а также превосходства современных пластинчатых доспехов. Единственный заметный пострадавший со стороны бургундцев был убит стрелой, попавшей ему в глаз, поскольку на нем не было шлема^[254].

* * *

Герцог Бедфорд прибыл в Вестминстер в январе 1426 г. с амбициозными планами. Он хотел положить конец вражде между Генри Бофортом и герцогом Глостером и восстановить отношения с герцогом Бургундским после двух неудачных попыток английских войск вырвать из его рук наследство Жаклин Баварской. Кроме того, он должен был убедить политическое сообщество признать войну во Франции делом всех англичан, а не просто иностранной авантюрой дома Ланкастеров. Некоторые члены Совета уже задумывались, стоит ли продолжать борьбу за договорные провинции Франции. Когда стало ясно, что ценой их сохранения является бесконечная война, не удовлетворился бы сам Генрих V только Нормандией?^[255]

18 февраля 1426 года в непривычной обстановке большого зала Лестерского замка открылся Парламент. Этот город был выбран потому, что являлся важным центром ланкастерской власти, удаленным от лондонской толпы и влияния герцога Глостера. Но угроза насилия не покидала собравшихся даже Лестере. Пэры приезжали со своими толпами буйных сторонников, ожидая неприятностей. Членам двух домов пришлось напомнить, чтобы они оставили мечи и кинжалы в своих жилищах, но в ответ они принесли дубинки, спрятанные "в их плащах", и камни "за пазухой и рукавах". Герцог Глостер заперся в своих покоях. Обиженный тем, что его вытеснили из правительства, он отказался присутствовать на подготовительном заседании Совета по обсуждению его ссоры с Бофортом, если канцлер не будет предварительно уволен, но это требование было отвергнуто с порога. Новости с континента омрачали его настроение. Кардинал-комиссар, которому было поручено рассмотреть дело Жаклин в Риме, недавно признал ее брак с Хамфри прелюбодейным и недействительным. Это была серьезная неудача, хотя и не окончательная, поскольку окончательный вердикт должен был вынести сам Папа Римский. За этой новостью быстро последовали первые сообщения об разгроме армии Фицуолтера под Броуверсхавеном^[256].

В конфликте между Глостером и Бофортом пришлось применить весь запас такта Бедфорда. Глостер подготовил длинный список обвинений против канцлера, включая несколько экстравагантных обвинений в измене, относящихся к предыдущему царствованию. Бофорт представил подробный письменный ответ. Под давлением обоих соперников конфликт был передан на рассмотрение комитета советников. 12 марта 1425 г. король-ребенок был введен в зал заседаний для оглашения решения комиссии архиепископом Кентерберийским. С Бофорта были сняты все обвинения, предъявленные Глостером, и Хамфри пришлось сделать публичное заявление о признании этого факта. Им было приказано "пожать друг другу руки в знак и доказательства полной и непоколебимой любви и привязанности, которая будет поддерживаться между ними". Но в действительности Глостер одержал победу. Бофорта заставили отказаться от должности канцлера и разрешили выйти из состава Совета, чтобы отправиться в паломничество за границу. В качестве компенсации ему было разрешено принять предложение о кардинальской шапке, от которой Генрих V потребовал его отказаться десятилетием ранее^[257].

Вражда Глостера и Бофорта отвлекла внимание от насущного вопроса об уровне английской поддержки войны во Франции. Непосредственной проблемой был упорный отказ Палаты Общин признать масштаб финансовой проблемы. В 1422 и в 1425 годах Парламент санкционировал дальнейшие государственные займы в счет будущих налоговых поступлений, но не утвердил новых налогов, за счет которых можно было бы их погасить. В то же время постоянные доходы государства были неудовлетворительны. На таможенные поступления сильно повлиял конфликт между Глостером и Филиппом Добрым, резко сокративший объем торговли. Английских купцов арестовывали в подконтрольных Филиппу городах Голландии и Зеландии, а фламандские корабли и грузы конфисковывали в Англии. Экспедиционные армии, отправленные во Францию в 1424 и 1425 годах, финансировались за счет займов, но заимствования в таких масштабах без новых источников дохода были непосильны более чем на краткий срок. Осенью 1425 г. поток займов прекратился. Впервые с момента восшествия короля на трон в 1426 году не было запланировано никакой экспедиционной армии из Англии.

Герцог Бедфорд был в ярости. Он заявил, что если не будет предоставлена новая парламентская субсидия, то он откажется возвращаться во Францию и не возьмет на себя ответственность за защиту интересов молодого короля там. Палата Лордов потребовала отчета о состоянии государственных финансов. Чтобы казначей Джон Стаффорд, епископ Бата и Уэллса, мог представить его, из Вестминстера были доставлены отчеты Казначейства. Палата Общин, видимо, осталась недовольна, так как Стаффорд, который в течение последних трех лет с трудом сдерживал дефицит, отказался больше нести это бремя и сложил с себя полномочия. В мае его преемник сэр Уолтер Хангерфорд представил Парламенту новый доклад. Парламент по-прежнему решил остаться в стороне и отказался предоставить субсидию. Парламентарии лишь разрешили правительству занять еще 40.000 фунтов стерлингов на срок до одного года^[258].

На основании этого решения графу Уорику в июле 1426 г. было поручено собрать в Англии 800 человек — самую маленькую на сегодняшний день экспедиционную армию. Однако кампания по привлечению заемных средств, которая должна была ее финансировать, оказалась неудачной. Совет больше не мог рассчитывать на займы у Генри Бофорта после его ухода из правительства. Другой крупный кредитор, Корпорация лондонского Сити, сделала небольшой денежный взнос, но на этом все и закончилось. Итальянские купеческие круги взяли пример с Корпорации. В отчаянии Совет прибег к приему, который в последний раз использовал Генрих V во время кризиса 1421 года. Он обратился к населению, надеясь покрыть дефицит за счет большого количества мелких займов. В каждом графстве были назначены комиссары, которым было поручено созвать "лучших людей" и призвать их одолжить деньги королю в трудную минуту. В итоге было собрано менее 4.400 фунтов стерлингов, из которых на долю комиссаров графств пришлась лишь четверть. Разнообразие оправданий, приводимых в их отчетах, говорит о снижении энтузиазма в отношении войны с 1421 года. Большинство ссылалось на бедность. В Норфолке и Нортгемптоншире люди указывали на то, что им до сих пор не вернули займы, выданные Генриху V. В Восточной Англии они протестовали против того, что их товары были конфискованы в Голландии и Зеландии. В Беркшире и Оксфордшире 22 человека явились по вызову комиссаров, но ни один из них не согласился дать денег в долг. Многие из "лучших людей" вообще не явились^[259].

Чтобы получить деньги на оплату армии, которую он планировал взять с собой при возвращении во Францию, Бедфорд был вынужден прекратить оплату других государственных расходов. Главной жертвой этой вынужденной экономии стал гарнизон Кале. В мае 1426 г. все выплаты из английских доходов казначею Кале были приостановлены и были возобновлены только почти год спустя. Аналогичным образом были сокращены выплаты на оборону Гаскони. В результате в казначействе скопилось около 18.000 фунтов стерлингов. Они были использованы для оплаты авансов армии Уорика, отплывшей во Францию в конце августа 1426 г., и 1.200 человек, которых Бедфорд взял с собой во Францию в марте следующего года. Протесты гарнизона Кале были частично купированы обещанием погасить задолженность по зарплате из первой части выкупа за шотландского короля Якова I — весьма неопределенного долга, который был меньше, чем причиталось, и уже был просрочен^[260].

Парламент был распущен 1 июня 1426 г., и Совет вернулся в Вестминстер. Герцог Бедфорд надеялся в этот момент вернуться во Францию. На самом деле он задержался в Англии еще на десять месяцев из-за незавершенных дел, как финансовых, так и политических. В первую очередь необходимо было сдерживать амбиции своего брата. Жаклин Баварская, "закаленная в боях дама", как называл ее восхищенный Жан де Ваврен, сумела удержать свои позиции в Голландии в течение всех кризисных месяцев в Англии. Город Алкмар и вся прилегающая к нему приморская провинция Кеннемерланд на севере Голландии перешли под ее власть. С помощью кеннемерландцев она осадила Харлем, один из главных городов Голландии, где лейтенант Филиппа Роланд ван Уиткерке держался во все более стесненных условиях. Армия помощи, которую сын Роланда привел из Фландрии, была уничтожена во второй битве при Альфене. Филипп Добрый был вынужден в июле вернуться в Голландию со свежей армией, чтобы восстановить положение. Тем временем в Англии Бедфорд препятствовал любым попыткам послать помощь Жаклин. Герцог Глостер выжидал. "Пусть мой брат правит, как ему хочется, пока он находится в этой стране, — сказал он, — а после его отъезда во Францию я буду править так, как мне покажется правильным"^[261].

* * *

В то время как Бедфорд делал все возможное для восстановления пошатнувшегося союза Англии с Бургундией, герцог Бретонский и его брат коннетабль предприняли самую решительную попытку его разрушить. Примерно в конце июля Иоанн V назначил посольство во главе с Жаном де Малеструа, которое должно было совершить большое турне по главным дворам, начиная с дофинского, затем посетить герцога Савойского в Женеве и, наконец, предстать перед герцогом Бургундским в Нидерландах. Миссия Жана де Малеструа открыла зиму интенсивной дипломатии, целью которой было убедить Филиппа Доброго отказаться от союза с англичанами и объединить усилия с Дофином и герцогом Бретонским^[262].

Ришмон и его советники принимали самое активное участие в составлении инструкций для Малеструа. Они перечислили все старые аргументы, которые приводили Филиппу. Но к ним добавился новый, поразительный. Иоанн V утверждал, что ему стало известно о заговоре англичан с целью убийства Филиппа в интересах герцога Глостера. Это утверждение было подкреплено досье, содержащим, как утверждалось, подлинные документы регента, герцога Глостера и графа Саффолка. История, рассказанная в этих документах, представляла собой тщательно продуманную фальсификацию. Утверждалось, что осенью 1424 г., когда Глостер приступил к завоеванию Эно, англичане были обеспокоены предстоящей женитьбой Филиппа Доброго на Бонне д'Артуа. Считалось, что она враждебно относится к Англии и является твердой союзницей Дофина, что может подтолкнуть Филиппа к тому, чтобы повернуть оружие против своих бывших союзников. Филиппа, как утверждалось, нужно было остановить, пока этого не произошло. Первоначальная идея, предложенная герцогом Глостером, заключалась в том, чтобы арестовать его во время очередного приезда в Париж и доставить в качестве пленника в Англию. Согласно этому документу, герцог Бедфорд в принципе согласился с этой идеей, но посчитал, что арестовывать Филиппа в центре Парижа нецелесообразно. Такая попытка спровоцировала бы немедленное восстание в столице. Лучше было бы убить его и представить это как несчастный случай. Бедфорд предложил пригласить Филиппа на поединок, на котором его можно было бы убить "тонким ударом", не выглядящим преднамеренным. Эта идея была одобрена как Советом Бедфорда в Руане, так и Советом в Вестминстере.

В этих документах было много неправдоподобного, и не в последнюю очередь тот факт, что подобные вещи вообще были зафиксированы в письменном виде. Но в целом они были весьма убедительны. В них упоминались реальные события и приводились точные даты, когда предполагаемые фигуранты действительно находились в тех местах, о которых говорилось. Более того, письма Саффолка были, по всей видимости, подписаны им самим и скреплены его печатью. На самом деле эти документы были искусно подделаны нормандским рыцарем, по имени Гийом Бенуа, ранее состоявшим на службе у Саффолка. Саффолк делился с Бенуа многочисленными секретами, которые тот использовал для придания правдоподобности сфальсифицированным документам. Граф также разрешил ему хранить свою печать, которую Бенуа использовал для подделки одного из документов и для удостоверения подлинности бланков, которые впоследствии были использованы для подделки других. Мотивом Бенуа были деньги. В поисках покупателя он предлагал купить эти документы различным бургундским чиновникам. В конце концов он познакомился с Артуром де Ришмоном, который пообещал ему хорошее вознаграждение за его труды. Ришмон знал, что документы являются подделкой. Он и его ближайшие советники даже предложили "доработать" один из них и использовать один из чистых бланков для создания другого. Однако Иоанн V и его канцлер, судя по всему, были искренне увлечены в их подлинности. Они договорились, что Бенуа должен сопровождать Жана де Малеструа к герцогу Бургундскому, чтобы тот поручился за их содержание^[263].

В августе 1426 г. Жан де Малеструа прибыл ко двору Дофина в Меэн-сюр-Йевр, чтобы рассказать о своей миссии. Дофин был воодушевлен. Герцог Савойский, представители которого присоединились к Малеструа в Меэне несколькими неделями позже, тоже был воодушевлен. Карл созвал Генеральные Штаты Лангедойля, главным делом которых было рассмотрение плана. Судя по докладу делегатов от города Тура, присутствующие с энтузиазмом поддержали его. Они считали, что примирение с Филиппом Добрым — единственный выход из налогового истощения и грабежей со стороны неоплачиваемых солдат. Карл назначил Жана де Малеструа своим послом и отрядил четырех человек, включая советника и Беррийского Герольда, для сопровождения его миссии^[264].

В то время как Жан де Малеструа направлялся ко двору герцога Савойского в Женеве, коннетабль и граф Клермонский встречались с маршалом Бургундии Жаном де Тулонжоном и его коллегами-комиссарами в Бурбон-Ланси, а затем в Мулене, столице герцогов Бурбонских. Это была последняя из очередной серии конференций, созванных для пересмотра и продления региональных перемирий между Дофином и герцогом Бургундским. Но по ее окончании граф Клермонский и Ришмон обратились к своим бургундским коллегам с "протестом", который должен был быть передан лично Филиппу. Ришмон, по их словам, принял должность коннетабля Франции с согласия Филиппа при том понимании, что если ему удастся изгнать людей, виновных в убийстве его отца, то герцог заключит мир с Дофином. Он, Ришмон, сдержал свое слово и в настоящее время все советники и подданные Карла желали примирения между двумя ветвями династии Валуа. Не хватало только согласия Филиппа. Когда Жан де Малеструа добрался до Женевы, эти аргументы были поддержаны герцогом Савойским, который добавил своих представителей к растущему дипломатическому поезду, следовавшему за канцлером Бретани^[265].

Одна из опасностей средневековой дипломатии заключалась в том, что события, как правило, развивались быстрее передвижения послов, особенно если речь шла о епископах или других крупных сеньорах, статус которых предполагал наличие большой свиты и неспешный темп передвижения. Жан де Малеструа достиг Фландрии только в конце января 1427 года. К этому времени военное давление на Иоанна V усилилось. Графа Солсбери на посту командующего западным сектором пограничья сменил граф Уорик. Уорик был искусным политиком, в течение пяти лет являвшимся правой рукой Генриха V. Он был, пожалуй, единственным соратником Бедфорда, который не уступал ему ни в интеллекте, ни в политических способностях. В июне истек срок перемирия в Бретани, о котором Иоанн V договорился в марте 1426 года. Английские набеги на Бретань, совершаемые из Сен-Жам-де-Беврон и крепостей в Мэне, возобновились с обычными разрушительными последствиями. С наступлением зимы на бретонской границе назревала гуманитарная катастрофа. Обнесенные стенами города, такие как Витре, были переполнены беженцами. У главного городского госпиталя уже не было ни средств для обеспечения своей деятельности, ни еды для толп нищих и раненых у его дверей. Большую часть приграничной территории к востоку от Ренна пришлось освободить от охраны замка, поскольку все пригодные для жизни мужчины погибли, попали в плен к англичанам или бежали в более безопасные районы. Офицеры герцога, находившиеся в этом районе, докладывали, что на памяти человечества никто никогда не сталкивался с подобной ситуацией. Это было началом нового, мрачного периода в истории бретонского пограничья, когда оно разделило разруху и запустение, ставшие общей судьбой других пограничных районов Франции. В последующие годы северный сектор пограничья потерял от половины до трех четвертей своего населения^[266].

В отчаянии герцог Бретонский решил попытаться заключить еще одно перемирие с англичанами. Он объединил свои усилия с Иоландой Анжуйской, которая была обеспокоена сложившейся ситуацией не меньше его. Если Бретань попадет в руки англичан, то, несомненно, следующими будут владения Анжуйского дома. Иоанн V и Иоланда выработали совместный подход к англичанам. В их планах было нечто похожее на соглашение, которое они заключили с Генрихом V в конце 1417 г. после ряда поражений. Они планировали просить о региональном перемирии. Согласно этому предложению, огромная территория западной Франции, включающая герцогства Бретань и Анжу, оставшуюся часть графства Мэн и всю Турень, должна была стать фактически нейтральной. Эта идея была поддержана герцогом Савойским и провинциальными Штатами Анжу и Турени. То, что о подобной идее задумывалась главная сторонница Дофина в Совете и мать его супруги, свидетельствовало о плачевном состоянии Буржского королевства. В конце концов, они зря потеряли время, поскольку граф Уорик ясно дал понять, что перемирия для него не достаточно. Он хотел полного подчинения Бретани. В декабре 1426 г. граф призвал Иоанна V вернуться к союзу с Англией и возобновить оммаж Генриху VI. В ответ герцог решил потянуть время. Он пообещал дать ответ в свое время и отправить одно посольство в Париж, а другое — в Вестминстер. Тем временем Иоанн V усилил давление на герцога Бургундского, чтобы тот пришел ему на помощь. По его словам, ущерб, нанесенный восточному пограничью Бретани, был больше, чем он мог вынести и если Филипп не возьмет на себя обязательство в ближайшее время присоединиться к союзу с Дофином и не предпримет активных действий по его поддержке, ему придется заключить с англичанами наилучшую сделку^[267].

Только в начале марта 1427 г. разбухший дипломатический кортеж Жана де Малеструа был наконец принят герцогом Бургундским в Дордрехте (Голландия). Филиппа не впечатлило ни количество послов, ни интенсивность шумихи. Кроме предполагаемого английского заговора, он уже слышал все их аргументы. Его советники быстро разобрались в фальшивках Бенуа. Их автор был арестован и брошен в тюрьму. О содержательном ответе Филиппа на предложения послов ничего не известно, но очевидно, что он не был положительным. Он отказался следовать за герцогом Бретонским в лагерь Дофина и не принял на себя никаких обязательств. Что касается несчастного Бенуа, то он был доставлен во Фландрию в обозе Филиппа и заключен в камеру герцогского замка в Лилле. Там он во всем признался, раскрыв всю глубину двуличия Ришмона. Провал миссии Жана де Малеструа стал решающим моментом. Герцогу Бретонскому не оставалось ничего другого, как заключить мир с англичанами на самых выгодных для себя условиях. Министры Дофина, в свою очередь, были разочарованы ответом Филиппа и потеряли интерес к переговорам с ним. В марте в Женеве должна была открыться очередная мирная конференция, организованная герцогом Савойским, но министры Карла даже не потрудились направить туда свою делегацию^[268].

В новом году граф Уорик собрал самую большую полевую армию, которую англичане еще не отправляли в Бретань: 600 латников и 1.800 лучников. В центре внимания обеих сторон находилась большая пограничная крепость Понторсон, расположенная к югу от Мон-Сен-Мишель. За год до этого Ришмон частично разрушил ее стены, но потом раздумал и поставил на развалинах смешанный отряд из бретонцев, французов и шотландцев под командованием одного из своих бретонских лейтенантов Жана де Ростренена. Тот провел ремонт укреплений и превратил это место в базу для набегов на Нижнюю Нормандию и Мэн. Но все это предприятие было сопряжено с неудачами. Во время рейда против английского гарнизона Авранша Жан де Ростренен вместе со значительной частью своего отряда был захвачен в плен. Гарнизон всерьез задумался обоставлении крепости англичанам. Но Ришмон убедил их остаться и пообещал привести с Луары свежие войска для подкрепления. Бертран де Динан, сеньор де Шатобриан, сменивший Ростренена на посту капитана Понторсона, призвал добровольцев удерживать город до прибытия Ришмона. Добровольцами стал почти весь гарнизон, кроме шотландцев, которые посчитали, что оборона города бесперспективна, и ушли. Их опасения оказались вполне оправданными.

В конце февраля 1427 г. к стенам Понторсона прибыл граф Уорик. Защитники вели доблестную, но безнадежную оборону. 17 апреля 1427 г., когда осада продолжалась уже около семи недель, большой отряд под командованием Жана де ла Э устроил засаду на английский обоз с продовольствием на прибрежной дороге к востоку от Мон-Сен-Мишель. Хотя численность английского конвоя была больше, чем у отряда де ла Э, англичане были разбиты понеся значительные потери. Когда известие об этой катастрофе достигло Понторсона, гарнизон затребовал условий для капитуляции. Ему было предоставлено три недели для ожидания помощи. Вероятно, операция по оказанию осажденным помощи была бы вполне осуществима, поскольку на небольшом расстоянии от Понторсона находились две значительные армии. Ришмон со своей армией находился на реке Сарта, примерно в пяти днях пути. Герцог Бретонский объявил в своем герцогстве арьер-бан и находился в 30-и милях от Понторсона в Динане, где его офицеры собирали свою армию. Ришмон отправился в Динан, чтобы посоветоваться с братом. Он взял с собой своих главных капитанов, включая Джона Стюарта-Дарнли и недавно получившего назначение маршала Жана де Бросс, сеньора де Буссак. Все они хотели освободить город от осады. Но Иоанн V и слышать об этом не хотел. Он никогда не хотел серьезной конфронтации с англичанами на своей границе и не любил рисковать вступая в полевое сражение. Кроме того, к этому времени он, вероятно, получил доклад Жана де Малеструа о провале его миссии к герцогу Бургундскому и решил покориться англичанам^[269].

Герцог Бедфорд покинул Англию в конце марта 1427 года. Он остановился в Кале, чтобы стать свидетелем вручения папским легатом кардинальской шапки Генри Бофорту в городской церкви, и в Амьене, чтобы посоветоваться с Жаном де Люксембургом и другими французскими капитанами на его службе. 5 апреля он въехал в Париж. Первой его задачей по прибытии в столицу было завершение подчинения герцога Бретонского. 28 апреля 1427 г. регент еще раз надавил на Иоанна V и передал графу Солсбери все ценные владения герцога за пределами Бретани, большинство из которых находилось на оккупированных Англией территориях. Когда через несколько дней, 8 мая, Понторсон открыл ворота графу Уорику, Иоанн V отказался от неравной борьбы. Его послы явились к герцогу Бедфорду, чтобы узнать, на каких условиях англичане готовы прекратить военные действия. Бедфорд ответил им, что Иоанн V должен будет восстановить договоренности, достигнутые в Амьене в 1423 году. Клятву о соблюдении договора в Труа должен был принести не только сам герцог, но и его брат Ришар, граф Этампский, оба его сына, а также все главные бароны и города Бретани, представленные в Штатах герцогства. Иоанн V должен был лично принести оммаж Генриху VI в течение трех месяцев после первого приезда короля в его французское королевство. 3 июля 1427 г. эти условия были приняты послами Иоанна V. В тот же день договор был скреплен печатью регента в Париже. Уполномоченные Бедфорда привезли его в Бретань, чтобы представить герцогу и Штатам герцогства для ратификации^[270].

Жалкая покорность герцога Бретонского не сразу дошла до ушей министров Дофина. В конце июля 1427 г. делегация из Шинона предстала перед Иоанном V в Редоне. Ее возглавлял архиепископ Турский Жак Желю. Желю был человеком, к которому Дофин иногда обращался за советом, хотя тот и не входил в его Совет. Это был выдающийся канонический юрист и международный церковный политик, человек твердых моральных убеждений, который однажды в лицо сказал Папе, что ему пора отречься от престола. Не стал он скромничать и в этот раз. По его словам, ходили слухи, что герцог в трудную минуту отказался от своего законного короля и согласился принести оммаж его сопернику. Иоанн V не стал отрицать этого. По его словам, он заключил мир с англичанами по двум причинам. Во-первых, обещания, данные ему Дофином, не были выполнены. Предположительно, речь идет о договоренности в Сомюре о предоставлении герцогу решающего голоса в делах Дофина. Во-вторых, он был "недостаточно силен, чтобы нести бремя стольких войн, когда англичане сидят у самых ворот его владений". Желю считал, что это ничтожные причины по сравнению с требованиями справедливости и разума. Что касается Иоанна V, то Желю полагал, что изменить уже ничего нельзя, но, возможно, еще есть шанс переубедить бретонские Штаты. Желю предложил отправиться в Ренн, где они должны были собраться, и выслушать их мнение. В итоге в Ренн он так и не поехал, возможно, потому, что Иоанн V не позволил ему этого сделать. Но он написал гневный протест, который был зачитан перед собравшимися бретонскими Штатами. Это было одно из самых красноречивых и эмоциональных заявлений, когда-либо сделанных в поддержку дела Валуа. Ваш герцог, писал Желю, взял курс, который был "непродуманным, подлым, несправедливым и не отличался ни честностью, ни благородством". Неужели он пренебрег историей Бретани? Он забыл о родственных узах, связывавших его с французской короной? Неужели он забыл о той благосклонности, которую проявляли к его дому предыдущие французские монархи? Неужели сердца бретонцев настолько тверды, как мрамор, что они могут легкомысленно пройти мимо этих вещей? Неужели их не беспокоит, что они передают будущим поколениям несмываемое пятно предательства? "Строить свое состояние на гибели грядущего поколения может принести вам некоторые кратковременные выгоды, — писал Желю, — но ясно, как яркость полуденного солнца и темнота безлунной ночи, что это не почетный поступок, а позорный обман". Но слова архиепископа остались без внимания. Герцог, докладывал он Дофину, был "жестким и непреклонным перед лицом всех моих протестов"^[271].

После отъезда Желю из Бретани Штаты ратифицировала договоренности Иоанна V под наблюдением уполномоченных герцога Бедфорда. Брат и два сына герцога принесли присягу, которую требовал от них Бедфорд, а также пять епископов, семь кафедральных капитулов, три города и тридцать четыре барона. Однако было очевидно, что, несмотря на демонстрацию согласия, бретонское общество было расколото, особенно в восточных франкоязычных районах, которые традиционно поддерживали монархию Валуа. Некоторые значимые фигуры, такие как сеньор де Ре, остались в стороне. Другие, как, например, сеньор де Бомануар, принесли присягу, но вскоре оказались на стороне Дофина. Наследник великого виконтства Роан, чья семья была опорой роялистов во время бретонских гражданских войн прошлого века, официально зафиксировал у нотариуса, что присягал под принуждением. По его словам, он не будет считать себя связанным обязательствами после того, как нынешний кризис минует. Его отец, старый виконт, не стал присягать даже на таких условиях. Он выразил официальный протест против того, что его сын не смог противостоять "страшной настойчивости" герцога. Через год Дофин считал, что в Бретани еще осталось несколько знатных семей, на которые он мог рассчитывать, в том числе Ре и Роан. Но, оглядываясь на "дезертирство" герцога Бретани, он расценивал его не иначе как катастрофу. Без этого, заявлял Карл, ему удалось бы отвоевать большую часть территории, удерживаемой англичанами во Франции. Но это были лишь мечты, в которых предполагалось, что если бы Иоанн V остался в подданстве Дофина, то он поставил бы в армию тысячи опытных бретонских солдат, которых у него не было и которым Дофин все равно не смог бы заплатить^[272].

* * *

17 апреля 1427 г. произошло одно из тех переломных событий, которые так часто нарушали ожидания всех участников спора о наследстве Жаклин Баварской. Иоанн IV, герцог Брабантский, умер в Брюсселе в возрасте 23-х лет от загадочной болезни, поразившей его за неделю до этого, когда он выезжал из города. Его смерть значительно усилила юридические позиции Жаклин и ослабила позиции Филиппа. Герцогство Брабант автоматически перешло к брату покойного Филиппу, графу де Сен-Поль. Но права Иоанна IV на Эно, Голландию и Зеландию были полностью получен от Жаклин, а полномочия Филиппа Доброго в Голландии и Зеландии — от Иоанна IV. После смерти Иоанна IV управление всеми тремя графствами переходило к Жаклин. Юристы Филиппа направили всю свою изобретательность на то, чтобы обосновать сохранение контроля Филиппа над ее наследством. Они указывали на то, что брак Жаклин с Хамфри все еще недействителен, даже если ее брак с Иоанном Брабантским закончился с его смертью. Они утверждали, что если Жаклин публично не признает этот факт, то лишится права управлять своими владениями, которые должны в таком случае считаться вакантными. В этом случае, по мнению Филиппа, он сам, как ближайший родственник Жаклин, имел право на все три графства. Пока же он возьмет на себя управление этими территориями в качестве "заинтересованной стороны" для того, кто в конце концов окажется прав. С точки зрения закона все это было весьма сомнительно. Но это вряд ли имело значение перед лицом главенствующего политического положения Филиппа в регионе. В июне в Валансьене было созвано совместное заседание Штатов Фландрии, Пикардии и Эно. Как всем было известно, они собрались для того, чтобы официально оформить то, что к тому времени уже считалось свершившимся фактом. Поскольку сама Жаклин была привязана к Голландии, единственное сопротивление исходило от ее матери, Маргариты Бургундской, и от города Монс. Маргарита созвала собрание своих сторонников в надежде упредить герцога. Монс направил в Голландию агентов, чтобы выяснить мнение самой Жаклин. Обе инициативы были быстро пресечены. В начале июня Филипп прибыл в Валансьен в сопровождении большого числа бургундских баронов для наблюдения за ходом заседаний Штатов. Они прошли вполне удовлетворительно. Все представители Эно признали Филиппа своим правителем, в том числе, в конце концов, и представители Монса^[273].

Из Гауды Жаклин протестовала против бесцеремонных действий Филиппа. Но ее позиция была слабой. За последние 18 месяцев Филипп Добрый провел три длительные кампании в Голландии и Зеландии. Помимо дворянства и городских ополчений партии трески, он направил туда войска из других своих владений. Герцог задействовал флоты, зафрахтованные в Артуа и Фландрии, и захватил корабли северных территорий. В 1425–1428 гг. он вложил, по его собственным подсчетам, в завоевание более 1.000.000 золотых салюдоров (около 250.000 фунтов стерлингов). Осада Харлема, единственная осада крупного города партии трески, которую пыталась предпринять Жаклин, была сорвана в июле предыдущего года. Кеннемерланд и Алкмар покорились герцогу Бургундскому, выплатив при этом большие репарации. Выдержав две осады, островной порт Зевенберген в апреле 1427 г. окончательно капитулировал. В результате Жаклин потерял контроль над южной Голландией и всей Зеландией и вынуждена была вести арьергардные бои в окрестностях Утрехта и на Зёйдерзе. За несколько дней до смерти герцога Брабантского она обратилась к Вестминстерскому Совету с письмом, в котором заявила, что "не сможет долго продержаться без вашей помощи и помощи моего мужа"^[274].

Последнее обращение Жаклин к английскому правительству было доставлено одним из ее ближайших советников, Луи ван Монтфортом, одним из тех, кто два года назад организовал ее первый въезд в Гауду. Монтфорт и его спутники прибыли в Вестминстер примерно в середине мая 1427 года. Совет был явно смущен как временем, так и содержанием обращения Жаклин. Поскольку Бедфорда и Бофорта не было в стране, необходимо было противостоять неизбежным требованиям герцога Глостера о поддержке. Советники решили отложить принятие решения на время консультаций с Бедфордом и Филиппом Добрым во Франции. В качестве эмиссаров были выбраны Уильям Алнвик, епископ Норвичский, и военачальник и администратор Джон, лорд Типтофт. В Париже герцог Бедфорд был встревожен внезапным появлением проблемы, которая, как он думал, уже исчезла. Он спешно покинул Париж, чтобы посоветоваться с герцогом Бургундским. Герцоги встретились в Лилле 6 июня и после недельного обсуждения поехали вместе в Аррас, чтобы встретиться с Алнвиком и Типтофтом. В итоге был достигнут компромисс. Они согласились, что Жаклин можно вывести из Голландии и доставить в Англию, но никто не должен был помогать ей вернуть свое наследство. 23 июня Совет в Вестминстере согласился предоставить Глостеру ссуду в размере 9.000 марок (6.000 фунтов стерлингов) на строгих условиях. Эти деньги должны были быть потрачены исключительно на сбор войск для спасения Жаклин и на оплату существующих гарнизонов. Ни в коем случае нельзя было тратить эти средства на новые завоевания или другие наступательные операции в Голландии. Для обеспечения соблюдения этих условий деньги должны были выплачиваться двум специальным казначеям, которым предписывалось расходовать их только на разрешенные цели^[275].

Совет выполнил свой долг по отношению к герцогу Бедфорду. Но советники явно чувствовали, что их решение не поможет личной трагедии Жаклин Баварской и написали замечательное письмо Бедфорду. В нем они указывали, что английский народ принял дело Жаклин своими сердцами. Она, несомненно, пострадала от жестокой несправедливости. Кроме того, она была преданной союзницей Англии, сохранившей верность герцогу Глостеру в самые трудные времена. Она пережила необычайные невзгоды и теперь отдалась на их милость. По их мнению, настало время Бедфорду признать все это и заставить герцога Бургундского прекратить курс "угнетения, узурпации и оскорбления", на который он, похоже, был настроен. С этим трудно было не согласиться, но Бедфорд был непоколебим. Написав Совету из Корбея в конце июля 1427 г., он принял к сведению критические замечания по поводу поведения Филиппа, но обвинил советников в том, что они встали на сторону Глостера, не выслушав мнения Филиппа. Он напомнил им, что их первейший долг — служить юному королю. Филипп Бургундский был великим и могущественным принцем и его поддержка была основой двуединой монархии и открывала единственную перспективу на установления мира. По сравнению с этим интересы Жаклин Баварской не имели для Англии никакого значения. Бедфорд отправил копию этого письма Филиппу. Несомненно, тот был удовлетворен.

Однако герцог Глостер удовлетворен совсем не был. Он отказался принять ограничения, наложенные на него Советом, и привлек на свою сторону ряд влиятельных союзников. Среди них был граф Солсбери, который прибыл в Лондон из Франции в середине июля якобы для того, чтобы поддержать требования герцога Бедфорда о более щедрой поддержке войны во Франции. Глостер начал искать другие источники поддержки, которые могли бы превзойти враждебность Вестминстерского Совета и герцога Бедфорда. Одним из них был город Лондон, другим — Парламент, заседание которого должно было состояться в октябре. Тем временем Глостер вновь начал набирать войска в Англии. Его усилия активно поддерживал граф Солсбери, который, возможно, даже подумывал о том, чтобы самому возглавить эту армию. Что подумал Бедфорд о поведении своего эмиссара, не сообщается, но можно предположить. В Англию были срочно отправлены два агента, чтобы образумить Хамфри. Они привезли с собой личное письмо регента, в котором тот призывал брата проявить верность юному королю, наследие которого он был обязан защищать. "Прислушайся к советам тех, кто желает тебе добра, — писал Бедфорд Хамфри, — и если тебе дорого величие нашей семьи и репутация твоего имени, ты должен прекратить попытки достичь своих целей силой и попробовать путь консенсуса и мира"^[276].

В итоге именно Жаклин, а не Хамфри, обратилась по пути консенсуса и мира. В сентябре 1427 г., получив донесение Луи ван Монтфорта, она отправила Филиппу Доброму во Фландрию сообщение о своей готовности к переговорам. Было заключено короткое перемирие, чтобы советники могли встретиться. Филипп послал Юга де Ланнуа, который хорошо знал дело и недавно обсуждал те же вопросы с Бедфордом и Глостером. Его сопровождал другой опытный дипломат, Жан, сеньор де Рубе. Уже при первых встречах стало ясно, как мало Жаклин могла выторговать. Советники Филиппа не стали тратить время на юридические аргументы, которыми были украшены публичные заявления их господина. Герцог не оспаривал ее законного права на три графства, говорили они ей, но он считает герцога Глостера своим смертельным врагом, ее брак с ним — недостойным, а перспективу присутствия Англии на его заднем дворе — нетерпимой. Если она хочет вернуть свои владения, ей придется отречься от брака с Глостером и союза с Англией и согласиться на то, чтобы ее владения никогда не переходили под чью-либо власть. Жаклин отвергла эти условия. Она еще не теряла надежды на поддержку Англии. Зная, что Вестминстерский Совет не желает вмешиваться, а Бедфорд надеется на компромиссное решение, она отправила в Англию своего личного секретаря Жана Гранье с последним обращением. Возможно, рассуждала она в своих инструкциях, ее предыдущие эмиссары не были людьми с достаточным статусом. Возможно, они не смогли донести до англичан весь ужас ее ситуации. По словам Жаклин, компромиссного мира быть не может, поскольку она не желает отрекаться от Хамфри или заключать сделку с Филиппом Добрым на его условиях. Но если она не получит срочной вооруженной поддержки, то вряд ли ей предложат что-то лучшее. По ее словам, сейчас ей нужны были "не конференции и послы, а достойная армия, достаточно сильная, чтобы одолеть своих врагов"^[277].

Филипп Добрый ответил на отказ Жаклин возобновлением войны. В конце сентября 1427 г. он вернулся в Голландию, чтобы начать там четвертую за два года кампанию. Кампания, призванная окончательно завершить завоевание, оказалась трудоемкой, а ее результаты — неутешительными. Большая часть осени была занята длительной осадой Амерсфорта на территории Утрехта. Штурм города, которым руководил лично Филипп, закончился неудачей и большими потерями. Плавучий блокгауз, с помощью которого он пытался блокировать выход из города к заливу Зёйдерзе, был разбит артиллеристами Жаклин, а затем унесен льдинами^[278].

13 октября 1427 г. в Вестминстере открылся Парламент. Герцог Глостер был намерен заручиться его поддержкой в вопросе отправки армии в Голландию, обойдя Совет на собрании, где его мнение и красноречие будут иметь большее значение. Герцог Бедфорд направил двух эмиссаров, чтобы изложить пэрам свою точку зрения. По их мнению, решение кризиса в Голландии путем переговоров было единственно возможным. Несмотря на красноречие секретаря Жаклин и "прискорбное" письмо, направленное ею в обе Палаты, эта точка зрения, похоже, была принята английским политическим сообществом. Все сдерживаемое негодование Глостера против коллегиальной системы правления, навязанной ему лордами в 1422 г., теперь вышло на поверхность. Он вспомнил о своем прежнем требовании признать его регентом и о том, как его советники отстаивали это требование и призвал лордов вернуться к рассмотрению этого вопроса и заново определить его полномочия на более широкой основе. Лорды отнеслись к этому без энтузиазма. Они отложили рассмотрение вопроса и перешли к другим делам. В конце концов, 3 марта 1428 г. они полностью отклонили требования Глостера и заявили, что он должен довольствоваться теми полномочиями, которые у него уже есть. В Парламенте, добавили они, он не имеет никакого статуса, кроме пэра, как и все остальные. Планы Глостера по вторжению в Голландию были отменены. Некоторое время он придерживался предложенного Советом более ограниченного плана по спасению Жаклин и ее возвращению в Англию, но в конце концов отказался и от этой идеи^[279].

Заключительный акт пятилетнего приключения Жаклин был написан в Риме Папой Мартином V. 9 января 1428 г. он объявил, что ее брак с Иоанном Брабантским был действительным, а брак с Хамфри — недействительным. Филипп Добрый, чьи агенты вели тяжбу в Риме от имени герцога Брабантского, был реальной заинтересованной стороной. Его удовлетворение было зафиксировано бухгалтерами, которые подсчитали расходы. "Окончательным решением Папы наш господин достиг своей цели", — написали они под соответствующей записью. Герцог Глостер тоже так считал. Его интерес к Жаклин уже угас и через несколько недель после решения Папы он женился на своей любовнице Элеоноре Кобэм^[280].

Жаклин, вероятно, могла бы какое-то время продолжать борьбу. Ее длительное личное противостояние с герцогом Бургундским в действительности было гражданской войной в Нидерландах, которая с перерывами велась в течение десятилетий до того, как она возглавила партию крючков. Но хотя она все еще имела значительную поддержку среди дворянства и влиятельного союзника в лице принца-епископа Утрехтского, она не контролировала ни один из крупных торговых городов Голландии и Зеландии, за исключением Гауды. Жаклин потеряла свой флот и никогда не осуществляла административный контроль над этими двумя графствами, которые надежно держали в руках Филипп Добрый и его фламандские губернаторы и капитаны. Один воинственный бургундский автор высказал мнение, что английская армия, поддерживаемая флотом из кораблей с малой осадкой, могла бы захватить всю эту землю. Сам Филипп, возможно, придерживался того же мнения. Но политические и логистические проблемы были слишком велики. В Англии Жаклин теперь была не более чем волнующим символом, "столь любимым по всей земле", как поет Джон Лидгейт в своей Complainte for my Lady of Gloucester (Жалобе миледи Глостер). Это была гипербола, но она имела реальный резонанс в общественном мнении. Мэр и олдермены Лондона обратились с просьбой оказать Жаклин финансовую поддержку и сами собрали не менее 1.000 марок на ее нужды. Делегация женщин с главного продовольственного рынка, надев свои лучшие наряды, выступила в Парламенте с критикой обращения с ней герцога Бургундского. Они осуждали герцога Глостера за то, что тот не смог ее спасти и женился на другой женщине. Сама Палата Общин поставила условием выделения субсидии обеспечение союзницы, "которая живет в такой тоске и тяжести и так прискорбно пишет нашему суверенному лорду и всем владетелям этой благородной страны"^[281].

3 июля 1428 г. Жаклин была вынуждена подписать в Делфте договор с Филиппом Добрым. Договор формально признавал ее право на три графства, унаследованные от отца, но лишал ее их управлением. Управление ими вместе со всеми замками Жаклин переходило к самому Филиппу. Доходы от этих территорий переходили также к нему, кроме пособия на ее содержание. Если она выйдет замуж без согласия Филиппа, суверенитет ее владений должен был быть утрачен и безоговорочно передан герцогу. На самом деле Филипп не собирался разрешать ей вступать в новый брак, так как любой ее ребенок унаследовал бы ее владения в приоритетном порядке перед ним самим. Когда через несколько лет она тайно вышла замуж за голландского дворянина Франка ван Борселена, ее муж был арестован, а она была вынуждена была отречься от престола. Жаклин, которой когда-то суждено было стать королевой Франции и графиней Эно, Голландии и Зеландии, умерла почти безземельной в октябре 1436 г. в мрачном замке Тейлинген, XIII века постройки, руины которого до сих пор возвышаются над равниной к северу от Лейдена. Ей было тридцать пять лет — молодая женщина даже в том мире, где старость наступала рано^[282].

Глава V. Дорога на Орлеан, 1427–1429 гг.

В феврале 1427 г. был убит фаворит Дофина Пьер де Жиак, который в течение последних 18-и месяцев был его главным советником. Зачинщиками убийства стала группа дворян во главе с коннетаблем Артуром де Ришмоном, пуатевинским дворянином Жоржем де Ла Тремуем и гасконцем Шарлем д'Альбре. Все трое были видными членами Совета Дофина, и их поступок, как утверждалось, был одобрен большинством остальных, включая Иоланду Анжуйскую. 8 февраля, когда двор находился в Исудене в Берри, Ла Тремуй на рассвете ворвался в спальню Жиака с отрядом солдат. Дофин, спавший в соседней комнате, был разбужен шумом. Его телохранитель вошел в комнату Жиака, и спросил, что происходит. "Уходите, — сказал ему коннетабль, — мы делаем это для блага короля". Жиака, в ночной рубашке, вывели на улицу, посадили на лошадь и отвезли в замок Ришмона в Дён-сюр-Орон, к югу от Буржа. Там он, вероятно, под пытками, признался в целом ряде преступлений, включая убийство своей первой жены и растрату денег от налогов, недавно предоставленных Генеральными Штатами. После того как дознаватели закончили свою работу, Жиак был приговорен к смертной казни. Из Буржа прислали палача, который завязал его в мешок и утопил в реке Орон^[283].

Двор Дофина раздирали междоусобицы, зависть и борьба политических группировок, которые часто перерастали в насилие и бандитские разборки. Наблюдатель, писавший в 1425 г., был поражен присутствием в каждом углу сплетников, злопыхателей и заговорщиков, которые способствовали "ссорам и конфликтам". Пьер де Жиак, безусловно, расточительно распоряжался доходами Дофина. Но его настоящим преступлением было то, что он монополизировал благосклонность Карла, отодвинул на второй план других членов Совета, а затем оскорбил их, относясь к ним с явным пренебрежением. Со своей стороны, советники сочли удобным обвинить его в том, что он обманул те надежды, которые они питали после отставки Луве. В письме к своим сторонникам в Лион Ришмон заявил, что Жиак просто продолжил порочные методы Луве и его банды. Мнением Дофина никто не поинтересовался. Он с яростным бессилием взирал на то, как заговорщики игнорируют его. По словам Ришмона, Карл, видимо, не знал о "нелояльности и изменах" Жиака и в течение нескольких недель отказывался принимать его убийц. Жиак был не единственной жертвой. В течение шести недель после его смерти граф Клермонский, один из главных советников и капитанов Дофина, захватил канцлера Мартена Гужа, которого он считал своим врагом, и удерживал его, требуя выкуп, в течение нескольких месяцев. Немногие инциденты так ярко свидетельствуют о отравляющей атмосфере, царившей вокруг Дофина. Это вызвало возмущение в Парламенте в Пуатье и гневный ропот в стране, но Дофин никак не отреагировал. "Разве, на своем веку, я не был свидетелем, — заметил Жан Жувенель дез Юрсен много лет спустя, — как епископ Клермонский… был похищен принцем королевской крови и удерживался с целью получения выкупа, причем ни король, ни его Совет, ни суд даже пальцем не пошевелили, чтобы образумить его?"^[284]

Когда страсти улеглись, Дофин стал искать другого человека, на которого он мог бы положиться. На место Жиака в качестве первого камергера был назначен Луи, сеньор де Шаланкон, один из младших камергеров, который, предположительно, был выдвинут Ришмоном и его союзниками. Но вскоре его сменил новый фаворит короля, конюший Жан дю Верне, известный также как Ле Камю де Болье. Как и Жиак, Верне был мелким дворянином из Оверни. Он начал свою карьеру при дворе в качестве протеже дискредитировавшего себя Пьера Фротье, что, вероятно, не повредило ему в глазах Дофина. Вскоре он стал заседать в Советах и был назначен капитаном Пуатье, должность которую прежде занимал Фротье, что позволило Верне контролировать безопасность Дофина во время его пребывания в городе. Верне ограничил доступ к Дофину и, почувствовав на себе благосклонность Карла, стал проявлять щедрость к друзьям и высокомерие к соперникам, так характерные для его предшественников. Не только Беррийский Герольд заметил, что Верне приобрел "больше власти над королем, чем ему полагалось". Это заметили и Иоланда Анжуйская и коннетабль Ришмон. "Он был хуже Жиака", — жаловался Ришмон. В конце июня 1427 г., после напряженной аудиенции у Дофина, Ришмон велел маршалу Буссаку избавиться от Верне. Верне не получил даже той пародии на суд, которая была устроена Жиаку. Он был убит отрядом из пяти вооруженных людей, когда ехал с единственным спутником по лугам реки Клен под стенами Пуатье. Один из них мечом раскроил ему череп. Дофин, увидев, что спутник его фаворита возвращается один с мулом Верне без седока, сразу понял, что произошло. Он приказал своим гвардейцам преследовать убийц, но они сумели скрыться. Было назначено расследование, которое без особого труда установило их личности. Но они так и не были привлечены к ответственности^[285].

Все эти назначения людей, которые Ришмон мог предотвратить, и которых он в итоге возненавидел, свидетельствуют о его плохом знании человеческой натуры. То же самое можно сказать и о следующем человеке, занявшем пост главного министра Дофина. Жоржу де Ла Тремую суждено было стать заклятым врагом Ришмона и главой фигурой в правительстве на ближайшие шесть лет. Ему было 45 лет, когда он стал первым министром Карла VII. Как и Пьер де Жиак, как и сам Ришмон, он имел неоднозначное прошлое, побывав в обоих лагерях враждующих принцев, разделявших Францию. В молодости Жорж служил при дворе Иоанна Бесстрашного, который сделал его первым камергером Карла VI во время недолговечного бургиньонского режима в 1413 г. В 1418 г. Ла Тремуй перешел на сторону Дофина, но сомнения в его истинной верности сохранялись на протяжении всей его карьеры. Все знали, что он имел тесные связи с бургундским двором. Его младший брат, Жан де Ла Тремуй, сеньор де Жонвель, был одним из самых влиятельных советников Филиппа Доброго. Коннетабль счел Жоржа полезным сообщником в заговоре против Пьера де Жиака и посоветовал Дофину приблизить его. С той странной и отстраненной пассивностью, с которой Карл в эти годы смотрел на все смены своих министров, он почти не сопротивлялся. Он лишь предупредил коннетабля, что тот еще не раз пожалеет об этом. "Я знаю его лучше, чем вы", — сказал он. Несмотря на первоначальную настороженность Карла, он был очарован своим новым министром, который быстро взял в свои руки все аспекты управления, став первым человеком, которому удалось это сделать после отставки Луве^[286].

Главными устремлениями Ла Тремуя были готовность прибегнуть к насилию и страсть к обогащению, весьма сильная даже по меркам продажного двора Дофина. Он сколотил свое состояние, женившись на богатой вдове Иоанна, герцога Беррийского, Жанне Булонской, которая умерла в 1422 г. после долгих лет жестокого обращения со стороны мужа. В 1427 г. Ла Тремуй поразил двор, женившись на Екатерине де Л'Иль-Бушар, вдове Пьера де Жиака, которого он убил всего за пять месяцев до этого. Это принесло ему большое движимое имущество убитого министра и вызвало сильные подозрения в том, что Екатерина была его любовницей и была посвящена в заговор. Ла Тремуй умел распоряжаться своими деньгами. В эпоху дефицита наличных денег и упадка большинства дворянских состояний он был сказочно богат. Жорж активно занимался ростовщичеством, предоставляя крупные суммы в долг Дофину, а также многим городам и частным лицам, разоренным войной, под залог земельных владений и проценты, которые, по некоторым данным, достигали 100% годовых. Ростовщики редко пользуются популярностью в обществе, и Ла Тремуй не был исключением^[287].

Жорж де Ла Тремуй имеет скверную историческую репутацию. Французские историки так и не простили ему неприязненного отношения к Жанне д'Арк на поздних этапах ее карьеры. Филипп де Коммин, возможно, самый проницательный наблюдатель из нового поколения, сравнивал его с его английским современником графом Уориком. И тот и другой, по мнению Коммина, иллюстрировали золотое правило: если фаворит хочет выжить, он должен быть любим своим господином, а не внушать ему страх. Некоторые фавориты служили своему господину слишком хорошо, чтобы быть популярными в обществе. В каком-то смысле Ла Тремуй хорошо служил Карлу VII. Он был умен, политически проницателен и трудолюбив. Он был эффективным администратором, первым человеком с таким качеством после Жана Луве. Жорж лучше, чем большинство советников Карла, понимал ограниченность ресурсов Буржского королевства. Его последовательные выступления за примирение с герцогом Бургундским были оправданы последующими событиями. Но у него было слишком много недостатков. Ла Тремуй был неважным стратегом, был жаден и коррумпирован, легко наживал себе врагов и неустанно мстил, причем нередко людям, которые могли бы сослужить королю добрую службу^[288].

* * *

Лето 1427 г. можно рассматривать в ретроспективе как наивысший подъем в судьбе дома Ланкастеров во Франции. Спустя годы, в более трудные времена, сам Бедфорд вспоминал о нем как о времени, когда "все там процветало". Угроза со стороны Бретани была нейтрализована. В Нормандии, Пикардии, Шампани и Иль-де-Франс не было заметных вражеских гарнизонов. Сухопутные и речные пути вокруг столицы были свободны. Летом 1426 г. ярмарка Ленди впервые с 1418 г. была проведена в традиционном месте — на равнине Сен-Дени. Вишни продавались на рынке Ле-Аль по денье за фунт, а овес на берегах Сены — менее чем за 10 су за бушель, что было самым низким уровнем цен за последние десять лет.

Возвращение герцога Бедфорда во Францию ознаменовалось событием, которое в значительной степени стало кульминацией это удачного периода. Он назначил сэра Джона Толбота, сопровождавшего его во Францию, вместо Фастольфа военным губернатором штата Мэн. В начале мая Толбот атаковал город Лаваль на западном берегу реки Майен. Баронство Лаваль принадлежало вдовствующей баронессе Анне, даме де Лаваль, которая в это время находилась в городе. Когда англичане перебрались через стены, ее 19-летний сын Андре, сеньор де Лоэак, сражался на улицах города, но потом вместе с жителями отступил в цитадель. В цитадели не было запасов провианта, и ее защитникам через четыре дня пришлось сдаться. Им позволили уйти, заплатив коллективный выкуп в размере 20.000 золотых экю (3.333 фунта стерлингов). Вскоре после этого Анна де Лаваль купила мир для остальной части баронства, согласившись выплачивать pâtis. Завоевание Мэна было практически завершено^[289].

В середине мая 1427 г. регент встретился в Париже со своими главными военачальниками, чтобы принять решение о дальнейших действиях. После пяти лет, проведенных в укреплении своих позиций на севере Франции, Бедфорд решил, что настало время прорваться за Луару и перенести войну в сердце Буржского королевства. Стратегическая задача заключалась в том, чтобы захватить и удержать надежную переправу через реку. Это означало либо линию сильно укрепленных мостов у Пон-де-Се, на равнине к югу от Анжера, либо хотя бы один из четырех обнесенных стенами городов с мостами на северном берегу реки — Орлеан, Блуа, Божанси или Менг. Регент всегда предпочитал западное направление, наступая на долину Луары через Анжу. Преимущества этого направления заключалось в том, что оно открывало перспективу завоевания богатой равнины Пуату, закрывало Дофину выход к Атлантике и соединяло Нормандию и Гасконь. Альтернативой было вторжение в Буржское королевство через Берри, расположенное дальше на восток. Такую стратегию предпочитали графы Солсбери и Уорик, а также несколько французских советников Бедфорда. Их взоры были прикованы к Орлеану, богатому, многолюдному и политически важному городу, расположенному вблизи административных центров владений Дофина. Для нападения на Орлеан имелись как логистические, так и политические аргументы. Дорога Париж — Орлеан находилась под английским контролем на расстоянии до 20-и миль от города. Тяжелую артиллерию можно было перевезти на юг по реке Луэн, притоку Сены, которая в XV веке была судоходной на расстоянии до 10-и миль от Луары и на большей части своего течения контролировалась английскими гарнизонами. Резким разногласиям между сторонниками этих двух направлений суждено было осложнить ведение войны в течение последующих 18-и месяцев^[290].

Основная сложность на восточном направлении заключалась в непростом положении Карла, герцога Орлеанского. Карл был сыном Людовика Орлеанского, брата предыдущего короля, убийство которого Иоанном Бесстрашным в 1407 г. положило начало гражданским войнам во Франции. В возрасте двадцати одного года он попал в плен при Азенкуре и с тех пор находился в различных крепостях Англии, изливая свою тоску в меланхоличных стихах на французском и английском языках, многие из которых были посвящены плену, одиночеству и сексуальной неудовлетворенности. Карл Орлеанский был самым высокопоставленным принцем французского королевского дома после Карла VII и являлся предполагаемым наследником престола до рождения Дофина Людовика в 1423 году. Несмотря на свое долгое отсутствие, он оставался важной политической фигурой во Франции, "великим и умным человеком", как его однажды охарактеризовал английский Совет. Из своей тюрьмы он вел активную переписку с французскими политиками, его постоянно держали в курсе событий посетители, чиновники и гонцы. Англичане всегда рассматривали своих пленных принцев не только как финансовые активы, но и как политические пешки. Они старательно пытались превратить их в подданных или союзников в качестве платы за освобождение. Карл Орлеанский был наиболее ценным потенциальным предателем в их руках, учитывая его близость к королевскому дому, сеть политических союзов во Франции и стратегически важное расположение его владений. Его апанаж, один из самых богатых во Франции, включал в себя все герцогство Орлеанское вместе с прилегающими графствами Блуа и Дюнуа. В него входили все четыре города с мостами на северном берегу средней Луары, через которые англичане надеялись однажды проникнуть в сердце Буржского королевства.

Принято было считать, что по законам военного времени владения военнопленного не должны были подвергаться нападению со стороны его пленителя. Искушенный знаток европейских рыцарских обычаев Папа Пий II (Энео Сильвио Бартоломео Пикколомини) утверждал, что "каждый человек чести считает подлым поступком нападать на крепость человека, чей владелец находится в его власти". На самом деле, соблюдение этого правила было необязательным, и англичане никогда ему не следовали. Но в 1427 г. у них появились прагматические причины, чтобы пощадить апанаж герцога. В своем последнем завещании Генрих V указал, что Карл не должен быть отпущен за выкуп до тех пор, пока не присоединится к договору в Труа и не признает права дома Ланкастеров на корону Франции. После смерти Генриха V, регент всегда следовал этому требованию. Но после битвы при Вернёе и череды переворотов при дворе Дофина его позиция по этому вопросу претерпела изменения.

Герцог Орлеанский находился в плену уже двенадцатый год и уже начал отчаиваться, что когда-нибудь вернет себе свободу. Он все больше озлоблялся на Дофина и его министров, которые, как ему казалось, бросили его на произвол судьбы. Находясь в Англии, Бедфорд сумел прийти с герцогом Орлеанским к соглашению. Условия соглашения не зафиксированы, но об их общем характере можно судить по последующим событиям. Суть его заключалась в том, что земли Карла в долине Луары будут защищены от нападения, а сам он освобожден из плена. Взамен он должен был принести оммаж Генриху VI и использовать свое политическое влияние во Франции для поддержки заключения всеобщего мира на условиях Англии. Бедфорд уже вел переговоры на эту тему с другим известным военнопленным, герцогом Бурбонским. В марте 1427 г. английский Совет в течение нескольких дней заседал в Кентербери, пока Бедфорд ожидал отправки своей армии во Францию. Герцог Бурбонский явился на заседание Совета и подтвердил обязательства, данные им шесть лет назад Генриху V. Карл Орлеанский находился в Кентербери примерно в то же время, вероятно, по тем же причинам. Более того, возможно, именно по этому случаю, зафиксированному в документе, составленном им несколько лет спустя, он официально признал Генриха VI королем Франции. Соглашения с этими двумя пленниками, если бы они были выполнены, поставили бы под англо-бургундский контроль солидный блок территории, включающий всю среднюю и верхнюю долину Луары от Блуа до Овернских гор. Сложность, как всегда, заключалась в том, чтобы добиться выполнения обещаний данных пленными под принуждением, от их представителей во Франции. По этой причине провалилась сделка с герцогом Бурбонским. Но были все основания полагать, что от Карла Орлеанского можно ожидать большего. У него во Франции не было ни жены, ни детей, ни братьев и сестер. Единокровный брат Карла, Орлеанский бастард, и канцлер Гийом Кузино, управлявший его делами во Франции, не были друзьями Англии, но оба были полностью преданы его интересам^[291].

Военные перспективы были многообещающими. Герцог Бедфорд привел с собой из Англии экспедиционную армию численностью 1.200 человек, что позволило довести общую численность английских войск во Франции до 6.000 человек. Кроме того, под командованием Жана де Люксембурга находилось около 1.800 человек. Дофин мог выставить в лучшем случае лишь половину от этого числа. Но в результате совещания регента с капитанами было решено, что для форсирования Луары потребуются более мощные силы. Бедфорд решил отправить своего лучшего командира, графа Солсбери, обратно в Англию для переговоров с Парламентом. Предполагалось, что военная репутация графа убедит Палату Общин проголосовать за щедрую субсидию, первую за последние шесть лет, для финансирования, в 1428 году, более многочисленной, чем обычно, экспедиционной армии.

Тем временем Бедфорд планировал создать передовые базы для подготовки к масштабной кампании на Луаре. Граф Саффолк получил под командование 2.000 человек, включая всю экспедиционную армию, которую Бедфорд привел с собой из Англии. Район егодействий был тщательно очерчен. Ему было приказано захватить все города и замки, занятые противником в широком поясе территории к северу от Луары, включающем графство Вандомское, Босе, Шартрэн и Гатине. Однако ему было категорически запрещено действовать во владениях герцога Орлеанского. В районе, отведенном Саффолку, было всего три крупных вражеских крепости. Одна из них — Шатоден, была запрещена для нападения, поскольку являлась столицей графства Дюнуа, принадлежавшего Карлу Орлеанскому. Две другие — Вандом на западе, который удерживали компании Ла Ира, и Монтаржи на востоке, принадлежавший коннетаблю и его жене. По первоначальному плану 1427 г. кампания должна была начаться с осады Вандома, предположительно для подготовки к нападению на Анжу и Пон-де-Се. Были проведены масштабные приготовления. В Мондубло к северу от города была создана передовая база. Туда было перевезено большое количество артиллерии и запасов. С главными городами ланкастерской Франции были согласованы специальные налоги для финансирования завоевания Вандома^[292].

Не все были довольны этими решениями, и примерно через месяц после их принятия они были резко изменены. Подготовка к осаде Вандома была прекращена. Вместо этого главной целью должен был стать Монтаржи, который не представлял особой стратегической ценности, кроме как в качестве перевалочного пункта на пути к Орлеану. Неясно, кто был ответственен за изменение плана, но, вероятно, это был граф Уорик, назначенный командовать операцией вместо графа Саффолка. 2 июля 1427 г. маршалы Уорика собрали своих людей в Вернёе и начали поход на восток через Босе и Гатине. Примерно 15 июля они прибыли к Монтаржи. Тем временем граф Саффолк был занят выполнением договоренностей, которые Бедфорд заключил с герцогом Орлеанским в Англии. Саффолк встретился с Орлеанским бастардом в Орлеане, и 16 июля они договорились о перемирии. Условия перемирия не препятствовали офицерам и подданным герцога сражаться с англичанами, и защищать Орлеан и все остальные владения герцога в долине Луары от нападения их стороны. Документ был скреплен печатями капитанов всех главных городов апанажа и через несколько дней торжественно провозглашен в Шартре герольдами герцогов Бедфорда и Орлеанского. Трудно сказать, что стояло за этими противоречивыми шагами. Вероятно, ответ кроется в сложных и тайных отношениях между английским правительством и герцогом Орлеанским, которые лишь отрывочно отражены в сохранившихся документах. Наиболее правдоподобная гипотеза заключается в том, что регент надеялся, что Карл Орлеанский публично заявит о своей поддержке Генриха VI, как это сделал герцог Бурбонский, и позволит использовать свои владения в качестве дороги в Буржское королевство без необходимости захвата моста в Орлеане силой^[293].

Монтаржи было нелегко блокировать даже относительно большой армии. Город располагался на болотистой равнине, пересеченной сетью пересекающихся проток, образованных рукавами реки Луэн и ее притоками. На западном конце города на высокой скале возвышалась грозная круглая крепость, главенствующая на окружающей местностью. Для осады этого места необходимо было поделить английскую армию на три отряда, разделенные водными потоками, что создавало угрозу разгрома по частям. Эту проблему удалось лишь частично решить за счет строительства временных деревянных мостов через основные протоки. Граф Уорик разместил свой штаб в обнесенном стеной здании доминиканского монастыря к востоку от города. Саффолк присоединился к армии и занял южный сектор у дороги на Жьен. Третий сектор находился к северу и западу от замка, и был поделен между сэром Генри Биссетом и младшим братом Саффолка сэром Джоном де ла Полем. Англичане построили бастиды напротив городских ворот, вырыли траншеи и устроили импровизированные полевые укрепления вокруг своих позиций. Высота скалы, на которой возвышалась крепость, делала ее трудной мишенью для артиллерии. Однако английские бомбарды нанесли серьезный ущерб стенам самого города, а саперы начали под них подкоп. Ни город, ни замок не были обеспечены провиантом на случай осады, и вскоре запасы продовольствия оказались на исходе. В первой половине августа защитникам удалось передать Дофину сообщение о том, что если в ближайшее время не будет получена помощь, то они будут вынуждены сдаться^[294].

^{5. Рельеф Монтаржи, сентябрь 1427 г.}

Осада Монтаржи застала министров Дофина врасплох. Ла Тремуй был в процессе укрепления своей власти. Правительство было в замешательстве. Гарнизон, которым командовал гасконский капитан Бозон де Фаж, был недостаточно силен. Коннетабль, являвшийся хозяином города, находился далеко в Шиноне. Вначале он предложил провести ограниченную операцию по доставке в замок подкреплений и припасов до прихода англичан. Эта операция была поручена Жану Жирару — человеку, который в 1425 г. слишком поздно отправил подкрепление в Ле-Ман. Опоздал он и на этот раз. Его войска должны были прибыть из Ниора в Пуату, и к тому времени, когда они добрались до Монтаржи, англичане уже строили свои осадные линии. Не имея достаточных сил для атаки на укрепленные позиции, Жирар был вынужден отступить. Теперь перед Ришмоном стояла сложная задача набрать армию для оказания помощи в гораздо большем масштабе. Орлеанский бастард держал в Орлеане гарнизон из нескольких отрядов. Командовал ими Рауль де Гокур, старый офицер Орлеанского дома, недавно вернувшийся из 10-летнего плена в Англии. Из других войск в наличии были только личные свиты офицеров, отряды Ла Ира в Вандоме, шотландцы Стюарта-Дарнли и гарнизоны, стоявшие на границах Анжу и Мэна. Ришмон созвал их всех в Жьен на Луаре, а затем в Жаржо. Было собрано и погружено на повозки большое количество продовольствия и других припасов. Для сопровождения обоза в Монтаржи собралось около 1.600 человек. Дофин был вынужден заложить одну из своих крон, чтобы выплатить им жалованье. Ришмон со своей стороны тоже заложил все свои драгоценности ростовщикам Буржа. Но в последний момент коннетабль струсил. Он решил, что это слишком рискованное предприятие, так как почти все войска Дофина были направлены на эту операцию и он не мог позволить себе потерять их в очередном Вернёе.

В ответ на это советники Дофина, доведенные до отчаяния, забрали руководство операций из рук Ришмона и назначили вместо него командующим Орлеанского бастарда. В качестве главных лейтенантов ему были приданы магистр королевских арбалетчиков Жан Мале, сеньор де Гравиль, и гасконский капитан Гийом д'Альбре. К ним согласились присоединиться все капитаны армии Ришмона, включая Ла Ира, за исключением Стюарта-Дарнли и самого Ришмона. Командование остатками шотландского корпуса перешло к рыцарю из Айршира Хью Кеннеди из Ардстинчара, ветерану, прибывшему во Францию с первой шотландской армией в 1419 году. 4 сентября 1427 г. вся армия перешла через мост Жаржо и двинулась к Монтаржи, за ней на небольшом расстоянии следовал обоз с припасами^[295].

Монтаржи находится в 32-х милях к востоку от Жаржо. За исключением просек вокруг редких поселений, весь маршрут был покрыт густым Орлеанским лесом, который в эпоху позднего средневековья был гораздо обширнее, чем сейчас. Дофинистская армия смогла незаметно подойти к Монтаржи через лес. Ее задача была облегчена беспечностью англичан. Де ла Поль и Биссет выставили разведчиков вдоль подступов к своим линиям, но по непонятным причинам отозвали их. В результате рано утром 5 сентября французы незамеченными подошли на расстояние нескольких миль к Монтаржи. Ла Ир и Хью Кеннеди поскакали впереди основной части армии, чтобы разведать английские позиции. Их сопровождали члены гарнизона замка, которые ночью вышли на разведку. Совместно они обнаружили незащищенную брешь в полевых укреплениях за корпусом Генри Биссета. Французская армия остановилась на расстоянии около двух миль, пока ее командиры строили планы. В конце концов они решили атаковать. Между семью и восемью часами утра французы выскочили из леса и в конном строю атаковали брешь в английских укреплениях. Англичане были застигнуты врасплох. Вокруг бреши завязался ожесточенный бой, но защитники были сметены. Биссет находился в бастиде перед западными воротами замка. Орлеанский бастард атаковал бастиду, а Ла Ир направился к командному пункту де ла Поля. Тот бежал в направлении лагеря графа Уорика, уведя с собой большую часть своих сил. Оставшиеся в живых его люди сопротивлялись, но были быстро оттеснены к временному мосту через реку Луэн к северу от замка. Теснимые теми, кто напирал сзади, они столпились на мосту, который рухнул под их тяжестью. Защитники Монтаржи довершили катастрофу, открыв ворота шлюзов в городе и затопив долину водами реки Луэн. Многие солдаты отряда де ла Поля утонули или, пытаясь спастись, оказались прижаты к берегу и погибли. У бастиды Биссета около 200 англичан продолжали сражаться, но это была неравная борьба. Сам Биссет попал в плен, а большинство окружавших его людей были убиты. Уорик собрал войска, размещенные за рекой Луэн, но к этому времени французы овладели всем западным сектором английской осадной линии. Уорик вызвал дофинистских командиров на сражение в поле. Но они знали, что лучше не рисковать в сражении с закаленными английскими ветеранами. Французы удерживали поле боя до наступления ночи, когда подошедший из леса обоз с припасами был проведен через западные ворота замка. Уорик поразмыслив пришел к выводу, что шансов на продолжение осады и захват крепости больше нет. Он и Саффолк собрали оставшихся в живых и в тот же вечер организованным маршем двинулись на север по долине реки Луэн к ближайшему английскому гарнизону, который находился в 12-и милях от Шато-Ландон. Большая часть артиллерии находилась в секторе осады де ла Поля, и ее пришлось оставить врагу вместе с обозом и большими запасами продовольствия^[296].

Дофин и его советники были в восторге от первых сообщений о сражении. В них говорилось, что англичане потеряли убитыми и пленными 1.400 человек, то есть три четверти своей армии, и что среди убитых могут быть оба графа. Истинная цифра погибших неизвестна, но, несомненно, она была значительно ниже. Атаке подверглись только сектора, которыми командовали де ла Поль и Биссет, и многие из людей де ла Поля успели спастись до того, как мост рухнул. Однако, несомненно, сражение имело серьезные последствия. После того как Монтаржи остался в руках противника, англичане не смогли бы использовать долину реки Луэн для снабжения армии на Луаре в 1428 году. К тому же за несколько дней до деблокады Монтаржи отряды, оставленные Ла Иром в Босе, положили конец другому английскому проекту 1427 г., захватив замок Мондубло и всю артиллерию, собранную там для осады Вандома. Осенью того года герцог Бедфорд столкнулся с серьезной нехваткой артиллерии в результате потерь при Монтаржи и Мондубло, а также расходов на другие операции. Он попытался собрать достаточное количество бомбард из гарнизонов, чтобы предпринять еще одну попытку осады Монтаржи, но в итоге был вынужден признать, что это невозможно. Четыре года спустя Дофин будет вспоминать об этом как о "первой и главной победе, которую мы одержали над нашими врагами, и о начале отвоевания провинций, которые они захватили"^[297].

Деблокада Монтаржи создала репутацию Орлеанскому бастарду, который, вопреки совету Ришмона, настойчиво продвигал этот план, а затем возглавил решающую кавалерийскую атаку, рассеявшую осаждающих. Жан Орлеанский был солдатом с 15-и лет, а советником — с 17-и. Он с отличием сражался при Боже. Однако он был тесно связан со своим тестем Жаном Луве и впал в немилость после его отставки. Осенью 1427 г. Жан был восстановлен в Совете и получил 2.000 ливров за доблесть проявленную при Монтаржи. В последующие годы он, наряду с Ла Иром, станет главной фигурой в военном возрождении дофинистов. Подобно тому как эта операция повысила репутацию Орлеанского бастарда, она разрушила репутацию Артура де Ришмона. Карьера коннетабля была отмечена чередой неудач. Он так и не смог оправиться от своего отказа поддержать единственную успешную операцию после своего назначения, а неуступчивость герцога Бургундского и переход Иоанна V Бретонского на сторону англичан уничтожили все его политические достоинства^[298].

"Власть не терпит коллег", — заметил Ален Шартье, этот проницательный наблюдатель за двором Дофина. Ла Тремуй воспользовался возможностью, предоставленной нерешительностью Ришмона в отношении Монтаржи, чтобы его дискредитировать. В лице Дофина он нашел добровольного сторонника. После унижений, которым подвергся Карл от Ришмона, и убийства двух его фаворитов подряд, он стал ненавидеть своего коннетабля. Ришмон не мог быть смещен с поста коннетабля, который по традиции занимал пожизненно. Но он был отстранен от важного губернаторства в Берри в пользу Ла Тремуйя и лишен влияния и власти при дворе. Он больше не имел доступа к Дофину и перестал посещать заседания Совета. А с потерей возможности вознаграждать своих клиентов и сторонников его влияние значительно упало.

Ришмон был человеком решительным и не желал мириться со своим оттеснением на второй план. Он начал собирать союзников для противостояния с Ла Тремуем, надеясь устранить его так же, как он устранил Луве, Жиака и Верне. Коннетабль заключил союз с тремя другими недовольными аристократами: Карлом, графом Клермонским, наследником герцогства Бурбонского, его кузеном Жаком де Бурбоном, графом де Ла Марш, и Бернаром, графом де Пардиак, младшим братом графа д'Арманьяка. Это были злые и жестокие люди. Граф Клермонский удалился от двора и все еще держал в плену канцлера Дофина. Братья Арманьяки были серьезно ущемлены в правах после того, как лейтенантство Лангедока, которым их семья владела почти полвека, было передано их главному сопернику графу де Фуа. По общему мнению, именно они были причастны к убийству маршала Дофина Амори де Северака, который недавно был найден повешенным из окна арманьякского замка Гаж в долине реки Аверон. Заговорщики собрали вокруг себя важных союзников, в том числе близкого соратника Ришмона маршала Буссака и получили поддержку от герцога Бретонского и, возможно, от Иоланды Анжуйской^[299].

В октябре 1427 г. их недовольство вылилось в открытый мятеж. Ришмон находился на границе Мэна. Он собирал силы для помощи замку Ла-Гравель, последней важной крепости, которая еще держалась на стороне Дофина в баронстве Лаваль, недавно заключив договор об условной капитуляции. Осадой Ла-Гравель руководил сэр Джон Фастольф, а герцог Бедфорд собирался подойти с войском на подмогу. Неожиданно коннетабль отказался от всей операции. Он ввел в Ла-Гравель новый гарнизон и отказался от договора о капитуляции. Затем он увел свою армию в Пуату, чтобы присоединиться к своим союзникам, позволив Бедфорду обезглавить под стенами замка одного заложника из старого гарнизона. Ришмон направился сначала в Шательро, где мятежники договорились о встрече. Прибыв к Шательро, Ришмон обнаружил, что ворота закрыты по приказу Ла Тремуя. В итоге союзники встретились у Шовиньи на реке Вьенна, а оттуда двинулись к Шинону, где им удалось занять королевский замок. В течение нескольких недель оставалось неясным, чего они хотят и что будут делать дальше. Затем, уже в новом году, они заявили о своих планах, обнародовав манифест, в котором объявили о намерении реформировать государство и избавить Дофина от дурного влияния Жоржа де Ла Тремуйя и бывшего канцлера Роберта Ле Макона. Ришмон попытался повторить тактику, успешно примененную им в 1425 году. Он созвал собрание в замке герцогов Бурбонских в Монлюсоне, расположенном на западной границе Бурбонне. Там мятежники планировали объявить свою программу реформ, собрать сторонников и созвать Генеральные Штаты. Но они не собирались ограничиваться одним политическим давлением и готовились к демонстрации силы. В Шиноне у них были сосредоточены значительные по численности войска. Из Бретани герцог Иоанн V обещал прислать еще больше а мятежники стали набирать войска в Оверни. Ришмон отправился в свою большую крепость Партене на юге Пуату, чтобы создать там второй центр сопротивления. Тем временем группа его сторонников захватила замок Ла Тремуя в Жансе, к югу от Пуатье. Министру, находившемуся там, посчастливилось спастись^[300].

* * *

Учитывая, что Буржское королевство находилось на грани гражданской войны, примечательно, что зимой 1427–8 гг. дофинисты добились значительных успехов на всем южном фронте от Мэна до Гатине. Министры Дофина практически не участвовали в этих операциях. Они были делом рук предприимчивых дофинистских капитанов, действовавших, по-видимому, по собственной инициативе. Гасконский капитан Жеро де ла Пайе, бывший капитан Иври, и Флоран д'Илье, капитан гарнизона герцога Орлеанского в Шатоден, начали вторжение в район к юго-западу от Парижа, в результате чего боевые действия проходили в непосредственной близости от столицы угрожая помешать английскому наступлению на долину Луары, запланированному на лето. Об этом вторжении мало что известно, но его масштабы и значение не вызывают сомнений. В течение зимних месяцев дофинистские компании вторглись в Перш, Босе и долину реки Эвр, захватив не менее девяти городов и замков, обнесенных стенами. Ни в одном из них не было профессионального гарнизона и нет никаких свидетельств того, что хоть один из них долго сопротивлялся. Англичане оказались застигнуты врасплох. Им пришлось перебрасывать войска для удержания переправ через Сену и укрепления Дрё и Шартра, главных городов региона. Графы Уорик и Саффолк были отозваны с других участков, чтобы сконцентрировать силы против нового наступления врага^[301].

В результате английские войска были ослаблены на западе, где отрядам Дофина удалось добиться значительных успехов. Французскими командирами в этом секторе были два бретонских дворянина — Жиль де Ре, лейтенант Дофина в Анжу, и Жак де Динан, сеньор де Бомануар, капитан Сабле. Оба они происходили из семей с давними традициями служения монархии Валуа и отказались принести клятву герцогу Бретонскому о соблюдении его договора с англичанами. Примерно в ноябре 1427 г. они атаковали Ле-Люд, крепость на реке Луар, которая была занята графом Уориком в предыдущем году и служила восточным английским форпостом обороны Мэна. Ле-Люд подвергся артиллерийскому обстрелу, и его разрушенные стены были взяты штурмом. Среди пленных был английский капитан крепости. Вскоре после падения Ле-Люда отряды Ла Ира выступили из Вандома, соединились с дворянином из Мэна Луи д'Авогуром и атаковали город-крепость Ла-Ферте-Бернар. Эти нападения продемонстрировали проблемы, с которыми англичане всегда будут сталкиваться в Мэне: их войска были слишком рассредоточены по широкому фронту, постоянно подвергаясь угрозе со стороны враждебно настроенного населения и расположенных поблизости гарнизонов противника. Роберт Стаффорд, английский капитан Ла Ферте-Бернар, находился в Ле-Мане, когда над его крепостью нависла угроза со стороны Ла Ира. Он поспешил вернуться в Ла-Ферте, но его гарнизон насчитывал всего 24 человека и они не смогли помешать горожанам открыть ворота перед врагом около 20 января 1428 года. Люди Стаффорда заявили ему, что, поскольку город находится в руках врага, замок тоже не устоит и отказались сражаться. Когда люди Ла Ира приступили к стенам замка, англичане сложили оружие и сдались. За два года Ла Ферте-Бернар перешел из рук в руки уже в третий раз. Его захват позволил Ла Иру создать здесь новую базу и установить связь с дофинистскими гарнизонами Анжу^[302].

Первым плодом их сотрудничества стало нападение на столицу провинции Ле-Ман. 25 мая 1428 г. перед городом появился отряд из нескольких сотен человек под командованием Ла Ира и Бомануара. При попустительстве епископа и некоторых знатных горожан им были открыты одни из городских ворот. Однако люди Ла Ира, многие из которых были рутьерами старой закалки, живущими грабежом, оттолкнули своих естественных союзников среди горожан, разбежавшись по городу крики "Ville prise!" — традиционным призывом к повальному грабежу и насилию. В цитадели находился большой английский гарнизон в 120 человек под командованием двух выдающихся валлийских капитанов Мэтью Гофа (Го) и Томаса Гауэра. Они не успели среагировать достаточно быстро, чтобы остановить французов, занявших город. Но Гауэр успел послать гонца в Алансон, где Гоф совещался с командующим сектором сэром Джоном Толботом. Менее чем за два дня Толбот и Гауэр собрали большое войско, включавшее отряды Скейлза, Олдхолла, Ремпстона и Гласдейла. Они шли всю ночь и прибыли к Ле-Ману незадолго до рассвета 28 мая. Их впустили в цитадель через крепостные ворота, откуда они ворвались на улицы. Дофинисты были застигнуты врасплох. Бомануар ушел с большей частью своего отряда. Большинство же людей Ла Ира спали в домах. Когда англичане пронеслись по городу с криками "Нотр-Дам!", "Святой Георгий!" и "Толбот!", горожане отомстили за разграбление своих домов, бросая тяжелые предметы из верхних окон на головы людей Ла Ира, которые пытались собраться для отпора. Сильно уступая в численности англичанам, они не выдержали и бежали через ворота, многие из них были еще в ночных рубашках. Бомануар поспешно ретировавшись из города далеко не ушел и надеялся, что его присутствие спровоцирует восстание жителей. Но те отказались что-либо предпринимать, и он был вынужден уйти с пустыми руками. В последующие дни были разоблачены и казнены главари группы, помогавшей дофинистам занять город^[303].

* * *

В Вестминстере граф Солсбери изо всех сил старался заручиться поддержкой для большого наступления, запланированного на следующее лето. По словам Жана де Ваврена, Бедфорд надеялся на экспедиционную армию в 6.000 человек. В условиях раздираемого мятежом и обанкротившегося Буржского королевства, Солсбери надеялся убедить скептически настроенное политическое сообщество Англии в том, что еще одно усилие позволит окончательно сломить сопротивление дофинистов и положить конец войне. Когда 13 октября открылся Парламент, вступительная речь канцлера, архиепископа Йоркского Кемпа, не оставила у парламентариев никаких сомнений в том, чего от них ожидают. По словам канцлера, они были созваны для того, чтобы "предложить свою готовность поддержать короля и государство и помочь им своими телами и богатством". Однако в течение первых нескольких недель война во Франции была отодвинута на второй план из-за стремления герцога Глостера к регентству и его планов по вмешательству в дела Голландии. Только в новом году, когда надежды Хамфри окончательно угасли, появились свидетельства активной подготовки экспедиционной армии во Францию. В итоге планы герцога Бедфорда были рассмотрены Палатой Лордов в марте 1428 года. Согласно единственному сохранившемуся отчету, лорды единогласно решили, что граф Солсбери должен вернуться во Францию летом во главе самой большой экспедиционной армии, покинувшей берега Англии со времен смерти Генриха V, но ее численность не будет составлять 6.000 человек, как надеялся регент. Это было не под силу ни правительству, ни военному потенциалу Англии. К 24 марта 1428 г., когда Солсбери скрепил контракт с королем, численность его армии была определена в 2.400 человек, включая 600 латников. Она должна была быть готова к отплытию 30 июня. Кроме того, сенешаль Аквитании сэр Джон Рэдклифф, находившийся в Англии, должен был сопровождать Солсбери с еще 800 человек. Вероятно, предполагалось, что, как только англичане закрепятся к югу от Луары, Рэдклифф отправится со своим отрядом в Бордо по суше^[304].

В конце концов, Палату Общин удалось убедить отказаться от своей политики отказа от предоставления прямых налогов на войну во Франции и она проголосовала за два новых налога для поддержки экспедиции графа Солсбери. Один из них был так называемым приходским налогом, который взимался с владельцев домов и дифференцировался в зависимости от богатства приходской церкви, что, по мнению парламентариев, являлось приблизительным показателем благосостояния прихода. Второй налог взимался с земельных владений в зависимости от размера дохода рыцарей, который они давали, что означало, что сумма платежа была примерно пропорциональна площади. Оба новых налога представляли собой гениальную попытку разработать прогрессивный налог, зависящий от платежеспособности населения и не зависящий от длительного и сложного процесса индивидуальной оценки. Недостатком новых налогов было то, что, будучи экспериментальными, их доходность была непредсказуемой. В итоге удалось собрать лишь чуть более 12.000 фунтов стерлингов, что составляет примерно треть от размера стандартной субсидии. Солсбери обратился с призывом о предоставлении займов из личных средств землевладельцев. По некоторым данным, он собрал 3.000 марок, причем взносы составляли не более 10-и шиллингов. Эти первые признаки изменения отношения к французской войне среди англичан на родине должны были радовать. Однако основное финансовое бремя по-прежнему лежало на обычных доходах правительства. Лорд Хангерфорд, занявший пост казначея в 1426 г., привнес новую эффективность в управление доходами от доменов короны. Ему также помог временный рост таможенных поступлений. Однако армия Солсбери финансировалась в основном за счет того, что старые долги оставались неоплаченными, а другие расходы откладывались. Это накапливало финансовые проблемы на будущие годы. Но это позволило Хангерфорду оттянуть тот горький момент, когда коренной пересмотр военного финансирования станет неизбежным^[305].

Более серьезной проблемой оказалась наем людей. Десятилетие ежегодных экспедиций во Францию привело к тому, что резервы подготовленных мужчин, готовых служить за границей, были практически исчерпаны. Особенно остро ощущалась нехватка латников. Из шести баннеретов и тридцати четырех рыцарей, которые Солсбери должен был нанять по контракту, удалось найти только одного баннерета и восемь рыцарей. Граф не смог найти более трех четвертей требуемых латников, и ему пришлось поскрести по сусекам, чтобы получить такое количество. Известно, что почти никто из зафиксированных участников ранее не воевал во Франции или где-либо еще. Численность пришлось восполнять за счет привлечения новых лучников. Что касается отряда Рэдклиффа, то его участие в экспедиции было отменено, вероятно, из-за проблем с набором. Вместо этого ему было приказано отправиться в Гасконь по морю всего с 200 лучниками и без припасов. Но даже этот уменьшенный состав отряда вскоре был отменен^[306].

Предыдущие экспедиционные армии состояли из нескольких независимых отрядов, под командованием своего капитана, каждый из которых находился на службе у герцога Бедфорда. Но армия 1428 г. была другой. Это должна была быть армия графа Солсбери. Он был ответственным за всю армию, лично отвечал за ее комплектование и, в некоторой степени, за ее финансирование. Кроме того, он организовал собственные вспомогательные службы. Граф создал собственный артиллерийский обоз, чтобы восполнить серьезные потери, понесенные при Монтаржи и Мондубло, и набрал собственный корпус артиллеристов, рудокопов, плотников, каменщиков, лучников и флетчеров (изготовителей стрел). Джон Паркер, железных дел мастер из Чешанта, нанятый графом в качестве магистра артиллерии, собрал грозный артиллерийский обоз, состоящий из семи железных бомбард весом в среднем более 2-х тонн каждая, 64-х бронзовых орудий меньшего размера, более 1.200 каменных пушечных ядер и целого обоза массивных повозок с усиленными осями для перевозки всего этого. Эти договоренности обеспечили Солсбери беспрецедентную самостоятельность в действиях и главное командование при развертывании армии на континенте. Вероятно, все это отражало взгляды Хамфри герцога Глостера, близкого союзника Солсбери, который всегда завидовал своему брату Бедфорду и был рад вырвать из его рук стратегическое командование. Солсбери был также назначен генерал-лейтенантом как короля, так и регента для ведения войны во Франции^[307].

Ввиду того, что граф Солсбери занял пост главнокомандующего, было очень неудобно, что он все еще находился в Англии, когда в конце мая 1428 г. в Париже собрался Большой Совет, чтобы определить стратегию предстоящей кампании. В Совете председательствовал регент. Главные члены Совета Нормандии прибыли из Руана, а из Фландрии приехал герцог Бургундский со своими советниками. На Совете было решено предпринять наступление в западном направлении, за которое всегда ратовал Бедфорд. Первой целью должен был стать город Анжер. Овладение городом должно было привести к оккупации Анжуйского герцогства и захвату мостов через Луару в Пон-де-Се. Численность армии Солсбери к этому времени была известна. Предлагалось усилить ее 400 латниками и 1.200 лучниками, уже находившимися во Франции. Половина этих людей должна была быть набрана из английских отрядов, служивших в Нормандии, и собраться 15 июля в Верноне на Сене. Остальные должны были быть набраны из английских и французских войск, служивших в договорных провинциях и собраться в тот же день в Пуасси, к западу от Парижа. С учетом этого пополнения Солсбери получил бы под свое командование около 4.300 человек. Для покрытия огромных расходов, связанных с этими мероприятиями, вся ланкастерская Франция была обложена налогом с продаж (aide)^[308].

* * *

Министры Дофина узнали о масштабах английских приготовлений в начале 1428 г. и вскоре после этого определили свои цели. Первой мыслью было обратиться к шотландскому королю с просьбой о предоставлении еще одной шотландской армии. В апреле 1428 г. были назначены три посла, которые должны были срочно отправиться в Шотландию. Возглавил посольство Джон Стюарт-Дарнли, коннетабль небольшого шотландского корпуса, уже находившегося во Франции. Его сопровождали Рено де Шартр и личный секретарь короля, поэт и памфлетист Ален Шартье. В их инструкциях содержалась просьба о немедленной отправке в Ла-Рошель 6.000 шотландских солдат. С такой армией, по их мнению, Дофин сможет создать "непробиваемую стену" против английских вторжений. Взамен Дофин предлагал заключить брак между своим единственным сыном Людовиком, которому тогда было около пяти лет, и трехлетней Маргаритой Стюарт, дочерью Якова I и Жанны Бофорт. Отъезд послов задержался из-за трудностей с поиском кораблей для их перевозки и денег на расходы. Ко двору Якова I в замке Линлитгоу они добрались только в конце июня 1428 года. В большом зале замка Ален Шартье произнес на латыни цветистую речь о Старом союзе и доблести шотландских воинов. "Воистину, — сказал он, — этот союз записан не в хартии на пергаменте, а на самой плоти и коже людей, и не чернилами, а смешанной кровью братьев по оружию". Яков I был соблазнен лестью и предложением заключения брака. Соглашение было достигнуто на заседании Генерального Совета Шотландии в Перте 17 июля 1428 года. Яков I обязался отправить Маргариту во Францию в сопровождении требуемых 6.000 солдат. Однако ожидалось, что они будут готовы только весной 1429 года. Когда сразу после собрания Стюарт-Дарнли отправился во Францию, он взял с собой шотландское посольство во главе с самым опытным дипломатом Якова I — Генри Лейтоном, епископом Абердинским. Лейтону было поручено окончательно оформить брачный союз и условия службы новой шотландской армии. В действительности это был пустой жест. Вряд ли можно было найти столько людей после тяжелых потерь, понесенных двумя предыдущими шотландскими армиями. Яков I наверняка знал об этом. В итоге отъезд невесты затянулся на несколько лет, а новая шотландская армия так во Франции и не появилась. Единственным подкреплением, полученным из Шотландии в 1428 г., был отряд из нескольких сотен солдат, собранный магнатом из Ангуса Патриком Огилви из Охтерхауса, который служил в качестве эскорта епископа Лейтона и остался после завершения его миссии^[309].

В конце июня 1428 г., когда стало ясно, что шотландская армия прибудет слишком поздно, чтобы принять участие в предстоящей кампании, и Дофин обратился за войсками в Кастилию, которая так часто разочаровывала его прежде. Гийом де Кифдевиль, ветеран подобных миссий в прошлом, был отправлен ко двору короля Хуана II с восторженным отчетом о битве при Монтаржи, весьма оптимистичным взглядом на военное положение Дофина и амбициозными планами по найму войск. Ему было поручено запросить две кастильские армии. Первая должна была состоять из 2.000 — 3.000 латников и 5.000 — 6.000 арбалетчиков с их щитоносцами-павизьерами, всего не менее 10.000 человек, и все они должны были быть готовы в течение нескольких недель. Вторая армия, которая должна была быть доставлена в Бретань флотом из 40–50 кастильских кораблей, должна была вторгнуться в герцогство с моря и заставить Иоанна V вернуться во французское подданство. Взамен было дано туманное обещание возместить все убытки, когда финансовое положение Дофина улучшится. О реакции кастильцев на эти нереальные требования ничего не известно, но очевидно, что Кифдевиль ничего не добился^[310].

В результате у Дофина остались только гарнизонные войска и небольшие отряды шотландцев и итальянцев, уже находившихся на его службе, но все они были заняты борьбой с мятежом коннетабля и его союзников. В начале марта 1428 г. Дофин вернул себе Шинон. Мятежники отступили в оверньские владения графа Клермонского и Бурбонне. Примерно в середине мая 1428 г. граф, сопровождаемый кастильским рутьером Родриго де Вильяндрандо, вторгся в Берри и занял Бурж. Два года назад Бурж поддержал мятеж против министерства Луве, теперь он поддержал мятеж против Ла Тремуя и без сопротивления открыл ворота. Овладев Буржем, принцы созвали жителей на общее собрание, на котором огласили расплывчатую программу реформ, главным элементом которой было обещание избавить регион от солдат, живущих за счет земли. Тем временем мятежники захватили монетный двор и конторы сборщиков габеля и начали вводить собственные налоги. Мнения королевских чиновников в Бурже разделились. Капитан города перешел на сторону мятежников, остальные же отказались и укрылись в большом круглом замке, возвышавшимся у южных ворот города^[311].

Дофин находился в Лоше, городе-крепости на реке Эндр, примерно в 70-и милях к западу от Буржа. Его правительство могло продолжать функционировать только благодаря регулярным денежным ссудам от Ла Тремуя. Министр залез в свои сундуки, чтобы оплатить посольства в Шотландию и Кастилию, и еще глубже — чтобы оплатить армию для противостояния мятежникам в Бурже. Орлеанский бастард и Рауль де Гокур прибыли со своими свитами из Орлеана. С границы с Мэном и Босе собрались главные капитаны: Ла Ир, Потон де Сентрай, Жеро де ла Пайе, Флоран д'Илье, Гийом д'Альбре и Хью Кеннеди. В начале июля 1428 г., когда армия графа Солсбери собиралась в Барэм-Даун (графство Кент), все войска, которые могло собрать Буржское королевство, были направлены друг против друга. Дофин и Ла Тремуй выступили в поход на Бурж. Ришмон попытался успеть спасти город со своей личной свитой и еще 600 человек, предоставленных герцогом Бретонским. Он направился на восток в Лимузен, надеясь попасть в Овернь и подойти к Буржу с юга. Но путь ему преградил смертельный враг дома Монфоров Жан де Пентьевр, виконт Лиможский. Армия Дофина добралась до Буржа первой^[312].

Столкнувшись с превосходящими силами, которыми командовал лично Дофин, принцы в Бурже потеряли самообладание. Они заявили, что никогда не собирались перечить своему королю, и отказались от своих радикальных требований. Они даже отказались от требования уволить Ла Тремуя и Роберта Ле Масона. Вместо этого они потребовали созвать в Пуатье Генеральные Штаты, на котором все должны были свободно высказать свое мнение о будущем управлении королевством. Принцы также потребовали уволить иностранных наемников Дофина, опасаясь, что Ла Тремуй может использовать их для уничтожения своих соперников. Дофин отказался распустить своих наемников, но в остальном он принял их условия. 17 июля 1428 г. Карл издал эдикт о помиловании всех руководителей мятежа. Через пять дней, 22 июля, были созваны Генеральные Штаты всего Буржского королевства, которые собрались в Туре 10 сентября. Все принцы, за исключением Артура де Ришмона, сложили оружие и разъехались по своим владениям^[313].

Ришмон был включен общее помилование, но он не был заинтересован в соглашении с Ла Тремуем. Он вернулся в Партене и оттуда продолжал упорно противостоять министру. Главным театром их соперничества стал Пуату — богатая провинция в центре королевства Карла VII, которая исторически была важным источником войск и налоговых поступлений. И Ришмон, и Ла Тремуй обладали в Пуату огромной властью. Став главным министром Карла VII, Ла Тремуй уже имел там крупные земельные владения. Возможности занимаемой должности позволили ему создать в Пуату территориальную базу власти, которая ставила его в один ряд с отпрысками великих дворянских домов при дворе Карла VII. В качестве обеспечения своих займов Дофину он взял большие замки и обширные владения, такие как Люзиньян и Мелле. Ла Тремуй назначал свои креатуры командовать королевскими замками, например Лусоном и использовал свои полномочия, чтобы привлечь местных дворян к союзу. Позже, в 1431 г., он получит в свое распоряжение обширные владения вокруг Туара, конфискованные короной у Луи д'Амбуаза. Со своей стороны, Ришмон также имел крупные владения в Пуату — Партене и Фонтене. Он был связан с некоторыми домами принцев: Анжуйским, Бурбон-Клермонским, Ла-Маршским и Арманьякским. Коннетабль также мог рассчитывать на политическую и военную поддержку своего брата, Иоанна V Бретонского. У Ришмона была большая личная поддержка среди бретонских компаний. В течение следующих пяти лет эти два человека вели свою личную войну посредством сторонников: со стороны Ришмона — его главный бретонский лейтенант Прежен де Коэтиви и его союзники среди знати Пуату; со стороны Ла Тремуя — Оливье де Пентьевр, изгнанный глава семьи, которая долгие годы составляла главную оппозицию династии Монфоров в Бретани, и перигорский дворянин Жан де Рошешуар (он же Жан де ла Рош), которого министр назначил сенешалем Пуату^[314].

* * *

Граф Солсбери высадился со своей армией в Кале на третьей неделе июля 1428 г., когда противостояние Дофина с мятежниками приближалось к кульминации. Солсбери оставил армию на попечение своих лейтенантов, а сам поехал в Париж для переговоров с герцогом Бедфордом. В столице Франции регент председательствовал на военном совете. Кроме самого Солсбери, на нем присутствовали многие ведущие английские капитаны во Франции. После нескольких дней споров направление кампании было радикально изменено. Было решено, что вместо того, чтобы идти на Анжер, армия Солсбери выбьет гарнизоны дофинистов, которые закрепились между Парижем и Босе в течение предыдущей зимы, а затем повернет на юг для осады Орлеана. Был составлен новый контракт, закреплявший единоличное командование Солсбери над армией. Он получал полную власть над экспедиционной армией и людьми, набранными во Франции, и имел право вести кампанию так, как считал нужным в интересах короля. Это были судьбоносные решения. Спустя годы Бедфорд отрицал свою ответственность за них. Осада Орлеана, по его словам, была предпринята "Бог знает по какому совету". Однако Бедфорд прекрасно знал, кто несет за это ответственность. Граф Солсбери был единственным полководцем, обладавшим достаточным статусом и властью, чтобы настоять на своем плане. Это изменение означало конец наступлению на запад, которое Бедфорд отстаивал на протяжении многих лет. Оно также означало отказ от перемирия с Карлом Орлеанским. В более широком смысле это означало триумф более агрессивного подхода к ведению войны и отказ от терпеливого выстраивания политических союзов, которому всегда отдавал предпочтение Бедфорд. Как и Хамфри Глостер, с которым он часто встречался, граф Солсбери с неприязнью и недоверием относился к французским принцам, особенно бургундским и орлеанским, и искал чисто военного выхода из сложившегося стратегического тупика^[315].

Солсбери начал свою кампанию с характерной для него жестокостью и быстротой. На второй неделе августа 1428 г. он вновь собрал свою армию и двинулся на Ножан-ле-Руа, расположенный к югу от Дрё. Дофинисты, защищавшие Ножан, не захотели рисковать и сдались под угрозой штурма. Многие из них, как выяснилось, ранее присягнули на верность английскому королю и были повешены, а остальных заставили заплатить большой выкуп. Далее Солсбери разделил свою армию на несколько отрядов, которые двинулись по параллельным маршрутам через равнину Босе, захватывая одну крепость за другой. Все они сдавались на условиях капитуляции и открывали ворота. Первое серьезное сопротивление они встретили у Ле-Пюзе, Тури и Жанвиля — линии крепостей под командованием Жеро де ла Пайе, защищавших подступы к Орлеану. При приближении Солсбери Жеро бежал, оставив свой гарнизон для заключения соглашения с завоевателем. Ле-Пюизе был быстро взят штурмом, а весь гарнизон повешен. Жанвиль продержался десять дней. Город пал после ожесточенной битвы на стенах, в которой большинство защитников было убито и ранено, — "самый замечательный штурм, который мы когда-либо видели", — сообщал Солсбери жителям Лондона. Остальные отступили в замок и тщетно боролись за свою жизнь. Часть защитников была повешена, а на остальных наложили выкуп. За три недели Солсбери захватил 39 укрепленных городов и замков, сметя все вражеские гарнизоны в Босе, кроме Шатодёна. После этого граф сделал паузу, чтобы дать отдых своим людям и позволить контингенту из Нормандииприсоединиться к нему. Он все еще надеялся скрыть истинную цель кампании. В начале сентября регент заверил нормандские Штаты, что целью кампании является Анжу. Но притворство оказалось неэффективным. Министры Дофина уже поняли, что направление английского наступления указывает на Орлеан, и начали укреплять город и увеличивать его гарнизон. Солсбери попытался застать Орлеан врасплох, но обнаружил, что опоздал. Англичане подошли к Орлеану и увидели, что его стены кишат вооруженными защитниками. 8 сентября англичане простояли в боевом порядке у города с полудня до сумерек, а затем вернулись в Жанвиль. Никто не ответил на их вызов. Стало ясно, что придется предпринимать серьезную осаду^[316].

Солсбери уже обеспечил свой тыл и коммуникации с Парижем и Руаном. Следующей задачей было установление контроля над Луарой по обе стороны от Орлеана, чтобы воспрепятствовать подвозу в город припасов и подкреплений. Судьба защитников Ле-Пюизе и Жанвиля потрясла жителей луарских городов, многие из которых без боя открыли ворота англичанам. Одним из первых был Мен, расположенный в 13-и милях ниже по течению от города. Делегация из этого города явилась в покои Солсбери в Жанвиле с изъявлением покорности. Солсбери послал одного из своих лейтенантов занять город, укрепить мост и завладеть ценными припасами на складах. Получив в свои руки мост через Луару, Солсбери смог осадить Божанси, расположенный в 5-и милях ниже по течению, примерно 10 сентября^[317].

В тот день, когда англичане появились у Божанси, открылись Генеральные Штаты  Буржского королевства, чтобы обсудить самый тяжелый военный кризис в его истории. Они были созваны в Туре, но в итоге собрались в Шиноне, который считался более безопасным местом. Впервые с момента воцарения Карла VII представители всех его доменов собрались в одном месте. Рауль де Гокур, капитан Орлеана, явился вместе с Ла Иром, чтобы доложить о военной ситуации. По их словам, необходимо было удержать Божанси, а для этого требовалось найти деньги для оплаты войск. Но казна была пуста. Ла Тремуй снова открыл свои сундуки и внес 10.000 экю в дополнение к тем крупным суммам, которые он уже ссудил. Другие члены Совета внесли свою лепту. Делегаты также запустили руки в карманы. В общей сложности было занято 15.000 экю (2.500 фунтов стерлингов), что хватило бы на месячную зарплату. Вся сумма была передана Гокуру и Ла Иру. Затем делегаты проголосовали за общую субсидию в размере 500.000 франков (около 55.000 фунтов стерлингов). Их политические требования были предсказуемы, но невыполнимы. Они призывали принцев крови объединиться с Дофином и требовали предпринять новую попытку склонить на свою сторону герцога Бургундского, несмотря на протесты Дофина, который уверял, что уже сделал все, что мог. Они хотели, чтобы Ришмон был призван ко двору, чего не хотели допустить ни сам Карл VII, ни Ла Тремуй. Ришмон отсутствовал на протяжении всех заседаний и находился при дворе своего брата в Бретани. Вскоре он вернулся в Партене и оставался там всю зиму, а его союзники один за другим покидали его, чтобы пополнить силы Дофина^[318].

Английское наступление продолжалось неумолимо. Божанси представлял собой сильно укрепленный город, в котором возвышалась внушительная крепость XI века. В течение двух недель город выдерживал непрерывные бомбардировки, но 25 сентября окончательно капитулировал. Условия были суровыми. Капитаны гарнизона сдались как военнопленные. Жители были избавлены от разграбления, но должны были заплатить большую репарацию за сопротивление и присягнуть на верность Генриху VI или покинуть город. Выше по течению от Орлеана главной французской крепостью был город, с мостом через Луару, Жаржо. В нем нашли убежище многие войска гарнизонов, чьи крепости были захвачены во время английского наступления. Сэр Джон де ла Поль, брат графа Саффолка, в начале октября захватил укрепленный мост в Жаржо и, после трехдневного артиллерийского обстрела стен города, принял его капитуляцию. Моральное состояние защитников было низким. Им разрешили свободно уйти, но некоторые из них, по слухам, присягнули на верность английскому королю и присоединились к армии графа Солсбери. Шатонеф, расположенный на небольшом расстоянии вверх по реке, сдался без боя, как только англичане появились перед его стенами. Из Ниверне бургундский капитан Гийом де Рошфор, один из камергеров Филиппа Доброго, двинулся вниз по Луаре, чтобы занять замок Жоржа де Ла Тремуя в Сюлли. К концу первой недели октября Солсбери контролировал все течение средней Луары. Между Блуа и Жьеном (на расстояние около 80-и миль) в руках Дофина не осталось ни одного моста, кроме Орлеанского. Англичане переправились через Луару у Мена, Божанси и Жаржо и подошли к Орлеану по южному берегу с двух сторон. 12 октября 1428 г. вся армия вновь стояла перед городом^[319].

Орлеан, крупнейший город в долине Луары, располагался на возвышенности на северном берегу реки. Подойдя к нему с юга, английские капитаны увидели плотную городскую застройку, окруженную высокими стенами с башнями, колокольнями 15-и приходских церквей, шпилями и крестами десятка часовен, а также романскими башнями недостроенного готического собора. Ядром города был прямоугольный римский каструм. С западной стороны от каструма располагалось многолюдное предместье Аввенум, где находились главные городские рынки, обнесенное в начале XIV в. новой стеной. Однако даже с учетом этого расширения территория внутри стен была невелика. Около половины из 12.000 жителей Орлеана по-прежнему проживали в обширных незащищенных пригородах на северной и восточной сторонах и на южном берегу Луары.

Со времени последней серьезной угрозы со стороны англичан в 1370-х гг. оборонительные сооружения города были серьезно перестроены. Обветшавшие галло-римские стены, башни и ворота были в значительной степени заменены современными, высотой около 30 футов, защищенными глубокими сухими рвами и тридцатью башнями. Подходы к пяти главным воротам преграждали больварки из каменных и деревянных брустверов и палисадов. На противоположном берегу Луары находилось предместье Портио, обнесенное стеной монастыря августинцев. Пригород соединялся с городом длинным каменным мостом с 20-ю арками, построенным еще в XII веке, которому, суждено было сыграть важную роль в осаде. С северной стороны его защищал замок герцогов Орлеанских, построенный на фундаменте старого римского форта. С южной стороны располагалась внушительная крепость XIV века, известная под названием Турель, которая возвышалась над многолюдной застройкой Портио, с подъемными мостами с обеих сторон. В центре моста находились госпиталь, часовня и бастида Сент-Антуан — небольшой форт, построенный десятилетием ранее. Под мостом в арках располагались водяные мельницы, обеспечивавшие городские пекарни мукой.

К моменту подхода англичан в Орлеане уже находилось более 600 профессиональных солдат. Дофин назначил Орлеанского бастарда своим лейтенантом для обороны города. Его поддерживала внушительная группа капитанов, в том числе Рауль де Гокур, Ла Ир и Потон де Сентрай. Казначеи Дофина опустошили свои сундуки, чтобы обеспечить гарнизон жалованьем, но основная тяжесть легла на плечи самих горожан. Помимо большого количества серебряной монеты и посуды, которые они добровольно вносили в фонд обороны, на них был наложен еще и налог. Таким образом муниципалитет смог создать внушительные запасы продовольствия для снабжения гарнизона^[320].

^{6. Осада Орлеана, октябрь 1428 — май 1429 гг.}

К началу осады армия Солсбери насчитывала не менее 4.500 человек. Из них около 2.700 человек прибыли с графом из Англии, а около 1.600 — из английских гарнизонов, уже находившихся во Франции. Еще несколько сотен человек были набраны из городского ополчения Парижа, Шартра, Руана и других городов, находившихся под английским контролем. Часть людей Солсбери была откомандирована для несения гарнизонной службы в недавно захваченных городах вдоль Луары. Таким образом, для непосредственной осады оставалось около 4.000 человек. Граф Солсбери, по-видимому, не очень хорошо представлял себе топографию Орлеана. Чтобы окружить его на достаточном расстоянии и избежать потерь от артиллерийского обстрела со стен, необходимо было построить и укрепить осадные линии длиной около 6-и миль, по обоим берегам Луары. Сообщение между различными участками осады было бы затруднено, поскольку наводить понтонные мосты через реку с быстрым течением, склонную к внезапным наводнениям, было нецелесообразно. Поэтому на каждом берегу должно было быть достаточно людей, чтобы противостоять армии помощи. Еще хуже было то, что английские войска должны были служить всего шесть месяцев, более половины из которых к началу осады уже истекли.

Поэтому графу необходимо было быстро взять город штурмом. Можно было ожидать, что он сосредоточит свои усилия на длинной северной стене, но его, очевидно, сдерживала ее прочность и наличие четырех укрепленных ворот, из которых могли быть организованы вылазки для нападения на штурмующих с тыла. Поэтому Солсбери запланировал штурм города с южного берега реки. Это была серьезная задача. Необходимо было захватить крепость Турель и, используя ее как базу, пробить себе путь через мост в город. Защитники успели разрушить пригород Портио и прилегающую к нему деревню Сен-Марсо, чтобы обеспечить защитникам Турели чистое пространство перед стенами. Из обломков, оставшихся после разрушения, перед крепостью был устроен импровизированный больварк из бруса и щебня. Отступая по мосту в город, защитники подожгли оставшиеся здания Портио, включая монастырь августинцев. Когда англичане подошли к городу, руины еще горели, а жара была настолько сильной, что им пришлось ждать следующего дня, чтобы приблизиться. После того как, англичане овладели развалинами монастыря они начали их укреплять, выкопав вокруг зданий глубокие траншеи и установив артиллерию. Здесь же граф Солсбери разместил свой штаб^[321].

Из монастыря августинцев англичане начали непрекращающийся обстрел города. За один день горожане насчитали 120 каменных ядер, некоторые из которых достигали весом центнера, беспорядочно врезавшихся дома. Двенадцать водяных мельниц, расположенных под мостом, были разрушены в первые же дни, и защитники были вынуждены построить в стенах города другие мельницы, приводимые в движение лошадьми. Турель в результате несколько прямых попаданий получила серьезные повреждения. Тем временем англичане начали подводить защищенные траншеи от августинского монастыря к самой крепости. 21 октября они начали штурм. Сначала им пришлось взять больваркр, который штурмовали бойцы с лестницами. На стенах завязался ожесточенный бой, продолжавшийся четыре часа. Защитники ломали лестницы и обливали нападавших, скапливавшихся во рву, раскаленной золой, кипятком и маслом. Женщины города выстроились в живую цепь по всей длине моста, подавая камни и ведра с горящей жидкостью бойцам на стенах. К тому времени, когда англичане отменили штурм и отступили, обе стороны понесли большие потери. В течение следующих двух дней англичане завершили подкоп, проникли под больварк и подготовились к подрыву деревянных стоек и штурму пролома. Защитники решили, что оборонять больварк больше невозможно. 23 октября они подожгли его и отступили в Турель, подняв за собой мост. Оценка состояния крепости показала, что Турель слишком сильно повреждена артиллерийским огнем, и ее невозможно удержать. Поэтому они решили сдерживать англичан со стен города, а в середине моста построить новый больварк. 24 октября англичане приставили штурмовые лестницы к стенам Турели и через два часа упорного боя захватили ее. Солсбери назначил капитаном крепости Уильяма Гласдейла, одного из своих любимых лейтенантов. Из верхних окон Турели Гласдейл осыпал защитников Орлеана оскорблениями, угрожая перебить всех, и мужчин, и женщин, когда он, наконец, войдет в город^[322].

Катастрофа постигла англичан в момент их триумфа. В тот вечер, когда они захватили Турель, граф Солсбери в сопровождении Гласдейла и других капитанов поднялся на верхний ярус одной из башен, чтобы осмотреть город. Когда он выглянул в зарешеченный оконный проем, в него попало пушечное ядро, выпущенное с городской башни напротив. Ядро выбило железный прут из оконной решетки, который раскроил графу череп, лишил глаза и четверти лица. Хирурги ничем не могли ему помочь. Раненый полководец немедленно был переправлен на носилках в Мен-сюр-Луар, где пролежал в беспамятстве десять дней. Он умер 3 ноября 1428 г., став последним из рода Монтагю, графов Солсбери. Тело покойного было доставлено в Англию и похоронено в соборе Святого Павла в Лондоне. В своем завещании, помимо пожертвований на различные благотворительные цели в Англии и Франции, он оставил деньги для распределения среди бедняков Франции, "мужчин и женщин, друзей и врагов в равной степени". "И после того как он был убит, — писал лондонский хронист, — англичане больше не одерживали побед во Франции, но с тех пор стали отступать все дальше и дальше, пока не потеряли все"^[323].

Смерть графа Солсбери изменила весь ход кампании. Герцог Бедфорд, находившийся в Париже, сразу же после получения известия принял командование на себя. Он назначил графа Саффолка руководителем осады. Бедфорд и Саффолк были более осторожными и, возможно, более реалистичными стратегами, чем Солсбери и быстро пришли к выводу, что план Солсбери по прорыву в Орлеан через мост нецелесообразен. Штурм Турели стоил англичанам многих людей, в том числе и выдающихся капитанов. Противостояние на мосту превратилось в кровавый тупик. Отступая в город, французские защитники Турели разрушили одну из арок моста. Англичане, в свою очередь, разрушили еще две арки перед Турелью и построили свой больварк у пролома, чтобы пресечь попытки контратаки. Гласдейл превратил Турель в большую артиллерийскую батарею, с которой вел непрерывную артиллерийскую перестрелку с защитниками французского больварка на мосту. Оба сооружения получили серьезные повреждения. Но ни одна из сторон не смогла вытеснить другую со своих позиций.

Тем временем в городе шло наращивание гарнизона. 25 октября, на следующий день после смертельного ранения Солсбери, Орлеанский бастард и Ла Ир ввели в город по северному берегу еще около 800 солдат. Среди них были отряды маршала Буссака, знаменитых паладинов Жана де Бюэля и Жака де Шабанна, итальянский корпус Вальперги и отряд арагонских наемников. В ноябре за ними последовали около 500 шотландцев из личной гвардии Дофина. К концу того же месяца гарнизон Орлеана насчитывал около 1.700 профессиональных солдат. Дофин по-прежнему находился в Шиноне, расположенном более чем в 100 милях от него в Турени, где и оставался на протяжении большей части осады. Его капитаны создали передовую базу на Луаре в Блуа, в 45-и милях ниже по течению от Орлеана. Командование там принял граф Клермонский, до недавнего времени возглавлявший мятеж против Дофина. В октябре и ноябре он набрал значительную полевую армию, большую часть которой составили представители его семейных владений в Бурбонне и Оверни^[324].

* * *

Отказавшись от плана штурма Орлеана по мосту, Бедфорд и Саффолк были вынуждены смириться с тем, что Орлеан будет покорен измором. Теперь им пришлось столкнуться с проблемами, которых удалось избежать благодаря стратегии графа Солсбери. У них не хватало людей. Низкое качество 2.700 человек, прибывших из Англии летом, начало давать о себе знать. Уже было достаточно много дезертиров, а после смерти графа Солсбери они превратились в поток. Большинство из тех, кто остался, отказались продолжать службу после того, как в конце декабря истек срок их контрактов. Только шесть отрядов, составлявших примерно четверть экспедиционной армии, удалось убедить подписать с регентом новые контракты. Это означало, что в новом году армия под Орлеаном потеряет около половины своей номинальной численности. Для их замены необходимо было найти не менее 2.000 человек, а также значительные дополнительные силы, необходимые для укомплектования длинных осадных линий. В ноябре герцог Бедфорд обратился к английскому Совету с письмом, в котором сообщал, что необходимо срочно выслать из Англии еще как минимум 1.400 человек, иначе он не понимает, как можно продолжать осаду. Поскольку Солсбери уже исчерпал имеющиеся людские резервы, призыв Бедфорда остался без внимания в Вестминстере. Герцогу пришлось искать дополнительных людей в английских и французских отрядах, уже находившихся на его службе, и среди дворян Нормандии. В конце октября на всей территории Нормандии был объявлен арьер-бан. Английские гарнизоны были лишены всех людей, которых можно было из них вывести. Войска были отозваны со всех других фронтов. Однако даже при самом оптимистичном взгляде на ситуацию эти меры не позволили бы достичь численности, необходимой для блокады Орлеана со всех сторон^[325].

В этой экстремальной ситуации регент обратился к герцогу Бургундскому. Репутация Филиппа Доброго как военного союзника была невысока. После смерти Генриха V единственными значительными военными операциями, в которых бургундские войска сражались бок о бок с английскими, были Краванская кампания в июле 1423 г., осада Гиза зимой 1424–25 гг. и несколько кампаний в Маконне. Однако в ноябре 1428 г. ситуация выглядела более обнадеживающей. Затянувшийся конфликт между Филиппом и герцогом Глостером был завершен. Делфтский договор урегулировал войну с Жаклин Баварской, и Филипп вернулся из Голландии. Он не только обещал собрать новую армию в своих владениях, но и заявил, что сам возглавит ее, предложив выступить на юг из Фландрии с контингентами из Артуа и Пикардии. Еще 60 отрядов из герцогства и графства Бургундского были призваны собраться в Монбаре, чтобы пройти через Осерруа и присоединиться к нему под Орлеаном. Предполагаемая численность армии Филиппа неизвестна, но масштабы его приготовлений позволяют предположить, что речь шла о значительных силах^[326].

Новый план потребовал от английских войск под Орлеаном перегруппировки. 8 ноября осада была приостановлена. Гласдейлу оставили около 500 человек для удержания Турели. Остальная армия была временно отведена к мостом в Мен-сюр-Луар и Жаржо. 9 ноября 1428 г. регент покинул Париж, чтобы проконсультироваться со своими главными советниками в Манте. В конце ноября он и его канцлер Луи де Люксембург прибыли в Шартр, где создали передовую базу и подготовились к возобновлению осады. На сбор дополнительных сил ушло почти два месяца. Из английских компаний во Франции было собрано еще 1.200 человек. Это само по себе было выдающимся достижением, которое стало возможным только благодаря краху дела дофинистстов почти повсеместно к северу от Луары. Кроме того, значительные контингенты были сформированы из нормандской знати и из местного населения, набранного в договорных провинциях.

Главным разочарованием стал герцог Бургундский. Он отказался от своего плана направить армию во Францию из Артуа и Пикардии уже через две недели после того, как объявил о нем. В конце ноября 1428 г., когда бургундская армия собиралась в Монбаре, он резко отменил ее созыв. Внезапную перемену настроения Филиппа трудно объяснить. Наиболее вероятной причиной является внезапное чувство вины за нападение на город, принадлежащий Карлу Орлеанскому, в то время, когда тот был военнопленным. Филипп дорожил своей репутацией принца-рыцаря и, вероятно, уже тогда пришел к мнению, которое он твердо высказал четыре месяца спустя, что пленный имеет право на обращение с ним как с невоенным человеком, а его владения не подлежат нападению. Несколько бургундских отрядов, предположительно добровольцев, все же присоединились к английской армии в течение зимы, несмотря на решение Филиппа. Однако численность бургундских войск во время осады значительно уступала той, на которую рассчитывал Бедфорд^[327].

Регент назначил Толбота и Скейлза для совместного командования осадой под общим руководством графа Саффолка. Толбот, быстро затмивший своих коллег-командиров, находился во Франции уже 18 месяцев, большую часть которых провел в походах на Мэн. Он выделялся как человек с исключительно волевым характером, даже по меркам своего возраста. Толботу было уже около сорока лет, но его прежняя карьера отличалась лишь участием в беззакониях и беспорядках в его родном Шропшире, в Уэльсе, где он служил во время восстания Оуэна Глендауэра, и в Ирландии, где он провел пять лет в качестве лейтенанта Генриха V. Толбота боготворили в Англии, но во Франции он вызывал смешанные чувства как у англичан, так и у французов. Это был человек безрассудной храбрости, мастер смелой тактики, быстрого маневра и внезапной атаки, готовый идти на большой риск. Но, несмотря на рыцарскую репутацию, он был задирист и любил нецензурно выражаться в присутствии как друзей, так врагов. "Горячий человек с неустойчивым характером, всегда сердитый, когда дела шли плохо… ужасно жестокий и грубый", — таков был вердикт бургундского современника^[328].

Основные направления кампании были согласованы на нескольких военных советах английских капитанов в конце ноября 1428 года. Англичане рассчитывали, что к концу декабря у них будет около 5.000 человек для осады. Войска Гласдейла на южном берегу Луары были усилены еще 400 человек, в результате чего их общая численность составила около 900 человек. Около 2.000 человек были оставлены для несения гарнизонной службы в захваченных городах долины Луары, а также для службы в мобильном резерве для сопровождения обозов снабжения и отражения любых попыток противодействия из Блуа. Таким образом, для блокады города с севера оставалось всего около 2.500 человек. Такая диспозиция была, вероятно, наилучшей из имеющихся, но она означала, что люди, размещенные на осадных линиях вокруг города, были рассредоточены и уязвимы для вылазок из ворот. Для сравнения: в 1412 г. Иоанн Бесстрашный располагал более чем 8.000 человек на осадных линиях под Буржем, городе сопоставимого размера, а Генриху V понадобилось примерно столько же под Руаном в 1419 г.^[329].

Подкрепление Гласдейла прибыло к нему в начале декабря в сопровождении дополнительной артиллерии и большого запаса пороха и ядер. Артиллерийская перестрелка с обоих концов моста возобновилась. На Рождество на шесть часов наступило короткое перемирие, когда пушки умолкли, а с крепостных стен города музыканты исполнили серенаду для англичан. Затем перестрелка возобновилась с новой силой, огромные ядра по нескольку раз в день обрушивались на здания и многолюдные улицы города. В течение последних двух недель декабря основная часть новой английской армии собралась в Жанвиле, Божанси, Менге и Жаржо. Сам Бедфорд прибыл в Менг незадолго до Рождества, чтобы проконтролировать последние приготовления, но в самой осаде он не участвовал, следя за событиями из своего штаба в Шартре. Три командующих — Саффолк, Толбот и Скейлз — прибыли к городским стенам 30 декабря. Их встретила картина полного опустошения. Орлеанский гарнизон, воспользовавшись перерывом в осаде в ноябре и декабре, снес все северные и восточные пригороды, а также деревни, располагавшиеся за воротами Бернье и Ренар на западе. В этих предместьях находились одни из самых богатых жилых и торговых кварталов города, большая монастырская церковь Сен-Эньян с прекрасным клуатром, монастырь Сен-Лу, монастыри нищенствующих орденов, не менее 16-и часовен и приходских церквей, целые улицы с особняками и лачугами. Все это было охвачено пламенем. К моменту завершения разрушений осаждающим негде было укрыться вблизи стен, в то время как у гарнизона было чистое пространство для ведения артиллерийского огня^[330].

В течение последующих недель англичане выстраивали свои осадные линии. Ниже по течению от городских стен они построили три форта, чтобы перекрыть доступ к городу по воде. Один из них находился у деревушки Сен-Приве на южном берегу, а другой — на Пти-Оле-Шарлемань, песчаном острове покрытым кустарником, который до наших дней не сохранился. Напротив этих сооружений разрушенная приходская церковь Сен-Лоран на северном берегу была превращена в мощную бастиду, служившую главным складом для западного сектора осады. Отсюда англичане прорыли линию траншей, протянувшуюся по дуге к западу и северо-западу от города, от Луары до Парижской дороги. Эта схема имела ряд недостатков. Во-первых, город не был полностью блокирован. Английские линии служили лишь для защиты от возможного наступления врага с запада. С севера попыткам построить осадные сооружения мешали густые леса. Восточные подступы к Орлеану оставались открытыми. Ничто не мешало противнику подвозить подкрепления и припасы по реке из мест в верх по течению. Во-вторых, численность французского гарнизона и опасность мощных конных вылазок из ворот заставляли располагать английские осадные линии на значительном расстоянии от стен. Ближайшие артиллерийские батареи находились на расстоянии около 1.000 ярдов. На таком расстоянии они могли нанести серьезный ущерб зданиям внутри города, ведя навесной огонь, но против стен и ворот они были неэффективны^[331].

Совет Дофина считал, что падение города станет началом конца Буржского королевства. В Шиноне советники несколько раз собирались, чтобы обсудить планы действий на случай прорыва англичан за Луару. Открытая равнина Берри была беззащитной и если англичане проникнут на юг от Орлеана, Буржское королевство оказалось бы расколотым на две части. Советники Дофина всерьез подумывали о том, чтобы отказаться от западных провинций и отступить на восток за верховья Луары, оставив себе только Лангедок, возвышенности Бурбонне и Овернь, а также рейнские провинции Дофине и Лионне. Но это урезанное королевство не смогло бы просуществовать долго. У него не хватило бы экономических ресурсов для продолжения войны, и оно оказалось бы недосягаемым для шотландских армий и кастильских флотов. Бретань была бы потеряна навсегда. Другие наблюдатели высказывали столь же мрачные оценки. "Если англичане возьмут Орлеан, — сообщал фактор Джустиниани в Брюгге своему отцу в Венецию, — им не составит труда стать властелинами всей Франции и отправить Дофина просить хлеба в богадельнях". Чиновники Дофина начали отчаянно искать деньги. Конторы местных сборщиков налогов были вычищены. В главные города были направлены уполномоченные для заимствования денег. В результате невероятных усилий министрам Дофина удалось собирать на оборону Орлеана за восемь месяцев осады в среднем около 13.500 ливров в месяц, что составляло примерно две трети от расходов англичан. Но этого было достаточно, чтобы в течение января и февраля 1429 г. постепенно усилить оборону.

Все главные капитаны Буржского королевства, за исключением Ришмона, в то или иное время побывали под Орлеаном. Адмирал Франции Луи де Кулан вошел в город 5 января 1429 г. с 200 человек, под носом у осаждающей армии. 8 февраля прибыло не менее 1.620 человек под командованием маршала Лафайета, брата Уильяма Стюарта-Дарнли, а также гасконских капитанов Гийома д'Альбре и Ла Ира. С учетом потерь численность профессионального гарнизона должна была составить от 2.500 до 3.000 человек. В результате резко возросли масштабы вылазок против английских войск^[332].

К середине января 1429 г. осада Орлеана перешла в рутину непрерывных артиллерийских перестрелок и убийственных вылазок на обугленные руины пригородов. Решающим фактором для обеих сторон теперь было снабжение. Разрушение пригородов Орлеана вызвало прилив беженцев в город. Это, а также усиление гарнизона, примерно вдвое увеличило численность населения в стенах города, что усилило расход городских запасов. Поначалу защитникам удавалось без труда подвозить припасы с юго-востока, который не был перекрыт английскими осадными линиями. По суше обозы и стада животных доставлялись в Сен-Дени-ан-Валь, расположенный примерно в четырех милях выше Орлеана по течению, где грузились на баржи и доставлялись в порт Сен-Луп, расположенный на южном берегу недалеко от города. Здесь их перегружали на плоскодонные паромы и перевозили на противоположный берег, а затем доставляли в город через массивные Бургундские ворота. Но если хорошо вооруженные отряды кавалерии могли беспрепятственно входить и выходить из города в течение всей осады, то медленно движущиеся продовольственные обозы были более уязвимы. 18 января 1429 г. большой обоз был перехвачен гарнизоном Гласдейла из Турели при подходе к Сен-Дени-ан-Валь. Большая его часть, включая около 500 голов скота, была захвачена. Следующий крупный обоз прошел только в апреле. После января защитники перестали приводить живых животных и перешли на мешки и бочки, погруженные на вьючных лошадей, которые были более маневренными, но имели очень ограниченную грузоподъемность^[333].

Осаждающие армии в средние века были почти так же уязвимы для голода, как и население, находившееся в стенах осажденного города. Привязанные к осадным линиям, они быстро исчерпывали имеющиеся поблизости запасы продовольствия и были вынуждены добывать пищу на все больших расстояниях, часто на враждебной территории. Общая численность англичан в окрестностях Орлеана и в оккупированных городах средней Луары была эквивалентна населению крупного города. Продовольствие для них должны были находить поставщики и оптовики на парижских рынках, причем в таких количествах, что цены в столице выросли вдвое по сравнению с прежним уровнем. Длинные вереницы повозок тянулись через Босе в сопровождении вооруженных конвоев. Повозки и лошади были реквизированы в Париже и по всему Иль-де-Франс. Поскольку продовольствие войскам выдавалось не в виде пайков, а продавалось посредниками на рынках, организованных за осадными линиями, обозы должны были сопровождать казначеи с сундуками, набитыми монетами, для выплаты жалованья солдатам, что обходилось до 20.000 ливров в месяц. Ответственным за организацию этих поставок был сэр Джон Фастольф, глава военного ведомства Бедфорда. Армия уже ощущала голод, когда в середине января к ней прибыл первый конвой с продовольствием. Для его охраны потребовался эскорт из 1.200 человек, сопровождаемый двумя артиллерийскими обозами — из арсенала в Париже и из Руана. Однако потребовалось всего три недели, чтобы запасы вновь снизились до угрожающего уровня^[334].

9 февраля 1429 г. второй конвой Фастольфа покинул Париж. В его составе было не менее 300 повозок с зерном и мукой, маринованной рыбой и другими припасами, а также около 17.000 ливров наличными и еще больше артиллерии. Его сопровождал отряд численностью около 1.500 человек под командованием самого Фастольфа и сэра Томаса Ремпстона. Около 600 из них были англичанами, остальные — нормандцами, пикардийцами и парижскими ополченцами под командованием прево Симона Морье. Дофинистские капитаны в Орлеане узнали об этом, когда конвой уже был в пути, и по всей видимости, именно Ла Ир решил его перехватить. Планы разрабатывались в глубокой тайне. 10 февраля Орлеанский бастард и Стюарт-Дарнли выехали из Орлеана с эскортом примерно в 200 человек для переговоров с графом Клермонским и маршалом Лафайетом в Блуа. Граф и Лафайет имели при себе не менее 2.000 человек. Но поскольку этого оказалось недостаточно, они решили отозвать как можно больше людей из гарнизона Орлеана, чтобы присоединиться к ним в пути. Граф Клермонский покинул Блуа вместе с Лафайетом рано утром 11 февраля и быстрым маршем двинулся на север. В тот же день Ла Ир вышел из Орлеана с 1.500 человек гарнизона, что составляло более половины его общей численности. Объединенные силы, насчитывавшие 3.500 человек, превосходили английский конвой более чем в два раза.

Граф Клермонский полагал, что его поход из Блуа прошел незамеченным. Но он ошибался. Его кавалькада была замечена со стен Божанси и Менга, и эта новость была передана Фастольфу находившемуся в пути. Утром 12 февраля разведчики Фастольфа, ехавшие впереди колонны, обнаружили оба дофинистских войска. Уже в начале дня разведчики доложили Фастольфу о положении дел в деревне Рувре-Сен-Дени, расположенной на Орлеанской дороге в восьми милях к северу от Жанвиля. Вскоре после этого с юга через равнину показались войска Ла Ира из Орлеана. Между дофинистскими капитанами возникли разногласия. Стюарт-Дарнли хотел сразу же атаковать конвой, но Ла Ир удержал его, так как граф Клермонский, находившийся еще на некотором расстоянии, дал им строгий приказ ждать, пока он к ним не присоединится. Возможно, это было правильное решение. Но эта задержка дала англичанам время организовать оборону. Деревня Рувре находилась на ровной, безликой местности. Стоял лютый холод. Земля была твердой от мороза. Это были тяжелые условия для сражения с превосходящими силами. Фастольф приказал выстроить повозки в большой круг с одним узким проходом. Повозки были связаны между собой, чтобы создать прочную преграду. Внутри этого импровизированного укрепления в боевом порядке перед проходом выстроился отряд сопровождения. Лучники располагались в пешем строю, а перед их позициями в землю были вбиты заостренные колья. Но, вопреки общепринятой английской тактике ведения боя, латникам было приказано оставаться в седле.

Отряд Ла Ира подошел к проходу в кругу английских повозок и остановился. Ла Ир выстроил своих стрелков, расставил кулеверины перед своими линиями и стали ждать, когда к подойдет отряд графа Клермонского. После двух часов ожидания стало смеркаться. Дофинисты видели, что их шанс ускользает. Они уже не могли сдерживать свое нетерпение. Произошла короткая стычка между французами и несколькими английскими лучниками, вышедшими за круг повозок. Лучники, находившиеся в меньшинстве, поспешно отступили в круг. Стюарт-Дарнли, увидел в этом свой шанс и не обращая внимания на приказ, скомандовал шотландским войскам следовать за собой, и те сломав строй бросились пешком в проход. Беспорядочная масса гасконцев и французов последовала за ними на лошадях. Это была та же недисциплинированность, которая стоила им поражения при Вернёе, и она имела те же последствия и сейчас. Атакующие были встречены залпами стрел английских лучников. Шотландцы пытавшиеся прорваться к английской линии пешком под ливнем стрел завязали рукопашной схватке. Сзади подошли конные французские и гасконские войска и с топорами и копьями наперевес бросились на нормандцев, пикардийцев и парижан. Многие из их лошадей напоролись на колья или в ужасе повернули и сбежали. Постепенно нападавшие были оттеснены и обращены в бегство. Орлеанского бастарда вытащили живым, со стрелой в ноге, из-под груды мертвецов, но он смог спастись. Люди графа Клермонского подоспели слишком поздно. Увидев, что англичане отбили атаку, а по полю разбросаны трупы, они тоже обратились в бегство. Ла Ир собрал отряд из 60-и – 80-и бойцов, которые провели эффективное боевое прикрытие отступления и спасли множество жизней. Большинство оставшихся в живых дофинистов ночью под покровом темноты пробрались мимо английских фортов и укрылись в Орлеане. Через пять дней медленно двигавшаяся колонна Фастольфа благополучно достигла английских осадных линий.

Потери англичан были незначительными. Некоторые купцы и возчики были убиты при попытке увести свои повозки подальше от развернувшегося сражения. По крайней мере, один из клерков, охранявших наличность, был убит. Но отряд сопровождения остался цел. С отрядом Ла Ира дела обстояли гораздо хуже. Он потерял от 300 до 400 человек, то есть четверть своего состава. Основное количество потерь пришлось на шотландский корпус. Самым известным погибшим стал Стюарт-Дарнли. Его тело было впоследствии вынесено с поля боя и захоронено в Орлеанском соборе, где до самой Революции происходили мессы за упокой его души. Его потомки были натурализованы во Франции как сеньоры д'Обиньи из Берри и сражались во французских армиях вплоть до XVII века. Битва при Рувре-Сен-Дени стала известна как Сельдевое сражение — по названию рыбы, которой было нагружено большинство повозок. Шел Великий пост, и сельдь пользовалась спросом^[335].

Сельдевое сражение было незначительным по сравнению с великими битвами войны, но оно произошло в трудный для Дофина и его советников момент и повергло всех в глубочайшее уныние. Через неделю после сражения, 18 февраля, главные дофинистские капитаны в Орлеане, включая графа Клермонского, Луи де Кулана, Ла Ира и Потона де Сентрая, покинули город, чтобы встретиться с Дофином и его Советом в Шиноне. Это была мрачная встреча. Вина за неудачу при Рувре, по всей видимости, лежала в основном на графе Клермонском и Лафайете, которые сначала приказали отряду Ла Ира ждать их, а затем медлили с подходом, пока не стало слишком поздно. Граф Клермонский вскоре после этого уехал Бурбонне, забрав с собой своих людей. Позднее Лафайет был снят с должности маршала. По общему мнению, Орлеан, скорее всего, должен был пасть. Нелегко было представить, как можно восстановить положение. Было известно, что Маргарита Шотландская не прибудет во Францию в текущем году, как и 6.000 шотландских солдат, которых король Яков I обещал прислать с ней. Патрик Огилви, принявший командование шотландцами во Франции после гибели Стюарта-Дарнли, по словам шотландского хрониста Уолтера Боуэра, был человеком "острого ума, возвышенной речи и мужественного духа, небольшого роста, но благородным и надежным во всех отношениях". Однако в его распоряжении было всего 60 латников и 300 лучников, что составляло менее половины численности шотландского корпуса за полгода до этого. Что касается войск в Орлеане, то в сражении была потеряна примерно десятая часть их численности, и в течение последующих шести недель их количество продолжало сокращаться, поскольку люди погибали в стычках или выводились для службы в поле. К концу марта 1429 г. в городе оставалось всего 1.000 человек. Доходы еще продолжали поступать, и гарнизону выплачивали хотя бы часть причитающегося жалованья. Но денег на содержание еще одной полевой армии не было. Заемные средства Дофина были исчерпаны. Резервов не было. В какой-то момент генеральный сборщик налогов признался жене, что у него в руках всего четыре экю. Последний шанс освободить Орлеан, сказал он ей, упущен^[336].

В долине Луары началась паника. Поступали сообщения о том, что высокопоставленные лица покидают Дофина и пытаются заключить мир с англичанами. В Шиноне были возобновлены планы отступления в Лионне и Дофине. В замке Карла Орлеанского в Блуа и в его особняке в Сомюре слуги собирали книги, гобелены и документы его администрации, чтобы перевезти их в Ла-Рошель для безопасного хранения. Ходили слухи, что Дофин подумывает о том, чтобы покинуть Францию и отправиться в изгнание в Кастилию. Почти наверняка они были ложными, но сам факт их распространения многое говорит о настроениях того времени^[337].

Перед отъездом из Орлеана на военный совет в Шиноне граф Клермонский заверил горожан, что вернется с подкреплениями и продовольствием, чтобы пополнить истощающиеся городские запасы. Это было нереальное обещание, и когда стало ясно, что его не удастся выполнить, моральный дух орлеанцев пал. К концу февраля 1429 г. они потеряли надежду и решили начать переговоры с противником. По словам обычно хорошо информированного Папы Пия II, именно Карл Орлеанский в письме к городским властям предложил им отдать себя под защиту герцога Бургундского. Вероятно, перед тем как высказать это предложение, Карл переговорил с самим Филиппом. Во всяком случае, орлеанцы последовали его совету. В начале марта делегация в составе Потона де Сентрая и двух видных горожан покинула город, чтобы лоббировать его интересы перед Филиппом находившимся во Фландрии. Они должны были убедить герцога в несправедливости нападения на владения военнопленного и предложить перемирие, распространяющееся на все владения Карла. Вероятно, Филипп уже пришел к такому мнению, а если нет, то его легко было убедить. В любом случае он собирался отправиться в Париж для переговоров с регентом и другими английскими лидерами и согласился поднять этот вопрос перед ними. Сентрай вернулся в Орлеан для переговоров с офицерами Дофина, а двое его коллег отправились с Филиппом в Париж^[338].

Филипп Добрый прибыл в Париж 4 апреля 1429 года. Через несколько дней приехал Потон де Сентрай в сопровождении представителей Дофина. Он привез с собой предложение, рассчитанное на то, чтобы затронуть рыцарскую честь Филиппа и его самолюбие, а также вбить клин между ним и герцогом Бедфордом. Сентрай предложил сдать Орлеан самому Филиппу, чтобы тот удерживал его в качестве залога в ожидании политического урегулирования между Дофином и англичанами. При этом должно было быть объявлено перемирие, распространявшееся на Орлеанский апанаж. Доходы от него предполагалось поделить поровну между герцогом и англичанами. Кроме того, Орлеан предлагал выплатить англичанам 10.000 экю в качестве репарации на расходы по осаде. Филипп принял эти предложения как свои собственные и надавил на герцога Бедфорда. По его словам, война не имела никакого отношения к Карлу Орлеанскому. Будучи военнопленным, он не в состоянии защищать свои владения и имеет право на защиту.

Столкнувшись с таким неприкрытым давлением, Бедфорд проявив свойственный ему такт ответил,  что герцогство Орлеанское является апанажем герцога, но оно также является фьефом французской короны и он был поражен, услышав от герцога Бургундского, который обязан был отстаивать права Генриха VI, что кто-то еще должен владеть завоеванными территориями во Франции. На чьей же стороне выступает Филипп? Прежде чем принять окончательное решение, Бедфорд удалился, чтобы проконсультироваться со своим Советом. Советники были возмущены не меньше,чем сам герцог. По их словам, правительство потратило на осаду огромные средства и потеряло изрядное количество лучших людей. Город находился на грани падения, и регент скоро сможет выдвинуть свои условия. Зачем же отступать сейчас? Герцог Бедфорд согласился. Он не согласился с тем, что ему следует "расставлять силки в кустах только для того, чтобы птички достались кому-то другому". Рауль ле Саж выразился более грубо, сказав, что мы уже прожевали блюдо, зачем же давать его проглотить герцогу Бургундскому? Во время этих обменов мнениями Сентрай и его товарищи по делегации ждали, когда их допустят к регенту. Но они так и не были допущены. Бедфорд принял их только для того, чтобы договориться о сдаче города английским военачальникам, на что они ответили, что не имеют никаких инструкций для обсуждения подобных вопросов. На том переговоры и закончились. Потон де Сентрай вернулся в Орлеан вместе с делегатами от горожан.

Филипп Добрый был в ярости от упущенной возможности и оскорбления в свой адрес. Он послал вместе Сентраем под Орлеан своего герольда, чтобы тот приказал всем, кто находится в его повиновении, покинуть осаду. Неизвестно, сколько человек, расположившихся вокруг Орлеана, покинули осаду в результате этого приказа, но учитывая, что Филипп отменил сбор значительной армию, которую он когда-то намеревался привести на Луару, эффект от этого распоряжения, вероятно, был в значительной степени символическим. Бургундский гарнизон Сюлли отошел к Ниверне. Некоторые отряды добровольцев покинули осаду, но вряд ли они были достаточно многочисленны, чтобы существенно изменить ситуацию^[339].

В течение марта и апреля 1429 г. англичане удвоили свои усилия по преодолению сопротивления города. Герцог Бедфорд перенес свою штаб-квартиру из Шартра в Корбей на Сене, в пределах быстрой досягаемости и Парижа и Орлеана. Туда же был вызван очередной отряд норманнских дворян. Они стали прибывать в значительных количествах. Расходы на содержание армии Бедфорда возросли до 40.000 ливров в месяц, и эта цифра должна была еще больше увеличиться по мере прибытия подкреплений из Нормандии. За последние шесть месяцев регент уже получил две налоговые субсидии от нормандских Штатов и один от нормандской церкви, что в номинальном исчислении составило 270.000 ливров (30.000 фунтов стерлингов). Он убедил Папу, вместо того чтобы просто подтвердить десятину церковного обложения обычным способом, удвоить ее, на что Мартин V с радостью согласился в обмен на право оставлять треть десятины для себя. Со стороны духовенства раздались вопли протеста, и сборщикам десятины было оказано некоторое сопротивление. Еще большее негодование вызвал приказ Бедфорда о том, что все чиновники двуединой монархии во Франции должны предоставить в долг правительству четверть своего жалованья под страхом лишения полугодового жалованья^[340].

Вокруг Орлеана англичанами были построены пять новых фортов. Линия траншей на северо-западе была усилена строительством трех бастид с гарнизонами, которые англичане прозвали "Лондон", "Руан" и "Париж". На их валах были размещены мощные артиллерийские батареи. Еще одна бастида была построена на развалинах церкви Сен-Лу на северном берегу выше по течению от города, чтобы контролировать русло реки. Это окончательно остановило приток грузов в город через речной порт Сен-Луп на противоположном берегу. Позже, после того как небольшое стадо животных был успешно переправлен через Луару у деревушки Сен-Жан-ле-Блан, там тоже была построена бастида, чтобы перекрыть и этот путь. В Корбее герцог Бедфорд уже строил далекоидущие планы. Он надеялся, после падения Орлеана, привезти Генриха VI, которому уже исполнилось семь лет, во Францию для коронации и получения оммажа от своих французских подданных. Юного короля должна была сопровождать огромная армия для продолжения победоносной войны. Морская экспедиция из Англии должна была окончательно положить конец действиям дофинистского гарнизона из Мон-Сен-Мишель^[341].

"Никто на земле, ни король, ни герцог, ни принцесса Шотландии не могут спасти Францию, — заявила Жанна д'Арк несколькими неделями ранее, — только я одна могу ее спасти"^[342].

Глава VI. Жанна д'Арк: от Домреми до Реймса, 1429 год.

Недолгая государственная карьера Жанны д'Арк длилась всего два года — от ее первого появления при дворе Дофина в Шиноне в возрасте 17-и лет в феврале 1429 года до казни за богохульство и ересь в Руане в мае 1431 года. Ее военные кампании длились менее половины этого срока: от кампании по освобождению Орлеана, начавшейся в апреле 1429 г., до ее пленения при осаде Компьеня в мае 1430 г. Жизнь Жанны стала предметом двух тщательных судебных разбирательств: на процессе в Руане, который привел к ее казни, и четверть века спустя — в ходе расследования, проведенного после окончательного поражения англичан и завершившегося ее посмертным оправданием в 1456 году. Жанна была единственным свидетелем на первом суде, но на посмертном дознании показания дали более 120 свидетелей, знавших ее в разные периоды жизни. Благодаря подробным записям этих процессов мы знаем о Жанне д'Арк больше, чем о любом другом человеке ее сословия и времени. Однако многое в этих материалах тенденциозно. Оба процесса носили ярко выраженный политический характер. Показания Жанны на суде давались в ответ на вопросы, тщательно сформулированные квалифицированными теологами и инквизиторами, чтобы вписать ее в общепринятые юридические или религиозные категории. У политиков, в свою очередь, были свои стереотипы. Обеим сторонам было выгодно представить Жанну как обладательницу сверхъестественных способностей. Для дофинистов она была орудием Божьего искупления избранного народа. Англичанам и их французским союзникам, напротив, нужно было принизить моральную силу ее побед, показав, что они были делом рук дьявола. Вопрос о том, была ли она орудием Бога или Сатаны, а может быть, не более чем харизматическим лидером, стал спорным политическим вопросом. Папа Пий II, писавший через три десятилетия после ее смерти, признался, что не может определиться. Но Пий был итальянцем, интеллектуалом и прагматичным политиком. Мало кто из современников смотрел на карьеру Жанны столь же отстраненно. Уже через несколько дней после ее первого появления в Шиноне вокруг ее истории начал формироваться налет мифа. "О ее рождении и жизни рассказывают много чудесных вещей, как будто это правда", — писали церковники, назначенные для рассмотрения ее дела менее чем через шесть недель. Как с отвращением заметил один парижский клирик, в ее честь были отслужены мессы, сделаны портреты и статуи в течение нескольких недель после освобождения Орлеана, "как будто она уже была причислена к лику блаженных"^[343].

Жанна не знала даты своего рождения, но сказала своим судьям, что, по ее мнению, ей было 19 лет. Она родилась в Домреми в Лотарингии, вероятно, в начале 1412 г., в разгар гражданских войн во Франции и за три года до первого вторжения Генриха V во Францию. Ее отца звали Жак Дарк, но она никогда не называла себя Жанной д'Арк. В Лотарингии девочки традиционно назывались по фамилии матери. Дома ее называли просто Жаннеттой, а после отъезда ко двору Дофина — Жанной. На протяжении всей своей публичной карьеры она называла себя La Pucelle, Дева, что означало молодую девушку в возрасте от полового созревания до замужества. Легенда превратила ее в пастушку, поскольку это соответствовало тому образу, который сложился у людей. В Евангелии от Луки рождение Христа впервые было открыто пастухам, а они, согласно христианской традиции, были кроткими, невинными, любящими и открытыми для Божьих откровений. "Будьте пастырями Церкви Божией", — наставлял своих последователей святой Павел. Но Жанна не была пастушкой. Ее отец был крестьянином. Как и другие жители деревни, он был крепостным, дворян Бурлемонов, сеньоров Домреми. У него было собственное небольшое хозяйство с крупным рогатым и тягловым скотом. Но, по ее собственному признанию, Жанна редко ухаживала за животными. Ее научили шить и прясть, и на суде она назвала свою профессию как швея^[344].

Домреми располагалось на западном берегу реки Мёз, которая в начале XV века обозначала северо-восточную границу Франции. Этот регион представлял собой сложную и нестабильную мозаику разрозненных владений и пересекающихся юрисдикций, которые в последнее время приобретали все большее политическое значение. Северная часть Домреми принадлежала замку Вокулер, важной пограничной крепости в 12-и милях ниже по реке, которая в прошлом была традиционным местом встречи королей Франции и германских императоров. Вокулер принадлежал графству Шампань и являлся частью королевских владений Франции. Остальная часть деревни, где жила семья Жанны, относилась к герцогству Бар. Герцогство включало в себя разрозненные земли по обе стороны границы, но Домреми принадлежал Франции. За рекой Мёз главной местной властью был герцог Лотарингии. Лотарингия была франкоязычным герцогством Священной Римской империи, но ее герцоги уже более века находились в политической орбите Франции. Другие региональные власти — епископы Меца, Туля и Вердена, а также графы Водемон, Саррбур и Сальм — занимали двусмысленное положение между Империей и Францией, а также между Ланкастерами и Валуа.

Бургундские герцоги были более удаленными, но и более влиятельными властителями. Они имели жизненно важные интересы в этом регионе, поскольку через него проходил один из основных путей сообщения между Бургундией и Нидерландами. Герцоги боролись здесь за влияние на протяжении многих лет. Они были тесно связаны с герцогами Лотарингии и рядом мелких владык региона, как французских, так и немецких, а их главным соперником здесь был Анжуйский дом. Иоланда Анжуйская происходила по материнской линии из рода герцогов Барских. В 1419 г. ей удалось добиться впечатляющего успеха. Ее родственник Луи, кардинал Барский и епископ Шалон-сюр-Марн, неожиданно унаследовал герцогство Бар в 1415 г. после гибели двух братьев и племянника в битве при Азенкуре. Иоланда уговорила кардинала усыновить ее второго сына, десятилетнего Рене Анжуйского, и назначить его своим наследником. Примерно в то же время Карл II, герцог Лотарингский, не имевший законных сыновей, согласился, чтобы Рене женился на его старшей дочери и унаследовал герцогство Лотарингское. Герцоги Анжуйские были главными из принцев сторонников Дофина. Поэтому эти сделки представляли серьезную угрозу для бургундских герцогов и, косвенно, для их английских союзников. Бургундские герцоги приложили немало усилий, чтобы втянуть Лотарингию и Бар в политическую орбиту Англии. В 1422 г. Карл Лотарингский принес оммаж Генриху V и присоединился к договору, заключенному в Труа. В апреле 1429 г., на завершающем этапе осады Орлеана, Рене, которому уже исполнилось 20 лет и который уже владел герцогством Бар, по совету тестя последовал его примеру и скрепил печатью документ с обещанием присягнуть на верность Генриху VI. Этот акт был совершен по доверенности в начале мая и подтвержден самим Рене в июне^[345].

Англичане занимали большую часть королевского бальяжа Шомон, к которому, с 1421 года, относился Домреми. У них было три крупных гарнизона: в замке Куаффи и городах Монтиньи-ле-Руа (современный Валь-де-Мёз) и Ножан-ле-Руа (современный Ножан-ан-Бассиньи). В конце 1420-х годов всеми тремя пунктами командовал йоркширский рыцарь сэр Томас Гаргрейв, ветеран Азенкура и Вернёя. В течение нескольких лет позиции англичан в этом регионе оспаривали компании Ла Ира и его протеже. Но к 1425 г. большинство партизан Дофина было вытеснено из Шампани. Долина реки Мёз оставалась единственным районом к северу от Сены, где еще сохранялись важные дофинистские гарнизоны. В августе 1428 г. англо-бургундская армия под командованием Жана де Люксембурга вторглась в эту долину и разгромила все гарнизоны, кроме Вокулера, который остался единственным оплотом дофинистов в этом регионе. В крепости под командованием лотарингского дворянина Роберта де Бодрикура, друга и советника Рене Анжуйского и верного сторонника Дофина, имевшего хорошие связи при его дворе, находился многочисленный гарнизон, противостоявший наступающим англо-бургундцам. Вокулер и Роберт де Бодрикур стали объектами постоянной партизанской войны, которую вел Антуан де Вержи, губернатор Шампани и капитан Лангра при Генрихе VI^[346].

Домреми находился далеко от Парижа и Буржа, но не был захолустьем. Его жители постоянно жили под угрозой войны. Компании рутьеров, слабо связанных с тем или иным местным правителем, заполонили Барруа. В нескольких милях от их домов проходили конные рейды французского гарнизона из Вокулера и английских гарнизонов из Монтиньи и Ножана. Отряды Антуана де Вержи вторглись в этот район, преследуя Роберта де Бодрикура. Сам Домреми, по крайней мере, один раз был сожжен, а от его церкви остались одни руины. Жанне было одиннадцать лет, когда ее двоюродный брат, живший в нескольких милях от нее, был убит пушечным ядром, выпущенным по церкви, куда он бежал в поисках спасения. В том же году жители деревни были обязаны выплачивать pâtis Роберту де Саррбуру, сеньору де Коммерси, который в то время был дофинистским партизаном. Отец Жанны был одним из тех, кто поставил свою подпись под договором. Два года спустя компания савойских рутьеров, состоявших на службе у герцога Бургундского, увела из деревни весь скот. Когда Домреми подвергался угрозам, жители бежали со своим скотом на близлежащий остров на реке Мёз или укрывались в обнесенном стеной городе Нёшато, расположенном в шести милях от него. Угроза исходила как от дофинистов, так и от бургундцев. Как и большая часть северной Франции, Домреми не принял ничью сторону. Но по настроениям это была арманьякская деревня. Там был только один бургундский житель, и Жанна сказала своим судьям, что с удовольствием обезглавила бы его, "если бы на то была воля Божья". Ее ярость против бургундцев разделяли и соседи. Молодые люди уходили драться с бургундцами из деревни Максей, расположенной за рекой, и возвращались оттуда в крови. Это была война в миниатюре. Новости о широкомасштабном конфликте проникали в Домреми разными путями. Их разносили купцы, проповедники и другие путешественники проезжавшие по старой римской дороге из Лангра в Верден, которая проходила в трех милях от деревни, или получали в Нёшато, важном рыночном городе, чьи торговые связи простирались во Францию, Германию и Нидерланды. У местных дворян были свои осведомители. Капитан Вокулера поддерживал постоянную переписку с двором Рене Анжуйского. В Домреми знали о военных перипетиях Буржского королевства, о злодеяниях Изабеллы Баварской, на которую возлагали вину за заключение договора в Труа, о пленении Карла Орлеанского в Англии, об обещании шотландского короля прислать во Францию свежую армию, об осаде Орлеана^[347].

Жанна д'Арк была умной, уверенной в себе и внятно излагающей свои мысли молодой девушкой, обладавшей твердым характером, но не имевшей формального образования. Один проницательный свидетель, хорошо к ней относившийся и имевший возможность наблюдать ее вблизи, описал ее как "очень простую и невежественную женщину". Она говорила по-французски с ярко выраженным лотарингским акцентом. Возможно, в последние месяцы жизни она научилась читать, но в начале своей общественной карьеры она была, безусловно, неграмотна. Она подписывала свое имя крестиком, а иногда и отпечатками пальцев. "Я не знаю ни А, ни Б", — сказала она церковникам, допрашивавшим ее после первого выступления в Шиноне. Свою крепкую веру она усвоила от матери, но с возрастом у нее развилась сильная религиозная и эмоциональная чувствительность, которая была в значительной степени ее собственной. Жанна посещала все службы в церкви Домреми, и не только воскресную мессу. Она часто молилась. В церкви она преклонялась перед распятием и образом Богородицы. Она исповедовалась и причащалась несколько раз в неделю в то время, когда большинство мирян причащались только раз в год на Пасху. Те, кто наблюдал ее в Шиноне, рассказывали, что она была очень эмоциональна, легко переходила от скорби и радости. Во время молитвы или принятия Евхаристии она обильно проливала слезы. Как и многие другие святые женщины того времени, Жанна страдала анорексией, которая иногда рассматривалась как явный признак святости и часто ассоциировалась с экстатическими и мистическими переживаниями^[348].

Летом 1425 г., когда Жанне было тринадцать лет, в саду отцовского дома в Домреми она пережила сильное духовное потрясение. Ей показалось, что она увидела яркий свет со стороны приходской церкви и услышала "голос, исходящий от Бога, который звал ее". В последующие месяцы это повторялись часто, возможно, два-три раза в неделю, то в саду, то в поле, то в лесу неподалеку. Источник голоса постепенно становился все более ясным в ее сознании и Жанна пришла к убеждению, что с ней говорит ангел, которого она со временем идентифицировала как архангела Михаила, командира небесного воинства и покровителя дела Дофина. Она представила его таким, каким видела в местных церквях: красивым, молодым, крылатым, в белом одеянии, с мечом на поясе. Позже появились и другие голоса: архангел Гавриил, затем святая Екатерина и святая Маргарита, которые были объектами местных культов в окрестностях Домреми. Подобные случаи хорошо описаны в истории христианства и других религий. Современная психология показала, насколько сильно на сенсорное восприятие влияют предшествующие ожидания и убеждения. Совсем иными были ожидания и убеждения людей в замкнутых сообществах позднесредневековой Европы, где почти все переживалось под влиянием глубокой религиозной веры и вездесущности Бога. Не нужно быть верующим человеком, чтобы согласиться с тем, что Жанна д'Арк искренне верила в реальность своих голосов и видений, придававших им телесную форму. "Я видела их своими глазами, так же ясно, как сейчас вижу вас", — сказала она судьям на суде.

Сначала голоса давали ей только духовные указания. Но позже они приобрели более явный политический оттенок, что, возможно, было связано с нарастающей нестабильностью и жестокостью жизни в Лотарингии военного времени и ухудшением политического положения Дофина. Жанна верила, что голоса — это посланники Бога, повелевающие ей идти к Дофину и изгнать англичан из Франции. Со временем повеления становились все более конкретными. Первоначально ее миссия заключалась в том, чтобы привести Дофина в Реймс для коронации. После того как англичане осадили Орлеан, голоса говорили Жанне, что она — орудие Бога, способное снять английскую осаду. Они обещали направлять и поддерживать ее в этой миссии и предсказали, что англичане будут разбиты, а Карл VII останется в живых и будет править всем своим королевством. Возможно, это было связано с неприятием авторитета родителей. Жанна решила уйти из дома, не предупредив их и отвергла жениха, которого они ей подыскали. Она дала частный обет девственности — утверждение женской самостоятельности в мире, где главенствовали мужчины, и посвящение своей жизни Богу в глазах христианской традиции, которая отвергала сексуальность как нечистоту. Вскоре Жанна приобрела репутацию святой женщины. Слава о ней распространилась. Она даже достигла ушей герцога Лотарингского^[349].

То, что 17-летняя девушка, утверждающая, что она напрямую общается с Богом и его святыми, должна была восприниматься всерьез, как в Лотарингии, так и позже в Шиноне, казалось ее современникам не столь удивительным, как сейчас. Отношение средневековых людей к чудесному отражало то отношение к миру природы, которое исчезло из канона европейской мысли начиная с XVII века. Бог и природа не существовали в разных плоскостях. Мир не был упорядочен безличными силами или законами природы, отражающими эмпирический опыт. Он в любой точке управлялся прямым действием божественного провидения. За каждым событием, великим или малым, стояла воля Бога. В этом свете чудесное становилось нормальным, простым проявлением изменчивых замыслов Бога. Общепринятой верой современников было то, что гражданские войны во Франции и победы англичан указывали на глубокий разрыв между Богом и французским королевством, спровоцированный грехами Франции. В это верила и сама Жанна, о чем она рассказала судьям на своем процессе. Пророки и провидицы были симптомами кризиса. Люди искали духовных героев, спасителя безупречной чистоты и добродетели, который утихомирит божественный гнев и избавит их от последствий грехов, как это сделал сам Христос. Эпоха тревоги, пессимизма и насилия, политической нестабильности и поражений была восприимчива к мифам об искуплении^[350].

Жанна следовала по уже хорошо проторенному пути. В прошлом веке святые Бригитта Шведская и Екатерина Сиенская привлекли внимание всей Европы своими призывами против папского раскола и предсказаниями бедствий, если грехи, приведшие к этой катастрофе, не будут искуплены. Аналогичные призывы исходили и от целого ряда более ортодоксальных деятелей. Многие из них были женщинами, как правило, молодыми, бедными и необразованными, что было важной составляющей их привлекательности. Они были образцами чистоты в развращенном мире. Мария Авиньонская (псевдоним Мари Робине), которая в конце XIV века добилась приема у Папы и королевы Франции предсказывая всевозможные бедствия, была необразованной крестьянкой из Гаскони. Как и Жанна, она утверждала, что была направлена божественными голосами. Они говорили ей: "Иди и ищи короля Франции". Парижский теолог Генрих Лангенштейн, писавший в конце XIV века, считал, что в его время подобные эсхатологические откровения участились, и все современные свидетельства, как правило, подтверждают это. По его мнению, это было продуктом политического и социального распада, признаком скорого прихода антихриста, который должен был предшествовать второму пришествию^[351].

Королевская династия Франции занимала особое место в апокалиптической литературе того времени. Как никакие другие европейские монархи, короли Франции разработали общественную мифологию своего царствования. Она наделяла их сакральным статусом и священническими полномочиями. Их особые отношения с Богом символизировали коронация, помазание елеем, дар излечения от золотухи прикосновением, память о Святом короле Людовике и ритуальными обрядами при дворе. Популярный миф гласил, что они станут королями Четвертой империи — благословенного Богом рода правителей, которые в последние дни мира изгонят нечестивцев, вернут христианам Святую землю и оснуют мировую империю. Бедствия Франции XIV–XV веков вызвали появление целой череды провидцев и пророков, объявивших, что им поручено донести слово Божие до ее королей. Некоторые из них имели влиятельных политических покровителей, как, например, францисканка Колетта из Корби, которую поддерживал Жак де Бурбон, граф де Ла Марш, или дворянка-прорицательница Жанна-Мария де Майе, также тесно связанная с францисканцами, которая до своей смерти в 1414 г. была ставленницей Анжуйского дома и была широко известна как арманьякская святая. В хрониках того времени можно проследить не менее двадцати подобных личностей, некоторые из которых несли послания, удивительно похожие на послания Жанны. Несомненно, были и другие, чьи краткие явления на политической сцене остались незамеченными^[352].

Именно в качестве провидицы в этой традиции Жанна д'Арк впервые появилась на публике. Она "объявила себя пророчицей, говоря: Воистину произойдет то-то и то-то", — писал современный парижский хронист. Ее молодость, простота и скромное происхождение ставили Жанну в ряд классических святых женщин-искупительниц. Она была "ангелом божьего воинства, — писал один из ранних почитателей, — посланным для искупления Его народа и восстановления Царства". Как и Жанна-Мария де Майе, ее послание носило откровенно политический характер. Жанна выступала против регента Франции, англичан и их французских сторонников и была не единственной, даже в свое время. У нее было как минимум три соперницы, каждая из которых ассоциировалась с оппозицией англичанам. Среди них были прорицатель Пьеррон Бретонец, спутник Жанны по походам, проповедовавший ее слова на захваченной англичанами территории вплоть до ареста и сожжения на костре в Париже; некий Вильгельм Пастух, молодой провидец из Жеводана, который, подобно Жанне, ездил с войсками; и Екатерина из Ла-Рошели, которая ходила из города в город, призывая людей сдавать золото и серебро на нужды Дофина, и которую Жанна осудила как мошенницу и велела ей "идти домой и заниматься домашними делами". Есть некоторые свидетельства того, что все трое были подготовлены к своей роли одним и тем же странствующим францисканским монахом, называвшим себя братом Ришаром, человеком неопределенной ортодоксальности с сильными симпатиями к дофинистам, который в конце концов истощил терпение даже своих покровителей^[353].

Весной 1429 г. напряженность в стране была высока, и по обе стороны политического разлома распространялись пророчества. Итальянский автор, писавший из Брюгге, сообщал, что Франция переполнена сообщениями о пророчествах, якобы "найденными в Париже" и предвещавшими скорый поворот в судьбе Дофина. Именно в этой напряженной атмосфере брат Ришар, который во время осады провел более месяца в Орлеане, появился в Париже и стал привлекать большое количество слушателей, выступая со своими проповедями, основанными на эсхатологическом мистицизме. Он объявил, что антихрист уже родился и что судный день близок. Он предсказывал "величайшие чудеса, которые когда-либо видели" в наступающем году, что, по общему мнению, намекало на победу дофинистов. Брат Ришар проповедовал в Париже вскоре после того, как Жанна д'Арк публично объявила о своей миссии. Столичные власти посчитали, что он находится в сговоре с ней, и выслали его из города. Но еще задолго до появления брата Ричарда появились пророчества, в которых говорилось о том, что королевство Францию спасет девственница-воительница. Некоторые из них были заимствованы из знаменитых пророчеств Мерлина описанных в произведениях валлийского писателя XII века Джеффри Монмутского. Другие были почерпнуты из туманных высказываний автора, известного современникам под именем Беда (на самом деле это был англичанин XIV века Иоанн Бридлингтонский). Еще одни представляли собой пророчества неопределенного происхождения, в большей или меньшей степени измененные в соответствии с текущими обстоятельствами. "Мерлин, сибилы и Беда предвидели ее появление за 500 лет", — заявила поэтесса и романистка Кристина Пизанская.

Эти высказывания были широко известны и пользовались огромным влиянием, особенно среди приближенных Дофина. Сам Карл был суеверным человеком и давно увлекался астрологией, хронограммами и другими видами политических прогнозов. Он покровительствовал Иоанну Гентскому, отшельнику с гор Юры, предсказавшему смерть Генриха V. От итальянского астролога Джованни да Монтальчино он получил предсказание о победе благодаря вмешательству девственницы. С подобными пророчествами были знакомы несколько его ближайших друзей и советников. Его духовник Жерар Маше вряд ли одобрял астрологию, но он слышал легенду о девственнице-искупительнице Франции и видимо верил в нее. Ему суждено было сыграть важную роль в начале военной карьеры Жанны д'Арк. Если верить свидетелям расследования 1450-х годов, Жанна сама слышала подобные пророчества в Домреми. В июне 1428 г. она рассказывала жителям деревни, что через год девушка приведет Дофина в Реймс для коронации. Эта девушка, по ее словам, будет родом из их родных мест. Возможно, она уже успела поверить в то, что сама является искупительницей. "Разве не было сказано, что Франция будет опустошена поступком женщины, — спрашивала она кузину, имея в виду Изабеллу Баварскую, — а затем спасена девственницей?" Очевидная вера самой Жанны в пророчества о миссии вооруженной девы многое объясняет. Одна из причин ее авторитета в глазах современников заключалась в том, что она сознательно брала за образец героиню, представленную в подобных историях, уже имевших широкое хождение^[354].

Вероятно, примерно в середине декабря 1428 года Жанна решила, что ее время пришло. Она решила уйти из дома и найти дорогу к Дофину. Ей нужны были деньги, лошадь, эскорт для долгого и опасного пути в долину Луары и покровительство, чтобы получить аудиенцию по прибытии. Жанна решила обратиться к Роберту де Бодрикуру, капитану Вокулера. Своим судьям она сказала, что так поступить ей велели голоса. Но в любом случае это было вполне естественное решение. Жанна не знала Бодрикура, но он был единственным заметным дофинистом в округе и очевидной фигурой соприкасающейся с широким политическим миром. Она рассказала о своем плане старшему кузену, жившему в деревне неподалеку от Вокулера, и тот согласился приютить ее в своем доме, а затем привезти к Бодрикуру.

Роберт де Бодрикур был суровым солдатом, у которого было мало времени на фантазеров. В течение примерно шести недель у Жанны было три непростых встречи с ним. В первый раз она сказала ему, что Бог поручил ей передать Дофину важное послание. Послание заключалось в том, что он ни в коем случае не должен рисковать ввязываться в битву с англичанами. Вместо этого Бог, истинный повелитель и защитник французского королевства, пошлет ему помощь к середине Великого поста, которая позволит ему одержать победу над своими врагами. Затем она, Жанна, поведет его в Реймс, чтобы короновать как короля. Бодрикур не принял все это всерьез и отослал ее прочь. Она повторила попытку и получила еще более жестокий отпор. Обратившись к находившемуся с ней кузену, Бодрикур велел ему отвезти девушку к родителям. Однако Жанна продолжала упорствовать. Примерно в конце января 1429 г. Бодрикур пришел в дом, где она жила в Вокулере, в сопровождении приходского священника и попытался совершить над ней обряд экзорцизма. Эта сцена была описана хозяйкой дома в ее показаниях на реабилитационном процессе в 1455 году. По окончании церемонии Жанна в третий раз обратилась к Бодрикуру с просьбой помочь ей добраться до Дофина. Она сказала ему, что пойдет к Дофину, что бы он ни сказал, даже если ей придется добираться туда пешком. "Разве вы не слышали пророчества о том, что Францию погубит женщина, а спасет девушка из Лотарингии?" — спросила она. Ее страсть произвела сильное впечатление, и через некоторое время Бодрикур сдался^[355].

Наиболее правдоподобной представляется гипотеза о том, что он изменил свое решение в результате обмена мнениями с герцогами Карлом Лотарингским и Рене Анжуйским. У обоих аристократов были свои причины интересоваться Жанной. У Карла было слабое здоровье, и он надеялся, что святая женщина сможет его исцелить. Рене, возможно, слышал или ему рассказали о пророчествах и решил, что в утверждениях крестьянки что-то есть. Вскоре после третьей встречи Жанны с Робертом де Бодрикуром к ней прибыл конвоир, который должен был доставить ее к Карлу Лотарингскому. Рене, находившийся в это время в Сен-Миель, сразу же приехал к Карлу. Жанна встретилась с герцогом, вероятно, в Туле, суверенном епископальном городе в пределах Лотарингского герцогства. Возможно, при этом присутствовал и Рене. О том, что там произошло, известно очень мало. Ясно лишь то, что Жанна рассказала герцогу о своем намерении предстать перед Дофином и попросила Рене о покровительстве. Она хотела, чтобы он сопровождал ее в Шинон. Эта просьба была отклонена либо Карлом Лотарингским, либо самим Рене. Но Карл поддержал ее авантюру и предоставил лошадь и немного денег на дорогу. Покровительство этих влиятельных людей, по-видимому, и стало решающим фактором. Когда Жанна вернулась в Вокулер, Роберт де Бодрикур выделил еще одну лошадь, снабдил ее мечом и эскортом из четырех оруженосцев и двух слуг. Он же дал ей рекомендательное письмо к Дофину. Ее спутники и жители Вокулера нашли для нее мужскую одежду — необходимая мера предосторожности для молодой женщины, путешествующей по стране, кишащей солдатами и разбойниками. Хозяйка дома подстригла ей волосы, чтобы она стала похожа на пажа. Одетая и экипированная, Жанна и ее сопровождающие отправились в Шинон, вероятно, 13 февраля 1429 года. Хотя она этого не знала, это был день после Селедочного сражения. "Езжай, езжай, что бы ни уготовила тебе судьба", — сказал ей Бодрикур, когда она уезжала^[356].

Их путь пролегал через Шампань, северную Бургундию и Осерруа — территорию, контролируемую англичанами и их бургундскими союзниками. Примерно в начале марта маленький отряд достиг Жьена, единственного города с мостом на средней Луаре, который еще удерживали партизаны Дофина и который был важнейшим узлом коммуникаций для его армий. Здесь Жанна открыто объявила о своей миссии. По ее словам, она прибыла по велению Бога, чтобы снять осаду Орлеана и привести Дофина в Реймс для коронации. Эта новость была быстро доставлена в Орлеан, где вызвала большой интерес и волнение. Орлеанский бастард отправил двух своих офицеров в Шинон, чтобы предупредить Дофина и его советников. Пока они переваривали эти сообщения, Жанна отправилась в Сент-Катрин-де-Фьербуа, небольшой городок в 20-и милях к востоку от Шинона, где находилось святилище, посвященное Святой Екатерине, одной из духов-помощников Жанны. Отсюда она написала Дофину письмо, в котором сообщила, что преодолела 150 лье, чтобы привезти ему важные новости и помощь в войне, и попросила об аудиенции^[357].

Донесения из Вокулера, Жьена и Орлеана уже вызвали бурное обсуждение и скептицизм при дворе Дофина. В Совете Дофина развернулась бурная дискуссия. Некоторые советники считали, что это шарлатанка и что Карл не должен иметь с ней ничего общего. Другие говорили, что нет ничего плохого в том, чтобы выслушать ее мнение. На них произвело впечатление рекомендательное письмо Роберта де Бодрикура и тот факт, что она преодолела несколько сотен миль по оккупированной врагом территории, чтобы добраться до них. Возможно, в предположении французского дипломата, высказанном много лет спустя Папе Пию II, о том, что неназванный "хитрый человек" видел в Жанне способ объединить враждующие группировки при дворе Дофина против англичан, была доля правды. В конце февраля 1429 г., в полдень, Жанна с небольшим отрядом своих спутников въехала в Шинон. К ее жилищу в городе были посланы эмиссары, чтобы узнать о ее целях. Она рассказала им, что получила от Бога повеление снять осаду Орлеана и привести Дофина в Реймс. Эмиссары допросили ее спутников, которые ничего не смогли добавить. Комиссия советников осмотрела ее и не смогла прийти к какому-либо твердому выводу. Они посоветовали Дофину, прежде чем принимать решение о ее приеме, как следует изучить ее намерения. На это должно было уйти два-три дня. Но Карл отменил их решение. Он решил сразу же встретиться с Жанной^[358].

Вскоре после прибытия в Шинон Жанна была принята Дофином. Их встреча — один из самых знаменитых моментов в истории Франции, и, как и другие подобные случаи, она быстро обросла выдуманными чудесными подробностями. Кроме краткого рассказа самой Жанны на суде, наиболее достоверными являются свидетельства Рауля де Гокура, присутствовавшего на посмертном процессе 1456 г., и ее духовника, который не присутствовал, но показал, что все подробности узнал от самой Жанны. Жанна и ее четыре спутника были допущены в замок и приняты графом Вандомским. Поздно вечером их ввели в зал для аудиенций с видом на реку Вьенну. В зале собралось более 300 придворных, их лица освещали в угасающем дневном свете полсотни факелов. Внешность Жанны всех поразила. На ней была мужская одежда: черная туника поверх короткой серой мантии и черная шляпа, закрывавшая коротко подстриженные темные волосы. Дофин спросил, как ее зовут. Обращаясь к нему как к "господину Дофину", она ответила: "Меня зовут Жанна Ла Пюсель, и Царь Небесный повелел, чтобы через меня вы были помазаны и коронованы в городе Реймсе". Затем она сказала ему: "От имени моего Бога я говорю вам, что вы истинный наследник Франции и что Он послал меня, чтобы я отвела вас в Реймс"^[359].

Карл был впечатлительным человеком и был очарован Жанной. По словам его бывшего секретаря Алена Шартье, который, вероятно, присутствовал при этом, было очевидно, что их короткий разговор привел его в восторг. Он приказал лейтенанту-губернатору крепости взять ее под опеку и поселил ее в комнатах в Тур-дю-Кудре — большой круглой крепости Филиппа Августа, расположенной в западной части замка. В качестве пажа Жанны он назначил одного молодого дворянина. На следующий день после ее первого появления перед ним состоялась беседа наедине, а еще через день — в присутствии Жоржа де Ла Тремуйя и герцога Алансонского. Жанна расширила свое послание. Она призвала Дофина отдать королевство Франции Богу, который затем вновь дарует его ему, "как он делал это со всеми Вашими предшественниками". Тогда его право на корону не будет вызывать сомнений. В последующие дни состоялись новые встречи, иногда с Дофином наедине, иногда с одним или двумя избранными советниками.

Карл стремился оценить Жанну по достоинству. Некоторые влиятельные лица при дворе поддерживали его. Его духовник Жерар Маше, недавно принятый в Совет, одним из первых связал Жанну с древними пророчествами о девственнице-спасительнице. Другой ранний сторонник, Иоанн II герцог Алансонский, разделявший увлечение Дофина астрологией и сверхъестественным, подружился с Жанной, вместе с ней трапезничал и присутствовал на ее встречах с Карлом. По-видимому, он одним из первых понял, что абсолютная убежденность Жанны в своей божественной миссии может сделать ее вдохновляющим лидером армии. Даже Жорж де Ла Тремуй, который впоследствии отвернулся от Жанны, был готов проглотить весь свой скептицизм^[360].

Но не все советники Карла были убеждены. Некоторые из них считали проект Жанны опрометчивым, а впечатление, которое она произвела на Дофина, — опасным. Они разуверились в перспективах военных действий и считали, что в конечном счете единственным выходом из затруднительного положения Дофина является примирение с герцогом Бургундским. Их отношение к Жанне, вероятно, верно представлял Жак Желю, бывший архиепископ Тура, человек, твердо стоявший на традициях королевской администрации. Желю удалился в Прованс, но продолжал вести активную переписку с влиятельными лицами при дворе. Вскоре после прибытия Жанны в Шинон к нему обратились за советом, и он ответил, что, хотя английское вторжение противоречит всем нормам морали и права, Дофину не следует слишком охотно слушать впечатлительную крестьянскую девушку. Она вполне может искренне заблуждаться или, не дай Бог, принадлежать к какой-нибудь сомнительной секте. Желю считал, что Карл рискует выставить себя на посмешище. Международное положение Франции и без того было достаточно низким, чтобы позволить королю выглядеть дурачком. Он соглашался с тем, что Жанну не следует сбрасывать со счетов, если она действительно была посланницей Всевышнего, желавшего покарать англичан. Желю знал слабости Карла, но слишком опоздал с предостережением его от попыток самому оценить девушку. Ни в коем случае не следовало допускать ее к себе или принимать на частной аудиенции. Она должна быть должным образом обследована экспертами^[361].

Средневековая церковь неоднозначно относилась к провидцам и пророкам. Их нельзя было просто игнорировать, поскольку существовал авторитет Священного Писания и патристики, утверждавших, что Бог действительно иногда общается с людьми через пророков и других святых мужчин и женщин. Никто не сомневался, что некоторые видения и откровения были подлинными. Но ортодоксальное мнение инстинктивно не доверяло людям, претендующим на прямую связь с Богом. За два столетия до этого Фома Аквинский задал тон, заметив, что, хотя истинные пророки могут быть поучительными, их следует рассматривать как нечто исключительное. "Остерегайтесь лжепророков", — предупреждал французский теолог Пьер д'Айли, чей трактат, написанный в конце прошлого века, считался авторитетным трудом по этой теме. Часто это были фантазеры, шарлатаны или одержимые дьяволом. Они избегали посредничества духовенства и авторитета церкви. Они были склонны к различным неортодоксальным верованиям и практикам, особенно если они были низкого происхождения, необразованными или женского пола.

Исследования, которые Совет предпочел бы провести до первой аудиенции Жанны, в итоге были проведены после нее. Жанна подверглась физическому осмотру различными знатными дамами, которые подтвердили, что она женщина и девственница. С ней беседовала группа придворных клириков, в том числе Жерар Маше. Они сообщили, что она была ортодоксальной, набожной, трезвой, умеренной и целомудренной, а ее ответы были настолько внятными и уместными, что, учитывая ее необразованность, единственным правдоподобным объяснением была рука Бога. Однако они рекомендовали перед принятием окончательного решения отправить ее в Пуатье для более тщательного допроса. В то же время чиновникам Дофина было дано указание написать письмо с запросом мнения видных ученых, в том числе знаменитого теолога Жана Жерсона, титулярного канцлера Парижского Университета, жившего в то время в изгнании в Лионе и являвшегося автором известного трактата о видениях и других паранормальных явлениях^[362].

Примерно через неделю после появления Жанны в Шиноне Дофин отправился в Пуатье, взяв с собой Жанну и своих главных советников. Пуатье был судебной столицей Буржского королевства и пристанищем многих богословов Парижского Университета, бежавших от бургиньонов после их вступления в столицу в 1418 году. Канцлер Дофина Рено де Шартр собрал комиссию из богословов, юристов и советников, чтобы допроситьЖанну и сообщить о своих выводах. В начале XV века существовали общепризнанные критерии оценки подлинности видений и пророчеств. Экспертиза проходила в два этапа. Первый — проверка характера предполагаемого пророка на предмет того, что он вел безупречную жизнь, придерживался ортодоксальных взглядов и вел себя подобающим образом. Особенно осторожно следовало относиться к людям, чьи мотивы или методы казались манипулятивными. Любой признак высокомерия или гордыни, претенциозности или духовного эксгибиционизма должен был вызывать недоверие. В случае с Жанной основную трудность для членов комиссии представляла ее воинственные высказывания и мужское платье, которое она продолжала носить и после приезда из Лотарингии. Это вызвало затруднения и у сторонних экспертов, с которыми проводились консультации. Концепция убийства других христиан в бою всегда вызывала затруднения у Церкви, даже если это делали мужчины. В итоге они обратились к библейским прецедентам. Разве Юдифь не спасла свой город, обезглавив ассирийского полководца Олоферна? Разве не естественно, что Бог использует слабый пол в своих целях, чтобы продемонстрировать свое могущество и ничтожество человеческих способностей? Что касается ее одежды, то трансвестизм был давним религиозным табу, восходящим к Книге Второзакония ("Женщина не должна носить того, что принадлежит мужчине, и мужчина не должен надевать женской одежды, ибо мерзость все, делающие это, для Господа Бога твоего"). По неясным причинам Жанна считала ношение мужской одежды принципиальным вопросом. Она утверждала, что носить ее ей приказали голоса. Она носила ее не только в походе или верхом на лошади, то есть в тех случаях, когда в пользу этого были практические соображения, но и повседневно. Более того, она носила короткие туники, которые моралисты считали неприличными. Жерсон, который вряд ли знал точный покрой ее одежды, смело заявил, что Второзаконие не является частью закона Христа и в любом случае не может применяться к женщине, назначенной Богом быть воином^[363].

Второй этап расследования был еще более проблематичным. Он заключался в поиске доказательств того, что Бог творил чудеса через предполагаемую пророчицу (signa), а также более древних пророчеств, желательно библейских, которые могли бы относиться к ней (scripta). Члены комиссии расспрашивали ее о голосах, долгом путешествии в Шинон и ее миссии. Но этого было недостаточно. Бог, сказали они ей, не мог пожелать, чтобы они советовали Дофину доверить солдат под ее командование и подвергать их жизни риску без положительных доказательств божественного характера ее миссии. Что же она могла им сказать, что выходило бы за рамки простого утверждения? Она ответила, что приехала в Пуатье не для того, чтобы творить чудеса. Пусть ей дадут достаточно войск, и она поведет их к Орлеану, разгромит англичан и снимет осаду. Это будет их signum. Что касается scripta, то члены комиссии обратились к широкому кругу пророческих сочинений. По всей видимости, они изучили антологию пророчеств, включая пророчества Мерлина и Беды, некоторые из которых предсказывали снятие великой осады воином, "одетым как мужчина, с телом женщины". Один из членов комиссии вспомнил пророчество Мари Робине о бедствиях, которые вскоре постигнут Францию и от которых страну спасет чистая девушка^[364].

Комиссия в Пуатье представила отчет в начале апреля 1429 года. До наших дней дошло лишь краткое изложение их доклада, а также некоторые фрагментарные свидетельства его содержания, предъявленные на посмертном процессе в 1450-х годах. Выводы комиссии были шедевром двусмысленности. Они были составлены в таких сдержанных выражениях, которые позволяют предположить, что члены комиссии не хотели идти против очевидного желания Дофина верить в Жанну, но не хотели быть виноватыми, если результат окажется неудачным. Ответы Жанны, по их словам, убедительно свидетельствовали о ее личной святости, и это подтверждалось сообщениями тех, кто имел с ней дело с момента ее прибытия в Шинон. Судя по всему, она придерживалась простых, но ортодоксальных взглядов. Комиссары пока удовлетворились заявлением Жанны о том, что освобождение Орлеана станет "знаком" ее божественной миссии. Но они рекомендовали Дофину быть осторожным в этом вопросе, пока она не докажет это своими действиями. По-видимому, они также согласились с тем, что старые пророчества, по крайней мере, могут быть отнесены к ней. В остальном им нечего было сказать, во всяком случае, насколько можно судить по резюме. Вероятно, их мнения разделились. Поэтому они обошли молчанием проблемы трансвестизма Жанны и воинственного характера ее миссии. Они ничего не сказали о ее голосах и видениях, отметив лишь, что она "утверждала", что была послана Богом. В общем, они сообщили, что не нашли ничего против нее, и пришли к выводу, что, учитывая отчаянное военное положение и страдания французского народа, было бы неправильно советовать Дофину отвергнуть ее^[365].

Одним из последних действий Жанны перед завершением слушаний в Пуатье было диктовка одному из членов комиссии письма, адресованного Генриху VI и герцогу Бедфорду (так называемому регенту Франции), а также командующим английской армией под Орлеаном. Оно было датировано 22 марта и озаглавлено Jhesu Maria, что стало девизом, которым она открывала все надиктованные ею документы. В нем Жанна объявляла врагу о своей миссии. "Сдайте ключи от всех городов, захваченных вами во Франции, Деве, которая является посланницей Бога, Царя Небесного", — приказывала она. Если они подчинятся и выплатят компенсацию за причиненный ущерб, она будет милосердна. Но если нет, то "я заставлю их уйти, хотят они того или нет, а если они откажутся повиноваться, то убью каждого из них". Существует множество свидетельств ланкастерской стороны о том, что это послание, а также другие подобные, последовавшие за ним, оказали на англичан весьма тревожное воздействие. Это было нечто новое в их военном опыте. Но в мире, признававшем вмешательство Бога в битвы, его нельзя было игнорировать. Англичане были разгневаны, но в то же время напуганы. Они отказались рассматривать ее вмешательство как законный акт войны и даже признать обычную неприкосновенность ее посланников. Один, привезший ее первый вызов, был расценен как посланник Сатаны и брошен в тюрьму. Когда спустя несколько недель к сэру Джону Толботу пришли за ответом, его ответ состоял из нецензурных оскорблений. Жанна, по его словам, была шлюхой, которая должна была вернуться к своим коровам и свиньям, если не хотела быть сожженной как ведьма^[366].

Отчет комиссии из Пуатье позволил привлечь Жанну для помощи Орлеану. Примерно в конце марта 1429 г. ее привезли в Шинон. В замке советники Дофина рассматривали отчет и спорили о том, что с ним делать. Большинство священнослужителей с глубоким скептицизмом отнеслись к ее утверждениям и настаивали на том, чтобы Дофин ее проигнорировал. На суде Жанна показала, что лично явилась к нему, чтобы опровергнуть сомнения. Она приукрасила это свидетельство фантастическими подробностями, в чем позже призналась. Но от сути своего рассказа она не отступила. По ее словам, она была принята Дофином в присутствии канцлера Рено де Шартра, Ла Тремуя, графа Клермонского, герцога Алансонского и ряда других советников, как духовных, так и светских. В какой-то момент Карл спросил ее, как он может быть уверен, что она послана Богом. Согласно ее собственному рассказу на суде, она ответила "знаком", эффектным подтверждением божественного характера своей миссии, характер которого она отказалась раскрыть своим судьям. Она поклялась, что никому не расскажет об этом и не будет лжесвидетельствовать. Никто из тех, кто присутствовал при этом, не дожил до расследования 1456 г., за исключением герцога Алансонского, который ничего об этом не сказал. Мы никогда не узнаем, что в конце концов убедило Дофина поверить в ее миссию. Ясно лишь, что сомневающиеся среди его советников умолкли. Было решено испытать ее в планируемой операции по пополнению запасов Орлеана^[367].

Пока готовились припасы и эскорт, Жанну готовили к предстоящей миссии. Она получила собственный военный отряд, который должен был как контролировать и защищать ее, так и сражаться вместе с ней. Возглавил его Жан д'Олон, опытный солдат, "мудрый и благородный человек", по словам Орлеанского бастарда, присутствовавший на решающем заседании Совета. Остальные составляли небольшую группу воинов, в том числе двое из тех, кто сопровождал ее из Вокулера, а также два ее брата, прибывшие к ней из Домреми. Кроме того, с ней был монах Жан Пескерель, который служил ее духовником, два пажа и бухгалтер. Все эти люди сопровождали Жанну из Пуатье в Тур. Жанна попросила отдать ей меч из коллекции подношений в святилище Сент-Катрин-де-Фьербуа, которое она посетила во время февральского путешествия в Шинон. Святилище было местом важного паломничества, тесно связанного с войной. Солдаты приносили в дар доспехи, цепи или оружие в память о чудесном вмешательстве святой, которая освободила их из плена или исцелила от ран. Меч с характерной рукоятью, украшенной пятью крестами, хранил оруженосец, который чистил и затачивал его. Для Жанны были изготовлены ножны, доспехи и утвержден собственный штандарт. Знаменитое шелковое знамя, которое, по ее утверждению, она ценила в сорок раз выше своего меча, было расписано по ее собственному эскизу: центральная фигура Христа с двумя ангелами на фоне геральдических лилий на белом фоне и девиз Jhesu Maria. К моменту отъезда из Тура в середине апреля 1429 г. она уже выглядела так, как Ги де Лаваль опишет ее несколько недель спустя в письме к своей матери: молодая девушка на большой черной повозке, в тяжелых пластинчатых доспехах с шеи до пят, с копьем и топором. Тем временем был подготовлен пакет документов для рассылки по главным городам Франции. В нем содержалось краткое изложение выводов комиссии Пуатье, копия письма Жанны к англичанам и подборка соответствующих пророчеств. Широкая огласка этих документов свидетельствовала о тех надеждах, которые Дофин возлагал на Жанну^[368].

По ее собственному признанию, Жанна д'Арк не обладала никакими боевыми навыками, когда покидала Домреми. Она даже не умела ездить на лошади. Однако в Шиноне многие отмечали, что, несмотря на свою простоту и невежество, она, похоже, знала толк в военном искусстве. Отчасти это преувеличение свидетелей расследования 1456 г., у которых были все основания преувеличивать чудесную сторону достижений Жанны. Возможно, это был блеф со стороны самой Жанны. Но, несмотря на все это, она явно обладала способностями, превосходящими ее годы и опыт. Как она их приобрела? Судя по всему, она научилась ездить верхом во время долгого путешествия из Вокулера в Шинон. Вероятно, в это же время она научилась обращаться с копьем, предположительно у своих спутников. Вскоре после прибытия в Шинон ее видели упражняющейся в беге с копьем на лугу под стенами. Но Жанна не могла обладать физической силой и выносливостью, чтобы сравниться с грубыми профессионалами, пополнявшими ряды армий XV в., большинство из которых готовились к войне с 14-и лет и имели за плечами многолетний боевой опыт. Да ей это и не было нужно. Хотя она присутствовала при многих сражениях, нет никаких свидетельств того, что она сама когда-либо участвовала в настоящем бою. Жанна имела несколько мечей и носила один из них почти все время, но ни разу ей не пришлось поразить им противника. У нее было 12 лошадей, в том числе 5 ездовых, она научилась мастерски обращаться с ними, но никогда не участвовала в массовых кавалерийских атаках с копьями наперевес. В сражениях под Орлеаном она привнесла не военное мастерство или опыт, а способность вдохновлять других. Ее настоящим оружием были харизма и вера в себя и свои голоса — качества, которые делали ее нечувствительной к страху, не замечающей боли и равнодушной к опасности. Она не возражала против убийства в бою, но заявила судьям, что сама никогда никого не убивала и предпочитала держать свой штандарт, чтобы никогда не оказаться в такой ситуации^[369].

"Я — военный капитан", — сообщила Жанна английским капитанам в своем знаменитом первом письме. На суде обвинители припомнили ей эти слова. Они утверждали, что вопреки закону Бога и Его святых она стала "командиром и капитаном армии", превосходящим по статусу принцев, баронов и других дворян. На самом деле статус Жанны никогда не был четко определен, и ей не доверяли непосредственно командовать армиями. Это было постоянным источником напряженности между ней и профессиональными капитанами, отвечавшими за проведение операций, а также министрами, осуществлявшими общее руководство войной. Они считали Жанну полезным средством для поднятия боевого духа. Но сама она смотрела на свою роль гораздо шире. У нее были твердые и довольно грубые взгляды на стратегию и властная манера их доносить. Она верила в то, что противнику нужно противостоять в самой сильной его точке, что противоречило устремлениям любого опытного командира. Жанна считала, что победа придет от Бога, а не от численности или тактики. Ее вмешательство в стратегические и тактические решения и привычка появляться на передовой в каждой стычке удивляли и раздражали профессионалов. В личном плане она хорошо ладила с Орлеанским бастардом и герцогом Алансонским, которые восхищались ее мужеством и целеустремленностью. Однако бастард намеренно держал ее в неведении относительно своих планов и проводил военные советы, когда ее не было рядом, а герцог всегда отряжал ее в арьергард, когда ожидал битвы. В дальнейшем настойчивость Жанны в достижении военных результатов пресекала попытки Дофина к дипломатии и компромиссу. Когда ей перечили, она часто прибегала к резкому тону в поддержку своих требований, возможно, слишком часто, чтобы быть убедительной даже для некоторых из тех, кто верил в нее^[370].

* * *

К апрелю 1429 г. положение в Орлеане стало исключительно тяжелым. Силы гарнизона значительно уменьшились. С января в город не было сделано ни одной крупной продовольственной поставки. В Блуа формировался большой продовольственный конвой, который должен был пробиться через английские осадные линии. Иоланде Анжуйской было поручено произвести крупные закупки зерна, солонины и других продуктов питания. По правдоподобной оценке современников, весь конвой насчитывал около 500 повозок, а также стадо скота. В ходе подготовки к прорыву гарнизоны Дофина от Берри до Мэна были лишены войск для создания мощного вооруженного эскорта и наращивания сил в городе. К последним числам апреля профессиональный гарнизон был увеличен примерно до 1.500 человек, помимо привлеченных горожан. Эскорт насчитывал от 2.200 до 2.400 человек, а также неизвестное количество пехоты из городов Берри и долины Луары. Казна Дофина была опустошена после выплаты авансов войскам. Арбалетные болты, порох и другие запасы отправлялись на вьючных лошадях и незаметно ввозились в город для пополнения опустевших складов. К моменту прибытия Жанны в Блуа 25 апреля все было готово. Через два дня, 27 апреля, конвой отправился в путь^[371].

Командование конвоем было поручено маршалу Жану де Буссаку и 24-летнему Жилю де Ре, опытному солдату с бретонской границы. Они согласовывали свои планы с Орлеанским бастардом, который, будучи лейтенантом Дофина в этом районе, отвечал за всю операцию и командовал войсками в самом Орлеане. Жанна же быстро приобрела сильное моральное влияние на армию. Поход был организован как вооруженное паломничество. Перед колонной шла группа священников, исполнявших псалмы. Воинов призывали ежедневно исповедоваться в своих грехах, ведь грешникам Бог не мог даровать победы. Проституток, которые обычно вились возле каждой армии на марше, отправили восвояси. Ла Иру было велено клясться своим служебным жезлом, а не Господом или Его святыми. Как отреагировали бойцы на такой необычный порядок, неизвестно. Но многих он вдохновил. Другие, видимо, сочли его раздражающим и отвлекающим новшеством.

Разногласия по поводу целей кампании возникли практически сразу. Амбиции дофинистских командиров сводились к пополнению запасов в городе. Снятие осады они не считали возможным. У них не было достаточного количества людей, а после Вернёя и Селедочного сражения они не хотели рисковать и ввязываться в сражение с англичанами. Поэтому они решили подойти к Орлеану по южному берегу Луары и погрузить припасы на баржи выше по течению от города. У Жанны же были другие планы. Она хотела атаковать англичан с севера, где они были сильнее всего и где победа стала бы решающей. Но выбранный конвоем маршрут исключал такую возможность, поскольку между Блуа и Жьеном не было моста, не захваченного врагом. Профессиональные капитаны отреагировали на ее попытки взять в свои руки командование так же, как и на протяжении всей ее государственной карьеры. Они проводили свои совещания в ее отсутствие, когда это было возможно, и отказывались объяснять, что происходит. Очевидно, она не знала о проблеме с мостами, а капитаны старались не говорить ей об этом.

В ночь на 28 апреля конвой прибыл в Оливе, расположенный в четырех милях к югу от Орлеана. Капитаны отправились в речной порт напротив бастиды Сен-Лу, чтобы встретиться с Орлеанским бастардом и его главными офицерами. Жанна поехала вместе с ними. Во время этой бурной встречи, Жанна впервые столкнулась с Орлеанским бастардом. Вскоре она поняла, что ее обманули. "Вы Орлеанский бастард? — спросила она его, — не по вашему ли совету меня привезли сюда, на этот берег реки, вместо того чтобы идти прямо против Толбота и англичан?" Бастард ответил, что он должен был принять это решение, и что более мудрые люди, чем он, согласились с ним. "Совет Господа Бога моего мудрее и лучше твоего, — ответила она, — Вы пытались использовать меня в своих интересах, но вы оказались обманутыми, потому что я принесла вам лучшее подкрепление, которое когда-либо было у солдат и городов, — поддержку Царя Небесного"^[372].

На следующее утро капитаны армии вновь собрались на военный совет. На нем снова присутствовала Жанна. Поскольку она не могла атаковать англичан на северном берегу, она заявила собравшимся, что намерена атаковать новую бастиду Сен-Жан-ле-Блан. Этот план был отвергнут капитанами, так как их приоритетом была доставка продовольствия в город. Старый речной порт Сен-Луп был уже непригоден для использования из-за английской артиллерии на противоположном берегу. Поэтому было решено отвести конвой на шесть миль вверх по реке и там погрузить припасы на баржи. Однако когда все добрались до места, то обнаружили, что баржи еще не подошли из-за встречного течения и сильного восточного ветра. Спустя три десятилетия Орлеанский бастард вспоминал, как Жанна на берегу молилась о божьей помощи, после чего ветер стих и баржи вышли из города. По его словам, именно в этот момент он научился доверять чудодейственным силам Жанны. Такова была общепринятая версия 1456 года. Однако существовало несколько различных версий этой истории, и в то время было очевидно, что Орлеанский бастард и его капитаны продолжали относиться к тактическим и стратегическим способностям Жанны, мягко говоря, сдержанно. В течение следующих нескольких часов припасы были благополучно переправлены через реку. Из состава эскорта было выделено около 200 человек для доставки в Орлеан, а остальные пустились в обратный путь в Блуа. Защитники города предприняли вылазку от ворот города к бастиде Сен-Лу, чтобы сковать ее английский гарнизон, а колонна повозок с небольшим эскортом двинулась от берега реки к Бургундским воротам — огромному укреплению, охранявшему восточный въезд в город. В тот вечер 17-летняя Жанна д'Арк въехала в Орлеан в полном вооружении на белом коне, сопровождаемая Ла Иром и Орлеанским бастардом, с пажом впереди, который нес ее знамя. Встречавшие горожане заполонили улицы с горящими факелами в руках, многие из них пытались коснуться одежды Жанны, и приветствовали ее, "как Бога, сошедшего к ним с небес"^[373].

Радость жителей Орлеана объяснялась их верой в то, что Жанна пришла снять осаду, а не просто пополнить запасы города. Семь месяцев они терпели лишения. Их дома были разрушены английской артиллерией. Потери были велики. Казна города была истощена, торговля прекратилась. Когда стало ясно, что эскорт прибыл только для охраны обоза, а большая его часть уже ушла в Блуа, моральный дух жителей рухнул. Орлеанскому бастарду стало ясно, что если осада не будет снята в ближайшее время, то город, скорее всего, сдастся. 1 мая он оставил Жанну в Орлеане и поспешно поскакал в Блуа, чтобы посоветоваться с тамошними капитанами. Находившийся в городе канцлер Рено де Шартр председательствовал на военном совете. Командиры западных гарнизонов заявили, что им необходимо вернуться на свои базы. Остальные, видимо, полагали, что армия разойдется после завершения операции по проводу обоза. Бастард заявил им, что в этом случае Орлеан, скорее всего, сдастся, а единственный способ спасти город — это снять осаду. Собравшиеся капитаны были убеждены. Новый план предполагал возвращение к Орлеану с севера, как того всегда требовала Жанна. Армия должна была войти в город с не заблокированной англичанами стороны и атаковать англичан оттуда^[374].

3 мая 1429 г. Орлеанский бастард во главе армии вышел из Блуа и двинулся вдоль северного берега Луары. С собой он прихватил еще один обоз, груженный провизией и большим количеством пороха и боеприпасов. На следующий день, 4 мая, поздним утром армия подошла к Орлеану с северо-запада. Внутри города защитники были усилены гарнизонами их Монтаржи, Жьена и Шаторенара, и их общая численность составила не менее 2.000 человек. Под командованием Ла Ира был сформирован отряд из 500 конных бойцов для вылазок из ворот. В сопровождении Жанны д'Арк этот отряд вышел из ворот навстречу подошедшей армии Блуа. Англичане никак не отреагировали. Они недавно пополнили свои ряды за счет феодального ополчения из Нормандии. Но даже с этим пополнением их силы были опасно разрознены. От 3.000 до 4.000 английских и нормандских солдат были распределены между одиннадцатью фортами и несколькими лагерями вокруг города. По меньшей мере треть из них находилась на южном берегу Луары. Еще 1.500 человек находились в стратегическом резерве под командованием сэра Джона Фастольфа в Жанвиле, в 25-и милях от города, и были рассчитаны на применение именно на таком случае. Но полевая разведка Фастольфа подвела его, и он узнал о приближении французской армии только тогда, когда было уже слишком поздно. К концу утра Орлеанский бастард не встретив никакого сопротивления вошел в город. Теперь в Орлеане, помимо горожан, находилось около 4.500 профессиональных солдат. Впервые с начала осады силы обеих сторон были примерно равны. Но, в отличие от английских войск, силы дофинистов были сконцентрированы в одном месте и находились под единым командованием^[375].

Около полудня 4 мая войска из Орлеана предприняли мощную вылазку против английского бастиды Сен-Лу, в которой участвовало примерно 1.500 человек. Сен-Лу был наиболее уязвимым из английских фортов. Он находился к востоку от города, на некотором расстоянии от остальных осадных линий, и его гарнизон насчитывал менее 200 человек. Жанна д'Арк заявила Орлеанскому бастарду, что "снимет с него голову", если он будет держать ее в неведении относительно планируемых операций. Но и об этой операции ей не сообщили, почти наверняка по его решению. Когда она отдыхала в своей комнате, шум на улице возвестил ей о том, что что-то происходит. Она поспешно поднялась и послала своего пажа за лошадью, пока хозяйка дома и ее дочь пытались помочь ей надеть доспехи. Знамя было передано ей через верхнее окно, когда она уже села на коня. Через несколько минут за ней последовал Жан д'Олон, квартировавший в том же доме. К этому времени битва вокруг бастиды продолжалась уже некоторое время. Когда Жанна и Жан д'Олон приближались к месту боя, они столкнулись с потоком раненых, идущих в противоположном направлении. Поначалу дофинисты застали гарнизон Сен-Лу врасплох, но к моменту прибытия Жанны успешная контратака отбросила их назад. Это был первый боевой опыт Жанны. Она сплотила отступающих французов и привела их обратно к стенам бастиды. Сэр Джон Толбот, находившийся в форте Париж к северо-западу от города, понял, что происходит, и попытался собрать конный отряд, чтобы оказать Сен-Лу помощь. Но Толботу помешал маршал Буссак, который возглавил вылазку против Парижа из одних из северных ворот и заставил его повернуть назад. После нескольких часов рукопашного боя Сен-Лу был взят штурмом с помощью лестниц. Англичане отступили в колокольню церкви аббатства, где в конце концов были вынуждены капитулировать. Было взято несколько пленных, но в остальном защитники бастиды были перебиты, а ее укрепления разрушены. Штурм и падение Сен-Лу и участие в нем Жанны произвели на французскую армию в Орлеане потрясающий эффект. Оно показало им, насколько уязвимыми на самом деле были английские оборонительные сооружения, казавшиеся такими мощными^[376].

5 мая отмечался праздник Вознесения Господня, который ознаменовался временным перемирием. В Орлеане собрались главные французские капитаны для планирования дальнейших действий. Было решено атаковать Турель, большой замок на южном конце моста. Это была сложная операция. Турель был сильно укреплен гарнизоном и с обеих сторон защищен больварками. Необходимо было переправиться через Луару. Переправившись через реку, французы должны были сначала захватить укрепления, охранявшие подступы к мосту: небольшой форт, который англичане недавно построили в Сен-Жан-ле-Блан, и более крупный, созданный ими на развалинах монастыря августинцев непосредственно к югу от моста. Для проведения операции была выделена значительная часть армии, находившейся в Орлеане. Жанна не присутствовала при принятии решения, и с ней опять не советовались. Было решено, что ей не следует ничего знать. Только когда она поняла, что что-то готовится, и стала настаивать, ее посвятили план и разрешили принять в нем участие. Вечером 5 мая она отправила англичанам свое очередное письмо с требованиями. Письмо, подписанное "Jhesu Maria — Jeanne la Pucelle", приказывало англичанам покинуть Францию. Оно было привязано к стреле и пущено со стены в сторону группы английских солдат, после чего сама Жанна крикнула "Новости для вас!"^[377].

На следующее утро, 6 мая, перед рассветом войска собрались на берегу реки под Новой Башней (Tour Neuve) на юго-восточном углу городских стен. Отсюда на баржах двумя группами они были переправлены на Иль-о-Туаль (Île-aux-Toiles), представляющий собой длинный остров, покрытый песком и кустарником. Для соединения острова с южным берегом был построен наплавной мост из лодок. Первой группой, высадившейся на южном берегу, командовал Рауль де Гокур. Он без особого труда занял Сен-Жан-ле-Блан. Английский гарнизон отступил сразу же после появления французов. Преследуя их, отряд Гокура натолкнулись на оборонительные укрепления в бывшем монастыре августинцев. По первоначальной оценке, они были слишком хороши, чтобы взять их штурмом с наскока. Поэтому Гокур отступил к баржам на берегу. Там он встретил второй отряд под командованием Ла Ира, который уже высаживался на берег. С ним была и Жанна д'Арк. Спешное совещание было прервано внезапной вылазкой из монастыря августинцев. Объединенные силы французов двинулись навстречу угрозе и отбросили англичан назад, преследуя до стен монастыря. Тут же был отдан приказ о немедленном штурме. Англичане ожесточенно сопротивлялись, но дофинисты смогли перебраться через стены и, оказавшись внутри форта, возобладали числом. Защитники в полном порядке отступили в Турель, оставив монастырь дофинистам. Жанна, как обычно, настаивала на немедленном штурме крепости. Но люди устали, а саму Жанну, раненную в ногу стрелой, уговорили вернуться в город и отдохнуть^[378].

Как только Жанна была благополучно вывезена в безопасное место, Гокур и Ла Ир созвали капитанов штурмующих войск на военный совет в монастыре августинцев. Они решили, что у них не хватит сил для штурма самого большого и хорошо укрепленного форта осаждающих. Орлеан уже был пополнен продовольствием, и напряжение ослабло. Было бы разумнее дождаться подкрепления из Блуа. Жанна узнала об этом решении только поздно вечером. Она была в ярости. По ее словам, они посовещались между собой, а она посоветовалась с самим Богом и они еще увидят, чей совет лучше. Рано утром следующего дня, 7 мая, дофинисты, находившиеся в монастыре августинцев, получили подкрепление из города. Жанна пришла вместе с ним и выступила на новом военном совете. Она убедила капитанов отменить решение, принятое накануне вечером, и немедленно атаковать Турель.

Штурм был начат утром того же дня шквальным огнем из бомбард и кулеврин. Штурмовые отряды с лестницами наперевес устремились к сильно укрепленному больварку, защищавшему южную сторону крепости. Во главе их шла Жанна. Защитники больварка отбивались всеми подручными средствами: артиллерией, арбалетами, мечами, топорами, молотами, камнями. Прошло некоторое время, прежде чем штурмующим удалось перебраться через ров к подножию стен. Когда Жанна поднималась по лестнице, ей в шею ударил арбалетный болт, который на несколько дюймов вошел в ее плоть и отбросил ее назад в ров. Ее вывели с поля боя, чтобы обработать рану оливковым маслом (дезинфицирующее средство) и залить животным жиром. Сражение прекратилось, когда бойцы увидели, что Жанны с ними нет. В конце концов, капитаны решили отменить штурм, пока на следующее утро из города не будет доставлена артиллерия. Трубы дали сигнал к отступлению. Но в суматохе телохранитель Жанны Жан д'Олон и находившийся с ним баскский солдат схватили ее штандарт и возобновили штурм. Стоя на краю рва, Жанна кричала: "Это место ваше, вступайте!".

Когда французы перебрались через стены больварка, на противоположной стороне от Турели на мост из города вышел еще один штурмовой отряд. Эти люди перебросили через разрушенные арки моста деревянные щиты и предприняли штурм Турели с севера. Атакованные сразу с двух сторон, англичане запаниковали. Они оставили южный больварк и стали отступать по подъемному мосту в саму Турель. К несчастью для них, мост был поврежден артиллерийским обстрелом, и деревянный настил обрушился под  тяжестью скопившихся людей, которые попадали в реку. Утонули четыре видных английских капитана, в том числе командир гарнизона Уильям Гласдейл и его заместитель Уильям Молинс. Тут же со стороны моста штурмовой отряд ворвался в Турель и расправился с гарнизоном. Было убито от 400 до 500 англичан. Бой продолжался весь день, от рассвета до заката. Гласдейл был ненавистен защитникам Орлеана из-за своей привычки выкрикивать из окон своей крепости леденящие кровь угрозы в их адрес. Его имя, искаженное французами как Гласидас, стало символом высокомерия захватчиков. Однако этот бывший лучник скромного происхождения заслуживает памяти не только за свои нецензурные выражения. Он сделал выдающуюся карьеру, кульминацией которой стала мужественная оборона крепости Турель. В конце концов, его тело было извлечено из реки и доставлено в Париж, где в церкви Святого Медерика (Église Saint-Merri) были отслужены бдения, подобающие разве что принцу, после чего его останки были доставлены для погребения в Англию^[379].

Жанна и ее соратники вернулись в Орлеан по мосту под звон колоколов всех церквей города. Англичане собрались, вероятно, в своей штаб-квартире в бастиде Сен-Лоран, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. У них все еще оставалась значительная армия. Но они потеряли от 700 до 800 человек, большое количество артиллерии и все форты на южном берегу, кроме одного. Город был деблокирован. Мост был открыт, и дофинисты могли свободно переправлять людей и припасы через Луару, как только будут проведены необходимые ремонтные работы. Всем было очевидно, что попытка взять Орлеан провалилась. Английские командующие, Саффолк, Скейлз и Толбот, приняли решение отказаться от осады.

Утром следующего дня, 8 мая, был сделан последний, жест позволявший хоть как-то сохранить лицо. Вся английская армия вышла из своих фортов и лагерей и выстроилась в боевом порядке на равнине к северу от стен. На какое-то время показалось, что вызов будет принят. Из ворот вышла вся находившаяся в городе французская армия, с большинством горожан, способных носить оружие, и тоже выстроилась в боевой порядок. Обе армии оказались напротив друг друга на равнине. Французы отказались атаковать, по одним данным, потому, что Жанна не разрешила им вести наступательное сражение в воскресенье, по другим, более вероятным, потому, что Орлеанский бастард считал, что нет смысла рисковать всем, чего они уже добились в битве. Простояв час в строю, англичане развернулись и двинулись по дороге на Мен. Бросив тяжелую артиллерию и большие запасы продовольствия, они оставили свои лагеря в огне. Ла Ир и Амбруаз де Лоре преследовали их на протяжении всего пути и сумели захватить несколько легких артиллерийских орудий, которые им удалось доставить в город. Горожане овладели оставленными осадными линиями и с радостью разрушили то, что осталось от фортов и полевых сооружений^[380].

* * *

Снятие осады с Орлеана вызвало затяжной кризис в делах ланкастерской Франции. Пять лет спустя герцог Бедфорд суммировал его последствия в меморандуме, адресованном Генриху VI и его английскому Совету. После 1422 г., писал он, ему удалось восстановить положение Англии во Франции, как это было до смерти Генриха V. "Много великих и справедливых дел и побед было там для Вас и в Вашей ссоре с Вашими врагами". Он расширил подвластную Англии территорию в Иль-де-Франс, в Шампани и Бри, Осерруа, Ниверне, Маконне, Мэне и Анжу. До осады Орлеана все шло хорошо. Но после смерти графа Солсбери,

Рука Божия нанесла, как мне казалось, сильный удар по Вашему воинству, собравшемуся там в большом количестве, вызванный, как я полагаю, в значительной степени недостатком веры и вредными сомнениями, которые они имели в отношении ученицы… дьявола, называемой Пуссель, которая использовала мерзкие чары и колдовство, которые поразили и привели в замешательство не только в значительной степени уменьшившуюся численность Ваших людей, но также чудесным образом лишила храбрости оставшихся и побудила Ваших врагов немедленно собрать своих сторонников в большом количестве.

В качестве основных факторов Бедфорд назвал общее падение морального духа англичан, приведшее к массовому дезертирству из армии и соответствующему росту самоуверенности их противников. Он защищал свой собственный план ведение войны, и его оценка ситуации перед смертью Солсбери была, пожалуй, слишком радужной. Но все современные свидетельства подтверждают его оценку результатов вмешательства Жанны. Того же мнения придерживался и Орлеанский бастард, который, как и Бедфорд, приписывал перемены главным образом ей. До ее появления, рассказывал он на посмертном процессе, 200 английских солдат могли обратить в бегство дофинистскую армию, в четыре-пять раз превосходящую их по численности, но после этого 400 или 500 дофинистов смогли справиться со всей осаждающей армией, ни один человек из которой не осмелился выйти из своих осадных сооружений. Англичане были ошеломлены случившимся. Они не знали, как справиться с тем, что казалось необъяснимым, если не ссылаться на сверхъестественные силы, непреодолимые от них. Многие наблюдатели с англо-бургундской стороны отмечали страх, охвативший английскую армию после осады Орлеана. Английские военнопленные рассказывали своим пленителям одну и ту же историю. Они никогда не видели, чтобы французы сражались так яростно, в то время как их собственное мужество, казалось, иссякало^[381].

"На войне, — писал Наполеон в одной из своих многочисленных нравоучительных лекций брату Жозефу, — моральный дух составляет три четверти дела; численность — не более четверти". Пополнение, храбрость, выносливость, дисциплина — все это так или иначе зависит от морального духа. Если это верно в отношении великих европейских войн нового времени, то еще более верно в отношении средневековья, когда средства государственного принуждения были более ограниченными, материальное вознаграждение за службу — неопределенным, а структура командования — изменчивой. Основной вклад Жанны д'Арк в победу заключался в изменении морального духа войск Дофина. Она убедила их в том, что победа им по плечу. Как отмечал в своих показаниях на реабилитационном следствии один из жителей Орлеана, Жанна сделала это, сказав им, что Бог с ними, и доказала это собственным примером. Она подвергала себя опасности и выжила. Им оставалось только уповать на Бога, как это делала она. В Пуатье комиссары спросили Жанну, зачем нужны солдаты, если Бог решил вывести Францию из тяжелейшего кризиса. Это была классическая теологическая головоломка. Она ответила, что солдаты — это инструмент Бога для выполнения Его задачи. "Воины должны сражаться, а Бог даст победу". Это всегда было ее убеждением. Это не только вдохновляло солдат, но и оказалось мощным средством вербовки среди тех, кто раньше оставался в стороне^[382].

Вмешательство Жанны оказало не менее сильное влияние на тех, кто жил в регионах, находившихся под английским контролем, и для которых главным было оказаться на стороне победителей. В 1435 г. французский секретарь герцога Бедфорда Жан Ринель поддержал мнение своего господина о 1420-х годах как о "золотом веке". Он считал, что жители северной Франции с радостью принимали правление Генриха VI и его регента до тех пор, пока эта "дикая женщина, колдунья, идолопоклонница и еретичка" не склонила их на свою сторону. Скептически настроенные церковники, непримиримые политики и некоторые союзники Англии могли сомневаться в том, что 1420-е годы были действительно такими золотыми, как предполагал Ринель, но они были согласны с решающей ролью Жанны д'Арк в изменении политических перспектив Карла. Жан Жерсон, чей трактат о распознавании ложных провидцев рекомендовал относиться к ним с осторожным скептицизмом, завершил свой ответ на просьбу Дофина о совете через неделю после освобождения Орлеана. "Это дело Господне", — заявил он. Жак Желю, автор глубоко пессимистичного совета Дофину и его Совету в марте, пошел дальше. То, что Жанна была вдохновлена Богом, теперь стало очевидным. По его мнению, долг Дофина — следовать ее советам, а не полагаться на человеческие суждения. Даже герцог Бретонский, расчетливый прагматик и циник, послал своего духовника в сопровождении герольда подарить Жанне лошадей и драгоценный кинжал и сообщить ей о своем желании убедиться, что она действительно послана Богом. Если герцог убедится в этом, сказал ей духовник, то он пришлет контингент войск, чтобы сражаться за Дофина. Иоанн V еще не был готов порвать с герцогом Бедфордом, но он осторожно возобновил дипломатические контакты с двором Дофина и разрешил ему набирать войска в Бретани. Дофин прилагал все усилия к тому, чтобы создать вокруг этих событий ауру чуда. Во все провинции его королевства были разосланы циркуляры, в которых рассказывалось о том, что произошло "по милости Господа нашего". Что касается Жанны, то она совершила "знамение", которое, как она обещала, должно было доказать божественный характер ее миссии. В течение последующих трех месяцев стратегические решения Дофина будут во многом определяться тем, что Жанна сосредоточится на главной части своей миссии — коронации в Реймсе^[383].

Жанна встретилась с Дофином 11 мая по дороге в Тур. Карл был человеком не любившим публично проявлять свои чувства, но, к удивлению своих приближенных, он был настолько воодушевлен, что заключил Жанну в объятия и, казалось, даже поцеловал ее. В древней цитадели Тура собралось расширенное заседание его Совета, чтобы обдумать дальнейшие действия. Все согласились с тем, что первой задачей должно стать отвоевание городов с мостами через Луару. Нужно было обезопасить Орлеан от повторного нападения англичан и обеспечить тылы армии, а затем двинуться на север, к центрам английской власти. Но к каким центрам? Жанна была непреклонна: как только английские гарнизоны будут выбиты из долины Луары, Дофин должен двинуться на Реймс. С юридической точки зрения, Реймс не имел никакого значения. Еще в XIII веке было определено, что короли Франции получают свой статус и полномочия только по наследству, а не в результате церемонии коронации или сопутствующих ей форм избрания. Это было не более чем благословение церкви на свершившийся факт. Но коронация имела для Жанны более фундаментальное значение. Королевская власть была дарована Богом, а не являлась простой юридической конструкцией. После коронации Карла, утверждала Жанна, престиж англичан начнет падать и уже никогда не восстановится. В эпоху, когда публичная демонстрация власти была важнейшим элементом легитимности, а церемония — основным инструментом управления, ее мнение было небезосновательным. За пределами официального круга аристократов и чиновников большинство простых людей, вероятно, разделяли его. "Французы считают… что тот, кто не был помазан елеем, не является настоящим королем", — писал Папа Пий II^[384].

Большинство советников Дофина рассматривали этот вопрос в более узком и чисто военном плане. Они выступали за вторжение в Нормандию, а не в Шампань. Герцогство с его густой сетью английских гарнизонов было трудной целью, но при том умонастроении, которое возникло после освобождения Орлеана, советники Дофина считали, что правительство герцога Бедфорда может рухнуть. Нормандия была главной опорой ланкастерского режима, единственным театром, где военный крах англичан мог стать решающим. Была и другая причина, по которой следовало избегать наступления в Шампани. Это был деликатный вопросотношений с герцогом Бургундским, который впервые с момента появления Жанны на сцене приобрел стратегическое значение. В течение многих лет министры Дофина пытались вбить клин между Бургундией и Англией. В последнее время эти попытки не увенчивались успехом, но возражения Филиппа против осады Орлеана, казалось, открыли перспективу возобновления диалога. План Жанны повести армию на Реймс перечеркнул бы любые инициативы такого рода. Единственный возможный путь к Реймсу пролегал через Осерруа и южную Шампань, которая представляла жизненно важное значение для Филиппа Доброго. Для Жанны все это не имело значения. А Филипп для нее был, не потенциальным союзником, которого необходимо было привлечь на свою сторону, а предателем, которого нужно заставить подчиниться^[385].

Вопрос все еще оставался нерешенным, когда Дофин около 20 мая выехал из Тура в город-крепость Лош. Вскоре после прибытия туда Жанна ворвалась в его личные апартаменты, где он совещался с небольшой группой советников. По словам Орлеанского бастарда, вспоминавшего об этой сцене четверть века спустя, она упала перед ним на колени и обхватила его ноги руками. "Благородный Дофин, — сказала она, — хватит этих бесконечных обсуждений, поезжайте поскорее в Реймс, чтобы получить достойную коронацию". Кто-то из присутствующих спросил ее, не голос ли подсказал ей эти слова. Она ответила, что да. По ее словам, когда ее расстраивал скептицизм окружающих, она придавалась молитве. Тогда голос обращался к ней, призывая не останавливаться на достигнутом: "Вперед, вперед, я буду рядом с тобой". При одном только повторении этих слов Жанна впадала в транс. Это был один из тех случаев, когда можно было заподозрить ее в том, что в удобный момент она играла заученную роль. Но Жанна достигла своей цели. По мнению Карла она не могла посоветовать ничего плохого. Он был убежден, и, несмотря на все сомнения, его советники последовали его примеру^[386].

Орлеанская армия была распущена через два дня после освобождения города. Не было ни денег, чтобы полностью выплатить жалованье, ни продовольствия, чтобы прокормить солдат. Выведенные из гарнизонов войска должны были вернуться на свои базы. Быстрое формирование новой армии стало, пожалуй, самым ярким свидетельством результативности освобождения Орлеана. Дофин прибегнул к объявлению арьер-бана, который не использовался уже много лет. Владельцы фьефов призывались на военную службу вместе со своими вассалами без гарантии, что им что-то заплатят. Дофин планировал сам возглавить армию, впервые с 1421 года. "Все, рыцари, оруженосцы и прочие, были рады служить под его началом, — писал оруженосец герцога Алансонского, — даже практически без жалованья". Присутствие Жанны было почти столь же важным. Она стала самой известной личностью во Франции. Солдаты воспринимали ее как святую, как причину, по которой они должны были победить.

К началу июня, всего через три недели после объявления арьер-бана, к назначенному месту сбора в Сель (Берри) прибыло около 5.000 человек. Это было в два раза меньше, чем в 1421 и 1424 годах, когда министры Дофина выставляли огромные силы. Но тогда они состояли в основном из иностранных наемников. Новая армия была исконно французской и представляла собой практически весь военный потенциал Буржского королевства. В ней также присутствовали шотландцы Патрика Огилви и Хью Кеннеди и итальянцы Теодоро ди Вальперга, но их численность не превышала 1.000 человек. Для многих знатных дворян служба в армии короля была сопряжена со значительными финансовыми затратами. Ги де Лаваль продал часть своих земель, чтобы покрыть расходы. Герцог Алансонский по законам военного времени должен был сначала выплатить выкуп, прежде чем участвовать в боевых действиях, и был вынужден заложить ценные владения герцогу Бретонскому. Наградой за это стало назначение герцога Дофином командующим армией, хотя тому было всего 20 лет. Единственный серьезный военный опыт он получил при Вернёе, в битве в которой и попал в плен. Но по своему происхождению он превосходил всех остальных, и этого было достаточно. Как всегда, положение самой Жанны было неоднозначным и формально ей не было предоставлено командование. Но герцог Алансонский получил от Дофина указание "действовать во всех вопросах по ее совету". С этого момента Жанна повсюду появлялась в компании с герцогом. Она запросто разговаривала с солдатами, шутила, рассказывала истории. Ее амбиции росли вместе с ее уверенностью в себе. За кувшином посредственного вина она сказала Ги де Лавалю, что в Париже угостит его лучшим^[387].

Потерпев неудачу под Орлеаном, герцог Бедфорд и его капитаны с тревогой наблюдали за этими приготовлениями. Теперь их главной задачей было удержать три города с мостами — Мен, Божанси и Жаржо, захваченные графом Солсбери в августе предыдущего года. Эти города давали единственную перспективу успешного контрнаступления на Луаре. Английская армия уменьшилась за счет потерь и дезертирства, а также ухода гарнизонных войск, которые были отведены на свои базы. В строю оставалось от 3.500 до 4.000 человек. Граф Саффолк выбрал преимущественно оборонительную стратегию и выделил по 500–600 человек в каждый из трех городов. Остальные, примерно 1.500–2.000 человек, были оставлены в качестве стратегического резерва в Жанвиле. Саффолк с глубоким пессимизмом смотрел на перспективы продолжения войны в долине Луары. В письме герцогу Бедфорду он предупреждал, что если не удастся быстро найти подкрепление, то все английские опорные пункты в этом регионе, скорее всего, падут^[388].

Прибывший в Париж гонец Саффолка застал правительство в состоянии паники. Герцог Бедфорд, опасаясь восстания в столице, временно удалился в Венсен. Через несколько дней он осторожно вернулся в город и возглавил военный Совет, на котором присутствовали его главные капитаны. Они решили собрать новую армию, чтобы противостоять армии Дофина в поле. Задача была не из легких. Людей снова стали выводить из гарнизонов и направлять на сбор в Мант и Понтуаз. Было созвано феодальное ополчение Нормандии и Пикардии. Капитанам всех нормандских портов были разосланы приказы задерживать дезертиров, пока они не успели сбежать в Англию. Бальи должны были рекрутировать английских поселенцев в своих округах и отправлять их на военную службу вместе с остальными. Военная организация в Нормандии, испытывавшая серьезные трудности в связи с осадой Орлеана, под тяжестью этих требований оказалась частично разрушенной. Гарнизонные войска только-только вернулись на свои базы. Их капитаны были встревожены признаками восстания вокруг и угрозой нападения с юга и не решались отпустить людей. Местная знать выжидала, что будет дальше.

Вскоре стало ясно, что если регент хочет собрать новую армию, то большую ее часть придется набирать в Англии^[389]. Герцог Бедфорд за нескольких месяцев до катастрофы под Орлеаном требовал от английского Совета людей. В апреле Жан Ринель находился в Англии с депутацией от Большого Совета, ведя переговоры с Советом в Вестминстере. Они требовали принять план Бедфорда по отправке молодого Генриха VI во Францию с новой мощной армией. Английские советники были настроены скептически. Необходимость масштабной экспедиции во Францию тогда была не столь очевидна, как это стало ясно несколько недель спустя. Они, как и сам Бедфорд, полагали, что Орлеан вскоре падет. За этим, несомненно, последует большое наступление за Луару, но это может подождать. Казначей, лорд Хангерфорд, доложил, что, поскольку доходы не соответствуют расходам на 20.000 марок (13.332 фунта стерлингов) в год, требования Бедфорда являются неподъемными. Вопрос был передан на рассмотрение Большому Совету — собранию всех парламентских пэров, избранных чиновников и капитанов, которое созывалось через нерегулярные промежутки времени для рассмотрения важных государственных вопросов. Большой Совет собрался 15 апреля 1429 г. и высказал ту же точку зрения, что и советники. Максимум, на что он был готов пойти, это перенаправить сэра Джона Рэдклиффа, который в очередной раз готовился к отплытию в Гасконь, чтобы он вместо этого привел свой отряд из 800 человек к герцогу Бедфорду^[390].

Кадровая проблема была еще более серьезной, чем денежная, поскольку, пока Совет отбивался от эмиссаров герцога Бедфорда, ему пришлось столкнуться с настойчивыми претензиями на свои ресурсы с нового направления, а именно, с причудливого проекта Генри Бофорта возглавить английскую армию против гуситов в Богемии. Гуситы были неортодоксальной христианской общиной, черпавшей свое вдохновение в учении чешского богослова Яна Гуса, осужденного и казненного за ересь Констанцским собором 1415 года. Их вероучение заняло главенствующее положение среди чешского населения Богемии. Гуситы захватили Прагу и изгнали католических церковников с большей части территории королевства. Они разгромили три последовательно направленных на них германских крестовых похода. В июне 1427 г., вскоре после того как Бофорт покинул Англию, чтобы принять кардинальскую шапку, он принял назначение папским легатом в Германии, Венгрии и Богемии, и ему было поручено организовать четвертый крестовый поход против гуситов. Бофорт оказался не более удачлив, чем его предшественники. Возглавляемая им и курфюрстом Бранденбурга Фридрихом, преимущественно немецкая армия была наголову разбита у богемского города Тахова в августе 1427 года. Говорят, что Бофорт после разгрома воскликнул, что если бы у него было только 10.000 английских лучников, то еретики сейчас были бы уже полностью уничтожены. История эта, скорее всего, является апокрифом, но настроение было вполне реальным. В начале 1428 г. Мартин V и Бофорт решили расширить антигуситскую коалицию за счет Германии и других стран, в частности Бургундии и Англии. По плану Филипп Добрый должен был возглавить крестоносную армию, собранную в своих владениях, с большим контингентом (от 4.000 до 6.000) английских лучников. 1 сентября 1428 г., после долгих переговоров с Филиппом во Фландрии, Бофорт вернулся в Англию. Там он продемонстрировал свой новый статус, въехав в Лондон верхом на лошади, в мантии с крестом легата на груди и кардинальской шапкой на голове. С собой он привез папскую буллу, поручавшую ему проповедовать крестовый поход в Англии^[391].

Присутствие папского легата на английской земле вызвало инстинктивную враждебность даже у традиционных союзников кардинала, тем более что он хотел сохранить за собой английское епископство и одновременно место в королевском Совете. Намерение Бофорта собрать крестоносную армию усугубило противоречия. Он выдвинул высокие требования: 500 латников и 5.000 лучников. Как отметил канцлер Кемп в письме английским агентам в папской курии, речь шла о наборе войск "в таком количестве, которое уже давно не покидало Англию, кроме как в присутствии короля". Это была прямая угроза герцогу Бедфорду, который нуждался в сокращающемся резерве английских вооруженных сил для восполнения своих потерь во Франции. Совет заявил Бофорту, что потери от войны и болезней уже значительно сократили число имеющихся солдат. Его требования были "гибельными и опасными", — заявили они. Советники сократили число воинов до 250 латников и 2.500 лучников и поставили жесткие условия. Солдаты должны были быть наняты исключительно в Англии, а не во Франции, и оплачиваться из папской казны, а не из английских доходов. Совет также оставил за собой право утверждать каждого капитана в армии Бофорта в отдельности. Однако проект Бофорта оказался нереальным даже в том урезанном масштабе, который требовал Совет^[392].

* * *

Пока советники в Вестминстере решали эти проблемы, во Франции англичан постигла еще одна беда. Днем 11 июня 1429 г. армия герцога Алансонского в сопровождении Жанны д'Арк подошла к городу Жаржо. Жаржо был небольшим, обнесенным стеной городом, расположенным выше по течению от Орлеана, с важным укрепленным мостом. Обороной руководил граф Саффолк. Под его командованием находилось от 300 до 400 англичан. Все они участвовали с осаде Орлеана и не испытывали особого энтузиазма. Вечером после ожесточенного боя на улицах французы заняли предместья. Внутри стен Саффолк лег спать, как говорили, со своей любовницей, монахиней-отступницей из французского монастыря. А ночью французы подтянули свою артиллерию.

С наступлением дня пушки начали начали сильный обстрел городских стен. Одна из бомбард, получившая название Пастушка (La Bergère) в честь Жанны д'Арк, после трех попаданий разрушила стену в южной части города. В этот момент Саффолк предложил капитулировать. Он обратился к Ла Иру, который с большим уважением относился к боевым качествам английских войск и был склонен к переговорам. Саффолк попросил дать ему 15 дней на ожидание помощи. Но при наличии в регионе значительных английских сил ни герцог Алансонский, ни Жанна не были готовы согласиться на что-то меньшее, чем немедленная сдача города. На это Саффолк не согласился. Поэтому около девяти часов трубачи во французских рядах дали сигнал к штурму. Французы бросились к сухому рву с лестницами. Жанна со своим штандартом в руках находилась на передовой. "Сражайтесь изо всех сил, и Бог будет сражаться вместе с вами, — кричала она, — Бог обрек англичан на гибель". Во время штурма французы понесли большие потери. В саму Жанну попал камень, брошенный сверху, который повредил шлем и на короткое время оглушил ее. После четырех часов ожесточенного боя французы закрепились на стенах, а затем ворвались внутрь. Саффолк понял, что город больше не удержать и собрав своих людей отступил на укрепленный мост, преследуемый победоносными французами. Он попытался докричаться до герцога Алансонского, чтобы договориться об общей капитуляции, но его не смогли услышать из-за шума боя.

В итоге англичане были разгромлены, а мост захвачен. Около 60-и англичан было взято в плен. Саффолк сдался французскому оруженосцу, дворянину, но не рыцарю. Не желая быть опозоренным, он на месте посвятил своего врага в рыцари, после чего объявил себя его пленником. Вместе с ним был захвачен его брат Джон. Их вместе с другими знатными пленниками быстро погрузили на баржи и отвезли в Орлеан. Им здорово повезло. Большинство их людей погибло в последние минуты боя, когда французы, прорвавшись через город и мост, стали убивать всех без разбора. Среди погибших был еще один из братьев де ла Поль, Александр, который, как и многие его соратники, утонул в реке при попытке спастись^[393].

Захват французами Жаржо заставил англичан изменить свою стратегию. События развивались быстрее, чем они предполагали. Вместо того чтобы оборонять оставшиеся опорные пункты на Луаре и ждать, пока их захватят один за другим, они решили сосредоточить как можно больше людей в Жанвиле под командованием сэра Джона Фастольфа в надежде сформировать армию, способную встретить герцога Алансонского в поле. В Жанвиле у Фастольфа уже было около 2.000 человек. Лорд Скейлз был отозван из Мен-сюр-Луар, с частью гарнизона. Сэр Джон Толбот был вызван из Божанси с 240 человек, что составляло почти половину его гарнизона. Войска были выведены из гарнизонов Нормандии и Иль-де-Франс и собраны под Парижем. Хронист Ваврен прибыл с гарнизоном из Немура на реке Луэн в количестве 120 человек, что, видимо, составляло почти всю его численность. Но даже с учетом этих пополнений армия Фастольфа насчитывала всего около 3.500 человек. Прибытие из Англии отряда Рэдклиффа ожидалось не ранее конца июня^[394].

Герцог Алансонский дал армии отдохнуть два дня, после чего возобновил кампанию, одновременно атаковав Мен-сюр-Луар и Божанси (Карта 6). Его армия набирала силу с каждым днем, поскольку свежие люди, вдохновленные победами последних двух месяцев, прибывали со всех концов владений Дофина. Вся армия двинулась вниз по течению по обоим берегам Луары и 15 июня прибыла к Мен-сюр-Луар. Почти сразу же французы захватили укрепленный мост, соединявший город с южным берегом реки. Затем они разделили свои силы, оставив часть армии для сдерживания английского гарнизона Мен-сюр-Луар, а остальные двинулись на Божанси, расположенному в пяти милях ниже по течению^[395].

Там они получили значительное но совершенно неожиданное подкрепление. Артур де Ришмон номинально оставался коннетаблем Франции, но уже более двух лет не возглавлял французскую армию. События в долине Луары дали ему шанс, как он полагал, вернуть себе расположение и, возможно, даже власть. По собственной инициативе он набрал большое войско, около 1.200 человек, в основном из Бретани и пограничья Мэна. Дофину и его советникам это было очень нежелательно. Ришмон был склонен к неповиновению, вероломству и заговорам и яростно враждовал с главным министром Дофина. Французский Совет послал дворянина, чтобы встретить его на дороге у Лудена с письменным приказом немедленно повернуть назад. Ришмон проигнорировал этот приказ и продолжил свой путь, прибыв к Божанси 16 июня, вскоре после самого герцога Алансонского. Тогда герцогу было приказано не принимать помощи от Ришмона. Но у Ришмона было много друзей в армии, ранее сражавшихся вместе с ним, и они были рады его поддержке. Разногласия разрешила Жанна д'Арк. Ее встреча с Ришмоном была ледяной. У твердолобого воина не было времени на женщин и провидцев. Но Жанна знала, что 1.200 опытных бретонцев станут ценным пополнением армии. Она приняла его и взяла на себя обязательство примирить его с Дофином. Герцогу Алансонскому ничего не оставалось, как согласиться на это. Теперь общая численность его армии должна была составлять от 6.000 до 7.000 человек, что было почти вдвое больше, чем было в распоряжении Фастольфа^[396].

Стены Божанси были старыми и как только французы применили артиллерию, значительные их участки были разрушены в течение нескольких часов. Настоящая сила города заключалась в укрепленном мосте через Луару и его цитадели, расположенной в стороне от реки, над которой возвышалась высокая квадратная башня, известная сегодня как Тур де Сезар (Tour de César). В отсутствие Толбота обороной руководили два его валлийских помощника — сэр Ричард Гетин из Билта и Мэтью Гоф. Им было приказано удерживать цитадель и мост до прихода помощи, но свои шансы они оценивали невысоко. По словам Жана Ваврена, они знали, что Жанна д'Арк находится с вражеским войском, и были напуганы ее репутацией. Им удалось отправить гонца с призывом к капитанам, собравшимся в Жанвиле, немедленно прибыть на помощь, а иначе они будут вынуждены капитулировать. Вечером 16 июня Фастольф собрал в Жанвиле военный совет. Он не хотел идти на помощь Божанси и Мен-сюр-Луар, так как англичане, по его словам, потерпели ряд серьезных поражений, боевой дух французов был на высоте, в то время как англичане были сильно деморализованы. Кроме того, они сильно уступали в численности. Было бы ошибкой, считал Фастольф, идти сейчас навстречу новой катастрофе. Необходимо было дождаться подкрепления из армии, собравшейся под Парижем. Гетин и Гоф должны были держаться или заключить с французами самую выгодную сделку. Это мнение было с неприязнью воспринято другими присутствующими капитанами. Особенно не понравилась она Толботу, который только что прибыл из Божанси и присоединился к совещанию уже после его начала. Между Фастольфом и Толботом, который с момента прибытия во Францию отчасти затмил Бедфорда, не было никакой приязни. Фастольф был более осторожным военачальником, и в данном случае он оказался прав. Но решительный характер Толбота взял верх. Он считал, что они непременно должны вступить в сражение в поле. Остальные капитаны поддержали его. Войскам было приказано быть готовыми к походу на следующее утро^[397].

Рано утром 17 июня 1429 г. английская армия вышла из Жанвиля с развевающимися знаменами, а Фастольф продолжал протестовать. Ближе к полудню англичане прибыли к Мен-сюр-Луар и обнаружили, что французы очистили осадные линии и отвели своих людей в Божанси, оставив лишь небольшой отряд для удержания моста. Англичане подготовились к штурму моста на следующее утро. Под Божанси герцог Алансонский и его капитаны решили на следующий день выступить в поход к Мен-сюр-Луар и противостоять английской армии в поле. Но они не хотели оставлять в своем тылу английский гарнизон Божанси. Поэтому они отправили защитникам города послание, в котором сообщали, что отряд Фастольфа отказался от похода и возвращается в Париж и приглашали их на переговоры о сдаче города. Защитники согласились. Переговоры продолжались всю ночь, и около полуночи было достигнуто соглашение. Гетин и Гоф договорились сдать Божанси на рассвете следующего утра. Им разрешалось уйти со своими лошадьми, оружием и личным имуществом на сумму до одной марки, но они должны были пообещать не воевать против войск Дофина в течение следующих десяти дней. Гетин и Гоф были взяты в качестве заложников для надлежащего выполнения этих обязательств. На рассвете английский гарнизон Божанси ушел.

В Мен-сюр-Луар войска Фастольфа и Толбота уже начали штурм моста, когда прибыл герольд с сообщением, что Божанси сдался, а армия герцога Алансонского приближается в боевом порядке. Английские капитаны устроили военный совет. После падения Божанси смысл кампании был утерян, и рисковать, вступая в бой с превосходящими силами французов, больше не было смысла. Было принято решение отступить до подхода французской армии. Штурмовые отряды были отозваны с моста. Армия выстроилась за воротами и двинулась на север, к своей базе в Жанвиле, преследуемая на расстоянии всей армией герцога Алансонского^[398].

Путь к Жанвилю пролегал через лес Бюси и выходил на старую дорогу из Парижа в Блуа у деревушки Сен-Сижисмон. Английская армия обремененная обозом и артиллерией двигалась медленно. Французы же выслали вперед большой отряд кавалерии под командованием Ла Ира. Когда французские всадники настигли их, английские войска были растянуты на дороге между Сен-Сижисмон и деревней Пате, расстояние между которыми составляло около пяти миль. Сэр Джон Толбот первым заметил приближение врага. Он расположил своих лучников на гребне холма за живой изгородью. Им было приказано сдерживать приближающихся французов, чтобы дать время остальным частям армии сомкнуться и выстроиться в линию. Но французская кавалерия атаковала лучников, когда они еще только занимали свои позиции, и всех перебила. Сам Толбот был захвачен в плен одним из людей Потона де Сентрая. Остальная часть французской армии двинулась вперед по дороге и застала английский арьергард в беспорядке. Бой продолжался всего несколько минут. Англичане были рассеяны первым же ударом и разбежались во все стороны. Жанна д'Арк, к своей досаде, оказалась в арьергарде французской армии. Она выкрикивала из тыла призывы, но в остальном практически не принимала участия в бою.

Английский авангард, который еще оставался целым и невредимым, к этому времени находился к югу от деревни Пате. Сэр Джон Фастольф поскакал к деревне, чтобы возглавить его. Но солдаты решили, что он решил сбежать, и пустились наутек. По словам хрониста Жана Ваврена, находившегося рядом с ним, Фастольф первоначально решил остановиться и сражаться с тем небольшим количеством людей, которое имелось. Но его соратники, среди которых были опытные капитаны, убедили его не заниматься бессмысленным геройством, а спасать себя и всех кто остался. Как всегда в средневековых сражениях, большинство потерь пришлось на преследование бегущих. Французы преследовали англичан на расстоянии около 15-и миль. Наиболее достоверный подсчет погибших был произведен герольдами после окончания сражения. Они насчитали 2.200 убитых англичан. Количество пленных оценивалось от 400 до 1.500 человек. Кроме Толбота, в их число входили лорд Скейлз, Уолтер Хангерфорд, сын казначея Англии, Уильям Невилл, барон Фоконберг, и сэр Томас Ремпстон. После сражения Толбот был доставлен к герцогу Алансонскому. "Таковы причуды войны", — сказал он.

Сражение при Пате стало настоящей катастрофой для англичан. Впервые после битвы при Боже в 1421 году они потерпели поражение в полевом сражении и понесли большие потери. Большая часть армии Нормандии была перебита или взята в плен. Большинство главных английских командиров во Франции оказались в плену. Скейлз был освобожден в течение года на условиях, о которых ничего не известно. Толбот был освобожден после четырех лет плена, когда его пленитель, Потон де Сентрай, сам попал в плен, и их обменяли. Ремпстон содержался в тяжелых условиях в течение семи лет и в конце концов был освобожден в обмен на неподъемный выкуп. Что касается Фастольфа, то он уехал "с величайшим горем, которое я когда-либо видел в человеке", — писал Ваврен. Ему удалось добраться до Жанвиля с двумя десятками латников, но ворота были закрыты и в город его не пустили. В конце концов он добрался до Парижа, где его ждали гневные упреки со стороны тех, кто обвинял его в бегстве с поля боя в самый разгар сражения. Герцог Бедфорд был потрясен поражением и приостановил членство Фастольфа в Ордене Подвязки. После того как гнев утих, проверка фактов показала, что Фастольф покинул поле боя только после того, как битва была проиграна. Он был официально оправдан, а его членство в Ордене восстановлено. Но обвинения в трусости так и не утихли. Шесть лет спустя, в ходе судебного разбирательства в Парижском Парламенте, один из оппонентов все еще называл Фастольфа "беглецом", то есть "худшим, что может сказать человек о рыцаре". Толбот так и не простил его. После долгих лет затаенной обиды он все-таки добился того, что дело было передано в трибунал под председательством короля, который вновь оправдал старого рыцаря. Но бегство Фастольфа из под Пате спустя более полутора веков продолжало дискредитировать его имя. Толбот в шекспировском Генрихе VI, часть I. произносит такие слова:

Общая численность английских войск, оставшихся у регента после сражения, не могла превышать 3.500 человек, включая гарнизоны, что является историческим минимумом. Жители Жанвиля, отказавшиеся принять Фастольфа, вскоре изгнали английский гарнизон. Их примеру последовали все оккупированные англичанами города Орлеанне и южной части Босе. Ущерб английскому престижу был нанесен непоправимый. Распространились дикие эсхатологические слухи: что в небе над Бретанью видели архангела Михаила на белом коне; что в пригородах Парижа родились сросшиеся близнецы и двухголовый теленок; что Руан и Париж подняли восстание и открыли ворота Жанне д'Арк; что герцог Бедфорд бежал, спасая свою жизнь; что Карл Орлеанский спасся и бежал в Шотландию, где король Яков I собирался вторгнуться в Англию; что Дофин идет на Рим, чтобы быть коронованным Папой. Венецианский судовладелец, из Авиньона, сообщал о всеобщем мнении, что все это произошло потому, что в тот момент, когда французам грозило поражение, чистая девушка "искупила их от грехов и гордыни"^[400].

Париж находился в состоянии повышенной тревоги. Герцог Бедфорд, узнавший о сражении на следующий день после его окончания, председательствовал на заседании Большого Совета для оценки ситуации. Несколько членов Совета были в слезах. Теперь следовало ожидать крупного наступления дофинистов. Но у Бедфорда уже не было английских войск, чтобы противостоять ему, и было неясно, насколько можно полагаться на свои местные войска. Совет решил, что первоочередной задачей должна стать оборона Нормандии. Все гарнизоны в крепостях герцогства были приведены в боевую готовность. Люди, выведенные из гарнизонов для службы в поле, были отправлены обратно. Такие места, как Понторсон, которые считались не обороноспособными, кроме как с большими затратами людей и средств, были разрушены. Все это означало, что в течение следующих нескольких недель англичанам не приходилось рассчитывать на полевую армию. Остальная часть ланкастерской Франции, особенно Иль-де-Франс и Шампань, оказалась беззащитной. В отчаянии Большой Совет обратился к герцогу Бургундскому. Высокопоставленная делегация отправилась в Эден, чтобы лестью и уговорами побудить его немедленно прибыть в Париж. В Англию были отправлены письма, призывающие Совет увеличить экспедиционную армию сэра Джона Рэдклиффа и ускорить ее отправку^[401].

В Вестминстере Совет сразу же осознал всю серьезность ситуации. Французские владения короля, по их мнению, "могут быть потеряны, если не будет предпринято поспешное и незамедлительное предоставление помощи и поддержки из его королевства Англии". Всем английским владельцам нормандских земель было приказано немедленно переправиться через Ла-Манш в герцогство для исполнения своих военных обязанностей. Имеющиеся в Англии военные ресурсы уже были задействованы для небольшой экспедиционной армии Рэдклиффа и армии для гуситского крестового похода. Оба войска в настоящее время собирались в Бархэм-Дауне в Кенте. В Дауне же ждал флот, который должен был доставить их в Кале. В сложившейся ситуации Совет принял кардинальное решение и принял крестоносную армию Бофорта на баланс, чтобы использовать ее для укрепления позиций герцога Бедфорда. Но численность армии Бофорта оказалась неутешительной. Вместо 2.750 человек, которых ему было разрешено нанять, ему удалось собрать только 1.000 человек, из которых только 50 были латниками. Но вместе с отрядом Рэдклиффа они составили корпус численностью около 1.800 человек, что было достаточно для восполнения большинства потерь при Пате.

Отвлечение крестоносной армии на другие цели было грубым нарушением. Воины были набраны под обещание индульгенций и получили жалованье за первый квартал из папской казны, фактически из доходов, собранных в Италии. У английской казны не было денег, чтобы возместить папские расходы. Недолго думая, группа советников 1 июля встретилась с кардиналом Бофортом в замке Рочестер. Его уговорили сотрудничать "за особую любовь, рвение и нежность, которые он питает к благополучию и процветанию короля". Он также получил вознаграждение в размере 1.000 марок, которые пошли в его собственный карман. Было решено, что после высадки армии в Кале герцог Бедфорд издаст приказ, запрещающий подданным Генриха VI покидать Францию в течение шести месяцев. Затем эти люди будут призваны на службу по его приказу. Папе будет возвращена выплаченная им сумма, как только для этого найдутся деньги. Ему скажут, что Бофорт подчинился лишь с большой неохотой и по принуждению. В каком-то смысле это было правдой, поскольку, как позже объяснил Мартину V эмиссар кардинала, его люди все равно не последовали бы за ним в Богемию, поскольку их соотечественники нуждались в них во Франции. Мартин V был возмущен и протестовал, но поделать ничего не мог^[402].

* * *

Французская армия уже собиралась у моста города Жьен для похода на Реймс. Ядро армии составляли 5.000 — 6.000 человек, сражавшихся под началом герцога Алансонского при Жаржо и Пате. Но эмоциональный подъем, вызванный победами и угрозы конфискации владений, привлекло в Жьен людей из самых разных мест. Некоторые дворяне, не имея доспехов, оружия и боевых коней, приехали на пони или записались в качестве простых лучников или пехотинцев (coutilliers). Денег в казне хватало только на то, чтобы платить им по 3 франка, но в лагерях, разбитых вокруг города, царила праздничная атмосфера. Толпы солдат ожидали участия в чуде. Никто, по словам одного из оруженосцев герцога Алансонского, не видел ничего подобного^[403].

Дофин по пути в Жьен остановился в замке Жоржа де Ла Тремуя в Сюлли. Там в окружении Дофина разгорелся серьезный конфликт, который продолжался и после прибытия двора в Жьен 24 июня. Группе советников во главе с Ла Тремуем стало не по себе от всеобщего энтузиазма. Они выступали против возвеличивания Жанны д'Арк и ее влияния на Дофина. Жанна планировала триумфально въехать в Орлеан с Карлом под руку и оттуда начать поход на Реймс. Вероятно, именно Ла Тремуй помешал этому. Он, безусловно, был ответственен за то, что Карл отверг заступничество Жанны за Артура де Ришмона. Он не позволил Ришмону вернуться ко двору или принять участие в предстоящей кампании. Ришмон, ожидавший вызова в Божанси, был вынужден вернуться в Партене. Ряд других капитанов, которых Ла Тремуй считал своими врагами, были отосланы восвояси. Во многом противодействие Жанне в Совете можно объяснить патологической подозрительностью Ла Тремуя к тем, кто мог вытеснить его или подорвать его авторитет. Но недовольство влиянием Жанны было не только политической ревностью, и не только у Ла Тремуя. Другие члены Совета опасались, что на волне энтузиазма Жанна может подтолкнуть Дофина к неразумным решениям. Судя по их дальнейшим действиям, в их число входили канцлер Рено де Шартр и бывший канцлер Роберт ле Масон, оба опытные и влиятельные советники^[404].

Эти вопросы встали перед Советом в Жьене в последних числах июня 1429 г., когда стало ясно, что предстоящая кампания будет направлена в основном против герцога Бургундского, а не против англичан. Ла Тремуй и его союзники считали, что, продолжая кампанию, Дофин просто подтолкнет бургундского герцога в более тесные объятия англичан в тот момент, когда их союз стал выглядеть хрупким. Это был реальный риск. Офицеры Филиппа Доброго в Бургундии уже были встревожены концентрацией дофинистских войск на их границах. Поступали сообщения о вторжениях в Ниверне, Шароле и южную Бургундию, где старые дофинистские компании возобновили свои действия в преддверии краха перемирия с Бургундией. Сам Филипп уже начал жалеть о том, что поссорился с англичанами из-за Орлеана. Он не ожидал, что их позиции на Луаре рухнут так резко, а когда это произошло, он не сразу понял, какие последствия это будет иметь для его собственных владений. В начале июля, получив известие о падении луарских городов и битве при Пате, герцог приказал собирать войска во всех своих французских владениях. Разговоры о походе на Реймс победоносных дофинистских капитанов усугубляли общую тревогу при бургундском дворе. Камергер герцога Жан де Ла Тремуй, сеньор де Жонвель, послал одного из своих оруженосцев выяснить у брата, как Дофин собирается вести армию на Реймс, не нарушая перемирия. Для Филиппа это был критический вопрос. Герцог рассчитывал, что перемирие защитит его восточные владения и если оно будет нарушено, он будет нуждаться в англичанах не меньше, чем они в нем^[405].

Для французских капитанов, собравшихся в Жьене, существовали не только политические, но и материально-технические проблемы. Не было времени для организации надлежащего снабжения. Маршрут армии пролегал через долины основных рек, поэтому тяжелую артиллерию пришлось бы оставить или с трудом тащить по суше. В результате не будет ни пушек для штурма, ни припасов для осады. Даже те советники, которые были согласны на отказ от перемирия с Бургундией, считали, что вторжение в Шампань слишком рискованно. Одна группа выступала за то, чтобы предварительно вторгнуться в бургундское графство Невер и захватить переправы в верховьях Луары. Они опасались, что в противном случае бургундцы могут ответить вторжением в Берри, пока Дофин находится в отъезде вместе со своими лучшими капитанами. В какой-то момент этот план, похоже, был принят.  В последних числах июня, две бургундские крепости на окраине Ниверне действительно были атакованы и захвачены отрядами армии собранной в Жьене. Однако Жанна была категорически против любого отвлечения сил от главной цели. В ответ на несогласие она стала эмоционально давить на Дофина, дуться, плакать и горько жаловаться на невыполнение своей миссии. Она отмахнулась от трудностей по снабжению армии. Враг в Шампани не будет бороться с проводниками Божьей воли, заявила она. После ряда ожесточенных заседаний Совета Дофин, наконец, с ней согласился. 29 июня 1429 г. армия, численностью около 6.000 — 7.000 человек, выступила из Жьена по дороге на Осер^[406].

1 июля французская армия перешла в Осерруа. У офицеров Филиппа Доброго не было армии, которая могла бы ей противостоять. Не было надежды на помощь со стороны англичан, чья собственная армия была не на высоте и разбросана по гарнизонам Нормандии. Бургундский Совет, заседавший в Доле на Юре, был срочно отозван в Дижон для решения проблемы, которая быстро превращалась в серьезный кризис. Советники отправили в Дижон бальи Филиппа Гийома де ла Турнеля, своего главного офицера в северной Бургундии, чтобы тот встретился с Дофином и Ла Тремуем. Встреча состоялась под стенами Осера. Судя по всему, стороны попытались договориться о каком-либо соглашении, которое позволило бы армии пересечь Шампань без открытого разрыва с Филиппом Добрым. Бальи отправил гонцов к герцогу за инструкциями. Но на это требовалось время. Филипп в это время находился далеко в Эдене в Артуа. Тем временем Дофин продолжал свою кампанию. Он послал своих герольдов с призывом к властям Осера подчиниться. Получив отказ, Жанна предложила сразу же штурмовать город. Ее поддержали и капитаны армии. Они считали, что стены будут легко взяты, и предвкушали последующее разграбление. Но им помешал Ла Тремуй, которого ужаснула перспектива разграбления одного из главных городов герцога Бургундского. Он заключил сделку, по которой городу было предоставлено перемирие в обмен на большие запасы продовольствия для армии и взятку в размере 2.000 экю для себя^[407].

Герцоги Бургундские были главенствующей политической силой в Шампани со времен гражданских войн. Защита региона в основном возлагалась на офицеров Филиппа. В некоторых городах и замках стояли бургундские гарнизоны. Решать, что делать, предстояло Совету Бургундии собравшемуся в Дижоне 5 июля. Советники решили призвать всю бургундскую знать собраться с оружием в руках в Шатийон-сюр-Сен, чтобы остановить продвижение армии Дофина. Но было уже слишком поздно. Накануне Дофин вошел в Шампань по мосту через реку Арманс в Сен-Флорентин. Город распахнул ворота, не сделав и попытки к сопротивлению. В то же утро французы прибыли в Труа. Бургундская же армия могла бы собраться только к концу июля^[408].

Труа по идее должен был продержаться долгое время. Это был самый богатый и многолюдный город Шампани, хорошо обеспеченный продовольствием и защищенный широкими рвами и двойным обводом современных стен. Как и большинство северных городов, Труа управлялся Советом, состоявшим из представителей патрицианских семей и торговой олигархии, ориентировавшихся на Филиппа Доброго. Город сам отвечал за свою оборону и обычно в Труа не было профессионального гарнизона. Однако в данном случае его оборона была возложена на главных офицеров ланкастерского правительства в регионе, Жана де Дентевиль, бургундского партизана, который был бальи Труа и капитаном бургундского гарнизона в Бар-сюр-Об, и Филибера де Мулана, который был магистром артиллерии Бедфорда и капитаном королевской крепости Ножан-сюр-Сен. При приближении армии Дофина они смогли ввести в Труа от 500 до 600 профессиональных солдат, набранных из своих отрядов и свит местных дворян. Советники управлявшие Труа считались надежными. Они недавно подтвердили свою присягу на верность Генриху VI и заявили о намерении сопротивляться Дофину "всеми силами и до смерти".

Настроения горожан были более неоднозначными. Они были напуганы и наслышаны о достижениях Жанны д'Арк под Орлеаном и приписываемых ей чудесах. Им не хотелось сражаться против Божьего дела. Кто-то заявил, что видел как ее штандарт был окружен ангельским ореолом из белых бабочек. Многие из горожан были последователями францисканского проповедника брата Ришара, явного приверженца Дофина, недавно прибывшего в город. 4 июля 1429 г., когда армия Дофина приближалась к городу, жители послали его встретить Жанну на дороге и сообщить, является ли она действительно посланницей Бога или орудием сатаны. Ришар явился к Жанне, словно собираясь совершить обряд экзорцизма, перекрестившись и окропив ее святой водой. По всей видимости, на него это произвело впечатление, так как он вернулся в Труа с характерным письмом от Жанны, озаглавленным Jhesu Maria. В письме жителям города повелевалось "во имя Царя Небесного, на чьей службе она находится", открыть ворота перед Дофином.

Письмо было доставлена городским властям. Они отвергли его и на короткое время бросили брата Ричарда в тюрьму. Когда рано утром 5 июня армия Дофина появилась перед стенами, они были до отказа забиты вооруженными людьми. Герольды Дофина приблизились и призвали город к покорности. Городской герольд прокричал со стен свой ответ. По его словам, они получили письмо, не имеющее смысла, от одержимой дьяволом безумной женщины, которая называла себя Жанной Пастушкой. Труа поклялся не впускать вооруженные отряды без прямого приказа герцога Бургундского, и он намерен выполнить свою клятву. Тем временем советники демонстративно бросили письмо Жанны в огонь.

Решение Труа сражаться повергло капитанов Дофина в шок. Они рассчитывали на легкую победу. Запасы, приобретенные в Осере, подходили к концу, а армия уже исчерпала запасы продовольствия в радиусе фуражировки. Чтобы поесть, нужно было двигаться дальше. 8 июля Дофин созвал своих капитанов и советников на военный совет. Жанна приглашена не была. Это был критический момент. Когда заседание открылось, инициативу взял на себя канцлер Рено де Шартр. Этот умный и осторожный церковный деятель, вероятно, с самого начала испытывал недоверие к Жанне д'Арк. Труа, по его словам, был гораздо более мощным городом, чем Осер. У них же не было артиллерии, способной поддержать штурм. Город нельзя было окружить, так как армия была недостаточно многочисленной и не имела продовольствия. У присутствующих по очереди спрашивали их мнение. Одни считали, что армиядолжна вернуться в долину Луары. Другие предлагали оставить Труа и двигаться к Реймсу, живя за счет земли. Когда очередь дошла до Роберта ле Масона, он заметил, что Дофин начал кампанию, не имея ни людей для взятия городов, ни денег для оплаты армии, и не имея почти никаких перспектив на успех. Он поступил так потому, что Жанна д'Арк убедила его в том, что это воля Божья и что сопротивление будет незначительным. Роберт предложил спросить у нее, что она хочет, чтобы они делали дальше. Если только у нее не возникнет какой-то новой идеи, которая не пришла в голову никому другому, армия должна вернуться на Луару.

В этот момент к залу Совета подошла сама Жанна и стала стучать в дверь. Когда ее впустили, Рено де Шартр рассказал ей о том, как проходили дебаты. По опыту она знала, что лучшей тактикой будет личное обращение к Дофину. Обращаясь к нему напрямую, она спросила, поверят ли ей, если она предскажет, что их ждет впереди. "В принципе, да, — ответил Карл, — в зависимости от того, что она скажет". Тогда, заявила она, Труа будет его в течение двух-трех дней, либо силой, либо путем договора. Канцлер убежден не был. Если бы была уверенность, что город падет в течение шести дней, сказал он, то он был бы склонен остаться, но он в это не верит. Жанна ответила, что не сомневается в этом. Ее уверенность и сила ее характера и на этот раз сыграли свою роль. Многие из присутствующих, наверное, продолжали сомневаться. Но Жанна сохранила доверие Дофина и армии, стоявшей снаружи, а это было главное.

Когда Совет разошелся, Жанна подготовила тщательно продуманную инсценировку. Прямой штурм был невозможен, но она предложила заставить защитников поверить в то, что он готовится. Она проехала по лагерю французов, приказав всем собирать пиломатериалы для строительства укрытий и подходить к стенам с вязанками веток и сучьев, чтобы засыпать ров. Также она велела выставить вперед несколько легких артиллерийских орудий, которые были у них в наличии. Над этими задачами солдаты трудились всю ночь. Когда на следующее утро взошло солнце, вид приготовлений к штурму вызвал тревогу и раскол среди защитников. Многие горожане попрятались в церквях. Профессиональный гарнизон не был впечатлен, и его поддержали городские власти. Но против них выступила большая часть духовенства во главе с епископом Жаном Лесгизе.

Жан Лесгизе принадлежал к роялистской партии во французской церкви и имел многочисленные контакты с влиятельными лицами при дворе Дофина. В 1426 г. он был избран епископом, несмотря на противодействие герцога Бедфорда, который считал его политически ненадежным. Жана поддержали брат Ришар и главы ряда отделений монашеских орденов. Они установили контакт с духовником Дофина Жераром Маше и тот прибыл в город для предварительных переговоров во дворце епископов. Главы городских гильдий созвали предварительную конференцию с офицерами Дофина. По их словам, они хотели выяснить, какие условия могут быть им предложены. Но епископ, назначенный представлять город, быстро пошел еще дальше. Он пришел в лагерь Дофина и согласовал проект капитуляции на условиях. Согласно им, гарнизон должен был уйти вместе со своим имуществом и пленными. Городу должна была быть объявлена всеобщая амнистия за прошлые акты нелояльности, даровано освобождение от налогов, а также обещано не вводить в него королевский гарнизон. На его торговлю не распространялись запреты на торговлю с врагом, действовавшие в других частях Буржского королевства. Эти условия были доставлены в город и ратифицированы на общем собрании жителей. Улицы взорвались радостью. Но не все разделяли эту радость. Многие знатные горожане считали, что их обошли. Капитаны гарнизона согласились лишь на ознакомительные переговоры, а не на капитуляцию, и отвергли эти условия. Но без поддержки жителей они ничего не могли сделать. В итоге собравшаяся толпа горожан заявила им, что они примут Дофина с их согласия или без него. На следующее утро, 10 июля, в девять часов утра горожане открыли ворота. Первой в город въехала Жанна в сопровождении большого отряда латников, которых она расставила на улицах для поддержания порядка. Городские склады были вскрыты, а их содержимое распределено между голодающими войсками Дофина. Жанна лично руководила выводом гарнизона. Игнорируя условия капитуляции, она освободила пленных "во имя Бога", когда они проходили через ворота, в результате чего Дофину впоследствии пришлось выплатить компенсацию их пленителям^[409].

* * *

Днем 10 июля 1429 г. Филипп Добрый прибыл в Париж для срочных переговоров с регентом и его советниками. Филипп застал столицу в состоянии паники. Утром этого дня сдался Труа. На следующий день епископ Шалонский, чей город контролировал мост через Марну к югу от Реймса, встретил Дофина на дороге с ключами от своего города. В течение следующих нескольких дней, пока в Париже проходили заседания Совета, поддержка англо-бургундского дела рухнула на большей части территории Шампани. 14 июля Дофин и Жанна д'Арк были приняты в Шалоне восторженными толпами горожан. Герцог Бедфорд предупредил Совет в Вестминстере, что Реймс, вероятно, скоро падет, а за ним последует и Париж. Многие тысячи парижан, возглавляемые советниками Парламента и канониками главных церквей, присоединились к религиозным процессиям, проходящим по улицам, — привычным симптомам разгорающегося кризиса^[410].

Герцог Бедфорд нуждался в двух вещах от Филиппа Доброго: в щедрой военной помощи и в политической поддержке, чтобы укрепить свои позиции в Париже. Результат подтвердил все опасения Ла Тремуя, что поход на Реймс приведет к тому, что бургундцы укрепят свои отношения англичанами. Филипп и Бедфорд торжественно возобновили свой союз. Они договорились, что каждый из них будет использовать все свои ресурсы для преодоления сложившегося кризиса. В письме Совету в Англии Бедфорд сообщал, что в этой сложной ситуации Филипп проявил себя как "истинный родственник, друг и вассал" короля. Филипп взял с собой в Париж 400 или 500 человек, чтобы помочь защитить город от нападения. Его офицеры уже набирали новую армию по всей территории страны. Регент обещал субсидию в размере 40.000 ливров на их жалованье, половину из которых он выдал наличными, а остальную часть обеспечил залогом драгоценностей, принадлежащих ему и его жене. Через несколько дней ожидалось прибытие из Англии Бофорта и Рэдклиффа с еще 1.800 человек. На самом деле первые транспортные суда отплыли из Сандвича 13 июля. Английский Совет обещал прислать еще людей, как только их удастся нанять и оплатить. Тем временем Бедфорд планировал совершить турне по Нормандии, чтобы вывести из гарнизонов как можно больше войск. К концу месяца из этих источников было собрано еще 1.750 человек. Расходы на все это легли на английскую казну и на казну Нормандии. К этому времени Бедфорд потерял всякую надежду на защиту договорных провинций за счет собственных ресурсов^[411].

Филипп Добрый уже много лет не обращал внимания на Париж, но глава Бургундского дома по-прежнему оставался важным символом партийной верности среди столичных гильдий. Бедфорд и герцог Бургундский вместе участвовали во дворце на острове Сите в драматической инсценировки убийства Иоанна Бесстрашного, в конце которой собравшимся зрителям, всем видным горожанам, было предложено принести коллективную клятву верности, подняв руки в знак согласия, как на политическом митинге XX века. Купеческий прево и все четыре городских эшевена были заменены надежными бургиньонами, а капитаном города был назначен Вилье де Л'Иль-Адам, еще один непоколебимый бургиньон. Многое из этого было пустой показухой, поскольку на самом деле ни Бедфорд, ни Филипп не были уверены в завтрашнем дне. Когда Филипп покидал город, он прихватил с собой свою сестру герцогиню Бедфорд, "ввиду больших опасностей, которые, по всей видимости, угрожают Иль-де-Франс". Завершая свой доклад коллегам в Англии, Бедфорд укорял их за то, что они противились его прежним призывам к молодому Генриху VI приехать во Францию, и просил их еще раз подумать. Внезапное возрождение дела Дофина продемонстрировало ценность видимого символа лояльности в мире, где торжественное театрализованное представление имело огромное значение. Если бы король находился во Франции, заметил Бедфорд, ситуация вряд ли вышла бы из-под контроля^[412].

Примерно 11 июля 1429 г. Вилье де Л'Иль-Адам прибыл в Реймс вместе с пикардийским дворянином Филиппом де Савезом и отрядом солдат. Их задача состояла в том, чтобы подавить любые попытки горожан перейти на сторону Дофина и убедить их держаться до прибытия более значительных сил. То, что они обнаружили в городе, не могло их успокоить. Как и в Труа, между городскими властями и горожанами существовал раскол. Советники заявили о своем намерении защищать город и предприняли энергичные шаги по его подготовке к обороне. Были усилены дозоры, отремонтированы стены, башни и ворота, на улицах натянуты цепи, приняты меры против чужаков и известных партизан Дофина. После сдачи Труа эти меры были усилены, и жителям окрестных деревень было приказано явиться в город, захватив с собой все съестные припасы.

Горожане сопротивлялись. Они боялись Жанны и были склонны идти по пути наименьшего сопротивления. Войдя в Шампань, Дофин направил в Реймс своих герольдов с призывом к жителям покориться ему. Он напомнил им о своих победах на Луаре, преувеличил потери англичан и намекал на тяжелые последствия в случае отказа. Когда все это было проигнорировано, было отправлено другое, более настойчивое послание. Требования Дофина поддержали советники из Труа. "Карл, —  писали они, — государь великого благоразумия, мудрости и мужества, который был чрезвычайно милостив и щедр по отношению к ним". Жители Реймса должны были подчиниться ему так же, как и они. Бургундский партизан Жан де Шатийон, писавший из своего замка Шатийон-сюр-Марн, обратился к городу с другой версией событий. По его словам, Труа был сдан вероломным епископом против воли жителей. Армия Дофина никогда не смогла бы взять город силой. Что касается Жанны, то он говорил с оруженосцем из гарнизона, который видел ее и сообщил, что она "самое простое существо, которое он когда-либо видел", в ней не больше разума, чем в любой глупой дуре^[413].

Капитан Реймса Гийом де Шатийон находился в 40-а милях от него в Шато-Тьерри, важной крепости, за которую он также отвечал. Оттуда он вступил в ожесточенное противостояние с горожанами и отказался отвечать за оборону города, если ему не разрешат привлечь 300–400 профессиональных солдат — необходимый, по его мнению, минимум. Горожане, издавна враждебно относившиеся к профессиональным гарнизонам, не разрешили ему взять с собой более 50-и человек. Они также не позволили ему занять Марсовы ворота, римскую триумфальную арку, превращенную в крепость, что, по мнению Гийома, было необходимо для его личной безопасности. Он боялся оказаться в ловушке в городе в случае восстания в пользу Карла.

Утром 16 июля, когда французская армия приближалась к Шалону, Филипп де Савез и Гийом де Шатийон вместе явились на собрание горожан. Они спросили горожан, готовы ли они противостоять армии Дофина. В ответ они получили вопрос. Если они окажут сопротивление, сможет ли ланкастерское правительство оказать им помощь? Савез ответил, что в данный момент нет, но если город продержится шесть недель, то его выручит большая англо-бургундская армия, которая в данный момент формируется в Париже. В Реймсе было немало людей, которые хотели сохранить верность бургундцам. Но большинство считало, что ответ Савеза недостаточно обнадеживающий. Англичане тяжело расплачивались за свою неспособность вывести армию на поле боя после Пате. Савез и Шатийон решили, что больше ничего нельзя сделать. Когда они уезжали, Реймс отправил делегацию, чтобы встретить Дофина с изъявлением покорности. Делегаты сообщили, что нашли его "добрым, милостивым, сострадательным, милосердным с серьезным пониманием ситуации". Им были предоставлены практически те же условия, что и Труа. Канцлер Рено де Шартр вступил в город в качестве архиепископа, впервые за более чем десять лет. Вечером Карл и Жанна совершили торжественный въезд в город, за которым наблюдала ликующая толпа горожан^[414].

Вся ночь прошла в лихорадочных приготовлениях к церемонии коронации, которая обычно готовилась в течение нескольких недель. Последняя коронация состоялась сорок девять лет назад, и многое пришлось импровизировать. Порядок церемонии был письменно зафиксирован еще при коронации Карла V в 1364 г., но он, вместе с короной и другими регалиями, находился в сокровищнице аббатства Сен-Дени под контролем англичан. Пришлось отыскать старое постановление XIII века, копия которого хранилась в библиотеке собора. За одну ночь пришлось изготовить простую корону и найти замену другим регалиям. Священный елей, которым помазывали королей Франции, по древнему и полузабытому ритуалу был доставлен из аббатства Сен-Реми находившемся за стенами собора. Коннетабль Франции, хранитель государственного меча, отсутствовал. Герцог Бургундский как старший из двенадцати пэров и ряд епископов, игравших важную церемониальную роль, находились в англо-бургундском лагере и их пришлось заменить другими.

Следующий день, 17 июля 1429 г., был воскресеньем. В девять часов утра в огромном пространстве Реймского собора открылась торжественная церемония. Она продолжалась пять часов. У главного алтаря герцог Алансонский посвятил Карла в рыцари, а затем архиепископ Рено де Шартр помазал ему елеем голову, грудь, плечи и руки. Карл принес традиционную клятву защищать свой народ, поддерживать Церковь, вершить правосудие и справедливость. Корона была возложена на его голову под звуки труб и крики "Ноэль!", настолько громкие, что некоторые прихожане опасались обрушения свода собора. В завершение церемонии король возвел Ги де Лаваля и Жоржа де ла Тремуя в графы, а Жиля де Ре — в маршалы. Еще несколько сотен человек были посвящены в рыцари. Жанна д'Арк все это время стояла рядом с королем у алтаря, держа в руках свое знаменитое знамя. Это было "прекрасно — видеть их благородную осанку", — писали королеве и Иоланде Анжуйской в Бурж трое слуг Анжуйского дома. Среди собравшихся были отец Жанны, один из ее братьев и несколько жителей Домреми, для которых эти впечатления, должно быть, были ошеломляющими. По окончании церемонии Жанна бросилась к ногам Карла и сквозь слезы провозгласила: "Благородный король, так исполнилась воля Господа"^[415].

Жанна заслужила свое почетное место. Освобождение Орлеана во многом было обусловлено тем, что она подняла боевой дух защитников, но, скорее всего, это произошло бы в любом случае. Англичане не имели достаточного количества сил для осады, а все тактические решения принимались и выполнялись профессиональными капитанами, в частности, Орлеанским бастардом и Ла Иром. То же самое можно сказать и об операциях по изгнанию англичан из городов долины Луары. Роль Жанны при Пате была незначительной. Совсем другое дело — поход на Реймс. Без нее он бы не состоялся. Ее безразличие к риску могло привести к катастрофе, и именно поэтому против нее выступали самые опытные люди в Совете Дофина. В каком-то смысле они были правы. Взятие Труа, Шалона и Реймса было достигнуто с помощью приема, который можно было назвать блефом. Но на войне стратеги вынуждены рисковать. Аргументы Жанны были эмоциональными и духовными, а не стратегическими. Но, как оказалось, стратегические причины для похода на Реймс были лучше, чем она предполагала. Дофинисты смогли использовать психологический импульс, созданный майской и июньской победами и славой Жанны, которой приписывались эти победы. Время было выбрано удачно. Еще месяц — и герцог Бедфорд получил бы в свое распоряжение свежую армию. А пока в Шампани царила безвластие, и эффективного сопротивления не было.

Коронация Карла VII стала событием неизмеримо большим. Для многих французов, проживавших в регионах, находившихся под английским владычеством, оно означало устранение сомнений, возникших после заключения договора в Труа, относительно его права стать преемником своего отца. Для Кристины  Пизанской, подавшей голос из монастыря в Пуасси после десятилетнего молчания, она превратила Карла из простого претендента, отвергнутого ребенка последнего безусловно законного монарха, в настоящего короля. В сакральной теологии французского королевства это превращало его в избранника Божьего, преемника предыдущих королей, прошедших через те же ритуалы и пользовавшихся теми же полномочиями без всяких сомнений. В Париже секретарь Парламента, сторонник двуединой монархии, записал в своем реестре, что Карл "коронован в Реймсском соборе, как его отец и все короли Франции до него". Коронация ускорила распространение национального сознания за пределы ограниченных кругов, традиционно охватываемых пропагандой Валуа. Карл VII был безоговорочно отождествлен с Францией, чего никогда не мог сделать Генрих VI. "Верные французы, встаньте перед королем Карлом", — говорила Жанна в своем обращении к жителям Труа. Франция для французов, Англия — для англичан. Возвращайтесь в свою страну", — говорила она англичанам в своем знаменитом первом письме. Слова Жанны получили широкое распространение, способствуя формированию представления о том, что речь идет о конфликте наций, а не о гражданской войне во Франции. Даже среди англичан и бургундцев было понимание того, что началась новая эпоха. Те, кто по привычке называл Карла "Дофином", теперь стали называть его королем. Воинственно настроенный бургундский хронист Парижа, который, вероятно, был каноником Нотр-Дама, сохранил нейтралитет и с этого момента стал называть и Карла, и Генриха "самозваными" королями. Ланкастерское правительство, естественно, продолжало следовать предписанному порядку, но плохая пародия на коронацию, которую оно организовало для Генриха VI в Нотр-Дам в Париже в 1431 г., показала, что его министры с трудом осознавали влияние подлинной церемонии в Реймсе^[416].

Как коронация, казалось, отменила юридический эффект договора в Труа, так и изгнание англичан из долины Луары отменило моральный эффект Азенкура и Вернёя. Англичане молчаливо отказались от стремления распространить свою власть на всю Францию, даже если это было политически невозможно. Они больше не пытались преодолеть Луарский барьер. К северу от Луары они были смертельно ослаблены. Самым сильным преимуществом Бедфорда всегда был миф об английской непобедимости. Жители Шампани больше не верили в него. За три недели, прошедшие после коронации, струйка податей превратилась в поток. Лаон, четвертый кафедральный город Шампани, принял офицеров Карла VII. Шато-Тьерри изгнал гарнизон Гийома де Шатийона и открыл ворота для капитанов короля. Суассон и Провен прислали делегации со своими пожелания и клятвами верности. К началу августа 1429 г. англичане и их бургундские союзники потеряли большую часть Бри и западную Шампань. Капитаны Карла VII собирали артиллерию из городских арсеналов региона, чтобы двинуться против Леньи и Мо с их важными переправами через Марну к востоку от Парижа. Король начал восстанавливать провинциальную администрацию, назначая собственных бальи и кастелянов после двенадцати лет, в течение которых регион находился в руках чиновников герцогов Бургундских и английского регента. Эти события вызвали резонанс во всей северной Франции. На Мозеле, где Карл Лотарингский и Рене Анжуйский вели осаду немецкого города Мец, Рене оторвался от операции и двинулся на запад, чтобы присоединиться к Карлу VII в Провене, взяв с собой отряд дворян и большое количество войск из герцогств Бар и Лотарингия. Через несколько дней Рене отказался от оммажа, который он принес Генриху VI всего за три дня до освобождения Орлеана^[417].

Глава VII. Жанна д'Арк: от Реймса до Руана, 1429–1431 гг.

Филипп Добрый первым оценил значение произошедшей коронации. О капитуляции Реймса он узнал вскоре после отъезда из Парижа, когда его кавалькада подъезжала к Лаону. Несмотря на договоренность с герцогом Бедфордом, он сразу же решил восстановить дипломатические отношения с Карлом VII. Во второй половине дня после коронации в Реймс прибыло бургундское посольство во главе с Давидом де Бриме, одним из ближайших доверенных лиц Филиппа, с поздравлениями и приглашением к переговорам. Еще одно послание было направлено герцогу Савойскому с предложением вернуться к прежней роли посредника. В лагере Карла VII Рено де Шартр и Ла Тремуй ухватились за эту возможность обеими руками. Около 24 июля было заключено двухнедельное перемирие, которое, судя по всему, распространялось на Иль-де-Франс и Шампань. На начало августа была назначена предварительная конференция в замке сеньоров де Куси в Ла-Фер на реке Уаза. Англичане приглашены не были^[418].

В стратегическом отношении потеря Шампани была катастрофой как для Англии, так и для Бургундии. Это был богатый сельскохозяйственный регион с важными торговыми и промышленными городами, одна из немногих провинций за пределами Нормандии, из которой двуединая монархия получала значительные налоговые поступления. Отвоевание этой провинции открыло для партизан Карла VII области к северу от Парижа впервые после изгнания северных гарнизонов за пять лет до этого. Через несколько дней после коронации Карл VII двинулся из Реймса на запад. 23 июля 1429 г. он достиг Суассона, который распахнул перед ним свои ворота. Суассон был важным городом с мостом на реке Эсне и крупным узлом системы дорог к северо-востоку от Парижа. Отсюда французская армия была готова к походу на столицу. Капитаны армии стремились использовать набранный за последний месяц темп и атаковать город до того, как регент успеет сосредоточить свои разрозненные силы и получить подкрепление из Англии. Они были возмущены перемирием с Бургундией, которое давало Бедфорду жизненно важную двухнедельную передышку. Жанна д'Арк, с самого начала решительно настроенная на штурм Парижа, была в ярости и грозилась проигнорировать перемирие. Ее отношение к герцогу Бургундскому было бескомпромиссным. В день коронации она продиктовала ему письмо, в котором требовала полной капитуляции бургундцев. Пусть Филипп заключит мир с Карлом VII, выведет все свои гарнизоны из Франции и выйдет из войны. Нет смысла вести войну против Царя Небесного. Она считала, что от него нельзя добиться мира, "разве что острием копья"^[419].

Последние контингенты армии кардинала Бофорта и сэра Джона Рэдклиффа высадились в Кале через несколько дней после коронации. Они направились в Амьен, где соединились с 700 пикардийцами под командованием Вилье де Л'Иль-Адама. Регент отправился в Руан, чтобы встретить их там. 25 июля Бофорт, Бедфорд и Л'Иль-Адам вместе вошли в Париж во главе 2.500 человек. Город был неспокоен и страшен, улицы заполнены беженцами из окрестностей. Войска были оставлены для обороны города. По мере прибытия новых контингентов они были направлены для охраны подступов к Парижу. В последнюю неделю июля в Понтуаз прибыло около 1.750 человек из английских гарнизонов Нормандии и местного дворянства провинции. Они были направлены для обороны Ланьи, важнейшего моста через Марну в 25-и милях к востоку от Парижа. Жан де Люксембург был направлен для защиты долины Уазы между Сен-Кантеном и Нуайоном. Другой отряд под командованием его кузена бастарда де Сен-Поль получил приказ удерживать Мо. Теперь в распоряжении герцога Бедфорда в районе Парижа находилось от 5.000 до 6.000 человек. Через несколько дней ожидалось прибытие армии Филиппа Доброго из Артуа и Пикардии, которая собиралась в Корби на Сомме^[420].

В Суассоне у советников Карла VII на короткое время сдали нервы. Они решили, что штурм Парижа уже невозможен. Не желая рисковать еще одним Вернёем, они убедили короля отказаться от этой идеи и отступить к Луаре. Это было очень непродуманно. В этом случае города Шампани оказались бы под ударом новой армии герцога Бедфорда. Узнав об этом, города выразили энергичный протест. Тем не менее, французский король проявил все признаки того, что он собирается действовать. Около 28 июля он покинул Суассон и направился на юг к Брей-сюр-Сен, единственной переправе через Сену, находившейся в дружественных руках. 2 августа его армия достигла Провена, столицы Бри, расположенного в 15-и милях к северу от переправы. После этого между двумя армиями началась игра в кошки-мышки, когда они маневрировали в поисках преимущества (см. Карту III). Герцог Бедфорд направил контингент войск для занятия Брей-сюр-Сен и блокирования линии отступления французов. Он отозвал из гарнизонов на Марне столько людей, сколько смог вывести, и 4 августа повел всю свою армию вверх по Сене к острову-крепости Мелён, который находился к западу от французских лагерей в районе Провена.

В Провене французская стратегия претерпела очередной переворот. Переговоры с герцогом Бургундским провалились. В начале августа Рено де Шартр и Жорж де Ла Тремуй в сопровождении Ла Ира и Потона де Сентрая встретились в Ла Фер с канцлером Филиппа Николя Роленом. Конференция была короткой и малопродуктивной. Не удалось договориться ни о чем, даже о продлении перемирия, которое, соответственно, было отменено. Такой исход значительно ослабил позиции тех, кто искал дипломатического решения, и укрепил более агрессивные устремления Жанны д'Арк и капитанов армии. От плана отступления на Луару отказались так же легко, как и приняли. Вместо этого было решено вызвать англо-бургундскую армию на бой на равнине Бри, а затем, если вызов будет отклонен, возобновить наступление на севере^[421].

5 августа 1429 г. французская армия двинулась на запад от Провена к Нанжи, небольшому городку в двадцати милях от Мелёна, где располагалась огромная крепость XIII в., руины которой до сих пор возвышаются над равниной. Целый день французы стояли в боевом порядке за городом, ожидая нападения англичан. Но Бедфорд решил не рисковать. Французская армия, насчитывавшая не менее 6.000 человек, имело небольшое преимущество в численности. Плоская равнина вокруг Нанжи представляла собой сложное место для сражения с превосходящими силами. Англо-бургундская армия в течение дня оставалась за стенами Мелёна. Затем, полагая, что Карл VII все еще планирует отступать на Луару, Бедфорд повел свою армию на юг вдоль левого берега Сены к Монтеро, чтобы преградить ему путь. Он понял свою ошибку, когда 7 августа достиг крепости и обнаружил, что французы вышли из Провена на север, а не на юг. Из Монтеро регент послал Карлу VII личный вызов на поединок. Обычно такие вызовы преследовали пропагандистские цели, и этот не стал исключением. Он состоял в основном из грубых оскорблений в адрес "Карла де Валуа, называющего себя Дофином", и его приверженцев: одной — "распутной, позорной и безнравственной женщины, переодетой мужчиной", другого — "подстрекательского и еретического монаха" (это был намек на брата Ришара). Поскольку французская армия отходила к Марне, Бедфорд со своей армией бросился на защиту Парижа. Французская армия переправилась через Марну у Шато-Тьерри и 11 августа достигла Крепи-ан-Валуа, расположенного на главной дороге из Суассона в Париж. На ближайшие несколько дней старинный замок графов де Валуа на окраине города стал штабом, из которого осуществлялось руководство французскими операциями. Именно здесь герольды герцога Бедфорда добрались Карла VII и передали ему свой вызов. На следующее утро французская армия начала продвижение по Парижской дороге к столице^[422].

Герцог Бедфорд, получавший регулярные донесения о передвижениях противника, рано утром 14 августа во главе своей армии покинул Париж. Во второй половине дня он разместил свой штаб в развалинах аббатства Нотр-Дам-де-ла-Виктуар, расположенного к юго-востоку от Санлиса. Поскольку французская армия по-прежнему была сильнее, осторожный Бедфорд решил занять оборону. Он выстроил своих людей в одну линию, примерно в милю длинной. Англичане расположились с лева, бургундцы — справа, а их тылы и фланги были защищены густыми живыми изгородями из боярышника. Впереди стояли лучники за вбитыми в землю заостренными кольями. Два больших знамени, одно с Георгиевским крестом, а другое с лилиями Франции, развевались над их линиями. Французы остановились примерно в трех милях от них, под внушительной крепостью Монтепилуа. Боевой порядок был тщательно продуман. Они построились в три баталии. Герцог Алансонский и граф Вандомский расположились в авангарде. Сразу за ними стояла вторая баталия под командованием Рене Анжуйского. Король номинально командовал арьергардом, но реальное руководство осуществлял граф Клермонский. На каждом фланге были размещены отдельные отряды под командованием маршалов, а также конный резерв под началом Орлеанского бастарда, сеньора д'Альбре и Ла Ира. Как и при Пате, Жанна д'Арк находилась далеко от линии фронта, в резерве.

Утром следующего дня, 15 августа, Ла Ир провел конную разведку, чтобы осмотреть англо-бургундскую линию. Англичане всю ночь трудились над завершением своих полевых работ. Перед их позициями была вырыта линия траншей. Ла Ир осмотрел местность и быстро принял решение отказаться от атаки. По его мнению, позиция противника слишком сильна, а численное превосходство французов недостаточно велико. Тактика французов должна была заключаться в том, чтобы выманить англо-бургундцев из-за их полевых укреплений и побудить их к атаке. Жанна д'Арк не знала, как поступить, выступая то за оборонительную тактику, предложенную профессиональными капитанами, то за полномасштабный штурмом вражеских линий. Французские войска продвинулись от Монтепилуа на расстояние двух выстрелов из лука до англо-бургундской линии. Там они остановились и попытались выманить врага из-за его оборонительных сооружений. Но герцог Бедфорд не поддался искушению. Его люди весь день простояли под палящим зноем среди туч пыли, вздымаемых лошадьми. Между линиями завязались ожесточенные стычки и перестрелки из луков, в результате которых погибло несколько сотен человек. Некоторые отряды пикардийцев ненадолго вырвались из-за своих укреплений и захватили несколько французских кулеврин. Сам Карл VII вместе с Ла Тремуем и графом Клермонским проскакал перед английскими линиями, издеваясь над противником. Ла Тремуй восседал на прекрасной, богато убранной лошади, которая неожиданно взбрыкнула и сбросила его на землю перед рядами противника, где из-за тяжелых доспехов он не смог сам подняться. Жоржа пришлось спасать, иначе он попал бы в плен^[423].

Ни одна из сторон не хотела рисковать первой начиная полномасштабное сражение. В сумерках французский король отступил в Крепи-ан-Валуа. На следующее утро он и его советники в Крепи узнали, что англичане и их бургундские союзники оставили свои позиции и отступили к Парижу. Попыток преследования не последовало. С тактической точки зрения противостояние закончилось безрезультатно. Но в стратегическом плане англичане потерпели серьезное поражение. Бедфорд успешно блокировал наступление французского короля на Париж, но в результате его отступления северная часть Иль-де-Франс, долина Уазы и Бовези оказались беззащитными. Ни в одном из городов не было профессиональных гарнизонов, за исключением Клермон-ан-Бовези, островной крепости Крей и большого укрепленного моста Пон-Сент-Максанс (Карта III). Французские капитаны поспешили воспользоваться своим преимуществом. Король уже направил герольдов в крупные города, обнесенные стенами, с призывом к покорности. Сопротивление повсеместно прекратилось. В кафедральном городе Бове, важном перекрестке дорог, лежащем на пути из Парижа в Амьен, горожане покорились, как только увидели королевские геральдические лилии на табарде^[424] герольда. В Компьене, главном городе долины Уазы, жители некоторое время колебались, но сдались, как только регент отступил к Парижу. Они отправили делегацию к королю в Крепи с ключами от города. Сторонники ланкастерского правительства покидали свои дома и уезжали. Даже Санлис, традиционно самый пробургундский город региона, сдался графу Вандомскому и маршалу Буссаку на следующий день после отступления Бедфорда. Жители города впечатлены тем, что Карл VII очень быстро завоевал огромную территорию, а регент не решился вступить с ним в бой^[425].

18 августа Карл VII официально вступил в Компьень и в течение следующих десяти дней держал там свой штаб. За это время его офицеры овладели большей частью окрестностей, включая крепости на Уазе — Крей и Пон-Сен-Максанс. Их жители и гарнизоны, как позже жаловался Бедфорд, "сдавались, не сопротивляясь и не ожидая подкрепления". Современники были потрясены скоростью англо-бургундского краха. По словам пикардийского хрониста, пережившего эти события, Жанне д'Арк достаточно было призвать город к капитуляции, чтобы он открыл свои ворота. Ее "чудеса убедили их в том, что это был Божий замысел". Если бы Карл VII решил вторгнуться в долину Соммы, то, по мнению хрониста, он мог бы занять Сен-Кантен, Корби, Абвиль и Амьен. Некоторые полагали, что он мог бы вернуть себе всю ланкастерскую Францию^[426].

Потеря крепостей на Уазе, через которые проходили основные сухопутные и речные коммуникации между Парижем и Пикардией, стала тяжелым ударом для ланкастерского правительства. В конце августа последовала сдача города Леньи, гарнизон которого был выведен для укрепления позиций на других фронтах. Как только солдаты ушли, жители Леньи направили к Карлу VII делегацию с изъявлением своей покорности. Это был еще более серьезный удар, так как Леньи был сильным городом с крепостной стеной и важным укрепленным мостом через Марну. Его падение открывало подступы к Парижу со стороны долины Марны, и только Мо оставался единственной крупной крепостью с гарнизоном в этой долине, все еще находившейся под английским контролем. В руках партизан Карла VII вновь завоеванные города стали базой для захвата большого количества изолированных и необороняемых замков, из которых они контролировали передвижение по дорогам и рекам. Они перекрыли доступ к столице, создав угрозу возврата к осадному положению, делавшему жизнь ее жителей столь бедственной до 1422 года. Паника охватила дворцы, улицы и предместья города. Парламент приостановил свои заседания. Некоторые городские ворота были замурованы. Пригороды были опустошены, а их жители переведены за городские стены. Религиозная экзальтация в городе приобрела ту степень накала, которая всегда сопутствует опасности. Были организованы специальные мессы. Из Сент-Шапель выносили фрагменты Истинного Креста, чтобы показать их народу. Большие процессии проходили по улицам, чтобы умиротворить Бога битв^[427].

По мере углубления кризиса появлялись тревожные признаки того, что он распространится и на Нормандию, где в результате вывода войск для обороны Парижа численность гарнизонов оказалась на опасно низком уровне. В Мэне и герцогстве Алансонском местные партизаны, воспользовавшись ситуацией, заняли ряд мощных крепостей, в том числе старые замки герцогов Алансонских Бонмулен на реке Итон и Сен-Сенери на реке Сарта, которые в последующие годы принесли немало проблем англичанам (Карта IV). В юго-восточной Нормандии Артур де Ришмон, раздосадованный тем, что его не включили в состав королевской армии, в начале августа неожиданно ворвался в долину реки Эвр во главе своей бретонской компании. Была захвачена крепость XII века Конш-ан-Уш, руины которой до сих пор возвышаются над дорогой из Руана в Верней. Эврё, главный город региона и оплот обороны юго-восточной границы, заключил соглашение о капитуляции на условиях.

На северном направлении английские гарнизоны после пяти лет относительного мира были сокращены по численности и ослаблены еще до осады Орлеана. Этот регион был богат старинными и не сильно укрепленными сеньориальными замками. С повторной оккупацией французами Бовези и долины Уазы пробудились партизанские настроения, дремавшие в течение многих лет. Старые союзники Ла Ира и Жака д'Аркура вновь появились с новыми компаниями в долинах рек Бресль и Варенн (Карта II). Главным действующим лицом здесь стал Андре де Рамбюр, глава одного из крупнейших дворянских родов Пикардии. В августе 1429 г. компания Рамбюра под руководством местного священника захватила старый замок семьи д'Аркур в Омале на реке Бресль, который теперь принадлежал графу Уорику. Гарнизон Уорика, состоявший всего из шести человек, был быстро перебит. Вскоре к людям Рамбюра присоединились не только другие пикардийцы, но и люди из оккупированных англичанами районов западной Нормандии. Через месяц после взятия Омаля Андре де Рамбюр двинулся в нормандский Вексен и захватил старую крепость XII века Этрепаньи, принадлежавшую баронам Греям из Хитона. Как и в других местах, ее, по-видимому, сдал набранный из местных жителей гарнизон. Итальянская компания, находившаяся на французской службе, заняла и укрепила здания приорства в Бланжи, расположенного на небольшом расстоянии от Омаля. Вместе захватчики совершали опустошительные рейды по всему региону к северу от Сены, доходя до ворот Руана и загоняя в города толпы беженцев^[428].

Эти вторжения в провинцию, которая еще совсем недавно была наиболее защищенной территорией ланкастерской Франции, произошли в то время, когда герцог Бедфорд с трудом оборонял подступы к столице от превосходящей французской армии. Около 21 августа, всего через пять дней после возвращения из Монтепилуа, он был вынужден покинуть город, чтобы помочь Эврё в день, назначенный для капитуляции города. Бедфорд взял с собой всех людей, которые были выведены из гарнизонов Нормандии в июле, оставив удерживать столицу уменьшенными силами английских и бургундских отрядов. В Руане Бедфорд спешно реорганизовал оборону нормандских границ, создав ряд новых военных командований. Северная граница был передан в руки Роберта Уиллоуби и 23-летнего Эдмунда Бофорта, племянника кардинала находившегося в начале долгой военной карьеры в Нормандии. Бофорт был назначен капитаном в Нёшатель, Гурне и Жизоре, а Уиллоуби принял командование в Понтуазе. К югу от Сены были созданы два полевых отряда: один под командованием Ричарда Валлье, бальи Эврё, прикрывал юго-восточную границу, а другой под командованием Ральфа Ботелера — юго-западную. Однако все эти силы были разбросаны на значительных расстояниях. У Бедфорда не хватало людей, чтобы противостоять армии Карла VII к северу от Парижа и в то же время защитить обширную территорию Нормандии от возможных нападений с севера и юга^[429].

Филипп Добрый внимательно следил за этими событиями из Арраса. Некогда непобедимая английская армия была перенапряжена и, казалось, находилась на грани краха, оставляя его одного противостоять силам Карла VII. Вторжение в Пикардию и долину Уазы превратило владения Филиппа на севере Франции в зону военных действий. Проводившаяся им на протяжении шести лет политика укрытия своих владений во Франции за стеной перемирий и оставления активного ведения войны англичанам окончательно зашла в тупик. Его Совет, ведущие члены которого находились с ним в Аррасе, разделился во мнениях. Большинство из них были сторонниками продолжения переговоров с Карлом VII, даже если это означало подрыв союза с англичанами. Некоторые члены Совета открыто заявляли, что договор в Труа был ошибкой. Меньшинство, возглавляемое Югом де Ланнуа и престарелым Жаном де Туази, бывшим воспитателем Филиппа и предшественником Ролена на посту канцлера Бургундии, придерживалось иной точки зрения. Они только что вернулись с конференции с герцогом Бедфордом в Париже и считали, что англичане выстоят и что Филипп должен поддержать их^[430]. Без союза с англичанами Филиппу было бы практически нечем торговаться на переговорах с Карлом VII. В итоге Филипп выбрал средний путь. Он поддержал союз с регентом и укрепил оборону Парижа, который в некотором смысле был его городом, а не Бедфорда. В то же время он вынужден был начать переговоры с Карлом VII о заключении еще одного регионального перемирия, распространяющегося на его собственные владения. Эмиссары герцога Савойского, прибывшие в Аррас несколькими днями ранее, были готовы выступить в качестве посредников.

Французские переговорщики во главе с Рено де Шартром прибыли в Аррас в середине августа 1429 года. Они были приняты Филиппом Добрым в присутствии его Совета и большого числа капитанов и придворных. Рено произнес цветистую речь, которая обычно предваряла начало трудных переговоров. Он заявил, что Карл VII "действительно желает" примирения с Бургундским домом. Савойские послы представили готовый план заключения всеобъемлющего мира. Это был значительный шаг вперед по сравнению с предыдущими предложениями. По их мнению, Карл VII должен был согласиться на различные публичные акты искупления вины за "злое и отвратительное" убийство Иоанна Бесстрашного, совершенное его советниками в то время, когда он был еще молод и незрел. Советники, о которых шла речь, должны были быть поименно названы и наказаны. Карл VII должен был утвердить Филиппа во владении всей территорией, которую тот в настоящее время занимал, включая земли, пожалованные ему англичанами. Предусматривалось взаимное прощение всех преступлений, связанных с гражданской войной, и общая реституция конфискованного имущества с обеих сторон. Филипп должен был признать Карла VII своим государем, но пока король жив, герцог освобождался от необходимости лично приносить ему оммаж, а его владения выводились из-под юрисдикции судей и чиновников Карла VII. Савойцы заранее обсудили эти предложения с французской делегацией. В целом они были удовлетворены ими. Более сложным был вопрос о том, что делать с англичанами. Французы признавали, что без них Филипп не сможет заключить мир и предложили оставить за Генрихом VI его владения на юго-западе за рекой Дордонь, но при этом англичане должны были отказаться от всех своих завоеваний на севереФранции и освободить оставшихся пленных взятых при Азенкуре. Савойские послы были настроены скептически. Они полагали, что французам придется предложить нечто большее. Французы предложили заключить всеобщее перемирие до середины лета 1430 г., чтобы провести мирную конференцию, на которой были бы представлены все три стороны. Но они сомневались, что англичане готовы вести переговоры, и настаивали на подтверждении их доброй воли. По словам Рено де Шартра, англичане должны привести с собой на конференцию хотя бы пленников Азенкура. На этой ноте обсуждение застопорилось^[431].

Главной проблемой предлагаемого перемирия был вопрос о статусе Парижа. Дипломаты Карла VII, поддержанные послами Савойи и более опытными членами французского Совета, хотели приостановить наступление ради более значительного выигрыша — заключения соглашения с Бургундией. Жанна д'Арк, находившаяся вместе с Карлом VII в Компьене, напротив, хотела продолжать наступление на столицу, которая, по ее мнению, должна была упасть в их руки, как спелая слива, подобно тому, как это произошло с городами Шампани и Пикардии. Ее мнение разделяли герцог Алансонский и большинство капитанов армии. 21 августа переговоры с бургундцами были перенесены из Арраса во временный штаб Карла VII в Компьене. Через два дня, 22 августа, когда возобновились переговоры о перемирии, Жанна предприняла публичный демарш. Она покинула Компьень вместе с герцогом Алансонским, чтобы присоединиться к армии в Санлисе. Через два дня они вдвоем вывели войска на равнину к северу от Парижа и заняли Сен-Дени, который нашли не укрепленным и покинутым. Здесь, в усыпальнице королей Франции, одном из центров французской королевской мифологии, они и разместили свой штаб. Основная часть армии расположилась за пределами столицы, в окрестностях пригородных деревень Монмартр, Ла Шапель и Обервилье^[432].

Регент получил известие о занятии Сен-Дени в Верноне на Сене, где он пытался прикрыть как нормандское, так и парижское направления. Он призвал кардинала Бофорта и главных членов своего Совета на срочное совещание. Теперь уже было очевидно, что отступление от Монтепилуа было ошибкой. На этот раз, заявил он, французам придется противостоять любой ценой. С Бедфордом в Верноне находилась армия, которая была задействована при освобождении от осады Эврё. Вновь были призваны войска из гарнизонов, в результате чего они снова обезлюдили и подверглись серьезной опасности. 27 августа весь арьер-бан Нормандии был призван собраться в Руане к 10 сентября. Бедфорд объявил, что он поведет объединенные силы на битву с армией Карла VII под Парижем. Хотя традиционно служба при созыве арьер-бана была неоплачиваемой, регент пообещал, что на этот раз все получат "должные и разумные деньги". Чтобы обеспечить это обязательство, он прибег к крайним мерам. Парижан обязали выдать принудительный заем. В столичных церквях были проведены изъятия ценностей. Вклады, многие из которых были помещены туда на хранение горожанами, были конфискованы. Генри Бофорт тряхнул свои сундуки и выдал 10.000 ливров — первый заем английской короне за более чем четыре года^[433].

28 августа 1429 г. советники Карла VII и герцога Бургундского достигли временного соглашения в Компьене. Это был непростой компромисс, который был достигнут в спешке, пока грохот оружия не заглушил голоса дипломатов. Было объявлено частичное перемирие, которое вступало в силу сразу же, и действовало до Рождества. Оно распространялось на все районы к северу от Сены от Ножан-сюр-Сен в Шампани до моря. Главным бенефициаром этого соглашения стал герцог Бургундский, который достиг своей цели — защитить свои территориальные интересы в Артуа и Пикардии. Существовало также неофициальное побочное соглашение, условия которого вызывали споры и которое впоследствии принесло большие неприятности. Филипп считал, что на время перемирия ему было обещано владение Бове, Санлисом, Компьенем и Креем. Эти места были важны для него. Они были частью сети вассалитета и клиентуры, с помощью которой он распространял свое политическое влияние за пределы собственных владений на север Франции. Слабость нового соглашения заключалась в том, что в нем не участвовали англичане. Поэтому пришлось включить в него ряд существенных оговорок. Чтобы удовлетворить потребности своей армии, Карл VII оставил за собой право нападать на города, контролирующие мосты через Сену, в том числе и на Париж. В ответ на это бургундцы оставили за собой право на военные действия при защите Парижа. Обе оговорки были закреплены в окончательном тексте соглашения^[434].

Французский король и его советники оставляли за собой возможность попытаться захватить Париж, но реально не были расположены к этому. Они надеялись, что им удастся сдержать энтузиазм солдат и избежать открытой войны с Филиппом Добрым. Поэтому, покинув Компьень сразу после объявления перемирия, Карл VII не поехал в армию, как его призывали сделать герцог Алансонский и Жанна. Вместо этого он поселился в старом королевском дворце в Санлисе. Капитаны под Парижем хотели начать штурм до прибытия герцога Бедфорда с подкреплением. Им было необходимо иметь во главе армии короля. Карл VII неоднократно обещал приехать, но откладывал это изо дня в день. Лишь 7 сентября под сильным давлением герцога Алансонского он наконец появился в Сен-Дени. Штурм столицы начался на следующий день, 8 сентября 1429 года.

Командованием французской армии не было проведено должной рекогносцировки оборонительных сооружений, которая бы выявила всю нелепость этой затеи. Париж был одним из самых хорошо укрепленных городов Европы. Северные стены города были перестроены дедом нынешнего короля Карлом V в 1360–1370-х годах для защиты новых кварталов на правом берегу Сены. Высота стен составляла около 60 футов, толщина у основания — 10 футов, они были укреплены башнями и внутренними контрфорсами. Подступы к городу защищала двойная линия рвов: глубокий ров шириной около 100 футов, заполненный водой, и сухой ров. Рвы разделяла крутая земляная насыпь, что затрудняло артиллерийское обстрел основания стены и подвергало штурмовые отряды убийственному огню со стен при попытке взобраться на них. Шесть ворот, в новых стенах, имели подъемные мосты, были укрепленными больварками снаружи и установленную артиллерию поверху. В боевых галереях на стенах находилось множество людей, вооруженных арбалетами, кулевринами и другим оружием, над их головами развевался лес штандартов и знамен^[435].

Жанна д'Арк надеялась, что само появление штурмовых отрядов спровоцирует восстание сторонников Карла VII в столице, которые и откроют перед ней ворота. Но в 1429 г. это вряд ли могло произойти. Париж был сердцем партии бургиньонов во Франции. В августе видные горожане были созваны для принесения клятвы "жить в союзе с городом и повиноваться королю Франции и Англии согласно договору". Для подавляющего большинства этих людей Карл VII оставался тем, кем он был всегда, — главой ненавистной партии арманьяков. Был проведен еще один раунд проскрипций, в ходе которого все, кто подозревался в симпатиях к арманьякам, подвергались аресту, а их имущество было конфисковано. Гарнизон столицы, состоявший в основном из бургундцев, насчитывал около 2.000 человек. Но основная нагрузка по обороне легла на вооруженных горожан, которые объединялись в отряды по десять человек под командованием дизинье или набирались в городской корпус стрелков. Эти люди и защищали стены, а профессионалы стояли в резерве, чтобы отразить нападение тех, кому удастся через них перебраться. Когда герольд герцога Алансонского предстал перед купеческим прево и передал письмо с призывом встать на сторону Валуа, его подняли на смех и посоветовали не тратить зря хорошую бумагу^[436].

В соответствии со своими представлениями Жанна д'Арк решилась на прямой лобовой штурм с применением лестниц. Для штурма был выбран участок стены длиной 1.500 ярдов с северо-западной стороны, между воротами Сент-Оноре в квартале Лувр и сильно укрепленными воротами Сен-Дени. К концу утра французы в боевом порядке двинулись к стене. Во главе их шли маршал де Ре, Жанна д'Арк и ее знаменосец. Их сопровождали артиллерийские орудия и колонна повозок, наполненных тюками соломы, вязанками веток и обломками разрушенных домов для засыпки рва. Около двух часов дня прозвучал сигнал к штурму. Артиллерийский обстрел не произвел никакого впечатления на оборону. Жанна и маршал бросились к сухому рву, спустились в него, а затем взобрались на земляную насыпь с другой стороны. За ними следовало множество людей с охапками материала для заполнения рва. Жанна проверила уровень воды во рву копьем, но неверно оценила его глубину. Заполнить его тем что было припасено не было никакой возможности. Не теряя надежды, она крикнула защитникам на стенах, призывая их сдаться. В противном случае, по ее словам, город будет взят силой, и все они погибнут. "Давай, наглая шлюха?" — крикнул в ответ один арбалетчик и выстрелил, попав ей болтом бедро. Жанна скатилась в сухой ров, а ее знаменосец был сражен другим болтом, попавшим ему в глаз.

Лежа на земле и корчась от боли, Жанна призывала окружавших ее солдат продолжать штурм. Но из-за ширины и глубины рва единственным местом, где они могли атаковать, был Свиной Рынок (Marché aux Porceaux) — большое открытое пространство перед воротами Сент-Оноре, где еженедельно проводился скотный рынок и традиционно казнили через сожжение или кипячение фальшивомонетчиков, еретиков и женщин. Рвы здесь были более узкими, что позволяло добраться до гребней стен по лестницам. Внутри города истерично кричали, что все потеряно и враг уже внутри. Люди заколачивали свои дома и бежали прятаться в церкви. Но нападавшим было не до них. Почти два часа они пытались взобраться на стены. Но их штурмовые отряды атаковали относительно узкий участок стены, где и защитники смогли сосредоточить свои силы. К четырем часам дня стало ясно, что штурм провалился. Жанна, все еще лежавшая раненой на дне сухого рва, не хотела признавать поражения. Она призывала солдат к повторному штурму. Но они были измотаны и разочарованы первой заметной неудачей своей пророчицы. С наступлением сумерек французы отступили. По предварительным подсчетам герольдов, было убито или смертельно ранено около 500 человек. Для перевозки раненых в Сен-Дени потребовалось 40 телег. Жанна, ошеломленная и растерянная, окруженная своей небольшой личной охраной, отказалась уходить. После наступления темноты Рауль де Гокур пришел за ней и привел ее в лагерь в Ла Шапель. "Клянусь своим знаменем, — повторяла она, — это место должно было пасть"^[437].

На следующее утро Жанна разыскала герцога Алансонского и уговорила его возглавить новый штурм города. Герцог Алансонский считал, что наибольшие шансы на успех имеет штурм с южного берега, против более старых и слабых стен Филиппа Августа. Для этого нужно было построить наплавной мост через Сену к западу от Сен-Дени и отправиться в долгий поход, нагруженными снаряжением, по широкой излучине реки. Несмотря на высокий риск, несколько отрядов вызвались участвовать в этом предприятии. Мост, вероятно, представлявший собой линию барж с деревянной проезжей частью, был построен, но не успели Жанна и герцог отойти далеко, как граф Клермонский и Рене Анжуйский прискакали с приказом короля вернуться. Жанна была огорчена и неохотно вернулась в Сен-Дени. В зданиях аббатства, где остановился Карл, долго шел военный совет. Мнения разделились даже среди профессиональных капитанов. Они превозносили мужество Жанны, но большинство из них считали, что оборона города слишком сильна. Советники Карла были с ними согласны. Единственным шансом взять город было восстание сторонников Карла VII среди его жителей, а после всех чисток арманьяков в столице этого не должно было произойти. Король принял их совет. Поначалу реакция Жанны и герцога Алансонского была вызывающей. После того как Совет разошелся, они решили все-таки осуществить свой план штурма. Но король узнал об их намерениях и когда они добрались до наплавного моста, то обнаружили, что он был разобран по его приказу^[438].

В течение следующих двух дней король и его министры приняли решение об прекращении кампании. Армия находилась в поле с июня и не могла больше держаться вместе. Не было ни денег, чтобы платить солдатам, ни запасов, чтобы их прокормить. Теперь надежды французского короля были связаны с перспективой заключения сделки с герцогом Бургундским, а Филипп Добрый старательно поддерживал эти надежды. Его представитель, бургундский дворянин Пьер де Бофремон, курсировал между Аррасом и штаб-квартирой французского короля с обнадеживающими посланиями. По словам одного из осведомленных источников, Бофремон сообщил Карлу VII, что его господин уверен в том, что сможет договориться о мирном подчинении Парижа. 12 сентября Совет Карла VII принял решение отступить на Луару. Для управления вновь завоеванными территориями была назначена комиссия из старших советников во главе с Рено де Шартром. Военачальником на территориях к северу от Сены был назначен граф Клермонский. Под его командование было отдано довольно крупное войско, в том числе итальянский корпус Теодоро ди Вальперга и отряд Потона де Сентрая, которые базировались в Компьене. Кроме того, имелось пять крупных гарнизонов. Граф Вандомский находился в Сен-Дени, прикрывая дороги, ведущие на север из Парижа. Гарнизон из нескольких сотен человек под командованием энергичного партизана из Мэна Амбруаза де Лоре был размещен в Ланьи для охраны переправы через Марну. Другие гарнизоны были размещены в Санлисе, Бове и Крее (Карта III). На следующий день, 13 сентября 1429 г., Карл VII вместе с остатками своей армии отступил в Санлис. Там 18 сентября он фактически объявил о завершении кампании, распространив режим прекращения военных действий на столицу вместе с пригородными крепостями Венсен и Сен-Дени, а также укрепленными мостами Сен-Клу и Пон-де-Шарантон. В тот же день армия начала отступление к Луаре^[439].

Великое англо-бургундское контрнаступление так и не состоялось. Герцог Бедфорд прибыл в Париж со своей армией как раз в тот момент, когда французский король отступал. Вместе со своими бургундскими союзниками его армия насчитывала от 4.000 до 5.000 человек. Под его собственным командованием находилось около 2.000 человек из Нормандии, а под командованием Вилье де Л'Иль-Адама — от 2.000 до 2.500 английских и бургундских войск в Париже. Еще 1.700 человек, набранных Филиппом Добрым, собирались в Бокене в долине Соммы. Сен-Дени был вновь занят без особого труда. Граф Вандомский отступил в Санлис, не рискуя оказаться в блокаде за слабыми городскими укреплениями. Вилье де Л'Иль-Адам предпринял наступление на Ланьи с войсками парижского гарнизона, но быстро отказался от него, встретив упорное сопротивление. Герцог Бедфорд не хотел начинать в осадную войну на погруженных в грязь равнинах севера в начале зимы и беспокоился о безопасности Нормандии. В последнюю неделю октября его полевая армия была рассредоточена по своим гарнизонам. Англичане забрали доспехи, которые Жанна д'Арк оставила в качестве подношения на главном алтаре церкви аббатства Сен-Дени, и отправили их в Англию, чтобы преподнести Генриху VI в качестве трофея. Это была не слишком хорошая плата за столь большие усилия^[440]

Области, занятые французами в июле-августе, были избавлены от масштабной кампании по отвоеванию, но их постигла еще более страшная участь. Они стали местом вечных сражений. В Шампани в результате вторжения Карла VII были захвачены почти все крупные города провинции, но множество мелких городов и сельских замков оказались в руках английских и бургундских партизан. Компании Карла VII приступили к их уничтожению, но на каждый захваченный город появлялся новый отвоеванный врагом. На севере провинции англичане и бургундцы совершали набеги на Лаон и Реймс. На юге бургундский гарнизон из города Шап создал кольцо гарнизонов-сателлитов вокруг Труа. На востоке бургундцы по-прежнему удерживали Шомон и кафедральный город Лангр, а сэр Томас Гаргрейв командовал отрядом из нескольких сотен англичан в районе Бассиньи. Все эти гарнизоны жили за счет земли. Неоплачиваемые французский и шотландский гарнизоны Карла VII довершали разруху своими набегами. Например, французский гарнизон, размещенный в Лаоне, содержал за себя тем, что брал выкуп с 100 самых богатых горожан, а солдаты вторгались в дома, потрошили их сундуки и угощались их вином^[441].

Если в Шампани дела обстояли плохо, то в Бовези и долине Уазы ситуация была катастрофической. Войскам графа Клермонского приходилось вести непрерывные бои с конными отрядами бургундского гарнизона из Клермон-ан-Бовези и англичан из Гурне и Жизора. Карл VII пытался ограничить численность и размеры собственных гарнизонов, приказав оставить и снести большое количество маленьких замков, регламентировав реквизиции продовольствия и снаряжения, а также взимание pâtis. Однако контроль, который офицеры Карла VII могли осуществлять над войсками, которым они не могли платить, был весьма ограничен. Результатом, как отмечал Жан Жувенель де Юрсен, стало полное разорение региона. Деревни были заброшены или обременены выплатой тяжелых pâtis. Крестьяне покидали землю, оставляя неубранный урожай на полях. "И не было ни Бога, ни Церкви, и никто не боялся Правосудия", — писал один из свидетелей этих ужасных сцен.

^{7. Гарнизоны Бовези и соседних районов, 1432–1433 гг.}

О том, что происходило в Бове, столице провинции, практически ежедневно записывали в протоколах городской канцелярии. Город уже сильно пострадал от несчастий прошлого века. Некогда богатый центр суконного производства с 1350-х годов потерял 85% своего населения, и в 1429 году в нем осталось всего 1.500 жителей. Большинство квалифицированных ткачей исчезло. Впечатляющий готический собор, самый высокий во Франции, стоял недостроенным, являя собой памятник былого величия и нынешнего упадка. Бове получил королевский гарнизон в 200 человек, самый большой в регионе после Компьеня, и стал важным центром военной активности. Это сделало его целью для атак англичан. Их нормандские гарнизоны находились всего в 20-и милях. На определенном этапе условия службы этих гарнизонов были изменены, и вместо ежедневного жалованья, как в других английских гарнизонах в Нормандии, они существовали за счет pâtis, наложенного на оккупированные французами районы Бовези и Пикардии. Через шесть недель после подчинения Карлу VII Бове подвергся нападению Эдмунда Бофорта и Роберта Уиллоуби. Они угнали скот, убили несколько горожан и еще многих взяли в для получения выкупа. Четыре месяца спустя сэр Томас Кириэлл возглавил опустошительный набег на тот же регион. Граф Клермонский собрал несколько сотен воинов и большую толпу крестьян и горожан, но прибыл слишком поздно и был отбит в битве за стенами города. Как ни серьезны были набеги англичан, гораздо больший ущерб был нанесен партизанами Карла VII, которые нашли пристанища в укрепленных поместьях, мельницах и церквях, занимали заброшенные и полуразрушенные замки, грабили и налагали выкупы на близлежащие районы. В 1432–33 гг. в окрестностях Бове насчитывалось не менее дюжины таких импровизированных крепостей и еще столько же — на востоке, в Санлисе и Суассоне, причем все они якобы находились в подданстве Карла VII. На территории, не превышающей сорока миль в диаметре, разместилось около тридцати хищных гарнизонов обеих сторон. Для Бове это была трагедия. Река Терен, протекавшая под его стенами, не была судоходной, и город оказался зависим от поставок по небезопасной сети сухопутных дорог. Торговля прекратилась. Иссякли запасы продовольствия. Для выплаты жалованья гарнизону и ремонта стен и ворот были введены тяжелые городские налоги. Также приходилось нести тяжелую караульную службу. Люди жили в постоянном страхе перед внезапным нападением и предательством. Видные сторонники английского правительства были собраны и изгнаны вместе с семьями. Жители Бове, по словам Жана Жувенеля, ставшего впоследствии их епископом, были глубоко преданы делу Валуа, но им в то время было бы лучше под властью Англии^[442].

За шесть месяцев Карл VII перешел от отчаяния, которое было характерно для его Советов во время осады Орлеана, к воодушевлению и уверенности в конечной победе. В атмосфере царившего вокруг него высокомерия 22 августа король издал в Компьене судьбоносный ордонанс, касавшийся прав на конфискованное в ходе войн имущество. Многие из верных сторонников Карла VII — при его дворе и Совете, в армии, в администрации Буржа и Пуатье — владели имуществом, от которого им пришлось отказаться в мае 1418 г., когда Иоанн Бесстрашный занял Париж и взял под контроль Карла VI. При последующих бургундском и английском режимах их земли были пожалованы другим лицам, которые часто продавали и закладывали их или позволяли забирать их в счет погашения своих долгов. Некоторые из этих владений прошли через множество рук и в настоящее время находились во владении людей, добросовестно их купивших. Компьенский эдикт разрешал первоначальным владельцам отбирать ранее принадлежавшее им имущество у любого, кто окажется его владельцем, независимо от его национальности, подданства или обстоятельств, при которых оно попало к нему в руки, без выплаты компенсации или какого-либо судебного разбирательства. Карл VII испытывал давление со стороны многочисленных изгнанников, которым он был обязан своим политическим выживанием. Но его непримиримый указ, должно быть, усилил сопротивление его делу на территории, которая все еще находилась под английской или бургундской оккупацией, и впоследствии привел к серьезным практическим проблемам. Возможно, это был последний заметный акт гражданских войн во Франции и первый акт возрождающейся монархии^[443].

* * *

21 сентября 1429 г. французская армия достигла Луары у Жьена, где была распущена. Оставался нерешенным вопрос о дальнейшей роли Жанны д'Арк. Вначале она отказалась покинуть Сен-Дени и заявила, что останется там с графом Вандомским и его гарнизоном. В конце концов, ей было приказано покинуть Сен-Дени вместе с королем и армией. Закончилась ли теперь ее миссия? Жанна сама определяла свою миссию по-разному. На суде она с пониманием отнеслась к предположениям, что неудача последующих кампаний свидетельствует о том, что она не может быть орудием Божьей воли. На это она ответила, что коронационный поход был последним предприятием, которого требовали от нее голоса. Все последующие военные авантюры она предпринимала по собственной инициативе и по настоянию войск. Но в то время она говорила не об этом. Она говорила о своей дальнейшей своей роли: о взятии Парижа, об изгнании англичан из Франции и даже о вторжении в Англию для вызволения Карла Орлеанского из плена.

Публичная слава Жанны не была омрачена недавними неудачами. В ноябре представитель генуэзской корпорации нобилей Джустиниани в Брюгге сообщил, что "все зависят от слов Девы". Истории о ее деяниях пересказывались по всей Франции и Европе, преуменьшая или преувеличивая их в зависимости от точки зрения рассказчика, но все сходились во мнении, что она была "чудом света". Сам Карл VII предпринял удивительный шаг: он облагодетельствовал ее, всю ее семью и их потомков на вечные времена. Однако среди советников короля на нее смотрели все более желчным взглядом. Неудача штурма Парижа вооружила ее врагов при дворе и разрушила ее чары в глазах многих профессиональных капитанов. Некоторым из них уже порядком надоели ее истерики, грубые военные методы и нечувствительность к политическим реалиям. Критики Жанны, вероятно, стояли за попыткой заинтересовать короля ее соперницей-пророчицей Екатериной Ла-Рошельской, которая стала появляться при дворе осенью того года. Она проповедовала более удобные политические идеи, подчеркивая необходимость заключения мира с герцогом Бургундским. Довольно поздно Карла уговорили принять еще одного провидца — пастуха Гийома из Жеводана, который делал пророчества, очень похожие на пророчества Жанны, и, как и Жанна, заявил, что на него возложена божественная миссия возглавить армию короля против англичан. Рено де Шартр обвинил Жанну в грехе гордыни и порицал ее развязность и демонстративное ношение мужской одеждой. Архиепископ считал, что она упряма, не желает прислушиваться к советам профессионалов и путает собственные идеи с волей Божьей^[444].

Эти вопросы остро встали в середине октября 1429 г., когда двор находился в Меэн-сюр-Йевр в Берри. Герцог Алансонский предстал перед Советом с планом зимней кампании в Мэне и на бретонской границе, а затем вторжения в юго-западную Нормандию. Герцог, чьи владения в этом регионе были оккупированы англичанами с 1417 г., отчаянно пытался вернуть их и восстановить свое пошатнувшееся финансовое положение. Он уже набрал несколько отрядов, и считал, что если к нему присоединится Жанна, то он сможет собрать еще больше. Ла Тремуй наложил вето на ее участие в этой затее, поддержанное другими членами Совета. Недоумение членов Совета было связано как с герцогом Алансонским, так и с Жанной. Он был пэром с высоким статусом, но неопытным и импульсивным, и в свои двадцать лет он был всего на три года старше самой Жанны. Герцог стал ее безоговорочным союзником и вряд ли смог бы сдержать ее бурные порывы. По словам оруженосца герцога, Совет не доверял им обоим^[445] .

Пока же министры Карла VII были готовы использовать ее на менее значимых театрах военных действий. Готовилась ограниченная кампания против опорных пунктов Перрине Грессара в Ниверне. Руководить операцией должны были надежные капитаны Шарль д'Альбре и маршал Буссак. Совет предложил Жанне сопровождать их. Но кампания, как должно было быть известно Жанне, оказалась второстепенной. Кроме того, она потерпела неудачу, что в значительной степени подорвало ее репутацию чудотворца. Сен-Пьер был взят штурмом примерно в начале ноября. Но Ла Шарите, который была более значимой целью, выдержал осаду в течение месяца, прежде чем у армии закончились припасы, а у военных казначеев — деньги. В итоге Альбре снял осаду, бросил большую часть артиллерии и вернулся с армией в Бурж с пустыми руками перед самым Рождеством^[446].

* * *

30 сентября 1429 года Филипп Добрый вступил в Париж. Это было впечатляющее зрелище. Перед ним ехала толпа герольдов, трубачей и придворных, а позади более 2.000 солдат. Парижане собрались на улицах и приветствовали герцога, когда его кавалькада проезжала мимо. Филипп разместился в полуразрушенных зданиях отеля д'Артуа — старой штаб-квартиры его отца на севере города. Этот квартал, некогда один из самых роскошных в столице, ныне представлял собой жалкое зрелище. Вся армия Филиппа разместилась в пустующих и заброшенных особняках, а лошади — в многочисленных более скромных домах, превращенных в коровники и свинарники. Герцог испытывал глубокий пессимизм в отношении перспектив выживания английского правительства и был намерен добиваться заключения мира с Карлом VII. По пути на юг он встретил Рено де Шартра и группу советников Карла VII в Мондидье (Пикардия) и согласился принять участие в мирной конференции в Осере 1 апреля 1430 г. Филипп заверил французского короля через его офицеров в том, что он будет участвовать в мирной конференции и добьется сдачи Парижа. Главной целью своего визита он считал обсуждение вопроса о смене подданства со своими сторонниками в городе. Союз с англичанами, похоже, подходил к концу^[447].

Но когда через две с половиной недели Филипп покинул Париж, союз был еще крепче, чем прежде. Как же произошла эта неожиданная перемена? Одна из причин — серьезный спор с министрами Карла VII, который разгорелся во время его пребывания в столице. Важной частью соглашения о прекращении военных действий для Филиппа была неофициальная договоренность о том, что французы сдадут его офицерам некоторые из занятых ими городов в Бовези и Иль-де-Франс. Офицеры Карла VII пошли на попятную, отказавшись от своих обещаний и отрицали, что обещали сдать Бове и Санлис, хотя и признавали обязательство сдать Компьень и Крей. В Компьене они рассчитывали на помощь горожан, которые боялись, что Филипп накажет их за сдачу города Карлу VII. Таким образом Компьень отказался принять офицеров Филиппа. Капитану Карла VII, находившемуся в городе, было приказано сдать его, несмотря на возражения жителей, но и он отказался. Французы предложили Филиппу вместо этого Пон-Сен-Максанс. Но тамошние командиры решили, что это место слишком важно, чтобы от него отказываться. Они отложили сдачу Пон-Сен-Максанс и так и не сдали Крей^[448].

Была, однако, и другая причина, по которой переменчивый герцог Бургундский изменил свое мнение. За последние несколько недель герцог Бедфорд вернулся к своему проекту по доставке Генриха VI во Францию для коронации. После летних катастроф английский Совет, наконец, принял эту идею в принципе. Во время визита Филиппа в Париж в Вестминстере заседал Парламент. Главным делом собрания было одобрение коронации молодого короля и выделение новых субсидий на поддержку войны во Франции. Регент убеждал Филиппа Доброго и его советников в том, что в следующем году есть все шансы на резкое оживление военных действий. Англичане ожидали, что их короля будут сопровождать аристократы и достаточно многочисленная армия, чтобы обратить вспять бедствия 1429 года, армия, возможно, сравнимая с теми огромными войсками, которые Генрих V водил во Францию в 1415 и 1417 годах. Даже в возрасте восьми лет присутствие короля было бы мощным средством вербовки солдат.

Тем временем ланкастерское правительство должно было продержаться до зимы. Регент располагал достаточным количеством людей и доходов для защиты Нормандии и завоеванных территорий, но не Парижа и Иль-де-Франс. Поэтому было решено разделить ответственность за оборону ланкастерской Франции между Бедфордом и герцогом Бургундским. Бедфорд сосредоточится на Нормандии, Мэне и завоеванных землях, а Филипп в качестве лейтенанта Генриха VI возьмет на себя управление Парижем и остальной частью ланкастерской Франции. В частности, он должен был отвечать за оборону Шартра, Мелёна и Санса — трех крупных провинциальных городов за пределами Нормандии, которые оставались под английским контролем. Доходы этих городов, переходили в его распоряжение. Это решение ознаменовало собой шаг вперед в отношениях герцога Бургундского с двуединой монархией. Он назначил Вилье де Л'Иль-Адама капитаном Парижа. В городе был размещен бургундский гарнизон численностью 640 человек — больше, чем когда-либо было у англичан, — под командованием двух ближайших лейтенантов Филиппа, Филиппа де Савеза и Жана де Бриме. Первоначально предполагалось, что эти меры будут действовать в течение шести месяцев, до Пасхи 1430 г., когда, при благоприятном стечении обстоятельств, должен был прибыть Генрих VI. Филипп отказался брать на себя обязательства по проведению операций после этого. Однако на практике разделение ответственности, согласованное в октябре 1429 г., продолжало действовать в отношении сокращающейся территории под англо-бургундским контролем вплоть до окончательного разрыва между союзниками в 1435 г.^[449].

В связи с этим встал неудобный вопрос о том, что делать с перемирием и предложенной мирной конференцией в Осере. Филипп принял на себя обязательства по проведению конференции еще в Мондидье и не был готов от них отказаться. Но англичане не подписали перемирие, и им было не по себе в связи с предстоящей конференцией. Им нечего было предложить французам, во всяком случае, пока Генрих VI был еще несовершеннолетним, и они не хотели, чтобы дипломатия сорвала их планы на крупную военную кампанию 1430 года. Послы герцога Савойского предприняли решительную попытку привлечь их на свою сторону. 10 октября 1429 г. советники герцога Амадея прибыли в Сен-Дени в сопровождении Рено де Шартра для решения предварительных вопросов конференции. Герцога Бургундского на этих переговорах представляли два ведущих англофила из его Совета — Юг де Ланнуа и Жан де Люксембург. Они подтвердили согласие герцога на участие в мирной конференции, а также договорились о назначении посредников. Французы уже обратились к Папе Мартину V, который согласился назначить посредником кардинала. Посредником  герцога Бургундского должен был стать Жан де Люксембург. Англичане стояли в стороне от всего этого. Их представители в Сен-Дени не были ни к чему обязаны, и переговоры закончились в течение дня. Что касается перемирия между Францией и Бургундией, то англичане заявили, что будут его соблюдать, но без формального участия в нем. С графом Клермонским была достигнута нехитрая договоренность о том, что до возобновления военных действий будет дано восемь дней. 17 октября 1429 г. герцоги Бургундский и Бедфорд вместе покинули Париж: Бедфорд поехал в Нормандию, Филипп — во Фландрию. Символично, что ценная библиотека Бедфорда, плод почти десятилетней работы знатока, последовала за ним в Руан, а его парижский библиотекарь был уволен. Руан должен был стать его главной базой на всю оставшуюся жизнь, а по мере постепенного отхода англичан из Парижа он превратился в настоящую столицу ланкастерской Франции^[450].

* * *

Генрих VI был коронован как король Англии в Вестминстерском аббатстве 6 ноября 1429 года. Несмотря на короткое время, отведенное на ее подготовку, это было великолепное событие. Кардинал Бофорт прибыл из Франции вместе с двумя членами Большого Совета, Пьером Кошоном и Робертом Жоливе, чтобы принять участие в церемонии и выступить в Парламенте за проведение второй коронации во Франции. Лондон был полон епископов и аббатов, светских пэров и членов Палаты Общин. Аббатство было переполнено. Короля-ребенка в алых одеждах, отороченных мехом, привез из Тауэра в аббатство его воспитатель граф Уорик и усадил на высокий эшафот на хорах рядом с кардиналом. "Сэры, — провозгласил архиепископ Чичеле, — перед вами Генрих, сын короля Генриха Пятого". Мальчик не мог понять политического значения этого события. Один из очевидцев описал, как он "печально и хмуро" оглядывался по сторонам со своего места, когда ему вручали государственный скипетр и меч и возлагали на голову корону Эдуарда Исповедника. Она была настолько тяжелой, что ее пришлось поддерживать двум епископам. На последовавшем за этим пиру в Вестминстерском зале было много напоминаний о том, какие большие надежды возлагались на сына Генриха V. Генрих VI сидел во главе стола, справа от него — Бофорт, слева — Кошон. Ричард Невилл, новый граф Солсбери, стоял позади короля как представитель регента Франции. Даже пирожные были украшены фигурками Святого Георгия и Святого Дени, представляющих молодого короля Богоматери, с выведенными кремом словами "рожденный по происхождению и праву, справедливо царствовать в Англии и во Франции"^[451].

Однако потребовалось гораздо больше времени, чтобы заставить представителей Палаты Общин принять участие в коронационной экспедиции. К Бофорту и двум французским советникам в Вестминстер прибыло посольство от Филиппа Доброго, возглавляемое Югом де Ланнуа. Этот "остроумный, находчивый и дальновидный человек", как называл его бургундский придворный хронист, был убежденным сторонником двуединой монархии еще с тех пор, когда он входил в состав бургундской команды, ответственной за переговоры по договору в Труа. После нескольких предыдущих поездок в Англию он стал почти таким же советником англичан, как и Филиппа. Свои мысли он изложил в меморандуме о текущей ситуации, который дает представление о мыслях Филиппа и его советников на этом критическом этапе войны. Ланнуа напомнил своим слушателям, что англичане не смогут добиться успеха без бургундской поддержки. Герцоги Бургундии были не только сильны в военном отношении, но и пользовались статусом и поддержкой населения во Франции, что было политически необходимо. По его словам, герцог был готов помочь, но англичане должны были выполнить его условия. Первое из них заключалось в том, что они должны серьезно отнестись к предстоящей мирной конференции в Осере и направить туда делегацию, наделенную всеми полномочиями для достижения соглашения. В противном случае они потеряют поддержку многих жителей Франции, которые отчаянно нуждались в прекращении боевых действий. Ланнуа предложил Генри Бофорту, пользовавшемуся большим уважением при бургундском дворе, как можно скорее вернуться на континент в качестве посла Англии. Во-вторых, необходимо было принять решение об увеличении масштабов английского военного присутствия во Франции. Срочно требовались подкрепления. Они должны были быть отправлены к Рождеству вместе с мощным артиллерийским обозом, прежде чем 31 декабря истечет срок действующего перемирия с Карлом VII. Сам Филипп рассчитывал выйти на поле в начале января 1430 г. с 1.000 латников и 1.000 лучников. Часть английского подкрепления должна была быть направлена в гарнизоны Нормандии. Остальные должны были присоединиться к армии Филиппа и к марту помочь очистить от французских гарнизонов Иль-де-Франс. Бургундцы рассчитывали, что Генрих VI высадится во Франции с основной английской армией до 1 апреля, когда должна была открыться конференция. Это было необходимо для того, чтобы дипломатам было чем торговаться в Осере. В то же время в Гиень должна была быть направлена еще одна армия для борьбы с графами Арманьяком и Фуа, а также с сеньором д'Альбре и для создания угрозы французскому тылу. В-третьих, англичане должны были покрыть расходы на армию Филиппа. Герцогу нужно было предоставить определенные земли либо вместо оплаты, либо в качестве гарантии. Ланнуа надеялся, что к апрелю англо-бургундская армия уже очистит путь к Реймсу, чтобы Генрих VI мог там короноваться. Наконец, англичане должны были восстановить свои другие союзы. Особое значение имела Бретань. Необходимо было направить посольство к Иоанну V, чтобы убедить его принять участие в кампании и отозвать своих братьев со службы Карлу VII^[452].

За исключением экспедиции в Гиень, которая вряд ли была реалистичной в дополнение к остальному бремени, которое должно было нести правительство, все эти условия были в принципе приняты английским Советом. Советники приняли условие Ланнуа о том, что кардинал Бофорт должен быть отправлен послом ко двору герцога Бургундии. Они также решили направить к Папе Римскому эмиссара с заявлением об участии в конференции в Осере. Передовой отряд экспедиционной армии уже набирался. К концу ноября с различными английскими капитанами были заключены контракты о полугодовой службе на 2.200 человек. Они должны были собраться в Уинчелси 19–21 декабря 1429 г. и прибыть во Францию к Рождеству, как и предлагал Ланнуа. Командиром авангарда был назначен двоюродный брат короля сэр Джон Кларенс, внебрачный сын герцога Кларенса, погибшего при Боже. Джон не был очевидным кандидатом на эту должность, так как не имел достаточного опыта войны во Франции, но он жил в нищете и, как и многие другие, просил дать ему командование во Франции, чтобы поправить свое положение^[453].

Следующий вопрос заключался в том, как все это будет оплачено. Таможенные доходы находились на самом низком уровне за всю историю их существования. Ожидаемые поступления от выкупа Якова I Шотландского и герцога Бурбонского не оправдались. Задолженность гарнизону Кале выросла до 20.000 фунтов стерлингов в результате отвлечения средств на экспедиционные армии 1427 и 1428 гг. Потребность в введении прямых налогов никогда не была столь велика. Были проведены различные эксперименты с новыми формами налогообложения, все оказавшиеся неудачными, со времени воцарения короля не было предоставлено ни одной стандартной светской субсидии. В течение ноября Бофорт при поддержке Кошона и Жоливе вел работу с представителями Палаты Общин. Они объясняли затруднительное положение ланкастерского правительства во Франции после провала осады Орлеана и коронации Карла VII и просили поддержать экспедицию короля. 12 декабря Палата Общин уступила и объявила о предоставлении полной субсидии, которая должна была быть собрана и выплачена всего за один месяц, к 14 января 1430 года. Но этого оказалось недостаточно, и на Палату Общин было оказано давление с целью увеличения субсидии. Через несколько дней по "особому совету" Бофорта Палата Общин согласилась предоставить вторую субсидию, которая должна была быть выплачена к Рождеству 1430 г. Совету было разрешено занять до 50.000 фунтов стерлингов под залог будущих доходов. Собор Кентерберийской церковной епархии согласился добавить полторы субсидии от клириков, в результате чего общая сумма новых налогов составила около 90.000 фунтов стерлингов, что стало крупнейшим налоговым пакетом с 1416 г. 20 декабря, когда Парламент был закрыт на рождественские праздники, от имени Генриха VI были разосланы письма в главные города ланкастерской Франции, в которых сообщалось о его решении посетить французское королевство в следующем году и привести с собой большую армию, чтобы отодвинуть фронт войны далеко от их домов. Они снова смогут жить, трудиться и торговать в мире^[454].

* * *

Пока эти переговоры медленно продвигались в Вестминстере, военная ситуация в Нормандии и Мэне стремительно ухудшалась. 25 сентября 1429 г. англичане потеряли Лаваль, ключ к нижней долине реки Майен. Рауль дю Буше, капитан соседнего замка Жанны де Лаваль в Меле-дю-Мэн, спрятал на ночь группу людей в домике у мельницы на мосту, ведущем в город. Когда на рассвете ворота были открыты, они перебили привратников и ворвались на улицы. Капитан Лаваля Мэтью Гоф, в это вместе, с большей частью гарнизона находился в армии Бедфорда. Англичане так и не попытались отбить Лаваль, так как были вынуждены защищать саму Нормандию. Вноябре в Руане собрался Совет герцогства, который выделил 140.000 ливров на усиление пограничных гарнизонов и возвращение замков, захваченных рейдерами летом. Но постоянная нехватка войск мешала английским попыткам восстановления положения. Они были вынуждены метаться с места на место, туша пожары то тут то там. Бофорт и Уиллоуби осадили Этрепаньи и били из пушек по его старым стенам до тех пор, пока гарнизон не сдался в обмен на свою жизнь. Но защитники замка лишь отступили, чтобы продолжить свои грабительские рейда из Омаля. Затем, 26 октября, строители, работавшие на стенах, впустили еще один французский рейдерский отряд в старый замок Эстутевилей в Торси к югу от Дьеппа, "самый лучший и укрепленный замок в этом регионе", по словам Жана де Ваврена. В течение двух дней была мобилизована оперативная группа из близлежащих английских гарнизонов, чтобы отбить его, пока оккупанты не успели закрепиться. Но почти сразу же они были отозваны регентом для урегулирования нового кризиса за Сеной в Перше, где французы только что захватили Вернёй. Они удерживали его более месяца, прежде чем были изгнаны. Капитаном Вернёя был сэр Джон Фастольф и как и Мэтью Гоф в Лавале, он служил в полевой армии регента вместе с большей частью своего гарнизона, когда на город произошло нападение^[455].

К концу 1429 г. французы стали угрожать долине Сены — спинному мозгу английской оборонительной системы во Франции. Когда 8 декабря Ла Ир и Жеро де ла Пайе с несколькими сотнями человек подошли к долине реки Эвр, небольшой отряд французских сторонников в Лувье впустил их в город. Тревога была поднята, но слишком поздно. Гарнизон и городское ополчение были перебиты. Лувье был одним из крупнейших городов Нормандии с населением около 4.000 человек. Расположенный на западном берегу реки Эвр, недалеко от ее впадения в Сену, он был защищен современным обводом стен длиной три четверти мили с тройной линией рвов. Ла Ир стал губернатором Лувье. Жители должны были принести ему клятву верности или лишиться своего имущества и покинуть город. Чтобы избежать разграбления, они должны были выплатить большую репарацию. Из Лувье Ла Ир мог перерезать сухопутное и речное сообщение между Нижней Нормандией и Парижем и совершать рейды до ворот Руана. Отряды, действовавшие из Лувье, заняли Берне и Бомон-ле-Роже на пути к Шербуру. В довершение всего 24 февраля 1430 г. они поднялись на барках вверх по Сене и эскаладой захватили крепость Шато-Гайяр в Лез-Андели. Взять Шато-Гайяр удалось при попустительстве одного из французов, служивших в гарнизоне, и английского солдата, которого он подговорил. Это было серьезная проблема. Шато-Гайяр, расположенный в большой излучине Сены к востоку от Лувье, был одним из самых укрепленных мест во Франции и охранялся гарнизоном из восьмидесяти человек. Его захват прервал сообщение по реке между Руаном и Парижем и обеспечил Ла Иру надежную базу на северном берегу Сены. Кроме того, это привело к освобождению нескольких ценных военнопленных, которые содержались там, включая бывшего маршала Карла VII Арно Гийома де Барбазана^[456].

Эти поражения были симптомами общего падения морального духа как среди английских, так и среди французских подданных Генриха VI. Зимой участились случаи дезертирства. Случайно сохранившаяся информация свидетельствует о ситуации в Эврё в январе и феврале 1430 года. Всего за два месяца гарнизон Эврё покинули 18 человек, то есть более десятой части всего гарнизона. Большинство из них были англичанами-дезертирами, которые пополнили преступный мир городов или пытались вернуться на родину. Но один нормандец перебежал к врагу, а еще трое перешли на другую сторону в ходе стычки за стенами. Эврё оказался в эпицентре бури, но опыт других гарнизонов, скорее всего, был аналогичным. Ситуация в Нормандии стабилизировалась только в январе, когда из Англии прибыл бастард Кларенс с крайне необходимым подкреплением. Все эти люди были направлены на границы Нормандии. В конце января Кларенс осадил Торси. К концу марта Эдмунд Бофорт осаждал Шато-Гайяр^[457].

Для регента одной из самых тревожных черт последних неудач было то, что французским командирам, как правило, удавалось находить сторонников среди местных нормандцев и даже среди англичан. Почти все города и замки с гарнизонами, захваченные французскими партизанами, были преданы изнутри. Триумфальное продвижение войск Карла VII в Шампани и Пикардии убедило многих в том, что дни англичан во Франции сочтены, и вызвало такую волну заговоров, какой не наблюдалось со времен битвы при Вернёе. В Манте один из сочувствующих впустил французов в город, но они были быстро изгнаны гарнизоном. Заговоры в Дрё и Мёлане были раскрыты раньше, чем их успели осуществить. В конце 1429 г. некоторые жители Руана задумали впустить ночью в город войска графа Клермонского. Плохая конспирация и исполнение этого плана привело к поражению. Заговор был раскрыт только потому, что войска заблудились в темноте и наткнулись на английский патруль. Слухи о новых заговорах распространялись, усиливаясь сплетнями. "Мы хотим… чтобы вы были внимательны… и днем, и ночью, — писал Бедфорд своему лейтенанту в Фалез, — и чтобы вы остерегались измены".

Некоторые из тех, кто участвовал в заговорах, были одиночками позарившимися на вознаграждение. Люди, впустившие Ла Ира в Шато-Гайяр, вероятно, были подкуплены. Один зажиточный горожанин в Гурне попытался впустить туда французов. Лестницы уже были приставлены к стенам, когда его предал двойной агент, находящийся на английском содержании. Но иногда, как в случае с заговорами в Лувье и Пон-де-л'Арк, в них участвовало значительное число людей. Тот же двойной агент продал англичанам значительный список людей, проживавших в Руане и поддерживавших связь с французами, и выявил большую группу заговорщиков в Жизоре. Все они были схвачены и казнены. В марте 1430 г. другой информатор раскрыл планы захвата парижский ворот Сент-Антуан и пропуска в них отряда шотландцев. Это предприятие вполне могло увенчаться успехом. По слухам, в нем участвовало более 4.000 парижан, в том числе сорок дизинье, командовавших подразделениями дозора. Вероятно, слухи были преувеличены, но регент был достаточно встревожен, чтобы отвлечь бастарда Кларенса от осады Торси и срочно направить его на помощь Вилье де Л'Иль-Адаму в столицу. Более 150 человек были арестованы. Шестеро из них были казнены на рынке Ле-Аль. Среди них были клерк Счетной палаты и два высших чиновника Шатле^[458].

Измена сделала англичан подозрительными. Показательным симптомом стало постепенное отстранение местных нормандских и французских войск от службы в своих гарнизонах. Некоторые гарнизоны, особенно в юго-западной Нормандии и Руане, традиционно набирали войска из местного населения. Но в марте 1430 г. был отдан приказ, согласно которому в важнейшем гарнизоне укрепленного моста Мёлан, который уже однажды был предан изнутри, должны были служить только местные англичане. С мая 1430 г. аналогичное ограничение было распространено на всю Нормандию. Гарнизонные войска больше не должны были набираться в окрестностях, так как они могли сговориться с местным населением. Лучники должны были быть англичанами, в противном случае — валлийцами, ирландцами или гасконцами. Из латников не более половины должны были быть французами. В 1430 г. проницательный человек, сэр Джон Фастольф, начал вывозить часть своего состояния из Франции, обналичивая крупные суммы и вкладывая их в покупку земель в Норфолке^[459].

* * *

Филипп Добрый был занят своими делами. Дважды овдовев, 7 января герцог женился в третий раз, на Изабелле Португальской. В том же месяце Филипп учредил Орден Золотого Руна "из-за великой любви, которую мы питаем к рыцарскому сословию и рыцарскому ордену, которые мы желаем чтить и приумножать". Орден был задуман главным образом как средство создания общей идентичности для дворянства разрозненных владений Бургундской державы. Но в определенном смысле это была и декларация независимости Филиппа от двуединой монархии, поскольку он уже не раз отказывался от членства в Ордене Подвязки, а рыцарям Ордена Золотого Руна запрещалось принадлежать к другим орденам, в том числе и английским. В более широком конфликте между Англией и Францией Филипп почти всю зиму хеджировал^[460] свои ставки. Герцог никак не отреагировал, когда в новом году Карлу VII покорился кафедральный город Санс, один из тех, которые он обязался защищать. Напротив он отправил послов ко двору Карла VII, чтобы завершить подготовку к мирной конференции в Осере. Филипп не вышел в поле с армией 1 января 1430 г., как обещал за него Ланнуа, находясь в Вестминстере, а согласился продлить соглашение о перемирии с Дофином до 25 января, а затем до 15 марта^[461].

В начале февраля 1430 г. кардинал Бофорт покинул Англию, чтобы встретиться с Филиппом Добрым в Генте. С дипломатической точки зрения это был звездный час Бофорта. Он убедил Филиппа окончательно поддержать английские военные действия и 12 февраля герцог заключил с англичанами новый договор. Он обещал в течение трех месяцев служить Генриху VI с армией в 1.500 латников и 1.500 лучников. Англичане согласились выплатить единовременно сумму в размере 50.000 золотых салюдоров (8.333 фунта стерлингов) авансом за каждый из первых двух месяцев, а третий месяц Филипп должен был служить за свой счет. В дальнейшем герцог должен был служить с сокращенными силами — 600 латников и 600 лучников — до девяти месяцев по стандартным расценкам для службы во Франции. Бургундская армия должна была действовать независимо от английской, но Бофорт согласился, чтобы 500 английских солдат перешли под командование бургундцев, как только они будут освобождены от текущих осад в Нормандии. В обмен на согласие герцога Бофорт согласился на то, что в дополнение к своим французским владениям Филипп получит всю Шампань и Бри. Это была снисходительная уступка, к тому же дешево обошедшаяся англичанам, поскольку большая часть этих провинций уже была захвачена французами. Но возвращение Шампани стало бы большой наградой для герцога Бургундского, поскольку создало бы мост между его западными и юго-восточными владениями. Что касается мирной конференции в Осере, то Бофорт убедил Филиппа, что ее придется отложить до 1 июня. В частном порядке никто из них теперь и не ожидал, что она состоится^[462].

Бофорт поспешил вернуться в Англию, чтобы добиться утверждения условий соглашения Советом. Он выплатил аванс для Филиппа из собственных сундуков. Деньги были перевезены через Ла-Манш наличными и пересчитаны в Лилле в середине марта. В Англии уже шли активные приготовления. Были запущены процедуры набора войск, реквизиции судов и закупки снаряжения. Кампания по получению займов позволила сконцентрировать крупные денежные средства, в том числе заем в размере не менее 10.000 марок (6.666 фунтов стерлингов) от лондонского Сити. 24 февраля король в сопровождении придворных присутствовал на службе в соборе Святого Павла в Лондоне, принял официальный проводы мэра и олдерменов города, после чего отправился в первый этап своего путешествия к побережью Кента. Герцог Бургундский созвал свою армию для сбора в Пероне.

Его канцлеру Николя Ролену предстояло объяснить герцогу Савойскому, почему его мирные предложения остались без внимания. Ролен предстал перед Амадеем в замке Рипайль на берегу Женевского озера 26 марта, за пять дней до открытия мирной конференции в Осере. Его объяснения были крайне неискренними. Он представил список нарушений перемирия французами, начиная с отказа от сдачи Компьеня и Крея и обвинил в этом административную неорганизованность англичан. Тем не менее, по его словам, он был бы рад, чтобы конференция состоялась, но кардинал Бофорт жаловался, что расстояние до места проведения слишком велико, а время на подготовку слишком коротко. Савойская делегация для участия в конференции уже находилась в пути и герцог Савойский послал гонцов, чтобы отозвать ее^[463].

Боевые действия уже возобновились, вызвав взрыв насилия на всех фронтах: в Шампани, на бургундском направлении, в долине Уазы и вокруг Парижа. В течение нескольких дней после истечения срока перемирия крупный французский рейдерский отряд разгромил под стенами Парижа бургундский гарнизон и взял в плен его командира Филиппа де Савеза. После этого французы ночью вошли в Сен-Дени, перебили большую часть гарнизона и разграбили город, а утром отступили. Подобные операции представляли собой грабительские набеги, разрушительные, но стратегически малозначимые. Однако один из них нанес серьезный урон англо-бургундскому делу. На третьей неделе апреля 1430 г. жители Мелёна восстали против парижского правительства, выгнали бургундский гарнизон и провозгласили себя сторонниками Карла VII. Мелён был мощной островной крепостью на Сене, расположенной примерно в сорока милях от Парижа вверх по течению, с двумя укрепленными мостами, соединявшими его с обоими берегами реки. Десять человек из гарнизона засели в цитадели, пока бургундские войска из Парижа и Корбея подтягивались, чтобы их освободить. Но горожане вызвали подмогу из соседних французских гарнизонов, и те подоспели первыми. К моменту прибытия бургундцев городские ворота были закрыты, а цитадель готова была сдаться. Потеря Мелёна стала серьезным стратегическим поражением англичан. Остров был практически неприступен (в 1420 г. Генриху V потребовалось четыре с половиной месяца и более 8.000 человек, чтобы взять его измором). Захват Мелёна обеспечил французам контроль над главной переправой через Сену выше столицы по течению и открыл путь из Гатине в Бри и Шампань, избавив от необходимости пробиваться через Осерруа^[464].

* * *

Генрих VI высадился в Кале утром 23 апреля 1430 г., в День Святого Георгия. Его сопровождали кардинал Бофорт, граф Уорик, большое количество видных пэров, советников и капитанов, а также отряд рыцарей королевского двора. Остальные части английской армии последовали за королем в течение следующих трех недель. Все войско насчитывало 4.800 человек, помимо обычной толпы чиновников, клерков, капелланов, слуг, пажей и варлетов, герольдов, хирургов, трубачей, канониров, ремесленников и рабочих. Большинство из них обязались служить в течение года, что вдвое превышало обычный срок пребывания экспедиционной армии во Франции. Присутствие короля привлекло более широкий круг рекрутов, чем любой другой экспедиционный отряд его царствования: двадцать один пэр, включая двух герцогов и шесть графов. Вместе с армией был отправлен внушительный артиллерийский обоз, включавший три больших бомбарды, шестнадцать других пушек и восемьдесят орудийных расчетов и мастеров. Вместе с передовым отрядом сэра Джона Кларенса и другими людьми, уже находившимися в Нормандии, численность английских войск во Франции превысила 10.000 человек, что стало самым крупным перебросом войск со времен высадки Генриха V в Нормандии в 1417 году. За пять дней до этого в Пероне собралась армия герцога Бургундского численностью почти 3.400 человек. Она представляла собой практически весь военный потенциал Артуа и Пикардии, а также значительный вклад Бургундского герцогства. Имея в общей сложности более 14.000 человек, союзники теперь имели уникальную возможность изменить стратегическую ситуацию. В молитвах, листовках и стихах, распространяемых на родине, тревога за безопасность короля смешивалась с надеждами на перелом в судьбе Англии:

Приезд английского короля повлек за собой ряд радикальных изменений в правительстве ланкастерской Франции. В основном это было делом рук кардинала Бофорта, чье политическое положение сейчас было на высоте. По его настоянию незадолго до отплытия короля был разработан и утвержден английским Советом в Кентербери ордонанс, регулирующий управление обоими королевствами. Очевидно, что английские советники Генриха VI потеряли доверие к герцогу Бедфорду и группе военачальников, окружавших его. Основная цель нового ордонанса заключалась в том, чтобы вывести ведение войны из-под их контроля. Титул и полномочия Бедфорда как регента Франции должны были быть приостановлены, как только Генрих VI ступит на французскую землю. Основные решения должны были приниматься от имени короля небольшой группой английских советников, прибывших вместе с ним.

Самое удивительное в этих людях было то, что большинство из них были доверенными лицами Генриха V. Некоторые из них не были во Франции со дня его смерти. Они участвовали в войне в ее самый успешный период. Ричард Бошамп, граф Уорик, по словам восхищенного современника, был "человеком впечатляющей осанки, исключительной рассудительности и большого военного опыта, обладавшим практическим и искусным красноречием по любому вопросу". Он присутствовал у смертного одра покойного короля и был одним из немногих советников, которых тот считал своими друзьями. Филипп Морган, ныне епископ Эли, был канцлером Нормандии и главным дипломатическим советником Генриха V в последние годы его жизни. Уильям Алнвик, епископ Норвичский, был гражданским юристом, который приобрел свои дипломатические навыки в качестве личного секретаря Генриха V во время его последних кампаний. Ветеран военной службы и администратор Джон, лорд Типтофт, был одним из самых доверенных администраторов покойного короля в Нормандии. Джон Стаффорд, епископ Бата и Уэллса, был хранителем его Тайной печати. Действующие члены Совета Бедфорда должны были подать прошение о переутверждении в новом составе. Со временем Совет молодого короля во Франции был усилен главными членами Большого Совета, включая Луи де Люксембурга, Пьера Кошона, Роберта Жоливе, Рауля ле Сажа и сэра Джона Фастольфа. Но они имели меньшее влияние, чем люди, прибывшие из Англии.

Произошли значительные изменения в военном руководстве. Некоторые важные города с гарнизонами в Нормандии были переданы людям, прибывшим из Англии вместе с королем, а все основные военные операции за пределами герцогства были возложены на вновь прибывших. Главенствующей фигурой на протяжении всего времени пребывания английского короля был сам кардинал. Бедфорд, по-видимому, играл лишь ограниченную роль в выработке стратегии и даже не присутствовал на заседаниях Совета, за исключением короткого периода в декабре 1431 г., когда король находился в Париже. Он был лишен самых ценных владений во Франции, включая герцогство Алансонское, доходы от которого в течение многих лет обеспечивали расходы на его двор. Для Бедфорда, который в течение восьми лет обладал абсолютной властью в ланкастерской Франции, эти перемены стали шоком. Есть некоторые свидетельства того, что он был возмущен всем этим и в результате рассорился с кардиналом^[466].

Перед отъездом Генриха VI из Англии в английском Совете и среди советников герцога Бургундского велось активное обсуждение стратегии. Первоначально предполагалось, что передовой отряд сэра Джона Кларенса объединится с бургундской армией и вернет Иль-де-Франс до прибытия Генриха VI с основной армией. Пройдя в Шампань, они должны были наступать на Реймс, чтобы обеспечить коронацию короля-ребенка в соборе. К моменту прибытия Генриха VI во Францию этот план был отменен из-за продления перемирия, что исключало возможность проведения совместных операций до его прибытия. Положение в Париже ухудшилось. Границы в Нормандии были небезопасны. Дофинисты удерживали пути в Шампань, как и прежде. В Кале советников Генриха VI ждал тщательно продуманный меморандум, в котором Ланнуа объяснял замыслы Совета Филиппа. Бургундцы выступали против любой стратегии, предусматривающей осаду крупных городов, обнесенных стенами. Осада Орлеана показала, что такие операции требуют больших затрат времени и живой силы и создают огромные трудности со снабжением. Кроме того, бургундцы считали, что если зачистить небольшие гарнизоны и обеспечить безопасность сельской местности, то такие крупные крепости, как Реймс, Бове, Компьень, Мелён и Санс, несомненно, сдадутся.

Советники Филиппа, по-видимому, убедили своих английских союзников в том, что их первоочередной задачей должна стать защита Иль-де-Франс и очистка подступов к Парижу, который медленно душили дофинистские гарнизоны, засевшие в прилегающих речных долинах. Реймс должен был подождать. Его осада потребовала бы слишком много времени, а Париж, возможно, не смог бы продержаться так долго. Однако союзники расходились во мнениях относительно того, как лучше этого добиться. Англичане хотели освободить долину реки Уазы и очистить подступы к Парижу с севера. Они считали, что первой задачей должно стать возвращение базы графа Клермонского в Компьене. Бургундцы возражали против масштабной осады такого хорошо обороняемого города, как Компьень. Они предпочли бы провести два мощных наступления. Большая часть бургундской армии при поддержке 1.000 английских лучников должна была наступать на Суассон и Лаон, открывая путь для будущего вторжения в Шампань. Основная часть армии Генриха VI должна была отвоевать Бовези, захватить переправу через Уазу у Крея и оттуда вторгнуться в Иль-де-Франс. Помимо этих крупных операций советники Филиппа предлагали провести ряд более мелких. Из состава английской армии следовало выделить 700–800 человек и направить их в Нормандию для обеспечения безопасности английской базы. Торси и Шато-Гайяр, которые уже находились в осаде, должны были вскоре пасть. За ними должен был последовать Омаль, а затем Лувье. Объединенная англо-бургундская оперативная группа должна была удерживать линию Сены и Йонны к юго-востоку от Парижа. Другой объединенный отряд должен был быть направлен на усиление Перрине Грессара в Ниверне и оттуда вторгнуться в Берри и Орлеане, чтобы сковать как можно больше сил Карла VII. Ланнуа также предложил направить отдельную экспедиционную армию из Англии в Бордо, чтобы помешать южным сеньорам прийти на помощь французскому королю^[467].

Не все из этого сложного плана было осуществимо, но в решении избегать крупных осад, как покажет дальнейшее развитие событий, было много смысла. Тем не менее, английские военачальники отвергли этот план и настаивали на своей стратегии. Филипп Добрый уступил требованиям своих казначеев и согласился начать кампанию с захвата Компьеня. Герцог поднял свой штандарт в Пероне 18 апреля 1430 г., за несколько дней до прибытия Генриха VI в Кале. Через два дня, 20 апреля, Жан де Люксембург прибыл непосредственно к Компьеню. В соборном городе Нуайон, расположенном на берегу Уазы в двадцати милях выше по течению от города, была создана передовая база. В двадцати милях ниже по течению бургундцы разместили гарнизон в Пон-Сен-Максансе, а также в большой крепости герцога Орлеанского в Пьерфоне. Из этих мест они взяли под контроль все мосты через Уазу в этом регионе и разместили гарнизоны по дуге вокруг Компьеня. 7 мая Филипп и Жан де Люксембург осадили Шуази (современный Шуази-о-Бак), важный замок и укрепленный мост на реке Эсне близ ее впадения в Уазу, который был ключом к северному подходу к Компьеню. Англичане предложили поддержать осаду отрядом своей армии. На второй неделе мая 500 человек, которых Генри Бофорт обещал выделить в феврале, прибыли в Нуайон под командованием валлийского рыцаря сэра Джона Монтгомери^[468].

* * *

Карл VII и его двор провели большую часть февраля и марта 1430 г. вместе с Жоржем де Ла Тремуем в Сюлли. Развитие дипломатической и военной ситуации вызвало бурные дискуссии среди его советников. Когда-то они надеялись вернуться в Шампань и возобновить завоевание провинций к северу от Сены и Марны с другой большой армией по образцу 1429 года. Но если события 1429 г. изменили военное положение, то они не изменили неумолимых финансовых реалий. На зиму было запланировано проведение ряда региональных ассамблей с целью финансирования продолжения победной серии Карла VII. От Лангедойля не было ни одной налоговой субсидии со времен Шинонского собрания в октябре 1428 г., на котором была вотирована финансовая помощь Орлеану. Только Лангедок, по-видимому, проголосовал за выделение средств, и большинство из них было потрачено на оборону самого Лангедока. Представители недавно завоеванных северных провинций собрались перед королем в Шиноне на Рождество, но они были разорены военными действиями и, по-видимому, не предоставили никаких субсидий. К концу марта 1430 г. советники Карла VII осознали горькую реальность. Они собрались в присутствии короля и решили, что план возобновления завоевания севера придется отложить^[469].

Жанна д'Арк на протяжении всех этих дебатов настойчиво действовала на заднем плане. Она вела себя так, как будто командовала делами. Жанна писала в Реймс и, несомненно, в другие северные города, уведомляя их о том, что следует ожидать прибытия большой французской армии. Она легкомысленно заявила, что вся Бретань перешла на сторону короля и что 3.000 бретонцев уже в пути, чтобы сражаться на стороне Карла VII. Она также обратилась с угрожающим письмом к гуситам Богемии, предупредив их, что как только она покончит с англичанами, она придет, чтобы предать их мечу, если они не откажутся от своей "никчемной ереси". Жанна к сожалению все больше и больше погружалась в мир собственных фантазий.

Никогда не знавшая реалий государственных финансов и тонкостей дипломатии, Жанна с отвращением восприняла решение отложить кампанию на севере. Она покинула Сюлли сразу же после принятия решения, не попрощавшись даже с королем. Никто не знал, каковы были ее планы. Возможно, она опасалась, что ее остановят, если она расскажет о них. Из Сюлли Жанна отправилась на север в поисках действия, сопровождаемая своим братом Пьером, небольшим военным эскортом, несколькими отрядами добровольцев и группой итальянских наемников под командованием капитана Бартоломео Барретты. По всей видимости, она участвовала в осаде цитадели Мелёна после восстания, в результате которого город перешел в руки французов. В конце апреля она направилась в Ланьи, французский форпост на Марне, где многочисленный гарнизон участвовал в ряде боев с бургундским гарнизоном Парижа. Жанна пробыла в Ланьи не менее двух недель и приняла участие в жестоком сражении за его стенами. Она все еще находилась там, когда стали поступать новости о продвижении герцога Бургундского к Компьеню. Жанна твердо решила, что нужна там. Она еще могла вдохновить людей и сплотить их под своим знаменем. Она собрала несколько сотен добровольцев из гарнизона Леньи и других близлежащих французских гарнизонов, доведя общее число своих войск до 1.000 человек. С этими людьми она покинула Ланьи во вторую неделю мая 1430 г. и вошла в Компьень 13 или 14 числа^[470].

Город был охвачен паникой, ожидая осады в любой момент. Улицы были заполнены солдатами, испуганными горожанами и беженцами. Запасы продовольствия были на исходе. Оборона Шуази-о-Бак складывалась неудачно. Замок был сильно поврежден бургундской артиллерией. Вылазка против осаждающих не удалась, и капитан замка, бросив своих людей, среди ночи сбежал на лодке. Граф Вандомский и канцлер Рено де Шартр находились в Компьене, чтобы организовать его оборону, но было известно, что они планируют уехать, пока еще можно выбраться. Жанна сразу же начала вести себя так, как будто она была командиром. Через день или два после прибытия она ночью повела свой отряд и большую часть гарнизона вверх по западному берегу Уазы. Перед самым рассветом они обрушились на английский контингент сэра Джона Монтгомери, расположившийся лагерем под Нуайоном. Завязался кровопролитный рукопашный бой. Англичане имели перевес в численности, и сражение обернулось против нападавших, когда гарнизон Нуайона вышел из города и вступил в сражение. Жанна и ее соратники были отброшены обратно в Компьень. Вероятно, это произошло 15 мая. Гарнизон Шуази капитулировал на следующий день^[471].

Через два дня, 18 мая, Жанна предприняла еще одну вылазку. Она покинула Компьень в сопровождении Рено де Шартра, графа Вандомского и нескольких других капитанов, надеясь напасть на бургундцев в Шуази с тыла. Эта затея оказалась столь же неудачной, как и предыдущая. Для осуществления задуманного ей необходимо было найти переправу через Эсну. Поскольку Шуази находился в руках бургундцев, ближайшая переправа была в двадцати пяти милях от Суассона. Капитан Суассона, лейтенант графа Клермонского по имени Гишар Борнель, удерживал его для Карла VII. Но, как и другие жители этого региона, его лояльность была сомнительна. Будучи уроженцем Артуа, он являлся подданным герцога Бургундского и находился в процессе переговоров с офицерами Филиппа о смене подданства. Появление Жанны в этот момент было для него невыгодным и, возможно, опасным. Борнель впустил ее в город с горсткой спутников, но не пустил ее армию. В результате отряд Жанны был блокирован к югу от Эсны, где не мог найти продовольствия. На следующий день большинство капитанов отказались от предприятия и отошли к Санлису. У Жанны д'Арк осталось менее 400 человек и она решила привести их обратно в Компьень. Тем временем 20 мая 1429 г., герольды Филиппа Доброго призвали защитников города к капитуляции, и началась осада^[472].

Компьень был старинным королевским городом, стоявшим на восточном берегу Уазы, на пересечении сухопутных и речных путей из Шампани в Нормандию и из Парижа во Фландрию. Когда-то он был богат, жил за счет торговли вином и зерном, а также ежегодной ярмарки в середине Великого поста. Но войны положили этому конец. На протяжении всех гражданских войн и английской оккупации он был пограничным городом, переходившим из рук в руки не менее восьми раз в период с 1414 по 1429 год. Торговля была уничтожена, многие здания разрушены. Однако в течение нескольких периодов оккупации города вольными компаниями его оборона постоянно совершенствовалась. В 1429 году Компьень защищали стены длиной в полторы мили, с более чем семьюдесятью башнями и широким рвом, заполненным водой. На восток Компьеня местность была покрыта густым лесом, который с XII по XIX век был местом королевских охот и простирался в Валуа и Суассоне до Пьерфона и Морьянваль. С запада город соединялся с противоположным берегом Уазы деревянным мостом, опирающимся на каменные опоры. Городской конец моста защищала массивная укрепленная сторожевая башня и подъемный мост. На другом конце моста находился обнесенный рвом мощный барбакан, с собственным гарнизоном.

В 1430 г. обороной Компьеня руководил капитан города, пикардийский оруженосец Гийом де Флави. Это был человек сильной воли, безграничной энергии и горячего нрава, участвовавший в самых смелых военных авантюрах того времени. Он отказался от богатой невесты и крупной взятки, которую предлагал ему герцог Бургундский за сдачу города. Но отстоять его было непросто. В начале года в Компьене было размещено большое количество войск, но все они были выведены до начала осады. Компьень пришлось защищать силами горожан и нанятого муниципалитетом за свой счет отряда из 600 профессиональных солдат. Граф Клермонский, занимавший в этом регионе главенствующее место среди французских военачальников, находился вместе с королем в долине Луары. В его отсутствие командование сектором принял на себя граф Вандомский. Он разместил свой штаб в Санлисе, в двадцати двух милях от города. Там к нему присоединились некоторые отряды, покинувшие осажденный город. Кроме того, под его контролем были важные французские гарнизоны в Крее и Крепи-ан-Валуа^[473].

^{8. Осада Компьеня, май-октябрь 1430 года.}

Бургундцы и их английские союзники разместили свои силы на лугах по берегам Уазы, напротив города. Маршал армии, Бодо де Нуаэль-Вион, разместился в замке Марньи, а его войска рассредоточились между расположенной внизу деревушкой и рекой. Жан де Люксембург, командовавший самым многочисленным отрядом, занял старый замок Клеруа, расположенный ниже по течению реки у подножия крутого лесистого холма, известного сегодня как Мон-Ганелон. Английский контингент расположился лагерем ниже по течению от Марньи, в районе замка аббатства Сен-Корнель в Венетте. Там они навели понтонный мост, обеспечив осаждающей армии доступ к обоим берегам. Филипп Добрый располагался далеко в тылу, в удобном замке Куден. Опасения Юга де Ланнуа по поводу снабжения армии оказались беспочвенными. Через Нуайон к осадным линиям поступали припасы из Пикардии и, что менее надежно, из Нормандии через удерживаемый бургундцами город Клермон-ан-Бовези. Бургундцы не хотели терять время, пытаясь взять Компьень измором и надеялись взять город штурмом и двигаться дальше. План состоял в том, чтобы захватить барбакан в конце моста, артиллерией разрушить стены со стороны реки и сторожевую башню, а затем штурмовать город через мост. Это была та же стратегия, которая потерпела неудачу под Орлеаном^[474].

Жанна д'Арк со своим отрядом вернулась в Компьень из Суассона незадолго до рассвета 23 мая 1430 г., проскакав всю ночь верхом. Прибыв в город, она сразу же взяла на себя командование, как это было в ее характере. Утро она провела, разрабатывая планы, делясь со своими спутниками видениями, пророчествами и "всевозможными безумными фантазиями". Затем она приказала закрыть ворота города и собрать гарнизон и горожан, которым рассказала, что святая Екатерина была послана ей Богом, чтобы сообщить, что она должна совершить вылазку против бургундских позиций за городом. Голоса подсказывали ей, что победа несомненна. Герцог Бургундский будет захвачен, а все его сторонники убиты, взяты в плен или обращены в бегство. Вечером, около шести часов, через мост через Уазу была совершена конная вылазка, в которой участвовало около 400 или 500 человек. Жанна не возглавляла ее. Она была в тылу, в окружении своих обычных спутников. Но она обращала на себя всеобщее внимание: в алой с золотом мантии, надетой поверх ослепительно белых доспехов, на богато снаряженной лошади, держа в руках свое знаменитое знамя. Вылазка вышла из барбакана моста и атаковала позиции Бодо де Нуаэля перед Марньи. Бодо оказался неподготовленным. Многие из его людей были безоружны и без доспехов. Они бросились вооружаться и оказали упорное сопротивление, выиграв драгоценное время для того, чтобы командиры соседних секторов пришли им на помощь. Жан де Люксембург провел своих людей через луга из Клеруа и возглавил контратаку. Сражение то затихало, то разгоралось. Французы трижды атаковали отряд Люксембурга, но их силы таяли. По мере того как в бой вступали все новые и новые бойцы с других участков осадных линий, борьба становилась все более неравной и французские трубачи дали сигнал к отступлению.

В эпоху обнесенных крепостными стенами городов вылазка в осадные порядки противника была одной из самых опасных операций на войне. Необходимо было удержать пути отхода вылазки в город. При этом существовал риск, что осаждающие последуют за вылазкой при отступлении и ворвутся в город через открытые ворота. Для прикрытия отхода вылазок Гийом де Флави установил на барбакане у моста кулеврины, а перед ним разместил большой отряд лучников. Еще большее количество лучников было размещено на баржах, пришвартованных в реке. Когда прозвучал сигнал к отступлению, Жанне д'Арк было предложено вернуться к мосту, пока ее не отрезали. Она отказалась, и драгоценные секунды были потеряны. В итоге ее спутники схватили уздечку ее лошади и заставили ее отступать за собой. Большинству людей из вылазки удалось  бежать по мосту в город. Некоторые были зарублены преследователями. Другие упали в давке с моста и утонули. Но, несмотря на лучников и артиллерию Гийома де Флави, англичане, подошедшие со стороны Венетта, смогли пробиться сквозь строй отступающих французских войск и добраться до арьергарда, в котором находилась Жанна. Гийом де Флави, следивший за ходом боя из сторожевой башни, опасался, что преследующие французов англичане доберутся до городских ворот и принял непростое решение закрыть ворота и поднять мост. Арьергард был отрезан. Жанна оказалась в окружении. Не менее полусотни человек пытались схватить ее. Одни хватали ее за доспехи, другие — за уздечку лошади. "Сдавайся и дай мне клятву", — кричали они все вместе — классическая формула, предписанная рыцарскими традициями. Жанна ответила: "Я присягнула другому и выполню свою клятву". Это была бравада. Лучники схватили ее за длинную накидку и стащили с лошади. Она поднялась с земли среди толпы врагов и сдалась двум оруженосцам свиты Жана де Люксембурга. Ее брат Пьер и верный защитник Жан д'Олон были схвачены вместе с ней. Жанна была доставлена в штаб-квартиру Бодо де Нуаэля в замке Марньи.

Когда сражение стихло, на место происшествия прибыл Филипп Добрый в сопровождении привычной толпы придворных и сопровождающих лиц, среди которых был и хронист Ангерран де Монстреле. Филипп имел краткую беседу с Жанной, но Монстреле признался, что к моменту написания хроники забыл о чем они говорили. Вечером того же дня Жанна была передана офицерам Жана де Люксембурга. Несколько дней она находилась в покоях Жана в Клеруа, а затем была перевезена в его замок Болье в Пикардии. Филипп Добрый сообщил об этом в письме своим союзникам и городам своих владений. "Ее захват, — писал он, — покажет, какой глупой ошибкой было то, что все эти люди были впечатлены ее поступками"^[475].

* * *

Через несколько дней после пленения Жанны д'Арк герцог Бургундский и Жан де Люксембург предприняли штурм города. Чтобы взять его с западного берега реки, им пришлось сначала захватить барбакан в конце моста, защитники которого ожесточенно сопротивлялись. Вокруг них было чистое пространство для ведения огня. Их лучники и кулеврины отразили все первые атаки, нанеся штурмующим большие потери. Жан де Люксембург был вынужден дать сигнал к отступлению и перейти к более продуманным действиям. Он располагал мощным артиллерийским обозом, в том числе пятью большими бомбардами, стрелявшими каменными ядрами диаметром до фута. Они были установлены по берегам реки, где разрушили часть деревянной проезжей части и несколько водяных мельниц под арками моста. Для снабжения и укрепления барбакана защитники города были вынуждены соорудить веревочный мост через брешь, но это было опасное занятие, стоившее им многих жизней, в том числе одного из братьев Гийома де Флави. Тем временем осаждающие построили напротив барбакана на расстоянии выстрела лука земляной больварк. Отсюда они начали рыть длинные траншеи, чтобы войска могли подойти к барбакану незаметно и безопасно. Под его стены были подведены мины, на которые защитники ответили контрминами. В подземных тоннелях шли рукопашные бои. Продвижение шло медленно. К концу мая стало ясно, что бургундцы увязли в длительной осаде, которой они надеялись избежать^[476].

Обе стороны вызвали подкрепления. Примерно в начале июня сэр Джон Монтгомери отошел со своими войсками в Нормандию. На его место прибыл более многочисленный английский отряд под командованием графов Хантингдона и Арундела. Городской Совет направил к Карлу VII несколько эмиссаров, которые все настойчивее просили о помощи. Гийом де Флави за время осады совершил не менее четырех визитов к королевскому двору, требуя от короля помощи. Карл VII выдал ему письменное разрешение сдать город, если он придет к выводу, что его невозможно удержать, но пообещал, что армия помощи придет, как только для этого найдутся войска. Но это было легче сказать, чем сделать. Единственными полевыми войсками, имевшимися в распоряжении короля, были отряд Орлеанского бастарда и шотландский корпус, не более нескольких сотен человек. Орлеанский бастард сразу же отправился в долгий поход вокруг Парижа через Мелён и Ланьи. В начале июня он присоединился к графу Вандомскому в Санлисе. Вскоре шотландский корпус покинул Турень. Небольшой контингент войск вошел в Компьень в середине июля. Но основную армию помощи маршал Буссак все еще собирал на Луаре и прибыл в Санлис только в сентябре^[477].

Барбакан, разбитый артиллерией герцога Бургундского и подорванный его саперами, был окончательно взят на третьей неделе июля 1430 года. После двухмесячного сопротивления защитники были наголову разбиты внезапным ночным штурмом. Повреждения моста сделали невозможным их отступление в город. Большинство из них было перебито, взято в плен или утонуло в реке при попытке к бегству. После окончания битвы Филипп Добрый выкупил у пленителя командира барбакана с единственной целью — повесить его на виселице на вершине руин на виду у защитников сторожевой башни. Однако вместо того, чтобы стать началом конца, как надеялись бургундские капитаны, взятие барбакана открыло период бездействия, который продолжался почти три месяца. Бургундцы отремонтировали барбакан, ввели туда гарнизон и установили бомбарды. Они начали планомерно уничтожать в упор оборонительные сооружения на берегу реки и западные кварталы города. Позднейшее обследование показало, что за время осады артиллерией было разрушено около 350 зданий. В некоторых кварталах целые улицы были превращены в руины. Но осаждающим не удалось ни пробиться через мост, ни провести штурм через реку^[478].

Филипп Добрый испытывал все большие проблемы в других частях своей разбросанной державы. Первая из них возникла в графстве Бургундия. В начале июня 1430 г. капитан Филиппа в этом регионе Луи де Шалон, принц Оранский, по приказу Филиппа вторгся в Дофине. Его армия была собрана из его родного графства и усилена несколькими компаниями савойских и английских наемников. 11 июня, менее чем через неделю после начала кампании, он попал в засаду у Антона к востоку от Лиона, где французскаяармия под командованием Рауля де Гокура, поддерживаемая грозным сенешалем Лиона Амбером де Гроле и кастильским рутьером Родриго де Вильяндрандо, практически уничтожила войска Шалона. Ему самому, израненному и залитому кровью, посчастливилось спастись верхом на лошади. Впоследствии за этот позор он и еще один рыцарь Ордена Золотого Руна были исключены из организации. Это событие стало началом широкого наступления двух лейтенантов Гокура на владения Филиппа Доброго в Шароле и Маконне. Весть о битве при Антоне дошла до Филиппа под Компьенем примерно через неделю после ее окончания, и почти сразу же последовало сообщение о другой проблеме на противоположном конце его державы, на границе между графством Намюр и принципатом-епископством Льеж. В этом регионе уже много лет кипело местное соперничество. Льежцы, рассчитывая на то, что Филипп завязнет на Уазе, готовились вторгнуться в Намюр и осадить город Бувинь-сюр-Мез. Вскоре после этого принц-епископ Льежа направил в лагерь Филиппа официальное объявление войны. Герцог был вынужден отрядить Антуана де Кроя, одного из главных капитанов своей армии, с 600 человек и срочно отправить их в Намюр^[479].

В начале июля 1430 г. канцлер Бургундии Николя Ролен прибыл в замок Куден, чтобы обсудить со своим господином сложившуюся ситуацию. Силы Филиппа были перенапряжены. Летом 1430 г. на разных фронтах находилось больше людей, чем когда-либо с 1422 года. Только армия под Компьенем обходилась ему в 33.000 ливров в месяц в виде военного жалованья. Герцог был вынужден прибегнуть к радикальной экономии, в том числе перевести всех своих чиновников и получателей аннуитетов на половинное жалованье. Трехмесячный срок, на который он согласился служить со своей армии, истек 10 июля. Третий месяц, который он согласился отслужить за свой счет, привел к серьезному истощению казны. По условиям февральского соглашения Филиппа с кардиналом Бофортом, его военный вклад в кампанию во Франции в конце третьего месяца должен был быть сокращен до 600 латников и 600 лучников. Это позволило бы сократить численность бургундской армии под Компьенем на две трети и, вероятно, привело бы к отказу от осады. Однако Филипп заключил новое соглашение со своими английскими союзниками. Герцог согласился еще полгода служить во Франции с 800 латниками и 1.000 лучниками в обмен на субсидию в размере 19.500 франков в месяц. Англичане также согласились возместить все его расходы на артиллерию. Военный казначей Генриха VI Джон Хотофт прибыл 12 июля, чтобы пересчитать деньги, выплаченные за первый месяц. Как и первоначальные выплаты Филиппу в марте, эта сумма была выдана кардиналом Бофортом из его собственных сундуков^[480].

На второй неделе августа 1430 г. возникла новая проблема. Пришло известие, что в Лувене умер двоюродный брат Филиппа Филипп де Сен-Поль, герцог Брабантский. Он был болен уже некоторое время, и его смерть не была неожиданной. Детей у Филиппа не было, а герцоги Бургундские уже долгое время считали герцогство своим. Были и другие, кто, возможно, имел более весомые права на выморочное герцогство, но Филипп Добрый был самым могущественным и пользовался поддержкой большинства брабантской знати. К тому же он действовал быстро. 15 августа герцог внезапно оставил осаду Компьеня и двинулся на Гент, а оттуда на Мехелен. К Компьеню он так и не вернулся^[481].

Перед отъездом герцог назначил Жана де Люксембурга и Филиппа де Савеза командующими армией в его отсутствие, оставив им инструкции делать все по согласованию с двумя английскими графами. Осада была оставлена в полном беспорядке. Жан де Люксембург отсутствовал, совершая длительный военный рейд по Лаонне и Валуа. Он вернулся только в конце августа. Многие участники осады дезертировали и либо разошлись по домам, либо отправились в грабительские рейды по окрестностям. На их возвращение и восстановление осадной армии ушел месяц. С середины сентября 1430 г. в осаду были влиты новые силы. Бургундские и английские капитаны отказались от идеи штурма через мост. Вместо этого они решили вплотную обложить город с обеих сторон реки с целью взять его измором, что, вероятно, следовало сделать с самого начала. В сентябре же эта затея оказалась более сложной из-за сокращения сил осаждающих. 19 сентября был проведен смотр сил всей армии. В бургундской дивизии насчитали около 700 латников и 1.600 лучников, то есть примерно две трети от первоначальной численности. Есть некоторые свидетельства еще более резкого сокращения численности английской дивизии. Граф Арундел, по-видимому, покинул осаду, а другие отряды, возможно, были отозваны для участия в других операциях. Хронист Монстреле, который, вероятно, присутствовал при этом, полагал, что численность английских войск сократилась примерно до 600 человек, в результате чего общая численность союзных войск под города составила менее 3.000 человек.

Западный берег был закреплен за англичанами, а восточный — за бургундцами. С восточной стороны главным входом в город были Пьерфонские ворота, расположенные в центре обвода стен и выходившие через барбакан на дорогу через лес к крепости Пьерфон, расположенной в девяти милях от города. Ворота оставались открытыми на протяжении всей осады. Теперь бургундцы начали строить перед ними большую бастиду, получившую название Сен-Ладр. Здесь был размещен гарнизон из 300 человек под командованием Жана де Креки, видного капитана и советника герцога, а также Жака де Бриме и его племянника Флоримона — все трое были рыцарями-основателями Ордена Золотого Руна. В это же время был укреплен барбакан в конце моста через Уазу, где разместился еще один крупный бургундский гарнизон. На дорогах, ведущих на север к Нуайону, были построены две небольшие деревянные бастиды, по одной на обоих берегах реки. Жан де Люксембург и ведущие бургундские капитаны разместили свои штаб-квартиры в зданиях августинского приорства Руалье, расположенного на небольшом расстоянии к югу от города. Новые меры дали немедленный результат. Положение защитников стало ухудшаться. Их магазины и кладовые опустели. Наступил голод. Гарнизон посылал отчаянные призывы к офицерам французского короля ускорить прибытие обещанной армии помощи^[482].

В конце сентября 1430 г. маршал Буссак с первыми отрядами своей армии прибыл в регион. Он направился в Санлис, где соединился с войсками графа Вандомского, Потона де Сентрая и Теодоро ди Вальперга. Еще несколько отрядов, набранных Гийомом де Флави из гарнизонов Шампани, прибыли в третью неделю октября и расположились в десяти милях к югу от Компьеня в деревне Бетизи. Но даже с учетом подхода новых войск французы имели всего 1.200 человек. Это не обнадеживало, так как составляло примерно треть от численности англо-бургундцев. Граф Вандомский рассчитывал получить больше, но многие из обещанных ему войск так и не появились. Но граф не мог позволить себе их дожидаться. Ухудшение ситуации в Компьене не оставляло ему иного выбора, кроме как сделать все возможное с имеющимися силами. Он не рассчитывал на снятие осады, но надеялся хотя бы пополнить запасы продовольствия в городе. 24 октября граф и маршал Буссак вывели свои войска из Санлиса, сопровождая большой обоз с продовольствием. Они двинулись вверх по долине Уазы к мосту у Вербери, где соединились с людьми из Шампани и расположились на ночлег на лугах.

В восьми милях от них, в приорстве Руалье, английский и бургундский капитаны обсуждали свою собственную стратегию. Перед ними стояла классическая дилемма любой осаждающей армии в подобной ситуации: как противостоять подошедшей армии помощи и одновременно сдерживать гарнизон в тылу. Сейчас в Компьене, помимо вооруженных горожан, находилось не менее 500 профессиональных солдат. Все вместе они были способны на мощную вылазку. Некоторые капитаны в Руалье выступали за то, чтобы оставить осадные линии и атаковать французов. Однако большинство было за оборонительный бой на подготовленных позициях на широкой открытой равнине к югу от города. Было решено, что английская дивизия переправится через реку по понтонному мосту на рассвете следующего дня и соединится с остатками бургундской армии в Руалье, а бургундские гарнизоны, удерживающие барбакан у моста и три бастиды, останутся на месте. Расчет был на то, что вместе с арьергардом основной армии они смогут справиться с любой вылазкой из ворот.

В Вербери французское командование решило применить иную стратагему. Под командованием Потона де Сентрая был сформирован отряд из 200–300 человек, который ночью отправили вперед через Компьенский лес. Сентрай планировал незаметно обойти англо-бургундские позиции под прикрытием леса, а затем застав врасплох бастиду Сен-Ладр войти в город через Пьерфонские ворота, прежде чем англичане и бургундцы поймут, что происходит. За отрядом Сентрая через лес должен был следовать обоз с продовольствием в сопровождении еще 100 человек. Французские разведчики доложили, что бургундцы, по-видимому, предвидели подобный маневр и перегородили тропинки через лес срубленными деревьями. Но французы привлекли местных крестьян, которые помогли убрать деревья и расчистить проход через густую растительность. Между тем, рано утром следующего дня остатки французской армии планировали подойти к Компьеню в боевом порядке, создавая впечатление, что они намерены вступить в сражение. Французы надеялись сковать силы противника и отвлечь их от Пьерфонских ворот, пока Потон де Сентрай и обоз с продовольствием будут обходить их с тыла.

Рано утром 25 октября англичане переправились через реку и соединились с бургундцами у Руалье. Объединенная армия заняла позицию к югу от приорства, правый фланг которой был защищен рекой, а левый — лесом. Перед их линией была вырыта глубокая линия траншей, служившая препятствием для лобовой атаки кавалерии. Утром граф Вандомский прошел с главной частью французской армии через прибрежные луга и вышел на равнину расположившись перед англо-бургундской линией, на расстоянии выстрела из лука. В течение нескольких часов войска стояли напротив друг друга, а более смелые духом бойцы обеих армий демонстрировали свое превосходство в стычках между линиями. Но союзники не желали отказываться от обороны, а французы не собирались атаковать.

Рано утром Потон де Сентрай вышел из леса на поляну напротив бастиды Сен-Ладр. Гарнизон города был предупрежден. Появление Сентрая стало сигналом к мощной вылазке против бастиды. Работы по укреплению бастиды бургундцами еще не были закончены, а рвы вырыты лишь наполовину. Вылазка из города без труда добралась до стен с лестницами и крючьями. Первые два штурма бургундский гарнизон отбил. Но третий штурм, предпринятый объединенными силами Сентрая и Гийома де Флави, ошеломил защитников. В бой вступила толпа разъяренных и вооруженных горожан, как мужчин, так и женщин. Более половины гарнизона бастиды было перебито, а большинство остальных, включая двух из трех командиров, взяты в плен. Горожане уже приступили к разрушению бастиды, когда из леса вышел обоз с продовольствием и с триумфом прошел через ворота.

В поле под Руалье Жан де Люксембург совещался со своими капитанами. Он считал, что они должны оставить свои позиции и немедленно отправиться на помощь своим товарищам в бастиде. Но другие убедили его остаться на позиции, надеясь, что решительное столкновение с войсками графа Вандомского и маршала Буссака восстановит ситуацию. К французам был послан герольд с вызовом на бой. Но французское командование не собиралось ставить все на карту, вступая в сражение с превосходящими силами противника. В предрассветных сумерках они, пользуясь своим превосходством в мобильности (все они были конными), обошли с флангов англо-бургундскую армию и направились к городу. Когда они въезжали в ворота Компьеня, люди из гарнизона уже одержали еще одну победу. Они навели наплавной мост из лодок через Уазу и обрушились на одну из двух небольших бургундских бастид к северу от города, убив ее защитников и спалив деревянное строение дотла. На противоположном берегу защитники другой бастиды сами подожгли ее и бежали, пока их не постигла та же участь.

Жан де Люксембург и граф Хантингдон все еще стоя в поле провели спешное совещание и решили вернуться в свои лагеря по обе стороны реки и перегруппироваться. На следующее утро они планировали вновь собраться в боевом порядке и вызвать французов на бой перед городом. Но им обоим должно было быть уже ясно, что осада провалилась. Французы вряд ли приняли бы вызов. Город был снабжен продовольствием, а его гарнизон усилен. Три из четырех бургундских бастид были разрушены. Моральный дух в рядах союзников был настолько низок, что оба командира были вынуждены выставить усиленные караулы, чтобы предотвратить дезертирство своих людей. Но все эти меры оказались бесполезными. Дезертирство началось с английской дивизии. Люди объединялись в группы, сметали охрану и уходили в сторону Нормандии. Их примеру стали следовать бургундцы. Утром оба командующих осмотрели то, что осталось от их армии. О том, чтобы бросить вызов французам под Компьенем, не могло быть и речи и они решили отступить в Нуайон и ждать там, пока Филипп Добрый и Совет английского короля не договорятся о дальнейших действиях. Когда они уходили, горожане с ликованием принялись разрушать понтонный мост в Венетте. В барбакане в конце городского моста Бодо де Нуайель сжег свои постройки и удалился с остатками армии. Французы захватили большое количество трофеев. В лагерях в Руалье и Венетте были захвачены повозки и припасы союзников. Большие бомбарды герцога Бургундского были найдены брошенными на полях. Это было "позорное и бесчестное дело", — заметил граф Вандомский. 26 октября 1430 г. отступающая союзная армия достигла Нуайона и расположилась лагерем на берегу Уазы в районе пригородной деревни Пон-л'Эвек^[483].

Филипп Добрый находился в Брюсселе, когда до него дошла весть о произошедшей катастрофе. Он спешно завершил свои дела и сразу же отправился во Францию. 2 ноября его кавалькада въехала в Аррас. К этому времени командиры в Нуайоне уже не контролировали события. Французы получили новые подкрепления с Луары и начали мощное контрнаступление против бургундских войск в Пикардии и Бовези. За считанные дни они вернули все города и замки, занятые союзниками с апреля, за исключением Суассона. Они также захватили укрепленный мост через Уазу в Пон-Сен-Максансе. Маршал Буссак занял город Клермон-ан-Бовези и осадил цитадель. Потон де Сентрай продвигался на север к Сомме. Из Арраса герцог вызвал все имеющиеся войска в Корби и срочно занялся размещением гарнизонов в главных городах Пикардии. Пока его офицеры пытались собрать новую армию, то, что осталось от старой, распадалось на части. Английские войска под Нуайоном взбунтовались. Срок службы за полученные авансы закончился в сентябре, и с тех пор они не получали жалованья. Они заявили, что немедленно уйдут в Нормандию. Бургундские капитаны умоляли графа Хантингдона подождать еще несколько дней, пока из Арраса и Руана не поступят новые приказы. Но Хантингдон, которому его люди уже не подчинялись, был непреклонен. Жан де Люксембург, как говорят, "проклял их и весь народ, из которого они вышли". Но положение его собственных войск было не лучше. Им также не выплачивали жалованье, и настроение их было столь же отвратительным. 4 ноября кампания была прекращена^[484].

Неудача под Компьенем нанесла непоправимый ущерб отношениям между герцогом Бургундским и англичанами. Филипп Добрый считал, что англичане его предали. В последние дни осады он отправил в Руан несколько неприятных посланий. Затем, 4 ноября 1430 г., герцог обратился к Совету Генриха VI с резкой критикой и отправил двух своих советников в Руан, чтобы подкрепить послание. Непосредственным поводом для недовольства Филиппа стало то, что англичане не выплатили ему то, что обещали. Ежемесячные платежи для его армии были просрочены на два месяца, а 40.000 салюдоров, которые, как он утверждал, были потрачены на артиллерию, не были возмещены. На самом деле, к тому времени, когда эмиссары прибыли в Руан, военное жалованье армии Филиппа было выплачено в полном объеме, а также половина суммы, которую он требовал за артиллерию. Герцог имел более веские основания, когда жаловался на то, что англичане не выплатили жалованье своим войскам, в результате чего они дезертировали и он оказался в опасной ситуации перед французским контрнаступлением в Пикардии. Однако реальная претензия Филиппа была более фундаментальной. Он протестовал против всего хода войны и того бремени, которое она на него возлагала. Его предупреждения о риске долговременной осады были проигнорированы. Он потерял дорогих друзей, в том числе четырех видных членов своего свиты, попавших в плен в бастиде Сен-Ладр. Его владения в Бургундии были разорены французами. Его графство Намюр было захвачено людьми из Льежа. За этим перечнем жалоб скрывался невысказанный страх Филиппа, что с 1420 г. он поддерживает проигрышное дело^[485].

Английский Совет был встревожен тоном посланий Филиппа Доброго. Советники спешно собирали войска для укрепления бургундских позиций в Пикардии и Бовези. Граф Хантингдон, который с остатками своей армии отошел к Гурне, был сразу же отправлен обратно, чтобы освободить Клермон-ан-Бовези. Сэр Томас Кириэлл, находившийся на северной границе Нормандии, был отправлен с несколькими сотнями человек к Филиппу на Сомму. Дополнительные люди были переброшены даже из гарнизона Кале. Графы Стаффорд и Арундел были отозваны из Гатине и Иль-де-Франс. Племянник кардинала Томас Бофорт граф дю Перш, которому было приказано укреплять оборону Ниверне, был неожиданно переведен в Пикардию. Обещанное контрнаступление началось успешно. Войска маршала Буссака, окружившие цитадель Клермона, бежали при приближении армии Хантингдона, оставив большую часть артиллерии, захваченной под Компьенем. Но тут катастрофа разразилась на севере. 20 ноября около 600 английских и бургундских солдат под командованием Кириэлла попали в засаду, устроенную Потоном де Сентраем, когда они проходили через деревню Бушуар. Кириэлл позволил своим людям разойтись по лугам, чтобы поохотиться на зайцев и там они стали легкой добычей для французской кавалерии. Большинство из англичан было зарублено на полях, когда они бежали обратно в деревню. Некоторым удалось сплотиться под знаменем Кириэлла, но и тут они были разбиты. В плен попало около восьмидесяти человек, включая самого Кириэлла.

Филипп продвинулся со своей армией на юг до реки Авр у Руа и остановился там. В течение нескольких дней французскую и бургундскую армии разделяло всего пять миль. Буссак выслал герольда с вызовом на бой. Филипп, желавший восстановить утраченный престиж, с удовольствием его принял. Он выстроил свою армию в боевой порядок к югу от Руа. Но Совет убедил его отступить. У герцога было более чем вдвое больше солдат, чем у французов, но его люди были деморализованы недавними поражениями и не были в состоянии сражаться. К тому же, добавили советники, было ниже его достоинства принимать вызов от армии, в рядах которой не было ни одного королевского принца. Поэтому Буссаку было отправлено сообщение, что вместо Филиппа с ними будет сражаться Жан де Люксембург. Французы с облегчением восприняли такую попытку противника выйти из положения и заявив, что будут сражаться только с Филиппом, в одночасье отступили в Компьень.

Что касается обещанных английских подкреплений, то ни одно из них, кроме злополучного отряда Кириэлла, не прибыло вовремя. Граф Стаффорд появился только после того, как Филипп стал отступать. Отряды из Кале, похоже, вышли слишком поздно. Льюис Робесар и Томас Бофорт с 500–600 человек дошли до Конти, к югу от Амьена, но при попытке переправиться через реку Эвуассон были атакованы и разбиты гораздо более крупными силами под командованием Потона де Сентрая. Робесар, который отказался бежать, поскольку был рыцарем Ордена Подвязки, был убит. В последних числах декабря 1430 г. советники Филиппа встретились с главными английскими военачальниками в Амьене. К ним присоединился епископ Кошон. Встреча, видимо, была весьма напряженной. Союзники согласились, что от похода необходимо отказаться. Филипп представил англичанам счет. По подсчетам его бухгалтеров, он должен был получить еще 113.000 ливров, которые англичане ему не выплатили. На второй неделе декабря герцог в раздраженном состоянии вернулся в Брабант, где и провел большую часть зимы^[486].

* * *

Драма Жанны д'Арк разыгрывалась на втором плане во время осады Компьеня. Она недолго оставалась в Болье, но находясь там, попыталась бежать. Она заперла своих охранников в комнате и проскользнула через щель в деревянной перегородке. Но ее задержал привратник. В результате в начале июня 1430 г. ее перевели в другую крепость Жана де Люксембурга — Боревуар, расположенную дальше на север, на границах епископства Камбре. Боревуар до нашего времени не сохранился, если не считать обломков одной башни, но путешественник XVII века описывал его как "массивную крепость, мощно выстроенную и сильно укрепленную"^[487].

Точный правовой статус Жанны был неясен. Она сдалась в плен одному из сторонников Жана де Люксембурга. Если она была военнопленной, то являлась собственностью Жана, и он имел полное право отпустить ее за выкуп или продать кому-либо по своему усмотрению. Согласно же английской практике, это право имело ряд важных исключений. Король мог претендовать на любого пленника высокого ранга, захваченного людьми, находящимися на его службе. В Нормандии сложился особый принцип, согласно которому служители королевской юстиции могли требовать выдачи пленника, который должен был отвечать по уголовному обвинению. Разбойники, условно освобожденные и другие сомнительные лица часто требовались к выдаче норманнским чиновникам Генриха VI, даже если те были захвачены в ходе обычных военных действий. Но Жанна была захвачена в Бовези офицером герцога Бургундского, и ни английская, ни нормандская практика здесь не действовала. Существовал определенный авторитет, согласно которому Генрих VI как король Франции имел право выкупить любого пленника стоимостью 10.000 ливров и более, но английский Совет поначалу отказывался признать, что Жанна стоила столько, опасаясь, что им придется заплатить.

Еще одну сложность добавляли претензии Церкви. Церковь обладала исключительной юрисдикцией в отношении ереси и других преступлений против веры, таких как колдовство и богохульство. Ответственность за борьбу с этими преступлениями несли епархиальный епископ и Священная канцелярия инквизиции — рыхлое учреждение, состоявшее в основном из монахов-доминиканцев и получавшее свои полномочия непосредственно от Папы Римского. В 1430 г. должность инквизитора Франции занимал настоятель доминиканского ордена в Париже. Его полномочия были делегированы генеральным викариям, назначаемым в каждую епархию. Через три дня после пленения Жанны Мартин Биллорель, генеральный викарий Парижской епархии, обратился к герцогу Бургундскому с письмом, в котором сообщал, что Жанна подозревается в целом ряде преступлений, "попахивающих ересью". По его словам, долг каждого христианина любого ранга — содействовать пресечению подобных преступлений. Он призвал отправить Жанну под охраной в Париж, чтобы там ее судила инквизиция.

За этой инициативой стоял Парижский Университет, видным членом которого был сам Биллорель. В 1430 г. Университет был лишь тенью себя прежнего: "Увы, он сильно уменьшился по сравнению с прежней славой", как он признавался в откровенном обращении к Папе. Бургундские репрессии после 1418 г. исключили из его рядов всех видных арманьяков и превратили его в агрессивного сторонника Бургундского дома и, как следствие, ланкастерских королей. Интерес к Жанне д'Арк усиливался политическими последствиями ее дела. Но это была не только политика. Университет оставался хранителем религиозной ортодоксии и высшей инстанцией в вопросах вероучения. Он принимал самое активное участие в преследовании колдовства, проявляя пристальный интерес к брату Ришару и Пьеррону Бретонскому. Даже для аскетически аполитичного церковника религиозные последствия утверждения Жанны о том, что она напрямую говорит с Богом, были тревожными. В 1431 г. в письме к Папе доктора Университета выражали сожаление по поводу "всплеска новых пророков, объявляющих об откровениях от Бога и его святых", которые являются проводниками хаоса и предвестниками социальной дезинтеграции, предшествующей концу света^[488].

Совет Генриха VI не был инициатором вмешательства Биллореля и не приветствовал его. Советники не хотели судить Жанну д'Арк в политически нестабильной обстановке Парижа. Но они были полны решимости судить Жанну так или иначе и считали, что у них есть все основания для преследования ее в обычном уголовном суде как предательницу и разбойницу. Однако в показательном процессе по обвинению в ереси и колдовстве перед церковным судом имелись очевидные пропагандистские преимущества. Ее осуждение Церковью произвело бы впечатление, превосходящее все, чего мог бы добиться обычный уголовный суд. Если бы ее победы были признаны делом рук сатаны, их моральное воздействие на обе стороны было бы сведено на нет. Поэтому англичане решили вырвать Жанну из рук Жана де Люксембурга и не были склонны вступать с ним в правовые споры.

Человеком, которого они наняли для суда над ней, был Пьер Кошон. Насколько известно, Кошон не имел личного опыта участия в инквизиторских процессах. Но он был опытным юристом и был близок к Университету, активным членом которого он когда-то был. Кошон был также политически надежен, являясь самым видным и влиятельным после Луи де Люксембурга французским членом Большого Совета. Однако главное преимущество Кошона заключалось в более узком юридическом плане. Он был епископом Бове и Жанна была захвачена в плен в его епархии. Формально он мог претендовать на юрисдикцию по ее делу. Кошон понимал политическую деликатность дела Жанны и важность того, чтобы судебный процесс выглядел достойно в глазах внешнего мира. Он должен был быть процессуально безупречным. На одном из первых процессуальных совещаний Кошон заявил своим коллегам, что намерен одновременно "служить королю и вести прекрасный судебный процесс"^[489].

14 июля 1430 г., когда Филипп Добрый еще находился под Компьенем, Кошон явился в его штаб-квартиру. Филипп был окружен своими советниками и капитанами, включая Жана де Люксембурга. Епископ от имени Генриха VI и церкви передал официальное распоряжение о выдаче Жанны д'Арк. По его словам, она была обвинена в колдовстве, идолопоклонстве и вызывании демонов и не имела права на статус военнопленной. Тем не менее, король по своей щедрости согласился выплатить Жану де Люксембургу 6.000 франков за пленницу, а также назначил пожизненную пенсию оруженосцу, которому она сдалась. Жан де Люксембург оставил это послание без комментариев. В течение следующих двух недель он вел жесткую торговлю. В итоге англичане были вынуждены заплатить 10.000 ливров, и теперь корона могла претендовать на нее по праву. В августе Штаты Нормандии собрались в Руане и вотировали налог в 120.000 ливров, часть которого предназначалась для покупки "Жанны ла Пюсель, обвиненной в колдовстве, военнопленной, командовавшей армией Дофина". В ожидании трудоемкого процесса оценки и сбора денег выкуп за Жанну был выплачен кардиналом Бофортом^[490].

Когда Жанне сообщили, что она должна быть передана англичанам, она бросилась с вершины башни в сухой ров Боревуара, упав с высоты около шестидесяти футов. Так и не удалось выяснить, была ли это попытка самоубийства или бегства. Ее собственные показания на этот счет неоднозначны. Она была контужена, сильно ушибла спину и почки. Некоторое время она не могла передвигаться. Но к сентябрю 1430 г. она достаточно окрепла, чтобы ее отвезли в Аррас, где она была передана англичанам в обмен на деньги. В начале ноября Жанну отвезли в прибрежную крепость Ле-Кротуа в устье Соммы, которая часто использовалась для содержания важных государственных пленников, а для доставки ее в Руан был собран военный эскорт.

23 декабря 1430 года Жанну привезли в город, где ей предстояло провести остаток своей жизни. За ее содержание отвечал граф Уорик. Ее должны были держать в церковной тюрьме, но она была ненадежна, а Уорик хотел быть уверен, что узница не сбежит и не покончит с собой. Поэтому ее отвезли в замок в северной части Руана — символ английской власти в городе и резиденцию нормандской администрации. Для ее содержания была специально изготовлена железная клетка. Но вскоре от ее использования отказались и перевели в камеру, которая теперь известна как Tour de la Pucelle. Это была большая, холодная и скудно обставленная камера на верхнем этаже башни, освещенная лишь двумя бойницами, выходящими на поля. Здесь Жанна была прикована цепями и ножными кандалами к тяжелой деревянной балке, и за ней круглосуточно наблюдала команда из четырех английских тюремщиков под руководством рыцаря королевского двора. Никому не позволялось посещать ее или разговаривать с ней без особого разрешения. По свидетельству участников посмертного расследования, Уорик жестоко расправлялся с каждым, кто пытался помочь Жанне или дать совет, или даже произнести хоть слово в ее защиту. Жанне пришлось пройти через все испытания в одиночку. Ее физическое и психическое здоровье пошатнулось. Она пережила длительные периоды депрессии, несколько приступов лихорадки и гастроэнтерита. Уорик позаботился о том, чтобы ей была оказана самая лучшая медицинская помощь, которую могли предоставить врачи того времени. Один из них сказал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы она умерла естественной смертью; король заплатил за нее высокую цену, чтобы она была публично осуждена и сожжена. 3 января 1431 г. Жанна была официально передана епископу Кошону для проведения экспертизы и суда, хотя все это время она оставалась под стражей своих английских тюремщиков. Жанна не питала иллюзий относительно своей участи. Она сказала Жану де Люксембургу, посетившему ее в камере, что "хорошо знает, что эти англичане предадут меня смерти, потому что они думают, что после моей смерти они смогут завоевать королевство Франция"^[491].

Инквизиционный суд был громоздким процессом, регулируемым сложными процессуальными нормами канонического права и накопленной за два столетия практикой. Желание Кошона устроить "прекрасный суд" сделало его еще более обременительным. Согласно каноническому праву, предполагаемые еретики должны были предстать перед судом, состоящим из епархиального епископа и соответствующего инквизитора, действующих совместно. Трибунал, который должен был судить Жанну, состоял из епископа Кошона и Жана ле Местра, настоятеля доминиканского монастыря в Руане и генерального викария инквизитора Франции по этой епархии. Из этих двух людей Кошон принял в процессе самое активное участие и был вовлечен в него на протяжении всего времени. Он проводил процедурные заседания в своих собственных апартаментах недалеко от собора и часто вмешивался в ход слушаний. Присутствие Ле Местра было необходимо для  придания процессу легитимности, но в целом он был пассивным участником. О его происхождении и симпатиях известно очень мало, но ясно, что он не слишком охотно участвовала в этом действе. Ле Местр сказал одному из нотариусов, которому было поручено вести протокол, что "не одобряет все это дело и делает все, что может". Важную роль сыграл третий участник процесса. Это был прокурор Жан д'Эстиве, парижский юрист-каноник и официальный прокурор епархии Бове. В отличие от Кошона, чьи манеры были хотя бы внешне беспристрастными, Эстиве не пытался скрыть свою ненависть к Жанне. Ярый бургиньон, он был агрессивным обвинителем. Во время допросов в камере он в лицо называл Жанну "шлюхой" и "дрянью". Даже граф Уорик был вынужден предупредить его, чтобы он следил за своим языком.

Необычно то, что помимо двух судей и прокурора на заседании присутствовал многочисленный и непостоянный состав заседателей. На первом открытом заседании присутствовало 42 заседателя, а в судебном процессе в то или иное время участвовало более сотни. Большинство из них были канониками собора или нормандскими священнослужителями, многие имели богословские или юридические степени. Также присутствовала делегация из шести докторов Парижского Университета, которые были одними из самых активных участников. Некоторые из заседателей были тесно связаны с ланкастерской администрацией. Например, особенно активным заседателем был Жиль де Дюремор, аббат Фекана, участник многих дипломатических миссий герцога Бедфорда и один из самых усердных членов Большого Совета. Только три заседателя были коренными англичанами. Уильям Хэттон — гражданский юрист, служивший в секретариате Генриха V во Франции, а теперь — в секретариате Генриха VI. Двое других были оксфордскими богословами, принадлежавшими к королевской капелле.

Ощутимую враждебность к Жанне во время процесса вряд ли можно объяснить случайным присутствием англичан. Все ведущие участники процесса были коренными французами. В политическом отношении они были бургиньонами еще до того, как стали англичанами. Большинство из них были людьми, пропитанными ядом гражданских войн во Франции, сделавшими карьеру благодаря смене династии, осуществленной Филиппом Добрым и Генрихом V в 1420 году. Прежде всего, это были церковники, заинтересованные в подавлении несанкционированных и неортодоксальных откровений. Они разделяли нарастающую истерию по поводу колдовства и чародейства, которая была характерна для Европы во время суда над Жанной. Как и большинство людей их сословия, они испытывали настоящий ужас перед ересью, которая представлялась им коварным ядом, способным заразить все население и разрушить религиозный и политический порядок, как это сделали гуситы в Богемии и лолларды в Англии^[492].

Инквизиционное разбирательство обычно инициировалось самим трибуналом, который имел право принимать к сведению общеизвестные факты. Епископ Кошон открыл процесс, объявив, что слова и поступки Жанны являются "общеизвестными". Последующее разбирательство проходило в два этапа. Сначала было проведено предварительное изучение фактов, известное как processus preparatorius, в ходе которого были сформулированы предварительные обвинения. Только после этого можно было приступать к вызову обвиняемой и ее допросу. На основании собранных материалов и ответов обвиняемой составлялось официальное обвинение, которое предъявлялось обвиняемой и предлагалось поочередно признать или отвергнуть его. После этого трибунал переходил ко второму этапу — собственно судебному разбирательству, называемому processus ordinarius. Обвинитель должен был доказать неопровержимыми фактами все обвинения, которые обвиняемый отвергал^[493].

Юридической основой процесса против Жанны д'Арк было то, что репутация обвиняемой была печально известной. Формально, таким образом, на предварительном этапе не требовалось никаких доказательств. Однако Кошон решил все равно собрать доказательства, чтобы подкрепить версию обвинения. Поиск уличающих материалов уже был начат Советом короля. Советники поручили местным чиновникам собрать улики в Лотарингии и, возможно, в других местах. Первые шесть недель процесса были посвящены оценке этих материалов и допросу свидетелей. В итоге ни одно из полученных сведений не было использовано, и ни одно из них не сохранилась. Как рассказали несколько свидетелей на посмертном дознании 1455–56 годов, это произошло потому, что ничего из этого не уличало узницу. Более того, одного из свидетелей обвинили в том, что он был тайным арманьяком, а другому отказали в компенсации расходов, когда он не смог представить ничего полезного для обвинения. Поэтому в конце концов Кошон решил действовать на основании известных фактов и показаний одной лишь Жанны. 20 февраля 1431 г. она была официально вызвана в трибунал на следующее утро^[494].

В восемь часов утра 21 февраля 1431 г. Жанну вывели из ее камеры в башне и повели через двор на первое публичное заседание трибунала в замковой часовне. Страшная атмосфера была описана четверть века спустя в показаниях, данных одному из официальных нотариусов в ходе посмертного расследования. Жанну привел бальи и усадил перед прокурором и судьями, а также перед шеренгой заседателей, нотариусов и клерков. Вокруг них собралась большая и шумная толпа зрителей, которые постоянно галдели и часто прерывали ее ответы. В результате последующие слушания, хотя они и были якобы публичными, были перенесены в небольшую прихожую большого зала, а у дверей стояли два английских солдата, ограничивавшие туда доступ. Позже слушания были вновь перенесены, на этот раз в камеру Жанны в башне, где было место только для судей и избранной группы заседателей. Однако даже в этих более уединенных условиях атмосфера, видимо, была гнетущей. Хотя трибунал был почти полностью французским, английское присутствие ощущалось повсюду. Руан был ланкастерским городом. Судебные заседания проходили в крепости, которую занимал английский король и его двор. Ее дворы и башни были заполнены английскими солдатами. Заключенную повсюду сопровождала английская охрана. Англичане оплачивали все расходы, связанные с проведением процесса, включая зарплату и расходы судей, прокурора и делегатов Парижского Университета. Они также обязались возместить всем участникам процесса любые неблагоприятные последствия для них лично. Несколько французских секретарей Генриха VI присутствовали на слушаниях, записывая интересующие Совет моменты. Граф Уорик постоянно находился в кулуарах^[495].

В течение двенадцати заседаний Жанну д'Арк допрашивали о ее убеждениях, детстве и воспитании, голосах, прибытии в Шинон, мужской одежде, участии в военных кампаниях 1429 и 1430 годов. Процедура, несомненно, была несправедливой, хотя и не более, чем инквизиторские процессы в целом. Она выгодно отличалась от обычного уголовного процесса, который в этот период мог быть чрезвычайно упрощенным. В случае с Жанной заседания длились от трех до четырех часов в первой половине дня и часто продолжались после небольшого перерыва во второй половине дня. Допрос был неустанным, физически и психически утомительным, а иногда и тенденциозным. Время от времени заседатели вмешивались, давая совет заключенному или предлагая не отвечать на тот или иной вопрос, но Кошон грубо отчитывал их, заставляя держать язык за зубами. Как заметил сам Кошон, судьи и заседатели были людьми, сведущими в богословии и юриспруденции, в то время как Жанна не имела ни малейшего представления о подобных вещах. Тем не менее каноническое право ограничивало использование защитника подсудимым. Только после окончания допросов, когда трибунал приступил к самому процессу, ей была предложена профессиональная помощь, и то лишь из числа заседателей. Жанна ответила, что будет довольствоваться советом Божиим.

Несмотря на все эти трудности, невозможно читать подробный протокол допросов Жанны, не поражаясь ее уму, силе характера и присутствию духа. Она отказалась поклясться говорить правду, лишь оставив за собой право не отвечать на некоторые вопросы. На первых слушаниях она не хотела обсуждать свои видения. Она ни за что не хотела рассказывать о своих личных беседах с Карлом VII и умело избегала большинства расставленных ей риторических ловушек. Она дала несколько резких ответов и имела свой взгляд на то, какие вопросы следует задавать. Жанна говорила: "Это не имеет никакого отношения к вашему делу", или "Загляните в свои записи, и вы увидите, что я уже отвечала на этот вопрос", или "По одному вопросу, добрые господа", или просто "Следующий вопрос?". Ее ответы редко становились аргументами в пользу обвинения. Создавалось впечатление, что это женщина, искренне верящая в свои голоса и свою миссию. Вынужденная быть сама себе адвокатом, она оказалась хорошим адвокатом. Трибунал был явно обескуражен ее прямотой и откровенностью^[496].

26 марта 1431 г. трибунал приступил к собственно судебному процессу — processus ordinarius. Он начался с закрытого заседания судей и некоторых заседателей, на котором Жан д'Эстиве представил список из не менее чем семидесяти статей, которые он обязался доказать. Статьи Эстиве обвиняли Жанну в колдовстве, ворожбе, лжепророчестве, вызывании бесов, суеверии и магии, ереси, расколе, святотатстве, идолопоклонстве, вероотступничестве, богохульстве, мятеже, разжигании войны, пролитии крови, ношение мужской одежды, нарушение церковной дисциплины, совращение людей всех сословий — от принцев до простых людей — на путь нечестия, узурпация воли Бога, побуждению людей к поклонению и почитанию самой себя. Это было огульное обвинение, приукрашенное деталями, которые не имели под собой никаких оснований ни в показаниях Жанны, ни в других материалах дела. Пожалуй, самым поразительным в нем было то, что он не предполагал, что Жанна выдумала свои голоса или сопутствующие им видения. Напротив, предполагалось, что они были подлинными, но дьявольскими. На следующий день, 27 марта, слушания перенесли в прихожую Большого зала, где ей поочередно предлагались статьи для ответа "да" или "нет". В течение трех дней она отвечала на каждую из них, отрицая либо всю статью, либо тенденциозность ее формулировок^[497].

Вскоре стало ясно, что судьям не нравится подход Эстиве. В первых числах апреля они подготовили новую подборку из двенадцати статей, написанных в менее экстравагантных выражениях и в значительной степени основанных на ответах Жанны на перекрестном допросе. Они были почти полностью посвящены ее голосам и видениям. Считалось, что она доверилась им, не посоветовавшись с родителями или уважаемыми церковниками, которые могли бы предупредить ее об опасности. И, доверившись им, она стала носить мужскую одежду ивступила в борьбу с англичанами, кощунственно ссылаясь на волю Бога (Jhesu Maria) в подтверждение своих действий. Печально известное первое письмо Жанны, адресованное герцогу Бедфорду и английским капитанам под Орлеаном, стало главным пунктом нового обвинительного заключения, как и прежнего.

Новые обвинительные статьи, безусловно, доказать было легче. Но они породили свои собственные проблемы для судей. Кошон опасался придать процессу слишком явный политический характер. Но от политики нельзя было уберечься. Суть голосов Жанны заключалась в том, что англичане должны быть изгнаны из Франции. Поэтому вопрос о том, были ли эти голоса истинными или ложными, божественными или дьявольскими, неизбежно становился политическим вопросом. В конечном итоге речь шла о легитимности двуединой монархии. Судьи Жанны не могли считать ее голоса истинными, не признавая божественного характера ее миссии. Однако даже если допустить, что голоса были ложными, в чем судьи и заседатели должны были убедиться, оставалось много трудностей. Далеко не очевидно, что Жанна была вовлечена в ересь. Перед лицом этих проблем Кошон проявил несвойственную ему нерешительность. Он решил представить обвинительные статьи на рассмотрение двадцати двум известным ученым-теологам. Их мнение было однозначным. Они единодушно заявили, что голоса и видения Жанны были ложными и что у нее не было веских оснований верить в них. Либо она их выдумала, либо они были делом рук дьявола. В любом случае, заявили они, ее вера в них является преступлением против христианской веры. Судьи были склонны с этим согласиться, но не были достаточно уверены, чтобы действовать на этом основании. Они решили собрать дополнительные мнения и передать вопрос в Парижский Университет для вынесения решения. Доктора высказали одинаковое мнение, но с разной степенью убежденности, хотя в целом Университет недвусмысленно осудил обвиняемую. Некоторые из опрошенных богословов были столь же категоричны. Другие же считали вопрос сложным и неопределенным и отвечали на него с большой долей колебания. Один из них считал, что вопрос настолько сложен, что решение не должно приниматься до тех пор, пока он не будет передан на рассмотрение Папы Римского, а это предложение могло бы поставить крест на всей процедуре^[498].

Тем временем Кошон предпринимал настойчивые попытки избежать решения вопроса, пытаясь убедить Жанну признать свои ошибки и отречься. С политической точки зрения публичный акт отречения Жанны был бы столь же ценен для англичан и их французских сторонников, как и ее казнь. В течение последующих дней Кошон отправил несколько эмиссаров, чтобы те уговаривали ее в камере. В конце концов, он даже пришел сам. В другой раз он попробовал применить трюк, который полностью соответствовал инквизиторской процедуре и рекомендовался в стандартных учебниках по этому предмету. Он использовал "наседку". Один из заседателей был помещен в соседнюю с камерой Жанны камеру под видом сапожника из Лотарингии, вошел к ней в доверие и попытался заставить ее оговорить себя, пока Кошон и Уорик подслушивали.

Когда все эти попытки не увенчались успехом, были испробованы другие методы. 2 мая Жанну привели в Большой зал замка — самое просторное помещение, где ее публично наставлял парижский профессор теологии Жан де Шатийон. Его напутствие было тонким. Он перевел вопрос из плоскости истины или лжи в плоскость авторитета. По его словам, долг каждого доброго христианина — подчиниться авторитету Божьей Церкви. Отказ от этого сам по себе является ересью и расколом. Готова ли она подчиниться руководству трибунала? Она была непоколебима. "Больше вы от меня ничего не добьетесь", — сказала Жанна. Тогда ее спросили, готова ли она подчиниться власти Папы Римского. "Отведите меня к нему, — ответила она, — и я скажу ему все прямо". Через неделю ей пригрозили насилием. Ее отвели в Большую Башню, служившую одновременно зданием суда и тюрьмой, и сказали, что ее будут пытать, если она не признает своих ошибок. Привели палача, чтобы показать ей инструменты, которые будут использоваться. Она ответила, что не станет говорить ничего другого, а если ее будут пытать, и под пытками она в чем-либо признается, то все это будет бесполезно, так как она откажется от своих слов, как только пытка закончится. Судьи отступили. Пытки были разрешены каноническим правом в инквизиционном процессе, но современники возражали против такой практики, в том числе и некоторые заседатели. Они считали, что это дискредитирует процесс в глазах общественного мнения. По общему мнению, у них и так было достаточно оснований для обвинения, и пытки ничего не дадут^[499].

Противники Жанны уже были нетерпимы к задержке в процессе. Парижский Университет направил Кошону и Генриху VI письмо, в котором убеждал их в том, что настало время довести дело до конца. Это письмо, по-видимому, было решающим. Последняя попытка склонить ее к отречению была предпринята 23 мая. В ее камеру вошла группа заседателей во главе с Луи де Люксембургом, канцлером Франции Генриха VI. Жанне были зачитаны двенадцать статей. Ей было сказано, что судьи убеждены в ее виновности и если она не откажется от своих слов, ее сожгут. Один из парижских богословов попытался убедить ее в глупости дальнейшего сопротивления. Жанна ответила, что "стоит за все, что сказала и сделала". Она не отреклась бы от своих голосов, даже если бы костер был готов и палач ждал ее^[500].

В каноническом праве судьба осужденной еретички зависела от того, отреклась ли она от своей ереси. Если она отрекалась, то, как правило, назначалась епитимья. В более серьезных случаях епитимья заключалась в бессрочном заключении на хлебе и воде, как правило, в церковной тюрьме. Если она не отрекалась или, отрекшись, возвращалась к своей ереси, то наказанием была смерть. Теоретически церковные трибуналы не выносили смертных приговоров. Это было несовместимо с духовным статусом их судей. Вместо этого формальное вынесение приговора происходило по устоявшемуся ритуалу. Осужденную приводили в публичное место, где произносилась проповедь, в которой описывались ее грехи и в назидание собравшимся объяснялось, за что она была осуждена. Затем проповедник трижды призывал ее отречься от ереси. По окончании проповеди инквизитор зачитывал официальный приговор, согласно которому она должна была быть "отпущена на светскую руку" с лицемерной молитвой о пощаде. Дальнейшее происходило автоматически. Светский судья без промедления приговаривал ее к смертной казни и сжигал на костре, а церковники поспешно покидали место казни, чтобы не быть замешанными в этом.

24 мая 1431 года Жанну д'Арк в тумбреле^[501] провезли по улицам Руана к кладбищу бенедиктинского аббатства Сент-Уэн, самому большому открытому месту в городе, где собралась многотысячная толпа. Здесь были сооружены два больших помоста. На одном из них сидели судьи, окруженные примерно сорока церковными сановниками, в том числе главными заседателями суда, а также их капелланами, нотариусами и клерками. Среди них выделялись главные английские и французские советники Генриха VI: кардинал Бофорт, Луи де Люксембург, епископ Нориджский Алнвик, Жан де Маи, епископ Нуайонский и президент Счетной палаты Парижа, и Роберт Жоливе, аббат Мон-Сен-Мишель. На другом помосте находились бальи Руана и светские чиновники. Жанну отвели на третий, малый, помост, где в одиночестве стоял парижский богослов Гийом Эрар, который должен был произнести проповедь. Палач уже ждал, а кол и костер были приготовлены в другом месте, так как казни не могли проводиться на освященной земле. Эрар произнес обычную для таких случаев проповедь. Он говорил о том, что каждый христианин обязан следовать учению Церкви, и перечислял все способы, с помощью которых Жанна своими поступками и убеждениями отделилась от Церкви. Он не пытался скрыть политический характер преступлений Жанны и проклял дело короля Валуа. В фразе, которую некоторые слушатели вспомнили четверть века спустя, он заявил, что "благородный дом Франции всегда был без пятен и упреков". Ни один истинный король Франции не мог рассчитывать на поддержку колдуна и еретика, как это сделал Карл VII. Когда Эрар закончил, между проповедником и Жанной произошла короткая перепалка, в ходе которой она защищала честь Карла VII, а затем попыталась, но слишком поздно, обратиться к Папе Римскому. Обращение было отклонено, так как Эрар трижды призвал ее к покаянию. Каждый раз в ответ он получал молчание.

Затем Кошон начал читать приговор трибунала. Это был длинный документ, и он читал его нарочито медленно, в то время как Эрар продолжал призывать Жанну к отречению. Жанна, по словам Кошона, была "изобретательницей откровений и видений, обольстительницей верующих, самонадеянной, легковерной, упрямой, суеверной псевдопророчицей, а также подстрекательницей и жестокой отступницей и раскольницей". Не успел он закончить чтение, как произошел неожиданный переворот. Жанна прервала его, чтобы заявить, что она все-таки готова отречься. Она сказала, что будет соблюдать все предписания Церкви и делать все, что от нее потребует трибунал и добавила, что раз церковники сказали, что ее голосам нельзя верить, то она больше не желает им верить. "Таким образом, — записал нотариус, — перед огромной толпой духовенства и народа она объявила о своем отречении". Среди церковных сановников царило смятение. Кошон был застигнут врасплох. Он обратился к Генри Бофорту с вопросом, как ему поступить. Бофорт ответил, что в свете ее отречения с ней следует обращаться как с кающейся. Кающегося нельзя отпускать в светские руки. Некоторые из заседателей подошли к епископу и стали ему возражать. Дошло до обмена грубыми словами. Но Кошон и Эрар настояли на своем. Была составлена письменная форма отречения, и Жанна поставила на ней крест в качестве подписи. Затем Кошон взял другой документ, из которого зачитал приговор о пожизненном заключении на "хлебе мук и воде скорби". При этом Жанна была передана под стражу бальи и под охраной отведена в свою камеру. Там ей выдали женскую одежду и обрили голову, чтобы волосы снова выросли как у женщины^[502].

Через четыре дня тюремщики увидели Жанну одетую в мужскую одежду. Капитан ее стражи отправился за Кошоном и Ле Местром, которые прибыли с несколькими заседателями, чтобы убедиться в этом. К ним присоединился граф Уорик с несколькими нотариусами, чтобы зафиксировать происходящее. Ношение мужской одежды было одним из основных пунктов обвинения против нее. Возобновление ею этой практики было воспринято как явное свидетельство отступничества. Как это произошло? Несомненно, многие англичане в Руане желали сожжения Жанны и были в ярости от того, что, по их мнению, формальность позволила ей избежать своей участи. Согласно показаниям на посмертном расследовании, проведенном бальи, когда Кошон потребовал от Жанны объяснений, она заявила, что ее подставили английские тюремщики, которые ночью отобрали у нее женскую одежду, оставив ей только мужскую. Но бальи уже не было в живых, и ни один из присутствовавших нотариусов не подтвердил эту версию ни в своем протоколе, ни в собственных показаниях на дознании. Невозможно точно сказать, что произошло, но наиболее вероятным объяснением является то, которое дала сама Жанна, согласно официальному протоколу. Окруженная мужчинами-охранниками, она чувствовала себя сексуально уязвимой в женской одежде. Она сказала Кошону и его коллегам, что если ее переведут в церковную тюрьму, то она будет носить женскую одежду.

Сам по себе вопрос об одежде Жанны, возможно, и не стал бы достаточным основанием для ее осуждения. Но из ее ответов стало ясно, что она изменила свое мнение о своем отречении. По ее словам, она отреклась, чтобы спасти свою жизнь. Возможно, на кладбище Сент-Уэн она не понимала, что альтернативой смертному приговору может стать пожизненное заключение на хлебе и воде. Но независимо от того, осознала она это в тот момент или нет, ее возвращение в камеру в замке Руана должно было наглядно показать ей, что это означает. За ней по-прежнему постоянно следили английские охранники, ее по-прежнему запирали на ночь в ножные кандалы и цепи, она по-прежнему не могла посещать мессу и принимать Евхаристию. Жанна сказала Кошону, что скорее умрет, чем будет жить в таких условиях. Кроме того, у нее с запозданием начались депрессия и раскаяние. По-видимому, она считала, что, отказавшись от веры в то, что Бог говорит с ней через голоса, она отказалась и от самого Бога. Голоса вернулись после церемонии в Сент-Уэн, чтобы упрекнуть ее в предательстве, и она сказала Кошону, что на самом деле никогда не собиралась этого делать. На полях протокола нотариус написал против этих слов: "смертельный ответ" (responsio mortifera). 29 мая 1431 г. Кошон, Ле Местр и двадцать девять заседателей собрались в часовне архиепископского дворца и постановили отдать ее в руки руанскому бальи для предания смерти^[503].

В девять часов 30 мая 1431 г., через час после объявленного времени, Жанну с плачем вывели из замка в сопровождении большого эскорта английских солдат и повели на рыночную площадь. На ней была мужская одежда и шапочка в форме митры с надписью "Еретичка, отступница, вероотступница, идолопоклонница". Большая треугольная площадь была заполнена зрителями. Под высоким помостом был разведен костер, перед которым висело объявление о грехах Жанны. Ритуал, проведенный шесть дней назад, повторился во всех деталях, за исключением результата. На этот раз проповедь произнес парижский богослов Николя Миди, который был самым усердным из заседателей и главным автором двенадцати обвинительных статей. Как только она закончилась, Кошон и Ле Местр зачитали приговор. Затем, в соответствии с обычным ритуалом, они и заседатели поспешили покинуть место казни, чтобы избежать открытого участия в кровавом приговоре, который они и спровоцировали. Жанна была передана в руки руанскому бургомистру, английскому солдату сэру Ральфу Ботелеру. Тот так торопился закончить дело, что забыл вынести ей смертный приговор, как того требовала форма, а просто передал ее палачу с криком "Уведите ее!" (Emmenez! Emmenez!). Жанну потащили к костру, она молилась и сжимала в руках импровизированное распятие, когда ее привязали к столбу и разожгли костер. Ее крики с призывами имен Иисуса, Святого Михаила и Святой Екатерины разносились над ревом пламени. Даже кардинал Бофорт, наблюдавший за ее сожжением вместе с другими чиновниками и высокопоставленными лицами, был растроган до слез. Когда все закончилось, он приказал собрать ее прах и бросить в Сену, чтобы он не стал предметом почитания^[504].

Сторонники двуединой монархии всегда рассматривали суд над Жанной д'Арк как инструмент пропаганды. Ее "рецидив" в ереси, за которую Жанна была осуждена, лишил их преимуществ ее публичного признания. Судьи сделали все возможное, чтобы возместить потерю. 7 июня 1431 г., через неделю после смерти Жанны, они взяли показания о последних часах ее жизни у тех, кто присутствовал при этом, в том числе и у тех, кто слышал ее последнюю исповедь. По словам этих свидетелей, она говорила им, что верила в то, что голоса спасут ее от палача. Теперь она поняла, что на самом деле это были демоны, посланные обмануть ее. Говорят, что она даже просила англичан простить ей причиненное им зло. Обстоятельства, при которых был собран этот материал, делают его весьма недостоверным. Однако это не помешало англичанам использовать его в письмах, разосланных в последующие дни от имени Генриха VI государям Европы, епископам и городам Франции. После изложения истории жизни и смерти Жанны в письмах говорилось, что она была одной из нескольких лжепророков и учителей ереси, заразивших народ Франции. Своими видениями и откровениями она нанесла "очень серьезный ущерб нашему народу". Но теперь, как утверждалось, она недвусмысленно признала, что эти видения были ложными и обманчивыми. Аналогичное послание было зачитано населению с кафедр в Париже и, несомненно, в других городах ланкастерского режима^[505].

Не успел остыть пепел на погребальном костре Жанны, как стали распространяться первые сообщения о ее чудесном спасении. Появление самозванок было лишь вопросом времени. Наиболее успешная из них, женщина из Лотарингии примерно соответствующего возраста и внешности по имени Клод де Армуаз, была даже поддержана братьями настоящей Жанны. Клод приобрела значительную популярность и собирала восторженные толпы везде, где бы ни появлялась, ее чествовали в Орлеане, на короткое время она поступила на службу к маршалу Жилю де Ре для предполагаемого штурма Ле-Мана, а в 1440 г. Парижский Университет и Парламент публично разоблачили ее как мошенницу^[506]. Этот эпизод свидетельствует о том, что Жанна продолжала оставаться в народном сознании. Однако среди наиболее влиятельных фигур по обе стороны политического раскола английская пропаганда сумела похоронить память о Жанне на целое поколение. У нее было много врагов среди капитанов, министров и придворных французского короля. Многие из них всегда чувствовали себя неловко из-за ее видений и мужской одежды. Теперь же она была осуждена в соответствии с обычной процедурой Церковью — единственным институтом, который выходил за рамки политических разногласий во Франции. Парижский Университет, по-прежнему являющийся самым крупным авторитетом в области теологической ортодоксии в Европе, высказался против нее и большинство людей, вероятно, были склонны согласиться с этими суждениями.

Жак Желю, писавший из своего собора в Провансе после пленения Жанны в Компьене, призывал Карла VII не жалеть ни сил, ни средств, чтобы добиться ее освобождения. Англичане, несомненно, ожидали судебной кампании в папской курии против тех, кто был причастен к этому, или обращения к Церковному собору, который должен был открыться в Базеле. В итоге Карл VII ничего не предпринял. Не было ни попыток ее освобождения или выкупа, ни ходатайств в Риме или Базеле, ни контрпропагандистской кампании. Со стороны двора Карла VII и епископов роялистской Франции было лишь смущенное молчание. Брат Ришар, провидец, выступавший в роли Иоанна Крестителя для Жанны и подготовивший несколько ее подражателей, был арестован по приказу Парламента Карла VII, а епископ и инквизитор Пуатье запретили ему проповедовать. Министров Карла VII больше не устраивало, что его победы ассоциируются с осужденной колдуньей и еретичкой.

Только в 1450-х годах, когда пророчество Жанны об изгнании англичан из Франции окончательно сбылось, стало возможным вернуться к ее необычной жизни в рамках тщательно продуманного посмертного расследования, по крайней мере, не менее политизированного, чем первоначальный судебный процесс. К тому времени главные действующие лица — Кошон и Бофорт, Ла Тремуй и Рено де Шартр — были уже мертвы, и их неоднозначное отношение к Жанне не имело никакого значения. В то время мало кто из участников процесса над Жанной возражал против этой процедуры, но к 1450-м годам большинство из них стремились дистанцироваться от ее осуждения и переложить всю ответственность за это на англичан. Эта версия отвечала политике того времени и патриотизму другой эпохи^[507].

Глава VIII. Разлад в рядах союзников, 1431–1434 гг.

Ожидалось, что прибытие Генриха VI во французские владения возродит верность к двуединой монархии среди все более шаткого населения северной Франции. На деле же значительная часть пользы была упущена, поскольку небезопасность северных провинций не позволила королю проявить себя. В апреле 1430 г., когда Генрих VI прибыл в Кале, все основные пути из Кале в Париж находились под угрозой со стороны французских гарнизонов в долине Уазы и Иль-де-Франс. Руан был более защищен, чем Париж, но французские рейды в Омалье и Торси перекрыли прямой путь из Кале и привели к хаосу в Па-де-Ко. Опекуны и советники молодого короля не хотели рисковать и везти его через зону боевых действий. В честь его прибытия в Париже зажгли костры и зазвонили в церковные колокола, но, поскольку сеттер пшеницы стоил сорок су, а пинта масла — шесть, парижане не находили повода для радости. Некоторые из них даже сомневались в том, что сообщения о его прибытии во Францию были правдивыми. Пьер Кошон, хронист из Руана, был не единственным, кто отметил странность празднования прибытия короля, который находится не ближе Кале^[508].

Остатки надежд на коронацию в Реймсе были похоронены неспособностью союзников прорваться в Шампань. Ключевыми позициями дофинистов там были кафедральный город Лаон и Ланьи на Марне, которые перекрывали два главных пути к городу коронации. Во время осады Компьеня Жан де Люксембург отделил часть бургундских войск и попытался занять Лаон. Ему удалось создать базу в Крепи-ан-Валуа, но его армия была недостаточно сильна, чтобы противостоять крупным силам, которые французы разместили в укрепленном аббатстве Сен-Венсан под стенами Лаона. Вскоре Люксембург был отозван под Компьень, чтобы принять участие в последних катастрофических днях осады. Не лучше обстояли дела у англичан и в Ланьи. Гарнизон Карла VII был усилен и разросся на два вспомогательных опорных пункта: старую, но все еще мощную крепость Монже на противоположном склоне холма, где Людовик Орлеанский, по слухам, занимался магией и сатанинскими обрядами, и обнесенный стеной город и замок Гурне на правом берегу Марны в восьми милях ниже по течению. В марте 1431 г. герцог Бедфорд попытался захватить Ланьи с помощью войск, набранных в основном из гарнизона Парижа. Но, как и у Люксембурга, у него не было для этого ни сил, ни времени. Гурне и Монже, сдавшиеся Бедфорду, были быстро вновь заняты противником, как только герцог отошел^[509].

Единственным возможным альтернативным местом проведения коронации оставался Париж. Однако столица была едва ли более доступна, чем Реймс, из-за неспокойной военной обстановки в Иль-де-Франс. Повсюду, как грибы после дождя, возникали новые гарнизоны, действовавшие от именем Дофина. Большой французский отряд занял замок Ла-Шассе в лесу Монморанси к северу от города, другой отряд обосновался и укрепил здания бенедиктинского аббатства Сен-Мор-ле-Фоссе у Венсенского леса. Англичане направили значительные силы в Иль-де-Франс и быстро отвоевали оба этих места. В сентябре-октябре 1430 г. герцог Норфолк провел зачистку северной части Иль-де-Франс, а граф Стаффорд провел параллельную операцию в Гатине и в районе Бри. Но с переброской крупных сил для поддержки Филиппа Доброго в Пикардии после катастрофы под Компьенем ситуация вновь резко ухудшилась. Французские отряды вернулись и заняли брошенные замки, укрепленные церкви и дома. Они перекрыли движение по дорогам и рекам, оставив рынки городов и поселков пустыми, а их население — голодающим. В сельской местности крестьяне переходили к бандитизму, укрепляя отдельные крестьянские дома или кочуя по региону большими и страшными шайками^[510].

Пока король ждал в Кале, большая часть английской армии, сопровождавшей его из Англии, была переброшена в Нормандию. Бастард Кларенс получил подкрепление под Торси. Граф Стаффорд начал новую осаду Омаля. В начале июня 1430 г. Эдмунд Бофорт принял капитуляцию гарнизона Ла Ира в Шато-Гайяр. В июле за ним последовали Торси и Омаль. Андре де Рамбюр, захваченный в Омале, был отправлен в качестве пленника в Англию, где пробыл в неволе более шести лет. В июле 1430 г. северная граница Нормандии была признана достаточно безопасной, чтобы Генрих VI мог отправиться из Кале в Руан с большим военным эскортом. Он проезжал через один за другим города Пикардии, принимая у ворот тщательно срежиссированные демонстрации верности. Наконец, 29 июля Генрих VI торжественно въехал в Руан. Все было сделано для того, чтобы запечатлеть это событие в памяти народа. Ведущие горожане встречали его в алых и пурпурных одеждах. Ворота были украшены знаменами с гербами и позолоченными фигурами геральдических зверей. Улицы были украшены транспарантами. Все церковные колокола города звонили, когда король проезжал по улицам к собору — "прекрасный ребенок", как заметил один из наблюдателей. Но юный король не оправдал возложенных на него надежд. Его единственными словами было замечание о восторженных криках "Ноэль!", раздававшихся из толпы. Он попросил их быть менее громкими. Затем он скрылся в цитадели и в течение последующих восемнадцати месяцев редко появлялся на публике^[511].

Зима 1430–41 гг. стала самой тяжелой за всю историю человечества. Анархия на севере без разбора затронула общины обоих подданств. Но наиболее серьезные последствия были ощутимы в Париже. Движение по Уазе и Марне было перекрыто. Продовольствие приходилось доставлять в столицу по небезопасным дорогам Босе или в сопровождении конвоев баржами из Нормандии. Они часто подвергались нападениям и несли большие потери от набегов людей Ла Ира из Лувье и французских компаний в долине Уазы. Цены на городских рынках поднялись до невиданных высот. Бедняки, которым нечего было есть, кроме орехов и хлеба, умирали на улицах и в подвалах или бежали за ворота, чтобы попытать счастья в безлюдной сельской местности за городом^[512].

В течении этих страшных месяцев стало ясно, что пребывание Генриха VI во Франции придется продлить намного дольше первоначально запланированного срока. В связи с этим возникли серьезные проблемы с финансированием и набором войск. Численность армии к этому времени была значительно ниже чем по прибытии. Помимо обычных потерь от ран, болезней и дезертирства, отряд сэра Джона Кларенса, судя по всему, отправился домой после падения Торси в июле 1430 г., когда истек срок контракта. В декабре по той же причине ушли еще несколько отрядов. Люди, пришедшие с королем, были наняты на двенадцать месяцев службы до марта 1431 г., но большинство из них не получали жалованья с сентября 1430 г. Совет короля в Руане не забыл о мятеже английской армии под Компьенем. В переписке советников сквозило явное отчаяние. В письме от имени короля, адресованном Корпорации лондонского Сити, они заявили, что заем в 10.000 марок сейчас "принесет больше облегчения и пользы в нашей нынешней нужде, чем, возможно, удвоенный и гораздо больший в другое время". Однако, как и другие кредиторы, Корпорация не могла оказать помощь до тех пор, пока не появятся перспективы налоговых поступлений, под которые можно было бы обеспечить заем. В Вестминстере Совет уже принял решение о том, что Парламент должен быть созван в новом году. Кардинал Бофорт вернулся в Англию, чтобы изложить правительству свою позицию по поводу очередного раунда налогообложения^[513].

Парламент открылся в Расписной палате Вестминстерского дворца 12 января 1431 года. Вступительную речь на открытии произнес ученый доктор Линдвуд, хранитель Тайной печати. Он почти ничего не сказал о войне во Франции, но его цитата из Библии сказала все: "утвержу престол царства его" (1 Паралипоменон 22:10). Палата Общин воспрянула духом. Новые налоги, хотя и не были публично объявлены до последнего дня сессии 20 марта 1431 г., вероятно, были согласованы в течение нескольких дней после ее открытия. В дополнение к обычным торговым пошлинам Палата Общин предоставила стандартную субсидию, выплачиваемую в ноябре 1431 г., и еще одну треть субсидии, выплачиваемую в апреле 1432 г. Кроме того, предусматривался налог на прибыль и с каждого рыцаря предполагалось взимался налог в размере фунта стерлингов, что фактически являлось поземельным налогом. Ожидалось, что с учетом субсидий от духовенства эти налоги принесут около 75.000 фунтов стерлингов. Министры короля в Англии направляли на французскую войну каждый пенс, который смогли найти, отложив другие потребности в средствах, такие как оборона Ирландии, гарнизон Кале и выплата задолженности по предыдущим кампаниям. Но до тех пор, пока не поступили субсидии, их главным ресурсом были займы. Совет начал самую успешную кампанию заимствований за весь XV век. В первой половине 1431 года было собрано почти 65.000 фунтов стерлингов. Даже Генриху V, который был самым искусным собирателем займов, не удавалось добиться такого успеха. Кардинал стал главенствующей фигурой по обе стороны Ла-Манша. Его вклад составил не менее 20.000 фунтов стерлингов. Набором новой экспедиционной армии занимались в основном его племянники, Эдмунд, граф де Мортен, и Томас, граф дю Перш. За три месяца было нанято около 3.500 человек, что стало самой крупной экспедицией за все время царствования после той, что прибыла вместе с королем годом ранее^[514].

Новая армия отплыла во Францию поэтапно в период с апреля по июль 1431 года. В результате общая численность войск, находившихся на севере Франции, вернулась к пиковому значению в 10.000 ― 11.000 человек, достигнутому летом 1430 г. Приток войск позволил Совету в Руане укрепить оборону Нормандии и открыть путь в Париж для коронации короля. Главным препятствием, которое еще предстояло преодолеть, был гарнизон Ла Ира в Лувье. Это был, пожалуй, самый крупный французский гарнизон к северу от Луары и, безусловно, самый опасный, поскольку он располагался в самом центре Нормандии. Уиллоуби и Скейлз осадили Лувье в сентябре предыдущего года, но недооценили силы обороняющихся и отказались от операции через месяц. Учитывая возможность переправы свежих войск через Ла-Манш, Совет решил повторить попытку в апреле 1431 года. К тому времени город представлял собой еще более сложную задачу для осады, поскольку за зиму защитники укрепили его, а Орлеанский бастард привел дополнительные войска. В апреле Уиллоуби прибыл к городу с передовым отрядом в 1.200 человек. Когда в мае братья Бофорты высадились в Кале с первым корпусом экспедиционной армии, им было приказано присоединиться к нему. На первом этапе им повезло. Ла Ир покинул город, чтобы организовать армию помощи, но при переправе через Босе он столкнулся с отрядом из бургундского гарнизона Дурдана. Его опознали и взяли в плен, где он и оставался до следующего года. Пленение Ла Ира едва не привело к падению Лувье. Его гасконские соратники не выдержали и тайно заключили сделку с осаждающими. Брат Ла Ира Амадок, взявший на себя командование обороной, в конце концов восстановил контроль, отказался от сделки, и гасконцы продолжили борьбу. Англичане удвоили свои усилия. Они перебросили через Эвр понтонные мосты и привлекли еще несколько сотен человек из Руана и Нижней Нормандии. Осаждающая армия максимально насчитывала более 4.000 человек, что сравнимо с армией, осаждавшей Орлеан^[515].

Капитаны Карла VII делали все возможное для освобождения Лувье от осады. На севере Нормандии маршал Буссак разместил свой штаб в Бове. Буссак и Потон де Сентрай организовали ряд диверсий в надежде отвлечь на себя хотя бы часть осаждающей армии. В августе 1431 г., когда положение защитников Лувье стало отчаянным, они собрали большие силы для похода на Руан. Надеясь вернуть победный дух 1429 года, они взяли с собой пастуха Гийома из Жеводана, провидца, который проповедовал послание, очень похожее на послание Жанны д'Арк. Согласно недружественному английскому источнику, они считали, что "если бы он приложил руку к стене замка… она должна была бы рухнуть от силы его святости". Но планы Буссака были раскрыты английскими шпионами. Когда армия маршала собралась в деревне Милли под Бове, ее застал врасплох английский отряд из Гурне под командованием графов Уорика и Стаффорда. Французы только и успели, что собраться на возвышенности и выстроиться в боевой порядок. Когда англичане двинулись вверх по склону пешком, французский маршал приказал кавалерии атаковать. Но атака получилась беспорядочной. Вырвавшиеся вперед французские лидеры были окружены противником. Остальные, включая и маршала, повернули и бежали. Англичанами было пленено 60 знатных дворян, в том числе Потон де Сентрай и незадачливый Гийома из Жеводана. Сражение при Милли решило судьбу Лувье. Гарнизон капитулировал через несколько дней, 22 октября, на седьмом месяце осады. Через три дня защитники вышли из ворот с тем имуществом, которое смогли унести. Оборонительные сооружения города были методично снесены до основания. В осаде занявшей все лето была задействована значительная часть английской армии во Франции^[516].

В Руане окончательное решение о проведении коронации в Париже было принято сразу же после капитуляции Лувье. Приглашения были разосланы в тот день, когда англичане вошли в город. В письмах, составленных Жаном Ринелем от имени Генриха VI, доказывалась необходимость коронации в Париже. По его мнению, церемония коронации не всегда проводилась в Реймсе. Приводился список королей, короновавшихся в других местах, начиная с Пипина Короткого. Разве Париж не является столицей и главным городом Франции? Разве город не относится к числу самых святых, являясь хранителем реликвий страстей Христовых, находящихся в Сент-Шапель^[517]?

* * *

После снятия осады Компьеня министры Карла VII переориентировали свою стратегию таким образом, чтобы сделать Филиппа Доброго своей главной целью. Они надеялись, напомнив герцогу о тяжелой цене союза, вбить еще больший клин между ним и англичанами. Главным направлением французского наступления стало само герцогство Бургундское. Летом 1430 г. Арно Гийом де Барбазан, недавно освобожденный из тюрьмы в Шато-Гайяр, был назначен генерал-капитаном Карла VII в Шампани. Барбазан был чрезвычайно способным военачальником. "Эксперт, тонкий и известный в вопросах войны", — так отзывался о нем современник. Долгое пребывание в плену не повлияло на его мастерства. Он сосредоточил свои силы в южной Шампани, где цепь бургундских гарнизонов контролировала большинство переправ через реки Сена и Об. В бедственную зиму 1430–31 года Барбазан захватил все эти бургундские места с мостами, кроме Бар-сюр-Сен. Шапп, самый сильный из них и последний, подвергшийся нападению, на короткое время стал очагом острой региональной борьбы. Маршал Бургундии Антуан де Тулонжон предпринял решительную попытку освободить его от осады, направив 1.800 человек из герцогства и 600 англичан, присланных сэром Томасом Гаргрейвом из Бассиньи. Барбазан, со своей стороны, вызвал на помощь Рене Анжуйского, который прибыл с 500 лотарингцами на поздних этапах осады. 13 декабря 1430 г. бургундцы и их английские союзники были разбиты в упорном сражении к югу от крепости и отступили в Бургундию, бросив свой обоз и артиллерию и оставив Барбазана принимать капитуляцию гарнизона. В результате этой кампании вся северная граница Бургундии оказался под угрозой вторжения из Шампани^[518].

 Наступательные действия против Бургундского герцогства велись параллельно с запада и юга. В ноябре 1430 г. Жорж де Ла Тремуй был назначен лейтенантом Карла VII в Осерруа и Бургундии. В первые месяцы 1431 г. по его инициативе в регион из долины Луары хлынула новая волна вольных компаний. Вскоре Осер был окружен вражескими гарнизонами, а к июню возникла угроза его подчинения Карлу VII. В это же время граф Клермонский был назначен лейтенантом на южной границе герцогства и начал агрессивную кампанию в Шароле и Маконне совместно с кастильским рутьером Родриго де Вильяндрандо. Столкнувшись с одновременным наступлением сразу с трех направлений, советники Филиппа в Лилле и Дижоне оказались не в состоянии справиться с ситуацией. Они постоянно держали в поле около 4.000 человек, распределенных между долиной Соммы, графством Ретель на северо-востоке Шампани и границами Бургундии. Это было больше, чем численность армии, развернутой под Компьенем. Затраты были огромными. Поиски Филиппом выхода из англо-французской войны приобрели новую актуальность^[519].

Весной 1431 г. к тяготам Филиппа добавилась новая проблема. 25 января 1431 г. в Нанси после продолжительной болезни скончался герцог Лотарингский, Карл, оставив свои владения без наследника мужского пола, за которые развернулась ожесточенная война между претендентами. До последнего вздоха старый герцог убеждал своего зятя и преемника Рене Анжуйского никогда не перечить герцогам Бургундским, если он хочет жить не испытывая проблем. Но Рене вряд ли прислушался к этому совету. Он был шурином Карла VII и нуждался в поддержке французского короля, чтобы отбиться от претензий со стороны Антуана, графа де Водемон. Граф был одним из ведущих баронов Шампани и Лотарингии и главным союзником герцогов Бургундских в этом регионе. Кроме того, он был племянником и ближайшим родственником покойного герцога. Антуан никогда не соглашался на переход наследование герцогства к Анжуйскому дому и в апреле 1431 г. Рене объявил ему войну. У Водемона не было достаточно сил, чтобы противостоять объединенным силам дворян Лотарингии и Бара, почти все из которых поддерживали Рене. Поэтому, оставив супругу управлять своими землями, он бежал ко двору герцога Бургундского с просьбой о помощи. В Эдене он встретился с Филиппом Добрым в присутствии его главных советников. Туда же из Дижона прибыл маршал Бургундии Антуан де Тулонжон и несколько бургундских советников с мрачными сообщениями о военной ситуации после походов Барбазана. Мнения советников Филиппа разделились. Люди из Артуа и Пикардии были встревожены недавними вторжениями французов в долину Соммы. За три недели до этого едва не увенчалась успехом попытка захватить важный город Корби. Они хотели, чтобы Филипп укрепил свои силы на севере. С другой стороны, маршал Бургундии видел, что самые крупные проблемы назревают в его собственной зоне ответственности, где имеющиеся в его распоряжении силы были слишком разбросаны. Он хотел перебросить туда войска с севера. Для Филиппа воцарение в Лотарингии Анжуйского дома стало бы геополитической катастрофой. Герцог встал на сторону Тулонжона и 4 мая приказал перебросить на северо-восток всех людей, которых можно было вывести с фронта на Сомме^[520].

Примерно в середине мая 1431 г. Рене Анжуйский вторгся в графство Водемон с армией из лотарингцев и немцев. К ним присоединились все партизаны Карла VII, находившиеся в пределах досягаемости. Роберт де Бодрикур прибыл из Вокулера, а Арно-Гийом де Барбазан — из Шампани. По оценкам современников, общая численность армии составляла около 6.000 конных и около 1.500 пеших воинов. Это была большая армия, но весьма неоднородная по качеству. Кавалерийские контингенты Бодрикура и Барбазана были опытными ветеранами. Но лотарингская конница представляла собой бесформенную массу дворянского ополчения. Пешие солдаты были тоже ополченцами, но городскими и плохо вооруженными. Лучников почти не было. С этим разношерстным войском Рене осадил замок Водемон, располагавшийся на отроге скалы на высоте 500 футов над долиной Мозеля. Примерно в 200 милях от него Антуан де Тулонжон собрал около 1.500 человек из Пикардии и Артуа, предоставленных Советом Филиппа. Примерно в середине июня они объединились в северной Бургундии с 1.800 кавалерии, собранной офицерами Филиппа в Дижоне. Сэр Томас Гаргрейв прибыл из Бассиньи с контингентом английских войск, в основном лучников. Всего в распоряжении Антуана де Тулонжона было, вероятно, от 3.500 до 4.000 человек, когда он выступил против войска Рене. Союзники значительно уступали противнику в численности, но их армия состояла из более дисциплинированных ветеранов с лучшими командирами.

Обе армии встретились 2 июля у Бюльневиль, замка на старой дороге из Нёшатель в Нанси, примерно в двадцати пяти милях к югу от Водемона. Сэр Томас Гаргрейв принял общее командование войсками, расположив их в соответствии с классической английской тактической доктриной. Союзники соорудив полевые укрепления заняли позиции на возвышенности с лучниками и артиллерией на флангах. Кавалеристам обеих Бургундий, которые хотели вести рыцарский бой верхом, было твердо сказано, что этого делать нельзя. Барцы и лотарингцы первыми начали лобовую атаку в пешем строю. Сражение длилось не более четверти часа. Армия Рене была рассеяна в первые же мгновения. Бургундская кавалерия села на коней и три часа преследовала противника по равнине. Более 2.000 человек было убито и несколько сотен взято в плен. Среди погибших был и сам Барбазан, который советовал не идти в лобовую атаку. Рене Анжуйский попал в плен к оруженосцу из Эно и был продан своему заклятому врагу Филиппу Бургундскому^[521].

Битва при Бульневиле несколько смягчила проблемы герцога, но нисколько не уменьшила его недовольство англичанами. В начале мая 1431 г. Квентин Менар, один из офицеров Филиппа Доброго, прибыл в Вестминстер, чтобы обсудить военную ситуацию с кардиналом Бофортом и английским Советом. Менар привез с собой ультиматум в котором говорилось, что если до конца июня англичане не согласятся поддержать оборону владений герцога своими войсками и за свой счет, Филипп прибегнет к "другим мерам" для защиты своих интересов. Упоминание о "других мерах" не осталось незамеченным министрами Генриха VI. Это была едва завуалированная угроза начать прямые переговоры с Карлом VII и выйти из войны. Ни Бофорт, ни английский Совет в Вестминстере не хотели идти на такой риск. Они передали ультиматум Филиппа советникам короля в Руане, которые придерживались того же мнения. Несмотря на финансовые и военные трудности, они согласились отправить Жана де Люксембурга с 1.800 человек для поддержки обороны северных владений Филиппа. Но они признали себя неспособными помочь герцогу в Бургундии^[522].

На самом деле Филипп уже начал переговоры с Карлом VII, не дожидаясь истечения срока его ультиматума. Пока Менар находился в Вестминстере, камергер герцога Жан де Ла Тремуй, сеньор де Жонвель, обсуждал в Шиноне со своим братом Жоржем возможность заключения длительного перемирия, первоначально ограниченного восточной Францией. В сентябре они договорились о двухлетнем перемирии, которое распространялось на Бургундию и Шампань. Через три месяца, в декабре 1431 г., Рено де Шартр отправил посольство в штаб-квартиру Филиппа в Лилле и договорился о шестилетнем перемирии, охватывающемвсе фронты. Условия включали оговорку, позволявшую Филиппу выполнить свои договорные обязательства перед англичанами. Но это мало что значило, поскольку единственным твердым военным обязательством Филиппа было обещание, данное в Амьене в 1423 г., предоставить 500 солдат в случае необходимости. Однако существовало секретное соглашение, которое фактически не позволяло Филиппу брать на себя более серьезные обязательства перед англичанами. Если бы эти условия были соблюдены, то на практике они положили бы конец военному сотрудничеству между Бургундией и Англией. Филипп это прекрасно понимал. За день до скрепления документа печатью он уведомил своего союзника о своих условиях и предложил объяснение. Англичане не прислали ему необходимых войск и не оплачивали его армию. Герцог не мог больше нести расходы на оборону своих владений и заранее предупредил союзников о возможных последствиях. По его мнению, война должна была закончиться. Это было письмо человека, который всегда признавал свои политические обязательства перед английским правительством, но никогда не рассматривал войну как совместное предприятие. Герцог Бедфорд ответил ему в столь же резких выражениях и это стало началом длительного периода охлаждения отношений между союзниками^[523].

Спасло англо-бургундский союз в 1431 г. то, что ни одна из сторон заключивших перемирие не смогла добиться его соблюдения от своих партизан. Представители Карла VII даже откровенно признали это. Их господин, по их словам, "использовал в своих войнах только чужаков, которым он отдал сельскую местность, и в этом вопросе они ему не подчинялись". Министры французского короля говорили то же самое о солдатах герцога Бургундского. В перечне своих жалоб на нарушение бургундцами перемирия в Пикардии они указали на эту проблему. Офицеры Филиппа не могли обеспечить дисциплину среди солдат, не занятых на оплачиваемой службе. Тот факт, что перемирие не связывало англичан никакими обязательствами, усугублял ситуацию. Ряд бургундских капитанов просто объявили себя на английской службе и продолжили борьбу. Особенно сильно пострадало герцогство Бургундское. На южной границе герцогства компании находившиеся под номинальным командованием графа Клермонского продолжали действовать в Шароле и Маконне, как будто ничего не изменилось. На восточной и северной границах Бургундии наступление рутьеров, начатое Ла Тремуем годом ранее, продолжалось с неослабевающей яростью. Один из капитанов Ла Тремуя, небезызвестный Жак д'Эспайли (Forte-Épice) в новогоднюю ночь 1431 г. с 200 воинами перебрался через стены Аваллона. Налетчики разграбили город и оставались в нем почти два года, разместив вспомогательные гарнизоны по всей северной Бургундии, угрожая Осеру, Тоннеру и Везле. Крупные отряды иррегулярных войск укрепились в Краване, в близлежащем замке и городе Маи, а также в обнесенном стеной городе Шабли. Доходы герцогства сократились на большей части этого региона^[524].

* * *

2 декабря 1430 г. Генрих VI, которому через четыре дня должно было исполниться девять лет, подошел к стенам своей столицы через равнину Сен-Дени. Стоял холодный день, на земле лежал густой иней. Король восседал на белом коне, одетый в золотисто-голубую мантию и черную суконную шапку. Впереди ехали четыре рыцаря с его мечом и короной, сопровождаемые целым сонмом герольдов и трубачей. Молодого короля сопровождали французский канцлер Луи де Люксембург, кардинал Бофорт, герцог Бедфорд, епископ Алнвик, молодой герцог Йорк, графы Уорик, Арундел, Солсбери и Стаффорд, а также большая толпа французских капитанов, епископов и чиновников. Парижане тщательно продумали прием короля. Несмотря на окружающую бедность, горожане не пожалели средств, чтобы сделать его как можно более эффектным. Муниципалитет для этого заложил почти весь годовой доход. Купеческий прево встретил королевскую кавалькаду на равнине между Парижем и Сен-Дени. За ним следовали все ведущие горожане официального Парижа: магистраты, командиры городского ополчения, советники Парламента и Счетной палаты, сотрудники правительственных учреждений и государственного секретариата, факультетов Университета — все в парадных мантиях и шапочках, соответствующих их должностям.

Улица Сен-Дени, ведущая от ворот Сен-Дени к Шатле, была королевской дорогой средневекового Парижа, местом прибытия и отбытия армий и посольств, императоров, принцев и королевских невест, традиционным маршрутом радостных вступлений, которыми каждый король Франции отмечал свое восшествие на трон, и государственных похорон, которые ожидали его в конце царствования. Улица была переполнена народом. Когда процессия Генриха VI въезжала в город, представители городских гильдий по очереди шли рядом с ним, держа над его головой голубой шелковый балдахин, расшитый золотыми геральдическими лилиями. У церквей стояли священнослужители в облачении и со святыми реликвиями в руках. Через определенные промежутки устраивались представления, пантомимы, мистерии и живые картины. Взятого в плен провидца Гийома Пастуха привезли из его камеры в Руане, связанного веревкой, и выставили на обочине дороги — это было его последнее появление на публике перед тем, как его по тихому утопили в Сене. На помосте перед Шатле, перед тем как процессия достигла Моста Менял, было выставлено изображение короля-ребенка, над которым возвышались две короны — Англии и Франции, с одной стороны стояли актеры, изображавшие герцога Бургундского и главных капитанов, которые подносили ему меч Франции, а с другой — герцога Бедфорда, кардинала Бофорта и ведущих английских дворян, которые подносили меч Англии. Генриха VI отвели во дворец на острове Сите для осмотра священных реликвий и в Отель Сен-Поль для встречи с его бабушкой, Изабеллой Баварской, почти забытой фигурой из трагического прошлого Франции, после чего он удалился в расположенный напротив Отель де Турнель. Окружавшие его люди были слишком обеспокоены неспокойной обстановке Парижа, чтобы позволить ему долго оставаться на виду у своих подданных. На следующее утро юного короля перевезли в безопасный Венсенский замок, где он оставался в течение следующих двух недель^[525].

Генрих VI был коронован в соборе Нотр-Дам 16 декабря 1431 года. Под вратами собора был сооружен высокий помост, к которому вела широкая лестница, покрытая синей тканью, расшитой золотыми геральдическими лилиями. Король прошел по нефу с двумя коронами — английской и французской, которые несли перед ним. Поднявшись по лестнице, он сел на трон в центре помоста. Генрих VI поклялся защищать привилегии французской Церкви и управлять своими французскими подданными с мудростью и милосердием. Он был помазан на царство святым елеем. Королевские регалии были привезены из сокровищницы аббатства Сен-Дени. Ему были вручены шпоры и государственный меч, затем кольцо, скипетр и держава. В конце церемонии король был усажен на трон, держа в руках английскую корону, на его голову была возложена французская корона, а кардинал провозгласил: "Да здравствует король".

Хронисты сообщали, что церемония проходила по обряду принятому в Англии, а не во Франции. Это не соответствует действительности, но, вероятно, большинство людей считало именно так. В качестве чина службы использовался коронационный чин Карла V, тщательно измененный, чтобы исключить упоминание города Реймс и его архиепископа. Но ошибка хронистов была показательной, поскольку мало что было сделано для того, чтобы уважить чувства французов и соответствовать идеологии двуединой монархии. Права епископа Парижского на проведение церемонии были узурпированы кардиналом Бофортом, который настоял на том, чтобы провести ее самостоятельно. Каноники Нотр-Дам были возмущены, когда один из чиновников унес золотой кубок, из которого король пил вино для причастия, вместо того чтобы оставить его в соборной сокровищнице, как того требовала традиция (позже он был возвращен после неприличной перепалки). Месса, последовавшая за церемонией коронации, была исполнена английскими хористами Королевской Капеллы, возможно, в прекрасной полифонической обработке (Missa da gaudiorum premia), которую, как считается, написал Джон Данстейбл в честь бракосочетания родителей короля и заключения договора в Труа. Традиционный порядок церемонии предусматривал присутствие двенадцати пэров Франции и государственных чиновников, но единственными пэрами были епископы Бове и Нуайона. Герцог Бургундский, старший пэр Франции, находился в Лилле, где вел переговоры с канцлером Карла VII о шестилетнем перемирии. Позднее он утверждал, что не одобрял эту церемонию, поскольку она вредила перспективам всеобщего мира, на который он возлагал надежды. Герцог Бретонский, номинально являвшийся английским союзником, также отсутствовал. Его участие поставило бы под угрозу его попытки поддерживать отношения с обеими сторонами. Роли шести светских пэров Франции, судя по всему, исполняли английские дворяне. Коннетаблем Франции, в чьи обязанности входило передавать государственный меч в руки короля, был англичанин Хамфри, граф Стаффорд. Другие англичане заняли большинство почетных мест, как в соборе, так и на государственном пиру, который состоялся во дворце. Коронационный пир оказался публичной катастрофой. Для представителей муниципалитета, советников Парламента и представителей Университета не было зарезервировано мест. Они были вынуждены сидеть вместе с простыми торговцами в глубине зала, где им подавали подпорченное мясо, приготовленное за четыре дня до начала пира и признанное негодным для более высокородных гостей. Даже больные из Отель-Дьё (Божий дом), традиционно посещавшие церемонию коронации для получения милостыни, заявили, что их плохо обслужили^[526].

"Всем этим заправляли англичане, которые не позаботились о чести праздника", — сетует городской хронист. Они сделали для находившейся в упадке торговли предметами роскоши меньше, чем средний буржуа, выдававший замуж свою дочь. "Воистину, никто не мог сказать об этом ни одного доброго слова". Кроме англичан. Они, по крайней мере, были довольны. Это было сделано "достойно, со всей торжественностью, которая только может быть сделана и предписана", — говорили они себе. Тем не менее, эта церемония явно не достигла своей главной цели — доказать французам законность двуединой монархии. Ни одна из традиционных коронационных милостей не воспоследовала. Не было амнистировано ни одного пленного. Налоги нисколько не уменьшились. Король председательствовал на официальном заседании Парламента, в окружении английских дворян и, хотя он мог изъясняться на прекрасном французском языке, обращался к советникам кратко и по-английски. На следующий день после Рождества от имени юного короля было обнародовано цветистое послание, в котором он восхвалял Париж и заявлял, что чувствует себя там так же уютно, как римские императоры в Риме. Затем весь двор отправился в Руан, а оттуда в Кале. Вместе с ним отправилось большинство крупных лордов, приехавших с ним во Францию в 1430 году. 16 февраля 1432 г. все они отплыли в Англию^[527].

* * *

В Лондоне Генриху VI был оказан шикарный прием. Блэкхит был переполнен, когда мэр и олдермены вышли на Олд Кент Роуд, чтобы его встретить. От Лондонского моста до Ладгейта улицы были заполнены ликующими толпами. Представления устроенные по этому поводу были более политизированы, чем все то, что можно было увидеть в Париже. На Лондонском мосту гиганты, в сопровождении геральдических зверей, с мечами Англии и Франции провозглашали, что они усмирят врагов короля. В Чипсайде декорации замка были обрамлены фигурами Эдуарда Исповедника и Людовика Святого, а разукрашенное генеалогическое древо показывало происхождение Генриха VI от королевских домов обоих королевств.

Король вернулся в Вестминстер, где уже разразился политический кризис, о котором он, должно быть, знал даже в своем юном возрасте. Причиной его стала непримиримая враждебность Хамфри, герцога Глостера, к кардиналу Бофорту и его стремление установить свою личную власть над правительством Англии после почти двух лет, в течение которых Бофорт руководил политикой обоих королевств. Свои планы Хамфри вынашивал уже несколько месяцев. Но они приобрели новую остроту в связи с перспективой возвращения короля и советников, которые были с ним во Франции. Оружием герцога стал статут XIV века praemunire, принятый для противодействия притязаниям папства на международную юрисдикцию в церковных делах. Он запрещал ввозить в Англию папские буллы без разрешения и под угрозой конфискации. Считалось, что Бофорт получил папскую буллу, освобождавшую его как кардинала и папского легата от юрисдикции архиепископа Кентерберийского. В то же время Глостер подготовил для своего соперника обвинения в измене, которые, хотя и не были использованы, получили широкую огласку. Его целью было разорить Бофорта в финансовом отношении и лишить его политического влияния, которое в основном основывалось на его богатстве. Глостер надеялся заручиться поддержкой широких масс, утверждая, что конфискованное имущество Бофорта позволит финансировать войну, не прибегая к введению парламентских налогов^[529].

В конце ноября 1431 г. герцог Глостер убедил Совет санкционировать расследование в отношении Бофорта. Весть об этом, видимо, дошла до кардинала в Париже, когда он собирался возглавить церемонию коронации в соборе Нотр-Дам. Его первым побуждением было держаться подальше от Англии, пока буря не уляжется. При возвращении в Англию он сопровождал Генриха VI до Кале, а затем откланялся, сославшись на то, что Папа вызвал его в Римскую курию. Но пока король находился в Кале, пришло известие, которое изменило его мнение. В ночь на 6 февраля герцог Глостер обнаружил четыре огромных сундука, в которых находились все нажитые Бофортом богатства: золотая и серебряная посуда, слитки и монеты, которые ночью грузили на корабль в Сандвиче, чтобы отвезти их владельцу на континент. Для вывоза этих ценностей требовалось специальное королевское разрешение, которое Бофорт не позаботился получить. Глостер конфисковал сундуки от имени короля. Без своего богатства Бофорт не мог ни содержать себя на континенте, ни сохранять политическое влияние в Англии. Теперь ему не оставалось ничего другого, как вернуться и бороться за свое положение.

Сначала Бофорт удалился ко двору Филиппа Доброго во Фландрии, где мог следить за развитием событий в Англии. Из Гента он обратился с письмом к потенциальным союзникам в Англии и сообщил им, что обвинения против него необоснованны и что он выступит перед Парламентом, "чтобы узнать причины, по которым меня так странно унижают, и объявить себя человеком, который не заслужил такого обращения". Тем временем Глостер принялся за уничтожение сети друзей и клиентов Бофорта. 25 февраля он воспользовался полномочиями полученными от короля, чтобы уволить всех союзников Бофорта с занимаемых должностей и заменить их своими друзьями. Когда один из старых членов совета, Ральф, лорд Кромвель, пожаловался на то, что это произошло без уведомления и вопреки установленным правилам, ему ответили, что достаточным основанием является то, что "милорду Глостеру и другим присутствующим в Совете было угодно, чтобы это было сделано"^[530].

После чистки устроенной Глостером обновленный Совет созвал Парламент. Предполагалось, что именно в нем состоится разборка Глостера с кардиналом. Герцог рассчитывал на легкую победу. Но когда 12 мая сессия открылась, он обнаружил, что перестарался. Вычищенные ранее офицеры и советники сидели на скамьях вместе со своими друзьями и союзниками. Многие из лордов служили во Франции и знали цену заслугам Бофорта. Другие были личными поручителями по его займам и начали беспокоиться о последствиях его разорения для их собственного состояния. Когда в июне Бофорт сам прибыл из Фландрии, его друзья горой встали на его защиту. Кардинал выступил в Парламенте и со своего места среди лордов призвал каждого, кто обвинит его в измене, выступить с обвинением и обосновать его. Блеф Глостера был раскрыт. Он спешно стал совещаться с лордами. В конце концов договорились, что король объявит с трона, что Бофорт не обвиняется ни в какой измене и что он, Генрих VI, считает его своим верным подданным. Палата Общин обратились к королю с просьбой отменить предписание о расследовании. Совет испугался и 3 июля заключил сделку с кардиналом. Предписание было отменено, а все судебные процессы против него прекращены. Сокровища Бофорта были возвращены ему в обмен на заем в 6.000 фунтов стерлингов на войну во Франции и залог в размере 6.000 фунтов стерлингов до принятия решения о попытке их незаконного вывоза. Сделанные у него займы на сумму 13.000 марок (8.667 фунтов стерлингов) должны были быть погашены из средств очередной парламентской субсидии в приоритетном порядке по отношению ко всем остальным долгам. Но, несмотря на провал своей затеи, Глостер одержал одну заметную победу. Совет по-прежнему состоял из его выдвиженцев, а Бофорт исключен из состава. Это позволило герцогу в течение следующего года главенствовать в правительстве Англии^[531].

* * *

Во Франции герцог Бедфорд возобновил свои полномочия регента, как только Генрих VI сел на корабль в Кале. Парижская и лондонская феерии отодвинули на задний план насущные проблемы, с которыми теперь предстояло столкнуться. Несмотря на двухлетнее пребывание короля во Франции с самой многочисленной английской армией со времен Генриха V, стратегическое положение Англии принципиально не изменилось. Урок коронационной экспедиции заключался в том, что перед лицом возрожденной монархии Валуа временного усиления было недостаточно. Оккупация северной Франции потребовала бы непрерывных усилий более крупных сил в течение более длительного времени, чем Англия могла выдержать. Англичане никогда не смогли бы восстановить контроль над жизненно важными речными долинами, в то время как такие города, как Орлеан, Компьень и Лувье, были способны противостоять им в течение нескольких месяцев. В серии писем, адресованных королю в Англию, муниципалитет Парижа выразил свое мнение в резких выражениях. Присутствие короля, по их мнению, породило большие надежды, которые не оправдались. Политический кредит Англии был израсходован. Люди почувствовали себя брошенными, когда Генрих VI вернулся в Англию с большей частью своей армии. Их преданность его делу, заявляли парижане, была вознаграждена лишь нищетой и страданиями. Это мнение совпадало с мнением герцога Бургундского. Для того чтобы дом Ланкастеров воспринимался всерьез, ему необходимо было создать во Франции гораздо более крупное постоянное военное присутствие^[532].

После отъезда короля численность английских войск, находившихся в распоряжении регента, сократилась до 5.000 ― 5.600 человек, то есть примерно до того уровня, который был до его прибытия. Англичане долго размышляли над тем, как лучше разместить эти войска. Существовавшая система вывода войск из гарнизонов для службы в поле достаточно хорошо работала, когда англичане вели наступательные действия, как это обычно происходило до 1429 года. Но она оказалась неспособной защитить контролируемую территорию от угрозы сразу с нескольких направлений. Англичане были вынуждены перейти к оборонительной стратегии, сосредоточив почти все имеющиеся силы в более чем сорока королевских гарнизонах. Это чрезвычайно затрудняло вывод армии в поле. Только отвлечение от намеченной цели крестоносной армии Бофорта позволило противостоять войскам Карла VII после катастрофы при Пате. Правительство регента усвоило этот урок. В последующие годы оборона Нормандии была реорганизована с целью создания более крупных полевых армий. В 1429 г. Бедфорд ввел систему creus (увеличения), позволявшую варьировать численность отдельных гарнизонов в зависимости от ситуации. Крупные гарнизоны усиливались дополнительными войсками, размещавшимися в них для "проживания и размещения", которые в любой момент могли быть выведены для службы в полевых армиях. Они находились под командованием региональных капитанов в течение длительного времени, как правило, с весны по октябрь. В начале 1430-х гг. региональными капитанами обычно были граф Арундел и Роберт, лорд Уиллоуби. Они командовали крупными мобильными резервами, способными оперативно вмешаться в критические моменты. Новая система была официально закреплена в правилах службы гарнизонов, введенных осенью 1434 г., но действовала она уже некоторое время до этого. Весной 1432 г., после возвращения Генриха VI в Англию, треть английских войск, находившихся в Нормандии, была переведена на службу в поле. Через год более половины из них несла такую службу в различных частях герцогства^[533].

Ограничивающим фактором для всех действий англичан во Франции были деньги. Финансовая администрация в Нормандии работала в условиях нарастающих проблем. Расходы на оборону герцогства покрывались в основном за счет периодически выделяемых Штатами Нормандии субсидий. В принципе, Штаты стремились покрывать все расходы на оборону герцогства. В периоды максимальной военной активности их субсидии могли быть очень большими. В 1431 г., когда военная активность была на пике, Штаты собирались не менее трех раз и выделили в общей сложности 410.000 ливров — самую большую сумму, которую они когда-либо выделяли за один год. Однако Штаты чутко реагировали на экономические условия и жалобы населения. После отъезда короля они вернулись к прежней схеме предоставления меньших субсидий, как правило, номинальной стоимостью от 160.000 до 200.000 ливров в год. Хорошее представление о состоянии финансов Нормандии (за исключением Мэна) дает бюджет, составленный для герцога Бедфорда его нормандскими бухгалтерами в конце 1433 года. Со времени кризиса 1429 г. администрация вложила свои активы в герцогстве и увеличила постоянные доходы правительства почти на 30%, до 180.000 ливров в год. В текущем году Штаты вотировали субсидию в размере 160.000 ливров, в результате чего общий доход составил 340.000 ливров. Расходы же составили 377.622 ливра, из которых около двух третей приходилось на содержание армии в Нормандии. Таким образом, бухгалтеры предполагали дефицит в размере около 40.000 ливров^[534].

В первой половине 1430-х годов Нормандия, вероятно, еще могла практически самостоятельно финансировать свое правительство и оборону. Но она не могла финансировать правительство и оборону остальной части ланкастерской Франции. В результате французских завоеваний налоговые поступления за пределами Нормандии сократились до нуля, за исключением значительных доходов города Парижа и нескольких городов в Пикардии, таких как Амьен и Абвиль. Это создавало серьезные проблемы для правительства регента, которое продолжало выплачивать жалованье английским гарнизонам, но не могло оплачивать ни гражданских служащих, ни местные войска, находившиеся на его содержании. Английские советники в Руане, во время пребывания там короля, пытались найти средства на содержание местных войск, но не проявляли особого сочувствия к требованиям государственных служащих. Когда в октябре 1430 г. советники Парламента пожаловались на то, что их жалованье задерживается уже два года, им ответили, что есть более срочные задачи. В феврале 1431 г. они все еще ничего не получили и объявили забастовку. Бедфорд, вернувшись к своим полномочиям, занял более гибкую позицию по отношению к этой группе людей, чей статус и влияние никогда не были должным образом оценены английскими советниками. Он согласился сделать жалованье Совету и Парламенту первой статьей доходов Франции. Но даже это стало возможным только благодаря резкому сокращению числа судей и офицеров, состоящих на государственной службе. В других ведомствах наблюдалась та же смесь неплатежей и равнодушия. Когда в ноябре 1431 г. Большой Совет рассматривал состояние государственных финансов, он распорядился продать все конфискованные земли, находившиеся в руках правительства, чтобы погасить часть растущих задолженностей. Однако Большой Совет понимал, что это не более чем временная заплатка. В долгосрочной перспективе, по мнению членов Совета, даже самые высокие налоги, взимаемые в Нормандии в течение многих лет, и "огромные суммы", поступающие в настоящее время из Англии, не позволят надежно защитить ланкастерскую Францию^[535].

Проблема "огромных сумм" из Англии становилась актуальной по обе стороны Ла-Манша. После возвращения Генриха VI в Англию начался затяжной финансовый кризис. Коронационная экспедиция стала самой дорогостоящей кампанией царствования. Ее стоимость, включая расходы на передовой отряд сэра Джона Кларенса и субсидии, выплаченные герцогу Бургундскому, составила более 170.000 фунтов стерлингов. В обычных условиях расходы на английские армии ограничивались авансами, выплаченными людям в Англии, и расходами на их доставку. Расходы на армии во Франции покрывались за счет казначеев Руана и Парижа. Но на этот раз английскому казначейству пришлось оплатить большую часть расходов, понесенных во Франции. Нормандия внесла лишь около 40.000 фунтов стерлингов, а остальная часть ланкастерской Франции — вообще ничего. В последний год коронационной экспедиции сундуки с английской монетой регулярно загружались на корабли в Кенте и Сассексе и перевозились через Ла-Манш для доставки офицерам короля в Руан или Дьепп. Эти сундуки ознаменовали начало значительного переноса бремени войны с французских на английские доходы^[536].

В начале 1431 г. Совет в Вестминстере решил, что нет иного выхода, кроме как рассматривать жалованье английского корпуса во Франции и 1.800 местных солдат, находившихся на английской службе, как плату из доходов Англии. Новая политика никогда не проводилась систематически, поскольку доходы Англии не соответствовали поставленной задаче. Однако для выполнения наиболее срочных обязательств были сделаны крупные перечисления. Жан де Люксембург получал свое жалованье из английских средств. Из этого же источника получала жалованье его армия, собравшаяся в июле 1431 года. Его двоюродный брат, бастард де Сен-Поль, командовавший важным гарнизоном на Марне у Мо, также получал жалованье из Англии. В последующие месяцы английские доходы использовались от случая к случаю, чтобы залатать дыры в финансировании операций за пределами Нормандии, когда бедствие грозило обернуться катастрофой. Однако высокий уровень прямого налогообложения, достигнутый в 1428–1431 гг., вызвал в Англии протест и налоговое истощение, а неспособность добиться военного перелома породила общий скепсис в отношении реальной ценности этих жертв. Как признал новый канцлер Джон Стаффорд, епископ Батский, в своей вступительной речи к Парламенту в мае 1432 г., англичане в последнее время "жили в длительных и постоянных лишениях". Все, что Палата Общин могла предоставить в этом году, — это половинную субсидию взамен поземельного налога предыдущего года, который оказался неподъемным. Новых денег не было. Поскольку государственные займы обычно обеспечивались будущими налоговыми поступлениями, они тоже иссякли. В течение трех лет после возвращения короля из Франции доходы резко сократились, а объем заимствований уменьшился до менее чем половины от прежнего среднего уровня^[537].

Финансовую ситуацию усугубило неуклюжее меркантилистское законодательство. Так называемый Закон о разделе (Partition Act) был принят Парламентом в 1429 году и вступил в силу в следующем году. Этот закон был попыткой решить растущую проблему экспорта слитков драгоценного металла и монет. Война имела важные последствия для платежного баланса Англии. Приходилось вывозить значительные объемы серебра в кошельках английских солдат или в сундуках, предназначенных для военных казначеев во Франции. Это было возможно только потому, что Англия являлась крупным экспортером сырья, в частности шерсти, и имела положительное сальдо торгового баланса, что традиционно делало ее получателем серебра. Из этого профицита и складывались расходы на войну во Франции. Однако континентальные покупатели английской шерсти все чаще платили за товар континентальной монетой того же номинала, но более низкого качества. Большая часть этой некачественной монеты была изготовлена на монетных дворах Филиппа Смелого в Нидерландах, которые успешно конкурировали с английскими монетными дворами за счет уменьшения в монетах доли серебра. Плохие деньги вытесняли хорошие. Закон о разделе попытался решить эту проблему, обязав иностранных купцов, покупающих шерсть или пряжу в Кале (единственном разрешенном пункте продажи), платить за них слитками серебра, а продавцов — отвозить не менее трети вырученных денег на монетный двор Кале для переплавки и чеканки английской монеты. Для обеспечения соблюдения закона товары должны были продаваться по фиксированной цене, установленной компанией Стейпл, и продавцам запрещалось продавать их в кредит. Эти изменения привели в замешательство торговлю, которая традиционно функционировала на основе того, что только часть цены оплачивалась наличными, а остальная часть — векселями на различных условиях. Этот неявный кредит был необходим для финансирования текстильной промышленности Фландрии и Нидерландов. Кроме того, новые правила позволили компании Стейпл в Кале действовать как картель, взвинчивая цены на шерсть до невиданных высот. Закон вызвал возмущение в Нидерландах и привел к длительному спаду в текстильной промышленности континента в результате чего объем английского экспорта шерсти в 1429–1433 гг. резко сократился. Таможенные поступления, которые на протяжении десятилетий были основой финансов английского правительства, за тот же период сократились вдвое^[538].

* * *

К счастью для англичан, эти годы совпали с новой серией политических кризисов в Буржском королевстве. Когда в 1430 г. Парламент Пуатье пожаловался, что анархия отвлекает ресурсы от борьбы с Англией и Бургундией, главным виновником оказался министр короля Жорж де Ла Тремуй. Его вражда с Артуром де Ришмоном в Пуату стала самой разрушительной из многочисленных частных войн Франции и самой пагубной в политическом плане. Его ставленник Жан де ла Рош был назван Парламентом одним из самых жестоких отечественных грабителей. Ничего не изменилось и два года спустя. За раздорами во Франции Валуа пристально наблюдали и герцог Бедфорд, и Филипп Добрый. В меморандуме, подготовленном для английского Совета, Юг де Ланнуа призывал англичан воспользоваться ситуацией. Иоанн V Бретонский и его брат Ришмон, по его мнению, были ключевыми фигурами, которые могли бы переломить ход войны, если бы их удалось привлечь на сторону Англии. Они оба враждовали с властным министром Карла VII и Ланнуа полагал, что их можно склонить на свою сторону, если Генрих VI пообещает герцогу Бретонскому Пуату, а Ришмону — должность коннетабля. Зимой 1431–32 гг. серьезный инцидент на границе с Бретанью выявил все эти противоречия и показал, насколько опасным стало продолжающееся противостояние между Ла Тремуем и его врагами^[539].

В конце сентября 1431 г. герцог Алансонский похитил канцлера Бретани Жана де Малеструа, возвращавшегося из посольства к французскому двору. Герцог Алансонский был озлобленным и вспыльчивым человеком. Мало кто заплатил более высокую цену за свою верность делу Валуа. В 1417 г. он потерял свое герцогство из-за вторжения Генриха V. Большая часть его владений в Мэне была захвачена англичанами в 1424 и 1425 годах. После пленения при Вернёе он отклонил предложение герцога Бедфорда восстановить его во всех владениях и отпустить без выкупа в обмен на принесение оммажа Генриху VI, заявив, что никогда не откажется от верности законному господину. Поэтому ему пришлось заплатить большой выкуп, для чего пришлось заложив Фужер, свое самое ценное владение, своему дяде, Иоанну V герцогу Бретонскому. Герцог Алансонский надеялся поправить свое положение, и сыграл заметную роль в эпопее Жанны д'Арк, но в итоге победитель при Пате за свои усилия не получил ничего. Герцог считал залог Фужера своему дяде грабительским и хотел внести в него изменения. Он возродил старые претензии своей семьи к дому Монфоров и заявил, что будет удерживать канцлера Иоанна V до тех пор, пока эти претензии не будут удовлетворены. В начале января 1432 г. Иоанн V и Ришмон осадили герцога в его замке Пуансе, впечатляющие руины которого до сих пор можно увидеть над рекой Верзе на старой границе между Бретанью и Мэном^[540].

Иоанн V считал, что необдуманный поступок герцога Алансонского был спровоцирован французским двором, в частности Жоржем де Ла Тремуем и обратился за помощью сначала к английским командирам гарнизонов Нижней Нормандии и Мэна, а затем к герцогу Бедфорду в Париже. Бедфорд ухватился за возможность половить рыбку в мутной воде французской политики. Как оказалось, он имел все возможности для вмешательства, поскольку английская армия численностью около 1.200 человек как раз действовала на юго-западной границе, где занималась осадой партизан герцога Алансонского в замке Бонмулен. Бедфорд отправил Томаса, лорда Скейлза, на переговоры с герцогом Бретонским в Ренн. Скейлз предложил Иоанну V сделку по схеме, предложенной ранее Югом де Ланнуа. Англичане предоставят в распоряжение герцога армию для завершения осады Пуансе и защиты его от возможной французской контратаки. После падения Пуансе английская и бретонская армии должны будут вместе перейти Луару у Нанта и совместно приступить к завоеванию Пуату. Скейлз привез с собой официальную грамоту от имени Генриха VI о передаче всего графства Пуату герцогу Бретонскому с правом выкупа англичанами в любое время в течение следующих двадцати лет за 200.000 франков. Иоанн V клюнул на эту приманку и согласился на условия Скейлза. В отдельном соглашении герцог обещал уступить Пуансе лично Бедфорду, как только тот его завоюет.

Через несколько дней около 2.000 английских солдат, снятых с осадных линий под Бонмуленом и гарнизонов юго-запада, под командованием Роберта, лорда Уиллоуби, и сэра Джона Фастольфа направились к Пуансе. Их появление у крепости довело общую численность осаждающей армии до 4.500 человек. Герцог Алансонский, чей замок был плохо обеспечен людьми и продовольствием, не надеялся отбиться от этого огромного войска. Поэтому он тайно бежал через ворота с полудюжиной спутников и направился в Шато-Гонтье, оставив беременную жену в замке. Из Шато-Гонтье он обратился за поддержкой к Карлу VII. Герцог предлагал не что иное, как тотальную войну между Францией и Бретанью. Это вполне устраивало герцога Бедфорда. Но это устраивало и Ла Тремуя. Он сделал войну герцога Алансонского своей собственной. Его гарнизон в Краоне, один из самых крупных на границе с Мэном, был отправлен на усиление обороны Пуансе. Жан де ла Рош прибыл на север из Пуату со своими отрядами. Рауль де Гокур, который на тот момент все еще оставался союзником министра, был направлен в этот район из долины Луары с дополнительными людьми^[541].

К несчастью для Бедфорда, он заключил слишком выгодную для себя сделку с бретонским герцогом. Напуганные последствиями достигнутого соглашения, братья Монфоры потеряли самообладание. Они связались с Раулем де Гокуром и Иоландой Анжуйской и попросили их выступить посредниками при заключении соглашения. 19 февраля 1432 г., когда осаждающие уже подорвали одну башню Пуансе и были готовы штурмовать крепость, герцог Алансонский достиг соглашения с Иоанном V. Иоанн V согласился снять осаду. А герцог Алансонский, в свою очередь, обещал освободить Жана де Малеструа и сдать еще один из своих замков на границе с Бретанью. Иоанн V больше не нуждался в опасной поддержке английской армии и отменил вторжение в Пуату. Англичане были в ярости. Они отказывались уходить, если им не заплатят. Пришлось платить, к тому же пожалование Пуансе Бедфорду было выкуплено еще за 4.000 салюдоров. Как только он избавился от неудобных английских союзников, герцог Бретонский вместе с Ришмоном и Раулем де Гокуром удалился в Ренн. В течение двух недель они достигли временного соглашения, урегулировав все оставшиеся разногласия между Карлом VII и братьями Монфор, включая те, что возникли в результате войны между Ришмоном и Ла Тремуем в Пуату^[542].

Главным проигравшим, помимо англичан, стал Ла Тремуй. Реннский договор положил начало освобождению Карла VII от его влияния. Заклятым врагом министра стала Иоланда Анжуйская, давняя союзница Ришмона, вмешательство которой в дела короля уже привело к гибели одного фаворита. Она была идейным вдохновителем Реннского договора и сопровождала участников переговоров в Шинон, чтобы убедить короля его ратифицировать. После двухлетнего перерыва, в течение которого она отсутствовала в королевском Совете, Иоланда снова там появилась. Вскоре объявился еще один соперник Ле Тремуй в лице ее третьего сына, Карла Анжуйского. В 1432 г. Карлу было всего восемнадцать лет, но у него было много преимуществ в борьбе за влияние и власть при дворе. У него были близкие личные отношения с королем, который был его зятем и воспитывался вместе с ним при дворе Анжуйских герцогов. С марта 1430 г., когда ему было всего шестнадцать лет, он заседал в королевском Совете. В том же году он был назначен королевским лейтенантом в Анжу и Мэне. По словам бургундского хрониста Жоржа Шателена, уже в юном возрасте он пользовался репутацией рассудительного, красноречивого и щедрого человека. В течение следующего года Карл Анжуйский и его мать становились все более влиятельными фигурами при разобщенном дворе Карла VII^[543].

* * *

Несмотря на внутренние проблемы министров Карла VII, 1432 г. стал ужасным годом для англичан. Он начался неудачей под Пуансе. Затем, 3 февраля, французские партизаны захватили замок Руана и удерживали его против англичан около шести недель. Маршал Буссак решил предпринять еще одну попытку захвата нормандской столицы после фиаско предыдущего года, на этот раз с помощью одного из членов гарнизона замка, беарнского эшельера (профессионального строителя стен) Пьеро де Биу, который согласился впустить французов в цитадель. В этой операции участвовало около 600 человек. Они покинули Бове и двинулись на запад через густые леса, покрывавшие в то время большую часть пути. Когда они оказались в двух-трех милях от Руана, один из них, Гийом де Рикарвиль, отправил ночью 120 человек вперед, чтобы установить контакт с Пьеро. С его помощью люди Рикарвиля спустились в сухой ров и взобрались на стены огромной круглой Большой Башни Филиппа Августа в северном углу замка. Они захватили башню и овладели всем замком, убив всех из гарнизона кто попался под руку, а остальные бежали через стены в город. Граф Арундел, сменивший Уорика на посту капитана Руана, спасся, спустившись по веревке со стены в ров.

Но тут все все пошло наперекосяк. Рикарвиль отправился за помощью к людям Буссака, ожидавшим в лесу. В это время в Руане поднялась тревога, и Буссак потерял самообладание. Он поспешно ретировался, сопровождаемый войском и самим Рикарвилем. Люди в замке были брошены на произвол судьбы. Они отступили в Большую Башню с тем небольшим количеством продовольствия, которое смогли найти на складах замка, и забаррикадировались там. Башня была быстро окружена английскими войсками, поддержанными толпой разъяренных горожан. Граф Арундел вызвал подкрепление из соседних гарнизонов. Подтянув артиллерию, он приказал артиллеристам сбить верхние этажи башни и замуровать защитников под обвалом. 14 февраля 105 человек, оставшихся в живых, безоговорочно сдались и все были преданы смерти. Пьеро де Биу был схвачен, повешен и четвертован на рыночной площади Руана. Заговор провалился, но он пошатнул позиции англичан и продемонстрировал уязвимость даже самых хорошо укрепленных крепостей перед лицом предательства и неожиданного нападения^[544].

На границах герцогства Алансонского и Мэна англичан тоже постигла череда неудач. Роберт Уиллоуби осадил штаб-квартиру Амбруаза де Лоре в Сен-Сенери после неудачи под Пуансе. Де Лоре и Жан де Бюэль собрали отряд помощи и с 1.400 человек выступили вверх по долине реки Сарта. Под Бомон-ле-Виконт, в пятнадцати милях от Сен-Сенери, они были атакованы ранним утром 1 мая 1432 г. отрядом осаждающей армии под командованием сэра Джона Монтегю, внебрачного сына покойного графа Солсбери. Французы совершили ошибку, разделившись на две группы расположившиеся на противоположных берегах реки Сарта. Монтегю застал врасплох один из французских лагерей. Люди находившиеся там были взяты в плен или бежали, не успев вооружиться и построиться. Но англичане упустили свою победу, рассыпавшись, чтобы захватить пленных и разграбить французский лагерь. Пока они занимались этим, войска Жана де Бюэля, находившиеся на противоположном берегу реки Сарта, перешли через мост у Бомон-ле-Виконт и обрушились на них с тыла. Пленные французы похватали оружие, обратились против своих пленителей и присоединились к разгрому. Монтегю бежал с поля боя, а большая часть его отряда была перебита. Уиллоуби был вынужден отказаться от осады Сен-Сенери.

Вскоре после этого Уиллоуби был отозван для решения кризисных ситуаций в других местах, оставив поле партизанам де Лоре. В последующие месяцы они расширили границы захваченной территории в Мэне и заняли большую часть герцогства Алансонского. Ими же было захвачено и превращено в крепость большое аббатство Сент-Эвруль на берегу реки Шарантон. В герцогстве Алансонском они захватил Л'Эгль, крупный дорожный узел на границах Босе. В их же руки попал не имевший гарнизона кафедральный город Се. Они поставили гарнизоны вСилле-ле-Гийом и Бомон-ле-Виконт — двух наиболее оспариваемых призах кампаний 1424 и 1425 гг. Английская администрация в Мэне, казалось, находилась на грани краха. Численность ее войск сократилась до трех основных гарнизонов — в Ле-Мане, Майене и Сен-Сюзанн. С баз в Алансонском герцогстве и Мэне французы теперь могли совершать рейды вглубь регионов, до сих пор надежно контролируемых англичанами. В конце сентября 1432 г. де Лоре напал на ярмарку собравшуюся перед воротами Кана и захватив столько пленных, что его люди не справились с таким количеством конвоируемых и были вынуждены отпустить большинство из них^[545].

Дальше было еще хуже. 23 марта 1432 г. французы захватили Шартр, столицу Босе и центр дорожной сети региона. Шартр имел старый обвод стен, возведенных еще в XII веке, и еще более старую цитадель, которую защищал бургундский гарнизон численностью около 100 человек. Как и в случае с Руанским замком, его захват стал возможен благодаря предателям внутри. Французы подговорили к измене двух городских купцов. Рано утром те подошли к воротам во главе сорока или пятидесяти человек, одетых как возчики, и нескольких повозок с оружием, спрятанным под товарами. Привратники узнали купцов и пропустили их внутрь, а монах-доминиканец, участник заговора, созвал горожан на проповедь под открытым небом на другом конце города. Налетчики захватили ворота, убили привратников и растеклись по городу. Орлеанский бастард, затаившийся с большим отрядом в ближайшем лесу, последовал за ними. Профессиональный гарнизон повскакивал на коней и, не предприняв даже попытки к сопротивлению, бежал в Эврё. Горожане запаниковали. Некоторые из них бежали, бросая свои дома. Другие взяли в руки оружие и сплотились под командованием губернатора города и епископа Жана де Фретиньи, стойкого сторонника бургиньонов, назначенного  Шартр в 1419 году по приказу Иоанна Бесстрашного. Они попытались дать отпор захватчикам на рыночной площади, но были быстро перебиты. Более шестидесяти горожан было убито и более пятисот взято в плен. Среди погибших были епископ и губернатор. Город был "взят мечом", поэтому он был жестоко разграблен, а сторонники бургиньонов были собраны и казнены.

В руках Орлеанского бастарда Шартр стал крупной военной базой, из которой он вел войну на юге Нормандии в течение последующих двенадцати лет. Его отряды заняли ряд замков, расположенных вдоль старых римских дорог от Парижа до Иври и Дрё. В их число входили Удан, принадлежавший парижскому прево Симону Морье, большая крепость герцогов Бретонских Монфор-л'Амори, замки Рамбуйе и Бейн. Как и большинство частных замков, они были старыми, не имели достаточного гарнизона и плохо содержались. Важный город Мант на южном берегу Сены, в котором находился королевский гарнизон, подвергался постоянным набегам и, по крайней мере, одному внутреннему заговору с целью открыть ворота врагу^[546].

Для Парижа последствия были исключительно серьезными. В результате операций французов из Шартра большая часть Босе оказалась под их контролем и перекрыла пути к столице, лишив город значительной части поставок зерна. Поскольку Уаза удерживалась французскими компаниями в Крее и Компьене, а верхняя долина Сены была блокирована гарнизоном Мелёна, снабжение Парижа теперь как никогда зависело от восстановления сухопутных и речных путей через долину Марны. В марте парижане заявили Генриху VI, что Ланьи необходимо вернуть и разрушить его стены, "иначе вы не останетесь господином своего королевства, как это должно быть". Советники Генриха VI в Англии следили за событиями издалека, но вся ярость парижан обрушилась на регента. В марте 1432 г. Большой Совет принял решение о новой атаке на Ланьи. Опыт Орлеана и Компьеня, а также попытка взять Ланьи в предыдущем году показали, что потребуются очень большие силы. Это должна была быть главная военная операция года. Ядро армии составляли английские и французские отряды, находившиеся на службе у Бедфорда. Кроме того, из гарнизонов Нормандии было выведено около 1.500 человек, что составляло почти половину всех их сил на тот момент, и вызвано подкрепление из Англии. В начале мая из Парижа был отправлен передовой отряд в 1.200 человек под командованием графа Арундела и недавно назначенного маршала Франции Вилье де Л'Иль-Адама^[547].

Сначала они добились определенного успеха и без труда одолев периферийные гарнизоны-сателлиты, к концу первой недели мая подошли к городу. Ланьи располагался на южном берегу реки. Каменный мост соединял его с барбаканом на северном берегу, где расположились англичане. Защитники хорошо подготовились. В городе находилось более 800 человек под командованием рыцаря из Лимузена Жана Фуко и шотландского капитана сэра Хью Кеннеди. Первой целью графа Арундела стал мост. Одна арка была разрушена бомбардой с первого выстрела. Барбакан, который таким образом был отрезан от города, вскоре подвергся штурму и после ожесточенного боя захвачен. Через несколько дней большая часть моста была разрушена артиллерией. На небольшом расстоянии ниже по течению через Марну были наведены понтонные мосты. Но на этом удача Арундела закончилась. Он переправился через реку и отдал приказ о штурме Ланьи сразу в нескольких местах, который закончился дорогостоящим провалом. Штурмовые отряды понесли большие потери и лишились пяти своих штандартов, прежде чем прозвучал сигнал к отступлению^[548].

Ланьи был крайне важен для обеих сторон. Его падение стало бы серьезным препятствием для французской кампании по блокаде Парижа. Кроме того, это подорвало бы позиции французов на севере, так как мост в Ланьи был основным путем, по которому их войска могли пройти между Пикардией и центрами королевской власти в долине Луары. Осада стала публичным испытанием на прочность, и проиграть здесь не могла позволить себе ни одна из сторон. За ходом борьбы за город пристально следили не только в Париже, но и в Пикардии и Бове, где французская оккупация начала вызывать отпор со стороны населения. Опыт Бове был, пожалуй, типичным. Поддержка муниципалитетом дела Валуа была поставлена под сомнение активной частью горожан, возражавших против присутствия в городе многочисленного и недисциплинированного гарнизона маршала Буссака. Горожане открыто заявили, что не позволят маршалу вернуться в город и что в случае падения Ланьи откроют ворота англичанам^[549].

После того как штурм стен Ланьи Арунделом провалился, осада пошла на спад. Неудача сильно ударила по моральному духу, и среди англичан началось массовое дезертирство. У парижских казначеев не было денег на выплату жалованья местным войскам, которые в свою очередь тоже грозили дезертировать. В результате, хотя англичанам и удалось окружить город, их войска были слишком разбросаны. В Париже герцог Бедфорд стал срочно искать подкрепления и объявил в Нормандии арьер-бан. Но отклик был скудным, и призыв пришлось повторять несколько раз. По герцогству были разосланы офицеры, которые выискивали уклонистов. Срочно был отозван Роберт Уиллоуби, который с трудом сдерживал французское наступление в Мэне. Англии Совет согласился отправить во Францию 1.200 человек подкрепления под командованием сэра Уолтера Хангерфорда. Однако эти планы были приостановлены, пока в Вестминстере разворачивался очередной раунд борьбы между герцогом Глостером и кардиналом Бофортом. Глостер надеялся профинансировать войска Хангерфорда за счет средств, полученных в результате экспроприации Бофорта. Лишь в середине июля, когда Совет принудил соперников к соглашению, Палата Общин проголосовала за половину обычной субсидии, и Бофорт смог возобновить выдачу займов. 19 июля капитаны Хангерфорда получили скрепленные печатями контракты, и только тогда начался громоздкий процесс реквизиции судов для перевозки экспедиционной армии^[550].

Тем временем английская армия под Ланьи потерпела ряд поражений. 24 мая маршал Буссак внезапно появился у города с оперативной группой, сформированной из французских гарнизонов в Бовези и долине Уазы. Люди Буссака атаковали артиллерийские парки Арундела, убив многих опытных канониров, а затем успешно пробились через осадные линии с обозом припасов. 2 июня за стенами города произошло полевое сражение, которое, судя по всему, закончилось для англичан неудачно, хотя подробности его неясны. Вскоре после этого события прибыл герцог Бедфорд с основной армией, чтобы вдохнуть жизнь в осаду. Англичане перегруппировались и решили взять город измором^[551].

В начале августа 1432 г. министрам Карла VII удалось собрать еще один отряд помощи. Он был невелик — всего 800 человек. Люди были собраны с большим трудом из отряда маршала Буссака на севере, людей Орлеанского бастарда в Босе, отрядов кастильского рутьера Родриго де Вильяндрандо и корпуса шотландских лучников. Это предприятие было профинансировано еще одним крупным займом из вместительных сундуков Ла Тремуя. 10 августа, когда гарнизон Ланьи начал переговоры о капитуляции, английские разведчики обнаружили отряд Буссака, подошедший по дороге из Мелёна. Переговоры были приостановлены. Герцог Бедфорд расположил своих людей на противоположной стороне дороги перед ручьем к югу от города. Французы подошли по полю в сильную августовскую жару и выстроили свои силы. Их численность была значительно меньше, и они не собирались сражаться. Но они оттянули Бедфорда от города, а Родриго де Вильяндрандо с небольшим отрядом в восемьдесят человек, стадом скота и обозом с мукой и другими припасами обошел английский фланг и с боем стал пробиваться через ослабленные осадные линии. У одних из ворот завязалось ожесточенное рукопашное сражение. Наконец, Родриго удалось прорваться в город с припасами. Герцог Бедфорд оказался в безвыходном положении. Гарнизон Ланьи был пополнен. Армия маршала Буссака отошла от города в целости и сохранности и, судя по всему, направлялась в Иль-де-Франс. Между армией Буссака и Парижем не было английских войск. Уолтер Хангерфорд и его люди все еще ждали в Уинчелси, когда они смогут пересечь Ла-Манш. С ними были два офицера казначейства с сундуками, в которых находилось 2.500 фунтов стерлингов наличными для выплаты жалованья армии за сентябрь и октябрь. Поскольку его собственная армия находилась на грани развала, Бедфорд решил поставить все на последний штурм. И он почти удался. В какой-то момент на стенах показался штандарт регента. Но новые волны защитников сдерживали англичан до тех пор, пока не прозвучал сигнал к отступлению. Через неделю герцогу сообщили, что маршал Буссак добрался до Митри, расположенного всего в двадцати милях от Парижа. Бедфорд прекратил осаду и бросив артиллерию в поле, поспешил вернуться для обороны столицы. Экспедиционная армия и деньги прибыли слишком поздно, в сентябре^[552].

Неудача Бедфорда под Ланьи стала тяжелым ударом по его репутации. Это был последний раз, когда он лично командовал армией. В сорок три года герцог был уже серьезно измотан и здоровье стало его подводить. В ноябре его супруга Анна Бургундская, которой он был очень предан, умерла в парижском Бурбонском Отеле, став жертвой последней эпидемии, охватившей бедствующий город. Моральный дух в столице упал до самого низкого уровня. Осенью этого года появились новые сообщения о заговорах сторонников Карла VII с целью впустить врага в город. Горожане не решались выйти за ворота, даже чтобы привезти виноград из своих пригородных виноградников. Цены на пшеницу на городских рынках выросли на 70% от уже исторически высоких. В Англии зерно скупали оптом и отправляли на баржах по Сене, чтобы облегчить бедственное положение французской столицы^[553].

* * *

К этому времени все проблемы Англии — военные, финансовые и дипломатические — были обострены новой дипломатической инициативой папства, первой за последние восемь лет. В конце ноября 1430 г. Папа Мартин V назначил легата для посредничества в заключении постоянного мира между всеми тремя воюющими сторонами. Его выбор пал на итальянского картезианца, кардинала Никколо Альбергати. Альбергати уже имел международную репутацию успешного дипломата. В то время, когда большинство кардиналов вели мирскую жизнь, он соблюдал все аскезы своего ордена: постился, не ел мяса и носил под одеждой власяницу. В течение многих лет, он служил папским дипломатом, несмотря на телесную слабость, вызванную его образом жизни, и страдания от камней в мочевом пузыре и подагры. Альбергати был, пожалуй, самым опытным миротворцем в Европе. Ранее, в 1422 г., во времена Генриха V, он выполнял миротворческую миссию во Франции, выступал посредником в ссорах германских князей, а недавно председательствовал на конференции в Ферраре, положившей конец войне между Венецией, Флоренцией и Миланом. Его портрет работы Яна ван Эйка в музее Вены (если это действительно он) согласуется с тем, что мы знаем о нем из других источников. На картине изображен спокойный, благодушный и слегка утомленный жизнью человек в возрасте около пятидесяти лет, одновременно проницательный и добродушный. Мартин V не дожил до начала миссии Альбергати и умер в феврале 1431 года. Но назначение легата было подтверждено его преемником Евгением IV^[554].

Это произошло в сложный момент в отношениях Англии с папством. Они были напряженными на протяжении многих лет, главным образом из-за долгой и бесплодной борьбы Мартина V за отмену статутов XIV века, ограничивавших осуществление папской юрисдикции в Англии. В конце концов Мартин V признал свое поражение в этом вопросе. Но он был глубоко потрясен отвлечением крестоносной армии кардинала Бофорта на войну во Франции в 1429 году и стал открыто враждебно относиться к военным предприятиям англичан. В письме к Филиппу Доброму он высказал сомнения в том, что англичане действительно заинтересованы в мире, и призывал его заключить сепаратный мир с Карлом VII невзирая на договор в Труа. Новый Папа, Евгений IV, отнесся к притязаниям Англии не лучше. Жан Жувенель дез Юрсен, встречавшийся с ним находясь в составе французского посольства в Рим в начале его правления, сообщал, что новый Папа считал притязания Англии "неразумными и нечестивыми". Альбергати был более сдержан, но в принципе его мнение ничем не отличалось. В ходе своей предыдущей миссии он хорошенько изучил сложившуюся политическую обстановку и прежде всего, усвоил урок недавней печальной истории Франции, когда английское вторжение стало возможным благодаря гражданской войне в стране. По мнению кардинала, единственным способом положить конец конфликту Англии и Франции было примирение короля Валуа с Бургундским домом^[555].

После провала первой миссии Альбергати было предпринято еще несколько попыток заключить мир, большинство из которых проходили под эгидой герцога Савойского. Все они окончились безрезультатно, хотя англичане, казалось, одерживали верх. Неудачи, постигшие англичан в последнее время, дали новую надежду на примирение. Филипп Добрый, главной целью которого теперь было прекращение войны, надеялся, что папское посредничество заставит англичан пойти на уступки. Из-за позиции Филиппа англичанам было трудно игнорировать Альбергати, как они игнорировали Амадея Савойского. В феврале 1431 г. ситуация была рассмотрена в Вестминстере в ходе, на удивление, откровенного обсуждения на Совете. Поводом послужил скорый отъезд некоторых членов Совета, включая кардинала Бофорта, епископа Алнвика и лордов Типтофта и Кромвеля, к советникам короля в Руан. События во Франции развивались крайне неутешительно. Осада Компьеня провалилась. Герцог Бургундский распустил свою армию. Оптимизм, с которым король год назад отправился во Францию, испарился. Надвигались финансовые проблемы. "Англия, — говорили советники, отправлявшиеся во Францию, — не может нести расходы, связанные с постоянной войной". Остальные были согласны. Война не могла вестись ни за счет Англии, ни за счет французских подданных Генриха VI. Единственным способом вернуть территории, утраченные с 1429 г., было предоставление их тому, кто мог их вернуть, то есть передать ведение войны в руки вольных компаний, действующих на свой страх и риск. Так поступали Эдуард III в конце 1350-х годов и министры Ричарда II в 1380-х годах, что в обоих случаях привело к катастрофическим последствиям. Что касается миссии Альбергати, то все стороны были согласны с тем, что ее следует приветствовать, по крайней мере, внешне. Для общественной репутации правительства, как в Англии, так и во Франции, было важно, чтобы его считали открытым для разумных предложений. Но у Совета были те же опасения, что и всегда, по отношению к мирным инициативам. Им нечего было предложить на мирной конференции. Коронация Генриха VI в соборе Нотр-Дам стала публичным провозглашением его притязаний, что затрудняло любые уступки. Эти люди были пленниками своих собственных притязаний, обреченные логикой прошлого вести войну, которую, как они знали, они уже не могли выиграть. В марте 1431 г., примерно через месяц после этого обсуждения, Совет получил разрешение Парламента на переговоры с королем Валуа. Но советники так и не выработали согласованную позицию на переговорах. Их цель, как выяснилось, заключалась в том, чтобы добиться долгосрочного перемирия, которое ничего не решало бы, но, по крайней мере, защищало бы их нынешние позиции до тех пор, пока положение не улучшится или пока король не достигнет совершеннолетия. Эта стратегия стала гибельной для союза с герцогом Бургундским, который научился не доверять перемириям и искренне желал постоянного мира^[556].

Кардинал Альбергати прибыл к французскому двору в Амбуаз в конце сентября 1431 года. Вскоре он нашел общий язык с Карлом VII и его министрами. Как и легат, они считали, что в первую очередь необходимо примирение с герцогом Бургундским. Миссия Альбергати рассматривалась ими как способ отделить Бургундию от Англии. Но, в отличие от легата, они не надеялись, что это приведет к заключению всеобщего мира. За несколько лет до этого они уже пришли к выводу, что англичане не настроены на мир. Насколько это понимал сам Альбергати, сказать трудно, но вскоре это должно было стать очевидным. В начале октября кардинал въехал в Руан. В нормандской столице его ожидали советники Генриха VI, и уже обсуждали между собой возможные варианты. Они проконсультировались с Большим Советом в Париже и ведущими английскими дворянами в Нормандии, включая герцога Бедфорда, а также с Филиппом Добрым. И у них был готов ответ. Англичане заявили, что в принципе готовы обсуждать мир на выгодных условиях и тем временем рассмотреть вопрос о перемирии на всех фронтах. Но они не были готовы приостановить военные действия в разгар кампании и полагали, что то же самое можно сказать и о Филиппе Добром.

Однако Филипп оказался в более сложном положении, о чем, несомненно, узнал Альбергати, когда отправился на встречу с ним в Лилль. Хотя герцог отчаянно желал прекращения войны, он был связан своей печатью на договоре в Труа и клятвой соблюдать его. В дальнейшем его позиция на переговорах была изложена в инструкциях для дипломатов и оставалась неизменной вплоть до 1435 года. Приоритетными вопросами для Филиппа были: окончание войны, достойная компенсация за убийство отца и подтверждение территориальных завоеваний, полученных в ходе гражданских войн и в период английского владычества. Но он еще не был готов к официальному разрыву с англичанами или заключению сепаратного мира с Карлом VII. Такая позиция означала, что перспективы мира зависели от готовности англичан пойти на уступки, в частности, в отношении их претензий на французскую корону. Филипп, видимо, надеялся, что их удастся склонить к согласию в обмен на достаточно щедрое территориальное урегулирование, как это было сделано в Бретиньи в 1360 году^[557].

Расчеты всех трех воюющих сторон осложнялись серьезным кризисом в самой католической Церкви. 1430-е годы стали мрачным периодом в истории Церкви, столкнувшейся с междоусобными войнами христиан, ересью в Богемии и угрозой со стороны возрождающегося ислама. С июля 1431 года в швейцарском городе Базеле заседал церковный Вселенский Собор. Он был созван Мартином V в соответствии с постановлениями Констанцского собора, предписывавшими Вселенскому Собору собираться через регулярные промежутки времени. В Базеле делегаты Собора почти сразу же оказались втянуты в долгий и мучительный спор с Евгением IV по поводу его притязаний на верховную власть в Церкви, который омрачил весь остаток долгого правления этого Папы. Евгений IV, меркантильный и импульсивный человек, ослабленный инсультом произошедшим вскоре после его восшествия на трон, был плохо подготовлен к решению этой проблемы. В ноябре 1431 г. он распустил Базельский Собор и попытался воссоздать его в более благоприятной атмосфере Италии. Делегаты проявили непокорность и отказались разойтись. Поддержанные императором Сигизмундом и большинством кардиналов, они провозгласили, что Вселенский Собор является высшим органом власти в Церкви и не может быть распущен или приостановлен Папой без его собственного согласия. За этими заявлениями последовали дипломатические демарши при европейских дворах и шквал пропаганды в пользу своих претензий^[558].

Среди европейских государей позиция Вселенского Собора вызывала симпатии. Соборный режим управления Церковью ослабил бы центральную власть папства и усилил бы их собственный контроль над национальными Церквями. Французская Церковь по обе стороны политического раскола имела сильные галликанские и соборные традиции, а также давние опасения по поводу всеобщего распространения папской юрисдикции. В ланкастерской Франции соборные настроения были сильны в Парламенте и Парижском Университете, а также в ряде кафедральных соборов, в том числе в Руане и Париже. Во Франции Валуа церковный Собор, созванный Карлом VII в феврале 1432 г. в Бурже, единодушно высказался в пользу предложений Базельского Собора. Большинство европейских правителей признали легитимность Собора, стараясь при этом избежать нового раскола или открытого разрыва с папством. Они разрешили своему духовенству направлять делегации в Базель, а со временем отправили и собственные официальные посольства. Карл VII был представлен в Базеле с ноября 1432 года. Филипп Добрый, Иоанн V Бретонский и Яков I Шотландский последовали этому примеру к началу 1434 года^[559].

Позиция Англии была более двусмысленной, и ее решение заняло больше времени. Летом 1432 г. в Вестминстер явились посольства от Папы и Собора для аргументации своих позиций. После долгих внутренних дебатов и решительного вмешательства герцога Глостера министры Генриха VI приняли решение участвовать в Соборе. В феврале 1433 г. в Базель прибыла делегация английской Церкви. Правительство объявило, что позднее в том же году оно направит своих послов от имени обоих королевств Генриха VI. Основная причина его желания участвовать в Соборе не была связана с войной во Франции. Его сильно беспокоили гуситы и их связи с английскими лоллардами, которые считались политическими революционерами. Правительство считало, что Собор может стать ценным инструментом для борьбы с угрозой ереси. Но еще одним важным фактором было желание иметь альтернативного посредника на случай, если Альбергати потерпит неудачу или станет действовать против англичан. Такого же мнения придерживался и Филипп Добрый.

Однако отношения Англии с Собором начались неудачно. Приняв решение об участии в Соборе, правительство не знало о ряде важных процедурных решений, которые были приняты в Базеле в самом начале его работы. Собор отказался от системы голосования по нациям, которая применялась в Констанце и давала англичанам такой же вес, как и Франции. Кроме того, делегаты должны были принести так называемую "клятву инкорпорации", которая, по сути, обязывала их работать на коллективные цели Собора, а не в интересах стран, из которых они прибыли. Когда члены Совета в Вестминстере узнали об этом, они были возмущены, выразили протест против обоих решений и запретили англичанам, уже находившимся в Базеле, приносить присягу и присутствовать в Соборе до тех пор, пока не будет восстановлена система голосования по нациям. В результате английская делегация оказалась отстраненной практически от всех дел Собора. В мае 1433 г., вскоре после того как официальное английское посольство отправилось в Базель, оно было отозвано. От имени Генриха VI Собору было направлено письмо с протестом. По его словам, его подданных лишили возможности трудиться в винограднике Господнем, а вместо этого "оставили стоять в стороне, как праздные и отвергнутые руки". Это послание, когда оно было зачитано перед Собором, вызвало бурные дебаты но не из-за его содержания. Архиепископ Турский возражал против использования Генрихом VI титула "король Англии и Франции" и произнес длинную речь в защиту притязаний Карла VII. Это вызвало агрессивный ответ бургундской делегации по поводу убийства Иоанна Бесстрашного. Бургундский представитель закончил свое выступление громким заявлением о том, что Генрих VI является истинным и единственным королем Франции, но его слова были заглушены громкими криками в адрес "бургундских предателей" с французских скамей^[560].

Базельский Собор претендовал на выполнение классической для церкви функции посредника в международных спорах. С самого начала он провозгласил мир в Европе важнейшей составляющей своей роли. Эти претензии становились все более правдоподобными по мере увеличения числа национальных делегаций. Папа оставался одинокой фигурой в Риме, а Базель стал столицей Церкви и местом проведения крупного международного собрания представителей государей Европы. Поначалу делегаты Собора задумывались о инициации параллельного мирного процесса под своей эгидой. В энциклике, обращенной ко всему народу Франции в марте 1432 г., они призвали все воюющие стороны направить делегации в Базель для участия в мирной конференции. Но никто из них не воспользовался этой идеей, которая вскоре была оставлена. Альбергати был легатом Папы, а не Собора. Но, возможно, осознавая опасность того, что воюющие стороны могут сыграть на руку Собору против Рима, он позаботился о том, чтобы привлечь базельских делегатов к сотрудничеству на всех этапах. Легат приглашал их присылать представителей на очередные конференции во Франции и отчитывался о проделанной работе как перед Папой, так и перед Собором. По мере обострения отношений между Римом и Базелем только тактичное поведение Альбергати и его высокая репутация в обоих городах позволили сохранить этот беспристрастный подход^[561].

Кардинал Альбергати с трудом организовал мирную конференцию под шум бряцания оружия. В течение шести месяцев после первых встреч с представителями трех держав 58-летний кардинал со своим небольшим штатом сотрудников странствовал по замерзшим дорогам северной Франции из одной столицы в другую в условиях самой холодной и долгой за последние годы зимы. Первой его задачей было достижение согласия по поводу места проведения конференции. Английский Совет хотел, чтобы конференция проходила в Нидерландах, вдали от зоны военных действий и в легкой доступности от Англии. Первоначально англичане предложили Камбре — резиденцию независимого церковного принципата на северной границе Франции. Карл VII не согласился ни на какой город к северу от Сены. Он предложил Осер или Невер, но герцог Бедфорд отверг эти варианты, сославшись на то, что они слишком далеки и опасны и в свою очередь предложил Бри-Конт-Роберт, небольшой обнесенный стеной городок к юго-востоку от Парижа на дороге в Мелён, который в настоящее время находился в руках англичан. Не успели эти разногласия разрешиться, как герцог Бургундский потеряв терпение, встретился с представителями Карла VII в Дижоне. В начале мая 1432 г. они договорились, что конференция откроется в Осере 8 июля. Филипп отправил одного из своих личных секретарей в Париж, чтобы уведомить Большой Совете о свершившемся факте и спросить, что советники собираются делать. Они ответили, что должны проконсультироваться с Советом в Англии, но по секрету сообщили эмиссару, что все же рассчитывают на участие англичан. Но они рассчитывали обойтись без советников в Вестминстере. Совет в Англии был разгневан упрямством французского короля в вопросе о месте встречи и не стремился, как Бедфорд, идти в ногу с герцогом Бургундским. К середине июня, когда ответа из Англии все еще не последовало, конференция была отложена до конца сентября^[562].

Альбергати созвал делегации каждой из сторон на предварительную встречу в бургундском городе Семюр-ан-Осуа, чтобы обсудить, как должна проходить основная конференция. Делегации Карла VII и Филиппа Доброго предстали перед ним в первую неделю августа 1432 г. во главе со своими канцлерами. Базельский Собор также прислал своих представителей. Англичане не явились. По словам Альбергати, они в последний момент обратились за конвоем, а затем пожаловались, что он прибыл слишком поздно и оказался неподходящим. Французы и бургундцы согласились еще раз перенести основную конференцию на конец октября, чтобы дать англичанам время. Но что делать, если они так и останутся в стороне? Альбергати уже определил английское правительство как главное препятствие на пути к миру. Он подозревал, что англичане не явятся в Осер и в этом случае, по его мнению, Карл VII и Филипп Добрый должны заключить отдельный мир без них. Это, естественно, устраивало французов. Но Николя Ролен не захотел этого делать. В отсутствие англичан, по его мнению, они не смогут ни договориться, ни доложить о том, что было сказано. В кулуарах заседаний стороны прощупывали позиции друг друга по основным вопросам. Ответы были неутешительными. Стало ясно, что французы не желают вести переговоры с англичанами, так же как и англичане с ними. Они терпели участие англичан в Осере только потому, что на этом настаивал Филипп Добрый. Но на вопрос, на какие территориальные уступки они готовы пойти ради мира, Рено де Шартр ответил, что в принципе ни на какие. Бургундский канцлер доложил герцогу о ситуации в мрачных тонах. Филипп же сказал своему канцлеру, что он не намерен отказываться от мирного процесса, даже если конференция в Осере провалится и в случае необходимости им придется перенести обсуждаемые вопросы на новую конференцию или найти другого посредника, например, Базельский Собор^[563].

К удивлению многих, когда 27 ноября 1432 г., с опозданием на месяц, мирная конференция в Осере все же открылась, на ней присутствовали и англичане. Их представительство не было ни столь выдающимся, ни столь опытным, как у других сторон, делегации которых вновь возглавляли канцлеры. Представителем англичан был Джон Лэнгдон, епископ Рочестерский, который только недавно начал принимать активное участие в делах английского Совета. Его поддерживал йоркширский рыцарь сэр Генри Бромфлит, который несколькими годами ранее служил во Франции в качестве одного из придворных рыцарей Генриха V. В некотором смысле самым интересным членом английской делегации был третий — гражданский юрист Томас Беккингтон, протеже и бывший канцлер герцога Глостера, а теперь участник своей первой серьезной дипломатической миссии. Ему суждено было стать личным секретарем Генриха VI и одним из его главных дипломатических советников. К этим людям из Парижа присоединились члены Большого Совета, в том числе Жиль де Кламеси и сэр Джон Фастольф.

Несмотря на полный состав участников, а может быть, и благодаря ему, атмосфера была столь же ядовитой, как и предполагал Ролен. Альбергати считал, что большая часть вины лежит на англичанах. Они, как всегда, начали заседание с требования признания двуединой монархии. Это вызвало обычный отказ французов обсуждать этот вопрос. В качестве запасного варианта англичане предложили длительное перемирие, в идеале — на три года, но в крайнем случае — на год. Французы, со своей стороны, были не более сговорчивы. Они не делали никаких предложений о заключении постоянного мира и полностью отвергли альтернативное предложение о перемирии. Перемирие, по их мнению, все равно не будет соблюдаться, учитывая масштабы боевых действий, которые ведут иррегулярные войска. Тогда они выдвинули новое требование. Прежде чем вести какие-либо серьезные переговоры, французские пленники в Англии — герцог Орлеанский, его брат граф Ангулемский и герцог Бурбонский — должны быть доставлены во Францию, чтобы советники Карла VII могли с ними посоветоваться. Французы были обеспокоены тем, как поведут себя пленные принцы так долго находящиеся в неволе. И герцог Бурбонский, и герцог Орлеанский были близки к тому, чтобы отказаться от дела Валуа. Министры французского короля надеялись противостоять давлению, которому подвергались в Англии эти одинокие и отчаявшиеся люди.

В действительности же позиции, занятые в Осере как англичанами, так и французами, были шарадой. По разным причинам ни те, ни другие на самом деле не хотели заключать соглашение. Альбергати считал, или так он позже сказал герцогу, что только бургундская делегация была действительно заинтересована в мире. Возможно, так оно и было, но даже у бургундцев руки были связаны договорными обязательствами герцога перед англичанами. Им было предписано поддерживать притязания английской династии на французскую корону в той мере, в какой они основывались на договоре в Труа, но не в той, в какой они основывались на "старых распрях", то есть на наследственном праве. Срыв конференции в Осере не стал неожиданностью для ее участников. Но неоправданно большие надежды на конференцию возлагались в других местах. В Париже, где частичная блокада города продолжала создавать реальные трудности, критика правительства стала настолько острой, что власти, опасаясь беспорядков, арестовали ряд главных недовольных горожан^[564].

Весной и летом 1433 г. миссия Альбергати окончательно потерпела крах. Кардинал, памятуя о чувствительности англичан к месту проведения конференции, предложил созвать другую конференцию между удерживаемым англичанами городом Корбеем на Сене и удерживаемым французами городом Мелён в двенадцати милях выше по течению. Делегации собрались в своих крепостях 21 марта 1433 года. Альбергати разместился со своим штабом в Сен-Пор, на полпути между этими двумя городами, вероятно, в пустующих зданиях цистерцианского аббатства, покинутого монахами во время гражданских войн. Именно здесь проходили пленарные заседания. Вся конференция была посвящена вопросу о принцах-пленниках в Англии. Англичане заявили, что они содержатся в Дувре и при необходимости будут переправлены через Ла-Манш в Кале. Там с ними и должны были встретиться французы. В качестве альтернативы конференцию можно было бы перенести куда-нибудь в Пикардию, а пленников доставить как можно ближе к выбранному месту. Французы ответили, что они не имеют права продолжать переговоры, если пленные не будут доставлены по крайней мере в Руан. Спор продолжался более двух недель, пока легат не прервал конференцию, отправившись к французскому двору, чтобы лично решить вопрос с Карлом VII. Альбергати вернулся в Сен-Пор в июне, убедив французского короля согласиться с английскими предложениями относительно пленных и принять короткое перемирие на четыре месяца до возобновления конференции. Бургундцы с радостью согласились. Было составлено официальное соглашение, готовое к подписанию. Но к этому времени англичане разработали планы крупного наступления на западе. Луи де Люксембург приехал из Парижа и лично явился в Корбей, чтобы объявить, что предложенное перемирие неприемлемо.

В сложившейся ситуации Альбергати отказался от своей миссии как от безнадежной. Франция была разделена на два вооруженных лагеря, ожидающих сигнала к нападению, писал он в своем докладе Базельскому Собору. По его мнению, настало время, чтобы Собор направил собственных послов ко всем трем воюющим сторонам и выяснил, смогут ли они добиться большего успеха, чем он. 10 сентября 1433 г. легат был встречен у ворот Базеля всеми кардиналами находившимися в городе и препровожден в Собор, где через шесть дней он лично выступил с тем же мрачным посланием^[565].

* * *

В начале 1433 г., когда военное положение Англии ухудшилось по обе стороны Ла-Манша, герцог Бедфорд организовал совместную конференцию Вестминстерского и Парижского Советов. Она должна была состояться в апреле в Кале. Предметом обсуждения должны были стать текущее состояние переговоров с Францией, а также дальнейшее направление и финансирование войны, если предположить (что казалось вероятным), что мирная миссия Альбергати провалится. За формальной повесткой дня скрывались более широкие опасения регента относительно компетентности правительства герцога Глостера в Англии и управления финансами, от которых теперь все больше зависела судьба войны во Франции. Длительный спор между Глостером и Бофортом, произошедший летом предыдущего года, возможно, стоил ему Ланьи. В новом году несколько серьезных инцидентов продемонстрировали масштабы финансовой дезорганизации в Вестминстере^[566].

В феврале 1433 г. в гарнизоне Кале произошел мятеж, второй за последние десять лет. Кале был, пожалуй, самым ярким примером привычки английского Совета финансировать текущие операции, откладывая необходимые расходы в других местах. В городе с его крепостью и зависимыми территориями, помимо штата строителей, чиновников и клерков, находился большой гарнизон, чье жалованье было самой крупной повторяющейся статьей в счетах правительства. В течение многих лет эти люди получали лишь часть причитающегося им жалованья. Спад в торговле шерстью, последовавший за Законом о разделе 1429 г., усугубил проблему, поскольку казначей Кале получал средства в основном за счет отчислений от шерстяной таможни. В какой-то момент в 1432 г. платежи, по-видимому, прекратились совсем. Поступления из казначейства упали в разы, а большая часть выплат казначею Кале была перенаправлена на погашение задолженности графу Уорику за время его пребывания в должности капитана города. В результате около половины гарнизона восстала, изгнала лейтенанта Бедфорда сэра Уильяма Олдхолла и захватила запасы шерсти компании Стейпл в качестве обеспечения выплаты жалованья. Бедфорд уже пережил один мятеж английской армии, произошедший под Компьенем в октябре 1430 г., и не был готов допустить еще один. В конце марта 1433 г. он покинул Руан и направился в Кале. 7 апреля он прибыл в дальний форт Балингем, где начал переговоры с мятежниками и обманом заставил их подчиниться. Он дал им письменные гарантии по таможне, которые не имели никаких шансов быть выполненными, а взамен мятежники согласились впустить его в город. В последнюю неделю апреля герцог со своей свитой вошел в город, где его бурно приветствовали и горожане, и гарнизон. Как только он оказался внутри, ворота были закрыты, а мятежники арестованы и отправлены в различные тюрьмы города. Их требования были и аннулированы. В итоге двести из них, почти половина гарнизона, были изгнаны, а их имущество конфисковано. Четверо зачинщиков были приговорены к смертной казни и обезглавлены на рыночной площади^[567].

За мятежом гарнизона Кале быстро последовали хаотичные попытки по формированию экспедиционной армии на 1433 год. В начале года английский Совет принял решение об отправке в Нормандию армии под командованием графа Хантингдона. По первоначальному замыслу она должна была быть сопоставима с великой экспедицией графа Солсбери, который в 1428 году привел во Францию 2.700 человек. Но в итоге в мае Хантингдон отплыл лишь с половиной этого числа. Но и это оказалось больше, чем могло позволить себе казначейство. Зарплата за первый квартал службы была взята из денег, которые попечители герцогства Ланкастерского выделили на неоплаченные долги Генриха V. Зарплата за второй квартал должна была быть выплачена при отплытии, но в апреле, когда корабли и люди собирались в Уинчелси, новый казначей лорд Скроуп из Мэшема сообщил, что государственная казна пуста. Он даже не мог оплатить расходы на дипломатические миссии и доставку советников в Кале на конференцию созываемую Бедфордом. В итоге деньги опять были одолжены у кардинала Бофорта, хотя теперь уже не было никаких необремененных доходов, которые можно было бы предложить в качестве залога. Кардиналу пришлось принять личные гарантии каждого члена Совета^[568].

Конференция двух Советов состоялась примерно в начале мая 1433 года. Это было масштабное мероприятие. Флотилия кораблей перевезла герцога Глостера, канцлера Стаффорда, его предшественника архиепископа Кемпа, епископа Алнвика, графа Саффолка, лордов Хангерфорда и Кромвеля и других членов Совета, а также толпу приближенных и чиновников, через Ла-Манш в Кале. Не менее пятнадцати кораблей были загружены продовольствием и другими припасами. Из Парижа и Руана прибыли Бедфорд и Луи де Люксембург, а также другие члены Большого Совета, включая Рауля ле Сажа, сэра Джона Фастольфа и президента Парижского Парламента. Приехал и кардинал Бофорт, находившийся во Франции с марта. Жан де Люксембург и граф де Сен-Поль присутствовали в качестве советников герцога Бургундского и главных французских военачальников на ланкастерской службе. Герцога Бретонского представлял его личный секретарь, англичанин, Джеймс Годарт^[569].

Вскоре после открытия конференции ее участники получили еще одно неприятное напоминание об уязвимом положении ланкастерской Франции. Сен-Валери был обнесенным стеной городом на южном берегу устья Соммы с бургундским гарнизоном. Теоретически он был защищен шестилетним перемирием между Карлом VII и герцогом Бургундским. Но Луи де Ванкур, французский капитан, базировавшийся в Бове, незаметно прошел через Пикардию и однажды на рассвете захватил город с помощью эскалады. Налетчики разграбили город, перебили большуючасть гарнизона, а затем обосновавшись там, начали совершать набеги по всей долине Соммы. Опыт показывал, что если не удавалось быстро выбить их из захваченных мест, то захватчики окапывались и их было очень трудно изгнать. Советникам в Кале пришлось принимать срочные меры. Английский гарнизон в Ле-Кротуа на противоположном берегу эстуария Сены был усилен верными контингентами из гарнизона Кале. Граф де Сен-Поль сразу же отправился блокировать Сен-Валери, а Жан де Люксембург занялся сбором сил, необходимых для полномасштабной осады. Эти меры требовали немедленных денежных выплат. Способ, которым Совет воспользовался для их получения, прекрасно иллюстрирует непостоянство и импровизацию, характерные для английских государственных финансов в этот период. Архиепископ Кемп, который по окончании конференции должен был отправиться в Базель, опустошил свои сундучки, чтобы полученные им на расходы 1.000 фунтов стерлингов были использованы в качестве аванса на содержание армии Сен-Поля. В поисках более значительных средств советники в отчаянии обратились к кардиналу Бофорту, у которого в Кале находилась часть его сокровищ. Бофорт выдвинул свои условия и был восстановлен, несмотря на противодействие Глостера, в королевском Совете. Взамен он согласился дать в долг 10.000 марок (6. 667 фунтов стерлингов), которые сразу же были выплачены Луи де Люксембургу. Снова не нашлось свободных доходов, которые можно было бы предложить в качестве обеспечения займа, и кардинал опять был вынужден принять дополнительные гарантии у каждого советников лично. О расколе в английском Совете свидетельствовало то, что гарантию подписали только союзники Бофорта. Друзья Глостера решительно держали свои кошельки закрытыми^[570].

Очевидно, что война больше не могла финансироваться по принципу "из рук в руки". Герцог Бедфорд потребовал от английских советников рассказать, какие у них планы на будущее. В состоянии ли они, спросил он, направить во Францию "более ответственную и постоянную помощь, чем когда-либо прежде"? Ответ не обнадежил. У них не было никаких планов. Несмотря на критическое положение дел во Франции, Бедфорд решил, что должен вернуться в Англию и взять там власть в свои руки, о чем и сообщил собранию. По его словам, ему необходимо объяснить английским подданным короля, насколько близка к гибели Франция, а французским — на какую помощь со стороны Англии они могут реально рассчитывать. Было решено срочно созвать Парламент в Вестминстер и обеспечить присутствие самого Бедфорда^[571].

Парламент открылся 8 июля 1433 г. в Расписной палате Вестминстерского дворца в атмосфере назревающих распрей. Герцог Бедфорд председательствовал на заседаниях. Он имел право первенства над герцогом Глостером, как только ступал на английскую землю, что Хамфри в общем-то признавал, но был глубоко возмущен. Он стал говорить о неправильном ведении братом войны во Франции и готовить обвинения против него, которые, как и обвинения в измене кардинала годом ранее, были распространены в кулуарах, но так и не были официально озвучены. Бедфорд отреагировал так же, как и Бофорт. Вскоре после открытия сессии он выступил перед обеими Палатами с заявлением, в котором бросил вызов тем, кто распространяет подобные слухи, и призвал их открыто заявить о них и обосновать. И снова Глостер пошел на попятную и нагло заявил, что до него подобные слухи не доходили. Короля заставили подняться с трона и объявить Бедфорду особую благодарность за его "добрые, похвальные и плодотворные заслуги" во Франции. Не приходится сомневаться, что это отражало мнение обеих Палат. Руководство Бедфорда делами Ланкастеров во Франции вызывало всеобщее восхищение, в то время как годичный эксперимент Глостера с личным правлением посеял разногласия, оттолкнувшие от него большую часть политического сообщества^[572].

В первую очередь Бедфорд занялся кадровым составом правительства и восстановлением финансовой дисциплины. Совет был переформирован. Несколько менее компетентных членов получили отставку. Союзники Глостера были уволены или оттеснены на второй план. Полномочия казначея Скроупа по санкционированию расходов были существенно ограничены, и 11 августа его сменил Ральф, лорд Кромвель. Кромвель был ветераном Нормандии, чей опыт участия в войне восходил к Арфлёру и Азенкуру. Кроме того, он был надежным союзником Бедфорда и отнюдь не другом Глостера. Ему суждено было занимать свой пост в течение десяти лет, и он оказался одним из немногих министров, кто действительно понимал проблемы королевских финансов. В течение нескольких дней после своего назначения он временно прекратил все выплаты из Казначейства, пока не будут созданы надлежащие накопления на расходы королевского двора. Затем Кромвель установил некоторые приоритеты для других выплат, ограничив выплату аннуитетов тем получателям, чья политическая или военная поддержка была крайне необходима. Была проведена инвентаризация драгоценностей короны и пресечены различные коррупционные схемы в Казначействе^[573].

"Осень, — объявил канцлер Стаффорд после того, как Парламент был распущен в августе, — это время, когда лордам подобает заниматься отдыхом и охотой, а общинам — сбором урожая". Прежде чем согласиться занять пост казначея, Кромвель поставил условие, что ему будет позволено представить Парламенту полный финансовый отчет. Он хотел, чтобы парламентарии поняли, насколько тяжелая ситуация досталась ему в наследство. "Хорошо бы, — писал позднее сэр Джон Фортескью, — чтобы мы сначала оценили, к чему приведут его первые расходы и затраты, поскольку после этого необходимо соразмерять его доходы". Однако это делалось редко. Счета английского государства за этот период впечатляют своим объемом, но они предназначались для выявления мошенничества, а не для представления текущего состояния финансов короля. В течение лета сотрудники Казначейства трудились над записями, чтобы составить нечто похожее на бюджет. В результате получился замечательный документ, который был представлен на рассмотрение Парламента 18 октября 1433 г., после того как он вернулся с каникул. На основе данных за 1429–32 финансовые годы он показал, что постоянные доходы короны составляли менее 60.000 фунтов стерлингов в год, что практически покрывало расходы на внутреннее управление Англией. Если учесть оборону Ирландии, Гаскони, Кале и шотландской границы, то структурный дефицит составлял почти 16.000 фунтов стерлингов в год, а на войну во Франции не оставалось вообще ничего. Общая задолженность правительства неконтролируемо росла, поскольку жизненно важные расходы откладывались, а долги перед солдатами и подрядчиками накапливались. На момент обращения Кромвеля к Парламенту долг составлял более 168.000 фунтов стерлингов — астрономическую сумму, эквивалентную почти трехлетнему обычному доходу или пяти парламентским субсидиям. Из них около 45.000 фунтов стерлингов приходилось только на Кале. Эти цифры придали словам Кромвеля точность и авторитет, но общая картина не могла не удивить. Урок заключался в том, что для продолжения войны во Франции необходимо кардинально изменить уровень парламентского налогообложения^[574].

Парламентская сессия стала поводом для того, чтобы еще раз проанализировать перспективы войны и мира. Оба союзника Англии — герцоги Бургундский и Бретонский — прислали в Вестминстер своих послов. Иоанна V вновь представлял Джеймс Годарт. К нему присоединился ирландский рыцарь сэр Томас Кьюсак, ветеран Азенкура, служивший в то время капитаном корпуса английских лучников герцога Иоанна V. Посольство герцога Бургундского возглавлял Юг де Ланнуа, уже ставший привычной фигурой в Вестминстере.

Отношения между Бедфордом и Филиппом Добрым были ледяными. Смерть Анны Бургундской в ноябре предыдущего года разорвала самую прочную нить связывавшую двух герцогов. Последовавший второй брак Бедфорда с Жакеттой де Люксембург завершил разрыв отношений с Филиппом. Жакетта была 17-летней дочерью старшего брата Жана де Люксембурга Пьера, графа де Сен-Поль, "живой, красивой и любезной", по словам хрониста Монстреле, который, вероятно, был с ней знаком. Бракосочетание было отпраздновано в соборе Луи де Люксембурга в Теруане в апреле 1433 г., за несколько дней до открытия конференции в Кале. Этот брак закрепил личный союз Бедфорда с домом Люксембургов, ведущие члены которого на протяжении многих лет были опорой двуединой монархии. Но это привело в ярость герцога Бургундского. Люксембурги были знатнейшим дворянским домом Пикардии, одновременно его самыми могущественными вассалами и главными региональными соперниками. Брак с Бедфордом грозил оторвать их от политической сети Филиппа во Франции и поставить в прямую зависимость от английской династии. Кардинал Бофорт попытался организовать встречу Филиппа и Бедфорда в Сент-Омере в начале июня в надежде на примирение. Но хотя оба герцога приехали в Сент-Омер, чувство неприязни между ними было настолько сильно, что ни один из них не согласился первым обратиться к другому, и встреча так и не состоялась^[575].

Ввиду деликатного характера своей миссии Юг де Ланнуа получил инструкции из уст самого Филиппа в саду герцогского особняка в Аррасе. Филипп дал волю всем своим накопившимся обидам на англичан. Он жаловался, что они не хотят ни заключать мир с королем Валуа, ни вкладывать в войну ресурсы в таких масштабах, которые могли бы принести им победу. Он считал, что мир, заключенный путем переговоров, — это единственный выход из войны, которую ни одна из сторон не могла выиграть. Если бы англичане захотели продолжать войну при его поддержке, им пришлось бы выделить гораздо больше денег и войск, и принять более активное участие в обороне его владений, а также своих собственных. Но англичане были не в состоянии сделать это, о чем Филипп наверняка знал. В июле 1433 г. они уже содержали на севере Франции около 6.000 солдат. Около 4.800 из них составляли англичане, размещенные границах и в гарнизонах Нормандии. Остальными были французские войска на английской службе под командованием братьев Люксембургов. Около трети этих сил в данный момент было занято в осаде Сен-Валери, которая началась в начале июля и продолжалась до условной капитуляции гарнизона Луи де Ванкура в конце августа. Кроме того, Филипп Добрый утверждал, что только в Бургундии в течение прошлого года он заплатил 4.500 солдатам за службу в гарнизонах и полевых войсках, не говоря уже о тех силах, которые ему приходилось содержать на Сомме. Ланнуа было приказано проследить за тем, чтобы англичане поняли, как сильно герцог переживает по этому поводу^[576].

Филипп поручил своему посланнику выяснить текущие мнения в Англии в то время, когда все политическое сообщество будет собираться в Вестминстере на заседание Парламента. Ланнуа продлил свое пребывание в стране до начала работы Парламента и держал ухо востро. Его выводы были проницательны и показательны. К счастью, Филипп проигнорировал его просьбу уничтожить его отчет, как только он его прочитает. Ланнуа присутствовал на двух заседаниях Совета и имел аудиенцию у короля ("очень красивого ребенка с хорошим присутствием ума"). Он также беседовал наедине с рядом членов Совета, включая кардинала Бофорта, герцога Бедфорда и графов Уорика и Саффолка. Всех этих людей он встречал раньше, во время предыдущих миссий в Англию или во Фландрию, и их настроение было мрачнее, чем обычно. Все они казалось потеряли надежду на победу. Бофорт был приветлив, но "несколько странен" и более насторожен, чем раньше. Уорик был любезен, но мрачен. Люди были подавлены поворотом, который приняла война, и враждебно относились к Филиппу, который, как считалось, слишком многого требовал и слишком мало вносил. Ланнуа каждый день, когда он находился в Лондоне, слышал грубые слова и отвратительные угрозы в адрес своего господина. По заверениям Уорика, так говорили только низшие чины, хотя сам граф признавал, что приближенные короля были раздражены тем, что за два года, проведенных Генрихом VI во Франции, Филипп ни разу не посетил короля. Герцог Бедфорд осознавал, что Филипп больше не считает его своим другом, но в Вестминстере он оставался самым твердым сторонником Филиппа и постоянно напоминал членам Совета, что Филипп незаменим. Советники явно были настроены скептически, но Ланнуа не нашел никаких доказательств того, что они вели тайные переговоры с Карлом VII, как опасался Филипп.

Ясно лишь то, что большинство власть имущих, по словам Ланнуа, поняли, что "французское дело так продолжаться не может". Теперь они должны были решить, заключить ли мир с королем Валуа на самых выгодных для себя условиях или послать во Францию "очень большую и мощную" армию. Другого выхода не было. Ланнуа дважды беседовал с кардиналом Бофортом. Кардинал сказал ему, что решение находится в руках нынешнего Парламента. И пока парламентарии не примут решение о финансировании нового наступления, невозможно понять, будет ли Англия выходить из войны путем переговоров или продолжит ее в более широком масштабе. Граф Саффолк сообщил Ланнуа, что общее мнение Совета сводится к тому, что мир путем переговоров является необходимым. Однако герцоги Бедфорд и Глостер придерживались собственного мнения. Юг де Ланнуа имел лишь краткие и малоинформативные беседы с Бедфордом и ни одной с Глостером. Но хотя братьев разделяла личная неприязнь и конкурирующие планы в отношении Франции, они были едины в своем благоговении перед наследием Генриха V.

Сам Бедфорд разделял общее стремление вывести Англию из войны, но не мог заставить себя отказаться от амбиций, к реализации которых так близко подошел его старший брат. Его мнение прозвучало в характерном красноречивом заявлении, которое он сделает Генриху VI летом следующего года перед возвращением во Францию:

Как жаль, что это благородное королевство [будет потеряно], за завоевание и сохранение которого мой господин, который был вашим отцом… и другие многие благородные принцы, лорды, рыцари и оруженосцы и другие лица отдали свои жизни, а многие, которые еще живы, пролили свою драгоценную кровь, которая для них дороже всех мирских благ, потратили свое время и предприняли благородные и истинные труды, как и вообще все жители этой страны… Так что потеря вашего упомянутого королевства и подданных вызывает у меня вечную сердечную тяжесть и печаль.

Искренность Бедфорда была очевидна, но его положение было безвыходным. Если Парламент не поддержит его планы финансово, то нужно будет найти какой-то способ удержать союзников и продолжить мирный процесс. Но он не был готов пойти на уступки, на которых только и можно было заключить мир с Францией^[577].

В этой неординарной ситуации Совет хватался за соломинку, пытаясь найти выход из войны на приемлемых условиях. Избранным инструментом в достижении этой цели вновь стал герцог Орлеанский. Проведя восемнадцать лет в плену в Англии, герцог был готов практически на все, чтобы вернуться на родину. Его герольд сообщил Югу де Ланнуа, что его господин "не намерен ни на минуту дольше мириться со своим нынешним положением". Всегда было ясно, что единственной надеждой Карла на освобождение является политическая сделка с его пленителями. Уже несколько лет назад он тайно признал Генриха VI королем Франции и неоднократно предлагал ему посредничество. В 1427 г. он выступил с собственными мирными предложениями и уже начал заручаться их поддержкой во Франции, но в результате осады Орлеана этот план сошел на нет. Карл чувствовал себя, по его собственным словам, "как меч, заткнутый в ножны, бесполезным, пока его не вытащат".

В 1433 г. Совет решил, что пришло время более эффективно использовать герцога Орлеанского. Есть все основания полагать, что за этим стоял граф Саффолк. Саффолк был одним из самых долговечных английских военачальников во Франции, пока его военная карьера не оборвалась в результате катастрофы 1429 года. Он попал в плен при штурме Жаржо и стал пленником Орлеанского бастарда, единокровного брата Карла. В начале 1430 г. Саффолк был условно-досрочно освобожден и вернулся в Англию. Там он женился на Алисе Чосер, богатой вдове последнего графа Солсбери из рода Монтегю, и начал создавать личную региональную базу власти в Восточной Англии и еще одну в Оксфордшире. Саффолк традиционно был союзником Глостера, и его назначение в Совет в ноябре 1431 г., по-видимому, было сделано с подачи герцога. Однако Саффолк быстро зарекомендовал себя как один из самых усердных и независимых советников короля, а также как убежденный сторонник мира, заключенного путем переговоров. Саффолк подружился с Карлом Орлеанским. У них было много общих интересов, как политических, так и литературных. В 1432 г. он успешно ходатайствовал о передаче ему опеки над пленником, и с августа того же года обычной резиденцией Карла стал замок графа в Уингфилде. Там Саффолк побудил Карла возродить свои прежние посреднические планы. В течение трех недель после переезда Орлеанский бастард вместе с членами своего штаба из Блуа посетил Карла в Англии. Карл установил контакты с другими видными деятелями Франции, включая Иоланду и Карла Анжуйского, братьев Монфор — Иоанна V и Ришмона, герцога Алансонского, графа Клермонского, южных графов — Фуа, Арманьяка и Пардиака, а также некоторых офицеров Карла VII, включая его канцлера Рено де Шартра. Карл был уверен, говорил он Югу де Ланнуа, что эти люди, "величайшие сеньоры двора и партии французского короля", будут брать с него пример, когда дело дойдет до условий заключения мира. В июле 1433 г. герцога Орлеанского привезли из Дувра в лондонский особняк графа Саффолка, где он представил свои подробные предложения на рассмотрение Совета^[578].

14 августа 1433 г., после шести недель переговоров, герцог Орлеанский скрепил грамоту, в которой объявил о своем намерении созвать мирную конференцию после 15 октября либо в Кале, либо где-нибудь в Нормандии. Обращаясь к Генриху VI как к "моему господину, королю Франции и Англии", а к Карлу VII — как к "Дофину", он выразил уверенность, что великие сеньоры Франции, с которыми он обсуждал этот вопрос, поддержат заключение постоянного мира на условиях признания Генриха VI королем Франции при условии, что его сопернику из рода Валуа будут предоставлены соответствующие территориальные и финансовые гарантии. Карл Орлеанский вряд ли мог себе представить, что король Валуа добровольно согласится на такой договор. Скорее всего, он имел в виду аристократический переворот против своего кузена. Если в течение года не удастся заключить мир на этих условиях, он обещал принести оммаж Генриху VI как королю Франции и Англии и служить ему против Карла VII. И в этом случае он должен был быть освобожден без выкупа. Оказавшись на свободе, герцог обязался устроить так, чтобы его подданные и союзники во Франции сами принесли оммаж английскому королю. Англичанам должно было быть передано большое количество опорных пунктов, расположенных по всей территории французского королевства. В их число входили Мон-Сен-Мишель и Ла-Рошель — единственные подвластные Карлу VII крепости на Атлантическом побережье, города Орлеан, Блуа и Шатоден, входившие в Орлеанский апанаж, крепости Бурж, Пуатье, Тур, Лош и Шинон — главные центры управления Карла VII, столицы провинций Лимож и Сентонж и город Безье в Лангедоке^[579].

Трудно сказать, насколько серьезно относились к этому необычному проспекту министры английского короля или сам Карл Орлеанский. Однако Совет принял меры к тому, чтобы на конференции организованной герцогом Орлеанским присутствовала их высокопоставленная делегация. Англичане пригласили Филиппа Доброго лично присутствовать на конференции или, по крайней мере, направить туда достаточно внушительное посольство. Мы не знаем, что сообщали Карлу Орлеанскому его корреспонденты во Франции, но очевидно, что в общении с английским Советом герцог сильно преувеличивал шаткость положения Карла VII и свое влияние в стране, которую он не видел почти два десятилетия. По всей видимости, Карл надеялся использовать недовольство главенствующей ролью Жоржа де Ла Тремуя при дворе Карла VII, поскольку почти все, кого он назвал своими сторонниками, были известными врагами всесильного министра. Но если таков был план, то он был сорван еще до того, как грамоты были скреплены печатями. Когда в середине июля Юг де Ланнуа проезжал через Кале по пути домой, он столкнулся с другим бургундским дипломатом, только что вернувшимся от французского двора и тот сообщил ему о падении Ла Тремуя^[580].

Падение министра началось с Реннского договора, который заставил его урегулировать спор с Ришмоном и ознаменовал возвращение Иоланды Анжуйской к влиянию при дворе. Ла Тремуй рассматривал этот договор как акт войны. В августе 1432 г., сразу после освобождения Леньи, он взял на службу еще одного знатного рутьера, кастильского солдата удачи Родриго де Вильяндрандо, и отрядил его в Анжу. Родриго вторгся в герцогство Иоланды из Турени и стал угрожать ей. Карл Анжуйский, фактически управлявший герцогством в отсутствие старшего брата, не поддался на уговоры. Его лейтенант Жан де Бюэль собрал дворянство герцогства и в сентябре столкнулся с Родриго к югу от Пон-де-Се. Произошло ожесточенное сражение, в котором войска Родриго были обращены в бегство. Кастильцы отступили в Турень, где несколько недель занимались грабежами и разрушениями, а затем ушли в Лангедок.

По мере того как положение Ла Тремуя становилось все более шатким, при дворе создавалась мощная коалиция, ожидавшая удобного случая для его смещения. Даже бывшие друзья министра, такие как Рауль де Гокур и Ла Ир, были готовы покинуть его. Такой случай представился в конце июня 1433 года. Мирные переговоры в Сен-Пор только что провалились, а англичане сосредотачивались для нового наступления. Карл VII и Ла Тремуй прибыли с двором в Шинон. Капитаном Шинона был Рауль де Гокур и в туже ночь его заместитель впустил в крепость через ворота отряд из сорока или пятидесяти вооруженных людей. Их возглавляли четыре человека: лейтенант Карла Анжуйского Жан де Бюэль, соратник Бюэля по анжуйскому походу Пьер де Брезе, адъютант Ришмона Прежен де Коэтиви и родственник самой главной жертвы Ла Тремуя Луи д'Амбуаз. Ла Тремуй был застигнут врасплох в своей постели и объявлен арестованным. Завязалась борьба, в ходе которой министр получил удар кинжалом в живот. Король понял, что происходит, как только услышал шум в соседних комнатах и послал своих приближенных узнать, что случилось. Королева, которая, возможно, была в курсе заговора, успокоила его, и Карл пассивно подчинился событиям, которые он и не пытался контролировать. Раненого, но живого Ла Тремуя под конвоем доставили в замок Жана де Бюэля в Монтрезор близ Лоша, а затем позволили ему удалиться в свой замок в Сюлли, все еще богатым, но уже не влиятельным человеком^[581].

Естественно, что в Англии и Бургундии было много предположений о том, кто заменит человека, который в течение шести лет главенствовал во французском правительстве. Карлу VII, вечно испытывавшему недостаток уверенности в себе и скучавшему от рутины управления страной, нужны были министры, которые были бы не только слугами, но и друзьями. Он был склонен делегировать им больше полномочий, чем считалось приличным для короля. Но он никогда больше не передавал управление страной в руки одного человека, как это сделал для Ла Тремуя. Наблюдая за происходящим из своей ссылки в Провансе, Жан Луве не утратил ни своей проницательности, ни понимания работы правительства. В меморандуме, написанном для герцога Савойского, он сообщал, что у короля теперь "нет ни одного слуги, имеющего власть над всеми остальными". Однако Карл Анжуйский, его мать Иоланда и сестра-королева, тем не менее, пользовались непревзойденным влиянием. Их поддерживали участники переворота Жан де Бюэль, Прежен де Коэтиви и Пьер де Брезе, а также солидный корпус профессиональных администраторов, прошедших обучение в анжуйской администрации в Анже и Тарасконе. Эти люди на долгие годы стали главенствовать во французском правительстве. Ни одно решение не принималось без их согласия. Ришмон вернул себе должность коннетабля, но не прежнюю политическую власть. По крайней мере, на первых порах это было правительство родственников Карла VII, такое правительство, которое, по мнению современников, соответствовало существующему положению вещей. Однако последствия для хода войны были скромными. Больше внимания было уделено западному фронту в Мэне и герцогстве Алансонском, а также отношениям с Бретанью, которые всегда были главной заботой Анжуйского дома. Однако проблемы с деньгами и войсками оставались теми же, что и раньше. По мнению Ла Тремуя, которое разделял и Рено де Шартр, необходимым условием победы было отторжение Бургундии от Англии. Это оставалось ортодоксальной точкой зрения политического сословия. И никто не был склонен идти на существенные уступки англичанам, прежде всего по неразрешимым вопросам суверенитета и прав на корону^[582].

Дворцовый переворот при французском дворе положил конец любым надеждам, которые Карл Орлеанский мог возлагать на свою конференцию. Английское правительство назначило местом проведения конференции Кале и выдало охранные грамоты большому числу французских советников и дворян, которые, как оно надеялось, примут в ней участие. Но ни один из них не приехал. В конце октября 1433 г. сэр Уильям Олдхолл сообщил из Кале, что делегатов еще не видно и полагал, что они могут появиться к Рождеству. Были некоторые разговоры о переносе сроков проведения, но и в новом году проект даже теоретически еще не был реализован. Французы, вероятно, не знали об условиях сделки Карла Орлеанского с англичанами, но они с опаской относились к инициативам отчаявшихся пленников в Англии и решили бойкотировать конференцию^[583].

* * *

Попытки англичан выйти из войны с Шотландией не увенчались успехом. Одной из первых задач Бедфорда в Англии был новый подход к отношениям с северным королевством. До сих пор король Яков I придерживался буквы соглашения с английским Советом. Но ему не удалось остановить шотландских солдат удачи, которые добровольно уезжали воевать на стороне Карла VII. В 1430 г. Вестминстерский Совет сообщил, что шотландцы "ежедневно" проходят через Дьепп и другие порты под носом у английских чиновников, направляясь воевать за Карла VII^[584]. Пока дела во Франции шли хорошо, англичане спокойно игнорировали скрытую угрозу со стороны Шотландии. Но в новых обстоятельствах Шотландия стала занимать все большее место в их мыслях. Бервик и Роксбург, последние уцелевшие английские гарнизоны в Шотландской низменности, находились в плохом состоянии и вряд ли стоили затрат на их оборону. Охрана границы обходилась дорого и затрудняла набор войск в северных графствах для службы во Франции. Маргарита Стюарт все еще оставалась в Шотландии, но угроза того, что в один прекрасный день Яков I может отправить ее во Францию с другой шотландской армией, висела над англичанами как дамоклов меч.

В августе 1433 г. в Шотландию было направлено посольство под руководством шурина короля Якова I, Эдмунда Бофорта, графа де Мортен, для переговоров о заключении постоянного мира. Бофорт был уполномочен сделать заманчивые предложения: вернуть Бервик и Роксбург и отказаться от притязаний Англии на оммаж от шотландских королей. Договор на этих условиях восстановил бы территориальную целостность Шотландии в том виде, в каком она существовала до рокового вмешательства Эдуарда III в дела страны за столетие до этого. Яков I клюнул на эту приманку. Он созвал Генеральный Совет (фактически Парламент), который собрался в доминиканском монастыре в Перте в октябре 1433 года. Но хотя король был не прочь принять английское предложение, Совет после двух дней ожесточенных дебатов отклонил его. Хронист Уолтер Боуэр присутствовал на заседании в качестве аббата Инчколма. Он был одним из членов комиссии, которой было поручено выяснить мнение участников собрания. По его словам, решающим фактором стал договор с Францией, который исключал возможность заключения сепаратного мира с англичанами. Духовник Якова I, аббат Джон Фого из Мелроуза, пытался убедить собрание в том, что обещание не заключать мир с врагом противоречит Божьему закону и не является обязательным. Но он был проигнорирован и впоследствии обвинен инквизитором Шотландии в ереси. Сам Боуэр считал, что английские предложения были сделаны не из лучших побуждений, а были хитрой уловкой, направленной на отторжение шотландцев от французов. Многие из присутствующих, видимо, разделяли его мнение. Другие указывали на "неизлечимую обиду" шотландцев на Англию. Наследие Эдуарда I и Эдуарда III было не так легко забыть. Шотландцы не настолько доверяли англичанам, чтобы отказаться от своего единственного континентального союзника. На практике это привело к тому, что мир с Шотландией мог быть заключен только в рамках общего урегулирования с Францией. В следующем году англичане обновили свои предложения, добавив к ним предложение о брачном союзе между молодым Генрихом VI и дочерью шотландского короля. Но шотландцы остались непоколебимы^[585].

Незадолго до Рождества 1433 г. Палата Общин наконец подошла к решению военных и финансовых проблем. Парламентарии ознакомились с мрачным докладом Кромвеля о состоянии финансов короля, но не пожелали предоставить более чем одну стандартную субсидию. Эта субсидия не была щедрой и выплачивалась четырьмя частями в течение двух лет, что было необычно долго. Кроме того, Палата Общин начала практику предоставления скидок городам и графствам, которым было трудно собрать сумму, причитающуюся по устаревшей схеме налогообложения, которой было уже почти сто лет. Скидки объявлялись необходимыми для облегчения положения местных общин, "пришедших в запустение, обезлюдевших или разрушенных, чрезмерно обедневших, или чрезмерно обремененных указанным налогом". В результате величина стандартной субсидии уменьшилась примерно на одну десятую часть. Это был переломный момент. Палата Общин дала понять, что не желают увеличивать масштаб обязательств Англии по участию в войне во Франции. Церковь оказалась еще более непримиримой, чем Палата Общин. Ярко выраженное меньшинство делегатов собора Кентерберийской епархии, собравшегося в лондонском соборе Святого Павла, отказалось вообще предоставлять какие-либо субсидии, ссылаясь на бедность, чуму и прошлое финансовое бремя. Две делегации Палаты Лордов, сменявшие друг друга, пытались убедить их в растущей численности и силе французских армий, но безрезультатно. Собор отказался, как и в прошлом, приобщить к парламентской субсидии полную десятину, а вотировал только часть. Более половины совокупной стоимости этих субсидий уже было направлено на погашение недавних займов у Бофорта. В течение следующих двух лет денежные поступления в казну упали до исторически низкого уровня. Герцог Бедфорд не скрывал своего разочарования. Он давил на английское политическое сообщество, рассказывая о гибельном положении ланкастерской Франции и призывая финансировать мощную армию, которая могла бы наконец переломить ход войны. "Тем не менее… средства на это пока не найдены, к моему великому сожалению, Бог знает, найдутся ли"^[586].

Бедфорд оставался в Англии первые шесть месяцев 1434 г., в течение которых шли споры о будущем правительстве как Англии, так и Франции. Палата Общин, которая научилась не доверять авторитарному стилю правления герцога Глостера, хотела, чтобы Бедфорд остался в Англии. Сам же Бедфорд был полон решимости вернуться во Францию, несмотря на то, что Парламент не мог обеспечить его финансированием для победы. Он взял на себя обязательство регулярно возвращаться в Англию по мере необходимости. Однако он настаивал на том, что даже находясь во Франции, он должен сохранять за собой решающий голос при выборе советников в Вестминстере. В последние дни работы Парламента Бедфорд добился от него согласия на новые правила ведения дел, призванные ограничить возможности герцога Глостера по формированию правительства по своему усмотрению. До совершеннолетия короля состав Совета должен был публично оглашаться, а все новые назначения представляться на его утверждение, где бы он ни находился. С ним, Бедфордом, должны были советоваться по поводу всех назначений на государственные должности, епископов и даже менее значимые должности на государственной службе. Эти изменения фактически сделали его регентом в обеих странах^[587].

Герцог Глостер был крайне раздражен новыми постановлениями. В ответ он поставил под сомнение все ведение войны его братом. Он разработал собственный альтернативный план, который не сохранился, но, судя по всему, представлял собой более амбициозный вариант того, который Бедфорд предложил Парламенту и который тот отказался финансировать. План предусматривал еще один военный натиск с целью одержать победу, которая переломила бы весь ход последних событий. Глостер сплотил своих сторонников и утверждал, что его план позволит избежать необходимости введения в Англии новых военных налогов на долгие годы. Предположительно, это должно было быть достигнуто за счет возвращения ранее завоеванных провинций северной Франции и обложения их налогами или грабежами.

Для рассмотрения плана герцога был созван Большой Совет. Его заседание состоялось в Вестминстере в последнюю неделю апреля 1434 г. на фоне больших ожиданий общественности. На присутствовавших на заседании мирских и духовных лордов и толпу опытных солдат и чиновников оказывалось сильное давление, чтобы они одобрили предложения Глостера. Периодические заседания Большого Совета продолжались до самого мая. Глостер изложил свой план в резких выражениях, которые были весьма критичны по отношению к Бедфорду. Бедфорд ответил своим документом, который Глостер, в свою очередь, счел оскорбительным. Большой Совет вновь собрался 12 мая в лондонском особняке епископа Даремского, чтобы изложить свои рекомендации в письменном виде. По их мнению, план Глостера в принципе заслуживает одобрения, но является неосуществимым. Для его реализации потребовалось бы немедленно набрать большую армию, стоимость которой составила бы от 48.000 до 50.000 фунтов стерлингов. Казначей Кромвель сообщил, что не может найти даже половины этой суммы. Комиссары, направленные в графства для привлечения займов, сообщали, что никто не желает давать деньги взаймы. Люди опасались дефолта, учитывая масштабы существующего государственного долга и отсутствие необремененных доходов, которые можно было бы предложить в качестве обеспечения. Драгоценности короля, которые часто сдавались в залог, теперь, к сожалению, были исчерпаны. Таким образом проект герцога Глостера оказался мертворожденным^[588].

В июне 1434 г., в последние дни своего пребывания в Англии, герцог Бедфорд попытался перевести денежные потоки из Англии во Францию на более регулярную и устойчивую основу вместо постоянных импровизаций, характерных для последних трех лет. Администрация Руана подготовила анализ военных расходов в Нормандии, сводки финансов личных владений Бедфорда, бюджеты, списки гарнизонов и, несомненно, другие документы, которые не сохранились. Результатом всех этих усилий стал новый финансовый план. В дальнейшем канцлер Франции Луи де Люксембург должен был получать из английских доходов 5.000 марок (3.333 фунта стерлингов) в каждом полугодии на расходы по содержанию гарнизонов и проведению полевых операций за пределами Нормандии. Для финансирования этих выплат попечители герцогства Ланкастер согласились, что после погашения предоставленных ими займов правительству они передадут свои активы обратно короне. Предполагалось, что это позволит оплатить постоянное войско в 200 латников и 600 лучников. Бедфорд, в свою очередь, согласился, чтобы доходы от его личных владений в Нормандии и Мэне шли на военные расходы, а не использовались для поддержания его статуса и двора во Франции. За счет этого предполагалось оплатить еще 200 латников и 600 лучников. Кроме того, солдаты гарнизона Кале (которые всегда оплачивались из английских доходов) должны были быть предоставлены в его распоряжение для использования в других частях Франции, когда в них возникнет необходимость.

Теоретически эти меры позволяли Бедфорду содержать до 2.000 человек без дополнительных расходов из обычных доходов короля. Это была гениальная схема, но менее работоспособная, чем предполагал Бедфорд. Даже если бы эти доходы были выплачены быстро и в полном объеме, они смогли бы обеспечить не более половины предусмотренной численности войск. Да и вообще, они редко были таковыми. На доходах с личных земель Бедфорда уже лежали расходы на выплату жалованья и пенсий, и этот факт он, по-видимому, не принял во внимание. Что касается доходов герцогства Ланкастер, то они стали бы доступны только после погашения существующих займов предоставленных попечителями, а это вряд ли могло произойти в ближайшее время и в реальности имущество было возвращено короне только в 1443 году. В итоге деньги пришлось изыскивать из обычных доходов короля и выплаты, обещанные Луи де Люксембургу, осуществлялись нерегулярно и финансировались за счет невыполнения обязательств перед офицерами короля в Кале, Гиени и Ирландии. Непосредственные финансовые потребности регента пришлось удовлетворять за счет займов. Это потребовало нового соглашения с кардиналом Бофортом. Совет согласился освободить его от обвинения в попытке незаконного вывоза сокровищ в 1432 г. и вернуть деньги, которые он внес в залог в качестве гарантии подчинения приговору. В течение мая и июня за счет займов у Бофорта были оплачены авансы армии, которая должна была сопровождать Бедфорда во Францию. В июле 1434 г. герцог покинул Лондон и отплыл во Францию. Больше он никогда Англию не увидел^[589].

Глава IX. Аррасский конгресс, 1433–1435 гг.

Во время отсутствия Бедфорда английские военачальники во Франции направили большую часть сил и средств на защиту владений герцога Бургундского, опасаясь, что он заключит сепаратный мир с Карлом VII. Основные решения были приняты самим Бедфордом на совместной конференции английского и французского Советов в Кале перед его отъездом в Англию. Осада Сен-Валери, которая велась в основном английскими войсками, стала первым плодом этой политики. Однако наиболее уязвимым из владений Филиппа Доброго было герцогство Бургундское. В результате рейдов французов, продолжавшихся в течение последних трех лет, границы герцогства были усеяны хищными вражескими гарнизонами. Весной 1433 г. Филипп Добрый решил собрать в Артуа и Пикардии большую армию и оправить ее через Шампань для усиления уже действовавших там местных войск. Герцог Бедфорд согласился направить в поддержку этой операции как можно более крупные силы. Командование было возложено на графа Арундела, чье эффективное использование быстроты, внезапности и артиллерии уже стало говорить о нем как о естественном преемнике покойного графа Солсбери^[590].

Весной 1433 г. Арундел действовал в герцогстве Алансонском и Мэне. Бедфорд создал для него новое обширное военное командование, простиравшееся от Атлантики до Шампани, и приказал ему сосредоточить свои силы на границах Бургундии. Экспедиционная армия графа Хантингдона, которая должна была прибыть в Нормандию в конце мая, получила приказ к нему присоединиться. Операции Арундела были тесно скоординированы с действиями Филиппа. 24 июня 1433 г. герцог вышел из Ретеля с людьми из Пикардии и Артуа и двинулся через Шампань. После того как он соединился с войсками герцогства к югу от Труа, под его командованием оказалось более 3.000 человек и кроме того, он привез из Фландрии большой артиллерийский обоз. Тем временем английские войска подошли к Гатине.

^{9. Англо-бургундская кампания в Бургундии и Гатине, июнь-сентябрь 1433 г.}

В этом регионе у англичан было четыре крупных гарнизона: Монтеро у слияния Сены и Йонны, Немур и Шато-Ландон в долине реки Луэн, а также Провен в Бри, который они недавно отвоевали у французов. В конце июня Арундел и Хантингдон прибыли в Шато-Ландон с 2.200 человек. Там к ним присоединились Вилье де Л'Иль-Адам с несколькими сотнями пикардийцев из Парижа и два вольных капитана, перешедших с бургундской службы: Перрине Грессар, капитан гарнизона рутьеров в Ла-Шарите, и гасконский капитан, известный как Бурк-де-Жардр. Общая численность армии в Шато-Ландон превышала 3.000 человек и была сопоставима с армией Филиппа. Еще больше людей находилось в пути. В Вестминстере герцог Бедфорд договорился о том, чтобы сэр Джон Толбот, недавно вернувшийся в Англию из французского плена, присоединился к Арунделу со своим отрядом. Толбот отплыл во Францию в июле. Командующие согласовав план действий, намеревались очистить от французских гарнизонов долину Сены между Парижем и Труа и долину Йонны вплоть до Осера, в то время как Филипп Добрый должен был сосредоточить свои усилия на территории к востоку и югу от Труа. Перрине Грессару и Бурк-де-Жардру было поручено отбить Монтаржи, который англичане потеряли при унизительных обстоятельствах шесть лет назад. Герцог Бедфорд обещал Грессару награду в 10.000 салюдоров, если он сумеет его взять^[591].

Английская кампания открылась впечатляющим взятием Монтаржи. Капитаном города был ставленник Ла Тремуя Раймон де Виллар. Бурк-де-Жардр подговорил подругу своего цирюльника и она перед рассветом 27 июня 1433 г. впустила его и его людей, поднявшихся по приставной лестнице, в цитадель через отверстие в стене. За ними последовали несколько сотен вооруженных людей. Они захватили замок, а затем вступили в ожесточенный бой с гарнизоном на улицах города, пока французы не бежали за ворота. Реакция министров Карла VII была быстрой, но безрезультатной. Примерночерез две недели Жан Мале, сеньор де Гравиль, магистр арбалетчиков Карла VII, с 500–600 человек появился у Монтаржи. Ему удалось вновь занять город и осадить замок. Но когда граф Хантингдон подошел с подкреплением, Мале поспешно разрушил все городские стены и ушел. Соратник Перрине Грессара, арагонский авантюрист Франсуа де Сурьен, занял цитадель от имени Генриха VI. Ему предстояло оставаться там в течение следующих пяти лет^[592].

Графы Арундел и Хантингдон начали свою кампанию в конце июня 1433 года. Они пробивались вверх по долине Сены в Шампань, очищая ее от французских гарнизонов, заняв в том числе окруженный стенами город Ножан и укрепленные мосты в Бре и Пон. В течение двух недель они овладели всей долиной вплоть до Труа. К середине июля англичане продвигались вверх по Йонне, уничтожая все вражеские гарнизоны на своем пути, пока не были остановлены у стен Санса. Кампания Филиппа Доброго в Шампани и северной Бургундии стала триумфальным променадом и завершила завоевание долины верхней Сены, начатое графом Арунделом. Мюсси, крупнейший вражеский гарнизон в этом регионе, сдался после непродолжительной бомбардировки. Шапп, расположенный к югу от Труа, важный бургундский город, захваченный Барбазаном два года назад, был взят после недельной осады. Большинство населенных пунктов сдавались с первым артиллерийским залпом или заключали договоры об условной капитуляции после лишь номинального сопротивления.

Серьезное сопротивление было оказано только в Паси и Аваллоне, где были сосредоточены наиболее крупные вольные компании. Паси на реке Армансон заключил договор об условной капитуляции в середине августа. Бургундцы ожидали, что французская армия попытается его освободить и вызвали на помощь все доступные английские и бургундские войска. Л'Иль-Адам прибыл из Гатине, а Толбот — из Парижа. Но замок сдался без боя. В Аваллоне Форте-Эпис упорно оборонялся и продержался более двух месяцев, пока город вокруг него превращался в руины от бомбардировок артиллерией герцога. В конце концов он бежал ночью через ворота, оставив жену, маленького сына и большую часть своей компании на произвол судьбы.

Эти завоевания послужили сигналом для сдачи другим французским гарнизонам. Компании, занимавшие Шабли, Маи и Сен-Бри, сдались благодаря щедрым взяткам и угрозе казнить двести их товарищей в Аваллоне. Крепость Пьер-Пертюи, расположенная у аббатства Везле на вершине холма, сдалась после штурма башни и подрыва стен. Последним открыл ворота французский гарнизон Кравана. Граф Арундел и герцог Бургундский за короткое время добились поразительных результатов. Около пятидесяти укрепленных пунктов пали. Все вражеские гарнизоны, размещенные с 1430 года в Осерруа и на территории Бургундии и Шампани, были сметены, за исключением Сен-Флорентин, пограничной крепости на реке Армансон. Гарнизон Франсуа де Сурьена, удерживающий Монтаржи, закрыл основной путь, по которому французы могли проникнуть в этот регион из долины Луары. В августе граф Арундел отошел с большей частью контингента, выведенного из нормандских гарнизонов. Остальная часть армии была распущена после сдачи Паси. Хантингдон и Толбот вернулись со своими людьми в Англию осенью^[593].

В августе 1433 г. граф Арундел начал новое наступление в герцогстве Алансонском и пограничных районах Мэна. Основными целями этой кампании были базы партизан Амбруаза де Лоре в Бонмулен и Сен-Сенери, которые были давними центрами сопротивления английскому владычеству. Под командованием графа находилось около 2.200 английских солдат, что составляло примерно половину всех английских сил в Нормандии, а также большой контингент местных войск, набранных из феодалов герцогства. Их поддерживал артиллерийский обоз, с трудом собранный со складов в Руане и Лувье и переброшенный по суше из Кана.

В ходе восьмимесячной кампании Арундел отвоевал почти все французские опорные пункты в регионе, захваченные с весны 1429 года. Штаб-квартира Амбруаза де Лоре в Бонмулен была осаждена в сентябре и быстро сдалась. Замок был снесен с лица земли и больше не восстанавливался. О его недолгой славе как центра партизанских операций сегодня свидетельствуют лишь несколько обломков каменной кладки. Более упорное сопротивление Арундел встретил со стороны другой базы де Лоре — в Сен-Сенери (современный Сен-Сенери-ле-Жере). Попытка застать ее врасплох не удалась, и в ноябре Арундел начал артиллерийский обстрел стен. Карл Анжуйский приступил к формированию армии помощи. Это был мощный отряд, в который вошли сам Карл, герцог Алансонский, коннетабль и оба маршала Франции, а также Жан де Бюэль и Амбруаз де Лоре. Но они опоздали и не смогли спасти Сен-Сенери. В январе 1434 г. он сдался и был снесен, как и Бонмулен. Но когда через несколько дней Силле-ле-Гийом заключил договор об условной капитуляции, Карл Анжуйский решил оказать ему помощь. Не все были согласны с его решением. Ришмон считал, что этого делать не стоит. Но Карл был обеспокоен тем, что сдача этого места без оказания помощи, отрицательно отразится на его положении в регионе. В назначенный день его армия появилась под Силле. По словам современного биографа Ришмона, это был первый случай на его памяти, когда французская армия действительно явилась в день назначенный для капитуляции. Но это была никчемная победа, так как из-за опасений по поводу снабжения и путей отхода французы были вынуждены отступить. Как только они ушли, англичане вернулись к Силле и начали штурм. Через три дня, 12 марта 1434 г., город капитулировал. Из герцогства Алансонского и Мэна граф Арундел двинулся в поход по Нижней Нормандии, чтобы зачистить французские гарнизоны, обосновавшиеся вдоль дорог на Париж. В течение апреля 1434 г. все они практически без сопротивления капитулировали, а большинство их замков было разрушено^[594].

В чисто военном плане это были успешные кампании. Кроме того, они существенно нарушили коммуникации Франции Валуа с Бургундией и Шампанью. Но положение Парижа оставалось таким же шатким, как и прежде. У Арундела не было ни сил, ни времени, ни техники для осады крупных городов. Он очистил долину Йонны и верхнюю долину Сены, но, поскольку в Мелёне по-прежнему находился мощный французский гарнизон, ни одна из этих важных судоходных рек не могла быть использована для снабжения столицы. Арундел расчистил дороги к юго-западу от Парижа, но из-за того, что Орлеанский бастард все еще занимал Шартр, житница Босе оставалась недоступной. Это была постоянная стратегическая проблема англичан со времен осады Орлеана. Достаточно было одной крупной речной крепости, чтобы отрезать столицу от целого региона.

Зима 1433–34 гг. была для Парижа такой же трудной, как и предыдущая. Сторонники дела Валуа в городе становились все смелее и многочисленнее. В конце сентября 1433 г. было установлено, что некоторые парижане получили взятки за переправу вражеских войск через стены с плотов, плававших во рву. На той же неделе стало известно о еще более тревожном заговоре — пропустить через ворота Сен-Дени 200 шотландцев, переодетых под англичан. После допроса под пытками выяснилось, что этот план получил широкую поддержку среди городских патрициев — людей, которые традиционно были одними из самых надежных сторонников ланкастерского режима. В числе их претензий были и упадок торговли, и несостоятельность правовой системы, и падение престижа некогда великого города. "Так больше продолжаться не может", — сказал один из заговорщиков в ходе неосторожного разговора в одной из городских таверн. После первых арестов главари бежали во французский гарнизон в Леньи, но несколько человек были пойманы, а шестеро из них обезглавлены на рынке Ле-Аль.

После того как в декабре 1433 г. Ла Ир сменил маршала Буссака на посту военного губернатора к северу от Сены и Марны, война у стен столицы приобрела новый ожесточенный характер. Отряды Ла Ира регулярно нападали на тщательно охраняемые продовольственные конвои, от которых теперь зависело снабжение столицы. Они перерезали глотки всем, кто носил английские знаки отличия или говорил по-английски. Среди документов Лондонской корпорации Сити сохранился парижский стихотворный памфлет весны 1434 г., который, вероятно, попал в Англию вместе с бюллетенем или петицией. Автор сетовал на исчезновение королей и знати из дворцов и с улиц Парижа, на упадок ремесел и торговли, на налетчиков, похищавших и убивавших тех, кто отваживался выйти за ворота, на молодость и наивность английского короля в то время, когда требовались твердость намерений и опыт. "Придите, сражайтесь и спасите нас, — звучал припев, — иначе вы потеряете Париж, а вместе с ним и всю Францию"^[595].

В начале мая 1434 г. граф Арундел находился в Париже на переговорах с сэром Джоном Толботом и Большим Советом. Толбот недавно вернулся во Францию с более чем 900 солдат — передовым отрядом экспедиционной армии численностью 2.000 человек. Вопрос заключался в том, как их использовать. Приоритетом Большого Совета, как всегда, была безопасность путей снабжения Парижа. Но в то же время росло беспокойство по поводу долины Соммы, где наблюдался тревожный всплеск партизанской активности. Главным действующим лицом там был капитан Шарль Десмаре. Десмаре был необычным человеком, который, по слухам, начал свою карьеру в качестве рабочего-строителя. Известность пришла к нему в 1432 г., когда он захватил замок Рамбюр в долине реки Бресль. В начале 1434 г. он возглавил набег на север из Бовези и вновь занял Сен-Валери менее чем через полгода после того, как Роберт Уиллоуби и граф де Сен-Поль отвоевали его. Многое из того, что было сделано в Пикардии за год до этого, было потеряно. С базы в Сен-Валери компаниям Десмаре удалось занять ряд замков в окрестностях Амьена, установив тем самым блокаду главного промышленного города региона^[596].

Большой Совет принял решение использовать подкрепления из Англии для очередной попытки очистить от вражеских гарнизонов долину Уазы, блокированную ими с 1429 года. В то же время офицеры герцога Бургундского планировали изгнать гарнизоны, размещенные французами в долине Соммы. Командование кампанией на Уазе было поручено Толботу, который был назначен лейтенантом в Иль-де-Франс. Он получил в свое распоряжение территорию от Сены до Соммы и контроль над пограничными норманнскими крепостями Жизор и Нёшатель. Объединившись с графом Арунделом и Вилье де Л'Иль-Адамом, он создал полевую армию численностью около 1.600 человек. Их действия ознаменовали новый уровень жестокости, сравнимый с тем, который был при Ла Ире. Толбот вешал целые гарнизоны, не сдававшиеся в плен, не давал поблажек и не брал выкупов. Арундел, обладавший не менее суровым характером, по слухам, обещал "приковать к виселице" каждого, кто попытается ему сопротивляться. Бомон-сюр-Уаз, важный укрепленный мост в двенадцати милях выше по течению от английского города-крепости Понтуаз, который был занят французами в феврале, был отвоеван в мае. Брат Ла Ира Амадок де Виньоль, командовавший здесь, бежал с большей частью своего гарнизона на север, в Крей, при приближении английской армии. Оставшиеся защищать замок люди, все до последнего человека, были повешены на воротах. Островная крепость Крей, гораздо более сильная, чем Бомон, выдержала шестинедельную осаду, после чего 20 июня 1434 г. сдалась на условиях капитуляции. В июле еще около 800 человек экспедиционной армии из Англии переправились через Ла-Манш и присоединились к армии Толбота. Объединенные силы примерно за три недели очистили от французов Пон-Сен-Максанс, Крепи-ан-Валуа и Клермон-ан-Бовези. Тем временем бургундцы численностью около 1.000 человек под командованием девятнадцатилетнего кузена Филиппа Доброго Иоанна Неверского изгнали все основные французские гарнизоны из долины Соммы, завершив поход 24 июля условной капитуляцией Сен-Валери, которая была назначена на 1 августа^[597].

В этот момент продвижение обеих армий союзников было остановлено неожиданным появлением французской полевой армии численностью около 2.000 человек под командованием коннетабля Артура де Ришмона и Пьера де Рье, человека из прошлого, занимавшего пост маршала при Карле VI. Новая армия первоначально предназначалась для Шампани, но была переброшена в Пикардию, когда стало известно, что англичане сметают все на своем пути. Примерно в конце июля 1434 г. Ришмон вошел в Компьень, но слишком опоздал, чтобы спасти Сен-Валери. В назначенный день Иоанн Неверский получил подкрепление в виде графа де Сен-Поль и Роберта Уиллоуби с 500 человек из Нормандии. Никто не явился, чтобы сразиться с ними, и Сен-Валери сдался в соответствии с договором о капитуляции. Но появление Ришмона положило конец планам Толбота продвинуться дальше вверх по Уазе или соединиться с бургундцами на Сомме. Это также означало, что при всех своих триумфах кампания Толбота не принесла значительных результатов. Он изгнал французские гарнизоны из всех крепостей на реке Уазе ниже Компьеня, но, поскольку Компьень находился в руках французов, основной путь снабжения столицы через долину был по-прежнему закрыт. В середине августа английская армия ненадолго появилась перед Бове, а затем отступила к Парижу. Это решение было очень неудачным, поскольку Ришмон получил возможность направить все свои силы против бургундцев. Пока Толбот отступал, Ришмон добрался Соммы и оказался перед городом Ам с его мощным замком и укрепленным мостом через реку. Большая часть гарнизона была выведена для участия в других операциях, а оставшиеся люди были разгромлены при первом же штурме. Иоанн Неверский остался один отбивать атаки французов^[598].

Как и англичане, Филипп Добрый столкнулся с классическими проблемами оборонительной войны. Инициатива всегда принадлежала противнику, который мог наброситься и отступить по своему усмотрению, кормясь и расплачиваясь награбленным и pâtis. Война превращалась в бесконечную череду набегов, что требовало от герцога огромных затрат на содержание постоянной армии и многочисленных гарнизонов. Филипп рассчитывал на новую экспедиционную армию из Англии, сравнимую с коронационной экспедицией 1430 года. Он хотел получить под свое командование до 4.000 английских солдат и требовал больших субсидий для оплаты своих войск. Но все это оказалось невозможным после отказа английского Парламента увеличить объем финансирования войны. Как указал Вестминстерский Совет послу Филиппа Квентину Менару, приехавшему в Англию в июне 1434 г., Англия уже оплачивала более сорока гарнизонов и три полевых армии. В течение последнего года английские доходы тратились на то, чтобы восполнить пробел, образовавшийся в результате финансового краха парижского правительства. Все это было верно и знакомо. Подобных дипломатических обменов было бесчисленное множество. Но заверения советников в том, что они сделали все возможное для достижения соглашения с Карлом VII в Осере и Пон-де-Сен, не тронули Филиппа. Он знал, что английская непримиримость в вопросе о претензиях на французский трон делает соглашение невозможным. Ответ англичан лишь подтвердил убежденность Филиппа в том, что настало время признать реальное положение вещей и заключить с Карлом VII максимально выгодную сделку. Как сам Филипп позже утверждал, он получил письма от "нескольких королей и христианских принцев", в которых они призывали его заключить мир и выражали свое удивление тем, что он все еще продолжает воевать. В Бретани, единственном союзнике Англии, Иоанн V, остро чувствующий куда дует ветер, пришел к такому же выводу. Он послал своего канцлера Жана де Малеструа, чтобы тот призвал английский Совет к заключению мира. Малеструа находился в Вестминстере в то же время, что и Менар, и получил очень похожий ответ^[599].

Пока Менар находился в Англии, и без того напряженные отношения между Филиппом Добрым и его английским союзником приняли новый оборот. Филипп выбрал этот момент для того, чтобы отомстить за английский Закон о разделе. В Генте он издал указ, запрещающий ввоз английских тканей в любую часть Бургундской державы. Обнаруженные там грузы предписывалось конфисковать и сжечь. Бойкот английских тканей действовал во Фландрии уже несколько лет, но он лишь увел торговлю в порты Голландии, Зеландии и Брабанта. Распространение бойкота на эти территории привело к тому, что в течение последующих двух лет объем экспорта английских тканей сократился более чем на 40%. Меры предпринятые Филиппом были симптомом ослабления союза с Англией. Герцог уже не хотел противостоять ярости, которую вызвал английский Закон о разделе у его подданных. Торговое эмбарго ознаменовало собой существенное и необратимое изменение в отношениях Фландрии с Англией^[600].

* * *

Герцог Бедфорд высадился в Дьеппе в середине августа 1434 г. после 14-месячного пребывания в Англии. Уже через несколько дней после его возвращения началось крупное восстание крестьян, потрясшее основы английского владычества в Нормандии. Крестьянские восстания во Франции имели давнюю историю. В 1350-х годах крестьянские армии Жакерии восстали против насилия рутьеров. Восстание тюшенов, которые в 1370–1380-х годах объединились в крупные разбойничьи шайки в центральной Франции, было протестом против насилия со стороны солдат и непосильного бремени военных налогов и pâtis. Все это происходило, по выражению Карла V, "под сенью войны". Война усиливала общее недовольство, и отдельные случаи мелкого сельского бандитизма переросли в восстание. 1430-е годы были трудными для всей Северной Европы. Исключительно суровые зимы, сменявшиеся дождливым летом, приносили неурожай, голод, болезни и социальные волнения. На севере Франции зимой замерзали реки, что приводило к прекращению вывоза продовольствия. Особенно неблагоприятным был 1433 год. Эпидемия чумы продолжалась всю зиму и все лето. Урожай фруктов был уничтожен поздними заморозками. Октябрьские бури повредили плодовые деревья, а проливные дожди в ноябре сгноили только что посеянное на полях зерно^[601].

Сен-Пьер-сюр-Див был не огороженной стеной деревней к югу от Кана, жившей под сенью знаменитого бенедиктинского аббатства. В этом районе уже происходили неприятные инциденты, когда войска английского гарнизона нападали на незащищенные деревни и грабили их. Крестьяне Сен-Пьер, как и жители других деревень, создали отряд самообороны. В результате произошедшей стычки несколько англичан были убиты. В августе 1434 г. английский сквайр по имени Ричард Венейбл во главе отряда ворвался в Сен-Пьер-сюр-Див и в отместку убил около десятка крестьян. В некоторых отношениях Венейбл был характерной фигурой последних лет существования ланкастерской Нормандии. Он пробыл в герцогстве не менее пяти лет и большую часть этого времени служил в гарнизоне замка герцога Бедфорда в Аркуре, а затем оставив гарнизонную службу стал вольным капитаном, зарабатывающим на добыче. В 1434 г. он командовал большой компанией, которая обосновалась в заброшенном цистерцианском аббатстве Савиньи и занялась грабительскими набегами на Бретань и Мэн. Тревога поднялась сразу после инцидента в Сен-Пьере. Крестьяне всей округи были призваны к оружию звоном церковных колоколов и собрались в деревушке Вик (Vicques) близ Сен-Пьера. Там на них внезапно напал конный английский отряд под командованием Венейбла и двух его соратников: Томаса Уотерхауса и Роджера Икера. Они перебили всех на своем пути и преследовали оставшихся в живых по всей округе. В общей сложности было убито около 1.200 крестьян. Мнение англичан разделилось. Некоторые громко выражали свое одобрение и считали, что крестьяне получили по заслугам. Но реакция официальных властей была другой. Бальи Кана приказал провести расследование, а Большой Совет направил Жана Ринеля для встречи с Венейблом в Савиньи. Несколько главарей, в том числе Уотерхаус и Икер, были арестованы и доставлены в Фалез, где признались в содеянном и были обезглавлены по приказу сэра Джона Фастольфа. Венейбл же бежал, но его быстро нашли, когда за его голову назначили цену в 1.000 салюдоров. В конце ноября 1434 г. герцог Бедфорд лично приказал повесить и четвертовать его на рыночной площади в Руане^[602].

К этому времени известия о расправе над крестьянами вызвали стихийное восстание на большей части полуострова Котантена. К октябрю 1434 г. десятки тысяч человек взялись за оружие. Большинство из них были крестьянами, имевшими лишь самое простое оружие. Но к ним присоединилось несколько хорошо вооруженных дворян, и у них появился лидер в лице местного оруженосца Пьера Шантепи. Повстанцы отправили послания герцогу Алансонскому, прося его стать их командиром. Герцог отправил Амбруаза де Лоре с 300 профессиональными солдатами для поддержки восставших, а сам занялся набором новых. В Пуатье министры Карла VII приступили к сбору новой полевой армии. В январе в Анжере также начался сбор войск. Тем временем повстанцы продвигались к Кану и заняли укрепленное пригородное аббатство Святого Стефана (Мужское аббатство). Сэр Джон Фастольф, находившийся в Ле-Мане, сразу же вышел из города со 120 людьми (более трети своего гарнизона), чтобы поддержать оборону Кана. Ночью, недалеко от города, он наткнулся на крестьянское войско и перебил большое количество восставших. Вскоре после этого Фастольф вошел в город и организовал вылазку из ворот, в результате которой было убито еще 400 человек, в том числе и Пьер Шантепи. Крестьянская армия не имела должной организации. Не было принято никаких мер по обеспечению продовольствием столь многочисленного войска. Стоял лютый холод. В последующие дни большинство из восставших отказалось от борьбы. Некоторые, опасаясь мести англичан, попрятались в лесах. Другие, удрученные поражением, разбрелись по домам.

Когда Амбруаз де Лоре догнал их на дороге в нескольких милях от Кана у цистерцианского аббатства Оне-сюр-Одон, повстанцев оставалось лишь 5.000 ― 6.000 человек. Де Лоре понял, что попытка взять Кан с этими людьми безнадежна и решил направить крестьянскую армию против важного английского гарнизона в Авранше, который считался более слабым. В конце января 1435 г. армия повстанцев встретилась с герцогом Алансоном к востоку от Авранша и через несколько дней осадила город. Но их продвижение было слишком медленным и к северу от Авранша уже накапливались английские войска под командованием графа Арундела. Крестьяне забеспокоились. С каждым днем их ряды таяли из-за дезертирами. Французской армии, которая должна была собраться в Анжере, пока не было видно. Через неделю повстанцы оставили осаду и бесцельно двинулись на юг к Бретани, пока не достигли Фужера, где их армия распалась^[603].

Восстание на полуострове Котантен и гораздо более разрушительное восстание в Па-де-Ко в следующем году стали первыми широкомасштабными движениями сопротивления английскому владычеству. Англичане были потрясены. Они предприняли серьезную попытку решить основную проблему недисциплинированных гарнизонных войск и вольных компаний, живущих за счет земли. Графу Арунделу было приказано собрать их и определить на королевскую службу, а тех, кто не был хоть сколько-нибудь полезен, отправить обратно в Англию. В течение лета несколько сотен таких людей были призваны в полевые армии. Были назначены уполномоченные, которые должны были расследовать акты насилия над местным населением и наказывать виновных. Но ущерб уже был нанесен, и он оказался непоправимым. Среди советников и капитанов регентства царил общий упадок сил. Когда восстали крестьяне на Котантене, Томас, лорд Скейлз, методично готовился к тому, чтобы ликвидировать наконец гарнизон Мон-Сен-Мишель. Он отстроил бастиду в Ардевоне и начал возводить другую на развалинах старого сеньориального замка в Сен-Жан-ле-Тома на северном берегу залива. Но в январе 1435 г., когда крестьянская армия находилась под Авраншем, 320 человек из гарнизона Ардевона, полагая, что повстанцы собирается напасть на них, ночью ушли к графу Арунделу, оставив все свои запасы и артиллерию, которые тут же были захвачены гарнизоном Мон-Сен-Мишель. Пять месяцев спустя, в июне 1435 г., англичане оставили и Сен-Жан-ле-Тома, чтобы высвободить людей для обороны Парижа. Это был символический момент — провалилась последняя попытка захватить крепость, гарнизон которой в течение восемнадцати лет насмехался над всеми усилиями англичан ее покорить^[604].

Эта потеря самообладания ознаменовала глубокие изменения в политическом менталитете англичан в Нормандии. Солдаты и администраторы стали более подозрительно относиться к своим нормандским подданным. Сэр Джон Фастольф был обеспокоен ухудшением ситуации с безопасностью еще со времен Орлеанской катастрофы. К 1435 г. он пришел к выводу, что Генрих VI никогда не будет пользоваться расположением французов, "которые по своей природе любят противника больше, чем его самого" и не понимают ничего, кроме языка силы. Фастольф заявил, что англичане не должны быть "так унижаемы французским Советом, как это делалось до сих пор" и призвал к тому, чтобы Совет Руана был составлен из опытных английских военачальников, а не из французских администраторов, как это было раньше. Мнение Фастольфа разделяло целое поколение английских капитанов и администраторов в Нормандии и, возможно, даже герцог Бедфорд, от имени которого были написаны эти слова. Вызовы местных дворян на службу в поле становились все более редкими, а ответ на них — все более слабым. В новых формулярах, выданных командирам гарнизонов через шесть недель после начала войны, были ужесточены правила набора местных жителей в королевские гарнизоны. Отныне французы могли составлять не более одной восьмой части гарнизона, независимо от звания. В частных замках командиры французских гарнизонов должны были отдавать членов своих семей в заложники, за свою верность. В королевских замках французы редко назначались капитанами или заместителями, но и те немногие кто составлял исключения были вытеснены, или же были приняты меры к тому, чтобы в их подчинении служили только англичане. Через несколько лет вместо горожан, которые должны были нести караульную службу бесплатно, но которым уже нельзя было доверять, на стенах Руана и, несомненно, в других местах стали служить англичане. Правительство, призванное защищать население от внешних врагов, постепенно превратилось в оккупационную армию, приоритетами которой стали внутренний контроль и борьба с повстанцами^[605].

Смена настроений была заметна и в строительстве укреплений. В северном Босе, в 150 милях от эпицентра крестьянского восстания, над римской дорогой из Парижа в Дрё возвышался внушительный замок Удан, XII века постройки. Его владелец, Симон Морье, был прево Парижа и влиятельным членом Большого Совета. Удан уже однажды был предан французам местными жителями. Когда в январе 1435 г. Морье заключил договор с французским оруженосцем на его защиту, новый капитан должен был построить специальное деревянное укрепление "на случай, если горожане восстанут и попытаются взять замок силой". В долине реки Рисл управляющий Эдмунда Бофорта провел значительные строительные работы, чтобы укрепить свой замок Аркур на случай очередного восстания местных жителей. Новая загородная резиденция Бофорта в Эльбефе, расположенном на Сене к югу от Руана, задумывалась как место для отдыха, но была построена как крепость, с разводным мостом, орудийными портами и бойницами для лучников. Лишь немногие сооружения производят такое сильное впечатление, как новый королевский дворец в Руане, который был задуман Генрихом V как впечатляющая королевская резиденция, призванная продемонстрировать власть и престиж ланкастерских королей. Место на берегу Сены в юго-западном углу города было выбрано самим Генрихом V еще при жизни. Но когда в 1435 г. здание наконец начало подниматься над фундаментом, оно быстро превратилось в мрачную крепость, призванную укрыть англичан от горожан^[606].

* * *

В докладе о провале своих усилий во Франции кардинал Альбергати призвал Базельский Собор назначить собственную миротворческую миссию. В мае 1434 г. Собор прислушался к его словам. Было назначено посольство во главе с кардиналом Югом де Люзиньяном, представителем французской династии, правившей королевством крестоносцев на Кипре. Ему был присвоен многозначительный, но пустой титул легата a latere, который обычно означал, что легат наделен всеми полномочиями пославшего его органа. В итоге Юг и его коллеги сделали очень мало. Они встретились с Карлом VII и его советниками во Вьенне на Роне, а затем вернулись в Базель. Однако Филипп Добрый воспользовался этой возможностью, чтобы сохранить мирный процесс. В мае 1434 г., после неудачи предыдущего года, он убедил неохотно согласившийся английский Совет направить в Базель еще одну английскую делегацию^[607].

Новая делегация получила наглядное представление о политике Собора. 5 августа 1434 г. она с большой помпой въехала в швейцарский город. Встреченная кардиналами у ворот, кавалькада во главе с Эдмундом Бофортом, графом де Мортен, проехала по улицам города в сопровождении 150 конных лучников одетых в ливреи. Но когда через двенадцать дней после прибытия делегаты явились в Собор для вручения верительных грамот, французы вновь возразили против формы писем Генриха VI, в которых он был назван королем Англии и Франции. Их гнев возрос, когда епископ Лондонский в своей вступительной проповеди неоднократно назвал Генриха VI этим титулом. Главным представителем Франции на Соборе был Амадей де Таларю, архиепископ Лионский. Он заявил, что послы Генриха VI могут говорить от имени Англии, но не от имени какой-либо части Франции. В итоге англичане были включены в состав Собора в октябре, но вопрос вновь встал в декабре, когда епископы Лизье и Байе прибыли к английским делегатам в качестве представителей ланкастерской Франции. Эти люди, заявил архиепископ Лионский, не могут быть приняты в качестве эмиссаров Французского королевства в силу неправомерных притязаний Генриха VI на роль его короля. Это вызвало громкий гвалт "оскорблений и шума" со скамей где сидели англичане, который заглушил все остальные слова архиепископа. Однако французов поддержали делегации политических союзников королевства Валуа: Кастилии, Неаполитанского королевства, Кипра и Шотландии. Два нормандских епископа были исключены, а вопрос был передан на рассмотрение специальной комиссии. Там он и был похоронен, и когда летом следующего года англичане окончательно вышли из состава Собора, этот вопрос так и остался нерешенным^[608].

Правда заключалась в том, что подданные Карла VII стали главенствовать на Соборе. Представители французских епархий католической Церкви составляли более трети из 3.500 отцов-делегатов Собора, и почти все они были выходцами из королевства Валуа. Они присутствовали на Соборе практически с самого начала, были хорошо организованы, умело руководимы и всецело посвятили себя интересам своего короля. Кроме того, они пользовались поддержкой традиционных союзников из франкоязычных территорий империи, на которых, как показало дело нормандских епископов, политически доминировала Франция. Но не только численность и тактическое мастерство обусловили французское влияние в Базеле. На протяжении столетий, предшествовавших войнам с англичанами, Франция была главенствующей континентальной державой, а французская культура — главенствующей европейской культурой. Взгляд Собора на Францию был окрашен долгим историческим опытом, что нашло отражение в инструкциях, которые он позже даст своей делегации на конгрессе в Аррасе. Отцы Собора заявили, что могущество Франции, мастерство и ум ее дворянства, авторитет ее церковных деятелей, ее огромное богатство и многочисленное население на протяжении веков делали ее главной опорой Церкви, пока нынешний кризис не привел все к упадку. Вспомните великих королей Франции от Карла Мартела до Карла Великого и Людовика Благочестивого, которые были выдающимися европейскими деятелями своего времени. Вспомните ключевую роль Франции в крестовых походах. В 1430-х годах христианская Церковь столкнулась с серьезными внутренними и внешними проблемами. История, по их мнению, показывала, что, когда Франция не способна играть свою традиционную роль среди народов, ослабевает все христианство^[609].

Все это отражало растущий международный престиж монархии Валуа после отвоевания большей части севера страны, подобно тому, как двумя десятилетиями ранее англичане смогли главенствовать на Констанцском соборе после битвы при Азенкуре. Министры Карла VII стремясь закрепили свое преимущество начали длительное дипломатическое наступление по всей Европе. Они обхаживали тех, кто в Германии возмущался агрессивными вторжениями Бургундского дома на западные территории империи. Карл VII возобновил союз с австрийскими Габсбургами, которые рассорились с Филиппом Добрым из-за наследования Брабанта и бургундской экспансии в Рейнскую область. Император Сигизмунд, заклятый враг Бургундского дома, все еще страдавший от своих дипломатических неудач в Голландии, Зеландии и Брабанте, уже не был тем надежным союзником Англии, каким он был в Констанце. В июне 1434 г. он тоже заключил союз с Францией, направленный против Филиппа Доброго ("непокорного мятежника и так называемого герцога Бургундского"). После долгого перерыва, в течение которого отношения с Кастилией были прохладными, Карл VII в начале 1435 г. отправил туда посольство, первое за шесть лет, которое возобновило старые договоры. Другой забытый союзник, Шотландия, принял два французских посольства. Брачный союз 1428 г., ставший мертвой буквой с момента его подписания, был восстановлен в феврале 1435 г. Но ни один из этих союзов не принес военной поддержки, хотя французы возлагали большие надежды на австрийцев и шотландцев. Однако они во многом способствовали укреплению международного влияния Франции династии Валуа. К 1435 г. Карл VII был на пути к восстановлению той огромной сети союзов, которая сделала Францию столь грозной дипломатической державой во времена его деда, в то время как англичане позволили своим собственным международным связям ослабнуть. Потеря англичанами доверия к населению завоеванных территорий сопровождалась падением их международного авторитета. Ни одна европейская держава, кроме Бургундии, не рассматривала притязания Ланкастеров на Францию иначе как напоминание о непродолжительном периоде с 1415 по 1425 г., когда английские армии сметали все на своем пути в разгар гражданской войны во Франции. К 1434 г. даже бургундцам в Базеле было предписано не враждовать с французами, поскольку Филипп Добрый был намерен найти с ними общий язык. За год до этого они горячо поддерживали английские претензии на французский трон, но во время гневной перепалки августа и декабря 1434 г. хранили каменное молчание^[610].

* * *

В конце июля 1434 г. Филипп Добрый окончательно потерял терпение в отношении своих союзников и решил продолжать мирный процесс с ними или без них. Последней каплей стало отступление армии сэра Джона Толбота, когда Ришмон вошел в Компьень. Герцог находился на пути в Бургундию, когда узнал об этом поражении. Вскоре последовало известие о продвижении коннетабля к Сомме и падении Ама. Силы Иоанна Неверского, двоюродного брата Филиппа и его лейтенанта в этом регионе, уступали по численности, и северные владения герцога оказались во власти Ришмона. Филипп послал одного из своих камергеров, Пьера де Водри, с герольдом, для переговоров с французским коннетаблем в Аме. В начале сентября начались переговоры между французскими лидерами и Иоанном Неверским. Канцлер Рено де Шартр поспешил к ним на север, имея самые большие полномочия. 17 сентября они заключили 6-месячное перемирие, во время которого предполагалось подготовить почву для заключения постоянного мира. Перемирие охватывало весь сектор к северу от Нормандии и реки Эна, то есть Пикардию, Артуа, Бовези и Лаонне. Ам должен был быть возвращен Жану де Люксембургу. Штаб Ла Ира в замке Бретей, расположенном на полпути между Бове и Амьеном, который в течение многих лет был занозой в боку бургундцев, должен была быть сдан и разрушен. Ришмон потребовал большую сумму денег для оплаты армии, прежде чем согласиться поставить свою печать на документе. Но капитаны Филиппа не имели полномочий, чтобы решить этот вопрос. Иоанн Неверский провел ряд встреч с представителями окрестных городов, требуя от них займов и субсидий. И если они хотели избавиться от армии Ришмона и компаний Ла Ира, им оставалось только согласиться. В итоге бургундцы выплатили французам компенсацию в размере 50.000 золотых салюдоров^[611].

Амское перемирие не распространялось на южные владения Бургундского дома. Ситуация там осложнялась тем, что войну вел граф Клермонский (ставший, после смерти своего отца в Англии в 1434 году, герцогом Бурбонским). Он выступал не только как лейтенант Карла VII, но и как правитель Бурбонне и Оверни, и был главным региональным соперником герцога Бургундского. Большую часть последних четырех месяцев 1434 г. Филипп Добрый провел в изнурительной кампании на юге Бургундии, в то время как его представители вели переговоры с послами Карла VII в замке Амадея Савойского в Пон-де-Вель за рекой Сона. Эта региональная война продолжалась до тех пор, пока 13 декабря не капитулировал последний оплот Бурбонов — замок Ла-Рош-Солютре. После этого стороны объявили трехмесячное перемирие, распространившееся на остальные владения герцога Бургундского. Одновременно была достигнута неофициальная договоренность о проведении в новом году предварительной конференции для подготовки основ всеобщего мира. Перемирие, заключенное в Аме и Пон-де-Вель, ознаменовало окончательный отказ герцога Бургундского от участия в военных действиях на стороне англичан^[612].

Предварительная конференция открылась 20 января 1435 г. в Невере. Карла VII представляли Рено де Шартр, Кристоф д'Аркур и маршал Лафайет. Через несколько дней после открытия к ним присоединился Артур де Ришмон. Герцог Бурбонский прибыл, чтобы поддержать свои претензии к Бургундии. Филипп Добрый отметил значимость собрания, лично посетив его, проехав через занесенный снегом Морван в самый разгар зимы. Герцог разместился в епископском дворце, в то время как остальные делегаты и сопровождающие их лица расселились в городских особняках. Это была семейная встреча. Герцог Бурбонский и коннетабль Ришмон были женаты на сестрах Филиппа. Заседания проходили в атмосфере дружеского общения, что поражало присутствующих. "Никто не мог предположить, что эти люди когда-либо были в состоянии войны", — писал один бургундский герольд. Другие были более циничны. "Мы должны быть глупцами, чтобы рисковать своими жизнями и душами по прихоти принцев и баронов, — заявил один из них за кубком вина, — они заключают мир, когда им это выгодно, а нам оставляют нищету и разруху". Несмотря на весь цинизм, дискуссии в Невере стали поворотным пунктом в мирном процессе. Были урегулированы давние споры между герцогами Бургундским и Бурбонским, достигнуто принципиальное соглашение о возмещении ущерба Карлом VII за убийство Иоанна Бесстрашного. Затем дипломаты перешли к более серьезным вопросам мира и войны. Англичан в Невере не было, но они были у всех на уме. Французские делегаты, как и в Семюр-ан-Осуа и Осере, дали понять, что не желают вести с ними переговоры. Они хотели заключить сепаратный мир с герцогом Бургундским, что позволило бы им в дальнейшем иметь дело с англичанами. Как вспоминал Ришмон много лет спустя, французы опасались, что само присутствие англичан удержит бургундцев от сделки с Карлом VII. Но Филипп был непреклонен, и они были вынуждены подчиниться. Вопросы были переданы на рассмотрение дипломатического конгресса с участием всех трех сторон и, как надеялись, Бретани. Договорились, что он откроется 1 июля 1435 года. Как обычно, возникли споры о месте проведения. Французы предложили Осер, Макон или сам Невер, зная, что англичане не захотят приезжать в эти места. Филипп настаивал на Аррасе, который был более доступен как из Вестминстера, так и из Парижа. В итоге выбор все-таки пал на Аррас. Папе Римскому было предложено назначить кардинала Альбергати в качестве посредника вместе с представителями Базельского Собора.

Остальная часть согласованного документа касалась роли сторон на предполагаемом конгрессе. Филипп Добрый согласился присутствовать на нем сам и пригласить англичан прислать послов. Французы согласились, что в Аррасе они сделают предложения, которыми англичане должны были удовлетвориться. Если же англичане не явятся, то Филипп сделает все возможное ("сохраняя свою честь"), чтобы договориться о чем-то, что по справедливости должно было бы их удовлетворить. Если бы они были представлены, он добился бы от их делегации согласования условий мира и ясно выразил бы свое недовольство, если бы они отказались. В этом случае соглашение предусматривало, что Филипп, спасая свою честь, заключит отдельный мир с Карлом VII. Чтобы сделать этот вариант более привлекательным, представители Карла VII пообещали, что в случае заключения мира между ними он уступит Филиппу территорию по обоим берегам Соммы с возможностью ее выкупа королем по цене 400.000 золотых экю^[613].

Соглашение, достигнутое в Невере, во многом определило исход дипломатических сражения в Аррасе. По сути, оно представляло собой предварительное решение основных вопросов между французским королем и герцогом Бургундским, сопровождавшееся совместным ультиматумом англичанам с требованием заключить мир на любых условиях, которые покажутся им приемлемыми. Филипп ясно дал понять, что намерен отказаться от своего союзника и заключить сепаратный мир с Карлом VII, если англичане останутся на прежних позициях. В согласованном тексте он впервые назвал Карла VII "королем Франции". Но оговорка о защите его чести была серьезной. В 1420 г. герцог дал клятву соблюдать договор, заключенный в Труа. Поэтому соблюдение клятвы приобрело большоезначение. Англичане знали, что Папа может избавить верующих от соблюдения клятвы, и подозревали, что в данном случае Евгений IV уже мог это сделать. Гражданский юрист Адам Молейнс, восходящая звезда королевской администрации, как раз собирался отправиться к папскому двору по другим дипломатическим делам. Ему было поручено выяснить все и по этому вопросу. В ответ Папа написал письмо, в котором заверил английское правительство, что он не освобождал никого от клятв, которые они могли принести Генриху V или нынешнему королю. Это была правда, но правда не вся. Евгений IV вновь назначил Альбергати своим посредником, как того просили подписавшие договор в Невере и дал ему две прокурации^[614]. Первая уполномочивала легата заключить мир между Англией и Францией. Вторая уполномочивала его заключить отдельный мир между Карлом VII и герцогами Бургундии и Бретани, а также аннулировать любую клятву или иное обязательство, которое может помешать этому. По указанию Папы Альбергати, в случае провала переговоров между Англией и Францией, должен был добиваться от герцога Бургундского заключения сепаратного мира с Францией, несмотря на договор, заключенный в Труа^[615].

* * *

Переговоры в Невере не могли пройти незамеченными для ланкастерского правительства в Париже, и вскоре информация о происходящем должна была дойти и до Вестминстера. Однако английский Совет не получал официального уведомления о результатах переговоров до 8 мая 1435 г., когда герольд Ордена Золотого Руна, прибыл в Вестминстер с официальным приглашением принять участие в конгрессе, до открытия которого оставалось всего семь недель. Герольд отправился в Англию в феврале, через несколько дней после назначения даты открытия конгресса, но задержался в пути из-за болезни. Реакция англичан была описана канцлером Стаффордом в Парламенте позднее в том же году. Англичане были возмущены отсутствием консультаций, поздним уведомлением и явным нарушением ограничений, предусмотренных договором в Труа, на односторонние переговоры с противником. Они были бы еще более возмущены, если бы узнали условия, согласованные в Невере^[616].

Вслед за герольдом Ордена Золотого Руна в Вестминстер в конце мая 1435 г. прибыло посольство во главе с Югом де Ланнуа. Ланнуа приехал, чтобы оправдать поведение своего господина и убедить англичан принять участие в конгрессе. Его инструкции представляли собой замечательный документ — искреннюю мольбу о прекращении войны, которая не теряет своей эмоциональной силы даже на древнем французском языке дипломатического черновика (вероятно, самого Ланнуа). Посол отмечал, что договор в Труа оказался не таким, как ожидали его авторы. Он не залечил шрамы гражданских войн и не решил династический вопрос между Англией и Францией. Мир, который он обещал, так и не наступил. Он напомнил английским советникам, что сам Генрих V предупреждал о риске и издержках длительной войны и утверждал, что в конце своей жизни король искал выход из положения путем переговоров, что могут подтвердить те из его советников, кто еще был жив, ведь Ланнуа и сам был участником некоторых из этих переговоров.

Ланнуа был предельно откровенен в отношении текущего военного положения. Война не могла быть выиграна. Ни одна из сторон не была достаточно сильна, чтобы одолеть другую. Большинство французов поддерживали Карла VII. Северные города, признавшие дом Ланкастеров, сделали это только под бургундским влиянием. Теперь этим городам грозило разорение, и на их верность двуединой монархии рассчитывать не приходилось. Многие из них уже сдались, не оказав сопротивления, и отвоевать их было невозможно, разве что ценой огромных денег, крови и усилий, которые союзники не могли себе позволить. Путешествуя между Фландрией и Бургундией, Филипп Добрый сам видел обугленные остатки деревень и заброшенные поля и из первых уст слышал требования народа прекратить войну. Герцог знал, что англичане выступают за длительное перемирие, чтобы избежать вопроса о претензиях на трон. Но и это по его мнению было нереально. Ни о каком перемирии не могло быть и речи. В английских и бургундских областях было слишком много французских гарнизонов, состоявших из нерегулярных войск, живших за счет грабежей. Ланнуа закончил зловеще. Если английский Совет проигнорирует просьбу герцога, то герцог выполнит свой долг. Он "будет считать себя освобожденным от ответственности за это и как свидетелей призовет всех лордов, присутствующих здесь и слушающих"^[617].

Англичан не нужно было уговаривать приехать на конгресс. Они понимали, что в случае их неявки они окажутся в затруднительном положении. Первоначально они надеялись привлечь Филиппа Доброго к своему делу, сделав его своим главным послом, но никто не удивился, когда герцог отказался от этой чести. По словам его представителя, если бы он стал послом Генриха VI, это помешало бы ему напрямую общаться с французами, если бы англичане с ними рассорились. "В этом деле было три стороны: король, его противник и милорд Бургундский, преследующий свои собственные интересы". В итоге англичане назначили особенно большое посольство. Оно состояло из двадцати шести послов во главе с архиепископом Йоркским Джоном Кемпом. Состав посольства открыто демонстрировал идеал двуединой монархии. Кроме Кемпа, в него входили десять английских и пятнадцать французских делегатов, кворум состоял из восьми человек, половину англичан и половину французов, а секретариат состоял из юристов и клерков, представлявших оба королевства. Среди членов английской делегации были еще два епископа, графы Саффолк и Хантингдон, Уолтер, лорд Хангерфорд, сенешаль Аквитании сэр Джон Рэдклифф и хранитель Тайной печати Генриха VI Уильям Линдвуд. Французские члены ланкастерской делегации были выдвинуты герцогом Бедфордом. В их число входили Луи де Люксембург, епископ Кошон, три главных французских полководца на английской службе — Жан  де Люксембург, его племянник Луи, граф де Сен-Поль и Вилье де Л'Иль-Адам, а также старший государственный секретарь Жан Ринель. Не все эти люди присутствовали на церемонии открытия конгресса. Луи де Люксембург и Вилье де Л'Иль-Адам были задержаны разразившимся кризисом в Париже и вообще не приехали. Что никогда не было ясно, так это роль кардинала Бофорта. Бофорт был самым известным и опытным международным государственным деятелем Англии, главенствующей фигурой в английском правительстве, пользовавшимся большим уважением герцога Бургундского. Ему было приказано пересечь Ла-Манш, но оставаться в Кале. Основная причина такого решения, по-видимому, заключалась в том, чтобы держать его в резерве для выхода из тупика между сторонами в Аррасе либо путем собственного вмешательства, либо, возможно, путем санкционирования уступок, выходящих за рамки полномочий послов^[618].

Инструкции английской делегации были составлены в конце июня 1435 года. Они оставляли мало возможностей для маневра. Послам предписывалось не идти ни на какие уступки в вопросе о статусе и правах Генриха VI как короля Франции. Весь вопрос был признан "трудным и очень опасным" в связи с несовершеннолетием короля. Возможно, кардинал Бофорт и обладал тайными полномочиями по расширению полномочий послов, но нет оснований полагать, что они распространялись именно на этот пункт. Английский Совет понимал, что это исключает возможность заключения постоянного мира. Поэтому, несмотря на предупреждение Ланнуа, послам было предписано добиваться длительного перемирия — на двадцать, тридцать, сорок или даже пятьдесят лет. Когда король достигнет совершеннолетия, он сможет сам вернуться к этому вопросу. По мнению Совета, при наличии доброй воли с каждой стороны длительное перемирие будет обладать многими преимуществами постоянного мира. Добрая воля могла быть обеспечена браком Генриха VI с одной из четырех малолетних дочерей Карла VII, "старшей или той, которая после осмотра окажется наиболее приятной для короля". В качестве экспертов для проведения экспертизы были назначены граф Саффолк и сэр Джон Рэдклифф. Эти полномочия были дополнены еще как минимум тремя наборами инструкций, касающихся территориального раздела Франции во время перемирия и освобождения герцога Орлеанского. Для того чтобы герцог Орлеанский мог принять участие в переговорах, он был доставлен в Кале в сопровождении кардинала Бофорта, но по соображениям безопасности не был допущен к дальнейшим действиям. Французские дипломаты, пожелавшие встретиться с герцогом, должны были ходатайствовать о предоставлении им охранных грамот, чтобы посетить его в крепости^[619].

* * *

Обе стороны стремились улучшить свое стратегическое положение в преддверии конгресса, захватив как можно больше территории за оставшееся короткое время. Но Карл VII был лучше подготовлен и лучше вооружен, чем его противники. В мае 1435 г. он возглавил собрание знати в городе Туре. Это было одно из тех больших совещательных собраний, которые короли Валуа традиционно созывали для того, чтобы в критические моменты заручиться поддержкой своих планов. Собрание одобрило участие короля в конгрессе. Однако главным его делом было выработать планы немедленных военных действий против англичан. Коннетабль Артур де Ришмон был формально восстановлен в королевской милости, Карл VII выразил сожаление, что "некоторые злонамеренные лица, находившиеся в то время у власти", лишили его службы. Но инициативу проявил Орлеанский бастард, лучший капитан на службе Карла VII. Он предложил усилить операции на обоих флангах Нормандского герцогства и провести крупное наступление на Иль-де-Франс с целью обеспечить королю возможность захвата Парижа и получил одобрение Совета на смелый план захвата города аббатства Сен-Дени и создания постоянной базы в пяти милях от столицы^[620].

Боевые действия начали активизироваться уже во время заседания ассамблеи в Туре. В конце апреля 1435 г. около 300 французских солдат из Бовези ночью перешли вброд Сомму у Бланштака и взяли Рю с помощью эскалады. Инициатором этого предприятия снова был Шарль Десмаре. Рю был речным портом на северной стороне эстуария Соммы. Его оборонял отряд из расположенного неподалеку английского гарнизона в Ле-Кротуа. Потеря города ставила под угрозу безопасность Ле-Кротуа и угрожала морскому сообщению портов Соммы. Бедфорд приказал графу Арунделу немедленно выступить в поход на город. Арундел получил этот приказ в Манте, где он командовал полевым отрядом численностью около 800 человек, охранявшим долину реки Эвр и западные подступы к Парижу. Он повел своих людей на север, к Гурне, главной английской крепости на северной границе, где к нему присоединились еще около 200 человек и толпа вооруженных крестьян и горожан. В Гурне он решил отвлечься и захватить Жерберуа — город, обнесенный стеной, в котором французы как раз укрепляли старинный замок.

Вечером 8 мая граф выступил из Гурне на север со своей армией в составе двух колонн. Одна из них была обременена артиллерией, что замедлило ее продвижение. Арундел двигался всю ночь, надеясь добиться внезапности. Ожидая что англичане подойдут утром, Ла Ир, Потон де Сентрай и другие французские капитаны заняли ночью Жерберуа с примерно 400 человек. Армия Арундела была многочисленней, но его колонны слишком сильно растянулись по дороге. Отряд Ла Ира, в который входили одни из самых опытных кавалеристов Франции, смогла атаковать и рассеять каждую из английских колонн по очереди. Арундел собрал всех, кого смог, и занял позицию на холме огороженном живой изгородью. Французы атаковавшие в пешем строю захватили холм, а их кавалерия пробилась прямо через линию кольев перед лучниками и довершила разгром. Сам Арундел был взят в плен. Он получил тяжелую рану в ногу от выстрела из кулеврины. В рану попала инфекция, и ногу пришлось ампутировать. Гангрена была частой причиной смерти средневековых солдат. Арундел продержался около месяца, но 12 июня умер в плену в Бове. Англичане не смогли взять Рю и потеряли одного из своих лучших командиров, а также около 400 или 500 человек убитыми и пленными, что составляло примерно десятую часть всех их сил в Нормандии. В течение последующих недель французский гарнизон в Рю был усилен вольными компаниями, которые распространились по всему региону от Соммы до Фландрии. "Арманьяки из Рю, — жаловались люди из Кале, — теснят нас"^[621].

Отход полевой армии Арундела от Манта, а затем переброска ее на северную границу после поражения при Жерберуа ослабили оборону южной границы, что было быстро замечено и использовано Орлеанским бастардом. Продвигаясь на север от Шартра в конце мая 1435 г., его отряды в третий раз за десятилетие заняли Вернёй и во второй раз за два года — Удан. В последующие дни французы продвинулись в долину реки Эвр, угрожая Эврё. Тем временем Сен-Дени был захвачен французским рейдерским отрядом, собранным из северных гарнизонов Карла VII. Дозорные в Сен-Дени спали или отсутствовали на месте, когда рано утром 1 июня на стены по лестницам перебрались 300 или 400 человек. Когда все же подняли тревогу, было уже поздно. Капитан города вел безнадежный бой на улицах, а жители приветствовали завоевателей. В течение двух недель отряды Ла Ира, Потона де Сентрая и Гийома де Флави были сосредоточены на равнине Сен-Дени к северу от Парижа. В итоге в городе или его окрестностях разместилось около 1.600 человек. Отсюда они распространились в долину Уазы, где захватили город с мостом Пон-Сен-Максанс. Каждый день они совершали набеги вплоть до ворот столицы, убивая всех, кого находили за стенами^[622].

Англичане оказались в затруднительном положении. В Нормандию не было отправлено никаких подкреплений, и на этот год не было запланировано никакой экспедиционной армии. Это произошло не из-за отсутствия необходимой информации, ведь Юг де Ланнуа предупреждал, что за несколько недель до открытия конгресса французы, скорее всего, предпримут мощное наступление. Он указывал, события на местах окажут существенное влияние на позиции сторон в Аррасе и если англичане быстро не направят армию во Францию, они окажутся в невыгодном положении в переговорах с противником, у которого не будет причин идти на уступки. Предупреждение Ланнуа оправдалось раньше, чем он мог предположить, так как известие о сражении при Жерберуа и потере Сен-Дени пришло, когда он еще находился в Англии. Вслед за этим в Вестминстере попытались провести анализ военной ситуации, который проходил в состоянии близком к панике. В Нормандии находилось около 4.300 английских солдат, из которых около 40% были направлены в мобильные полевые войска, а остальные — в гарнизоны. Более половины войск, находившихся в распоряжении регента, располагались на уязвимом южном фронте, обращенном к Орлеану и Босе, где Орлеанский бастард располагал значительными силами. Северная граница был существенно оголена и подвергалась опасности вторжения отрядов Ла Ира и Потона де Сентрая^[623].

В условиях нервозности, вызванной возможным отступничеством герцога Бургундского, оборона Парижа представляла собой серьезную проблему. 14 апреля 1435 г. в отсутствие регента город неожиданно посетил Филипп Добрый. Было совершенно очевидно, что его цель — укрепить здесь свою личную власть. На парижан произвели впечатление его большой кортеж из придворных, внушительный военный эскорт, повозки с мясом, рыбой, вином и сыром и целая толпа внебрачных детей герцога. Парижане принимали Филиппа с восторгом и стекались на открытые аудиенции. Единственными английскими войсками в столице был отряд из восьмидесяти человек, набранная сэром Джоном Толботом, который, вероятно, располагался в Бастилии. Основная нагрузка по обороне города легла на канцлера Луи де Люксембурга и Большой Совет. Но их руки были связаны, так как они зависели от регулярных денежных субсидий из Англии, которые не выплачивались с октября предыдущего года. В результате канцлер и Совет были вынуждены уволить большую часть своих людей. После взятия Сен-Дени французами были приняты срочные меры по восстановлению сил защитников Парижа. Луи де Люксембург собрал более 1.300 человек, в том числе 500 пикардийцев под командованием своего двоюродного брата бастарда де Сен-Поль. Английское правительство взяло на себя их оплату и погасило задолженность по субсидии, причитавшейся Большому Совету. Еще 60 латников и 600 лучников были спешно набраны советниками Руана из вольных компаний и безработных солдат Нормандии и отправлены в город под командованием бальи Эврё сэра Джорджа Ригмейдена. К концу июня 1435 г. в Париже должно было находиться около 2.000 солдат^[624].

В Вестминстере Совет хоть и с запозданием решил послать во Францию новую экспедиционную армию. В мае 1435 г. Толбот и Уиллоуби были срочно отозваны в Англию для ее комплектования. Несмотря на сжатые сроки, 8 и 9 июня были скреплены контракты о найме отрядов общей численностью около 2.000 человек. Вдобавок к субсидиям, направленным Луи де Люксембургу, и расходам на большую и дорогостоящую делегацию на Аррасском конгрессе, это означало серьезные финансовые обязательства. Кардинал Бофорт снова дал в долг более 7.000 фунтов стерлингов, не получив никакого обеспечения, кроме личных уверений вестминстерских советников. Бофорт в свою очередь оказывал неустанное давление на других кредиторов. Попечители герцогства Ланкастерского (одним из которых был сам Бофорт) дали правительству в долг более 3.000 фунтов стерлингов, опять же без какого-либо обеспечения. Еще 2.000 фунтов стерлингов были взяты из накопленных доходов племянника Бофорта Джона, графа Сомерсета, находившегося в плену во Франции. Времени на отправку комиссаров в графства не было, поэтому займы брали у отдельных лиц. О серьезности ситуации, сложившейся в Англии, говорит тот факт, что за шесть недель правительству удалось занять 22.000 фунтов стерлингов у заимодавцев, у которых было мало шансов на скорый возврат одолженного. Армия Толбота и Уиллоуби собралась в Бархэм-Дауне (Кент) и 19 и 20 июля отплыла во Францию примерно в то же время, когда английская делегация прибыла на конгресс^[625].

6 июля 1435 г. в замке Амбуаз на Луаре делегация Карла VII собрала свой Совет, чтобы завершить подготовку к конгрессу. Для представления интересов короля были назначены двенадцать послов. Номинальным главой посольства и личным представителем короля стал герцог Бурбонский, бывший граф Клермонский. Он был назначен на эту должность в силу своего статуса старшего принца королевской крови, а также, возможно, потому, что являлся зятем герцога Бургундского. Однако резкий характер герцога делал его плохим дипломатом. Реальным главой посольства и его представителем на официальных заседаниях Конгресса стал Рено де Шартр, более любезный и выдержанный человек. Он присутствовал в Невере и участвовал во всех предыдущих конференциях под эгидой Альбергати. Его опыт переговоров с англичанами насчитывал около двадцати лет — больше, чем у кого-либо другого. Рено поддерживали коннетабль Артур де Ришмон, граф Вандомский, Кристоф д'Аркур и семь видных советников и чиновников. Им были даны две прокурации, определявшие их официальные полномочия: одна — на ведение переговоров о заключении общего мира, другая — на заключение отдельного мира с Филиппом Добрым в соответствии с предварительной договоренностью в Невере. Подробные инструкции послов не сохранились, но в общих чертах о них можно судить по дальнейшему ходу событий. Послы были уполномочены пойти на крупные территориальные уступки англичанам, распространявшиеся практически на все, что в настоящее время занимали во Франции подданные Генриха VI. Но по двум пунктам инструкции были бескомпромиссными. Во-первых, ни в коем случае нельзя было уступать притязаниям Ланкастеров на французскую корону. Во-вторых, из этого следовало, что любые земли, занятые англичанами во Франции, должны находиться под французским суверенитетом, и за них должен был быть принесен оммаж. Эти положения соответствовали последовательной французской политике последних шестидесяти лет, и никакие дебаты не смогли бы их изменить.

Никто из французских советников, присутствовавших в Амбуазе, не питал иллюзий относительно перспектив заключения постоянного мира. Они ожидали, что их условия будут отвергнуты. Реальной целью конгресса, по мнению французских министров, было достижение примирения с Бургундией. Единственной причиной для уступок англичанам было желание убедить Филиппа Доброго в том, что они сделали разумное предложение, которое оправдало бы его отказ от договора в Труа. В ходе многочисленных бесед в кулуарах конференции в Невере французским советникам удалось составить точное представление о соотношении мнений в Совете герцога и выявить тех, кто был склонен поддержать сепаратный мир. Чтобы побудить их к дальнейшему сотрудничеству, французские послы получили разрешение предложить 60.000 салюдоров (10.000 фунтов стерлингов) в качестве взятки, "считая, что мир и примирение легче достижимы через главных министров и ближайших советников нашего кузена, которым он доверяет ведение своих дел". Самые крупные выплаты — по 10.000 салюдоров — получили Николя Ролен, вероятно, самый влиятельный из всех бургундских советников, и Антуан де Крой, любимец Филиппа на протяжении всего его долгого правления и главный франкофил в его Совете. Еще семь человек получили денежные подарки, в том числе брат Антуана, Жан де Крой, Пьер де Бофремон, бывший генерал-капитан Бургундского герцогства, и Ги Гильбо, казначей Филиппа и человек, занимавший в бургундской администрации второе место после Ролена^[626].

* * *

Аррас был столицей бургундского графства Артуа. Это был обнесенный стеной город на берегу реки Скарп, который в период своего расцвета в XIII веке был одним из богатейших центров текстильного производства в Европе. Как и многие другие французские города, он был разделен на старую часть, Сите (Cité), и новую, Бург (Bourg), каждая из которых имела свои стены, ворота и рвы, а также свой собственный муниципалитет. Сите, расположенный на западе, представлял собой старый город с широкими прямыми улицами и площадями, где главенствовал кафедральный собор и жили в основном церковнослужители, судьи и чиновники. Бург, изначально являвшийся пригородом, вырос вокруг бенедиктинского аббатства Сен-Васт. Он был больше, плотнее застроен домами имел узкие и кривые переулки, которые делили город на торговые и промышленные кварталы и где проживала большая часть населения. Графство Артуа пострадало от войны меньше, чем Пикардия и Иль-де-Франс. Но шрамы нанесенные гражданской войной все еще сохранялись, особенно в самом Аррасе. Пригороды за стенами города с церквями духовных орденов и особняками новых богачей были разрушены во время осады 1414 года. Повреждения стен и ворот, нанесенные артиллерией, так и не были устранены. Длительная рецессия и снижение доходов от земельных владений наложили свой отпечаток на церковных и патрицианских собственников, а прекращение торговли привело к обезлюдению как Бурга, так и Сите^[627].

В Средние века редко когда крупная дипломатическая конференция открывалась в назначенный день. Передовой отряд английской делегации прибыл в Аррас в конце июня и не застал там никого, кроме нескольких бургундских чиновников. Первым значительным делегатом прибывшим на конгресс стал легат Базельского Собора Юг де Люзиньян, кардинал Кипрский, который во главе внушительной делегации въехал в Аррас 8 июля 1435 года. Его кавалькада из 150 человек была торжественно встречена у ворот епископом и всем духовенством Арраса. Кроме кардинала, Собор направил еще четырех делегатов и небольшую армию юристов, капелланов, секретарей, клерков и дворян. Альбергати, не любивший помпезности, через четыре дня прибыл в город со своим, более скромным эскортом. Он привез с собой небольшой, но примечательный личный штат, в том числе двух итальянских секретарей — Томмазо Парентучелли и Энеа Сильвио Пикколомини, в будущем Римских Пап Николая V (1447–1455) и Пия II (1458–1464). Свита Альбергати была на треть меньше, чем у Юга де Люзиньяна, к тому же он не предупредил встречающих заранее, так что у них не было времени на организацию торжественного въезда. Небольшая группа встречающих, спешно собранная для приема кардинала, добралась до ворот, но обнаружила, что он и его свита уже прошли через них^[628].

Отношения между Альбергати и делегатами из Базеля хоть и были внешне вежливыми, но определенная напряженность все же ощущалась. Альбергати решительно воспротивился попытке делегатов от Собора взять на себя руководство конгрессом. Базельские отцы первоначально предложили ему выступить в качестве сопосредника с кардиналом Кипра, но картезианец отказался от этой идеи. Он настаивал на том, что является легатом Папы, а Юг де Люзиньян — Собора. Люзиньян был напыщенным человеком, постоянно подчеркивающим свое достоинство сына короля и эмиссара органа, претендующего на высшую власть в Церкви. Когда Альбергати по причине его немощи предоставили комнату для отдыха в аббатстве Сен-Васт, Юг де Люзиньян потребовал себе такую же привилегию. Он также требовал первенства над Альбергати в зале заседаний, но картезианец решил этот вопрос, придя раньше и сев на место председателя. По своему характеру Альбергати терпеть не мог подобных разборок, но на него давил его секретарь Парентучелли, убежденный противник притязаний Собора. Другой его секретарь, Пикколомини, записал в своих мемуарах, что в конце концов оба посредника перестали разговаривать друг с другом.

На практике высокая репутация Альбергати, его кристальная честность и многолетний опыт работы с проблемами обеспечили ему главенствующую роль. Для сравнения: хотя за год до этого Юг де Люзиньян встречался с Карлом VII и его главными советниками, ни он, ни его коллеги-послы не имели реального опыта в решении вопросов и общении сторон. Комиссия в Базеле, которой было поручено разработать их инструкции, оказалась не более мудрой. Она предложила, чтобы в случае невозможности достижения постоянного мира делегация Собора настаивала на длительном перемирии — решении, которое, как знал Альбергати, не даст результатов и которое французы и бургундцы уже отвергли по веским причинам. Насколько можно судить по документам, роль делегации Базельского Собора была в основном церемониальной. Ее члены читали проповеди в знаменательных случаях, возглавляли процессии, совершали мессы и занимали отведенные им скамьи в зале заседаний. Если они и пытались влиять на ход событий, то оставались незамеченными. Наблюдатели не сразу поняли, где находится реальная власть. К немалому огорчению Юга де Люзиньяна, каждое утро перед домом Альбергати собиралась толпа, в то время как улица перед его собственным домом обычно была пуста^[629].

Въезд каждой национальной делегации представлял собой тщательно срежиссированное политическое представление, в котором участвовали кардиналы-посредники и их свиты, епископ Арраса с канониками собора и городским духовенством, аббат и монахи монастыря Сен-Васт, герцогский губернатор и делегации, уже прибывшие в Аррас, — все они выстраивались перед воротами в своих мантиях, облачениях и украшениях. Так было и на предыдущих международных конференциях — в Авиньоне в 1344 году и Брюгге в 1377 году. Английская делегация пересекла Ла-Манш со свитой из 800 человек в середине июля. Кардинал Бофорт остался в Кале с половиной этой многочисленной свиты, а послы во главе с архиепископом Кемпом и графом Саффолком 25 июля прибыли в Аррас в сопровождении большого отряда конных лучников и обслуживающего персонала. Герцог Бургундский приехал через четыре дня, 27 июля, когда колокола звонили к вечерне. В городе уже находились его послы во главе с канцлером Николя Роленом, но на самом деле Филипп был сам себе послом и привез с собой большую часть своего Совета. Здесь были все представители бургундского рыцарства, главные административные и дипломатические чиновники его двора. Герольд Ордена Золотого Руна перечислил восемьдесят восемь видных деятелей, собранных со всех разбросанных владений Филиппа, не говоря уже о юристах, клерках и слугах. Последней и самой грандиозной была французская делегация. Французы приехали вечером 31 июля, прождав несколько дней в Сен-Кантене, чтобы прибыть в Аррас с максимальным эффектом. Четыре главных посла — герцог Бурбонский, Рено де Шартр, граф Вандомский и Кристоф д'Аркур — прибыли во главе кавалькады из 900–1000 всадников, включавшей большое количество великолепно одетых дворян, толпу герольдов, трубачей, музыкантов, капелланов, клерков, чиновников и капитанов, а также корпус арбалетчиков в ливреях. Герцог Бургундский решил присутствовать на приеме после долгих дебатов в своем Совете, в котором, как видно, были и несогласные. Более того, он не просто присутствовал на приеме, а выехал на три мили из города, чтобы поприветствовать французов на дороге, и сопровождал их в город. Три герцога Бургундский, Бурбонский и Гельдернский подъехали к городским воротам бок о бок, их сопровождали коннетабль Франции, семь трубачей и множество герольдов во главе с гербовым королем Франции. Все эти люди торжественно прошествовали по улицам, заполненным толпами народа, ликующего и кричащего "Ноэль!". Англичане дулись в своих апартаментах^[630].

В течение последующих шести недель прибывали все новые и новые делегации от многочисленных правителей, интересы которых затрагивались в результате перекройки политической карты Западной Европы. Герцог Гельдернский прибыл вместе с Филиппом Добрым. За ним последовали делегации от других правителей Нидерландов. Принц-епископ Льежа приехал одетым в пластинчатые доспехи с соломенной шляпой на голове и в сопровождении 200 всадников. Прибыли посольства из Неаполя, Милана, Кастилии, Наварры и Португалии. Ряд заинтересованных сторон по обе стороны политического раскола во Франции прислали своих делегатов. Три посланника представляли интересы герцога Бретонского. Своих представителей прислали Иоланда Анжуйская, герцог Алансонский и граф де Фуа. По мере того как мирный процесс буксовал, а затем и вовсе проваливался, появлялись все новые делегации — от муниципалитета, Парламента и Университета Парижа, капитула Нотр-Дам, а также от главных городов Бургундии, северной Франции и Фландрии. Все эти люди прибыли со своим вооруженным эскортом и толпами слуг и прислуги^[631].

Размещением всех этих людей занимались чиновники герцога Бургундского, которые находились в Аррасе с мая. По данным французского официального историографа Жана Шартье, в Аррасе на время конгресса было размещено от 9.000 до 10.000 чужеземцев, что превышало обычное население города. Около половины из них были размещены в Бурге, остальные — в Сите и прилегающих деревнях. Для делегатов было реквизировано большинство роскошных домов Арраса. Их распределение было делом тонким. В условиях сильного национального соперничества и большого количества вооруженных людей в составах делегаций, общественный порядок представлял собой серьезную проблему. Требовались тонкое политическое чутье и внимательное отношение к рангу каждого участника. Единственная зафиксированная жалоба поступила от герцога Бурбонского. Он счел свои апартаменты непригодными для пребывания в них главного посла Франции и потребовал предоставить ему те, которые занимал кардинал Альбергати, пригрозив, что в противном случае он покинет конгресс. Альбергати отказался переезжать, и герцог в конце концов был умиротворен. Герцог Бургундский и его близкие придворные были размещены в Кур-ле-Конте, старинном замке графов Артуа, расположенном в центре Бурга напротив аббатства Сен-Васт. Посредники, французские послы и главные советники герцога Бургундского были размещены в домах в Бурге, где они могли свободно общаться вне официальных заседаний конгресса. Французские делегаты была частыми гостями в Кур-ле-Конт. Они веселились вместе с бургундцами до глубокой ночи. Филипп Добрый играл в паре с герцогом Бурбонским. Однако, что, несомненно, было заранее продуманным решением, англичан поселили в Сите, отделив от центра активности рвом, наполненным водой, и укрепленными воротами, которые на ночь запирались. Англичане провели ряд встреч с герцогом Бургундским и его советниками в Кур-ле-Конт, но их отношения с союзниками не были столь сердечными, как с французами. Кемп и его коллеги консультировались с Филиппом по поводу своей позиции и тактики ведения переговоров и делали все возможное, чтобы вовлечь его в принятие решений, но реакция герцога была в целом прохладной и формальной^[632].

Предположительно, именно кардиналы-посредники, помнящие о шумных сценах в Базеле и прямых столкновениях английских и французских делегаций на предыдущих конференциях, разработали процедуру, использованную в Аррасе. Она была направлена на то, чтобы разделить делегации. Местом проведения конгресса стало аббатство Сен-Васт — внушительная, но недостроенная готическая церковь в центре Бурга, окруженная беспорядочным нагромождением монастырских зданий и служб. Два кардинала-посредника и послы Базельского Собора занимали одну из комнат аббатства, переоборудованную под аудиенц-зал. Помещение было увешано гобеленами, а пол устлан коврами. Для каждой национальной делегации были выделены отдельные покои в комнатах аббата, увешанные дорогими шелками и золотыми тканями. Они должны были являться в свои покои дважды в день — с семи до восьми часов утра и с трех до четырех часов дня. Пленарные заседания не проводились. Делегации вызывались в зал заседаний по отдельности, одна за другой, чтобы выслушать и прокомментировать предложения другой стороны. За исключением одного случая под конец конгресса, они никогда не сталкивались друг с другом напрямую, а только заочно, через посредников. Англичане практически не встречались с французами даже за пределами Сен-Васт. Чтобы избежать споров о старшинстве, они даже не совершали богослужений в одних и тех же церквях, настаивая на том, что англичане будут служить мессу в кафедральном соборе, а французы и бургундцы — в церкви аббатства Сен-Васт, причем в каждой церкви должен был присутствовать один из кардиналов-посредников^[633].

Взаимное непонимание усугублялось совершенно разными методами ведения переговоров английской и французской делегациями. Французы были политиками, ищущими выгоды и использующими свои сильные военно-политические позиции. Им было неинтересно обсуждать нереальные предложения и спорить об абстрактных идеях. Англичане же вели себя как судебные адвокаты, апеллирующие к прецедентам и авторитетам, как они всегда и поступали. Один из раздраженных французских дипломатов XIV века как-то пожаловался на их привычку прибывать с "красивыми и важными на вид книгами", в которых они записывали все свои претензии вместе с юридическими и историческими доказательствами, подтверждающими их. Через поколение ничего не изменилось. В 1435 г. англичане ссылались на свои прошлые победы, которые были частично аннулированы, на договор в Бретиньи, от которого Карл V отказался в 1369 г., на Парижский договор 1396 г., от которого Генрих V отказался в 1415 г., на договор в Труа, который французы так и не признали, и на уступки, сделанные Дофином перед несостоявшейся конференцией в Алансоне в 1418 г., когда Генрих V находился в зените своего военного могущества, а Франция была искалечена гражданской войной. Епископ Неверский был одним из тех, кто открыто выражал свое раздражение. "Сундуки вскрываются, документы извлекаются из архивов, акты достаются из шкафов, хартии появляются из углов сокровищницы, реестры изучаются, а древние пергаменты эксгумируются из могил", — жаловался он^[634].

Первая неделя августа была наполнена ритуальными процедурами, ставшими уже привычными для дипломатических конференций. Были произнесены официальные речи на латинском языке от делегации Базеля, ответы, восхваляющие достоинства мира, от Рено де Шартра и архиепископа Кемпа. Долго спорили о форме прокураций послов. Обсуждение реальных вопросов началось только 10 августа. Начальные позиции каждой из сторон показали, какая пропасть лежит между ними. Англичане уже сообщили кардиналам-посредникам, что не намерены обсуждать право Генриха VI на французскую корону. Это была милость, данная королю от Бога, и она не подлежит обсуждению простыми смертными. Поэтому они предложили Карлу VII признать титул Генриха и отказаться от узурпированных им провинций в обмен на разумное жалованье, имущество и титулы, подобающие его положению. Французы, в свою очередь, требовали владения всем королевством и компенсации за ущерб, нанесенный англичанами Франции в ходе войны. Но это были просто риторические заявления, призванные избежать предположений об отказе от своих претензий. 12 августа англичане сделали свое первое серьезное предложение, а именно отложить решение всех спорных вопросов до совершеннолетия их короля, а пока заключить перемирие на срок от двадцати до пятидесяти лет, подкрепив его брачным союзом. Французы ответили, что перемирие их не интересует, так как они приехали обсудить вопрос о заключении постоянного мира. И пока англичане не выдвинут свои предложения, они первыми ничего не сделают. Посредники заставили их смягчить эту линию, и в конце концов они вернулись с предложением. Генрих VI должен отказаться от претензий на французский трон и все территории, которые он занимал во Франции. Взамен ему будет подтверждено владение герцогством Гиень на юго-западе, включая Перигор и Керси, большую часть которых англичане потеряли в 1370-х гг. под натиском французских войск. Это герцогство должно было находиться под суверенитетом Франции и за него должен был быть принесен оммаж, как это было до начала войн в 1330-х годах. Что касается предлагаемого брачного союза, то французы не отвергли эту идею сразу, но решили, что для ее рассмотрения необходимо добиться дальнейшего прогресса по другим вопросам. Позднее они добавили, что сомневаются в целесообразности брачных союзов как способа обеспечения перемирия, ведь именно это ожидалось от брака Ричарда II и Изабеллы Французской, но который  в действительности обеспечил мир всего на три года^[635].

Последующие дни были заняты в основном торгом за территории. Французы постепенно увеличивали свои территориальные предложения, но при этом всегда исходили из того, что Генрих VI должен отказаться от притязаний на французскую корону и владеть любой территорией Франции только под суверенитетом французского короля. К территориям, которые они готовы были уступить на юго-западе, они добавили Ажене, Лимузен и Сентонж к югу от реки Шаранта, а также денежную компенсацию в размере 600.000 экю. Таким образом, было бы восстановлено почти все расширенное герцогство Гиень, уступленное Англии Иоанном II в 1360 г., но без богатой провинции Пуату. Проблема этих предложений, помимо извечного вопроса о суверенитете, заключалась в том, что они требовали от англичан отказаться от всего, что они удерживали к северу от Луары. Это было бы расценено как предательство наследия Генриха V и было бы крайне непопулярно в Англии, где Нормандия ценилась общественным мнением гораздо выше, чем Гиень. Англичане добивались уступок на севере. Кардиналы-посредники заставили французов пойти на них. Сначала французы предложили уступить Котантен, а затем и всю Нижнюю Нормандию, за исключением герцогства Алансонского, графств Аркур и Танкарвиль и так и не завоеванного англичанами Мон-Сен-Мишель. Когда англичане возразили, что в ходе предыдущих переговоров им было предложено нечто большее, французы ответили, что это было тогда, а теперь положение кардинально изменилось^[636].

Англичане отказались обсуждать уступки французских территорий Генриху VI, так как это была неправильная постановка вопроса. Вопрос же, по их мнению, заключался в том, что они позволят Карлу VII сохранить за собой. Утром 16 августа они предложили ему Берри, Турень, Виваре и Лангедок — провинции, которые, по их мнению, приносили 120.000 золотых салюдоров в год. Англичане, со своей стороны, должны были получить "древнее наследие" английской королевской династии, под которым они подразумевали герцогство Гиень, включая Ажене и Базаде, Перигор, Керси, Лимузен и Пуату. На севере они требовали всю Францию к северу от Луары и ту часть Анжуйского герцогства, которая лежала к югу от нее. Но корона Франции должна была достаться Генриху VI. Трудно сказать, насколько серьезно сами англичане воспринимали эти необычные предложения, не имевшие никакого отношения к сложившейся расстановке сил. Они лишили бы Карла VII центральных земель его королевства, а также лишили бы владений некоторых главных принцев крови, включая герцогов Анжуйского, Алансонского и Орлеанского. Когда после обеда английские послы вернулись в зал заседаний, кардиналы-посредники сообщили, что они передали свои предложения французам, которые в ответ лишь рассмеялись и покинули зал^[637].

В городе уже строили планы, исходя из предположения, что мирные переговоры сорвутся. Французская и бургундская делегации вместе посетили мессу в праздник Успения и после службы отправились в Кур-ле-Конт, где в зале был устроен праздничный пир. Из своих апартаментов в Сите англичане с подозрением наблюдали за происходящим, опасаясь, что другие делегации уже замышляют сепаратный мир^[638]. И для их беспокойства были все основания. Одна группа из французского посольства регулярно собиралась по ночам в жилище Артура де Ришмона в обстановке строжайшей секретности, чтобы разработать план действий против Филиппа и его советников. Сам Ришмон был постоянным гостем в Кур-ле-Конт и до ночи обсуждал с Филиппом Добрым ход конгресса. Он провел несколько встреч в жилищах канцлера Ролена, Антуана де Кроя и других "сторонников мира", которые считали, чтодоговор в Труа должен быть расторгнут. Но самым влиятельным союзником Ришмона при дворе Филиппа была, пожалуй, герцогиня Изабелла Португальская. Эта умная и властная женщина быстро научилась лавировать, добиваясь влияния и власти в сложных перипетиях бургундского двора, и проявила себя как проницательный переговорщик. Французские послы сообщали, что она полностью посвятила себя делу примирения между враждующими ветвями дома Валуа и неустанно трудилась вместе с ними над его достижением^[639].

17 августа в Кур-ле-Конт состоялось заседание Совета герцога, на котором рассматривались последствия назревающего разрыва с Англией. Это было серьезное мероприятие, длившееся пять часов, на котором присутствовало около 200 советников, собранных со всех владений Филиппа. В начале заседания и по его окончании все присутствующие давали клятву о неразглашении того, что услышали. Вероятно, именно для этого случая был подготовлен ряд меморандумов с изложением аргументов за и против отказа от договора в Труа. Один из них, вероятно, принадлежал Николаю Ролену. Он призывал герцога не считать себя связанным договором, так как тот был юридически не состоятелен. Передача наследства  Карлом VI из прямой линии Валуа была, не законна, даже если бы король был в здравом уме. Ролен считал, что положение договора, не позволявшее Филиппу заключить мир, невозможно ничем оправдать. Заключение договора об отказе от заключения мира противоречило естественному и божественному праву. С политической точки зрения договор в Труа полностью не выполнил свою главную цель — установление мира во Франции после десятилетней гражданской войны. Соблюдение его теперь привело бы лишь к затягиванию военных действий. Ролен также считал, что требования англичан о перемирии нереалистичны, а их позиция по другим вопросам неоправданно жесткая и посоветовал Филиппу попытаться смягчить крайние позиции англичан, в то же время тайно готовясь к заключению сепаратного мира с Карлом VII. Главная проблема, которую предвидел Ролен, заключалась не столько в самом договоре в Труа, сколько в клятве, которую Филипп дал, чтобы соблюдать его и чтобы обойти эту проблему, ему придется прибегнуть к помощи кардиналов-посредников.

Аргументы англофилов были зафиксированы в меморандуме, автором которого, вероятно, был Юг де Ланнуа. Они считали, что Филипп Добрый понесет серьезный репутационный ущерб, если нарушит договор и данную клятву. Изобретательные юридические аргументы относительно ее действительности не могли бы найти отклика у иностранных держав. Но их главные аргументы, как и аргументы Ролена, были политическими. Они указывали на то, что герцог вряд ли когда-нибудь полностью примирится с Карлом VII, какое бы соглашение с ним ни было заключено сейчас. Карл VII был причастен к убийству отца герцога. Филипп был главным действующим лицом договора в Труа и в течение шестнадцати лет находился в состоянии войны с Францией. Все это должно было оставить неизгладимое горькое наследие не только в сознании Карла VII, но и в сердцах его придворных, советников и ведущих дворян королевства. Рано или поздно должна была начаться война между Бургундским домом и домом Валуа. Если Филипп порвет с англичанами, они перестанут быть его союзниками и даже могут выступить на стороне Франции. Договор с Карлом VII, по их мнению, не мог обеспечить даже мира. Французский король имел лишь ограниченный контроль над такими капитанами, как Ла Ир и Потон де Сентрай. Англичане же становились грозным противником. Они усилили бы свои гарнизоны во Фландрии и Артуа, подвергнув северные территории Филиппа серьезному военному ущербу и торговым затруднениям.

Сторонники сепаратного мира признавали силу последнего аргумента и были согласны, что это, вероятно, повлечет за собой войну с Англией и что такая война будет разрушительной. Но угроза со стороны Англии на границе с Фландрией может быть ослаблена, если будет захвачен Кале и окружающие его форты. Очевидно, утверждали они, что враждебная Франция способна нанести гораздо больший ущерб бургундским интересам, чем враждебная Англия. В мощном ответе англофилам Ролен повторил все эти пункты, но добавил к ним эмоциональные аргументы, которые редко приводились в бургундской канцелярии. Филипп, писал он, должен заключить мир с Карлом VII не только по политическим, но и по моральным соображениям. Франция была великим королевством. Сам Филипп был французом, родился во Франции, был пэром французского королевства и являлся близким родственником короля Франции. Карл VII делал разумные предложения об урегулировании, в то время как англичане упорно держались за безнравственные и несбыточные надежды на завоевание. Как христианский принц, дорожащий своей честью и репутацией, Филипп не мог игнорировать катастрофический ущерб и человеческие жертвы, которые нанес конфликт и будет наносить до тех пор, пока англичане не будут окончательно изгнаны из Франции. Контраргумент Ролена был замечательным утверждением французской национальной идентичности и показателем изменений в развитии Франции с 1429 года. Трудно представить себе, чтобы такие аргументы десятилетием раньше приводились советником герцога Бургундского^[640].

Все политические аргументы, приведенные в этих документах, так или иначе касались долгосрочного будущего Бургундского государства и тех дилемм, которые разделяли советников Филиппа с момента возрождения французской военной мощи. Некоторые из них восходят к первоначальным дебатам вокруг договора в Труа в 1419 и 1420 гг. Тогда проблема заключалась в том, что Дофин был малоспособен противостоять объединенной мощи Англии и Бургундии. Теперь проблема заключалась в том, что возрождающаяся мощь Франции представляла угрозу как для Бургундии, так и для Англии. Стоило ли нести физические разрушения и разорительные расходы, связанные с войной, ради сохранения союза Бургундии с единственной европейской державой, способной выступить в качестве противовеса Франции Валуа? Компенсирует ли открытие торговых путей между Нидерландами и Францией разрыв торговых отношений с Англией, от которых традиционно зависела ее текстильная промышленность? Дестабилизирует ли торговая война с Англией положение Фландрии, как это было в XIV веке? Многое зависело от того, насколько устойчивой в долгосрочной перспективе окажется английская оккупация Нормандии и части Иль-де-Франс. Это, в свою очередь, зависело от ресурсов и военного потенциала Англии и Франции. Очевидно, что значительная часть членов Совета герцога не верила в то, что у англичан хватит воли и ресурсов для продолжения борьбы.

18 августа 1435 г. дипломаты зашли в тупик, на который всегда намекали их инструкции. Явившись к кардиналам-посредникам, французы заявили, что не будут делать никаких дальнейших предложений, если англичане не согласятся отказаться от своих притязаний на французскую корону. По их словам, было ясно, что если каждая из сторон будет претендовать на звание короля Франции, то мир невозможен. Кардиналы должным образом донесли эту позицию до англичан, которые удалились для обдумывания своего ответа. Архиепископ Кемп заболел, и когда англичане вернулись, их представителем стал воинственно настроенный епископ Кошон. По его словам, представители Генриха VI всегда были готовы пойти на территориальные уступки Карлу VII и делали, как им казалось, щедрые предложения. Но Генрих VI был коронован и помазан на царство во Франции, и они приехали в Аррас не для того, чтобы свергнуть его с престола. Если теперь Франция будет предана огню и мечу, то это произойдет потому, что французы на самом деле не хотят заключать мир^[641].

До сих пор кардинал Бофорт оставался в Кале вместе с графом Хантингдоном и герцогом Орлеанским. В самом начале конгресса Альбергати выразил свое удивление по этому поводу. Он сказал герцогу Бургундскому, что "авторитета, благоразумия и сильного стремления к миру" Бофорта будет не хватать в Аррасе. По предложению Альбергати Филипп написал Бофорту письмо с просьбой приехать. Но Бофорт приехал только 23 августа, когда мирные переговоры были уже на грани срыва. Ему пришлось проделать долгий путь через Фландрию, чтобы избежать неустроенных дорог в западной части Артуа, и он въехал в Аррас в характерном для него величественном стиле с отрядом из примерно 300 всадников. У ворот его встречали кардинал Кипрский и герцог Бургундский со всем своим двором, а также английская делегация и представители ланкастерской Франции. Бофорт разместился рядом с остальными членами английского посольства в епископском дворце в Сите. Здесь он начал интенсивные переговоры с английской делегацией, кардиналами-посредниками и герцогом Бургундским^[642].

Как только Бофорт прибыл в Аррас, английская делегация получила от него новые инструкции. Архиепископ Кемп заявил кардиналам-посредникам, что они "не могут и не будут действовать" без одобрения своего кардинала. Посредники, естественно, предположили, что Бофорт должен был привнести свежую струю для достижения договоренности с Францией. Иначе зачем бы ему было приезжать на столь позднем этапе? Но на самом деле у Бофорта не было никаких предложений. Его руки были связаны мнением двух великих отсутствующих персон, дядей короля — Глостера и Бедфорда. Глостер был категорически против любых договоренностей с Карлом VII и с глубоким подозрением относился к Филиппу Доброму. Судя по его позднейшей критике, он считал, что Аррасский конгресс вообще не должен был состояться. Он также был против любых уступок французам в вопросе о суверенитете. Такова же была позиция герцога Бедфорда, который лежал больной в Руане, но по-прежнему контролировал ситуацию. Регент и Большой Совет были категорически против отказа Генриха VI от притязаний на французскую корону. Примерно в конце августа они поручили сэру Джону Фастольфу составить бескомпромиссный меморандум для послов в Аррасе, в котором объяснялось, почему они "ни в коем случае не согласятся и не снизойдут" до подобного^[643].

В Сен-Васт английская и французская делегации, на фоне обострения противоречий, ненадолго возобновили торг. Обе стороны расширили свои территориальные предложения. Англичане заявили, что их устроит, если Карл VII сохранит за собой всю территорию, которую он занимал в настоящее время по обе стороны Луары. Французы в конце концов согласились, что англичане могут получить всю Нормандию в дополнение к тем частям Гиени, которые они занимали в настоящее время, но не Париж, Иль-де-Франс или Мэн. Однако все эти обмены предложениями велись, по-видимому, для вида, поскольку ни одна из сторон не желала уступать в вопросе суверенитета. Когда кардиналы-посредники потребовали от англичан сообщить, какими инструкциями располагает Бофорт по этому вопросу, ответ Кемпа был бескомпромиссным. Англичане не собирались отказываться от титула Генриха VI как французского короля, и посредники не должны были думать, что Бофорт прибыл в Аррас, чтобы лишить короля короны или сделать его подданным другого человека.

К концу августа архиепископ Кемп признал, что возможности мирного процесса подошли к концу. Впервые с начала своей миссии за четыре года до этого Альбергати потерял терпение и высказал англичанам свое собственное мнение. В конце концов, сказал он, единственным существенным моментом, разделявшим стороны, были английские притязания на французскую корону. Английская корона — это благородное дело, и англичане должны довольствоваться этим. Притязания Генриха VI на звание короля Франции были гораздо слабее, чем у его соперника, чьи предки носили корону с незапамятных времен. Поскольку постоянный мир оказался невозможен, он и его коллега собирались использовать власть, предоставленную им Папой и Собором, для заключения сепаратного мира между Францией и Бургундией. По словам его личного секретаря Пикколомини, Альбергати

считал, что лучше спасти одно королевство, заключив мир между французскими партиями, чем допустить гибель обоих королевств из-за продолжения старой вражды, так как был убежден, что если герцог Бургундский и король Франции станут друзьями, то англичане вскоре будут изгнаны из Франции. Тогда им придется довольствоваться собственным королевством и спокойно жить на своем острове, не беспокоя больше Францию.

Кемп ответил не менее откровенно. Он начал долгую и гневную защиту английских притязаний на Францию, основанных на наследстве, на договоре и на победах в поле. Очевидно, что угроза кардиналов использовать свои полномочия для заключения сепаратного договора между Францией и Бургундией вывела его из себя. Он не мог поверить, что Папа или Собор могли санкционировать нечто столь неразумное^[644].

Бофорт не предпринимал никаких попыток возобновить мирные переговоры, а сосредоточился на попытках спасти союз с бургундцами. Но ситуация складывалась не в его пользу. Разгорелась желчная дискуссия о действительности договора в Труа, который становился единственным препятствием на пути к примирению Бургундии и Франции. Юридический советник Альбергати, гражданский юрист, получивший образование в знаменитой юридической школе Болоньи, подготовил длинное заключение, в котором утверждал, что договор не имеет силы, главным образом потому, что Карл VI не имел законного права или умственных способностей для отчуждения своего королевства. Жан Ринель ответил ему столь же пространно, утверждая, что договор был действительным, но указав, что, действителен он или нет, Филипп Добрый лично вел переговоры и поклялся его соблюдать. Именно этот аргумент всегда волновал Николя Ролена. Днем 3 сентября Филипп Добрый собрал свой Совет в Кур-ле-Конт на еще одно долгое и напряженное заседание, которое длилось на пять часов дольше запланированного времени. Представителями англофильской партии были Жан де Люксембург и Юг де Ланнуа. Их поддержал ряд высокопоставленных членов Совета. Но они понимая, что проигрывают спор  умоляли Филиппа прислушаться к мнению "старших рыцарей и оруженосцев" из его Совета и отказаться от курса, который мог только опозорить его имя. Как видно из этих слов, в значительной степени это был разрыв между поколениями. Члены Совета и стоящие за ними "старшие рыцари и оруженосцы" были ветеранами гражданских войн, начавшими свою карьеру при Иоанне Бесстрашном. В отличие от них, ведущие франкофилы, такие как Николя Ролен и Жан де Крой, были, как правило, молодыми людьми, выдвинувшимися на первый план после убийства в Монтеро. Антуан де ла Таверн, наблюдательный прево Сен-Васт, чей дневник является одним из основных источников по конгрессу, считал, что франкофилы пользовались большой поддержкой в кулуарах Кур-ле-Конт и на улицах за его пределами^[645].

Единственным выходом из дилеммы было давление на французов с целью добиться от них уступок, которые отложили бы решение неразрешимого вопроса о суверенитете на другой день. В условиях, когда обе стороны претендовали на поддержку Филиппа, он находился в сильной позиции для этого. 4 сентября стало решающим днем. Большую часть утра герцог провел наедине с Роленом и Кроем, в то время как кардинал Бофорт и английские послы впервые и единственный раз встретились лицом к лицу со своими французскими коллегами в женской капелле Сен-Васт. Во второй половине дня Филипп встретился с кардиналами-посредниками, а затем у французскими послами.

Итогом всей этой деятельности стало новое предложение французов, ставшее с их стороны последним. Кардиналы вызвали к себе английскую делегацию, чтобы объяснить его суть. Территориальные предложения были во многом такими же, как и в предыдущие. Английский король должен был сохранить за собой свои родовые владения во Франции, а именно области, занимаемые в настоящее время его офицерами в Гиене, и графстве Понтье в устье Соммы. Он также должен был сохранить за собой Нормандию и владеть ею на тех же условиях, что и Иоанн II и Карл V, когда они были Дофинами Франции, то есть как фьефом с высокой степенью политической автономии. Но при этом выдвигался ряд условий. Во-первых, англичане должны были отказаться от своих притязаний на корону Франции. Во-вторых, все свои французские владения они должны держать в качестве фьефов монархии Валуа. В-третьих, они должны сдать все другие места, занимаемые ими во Франции, включая Париж и Мэн. В-четвертых, землевладельцам, которые были изгнаны из областей, остававшихся за англичанами, и чьи земли были конфискованы, должно быть позволено вернуться и восстановить свои владения. Наконец, герцог Орлеанский должен быть освобожден за разумный выкуп. Новым в этих предложениях было то, что отказ Генриха VI от притязаний на французскую корону и оммаж откладывались на семь лет, когда он достигнет совершеннолетия. При этом соглашение вступало в силу лишь временно.

Посредники сочли это предложение щедрым и настоятельно рекомендовали его принять. По их мнению, оно давало англичанам треть территории Французского королевства, включая некоторые из его богатейших регионов, и решало проблему уступки суверенитета на время несовершеннолетия английского короля. Вероятно, англичане были заранее предупреждены о том, что им предлагается, так как были готовы к ответу. Архиепископ Кемп заявил, что их полномочия не распространяются на принятие подобных договоренностей. В таком случае англичане должны были попросить прервать работу конгресса на время получения дальнейших инструкций. Но они этого не сделали. Они просто обязались сообщить о французских предложениях Совету короля в Англии, который мог принять или не принять их, зная наверняка, что английский Совет отвергнет их. На следующее утро они явились к Филиппу Доброму, чтобы сообщить ему, что на следующий день они покинут Аррас. Филипп, разгневанный неудачей своей попытки посредничества, сказал им, что в таком случае он заключит с Карлом VII отдельный мир. Затем он перечислил все накопившиеся за последнее десятилетие обиды, которые до сих пор не дают ему покоя: разорение своих владений, отсутствие военной поддержки, попытка герцога Глостера завладеть Эно и Голландией и его вызов Филиппу. Согласно апокрифической истории, последними словами Бофорта были слова о том, что у него есть два миллиона дворян, которых он готов мобилизовать для продолжения войны. Рано утром 6 сентября вся английская делегация выехала из Арраса вслед за кардиналом Бофортом, одетая в форменные пурпурные ливреи с вышитым на рукавах девизом "Честь"^[646].

Проницательный наблюдатель Филипп де Коммин, писавший после изгнания англичан из Нормандии и Гаскони, заметил, что англичане выигрывали большинство сражений, но всегда проигрывали за столом переговоров. Видные английские политики с горечью признавали это в его присутствии. Англичане могли заключить мир в Аррасе на условиях, которые обеспечили бы им Нормандию и Гиень. Если это была не совсем треть Франции, как говорили кардиналы-посредники, то, тем не менее, окончательное предложение Франции представляло собой значительную уступку. Кардиналы-посредники ожидали, что оно будет принято, и были шокированы, когда получили отказ. Они объяснили это тупостью англичан и их любовью к войне. Однако политические деятели, входившие в английский Совет Генриха VI, войну не любили. Хотя мало кто из них считал, что Англия сможет победить в ней, и их отказ от французских условий не был иррациональным. Французское предложение эффективно решало проблему в период несовершеннолетия Генриха VI, но оно не решало проблемы наследия прошлого. Отказ от притязаний на трон Франции подорвал бы основы, на которых Англия вела войну на протяжении целого столетия. "Во всех христианских землях, где об этом будут говорить, — писал Фастольф в своем меморандуме, — может быть сказано, озвучено и признано, что ни Генрих-король, ни его благородные предки не имели и не имеют никаких прав на корону Франции и что все их войны и завоевания были лишь узурпацией и тиранией". Средневековых государственных деятелей волновало то, что "говорили и считали во всех христианских землях". Англичане не могли заставить себя признать, что они вели несправедливую войну. Для самого Бедфорда это было бы бесчестьем по отношению к памяти брата и означало бы отказ от дела, которому он посвятил последние тринадцать лет своей жизни.

Здесь имело место нечто большее, чем эмоции. Посредники недооценили практические трудности, связанные с возвращением Парижа и Нормандии под суверенитет Валуа. Слишком много людей были заинтересованы в английском господстве. В большом корпусе парижского правительства было много видных чиновников, у которых не было бы будущего в монархии Валуа. Многие из них занимали дома, конфискованные у арманьяков и других врагов двуединой монархии. Компьенский эдикт, непродуманная декларация Карла VII, принятая в августе 1429 г., фактически отменял все титулы, прямо или косвенно полученные в результате огромного передела собственности с 1418 г. Записи о конфискациях, произведенных по распоряжению английских властей, составляли тридцать два тома в архиве Счетной палаты до их уничтожения пожаром в 1737 году. Никого не удивляло, что Большой Совет был самым решительным противником уступок в Аррасе. Проблемы реституции в Нормандии были еще более серьезными, чем в Париже. Генрих V и герцог Бедфорд возглавили переворот землевладельцев в Нормандии. Крупнейшие домены, принадлежавшие высшей знати, и множество мелких доменов были переоформлены на английских дворян, солдат и чиновников, а также на верных нормандцев. Требования французов вернуть конфискованные земли означали бы экспроприацию почти всех английских землевладельцев в Нормандии и разрушение всей инфраструктуры, на которой основывались оккупация и оборона герцогства. Если бы англичане остались владеть Нормандией на предложенных условиях, то рано или поздно они оказались бы не в состоянии ее удержать.

Существовала и другая, более широкая проблема, которая не давала покоя английским дипломатам на протяжении многих лет. В меморандуме Фастольфа утверждалось, что французы нарушили все договоры, которые они когда-либо заключали с англичанами. Это была тенденциозная интерпретация сложной истории. Но несомненно, что восемьдесят лет, прошедшие с момента заключения Парижского договора 1259 г. до принятия Эдуардом III французской короны в 1340 г., продемонстрировали практическую невозможность для короля Англии быть одновременно и сувереном в своей стране, и вассалом во Франции. Это привело к постоянным спорам о оммаже, юрисдикции и феодальных обязательствах, которые отравляли отношения между двумя странами, подрывали авторитет английской династии над ее французскими вассалами и приводили к череде конфискаций в судах французского короля, а затем к разрушительным войнам. Английские средневековые дипломаты хорошо выучили уроки историю. И эти уроки не прошел для них даром^[647].

10 сентября 1435 года исполнилась годовщина убийства Иоанна Бесстрашного в Монтеро. Филипп Добрый отслужил в соборе мессу за упокой души своего отца, а затем председательствовал на долгом заседании своего Совета, на котором было решено заключить сепаратный мир с человеком, руководившим его убийством. Было и меньшинство несогласных, но результат не вызывал сомнений. Условия мира уже были в значительной степени согласованы на конференции в Невере и в ходе многочисленных конфиденциальных бесед между французскими и бургундскими дипломатами в течение последнего месяца. 20 сентября в церкви аббатства Сен-Васт состоялась торжественная церемония. Кардинал Альбергати, рядом с которым стоял Юг де Люзиньян, рассказал об опустошенном состоянии Франции, об истории мирного процесса, о последних предложениях обеих сторон, о срыве переговоров и внезапном отъезде английской делегации. Затем оба кардинала официально объявили об аннулировании договора в Труа и клятвы, которую Филипп Добрый поклялся соблюдать. Они объявили договор "заведомо недействительным, как противоречащий общественным интересам, добрым отношениям между людьми и всякой морали". Теперь для герцога Бургундского было бы не только законно заключить сепаратный мир с Карлом VII, но и стало бы тяжким грехом не сделать этого. Договор между Карлом VII и герцогом Бургундским был скреплен печатью на следующее утро и зачитан перед собравшимися в церкви аббатства^[648].

Карл VII заплатил высокую цену за свое примирение с Филиппом Добрым. Условия договора были настолько благоприятны для Филиппа, что герцога Бурбонского, который в основном отвечал за их согласование, заподозрили в том, что он продал своего господина, чтобы укрепить свое положение в отношениях с Филиппом. В договоре были подробно и детально прописаны символические жесты искупления, которые требовались от Карла VII за убийство отца Филиппа: финансирование месс, строительство памятников, одаривание религиозных орденов. За драгоценности и другое имущество, изъятое в результате убийства, должна была быть выплачена компенсация в размере 150.000 экю. Виновные должны были быть поименно названы и наказаны. Герцогу были сделаны щедрые территориальные уступки, настолько щедрые, что они вызвали беспокойство у некоторых наиболее осторожных советников французского короля. На бургундских границах Карл VII уступил Маконне и Осерруа, которыми Филипп и его отец владели в течение многих лет без какого-либо четкого права собственности. На севере он уступил Филиппу три кастелянства — Перон, Мондидье и Руа в Пикардии, которые были пожалованы герцогу англичанами. Карлу VII было предоставлено право выкупить их на условиях, которые никогда не были должным образом зафиксированы и впоследствии неизбежно вызвали споры. Кроме того, французский король должен был уступить герцогу все города долины Соммы и Булони. Филиппу был возвращен ряд владений, которые принадлежали его отцу и деду, но были либо спорными, либо находились на территории, контролируемой королем Валуа. В результате этих положений Филипп получил от Карла VII все, что когда-либо имел от англичан, за исключением графства Шампань, которое он так и не смог занять. На все время жизни Филиппа его владения освобождались от юрисдикции французской короны, а сам он избавлялся от необходимости принести оммаж убийце своего отца. Была объявлена всеобщая амнистия за все деяния, совершенные во время войны. Об англичанах было сказано очень мало. Но Карл VII обязался поддержать Филиппа в случае нападения на него и не заключать с ними мира без его участия. Это был длинный договор, и его чтение заняло, должно быть, не один час. Когда оно было закончено, из зала раздались возгласы "Ноэль!". Запели Te Deum. Было произнесено множество проповедей. Люди плакали. Герцоги Бургундский и Бурбонский вышли из церкви взявшись за руки. Когда в Кур-ле-Конт начались пиршества и танцы, на улицах были расставлены столы, и всем желающим бесплатно подавали хлеб и вино. Казалось, что несчастливая глава истории Франции закончилась^[649].

Когда к концу церемонии в Сен-Васт присутствующие должны были принести клятву, Юг де Ланнуа и Роланд де Дюнкерк незаметно вышли из церкви. Впоследствии они все же принесли присягу. Жан де Люксембург остался, но публично отказался присягать и, в отличие от остальных, упорствовал в своем отказе до самой своей смерти в 1441 году. В последние шесть лет своей жизни он так и не отказался от английского подданства и защищал свои замки в Пикардии, в то время как многие его вассалы продолжали служить Англии.

Такие люди, как Ланнуа и Жан де Люксембург, поддерживали дело, которое в конечном итоге было обречено на провал. Но их предостережения, высказанные на чреватых последствиями заседаниях Совета в Аррасе, оказались прозорливыми. Прошедшие годы так и не утихомирили гнев, вызванный в сердцах Карла VII и его министров договором в Труа и пятнадцатилетним союзом Филиппа с Англией. Карл VII так и не смог избавиться от мысли, что заключив Аррасский договор уступил Филиппу слишком много. У анжуйцев, главенствовавших в его Совете, были свои причины для недовольства Бургундским домом. Два дома принцев крови рассорились во время гражданских войн, и еще больше горечи добавили жестокие условия договора о выкупе Рене Анжуйского после его пленения при Бульневиле. Через 12 лет после заключения Аррасского договора посол курфюрста Саксонии при французском дворе сообщал, что Филипп Добрый был здесь так же ненавистен, как и раньше. Памятники Иоанну Бесстрашному, которые должны были быть воздвигнуты в Монтеро, так и не были построены, мессы за упокой его души так и не были отслужены, а виновные в его смерти так и не были привлечены к ответственности, хотя их личности были уже всем известны. Владения Филиппа, особенно в двух Бургундиях, продолжали оставаться добычей французских рутьеров, которых Карл VII не мог контролировать. Постоянное юридическое наступление подрывало авторитет Филиппа в его собственных владениях. Бургундские чиновники вскоре составляли длинные списки нарушений Аррасского договора и посягательств на его юрисдикцию.

После поражений Англии в 1449–1453 гг. торжествующая Франция, избавленная от постоянной угрозы войны с той стороны Ла-Манша, в один прекрасный день бросит вызов бургундскому влиянию в Лотарингии, Люксембурге и Рейнской области — всех жизненно важных сферах бургундских интересов. "Когда человек хочет повалить большое и старое дерево, вросшее в землю длинными и глубокими корнями, он сначала роет вокруг него большую траншею… чтобы обрубить эти корни, — писал Тома Базен, — именно так, чтобы уничтожить Бургундский дом, в то время самое богатое и успешное государство Франции и Германии, Карл, король Франции, начал подрывать и обрубать его корни". Вскоре Филипп узнал то, что никогда не забывали англичане: в долгосрочной перспективе его политическая автономия не сможет сохраниться, если он примет статус вассала Франции династии Валуа. Не только в ретроспективе можно увидеть, что Аррасский договор подготовил почву для окончательного разрушения Бургундского государства. Более дальновидные члены Совета Филиппа предупреждали его в то время, что если Карлу VII удастся избавить Францию от англичан, то Бургундский дом будет следующим^[650].

14 сентября 1435 г., за неделю до подписания Аррасского договора, герцог Бедфорд, в возрасте сорока шести лет, умер в своем особняке в Руане. С его смертью для англичан закончилась целая эпоха. В течение нескольких дней они потеряли единственного значимого союзника на континенте и единственного государственного деятеля, который понимал проблемы двуединой монархии или, в конце концов, искренне верил в нее. В своем завещании, составленном за четыре дня до смерти, Бедфорд просил похоронить его в Руанском соборе, почетным каноником которого он являлся и которому передал множество ценных вещей. В соответствии с его указаниями слева от главного алтаря была возведена прекрасная гробница из черного мрамора на колоннах, на которой была укреплена медная табличка с его гербом и знаками отличия Ордена Подвязки. По свидетельству тюдоровского хрониста Эдварда Холла, интерпретатора старых источников, преемник Карла VII Людовик XI однажды прогуливался по собору, когда один из его сопровождающих указал на гробницу, предположив, что она слишком величественна для врага Франции и должна быть вскрыта, а кости разбросаны. Предполагается, что король ответил на это:

Какая честь для Нас или для Вас, если мы разобьем этот памятник, вытащим из него и уничтожим кости того, кого при жизни ни Мой отец, ни Ваши предки со всей их силой, мощью и возможностями не смогли заставить отступить ни на шаг, и своей силой, умом и политикой удерживал их всех за пределами главных владений королевства Франция и этого благородного и знаменитого герцогства Нормандия. Поэтому я говорю, что, прежде всего, да примет Бог его душу, и пусть его тело теперь покоится в мире, который, когда он был жив, обеспокоил бы самого гордого из нас.

Гробница Бедфорда пережила изгнание англичан из Франции. Она была изуродована во имя пуританства, а не национализма гугенотами, захватившими церкви Руана в 1562 году. Как и многие другие памятники французских соборов, он был снесен в XVIII веке во имя модернизации. Сегодня от гробницы осталась лишь обычная каменная плита с надписями^[651].

Глава X. Зигзаг удачи, 1435–1436 гг.

Крах мирных переговоров с Францией не стал неожиданностью для Англии, где привычно говорили о вероломстве и упрямстве французов. Но мало кто из англичан ожидал, что герцог Бургундский отвернется от них, а кардиналы с легкостью обоснуют его отказ от договора и клятвы. Возвращаясь осенью того года из поездки в Шотландию, секретарь кардинала Альбергати Энеа Сильвио Пикколомини по дороге в Лондон столкнулся с английским судьей. Судья, не имевший ни малейшего представления о том, с кем разговаривает, стал рассказывать ему о конгрессе в Аррасе. Он решил, что исход конгресса — дело рук Альбергати, и проклял его как "волка в овечьей шкуре". Большинство же людей обвиняли Филиппа Доброго. Даже осторожный и спокойный архиепископ Кентерберийский Генри Чичеле считал, что нарушение клятвы герцогом было "нечестивым и преступным", несмотря на папское послабление. Моряки Уест-Кантри объявили открытую войну купцам из Фландрии и начали захватывать их грузы в море, ссылаясь на авторитет герцога Глостера. В Лондоне настроения были откровенно враждебными. В уличных куплетах Филиппа обличали как "основателя новой лжи, нарушителя мира, капитана трусости, сеятеля раздоров, позор всего рыцарства". Гнев усиливался страхом. Поднялся "большой шум", что не за горами нападение на Кале и, возможно, даже вторжение в Англию^[652].

Когда в начале октября два бургундских герольда, Ордена Золотого Руна и графства Бургундия (Франш-Конте), высадились в Дувре, их встретили как врагов. Они прибыли с письменным отчетом об окончательном предложении французского правительства. Филипп Добрый и кардиналы-посредники надеялись, что в результате более спокойного обсуждения английский Совет все же примет его и убедили французских послов оставить предложение открытым до конца года. Герольды привезли еще два документа. Один из них — письмо с объяснениями самого герцога, в котором он заявлял, что не желает воевать с Англией и будет продолжать добиваться мира между Генрихом VI и Карлом VII. Другим документом было предложение французов: чтобы избавить английских королей от унизительного акта принесения личного оммажа, Нормандия должна рассматриваться как удел их старших сыновей, как Уэльс или Дофине. Герольдов встретили на Дуврской дороге и проводили до Лондона, но вместо обычных почестей их поселили у сапожника, заперли в комнатах и запретили выходить даже для посещения мессы. По мере того как распространялась весть об их миссии, на улицах собирались толпы. На фламандских, голландских и брабантских купцов совершались нападения. Письма герольдов были отобраны у них и зачитаны на расширенном заседании Совета в присутствии короля, кардинала Бофорта и герцога Глостера. На заседании бурлили эмоции. Много гнева вызвало обращение к Генриху VI как к королю Англии, но не Франции. Говорят, что молодой король плакал от ярости. Герцог Глостер и кардинал Бофорт вышли из зала. За ними последовали еще несколько человек. Дальнейшее обсуждение было приостановлено, и вопрос был передан на рассмотрение Парламента^[653].

Парламент открылся 10 октября 1435 года. В своей вступительной речи канцлер Стаффорд представил собравшимся суровый выбор, который Совет оставил нерешенным. Либо окончательное предложение Франции, которое он назвал "ничтожным и пренебрежительным", должно быть принято, а король подвергнут унижению, отказавшись от титула короля Франции; либо они должны продолжать борьбу. Настроение омрачалось по мере поступления сообщений о содержании Аррасского договора. Мнения разделились. Некоторые, по словам информаторов хрониста Монстреле, сомневались, стоит ли пытаться отстаивать притязания Генриха VI перед лицом объединенных сил Франции и Бургундии. Они приняли бы окончательное предложение французов, хотя Юг де Ланнуа, вероятно, ошибался, полагая, что общественное мнение было за них. Провал конгресса ненадолго изменил вектор английской политики. После смерти герцога Бедфорда наследником короны стал Хамфри герцог Глостер. После того как Генри Бофорт был дискредитирован провалом своей пробургундской политики, основные политические ограничения для Хамфри исчезли. В течение нескольких месяцев его голос главенствовал в стратегических и политических суждениях Англии. Все сошлись на том, что письма Филиппа Доброго следует оставить без ответа. После месяца пребывания в Англии герольды были наконец приняты канцлером Стаффордом. Он сухо сообщил им, что король ознакомился с привезенными ими письмами с "понятным неудовольствием" и что они могут отправляться в обратный путь. На этом все и закончилось. Герольды отправились к Ла-Маншу, по пути подвергаясь нападкам и оскорблениям, пока ехали по Дуврской дороге^[654].

Герцог Глостер верил в стратегию нокаутирующего удара в противовес политике осад и статичной обороны, принятой до сих пор. Его взгляды были близки к тем, которые сэр Джон Фастольф изложил в меморандуме, подготовленном им для послов в Аррасе незадолго до смерти Бедфорда. Фастольф усвоил уроки Орлеана и Компьеня. Он считал, что осадной войны следует избегать любой ценой. Французы слишком хорошо умели удерживать крепостные стены. Вместо этого он предложил вернуться к шевоше, который был такой страшной, но неэффективной стратегией при Эдуарде III. Регионы, находящиеся под контролем французов или бургундцев, "должны быть подвергнуты другому способу ведения войны, более острому и более жестокому, как с естественным и древним врагом". Две экспедиционные армии по 3.000 человек каждая при поддержке легкой артиллерии должны были ежегодно в начале июня высаживаться на территорию Франции, срок их службы должен составлять пять месяцев. Они должны были пройти через север Франции, уничтожая все на своем пути. Здания должны быть сожжены, зерно смешано с грязью, виноградники и фруктовые деревья вырублены. Весь скот, который нельзя было собрать и отогнать в Париж или Нормандию, должен быть забит и брошен. Не следует терять времени на захват пленных и наложение pâtis. Предатели должны быть повешены. Даже постриженные в монахи священнослужители не должны были быть пощажены. Это была стратегия выжженной земли. Задача состояла в том, чтобы захватить стратегическую инициативу и отвлечь силы французов от наступательных операций на статичную оборону. Фастольф считал, что в результате разрушений и голода французы будут вынуждены покориться в течение трех лет. "Лучше разорить страну на время, чем потерять ее вовсе", — писал он. В то же время он призывал к экономической войне против фламандских подданных герцога Бургундского. Экспорт шерсти во Фландрию должен быть запрещен, а альтернативные рынки сбыта должны быть найдены в Италии. Как Парламент отнесся к этим идеям, не зафиксировано. Но в конце октября парламентарии одобрили назначение герцога Глостера капитаном Кале и его вспомогательных фортов, а также, предположительно, его назначение королевским лейтенантом в Пикардии, Артуа и Фландрии, которое последовало через несколько дней^[655].

* * *

Пока эти вопросы рассматривались в Вестминстере, военная ситуация во Франции стремительно ухудшалась. В последние дни Аррасского конгресса развернулась ожесточенная борьба за контроль над равниной к северу от Парижа и, в конечном счете, за сам Париж. Крупный французский гарнизон в Сен-Дени начал захватывать окружающие места, обнесенные стенами. Экуан на севере был взят штурмом, а Орвиль на Санлисской дороге заключил соглашение об условной капитуляции. В Париже обороной руководили Вилье де Л'Иль-Адам и бастард де Сен-Поль, имевшие около 2.000 человек. Толбот и Уиллоуби прибыли в Нормандию в конце июля 1435 г. с экспедиционной армией из Англии. К ним присоединились несколько сотен человек, выведенных из нормандских гарнизонов. Вся армия двинулась на Париж, в результате чего общее число профессиональных военных в городе достигло 4.000 ― 5.000 человек. Сильно уступая в численности, французы оставили свои дальние крепости и сосредоточили силы в Сен-Дени. Англичане разместили гарнизоны в фортах и замках вокруг города и построили на одном из островов на Сене большую деревянную бастиду, оснащенную артиллерией. Около 24 августа они осадили Сен-Дени^[656].

Укрепления Сен-Дени были слабыми. Стены были плохо отремонтированы, а запасы слишком малы, чтобы долго содержать столь многочисленный гарнизон. Город находился на некотором расстоянии от Сены, и гарнизон в плане снабжения водой зависел от колодцев. О том, чтобы защитники могли противостоять армии, втрое превосходящей их по численности, на открытой равнине, не могло быть и речи. Французские капитаны собрали в городе военный совет. Они решили, что Орлеанский бастард должен вернуться в долину Луары и собрать там армию для оказания помощи, а Пьер де Рье останется в Сен-Дени. 9 сентября, после того как Жан Орлеанский ушел, а двухнедельная бомбардировка разрушила стены и ворота, англичане предприняли общий штурм. Они перешли вброд через ров и полезли на стены по лестницам сразу с нескольких местах. Штурм продолжался два часа, после чего атакующие отступили. Обе стороны понесли большие потери, в основном от огнестрельного оружия. Мужество гарнизона дало ему еще немного времени.

Были сформированы две армии помощи. 22 сентября, на следующий день после заключения Аррасского договора, Артур де Ришмон и граф Вандомский вышли из Арраса во главе небольшой армии, набранной из свит французских господ, участвовавших в конгрессе. Они дошли до Санлиса, расположенного в одиннадцати милях от осажденного города, но дальше не двинулись. Сообщения о численности войск в английских осадных линиях убедили Ришмона в том, что эта задача ему не по силам. Тем временем Орлеанскийбастард собрал в Шартре около 4.000 человек. Вместо того чтобы огибать Париж с востока через Мелён и Ланьи, что заняло бы слишком много времени, он решил попытаться форсировать Сену к западу от Парижа. Перед рассветом 25 сентября его люди попытались застать Мант врасплох. Но там находился сильный и бдительный английский гарнизон, и попытка не удалась. В этот момент произошло неожиданное событие, которое, казалось, могло спасти предприятие. Этой же ночью в десяти милях выше по течению реки два французских партизана с небольшой компанией рыбаков, действуя по собственной инициативе, захватили мост в Мёлане. Они проникли в крепость с южной стороны по лестницам с лодок, пришвартованных к берегу, подкупили одного сторожа, убили около двадцати человек из гарнизона и заставили капитана и остальных его людей сдаться. Орлеанский бастард направился прямо к мосту, но, добравшись до него, обнаружил, что защитники Сен-Дени накануне заключили договор о капитуляции на условиях. Наступление было назначено на 4 октября, то есть всего через неделю. Он подумал о том, чтобы попытаться пробиться в Мёлан с моста, но пришел к выводу, что сделать это не успеет. В назначенный день ворота Сен-Дени были открыты, и французский гарнизон вышел под конвоем с тем личным имуществом, которое он мог унести^[657].

При любых других обстоятельствах взятие Сен-Дени англичанами было бы воспринято как великая победа. Но она была омрачена известием о заключении Аррасского договора. Значительная часть англо-бургундской армии в Париже и большинство оставшихся ланкастерских гарнизонов в Пикардии и Шампани были подданными герцога Бургундского. Многие из них в течение многих лет сражались вместе с англичанами, а теперь оказались ни причем. Большой пикардийский контингент, находившийся в армии Толбота под Сен-Дени, сразу после сдачи города разошелся по домам. Вместе с ними ушли и бургундские войска, обеспечивавшие оборону Парижа в течение последних шести лет. Их капитаны, имевшие личные обязательства перед ланкастерским правительством, оказались в более сложном положении. Вилье де Л'Иль-Адам был советником Филиппа Доброго, но он также занимал должности маршала Франции и капитана Парижа у Генриха VI и присягнул ему на верность. Его земли находились на спорной территории в долине Уазы. Л'Иль-Адам решил, что не сможет с честью отказаться от англичан до окончательной капитуляции Сен-Дени, и тогда обратился за советом к своим собратьям-рыцарям на очередном декабрьском собрании Ордена Золотого Руна. "Принимая во внимание договор, который вам недавно было угодно заключить в вашем городе Аррасе, — спросил он, обращаясь к Филиппу Доброму, — не могли бы вы посоветовать мне, как мне поступить в отношении моей должности, моей присяги и моей чести". Его примеру последовал бастард де Сен-Поль, также рыцарь Золотого Руна. Его владения находились в Пикардии и Валлонской Фландрии, но он получил от герцога Бедфорда сеньорию Монморанси в Иль-де-Франс и принес за нее оммаж. "Теперь дела обстоят иначе и сильно изменились", — сообщал он своим братьям-рыцарям. В конце концов оба решили остаться верными только герцогу Бургундскому. Некоторые бургундцы пошли другим путем, например, пикардийский рыцарь Ги де Руа, командовавший важным гарнизоном в Суассоне. По слухам, он заявил, что не станет соблюдать Аррасский договор, даже если это будет означать, что ему придется уехать жить в Англию. Его люди поменяли на одежде бургундские кресты Святого Андрея на красные кресты Англии. В Париже ушедших бургундцев пришлось заменить английскими войсками, выведенными из Нормандии, что еще больше отяготило и без того перегруженную английскую армию. Они были переданы под командование Роберта Уиллоуби, который был назначен капитаном Понтуаза, а вскоре после этого взял на себя ответственность за оборону столицы^[658].

Смерть герцога Бедфорда в Руане оставила английскую администрацию без руководства. Это известие дошло до английских послов в Кале, когда они ожидали переправы через Ла-Манш. Кардинал Бофорт отправил графа Саффолка с небольшим эскортом в Руан, чтобы тот "взял страну под контроль". Прибыв в город в конце сентября, граф застал его в состоянии брожения. Улицы были заполнены беженцами. Постоянно поступали сообщения о заговорах, а на рыночной площади регулярно проводились казни. За городскими стенами нормандские гарнизоны были сильно прорежены, чтобы усилить армию Толбота в Сен-Дени. Из примерно 7.000 человек, находившихся во Франции в начале октября 1435 г., не менее 4.000 были сосредоточены в Париже и его окрестностях. Примерно половина из них была выведена из нормандских гарнизонов, в основном с уязвимой северной границы и из района между реками Сеной и Эвр. Тем временем на северной границе нарастала угрожающая концентрация французских войск. Отряды Ла Ира и Потона де Сентрая, действовавшие в Артуа и долине Соммы, после заключения Аррасского договора вернулись на свои базы в Бовези. Шарль Десмаре оставил Рю офицерам герцога Бургундского и вернулся со своими людьми в Рамбюр. В середине октября к ним присоединился Пьер де Рье со многими бойцами, сражавшимися при обороне Сен-Дени^[659].

16 ноября 1435 г. около 300 человек из компаний Десмаре и Рье захватили Дьепп. Это стало серьезным поражением для англичан. После потери бургундской Пикардии контроль над нормандским побережьем был крайне важен для связи провинции с Англией. Дьепп был важным торговым портом и обычным местом высадки солдат и чиновников из Англии. Здесь также располагался филиал Казначейства, который использовался для приема слитков серебра, предназначенных для английских казначейств в Руане и Париже. При этом гарнизон города был одним из самых малочисленных в Нормандии — всего шестнадцать человек. Отношения между городом и гарнизоном были скверными. Когда перед рассветом отряд Десмаре переходил вброд реку Варенн во время отлива, его сообщники в городе открыли ворота. Захватчики тихо прошли по улицам и открыли Руанские ворота, чтобы впустить маршала Рье, который ждал снаружи со своими людьми. С развернутыми знаменами и криками "Ville gagnée!" они разграбили город и захватили большинство кораблей в гавани, деньги в филиале Казначейства и артиллерию. Французы основали в Дьеппе постоянную базу. Они изгнали всех, кто отказался присягнуть на верность Карлу VII, а затем занялись укреплением стен и строительством цитадели на скале. В городе под командованием самого Десмаре был создан большой рейдерский отряд, который обеспечивал себя за счет грабежей в западной Нормандии. Гавань стала базой для французских каперов, которые совершали набеги на устье Темзы и побережье юго-восточной Англии, захватывая суда и высаживаясь на берег для грабежа отдельных поселений и увода людей с целью получения выкупа^[660].

Взятие Дьеппа стало сигналом к крестьянскому восстанию в Па-де-Ко, которое вызвало самый тяжелый кризис в ланкастерской Нормандии со времен ее завоевания Генрихом V. Па-де-Ко — это широкое известняковое плато, лежащее к западу и северу от Руана между Сеной и морем. Это был самый богатый сельскохозяйственный регион Нормандии и основной район выращивания зерновых. 1420-е годы были для региона благополучным десятилетием, но все резко изменилось после захвата французскими компаниями Торси и замков в долине реки Бресль в 1429 году. В следующем году они были изгнаны, но за ними последовали другие, действовавшие из замков французов в Пикардии и Бовези. Налетчики уничтожали посевы и постройки, сгоняли крестьян с земли в леса, где те пополняли ряды сельских разбойников. К 1435 году Па-де-Ко потерял значительную часть своего населения, а оставшиеся жили во все более тяжелых условиях. Урожай предыдущего года был потерян из-за осенних дождей и заморозков, в результате которых зерно сгнило на полях, а крестьяне остались без хлеба. Вспышки чумы собрали множество жертв среди ослабленного голодом населения.

Па-де-Ко был более плотно заселен английскими землевладельцами, чем любая другая часть Нормандии, но он не был хорошо защищен. В Арке и Э находились крупные королевские гарнизоны, которые были усилены после падения Дьеппа. Однако в глубине региона единственными гарнизонами были замки, находившиеся в частном владении, владельцы которых часто отсутствовали, и даже если были на месте, то, как известно, не выполняли свои военные обязанности. В июне 1435 г. бальи Па-де-Ко, сэр Джон Монтгомери, подлил масла в огонь, приняв непродуманное решение о призыве и вооружении местного крестьянства. Когда граф Саффолк принял командование в Руане, он распорядился, чтобы крестьяне были собраны в организованные отряды под командованием подразделений английских лучников с английскими капитанами. Но было уже слишком поздно. Уже через несколько дней после падения Дьеппа крестьянство поднялось по всему региону. Это восстание было лучше спланировано, чем годом ранее на Котантене. Крестьяне были хорошо экипированы, многие из них имели оружие, выданное английскими властями. Они нашли эффективного лидера по имени Карюйе, который быстро создал армию численностью около 4.000 человек. Вожди повстанцев обратились за поддержкой к французам в Дьеппе. Десмаре и Рье отреагировали гораздо быстрее, чем это ранее удалось герцогу Алансонскому на Котантене. Они привлекли Ла Ира с многочисленными французскими отрядами из Бовези, чтобы использовать неожиданно открывшуюся возможность. К концу года, по имеющимся данным, в Па-де-Ко находилось более 3.000 французских солдат^[661].

В конце ноября граф Саффолк покинул Нормандию, чтобы принять участие в заседании Парламента в Вестминстере, и герцогство вновь осталось без политического руководства. Если он думал, что худшее уже позади, то ошибался. Незадолго до Рождества крестьяне-повстанцы объединились с французскими отрядами. Объединенная армия насчитывала около 6.000 человек. В декабре она начали мощное наступление на английские позиции в этом регионе. Продвигаясь на запад вдоль побережья от Дьеппа, маршал де Рье занял город Фекан. Гарнизона в Фекане не было, а местный дворянин уговорил жителей открыть ворота. Через два дня гасконский капитан сдал крепость Монтивилье, охранявшую подступы к Арфлёру, после того как горожане вступили в сговор с нападавшими. 27 декабря 1435 г. французы подошли к Арфлёру, где встретили первое серьезное сопротивление. Оборонительные сооружения города, после знаменитой осады 1415 года, были перестроены. Гарнизон был недавно усилен дополнительными отрядами, переброшенными через устье реки из Кана. Рье приказал немедленно начать штурм, который был отбит с большими потерями для нападавших. Но восстание французских жителей города выбило почву из-под ног защитников, и капитан Уильям Минорс был вынужден пойти на капитуляцию. Все английское население было изгнано вместе с гарнизоном. Потеря Арфлёра стала для англичан катастрофой. Арсенал города, где хранились важные артиллерийские запасы, попал в руки французов. Вышедшие из гавани французские корабли могли блокировать торговлю Руана и других городов по Сене, а также помешать перевозкам войск между Англией и Нормандией. В новом году английские войска были срочно переброшены в Руан, который, как ожидалось, подвергнется следующему нападению^[662].

На всем протяжении реки Ко стихийные восстания местных жителей переросли в большой пожар. В течение нескольких дней восставшие заняли все значимые города и крепости региона, за исключением городов с гарнизонами Арк и Э на севере и Кодбека на юге. На конце года восстание начало распространяться через устье Сены в Нижнюю Нормандию, где еще пылали угли восстания предыдущего года. Восстание в округе Вир быстро распространилось по всему Котантену. В начале января стало известно, что его лидер, человек по имени Бошье, собрал многотысячную крестьянскую армию и согласовывает свои планы с французскими гарнизонами соседних областей. За короткое время, прошедшее после Аррасского конгресса, англичане потеряли контроль над всем побережьем Ла-Манша от Фландрии до Сены и столкнулись с перспективой потери портов Котантена. Серьезные опасения вызывала безопасность Шербура, который теперь был единственным крупным портом в руках англичан, не считая Онфлёра. В Вестминстере Совет был охвачен паникой. Учитывая, что войска в Нормандии были сосредоточены в Руане и Ко, советники даже рассматривали идею создания еще одной армии на западе Англии, которая должна была отправиться непосредственно на Котантен^[663].

Катастрофа заключалась не только в самих потерях, какими бы серьезными они ни были, но и в том, что они свидетельствовали о состоянии общественного мнения в Нормандии. Нормандцы, как и парижане, и жители многочисленных городов Пикардии и Шампани, подчинились Генриху V и поддержали английский режим в 1420-х годах, потому что он казался им единственной властью, достаточно сильной, чтобы обеспечить их безопасность. Теперь этот расчет уже не оправдывался. Мало кто в Нормандии или Париже следил за дипломатическими переговорами в Аррасе и понимал всю сложность этих переговоров. Но все понимали, что провал конгресса означает продолжение войны, а это коренным образом повлияло на их отношение к английской оккупации. Знал это и граф Саффолк. Одним из первых его действий по прибытии в Руан было распространение среди нормандских бальи документа, подготовленного английской делегацией в Аррасе и оправдывающего их поведение на конгрессе. Духовенству было приказано прочесть это послание со своих кафедр.

Настроения в герцогстве разделились. Англичане пользовались поддержкой большинства крупных землевладельцев, высшего духовенства и патрицианской олигархии больших городов. Эти группы были кровно заинтересованы в сохранении ланкастерского режима, которому многие из них были обязаны своим местом, землями и состоянием. Нормандские Штаты, представлявшие их интересы, собрались в Руане в ноябре и выразили желание остаться под властью Ланкастеров. Но они считали, что окончательное французское предложение, которое восстановило бы мир в герцогстве и оставило бы английскую династию на месте, должно быть принято. Единственной альтернативой, по их мнению, была более решительная оборона Нормандии, чем то "слабое сопротивление", которое наблюдалось до сих пор. Штаты призвали к созданию большой английской армии во главе с принцем королевской крови, "добродетельным, доблестным, усердным, любимым и, известным всем". Они вотировали новые налоги на номинальную сумму 190.000 ливров, но признали, что этого будет недостаточно для финансирования необходимых усилий и основное бремя придется нести за счет доходов Англии. Делегация отправилась в Вестминстер, чтобы донести эти соображения до правительства и Парламента. Однако лояльность английским правителям не нашла широкого отклика ни в нормандской сельской местности, ни в небольших городах, где новые налоги лишь напоминали людям о тяготах войны. Особенно тяжелые условия были на севере герцогства, где жители городов часто контактировали с французскими гарнизонами Пикардии и Бовези. В следующем году Потон де Сентрай на некоторое время занял Жизор, после того как жители города в полном составе перешли на сторону французов. Англичане почувствовали перемены. "Там было столько измен, что люди не знали, что делать", — писал лондонский хронист^[664].

В Вестминстере, где по-прежнему заседал Парламент, захват Дьеппа и крестьянское восстание омрачали ход заседаний. Граф Саффолк прибыл в конце ноября, чтобы занять свое место в Палате Лордов с рассказом из первых рук о событиях в Нормандии. Его сопровождали Жан Ринель, послы нормандских Штатов и делегации муниципалитетов Парижа и Руана — "верные подданные вашего разбитого и разрушенного королевства Франция", как они себя называли. Они сообщили, что новое вторжение французских войск, скорее всего, получит поддержку населения. Люди были "разгневаны и угнетены этой долгой войной и неадекватными мерами, принятыми для их защиты". Они больше не верили в то, что англичане останутся здесь, и в то, что верность Генриху VI — самый надежный путь к миру. Кризисная атмосфера в Вестминстере усилилась благодаря сообщениям о деятельности французских агентов в Шотландии. Французское посольство находилось в северной стране уже несколько месяцев. Присутствие в его составе сэра Хью Кеннеди, одного из главных шотландских капитанов во Франции, возрождало опасения относительно новой "шотландской армии", которую шотландский король обещал французскому еще в 1428 году^[665].

В конце ноября 1435 г. Совет заручился поддержкой Палаты Лордов для резкого увеличения масштабов английских операций в Нормандии. Зимой через Ла-Манш должна была переправиться новая экспедиционная армия, "самая большая из тех, что пересекали море за всю историю человечества", — гласило величественное заявление Совета нормандцам. Планировалось собрать 2.000 латников и 9.000 лучников, что позволило бы довести общую численность английских войск во Франции по меньшей мере до 16.000 человек. Некоторые из этих людей должны были служить в течение длительного срока — два или даже три года вместо традиционных шести месяцев. По всей видимости, сначала командование было предложено графу Саффолку. Но Саффолк не хотел покидать свое влиятельное место управляющего делами Генриха VI и не желал брать на себя ответственность за "несчастья", которые он явно считал неизбежными. Вместо этого выбор пал на кузена короля, 24-летнего Ричарда герцога Йорка. Этот Ричард был сыном Ричарда, графа Кембридж, казненного в 1415 году за измену Генрихом V и внуком Эдмунда Лэнгли, герцога Йорка, четвертого сына Эдуарда III. Титул герцога Йорка Ричарду был присвоен королевским Советом лишь в 1426 году, хотя его дядя (старший брат отца) Эдуард Йорк погиб в битве при Азенкуре. Через свою мать Ричард также происходил от второго сына Эдуарда III — Лионеля Антверпенского, герцога Кларенса. Когда в 1425 г. его дядя по матери Эдмунд, граф Марч умер бездетным, Ричард получил огромное наследство Мортимеров в Уэльсе и Ирландии. В 1435 г. он стал рыцарем Ордена Подвязки и самым богатым пэром Англии. Никто не мог лучше соответствовать представлениям нормандских Штатов о принце королевской крови. Но у Ричарда не было ни военного, ни административного опыта. Его знания о Франции ограничивались тем, что он мог почерпнуть при дворе Генриха VI во время коронационной экспедиции, в которой не играл заметной роли. Его назначение, рассчитанное на год, было, по-видимому, временным, пока не будут приняты более долгосрочные меры. Чтобы компенсировать неопытность, ему был предоставлен внушительный состав опытных капитанов, включая Саффолка, Солсбери, Фоконберга и Эдмунда Бофорта, а также грозных Толбота и Фастольфа, которые уже находились во Франции^[666].

Совет назначил амбициозные сроки. Передовой отряд из почти 1.800 человек должен был отплыть во Францию в конце декабря 1435 г., а остальные — месяцем позже. Общая стратегия была та же, что и в 1428  и в 1430 годах: завершить войну, одним ударом разгромив противника. Задача новых армий заключалась в том, чтобы закрыть открывшиеся бреши в обороне западной Нормандии и в районе Парижа, а затем начать масштабное наступление на территории, недавно занятые Карлом VII. Предусматривалось два самостоятельных войсковых соединения. Основной корпус численностью 7.000 человек должен был действовать совместно с войсками Толбота и Уиллоуби в Иль-де-Франс и на Нормандской границе. Отдельное командование было поручено Эдмунду Бофорту, который с 2.000 человек должен был вернуть утраченную территорию в Мэне и вторгнуться в Анжу. В случае успеха этих наступательных операций Совет рассчитывал получить от короля Валуа более выгодные условия, чем те, которых удалось добиться в Аррасе. Со временем герцог Йорк был назначен лейтенантом короля во Франции и получил полномочия вести войну и переговоры о заключении постоянного мира или длительного перемирия^[667].

Планируемая армия такого размера стала серьезным испытанием для скудных финансов английского государства. До отплытия она должна была получить около 60.000 фунтов стерлингов наличными, в дополнение к более чем 9.000 фунтов стерлингов, причитающихся Луи де Люксембургу за войска, непосредственно содержащиеся Большим Советом. К этому следует добавить постоянную убыль денег, пока армия оставалась во Франции, получая жалованье каждый квартал. В итоге Палата Общин проголосовала за единую субсидию, которая должна была выплачиваться четырьмя частями в течение следующих двух лет, и за увеличение торговых пошлин. Церковь поддержала это решение, выделив десятину. Была надежда, что значительные суммы удастся собрать за счет другого фискального эксперимента — введения градуированного налога на доходы от земельных владений, должностей и аннуитетов свыше пяти фунтов, взимаемого по прогрессивным ставкам от шести пенсов до двух шиллингов с фунта. По всей видимости, парламентарии надеялись, что весь пакет мер позволит получить не менее 100.000 фунтов стерлингов, поскольку разрешили правительству брать займы под такую сумму. Примерно половина этих денег должна была поступить от подоходного налога, который должен был быть выплачен единовременно в апреле и должен был стать основным источником финансирования новой армии. На самом деле этот налог собирался медленно, и его доходность была неутешительной. Полномочия государства XV века были ограничены и доходы оценивались самостоятельно каждым налогоплательщиком. В итоге налог принес менее 9.000 фунтов стерлингов. Хуже того, неудача с новым налогом совпала с падением таможенных поступлений в результате бойкота торговли с Бургундской державой и пиратства в Ла-Манше и Северном море.

Казначей Ральф Кромвель с момента своего назначения пытался вырваться из порочного круга займов, вызванных постоянными требованиями войны. Большая часть рекордных за последние несколько лет займов все еще оставалась непогашенной. Но настойчивая потребность в деньгах для оплаты новой армии не оставляла Кромвелю иного выбора, кроме как влезать в долги еще глубже. С ноября 1435 г. по август 1436 г. правительство заняло более 48.000 фунтов стерлингов. Из этой суммы почти две трети были предоставлены кардиналом Бофортом или такими кредиторами, как попечители герцогства Ланкастер и поверенные пленного племянника Бофорта графа Сомерсета. Еще 16.000 фунтов стерлингов выделили такие коммерческие структуры, как Лондонская корпорация Сити и купцы Лондона и Кале, которые сильно пострадали от потери портов французского Ла-Манша. Остальные средства были получены от большого числа индивидуальных кредиторов, более 450 из которых получили прямые распоряжения о предоставлении займов под обеспечение парламентской субсидии. Эти суммы выдавались непосредственно войскам по мере их прибытия в порты в привычном для казначеев режиме "из рук в руки"^[668].

* * *

В новом году война в Па-де-Ко приняла новый оборот. Войска маршала Рье и крестьянская армия Карюйе захватили мощную крепость баронов Греев из Хетона в Танкарвиле, расположенную на вершине скалы в устье Сены. Крепость послужила надежной базой, с которой они смогли продвинуться вверх по долине Сены и занять обнесенный стеной город Лильбонн на главной дороге в Руан. Нормандская столица была охвачена паникой. Считалось, что некоторые горожане поддерживают связь с французами. Совет вовсе не был уверен в том, что Руан удастся отстоять. Толбот, принявший командование в новом 1436 году, организовал оборону с привычной решительностью. Он перебросил в Руан войска из других гарнизонов. Сэр Генри Норбери, прибывший в начале января из Англии с первой 1.000 человек большой экспедиционной армии, был направлен прямо в город^[669].

К счастью для англичан, их противники рассорились. Предводители крестьянской армии хотели продвинуться дальше по долине и взять Кодбек. Французские капитаны хотели сделать паузу и перегруппироваться. Поэтому крестьяне пошли вперед сами, осыпая профессиональных солдат оскорблениями. Солдаты ушли в свои прибрежные крепости, оставив крестьян на произвол судьбы. Для удержания Кодбека Толбот отправил 400 человек под командованием рыцаря из Шропшира сэра Фулька Эйтона. Он прибыл в город 4 января 1436 года. Кодбек располагался на северном берегу Сены в девятнадцати милях к западу от Руана. Город имел обвод стен, возведенных в прошлом веке, с двумя массивными башнями и пятью сильно укрепленными воротами. Крестьяне, по-видимому, приближались к городу вдоль береговой линии, намереваясь занять полосу земли между стенами и рекой. Но путь им преградила река Амбион. Через реку был переброшен узкий мост, обороняемый большим отрядом английских лучников. Крестьяне беспорядочной толпой атаковали мост, но в этот момент из ворот Арфлёра вышел Эйтон со своим отрядом конных латников и обрушился на них сзади. Латники рассеяли крестьян и и множество их перебили, когда те бежали по полям. Тех немногих, кого удалось взять живыми, привезли в город, где зарезали на улицах или утопили в Сене^[670].

Из Руана Толбот, Скейлз, Кириэлл и другие английские капитаны воспользовавшись разгромом крестьянской армии, совершили два опустошительных карательных рейда в Па-де-Ко. Боевые действия приняли характер классовой войны, когда крестьяне, покинутые Рье и Десмаре, оказались один на один с профессиональными английскими солдатами. Репрессии активно поддерживались дворянством и мелкой знатью Нормандии. Нормандский хронист Тома Базен считал, что в частном порядке эти люди были настроены так же враждебно к английской оккупации, как и крестьяне, но из чувства классовой солидарности сохраняли верность правительству в Руане. Они видели "большую опасность для себя и всей Франции, если простой народ своими силами освободит свою землю от англичан". Крестьянам не было предоставлено даже той малой доли гуманности, которая по законам военного времени полагалась дворянам. Англичане и их нормандские помощники сжигали целые деревни. Они скакали по улицам рыночных городов, убивая всех без разбора и захватывали людей на полях для получения выкупа и, если те не могли заплатить, перерезали им горло или топили в реках. Они согнали тысячи голов скота в Руан и грабили все, что можно было взять. Под Лильбонном они объединились с гарнизоном Эйтона из Кодбека. Цитадель города, который был переполнен беженцами, удерживал отряд маршала Рье. Англичане обманом проникли в сторожевую башню с помощью французского военнопленного, которого обещали освободить без выкупа. Они перебили или взяли в плен весь гарнизон и разграбили город. Считается, что только в этом случае погибло около 800 человек. Когда расправа закончилась, они установили блокаду Па-де-Ко, перекрыв все поставки продовольствия в этот регион. В результате начался голод и быстрое распространение чумы, от которых погибло даже больше людей, чем от рук солдат Толбота. Восстание в Па-де-Ко было подавлено. Восстание Бошье в Нижней Нормандии было подавлено с такой же жестокостью лордом Скейлзом в конце марта. Повстанцы были блокированы к югу от Сен-Ло, прежде чем к ним смогла подойти помощь из французских опорных пунктов, расположенных южнее. Они были перебиты тысячами, как и последователи Карюйе в Кодбеке и Лилльбонне^[671].

Восстание Па-де-Ко оставило после себя страшное наследие. Целые общины бежали перед солдатами, бросая землю, оставляя за собой необработанные поля и обугленные руины домов. Одни уходили в леса и становились разбойниками. Другие эмигрировали в соседние провинции. Более богатые переселенцы сев на корабли, направились в Бретань — единственный остров относительной безопасности на западе Франции. Более бедные уходили в Пикардию, которая начинала подниматься из разрухи последних шести лет. Некоторые добирались до Руана и других нормандских городов, где вынуждены были просить милостыню на улицах. Больницы и дома милосердия были переполнены. Разрушения довершали гарнизоны маршала Рье и Ла Ира, которые охотились на оставшихся в живых, добывая себе пропитание pâtis и награбленным добром. Налоговые отчеты отражают эту печальную историю. Спустя десять лет после восстания регион все еще описывался как место "полного разрушения и запустения". Один район был "полностью разрушен и обезлюдел", другой — "необитаем, заброшен и близок к разрушению". Когда английский судья сэр Джон Фортескью жил в изгнании во Франции в 1460-х годах, он назвал Па-де-Ко худшим примером сельской нищеты, который он видел. Страна была "почти пустынна из-за отсутствия земледельцев, как это теперь хорошо видно по работам, которые там ведутся, а именно по корчевке деревьев, кустарников и рощ, выросших за то время, когда мы были господами в этой стране". Спустя полвека после восстания большая часть территории региона по-прежнему представляла собой пустошь. "Земля не знала ни плуга, ни ухода", — заявили представители Па-де-Ко в Генеральных Штатах в Туре в 1484 году^[672].

В конце января 1436 г. Ла Ир и Потон де Сентрай попытались застать Руан врасплох с отрядом численностью около 1.500 человек. У них были союзники среди горожан, которые обещали восстать против англичан. Но Толбот узнал об этом плане, и когда французские капитаны прибыли на место, то обнаружили, что защитники города уже готовы дать им отпор. Французы отступили и остановились в деревне Рю, расположенной в лесу к востоку от Руана. Там на рассвете 2 февраля они были атакованы английскими войсками под командованием лорда Скейлза. Не успев вооружиться и подготовиться, многие из них были убиты, а пленных оказалось очень много. Сообщалось, что Скейлз получил выкуп в 20.000 салюдоров только из одного из них. Ла Ир и Сентрай спаслись, но потеряли лошадей, обоз и большую часть вооружения. Сражение при Рю спасло Руан. Но вскоре после этого Толбот был вынужден отвести свои войска из-за начавшейся катастрофы в районе Парижа. Как только англичане ушли, французские гарнизоны возобновили свою экспансию. В марте войска Десмаре из Дьеппа захватили город и замок Э, выбив один из крупнейших английских гарнизонов в регионе и оставив Арк и Кодбек единственными английскими гарнизонами в Па-де-Ко^[673].

* * *

Трагедия Парижа началась с захвата французами в сентябре 1435 г. укрепленного моста через Сену в Мёлане. Контроль над мостом позволил французам прекратить поставки в город большей части продовольствия из Нормандии, которая до сих пор была единственным надежным источником зерна и основным источником мясных и молочных продуктов. Цена на пшеницу на городских рынках за ночь выросла вдвое, а в течение зимы — в разы. Англичане осадили Мёлан 24 октября, но, испытывая проблемы с численностью, они не смогли блокировать город с двух берегов реки. Осада затянулась до февраля 1436 г., когда была прекращена после того, как стремительный распад английских военных позиций вокруг Парижа сделал ее бессмысленной. В столице начали рушиться центральные институты власти двуединой монархии. Канцлер, Луи де Люксембург, вместе с большинством членов Большого Совета уже несколько недель находился в Руане. В его отсутствие главными членами Совета в городе были нерешительный Жак дю Шателье, епископ Парижский, и твердолобый англофил Жиль де Кламеси. В правительственных учреждениях люди работали под угрозой надвигающейся катастрофы. Те члены Большого Совета, которые не были слишком явно скомпрометированы связью с англичанами, уже начали уезжать. Так генеральный секретарь Парламента покинул свой пост и уехал из города. Эти люди жили в страхе за свою жизнь, находясь в изоляции от горожан, которые сердцем и душой были связаны с герцогом Бургундским и все более враждебно относились к чиновникам дискредитировавшего себя ланкастерского правительства. У тех же, кто оставался на своих постах, почти не было работы и Парламент всерьез подумывал о том, чтобы приостановить свои заседания на неопределенное время^[674].

Под командованием капитана Парижа Роберта Уиллоуби находился постоянный гарнизон, насчитывавший около 400 английских солдат. Кроме того, часть войск была выведена из английских гарнизонов в восточной Нормандии, а также имелось некоторое количество местных войск под командованием бургундских капитанов с сомнительной верностью. Эти войска располагались частично в Бастилии, а частично в кольце пригородных гарнизонов, охранявших основные дороги и подходы к рекам. Эти силы были крайне недостаточны для выполнения поставленной задачи. Никто из солдат уже несколько месяцев не получал жалованья. Администрация теперь полностью зависела от наличных денег, присылаемых из Англии, и хотя деньги все еще поступали в Руан, ни чего из этого не доходило до Парижа. Нехватка денег для оплаты войск привела к предсказуемым последствиям. Капитаном Корбея, главного речного порта, через который в город поступали грузы из Гатине, был Гийом де Ферьер, бургундский дворянин, оставшийся на английской службе после Аррасского договора и задолжавший более 1.000 ливров жалованья своему гарнизону. В начале января он был подкуплен герцогом Бурбонским и перешел на французскую службу, сдав Корбей вместе с Бри-Конт-Робер — единственные оставшиеся английские опорные пункты между Парижем и Монтеро. Через несколько дней Карлу VII сдался укрепленный мост Шарантон, важнейший элемент внешней обороны Парижа, который также имел гарнизон из местных войск.

В зале заседаний Парламента на острове Сите было созвано кризисное совещание. На нем присутствовали Уиллоуби, несколько членов Большого Совета, губернатор, чиновники муниципалитета и все советники Парламента, которых удалось найти. Они создали комитет, который ежедневно собирался в Отель-де-Виль для организации обороны и поддержки на улицах города. Но они не видели возможности защитить город от скоординированной атаки. В Руан была направлена еще одна делегация с просьбой о помощи. Комитет даже начал предварительные переговоры с герцогом Бургундским и сообщил, что на улицах города поднялся "великий ропот" и появились подстрекательские разговоры. Вскоре после этого собралась толпа, требовавшая заменить Уиллоуби на капитана по своему усмотрению. Они хотели избрать французского капитана Жана де ла Э, барона де Кулонс, старого командира в Анжу и Мэне. Ранее он был взят в плен графом Стаффордом при взятии Бри-Конте-Робер в 1430 г. и в настоящее время томился в Консьержери. Парижане угрожали ворваться в тюрьму и освободить его силой, если их требования не будут выполнены^[675].

19 февраля 1436 года замок Венсен, расположенный к востоку от городских стен, был захвачен французами, когда двадцать партизан взобрались на стены по штурмовым лестницам при попустительстве одного шотландца из гарнизона. На следующий день жители Понтуаза, через который проходила главная дорога на Руан, восстали против англичан, блокировали гарнизон в цитадели и захватили город. Перед этим Уиллоуби, бывший и капитаном Понтуаза, сократил гарнизон города, чтобы усилить свои войска в Париже. В итоге его лейтенант, сэр Джон Рипли, с горсткой людей укрылся в одной из сторожевых башен и отбивался от горожан, сбрасывая с крыши камни и черепицу, пока не был вынужден сдаться. Горожане пригласили Вилье де Л'Иль-Адама, который выбрал этот момент, чтобы объявить себя сторонником Карла VII. Он прибыл в город, и вскоре к нему присоединились около 150 солдат, присланных герцогом Бургундским. Примерно в это же время французы заняли мост через Сену в Пуасси, расположенный к югу от Понтуаза. Из кольца фортов, окружавших Париж, в руках англичан оставался только Сен-Жермен-ан-Ле, охранявший юго-западный подход со стороны Босе. Столица была почти полностью отрезана. В Пуатье Карл VII и его советники решили, что их время пришло. Они назначили Ришмона лейтенантом короля в Иль-де-Франс и приказали ему занять город. Было объявлено общее помилование за все годы противостояния Карлу VII как Дофину и королю, начиная с 1418 г., и Ришмон был уполномочен обнародовать его, когда наступит подходящий момент. Карл VII рассчитывал, что город перейдет в его руки без сопротивления^[676].

В начале марта 1436 г. Луи де Люксембург прибыл в Париж из Руана, чтобы взять под контроль стремительно ухудшающуюся ситуацию. По его словам, многие жители столицы, присягнувшие на верность Генриху VI, теперь активно готовились к переходу на сторону его соперника. В палату Парламента были созваны все видные чиновники и горожане, которые должны были принести новую присягу на верность. Отказавшиеся были изгнаны вместе с семьями. В Париже было объявлено осадное положение и ужесточены полицейские меры. Для прохода через ворота требовались пропуска. Ходили слухи, что подозреваемых противников правительства арестовывали и по тихому топили в Сене. Был издан ордонанс об организации караульной службы на стенах и воротах и обязывающий городских ополченцев носить не традиционный бургундский крест Святого Андрея, а красный крест Англии. Каноникам Нотр-Дам, чьи дома находились на берегу реки, предписывалось закрывать двери и окна. За городскими стенами, вокруг Понтуаза, чтобы не дать бургундскому гарнизону пополнить свои запасы, была проведена кампания "выжженной земли". Англичане прошли по округе, сжигая зерновые склады и врывались в дома, чтобы уничтожить запасы овощей, которых, по мнению современного парижского хрониста, было достаточно, чтобы прокормить 6.000 человек в течение полугода, когда городу грозила голодная смерть. Совет в Руане предпринял серьезную попытку прорвать кольцо французских гарнизонов, окружавших столицу. Он начал наращивать свои силы в Манте, ближайшем к столице городе с мостом, который все еще находился под контролем англичан. Для отправки в город был собран большой обоз с продовольствием и стадами скота. Но прорваться к городу так и не удалось, и попытка была оставлена^[677].

Если бы планы, разработанные в Вестминстере в декабре 1435 г., были выполнены, то к этому времени во Франции должно было находиться дополнительно 10.000 английских войск, многих из которых можно было бы использовать для отражения наступления французов на Париж. Однако амбициозный график Вестминстерского Совета был быстро нарушен. Сэр Генри Норбери отплыл из Портсмута с 1.000 человек в конце декабря. Но остальные все еще оставались в Англии. Потеря городов на Сомме и портов в Па-де-Ко нарушила традиционную логистику английских экспедиционных армий. Теперь уже нельзя было переправлять их в Нормандию через Кале или Дьепп на морских баржах. Приходилось идти более длинным путем в устье Сены, что требовало более крупных судов. Они были дороги и требовалось не менее двух-трех месяцев, чтобы их собрать. Сэр Томас Бомонт, который должен был отплыть с Норбери в декабре, добрался до Парижа только в конце марта.

Основная часть экспедиционной армии должна была отплыть во главе с Эдмундом Бофортом и герцогом Йорком в конце января, но из-за проблем с логистикой и отвлекающих факторов внутри страны она задержалась. В Англии полным ходом шла подготовка к отпору вторжению из вне. Впервые с начала века люди в графствах были мобилизованы для защиты побережья. В прибрежных городах востока и юга страны создавались запасы оружия, организовывались системы оповещения, строились импровизированные укрепления. При этом сохранялось беспокойство по поводу безопасности севера. Двум северным епископам Дарема и Карлайла было поручено провести переговоры о продлении перемирия с Шотландией, срок которого истекал 1 мая 1436 года. Они ни к чему не привели и, возможно, даже не состоялись. Необходимость сохранить войска для обороны Англии неизбежно увеличивала риски, связанные с отправкой больших армий во Францию, и замедляла их комплектование. Армия герцога Йорка была сокращена с 7.000 до 5.000 человек, а ее отправка была перенесена с января на апрель^[678].

Вскоре до Совета дошло, что наибольшей угрозе подвергается английский форпост в Кале, окруженный вражеской территорией. Совет смягчил яростную антибургундскую риторику, звучавшую после заключения Аррасского договора и предпринял шаги по пресечению нападений на фламандские грузы в Ла-Манше и Северном море. В январе 1436 г. он даже обратился к герцогу через братьев Люксембург с предложением заключить договор о взаимном ненападении. Но время для этого прошло. Филипп уже решил, что в условиях кризиса, переживаемого англичанами в Париже и Нормандии, лучшего времени для устранения угрозы его владениям со стороны Кале и Ле-Кротуа не найти. Как указывали его советники в Аррасе, если целью его сделки с Карлом VII было установление мира в его владениях, то этого нельзя было достичь, пока эти мощные крепости с надежными гаванями и большими постоянными гарнизонами оставались в руках англичан. Те, кто в Аррасе поддерживал сепаратный мир с Францией, настаивали на том, что захват этих мест будет весьма простой операцией. Юг де Ланнуа, знавший Англию лучше, чем кто-либо другой при бургундском дворе, считал, что это нереально. В свое время он указывал, что англичане в состоянии относительно быстро перебросить по морю в эти две крепости до 3.000 человек и владения Филиппа, по его мнению, станут для них главной мишенью. Фландрия была богата и уязвима, и англичане могли перебросить в графство через Кале 14.000 ― 15.000 человек для ее оккупации. Именно такой стратегии придерживался герцог Глостер, о чем Ланнуа, вероятно, знал. Многое из того, что он говорил, было прозорливым, но, по сути, это был повтор уже отвергнутых аргументов против разрыва с Англией. В конце января 1436 г. Филипп созвал свой Совет, чтобы решить, что делать. Но герцог уже знал, что хочет услышать, и не стал приглашать заведомо несогласных. Большинство голосов было на стороне Николя Ролена и братьев Крой, которые выступали за поход на Кале. Совет рекомендовал атаковать город подавляющими силами. 19 февраля 1436 г. Филипп отверг английские мирные инициативы, что было равносильно объявлению войны. К концу марта в Англию поступили первые сообщения об активнойподготовке к осаде Кале^[679].

Совет в Вестминстере был парализован разногласиями по поводу приоритета различных фронтов на континенте. Кале или Нормандия? Один из секретарей Луи де Люксембурга прибыл в Лондон, чтобы выяснить, что происходит, но не смог получить ответа. Через месяц с той же миссией прибыл еще один секретарь французского канцлера, но так же безуспешно. В конце концов вопрос был решен в пользу Кале, но это произошло только в начале апреля. Армия Эдмунда Бофорта численностью 2.000 человек собиралась в Уинчелси, чтобы отправиться в устье Сены, когда ее перенаправили в Кале. Большой артиллерийский обоз, который должен был быть отправлен с армией Бофорта в Нормандию и был крайне необходим там, в итоге был отправлен в Кале. Значительные суммы наличными, предназначенные для оплаты армии герцога Йорка, были перенаправлены казначею Кале. Эти задержки и переадресации неоднократно откладывали высадку Нормандской армии. В результате была утеряна последняя надежда на спасение Парижа^[680].

Артур де Ришмон начал продвижение к Парижу из Ланьи 1 апреля 1436 года. Через два дня, 3 апреля, он вошел в Понтуаз. Там к нему присоединился Орлеанский бастард. Их общие силы были невелики — не более 500–600 человек. Но они рассчитывали на всеобщее восстания горожан. Ришмон установил контакт с со сторонниками Карла VII, которые в лучшие времена были столпами англо-бургундского истеблишмента. Гийом Сангуэн — богатый ювелир из квартала Сен-Жермен-л'Осерруа, ранее ссужал деньги и Иоанну Бесстрашному, и герцогу Бедфорду. Во время осады 1429 г. он был купеческим прево, отвечавшим за оборону города. Мишель де Лалье, один из самых высокопоставленных финансовых чиновников ланкастерского правительства, был советником Счетной палаты, присягнувшим на верность Генриху VI еще 15 марта и одним из многих, кто сделал это со скрещенными за спиной пальцами. Пьер де Ланде был бывшим магистром Парижского монетного двора. Жан де Белло — бывший парижский эшевен, чья преданность в первые годы регентства была хорошо вознаграждена герцогом Бедфордом, но который, как и многие другие, считал себя прежде всего приверженцем герцога Бургундского. Филипп Добрый сдержанно поощрял их. Но они были людьми осторожными и заявили эмиссарам Ришмона, что готовы впустить его, но не могут этого сделать, пока у ворот не будет стоять достаточно большая французская армия, чтобы гарантировать успех. К Ришмону уже направлялись подкрепления из французских гарнизонов в Шампани, а Орлеанский бастард отправился набирать новые войска в Босе и долине Луары^[681].

В начале апреля 1436 г. Жан Шартье, следивший за этими событиями из аббатства Сен-Дени, подсчитал, что общая численность войск Роберта Уиллоуби в Париже после прибытия сэра Томаса Бомонта составляет около 1.500 человек. Однако в результате ряда неурядиц их численность вскоре сократилась. 4 апреля 400 человек английского гарнизона Уиллоуби взбунтовались из-за невыплаты жалованья и покинули город через южные ворота. Они заняли пригород Нотр-Дам-де-Шам, разграбили церкви, врывались в дома в поисках еды, а затем ушли, оставив весь район в огне. Отряд Бомонта не принял участия в мятеже. Перед отъездом из Англии эти люди получили зарплату за полгода и имели деньги на руках. Но 10 апреля произошла катастрофическое сражение с отрядом французской армии из Понтуаза. Ришмон приказал Вилье де Л'Иль-Адаму занять Сен-Дени от имени Карла VII, стены которого были разрушены Толботом осенью предыдущего года. В одной из башен аббатства находился лишь небольшой английский гарнизон. Комитет обороны Парижа приказал Бомонту остановить приближающиеся силы Л'Иль-Адама. В полночь он вышел из ворот Сен-Дени с 500 солдатами и рано утром овладел городом аббатства.

С восходом солнца Бомонт выдвинулся навстречу приближающимся французским войскам. Его люди заняли позицию перед узким каменным мостом через реку Руйон, недалеко от места ее впадения в Сену. Это место уже давно скрылось под промышленным уродством современного Сен-Дени. Бомонт, имея преимущество в численности, атаковал отряд Л'Иль-Адама, оттеснив его людей более чем на милю. Но тут появился Ришмон с остатками французской армии из Понтуаза и переломил ход сражения. Англичане были разбиты в ожесточенном сражении на лугах Сены. Преследование довершило разгром. Большая часть уцелевших английских войск бежала к Парижу. Но стражники закрыли ворота и подняли мост, боясь впустить врагов в город. В результате большинство беглецов было убито у рвов и стен города. Англичане потеряли около 200 человек убитыми. Весь остальной отряд Бомонта был взят в плен, включая командира. Тридцать или сорок английских солдат, находившихся в Сен-Дени, вскоре были выбиты из занимаемой ими башни, а город занят французами. У Уиллоуби осталось для защиты столицы только 600 английских солдат^[682]

Центрами пробургундских настроений в Париже были университетский квартал на левом берегу Сены с его многочисленным и буйным студенческим населением и густонаселенный район вокруг рынка Ле-Аль, где главенствовали гильдии мясников. На следующий день после разгрома отряда Бомонта в обоих кварталах прошли собрания. Жители решили, что их момент настал и ночью в Понтуаз было отправлено послание с предложением Ришмону овладеть городом. Ворота Сен-Жак, по их словам, будут открыты для него дежурным командиром стражи. 12 апреля 1436 г. коннетабль выступил из Понтуаза на юг и переправился через Сену у Пуасси, где соединился с Орлеанским бастардом. Вся армия, насчитывавшая около 2.000 человек, прошла ночью через обширные леса Лайе и Сен-Клу, простиравшиеся от Пуасси до южных пригородов Парижа. Вскоре после рассвета 13 апреля Ришмон был встречен на дороге в нескольких милях от города одним из участников заговора. Он сообщил, что заговор раскрыт, а люди, планировавшие открыть ворота, заменены. Коннетабль решил не останавливаться на достигнутом и испытать волю горожан к сопротивлению.

Ворота Сен-Жак были главным южным въездом в Париж и представляли собой массивное укрепление, защищенное сухим рвом и подъемным мостом, где сегодня улица Сен-Жак пересекает улицу Суффло. Около семи часов утра армия Ришмона подошла к воротам. Вилье де Л'Иль-Адам был послан вперед для переговоров с людьми на стенах. Он сообщил им, что герцог Бургундский призвал их подчиниться Карлу VII и предъявил королевское помилование с печатью короля на пергаменте. Альтернативой покорности, по его словам, будут голод и смерть, так как пока город находится в руках врагов короля, в него не будут поступать никакие припасы. К этому времени улицы заполнились вооруженными горожанами. Защитники ворот посмотрели на толпу, собравшуюся внизу, и испугались. Ключей от ворот у них не было, но лестницу нашли и спустили вниз. Л'Иль-Адам взобрался на стену, за ним последовали Орлеанский бастард и знаменосец, водрузивший на стене знамя короля Валуа. Тут же ворота были распахнуты, и коннетабль со своим войском вошел в город. Прошло почти ровно восемнадцать лет с тех пор, как бургиньоны впустили в город того же Л'Иль-Адама, чтобы осуществить кровавый переворот, приведший к власти Иоанна Бесстрашного. На этот раз переворот прошел почти бескровно. Когда весть об этом распространилась, люди выходили из домов, надевая на себя белый крест Валуа или бургундский крест Святого Андрея, и кричали: "Мир! Да здравствует король и герцог Бургундский!"^[683].

Англичане были встревожены нараставшим шумом на улица. Луи де Люксембург, Роберт Уиллоуби и бургомистр Симон Морье собрались, чтобы организовать оборону. Они вытащили из своих домов всех англичан и их ярых приверженцев, которых смогли найти, и сформировали из них три вооруженных баталии. Одной из них командовал канцлер, другой — Уиллоуби и Морье. Третьей баталией командовал Жан л'Арчер, долгое время служивший в Шатле и отвечавший за городскую полицию и уголовный суд. Три француза прошли со своими людьми по северным кварталам города, пытаясь заручиться поддержкой жителей. "Святой Георгий! — кричал л'Арчер, пробираясь по улице Сен-Мартен, — французские предатели, мы убьем вас всех!". Но к нему не присоединился ни один человек. Симон Морье повел свою баталию в квартал Ле-Аль. Там он обратился за помощью к своему другу, богатому оптовому торговцу мукой, на которого, как он был уверен, можно было положиться. "Сжалься, друг мой, — ответил этот человек, — мы должны заключить мир, иначе нам конец". "Что, и ты тоже?" — закричал Морье и ударил его по лицу плоской стороной меча, а затем бросил его на растерзание своим последователям.

Сопротивление баталии Уиллоуби быстро нарастало. Мишель де Лалье и его союзники раздали оружие 3.000 — 4.000 своих сторонников. По улицам и переулкам, впервые с 1418 года, были натянуты тяжелые цепи, традиционно складываемые на углах. Из бревен, камней и пиломатериалов сооружались импровизированные баррикады. Жители сбрасывали камни на головы людей Уиллоуби, пробиравшихся по улицам. Окончательно англичане и их союзники были рассеяны артиллерийским огнем при подходе к северным стенам. Симон Морье, боявшийся, что его линчуют, бежал в Шарантон и сдался французскому капитану на укрепленном мосту. Уиллоуби, Луи де Люксембург и Жан л'Арчер, преследуемые мстительной парижской толпой, пробрались по улицам восточного Парижа и заперлись в Бастилии. Там они обнаружили Пьера Кошона с толпой беженцев, оставшиеся обломки ланкастерского правительства. По всему городу толпы врывались в дома, покинутые англичанами и их французскими приспешниками, громили их и выносили имущество.

Бастилия не была готова к осаде, и вскоре Уиллоуби понял, что удержать ее не удастся. Луи де Люксембург был отправлен на переговоры с коннетаблем. Мнения французских капитанов разделились. Некоторые из них требовали безоговорочной капитуляции людей в крепости и предлагали взять их измором, если придется. Но более мудрым решением было дать им возможность беспрепятственно уйти. В итоге им разрешили покинуть крепость за крупную сумму денег. И 17 апреля все они с охранной грамотой отправились в Руан, сопровождаемые насмешками и оскорблениями толпы, собравшейся у ворот. Самые громкие оскорбления были адресованы ведущим французским сторонникам дома Ланкастеров: Луи де Люксембургу, чьи надменные манеры всегда вызывали недовольство; Жану л'Арчеру, тучному и недостойному человеку, чья должность начальника полиции принесла ему мало друзей; главе гильдии мясников Жану де Сен-Йону, великому предводителю толпы времен гражданской войны, который, как и другие видные парижане, входившие в Большой Совет, за последние пятнадцать лет слишком преуспел, чтобы иметь какое-либо будущее при новом режиме^[684].

Потеря Парижа ознаменовала конец двуединой монархии. Без столицы и центральных институтов власти французского государства она перестала быть правдоподобной. Генрих VI еще цеплялся за титул, доставшийся ему по договору в Труа, но он уже превратился в пустую формальность. Англичане превратились в провинциальную власть во Франции, для которой первоочередной задачей было сохранение Нормандии. Большой Совет перенес свою деятельность в Руан, где на практике уже давно принимались все основные решения, а именно с момента переезда герцога Бедфорда из Парижа в 1429 году. Судебная палата Совета в Руане (иногда называемая Cour du Conseil) еще до падения Парижа начала претендовать на роль независимого суверенного суда, что было впоследствии закреплено. Вместо "мятежных и непокорных" офицеров парижского учреждения для Нормандии была создана новая Счетная палата. Многие из официальных беженцев, собравшихся вокруг Роберта Уиллоуби в Бастилии в последние дни оккупации, нашли себе новую роль в английской администрации в Руане^[685].

Нормандская администрация теперь явно была форпостом правительства Англии. Даже ее французские офицеры все больше воспринимали себя как агентов английской монархии. Жан Ринель сохранил свой пост французского секретаря при короле, назначая своих лейтенантов в Руане. Он уже принял меры предосторожности, натурализовался в Англии, и в конце концов переехал туда, чтобы служить в дипломатическом секретариате Генриха VI . В 1437 г. Генрих VI пожаловал ему два поместья в Хэмпшире в качестве компенсации за потерю парижского имущества. Лоран Кало, еще один сотрудник парижского государственного секретариата, по словам его семьи, потерял "страну, родственников, друзей и все свое имущество, дома, владения и наследство" из-за верности английскому королю. Он работал как в Нормандии, так и в Англии, получал от английского казначейства аннуитет в размере 100 марок в год и в конце концов купил дом в Лондоне, где и поселился со своей семьей. Жерве ле Вульре с 1421 г. работал в ланкастерской администрации в Париже, но в 1437 г. переехал в Англию в качестве французского секретаря короля. Как и Кало, он остался там на постоянное место жительства вместе с женой и детьми. Многие другие действующие или бывшие чиновники, бежавшие из Парижа, получали пенсии и субсидии из английских доходов. Самым примечательным случаем был Луи де Люксембург. Он переехал в Нормандию, но часто посещал Англию и в июне 1437 г. принял английское подданство. С 1439 г. его стали приглашать в Парламент в качестве одного из лордов. Папу убедили перевести его из епархии Теруан, которая находилась на бургундской территории, и назначить в 1436 году архиепископом Руана. Но доходы архиепископства были сильно истощены военными действиями и поступали в основном из английского казначейства, которое выплачивало Люксембургу аннуитет в размере 1.666 марок в год (эквивалент дохода графа). Епархия Или, одна из самых богатых в Англии, оставалась вакантной в течение восьми лет, чтобы он мог получать ее доходы. Вероятно, он никогда не посещал Или, но после смерти (в Англии) был похоронен там, как и было указано в его завещании. Его гробницу и надгробное изваяние до сих пор можно увидеть в восточной части собора — любопытный памятник ушедшей эпохи^[686].

* * *

Карл VII и его министры не теряли времени и быстро демонтировали структуры английской власти в Париже. Произошла почти полная смена гражданских чиновников. Были заменены королевский прево и все офицеры Шатле, кроме одного. Сменились и чиновники муниципалитета: купеческий прево и четыре эшевена. В каждом случае пришедшие на смену офицеры были парижскими сторонниками герцога Бургундского. Париж уже несколько поколений был городом бургиньонов, и на данный момент ему суждено было оставаться таковым. Чиновники короля Валуа относились к государственной службе и судебной системе с нескрываемой враждебностью. В их глазах они были порождением Иоанна Бесстрашного, изгнавшего в 1418 г. поколение арманьяков и заменившего их заезжими бургиньонами. Пятьдесят девять нотариусов, которые вели рутинные дела канцелярии в Париже, были уволены, и только те, кто был назначен до бургиньонского переворота, были восстановлены в должности. 15 мая 1436 г. король приказал закрыть все государственные учреждения в Париже: Парламент, судебные канцелярии королевского двора, Счетную палату, Казначейство, администрацию монетных дворов и архивов. Их помещения были опечатаны, а персонал разогнан. В декабре, после семимесячного перерыва, соответствующие учреждения в Бурже и Пуатье, единственные, которые Карл VII считал законными, были переведены в Париж под фанфары труб на углах улиц^[687].

Несмотря на столь резкое утверждения официальной доктрины, преемственность между старым и новым режимом все же была. Когда Парламент был сформирован заново, половина его членов либо ранее заседала в англо-бургундском Парламенте, либо была выдвиженцами герцога Бургундского. В Счетной палате произошла скорее чистка, но только два из десяти бывших членов Совета были восстановлены в должности и продолжали работать вместе с людьми, прибывшими из Буржа. Самые большие перемены произошли на самом верху. Карл VII никогда не любил Париж. Он хорошо помнил беспорядки и резню времен гражданской войны, в которых погибли многие его друзья и посетил свою столицу только в ноябре 1437 года, более чем через полтора года после ее взятия, и пробыл в ней всего три недели. "Казалось, что король приехал только посмотреть на это место", — писал язвительный парижский хронист, которому новый режим показался немногим лучше старого. В дальнейшем визиты Карла VII в столицу были редкими, краткими и формальными. Он появлялся там "как турист", но продолжал жить в основном в долине Луары, как и большинство его преемников до конца XVI века. Это означало, что канцлер, королевский Совет и политические органы монархии, следовавшие за королем, в Париж не возвращались. Не вернулись и принцы и дворяне, чьи многолюдные дворы были центром парижской жизни до начала гражданских войн и чье покровительство поддерживало бизнес многих поколений ремесленников и банкиров. Их особняки в столице обезлюдели, оставив пустоту в самом центре городской жизни^[688].

Шестнадцатилетняя английская оккупация Парижа неизбежно оставила следы, которые невозможно было стереть в одночасье. Несколько человек из числа коренных французских служащих ланкастерского правительства, оставшихся в городе, оказывали тайное сопротивление новым хозяевам. В марте 1437 г. три чиновника были обезглавлены, а один герольд был отправлен в ублиет^[689] за передачу англичанам информации о планах захвата укрепленных мест в Иль-де-Франс. Другой человек, бывший адвокат в Парламенте, покинул город, чтобы вести собственную партизанскую войну против удерживаемых французами городов в Иль-де-Франс, пока его тоже не схватили и не казнили. Таких "пятых колонн", как они, было, наверное, немного.

Еще одним важным наследием английской эпохи стало ланкастерское урегулирование имущественных отношений. Очень многие парижане имели имущество, право собственности на которое прямо или косвенно зависело от пожалований, конфискаций или судебных решений времен английской оккупации. Был издан ордонанс, повторяющий суть Компьенского эдикта. Он отменял все конфискации, произведенные с 1418 г., и предлагал бывшим владельцам или их наследникам возобновить владение. Все имущество, оставленное англичанами или принадлежавшее их сторонникам, предписывалось конфисковать. Информаторы по этим делам получали вознаграждение в виде четверти конфискованного.

В результате возведения юридической стены между Парижем и территориями, все еще находившимися под английской оккупацией, были прерваны социальные и деловые связи. Жак Бернардини, парижский торговец из Лукки, вел прибыльные дела с англичанами и последовал за ними в Руан. Его жене удалось уехать из Парижа воссоединиться с мужем, и за это преступление все ее имущество в столице было конфисковано. Ее долг как подданной короля, заявил вновь созданный Парламент, превалирует над ее долгом как супруги. Тот факт, что у нее было четверо детей, стал отягчающим обстоятельством, поскольку, по мнению судей, увеличивать численность вражеского населения — это измена. Судьба другой парижанки, Жанетты Ролан, оказалась еще более суровой. Она была помолвлена с герольдом-ирландцем сэра Джона Толбота. Женщина заявила, что до тех пор, пока она жива, у нее не будет другого мужа, кроме него. Парламент не позволил ей уехать к нему в Руан, постановив заключить ее под стражу на неопределенный срок в доме ее родителей^[690].

Те парижане, а их было, вероятно, большинство, которые ожидали, что возвращение Валуа восстановит хоть какую-то безопасность, были разочарованы. К моменту вступления Ришмона в Париж французы вернули себе все крепости в непосредственной близости от города, за исключением Сен-Жермен-ан-Ле, который был продан им месяц спустя. Однако англичане все еще сохраняли кольцо крепостей с гарнизонами на речных путях, ведущих к Парижу. Из этих мест они могли вести дистанционную осаду столицы, как это делали французы в течение многих лет до 1436 года. Англичане перекрыли долину Марны у Мо, а французы перекрыли ее у Ланьи и блокировали движение по Уазе в Крее, а французы перекрыли его в Компьене или Пон-Сен-Максанс. Сена была блокирована английскими гарнизонами выше по течению от столицы у Монтеро и ниже по течению у Манта; Луэн — у Монтаржи и Немура. Дороги из Амьена были перекрыты у Орвиля, дороги из Босе — у Шевреза. Потребовалось более пяти лет, чтобы выбить английские гарнизоны из этих мест, а до этого они регулярно совершали вылазки к стенам Парижа, убивая, насилуя, похищая и грабя на глазах у стражников, охранявших ворота. "Эй вы, что там с вашим королем, — кричали англичане, — он что, спрятался?" Не лучше вели себя и французские гарнизоны региона, нерегулярно получавшие жалованье или вообще не получавшие его. Коннетабль Артур де Ришмон сделал Париж своей штаб-квартирой и обложил его жителей непосильными налогами. Нищета и административный коллапс снижали доходность этих налогов, и большую часть времени Ришмон не мог платить своим войскам и поддерживать дисциплину. Гарнизоны Венсена, Пон-де-Шарантона и Сен-Клу жили за счет грабежей. Из каждой пригородной деревни они забирали по восемь-десять бочек вина в качестве pâtis, а по ночам совершали грабительские набеги на столицу. О французском капитане Корбея говорили, что он забирает pâtis со всего Иль-де-Франс.

Годы, последовавшие за возвращением Парижа, оказались самыми тяжелыми на памяти жителей. Население продолжало сокращаться, арендная плата и заработки падали. Опустошение сельской местности в сочетании с чередой неурожаев привело к резкому росту цен на продовольствие. В 1438 году цены на зерно достигли самого высокого уровня за все столетие. Вино и мясо исчезли с рынков. Голод и холод, а затем серьезная эпидемия оспы убивали тысячи людей на улицах и в домах. С июня по декабрь того же года в главном парижском госпитале Отель-Дье умерло 5.000 человек, а в целом по городу — 45.000 человек^[691].

* * *

Когда Париж пал, подготовка герцога Бургундского к взятию Кале находилась в самом разгаре. Герцог планировал набрать большую часть латников в Пикардии. Но урок осады Орлеана и Компьеня показал, что для такой крупной операции требуется очень большое количество пехоты. Эти люди должны были прибыть из густонаселенных промышленных городов Фландрии с их многочисленными городскими ополчениями. Большая часть февраля и марта 1436 г. прошла в тонких переговорах с городскими общинами, которые поначалу опасались экономических последствий войны с Англией. Как заявили власти Гента после заключения Аррасского договора, "фламандцы не верят в войну с Англией". Когда в конце ноября 1435 г. делегаты Четырех членов^[692], представлявшие города и регионы Фландрии, предстали перед Филиппом в Брюсселе, они убеждали его позволить Фландрии сохранить нейтралитет. По их словам, это был прежде всего "торговый регион". В течение последующих недель герцогу удалось их переубедить. 8 марта состоялось большое собрание муниципалитета и гильдий Гента. На нем присутствовали и делегаты Четырех членов. Филипп Добрый председательствовал в собрании, а бальи Фландрии рассказал о событиях в Аррасе и о своих последних контактах с англичанами. Он объяснил, почему коммерческие интересы Фландрии, традиционно требовавшие мира с Англией, теперь требуют войны. Английская оккупация Кале не только угрожала безопасности всего региона, но и позволяла купцам компании Стейпл контролировать рынок шерсти и устанавливать монопольные условия торговли. По его словам, герцог намеревался захватить Кале, чтобы защитить интересы фламандской промышленности, "как добрый пастух изгоняет волка из овчарни". По окончании выступления бальи мнения в зале разделились. Но лидеры гильдий и городские магистраты были заранее перетянуты на сторону герцога и громко заявили о своей поддержке. Противоположные мнения были проигнорированы. Окончательное решение было принято Grote Raad — Большим Советом Гента, состоявшим из трех человек, представлявших жителей города, ткачей и мелкие гильдии. На следующее утро они передали свое согласие герцогу. Делегаты от остальной Фландрии выдвинули ряд условий, в том числе о справедливом распределении запасов шерсти хранившихся в Кале, но и они поддержали решение Большого Совета. Гент, самый крупный из промышленных городов Фландрии, предложил направить в армию герцога контингент в 15.000 человек. Предполагалось, что Брюгге, его округ и Ипр предоставят еще 15.000 человек^[693].

Хотя основная тяжесть осады легла на Фландрию, операция представляла собой коллективное усилие всех владений Филиппа Доброго от которых ожидали денежного вклада. Их вклад пришлось кропотливо согласовывать в каждом случае, и иногда лично Филиппом. Но результаты оказались поразительными. Номинальная сумма налоговых поступлений составила почти 250.000 ливров (около 20.000 фунтов стерлингов). Только герцогство и графство Бургундия, обедневшие от войны и находившиеся под угрозой вольных компаний, остались в стороне. Герцог привлекал более или менее принудительные займы у городов, монашеских орденов и чиновников, часть из которых не была погашена в течение многих лет. За весь календарный год его чистые поступления из всех источников составили 718.000 ливров (около 80.000 фунтов стерлингов), что, безусловно, является самым высоким показателем за все время его правления^[694].

Английский Совет получил подробный отчет о событиях в Генте от "особых друзей" во Фландрии. Из того же источника советники получили и преувеличенное сообщение о текущем состоянии приготовлений Филиппа. Утверждалось, что он собрал в Слейсе, Бирвлите и Роттердаме флот из 400 крупных кораблей, нагруженных артиллерией и осадными орудиями, и готов к нападению на Кале. Потеря Кале была страшной перспективой для советников Генриха VI. Кале считался "стеной Англии", а его падение — предвестником вторжения на остров. На самом деле военно-морские приготовления Филиппа еще только начинались, а флот в 400 кораблей был фикцией. Но донесения лазутчиков вызвали панику в Вестминстере, которая вскоре распространилась по всей стране: Совет разослал их копии по городам, соборам и аббатствам, сопровождая настойчивыми требованиями денег. "В наши дни еще не было таких достоверных известий, связанных с осадой, — писал Совет, — насколько великой драгоценностью является для нас и нашей страны упомянутый город с его округой… [настолько], что наша страна лишится всякой репутации и станет вечным укором, мерзостью и позором во всем мире, если [она] так низко падет… что уступит нашим врагам из-за отсутствия сильной и своевременной обороны".

По всей Англии произошел необычайный всплеск страха, гнева и эмоций. Собирались шумные толпы, угрожавшие фламандцам и брабантцам. В спешном порядке был созван Большой Совет, в который вошли все пэры и прелаты, находившиеся под рукой. Герцог Глостер почувствовал себя в своей стихии и заявил, что лично поведет армию в Кале, чтобы противостоять орде Филиппа Доброго, а затем перенесет войну в его владения. Молодой король лично прибыл в Совет, чтобы убедить светских пэров найти людей, которые в течение шести недель будут служить под командованием Глостера. Некоторые из членов Совета даже согласились отказаться от авансов и служить в долг. Многие города предложили набрать и оплатить свои собственные контингенты. Епископы и аббаты копались в своих сундуках, чтобы найти деньги в дополнение к налогам, вотированным прошлым созывом, и принудительным займам, сделанным ранее в этом году. Таким образом было собрано около 15.000 фунтов стерлингов. Как обычно, самые крупные взносы поступили от кардинала Бофорта (6.000 фунтов стерлингов) и попечителей герцогства Ланкастер (5.000 фунтов стерлингов). Не менее успешной была и кампания по набору солдат. Хотя для службы во Франции уже было собрано более 7.000 человек в дополнение к тем, кто уже находился там, к июлю было нанято еще 7.600 человек, которые должны были отправиться оборонять Кале. Со времен первой осады Кале в 1346–47 гг. на континенте не находилось одновременно столько английских войск^[695].

Кале был неприступен, как ни одна крепость в Европе. Город представлял собой прямоугольник длиной около 5.000 футов и шириной 1.700 футов, обнесенный стенами из известняка. В его северо-западном углу, у устья реки Ам, возвышался мощный замок, отделенный от города и окрестностей собственным рвом. С приморской стороны город и замок защищал заполненный водой ров и длинная песчаная коса, окружавшая гавань, на конце которой, находился форт, известный как башня Рисбанк. Со стороны суши стены были защищены двойной линией широких рвов, заполненных морской водой которую невозможно было отвести. Постоянный гарнизон составлял от 500 до 2.000 человек, а гражданское население — около 3.000 человек, почти полностью состоявшее из англичан. Подступы к городу охранялись кольцом из шести вспомогательных фортов, которые отодвигали границу английской оккупации на десять миль в глубь страны и окружали территорию площадью около 120 кв. миль. Гин, самый важный из этих пунктов и единственный значительный населенный пункт, помимо самого Кале, представлял собой обнесенный стеной город на южной оконечности зоны оккупации, над которым возвышался большой замок, стоявший над дорогой из Сент-Омера. К нему примыкали пять небольших фортов — Уа, Марк, Баленгем, Ам и Сангатт. Кале обладал как мощной искусственной, так и естественной защитой. От скал Эскаллес на западе до реки Аа на востоке простиралось обширное болото. Из-за вязкого грунта было очень мало мест, где осаждающие могли бы установить артиллерию. Вдоль берега тянулась линия дамб, сдерживавших натиск моря. Шлюзовые ворота у мостов Уа и Ньюэнхем позволяли в считанные часы затопить всю равнину морской водой. Отделенный всего двадцатью милями моря от побережья Кента и связанный с соседними фортами густой сетью водных путей, Кале было сравнительно легко снабжать подкреплениями и продовольствием, а также невозможно взять измором, не имея большого флота для блокады города с моря. Это было непросто даже для крупной морской державы. Ла-Манш часто штормит, и кораблям трудно оставаться у берегов. Филипп Добрый наверняка представлял себе, на что он идет, осаждая Кале. Он заказал художникам планы оборонительных сооружений и, вероятно, тщательно изучил их, что является одним из самых ранних зафиксированных примеров использования военной картографии в Европе^[696].

^{10. Осада Кале, июнь-август 1436 года}

Герцог Глостер был номинальным капитаном Кале, но реальное командование находилось в руках его заместителя сэра Джона Рэдклиффа. Большую часть своей карьеры Рэдклифф провел на аквитанской границе. Он был популярным человеком и по словам лондонского хрониста, "держал и держит хороший и открытый дом для всех, кто придет и будет принят". Но Рэдклифф был не просто гостеприимным хозяином но и находчивым полководцем. Он совершал вылазки в окрестности и организовывал учебные тревоги. Оборонительные сооружения города находились в плачевном состоянии в результате порочной практики Совета по отвлечению бюджета казначея Кале на другие цели. Часть стен и башен была близка к разрушению, а в стенах со стороны моря регулярно появлялись проломы. Рэдклифф приступил к экстренному ремонту, построив новые дамбы к западу от города и земляные больварки у ворот. Он установил дополнительную артиллерию и отремонтировал дальние форты. Номинальная численность гарнизона в 1436 г. составляла 720 человек, из которых 520 размещались в самом городе и замке Кале, а остальные 200 были распределены по периферийным фортам. С момента возникновения угрозы со стороны Филиппа Доброго гарнизон периодически усиливался. С прибытием в конце апреля Эдмунда Бофорта общая численность английского гарнизона в Кале составила примерно равна 3.000 человек, о чем Юг де Ланнуа предупреждал герцога Бургундского. Кроме того, для ремонта оборонительных сооружений имелся большой штат каменщиков, плотников и других ремесленников, все они были вооружены и должны были сражаться вместе с гарнизоном. Трудоспособные горожане были объединены в отряды поддержки, и даже женщины "и молодые, и старые… не жалели ни пота, ни крови". В письме другу, обеспокоенному судьбой Кале, анонимный английский чиновник заявил, что беспокоиться не о чем. "Я хочу сказать, что в Кале есть отважные люди, свирепые как львы и ужасные как драконы"^[697].

Герцогу Бургундскому потребовалось более двух месяцев, чтобы договориться с ассамблеями различных провинций его разбросанной державы о предоставлении ими военных налогов. Деньги поступали с мучительной медлительностью, создавая серьезные проблемы с наличностью. В результате англичане были готовы к нападению за несколько недель до его начала. В апреле 1436 г., когда Эдмунд Бофорт прибыл в Кале, единственными бургундскими войсками, находившимися в этом регионе, были гарнизоны Ардра и Булони. Месяц спустя появилось еще 600 конных латников под командованием Жана де Кроя, который обосновался в Гравелине, порту на реке Аа, обозначавшем западную границу Фландрии. Эдмунд Бофорт немедленно принял командование и начал серию конных рейдов в окрестности, в результате чего были разрушены пригороды всех трех бургундских городов-гарнизонов. Люди Бофорта проникли в западную Фландрию, совершив крупномасштабные грабительские набеги, в результате которых было угнано несколько тысяч голов скота для пополнения городских запасов. Они уничтожили незащищенные деревни, сожгли все население одной из них в церкви, где жители пытались укрыться, и расправились с плохо подготовленными местными ополченцами, мобилизованными для противостояния им. В июне англичане нанесли кровавое поражение Жану де Крой к востоку от Булони: "три сотни врагов лежали, растянувшись на песке", — говорится в стихах, которыми англичане отметили эту победу. Был захвачено много ценных пленников. Совет в Вестминстере был очень доволен этими действиями, возвел Бофорта в рыцари Ордена Подвязки и послал герольда доставить знаки отличия в Кале^[698].

Во второй и третьей неделях июня 1436 г. на рыночных площадях и пригородных лугах Фландрии собрались контингенты армии герцога Бургундского и начали сходиться к Гравелину. 25 июня Филипп Добрый провел смотр всей армии у стен города. Обещание прислать 30.000 человек, данное в марте в Генте, так и осталось нереализованным. Ипрский эшевен Оливье ван Диксмюде, который, вполне возможно, присутствовал на смотре, оценил всю фламандскую армию примерно в 10.000 человек, не считая вспомогательных войск. Это были впечатляющие цифры, но люди были низкого качества подготовки. Сам герцог считал их необученными и недисциплинированными, а англичане отзывались о них как о "ничего не стоящих, кроме бахвальства". Они были достаточно хороши для того, чтобы сдерживать гарнизон Кале, но совершенно негодны для лобового штурма стен и, как известно, были ненадежны в сражениях с дисциплинированными воинами. Было известно, что в Англии собиралась армия герцога Глостера, и чтобы встретиться с ними на равных, Филиппу требовалась опытная кавалерия. Северные владения герцога могли выставить около 3.000 человек. Из Бургундии ожидалось прибытие еще почти 900 человек. В большой закрытой гавани Слейса адмирал Фландрии собрал восемь кораблей, принадлежавших герцогу, галеру, предоставленную королем Португалии, и тридцать одно реквизированное торговое судно, включая два больших итальянских каррака. Еще тринадцать зафрахтованных судов ожидали в гавани Дюнкерка. В Сен-Омере здания аббатства Сен-Бертен были превращены в склады и мастерские для обслуживания огромного артиллерийского обоза, собранного со всех уголков владений Филиппа. Из Сен-Омера на баржах по реке Аа они были доставлены в Гравелин. Весь артиллерийский парк состоял из 10-и бомбард, стрелявших каменными ядрами весом до 250 фунтов, 60-и фоглеров разных размеров, 55-и краподо (орудий стрелявших небольшими ядрами), и 450 ручных кулеврин. Три огромных бомбарды направлялись из арсеналов Бургундии. Самое большое из этих чудовищ имело ствол в двадцать дюймов, и для того, чтобы тащить его по частям через всю Францию со скоростью семь миль в день, требовалось восемьдесят четыре лошади.

Хронист Монстреле считал, что Филипп задействовал лишь половину имевшихся в его распоряжении сил. Но он, видимо, был уверен, что этого достаточно, так как отправил по домам несколько отрядов из Пикардии, явившихся на сбор, и отверг предложение Артура де Ришмона привести 3.000 опытных людей из Бовези и Па-де-Ко. Он также освободил Голландию и Зеландию, чьи моряки и судовладельцы не желали ввязываться в морскую войну со своим главным торговым партнером, от обещания предоставить 100 кораблей. Заглядывая вперед, можно сказать, что эти решения оказались неразумными^[699].

28 июня 1436 г. бургундская армия переправилась через реку Аа и вошла в пределы округа Кале. Примерно в это же время сенешаль Филиппа в графстве Понтье, Флоримонд де Бриме, атаковал Ле-Кротуа. В Англии набор армии герцога Глостера задерживался из-за обычного сочетания административной неразберихи и нехватки денег. Кроме того, велись изнурительные споры о командовании. Не все были довольны тем, что Глостер назначил себя командующим, и в первую очередь кардинал Бофорт, чьи деньги требовались для преодоления разрыва между поступлениями доходов в казначейство и выплатами войскам. В какой-то момент в качестве номинального командующего предлагалось назначить самого 14-летнего короля, что позволило бы разделить эффективное управление экспедицией между несколькими капитанами. Затем выбор пал на адмирала Англии графа Хантингдона. Глостер был утвержден в должности командующего только в конце июня, а готовность армии ожидалась не ранее последней недели июля. До этого времени оборона Кале была возложена на Эдмунда Бофорта и сэра Джона Рэдклиффа. Их проблема заключалась в том, что, хотя у них было достаточно людей для обороны стен города и проведения быстрых вылазок, но не хватало сил для поддержки расположенных вдали фортов. Это привело бы к риску вступить в сражение в поле со всей бургундской армией и поставило бы город под угрозу. В результате бургундцы смогли захватить форты один за другим, встретив лишь ограниченное сопротивление^[700].

Между рекой Аа и Ньюэнхемским мостом находилось пятнадцать миль зарослей кустарника и дюн, пересеченных насыпной дамбой. К востоку от города на дамбе располагались два форта с гарнизонами — Уа и Марк. В первый день своего вторжения герцог Бургундский подошел к форту Уа. Его капитан, имевший гарнизон всего в пятьдесят человек, не считал, что крепость можно отстоять, и сразу же начал переговоры с герцогом. Но пока он вел переговоры в палатке герцога, фламандцы проникли в форт через ворота, решетчатая порткулиса которых неосторожно была оставлена поднятой. Они взяли в плен весь гарнизон и повесили всех, кроме трех человек, перед воротами. На следующий день они сожгли все строения внутри форта и обрушили его стены в ров. 2 июля бургундцы подошли к Марку, где встретили более сильное сопротивление. Штурм Марки возглавили пикардийцы. Защитники, только что получившие подкрепление, насчитывали более сотни человек. В течение шести дней они отбивали один за другим штурмы, заделывая проломы, пробитые артиллерией герцога, пиломатериалами и щебнем. 8 июля пикардийцы захватили больварк перед воротами. Защитники решили, что удерживать форт больше нельзя, и капитулировали, получив в обмен право на жизнь. Среди гарнизона оказалось семь подданных герцога Бургундского — голландец и шесть фламандцев. Они не были включены в условия капитуляции и были обезглавлены. Марк был основательно разграблен, а затем, как и Уа, разрушен^[701].

Перед пикардийцами и другими опытными войсками была поставлена задача захватить оставшиеся гарнизонные форты Гин, Баленгем и Сангат. Они быстро справились с Баленгемом и Сангатом, оба форта сдались, не оказав сопротивления. Гарнизон Баленгема обменял форт с его богатыми запасами на собственные жизни и безопасный проход. Они в одних рубашках ушли в Гин, где их капитан был арестован и обвинен в трусости. Весь гарнизон Сангата сдался в плен после того, как капеллан убедил капитана в безнадежности сопротивления. Оба форта были уничтожены, за исключением одной башни в Сангате, которая устояла перед всеми попытками ее разрушить. Из шести фортов вокруг Кале уцелели только Ам и Гин. Ам не упоминается ни в одном из повествований об осаде. Он находился в плохом состоянии и, по-видимому, был оставлен без ремонта. В Гине пикардийцы под командованием Жана де Кроя захватили город и внешний двор замка. Но капитан этого города заперся со своим гарнизоном в донжоне. Пикардийцы подвезли три больших орудия, которые изо дня в день били по донжону, но Гин держался до конца^[702].

9 июля бургундцы осадили сам Кале. Филипп Добрый первоначально разбил свой лагерь у Ньюэнхемского моста, укрепленного моста через реку Ам примерно в миле к западу от городских стен, на месте, которое сейчас занимает форт Ньоле построенный знаменитым маршалом Вобаном. Но артиллерийский обстрел из-за реки вскоре сделал лагерь герцога непригодным для жизни. После того как в его палатку попало пушечное ядро, Филипп перенес свой командный пункт на восточную окраину города. За ним последовал весь контингент из Гента. Люди из Брюгге, его округа и Ипра расположились вокруг церкви Сен-Пьер, которая стояла на насыпи прямо к югу от городских стен^[703].

Усилия осаждающих не произвели на город никакого впечатления. В день начала осады была предпринята лишь одна попытка штурма стен. Вероятно, она была направлена против замка в западной части города в тот короткий период, когда герцог расположился лагерем неподалеку. Ла Ир, находившийся в лагерегерцога для переговоров, принял участие в бою и был ранен в ногу арбалетным болтом. После того как были потеряны дальние форты, англичане открыли шлюзовые ворота у Ньюэнхемского моста и затопили округу, оставив над водой только дамбу и несколько островков сухой земли, тем самым нарушив сообщение между различными частями осаждающей армии. Защитники могли держать городские ворота открытыми и безнаказанно пасти свой скот у рва на виду у осаждающих. Попытки захвата скота неоднократно отбивались вылазками из ворот. Осада превратилась в серию артиллерийских дуэлей. В целом англичане одерживали верх в этих перестрелках. Бургундские артиллеристы не могли подобраться достаточно близко к стенам, чтобы их пальба имела больший эффект. Они пытались строить бастиды ближе к стенам, но их постоянно разрушали паводковые воды, вылазки из города, а также огонь из английских пушек, установленных на вершинах стен и башен. Филипп Добрый, который уже однажды был вынужден перенести свой лагерь из-за артиллерийского обстрела, недооценил его эффективность в руках защитников. Однажды пушечное ядро сразило трубача, скакавшего рядом с ним по дюнам. Его собственные артиллеристы, вынужденные стрелять с большой дистанции, попадали через стены в город, где нанесли некоторый ущерб зданиям, но не вызвали потерь. Эти проблемы можно было бы решить, если бы в наличии имелись крупнокалиберные бургундские бомбарды, но их все еще с трудом перевозили через Пикардию, и в итоге они прибыли слишком поздно^[704].

25 июля 1436 г. Ян ван Хоорн, бургундский адмирал, прибыл со своим флотом под Кале. Его прибытие задержалось сначала из-за трудностей с поиском денег для оплаты моряков и солдат, а затем из-за юго-западных штормов в Ла-Манше. Под командованием адмирала находилось около семидесяти кораблей. Осаждающие возлагали на них большие надежды. Предполагалось, что они остановят непрерывный поток припасов и подкреплений, поступающих в город под носом у осаждающих, и предотвратят высадку армии герцога Глостера. Филипп Добрый выехал на дамбы с большой толпой придворных, чтобы наблюдать за приближением флота. Адмирал привел шесть больших кораблей, нагруженных кирпичом и камнем, которые поддерживались на плаву непрерывной откачкой воды командами людей, работавших посменно. В течение следующих двадцати четырех часов он пытался затопить их у входа в гавань. Один из кораблей был потоплен артиллерийским огнем со стен, не дойдя до устья гавани. Остальные пять достигли гавани, но моряки, находившиеся на борту, из-за обстрела поспешили спастись, затопив корабли в месте, которое обсыхало во время отлива. Когда море отступило, горожане вышли из ворот на берег и разбили их на глазах у бургундского флота и толпы фламандцев, наблюдавших с дамб. Вечером поднялся ветер, и флот уже не мог держаться вблизи от города. Поступили сообщения, что герцог Глостера собирается отплыть из Сэндвича. Хоорн решил, что его флот недостаточно велик, чтобы противостоять английскому. Брандеры, подготовленные в Слейсе для атаки на английский флот, были задержаны неблагоприятными ветрами и не прибыли. 26 июля адмирал ушел во Фландрию и больше не вернулся. Это был сильный удар по моральному духу осаждающих^[705].

В Англии сообщения из Кале подняли накал общественного возмущения до предела. Распространенные правительством по всей стране сообщения о падении Уа и казни его гарнизона вызвали бурное негодование. В приходских церквях звучали проповеди, обличающие герцога Бургундского как клятвопреступника и разжигателя войны. В Кенте армия герцога Глостера расположилась лагерем на побережье близ Сэндвича, но людей нельзя было отправить на континент, так как не было денег на выплату авансов. Корабли, которые должны были их перевезти, ждали в Даунсе, но морякам еще не заплатили. Казна была пуста. Теперь все зависело от готовности кардинала Бофорта выделить деньги, как это часто бывало раньше. До сих пор Бофорт не проявлял особого желания финансировать экспедицию, возглавляемую его соперником в соответствии со стратегией, к которой он не испытывал симпатии. 22 июля в Кентербери состоялось кризисное заседание Совета. 14-летний король председательствовал на нем, что стало одним из самых первых случаев, когда он принимал активное участие в делах. Присутствовали все лорды, которые должны были участвовать в походе. Судьба экспедиции висела на волоске. В конце концов, Бофорта убедили открыть сундуки и профинансировать первоначальные расходы, и таким образом решение было принято. Приказы были отданы сразу же после окончания совещания. Глостер отправил герольда через Ла-Манш, чтобы передать вызов на бой герцогу Бургундскому. Небольшой передовой отряд отплыл в Кале 29 июля и высадился там вечером того же дня. Остальная армия должна была прибыть в город поэтапно в течение следующих дней^[706].

Вечером 27 июля в лагерь герцога Бургундского прибыл герольд Глостера и передал вызов своего господина. Не сумев блокировать гавань, Филипп оказался перед выбором между сражением в поле и унизительным отступлением. Он созвал срочное заседание своего Совета. Филипп, как известно, старался избегать полевых сражений. Его советники были того же мнения, но согласились, что сейчас он не может с отойти с честью. Они с сомнением отнеслись к его нынешней позиции, недалеко от южной стены города. Было решено сразиться с армией Глостера дальше на восток у реки Аа, где земля была более сухой, а риск вылазки из Кале — менее вероятным. Тем временем был разослан призыв ко всей знати его владений срочно прибыть для пополнения рядов опытных воинов в армии. Флоримону де Бриме, которому удалось захватить город Ле-Кротуа и осадить цитадель, было приказано отказаться от этой операции и прибыть к основной армии.

На следующее утро Филипп отправился в лагерь капитанов Гента и заручился их согласием на сражение в поле. Однако когда капитаны отправились сообщить об этом своим людям, они столкнулись с неожиданным сопротивлением. Боевой дух городских контингентов был невысок. Недавно жители Брюгге попытались штурмовать Булонские ворота на западной окраине города и потерпели унизительное поражение. Гентцы с насмешкой наблюдали за бегством брюггцев, но вскоре пришел и их черед. Они строили большую деревянную бастиду на возвышенности между своим лагерем и городской стеной. Бастида была задумана как надежная платформа для артиллерии, расположенная ближе к стенам, чем это удавалось фламандцам до сих пор. Она имела высокую башню, с которой можно было наблюдать за городом и корректировать огонь артиллеристов. Недостроенные укрепления защищали от 300 до 400 человек, которые до сих пор отбивали все попытки англичан их разрушить. Но ранним утром 28 июля была проведена тщательно спланированная ночью атака. Эдмунд Бофорт и его главный лейтенант сэр Роджер Камойс вышли из Булонских ворот, а другая группа из ворот, известных как Милкгейт, в восточной части города. Обе группы сошлись у бастиды. Всадники заняли площадку за бастидой, чтобы не допустить вмешательства фламандцев, а остальные атаковали ее в пешем строю. Стоявшие на страже люди были пьяны и спали, и их легко перебил. Остальные были захвачены врасплох. Около 160 из них были убиты, а большинство взято в плен. Бастида был оставлен в огне. За городских ополченцев редко удавалось получить выкуп, а содержание их в плену было слишком накладным, поэтому по приказу Эдмунда Бофорта их предали смерти за воротами^[707].

Позднее в тот же день в лагере гентцев состоялся бурный митинг, на котором капитаны пытались подготовить своих людей к предстоящей битве. Солдаты жаловались, что на них выпала основная тяжесть боев, и они теряют людей с каждым днем, в то время как пикардийские дворяне не сделали ничего примечательного с момента захвата дальних фортов. Блокада Кале провалилась. На них вот-вот должна была обрушиться большая английская армия. Перспектив на победу больше не было. Они считали всю эту затею непродуманной и обвиняли во всем советников герцога, особенно Жана де Кроя, Жана де Бриме и Бодо де Нойеля, которые находились с ним в лагере. Некоторые угрожали немедленно отправиться туда и убить их. Капитаны пытались их успокоить, но большинство было решительно настроено на отказ от осады. Поздно вечером капитаны из Гента явились к герцогу и сообщили, что их люди покидают лагерь этой ночью и уходят за реку Аа в ожидании дальнейших событий. Филипп был потрясен. Он протестовал, говоря что, отступив они его опозорят и умолял их остаться. Но ничего не помогло. Утром 29 июля солдаты из Брюгге, его округа и Ипра проснулись от звука трубы, поданного с вершины Милкгейта английским трубачом, и обнаружили, что люди из Гента ушли. Они тут же решили последовать за ними и вечером бросив снаряжение и припасы беспорядочной толпой ушли по дороге в Гравелин. У герцога осталось всего около 3.000 пикардийцев, а подкрепления, ожидаемые из Бургундии, еще не подошли. После высадки армии Глостера герцог оказался бы в безнадежном меньшинстве. Филиппу ничего не оставалось, как отступить в Гравелин. По его собственному признанию, он уехал "с большей горечью в сердце, чем мог предположить". Хронист Жан де Ваврен, находившийся в составе пикардийского контингента под Кале и Гином, осуждал поведении гентских мятежников, но соглашался с тем, что эта затея была плохо продумана с самого начала. Осада не могла увенчаться успехом без эффективной блокады города с моря и более дисциплинированной армии, чем та, которую могли предоставить фламандские города^[708].

Генрих VI и руководители армии все еще находились в Кентербери, когда до него и его советников дошла весть о том, что осада Кале прекращена. Экспедиция больше не имела смысла, но сборы уже проводились, и герцог Глостер был намерен не упустить возможность проявить себя как полководец. Он предложил развить победы Эдмунда Бофорта при Кале и совершить карательный рейд во Фландрию. 30 июля от имени Генриха VI как короля Франции был составлен документ, в котором объявлялось, что Филипп, называемый герцогом Бургундским, из-за мятежа лишается своих французских владений, а графство Фландрия передается герцогу Глостеру. 2 августа Хамфри высадился в Кале, а через несколько дней за ним последовали остальные части его армии^[709].

К середине августа в Кале, помимо гарнизона, находилось от 9.000 до 10.000 английских солдат. Бургундцы были не в состоянии противостоять такой силе. Филипп Добрый председательствовал на мрачном заседании своего Совета в Гравелине. Фламандские отряды отказались встать на реке Аа для защиты своего графства, и Филипп распустил их. Было решено поставить пикардийцев в гарнизоны Гравелина, Ардра и других укрепленных мест вдоль границы Фландрии. Бургундские войска, которые только что добрались до Арраса, были направлены для удержания Булони. Тем временем герцог вернулся в Лилль, чтобы собрать новую полевую армию. За первые две недели августа его секретариат разослал дворянам и профессиональным военным северных владений не менее 718 писем, призывая их под свое знамя. Филипп лично написал герцогу Бурбонскому, умоляя его прислать французские войска, которые ранее сам бесцеремонно отверг, когда Ришмон предложил их в июне. В Бургундии герцогский Совет в Дижоне пытался найти новых людей, чтобы добавить их к уже отправленным в Аррас. Филипп планировал сосредоточить эти силы у кафедрального города Теруан в Артуа. Но они вряд ли смогли бы добраться туда менее чем за месяц, а бургундцам потребовалось бы не менее шести недель. У герцога не было столько времени^[710].

13 августа, когда гонцы Филиппа еще разъезжали по его владениям со своими письмами, герцог Глостер вышел из ворот Кале во главе своей армии и двинулся по прибрежной дороге в западную Фландрию. Граф Хантингдон стоял у побережья с английским флотом, который офицеры Филиппа оценивали в 200 кораблей. Это была короткая и жестокая кампания на суше и на море, не имевшая никакой стратегической цели, кроме мести, грабежа и разрушений. Армия Глостера не имела ни осадной техники, ни обоза снабжения, а флот не имел на борту кораблей войск, а только вооруженных моряков. Армия обошла стороной Гравелин, Дюнкерк, Берг и другие города с крепкими стенами и большими гарнизонами, а затем повернула вглубь страны. Англичане начали жечь и грабить местность вокруг Ипра. Им удалось захватить только два значительных города — Поперинге и Байель, причем оба штурмом. Судьба этих городов была столь же ужасна, как и судьба любого населенного пункта, захваченного силой. Поперинге лишился церкви и 2.500 домов.

Из замка Лилль Филипп Добрый наблюдал за огненным кольцом, распространявшимся по северному горизонту. Англичане встречали лишь спорадическое сопротивление местных ополченцев и отдельные вылазки из городов с гарнизонами. Филипп предпринял последнюю попытку объединить фламандские города. На следующий день после взятия Поперинге его представитель обратился к генеральной ассамблее Гента с призывом направить войска в Ипр, чтобы защитить "свою землю, свое имущество, свои привилегии, свободы и права, всю свою жизнь, жизнь своих жен и детей, свою честь и репутацию в глазах потомков". Но самое большее, на что гентцев удалось уговорить, — это отправить горстку лучников на северное побережье для защиты от английских десантов с моря. Попытка побудить к сопротивлению жителей Брюгге также не увенчалась успехом.

Однако к этому времени англичане уже начали страдать от голода и болезней. Вскоре они повернули обратно к Кале. Около 24 августа армия вернулась в город, ведя огромные стада угнанного скота и таща за собой длинный обоз с награбленными ценностями. Флот графа Хантингдона оставил аналогичный след разрушений вдоль побережья Фландрии. Он вошел в лагуну Слейса и сжег много кораблей, стоявших на якоре в порту. Высаженный десант разграбил деревни на побережье и острова (как они тогда назывались) Вульпен и Кадсан^[711].

* * *

Весть об унижении Филиппа была встречена в Англии взрывами радости и бурным излиянием хвастовства, насмешек и желчи в стихах. "Такие и многие другие рифмы были придуманы среди англичан", — писал хронист, записавший одно из таких произведений. Герцог Глостер был принят как герой. Он заказал итальянскому версификатору Титу Ливию Фруловези напыщенное воспевание своих подвигов в посредственных латинских гекзаметрах по образцу Энеиды (оно получило название Humfroidos ).

Пожалуй, самым ярким памятником этого краткого момента английского высокомерия стала Клевета на английскую политику (Libelle of Englyshe Polycye). Это стихотворение не было пропагандистской листовкой, написанной для улиц. Это был стихотворный памфлет, предназначенный для Уолтера, лорда Хангерфорда, и избранной группы советников и членов королевского двора. Автором был неназванный, но занимающий высокое положение чиновник, возможно, Ричард Кодрэ, бывший секретарь Совета, в настоящее время служивший личным секретарем адмирала, графа Хантингдона. Стихотворение представляет собой откровенную защиту стратегии, основанной на использовании экономической мощи и контроле над Кале и Ла-Маншем. "Истинный смысл английской политики… таков: беречь товары, хранить адмиралтейство, чтобы мы были хозяевами узкого моря". Поэт представлял себе море как "стену Англии". Но оно было и наступательным оружием. Фландрия и Нидерланды не могли обойтись без английской шерсти для своих ткацких станков. Морской путь между Дувром и Кале, эти "два глаза" Англии, был артерией, по которой в Северную Европу поступали товары из Бретани, Испании и Италии. Морская блокада, по его мнению, была, по крайней мере, таким же хорошим способом заставить противника смириться, как и отправка во Францию армии численностью 10.000 человек. Усиливая морскую мощь Англии и контролируя движение через Ла-Манш, можно поставить бургундское государство на колени. Упущения автора столь же показательны, как и его аргументация. Он исходит из того, что противником является герцог Бургундский и ничего не говорит ни о войне против Карла VII, ни об обороне оккупированных англичанами территорий во Франции. Ценность французских завоеваний Англии, по его мнению, заключалась только в портах Ла-Манша, которые теперь находились в руках врага, за единственным исключением — Кале. "Берегите Кале как зеницу ока", — писал он. Все остальное не имело значения^[712].

Пропаганда агрессивной военно-морской стратегии и меркантилистской торговой политики в Клевете нашла немало поклонников в последующие века. Министр королевы Елизаветы Уильям Сесил владел одним экземпляром этого стихотворения. Его капеллан Ричард Хаклит (Хаклюйт), великий тюдоровский историк английского мореплавания, владел двумя экземплярами и вставил его текст в свой труд Основные навигации английской нации (Principal Navigations of the English Nation). Стюартовский юрист и политик Джон Селден процитировал его в труде Закрытое море (Mare Clausum), своей знаменитой защите прав Англии на прилегающие моря. Сэмюэл Пипс, клерк военно-морского Совета Карла II, имел экземпляр в своей библиотеке. Предложенная автором стихотворения блокада стала ортодоксальной для королевского флота XVIII–XX веков. Но в свое время она оказалась менее влиятельной. Поэт выступал от имени некоторых важных интересантов: купцов компании Стейпл из Кале, финансистов и оптовиков из Лондона, судовладельцев портов южного и восточного побережья. Однако их мнение осталось в меньшинстве в то время как главенствующая доктрина в политическом сообществе Англии оставалась неизменной. Главным врагом был не герцог Бургундский, а король Франции. Его владения не зависели от международной торговли и были лишь в малой степени уязвимы для морской блокады. Без мощного военного присутствия во Франции не было перспектив прочного политического решения затянувшейся войны. После того как кризис осады миновал, Кале вернулся на второстепенное место в стратегических расчетах Англии, поскольку внимание вновь было приковано к Нормандии. На следующем заседании Парламента, состоявшемся в январе 1437 г., герцог Глостер лично обратился к Палате Общин с просьбой о выделении средств и встал на колени перед королем, умоляя его надлежащим образом профинансировать содержание гарнизона Кале. Но он зря старался. Кале продолжал испытывать серьезную нехватку средств, а Глостер так и не смог вернуть себе то недолгое господство в английской политике, которое он имел в течение двенадцати месяцев после Аррасского конгресса^[713].

"Где наши корабли, где наши мечи?" — спрашивал автор Клеветы на английскую политику. Это был хороший вопрос. Потеря французских портов от Шельды до Сены изменила соотношение сил в Ла-Манше и Северном море. Впервые за двадцать лет эти моря превратились в поле битвы, где фламандцы и голландцы были главенствующими державами, а кастильцы — потенциальной угрозой. Как объяснил Совет в своем обращении о выделении средств, в результате южное и восточное побережья Англии подверглись набегам, которые были столь страшной чертой жизни в 1370-х годах и в первом десятилетии XV века. Однако поддержание мощного английского присутствия на море в дополнение к огромным расходам на военные действия во Франции было Англии не по карману. Англия никогда не обладала такими военно-морскими арсеналами, которые позволяли Кастилии, Португалии и итальянским республикам создавать и содержать постоянные военные флоты. Торговые суда продолжали реквизироваться в качестве транспортов, но возврата к огромным реквизированным военным флотам Эдуарда III не произошло. Из прекрасного флота Генриха V, состоявшего из тридцати боевых кораблей, в строю оставался только один переоборудованный балингер^[714], размером едва ли больше корабельной шлюпки. Он и еще два небольших баркаса, приобретенных для снабжения гарнизона Ле-Кротуа, составляли весь королевский флот 1430-х годов. Остальной флот Генриха V был продан для уплаты долгов, кроме четырех "великих кораблей", чьи корпуса, лишенные оснастки, гнили на реке Хэмбл. Большой корабль Генриха V Grace Dieu, имевший массу 1.400 тонн и являвшийся самым большим судном, построенным для королевского флота до XVII века, в 1439 г. был поражен молнией и сгорел дотла^[715].

Вместо этого Совет обратился к услугам каперов, как это делали в свое время Ричард II и Генрих IV, но с такими же неудовлетворительными результатами. В течение 1436 г. купцам или торговым синдикатам было выдано в общей сложности двадцать лицензий на каперство на условиях, что, выделив обычную долю адмиралу и смотрителю Пяти Портов, они смогут оставить добычу себе. Их усилиям помогали пираты без лицензии, деятельность которых поощрялась тем, что Парламент приостановил действие статута, предусматривавшего наказание за государственную измену. Правительство не контролировало ни тех, ни других. Лицензированные каперы избирали своего адмирала, который получал королевское поручение, но не подчинялся приказам королевских офицеров. Пираты были сами себе законом. Единственной заметной военно-морской операцией в 1436 и 1437 гг. стал захват в апреле фламандского флота, перевозившего вино из Ла-Рошели, когда он проходил мимо Финистера. Триумф был недолгим, поскольку на следующий день появился кастильский флот, атаковал английские корабли и, захватив часть из них, освободив фламандцев. Эксперимент больше не повторялся. После 1437 г. правительство отказалось от задачи "охраны морей" вплоть до 1460-х годов^[716].

* * *

Для Филиппа Доброго поражение под Кале стало непосредственным следствием кризиса в отношениях с промышленными городами Фландрии и морскими общинами Голландии и Зеландии. Фламандские города поддержали осаду Кале, поскольку были убеждены, что его захват разрушит монополию английской компании Стейпл и позволит захватить шерсть на ее складах. Неудача осады положила конец этим надеждам. Английский Совет в свою очередь закрутил гайки, запретив всякую торговлю с Фландрией. Теперь фламандцы столкнулись со старой проблемой: они не могли обойтись без английской шерсти. В этом автор Клеветы на английскую политику был прав. "Если Англия хочет, чтобы ее шерсть была в покое, — утверждал он, — то Фландрия должна иметь с нами мир, иначе она будет уничтожена".

Возвращение городских контингентов, вооруженных и озлобленных, после крупной военной кампании всегда было опасным моментом в жизни фламандских городов, а осенью 1436 года — тем более. Люди набирались в основном из ремесленных гильдий, членов которых разоряли торговые войны, а также из подмастерьев и сельских ремесленников, которым некуда было возвращаться. Когда 3 сентября Филипп Добрый вошел в Гент, на улицах возникло стихийное восстание, в котором главную роль сыграли вернувшиеся с войны солдаты. Толпа заняла Пятничный рынок, разоружила телохранителей герцога и потребовала ответа на длинный письменный список претензий. Некоторые из них были вызваны хаосом последних дней осады Кале и шевоше герцога Глостера. Почему Кале не был блокирован с моря? Почему против английского флота не были применены брандеры? Почему нефламандцы (они имели в виду пикардийцев и бургундцев) были поставлены в гарнизоны на границах Фландрии? В Брюгге недовольство слилось с более широкими претензиями, и события приняли более серьезный оборот. Вернувшиеся войска заняли рыночную площадь, объявили всеобщую забастовку и учредили новое городское правительство во главе с деканами гильдий. Они убили городского шерифа (герцогского чиновника) и призвали к ответу за свое управление всех, кто занимал главные должности в городе в течение последних трех десятилетий. За зиму напряженность в городе спала, так как поджигателей восстания оттеснили от власти более умеренные люди. Но в апреле следующего года мятеж вспыхнул вновь. Бургомистр Брюгге был линчеван членами гильдии пивоваров, которые утверждали, что он является ставленником герцога. Через месяц, 22 мая 1437 г., Филипп ворвался в город с армией из 3.000 пикардийцев, спровоцировав новое восстание, от которого ему посчастливилось спастись. Эти события привели к длительной экономической блокаде мятежного города, продолжавшейся до февраля 1438 г. и приведшей его к разорению^[717].

Война с Англией не только разделила Фландрию, но и открыла раскол между Фландрией и остальной частью державы Филиппа в Нидерландах. Фламандцы были как самыми ярыми сторонниками запрета герцога на импорт английских тканей, так и главными жертвами английского эмбарго на экспорт шерсти. С другой стороны, Голландия, Зеландия и Брабант, хотя и имели собственную текстильную промышленность, в значительной степени зависели от перевозок и торговли через перевалочные пункты и получали огромные прибыли от торговли английскими тканями. Они всегда возражали против попыток герцога распространить на них эмбарго торговли сукном и сопротивлялись его исполнению, когда оно было на них наложено. В начале 1436 г. Вестминстерский Совет провел энергичные дипломатические демарши в Голландии и Зеландии через Джона Миддлтона, ведущего английского фактора в Мидделбурге. Кампания Миддлтона имела определенный успех. Голландцы отказались соблюдать запрет на торговлю с Англией, несмотря на протесты министров Филиппа. В Брабанте такие промышленные города, как Брюссель и Мехелен, разделяли устремления Фландрии, а растущие порты Антверпен и Берген-оп-Зом с их важными международными ярмарками продолжали принимать английские ткани вопреки запрету Филиппа. В Мидделбурге, когда бальи герцога захватили английский корабль, направлявшийся в Антверпен, толпа ворвалась в тюрьму, освободила команду и заставила вернуть груз. Филипп, ослабленный катастрофой под Кале и восстанием фламандских городов, не смог настоять на своем. В последующие годы после осады экспорт английской шерсти через Кале, который традиционно почти полностью шел во Фландрию, упал почти до нуля, в то время как экспорт сукна в остальные бургундские Нидерланды возрос до уровня, значительно превышающего прежний. Весной 1437 г. Брюгге и Ипр начали настойчиво добиваться от герцога заключения соглашения с Англией^[718].

Через шесть недель после прекращения осады Кале Юг де Ланнуа направил герцогу Бургундскому очередной длинный меморандум. Последние события во многом подтвердили его прежние рекомендации, о чем он тактично не стал упоминать. Как и все предыдущие меморандумы Ланнуа, этот был также проницателен. Война с Англией, по его мнению, только начавшись, уже обернулась катастрофой. Потерпев неудачу под Кале, герцог теперь должен был держать крупные постоянные силы вокруг английского анклава, чтобы сдерживать ее гарнизон. Это требовало больших затрат. Филиппу мешали долги и угрожали разногласия между его подданными. Поскольку Голландия и Зеландия продолжали игнорировать запрет, его эмбарго на торговлю с Англией ничего не давало, а прекращение поставок шерсти грозило толкнуть фламандские города в объятия англичан. Все владения Филиппа испытывали серьезные экономические трудности, усугубляемые высоким уровнем налогов. "О Вас, Вашем правительстве и Ваших ведущих советниках говорят странные и злые вещи", — сообщал он своему господину. Военная помощь, несомненно, может быть получена от короля Франции, но за нее придется заплатить. Французские войска должны были получить плату. Без этого они "уничтожат ваши владения так же эффективно, как и защищают их".

Ланнуа считал, что необходимо заключить мир с Англией. По условиям Аррасского договора Филипп не мог заключить сепаратный мир с Англией. Поэтому он должен был предложить себя в качестве посредника для заключения общего мира между всеми тремя сторонами. Ланнуа был настроен оптимистично, даже слишком оптимистично. Франция и Англия, по его мнению, были измотаны войной и готовы к заключению мира. Если Нормандия будет уступлена Англии, то можно будет договориться. Ланнуа полагал, что Филипп мог бы сделать несколько вещей, чтобы облегчить этот путь. Он мог сдать города на Сомме французскому королю без уплаты 400.000 ливров, оговоренных в Аррасе, что подсластило бы пилюлю за уступку Нормандии. Он мог освободить своего пленника Рене Анжуйского без выкупа, что снискало бы ему расположение главенствующей при французском дворе анжуйской партии. Он мог побудить англичан освободить Карла Орлеанского, что позволило бы ему заручиться поддержкой Орлеанского бастарда, имевшего растущее влияние на Карла VII. Но прежде всего, Филипп должен был извлечь уроки из своей неудачи под Кале. Он не должен был думать, что его честь обязывает продолжать войну или что фламандские восстания можно просто игнорировать или подавить силой^[719].

Первоначальной реакцией Филиппа на меморандум Ланнуа было его игнорирование. Он ничего не сделал для того, чтобы улучшить свои отношения с французским двором. Его корыстные устремления не позволили бы ему отказаться от городов на Сомме или освободить Рене Анжуйского. В итоге за Рене пришлось заплатить непосильный выкуп. В результате анжуйцы стали врагами герцога при французского двора, а его союзники в Лотарингии и Баре, которые надеялись, что Рене будет вынужден отказаться от своих прав, отстранились от него. В то же время Филипп энергично, но без особого успеха продолжал свою борьбу с Англией. Осенью 1437 г. была предпринята попытка полномасштабной осады Ле-Кротуа с суши и моря, но она была сорвана английским флотом и армией из Нормандии. В следующем году была предпринята еще одна попытка взять Кале. Филиппа убедили, что город можно затопить, если разрушить морские дамбы. Армия землекопов в сопровождении 1.600 солдат подошла в Кале, но не смогла разрушить дамбы, и серьезного вреда городу не причинила. В долгосрочной перспективе Филипп оценил мудрость слов Ланнуа. Это были последние значительные военные операции, которые герцог предпринял против англичан^[720].

* * *

Фиаско под Кале до конца года аукнулось в другом месте. Нападение на город побудило Якова I Шотландского поднять свою военную репутацию в глазах внутренних врагов и продемонстрировать свою значимость для французских союзников. Около 1 августа 1436 г., когда армия герцога Глостера отправлялась во Францию, большая шотландская армия под командованием короля лично осадила Бервик, а вскоре после этого и Роксбург. В условиях, когда Англия была лишена войск, а гарнизон Бервика находился на грани мятежа из-за невыплаты жалованья, такая возможность казалась слишком удачной, чтобы ее упустить. Яков I провел тщательную подготовку. Он созвал всех боеспособных мужчин и собрал большой артиллерийский обоз. Но в итоге все обернулось военной и личной катастрофой. Шумные приготовления привели к тому, что английские хранители границ были достаточно хорошо осведомлены о происходящем. Уже через две недели они с ополчением северных графств подошли к шотландским осадным линиям вокруг Роксбурга. Шотландцы бежали, бросив осадную технику. Осады Бервика и Роксбурга стали последними заметными военными операциями шотландцев на границе более чем на десять лет^[721]. Король Яков I многое сделал для восстановления власти и финансовой стабильности шотландской короны после длительного регентства Олбани-Стюартов и со временем мог бы стать грозным противником Англии. Но унижение под Роксбургом сильно подорвало его авторитет в Шотландии. В феврале 1437 г. он был убит в ходе государственного переворота группой заговорщиков во главе со своим дядей Уолтером Стюартом, графом Атоллом. Его сын Яков II вступил на трон в возрасте шести лет. В следующем году после почти двухлетнего перерыва было официально восстановлено перемирие с Англией. Шотландии предстоит пережить смуту и жестокую гражданскую войну, прежде чем она вновь станет важным фактором в стратегических расчетах Англии.

Маргарита Стюарт совершила долгожданное путешествие во Францию, чтобы выйти замуж за Дофина Людовика весной 1436 года, незадолго до непродуманной авантюры ее отца под Роксбургом. Брак был с пышностью отпразднован в соборе Тура 25 июня 1436 г., но он не оправдал надежд, которые возлагали на него обе страны. Невесту во Францию сопровождали около 2.000 шотландских солдат, но, к удивлению принимающей стороны, они сразу же по прибытии объявили, что явились только для защиты своего флота от нападений англичан, а не для усиления сухопутных войск Карла VII. По окончании церемонии бракосочетания большинство из них вернулось в Шотландию, оставив лишь горстку искателей приключений. Карл VII продолжал содержать личную гвардию из шотландских стрелков и сокращающийся корпус, из остававшихся в живых из армии Стюарта-Дарнли, но новой шотландской армии для сражений во Франции уже не будет никогда. Что касается самой Маргариты, то ее замужество открыло самый печальный период ее жизни, когда ее игнорировал муж и сторонился королевский двор, вплоть до преждевременной смерти в возрасте 21 года^[722].

Глава XI. Королевская война, 1436–1442 гг.

6 декабря 1435 г. Генриху VI исполнилось четырнадцать лет — возраст, когда короли традиционно достигали совершеннолетия. Королевское совершеннолетие было сложным периодом в истории любого европейского государства, но последующие годы зачастую были еще хуже. Король брал бразды правления в свои руки, не имея той практики государственного управления, которую мог пройти взрослый наследник. Генрих V участвовал в сражении в 16-летнем возрасте и имел за плечами десять лет политической и военной деятельности, когда в возрасте 26-и лет стал преемником своего отца. Для сравнения: Генрих VI, как до него Ричард II Английский и Карл VI Французский, достиг совершеннолетия, не имея за плечами ничего, кроме подконтрольного детства.

Генрих VI — один из самых загадочных английских правителей средневековья. Словесный портрет юного короля нам оставил Пьеро да Монте, папский нунций в Англии, прибывший в страну в августе 1435 г. и неоднократно с ним встречавшийся. Перед ним предстал высокий, красивый и дружелюбный молодой человек с величественной осанкой и довольно чопорными манерами. Да Монте обратил внимание на строгую религиозность Генриха VI: регулярные посты, ежедневные богослужения, отвращение к неподобающим играм, непристойной брани и плотским утехам. По его мнению, Генрих VI казался нелюдимым, скорее монахом, чем государем. Многое из того, что мы, как нам кажется, знаем о Генрихе VI, почерпнуто у пропагандистов первых двух королей из династии Тюдоров. Они восхваляли его, проклиная йоркистов, которые свергли и убили его. Но даже они неоднозначно оценивали его государственную деятельность. Итальянский публицист Полидор Вергилий, писавший в начале XVI в. по заказу Генриха VII, описывал его как "человека мягкого и простого нрава, предпочитавшего мир войне, спокойствие — неприятностям, честность — выгоде, отдых — делу, и, короче говоря, не было в мире более чистого, более честного и более святого существа". Подобные рассказы создали Генриху VI историческую репутацию святого простака. Современные свидетельства подтверждают эту точку зрения. Генрих VI был добрым, щедрым и сострадательным. Он был также нескладен и нелюдим и не обращал внимания на то, какое плохое впечатление он иногда производил на публике. Но, несмотря на безусловную святость, он не был простаком, во всяком случае, до своего психического расстройства в 1453 году. Не был он и безвольной марионеткой в руках своих советников. Но он был человеком ограниченного ума, мало интересовался делами и не имел к ним способностей, обладал небольшим запасом опыта и мало чему научился^[723].

Личность Генриха VI сформировалась под влиянием весьма необычного воспитания. Он был королем Англии с 9-месячного возраста и вырос в атмосфере почитания монархии. Это неизбежно привело к тому, что у него рано сформировалось чувство собственного достоинства и значимости, которое было подкреплено льстивыми церемониями двух коронаций. С семи лет его воспитателем был опытный и воспитанный граф Уорик. Но королю едва исполнилось одиннадцать лет, когда он начал противиться авторитету Уорика. Генрих VI, как докладывал граф Совету в ноябре 1432 г., "с годами вырос в осознании своей личности, а также в самомнении и уверенности в своем высоком предназначении и состоянии, что, естественно, заставляет его все больше и больше ворчать на наказания и ненавидеть его". Это заметили и другие, и некоторые из них воспользовались этим в своих целях. Через два года после доклада Уорика герцог Глостер, разочарованный тем, что Совет удерживает власть, похоже, поощрял молодого короля к личному правлению, предположительно под его руководством. Совет в полном составе отправился в Сайренсестер, где в то время находился Генрих VI, чтобы выразить протест против "движений и волнений", которым, как советники опасались, он был подвергнут. По их мнению, Генрих VI еще не обладал достаточными знаниями, мудростью и опытом, чтобы самостоятельно принимать решения и не прислушиваться к советам назначенных для него советников. После смерти герцога Бедфорда Совет постепенно вводил его в курс государственных дел. В октябре 1435 г. король начал посещать заседания Совета. Он присутствовал на трудном заседании в Кентербери в июле 1436 г., которое окончательно утвердило экспедицию герцога Глостера в Кале и Фландрию. Генрих VI взял под контроль свою собственную Тайную печать и начал выдавать гранты слугам и фаворитам с расточительностью, которая настораживала его советников^[724].

В декабре 1435 г. французским подданным Генриха VI сообщили, что, достигнув совершеннолетия, он теперь "постоянно" занимается государственными делами. На самом деле процесс был более постепенным и в течение некоторого времени мало что менялось. Военные и дипломатические дела по-прежнему решались Советом. Однако через два года после официального совершеннолетия Генриха VI его роль была пересмотрена на Большом Совете, собравшемся в его присутствии в лондонской штаб-квартире рыцарей-госпитальеров в Кларкенуэлле. После двухдневного обсуждения была принята декларация, определяющая его отношения с советниками. Они должны были, как и прежде, заниматься повседневными делами управления, но всеми пожалованиями и назначениями должен был распоряжаться лично король, а все "вопросы, имеющие большой вес и значение", должны были передаваться ему на рассмотрение, равно как и все менее важные вопросы, по которым Совет не мог прийти к согласию. Изменения ознаменовались официальным переназначением и повторной присягой действующих членов Совета с некоторыми дополнениями. Совет оставался важным органом власти, но его влияние как органа управления имело тенденцию к снижению. Это было печально. В период несовершеннолетия короля Совет, как правило, поддерживал тонкий баланс между конкурирующими интересами. Генрих VI не считался с подобными тонкостями. Не имея опыта управления и уверенности в себе, он во многом полагался на своих приближенных и офицеров — людей, которым он научился доверять и которые были ему безоговорочно преданы. Они получали щедрые вознаграждения, публично демонстрировали королевскую благосклонность к себе и были осыпаны должностями, наградами и богатством. Это неизбежно обостряло зависть и напряженность в кругах правящего класса, которые становились хорошо известными в английской общественной жизни^[725].

После успешной обороны Кале и разрушительного вторжения во Фландрию Хамфри, герцог Глостер, мог рассчитывать на то, что он займет место своего старшего брата в качестве главенствующей фигуры в английском правительстве. Но по мере того как в политическом мире прояснялась ужасная реальность положения Англии во Франции, он все более терял свое значение. Реальными преемниками герцога Бедфорда стали кардинал Бофорт и граф Саффолк. Влияние Бофорта основывалось на его статусе ближайшего родственника Генриха VI после самого Глостера, а также на его дипломатическом опыте и значении главного источника чрезвычайного финансирования короны. Основой его власти был Совет, в котором его голос был доминирующим. В последующие годы Бофорт проявлял все больший интерес к ведению войны, выдвигая своих племянников на руководящие посты в Нормандии и беря под свой контроль попытки договориться о мире. Его усилия поддерживал граф Саффолк, чье восхождение к власти с 1436 г. было отмечено впечатляющей чередой королевских пожалований и милостей. Его положение стюарда королевского двора с 1431 г. давало ему как неограниченный доступ к впечатлительному королю, так и значительную степень контроля над тем, кто еще имел к нему доступ^[726].

Эволюцию отношения Генриха VI к войне во Франции трудно проследить, в том числе и потому, что по мере того, как дела отходили от официальных заседаний Совета, обсуждения не так хорошо фиксировались. Очевидно, что Генрих VI был гордился своим титулом короля Франции. Нет никаких свидетельств того, что он когда-либо хотел отказаться от него. Он до конца жизни обижался на Филиппа Доброго за то, что тот "бросил его в юности, несмотря на свои клятвы". Но все окружавшие его люди были единодушны в том, что война не может продолжаться долго. Вероятно, Бофорт был убежден в необходимости мирного урегулирования после неутешительных результатов коронационной экспедиции 1430–32 гг. Его мнение разделяли и другие влиятельные лица в окружении короля. Одним из них был архиепископ Йоркский Кемп, которого Хамфри Глостер обвинял в том, что он держит короля под своим контролем. Его поддерживали секретарь Совета Адам Молейнс и, вероятно, дипломатический секретарь Генриха VI Томас Бекингтон. Все это совпадало с представлениями самого короля. Генрих VI получил традиционное военное образование дворянина. В возрасте четырех лет герцог Бедфорд посвятил его в рыцари. Граф Уорик позаботился о том, чтобы ему изготовили детские доспехи и длинный меч "для обучения… фехтованию в его нежном возрасте". Но, несмотря на все это, Генрих VI дорос до зрелого возраста без каких-либовоинских устремлений. Он никогда не командовал армией. Его искренне огорчали раздоры в Европе, и за десятилетие, последовавшее за его совершеннолетием, он развил в себе некий христианский пацифизм, который был нечто большим, чем привычный риторический прием^[727].

Проблема министров Генриха VI заключалась в том, что для заключения мира им пришлось начать войну. Не имея сильных военных позиций во Франции, Англия практически не чем было торговаться. Крах английских позиций в Иль-де-Франс, Пикардии и Шампани убедил многих советников Карла VII в том, что им не придется много уступать. "Какой еще мир нам нужен, если мы можем получить все силой оружия?" ― так, по мнению Жана Жувенеля дез Юрсена, они говорили. Генрих VI и его ведущие советники были бы довольны сохранением полного суверенитета над Нормандией, фактически аннексированной Англией, как Кале, если бы французы были готовы рассмотреть вопрос о разделе своей страны. Бофорт и Кемп, зная, что это не так, могли пойти дальше и отказаться от претензий на корону Франции, если бы это было ценой мира. По словам герцога Глостера, они убеждали Генриха VI в 1439 г. пойти именно таким путем. Но они так и не смогли убедить ни короля, ни политическое сообщество Англии принять такую политику. Оказавшись между непониманием общественностью, непреклонными финансовыми реалиями и невозможной дипломатической ситуацией, министры Генриха VI были вынуждены продолжать катить сизифов камень. В течение десятилетия после потери Парижа они успешно удерживали Нормандию и большую часть завоеванных территорий, но из всех оставшихся крепостей в долине Уазы, в Гатине и Ил-де-Франс их последовательно выбивали^[728].

* * *

Герцог Йорк высадился со своей армией на южном берегу устья Сены 7 июня 1436 г., через пять месяцев после первоначально намеченной даты и через два месяца после падения Парижа. К моменту его прибытия большая французская армия под командованием коннетабля и Орлеанского бастарда осаждала Крей на Уазе. К прибытию Йорка они отнеслись с тревогой и ожидали, что он попытается вернуть столицу. Сразу после получения известия о высадке они сняли осаду и отошли к Парижу, чтобы защитить его от ожидаемого нападения. Но на самом деле их опасения были беспочвенны. Без поддержки герцога Бургундского Париж вернуть бы не удалось. Англичане знали об этом и считали его потерянным. Главной задачей Йорка было удержание Нормандии. Ему необходимо было восстановить там английскую власть пошатнувшуюся после смерти герцога Бедфорда и крестьянских восстаний, а также укрепить границы герцогства против все более агрессивных вторжений капитанов французского короля. Йорк отправился прямо в Руан и оставался там, занятый бременем управления, большую часть своего срока службы. Боевые действия были возложены на сэра Джона Толбота. Он был назначен маршалом Франции и принял на себя командование огромной армией, которую Йорк привел с собой из Англии^[729].

К моменту прибытия герцога Йорка военные успехи англичан в Нормандии были мизерными. В Па-де-Ко французские гарнизоны в Дьеппе, Фекане, Арфлёре и Танкарвиле по-прежнему контролировали непрерывную полосу территории вдоль побережья Ла-Манша. С этих баз они начали проникать вглубь страны. Аналогичный процесс происходил и на противоположном конце герцогства, где французский гарнизон в Понтуазе постепенно протянул свои щупальца через большую часть Вексена и восточной Нормандии. В этих районах густая сеть замков и небольших городов и деревень, обнесенных стенами, позволяла французам контролировать значительные пространства сельской местности, взимать pâtis для оплаты гарнизонов и свободно перемещаться по Верхней Нормандии. Их операции представляли собой не только серьезную военную угрозу. Они подрывали ланкастерское землевладение, а вместе с ним и экономическую основу английской оккупации. В районах, которым угрожали повстанцы или враги, стоимость земли и доходы падали. Арендаторы либо бежали, либо были не в состоянии платить свои подати. Неарендованные земли нельзя было сдавать в аренду. В оценках, счетах и хартиях этих лет то и дело повторяются одни и те же фразы: "уехал жить в Руан из-за войны", "никто не берет в аренду из-за войны", "здания рухнули из-за войн, а древесину разграбили соседи". Счета, которые Уильям Вустер составлял для своего шефа сэра Джона Фастольфа, показывали, что его владения в Па-де-Ко давали всего 8 фунтов стерлингов в год против 200 фунтов стерлингов до восстания. Доходы баронства Нейбур к югу от Руана за десятилетие после 1435 г. сократились более чем вдвое. Те, чьи земли были обложены военными обязательствами или рентными платежами, часто сталкивались с тем, что их доходы полностью поглощались расходами. Некоторые из землевладельцев даже отказывались от своих владений в пользу короны^[730].

Стратегия Толбота заключалась в том, чтобы восстановить контроль над сельской местностью и не позволить французским гарнизонам взимать подати с населения или пополнять свои запасы. Для этого необходимо было захватить второстепенные замки, занятые французами, которые, как правило, слабо сопротивлялись, а затем сконцентрировать силы против основных французских гарнизонов. В течение нескольких недель после прибытия герцога Йорка Толбот очистил большинство мелких крепостей, занятых французами к северу и западу от Руана, а лорд Фоконберг провел аналогичную зачистку в Вексене к востоку. Эти операции эпизодически продолжались и в следующем году. В июне 1437 г. Толбот снова вторгся в Па-де-Ко, очистив все малые крепости, все еще остававшиеся в руках противника.

Зачистка Толбота оживила старые проблемы, связанные с небольшими укреплениями, у частных владельцев которых не хватало ни желания, ни средств для их надлежащей защиты. Обычно сносили те замки, что были захвачены вражескими гарнизонами, но уже несколько лет Совет в Вестминстере призывал к более систематическому и упреждающему подходу. Советники требовали провести обследование всех обнесенных стенами мест, а затем снести те из них, которые были непригодны для обороны, не дожидаясь, пока их займет враг. "Поскольку в Нормандии и во Франции существует великое множество обнесенных стенами городов и замков, принадлежащих как королю, так и другим людям, — отмечали они в 1431 г., — и содержание такого количества укреплений является большим обременением для страны и угнетением для людей, представляется необходимым указать, какие из них должны быть сохранены, а какие должны быть разрушены, как королем, так и другими людьми". Этот призыв был воспринят Большим Советом в Руане. Было отдано распоряжение о сносе замков на границах герцогства Алансонского — района, часто подвергавшегося нападениям партизан. Но в остальном до прибытия герцога Йорка было сделано очень мало. За время его пребывания в Руане бригады каменщиков и рабочих разобрали не менее пятнадцати замков, девять из которых находились только в Па-де-Ко. Но проект был дорогостоящим и непопулярным, и никогда не был достаточно всеобъемлющим, чтобы реально изменить ситуацию. Землевладельцы по понятным причинам не хотели терять свои замки, которые являлись источником статуса и доходов. Местные жители, хотя и возмущались тяготами содержания и сторожевой службы, возражали против потери своих убежищ. В некоторых районах Па-де-Ко разрушение замков имело катастрофические последствия, поскольку людям некуда было идти в поисках убежища. Когда Толбот изгнал французский гарнизон из небольшого городка Неф-Марше и разрушил его стены, жители и монахи бенедиктинского приорства оказались во власти каждого проходящего отряда солдат. В течение нескольких лет его торговля прекратилась и вскоре город был заброшен^[731].

Наивысшим достижением Толбота стало взятие Понтуаза, который был самой тяжелой потерей предыдущей зимы, не считая самого Парижа. 12 февраля 1437 г. ров вокруг города замерз. Англичане перешли его ночью, замаскировавшись в белых простынях и держа в руках лестницы. Они перебрались через стены до того, как была поднята тревога. Вилье де Л'Иль-Адам, капитан города, бежал с большей частью гарнизона, оставив людей в цитадели с приказом капитулировать на самых выгодных условиях. Этот подвиг во многом обеспечил безопасность Вексена и восточных границ Нормандии. В Па-де-Ко дела обстояли хуже. В 1437 г. Толбот начал атаковать крупные гарнизоны. В августе он осадил Танкарвиль, а в сентябре граф Солсбери — Фекан. В обоих городах не хватало продовольствия, а стены Танкарвиля находились в плачевном состоянии. Но их защитники проявили неожиданную стойкость. В конце октября 1437 г. Фекан сдался на условиях капитуляции, но через несколько дней был вновь захвачен французами. В осаде Танкарвиля участвовали 800 человек, несколько кораблей, пришвартованных в берегу, и большое количество рабочих для строительства осадных сооружений. Осаждающие потеряли много людей из-за дезертирства, так что им пришлось несколько раз высылать подкрепление, но в конце ноября крепость все же сдалась после упорного 4-месячного сопротивления^[732].

Ричард Йорк добился некоторого улучшения дисциплины в английской армии в Нормандии. Он остановил упадок, последовавший за смертью герцога Бедфорда и обеспечил определенное возмещение ущерба тем, кто пострадал от "бесчинств" английских солдат. Но по сравнению с теми большими ожиданиями, которые возлагались на него в Англии, его лейтенантство оказалось неудачным. От герцога ожидали решительного изменения стратегического баланса, обеспечивавшего путь к более благоприятному урегулированию, чем то, которое французы были готовы предложить в Аррасе. В итоге под его руководством удалось укрепить английские позиции на восточном направлении к Парижу, но не более того. Его срок полномочий закончился провалом а прибывшая с ним огромная армия, развалилась. Потери, дезертирство и возвращение домой по окончании срока службы истощили ее силы. Нормандская казна опустела, и под конец герцогу пришлось платить своим людям из собственного кармана. В марте 1437 г., через месяц после взятия Толботом Понтуаза, Йорк отказался продлить срок своих полномочий и объявил о своем намерении вернуться в Англию, как только будет найден преемник, способный заменить его в должности. Он уехал в ноябре 1437 г.^[733]

* * *

В то время как английская и нормандская казны пустели, финансовое положение французского короля резко улучшилось. Начало 1430-х гг. ознаменовало собой апогей французской налоговой системы. Известно, что после осады Орлеана в течение двух лет ни в Лангедойле, ни в Лангедоке не проводились собрания Генеральных Штатов. Министры короля пытались использовать престиж коронации в Реймсе, отправляя в провинции комиссаров для ведения прямых переговоров с местным населением, но, судя по всему, эта политика имела лишь ограниченный успех. Собрания представителей сословий возобновились в Лангедойле в 1431 г. и в последующие годы проводились примерно раз в год. В основном на этих собраниях звучали жалобы на насилие и грабежи со стороны королевских войск. В надежде на то, что регулярное жалованье улучшит ситуацию, были введены эды (аides), но механизм сбора этих податей функционировал плохо, а доходность, судя по всему, была низкой. В результате армии и гарнизоны короля продолжали получать жалованье непосредственно от подданных. Французские гарнизоны в Шампани, Пикардии, Бовези и в Иль-де-Франс жили за счет земли. То же самое в значительной степени относилось и к войскам, стоявшим на границах Анжу и Мэна. Даже в самом центре владений Карла VII солдаты, находящиеся на действительной службе или в увольнении, жили за счет грабежа и pâtis. Результатом такой деятельности стало разрушение налоговой базы. В отсутствие достаточных налоговых поступлений министры короля вернулись к политике отчуждения земельных владений, которую они проводили в первые годы его правления. Во времена Ла Тремуя у министров и придворных занимались крупные суммы, которые часто представляли собой замаскированные сделки по продаже земли по заниженной стоимости. Займы выдавались под залог основных активов королевского домена в условиях, когда невозврат денег был неизбежен. Ла Тремуй и его союзники были главными бенефициарами этой системы. В результате предоставления займов королю во время кризиса, вызванного осадой Орлеана англичанами, он получил богатые владения Люзиньян и Мелле в Пуату, Амбуаз, Монришар и Блере в Турени^[734].

Восстановление экономики началось в 1435 году. В январе того же года Карл VII председательствовал на собрании Штатов Лангедойля в Пуатье. Делегаты проголосовали за скромную сумму в 120.000 франков и санкционировали возобновление на следующие четыре года выплат эдов по ставкам, действовавшим при Карле VI до разрушения французской налоговой системы Иоанном Бесстрашным. На практике это решение оказалось мертвой буквой. Провинциальные ассамблеи требовали замены новых налогов другими, почти наверняка менее продуктивными. В преддверии конгресса в Аррасе Карл VII торопился и не мог противостоять этим требованиям. Но важный психологический барьер был преодолен. В следующем году король, ободренный успешным исходом конгресса, предпринял новую попытку. В феврале, также в Пуатье, состоялось новое заседание Штатов Лангедойля. Король подробно изложил проблемы финансирования войны. Штаты согласились на введение эдов на постоянной основе и выделили еще 200.000 ливров в качестве компенсации за неудачу предыдущей субсидии. На этот раз реформа оказалась более долговечной. Карл VII получил возможность не получать согласия сословий на введение одного из двух основных военных налогов. На практике же король мог вводить без их согласия и талью. В феврале 1437 г. он лишь своим указом ввел дополнительную талью в размере 200.000 ливров. Этот эксперимент повторялся из года в год, и суммы, как правило, увеличивались. По мере того введение налогов постепенно становилось королевской прерогативой, Генеральные Штаты Лангедойля становились ненужными. В последний раз за время правления Карла VII Штаты собрались в Орлеане в 1439 г. для обсуждения предложений о мире, но никаких финансовых вопросов на рассмотрение ассамблеи не выносилось. Позднее король скажет, что эти ассамблеи были ненужными расходами для городов и провинций королевства и при ведении большой войны для их защиты достаточно было бы его королевской власти. В то же время была возрождена и реорганизована с расширенными полномочиями фискальная администрация, занимавшаяся сбором этих налогов до начала гражданских войн.

Аналогичным образом развивались события и на юге страны. В апреле 1437 г. Штаты Лангедока, собравшись в Безье в присутствии короля, также согласились восстановить выплату эд. Теоретически это было сделано только на три года, но король рассматривал это как бессрочное соглашение. Когда в 1439 г. Штаты потребовала письменного обязательства, что по истечении трех лет эды будут упразднены, министры ответили, что "нужды короля столь велики и очевидны, что он не может в настоящее время согласиться". Помимо эдов, в Лангедоке, как и в Лангедойле, взимались регулярные тальи. Теоретически они тоже были санкционированы Штатами, но на практике у ассамблей не было выбора, поскольку министры короля дали понять, что будут вводить их и без согласия сословий. В последующие годы собрания Штатов Лангедока становились все реже, а их свобода действий все более ограниченной. В результате вклад Лангедока в доходы короля неумолимо рос, пока не стал составлять почти половину тальи всего королевства.

Отсутствие финансовых документов не позволяет оценить общие результаты. Но они наверняка были впечатляющими. Стали погашаться старые долги. Расширился круг и масштаб военных действий. С 1437 г. Карл VII смог развертывать все более крупные полевые армии. В 1438–1440 гг. его военные казначеи содержали сорок два постоянных гарнизона в Иль-де-Франс и Па-де-Ко^[735].

Первые плоды новой системы появились в августе 1437 г. во время крупного наступления французов из долины Луары в район Парижа. Задача состояла в том, чтобы ликвидировать кольцо английских крепостей, окружавших столицу. За три месяца были захвачены все английские крепости к югу от Парижа, кроме одной. Монтаржи, Шато-Ландон и Немур — три английских опорных пункта в Гатине — были осаждены, в то время как основная часть французской армии продвинулась на север и осадила Монтеро. Этот город с мощной крепостью, находившийся в месте слияния Сены и Йонны был ключом к английским позициям в регионе. К французам присоединились войска, собранные в Шампани. В разгар осады было задействовано более 4.500 человек. Напротив главных ворот города была построена мощная бастида а через две реки были наведены понтонные мосты. В результате бомбардировок часть крепости превратилась в руины.

В Руане герцог Йорк пытался собрать армию помощи, но расстояние, нехватка денег и насущные потребности Нормандии помешали ему это сделать. Крепости в Гатине были оставлены на произвол судьбы, а все усилия были сосредоточены на спасении Монтеро. В сентябре герцог заявил в письме, что больше ничем не может им помочь. Между тем, для прорыва через осадные линии французов был собран небольшой отряд под командованием лорда Скейлза, который должен был усилить гарнизон Монтеро. Но по дороге он был атакован французскими войсками из Шартра. Многие из англичан были убиты или взяты в плен, остальные рассеялись. Предполагалось, что вскоре последует полномасштабная операция по оказанию помощи осажденным, но она так и осталась нереализованной. Советники Йорка были против всей этой затеи и в конце концов наложили на нее вето, сославшись на то, что срок полномочий герцога истек и его власть на исходе. Шато-Ландон, Немур и Монтеро сдались в течение октября 1437 года. Карл VII был намерен показать, что после Аррасского договора это уже не гражданская война, а война двух народов. Англичане, находившиеся в гарнизоне Монтеро, были приравнены к военнопленным и с охранными грамотами отпущены в Нормандию. А вот коренные французы, которые, вероятно, были подданными герцога Бургундского, были повешены как предатели. Только наступление зимы и нехватка средств помешали французскому королю сразу же выступить в поход на Мо и Крей. В Гатине гарнизон Франсуа де Сурьена в Монтаржи оставался единственным форпостом английской власти^[736].

* * *

Герцога Йорка на посту лейтенанта в Нормандии сменил граф Уорик. Уорик не хотел ехать во Францию. У него были важные интересы и большие поместья, которыми он должен был управлять в Англии, и в возрасте пятидесяти пяти лет он заявил, что "далек от легкой юности моих лет и от постоянного труда на осадах и ежедневной службы на войне". За прошлую службу ему причиталось около 14.000 фунтов стерлингов — огромная сумма. Перед вступлением в должность лейтенанта он представил Совету ряд требований, касающихся условий своей службы, полномочий, войск, которыми он будет командовать, а также погашения задолженности. Переговоры по этим вопросам продолжались до июля, а затем возникли проблемы с материально-техническим обеспечением, что привело к дальнейшим задержкам. В результате только 8 ноября 1437 г. Уорик высадился в Онфлёре в сопровождении Роберта Уиллоуби и экспедиционной армии численностью чуть более 2.000 человек^[737].

Уорик прибыл в разгар нового военного кризиса. За четыре дня до того, как его корабль вошел в Онфлёр, Жан де Крой осадил Ле-Кротуа с армией почти в 1.300 человек, поддерживаемой флотом и артиллерийским обозом. Перед воротами города была построена бастида, а у входа в гавань затоплены корабли. Филипп Добрый собирался к Ле-Кротуа, чтобы лично руководить осадой. Ле-Кротуа был единственной сохранившейся крепостью Англии в Пикардии и единственной пригодной гаванью между Кале и Сеной. Уорик взял на себя руководство крупной операцией по оказанию помощи. Практически из всех гарнизонов Нормандии была быстро собрана полевая армия. По приблизительным оценкам, ее численность составляла около 2.000 человек. Примерно в начале декабря 1437 г. Толбот принял командование над этой армией и с привычной стремительностью двинулся на север. Он перешел вброд Сомму у Бланштака и начал опустошать территорию за бургундскими осадными линиями. Бургундцы были застигнуты врасплох и запаниковали. Их городское ополчение в беспорядке бежало. Солдаты не подчинились своим офицерам и оставили осаду, сжигая при этом свои бастиды и оставив большую часть артиллерии. Из Англии в устье Соммы прибыл флот из семи больших кораблей, груженных войсками и припасами. Они рассеяли бургундскую эскадру, стоявшую у города, и прорвались в город. Англичане с триумфом вернулись в Нормандию, нагруженные добычей, включая личную карету Филиппа Доброго. Лейтенантство Уорика началось на победной ноте^[738].

Но оно не получило продолжения. Как и его предшественник, граф все время пребывания в Нормандии испытывал нехватку денег и людей. Большая часть армии Ричарда Йорка вернулась с ним в Англию, оставив Уорика с его собственной, гораздо более малочисленной армией. Номинальная численность постоянной армии в Нормандии составляла около 4.500 человек, но дезертирство достигло угрожающих размеров, и реальная численность была значительно ниже. Графу было приказано провести общую ревизию нормандских гарнизонов и сообщить Совету в Англии о численности имеющихся в наличии полевых войск, чтобы в следующем году к ним можно было направить подкрепление. Однако в итоге все имеющиеся силы были переброшены на другой театр военных действий. Кардинал Бофорт имел амбициозные планы в отношении своего племянника Эдмунда, который готовился принять владения герцога Бедфорда в герцогстве Алансонском, Мэне и Анжу. В марте 1438 г. Эдмунд был возведен в достоинство пэра как граф Дорсет и получил самостоятельное командование в качестве "генерал-капитана и губернатора" Мэна и Анжу и капитана Алансона. Ему была предоставлена собственная армия численностью 1.700 человек, финансируемая за счет займов кардинала. Эти решения были приняты без согласования с Уориком и не дожидаясь его доклада о потребностях Нормандии в войсках. В результате в 1438 г. он не получил подкреплений из Англии, что произошло впервые со времени воцарения Генриха VI^[739].

За неделю до Рождества 1437 г. Штаты Нормандии собрались в часовне архиепископского дворца в Руане, чтобы рассмотреть состояние финансов герцогства. Судя по продолжительности (одиннадцать дней), это было непростое заседание. В итоге собравшихся удалось убедить выделить необычно большую субсидию в размере 300.000 ливров на покрытие примерно трех четвертей расходов на содержание армии в Нормандии, при этом Уорик пообещал, что остальное будет выплачено из английских доходов. Результат оказался неутешительным. Болезни, голод и военные разрушения привели к тому, что значительная часть нормандской субсидии оказалась невозможной к сбору. Обещанных Уориком английских доходов не существовало. Попытка герцога Бедфорда в июне 1434 г. перевести субсидии на французскую войну на более формальную и регулярную основу не удалась. После падения Парижа английский Совет предложил другую схему. Она предусматривала, что, помимо выплаты авансов экспедиционным армиям, английская казна должна была выплачивать жалованье 400 латникам и 1.200 постоянным войскам. Новая схема оказалась не более успешной, чем старая. Субсидия за первый год была направлена на оборону Кале в июне 1436 г., и ни одна из последующих выплат так и не была произведена. Вместо этого Совет вернулся к старой практике осуществления разовых выплат, когда давление событий заставляло его это делать, а деньги находились. И герцог Йорк, и граф Уорик прибыли во Францию с сундуками денег, чтобы погасить задолженность нормандским гарнизонам. Но чтобы не допустить нового роста задолженности, казначей Нормандии был вынужден полагаться на денежные переводы, которые с непредсказуемой периодичностью поступали из Англии. За четыре года после смерти герцога Бедфорда в нормандскую казну из Англии поступило в общей сложности чуть более 53.000 фунтов стерлингов, то есть в среднем около 13.000 фунтов стерлингов в год. Однако этот средний показатель скрывает сильные колебания, и после июня 1437 г. платежи резко сократились. За все шестнадцать месяцев пребывания Уорика на посту лейтенанта из Англии не было получено ничего^[740].

Летом 1438 г. на севере Франции второй год подряд не удается собрать урожай. К июлю оптовые цены на зерно на рынке Руана превысили обычный уровень в десять раз. За массовым голодом последовала эпидемия оспы. Стихийные бедствия в сочетании с неплатежеспособностью правительства привели к стремительному падению дисциплины в нормандских гарнизонах. Для мая 1438 года мы имеем наглядное описание обстановки в окрестностях Танкарвиля. Капитан крепости докладывал, что налоги не собираются, продовольствия не найти, а люди каждый день сбегают, чтобы прокормиться за счет грабежей. Аналогичные сообщения поступали от капитанов крупных гарнизонов Понтуаза и Пон-де-л'Арк. Разбой в сельской местности достиг небывалых масштабов. В Руане участились казни грабителей на площади дю Марше. В августе 1438 г. был раскрыт серьезный заговор с целью сдачи города врагу и репрессии были ужесточены^[741].

Эдмунд Бофорт, недавно получивший титул графа Дорсета, высадился в Шербуре примерно в конце мая 1438 г. с армией, которая могла быть использована для подкрепления Уорика. Но Эдмунд направился непосредственно в Мэн. После смерти герцога Бедфорда позиции англичан в Мэне постепенно ухудшались. В 1438 г. они ограничивались Ле-Маном и еще четырьмя городами с гарнизонами. Регион страдал от постоянных набегов французских гарнизонов с южного и восточного направлений. Значительная часть сельской местности была разорена французскими партизанами и обезлюдела. Дорсет был грамотным военачальником, но его появление в этом регионе мало что изменило к лучшему. Из Алансона он двинулся вниз по долине реки Сарта и захватил два французских замка с гарнизонами к северу от Ле-Мана — Сент-Эньян и Ла-Гиерш. Через два месяца, когда стали поступать сообщения о готовящемся контрнаступлении французов, он отказался от кампании и отошел в свой замок Аркур в Нормандии, оставив основную часть своей армии расквартированной в Алансоне и Ле-Мане. Через несколько месяцев Ла-Гиерш был снова потерян, по словам английского хрониста, "по недосмотру". Большой Совет протестовал против такого отвлечения войск на второстепенный театр, которое, по мнению советников, стоило им территории в более важных местах. Герцог Глостер с полным основанием обвинял во всем кардинала^[742].

На этом сложном политическом фоне Уорик был обречен бессильно наблюдать за тем, как ухудшается английское военное положение в Нормандии. В июне 1438 г. Толбот вновь вторгся в Па-де-Ко и захватил несколько дальних фортов, защищавших Дьепп. Но нападения на сам Дьепп не последовало. Попытка захватить Арфлёр закончилась неудачей: все восемь английских кораблей, использовавшихся для блокады города с моря были уничтожены. Тем временем на востоке французы укрепляли свои позиции в районе Парижа.

В ноябре 1438 г. англичане в течение нескольких дней потеряли Дрё и Монтаржи. В обоих случаях города были проданы врагу его капитанами. Дрё был, после Эврё, главной крепостью юго-восточной границы Нормандии. По словам французского капитана, она была "неприступна, кроме как в результате предательства или неисполнения обязанностей часовыми". Однако ночью она была захвачена при попустительстве Гийома Брулара, единственного коренного француза, командовавшего английской крепостью. Как и другие французы, находившиеся на английской службе, Брулар имел связи с соседними семьями поддерживавшими французского короля и беспокоился о своем будущем. Наградой ему стала крупная денежная взятка, выгодный брак для его дочери и перспектива лучшей карьеры на французской службе. В Монтаржи Франсуа де Сурьен выдержал почти двухмесячную осаду, после чего потерял надежду на спасение и в декабре 1437 г. продался Орлеанскому бастарду. Город оставался в осаде еще несколько месяцев, пока Карл VII пытался собрать деньги. Англичане надеялись, что Сурьен нарушит условия капитуляции и поддерживали гарнизон, пополняли его запасы и брали на себя ответственность за выплату жалованья. Но когда в ноябре 1438 г. французский король наконец нашел деньги, Сурьен открыл ворота и уехал. Ему предложили должность на французской службе, но, в отличие от Брулара, он продолжал служить англичанам. Когда незадолго до Рождества замок Сен-Жермен-ан-Ле под Парижем был передан Толботу за деньги — единственный светлый момент в удручающем для английского оружия году, — Франсуа де Сурьен был назначен его капитаном^[743].

Повторное занятие Сен-Жермен-ан-Ле стало последним заметным событием в период лейтенантства Уорика. Он был назначен на 18-месячный срок, и его полномочия истекли в январе 1439 года. Как и герцог Йорк, Уорик согласился остаться на своем посту до тех пор, пока не будет найден преемник. Но к этому времени он уже был болен, и ему не суждено было вновь увидеть Англию. Граф умер в Руане 30 апреля 1439 года. Его тело было доставлено в Англию, где для погребения была построена великолепная часовня Бошан в соборе Святой Марии в Уорике^[744].

* * *

Финансовые проблемы и поражения на поле боя возродили интерес английского Совета к заключению мира путем переговоров, но ничего не изменили в нереалистичных позициях, которые они заняли в Аррасе. Советники так и не смогли осознать слабость своей политической позиции. Они были убеждены, что Карл VII — марионетка в руках своих анжуйских советников, винили их в провале конгресса и возлагали надежды на смену режима при французском дворе. Герцог Глостер заявил, что "общеизвестно", что ни Карл VII, ни Дофин Людовик не обладают умственными способностями для управления страной и что рано или поздно им будет навязано какое-то регентство. Эта идея была ошибочной, но ее почти наверняка разделяли другие советники Генриха VI. С точки зрения Англии она казалась правдоподобной. Ведь менее чем за десять лет во Франции произошло четыре дворцовых переворота, каждый из которых привел к насильственной замене министров, которым Карл VII, очевидно, доверял. Но было большой ошибкой думать, что другое французское министерство может уступить в вопросах суверенитета и оммажа, которые были основополагающими для идентичности французского государства и являлись предметом веры сменявших друг друга французских королей на протяжении десятилетий, независимо от того, кто был их советниками^[745].

В 1437 г. советники Генриха VI вернулись к прежней схеме дворцового переворота во Франции с помощью герцога Орлеанского. Сам Карл Орлеанский был, вероятно, главным источником информации для Совета о том, что происходит при дворе французского короля. Но он обманывал и себя, и своих пленителей относительно степени своего политического влияния во Франции. Герцог Орлеанский все более озлоблялся и не хотел умереть в плену, как герцог Бурбонский. Он считал, что советники французского короля препятствуют его освобождению, предпочитая оставить его томиться в английской тюрьме, чем видеть, как он займет свое законное место среди них. У анжуйских министров при французском дворе было много врагов, и Карл Орлеанский, несомненно, поддерживал связь с некоторыми из них.

Постепенное восстановление финансов государства привело к тому, что правительство стало действовать более жестко, а вместе с этим увеличилась дистанция между Карлом VII и придворной знатью. В первое десятилетие правления короля она неплохо поживились за счет его проблем, но оказалась в проигрыше, когда поток земельных пожалований, пенсий и сговоренных закладных сократился до минимума. В декабре 1438 г. был издан ордонанс, отменяющий большинство королевских пожалований, выданных с 1418 г. Это был серьезный удар по тем, кто процветал при снисходительных режимах Луве и Ла Тремуйя. Как и каждая последующая главенствующая группировка при дворе Карла VII, режим Карла Анжуйского вызывал зависть и междоусобную борьбу среди тех, кто считал себя отстраненным от власти и связанных с ней статуса и наград. Некоторые из старых советников французского короля, пользовавшихся влиянием во времена Ла Тремуя, горько возмущались тем, что после его падения они оказались на задворках. Их лидером был герцог Бурбонский, потерявший влияние после Аррасского конгресса. Герцоги Бурбонские были королевскими принцами крови, потомками Людовика IX, но они страдали от бедности своего гористого и неплодородного апанажа, который никогда не был способен поддержать их высокий статус и еще более высокие притязания. На протяжении как минимум трех поколений они зависели от пожалований короны, поэтому потеря королевской милости была для них очень болезненной. Герцог Карл, "новый Авессалом" бургундского хрониста Жоржа Шателена, был порывистым человеком со страстной и устойчивой ненавистью к анжуйцам и склонностью к насильственным решениям. Герцог Алансонский, его ближайший союзник, пылал гневом на неблагодарность короля за его службу в поле с Жанной д'Арк и тоже считал Карла Анжуйского своим смертельным врагом^[746].

Злопыхатели имели все возможности для того, чтобы бросить вызов правительству короля. Аррасский договор, положив конец войне между Францией и Бургундией, выбросил большое количество безработных солдат на переполненный рынок военной рабочей силы. Они создавали вооруженные отряды, которые объединялись в крупные вольные армии и назывались бригандами. Их численность пополнялась за счет толп бежавших крестьян и безработных из городов. У печально известного кастильского бриганда Родриго де Вильяндрандо было несколько тысяч всадников, большинство из которых до 1435 г. периодически использовались министрами Карла VII для набегов на восточные владения Бургундского дома. Другая армия бригандов, численностью 3.000 ― 4.000 человек, была набрана из французских гарнизонных войск, действовавших против бургундцев в Пикардии и Лаонне. Когда в 1436 г. Ришмон изгнал бригандов из этих областей, они перебрались в Камбрези и Эно, а затем двинулись в Шампань под командованием трех капитанов — Антуана де Шабанна и двух бастардов из дома Бурбонов, Ги и Александра. Министры Карла VII насчитали не менее двенадцати таких вольных армий. На севере Франции они получили название живодеров, по имени работников, выполнявших самую грязную работу на мясных рынках французских городов и часто считавшихся едва ли не зверьми.

Живодеры представляли серьезную угрозу политической стабильности монархии Валуа, поскольку за ними стояли знатные дворяне, которые покровительствовали ведущим капитанам и в определенной степени контролировали их деятельность. Самым значительным из покровителей живодеров был герцог Бурбонский. Он был тесно связан с Родриго де Вильяндрандо, который женился на его единокровной сестре-бастарде, с Ги и Александром бастардами Бурбонскими, его единокровной братьями, которые командовали двумя крупными отрядами, и с братьями Шабанн, Жаком и Антуаном. Жак де Шабанн командовал одним из отрядов армии Родриго де Вильяндрандо. Он также был сенешалем герцога в Бурбонне и от его имени контролировал гарнизоны большинства главных французских крепостей вокруг Парижа, включая Венсен, Пон-де-Шарантон, Сен-Клу, Корбей и Бри-Конт-Робер^[747].

Герцоги Бурбонский и Алансонский рассматривали Карла Орлеанского как главу коалиции, направленной против министров короля. Все знали, что завещание Генриха V запрещало освобождать Карла Орлеанского иначе как в рамках общего мира. Чтобы вызволить его из лап пленителей, необходимо было заключить общее соглашение с Англией. Недовольные нашли союзника в Орлеанском бастарде, который стоял на страже интересов своего единокровного брата и имел собственные разногласия с анжуйскими министрами короля. В начале 1437 г. он обратился к Иоанну V Бретонскому с предложением выступить посредником в заключении мира между Англией и Францией. Согласно разработанному плану, герцоги Бретонский и Орлеанский должны были предложить себя в качестве посредников на новой мирной конференции. Эта идея Иоанну V понравилась. В апреле он отправил в Англию своего личного секретаря и герольда, чтобы представить ее на рассмотрение английского Совета. В мае 1437 г. Иоанн V председательствовал на встрече в Ванне, на которой присутствовали Орлеанский бастард, герцоги Бурбонский и Алансонский. Они одобрили предложение о созыве мирной конференции и планировали провести ее в Шербуре — месте, удобном для всех, кроме Карла VII^[748].

В октябре 1437 г. предложения герцога Бретонского были рассмотрены на Большом Совете, собравшемся в присутствии Генриха VI во дворце его отца на берегу Темзы в Шине. Канцлер Стаффорд открыл заседание, выдвинув три вопроса. Как Англия должна была отреагировать на ухудшение отношений между Папой Евгением IV и Базельским собором, грозившее расколом Церкви и избранием антипапы, поддерживаемого французами? Как добиться разумных условий мира с Францией, когда надежды, возлагавшиеся на Аррасский конгресс, рухнули? И что делать с тяжелым финансовым положением Англии? Собрание решило, что герцог Орлеанский должен быть доставлен в Шербур для участия в мирной конференции герцога Бретонского. Лорду Кобэму, нынешнему опекуну герцога, было приказано привезти его в Шин на следующей неделе для обсуждения деталей. Последовавший за этим финансовый обзор показал, насколько неотложной стала задача заключения мира. Положение было настолько тяжелым, что Англия едва ли могла позволить себе участие в дипломатической конференции, не говоря уже о продолжении войны. Текущий доход находился на самом низком уровне за все время царствования. В условиях, когда в результате торговой войны с Бургундией экспорт шерсти был близок к нулю, таможенные сборы достигли нового минимума. Последний парламентский налог — единовременная субсидия, одобренная в январе 1437 г., — был полностью заложен кредиторам в качестве обеспечения их займов. Казначей сообщил, что без отмены уступок в их пользу он не сможет даже оплатить расходы на перевозку герцога Орлеанского под охраной в Шербур. Пришлось просить Карла Орлеанского самому изыскать деньги из своих разоренных войной владений во Франции^[749].

По сути, мирный проект был уже обречен, хотя люди, собравшиеся в Шине, этого не знали. Карл VII вскоре обнаружил заговор герцога Бурбонского против своих советников и предпринял упреждающие меры. В Лангедоке, где он председательствовал в собрании Генеральных Штатов, король собрал армию раньше, чем герцог Бурбонский был готов к действиям. Карл VII вторгся в Бурбонне, а затем двинулся к Луаре. В августе герцог Бурбонский был вынужден выразить унизительную покорность. Родриго де Вильяндрандо бежал из королевства, а другие сторонники герцога были переброшены против англичан. Министры Карла VII подозревали герцога Бретонского в причастности к заговору, что неизбежно дискредитировало его как миротворца. Английский Совет сделал все возможное, чтобы сохранить мирный проект. В марте 1438 г. советники отправили во Францию казначея королевского двора сэра Джона Попхэма для проведения предварительных переговоров с графом Уориком, герцогом Бретонским и Орлеанским бастардом. Попхэм провел шесть изнурительных месяцев, курсируя между Руаном, Шербуром и Бретанью. В сентябре 1438 г. переговоры окончательно сорвались. Министры Карла VII отказались участвовать в переговорах под эгидой герцога Орлеанского до тех пор, пока не отправят своих агентов для непосредственного обсуждения вопроса с ним. Опыт научил их скептически относиться к предложениям, связанным с отчаянным положением пленников в Англии^[750].

Осенью того же года бретонский мирный план был заменен другим, на этот раз выдвинутым герцогом Бургундским. Как и Иоанн V, Филипп отчаянно нуждался в мире. Гарнизоны, которые он содержал для сдерживания англичан из Кале и Ле-Кротуа, сильно опустошали его казну. Недовольство торговой войной росло в Голландии и Брабанте. Иностранные купцы в Брюгге угрожали покинуть Фландрию и бойкотировать ее торговлю, если противостояние Бургундии и Англии продолжится. Имея прохладные отношения с Карлом VII, Филипп создавал альянсы с ведущими дворянами Франции и видел в герцоге Орлеанском важного союзника.

В ноябре 1438 г. Филипп, наконец, прислушался к совету Ланнуа и предложил себя в качестве посредника для заключения постоянного мира. Он лично обратился ко двору короля Франции, но, зная, как сильно его ненавидят в Англии, поручил герцогине Бургундской Изабелле Португальской возглавить переговоры с министрами Генриха VI. Изабелла направила в Вестминстер личного эмиссара с предложением совместно с кардиналом Бофортом возглавить новую мирную конференцию под эгидой Бургундии. Бофорт и Изабелла хорошо подходили друг другу. Кардинал оказывал большое влияние на английскую политику и в данный период был сторонником мира, а Изабелла была, внучкой Джона Гонта, племянницей кардинала и его старым другом еще с тех времен, когда он был постоянным гостем при бургундском дворе. В январе 1439 г. Бофорт и архиепископ Кемп уладили предварительные вопросы с представителями Карла VII в присутствии герцогини на встрече под Кале. Они договорились, что мирная конференция откроется 8 мая 1439 г. либо в Шербуре — месте, ранее согласованном с Иоанном V, — либо где-то вблизи Кале. Карл Орлеанский должен был быть доставлен на конференцию и допущен к участию в ней, хотя на данный момент его роль оставалась неопределенной^[751].

Новый проект столкнулся с оппозицией в обеих странах. В Англии герцог Глостер заявил, что не понимает,какой смысл в новых мирных переговорах. На них только тратятся деньги, которые можно было бы лучше израсходовать на продолжение войны. С французской стороны царило зловещее молчание, которое, вероятно, отражало разногласия среди советников короля. Значительная часть населения считала, что Карлу VII лучше продолжать войну, чем торговаться с врагом. Вопрос встал в начале апреля 1439 г., когда король находился в Риоме (Овернь), а его Совет обсуждал состав французской делегации. Большинство военачальников, входивших в Совет, были против мирного процесса. Герцог Бурбонский, когда его планы вооруженного мятежа потерпели крах, выступил против переговоров, как и его соратники Жак де Шабанн и маршал Лафайет. Артур де Ришмон не присутствовал в Совете, но разделял их мнение. Он уже некоторое время настаивал на проведении крупного наступления на оставшиеся английские крепости на подступах к Парижу. В итоге было принято решение, в котором уступили обе стороны. Было решено провести мирную конференцию, но при этом усилить давление на англичан в районе Парижа путем проведения крупного наступления на Мо или Крей. В итоге целью был выбран именно Мо^[752].

Договоренности, согласованные Кемпом и Бофортом в Кале, были утверждены на Большом Совете в Вестминстере в феврале 1439 года. Подготовка инструкций для английских послов заняла больше времени. Они обсуждались в течение нескольких дней в конце мая 1439 г. на другом Большом Совете в старом поместье Черного принца в Кеннингтоне. Делегация руанского Большого Совета, включавшая епископа Кошона, Жана Ринеля и сэра Уильяма Олдхолла, пересекла Ла-Манш, чтобы присутствовать там. Согласованным инструкциям удивительно не хватало реализма, учитывая коллективный опыт их составления и отчаянное стремление англичан добиться выхода из войны путем переговоров. Новая идея заключалась в разделе страны между Генрихом VI и Карлом VII, при этом каждый из них оставался королем Франции и был сувереном в подвластных ему землях. В качестве исторических прецедентов для такого соглашения приводились разделы Франции времен Меровингов и разделы страны при преемниках Карла Великого. Английские инструкции предусматривали раздел Франции по Луаре, что имело стратегический, но не политический смысл. Это потребовало бы от французского короля сдачи всего, что он приобрел после осады Орлеана. Много внимания было уделено проблеме изгнанных французских землевладельцев в Нормандии, которая вызвала столько трудностей в Аррасе. Англичане мало что могли предложить этой важной в политическом отношении группе населения. Послы были уполномочены признать, что они могут вернуть свои земли, если те окажутся в руках английской короны. Но в противном случае они должны были заключить любую возможную сделку с нынешними оккупантами. Мало сомнений в том, что Бофорт действительно верил в эту концепцию. Если французы не согласятся, то, согласно инструкции, он должен был прочитать им лекцию о вреде войны в выражениях, которые он, должно быть, составил сам. Они должны были понять, что,

либо эта война должна длиться вечно и никогда не иметь конца… [либо] если она будет иметь конец, то должна закончиться одним из двух способов, то есть либо грубой силой, когда один из противников уничтожит и полностью покорит другого… [либо] она должна закончиться доброй договоренностью и согласием, что является ее хорошим завершением.

Несмотря на большой опыт общения с французами, Бофорт всегда недооценивал силу приверженности французского правительства единству королевства и суверенитету своего короля над всей его территорией. Бофорт был наделен отдельными личными полномочиями для выхода из любого тупика, а послы были проинформированы о том, что король в частном порядке изложил ему свое мнение. Его секретные инструкции не сохранились, но очевидно, что он не был уполномочен идти на уступки, которые могли бы вывести из тупика. Архиепископ Кемп сказал на конференции в Кале то же, что уже говорил на конференции в Аррасе: англичане "прибыли не для того, чтобы лишить короны своего короля". Если заключение мира на этих условиях окажется невозможным, английским послам предписывалось доложить королю и его Совету в Англии и попросить дальнейших указаний. Если и это не выведет из тупика, то они должны были предложить самое длительное перемирие, о котором только можно договориться, по возможности до пятидесяти лет. В качестве показательного замечания Совет добавил, что для большей надежности перемирия было бы желательно ликвидировать крепости, которые каждая из сторон удерживала на территории другой. Предлагалось обменять английские анклавы Крей, Мо и Сен-Жермен-ан-Ле на французские в Нормандии — Дьепп, Арфлёр и Мон-Сен-Мишель. Это был прозрачный намек на то, что территориальные амбиции англичан теперь ограничиваются удержанием Нормандии и, предположительно, Гаскони и Кале^[753].

Конференция открылась с двухмесячным опозданием 6 июля 1439 г. под пасмурным небом на продуваемой всеми ветрами прибрежной равнине между Кале и Гином. Изабелла привезла с собой группу советников своего мужа, включая его канцлера Николя Ролена и Юга де Ланнуа. Они были размещены в Гравелине вместе с французской делегацией. Кардинал Бофорт с англичанами обосновался в Кале. Филипп Добрый наблюдал за ходом событий из аббатства Сен-Бертен в Сент-Омере. Конференция была спланирована с размахом. Пленарные заседания проходили каждые три-четыре дня, а паузы отводились на внутренние дискуссии и неформальный обмен мнениями между делегациями и посредниками. В дни заседаний посредники и делегаты выезжали со своих баз в тщательно выверенном порядке в импровизированный городок из шатров и павильонов, который был построен для этого случая в миле к югу от развалин форта Уа. Городок был разделен на отдельные сектора для посредников, делегаций и корпуса из 600 солдат, которым было поручено обеспечивать безопасность переговоров. Для кардинала Бофорта и Изабеллы были построены два больших деревянных дома. Апартаменты Бофорта отличались особым великолепием. Это был просторный зал, увешанный алыми тканями и красивыми гобеленами, где кардинал хранил большие запасы вина и устраивал пышные приемы. Между апартаментами посредников располагался большой павильон, где кардинал Бофорт и Изабелла Португальская председательствовали на пленарных заседаниях сидя на позолоченных тронах, задрапированных золотыми тканями.

Французскую делегацию возглавляли канцлер Карла VII Рено де Шартр, граф Вандомский и Орлеанский бастард, недавно ставший графом де Дюнуа, и вошедший в историю под этим титулом. Англичане прислали большую делегацию во главе с архиепископом Кемпом. Его поддерживала внушительная группа пэров, епископов и чиновников, представители Большого Совета из Руана, штат юристов и два секретаря — дипломатический секретарь короля Томас Беккингтон (он вел официальный протокол) и воинственный французский секретарь Жан Ренель. Большинство ведущих членов английской делегации присутствовали и в Аррасе. Бофорт, хотя формально и не входил в состав английской делегации, на практике выполнял функции ее председателя, несмотря на свой статус посредника. Карл Орлеанский был доставлен в Кале и находился под надежной охраной в замке. Англичане надеялись, что он убедит их противников смягчить свои традиционные позиции на переговорах. По мере того как конференция продолжалась, герцог принимал в ней все более активное участие и в конце концов был привлечен Бофортом и Изабеллой Португальской в качестве дополнительного посредника^[754].

В период с 6 по 29 июля 1439 г. состоялось семь официальных заседаний конференции, в ходе которых выяснилась исходная позиция англичан. К концу второго заседания обе стороны заняли позиции, от которых отказались отступать. Французы, как и прежде, настаивали на том, что мир невозможен, если английский король не откажется от своих притязаний на корону Франции, и что любая территория, которой он владеет во Франции, должна принадлежать ему как вассалу Карла VII. Англичане заявили, что в их понимании титул их короля не подлежит обсуждению. Из этого следовало, что не может быть и речи о том, чтобы он согласился на статус вассала. Вечером второго дня заседаний Генри Бофорт угощался вином и пряностями вместе с герцогиней в ее апартаментах. Кардинал сказал Изабелле, что не может представить себе обстоятельств, при которых англичане согласились бы на принесения оммажа сопернику за территорию, которую они занимали во Франции. Если французы будут настаивать, сказал он, переговоры сорвутся. Настало время, когда англичане должны были использовать Карла Орлеанского. Третье заседание было посвящено переговорам между Карлом, Изабеллой и французской делегацией. Англичане были напуганы тем, что может быть предпринята попытка похитить их пленника. Поэтому заседание пришлось проводить в большом шатре у Милкгейта — укрепленных ворот на восточной стороне Кале, за которыми издалека наблюдали многочисленные английские солдаты. В дневнике Бекингтона записано, что герцог сказал Изабелле, когда они вошли в павильон, что он "готов умереть за мир", но в остальном мы должны довольствоваться краткими протоколами, составленными французской делегацией. В них зафиксировано лишь то, что переговоры были продолжительными и охватывали "несколько возможностей", которые могли бы привести к соглашению. Ясно лишь то, что Карлу Орлеанскому не удалось убедить французских послов изменить свою позицию по какому-либо принципиальному вопросу^[755].

18 июля 1439 г. Бофорт доложил английской делегации о текущих перспективах соглашения. Он был настроен весьма пессимистично. Герцогиня, по его словам, обсудила все вопросы с Рено де Шартром и его коллегами и пришла к выводу, что в вопросе о титуле короля и о оммаже нет никаких возможностей для движения вперед. Таким образом, при существующем положении дел мира не будет. Единственной альтернативой было длительное перемирие. Герцогиня выдвинула предложение о перемирии на пятнадцать, двадцать или тридцать лет, которое подготовил для нее Николя Ролен. Остаток июля прошел в спорах о точных условиях такого перемирия. По замыслу Изабеллы, цель заключалась в том, чтобы отложить решение вопроса о суверенитете на время действия перемирия, оставив Генриху VI возможность вновь заявить о своих претензиях, если к моменту истечения срока перемирия не будет заключен окончательный мир. При этом Генрих VI должен был воздержаться от именования себя королем Франции, позволить нормандским изгнанникам вернуться в свои владения и отпустить Карла Орлеанского без выкупа. Таким образом, оставался открытым спорный вопрос о том, какую территорию англичане смогут занимать на время действия перемирия, который и стал главным предметом разногласий на следующем пленарном заседании. Делегации собрались в присутствии посредников 22 июля, в холодный, ветреный день с проливным дождем, который просачивался сквозь потолок шатра на головы участников. Это был беспокойный день. Каждой стороне было предложено дать свой ответ на предложения герцогини. Французы приняли их сдержанно, но не были готовы согласиться с тем, что англичане останутся оккупировать всю Нормандию и настаивали на том, что те должны вывести войска из всех семи нормандских бальяжей, кроме двух, и отказаться от завоеванных земель. Англичане отвергли это предложение и потребовали включить в состав своих владений не только Нормандию и завоеванные земли, но и всю западную Францию. Герцогиня разрыдалась от досады, но "от гнева ли или от боли, я не знаю", — писал в своем дневнике Томас Бекингтон. Изабелла спросила, согласятся ли англичане на перемирие на предложенных условиях, даже если удастся договориться о территории. Они ответили, что у них нет никаких инструкций на этот счет. Как выяснилось, не было их и у французов. Вскоре после этого стало известно, что французская делегация собирает вещи^[756].

Рено де Шартра и его коллег убедили подождать со сборами, пока англичане обдумывают свои дальнейшие действия. 27 июля кардинал Бофорт предложил отложить конференцию, пока архиепископ Кемп и его коллеги вернутся в Англию для получения дальнейших инструкций. Французы, которым необходимо было посоветоваться с собственным правительством, согласились на отсрочку в шесть недель, до 11 сентября. Перед тем как делегации разъехались, герцогиня назначила заключительное заседание на 29 июля. Весь этот день Изабелла провела в консультациях с Карлом Орлеанским и французской делегацией, пытаясь сделать предложенное перемирие более приемлемым для англичан. Но не было никаких шансов на то, что они согласятся отказаться от большей части Нормандии, а проблема изгнанных нормандских землевладельцев никуда не исчезла. Изабелла заставила французов быть более реалистичными, и в конце концов они уступили. Изабелла и герцог Орлеанский подготовили совместный меморандум, который французы приняли в принципе, а кардинал заявил, что будет рекомендовать его английскому королю и его Совету. В окончательном варианте меморандума предлагалось, что на время перемирия англичане должны сохранить за собой все, чем они владели в настоящее время в Нормандии и Аквитании, с их "приписками и придатками", но уступить завоеванные земли, включая графства Мэн и Перш и, возможно, французский Вексен с его главной крепостью Понтуаз. В меморандуме было поддержано английское предложение об обмене крепостями. Французы должны были отдать завоеванные ими главные пункты в Па-де-Ко, но не Мон-Сен-Мишель, который никогда не был в руках англичан. Англичане, в свою очередь, отказывались от своих крепостей в Иль-де-Франс, в Крее, Мо и Сен-Жермен-ан-Ле. Нормандским изгнанникам возвращались их владения в герцогстве, за исключением ограниченного числа стратегически важных крепостей, которые английским властям разрешалось оставить за собой и обеспечить гарнизонами. Вернувшиеся изгнанники не должны были приносить оммаж за свои земли английскому королю, но и не имели права служить Карлу VII с оружием в руках, пока они владели землями в Нормандии. Наконец, по настоянию Бофорта в соглашение был включен пункт, согласно которому оно могло быть расторгнуто любой из сторон в любое время с уведомлением за год. Это был очень сложный, но гениальный компромисс. Изабелла вручила меморандум обеим делегациям и призвала их получить инструкции своих правительств. Французская делегация покинула Гравелин 30 июля. 5 августа 1439 г. архиепископ Кемп и еще пять членов английской делегации сели на корабль, направлявшийся в Англию для доклада королю. Остальные члены английского посольства остались в Кале вместе с кардиналом, бездельничая до возвращения Кемпа. Жизнь в Кале, писал Беккингтон своему другу, была невыносимо скучной^[757].

* * *

20 июля 1439 г., незадолго до закрытия конференции, Ришмон осадил Мо с 5.000 солдат. Его армия была необычна тем, что почти две трети ее составляли вольные компании живодеров. Эти компании с прошлого года участвовали в жестокой региональной войне между партизанами Рене Анжуйского и Антуана, графа де Водемон, за контроль над герцогствами Лотарингия и Бар. После заседания Совета в Риоме в апреле 1439 г. в регион были направлены офицеры короля и герцога Бурбонского, чтобы положить конец этому разрушительному конфликту, натравливавшему французских солдат друг на друга. Они отозвали компании в Иль-де-Франс и передали их под командование Ришмона в Корбее, месте сбора армии для похода на Мо. Это был первый этап решительных действий правительства Карла VII, направленных на усмирение живодеров путем включения их в состав королевской армии за регулярное жалованье и последующее использование против англичан. Эта политика оказалась успешной лишь отчасти. Вольные капитаны не желали покидать Лотарингию без оплаты, и лейтенантам Рене пришлось за немалые деньги перекупать наемников с обеих сторон. Но и в этом случае некоторые из них предпочли разграбление Эльзаса, Бургундии или Оверни тяжелым осадам на службе у Карла VII. Только в середине июля у Ришмона под Корбеем было достаточно сил для осады Мо^[758].

Мо был одной из сильнейших крепостей Франции и состоял из двух частей, расположенных на противоположных берегах Марны. Сам город находился на северном берегу, защищенный древним обводом стен, большая часть которых относилась к римскому времени, и старым замком графов Шампани, возвышавшимся над рекой в его западной части. Но своей силой город был обязан огромному укрепленному пригороду на противоположном берегу реки, известному как Марка. Марка занимала крутой изгиб реки, которая с трех сторон протекала под ее стенами, а с четвертой, южной, была защищена каналом, пересекавшим излучину. Эти две крепости соединял каменный мост. Гарнизон Мо, насчитывавший более 500 человек, один из самых крупных во Франции, был полностью окружен враждебной территорией, и его численность была слишком велика для снабжения за счет местных ресурсов. Это означало, что снабжение гарнизона должно было осуществляться регулярными конвоями из Нормандии, что было настоящим логистическим кошмаром: длинные обозы с гружеными повозками каждый раз сопровождались более чем 1.000 человек, пересекавших Иль-де-Франс. Последний такой конвой прибыл в сентябре 1438 г., то есть десятью месяцами ранее, и к моменту подхода армии Ришмона запасы, видимо, были невелики. В 1439 г. капитаном Мо был норфолкский рыцарь сэр Уильям Чемберлен, двоюродный брат и протеже сэра Джона Фастольфа. Он отсутствовал в городе несколько месяцев, набирая войска в Англии. В его отсутствие командование перешло к сэру Томасу Эверингему и бальи Джону Бастарду из Тиана. Джон Тианский — реальный глава обороны — был профессиональным французским солдатом, начавшим свою карьеру в качестве рутьера на службе у Иоанна Бесстрашного, а затем перешедшим на английскую службу после убийства герцога. В 1422 г. Генрих V посвятил его в рыцари за участие в первой осаде Мо. Когда Ришмон прибыл со своей армией, он разместил штаб в деревне Шоконен, расположенной в двух милях от города, недалеко от дороги, по которой можно было ожидать прибытия любой помощи осажденным. В последующие дни его войска заняли пригородные деревни и монастыри и построили семь деревянных бастид, блокировав город и Марку. На северном берегу реки, напротив стен и ворот города, была выстроена грозная линия артиллерийских батарей^[759].

Хотя о планах коннетабля говорили в Париже с мая, его появление под Мо застало англичан врасплох. Правительство Нормандии находилось в замешательстве. Граф Уорик еще не был заменен. Герцог Глостер хотел получить эту должность, но его не допустил к ней кардинал Бофорт, который отстаивал притязания своего племянника Джона Бофорта, графа Сомерсета. В результате наступил паралич власти. Чтобы избежать выбора между этими двумя могущественными принцами, английский Совет временно передал управление Нормандией в руки комиссии из двенадцати человек, одним из которых был Сомерсет. Среди других были канцлер Луи де Люксембург и главные английские военачальники во Франции — Толбот, Скейлз, Фоконберг и Дорсет. Формально Сомерсет обладал не большей властью, чем остальные. Но благодаря своему высокому положению и связям в Англии он на практике имел главный голос, хотя совершенно не подходил для этой роли. Джон Бофорт попал в плен в битве при Боже в марте 1421 года в возрасте семнадцати лет и почти всю свою взрослую жизнь провел во французских тюрьмах. Годы плена наложили на него свой отпечаток. В конце 1438 г. после долгих и сложных переговоров он был освобожден, будучи человеком с подорванным здоровье, разорившимся и не имеющим военного опыта. Тома Базен, который, вероятно, встречался с ним, нарисовал непривлекательный портрет этого человека: гордый, высокомерный, тщеславный, неспособный и невосприимчивый к советам. Это мнение подтверждает и хорошо информированный английский наблюдатель, отметивший властные манеры и вспыльчивый нрав графа.

Перед нормандской комиссией стояла сложная задача, которая была бы не по плечу и более умелым людям, чем граф Сомерсет. Экспедиционная армия на этот год была малочисленной и прибыла с запозданием. В апреле 1439 г. в Нормандию должно было отправиться чуть менее 1.000 человек, но отплыли они только в конце июля. Денег не было ни в Руане, ни в Вестминстере. Экспедиционную армию, а также более крупную армию, отплывавшую в Гасконь примерно в то же время, пришлось финансировать за счет продаж земель короны кардиналу. Численность нормандских гарнизонов находились на низком уровне, возможно, не более 2.500 человек в общей сложности, они были лишены войск для создания полевой армии и месяцами не получали жалованья. В октябре 1439 г. финансовые чиновники в Руане сообщали о дефиците в 90.000 ливров на обеспечение гарнизонов. Жалованье не выплачивалось целый квартал. Через полгода дефицит увеличился более чем в два раза^[760].

Сэр Джон Толбот был ответственен за организацию операции по деблокаде Мо. Ему пришлось пойти на значительный риск. Он вывел из нормандских гарнизонов столько людей, сколько посмел и заставил бывших солдат, живущих за счет земли, поступить на службу. К нему присоединился сэр Уильям Чемберлен, капитан Мо, только что вернувшийся из Англии с пополнением. Все эти силы сошлись в Понтуазе, который служил передовой базой операции. Ришмон отдал приказ о штурме Мо 12 августа, надеясь взять город до подхода английской армии. Стены города в нескольких местах были разрушены, и взять его удалось без особого труда. Бастард Тианский, взятый в плен во время штурма, был казнен вместе с другими пленными французами. Французы ворвались в город и побежали по улицам к Марке. Но защитники сломали мост через Марну и отступили в крепость. Было предпринято несколько попыток штурма Марки через пролом, но все они были отбиты. Ришмон пытался вести переговоры о капитуляции, пока гарнизон не узнал, что помощь уже на подходе. Но защитники узнали правду от гасконского солдата, находившегося на французской службе, и резко прервали переговоры^[761].

Армия Ришмона значительно превосходила по численности отряд помощи. Но коннетабль не хотел рисковать ввязываться в полевое сражение, когда его мог атаковать в тыл гарнизон Марки. Поэтому он блокировал северную часть моста, оставил осадные линии и вывел всю свою армию за стены города, за исключением тех, кто служил в бастидах. Когда 14 августа англичане появились под стенами, они обнаружили, что осадные линии опустели, а противник скопился на стенах старого города. Английские капитаны вызвали Ришмона на бой, от которого он, естественно, отказался. Это поставило их перед сложной дилеммой. У них не было ни сил, чтобы взять стены города с несколькими тысячами защитников, ни времени, чтобы взять их измором. Армия помощи состояла из большей части английских войск во Франции, оставив Нормандию в опасном положении в своем тылу. У солдат с собой было продовольствия всего несколько дней. Тогда английские капитаны задумали занять Крепи-ан-Валуа, расположенный в двадцати милях, и превратить его в базу снабжения Мо, но Ришмон опередил их, отправив одного из своих офицеров с отрядом людей на его защиту. В результате англичанам не оставалось ничего другого, как подкрепить гарнизон и пополнить запасы в Марке, а затем вернуться в Нормандию. Они двинулись на юг от Марны и взяли штурмом бастиду, которую французы построили на этом берегу. Затем они подошли к каналу на лодках, сделанных из кожи, натянутой на деревянные рамы. Сэр Уильям Чемберлен смог войти в крепость с 500 бойцами, их снаряжением и припасами, а также несколькими артиллерийскими орудиями, захваченными на оставленных французами осадных линиях. 18 августа основная часть английской армии отошла к Понтуазу, оставив две из семи французских бастид в огне^[762].

После их ухода французы отстроили две бастиды и возобновили осаду. Значительные подкрепления были доставлены из долины Луары самим королем. Но они не понадобились, так как уже через пять дней после ухода Толбота Чемберлен решил, что Марку не удержать. Несмотря на то, что он имел приличные запасы продовольствия и планировалась новая операция по оказанию помощи, около 23 августа он заключил с коннетаблем соглашение об условной капитуляции. Чемберлен обязался открыть ворота 15 сентября, если к тому времени не будет получен помощь. Наиболее вероятное объяснение этому заключается в том, что гарнизон взбунтовался, когда вновь оказался в окружении противника. В Кале Бофорт был ошеломлен этим известием. Мо был одной из крепостей, которые он надеялся обменять на Дьепп или Арфлёр. В Понтуазе Толбот был потрясен не меньше. Он приступил к созданию второй армии помощи к установленному сроку, что представляло собой сложнейшую задачу с точки зрения логистики. И ему это почти удалось. Экспедиционная армия из Англии высадилась в Онфлёре как раз в тот момент, когда Чемберлен отказывался от борьбы. Прибывших направили прямо в Понтуаз, чтобы присоединить к новой армии помощи. Еще больше людей было выведено из нормандских гарнизонов. Около 13 сентября все силы направились к Мо. Когда наступило 15 сентября, английские войска находились всего в одном дневном переходе. В Марку  Чемберлену были переданы призывы держаться. Но тот настоял на выполнении заключенного соглашения. Прибывшие на следующий день англичане обнаружили, что над стенами реет французский королевский штандарт. Чемберлен и его гарнизон были отпущены и под конвоем и вернулись в Руан. Сразу после прибытия он был арестован по обвинению в государственной измене, но официальное расследование оправдало его, и в дальнейшем он занимал ряд важных военных постов и дипломатических должностей^[763].

* * *

Архиепископ Кемп вернулся в Англию 8 августа 1439 г. вместе с делегацией, участвовавшей в конференции в Кале. Через несколько дней они предстали перед королем и Советом в Виндзорском замке. Кемп и его коллеги привезли с собой совместное предложение Изабеллы Португальской и Карла Орлеанского, меморандум с мнениями послов в Кале и еще один меморандум, в котором, по-видимому, было зафиксировано мнение Большого Совета в Руане. Ни один из меморандумов не содержал официальной рекомендации, но аргументация их авторов не оставляла сомнений в их взглядах. Послы в Кале неохотно рекомендовали предложение посредников. У них были серьезные сомнения на этот счет, но нужно было признать, что ни Англия, ни Нормандия не могут позволить себе продолжать войну.

Однако наиболее полное изложение проблемы принадлежит членам Большого Совета Руана. Они придерживались иной точки зрения. Их анализ безжалостно обнажил английскую дилемму. Нормандия, указывали они, была истощена и обнищала в результате войны, голода и убыли населения. По всему герцогству до половины крестьян покинули свои земли, а потеря портов на побережье Ла-Манша нанесла серьезный ущерб торговле городов. Налоги больше не могли быть собраны. Военный казначей не мог больше выделять деньги на ремонт и снабжение крепостей, а также платить гарнизонам. Дисциплина в войсках падала. Некоторые гарнизоны фактически бастовали. Другим не хватало ни опыта, ни энтузиазма, чтобы сражаться, даже если им платили. Для сравнения, армии Карла VII стали неизмеримо более эффективными. С 1429 г. они отвоевали двадцать две епархии во Франции. Это был лишь вопрос времени, когда Нормандию постигнет та же участь. Урок был очевиден. Либо Нормандия должна быть защищена за счет доходов Англии, либо она будет потеряна. Советники в Руане уже не раз спорили об этом со своими английскими коллегами и сомневались в том, что английские налогоплательщики способны или готовы нести это бремя. В то же время они не могли поддержать предложение посредников, поскольку оно привело бы к новой войне с тем же результатом. Если бы Генрих VI отказался от своего титула короля Франции на тридцать лет, то возобновить претензии по истечении этого срока было бы, скорее всего, невозможно. Психологически и политически он был бы мертвой буквой. Без королевского титула не было бы никакой юридической основы для его власти в оккупированных провинциях Франции. Он был бы подчинен суверенитету короля Валуа. Если бы он оказал сопротивление, Карл VII использовал бы это как повод для возобновления войны в удобный для себя момент. Возвращение нормандских изгнанников стало бы катастрофой. Это означало бы ущемлении верных вассалов английского короля и передачу значительных территорий Нормандии в руки герцогов Алансонских, графов д'Э и сеньоров д'Аркур, которые были твердыми приверженцами французского короля. Восстановление франкофильских епископов позволило бы им свободно проповедовать против английской администрации. Короче говоря, эти условия стали бы сигналом всему миру о том, что Генрих VI не в состоянии защитить Нормандию, и лишили бы его той поддержки, которую он там еще имел. Советникам в Руане было трудно поверить, что нельзя договориться о чем-то лучшем^[764].

Архиепископу Кемпу с трудом удалось отстоять предложение посредников перед лицом враждебно настроенной толпы. Предсказуемо, что оппозицию возглавил граф Глостер. Он начал атаку на саму идею заключения мира путем переговоров и требовал отказаться уступок, которые предавали наследие Генриха V. Глостер считал, что герцог Орлеанский, сыгравший столь заметную роль в разработке предложения посредников, является естественным врагом Англии и утверждал, что переговоры просто обеспечили французам прикрытие, используя которое они смогли захватить Мо. Что касается предложения посредников, то оно было "позорным". "Я бы никогда не согласился на это… и такого же мнения я буду придерживаться, пока жив". Совет посоветовал королю отклонить предложение. Свои доводы советники зафиксировали в документе. Они были очень похожи на те, что привел Большой Совет в Руане. Совет не был готов отказаться от притязаний на французскую корону, которые использовались сменявшими друг друга английскими королями для оправдания столетней войны. Если бы Генрих VI сделал это, пусть даже временно, то к моменту истечения перемирия это право исчезло бы. Но главным соображением, которое повлияло на советников, было разрушение системы землевладения выстроенной в Нормандии Генрихом V, которое могло последовать, если бы французским изгнанникам было позволено вернуться. Для этой группы английских землевладельцев, многие из которых сами унаследовали или получили нормандские поместья, это был очень важный момент. План посредников, по их мнению, "лишит англичан сердца и мужества". Вряд ли многие из них смотрели на проблему так же, как герцог Глостер, который рассматривал ее как простой вопрос о мире или войне. На реальную проблему указали советники из Руана. Мир был абсолютно необходим, но предложения посредников были практически невыполнимы и могли привести к новой войне. Однако ничего другого предложено не было.

По окончании дебатов король вместе с небольшой группой советников удалился в королевское поместье Кингс-Лэнгли, где и были составлены новые инструкции для послов в Кале. Условия, выдвинутые французами, "кажутся королю совершенно неразумными", — заявили они. Послы должны были попытаться договориться об их пересмотре и если это не удастся, английское правительство готово было пойти на ограниченные уступки. Его устраивало перемирие, позволявшее сохранить за собой Нормандию, при условии, что в ее состав будет входить Мон-Сен-Мишель. Нормандским изгнанникам можно было разрешить вернуться в свои прежние владения при условии выплаты компенсации оккупантам. Советники готовы были рассмотреть возможность освобождения Карла Орлеанского, но только условно, чтобы он мог убедить французского короля заключить мир на более приемлемых условиях. Однако в важнейшем вопросе о суверенитете уступок быть не должно. Генрих VI ни в коем случае не должен был отказываться, даже временно, от титула короля Франции^[765].

Когда Кемп и его коллеги вернулись в Кале, Бофорт, взглянув на новые инструкции, понял, что конференция обречена на провал. На самом деле возможность компромисса так и не была проверена. 11 сентября 1439 г., в день, назначенный для возобновления переговоров, французская делегация не явилась. Вместо нее была представлена копия письма, которое Карл VII направил Изабелле Португальской и Карлу Орлеанскому. Французский король сообщал им, что ему необходимо время для консультаций с Советом и принцами своей семьи по поводу предложений посредников. Он созвал Генеральные Штаты в Париже на 25 сентября и после обсуждения с ними даст свой ответ. Английские делегаты расценили это как уловку, призванную дать французам время для захвата Мо и оставшихся английских гарнизонов в Иль-де-Франс. Вероятно, их подозрения были необоснованными. Большие представительские собрания были традиционным способом, с помощью которого французская монархия обеспечивала поддержку своих важных решений в ходе войны. Но в любом случае собравшиеся в Кале ничего не могли с этим поделать. 15 сентября 1439 г. три посредника — герцогиня Изабелла, кардинал Бофорт и герцог Карл Орлеанский — встретились и договорились отложить конференцию до апреля следующего года^[766].

Однако шанс не был упущен полностью. Английская и бургундская делегации оставались в Кале и Сент-Омере еще две недели, чтобы завершить урегулирование своих торговых войн. В конце сентября был заключен торговый договор, урегулировавший большинство вопросов между ними на трехлетний период. Бойкот английских тканей во Фландрии сохранялся, скорее по протекционистским, чем по политическим причинам, но торговля шерстью возобновилась, и ткани могли свободно экспортироваться из Англии в другие владения Филиппа. Благодарные Четыре члена Фландрии подарили 6.000 салюдоров герцогине Бургундской и 12.000 — лично кардиналу Бофорту. Коммерческий договор не положил конец формальному состоянию войны между Англией и Бургундией, но на практике исключил возобновление военных действий. Вслед за ним в 1442 г. было заключено долгосрочное перемирие, которое действовало до конца англо-французских войн. Филипп окончательно реализовал свое стремление оградить свои владения от англо-французской войны, не вступая в слишком тесные отношения ни с одной из воюющих сторон. Некоторые ограничения введенные Законом о разделе, включая запрет на продажу в кредит, в практических целях были отменены в январе 1442 года. Два года спустя, под давлением купцов компании Стейпл, отказались и от остальных ограничений. Даже они стали признавать, что их попытка манипулировать рынком шерсти была пагубной ошибкой^[767].

Бофорт и Кемп вернулись в Англию в начале октября 1439 года. Король, находившийся в Виндзоре, прибыл в Лондон и принял их в Кеннингтоне 9 октября. Весь следующий день был посвящен обсуждению переговоров с Францией. На приеме присутствовали избранные советники, но не Совет полном составе и в том числе отсутствовал герцог Глостер. Переговоры в Уа не увенчались успехом, но ситуация уже не была такой, как прежде. Английское правительство было вынуждено пойти на ряд важных уступок. Теперь территориальные амбиции англичан, практически, сводились к сохранению Аквитании, Нормандии и Кале под суверенитетом короля Франции. В частном порядке они примирились с потерей Мэна и своих немногих уцелевших опорных пунктов в Иль-де-Франс и Пикардии. Они цеплялись за титул короля Франции, чтобы сохранить лицо и потакать своему королю, но не надеялись воплотить его в жизнь. За три месяца, проведенных в Кале, Карл Орлеанский приобретал все большее значение, и его статус посредника в конце концов был признан обеими сторонами. В частном порядке англичане признали, что для достижения прогресса в заключении мира его все же необходимо освободить и собравшиеся в Кеннингтоне решил уступить в этом вопросе^[768].

Советники знали, что Карл VII сталкивается с внутренней оппозицией со стороны части дворянства. Они полагали, что неспособность найти решение в Кале была вызвана влиятельными людьми при французском дворе, которые намеренно выдвигали требования, которые, как они знали, англичане не могли принять. Единственным выходом было освобождение Карла Орлеанского, чтобы он мог влиять на принятие важнейших решений во Франции. Этот план был основан на весьма ограниченном понимании политической ситуации во Франции. Как и все планы английских советников по использованию герцога Орлеанского, он переоценивал его влияние и недооценивал компетентность французского короля. В ожидании окончательного решения короля герцог был доставлен в Лондон, где с ним были обговорены условия освобождения. Выкуп за Карла был определен в 100.000 английских ноблей (33.000 фунтов стерлингов), что было эквивалентно 200.000 экю Франции. Кроме того, он должен был заплатить 20.000 ноблей (6.666 фунтов стерлингов) за расходы на его содержание в Англии в течение последних четверти века. Перед освобождением герцог должен был выплатить первые 40.000 ноблей наличными и предоставить гарантии на остальные суммы, подкрепленные гарантиями французского короля и девяти видных французских магнатов. После освобождения Карл должен был в течение года добиться заключения постоянного мира между Англией и Францией и если ему это удастся, то весь выкуп будет аннулирован, а все выплаченные деньги возвращены. В противном случае герцог должен будет вернуться в плен в Англию до тех пор, пока выкуп не будет полностью выплачен. 22 октября 1439 г. Генрих VI объявил, что его послы вернутся в Кале в апреле, чтобы возобновить мирные переговоры^[769].

Решение об освобождении герцога Орлеанского вызвало в Англии бурные споры. Оно противоречило условиям завещания Генриха V, а многим из тех, кто служил ему и почитал его, казалось предательством по отношению к его памяти. Даже Совет признал, что в народе "вырос и распространился шум и ропот" против этого. Главным представителем противников этого решения, естественно, стал герцог Глостер. Этот спор открыл последнюю главу в его длительной вражде с Генри Бофортом. Парламент открылся в ноябре 1439 года. Обсуждение мирного процесса состоялось в январе 1440 г., после рождественских каникул. Правительство ожидая неприятностей, перенесло заседания в Рединг, подальше от лондонских сторонников Глостера. Когда открылась новая сессия, Глостер со своего места в Палате Лордов начал яростную атаку на кардинала. Он перечислил все свои, ставшие уже привычными претензии, относящиеся к началу царствования, но основное внимание уделил переговорам с Францией за последние пять лет. Глостер утверждал, что кардинал Бофорт и архиепископ Кемп захватили контроль над королем и руководили его внешней политикой, а его, Глостера, оттеснили на второй план и не позволили играть ту роль, на которую он имел право как старший королевский принц и законный наследник престола. Его многочисленные предложения принять командование во Франции были отвергнуты под влиянием кардинала, который "предпочел другого человека, пользующегося его особой привязанностью". Глостер имел в виду не только беззастенчивое продвижение Бофортом своих племянников. Он утверждал, что и другие выдающиеся личности, не входившие в круг благосклонности кардинала, такие как герцог Йорк и граф Хантингдон, были отодвинуты в тень по той же причине. Это позволило Бофорту провести ряд бесполезных и бессмысленных переговоров с Францией, которые не имели никаких шансов на успех из-за хитрости и коварства французов. Результатом этого, по мнению Глостера, стало разрушение англо-бургундского союза, потеря Мо и большей части северной Франции, а также трата огромных денег на дипломатические шоу, которые лучше было бы потратить на войну. Бофорт, жаловался Глостер, теперь предлагает возобновить переговоры весной и освободить герцога Орлеанского в одностороннем порядке^[770].

Создавалось впечатление, что герцог Глостер стремится добиться импичмента кардинала перед парламентскими пэрами. Король был достаточно обеспокоен, чтобы заказать опровержение. Совет выпустил "простую декларацию", составленную Адамом Молейнсом, где говорилось, что решение об освобождении герцога Орлеанского было отдано по личному распоряжению короля. То, "что он сделал в указанном деле, он сделал сам по своему мнению… движимый и побуждаемый Богом и своим разумом". Некоторые из причин такого решения были названы слишком деликатными, чтобы их можно было обнародовать. Вероятно, это относилось к тайным переговорам Совета с внутренней оппозицией Карлу VII. Однако Совет не скрывал, что надеется на то, что Карл Орлеанский сможет вывести мирные переговоры из тупика, в котором они пребывают до сих пор. Англия выиграла много сражений, взяла много знатных пленных и завоевала много земель, но сейчас война почти проиграна, а Франция является "столь обширной, столь великой и могущественной", что вряд ли ее можно завоевать силой оружия. Во Франции слишком много обнесенных стенами городов и поселков, слишком много замков с гарнизонами, слишком много непроходимых рек. Нормандия, которая была практически всем, что осталось у англичан на севере, была разорена и в перспективе не могла быть защищена. За последние шесть-семь лет некоторые районы герцогства, по некоторым данным, потеряли девять десятых своего населения. Те же, кто остался, охотно сбросили бы власть короля, если бы могли. Их удерживает от этого только присутствие английских гарнизонов. Так продолжаться не может. Затраты стали непосильны для Англии. Только за последние тридцать месяцев, как утверждал Совет, на войну потрачено 500.000 марок (333.000 фунтов стерлингов), что так и не смогло предотвратить потерю нескольких крупных крепостей. В условиях раскола между Папой Римским и Базельским Собором мир между светскими государями был моральным долгом, от которого король не мог уклониться. Генрих VI, по их словам, был полон решимости положить конец войне, которая длилась уже сто лет и пролила столько христианскойкрови ради столь незначительной цели^[771].

В итоге министры короля с легкостью победили своих внутренних противников. Бофорта даже не призвали к ответу на выдвинутые против него обвинения, а горькие обличения герцогом Глостером своего соперника не оказали никакого влияния на политику правительства. Однако это стало поворотным пунктом в политической судьбе самого Бофорта. Кардинал был уже пожилым человеком и уже сорок лет активно участвовал в национальной и международной политике. При всех своих сомнениях по поводу войны, которую вела Англия, он не смог довести ее до конца. В последующие месяцы и годы его влияние ослабевало и он все реже появлялся в Советах. Но его мирную политику продолжили его преемники. Главным из них был реальный политический наследник Бофорта — Уильям де ла Поль, граф Саффолк.

* * *

Генеральные Штаты были созваны в Париж на 25 сентября 1439 года. Но из-за вспышки чумы в столице пришлось перенести место проведения в Орлеан. Собрание открылось с опозданием на месяц в большом зале герцогского замка. Это было одно из самых представительных собраний подобного рода за многие годы. Помимо главных дворян Франции, на нем присутствовали представители отсутствующих принцев: Филиппа Доброго, Иоанна V Бретонского и Карла Орлеанского. Открытие заседания стало поводом для публичной демонстрации силы анжуйской фракции в окружении короля. Карл VII вошел в зал бок о бок с Иоландой Анжуйской. Она, ее сын Карл Анжуйский и их союзники выделялись в кругу принцев, стоявших вокруг трона. Сам король, по сравнению с ними, выглядел неважно. Судя по всему, он переживал один из периодических приступов депрессии. Жан Жувенель жаловался, что, за исключением первого и последнего заседаний, король был незаметен, находился в своих личных апартаментах и отказывался принимать кого-либо, кроме приближенных, как будто происходящее его не касалось.

Канцлер Рено де Шартр открыл заседание докладом о ходе переговоров с Англией. Были розданы копии предложений посредников. Перед собранием стоял вопрос: продолжать ли переговоры на этой основе весной или отказаться от них и довести войну до конца. После выступления канцлера делегаты в течение недели обсуждали предложения в отсутствие короля. По истечении этого срока мнения разделились, и твердого вывода сделано не было. Поэтому были назначены две группы защитников, которые должны были представить аргументы каждой стороны. Граф Вандомский и епископ Пуатье выступали за продолжение переговоров на основе предложений посредников, а маршал Лафайет и граф Дюнуа — за продолжение войны. По окончании переговоров все сошлись на том, что мирная конференция должна возобновиться, а король тем временем должен продолжать давление на англичан на границах Нормандии. Как и на предыдущих собраниях, главенствующей темой было разрушение общественного порядка на большей части территории Франции, недисциплинированность королевских войск и разорение от вольных компаний. По словам присутствовавшего на собрании Жана Жювенеля, общее мнение сводилось к тому, что потеря Нормандии — это тяжелая цена, но ее стоит заплатить за мир. Многие участники, наверное, согласились с ним в том, что война теперь "не имеет ни смысла, ни причин". Его точка зрения на предложения посредников была удивительно похожа на точку зрения нормандских советников Генриха VI: отмена французского королевского титула Генриха VI на тридцать лет стала бы молчаливым признанием его несостоятельности и моральной победой Франции. Почему бы не ухватиться за нее обеими руками? Личные соображения Карла VII не сохранились. Но в последний момент он отложил принятие окончательного решения до очередного заседания Генеральных Штатов, которое должно было состояться в феврале 1440 г. в Бурже. Король объяснил это тем, что хотя северные провинции были представлены в Орлеане, но Лангедок не участвовал. В частности, отсутствовал молодой Дофин Людовик. Вероятно, это не было полной правдой. Большинство в Совете французского короля было категорически против возобновления мирной конференции и не хотело, чтобы компромисс предложенный посредниками был публично одобрен Генеральными Штатами^[772].

Одна из причин заключалась в том, что планировалось крупное наступление на английские позиции в Мэне и Нижней Нормандии. Живодеры, составлявшие основную часть армии под Мо, все еще находились на жаловании у короля. Ришмон сосредоточил их у Анжера, а затем повел на север, чтобы соединить с регулярными французскими войсками, стоявшими на границе Мэна. Результат оказался плачевным. В ноябре 1439 г. объединенная армия вошла в Мэн четырьмя колоннами под командованием самого Ришмона и трех видных военачальников этого региона: Жана де Бюэля, герцога Алансонского и маршал Андре де Лаваля, сеньора де Лоэак. Сент-Сюзанн, одна из главных английских крепостей в регионе, была захвачена эскаладой при попустительстве английского капитана стражи. Этот человек был пленником герцога Алансонского, и ему было обещано освобождение в обмен на сдачу крепости. Заброшенные развалины Понторсона и Сен-Жам-де-Беврон были заняты без сопротивления. 30 ноября колонны соединились у Авранша — большого английского города-крепости, охранявшего подступы к Котантену и Мон-Сен-Мишель. Осада Авранша продолжалась три недели, до 23 декабря. В этот день английская армия под командованием сэра Джона Толбота и Эдмунда Бофорта, графа Дорсета, с боями пробилась к осажденному городу. Для этого англичанам пришлось до основания обезлюдить нормандские гарнизоны, но риск оправдался. Выйдя из южных ворот города, англичане обрушились на основной лагерь французов. Французская армия была примерно в пять раз больше английской, но она была рассредоточена по длинным осадным линиям, и значительная ее часть находилась к северу от реки Се по другую сторону города. Ришмон быстро выстроил имевшихся под рукой людей в боевой порядок. Однако его капитаны-живодеры бежали с поля боя, оставив его перед англичанами с горсткой людей. Ришмон, в свою очередь,  тоже был вынужден бежать, бросив врагу большие запасы продовольствия и большую часть артиллерии^[773].

* * *

Делегаты, вызванные в Бурж, собрались в городе в феврале 1440 г. на отложенное заседание Генеральных Штатов. Но собрание так и не открылось, так как зимой началось восстание крупных феодалов, известное как Прагерия, получившее свое название от столицы Богемии Праги, незадолго до этого охваченной гуситским движением. Главной целью восстания было низложение анжуйских министров короля. И вновь во главе восстания стоял герцог Бурбонский. Непосредственным поводом к восстанию послужил ордонанс против компаний живодеров, который обсуждался Генеральными Штатами и был провозглашен Советом 2 ноября 1439 года. Эта амбициозная мера была направлена непосредственно против знатных покровителей вольных компаний, и в первую очередь против герцога Бурбонского, который был самым крупным из них. Правительство хотело положить конец разбойничьим действиям вольных компаний, путем перевода их на постоянную королевскую службу с обещанием выплаты регулярного жалованья. Ордонанс делал набор войск королевской монополией, предоставляя право назначения капитанов только королю. Дворянам разрешалось нанимать гарнизоны для защиты своих замков, но эти отряды больше не должны были действовать за их стенами. В то же время ордонанс стремился сделать введение налогов монополией короля, запрещая дворянам вмешиваться в сбор королевских налогов или вводить собственные налоги в своих владениях.

Герцог Бурбонский присутствовал на заседании королевского Совета, утвердившего ордонанс, но уже создавал другую коалицию, чтобы противостоять министрам, разработавшим его. К нему присоединились герцог Алансонский, маршал Лафайет и Жак де Шабанн, давние союзники герцога Бурбонского. Их поддержал и двоюродный брат герцога, граф Вандомский. Жана де Дюнуа склонили на их сторону предположения о том, что министры Карла VII препятствуют освобождению его единокровно брата, Карла Орлеанского. Жорж де Ла Тремуй, старый враг Анжуйского дома, все еще обиженный за переворот, в результате которого он был смещен в 1433 г., прислал тайное послание с выражением поддержки. Герцог Бретонский не принимал активного участия в восстании, но, несомненно, сочувствовал ему. Что касается Филиппа Доброго, то его позиция была неясной, как он, несомненно, и хотел. Он, безусловно, поддерживал связь с заговорщиками в тот период, когда герцог Бурбонский создавал свою коалицию, и, вероятно, выразил им свое сочувствие так же, как и герцог Бретонский^[774].

Первой затеей герцога Бурбонского было похищение короля и убийство его советников во время их пребывания в Анжере в ноябре 1439 года. Но этот грубый план оказался неосуществимым, так как охрана короля была слишком хорошей. Более удачный план был разработан в феврале 1440 г., когда герцог Бурбонский встретился со своими союзниками в замке Блуа — штаб-квартире Орлеанского дома. Они предложили взять пример с Иоанна Бесстрашного и собирались оказать давление на короля с помощью военной силы, обращений к городам и обещаний снизить налоги. Военная сила должна была быть набрана из компаний живодеров, которые после поражения при Авранше расположились под Анжером. Все эти приготовления трудно было скрыть от правительства. Собрание в Блуа было прервано прибытием коннетабля Ришмона, Потона де Сентрая и Рауля де Гокура, посланных королем для переговоров, которые ни к чему не привели. Герцог Бурбонский разразился в адрес прибывших потоком оскорблений, а Дюнуа пригрозил коннетаблю арестом^[775].

Не смотря на утечку информации о своих планах, мятежники вскоре сумели привлечь к своему делу Дофина Людовика. Будущему Людовику XI было тогда всего шестнадцать лет. Принц был совсем не похож на своего отца и никогда не ладил с этим угрюмым и замкнутым человеком. Ему надоела опека над собой слуг Карла VII. Особенно же его возмущало то, что Дофине, традиционный удел наследника престола, по-прежнему находился в руках короля, а сам он не получал от него никаких доходов. В 1440 г. молодой Дофин проходил политическую стажировку в качестве лейтенанта своего отца в Лангедоке, но затем был направлен в Пуату для исполнения ордонанса о борьбе с живодерами. Там из егеря Людовик превратился в браконьера. В конце февраля он встретился в Ниоре с герцогом Алансонским, который нарисовал ему перспективу по отстранению его отца от власти. Карл VII должен был быть признан неспособным к управлению страной, а Дофин назначен регентом вместо него. Людовик легко поддался соблазну и отстранил от должности графа де Ла Марш, воспитателя, которого король назначил руководить его действиями, и еще нескольких членов своего двора, которых считал шпионами отца, и присоединился к заговорщикам. Его участие стало значительным подспорьем в их деле. От имени Людовика были составлены письма с просьбой о поддержке. Предполагалось, что принц сумеет привлечь на свою сторону не только капитанов армии, но и жителей многих городов, страдающих от растущего бремени налогов^[776].

Боевые действия начались в марте 1440 года. Повстанцы успешно привлекли под свои знамена большинство компаний живодеров и сосредоточили свои силы в двух центрах. Герцог Бурбонский разместил свою штаб-квартиру в городе-крепости Лош в Турени. В его распоряжении находились отряды братьев Шабанн, двух бастардов Бурбонских и нескольких младших капитанов. Дофин находился в Ниоре вместе с герцогом Алансонским и его войсками, а также с отрядами рутьеров старого союзника Ла Тремуя Жана де ла Рош.

Узнав об этих событиях, Карл VII направлялся на заседание Генеральных Штатов в Бурж. Его сопровождали Прежен де Коэтиви, адмирал Франции, и Пьер де Брезе, близкий соратник Карла Анжуйского. Войск с ними было очень мало, только личные телохранители короля и свиты его приближенных. Но необходимо было пресечь восстание в зародыше, пока оно не разрослось. Поэтому, отказавшись от своих планов, Карл VII повернул на юг и двинулся на Лош. Часть вольных компаний герцога Бурбонского была встречена на дороге и обращена в бегство. Сам герцог бежал в свои владения в Оверни, оставив Пьера д'Амбуаза удерживать город против короля. Под Лошем к королю присоединился коннетабль со своей многочисленной свитой бретонцев. Оставив часть своей армии для сдерживания мятежников в Лоше, Карл VII и Ришмон вторглись в Пуату, который становился эпицентром восстания.

В Пуатье, где он праздновал Пасху, король получил известие о том, что герцог Алансонский и Дофин в сопровождении Жана де ла Рош движутся к городу и уже заняли замок Сен-Мешан, стоявший над дорогой на Ниор. Другие отряды мятежников заняли город Мелле, принадлежавший Ла Тремую, вероятно, при попустительстве его офицеров. Им удалось захватить и несколько других мест в Пуату. Карл VII, обзаведшийся к этому времени артиллерийским обозом и подкреплениями, собранными в Анжу и Пуату, двинулся на Мелле. Он без труда отвоевал его и двинулся на Сен-Мешан. Герцог Алансонский, Жан де ла Рош и Дофин выскользнули из города до появления армии короля, оставив своих людей держаться, сколько смогут. После десятидневной бомбардировки Сен-Мешан сдался на милость короля. Но милосердие Карла VII оказалось избирательным. Людей из отрядов герцога Алансонского в течение многих лет служившие в королевских гарнизонах на границах Мэна, пощадили, взяв с них клятву никогда больше не поднимать оружие против короля. Но людей Жана де ла Роша сочли живодерами, а их капитанов обезглавили. Три предводителя восстания укрылись в городе Ниор, принадлежавшем герцогу Алансонскому. Но они не слишком надеялись там удержаться и вскоре бежали к герцогу Бурбонскому в Овернь^[777].

* * *

Отголоски этих событий дошли до Совета Генриха VI в Англии в начале лета 1440 года. Нелегко было понять, как реагировать. Вожди повстанцев были бесперспективными союзниками для англичан. Единственным твердым сторонником мирного процесса среди них был граф Вандомский, да и тот принимал незначительное участие в восстании. Наоборот герцог Бурбонский и маршал Лафайет считали, что нужно вести войну до победного конца. Взгляды Дюнуа были теми же, хотя и были ограничены заботой об интересах единокровного брата в Англии. Англичане мало что могли предложить повстанцам. Единственными английскими войсками, способными быстро выступить им на помощь, были отряды графа Хантингдона, лейтенанта Генриха VI в Гаскони. В апреле, после падения Сен-Мешена, к Хантингдону действительно обратились агенты герцога Алансонского и Жана де ла Рош, но было уже слишком поздно. Граф был заинтересован помочь только в том случае, если мятежники были в состоянии уступить ему территории, а к тому времени уступать им было практически нечего. Но хотя Прагерия и не принесла англичанам военных выгод, это была политическая возможность, вызвавшая большой ажиотаж в Вестминстере. Вновь разгорелись дебаты об освобождении герцога Орлеанского. По мере того как Франция погружалась в анархию, сделка правительства с Карлом Орлеанским казалась все более перспективной. Для окончательного согласования условий Совет 8 мая доставил герцога в Вестминстер. Теперь на пути освобождения герцога стояли только трудности с получением первой части выкупа и гарантиями для остальных платежей^[778].

Возобновление мирной конференции было назначено на 15 апреля или, самое позднее, на 1 мая 1440 года. Филипп Добрый и Изабелла Португальская прибыли в начале апреля в свой дворец в Эдене, расположенный в пятидесяти милях к югу от Кале, который стал их базой на все последующие месяцы. Ни один из двух коллег-посредников герцогини, Бофорт и Карл Орлеанский, не появился. Единственным французским послом, присутствие которого зафиксировано, был канцлер Рено де Шартр, прибывший в Сент-Омер в начале мая. Граф Дюнуа порвал с лидерами Прагерии и заключил с королем мир, утверждая (не очень правдоподобно), что его обманули относительно их целей. Вскоре после этого он прибыл в качестве представителя своего единокровного брата. Генриха VI представляла новая делегация во главе с Уильямом Уэллсом, епископом Рочестерским, политическим новичком без дипломатического опыта и с инструкциями не обсуждать ни мир, ни длительное перемирие до приезда Карла Орлеанского. Англичане тянули время, пока Карл Орлеанский не сможет вернуться во Францию и включиться в борьбу за власть^[779].

Делегации так и не встретились лицом к лицу. Англичане оставались в Кале, французы — в Сент-Омере, а герцогиня вела кропотливые переговоры с каждой из них по очереди через гонца из Эдена. Палаточный городок под Уа был безлюден. Обсуждались исключительно вопросы освобождения герцога Орлеанского. Инициатива принадлежала Филиппу Доброму, который предложил заключить официальный союз, чтобы положить конец вражде, спровоцированной убийством двух их отцов. Союз должен был быть скреплен браком между Карлом Орлеанским и 14-летней племянницей Филиппа Марией Клевской. Именно Филипп поспособствовал выплатить первую часть выкупа за Карла, для чего была заключена сложная сделка. Пленник уступил Филиппу все свои владения в Пикардии, северной Шампани и Эно, включая баронство Куси и графства Суассон и Фер-ан-Тарденуа, за 85.000 экю, которые Филипп согласился перевести в Англию в счет 40.000 ноблей, причитающихся за его освобождение. Затем Филипп должен был передать эти владения Марии Клевской в качестве ее приданого, а также 15.000 экю наличными. Деньги были собраны путем займов у городов Фландрии и Артуа, у своих родственников и союзников в Нидерландах, а также у банкиров Брюгге^[780].

В Англии долгие споры об освобождении герцога Орлеанского, наконец, подошли к концу. В мае 1440 г. Совет дал понять, что намерен приступить к ее осуществлению, как только поступят первые деньги. В начале июня Хамфри, герцог Глостер, подал официальный протест, который попросил занести в протокол. Протест Глостера был написан на фоне анархии, которая, казалось, охватила Францию Валуа. Герцог разделял преувеличенное мнение о слабости Карла VII, ставшее общепринятым в Вестминстере и считал, что если Карл Орлеанский будет освобожден, то он, скорее всего, станет регентом и эффективным правителем владений Валуа. Но, в отличие от других членов Совета, Глостер считал, что регентство Карла подвергнет Англию смертельной опасности. Герцог, писал он, был Валуа, чьи интересы были связаны с судьбой династии и если он станет регентом Франции, то, скорее всего, объединит враждующих феодалов Франции против Англии, чем заключит мир на английских условиях. Его союзники на юго-западе, графы д'Арманьяк и де Фуа, а также сеньор д'Альбре, будут направлены против владений английского короля в Гаскони. Карл Орлеанский мог даже объединить усилия с герцогом Бургундским для изгнания англичан из Нормандии. Выкуп за Карла был не так уж велик и едва ли повлиял бы  на финансовый дефицит Нормандии. В самой Англии виновных в этом деянии ждало страшное возмездие, как только владения короля во Франции будут потеряны:

Я никогда не давал, не даю и не дам согласия на его освобождение… иначе, чем это указано в последней воле моего брата, или [в обмен] на столь великое благо, благодаря которому оба королевства и подданные моего господина будут увеличены и облегчены.

Протест Глостера был оставлен без внимания. 2 июля 1440 г. условия, согласованные с герцогом Орлеанским, были официально оформлены и скреплены печатью в присутствии короля в Вестминстерском дворце^[781].

Во Франции скорость и энергичность, с которой Карл VII подавил Прагерию, в значительной степени подорвали обоснование освобождения герцога Орлеанского. Король явно не был политическим ничтожеством, как предполагали англичане. К концу апреля 1440 г. восстание в Пуату было подавлено, а его лидеры нашли убежище у герцога Бурбонского в центральной Франции. Однако подданные герцога не оказали ему должной поддержки. Его главные города, включая Клермон и Монферран, выступили против него. Овернские Штаты собрались по собственной инициативе и проголосовал за выделение королю субсидии на подавление восстания. Карл VII, армия которого к этому времени насчитывала уже около 2.800 человек, двинулся в Бурбонне, захватывая один замок за другим. По мере того как положение восставших становилось все более проблематичным, знатные сторонники герцога Бурбонского и компании живодеров, на которые он рассчитывал, таяли. Лидеры восставших стали искать выход из положения. Сначала они надеялись договориться о компромиссе. Инициативу взял на себя Дофин. Но король отказался торговаться с сыном и принимать что-либо иное, кроме его безоговорочного подчинения. Герцог Алансонский был первым, кто открыто сдался и подчинился королю в конце июня. Последний акт Прагерии разыгрался в середине июля в небольшом городке Кюссе на севере Оверни, где Дофин и герцог Бурбонский покорились королю и были помилованы вместе со своими союзниками. Некоторые капитаны живодеров, например братья Шабанны, были включены в последовавшую за этим неофициальную амнистию. Другие — нет. Когда в следующем году Александр, бастард Бурбонский, предстал перед королем в Шампани, он был арестован и после краткого судебного разбирательства завязан в мешок и утоплен в реке Об. Что касается Дофина, то он был отстранен от должности лейтенанта короля в Лангедоке и лишен своего собственного двора, что отдало его под непосредственную опеку отца. Это было унижение, которое молодой принц никогда не забывал^[782].

28 октября 1440 г. Карл Орлеанский был доставлен в Вестминстерское аббатство для участия в мессе и принесения клятвы в соблюдении обязательств, данных им своим английским пленителям. Карл обещал никогда не брать в руки оружие против английского короля и неустанно добиваться заключения мира с Францией. На церемонии присутствовали Генрих VI и большая часть пэров. Герцог Глостер вошел в аббатство вместе с остальными, но с началом мессы демонстративно покинул собор и направился к Темзе, где была пришвартована его барка. Через шесть дней первая часть выкупа была внесена в английскую казну синдикатом флорентийских банкиров от имени герцога Бургундского, а  письменные гарантии поручителей во Франции были переданы агентам Генриха VI для обеспечения выплаты оставшейся суммы по мере наступления срока платежа. Герцог был официально освобожден из плена и передан на попечение гербового короля для сопровождения в Кале. 26 ноября Карл женился на Марии Клевской в Сент-Омере и был принят в Орден Золотого Руна на специальном собрании рыцарей. Как только были завершены все формальности, связанные с его освобождением, английский король уполномочил своих послов в Кале назначить новую дату следующей сессии мирной конференции, которая была согласована на 1 мая 1441 года. Англичане надеялись, что к этому времени герцог Орлеанский изменит настроение при дворе своего кузена-короля. Сам герцог был настроен весьма оптимистично и говорил толпам людей, приветствовавших его при проезде через города северной Франции, что приехал заключить мир. По его словам, он был посвящен в тайные желания Генриха VI^[783].

* * *

8 августа 1440 г. Эдмунд Бофорт, граф Дорсет, и сэр Джон Толбот появились у стен Арфлёра. Этот город представлял серьезную угрозу для английского правительства в Нормандии с момента его захвата французами в конце 1435 года. Осада Арфлёра должна была стать главной военной операцией года. Гарнизон города насчитывал 270 человек (самый большой на службе у французского короля), кроме того, еще сорок человек базировались в обнесенном стеной городе Монтивилье в семи милях к северу. Капитаном Арфлёра был Жан д'Эстутевиль, сеньор де Торси, тот самый человек, который в 1424 г. бежал из плена в Англии накануне битвы при Вернёе. Англичане вырыли траншеи вокруг стен и укрепили свои осадные линии сторожевыми башнями, расположенными через равные промежутки. Артиллерия была вывезена из нескольких крепостей на границе и собрана в Руане или Шербуре, а затем доставлена к месту осады на баржах. Граф Сомерсет командовал полевой армией, которая должна была охранять подступы к городу и защищать границы герцогства от французских набегов. Войска, участвовавшие в этих операциях, были собраны практически со всех гарнизонов Нормандии. Флотилия кораблей блокировала город с моря. В Плимуте к ним готовились присоединиться новые корабли^[784].

Французы предприняли решительную попытку спасти Арфлёр. Главным королевским офицером в этом регионе был Карл д'Артуа, граф д'Э, лейтенант Карла VII в Па-де-Ко и Бове. Он контролировал несколько гарнизонов, в том числе в Бове и Дьеппе, но не имел достаточно сил для самостоятельной попытки помощи Арфлёру. Вместо него операцией руководили министры короля из долины Луары. В Орлеане была собрана многотысячная армия. Для ее пополнения были выведены люди из французских гарнизонов вплоть до гасконской границы. В Лангедойле был введен тяжелый военный налог. В начале сентября 1440 г. Карл VII прибыл в Орлеан для совещания со своими главными капитанами. Было принято решение о создании двух оперативных групп. Более крупный отряд под командованием Рауля де Гокура и графа Дюнуа должен был объединиться с графом д'Э и атаковать английские осадные линии с севера. Эти войска прошли через Париж и расположились в Абвиле на Сомме. Другой оперативной группой командовали Потон де Сентрай и анжуйский капитан Пьер де Брезе. Им было приказано устроить диверсию на южной границе Нормандии в надежде отвлечь на себя полевую армию графа Сомерсета. Англичане были хорошо информированы об этих приготовлениях. На Дорсета работала эффективная разведывательная служба и в Пикардии у него были шпионы, следившие за продвижением войск противника. Переписка, между Абвилем и Арфлёром, регулярно перехватывалась и читалась^[785].

В начале октября 1440 г. французская армия помощи двинулась на юг от Абвиля и вошла в Па-де-Ко. В Монтивилье, к северу от Арфлёра, французы разделили свои силы. Одна группа, под командованием графа д'Э, села на суда, собранные в Шеф-де-Ко, чтобы обогнуть побережье и усилить гарнизон Арфлёра. Другая, под командованием Дюнуа, направилась прямо к английским осадным линиям. Оба отряда потерпели неудачу. Флотилия графа д'Э попыталась добраться до города, пройдя вдоль берега на виду у английских кораблей, но большинство судов село на мель на песчаной отмели Сены. Люди с них вплавь добрались до берега на некотором расстоянии от города, где Толбот напал на них и прогнал. 14 октября колонна Дюнуа подошла к осадным линиям Толбота с деревянными щитами для наведения мостов через траншеи. Французы начали штурм, но обнаружили, что щиты слишком коротки и через полчаса были отброшены. А в городе у гарнизона заканчивалось продовольствие. В конце октября капитаны армии помощи собрались в Монтивилье, чтобы проанализировать ситуацию. К этому времени их собственные запасы были почти исчерпаны. Они решили, что у них нет другого выхода, кроме как отступить в Пикардию. Гарнизон, видя их отход, начал переговоры с осаждающими и 28 октября капитулировал^[786].

Взятие Арфлёра стало значительным событием в Англии, где контроль над портами Ла-Манша всегда имел больший резонанс в обществе, чем более широкие территориальные амбиции короны. По словам одного из корреспондентов Джона Пастона, этот город был "великой драгоценностью для всей Англии и особенно для нашей страны". Его взятие позволило англичанам завершить умиротворение Па-де-Ко. Но победа досталась дорогой ценой. К моменту капитуляции в осаждающих город войсках и в полевой армии графа Сомерсета находилось более 3.000 человек — около половины всех английских войск в Нормандии. Для пополнения численности группировки гарнизоны были лишены людей, в результате чего границы Нормандии стали опасно уязвимыми в то время, когда французские войска действовали на всех фронтах. Граф Сомерсет реагировал на каждую опасность по мере ее возникновения. Подкрепления были отправлены в Понтуаз, Мант, Вернон и Авранш — все они в то или иное время считались находящимися под угрозой захвата. Но Сомерсет не мог быть везде и сразу, и удар произошел в другом месте. В начале октября 1440 г. Потон де Сентрай и Пьер де Брезе с 2.000 — 3.000 человек подошли к долине реки Эвр со стороны Орлеана. Брезе осадил Конш-ан-Ош. Гарнизон города находился в плачевном состоянии, так как половина его участвовала осаде Арфлёра. Многие из оставшихся были в отпусках. Через несколько дней защитники Конш-ан-Ош сдались, получив взамен право на жизнь. Сентрай прошел вниз по долине и вновь занял город Лувье, который также остался без гарнизона^[787].

Это были серьезные потери. Французы быстро восстановили стены Конш-ан-Ош, который стал базой для разрушительных набегов на пограничные крепости Эврё и Верней. В удивительно короткий срок они углубили рвы Лувье и начали строить новые стены и ворота из обломков старых, которые еще лежали на земле у рвов. В следующем году они построили форт на левом берегу Сены у Сен-Пьер-дю-Вовре, перерезав тем самым путь по долине Сены вверх по течению от Руана. Эти потери вызвали панику в ланкастерской Нормандии. О серьезности ситуации можно судить по тому, какие усилия были предприняты для изгнания трех гарнизонов в течение последующих месяцев. Наиболее опытные английские командиры — Толбот, Фоконберг и Скейлз — собрали в конце ноября в Понт-Одеме армию численностью в 2.400 человек. Многих из них пришлось набирать из числа вольных английских солдат, живущих за счет земли. Шесть месяцев они кружили вокруг Лувье, не предпринимая ни штурма, ни осады, а их силы постепенно истощались из-за дезертирства. Тем временем французы наводнили регион войсками. Сам Карл VII в сопровождении Карла Анжуйского и Дофина прибыл в Шартр, чтобы издалека руководить обороной Лувье и Конша. Англичане не произвели никакого впечатления на защитников ни в том, ни в другом месте. Весной 1441 г. они построили форт на острове Эльбёф, в месте слияния Сены и Эвр, чтобы не допустить проникновения новых французских гарнизонов в Верхнюю Нормандию и затем отказались от кампании^[788].

* * *

Многие проблемы Нормандии в эти месяцы были связаны с отсутствием твердой власти в центре английской администрации. Спустя два года после смерти графа Уорика его так и не заменили. После шести месяцев правления временной комиссии в ноябре 1439 г. в Вестминстере во время парламентской сессии был проведен обзор ситуации. По этому случаю в Англию прибыла из Руана делегация Большого Совета во главе с Пьером Кошоном. Глостер вновь выдвинул свою кандидатуру на этот пост. На этот раз Бофорт, ослабленный неудачами в дипломатии, не смог остановить Совет, предложивший герцогу эту должность. Но без денег Бофорта собрать армию, соответствующую статусу Глостера, оказалось невозможно. Кардинал настаивал на отсрочке до лета, пока не будут найдены средства и набраны войска. Тем временем Джон Бофорт, граф Сомерсет, который был кандидатом кардинала, исполнял обязанности лейтенанта якобы до прибытия Глостера.  Вопрос об освобождении герцога Орлеанского отошел на второй план. Правительству нужен был представитель во Франции, который бы продвигал мирный процессом в этот, как казалось, критический момент. Но Глостер явно не подходил на эту роль. Сомерсет был ненавистен Глостеру и не менее непригоден по другим причинам. В конце концов министры Генриха VI обратились к герцогу Йорку — единственному кандидату с необходимым статусом, который устраивал все стороны. 2 июля 1440 г. он во второй раз был выдвинут на пост лейтенанта в Нормандии сроком на пять лет. Однако, хотя граф Сомерсет вернулся в Англию в начале ноября 1440 г., герцог Йорк задержал свой отъезд на несколько месяцев, пока торговался с Советом по поводу условий своего назначения. А в это время Нормандия оставалась без лидера^[789].

Ричард Йорк рассматривал должность лейтенанта как отравленную чашу. Это назначение ставило его в центр политической бури, спровоцированной политикой достижения мира. Оно возлагало на него ответственность за оборону герцогства, которое уже находилось на пути к потере. Он должен был взять на себя большие личные обязательства перед своим штабом и военной свитой, выступая от имени правительства, имевшего долгую историю неплатежей. Ричард обратился за советом к опытным специалистам по Нормандии, в том числе к сэру Джону Фастольфу и сэру Уильяму Олдхоллу, и выдвинул свои жесткие условия. Он должен был получать ежегодное вознаграждение в размере 36.000 франков (4.000 фунтов стерлингов) из доходов Нормандии, чтобы покрыть расходы на свой двор и личный штат, что было больше, чем у любого из его предшественников, за исключением герцога Бедфорда. В дополнение к первоначальным расходам на ежегодные экспедиционные армии из Англии, которые всегда покрывались за счет английских доходов, Йорк должен был ежегодно получать 20.000 фунтов стерлингов на оборону Нормандии, которые обеспечивались за счет ассигнований из английских доходов. Кроме того, ему полагалось дополнительное пособие на случай "большой войны или осады", шесть "больших пушек разных сортов", двенадцать легких орудий и четырнадцать профессиональных артиллеристов, а также ядра и селитра, которые, как известно, были в Нормандии в дефиците. В случае осады Дьеппа ему должны были предоставить корабли для блокады города и дополнительно 2.000 человек для их обслуживания. Герцог настаивал на том, что у него должны быть полномочия для решения застарелых проблем Нормандского герцогства. Он хотел иметь полный контроль над доходами Нормандии и иметь право назначать свой Совет, назначать капитанов и увольнять тех, кто не справляется со своими обязанностями, даже если они имеют пожизненный или определенный срок службы. Финансовые требования Йорка были согласованы, и, судя по всему, он получил некую гарантию того, что и другие его требования будут удовлетворены. Герцог оставил за собой право отказаться от назначения и вернуться в Англию, если они не будут выполнены. Новый лейтенант прекрасно осознавал масштаб стоящей перед ним задачи и требовал гарантий того, что если он выполнит свой долг, то не будет виноват, если герцогство будет потеряно, "будь то в результате битвы, восстания народа или иным образом"^[790].

Обещания, данные герцогу Йорку, означали значительное увеличение бремени для английских доходов. Но Йорку повезло с выбором времени. Хотя доходы Нормандии продолжали сокращаться, 1440 и 1441 гг. стали годами восстановления доходов Англии. В феврале 1440 г. Парламент утвердил полторы обычных субсидий. Окончание торговых войн с бургундскими владениями ознаменовалось кратковременным всплеском экспорта как сырой шерсти, так и готовых тканей, что привело к самым крупным таможенным поступлениям за все время царствования. В то же время министры короля положили конец системе, в соответствии с которой доходы герцогства Ланкастер шли на погашение долгов его отца, что открыло новый важный источник доходов. Первая часть выкупа за герцога Орлеанского принесла долгожданный дополнительный доход. Эти поступления позволили значительно увеличить численность ежегодной экспедиционной армии из Англии. Армия Ричарда Йорка должна была составлять 3.200 человек, включая двух графов и четырех баннеретов. Позднее эта цифра была увеличена до 3.600 человек. Но численность армии еще возросла, так как недостаток в количестве латников пришлось восполнять за счет набора трех лучников на каждого недостающего рыцаря или оруженосца. Набор этих людей в значительной степени зависел от богатства и положения герцога. Большую часть армии набирали капитаны, которые были его приближенными в Англии или занимали видное положение в графствах, где он был крупным землевладельцем. Вряд ли кто-то, кроме короля, смог бы собрать такую армию на этом этапе войны. К сожалению, хотя лейтенантство Йорка формально началось 1 сентября 1440 г., набор армии занял несколько месяцев. В качестве временной меры было решено, что передовой отряд из 800 человек отплывет к Сене в сентябре. Но отплытие самого Йорка с остальной армией неоднократно откладывалось до июня следующего года^[791].

Тем временем французы решили предпринять масштабное наступление на оставшиеся английские крепости вокруг Парижа. В условиях, когда правительство Нормандии не имело главы, а герцог Йорк задерживался в Англии, для этого представилась слишком хорошая возможность, чтобы ее упустить. С января по апрель 1441 г. Карл VII находился в Шампани вместе с Карлом Анжуйским и коннетаблем, действуя против компаний живодеров, которые все еще не подчинялись ордонансу 1439 года. С королем была большая армия. Ее численность пополнили сами живодеры, многие из которых подчинились ему и были приняты на службу за жалованье. 28 апреля 1441 г. король председательствовал на важном заседании Совета в Лаоне. На нем присутствовали Карл Анжуйский, канцлер, военные чины короны и несколько ведущих капитанов. Заседание проходило в напряженный момент. Через три дня, 1 мая, должна была открыться мирная конференция, под Кале. Французские делегаты либо уже находились в Сент-Омере, либо направлялись туда. В последний момент было решено отозвать свою делегацию и вторгнуться в долину Уазы, а для заключения мира будет более благоприятное время, когда новые завоевания усилят позиции короля на переговорах. Новый план предусматривал захват Крея и Понтуаза, последних английских крепостей в долине Уазы, а затем вторжение в саму Нормандию. Это позволило бы окончательно обезопасить Париж от блокады, которую он выдерживал более десяти лет. Но король возлагал на эту кампанию более серьезные надежды и считал, что она может ознаменовать собой окончательное изгнание англичан из Нормандии. Для пополнения армии в Компьень были вызваны свежие войска. 19 мая 1441 г. Карл VII осадил Крей^[792].

Большой Совет в Руане рассматривал Крей как одну из важнейших крепостей Франции. Расположенный на острове посреди Уазы и защищенный с двух сторон укрепленными мостами, он прикрывал северный подход к Понтуазу и французскому Вексену. В шестидесяти милях от него, в Пон-де-л'Арк, Толбот пытался собрать армию для оказания помощи городу. В Вестминстере Генрих VI и его советники получали тревожные сигналы. Флот герцога Йорка простаивал в Соленте с марта, и почти все его войска были готовы к отправке. Он должен был отплыть уже в начале апреля. Но, несмотря на срочность, Йорк, похоже, не торопился. В переписке Совета с ним чувствовалась некоторая неуверенность. Король, говорили ему, "сердечно просит его со всей возможной поспешностью переправиться на другой берег моря". Французская армия постоянно получала подкрепления, и Крею грозила опасность быть потерянным. "Его скорый приход принесет успех", — писал Совет. Но к тому времени, когда герцог Йорк получил это письмо, Крей уже пал. Французы обложили его с двух берегов реки. Их бомбардировки быстро открыли несколько брешей в стенах. 24 мая, на пятый день осады, они пошли на штурм с западной стороны города. После часа ожесточенного боя на развалинах стен капитан Крея, рыцарь из Уорикшира сэр Уильям Пейт, сдался в обмен на жизнь своего гарнизона. Из Санлиса, где находилась его штаб-квартира, Карл VII выслал подкрепление в виде пехоты, арбалетчиков и артиллерии из северных городов. 6 июня королевская армия появилась у Понтуаза, который теперь был последней английской крепостью на подступах к Парижу^[793].

Из Руана Большой Совет направил в Вестминстер оценку ситуации. Французская армия, по их мнению, была многочисленна, хорошо оснащена и находилась в прекрасном расположении духа. Советники неоднократно предупреждали английский Совет о неминуемой катастрофе. В ответ последовала череда обещаний, что сначала герцог Глостер, а затем герцог Йорк скоро прибудут к ним. Ни одно из них не было выполнено. В Руане больше не верили обещаниям из Вестминстера. Дисциплина в войсках рухнула. Даже харизматичный лидер Толбот с трудом добивался выполнения своих приказов. Тем временем правительство Нормандии было оставлено "как корабль, бросаемый в море изменчивыми ветрами, без капитана, без рулевого, без руля, без якоря и без парусов". Подтверждение этой мрачной картины пришло в Вестминстер примерно в то же время от Франсуа де Сурьена, арагонского наемника на английской службе. Он уже несколько месяцев видел, в какую сторону дует ветер и продал французам Сен-Жермен-ан-Ле, пока за него еще можно было получить хорошую цену. Вернувшись в Нормандию, Сурьен обнаружил, что в воздухе пахнет полным поражением. Нормандская казна была пуста. Мужчины, призванные на военную службу, еще получали жалованье, но остальные уже больше года ничего не видели. Войска его собственного гарнизона в Лонгни в Перше дезертировали, чтобы зарабатывать на жизнь в городах. Повсюду англичане, пустившие корни в Нормандии, беспокоились о своем будущем. Они уже не верили в победу. Их больше волновала перспектива заключения мира. До них доходили слухи о том, что старым владельцам земель, сбежавшим после завоевания, может быть позволено вернуться. Если это так, то что будет дальше?^[794]

^{11. Осада Понтуаза, июнь-ноябрь 1441 г.}

Понтуаз был густонаселенным городом на западном берегу Уазы в семнадцати милях к северо-западу от Парижа. Город представлял собой естественную крепость, защищенную с востока рекой Уазой, с юга — широким руслом реки Вьон, а с запада и севера — глубоким рвом. Каменный мост из двенадцати арок, защищенный с каждой стороны мощными укрепленными воротами, связывал римскую дорогу из Парижа в Руан с городом. В 150 футах от центра города над Уазой возвышался длинный отрог скалы, на котором стоял старый королевский замок. Англичане провели масштабныеремонтные работы укреплений. Они установили вокруг замка артиллерию и значительно увеличили численность его гарнизона. Но, несмотря на сильную позицию, Понтуаз имел серьезные недостатки. Стены Понтуаза были построены в XII веке и, как все городские стены той эпохи, были уязвимы для артиллерии. У французов были гарнизоны в Конфлан-Сент-Онорин и Пуасси, расположенных ниже по течению, поэтому английский гарнизон приходилось снабжать с большим трудом, сопровождая обозы конвоями^[795].

Французы так и не смогли полностью блокировать Понтуаз. Для этого им пришлось бы разделить свои силы на три корпуса, между Уазой и Вьон, и подвергнуть их риску неожиданного разгрома по частям. Большая часть их армии расположилась на восточном берегу Уазы напротив моста. Артиллерия быстро уничтожила три арки моста и разрушила укрепленные ворота на его восточном конце. После двух штурмов 12 июня 1441 г. ворота были захвачены и снабжены гарнизоном. Карл VII разместил свою штаб-квартиру в обнесенном стеной аббатстве Мобюиссон, королевском монастыре цистерцианских монахинь в полумиле от города. Ниже по течению от стен Карл Анжуйский и адмирал Прежен де Коэтиви построили понтонный мост через Уазу, что позволило им занять пригородное аббатство Сен-Мартен на противоположном берегу. Монастырские здания были укреплены стенами, рвами и артиллерией, а гарнизон насчитывал несколько сотен человек. Северо-западная часть города так и не была блокирована. Укрепленные Бовезийские ворота все время оставались открытыми. Карл VII уже испытывал серьезные финансовые затруднения и после шести месяцев пребывания в поле с трудом удерживал свою армию, так как вольные компании без колебаний уходили, если им переставали платить. Осада стала проверкой растущих полномочий правительства по введению налогов по своему усмотрению. В провинциях Лионне и долины Луары был введен налог в размере 100.000 ливров. В Париже и городах Шампани, Пикардии и Иль-де-Франс были введены местные тальи. Принудительные займы взимались с церковнослужителей и государственных служащих^[796].

Сэр Джон Толбот находился в тридцати милях от Вернона на Сене, пытаясь собрать полевую армию из гарнизонов Нормандии, вольных солдат, живущих за счет земли, и землевладельцев, обязанных нести военную службу. В сложившихся обстоятельствах ему удалось собрать из этих источников не менее 3.300 человек — беспрецедентное достижение, которое, должно быть, оставило многие участки границы практически беззащитными. В период с 22 по 24 июня Толбот, Фоконберг и Скейлз направили эти силы к Понтуазу вместе с обозом с припасами и боеприпасами. Во французском лагере шли споры о том, стоит ли их перехватывать. Коннетабль хотел сосредоточить своих людей у бастиды Сен-Мартен и предложить англичанам сражение. Он считал, что победа обеспечена. Но все старые французские страхи перед сражением с англичанами в поле обуяли других членов Совета Карла VII. Они слишком хорошо помнили Азенкур и Верней. В последний момент Карл VII приказал Ришмону любой ценой избежать сражения. В результате англичане без сопротивления вошли в город через Бовезийские ворота. Скейлз остался в Понтуазе с частью этих сил и принял командование обороной, а Толбот отступил в Нормандию, забрав с собой больных и раненых^[797].

Герцог Йорк отплыл из Солента в конце июня 1441 года и высадился в Арфлёре с 3.000 человек. Сразу после того, как войска сошли с кораблей, герцог направился в Руан. 13 июля он соединился с Толботом у Жузьер, небольшой деревушки на берегу Сены между Мантом и Мёланом. Объединенная армия насчитывала около 6.000 человек, что стало самой крупной английской армией, выступившей во Францию с 1429 года. 15 июля англичане выступили из Жюзьер и вошли в Понтуаз через Бовезийские ворота с очередным конвоем припасов. Герцог Йорк принял на себя номинальное командование, но всеми операциями руководил Толбот. Его стратегия заключалась в том, чтобы попытаться вынудить Карла VII к решающему сражению, которое могло бы окончательно переломить ход войны. Французское командование было столь же решительно настроено избежать его. Французы оставались на восточном берегу реки и охраняли все переправы через Уазу от Конфлан-Сент-Онорин до Крея, чтобы удержать англичан на западном берегу^[798].

В ночь на 20 июля 1441 г. Толбот и Йорк незаметно прошли пятнадцать миль вверх по долине Уазы на небольших лодках. Ранним утром они переправились через реку напротив аббатства Ройомон под носом у французских командиров, не выставивших дозоры. К моменту объявления тревоги вся английская армия уже переправилась и начала движение по восточному берегу. В аббатстве Мобюиссон французские капитаны запаниковали. Сторожевая башня в конце моста Понтуаз была оставлена. Артиллерия, которую удалось вовремя перевезти, была укрыта в бастиде Сен-Мартен. Карл VII бежал по понтонному мосту, ведущему к Сене, и закрылся в окруженном стеной доминиканском аббатстве под Пуасси, а герцог Йорк занял его штаб в Мобюиссоне. Англичане отремонтировали каменный мост и вновь заняли сторожевую башню, открыв доступ в город с восточного берега. Затем, через три дня, они переправились через Уазу, преследуя французского короля. Толбот разработал амбициозный план, как заманить его в ловушку. Он предложил переправиться через Сену с частью армии в Манте и застать Карла VII врасплох в Пуасси, а Ричард Йорк в это время должен был занять Конфлан-Сен-Онорин, чтобы преградить ему путь на север. Толбот выполнил свою часть этой операции. Король бежал из своих покоев в аббатстве так быстро, что его постель была еще теплой, когда туда ворвались англичане. Но герцогу Йорку не удалось удержать Конфлан. Его система снабжения рухнула. Земля на многие мили вокруг была разграблена армиями обеих сторон. Его люди умирали от голода. Когда Толбот вошел в Пуасси, он обнаружил, что герцог ушел в Руан, забрав с собой всех людей, которых он привел из Англии. Карл VII бежал с большей частью своей армии в Сен-Дени. К концу июля в Понтуазе находились только гарнизон Скейлза и французские войска, удерживавшие бастиду Сен-Мартен^[799].

В середине августа 1441 г. Карл VII собрал военный совет в Сен-Дени. Моральный дух после первых побед в кампании упал. Дезертирство становилось насущной проблемой. Некоторые важные контингенты покинули армию. Толбот только что привел в Понтуаз очередной конвой с припасами и заменил гарнизон Скейлза свежими людьми под командованием лорда Клинтона. На улицах Парижа люди открыто насмехались над королем за его недостойное бегство из Пуасси. Карл VII вновь почувствовал давление общественного мнения всего через год после Прагерии. В третью неделю августа его армия вернулась к Понтуазу. Снова были установлены артиллерийские батареи. Но город оставался открытым с запада и севера, и Толбот продолжал доставлять обозы с припасами.

К середине сентября стало ясно, что голодом Понтуаз не взять. Его придется брать штурмом или не брать вообще. 16 сентября французы взяли штурмом Нотр-Дам — приходскую церковь, стоявшую на возвышенности за стенами у юго-западного угла городских стен, которая была встроена в оборонительные сооружения. С башни церкви можно было наблюдать за городом и корректировать огонь своей артиллерии. Через три дня, в полдень 19 сентября, был предпринят общий штурм сразу в трех местах. Один отряд атаковал юго-восточный угол стен, у слияния Уазы и Вьон. Другой начал штурм с барж, пришвартованных в Вьоне. Третья была направлена против Бовезийских ворот на западе. После четырехчасового рукопашного боя французы перевалили через стены и ворвались в город. По самым достоверным оценкам, потери англичан составили не менее 500 человек убитыми. Более 300 человек, включая лорда Клинтона, были взяты в плен. Многие из пленных были вытащены из укрытий в городе на следующий день после штурма. Попавшие в плен в городе, взятом штурмом, они оказались в полной власти нападавших. Некоторые из них были преданы смерти там, где их нашли. Остальные были проведены по улицам Парижа в лохмотьях, без головных уборов и обуви на ногах, скованные цепями по двое, а затем заперты в замках пленителей в ожидании выкупа. Некоторые из них не стоили затрат на свое содержание. Таких тайно убивали в подвалах или доставляли на Гревскую площадь, чтобы утопить в Сене на глазах у толпы зевак^[800].

Для снабжения Понтуаза Толбот пошел на еще больший риск, чем годом ранее при осаде Арфлёра. Как и в 1440 г., за это пришлось заплатить. Гарнизоны, лишенные солдат, для комплектования полевых армий, не могли поддерживать прежний уровень караулов и дозоров. Уставшие люди плохо несли службу. Большим французским гарнизоном в Конше руководили анжуйский дворянин и королевский советник Пьер де Брезе и его шурин, удачливый солдат Роберт де Флок. Воспользовавшись тем, что англичане были заняты под Понтуазом, они напали на вражеские гарнизоны в южной Нормандии. В июне они захватили обнесенный стеной город Бомон-ле-Роже в долине реки Рисл и расположенный рядом замок Бомениль. В ходе последовавшего затем расследования потеря Бомениль, как и потеря самого Конша, были объяснены слишком большим количеством отсутствующих в гарнизонах солдат.

Лорд Фоконберг, игравший заметную роль под Понтуазом, был капитаном кафедрального города Эврё. Он располагал одним из самых крупных гарнизонов в регионе, но, скорее всего, под Понтуазом он опирался именно на него. 15 сентября, за четыре дня до штурма, в результате которого Понтуаз достался французам, Роберт де Флок подступил стенам Эврё. Горожане, как и жители других нормандских городов, были разделены. Патрициат и муниципальные чиновники в целом были лояльны к своим английским правителям. Однако в Эврё существовала хорошо организованная группа французских партизан. Местный рыбак провел людей Роберта де Флока через водоток в северных стенах. Когда была объявлена тревога, гарнизон попытался отгородить этот сектор города баррикадой из перевернутых телег, но был быстро обращен в бегство. Небольшие потери с обеих сторон (пять человек убитыми) говорят о том, что англичане практически не сопротивлялись. Потеря Эврё стала серьезным ударом для англичан, открыв брешь в обороне на юго-востоке Нормандии до Сены. О том, что де Брезе и де Флок были связаны на протяжении всей жизни, сегодня напоминает прекрасный витраж, который они заказали для собора в Эврё в честь окончательного изгнания англичан из Нормандии. Оба изображены молящимися стоя на коленях рядом с Карлом VII и Дофином Людовиком^[801].

* * *

В ноябре 1441 г. в Вестминстерский Совет прибыл Жан Ринель с докладом от герцога Йорка о катастрофическом ходе событий после его прибытия во Францию. Советники посвятили несколько заседаний обсуждению этого вопроса. Они яростно осуждали территориальные потери, которые объясняли небрежностью командиров гарнизонов и грозили суровыми карами всем, кто был признан виновным. Большинство людей герцога Йорка возвращались в Англию после шестимесячной службы, и в Нормандии оставалось всего около 3.500 человек. Советники подсчитали, что, получая пособие из английских доходов в размере 120.000 ливров в год и нормандских доходов в размере 340.000 ливров, герцог должен был содержать в Нормандии 6.200 человек. Они задались вопросом, следует ли продолжать выплачивать ему пособие, если в его распоряжении остается чуть больше половины этого числа. На самом деле советники пользовались устаревшими оценками норманнских доходов. Истинная цифра, вероятно, составляла не более четверти от предполагаемой, а ведь сюда входила и жалованье гражданской администрации.

Совет приказал сэру Джону Попхэму сопровождать Ринеля в Руан и передать его мнение Йорку и Толботу. Эти соображения, должно быть, были крайне нежелательны для обоих. Им было приказано сосредоточиться на обороне нормандских портов и Ле-Кротуа и не рисковать своей безопасностью. Это было похоже на критику политики Толбота, который выводил людей из гарнизонов на службу в поле. Контроль над Ла-Маншем был вопросом, по которому Палата Общин высказывались все более активно. В нем также были заинтересованы лондонский Сити и компания Стейпл из Кале, которые становились главными кредиторами правительства. Но если смотреть на ситуацию из Руана, то очевидное предпочтение Совета чисто оборонительной политике, сосредоточенной на побережье Ла-Манша, должно было показаться нереальным. Это перечеркнуло бы два десятилетия военной доктрины, основанной на гибком использовании гарнизонных войск. Кроме того, пришлось бы отвлечь ресурсы от восточных и южных границ Нормандии, откуда исходила основная угроза со стороны французов. Однако вестминстерские советники все больше сопротивлялись подобным соображениям. Они больше не были уверены в том, что Нормандию можно отстоять, и уже задавались вопросом, что можно спасти из обломков^[802].

Летом 1441 г. английский политический мир потряс скандал, заставивший замолчать единственного заметного сторонника старых военных приоритетов Генриха V. В июле несколько членов двора герцога Глостера были арестованы и обвинены церковным судом в ереси, колдовстве и некромантии. Некоторые из них обвинили супругу Хамфри, Элеонору Кобэм. Интерес Элеоноры к колдовству и магии был хорошо известен. Похоже, что с апреля 1440 г., на который пришелся пик споров по поводу освобождения герцога Орлеанского, она побуждала своих слуг использовать темные искусства для предсказания времени смерти короля, в результате чего она, как супруга наследника трона, станет королевой. Обвиняемые сделали фигурку короля, вызвали демонов и с помощью заклинаний предсказали, что он умрет от меланхолии в мае или июне 1441 года. Они также предсказали, что члены Совета, контролировавшие короля, будут обезглавлены за свое самонадеянное поведение. В мире, где верили в силу Сатаны и его служителей, определяющих судьбы людей, предсказать смерть короля и его министров было равносильно тому, чтобы пожелать ее. Элеонора бежала в убежище в Вестминстерском аббатстве. Но в конце концов она была оттуда выдворена и осуждена за колдовство церковным трибуналом под председательством архиепископа Чичеле. Один из ее сподвижников был казнен в Тайберне как предатель, а другая сожжена в Смитфилде как ведьма. Что касается самой Элеоноры, то ее брак был аннулирован, а сама она была приговорена к унизительному публичному покаянию на улицах Лондона. Хотя Элеонора так и не предстала перед светским судом, по решению Совета она была заключена в тюрьму пожизненно, сначала в замке Кенилворт, а затем на острове Мэн. Дело против нее не было сфабриковано, так как Элеонора признала часть обвинений. Но время проведения суда и его публичность, унижение герцогини на лондонских улицах, участие Совета и королевского двора почти на всех этапах драмы — все это говорит о том, что это был политический процесс, реальной целью которого был сам Глостер. Эти события морально сломили Хамфри. "Он с каждым днем становился все более странным по отношению к королю", — писал современник. Кроме эпизодического участия в заседаниях Совета, он больше не принимал участия в общественной жизни. Этот инцидент подорвал внутреннюю оппозицию мирному процессу, которая всегда ассоциировалась с герцогом и его друзьями. Не было другого человека, обладающего статусом и красноречием, который мог бы бороться за их дело^[803].

* * *

По иронии судьбы, в момент политической гибели Глостера события подтвердили его возражения против освобождения герцога Орлеанского. Герцог никогда не пользовался реальным влиянием при французском дворе. Французский король с подозрением относился к условиям, на которых он получил свободу, и не одобрял его вновь обретенной дружбы с герцогом Бургундским. Поначалу он даже отказался принять кузена на публичной аудиенции, настаивая на частной встрече без сопровождающих, что герцог отверг как оскорбление своего достоинства. Судя по всему, герцог Орлеанский не принимал участия в Совете до 1444 года. Его отношения с министрами короля были настолько плохими, что в течение шести месяцев после освобождения он был убежден, что его пытаются отравить. Проблема, связанная с идеей использовать его для изменения основных направлений французской внешней политики, заключалась в том, что она зависела от поддержки известных противников главенствующей группы в правительстве Франции. Все они были людьми, которые либо участвовали в Прагерии, либо поддерживали ее на расстоянии. Герцог Орлеанский никогда не смог бы добиться влияния через этих людей, если бы не произошел удачный государственный переворот. В результате в течение восемнадцати месяцев после освобождения он постоянно оказывался втянутым в заговоры более опытных и безжалостных политиков, готовивших аристократический мятеж^[804].

Главными сторонниками усилий Карла Орлеанского по заключению мира были Иоанн V Бретонский и Филипп Добрый — два территориальных магната, которые больше всего выигрывали от прекращения англо-французской войны. В феврале-марте 1441 г. Иоанн V председательствовал на конференции в Нантском замке, на которой присутствовали Карл Орлеанский и герцог Алансонский, и на которой был выработан очередной план совместного посредничества Иоанна V и Филиппа Доброго. Эта идея была обсуждена представителями Иоанна V с французским королем. Но она была сразу же отклонена решением французского короля отложить мирную конференцию в Кале и вторгнуться в долину Уазы. На другой конференции, состоявшейся в августе 1441 г. в Ренне, присутствовали, кроме графов Дюнуа и Вандомского, еще и главный гербовый король Англии. Заговорщический характер этих встреч не вызывал сомнений. Их целью было устранение действующих советников французского короля. Участники совещания обязались оказывать друг другу взаимную поддержку в случае, если советники ответят репрессиями против них. Свои планы они согласовывали с англичанами в Вестминстере и их советниками в Руане. Иоанн V попросил и получил от герцога Йорка заверения в том, что тот окажет ему военную поддержку в случае, если заговор приведет к вторжению в его герцогство. Герцог Алансонский добился расположения Ричарда Йорка, передав ему имена французов из "пятых колонн" в английских гарнизонах, которые были немедленно арестованы^[805].

Карл VII отказывался участвовать в каких-либо мирных инициативах до тех пор, пока не пал Понтуаз. Только в октябре он согласился, чтобы мирная конференция вновь открылась 1 мая 1442 г. в месте, которое уже стало традиционным, между Кале и Гравелином. Готовясь к этому событию, Филипп Добрый и Карл Орлеанский встретились в Эдене в конце октября 1441 года. Они решили созвать всех ведущих территориальных магнатов Франции на встречу в Невере в новом году, на которой они оба будут председательствовать в качестве старших принцев из рода Валуа после короля и Дофина. На повестке дня в Невере должны были стоять три основных вопроса. Первый — растущее отчуждение между королем и принцами, которые считали, что их лишают того влияния при дворе, на которое они имели право в силу своего положения. Вторым вопросом было состояние королевства, в частности, высокий уровень налогов и продолжающиеся грабежи со стороны вольных компаний, большинство из которых теперь находились на службе у короля. В-третьих, речь шла о мирном процессе, поскольку в мае должна была возобновиться конференция под Кале. Королю было предложено дать согласие на проведение этой встречи и самому присутствовать на ней. Карл VII согласие дал, но, по понятным причинам, предпочел послать своего канцлера Рено де Шартра представлять его, а не присутствовать лично. Цель принцев была очевидна. Она заключалась в том, чтобы пробиться в близкое окружение короля и взять на себя ведение переговоров с Англией. Но Карл VII не собирался подчиняться этой схеме^[806].

Конференция принцев открылась в Невере 28 января 1442 года. Кроме герцогов Бургундского и Орлеанского, в ней приняли участие герцоги Бурбонский и Алансонский, графы Вандомский, Неверский, Э и Дюнуа. Большинство из них за два года до этого были активными участниками или пассивными сторонниками Прагерии. Приезд герцога Бретонского ожидался ежедневно, но в итоге он был представлен своим старшим сыном Франциском, графом де Монфор. Карл VII находился в сорока милях в Бурже, и переговоры с ним приходилось вести путем обмена послами и письменными меморандумами. Кроме того, король дал понять, что торопится, так как в скором времени его ждут с армией на границе Гаскони.

В итоге ассамблея не достигла ничего, кроме афиширования разногласий между королем и его знатными подданными. Принцы протестовали против своего низкого представительства в Совете короля и на главных государственных постах. Они призывали к более коллегиальному стилю управления, при котором важные решения не принимались бы за закрытыми дверьми кабинетов группами из двух-трех человек. Они настаивали на более заметной роли Генеральных Штатов и возражали против высокого уровня налогов. Кроме того, у некоторых из них были свои личные претензии. Но король отмахнулся от всех этих критических замечаний. По его словам, он всегда выбирал себе советников из самых "знатных" людей своего королевства. Карл VII не стал оправдываться по поводу налогов, просто ответив, что они необходимы. Требование принцев о более тесных консультациях с Генеральными Штатами вызвало бурную дискуссию в королевском Совете. Преобладало мнение, что эти собрания — просто площадка, на которой принцы смогут объединить оппозицию королю среди духовенства и городов. С таким же успехом король мог бы передать управление государством трем сословиям.

Карл VII был бескомпромиссен в вопросах заключения мира. В его провале он винил англичан, которые неоднократно отвергали разумные предложения. Он подробно, но не совсем точно, описал их различные уступки. Но главная мысль, которую он высказал, была неоспорима. Дальнейшие переговоры вряд ли будут успешными. Его предшественники строили монархию как высшее воплощение единой национальной идентичности и он не собирался предавать их наследие, позволив англичанам удерживать какие-либо территории во Франции, кроме как в качестве вотчины короны и в обмен на оммаж. Карл VII не мог поверить, что принцы могут желать иного. Но, как он напомнил им, Бофорт и Кемп еще в 1439 г. ясно дали понять, что английский король никогда не согласится на это.

Вскоре после собрания в Невере Карл VII положил конец мирному процессу в его нынешнем виде. Он объявил о своем намерении отложить возобновление мирной конференции с 1 мая 1442 г. на 25 октября, чтобы осуществить планы своей кампании на юго-западе. После возвращения из похода в Гасконь он предполагал вторгнуться в Нормандию и рассчитывал вернуть себе все герцогство. Возобновление конференции, неоднократно откладывавшееся то одной, то другой стороной с августа 1439 г., было окончательно отменено. Замечания Карла VII принцам в Невере о бесполезности переговоров с англичанами, несомненно, были доведены до сведения англичан герцогом Орлеанским, который поддерживал с ними постоянную связь. Изабелла Португальская вскоре после этого официально отказалась от попыток посредничества.

Только Иоанн V Бретонский счел нужным попытаться вдохнуть жизнь в переговоры. Он предложил провести встречу под своей эгидой на границах Бретани. Но герцог умер в конце августа 1442 г., и проект умер вместе с ним^[807].

* * *

В феврале 1442 г., когда принцы спорили с французским королем в Невере, сэр Джон Толбот впервые за семь лет вернулся в Англию, чтобы выступить за отправку еще одной экспедиционной армии в Нормандию. Толбот был принят в Англии как герой и возведен в пэрство как граф Шрусбери. Но за энтузиазмом, с которым его встречали, скрывалась глубокая усталость от войны. Поколение, сражавшееся с Генрихом V, вымирало. Отсутствие интереса короля к войне было очевидным. Она шла плохо, и люди предполагали, что скоро наступит мир. Амбициозные молодые люди уже не смотрели на Францию как их отцы. Несмотря на опасения Совета относительно наступательных операций в Нормандии, Толботу было поручено набрать экспедиционную армию численностью 2.500 человек для шестимесячной службы во Франции. Но для их найма пришлось поскрести по сусекам. Латников было мало, и только каждый восьмой лучник был конным. Еще более проблематичным было финансирование. В марте Парламент принял решение о выделении единой стандартной субсидии, но дал понять, что на эти средства в первую очередь должен быть нанят военный флот для пресечения французского торгового рейдерства в проливе Ла-Манш. В итоге расходы на содержание армии Толбота были профинансированы частично за счет займов у кардинала Бофорта и частично за счет отвлечения ежеквартальных выплат жалованья герцога Йорка. Дальнейшие события в значительной степени подтвердили опасения Совета^[808].

Когда 15 июня 1442 г. Толбот высадился в Арфлёре, его встретили военные советники герцога Йорка сэр Уильям Олдхолл и сэр Эндрю Огард. Они привезли отчет о ситуации в Нормандии и предложения по развертыванию новой армии. Было решено, что первоочередной задачей должно стать восстановление английских позиций на юго-восточной границе путем возвращения Лувье, Конша и Эврё. Толбот направился прямо к Пон-де-л'Арк, где соединился с Фоконбергом, командующим английской армией в этом секторе. Под командованием Фоконберга находилось 1.200 человек, большинство из которых были набраны из солдат живущих за счет земли. Объединенные силы, насчитывавшие от 3.000 до 4.000 человек, но весьма неоднородные по качеству, двинулись на Конш. Замок утратил свое прежнее значение после того, как французы отвоевали Эврё, который был более удобной базой. Однако Толбот и Фоконберг потратили шесть недель на его осаду, после чего около 9 сентября окончательно выбили французский гарнизон.

Развить этот успех оказалось непросто. Дюнуа, командующий французскими войсками на этом фронте, был, пожалуй, единственным французским полководцем, который не уступал Толботу в тактическом мастерстве. Его маневрам мешала меньшая численность армии и существовавшая военная ортодоксия, согласно которой французская армия ни в коем случае не должна была рисковать вступать в битву с англичанами. Тем не менее, он успешно действовал в регионе, обрушиваясь на другие английские гарнизоны в непредсказуемые моменты. Роберт де Флок, еще один грозный противник, теперь уже обосновавшийся в Эврё, нападал на английские линии снабжения и отдельные отряды, нанося им большие потери. У Толбота было мало времени. Совет в Вестминстере хотел, чтобы Дьепп был отвоеван, и он не мог рассчитывать на людей, прибывших из Англии, поскольку срок их контрактов истекал в начале декабря. В результате он был вынужден отказаться от идеи атаковать Лувье и Эврё и отступить на запад. После его отхода Вернёй и Галлардон, два оставшихся английских гарнизона юго-восточной границе, оказались в опасном положении. В течение нескольких дней после ухода Толбота замок Галлардон, захваченный Франсуа де Сурьеном в результате дерзкого нападения в начале года, был продан графу Дюнуа. Вернёй, похоже, должен был стать следующим^[809].

Войска, предназначенные для атаки на Дьепп, получили приказ собраться в бенедиктинском аббатстве Жюмьеж на берегу Сены к западу от Руана. Толбот встретил их там в октябре 1442 года. Помимо оставшихся в живых солдат его экспедиционной армии, 600 человек были выведены из гарнизонов, что составило около 2.500 человек. В конце октября первые отряды армии Толбота достигли Дьеппа и приступили к строительству большой деревянной бастиды Ле-Поле на холме к востоку от стен, с которого открывался вид на вход в гавань. Здесь Толбот установил четыре больших бомбарды. Еще одна бастида, поменьше, была построена на западной стороне города. Со стороны побережья гавань блокировала небольшая военно-морская флотилия. Вероятно, это была флотилия из пяти кораблей, мобилизованная в Саутгемптоне хэмпширским рыцарем сэром Стивеном Попхэмом. Это была грозная сила для осады небольшого порта, потерявшего значительную часть населения после превращения его в пограничный город. Вскоре стало ясно, насколько усилилось стратегическое положение французов в результате захвата восточных границ Нормандии за последние пятнадцать месяцев. Теперь, когда Сена выше Манта и вся долина Уазы находились под французским контролем, граф Дюнуа смог привести от 800 до 1.000 человек прямо из Босе через мост в Мёлане в Бовези и Па-де-Ко. Их прибытие в Дьепп 29 ноября изменило ситуацию в городе и совпало с мятежом в войсках английской экспедиционной армии, которые, дождавшись окончания шестимесячного срока, отказались служить дальше. Толботу ничего не оставалось, как отступить в Руан, оставив сэра Уильяма Пейто, бывшего капитана Крея, удерживать бастиду Ле-Поле с 500 бойцами до возобновления осады в следующем году. В итоге осада так и не возобновилась. Экспедиционная армия Толбота вернулась в Англию в конце 1442 г., оставив в Нормандии лишь около 3.000 человек, что было достаточно для поддержания минимальной численности гарнизона, но не позволяло вывести войска в поле для какой-либо крупной операции^[810].

Власть Ланкастеров в Нормандии заметно ослабевала. Пока Толбот был занят Дьеппом, французы захватили еще одну крепость, которая должна была стать еще более острой занозой в боку английских оккупантов. Гранвиль представлял собой большую скалу, выступающую в залив Мон-Сен-Мишель примерно в пятнадцати милях к северу от Авранша. Она была доступна во время отлива из Мон-Сен-Мишель, и его гарнизон в течение многих лет совершал регулярные вылазки через пески в окрестности. Для защиты от этих набегов лорд Скейлз, английский лейтенант в Нижней Нормандии, построил на скале крепость. У ее основания вырос небольшой город и гавань. Под командованием его внебрачного сына в крепости был размещен гарнизон из сорока человек. Осенью 1442 года капитан получил сведения о том, что Луи д'Эстутевиль, ветеран французского командования Мон-Сен-Мишель, готовит лестницы для захвата Гранвиля. Тем не менее в ночь на 8 ноября 1442 г., когда люди Эстутевиля перебрались через стены, гарнизон был застигнут врасплох. Нападавшие подговорили одного английского солдата, который подсказал им, когда и куда нанести удар и таким образом крепость была быстро захвачена. Захват Гранвиля дал гарнизону Мон-Сен-Мишель надежную базу на Котантене, которую было легко снабжать через залив. Из Гранвиля французы могли грабить и налагать поборы на весь полуостров. В следующем году Скейлз в течение двух месяцев безуспешно осаждал это место силами около 800 человек. В результате этой неудачи он был вынужден удвоить численность гарнизонов в прилегающих районах. Классическим способом ведения боевых действий в этой войне засад были внезапность, лестницы и подкуп. Все это было дешево, в то время как оборона крепостей требовала огромных людских и финансовых затрат^[811].

Герцог Йорк так и не смог оправиться от бедствий первых шести месяцев своего правления, которые не только ослабили его в военном отношении, но и лишили доверия Совета в Англии. Советники так и не поняли масштаба его проблем. Он получил в наследство от своих предшественников неразрешимые проблемы дефицита, недисциплинированности и недобросовестного управления, которые висели на нем, как гири на ногах. Одной из первых его встреч после прибытия стало свидание с герольдом Уильямом Брюгге, гербовым королем Ордена Подвязки, который проезжал через Нормандию по дипломатическим делам и был потрясен увиденным. По словам герольда, первоочередной задачей нового лейтенанта должно стать устранение "несправедливости, царящей во владениях короля, а также пороков и грехов людей нашей нации". Уильям Вустер, секретарь и управляющий делами сэра Джона Фастольфа, сопровождал своего господина в герцогство в 1441 году. Его впечатления были очень похожи на впечатления герольда. Он был потрясен издевательствами, жестокостью, грабежами и кражами скота, которые офицеры гарнизонов оставляли безнаказанными и не пытались пресечь. Вустер был убежден, что это толкает крестьянство Нормандии в объятия французов. Первопричиной проблемы была неспособность нормандской казны регулярно выплачивать жалованье. В 1441 г. Йорк привез с собой почти 3.200 фунтов стерлингов наличными, чтобы погасить задолженность. Но, несмотря на то, что в это время поток денег из Англии несколько увеличился, выплаты значительно отставали от того, что ему обещали при вступлении в должность, и вскоре задолженность снова начала расти. Вустер писал:

Каждому здравомыслящему человеку легко понять, что… солдатам и латникам… можно должным образом выплачивать жалованье по месяцам, как это делал Джон Регент Франции, или по кварталам… и чтобы эти выплаты производились без задержек и без необходимости долгих и больших поисков… чтобы ваши солдаты не имели повода притеснять и обвинять ваших покорных слуг и ваш народ, забирая их провизию без оплаты, к чему привыкла большая часть из них в отсутствие должной оплаты.

Вустер считал, что ситуация резко ухудшилась в период правления герцога Йорка. Его оценка подтверждается растущим в эти годы разбоем в сельской местности, особенно в Нижней Нормандии, где была расквартирована значительная часть английских войск^[812].

Герцог Йорк делал все возможное для улучшения дисциплины в гарнизонах. Он поощрял жалобы на бесчинства войск. Он предпринял шаги, чтобы положить конец давней практике, когда капитаны рассматривали свои должности как возможность обогатиться, передавали свои полномочия помощникам а сами жили в Англии на доходы, "не работая и не используя своих людей на службе короля, и ничего не делая для его завоеваний". Йорк объезжал герцогство, лично разбирая жалобы. Наблюдая за ситуацией из Лилля, хронист Жан де Ваврен считал, что Йорк хорошо управляет Нормандией, а критику из Англии приписывал зависти. Однако если правительство Йорка и было более эффективным, чем его предшественники, то его все более чуждый характер нельзя было не заметить. Герцог изменил состав Большого Совета, который до этого состоял в основном из коренных французов, заполнив его английскими капитанами, такими как Олдхолл и Фастольф. К ним были добавлены профессиональными администраторами, привезенными из Англии. К концу 1442 г. в Совете осталось только два француза — Пьер Кошон и Луи де Люксембург, которые к концу следующего года умерли. Место Луи де Люксембурга на посту канцлера оставалось вакантным в течение двух лет, а затем его занял английский рыцарь сэр Томас, барон Ху (Хоо) и Гастингс. Как в Англии уходило поколение Генриха V, так и во Франции исчезало поколение французских слуг ланкастерского режима, сформировавшееся на службе у Иоанна Бесстрашного во время гражданских войн^[813].

Глава XII. Королевский мир, 1442–1448 гг.

Гасконь была захолустьем на протяжении большей части правления Генриха VI. Логистические трудности, связанные с ведением боевых действий к югу от Луары, и концентрация ресурсов Англии на севере сделали ее второстепенным фактором в расчетах политиков в Вестминстере. Цифры, подготовленные для Парламента казначеем Кромвелем в 1433 г., показывали, что английская казна тратила на оборону герцогства всего 3.400 фунтов стерлингов в год, которые уходили на содержание личной свиты сенешаля и гарнизона Фронсака. Это составляло лишь треть от расходов на Кале, не говоря уже о всей Нормандии. Местные доходы герцогства страдали от военного ущерба, превратностей винной торговли и уступок в пользу дворян, поддержку которых приходилось покупать. В 1430-х годах доходы колебались в районе 750 фунтов стерлингов в год. Эти средства шли на оплату обычной гражданской администрации и важного гарнизона Лангона, защищавшего подступы к Бордо со стороны Гаронны. На полевые операции и оборону границ практически ничего не оставалось. В этих вопросах Совет в Бордо полагался на добрую волю гасконской знати и городов, которым оставалось самостоятельно финансировать оборону своих населенных пунктов. Гасконь не была похожа на Нормандию. Это была не завоеванная земля, а наследство английских королей, которые владели ею почти три столетия. Сила традиций и страх перед Францией династии Валуа с ее централизаторскими тенденциями и высоким уровнем налогов породили в значительной степени ничем не обусловленную лояльность англичанам. Но для поддержания этой лояльности требовались постоянная внутренняя дипломатия и умелое политическое управление. Но политическое управление имело свои пределы и могло работать только до тех пор, пока люди верили, что герцогство выживет^[814].

В 1430-х годах земли, находившиеся под властью Англии, состояли из двух блоков территорий (Карта VI). Северный блок вокруг Бордо включал полуостров Медок к северу от города, территорию к востоку и югу от него, а также тонкую полоску вдоль правого берега Жиронды и нижней Дордони, включая города Блай, Бург, Либурн, Сент-Эмильон и крепость Фронсак. Далее на юг, в сторону Пиренеев, второй центр английского владычества включал город Байонну, территорию, известную как Терр-де-Лабер, расположенную к югу от нее, и долину реки Адур на востоке, включая важные города Сен-Север и Дакс. Узкая полоса мрачного, продуваемого всеми ветрами побережья соединяла эти два региона. Герцогство всегда было уязвимо для вторжения, поскольку не имело естественной защиты с востока. По долинам рек проходили широкие магистрали из Лангедока и Центрального массива в сердце английской территории. В начале 1420-х гг. предприимчивый сенешаль сэр Джон Рэдклифф завоевал территорию вокруг Базаса и расширил границы английского владычества по долине Гаронны до Марманда и Дордони за Бержераком. Он "своим рыцарским трудом привел к повиновению своему суверену в герцогстве Гиень множество различных городов, поселков и крепостей", — писал герцог Бедфорд, рекомендуя его к избранию в члены Ордена Подвязки. Однако достижения Рэдклиффа мало чем были обязаны правительству в Вестминстере, которое в течение многих лет не давало Гаскони ни денег, ни людей. Весной 1425 г. Рэдклифф заявил, что не может больше отвечать за оборону герцогства в таких условиях, и тщетно просил освободить его от должности^[815].

Английская Гасконь была обязана своим существованием заботам министров Карла VII на севере и двусмысленному положению трех крупных территориальных магнатов, чьи владения граничили с герцогством, — графов де Фуа и д'Арманьяка и сеньоров д'Альбре. Все они находились в подданстве короля Франции и в предыдущем поколении были вдохновителями французских войн на гасконской границе. Но у них были свои региональные интересы и обширные сети союзников и клиентов по обе стороны границы. Они поддерживали тесные контакты с администрацией в Бордо, некоторые члены которой получали от них жалованье. Не имея активной военной поддержки со стороны французского короля, эти люди мало что выигрывали и многое теряли от борьбы с англичанами. Она истощала их доходы и отвлекала от других политических задач, не принося существенных территориальных выгод. Графы де Фуа на протяжении многих лет хеджировали свои ставки. Младший брат нынешнего графа, Гастон, капталь де Бюш, был крупнейшим землевладельцем в Борделе и до конца оставался твердым сторонником англичан. Беарн, самое западное из владений графа де Фуа, имел тесные торговые связи с английской Гасконью и продолжал поставлять наемников английским сенешалям, как это было на протяжении двух столетий. В течение 1424 и 1425 гг. Рэдклифф заключил локальные перемирия со всеми тремя французскими магнатами. Они были непрочными, как и положено перемириям в регионе, где частные войны были эндемическим явлением. Однако, несмотря на спорадические вспышки насилия на местах, перемирия Рэдклиффа в значительной степени изолировали Гиень от событий в остальной Франции^[816].

Эти договоренности были нарушены в конце 1430-х гг. в связи с действиями живодеров и возрождением монархии Валуа. После Аррасского договора Карл VII переключил свое внимание на операции на гасконской границе, чтобы очистить от живодеров такие политически важные регионы, как долина Луары и границу с Бургундией. В 1437 г. кастильский вольный капитан Родриго де Вильяндрандо появился со своими отрядами на юго-западе. Совет английского короля в Бордо хоть и заключил с ним перемирие, но был достаточно обеспокоен, чтобы послать в Англию канцлера Гиени Бернара Анжевина, для обсуждения с министрами Генриха VI вопросов безопасности герцогства. Весной 1438 г., когда Анжевин находился в Англии, произошло гораздо более разрушительное вторжение. Отряды Потона де Сентрая, действовавшие в Турени, последовали за Вильяндрандо на юг. Французский король предложил обоим капитанам регулярное жалованье и передал их под общее командование Шарля II, сеньора д'Альбре, пожалуй, самого близкого к французскому двору из южных феодалов.

Альбре увидел в отрядах живодеров возможность вернуть обширные владения в Базаде и нижней долине Гаронны, которые он потерял полтора десятилетия назад в результате завоеваний сэра Джона Рэдклиффа. Вильяндрандо и Сентрай вторглись в герцогство с севера в мае 1438 г. и объединили свои силы под Бордо. По имеющимся данным, общая численность их войск составляла около 14.000 человек. Одновременно с ними в долину реки Адур с юга были направлены несколько небольших компаний, действовавших в Лангедоке. Оборона на обоих направлениях была слабой и нескоординированной. Гасконь оставалась без сенешаля с весны 1435 г., когда Рэдклифф был отозван для участия в Аррасском конгрессе. В Бордо государственная казна была пуста. Коннетаблю пришлось занимать деньги у английских купцов в городе, а когда они были исчерпаны, он стал уговаривать людей служить за долговые расписки, которые должны были быть погашены вАнглии. Однако и у захватчиков были свои трудности. У них не было артиллерии, и они не могли предпринять серьезную осаду. Им удалось захватить только три сколько-нибудь значимых места: Базас, главная крепость восточной границы, которую они заняли с помощью эскалады; Тарта в южных Ландах; Тоннен у слияния рек Ло и Гаронны. К сентябрю захватчики исчерпали имеющиеся запасы продовольствия и нагруженные добычей были вынуждены отступить в Лангедок, оставив гарнизоны во всех трех городах и в ряде более мелких населенных пунктов Борделе. Французская кампания на юго-западе не принесла особых стратегических результатов, но была чрезвычайно разрушительной, особенно на полуострове Медок и Антре-Де-Мер. Несколько сотен человек из Бордо погибли в результате непродуманной вылазки. Экспорт вина, составлявший основу местной экономики, в 1438 г. сократился до чуть более 4.000 тун, что было меньше половины обычного объема. Региону потребовалось два десятилетия, чтобы оправиться от уничтожения виноградников и разрушения зданий^[817].

Вторжение стало шоком для советников Генриха VI в Вестминстере. Оборона Гиени внезапно приобрела значение, которого не имела в течение многих лет. 24 февраля 1439 г. в Элтемском дворце в присутствии короля собрался Большой Совет, чтобы решить, что делать. Очевидно, это было бурное совещание, поскольку обсуждение заняло не менее четырех дней, в течении месяца. Герцог Глостер, обладавший комплексом ценных владений в Гиени и недавно потерпевший неудачу в попытке получить для себя лейтенантство в Нормандии, по-видимому, стоял за тем, чтобы перенаправить ресурсы из Нормандии в Гиень. Было решено отправить его ближайшего политического союзника Джона Холланда, графа Хантингдона, в Бордо в качестве лейтенанта на шесть лет. Хантингдон стал первым лейтенантом, назначенным в герцогство со времен правления Генриха IV. Его экспедиция была связана с большими расходами. Холланда должны были сопровождать 2.300 человек — самая большая английская армия, служившая в Гаскони со времен отъезда герцога Кларенса в 1413 году. Кроме того, платить приходилось по традиционным гиеньским ставкам, которые были в два раза ниже, чем на севере. Новая армия отплыла из Плимута в июле 1439 г. на реквизированном флоте, состоявшем из более чем сотни крупных кораблей, и пришвартовалась в Жиронде 2 августа^[818].

Деятельность графа Хантингдона в качестве лейтенанта началась успешно. За зиму после прибытия он зачистил гарнизоны, оставленные Шарлем д'Альбре в долине Гаронны, и захватил Базас. Летом 1440 г. он обратил свое внимание на Тарта. Тарта был обнесенным стеной городом на реке Адур, некогда принадлежавшим сеньору д'Альбре и вновь захваченным его войсками в 1438 году. Хантингдон собрал значительные силы для его осады. Для этого он выделил 500 человек из своей армии. Еще 3.600 человек и артиллерийский обоз были собраны и профинансированы провинциальными Штатами Ландов на ограниченный срок в шесть месяцев. Не успели эти меры быть приняты, как Хантингдон узнал, что его отзывают в Англию до окончания шестилетнего срока полномочий. Решение об этом было принято в Вестминстере весной. Причины, вероятно, были финансовыми. Министры короля недавно приняли решение отправить герцога Йорка в Нормандию и не могли позволить себе содержать большие армии одновременно на двух театрах военных действий. В результате в августе 1440 г. Хантингдон был вынужден уехать в Англию, забрав с собой большую часть своей армии. Он оставил вместо себя сэра Томаса Ремпстона, ветерана войн в Нормандии, которого назначил сенешалем. Граф сохранял за собой титул и полномочия лейтенанта в течение года после отъезда и пытался осуществлять их из Англии. Возможно, он рассчитывал вернуться обратно. Но он так и не приехал, и реальная власть в Гаскони осталась у Ремпстона. Именно он осадил Тарта 31 августа 1440 г.^[819].

Время отзыва Хантингдона было неудачным, поскольку осада Тарта должна была привести к следующему кризису в делах герцогства. Шарль д'Альбре был полон решимости удержать город, но не мог сравниться с силами, имевшимися в распоряжении Ремпстона. В октябре 1440 г. он собрал своих клиентов и вассалов и, объединив усилия с сыном графа Арманьяка, предпринял опустошительный рейд в область Шалосс к югу от Адура, надеясь отвлечь на себя внимание осаждающей армии. Но Ремпстон не стал отвлекаться на этот набег, однако столкнулся с собственными проблемами. Люди, предоставленные Штатами Ландов, должны были служить только шесть месяцев, которые истекали в феврале 1441 года. Стены Тарта до сих пор сопротивлялись всему, что на них обрушивалось. Однако было известно, что запасы города уже близки к исчерпанию.

В январе 1441 г. Ремпстон и д'Альбре пришли к сложному компромиссу. Они договорились, что Тарта и все прилегающие к нему виконтства будут переданы четвертому сыну сеньора д'Альбре, который был еще ребенком, и заняты английским гарнизоном. Юноша должен был принести оммаж Генриху VI, а воспитывать его в английском подданстве должны были гасконские дворяне, обладавшие беспрекословной преданностью. Шарлю д'Альбре предлагали сделать то, что графы де Фуа делали с начала века, а именно разделить свои владения между разными ветвями своей семьи, одна из которых принимала французское подданство, а другая — английское. При этом их земли должны были быть защищены двадцатилетним перемирием. Но была одна оговорка по которой соглашение теряло силу, и Тарта и его окрестности переходили в руки сеньора д'Альбре, если Карл VII или Дофин Людовик появятся у города с более сильной армией, чем у Ремпстона. Соглашение представляло собой серьезную угрозу для Карла VII и его министров. Если бы оно было выполнено в соответствии с его условиями, то лишило бы их помощи самого надежного союзника на юго-западе и укрепило бы английский контроль над большей частью южной Гаскони. На самом деле Шарль д'Альбре не хотел порывать с Карлом VII, а соглашение по Тарта было искусным шантажом, призванным вынудить короля впервые за много лет вмешаться в гасконские дела. Однако быстро сделать это оказалось непосильным для французского короля. Но не менее сложные проблемы были и у Ремпстона, у которого после ухода людей из Ландов оставалась лишь горстка солдат. Так что, день передачи Тарта несколько раз переносился, прежде чем был окончательно назначен на 1 мая 1442 года. Шарль д'Альбре получил от Карла VII письменное обязательство, что он лично прибудет туда во главе большой армии^[820].

Для министров Генриха VI это произошло в самый неподходящий момент. Имея в Нормандии около 8.000 английских войск, они не могли усилить южное герцогство. Вместо этого они надеялись укрепить свои позиции на гасконской границе, заимев в качестве союзника графа д'Арманьяка. Обширные владения Арманьяков и разветвленная сеть клиентов и вассалов графов в этом регионе позволяли им набирать крупные силы в Лангедоке и Гаскони. Нынешний граф, Жан IV, уже много лет находился в отчуждении от французского двора. Англичане полагали, что им удастся убедить его принести оммаж Генриху VI за земли в Гаскони, сохранив при этом верность Карлу VII в Лангедоке. Они надеялись добавить в договор секретные пункты, которые, предположительно, обязали бы графа прийти на помощь бордоскому правительству в случае угрозы. В качестве приманки перед Жаном IV замаячила ослепительная перспектива брака между английским королем и одной из его дочерей. Эта идея, по-видимому, возникла у герцогов Бретонского, Орлеанского и Алансонского и была частью их плана по оказанию давления на французского короля с целью заставить его заключить мир. Но Иоанн IV оказался плохим инструментом для реализации столь амбициозного замысла. Слабый и колеблющийся, он не обладал таким политическим влиянием и военными навыками, как его отец, коннетабль и бывший диктатор Парижа. В итоге его послы прибыли в Англию только в апреле 1442 года, а к тому времени Карл VII уже отправился походом в Гасконь^[821].

В Бордо сэр Томас Ремпстон пытался тянуть время. Зная, что Карл VII задерживается из-за споров с принцами в Невере, он сумел договориться об очередном переносе передачи Тарта на середину лета, 24 июня 1442 года. Тем временем, не получив никаких известий из Англии, он отправил сэра Эдварда Халла, исполняющего обязанности коннетабля Бордо, с драматическим предупреждением о надвигающейся катастрофе и повторной просьбой о предоставлении войск. Но Халл прибыл в Плимут только на второй неделе июня, а к этому времени Карл VII уже вошел в Тулузу. Дворяне Лангедока собрались там, чтобы встретить короля. К ним присоединились большие отряды живодеров под командованием Потона де Сентрая, Ла Ира и Антуана де Шабанна. Общая численность армии оценивалась в 10.000 — 16.000 человек — гораздо больше, чем требовалось для освобождения Тарта от осады. Конечными целями, очевидно, были Бордо и Байонна. Монах-кармелит, находившийся на жаловании у Совета в Бордо, наблюдал за происходящим и докладывал о численности французов. Без крупных подкреплений английскому герцогству, казалось, грозило исчезновение. В Вестминстер были отправлены срочные письма. Там Совет запаниковал и, наконец, решил послать подкрепление. Вести переговоры о союзе с графом Арманьяком было поручено дипломатическому секретарю короля Томасу Бекингтону и придворному рыцарю сэру Роберту Роосу. Они ожидали в Плимуте отправки в Бордо, когда из Лондона поспешно прибыл гонец с обнадеживающим сообщением для совета в Бордо о скором прибытии мощного подкрепления. В спешном порядке были набраны несколько отрядов. Мэр Байонны сэр Филипп Четвинд, находившийся в Англии, получил приказ срочно вернуться в свой город с 500 лучниками, а Эдвард Халл получил такой же приказ вернуться в Бордо с другим отрядом. Но это была лишь временная мера. Никто в Вестминстере не имел представления о том, как и когда можно будет набрать или оплатить обещанную большую армию^[822].

11 июня 1442 г. Карл VII вышел из Тулузы в сопровождении Дофина Людовика, Карла Анжуйского, Артура де Ришмона и Шарля д'Альбре. 24 июня, в день, назначенный для передачи города, армия короля появилась у Тарта и в боевом порядке расположилась под стенами. Это был символический жест, поскольку английской армии, способной бросить французам вызов, не было. Тарта должен был капитулировать, если король приведет более сильную армию, а Ремпстон не сможет поспорить с ней числом. У Ремпстон на тот момент было всего от 1.000 до 1 500 солдат, в основном набранных из местных жителей и он держался на разумном расстоянии, за стенами города-крепости Сен-Север в пятнадцати милях от Тарта. Тарта капитулировал вечером 24 июня. На следующий день французы подошли к Сен-Северу. После непродолжительной осады город был взят штурмом  и пережил все ужасные последствия. В боях на улицах погибло более 800 человек, сам Ремпстон был взят в плен, а большая часть населения города была уничтожена. По сообщениям, дошедшим до правительства Англии, общее число погибших составило около 4.000 человек. Из Сен-Севера французская армия двинулась к епископальному городу Дакс. Этот город считался самым сильным в регионе. Там около 10 июля французы установили артиллерию и начали громить стены^[823].

16 июля 1442 г. корабль с Бекингтоном и Роосом прибыл в Бордо. Оба посланника были потрясены увиденным. В письме королю в Англию они заявили, что Бордо был

при нашем первом прибытии… столь же печальным городом и столь же сильно встревоженным и удрученным, как и все, что может быть в этой земле, как люди опустошенные и лишенные всякой возможности получить помощь от вашего величества против ваших врагов, которые находятся в этой стране в большом количестве.

Город гудел от слухов. Оба посла перевели письма Генриха VI с обещанием помощи на гасконский язык, и архиепископ зачитал их в соборе в "доброй и волнующей" проповеди. Обещания короля были приняты с одобрением. Однако было далеко не ясно, успеет ли подкрепление вовремя добраться до Бордо. Французы быстро продвигались вперед. Гонцы докладывали о падении Сен-Севера и начале осады Дакса, где неприятель начал строительство трех бастид и возводил артиллерийские батареи перед стенами. Вне досягаемости городских орудий был построен большой укрепленный лагерь, от которого в сторону города рылись глубокие траншеи. По словам гонцов, после завершения этих работ французский король планировал оставить 3.000 — 4.000 человек для поддержания осады, а сам с остальной армией хотел двинуться на Байонну, а оттуда на Бордо. Тем временем сеньор де Понс, главный барон Сентонжа, вместе с другой французской армией продвигался вниз по реке Иль и находился всего в полутора днях пути от Бордо. Горожане строили за своими воротами оборонительные больварки и устанавливали артиллерию. Правительство разваливалось. Сенешаль был в плену, коннетабль все еще находился в Англии, а большая часть английских войск, оставленных графом Хантингдоном, была перебита или взята в плен при Сен-Севере. Совет в Бордо был лишен руководства, некомпетентен и коррумпирован.

Послание с этим мрачным сообщением доставил в Англию Пеи Берлан, архиепископ Бордо. Берлан прибыл со списком требований гасконцев. Им были необходимы значительные подкрепления в ближайшее время. Для гарнизонов тринадцати городов герцогства требовалось постоянное войско численностью не менее 4.400 человек. Только для Бордо требовалось 2.000 человек. Эти требования, которые должны были привести к созданию второй Нормандии на юго-западе страны, выходили за рамки военных и финансовых возможностей Англии. Возможно, осознавая это, Беккингтон и Роос в частном порядке написали казначею Кромвелю, предупредив его, что архиепископ Берлан — простой человек, которого необходимо "хорошо прощупать и тщательно изучить". Через две недели в Англию было доставлено еще одно донесение, зашитое в плащ паломника, с сообщением о том, что 3 августа Дакс сдался. Цитадель была сдана ее капитаном, англичанином Джеймсом Харсэджем, который принес оммаж французскому королю и поступил к нему на службу. Французы уже шли на Байонну, которая должна была пасть в течение недели^[824].

На самом деле к моменту доставки второго письма все худшее было уже позади. У французов были свои проблемы. Их армия не получала жалованья с момента выхода из Тулузы. Ее обоз был недостаточен для такого большого войска, а запасы продовольствия в Ландах быстро истощались. В конце июля 1442 г. значительная часть армии дезертировала и ушла грабить Лангедок. Карл VII был вынужден отказаться от плана осады Байонны. Вместо этого он отступил с остатками своих войск на север, к Гаронне, где надеялся пополнить запасы и реорганизовать армию. В конце августа он разместил свой штаб в Ажене. Как только он покинул долину Адура, верные англичанам дворяне Ландов и Шалоссе предприняли контрнаступление при поддержке жителей Байонны. 24 августа отряд гасконцев под французскими знаменами ворвался в одни из ворот Дакса, перебил стражников и захватил город. Через три дня цитадель, гарнизон которой насчитывал всего тридцать человек, была взята штурмом отрядом из Байонны. Большинство ее защитников было убито. Среди пленных оказался французский капитан, а также Джеймс Харсэдж, которого арестовали и обвинили в государственной измене. В Сен-Севере жители подняли восстание и изгнали французский гарнизон, как только узнали об этом^[825].

В Вестминстере Совет наконец нашел командующего армией помощи. Им стал Джон Бофорт, граф Сомерсет. Выбор не был идеальным, но он был необходим, поскольку его дядя кардинал был единственным возможным источником финансирования. Однако решение о сроках и численности экспедиции еще не было принято, когда в середине августа 1442 г. в Англию прибыл архиепископ Бордо. 21 августа он доложил о тяжелом положении герцогства небольшой группе советников в Шине. Среди них были кардинал Бофорт, герцог Глостер, графы Саффолк и Хантингдон. В течение последующих дней Совет несколько раз собирался, чтобы решить, что делать. Казна была пуста. Денежные поступления в казначейство с марта составляли всего 5.500 фунтов стерлингов. Почти вся парламентская субсидия, предоставленная в марте, была заложена в качестве обеспечения авансов герцогу Йорку, а под оставшуюся сумму можно было занять совсем немного. Бофорт заявил, что одолжит деньги, если они у него найдутся, "но оказалось, что у него их нет", и кардинал предложил одолжить посуду из драгоценного металла стоимостью 4.000 фунтов стерлингов, которую можно было заложить или перечеканить в монету. Присутствующие члены Совета, со скрипом, обязались предоставить еще 1.000 фунтов стерлингов в дополнение к посуде Бофорта. Обращение к "самым могущественным людям в каждом графстве Англии", третье по счету за год, принесло еще 1.000 фунтов стерлингов. Когда в сентябре 1442 г. сэр Эдвард Халл наконец отплыл со своей небольшой компанией в Гасконь, он вез с собой письмо, в котором обещалось, что Сомерсет приведет "отряд латников для защиты нашего упомянутого герцогства, который, с Божьей милостью, будет доставлен туда со всей возможной поспешностью"^[826].

Сэр Эдвард Халл достиг Бордо в октябре 1442 года и обнаружил, что французская армия уже преодолела большую часть Базаде и продвинулась вверх по долине Гаронны, заняв Лангон и угрожая самому городу. Оборона Бордо находилась в руках сэра Роберта Рооса, который был избран регентом, фактически исполняющим обязанности сенешаля, от Борделе. Роос прибыл в Бордо в качестве дипломата, но он также был опытным военачальником, сражавшимся вместе с Генрихом V при Арфлёре и много лет служившим в Нормандии. Он с большой энергией взялся за дело. Судьба Бордо зависела от контроля над долиной реки Гаронны, по которой должна была снабжаться любая осаждающая город армия. Англичане по-прежнему удерживали две мощных крепости на Гаронне — Сен-Макер и Ла-Реоль, из которых они могли блокировать движение по реке. Роос собрал людей из Бордо и свиты ведущих дворян Борделе. К ним присоединился отряд, привезенный Халлом из Англии, и экипажи его кораблей, которые были быстро приведены в боевую готовность. Из этих сил Роос смог разместить гарнизоны в оставшихся замках Гаронны и создать полевые войска в Бордо. 26 октября он вместе с Халлом и 400 английскими солдатами и 1.000 гасконцев выбил французскую компанию, обосновавшуюся в небольшом городке Сен-Лубе на Дордони, всего в двенадцати милях от Бордо. Через две недели другая полевая армия вернула Лангон^[827].

Последний акт был разыгран в Ла-Реоле. Замок Ла Реоль был одной из самых мощных крепостей Гиени, построенной великим мастером фортификации Ричардом Львиное Сердце для защиты Бордо и нижней Гаронны от вторжения тулузцев. Однако он был уязвим для атаки с использованием артиллерии. Французская армия появилась под его стенами в начале октября. 8 октября французы штурмом овладели городом и начали осаду замка. Замок защищал гарнизон из 140 человек под командованием английского сквайра Джорджа Свиллингтона. На седьмой неделе осады французам удалось ввести в город свою артиллерию. Обстрел замка начался 24 ноября. По стенам крепости стали бить ядрами весом до 800 фунтов. Запасы гарнизона к этому времени были близки к истощению. 7 декабря Свиллингтон капитулировал в обмен на безопасный проход в Бордо. Это было поражение, но упорная оборона, продолжавшаяся два месяца, спасла Бордо. В последние недели осады французская армия начала испытывать серьезные трудности. Диверсант поджег жилище короля в городе, заставив его бежать в ночной рубашке. Ухудшилась погода. Осень и зима были одними из самых холодных за всю историю человечества. Большие сугробы покрывали местность, что делало невозможным добычу продовольствия. Припасы приходилось доставлять из Тулузы, находящейся на расстоянии более ста миль, на баржах через большие промежутки времени. Голод и болезни усиливались. Одной из жертв стал Ла Ир, умерший, вероятно, от дизентерии в декабре. На следующий день после сдачи замка реки юго-запада начали замерзать, и движение по ним барж полностью прекратилось. Незадолго до Рождества Карл VII свернул кампанию и отошел к Монтобану^[828].

Бордо устоял, но французская кампания в Гаскони стала началом конца для английского герцогства. Территориальные потери были серьезными. Была потеряна большая часть южных Ландов, Базаде, долина Гаронны выше Лангона, а также значительная часть нижних долин Дордони и Иль. Герцогство уже доходило до такого состояния: в 1340-х, в 1370-х и в начале XV века. Но каждый раз ему удавалось хотя бы частично восстановиться. В этот раз восстановление было затруднено тем, что большая часть гасконской знати отказалась от верности англичанам. В областях, захваченных Карлом VII, такие семьи, как Гонты из Бирона в южном Перигоре или Граммоны из Шалоссе и долины Гаронны, поспешили заключить мир с более сильной державой. Даже в тех регионах, которые оставались под контролем правительства Бордо, некоторые крупные семьи, например Ламотты из Роктайада, которые на протяжении многих поколений находились в английском подданстве, подчинились Карлу VII, поскольку уже не могли быть уверены в том, что английское герцогство сохранится. За свое отступничество Берар де Ламотт был хорошо вознагражден. Он получал от французского короля пенсию в размере 1.000 ливров в год. Его брат Жан де Ламотт, сеньор де Кастельно, последовал его примеру годом позже. Многие гасконские дворяне, откликнувшиеся на призыв сэра Томаса Ремпстона присоединиться к нему в Тарта и Сен-Севере, покорились, когда долина Адура была захвачена. Их решение облегчили щедрые денежные пособия и пенсии от французского короля^[829].

Отношения между правительством Бордо и тремя великими феодалами юго-запада так и не восстановились. После нескольких лет, в течение которых они сохраняли необъявленный нейтралитет, теперь они прочно встали на сторону Валуа и остались на ней. Перемирие с Шарлем д'Альбре было нарушено, когда французы заняли Тарта. Граф де Фуа привел свою армию, чтобы присоединиться к Карлу VII под Сен-Севером. После того как город был взят англичанами, он вернулся, чтобы снова отвоевать его. Граф д'Арманьяк не решился на брачный союз своей дочери с Генрихом VI, когда французский король начал завоевывание значительной часть Гаскони, а из Англии не прибыло значительных подкреплений. Вместо этого он вступил в долгую и уклончивую переписку с английскими посланниками в Бордо. В конце концов, в январе 1443 г. они сдались и вернулись в Англию с пустыми руками. Интриги графа к этому времени уже стали известны всем. Когда через год Иоанн IV был арестован по приказу Карла VII в своем замке на острове Журден, в его архиве была найдена компрометирующая переписка. Следующие два года графу суждено было провести в заточении в королевской крепости Каркассон^[830].

* * *

В Вестминстере Совет разделили ожесточенные споры о приоритетах. Нормандия или Гасконь? Дебаты продолжались до нового года, а на обоих театрах войны ничего не было сделано. Единственным подкреплением, привлеченным в этот период, стала свита девонского магната сэра Уильяма Бонвиля, который был назначен сенешалем Аквитании в декабре 1442 г. для замены Роберта Рооса. Он намеревался направить в герцогство горстку латников и 600 лучников, но им пришлось ждать, пока не закончились самые сильные зимние шторма, и они отплыли только в марте. Один из кораблей, на котором находились восемь латников и 230 лучников, затонул в Бискайском заливе, так что до герцогства добралось менее 400 человек. Оставалось неясным, были ли они передовым отрядом большой армии, которая должна была последовать за ними^[831].

6 февраля 1443 г. Совет собрался в присутствии короля в его личных покоях в Вестминстере. По общему мнению, Нормандия и Гасконь остро нуждались в подкреплении. Обсуждался вопрос о том, смогут ли финансы правительства поддержать две экспедиционные армии. Казначей Кромвель сказал, что рассмотрит этот вопрос. Но при этом он отметил растущую усталость в Вестминстере от неразрешимых проблем обороны Нормандии. "Деньги, которые в последний раз были потрачены на Нормандию, он не знает, на что они тратятся, и не знает, в чьих руках они находятся". Если, как позже подтвердил Кромвель, возможностей правительства по займам хватало только на одну экспедиционную армию, то следующий вопрос заключался в том, какой театр войны должен быть приоритетным. По предложению Бофорта выбор был передан светским лордам, "которые имеют свои интересы в этом вопросе".

В последующие дни из Франции поступили разведданные, которые обострили дилемму. Через четыре дня после встречи в Вестминстере Беккингтон вернулся в Англию, а через несколько дней за ним последовал Роос. В последних числах февраля они провели брифинг для членов Совета в присутствии короля в Шине. Офицеры короля в Бордо получили подробную информацию о намерениях Карла VII от шпиона из его окружения в Монтобане. Согласно этому источнику, Карл VII отпраздновав Рождество, планирует весной новое наступление вдоль Гаронны и долины Адур. Для подготовки кампании, конечной целью которой был захват Бордо и Байонны, был собран военный совет. Сообщалось, что в Монтобан прибыли представители короля Кастилии для обсуждения вопроса о выделении кастильского флота для блокады обоих городов с моря. От советников герцога Йорка в Руане поступили менее конкретные сведения неопределенного происхождения, из которых следовало, что французы также планируют крупное наступление в Нижней Нормандии, направленное на Авранш. Другие донесения указывали на попытку нападения на Руан при помощи заговорщиков в его стенах^[832].

Предложение Бофорта о том, чтобы светские советники сами решали, куда направлять помощь, было неискренним. Все знали, что без его поддержки и финансирования ничего не получится. Старый интриган был твердо уверен, что, куда бы ни направлялась экспедиционная армия, командовать ею должен Джон Бофорт, граф Сомерсет. В конце концов министры Генриха VI решили оставить стратегическое решение за самим Сомерсетом. Ему было предложено, по сути, самому писать приказы. Сомерсет, здоровье которого всегда оставляло желать лучшего, в это время болел и не присутствовал ни на одном из важных заседаний Совета. Поэтому Адаму Молейнсу, тогдашнему секретарю Совета, было поручено согласовать с ним условия. В результате был составлен набор статей, в которых перечислялись требования графа, а ответы короля отмечались на полях. Сомерсет хотел иметь "достаточное количество людей", под которым он подразумевал не менее 1.000 латников и 3.000 лучников, артиллерийский обоз с обслугой, а также сборные понтоны для наведения мостов через реки. Он хотел получить полномочия королевского лейтенанта и полную свободу действий по развертыванию своей армии без согласования с герцогом Йорком "там, где он сочтет нужным и наиболее необходимым по своему разумению". Он не должен был быть "ущемлен или получить противодействие" ни от одной власти, ни в Англии, ни во Франции. Все эти условия были приняты.

Только в конце марта 1443 г. появилось что-то похожее на стратегический план. Он был изложен в инструкции гербовому королю герольдов, который был послан в Нормандию, чтобы передать новость Ричарду Йорку. Йорку сообщили, что "изменение способа ведения войны представляется вполне желательным и необходимым". Высадив свою армию в Нормандии, Сомерсет планировал совершить поход на юг, в Мэн и Анжу, а затем переправиться через Луару. Там он должен был вести "жестокую и смертельную войну". Задача состояла в том, чтобы отвлечь французские войска от Гаскони и вынудить их к сражению где-нибудь в Анжу или Пуату. В то же время, действуя между Нормандией и Гиенью, армия спасет поредевшие гарнизоны Йорка от войск Карла VII с юго-запада. Герольд должен был объяснить, что все это не нанесет ущерба полномочиям Йорка как лейтенанта, поскольку, хотя власть Сомерсета распространялась на всю Францию, его армия будет действовать "в других местах, которые сейчас находятся под властью короля и в которые мой упомянутый лорд Йорк не придет". Несмотря на благожелательное послание переданное герольдом, Йорку было ясно, что его отодвигают на второй план. Он не получит ни обычного ежегодного подкрепления в 1443 г., ни даже причитающегося ему пособия на содержание войск, уже находящихся в Нормандии. В довершение всего Сомерсет потребовал и получил повышение в титуле до герцога, чтобы Йорк не стоял выше него. Официальное пожалование ему нового титула состоялось на празднике Ордена Подвязки в Вестминстере в апреле^[833].

Официальное объяснение авантюры Сомерсета заключалось в том, что противостояние с французами в полевых условиях было необходимо для того, чтобы заставить французского короля вернуться за стол переговоров с условиями, которые могли бы принять англичане. Как отмечал сам Сомерсет в статьях, излагающих его условия, "достаточное количество людей" было необходимым условием для успешного ведения переговоров. Но многим в то время, наверное, казалось, что истинной целью его экспедиционной армии было продвижение территориальных амбиций его семьи. Ни один из братьев Бофортов, Эдмунд, граф Дорсет, и Джон, герцог Сомерсет, не имел значительного состояния в Англии. Эдмунд преуспел в Нормандии, где накопил значительные земельные владения. Положение Джона было более сложным, поскольку ему пришлось заплатить большой выкуп, чтобы выкупиться на свободу. Мэн и Анжу были недавно пожалованы Эдмунду. Однако пожалование еще не было зарегистрировано, и в рамках сделки с Джоном оно было аннулировано, а обе территории отошли к нему. В качестве компенсации Эдмунду был пожалован титул маркиза. На этом фоне стратегия Сомерсета выглядела подозрительно похожей на попытку завладеть своими новыми владениями. Второй раз за пять лет оборона Нормандии была принесена в жертву интересам семьи кардинала. Генри Бофорт присутствовал на решающих заседаниях Совета и безжалостно использовал свое влияние на финансы правительства. Он одолжил 21.666 фунтов стерлингов под весьма ограниченное обеспечение, чтобы покрыть три четверти авансов, причитающихся армии его племянника, и половину расходов на ее доставку^[834].

* * *

Граф Саффолк и Адам Молейнс стали движущей силой английских попыток заключить мир с Францией. Стремление Саффолка положить конец войне было хорошо известно. Молейнс же, как и большинство "рабочих лошадок" английской дипломатии, был гражданским юристом с "жаждой мира", если верить эпитафии, выбитой на его могиле. Он был протеже кардинала Бофорта, недавно вошедшим в состав Совета после шести лет работы в качестве его секретаря. Молейнс был также человеком культурным, производившим впечатление на многих своих современников в Англии и за рубежом. Папский дипломат Энеа Сильвио Пикколомини считал его лучшим латинистом, которого Англия создала с XII века. После окончательного краха в Нормандии врагам этих людей было выгодно утверждать, что они действовали в одиночку при попустительстве клики корыстных приближенных. Но это было очень далеко от истины. У мирной политики были свои противники, но к этому времени проблемы войны стали общепонятными. Взгляды Саффолка нашли поддержку у короля и были одобрены практически всеми, кто активно участвовал в управлении государством, а также большинством парламентских пэров^[835].

Во Франции инициативу вновь взяли на себя герцог Орлеанский и новый герцог Бретонский Франциск де Монфор. Карл Орлеанский научился мудрости после своего первого, неуклюжего возвращения во французскую политику. Он восстановил отношения с Карлом VII и дистанцировался от заговоров принцев. Король принял его в Лиможе в мае 1442 г., когда сам направлялся в поход к Тарта. Состоялось тщательно срежиссированное и очень публичное примирение двух кузенов, после чего были выделены щедрые субсидии на выплату выкупа за герцога и аннуитет из королевской казны. В результате Карл Орлеанский приобрел влияние, которого раньше не имел, но при этом попал в политическую и в некоторой степени финансовую зависимость от короля. Что касается Франциска Бретонского, то он был еще человеком неизвестным. Новый герцог практически не участвовал в управлении страной при своем отце и имел очень мало опыта в государственных делах. В начале своего правления он позволил себе ориентироваться на старых советников своего отца и хотел продолжить его двусмысленную политику, лавируя между Англией и Францией, не отдавая себя полностью ни одной из сторон. В декабре 1442 г. в Ренн прибыл герцог Орлеанский, который убедил Франциска продолжить прежние попытки Иоанна V заключить мир. В феврале 1443 г. в Англию прибыл главный герольд Франциска Бретонского с предложениями о проведении очередной мирной конференции под его эгидой^[836].

Склонить к мирным переговорам Карла VII было делом герцога Орлеанского. Французский король вошел в Пуатье 25 мая 1443 года. Вскоре после этого и герцог прибыл в город для переговоров. Король настороженно относился к роли герцога Бретонского в мирном процессе. Но он не считал конечную победу само собой разумеющейся, как это делали некоторые его советники, и был искренне обеспокоен угрозой со стороны армии Сомерсета. Поэтому он уполномочил Карла и Франциска заняться этим вопросом. В начале июня Франциск поручил своему младшему брату Жилю возглавить посольство к английскому двору. Жилю было поручено передать согласие французского короля на проведение новой мирной конференции, предложить услуги Франциска в качестве посредника и согласовать предварительные условия. Он также был уполномочен передать Генриху VI, что новый герцог намерен в подходящий момент присоединиться к договору в Труа, как это сделал его отец^[837].

Ожидалось, что экспедиция герцога Сомерсета усилит дипломатические позиции Англии. Но она началась неудачно и продолжалась еще хуже. Набор войск был затруднен. Сомерсет не пользовался уважением среди дворян, и они не подписывались на это дело. Четыре барона и восемь баннеретов, которых он планировал набрать, были сокращены до одного баннерета, и вместо тридцати опоясанных рыцарей было набрано только шесть. В Портсмуте произошли длительные задержки, связанные, главным образом, с проблемами доставки и набора войск, а также с мошенничеством и дезертирством на сборах. Это были обычные проблемы для крупных экспедиционных армий, но Совет не был склонен идти на поблажки. Советники были нетерпеливы к задержке и раздражены разницей между обещаниями Сомерсета и их исполнением. Некоторые из них уже начали сомневаться, правильные ли решения они приняли весной. "Король, — писали они, — сильно и не без причины удивляется долгому пребыванию своего кузена по эту сторону моря". В конце концов, в начале августа 1443 г. Сомерсет отплыл из Солента с 4.550 человек.

Армия высадилась в большой открытой бухте Ла-Уг на северном побережье Котантена. Через неделю он основал свой штаб в городе Авранш, титулярным капитаном которого являлся. К нему присоединились войска, набранные из гарнизонов крепостей юго-запада, капитанами которых были он сам или его брат Эдмунд. Были и добровольцы, в том числе отряд капитана из Байе Мэтью Гофа, пожалуй, наиболее близкого по духу к французским капитанам-живодерам. С учетом этих пополнений армия Сомерсета, вероятно, насчитывала от 5.500 до 6.000 человек. Герцог быстро сделал себя непопулярным как у населения Котантена, так и у администрации Руана. Он не прибегая к услугам местных чиновников ввел налог на извоз и по собственной инициативе реквизировал не менее 120 повозок. Эти бесцеремонные действия вызвали шумный протест и в конечном итоге привели к назначению комиссии по расследованию. В отчете комиссии, занимавшем восемьдесят семь страниц, подробно описывались бесчисленные факты вымогательства и насилия, ответственность за которые возлагалась на армию Сомерсета^[838].

К тому времени, когда Сомерсет прибыл в Нормандию, сведения, которые легли в основу его стратегии весной, уже устарели. Французский король больше не находился на юго-западе. Он перебрался на север, в Сомюр на Луаре, и большая часть его войск теперь располагалась на границах Нормандии. Дофин Людовик и граф Дюнуа находились на северной границе с полевыми войсками численностью около 1.600 человек. Маршал Лаваль занимал границу с Мэном. Капитан из Эврё Роберт де Флок, принявший на себя временное командование сектором Босе, собрал крупные полевые силы и был готов к вторжению в Нижнюю Нормандию с юго-востока. Утверждение Сомерсета, что, переправившись через Луару, его армия станет щитом Нормандии, потеряло смысл. Это стало очевидным для англичан, когда на второй неделе августа Дофин и Дюнуа прибыли в Дьепп, имея около 900 человек. Совет в Руане был предупрежден о готовящемся сражении и послал подкрепление. Но английские осадные сооружения в Ле-Поле были быстро захвачены. 15 августа войска Дюнуа при поддержке моряков из города атаковали английскую бастиду. Они перебросили через рвы деревянные щиты и штурмовали стены с лестницами. Защитники были ошеломлены, большинство из них погибло. В числе пленных был капитан Уильям Пейто. В местечке было обнаружено около шестидесяти коренных нормандцев. Некоторые из них сражались вместе с гарнизоном. Другие были купцами и возчиками, привозившими продовольствие и другие товары. Все они были повешены без разбора^[839].

Что теперь намерен делать Сомерсет, было неясно. Нормандский хронист Тома Базен отмечал навязчивую скрытность герцога. Даже его собственные капитаны не знали, что у него на уме. Когда они спрашивали его, он хмурился и говорил, что если его рубашка узнает о его планах, то он ее сожжет. Сомерсет не испытывал недостатка в профессиональных советах. Среди его капитанов были такие опытные профессиональные военные, как сэр Томас Кириэлл и Мэтью Гоф. Но он отказался советоваться с ними. По-видимому, это была его собственная идея — первым делом направиться в Анжу. На второй неделе сентября он внезапно появился под Анжером. Вместе с капитанами своей армии Сомерсет расположился в пригородном аббатстве Святого Николая, к югу от стен, разграбил окрестности и ввел pâtis в районах вдоль Луары. Паника охватила весь регион вплоть до Тура. Но у Сомерсета не было осадной артиллерии, и он не предпринимал попыток штурмовать город. Вскоре его положение в аббатстве стало опасным. Однажды ночью пушечное ядро, выпущенное со стен города, убило человека, сидевшего рядом с ним за ужином. Через три дня Сомерсет свернул свой лагерь и двинулся на север.

В конце сентября Сомерсет прибыл к Пуансе, большой крепости герцога Алансонского, которая находилась на пути в Бретань и Мэн. Здесь к нему присоединился его обоз, который под конвоем с трудом прошел вдоль бретонской границе из Авранша. Из Англии прибыло большое количество артиллерии, но вся она была исключительно полевой, собранной для планировавшегося сражения. Не было ни бомбард, ни других осадных орудий. Сомерсет, видимо, надеялся, что осада Пуансе вовлечет французскую армию в сражение. Ришмон клюнул на эту приманку. Он двинулся к Шато-Гонтье, где соединился с войсками под командованием маршала Лаваля и Жана де Бюэля. Там коннетабль потерпел серьезное поражение. Мэтью Гоф, взяв около 1.500 человек из армии Сомерсета, внезапно обрушился на французский лагерь посреди ночи, убив множество людей и рассеяв остальных. Благодаря этой победе Сомерсет не встретил организованного сопротивления до конца своей кампании. Но это мало повлияло ее на результат^[840].

Пробыв две или три недели в окрестностях Пуансе, герцог Сомерсет свернул лагерь и под покровом темноты двинулся на север, к Ла-Герш, в сторону Бретонской границы. Старая крепость Ла-Герш не имела стратегического значения. Ее стены не ремонтировались уже много лет, а цитадель была частично разобрана. Сомерсет без труда занял ее и начал опустошать окрестности. Это бессмысленное занятие спровоцировало крупный дипломатический инцидент. Город находился на бретонской стороне границы и герцог Бретонский был взбешен нападением на его герцогство со стороны союзника. Советникам пришлось удерживать его от того, чтобы собрать армию и начать войну с герцогом Сомерсетом. Вместо этого ему пришлось откупиться от Сомерсета за 20.000 салюдов. Герцог поручил своим послам в Англии выразить самый решительный протест. Английские министры, впервые узнавшие о случившемся от бретонцев, были смущены. Генрих VI извинился перед Франциском и направил Сомерсету послание, в котором предписывал ему выплатить герцогу компенсацию и воздержаться от дальнейших военных действий против его владений. К тому времени, когда Сомерсет получил это письмо, он ушел с бретонской границы и перегруппировывал свои силы у Ле-Мана. Отсюда он двинулся на Бомон-ле-Виконт, главный французский город с гарнизоном в восточном Мэне, который сдался после непродолжительной осады в декабре. Это оказалось единственным значительным достижением за всю кампанию. К концу 1443 г. Сомерсет вернулся в Нормандию, а в январе отплыл обратно в Англию, оставив свою армию. Солдаты получили аванс за шесть месяцев службы, которые истекли в январе, но не было принято никаких мер по оплате их дальнейшей службы после этого. В отсутствие командира армия распалась. Многие из солдат начали разбойничать в Нижней Нормандии^[841].

Сомерсет вернулся в Англию, где его ждал ледяной прием. Со всех сторон его обвиняли в том, что он напрасно потратил свою армию и огромные средства, которые она стоила, а также в том, что он оттолкнул от себя единственного континентального союзника Англии. Генрих VI, поддерживавший его притязания на независимое командование, был возмущен и изгнал его от двора. Казначейство в течение многих лет требовало от Сомерсета и его наследников отчета о том, как он потратил выплаченные ему крупные суммы денег. Вскоре герцог удалился в свой замок Корф в Дорсете, где и умер 27мая 1444 г., предположительно от наложив на себя руки. По словам хрониста, записавшего этот слух, он предпочел "прервать свое горестное существование, чем провести свою жизнь в страданиях под сенью такого позора". Его гробница из мрамора и алебастра с красивым надгробным изваянием в доспехах до сих пор находится на южной стороне хоров приходской церкви Уимборн-минстер (графство Дорсет)^[842].

* * *

Жиль Бретонский прибыл в Англию в августе 1443 года. Франциск не мог выбрать посла, более приятного для англичан. Жиль и Генрих VI были двоюродными братьями по материнской линии. В детстве Жиль провел два года при королевском дворе и очень сблизился с молодым королем. Однако именно его посольство стало причиной многих проблем в отношениях между Англией и Бретанью в последующие годы. Бретонский принц был амбициозен, тщеславен и неумел. Он не представлял себе тонкого баланса, который позволил Бретани остаться в стороне от войны при Иоанне V и который его старший брат надеялся продолжить. Жиль был намерен использовать свои связи с Генрихом VI и его двором для собственного продвижения. Английский король поощрял эти амбиции, не задумываясь о последствиях. Он сказал Жилю, что "всегда любил и восхищался им и всегда будет любить, за близкое родство, за великие добродетели и благородные манеры, которые отличали его с тех пор, как они жили вместе в детстве". Он назначил ему жалованье в размере 2.000 ноблей в год. Со своей стороны Жиль предложил принести личный оммаж английскому королю и заявил, что с удовольствием будет служить ему в мире и на войне всеми способами, какими он прикажет, даже если это будет стоить ему владений во Франции, при условии, что Генрих VI предоставит ему подходящее альтернативное содержание в Англии. В письме, скрепленном собственной печатью, английский король согласился участвовать в новой мирной конференции и принял предложение Франциска о посредничестве. Бретонцы отправились в путь в середине декабря 1443 г. в сопровождении гербового короля, имея на руках согласие Генриха VI. Однако посольство Жиля едва не сорвало мирный процесс, которому оно должно было способствовать. Карл VII был возмущен сообщениями об обмене любезностями между Жилем и английским королем, что усилило его недоверие к бретонскому посредничеству. Он заявил, что годы жизни Жиля среди англичан сделали его скорее англичанином, чем французом, и обвинил его в измене и использовании своего статуса посла для оказания помощи врагу. В результате Карл VII приказал конфисковать все имущество Жиля во Франции^[843].

* * *

События лета 1443 г. потрясли министров Генриха VI и заставили их кардинально пересмотреть свои приоритеты. Разрушение бастиды под Дьеппом и унизительный исход экспедиции Сомерсета привели к тому, что герцог Йорк оказался перед лицом превосходящих французских армий на нескольких фронтах с небольшим количеством войск и без перспектив на существенное подкрепление. Посредничество бретонцев не имело шансов на успех после фиаско посольства Жиля Бретонского. В Вестминстере ощущалась паника и деморализация. Настало время договориться с Францией на любых условиях, пока их не постигла еще большая беда. Совет принял решение отказаться от посредничества и формальностей мирной конференции. Вместо этого советники предполагали вести переговоры непосредственно с Карлом VII. Этот момент запечатлел поэт Джон Лидгейт, всегда чуткий к настроениям своих покровителей, который увидел, что призрак Генриха V окончательно исчез из памяти людей:

В январе 1444 г. в Англию прибыл герольд Карла Орлеанского с письмом от французского короля, в котором Генриху VI предлагалось назначить посольство для непосредственного общения с его советниками. В качестве места встречи предлагался Компьень. Более того, Карл VII просил, чтобы посольство возглавил граф Саффолк, чья поддержка мирного процесса была хорошо известна во Франции. Английский Совет собрался для рассмотрения этой необычной просьбы в личных покоях короля в Вестминстере 1 февраля. Саффолк не согласился. Он отметил, что, проведя два года в плену у графа Дюнуа во Франции, он лично знаком со многими представителями французской стороны. Кроме того, он был близок к герцогу Орлеанскому, с которым часто обсуждал вопрос о мире во время его пленения в Англии. Если бы пришлось пойти на крупные уступки французам, его роль в этом деле, скорее всего, была бы очернена. Слухи о том, что он будет вести переговоры, уже ходили по Лондону и вызывали недоброжелательные отзывы. Но король настаивал, и Саффолк подчинился выставив два условия. С ним должны быть "разумные и осмотрительные" люди, которые разделят с ним ответственность, и письма, заранее освобождающие его от любых обвинений в неправомерных действиях, которые впоследствии могут быть выдвинуты против него. Такими "разумными и осмотрительными" людьми были Адам Молейнс, сэр Роберт Роос, который должен был отстаивать интересы гасконцев, Ричард Эндрю, недавно занявший пост дипломатического секретаря короля, и молодой оруженосец Джон Венлок, ранее участвовавший в конфиденциальных миссиях во Франции. Это были одни из самых доверенных слуг Генриха VI. Из Нормандии к ним должен был прибыть сэр Томас Ху, французский канцлер Генриха VI. Граф Саффолк, очевидно, возглавлял эту группу. Остальным было приказано ничего не предпринимать без его личного одобрения. Им было поручено заключить постоянный мир или, в противном случае, перемирие. В любом случае предполагалось скрепить сделку браком между Генрихом VI и французской принцессой. Для выполнения поставленной задачи им были предоставлены полномочия, которые Саффолк позже назвал "столь же широкими, как и полномочия любого посла при заключении других договоров"^[845].

В конце февраля 1444 г. Саффолк и его коллеги отплыли во Францию. К раздражению французов, они не зашли в Кале, где их ждал французский эскорт, который должен был доставить их в Компьень. Вместо этого они высадились в Арфлёре, чтобы оценить ситуацию в Нормандии перед встречей с французскими советниками. В середине марта Саффолк вместе с герцогом Йорком находился в Руане. Ситуация, сложившаяся в столице Нормандии, была угрожающей. За месяц до этого Карл VII объявил из Анжера, что в случае провала переговоров он лично примет командование большой армией, которая весной вторгнется в Нормандию. Помимо людей, выведенных из гарнизонов, и дворян, призванных в армию, французский король взял на службу тринадцать вольных капитанов с почти 4.000 человек. Всем этим войскам было приказано сосредоточиться в Понтуазе, на восточной окраине герцогства. Общая же численность французских войск составляла 18.000 человек. Возможно, эта цифра преувеличена, но Нормандия была бы практически беззащитна и перед наполовину меньшей армией. Согласно показаниям Саффолка, сделанным шесть лет спустя, когда его судили, дезертирство и расточительство привели к тому, что численность нормандских гарнизонов сократилась всего до 1.500 человек. В большинстве крепостей кладовые были пусты. Лишь немногие из них имели артиллерию. Неоплачиваемые остатки армии герцога Сомерсета бродили по Нижней Нормандии, убивая, грабя и требуя pâtis. Английские власти в Руане сообщили Саффолку, что если в ближайшее время не будет заключен мир или перемирие, то ланкастерская Нормандия будет уничтожена. Атмосфера надвигающейся катастрофы висела над английскими послами на протяжении всей их миссии^[846].

В итоге 8 и 9 апреля 1444 г. в Вандоме начались переговоры. После урегулирования предварительных вопросов переговоры были отложены, и дипломаты вновь собрались в Туре через неделю, 16 апреля. Канцлер Франции Рено де Шартр, который должен был возглавить переговоры с французской стороны, внезапно умер от сердечного приступа за несколько дней до их открытия. Его заменил Пьер де Брезе, восходящая сила при французском дворе, который слыл самым красноречивым оратором своего времени. "Его голос смягчал и покорял сильных мира сего", — так отзывался о нем бургундский хронист Жорж Шателен. Брезе поддерживали герцог Орлеанский и граф Вандомский. На заднем плане находился папский легат, не кто иной, как англофил Пьеро да Монте, который большую часть 1430-х годов был представителем Евгения IV в Англии. Утром 17 апреля английская делегация на барках отправилась вниз по реке из Тура в замок Карла VII в Монтиль, где была принята королем и предъявила свои верительные грамоты. В течение последующих двух недель были выработаны основные положения соглашения. Настроение делегаций было дружелюбным. В перерывах между переговорами английские послы находились в замке Карла Орлеанского в Блуа. Проводились поединки и пиры. Для многих присутствующих это выглядело как встреча давних друзей^[847].

Однако дружба этих людей была личной и поверхностной, в то время как их разногласия были устойчивыми и глубокими. Французы находились в сильной позиции и не были настроены идти на уступки. Переговоры о заключении постоянного мира быстро сорвались из-за извечных вопросов о территориях и суверенитете. Впервые англичане были готовы отказаться от титула короля Франции в обмен на приемлемое территориальное урегулирование, но их требования были непомерно высоки. Они хотели получить в свое распоряжение все то, чем владели английские короли до того, как Эдуард III провозгласил себя королем Франции в 1340 году. По их мнению, это означало Нормандию и Гиень в том виде, в каком они принадлежали Генриху II в XII веке, а также графство Понтье, которое Эдуард II унаследовал от своей матери в начале XIV века. Но они не были готовы приносить за все это оммаж, как это делали все английские короли до 1340 года. Англичане предполагали, что эти земли будут существовать как автономные территории, независимые от Французского королевства. Французы же свою позицию основывали на условиях последовательных договоров XIII и начала XIV веков, по которым англичане отказались от Нормандии, от Понтье и смирились с потерей многого, чем ранее владели английские короли в Гиени. Пьеро да Монте поддержал территориальные претензии англичан, но он не был хорошо осведомлен о истории вопроса, и французы грубо отвергли все его вмешательства. По их словам, они были готовы уступить Гасконь, Керси и Перигор, к которым, возможно, нелогично, добавили Кале и Гин, которыми английские короли владели только путем завоевания. Нормандия была поразительным образом исключена из этого списка. Влиятельные люди призывали Карла VII вспомнить, что это герцогство было частью "истинных владений" королей Франции с момента его отвоевания у английского короля Иоанна Безземельного в начале XIII века. Возможно, Карл VII пожертвовал бы Нормандией, если бы было достигнуто соглашение о оммаже английского короля за нее. Мы не можем этого знать, поскольку англичане были категорически против того, чтобы их король приносил  какой-либо оммаж. Карл VII не более, чем его предшественники, был готов поставить под угрозу единство своего королевства, позволив англичанам владеть какими-либо территориями во Франции, кроме как в качестве фьефов его короны^[848].

Альтернативой постоянному миру было перемирие, которое позволяло обеим сторонам оставаться на занимаемых ими территориях, но оставляло их претензии неурегулированными. Французы были готовы рассмотреть вопрос о перемирии, но только если оно будет непродолжительным. Они хотели сохранить угрозу завоевания как постоянный фактор давления до тех пор, пока не будет заключен окончательный мир на приемлемых для них условиях. Поэтому они отказались от перемирия на пятнадцать или более лет, которое обсуждалось под Кале в 1439 году. Перемирие должно было стать лишь промежуточным решением и поводом для дальнейших переговоров. Так и было решено. Англичане знали, насколько хрупкими могут быть перемирия, особенно короткие, но не могли настаивать на большем и искали надежности договоренностей в брачном союзе. Карл VII не хотел отдавать одну из своих дочерей, так как опасался предоставить дому Ланкастеров еще одну связь с французской королевской династией, чтобы возобновить свои наследственные претензии на корону. Предпочтительной кандидатурой стала племянница королевы Маргарита Анжуйская, пятнадцатилетняя дочь Рене Анжуйского. Англичан привлекло это предложение. В этом выборе они видели возможность сделать своими союзниками Анжуйский герцогский дом, который главенствовал в Совете французского короля и до сих пор был одним из их самых упорных врагов. В разгар переговоров Маргарита была представлена английским послам своей матерью и получила их одобрение. Ее отец, разоренный выкупом, обещанным герцогу Бургундскому, и потерявший большую часть своих владений в Италии и Лотарингии, не мог позволить себе собрать приданое для будущей английской королевы. Но англичане были достаточно заинтересованы в этой принцессе, чтобы принять ее со скромной суммой в 20.000 франков наличными и бесполезными притязаниями ее бабушки на королевство Майорка.

24 мая 1444 г. Маргарита Анжуйская была обручена с английским королем на церемонии в церкви аббатства Сен-Мартин в Туре. Граф Саффолк выступал в качестве доверенного лица Генриха VI. Церемонию проводил Пьеро да Монте. На церемонии присутствовал Карл VII. Толпа дворян, чиновников и придворных собралась на хорах старой романской церкви. Через четыре дня после церемонии, 28 мая, перемирие было официально скреплено печатями. Оно распространялось на всю территорию обоих королевств и прилегающие к ним моря на первоначальный период в двадцать два месяца и заканчивалось 1 апреля 1446 года. Но само по себе перемирие ничего не решало. Сложные вопросы территорий, владения и суверенитета остались без ответа. Претензии изгнанных нормандских землевладельцев даже не обсуждались. Было решено, что перерыв в боевых действиях будет использован для заключения постоянного мира, в ходе которого все эти вопросы будут как-то решены, а для их обсуждения в Англию прибудет французское посольство, наделенное большими полномочиями^[849].

В ноябре 1444 г. другое английское посольство, также возглавляемое графом Саффолком, отправилось во Францию, чтобы сопроводить Маргариту Анжуйскую в Англию. Это было впечатляющее событие. Кроме самого Саффолка, кавалькаду сопровождал Джон Толбот, граф Шрусбери, а также 5 баронов, 17 рыцарей, 65 оруженосцев, 215 йоменов и множество женщин, клерков и слуг. Для перевозки багажа и свиты потребовалось семьдесят кораблей. Расходы, составившие почти 7.000 фунтов стерлингов, были эквивалентны небольшой военной кампании. Французский двор в это время находился в Нанси в Лотарингии. Именно там в марте 1445 г. состоялось торжественное бракосочетание, причем Саффолк вновь выступал в качестве доверенного лица короля. 9 апреля 1445 г. Маргарита со своей свитой прибыла в Портсмут. Через пять дней Генрих VI был в Саутгемптоне, чтобы приветствовать жену, которую он никогда раньше не видел. Повторное бракосочетание состоялось 22 апреля на этот раз в присутствии обоих супругов в аббатстве Титчфилд в Гемпшире. Маргарита стала королевой не только Англии, но и, по мнению ее мужа, Франции. Генрих VI отметил это событие тем, что золотое кольцо, которое он носил во время коронации в Париже, было использовано в обручальное. 29 мая 1445 г. королеву провезли по улицам Лондона от Тауэр-Хилла до Вестминстера с традиционными театрализованными представлениями, речами, пением хоров, шумной толпой и щедрыми раздачами вина. На следующее утро она была коронована в Вестминстерском аббатстве^[850].

* * *

Сообщения о переговорах в Туре вызывали по всей северной Франции большие ожидания. По улицам Парижа прошла огромная процессия в поддержку мира, в которой находились священнослужители, неся на плечах реликварии с самыми известными реликвиями городских церквей. Когда на рынках и перекрестках под звуки труб было объявлено перемирие, это вызвало стихийный взрыв радости. Люди решили, что это означает конец их бедам. Дороги вдруг наполнились путниками, а пригородные виноградники и огороды — людьми, очищавшими их от многолетних сорняков. Сена и дороги Босе были вновь открыты для движения, а рынки Руана наполнились продуктами после десятилетнего перерыва. Ярмарка Лендит, традиционно проводившаяся в июне на открытой равнине к северу от Парижа, в этом году состоялась впервые с 1426 года, правда, в стенах Сен-Дени и под военной охраной. Вновь были открыты ворота Сен-Мартен на севере Парижа, которые были замурованы со времени нападения на город Жанны д'Арк в 1429 году. "В год благодати 1444 Бог облегчил наши страдания", — гласила легенда на гобелене, заказанном канониками Бове, который висел над нефом их собора вплоть до XIX века^[851].

В действительности же три десятилетия войны оставили после себя наследие, которое нельзя было преодолеть простыми печатями на договоре. Франция Валуа была полна безработных солдат, у которых не было иного способа заработать на жизнь, кроме грабежа и насилия. После вступления в силу перемирия компании живодеров уже не могли быть направлены против англичан получая жалованье от короля, как это было с 1439 года. Пришлось вернуться к старой практике поиска занятия для них за границами Франции. Это никогда не было более чем временным решением, так как по окончании службы войска неизменно возвращались обратно. Но альтернативы не было. "Мы решили, что для пресечения грабежей во время перемирия разумно и фактически необходимо, найти способ удалить этих солдат, живущих за счет земель нашего королевства", — заявил король. И как только перемирие с Англией было заключено, он приступил к организации двух масштабных кампаний — в Швейцарии и Лотарингии.

В Швейцарии такая возможность появилась в связи с попыткой двух австрийских герцогов из рода Габсбургов восстановить свою власть над швейцарскими кантонами. Эта попытка спровоцировала гражданскую войну между их единственным швейцарским союзником — городом Цюрихом и конфедерацией других кантонов. В апреле 1444 г. Цюрих был осажден войсками конфедерации. Французский король был союзником Габсбургов с 1430 г. и за эти годы неоднократно получал призывы о помощи, которые неизменно вежливо отклонял, ссылаясь на другие нужды. Когда сразу после заключения Турского перемирия прибыл посол с очередным призывом о военной поддержке от Фридриха III, короля Германии и герцога Австрии, Карл VII и его советники воспользовались своим шансом. Они предложили двинуть на помощь Фридриху III армию, почти полностью сформированную из компаний живодеров и пеших английских солдат из Нормандии, и поставить ее под командование 21-летнего Дофина. Вторая армия предназначалась для подавления сопротивления Анжуйскому дому в герцогствах Бар и Лотарингия, и особенно в имперском вольном городе Мец, который герцоги Лотарингии уже несколько лет пытались присоединить к своим владениям. В состав этой экспедиции должны были войти несколько компаний живодеров, но в основном войска набирались традиционным способом — из королевских гарнизонов и военных свит дворян^[852].

Первой отправилась швейцарская экспедиция. Дофин основал свою штаб-квартиру в Лангре на востоке Шампани в конце июля 1444 года. На практике комплектование и руководство армией было возложено на опытного анжуйского капитана Жана де Бюэля. Хорошо информированные корреспонденты Страсбурга, сопровождавшие армию, насчитали 140 капитанов, среди которых были и наиболее известные лидеры живодеров последнего десятилетия: Антуан де Шабанн, некогда главный капитан герцога Бурбонского; Жан де Салазар, старый заместитель Вильяндрандо, который с остатками своих компаний сражался в Гаскони; Жан бастард д'Арманьяк, другой южный рутьер; Жан де Бланшфор, бывший капитан Бретея действовавший в Пикардии. По имеющимся данным, в общей сложности с ними находилось 23.000 конных бойцов, из которых около половины были настоящими воинами. В их состав входили отряды французов, бретонцев и гасконцев, кастильцев, итальянцев и шотландцев, а также обычные бандиты и всякий сброд. Через шесть недель после начала кампании к ним присоединились отряды французского капитана и бальи Эврё Роберта де Флока и валлийского капитана из Байе Мэтью Гофа — старых врагов, которые вместе со своими соратниками прошли через север Франции, "как братья по оружию", — писал один из хронистов. Компания Роберта де Флока была набрана в основном в Пикардии, Иль-де-Франс и землях нормандского пограничья. Английский контингент Мэтью Гофа численностью 1.500 человек был сформирован в Нижней Нормандии, в основном из людей, брошенных в январе герцогом Сомерсетом на Котантене. Некоторые из них, включая самого Гофа, получали жалованье из военной казны французского короля^[853].

Вся эта орда покинула Лангр 5 августа 1444 года и пройдя через имперское графство Бургундия, вошла в Эльзас и швейцарскую Юру, оставляя за собой след из сожженных деревень, разграбленных церквей и изуродованных трупов. Первой целью стал богатый город Базель, где заседал Церковный Собор. 26 августа 1444 г. в битве при Санкт-Якобе на реке Бирс к востоку от Базеля войска Дофина уничтожили гораздо меньшую по численности армию Швейцарской конфедерации, посланную для противостояния им. Однако после этого начались проблемы. Ни силой, ни хитростью, ни с помощью переговоров в город проникнуть не удалось. Австрийские союзники, не рассчитывавшие на столь губительную помощь, становились все более враждебными. Местность была сложной для эффективного использования кавалерии. Швейцарцы, лучше знавшие местность, отказались от осады Цюриха и стали концентрировать против захватчиков грозные силы. В конце концов, Дофин решил оставить дело Габсбургов и в сентябре 1444 г. отступил в город Энсисайм в Эльзасе, где начал переговоры с городами Швейцарской конфедерации. Было заключено перемирие, а в конце октября — мирный договор, по которому разбойничья армия обязывалась покинуть территорию конфедерации. Огромный поток живодеров устремился обратно в Эльзас, где и устроился на зимнюю стоянку. В октябре Дофин был ранен стрелой в колено и оставил свою армию, чтобы присоединиться к отцу в Лотарингии. В течение пяти месяцев его армия оставалась в богатом Эльзасе, пока в феврале 1445 г. Дофин не согласился с представителями Фридриха III покинуть этот регион^[854].

Карл VII начал свою собственную кампанию в июле 1444 г., через несколько дней после Дофина. Короля сопровождали его шурины Рене и Карл Анжуйский, а также сын Рене Иоанн, герцог Калабрийский. Помимо свиты офицеров короны и ведущих членов королевского Совета, их сопровождали многие из тех, кто служил в нормандском пограничье, а также вольные капитаны, такие как Потон де Сентрай. Пройдя через Лангр через две недели после того, как его покинул Людовик, Карл VII остановился в Нанси, столице Лотарингии. Города Туль и Верден, которые в течение полувека были под протекторатом Франции, подчинились достаточно легко. Эпиналь подчинился неохотно, протестуя против того, что с ним обращаются как с подвластным городом, "как с Парижем". Главным центром сопротивления стал Мец, который никогда не принимал французского "покровительства" и сопротивлялся включению в состав герцогства Рене Анжуйского. В середине сентября французская армия осадила город. Жители ожесточенно защищались. В конце февраля 1445 г., после более чем пятимесячной осады, французский король заключил договор, по которому горожане фактически от него откупались. В апреле 1445 г. Карл VII вместе со своей армией ушел во Францию^[855].

Ни одна из кампаний не помогла решить проблему безработных солдат в долгосрочной перспективе. Куда же им теперь идти? Капитан из Иссенайма в письме в Страсбург сообщал о планах людей из армии Дофина. Если между Англией и Францией будет заключен постоянный мир, то на Пасху они собирались отправиться в Италию, чтобы найти там для себя занятие. В противном случае они вернутся во Францию, надеясь на возобновление войны с Англией, но готовые в случае необходимости обеспечивать себя грабежами. В условиях отсутствия постоянного мира первые отряды армии Дофина уже начали возвращаться во Францию, когда начались переговоры об эвакуации из Эльзаса. Основная масса последовала за ними в марте 1445 г.^[856]

Мэтью Гоф и его люди были одними из первых, кто покинул армию Дофина. В феврале 1445 г. они вернулись в Нижнюю Нормандию и принялись за старое, нанося серьезный ущерб всему региону. Беспорядки грозили уничтожить то немногое, что осталось от благосклонности нормандского населения к английского правительству. В Руане герцог Йорк и его Совет издали приказ, предписывающий бальи арестовывать всех солдат, уличенных в разбоях и вымогательствах и грозил суровыми карами. В сопровождении членов своего Совета лейтенант объезжал Нижнюю Нормандию в марте и в мае, чтобы наказать нарушителей. Но ни одна из этих мер не возымела должного эффекта. В июне Большой Совет прибег к более радикальным мерам. Всем войскам, вернувшимся в Нижнюю Нормандию из Швейцарии и Лотарингии и находившимся на обычном гарнизонном довольствии, было приказано вернуться на свои базы. Тем, кто жил за счет земли и не имел гарнизона, куда можно было бы вернуться, было приказано 25 июля собраться к лейтенанту в Экуше, близ Аржантана. Около 600 из них, признанных годными к службе, были призваны в армию и распределены по гарнизонам. Остальные под конвоем были доставлены в Шербур или Барфлер и посажены на корабли, направлявшиеся в Англию. В Аржантане была созвана специальная сессия Штатов Нормандии для вотирования средств, необходимых для оплаты этих мероприятий^[857].

Эти меры были эффективны лишь отчасти, так как из-за растущих долгов по жалованью дисциплина падала даже среди гарнизонного состава. Гарнизоны Франсуа де Сурьена в Лоньи и Вернёе, а также важный гарнизон в Манте на Сене, с масками на лицах, совершали набеги по дорогам, ведущим в Париж и Орлеан, грабили дома и путников, перерезая им горло. Гарнизоны северной границы последовали их примеру и занялись разбоем на дорогах от Парижа до Соммы, захватывая для получения выкупа даже английских солдат. Крупные гарнизоны из Донфрона и Авранша наводили ужас на большую часть Нижней Нормандии, а гарнизон Ле-Мана совершал набеги на Бретань и Турень, захватывая людей и скот вопреки перемирию. Некоторые английские капитаны, например сэр Роджер Камойс, вообще отказались от гарнизонной службы и превратили свои отряды в вольные компании, действовавшие на свой страх и риск. Эти проблемы так и не были решены. Весной 1446 г. в Эврё и Лувье в течение почти двух месяцев заседали комиссары по перемирию от каждой стороны составившие длинные списки нарушений. Но конференция ни к чему не привела. Карл VII намекнул, что английские комиссары умышленно тянут время, и, вероятно, он был прав. У англичан была проблема с тем, что нормандская администрация не могла позволить себе платить гарнизонам. Поэтому она была вынуждена закрывать глаза на их разбойные действия на территориях Валуа. Альтернативой могло стать массовое дезертирство с последующим разграблением Нормандии. Еще одна конференция, состоявшаяся в декабре того же года под Мантом, достигла не большего^[858].

Французские министры столкнулись с более трудноразрешимой проблемой: их солдат было гораздо больше, а отправлять их было некуда, но у них было и более радикальное и, в конечном счете, более успешное решение. В период с февраля по апрель 1445 г. они представили новую схему, которая готовилась уже некоторое время. В окончательном виде она была утверждена на Большом Совете в замке Сарри близ Шалона в Шампани. Текст ордонанса утрачен, но его содержание известно из других источников. Он предусматривал объединение отборных живодеров в тактические подразделения из шести конных бойцов, которые стали называться копьями. Копье представляло собой объединенное подразделение людей имевших различные виды оружия, хорошо известное в английских армиях с XIV века. Однако его состав отражал растущее значение кавалерии во французской тактической доктрине. Каждое копье состояло из шести человек: тяжеловооруженного жандарма, который не обязательно был рыцарем, оруженосца-кутилье, трех стрелков (лучников или арбалетчиков) и пажа. По другим данным, стрелков было двое, а шестым членом копья был слуга. Эти отряды, которые стали называться Ордонансными ротами (Сompagnies d'ordonnance), должны были состоять из 100 копий, или 400 бойцов, под командованием капитана, назначаемого коннетаблем. Король предложил содержать и оплачивать двадцать таких рот, или 2.000 копий, из них 1.500 в Лангедойле и 500 в Лангедоке, в дополнение к войскам королевского двора и гарнизонам, размещенным на границах Нормандии и Гиени.

Подробные меры по реализации этого плана были изложены в очередном ордонансе, изданном 26 мая 1445 г. в Луппи-ле-Шато в Лотарингии. Ордонансные роты не должны были размещаться в местах, где они могли бы угрожать правительству или окружающим их людям. Вместо этого они должны были быть рассредоточены по всему королевству, по одной роте в каждом подходящем городе, и собираться вместе только в случае необходимости. Такие меры были сопряжены с большими расходами, что и послужило основной причиной опасений, высказанных некоторыми советниками Карла VII. В результате было принято решение возложить расходы на провинции, в которых размещались ордонансные роты. Был установлен четкий тариф: за каждое копье — один ливр в месяц плюс определенное количество вина, пшеницы, мяса, масла, соли, яиц, сыра и сала; за каждые двенадцать лошадей — определенное количество фуража и соломы. Комиссары были уполномочены определять места расквартирования рот и оценивать денежные и натуральные обязательства провинции. На практике натуральные взносы вскоре были сведены на нет, их заменили денежные выплаты по стандартной ставке 30 франков за копье в месяц и дополнительный франк для капитана. Со временем связь между требованиями правительства и численностью ордонансных рот стала в значительной степени фиктивной. Провинциальные сборы превратились в постоянный налог, и по сути, в поборы на содержание постоянной армии^[859].

План был выполнен в меньшем объеме, чем заявлено, но даже в этом случае результаты оказались впечатляющими. В 1445 г. можно выделить по меньшей мере 24 ордонансные роты, хотя большинство из них не достигали штатной численности. В общей сложности министры Карла VII смогли набрать около 1.800 копий, или 7.200 бойцов. Большинство капитанов, командовавших ордонансными ротами, сами не были живодерами. Это были люди, на которых правительство привыкло полагаться: видные дворяне, королевские советники или капитаны уже состоявшиеся на королевской службе. Некоторые, например Потон де Сентрай и Роберт де Флок, занимали промежуточное положение между вольными разбойниками и королевскими слугами. Четверо были иностранцами: итальянец, кастилец и два шотландца, чьи компании, вероятно, были сформированы из их соотечественников. Многие из этих людей сделали хорошую карьеру на королевской службе, продолжавшуюся до следующего царствования, а в некоторых случаях и до 1470-х годов. В ордонансные роты были включены далеко не все живодеры, вернувшиеся из Швейцарии и Лотарингии. Около половины из них и подавляющее большинство их капитанов не были приняты на службу. Среди них были и известные имена. Так, например, были отвергнуты Жан де Салазар и бастард д'Арманьяк. Оба они ранее действовали в основном в Лангедоке и поэтому туда и вернулись. Антуан де Шабанн, также получивший отказ, пожаловался королю, что его лишили средств к существованию, и стал демонстративно одеваться в черное, чтобы показать свою досаду. С отвергнутыми капитанами и их людьми расплатились. Они получили грамоты о помиловании, прощающие их прошлые проступки, и угрозы наказания в случае возобновления прежней деятельности. Возможно, удивительно, что мало кто из них так поступил. Французская схема по использованию безработных солдат была лучше задумана и лучше реализована, чем усилия англичан в Нормандии, главным образом потому, что она лучше финансировалась более богатым государством. Современники соглашались с тем, что уровень внутренних беспорядков резко снизился и что Франция эпохи Валуа начала медленно восстанавливаться после нескольких лет отсутствия безопасности и разрушений^[860].

В Англии Турское перемирие было воспринято сдержанно. Граф Саффолк заявил в Парламенте, что это "величайшее всеобщее благо, которое когда-либо выпадало на долю короля или его подданных". Генрих VI был в восторге и даровал ему титул маркиза. Обе Палаты Парламента выразили Саффолку благодарность за его рыцарское мужество, мудрость, предусмотрительность и благоразумие. Однако за пределами политических кругов перемирие и королевский брак не пользовались популярностью. Широко распространилось мнение, что Генрих VI продал себя слишком дешево. Позднее лондонский хронист вынес вердикт, что брак с Маргаритой Анжуйской "дорого обошелся для Англии", и в то время это мнение было широко распространено.

Записи суда Королевской скамьи, рассматривавшего дела о подстрекательстве к мятежу, не всегда являются репрезентативной выборкой мнений, но сомнения в способности короля управлять страной становятся все более актуальной темой, начиная с 1444 года. Генриха VI считали пустым местом, королем только по имени. Многие наверняка были согласны с человеком из Рединга, которого в том же году приговорили к смертной казни за то, что он нелицеприятно сравнил Генриха VI с Карлом VII и сказал, что Англия сохранила бы 100.000 фунтов стерлингов, если бы этот король никогда не родился. Лондонский портной, заметивший, что у Генриха VI лицо ребенка и он не "тверд умом", вероятно, вторил уличной молве Лондона, где герцог Глостер все еще считался истинным наследником Генриха V. Такого же мнения придерживался и привратник замка Глостер, считавший, что его герцог должен был стать королем. С момента прибытия Маргариты Анжуйской в Англию не произошло ничего хорошего, считал этот человек. Он желал, чтобы короля повесили, а королеву утопили. "Если бы члены Палаты Общин были благоразумны, — заявил другой, — им следовало бы восстать и уничтожить его и весь его Совет, который никчемен". Через пять лет перемирие стало считаться по всей стране источником всех бед Англии, а его авторы — предателями^[861].

Фактически же английскому правительству ничего не оставалось, как согласиться на перемирие. Оно давало временную передышку после катастрофического поражения в Нормандии. Главная проблема заключалась в том, что оно было слишком коротким. Всякий раз, когда в ходе переговоров о заключении постоянного мира возникали трудности, приходилось договариваться о продлении перемирия. Это означало, что англичанам приходилось решать сложные и трудноразрешимые вопросы под давлением череды сроков, а угроза Нормандии все так и висела над ними. Генрих VI был достаточно наивен, чтобы полагать, что его брак поможет избежать этой проблемы. Возможно, Саффолк тоже так считал. Но они неправильно оценили своих противников. Атмосфера переговоров, конечно, стала более учтивой. Но Карл VII и его советники не собирались идти на ненужные уступки. Их отношение к браку было более расчетливым, чем у Генриха VI. Они полагали, что, заняв центральное место при английском дворе, Маргарита, волевой характер которой, возможно, уже был замечен в ее семье, станет эффективным сторонником мира на французских условиях^[862].

Чтобы вести переговоры с позиции силы, англичане должны были укрепить Нормандию, отремонтировать и пополнить запасы продовольствия в ее замках. Саффолк сам решительно заявил об этом герцогу Йорку, когда проезжал с королевой через Руан в марте 1445 г., и еще раз, когда два месяца спустя отчитывался о своей миссии перед Парламентом. Его предупреждение осталось без внимания. В отличие от Франции, которая воспользовалась перемирием для создания новой армии, англичане ничего не предприняли для восстановления своих сил. В момент заключения перемирия Толбот должен был отправиться во Францию с 400 человек, но экспедиция была немедленно отменена. В течение последующих четырех лет в Нормандию больше не направлялись войска. Номинальная численность нормандских гарнизонов сократилась до 2.500 человек — примерно вдвое меньше, чем считалось необходимым в 1430-х годах. Полевых войск не было вовсе. Замки и городские стены годами не поддерживались в надлежащем состоянии. Города, которые отвечали за содержание своих стен и дозорных, не хотели тратить деньги на это во время перемирия. У военных казначеев в Руане не было денег на расходы. Правда заключалась в том, что совет Саффолка, хотя и был здравым, но не был реалистичным. Перемирие было необходимо, поскольку Англия не могла позволить себе защищать Нормандию. Ланкастерское правительство в Руане уже более десяти лет зависело от английских доходов. До 1442 г. английская казна ежегодно выплачивала на оборону герцогства более 30.000 фунтов стерлингов. Но в этом году денежный поток через Ла-Манш стал иссякать, а во время перемирия прекратился совсем. Администрация в Руане была вынуждена обходиться местными доходами. Нормандские Штаты продолжали выделять субсидии, но собирать их становилось все труднее. Значительная часть того, что сборщики могли перечислить в Руан, уходила на уменьшение накопившегося бремени долгов и избавление от вольных солдат. Кроме того, нормандская казна должна была покрывать значительные расходы на выплату компенсации французским пограничным гарнизонам за потерянные pâtis, что было одним из условий перемирия. Карл VII и его министры были прекрасно осведомлены обо всем этом. Как отмечал впоследствии Саффолк, "французы отлично знают нашу бедность, нашу слабость, импровизацию, непротивление, отсутствие силы и все беды, которые происходят с нами"^[863].

Помимо общей усталости от войны, причины этого упадка кроются в условиях, сложившихся в самой Англии: экономический спад, затяжной кризис Казначейства и разложение общества. В 1440-х годах в экономике начался спад, который продлится до конца века. Снизились цены и производство сельскохозяйственной продукции. Как в городе, так и в деревне арендная плата упала до уровня, не наблюдавшегося в течение многих лет. Резко сократился экспорт английской шерсти и сукна. Палата Общин отреагировали на перемирие снижением бремени прямых налогов. За шесть лет, с 1443 по 1448 г., парламентарии выделили только две полные субсидии, причем обе были направлены не на оборону Нормандии, а на другие цели. Доходы от таможни, королевских владений и герцогств Ланкастер и Корнуолл сокращались, и значительная их часть направлялась на погашение старых долгов. В то же время неумолимо росли и другие требования к ресурсам короны. Новая королева должна была обзавестись собственным двором, и значительная часть доходов герцогств Ланкастер и Корнуолл была направлена на его финансирование. Другая часть оставшихся средств была направлена на создание новых фондов короля в Итонском колледже и Королевском колледже Кембриджа, которые были ему ближе по духу, чем любое другое предприятие. Расходы на двор Генриха VI и его непомерные пожалования высокопоставленным придворным росли год от года. Летом 1446 г. государственные долги были списаны в крупных размерах. Осторожный Мармадьюк Ламли, епископ Карлайла, сменил Ральфа Ботелера (ныне лорда Садли) на посту казначея в декабре того же года. В течение следующих трех лет он пытался контролировать растущий государственный долг и навести порядок в его управлении. Тем не менее, финансовый отчет, который он представил Палате Общин в 1449 г., показал, что накопленный долг составлял 372.000 фунтов стерлингов, что более чем в пять раз превышало общий объем доходов^[864].

Упадок правопорядка на большей части территории Англии имел более глубокие корни. Споры между магнатами и джентри по поводу земельных владений были обычным явлением в позднесредневековой Англии. В прошлом их сдерживала неплохо функционирующая судебная система, которая в конечном итоге зависела от уверенности в том, что за ней стоит власть и могущество короны. Давление на эту систему, как правило, возрастало в военное время, когда правительство короля было занято другими делами, но она редко давала сбои полностью или надолго. Однако два десятилетия, последовавшие за совершеннолетием Генриха VI, ознаменовались крахом судебной системы в графствах. Генрих VI не вызывал уважения. Он редко выезжал за пределы родного графства и долгое время потворствовал беззаконию, расточительно раздавая помилования. В отсутствие беспристрастных и эффективных судов землевладельцы искали то, что во всем мире называлось "покровительство". Они предлагали свою поддержку знатному магнату и носили его ливрею, чтобы заявить о своей верности. Взамен они получали от него защиту и покровительство, что позволяло им силой захватывать спорные земли и препятствовать восстановлению прав соперников в суде. В отсутствие эффективной власти короны, магнаты защищали свои интересы, собирая небольшие армии, подбирая покладистых шерифов, манипулируя выборами в Парламент, запугивая судей и организуя пристрастные суды присяжных для защиты интересов своих друзей.

Ситуация в Восточной Англии проясняется благодаря случайно сохранившимся "Письмам Пастона" — тайнику, содержащему более тысячи писем между членами семьи Пастон и их агентами, союзниками, покровителями и друзьями, написанных на протяжении более чем полувека. В письмах рассказывается о разделении Норфолка и Саффолка на враждующие партии, оперерастании их ссор в насилие и о тесной связи между местной и национальной политикой. В 1440-х годах в Восточной Англии господствовали герцог Саффолк и его союзники, которые поддерживали свою власть с помощью крупного рэкета. "Пока мир таков, каков он есть, — писала Маргарита Пастон своему мужу Джону в 1449 г., — вы никогда не сможете жить в мире, если у вас не будет его покровительства". Аналогичные истории можно рассказать о вражде Грея из Рутина и барона Фэнхоупа в Бедфордшире, Толбота и Беркли в Уэст-Кантри, Бонвилла и Куртене в Девоне и Корнуолле, Нортумберленда и архиепископа Кемпа в Йоркшире, Кромвеля и Тэлбойса в Линкольншире. В большинстве случаев одной из сторон удавалось одержать верх благодаря покровителям в столице. Они либо входили в Совет короля, либо пользовались чьим-то влиянием. В отличие от французских королей, английские короли не имели корпуса наемных чиновников для соблюдения законов и поддержания порядка в графствах. Они полагались на дворянство и джентри как на промежуточный слой власти. Поэтому обращение представителей этого класса к силе и преступлениям для защиты своих интересов быстро привело к анархии и социальной дезинтеграции^[865].

Влияние нарастающих беспорядков в Англии на судьбу англичан во Франции было косвенным, но важным. Люди, чьи интересы находились под угрозой в Англии, не желали воевать во Франции. Желание завоевать расположение короля или хотя бы не потерять его всегда было важным фактором при комплектовании армий, особенно в период поражений, когда материальное вознаграждение было невысоким. С падением престижа короны и все более очевидной недееспособностью короля это уже не имело такого значения. Графа Уорика и герцога Йорка пришлось принуждать к тому, чтобы они согласились занять пост лейтенанта Нормандии. Когда в июне 1449 г. Совет обсуждал насущную необходимость усиления обороны Нормандии и Гиени, значительная часть членов Совета, включая двух бывших казначеев, Садли и Кромвеля, считала, что прежде чем задумываться об отправке еще одной крупной экспедиции за границу, необходимо решить проблему общественного порядка внутри страны. Об этом же в последующие годы неоднократно говорили и те, кто, как например, герцог Йорк, винил в потере Нормандии хаос, царивший в Англии во время правления Саффолка. Как отмечали члены Парламента в 1449 году,

честь, богатство и процветание каждого государя, правящего своим народом, в первую очередь зависят от сохранения мира, правосудия и надлежащего исполнения законов, без чего ни одно королевство не может долго существовать ни в спокойствии, ни в процветании^[866].

Турское перемирие привело Саффолка к вершине его могущества. Старшее поколение уходило со сцены. Архиепископ Чичеле был мертв. Кардинал Бофорт удалился в свои владения в Крайстчерч в Кентербери и в 1447 г. последовал за Чичеле в могилу. Хамфри Глостер был дискредитирован. Дворяне и епископы, которые раньше постоянно участвовали в обсуждениях в Совете, постепенно перестали принимать участие в его работе, за редким исключением, такими как Кемп и Кромвель, чье участие в принятии решений было в лучшем случае эпизодическим. После кратковременного возвращения к коллегиальному правлению в 1441–1443 гг. большинство решений вновь принималось узким кругом придворных чиновников, в котором Саффолк занимал главенствующее положение. Он пользовался расположением короля, как никто другой. Саффолк нашел общий язык с королевой, которая, должно быть, сочла его культурность и свободное владение французским языком желанной альтернативой грубости некоторых других придворных ее мужа. Интеллект и сила характера Саффолка развеяли сомнения других. Помимо Молейнса, Садли и казначея Ламли, наиболее заметными фигурами в правительстве были Уильям Эйскоу, епископ Солсберийский, Хамфри, граф Стаффорд, и его шурин Джон, виконт Бомонт. Эйскоу был духовником короля и, как считалось, имел над ним власть, уступавшую только власти Саффолка. Он был вместе с Саффолком в Туре и присутствовал на бракосочетании короля в Титчфилде. Хамфри, граф Стаффорд, был богатым но посредственным человеком с продолжительной карьерой на королевской службе. Он недолго воевал во Франции при Генрихе V, участвовал в коронационной экспедиции 1430–32 гг. и владел ценными поместьями в Нормандии. Но в то же время он был убежденным сторонником мира. Рост его влияния в центре страны был отмечен тем, что в сентябре 1444 г. он был пожалован титулом герцога Бекингема. Джон, виконт Бомонт, был крупным землевладельцем в Мэне, но не имел опыта военных действий в Нормандии и не обладал какими-либо очевидными способностями. Как и многие другие люди, достигшие влияния и власти, он был обязан своим влиянием и значительной частью своего богатства преданности и дружбе с королем, при дворе которого он провел часть своего детства^[867].

В отношениях с Францией у этих людей была слабая позиция, да и использовали они ее неудачно. В течение трех лет после заключения соглашения в Туре попытки заключить постоянный мир были омрачены спором о Мэне. Графство Мэн имело большое значение для англичан. Оно служило буферной зоной между Нижней Нормандией и западными провинциями королевства Валуа. Оно также являлось ценным источником военных доходов для небольшой, но влиятельной группы английских капитанов и поселенцев, некоторые из которых имели влиятельных союзников в Англии. Для Карла VII Мэн был важен по разным причинам. Он граничил с герцогством Бретонским в то время, когда союз с ним превращался в крупный стратегический приз. Кроме того, Мэн имел огромное значение для главного советника короля Карла Анжуйского, которому это графство было передано при разделе владений Анжуйского дома. Перспектива вернуть это старинное владение своего дома была одной из причин, побудивших анжуйских принцев поддержать брачный союз с Генрихом VI. В частной беседе с графом Саффолком в Монтиль во время переговоров о перемирии Карл VII сказал ему, что он хочет уступить Мэн Карлу Анжуйскому независимо от результатов переговоров о заключении постоянного мира и попытался выдвинуть это как условие для перемирия. Саффолк не согласился. Он снова отказался, когда Карл VII надавил на него в следующем году в Нанси. Но, возможно, он дал французскому королю какие-то неофициальные заверения на этот счет. Саффолк был слишком откровенен, чтобы быть хорошим переговорщиком. Благоприятная атмосфера в Монтиль и Туре, должно быть, способствовала возникновению общих устремлений между теми, кто был заинтересован в прекращении войны и сблизился друг с другом за те шесть недель, что они были вместе^[868].

3 июля 1445 г. в Англию прибыло Великое посольство (так его стали называть французы), которое должно было открыть переговоры о заключении постоянного мира. Его главой был Жак Жувенель дез Юрсен, выходец из знаменитой семьи церковников и государственных служащих, недавно сменивший Рено де Шартра на посту архиепископа Реймсского. Коллеги-послы Юрсена были весьма компетентны и разнообразны. Политическим главой миссии был Бертран де Бово, сеньор де Пресиньи, один из ближайших и наиболее влиятельных советников Карла VII. Людовик де Бурбон, граф Вандомский, был старшим аристократом и ветераном подобных мероприятий. Этьен Шевалье, наиболее известный как покровитель художника Жана Фуке (который изобразил Шевалье на одном из своих лучших портретов), был государственным служащим и в настоящее время являлся одним из секретарей короля. Гийом Кузино, племянник старого канцлера Карла Орлеанского, был автором примечательной хроники своего времени и считался призванным экспертом Карла VII по английским делам. К этим людям в Англии присоединились другие посольства, направленные для защиты своих интересов герцогами Анжуйским, Бретонским и Алансонским, а также королем Кастилии. 14 июля все они были сопровождены английскими советниками через Лондонский мост в кавалькаде, в которой для каждого заранее было определено свое место, чтобы быть принятыми у городских ворот мэром и представителями лондонских гильдий, одетыми в свои ливреи^[869].

На следующее утро послы были доставлены в Вестминстерский дворец для вручения верительных грамот королю. 15 и 16 июля в Вестминстерском дворце состоялись две аудиенции с Генрихом VI, на которых были произнесены официальные речи, произведен обмен приветствиями и зачитаны верительные грамоты. Это была первая встреча влиятельных лиц французского правительства с английским королем. Судя по тому, что читалось между строк их отчета, они не были впечатлены. Генрих VI принял их, сидя на возвышающемся троне, на спинке которого был гобелен с гербом Франции, преподнесенный еще Генриху V. Справа от короля стояли канцлер Стаффорд, маркиз Саффолк и архиепископ Кемп (недавно ставший кардиналом), слева — герцог Глостер. Когда кто-то начинал говорить, король с неизменной улыбкой смотрел на каждого из них по очереди. Но когда канцлер вышел вперед, чтобы произнести официальное приветствие на латыни, Генрих VI поднялся со своего трона и прервал его, сказав, что его слова звучат недостаточно дружелюбно, после чего подошел к послам и лично поприветствовал каждого из них, сняв шапку и похлопав их по спине, при этом восклицая Saint Jean, grand merci! (Святой Иоанн, спасибо тебе большое!). Судя по всему, это действо было срежиссирована Саффолком, который явно был здесь главным а Адам Молейнс, назначенный хранителем Тайной печати, постоянно находился рядом. Король разразился пылкими признаниями в своей привязанности к Карлу VII, Саффолк заявил французским послам, что нет никого, кого бы его господин любил больше, а Генрих VI все время повторял Saint Jean, oui! Позже, войдя в прихожую, где французы собрались на вторую аудиенцию, Саффолк повторил это "три или четыре раза". Сам он, по его словам, был на службе у французского короля против всех, кроме Генриха VI^[870].

Рабочие заседания конференции с английской стороны вел комитет в составе Саффолка, Кемпа и казначея Садли. Французы, в свою очередь, назначили архиепископа Реймсского, графа Вандомского и сеньора де Пресиньи в качестве своего комитета по переговорам. Эти шесть человек заседали в доминиканском монастыре Блэкфрайерс, где обычно проходили заседания Совета, в течение трех дней, 19–21 июля 1445 года. Их дискуссии были почти полностью посвящены территориальному вопросу. Саффолк попытался вырваться из запутанной системы разрозненных уступок, затянувшей предыдущие дипломатические конференции. Он хотел, чтобы обе стороны сразу перешли к наилучшему предложению. Французы повторили предложение о уступке Гаскони, Перигора и Керси, сделанное ими в Туре, — но все они должны были быть фьефами короля Франции. В конце концов, их убедили добавить Лимузен, а затем и Сентонж. Таким образом, герцогство Аквитанское было бы восстановлено в том виде, в котором оно существовало в 1360-х годах, в самый пик правления Эдуарда III, за важным исключением Пуату. По их словам, это было столько, сколько позволяли им уступить их инструкции. Со своей стороны, англичане настаивали на сохранении Нормандии и не были готовы отступить от своей позиции, согласно которой их французские владения должны находиться под полным суверенитетом, без оммажа. К концу 21 июля стало ясно, что соглашение по территориям достигнуто, а по суверенитету — нет.

Тогда Бертран де Пресиньи предложил, чтобы нерешенные вопросы были решены двумя королями лично при встрече на высшем уровне. Англичане обдумали это предложение. Министры Генриха VI  отнеслись к нему с недоверием. Нетрудно предположить, какие именно. При личной встрече двух королей Генрих VI  мог слишком многое выдать своему, более опытному и умному дяде. "Великие государи никогда не должны встречаться лично, если они хотят остаться друзьями", — писал Филипп де Коммин. 30 июля Генрих VI принял французских послов в зале дворца епископа Лондонского в Фулхэме, чтобы объяснить задержку с ответом. От имени короля выступил канцлер Стаффорд. По его словам, король был очень рад перспективе личной встречи с Карлом VII. Но это был серьезный шаг, который требует тщательного обдумывания и дальнейших размышлений, а ответ они получат в свое время^[871].

Генрих VI слишком явно дал понять, что отчаянно стремится к заключению постоянного мира и рассчитывает на добрую волю короля Франции. Французские послы не могли этого не заметить. За нескромными любезностями дипломатов скрывались реалии силовой политики. Первый год перемирия прошел, пока французский король вел кампанию в Лотарингии. Оставалось не более семи месяцев до его окончания и англичане остро нуждались в продлении. Но французы не хотели ослаблять давление на них без существенных уступок. Бертран де Пресиньи заявил королю в Фулхэме, что они согласятся на продление перемирия только в том случае, если Генрих VI примет их предложение о встрече на высшем уровне. Он также поднял щекотливый вопрос о Мэне. Если англичане хотели сохранить расположение Карла VII, они должны были уступить его независимо от результатов мирного процесса. В итоге английский король уступил по обоим пунктам. Именно Генрих VI настоял на том, чтобы лично присутствовать на встрече в верхах. Как позже заявил канцлер Стаффорд в Парламенте в его присутствии, согласиться на это его побудил Всемогущий Бог, "без того, чтобы кто-либо из лордов или других ваших подданных этого королевства каким-либо образом побуждал или заставлял вас это делать". Именно Генрих VI настоял на сдаче Мэна. Впоследствии Саффолк утверждал, что все было сделано по личному указанию короля. Согласно более поздней французской версии, в которой нет оснований сомневаться, Адам Молейнс дал Бертрану де Пресиньи устное обязательство, что король сдаст Мэн офицерам Карла VII и Карла Анжуйского к 1 октября 1445 года.

11 августа Молейнсу было поручено договориться с французскими послами о продлении перемирия. Стороны договорились, что оба короля встретятся в Нормандии летом 1446 года. Молейнс просил продлить перемирие как минимум на год, до 1 апреля 1447 г., чтобы оставить время для подготовки к войне в случае провала встречи на высшем уровне. Но получил всего семь месяцев, до 1 ноября 1446 года. Это был тот срок, на который французские послы были уполномочены согласиться. На большее, по их словам, можно было рассчитывать если один из советников Генриха VI будет сопровождать их обратно во Францию, чтобы обратиться к самому Карлу VII. 13 августа так и порешили. Молейнсу было поручено самому сопровождать послов во Францию. Его первой задачей было проследить за тем, чтобы Мэн был сдан в установленный срок. Предоставив французскому королю то, что он хотел, он должен был затем добиться более длительного перемирия^[872].

В июле 1445 г., когда Великое посольство находилось в Англии, при дворе Карла VII произошел очередной дворцовый переворот, хотя на этот раз его инициатором был сам король. Десятилетнее пребывание Карла Анжуйского у власти вызвало зависть и вражду, которые были характерны для замкнутого мира королевских дворов. Честолюбивый и ловкий Пьер де Брезе убедил короля в том, что его главный камергер замышляет очередную Прагерию вместе с коннетаблем и графом де Сен-Поль. Вероятно, это утверждение не соответствовало действительности. Однако оно убедило короля изгнать всех троих от двора вместе со многими их союзниками в Совете. Главным министром короля стал Пьер де Брезе, но анжуйское влияние не было полностью ликвидировано, так как Пьер де Брезе сам был ставленником Анжуйского дома. Так же как и Бертран де Пресиньи, один из послов в Англии, влияние которого на короля уступало только влиянию самого Брезе. Новые люди у власти были так же привержены Турскому перемирию и возвращению Мэна, как и их предшественники. Но у преемников Карла Анжуйского было меньше личных причин идти на поводу у Генриха VI и его министров. Это осложнило их отношения, которые подверглись серьезному испытанию в связи с надвигающимся кризисом из-за Мэна^[873].

В конце августа 1445 г. Адам Молейнс отправился во Францию, но сдать Мэн ему не удалось. Неясно, почему, но наиболее вероятное объяснение — сопротивление этому решению в Нормандии. Герцог Йорк и Большой Совет, не предупрежденные о готовящемся событии, не могли приветствовать столь внезапный поворот в давно проводимой английской политике. Отказ от Мэна также мог вызвать противодействие в Англии, когда об этом станет известно. Во время пребывания Великого посольства в Англии был объявлен созыв Парламента, который должен был собраться в Вестминстере 20 октября. Министры Генриха VI решили, что будет разумно получить мнение парламентариев по поводу мирных предложений и судьбы Мэна. Герцог Йорк, который не присутствовал на предыдущих заседаниях Парламента, был отозван в Англию для участия в слушаниях.

В октябре Молейнс прибыл с пустыми руками к французскому двору в Монтиль, принося извинения за задержку со сдачей Мэна. Он объяснил, что в этом нет вины его господина. Генрих VI не был полностью свободным в решении этого вопроса. Необходимо было посоветоваться с Парламентом. Карл VII, правда, не понимал отношений между короной и Парламентом в Англии, которые не имели аналогов во Франции и в ответ отказался обсуждать вопрос о продлении перемирия. Вместо этого он отправил в Англию Гийома Кузино в сопровождении одного из своих офицеров Жана Гавара, чтобы тот провел переговоры непосредственно с Генрихом VI и его советниками, а также с Парламентом, если решение зависело от него. Кузино было поручено настаивать на том, что так или иначе Мэн должен быть сдан. В то же время французский король обратился с письмом к Маргарите Анжуйской, призывая ее использовать все свое влияние на мужа, чтобы добиться уступки графства^[874].

Молейнс вернулся в Англию в начале ноября 1445 г. в сопровождении Кузино и Гавара. О том, что обсуждалось в Парламенте по поводу текущих переговоров с Францией, в протоколах ничего не говорится, возможно, намеренно. Достоверно известно лишь то, что Палата Лордов одобрила предложенную встречу на высшем уровне с французским королем, о которой Генрих VI позже объявил "по уполномочию Парламента". Было ли им сообщено о плане сдачи Мэна? Вероятно, да. Многие пэры, включая герцога Йорка, уже должны были знать о нем. Из дальнейшего хода событий можно сделать вывод, что они отказались его поддержать. Ясно лишь то, что Генрих VI все равно был намерен действовать как решил ранее. Королева явно давила на мужа, чтобы укрепить его решимость. По его собственному признанию, она "несколько раз" убеждала его принять требования французов "из уважения к ее отцу и дяде". Как только Парламент был распущен на Рождество, король все-таки принял их. 19 декабря Кузино и его коллега согласились продлить перемирие до 1 апреля 1447 года. В тот же день Генрих VI собственноручно вручил Кузино письмо, в котором официально подтверждалось, что он "добросовестно и под честное слово короля" примет участие в саммите не позднее 1 ноября 1446 года. Через три дня, 22 декабря, король вручил послу еще одно письмо, в котором обещал передать Мэн к 30 апреля 1446 года. Он надеялся, писал он, что это облегчит путь к заключению постоянного мира. Первое из этих обещаний было обнародовано в новом году, но второе держалось в секрете. Позднее Саффолк утверждал, что решение было принято Генрихом VI самостоятельно. Вероятно, это было правдой^[875].

Парламент был распущен 9 апреля 1446 года. Через четыре дня, 13 апреля, Ричард Йорк был вновь назначен лейтенантом в Нормандии. Но герцог так и не приступил к исполнению своих обязанностей. В последующие месяцы он рассорился с правящей фракцией в Вестминстере. Его критиковали такие люди, как Адам Молейнс и Ральф, лорд Кромвель, которые считали, что он плохо управлял делами Нормандии и напрасно тратил людей и деньги, предоставленные в его распоряжение. Молейнс, ставший епископом Чичестерским и все более влиятельной фигурой, изучил отчетность нормандского правительства во время своего пребывания во Франции и заявил, что "упомянутый герцог является причиной потери и разрушения Нормандии". Осенью 1446 г. Молейнс стал представителем группы нормандских капитанов, утверждавших, что Йорк присвоил их жалованье. В ответ герцог привез в Англию членов Руанского Совета, чтобы опровергнуть обвинения и обвинить Молейнса в том, что он подкупил капитанов, которые их выдвинули. В конце концов Саффолк добился от короля отмены назначения Йорка лейтенантом. В канун Рождества 1446 г. на его место был назначен Эдмунд Бофорт, маркиз Дорсет. Эти решения вновь оставили Нормандию без лидера, поскольку новый лейтенант прибыл к месту службы только в апреле 1448 года. Между отъездом Ричарда Йорка и прибытием Эдмунда Бофорта прошло полтора года, в течение этого времени в Руане не было политического руководства. Канцлер Генриха VI в Нормандии сэр Томас Ху при поддержке временного Совета делал все возможное для сохранения власти. Однако Ху и его коллеги не обладали ни авторитетом в Нормандии, ни политическим весом в Вестминстере, чтобы решать все более насущные проблемы герцогства^[876].

* * *

Когда Нормандия погрузилась в хаос, а Англия — в банкротство, Бретань, единственный континентальный союзник Генриха VI, покинула его. Как и дело со сдачей Мэна, спор с Бретанью был беспричинной глупостью английского правительства, в которой король был по крайней мере отчасти виноват сам. Конфликт возник на почве усиливающегося разрыва между герцогом Бретонским и его младшим братом Жилем. Перед смертью предыдущий герцог, Иоанн V, наделил своего младшего сына владениями дома Монфор в Анжу, включая ценную сеньорию Энгранд и крепость Шамптосо, охранявшую подступы к Бретани со стороны долины Луары. Но Жиль так и не смог реализовать свои права на эти владения. Иоанн V купил их у печально известного экс-маршала Жиля де Ре, казненного за педерастию и убийство в 1440 году. Наследник Жиля де Ре, адмирал Франции Прежен де Коэтиви, оспорил сделку и добился признания своих прав герцогом Анжуйским. Окончательно претензии Жиля были отвергнуты в сентябре 1443 г., когда его громкие заявления о верности Генриху VI привели к конфискации Карлом VII всего его имущества за пределами Бретани, включая права на анжуйские территории. Жиль просил брата заменить их землями в герцогстве. Удел в Бретани, по его мнению, не подлежал бы конфискации французским королем из-за его английских симпатий. Он считал себя, по его словам, подданным Генриха VI, а не Карла VII^[877].

Генрих VI с пониманием воспринял участие Жиля в этом семейном споре, и Жиль ответил на это более тесным союзом с англичанами. Он нанял отряд коренных нормандцев и объединился с Мэтью Гофом на Котантене. Вдвоем они совершали совместные рейды по Бретани и Мэну. Жиль установил контакты с Генрихом VI и видными людьми при его дворе и в июле 1445 г. отправил в Англию гонца с письмом, в котором напоминал Генриху VI о своей безоговорочной преданности английскому делу. Он приглашал короля как своего государя отстаивать его права против брата и предлагал предоставить в его распоряжение все свои замки в Бретани. Имелись в виду замки, принадлежавшие ему по праву жены, включая четыре крупные крепости в восточной Бретани, а также Сен-Мало и Монконтур, которыми он владел как капитан герцога. Эта необычная депеша так и не попала к английскому королю, так как была перехвачена и передана герцогу Бретонскому. Ознакомленный с документом, Жиль сначала отрицал, что он принадлежит ему, но затем признал это и с покорностью подчинился брату. Он обещал впредь не иметь никаких дел с англичанами без разрешения Франциска. Жиль был немедленно отстранен от командования в Сен-Мало и Монконтуре. Но в Англии Саффолк решил разжечь затухший было конфликт. В ноябре 1445 г. его герольд прибыл к герцогскому двору в Нанте с письмом от Генриха VI, составленным в самых недипломатичых выражениях. В нем содержалась защита совместных военных действий Жиля с английскими гарнизонами в Нормандии и призыв к Франциску удовлетворить требования брата о личном уделе в Бретани. Генрих VI уполномочил своих представителей в Руане начать переговоры с Жилем о возможности наделения его землями в Англии, если призыв не даст результата. Тем временем Совет в Руане выделил из гарнизона Авранша отряд из двух десятков английских лучников и направил их в качестве гарнизона и личной охраны Жиля в Ле-Гильдо, любимую резиденцию бретонского принца в устье реки Аргенон на севере Бретани^[878].

Воинственная поддержка Англией Жиля Бретонского лишь подтолкнула его брата в объятия короля Франции. Герцог Франциск уже отказался от заявленного намерения присоединиться к договору в Труа. Он присутствовал на церемониях заключения Турского перемирия, в котором он был назван союзником Франции. В марте 1446 г. он отправился в Шинон и принес Карлу VII оммаж за свое герцогство. В следующем месяце состоялась бурная беседа с братом. Франциск в очередной раз отказался наделить его землями в Бретани, и Жиль уехал. Вскоре после этого Жиль стал угрожать, что во главе 5.000 ― 6.000 англичан потребует у брата свой удел. Франциск испугался. В июне он приехал ко французскому двору и встретился с Карлом VII в замке Разилли под Шиноном, где обратился к королю за поддержкой против английских союзников своего брата. Французский король поручил Прежену де Коэтиви осадить Ле-Гильдо. Франциск, со своей стороны, поручил Прежену арестовать брата.

В Руане нормандский канцлер сэр Томас Ху предвидел такое развитие событий. Он предупредил Жиля, чтобы тот, пока есть возможность, укрылся в Нормандии под английской защитой. Ле-Гильдо, по его словам, был дворцом для развлечений и не мог выдержать осаду. "Здесь вы станете самым грозным человеком, который когда-либо появлялся из Бретани, — писал он, — а мы предоставим себя в ваше распоряжение и поможем вам всеми силами". 25 июня 1446 г. гарнизон Авранша, обнаруживший подозрительные передвижения войск, прислал гонца с очередным предупреждением, что на Жиля готовится нападение и ему следует немедленно уходить. Но было уже поздно. На следующий день, 26 июня, к воротам Ле-Гильдо подъехал Прежен де Коэтиви во главе 400 всадников и потребовал впустить его от имени короля. Ворота были открыты. Люди Коэтиви овладели замком, разграбили все, что смогли, и увезли юного принца в Динан, где он был передан тюремщикам своего брата.

Это дело разделило Бретань. Многие дворяне считали, что герцогу неприлично так поступать с братом. Штаты герцогства, специально созванные в начале августа в Редон, чтобы осудить Жиля за измену, отказалась это сделать. Но Франциск был непреклонен. После заточения в различных герцогских замках Жиль был заключен под стражу в замке своей жены в Шатобриан. Это был конец столетнего союза Англии и дома Монфор. Правда, на протяжении большей части этого времени они никогда не были более чем номинальными союзниками, но это, по крайней мере, позволило им не стать врагами^[879].

* * *

Генрих VI и его министры сами загнали себя в угол. Они не могли позволить себе возобновить войну, но и не хотели сдавать Нормандию или удерживать ее в качестве фьефа французской короны, что исключало возможность заключения постоянного мира. Король тайно обещал сдать Мэн, но тайное обязательно стало бы явным, как только он попытался бы выполнить свое обещание, и тогда гнев и сопротивление вспыхнуло бы как в Англии, так и в Нормандии. Единственным выходом из этой дилеммы было затяжка времени, что он и сделал. Срок сдачи Мэна, 30 апреля 1446 г., наступил и прошел. Срок встречи на высшем уровне был назначен на 1 ноября, но к июлю ничего не было сделано для подготовки к ней. В июле 1446 г. Адам Молейнс отправился во Францию вместе с придворным Джоном Саттоном, лордом Дадли, якобы для согласования места и организации встречи на высшем уровне, но на самом деле для того, чтобы попросить об очередной отсрочке. Карл VII оказал им прохладный прием и пожаловался на нарушение перемирия английскими гарнизонами, которые совершали грабительские набеги на Иль-де-Франс и долину Луары. Многие из этих набегов совершались из графства Мэн. Французский король не согласился отложить встречу на высшем уровне до сдачи графства. Кузино и Гавар, два агента, добившиеся в декабре обещания Генриха VI, снова были отправлены  Англию, чтобы получить гарантии его выполнения. Большую часть декабря они находились в Вестминстере. Но найти выход из тупика им так и не удалось. Молейнсу и Дадли пришлось вернуться с ними во Францию в последней попытке отложить встречу на высшем уровне и продлить перемирие до того, как оно прекратится в начале апреля^[880].

Осенью 1446 г. план сдачи Мэна стал достоянием английской общественности. Эта информация возродила старые горькие споры вокруг мирного процесса, которые, казалось бы, умерли с опалой герцога Глостера. Сам Глостер уже не имел никакого влияния на правительство, но его взгляды были хорошо известны, а статус наследника трона делал его естественным объектом притяжения для тех, кто возражал против нового направления английской политики. Среди них мог быть даже герцог Йорк. Ричард не был противником мирного процесса, как Глостер, но он обладал большими и ценными земельными владениями в Нормандии и был полностью привержен сохранению там ланкастерского режима. Он не мог одобрить сдачу Мэна. Все обвинения были направлены на графа Саффолка. Утверждалось, что это он санкционировал сдачу Мэна без разрешения короля и даже рекомендовал отказаться от Нормандии. Среди союзников Саффолка усилилась враждебность как к Глостеру, так и к Йорку. В этой отравляющей атмосфере слухи быстро вытесняли факты. Появились сообщения о подозрительной деятельности сторонников Глостера, о заговорах в его доме в Гринвиче, о планах по сбору армии в Уэльсе. Окружающие убеждали Генриха VI в том, что дядя замышляет убить его и захватить трон^[881].

В какой-то момент правительство решило избавиться от Хамфри Глостера. Считается, что главной движущей силой этого был Саффолк, но, конечно, не только он. 14 декабря 1446 г., в день, когда сорвались переговоры с Кузино и Гаваром в Вестминстере, были изданы предписания о созыве нового Парламента, который должен был собраться 10 февраля 1447 г. Все сопутствующие обстоятельства позволяют предположить, что это был новый Парламент, который был специально созван для суда над дядей короля. Необычно, что всем судьям Королевской скамьи и суда общей юрисдикции было приказано прервать свои заседания и присутствовать на нем. Первоначально местом проведения заседания был выбран Кембридж, расположенный вдали от лондонских толп, где Глостер был популярен. Позднее место было изменено на Винчестер, а затем на Бери-Сент-Эдмундс. Против герцога были подготовлены обвинения в государственной измене, хотя можно не сомневаться, что реальной причиной была его роль в качестве центра оппозиции мирному процессу и сдачи Мэна. Лондонский хронист, озвучивая общепринятые в столице настроения, заметил: "Те, кто были правителями и обещали сдать герцогство Анжуйское и графство Мэн, стали причиной гибели этого благородного человека, ибо они боялись, что он воспротивится этому обещанию"^[882].

Когда Парламент открылся в трапезной аббатства Бери-Сент-Эдмундс, герцог Глостер отсутствовал. Пришлось направить ему дополнительный вызов. 18 февраля 1447 г., через восемь дней после начала сессии, Глостер подъехал к городу в сопровождении конного эскорта численностью около восьмидесяти человек. На дороге его встретили два офицера королевского двора с посланием от короля, в котором ему предлагалось сразу же отправиться в свои покои в госпитале Святого Спасителя за Нортгейтом. Вечером, когда герцог заканчивал ужин, к нему вошел Джон, виконт Бомонт, управляющий королевским двором, в сопровождении Эдмунда Бофорта, маркиза Дорсета, Хамфри Стаффорда, герцога Бекингема, Ричарда Невилла, графа Солсбери, и Ральфа Ботелера, лорда Садли, верных союзников графа Саффолка. Бомонт объявил Хамфри арестованным за измену и приказал держать его под охраной в своих покоях. Его приближенным было приказано покинуть здание. Вечером того же дня тридцать два из них были арестованы в своих покоях. Через три дня были арестованы еще двадцать восемь приближенных и членов персонала герцогского двора. Всех этих людей под конвоем доставили в отдельные тюрьмы в разных частях Англии.

Через пять дней после ареста, 23 февраля 1447 г., герцог Глостер был найден мертвым в своих покоях. Смерть Глостера так и не была объяснена. "Как он умер, знает только Бог, которому все ведомо", — писал лондонский хронист. Здоровье герцога было не очень крепким. Шок от ареста вполне мог спровоцировать сердечный приступ, от которого он и умер. Но его смерть была слишком удобна для правящей клики. Она позволила избежать государственного суда, на котором Глостер, красноречивый человек с многочисленными друзьями, мог бы энергично защищаться. По мнению общественности Глостер был убит. Совет выставил его тело, по-видимому, без повреждений, на всеобщее обозрение, но слухи не утихали. Оставшимся на свободе слугам Хамфри в конце концов разрешили перевезти тело в аббатство Сент-Олбанс для погребения в склепе, который он приготовил для себя еще при жизни. Но восемь его ближайших соратников были обвинены в государственной измене. Утверждалось, что они составили заговор с целью свержения короля и возведения Глостера на трон вместо него. В июле в Лондоне они были признаны виновными и приговорены к казни через повешение и четвертование. Даже Саффолк с сомнением отнесся к этому акту судебной расправы. В Тайберне собралась угрюмая толпа, чтобы посмотреть на первые пять казней, но Саффолк в самый разгар варварской церемонии, когда палач уже собирался растерзать осужденных, объявил указ о помиловании^[883].

* * *

В середине февраля 1447 г. Адам Молейнс и Джон Дадли прибыли в Тур, чтобы договориться об очередном продлении перемирия. К тому времени до окончания перемирия составлял всего шесть недель. Послы столкнулись с тем, что Карл VII назвал "определенными трудностями". Французский король был в ярости от того, что не удалось заполучить Мэн. 22 и 23 февраля 1447 г. были подписаны два взаимосвязанных соглашения. Одно из них откладывало встречу на высшем уровне до 1 ноября 1447 года, второе же продлевало перемирие до 1 января 1448 года. Цель отсрочки заключалась в том, чтобы дать возможность отправиться в Англию еще одному Великому посольству во главе с графом Дюнуа и Бертраном де Пресиньи. Их задачей было добиться сдачи Мэна до того, как будут приняты окончательные меры по организации встречи на высшем уровне. Послов сопровождали вечные дипломатические рабочие лошадки Кузино и Гавар, а также толпа клерков и слуг, некоторые из которых присоединились к посольству только для того, чтобы удовлетворить свое любопытство по поводу страны, которая занимала столь важное место в новейшей истории Франции, но о которой они практически ничего не знали^[884].

Французские послы прибыли в Вестминстер в середине июня 1447 г. в разгар продолжавшейся ссоры по поводу обещания сдать Мэн. Все антагонизмы, лежащие в основе деятельности английского правительства, были обнажены. За три недели до этого Саффолку пришлось выступить на напряженном заседании Совета, чтобы объяснить, каким нечестным путем велись переговоры по Мэну. Председательствовал в Совете король, на котором и лежала большая часть ответственности. На заседании присутствовало большинство тех, кто был главными критиками Саффолка, включая герцога Йорка, кардинала Кемпа и Ральфа Кромвеля. Саффолк не стал открыто сваливать все на короля. Но он утверждал, что действовал "благоразумно и лояльно" по отношению к короне и королевству. Фактически он утверждал, что ничего не делал за спиной короля. Эдмунд Бофорт, маркиз Дорсет, унаследовавший Мэн от своего брата, не присутствовал, но у него были свои возражения против передачи Мэна и в кулуарах он требовал компенсации. Это оказалось еще одним источником споров. Требования Дорсета поддерживали и другие, в том числе герцог Йорк, который указывал на то, что в договоре о сдаче Мэна было четко оговорено право короля забрать его обратно в соответствии с условиями мира с Францией^[885].

Французских послов не интересовали разногласия внутри английского правительства. Их интересовало только выполнение обещаний Генриха VI. Они хотели получить твердые гарантии того, что Мэн будет сдан, причем в ближайшее время. 27 июля состоялось тяжелое заседание Совета, на котором присутствовали все основные действующие лица, а на следующий день — еще одно, на котором присутствовал сам Дюнуа. В итоге англичане пошли на уступки. Мэн должен был быть сдан в течение трех месяцев, к 1 ноября 1447 года. Король назначил двух уполномоченных, Мэтью Гофа и Фулька Эйтона, капитана Кодбека, для осуществления передачи графства от имени маркиза Дорсета. Им также было поручено договориться со своими французскими коллегами о разумной сумме компенсации для лишенных собственности английских поселенцев. Копия их поручения была передана Дюнуа. Французские послы остались довольны и согласились отложить встречу на высшем уровне до весны следующего года. Генрих VI торжественно пообещал пересечь Ла-Манш не позднее 1 мая 1448 года. Перемирие тоже было продлено, но только до той же даты. Эти споры оставили короля и его министров в тяжелом состоянии. Через два дня герцог Йорк был назначен лейтенантом в Ирландию сроком на десять лет. Современники полагали, что это было сделано с целью убрать его с дороги. В Лондоне ходили слухи, что приближенные короля сообщили ему, что его "сошлют в Ирландию за его мятеж"^[886].

Если Саффолк считал, что последнее соглашение решило вопрос с Мэном, то он недооценил силу общественного мнения в Англии и упорство своих противников в Нормандии. Мэн был обществом английских поселенцев. Их число было меньше, чем в Нормандии, но они представляли собой мощную и воинственную группу. Они сражались за завоевание и защиту Мэна и теперь были обречены все потерять. "Если бы вас хорошо и верно проконсультировали и предупредили о последствиях, — писали они в петиции, впоследствии адресованной королю, — вы бы никогда не дали на это разрешения". За кулисами маркиз Дорсет активно разжигал сопротивление. Комиссары Генриха VI Гоф и Эйтон были профессиональными военными, сделавшими карьеру в Нормандии, и наверняка симпатизировали противникам сдачи Мэна. 23 сентября 1447 г. они прибыли в Ле-Ман, чтобы выполнить свое неприятное поручение. Им противостояли Осборн Мадефорд и сэр Ричард Фрогенхолл. Мадефорд был королевским бальи Мэна и капитаном маркиза Дорсета в Ле-Мане и Бомон-ле-Виконт, прослужившим в Мэне не менее пятнадцати лет. Фрогенхолл был камергером Дорсета и управляющим его владениями во Франции. Эти два человека отказались сдать графство, ссылаясь на то, что они не получили официальной отставки ни от Дорсета, ни от короля. Формально они были правы. Поручения короля были плохо составлены, а поручение Дорсета отсутствовало. Из Элтема, где он получил отчет комиссаров, Генрих VI отправил свои указы об отставке этих чиновников Гофу и Эйтону, а также яростное письмо Дорсету с приказом немедленно прислать им уведомление об отставке. Позднее герцог Йорк обвинил Дорсета в том, что тот намеренно затягивал дело, чтобы заставить короля согласиться на его крутые требования о компенсации. Если так, то его сопротивление принесло свои плоды. Генрих VI был вынужден купить сотрудничество Дорсета пожизненной ежегодной рентой в 10.000 фунтов стерлингов, обеспеченной налоговыми поступлениями от бальяжей Кан и Котантен. Это было гораздо больше, чем те доходы, которые Дорсет мог бы получить от Мэна^[887].

В начале октября 1447 г. Джон, лорд Дадли, прибыл к французскому двору в Бурж в сопровождении епископа Норвичского Уолтера Харта. Оба они направлялись к другие места: Харт — в Рим, Дадли — в Кастилию. Но им было приказано заехать по пути к французскому королю, чтобы договориться об очередном продлении сроков встречи на высшем уровне и перемирия. Послы прибыли в сложный момент, через несколько дней после известия о событиях в Ле-Мане. Их прием, видимо, был холодным. 15 октября им удалось добиться переноса встречи на высшем уровне на год — на 1 ноября 1448 года. Переговоры о продлении перемирия прошли менее успешно. Французы были готовы продлить его на год, до 1 января 1449 г., но только при условии, что Мэн будет сдан к 1 ноября, как было оговорено в июле. До этого оставалось всего две недели^[888].

31 октября 1447 г. Кузино и Гавар прибыли в Ле-Ман, чтобы присутствовать при передаче Мэна. Гофа и Эйтона там не было. Вместо этого они оказались лицом к лицу с Николасом Молинье, магистром нормандской Счетной палаты, и двумя другими комиссарами, назначенными от имени английского короля Большим Советом в Руане. Руанский Совет никогда не одобрял решения об отказе от Мэна и не был склонен облегчать этот процесс. Новые комиссары должны были настаивать на заключении соглашения о компенсации для лишенных собственности поселенцев. В их понимании это означало, что компенсация должна быть выплачена или обеспечена до передачи графства. Этого, как они должны были понимать, сделать было нельзя. Срок сдачи был назначен на следующий день. На следующее утро в здании кафедрального собора состоялось многолюдное публичное собрание. Присутствовало около 500 человек, включая епископа, юристов и чиновников, несколько десятков английских и французских землевладельцев и толпу горожан. Кроме того, сэр Джон Фастольф организовал инициативную группу землевладельцев находившихся в Англии, которую представляли адвокаты. Французские комиссары неоднократно обращались к англичанам с требованием выполнить обещание Генриха VI. Англичане отвечали, что сначала необходимо решить вопрос о компенсации. Кузино возразил, что в договорах между двумя монархами об этом ничего не сказано. Поручения английского короля совершенно четко требовали, чтобыграфство было передано им в тот же день. Англичане отказались. На этой ноте собрание разошлось. Кузино и Гавар уехали с пустыми руками, чтобы доложить о произошедшем своему господину в Бурже. Карл VII гневно жаловался Генриху VI и Большому Совету на "уловки, притворство и обман" английских офицеров в Ле-Мане. Он считал, что Гоф, Эйтон и Молинье находятся в сговоре с ними, и предположил, вероятно, справедливо, что реальная проблема заключается в противодействии профессиональных солдат и администраторов всему мирному процессу^[889].

Результатом срыва переговоров в Ле-Мане стало то, что продление перемирия, согласованного в Бурже, сорвалось, и до его истечения оставалось всего два месяца. Пришлось в спешном порядке решать вопрос о компенсации. В декабре 1447 г. Мэтью Гоф отправился в Тур, куда переехал французский двор. Времени на получение надлежащих верительных грамот и инструкций не было, да и сам Гоф, вероятно, был не самым желанным послом. Но Пьеру де Брезе было поручено вести с ним переговоры при поддержке графа Дюнуа и Бертрана де Пресиньи. 30 декабря было достигнуто предварительное соглашение. Карл VII обязал своих уполномоченных согласовать условия компенсации с Гофом и Эйтоном. Срок сдачи Мэна и истечения перемирия был перенесен на 15 января 1448 года. К сожалению, Эйтон не присутствовал в Туре и Гоф взял на себя обязательство, что его коллега-комиссар ратифицирует соглашение в течение четырех дней. Но когда Эйтону сообщили о соглашении, он отказался это сделать и требовал более длительной отсрочки. Терпение Карла VII было исчерпано. Он дал им время до 20 января, а тем временем приказал мобилизовать армию для силового захвата Мэна. Войска набирались из французских гарнизонов, расположенных на границах Мэна. Были призваны ордонансные роты, собрана артиллерия и реквизированы повозки для ее перевозки. По оценкам Беррийского Герольда, общая численность армии составляла от 6.000 до 7.000 человек.

В то время как англичане готовились удерживать позиции, дипломатическая переписка была в самом разгаре. Из Руана канцлер Генриха VI сэр Томас Ху призывал французов к терпению, заявляя, что Мэн вот-вот будет сдан. В Вестминстере Молейнс был срочно отправлен во Францию, чтобы призвать французских министров к спокойствию. Пьер де Брезе в сопровождении Кузино и Гавара дважды посетил Руан, чтобы обсудить кризис с Большим Советом. Но все, чего удалось добиться, — это отсрочки французского ультиматума до 10 февраля^[890].

Ранним утром 13 февраля 1448 г. Пьер де Брезе, граф Дюнуа и Прежент де Коэтиви, во главе передового отряда французской армии прибыл в окрестности Ле-Мана. Город был подготовлен к осаде. Гарнизон был усилен большим количеством вольных солдат, недавно изгнанных из Нормандии. Перед воротами были возведены заграждения, за которыми стояли плотные ряды вооруженных людей. Французские капитаны вызвали Мандефорда, Гофа и Эйтона, чтобы те сдали город в соответствии с соглашением двух монархов. В ответ раздался поток оскорблений. Во второй половине дня французские командиры провели совещание с тремя английскими капитанами на нейтральной территории. Англичане зачитали письмо, полученное, по их словам, от Генриха VI, в котором сообщалось, что Адам Молейнс уже в пути, и предписывалось не сдавать Ле-Ман до тех пор, пока Молейнс не сможет обсудить этот вопрос с Карлом VII. Дюнуа и Пьер де Брезе заявили, что подождут неделю, пока они посоветуются с королем в Монтиль. Попытка назначить очередную встречу на следующий день закончилась тем, что английские войска надвинулись на французских комиссаров и угрожали им расправой. Через несколько дней английские капитаны подготовили официальный протест, который они зачитали на мосту через ров цитадели. Генрих VI, по их мнению, не отказывался от своего суверенитета над Мэном, а лишь согласился уступить его в интересах мира. Поэтому любая уступка графства должна быть обусловлена последующим заключением мира. Если война возобновится, английский король будет вправе возобновить владение графством^[891].

Известие о наступлении французов на Ле-Ман достигло Вестминстера примерно в середине февраля 1448 г. и вызвало сильную тревогу. Теперь перемирие не действовало. Министры Генриха VI опасались, что полномасштабное вторжение в Нормандию неизбежно. Эдмунд Бофорт находился на последней стадии комплектования армии перед отъездом в Руан для вступления в должность лейтенанта. За одну ночь численность армии была увеличена втрое — с 1.000 до 3.200 человек. Последовала отчаянная борьба за то, чтобы вовремя найти дополнительные 2.200 человек. По словам Генриха VI, Ле-Ман была подвергнут "мощной осаде", а против его подданных во Франции ежедневно велась "жестокая война". Тем временем Адам Молейнс в сопровождении сэра Роберта Рооса предстал перед Карлом VII во внушительном замке графов Вандомских в Лавардене, возвышающемся над рекой Луар в сорока милях от Ле-Мана. Замок был назначен передовой базой французской армии. Признаки приближающейся войны были налицо. Основная часть армии расположилась в полях вокруг крепости, а с королем находились все его главные советники.

Между 11 и 15 марта был заключен ряд соглашений. К 27 марта представителям Анжуйского дома должен был быть сдан Ле-Ман, а затем все остальные укрепленные пункты англичан в Мэне, за исключением Френе-ле-Виконт, большой крепости, охранявшей дорогу в Алансон по долине реки Сарта. Все английские землевладельцы в графстве должны были сдать свои земли и покинуть графство в обмен на компенсацию, равную десятилетнему доходу. Однако размер компенсации был фактически ограничен положением о том, что она должна была быть выплачена из сумм, причитающихся Карлу VII по Турскому перемирию в качестве компенсации за pâtis, потерянные французскими гарнизонами на норманнской границе. Новое перемирие было заключено сроком на два года до 1 апреля 1450 г. Молейнс, по-видимому, выступал за передачу графства на определенных условиях в соответствии с протестом капитанов в Ле-Мане. Но это вряд ли был реалистичный подход. Максимум, чего он смог добиться, — это соглашения о том, что если перемирие закончится без заключения постоянного мира, то французский король выплатит Генриху VI за графство сумму в 24.000 ливров. Гарнизон Мандефорда в Ле-Мане не стал дожидаться назначенного дня и открыл ворота города в десять часов вечера 15 марта, как только из Лавардена доставили заключенное соглашение. На следующее утро англичане ушли на север, в сторону Нормандии. Через несколько недель весь Мэн оказался в руках французов. Сбор подкреплений для Эдмунда Бофорта был отложен. Авторитет Саффолка у короля еще более возрос и в июне ему был пожалован титул герцога^[892].

* * *

Армия, собранная Карлом VII для осады Ле-Мана, стала первым испытанием военных реформ, начатых весной 1445 года. Еще один рубеж был пройден в конце апреля 1448 г., через шесть недель после заключения Лаварденского перемирия. Ордонансные роты представляли собой соединения кавалерии с поддержкой пехоты. В качестве специализированной пехоты французы традиционно полагались на контингенты городов, которые были разными по численности и качеству. 28 апреля король председательствовал на расширенном заседании своего Совета в Монтиль, на котором был утвержден ордонанс о создании Вольных стрелков (Francs-archers). Ордонанс был объявлен необходимым для подготовки к вторжению в Нормандию в случае, если Лаварденское перемирие провалится или истечет без заключения постоянного мира. В соответствии с ним каждый приход должен был назначить и экипировать стрелка, который в любое время мог быть вызван королем на войну. На практике многие сельские поселения оказались слишком бедными, чтобы выполнить это требование, и региональные квоты пришлось составлять чиновникам. Вольный стрелок должен был иметь лук или арбалет, меч и кинжал, железный шлем и стеганую куртку усиленную стальными пластинами. Тренироваться в обращении со своим оружием он должен был в праздничные дни. Жалованье выплачивалась только после призыва в армию, но главная привлекательность этой работы заключалась в том, что каждый вольный стрелок получал сертификат, освобождающий его от прямых налогов. Найти желающих служить на таких условиях, по-видимому, не составляло особого труда. В первые годы действия нового ордонанса насчитывалось около 8.000 вольных стрелков, служивших в ротах численностью от 200 до 300 человек. Вместе с ордонансными ротами, придворными войсками короля и гарнизонами Карл VII мог выставить армию численностью от 15.000 до 20.000 человек, что примерно в три раза превышало численность войск, которые могла собрать Англия в этот период. Согласно информации, поступившей в Совет в Руане, все они имели приказ быть готовыми к службе в течение пятнадцати дней после любого вызова^[893].

В это же время произошло резкое расширение артиллерийского парка Франции. Главными ответственными за это были братья Бюро — Жан и Гаспар. Они начали свою карьеру в качестве администраторов, сначала на службе у герцогов Бургундских, а затем у английского регента. Их всю жизнь интересовала артиллерия. Жан руководил артиллерией при осаде Суассона в 1414 году, а оба брата сражались в составе английской армии в Селедочном сражении в 1429 году. После падения Парижа они перешли к Карлу VII и быстро продвинулись по службе. В 1437 г. Жан стал королевским советником, а в 1440 г. — казначеем Франции, но продолжал заниматься артиллерией. В 1437–1441 гг. он руководил артиллерией при осаде Монтеро, Мо, Крея и Понтуаза, где во всех случаях бомбарды играли решающую роль. В 1441 г. Гаспар стал исполняющим обязанности магистра королевской артиллерии, когда обладатель этой должности заболел, а в 1444 г. сменил его этом на посту и оставался на нем до своей смерти в 1469 году.

В течение длительного периода, когда братья Бюро отвечали за артиллерийский парк французских королей, преимущество англичан в артиллерии было полностью сведено на нет. В некоторой степени это было связано с техническими усовершенствованиями в производстве орудий. Только одно из них, скорее всего, было внедрено до конца войн с англичанами, но оно было самым важным. К середине 1440-х гг. пушки стали отливать цельными, а не сваривать из кованых прутьев, тогда же начали появляться ядра из чугуна, а не из тесаного камня. Эти изменения позволили оружейникам добиться более плотного прилегания снаряда к стенкам канала ствола, что привело к увеличению дальности и силы выстрела. Кроме того, это позволило чаще стрелять из орудий без длительного охлаждения, которое требовалось в предыдущих моделях. Одновременно были усовершенствованы и более мелкие полевые орудия этого периода, такие как кулеврины, которые стали изготавливать из чугуна, что позволило увеличить их размеры, дальность и точность стрельбы, а также пробивную способность ядер. Нет никаких свидетельств того, что кто-то из братьев Бюро был техником. Скорее всего, изменения произошли по инициативе самих мастеров оружейников. Вклад Бюро заключался во внушительном финансовом и материально-техническом обеспечении, заметном увеличении количества артиллерии всех калибров, имевшейся в распоряжении французских армий, и значительном мастерстве в размещении орудий и проектировании полевых фортификаций^[894].

Создание постоянной армии, пехотного резерва и усиление артиллерии потребовало значительных затрат. Они стали возможны благодаря восстановлению относительного мира во французской глубинке и еще одному повороту винта налогового пресса. Успехи французского оружия и поражение Прагерии позволили Карлу VII взять верх над корыстными интересами, которые десятилетиями мешали эффективному государственному финансированию. Периодические тальи становились все более крупными и частыми. С 1443 г. чиновники приступили к осуществлению обширной программы, направленной на то, чтобы под прикрытием войн обратить вспять десятилетия посягательств на земли и права королевского домена. Было улучшено качество финансовой информированности правительства. Ежегодно в присутствии короля проводились встречи казначеев и финансовых чиновников, контролировавших сбор налогов, на которых представлялись отчеты о доходах из всех источников и начислениях на эти доходы. Утрата финансовых документов правительства за этот период затрудняет оценку результатов. Однако за пять лет с 1445 по 1449 г. номинальная стоимость тальи в среднем увеличилась более чем на 500.000 ливров в год, помимо сумм, взимаемых на содержание ордонансных рот. Общие доходы Карла VII, включая эды, габель и доходы от его владений, должны были быть, по крайней мере, вдвое больше. Даже из имеющихся отрывочных сведений ясно, что французский король получил значительную прибавку к своим доходам в то время, когда финансовая администрация английского правительства распадалась, а его доходы постоянно падали^[895].

* * *

Новый лейтенант Нормандии высадился в Шербуре в начале апреля 1448 г., через шестнадцать месяцев после своего назначения. Чтобы подчеркнуть свой статус, Эдмунд Бофорт был повышен в пэрстве, приняв титул герцога Сомерсета от своего умершего брата. Во Францию его сопровождали лорды Толбот и Фоконберг, несколько других опытных капитанов и 1.000 лучников, чтобы заполнить бреши в гарнизонах. Вскоре после прибытия Эдмунда встретил Тома Базен, теперь епископ Лизье. Новый лейтенант произвел на этого проницательного наблюдателя впечатление красивого человека с внушительной фигурой, "достаточно вежливого", благонамеренного и дружелюбного, стремящегося произвести хорошее впечатление, но отягощенного неуемной жаждой богатства. Сомерсет торжественно въехал в Руан 8 мая. В соборе, который был великолепно украшен, он был принят с большой помпой. Триптихи на каждом боковом алтаре были открыты, как на праздник. Были открыты памятники герцогу Бедфорду и Карлу V. В честь Сомерсета были произнесены приветственные речи. В течение последующих недель на улицах устраивались банкеты, представления и костры^[896].

Герцог Сомерсет прибыл в герцогство, охваченное страхом и неуверенностью. В некоторых богатых районах после четырех лет относительного мира появились первые признаки экономического подъема. Но общая картина была безрадостной. Пограничные районы все еще несли на себе следы боев 1444 года. Почти везде английские гарнизоны не получали жалованья. Дисциплина во многих регионах упала, поскольку гарнизонные войска поддерживали себя, взимая поборы как с врагов, так и  с друзей. Ситуацию усугубляло присутствие вольных солдат, живущих за счет земли, которых по-прежнему было много, особенно в Нижней Нормандии. Позднее Сомерсета обвинили в том, что он усугубил эту проблему, присвоив часть средств, предназначенных для выплаты жалованья солдатам. Однако реальная проблема заключалась не в жадности лейтенанта к деньгам, а в снижении доходов нормандцев. Одним из первых действий Сомерсета стало председательствование на заседании Штатов Нормандии, которое состоялось в Руане в мае 1448 года. Штаты выделили субсидию в размере 90.000 ливров, то есть менее половины обычной суммы, заявив, что "общая бедность страны настолько велика, что они не в состоянии вынести большего". Делегаты жаловались, что если на несколько лет не освободить их от постоянных налогов, то все больше людей будут покидать страну и переселяться в другие регионы, а доход от налогов еще больше снизится. Численность гарнизонов, по их мнению, придется сократить, если в Англии не найдутся средства для их содержания. Сомерсет сделал все возможное, чтобы улучшить ситуацию. Он ужесточил порядок сбора введенных налогов и начал расследование коррупции и бесхозяйственности, а также предпринял решительную попытку подавить насилие со стороны гарнизонных войск. Но единственным эффективным средством борьбы с вольными солдатами было включение их в состав гарнизонов и выплата им жалованья, что еще больше усугубляло финансовое положение герцогства. Сомерсет никак не мог решить фундаментальную проблему, заключавшуюся в том, что Нормандия больше не могла позволить себе содержать крупный постоянный военный контингент за счет собственных средств. Ему было обещано 20.000 фунтов стерлингов в год из английских доходов в случае начала войны, но к тому времени было бы уже слишком поздно. Не было предусмотрено и заблаговременное укрепление обороны Нормандии^[897].

В феврале 1449 г. Реджинальд Боулерс, аббат Глостера, член Вестминстерского и Руанского Советов, в своем обращении к Парламенту дал мрачную оценку сложившейся ситуации. Опираясь на выкладки канцлера Нормандии сэра Томаса Ху, он предупредил парламентариев, что военные реформы во Франции значительно усилили мощь Карла VII. Пограничные гарнизоны, по его словам, были усилены. По границе курсируют крупные полевые войска противника. Ни один из замков и обнесенных стенами городов на английской стороне не был должным образом укомплектован и снабжен. Их артиллерия, если она вообще существовала, была недостаточна. Почти все они были непригодны для обороны из-за отсутствия ремонта. Оставалось еще четырнадцать месяцев перемирия, и настало время взять оборону Нормандии в свои руки. В случае начала войны Нормандия "сама по себе не могла оказать сопротивления против огромной мощи противника"^[898].

Глава XIII. Гибель ланкастерской Нормандии, 1449–1450 гг.

После четырехлетней борьбы за продление перемирия англичане от него отказались. Ранним утром 24 марта 1449 г. Франсуа де Сурьен, арагонский наемник на английской службе, захватил город-крепость Фужер на бретонской границе. Около 600 человек перебрались через стены в два часа ночи, одолели спящий гарнизон и захватили город, разграбив все дома и совершив "все зло, какое только можно себе представить". В цитадели был размещен большой постоянный гарнизон. Фужер был главной бретонской крепостью на северной границе. Кроме того, это был один из самых богатых и многолюдных городов Бретани. В нем развивалась суконная промышленность, чему способствовала миграция квалифицированных специалистов из Нормандии. Он стал одним из главных центров торговли между ланкастерской Нормандией и Францией династии Валуа. В преувеличенных сообщениях, дошедших до французского двора, стоимость награбленного оценивалась в 2.000.000 ливров^[899].

Взятие Фужера стало кульминацией более чем двухлетнего противостояния Англии и Бретани, начавшегося с ареста Жиля Бретонского в июне 1446 года. После этого события английское правительство затеяло бурную кампанию по его освобождению. Движущими силами этой политики были король и герцог Саффолк. Генрихом VI двигала личная привязанность к бретонскому принцу. Мотивы Саффолка были более откровенно политическими. Он полагал, что если Жиль окажется на свободе, то сможет бросить вызов франкофильской политике своего старшего брата и вернуть Бретань к благожелательному нейтралитету двух предыдущих герцогов. Саффолк всегда наивно верил в способность сочувствующих друзей во Франции переломить ход событий в пользу Англии. Ранее он совершил ту же ошибку с Карлом Орлеанским. Его иллюзии относительно Жиля поддерживали бывшие приближенные и придворные слуги бретонского принца, многие из которых после его ареста нашли убежище в Англии, а некоторые — при дворе самого Саффолка. Однако Жиль Бретонский оказался еще менее перспективным защитником интересов Англии, чем Карл Орлеанский. Франциск не сталкивался с серьезными внутренними проблемами в Бретани и находился в процессе урегулирования вражды с Пентьеврами, которая регулярно дестабилизировала правительство его отца и деда. У Жиля были друзья в Бретани, но не было политических сторонников. Англичане, не теряя надежды, объявили его вассалом Генриха VI и энергично протестовали против его заключения в тюрьму. Карл VII, со своей стороны, стал относиться к Жилю все более подозрительно. В июне 1448 г. он направил своего первого камергера Пьера де Брезе к бретонскому двору, чтобы тот убедил герцога не освобождать своего брата иначе как на самых жестких условиях. Возможно, именно из-за этих уговоров Жиль, до этого находившийся в почетном плену в одном из замков своей жены, был передан на попечение своего смертельного врага и заключен в подземелье отдаленного замка Ла Ардуэн к западу от Ренна^[900].

За этим конфликтом скрывалась ожесточенная борьба между Англией и Францией за верность Бретани. Англичане отказывались признать, что с постепенным ослаблением их власти во Франции Бретань перешла из сферы их влияния в сферу влияния их противника. В августе 1448 г. в Лувье состоялась конференция по нормандскому пограничью, одна из серии конференций, призванных урегулировать вопросы, связанные с нарушением перемирия между Англией и Францией. Главы делегаций Адам Молейнс и Гийом Кузино безрезультатно спорили по вопросу о статусе Бретани. Молейнс утверждал, что бретонцы являются подданными Генриха VI и что споры между ними — это внутренние дела, на которые перемирие не распространяется. Кузино и представитель герцога Бретонского заявили, что герцог Франциск — вассал Карла VII, желающий жить под защитой Франции. Те же аргументы были повторены, и также безрезультатно, и на следующей конференции в ноябре. Как писал позднее Кузино в письме графу де Фуа, англичане были полны решимости силой, если потребуется, отстоять свое утверждение о том, что Бретань не является частью Франции династии Валуа, и Карл VII не мог пойти на это. Среди владений принцев Франции Бретань была в военном плане державой, уступавшей только Бургундии. Подданство Бретани было столь же важным для концепции территориального единства французского короля, как и Нормандии и Гиени. Эта страна "более тесно связана с королем, чем почти любая другая, которая может возникнуть в этом королевстве", — заявляли его дипломаты^[901].

Фужер располагался на одном из наиболее уязвимых участков бретонской границы (Карта IV). Капитуляция Мэна изменила военную географию западной Франции. Единственной общей границей между Бретанью и ланкастерской Нормандией осталась узкая область между долинами рек Селюн и Куэннон на севере. Англичане всегда стремились сохранить здесь внушительное военное присутствие, чтобы напоминать герцогам Бретани об их обязательствах как союзников и вассалов. В течение многих лет в этом регионе велись бои между английскими гарнизонами из Авранша и Донфрона и французскими гарнизонами из Мон-Сен-Мишель, Ла-Гравель и Лаваля. В 1447 г. это соперничество обострилось. Сэр Роджер Камойс со своими вольными солдатами вновь занял руины Сен-Жам, старой крепости на реке Беврон в двенадцати милях к югу от Авранша, которая была ненадолго захвачена англичанами в середине 1420-х годов, а затем разрушена. Люди Камойса восстановили стены, а многие из английских солдат, вынужденных покинуть Мэн, присоединились к нему в следующем году. Одни из низ были официально приняты на службу военным казначеем в Руане. Другие были наняты герцогом Сомерсетом за свой счет и поселены в его замке Мортен, который находился в процессе перестройки. Бретонцы рассматривали восстановление подобных пограничных крепостей как угрозу, а французы утверждали, что это нарушение перемирия и громко и настойчиво протестовали^[902].

Хотя для выяснения фактов потребовалось некоторое время, стало ясно, что нападение на Фужер было спланировано и санкционировано на самом высоком уровне в Англии. Франсуа де Сурьен не был обычным капитаном наемников. Он являлся кавалером Ордена Подвязки, влиятельной фигурой в Вестминстере и был близок к нескольким английским советникам Генриха VI, включая Саффолка. Сурьен получал пенсию из английского казначейства и владел землями в Гемпшире, а также замком Порчестер. В Нормандии он был членом Большого Совета и капитаном Вернёя, главного английского гарнизона на юго-восточной границе. С 1446 г. Саффолк планировал решить вопрос с герцогом Бретонским, захватив значительную пограничную крепость в Бретани и обменяв ее на освобождение принца Жиля. Впервые он поднял этот вопрос перед заместителем Франсуа де Сурьена Жаном Русселе, предложив несколько возможных целей, в том числе Фужер, Витре или, возможно, Лаваль. Франсуа де Сурьен считал Фужер наиболее перспективным и, возможно, наиболее выгодным. Один из его людей, посланный разведать оборону города, сообщил, что его захват будет хоть и рискованным, но вполне осуществимым. Когда осенью 1447 г. Сурьен посетил Англию для посвящения в рыцари Ордена Подвязки, он обсудил этот вопрос с Саффолком и Сомерсетом. Саффолк заверил Сурьена, что перемирие не будет нарушено. Акция, по его словам, будет направлена только против герцога Бретани, а не против короля Франции. Он договорился, чтобы Сурьен использовал в качестве базы замок сэра Джона Фастольфа в Конде-сюр-Нуаро и пообещал, что в случае осады тот получит помощь, и предложил в случае успеха солидное вознаграждение. Сурьен согласился, но после возвращения в Нормандию прошло более года, прежде чем он смог приступить к делу. Периодически возникали опасения, что заговор мог быть раскрыт. Более опытные советники Сомерсета в Руане опасались дипломатических последствий. Нападение было назначено, а затем отменено, по крайней мере, один раз. В Англии Саффолк настаивал на завершении дела. Когда захват Фужера наконец удался, он лично написал Сурьену, чтобы выразить свое удовлетворение. Герцог Сомерсет и сэр Джон Толбот также прислали свои поздравления. В то время высказывались предположения, что по крайней мере часть награбленного могла даже оказаться в руках нормандского лейтенанта. "Спросите у герцога Сомерсета, что он присвоил, — посоветовал сэр Джон Фастольф, — когда в Англии начались упреки"^[903].

Герцог Бретонский в момент захвата Фужера находился в Ренне. Его подняли с постели, чтобы сообщить эту новость, от которой Франциск на мгновение потерял голову. С криком "Мы погибли!" он приказал седлать лошадей и с тремя спутниками бежал ночью в Ванн. Капитан Ренна был отправлен к Франсуа де Сурьену с предложением освободить Жиля Бретонского и заплатить 50.000 экю за сдачу города. Это предложение дало бы Саффолку все, что он хотел, но у Франсуа де Сурьена были свои планы. "У меня есть власть брать, — ответил он, — а не отдавать". Вскоре Франциск восстановил самообладание, во многом благодаря поддержке Карла VII. Французский король получил известие о взятии Фужера находясь в седле, когда выезжал из замка Монтиль в Бурж. Он сразу же отменил свои планы и направился в Разилли под Шиноном, где собрался его Совет для обсуждения последствий случившегося. По пятам за ним следовали три эмиссара от герцога Франциска, прибывшие с просьбой о помощи. Герцог, по их словам, не был уверен в военном потенциале бретонской знати после стольких лет мира и полагал, что для преодоления их сопротивления будет достаточно сравнительно небольшой английской армии. Французский король пообещал эмиссарам герцога сделать дело их господина своим. Тем временем Прежену де Коэтиви и маршалу Андре де Лавалю было приказано собрать оперативный отряд в 1.200 человек для укрепления обороны герцогства^[904].

Законы войны требовали, чтобы жертва нападения обратилась с жалобой на нарушителя к комиссарам по перемирию и только в случае отказа того загладить свою вину, можно было воспользоваться правом на применение силы. Ориентируясь на мнение собственной знати, Карл VII решил соблюдать установленные формы. Если война должна была возобновиться, то во всей Франции должны были понять, что в ней виноваты англичане. Король отправил в Руан Гийома Кузино во главе небольшой делегации, чтобы потребовать немедленного возврата Фужера и компенсации за разграбленное имущество. За Кузино последовал герольд герцога Бретонского с тем же требованием. Сомерсет дал обоим одинаковый ответ. Он отрекся от Франсуа де Сурьена, который, по его неправдивым словам, действовал не по его поручению и в любом случае, это дело английского короля и его бретонского вассала и не касается короля Франции. Учитывая масштабы операции и известное положение Франсуа де Сурьена в Руане и Вестминстере, этот ответ был воспринят, мягко говоря, с недоверием, когда французские эмиссары вернулись к королю с докладом. Подозрения Карла VII подтвердились после допроса членов гарнизона Сурьена в Фужере, которые недавно были захвачены в плен во время грабительского рейда. Они показали, что герцог Сомерсет принимал непосредственное участие в подготовке захвата города. По поступившим сведениям, в этот момент к Фужеру направлялись подкрепления из почти всех английских гарнизонов в Нормандии^[905].

Комиссары по перемирию должны были собраться 15 мая 1449 г., чтобы рассмотреть обвинение в нарушении перемирия. Французский король написал герцогу Сомерсету письмо, в котором сообщил, что ожидает английскую делегацию с объяснениями. Но встреча так и не состоялась, поскольку произошли первые инциденты еще не объявленной войны. Инициативу взяли на себя Роберт де Флок, брат Пьера де Брезе Жан и французские гарнизоны из Эврё и Лувье. 21 апреля Роберт де Флок попытался захватить обнесенный стеной город Мант на Сене. В Манте находился большой английский гарнизон, а его жители, по словам французского хрониста, были "более яростными антифранцузами, чем англичане". Атака была сорвана благодаря бдительности заместителя капитана Манта. Но через три недели у города, обнесенного стеной, Пон-де-л'Арш, расположенного в месте слияния рек Сена и Эвр, Флоку повезло больше. Город контролировал укрепленный мост, который являлся важнейшей частью передовой обороны Руана. Здесь же должна была проходить конференция комиссаров по перемирию. Английские комиссары, лорд Фоконберг, сэр Томас Ху и аббат Боулерс, уже прибыли, но французы еще не явились. Вместо этого рано утром к сторожевой башне на северном конце моста подъехали два человека Роберта де Флокса с груженой телегой. Они подкупили привратника, чтобы тот впустил их, а затем одолели и убили его и английского солдата, который пришел выяснить, что за шум. Затем они проникли в город, открыли ворота, и впустили 400 или 500 людей Флока. Цитадель была взята. За ней последовала остальная часть города, за исключением нескольких башен, где гарнизон продержался день или два, прежде чем сдаться. Ху и Боулерс уехали накануне вечером, но Фоконберг все еще оставался в городе и был взят в плен. Судя по всему, этот захват не был санкционирован французским королем. Его авторы утверждали, что осуществляли право на месть по поручению герцога Бретонского. Через несколько часов после захвата города из Руана прибыли два герольда, которые поинтересовались, от чьего имени действуют захватчики, на что те ответили, что являются людьми герцога Бретонского, и выслали к герольдам человека, который хорошо говорил на бретонском языке^[906].

Герцог Сомерсет находился в Руане, где 8 мая 1449 г. открылось заседание Штатов четырех бальяжей Верхней Нормандии и долины реки Эвр. Первые сообщения о падении Пон-де-л'Арк были принесены в Руан беженцами из города около семи часов утра. Сомерсет пришел в ярость. Он обвинил первого человека который принес дурные вести во лжи и пригрозил ему тюремным заключением. Затем, когда стало ясно, что тот говорит правду, герцог забегал по замку, поднимая с постелей своих офицеров и советников. Он проклинал французов с такой яростью, что его жена спрятала своего французского врача в котел, опасаясь, что тот будет убит. Первым побуждением Сомерсета было немедленно выступить в поход на Пон-де-л'Арк. Но от этой идеи пришлось быстро отказаться. Людей Роберта де Флока, находившихся в городе, вряд ли удалось бы застать врасплох так же, как англичан. А Сомерсет не мог покинуть Руан из-за страха, что как только он уедет, город восстанет и изгонит его гарнизон. Тем временем военные действия распространились на другие районы. Был захвачен замок Конш близ Эврё. На северной границе Жерберуа пал в результате внезапного нападения французского капитана из Бовези. На границе с Бретанью Сен-Жам-де-Беврон и Мортен были захвачены в течение июня французскими войсками Прежена де Коэтиви, которые весной были направлены на поддержку герцога Бретонского. Французские партизаны, действовавшие от имени герцога, также захватили Коньяк и несколько более мелких населенных пунктов. Несмотря на то, что ранее они предупреждали, что больше ничего не могут сделать, Штаты Нормандии отреагировали на кризис выделением щедрой новой субсидией в размере 188.000 ливров, выплачиваемой четырьмя частями в течение года. Но собрать удалось только первый взнос. Сбор оставшейся части был быстро прерван новыми событиями^[907].

В течение следующих двух месяцев между Руаном и французским двором сновали гонцы с сообщениями и посольства. Конференция между комиссарами по перемирию наконец открылась 15 июня 1449 г. в Лувье и продолжалась в течение следующих четырех недель. Переговоры проходили под сенью все более явной подготовки к войне. В Ренне, в присутствии герцога, собрались представители Бретани, чтобы обсудить сложившийся кризис. От лица Карла VII присутствовали граф Дюнуа и Бертран де Пресиньи. 17 июня Франциск заключил военный союз с французским королем и обещал быть готовым лично выступить против англичан в конце июля, если к тому времени Фужер не будет ему возвращен. Герцог Сомерсет в Руане, должно быть, уже понимал, в какой опасности он находится, но не подавал признаков того, что это повлияет на его действия. Его комиссары по перемирию в Лувье придерживались своей позиции, что захват Фужера был несанкционированным. Они утверждали со множеством сомнительных подробностей, что Сомерсет упрекал Франсуа де Сурьена за его дерзость, но не смог ничего сделать, чтобы изгнать его из города. В приходской церкви деревни Венабль на Сене, куда переместились переговоры, обсуждение свелось к многословным речам, повторяющим несовместимые позиции каждой из сторон. Англичане заявили, что готовы вернуть Фужер, но только в том случае, если французы сначала вернут Пон-де-л'Арк, Жерберуа, Конш и освободят лорда Фоконберга. Они не хотели и, вероятно, не могли вернуть награбленное, которое уже было разделено, а также настаивали на том, чтобы герцог Бретонский освободил своего брата Жиля.

Заключительные заседания проходили в цистерцианском аббатстве Бонпор, расположенном на берегу реки Эвр недалеко от Пон-де-л'Арк. 4 июля, так и не достигнув соглашения, французская делегация сделала последнее предложение и выдвинула ультиматум. К 25 июля Фужер должен быть быть возвращен герцогу а за разграбленное имущество выплачена компенсация. Французы были готовы вернуть Пон-де-л'Арк, Конш и Жерберуа и освободить Фоконберг, но только после того, как будет выполнено их требование. Они отказались рассматривать вопрос об освобождении Жиля Бретонского, отметив, что он является вассалом своего брата герцога, и был справедливо заключен в тюрьму за свое предательство. Если англичане не выполнят эти требования, заявили французские комиссары, Карл VII будет считать перемирие расторгнутым^[908].

20 июля 1449 г., за пять дней до истечения срока действия французского ультиматума, Роберт де Флок атаковал Верней. Верней был ключевой английской крепостью на юго-восточной границе, защищенной мощным обводом стен, современной цитаделью и знаменитым замком Тур-Гриз. Капитаном Вернея был Франсуа де Сурьен, находившийся в это время Фужере. В его отсутствие крепость защищал его племянник Жан с гарнизоном из более чем 120 человек, почти все из которых были французами. Роберт де Флок подошел к Вернёй через лес Конш. При помощи одного мельника его люди проникли в город через отверстие, пробитое в стенах для размещения двух водяных мельниц. Часть гарнизона бежала через ворота и направилась в другой замок Франсуа де Сурьена в Лоньи. Остальные, вместе с мэром и горсткой сторонников англичан, отступили в цитадель. Цитадель была защищена собственным рвом с водой, но французы открыли шлюзы и осушили его, а затем взобрались на стены по лестницам. На следующий день в Вернёй вошел граф Дюнуа с еще несколькими сотнями человек. К вечеру в городе не захваченным оставался только замок Тур-Гриз. На этот раз не оставалось никаких сомнений в том, что Роберт де Флок действовал по поручению Карла VII^[909].

Французский двор переехал в замок Ле-Рош-Траншельон, расположенный в долине реки Вьенны в Турени. 31 июля 1449 г. там собрался расширенный Совет короля. Карлу VII необходимо было действовать быстро. Если война должна была возобновиться, то это должно было произойти до того, как Сомерсет получит подкрепление из Англии. Король знал, какой совет он хотел получить, и получил его. Было решено действовать силой оружия против оставшихся английских владений во Франции. Два представителя герцога Сомерсета все еще оставались в замке после того, как более двух недель пытались предотвратить худшее. По окончании заседания их вызвали в зал Совета, где им долго рассказывали о том, как мрачно шли переговоры с марта. Они начали было отвечать, излагая свою версию событий, но французский канцлер заставил их замолчать, заявив, что, выступать уже поздно. Перемирие подошло к концу^[910].

Возможно, спор о нарушении перемирия и был бы урегулирован, если бы дело ограничилось только этим. Но на заднем плане существовали более глубокие противоречия, которые затрудняли достижение компромисса. Французы с глубоким недоверием относились к герцогу Сомерсету, и на то у них были все основания. Жан де Ваврен считал, что Сомерсет вел себя так, как будто хотел потерять Нормандию. Так же считали и многие в Англии. Анонимный солдат во Франции, чьи горькие жалобы сохранились в бумагах сэра Джона Фастольфа, считал, что Сомерсет должен был принять окончательное предложение французов. Но мы, как и он, не знаем, насколько Сомерсет был свободен в своих действиях. Комиссары по перемирию утверждали, что при всех его широких полномочиях лейтенанта его инструкции не оставляли ему свободы действий. Возможно, это действительно так. Он постоянно был вынужден переадресовывать важные вопросы герцогу Саффолку в Англии и тот, несомненно, нес основную ответственность за случившееся. Захват Фужера был его проектом, а мнение о том, что король Франции не вмешается в конфликт с Бретанью, было его ошибкой. Что касается Жиля Бретонского, то он оставался в тюрьме до 1450 г., когда был убит своими тюремщиками, вероятно, по приказу своего брата. Жиль погиб, как сообщил секретарь Фастольфа Уильям Вустер другому английскому королю, "за свою великую привязанность и любовь, которую он питал к своему покровителю"^[911].

* * *

Совету в Англии потребовалось некоторое время, чтобы осознать всю серьезность ситуации в Нормандии. В момент взятия Фужера внимание советников было приковано к Шотландии, а не к Франции. Девятнадцатилетний шотландский король Яков II, известный французам как Огненное лицо (Fire-face) из-за большого красного родимого пятна, обезобразившего одну сторону его лица, был проницательным и агрессивным политиком, быстро осознавшим последствия событий во Франции для своей страны. Недавно он вывел управление Шотландией из-под контроля консорциума дворян, господствовавшего в Шотландии со времен убийства его отца. Летом предыдущего года он отправил к Карлу VII посольство во главе с канцлером сэром Уильямом Крайтоном, чтобы возобновить Старый союз. В то же время он допустил нарушения перемирия на границе. Дугласы совершили несколько крупных набегов на север Англии. С точки зрения Вестминстера, ситуация была достаточно серьезной, чтобы Генрих VI, который, как известно, не любил дальних поездок, отправился на север вплоть до Дарема. Но если ожидалось, что его присутствие воодушевит подданных на севере, то этого не произошло. Большая карательная экспедиция, вторгнувшаяся в Шотландию в октябре 1448 г. под командованием графа Нортумберленда, потерпела унизительное поражение на берегах реки Сарк-Уотер. Через два месяца Крайтон в Туре скрепили договор о возобновлении Старого союза. Напряженность на шотландской границе сохранялась всю зиму, а в мае-июне 1449 г. произошла новая вспышка открытых военных действий. Англичане ответили двумя мощными набегами на Шотландию. Были сожжены Данбар и Дамфрис. В ответ шотландцы вторглись в Нортумберленд и сожгли Алнвик и Уоркворт. Перемирие на границе было восстановлено только в июле^[912].

Весть о падении Пон-де-л'Арк была доставлена в Вестминстер двумя герольдами, поспешно отправленными из Руана. Совет немедленно принял решение отправить герцогу Сомерсету подкрепление  в количестве 1.300 человек. Предполагалось, что они будут готовы отплыть в Нормандию к концу июня. Гораздо больше времени потребовалось, чтобы убедить Палату Общин. Парламентарии выслушали мрачное предупреждение аббата Боулерса о состоянии обороны Нормандии, не проявив явных признаков тревоги. Когда в начале апреля они проголосовали за выделение половины субсидии, она была направлена на погашение более насущных долгов короля и оборону Кале, шотландской границы, Ле-Кротуа и Ла-Манша. На Нормандию не было выделено ничего. К 16 июня, когда Парламент вновь собрался в Винчестере после празднования Троицы, стало ясно, что Англия и Франция движутся к войне. Герцог Сомерсет прислал письмо, в котором требовал увеличения численности своих войск. Но Палата Общин уперлась и предложила, чтобы король собрал деньги, отменив множество неразумных пожалований, которые он сделал своим друзьям после своего совершеннолетия, на что уже Генрих VI ответил категорическим отказом. За кулисами в Совете шли активные дебаты. Не все признавали необходимость укрепления Нормандии даже сейчас. Те, кто это признавал, перешли к спорам о новой форме налогообложения, которая могла бы оказаться более приемлемой для Палаты Общин, чем традиционные десятая и пятнадцатаячасти от стоимости движимого имущества. Лишь в июле парламентарии, с громкими протестами и жалобами на бедность страны, согласились предоставить еще одну половинную субсидию^[913].

Сэр Джон Фастольф, ныне горький старик, живущий на пенсии в Норфолке, подготовил для Совета меморандум, в котором излагал, как все еще можно выиграть войну. Он утверждал, что после тридцати двух лет пребывания в Нормандии Англия не может предать англичан, обосновавшихся там, и верных французов, поддерживавших их правление. Фастольф считал, что на севере Франции должна действовать армия численностью 30.000 человек, а в Гаскони — 10.000 человек. Отдельные оперативные группы должны были очистить от французов норманнские границы, отвоевать Пикардию и Бовези, отодвинуть границу ланкастерской Франции до Луары и занять Бретань. Мысль о том, что Англия могла набрать или оплатить такую армию, была причудливой, но даже в этом фантастическом проекте были проблески реализма. Фастольф отмечал, что оборонительная стратегия, которой придерживались в Нормандии на протяжении последних пятнадцати лет, неизбежно должна была потерпеть неудачу, поскольку она подвергала население военным разрушениям в таких масштабах, которые наверняка оттолкнули бы его от английской власти. Необходимо было перенести войну на вражескую территорию. Для этого требовалась подавляющая сила, и это не могло обойтись дешево. Проблема, по мнению Фастольфа, заключалась в том, что у англичан уже не было сил на войну. Вокруг него "злобные и слабонервные" жаловались на ее тяготы. "Почему бы нам не остаться в Англии и не отказаться от континентальных владений, — цитировал он их, — тогда мы сможем жить в мире"^[914].

Нарастающие признаки усталости от войны были очевидны для всех. Общий призыв к предоставлению частных займов дал немногим более 3.300 фунтов стерлингов, большая часть которых поступила от советников Генриха VI. Из Англии деньги в Нормандию не поступали до конца июля, когда было собрано всего 1.750 фунтов стерлингов, чтобы поддержать английскую администрацию в тяжелейшем кризисе ее существования. Как бы в насмешку над проектом Фастольфа о 30.000-й армии, оказалось, что трудно найти даже обещанные Советом дополнительные 1.300 человек. В конце июля 1449 г., через месяц после первоначально намеченной даты, сэр Уильям Пейто отплыл из Портсмута с менее чем половиной из них. Еще 400 человек последовали за ним в конце сентября под командованием брата графа Оксфорда сэра Роберта де Вера. Большая часть этих людей предназначалась для усиления гарнизонов. Англичане предполагали, что война будет вестись традиционным способом: кампанией на истощение с чередой медленных осад. Они оказались совершенно не готовы к скорости и масштабам последовавшего за этим краха^[915].

* * *

Общее командование французскими армиями было возложено на графа Дюнуа. Первоначально силы, которыми он располагал, были весьма скромными. Две армии должны были начать скоординированное вторжение в Нормандию. Сам Дюнуа, имея около 3.300 человек, должен был наступать с юго-востока с базы в Вернёе. Вторая армия численностью около 1.800 человек, собранная в основном в Пикардии, должна была двинуться на Руан через Па-де-Ко под командованием графов д'Э и де Сен-Поль. Еще две армии должны были последовать за ней, как только будут готовы. Одна, под командованием герцога Алансонского, должна была вторгнуться в пределы его герцогства и войти в Нижнюю Нормандию с юго-запада. Герцогу было придано около 1.200 солдат, откликнувшихся на призыв французского короля, и по мере продвижения на север он должен был собрать дополнительные силы из гарнизонов Мэна и Вандомуа. Другая, гораздо более многочисленная армия под командованием герцога Бретонского и его дяди Артура де Ришмона должна была вторгнуться в Авраншен и Котантен. В ее состав должны были войти 1.200 французских солдат, ранее направленных в Бретань для поддержки герцога, и около 6.000 бретонцев, которых еще предстояло набрать. Расчет Дюнуа состоял в том, чтобы, атакуя сразу с нескольких направлений, лишить англичан возможности сосредоточить собственные силы. Численность английских войск в Нормандии на этом этапе неизвестна, но, учитывая небольшое количество подкреплений, полученных из Англии за последние шесть лет, во всем герцогстве, вероятно, насчитывалось не более 3.000 ― 4.000 английских войск, распределенных между примерно сорока королевскими гарнизонами и, возможно, десятком частных. Единственная значительная концентрация войск была в Руане. По мере продолжения кампании численность французских армий увеличивалась за счет прибытия новых войск из более отдаленных провинций, в то время как английские силы постепенно таяли из-за потерь, пленных и дезертиров^[916].

^{12. Вторжение французов в Нормандию, июль-октябрь 1449 года}

На следующий день после падения Вернёя герцог Сомерсет приказал Толботу взять 1.500 человек — самое большое полевое соединение, которое только можно было собрать, — чтобы вернуть город и помочь тем, кто еще держался в Тур-Гриз. Толбот немедленно выехал из Руана, но ему потребовалось десять дней, чтобы собрать свои силы. 31 июля 1449 г. он достиг Бретея, расположенного в восьми милях к северу от Вернёя. Дюнуа отменил штурм замка Тур-Гриз и выдвинулся навстречу Толботу с 2.500 человек. Толбот не захотел отстаивать Бретей, отошел на север и занял более выгодную позицию на дороге, ведущей в Руан, к югу от Аркура. Лес защищал его тыл, а густые живые изгороди — фланги. Перед линией своих войск он расположил ряд повозок с артиллерией. Дюнуа со своей армией подошел и окопался на небольшом расстоянии. Однако ни одна из сторон не была готова рискнуть, выйти в поле с подготовленных позиций. Когда на следующее утро рассвело, оказалось, что английские позиции пусты. Толбот под покровом темноты отошел к Аркуру. Он решил не рисковать своей единственной полевой армией, даже находясь на подготовленной позиции. Вскоре после этого Толбот свернул компанию и поспешил вернуться в Руан, потому что графы д'Э и де Сен-Поль начали наступление на город. Они надеялись войти в него с помощью группы сторонников внутри стен. Армия Толбота подошла к Руану 4 августа, как раз вовремя, чтобы их опередить. Оставленный на произвол судьбы, гарнизон замка Тур-Гриз в Вернёе продержался еще две с половиной недели, и 22 августа капитулировал^[917].

После того как их план проникновения в Руан был сорван, графы д'Э и де Сен-Поль переправились через Сену у Пон-де-л'Арк, где 8 августа соединились с Дюнуа. Там они остановились, чтобы обдумать свои дальнейшие действия. Теперь общая численность их армии превышала 5.000 человек. В их руках находилась вся юго-восточная Нормандия, за исключением нескольких небольших частных замков. На военном совете они решили расширить территорию, находящуюся под их контролем, на запад до долины реки Тук. Первой целью стал Пон-Одеме, где находилась единственная возможная переправа через реку Рисл. В Руанском замке герцог Сомерсет тоже собрал военный совет. На нем присутствовали все капитаны, находившиеся в Руане и его окрестностях, а также главные офицеры нормандской администрации. По общему мнению, Понт-Одеме был беззащитен. Его древние стены были построены в XII веке и местами обрушились, оставив большие бреши, которые можно было защищать только деревянными палисадами. Собравшиеся считали, что оборонительные сооружения Понт-Одеме должны быть разрушены, а город оставлен. Фульк Эйтон, который был капитаном и Кодбека, и Понт-Одеме, не согласился с этим мнением. Он убедил собравшихся в том, что если усилить гарнизон, то можно успешно оборонять ров заполненный водой, болота и водотоки вокруг города. Было решено отправить Эйтона удерживать город вместе с Осборном Мандефордом, казначеем Нормандии и фактически заместителем Сомерсета. В их распоряжение было выделено около 400 человек. Но никаких полевых операций, подобных походу Толбота под Бретей, больше не должно было быть. Каждый гарнизон должен был защищаться самостоятельно как можно лучше до тех пор, пока из Англии не прибудут значительные силы.

Впоследствии эта стратегия подверглась серьезной критике. Опытный французский капитан Жан де Бюэль, принимавший участие в кампании, считал, что Толботу и Сомерсету следовало бы бросить все все свои силы на решающее сражение в поле. В первые дни кампании у них было достаточно войск для разгрома каждой из французских армий. "Если бы они проиграли, — писал Бюэль, — то, по крайней мере, проиграли бы с честью". Альтернативой было неизбежное поражение, поскольку каждый английский гарнизон уничтожался по отдельности, один за другим. Аналогичная критика звучала и в Англии. Оглядываясь назад, можно сказать, что критики были правы и ничего не могло быть хуже, чем реальный результат. Но Сомерсет и Толбот были способными полководцами и имея небольшие, разрозненные силы и находясь под постоянной угрозой народных восстаний в городах, они выбрали, пожалуй, единственно разумный путь.

Вечером 10 августа 1449 г. Пьер де Брезе и Роберт де Флок прибыли к Понт-Одеме с передовым отрядом французской армии и обнаружили, что Эйтон и Мандефорд вошли в город за несколько часов до них. Французы сразу же предприняли дерзкую ночную атаку на палисад. Они уже успели проделать несколько брешей, когда Мандефорд, разбуженный шумом, прибыл на место схватки и сумел оттеснить нападавших. Через два дня, 12 августа, подошли остальные части французской армии. По башне был выпущен зажигательный снаряд, который поджег солому, хранившуюся внутри. Огонь перекинулся на соседние здания и распространился по городу. Воспользовавшись суматохой, французы начали штурм в двух местах и захватили палисады. Горожане бежали в церкви, а гарнизон — в полуразрушенную цитадель. Французы начали штурм цитадели. Поначалу Мандефорд не хотел рассматривать возможность сдачи крепости путем переговоров. Но он изменил свое мнение после того, как его люди начали массово дезертировать, прыгая в Рисл и сдаваясь в плен французам на другом берегу. Оборона потеряла всякую слаженность, так как различные группы защитников утратили связь друг с другом: одни сражались в одиночку против превосходящих сил, другие бежали в поля или сдавались в плен. Дюнуа и герольд вошли в цитадель и вступили с Мандефордом в переговоры, а Эйтон продолжал отбиваться в одной из башен. Позднее Мандефорд утверждал, что договорился с Дюнуа о коллективном выкупе всего гарнизона. Но, судя по всему, замок был захвачен еще до завершения переговоров, и Эйтон и Мандефорд были взяты в плен вместе с почти всеми своими людьми^[918].

В Руане Сомерсет старался не отставать от быстро меняющейся ситуации и пытался создать новую линию обороны вдоль реки Тук и холмов Па-д'Ож. Были подготовлены инструкции для гарнизонов на реке Тук — Пон-л'Эвек и Лизье — главных городах региона, обнесенных стенами. В условиях хаоса, царившего в стране, гонцу потребовалось три дня, чтобы добраться туда, и когда он прибыл, то обнаружил, что Пон-л'Эвек и Лизье уже открыли ворота без сопротивления. Гарнизон Пон-л'Эвек покинул город, разрушив при этом его стены. В Лизье решение о капитуляции было принято местным епископом, хронистом Тома Базеном, членом Совета Сомерсета, который быстро перешел на сторону Карла VII и вскоре был принят в его Совет. Аналогичные настроения были и в западной Нормандии. В течение одного дня после капитуляции Лизье шестнадцать обнесенных стеной городов прилегающего региона прислали свои представления о капитуляции. Вся территория к востоку от реки Рисл теперь находилась в руках французов, за исключением Берне, сопротивление которого впрочем было недолгим^[919].

Вскоре после капитуляции Лизье капитаны французской армии собрались в городе в присутствии епископа. Продвижение французов к реке Тук разделило ланкастерскую Нормандию на две части: Верхняя Нормандия и долина Сены теперь были отрезаны от Котантена и герцогства Алансонского, где располагались крупнейшие английские гарнизоны. Перед французскими капитанами в Лизье встал вопрос: продолжать продвижение на запад и завершить завоевание Нижней Нормандии или отступить к Сене. Руководители армии получили сообщения из многих городов западной Нормандии с обещанием восстать против англичан, как только французы приблизятся к стенам. По мнению Базена, решающим был его собственный голос. Он отметил, что города западной Нормандии были одними из самых сильных и хорошо обороняемых в герцогстве. Такие города, как Кан и Фалез, взять будет нелегко и даже если сами города будут захвачены, они имеют мощные цитадели, способные долгое время продержаться самостоятельно. Окружающая страна была сильно опустошена войной и была не в состоянии прокормить французскую армию, которая в случае длительной осады рисковала умереть от голода. В итоге было принято решение вернуться в долину Сены. Сена была политическим сердцем Нормандии. Эта река была хребтом английской оборонительной системы и ключом к коммуникациям всего региона. Карл VII только что вошел в Шартр со значительными дополнительными силами. Два капитана, присутствовавшие на военном совете в Лизье, были посланы доложить ему о своих рекомендациях. Король с готовностью принял предложенную стратегию. Он уже двигался к Сене по долине реки Эвр^[920].

В последнюю неделю августа 1449 г. армия графа Дюнуа приступила к методичной ликвидации английских крепостей в долине Сены между Парижем и Руаном. 24 августа Дюнуа появился у Манта, на восточной границе территории, контролируемой англичанами. История с Мантом многое говорит о состоянии ланкастерской Нормандии в ее последние дни. В городе находился английский гарнизон численностью более 160 человек под командованием сомерсетского рыцаря Томаса из Сент-Барба. Он был полон решимости отстоять город, но его подвели жители. Они традиционно были одними из самых лояльных в Нормандии и всего за три месяца до этого стойко сопротивлялись нападению Роберта де Флока. Но судьба Вернёя и Понт-Одеме изменила их настроение. Они боялись потерять все в результате штурма и городской Совет уже вступил в контакт с Карлом VII. Их заверили, что они будут помилованы за прошлую верность Генриху VI и что их привилегии будут сохранены. На следующий день после подхода Дюнуа состоялось общее собрание горожан. На нем присутствовало около 300 домовладельцев. Мэр сообщил, что к французам движется мощный артиллерийский обоз и собрание приняло решение о капитуляции. Не было ни одного несогласного. Горожане заняли один из кварталов города, захватили ворота, забаррикадировали все переулки, ведущие из крепости и тогда впустили французов. 26 августа гарнизон сдался в обмен на право свободного ухода.

В пятнадцати милях ниже по течению реки город Вернон уже находился в осаде. Его гарнизоном командовал Джон Батлер, брат ирландского графа Ормонда. Он тоже решил защищать город и в подтверждение своих намерений послал Дюнуа старый ключ от ворот, который уже был непригоден. Но, как и Томас из Сен-Барба, он обнаружил, что горожане настроены сдаться. Заговор с целью открыть ворота был подавлен, а его руководители казнены. Но гарнизон не собирался вести борьбу на два фронта. Батлеру нужно было только письменное подтверждение того, что город был сдан не по его вине. 29 августа городские ворота были открыты для французов.

Крепостью Ла-Рош-Гюйон с ее огромным круглым замком и мощными укреплениями на противоположном берегу реки командовал валлийский оруженосец Джон Эдвард. Вероятно, он мог бы выстоять. Но он был женат на француженке с обширными имущественными и социальными связями в Нормандии. Вскоре после прибытия французской армии Эдвард заключил договор об условной капитуляции, обязавшись сдаться через пятнадцать дней, если ему не будет оказана помощь. Герцог Сомерсет был возмущен. Не имея возможности помочь Ла-Рош-Гюйон, он послал небольшой отряд солдат, чтобы арестовать Эдуарда и взять на себя оборону. Эдвард отказался их принять и в назначенный день капитулировал. Он распустил свой гарнизон, принес Карлу VII оммаж за земли своей жены и продолжил служить капитаном Ла-Рош-Гюйон для его бывших французских владельцев. По такому же пути пошли и другие. Единственной оставшейся крепостью на Сене выше Руана стал Шато-Гайяр, который вскоре был блокирован французскими войсками^[921].

Пороховая артиллерия до сих пор играла лишь ограниченную роль в кампании из-за логистических трудностей, связанных с переброской крупных орудий по суше. Замок Тур-Гриз в Вернёе обстреливался мангонелями и другими механическими камнеметами, что стало одним из последних зафиксированных случаев применения этих неуклюжих машин, конструкция которых практически не изменилась с римских времен. Армия графа Дюнуа имела лишь несколько небольших бомбард под Понт-Одеме и Лизье. Но его кампания в долине Сены разблокировали реку для французов и позволила применять пушки в более широком масштабе. В Париже уже несколько недель готовился мощный артиллерийский обоз, который теперь можно было доставить по реке на баржах в самое сердце Нормандии^[922].

В конце августа 1449 г. Карл VII прибыл в Лувье после триумфального проезда по городам юго-восточной Нормандии, где толпы жителей встречали его с восторгом. Здесь он разместил свою штаб-квартиру на следующие шесть недель. Вскоре после его прибытия состоялся военный совет. С начала кампании численность французских войск возросла. Вместе с войсками, собранными вокруг короля, в поле находилось около 11.000 человек. Было решено, что Дюнуа займется зачисткой уцелевших анклавов сопротивления к югу от Сены, а графы д'Э и де Сен-Поль переправятся через реку и начнут новое наступление на английские крепости северной границы. Единственное серьезное сопротивление обе армии встретили в замке герцога Сомерсета в Аркуре, где гарнизон сэра Ричарда Фрогенхолла в течение двух недель сдерживал Дюнуа, пока прибывшая артиллерия не заставила его сдаться. В остальных местах крепости сдавались сразу же после появления под их стенами французских армий^[923].

Пока шли эти операции, юго-западная Нормандия подвергалась постоянным атакам сразу с нескольких направлений. Герцог Бретонский начал свою кампанию из Динана в начале сентября 1449 года. Но фактическое командование осуществлял его дядя, Артур де Ришмон. У Мон-Сен-Мишель бретонцы соединились с большим контингентом французских войск под командованием маршала Андре де Лаваля и Прежена де Коэтиви. Брат герцога был послан осадить Фужер, а основная часть армии переправилась через пески во время отлива к Гранвилю. Отсюда они вторглись на полуостров Котантен. На остальной территории Нормандии ситуация повторилась. Английские гарнизоны оказались зажаты между внешним врагом и напуганными и готовыми восстать горожанами внутри. Кутанс, Сен-Ло, Карантан и Валонь, все эти города имевшие сильные гарнизоны, сдались без боя, и лишь в некоторых случаях после номинальной осады в течение двух-трех дней. Более мелкие замки были взяты с легкостью. Многие из них были просто брошены^[924].

Герцогство Алансонское было самым хорошо защищенным регионом ланкастерской Нормандии. Его крепости содержались и были снабжены гарнизонами лучше, чем крепости любой другой пограничной области. Но они пали, как костяшки домино, когда герцог Алансонский появился в сентябре, чтобы вернуть их себе. В самом Алансоне, имевшем один из самых больших гарнизонов в регионе, горожане открыли герцогу ворота, как только он начал готовить осадные линии. Гарнизон укрылся в цитадели и начал переговоры о капитуляции. Третье направление наступления было открыто в начале октября, когда Дюнуа продвинулся до реки Орн и захватил Эксмес и Аржантан. Жители Аржантана сами открыли ворота, как и жители Алансона. Гарнизон бежал в цитадель, но едва успел войти в нее, как французская артиллерия проделала в стене пролом, достаточный для проезда телеги, через который французы хлынули внутрь. "Во всех хрониках всех времен… — писал Гийом Кузино графу де Фуа, — вы не найдете ни одного другого государя, который за столь короткое время завоевал бы столько мест… Поверьте мне, я был там. Я видел это своими глазами"^[925].

* * *

Вторжение французов в Нормандию вызвало политический кризис в Англии. Герцог Саффолк сохранил расположение короля, но его власть ослабевала по мере того, как за Ла-Маншем разворачивалась катастрофа. На улицах столицы нарастало возмущение. Лондонский юрист Роберт Бейл, живший в эти годы, во всем винил Саффолка и считал, что большинство его сограждан тоже. Герцог, "имевший в то время при короле всю власть и управление этой страной, был удивительным образом, по общему мнению народа, объявлен и разоблачен как виновник и причина упомянутых бед и потерь со стороны упомянутых французов". 11 сентября в Шине собрался Большой Совет. На нем присутствовало огромное количество людей. Сообщения из Нормандии доходили до Англии с задержкой не менее недели, в зависимости от погоды в Ла-Манше. Люди, собравшиеся в Шине, должны были знать о падении Понт-Одеме и Лизье и начале наступления Дюнуа в долине Сены. Собрание рекомендовало направить во Францию экспедиционную армию численностью 3.000 человек. Таким образом, общая численность английской армии в Нормандии составит около 7.000 человек, что позволит Сомерсету бросить вызов французам в поле. Были найдены двенадцать капитанов, которые согласились набрать людей. Предполагалось, что они будут собраны в Портсмуте в октябре и переправлены в Нормандию к концу того же месяца.

График был критически важным, но нереальным. На реквизицию необходимых судов ушло гораздо больше шести недель. Не было денег, чтобы заплатить ни судовладельцам, ни авансы солдатам. Ни один из двенадцати капитанов не был человеком с серьезными намерениями, и ни один из них не был достаточно богат, чтобы набирать людей за свой счет. Осторожная попытка казначея Ламли восстановить королевские финансы зависела от продолжительности перемирия. Измученный поисками денег на новую армию, 17 сентября он подал в отставку, оставив в казначействе всего 480 фунтов стерлингов. Единственная надежда теперь была на увеличение парламентских налогов. 23 сентября был издан ордер на созыв нового Парламента — всего через два месяца после роспуска предыдущего. Тем временем были назначены уполномоченные для получения займов от известных людей в графствах под залог субсидии, которую еще предстояло получить. По словам Роберта Бейла, для того чтобы склонить людей к предоставлению займа, использовались "тонкие и странные средства". Какими бы ни были эти средства, они позволили получить 12.250 фунтов стерлингов — приличную в данных обстоятельствах сумму, к тому же значительные займы были предоставлены душеприказчиками кардинала Бофорта. Но только в ноябре эти деньги были получены и можно было приступать к набору войск^[926].

9 октября 1449 г. Карл VII подошел к Руану. Внутри города Толбот принял командование обороной. В его распоряжении было не менее 1.000 человек, которые находились там с начала кампании. Кроме того, в городе было несколько сотен солдат из разгромленных гарнизонов Нормандии, которые попали туда после сдачи своих крепостей. Руан был сильно укрепленным городом. Он был обнесен почти 4-мильным обводом стен, с пятью укрепленными воротами и глубоким сухим рвом снаружи. В городе было два опорных пункта: старая цитадель Филиппа Августа у северной стены и еще не достроенный королевский дворец в юго-западном углу. Длинный каменный мост соединял город с противоположным берегом Сены, заканчиваясь на южной стороне мощным барбаканом с собственным гарнизоном. На возвышенности к востоку от города находилось укрепленное аббатство Святой Екатерины, также имевшее свой гарнизон. Генриху V потребовалось почти полгода, чтобы взять Руан измором в 1418–19 гг. У Дюнуа не было столько времени. Была уже осень. Погода стояла плохая. Графу нужно было взять город до прибытия армии из Англии и он рассчитывал на то, что горожане откроют ворота, как это было во многих небольших городах.

Между офицерами французского короля и видными жителями Руана уже были установлены контакты. Делегация горожан явилась к Карлу VII, когда он еще находился в Лувье, и пообещала принять его войска, если они прибудут к стенам в достаточном количестве. Немногие жители были готовы выдержать осаду или подвергнуться риску штурма ради режима, который не мог их защитить и, казалось, не имел будущего. Они призвали герцога Сомерсета к капитуляции. Сомерсет отверг их требование и всем своим видом показывал, что намерен сражаться. Капитулянтские настроения среди жителей были жестко подавлены, а несколько человек, замышлявших сговор с врагом, были казнены по приказу Толбота. Когда два французских королевских герольда подошли к воротам с требованием о капитуляции, их встретил сам Толбот. Он взял документ, разорвал его перед лицом герольдов и бросил в грязь у их ног, после чего велел им убираться прочь, если они дорожат своей жизнью. Карл VII удалился в Пон-де-л'Арк, оставив руководство операциями своим командирам. Дюнуа вывел своих людей на равнину за стенами, рассчитывая спровоцировать либо восстание внутри города, либо сражение с защитниками, в котором он будет иметь подавляющее превосходство в численности. Два дня французы стояли в боевом порядке под проливным дождем, когда поля превратились в море грязи. Затем они тоже отошли к Пон-де-л'Арк^[927].

16 октября французская армия вернулась. Командирам все же удалось установить контакт с сочувствующими в городе. Заговорщики разработали тщательно продуманный план по захвату укрепленных ворот Сен-Илер, выходящих на Парижскую дорогу с восточной стороны города. Чтобы воспользоваться их помощью, была организована крупная операция. Около 4.000 французских солдат появились ранним вечером перед воротами Сен-Илер и Бовуази. Многие дворяне, в том числе граф Неверский, солдат-дипломат Гийом Кузино и шотландский солдат удачи Уильям Монипенни, были посвящены в рыцари перед стенами. Внутри Руана горожанам удалось овладеть воротами. Люди Дюнуа подобрались к стенам с лестницами и около тридцати из них взобрались на них. Но поднялась тревога, и на место происшествия прибыл Толбот с большим отрядом солдат. Он отбил ворота и сбросил нападавших обратно в ров. Попытка не удалась^[928].

Вечером того же дня к Карлу VII в Пон-де-л'Арк явилась еще одна делегация из города, по-видимому, по собственной инициативе. Они просили о прекращении огня для проведения переговоров. Французский король так же, как и они, хотел избежать кровавого штурма. Он хотел, чтобы город был цел а жители были на его стороне, согласился на двухдневное перемирие и предложил провести конференцию в речном порту Сент-Уэн, расположенном на полпути между Руаном и Пон-де-л'Арк. Внутри города горожане организовывались под руководством архиепископа Рауля Русселя. Руссель, коренной нормандец с полуострова Котантен, до сих пор был верным сторонником английского режима и активным членом Большого Совета. Он был одним из самых видных судей Жанны д'Арк. Архиепископ часто выполнял административные и дипломатические поручения англичан. Но, подобно Тома Базену, который сейчас находился вместе с Карлом VII в Пон-де-л'Арк, он считал дело ланкастерцев проигранным. Теперь его главной заботой было избавить свой город от разрушительной осады.

На следующее утро, 17 октября, Руссель председательствовал на собрании горожан, где почти всеобщее негодование вызвали попытки Сомерсета оборонять Руан. После собрания вожди в полном составе предстали перед лейтенантом. Они заявили, что город практически потерян. Последние шесть недель к ним не поступало никаких припасов. От 800 до 1.000 руанцев уже взяли в руки оружие и готовы захватить город. Остальные вооружались. Сомерсет колебался и еще пытался выиграть время. Наконец, он согласился отправить делегацию для встречи с советниками французского короля.

Делегация из пятидесяти человек во главе с архиепископом явилась на следующий день, 18 октября, в Сент-Уэн. Присутствовали два представителя герцога Сомерсета, но они были лишь наблюдателями, не имевшими права что-либо согласовывать. Их уже ждал канцлер Франции Гийом Жувенель де Юрсен. С ним были Пьер де Брезе, Гийом Кузино и граф Дюнуа. Вначале горожане потребовали перемирия на шесть месяцев, чтобы посоветоваться с Генрихом VI в Англии. В этом им было категорически отказано. Остальная часть дискуссии касалась условий капитуляции. С французской стороны инициативу взял на себя граф Дюнуа. После долгих переговоров французы уступили всем требованиям горожан: общее помилование за прошлую верность Генриху VI, подтверждение хартий и вольностей, безопасный уход английского гарнизона. Все это должно было быть ратифицировано собранием горожан и принято герцогом Сомерсетом. Дюнуа дал им на это два дня.

Архиепископ вернулся в Руан, чтобы отчитаться перед собравшимся в ратуше народом. Он посоветовал им покориться французам, так как больше им не предложат таких выгодных условий. Горожане с энтузиазмом согласились. Присутствовавшие на собрании представители герцога Сомерсета, ничего не сказав, ушли. Ближе к вечеру англичане, находившиеся в городе, отошли в замок, дворец и на барбакан у моста и приготовились к обороне. Горожане отправили гонца в Пон-де-л'Арк с просьбой к королю направить в город войска со всей возможной поспешностью. Следующий день, 19 октября, был воскресеньем. В семь часов утра герцог Сомерсет принял во дворце делегацию горожан во главе с представителем архиепископа. Он привел с собой двух нотариусов, чтобы те вели протокол встречи. Церковник призвал лейтенанта сдать город в соответствии с условиями, предложенными в Сент-Уэн. "Я предпочел бы умереть", — ответил Сомерсет. "Чего вы боитесь? — спросил он пришедших, — ваши стены крепки, ваши враги отбиты, мы все еще удерживаем форты, а вражеская армия даже не начала осаду". Но спорить было уже поздно. Большой колокол на Часовой башне ударил набат, призывая горожан к оружию. Горожане уже заполняли улицы. Они заняли стены и ворота и блокировали англичан в их трех укреплениях. Несколько английских солдат, подвернувшихся под горячую руку, были убиты. Ворота Мартенвиль на восточной стороне города были открыты и войска Дюнуа, стоявшие снаружи, ворвались внутрь. К концу дня из Пон-де-л'Арк подтянулся и Карл VII с остатками своей армии.

Положение герцога Сомерсета было теперь безнадежным. Его люди были разделены между тремя опорными пунктами в городе, которые еще оставались в руках англичан, и аббатством Святой Екатерины за его пределами. Дворец не был подготовлен к осаде. Его кладовые были пусты. В воскресенье днем Сомерсет отправил графу Дюнуа послание с согласием на условия, предложенные в Сент-Уэн, и обещанием сдать все четыре укрепления. Это поставило Дюнуа в затруднительное положение. Он дал англичанам время до десяти часов утра следующего дня, чтобы принять его условия. Срок еще не истек, но он уже овладел городом без их содействия. Граф не был склонен отпускать их на свободу теперь, когда они оказались в его власти. Поэтому он проигнорировал предложение Сомерсета и стал готовиться к штурму английских укреплений. Гарнизон аббатства Святой Екатерины сдался, как только французы подтянули артиллерию. Небольшие английские силы, находившиеся в барбакане у моста, последовали их примеру вечером того же дня. На следующее утро Сомерсет отправил нескольких своих офицеров к самому Карлу VII. Они повторили предложение о капитуляции и сослались на условия, предложенные в Сент-Уэн. Король ответил, что выполнит любое обещание и будет держать предложение открытым. Но он заявил, что не давал такого обещания и не знает о нем от Дюнуа. Тем временем французы окопались вокруг дворца. Артиллерия была подведена к стенам почти вплотную. 22 октября началась бомбардировка. Находясь внутри здания, Сомерсет решил выдержать обстрел в течение суток, чтобы хотя бы потом сказать, что он пытался отстоять это место, прежде чем сдаться. На следующее утро он согласился на переговоры.

Герцог Сомерсет в сопровождении своего канцлера сэра Томаса Ху и бургомистра Руана сэра Генри Редфорда был доставлен в аббатство Святой Екатерины, где Карл VII разместил свою штаб-квартиру. Их ввели в большую, богато украшенную палату, где их ждали король, Рене и Карл Анжуйские, граф Дюнуа и толпа французских дворян и придворных. Король объявил перемирие, которое продлевалось на день, пока в Руане продолжались переговоры между англичанами и комитетом французских советников. Переговоры продолжались целую неделю. Французы вели жесткую игру. Вопрос заключался в значении условий, предложенных в Сент-Уэн. Обещал ли Дюнуа держать их открытыми до 20 октября, даже если к тому времени город уже падет? Канцлер Гийом Жувенель, находившийся в Сент-Уэн и консультировавшийся со своими коллегами, сообщил, что предложение Дюнуа было обусловлено сдачей города именно Сомерсетом. Сомерсет этого не сделал. Горожане сделали это без его согласия. Поэтому условия больше не обсуждаются. Если бы Сомерсет хотел освободить свой гарнизон, ему пришлось бы сдать не только два уцелевших укрепления в Руане, но и другие города Нормандии с гарнизонами. Французские переговорщики требовали сдать все обнесенные стенами города в долине Сены между Руаном и морем.

Условия, которые, после длительного торга, были окончательно согласованы 29 октября были лишь незначительно лучше для англичан. Руанский замок должен был быть сдан на следующий день, а дворец — через четыре дня, вместе со всей артиллерией, снаряжением и личным оружием, находившимся в них. Кроме того, Сомерсет должен был добиться сдачи Кодбека и Танкарвиля в долине Сены, Онфлёра в устье реки и Арка на севере Па-де-Ко. После долгих споров англичанам удалось сохранить за собой Онфлёр, который был необходим как место высадки для собирающейся в Англии армии помощи. Но им пришлось сдать город Монтивилье, который контролировал дороги к северу от Онфлёра. За весь гарнизон Руана в течение года должен был быть выплачен коллективный выкуп в размере 50.000 золотых салюдоров (8.333 фунта стерлингов). Для обеспечения выполнения этих условий должны были быть выданы восемь видных заложников, в том числе сэр Джон Толбот, сэр Генри Редфорд и сэр Ричард Фрогенхолл^[929].

В глазах жителей Англии и многих жителей Нормандии условия капитуляции были позорным унижением. Герцог Йорк, который впоследствии станет их представителем, назвал их "мошенническими и неумеренными". По его словам, Сомерсет сам загнал себя в тупик, позволив архиепископу вести переговоры с французами о сделке, которую он не имел права предлагать. Он бросил город на растерзание врагу, удалившись во дворец, который невозможно было защитить. Хуже того, он согласился сдать пять крупных крепостей, ни одной из которых (кроме Кодбека) не грозила непосредственная опасность, и позволил взять в заложники ведущих английских капитанов. Все это было согласовано только "за освобождение и безопасность его самого, его детей и имущества, что было бы позором для любого из предшествующих лейтенантов даже если бы он попал в плен". Даже герцоги Орлеанский, Бурбонский и Алансонский, когда находились в плену, не опускались так низко^[930].

Сомерсет отправился в Арфлёр под конвоем 4 ноября 1449 г. в сопровождении остальных английских войск из Руана. Днем 10 ноября 1449 г. Карл VII совершил торжественный въезд в город через ворота Бовуази в северном квартале города, куда тридцать лет назад въезжал Генрих V. Длинная процессия, состоящая из принцев и графов, государственных чиновников и капитанов, а также когорт пеших солдат, пажей и конюхов, проследовала к собору по улицам, украшенным дамасской тканью с вышитыми на ней геральдическими лилиями и заполненными ликующими толпами. Герцогиня Сомерсет и английские заложники наблюдали за этим зрелищем из верхнего окна здания напротив собора. "Это было прекрасное зрелище, — писал официальный историограф Карла VII, — никогда на памяти человечества не было такой прекрасной армии и такой веселой компании… столько принцев, баронов, рыцарей и оруженосцев". Может быть, английское правление и продлилось тридцать лет, но смысл его заключался в том, что ему всегда не хватало легитимности. Король вернулся к своим подданным^[931].

Оставшиеся на севере Франции английские капитаны задумались о своем будущем. Когда в начале ноября 1449 г. граф д'Э прибыл с войском к Ле-Кротуа, он обнаружил, что заместитель капитана города Джон Копплдайк уже согласился уступить это место герцогу Бургундскому. Копплдайк мог продолжать борьбу, ведь недавно он получил пополнение из Англии, и его гарнизон увеличился на 130 человек. И похоже, что его даже не подкупили. Но у него, очевидно, было свое мнение относительно целесообразности присутствия англичан в устье Соммы после потери Нормандии.

Жизор был главной английской крепостью на северной границе Нормандии. Город был сильно укреплена за счет людей, переброшенных из мест, уже захваченных французами. Но в начале октября, когда перспективы удержания Руана стали туманными, капитан крепости сэр Ричард Мербери продал Жизор французам, даже не выдержав осады. А ведь Мербери был одним из самых опытных капитанов на английской службе. Он находился во Франции с 1417 г., став доверенным офицером герцога Бедфорда и получив длинную череду важных командований. Как и Джон Эдвард из Ла-Рош-Гюйон, он пустил корни в Нормандии став крупным землевладельцем на Котантене и в нормандском Вексене. Мербери женился на женщине из влиятельной нормандской семьи, имевшей свои собственные важные имущественные интересы, и сильно пострадал от прекращения перемирия. Большая часть его земель была захвачена французами, а два его сына, также обосновавшиеся во Франции, были взяты в плен в Понт-Одеме. Ему не с чем было возвращаться в Англию. Поэтому он согласился принести оммаж Карлу VII в обмен на освобождение сыновей, подтверждение имущественных прав его и его жены и денежную выплату. Французы овладели Жизором 29 октября. Впоследствии Мербери был натурализован во Франции и стал капитаном Карла VII в Сен-Жермен-ан-Ле, а затем королевским камергером и бальи Труа. Один из его сыновей также поступил на французскую службу и стал капитаном ордонансной роты^[932].

На противоположном конце Нормандии, в Фужере, совсем другой человек, Франсуа де Сурьен, в день прекращения перемирия тоже оказался в проигрыше. Он потерял все, включая свой замок Лонгни, сданный собственным зятем, который получил взятку от французов и поступил к ним на службу. С начала сентября Сурьен был блокирован в Фужере с гарнизоном в 400 человек, что составляло менее половины того, что, по его мнению, ему было необходимо. Он быстро терял людей, поскольку войска, призванные из других английских гарнизонов, были отозваны для защиты своих баз. Даже люди из его собственного отряда начали покидать его. Герцог Саффолк обещал, что в случае осады он получит помощь в течение шести недель, и один из офицеров Сурьена находился в Англии, настаивая на принятии мер. Саффолк поручил сэру Роберту Виру, который в конце сентября отплыл в Онфлёр с 400 солдатами, отправиться Сурьену на помощь. Но силы Вира были слишком малы и он добрался не дальше Кана. Когда же герцог Бретонский прибыл с подкреплением и артиллерийским обозом, судьба Фужера была предрешена. Сурьен, всегда бывший наемником по своей сути, имел опыт продажи крепостей французам в затруднительных ситуациях. Так было в Монтаржи в 1437 году, в Сен-Жермен-ан-Ле в 1441 году и в Галлардоне в 1442 году. Сурьен получил свой шанс, когда в осаждающей армии разразилась эпидемия, и Франциск I больше не мог ее удерживать. 5 ноября 1449 г., на следующий день после того, как Сомерсет покинул Руан с остатками своего гарнизона, Фужер был продан герцогу Бретани за 10.000 экю и безопасный проход для Сурьена и его людей. Необычная карьера этого человека имела характерно необычный конец. Сурьен отказался от Ордена Подвязки и вернул его знак Генриху VI. Затем он перешел на службу к Филиппу Доброму, интриговал с внутренними врагами Карла VII и, наконец, переметнулся на сторону Людовика XI, став бальи Шартра. Он умер в 1462 г.^[933]

Из Арфлёра герцог Сомерсет отправился на корабле в Кан через устье реки и там создал временное правительство того, что осталось от ланкастерской Нормандии. Сэр Томас Ху и сэр Фульк Эйтон получили неприятное задание организовать сдачу пяти крепостей, уступленных по условиям, оговоренным в Руане. Сдача прошла гладко, за исключением Онфлёра, единственной из уступленных крепостей, расположенной к югу от Сены. Онфлёр имел крепкие современные стены и гарнизон численностью около 300 человек под командованием дербиширского сквайра Ричарда Карсона. Совет в Вестминстере направил ему письмо от имени короля с приказом оттягивать сдачу города столько, сколько он сможет. Карсон подчинился и отказался открыть ворота для офицеров Сомерсета. В результате Толбот и другие заложники, находившиеся в руках французского короля, были объявлены военнопленными^[934].

Шато-Гайяр и Арфлёр остались единственными английскими крепостями к северу от Сены. Но продержались они недолго. Гарнизон Шато-Гайяр, расположенного в сорока милях от Руана, в августе был усилен бастардом Сомерсетом за счет войск из свиты его единокровного брата. Однако падение нормандской столицы сделало дальнейшую оборону крепости невозможной и бессмысленной. Шато-Гайяр сдался в течение нескольких дней. Осада Арфлёра началась 8 декабря, вскоре после того как герцог Сомерсет его покинул. Обороной командовал сэр Томас Эверингем, руководивший обороной Мо в 1439 году. Порт имел мощный обвод стен и очень большой гарнизон, состоявший из постоянного состава, нескольких сотен солдат, перешедших из других английских крепостей, и многочисленных добровольцев. Тем не менее, силы были неравными. Осаждающие вырыливокруг стен глубокие траншеи и разместили в них около 10.000 солдат. Теперь, когда под их контролем оказалась вся долина Сены, они смогли подтянуть мощную артиллерию, в том числе шестнадцать больших бомбард, под командованием братьев Бюро. Двадцать пять французских кораблей блокировали гавань. Прошло чуть больше двух недель, и Эверингем затребовал условий сдачи, а под Рождество заключил договор об условной капитуляции. На новый год, первый город, завоеванный Генрихом V во Франции, открыл ворота перед французами. Крест Святого Георгия был снят и заменен французским королевским гербом под громкие возгласы собравшихся под стенами солдат. Гарнизон Арфлёра был эвакуирован по морю. Некоторые солдаты перебрались к лейтенанту в Кан. Другие отправились в Англию^[935].

* * *

Парламент открылся в Вестминстере 6 ноября 1449 года. Это событие было омрачено чумой, свирепствовавшей в Вестминстере, и известием о капитуляции Руана, которое пришло вечером. Канцлер сообщил собравшимся, что они созваны для решения "трудных и неотложных" дел. Самым трудным и срочным была отправка армии численностью 3.000 человек, которая планировалась еще в сентябре, до последних бедствий. Через неделю после открытия сессии Парламента Совет принял решение увеличить численность армии до 4.000 человек и назначил ее командующим сэра Томаса Кириэлла. Кириэлл был опытным военачальником, успешно командовавшим на северных границах Нормандии в начале 1430-х годов. Он состоял в свойстве с Бофортами, и возможно, именно поэтому его и выбрали. Однако он был склочным человеком, ранее конфликтовавшим со своими подчиненными, и к тому времени, когда его выбрали для руководства последней экспедиционной армией, он уже шесть лет отсутствовал в Нормандии.

По последнему плану Кириэллу предстояло отплыть со своей армией из Портсмута сразу после Рождества. Но этот срок в значительной степени зависел от финансирования. Правительству удалось занять достаточно средств, чтобы выплатить первый аванс, причитающийся людям Кириэлла при заключении контракта. Но оно не смогло собрать деньги на второй аванс, который должен был быть выплачен при посадке на корабли, и на зарплату, причитающуюся капитанам кораблей и их экипажам. Совет рассчитывал на получение новой парламентской субсидии в начале сессии. Но в связи с потоком ужасных новостей, поступавших из Нормандии, и растущей критикой в адрес министров короля, Палата Общин была не в том настроении, чтобы выбрасывать деньги на ветер. Парламентарии вернулись к требованиям, впервые прозвучавшим в Винчестерском Парламенте в июле предыдущего года, о том, что король должен финансировать войну за счет отмены ранее выданных земельных и денежных пожалований. В последующие годы этот вопрос приобретал все большее значение. Генрих VI был расточительным раздатчиком щедрот. Как заметил аббат Джон Уитхэмстед из Сент-Олбанс, "он был склонен спрашивать не о том, чего заслуживает человек, а о том, что подобает давать королю". С момента своего совершеннолетия король отчуждал земли короны и доходы с домена в пользу лиц, не принадлежащих к его собственной семье, в масштабах, не имевших аналогов в истории Англии. Тот факт, что многие из получателей были теми самыми людьми, которые, как считалось, неправомерно вели войну, подтолкнул парламентариев к тому, чтобы потребовать отмены этих пожалований до того, как они проголосуют за введение новых налогов^[936].

Подспудный гнев вырвался наружу 28 ноября 1449 г., когда была предпринята попытка убийства самого видного противника Саффолка Ральфа, лорда Кромвеля, когда тот выходил из Звездной палаты Вестминстерского дворца. На Кромвеля напала банда головорезов, нанятая Уильямом Тейлбоем, известным преступником, который, как считалось, был одним из доверенных лиц Саффолка в Восточной Англии. В ответ на это Палата Общин потребовала ареста Тейлбоя. Адам Молейнс предвидя беду, тщетно умолял дать ему возможность сложить с себя полномочия хранителя Тайной печати Генриха VI и уйти на покой, ссылаясь на немощь и ухудшение зрения. Когда Парламент был закрыт на Рождество, его члены разъехались по домам, распространяя по стране недовольство. Широко распространилось мнение, что члены Совета продали Нормандию королю Франции с целью набить собственные карманы. "Саффолк Нормандию продал", — гласил один из многочисленных стихов, памфлетов и плакатов, распространявшихся по улицам Лондона^[937].

Давление на министров Генриха VI усиливалось по мере того, как в Портсмут стали прибывать войска, предназначенные для армии Кириэлла, а платить им было некому. Некоторые из солдат стали бродить по Гемпширу, занимаясь грабежами. В отчаянии правительство заняло 5.000 фунтов стерлингов у душеприказчиков кардинала Бофорта и еще 1.600 фунтов стерлингов у казначея лорда Сэя. Еще несколько тысяч фунтов были собраны за счет залога драгоценностей короля и королевы. В новом году Адаму Молейнсу было поручено отправиться в Портсмут, чтобы успокоить солдат и моряков и заплатить им хоть что-нибудь по счету. Прибыв в город Молейнс снял комнату в Божьем доме (God's House), госпитале на городской набережной. Когда матросы и солдаты узнали, что им полагается лишь частичная выплата, начались гневные протесты. Ранним утром 10 января 1450 г. к Божьему дому явилась толпа, возглавляемая Катбертом Колвиллом, оруженосцем королевского двора и капитаном одного из отрядов армии, ранее служившим под началом герцога Йорка в Нормандии. Они вытащили Молейнса из здания на близлежащее поле, где отрубили ему голову. Говорят, что перед смертью он осудил герцога Саффолка "и других" как настоящих предателей. По сообщениям, дошедшим до суда, толпа громко оскорбляла короля и призывала герцога Йорка вернуться с армией из Ирландии, чтобы захватить власть.

Сообщения об убийстве Молейнса и его предполагаемом обвинении в адрес герцога Саффолка быстро распространились по югу Англии и спровоцировали ряд локальных бунтов. Среди из зачинщиков были замечены бывшие солдаты. В Кенте толпы разграбили монастыри и планировали захватить замок Дувр. В Восточной Англии, где крупнейшим землевладельцем был сам Саффолк, возникли заговоры с целью собрать армию для свержения короля. У мятежников были списки членов Совета, которых они хотели обезглавить. Герцог Саффолк, казначей Сэй и епископ Эйскоу занимали первые места в этих списках. В окнах и на дверях домов висели плакаты и листовки, утверждавшие, что король — это всего лишь кукла в их руках. В Вестминстере некий Николас Джейкс, слуга одного из сквайров герцога Глостера, задумал убить королевских советников и захватить власть. Его успели разоблачить и арестовать, остальные бунты были быстро подавлены, а их зачинщики были повешены в Тайберне^[938].

Парламент вновь собрался в Вестминстере 22 января 1450 г. в атмосфере кризиса и зарождающегося вооруженного конфликта. Оружие было выдано даже конюхам и пажам королевского двора. За пределами Вестминстерского дворца улицы были заполнены вооруженными свитами магнатов. В Лондоне у всех ворот была выставлена охрана, а по улицам ездили конные патрули. В Англию начали прибывать солдаты, которые были в Арфлёре во время его падения, чтобы подлить масла в огонь своими рассказами о предательстве и некомпетентности командиров. В графствах Восточной Англии беспорядки продолжались в течение всей парламентской сессии.

Герцог Саффолк, заседавший в Палате Лордов, знал, что протесты направлены в основном против него, и что недовольство бунтовщиков разделяли многие члены Палаты Общин, собравшиеся напротив в трапезной Вестминстерского аббатства. В день открытия новой сессии он встал, чтобы сделать заявление. По его словам, он слышал, что сказал Адам Молейнс перед тем, как его убили и знает об "одиозных и ужасных высказываниях" в его адрес. Саффолк с гневом отверг обвинение в измене, выражаясь языком, от которого веет лапидарностью клерков, составлявших парламентский протокол. По его словам, его отец погиб при Арфлёре в 1415 г., а старший брат — при Азенкуре. Еще двух братьев он потерял при Жаржо, где сам попал в плен. Семнадцать лет он сражался на стороне короля во Франции и тридцать лет был рыцарем Ордена Подвязки. Он утверждал, что всегда будет верен короне, до самой смерти и призвал своих обвинителей выдвинуть против него обвинения, чтобы он мог защитить себя. Парламентарии обсуждали это в течение четырех дней. Затем, 26 января, они потребовали арестовать Саффолка и поместить его в Тауэр. Лорды посоветовались с судьями. По их мнению, ничто из предъявленных Саффолку обвинений не оправдывает его ареста. Парламентарии ответили более жесткими обвинениями. По их словам, Саффолк вместе с Карлом VII замышлял заговор против своей страны. Он даже укрепил свой замок Уоллингфорд в Норфолке и подготовил его к поддержке французского вторжения. 28 января Саффолк был заключен в Тауэр. "Теперь лиса загнана в нору", — кричали лондонские толпы. Через три дня архиепископ Стаффорд, долгое время бывший канцлером Генриха VI, подал в отставку^[939].

7 февраля 1450 г. парламентарии выдвинули билль об импичменте, обвинив герцога Саффолка в государственной измене. Они утверждали, что во время пребывания Дюнуа и других французских послов в Англии в 1447 г. он принимал их в своем лондонском доме, где они планировали французское вторжение в Англию с целью свержения Генриха VI и передачи короны невестке Саффолка Маргарите Бофорт. Считалось, что Саффолк подстроил освобождение Карла Орлеанского, чтобы тот подтолкнул Карла VII к вторжению в Нормандию; вероломно добился капитуляции Мэна; передавал французам государственные секреты, чтобы помочь им одержать победу над англичанами в дипломатии и войне; брал у них взятки, чтобы задержать отплытие английских армий на континент и открыто хвастался своим влиянием на французского короля и его советников. Все это было абсурдно. Но вполне отражало сильное общественное недовольство, направленное на поиск козлов отпущения после унижения в Нормандии. Месяц спустя Палата Общин внесла второй билль об импичменте с дополнительными статьями, обвиняющими Саффолка в различных преступлениях. По сути, они носили скорее политический, чем уголовный характер. В них министр обвинялся в некомпетентности и злоупотреблении своим влиянием в личных интересах и интересах своих друзей.

9 марта Саффолк был переведен из Тауэра в более мягкую тюрьму в Вестминстерском дворце, чтобы присутствовать при рассмотрении выдвинутых против него обвинений. Через четыре дня он уже решительно защищал себя, статья за статьей. Многое из его слов в свою защиту не было слышно из-за непрекращающихся криков. Но его основная мысль была достаточно ясна. Решения, которые ему ставятся в вину, были приняты коллективно всем Советом, а не только им. В частности, он упомянул Адама Молейнса, на которого возложил всю вину за сдачу Мэна. Возможно, эти слова убедили не всех, но то, что другие люди должны были давать свое молчаливое согласие, было несомненно. "Столь великие дела не могли быть сделаны или совершены, — говорил Саффолк, — если бы другие люди не внесли свою лепту и не были бы посвящены в них так же, как и я". Как он указывал, истинная причина поражений в Нормандии заключалась в ее слабости. Подтекст, слишком очевидный, чтобы его упоминать, заключался в том, что виноват Парламент, не прислушавшийся к его предупреждениям о необходимости укрепления обороны Нормандии и предоставления королю средств для ее удержания^[940].

В обычном порядке статьи импичмента должны были рассматриваться в Палате Лордов, которая была поставлена в неловкое положение. Саффолк поступал глупо, но не преступно. Среди "других", кто соглашался с его решениями, было немало тех, кто сидел на скамьях Палаты Лордов. Все они знали, что король был таким же автором мирной политики и сдачи Мэна, как и Саффолк. Однако для того, чтобы король мог получить налоговую субсидию, необходимо было успокоить парламентариев, а настроение в стране в целом достигло такого накала ярости, что отбрасывать обвинения было опасно. Выход был найден, причем переговоры велись с самим Саффолком. 17 марта король созвал лордов в свои личные покои, выходящие во двор дворца, и приказал привести Саффолка. Новый канцлер, кардинал Кемп, объявил, что король предлагает прекратить разбирательство и разобраться в деле самостоятельно, "не путем суда, ибо здесь не место для суда", а в соответствии со своим "правлением и управлением". Генрих VI отклонил первый билль об импичменте с его экстравагантными обвинениями в государственной измене. Что касается обвинений в коррупции и некомпетентности, содержащихся во втором билле, то он объявил, что Саффолк будет изгнан из Англии на пять лет. Вечером того же дня герцог был освобожден из-под стражи.

Это известие вызвало немедленный бунт в Лондоне. Толпа из 2.000 человек собралась у особняка Саффолка, угрожая его линчевать. Несколько его слуг подверглись нападению. Но толпа не успела добраться до своей жертвы, так как герцог уже сбежал и направлялся в свое поместье Истхорп в Саффолке. Однако для многих лондонцев настоящей целью был король. "В этом городе, в этом городе, за это дело король лишится короны", — скандировал слуга виноторговца, пытавшийся поднять бунт в знак протеста против побега Саффолка. Он был сразу же задержан и осужден специальной комиссией, заседавшей в резиденции мэра в Гилдхолле, и повешен в Тайберне. Но в Лондоне становилось слишком опасно для королевского двора. 30 марта Парламент был прерван на время Пасхи и получил приказ собраться 29 апреля в Лестере, небольшом городе, удаленном от лондонских толп и имевшем тесные связи с домом Ланкастеров^[941].

В войнах Генриха VI эта сессия Парламента занимала место, очень похожее на место Доброго Парламента 1376 г. в последние годы правления Эдуарда III. И в том, и в другом случае это были всплески гнева, упреков и сомнений в собственных силах, прелюдией к гражданской войне. В обоих случаях парламентарии горько возмущались унижением от потери территории, хотя и не были готовы пойти на жертвы, необходимые для ее защиты. Главным последствием борьбы за импичмент герцога Саффолка стала задержка отплытия армии сэра Томаса Кириэлла из Портсмута. Пока солдатам не выплатили вторую часть аванса, они не могли отправиться в путь. Советники Генриха VI с нарастающим отчаянием требовали от Палаты Общин субсидии, под которую можно было бы взять заем. Некоторые из молодых придворных грозились заставить парламентариев заседать до тех пор, пока они не предоставят субсидию, но те были непоколебимы. Они считали, что бедность короля объясняется жадностью его слуг и постоянным оттоков его доходов в их карманы. "Такого бедного короля еще не видели, — говорилось в листовках, — и таких богатых лордов". Палата Общин заявила, что субсидии не будут выплачиваться до тех пор, пока король не согласится на акт об отмене пожалований за прошлые годы. В результате Кириэлл смог отправиться на континент только после того, как поступили две половинные субсидии, утвержденные предыдущим Парламентом. Их сбор начался только в ноябре 1449 года. В течение следующих трех месяцев деньги поступали медленно. Наконец, 9 марта войска получили аванс. К этому времени их численность уменьшилась из-за дезертирства. Из 3.500 человек, заключивших контракт на службу, на корабли в итоге село около 3.000. Флот Кириэлла отплыл из Солента в Нормандию на пять месяцев позже запланированного срока^[942].

* * *

За эти пять месяцев многое изменилось. Руан, долина Сены и вся Верхняя Нормандия теперь находились в руках французов. В Нижней Нормандии было потеряно все, что находилось к востоку от долины реки Див, за исключением Онфлёра. Когда герцог Сомерсет в начале января 1450 г. отошел к Кану, территория, находившаяся под его эффективным контролем, ограничивалась узкой полосой между долинами рек Див и Вир в юго-западной Нормандии, примерно соответствующей западной части современного департамента Кальвадос. Основные опорные пункты англичан в этом регионе находились в густонаселенных городах Кане и Байе, а также в Фалезе и Вире. Кроме того, английские гарнизоны держались в изолированных крепостях, которые теперь были окружены территорией, контролируемой французами. На полуострове Котантен англичане удерживали только три пункта после вторжения в этот регион герцога Бретонского осенью предыдущего года: Шербур, Сен-Совер-ле-Виконт и Брикебек. На границах Бретани и Мэна англичане еще держались в  трех пограничных крепостях — Авранш, Донфрон и Френе-ле-Виконт.

В Кане герцог Сомерсет руководил остатками английского правительства в Нормандии. Финансовая администрация, испытывавшая серьезные трудности еще до вторжения французов, прекратила свое существование после падения Руана. В конце октября 1449 г., вероятно, в Кане, в последний раз под английской властью собрались Штаты Нижней Нормандии. Собрание приняло решение о предоставлении субсидии в размере 110.000 ливров, но собрать удалось очень мало. По мере того как французы захватывали каждый регион, они брали на себя управление местной администрацией, взыскивая недоимки по налогам, установленным англичанами, и вводили новые. Помимо собственной свиты и оставшихся гарнизонов, в распоряжении Сомерсета был отряд сэра Роберта Вира из 400 человек, прибывший в октябре предыдущего года и с тех пор бездействовавший в Кане. Кроме того, было около 2.000 солдат из гарнизонов, захваченных французами, среди которых было много англичан, которые, подобно полевым мышам, спасающимся от жнеца, бежали в угасающие остатки ланкастерской Франции. Среди них были люди, служившие в частных гарнизонах, бывшие солдаты жившие за счет земли, и трудоспособные поселенцы. По оценкам французов, основанным на подсчетах численности сдавшихся английских крепостей, в распоряжении герцога Сомерсета в последние месяцы его лейтенантства могло находиться около 4.000 солдат. Опираясь на эти войска, можно было на короткое время вывести в поле армию численностью до 2.000 человек. Но от единственной попытки освободить осажденный город, предпринятой в декабре при Беллеме, пришлось отказаться, когда стало ясно, что отряд помощи будет сильно уступать по численности осаждающим. Когда в январе 1450 г. граф Дюнуа осадил Онфлёр, англичане были вынуждены бессильно взирать на это со стороны, не имея возможности вмешаться. Гарнизон заключил договор об условной капитуляции в надежде, что задержка даст время Кириэллу прийти на помощь. Но армия помощи так и не пришла. 18 февраля 1450 г. Онфлёр открыл ворота, и гарнизон с охранными грамотами ушел на соединение с герцогом Сомерсетом в Кан. Таким образом, Шербур остался единственным морским портом в руках англичан^[943].

Даже самое умелое руководство не смогло бы спасти ланкастерскую Нормандию в таких условиях. Но руководство не было умелым. Сам Сомерсет, некогда уважаемый военачальник, после сдачи Руана был психологически сломлен и практически не принимал личного участия в обороне подконтрольной ему территории. Сэр Джон Толбот, руководивший обороной Верхней Нормандии, находился в плену. Лидером английской обороны в последние месяцы стал находчивый и решительный капитан из Байе Мэтью Гоф. Он был, пожалуй, самым известным валлийским солдатом во Франции, уже прославленным бардами своей родины. Французы, которые называли его Matago, считали Гофа простым вольным разбойником. Но он был единственным военачальником, не считая Толбота, чья роль в этих событиях получала неизменную похвалу в Англии, когда все закончилось. По словам Уильяма Вустера, он "превосходил всех других оруженосцев, участвовавших в войне, по храбрости, стойкости, верности и великодушию". Однако Гоф имел мало последователей, разделявших его энтузиазм. Для большинства этих деморализованных людей единственным вопросом было, смогут ли они обменять свои крепости на свою жизнь и деньги, достаточные для погашения задолженности по жалованью^[944].

В течение месяца после капитуляции Онфлёра французский король не предпринимал никаких серьезных военных операций. После более чем полугодового пребывания крупных войск в поле финансы Карла VII стали истощаться. Во время кампании резко возросло налоговое бремя: по всей Франции были введены тяжелые тальи. Король занял большие суммы у своих офицеров и слуг, а также у городов, и к февралю 1450 г. уже исчерпал все налоговые поступления текущего года. В новом году часть его армии была переведена на другие театры военных действий, а часть — распущена. Большую часть февраля Карл VII провел в аббатстве Грестен на берегу Сены близ Онфлёра, готовясь к возобновлению весенней кампании. Планировалось новое наступление на оставшиеся под английским контролем территории сразу с двух сторон. Пикардийцы и вольные стрелки были отозваны для соединения с новой армией, которая должна была наступать с востока. Маршал Андре де Лаваль, сеньор де Лоэак, и адмирал Прежен де Коэтиви получили указание объединить силы с герцогом Бретонским для наступления с юго-запада. Реализация этих проектов была прервана прибытием флота Кириэлла, который вошел в гавань Шербура 15 марта 1450 г.^[945].

Появление Кириэлла застало французов врасплох. Пикардийцы и вольные стрелки еще не прибыли. Бретонцы не были готовы. Артур де Ришмон и маршал Лаваль находились в Мессаке к югу от Ренна, где еще собирались первые контингенты бретонской армии. Карл VII находился в Алансоне, куда он отправился для наблюдения за осадой Френе-ле-Виконт, последнего английского гарнизона, который держался на границе Мэна. Местонахождение графа Дюнуа неизвестно. Необходимо было быстро собрать армию для противостояния сэру Томасу Кириллу. Эта задача была возложена на сына герцога Бурбонского Жана, графа Клермонского. Жану было двадцать четыре года, и это была его первая масштабная кампания. Ему были приданы несколько способных и опытных лейтенантов, в том числе Пьер де Брезе, Роберт де Флок и Прежен де Коэтиви, но он не был бы назначен командующим, если бы нашелся кто-то другой достаточно высокого ранга. Под командование графа Клермонского было отдано всего 2.000 конных бойцов — жалкое число для столь важной операции. Ришмон и Лаваль были срочно вызваны из Бретани со всеми людьми, которых они могли найти^[946].

Кириэллу было приказано двигаться прямо в Кан, чтобы присоединиться к герцогу Сомерсету. Однако английский бальи Котантена сэр Бертран Энтвистл убедил его сначала заняться осадой Валони. Энтвистл был крупным землевладельцем в этом районе, и его просьба могла быть не совсем бескорыстной. В Англии Кириэлл подвергся резкой критике за то, что согласился на это. Но у этого решения были веские причины. Шербур теперь был единственным портом, через который люди и грузы могли попасть в Нормандию из Англии. В одиннадцати милях к югу от порта, в Валони, находился центр дорожной сети северной части Котантена и важная часть передовой обороны Шербура. Проблема, связанная с решением осадить этот город, заключалась в том, что это откладывало соединение Кириэлла и Сомерсета и подвергало обоих опасности разгрома по отдельности. Сомерсет решился на рискованное изменение стратегии. Он вывел 1.800 человек из гарнизонов Кана, Байе и Вира, передал их под командование Мэтью Гофа и отправил на соединение с Кириэллом под Валонь. Это означало поставить на карту все, рассчитывая на успех операций Кириэлла, но в то же время создавало серьезную проблему для французов, у которых на данном этапе не хватало людей. Графу Клермонскому было приказано во что бы то ни стало помешать контингенту Гофа соединиться с армией Кириэлла. Но он прибыл на место слишком поздно, чтобы сделать это. Два английских капитана встретились у Валони в начале апреля. Численность их армии увеличилась за счет прибывших из оставшихся английских гарнизонов на Котантене, и вскоре она составила 6.000 — 7.000 человек. Это была самая большая английская полевая армия, действовавшая в Нормандии на протяжении почти десяти лет, и она значительно превосходила все силы, которые французы могли бросить против нее. Графу Клермонскому не потребовалось много времени, чтобы решить, что англичане слишком сильны и слишком хорошо окопались, чтобы атаковать их под Валонью. Вместо этого он занял Карантан, другой крупный дорожный узел в двадцати милях к югу, и стал ждать подкреплений. Вскоре к нему присоединились около 1.000 человек из французских гарнизонов на Котантене, доведя численность войск до 3.000. Тем временем Артур де Ришмон и маршал Лаваль продвинулись к Долю на севере Бретани, собрав еще 2.000 человек — всех кого они смогли найти за имеющееся время^[947].

Валонь сдался Кириэллу и Гофу около 10 апреля 1450 года. Гарнизон договорился о безопасном выходе из города, чтобы присоединиться к графу Клермонскому в Карантане. 12 апреля английская армия двинулась на восток, чтобы соединиться с Сомерсетом в Кане. Англичане обошли французские войска у Карантана, пройдя вдоль побережья через бокаж^[948] и приливные пески (Карта 12). За стенами Карантана французские капитаны спорили о том, что следует предпринять. Вопрос заключался в том, перехватить ли английскую армию на прибрежной дороге или позволить ей пройти на восток, в Бессен, и бросить ей вызов там. Граф Клермонский и Брезе были против противостояния в бокаже. Болотистая земля, сеть речушек и живых изгородей были плохой местностью для кавалерии, но идеальной для английских лучников. Прежен де Коэтиви хотел оставаться в обороне и не вступать в бой с англичанами до тех пор, пока Ришмон и Лаваль не прибудут с подкреплением. До Кутанса оставалось еще не менее дня марша. Более агрессивные капитаны хотели атаковать английские колонны при первой же возможности. Их поддерживали местные жители, опасавшиеся, что, если их не остановить, англичане опустошат Котантен. Граф Клермонский настаивал на своем плане. Но когда 14 апреля неорганизованная группа местных жителей попыталась перекрыть англичанам путь у брода через реку Вир, графу пришлось вмешаться и отправить им на помощь несколько рот. Результат во многом оправдал первоначально спорное решение. При наступлении прилива у бродов произошел короткий но кровопролитный бой. Нападавшие были отбиты, а англичане, преследуемые конными французскими разведчиками, двинулись дальше на восток, к дороге на Байе. Вечером французские военачальники провели очередной военный совет. Они решили отрезать англичан у Вье-Пон, где на пути к Байе старый каменный мост пересекает реку Ор. Ришмон и Лаваль к этому времени добрались до Сен-Ло. К ним ночью был послан гонец с письмами, призывающими их соединиться с основной армией на следующий день у деревни Тревьер, расположенной на небольшом расстоянии от Вье-Пона^[949].

Днем 14 апреля 1450 г. английская армия сделала остановку и расположилась лагерем у деревни Форминьи, примерно в двух милях от моста. Кириэлл и Гоф решили дождаться подхода армии графа Клермонского и затем дать сражение. Численность их войск была вдвое больше, чем у графа Клермонского, и они рассчитывали получить преимущество действуя от обороны. Но они ничего не знали об армии Ришмона и Лаваля. Гоф отправился в Байе, расположенный в десяти милях, чтобы получить там подкрепление, и вернулся с дополнительными людьми из гарнизона. Тем временем англичане возводили полевые укрепления перекрыв дорогу, по которому должны были подойти французы. Граф Клермонский, покинул Карантан перед рассветом, 15 апреля, во главе армии численностью около 3.000 человек.

^{13.  Битва при Форминьи, 15 апреля 1450 г.}

Форминьи находится примерно в пятнадцати милях от Карантана. Около восьми часов утра французы подошли к деревне, и увидели английскую армию. Англичане расположились в линию поперек дороги. На левом фланге находились латники Гофа, на правом — Кириэлла, лучники располагались вдоль всей линии построения. Перед ними находились траншеи и вбитые в землю заостренные колья. С тыла англичан защищал ручей Ле-Валь, а с флангов — густые сады и огороды Форминьи. Французская армия остановилась на расстоянии трех выстрелов из лука и командиры выстроили своих людей в боевые порядки. В течение трех часов, примерно с девяти до полудня, они стояли в строю, ожидая появления Ришмона и Лаваля.

Около полудня, над гребнем холма на юге, показались знамена бретонцев. Англичане ликовали, думая, что это подкрепления. Когда же пришло осознание того, что это враги, ликование быстро переросло в ужас. У них было больше людей, чем в обеих вражеских армиях вместе взятых. Но они совсем не ожидали нападения сразу с двух направлений. Полевые укрепления не прикрывали их незащищенный южный фланг и они не могли атаковать армию графа Клермонского, не подставив тыл Ришмону и Лавалю. Когда бретонцы спешились, чтобы выстроить свой собственный строй, граф Клермонский приказ начать атаку с двух флангов, которую англичане довольно легко отбили. По центру же французы выдвинули две кулеврины, которые своим огнем стали наносить большие потери английскому строю, особенно лучникам, так как расстояние было слишком велико для эффективных ответных залпов из длинных луков. Мэтью Гоф, взявший на себя общее руководство сражением, был вынужден сделать ответный ход. Он приказал 500–600 лучникам, к которым присоединились и некоторые латники, захватить французские орудия. Вокруг кулеврин завязался ожесточенный рукопашный бой. Французы были отброшены назад. Оба орудия были захвачены и доставлены на английские позиции. Писавший после сражения Прежен де Коэтиви считал, что именно в этот момент англичанам следовало атаковать армию графа Клермонского всеми силами. Французы, вероятно, были бы разгромлены еще до того, как Ришмон смог бы вмешаться. Но момент прошел, и возможность была упущена.

Вскоре после захвата кулеврин бретонцы начали атаку с юга. Английские капитаны попытались отступить к деревне Форминьи, одновременно развернув всю свою линию для противостояния новой угрозе. Этот исключительно сложный маневр предполагал отказ от защиты полевых укреплений и временную незащищенность с обеих флангов. Французы воспользовались возможностью. Пьер де Брезе возглавил кавалерийскую атаку на английские позиции с запада. Его люди отбили кулеврины и отвели их на свои позиции. Затем вся армия графа Клермонского двинулась на англичан в пешем строю. Ришмон, наблюдавший за этим зрелищем с ветряной мельницы к югу от Форминьи, приказал своей кавалерии атаковать. Одетые в пластинчатые доспехи всадники ворвались в английские ряды и захватили мост через Ле-Валь, разделив тем самым английскую армию на две части. Остальная часть бретонской армии атаковала во фланг баталию Мэтью Гофа. Английская линия рассыпалась в считанные минуты. По словам валлийского барда Льюиса Глин Коти^[950], Гофа вытащил из свалки его земляк Гвилим Гвент из Пенгелли и увел с поля боя. Гоф и Роберт Вир решили, что все потеряно, сели на лошадей и бежали в сторону Байе. Несколько сотен английских латников бросились к своим лошадям и последовали за ними. Пьер де Брезе со своим отрядом зашел англичанам в тыл и отрезал им путь к отступлению. Они оказались в ловушке. Около 1.200 человек было взято в плен. Из них сорок три человека были дворянами, носящими сюрко с гербом, за которых можно было получить выкуп. В плен попал сам сэр Томас Кириэлл и несколько капитанов, прибывших с ним из Англии. Тех, кто не заслуживал выкупа, убивали, включая почти всех лучников. В последние минуты сражения в бой вступили местные крестьяне, которые без жалости убивали всех англичан, оказавшихся в живых. К двум часам дня все было кончено. Когда герольды прошли по полю боя, чтобы произвести обычный подсчет погибших, они обнаружили 3.774 убитых англичанина. Для их захоронения в последующие дни было вырыто четырнадцать огромных могильных ям. Это был полный разгром. Англичане потеряли убитыми и пленными 5.000 человек из более чем 6.000. Почти вся экспедиционная армия Кириэлла была уничтожена. Почти половина войск, которые герцог Сомерсет держал в гарнизонах до прибытия Кириэлла, также была потеряна^[951].

* * *

Парламент вновь приступил к работе, после пасхального перерыва, 29 апреля 1450 г. в Лестере. За две недели до этого произошла битва при Форминьи, и уже начали доходить первые ужасные новости. Чувство надвигающейся катастрофы было ощутимым. Поступали сообщения о том, что через несколько дней начнется осада Кале, что французы собираются вторгнуться в Англию, что в графствах назревает всеобщее восстание. Магнаты прибывали в город с большими вооруженными свитами, готовые к самому худшему. Только граф Девон прибыл с 300 воинами, а граф Уорик — с 400. Чтобы получить новую субсидию, король согласился отменить пожалования, сделанные с начала царствования, за некоторыми исключениями. Взамен Палата Общин в начале июня предоставили субсидию, но она была не очень щедрой. Это был прогрессивный подоходный налог на прибыль и доходы от земельных владений, последняя попытка уйти от устаревшей оценки 1334 года. Его предполагаемая доходность составляла всего 10.000 фунтов стерлингов, то есть менее трети от стоимости стандартной субсидии. И даже эта сумма не могла быть собрана до тех пор, пока комиссары не проведут индивидуальную оценку по всей стране. На это потребовалось бы некоторое время^[952].

Тем временем сдерживаемое недовольство последних девяти месяцев вылилось в восстание. Первой жертвой стал герцог Саффолк, чьи предполагаемые изменнические отношения с французами, по общему мнению, стали причиной всех нынешних бедствий. 30 апреля 1450 г. Саффолк сел на корабль в Ипсвиче и направился в Кале, чтобы отправиться в изгнание во владения герцога Бургундского. Но у берегов Кента его корабль был перехвачен судном под названием Nicholas of the Tower. Nicholas был лондонским кораблем, с лучниками на борту, входившим в состав эскадры, реквизированной для патрулирования Ла-Манша на случай французского вторжения. Капитан приказал Саффолку подняться на борт. "Добро пожаловать, предатель", — сказали ему, когда он появился. На следующий день Саффолк предстал перед импровизированным судом и предъявил королевскую охранную грамоту. Ему ответили, что "ничего не знают об этом короле, но хорошо знают об английской короне, а английская корона — это сообщество королевства". Саффолк был приговорен к смертной казни. Его спустили с корабля в шлюпку и ржавым мечом отрубили голову на планшире. Голова и тело Саффолка были позже найдены на берегу недалеко от Дувра, и, вероятно, доставлены в церковь в Уингфилде (Саффолк). Вдова герцога, Алиса, похоронила останки мужа в картезианском монастыре в Кингстон-апон-Халл, в соответствии с завещанием, а не в церкви Уингфилда, как обычно считается^[953].

Убийство герцога Саффолка спровоцировало восстание в Кенте, которое в последующие недели охватило большую часть южной Англии. В середине мая оно началось в районе Рочестера. В течение следующих двух недель большая часть Кента восстала, когда похоронная процессия Саффолка двигалась из Кентербери в Рочестер и Лондон, и далее к месту упокоения. К началу июня местные волнения в Кенте переросли в организованное движение, в котором приняли участие несколько тысяч человек. Повстанцы выбрали себе вождя, по имени Джек Кэд, "тонкого человека", по словам лондонского хрониста, называвшего себя Джоном Мортимером и капитаном Кента. Современники считали его безродным ирландцем, но достоверно о его происхождении известно очень мало. Следуя, возможно, сознательно, примеру крестьянского восстания 1381 г., Кэд повел свою растущую орду в поход на Лондон. Но его восстание сильно отличалось от крестьянского. Это был не только и даже не столько социальный взрыв, а политическое движение, вдохновленное ненавистью к министрам короля, гневом и унижением из-за потери Нормандии, а также неуверенностью в завтрашнем дне, вызванной угрозой внешнего вторжения. Среди его сторонников были люди всех рангов, кроме самых высоких^[954].

В Лондоне городские власти укрепили ворота и выставили на них дополнительную охрану. Сэр Джон Фастольф нанял отряд солдат и разместил их в своем доме в Саутварке. Парламент в Лестере 6 июня был спешно закрыт, и девяти пэрам было поручено подавить восстание. Но было уже слишком поздно. 11 июня несколько тысяч вооруженных кентцев собрались в Блэкхите. Они построили укрепленный лагерь, защищенный рвами и рядами заостренных кольев вбитых в землю — стандартный английский прием ведения боя, которому повстанцы, вероятно, научились у бывших солдат в своих рядах. На встречу с ними из Лондона были высланы епископы и светские магнаты, которые пообещали, что их претензии будут рассмотрены, и призвали всех разойтись. Кэд составил список жалоб и требований. Некоторые из них имели чисто местное значение. Некоторые были довольно бессвязными. Но выделялись три главных. Во-первых, короля убедили обложить своих подданных ненужными налогами, поскольку доходы от его домена были присвоены его министрами. Поэтому он должен был отозвать все ранее сделанные пожалования и править "как суверенный король". Кэд, по-видимому, не знал, что в Лестере это уже было в принципе признано. Во-вторых, король должен уволить всех союзников Саффолка при дворе и в правительстве, которые потеряли Нормандию и Мэн,  и "были открыто известными предателями". В-третьих, повстанцы считали, что "добрый герцог Глостер", миф о котором рос год от года, был убит министрами короля, и требовали предать суду и наказать виновных.

В основе всех этих жалоб лежало народное представление о том, что советникам короля не хватает легитимности. Они были не принцами крови с независимым положением, которое вытекало из их высокого происхождения, а низкими людьми, пользующимися неспособность короля и руководствующимися личными амбициями и жадностью. В результате, по их словам, Генрих VI "лишился доходов, его земли уничтожены, море потеряно, Франция потеряна, сам он настолько беден, что не может заплатить за свои еду и питье; [и] он должен больше, чем когда-либо король Англии". Повстанцы призывали Генриха VI прислушаться к советам герцогов Эксетера, Бекингема и Норфолка, но прежде всего к "высокому и могущественному принцу герцогу Йорку, удаленному от лица нашего государя наветами лживого предателя герцога Саффолка и его приближенных". Имя герцога Йорка было на устах повстанцев повсюду. Его появление во главе оппозиции было, пожалуй, неизбежно, так как он был законным наследником бездетного Генриха VI и врагом герцога Саффолка и его партии. Его пребывание на посту лейтенанта в Нормандии не было успешным, но оно воспринималось золотыми годами по сравнению с тем, что за ним последовало. Нахождение Йорка в качестве лейтенанта в Ирландии с осени 1448 г. означало, что он не несет никакой, даже косвенной, ответственности за катастрофу в Нормандии^[955].

Правительство решилось на демонстрацию силы. 18 июня 1450 г. король прибыл в Блэкхит с войском, набранным из свит большого числа лордов, прихватив с собой полевую артиллерию. Но тут выяснилось, что повстанцы исчезли. Кэд, не желая вступать в неравный бой с профессиональными солдатами, отступил. Но пока король и лорды устраивались в старом дворце Хамфри, герцога Глостера, в Гринвиче, их собственная армия взбунтовалась. Многие из лордов сочувствовали кентцам и тоже желали поимки предателей, назвав, в частности, казначея Сэя, епископа Эйскоу и аббата Боулерса. Вечером герцог Бекингем предстал перед королем, чтобы сообщить ему, что тот больше не может рассчитывать на свою армию. Король попытался умиротворить мятежников. Он назначил специальную комиссию, которая должна была рассмотреть дело о "предательстве". Из всех названных "предателей" под рукой оказался только лорд Сэй. Генрих VI приказал арестовать его и заключить в Тауэр, главным образом для его же безопасности. Но когда ночью король вернулся по реке в Вестминстер и приказал освободить Сэя, констебль Тауэра Генри Холланд, герцог Эксетер, отказался подчиниться. Напуганный потерей поддержки, король бежал из столицы в сопровождении приближенных лордов и придворных, а также группы чиновников и судей. Они направились в Мидлендс^[956] и заперлись в замке Кенилворт, одной из самых сильных крепостей в Англии^[957].

В отсутствие Генриха VI правительство утратило тот слабый контроль над ситуацией, который оно еще сохраняло. Восстание охватило уже всю южную и восточную Англию. Гнев против правительства слился с недовольством местного населения. Серьезные беспорядки вспыхнули в Уилтшире — регионе, производящем сукно, страдавшим от упадка торговли и традиционно являвшемся крупным центром лоллардизма. Епископ Солсбери Эйскоу бежал из Лондона в свою епархию с огромной суммой наличных в 3.000 фунтов стерлингов. Во время его путешествия по южной Англии его багаж был разграблен, а поместья разгромлены. Эйскоу решил укрыться в замке Шерборн в Дорсете, но повстанцы настигли его в уилтширской деревне Эдингтон. Епископ служил мессу в часовне августинского монастыря, когда в деревню со всей округи съехалось около 600 человек. Они вытащили его на улицу и забили до смерти в поле неподалеку. В Глостере толпа ворвалась в аббатство в поисках аббата Боулерса, которого обвинили в том, что он продал Нормандию французам. Погромщики разграбили аббатство и поместье Боулерса. К счастью для аббата, он был в отъезде, иначе его постигла бы та же участь, что и Эйскоу.

Организованное сопротивление восстанию в Лондоне прекратилось. Кэд со своей ордой вернулся в Блэкхит и занял Саутварк, а вторая армия повстанцев, сформированная в Эссексе, двинулась к Майл-Энду. 3 июля кентцы захватили сторожевую башню на южном конце Лондонского моста и ворвались в Лондон. В резиденции мэра в Гилдхолле под председательством Томаса, лорда Скейлза, и мэра Лондона заседала специальная судебнаякомиссия, которая рассматривала дела о государственных изменах, преступлениях и актах бунта в Лондоне. Под давлением толпы приведенной Кэдом судьи превратили это заседание в трибунал для расправы нед союзниками и клиентами герцога Саффолка. Главной жертвой стал лорд Сэй. Его вывели из Тауэра и судили по различным сфабрикованным обвинениям в государственной измене, в том числе в убийстве герцога Глостера. Сэй был осужден единогласно. Как только приговор был оглашен, толпа вырвала его из рук стражи и потащила в Чипсайд, где обезглавила на улице и изуродовала тело^[958].

5 июля 1450 г. лондонские власти вернули контроль над городом. Кэд и его люди имели привычку в конце каждого дня уходить в отведенные им кварталы в Саутварке. Группа олдерменов с наскоро собранной армией заняла Лондонский мост. Их поддержали королевские войска под командованием лорда Скейлза. Сражение на мосту началось в девять часов вечера и продолжалось до рассвета. В результате повстанцы Кэда были успешно отбиты. На следующий день власти начали с ними переговоры. Они обещали всем помилование и убеждали разойтись и вернуться в свои дома. Но последователи Кэда, по видимому не знали, как мало стоит такое помилование. Как только кентцы разошлись, восстание было подавлено с особой жестокостью. Помилование Кэда было отменено на том основании, что оно было выдано ему под чужим именем, а за его голову назначена цена. В конце концов его выследили в Хетфилде (Сассекс), где при захвате он получил множество ран, от которых скончался. Тело Кэда было доставлено в Лондон, где его ритуально обезглавили в Ньюгейте и четвертовали в Тайберне^[959].

* * *

Восстание Кэда парализовало Англию как раз в тот момент, когда последние форпосты английской власти в Нормандии оказались под ударом французов. Через несколько дней после битвы при Форминьи началось совместное наступление, которое Карл VII и герцог Бретонский планировали еще с февраля. Герцог перешел реку Селюн и 1 мая 1450 г. осадил Авранш, а графы Дюнуа и Клермонский двинулись на Байе. К июню армия Карла VII, пополненная свежими войсками, достигла численности 17.000 человек. Поскольку из Англии доходили сообщения о царившем там хаосе и зарождающейся гражданской войне, немногие английские гарнизоны были готовы сопротивляться. Лишь некоторые оборонялись без всякой надежды на помощь до тех пор, пока их стены не были разрушены до основания французской или бретонской артиллерией, а затем пытались заключали сделки, чтобы спасти свои жизни. В Авранше англичане продержались две недели. Но такие случаи были редки. Островная крепость Томбелен в бухте Сен-Мало считалась неприступной, но гарнизон сдался, как только осаждающие подошли к ней. Сен-Совер, гарнизон которого насчитывал 200 человек, при появлении осаждающих открыл ворота, хотя у тех не было артиллерии. Брикебек капитулировал, не выдержав осады. В некоторых местах капитаны были условно освобожденными пленными, и их убедили отдать приказ о капитуляции гарнизона в качестве условия полного освобождения. Осборн Мандефорд, попавший в плен при Понт-Одеме, уговорил своего шурина, который заменял его во Френе, сдать это место французам. Сэр Генри Норбери, попавший в плен при Форминьи, сделал то же самое при Вире. В Валони заместитель капитана, сквайр по имени Томас Чисволл, принес оммаж Карлу VII и был натурализован во Франции, как и Джон Эдвард и Ричард Мербери. Возможно, Чисволл имел мало интересов в Англии, ведь всю свою взрослую жизнь он прослужил в английских гарнизонах в Нормандии. В результате он поступил на службу во французский гарнизон Мон-Сен-Мишель, где за четверть века до этого служил в рядах осаждающих англичан. Ничто так хорошо не иллюстрирует внутреннюю слабость ланкастерского режима к 1450 г., как эти рассказы о перепуганных людях, не видевших смысла больше рисковать своей жизнью^[960].

Герцог Сомерсет был обречен на то, чтобы стать свидетелем крушения оставшихся английских позиций в Нижней Нормандии в течение нескольких недель. В Байе и Кане были большие общины английских поселенцев. Оба города были заполнены вооруженными и трудоспособными мужчинами, бежавшими туда из близлежащих районов или из гарнизонов других городов. Байе был осажден графом Дюнуа в конце апреля 1450 года. Город был слаб. Его стены были построены еще в галло-римское время, а цитадель — в X веке. Горожане не позволили Мэтью Гофу разрушить предместья, в результате чего осаждающие смогли подойти к стенам под прикрытием. Гоф энергично защищал свой город, имея около 500 человек, но исход осады решила артиллерия. Братья Бюро принялись за работу. В течение двух недель бомбарды разрушили стены в нескольких местах. 16 мая Гоф согласился сдать город через три дня. Условия были суровыми, что свидетельствовало о том, что город и так был близок к падению. После сдачи города в нем насчитывалось около 900 англичан, а также 300 или 400 их жен и много детей. Тем, кто был готов в течение двух месяцев присягнуть на верность Карлу VII, было разрешено остаться и сохранить свои дома и движимое имущество. Остальные должны были уехать. Вид колонны английских беженцев, проходящих через ворота, вызывал жалость даже у закаленных французских солдат. Беженцы должны были оставить все, кроме десяти экю на каждого военнослужащего, пяти — на остальных, одежды, в которой были, и личных украшений женщин. Они должны были покинуть Францию через Шербур и направиться в Англию или на Нормандские острова, не заходя ни в какое другое место, находящееся в английском подданстве. В качестве послабления женщинам из знатного рода разрешалось взять лошадь, а для более "знатных" простолюдинов были предусмотрены повозки. Остальные должны были идти пешком, неся маленьких детей на руках и ведя за собой старших. По словам современного нормандского хрониста Роберта Блонделя, они покидали Нормандию с плачем, "как будто это была их родная страна, а Англия — место изгнания". Для многих из них так оно и было^[961].

Кан, главный торговый город региона, был сильнее Байе. Его стены были восстановлены в предыдущем столетии, а в 1430-х годах на их ремонт были потрачены значительные средства. Обычное население города, составлявшее около 7.500 человек, должно было увеличиться до 10.000 — 11.000 в результате притока беженцев. По французским подсчетам, от 3.000 до 4.000 из них были англичанами. 5 июня 1450 г. французская армия начала прибывать под стены, и в течение нескольких дней город был обложен со всех сторон. Весть об этом дошла до Вестминстера примерно на третьей неделе июня в самый неподходящий момент. Лондон был охвачен хаосом. Большая армия повстанцев расположилась лагерем в Блэкхите. Мысли членов Совета были далеко от Нормандии. Единственным человеком, у которого был план, был сэр Джон Фастольф, недавно принятый в Совет. Он настаивал на необходимости отправки экспедиционной армии в Кан. Фастольф считал, что для удержания нынешней позиции в Нижней Нормандии необходимо сразу же найти не менее 3.000 человек. Для возвращения же утраченных территорий следует направить более многочисленную армию под командованием полководца "благородного и знатного происхождения, обладающего знанием и опытом войн". Потребуется мощный обоз полевой артиллерии. Для доставки грузов по морю необходимо было реквизировать корабли. Но все это было чистой фантазией. Не было возможности ни набрать, ни финансировать ни меньшую, ни большую армию. Кан уже не мог дальше сопротивляться, когда королевский двор бежал из Лондона, и проект был оставлен^[962].

В последние дни осады Сомерсет разработал отчаянный план похищения французского короля и некоторых его главных военачальников, включая графа Дюнуа и Жана Бюро, и доставки их в Шербур. Задачу должен был выполнить специальный отряд из 500 человек, а еще 1.000 человек должны были устроить диверсию, напасть на французскую артиллерию, заклепать пушки и взорвать пороховые склады. Четыре шотландца, служившие во французской армии, были подкуплены за взятку в 4.000 экю, чтобы направить эти две вылазки к цели. Среди них были Роберт Каннингем, капитан одного из шотландских отрядов, и его заместитель Роберт Кэмпбелл. Затея не удалась, и мы бы ничего о ней не узнали, если бы не тот факт, что шотландские заговорщики были разоблачены несколько лет спустя, а их главари приговорены к смертной казни.

К 23 июня 1450 г. все больварки, построенные англичанами за воротами Кана, были захвачены французами. С французских позиций по стенам били 22 больших и 6 малых бомбард. Одна башня была разрушена артиллерийским огнем, а другая, расположенная в западной части города напротив мужского аббатства Святого Стефана, была подорвана минами, вместе с большим участком стены. Граф Дюнуа приказал начать общий штурм через образовавшуюся брешь. Как только французы овладели проломом, герцог Сомерсет запросил у Дюнуа перемирие для переговоров. Оба были готовы к сделке. Для Сомерсета первоочередной задачей было спасти свою жизнь и жизни окружающих его людей. Дюнуа хотел взять Кан целым и невредимым. Даже если город падет, он отнюдь не был уверен, что сможет быстро взять цитадель. Расположенная на скале цитадель имела крепкие стены с четырьмя массивными башнями, глубокие рвы и могла бы продержаться длительное время.

Соглашение было достигнуто на следующий день, 24 июня. Кан должен был быть сдан 1 июля, если к этому времени не появится армия, способная оказать городу помощь. Срок был слишком короток, чтобы надеяться на помощь, но, возможно, достаточен, чтобы спасти честь Сомерсета. Как и в Байе, тем жителям, которые пожелали остаться, было разрешено сделать это и сохранить свое имущество, присягнув на верность Карлу VII. Остальным давалось три месяца на то, чтобы уехать в Англию со своими лошадьми, личным оружием и тем имуществом, которое они могли унести. Французское командование стремилось к скорейшему отъезду англичан и предложило им повозки для вещей и корабль для перехода по морю из Кана в Уистреам. Герцог и герцогиня Сомерсет с детьми покинули город сразу же после того, как официальная капитуляция была завершена. Во главе длинной колонны английских беженцев и эскорта французских солдат они направились в Уистреам, а затем на корабле отплыли в Англию^[963].

После падения Кана в руках англичан осталось всего три города с гарнизонами: Шербур, Фалез и Донфрон. Главной проблемой в планах Карла VII теперь были деньги. Его армия быстро расходовала средства, и к моменту падения Кана у военных казначеев оставалось совсем немного. Сохранять армию в поле до будущей кампании было бы очень рискованно. Несмотря на царивший в Англии хаос, французский король не мог исключить возможности того, что три уцелевших города могут стать базой для очередной экспедиционной армии из Англии. В этой экстремальной ситуации он обратился к своему банкиру Жаку Кёру^[964]. Современники считали Жака Кёра Крассом своего времени. Некоторые из них были уверены, что он лично финансировал всю норманнскую кампанию. Жак Кёр был, безусловно, экстравагантен и любил демонстрировать свое богатство, о чем свидетельствуют его прекрасный городской дворец в Бурже и замок в Эне-ле-Вьей на реке Шер. Он был заметной фигурой во время торжественного въезда Карла VII в Руан, одетый в такую же алую куртку с меховой отделкой, как и граф Дюнуа. Но, как и многие средневековые предприниматели, Жак Кёр был колоссом на глиняных ногах. Подробное расследование его дел после опалы в 1453 г. выявило целый ряд неудачных коммерческих предприятий и образ жизни, финансируемый в основном за счет ростовщичества и коррупции. Но он был на пике своего влияния и славы, когда выделил деньги на завершающий этап нормандской кампании. Но не все деньги были его собственными. Часть была взята в долг у итальянских купцов и видных придворных, а часть была собственными деньгами короля^[965].

Французский король разделил свою армию на две части. Потону де Сентраю было поручено завоевать Фалез и Донфрон, а Ришмону — Шербур. Фалез и Донфрон были старыми пограничными крепостями, построенными еще английскими королями XII века, но, несмотря на свой возраст, они все еще оставались грозными и имели сильные гарнизоны. В частности, Донфрон был укреплен Генрихом V в ходе масштабной кампании 1418–1421 гг. и постоянно укреплялся в течение двух десятилетий, когда его капитаном был Томас, лорд Скейлз. Однако моральный дух солдат гарнизонов был низок, и ни одна из крепостей не оказала серьезного сопротивления. Сентрай прибыл к Фалезу 6 июля 1450 г., за ним следовал артиллерийский обоз Жана Бюро с отрядом из вольных стрелков. При подходе неприятеля к крепости гарнизон предпринял вылазку, но был отбит. После установки бомбард начались переговоры. Сэр Джон Толбот, который был капитаном Фалеза, по-видимому, купил свое освобождение из плена, разрешив своим лейтенантам в крепости сдаться. Король прибыл с толпой знати, чтобы присутствовать при открытии ворот Фалеза 21 июля. Крепость продержалась всего пять дней. Донфрон продержался чуть дольше. Он выдержал несколько штурмов и, наконец, сдался в начале августа после десятидневной осады^[966].

Шербур был одной из сильнейших крепостей западной Франции. Его гавань представляла собой замкнутую лагуну, с узким проливом в море, над которым с запада возвышалась огромная цитадель, перестроенная в 1360-х годах наваррским королем Карлом Злым. Массивная крепость с толстыми стенами, шестнадцатью башнями и морем, являвшимся непреодолимой преградой, считалась неприступной. В 1418 году английской армии и флоту потребовалось шесть месяцев, чтобы заставить ее капитулировать. Капитаном Шербура был йоркширский сквайр Томас Гауэр. Это был ветеран нормандских войн, который непрерывно служил во Франции не менее двадцати шести лет и десять из них — в Шербуре. Гауэр был одним из многих английских солдат, которые пустили корни во Франции, приобретя обширные владения на полуострове Котантен и женившись на француженке. В 1450 г. гарнизон Шербура, состоявший из 120 человек, пополнился за счет беженцев и вырос примерно до 1.000 человек.

Ришмон прибыл к Шербуру в начале июля в сопровождении обоих маршалов Франции, адмирала Прежена де Коэтиви, Пьера де Брезе и графа Клермонского. С ними было около 4.000 человек, а также целая толпа призванных на службу рабочих и ремесленников. Но, несмотря на большое количество солдат и выкопанную сеть окопов вокруг замка, осада велась с помощью артиллерии. Гаспар Бюро подтянулся с артиллерийским обозом только в конце июля. Его бомбарды были установлены вдоль берегов гавани. Под скалой со стороны моря была установлена батарея, обтянутая непромокаемой кожей, которую дважды в день затоплял прилив. Первым же выстрелом была разрушена башня и участок стены. Шербур, снабженный артиллерией лучше, чем большинство английских крепостей, отстреливался, забрасывая осадные траншеи свинцовыми и каменными ядрами. Адмирал Прежен де Коэтиви был убит пушечным ядром, а бальи Труа — выстрелом из кулеврины^[967].

В Англии попытки спасти последний уголок Нормандии, еще остававшийся в руках англичан, начались уже через несколько дней после начала осады города. Из замка Кенилворт министры Генриха VI приказали срочно набрать войска и стали просить богатые церковные епархии о займах. Король поспешил на юг, чтобы 24 июля председательствовать на Большом Совете в аббатстве Сент-Олбанс. О ходе обсуждения ничего не известно, но судьба ланкастерской Нормандии должна была стать главным вопросом повестки дня. Судя по всему, Совет одобрил проект помощи Шербуру. Через несколько дней из Англии отплыл корабль с подкреплениями и припасами. Но собрать более крупные силы оказалось сложнее, и реквизиция судов началась только 14 августа. Но Шербур сдался еще до того, как реквизиторы смогли приступить к работе.

История его сдачи многое говорит о настроении англичан в последние дни их пребывания в Нормандии. Томас Гауэр, вероятно, мог продержаться дольше, чем денежные запасы французских военных казначеев. В начале августа Карл VII направил в Шербур Жака Кёра для переговоров о скорейшей капитуляции. Кёр предложил Гауэру крупную взятку и освобождение из плена его сына Ричарда, которого Кёр, для этой цели, выкупил у его пленителей. Гауэр был исключительно верным офицером, но теперь решил, что настало время позаботиться о своих интересах и интересах своих людей. К 8 августа он достиг соглашения с Жаком Кёром. После того как французский король утвердил условия, 12 августа Гауэр и Ришмон скрепили документ печатями, и в тот же день крепость была сдана. Стоимость этой сделки для французской казны составила 40.000 экю (около 6.700 фунтов стерлингов). Из них часть была потрачена на доставку гарнизона и английской общины Шербура домой (в их "жалкие лачуги" в Англии, писал нормандский пропагандист Роберт Блондель). Часть средств была потрачена на освобождение пленных солдат английского гарнизона, чтобы использовать их в качестве разменной монеты. Сумма в 2.000 экю была распределена между гарнизоном, чтобы купить их согласие на капитуляцию. Часть денег, само собой, попала в карман Гауэра. Кроме того, был освобожден его сын Ричард. Все расходы были оплачены самим Кёром. Англичанам было разрешено уйти со своим движимым имуществом и, что необычно, продать свои земли всем, кого они могли заинтересовать. Должно быть, собралась целая толпа покупателей. Сам Гауэр подарил свои земли аббатству Нотр-Дам-дю-Во за городом в обмен на молитвы за себя и своих друзей, живых и мертвых. Первые сообщения о капитуляции Шербура поступили в Лондон 19 августа, вероятно, вместе с возвращающимся гарнизоном. Лондонский агент Джона Пастона написал ему с оказией: "Теперь у нас нет ни пяди земли в Нормандии"^[968].

Скорость и полнота краха некогда самой эффективной военной машины Европы вызвали много размышлений по обе стороны Ла-Манша. Оглядываясь на кампанию, сэр Джон Фастольф объясняет "нерукотворный разгром" англичан пренебрежением к укомплектованию и снабжению нормандских гарнизонов. Это, конечно, частично объясняло катастрофу. Но гораздо важнее было то, что английская армия уступала новой армии короля Франции не только по численности, но и по качеству. Это прекрасно понимал английский Совет в Руане, но не понимало правительство в Вестминстере. Старший герольд французского короля определил основные факторы победы: дисциплина и оснащение не только ордонансных рот и вольных стрелков, но и военных свит дворян, которые все чаще создавались по их образцу; масштабы артиллерийской поддержки французских армий — от бомбард до кулеврин; впечатляющая материально-техническая поддержка, обеспечивавшая снабжение армии в поле; восстановление эффективной налоговой системы, которая позволяла осуществить все это. Хронист Жан де Ваврен, хорошо знавший английскую политику, воспроизвел этот список, но добавил к нему еще один фактор: упадок правопорядка в Англии, раздор и зависть, разделившие английское дворянство и парализовавшие правительство Генриха VI. Но если эти факторы объясняли слабость английской военной организации, то именно Уильям Вустер указал на главную проблему английской оккупации в последние годы ее существования. Речь идет о массовом дезертирстве коренного населения Нормандии, которое отказывалось воевать за англичан. Особенно это касалось городов. Мотивы этих людей были зеркальным отражением тех, что заставили их сдаться Генриху V в 1417–1420 гг. Англичане больше не могли обеспечить им безопасность ни от французов, ни даже от собственных гарнизонов^[969].

Сэр Джон Толбот покинул Нормандию, чтобы принять участие в праздновании юбилейного года в Риме, объявленном на 1450 год. Вероятно, это было еще одним из условий его освобождения, призванным удержать его в стороне до завершения французского завоевания. Из восьми заложников, предоставленных для обеспечения договора Сомерсета в Руане, дольше всех в плену находился Толбот. Трое других, по-видимому, были освобождены раньше на условиях, которые не зафиксированы. Остальные четверо были переданы синдикату в составе Жака Кёра, графа Дюнуа и Пьера де Брезе, вероятно, в счет частичного погашения их займов королю. В конце концов они были выкуплены за большие суммы, в некоторых случаях после долгих и мучительных переговоров. Самая суровая участь постигла Джорджа Невилла, 13-летнего наследника барона Абергавенни (или Бергавенни) и потенциально самого богатого из заложников. Он был передан Жаку Керу и продан с аукциона как часть последствий банкротства купца после краха его бизнес-империи. Выигравший торги Жан де Бюэль выставил жесткие условия, и Невилл обрел свободу только в 1467 году. Эти люди заплатили высокую цену за решение английского правительства "отложить" сдачу Онфлёра^[970].

* * *

Тридцать лет английской оккупации наложили на Нормандию отпечаток, который сохранялся долгие годы. Старые противоречия упорно не желали утихать. Решение французского короля в феврале 1450 г. возобновить дело Жанны д'Арк оживило множество старых призраков. Карл VII не упоминал о Жанне с момента ее казни, в основном из-за неловкости, что перелом в его судьбе произошел благодаря женщине, которую Церковь осудила как колдунью и еретичку. Этот вопрос необходимо было решить, когда победа была окончательно одержана. Как отметил Гийом Буйе, парижский богослов, которому Карл VII поручил провести предварительное расследование, Жанна была осуждена за то, что она помогла ему вернуть королевство. Молчание короля, по словам Буйе, пятнало его честь и дискредитировало его достижения. Кардинал д'Эстутевиль, папский легат во Франции, проводивший еще одно предварительное расследование два года спустя, высказал примерно ту же точку зрения. Мать и братья Жанны требовали возмездия в отношении ее судей. Но многие другие предпочли бы забыть об этом эпизоде. Парижский Университет и кафедральный собор Руана, ставшие теперь опорой монархии Валуа, были одними из главных сторонников осуждения Жанны. Некоторые из ее судей были еще живы. Когда в 1455 г. после долгих предварительных разбирательств началось полномасштабное расследование предыдущего процесса, многие из тех, кто принимал в нем участие, дали показания. Почти все они утверждали, что он был подстроен англичанами, и прибегали к удобным провалам в памяти, когда речь шла об их собственной роли. Исход был столь же неизбежен, как и первоначальное осуждение. 7 июля 1456 г. статьи обвинений против Жанны были отменены по причине процессуальных нарушений, а ее признание было признано полученным под принуждением^[971].

Тома Базен, епископ Лизье, писал, что нормандцев никогда не удавалось удержать в подчинении ничем, кроме силы, и что они возвращались к своему "естественному" и "древнему" подданству, как только могли. Однако карьера самого Базена показала, что это слишком простое объяснение. В период расцвета ланкастерской Нормандии, в 1420-х годах, английское правление было в целом признано нормандцами. Значительная часть землевладельческой знати и большинство городских олигархий активно поддерживали ее. Многие французы обнаружили, что двусмысленное прошлое вернулось к ним после 1450 года. Среди них был и сам Базен. Среди них был и архиепископ Руссель, сыгравший столь заметную роль в сдаче Руана. Муниципальный чиновник, председательствовавший на собрании горожан при сдаче Кана, извинялся за задержку возвращения города в лоно королевства, которую он объяснял английским гнетом. При этом сам он в течение шестнадцати лет служил лейтенантом английского бальи. В целом после завоевания Нормандии чистка чиновничества не проводилась. Администраторы в Руане, виконты, собиравшие местные доходы, советники и магистраты крупных городов, судьи, тюремщики и палачи без проблем перешли на службу монархии Валуа. Но многие шрамы остались. Среди нормандцев было немало тех, кому английское покровительство принесло немало пользы и они опасались за свое будущее при новом режиме^[972].

Большинство руанцев, вероятно, были рады избавиться от англичан в 1450 г., но в течение следующих нескольких лет их энтузиазм по отношению к монархии Валуа ослаб, поскольку они столкнулись с ее централизаторскими устремлениями и значительно более высоким уровнем налогов. Управление Нормандией было передано в руки коннетабля Артура де Ришмона и графа Жана де Дюнуа. Вместе с ними в Нормандии появились такие стяжатели, как Пьер де Брезе, который был обязан своим положением королевской милости и с годами сколотил состояние на королевских должностях и спекуляциях землей. Как и другие крупные города Нормандии и других регионов Франции, Руан постепенно терял свою самостоятельность по мере того, как его муниципалитет втягивался в расширяющуюся сеть королевской власти. После нескольких лет существования в качестве столицы он стал еще одним провинциальным городом, управляемым из долины Луары. Карл VII упразднил многие провинциальные учреждения, созданные англичанами в Нормандии, в том числе местные аудиторские конторы и на некоторое время университет в Кане. Другие, такие как нормандские Штаты и апелляционный суд (Échiquier), были ограничены в своей независимости и полномочиях. Все это оскорбляло провинциальный патриотизм, который всегда был силен в Нормандии. К моменту проведения Генеральных Штатов в Туре в 1484 г. некоторые нормандцы забыли о трудностях английской оккупации и стали смотреть на нее через розовые очки. Делегация Руана сообщила собранию, что англичане никогда не грабили герцогство, не убивали и не налагали выкупы на его жителей, а постоянно старались защитить его от ужасов войны. По словам придворного хрониста герцогов Алансонских, писавшего примерно в то же время, значительная часть населения Нормандии по-прежнему считала английских королей законными наследниками Вильгельма Завоевателя^[973].

Наиболее значительные изменения произошли в сельской местности, где ланкастерское землеустройство было отменено с крайне разрушительными последствиями. Компьенский ордонанс Карла VII от 1429 г. давал право прежним владельцам вернуть свои земли, освободив их от всех притязаний со стороны покупателей или залогодержателей. Им разрешалось взыскивать задолженность по арендной плате без ограничения срока и требовать приведения имущества в то состояние, в котором оно находилось на момент бегства его владельца. Повторно издавая ордонанс в октябре 1450 г., король признал, что его применение в Нормандии после тридцати лет английского владычества встретило широкое сопротивление и было раскритиковано юристами как несправедливое. Однако Карл VII имел обязательства перед нормандскими изгнанниками и настаивал на том, что ордонанс должен быть применен. Более того, он постановил, что этот ордонанс должен превалировать даже над теми условиями, которые он сам предоставил городам при их сдаче. Ордонанс был приглашением к насилию и судебным тяжбам в таких масштабах, которые быстро переполнили суды. Дворяне, вернувшиеся с войсками, обычно могли силой изгнать захватчиков своих земель. Мелкие землевладельцы оказались в менее выгодном положении и часто сталкивались с трудностями при возвращении своих владений. Стоимость земли упала, иногда ниже стоимости судебного процесса. Арендаторов было мало, и у них не было денег, чтобы погасить задолженность по арендной плате, особенно если они уже выплачивали ее своим английским лендлордам. Преследовать их было бессмысленно. Многие споры заканчивались компромиссом. Но даже те, кому удалось вернуть свою собственность, обнаружили, что она сократилась в результате военных действий и эмиграции. Поселения были заброшены. Здания лежали в руинах. В Танкарвиле вернувшийся Гийом д'Аркур, обнаружил, что его замок полуразрушен, а доходы резко сократились после его захвата в 1419 г. Греями из Хетона. Еще до восстания в Па-де-Ко в 1435 г. Греям удалось получать лишь около 60% от довоенного дохода домена. С тех пор доходы упали еще больше, в худшем случае до шестой части от первоначального уровня. Луи д'Эстутевиль вернул себе владения своего отца после четверти века капитанства в Мон-Сен-Мишель, но обнаружил, что они обременены долгами, возникшими в то время, когда их занимали герцоги Бедфорд и Сомерсет. Подобные истории наверняка были хорошо знакомы многим вернувшимся землевладельцам^[974].

Горстка английских поселенцев в Нормандии предпочла остаться, присягнув на верность Карлу VII и подкрепив свои титулы королевскими пожалованиями. Некоторые из них были солидными людьми, такими как Ричард Мербери и Джон Эдвард, которые натурализовались и слились с местной знатью. Другие были весьма скромными людьми, такими как Томас Бартон, взявший в аренду дом в Кане в тот самый день, когда город был сдан французам; или Оливер Мартин, один из маршалов армии Сомерсета в Кане, который прослужил в Нормандии не менее двадцати четырех лет и лишился своего имущества в Англии, отказавшись уехать; или люди, женившиеся на местных жительницах, как Томас Чисволл, лейтенант из Валони, который, как мы видели, присоединился к французскому гарнизону Мон-Сен-Мишель; или Джон Фирмен, бывший помощник Мэтью Гофа, который поселился в Сен-Сюзанн и получил место при дворе герцога Алансонского^[975].

Подавляющее большинство английских поселенцев в Нормандии уехало в Англию. Об их жалкой судьбе лондонцы узнали, когда на улицах столицы стали появляться беженцы из Нормандии, пылавшие злобой против министров короля. Первые группы из Байе появились в июне. Вскоре к ним присоединились жители Кана. По словам их капитана, они "вышли из Нормандии в крайней нужде, как голодные нищие". Некоторые, по-видимому, присоединились к повстанцам Джека Кэда. Другие, не имея ни денег, ни дома, бесцельно бродили по городу, объединяясь в разъяренные толпы. 21 июля 1450 г. одна такая толпа ворвалась во францисканскую церковь в Ньюгейте, где после казни был похоронен лорд Сэй. Они сняли герб Сэя со столба у могилы и перевернули его — традиционный ритуал бесчестия отсутствующих и умерших. Они бродили по улицам в поисках зданий с гербом герцога Саффолка, чтобы сорвать и осквернить их. 28 июля они столпились вокруг Вестминстерского дворца, заблокировали короля внутри и не позволили ему уехать на праздник Успения в его новый колледж в Итоне. 1 августа герцог Сомерсет вернулся в Англию во главе колонны деморализованных солдат из Кана. Через несколько дней за ними последовали и мирные жители Кана: мужчины, женщины и дети, тащившие через Чипсайд телеги, наполненные доспехами, постельным бельем и мебелью "в очень бедном виде, на который жалко смотреть", — писал юрист Роберт Бейл. В надежде на то, что они уйдут, Совет раздавал милостыню, которой хватало на пятнадцать дней жизни. Советники оплатили погребение одного несчастного, который упал и умер на Флит-стрит. Городская корпорация считала, что сидит на пороховой бочке. Когда 25 августа открылась ежегодная ярмарка Святого Варфоломея, наготове стояло 300 вооруженных всадников^[976].

Большинство беженцев из Нормандии были вынуждены покинуть страну, в которой они рассчитывали провести остаток жизни. Они построили себе дома во Франции, женились на местных женщинах и создавали семьи. Более богатые из них делали вклады в местные церкви, как, например, Фульк Эйтон, капитан Кодбека, который заплатил английскому мастеру за витраж в недавно построенной городской церкви, изображающий Святого Георгия и Богородицу со Святой Екатериной и Святым Михаилом, над которым возвышался его герб и девиз: Je m'y oblige (Это мой долг). Он сохранился до сих пор. На более низком социальном уровне другие люди занимали незначительные должности в нормандской администрации с хорошим жалованьем (когда оно выплачивалось) или получали скромные земельные пожалования. Их жизнь в Нормандии часто была нелегкой, но она давала возможность иметь более высокий статус и доход, чем тот, который они могли бы иметь в Англии.

После возвращения судьбы беженцев сильно разнились. Томас Гауэр, последний защитник Шербура, нажил деньги на выкупах и пиратстве у нормандского побережья и, должно быть, перевел изрядную часть их в Англию. Он вернулся на родину с женой-француженкой и семьей, приобрел ценное поместье в Клэпхеме, дом в Саутварке и недвижимость в Ламбете и Чингфорде, после чего начал долгую и успешную карьеру законника. Ему повезло больше, чем многим другим. Проведя более четверти века в кровопролитных войнах во Франции, Мэтью Гоф вскоре после возвращения был убит в сражении с повстанцами Джека Кэда на Лондонском мосту. Сэр Роберт Джеймс, лейтенант Гофа в Байе, служил в Нормандии с 1417 г. и потерял все, когда город пал. Он вернулся в Англию без пенса в кармане. Оливер Кейтсби, защищавший Донфрон, был взят в плен во время осады и вернулся разоренным, чтобы умереть от "тоски сердца" в страшной нищете в Вестминстере. Те, кто женился на француженках, обнаружили, что в Англии к их женам относятся с подозрением. В петиции, которая, судя по всему, была представлена в Парламент в ноябре 1450 г., содержалась жалоба на то, что их "принимают за шпионов" и не разрешают въезжать и выезжать из страны без специального разрешения. Эти случаи были более типичными, чем случай Гауэра^[977].

Особое недовольство выражали солдаты и поселенцы из графства Мэн. Суммы, предназначенные для выплаты им компенсаций, были направлены герцогом Сомерсетом на другие расходы. Никто из них, кроме самого Сомерсета и друга короля виконта Бомонта, не получил ни пенса. Многие из них были простыми солдатами, получившими небольшие земельные наделы в Мэне в награду за службу в битве при Вернёе. Другие купили там недвижимость или женились на местных женщинах, имевших собственное наследство. Некоторые вложили все свои средства благоустройство. Эти люди потеряли не только имущество, но и статус. "Они отправились в Мэн, — говорилось в их прошении королю, — чтобы иметь средства для лучшей жизни и занять достойное положение на вашей службе", но теперь оказались в нищете. Они требовали компенсации из состояния тех, кто "нечестиво и изменнически" посоветовал королю отдать графство. В примечании к петиции говорится о том, что она была отклонена и утверждалось, что многие из просителей либо остались во Франции и присягнули на верность врагам короля, либо вернулись в Англию, где умерли в нищете, либо занялись преступной деятельностью и попали в тюрьму или на виселицу^[978].

Французские офицеры на службе английского короля и сторонники ланкастерского режима представляли собой особый случай. Известно, что за десять лет после падения Нормандии в Англию переселилось более двухсот французов из северных провинций. На самом деле их было гораздо больше, поскольку мы знаем лишь о меньшинстве тех, кто получил вид на жительство или фигурирует в налоговых отчетах. Большинство из них были слугами или мелкими ремесленниками, которые, вероятно, приезжали с семьями более крупных фигур. Некоторые из них были слишком тесно связаны с ланкастерским режимом, чтобы иметь какое-либо будущее в королевстве Валуа. Особенно это касалось тех, кто участвовал в переговорах с Карлом VII по поводу захвата Фужера — неблагодарная роль, заклеймившая их как предателей и обманщиков в глазах советников французского короля. Солдат, ставший юристом, Жан Ленфан бывший председателем высшего суда герцогства в период с апреля по июль 1450 года, потерял все свое имущество во время французского завоевания и прибыл с семьей в Англию, не имея ни денье за душой. Луи Галле был офицером Шатле и эшевеном Парижа во времена герцога Бедфорда, а после падения Парижа переехал в Руан и стал членом Большому Совета. Он имел несчастье быть другом Франсуа де Сурьена и находился при дворе Карла VII, когда пришло известие о взятии Фужера. Галле, по-видимому, начал с того, что попытался пристроиться при новом режиме в Руане, поскольку осенью 1449 г. он помогал французским чиновникам в расследовании инцидента в Фужере. Но уже через три года он тоже уехал в Англию и поселился в Лондоне. По меньшей мере три члена секретариата Большого Совета последовали за ним по проторенной дороге в Англию, как и небольшое число коренных нормандцев, сделавших карьеру в английских армиях. Некоторые из этих изгнанников жили в Англии на пенсию от английского казначейства. Другие, например французский секретарь Генриха VI Жерве ле Вульре, пользовались определенным влиянием при дворе. Луи Галле поддерживал контакты с эмиссарами французских оппозиционеров, замышлявших заговор против Карла VII. Ле Вульре был достаточно важной персоной, чтобы парламентарии подали прошение о его удалении от королевского двора^[979].

* * *

Возвращающиеся английские солдаты и поселенцы, численность которых составляла уже несколько тысяч человек, становились серьезной угрозой общественному порядку не только в Лондоне, но и в восточной Англии и на большей части юга, где спорадические вспышки насилия продолжались всю осень 1450 года. Они сопровождались громкими требованиями принять меры против герцога Сомерсета и оставшихся в живых приближенных герцога Саффолка. Придворные и пэры принялись заполнять пустоту, образовавшуюся в результате все более очевидной некомпетентности короля и падения герцога Саффолка. Перед лицом хаоса и банкротства внутри страны, а также растущего страха, что следующими падут Гиень и Кале, 24 и 25 августа в Вестминстере собрался еще один Большой Совет, второй за месяц. Вероятно, именно этот Совет одобрил выбор герцога Сомерсета в качестве преемника Саффолка. Несмотря на неудачу в Нормандии и непопулярность на родине, в глазах политического истеблишмента его кандидатура была весьма привлекательной. Будучи Бофортом, он был членом королевской семьи, но, в отличие от герцога Йорка, не рассматривался как альтернативный король. В отличие от герцога Саффолка, он не был крупным территориальным магнатом, представлявшим угрозу региональным интересам других пэров и в отличие от молодого и неуравновешенного герцога Эксетера, его не подозревали в симпатиях к мятежникам. Уже через несколько недель после возвращения Сомерсет был принят в Совет и назначен констеблем Англии^[980].

5 сентября 1450 г., менее чем через три месяца после роспуска предыдущего Парламента, был объявлен созыв нового. Через два дня герцог Йорк вернулся из Ирландии и высадился в северном Уэльсе с большой военной свитой. Правительство восприняло его возвращение с опаской, поскольку герцог пользовался поддержкой среди повстанцев и в некоторых политических кругах. Считалось, что его камергер сэр Уильям Олдхолл вместе со своими сторонниками в Англии замышляет посадить его на трон. Сам Йорк считал, что ему грозит обвинение в государственной измене и что офицеры короля в северном Уэльсе получили приказ арестовать его, как только он высадится на берег. Наиболее правдоподобной причиной возвращения герцога была та, которую он назвал сам. В Англии XV века было опасно оставлять обвинения в измене без ответа и Йорк хотел встретить их лицом к лицу. "Меня известили, — писал он королю, — что в отношении меня в Вашем превосходнейшем присутствии были сказаны разные слова, которые должны были бы послужить моим позором и упреком". В своем ответном послании король не отрицал этого. Однако если первоначально Йорк и преследовал такую цель, то вскоре он стал главным объектом более широкой оппозиции правительству. Он не ожидал увидеть во главе правительства герцога Сомерсета, человека, которого он презирал и который сместил его с поста лейтенанта в Нормандии только для того, чтобы возглавить потерю всего герцогства. Йорк сам понес большие убытки в результате французского завоевания и был возмущен тем, что правительство не оплатило его огромные долги, накопившиеся за время его пребывания на посту лейтенанта в Нормандии и Ирландии, в то время как большинство долгов Сомерсета были оплачены быстро и в полном объеме.

Во время похода по Англии к герцогу Йорку присоединились вооруженные арендаторы из его владений в валлийских марках и друзья в Уест-Кантри. К моменту въезда в Лондон, 27 сентября, на аудиенцию к королю у него за спиной находилось около 3.000 вооруженных людей. Через несколько дней после этого герцог написал королю нечто вроде манифеста, копии которого были распространены повсеместно. Он призывал к реформе правительства, исправлению правовой системы, восстановлению порядка в графствах и наказанию неуказанных "злоумышленников". Йорк предложил себя в качестве инструмента Генриха VI для осуществления этой политики, что являлось откровенным стремлением к власти. Король и его окружение были напуганы вооруженной свитой Йорка и сообщениями о том, что его союзники в стране собирают собственные вооруженные отряды. Йорку был послан обтекаемый ответ. Король не принял предложение Йорка о своих услугах. По его словам, он в будущем не станет править через одного советника, задействует "компетентный и значительный Совет", более широкий, чем до сих пор, в который будет включен и сам Йорк. Этот ответ, подготовленный, вероятно, канцлером Кемпом, был грамотно составлен и, возможно, успокоил некоторых людей, которые в противном случае присоединились бы к герцогу Йорку. Тем временем придворные офицеры Генриха VI начали собирать своих приближенных, готовясь к открытию Парламента и, как казалось, к жестоким разборкам с противниками правительства^[981].

Парламент открылся в Вестминстере 6 ноября 1450 г. в атмосфере сильного волнения. "Народ стоял в большом страхе и сомнениях", — сообщал Роберт Бейл. Правительство запретило публичное обсуждение и "вмешательство" в дела Парламента. Офицеры городской корпорации пытались разоружить сторонников Йорка у городских ворот, но толпы людей, вооруженных мечами, кинжалами и топорами, прорвались внутрь. Магнаты разделились на сторонников и противников герцога Йорка. Многие из них приехали с большими вооруженными свитами, которые разместили в своих городских особняках. Лондонские толпыотражали разногласия между пэрами. К стенам и дверям прибивали листовки. По улицам бродили банды, вывешивавшие гербы Йорков, в то время как соперничающие банды срывали их. В Вестминстере парламентарии проявили свои симпатии, избрав спикером сэра Уильяма Олдхолла, правую руку Йорка и сразу же перешли к обвинениям в адрес советников короля. В первый же день заседаний они представили петицию о реабилитации герцога Глостера,  рассказали о его доблестных деяниях при Генрихе V и годах службы Генриху VI и потребовали посмертно снять с него обвинения в государственной измене, выдвинутые на заседании Парламента в Бэри в 1447 году. Было также предложено объявить импичмент тем, кто считался виновным в его убийстве^[982].

Герцог Йорк не присутствовал на заседаниях Парламента в первые дни его работы. Он удалился в свой замок в Ладлоу в валлийских марках, чтобы собраться с силами. Когда же он все-таки появился, то постарался сделать это максимально эффектно. 23 ноября он въехал в Лондон со всей своей свитой за спиной и обнаженным мечом в руках. Лондонцы бурно приветствовали его, заполняя улицы и толпясь вокруг его кавалькады. Посол Тевтонского ордена, наблюдавший за этим зрелищем, сообщил, что Йорку потребовалось четыре часа, чтобы проехать по Чипсайду. Его союзник, герцог Норфолк, последовал за ним на следующий день в сопровождении "большой толпы" в доспехах, с шестью трубачами впереди. Герцог Йорк обнародовал еще один манифест, в котором более конкретно указал "злоумышленников", которых он хотел бы привлечь к ответственности. Это были люди, ответственные за развал правопорядка в Англии, утечку королевских доходов, потерю Нормандии и Мэна и, косвенно, за восстания в Англии. Речь шла о преступных дипломатах, чьи изменнические сделки с французским двором, как утверждалось, привели к потере Иль-де-Франс, Нормандии, Мэна и Анжу. Герцог призвал рыцарскую и судейскую комиссии выявить виновных и предать их суду.

Взяв пример с герцога Йорка, парламентарии составили еще одну петицию, на этот раз об исключении из суда двадцати девяти нежелательных лиц. Большинство из них были приближенными герцога Саффолка, были вовлечены в дела Франции и Нормандии или по тем или иным причинам стали объектами нападения со стороны повстанцев Джека Кэда в начале года. Герцог Сомерсет и герцогиня Саффолк были первыми номерами в этом списке, в который также вошли сэр Томас Ху, бывший канцлер Нормандии, лорд Гастингс, бывший камергер Нормандии, аббат Боулерс и лорд Дадли. Обвинение против Сомерсета, а также, предположительно, против Ху и Чемберлена, заключалось в том, что они предали Нормандию. Ответ Генриха VI гласил, что он не имеет причин для их отстранения, но все же отстранит их от должностей на год, пока будут рассматриваться выдвинутые против них обвинения^[983].

Возможно, именно этот ответ спровоцировал новый бунт, начавшийся 30 ноября 1450 г. и продолжавшийся почти всю следующую неделю. Разъяренная толпа ворвалась в Вестминстер-холл, протестуя против того, что против герцога Сомерсета и других "предателей" ничего не предпринимается. 1 декабря толпа численностью около 1.000 человек попыталась убить герцога. Бунтовщики ворвались в его жилище в доминиканском монастыре Ладгейт. Сомерсету удалось бежать в лодке по реке и укрыться в Тауэре. Но его имущество было разграблено, а монастырь разгромлен. Позднее утверждалось, что это нападение было организовано сэром Уильямом Олдхоллом, и есть основания полагать, что так оно и было. На следующий день толпа прошла по Лондону, врываясь и грабя дома реальных или мнимых "предателей", включая Ху и Гастингса. Лишь демонстрация силы и показательная казнь положили конец этим беспорядкам. Однако, можно сказать с уверенностью, что это были первые вспышки гражданской войны, которой суждено было уничтожить дом Ланкастеров. То, что англичане разрывают друг друга на части во время войны с внешним врагом, не осталась незамеченной теми, кто наблюдал за королем в декабре 1450 г., когда он проехал по улицам Лондона для подавления беспорядков вместе со своими придворными войсками и вооруженными свитами лордов. "Это было бы великолепное и славное зрелище, — заметил один из них, — если бы оно происходило во Франции, а не в Англии"^[984].

Глава XIV. Гасконь и за ее пределами, 1450–1453 гг.

Крах Турского перемирия стал шоком для Гаскони. Администрация в Бордо не была проинформирована о нападении на Фужер и была удивлена последовавшими за ним репрессиями в Сентонже. Возвращаясь из визита в Бордо, капитан Коньяка не подозревал, что уже находится в руках врага, пока не был арестован у собственных ворот. В военном отношении регион был еще более уязвим, чем Нормандия. Английских войск там почти не было. Никакой существенной помощи, ни деньгами, ни людьми, Бордо не получал с тех пор, как шесть лет назад сенешалем стал сэр Уильям Бонвиль. Бонвиль, хотя номинально и оставался на своем посту, воспользовался перемирием, чтобы вернуться в Англию зимой 1445–46 гг. и, хотя, по всей видимости, намеревался вернуться, так и не вернулся. В его отсутствие главной фигурой в бордоском правительстве стал мэр Бордо сэр Гадифер Шортхоз. В 1449 г. Шортхоз был уже немолод. Он прибыл на юго-запад молодым человеком в 1413 г., вероятно, в составе армии герцога Кларенса, и провел там всю оставшуюся жизнь. После периода службы в качестве солдата удачи в центральной Франции он в 1433 г. стал мэром Бордо, и с тех пор занимал этот пост. Кроме того, он был влиятельным человеком в долине Дордони, где являлся капитаном Бержерака и сеньором Бирона. Шортхозу удалось стабилизировать ситуацию в регионе после катастрофы 1442 г., но он не имел влияния в Вестминстере и не обладал достаточной властью над гасконской знатью, от которой в конечном итоге зависела оборона герцогства. Когда перемирие провалилось, Совет в Бордо мог рассчитывать лишь на небольшое число знатных семей, имевших прочные традиционные связи с английскими королями, а также на приморские города Бордо и Байонну, которые занимали привилегированное положение и имели важные торговые связи с Англией. Однако очевидная неспособность английского правительства защитить свои гасконские территории лишила его поддержки многих гасконцев, особенно в городах внутренних областей. Мало кто был готов рисковать жизнью и состоянием ради, казалось бы, умирающего режима. Французские министры хорошо знали об этом, так как в Борделе у них были сторонники и шпионы, которые регулярно информировали о положении дел в стране^[985].

Лейтенантом Карла VII на юго-западе был Гастон IV, граф де Фуа. Ему было выгодно, чтобы перемирие сорвалось, так как это позволило бы ему расширить свои владения за счет англичан. Когда французский король объявил войну, Гастон не теряя времени начал наступление на немногие оставшиеся английские крепости к югу от Адура. Сопротивление было очень незначительным. В конце июля 1449 г. Гастон осадил пиренейскую крепость Малеон в баскской провинции Суль, самый южный форпост английской Гаскони. Расположенный вблизи границ Франции, Кастилии и Наварры, Малеон в свое время был назван спикером Палаты Общин "ключом к трем королевствам". Он принадлежал давнему приверженцу англичан Луи де Бомону, наследственному альфересу (знаменосцу) Наварры. Совет в Бордо поспешил направить к крепости подкрепление, но после непродолжительной осады Бомон перешел на сторону французов и сдал крепость графу де Фуа. Его отступничество привлекло внимание знати всего региона. Жан, сеньор де Люкс, чья семья на протяжении нескольких поколений была вассалом английских королей, во главе нескольких сотен человек явился к графу де Фуа, чтобы принести оммаж Карлу VII. Они прибыли с красным крестом Англии на тунике, а уехали с белым крестом Франции. Из Суль Гастон де Фуа перебрался в провинцию Лабур и осадил крепость Ла-Гиш на реке Адур, являвшуюся частью внешней обороны Байонны. Гасконский гарнизон Ла-Гиша сражался более стойко, чем в Малеоне, была также предпринята серьезная попытка деблокировать крепость из Байонны. Но и Ла-Гиш сдался в декабре 1449 года. Это событие, как и падение Малеона, привело к массовому дезертирству в окрестностях. После падения Ла-Гиша графу де Фуа подчинились 15 замков, и Байонна оказалась окруженной вражеской территорией^[986].

В конце года гасконские Штаты направили в Вестминстер делегацию, которую возглавил Пей дю Таста, декан коллежской церкви Сен-Серен в Бордо. Это было последнее из целой череды гасконских посольств, направленных с целью побудить английское правительство к действию. Совету не нужно было напоминать о слабости Гаскони, но огромные усилия, потребовавшиеся для сбора армии сэра Томаса Кириэлла для Нормандии, исключали возможность отправки помощи и туда. Только после того, как армия Кириэлла была разгромлена при Форминьи, были предприняты какие-либо шаги по спасению герцогства. В течение последующих недель план постепенно обретал форму. В окончательном виде он предусматривал набор армии в 3.000 человек, девять десятых из которых были лучники. Предполагалось, что большинство из них будет нанято среди безработных солдат, вернувшихся без пенса в кармане из Нормандии летом 1450 года. Идея заключалась в том, чтобы укрепить Гасконь и при этом увезти этих людей подальше от политически взрывоопасной атмосферы Лондона и юго-восточной Англии. Командование экспедицией было возложено на Ричарда Вудвилла, лорда Риверса, который был назначен сенешалем Гиени сроком на пять лет. У Вудвилла было яркое прошлое и еще более яркое будущее. Он был джентльменом из Нортгемптоншира и какое-то время служил в Нормандии под началом герцога Бедфорда. Вернувшись в Англию после смерти герцога, он шокировал английские и бургундские дворы, тайно женившись, без разрешения короля, на молодой вдове Бедфорда Жаккетте де Люксембург, даме гораздо выше его по положению. За это он был оштрафован на 1.000 фунтов стерлингов, но зато разбогател и поднялся по социальной лестнице. В 1448 г. он был возведен в пэрство как лорд Риверс^[987].

Армия Риверса должна была отплыть из Плимута к концу сентября 1450 г., и если бы ему удалось уложиться в график, его прибытие могло бы существенно изменить ситуацию. Однако его планам помешала череда политических катастроф в Англии. За крахом администрации во время восстания Кэда последовало несколько месяцев, в течение которых все силы правительства и самого Риверса были поглощены его подавлением. В то же время старая борьба за местное влияние между Куртене и Бонвилями в Девоне привела к анархии большую часть региона, где должна была собраться армия Риверса. Набор войск начался только в сентябре 1450 г. и продолжался с перебоями в течение последующих месяцев. Как всегда, неизменной проблемой оставалась нехватка денег для их оплаты. Подоходный налог, принятый Парламентом в июне, оказался неудачным. Громоздкий процесс оценки затянулся из-за административного хаоса в центре и нарушения порядка в графствах. Даже в тех регионах, где оценка была проведена, было широко распространено несогласие со ставками, которые, как считалось, были слишком тяжелыми для более бедных налогоплательщиков. Правительство рассчитывало на скорейшее принятие решения о налогообложении в Парламенте, который открылся в ноябре. Но его надежды рухнули из-за паники, вызванной потерей Нормандии, стремления герцога Йорка к власти и требований Палаты Общин принять акт о отмене королевских пожалований. К моменту рождественского перерыва в работе Парламента, 18 декабря, ни о каких субсидиях речи не шло. Вместо этого Палата Общин просто подтвердила июньскую субсидию по несколько более низким ставкам и призвала к большей аккуратности при ее сборе. К тому времени английское герцогство Гиень уже начало рушиться^[988].

* * *

После падения Шербура Карл VII расплатился с большей частью армии, сражавшейся в Нормандии. В начале сентября 1450 г., в то время как по всей Франции проходили благодарственные и праздничные процессии, король председательствовал на Большом Совете в Туре, где рассматривался дальнейший ход войны. Перед Карлом VII стояла дилемма, которая не давала покоя его предшественникам со времен катастрофы при Креси за столетие до этого: стоит ли рисковать и воевать на два фронта одновременно. Хотя вся Нормандия была отвоевана, министры короля продолжали жить в страхе перед новым вторжением англичан на нормандское побережье. Чтобы предотвратить это, они были вынуждены разместить в нормандских гарнизонах 4.400 человек, что не намного меньше численности гарнизонов, которые англичане содержали в период расцвета ланкастерской Нормандии. В конце 1450 г. уполномоченные французского короля сообщили Штатам Нормандии, что они рассчитывают тратить на содержание гарнизонов провинции 400.000 ливров в год. По итогам собрания в Туре было принято решение отправить скромную армию численностью от 2.000 до 3.000 человек для прощупывания обороны Гаскони на севере. Командовать этой армией было поручено Жану, графу де Пентьевр, и Потону де Сентраю. Их поддерживал артиллерийский обоз под командованием Жана Бюро и набранные из местных жителей войска под командованием Арно Аманье, сеньора д'Орваль, младшего сына сеньора д'Альбре. Финансовому чиновнику Жану ле Бурсье было поручено нанять флот для блокады Бордо и Байонны^[989].

Кампания началась в середине сентября 1450 г. и продолжалась всего шесть недель. Она подтвердила уже имевшиеся подозрения, что английское герцогство практически беззащитно. Бержерак был главным английским городом на реке Дордонь. Его каменный мост обозначал восточный предел английской власти. Ни мост, ни город не были хорошо укреплены. Гадифер Шортхоз заперся в городе и стал организовывать оборону, но увидев, что Жан Бюро начал устанавливать свои пушки, отказался от этой затеи. Французская армия пронеслась по долине Дордони за Сен-Фуа-ла-Гранд. Повсюду жители городов заблаговременно открывали свои ворота. Французы не встречали сопротивления, пока не добрались до Жансака, единственной крепости с гарнизоном в этом регионе, которую они взяли штурмом. Под Жансаком французская армия разделилась на несколько отрядов, которые разошлись во все стороны, захватывая необороняемые места. Самая крупная группа, которой командовал сам сеньор д'Орваль, направилась на юг, переправилась через Гаронну и заняла город Базас, традиционно являвшийся опорным пунктом сеньоров д'Альбре. Оттуда он с 500 бойцами двинулся вниз по Гаронне и в конце октября внезапно появились у Бордо.

Находившийся в городе, Шортхоз решил атаковать неприятеля. Он собрал вокруг себя все, что осталось от верной ему знати Борделе и Ландов. Кроме того, в его распоряжении были остатки отряда лучников Бонвиля и несколько солдат, недавно прибывших в порт с ежегодным винным флотом из Англии. 1 ноября 1450 г. все войска во главе с Шортхозом, сопровождаемые городским ополчением под командованием его гасконского заместителя, вышли из города. Обе армии встретились у пригородной деревушки Ле-Аян на полуострове Медок к северу от города. Несмотря на значительное превосходство в численности над французами, англо-гасконцы наступали в беспорядке и были разбиты более дисциплинированным отрядом д'Орваля. Шортхоз бежал с поля боя верхом, бросив пеших горожан-ополченцев, которые были перебиты во время преследования. После боя герольды насчитали на поле около 2.000 убитых гасконцев. В последующие дни раненых и убитых собирали и привозили в город на телегах. Толпы людей собирались у ворот, чтобы посмотреть на происходящее. Этот разгром, пагубно сказался на моральном состоянии защитников Бордо, что в полной мере проявилось в следующем году. Из Базаса, куда он отступил после сражения, д'Орваль и его соратники доложили королю, что Гиень будет завоевать еще легче, чем Нормандию. Они полагали, что имея еще 1.200 человек, удастся завершить кампанию в течение зимы^[990].

* * *

Первые сообщения о наступлении французов были доставлены в Вестминстер в начале ноября 1450 г. экипажами кораблей, торговавших из Бордо, но полный разгром стал очевиден только к новому году. Его политические последствия были приглушенными, поскольку к тому времени популярность герцога Йорка стала угасать. Его неспособность как лидера партии становилась все более очевидной. Ричард Йорк был гордым и вспыльчивым человеком, упрямым, резким и лишенным рассудительности. Его роль в сборе армии для противостояния королевскому двору и поощрении насилия в Лондоне лишила его многих союзников среди лордов, которые в конце-концов сплотились против него. Парламент, который был его главной политической платформой, был закрыт на Рождество. Оппозиция правительству переместилась в деревни и на улицы городов. В январе 1451 года произошло новое восстание в Кенте. Зачинщиком восстания считался один из придворных Йорка по имени Стивен Кристмас, который распространял слухи о том, что Генрих VI планирует опустошить графство в отместку за восстание Кэда. Восстание было жестоко подавлено королем с помощью Сомерсета, Толбота и Эксетера. На заседаниях мировых судей в Кентербери и Рочестере многие были осуждены за измену, за то, что "больше благоволили к герцогу Йорку, чем к королю". Более ста человек были привлечены к ответственности, повешены и четвертованы^[991].

Вторая сессия Парламента открылась как раз в тот момент, когда восстание в Кенте только разгоралось, и была почти полностью посвящена продолжающейся одержимости Палаты Общин отменой королевских пожалований. Прежний статут был выхолощен исключениями и мало чего достиг. Парламентарии настаивали на принятии нового, более жесткого закона. Министры короля не могли вести две битвы одновременно и решили пойти на компромисс с Палатой Общин. Они согласились на более жесткий статут отмены пожалований, а затем приступили к консолидации власти правящей группы вокруг герцога Сомерсета. Несколько из двадцати девяти придворных, осужденных Палатой Общин как подручные герцога Саффолка и его друзей, в первые месяцы 1451 г. предстали перед Парламентом или лондонскими судами и были оправданы. О "объективном и содержательном ответе", который король обещал Йорку в октябре, было тихо забыто. Сам герцог Йорк был исключен из Совета. Парламентарии были этим возмущены. Вскоре после Пасхи они были созваны на третью сессию в надежде, что теперь, когда спор о отмене пожалований утих, они согласятся на новые налоги. Но сессия резко оборвалась, когда Томас Янг, ставленник герцога Йорка, заседавший от Бристоля, подал петицию о признании Йорка законным наследником престола. Король и его министры не были готовы уступить столь значительный статус своему самому известному противнику. Парламентарии, в свою очередь, отказались приступать к другим делам до тех пор, пока не получат удовлетворения по петиции Янга. В ответ на это король распустил Парламент и отправил Янга в Тауэр вместе с несколькими другими офицерами и советниками герцога. Естественно, что никакой финансовой поддержки не последовало. В результате Риверс и его капитаны оказались в затруднительном положении^[992].

Посадка армии на корабли была сложным моментом в жизни каждого средневекового порта. Улицы были заполнены скучающими, нетерпеливыми солдатами, ожидающими своего часа. К ним присоединялись толпы моряков, торговцев, воров и проституток. Нужно также было разместить и накормить лошадей. На причалах в бочках скапливались запасы. Зимой 1450–51 гг. в Плимуте собирали людей для армии Гаскони. Авансы им нечем было платить. Корабли собирались в порту, но не было денег ни для их владельцев, ни для экипажей и они стали уходить. Солдаты принялись грабить окрестные деревни. Правительство смогло занять небольшие суммы под залог будущих налоговых поступлений, но более или менее значительные суммы начали поступать в казну только в начале лета. Посадка на корабли была перенесена на конец февраля 1451 г., затем на март, апрель, май и, наконец, на 23 июня. Тем временем Совет в Бордо проявлял все большую тревогу. Бидо де Виль, гасконский дворянин, которого часто нанимали в качестве агента для работы с правительством в Вестминстере, прибыл в Англию в феврале 1451 г. с очередным срочным призывом о помощи. Через месяц он жаловался, что не может получить даже ответа на свои письма^[993].

* * *

Бидо де Виль еще находился в Англии, когда Карл VII созвал очередной Большой Совет в Туре в конце марта 1451 года. Активная подготовка к вторжению в Гасконь к этому времени велась уже несколько недель. Сундуки военных казначеев вновь наполнялись после больших финансовых затрат в Нормандии. На Лангедойль была наложена талья в 120.000 ливров, на Лангедок — еще столько же. Жан ле Бурсье недавно вернулся из Кастилии. Ему не удалось заручиться услугами кастильского военного флота для блокады Жиронды. Но кастильский король Хуан II разрешил ему нанять в портах северной Кастилии шесть карраков, на борту которых находилось около 600 солдат. Еще шесть больших судов были наняты в Ла-Рошели. Жан Бюро предоставил галеру и другие гребные суда. В районе Жиронды активно действовали французские шпионы. Арно Аманье д'Орваль сообщал, что в Борделе нет никаких признаков того, что из Англии ожидается подкрепление. Капитан Дьеппа отправил корабли в крейсерство вдоль южного побережья Англии в поисках признаков наличия флота транспортов. Агенты Жака Кёра собирали сплетни в английских городах. Из этих источников французские министры, вероятно, узнали о беспорядках в Англии и проблемах армии лорда Риверса^[994].

Большой Совет в Туре одобрил планы немедленного вторжения в Гиень, надеясь завершить завоевание до того, как туда доберется армия Риверса. Стратегия была такой же, как и в Нормандии, — атаковать сразу с нескольких направлений, чтобы растянуть тонкую линию английской обороны до предела. Граф Дюнуа получил под командование 4.600 человек, которых можно было собрать по первому требованию из ордонансных рот и вольных стрелков. Набор свит дворян центра и севера занял бы больше времени, и ожидалось, что они подойдут уже в ходе кампании. Сам Дюнуа намеревался наступать непосредственно на Бордо с севера через равнину Сентонж. Вторая армия, под командованием графа д'Арманьяка, должна была быть набрана в Лангедоке и действуя самостоятельно, продвигаться вниз по долине Гаронны. Третья армия, под командованием сеньора д'Альбре и графа де Фуа, должна была атаковать с юга через Ланды. В разгар кампании Дюнуа рассчитывал иметь в строю около 20.000 человек, распределенных между тремя фронтами. Для снабжения армии по морю был создан тщательно продуманный комиссариат^[995].

По данным разведки Дюнуа, сэр Гадифер Шортхоз располагал всего лишь 2.500 человек, которые могли противостоять французскому наступлению. За исключением примерно 200–300 английских лучников, все они были гасконцами, набранными из жителей Бордо или предоставленными теми немногими дворянами, на которых Шортхоз еще мог рассчитывать. Все они были сосредоточены в важнейшем районе вокруг самого Бордо. Оборона этого региона зависела от сети водных путей к востоку от города: нижнего течения Дордони и Гаронны и широкого устья Жиронды, в которую впадали обе реки (Карта VI). На северной стороне Жиронды и Дордони располагалась линия английских опорных пунктов, включавшая обнесенные стенами города Блай, Бург, Либурн и Кастильон, а также крепость Фронсак под Либурном. Все эти места были доступны на лодках из Бордо, что позволяло легко перебрасывать между ними войска и припасы. Эта система доказала свою эффективность в 1406–07 гг., когда Людовик Орлеанский предпринял прямую атаку через Сентонж, но был остановлен у самой кромки воды.

Шортхоз основал свою штаб-квартиру в Блай. С ним находились ведущие гасконские дворяне и около 800 человек. Кроме того, в Бордо были реквизированы пять крупных вооруженных торговых судов для сдерживания французского флота в Жиронде. Далее к югу, в долине Гаронны, гасконские гарнизоны охраняли подступы к Бордо со стороны реки в Рионе и Сен-Макере. Однако на юге герцогство оказалось полностью беззащитным. Река Адур традиционно была его главной линией обороны, но почти все основные крепости и переправы через реку, кроме Дакса, теперь находились в руках французов. Английским командующим в этом секторе был Джордж Свиллингтон, сквайр, чья решительная оборона Ла-Реоля спасла Бордо в 1442 году. С тех пор он значительно преуспел и за счет дезертирства гасконской знати, собрал много конфискованного имущества, вошел в королевский Совет в Бордо став одной из самых влиятельных фигур в герцогстве. В 1451 г. Свиллингтон был мэром Байонны и капитаном Дакса. Дюнуа доложил королю, вероятно, на основании допросов пленных, что план англичан состоял в том, чтобы задержать французов на срок до четырех месяцев, достаточный для того, чтобы армия Риверса смогла добраться из Англии. Но шансы англичан на успех были невелики. Моральный дух французов был высок. Они имели подавляющее превосходство в численности, гораздо более многочисленный флот и мощную артиллерию Жана Бюро^[996].

Дюнуа начал свою кампанию в апреле 1451 года. Его армия собралась в Туре и появилась у замка Монгюйон в Сентонже около 28 апреля. Монгюйон, единственная значительная крепость с гарнизоном, которую англо-гасконцы удерживали за пределами городов Жиронды, перекрывала линии снабжения Дюнуа и не могла быть оставлена в его тылу. Капитан Монгюйон продержался неделю, после чего открыл ворота и вместе со своими людьми ушел на соединение с войсками Шортхоза на Жиронде. Первые французские отряды под командованием Карла Анжуйского уже достигли Блая. Дюнуа присоединился к ним с основной частью своей армии 15 мая. Почти сразу же англичане потеряли контроль над жизненно важной водной артерией. Французский флот Жана ле Бурсье обрушился на пять кораблей Шортхоза, стоявших на якоре у Блая. После кровопролитного боя английские корабли были вынуждены уйти вверх по течению Гаронны, преследуемые противником, пока не укрылись в Бордо.

Французские корабли вернулись, чтобы блокировать Блай со стороны реки, а французская армия вырыла окопы вокруг города со стороны суши. За неделю артиллерия Бюро превратила стены и ворота Блая в руины. В ночь на 22 мая французы атаковали город. Англо-гасконцы были отброшены со стен с большими потерями, и французы овладели улицами города. Шортхоз вместе со своим гарнизоном ушел в цитадель, но вскоре пришел к выводу, что, поскольку цитадель подвергается обстрелу из города и отрезана от Бордо кораблями Ле Бурсье, дальнейшее сопротивление безнадежно. Утром следующего дня, 23 мая, он начал переговоры. Торговаться было практически нечем, и условия были соответственно жесткими. Солдатам  гарнизона обещали сохранить жизнь, но все они должны были сдаться в плен, включая самого Шортхоза, его заместителя и всех гасконских дворян, которые были с ним. Ни один из них не подлежал освобождению за выкуп или условному освобождению, если он не согласится сдать свои крепости офицерам Дюнуа и не обязуется до сентября не воевать на стороне английского короля. В тот же день цитадель Блайя открыла ворота перед французами^[997].

Падение Блайя привело к быстрому распаду всей линии обороны к востоку от Бордо. Главный английский офицер герцогства был взят в плен вместе с третью своих сил. Бордо, лишенный мэра и его заместителя, оказался без руководства. Некоторые гасконские сеньоры, сдавшиеся в Блай, решили перейти на сторону короля Франции. Пьер де Монферран, женатый на Марии, внебрачной дочери герцога Бедфорда, был одним из самых твердых столпов английского герцогства. Взятый в плен в Блай, он получил свободу и избежал выкупа, присягнув на верность Карлу VII и пообещав сдать пять своих замков, "не зная, как еще спасти свои земли и сеньории, как и многие другие дворяне", как он выразился позже, оправдываясь перед Генрихом VI. Бург, расположенный в месте слияния Дордони и Гаронны, где в 1407 г. Людовик Орлеанский потерпел поражение, сдался после упорного сопротивления в конце мая. Кузен Пьера де Монферрана Берар, командовавший там, по всей видимости, был вынужден сдаться под нажимом горожан, ужас которых нарастал по мере того, как они наблюдали за установкой французской артиллерии и приближением траншей к стенам города. Берару было разрешено отступить со всем гарнизоном в Бордо и Бург открыл ворота сразу же после его ухода. Либурн и Сент-Эмильон, не имевшие профессиональны гарнизонов, сдались, как только перед их воротами появились французские герольды. Гарнизон Фронсака, считавшегося сильнейшей крепостью Гаскони, цеплялся за надежду, что армия Риверса еще успеет появиться и спасти его. 5 июня капитан Фронсака подписали договор об условной капитуляции, согласно которому крепость должна была быть сдана французам, если к 23 июня к ней не подойдет армия помощи^[998].

Граф Дюнуа разместил свой штаб в Бурге, а его армия осталась на правом берегу Дордони и Жиронды. Двум другим французским армиям оставалось лишь наступать на английское герцогство с юга. Сеньор д'Альбре и граф де Фуа в конце мая вышли к реке Адур и осадили Дакс. К концу первой недели июня Адур был блокирован в нижнем течении, запасы почти исчерпаны, а стены Дакса проломлены в нескольких местах. Падение города было лишь вопросом времени. Тем временем граф д'Арманьяк пронесся по долине Гаронны, не встречая сопротивления. Дюрас и Совтерр-де-Гюйенн сдались быстро. На второй неделе июня Арманьяк осадил Сен-Макер и Рион — последние укрепленные пункты, которые еще оставались в руках англо-гасконцев до Бордо^[999].

Внутри Бордо королевский Совет уступил контроль над ситуацией ведущим горожанам и гасконской знати. Они готовились капитулировать. Главными среди них были Гастон де Грайи, капталь де Бюш, самый богатый и влиятельный землевладелец Бордо; Бертран IV де Монферран, глава могущественной семьи, чьи владения были сосредоточены в Сентонже и долине реки Иль; Гайяр де Дюрфор, сеньор де Дюрас, видный землевладелец долины Гаронны и полуострова Медок. Эти люди представляли семьи, которые на протяжении многих поколений поддерживали английский режим, но теперь, в результате наступления французов, они потеряли все, чем владели за исключением своих особняков в городе. Их поддерживали Пей Берлан, архиепископ Бордо, и Бернар Анжевин, богатый и амбициозный председатель апелляционного суда герцогства. К ним присоединился досрочно освобожденный французами Гадифер Шортхоз. Вероятно, он заслужил свое освобождение тем, что тайно пообещал переметнуться на сторону своих французских пленителей. Все эти люди, заседавшие в Штатах Гиени, решили договориться о капитуляции, которая максимально сохранила бы то привилегированное положение, в котором они находились под властью Англии. Первоначально переговоры вел Гастон де Грайи. Он добился охранной грамоты для поездки на осадные линии под Даксом к графу де Фуа, который приходился ему племянником. Граф направил его к Дюнуа. В Бордо был сформирован гасконский комитет по переговорам во главе с архиепископом и Бертраном де Монферраном, в то время как на заднем плане рушилось английское герцогство. С французской стороны переговоры вели Потон де Сентрай и Жан Бюро, которые получали инструкции от Дюнуа. Граф был готов пойти на существенные уступки, чтобы избежать длительной осады.

Окончательно условия были согласованы 12 июня. Бордо должен был сдаться графу Дюнуа 23 июня, в тот же день, что и Фронсак, если к тому времени ему не поможет лорд Риверс. Участники переговоров договорились о временной капитуляции четырех мест, которые еще держались, — Риона, Сен-Макера и Бланьяка в долине Гаронны и Кастильона на Дордони. Эти места должны были сразу же открыть ворота, но в случае прибытия армии помощи в Бордо они должны были быть возвращены англичанам. Те, кто не желал присягать на верность Карлу VII, могли в течение шести месяцев уладить свои дела и уехать в Англию с тем движимым имуществом, которое они могли взять с собой. Английские королевские пожалования должны были быть признаны а обычаи и вольности герцогства, сложившиеся за три столетия английского правления, должны были соблюдаться. Город Бордо сохранял все обширные привилегии по королевским налогам, которыми оно пользовалось до сих пор.

Уже мало кто ожидал появления армии Риверса, но привычные ритуалы были соблюдены. 23 июня французская армия с рассвета до заката стояла в боевом порядке у стен Бордо. На закате английский герольд взобрался на стены и крикнул: "Англия оказывает помощь Бордо?" Ответа не последовало. Аналогичная церемония была разыграна и во Фронсаке. Дакс уже согласился сдаться на тех же условиях, что и Бордо, и через две недели открыл ворота перед французами^[1000].

30 июня 1451 г., через неделю после того, как его офицеры овладели Бордо, граф Дюнуа официально вступил в город. Это была торжественная демонстрация французской власти в городе, который так долго был частью наследства английских королей. От восьмидесяти до ста кораблей собрались в Блае, чтобы перевезти высокопоставленных гостей и около 7.000 солдат через Жиронду. Все они расположились в предместье Шартрон к северу от стен. Перед воротами Сен-Жермен герольд созвал юратов (советников), которые явились с ключами от города и вручили их Дюнуа. Он передал их Жану Бюро, которого назначил мэром города. Процессия, под палящим солнцем, прошла по узким улочкам города к собору. Первым шел корпус вольных стрелков, за ним — ломбардский наемник Теодоро ди Вальперга, исполнявший обязанности главного маршала. Далее шли маршалы Франции со своими свитами, графы д'Арманьяк и Неверский во главе нескольких сотен кавалерии, участвовавшей в осаде Риона, а далее — чиновники и судьи нового режима. За ними герольды и трубачи, одетые в гербовые туники своих господ, предшествовали большой печати короля Франции, которую везли на бархатном ложе в открытом сундуке на седле белого коня, богато убранного синим бархатом, усыпанным геральдическими лилиями. За печатью следовал канцлер Франции Гийом Жувенель дез Юрсен. Следом ехали Потон де Сентрай и его племянник, неся знамя Карла VII, а за ними — одинокая фигура графа Дюнуа в полных пластинчатых доспехах на белой колеснице. Графы Ангулемский, Клермонский, Вандомский и Кастрский со своими ливрейными свитами замыкали шествие. Перед собором их принимали архиепископ и каноники с реликвиями своей церкви, а также ведущие горожане и дворяне Борделе^[1001].

Триумф Дюнуа не был полным, поскольку Байонна, второй город герцогства, отказалась соблюдать договор с Бордо. Байонна всегда пользовалась большей автономией, чем другие гасконские города, и подавала все признаки того, что намерена сопротивляться. Кроме вооруженных горожан, в Байонне находились английский отряд Джорджа Свиллингтона и большая компания наваррских наемников под командованием Жана де Бомона, принца из младшей ветви наваррского королевского дома. Продолжение сопротивления города создавало серьезную проблему для французов, поскольку опасность прибытия армии из Англии еще не миновала. В гавани Плимута стоял 81 крупный транспортный корабль, готовый принять на борт армию Риверса. Около 3.000 человек ожидали на берегу посадки на корабли. Выплаты морякам наконец начались 18 июля, но деньги для них были найдены только 9 августа, когда было выплачено около 26.000 фунтов стерлингов. Чтобы найти эти суммы, пришлось изрядно потрудиться. Часть денег была получена за счет продажи королевских драгоценностей. Остальные средства были предоставлены казначеями из подоходного налога и церковных субсидий^[1002].

Через неделю после получения денег гасконская экспедиция была отменена. Причиной, по-видимому, стала внезапная паника по поводу опасности для Кале. Карл VII недавно попросил герцога Бургундского предпринять атаку на Кале, чтобы отвлечь английские силы с других театров военных действий. Вероятно, английский Совет, имевший во Фландрии множество осведомителей, получил сведения об этом, поскольку в начале августа внезапно решил, что нападение на город неизбежно. Мэр и купцы компании Стейпл собрали в Лондоне 1.000 человек и сразу же отправили их из Сэндвича на континент. Ральф, лорд Садли и сэр Джон Стортон получили указание следовать за ними с еще 1.150 человек. Многие из тех, кого отправили в Кале, наверняка были взяты из армии Риверса. Разумеется, об экспедиции в Гасконь больше ничего не было слышно. Флот Риверса так и не покинул Плимут, а спустя несколько месяцев он тоже был перенаправлен в Кале. На самом деле паника была излишней. Отношения Филиппа Доброго с Англией на этом этапе были сложными, но он не хотел, чтобы на его границах установилась власть Карла VII и на его обращение ответил резким отказом^[1003].

^{14. Осада Байонны, август 1451 года}

6 августа 1451 г. граф Дюнуа и Гастон де Фуа прибыли к Байонне с 4.400 человек и артиллерийским обозом под командованием Гаспара Бюро. Вскоре к ним присоединились дополнительные войска под командованием сеньора д'Альбре. Байонна располагалась на южной стороне реки Адур у впадения в нее реки Нив. Длинный деревянный мост соединял город с пригородом Сент-Эспри на противоположном берегу Адура. Байонна был трудным город для осады. К востоку от старого города располагался пригород обнесенный собственными стенами и окруженный болотом. С западной стороны двойная линия стен защищала собор и кварталы старого города. Осаждающие сосредоточили свои силы и артиллерию на западе, а сеньор д'Альбре занял предместье Сент-Эспри, закрыв доступ к сельской местности за мостом. Кастильский флот Жана ле Бурсье, усиленный несколькими небольшими кораблями, занял реку и перекрыл выход к морю. К 18 августа решимость осаждающих иссякла и они начали переговоры с французскими капитанами. Соглашение было достигнуто рано утром 20 августа. Город должен был выплатить репарации в размере 40.000 экю (позже король снизил их до 20.000). Байоннцы согласились выдать наваррцев и других иностранных наемников в качестве военнопленных. Английские войска Свиллингтона были спасены от той же участи только потому, что байоннцы боялись, что их крупные торговые запасы в Англии будут конфискованы для уплаты выкупа за них. После сдачи Байонны все английское герцогство Гиень оказалось в руках французов. Оно просуществовало на протяжении трех столетий, но было завоевано всего за три месяца^[1004].

Для многих наблюдателей грандиозный торжественный въезд Дюнуа в Бордо и падение Байонны ознаменовали решительную перемену. Небольшая группа аристократов в Бордо, которые вели переговоры о капитуляции, являла собой пример дилеммы своего возраста и класса. Они стояли перед выбором: подчиниться Карлу VII или потерять все свои владения. Через два дня после подписания договора о капитуляции Бертран де Монферран заключил с Дюнуа свое личное соглашение, в котором он оставлял за собой право сражаться вместе с армией лорда Риверса, если она прибудет к 23 июня, но обещал присягнуть на верность Карлу VII, если она не явится. Видные советники французского короля уже нацеливались на владения Гайяра де Дюрфор, когда он после трех месяцев мучений наконец-то присягнул Карлу VII. Казалось бы, выбор был очевиден, но не все его сделали. Гастон де Грайи, капталь де Бюш, и его сын Жан де Грайи, виконт де Кастильон, были рыцарями Ордена Подвязки. Жан также имел английской пэрство с титулом графа Кендала. Они заключили сложное соглашение с Дюнуа, по которому земли обоих феодалов были проданы графу де Фуа за 15.000 экю. Эти владения были переданы 3-летнему сыну Жана де Грайи, который был отдан в дом графа для воспитания в качестве верного француза. Гастон и Жан занимали видное положение в Бордо, но покинули Гасконь и поселились в Арагоне. Такой же выбор сделали и многие более скромные люди. Некоторые из советников Жана де Грайи оставили свои гасконские земли, чтобы последовать за ним в Арагон^[1005].

Другие уехали в Англию. В Англии в то время находилось множество гасконцев, занимавшихся политическими, юридическими или торговыми делами. Эти люди оказались в ловушке, когда герцогство перешло к французам. Английская королевская прокламация объявила, что любой человек, вернувшийся из Англии в Гасконь или пытавшийся торговать с этим регионом, будет считаться предателем. В итоге они должны были лично явиться в Совет для объяснения своих намерений и получения лицензий. Пей дю Таста с 1449 г. находился в Англии в качестве представителя Штатов Гиени и с тех пор ожидал от Совета решений в отношении герцогства. Он вошел в Совет короля в качестве эксперта по гасконским делам и на родину не вернулся. Ряд гасконских купцов, в основном занимавшихся торговлей вином, поступили так же, управляя своими делами из Лондона. Несколько англичан, проживавших в герцогстве, столкнулись с той же дилеммой в обратном направлении. Самым заметным перебежчиком был Гадифер Шортхоз. После почти сорока лет жизни на юго-западе Франции ему, вероятно, не зачем было возвращаться в Англию. Он остался и подчинился Карлу VII, получил пенсию от французского казначейства и был освобожден из плена без выкупа в знак признания его роли в сдаче Бордо. Такое же решение, вероятно, принял и йоркширец Роберт Рокли, который во время французского завоевания был капитаном замка Леспарр в Медоке, которым мирно владел и год спустя^[1006].

* * *

Завоевание Гиени было столь не чувствительным для англичан, как потеря Нормандии. Хотя английские короли удерживали Гиень гораздо дольше, их английские подданные никогда не селились там в большом количестве. Они не держали в Гаскони большого военного контингента, как это было в Нормандии и ее потеря не имела для безопасности самой Англии таких же последствий.

Основным источником напряженности зимой 1451–52 гг. была предполагаемая угроза Кале. Но после завершения кампаниив Гаскони она стала вполне реальной. Из Сен-Мешена флорентийский посол Анджело Аччаюоли, в ноябре, докладывал Совету Десяти о своих аудиенциях у Карла VII в огромном и неуютном замке Вильдьё, расположенном неподалеку. По его словам, французский король уже разрабатывал подробные планы осады Кале. При дворе говорили о масштабной кампании, которая должна была начаться в марте. Собиралась артиллерия. Корабли нанимались в Кастилии, Нидерландах и ганзейских портах Германии. Путешествуя по Франции от Лиона до Пуату, Аччаюоли видел, что войска повсюду находятся в движении^[1007].

Эти приготовления не остались незамеченными и в Англии. Совет регулярно получал сообщения от друзей и шпионов с континента. Из этих источников советники узнали, что после ложной тревоги предыдущего года король Франции готовится к нападению на Кале "с таким огромным войском, какое не собиралось во Франции в течение многих лет, и с такими военными средствами, каких никто раньше не видел". Англичане полагали, что за успешной атакой на город последует полномасштабное вторжение через Ла-Манш. Вдоль южного и восточного побережья размещались отряды береговой охраны, а на вершинах холмов возводились сигнальные маяки. В какой-то момент министры Генриха VI даже предложили направить в Кале армию под номинальным командованием самого короля. Но Карл VII, вероятно, был прав, когда заметил Аччаюоли, что Генрих VI сам с радостью отказался бы от Кале ради мира, если бы это было в его власти. Проблема Генриха VI, добавил он, заключалась в том, что он слишком боялся своего собственного народа^[1008].

Генрих VI имел все основания бояться, так как герцог Йорк воспользовался ситуацией нарастающего хаоса, чтобы сделать вторую попытку захватить власть. Осенью 1451 г. Йорк с 2.000 людьми выступил в поход на Уэльс. Вооружались и его союзники в Уэст-Кантри во главе с графом Девоном. Призывы о поддержке были разосланы другим союзникам в Восточной Англии и Мидлендсе. "Что говорить о состоянии Англии, — писал один из корреспондентов епископа Беккингтона, — ее народ и правители разделены, а стране угрожает вторжение французов, шотландцев и других народов". В феврале 1452 г. Ричард Йорк двинулся на Лондон, собирая по пути сторонников. Он обнародовал манифест, адресованный главным городам Англии, который был рассчитан на использование царивших настроений стыда и страха.

Я полагаю, что вам хорошо известно, как по опыту, так и по общепринятому мнению во всем христианском мире, какое мужество и честь приписывались всеми народами народу этого королевства, когда его суверенный государь обладал королевством Франция и герцогством Нормандия; и какое унижение и бесчестие было нанесено английскому народу потерей всего этого, [особенно] герцогом Сомерсетом, когда он командовал и управлял там. Эта потеря привела к тому, что враги короля завоевали и получили Гасконь и Гиень, и теперь они ежедневно продвигаются вперед, чтобы осадить Кале… и таким образом вторгнуться в нашу страну с большой силой.

Йорк заявил о своем намерении сместить герцога Сомерсета, "так как этот герцог всегда понукает и управляет личностью короля". Он призвал своих сторонников присоединиться к нему с "таким количеством добрых и надежных людей, которых вы можете собрать для исполнения вышеупомянутого намерения"^[1009].

Вторая попытка герцога Йорка сместить министров Генриха VI провалилась, как и первая. Правительство решило не созывать Парламент при нынешнем настроении в стране, несмотря на острую нужду в деньгах. На Большом Совете, состоявшемся в Вестминстере в январе 1452 г., пэры сплотились, как и годом ранее. Лондонцы были самыми сильными союзниками Йорка в 1450 г., но в 1452 г. городская корпорация подчинилась королевскому приказу и закрыла перед герцогом ворота. Йорк переправился через Темзу у Кингстона и прошел в Кент, где рассчитывал найти массовую поддержку. Но Кент после волнений и репрессий 1450 г. не хотел участвовать в еще одном восстании. Король собрал большую армию из своих приверженцев и сторонников лояльных пэров. В начале марта эта армия расположились лагерем в Блэкхите, а оттуда двинулась к Уэллингу, преграждая Йорку путь к столице. Армия Йорка подошла к Дартфорду, расположенному в пяти милях, где остановилась и построилась в боевой порядок. Делегация из армии короля подъехала к рядам противника для переговоров. Герцог Йорк представил ей свои обвинительные статьи против герцога Сомерсета. В основном они касались ведения войны Сомерсетом на континенте. Йорк возлагал на него личную ответственность за потерю Нормандии, которая, по его мнению, сделала возможным завоевание Францией Гаскони. Он обвинил Сомерсета в том, что тот добился полной компенсации своих потерь в Мэне, но при этом присвоил средства, предназначенные для компенсации другим. Переходя к текущей ситуации, он осудил недавнее назначение Сомерсета капитаном Кале. По мнению Йорка, истинная цель Сомерсета — продать Кале герцогу Бургундскому, так же как он продал Нормандию королю Франции.

Герцог Йорк очень высоко расценивал свои аргументы, но в итоге все закончилось поражением. Обвинения против герцога Сомерсета были переданы на рассмотрение комиссии арбитров, состоящей из союзников Сомерсета, которая так и не вынесла решения. Сам Йорк был вынужден принести унизительную публичную клятву в соборе Святого Павла в Лондоне, признав ошибочность своих действий. После этого он был изгнан в свои поместья. Большинство его последователей было помиловано, но не раньше, чем они прошли через показательные судебные процессы, а в некоторых случаях и длительное тюремное заключение. Волнения, спровоцированные восстанием Йорка, продолжались до конца года, выливаясь в заговоры и отдельные локальные восстания, которые были решительно подавлены. Герцог Сомерсет уже прочно удерживал власть, когда два события в войне с Францией ослабили на него публичное давление. Одним из них стал отказ французского короля от планов наступления на Кале и снятие угрозы вторжения в Англию. Другим, более драматичным и неожиданным поворотом событий, стало возвращение англичанами большей части Гаскони^[1010].

* * *

Карла VII, как и многих других французских правителей до и после него, манила Италия. В ходе войн с Англией некогда мощные позиции Франции на Итальянском полуострове рухнули. Принцы Анжуйского дома были изгнаны из Неаполя арагонцами. Генуя, долгие годы находившаяся под протекторатом Франции, сбросила зависимость. По счастливой случайности напряженность в отношениях между ведущими итальянскими государствами открыла новые возможности для вмешательства Франции в дела Италии как раз в тот момент, когда Карл VII завершил завоевание английских владений во Франции. В феврале 1452 г. французский король заключил военный союз с Флоренцией и Миланом, старыми врагами, которых сблизила агрессивная экспансия Венецианской республики на востоке и арагонского Неаполитанского королевства на юге. В мае, спустя всего три месяца после подписания договора, Карлу VII пришлось его выполнять, когда началась война между двумя его союзниками и Венецией. В течение летних месяцев он начал концентрировать свои силы в Лионе с целью вторжения в Савойю и Северную Италию. Планы осады Кале были сначала отложены, а затем отменены. Внезапное ослабление угрозы позволило англичанам перераспределить силы, собранные для обороны города. В конце июня 1452 г. Совет принял решение направить в Гасконь сэра Джона Толбота с армией в 5.000 человек ее для отвоевания. Старому вольному капитану сэру Роджеру Камойсу было поручено сопровождать его в качестве нового сенешаля^[1011].

Вдохновителями для последней военной кампании Столетней войны послужила небольшая группа гасконских изгнанников, собравшихся вокруг Пей дю Таста в Лондоне. Некоторые из них прибыли в Англию вместе с ним в составе его делегации. После падения Бордо к ним присоединились другие, прибывшие в Англию с намерением вернуться на родину с английской армией. Весной 1452 г. эти люди вступили в контакт с видными гасконскими дворянами, в том числе с капталем де Бюшем и его сыном в Арагоне и Пьером де Монферраном в Бордо, которые обещали свою поддержку в завоевательной кампании. В какой-то момент делегация неназванных гасконцев отправилась в Англию, чтобы присоединить свой голос к голосам изгнанников в Лондона^[1012].

Мы не знаем, насколько широко разделялись устремления этих заговорщиков, но они не смогли бы добиться такого успеха, если бы не имели значительной поддержки в самой Гаскони. Гасконцы обладали сильным чувством региональной идентичности, усиленным политическими и торговыми связями с Англией, которые сохранялись на протяжении столетий. Их отношение к Англии было скорее практическим, чем эмоциональным. Привлекательность английского правления заключалась в том, что оно было отдаленным и слабым, что позволяло им иметь высокую степень автономии. Английское правительство в герцогстве никогда не было поистине английским. Главные должностные лица были англичанами, но их советники, судьи и чиновники были коренными гасконцами. Сменившее его французское правительство больше походило на оккупационную власть, чем английское. Граф Клермонский стал лейтенантом Карла VII в Гиени, а молодой бретонский рыцарь Оливье де Коэтиви — сенешалем. Жан Бюро был назначен мэром Бордо, а Жан ле Бурсье — мэром Байонны. Все эти люди были видными командирами во время французского вторжения и явно были северянами. Они были бесчувственны и грубы. Во время их частых отлучек обязанности выполняли такие же люди с севера.

Французам было труднее примириться с гасконским партикуляризмом, чем англичанам. Идеология французского завоевания основывалась на возвышенном представлении об объединяющей роли короны. Нормандский епископ и бывший королевский советник Тома Базен считал, что министры Карла VII "возмущались независимостью гасконцев и скрыто стремились привести их в такое же подневольное состояние, как и другие провинции". В этом мнении есть определенный смысл. Французы пытались запугать святого и популярного архиепископа Бордо Пей Берлана, чтобы он сложил с себя полномочия, а когда он все-таки ушел в отставку, его заменил человек, долгое время находившийся на королевской службе в Париже. Гарнизоны, которые ранее в подавляющем большинстве состояли из гасконцев, ныне не были ни большими, ни многочисленными, но теперь они были французскими. Кроме пошлин на вино, введение налогов ранее зависело от согласия сословий и в целом налоги были невысокими. Однако на остальной территории Франции правительство теперь вводило налоги по указу и считало это прерогативой короны. Карл VII решил, что тот же принцип должен быть применен и в Гаскони. Налоговое бремя значительно возросло. Когда делегация Штатов герцогства явилась к французскому двору с протестом, ее отправили восвояси. Многие гасконцы, наверное, чувствовали себя так же, как Бернар Жоржи из Бордо, один из мелких заговорщиков, арестованный впоследствии французами. Он сказал дознавателям, что присоединился к восстанию, потому что "не хотел быть французом", но было ясно, что он не испытывал эмоциональной привязанности и к англичанам. Когда его спросили, почему он не переехал в Англию, как некоторые его сограждане, он ответил, что не хотел бы жить в Англии и ему не понравилось бы пиво^[1013].

В свои шестьдесят пять лет Толбот, по меркам того времени, был уже стариком. Он утратил энергию и мастерство, которые когда-то выделяли его среди других английских капитанов. Французские солдаты заметили, что он уже не чувствует себя комфортно на боевом коне и ездит в походе на невысоком пони хакни. Они считали его "постаревшим и изможденным". Однако в Англии Толбот находился на пике своей славы. Его решительные действия в Нормандии выделялись на фоне вялого командования герцога Сомерсета. В глазах популярных памфлетистов и авторов листовок он все еще оставался "Толботом, нашим добрым псом". Ожидалось, что его армия будет готова в течение трех недель после его назначения, к 17 июля. Это считалось вполне реальным, поскольку большинство людей, которые должны были принять в ней участие, уже были в сборе. Сам Толбот, которому было выделено 3.000 человек, с марта был занят обороной моря вокруг Кале от французов. Он уже располагал флотом реквизированных кораблей, базировавшихся в портах Кента и устья Темзы, и большим количеством моряков и солдат для их обслуживания. Жерваз Клифтон, казначей Кале, и сэр Эдвард Халл, все еще номинальный констебль Бордо, выделили еще по 1.000 человек. По крайней мере, часть их, вероятно, была взята из гарнизона Кале и из людей, направленных на оборону Джерси. Остальные были привлечены под знамена Толбота его репутацией, чего в то время не мог добиться ни один другой английский капитан. В условиях плачевного состояния английских государственных финансов для выплаты жалованья этим людям пришлось принимать необычные меры. Толбот и его товарищи согласились прослужить первые три месяца за единовременное вознаграждение, которое составляло лишь малую часть от обычного жалованья. Вероятно, они рассчитывали окупить свои расходы за счет налогов с гасконцев, когда прибудут на место^[1014].

Место назначения армии Толбота держалось в секрете как можно дольше. Ее уклончиво называли предназначенной для охраны моря и обороны "нашей земли". Однако становилось все более очевидным, что целью похода была Гасконь. Большое количество пожалований должностей, земель и доходов в Гаскони было сделано гасконским сторонникам в Лондоне или Бордо в расчете на то, что английское управление герцогством вскоре будет восстановлено. Маски окончательно были сброшены 1 сентября, когда Толбот был назначен лейтенантом короля в Гаскони. Однако отправление нового лейтенанта затянулось из-за необходимости найма дополнительных судов для длительного перехода вокруг Финистера и через Бискайский залив. Английский флот, насчитывающий около сотни кораблей, вышел в море только в конце сентября. Но секретность сохранялась до конца. Французы узнали об этой экспедиции лишь за несколько дней до ее отплытия и полагали, что ее целью является Нормандия. Артур де Ришмон, губернатор провинции, отреагировал на это известие, приняв командование на Котантене и в Нижней Нормандии, а граф Дюнуа, находившийся в Дьеппе, получил под свое командование Па-де-Ко. Артиллерия была выведена из арсенала в Париже и перевезена вниз по реке в Руан. Тем временем в Гаскони находилось очень мало французских войск. Единственные известные нам гарнизоны находились в Бордо, Байонне и Даксе. У Потона де Сентрая в Бордо было всего 70 человек. Граф Клермонский имел личную свиту из 60-80 стрелков^[1015].

Прибытие флота Толбота в Жиронду 20 октября 1452 г. застало французов врасплох. Англичане высадились в Медоке к северу от Бордо. Граф Клермонский, находившийся неподалеку, едва не попал в плен и был вынужден бежать через реку в Бург, оставив свое имущество. В ночь на 21 октября англичане подошли к стенам Бордо и двинулись вдоль береговой линии между стенами и рекой. Пьер де Монферран собрал около 300 горожан в квартале Сальер на юге города. Они захватили ворота Бейссак, выходящие на реку, и открыли их, чтобы впустить англичан. Проснувшиеся, французы обнаружили, что весь город находится во владении противника. Бальи Оливье де Коэтиви был арестован в своем жилище, а большая часть гарнизона была взята в плен^[1016].

Карл VII находился в Форезе со своей армией, направляясь в Лион. Он получил это известие около 27 октября в укрепленном монастыре Помье, где готовился к встрече с герцогом Савойским. Был спешно созван королевский Совет. Все были потрясены и разгневаны. Король заявил, что не успокоится, пока не отвоюет Гиень и не накажет виновных в этом нарушении присяги. Маршалу Филиппу де Кулану и Арно Аманье д'Орвалю было приказано взять 2.400 человек из ордонансных рот и немедленно отправиться на Жиронду для распределения их по укрепленным местам вокруг Бордо в ожидании прибытия весной гораздо большей армии. Но они опоздали. Уже через три дня после занятия Бордо Толбот вышел из города и начал продвижение вверх по Гаронне. 25 октября был занят Рион, 2 ноября — Сен-Макер, а двумя днями позже, 4 ноября, — Лангон. В течение короткого времени англичане овладели большей частью Борделе. В декабре Жерваз Клифтон с 400 бойцами двинулся в нижнюю долину Дордони и к Рождеству занял Либурн, Сент-Эмильон и Кастильон (Карта VI)^[1017].

Несмотря на эти впечатляющие успехи, Толбот столкнулся с серьезными проблемами, как стратегическими, так и финансовыми. Ему не удалось взять жизненно важные крепости на восточном берегу Жиронды. Граф Клермонский прочно обосновался в Бурге и имел гарнизоны в Блай и Фронсаке. В феврале он получил мощное подкрепление, когда Филипп де Кулан и Арно Аманье д'Орваль наконец прибыли со своими войсками. Из городов Жиронды французы смогли перекрыть доступ к Бордо с моря и переброску войск и грузов по воде между Бордо и замками Дордони. Толбот не предпринял никаких попыток вновь занять города на юге герцогства, в Ландах и долине Адура. Поскольку большая часть его армии уже была распределена по гарнизонам, он не хотел слишком распылять свои силы. Должно быть, его преследовали страшные воспоминания, связанные с Нормандией. Он держал в поле около 3.800 человек, то есть три четверти своей армии. К ним присоединились гасконцы — сторонники крупных англофильских сеньоров Борделе, ранее подчинившихся Карлу VII. Пьер де Монферран созвал своих сторонников и многочисленных союзников и клиентов. Капталь де Бюш, уже пожилой человек, остался в Арагоне, но его сын Жан де Грайи, виконт де Кастильон и граф Кендал, вернулся в Гасконь и вместе со своими сторонниками присоединился к английской армии. Некоторые семьи оказались разделены. Гайяр де Дюрфор, глава своего дома, находился вместе с заговорщиками в Бордо, когда туда прибыли англичане и предоставил в их распоряжение свою большую крепость Бланкфор в Медоке. Но его дядя, Эммери де Дюрфор, удерживал свой замок в Дюрасе и сражался в рядах французов. Но даже опираясь на поддержку гасконских сеньоров Борделе, Толбот не располагал достаточными силами, чтобы противостоять неизбежному французскому контрнаступлению весной. Кроме того, ему необходимо было найти способ платить своей армии, чтобы не допустить ее распада и разграбления Гаскони. Вскоре после своего прибытия Толбот созвал в Бордо представителей гасконских Штатов и убедил их предоставить ему субсидию. Но у него не было административного аппарата, чтобы собирать налоги за пределами Бордо. Оставались винные пошлины, традиционно являвшиеся основным источником гасконских доходов. По меркам последних лет они были неплохими, но покрывали едва ли треть расходов на содержание армии. Толбот и его коллеги-капитаны были вынуждены брать займы для оплаты войск^[1018].

В Вестминстере Совет прекрасно понимал проблемы Толбота. В декабре 1452 г. советники решили отправить весной в Гасконь еще одну армию. В графства были направлены комиссары, чтобы занять деньги для ее оплаты. Сообщения о первых успехах Толбота вызвали большой энтузиазм как у рекрутов, так и у кредиторов. К концу января было собрано почти 8.000 фунтов стерлингов, и сын Толбота Джон, виконт Лайл, дал согласие стать капитаном новой армии, насчитывавшей 2.420 человек. Наконец, в начале апреля 1453 г. новая армия отплыла из Плимута. По прибытии в Гасконь в конце того же месяца общая численность армии Толбота превысила 7.300 человек, что стало самой большой английской армией, сражавшейся в Гаскони на протяжении более чем столетия. Это позволило Толботу осадить и захватить Фронсак, а также закрепиться в нижней части долины Дордони^[1019].

Парламент, открывшийся в Рединге 6 марта 1453 г., был одним из самых сговорчивых за все время правления Генриха VI. Отбив притязания герцога Йорка, подавив восстания в графствах и проведя первую за двадцать лет успешную кампанию во Франции, правительство пребывало в самоуверенном настроении. На первой сессии, продолжавшейся до конца месяца, Палата Общин проголосовала за выделение полной стандартной субсидии и повышение ставки пошлины на шерсть. Парламентарии также дали принципиальное согласие на амбициозный план правительства по призыву до 20.000 лучников на службу за счет графств. Реализация этого плана позволила бы Англии получить армию, сопоставимую по численности с новой армией Франции. Однако к тому времени, когда Парламент вновь собрался в Вестминстере после пасхальных каникул, правительство занервничало из-за угрозы положению Толбота в Гаскони и решило, что туда необходимо срочно направить третью армию. Совет не мог ждать, пока будут согласованы детали сбора лучников и направлено необходимое уведомление в графства. Поэтому после долгих переговоров сбор был отложен на два года, до 1455 г., в обмен на еще одну половину субсидии. Но эти условия были согласованы только в начале июля. Сразу после выделения субсидий Совет приступил к заимствованию средств под новый налог. Потенциальным кредиторам были разосланы письма с настойчивыми требованиями. Некоторые из тех, кто отказался, были вызваны в Совет для объяснений. К 16 июля было одолжено более 10.000 фунтов стерлингов, что было более чем достаточно для выплаты авансов новой армии. К 25 июля были скреплены печатями контракты на 2.200 человек, но для их найма пришлось поскрести по сусекам. Назначенный капитан, Уильям Файнс, лорд Сэй, был молодым человеком лет двадцати пяти, не имевшим никакого военного опыта^[1020].

Промедление оказалось роковым. К тому времени, когда лорд Сэй и его соратники скрепили свои контракты, в начале июня 1453 года началось контрнаступление французов на юго-западе. План кампании был аналогичен принятому в 1451 году. Главное наступление вели два маршала — Андре де Лаваль и Филипп де Кулан. Они спустились в долину Дордони, имея в своем распоряжении от 6.000 до 7.000 человек. Их сопровождали Жан и Гаспар Бюро со своей артиллерией. С юга подошли три крупных южных феодала, графы де Фуа, д'Арманьяк и сеньор д'Альбре, с еще около 3.000 человек, в том числе отрядом итальянского капитана Теодоро де Вальперга. Сам король двигался с севера, через Сентонж. Четвертый отряд под командованием графа Клермонского с зимы базировался на восточном берегу Жиронды. Граф переправился через реку на полуостров Медок с 2.000 человек и начал планомерно опустошать земли к северу от Бордо. Общая численность четырех французских армий превышала 12.000 человек. В Ла-Рошели для блокады Жиронды собирался флот из кораблей, реквизированных в Нормандии, Бретани и Фландрии^[1021].

Единственной надеждой Толбота перед лицом наращивающего силы противника было нанесение быстрого поражения вражеским армиям по отдельности, прежде чем они смогут объединиться. Первой его проблемой была армия графа Клермонского на полуострове Медок. Силы графа удвоились, когда на третьей неделе июня к нему присоединились графы де Фуа и д'Арманьяк, а также сеньор д'Альбре. Их объединенные войска, насчитывавшие около 4.000 человек, представляли серьезную угрозу для Бордо. Толбот не хотел оставлять столицу без прикрытия, так как находился под сильным давлением ее жителей, которые просили его остаться в городе со своей армией. 21 июня он попытался противостоять армии графа Клермонского в Медоке, но затем, проявив несвойственную ему нерешительность, отступил, не желая рисковать в полевом сражении. Это решение стоило ему нескольких сотен солдат, так как английские лучники без конницы отступили через болота в Бордо, преследуемые французскими кавалеристами^[1022].

14 июля 1453 г. французы начали две крупные осады в один день. Граф Клермонский и три южных феодала взяли замок Кастельно-де-Медок, расположенный в двадцати милях к северу от Бордо. На противоположном конце театра военных действий французские маршалы осадили Кастильон. Толбот решил атаковать армию маршалов под Кастильоном, хотя она находилась дальше и была значительно больше армии графа Клермонского. Возможно, его расчеты были ошибочны. Но для него было бы характерно атаковать более многочисленную армию, поражение которой имело бы большее влияние на ход кампании. Это решение вызвало резкий протест со стороны жителей Бордо, но Толбот остался непоколебим. Командовать в городе остался сенешаль сэр Роджер Камойс с 1.650 английскими солдатами. Остальные составили ядро полевой армии Толбота. Численность армии он восполнил за счет привлечения гасконских союзников и переброски войск из других городов и замков, находившихся под его контролем. Утром 16 июля Толбот вышел из Бордо и направился к Кастильону. По французским оценкам, которые в целом совпадают с английскими, численность войск Толбота составляла 6.000 ― 7.000 человек, то есть примерно столько же, сколько и армия французских маршалов. По меньшей мере 1.500 из них были гасконцами, сражавшимися под командованием двух его главных гасконских союзников Пьера де Монферрана и Жана де Грайи. Остальные были англичанами^[1023].

Кастильон принадлежал роду Грайи на протяжении двух столетий. Это был небольшой обнесенный стеной город на северном берегу Дордони, над которым с восточной стороны возвышалась большая и древняя крепость, последние остатки которой были снесены в начале XIX века. В июле 1453 года ее оборонял английский гарнизон под командованием Жерваза Клифтона. Но до этого в течение многих лет гарнизон не выставлялся, и оборонительные сооружения находились в плохом состоянии. Часть стен недавно обрушилась. Кастильон был первым из трех пунктов на реке, которые французы должны были захватить, чтобы доставить свою артиллерию по воде до Бордо. Французские капитаны ожидали попытки деблокировать город. В соответствии с системой, разработанной братьями Бюро, на равнине к востоку от города было построено большое укрепление, находящееся на расстоянии артиллерийского выстрела от стен и защищенное глубокими траншеями, валами и артиллерией. Ночью Толбот отправил людей на разведку позиций противника. Примечательно, что они не постижимым образом не заметили этих сооружений.

17 июля, около девяти часов утра, англо-гасконская армия, с развевающимися знаменами, появилась на высотах под Кастильоном. Французы уже начали отходить в свои укрепления и выстраивались за траншеями и валами в боевые порядки. Спустившись по лесистым склонам на равнину вокруг города, англичане обрушились на обнесенное стеной приорство Сен-Флоран, которое было занято вольными стрелками из Анжу и Берри. Те не заметили приближения англо-гасконцев и в беспорядке бежали к французскому полевому укреплению. Было сухо и жарко. Движение массы людей подняло над равниной клубы пыли. Толбот, увидев через пыль массу людей, движущихся на восток, решил, что перед ним вся французская армия. Он собрал свою кавалерию (около 1.000 человек) и бросился на бегущих верхом, оставив пехоту и лучников преследовать их в пешем строю. Всадники уничтожили несколько сотен человек, прежде чем поняли, что движутся прямо на хорошо защищенные полевые укрепления французов, о существовании которых они даже не подозревали.

Достигнув деревянных заграждений у входа в укрепленный французский лагерь, Толбот решил пробиваться внутрь с боем. Он остановился и приказал своим людям спешиться, а сам стал командовать сражением со своей лошади на виду у противника. Теперь его кавалерия была отделена от пехоты и лучников, которые все еще находились на некотором расстоянии. Окружавшие его люди сильно уступали в численности французам, находившимся внутри лагеря. Времени на то, чтобы выстроить их в строй, не было. Один из лейтенантов Толбота, сэр Томас Эверингем, убеждал его отступить и перегруппироваться, чтобы атаковать всей своей армией. Но Толбот был одержим планом атаки. Англичане бросились в проем пешком с криками "Толбот!" и "Святой Георгий!". На них обрушился шквал огня из кулеврин, расположенных за заграждением. Стреляя во фланг плотной толпы людей, каждый выстрел из одного орудия мог убить или вывести из строя пять-шесть человек. Когда оставшиеся в живых достигли проема, завязалась беспорядочная рукопашная схватка, продолжавшаяся около часа. В конце концов англичане были оттеснены. В решающий момент около 300 всадников бретонской кавалерии, находившиеся в резерве, ударив англичанам во фланг, довершили разгром. При этом были захвачены штандарты короля Англии и Святого Георгия, а также личный штандарт самого Толбота. Лошадь Толбота была ранена выстрелом из кулеврины и упав придавила своего седока. Как и многие командиры, Толбот предпочитал носить легкую бригандину из кожи или холста с металлическими пластинами, а не тяжелые и не слишком удобные пластинчатые доспехи, но в ближнем бою она мало помогла. Его зарубили насмерть, когда он лежал, прижатый к земле своей лошадью. Люди Толбота повернули и бежали с поля боя. Пехота и лучники, шедшие сзади, присоединились к бегству. По бегущим открыла огонь французская артиллерия. Большинство беглецов добралось до Кастильона. Некоторые бросились в реку, где и утонули. Другие бежали в Сент-Эмильон, расположенный в шести милях, преследуемые победоносными французами. В битве и во время преследования погибло от 300 до 400 человек, в том числе тридцать рыцарей. Кроме самого Толбота, среди погибших были его сын виконт Лайл и его соратник капитан сэр Эдвард Халл.

^{15. Битва при Кастильоне, 17 июля 1453 г.}

На следующий день французы подтянули к стенам Кастильона осадную артиллерию. После трехдневной бомбардировки, 20 июля, город сдался. Гарнизон Клифтона, насчитывавший около 150 человек, был взят в плен вместе с 1.500 человек, укрывшихся в городе после сражения. Среди них было большинство ведущих гасконских дворян из армии Толбота. Из всех командиров только Пьеру де Монферрану удалось спастись и вернуться в Бордо.

"Так погиб этот прославленный и легендарный английский капитан, который долгое время был величайшим бичом и главным врагом Франции", — писал официальный французский хронист. Своим поражением англо-гасконцы были обязаны безрассудной решительности Толбота и плохой разведке. Он не смог обнаружить французские полевые укрепления, позволил своей армии разделиться на две части, а затем вступил сражение на ограниченном пространстве, где не смог эффективно использовать своих людей. Именно Толбота имел в виду его давний соперник сэр Джон Фастольф, когда говорил собравшимся вокруг него молодым рыцарям, что капитан, который продвигается вперед осторожно, заботясь о безопасности своих солдат, является лучшим военачальником, чем "заносчивый человек, который внезапно, без благоразумия или хорошего совета, вступает в сражение, чтобы его считали храбрецом".

Утром следующего дня герольд Толбота отправился на поле боя, чтобы найти своего господина. Его тело было еще на месте, но настолько изуродовано, что его можно было опознать только по отсутствующему зубу. Мародеры, которые бывают на каждом поле боя, уже сняли с него доспехи. Шейный латный горжет нашли и отправили в качестве трофея Карлу VII. Бригандина попала в военный музей, созданный Карлом VIII в замке Амбуаз в конце века, где долгие годы экспонировалась вместе с предполагаемым мечом Ланселота, топором Бертрана дю Геклена и некоторыми доспехами Жанны д'Арк. Спустя столетия в реке был найден меч Толбота с выгравированной надписью Sum Talboti pro vincere inimico meo (Я, Толбот, чтобы побеждать своих врагов). Тело Толбота было погребено на поле битвы. До самой французской революции на этом месте стояла небольшая оратория. Но пролежал он там недолго. В 1493 г. его тело было эксгумировано внуком и привезено в Англию для перезахоронения в соответствии с завещанием под грубым каменным надгробным изваянием, которое до сих пор можно увидеть в приходской церкви в Уитчерче в Шропшире^[1024].

Французы незамедлительно стали развивать достигнутый успех. Английские гарнизоны Либурна и Сент-Эмильона, частично выведенные для усиления армии Толбота, после сражения ушли, и армия маршалов смогла вновь занять оба города без сопротивления. Вскоре после этого они осадили Фронсак, единственную крепость с гарнизоном, оставшуюся у англичан на Дордони. Остальные французские войска в регионе неумолимо продвигались к Бордо. Граф Клермонский принял капитуляцию Кастельно-де-Медок 20 июля, в тот же день, когда пал Кастильон. Следующей задачей графа было разблокировать движение по Гаронне, чтобы французские армии могли осаждать Бордо и получать припасы и артиллерию по воде. Он осадил крепость Бланкфор, принадлежавшую Гайяру де Дюрфору, которая стояла на краю обширного болота сливавшегося с водами Гаронны, на небольшом расстоянии к северу от Бордо. Граф де Фуа и сеньор д'Альбре атаковали обнесенные стенами места, которые англичане все еще удерживали выше по течению от города. Города Сен-Макер и Лангон, а также близлежащая крепость Вилландро были захвачены в кратчайшие сроки. В долине Дордони маршалы оставили часть своей армии для поддержания осады Фронсака, который сдался через несколько дней, а сами пересекли Дордонь и через виноградники Антре-Де-Мер подошли к гасконской столице. В конце концов они обосновались в Лормоне, к северу от города, на противоположном берегу Гаронны. Там они начали строить мощную бастиду у самой кромки воды. Французский флот покинул Ла-Рошель и вошел в Жиронду, причалив у Лормона под защитой бастиды. Из Ангулема, где находилась его штаб-квартира, Карл VII объявил о своем намерении к концу июля совершить поход к Жиронде. 1 августа 1453 г. французская армия осадила Бордо^[1025].

Обороной города руководил сэр Роджер Камойс. Как только он получил известие о падении Кастильона, он заставил Совет заседавший в замке Омбриер созвать представителей Штатов Гиени. Штаты, которые к этому времени представляли только сам Бордо, собрались в городском соборе. Они выдвинули Камойса в качестве своего губернатора и поклялись, что скорее умрут, чем подчинятся короне Франции. Камойс пессимистично оценивал свои шансы и не скрывал этого. Бордо был хорошо укрепленным городом. Периметр его стен XIV века составляла четыре мили. Город имел прямой выход к реке, ширина которой в тот момент составляла почти 700 ярдов. Все это затрудняло его блокаду. Но, как отмечал Камойс, французы имели подавляющее превосходство в людях и вооружении. Английские солдаты, находившиеся в городе, не желали рисковать своими жизнями без жалованья, а казна Совета была пуста. В ответ на это Штаты ввели в городе талью. Более двух десятков видных горожан во главе с архиепископом заключили личные договоры, чтобы обеспечить выплату жалованья английской армии на время ее сбора. После того как солдаты бежавшие с поля боя и из периферийных гарнизонов вернулись в Бордо, под командованием Камойса оказалось более 3.200 человек. Кроме того, на Гаронне оставались еще два важных гарнизона. Рион, расположенный в двадцати милях выше по течению от Бордо, защищали 130 английских солдат, а Кадильяк, находящийся в трех милях дальше — 460. Эти места были крайне важны для обороны Бордо, поскольку препятствовали поставкам припасов и артиллерии французам. Кадильяк был осажден графом де Фуа, но его с ожесточением защищал гасконский капитан. Ниже по течению от Бордо той же стратегической цели служил замок Бланкфор, где гасконский гарнизон Гайяра де Дюрфора все еще держался против армии графа Клермонского. Тем временем из Бордо в Англию отправлялись гонцы с сообщениями об опасности, в которой оказался Бордо, и с настоятельными просьбами о подкреплении^[1026].

Первые сообщения о битве при Кастильоне и гибели Толбота достигли Вестминстера примерно в середине августа 1453 года. Весть об этом была доставлена в королевское поместье Кларендон близ Солсбери, где находился Генрих VI. По-видимому, именно эта новость спровоцировала последовавший за ней внезапный кризис в здоровье короля. Генрих VI был "поражен безумием" и потерял рассудок. В последующие дни и недели он часами смотрел перед собой, не в силах говорить и понимать обращенную к нему речь. Его приходилось кормить с ложечки и повсюду носить на руках. В течение нескольких недель состояние короля скрывали от подданных в надежде, что он поправится. Повседневными делами от его имени, как и прежде, занимались советники короля. Некоторое время удавалось поддерживать иллюзию, что ничего страшного не произошло^[1027].

Армия лорда Сэя, насчитывавшая почти 2.200 человек, была уже готова, но флот для ее перевозки отсутствовал. Были предприняты сумасшедшие усилия по поиску кораблей, а тем временем нужно было найти замену Толботу. Дата выхода в море была перенесена на конец августа, а затем на 7 сентября. 12 сентября командование перешло от лорда Сэя к Уильяму, лорду Бонвилю, гораздо более опытному капитану, который во второй раз был назначен сенешалем Гиени и получил распоряжение немедленно отправиться в Гасконь со "знатной дружиной"^[1028].

Почти сразу же возникли новые проблемы, спровоцированные политическим кризисом в Англии. Вскоре стало ясно, что болезнь короля — не просто мимолетный эпизод. Необходимо было как-то организовать управление страной на время его недееспособности. Герцог Йорк был законным наследником трона, и если бы он захотел получить регентство, его притязаниям было бы трудно противостоять. Неожиданно положение герцога Сомерсета и его союзников, казавшееся столь надежным летом, стало рушиться. По мере того как пустота власти становилась все более очевидной, общественный порядок разрушался. Сам Бонвиль был главным союзником Сомерсета в Уест-Кантри и его войска должны были понадобиться в Англии. Поток приказов владельцам кораблей и офицерам, занимавшимся их наймом и реквизицией, резко прекратился. К середине сентября экспедиция была отменена. Бордо только и оставалось, что защищаться самостоятельно^[1029].

^{16. Осада Бордо, август-октябрь 1453 года}

13 августа 1453 г. Карл VII прибыл в массивную крепость Монферран на реке Гаронна, расположенную на небольшом расстоянии от Бордо, где и разместил свой штаб. Осада продолжалась уже почти две недели. Французы встречали ожесточенное сопротивление. Напротив французской бастиды в Лормоне англичане построили свою собственную бастиду, вооруженную пушками и укомплектованную более чем сотней человек. Камойс установил пушки на городских воротах и на кораблях, пришвартованных в реке. Они нанесли значительный урон французским позициям. Осада французов сдерживалась упорным сопротивлением Кадильяка и Риона. Кадильяк постоянно подвергался артиллерийским обстрелам, и в конце концов 28 сентября город был взят штурмом. Гарнизон отошел в цитадель и вскоре начал переговоры с французами. Карл VII не был настроен на уступки после того, как крепость сопротивлялась его войскам в течение шести недель. Гарнизон согласился сдаться на милость французского короля и добиться капитуляции Риона на тех же условиях. Гасконский капитан был обезглавлен, а весь гарнизон взят в плен. Их судьба вряд ли порадовала гарнизон Риона. Болдуин Фулфорд, девонский сквайр, командовавший там, отказался подчиниться соглашению и сражался до конца^[1030].

Однако в Бордо Роджер Камойс решил, что все потеряно. В начале октября делегация из города в сопровождении сотни всадников прибыла в замок Монферран, чтобы начать переговоры с французским королем. Карл VII поначалу был непримирим и заявил, что не примет ничего, кроме безоговорочной капитуляции. Для Камойса же первым долгом, как он считал, было вызволение английских войск из надвигающейся катастрофы и возвращение их в Англию. Переговоры открылись в Лормоне 5 октября. Камойс возглавлял делегацию из Бордо. Французскую сторону представляли канцлер Гийом Жувенель дез Юрсен и адмирал Жан де Бюэль. В первый день конференции Камойс от имени английского гарнизона заключил отдельную сделку. Он согласился сдать английскую бастиду напротив Лормона и отдать всех французских пленных без выкупа на следующий день. Взамен английским войскам разрешалось эвакуироваться из города и вернуться в Англию на английских кораблях, стоявших в Бордо, прихватив с собой артиллерию и все движимое имущество. Это была бесславная сделка, в результате которой жители Бордо оказались в затруднительном положении. Единственная уловка, на которую пошел Камойс, заключалась в том, что он не стал сдавать английскую бастиду, пока горожане будут вести переговоры с представителями французского короля о капитуляции. Камойс сделал для них все, что мог, но это было не так уж много, поскольку после того, как он объявил о своем намерении убраться в Англию, им практически нечем было торговаться. Жители Бордо были готовы подчиниться королю и заявили, что их отказ от прежних клятв был делом рук вероломного меньшинства. Они просили о помиловании и готовы были заплатить за него тяжелые репарации. Но Жувенель был непреклонен: пощады они не дождутся. Гасконские главари должны рассматриваться как предатели и должны быть выданы французскому правосудию. Жувенель представил список из двадцати поименно названных людей во главе с Пьером де Монферраном и Гайяром де Дюрфором^[1031].

С каждым днем положение города на переговорах ухудшалось. Запасы продовольствия были почти исчерпаны и люди начинали голодать. Жан Бюро обследовал стены со стороны суши и сообщил, что он уверен в том, что сможет быстро разрушить их своими пушками. 8 октября из Ла-Рошели прибыл французский флот, которому удалось захватить корабли с пушками, пришвартованные англичанами на реке. На следующий день англо-гасконские делегаты явились к французскому королю в замок Монферран с просьбой об условиях капитуляции. Карл VII не сказав ни слова отпустил их, и стал совещаться со своимисоветниками. Однако к этому времени у его капитанов появились свои проблемы. Дизентерия, классическая болезнь осадных армий, распространялась по французским лагерям и наносила большие потери армии и еще большие — флоту. Советники решили, что для скорейшего достижения соглашения необходимо пойти на ограниченные уступки. Компромисс был согласован и скреплен печатью в тот же день. Бордо согласился выплатить репарации в размере 100.000 экю. Было объявлено всеобщее помилование за исключением двадцати главарей восстания 1452 года. Им была сохранена жизнь, но они изгонялись из королевства и лишались всех своих земельных владений. Еще до сорока гасконцев, не пожелавших подчиниться французскому королю, должны были получить возможность отправиться в изгнание. Они имели право забрать с собой свое движимое имущество, и им давался месяц на то, чтобы продать свои земли. Что касается английского гарнизона, то было подтверждено соглашение Камойса с Жаном де Бюэлем и оговорено, что его люди получат возможность безопасно уехать в Англию. На этих условиях город должен был быть сдан 16 октября. Когда документ был доставлен в Бордо, многие горожане посчитали, что их делегаты уступили слишком много. Начались ожесточенные споры, которые продолжались несколько дней. Камойс потерял терпение и 14 октября, пока жители Бордо продолжали спорить между собой, сдал французам бастиду к северу от стен. С потерей бастиды безнадежность их положения стала очевидной даже для самых стойких противников капитуляции. Они пропустили срок, назначенный на 16 октября, но окончательно сдались 19-го. Это событие не было отмечено какой-либо торжественной церемонией, как в 1451 году. Король в Бордо не приехал, и город формально передал все свои привилегии в руки его представителей. Королевский герб был прибит к стенам над главными воротами. Граф Клермонский представил список из двадцати человек, которые были исключены из помилования, возглавляемый Пьером де Монферраном и Гайяром де Дюрфором. На следующий день после вступления французов в Бордо сдались Рион и Бланкфор, которые держались на протяжении всей осады. В последующие дни английская армия погрузилась на корабли и отплыла^[1032].

Несколько сотен гасконцев эмигрировали, не желая подчиняться Карлу VII. Обычным местом эмиграции была Англия, но некоторые уезжали в Италию, Бретань или королевства Пиренейского полуострова. Некоторые семьи разделились, как, например, Монферраны. Пьер де Монферран и его дядя Франсуа де Монферран, входившие в число двадцати человек подвергнутых изгнанию, приехали в Англию, а сыновья Франсуа обосновались в Наварре. Часть гасконских беженцев уехала с армией Роджера Камойса. В последующие годы их стало больше, поскольку к ним прибавились освобожденные после пленения при Кастильоне или Кадильяке, или же ухудшение положения Гаскони убедило их в том, что в другом месте им будет лучше. В основном они оседали в Лондоне или в южных графствах. В подавляющем большинстве это были дворяне, купцы или члены их семей. Именно эти сословия больше всего потеряли от падения английского режима. Многие из них прибыли без денье в кармане. В Англии они жили за счет королевских денежных или, изредка, земельных пожалований. Некоторые поступили на королевскую службу, как, например, участник заговора Пей дю Таста. Многие открыли в Англии свое дело, как правило, в сфере торговли вином. Некоторые стали совладельцами кораблей или торговых компаний. В течение следующих восьми лет гасконцам в Англии было выдано около 200 лицензий на торговлю вином, зерном, овощами, лошадьми и другими товарами. Они быстро ассимилировались. Большинство из них выучили английский язык и англизировали свои имена. Только самые знатные из них, бывшие когда-то сеньорами больших владений на юго-западе, стремились во Францию, как правило, после смерти Карла VII, когда стало легче договориться о помиловании и возвращении собственности^[1033].

Бордо удалось добиться снижения репараций со 100.000 до 30.000 экю, когда первоначальная сумма оказалась неподъемной. Но при этом он потерял большинство свобод, которые ему было позволено сохранить после первой капитуляции в 1451 году. В экономическом плане город и его окрестности сильно пострадали от разрыва связи с Англией. Перестали приходить ежегодные винные флота. Отдельные корабли продолжали курсировать, но от них уже требовали лицензии от английского правительства и время от времени перевозки запрещались французами. После апреля 1455 г. поставки из Гаскони стали облагаться еще и высокими французскими экспортными пошлинами. Результатом стал длительный спад торговли. Объемы упали более чем в два раза по сравнению с прежним уровнем и так и не восстановились. Цены также упали. Англичане нашли альтернативные источники вина в Кастилии, Португалии и Греции, но гасконцам было сложнее выходить на другие рынки в эпоху, когда вино нельзя было перевозить на большие расстояния по суше. В конце века в петициях к короне с просьбой о помощи говорилось, что Сент-Эмильон потерял девять десятых своего населения, а Либурн — две трети^[1034].

Французское завоевание привело к значительному перераспределению земель в Гаскони. Гасконские владения, ранее принадлежавшие англичанам, а также владения двадцати человек, исключенных из помилования, были конфискованы и перераспределены между советниками короля и местными сторонниками. Гасконские семьи, порвавшие за несколько лет до этого с английской династией и подвергшиеся конфискации своих земель офицерами английского короля, вернулись и потребовали их обратно в соответствии с условиями Компьенского эдикта. Считалось, что некоторые офицеры правительства Бордо, как английские, так и гасконские, злоупотребляли своими должностными полномочиями, занимая чужие земли, и теперь им предъявлялись требования о возврате имущества. На каждую подлинную претензию приходилась другая, сомнительная или сфабрикованная. Многие из новых землевладельцев были выходцами с севера. Такие капитаны, как Антуан де Шабанн, чья семья происходила из Лимузена, и семья Коэтиви из Бретани добились больших успехов в приращении владений. Значительная часть мелких чиновников, солдат и администраторов, обосновалась в регионе благодаря королевским земельным пожалованиям. Среди них была важная группа шотландских солдат удачи: Робин Петлоу, капитан шотландской роты, Джон Брон из Колтона, Джон Росс и Патрик Аберкромби. Большинство этих людей, вторгшихся в замкнутый мир юго-западного общества, не оставили после себя никаких следов. В конце концов, они переехали в другие места или их линии рода угасли. В выигрыше оказались плодовитые и хитрые сеньоры д'Альбре, которые прибрали к рукам лучшие куски имущества, оставленные уехавшими гасконскими изгнанниками. В течение следующего полувека они проводили политику территориального расширения, основанную на стратегических браках, тщательном культивировании королевской благосклонности и разумном использовании местного влияния и силы, что в скором времени сделало их главенствующей силой в Гаскони. Их потомки стали королями Наварры и, наконец, королями Франции^[1035].

* * *

Войны во Франции были закончены. Начинались войны с Англией. Однако ни в одной из стран этого не понимали. В последующие годы во Франции периодически возникали опасения вторжения. Сообщения о скоплении кораблей в портах южной Англии заставляли войска спешить к побережью, а горожан — ремонтировать стены. Велась охота на английскую "пятую колонну", которая, как предполагалось, подговаривала местных жителей и готовила почву для высадки десанта. В Англии королевская канцелярия продолжала рассматривать Гасконь как английское владение. Канцелярские списки, в которых фиксировались сделки английского короля с гасконскими чиновниками и подданными, сохранялись до 1468 года. Генрих VI и Эдуард IV продолжали назначать людей на номинальные должности в гасконской администрации, которая уже не существовала, и дарить земли и доходы, которыми они уже не владели. В качестве бенефициаров неизменно выступали гасконские эмигранты в Англии, рассчитывавшие когда-нибудь вернуться в герцогство и занять свои земли и места. Пенсия, назначенная Гайяру де Дюрфору, была рассчитана на "время до тех пор, пока он не будет восстановлен в своих упомянутых владениях в герцогстве Гиень или получит иную компенсацию"^[1036].

Вероятность этого была ограничена политическими неурядицами, охватившими Англию после того, как стало известно об заболевании короля. Катастрофы под Кастильоном и Бордо уничтожили все, что осталось от репутации герцога Сомерсета. Его враги буквально кружили вокруг него. Среди них выделялись капитаны и поселенцы, потерпевшие поражение и бежавшие из Нормандии. Сэр Джон Фастольф собирал материалы, чтобы доказать, что именно Сомерсет виновен в этой катастрофе, и помочь привлечь его и его союзников к ответственности. Совет откладывал это дело до тех пор, пока мог, но в ноябре 1453 г. кризис разразился. Союзник Ричарда Йорка Джон Моубрей, герцог Норфолк, представил совету билль, во многом обязанный Фастольфу и написанный рукой его секретаря. Норфолк жаловался на "великие бесчестия и потери, постигшие это благородное королевство Англию". Он потребовал создания комиссии по расследованию потери Франции и обвинил Сомерсета в измене. По его словам, менее достойный человек был бы обезглавлен за сдачу замков, которые вообще не подвергались осаде.

23 ноября 1453 г. Совет смирился перед бурей. Сомерсет был арестован и помещен в Тауэр. После неоднократных пророгаций Парламент, наконец, собрался в Вестминстере в феврале 1454 г., чтобы решить вопрос о регентстве. Положение осложнялось тем, что осенью предыдущего года у Генриха VI и королевы Маргариты родился наследник Эдуард. На власть претендовали герцог Йорк, уже не являвшийся законным наследником престола, но все еще остававшийся совершеннолетним ближайшим родственником Генриха VI по мужской линии, и королева как опекун своего малолетнего сына. Если бы Маргарита одержала верх, герцог Сомерсет, несомненно, вернулся бы к власти. Вероятно, именно это, помимо пола Маргариты и ее французского происхождения, стало основной причиной того, что в конце марта 1454 г. Палата Лордов назначили герцога Йорка "протектором Англии" на время недееспособности короля^[1037].

В итоге недееспособность продлилась всего девять месяцев. Вскоре после Рождества 1454 г. Генрих VI частично пришел в себя. Но если болезнь короля была несчастьем, то его выздоровление стало катастрофой. Этого оказалось достаточно, чтобы положить конец протекторату герцога Йорка, но не достаточно, чтобы Генрих VI смог восстановить хотя бы ту ограниченную власть, которую он осуществлял до этого. Генриху VI суждено было до конца жизни то впадать в безумие, то выходить из него, слабый умом и волей даже в добром здравии. Королева, питавшая глубокую неприязнь к герцогу Йорку, почти наверняка стояла за принятием в феврале 1455 г. решения об исключении его и его союзников из состава Совета. Герцог Сомерсет был освобожден из Тауэра, восстановлен в прежней должности и объявлен невиновным во всем, что против него выдвигалось. Но его пребывание на этом посту было недолгим. Герцог Йорк в третий раз за пять лет взялся за оружие. Подавляющее большинство пэров, как и прежде, поддерживало короля.

Однако на этот раз перспективы Йорка изменились в связи с началом открытой войны между двумя великими северными династиями Невиллов и Перси, в результате которой клан Невиллов перешел в его лагерь. Глава дома Ричард Невилл, граф Солсбери, был шурином Йорка, хранителем западного участка шотландской границы и владельцем обширных владений в Йоркшире и южном Мидлендсе. Его старший сын Ричард женился на наследнице Бошамов, получив титул графа Уорика и еще более крупные владения на юге Англии и в Уэльсе. В отличие от герцога Йорка, Ричард, граф Уорик был гениальным политиком и пропагандистом. В мае 1455 г. Йорк и графы Невиллы разгромили армию короля в короткой стычке на улицах Сент-Олбанс. Герцог Сомерсет укрылся в соседнем с местом стычки доме, но был вынужден покинуть его и зарублен на улице. Та же участь постигла и его главного союзника Генри Перси, графа Нортумберленда. Власть захватили йоркисты а лидерство в ланкастерской партии перешло к Маргарите Анжуйской, "великой и сильной женщине", как охарактеризовал ее один из корреспондентов сэра Джона Фастольфа, "не жалеющей сил, чтобы довести свои дела до конца и закончить в соответствии со своей властью"^[1038].

За исключением трехмесячного перерыва герцог Йорк был фактическим правителем Англии в течение двух с половиной лет — с начала 1454 до лета 1456 года. Следующие пять лет после этого Англия фактически оставалась без правительства, король и королева скитались по Мидлендсу, редко посещая Вестминстер, а союзники королевы оспаривали власть с герцогом Йорком и графами Невиллами в зале Совета, а затем на поле боя.

Тень войны с Францией нависла над этими событиями. Ричард Йорк никогда не был близок с Хамфри, герцогом Глостером, но его яростная критика правительств Саффолка и Сомерсета привела к тому, что Ричарда стали рассматривать как политического наследника Хамфри. Сам Йорк старательно поддерживал эту идею. Люди, окружавшие королеву, были отвергнуты как прямые наследники тех, кто подорвал военные усилия, "в результате чего все старые владения, которые король имел во Франции и Нормандии, Анжу и Мэне, Гаскони и Гиени, завоеванные и полученные его отцом, самой благородной памяти, и другими его благородными предками, были позорно потеряны или проданы". Он взял на вооружение миф о "добром герцоге Хамфри", утверждая, что его стремление восстановить величие Англии было сорвано этими же людьми с тех пор, как они установили свою власть над бездействующим королем, убив этого "благородного, достойного и христианского принца"^[1039].

Времена великих континентальных армий прошли, но на море происходили инциденты, напоминавшие англичанам о том, что они все еще находятся в состоянии войны с державой, которая теперь контролировала все атлантическое побережье Франции. В Норфолке вражеские корабли курсировали у Ярмута и Кромера, пробирались вверх по заливам и рекам и высаживали десанты для захвата пленных с целью получения выкупа. В письме своему мужу в Лондон Маргарита Пастон сообщала, что "упомянутые враги настолько дерзки, что выходят на сушу…". Пьер де Брезе, великий сенешаль Нормандии, был одним из совладельцев каперских судов, действовавших против английского судоходства в Ла-Манше. В августе 1457 г. вместе с Робертом де Флоком и Шарлем Десмаре он организовал самый амбициозный рейд того времени. Утром 28 августа большой флот собранный со всех главных портов Нормандии, высадил около Сандвича от 1.600 до 1.800 человек и ворвался в гавань. Захватчики оставались там в течение трех дней, после чего были оттеснены к своим кораблям отрядом под командованием сэра Томаса Кириэлла. Однако им удалось увести несколько захваченных торговых судов, большое количество трофеев и множество пленных. Это был самый разрушительный набег на английское побережье за последние восемьдесят лет^[1040].

Генрих VI был пассивным наблюдателем событий, которые происходили за его спиной. Английские короли никогда не имели того сакрального статуса, который поддерживал на троне Карла VI в годы его безумия или Карла VII в критический период его царствования. Закономерным итогом для общества, институты которого в решающей степени зависели от личной роли короля, стало низложение Генриха VI. Герцог Йорк решился на этот шаг в октябре 1460 г., заявив о своих правах на трон. Но на трон он так и не сел: 30 декабря 1460 г. он был разбит и убит союзниками королевы у Уэйкфилдского моста в Йоркшире. Его отрубленная голова была насажена на кол над городскими воротами Йорка, а к черепу была прибита бумажная корона. Его дело восторжествовало только после его смерти, в более умелых руках его сына Эдуарда, графа Марча. Эдуард провозгласил себя королем Эдуардом IV в Вестминстере при поддержке большинства союзников своего отца. Права второго сына Эдуарда III Лайонела, герцога Кларенса, были объявлены перешедшими по наследству к Эдуарду IV. Все три Ланкастера, начиная с переворота Генриха Болингброка в 1399 году, были объявлены узурпаторами трона не являющимися настоящими королями.

Никто не сомневался в том, что подлинное право Эдуарда IV на власть было силовым. В Вербное воскресенье, 29 марта 1461 г., он нанес решительное поражение ланкастерской армии при Таутоне в Йоркшире. Почти все лидеры ланкастерцев были убиты в битве или взяты в плен и обезглавлены. Маргарита Анжуйская вместе с сыном бежала в Шотландию и, наконец, в 1463 г. — в родную Францию. Последние из ее английских союзников были убиты в двух сражениях при Хеджли-Муре и Хексеме в 1464 году. Сам Генрих VI еще год оставался на свободе в Англии, укрываемый верными друзьями из числа северного дворянства. В конце концов он был пойман в лесу у реки Риббл в Ланкашире, где с ним находились только два капеллана и оруженосец. Пленители отвезли его в Лондон, провели по улицам со связанными ногами под брюхом лошади, а затем заточили в Тауэр. Дом Ланкастеров, казавшийся незыблемым после смерти Генриха V в 1422 г., пал за одно поколение.

Мало что так ярко символизировало упадок в царствование Генриха VI, как патетическая история его "отречения" и смерти. В 1469 г. граф Уорик Делатель королей (Kingmaker) порвал с Эдуардом IV, королем, которого возвел на трон. Они рассорились якобы из-за направления внешней политики, а на самом деле из-за разногласий по поводу будущей роли Уорика в правительстве. В течение следующих двух лет власть в Англии переходила из рук в руки трижды. С октября 1470 г. по апрель 1471 г. граф Уорик контролировал Лондон и правительство. Генрих VI был освобожден из Тауэра и восстановлен на троне. По меткому выражению бургундского хрониста Жоржа Шателена, граф правил от имени Генриха VI, как "набитым шерстью мешком, поднятым за углы…". Когда Эдуард IV в апреле 1471 г. окончательно вернул себе власть, Генрих VI, как полагают, сказал ему: "Мой кузен Йорк, вы очень желанны, ибо я знаю, что в ваших руках моя жизнь будет в безопасности"^[1041]. Он глубоко заблуждался. Единственное, что обезопасило его, — это то, что в результате его смерти его титулы и лидерство в партии ланкастерцев перешли бы к молодому принцу Эдуарду, который все еще находился на свободе. Принц представлял бы собой гораздо более опасный вызов для победивших йоркистов. Судьба Генриха VI была предрешена поражением двух ланкастерских армий и гибелью в бою Уорика и Эдуарда. В ночь на 21 мая 1471 года Генрих VI был тайно убит в лондонском Тауэре. При этом были соблюдены обычные правила лицемерия. Он покоился в соборе Святого Павла, где, по слухам, его тело истекало кровью на мраморный пол.

* * *

Изгнание англичан из Франции ознаменовало собой переворот как во внутренней политике французского королевства, так и в политике Англии. На протяжении более чем столетия каждое успешное вторжение англичан зависело от политических разногласий во Франции. Эдуард III вторгся в страну при поддержке диссидентов в Нормандии и Фландрии. Генрих V проник в страну через брешь, открывшуюся в результате гражданских войн между арманьяками и бургиньонами. Герцогам Бургундскому, Бретонскому и Бурбонскому, а также графам д'Арманьяк и  де Фуа удалось сохранить свою политическую автономию во многом благодаря угрозе вступления в союз с Англией. Принцы, стоявшие за Прагерией 1440 г. и заговором в Невере 1442 г., в той или иной степени зависели в своих переговорах с королем от той же скрытой угрозы. Эта угроза сохранялась до тех пор, пока новое вторжение англичан на Францию представлялось реальной возможностью.

В течение нескольких лет угроза возвращения англичан висела над французским правительством. На юго-западе страны была начата амбициозная программа укрепления королевской власти против появления еще одного Толбота. Уязвимость региона, где так долго правили английские короли, стала очевидной уже через год после битвы при Кастильоне, когда в город вернулся Пьер де Монферран, главный инициатор заговора, в результате которого Бордо в 1452 г. достался Толботу. Он приехал якобы для того, чтобы завершить свои дела, а на самом деле для организации нового восстания. Планировалось собрать армию численностью 4.000 ― 5.000 человек и захватить Байонну. Планы Монферрана были раскрыты, и он был арестован. Доставленный под охраной в Пуатье, он во всем признался и был приговорен к смерти. Его тело было разрублено на шесть частей, которые были выставлены у городских ворот в качестве предупреждения для других. В том же году в Бордо начали возводиться две новые крепости — Шато Тромпетт и Шато-дю-Ха, предназначенные для отражения нападения извне и контроля над городом внутри. На юге герцогства, на реке Адур, были проведены масштабные работы по укреплению Байонны, Дакса и Сен-Севера. В 1485 г. Карл VIII спонсировал ремонт стен Бурга, поскольку считалось, что городу угрожает опасность захвата англичанами^[1042].

После смерти отца в 1450 г. Жан V, граф д'Арманьяк, унаследовал владения и амбиции своей семьи. Он не скрывал своего недовольства, когда английская Гасконь была присоединена к королевскому домену и открыто выразил свое удовлетворение, когда в 1452 г. Толбот вернул себе Бордо. Во французской кампании 1453 г. он участвовал с явной неохотой и был заметно огорчен, узнав о поражении и гибели Толбота. Именно это, а не кровосмесительный брак графа с его сестрой или его вмешательство в дела соборного капитула города Ош, вероятно, стало реальной причиной конфискации королем его владений в 1455 году. Опасения Карла VII, вероятно, были оправданы. Граф бежал через Пиренеи в Арагон и оттуда обратился за помощью к английскому правительству, пообещав использовать сеть своих вассалов и клиентов для поддержки нового английского вторжения в Гиень^[1043].

Герцог Алансонский, еще один недовольный принц, был зятем Арманьяка. Он вернулся в свое герцогство в результате отвоевания Нормандии 1449–50 годов, но так и не смог восстановить былое влияние своей семьи. Его долги были велики, доходы упали из-за военных действий, и средств, для поддержания роскошного образа жизни, постоянно не хватало. К концу 1452 г. между герцогом Алансонским и Карлом VII произошла ссора. Герцог уже не в первый раз потребовал, чтобы его двадцатилетние военные заслуги были должным образом вознаграждены. Карл VII, никогда не доверявший импульсивному характеру герцога, отказался. Его советники, по его словам, были категорически против того, чтобы герцогу оказывались какие-либо дополнительные щедроты. Герцог Алансонский вернулся в свои владения и начал переговоры с Толботом в Бордо. В роли посредника выступил профессиональный солдат из армии Толбота по имени Джек Хэй. Он был английским лейтенантом в Алансоне во время его сдачи герцогу в 1449 г. и считал себя его другом. Эти переговоры прервались, когда англичане покинули Гасконь. Но в 1455 г. герцог возобновил контакты с Джеком Хэем, который в то время служил под началом графа Риверса в гарнизоне Кале. Риверс и Хэй связали его с Луи Галле, одним из самых видных нормандских изгнанников в Англии, а через него — с герцогом Йорком, занимавшим в то время главенствующее положение в английском правительстве. Еще один канал связи был найден в лице герольда герцога Эксетера, который регулярно ездил во Францию для обсуждения нерешенных споров о выкупах и захватах на море. В течение года герцог Алансонский трижды подряд отправлял в Англию миссии с призывом к английскому Совету вторгнуться в западную Францию. По плану англичане должны были высадить армию из 10.000 человек в Гранвиле на полуострове Котантен, чтобы захватить замки и защитить его герцогство Алансонское, а еще 40.000 человек вторгнуться в Нормандию через Ла-Манш. Герцог сообщил англичанам, что Нормандия была освобождена от войск для поддержки других театров военных действий. Нормандцы, по его словам, угнетены бременем королевских налогов и встретят англичан с распростертыми объятиями. Его требования были непомерно высоки, и некоторые члены английского Совета отнеслись к ним скептически. Но герцог Йорк был готов поддержать эту идею, хотя и с меньшими силами. Весной 1456 г. один из эмиссаров герцога Алансонского струсил и выдал заговор офицерам французского короля в Руане. Герцог был арестован. Когда его различных агентов и посланников собрали и допросили в Бастилии, вся история всплыла на поверхность. Во Франции было распространено мнение, что интриги герцога Алансонского — это лишь вершина айсберга. Считалось, что в них замешаны и другие видные дворяне, в том числе герцог Бургундский^[1044].

В ретроспективе все эти заговоры кажутся обреченными на провал, но для Карла VII и его советников это было совсем не очевидно. Когда стало известно о заговоре герцога Алансонского, войска, выведенные из Нормандии, были спешно отправлены обратно для защиты побережья от английского вторжения. Вольные стрелки были мобилизованы по всей Франции. Герцогство Алансонское было занято французскими войсками, которые захватили все его главные крепости, как это было сделано за год до этого во владениях графа д'Арманьяка. Главные норманнские порты — Дьепп, Арфлёр и Онфлёр — были предупреждены, что в любой момент можно ожидать вторжения англичан. В начале следующего года Карл VII в письме шотландскому королю объяснил свое стратегическое затруднение. У англичан все еще оставались сторонники в Нормандии, а гасконцы, как известно, в душе были настроены к ним вполне благосклонно. Угроза со стороны Англии, по его словам, вынуждала его проводить чрезвычайно дорогостоящую политику тотальной обороны. Нормандия находилась всего в шести часах пути по морю от Англии и была, очевидно, уязвима. Но англичане могли высадиться где угодно. Он должен был охранять все побережье Франции от Пикардии до Пиренеев. Финансовые последствия были катастрофическими. Хотя Нормандия была самой богатой провинцией Франции, ее доходы не позволяли покрывать расходы на оборону побережья на 100.000 ливров в год. В Гаскони ему приходилось содержать крупные гарнизоны под командованием своих самых высокопоставленных военачальников, что обходилось в десять раз дороже доходов провинции. Между этими двумя провинциями находились Бретань, Пуату и Сентонж, и все они жили в постоянном страхе перед английским вторжением^[1045]

Но больше всего Карл VII опасался вмешательства герцога Бургундского. В 1450-х годах отношения между Францией и Бургундией стремительно ухудшались и когда в 1456 г. Дофин Людовик окончательно порвал с отцом и получил убежище в Брабанте у Филиппа Доброго, они резко обострились. Филипп, как и герцог Алансонский и граф д'Арманьяк, был обеспокоен растущей властью французского короля после изгнания англичан из Франции. Союз с Англией был очевидной защитной мерой. Филипп и его советники с запозданием поняли мудрость совета Юга де Ланнуа, данного им во время заключения Аррасского договора. Великие удельные принцы Франции нуждались в английском присутствии, если они хотели защитить себя от экспансивной французской монархии.

Карл VII был уверен, что Англия не пойдет на союз с Бургундией, пока его племянница имеет хоть какое-то влияние на ее правительство. Но он не был так уверен в отношении герцога Йорка и его сторонников. Учитывая родственные связи английской королевы с французским королевским домом, вполне естественно было ожидать, что в случае прихода к власти ее врагов они обратятся за поддержкой к Бургундии. Изгнанный Дофин, принципиально поддерживавший врагов своего отца, заявил о своей поддержке дома Йорков. Филипп Добрый разрешил ему отправить в Англию небольшой отряд, который сражался под знаменем Людовика в битве при Таутоне. Как объяснил миланскому послу Антуан де Крой, главный советник Филиппа, победа ланкастерцев в Англии создаст серьезную угрозу Бургундскому дому. Можно ожидать, что Маргарита Анжуйская уступит Кале своему дяде в обмен на мир. Это стало бы сигналом для Карла VII вторгнуться во Фландрию и Артуа и попытаться свести старые счеты с Бургундским домом^[1046].

Когда Людовик XI взошел на трон Франции после смерти своего отца в июле 1461 г., он пришел к власти с определенной программой. Расчетливый, беспринципный и циничный, Людовик намеревался ограничить самостоятельность удельных принцев, главой которых он сам когда-то был. В частности, он намеревался поглотить самые могущественные из автономных герцогств — Бургундию и Бретань — в рамках создания централизованного государства, к которому французская монархия стремилась с начала XIII века. Притеснение Людовиком автономии принцев грозило возродить старую ситуацию, сделавшую их естественными союзниками Англии. Страхи перед английской интервенцией обрели реальную основу после того, как Эдуард IV занял трон и разгромил своих внутренних врагов. Людовик был готов заплатить высокую цену за его нейтрализацию. В октябре 1463 г. он заключил с Эдуардом IV сделку, по которой согласился отказаться от поддержки Маргариты Анжуйской и принца Эдуарда в обмен на ответное обещание Эдуарда IV не оказывать помощи внутренним врагам Людовика. В тайном соглашении французский король даже пообещал отказаться от Старого союза и, если потребуется, поддержать английское завоевание Шотландии^[1047].

Война Лиги общественного блага была начата в марте 1465 г. грозной коалицией принцев, включая герцогов Бургундского, Бретонского и Бурбонского, а также наследника Анжуйского дома. Они выступили против Людовика XI во имя "общего блага", под которым подразумевали прекращение непосильного налогообложения и отстранение от власти низкородных советников короля в пользу принцев королевской крови. Это была программа Иоанна Бесстрашного в 1417 году и Прагерии в 1440 году. Во главе восстания стоял неуравновешенный младший брат короля Карл Французский, герцог Беррийский. Однако настоящим зачинщиком восстания был Карл, граф де Шароле, наследник старого и больного герцога Бургундского. Он вторгся во Францию с большой армией и столкнулся с Людовиком XI в битве при Монлери, к югу от Парижа, которая закончилась с неопределенным результатом. Но французский король был вынужден пойти на унизительные уступки принцам и передать Нормандию в качестве апанажа своему брату. Людовик XI обвинил принцев в том, что они открывают Францию для английского вторжения, и намекал, что они находятся в тайном сговоре с Эдуардом IV. Подозрения переросли в уверенность, когда в руки Людовика XI попали документы, свидетельствующие о том, что его брат Карл купил поддержку англичан обещанием вернуть им Гиень. Неясно, что это были за документы. В английских архивах нет никаких следов такого соглашения. Но уверенность Людовика XI в том, что Эдуард IV собирается вмешаться в гражданскую войну, была, несомненно, искренней. И если бы Эдуард IV вмешался, результат мог быть для Людовика XI катастрофическим. Когда он отобрал Нормандию у своего брата через три месяца после того, как уступил ее, он назвал именно эту причину^[1048].

Вскоре после окончания войны Лиги общественного блага кошмарный сон о коалиции между англичанами и французскими принцами стал реальностью. В июне 1467 г. Карл де Шароле, получивший прозвище Смелый, сменил своего отца на посту герцога Бургундского. Теперь Францией и Бургундией управляли решительные люди, намеревавшиеся окончательно урегулировать в свою пользу напряженные отношения между французской короной и Бургундским домом, существовавшие на протяжении шестидесяти лет. Карл Смелый приступил к восстановлению Лиги 1465 года при поддержке Англии. Союзники договорились о разделе Франции между собой. Англичане должны были получить все, что входило во французский королевский домен, включая Нормандию и Гиень. Франциску II Бретонскому была обещана армия из 3.000 английских лучников для защиты от французского короля. В июле 1468 г., когда эти переговоры были завершены, Карл Смелый женился на сестре Эдуарда IV Маргарите Йорк во фламандском городе Дамме в ходе беспрецедентно пышных церемоний. "Я никогда не слышал ничего подобного, кроме двора короля Артура", — писал Джон Пастон, присутствовавший на свадьбе в свите Маргариты^[1049].

Эти события, на первый взгляд, ознаменовали собой воссоздание союза Англии, Бургундии и Бретани, заключенного в Амьене в 1423 году. Но, как и многие другие французские принцы, Карл Смелый не был заинтересован в возрождении империи анжуйских, плантагенетских и ланкастерских королей Англии. Он намеревался использовать английский союз только как способ давления на Людовика XI. То же самое, вероятно, было верно и в отношении герцога Бретонского. Тем не менее Эдуард IV возлагал большие надежды на этот союз. В мае 1468 г. его канцлер заявил Парламенту, что целью союза является

[уменьшение и ослабление] власти его старого и древнего противника, французского короля, благодаря чему его высочество [Эдуард IV] может действовать свободнее и быстрее… и вернуть себе титул и владение упомянутым королевством Франция, его герцогствами и лордствами Нормандия, Гасконь и Гиень.

Английский король заявил о своем намерении лично пересечь море и объединить свои силы с герцогами Бретонским и Бургундским, которые постоянно внушали ему, что у Англии еще никогда не было такой благоприятной возможности исправить поражения предыдущего поколения.

Вряд ли Эдуард IV всерьез полагал, что ему удастся удовлетворить притязания Генриха V на французскую корону, но то, что он надеялся вернуть Нормандию и Гиень, не вызывает сомнений. Такая политика была популярна в Англии, где контроль над нормандским побережьем рассматривался как часть обороны Англии. Для ее поддержки парламентарии выделили две стандартные субсидии. Однако последующие действия стали отрезвляющим уроком политических реалий. Людовик XI выбил из борьбы обоих континентальных союзников Англии еще до того, как Эдуард IV смог организовать свою собственную кампанию. К тому времени, когда английская армия была готова в сентябре 1468 г., Людовик XI уже вторгся в Бретань, самое слабое звено союза, и вынудил Франциска II подчиниться. Месяц спустя французский король урегулировал свои разногласия с Карлом Смелым в договоре, заключенном в Пероне. Дело было улажено без упоминания об опасном английском союзнике принцев^[1050].

Возобновление гражданской войны в Англии в 1469–1471 гг. поставило Людовика XI и Карла Смелого перед новыми дилеммами и новыми возможностями. Новая Война Роз была, с одной стороны, возрождением старой вражды между Ланкастерами и Йорками, возникшей после потери Нормандии и Гиени. С другой стороны, это были суррогатные войны, которые вели две главные континентальные державы через своих английских клиентов. Людовик XI на этот раз встал на сторону ланкастерцев. В июле 1470 г. он председательствовал на театрализованном примирении в Анжере между старыми противниками, графом Уориком и Маргаритой Анжуйской. Успешная кампания Уорика по отстранению от власти Эдуарда IV в том же году была начата из Франции с помощью французских кораблей и французских денег. Ему были обещаны некоторые владения Бургундского дома в качестве фьефа Англии. Что касается Карла Смелого, то в условиях, когда французские войска наседали на его границы, у него не было иного выбора, кроме как поддержать дом Йорков. Вторжение Эдуарда IV в Англию с целью вернуть себе трон в следующем году было начато из Зеландии с помощью бургундских кораблей, войск и денег^[1051].

Если и был момент, когда обе стороны признали, что великая череда войн между Англией и Францией закончена, то он наступил в 1475 г., когда была проведена кампания по вторжению и заключен договор. Как только Эдуард IV прочно укрепился на троне, он выступил против Людовика XI, который так старался его сместить. Беспорядки 1470 и 1471 годов, заявил Эдуард IV Парламенту в октябре 1472 года, были спровоцированы "хитрыми и коварными замыслами Людовика, противника короля во Франции". Именно он был "главной причиной, корнем и провокатором упомянутых бед и неприятностей короля". Эти заявления стали частью замечательного обзора английской внешней политики. Необычно то, что он был распространен среди членов обеих Палат в письменном виде и сохранился в архиве Кентерберийского собора. Эдуард IV представил Парламенту стратегическую концепцию, которая восходит к началу войны при Эдуарде III. Она предполагала союз с автономными феодальными владениями на западном побережье Франции: Фландрией, Бретанью и Гиенью. По словам короля, могущество удельных принцев Франции поставило их на путь столкновения с французской короной. Напряжение достигло предела после воцарения Людовика XI. "Как он поступит с герцогами Бургундии и Бретани, а также со своим родным братом, другими принцами и лордами, в таком же случае не известно". Эдуард IV подтвердил притязания английских королей на французскую корону и напомнил слушателям о былой славе английских воинов. Но суть его аргументации заключалась в том, что Англия может наилучшим образом защитить себя, приобретя союзников во Франции и уменьшив власть французского короля в его собственном королевстве. Если оставить французских принцев на произвол судьбы, то Людовик XI может привести их к покорности и стать еще более могущественным и опасным, чем он был. Для сравнения: возвращение Нормандии и Гиени давало Англии и ее союзникам контроль над Ла-Маншем и западным побережьем Европы, делая вторжение в Англию логистически невозможным, а пиратские крейсерства на торговых путях — исключительно трудными. Английский король проводил прямую связь между потерей Нормандии и Гиени в 1449–1453 гг. и последующим началом гражданской войны в Англии. Генрих VI, "несмотря на простоту своего ума, вечно пребывал в славе и почете, в то время как война продолжалась, и, что осталось ему, когда все пришло в упадок". В Кройлендской хронике, которая, вероятно, была написана одним из советников Эдуарда IV, сообщается, что заявление короля о его военных целях было воспринято обеими Палатами "с наивысшей похвалой". Палата Общин ответили необычайно щедрым предоставлением налогов^[1052].

Когда в 1475 г. Эдуард IV вторгся во Францию, его предполагаемой целью вновь был раздел страны. Карл Смелый должен был удержать под полным суверенитетом все имевшиеся у него французские фьефы, а также Турень, Шампань и Бар. Это позволило бы реализовать давнее стремление Бургундского дома освободиться от феодальной зависимости от французской короны и объединить в единое целое свои разрозненные владения. Остальное Эдуард IV получил бы как король Франции. По идее, это были старые военные цели Генриха V. Но Эдуард IV научился осторожности на опыте своих прежних сделок с Карлом Смелым. Его реальная цель была более скромной. Он хотел заключить прочный мир с Францией на условиях, которые обезопасили бы Англию от вторжения и не опозорили бы его в глазах подданных. Незадолго до отплытия армии вторжения во Францию был отправлен гербовый король герольдов, который должен был передать официальный вызов английского короля и призвать Людовика XI к сдаче королевства Франции. Однако сразу после этого на личной аудиенции с Людовиком XI гербовый король заявил ему, что, как только его господин высадится со своей армией во Франции, он будет рад предложениям о заключении постоянного мира^[1053].

4 июля 1475 г. Эдуард IV высадился в Кале со своей армией. Он сообщил миланскому дипломату, что ее численность составляет 20.000 человек, и, возможно, она действительно приближалась к этой цифре. Филипп де Коммин, находившийся при французском короле, считал, что это была самая большая английская армия, когда-либо пересекавшая Ла-Манш. Людовик XI, руководствуясь своими умозаключениями, которые редко его подводили, решил перекупить англичан до того, как коалиция сможет начать совместное наступление. Инструкции английского короля своим послам показывают, что умозаключения Людовика XI были верны. Главной задачей Эдуарда IV было получить как можно большую финансовую компенсацию за уход из Франции и обеспечить длительное перемирие с взаимным обещанием, что ни он, ни Людовик XI не будут поддерживать внутренних врагов друг друга. Два короля встретились в Пиквиньи на Сомме, недалеко от Амьена, 29 августа 1475 года. Там они и скрепили подписями документы, означавшие окончание кампании. Было объявлено семилетнее перемирие. Эдуард IV согласился покинуть Францию, как только получит сумму в 75.000 экю. Кроме того, ему полагалась пенсия из французских доходов в размере 50.000 экю в год. Наконец, Маргарита Анжуйская, все еще находившаяся в плену в Англии, должна была быть освобождена и получить возможность вернуться во Францию за выкуп в 50.000 экю. Герцог Бургундский был в ярости. Он вызвал посреди ночи миланского посла и заявил ему, что если бы Эдуард IV продолжал кампанию, то "они, несомненно, достигли бы своей цели и завоевали бы больше славы и почестей, чем когда-либо имели государи". Это было чистой фантазией. Но было ясно, что теперь у Карла Смелого нет иного выбора, кроме как заключить с французским королем собственную сделку на самых выгодных для себя условиях. Через две недели после договора в Пиквиньи Людовик XI и Карл Смелый заключили девятилетний договор о перемирии и ненападении. Месяц спустя Франциск II Бретонский сделал свой ход, официально отказавшись от союза с англичанами. Договор в Пиквиньи положил начало более чем 70-летнему периоду, в течение которого английские короли были пенсионерами французской короны. К моменту окончательного прекращения этих выплат после смерти Генриха VIII в 1547 г. они получили более 3.000.000 экю^[1054].

Гасконские изгнанники одними из первых осознали значение того, что произошло в Пиквиньи. После бегства из Бордо в 1453 г. Гайяр де Дюрфор сделалуспешную карьеру на английской службе. Он стал сторонником йоркистов и был избран в Орден Подвязки, когда Эдуард IV взошел на трон. Он сыграл важную роль в переговорах о союзе с Франциском II и Карлом Смелым и командовал английскими лучниками на бретонской службе. Гайяр рассчитывал на отвоевание Гиени. Когда в 1472 г. Эдуард IV начал создавать свою коалицию, он получил от короля подтверждение своих прав на гасконские владения. Однако после заключения договора 1475 г. Гайяр понял, что Эдуард IV оставил всякую мысль о возвращении старых владений английских королей на юго-западе и обратился к Людовику XI. Он договорился о помиловании и восстановил часть своих конфискованных владений на юго-западе Франции. Этот шаг автоматически повлек за собой его исключение из Ордена Подвязки, но Эдуард IV сохранил к нему достаточную привязанность, чтобы оставить его имя в списках членов Ордена вместо того, чтобы удалить его в соответствии с традицией. Гайяр умер в 1481 г., как и начинал, гасконским дворянином в Гаскони^[1055].

Договор в Пиквиньи ознаменовал конец древнего союза между Англией и оппозиционными принцами Франции. В результате изменилась динамика французской политики. В последующие годы прежняя автономия принцев была ликвидирована, как и предсказывал Эдуард IV в своем обращении к Парламенту. После череды унизительных поражений от швейцарской конфедерации Карл Смелый был убит в битве при Нанси в 1477 г. к нескрываемому восторгу Людовика XI. Герцогство Бургундия и бургундские земли в Пикардии были захвачены и аннексированы французским королем. Фландрия, Артуа, имперское графство Бургундия и германские владения герцогов в конце концов по счастливой случайности перешли к Максимиллиану Габсбургу, эрцгерцогу Австрии, а затем императору Священной Римской империи, положив начало двухвековому соперничеству между Францией и императорами из рода Габсбургов. Фландрия была окончательно и, как оказалось, навсегда отделена от Французского королевства.

Последним заметным аристократическим восстанием старого, привычного типа стала так называемая Безумная война 1487–88 гг., в которой коалиция герцогов Бретонского и Орлеанского, сеньора д'Альбре и графа де Фуа, поддержанная Максимиллианом, выступила против регентов, управлявших Францией от имени несовершеннолетнего короля Карла VIII. Тогда в последний раз Франциск II обратился за помощью к Англии. На призыв откликнулся отряд английских добровольцев. Генрих VII, еще не уверенно чувствовавший себя на троне, раздумывал над идеей вмешательства, но в итоге ничего не предпринял. После смерти Франциска II в 1488 г., не оставившего наследников мужского пола, Бретань была захвачена французской армией, а наследница, дочь Франциска Анна, была более или менее насильно выдана замуж за двух французских королей подряд. В следующем веке Бретань была окончательно включена в политико-административную структуру Французского королевства.

Арманьякский, Анжуйский, Алансонский и Бурбонский дома вымерли по мужской линии в следующем поколении, а их апанажи перешли к короне. Орлеанский дом стал королевским, когда в 1498 г. пресекся род Карла VI и на трон вступил сын Карла Орлеанского (пленника Азенкура). Серия громких судебных процессов о государственной измене, начиная с Иоанна II Алансонского, напомнила крупным феодалам, что они уже не обладают той политической свободой, которая была у их предшественников в решении государственных вопросов.

Укрепление королевской власти сделало практически невозможными новые аристократические мятежи по образцу Прагерии или Лиги общественного блага. Когда в 1523 г. коннетабль Карл де Бурбон-Монпансье попытался поднять феодальное восстание и разделить Францию в союзе с английским королем и германским императором, он не встретил практически никакой поддержки со стороны аристократов. Восстание было подавлено, не успев начаться. Размышляя об этих изменениях в середине XVI в., опытный французский военный и дипломат заметил, что знатные дворянские дома, которые когда-то побуждали людей к восстанию, "теперь исчезли, а их земли и герцогства поглощены короной, так что во Франции не осталось ни одного человека, который осмелился бы уговаривать солдат выйти на поле боя против короля". Иностранные правительства приняли это к сведению. Как устало жаловался Генрих VIII императорскому послу, "бесполезно рассчитывать на восстание и поддержку народа Франции, поскольку он еще никогда не поднимался"^[1056].

Претензии английской династии сохранялись еще долго после того, как их реализация стала невозможной. Генрих VII неоднократно вмешивался в дела Франции. Он заключил договор о взаимной обороне с Анной Бретонской и послал несколько тысяч человек на защиту ее герцогства в 1489–1491 гг. в тщетной надежде предотвратить его аннексию Францией. В 1489 г. он вмешался в дела Фландрии, а в 1492 г. помог эрцгерцогу Максимиллиану противостоять французскому наступлению в Нидерландах. Во всех этих случаях Генрих VII ссылался на старые притязания Плантагенетов на французскую корону. Когда в 1492 г. Генрих VII сам вошел во Францию с войском, в договоре с капитанами было записано, что они должны "пройти морем и прибыть в королевство Франция для восстановления там Наших прав". Но Генрих VII был реалистом. Подобные заявления предназначались отчасти для пропаганды, чтобы заручиться предоставлением военных налогов со своих подданных. Они также служили козырем в переговорах о мире, который всегда был его главной целью. Действия короля показывают, что он хотел получить откуп деньгами и обещанием мира, как Эдуард IV в 1475 году. Договор в Этапле (1492 г.) удовлетворил обе цели, положив начало длительному периоду, когда война с Францией будет скорее исключением, чем правилом. Министр Генриха VII Эдмунд Дадли предупреждал своего господина, что наступательные войны на континенте обходятся дорого и не отвечают интересам Англии. "Начало кажется очень приятным, — говорил он, — но выход очень узок, чтобы выйти из него с честью"^[1057].

Генрих VIII был последним английским королем, который принял старые династические и территориальные претензии за чистую монету. Он стал преемником своего отца в 1509 г. в возрасте восемнадцати лет, амбициозным, стремящимся произвести впечатление и чутким к настроениям в обществе, которое оставалось инстинктивно враждебным по отношению к Франции. Франкофобские настроения, присущие самому Генриху VIII, уже были хорошо развиты к моменту его вступления на трон. Однако пропаганда имела для Генриха VIII большее значение, чем закон или власть, в возрождении этих древних претензий. В начале своего правления он заказал жизнеописание Генриха V на английском языке, основанною на источниках начала XV века, а несколькими годами позже — английский перевод хроники Фруассара, выполненный Джоном Буршье, лордом Бернерсом, который остается одной из самых привлекательных версий этого литературного шедевра.

Первые военные действия Генриха VIII против Франции были направлены на решение проблемы, оставленной Толботом в 1453 году. В 1512 г. король решился на амбициозный план высадки в Кастилии армии численностью 6.000 человек и вторжения в Гасконь через Пиренеи совместно с кастильской армией, собранной его союзником Фердинандом Арагонским. "Настало предсказанное время, настал тот самый момент, — писал королевский пропагандист, — когда красная роза наденет корону Франции". Предприятие потерпело полное фиаско. Летом того же года армия высадилась в Кастилии, но в результате разногласий с Фердинандом не продвинулась дальше. В течение следующего десятилетия Генрих VIII трижды вторгался во Францию. В 1513 г. он в союзе с императором Максимиллианом захватил Турне, что пытался сделать еще Эдуард III в 1340 г., но не смог. После неудачной попытки вторжения в 1522 г. другая английская армия под командованием герцога Саффолка вошла в Пикардию в следующем году, чтобы поддержать неудавшееся восстание коннетабля Бурбона. Саффолк двинулся на Париж и дошел до реки Уазы у Пон-Сен-Максанс. Генрих VIII возлагал большие надежды на эту экспедицию. Он сказал сэру Томасу Мору, что рассчитывает на то, что французы подчинятся ему так же, как англичане подчинились его отцу после битвы при Босворте. Он "уповал на то, что Бог обязательно ему поможет". Это была дорогостоящая иллюзия, что в конце концов признал даже сам король. В 1525 г., когда Франциск I потерпел поражение и был взят в плен имперской армией при Павии на севере Италии, Генрих VIII обратился к императору Карлу V с просьбой гарантировать, что его претензии на французскую корону или, по крайней мере, на Нормандию и Гиень, будут обеспечены условиями освобождения французского короля. Его просьба была проигнорирована, и подобные претензии больше не выдвигались^[1058].

Результатом этих попыток стали неоднократные унижения и катастрофические потери денег и жизней, что в значительной степени подтвердило мрачный взгляд Эдмунда Дадли на континентальные войны. На заседании Парламента 1523 г., отказавшегося выделить субсидию на войну, будущий министр Генриха VIII Томас Кромвель дал проницательный анализ стратегической дилеммы короля. По его мнению, невозможно повторить амбиции Генриха V сто лет спустя, когда состояние Франции сильно изменилось, и бессмысленно захватывать "бесполезные дыры" вроде Турне. Некоторые советники Генриха VIII в частном порядке разделяли взгляды Кромвеля, но в тюдоровской Англии было опасно высказывать свое мнение слишком открыто. Большинство из них держали свое мнение при себе. Одним из таких людей был архиепископ Кентерберийский Уорхем. В письме королю в 1525 г. он сообщал о трудностях, с которыми столкнулся, пытаясь убедить жителей Кента внести свой вклад в "дружеский грант" — принудительный заем, предназначенный для финансирования очередного вторжения во Францию. Друзья Генриха VIII, по словам Уорхэма, доверительно говорили ему, что королю "не следует пытаться завоевать Францию, победа в войне будет скорее обременительной для Англии, чем выгодной, а сохранение завоеванного — гораздо более обременительным, чем победа"^[1059].

В последний раз Генрих VIII вторгся во Францию в 1544 г. в союзе с императором Карлом V, но на этот раз цель была иной. Король отказался от плана Карла V похода на Париж, предпочтя более ограниченную стратегию укрепления английского контроля над Ла-Маншем и обеспечения передовой обороны от ответного французского вторжения. По сути, это была стратегия, предложенная в 1436 г. автором Клеветы на английскую политику. Генрих VIII потерял интерес к герцогству Гиень, принадлежавшему его предкам, и в какой-то момент даже попытался обменять претензии Англии на Гиень на претензии Карла V на обнесенные стенами города на Сомме. В результате вторжения 1544 г. была захвачена Булонь. Генрих VIII лично принял ее капитуляцию, въехав в ворота "с обнаженным мечом… как благородный и доблестный завоеватель". В течение следующих шести лет город был занят гарнизоном, более чем вдвое превосходящим по численности тот, который англичане когда-либо держали в Кале. "Лучше, — сказал король испанскому послу, — взять два или три пограничных города, чем сжечь Париж". Представление о том, что стена Англии от вторжения находится в континентальной Европе, стало одной из аксиом английской внешней политики с XVI по XX век. Но в эпоху позднего Средневековья, задолго до того, как Англия стала военной и экономической державой европейского масштаба, она не имела смысла и оказалась разорительной в финансовом отношении. Главным следствием этого в 1540-х годах стало то, что порты Ла-Манша приобрели большее значение в стратегических расчетах Франции. Французский король Генрих II в 1550 г. выкупил Булонь и начал проявлять повышенный интерес к завоеванию Кале^[1060].

Со времен бургундских авантюр 1430-х годов Кале обладал удивительной устойчивостью к нападениям. Было несколько французских проектов по его захвату, но все они были отклонены перед лицом грозной проблемы прорыва кольца болот и паводковых вод и поддержания блокады с моря. Под конец своего правления Людовик XI признался английскому королевскому советнику лорду Гастингсу, что не испытывает никакого интереса к этому месту и отклонил все поступавшие ему предложения о его возвращении. Для англичан Кале стал последним напоминанием о триумфах Эдуарда III, источником престижа, но уже не власти. Коммерческое значение города уменьшилось с упадком торговли шерстью. Таможенные пошлины на шерсть, проходящую через руки купцов из компании Стейпл, перестали покрывать расходы на оборону города после 1520-х годов. Английское правительство было вынуждено финансировать из других доходов жалованье гарнизона и значительные затраты на модернизацию оборонительных сооружений XIV века. Однако, несмотря на все эти расходы, город оставался уязвимым. Стены не были рассчитаны на противостояние современной артиллерии. Часть из них пришла в серьезный упадок. Замок, который должен был быть самой сильной частью оборонительных сооружений, "скорее давал врагу возможность войти в город, чем защищал его сам", — с горечью констатировал Тайный Совет в 1556 г.^[1061].

В ноябре 1557 г. Генрих II принял решение о ликвидации английского анклава. Назначенный командующим Франсуа де Лоррен, герцог де Гиз, располагал прекрасными и свежими данными о состоянии оборонительных сооружений, которые он с успехом использовал. Десятилетия мира сделали гарнизон самодовольным. Несмотря на все более явные признаки наращивания военного присутствия на северо-западе Франции, ни лорд Уэнтуорт, командующий в Кале, ни Совет в Англии не предпринимали никаких действий, пока не стало слишком поздно. Французская армия появилась на высотах Сангат в канун нового года и начала комплексный штурм в день нового 1558 года. Уэнтворт, обеспокоенный проблемой снабжения города пресной водой, отказался открыть шлюзы на мосту Ньюэнхем до следующего дня. В результате французы смогли захватить форт в Ньюэнхем и снова закрыть шлюзы до того, как равнина была затоплена. Они захватили башню Рисбанк на молу, господствующую над входом в гавань, тем самым закрыв гавань для любых сил помощи из Англии и получив возможность расположить артиллерию прямо напротив самой слабой части крепости. Защитники обоих этих важнейших укреплений отошли в город, не сделав ни одного выстрела. Когда в ночь на 5 января французы взяли замок штурмом, город оказался в их власти. Гарнизон отказался сражаться, и 7 января лорд Уэнтворт капитулировал. Гин продержался еще две недели, прежде чем мятеж в гарнизоне заставил его капитана сдаться. Когда остальная часть анклава оказалась в руках французов, гарнизон Ама сдался и бежал во Фландрию. Потеря Кале стала серьезным ударом по престижу Англии и моральному состоянию ее народа. Выступая через год перед первым Парламентом Елизаветы I, лорд-хранитель заявил, что корона не понесла "большей потери в чести, силе и сокровищах, чем в результате потери этого места". Однако в то время Парламент воспринял эту новость с усталым безразличием. Возможно, более реалистично смотрящие на вещи, чем министры королевы, парламентарии, отреагировали на предложения вернуть Кале, заявив, что времена были плохие, затраты будут очень велики, и "если французы взяли Кале, то они ничего не отняли у англичан, а только вернули то, что им принадлежало"^[1062].

От наследия Эдуарда III и Генриха V остался лишь титул Rex Franciae, который впервые был принят в качестве части королевского стиля Эдуардом III в 1340 году. Он превратился в пустую формулу, но оказался самым долговечным из актов Эдуарда III. Некоторое время английские претензии продолжали вызывать литературную и дипломатическую полемику. Людовик XI проявлял навязчивый интерес к этой проблеме. Трактат, который он заказал для поддержки французской позиции, вероятно, у ветерана дипломатии Гийома Кузино, стал одной из самых ранних книг, напечатанных во Франции, и регулярно переиздавался вплоть до середины XVI века. В Англии интерес к достоинствам этого утверждения был меньше, и прагматические причины позволяли считать его несбыточной мечтой. Когда Генрих VIII встретился с Франциском I на Поле Золотой Парчи поле в 1520 г., во время периода тесных отношений между двумя монархами, зачитывание статей договора, в которых фигурировал этот титул, вызвало шутливую перепалку. Генрих VIII заявил, что это "титул, данный мне, который не приносит никакой пользы"^[1063].

Короли и королевы Англии продолжали называть себя королями и королевами Франции в своем официальном титуле еще почти три столетия, даже в договорах и дипломатической переписке с Францией. Вплоть до революционных войн конца XVIII века никто не придавал этому значения. Во время неудачных мирных переговоров между Великобританией и Францией в 1797 году республиканское правительство Франции настаивало на прекращении этой практики. Напрасно британский полномочный представитель лорд Мальмсбери отвечал, что этот титул ничего не значит и что ни один из бывших королей Франции не возражал против него. Французские делегаты настаивали на том, что его использование оскорбительно для республиканского режима, упразднившего монархию. Докладывая о ходе переговоров в Палате Общин, Уильям Питт неосознанно повторил слова Генриха VIII, сказанные им в 1520 году. По его словам, титул — это "всего лишь безобидное перо". Однако и сейчас не все с этим были согласны. Один из членов Палаты поднялся, чтобы напомнить о славных деяниях своих предков, о великих победах Эдуарда III и о договоре, который он смог навязать Франции в Бретиньи на пике своего могущества:

Ни одно древнее достоинство, которое на протяжении стольких веков украшало английскую корону, не должно было рассматриваться как незначительное и несущественное украшение. Оно было неразрывно связано с честью нации. Если мы допустим, что это перо будет выщипано, я опасаюсь, что за ним вскоре последуют три других перья, тесно связанные с короной и завоеванные в тех же славных войнах, в которых мы впервые заявили о притязаниях наших монархов на это безобидное перо; корона и сам трон едва ли будут в безопасности. Великая нация никогда не должна быть опозорена^[1064].

Но Георг III, например, не был убежден в этом. Когда в 1801 г. Акт об унии с Ирландией предоставил ему возможность изменить свой королевский титул, он воспользовался ей и отказался от короны Франции в своем титуле и от геральдических лилий в своем гербе. В условиях, когда Наполеон находился у власти во Франции, а Людовик XVIII жил в изгнании в Англии, эти символы древней войны стали неудобными.

Глава XV. Расплата

В начале 1490-х гг. циничный реалист Филипп де Коммин, практикующий дипломат и советник королей и принцев, писал, что

Бог никогда не создавал человека или зверя, не создав его противоположности, чтобы держать его начеку и не дать ему возвыситься над собой… Так, Французскому королевству он дал англичан, а англичанам — шотландцев^[1065].

Полтора столетия войны подчеркнули старые различия и породили новые. Война оставила Англию практически невредимой, но нанесла Франции серьезный материальный ущерб, на восстановление которого ушли долгие годы. Война способствовала развитию национального антагонизма, который со временем угас, и самосознания, которое сохранялось. Пока длилась война, она сохраняла автономию Шотландии и феодальных уделов Франции, которые, возможно, были бы уничтожены раньше, если бы не война. Война сформировала институты Англии и Франции таким образом, что оказала влияние на большую часть их последующей истории.

Англия на момент начала войны в 1330-х годах уже была самым централизованным государством Европы. Власть короля распространялась на все королевство. Его двор проникал практически повсюду. Парламент представлял каждую часть Англии. Война сделала государство ближе к каждому его жителю. Растущее преобладание лучников означало, что английские армии набирались из самых разных социальных слоев и во всех частях страны. Реквизиция кораблей, взимание налогов, сбор ополчений, сигнальные маяки на вершинах холмов и прокламации на рыночных площадях — все это было частью повседневной жизни всего населения. Паутина слухов объединяла разрозненные общины. Протоколы обвинительных приговоров уголовных судов, помилований, выданных королевской канцелярией, свидетельствуют о том, что народ, особенно в городах, но не только в них, был сильно заинтересован в политике, обладал сильными предрассудками и мощным общим мнением. Вездесущность государства заставляла людей осознавать не только его амбиции, но и недостатки. Народ объединяли не только триумфы Эдуарда III и Генриха V, но и общие недовольства, многие из которых были вызваны тяготами войны и горечью поражения.

Англичане не считали себя агрессорами. Они воспринимали свою страну как остров, защищенный морем от враждебного континента. В конце XIII века в стихотворной хронике Роберта Глостера, написанной на среднеанглийском языке, говорилось, что Англия — это "хорошая земля, лучшая из всех других земель". "Она расположена на западе, на краю света, и море опоясывает ее… она не боится никаких врагов, кроме тех, кто вторгается вероломно"^[1066]. В действительности Англия подвергалась серьезному риску вторжения только в одном случае — в 1386 г., когда французские войска, сконцентрированные на побережье Фландрии, вызвали панику по всей стране. Тем не менее, англичане всегда чувствовали себя неуверенно. Они жили в постоянном страхе перед вторжением из Шотландии, хотя набеги шотландцев, при всей их жестокости, никогда не заходили далеко на юг от Дарема. Память о набегах на Саутгемптон в 1338 г., Рай в 1377 г. и Плимут в 1403 г. сохранялась еще долго после того, как опасность миновала и ущерб был восстановлен. Пиратство и рейды на побережье практически не повлияли на ход войны, но оказали огромное влияние на общественное мнение. Защита Кале, как и защита Шербура и Бреста в 1390-х годах и Булони в 1540-х годах, была популярным делом, поскольку эти крепости во Франции считались бастионами Англии, первой линией обороны от вторжения.

Отделение страны от остального известного мира было не только физическим, но и эмоциональным. Англичане считали себя представителями особой культуры, которую они определяли в основном через противопоставление ее стереотипам своих соседей: "диких" жителей кельтских окраин Шотландии, Уэльса и Ирландии, а также властных, мстительных, гордых, лживых, женоподобных и трусливых французов. Самобытность Англии стала темой двух самых популярных английских хроник той эпохи — Polychronicon (Всемирная хроника) Ранульфа Хигдена, переведенная на английский язык в 1387 г., и многочисленных версий Brut (Брут) на среднеанглийском, лондонской хроники, в которой происхождение Англии прослеживалось от мифического троянца Брута. Нередко люди верят в превосходство своей собственной культуры. Ноэль де Фрибуа, один из личных секретарей Карла VII, обвинял своих соотечественников во многом в том же самом. Но объективные сторонние наблюдатели считали, что в Англии это пошло еще дальше, и в поддержку их мнения существует множество литературных и анекдотических свидетельств. Они были "большими любителями самих себя", — сообщал в конце XV века один венецианский дипломат, совершивший большое путешествие по стране. Они считали, что "нет другого мира, кроме Англии"^[1067].

Язык был знаком идентичности. Как заявил английский делегат Томас Полтон на Констанцском Соборе в 1417 г., "по божественному и человеческому закону он является подлинным признаком и самой сутью государственности". Среднеанглийский язык, на котором говорили все англичане, за исключением небольшого меньшинства, нигде за пределами Британских островов не использовался даже в качестве второго языка. Карл Смелый, герцог Бургундский, в этот период, был на континенте единственным принцем, который, как известно, владел английским языком. Этот язык не имел международного статуса, как французский, окситанский и даже различные формы нижненемецкого. Уже в 1295 г. Эдуард I пытаясь мотивировать сторонников войны с Францией, обвиняя ее королей в намерении искоренить английский язык. Это обвинение регулярно повторялось в официальной пропаганде на протяжении последующих полутора веков. Уже став языком популярной литературы и политической пропаганды, английский язык вытеснял латынь из законодательства и сферы государственного управления, а французский — куртуазного общения. Родным языком Эдуарда III был французский, Генриха IV — английский. Это изменение во многом было обусловлено переменой в политических настроениях вызванных войной. Генрих V сознательно стремился отождествить нацию с языком и практически во всех своих обращениях к подданным перешел на английский. Его пример был заразителен. Когда в 1422 г. лондонская гильдия пивоваров решила изменить язык своих заседаний на английский, они в числе прочих причин назвали пример Генриха V.

Англо-нормандский французский, изолированный диалект, который когда-то был общим языком дворянства, джентри и патрициата больших городов, умирал. Он постепенно отходил от "стандартного" французского языка Парижа, который представлял собой развивающийся, живой язык, на котором говорило более многочисленное население. Мадам Эглантина у Чосера говорит "по-французски плавно, как учат в Стратфорде, а не забавным парижским торопливым говорком". Поэт насмехался над ней, но он знал, что его читатели поймут эту шутку. Когда послы Ричарда II и Генриха V отказывались говорить по-французски на дипломатических конференциях, они преследовали политическую цель, но их отговорка на то, что они не могут понять тонкости языка, вполне могла быть правдивой. В XV веке знание французского языка все еще было признаком джентльменов, но это был иностранный язык, а не их собственный. Как правило, они говорили на парижском французском, и им приходилось его учить. Дома они говорили и писали по-английски^[1068].

Среди политического и военного сословия неприязнь к Франции была вызвана не столько ненавистью, сколько недоверием к французской элите, с которой у английской на самом деле было много общего. Французы считались лукавым народом, от которого нельзя было ожидать соблюдения любого перемирия или договора. Невыполнение ими договоров — в Бретиньи в 1360 г. и в Труа в 1420 г. — навязанных под давлением гражданской войны постоянно приводилось в пример. Но обида на Францию была присуща не только тем, кто непосредственно участвовал в дипломатических миссиях и войне. Фруассар не без оснований утверждал, что в изменчивом политическом мире Англии элиты были подчинены народным настроениям, более агрессивными, чем их собственные. И не он один так считал. "Как тебе хорошо известно, — писал герцог Беррийский своему брату после переворота, возведшего на трон Генриха IV, — Ланкастер управляет по воле английского народа, а английский народ не любит ничего лучше войны"^[1069].

Длительная история народной ксенофобии в Англии, вероятно, достигла наибольшей силы в XV веке. Чешский путешественник Зденек Лев из Рожмитала, объехавший Европу в 1460-х годах, был в Англии совсем недолго, но достаточно, чтобы понять, что англичане под маской вежливости вероломны и враждебны. Традиционно враждебное отношение к иностранцам исходило из Лондона. Основными мишенями были иностранцы из деловых кругов, обосновавшиеся в городе, и ремесленники-иммигранты, сосредоточенные в районе Саутварк, расположенном за рекой. Лондонские толпы и обе Палаты Парламента обвиняли иностранцев в недобросовестной коммерческой деятельности, шпионаже, распространении чуждой религиозной идеологии, распущенности нравов и различных видах антиобщественного поведения. Это давнее неприязненное отношение к чужакам само по себе не было связано с войной, но война его обострила и углубила. Не случайно Лондон стал ареной столь бурного ликования после побед Англии и гнева после поражений. Черный принц после Пуатье и Генрих V после Азенкура были приняты здесь с экстравагантным поклонением, которое легко перешло в ярость во времена их менее удачливых преемников. Именно в этом политически наэлектризованном городе, с его плотным населением, непостоянными толпами и близостью к центру власти, Хамфри, герцог Глостер, нашел наиболее ярых сторонников своей агрессивной военной политики, а Ричард, герцог Йорк — своей атаки на правительство после потери Нормандии. Лондон лидировал, но не в одиночку. Кентские толпы, ворвавшиеся в город в 1450 г., портсмутские мятежники, убившие Адама Молейнса, жители Уилтшира, линчевавшие Уильяма Эйскоу, и глостерские бунтовщики, разграбившие аббатство Реджинальда Боулерса, были движимы одними и теми же побуждениями. Завоевания Эдуарда III и Генриха V стали эталоном, по которому оценивались достижения последующих королей. Вырос миф о непобедимости и предательстве, который никогда не признавал пределов, которых можно достичь только военными действиями. Спустя полвека после потери Нормандии ученый Роберт Гаген, дважды приезжавший в Англию с французскими посольствами, был поражен "завистливой ненавистью", с которой он там столкнулся. Он сообщал, что англичане до сих пор обучают своих сыновей стрельбе из лука, устанавливая мишень и говоря: "Давай, сынок, учись, как поразить и убить француза"^[1070].

* * *

Для большинства французов война была гораздо более горьким и непосредственным опытом, чем для англичан. Судьба горожан, зарезанных на улицах взятых штурмом городов, или разбитых пехотинцев и лагерных слуг, которых тысячами рубили всадники, когда они бежали с поля боя, или крестьян и купцов, убитых или похищенных вольными разбойниками, — все это поражало даже мир, привыкший к насилию. Крестьяне и горожане жестоко мстили солдатам, которых они заставали врасплох или в одиночку. В XIV веке ненависть жертв к своим угнетателям обычно была направлена против воюющих сторон в целом и отражала классовый антагонизм в той же мере, что и национальный. Это стало ортодоксальной точкой зрения современных моралистов, которые осуждали все рыцарское сословие, не выделяя при этом англичан. Но в XV веке слово "англичанин" стал синонимом слова "враг". Присутствие в северной Франции после 1417 г. постоянной английской армии и сети постоянных английских гарнизонов неизбежно подчеркивало национальный характер этого противоборства. Классический стереотип мускулистого, светловолосого, много пьющего и говорящего на непонятном языке англичанина зародился в более старые времена, но в эти годы он приобрел свою особую актуальность. Как и всякая карикатура, он был преувеличен, но узнаваем. Но если в карикатуре часто присутствует элемент аффектации, то в полемической литературе XV века его не было. В трактате, представленном Карлу VII вскоре после изгнания англичан из Нормандии и Гаскони, англичане представлялись как вероломные, лживые, жестокие, жадные, надменные и преданные всем порокам плоти люди. По подсчетам другого памфлетиста, в войнах погибло более двух миллионов французов, не говоря уже о тех, кто пострадал от похищений, изнасилований и поджогов. "И все это произошло из-за гордыни этого жалкого поколения англичан". Они были "хищными волками, гордыми, напыщенными, лицемерами, бессовестными лжецами, тиранами и гонителями христианских душ, жаждущими человеческой крови, как хищные птицы"^[1071].

Англичане оставили Франции шрамы от четырех десятилетий войны, последовавшей за вторжением Генриха V в 1415 году. Численность личного состава армий обеих сторон представляется незначительной. Одновременно во Франции не было более 15.000 английских солдат. Армии Карла VII никогда не превышали 20.000 человек и обычно были меньше. Однако подобные цифры дают неверное представление о масштабах военной деятельности. Реальная численность армий была как минимум вдвое больше, если учесть вооруженных пажей, боевых слуг и вспомогательный персонал. Кроме того, на спорной территории располагались важные гарнизоны и вольные компании, которые жили за счет окружающего населения и не фигурировали ни в каких платежных ведомостях. Влияние всех этих разрозненных сил усиливалось последовавшим за их приходом общим развалом общественного порядка, когда местные жители брали в руки оружие и из-за нищеты и безработицы занимались бандитизмом или пополняли компании рутьеров и живодеров.

Каждый путешественник, проезжавший через северную Францию, отмечал масштабы разрушений, причиненных войной. Жан де Бюэль описывал, как проезжал по пострадавшей от войны местности: земля пустынна и заброшена, жители немногочисленны и бедны, крестьянские дома похожи на логова диких зверей, а редкие господа живут в скромных замках и укрепленных поместьях с древними, разрушающимися стенами и промерзающими зимой залами. В своей мощной аллегорической поэме Завещание войны (Testament of War), написанной около 1480 г., Жан Молине представил себе войну, оставившую в наследство высокие налоги в городах и разрушения в стране:

Знаменитое описание Тома Базеном северной Франции как моря зарослей, в котором единственным признаком жизни были брошенные животные, часто воспринимается как гипербола. Но это было правдой для наиболее пострадавших регионов: Пикардии, Бовези, Иль-де-Франс, северной и западной Шампани и нормандского пограничья. Сэр Джон Фортескью, главный судья ланкастерцев, бежавший во Францию вместе с Маргаритой Анжуйской в 1463 г., проехал по этим регионам и обратил внимание на плохо одетых, недоедающих крестьян и бесплодную землю, которую он видел повсюду. "Воистину, — говорил он, — они живут в самой крайней бедности и нищете, и при этом обитают в самой плодородной стране"^[1073].

Эти регионы были разрушены не только войной, но и последовавшей за ней депопуляцией, которая сделала восстановление столь трудным. Жан Жувенель дез Юрсен преувеличивал, когда в 1433 г. заявил Генеральным Штатам в Блуа, что Франция потеряла девять десятых своего населения. Лишь в некоторых наиболее сильно пострадавших регионах депопуляция приблизилась к этому уровню. Но он указал на смертоносную комбинацию войны, голода и болезней, которая лежала в основе демографической катастрофы Франции. Цифра в 2.000.000 погибших, приведенная памфлетистом, была предположением, но вполне правдоподобным, если учесть косвенные потери. Война провоцировала голод, уничтожая посевы, амбары, скот, прекращая севооборот зерна и других продуктов питания. Она увеличивала смертность, особенно среди детей, из-за бедности, недоедания и распространения болезней. И, прежде всего, это спровоцировало массовую миграцию населения из зон боевых действий. Поначалу толпы сельского населения бежали в близлежащие замки и обнесенные стенами города, которые давали временное убежище. Но в городах и деревнях было мало жилья, а для чужаков не было ни средств к существованию, ни работы. Когда опасность проходила, люди возвращались в свои дома, но с каждым разом все в меньшем количестве. Сельская местность постепенно опустела. Пригороды городов, обнесенных стенами, в преддверии осады разрушались, чтобы лишить врага укрытия. Отдаленные хутора были заброшены а их жители перебирались в деревни, где было более безопасно. В конце концов, крестьянские семьи сдавались, бросали свою землю и уезжали. Распорядители госпиталя Святого Иоанна в Сент-Омер, принявшего большое количество беженцев, в петиции 1434 г. кратко изложили механику разрушения. Город, по их словам, был

полон бедняков, не имеющих ни малейшего представления о том, как заработать на жизнь, — одни из жителей самого города, другие из Ил-де-Франс, Нормандии, Пикардии и других разрушенных войной частей этого королевства. Среди них много детей и людей, больных от холода и голода, страдающих от истощения или ран, нанесенных врагом.

Многие из тысяч переселенцев из Пикардии, Нормандии и Мэна устремились на юг от Луары. Другие направились в Бретань или Фландрию — острова относительного мира, несмотря на периодические вспышки боевых действий^[1074].

В то время как Англия и Бургундия были союзниками, Артуа и Булонне были в значительной степени ограждены от войны. Однако опыт, полученный ими после 1435 г., показал, как быстро может быть разрушен любой регион. Летом 1435 г. сюда вторглись французы, в 1436 г. — армия Хамфри, герцога Глостера, в последующие годы — неоднократно гарнизон Кале, а затем в течение почти десяти лет — живодеры. По данным налогового учета, город Этапль, подвергшийся нападению французов в 1435 году, за несколько месяцев потерял четверть своего населения. В следующем году каноники Сен-Васт в Аррасе сообщили Филиппу Доброму, что вольные компании и английские рейдеры свели к нулю их сельскохозяйственные доходы, поскольку все арендаторы покинули свои владения. В районах, расположенных на расстоянии рейда от Кале или Ле-Кротуа, многие деревни были заброшены, а некоторые из них так и не возродились. История Артуа и Булонне была характерна для большей части северной Франции^[1075].

Жозас был одним из трех архидиаконов Парижской епархии. Он занимал обширную территорию к юго-западу от столицы по обе стороны от римской дороги на Шартр и включал в себя около 200 приходов. До 1420 г. здесь воевали армии арманьяков и бургиньонов, в течение двух десятилетий английской оккупации — армии английских лейтенантов и Орлеанского бастарда, в 1430–1440-х гг. — компании живодеров, а в 1465 г. — войска Лиги общественного блага. В 1458–1470 гг. викарий архидьякона во время своих поездок добросовестно фиксировал последствия войны. Картина разрушений, запечатленная в его записях, подтверждается и другими источниками. Баронство Шеврез стало микрокосмом судьбы большей части региона. Замок, стоявший над римской дорогой, был одним из главных опорных пунктов региона. В 1430-х годах он был занят английским гарнизоном. Вокруг него чернели останками сгоревшие и разрушенные усадьбы, церкви, амбары и мельницы. Приходские церкви, в которых жители укрывались при приближении солдат, были выжжены огнем, колокола сняты, ризницы разграблены. Земля вокруг заросла деревьями и кустарником. Когда парижский монастырь целестинцев сдал в аренду свое поместье Шатофор, при осмотре деревни было обнаружено шесть пригодных для жилья домов, еще семь — без крыш и сорок пять — не оставивших никаких следов своего существования, кроме фундаментов. Около тридцати деревень не были зафиксированы викарием архидиакона, так как их уже не существовало. В других оставалось всего два-три двора. Во многих из них не было священника, либо священник отказался от должности, как правило, из-за отсутствия доходов. Очень немногие приходы были в состоянии покрыть расходы на ремонт приходской церкви. Монастырские здания были заброшены. В Жиф, недалеко от Палезо, от церкви аббатства осталась только половина. Настоятельница все еще находилась там, одиноко живя среди руин. Другой настоятель монастыря, аббат Ла-Рош, существовал за счет продажи Библии и потира, а также черепицы с крыши аббатства. Цистерцианское аббатство Во-де-Серне некогда было одним из самых процветающих в Иль-де-Франс. Но к 1463 году окрестности превратились в пустошь, куда никто не смел заходить. Для присмотра за постройками был оставлен один-единственный престарелый монах с бородой до пояса. Он выживал на подаяние в виде хлеба и бобов, которое давала ему дама де Шеврез. Но и ее положение было достаточно плачевным. Шеврез потерял девять десятых своего населения. Его сеньоры уже много лет не могли взыскать ренту и реализовать свои сеньориальные права. Они выживали за счет продажи рентных платежей, обеспеченных залогом их бесполезных доменов, а затем неплатежей. Так продолжалось до 1543 г., когда они окончательно распродали свое имущество. Судьба сеньоров де Шеврез была достаточно типичной. Из 65 приходов со светскими сеньорами в период с 1400 по 1550 г. было продано 52. Некоторые из них переходили из рук в руки по два-три раза, а в одном случае — одиннадцать раз. Продажи обычно осуществлялись по низким ценам покупателям, принадлежавшим к группам людей, нажившимся на войнах: успешным солдатам и юристам, королевским офицерам, менялам. Но даже они не всегда могли получить выгоду от своих вложений. Через восемь лет после продажи баронства Шеврез, купивший его придворный был вынужден уступить это владение епископу Парижскому за неуплату пошлин^[1076].

Борьба за Мэн продолжалась вплоть до возвращения графства Анжуйскому дому в 1448 г., а в некоторых районах и после этого. Вплоть до конца XV века в договорах аренды и купчих графства часто встречаются упоминания о запустевших деревнях, разрушенных зданиях, вырубленных виноградниках и садах. В Ле-Мане, столице провинции, часть графского дворца представляла собой развалину с провалившимися крышами и заброшенными садами. Когда в 1453 г. Карл дю Мэн вернул себе баронство Тусе, в акте, зафиксировавшем этот факт, говорилось, что все баронство представляет собой пустошь. Пахотные земли поросли лесом, здания сгорели или разрушились, а большая часть населения переселилась в Бретань, Анжу или Турень, где некоторые из беженцев умерли в крайней нищете. Лишь немногие вернулись обратно. Подобное описание можно найти во многих других сеньориях и деревнях графства. В 1497 г. сообщалось, что небольшой городок Солем, расположенный вокруг бенедиктинского приорства, до войны был населен богатыми купцами и украшен роскошными домами, а теперь в нем живут одни нищие. Судя по сохранившимся бухгалтерским записям, через полвека после ухода англичан доходы от имений в этих местах так и невосстановились^[1077].

Восстановление после войны шло медленно и неравномерно. Здания, виноградники и тягловый скот представляли собой значительные капиталовложения, на замену которых потребовались бы годы. Но самым серьезным препятствием на пути восстановления было зарастание пахотных земель лесом. "Леса пришли во Францию вместе с англичанами", — так говорили крестьяне Сентонжа^[1078]. В таких регионах, как Иль-де-Франс и Бовези, за которые велись длительные бои, возделываемые земли отступили на островки безопасности вокруг обнесенных стенами городов и замков. Леса, отступавшие в течение двух столетий до начала войн, перешли в контрнаступление, чтобы заполнить пустоту, оставленную заброшенными фермами и хуторами. В эпоху отсутствия центральных реестров и кадастров, те, кто переехал в другие регионы, вернулись, обнаружив, что прежние ориентиры исчезли, а границы их земель скрыты деревьями и кустарником. Дороги и тропинки заросли кустарником. Возвращение земли в оборот было тяжелой и трудоемкой работой. Деревья и кустарники приходилось вырубать, а корни выкорчевывать путем тяжелой перекопки и вспашки, как правило, деревянными орудиями труда. На восстановление жизнеспособных хозяйств уходили десятилетия.

В годы, последовавшие за Турским перемирием и подавлением живодеров, основным двигателем экономического подъема стал резкий рост рождаемости, сопровождавшийся снижением детской смертности и мощным приливом внутренней миграции в более плодородные районы отгремевших боев, где опустевшая местность создавала возможности для безработных и безземельных. Это движение поощрялось крупными землевладельцами, которые отказывались от своих сеньориальных прав и снижали арендную плату, чтобы привлечь поселенцев. Новые вспышки гражданской войны и эпидемии болезней почти не повлияли на тенденцию к росту.

Мы можем проследить этот процесс в миниатюре на примере Сепо, небольшой деревни в Гатине, старые жители которой дали показания в ходе расследования, проведенного в 1494 г. кафедральным капитулом Санса. Когда-то Сепо была процветающей деревней. В начале XV века жители деревни обрабатывали земли площадью около 4.000 арпентов (около 5.000 акров или 2.000 га). Кроме того, они содержали три кузницы, в которых использовали железную руду, добываемую открытым способом. Проблемы начались во время гражданских войн, последовавших за убийством Людовика Орлеанского в 1407 г., когда за этот регион жестоко боролись арманьяки и бургиньоны. Окончательно деревня была покинута около 1427 г., когда она стала непригодной для жизни в результате оккупации Монтаржи Франсуа де Сурьеном. Англичане покинули Монтаржи в 1438 г., но на смену им пришли бродячие банды живодеров, которые оказались еще хуже. Большинство жителей бежали в лес, где питались дикими фруктами и охотились на животных, а затем бесследно исчезли. Некоторые укрылись в Жуаньи и других обнесенных стенами местах района. Через несколько лет среди домов выросли деревья, обрушился неф церкви, поля заросли кустарником и покрылись болотами. Восстановление Сепо началось в 1450 г., когда один из коренных жителей вернулся с семьей из Жуаньи, а еще две семьи приехали из других регионов Франции. Четвертая семья присоединилась к ним в 1453 году. Они расчистили около двадцати-тридцати арпанов (25–37 акров или 10–15 га). В 1454 г. в Сепо был назначен приходской священник, который жил на благотворительные средства поселенцев и ночевал в церковной башне. Некоторые из новых поселенцев отказались от тяжелой борьбы и уехали, но к 1460-м годам в Сепо насчитывалось уже двенадцать семей. Переломный момент в судьбе деревни наступил, когда владения купил Жан де Сурьен, племянник Франсуа, обосновавшийся в Бургундии. Он привлек поселенцев для осушения болот и вырубки лесов в обмен на земельные наделы. Население стало быстро расти. Лишь несколько семей были коренными жителями Сепо или его окрестностей. Большинство же были переселенцами, в основном из Бургундии и Ниверне, Лимузена, Турени, Анжу и Бретани. К концу века большая часть старых посевных площадей была восстановлена. Но на это потребовалось пятьдесят лет^[1079].

Города служили катализатором восстановления сельской местности. Стены уберегли их от самых тяжелых последствий войны. Как правило, они заселялись первыми и предоставляли капитал, местные и оптовые рынки, рабочую силу. Наиболее ярким примером является Париж. В середине века город пережил стремительный экономический подъем. Важным моментом стало открытие в 1440 году ворот, которые в течение десяти лет были замурованы. Другим важным моментом стало отвоевание Понтуаза у англичан в сентябре 1441 года. В Париж стали возвращаться юристы, чиновники, купцы, ремесленники и преподаватели Университета. По оценкам специалистов, в течение последующих шестидесяти лет население Парижа удвоилось и в конечном итоге превысило уровень "золотого века" города, наступившего около 1400 года. В 1450–1460-е годы оборот ярмарок Лендит и Сен-Жермен вырос более чем в три раза, поскольку город восстановил свое региональное и национальное значение. Стоимость земли была, пожалуй, самым показательным экономическим индикатором. Лавки на мосту Менял, более половины которых в 1440 г. пустовало, начали заполняться товарами. За десятилетие после Турского перемирия арендная плата выросла в пять раз. Пустыри между улицами заполнялись за счет восстановления заброшенных и разрушенных домов.

Парижский бум ускорил восстановление одного из самых пострадавших от войны регионов страны — Иль-де-Франс. Главную роль в этом сыграли великие парижские церкви с их огромными земельными владениями и доступом к капиталу. Активное участие в строительстве принимали капитул собора Нотр-Дам, бенедиктинцы Сен-Дени и Сен-Жермен-де-Пре. Во второй половине века их усилия были поддержаны богатыми предпринимателями, имевшими средства для приобретения социального престижа, который обеспечивался владением и благоустройством земли. Еще в 1465 г. Филипп де Коммин, служивший в бургундской армии во время войны Лиги общественного блага, считал, что никогда не видел города, окруженного столь красивыми и плодородными землями. За исключением самых окраинных и сильно заросших лесом районов, опустевшие деревни были заселены, амбары и мельницы восстановлены, виноградники засажены. К 1500 г. лес и кустарник были вытеснены, а возделываемые земли вернулись к прежним масштабам. Тяга к Парижу распространилась далеко за пределы Иль-де-Франс, в Шампань, Бургундию и Босе, которые к 1500 г. в значительной степени восстановили процветание прошлого столетия^[1080].

По своим размерам Париж был уникален, но динамика его экспансии отнюдь не была исключительной. Лион, который с 1417 г. находился в центре зоны военных действий, пережил впечатляющий экономический подъем в течение полувека после окончания войн. Торговые пути между Италией и Нидерландами, которые во время войн сместились на восток в долину Рейна, вернулись к старым маршрутам по Роне и Соне. Четыре ежегодные лионские ярмарки вернули городу утраченную деловую активность. Население города, сократившееся за годы войн примерно на треть, к концу века восстановилось. Подъем Лиона открыл новые рынки сбыта для близлежащих регионов, занимавшихся в основном выращиванием зерновых. Сельское население быстро росло и местность покрылась новыми домами, амбарами и мельницами^[1081].

Руан пережил аналогичный ренессанс. В 1430–1440-х годах город потерял значительную часть своего населения. Отрыв от естественных рынков сбыта, расположенных на севере и востоке, сильно ударил по жителям. После 1449 года, когда город оказался под одним управлением с Парижем, и смог вернуться к своей традиционной функции перевалочного пункта, через который из всей западной Франции и бассейнов рек Сены, Марны и Йонны, доставлялись зерно и вино, а также рыба, соль и сырая шерсть, привезенные морем. Уже будучи одним из крупнейших текстильных городов Франции, Руан вновь стал важным центром торговли с Нидерландами и Северной Европой, а после договора в Пиквиньи — и с Англией. Численность населения в 1500 г. превысила максимальный показатель XIII века. Многие из небольших городов, особенно в верхней Нормандии, пережили почти такое же бурное возрождение. К концу XV в. население Дьеппа увеличилось почти наполовину, и он стал ведущим морским торговым портом Нормандии. Возрождение городов в Нормандии способствовало восстановлению нормандской сельской местности. К началу XVI века численность сельского населения Нормандии резко возросла. Стоимость земли и доходы от сельского хозяйства росли, а обрабатываемая площадь не намного уступала той, что была в начале XIV века, до эпохи великих войн и эпидемий^[1082].

Открывая Генеральные Штаты в Туре в 1484 г., канцлер Франции Гийом де Рошфор заявил, что по красоте сельской местности и плодородию почв Франция превосходит все страны мира. "Где еще мы найдем такие богатые пастбища, такое разнообразие рыбы, такие прекрасные стада животных? Кто может производить пшеницу и вино, сравнимые с нашими? Есть ли земля, столь богатая всем необходимым для удовлетворения потребностей человечества?" Как бы отвечая на замечания сэра Джона Фортескью, высказанные двумя десятилетиями ранее, Рошфор сравнил экономическое состояние Франции с экономическим состоянием Англии. Это была риторика, но она должна была звучать правдоподобно для критически настроенной аудитории, перед которой он выступал. Когда в 1508 г. придворный епископ Клод де Сейссель написал свой трактат, восхваляющий Людовика XII, он высказал ту же мысль, что и канцлер Рошфор. Треть земель, по его мнению, была заброшена во время войн и восстановлена для возделывания после их окончания. Если Франция была густонаселенной и богатой, утверждал он, то доказательством тому служит нынешний строительный бум. По всей стране возводились великолепные здания, как общественные, так и частные, с позолоченными украшениями, искусными крышами и расписными стенами. Строительство стало наглядным показателем возрождения. Последние три десятилетия ознаменовались бурным ростом строительной активности после долгого застоя. В Париже в 1490-х гг. были построены Отель де Санс и Отель Клюни, ставшие первыми аристократическими особняками в городе со времен реконструкции Отеля д'Артуа Иоанном Бесстрашным в начале гражданских войн. В этот период было построено или перестроено не менее сорока трех парижских церквей. Пятнадцать из них, сохранившихся до наших дней, являются одними из величайших шедевров яркой готики: Сен-Северин, Сен-Жерве, Сен-Жермен-л'Осерруа, Сен-Этьен-дю-Мон, Сен-Мерри и башня Сен-Жак. Виктор Гюго перенес действие своего романа Тhe Hunchback of Notre-Dame (в русском переводе Собор Парижской Богоматери) в 1482 г., когда, по его мнению, средневековый Париж приблизился к гармоничному совершенству, прежде чем холод классической эпохи и вандализм революции нанесли свой урон. Через пятьдесят лет после ухода англичан Руан также отметил свое новое богатство строительным бумом, возведя башни кафедрального собора, церковь Сен-Маклу и Дворец правосудия, превратив суровую военную столицу герцога Бедфорда в идеальный город Тернера и Пьюджина^[1083].

* * *

Англия пережила войну совсем по-другому. Единственными значимыми военными операциями на английской земле были редкие набеги шотландцев на северные графства и еще более редкие высадки французских десантов на южном побережье. "Если бы вся Англия была выставлена на продажу, за нее не выручили бы и сотой части на покрытие того ущерба, который англичане нанесли Франции", — заявил один памфлетист, писавший около 1420 года. Разница отразилась и в строительной сфере. В Англии не было аналогов густой сети гарнизонных замков как в Нормандии, в Иль-де-Франс или Гаскони. Один французский герольд, вероятно, побывавший в Англии, утверждал в 1450-х годах, что характерной дворянской резиденцией в этой стране является поместье, а не замок, и что на каждый настоящий замок в Англии приходится пятьдесят во Франции. В приведенных им цифрах можно сомневаться, но общее впечатление было верным. По меньшей мере половина из 1.500 замков, построенных в Англии после нормандского завоевания, к 1300 г. была заброшена и превратилась в руины, а многие из оставшихся уже не поддерживались в пригодном для обороны состоянии. Никто не озаботился их ремонтом в начале войны с Францией. В XIV веке было построено очень мало новых замков, а в XV веке — ни одного. Многие прекрасные замки, построенные в XV веке, были рассчитаны на демонстрацию статуса владельца и его комфортное проживание. Они имели тонкие стены, большие окна и не предусматривали размещения гарнизона. Бойницы на стенах и сторожевые башни были скорее декоративными, чем функциональными. Меньше половины английских городов, достаточно важных для того, чтобы иметь королевские хартии, были обнесены стенами, а во многих остальных стены строились скорее для престижа, чем для обороны. Зденек Лев из Рожмитала был удивлен, обнаружив, что даже такие важные города, как Солсбери и Пул, не имеют стен^[1084].

Обогатили ли войны Англию? Многие современные французы считали именно так. Тома Базен считал, что англичане извлекли из Франции "неизмеримые богатства". Ему казалось очевидным, что процветание Англии было зеркальным отражением разорения Франции. Англичане разграбили Францию. Они получили пожалования на земли в Нормандии, которые были конфискованы у их французских владельцев. Они взимали pâtis, грабили захваченные города и брали ценных пленников, с которых требовали большие выкупы. Некоторые английские капитаны наживали состояния, которые они привозили в Англию и тратили на показуху или инвестировали, как правило, в землю и здания. Их траты приносили деньги в английскую экономику, косвенно принося пользу многим, кто никогда не ступал на землю Франции. Генри Гросмонт, граф Дерби, по слухам, оплатил всю стоимость строительства Савойского дворца в Стрэнде за счет выкупов, полученных после битвы при Обероше в 1345 г., а Томас Уолсингем считал, что награбленное в Кале в том же году можно увидеть в каждом зажиточном доме в Англии. Эти истории имели тенденцию обрастать неправдоподобными подробностями. Но великие шевоше XIV века, несомненно, создавали идеальные условия для наживы такого рода. Англичане все время наступали имея тактическое и техническое превосходство на поле боя.

Когда в 1530-х годах антиквар Джон Лиланд совершал путешествие по Англии, прошлые войны все еще оставались в памяти. Люди указывали на огромные замки и дворцы, которые, по их словам, были построены на трофеи из Франции. В некоторых случаях это был миф, который с удовольствием повторяли доверчивые владельцы. Но очевидно, что строительство великих аристократических особняков успешными солдатами, нажившими деньги во Франции, было бурным. Богатство было путем к статусу, а строительство особняков — публичным его подтверждением. Рыцарь из графства Дарем сэр Уильям Боуз, отправившийся в 1417 г. в Нормандию вместе с Генрихом V, вернулся в 1423 г. по меньшей мере с двумя пленниками. Лиланду рассказывали, что он "разбогател и, вернувшись домой, приумножил свои земли и славу". Свою славу он запечатлел в камне, построив замок Стритлам — единственный примечательный новый особняк, возведенный на северо-востоке в XV веке. Херефордширский рыцарь сэр Роланд Ленталл сражался при Азенкуре и "взял там много пленных, на выкупы от которых он начал строить новое здание и усадьбу в Хэмптоне". Примерно в 1425 г. сэр Уолтер Хангерфорд, будущий казначей Англии и основатель семейного состояния, значительно расширил свой замок в Фарли на реке Фром в Сомерсете. Часть огромного богатства Хангерфорда была получена благодаря службе королю Англии и удачным бракам. Но наибольшее богатство ему принесли военные доходы. Его свита взяла не менее восьми ценных пленников при Азенкуре, а сам он был щедро одарен Генрихом V нормандскими землями. Замок Амптхилл, "величественно стоящий на холме" со сторожевой и девятью другими башнями, был построен сэром Джоном Корнуоллом "из тех трофеев, которые, как говорят, он завоевал во Франции". Сэр Джон был человеком скромного дворянского происхождения, ставшим известным благодаря богатству, полученному в войнах Генриха IV и Генриха V. В 1412 г. он получил 21.375 экю (около 3.600 фунтов стерлингов) в качестве своей доли оплаты за участие в походе армии герцога Кларенса. Три года спустя он захватил графа Вандомского и еще несколько ценных пленников при Азенкуре. Кроме того, он занимался прибыльной перекупкой чужих пленников^[1085].

Однако эти видимые признаки богатства были обманчивы. Поразительным в роскошных резиденциях успешных английских солдат является то, что почти все они были построены на состояния, нажитые до 1425 года. Кампания при Азенкуре стала последним великим конным рейдом в стиле Эдуарда III и Черного принца. В дальнейшем условия для обогащения были сложнее. Английские капитаны не спешили домой с добычей, как победители Азенкура или их предшественники XIV века и находились во Франции, где были заняты постоянной военной оккупацией. Оккупация давала меньше возможностей для получения прибыли и требовала больших затрат. Прибыль, если она была, как правило, оставалась во Франции и приносила мало пользы Англии. Самым большим источником богатства для английских капитанов во Франции в этот период были земельные пожалования в Нормандии и Мэне. Но они сопровождались военными обязательствами, на которые уходила большая часть доходов, а сами земли нельзя было продать без разрешения, которое давалось крайне редко. Выкупы переводились в Англию чаще, чем земельные доходы, но и поводы для их получения были более редкими. Золотые выкупы Азенкура продолжали взиматься в течение тридцати лет после битвы. Доля герцога Бедфорда (предположительно треть) в выкупах за пленных в битве при Краване в 1423 г. составляла 160.000 салюдоров (около 27.000 фунтов стерлингов). Выкупы за пленных в битве при Вернёе в следующем году были, несомненно, больше. Только за герцога Алансонского было заплачено 200.000 экю (около 33.000 фунтов стерлингов). После Вернёя, однако, сражений было немного, и большинство из них англичане проиграли. С 1429 г. они вообще перешли к обороне. В таких условиях мало кто отсылал добычу домой^[1086].

Одним из таких людей был сэр Джон Фастольф, чьи доходы от войны необычайно хорошо задокументированы. Фастольф был великим магистром двора герцога Бедфорда, а затем советником герцога Йорка. Военные заслуги сделали его одним из богатейших людей Англии. Его доходы от выкупов за пленных, взятых при Вернёе, составили 20.000 марок (13.667 фунтов стерлингов). Он командовал несколькими главными гарнизонами герцогства Алансонского и графства Мэн. Эти гарнизоны были, по сути, крупными конными рейдерскими отрядами, которые на протяжении почти двух десятилетий вели упорную партизанскую войну против анжуйских гарнизонов на южной границе. Кроме того, им было разрешено, что необычно для гарнизонов на оккупированной англичанами территории, налагать pâtis на жителей Мэна. Когда в 1445 г. он в последний раз покидал Францию, Фастольф владел нормандским баронством, десятью нормандскими замками, пятнадцатью поместьями и постоялым двором в Руане. Большая часть этих владений все еще оставалась в его руках, когда они были потеряны во время последней катастрофы 1449–50 годов, хотя к тому времени Фастольф уже перевел значительные суммы в Англию.

Фастольф умело распоряжался своими доходами. Он нанимал бухгалтеров, сборщиков, банкиров и управляющих делами. Он размещал средства в итальянских банкирских домах в Париже и Брюгге, у видных лондонских купцов, в аббатстве Сент-Бенет-Халм в Норфолке. Фастольф приобрел более тридцати поместий в Англии. Около 14.000 фунтов стерлингов он потратил на покупку недвижимости в Восточной Англии и Саутварке, в том числе замка Кайстер в Норфолке и прекрасного городского особняка на берегу Темзы в районе Лондонского моста. Еще 9.500 фунтов стерлингов он потратил на строительные работы, в основном на перестройку Кайстера. Фастольф украсил свои дома драгоценными гобеленами из Арраса и наполнил свои сундуки драгоценностями и посудой. Это было значительное богатство, и почти все оно было получено благодаря военным успехам, достигнутым во Франции после 1420 года. Фастольф начал свою карьеру с очень скромных доходов, но в 1445 г. его доход составлял почти 1.500 фунтов стерлингов в год, что превышало доходы большинства пэров Парламента. Неудивительно, что в гражданских войнах 1450-х годов он стал ярым противником герцога Сомерсета и убежденным йоркистом.

Как и многие старые солдаты, в последние годы жизни Фастольф беспокоился о спасении своей души. "Карающая рука Божья, тяжко коснулась меня", — писал он в последние месяцы своей жизни. Когда в декабре 1459 г. он умер, бездетным, озлобленным и стесненным в средствах стариком, его похоронили рядом с женой в южном хоре, который он пристроил к церкви аббатства Сент-Бенет-Халм. Фастольф планировал оставить свое состояние для создания коллегии священников в Кайстере, которые будут молиться за него, за Генриха IV и Генриха V, за его покровителей герцогов Кларенса, Эксетера и Бедфорда, за "доброе состояние и процветание" Генриха VI, а также за длинный список друзей и родственников, служивших с ним во Франции, большинство из которых там и умерли. В итоге желания старика были нарушены кознями его врагов. Его имущество, значительно уменьшившееся из-за судебных издержек, в итоге было направлено на создание фонда для основания колледжа Магдалины в Оксфорде. Старый вояка при жизни не проявлял интереса к образованию. Но, возможно, в конце-концов его богатство было потрачено на что-то стоящее. Если бы коллегия Кайстера и была создана, то она была бы ликвидирована вместе с другими подобными фондами во время Реформации, в то время как этого грубого профессионального солдата до сих пор помнят в колледже Магдалины за его невольное учреждение стипендий^[1087].

Насколько типичным был Фастольф? У него были несомненные преимущества перед другими, в том числе покровительство герцога Бедфорда, который щедро одарил его землями в Нормандии и Мэне и назначал командовать на самых активных театрах военных действий. После случая Фастольфа наиболее полно задокументирован случай датского авантюриста сэра Эндрю Огарда. Он был урожденным Андерсом Гюльденстьерне, а в Англии натурализовался под именем Эндрю Огард, по месту своего рождения в Аагаарде на западе Дании. Не случайно Огард, как и Фастольф, был офицером герцога Бедфорда и своим обогащением во многом был обязан благосклонности регента. Огард поступил на английскую службу около 1422 г. и в течение последующих четверти века сколотил немалое состояние, в основном в Мэне. В конце концов он стал капитаном Кана, где исполнял свои обязанности через заместителей и (как утверждалось) присваивая часть жалованья гарнизона. Часть своих доходов он, видимо, перевел в Англию, так как купил земли в Хартфордшире и Норфолке. Огард построил себе большой дом в Стэнстед Эбботс с тремя внутренними дворами и часовней, в которой служили четыре капеллана и дюжина служек и хористов. Однако большая часть его состояния, по-видимому, осталась во Франции. К моменту завоевания французами Нормандии Огард владел там должностями и землями, которые когда-то приносили ему 1.000 фунтов стерлингов в год. Кроме того, в доме его заместителя в Кане хранилось 7.000 марок (4.666 фунтов стерлингов) золотом в сундуке, который, предположительно, был утерян в 1450 году. Под Фастольфом и Огардом, находились другие люди, которые приобрели во Франции приличные, но не впечатляющие состояния, например, друг Фастольфа сэр Генри Инглоуз, который прибыл во Францию вместе с герцогом Кларенсом в 1412 году, а затем с Генрихом V в 1415 и 1417 годах. Как и многие другие подобные ему люди, Инглоуз в 1420-х годах вкладывал большие суммы в покупку земель в Англии^[1088].

Такие состояния, как у Фастольфа, Огарда и Инглоуза, были весьма заметны, но они были лишь частью общей картины. Многие из их английских современников были разорены войной. Их судьба была более туманной и легко упускалась из виду такими людьми, как Тома Базен. Однако такая доля становилась все более распространенной в последние два десятилетия существования ланкастерской Франции, когда военная удача отвернулась, а правительство оказалось банкротом. Капитаны, нанимавшие свои отряды для участия в боевых действиях во Франции, брали на себя личную ответственность за выплату жалованья солдатам, которое не всегда удавалось взыскать с казначейства. Некоторые из самых видных людей, например граф Уорик и герцог Йорк, понесли большие убытки, когда были вынуждены списывать долги, причитавшиеся им от короля. Менее значимые люди, не имевшие такого влияния, оказались в худшем положении.

Выкупы, которые так часто упоминаются как источник богатства, были более значимы как источник обнищания. Можно не сомневаться, что во времена Генриха VI английские солдаты в совокупности выплачивали гораздо больше выкупов, чем получали. В 1421 г. при Боже вместе с братьями Бофортами и Джоном Холландом было захвачено несколько сотен человек. В 1429 г. не менее 400 англичан было взято в плен при Пате вместе с Толботом, Скейлзом и Фоконбергом; более 100 — с Фоконбергом при Пон-де-л'Арк в 1449 г.; более 1.200 — с Кириэллом при Форминьи в 1450 г.; и около 2.000 — после битвы при Кастильоне. Гарнизоны, которые сдавались слишком поздно или в результате штурма, могли быть взяты в плен в полном составе. На каждый роскошный дом, построенный в Англии за счет военных доходов, приходился другой, владельцы которого были вынуждены продавать или закладывать его, чтобы заплатить выкуп. Рыцарь из Восточной Англии сэр Джон Кнайвет совершил три похода во Францию и в двух из них попал в плен. Для уплаты первого выкупа он был вынужден продать Кнайвет-Холл в Кембриджшире, а для уплаты второго — заложить свой родовой дом в Мендлшеме в Саффолке.

Особенно тяжело это отразилось на людях с высокими военными должностями, но небольшим земельным достоянием. Сэр Томас Ремпстон был одним из самых выдающихся английских капитанов той эпохи, но одним из самых бедных рыцарей Ноттингемшира. Он попал в плен в битве при Пате в 1429 г. и, по его собственным словам, семь лет содержался в "жесткой и грязной тюрьме", после чего был освобожден за выкуп в 18.000 экю (2.000 фунтов стерлингов). Это было непосильным бременем для человека, чей доход составлял всего 60 фунтов стерлингов в год от английских земель, плюс неопределенный доход от его нормандских владений в Гасе и Белленкомбре. В 1442 г. он был снова захвачен в плен в Сен-Севере и находился в неволе не менее четырех лет. Второй выкуп, скорее всего, был выше, поскольку в то время Ремпстон исполнял обязанности сенешаля Гаскони. К 1451 г. он был свободен, но потерял свои нормандские земли в результате французского завоевания, а доходы от его английских земель сократилась до 20 фунтов стерлингов в год, что было недостаточно для поддержания его рыцарского статуса. В прошениях, поданных королю неимущими солдатами, зафиксировано бесчисленное множество случаев, когда речь шла о таких людях, как Ремпстон. Это были люди скромного ранга и состояния, разорившиеся в результате выплаты выкупа, поглотившего большую часть или все их имущество, а зачастую и имущество их семей. Большинство этих прошения датируется периодом после окончательного падения ланкастерской Нормандии. Они являются грустным напоминанием о том, что большинство англичан, ставших землевладельцами в Нормандии, в 1450 году потеряли все^[1089]

За судьбами и несчастьями войны кроется множество индивидуальных историй социального подъема или разорения. Но невозможно перевести истории нескольких тысяч человек в оценку экономического влияния войны на Англию в целом. Война оказала существенное влияние на английскую экономику. Налоги достигли исторически высокого по английским меркам уровня. За все 120 лет войны было собрано около 8.250.000 фунтов стерлингов налогов, что в среднем составило около 70.000 фунтов стерлингов в год^[1090]. Огромное количество серебра ушло из Англии в карманы солдат, чтобы быть потраченным или потерянным во Франции. Производственные ресурсы в огромных масштабах направлялись на обеспечение ведения боевых действий. В каждый момент времени во Франции находилось от 5.000 до 40.000 солдат (включая пажей, варлетов и слуг). Для их доставки во Францию требовались корабли и большое количество моряков для укомплектования экипажей, что наносило значительный ущерб заморской торговле Англии. При общей численности населения от 2.000.000 до 2.500.000 человек, из которых, возможно, треть составляли взрослые трудоспособные мужчины, на войну уходило до десятой части имеющейся рабочей силы, что сопоставимо с долей призывников во Второй мировой войне. В условиях дефицита рабочей силы и высоких зарплат это было существенным экономическим бременем. Призыв в армию часто охватывал ограниченный географический район, связанный с крупным капитаном, что создавало очаг серьезных экономических потрясений.

Наиболее значительные экономические издержки войны для Англии, вероятно, были связаны с нарушением ее экспортных операций. Англия зависела от экспорта, в основном шерсти, сукна и олова, в такой степени, в какой это не имело аналогов в Европе, за исключением Нидерландов. Английское правительство жестко регулировало торговлю шерстью на протяжении всей войны, отчасти для того, чтобы использовать ее в качестве дипломатического оружия против Фландрии и княжеств Нидерландов, а отчасти для получения монопольной прибыли от товара, который был необходим текстильной промышленности Италии и Северной Европы. В 1337–1342 гг. Эдуард III фактически национализировал эту торговлю и использовал ее для финансирования своих первых кампаний во Франции. Начиная с 1343 г. английское правительство ввело систему Стейпл, в соответствии с которой экспорт шерсти в обязательном порядке осуществлялся через определенный порт, как правило, Кале, привилегированным картелем купцов. Контролируемый рынок шерсти и монетный двор в Кале были важным элементом английского военного финансирования вплоть до XVI века. Главными жертвами этой системы были промышленные потребители континентальной Европы. Но она также, вероятно, приводила к снижению сумм, выплачиваемых английским фермерам разводящим овец. В конечном итоге это привело к медленному упадку торговли, поскольку шерсть перенаправлялась на переработку местной текстильной промышленности, которая облагалась налогами и регулировалась более мягко.

Торговые войны, затронувшие экспорт как сырой шерсти, так и готовых тканей, усугубили экономическое бремя. Франция Валуа была закрыта для прямого английского экспорта на протяжении почти 120 лет. Кастилия, важный рынок сбыта английских тканей, была закрыта в 1370–1380-е годы, когда Англия вела войну с королями Трастамарской династии, а также в период правления Генриха V, когда Кастилия бойкотировала английские товары в поддержку своего французского союзника. Разрыв с Бургундским домом в 1435 г. привел к запрету на торговлю с Англией на территории Бургундской державы до 1440 г. и еще одному запрету в период с 1447 по 1452 гг. Несмотря на то, что запрет далеко не всегда выполнялся, он серьезно повлиял на экспорт тканей во Фландрию, Голландию и Брабант. Торговля со странами Балтики, еще одним крупным рынком сбыта, в эти годы была сильно нарушена, поскольку большая ее часть осуществлялась через крупные порты Мидделбург, Берген-оп-Зом и Антверпен. Даже союзники и нейтралы периодически разрывали торговые отношения в отместку за английские военно-морские операции, которые нередко перерастали в пиратство. Торговля с ганзейскими городами была приостановлена по этой причине с 1447 по 1470-е годы^[1091].

* * *

Вряд ли Англия стала богаче от того, что вела долгую, дорогостоящую и в итоге неудачную войну во Франции. Однако в действительности подобный отчет о прибылях и убытках имеет смысл только в эпоху, подобную нашей, когда материальное благополучие является главной заботой государства, а ресурсы, потраченные на войны, которых можно было избежать, по определению отвлекаются от более достойных альтернатив. Жалость и милосердие были христианскими добродетелями в средние века, как, впрочем, и всегда, но материальное благополучие в более широком смысле не было той коллективной заботой людских обществ, которой оно стало впоследствии. Этим объясняется многое из того, что кажется странным в отношении средневековых людей к войне. Война не была катастрофическим исключением из упорядоченного хода жизни. Она была естественной чертой человеческих отношений. В конце XIV века гражданский юрист Оноре Бове, чьи труды читали юристы, герольды и солдаты, осудил мнение "простых людей" о том, что война — это неизбежное зло. Антипатии, соперничество и конфликты неизбежны, утверждал он, а война — это естественный и неизбежный способ разрешения споров между государями, не признающими над собой никакого превосходства. Она "хороша и добродетельна, ибо война по своей природе не стремится ни к чему иному, как к исправлению неправды и обращению раздора в мир в соответствии с Писанием". Бове признавал, что на войне совершается много зла, но оно никогда не вытекало из самой природы войны, а только из злоупотребления ею.

Пролитие христианской крови греховно, если его можно избежать, о чем не перестает твердить Церковь. А вот то чего можно было избежать, во многом зависело от социальных и нравственных ценностей. Справедливость означала защиту юридических и территориальных прав. Победа означала санкцию Бога на эти претензии. В обращении к Эдуарду IV, которое, вероятно, было произнесено в Парламенте в 1472 г., английский король призывался подражать "непобедимой мужественности, непоколебимой правде и бессмертной славе" своего предка Эдуарда III, чьи победы показали, что его дело угодно Богу. "Пусть Вашей милости будет известно, — говорилось в документе, — что каждый христианин обязан мстить за Божьи распри, в особенности лорды и рыцари, которые присягнули на это". Немного найдется лучших свидетельств этого менталитета, чем автобиографический роман Жана де Бюэля Le Jouvencel, написанный в середине 1460-х гг. после военной карьеры автора, продолжавшейся более четырех десятилетий. Люди ссорятся из-за пустяков, писал он, ибо никто не хочет добровольно отказываться от своих прав. Война в конце концов обрекла большинство солдат на нищету, но они продолжали сражаться, несмотря на веру в Бога, надежду на лучшую судьбу и "высокие амбиции и жажду почестей и похвал мира". Стремление к справедливости, к чести, к воинскому мастерству были ценностями, достойными сами по себе. Они определяли благородство, и вызывали восхищение мира, даже среди тех, кто не был благородным. Honi soit qui mal y pense (Пусть станет стыдно всем, кто об этом плохо подумает)^[1092].

Вопрос о справедливости войны активно обсуждался в средние века теологами и юристами, ответственными за первые сочинения по международному праву. Теоретики справедливой войны были в целом согласны с основными критериями такой войны. Она должна вестись сувереном с определенной целью, которая должна быть объективно оправдана и преследоваться добросовестно, а не ради какого-то побочной цели. Однако большинство этих критериев были слишком общими по формулировке и дискуссионными по применению, чтобы существовать в качестве норм права. Они не имели большого влияния за пределами мира ученых. Единственным исключением был критерий, известный канонистам как auctoritas (власть). Только суверен может санкционировать справедливую войну. Этот принцип имел огромные последствия не только для ученых, но и для правительств, судей и солдат. Это был критерий, по которому объявленная война отличалась от простого уголовного насилия. Для солдата, попавшего в плен, он означал разницу между выкупом и повешением. Auctoritas стал в практических целях знаком справедливой войны. В глазах солдат и государственных деятелей справедливая война — это война, ведущаяся суверенной властью. Все остальное — лишь организованная преступность. Гражданские юристы, которых никогда не устраивала расплывчатость теологических критериев справедливости, как правило, соглашались с этим. Согласно Джованни да Леньяно, итальянскому гражданскому юристу XIV века, чей трактат о войне стал академическим стандартом, "война является законной, когда она санкционирована законно установленной властью"^[1093].

Если закон мало ограничивал поводы для войны, то еще меньше он делал для того, чтобы смягчить ее жестокость. Рыцарская литература изображала мир, в котором жестокость войны сдерживалась куртуазностью, великодушием и христианскими добродетелями. Великодушие после победы и милосердие к слабым были неотъемлемой частью этого идеала. Однако попытки контролировать способы ведения войны не привели ни к каким результатам. Оноре Бове было что сказать и по этому поводу, и носило тот же отпечаток прагматического реализма, что и остальные части его трактата. Рыцарь, по его мнению, был обязан соблюдать "таинства достойного рыцарства и древний обычай благородных воинов, защищавших справедливость, вдов, сирот и бедняков". Но он был первым, кто признал, что на практике рыцарство мало способствовало смягчению ведения войны. Черный принц, Бертран дю Геклен, Генрих V и сэр Джон Толбот были воплощением рыцарства в глазах всей Европы, но их кампании были одними из самых жестоких за всю войну. "Это их обычай, грабить, разбойничать и убивать, — бесстрастно заметил парижский хронист, — они называют это законами и обычаями войны". Современники не увидели бы в этом никакого противоречия. Война была стремлением к справедливости. Расправа с теми, кто отказывался признать справедливость притязаний государя, была нормальным явлением войны. Как только знамена были развернуты, выкуп или смерть становились выбором пленителя, а не правом пленника. Что касается некомбатантов, то законы войны не предоставляли им никакой защиты, за исключением теоретической защиты духовенства, паломников, послов и герольдов. Оноре Бове признавал, что уничтожение средств существования страны является законным средством ведения войны. На практике же, по его мнению, "человек, не умеющий поджигать деревни, грабить церкви, попирать их права и сажать в тюрьму священников, не годится для ведения войны"^[1094].

Стремление к соблюдению чести имело значение для людей благородного происхождения, отправлявшихся на войну, как англичан, так и французов. Оно лежало в основе кодекса правил обращения с пленными и способствовало дисциплине в армиях и чувству солидарности, которое являлось основой духа сражающихся мужчин. Оно способствовало развитию военных навыков, особенно езде на лошади и обращению с оружием. Оно побуждало их к подвигам удивительной, а порой и бессмысленной храбрости. Бегство с поля боя прямо запрещалось уставами одних рыцарских орденов и неявно — других. Сэр Джон Фастольф подвергся резкой критике за бегство с поля боя при Пате, принц Оранский был опозорен за то же самое при Антоне, а сэр Льюис Робесар был поставлен в пример за безнадежную стойкость, стоившую ему жизни при Конти. В остальном, однако, вклад рыцарства в военную жизнь был чисто декоративным. Оно стало частью нравов владетельных дворов, где куртуазность высоко ценилась и хорошо вознаграждалась. В эпоху создания профессиональных армий и кодексов военной дисциплины практическая значимость аристократических правил поведения стала снижаться. Жан Фруассар, писавший в конце XIV века, намекнул на это, заметив, что старые идеалы рыцарства на войне все еще соблюдаются дворянами, но не теми людьми низкого происхождения, которые теперь заполняют ряды армий. Полвека спустя Уильям Вустер сказал примерно то же самое. Дворяне, по его мнению, "по природе своей добросердечны" и проблема состояла в том, что, за исключением командного звена, войну вели уже не дворяне, а профессионалы^[1095].

В XV веке вся Европа была раздираема войной: гражданские войны, региональные и международные конфликты, организованный бандитизм. Образы и ценности войны определяли мировоззрение людей в такой степени, которую сегодня трудно себе представить. В зоне военных действий люди жили под постоянной угрозой внезапной смерти и разрушения всего, что их окружало. Жизнь горожан обрамляли укрепленные и охраняемые ворота, стены и сторожевые посты, сельских жителей — башни приходских церквей и гарнизонные замки, расположенные вблизи их полей, где они укрывались, когда церковные колокола оповещали о приближении солдат. Книжные шкафы грамотных обывателей были заполнены трактатами о рыцарстве, военном искусстве и истории войны. Они читали романтическую беллетристику, прославляющую войну, — от артурианской легенды о сэре Гавейне и других мифических героях до реальной жизни героя романа Le Jouvencel, написанного, по словам его автора, "во славу Божью и в назидание воинам". Сцены сражений были основным элементом миниатюр в манускриптах и на стенах церквей, на гобеленах и витражах. В Италии конные статуи закованных в броню воинов впервые появлялись в публичных местах со времен крушения римского мира. В церквях по всей Англии (а в свое время и во Франции) внушительные мраморные и алебастровые гробницы и инкрустированные латунные пластины знати и дворянства подчеркивали статус умерших, изображая их в полном доспехе, а напыщенные надписи сообщали о их боевых подвигах. Сэр Джон Кресси, умерший в 1445 г., на своей гробнице в Додфорде (Нортгемптоншир) объявлен капитаном Лизье, Орбека и Пон-л'Эвек, после чего последовал за Мэтью Гофом в Лотарингию и там погиб. В церкви в Тайдсуэлле на гробнице дербиширского рыцаря сэра Сэмпсона Меверелла высечены слова, рассказывающие о том, что он провел годы на службе у великого графа Солсбери и сражался в одиннадцати "великих битвах" во временагерцога Бедфорда. Сэр Томас Хангерфорд, возможно, участвовал в войне в молодости, но в зрелые годы он был администратором и управляющим поместьем, который никогда не брал в руки оружия. Однако после его смерти в 1397 г. его более знаменитый сын похоронил его в часовне замка Фарли в гробнице с надгробным изваянием в полном вооружении, под настенной картиной со Святым Георгием, убивающим дракона, и изображением его головы в шлеме в витраже^[1096].

* * *

Война создала государство, а государство создало нацию. Франция была монархией с сильными авторитарными устремлениями, всепроникающей бюрократией и мощной центральной судебной системой. Но в отличие от Англии она была раздроблена на регионы с юридическими, языковыми и экономическими, различиями которые на протяжении многих лет препятствовали попыткам королей распространить свою власть на все королевство. Кризисы, вызванные длительной войной с Англией, ослабили эти барьеры и привели к появлению более могущественного государства.

Решающим испытанием стали налоги. К концу XIII века большинство западноевропейских государств переросло стесненные рамки феодальных обязательств, на которых когда-то основывалось комплектование армий. Правительства формировали крупные и все более профессиональные армии, солдаты которых получали денежное жалованье. В результате стоимость войны росла в геометрической прогрессии. Требовалась соответствующая система государственного финансирования, основанная на надежных и предсказуемых налоговых поступлениях. В эпоху позднего Средневековья была разработана сложная теория королевского суверенитета, созданная в основном юристами-цивилистами и канониками, но ставшая общепринятой для многих людей, никогда не читавших книг по праву. Король был обязан действовать в интересах общего блага и объявлять чрезвычайное положение, если под угрозой оказывалось коллективное благосостояние подданных. В этом случае права собственности подданных должны были уступать коллективным потребностям общества, и король имеет право взимать налоги. Авторитарные последствия этого принципа сдерживались общепринятыми представлениями о легитимности. Все соглашались с тем, что король не может вести себя как тиран, и что характерной чертой тирании является произвол одного человека. "Что может быть более невыносимым, — спрашивал Жан Жерсон, наиболее авторитетный философ своего времени, — чем то, что мнение одного человека произвольно определяет направление государственных дел?" Таким образом, право короля на взимание налогов подчинялось другому принципу, который канонисты заимствовали из римского права. То, что касается всех, должно быть одобрено всеми (Quod omnes tangit ab omnibus approbetur). Филипп де Коммин не был юристом, но он считал само собой разумеющимся, что "ни один король или правитель на земле не имеет права взимать ни одного денье в виде налогов без согласия тех, кто должен их платить, поскольку в противном случае это просто тирания и грубая сила"^[1097].

Этот принцип был традиционным, и политические теоретики продолжали его поддерживать. Однако к концу XV века, когда Коммин написал эти слова, во Франции от него уже практически отказались. Королям Франции так и не удалось создать представительские учреждения, согласие которых было бы обязательным для всего королевства. В результате достаточно сильные в политическом отношении короли обходились без согласия и устанавливали налоги своим декретом. Так поступил Карл V после 1369 г., но он чувствовал себя за это виноватым, чтобы в 1380 г. на смертном одре отдать приказ об отмене военных налогов. Тем не менее министры Карла VI, вновь ввели их, и эта система просуществовала до тех пор, пока гражданские войны начала XV в. ее не разрушили. Сыну Карла VI пришлось начинать все сначала. Главной проблемой был провинциальный партикуляризм. Карл VII предпринял не менее шести попыток созвать Генеральные Штаты всего королевства, но только одна из них увенчалась успехом — в Шиноне в 1428 г. во время кризиса, вызванного осадой Орлеана англичанами. Но уже тогда представители Лангедока протестовали против того, что их заставили ехать в Шинон. Депутаты от Руэрга присутствовали на заседании, но отказались от участия в нем, поскольку, по их словам, у них свои ассамблеи для Руэрга и они не привыкли совещаться с другими. Они добавили, что у них есть свои проблемы с общественным порядком и английскими набегами, и они предпочитают оставлять налоги себе для этих целей. У французов было несколько идентичностей: они были не только подданными французского короля, но и жителями региона, провинции, города или прихода. Большинство из них думали о налогах и обороне в местных, а не национальных масштабах. Они с подозрением относились к национальным и даже региональным ассамблеям, воспринимая всю концепцию представительства как инструмент королевской власти. Даже когда представители приезжали с полными полномочиями, как это обычно происходило в 1420–1430-х годах, их согласие на налоги на практике становилось лишь прелюдией к утомительным переговорам на местах, без которых сбор налога был бы затруднен. Результатом были длительные задержки и большие уступки, снижавшие доходность налогов^[1098].

Итог при Карле VII был таким же, как и при его отце и деде. Не имея возможности финансировать войну за счет налогов, взимаемых по согласию, он отказался их согласовывать, как только обрел достаточно сил. Пока шла война, открытое сопротивление налогам практически не оказывалось. Тарифы оставались неизменными. Люди привыкли к податям и воспринимали их как необходимое дополнение к доходам от королевского домена. Эды, налог с продаж, взимались с продавцов товаров и были менее заметны. Более противоречивыми были тальи. Это были прямые налоги, уплачиваемые наличными, по ставкам, зависящим от усмотрения короля, которые неуклонно росли. Процесс их взимания мог быть довольно жестоким. Их успешное введение Карлом VII стало поворотным пунктом в истории французского государства. Принцип постоянного налогообложения, вводимого и изменяемого королевским указом, был слишком ценен для короля, чтобы от него можно было отказаться даже после окончания войны.

По подсчетам Филиппа де Коммина, доходы Карла VII в конце его жизни составляли 1.800.000 ливров в год, что примерно соответствовало доходам его отца в 1380-х годах. Из них 97% приходилось на налоги и почти 60% приходилось только на талью. После короткого периода экспериментов Людовик XI, королевским указом, обложил своих подданных еще более высокими налогами, чем его отец. К моменту его смерти в 1483 г. его доход в мирное время составлял 4.700.000 ливров в год, причем почти весь он был получен за счет налогов. На долю тальи приходилось более четырех пятых поступлений. "Я имею право взимать со своих подданных все, что захочу", — так писал Филипп де Коммин, хотя, храня память о своем царственном повелителе, он приписывал эти слова королевским чиновникам.

Когда в 1484 г., во время несовершеннолетия Карла VIII, в Туре собрались Генеральные Штаты, там были высказаны гневные слова против этой политики и предприняты серьезные попытки ее изменить. Прозвучали призывы к сокращению численности армии, отказу от тальи и габеля, которые считались неоправданными в мирное время. Генеральные Штаты должны были созываться каждые два года, а налоги не должны были вводиться без их согласия. В своей заключительной речи канцлер назвал собрание в Туре самым знаменитым собранием Генеральных Штатов за всю историю, но из попытка провести фискальную реформу оказалась неудачной. Правительство лишь временно сократило численность постоянной армии и облегчило налоговое бремя. Но требования Штатов о предоставлении им права вето на введение новых налогов и более полной роли в управлении государством остались без ответа. Когда Генеральнее Штаты соглашались только меньшую сумму налога, чем требовали министры короля, и ограничивали ее текущим и следующим годом, правительство все равно собирало всю сумму и без их согласия вводило новые тальи по истечении двух лет. Несколько королевских советников были убеждены, что подобные собрания подрывают суверенную власть короля. Как и Карл VII в 1442 г., они заявили, что тот, кто советует королю регулярно созвать Генеральные Штаты, совершает преступление против Бога, короля и общественных интересов^[1099].

Все это привело к постоянному росту власти французской монархии. Доходы Карла VII к моменту последней кампании в Нормандии примерно в четыре раза превышали доходы английского короля в хороший год. Они позволяли ему содержать постоянную армию в 8.000 человек в составе ордонансных рот, а также постоянный резерв в 8.000 вольных стрелков. Людовик XI удвоил оба показателя^[1100]. Впервые король Франции имел сокрушительный перевес в вооруженных силах на территории своего королевства. Теперь только самые крупные коалиции французских принцев могли надеяться бросить ему вызов, да и то лишь при содействии внешних держав. Именно это и произошло в ходе войны Лиги общественного блага в 1465 г., когда коалиция, возглавляемая братом Людовика XI Карлом, объединилась с герцогом Бургундским. Обещание лигерами отменить военные налоги было рассчитано не только на то, чтобы добиться поддержки своего дела внутри Франции, но и на то, чтобы ущемить возрожденную монархию и низвести ее до состояния сорокалетней давности. Но даже Лига общественного блага оказалась недостаточно сильной, чтобы добиться в военном отношении больше, чем ничьей. В политическом же плане она потерпела неудачу.

В результате Франция вышла из войны с большим и постоянным военным потенциалом, который обязывал страну к системе взимания постоянных налогов на неопределенный срок. Короли были ограничены только своей совестью и снижающимся риском восстаний. Умеренный уровень налогообложения, говорил Клод де Сейссель Франциску I в 1519 г., желателен потому, что он соответствует его долгу перед Богом и его заботе о благополучии подданных, а не потому, что он должен быть одобрен конституцией. Он считал, что этих моральных ограничений вполне достаточно. Мнение сэра Джона Фортескью было более проницательным. Писавший во Франции при Людовике XI, он сослался на высказывание Аристотеля о том, что лучше править лучшими людьми, чем лучшими законами, но отметил, что короли не всегда были лучшими людьми. Фортескью считал, что разница между налогообложением по согласию и по королевскому указу имеет принципиальное значение. Она обозначала разницу между неограниченной королевской властью королей Франции (dominium regale) и более ограниченной "политической монархией" Англии (dominium politicum et regale). Франция до войны тоже была политической монархией, когда Генеральные Штаты выполняли функции, сравнимые с функциями английского Парламента, но те времена прошли. Как и многие английские политические писатели впоследствии, Фортескью считал, что это связано с авторитарными традициями гражданского права, заимствованными из римских имперских кодексов. Он считал их чуждым английскому общему праву. Если бы английские короли могли править с "полностью королевской властью", писал он, то они также могли бы менять законы и облагать налогами своих подданных по своему усмотрению, как это делали короли Франции. Именно на такое правительство ссылаются гражданские законы, когда говорят: "Что угодно государю, то и закон". Фортескью не приветствовал такой тип правления, и большинство его соотечественников разделяли его мнение^[1101].

Эти различия во многом обусловили разную политическую судьбу Англии и Франции в последующие века. Корни абсолютной монархии во Франции XVII–XVIII веков лежат в методах, необходимых для победы над англичанами в XV веке. Решающим фактором, определившим ход Столетней войны, стала способность двух основных воюющих сторон вводить и собирать налоги. В результате войны французские Генеральные Штаты были практически ликвидированы как налоговые органы, мелкие провинциальные Штаты были отменены, а система государственного управления становилась все более авторитарной. В Англии потребность королей в деньгах для финансирования войны во Франции имела обратный эффект. Война усилила роль Парламента и зависимость королей от него. Даже Тюдоры с их сильными авторитарными замашками не смогли отменить центральную роль, которую приобрел Парламент в санкционировании налогов. С контролем над кошельком пришла и политическая власть. Роль английского Парламента усилила политическую активность представленных в нем слоев населения: джентри, королевских чиновников, клиентов и советников знати, олигархии городов. Он рассредоточил политическую власть среди относительно большого и сплоченного политического сообщества, вынудив английскую корону к более консенсусному стилю правления.

Во Франции сложилось мнение, что политика Англии была нестабильна по своей сути и препятствовала осуществлению королевской власти. Французский канцлер Гийом де Рошфор заявил Генеральным Штатам 1484 г., что им достаточно взглянуть за Ла-Манш, чтобы понять, насколько они удачливы по сравнению со своими соседями. Тот факт, что в течение одного столетия три английских короля узурпировали трон, казалось бы, говорит сам за себя. Напротив, утверждал советник Людовика XI Филипп де Коммин, хорошо знавший Англию, в мире не было страны, где государственные дела велись бы лучше и спокойнее. Коммин отвергал распространенную среди французских королевских пропагандистов того времени идею о том, что король Франции является мистическим воплощением нации, чей сакральный статус оправдывает осуществление абсолютной власти. Короли были такими же "людьми, как и мы". Коммин был первым выдающимся французом в ряду тех, кто как Вольтер и де Токвиль назвал английский Парламент важным источником силы для английских правительств. Взяв пример с речей, произнесенных в Туре в 1484 г., Коммин утверждал, что английские короли были "сильнее и лучше", имея представительское собрание, чьи обязательства по поддержанию государства были приняты и чье согласие на налогообложение было решающим. Необходимость получения согласия Парламента влекла за собой задержки и иногда сдерживала амбиции короля. Однако это означало более взвешенный стиль правления, который гарантировал, что когда король приступал к войне или другому крупному предприятию, он имел поддержку своего народа^[1102].

Ценой, которую английские короли заплатили за это преимущество, стало жесткое ограничение их внешней политики. После окончания войн с Англией Франция вернулась к завоевательным планам в Италии и Германии, которые были характерны для ее истории до 1330-х годов. Франция стала первой крупной европейской державой, создавшей регулярную армию, финансируемую за счет постоянных налогов, и направившей ее на внешние завоевания. Другие государства, в частности Бургундия, Швейцарская Конфедерация, Испания и Австрия, быстро последовали ее примеру. XVI век стал первой эпохой европейских регулярных профессиональных армий. Англия была уникальна среди крупных европейских держав тем, что не имела такой армии до времен Оливера Кромвеля, но даже армия Кромвеля была гораздо меньше огромных войск, которые могли развернуть континентальные державы. Наличие регулярных войск и дискреционное налогообложение позволяли ведущим европейским государствам проводить постоянную агрессивную внешнюю политику. Государства раздробленной Италии, Германии и Рейнской области, не имевшие возможности использовать ресурсы в таких же масштабах, становились призами, за которые эти державы боролись с помощью все более крупных и дорогих профессиональных армий.

Англия могла бы стать еще одним призом, если бы события развивались иначе. Испанская армада 1588 г. стала самой серьезной внешней угрозой для Англии со времен неудачного проекта французского вторжения 1386 года. В 1588 г. Испания направила против Англии почти 80.000 профессиональных солдат: 19.000 на кораблях и 60.000 во Фландрии, ожидавших переправы через море. Это более чем в четыре раза превышало численность французской армии, собранной на побережье Фландрии за два столетия до этого. Если не принимать во внимание неопытных добровольцев из отрядов береговой обороны, то в 1588 г. Англия располагала менее чем 6.000 профессиональных солдат, то есть примерно тем же количеством, что и в 1386 году. Непомерные расходы на ведение войны в конечном итоге разорили все ведущие государства Европы, а во Франции спровоцировали революцию. Английские короли стояли в стороне от этого движения, но не по своей воле, а из-за сложности повышения налогов в тех масштабах, которые стали нормой в большинстве стран континентальной Европы. Только в начале XVIII века, в период правления Вильгельма III и королевы Анны, Англия, опираясь на растущую морскую империю, быстро развивающуюся экономику и экспоненциальное увеличение налоговых сборов, вновь стала играть ту решающую роль в европейской политике, которую она играла при Эдуарде III и Генрихе V^[1103].

То, что позволило королям Франции утвердить свою власть таким образом, было развитой идеологией королевской власти, которая стала прямым результатом войны. Выживание любого правительства в значительной степени зависит от молчаливого согласия подданных. Это особенно характерно для средневековых правительств, которые никогда не обладали монополией на организованную силу и управляли натуральным хозяйством с небольшими излишками, которые можно было облагать налогом. Они зависели от коллективного ощущения легитимности существующей власти. Во Франции эту легитимность обеспечивала война и роль короля в ее ведении. В 1350-х и в 1420-х годах Франция была близка к распаду, поскольку англичане в союзе с могущественными региональными интересами бросили вызов монархии Валуа. В обоих случаях монархия выступала в роли агента по восстановлению страны. Короли были священными существами, помазанниками Божьими, историческими столпами Церкви, объединяющей силой, глубоко отождествленной с землей и народом Франции. Это были древние идеи, но до XV века они не находили отклика за пределами административной и церковной элиты, связанной с монархом. Их выживание и проникновение в широкие слои населения стало ответом на внешние угрозы: вызов легитимности королевской династии после убийства Иоанна Бесстрашного, разрыв связи короля и страны в результате попытки утверждения иностранной династии, перспектива расчленения национальной территории герцогом Бедфордом и ужасающий уровень организованного насилия, от которого страдала большая часть страны. Зарождающееся чувство национальной солидарности в конечном итоге позволило Карлу VII преодолеть эти угрозы. Без этого он не смог бы вводить ордонансами тальи во всех регионах королевства, в том числе и в тех, которые находились вдали от зоны боевых действий.

С мифами о сакральной королевской власти тесно связано представление о происхождении французского народа от мифических общих предков и общей преданности непрерывной династии королей, уходящей в далекое прошлое. Кристина Пизанская считала, что короли Франции происходят по прямой линии от Хлодвига, и начала свой панегирик Карлу V, обращаясь к "памяти о благородном роде благородных королей Франции, от которых он произошел". Выступая перед Генеральными Штатами в Туре в 1484 г., канцлер Карла VIII вновь изложил доктрину французской монархии, сформировавшуюся в ходе войн. Рассматривая идеализированную версию истории Франции, начиная с ее мифического основания троянцами, он заявил, что Франция обязана своим существованием как нация преемственности королевской династии и солидарности французов, объединенных общей преданностью королевской семье и общим сознанием героического прошлого. Записанные высказывания Жанны д'Арк свидетельствуют о возвышенном, почти мистическом представлении о Франции, отождествляющем нацию с династией, которая, по ее мнению, правила ею по милости Божьей с незапамятных времен. Какие сложные смысловые пласты скрывались за словами Жанны, обращенными к Карлу VII во время их первой встречи в Шиноне: "Вы — истинный наследник Франции"^[1104].

Карл VII был правителем, который очень трепетно относился к своему имиджу. Поэт, дипломат и иногда королевский секретарь Ален Шартье, официальный историограф Жан Шартье из Сен-Дени, объективный хронист Жиль ле Бувье Берри гербовый король Франции, многословный и дидактичный юрист-епископ Жан Жувенель дез Юрсен, историк и пропагандист Ноэль де Фрибуа — все они были королевскими чиновниками. Другие, как например, страстный англофоб норманнский писатель Роберт Блондель, хотя и не работали на короля, но активно ему покровительствовали. Все они, каждый по-своему, рассказывали одну и ту же историю: залеченные раны гражданских войн, примирение французов, преодоление трудностей и осуществление национальной идеи по воле божественного провидения под руководством короля. Произведения этих людей читал ограниченный круг культурных чиновников, клириков и дворян. Но их убеждения могли быть донесены до широкой аудитории и другими способами. Король был на виду. Он много путешествовал с огромной свитой, состоящей из придворных, герольдов, трубачей и менестрелей. Он отмечал свое прибытие грандиозными въездами в города своего королевства. О важных событиях он сообщал в циркулярах, которые рассылались по всем главным городам, обнесенным стенами, и зачитывались на углах улиц глашатаями, сержантами и герольдами. В тревожные времена он заказывал публичные шествия, а в дни побед — еще больше. Под видом публичных богослужений скрывались торжества, посвященные самой монархии. Ежегодное празднование завоевания Нормандии, отмечавшееся по королевскому указу во всех соборах Франции в годовщину сдачи Шербура, стало называться "праздником короля". По всей Франции этот праздник регулярно отмечался до конца столетия, а в некоторых местах и долгое время после него. Все это усиливали проповеди в приходских церквях, странствующие жонглеры, исполнявшие свои произведения на улице, и публичные театральные постановки в таких городах, как Орлеан и Компьень, в память о пережитых осадах^[1105].

* * *

Когда в начале 1480-х годов Уильям Кекстон перевел и опубликовал Book of the Ordre of Chyvalry (Книга о рыцарском ордене) испанского провидца Раймонда Луллия, он добавил к ней собственный эпилог. Это было элегическое сетование на упадок Англии как военной державы.

О рыцари Англии, где же обычаи и обыкновения благородного рыцарства, которые были в те времена? Что вы теперь делаете, кроме как ходите в бани и играете в кости? И некоторые, не будучи хорошо осведомленными, высказываются против всего рыцарского порядка. Оставьте это, оставьте это и читайте благородные книги о святом Граале, о Ланселоте, о Галахаде, о Тристане, о Перис Форесте, о Персивале, о Гавейне и многих других. Там вы увидите мужественность, учтивость и милосердие. И вглядитесь в более древние времена на благородные деяния во время завоеваний, как, например, в дни короля Ричарда Львиное Сердце, Эдуарда Первого и Третьего и его благородных сыновей, сэра Роберта Ноллеса, сэра Джона Хоквуда, сэра Джона Чандоса, сэра Уолтера Мэнни. Читайте Фруассара. И еще, посмотрите на победоносного и благородного короля Гарри Пятого и капитанов при нем, его благородных братьев, графа Солсбери-Монтегю и многих других, чьи имена блистают добродетельным благородством и деяниями, которые они совершили в честь рыцарства^[1106].

Когда в октябре 1453 г. последние остатки армии сэра Джона Толбота отплыли из Бордо в Англию, современникам было далеко не ясно, что закончилась целая эпоха. Только в XIX веке, когда французский историк Жюль Мишле ввел в оборот словосочетание "Столетняя война", люди начали осознавать сущностное единство периода, начавшегося с конфискации Гиени в 1337 году и закончившегося окончательным изгнанием англичан из герцогства в 1453 году. Фраза Мишле родилась в результате ретроспективного анализа. Однако она выражает истину, что последующие войны между Англией и Францией были принципиально иными. До 1453 г. изолированность Англии была литературной выдумкой. В политическом плане Англия не была островом, когда в 1327 г. на трон взошел Эдуард III. Она была сердцем европейского государства, охватывавшего часть западной Франции. Если бы не эти владения, у английских королей не было бы причин ввязываться в континентальную войну, а у Франции не было бы интереса воевать с ними. Именно потому, что Англия была континентальной державой, Эдуард III большую часть своей взрослой жизни воевал с Францией и пытался сделать своего сына графом Фландрии; Джон Гонт вел трехлетнюю войну за корону Кастилии; Генрих V пытался стать королем Франции и почти преуспел в этом; Хамфри, герцог Глостер, пытался сделаться правителем Эно и Голландии. Именно изгнание королей Плантагенетов из их континентальных владений в конце Столетней войны превратило Англию в политический изолированный остров, впервые со времен норманнского завоевания четырьмя столетиями ранее. Как выяснил Генрих VIII, растущее после 1453 г. неравенство в богатстве и могуществе между английской и континентальными монархиями сделало возрождение прежних европейских амбиций династии нереальным. Историческое соперничество Англии и Франции, господствовавшее в европейской политике в эпоху позднего средневековья, уступило место миру, в котором в центре международной напряженности оказались Италия, Центральная Европа и Нидерланды, а также европейские империи в Азии и Америке.

Поражение оказалось столь же решающим для будущего Англии, как и победа для Франции. Если бы Генрих V и герцог Бедфорд добились своей цели — объединить Францию и Англию под властью короля из дома Ланкастеров, как это предусматривал договор в Труа, дальнейшая история Англии была бы совсем иной. В эпоху, когда государство было нелегко отличить от личности монарха, концепция двуединой монархии рано или поздно потерпела бы крах. Именно это понял Парламент, когда Эдуард III провозгласил себя королем Франции в Генте в 1340 г., а также когда в 1420 г. на его рассмотрение был вынесен договор в Труа. Англия, конечно, должна была остаться континентальной державой, но в очень специфическом смысле. Она стала бы подчиненной частью континентальной империи, центр тяжести которой неизбежно смещался бы на юг, в сторону более богатой и густонаселенной Франции, пока возникшая напряженность не стала бы нетерпимой. В итоге подтвердилось предсказание советника Карла VII Жана Жувенеля дез Юрсена, сделанное им после Аррасского конгресса. "Франция будет Францией, а Англия — Англией, — заявил он, — отдельные и несовместимые страны, по природе вещей слишком огромные, чтобы быть объединенными в одно тело"^[1107].

Примечание о деньгах

Пятнадцатый век был веком нестабильных денежных ценностей, отчасти из-за неустойчивых изменений стоимости серебра, которое было стандартом, по которому они обычно считались, а отчасти из-за политики конкурентного обесценивания монет, которую проводили многие правители. Таким образом, это сложный вопрос, который рассматривается здесь лишь постольку, поскольку это помогает понять текст.

Необходимо различать счетные деньги — единицы, в которых обычно выражались стоимости для целей бухгалтерского учета, и платежные деньги, то есть монеты, в которых фактически производились платежи. Английский фунт стерлингов был наиболее устойчивой валютой в Западной Европе, и там, где в тексте приводятся эквиваленты валют, они обычно выражаются в фунтах стерлингов. Фунт стерлингов был расчетной денежной единицей, разделенной на 20 шиллингов, каждый из которых состоял из 12 пенсов. В Англии в качестве расчетной единицы использовалась также марка. Ее стоимость составляла две трети фунта, или 13 шиллингов 4 пенса. Единственной английской монетой, широко использовавшейся в качестве единицы стоимости, да и то только для крупных сделок, был нобль — золотая монета, впервые отчеканенная в 1344 году. Вес золота в монете регулярно менялся, чтобы поддерживать постоянное соотношение с серебряным стандартом, использовавшимся для определения стоимости фунта стерлингов. Нобль стоил треть фунта стерлингов, или 6 шиллингов 8 пенсов.

Во Франции стандартной расчетной единицей как у Валуа, так и у Ланкастеров был турский ливр, или турский фунт. Все ссылки в тексте на ливры относятся к турским ливрам. Парижский ливр (livre parisis), или парижский фунт (стоимостью ⅘ турского ливра), был широко распространен в XIV веке, но практически исчезает в XV. Как и фунт стерлингов, ливр представлял собой серебряный стандарт, разделенный на 20 су (sous), каждый из которых состоял из 12 денье (deniers). В отличие от фунта стерлингов, его серебряная стоимость периодически менялась. В целом фунт стерлингов в 1400 г. стоил четыре ливра, в 1422 г. — шесть ливров, а в 1425 г. — девять ливров. После этого стоимость ливра в серебре оставалась примерно стабильной, за исключением короткого периода в конце 1430-х годов, когда она упала до 11 ливров за фунт стерлингов.

Во французских документах стоимость часто выражалась в монетах. Стандартными монетами для этих целей были франк и экю. Франк — серебряная монета, впервые отчеканенная в 1360 г., условно равнялся одному ливру. В 1422 и 1425 гг. он был девальвирован по отношению к ливру. Экю — золотая монета, первоначально отчеканенная Людовиком IX в XIII веке, но с тех пор неоднократно модифицированная. В XV веке почти всегда упоминается экю с короной (с изображением короны над французскими геральдическими лилиями), впервые отчеканенный в 1385 году. Его стоимость оставалась стабильной и составляла 3 шиллинга 4 пенса, или шесть за фунт. Английские власти во Франции выпустили собственную золотую монету — салюдор, который чеканился в Руане и Париже с 1421 года. Салюдор поддерживал фиксированное соотношение с ливром, составляя полтора ливра за салюдор. Подражания этой высоко ценимой монете чеканились также Карлом VII и Филиппом Добрым.

Бухгалтерская отчетность является важным источником по бургундским владениям, но ее трудно использовать для изучения финансовой истории, поскольку она велась в нескольких монетах и расчетных единицах, в основном с колеблющейся стоимостью. В герцогстве Бургундия в качестве расчетных денег использовался турский ливр, а в графстве Артуа — парижский ливр. При Иоанне Бесстрашном фламандские денежные единицы стали расходиться с денежными единицами остальной Франции. С 1424 г. во Фландрии в качестве расчетных денег использовался фландрский ливр, равный 40 гро (шиллингам). Он стоил примерно на десятую часть больше турского ливра. В германских владениях Бургундского дома использовались самые разнообразные местные и иностранные монеты.

Стоимость денег, как известно, трудно оценить, и современные эквиваленты, как правило, вводят в заблуждение. Доходы были более стабильны, чем цены на товары, и являются лучшим ориентиром. В XV веке годовой доход большинства английских приходских священников составлял от 5 до 10 фунтов стерлингов. Приблизительно сопоставимым был доход лучника, находящегося на постоянной службе, — 9 фунтов стерлингов в год. Средний доход рыцаря, судя по декларациям о доходах 1436 г., составлял около 60 фунтов стерлингов в год. В среднем пэр Парламента задекларировал в том же году облагаемый налогом доход от земель и ренты в размере около 865 фунтов стерлингов, что было достаточно для содержания дома из нескольких десятков слуг и домашней прислуги. Самый богатый человек в Англии, Ричард, герцог Йорк, утверждал, что его доход составляет 3.230 фунтов стерлингов в год. В качестве очень грубого ориентира можно умножить стоимость, выраженную в фунтах стерлингов, на 3.000, чтобы получить приблизительный современный (2022 г.) эквивалент.

Генеалогические таблицы

Дом Ланкастеров

Семья Бофортов

Дом Йорков

Карты

I. Франция (апрель 1429 г.)

II. Нормандия и завоеванные земли

III. Иль-де-Франс, Пикардия, Гатине и Шампань

IV. Мэн и его пограничье

V. Нидерланды

VI. Гасконь

Список сокращений

ABSHF ― Société de l'Histoire de France, Annuaire-Bulletin

AC ― Archives Communales/Municipales

AD ― Archives Départmentales

AHG ― Archives historiques … de la Gironde

AHP ― Archives historiques du Poitou

AN ― Archives Nationales (Paris)

ARA ― Algemeen Rijkarchief (Brussels)

BIHR ― Bulletin of the Institute for Historical Research

BHP ― Comité Historique et Scientifique, Bulletin Historique et Philologique

BEC ― Bibliothèque de l'École des Chartes

BL ― British Library (London)

BN ― Bibliothèque Nationale (Paris)

CCR ― Calendar of Close Rolls

CFR ― Calendar of Fine Rolls

CPR ― Calendar of Patent Rolls

EHR ― English Historical Review

ESFDB ― European State Finance Database

GEC ― Complete Peerage (Cockayne)

HoC ― History of Parliament. The House of Commons

HMC ― Historical Manuscripts Commission

L&P ― Letters and Papers … Henry the Sixth …

ODNB ― Oxford Dictionary of National Biography

PPC ― Proceedings and Ordinances of the Privy Council

PRO ― National Archives [Public Record Office] (London)

RDP ― Reports from the Lords Committees … touching the Dignity of a Peer

VCH ― The Victoria History of the Counties of England

Библиография

Манускрипты

Brussels: Algemeen Rijksarchief

CC21800–6: Council of Flanders, accounts [1423–36]

CC32491–3: Bruges, general accounts [1436–40]

Caen: Archives Départementales du Calvados

F/1260–F/1649: Collection Danquin

Caen: Musée des Beaux Arts

Collection Mancel

Dijon: Archives Départementales de la Côte-d'Or

Série B: Chambre des Comptes de Bourgogne

1622–65: Accounts of the Receivers-General and Treasurers [1422–38]

11799–810: War, musters and reviews [1422–47]

11880: War, general [1420–44]

11884–7: Ransoms

11897–908: Diplomatic documents (France) [1419–56]

11921: Diplomatic documents (Brittany) [1341–1442]

11929: Diplomatic documents (Savoy) [1420–34]

11942: Council and Chambre des Comptes (Dijon), correspondence [1350–1597]

Lille: Archives Départementales du Nord

Série B: Chambre des Comptes de Lille

297–308: Diplomatic documents (England) [1424–49]

1927–76: Accounts of Receivers-General and supporting documents [1422–42]

17636–53: Lettres reçues et dépêchées [1423–35]

Lisieux: Archives Communales

CC1–16, 19–23: Comptes [1423–48]

London: British Library

Additional Charters

Additional Manuscripts

11509: Account of Receiver-General of Normandy, 1448–9 (fragment)

11542: Collection Joursanvault (France and Normandy)

48031: Formulary, late 15th cent

Cotton MSS:

Caligula D V: War, English possessions in France (badly damaged by fire)

Egerton Charters

Lansdowne Manuscripts

285: Sir John Paston's Great Book

London: College of Arms

MS Arundel 26, fols. 55–63: Fastolf papers

London: The National Archives [Public Record Office]

Chancery

C61/119–144 Gascon rolls [1422–68]

C64/9–17 Norman rolls [1418–22]

C76/106–159 Treaty (formerly French) rolls [1422–76]

C81 Chancery warrants

C81/583–669 Writs of Privy Seal [1422–55]

C81/1085–1164 Bills of Privy Seal [1422–55]

C81/1366–71 Warrants under the signet [1431–56]

C81/1544–6 Warrants of the Council [1422–71]

Exchequer

E28/38–85: Council and Privy Seal [1422–54]

E30/441–519, 1350, 1503, 1599, 1627: Diplomatic documents, Exchequer [1432–49]

E101: Accounts various

E101/51/1–E101/55/2: Army, navy and ordnance [1422–61]

E101/71/2–E101/71/4: Indentures of war [1422–53]

E101/188/14–194/10: English possessions in France [1422–54]

E101/322/1–E101/324/20: Nuncii [messengers and diplomatic agents] [1422–52]

E101/407/13–E101/410/16: Wardrobe and household [1422–55]

E159: Brevia directa baronibus

E364/57–116: Enrolled accounts, foreign [1422–83]

E401/703–842: Receipt rolls [1422–55]

E403/658–847: Issue rolls [1422–78]

E404/39–71: Warrants for issue [1422–61]

Privy Seal Office

PSO1/5–19 Signet and Privy Seal Warrants [1423–54]

Special Collections

SC8 Ancient Petitions

Мант: Archives Municipales

BB4–5: Délibérations [1440–56]

CC23–30: Comptes [1422–51]

Orléans: Archives Communales

CC652–3: Comptes [1424–8]

Oxford: Bodleian Library

MS Digby 196, fols. 155vo–156: Narrative of the Earl of Suffolk's embassy to France, 16 April–28 May 1444

Париж: Archives Nationales

Série J Trésor des Chartes

Série JJ Trésor des Chartes, Régistres

JJ172–5: Henry VI [1422–34]

JJ176–192: Charles VII [1441–61]

Série K Monuments historiques

62–72: Cartons des Rois [1422–83]

Série KK Monuments historiques, Régistres (comptes)

50–3: Charles VII

55–6: Marie d'Anjou

243–4: Yolande of Aragon, Chambre aux deniers [1419–27, 1431–8]

269: Charles of Orléans

324: Duke of Bedford, sealing fees (Anjou and Maine) [1433–4]

648: Collection Monteil (États Provinciaux)

Série P Chambre des Comptes

2298: Mémoriaux H, J, K [1412–49]

Série PP Chambre des Comptes

110: Table chronologique des Mémoriaux [1404–1516]

Série X Parlement

X1a: Parlement civil

Parlement de Париж:

4793–806: Plaidoiries (matinées) [1420–60]

8603–5: Actes royaux [1418–62]

Parlement de Poitiers:

9190–203: Arrêts et jugés [1418–36]

X2a: Parlement criminel

18–26: Arrêts [1423–55]

Collection Dom Lenoir

Париж: Bibliothèque Nationale

Collection de Bourgogne

21: Chambre des Comptes de Dijon, Abstracts of Dom Sallazard

29: Extraits divers

70: Chartes et pièces diverses

Collection Clairambault:

1–227: Titres scellés

307: Actes, pièces, montres, documents et extraits

Collection de Languedoc (Doat):

214–19: Houses of Foix, Armagnac, Albret [1423–56]

Collection Moreau:

704–7: Collection de Bréquigny, Pièces rélatives à l'histoire de France tirées des archives et bibliothèques d'Angleterre, Pièces historiques [1417–80]

1431: Ordonnances [1380–1591]

Manuscrits français

2861, fols. 213–15: Letters patent for Arthur, Count of Richemont (1436)

4054: Angleterre. Lettres et pieces originales sur les querelles de la France et l'Angleterre

4484: War Treasurer's account, Lancastrian France (André d'Esparnon, 1427–8)

4485, 4488, 4491: Accounts of Receiver-General, Lancastrian Normandy (Pierre Surreau, 1423–6, 1428–9)

5909: Formulary, Charles VII and Louis VI

6200: États provinciaux

6963, fols. 26–9: Papiers Le Grand, pièces originales, confession of Bernard Georges

8267: Recueil de pièces concernant l'histoire de Bretagne

14371: Chancery formulary, late 15th century

17330, fols. 119–148vo: Ambassade de Regnault Girard en Écosse (fragment) [1434–6]

18442: Affaires d'état [1445–90]

18949: Histoire du Mont Saint-Michel composée par un religieux bénédictins de l'abbaye royalle du Mont Saint-Michel [ca. 1750]

20327, fols. 149, 150: Collection de Gaignières, Cardinal Beaufort

20366–419: Collection de Gaignières, maisons royales de France

20437: Letters, saec. XIV–XVI

20579–85: Chambres des Comptes, taxation

20683: Chambre des Comptes, comptes originaux

20684, pp. 541–74: Chambre des Comptes (War Treasurers' accounts, extracts)

20878–89: Collection de Gaignières, Archevêques et Evêques de France

21405: Mémoriaux de la Chambre des Comptes (extracts)

21425–8: Collection Gaignières, Impositions et aides pour la guerre

23018: Chronique des Cordeliers [extracts from this important chronicle are published by Quicherat in 'Documents nouveaux' and Champion (1906)]

23189: Normandy [1410–48]

24031: Collection de Gaignières, Auvergne, impositions [1442–1539]

25710–2: Chartes royales [1418–66]

25767–78: Musters and reviews [1422–61]

26046–82: Chambre des Comptes, Quittances et pièces diverses [1422–54]

26263–99: Collection Villevieille, Titres originaux

26309–484: Collection Blondeau de Charnage

26485–29545: Pièces originales [cited as PO 1–3061]

32510–1: Chambre des Comptes (War Treasurers' and other accounts, extracts, transcriptions)

Manuscrits français, Nouvelles acquisitions

1482: Mandements, quittances et pieces diverses (Normandy, 1419–49)

3639–42, 3645bis: Collection de Bastard d'Estang, pièces originales

3653–5: Inventaire Aubron

7005: Collection de Brienne, Mélanges (affaires des rois de France et d'Angleterre)

7626–30: Portefeuilles de Fontanieu (transcriptions) [1422–55]

8605–7: Cabinet des Titres, musters and reviews [1410–69]

21289: Chambre des Comptes, chartes et pièces originales, Normandie [1305–99]

Manuscrits latins, Nouvelles acquisitions

2320: Chambre des Comptes (mandements royaux, quittances)

2385–6: Pièces diverses

Mélanges de Colbert

380: Actes des rois d'Angleterre [1338–1480]

Pièces originales: see Ms. Fr. 26485–29545

Pau: Archives Départementales des Pyrennées-Atlantiques

Série E (Titres de famille)

13–236: Albret

Руан: Archives Départmentales de la Seine Maritime

100J Collection Danquin

Tours: Archives Municipales

BB reg. 2–8: Régistres de délibérations [1422–50]

CC reg. 20–9: Comptes Urbains [1422–45]

Источники

Actes de la Chancellerie d'Henri VI concernant la Normandie sous la domination anglaise (1422–1435), ed. P. Le Cacheux, 2 vols (1907–8)

'Actes concernant les états provinciaux [de Normandie]', ed. F Blanchet and M. Nortier, Cahiers Léopold Delisle, xv, fascs 3–4 (1966), 21–42

Actes des États Généraux des Anciens Pays-Bas, ed. J. Cuvelier, i (1948) [all published]

Acts of the Parliaments of Scotland, ed. T. Thomson and C. Innes, 12 vols (1814–75)

'Advis à Isabelle de Bavière. Mémoire politique addressé à cette reine vers 1434', ed. A. Vallet de Viriville, BEC, xxvii (1866), 129–57

'Analyses et fragments tires des archives municipales de Tours', Le Cabinet Historique, v (2) (1859), 102–21

'Ancient indictments in the King's Bench referring to Kent, 1450–1452', ed. R. Virgoe, Documents Illustrative of Medieval Kentish Society, ed. F. R. H. Du Boulay (1964), 214–65

'Ancient Petitions of the Chancery and the Exchequer' ayant trait aux Îles de la Manche conservées au 'Public Record Office' à Londres (1902)

Archives historiques du Département de la Gironde, 59 vols (1859–1936) [cited as AHG]

Archives historiques du Poitou, 69 vols (1872–2015) [cited as AHP]

Archives historiques de la Saintonge et de l'Aunis, 50 vols (1874–1967)

Archives legislatives de la ville de Reims. Seconde partie: statuts, ed. P. Varin, 3 vols (1844–52)

'Archives municipales de Мант: analyse des régistres des comptes de 1381 à 1450', ed. V.-E. Graves, BHP (1896), 306–31

Arnold, Richard, The Customs of London, ed. F. Douce (1811)

Auctarium chartularii Universitatis Parisiensis, ed. H. Denifle, E. Chatelain, et al., 6 vols (1894–1964)

'Avis du chancelier Rolin pour le paix d'Arras', ed. P. Noirot, Bulletin d'histoire, de littérature et d'art du diocèse de Dijon, xxiii (1905), 116–35

Baronius, C., Raynaldus, O. and Laderchius, J., Annales ecclesiastici, 37 vols (1864–83)

Beaucourt, G. du Fresne de, 'Trois documents inédits sur la seconde campagne de Guyenne (1453)', ABSHF, cxxiv (1864) [2], 154–9

Beaune, C. (ed.), 'Un document inédit sur Jeanne d'Arc. La lettre d'Henri VI, roi d'Angleterre au duc Charles de Lorraine', Mémoires de la Société des Sciences et Lettres de Loir-et-Cher, lxv (2010), 17–20

Beaurepaire, F. de, 'Sources de l'histoire du moyen age à la Bibliothèque de la ville de Rouen. Analyse des pièces antérieures à 1500', Cahiers Léopold Delisle, xiv, fasc. 2 (1965), 41–70, xvi, fascs 3–4 (1967), 7–54

Bekynton, Thomas, Official Correspondence of Thomas Bekynton, secretary to King Henry VI and bishop of Bath and Wells, ed. G. Williams, 2 vols (1872)

Blanchet, F., 'Sources de l'histoire de la Normandie aux Archives Nationales, Série KK', Cahiers Léopold Delisle, xv, fascs 3–4 (1966), 1–19

Book of London English, 1384–1425, ed. R. W. Chambers and M. Daunt (1931)

Bronnen voor de geschiedenis der dagvaarten van de Staten en steden van Holland voor 1544, ed. W. Prevenier, J. G. Smit et al., 6 vols (1987–2011) [all published]

Bronnen tot de geschiedenis van den handel met Engeland, Schotland en Ierland, ed. H. J. Smit, 2 vols (1928)

Cabinet Historique (Le), 27 vols (1854–83)

Calendar of Close Rolls, 45 vols (1892–1954) [cited as CCR]

'Calendar of Diplomatic Documents, formerly in the Treasury of the Receipt of the Exchequer, Chapter House, Westminster', Annual Report of the Deputy Keeper of the Public Records, xlv (1885), 283–380; xlvii (1887), 561–619

Calendar of Documents relating to Scotland, ed. J. Bain, 5 vols (1881–1988)

Calendar of Entries in the Papal Registers relating to Great Britain and Ireland. Papal Letters, ed. W. H. Bliss, C. Johnson et al., 19 vols (1894–1998)

Calendar of Fine Rolls, 22 vols (1911–63) [cited as CFR] 'Calendar of French Rolls', Annual Report of the Deputy Keeper of the Public Records, xlviii (1887), 221–450

Calendar of Inquisitions Post Mortem, 26 vols (1904–2010)

Calendar of Letter Books of the City of London, ed. R. R. Sharpe, 11 vols (1899–1912)

Calendar of Patent Rolls, 70 vols (1891–1982) [cited as CPR]

Calendar of Scottish Supplications to Rome, 1418–1422, ed. E. R. Lindsay, A. I. Dunlop et al., 4 vols (1934–83)

Calendar of State Papers and Manuscripts existing in the Archives and Collections of Milan, ed. A. B. Hinds, i (1912) [all published]

Calendar of State Papers and Manuscripts relating to English Affairs existing in the Archives and Collections of Venice and in other Libraries of Northern Italy, ed. R. and H. F. Brown and A. B. Hinds, 38 vols (1864–1947)

Callu-Turiaf, F., 'Nouveaux documents sur la bataille de Formigny', BEC, cxxiv (1966), 273–80

Canat, M. (ed.), Documents inédits pour servir à l'histoire de Bourgogne (1863)

Carteggi diplomatici fra Milano Sforzesca e la Francia, ed. E. Pontieri, i (1978)

Carteggi diplomatici fra Milano Sforzesca e la Borgogna, ed. E. Sestan, 2 vols (1985–7)

Cartulaire de l'ancienne Estaple de Bruges, ed. L. Gilliodts-van Severen, 4 vols (1904–6)

Cartulaire des comtes de Hainaut, ed. L. Devillers, 6 vols (1881–96)

Cartulaire de l'église collégiale Saint-Seurin de Bordeaux, ed. J.-A. Brutails (1897)

Cartulaire de Louviers, ed. T. Bonnin, 5 vols in 6 (1870–83)

Cartulaire de l'abbaye d'Orbestier (Vendée), ed. L. de la Boutetière, AHP, vi (1877)

Cartulaire des sires de Rays (1160–1449), ed. R. Blanchard, 2 vols, AHP, xxviii, xxx (1898–9)

Catalogue analytique desarchives de M. le baron de Joursanvault, 2 vols (1838)

Catalogue générale des manuscrits des bibliothèques publiques de France i — ii, Rouen, ed. H. Omont, 2 vols (1886–8) xliv, Caen (Collection Mancel), ed. R.-N. Sauvage (1911)

Chaplais, P., English Medieval Diplomatic Practice, i: Documents and Interpretation (1982)

Chartularium Henrici V et Henrici VI regum Angliae, ed. H. Barckhausen, AHG, xvi (1878)

Chartularium Universitatis Pariensis, ed. H. Denifle and E. Chatelain, 4 vols (1889–97)

Collection Danquin. Inventaire analytique, ed. M.-C. de la Conte (1996)

Collection générale des documents français qui se trouvent en Angleterre, ed. J. Delpit (1847)

Collections de Bastard d'Estang à la Bibliothèque Nationale. Catalogue analytique, ed. L. Delisle (1885)

'Complainte sur les misères de Paris en 1435', ed. L. Auvray, Bulletin de la Société de l'Histoire de Paris, xviii (1891), 84–7

'Complainte des Normans envoyée au roy nostre sire', ed. P. Le Verdier, Bulletin de la Société de l'Histoire de Normandie, Années 1887–90 (1890), 77–87

Compte de l'armée anglaise au siège d'Orléans, 1428–1429, ed. L. Jarry (1892)

'Compte du trésorier de la ville de Bordeaux pour 1442 (fév. — août)', BHP (1961), 179–215

Comptes consulaires de la ville de Riscle de 1441 à 1507, ed. P. Parfouru and J. de

Carsalade du Pont, 2 vols (1886–92)

'Comptes d'Auffroy Guinot, trésorier et receveur général de Bretagne, 1430–1436', ed. M. Jones, Journal des Savants (2010), 17–109, 265–306

Comptes de l'archevêché de Bordeaux, ed. L. Drouyn, 2 vols, AHG, xxi, xxii (1871–2)

'Comptes de Jean Droniou, trésorier et receveur général de Bretagne, 1420–1429', ed. M. Jones, Bulletin de la Société Archéologique de Finistère, cxli (2013), 295–373

Comptes des consuls de Montréal-du-Gers, ed. A Breuils, AHG, xxix (1894), 283–355, xxxii (1897), 1–85

'Comptes des dépenses faites par Charles VII pour secourir Orléans pendant le siège de 1428', ed. J. Loiseleur, Mémoires de la Société Archéologique de l'Orléanais, xi (1868), 1–209, 537–8

Comptes du domaine de la Ville de Paris, ed. A Vidier, L. Le Grand, P. Dupreux and J. Monicat, 2 vols (1948–58)

'Comptes du duché de Bretagne', ed. B. A. Pocquet du Haut-Jussé, BEC, lxxvii (1916), 88–110

Comptes généraux de l'état bourguignon entre 1416 et 1420, ed. M. Mollat, 3 vols and index (1965–76)

Concilium Basiliensis. Studien und Dokumente zur Geschichte des Concils von Basel, ed. J. Haller, 8 vols (1896–1936)

Cotton manuscrit Galba B. 1, ed. L. Gilliodts-van Severen (1896)

Coventry Leet Book or Mayor's Register, ed. M. D. Harris (1907–13)

Dagboek van Gent van 1447 tot 1470, ed. V. Fris (1901–4)

Dauvet, Jean, Les affaires de Jacques Coeur. Journal du Procureur Dauvet. Procès-verbaux de sequester et d'adjudication, ed. A.-M. Yvon-Briand, Y. Lanhers and C. Marinesco (1952)

['Délibérations de l'Hôtel de Ville de Beauvais'] 'Beauvais dans l'angoisse pendant la seconde partie de la guerre de Cent Ans. Extraits des délibérations de l'Hôtel de Ville de Beauvais (1402–1445)', ed. V. Leblond, Memoires de la Société Académique d'Archéologie, Sciences et Arts du Departement de l'Oise, xxvii (1932), 93–363

Delisle, L., 'Lettre du bâtard d'Orléans acquise par le Musée Condé', Comptes rendus des séances de l'Académie des Inscriptions et Belles-Lettres (1899), 375–94

Dépêches des ambassadeurs Milanais en France sous Louis XI et François Sforza, ed. B. Mandrot and C. Samaran, 4 vols (1916–23)

'Devis pour la construction d'une maison-forte à Elbeuf-sur-Seine pendant l'occupation anglaise du quinzième siècle', ed. M. L. Régnier, Société de l'histoire de Normandie. Mélanges, vi (1906), 333–50

Dispatches with Related Documents of Milanese Ambassadors in France and Burgundy, 1450–1483, ed. P. M. Kendall and V. Ilardi, 3 vols, 1970–81

'Doc. Croÿ': see Thielemans, M. R. (1959) [B]

'Doc. negotiations': see 'Documents relating to the Anglo-French negotiations of 1439'

Doc. Париж: see Longnon, A. [B]

Doc. Руан: see Le Cacheux, P. [B]

Documents et recherches relatifs à Jeanne la Pucelle, i, La minute française des interrogatoires de Jeanne la Pucelle; ii, Instrument public des sentences portées les 24 et 30 mai 1431 par Pierre Cauchon et Jean le Maitre contre Jeanne la Pucelle; iii, La rehabilitation de Jeanne la Pucelle. L'Enquête ordonnée par Charles VII en 1450 et le codicille de Guillaume Bouillé; iv, La rehabilitation de Jeanne la Pucelle. L'enquête du cardinal d'Estouteville en 1452; v, La rehabilitation de Jeanne la Pucelle. La redaction épiscopale du procès de 1455–1456; ed. P. Doncoeur and Y. Lanhers, 5 vols (1952–61)

'Documents gantois concernant la levée du siège de Calais en 1436', ed. V. Fris, Mélanges Paul Frédéricq (1904), 245–58

'Document inédit sur une assemblée d'états convoquée à Amiens en 1424', ed. L. Demaison, Travaux de l'Academie de Reims, lxxiii (1882–3), 351–69

'Documents inédits pour servir à l'histoire de la guerre de Cent Ans dans le Maine de 1424 à 1452', ed. A. Joubert, Revue historique et archéologique du Maine, xxvi (1889), 243–85

'Documents inédits sur La Hire, Chabanne et autres capitaines du xve siècle', ed. A. Vallet de Viriville, Bulletin de la Société de l'Histoire de France, 2e série, ii, (1859–60), 9–14, 36–45

'Documents inédits sur le siège de Compiègne en 1430', ed. A. Fons-Mélicocq, La Picardie. Revue littéraire et scientifique, iii (1857), 21–9

'Documents manuscrits de la Bibliothèque Nationale de France concernant Saint-Lô, spécialement au xve siècle', ed. M. Nortier, Revue de la Manche, xlviii, fasc. 194 (2006), 3–34

'Documents nouveaux sur Jeanne d'Arc. Supplément aux témoignages contemporains sur Jeanne d'Arc', ed. J. Quicherat, Revue Historique, xix (1882), 60–83

Documents relatifs à l'administration financière en France de Charles VII à François Ier (1443–1523), ed. G. Jacqueton (1891)

'Documents relatifs à la biographie de Jean, bâtard d'Orléans, Comte de Dunois et de Longueville', ed. A. Vallet de Viriville. Le Cabinet Historique, iii (1857), 105–20

Documents relatifs à l'histoire de l'industrie et du commerce en France, ed. G. Fagniez, 2 vols (1898–1900)

'Documents relatifs à Jeanne d'Arc et à son époque exraits d'un manuscrit du xve siècle de la ville de Berne', ed. C. de Roche and G. Wissler, Festschrift Louis Gauchat (1926), 329–76

'Documents relatifs à Prégent de Coëtivy, seigneur de Taillebourg et Admiral de France, tires du chartrier de Thouars', ed. P. Marchegay, Archives Historiques de la Saintonge et de l'Aunis, vi (1879), 23–88

'Documents rélatifs au siège d'Orléans et à la délivrance de Beaugency et de Jargeau', ed. L. Dumuys, Bulletin de la Société Archéologique de l'Orléanais, ix (1887), 32–7

'Documents relating to the Anglo-French negotiations of 1439', ed. C. T. Allmand, Camden Miscellany, xxiv (Royal Historical Society, Camden Fourth Series, ix) (1972), 79–149

Documents sur la maison de Durfort, ed. N. de la Peña (1977) 'Documents sur les États Généraux de Poitiers de 1424 et 1425', ed. R. Lacour, AHP, xlviii (1934), 91–117

Documents sur la ville de Millau, ed. J. Artières (1930)

Eidgenössischen Abschiede: Amtliche Sammlung der ältern eidgenössischen Abschiede, ed. G. M. non Knonau, J. K. Krütli, A. P. Segesser et al., 8 vols (1839–86)

England's Export Trade, ed. E. M. Carus-Wilson and O. Coleman (1963)

English suits before the Parlement de Paris, 1420–1436, ed. C. T. Allmand and C. A. J. Armstrong (1982)

Exchequer Rolls of Scotland, ed. J. Stuart et al., 23 vols (1878–1908)

Extrait du régistre des dons, confiscations, maintenues et autres actes faits dans le duché de Normandie pendant les années 1418, 1419 et 1420 par Henry V roi d'Angleterre, ed. C. Vautier (1828)

'Extraits du Journal du Trésor, 1423–1424', ed. G. Ritter, BEC, lxxiii (1912), 470–89

Favier, J. (ed.), Les contribuables parisiens à la fin de la guerre de Cent ans. Les rôles d'impot de 1421, 1423 et 1438 (1970)

Favreau, R. (ed.), Poitiers à la fin de la guerre de cent ans. L'apport des sources financières avec l'édition des comptes de 1448–1455, AHP, lxxi (2022)

Foedera, conventiones, literae et acta publica, ed. T. Rymer, 20 vols (1727–9), and Supplement in C. P. Cooper, Report on Rymer's Foedera, Appendices A — E, 6 vols (1869)

Frankfurts Reichscorrespondenz von 1376–1519, ed. J. Janssen, 2 vols in 3 (1863–72)

Frondeville, H. de (ed.), I. La vicomté d'Orbec pendant l'occupation anglaise (1417–1449), II. Compte de Jean de Muet, vicomte d'Orbec pour la Saint-Michel 1444 (1936)

Gallia Christiana, 16 vols, ed. D. de Sainte-Marthe, F. Hodin et al. (1716–1865)

Gallia Regia, ou état des officiers royaux des baillages et des sénéchaussés de 1328 à 1515, ed. G. Dupont-Ferrier, 7 vols (1942–65)

Gascogne dans les régistres du Trésor des Chartes, ed. C. Samaran (1966)

Grandmaison, C. de, 'Nouveaux documents sur les États-Généraux du xve siècle', Bulletin de la Société Archéologique de Touraine, iv (1879), 139–55

Grands traités de la guerre de Cent Ans, ed. E. Cosneau (1889)

Groot Charterboek der Graaven van Holland en Heeren van Vriesland, ed. F. van Mieris, 4 vols (1753–6)

Handelingen van de Leden en van de Staten van Vlaanderen. Regering van Filips de Goede (10 september 1419–15 juni 1467), ed. W. P. Blockmans, 3 vols (1990–2006)

Hanserecesse von 1431–1476, ed. G. von der Ropp, 7 vols (1876–92)

Historical Manuscripts Commission, Reports (1874)

Inventaire analytique des livres de couleur et bannières du Châtelet de Paris, ed. A. Tuetey (1899)

Inventaire analytique des ordonnances enregistrées au Parlement de Paris jusqu'à la mort de Louis XII, ed. H. Stein (1908)

Inventaire des archives des chambres des comptes, ed. L. P. Gachard, 7 vols (1837–1995)

Inventaire des archives de la ville de Bruges. Inventaire des Chartes, ed. L. Gilliodts-van Severen, 9 vols (1871–82)

Inventaire chronologique des chartes de la ville d'Arras, ed. A. Guesnon (1890)

Inventaire chronologique des documents relatifs a l'histoire d'Écosse conservés aux Archives du Royaume à Paris, ed. A. Teulet (1839)

Inventaire des documents normands de la Collection Villevieille de la Bibliothèque Nationale, ed. M. Nortier (1987)

Inventaire de Pierre Surreau, receveur-général de Normandie, ed. J. Félix (1892)

'Inventaire des rôles de fouage de d'aide', ed. M. Nortier, 6 series, Cahiers Léopold Delisle, xix (1970), xx. 1–2 (1971), xxii (1973), xxv (1976), xxx (1981), xxxix (1990)

Inventaire des sceaux de la Collection Clairambault à la Bibliothèque Nationale, ed. G. Demay, 2 vols (1885–6)

Inventaire des sceaux de la Collection des Pièces Originales du Cabinet des Titres à la Bibliothèque Nationale, J. Roman, i (1909)

Inventaire des titres de Nevers, ed. M. de Marolles (1873)

Inventaire-sommaire des Archives Communales antérieures à 1790

Ville d'Abbeville, ed. A. Ledieu (1902)

Ville d'Albi, ed. E. Jolibois (1869)

Ville d'Amiens, ed. G. Durand, 7 vols (1891–1925)

Ville de Narbonne, ed. G. Mouynès, 4 vols (1871–7)

Inventaire-sommaire des Archives Départementales antérieures à 1790

Basses-Pyrennées, ed. P. Raymond, 6 vols (1863–76)

Côte d'Or. Archives civiles. Série B: Chambre des Comptes de Bourgogne, ed. C. Rossignol and J. Garnier, 5 vols (1863–78)

Manche, Série A, ed. N. Dubosv and P. Le Cacheux, 2 vols (1865–1925)

Nord. Archives civiles, Série B: Chambre des Comptes de Lille, ed. Dehaisnes, J. Finot, A. Desplanque et al., 9 vols (1899–1913)

Isabelle of Portugal, Duchess of Burgundy, La correspondence d'Isabelle de Portugal, duchesse de Bourgogne (1430–1471), ed. M. Sommé (2009)

Issues of the Exchequer, ed. F. Devon (1837)

Itinéraires de Philippe le Bon, duc de Bourgogne (1419–1467) et de Charles, comte de Charolais (1433–1467), ed. H. Vander Linden (1940)

Jurades de la ville de Bergerac, 14 vols, ed. G. Charrier (1892–1941)

Lafaurie, J., Les Monnaies des rois de France, 2 vols (1951–6)

Languedoc et le Rouergue dans le Trésor des Chartes, ed. Y. Dossat, A.-M. Lemasson and P. Wolff (1983)

Larson, A., 'English Посольства: during the Hundred Years War', EHR, lv (1940), 423–3

*Le Cacheux, P., Rouen au temps de Jeanne d'Arc et pendant l'occupation anglaise (1931)

Leroux de Lincy, A. (ed.), 'La bibliothèque de Charles d'Orléans à son château de Blois n 1427', BEC, v (1844), 59–82

Les La Trémoille pendant cinq siècles, i, Guy VI et Georges, 1343–1446 (1890)

Letters and Papers, Foreign and Domestic, Henry VIII, ed. J. S. Brewer, J. Gairdner and R. H. Brodie, 21 vols in 28 (1864–1920)

Letters and Papers illustrative of the wars of the English in France during the reign of Henry the Sixth, King of England, ed. J. Stephenson, 2 vols (1861–4) [cited as L&P]

Letters of Queen Margaret of Anjou and Bishop Bekington and others, ed. C. Monro (1863)

'Lettre sur la bataille de Castillon en Périgord, 19 juillet 1453', BEC, viii (1846), 245–7

Lettres du Connétable de Richemont, ed. G. du Fresne de Beaucourt (1883) [extr. Revue d'histoire nobiliaire et d'archéologie héraldique, i (1882)]

'Lettres inédites du Connétable Arthur de Richemont et autres grands personnages aux conseillers et habitats de la ville de Lyon', ed. J.-P. Gauthier, Revue du Lyonnais, no. 219 (1859), 323–43

Lettres et mandements de Jean V, duc de Bretagne, ed. R. Blanchard, 5 vols (1889–95)

'Lettres des rois de France, des reines, princes et hauts personnages du royaume aux évêques, chapitre, gouverneurs, baillis, maire, échevins habitants et commune de Chartres', ed. L. Merlet, Mémoirs de la Société Archéologique de l'Orléanais, iii (1855)

Lettres de rois, reines et autres personnages des cours de France et d'Angleterre, ed. L.-A. Champollion-Figeac, 2 vols (1839–43)

Literae Cantuarienses, ed. J. B. Sheppard, 3 vols (1887–9)

Livre Rouge d'Eu, 1154–1454, ed. A. Legris (1911)

Longnon, A., Paris pendant la domination anglaise (1420–1436). Documents extraits des Registres de la Chancellerie de France (1878)

Louis XI, Catalogue des actes du Dauphin Louis II, devenu le roi de France Louis XI relatifs à l'administration du Dauphiné, ed. E. Pilot de Thorey, 3 vols (1899–1911)

Louis XI, Lettres de Louis XI, roi de France, ed. E. Charavay, 11 vols (1883–1909)

Luce, S., 'Quittances de Georges de la Tremoille et d'Etienne de Vignolles dit Lahire', BEC, xx, (1859), 510–12

Luce, S., 'Deux documents inédits rélatifs à frère Richard et à Jeanne d'Arc', La France pendant la guerre de Cent Ans. Épisodes historiques et vie privée aux xive et xve siècles, ii (1893), 195–206

Mansi, G. D. (ed.), Sacrorum conciliorum nova et amplissima collectio, 31 vols (1759–98)

Marot, P., 'Expédition de Charles VII à Metz (1444–1445). Documents inédits', BEC, cii (1941), 109–55

Martin V., 'Die politische Korrespondenz Martins V nach den Brevenregister', ed. K. A. Fink, Quellen und Forschungen aus Italienischen Archiven und Bibliotheken, xxvi (1935–6), 172–245

Masselin, Jean, Journal des États-Généraux de France tenus à Tours en 1484 sous le règne de Charles VIII, ed. A. Bernier (1835)

Mémoires concernant les pairs de France avec les preuves [ed. A. Lancelot] (1720)

Mémoires et consultations en faveur de Jeanne d'Arc par les juges du procès de rehabilitation, ed. P. Lanéry d'Arc (1889)

Mémoires pour servir à l'histoire de France et de Bourgogne, ed. G. Aubrée, 2 vols (1729)

Memorialen van het Hof (den Raad) van Holland, Zeeland en West-Friesland van den Secretaris Jan Rosa, 4 vols (1929–88)

Memorials of London and London Life in the XIIIth, XIVth and XVth centuries, ed. H. T. Riley (1868)

Mémoriaux de la Chambre des Comptes de Normandie (XIVe — XVIIe siècles), ed. B. Paris, 11 vols (2009–in progress)

Mirot, L. and Deprez, E., 'Les ambassades anglaises pendant la guerre de Cent ans. Catalogue chronologique (1327–1450)', BEC, lix (1898), 530–77, lx (1899), 177–214, lxi (1900), 20–58 [for corrections, see Larson, A.]

Monte, Piero da, Piero da Monte, ein gelehrter und päpstlicher Beamter des 15 Jahrhunderts. Seine Briefsammlung, ed. J. Haller (1941)

Monuments historiques. Cartons des rois, ed. J. Tardif (1866)

Morice, P.-H., Mémoires pour servir de preuves à l'histoire ecclesiastique et civile de Bretagne, 3 vols (1742–6)

Musée des Archives Départementales (1878)

Négociations diplomatiques de la France avec la Toscane, ed. G. Canestrini and A. Desjardins, 6 vols (1859–86)

Nortier, M., 'Les sources de l'histoire de la Normandie au département des manuscrits de la Bibliothèque Nationale de Paris. Le fonds des nouvelles acquisitions françaises. Ms. 1482: Pièces relatives à l'occupation anglaise', Cahiers Léopold Delisle, xvi, fascs 3–4 (1967), 55–92

Nortier, M., Les sources de l'histoire de la Normandie au département des manuscrits de la Bibliothèque Nationale de Paris. Le fonds des nouvelles acquisitions latines (1959)

Notice des archives de Monsieur le Marquis de Hallay-Coëtquen, ed. A. Vallet de Viriville (1851)

'Notices et extraits de chartes et de manuscrits appartenant au British Museum de Londres', ed. A. Vallet de Viriville, BEC, viii (1847), 110–47

'Notices et extraits de manuscrits intéressant l'histoire de France conservés à la Bibliothèque Impériale de Vienne (XIIIe — XVIe siècles)', ed. E.-S. Bougenot, BHP (1892), 4–65

Nouvelles recherches sur la famille de Jeanne d'Arc. Enquêtes inédites, ed. G de Bouteiller and G de Braux (1879)

Ordonnances des rois de France de la troisième race, ed. D. Secousse et al., 21 vols (1729–1849)

Original Letters illustrative of English History, ed. H. Ellis, 11 vols in 3 series (1825–46)

Parliament Rolls of Medieval England, ed. C. Given-Wilson et al., 16 vols (2005)

Particularités curieuses sur Jacqueline de Bavière, comtesse de Hainaut, A. Decourtrai and L. Devillers, 2 vols (1838–79)

Paston Letters, 1422–1509, ed. J. Gairdner, 6 vols (1904) [all references to Paston Letters (G) are to supplementary documents printed in this edition].

Paston Letters and Papers of the Fifteenth Century, ed. N. Davis, R. Beadle and C. Richmond, 3 vols (1971–2005) [Unless otherwise stated, other references are to this edition]

Pays de la Loire moyenne dans le Trésor des chartes. Berry, Blésois, Chartrain, Orléanais, Touraine, 1350–1502 (Archives nationales, JJ 80–235), ed. B. Chevalier (1993)

Potvin, C. (ed.), 'Hughes de Lannoy, 1384–1456', Compte-rendu des séances de la Commission Royale d'Histoire, 4e série, vi (1879), 117–38

Preuves Bretagne: see Morice, P.-H.

'Private indentures for life service in peace and war, 1278–1476', ed. M. Jones and S. Walker, Camden Miscellany, xxxii (Royal Historical Society, Camden Fifth Series, iii) (1994), 1–190

Proceedings and Ordinances of the Privy Council of England, ed. N. H. Nicolas, 7 vols (1834–7)

Procès de condamnation et de réhabilitation de Jeanne d'Arc, dite Pucelle, ed. J. Quicherat, 5 vols (1841–9) [cited as Proc. Q.]

Procès de condamnation de Jeanne d'Arc, ed. P. Tisset and Y. Lanhers, 3 vols (1960–71) [cited as Proc. C.]

Procès en nullité de la condamnation de Jeanne d'Arc, ed. P. Duparc, 5 vols (1977–88) [cited as Proc. N.]

Procès politiques au temps de Charles VII et de Louis XI. Alençon, ed. J. Blanchard (2018)

'Programme d'un governement constitutional en Belgique au xve siècle', ed. J. Kervyn de Lettenhove, Bulletin de l'Académie Royale de Belgique, 2e série, xiv (1862), 218–50

Protokollbücher des Ordens vom Goldenenflies, ed. S. Dünnebeil, 4 vols (2002–16)

Quelques actes normands des XIVe, XVe et XVIe siècles, ed. V. Hunger, 3 vols (1909–11)

Rapport … sur les différentes séries de documents concernant l'histoire de la Belgique qui sont conservées dans les archives de l'ancienne chambres des comptes de Flandre à Lille, ed. L. F. Gachard (1841)

Rapport … sur les documents concernant l'histoire de la Belgique qui existent dans les dépots littéraires de Dijon et de Paris, i, Archives de Dijon, ed. L. F. Gachard (1843)

Raynald, O.: see Baronius, C.

Records of Convocation, ed. G. Bray, 20 vols (2005–6)

Recueil des documents concernant le Poitou contenus dans les régistres de la Chancellerie de France, ed. P. Guerin and L. Célier, 14 vols, AHP, xi, xiii, xvii, xix, xxi, xxiv, xxvi, xxix, xxxii, xxxv, xxxviii, xli, l, lvi (1881–1958)

Recueil de documents sur l'histoire de Lorraine, ed. H. Lepage, i (1855)

Recueil de documents inédits concernant la Picardie, ed. V. de Beauvillé, 5 vols (1860–82)

Recueil de documents relatifs à l'histoire des monnaies frappées par les rois de France depuis Philippe II jusqu'à François I, ed. F. de Saulcy, 4 vols (1879–92)

Receuil des ordonnances des Pays-Bas, Première série: 1381–1506. Deuxième section (Ordonnances de Philippe le Bon), i, Ordonnances générales de Philippe le Bon, 1430–1467; ii, Ordonnances de Philippe le Bon pour les duchés de Brabant et de Limbourg et les pays d'Outre-Meuse, 1430–1467; iii, Ordonnances de Philippe le Bon pour le comté de Hainaut, 1425–1467, ed. P. Godding and J.-M. Cauchies, 3 vols (2005–13)

Recueil des privilèges accordés à la ville de Bordeaux par Charles VII et Louis XI, ed. M. Gouron (1938)

Register of Edmund Lacy, Bishop of Exeter, 1420–1455. Registrum Commune, ed. G. R. Dunstan, 5 vols (1963–72)

Register of Henry Chichele, Archbishop of Canterbury, 1414–1443, ed. E. F. Jacob, 4 vols (1943–7)

Register of the Most Noble Order of the Garter, ed. J. Anstis, 2 vols (1724)

Register of Thomas Langley Bishop of Durham, 1406–1437, ed. R. L. Storey, 6 vols (1956–70)

Régistre de délibérations du Conseil de Ville de Reims (1422–1436), ed. S. Guilbert (1990–1)

Régistre de délibérations du Conseil de Ville de Troyes (1429–1433), ed. A. Roserot (1886)

Régistre et minutes des notaires du Comté de Dunois, ed. L. Merlet (1886)

Régistres consulaires de la ville de Lyon, ed. M.-C. Guigue, 2 vols (1882–1926)

Régistres de deliberations du corps de ville de Poitiers, ed. R. Favreau, 4 vols, AHP, lxvi — lxix (2014–15)

Régistres de la Jurade, 7 vols, Archives municipales de Bordeaux, iii — iv, vi — x (1873–1913)

[Régistres de Tournai] Extraits analytiques des anciens régistres des consaux de la ville de Tournai, ed. H. Vandenbroeck, 2 vols (1861–3)

Registrum Thome Spofford Episcopi Herefordensis, ed. A. T. Bannister (1919)

'Répertoire des documents copiés ou analysés par dom Lenoir concernant la region de Vire et ses principaux familles, 1271–1724', ed. E. Taverson, Répertoire Périodique de Documentation Normande, 2e série, no. 1 (1984)

Répertoire sommaire des documents manuscrits de l'histoire de Bretagne antérieurs à 1789 conservés dans les dépôts publics de Paris, i, Bibliothèque Nationale et Archives Nationales, ed. H. du Halgouet (1914) [all published]

Reports from the Lords Committees … touching the Dignity of a Peer, 5 vols (1820–9) [cited as RDP]

'Rôles de dépenses du temps de Charles VII (1450–51)', ed. G. du Fresne de Beaucourt, ABSHF, ii, (1864), 123–53

Rôles normands et français et autres pièces tirées des Archives de Londres par Bréquigny, Memoires de la Société des Antiquaires de Normandie, xxiii. 1 (1858)

Rose, S. (ed.), The Navy of the Lancastrian Kings. Accounts and Inventories of William Soper, Keeper of the King's Ships, 1422–1427 (1982)

Rotuli Parliamentorum, ed. J. Strachey et al., 7 vols (1767–1832)

Rotuli Scotiae, ed. D. Macpherson et al., 2 vols (1814)

[Royal Wills] A Collection of all the Wills … of the Kings and Queens of England, Princes and Princesses of Wales and every Branch of the Blood Royal, ed. J. Nichols (1780)

Samaran, C., 'Chanteurs ambulants et propagande politique sous Louis XI', BEC, c (1939), 233–4

Select Documents of English Constitutional History, 1307–1485, ed. S. B. Chrimes and A. L. Brown (1961)

Sir John Paston's 'Grete Boke'. A Descriptive Catalogue with an Introduction, of British Library MS Lansdowne 285 (1984)

Soper Accounts: see Rose S., The Navy of the Lancastrian Kings

Stadsrekeningen van Leiden (1390–1434), ed. A. Meerkamp van Embden, 2 vols (1913–14)

Statutes of the Realm, ed. A. Luders, T. E. Tomlins et al., 11 vols (1810–28)

Stouff, L., 'Contribution à l'histoire de la Bourgogne du concile de Bâle. Textes inédits extraits des archives de la Chambre des Comptes de Dijon, 1433', Publications de l'Université de Dijon, i, Mélanges (1928), 83–133

Taylor, C. (ed.), Joan of Arc. La Pucelle. Selected sources translated and annotated (2006)

'Texte restitué de deux diplomes de Charles VII relatifs à la Pucelle', ed. A. Vallet de Viriville, BEC, xv (1854), 271–9

Thesaurus novus anecdotorum, ed. E. Martène and U. Durand, 5 vols (1717)

Thielemans, M. R. (ed.), 'Les Croÿ, conseillers des ducs de Bourgogne. Documents extraits de leurs archives familiales', Bulletin de la Commission Royale d'Histoire, cxxiv (1959), 1–141

Titres de la maison ducale de Bourbon, ed. A. Huillard-Bréholles, 2 vols (1867–74)

Verdier, M. L. (ed.), 'Quelques rôles relatifs à la garnison du château d'Arques', Mélanges de la Société de l'histoire de Normandie, xii, (1933), 97–111

Veterum scriptorum et monumentorum historicorum, dogmaticorum moralium amplissima collectio, ed. E. Martène and U. Durand, 9 vols (1724–33)

Views of the Hosts of Alien Merchants, 1440–1444, ed. H. Bradley (2012)

Vicomté d'Orbec: see Frondeville, H. de

Visites archidiaconales de Josas, ed. J.-M. Alliot (1902)

White and Black Books of the Cinque Ports, 1432–1955, ed. F. Hull (1966)

Нарративные и литературные источники

*Звездочками отмечены издания, имеющие важные документальные примечания или приложения

'Anales breves de Vizcaya', ed. S. Aguirre Gandarias, La dos primeras cronicas de Vizcaya (1986), 107–96

Annales rerum anglicarum [attributed to William Worcester], in Letters and Papers, ii (1864), 743–93

Auchinleck Chronicle, ed. T. Thomson (1819)

'Avis à Yolande d'Aragon: un miroir au prince du temps de Charles VII', ed. J.-P. Boudet and E. Sené, Cahiers de recherches médiévales et humanistes', no. 24 (2012), 51–84

Bale, Robert, 'Chronicle', Six Town Chronicles, 114–53

Basin, Thomas, Apologie ou plaidoyer pour moi-même, ed. C. Samaran (1974)

Basin, Thomas, Histoire des règnes de Charles VII et de Louis XI, ed. J. Quicherat, 4 vols (1855–9) [all references to Hist. (Q.) are to the minor works and documents printed in vol. iv of this edition]

Basin, Thomas, Histoire de Charles VII, ed. C. Samaran, 2 vols (1933–44) [all references to the History are to this edition]

Basset, Peter, and Hanson, Christopher, De actis armorum conquestus regni francie, ed. A. Curry and R. Ambühl, A Soldiers' Chronicle of the Hundred Years War (2022) [cited as Basset, Chron.]

Beke, Johannes de [Continuator], Croniken van den stichte van Utrecht ende van Hollant, ed. H. Bruch (1982)

Benet, John, 'Chronicle for the years 1400 to 1462', ed. G. L. and M. A. Harriss, Camden Miscellany, xxxii (Royal Historical Society, Camden Fourth Series, ix) (1972), 151–252

Bernis, Michel de, 'Chronique des comtes de Foix', ed. H. Biu, 'Du panegyrique à l'histoire: l'archiviste Michel de Bernis, chroniqueur des comtes de Foix (1445)', BEC, clx (2002), 385–473

Blacman, John, Henry the Sixth, ed. M. R. James (1919)

Blondel, Robert, 'Reductio Normannie', ed. A. Héron, Oeuvres, ii (1893)

Boece, Hector, Murthlacensium et Aberdonensium Episcoporum Vitae, ed. J. Moir (1894)

Boke of Noblesse: see Worcester, William

Bouchart, Alain, Grandes chroniques de Bretagne, ed. M.-L. Auger and G. Jeanneau, 3 vols (1986–8)

Bourdigné, Jean, Chroniques d'Anjou, ed. V. Godard-Faultrier, 2 vols (1842)

Bouvier, Gilles le, Les Chroniques du Roi Charles VII, ed. H. Courteault and L. Célier (1979)

Bouvier, Gilles le, Le livre de la description des pays, ed. E.-T. Hamy (1908)

[Bouvier, Gilles le]: see 'Recouvrement de Normandie', ed. J. Stevenson (1863)

Bovet, Honoré, L'arbre des batailles, ed. R. Richter-Bergmeier (2017)

Bower, Walter, Scotichronicon, ed. D. E. R. Watt, 9 vols (1989–98)

[Breviarium historiale], L. Delisle, 'Un nouveau témoignage relative à la mission de Jeanne d'Arc', BEC, xlvi (1885), 649–68

Brut, or the Chronicles of England, ed. F. W. D. Brie (1906–8)

Budt, Adrian de, 'Chronique', Chroniques … Belgique, i, 211–717

Bueil, Jean de, Le Jouvencel, ed. W. Lecestre, 2 vols (1877–9)

Cagny, Perceval de, Chroniques, ed. H. Moranvillé (1902)

Calot, Laurent, 'Document relatif à l'entrée du roi d'Angleterre Henri VI à Paris en 1431', ed. M. Floran, Revue des Études Historiques (1909), 411–15

Capgrave, John, Liber de Illustribus Henricis, ed. F. C. Hingeston (1858)

Cent nouvelles (Les), ed. F. P. Sweetser (1966)

Chartier, Alain, Le livre de l'espérance, ed. F. Rouy (1989)

Chartier, Alain, Oeuvres latines, ed. P. Bourgain-Hemeryck (1977)

Chartier, Alain, Poetical Works, ed. J. C. Laidlaw (1974)

Chartier, Alain, Le Quadrilecte Invectif, ed. F. Bouchet (2011)

*Chartier, Jean, Chronique de Charles VII, ed. A. Vallet de Viriville, 3 vols (1858)

Chartier, Jean, La chronique latine inédite de Jean Chartier (1422–1450), ed. C. Samaran, ABSHF (1926), Part 2, 183–273

*Chastellain, Georges, 'Chronique', Oeuvres, ed. J. Kervyn de Lettenhove, vols i — v (1863–4)

Christine de Pisan: see Pisan, Christine de

Chronicle of London from 1089 to 1483, ed. N. H. Nicolas and E. Tyrell (1827)

Chronicles of London, ed. C. L. Kingsford (1905)

'Chronicon rerum gestarum in monasterio Sancti Albani', ed. H. T. Riley, in Amundesham, John, Annales Monasterii S. Albani, i, (1870), 3–69

'Chronique de doyen de S. Thiébault de Metz', in A. Calmet, Histoire ecclésiastique et civile de Lorraine, v (1745), Preuves, pp. vi — cxvii

Chronique Martiniane, ed. P. Champion (1907)

*Chronique du Mont-Saint-Michel (1343–1468), ed. S. Luce, 2 vols (1879–1883)

Chronique de la Pucelle, ed. A. Vallet de Viriville (1859)

Chronique du Religieux de Saint-Denys, ed. L. Bellaguet, 6 vols (1839–52)

'Chronique Rouennaise, 1371–1434', ed. C. R. de Beaurepaire, in Cochon, Chronique normande, 316–56

['Chronique de Tournai'] 'Chronique des Pays-Bas, de France, d'Angleterre et de Tournai', Corpus Chronicorum Flandriae, iii, 110–569

'Chroniques des pays de Hollande, Zellande et aussi en partie de Haynnau', ed. F. de Reiffenberg, Compte-rendu des séances de la Commission Royale d'Histoire, xii (1847), 250–72

Chroniques relatives à l'histoire de la Belgique sous la domination des ducs de Bourgogne, ed. J. Kervyn de Lettenhove, 3 vols (1870–6)

Cochon, Pierre, Chronique normande, ed. C. R. de Beaurepaire (1870)

['Codex Tegernseer'], ed. F. von Löher, 'Beiträge', 12–28

Commynes, Philippe de, Mémoires, ed. D. Godefroy and N. Lenglet du Fresnoy, 4 vols (1747) [All references to Commynes (LdF) are to the documents printed in vols ii — iv of this edition]

Commynes, Philippe de, Mémoires, ed. J. Blanchard (2007) [all references to the text are to this edition]

'Complainte sur les misères de Paris composée en 1435', ed. L. Auvray, Bulletin de la Société de l'Histoire de Paris, xviii (1891), 84–7

Corpus chronicorum Flandriae, ed. J. J. de Smet, 4 vols (1837–65)

Cronicques de Normendie (1223–1453), ed. A. Hellot (1881)

Denis, Jehan, 'Journal de Jehan Denis, bourgeois de Macon … 1430–1438', Documents inédits pour servir à l'histoire de Bourgogne, ed. M. Canat (1863), 195–493

'Dethe of the Kynge of Scotis', ed. L. M. Matheson, Death and Dissent, 1–59

'Deux chansons normandes sur le siege d'Orléans et la mort de Salisbury' ed. L. Jarry, Bulletin de la Société Archéologique et Historique de l'Orléanais, x (1893), 359–70

Dits de cronike ende genealogie van den Prinsen ende graven van het Foreeste van Buc dat heet Vlaenderlant van 863 tot 1436 [attributed to Jan van Dixmude], ed. J.-J. Lambin (1839)

Dixmude, Olivier van, Merkwaerdige gebeurtenissen vooral in Vlaenderen en Brabant van 1377 tot 1443, ed. J.-J. Lambin (1835)

Dynter, Edmond de, Chronique des ducs de Brabant, ed. P. F. X. de Ram, 3 vols (1854–60)

*English Chronicle of the Reigns of Richard II, Henry IV, Henry V and Henry VI, ed. J. G. Davies (1856)

English Chronicle, 1377–1461, ed. W. Marx (2003) [all references to the text are to this edition]

Escouchy, Mathieu de, Chronique, ed. G. du Fresne de Beaucourt, 3 vols (1863–4)

Esquerrier et Miègeville, Arnaud, Chroniques romanes des comtes de Foix composées au xve siècle, ed. H. Courteault and F. Pasquier (1893)

Fauquembergue, Clément de, Journal de Clément de Fauquembergue, Greffier du Parlement de Paris, 1417–1435, ed. A. Tuetey, 3 vols (1903–15)

Fenin, Pierre, Mémoires, ed. L. M. E. Dupont (1837)

Fortescue, Sir John, The Governance of England, ed. C. Plummer (1885)

Fortescue, Sir John, De Laudibus Legum Anglie, ed. S. B. Chrimes (1942)

Fribois, Noël de, Abrégé des croniques de France, ed. K. Daly (2006)

Froissart, Jean, Chroniques, ed. S. Luce, G. Reynaud et al., 15 vols (1869–1975)

Gairdner, J., Three Fifteenth-century English Chronicles (1880)

Gascoigne, Thomas, Loci e Libro Veritatum, ed. J. E. Thorold Rogers (1881)

Gélu, Jacques, De la venue de Jeanne. Un traité scolastique en faveur de Jeanne d'Arc, ed. O. Hanne (2012)

Germain, Jean, 'Liber de virtutibus Philippi, Burgundiae et Brabantiae ducis', Chroniques … Belgique, iii, 1–115

Gerson, Jean, Oeuvres complètes, ed. P. Glorieux, 10 vols (1960–73)

'Geste des nobles françois', in Chronique de la Pucelle, ed. A. Vallet de Viriville (1859), 87–204

[Giles's Chronicle]: Chronicon Angliae de regnis trium regum Lancastriensium Henrici IV, Henrici V et Henrici VI, ed. J. A. Giles (1848)

*Godefroy, D. (ed.), Histoire de Charles VII, Roi de France (1661)

Great Chronicle of London, ed. A. H. Thomas and I. D. Thornley (1938)

[Greffier de La Rochelle], 'Relation inédite sur Jeanne d'Arc', ed. J. Quicherat, Revue Historique, iv (1877), 327–44

Gregory, William, 'Chronicle', ed. J. Gairdner, Historical Collections, 55–239

Gruel, Guillaume, Chronique d'Arthur de Richemont, Connétable de France, Duc de Bretagne (1393–1458), ed. A. Le Vavasseur (1890)

Guillebert de Metz, 'Description de la ville de Paris sous Charles VI', ed. A. Leroux de Lincy, Paris et ses historiens aux xive et xve siècles (1867), 117–511

Hall, Edward, Chronicle, ed. E. Ellis (1809)

Hardyng, John, Chronicle, ed. H. Ellis (1812)

Héraut Berry: see Bouvier, Gilles le

'Historiae Croylandensis Continuatio', ed. W. Fulman, Rerum Anglicarum Scriptorum Veterum, i, (1684), 451–546

Historical Collections of a Citizen of London, ed. J. Gairdner (1876)

Historical Poems of the XIVth and XVth Centuries, ed. R. H. Robbins (1959)

Hoccleve, Thomas, Selections from Hoccleve, ed. M. C. Seymour (1981)

James I, King of Scotland, Kingis Quair, together with a Ballad of Good Counsel, ed. W. W. Skeat (1911)

John Vale's Book: see Vale, John

Jouffroy, Jean, 'Ad Pium Papam II de Philippo duce Burgundiae oratio', Chroniques … Belgique, iii, 137–8.

Journal d'un Bourgeois de Paris, 1405–1449, ed. A. Tuetey (1881)

*Journal du siège d'Orléans, 1428–1429, ed. P. Charpentier and C. Cuissard (1896)

Juvénal des Ursins, Jean, Écrits politiques, ed. P. S. Lewis, 3 vols (1978–92)

Juvénal des Ursins, Jean, Histoire de Charles VI, roi de France, ed. D. Godefroy (1653)

*Königshoven, Jacob von, Elsässische und Strasburgische Chronicke, ed. J. Schiltern (1698)

'Laetste deel der kronyk van Jan van Dixmude' [attributed to Jan van Dixmude], Corpus Chronicorum Flandriae, iii, 30–109

La Marche, Olivier de, Mémoires, ed. H. Beaune and J. d'Arbaumont, 4 vols (1883–8)

Lannoy, Ghillebert de, Oeuvres, ed. C. Potvin (1878)

Le Baud, Pierre, Histoire de Bretagne, ed. P. d'Hosier (1638)

Le Baud, Pierre, Compillation des croniques et ystoires des Bretons. Transcription du manuscrit 941 de la Bibliothêque municipale d'Angers, ed. K. Abélard (2018)

Le Fèvre, Jean le, Chronique de Jean Le Fèvre, Seigneur de Saint-Rémy, ed. F. Morand, 2 vols (1876–81)

Leland, Itinerary, ed. L. Toulmin Smith, 5 vols (1906–10)

Leroux de Lincy, A., Paris et ses historiens aux xive et xve siècles (1867)

Leseur, Guillaume, Histoire de Gaston IV, comte de Foix, ed. H. Courteault, 2 vols (1893–5)

Libelle of Englyshe Polycye. A poem on the use of seapower, 1436, ed. G. Warner (1926)

Liber Pluscardensis, ed. J. H. Skene, 2 vols (1877–80)

Livre des miracles de Sainte-Catherine-de-Fierbois (1375–1470), ed. Y. Chauvin, AHP, lx (1976)

'Livre des trahisons de France envers la maison de Bourgogne', Chroniques … Belgique, ii, 1–258

Lydgate, John, Minor Poems, ed. H. N. MacCracken, 2 vols (1911–34)

Martial d'Auvergne, Les poesies. Les vigiles de la mort du roi Charles VII, 2 vols (1724)

Matheson, L. M., Death and Dissent. Two Fifteenth-Century Chronicles (1991)

Maupoint, Jean, 'Journal Parisien de Jean Maupoint, prieur de Sainte-Catherine-dela-Couture (1437–1469)', Memoires de la Société de l'histoire de Paris, iv (1877), 1–114

'Mémoire nobiliaire et clivages politiques. Le témoignage d'une courte chronique chevalaresque (1403–1442)', ed. N. Pons, Journal des Savants (2002), 299–348

Mistere du siège d'Orléans, ed. V. L. Hamblin (2002)

Monstrelet, Enguerrand de, Chronique, ed. L. Douet-d'Arcq, 6 vols (1857–62)

Monumenta Conciliorum Generalium seculi decimi quinti. Scriptores, ed. F. Palacky, E. Birk and R. Beer, 4 vols (1857–1935)

Morosini, Antonio, Chronique, ed. G. Lefèvre-Pontalis and L. Dorez, 3 vols, 1898–1902

Orléans, Charles d', Poésies, ed. P. Champion (1966)

'Petite chronique de Guyenne jusqu'à l'an 1442', ed. G. Lefèvre-Pontalis, BEC, xlvii (1886), 53–79

Phares, Simon de, Le recueil des plus célèbre astrologues, ed. J.-P. Boudet, 2 vols (1997–9)

Pisan, Christine de, Le livre du corps de policie, ed. A. J. Kennedy (1998)

Pius II, Commentarii rerum memorabilium que temporis suis contingerunt, ed. A. van Heck, 2 vols (1984)

Political Poems and Songs, ed. T. Wright, 2 vols (1859–61)

Pons, N. (ed.), 'L'honneur de la couronne de France'. Quatre libelles contre les anglais (vers 1418–vers 1429) (1990)

'Processus super insultu guerrae Anthonis', ed. U. Chevalier, Choix de documents historiques inédits sur le Dauphiné (Collection de cartulaires dauphinois, vii) (1874), 300–38

Raoulet, Jean, 'Chronique', ed. A. Vallet de Viriville, in Chronique de Charles VII, iii (1858), 142–99

'Recouvrement de Normandie' [attributed to Gilles le Bouvier, Berry Herald], ed. J. Stevenson, Narratives of the Expulsion of the English from Normandy, MCCCCXLIX — MCCCCL (1863), 239–376

Relation or rather a true account of the Island of England, tr. C. A., Sneyd (1847)

'Relation du passage de Charles VII à Limoges en 1438', ed. C.-N. Allou, Mémoires de la Société Royale des Antiquaires de France, xi (1835), 357–73

Religious Lyrics of the XVth Century, ed. C. Brown (1939)

['Réponse d'un clerc parisien'], 'Un nouveau témoignage sur Jeanne d'Arc. Réponse d'un clerc parisien à l'apologie de la Pucelle par Gerson', ABSHF (1906), 161–79

Roye, Gilles de, 'Chronique', Chroniques … Belgique, i, 167–210

Rozmital, Leo of, The Travels of Leo of Rozmital, ed. tr. M. Letts (1957)

Saint-Paul, Jean de, Chronique de Bretagne, ed. A. de la Borderie (1881)

Segovia, John of, Historia gestorum generalis synodi Basiliensis, ed. E. Birk and R. Beer, 3 vols, Monumenta conciliorum generalium saeculi decimi quinti. Scriptores, II–IV (1873–1935)

'Short English Chronicle', ed. J. Gairdner, Three Fifteenth-century English Chronicles, 1–80

Siège de Rouen par le roi Charles VII en 1449, ed. A Pottier (1841) [reissued in Revue Retrospective Normande. Documents Inédits pour servir à l'histoire de Rouen et de la Normandie (1842)]

Sigonio, Carlo, 'Vita Beati Nicolai Cardinalis Albergati', Acta Sanctorum, May, ii (1866), 475–88

Six Town Chronicles of England, ed. R. Flenley (1911)

'Supplément aux témoignages contemporains sur Jeanne d'Arc. Chroniques relatives à l'histoire de Belgique sous la domination des ducs de Bourgogne', ed. J. Quicherat, Revue Historique, xix (1882), 60–83

Tarneau, Gérard, 'Chronique et journal de Gérard Tarneau, notaire de Pierrebuffière, 1423–1438', Chartes, chroniques et mémoriaux pour servir à l'histoire de la Marche et du Limousin, ed. A. Leroux and A. J. B. Bosvieux (1886), 203–37

Taverne, Antoine de la, Journal de la paix d'Arras (1435), ed. A. Bossuat (1936)

Taylor, C. (ed.), Debating the Hundred Years War (2006)

Thomassin, Mathieu, Régistre Delphinal, ed. K. Daly (2018)

Tringant, Louis, 'Commentaire du "Jouvencel"', Jean de Bueil, Le Jouvencel, ii, 265–99

Upton, Nicholas, De Studio Militari, ed. E. Bysshe (1654)

Vale, John, The Politics of Fifteenth-century England. John Vale's Book, ed. M. L. Kekewich, C. Richmond et al. (1995)

Vespasiano da Bisticci, Vite di Uomini Illustre del Secolo XV, ed. P. d'Ancona and E. Aeschlimann (1951)

Vigneulles, Philippe de, Chronique, ed. C. Bruneau, 3 vols (1927–32)

*Waurin, Jean de, Anchiennes cronicques d'Engleterre, ed. L. M. E. Dupont, 3 vols (1858–63) [cited as Cron. (Dupont); all references to this edition are to the documentary appendix]

Waurin, Jean de, Recueil des croniques et anchiennes istories de la Grant Bretaigne à present nommé Engleterre, 1399–1422, 1422–1431, ed. E. L. C. P. Hardy, 5 vols (1864–91) [all references to the text are to this edition]

Whethamstede, John, Registrum Abbatiae Johannis Whethamstede Abbatis Monasterii Sancti Albani, ed. H. T. Riley, 2 vols (1872–3)

Windecke, Eberhard, Denkwürdigkeiten zur Geschichte des Zeitalters Kaiser Sigmunds, ed. W. Altmann (1893)

Windecke, Eberhard, Les sources allemandes de l'histoire de Jeanne d'Arc. Eberhard Windecke, ed. G. Lefèvre-Pontalis (1903)

[Worcester, William], The Boke of Noblesse, ed. J. G. Nichols (1860)

Worcester, William, Itineraries, ed. J. H. Harvey (1969)

Избранные работы

Asterisks * mark works having important documentary notes and appendices

Acheson, E., A Gentry Community. Leicestershire in the Fifteenth Century (1992)

Algemene geschiedenis der Nederlanden, ed. J. A. van Houtte et al., 13 vols (1949–58)

Allmand, C. T., 'The collection of Dom Lenoir and the English occupation of Normandy in the fifteenth century', Archives, vi (1964), 202–10

Allmand, C. T., 'Alan Kirketon: a clerical royal councillor in Normandy during the English occupation in the fifteenth century', Journal of Ecclesiastical History, xv (1965) [1], 33–9

Allmand, C. T., 'Normandy and the Council of Basel', Speculum, xl (1965) [2], 1–14

Allmand, C. T., 'A note on denization in fifteenth-century England', Medievalia et Humanistica, xvii (1966), 127–8

Allmand, C. T., 'The Anglo-French negotiations, 1439', Bulletin of the Institute of Historical Research, xl (1967), 1–33

Allmand, C. T., 'The Lancastrian land settlement in Normandy, 1417–50', Economic History Review, xxi (1968), 461–79

Allmand, C. T., 'La Normandie devant l'opinion anglaise à la fin de la guerre de Cent Ans', BEC, cxxviii (1970), 345–68

Allmand, C. T., 'The aftermath of war in fifteenth-century France', History, lxi (1976), 344–357

Allmand, C. T., 'Local reaction to the French reconquest of Нормандия: the case of Rouen', The Crown and local communities in England and France in the Fifteenth Century, ed. J. R. L. Highfield and R. Jeffs (1981), 146–61

Allmand, C. T., 'L'artillerie de l'armée anglaise et son organisation à l'époque de Jeanne d'Arc', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans, octobre 1979 (1982), 73–83

Allmand, C. T., Lancastrian Normandy, 1415–1450. The history of a medieval occupation (1983)

Allmand, C. T., The Hundred Years War. England and France at War, c.1300–c.1450 (1988)

Allmand, C. T., 'Changing views of the soldier in late medieval France', Guerre et société en France, en Angleterre et en Bourgogne, xive — xve siècle, ed. P. Contamine, C. Giry-Deloison and M. Keen (1991), 171–88

Allmand, C. T., 'The English and the Church in Lancastrian Normandy', England and Normandy in the Middle Ages, ed. D. Bates and A. Curry (1994), 287–97

Allmand, C. T., 'Le traité d'Arras en 1435: une perspective anglaise', Arras et la diplomatie européenne, XVe — XVIe siècles, ed. D. Clauzel, C. Giry-Deloison and C. Leduc (1999), 101–8

Allmand, C. T., 'Le problème de la desertion en France, en Angleterre et en Bourgogne à la fin du moyen age', Guerre, pouvoir et noblesse au moyen age. Mélanges en l'honneur de Philippe Contamine (2000), ed. J. Paviot and J. Verger, 31–41

Allmand, C. T., and Keen, M., 'History and the literature of war: the Boke of Noblesse of William Worcester', War, Government and Power in Late Medieval France, ed. C. Allmand (2000), 92–105

Allmand, C. T., 'National reconciliation in France at the end of the Hundred Tears War', Journal of Medieval Military History, v (2008), 149–64

Ambühl, R. Prisoners of war in the Hundred Years War. Ransom culture in the late midle ages (2013)

Ambühl, R., 'Joan of Arc as prisonnière de guerre', EHR cxxxii (2017) [1], 1045–76

Ambühl, R., 'Le maître et son prisonnier de guerre: droit romain contre droit coutumier', Autour d'Azincourt: une société face à la guerre (v. 1370–v. 1420), ed. A. Marchandisse and B. Schnerb (2017) [2], 265–82

Ambühl, R., '"Il ne voudroit faire chose qui fust à deshonneur": Charles VII à la conquête de Rouen (1449)', La guerre en Normandie (XIe — XVe), ed. A. Curry and V. Gazeau (2018), 283–95

Ambühl, R., 'Hostages and the laws of war: the surrender of the castle and palace of Rouen', Medieval Hostageship, c. 700-c.1500: hostage, captive, prisoner of war, guarantee, peacemaker, ed. M. Bennett and K. Weikert (2019), 187–206

Angot, A., Dictionnaire historique, topographique et biographique de la Mayenne, 5 vols (1900–10)

Anselme de la Vierge Marie [Pierre de Guibours], Histoire généalogique et chronologique de la maison royale de France, 3rd edn, 9 vols (1726–33)

Appleby, J. C., 'Devon privateering from early times to 1668', The New Maritime History of Devon, ed. M. Duffy et al., i (1992), 90–7

*Arcelin, A., 'Histoire du château de la Roche de Solutré', Annales de l'Académie de Maçon, 2e série, ii (1880), 106–57

Armstrong, C. A. J., 'La Toison d'Or et la loi des armes', Publications du Centre des Études Bourguignonnes, v (1963), 71–7

Armstrong, C. A. J., 'La double monarchie France — Angleterre et la maison de Bourgogne (1420–1435): le déclin d'une alliance', Annales de de Bourgogne, xxxvii (1965), 81–112

Armstrong, C. A. J., 'La politique matrimoniale des ducs de Bourgogne de la maison de Valois', Annales de Bourgogne, xl (1968), 5–58, 89–193 Armstrong, C. A. J., 'Sir John Fastolf and the law of arms', War, Literature and Politics in the Late Middle Ages, ed. C. T. Allmand (1976), 46–56

*Arnould, M. A., 'Une estimation des revenus et des dépenses de Philippe le Bon en 1445', Acta Historica Bruxellensia, iii (1974), 131–219

Ascoli, G., La Grande-Bretagne devant l'opinion française depuis la guerre de cent ans jusqu'à la fin du XVIe siècle (1927)

Askins, W., 'The brothers Orléans and their keepers', Charles d'Orléans in England, ed. M.-J. Arn (2000), 27–45

Atlas historique des villes de France (1982–in progress)

Augis, J., 'La bataille de Verneuil (jeudi 17 août 1424) vue de Châteaudun', Bulletin de la Société Dunoise, xvi (1932–5), 116–21

Autrand, F., 'Rétablir l'état: l'année 1454 au Parlement', La réconstruction après la guerre de Cent Ans (Actes du 104e Congrès National des Sociétés Savantes, Bordeaux, 1979) (1981) [1], i, 7–23

Autrand, F., Naissance d'un grand corps de l'état. Les gens du Parlement de Paris (1981) [2]

Avinain, J., Paris. 'Découverte d'une section de l'enceinte de Charles V', Archéologia, no. 543 (May 2016), 34–9

*Baldwin, J. F., The King's Council in England during the Middle Ages (1913)

Balfour-Melville, E. W. M., James I, King of Scots (1936)

*Barbé, L. A., Margaret of Scotland and the Dauphin Louis. An historical study (1917)

Barbey, F., Louis de Chalon, prince d'Orange, seigneur d'Orbe, Echallans, Grandson, etc. (1390–1463) (1926)

Barker, J., Conquest. The English Kingdom of France, 1417–1450 (2009) [1]

Barker, J., 'The foe within: treason in Lancastrian Normandy', Soldiers, Nobles and Gentlemen. Essays in honour of Maurice Keen, ed. P. Coss and C. Tyerman (2009) [2], 305–20

*Barnard, F. P., Edward IV's French Expedition of 1475. The Leaders and their Badges (1925)

Barron, C. M. (1970): see E: Unpublished Theses.

Barron, C. M., 'Introduction', England and the Low Countries in the Late Middle Ages (1995), 1–28

Barron, C. M., London in the Middle Ages. Government and People, 1200–1500 (2004)

Bartier, J., Légistes et gens de finances au xve siècle. Les conseillers des Ducs de Bourgogne Philippe le Bon et Charles le Téméraire (1952)

*Baud, H., Amadée VIII et la guerre de cent ans (1971)

*Baud, H., 'La correspondance entre le roi Charles VII et le duc Amadée VIII pendant la gerre de cent ans', Amadée VIII — Felix V premier duc de Savoie et Pape (1383–1451), ed. B. Andenmatten and A. Paravicini Bagliani (1992), 247–57

Baulant, M., 'Le prix des grains à Paris de 431 à 1788', Annales. Economies, sociétés, civilisations, xxiii (1968), 520–40

Baume, A. J. L. (1978): see E: Unpublished Theses

Baume, A. J. L.,'Les operations militaires anglaises pour expulser les companies françaises du pays de Caux et du Vexin normand, 1436–1437', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 393–400

Baume, A. J. L., 'L'organisation militaire des seigneuries du duc d'York, 1443–1449', Cahiers Léopold Delisle, xl (1991), 37–44

Baume, A. J. L., 'Gisors et la Normandie anglaise, 1419–1449', Cahiers de la Société Historique et Géographique du Bassin de l'Epte, no. 40 (1997), 47–54

Baume, A. J. L., 'Soldats et paysans en Normandie', Le monde rurale en Normandie: Actes du XXXIIe Congrès des sociétés historiques et archéologiques de Normandie, Gisors, 2–5 octobre 1997, Annales de Normandie, Série des Congrès des sociétés historiques et archéologiques de Normandie, iii (1998), 275–82

Baume, A. J. L., 'Une bataille, ses acteurs et ses historiens. Gerberoy et la Normandie lancastrienne (1435)', Cahiers de la Société Historique et Géographique du Bassin de l'Epte, no. 65–6 (2011)

Bazin, J.-L., La Bourgogne de la mort de Philippe le Hardi au traité d'Arras, 1404–1435 (1897)

Beauchesne, A. de, 'Jean des Vaux, capitaine de Mayenne pendant la guerre de cent ans', Revue historique et archéologique du Maine, lxxiii (1913), 225–72

*Beaucourt, G. du Fresne de, Histoire de Charles VII, 6 vols (1881–91)

Beaune, C., Naissance de la nation France (1985)

Beaune, C., Jeanne d'Arc (2004)

Beaurepaire, C. R. de, 'Notes sur la prise du château de Rouen par Ricarville en 1432', Précis analytique des travaux de l'Académie des Sciences, Belles-Lettres et Arts de Rouen, lviii (1856) [1], 306–29

*Beaurepaire, C. R. de, De la Vicomté de l'Eau de Rouen et de ses coutumes au XIIIe et au XIVe siècles (1856) [2]

Beaurepaire, C. R. de, 'De l'administration de la Normandie sous la domination anglaise aux années 1424, 1425 et 1429 d'après trois comptes de la recette générale de Normandie, conservés à la Bibliothèque Impériale', Mémoires de la Société des Antiquaires de Normandie, 3e série, xxiv (1859) [1], 170–230

Beaurepaire, C. R. de, Les états de Normandie sous la domination anglaise (1859) [2]

Beaurepaire, C. R. de, Recherches sur le procès de condamnation de Jeanne d'Arc (1869)

Beaurepaire, C. R. de, Fondations pieuses du duc de Bedford à Rouen (1873), 343–86

*Beaurepaire, C. R. de, ['Deux épisodes de l'histoire rouennaise'], Bulletin de la Société des Antiquaires de Normandie (1880–3), 325–54

Beaurepaire, C. R. de, Notes sur les juges et assesseurs du procès de condemnation de Jeanne d'Arc (1890)

*Beauvillé, V. de, Histoire de la ville de Montdidier, 3 vols (1857)

Bell, A. R., Curry, A., King, A., Simpkin, D., The Soldier in Later Medieval England (2013)

Bellamy, J. G., Crime and public order in England in the Later Middle Ages (1973)

Belleforest, F. de, Les grandes annales et histoire générale de la France, 2 vols (1579)

Bellis, J., The Hundred Years War in Literature (2016)

Belon, M.-J. and Balme, F., Jean Bréhal, Grand Inquisiteur de France et la rehabilitation de Jeanne d'Arc, (1893)

Belotte, O., 'Les opérations militaires dans la vallée de la Seine aux confins de la Bourgogne et de la Champagne de 1429 à 1435', Cahiers d'histoire militaires, no 3 (1970), 101–16

Beltz, G. F., Memorials of the Order of the Garter (1841)

Benet, J., Jean d'Anjou, duc de Calabria et de Lorraine (1426–1470) (1997)

Bennett, H. S., The Pastons and their England. Studies in an Age of Transition (1968)

Bennett, M., 'The Plantagenet Empire as "Enterprise Zone": war and business networks, c. 1400–50', The Plantagenet Empire, 1259–1453, ed. P. Crooks, D. Green and W. M. Ormrod (2016), 335–58

Bennett, M., 'Last men standing: Lancashire soldiers in the wars in France', The Fifteenth Century, xviii, Rulers, regions and retinues. Essays presented to A. J. Pollard, ed. L. Clark and P. W. Fleming (2020), 151–64

Berland, J.-M., 'Les statuts de réforme du prieuré de la Réole (vers 1472) et la restauration des bâtiments conventuels', La réconstruction après la guerre de Cent Ans (Actes du 104e Congrès National des Sociétés Savantes, Bordeaux, 1979) (1981), i, 143–52

Bernard, G. W., War, Taxation and Rebellion in Early Tudor England. Henry VIII, Wolsey and the Amicable Grant of 1525 (1986)

*Bernus, P., 'Le rôle politique de Pierre de Brézé au cours des dix dernières années du règne de Charles VII (1451–1461)', BEC, lxix (1908), 303–47

Bézard, Y., La vie rurale dans le sud de la région parisienne de 1450 à 1560 (1929)

Bezold, F. von, König Sigmund und die Reichskriege gegen die Hussiten, 3 vols (1872–7)

Billot, C., Chartres à la fin du moyen age (1987)

Bittmann, K., Ludwig XI und Karl der Kühne. Die Memoiren des Philippe de Commynes als historische Quelle, 2 vols (1964)

Bloch, M., Les rois thaumaturges (1961)

Blockmans, W. and Prevenier, W., The Promised Lands. The Low Countries under Burgundian Rule, 1369–1530, tr. E. Fackelman (1999)

Blok, P., 'Philips de Goede en de hollandsche steden in 1436', Mededeelingen der Konincklijke Akademie van Wetenschappen, afdeeling Letterkunde, lviii, B (1924), 33–51

Blumenfeld-Kosinski, R., 'The strange case of Ermine de Reims: a medieval woman between demons and saints', Speculum, lxxxv (2010), 321–56

*Bochaca, M., 'Navigation entre la France et l'Écosse d'après le recit de l'ambassade de Regnault Girard auprès de Jacques 1er Stuart (1434–1436)', Annales de Bretagne, cxix (4) (2012), 35–53

Bogner, G. (1997): see E: Unpublished Theses

Bocquet, A., Recherches sur la population rurale de l'Artois et du Boulonnais (1969)

Bogner, G., 'The English Knights of 1434: a Prosopographical Approach', Medieval Prosopography, xxv (2004), 178–203

Bogner, G., '"Military" knighthood in the Lancastrian era: the case of Sir John Montgomery', Journal of Military History, vii (2009), 104–26

Bois, G., Crise du feodalisme, 2nd edn (1981)

Boissonade, P., 'Une étape capitale de la mission de Jeanne d'Arc', Revue des questions historiques, 3e série, xvii (1930), 12–67

Bolton, J. L., 'How Sir Thomas Rempston paid his ransom: or, the mistakes of an Italian banker', The Fifteenth Century, vii, Conflicts, Consequences and the Crown in the Late Middle Ages, ed. L. Clark (2007), 101–18

Bonnault d'Houet, X. de, Les francs archers de Compiègne, 1448–1524 (1897)

Boone, M., 'Jacqueline of Bavaria in September 1425, a lonely princess in Ghent', Tant d'Emprises — So Many Undertakings. Essays in Honour of Anne F. Sutton, The Ricardian, xiii (2003), 75–85

Booth, P., 'Men behaving badly? The west march towards Scotland and the Percy — Neville feud', The Fifteenth Century, iii, Authority and Subversion, ed. L. Clark (2003), 95–116

Bord, P., 'Au lendemain d'Azincourt. Jean, bâtard d'Orléans (1403–1468), l'enjeu de la captivité du duc Charles', Autour d'Azincourt: une société face à la guerre (v. 1370–v. 1420), ed. A. Marchandisse et B. Schnerb (2017), 237–50

Bordeaux, M., Aspects économiques de la vie de l'église aux 14e et 15e siècle (1969)

Borrelli de Serres, L.-L. de, Recherches sur divers services publics du xiiie au xviie siècle, 3 vols (1895–1909)

*Bossuat, A., Perrinet Gressart et François de Surienne, agents d'Angleterre (1936)

Bossuat, A., 'L'idée de la nation et la jurisprudence du Parlement de Paris au XVe siècle', Revue historique, cciv (1950), 54–61

Bossuat, A., 'Les prisonniers de guerre au xve siècle: la rançon de Guillaume seigneur de Châteauvillain', Annales de Bourgogne, xxiii (1951) [1], 7–35

Bossuat, A., 'Les prisonniers de guerre au xve siècle: la rançon de Jean seigneur de Rodemack', Annales de l'Est, 5e série, iii (1951) [2], 145–62

Bossuat, A., 'Le rétablissement de la paix sociale sous le règne de Charles VII', Moyen Age, lx (1954), 137–62

Bossuat, A., 'La littérature de propagande au XVe siècle: le mémoire de Jean de Rinel, secrétaire du roi d'Angleterre contre le duc de Bourgogne (1435)', Cahiers d'Histoire publiés par les universités de Clermont — Lyon — Grenoble, i (1956), 129–46

Bossuat, A., 'Une famille parisienne pendant l'occupation Anglaise au XVe siècle', Bulletin de la Société de l'Histoire de Paris, lxxxvii — lxxxviii (1960–1), 77–96

Bossuat, A., 'La formule "Le roi est empereur en son royaume". Son employ au XVe siècle devant le Parlement de Paris', Revue d'histoire de droit français et étranger, 4e série, xxxix (1961), 371–81

Bossuat, A., 'Le Parlement de Paris pendant l'occupation anglaise', Revue Historique, ccxxix (1963), 19–40

Bottin, G., 'Démographie historique et histoire domaniale: le fouage à Dieppe au XVe siècle', Cahiers Léopold Delisle, xliv (1995), 309–21

Botton, I. de and Offredo-Sarrot, M., 'Ruines et réconstruction agraires dans le commanderies du grand prieuré de France', La réconstruction après la guerre de Cent Ans (Actes du 104e Congrès National des Sociétés Savantes, Bordeaux, 1979) (1981), i, 79–122

*Boüard, M. de, 'Normands et anglais au lendemain de la guerre de Cent Ans', Mélanges d'histoire normandes dédiés en hommage à M. Réné Jouanne. Numéro spécial du 'Pays Bas-Normand' (1970), 49–60

*Boucher de Molandon, R., Première expédition de Jeanne d'Arc. Le ravitaillement d'Orléans (1874)

*Boucher de Molandon and Adalbert de Beaucorps, R., L'armée anglaise vaincue par Jeanne d'Arc sous les murs d'Orléans (1892)

Boudier, A., 'Charles Desmarets, corsaire dieppois', Revue Historique, cxxxvii (1921), 32–49

Bouillé, A. de, Un conseiller de Charles VII, le maréchal de la Fayette, 1380–1463 (1955)

Boulay, F. R. H. du, The Lordship of Canterbury: an Essay on Medieval Society (1966)

Boulet (2010): see E: Unpublished Theses

Bouly de Lesdin, A.-M., 'Le Vexin français sous la domination anglaise (1419–1449)', Mémoires de la Société Historique et Archéologique de Pontoise, du Val d'Oise et du Vexin, lxii (1969), 55–69

Bourdeaut, A., 'Gilles de Bretagne — Entre la France et l'Angleterre — Les causes et les auteurs du drame', Memoires de la Société d'Histoire et d'Archéologie de Bretagne, i (1920), 53–145

Bournon, F., La Bastille (1893)

Boursier, A., Histoire de la ville et châtellenie de Creil (1883)

Boutiot, T., Histoire de la ville de Troyes et de la Champagne méridionale, 5 vols (1870–80)

Bouton, A., Le Maine. Histoire économique et sociale, XIVe, XVe et XVIe siècles (1970)

Boutruche, R., 'Les courants de peuplement dans l'Entre-Deux-Mers', Annales d'Histoire Economique et Sociale, vii (1935), 13–37, 124–54

Boutruche, R.,'La devastation des campagnes pendant la guerre de Cent Ans et le réconstruction de la France', Mélanges 1945, iii, Études historiques (Publications de la Faculté des Lettres de Strasbourg, cvi) (1947), 127–63

Boutruche, R., La crise d'une société. Seigneurs et paysans du Bordelais pendant la guerre de Cent ans (1963)

Boutruche, R. (ed.), Bordeaux de 1453 à 1715 (1966)

Bouzy, O., 'Jeanne d'Arc, les signes au roi et les entrevues de Chinon', Guerre, pouvoir et noblesse au moyen age. Mélanges en l'honneur de Philippe Contamine (2000), ed. J. Paviot and J. Verger, 131–8

Braun, P., 'Les lendemains de la conquête de la Réole par Charles VII', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 269–83

*Bréard, C., Le Crotoy et les armements maritimes des xive et xve siècles. Étude historique (1902)

Bridbury, A. R., 'The Hundred Years' War: costs and profits', Trade, Government and Economy in Pre-industrial England. Essays Presented to F. J. Fisher, ed. D. C. Coleman and A. H. John (1976), 80–95

Brill, R., 'The English preparations before the Treaty of Arras: a new interpretation of Sir John Fastolf's "Report", September, 1435', Studies in medieval and Renaissance history, vii (1970), 211–247

Britnell, R. H., 'The economic context', The Wars of the Roses, ed. A. J. Pollard (1995), 41–64

*Broussillon, B. de, La maison de Laval, 1020–1605, 5 vols (1895–1903)

Brown, M. (1992): see E: Unpublished Theses

Brown, M., The Stewart Dynasty in Scotland. James I (1994)

Brown, M., The Black Douglases. War and Lordship in Late Medieval Scotland, 1300–1455 (1998)

Brown, M., 'French alliance or English peace? Scotland and the last phase of the Hundred Years War, 1415–53', The Fifteenth Century, vii, Conflicts, Consequences and the Crown in the Late Middle Ages, ed. L. Clark (2007), 81–99

Brown, M., 'The Plantagenet Empire and the insular world: retrospect and prospect', The Plantagenet Empire, 1259–1453, ed. P. Crooks, D. Green and W. M. Ormrod (2016), 384–402

Burne, A. H., The Agincourt War. A military history of the latter part of the Hundred Years War from 1369 to 1453 (1956)

Burney, E. M.: see E: Unpublished Theses

Buttin, F., 'La lance et l'arrêt de cuirasse', Archaeologia, lxxxxix (1965), 77–178

Butterfield, A., The Familiar Enemy. Chaucer, Language and Nation in the Hundred Years War (2009)

*Caillet, L., 'La bataille de La Brécinière, dite de La Gravelle', Revue des Questions Historiques, lxxxvi (1909) [1], 566–71

*Caillet, L., Étude sur les relations de la commune de Lyon avec Charles VII et Louis XI (1417–1483) (1909) [2]

*Caillet, L., Les préliminaires du congrès d'Arras d'après un document lyonnais (1909) [3]

Cailleux, P., 'La presence anglaise dans la capitale normande: quelques aspects des relations entre Anglais et Rouennais', La Normandie et l'Angleterre au Moyen Age, ed. P. Bouet and V. Gazeau (2003), 265–76

Cailleux, P., 'Le marché immobilier rouennais au XVe siècle', Les villes normandes au moyen age. Renaissance, essor, crise, ed. P. Bouet and F. Neveux (2006), 241–65

Callias Bey, M., Chaussé, V., Gatouillat, F. and Hérold, M., Les vitraux de Haute-Normandie (2001)

*Calmet, A., Histoire de Lorraine, n.e., 7 vols (1745–57)

Calmette, J and Déprez, E., La France et l'Angleterre en conflit (1937)

*Calmette, J. and Périnelle, G., Louis XI et l'Angleterre (1461–1483) (1930)

Capwell, T., Armour of the English Knight, 1400–1450 (2015)

*Carolus-Barré, L., Étude sur la bourgeoisie au moyen age. Une famille de tabellions royaux. Les de Kerromp (1930)

*Carolus-Barré, L., 'État de la ville de Compiègne au lendemain de la guerre de Cent Ans d'après un mémoire de 1448', La réconstruction après la guerre de Cent Ans (Actes du 104e Congrès National des Sociétés Savantes, Bordeaux, 1979) (1981), i, 253–330

*Carolus-Barré, L., 'Le siège de Compiège et la délivrance de la ville', Bulletin de la Société Historique de Compiègne, xxviii (1982) [1], 15–62

Carolus-Barré, L., 'Deux "capitaines" italiens, compagnons de guerre de Jeanne d'Arc. Barthélémy Barette (Baretta), Théaude de Valpergue (Valperga)', Bulletin de la Société Historique de Compiègne, xxviii (1982) [2], 81–118

*Carolus-Barré, L., 'Compiègne et la guerre, 1414–1430', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 383–92

Caron, M. T., La noblesse dans le duché de Bourgogne (1987)

Carpenter, C., Locality and Polity. A Study of Warwickshire Landed Society, 1401–1499 (1992)

Carpenter, C., The Wars of the Roses. Politics and the Constitution in England, c. 1437–1509 (1997)

Cartellieri, O., 'Philippe le Bon et le roi de France en 1430 et 1431', Annales de Bourgogne, i (1929), 78–83

Carr, A. D., 'Welshmen and the Hundred Years War', Welsh History Review, iv (1968–9), 21–46

Carus-Wilson, Medieval Merchant Venturers (1954)

Castor, H., The King, the Crown and the Duchy of Lancaster. Public Authority and Private Power, 1399–1461 (2000)

Castor, H., Blood and Roses. The Paston Family in the Fifteenth Century (2004)

Challet, V., '"Tuchins" and "Brigands de Bois": peasant communities and self-defence movements in Normandy during the Hundred Years War', The Fifteenth Century, ix, ed. L. Clark (2010), 85–100

*Champion, P., Guillaume de Flavy, capitaine de Compiègne (1906)

*Champion, P., 'Ballade du sacre de Reims (17 juillet 1429)', Le Moyen Age, xxii (1909), 370–7

Champion, P., Louis XI, 2 vols (1927)

Champion, P., Vie de Charles d'Orléans (1394–1465), 2nd edn (1969)

*Champollion-Figeac, A., Louis et Charles d'Orléans. Leur influence sur les arts, la literature et l'esprit de leur siècle, 2 vols (1844)

Chaplais, P., 'The Chancery of Guyenne, 1289–1453', Studies presented to Sir Hilary Jenkinson, ed. J. Conway Davies (1957), 61–95

Chaplais, P., 'The Court of Sovereignty of Guyenne (Edward III — Henry VI) and its antecedents', Documenting the Past. Essays in Medieval History Presented to George Peddy Cuttino, ed. J. S. Hamilton and P. J. Bradley (1989), 137–53

Charbonnier, P. 'La réconstruction en Auvergne', La réconstruction après la guerre de Cent Ans (Actes du 104e Congrès National des Sociétés Savantes, Bordeaux, 1979) (1981), i, 37–50

*Charles, R., 'L'invasion anglaise dans le Maine de 1417 à 1428', Revue historique et archéologique du Maine, xxv (1889), 62–103, 167–208, 305–27

*Chastellux, H. P.-C. de, Histoire généalogique de la maison de Chastellux (1869)

Chauvelays, J. de la, 'Les armées des trois premiers ducs de Bourgogne de la maison de Valois', Mems. Acad. Sci. Arts et Belles-Lettres de Dijon (1880), 19–335

Chave, I., Les châteaux de l'appanage d'Alençon (1350–1450) (2003)

Cherry, M., 'The struggle for power in mid-fifteenth-century Devonshire', Patronage, the Crown and the Provinces in Later Medieval England, ed. R. A. Griffiths (1981), 123–44

*Chéruel, A., Histoire de Rouen sous la domination anglaise au quinzième siècle, 2 vols (1840)

Chevalier, B., Tours, Ville Royale (1975)

Chevalier, B., 'Les écossais dans les armées de Charles VII jusqu'à la bataille de Verneuil', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 85–94

Childs, W. R., Anglo-Castilian Trade in the Later Middle Ages (1978)

Cintré, R., Les marches de Bretagne au moyen age (1992)

*Chrimes, S. B., 'The pretensions of the duke of Gloucester in 1422', EHR, xlv (1930), 101–3

*Claudon, F., Histoire de Langres et de ses institutions municipales jusqu'au commencement du XVIe siècle (1955)

Clauzel D., 'Quand Arras était au coeur de la diplomatie Eurpéenne', Arras et la diplomatie européenne, XVe — XVIe siècles, ed. D. Clauzel, C. Giry-Deloison and C. Leduc (1999), 11–25

*Clément, P., Jacques Coeur et Charles VII, 2 vols (1853)

Clément-Simon, G., Une page ignorée de l'histoire de Tulle. La prise de Tulle par Jean de la Roche, capitaine de routiers, le jour de la Fête-Dieu (30 mai) 1426 (1895) [1]

Clément-Simon, G., 'Un capitaine de routiers sous Charles VII. Jean de la Roche', Revue des Questions Historiques, lviii (1895) [2], 41–65

Cockshaw, P., Le personnel de la chancellerie de Bourgogne-Flandre sous les ducs de Bourgogne de la maison de Valois (1384–1477) (1982)

Cockshaw, P., Prosopographie des secrétaires de la cour de Bourgogne (1384–1477) (2006)

Cokayne, G. E., The Complete Peerage, ed. V. Gibbs et al., 12 vols (1910–59) [cited as GEC]

Coleman, J., English Literature in History, 1350–1400. Medieval Readers and Writers (1981)

*Collard, F., '"Et est ce tout notoire encores a present audit pays": le crime, la mémoire du crime et l'histoire du meurtre de Gilles de Bretagne au procès su maréchal de Gié', Le Prince, l'argent, les hommes au moyen age. Mélanges offerts à Jean Kerhervé, ed. J.-C. Cassard, Y. Coativy, A. Gallicé and D. Le Page (2008), 133–43

Collin, A., 'Le Pont des Tourelles à Orléans, 1120–1760', Memoires de la Société Archéologique et Historique de l'Orléanais, xxvi (1895)

Collins, H. E. L., The Order of the Garter, 1348–1461. Chivalry and politics in late medieval England (2000) [1]

Collins, H. E. L., 'Sir John Fastolf, Lord John Talbot and the dispute over Patay: ambition and chivalry in the fifteenth century', War and Society in Medieval and Early Modern Britain, ed. D. Dunn (2000) [2], 114–40

Colvin, H. M. (ed.), The History of the King's Works, 6 vols (1963–82)

Contamine, P., 'The French nobility and the war', The Hundred Years War, ed. K. Fowler (1971), 135–62

Contamine, P., Guerre, état et société à la fin du moyen age. Étude sur les armées des rois de France, 1337–1494 (1972)

Contamine, P., L'Oriflamme de St.-Denis aux xive et xve siècles (1975)

Contamine, P., La vie quotidienne pendant la guerre de Cent ans (1976)

*Contamine, P., 'Rançons et butins dans la Normandie anglaise, 1424–1444', La guerre et la paix au moyen age (Actes du 101e Congrès national des sociétés savantes, Lille 1976) (1978) [1], 241–70

Contamine, P., 'Les fortifications urbaines en France à la fin du moyen age: aspects financiers et économiques', Revue historique, cclx (1978) [2], 23–47

Contamine, P., La guerre au moyen age (1980)

Contamine, P., 'L'action et la personne de Jeanne d'Arc. Remarques sur l'attitude des princes à son égard', Bulletin de la Société de l'Histoire de Compiègne, xxviii (1982) [1], 63–80

Contamine, P., 'La théologie de la guerre à la fin du moyen age: la guerre de Cent Ans, fut-elle une guerre juste?', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982) [2], 9–21

Contamine, P., 'La "France anglaise" au XVe siècle. Mirage ou réalité?', Des pouvoirs en France 1300/1500 (1992) [1], 99–108

Contamine, P., 'Mythe et histoire. Jeanne d'Arc, 1429', Razo, xii (1992) [2], 41–54

Contamine, P., 'Charles VII, les français et la paix, 1420–1445', Comptes-rendu des séances de l'Académie des Inscriptions et Belles-Lettres (1993), 9–23

Contamine, P., 'The Norman "nation" and the French "nation" in the fourteenth and fifteenth Centuries', England and Normandy in the Middle Ages, ed. D. Bates and A. Curry (1994), 215–34

Contamine, P., La noblesse au royaume de France de Philippe le Bel à Louis XII. Essai de synthèse (1997) [1]

Contamine, P., 'Les rencontres au sommet dans la France du XVe siècle', Spannungsfeld von Recht und Ritual: soziale Kommunikation in Mittelalter und früher Neuzeit, ed. H. Duchhardt (1997) [2], 273–89

Contamine, P., 'France et Bourgogne. L'historiographie du XVe et la paix d'Arras (1435)', Arras et la diplomatie européenne, XVe — XVIe siècles, ed. D. Clauzel, C. Giry-Deloison and C. Leduc (1999) [1], 81–100

Contamine, P., 'Le recouvrement par Charles VII de son pays et duché de Normandie (15 mai 1449–12 août 1450)', La Normandie au XVe siècle. Art et histoire (1999) [2], 17–23

Contamine, P., 'Lever l'impôt en terre de guerre: rançons, appatis, souffrances de guerre dans la France des XIVe et XVe siècles', L'Impôt au moyen age. L'Impôt public et le prélèvement seignerial, fin XIIe — début XVIesiècle, i (2002), 11–39

*Contamine, P., 'A l'abordage! Pierre de Brézé, Grand Sénéchal de Normandie et la guerre de course', La Normandie et l'Angleterre au Moyen Age, ed. P. Bouet and V. Gazeau (2003), 307–58

Contamine, P., 'Charles VII, roi de France, et ses favoris: l'exemple de Pierre, sire de Giac (†1427)', Der Fall des Günstlings: Hofparteien in Europa vom 13. bis zum 17. Jahrhundert, ed. J. Hirschbiegel and W. Paravicini (2004), 139–162

Contamine, P., 'Serments Bretons (8–15 septembre 1427)', Le Prince, l'argent, les hommes au moyen age. Mélanges offerts à Jean Kerhervé (2008), 123–32

Contamine, P., 'Maitre Jean de Rinel (vers 1380–1449), notaire et secrétaire de Charles VI, puis de Henry [VI] pour son royaume de France, l'une des "plumes" de "l'union des deux couronnes"', Annales de Normandie, xxxv (2009) [1], 115–34

Contamine, P., 'Rendre graces, prier, faire mémoire: la "fête du roi", 14 octobre de l'année 1450 puis 12 août de l'année 1451 et les années postérieures', Bulletin de la Société Nationale des Antiquaires de France (2009) [2], 338–53

Contamine, P., 'Les Anglais, "anciens et mortels ennemis" des rois de France et de leur royaume et des Français pendant la guerre de cent ans', Revista de história das ideias, xxx (2009) [3], 201–18

Contamine, P., 'Yolande d'Aragon et Jeanne d'Arc: l'improbable rencontre de deux parcours politiques', Femmes de pouvoir, femmes politiques durant les derniers siècles du moyen age et au cours de la première Renaissance, ed. E. Bousmar, J. Dumont, A. Marchandisse and B. Schnerb (2012), 11–30

Contamine, P., 'Après le bücher. La campagne de propagande de la royauté franco-anglaise au sujet de Jeanne d'Arc en juin 1431', Epistolaire politique, i, Gouverner par les lettres, ed. B. Dumézil and L. Vissière (2014), 215–25

*Contamine, P., 'Entre fiction et frictions: les rapports diplomatiques de la France de Charles VII avec l'Écosse de Jacques II Stewart à la fin de la guerre de Cent Ans (1449–1457)', Cahiers d'archéologie et d'histoire du Berry, no. 205 (2015) [1], 33–45

Contamine, P., 'Jean, comte de Dunois et de Longueville (1403?–1468), ou l'honneur d'être bâtard', La bâtardise et l'exercise du pouvoir en Europe du XIIIe au début du XVIe siècle, ed. E. Bousmar, A. Marchandisse, C. Masson and B. Schnerb (Revue du Nord, Hors série, no. 31) (2015) [2], 285–311

Contamine, P., Charles VII. Une vie, une politique (2017)

Contamine, P. and Autrand, F., 'Réforme de l'état et prise de pouvoir dans le royaume de France d'après deux traités du XVe siècle', Groupe de recherches Les Pouvoirs, XIIIe — XIVe siècles, Lettre II (1984), 10–25

Contamine, P., Bouzy, O. and Hélary, X., Jeanne d'Arc. Histoire et dictionnaire (2012)

Cosneau, E., Le Connétable de Richemont (Artur de Bretagne) (1393–1458) (1886)

Courteault, H., Gaston IV, comte de Foix, vicomte souverain de Béarn, prince de Navarre (1895)

Coville, A., 'Pierre de Versailles (1380?–1446)', BEC, xciii (1932), 208–66

Currin, J. M., 'Henry VII and the treaty of Redon (1489): Plantagenet ambitions and early Tudor foreign policy', History, lxxxi (1996), 343–58

Currin, J. M., 'Persuasions to peace. The Luxembourg — Marigny — Gaguin embassy and the state of Anglo-French relations, 1489–90', EHR, cxiii (1998), 882–904

Currin, J. M., '"The King's army into partes of Bretaigne". Henry VII and the Breton wars, 1489–1491', War in History, vii (2000), 379–412

Currin, J. M., '"To traffic with war"? Henry VII and the French campaign of 1492', The English Experience in France, c. 1450–1558, ed. D. Grummitt (2002), 106–131

Curry, A., 'The first English standing army? Military organisation in Lancastrian Normandy, 1420–50', in Patronage, Pedigree and Power in Later Medieval England, ed. C. Ross (1979), 193–214

Curry, A., 'L'effet de la libération sur l'armée anglaise: les problèmes de l'organisation militaire en Normandie de 1429 à 1435', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 95–106

Curry, A. (1985): see E: Unpublished Theses

Curry, A., 'The impact of war and occupation on urban life in Normandy, 1417–1450', French Hist., i (1987), 157–81

Curry, A., 'Le service féodale en Normandie pendant l'occupation anglaise (1417–1450)', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988) [1], 233–57

Curry, A., 'Towns at war. Relations between the towns of Normandy and their English rulers, 1417–1450', Towns and Townspeople in the 15th century, ed. J. A. F. Thompson (1988) [2], 148–72

Curry, A., 'The nationality of English men-at-arms serving in English armies in Normandy and the Pays de Conquête, 1415–1450: a preliminary survey', Reading Medieval Studies, xviii (1992), 135–63

Curry, A., 'Lancastrian Нормандия: the jewel in the Crown?', England and Normandy in the Middle Ages, ed. D. Bates and A. Curry (1994) [1], 235–52

Curry, A., 'English armies in the fifteenth century', Arms, Armies and Fortifications in the Hundred Years War, ed. A. Curry and M. Hughes (1994) [2], 39–68

Curry, A., 'Les "gens vivans sur le païs" pendant l'occupation anglaise de la Normandie', La guerre, la violence et les gens au moyen age, i, Guerre et violence, ed. P. Contamine and O. Guyotjeannin (1996), i, 209–21

Curry, A., 'L'administration financière de la Normandie anglaise: continuité ou changement?', La France des principautés. Les chambres des comptes, xive et xve siècles, ed. P. Contamine and O. Mattéoni (1998) [1], 83–103

*Curry, A., 'La Chambre des Comptes de Normandie sous l'occupation anglaise, 1417–1450', Les Chambres des Comptes en France aux XIVe et XVe siècles, ed. P. Contamine and O. Mattéoni (1998) [2], 91–125

*Curry, A., 'The organisation of field armies in Lancastrian Normandy', Armies, Chivalry and Warfare in Medieval Britain and France, ed. M. Strickland (1998) [3], 207–31

Curry, A., 'L'occupation anglaise du xve siècle: la discipline militaire et le problème des gens vivans sur le pais', La Normandie dans la Guerre de Cent Ans, 1346–1450, ed. J.-Y. Marin (1999), 47–9

Curry, A., 'Bourgeois et soldats dans la ville de Mantes pendant l'occupation anglaise de 1419 à 1449', Guerre, pouvoir et noblesse au moyen age. Mélanges en l'honneur de Philippe Contamine, ed. J. Paviot and J. Verger (2000) [1], 175–84

Curry, A., 'Isolated or integrated? The English soldier in Lancastrian Normandy', in Courts and Regions of Medieval Europe ed. S. R. Jones, R. Marks and A. J. Minnis (2000) [2], 191–210

Curry, A., 'The loss of Lancastrian Нормандия: an administrative nightmare?', The English Experience in France, c. 1450–1558, ed. D. Grummitt (2002), 24–45

Curry, A., 'The "coronation expedition" and Henry VI's court in France, 1430 to 1432', The Lancastrian Court. Proceedings of the 2001 Harlaxton Symposium, ed. J. Stratford (2003), 29–52

Curry, A., 'Soldiers' wives in the Hundred Years War', Soldiers, Nobles and Gentlemen. Essays in honour of Maurice Keen, ed. P. Coss and C. Tyerman (2009), 198–214

Curry, A., 'Guns and Goddams. Was there a military revolution in Lancastrian Normandy, 1415–50', Journal of Medieval Military History, viii (2010), 171–88

Curry, A., 'Les anglais face au procès', De l'hérétique à la sainte. Les procès de Jeanne d'Arc revisités, ed. F. Neveux (2012), 69–87

Curry, A., 'John Duke of Bedford's arrangements for the defence of Normandy in October 1434: College of Arms MS Arundel 48, 274r–276r', Annales de Normandie, lxii (2012), 235–51

Curry, A., 'Concilier les ambitions militaires et les intérêts civils: l'occupation anglaise de la Normandie (1417–1450)', Revue du Nord, xcv (2013), 967–76

Curry, A., 'English war captains in the Hundred Years War' (2014), [https://eprints.soton.ac.uk/388755/1/curry_Engl_war_captains.doc]

Curry, A., 'Les soldats anglais en garnison en Normandie', Bulletin de la Société des Antiquaires de Normandie, lxxxiv (2015), 139–67

Curry, A., 'The baillis of Lancastrian Нормандия: English men wearing French hats', The Plantagenet Empire, 1259–1453, ed. P. Crooks, D. Green and W. M. Ormrod (2016) [1], 359–370

Curry, A., 'Representing war and conquest, 1415–1429: the evidence of College of Arms Manuscript M9', Representing War and Violence, 1250–1600, ed. J. Bellis and L. Slater (2016) [2], 139–58

Curry, A., 'The garrison establishment in Lancastrian Normandy', Military Communities in Late Medieval England. Essays in Honour of Andrew Ayton, ed. G. P. Baker, C. L. Lambert and D. Simpkin (2018), 237–69

Curry, A., 'Southern England and campaigns to France, 1415–1453', The Fifteenth Century, xviii, Rulers, regions and retinues. Essays presented to A. J. Pollard, ed. L. Clark and P. W. Fleming (2020), 133–49

*Curry, A., and Ambühl, R., A Soldiers' Chronicle of the Hundred Years War (2021)

Cuttler, S. H., The Law of Treason and Treason Trials in Later Medieval France (1981) [1]

Daly, K, 'War, history and memory in the Dauphiné in the fifteenth century: two accounts of the battle of Anthon (1430)', The Fifteenth Century, viii, Rule, Redemption and Representation in Late Medieval England and France, ed. L. Clark (2008), 29–46

*Daumet, G., Étude sur l'alliance de la France et la Castille au xive et au xve siècles (1898)

*Daumet, G., Calais sous la domination anglaise (1902)

Davies, C. S. L., 'The English people and war in the early sixteenth century', Britain and the Netherlands, vi, ed. A. C. Duke and C. A. Tamse (1977), 1–19

Davies, C. S. L., 'Roi de France et Roi d'Angleterre: the English claims to France (1453–1558)', L'Angleterre et les pays bourguignons: relations et comparaisons (XVe — XVIe s.), ed. J.-M. Cauchies (1995), 123–32

Davies, C. S. L., 'Henry VIII and Генрих V: the wars in France', The End of the Middle Ages. England in the Fifteenth and Sixteenth Centuries, ed. J. L. Watts (1998) [1], 235–62

Davies, C. S. L., 'Tournai and the English Crown, 1513–1519', Historical Journal, xli (1998) [2], 1–26

Debal, J., 'La topographie de l'enceinte fortifiée d'Orléans au temps de Jeanne d'Arc', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 23–41

Deck, S., La ville d'Eu, son histoire, ses institutions (1151–1475) (1924)

*Delachenal, R., 'Les gentilshommes dauphinois à la bataille de Verneuil', Bulletin Académique Delphinale, xx (1885), 347–58

Delachenal, R., 'Une clause de la paix d'Arras: les parlementaires bourguignons dans le Parlement de Charles VII', Bulletin de la Société de l'histoire de Paris et de l'Île de France, xviii (1891), 76–83

Delaruelle, E., Labande, E.-R., and Ourliac, P., L'église au temps du Grand Schisme et de la crise conciliaire (1378–1449) (1962)

*Delisle, L., Histoire du château et des sires de Saint-Sauveur-le-Vicomte (1867)

*Delisle, L., 'Jacques Coeur à Cherbourg', Mémoires de la Société Nationale Académique de Cherbourg (1875), 212–7

*Déniau, J., La commune de Lyon et la guerre bourguignonne, 1417–1435 (1934)

*Denifle, H., La guerre de Cent ans et les désolations des églises, monastères et hôpitaux en France, 2 vols (1897–9)

Denifle, H., and Chatelain, E., 'Le procés de Jeanne d'Arc et l'université de Paris', Mémoires de la Société de l'Histoire de Paris, xxiv (1897), 1–32

Desama, C., 'La première entrevue de Jeanne d'Arc et de Charles VII à Chinon (mars 1429)', Analecta Bollandiana, lxxxiv (1966) [1], 113–26

Desama, C., 'Jeanne d'Arc et Charles VII: l'entrevue du signe (mars — avril 1429)', Revue de l'histoire des religions, clxx (1966) [2], 29–46

Desama, C., 'Jeanne d'Arc et la diplomatie de Charles VII: l'ambassade française auprès de Philippe le Bon en 1429', Annales de Bourgogne, xl (1968), 290–9

Deschamps, P., 'Un monument aux morts du quinzième siècle: la Vierge au manteau de l'église de Laval en Dauphiné', Bulletin monumental, cxviii (1960), 123–31

Désert, G. (ed.), Histoire de Caen (1981)

*Desplanques, A., Projet d'assassinat de Philippe le Bon par les anglais (1424–1426) (1867)

Deville, J. A., Histoire du château et des sires de Tancarville (1834)

De Vries, K., Joan of Arc. A Military Leader (1999)

*Dickinson, J. G., The Congress of Arras, 1435 (1955)

Dictionnaire d'histoire et de géographie ecclesiastiques, 32 vols (1912–in progress)

Dieudonné, A., 'La monnaie royale depuis la réforme de Charles V jusqu'à la restauration monétaire par Charles VII, spécialement dans ses rapports avec l'histoire politique', BEC, lxxii (1911), 473–99, lxxiii (1912), 263–82

Dillon, H. A., 'Calais and the Pale', Archaeologia, liii (1893), 289–388

Ditcham, B. G. H. (1978): see E: Unpublished Theses

Ditcham, B. G. H., '"Mutton guzzlers and wine bags": foreign soldiers and native reactions in fifteenth century France', Power, Culture and Religion in France, c. 1350–c. 1550, ed. C. Allmand (1989), 1–13

Ditchburn, D., 'Anglo-Scottish relations in the later middle ages: the other side of the coin', The Plantagenet Empire, 1259–1453, ed. P. Crooks, D. Green and W. M. Ormrod (2016), 310–34

Dodu, G., 'Le roi de Bourges', Revue Historique, clix (1928), 38–78

*Dognon, P., Les institutions politiques et administratives du pays de Languedoc du XIIIe siècle aux guerres de religion (1895)

*Doig, J. A., 'A new source for the siege of Calais in 1436', EHR, cx (1995) [1], 404–16

Doig, J. A., 'Propaganda, public opinion and the siege of Calais in 1436', Crown, Government and People in the Fifteenth Century, ed. R. Archer (1995) [2], 79–106

Doig, J. A., 'Political propaganda and royal proclamations in late medieval England', Historical Research, lxxi (1998), 253–80

*Dondaine, A., 'Le frère prêcheur Jean Dupuy Eveque de Cahors et son témoignage sur Jeanne d'Arc', Archivum Fratrum Praedicatorum, xii (1942), 118–84, xxxviii (1968), 31–41

Doucet, R., 'Les finances anglaises en France à la fin de la guerre de Cent Ans', Le Moyen Age, 2e série, xxvi (1926) [1], 265–332

Doucet, R., 'Livre tournois et livre sterling pendant l'occupation anglaise sous Charles VI et Charles VII' Revue Numismatique, 4e série, xxix (1926) [2], 102–5

Doudet, E., 'De l'allié à l'ennemi: la représentation des anglais dans les oeuvres politiques de George Chastelain, indicière de la cour de Bourgogne', Images de la guerre de cent ans: actes du colloque de Rouen (23, 24 et 25 mai 2000) (2002), ed. J. Maurice, D. Couty and M. Guéré-Laferté (2002),81–94

*Douet-d'Arcq, L., Recherches historiques et critiques sur les anciens comtes de Beaumont-sur-Oise (1855)

Dousset, F., La commune de Pontoise au moyen age (1989)

Drouyn, L., La Guyenne militaire, 3 vols (1865)

Dubled, H., 'L'artillerie royale française à l'époque de Charles VII et au début du règne de Louis XI (1437–1469): les frères Bureau', Sciences et techniques de l'armement: Mémorial de l'artillerie française, l (1976), 555–637

Dubois, F. N. A., Histoire du siège d'Orléans, ed. P. Charpentier (1894)

*Duclos, C. P., Histoire de Louis XI, 4 vols (1745–6)

Dugdale, W., The Baronage of England, 2 vols (1675–6)

Duhamel, L., Négociations de Charles VII et de Louis XI avec les évêques de Metz pour la châtellenie d'Epinal (1867)

Dumolyn, J., De Brugse Opstand van 1436–1438 (1997)

Dunham, W. H., 'Notes from the Parliament at Winchester, 1449', Speculum, xvii (1942), 402–15

Dunn, D., 'Margaret of Anjou, Queen Consort of Henry VI: a reassessment of her role, 1445–53', Crown, Government and People in the Fifteenth Century, ed. R. Archer (1995), 107–43

Dupâquier, J., Biraben, J.-N., Étienne, R. et al., Histoire de la population française, i, Des origines à la Renaissance (1988)

Duparc, P., 'La délivrance d'Orléans et la mission de Jeanne d'Arc', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 153–8

Dupont, A., 'Pour ou contre de roi d'Angleterre. Les titulaires de fiefs à la date du 2 avril 1426 dans les sergenteries de Saint-Lô, Le Hommet, Sainte-Marie-du-Mont, La Hayedu-Puits et Sainte-Mère-Église dépendant de la vicomté de Carentan', Bulletin de la Société des Antiquaires de Normandie, liv (1957–8), 35–42

Dupont-Ferrier, G., Études sur les institutions financières de la France à la fin du moyen age, 2 vols (1930–32)

Dupont-Ferrier, G., Nouvelles études sur les institutions financières de la France à la fin du moyen age (1933) [1]

Dupont-Ferrier, G., 'Le personnel de la Cour ou Chambre des Aides de Paris des origines à 1483', ABSHF (1931), 219–56; (1932), 191–297; (1933) [2], 167–269

Dupont-Ferrier, G., 'Le personnel de la Cour du Trésor', ABSHF (1935), 185–298; (1936–7), 175–241

Dupont-Ferrier, G., Les origines et le premier siècle de la Cour du Trésor (1936)

Dyer, C., Standards of Living in the Later Middle Ages. Social Change in England, c. 1200–1520 (1989)

Edwards, J. G., 'The second continuation of the Crowland Chronicle', Bulletin of the Institute of Historical Research, xxxix (1966), 117–29

Emden, A. B., A Biographical Register of the University of Oxford to A.D. 1500, 3 vols (1957)

Emery, A., Greater Medieval Houses of England and Wales, 3 vols (1996–2006)

Evans, H. T., Wales and the Wars of the Roses (1915)

Evans, M. R., 'Brigandage and resistance in Lancastrian Нормандия: a study of the remission evidence', Reading Medieval Studies, xviii (1992), 103–34

Fasti ecclesiae gallicanae. Répertoire prosopographique des évêques, dignitaires et chanoines des diocèses de France de 1200 à 1500 (1996–in progress)

Fauchon, J., 'Notes pour servir à l'histoire de Robert Jolivet', Revue de l'Avranchin et du pays de Granville, lxvii (1989), 137–60

Favier, J., Paris au XVe siècle (1974)

Favier, J., '"Occupation ou connivence?" Les anglais à Paris (1420–1436)', Guerre, pouvoir et noblesse au moyen age. Mélanges en l'honneur de Philippe Contamine (2000), ed. J. Paviot and J. Verger, 238–60

Favier, J., Pierre Cauchon. Comment on devient le juge de Jeanne d'Arc (2010)

Favreau, R., 'La Praguerie en Poitou', BEC, cxxix (1971), 277–301

Favreau, R., La ville de Poitiers à la fin du moyen age (1978)

*Félibien, M., Histoire de la ville de Paris, 5 vols (1725)

Ferguson, J., English Diplomacy, 1422–1461 (1972)

Fiasson, D., 'Un chien couché au pied du roi d'Angleterre? Robert Jolivet, abbé du Mont Saint-Michel (1411–1444), Annales de Normandie, lxiv (2014), 47–72

Fiasson, D., 'Ravitaillement, communications et financement de la garnison du Mont Saint-Michel (1417–1450)', La guerre en Normandie (XIe — XVe), ed. A. Curry and V. Gazeau (2018), 217–29

Fichet de Clairfontaine, F., 'Les fortifications du Mont-Saint-Michel durant la guerre de Cent Ans', La Normandie dans la guerre de Cent Ans, 1435–1450, ed. J.-Y. Marin (1999), 121–5

Fizelier, J. Le, 'Un épisode de la guerre des anglais dans le Maine. La bataille de La Brossinière, septembre 1423', Revue Historique et archéologique du Maine, i (1876), 28–42

*Flamare, H. de, Le Nivernais pendant la guerre de Cent Ans. Le xve siècle, 2 vols (1913–25)

*Flammermont, J., 'Histoire de Senlis pendant la guerre de Cent Ans', Memoires de la Société de l'Histoire de Paris, v (1878), 180–298

*Flourac, L., Jean Ier, Comte de Foix, vicomte souverain de Béarn (1884)

*Fornier, M., Histoire Générale des Alpes Maritimes ou Cottiènes et particulière de leur métropolitaine Ambrun, ed. P. Guillaume, 3 vols (1890–2)

Fournier, G., Le château dans la France médiévale (1978)

Fourquin, G., Les campagnes de la région parisienne à la fin du moyen age (1964)

Fraioli, D., 'L'image de Jeanne d'Arc. Que doit-elle au milieu littéraire et religieux de son temps', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 191–6

Fraioli, D., Joan of Arc. The early debate (2000)

*Fréminville, J. de, Les écorcheurs en Bourgogne (1435–1445) (1887)

*Fréville, E. de, Mémoire sur le commerce maritime de Rouen (1857)

Frondeville, H. de, 'La région de la Basse-Seine pendant la guerre de Cent Ans', BHP (1955–6), 319–37

Gardelles, J., Les châteaux du moyen age dans la France du sud-ouest (1972)

Garnier, F., Un consulat et ses finances. Millau (1187–1461) (2006)

*Garnier, J., L'artillerie des ducs de Bourgogne d'après les documents conservés aux archives de la Cote d'Or (1895)

Gasté, A., Les insurrections populaires en Basse-Normandie au XVe siècle pendant l'occupation anglaise et la question d'Olivier Basselin (1889)

Gaussin, R., 'Les conseillers de Charles VII, 1418–1461', Francia, x (1982), 67–127

Gauvard, C., 'Résistants et collaborateurs pendant la guerre de Cent Ans: le témoignage des lettres de rémission', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 123–38

Gauvard, C., 'De grace especial'. Crime, état et société en France à la fin du moyen age (1991)

*Gebelin, F., 'Recit de l'entrée de Dunois à Bordeaux en 1451', Mélanges d'Histoire Offerts à M. Charles Bémont (1913), 403–10

Genet, J.-P., 'Le roi de France anglais et la nation française au XVe siècle', Identité régionale et conscience nationale en France et en Allemagne du Moyen Age à l'époque modern, ed. R. Babel and J.-M. Moeglin (1997), 39–58

Genet, J.-P., 'La Normandie vue par les historiens et les politiques anglais au XVe siècle', La Normandie et l'Angleterre au Moyen Age, ed. P. Bouet and V. Gazeau (2003), 277–306

Giesey, R. E., The Royal Funeral Ceremony in Renaissance France (1960)

Giesey, R. E., Le rôle méconnu de la Loi Salique. La succession royale, xive — xvie siècles (2007)

Gilles, H., Les états du Languedoc au XVe siècle (1965)

Giry-Deloison, C., 'Money and early Tudor dipomacy. The English pensioners of the French Kings (1475–1547)', Medieval History, iii (1993–4), 128–46

Giry-Deloison, C., 'France and England at peace, 1475–1513', The Contending Kingdoms: France and England, 1420–1700, ed. G. Richardson (2008), 43–60

Glénisson, J. and Deodato de Silva, V., 'La pratique et le rituel de la reddition aux XIVe et XVe siècles', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 113–22

Gonzalez, E., Un prince en son hôtel. Les serviteurs des ducs d'Orléans au xve siècle (2004) [with prosopographical appendix on CD-ROM]

Goodman, A., The Wars of the Roses. Military Activity and English Society, 1452–97 (1981)

Goodman, A. and Tuck, A. (eds), War and Border Societies in the Middle Ages (1992)

Goulay, D., 'La résistance à l'occupation anglaise en Haute-Normandie (1435–1444)', Annales de Normandie, xxxvi (1986), 37–55, 91–104

Gout, P., Le Mont-Saint-Michel, 2 vols (1910)

Grandeau, Y., 'La mort et les obsèques de Charles VI', Bulletin philologique et historique du Comité des travaux historiques et scientifiques (1970), 134–86

Grassoreille, G., 'Histoire politique du Chapitre de Notre-Dame pendant la domination anglaise', Memoires de la Société de l'histoire de Paris et de l'Île de France, ix (1882), 109–92

Gray, H. L., 'Incomes from land in England in 1436', EHR, xlix (1934), 607–39

Green, D., The Hundred Years War. A People's History (2014)

Griffiths, R. A., 'The trial of Eleanor Cobham: an episode in the fall of Duke Humphrey of Gloucester', Bulletin of the John Rylands Library, li (1968–9), 381–99

Administration. Studies Presented to S. B. Chrimes (1974), 69–86

*Griffiths, R. A., 'Richard Duke of York's intentions in 1450 and the origins of the Wars of the Roses', Journal of Medieval History, i (1975), 187–209

Griffiths, R. A., The reign of King Henry VI. The exercise of royal authority, 1422–1461 (1981)

*Griffiths, R. A., 'The King's council and the first protectorate of the Duke of York, 1453–1454', EHR, xcix (1984), 67–82

*Griffiths, R. A., 'Richard Duke of York and the crisis of Henry VI's household in 1450–1: some further evidence', Journal of Medieval History, xxxviii (2012), 244–56

Grondeux, A., 'La présence anglaise en France: les anglais dans la vallée de la Seine sous la régence du Duc de Bedford (1422–1435)', Journal des Savants, no 1–2 (1993), 89–109

Grummitt, D., 'Introduction: war, diplomacy and cultural exchange', The English Experience in France, c. 1450–1558, ed. D. Grummitt (2002) [1], 1–23

Grummitt, D., '"One of the mooste pryncipall treasours belonging to his realme of Englande": Calais and the crown, c. 1450–1558', The English Experience in France, c. 1450–1558, ed. D. Grummitt (2002) [2], 46–62

Grummitt, D., 'Deconstructing Cade's rebellion: discourse and politics in the mid-fifteenth century', The Fifteenth Century, vi, Identity and Insurgency in the Late Middle Ages, ed. L. Clark (2006), 107–22

Grummitt, D., The Calais Garrison. War and Military Service in England, 1436–1558 (2008)

Grummitt, D., 'Changing perceptions of the soldier in late medieval England', The Fifteenth Century, x, Parliament, Personalities and Power, ed. L. S. Clark (2011), 189–202

Guenée, B., Tribunaux et gens de justice dans le bailliage de Senlis à la fin du moyen age (vers 1380–vers 1550) (1963)

Guenée, B., 'État et nation en France au moyen age', Revue Historique, ccxxxvii (1967), 17–30

Guibert, H., Louviers pendant la guerre de cent ans (1895)

Guilbert, S., 'La réconstruction dans les campagnes champenoises après la guerre de Cent Ans', La réconstruction après la guerre de Cent Ans (Actes du 104e Congrès National des Sociétés Savantes, Bordeaux, 1979) (1981), i, 123–42

*Guichenon, S., Histoire généalogique de la maison de Savoie, n.e., 4 vols (1778–80)

Guillemain, B., 'Une carrière: Pierre Cauchon', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 217–25

Guillon, F., Étude historique sur le journal du siège d'Orléans qui fut mis devant Orléans par les anglais en 1428–1429 (1913)

*Guillot, R., Le procès de Jacques Coeur (1451–1457) (n.d.)

*Guillot, R., La chute de Jacques Coeur. Une affaire d'état au XVe siècle (2008)

Gunn, S. J., 'The Duke of Suffolk's march on Paris in 1523', EHR, ci (1986), 596–634

Gunn, S. J., 'The French wars of Henry VIII', The Origins of War in Early Modern Europe, ed. J. Black (1987), 28–51

*Gut, C., 'Quelques letters de rémission inédites (1422–1425), Bulletin de la Société archéologique, historique et géographique de Creil, no. 76 (1972), 21–31

*Gut, C., 'Deux nouvelles lettres de rémission rélatives à Creil', Bulletin de la Société archéologique, historique et géographique de Creil, no. 88 (1975), 1–12

*Gut, C., 'Actes de la chancellerie royale rélatifs à Senlis (1420–1435), Société d'Histoire et d'archéologie de Senlis. Comptes rendus et mémoires (1978), 25–57

*Gut. C., 'Scènes de la vie journalière à Compiègne et aux environs (1420–1435) d'après les lettres de rémission', Bulletin de la Société Historique de Compiègne, xxviii (1982), 133–76

*Gut, C., 'Clermont et le Clermontois à l'époque de Jeanne d'Arc d'après les lettres de rémission', Autour du donjon de Clermont. Actes du colloque de Clermont (10–11 octobre 1987) (1989)

*Gut, C., 'Les pays de l'Oise sous la domination anglaise (1420–1435) d'après les régistres de la Chancellerie de France', La guerre, la violence et les gens au moyen age, ii, Guerre et gens, ed. P. Contamine and O. Guyotjeannin (1996), ii, 141–314

Gysels, G., 'Le départ de Jacqueline de Bavière de la cour de Brabant (11 avril 1420)', Mélanges d'Histoire offerts à Leon van de Essen (1947), 413–27

Haegeman, M., De Anglofilie in het Graafschap Vlaanderen tussen 1379 en 1435. Politieke en economische aspecten (1988)

Hall, B. S., Weapons and Warfare in Renaissance Europe. Gunpowder, Technology and Tactics (1997)

Hallopeau, L.-A., 'Essai sur l'histoire des comtes et ducs de Vendôme de la maison de Bourbon', Bulletin de la Société archéologique, scientifieque et littéraire du Vendômois, l (1911), 181–232, li (1912), 312–33, lii (1913), 311–30

Harbinson, M., 'The lance in the fifteenth century: How French cavalry overcame the English defensive system in the latter part of the Hundred Years War', Journal of Medieval Military History, xvii (2019), 141–200

Hardy, D., 'The 1444–5 expedition of the Dauphin Louis to the upper Rhine in geopolirical perspective', Journal of Medieval History, xxxviii (2012), 358–87

*Hardy, M., 'La mission de Jeanne d'Arc prêchée à Périgueux en 1429', Bulletin de la Société Archéologique du Périgord (1887), 50–55

Harmand, J., 'Un document de 1435 concernant Houdan et la fin de l'occupation anglaise dans l'ouest de l'Île de France', Bulletin de la Société nationale des Antiquaires de France (1975), 205–47

Harmand, J., 'Le château de Montépilloy', Bulletin Monumentale, cxxxvii (1979), 93–140

Harris, R., Valois Guyenne (1994)

Harriss, G. L., 'Aids, loans and benevolences', Historical Journal, vi (1963), 1–19

Harriss, G. L., Marmaduke Lumley and the Exchequer crisis of 1446–9, Aspects of Late Medieval Government and Society. Essays presented to J. R. Lander, ed. J. G. Rowe (1986), 143–78

Harriss, G. L., Cardinal Beaufort. A study of Lancastrian Ascendency and Decline (1988)

Harriss, G. L., Shaping the Nation. England 1360–1461 (2005)

*Harrod, H. D., 'A defence of the liberties of Cheshire, 1450', Archaeologia, lvii, 71–86

*Harvey, I. M. W., Jack Cade's Rebellion of 1450 (1991)

Harvey, I. M. W., 'Was there popular politics in fifteenth-century England?', The McFarlane Legacy. Studies in Late Medieval Politics and Society, ed. R. H. Britnell and A. J. Pollard (1995), 155–74

Harvey, M., England, Rome and the Papacy, 1417–1464 (1993)

Hatcher, J., Plague, Population and the English Economy, 1348–1530 (1977)

Hatcher, J., 'The great slump of the mid-fifteenth century', Progress and Problems in Medieval England. Essays in Honour of Edward Miller, ed. R. Britnell and J. Hatcher (1996), 237–72

Hayes, R. C. E.: see E: Unpublished Theses

Hayez, M., 'Un exemple de culture historique au XVe siècle: La geste des nobles francois', Mélanges d'Archéologie et d'Histoire publiés par l'École Française de Rome (1963), 127–78

Heers, J., Jacques Coeur (1997)

Helmrath, J., Das Basler Konzil, 1431–1449 (1987)

Herbomez, A. d', 'Le traité de 1430 entre Charles VII et le duc d'Autriche', Revue des questions historiques, xxxi (1882), 409–37

Hicks, M., 'Counting the cost of war: the Moleyns ransom and the Hungerford land-sales', Southern History, viii (1986), 11–35

Hicks, M., 'From megaphone to microscope. The correspondence of Richard Duke of York with Henry VI revisited', Journal of Medieval History, xxv (1999), 243–56

Hicks, M., The Wars of the Roses (2010)

Higounet-Nadal, A., Périgueux aux xive et xve siècles. Étude de démographie historique (1978)

Hirschauer, C., Les états d'Artois de leurs origines à l'occupation française, 1340–1640, 2 vols (1923)

History of Parliament. The House of Commons, 1386–1421, ed. J. S. Roskell, L. Clark, and C. Rawlcliffe, 4 vols (1992)

History of Parliament. The House of Commons, 1422–1461, ed. L. Clark, 7 vols (2020)

Hobbins, D., 'Jean Gerson's authentic tract on Joan of Arc: Super facto puellae et credulitate sibi praestanda' (14 May 1429)', Medieval Studies, lxvii (2005), 95–155

Holmes, G., 'The Libel of English Policy', EHR, lxxvi (1961), 193–216

*Holmes, G., 'Cardinal Beaufort and the crusade aganst the Hussites', EHR, lxxxviii (1973), 721–50

*Houtard, M., Les Tournaisiens et le Roi de Bourges (1908)

Hubrecht, G., 'Juridictions et compétences en Guyenne recouvrée', Annales de la Faculté de Droit de l'Université de Bordeaux, Série juridique, iii (1952), 63–79

*Huguet, A., Aspects de la guerre de Cent ans en Picardie maritime (1941–4)

Huillard-Bréhollès, 'La rançon du duc Jean 1er, 1415–1436', Mémoires présentés à l'Académie des Inscriptions et Belles Lettres, 1ere série, viii (2) (1874), 37–91

Huizinga, J. H., 'L'état bourguignon, ses rapports avec la France et les origines d'une nationalité néerlandaise', Le Moyen Age, xl (1930), 171–93; xli (1931), 11–35

Huizinga, J. H., 'La physionomie morale de Philippe le Bon', Annales de Bourgogne, iv (1932), 101–39

*Hunger, V., Le siège et la prise de Caen par Charles VII en 1450 (1912)

*Hunger, V., L'abbaye fortifiée de Saint-Pierre-sur-Dive pendant la guerre de Cent Ans (1914)

Hunger, V., Les capitaines de Vire aux XIVe et XVe siècles (1925)

Hunger, V., Le château de Vire (1350–1500), (1927)

Hunger, V., Les vicomtes de Vire aux XIVe et XVe siècles. Notices biographiques (1931)

Huynes, J., Histoire générale de l'abbaye du Mont-St.-Michel au peril de la mer, ed. E. R. de Beaurepaire, 2 vols (1872–3)

Ilardi, V., 'The Italian League, Francesco Sforza and Charles VII (1454–1461)', Studies in the Renaissance, vi (1959), 129–66

Jackson, R. A., Vive le Roi! A History of the French Coronation from Charles V to Charles X (1984)

Jacob, E. F. The Fifteenth Century (1961)

Jacob, E. F., Archbishop Henry Chichele (1967)

*Jadart, H., Jeanne d'Arc à Reims. Ses relations avec Reims, ses lettres aux rémois (1887)

James, L. E.: see E: Unpublished Theses

James, M. K., Studies in the Medieval Wine Trade (1971)

Jamieson, N., 'The recruitment of northerners for service in English armies in France, 1415–50', Trade, Devotion and Governance. Papers in Later Medieval History, ed. D. J. Clayton, R. G. Davies and P. McNiven (1994), 102–15

Janse, A., Een pion voor een dame. Jacoba van Beieren (1401–1436) (2009)

Jansen, H. P. H., Hoekse en Kabeljauwsebtwisten (1966)

Jassemin, H., La Chambre des Comptes de Paris au xve siècle (1933)

Johnson, P. A., Duke Richard of York, 1411–1460 (1988)

Johnston, C. E., 'Sir William Oldhall', EHR, xxv (1910), 715–22

Jones, M., 'The defence of medieval Бретань: a survey of the establishment of fortified town, castles and frontiers from the gallo-roman period to the end of the middle ages', Archeological Journal, cxxxviii (1981), 149–204

Jones, M., '"Bons bretons et bons francoys": the language and meaning of treason in later medieval France', Transactions of the Royal Historical Society, 5th series, xxxii (1982), 91–112

Jones, M., 'Membra disjecta of the Breton Chambre des Comptes in the late middle ages: treasures revisited and rediscovered', War, Government and Power in Late Medieval France, ed. C. Allmand (2000), 208–20

Jones, M., 'Sur les pas du connétable de Richemont: quelques sources financières inédites', Le Prince, l'argent, les hommes au moyen age. Mélanges offerts à Jean Kerhervé (2008), 271–81

Jones, M. K., 'John Beaufort, Duke of Somerset, and the French expedition of 1443', Patronage, the Crown and the Provinces in Later Medieval England, ed. R. A. Griffiths (1981), 79–102

Jones, M. K. (1983): see E: Unpublished Theses

Jones, M. K., 'L'imposition illégale de taxes en "Normandie anglaise". Une enquête gouvernementale en 1446', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 461–9

Jones, M. K., 'Somerset, York and the Wars of the Roses', EHR, civ (1989) [1], 285–307

Jones, M. K., 'War on the frontier: the Lancastrian land settlement in eastern Normandy, 1435–1450', Nottingham Medieval Studies, xxxiii (1989) [2], 104–21

Jones, M. K., 'Ransom brokerage in the fifteenth century', Guerre et société en France, en Angleterre et en Bourgogne, xive — xve siècle, ed. P. Contamine, C. Giry-Deloison and M. Keen (1991), 221–35

Jones, M. K., 'The relief of Avranches (1439): an English feat of arms at the end of the Hundred Years War', England in the Fifteenth Century. Proceedings of the Harlaxton Symposium, iv, ed. N. Rogers (1994), 42–55

Jones, M. K., 'Gardez mon corps, sauver ma terre' — Immunity from war and the lands of a captive knight: the siege of Orléans (1428–29) revisited', Charles d'Orléans in England, ed. M.-J. Arn (2000), 9–26

Jones, M. K., 'The battle of Verneuil (17 August 1423). Towards a history of courage', War in History, ix (2002), 377–412

Jones, R. (1994): see E: Unpublished Theses

Jones, R., 'Les fortifications municipales de Lisieux dans les chroniques et dans les comptes (première moitié du XVe siècle)', La guerre, la violence et les gens au moyen age, i, Guerre et violence, ed. P. Contamine and O. Guyotjeannin (1996), 235–44

Jones, R., 'Les fortifications dans la Normandie des Lancastres, 1417–1450', La Normandie dans la guerre de Cent Ans, 1435–1450, ed. J.-Y. Marin (1999), 111–15

Jones, R. W., and Coss, P., A Companion to Chivalry (2019)

Joret, C, La bataille de Formigny (1903)

Joubert, A., 'Les négociations relatives à l'évacuation du Maine par les anglais (1444–1448)', Revue historique et archéologique du Maine, viii (1880), 221–40

Joubert, A., Histoire de la baronnie de Craon de 1382 à 1626 (1888)

Jouet, R., La résistance à l'occupation anglaise en Basse-Normandie (1418–1450) (1969)

Jouet, R., 'La fidelité à la France à l'épreuve de l'occupation anglaise (1417–1450)', La Normandie dans la guerre de Cent Ans, 1435–1450, ed. J.-Y. Marin (1999), 51–3

Journel, C., 'La captivité de Jeanne d'Arc à Beaurevoir', Mémoires de la Société Académique de Saint-Quentin, x (1929), 43–73

Judd, A., The Life of Thomas Bekynton (1961)

Jurkowski, M., Smith, C. L., and Crook, D., Lay Налоги: in England and Wales, 1188–1688 (1998)

Kaeuper, R., Medieval Chivalry (2016)

Keen, M. H., 'Brotherhood in arms', History, xlvii (1962), 1–17

Keen, M. H., The Laws of War in the Late Middle Ages (1965)

Keen, M. H., Chivalry (1984)

Keen, M. H., 'The end of the Hundred Years War: Lancastrian France and Lancastrian England', England and her Neighbours, 1066–1453. Essays in Honour of Pierre Chaplais, ed. M. Jones and M. Vale (1989), 297–311

Keen, M. H., Origins of the English Gentleman (2002)

Keen, M. H. and Daniel, M. J., 'English diplomacy and the sack of Fougères in 1449', History, lix (1974), 375–91

Kemp, B., 'English church monuments during the period of the hundred years war', Arms, Armies and Fortifications in the Hundred Years War, ed. A. Curry and M. Hughes (1994), 195–211

*Kempe, A. J., Historical Notices of the Collegiate Church or Royal Free Chapel and Sanctuary of St. Mart-le-Grand (1825)

Kerhervé, J., L'État Breton aux xive et xve siècles. Les ducs, l'argent et les hommes, 2 vols (1987)

Kerhervé, J., 'Entre conscience nationale et identité régionale dans la Bretagne de la fin du moyen age', Identité régionale et conscience nationale en France et en Allemagne du moyen age à l'époque moderne, ed. R. Babel and J.-M. Moeglin (1997), 219–43

Kerling, N. J. M., Commercial Relations of Holland and Zeeland with England from the Late 13th Century to the Close of the Middle Ages (1954)

King, A., 'Gunners, aides and archers: the personnel of the English ordnance companies in Normandy in the fifteenth century', Journal of Medieval Military History, ix (2011) 65–75

*Kingsford, C. L., 'The first version of Hardyng's Chronicle', EHR, xxvii (1912), 462–82, 740–54

*Kingsford, C. L., English historical literature in the fifteenth century (1913)

Kingsford, C. L., 'An historical collection of the fifteenth century', EHR, xxix (1914), 505–15

Kingsford, C. L., Prejudice and Promise in Fifteenth-Century England (1925)

Kipling, G., '"Grace in this Lyf and aftirwarde Glorie": Margaret of Anjou's royal entry into London', Research Opportunities in Renaissance Drama, xxix (1986–7), 77–84

Kirby, J. L., 'The issues of the Lancastrian Exchequer and Lord Cromwell's estimates of 1433', Bulletin of the Institute Historical Research, xxiv (1951), 121–51

Kleinclausz, A., Histoire de Lyon, 3 vols (1939–52)

Kleineke, H., 'The commission de mutuo faciendo in the reign of Henry VI', EHR, cxvi (2001), 1–30

Kleinert, C., Philibert de Montjeu, ca. 1374–1439. Ein Bischof im Zeitalter der Reformkonzilien und des Hundertjährigen Krieges (2004)

Knowlson, G. A., Jean V, duc de Bretagne, et l'Angleterre (1339–1442) (1964)

Kosto, A. J., Hostages in the Middle Ages (2012)

Krynen, J., Idéal du prince et pouvoir royal en France à la fin du moyen age (1380–1440). Étude de la littérature politique du temps (1981)

Krynen, J., '"Naturel". Essai sur l'argument de la nature dans la pensée politique francaise à la fin du moyen age', Journal des Savants (1982), 169–90

Krynen, J., 'Réflexion sur les idées politiques aux États généraux de Tours de 1484', Revue historique de droit français et étranger, lxii (1984), 183–204

Krynen, J., L'Empire du roi. Idées et croyances en France, xiiie — xve siècle (1993)

La Borderie, A. le Moyne de, Histoire de Bretagne, 6 vols (1905–14)

*Labory, G., 'Une généalogie des rois de France se terminant à Henri VI roi "de France" et d'Angleterre', Saint-Denis et la Royauté. Études offertes à Bernard Guenée, ed. F. Autrand, C. Gauvard and J.-M. Moeglin (1999), 521–36

Lacaze, Y., 'Philippe le Bon et le problème hussite: un projet de croisade Bourguignon en 1428–9', Revue Historique, ccxli (1969), 69–98

Lacaze, Y., 'Aux origines de la paix d'Arras (1435). Amadée VIII de Savoie, médiateur entre France et Bourgogne', Revue d'histoire diplomatique, lxxxvii (1973), 232–76

Lacaze, Y., 'Philippe le Bon et l'Empire: bilan d'un règne', Francia, ix (1981), 133–75; x (1982), 167–227

Laidlaw, J., 'Alain Chartier and the Arts of Crisis Management, 1417–1429', War, Government and Power in Late Medieval France, ed. C. Allmand (2000), 37–53

Lair, J., Essai historique et topographique sur la bataille de Formigny (15 April 1450) (1903)

Lambert, C., 'Naval service and the Cinque Ports, 1322–1453', Military Communities in Late Medieval England. Essays in Honour of Andrew Ayton, ed. G. P. Baker, C. L. Lambert and D. Simpkin (2018), 211–36

La Martinière, J. de, 'Un grand chancelier de Bretagne. Jean de Malestroit, Evêque de Saint-Brieuc (1405–1419) et de Nantes (1419–1443)', Mémoires de la Société Historique et Archéologique de Bretagne, i (1920), 9–52

Lander, J. R., Conflict and Stability in Fifteenth-century England (1969)

Lander, J. R., 'The Hundred Years War and Edward IV's 1475 campaign in France', Tudor Men and Институты: Studies in English Law and Government, ed. A. J. Slavin (1972), 70–100

Lapierre, A., La guerre de Cent ans dans l'Argonne et le Rethelois (1900)

Laporte, J. (ed.), Millénaire monastique du Mont Saint-Michel, 5 vols (1967–1993)

Lardin, P., 'L'hôtel archépiscopal de Rouen à l'époque de Louis de Luxembourg (1437–1443)', Images de la guerre de cent ans: actes du colloque de Rouen (23, 24 et 25 mai 2000) (2002), ed. J. Maurice, D. Couty and M. Guéré-Laferté (2002), 27–45

Lardin, P., 'L'activité du port de Dieppe à travers la comptabilité de l'archevêque de Rouen', Ports maritimes et ports fluviaux au moyen age. Actes du XXXVe Congrès de la Société des historiens médiévistes de l'enseignement supérieur public (La Rochelle, 2004) (2005), 171–82

Lardin, P., 'Les transformations de la ville de Dieppe pendant la guerre de Cent Ans', Les villes normandes au moyen age. Renaissance, essor, crise, ed. P. Bouet and F. Neveux (2006), 75–107

Lardin, P., 'Le château de Rouen au moment du procès de Jeanne d'Arc', De l'hérétique à la sainte. Les procès de Jeanne d'Arc revisités, ed. F. Neveux (2012), 49–67

*La Roque, G.-A. de, Histoire généalogique de la maison de Harcourt, 4 vols (1662)

Lassalmonie, J.-F., La boîte à l'enchanteur. Politique financière de Louis XI (2002)

*Lebigue, J.-B., 'L'ordo du sacre d'Henri VI à Notre-Dame de Paris (16 décembre 1431)', Notre-Dame de Paris, 1163–2013, ed. C. Giraud (2013), 319–63

Le Breton, C., L'Avranchin pendant la guerre de Cent ans (1879)

Lecoy de la Marche, A., 'Une fausse Jeanne d'Arc', Revue des Questions Historiques, x (1871), 562–82

*Lecoy de la Marche, Le Roi Réné. Sa vie, son administration, ses travaux artistiques et littéraires, 2 vols (1875)

*Ledieu, A., 'Documents inédits sur le siège du Crotoy en 1423', Bulletin Mensuel de la Société d'Histoire et d'Archéologie du Vimeu, i (1905), 339–43, 356–62, 370–5, 388–93, 406–10

*Ledru, A., Histoire de la maison de Mailly, 2 vols (1893)

Lefèvre-Pontalis, G., 'Un detail du siège de Paris par Jeanne d'Arc', BEC, xlvi (1885), 5–15

Lefèvre-Pontalis, G., 'La panique anglaise en mai 1429', Moyen Age, vii (1894) [1], 81–96

Lefèvre-Pontalis, G., 'La fausse Jeanne d'Arc', Le Moyen Age (1895) [1], 97–112, 121–36

Lefèvre-Pontalis, G., 'Épisodes de l'invasion anglaise. La guerre de partisans dans la haute Normandie (1424–1429)', BEC liv (1893), 475–521; lv (1894) [2], 259–305; lvi (1895) [2], 433–508; lvii (1896), 5–54

Lefèvre-Pontalis, G., 'Le siège de Meulan en 1423', Commission des antiquités et des arts du département de Seine-et-Oise, xxiii (1903), 54–68

Leguai, A., 'Le problème des rançons au XVe siècle: la captivité de Jean Ier, duc de Bourbon', Cahiers de l'Histoire, vi (1961), 42–58

Leguai, A., Les ducs de Bourbon pendant la crise monarchique du XVe siècle (1962)

Leguai, A., De la seigneurie à l'état. Le Bourbonnais pendant la guerre de Cent ans (1969)

Leguai, A. 'Les révoltes rurales dans le royaume de France du milieu du XIVe siècle à la fin du moyen age', Le Moyen Age, lxxxviii (1982), 49–76

Leguai, A., 'La "France Bourguignonne" dans le conflit entre la "France française" at la "France anglaise" (1420–1435)', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 41–52

Le Mené, M., Les campagnes angevines à la fin du moyen age (1982)

Lemercier, F.-X., 'Falaise pendant l'occupation anglaise', Les villes normandes au moyen age. Renaissance, essor, crise, ed. P. Bouet and F. Neveux (2006), 125–38

Lennel, F., Histoire de Calais, 3 vols (1908–1913)

Léost, D., 'Le château de Rouen pendant la guerre de Cent Ans', La Normandie dans la guerre de Cent Ans, 1435–1450, ed. J.-Y. Marin (1999), 127–9

Lepingard, E., 'Les effets à Saint-Lô de la conquête de la Normandie par les anglais, 1418–1437', Notices, mémoires et documents publiés par la Société d'Agriculture, d'Archéologie et d'Histoire Naturelle du département de la Manche, ix (1890), 164–8

Lepingard, E., 'Trois patriotes Saint Lois, 1417–1448', Notices, mémoires et documents publiés par la Société d'Agriculture, d'Archéologie et d'Histoire Naturelle du département de la Manche, x (1892), 54–8

Lepingard, E., 'Les Biote, 1418–1473', Notices, mémoires et documents publiés par la Société d'Agriculture, d'Archéol. et d'Histoire Naturelle du département de la Manche, xvi (1898), 137–46

Lépinois, H. de, 'Notes et extraits des archives communales de Compiègne', BEC, xxiv (1863), 471–99; xxv (1864), 124–61

Le Roy, T., Les curieuses recherches du Mont-Sainct-Michel, ed. E. R. de Beaurepaire, 2 vols (1878)

Le Roy Ladurie, E. and Couperie, P., 'Le mouvement des loyers parisiens de la fin du moyen age au XVIIIe siècle', Annales. Économies — sociétés — civilisations, xxv (1970), 1002–23

Lespinasse, R. de, Le Nivernais et les comtes de Nevers, 3 vols (1909–14)

*Lesquier, J., 'La reddition de 1449', Études Lexoviennes, i (1915), 19–50

Lesquier, J., 'L'administration et les finances de Lisieux de 1423 à 1448', Études Lexoviennes, ii (1919), 37–175

Lewis, P. S., 'The failure of the French medieval Estates', Past & Present, xxiii (1962), 3–24

Lewis, P. S., 'France in the fifteenth century: society and sovereignty', Europe in the Late Middle Ages, ed. J. R. Hale, J. R. L. Highfield and B. Smalley (1965) [1], 466–94

Lewis, P. S., 'Jean Juvenel des Ursins and the common literary attitude towards tyranny in fifteenth century France', Medium Aevum, xxxiv (1965) [2], 103–21

Lewis, P. S., 'War propaganda and historiography in fifteenth century France and England', Transactions of the Royal Historical Society, 5th series, xv (1965) [3], 1–21

Lewis, P. S., Later Medieval France. The Polity (1968)

Lewis, P. S., 'La "France Anglaise" vué de la France française', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 31–9

Leyte, G., Domaine et domanialité publique dans la France médiévale (XIIe — XVe siècles) (1996)

Little, R. G., The Parlement of Poitiers. War, Government and Politics in France, 1418–1436 (1984)

Lloyd, T. H., The Movement of Wool Prices in Medieval England (1973)

Lloyd, T. H., The English Wool Trade in the Middle Ages (1977)

Lloyd, T. H., England and the German Hanse, 1157–1611. A study of their trade and commercial diplomacy (1991)

Loades, M., The Longbow (2013)

Loades, M., The Crossbow (2018)

Lobanov, A. (2015) [1]: see E: Unpublished Theses

*Lobanov, A., 'The indenture of Philip the Good Duke of Burgundy and the Lancastrian Kingdom of France', EHR, cxxx (2015) [2], 302–17

*Löher, E. von, 'Beiträge zur Geschichte der Jacobäa von Bayern', Abhandlungen der Historischen Classe der Königlich Bayerischen Akademie der Wissenschaften, x (1865–7), 1–111, 205–336

Löher, E. von, Jacobäa von Bayern und ihre Zeit, 2 vols (1862–9)

Löher, F. von, 'Kaiser Sigismund und Herzog Philipp von Burgund', Münchner historisches Jahrbuch der Historischen Classe der Königlich Akademie der Wissenschaften (1866), 305–419

Lombard-Jourdan, A., Les Halles de Paris et leur quartier (1137–1969) (2009)

Loncin, T., 'La guerre namuroise (1429–1431): un épisode de la rivalité Liège — Bourgogne au XVe siècle', Bulletin de l'Institut Archéologique Liègeois, cvi (1994), 139–63

London, H. S., The Life of William Bruges, the First Garter King of Arms (1970)

Longnon, A., 'Les limites de la France et l'étendue de la domination anglaise à l'époque de la mission de Jeanne d'Arc', Revue des questions historiques, xviii (1875), 444–546

Lorcin, M.-T., Les campagnes de la region Lyonnaise aux XIVe et XVe siècles (1974)

Lovatt, R., 'John Blacman: biographer of Henry VI', The Writing of History in the Middle Ages. Essays Presented to Richard William Southern, ed. R. H. C. Davies and J. M. Wallace-Hadrill (1981), 415–44

Luce, S., 'Le Maine sous la domination anglaise en 1433 et 1434', Revue des Questions Historiques (1878) [1], 226–41

*Luce, S., 'Le trésor anglais à Paris en 1431 et le procès de Jeanne d'Arc', Memoires de la Société de l'Histoire de Paris, v (1878) [2], 299–307

*Luce, S., Jeanne d'Arc à Domrémy. Recherches critiques sur les origines de la mission de la Pucelle, accompagnées de pièces justificatives (1886)

*Luce, S., Philippe le Cat. Un complot contre les anglais à Cherbourg à l'époque de la mission de Jeanne d'Arc (1887)

Luce, S., 'Louis d'Estouteville et la defense du Mont-Saint-Michel', La France pendant la guerre de Cent Ans. Episodes historiques et vie privée aux xive et xve siècles, ii (1893), 217–79

Lunt, W. E., Financial Relations of the Papacy with England, 2 vols (1939–62)

McCracken, H. N., 'An English friend of Charles of Orléans', Publications of the Modern Language Association of America, xxvi (1911), 141–80

*Macrae, C., 'The English Council and Scotland in 1430', EHR, liv (1939), 415–26

Maddern, P. C., Violence and Social Order. East Anglia, 1422–1442 (1992)

Major, J. R., Representative Institutions in Renaissance France, 1421–1559 (1960)

Malloué, B., 'La bastille de Saint-Jean-le-Thomas pendant la guerre de cent ans', Revue de l'Avranchin, xx (1922–3), 369–86

Mandrot, B. de, 'Jean de Bourgogne, duc de Brabant, comte de Nevers et le procès de sa succession', Revue des questions historique, xciii (1907), 1–45

*Marchegay, P., 'L'assaut de Pontoise (19 septembre 1441)', Revue des Sociétés Savantes, 4e série, iv (1866), 470–3

*Marchegay, P., 'La rançon d'Olivier de Coëtivy, seigneur de Taillebourg et sénéchal de Guyenne', BEC, xxxviii (1877), 5–48

Marshall, A., see E: Unpublished Theses

Martinière, J. de la, 'Frère Richard et Jeanne d'Arc à Orléans, mars-juillet 1430', Le Moyen Age, xliv (1934), 189–98

Masson d'Autume, M. de, Cherbourg pendant la guerre de Cent ans (1948)

Massey, R., 'The land settlement in Lancastrian Normandy', Property and Politics: Essays in Later Medeival English History, ed. A. Pollard (1984), 76–96

Massey, R. (1987): see E: Unpublished Theses

Massey, R., 'Lancastrian Руан: military service and property holding, 1419–49', England and Normandy in the Middle Ages, ed. D. Bates and A. Curry (1994), 269–86

*Mathon, M., 'Notice historique sur la ville de Creil et sur son ancien château', Mémoires de la Société académique de l'Oise, iv (1859), 590–682

Maurer, H. E., Margaret of Anjou. Queenship and Power in Late Medieval England (2003)

Maury, A., 'Les forêts de la France dans l'antiquité et au moyen age; nouveaux essais sur leur topographie, leur histoire et la législation qui les régissait', Mémoires présentés à l'Académie des Inscriptions et Belles Lettres, 2e série, iv(1) (1860), 1–265

McCullough, D. and Jones, E. D., 'Lancastrian politics, the French war and the rise of the popular element', Speculum, lviii (1983), 95–138

McFarlane, K. B., 'Bastard Feudalism', BIHR, xx (1945), 161–80

McFarlane, K. B., 'Loans to the Lancastrian Kings. The problem of Inducement', Cambridge Historical Journal, ix (1947), 51–68

McFarlane, K. B., 'At the deathbed of Cardinal Beaufort', Studies in Medieval History presented to Frederick Maurice Powicke, ed. R. W. Hunt, W. A. Pantin and R. W. Southern (1948), 405–28

McFarlane, K. B., 'The investment of Sir John Fastolf's profits of war', Transactions of the Royal Historical Society, 5th ser., vii (1957) [1], 91–116

McFarlane, K. B., 'William Worcester: a preliminary survey', Studies Presented to Sir Hilary Jenkinson, ed. J. Conway Davies (1957) [2], 196–221

McFarlane, K. B., 'War, the Economy and Social Change: England and the Hundred Years War', Past & Present, xxii (1962), 3–15

McFarlane, K. B., 'A Business Partnership in War and Administration, 1421–1445', EHR, lxxviii (1963), 290–308

McFarlane, K. B., Lancastrian Kings and Lollard Knights (1972)

McFarlane, K. B., The Nobility of Later Medieval England (1973)

McFarlane, K. B., Collected Essays (1981)

McKenna, J. W., 'Henry VI of England and the dual monarchy: aspects of royal political propaganda, 1422–1432', Journal of the Warburg & Courtauld Insts., xxviii (1965), 145–62

Meekings, C. A. F., 'Thomas Kerver's Case, 1444', EHR, xc (1975), 331–46

*Menard, L., Histoire civile, ecclesiastique et littéraire de la ville de Nismes, 7 vols (1744–58)

*Menard, V., Histoire réligieuse, civile et militaire de Saint-James de Beuvron (1897)

Merindol, C. de, 'Saint Michel et la monarchie française à la fin du moyen age dans le conflit franco-anglais', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 513–42

Mesqui, J. 'Les grandes heures du pont de Beaugency', Revue générale des routes et des aerodromes no. 589 (1982), 1–5Mesqui, J. 'Les grandes heures

Mesqui, J., Le pont en France avant le temps des ingénieurs (1986)

Mesqui, J., Châteaux et enceintes de la France médiévale, 2 vols (1991–3)

Mesqui, J., 'Le château de Crépy-en-Valois, palais comtale, palais royale, palais féodale', Bulletin Monumentale, clii (1994), 257–312

Mesqui, J., Châteaux forts et fortifications en France (1997)

*Mestre, J.-B., Guillaume de Flavy n'a pas trahi Jeanne d'Arc (1934)

Michaud-Fréjaville, F., 'La forteresse d'Orléans (XIVe — XVe siècles)', Le paysage urbain au moyen age. Actes des congrès de la Société des historiens médiévistes de l'enseignement supérieur public, 11e congrès (1980), 61–78

Michaud-Fréjaville, F., 'Une cité face aux crises: les remparts de la fidelité, de Louis d'Orléans à Charles VII, d'après les comptes de forteresse de la ville d'Orléans (1391–1427)', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 53–7

Michaud-Fréjaville, F., 'Jeanne d'Arc, dux, chef de guerre. Les points de vue des traités en faveur de la Pucelle', Guerre, pouvoir et noblesse au moyen age. Mélanges en l'honneur de Philippe Contamine (2000), ed. J. Paviot and J. Verger, 523–31

Michel, F., Les Écossais en France. Les Français en Écosse, 2 vols (1862)

Miller, E. (ed.), The Agrarian History of England and Wales, iii, 1348–1500 (1991)

Mirot, L., Les d'Orgemont. Leur origine — leur fortune — le boiteux d'Orgemont (1913) [1]

Mirot, L., 'Dom Bévy et les comptes des trésoriers des guerres. Essai de restitution d'un fonds disparu de la Chambre des Comptes', BEC lxxxvi (1925), 245–379

Mirot, L., 'Charles VII et ses conseillers, assassins présumés de Jean sand Peur', Annales de Bourgogne, xiv (1942), 197–210

Mitchell, R. J., John Tiptoft (1427–1470) (1938)

Mollat, M., Le commerce maritime normand à la fin du moyen age (1952)

Mollat, M., 'Recherches sur les finances des ducs Valois de Bourgogne', Revue Historique, ccix (1958), 285–321

Mollat, M. (ed.), Histoire de Rouen (1979)

Mollat, M., Jacques Coeur ou l'esprit d'entreprise au XVe siècle (1988)

Moore, T. K. and Bell, A. R., 'Financing the Hundred Years War', Revisiting the Hundred Years War, ed. A. Curry (2019), 57–84

Morandière, G. de la, Histoire de la maison d'Estouteville en Normandie (1903)

Moranvillé, H., 'Aide imposé par le roi d'Angleterre à Paris en 1423', Bulletin de la Société de l'Histoire de Paris, xxx (1903), 112–26

Moreton, C. and Richmond, C., 'Henry Inglose: a hard man to please', The Fifteenth Century, x, Parliament, Personalities and Power. Papers presented to Linda S. Clarke, ed. H. Kleineke (2011), 38–52

Morgan, D. A. L., 'The political after-life of Edward III: The apotheosis of a warmonger', EHR, cxii (1997), 856–81

Morice, P.-H. and Taillandier, C., Histoire de Bretagne, 2 vols (1750–56)

Müller, H., Die Franzosen, Frankreich und das Basler Konzil (1431–1449), 2 vols (1990)

Müller, H., 'La division dans l'unité: Le Congrès d'Arras (1435) face à deux diplomaties ecclésiastiques', Arras et la diplomatie européenne, XVe — XVIe siècles, ed. D. Clauzel, C. Giry-Deloison and C. Leduc (1999), 109–30

Müller, H., 'Siège, rang et honneur: le querelle du préséance entre la Bretagne et la Bourgogne au concile de Bâle (1434), Le Prince, l'argent, les hommes au moyen age. Mélanges offerts à Jean Kerhervé (2008), 195–205

Munro, J. H. A., 'An economic aspect of the collapse of the Anglo-Burgundian alliance, 1428–1442', EHR, lxxxv (1970), 225–44

Munro, J. H. A., Wool, Cloth and Gold. The Struggle for Bullion in Anglo-Burgundian Trade, 1340–1478 (1972)

Munro, J. H. A., 'Industrial protectionism in medieval Flanders: urban or national?', The Medieval City, ed. H. A. Miskimin, D. Herlihy and A. L. Udovitch (1977), 229–67

Murphy, N., 'Between France, England and Burgundy: Amiens under the Lancastrian dual monarchy', French History, xxvi (2012) [1], 143–63

Murphy, N., 'Henry VIII's French Crown. His royal entry into Tournai revisited', Historical Research, lxxxv (2012) [2], 617–31

Murphy, N., 'Henry VIII's first invasion of France: the Gascon expedition of 1512', EHR, cxxx (2015), 25–56

Murphy, N., The Tudor Occupation of Boulogne. Conquest, Colonisation and Imperial Monarchy, 1544–1550 (2019)

Murphy, N. and Small, G., 'Town and crown in late 15th-century France: Rouen after the Réduction, c. 1449–1493', La guerre en Normandie (XIe — XVe), ed. A. Curry and V. Gazeau (2018), 309–31

Myers, A. R., 'A parliamentary debate of the mid-fifteenth century', Bulletin of the John Rylands Library, xxii (1938), 388–404

Myers, A. R., 'The outbreak of war between England and Burgundy in February 1471', BIHR, xxxiii (1960), 114–15

Myers, A. R., 'A parliamentary debate of 1449', BIHR, li (1978), 78–83

Naegle, G., '"Qui desiderat pacem, preparat bellum". Guerre et paix chex Jean Juvénal des Ursins et Enea Silvio Piccolomini', Frieden schaffen ind sich verteidigen im Spätmittelalter, ed. G. Haegle (2012), 267–327

Nall, C., 'Perceptions of financial mismanagement and the English diagnosis of defeat', The Fifteenth Century, vii, Conflicts, Consequences and the Crown in the Late Middle Ages, ed. L. Clark (2007), 119–36

Neveux, F., L'évêque Pierre Cauchon (1987)

Neveux, F., Bayeux et Lisieux. Villes episcopales de Normandie à la fin du moyen age (1996)

Neveux, F., 'Le clergé normand pendant la guerre de Cent Ans', La Normandie dans la guerre de Cent Ans, 1435–1450, ed. J.-Y. Marin (1999), 55–8

Neveux, F., La Normandie pendant la guerre de cent ans (2008)

Neuville, D, 'Le Parlement royale à Poitiers (1418–36)', Revue Historique, vi (1878), 1–28, 272–314

Neuville, L. R. de, 'De la résistance à l'occupation anglaise dans le pays de Lisieux de 1424 à 1444', Bulletin de la Société de Antiquaires de Normandie, xvi (1892), 325–73

Neville, C. J., Violence, Custom and Law. The Anglo-Scottish Border Lands in the Later Middle Ages (1998)

Newhall, R. A., 'Discipline in an English army of the fifteenth century', Military Historian and Economist, ii (1917), 141–51

Newhall, R. A., 'The war finances of Henry V and the Duke of Bedford', EHR, xxxvi (1921), 172–98

Newhall, R. A., The English Conquest of Normandy, 1416–1424 (1924)

Newhall, R. A., 'Henry V's policy of conciliation in Normandy, 1417–1422', Anniversary Essays in Medieval History by Students of Charles Homer Haskins, ed. C. H. Taylor and J. L. La Monte (1929), 205–29

*Newhall, R. A., 'Bedford's ordinance of the watch of September 1428', EHR, l (1935), 36–60

Newhall, R. A., Muster and Review. A problem of English Military Administration, 1420–1440 (1940)

*Nichols, J. G., 'An original appointment of Sir John Fastolf to be keeper of the Bastille of St. Anthony at Paris in 1421', Archaeologia, xliv (1873), 113–22

Nicholson, R., Scotland. The Later Middle Ages (1974)

Nicolle, D., Orléans 1429. France turns the tide (2001)

Nightingale, P., A Medieval Mercantile Community. The Grocers' Company and the Politics and Trade of London, 1000–1485 (1995)

Nightingale, P., 'The growth of London in the medieval English economy', Progress and Problems in Medieval England. Essays in Honour of Edward Miller, ed. R. Britnell and J. Hatcher (1996), 89–106

O'Neill, B. H. St J., Castles and Cannon. A study of Early Artillery Fortifications in England (1960)

Orgeval, Le Barrois d', La justice militaire sous l'ancien régime. Le tribunal de la Connétablie de France du xive siècle à 1790 (1918)

Ormrod, W. M., 'Finance and trade under Richard II', Richard II. The Art of Kingship, ed. A. Goodman and J. Gillespie (1999) [1], 155–86

Ormrod, W. M., 'England in the middle ages', The Rise of the Fiscal State in Europe, c. 1200–1815, ed. R. Bonney (1999) [2], 19–52

Ormrod, W. M., 'Henry V and the English taxpayer', Henry V. New Interpretations, ed. G. Dodd (2013), 187–216

Ormrod, W. M., Lambert, B. and Mackman, J., Immigrant England, 1300–1550 (2019)

Otway-Ruthven, J., The King's Secretary and the Signet Office in the XV Century (1939)

Oxford Dictionary of National Biography, 60 vols (2004) [cited as ODNB]

Paravicini, W. and Schnerb, B. (ed.), Paris, capital des ducs de Bourgogne (2007)

Paviot, J., La politique navale des ducs de Bourgogne, 1384–1482 (1995) [1]

Paviot, J., Portugal et Bourgogne au XVe siècle (1384–1482) (1995) [2]

Paviot, J., Les ducs de Bourgogne, la croisade et l'orient (fin xive — xve siècle) (2003)

Payling, S. J., Political Society in Lancastrian England. The Greater Gentry of Nottinghamshire (1991)

Payling, S. J., 'War and peace: military and administrative service amongs the English gentry in the reign of Henry VI', Soldiers, Nobles and Gentlemen. Essays in honour of Maurice Keen, ed. P. Coss and C. Tyerman (2009), 240–58

Pearsall, D., 'The literary milieu of Charles of Orléans and the Duke of Suffolk, and the authorship of the Fairfax Sequence', Charles d'Orléans in England, ed. M.-J. Arn (2000), 145–56

Pégeot, P., 'L'armement des ruraux et des bourgeois à la fin du moyen age. L'exemple de la region de Montbéliard', Guerre et société en France, en Angleterre et en Bourgogne, xive — xve siècle, ed. P. Contamine, C. Giry-Deloison and M. Keen (1991), 237–60

Perroy, E., La guerre de cent ans (1945)

Petit-Dutaillis, C., 'Un nouveau document sur l'église de France à la fin de la guerre de cent ans: le régistre des visites archidiaconales de Josas', Revue Historique, lxxxviii (1905), 296–316

Petit-Dutaillis, C., Charles VII, Louis XI et les premières années de Charles VIII (1422–1492) [Histoire de France, ed. E. Lavisse, iv.2] (1911)

Peyrègne, A., 'Les émigrés gascons en Angleterre, 1453–1485', Annales du Midi, lxvi (1954), 113–28

Peyronnet, G., 'Les complots de Louis d'Amboise contre Charles VII (1428–1431): un aspect de rivalité entre lignages fédaux en France au temps de Jeanne d'Arc', BEC, cxlii (1984), 115–35

Picot, G., Histoire de États-Généraux, 2e ed. (1888)

Pirenne, H., Histoire de Belgique, 4th ed, 6 vols (1947)

Plaisse, A., La baronnie de Neubourg (1961)

Plaisse, A., Un chef de guerre du XVe siècle. Robert de Flocques, bailli royale d'Evreux (1984)

Plaisse, A., La délivrance de Cherbourg et di Clos de Cotentin à la fin de la guerre de Cent Ans (1989)

Plaisse, A. and S., La vie municipale à Evreux pendant la guerre de Cent ans (1978)

*Planchenault, R., 'La délivrance du Mans, janvier — mars 1448', Revue historique et archéologique du Maine, lxxix (1923), 185–202

*Planchenault, R., 'La conquête du Maine par les anglais: la campagne de 1424–1425', Revue historique et archéologique du Maine, 2e série, v (1925), 3–31

*Planchenault, R., 'La conquête du Maine par les anglais: les campagnes de Richemont', Revue historique et archéologique du Maine, 2e série, xiii (1933), 125–52

*Planchenault, R., 'La conquête du Maine par les anglais: la lutte des partisans (1427–1429), Revue historique et archéologique du Maine, 2e série, xvii (1937), 24–34, 160–72, xviii (1938), 47–60

*Plancher, U., Histoire générale et particulière de Bourgogne, 4 vols (1739–81)

Platt, C., The Castle in Medieval England and Wales (1982)

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., Les papes et les ducs de Bretagne, 2 vols (1928)

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., François II duc de Bretagne et l'Angleterre (1458–1488), (1929)

*Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Anne de Bourgogne et le testament de Bedford (1429)', BEC, xcv (1934) [1], 284–326

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Deux féodaux. Bourgogne et Bretagne (1363–1491)', Revue des cours et des conférences (1934) [2], 481–93, 595–612, (1935), 53–67, 164–71

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Le Connétable de Richemont, seigneur bourguignon', Annales de Bourgogne, vii (1935) [2], 309–36; viii (1936), 7–30, 106–38

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Le fief Breton', Histoire des institutions française au moyen age, i (1957), 267–88

Pocquet du Haut-Jussé, B. A., 'Une idée politique de Louis XI: la sujétion éclipse la vassalité', Revue Historique, ccxxvi (1961), 383–98

Poirey, S., 'La procédure d'inquisition et son application au procès de Jeanne d'Arc', De l'hérétique à la sainte. Les procès de Jeanne d'Arc revisités, ed. F. Neveux (2012), 91–110

Poirier, B. and Manceau, C., 'La ville fortifiée de Pontoise (Val d'Oise): bilan archéologique', Bulletin archéologique du Vexin français et du Val d'Oise, xl (2008), 47–85

*Poli, O. de, Les défenseurs du Mont Saint-Michel (1895)

Pollard, A. J., John Talbot and the War in France, 1427–1453 (1983)

Pons, N., 'La guerre de Cent Ans vue par quelques polémistes français du XVe siècle', Guerre et société en France, en Angleterre et en Bourgogne, xive — xve siècle, ed. P. Contamine, C. Giry-Deloison and M. Keen (1991), 143–69

Postan, M. M., 'Revisions in economic history: IX The fifteenth century', Economic History Review, ix (1939), 160–7

Postan, M. M., 'Some social consequences of the Hundred Years' War', Economic History Review, xii (1942), 1–12

Postan, M. M., 'The cost of the Hundred Years War', Past & Present, xxvii (1964), 34–53

Pot, J., Histoire de Regnier Pot, conseiller des ducs de Bourgogne, 1362(?)–1432 (1929)

Potter, D., 'The Duc de Guise and the fall of Calais, 1557–1558', EHR, xcviii (1983), 481–512

Potter, D., 'Anglo-French relations: the aftermath of the Hundred Years War', Journal of Franco-British Studies, xxviii (1999–2000), 41–66

Pounds, N. J. G., The medieval castle in England and Wales. A Social and Political History (1990)

Power, E. E., 'The wool trade in the fifteenth century', Studies in English Trade in the Fifteenth Century, ed. E. Power and M. M. Postan (1933), 39–90

Powicke, M., Military Obligation in Medieval England (1962)

Powicke, M., 'Lancastrian captains', Essays in Medieval History presented to Bertie Wilkinson, ed. T. A. Sandquist and M. R. Powicke (1969), 371–82

*Prevenier, W., De Leden en de Staten van Vlaanderen (1384–1405) (1961)

Prevenier, W., and Blockmans, W., The Burgundian Netherlands (1986)

Probert, Y., 'Matthew Gough, 1390–1450', Transactions of the Honourable Society of Cymmrodorion (1961), Pt. II, 34–44.

Prosser, G. L. L.: see E: Unpublished Theses

Pugh, T. B., 'Richard Plantagenet (1411–60), Duke of York, as the King's Lieutenant in France and Ireland', Aspects of Late Medieval Government and Society. Essays Presented to J. R. Lander (1986), 107–41

Pugh, T. B., and Ross, C. D., 'The English baronage and the income tax of 1436', Bulletin of the Institute of Historical Research, xxvi (1953), 1–28

Puiseux, L., 'Des insurrections populaires en Normandie pendant l'occupation anglaise au xve siècle', Mémoires de la Société des Antiquaires de Normandie, xix (1851), 138–59

Puiseux, L., après la guerre de Cent Ans (Actes du 104 (1866)

*Quantin, M., Episodes de l'histoire du XVe siècle aux pays sénonais et gâtinais et au comté de Joigny, tirés des Archives du département de l'Yonne (1866)

*Quantin, M., 'Episodes de l'histoire du XVe siècle', Bulletin de la Société des sciences historiques et naturelles de l'Yonne, xxxvi (1882), 21–31

Quicherat, J., Aperçus nouveaux sur l'histoire de Jeanne d'Arc (1850)

Quicherat, J., Rodrigue de Villandrando, l'un des combattants pour l'indépendance française au quinzième siècle (1879)

Ramsay, J. H., Lancaster and York, 2 vols (1892)

Ratcliffe, H. L.: see E: Unpublished Theses

Rawcliffe, C., The Staffords, Earls of Stafford and Dukes of Buckingham, 1394–1521 (1978)

Reeves, A. C., 'Some of Humphrey Stafford's military indentures', Nottingham Medieval Studies, xvi (1972), 80–91

Reeves, A. C., Lancastrian Englishmen (1981)

Renouard, Y., Bordeaux sous les rois d'Angleterre (1965)

Resbecq, F. de F. de, 'Les rapports du gouvernement anglais et de la noblesse normande dans la vicomté de Valognes pendant l'occupation, 1418–1450', Mémoires de la Société archéologique, artistique, littéraire et scientifique de l'arrondissement de Valognes, ix (1907–12), 17–42

Reulos, M., 'L'indemnisation de l'abbaye du Mont Saint-Michel pour le dommages subis au cours de la guerre de Cent Ans', Revue de l'Avranchin et du Pays de Granville, lxxviii (2001), 233–53

Reynaud, M.-R., Le temps des princes. Louis II et Louis III d'Anjou-Provence, 1384–1434 (2000)

Reynolds, C., 'English patrons and French artists in fifteenth-century Normandy', England and Normandy in the Middle Ages, ed. D. Bates and A. Curry (1994), 299–313

Reynolds, C., '"Les angloys de leur droite nature veullent touzjours guerreer": evidence for painting in Paris and Normandy, c. 1420–1450', Power, Culture and Religion in France, c. 1350-c. 1550, ed. C. Allmand (1989), 37–55

Rhymer, L., 'Humphrey Duke of Gloucester and the City of London', The Fifteenth Century, viii, Rule, Redemption and Representation in Late Medieval England and France, ed. L. Clark (2008), 47–58

Ribadieu, H., Histoire de la conquête de la Guyenne par les français (1866)

Richmond, C. (1963): see E: Unpublished Theses

Richmond, C., 'The keeping of the seas during the Hundred Years War, 1422–1440', History, xlix (1964), 283–98

Richmond, C.,'English naval power in the fifteenth century', History, lii (1967), 1–15

Richmond, C., The Paston Family in the Fifteenth Century. Fastolf's Will (1996)

Richmond, C., 'Sir John Fastolf, the Duke of Suffolk and the Pastons', The Fifteenth Century, viii, ed. L. Clark (2008), 73–104

Rickard, P., Britain inMedieval French Literature, 1100–1500 (1956)

*Riemsdijk, T. van, De opdracht van het ruwaardschap van Holland en Zeeland aan Philips van Bourgindië (1905)

Rigaudière, A., 'Le financement des fortifications urbaines en France du milieu du xive siècle à la fin du xve siècle', Revue historique, cclxxiii (1985), 19–95

Rigault, J., 'Ravages de la guerre de cents ans. Les écorcheurs en Luzembourg et en Rethelois en 1445', La réconstruction après la guerre de Cent Ans (Actes du 104e Congrès National des Sociétés Savantes, Bordeaux, 1979) (1981), i, 153–60

*Rioult de Neuville, L., 'De la résistance à l'occupation anglaise dans le pays de Lisieux de 1424 à 1444', Bulletin de la Société des Antiquaires de Normandie, xvi (1892), 325–72

Roch, J.-L., 'Les guerres du peuple: autodéfense, révolte et pillage dans la guerre de cent ans', Images de la guerre de cent ans: actes du colloque de Rouen (23, 24 et 15 main 2000) (2002), ed. J. Maurice, D. Couty and M. Guéré-Laferté (2002), 47–61

*Roger, J.-M., 'Guy Le Bouteillier', La guerre et la paix au moyen age (Actes du 101e Congrès national des sociétés savantes, Lille 1976) (1978), 271–329

*Roger, J.-M., 'Simon Morhier en Normandie', BHP (1980), 101–64

Rogers, C. J., 'The military revolutions of the Hundred Years' War', Journal of Military History, lvii (1993), 241–78

Rohr, Z. E., Yolande of Aragon (1381–1442). Family and Power (2016)

Roncière, C. de la, Histoire de la marine française, 6 vols (1899–1932)

Roosbroeck, R. van, Weerd, H. van de, Maeyer, R. de, Essen, L. van der et al. (eds), Geschiedenis van Vlaanderen, 6 vols (1936–49)

Rose, S., Calais. An English Town in France (2008)

Roserot, A., Dictionnaire Historique de la Champagne Méridionale (Aube) des origins à 1790, 4 vols (1942–8)

Roskell, J. S., 'The office and dignity of protector of England, with special reference to its origins', EHR, lxviii (1953), 193–233

Roskell, J. S., The Commons in the Parliament of 1422 (1954)

Roskell, J. S., 'Sir Walter Hungerford', Wiltshire Archaeological and Natural History Magazine, lvi (1956), 301–41.

Roskell, J. S., 'Sir William Oldhall, Speaker in the Parliament of 1450–1', Nottingham Medieval Studies, v (1961), 87–112

Roskell, J. S., The Commons and their Speakers in English Parliaments, 1376–1523 (1965)

Roskell, J. S., Parliament and Politics in Late Medieval England, 3 vols (1981–3)

Ross, C. D., The Estates and Finances of Richard Beauchamp Earl of Warwick (1956)

Ross, C. D., 'The estates and finances of Richard Duke of York', Welsh History Review, iii (1967), 299–302

Ross, C. D., Edward IV (1974)

Ross, J., 'Essex county society and the French war in the fifteenth century', The Fifteenth Century, vii, Conflicts, Consequences and the Crown in the Late Middle Ages, ed. L. Clark (2007), 53–80

Rowe, B. J. H., 'A contemporary account of the Hundred Years War from 1415 to 1429', EHR, xli (1926), 504–13

Rowe, B. J. H. (1927): see E: Unpublished Theses

*Rowe, B. J. H., 'Discipline in the Norman garrisons under Bedford, 1422–35', EHR, xlvi (1931) [1], 194–208

Rowe, B. J. H., 'The Estates of Normandy under the Duke of Bedford, 1422–1435', EHR xlvi (1931) [2], 551–78

Rowe, B. J. H., 'John Duke of Bedford and the Norman "Brigands"', EHR, xlvii (1932), 583–600

Rowe, B. J. H., 'King Henry VI's claim to France in picture and poem', The Library, 4th series, xiii (1932–3), 77–88

Rowe, B. J. H., 'The Grand Conseil under the Duke of Bedford, 1422–35', Oxford Essays in Medieval History presented to Herbert Edward Salter (1934), 207–34

Rowe, B. J. H., 'John, Duke of Bedford in "The Mirror for Magistrates", Tragedy 30', Notes and Queries, July 1975, 296–300

Sadourny, A., 'Occupants et occupés (1417–1449)', La Normandie au XVe siècle. Art et histoire, ed. 11–15 (1999), 11–15

Sadourny, A., 'Rouennais et anglais au temps de Jeanne d'Arc', Images de Jeanne d'Arc, ed. J. Maurice and D. Couty (2000), 29–34

Sadourny, A., 'Rouen au temps des procès de Jeanne d'Arc', De l'hérétique à la sainte. Les procès de Jeanne d'Arc revisités, ed. F. Neveux (2012), 39–48

Sadourny, M., 'L'occupation anglaise en Haute-Normandie d'après les comptes de l'archevêché de Rouen', Revue des Sociétés Savantes de Haute-Normandie. Lettres et sciences humaines, liii (1969), 27–35

Salamagne, A, 'L'attaque des places fortes au XVe siècle à l'exemple des guerres anglo- et franco-bourguignonnes', Revue historique, clxxxix (1993) [1], 65–113

Salamagne, A., 'A propos de l'adaptation de la fortification à l'artillerie vers les années 1400: quelques remarques sur les problèmes de vocabulaire, de typologie et de méthode', Revue du Nord, lxxv (1993) [2], 809–46

Samaran, C., La maison d'Armagnac au XVe siècle (1907)

Saul, N. English Church Monuments in the Middle Ages. History and Representation (2009)

Saul, N., 'Commemoration of the war dead in late medieval England', Transactions of the Monumental Brass Society, xix (2018), 383–415

*Sauval, H., Histoire et recherche des antiquités de la ville de Paris, 3 vols (1724)

Saygin, S., Humphrey Duke of Gloucester (1390–1447) and the Italian Humanists (2002)

Scarisbrick, J. J., Henry VIII (1968)

Scattergood, V. J., Politics and Poetry in the Fifteenth Century (1971)

*Schneider, F., Der Europäische Friendenskongress von Arras [1435] und die Friedenspolitik Papst Eugens IV under des Basler Konzils (1919)

Schnerb, B. (1988): see E: Unpublished Theses

Schnerb, B., 'La bataille rangée dans la tactique des armées Bourguignonnes au début du XVe siècle: essai de synthèse', Annales de Bourgogne, lxi (1989), 5–32

*Schnerb, B., 'La preparation des operations militarires au début du XVe siècle: l'exemple d'un document prévisionnel bourguignon', Guerre et société en France, en Angleterre et en Bourgogne, xive — xve siècle, ed. P. Contamine, C. Giry-Deloison and M. Keen (1991), 189–96

Schnerb, B., Bulgnéville (1431). L'état bourguignon prend pied en Lorraine (1993)

Schnerb, B., Enguerrand de Bournonville et les siens. Un lignage noble du Boulonnas aux XIVe et XVe siècles (1997)

Schnerb, B., Les Armagnacs et les Bourguignons. La maudite guerre (1998)

Schnerb, B., 'L'honneur de la Maréchaussée.' Maréchal et maréchaux en Bourgogne des origines à la fin du xve siècle (2000)

Schnerb, B., 'Le recrutement sociale et géographique des armées des ducs de Bourgogne (1340–1477)', Guerre, pouvoir, principauté, ed. J.-M. Cauchies (2002), 53–67

Schnerb, B., 'Lourdin de Saligny et de la Motte-Saint-Jean (v. 1370–1446). Une carrière à la cour de Bourgogne', Francia, xxxi.1 (2004), 45–93

Schnerb, B., La noblesse au service du prince. Les Saveuse: un hostel noble de Picardie au temps de l'état bourguignon (v. 1380–v. 1490) (2018)

Schofield, A., 'The first English delegation to the Council of Basel', Journal of Ecclesiatical History, xii (1961), 167–96

Schofield, A., 'England, the Pope and the Council of Basel, 1435–1449', Church History, xxxiii (1964), 248–78

Schofield, A., 'The second English delegation to the Council of Basel', Journal of Ecclesiatical History, xvii (1966), 29–64

Schofield, A., 'England and the Council of Basel', Annuarium Historiae Conciliorum, v (1973), 1–117

*Scofield, C. L., The Life and Reign of Edward the Fourth, King of England and of France and Lord of Ireland, 2 vols (1923)

Scordia, L., 'Le roi doit vivre du sien'. La théorie de l'impôt en France, XIIIe — XVe siècle (2006)

Scots Peerage (The), ed. J. Balfour Paul, 9 vols (1904–14)

Sepet, M., 'Observations critiques sur l'histoire de Jeanne d'Arc. La lettre de Perceval de Boulainvilliers', BEC, lxxvii (1916), 439–47

*Sharpe, R. R., London and the Kingdom, 3 vols (1894–5)

Simonneau, H., 'Le héraut bourguignon et la guerre à la fin du moyen age', Revue du Nord, xcv (2013), 915–44

Simpson, M. A., 'The campaign of Verneuil', EHR, xlix (1934), 93–100

Sinclair, A. F. J.: see E: Unpublished Theses

Smedt, R. de (ed.), Les chevaliers de l'Ordre de la Toison d'Or au XVe siècle (2000)

Smith, A. R. (1982): see E: Unpublished Theses

Smith, A. R., 'The greatest man of that age': the acquisition of Sir John Fastolf's East Anglian estates', Rulers and Ruled in Late Medieval England. Essays presented to Gerald Harriss, ed. R. Archer and S. Walker (1995), 137–53

Smith, R. D. and Brown, R. R., Bombards. Mons Meg and her Sisters (1989)

Smith, R. D. and De Vries, K., The Artillery of the Dukes of Burgundy, 1363–1477 (2005)

Sobecki, S., Last Words. The Public Self and the Social Author in Late Medieval England (2019)

Solon, P. D., 'Valois military administration on the Norman frontier, 1445–1461. A study in military reform', Speculum, li (1976), 91–111

Somerville, R., History of the Duchy of Lancaster, 2 vols (1953–70) [vol. 2 an unpublished typescript]

Sommé, M., 'L'armée bourguignonne au siège de Calais de 1436', Guerre et société en France, en Angleterre et en Bourgogne, xive — xve siècle, ed. P. Contamine, C. Giry-Deloison and M. Keen (1991), 197–219

*Sorel, A., La prise de Jeanne d'Arc devant Compiègne et l'histoire des sièges de la même ville (1889)

*Sorel, A., 'Dépenses du duc de Bourgogne au siège de Compiègne en mai 1430 lors de la prise de Jeanne d'Arc', Bulletin de la Société Historique de Compiègne, x (1901), 147–64

Soyer, J., 'La bataille de Patay: samedi 18 juin 1429', Bulletin de la Société Archéologique et Historique de l'Orléanais, xvi (1913), 416–24

Spencer, D., 'The provision of artillery for the 1428 expedition to France', Journal of Medieval Military History, xiii (2015), 179–92

*Spitzbarth, A.-B., Ambassades et ambassadeurs de Philippe le Bon, troisième duc Valois de Bourgogne (1419–1467) (2013)

Spont, A., 'La taille en Languedoc de 1450 à 1515', Annales du Midi, ii (1890), 365–84, 478–513

Spont, A., 'L'equivalent des aides en Languedoc de 1450 à 1515', Annales du Midi, iii (1891), 232–53

Spont, A., 'La gabelle du sel en Languedoc au XVe siècle', Annales du Midi, iii (1891), 427–81

Spufford, P., Monetary problems and policies in the Burgundian Netherlands, 1433–1496 (1970)

Steel, A., The Receipt of the Exchequer, 1377–1485 (1954)

Storey, R. L., Thomas Langley and the Bishopric of Durham, 1406–1437 (1961)

Storey, R. L., The End of the House of Lancaster (1966)

Storey, R. L., 'The north of England', Fifteenth Century England, 1399–1509, ed. S. B. Chrimes, C. D. Ross, and R. A. Griffiths (1972), 129–44

Storey, R. L., 'The Wardens of the Marches of England towards Scotland, 1377–1489', EHR, lxxii (1957), 593–615

Stratford, J., 'The manuscripts of John Duke of Бедфорд: library and chapel', England in the Fifteenth Century. Proceedings of the 1986 Harlaxton Symposium, ed. D. Williams (1987), 329–50

Stratford, J., The Bedford Inventories. The Worldly Goods of John, Duke of Bedford, Regent of France (1389–1435) (1993)

Stratford, J., '"Par le special commandement du roi". Jewels and plate pledged for the Agincourt Expedition', Henry V. New Interpretations, ed. G. Dodd (2013), 157–70

Strayer, J., 'Defence of the realm and royal power in France', Medieval Statecraft and the Perspectives of History. Essays by Joseph R. Strayer (1971), 291–9

Strickland, M. and Hardy, R., From Hastings to the Mary Rose. The Great Warbow (2005)

Strohm, P.,'John Lydgate, Jacque of Holland and the poetics of complicity', Medieval Literature and Historical Inquiry. Essays in Honour of Derek Pearsall, ed. D. Aers (2000)

*Strong, P. and F., 'The last will and codicils of Henry V', EHR, xcvi (1981), 79–102

*Stuart, A., Genealogical History of the Stewarts (1798)

*Suárez Fernandez, Navegación y comercio en el golfo de Vizcaya. Un estudio sobre la política marinera de la casa de Trastámara (1959)

Sumption, J., The Hundred Years War, i, Trial by Battle (1990), ii, Trial by Fire (1999), iii, Divided Houses (2009), iv, Cursed Kings (2015)

Swanson, N., 'Preaching crusade in fifteenth century England: instructions for the administration of the anti-Hussite Crusade of 1429 in the diocese of Canterbury', Crusades, xii (2013), 175–96

Taylor, C., 'War, propaganda and diplomacy in fifteenth-century France and England', War, Government and Power in Late Medieval France, ed. C. Allmand (2000) [1], 70–91

Taylor, C., 'Brittany and the French Crown: the legacy of the English attack upon Fougères (1449)', The Medieval State. Essays presented to James Campbell, ed. J. R. Maddicott and D. M. Palliser (2000) [2], 243–57

Taylor, C., Chivalry and the Ideals of Knighthood in France during the Hundred Years War (2013)

Taylor, C., 'John Talbot, John Fastolf and the death of chivalry', People, Power and Identity in the Late Middle Ages. Essays in Memory of W. Mark Ormrod, ed. G. Dodd, H. Lacey and A. Musson (2021), 324–40

*Tessereau, A., Histoire chronologique de la Grande Chancellerie, 2 cols (1676–1710)

Thaumassière, G. T. de la, Histoire de Berry, n.e., 2 vols (1865)

Thibaudeau, A. R. H., Histoire de Poitou, n.e., 3 vols (1839–40)

Thibault, J., 'Un prince territoriale au xve siècle. Dunois, bâtard d'Orléans', Bulletin de la Société Archéologique et Historique de l'Orléanais, n.s., xiv (1997), 3–46

Thibault, M., La jeunesse de Louis XI, 1423–1445 (1907)

*Thielemans, M.-R., 'Lettre missive inédite de Philippe le Bon concernant le siège de Calais', Bulletin de la Commission Royale d'Histoire, cxv (1950), 285–96

*Thielemans, M.-R., Bourgogne et Angleterre. Relations politiques et économiques entre les Pays-Bas Bourguignons et l'Angleterre, 1435–1467 (1966)

*Thomas, A., 'Les états généraux sous Charles VII. Étude chronologique d'après des documents inédits', Le Cabinet Historique, xxiv (1878), 118–28, 155–70, 200–21

*Thomas, A., Les états provinciaux de la France centrale sous Charles VII, 2 vols (1879)

*Thomas, A., 'Les états généraux sous Charles VII', Revue Historique, xl (1889) [1], 55–83

*Thomas, A., 'Le Midi et les états généraux sous Charles VII', Annales du Midi, i (1889) [2], 289–315; iv (1892), 1–24

*Thomas, A., 'Rodrigue de Villandrando en Rouergue', Annales du Midi, ii (1890), 209–32, 418–19

*Thomas, A., Le Comté de la Marche et le Parlement de Poitiers (1418–1436) (1910)

Thompson, G. L., 'Le regime anglo-bourguignonne à Париж: facteurs idéologiques', La 'France Anglaise' au moyen age (Actes du 111e Congrès National des Sociétés Savantes, Poitiers, 1986) (1988), 53–60

Thompson, G. L., '"Monseigneur Saint Denis", his abbey and his town under English occupation, 1420–1436', Power, Culture and Religion in France, c. 1350–c. 1550', ed. C. Allmand (1989), 15–35

Thompson, G. L., Paris and its People under English Rule. The Anglo-Burgundian Regime, 1420–1436 (1991)

Thompson, M. W., The Decline of the Castle (1987)

Thrupp, S. L., 'Aliens in and around London in the fifteenth century', Studies in London History presented to Philip Edmund Jones, ed. A. E. J. Hollaender and W. Kellaway (1969), 249–72

Tobin, M., 'Collection de textes prophétiques du XVe siècle: le manuscript 520 de la Bibliothèque de Tours', Les textes prophétiques et la prophétie en occident (XIIe — XVIe siècle), ed. A Vauchez (1990), 127–33

Töth, P. de, Il Beato Cardinale Nicolo Albergati e I suoi tempi, 1375–1444, 2 vols (1934)

Touchard, H., Le commerce maritime Breton à la fin du moyen age (1967)

Toureille, V., Vol et brigandage au moyen age (2006)

Toureille, V., 'Deux Armagnacs au confins du royaume: Robert de Sarrebrück et Robert de Baudricourt', Revue du Nord, xcv (2013), 977–1001

Toureille, V., Robert de Sarrebrück ou l'honneur d'un écorcheur (v. 1400–v. 1462) (2014)

Toureille, V., 'Le siège de Dieppe (2 novembre 1442–15 août 1443): un épisode de la reconquête française de la Normandie', La guerre en Normandie (XIe — XVe), ed. A. Curry and V. Gazeau (2018), 231–45

*Toussaint, J., 'Philippe le Bon et le Concile de Bâle (1431–1449)', Bulletin de l'Académie Royale de Belgique, cvii (1942), 1–126

*Les relations diplomatiques de Philippe le Bon avec le Concile de Bâle (1431–1449) (1942) [2]

Tricard, J., 'Comparsonniers et réconstruction rurale dans le sud du Limousin au XVe siècle', La réconstruction après la guerre de Cent Ans (Actes du 104e Congrès National des Sociétés Savantes, Bordeaux, 1979) (1981), i, 51–62

Tricard, Les campagnes limousines du XIVe au XVIe siècle. Originalité et limites d'une reconstruction rurale (1996)

Triger, R., 'Un coup de main d'Ambroise de Loré en Basse-Normandie (1431)', Revue historique et archéologique du Maine, iii (1878), 279–303

*Triger, R., Une forteresse du Maine pendant l'occupation anglaise. Fresnay-le-Vicomte de 1417 à 1450 (1886)

Triger, R., Le château et la ville de Beaumont-le-Vicomte pendant l'invasion anglaise (1417–1450) (1901)

Triger, R. and Beauchesne, A. de, 'Sainte-Suzanne', Revue historique et archéologique du Maine, lxi (1907), 45–85

Tuetey, A., Les écorcheurs sous Charles VII. Episodes de l'histoire militaire de la France au XVe siècle d'après des documents inédits, 2 vols (1874)

Turner, H. L., Town Defences in England and Wales (1970)

Tyrrell, J. M., A History of the Estates of Poitou (1968)

Vaissète: see Vic, C. de and Vaissète, J.

Valat, G., 'Nicolas Rolin, chancelier de Bourgogne', Mémoires de la Société Éduenne, xl (1912), 73–145; xli (1913), 1–73, xlii (1914), 53–148

Vale, M. G. A., 'The last years of English Gascony, 1451–3', Transactions of the Royal Historical Society, 5th series, xix (1969), 119–38

Vale, M. G. A., English Gascony, 1399–1453 (1970)

Vale, M. G. A., 'Sir John Fastolf's "Report" of 1435: a new interpretation reconsidered', Nottingham Medieval Studies, xvii (1973), 78–84

Vale, M. G. A., Charles VII (1974)

Vale, M. G. A., 'New techniques and old ideals: the impact of artillery on war and chivalry at the end of the Hundred Years War', War, Literature and Politics in the Late Middle Ages, ed. C. T. Allmand (1976), 57–72

Vale, M. G. A., War and Chivalry. Warfare and Aristocratic Culture (1981)

Vale, M. G. A., 'Jeanne d'Arc et ses adversaires: Jeanne, victim d'une guerre civile?', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 203—16

Vale, M. G. A., 'Cardinal Henry Beaufort and the "Albergati" portrait', EHR, cv (1990), 337–54

Vale, M. G. A., 'The war in Aquitaine', Arms, Armies and Fortifications in the Hundred Years War, ed. A. Curry and M. Hughes (1994), 69–82

Vale, M. G. A., The ancient enemy. England, France and Europe from the Angevins to the Tudors (2007)

*Vallet de Viriville, A., Nouvelles recherches sur Henri Baude, poète et prosateur du XVe siècle (1853)

Vallet de Viriville, A., Histoire de Charles VII, roi de France, et de son époque, 1403–1461, 3 vols (1862–3)

*Valois, N., Le conseil du Roi aux xive, xve et xvie siècles (1888)

Valois, N., 'Jeanne d'Arc et la prophétie de Marie Robine', Mélanges Paul Fabre (1902), 452–67

Valois, N., Histoire de la Pragmatique Sanction de Bourges sous Charles VII (1906)

Valois, N., Le Pape et le Concile, 1418–1450, 2 vols (1909) [1]

Valois, N., 'Conseils et predictions adressés à Charles VII par un certain Jean du Bois', ABSHF, xlvi (1909) [2], 206–38

Van der Wee, H., The Growth of the Antwerp Market and the European Economy, 3 vols (1963)

*Varenbergh, E., Histoire des relations diplomatiques entre le comté de Flandre et l'Angleterre au moyen age (1874)

Vauchez, A., 'Jeanne d'Arc et le prophétisme féminin des XIVe et XVe siècles', Jeanne d'Arc. Une époque. Un rayonnement. Colloque d'histoire médiévale, Orléans octobre 1979 (1982), 159–79

Vauchez, A., Les laics au moyen age. Pratiques et expériences réligieuses (1987)

Vauchez, A., 'Les théologiens face au prophétisme à l'époque d'Avignon et du Grand Schisme', Les textes prophétiques et la prophétie en occident, ed. A Vauchez (1990), 287–98

Vaughan, R., Philip the Good (1970)

Vaughan, R., Charles the Bold, the Last Valois Duke of Burgundy (1973)

Vaultier, R., Le folklore pendant la guerre de Cent ans d'après les lettres de rémission du Trésor des Chartes (1965)

Vavasseur, A. Le, 'Étude critique sur la valeur historique de la chronique d'Arthur de Richemont', BEC, xlvii (1886), 525–65

*Vic, C. de and Vaissète, J., Histoire générale de Languedoc, n.e., 16 vols (1874–1905)

Vickers, K. H., Humphrey, Duke of Gloucester. A Biography (1907)

Victoria History of the Counties of England (1899–in progress)

*Vignaux, A., 'Une note diplomatique au XVe siècle — Charles VII, roi de France, et Jean 1er, comte de Foix', Annales du Midi, xii (1900), 355–69

*Villaret, A. F. de, Campagnes des anglais dans l'Orléanais, la Beauce Chartrain et le Gâtinais (1421–1428). L'armée sous Warwick et Suffolk au siège de Montargis. Campagnes de Jeanne d'Arc sur la Loire postérieures au siège d'Orléans (1893)

Virgoe, R. (1964): see E: Unpublished Theses

*Virgoe, R., 'The death of William de la Pole, Duke of Suffolk', Bulletin of the John Rylands Library, xlvii (1965), 489–502

Virgoe, R., 'The composition of the King's Council, 1437–61', Bulletin of the Institute of Historical Research, xliii (1970), 134–60

Virgoe, R., 'William Tailboys and Lord Cromwell: crime and politics in Lancastrian England', Bulletin of the John Rylands Library, lv (1973), 459–82

Virgoe, R., 'The Parliamentary subsidy of 1450', Bulletin of the Institute of Historical Research, lv (1982), 125–38

Virgoe, R., 'The earlier Knyvetts: the rise of a Norfolk gentry family', Norfolk Archaeology, xli (1990–92), 1–4, 249–77

Visser-Fuchs, L., History as Pastime. Jean de Wavrin and his Collection of Chronicles of England (2018)

Vissière, L., 'Georges de la Trémoille et la naissance du parti angevin', Réné d'Anjou (1409–1480). Pouvoirs et gouvernement, ed. J.-M. Matz and N.-Y. Tonnerre (2011), 15–30

Vlietinck, E., 'Les sièges de Calais et les villes de la côte flamande', Annales de la Société d'Émulation de Bruges, 5e série, iii (1890), 91–101

Vuitry, A., Études sur le régime financier de la France avant la Révolution de 1789, n.s., 2 vols (1878–83)

Waddington, C.-H., 'Note sur la dépopulation des campagnes gâtinaises pendant la guerre de cent ans et leur reconstitution économique', Annales de la Société Historique et Archéologique du Gâtinais, xxxix (1930), 164–78

Walsby, M., The Counts of Laval. Culture, Patronage and Religion in Fifteenth- and Sixteenth-Century France (2007)

Warner, M. W. (1991): see E: Unpublished Theses

Warner, M. W., 'Chivalry in action: Thomas Montagu and the war in France, 1417–1428', Nottingham Medieval Studies, xlii (1998), 146–73

Watt, D. E. R., A Biographical Dictionary of Scottish Graduates to A.D. 1410 (1977)

Watts, J. L., 'The counsels of King Henry VI, c. 1435–1445', EHR, cvi (1991), 279–98

Watts, J. L., 'When did Henry VI's minority end?', Trade, Devotion and Governance. Papers in Later Medieval English History, ed. D. J. Clayton, R. G. Davies and P. McNiven (1994), 116–39

Watts, J. L., Henry VI and the Politics of Kingship (1996)

Watts, J. L., 'The pressure of the public on later medieval politics', The Fifteenth Century, iv, Political Culture in Late Medieval Britain, ed. L. Clark and C. Carpenter (2004), 159–80

Watts, J. L., 'The Plantagenet Empire and the continent; retrospect and prospect', The Plantagenet Empire, 1259–1453, ed. P. Crooks, D. Green and W. M. Ormrod (2016), 403–21

Waugh, W. T., 'Joan of Arc in English sources of the fifteenth century', Historical Essays in Honour of James Tait, ed. J. G. Edwards, V. H. Galbraith and E. F. Jacob (1933), 386–98

Weiss, R., 'Humphrey Duke of Gloucester and Tito Livio Frulovisi', Fritz Saxl, 1890–1948. A volume of Memorial Essays from his Friends in England, ed. D. J. Gordon (1957), 218–27

Weiss, R., Humanism in England during the Fifteenth Century (1967)

Weiss, V. (ed.), La demeure médiévale à Paris. Répertoire sélectif des principaux hôtels (2012)

Weske, D. B., Convocation of the Clergy (1937)

Whelan, M., 'Between Papacy and Empire: Cardinal Henry Beaufort, the House of Lancaster and the Hussite Crusades' EHR, cxxxiii (2018), 1–31

Williams, E. C., My Lord of Bedford, 1389–1435 (1963)

Wilmart, M., Meaux au moyen age. Une ville et ses hommes du xiie au xve siècle (2013)

Wolff, P., Commerces et marchands de Toulouse (vers 1350–vers 1450) (1954)

Wolff, P., 'Le théologien Pierre Cauchon, de sinistre mémoire', Economies et sociétés du moyen age. Mélanges offerts à Edouard Perroy (1973), 553–70

Wolffe, B. P., 'Acts of resumption in the Lancastrian Parliaments, 1399–1456', EHR, lxxiii (1958), 583–613

Wolffe, B. P., The Crown Lands, 1461–1536 (1970)

Wollfe, B. P., The Royal Demesne in English History (1971)

Wolffe, B. P., 'The personal rule of Henry VI', Fifteenth Century England, 1399–1509. Studies in Politics and Society, ed. S. B. Chrimes, C. D. Ross, and R. A. Griffiths (1972)

Wolffe, B. P., Henry VI (1981)

Woodcock, M., 'John Talbot, Terror of the French. A continuing tradition', Notes and Queries, li (2004), 249–51

Wright, N., 'The Tree of Battles of Honoré Bouvet', War, Literature and Politics in the Late Middle Ages, ed. C. T. Allmand (1976), 12–31

Wright, N., Knights and Peasants. The Hundred Years War in the French Countryside (1998)

Wright, S. M., The Derbyshire Gentry in the Fifteenth Century (1983)

Wylie, J. H. and Waugh, W. T., The Reign of Henry V, 3 vols (1914–29)

*Zellfelder, A., England und das Basler Konzil (1913)

Диссертации

Barron, C. M., 'The government of London and its relations with the Crown, 1400–1450 (University of London, 1970)

Baume, A. J. L., 'Des aspects militaires de l'occupation anglaise de la Normandie pendant la deuxième partie de la guerre de Cent Ans' (Paris, Sorbonne IV, 1978)

Bogner, G., 'Knighthood in Lancastrian England. A prosopographical approach' (Ohio University, 1997)

Boulet, V., '"Car France estoit leur vray heritage": le gouvernement du royaume français d'Henri VI (1422–1436)' (Université de Paris I, 2010)

Brown, M., 'Crown — magnate relations in the personal rule of James I of Scotland, 1424–1437' (University of St. Andrews, 1992)

Burney, E. M., 'The English Rule in Normandy, 1435–1450 (University of Oxford, 1958)

Curry, A., 'Military organisation in Lancastrian Normandy, 1422–1450' (CNAA, 1985)

Desama, C., 'Jeanne d'Arc de Vaucouleurs à Reims. Contribution à l'histoire de Jeanne d'Arc' (Université de Liège, 1964–5)

Ditcham, B. G. H., 'The employment of foreign mercenary troops in the French royal armies' (Edinburgh University, 1978)

Hayes, R. C. E., 'William Alnwick, Bishop of Norwich (1426–1437) and Lincoln (1437–1449)' (University of Bristol, 1989)

James, L. E., 'The Career and Political Influence of William de la Pole, 1st Duke of Suffolk, 1437–1450' (University of Oxford, 1979)

Jones, M. K., 'The Beaufort family and the war in France, 1421–1440' (University of Bristol, 1983)

Jones, R. L. C., 'The state of fortification in Lancastrian Normandy, 1417–50' (University of Oxford, 1994)

Lobanov, A., 'Anglo-Burgundian military cooperation, 1420–1435' (University of Southampton, 2015)

Marshall, A., 'The role of English war captains in England and Normandy, 1436–1461' (University of Wales, 1974)

Massey, R. A., 'The Lancastrian Land Settlement in Normandy and Northern France, 1417–1450' (University of Liverpool, 1987)

Prosser, G. L. L., 'After the Reduction. Restructuring Norman political society and the Bien Public, 1450–65' (University of London, 1996)

Ratcliffe, H. L., 'The military expenditure of the English Crown, 1422–1435' (University of Oxford, 1979)

Richmond, C. F., 'Royal administration and the keeping of the seas, 1422–1485' (University of Oxford, 1963)

Rowe, B. J. H., 'John Duke of Bedford as Regent of France (1422–1435): his policy and administration in the north' (University of Oxford, 1927)

Schnerb, B. 'Aspects de l'organisation militaire dans le principautés bourguignonnes (v. 1315–v. 1420) (Université de Paris IV, 1988)

Sinclair, A. F. J., 'The Beauchamp Earls of Warwick in the Later Middle Ages' (University of London, 1986)

Smith, A. R., 'Aspects of the career of Sir John Fastolf (1380–1459)' (University of Oxford, 1982)

Virgoe, R., 'The Parliament of 1449–50' (University of London, 1964)

Warner, M. W., 'The Montague Earls of Salisbury, c. 1300–1428: a study of warfare, politics and political culture' (University College, London, 1991)

Электронные базы данных

European State Finance Database [http://www.le.ac.uk/hi/bon/ESFDB]

Gascon Rolls, 1317–1468 [http://www.gasconrolls.org]

Institut d'histoire du droit, Parlement civil (XVs); Parlement à Poitiers [http://www.ihd.cnrs.fr]

National Archives, Ancient Petitions [http://www.nationalarchives.gov.uk/documentsonline]

The Soldier in Later Medieval England [https://www.medievalsoldier.org]

Примечания

1

Lydgate, The Fall of Princes, Book IX, ll. 1210–11, ed. H. Bergen (1924), 953.

Источники (Библиография, разделы B и C) цитируются только по названию или по автору/редактору и названию. Вторичные работы и неопубликованные диссертации цитируются только по автору или по автору и дате.

(обратно)

2

Marc Bloch, L'étrange défaite (Folio, 1990), 198.

(обратно)

3

*Giesey (1960), 200–1; Monstrelet, Chron., iv, 123–4; Journ. B. Paris, 180; Juvénal, Hist., 397 (wax); Grandeau (1970), 143–7, 153–4, 156–7.

*Ссылки, отмеченные звездочкой, относятся к документальным примечаниям или приложениям цитируемой работы.

(обратно)

4

Grands traités, 106 (art. 12).

(обратно)

5

Parl. Rolls, x, 77 [2]; Chartier, Chron., i, 29–30; Lafaurie, Monnaies, i, no. 449.

(обратно)

6

*Strong, 99; Parl. Rolls, x, 15–16 [14]; Monstrelet, Chron., iv, 110; Thomas Walsingham, The St Albans Chronicle, ed. J. Taylor, W. R. Childs and L. Watkiss, ii (2011), 776. Моя ссылка на Sumption, iv, 767 в отношении договоренностей по Англии, основанной на Pseudo-Elmham, Vita, 332–3, является, как я теперь думаю, ошибочной.

(обратно)

7

Chastellain, 'Chron.', i, 331–2; Monstrelet, Chron., iv, 112.

(обратно)

8

Rec. doc. monnaies, ii, 333; Fauquembergue, Journ., ii, 67–75, 72–5; Journ. B. Paris, 180; AD Côte d'Or B1622, fol. 62vo–63 (Бургундия), Ord., ix, 267–9 (ордонанс от 1407 г.).

(обратно)

9

Le Fèvre, Chron., ii, 61–2; Brut, ii, 497 (Дуглас); PPC, iv, 225; Cron. Norm., 81; Journ. B. Paris, 320; Basin, Hist., i, 88–90.

(обратно)

10

Foed., x, 253; Parl. Rolls, x, 15 (13); Roskell (1953), 195–7; CCR 1422–9, 43–4.

(обратно)

11

Hoccleve, Selections, 88–90; Titus Livius Forojuliensis, Vita Henrici Quinti, ed. T. Hearne (1716); Hardyng, Chron., 391; Pius II, Comm., ii, 535.

(обратно)

12

Harriss (1988), 3–4, 27, 37–8; Reg. Jurade, ii, 257, 329.

(обратно)

13

Harriss (1988), 107–11, 123, 394–5, 401–6, 411–12; Vespasiano, Vite, 291–2; L&P, ii, 450 (Хамфри). Синдикаты: см., e.g. PRO SC8/144/7180 (сентябрь 1431 г.).

(обратно)

14

Coll. doc. Angleterre, 232–3; *Chrimes, 102–3. Об этом, см. Roskell (1953), 206–7.

(обратно)

15

Ваттовое море (Ваттенмеер; нем. Wattenmeer, нидерл. Waddenzee, дат. Vadehavet, зап.-фриз. Waadsee) — прерывистая череда ваттов (мелководных морских участков) у берегов Нидерландов, Германии и Дании, часть акватории Северного моря, ограниченная цепью Фризских островов (Примечание переводчика).

(обратно)

16

Cartul. Hainaut, iv, 78–9, 85–6, 94–9, 109–12, 199–201, 271, 310–11, 318, 580, 592, 599; Groot Charterboek, iv, 521–30, 545–8, 549; Dynter, Chron., iii, 345–8, 357–8, 363–4, 388–9, 414–15; Monstrelet, Chron., iii, 280, iv, 26–8; Chastellain, 'Chron.', i, 170, 211. И см. Algemene geschiedenis Nederlanden, iii, 230–2; Janse, 115–38, 163–91; Gysels, 416–25. Роль Генриха V: Foed., x, 67–8; PRO E403/649, m. 3 (2 мая).

(обратно)

17

'Avis du chancelier Rolin', 131–2; *Löher (1865–7), i, 47.

(обратно)

18

PPC, iii, 6–7.

(обратно)

19

Parl. Rolls, x, 13 [5], 23–4 [22–33], 26 [26], 61 [1], 347–9 [24–7].* Chrimes, 102–3; PPC, iii, 13–18, 233–4 (цитата); Foed., x, 261. О советниках, Griffiths (1981), 22–3; Harriss (1988), 118–21.

(обратно)

20

J. Smyth, Lives of the Berkeleys, ed. J. Maclean, ii (1883), 6.

(обратно)

21

Froissart, Chron., vii, 321 (Сен-Поль); *Kingsford (1912), 745 (Хардинг). Распри: E. Powell, Kingship, Law and Society. Criminal Justice in the Reign of Henry V (1989), 266–7; Griffiths (1981), 128–47; Carpenter (1992), 372, 377–88; Bellamy, 7–9, 27–9 и далее.

(обратно)

22

Foed., x, 113–15 (15.066 фунтов стерлингов дохода от королевского домена, май 1421 г.), Somerville, i, 187, 188 (в среднем 6.400 фунтов стерлингов с герцогства Ланкастер  за 1413–22 гг.); Ormrod (2013), 208 (Таблица 1) (45.800 фунтов стерлингов с таможни за 1421–22 гг.). В ведомости не учтены расходы на двор, строительные работы, артиллерию, корабли, дипломатию и недоимки. Только на содержание двора с 1 октября 1421 г. по 31 августа 1422 г. было израсходовано 24.389 фунтов стерлингов: PRO E101/407/7.

(обратно)

23

Somerville, i, 199–205, 207–8; Roskell (1954), 113–20. Задолженность: Stratford (2013), 157, 165, 168–9; PRO E364/66, m. 1d; Parl. Rolls, x, 172–3 [34]. Кале: Rot. Parl., iv, 159 (май 1421); 12.557 фунтов стерлингов, выплаченных с тех пор казначею Кале, похоже, не были потрачены на погашение задолженности, PRO E364/59, mm. 3–3d; PPC, iii, 55–6. Cf. Sumption, iv, 730, и см. Fig. 1.2 in Ormrod (1999) [2], 35.

(обратно)

24

Ormrod (1999) [1], 161 (Таблица 8.2); Ormrod, The Reign of Edward III (1990), 207 (Таблица 4); Ormrod (2013), 187, 208 (Таблица 1); Parl. Rolls, xi, 107 [24]; ESFDB [http://www.esfdb.org/table.aspx?resourceid=11771]; Parl. Rolls, x, 21–2 [19]; R. Schofield, 'The geographical distribution of wealth in England, 1334–1649', Econ. H. R., 2nd series, xviii (1965), 483–510.

(обратно)

25

Parl. Rolls, ix, 137 [10], 233–4 [9]; 272–8 [17], x, 104–5 [26], 237–8 [20], 294–5 [17], 385–6 [23]; Fortescue, Governance, 118. Кредиторы: Kleineke, 6, 22–3; Barron (1970), App. XLV; Steel, 193, 251, 252–3, 260. Интересы: McFarlane (1947), 59–68.

(обратно)

26

Ormrod (2013), 207–15; Parl. Rolls, ix, 233–4 [8–9]. Общее сокращение, оцениваемое по квитанциям у Ramsay, i, 321, ii, 266.

(обратно)

27

Childs, 46, 48–50.

(обратно)

28

Bell, Curry, et al., 38, 41–2.

(обратно)

29

Bell, Curry, et al., 58–61, 75–7, 83–4, 96–9, 273; Curry (1985), i, 103–8, i, App. I; Curry (1994) [2], 46–7; Bogner, 29–31; HoC 1422–61, i, 333–41; S. M. Wright, 8–10; Acheson, 39, 41–2; Payling (1991), 73–7; Carpenter (1992), 59–73, 85; PPC, v, 90–1 ('лишь немногие…'); Worcester, Boke of Noblesse, 77; Upton, De studio militari, 257–8. Азенкур: Powicke (1969), 374.

(обратно)

30

Bell, Curry, et al., 92–4, 113–14, 129; HoC 1386–1421; HoC 1422–61, i, 327–31; Roskell (1954), 93–4. Сэр Джон Тиррелл (Speaker, 1427, 1431, 1437) служил во Франции в 1417 и 1431 гг.: HoC 1386–1421, iv, 684, 685.

(обратно)

31

Inv. AC Amiens, ii, 42.

(обратно)

32

Comptes état Bourg., i, p. xli — xlii.

(обратно)

33

Schnerb (1988), 215–19; Schnerb (2002), 55–62, 64–7; Lobanov (2015) [1], 302–6, 399–409 (App. C).

(обратно)

34

BL MS Cotton Caligula DV, fol. 65.

(обратно)

35

Генрих V: Sumption, iv, 751–2, 761; Monstrelet, Chron., iv, 110; PPC, iii, 247–8; *Dickinson, 218 (1435). Опекуны: PPC, iv, 95–6 (1431). Ролен: 'Avis du Chancelier Rolin', 119 (1435).

(обратно)

36

Favier (1974), 104 (Лувр); Journ. B. Paris, 193, 202 (Изабелла); Paravicini and Schnerb, 413–15 (отель д'Артуа). Особняк герцога Бретонского: Guillebert de Metz, 'Description' 194; *Félibien, iii, 75–6. "Пляска смерти": Journ. B. Paris, 203; Leroux, Paris et ses historiens, 293–317.

(обратно)

37

Favier (1974), 54–61; Journ. B. Paris, 192; Comptes Domaine, i, 37–40, 83–8; Le Roy Ladurie and Couperie, Table 1. Торговля: Thompson (1991), 220 n.82; Doc. Paris, 351–2; Doc. industrie et commerce, ii (1900), 216–17; Ord., xiii, 146–8 (вино). Ле-Аль: Lombard-Jourdan, 87–8.

(обратно)

38

*Champion (1906), 156 (цитата); Thompson (1991), 133–6, 138–9; Favier (1974), 112–13; V. Weiss, 23, 68.

(обратно)

39

Journ. B. Paris, 262; Thompson (1991), 173–5; Foed., x, 432 (Бедфорд).

(обратно)

40

Rowe (1932–3) (генеалогия); Thompson (1991), 133–6, 214–17; Thompson (1988), 56; Journ. B. Paris, 214, 256, 279. Описание: ib., 182–3; Monstrelet, Chron., iv, 135; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 432.

(обратно)

41

Fourquin, 316–17; Journ. B. Paris, 175, 192, 200–1, 209.

(обратно)

42

Journ. B. Paris, 193 (цитата); Fauquembergue, Journ., ii, 138; Boulet, 475, 523. Я благодарен M. Boulet за предоставленную мне копию его диссертации.

(обратно)

43

Пьер Кошон (фр. Pierre Cauchon; 1371–1442) — епископ Бове в 1420–1432 годах, епископ Лизье с 1432 года, магистр искусств, лиценциат канонического права, доверенное лицо и исполнитель особых поручений бургундского герцога Филиппа Доброго, организатор и председатель руанского инквизиционного процесса над Жанной д'Арк. Его не следует путать с современником — хронистом и нотариусом из Руана Пьером Кошоном (фр. Pierre Cochon, 1390–1456) (Примечание переводчика).

(обратно)

44

Rowe (1934), 210–11; Boulet, 473–6, 515–23. Люксембурги: Fenin, Mém., 67; Le Fèvre, Chron., ii, 9; AN P2298, pp. 769–73 (Казначей); Fauquembergue, Journ., ii, 159; Fasti, ii, 125–6; L&P, ii, 535. Кошон: Favier (2010), Ch. 6–8; Guillemain; AN PP110, p 161 (G. Conseil); Boulet, 332, 475. Ринель: Bossuat (1956), 135–41; Contamine (2009) [1].

(обратно)

45

Grands traités, 109 (art. 18); Fauquembergue, Journ., ii, 72–5. Институты: Rowe (1934), 216–18; Curry (1998) [1], 97–101; Allmand (1983), 129–45; English suits, 5–8; Boulet, 450–5.

(обратно)

46

Miller (1991), iii, 566; Cailleux (2003); Massey (1994), 272–5, 281–6; Allmand (1983), 83–5, 89–105; AN Coll. Lenoir xxi, 227ff и далее.

(обратно)

47

Curry (1985), ii, App. II and BN Fr. 4485, pp. 147–8, 176–276, численность гарнизонов в Нормандии в сентябре 1423 г. Личные свиты, см. ниже. Доход: BN Fr. 4484, fols. 21vo–31; Fr. 26047/335.

(обратно)

48

'Extr. Journ. Trésor', 472–83; L&P, ii, 532–40; BN Fr. 4484, fols. 9vo–34vo.

(обратно)

49

Basin, Hist., i, 84–8. Estates-General: L&P, ii, 32–7; BN Fr. 26047/362; 'Doc. assemblée d'états', 361–9. Ле-Кротуа: Inv. AC Amiens, ii, 25, iv, 100, 103; Ledieu, 360–1, 388–9, 391, 406–7. Шампань: BN Fr. 4484, fols. 9–10vo, 18, 19–19vo; BN Fr. 7626, fols. 412–413vo; Boutiot (1870–80), ii, 473–4; Rowe (1927), 436–8. Париж: Favier, Contribuables, 5. Саффолк: *Desplanques, 73. Жалованье: Fauquembergue, Journ., ii, 75–6, 106, 121, 137–8, 149–50, 177–8, 181–2, 194–5, 224–5, 228, 364–7; Boulet, 272–6, 293–8.

(обратно)

50

Héraut Berry, Description, 47–8; Rey, Le domaine du Roi (1965), 81–9, 97–9; Bois, 61–2, 95 (график 7), 117–21, 290–3, 295–9; Mollat (1952), 25–51; Allmand (1983), 155–63; Le Cacheux, lxi — xcviii; Cailleux (2006), 247, 258 (figs 2, 3). Дьепп: Lardin (2005), 180 (Таблица 1); Mollat (1979), 137. Обратите внимание на увеличение налогов, связанных с торговлей, то есть налога с продаж и габеля: BN Fr. 4485, pp. 26–48 (14 месяцев, 1423–25); BN Fr. 4488, pp. 31–48 (12 месяцев, 1428–29). Ср. расписки виконта де Л'О из Руана: *Beaurepaire (1856) [2], 422–77.

(обратно)

51

Doucet (1926) [1], 286–96; BN Fr. 26048/481 (октябрь 1425) (цитата). Показатели приведены в годовом исчислении из PRO E364/61, mm. 2d–4d (Алингтон); BN Fr. 4485, p. 145 и примечания на покрытие расходов на оборону; BN Fr. 4488, p. 199. Ассамблеи: Rowe (1931) [2], 556–9; Rowe (1927), 441–5, 451–4, 456–7. Guet: Baume (1998), 276–7, 279; Chave, 148.

(обратно)

52

 Для этого параграфа см. фундаментальный труд которым является диссертация Anne Curry (1985), ii, App. III; Curry, (1994) [2], 54. Крепости: *Nichols; Thompson (1991), 93–4; L&P, ii, 538, 539. Руан: 'Paiements et quittances', nos. 678; Cron. Norm., 48; Cochon, Chron., 344; Massey (1994), 271–2; Curry (1994) [2], 54–8. Арфлёр: BN Fr. 4485, pp. 361; BL Add. Chart. 323; BN Fr. 26048/543, 546, 26049/611. Онфлёр: BN Fr. 4485, pp. 151–2; BL Add. Chart. 323, 3582.

(обратно)

53

Curry (1985), i, 209, 344–58, ii, App. II (общее количество скорректировано с учетом гарнизонов, о которых не сохранилось записей, исходя из предположения, что численность была такой же, как и 29 сентября 1423 г., как записано в BN Fr. 4485); Curry (2014). Местные войска: Bell, Curry, et al., 249–59; Newhall (1940), 113–22. Гарнизоны за пределами Нормандии: BN Fr. 32510, fol. 368; L&P, ii, 538–9; Thompson (1991), 93–4 (Крепости).

(обратно)

54

Baume (1988), 393–5. Танкарвиль: *La Roque, iv, 1473–4; Massey (1987), 339–44, 356.

(обратно)

55

Личные свиты: BN Fr. 4485, pp. 147–8, 149, 307 (Бедфорд, Саффолк, Солсбери); BN Clair. 139/13, 112 (Уорик); BN Fr. 26062/3085, 26063/3212, 26064/3421 (Йорк). Судя по всему, крупные дворяне должны были содержать свои военные свиты за счет своих норманнских фьефов. Военное жалованье выплачивалось из государственных доходов только во время некоторых операций и, как правило, до определенного предела. В результате они не полностью отражены в бухгалтерских документах. Земельные пожалования: Wylie and Waugh, iii, 74–5, 240–1; CCR 1422–9, 449–50; Curry (1985), 185–7. Живущие за счет земли: Curry (1996), 216–20; Curry (1985), ii, 178; Bossuat (1936), 291–2. Города: Curry (1988) [1], 254–5. Служба дворян: Curry (1985), ii, App. IX; Curry (1988) [1], 242–4; Allmand (1983), 192–3.

(обратно)

56

Curry (1985), i, 168–71; Ratcliffe, 8, 11–12, 15, 19–20, 21, 23–4. Переговоры, 1423 г.: Monstrelet, Chron., iv, 133–4; PRO E101/322/3; PRO E 28/39; E403/658, m. 13.

(обратно)

57

Ставки оплаты: Curry (1985), i, 211 (сравнить BN Fr. 26287/73 по строительным расценкам в 1435 г.). Кризис 1422–23 гг.: *Chéruel, ii, 85–91; L&P, ii, 34–5.

(обратно)

58

*Rowe (1931) [1], 201–8. Curry (1999); Allmand (2000); Newhall (1924), 222–8, 230–6; Baume (1998), 277–8; Roles normands, no 653; PPC, ii, 351 (цитата). Контроллеры: Curry (1985), i, 245. Отчетность: BN Fr. 4485, p. 134. Инспекции: Baume (1998), 276–7. Мнение современников: Journ. B. Paris, 83; Chron. R. St-Denys, v, 556; Juvénal, Écrits, i, 312–17, 408.

(обратно)

59

Warner (1998), 146–53; *Desplanques (1867), 72 (joke). Совет: Boulet, 475. Характер: Waurin, Cron., iii, 247–8. Доходы, пожалования: Doc. Paris, 249–50; AN JJ172/269, 578, JJ173/293, 299; English Suits, 128, 141–2, 148–9; Sauval, iii, 317.

(обратно)

60

Castor (2000), 83–5; ODNB, xliv, 732–3; GEC, xii, 443–7; Massey (1987), 12–13, 14, 78–9, 116 (пожалования).

(обратно)

61

Кларенс: CPR 1408–13, 41; BL Add. Chart. 66, 1403. Арфлёр: PRO E101/46/24, m. 3, E101/44/30 (2), m. 7, E101/47/39, E101/50/26; PRO E36, p. 34. Крепость: PRO E364/74, m. 7d. Отчеты: L&P, ii, 575–97, 718–30. Служба у Бедфорда: BN PO 1101 (Фастольф)/2; L&P, ii, 414, 535; Boulet, 332, 475; Massey (1987), 27, 99–100. Последняя сохранившаяся запись о нем относится к марту 1438 г.: BN Fr. 25774/1309, 1310. Богатство: McFarlane (1957) [1], 104–7. Взгляды: Worcester, Boke of Noblesse, 41.

(обратно)

62

Уиллоуби: ODNB, lix, 423–4; Thompson (1991), 135. Его компания: Livius, Vita, 32; PRO E403/666, mm. 3–4 (29 мая). Олдхолл: Roskell (1961), 89–91; English suits, 298–9; Worcester, Itin., 355. Ремпстон: Payling (1991), 59–62; HoC 1386–1421, iv, 192–4; ODNB, xlvi, 459–61. Скейлз: PRO E101/51/2, m. 12; PRO C76/104, m. 18; BN Fr. n.a. 1482/18; ODNB, xlix, 175–6. Скейлз родился в 1399 году: Cal. Inq. P. M., xxi, nos. 260, 672.

(обратно)

63

Worcester, Boke of Noblesse, 29, cf. 76–7; Bueil, Jouvencel, ii, 20–1.

(обратно)

64

Worcester, Itin., 361. О указанных лицах: ib., 358; Roskell (1961), 89–91; HoC 1486–1421, iii, 536; HoC 1422–61, iii, 921, v, 16–17, 722–3; Virgoe (1990–92), 5–6; Castor (2000), 97, 145; Moreton and Richmond, 40–1.

(обратно)

65

Fortescue, Governance, 138; Vale (1981), 104–15; Loades (2013), 66–8; Loades (2018), 25–7. : Harbinson, 188–95.

(обратно)

66

Bueil, Jouvencel, ii, 100; Buttin, esp. 101–7, 110–25; Harbinson, esp. 143–53, 158–60, 196–7; Vale (1981), 115–19, 128; Capwell, 26–8, 37 (оружейники).

(обратно)

67

Запасы PRO E101/51/27, E101/52/3 (1428); L&P, ii, 565–73 (1435). Ассортимент: Salamagne (1993) [1], 89–97. О мишлетах: Smith and Brown, 68–78. О полевой артиллерии, Vale (1981), 134–7. Наиболее полные сведения о таком оружии содержатся в бургундских источниках: см. J. Garnier, 239–44; Smith and De Vries, Chap. 3, esp. 204–19, 230–36. For France, Dubled. For Gascony, Vale (1976), 59–63. Тактика: Bueil, Jouvencel, ii, 41.

(обратно)

68

Allmand (1982); A. King; Bell, Curry, et al., 196–202; Rogers, 247–52. Руанский артиллерийский арсенал: 'Extr. Journ. Trésor', 473 (10) (январь 1423); BN Fr. 25769/529, 25770/632 (сентябрь 1431).

(обратно)

69

Grands traités, 106–8 (arts. 13–16); Париж: Journ. B. Paris, 182–3; Thompson (1991), 151.

(обратно)

70

Cailleux (2003), 266–8, 274–6; Allmand (1983), 68–9, 79–80, 102–4, 120; Curry (2009), 210–11; Boüard, 54–5; Thompson (1991), 216–17; Boulet, 83–4, 258 (бальи). Брань: Proc. N., i, 406, 407–8; Rickard, 173–7. Язык: Rickard, 174–5; Actes Chanc. Henri VI, ii, 18–21; *Chron. Mont-St-M., i, 227. Применение: *Rowe (1931) [1], 205 (para 12); cf. Doc. Paris, 304.

(обратно)

71

Chartier, Poetical Works, 419; Quad. Invect., 15–16; Chartier, Chron., ii, 31; *Houtard, 494–5 (цитата); Jouet (1969), 42–3. Повешение: Chartier, Chron., i, 52 (Рамфорт, 1425); Journ. B. Paris, 335 (Монтеро, 1437); PPC, v, 384 (Мо, 1439).

(обратно)

72

Allmand (1983), 171–86; Rowe (1931) [2] (esp. table at 556–7); Beaurepaire (1859) [2].

(обратно)

73

Rôles normands, no. 1001; Jouet (1969), 79–83, 115–16, 130, 149; M. R. Evans, 110, 114; Sumption, iv, 612.

(обратно)

74

Бокаж (фр. Bocage) — тип культурного ландшафта и регион с данным типом ландшафта, где пастбища, поля и луга отделены друг от друга и окружены земляными насыпями, увенчанными живой изгородью, рядами деревьев, лесопосадками или полеском (Примечание переводчика).

(обратно)

75

Actes Chanc. Henri VI, i, 291–4, 337, ii, 11, 212–15; Rôles normands, no. 272; Ambühl (2013), 88–97; Jouet (1969), 25–6, 43–7, 79–81; Basin, Hist., i, 106–8. Измена: Digest, xlviii.4.1; Cuttler (1981) [1], 4–5, 7–9, 21–3, 26, 28; Gauvard (1991), 832–5, 840–1.

(обратно)

76

Allmand (1983), 216–17; Cochon, Chron., 310, 312–14; *Gut (1982), 144.

(обратно)

77

Бютеллье: Roger (1978), 299–307; Monstrelet, Chron., iii, 299–300. Жоливе: Le Roy, i, 328–30; Huynes, ii, 99–100; *Chron. Mont-St-M., i, 88–91, 93–7; Rôles normands, nos. 346, 1376; *Denifle (1897–9), i, 75–6; BN Fr. 4485, pp. 154, 172, 349, 352–3, 358–9; Rowe (1934), 213; Labory, 522–3, 525–7. Ле Саж: Rowe (1927), 123–8; Rôles normands, no. 1376; BN Fr. 4485, pp. 155, 172–3, 349, 365; BN PO 2604 (Ле Саж)/34, 36. Его английская пенсия: PRO C76/115, m. 4; Parl. Rolls, xi, 115 (28); PPC, iv, 175; CPR 1429–1436, 594; CPR 1436–1441, 122–3, 369.

(обратно)

78

Juvénal, Écrits, i, 430; Worcester, Boke of Noblesse, 7.

(обратно)

79

Провозглашение: AN KK53, 153, 153vo; Monstrelet, Chron., iv, 130. Монета: Lafaurie, Monnaies, i, 95–100. Папа: Choix de pieces inédites relatives au règne de Charles VI, ed. L. Douët-d'Arcq, i, (1863), 447–9. 'Dauphin': Proc. N., iv, 13; Thomassin, Reg. Delphinal, 224; *Plancher, iv, PJ no. 58.

(обратно)

80

См. замечательное резюме Chastellain, 'Chron.', ii, 178–89; cf., менее объективно, Henri Baude, in *Vallet (1853), 8–9; Fenin, Mém., 222.

(обратно)

81

Chastellain, 'Chron.', vii, 324 n.1; *Hallopeau, li, 324–5.

(обратно)

82

Gaussin, 98, 106; Beaucourt, i, 68, 411–18, 431, ii, 65–9; *Cosneau, 507–8 (бланки ордеров); 'Geste des nobles', 190, 199 ('скандал'). Кадар: E. Wickersheimer, Dictionnaire biographique des médecins en France au moyen age (1936), i, 374–5; Inv. AD Côte d'Or, v, 200 (B11901); La Marche, Mém., i, 211 n.

(обратно)

83

Масон: Juvénal, Hist., 335; *Beaucourt, ii, 653–8; Gaussin, 120. Гуж: *Beaucourt, ii, 654. Рено: Fasti, iii, 200–1; Fauquembergue, Journ., i, 151; Juvénal, Hist., 355; Journ. B. Paris, 89.

(обратно)

84

Lettres de Jean V, iii, no. 1630; cf. Fenin, Mém., 195; Juvénal, Écrits, i, 454, 462; Gaussin, 88–90, 90–1, 122.

(обратно)

85

Grandmaison, 'Nouv. Docs',14.

(обратно)

86

R. Dion, Le val de Loire (1934); Sumption, iv, 740–1.

(обратно)

87

Ле-Кротуа: Sumption, iv, 726, 735, 741, 743, 746, 756, 758, 759; BN Fr. n.a. 7625, fol. 246 (лейтенантство); Monstrelet, Chron., iv, 130–1, 142–3; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 436–436vo; 'Extr. Journ. Trésor', 475–6 (no. 29); Le Fevre, Chron., ii, 72–3. Гиз, Потон: Chron. Martiniane, 2–3; Waurin, Cron., iii, 86 (цитата); 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 447vo–448. Его соратники: Monstrelet, Chron., iv, 132–3, 164, 179–80, 181. Ла Ир: Bueil, Jouvencel, ii, 60, 271; *Luce (1886), 94–5, 119–27, 138–40, 156–7; Monstrelet, Chron., iv, 132–3; Fenin, Mém., 209–11; Raoulet, 'Chron.', 175–6, 178.

(обратно)

88

Ниверне: Leguai (1969), 326–7; Sumption, iv, 762–5; Flamare, 151–2; BN Fr. 32510, fol. 365 (Ла Шарите); Gall. Reg., v, no. 20501 (Сен-Пьер-ле-Мутье). Маконне, Шароле: Sumption, iv, 617–18; Déniau, 341–412; Leguai (1969), 333. Кампания 1422 г.: BN Fr. 32510, fol. 365vo, Fr. 32511, fol. 35vo (командиры); *Caillet (1909) [2], 328–9. Dauphiné companies, Reg. Lyon, ii, 14–15.

(обратно)

89

Де Лоре: Angot, ii, 717–19; Cagny, Chron., 185. Мон-Сен-Мишель: Chron. Mont-St-M., i, 22; BN Fr. 32510, fol. 365; Beaune (1985), 194–6; Laporte, Millénaire monastique, iii, 251–70 (дороги). Английские гарнизоны: Curry (1985), ii, 22, и App. III.

(обратно)

90

Loiseleur in 'Comptes dépenses' 49 (его оценка расходов на содержание королевского двора, основанная на известной цифре на 1413 год, скорее всего, слишком завышена); Avis à Yolande d'Aragon, paras. 12, 15, 100; Chartier, Quad. Invect., 64.

(обратно)

91

Rec. doc. monnaies, ii, 315–16; Dieudonné, 265–7; Sumption, iv, 535, 539, 620, 681.

(обратно)

92

Клермон: *Grandmaison, 10–13; *Beaucourt, i, 458–60; Thomas (1889) [1], 307–8. Бурж: Thomas (1878), 125–6. Сель: Grandmaison, 'Nouv. docs', 14–15; *Thomas (1889) [1], 60–2; Beaucourt, ii, 580, 583, 631. Более ранняя субсидия в 1.000.000 ливров в Селе в марте 1424 г. была выражена в том, что она включала субсидию, предоставленную в Бурже: Thomas (1878), 157 n.1.

(обратно)

93

Сбор: Thomas (1878), 156–7, 160–2. Лион: Caillet (1909) [2], 29–31, 36–40; Déniau, 418–19. Héron: Contamine (1972), 241. Отчуждения: Beaucourt, ii, 634–6; Rec. doc. Poitou, vii, 405–12 (Ниор).

(обратно)

94

*La Roque, iii, 495–6, iv, 1681–6; BN Fr. 18949, pp. 643, 645; BM Add. Chart. 13537; *Chron. Mont-St-M., i, 206–8, 266–9.

(обратно)

95

Rég. Tournai, ii, 118–20; Bueil, Jouvencel, i, 95–6.

(обратно)

96

Contamine (1972), 248–50; Ditcham (1978), 34–6, 51, 58–60, 68, 76–8, 84, 87–8 (Турень); *Lecoy (1875), i, 521 n.1; *Quicherat (1879), 211.

(обратно)

97

Billot, 49–61, 196–200; Rég. Dunois, 15–18.

(обратно)

98

Contamine (1972), 242–5, 255–62, 371–2, 630; *Houtard, 514 (4,000 men); Chartier, Quad. Invect., 72; Héraut Berry, Description, 51–2; Basin, Hist., i, 92.

(обратно)

99

Foed., x, 163 (Генрих V); Chartier, Quad. Invect., 72–3; Héraut Berry, Chron., 111; *Beaucourt, iii, 493–4; Pulgar, Claros Varones de Castilla, ed. R. B. Tate (1971), 35; Beaucourt, i, 342 (миссия в Италии); Basin, Hist., i, 92.

(обратно)

100

Sumption, iv, 634, 676–7, 707, 720. Шотландский корпус насчитывал около 4.000 человек при Краване в июле 1423 г.: Waurin, Cron., iii, 69.

(обратно)

101

Гарнизон: BN Fr. 25766/816, 26044/5763. Захват: 'Geste des nobles', 189; Monstrelet, Chron., iv, 134, 139; BN Fr. 26047/207 (казнь предполагаемого предателя). О Гарансьере: Gonzales, App., 246–7. Осада: Waurin, Cron., iii, 37–8; Monstrelet, Chron., iv, 136; BN Clair. 219/6; 'Extr. Journ. Trésor', 475–6 (nos. 10, 29).

(обратно)

102

Армия помощи: Preuves Bretagne, ii, cols. 1124–5; BN Fr. 32510, fol. 365; *Beaucourt, iii, 492; 'Geste des nobles', 189–90; Journ. B. Paris, 184–5; Waurin, Cron., iii, 16–17; Monstrelet, Chron., iv, 137–42 (Присутствовавшие английские и французские капитаны перечислены в английском договоре о капитуляции у Gregory, 'Chron.', 150). Финансы: *Beaucourt, iii, 492; 'Geste des nobles', 189–90; Preuves Bretagne, ii, cols. 1124 (платежи Таннеги). Английский ответ: Foed. Supp., App. C, 149 (no. 236); *Chéruel (1840), 119–22; 'Extr. Journ. Trésor', 472–3 (no. 4); Fauquembergue, Journ., ii, 89–91.

(обратно)

103

La Marche, Mém., i, 240; Chastellain, 'Chron.', ii, 9–10. Предварительные переговоры: Morosini, Chron., ii, 223; *Plancher, iv, PJ no. 20; AD Côte d'Or 1623, fols. 114vo–115.

(обратно)

104

AD Côte d'Or B1622, fols. 62vo–63, 65; AD Nord B1935, fols. 42vo–43; Gruel, Chron., 26–7; Inv. AC Nord, i, 293. О Ришмоне: Sumption, iv, 712.

(обратно)

105

Touchard, 157–74; Pius II, Comm., i, 225–6; Pocquet (1957), 278–9; Kerhervé (1987), i, 160–9, 312–13, ii, 613–15, 620–4, and generally Chaps II, III, V.

(обратно)

106

Blondel, 'Reduct. Norm.', 17–18; *Plancher, iv, PJ no. 60 (Малеструа). Браки: Fauquembergue, Journ., ii, 79; Preuves Bretagne, ii, cols. 1125–8; Inv. AC Nord, i, 293; *Plancher, iii, PJ no. 311, 313. Бретонское посольство: Fauquembergue, Journ., ii, 88–9.

(обратно)

107

BN Coll. Bourgogne 70, fols. 4–4vo (Частично напечатано в Valat, xlii, 65–72, и более выборочно в Beaucourt, ii, 319–25); *Plancher, iv, PJ, no. 29; *Baud (1971), 65–7.

(обратно)

108

*Baud (1971), 68–9; *Beaucourt, iii, 491–2; Inv. Titres Nevers, 628–32. Конференция в Шалоне: AD Côte d'Or B1623, fols. 213–213vo; Waurin, Cron., iii, 43.

(обратно)

109

Plancher, iv, 69–71; Preuves Bretagne, ii, cols. 1135–6, 1173–4; Foed., x, 280–1; Inv. AD Nord, i, 224–5 (B297); AD Côte d'Or B1622, fols. 120, 121, 139vo (подарки); L&P, ii, 530; Monstrelet, Chron., iv, 147; Journ. B. Paris, 185.

(обратно)

110

Sumption, iv, 712–14, 759–60; Vale (1970), 92–4; Foed., x, 271–9; L&P, i, 1–10.

(обратно)

111

BN Coll. Doat 214, fols. 34–41vo; Flourac, 87–8; Vignaux, 359; PRO E101/188/6 (47), (52), E101/189/3 (52); Flourac, 252–66; BN Coll. Doat 214, fols. 33vo–34. Переговоры с Дофином: *Vignaux, 364–9; BN PO 1172 (де Фуа)/24 (5 января, а должно быть февраль 1425 г.); *Vaissète, x, cols. 2050–55.

(обратно)

112

Герцог Бурбонский: Sumption, iv, 711–12. Герцог Орлеанский: Champion (1969), 180–1, 669; PRO E364/63, m. 7; E403/663, m. 4 (в Лондоне); Foed., x, 264–5, 290–1.

(обратно)

113

Lettres de Jean V, iii, no. 1557.

(обратно)

114

Cartul. Hainaut, iv, 306–7, 318–19, 328, 335–8, 345–6, 349, 387; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 436vo ('environ Noël'); Foed., x, 279. Первый документ, в котором Хамфри провозглашает свои титулы, датируется мартом 1423 года.

(обратно)

115

Cartul. Hainaut, iv, 340–4, 354–6; Dynter, Chron., iii, 451.

(обратно)

116

AD Côte d'Or B11880 (грабежи); C. A. J. Armstrong (1965), 85–101; Bossuat (1936), 76–7.

(обратно)

117

La Marche, Mém., i, 240 (цитата). Доходы: *Arnould, 206–8.

(обратно)

118

Ле-Кротуа:BN Fr. 26046/71; BN Fr. 4485, pp. 329–32; BL Add. Chart. 6818; BN Fr. 25767/15, 16, 19 ('комиссар по осаде Ле-Кротуа'.). О Батлере: AN Coll. Lenoir iii, 248; Gall. Reg., ii, no. 5877; BN Fr. n.a. 1482/16; ODNB, vi, 750–1; Bogner (1997), 126–7. Парижский хронист: Journ. B. Paris, 190. Гиз: Cartul. Hainaut, iv, 309–10; Hirschauer, ii, 20.

(обратно)

119

Waurin, Cron., iii, 35–42; Monstrelet, Chron., iv, 156, 157; Le Fèvre, Chron., ii, 79–80; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 439. Городские контингенты: *Ledieu, 388. Корабли: BN Fr. 26046/61; *Bréard, 169–71. Артиллерия: BN Fr. 4485, pp. 334–5; *Huguet, 422–4.

(обратно)

120

Héraut Berry, Chron., 110; Chron. R. St-Denys, vi, 460–2 (ошибочная дата); Journ. B. Paris, 190; Waurin, Cron., iii, 29–31; Basset, Chron., 204; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 438; Fauquembergue, Journ., ii, 98–9; Le Fèvre, Chron., ii, 75; Preuves Bretagne, ii, col. 1125.

(обратно)

121

Пасси: Basset, Chron., 204; Armstrong (1976), 46–7. Иври: Basset, Chron., 204; AN Coll. Lenoir xiii, 255; Actes Chanc. Henri VI, i, 76–9; *Quicherat (1879), 272; Journ. B. Paris, 191; BN Fr. 4485, p. 306–10 (Рамбуйе, Рошфор). Иври пал до февраля 1423 г.: Beaurepaire (1859) [2], 16–17. О Ла Пайе: Chron. Pucelle, 222. Орсе: Waurin, Cron., iii, 33–5; Le Fèvre, Chron., ii, 75–6; Journ. B. Paris, 186. Монтегийон: Waurin, Cron., iii, 31–2, 62; Héraut Berry, Chron., 110; Juvénal, Hist., 391. Напряжение: BM Add. Chart. 6818 (Руан); BN Fr. 25767/16 (Арфлёр); BN Fr. 4485, pp. 213, 218; и см. Curry (1985), ii, 165; Beaurepaire (1859) [2], 19–20.

(обратно)

122

Héraut Berry, Chron., 110–11; Martial, Vigiles, 50–1. Pay: *Stuart, 141–3, 398–9.

(обратно)

123

Héraut Berry, Chron., 110–11; 'Livre des trahisons', 168–9. Даты: Déniau, 484 (захват, 23 мая); *Chastellux, 391 (повторный захват); AD Côte d'Or B11942/41 (об осаде доложено Филиппу в Брюгге, 3 июля). Маи-ле-Шато: *Quantin (1882), 30. O Ла-Боме: BN Coll. Bourgogne 29, fol. 57; AN JJ 172/37; English Suits, 149 (Waurin, Cron., iii, 42–60 не надежен).

(обратно)

124

Перемирие: AD Côte d'Or 1623, fol. 213–213vo; Waurin, Cron., iii, 43. Армия помощи (бургундская): BN Coll. Bourgogne 29, fols. 129 (посланники), 238; AD Côte d'Or B1623, fols. 216–217; Waurin, Cron., iii, 62; 'Livre des trahisons', 169. Армия помощи (английская): PRO E403/661, mm. 14, 15 (17 июля); E101/51/7, 8; E 28/39; PPC, iii, 87; CPR 1422–9, 124. Герцог Эксетер заболел, и его отряд отправился без него: ib.; PPC, iii, 113. Джон Моубрей граф-маршал (480 человек) и Роберт Уиллоуби (160 человек), командовавшие контингентами экспедиционной армии, были в числе тех, кто находился в конце июня в Монтегийон: Waurin, Cron., iii, 62; Héraut Berry, Chron., 110. Сэр Томас Ремпстон, сэр Уильям Олдхолл и сэр Гилберт Халсалл, которые также находились в Монтегийон и Краване, прибыли вместе с Моубрэем: PRO C76/106, mm. 16, 14, 13. Гарнизоны: L&P, ii, 385. Скейлз (о его присутствии см. Héraut Berry, Chron., 112) был капитаном Вернёя, а сэр Томас Бург – Дрё и Вернона: BN Fr. 1482/18, Fr. 26044/5765–6, Fr. 26046/76.

(обратно)

125

Héraut Berry, Chron., 111–12; Inv. AD Nord, iii, 146 (численность). Supplies *Chastellux, 391–2; Waurin, Cron., iii, 61, 68.

(обратно)

126

BN Fr. 4485, pp. 324–6 (Даты службы Саффолка); Monstrelet, Chron., iv, 159–60; Waurin, Cron., iii, 62–6. Численность: *Quantin (1882), 29; Монстреле приводит равное количество лучников и латников. Для английских войск было принято стандартное соотношение лучников и латников 3:1. Доля лучников в армиях, набранных в герцогстве Бургундском, обычно была значительно меньше. Артиллерия: *J. Garnier, 67–8.

(обратно)

127

Доклад Саффолка Совету, написанный 1 августа, сохранился только в Belleforest, ii, fol. 1069vo; Отчет Тулонжона Филиппу от того же числа находится в *Quantin (1882), 29–31; Waurin, Cron., iii, 66–70. Cf. Monstrelet, Chron., iv, 161; Basset, Chron., 205–7; Héraut Berry, Chron., 112; Chron. Pucelle, 213–14; Bueil, Jouvencel, ii, 63. Топография: O. Chardon, Histoire de la ville d'Auxerre, i (1834), 256n; Mesqui (1986), 137 (Fig. 135).

(обратно)

128

Belleforest, ii, fol. 1069vo; *Quantin (1882), 30 (Маи); Waurin, Cron., iii, 68–9; L&P, ii, 385; Chron. Pucelle, 213–14; Monstrelet, Chron., iv, 161–2; Journ. B. Paris, 187–8; Fauquembergue, Journ., ii, 105–6. Дарнли: Beaucourt, iii, 511–12.

(обратно)

129

*Beaucourt, 493–4 (цитата); Preuves Bretagne, ii, col. 1125 (наем бретонцев); Cagny, Chron., 129.

(обратно)

130

Fauquembergue, Journ., ii, 107; Journ. B. Paris, 189; Basset, Chron., 207. Солсбери, Саффолк: AN PP 110, fols. 69vo, 71vo; BN Fr. n.a. 7626, fol. 187; Gall. Reg., ii, no. 6577. Фастольф: Rôles normands, Supp., no. 1359; Foed. Supp., App. D, 150. Иври: Monstrelet, Chron., iv, 172; BN PO 3050 (Уиллоуби)/2.

(обратно)

131

Армия Кулана: BN Fr. 32510, fols. 35, 365vo; MS Arsenal 4522, fol. 16vo; Héraut Berry, Chron., 114–15; Bazin, 119. O Борно: Beaucourt, i, 342 n.5; Louis XI, Cat. Actes Dauphiné, i, no. 346 (происхождение). Ла-Бюсьер: *Quantin (1882), 30; Bazin, 119; Monstrelet, Chron., iv, 165; Waurin, Cron., iii, 74–5; Héraut Berry, Chron., 113–14; Chron. Pucelle, 221; 'Geste des nobles', 192; *Houtard, 495–6. Дата: AD Côte d'Or B11800 (день сдачи). Выкуп: AD Nord B1931, fols. 105vo–106, 114vo–115. К северу от деревни Сен-Леже-су-Ла-Бюсьер (департамент Сона-и-Луара) можно увидеть фундамент большого замка (90 м в поперечнике).

(обратно)

132

Itin. Philippe, 34; AD Côte d'Or 1623, fol. 209–214, 218–218vo, 220–223vo, 239vo; BN Coll. Bourgogne 29, fol. 44; *Flamare, i, 208–9. Саффолк, Гласдейл: BN Fr. 4485, pp. 324–6 (Даты службы Саффолка); BN Fr. 25767/45; Rôles normands, no. 1359. O Гласдейлe: Worcester, Itin., 2; PRO E101/51/2, m. 10; BN PO 1338 (Гласдейл)/3; Reg. Chichele, ii, 394.

(обратно)

133

*Beaucourt, iii, 494–5; Bossuat (1936), 19–20, 33–4, 35, 38, 48–50. О Грессаре и Сурьене: ib., 1–19, 42–6. Цитата: Bueil, Jouvencel, ii, 80.

(обратно)

134

*Chron. Mont-St-M., 126–7; BN Fr. 26046/94 (феодальное ополчение); Harcourt's report at *Caillet (1909) [1], 570–1; Chron. Pucelle, 214–18 (Алансонский Герольд); Chartier, Chron., i, 33–7; Basset, Chron., 208–9; Cagny, Chron., 129–31. Шотландцы: Bower, Scottichron., viii, 294.

(обратно)

135

Chartier, Chron., i, 37–8; Chron. Pucelle, 218–19; Monstrelet, Chron., iv, 172; Waurin, Cron., iii, 84–5; *Chéruel (1840), ii, 134 (арьер-бан). Reinforcements: BN Fr. 26265/121, BN Fr. n.a. 21289/69; BN PO 3050 (Willeby)/2 (компании в Иври). Часовня: *La Roque, iii, 496.

(обратно)

136

Monstrelet, Chron., iv, 154–5; Waurin, Cron., iii, 31–3.

(обратно)

137

Monstrelet, Chron., iv, 166–70.

(обратно)

138

AN JJ172/241; Rec. doc. Picardie, 95; 'Livre des trahisons', 172–6; Monstrelet, Chron., iv, 133, 164–5, 172–4, 181; Waurin, Cron., iii, 73–4, 85–6; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 440–440vo, 445; 'Notices et extraits', 50–1; Fenin, Mém., 209–10, 212–13. Последним зафиксированным событием кампании стала капитуляция Оси (Эсне) перед 22 января 1424 г.: AD Nord B17637.

(обратно)

139

*Beaucourt, iii, 490–1; *Houtard, 496; Raoulet, 'Chron.', 186; Quicherat (1879), 24–5, *211–12. Налоги: *Thomas (1889) [1], 60. Висконти: Codex Italiae Diplomaticus, ed. J. C. Lunig, i (1725), cols. 443–4, 439–48.

(обратно)

140

Sumption, iv, 679, 701, 707–8, 709, 732–3; *Beaucourt, i, 336 n.2.

(обратно)

141

Цитата: Bower, Scottichron., viii, 114; 'Dethe of the Kynge of Scotis', 24–5. Дугласы: M. Brown (1998), 101–2, 104–5; Exch. R. Scotland, iii, 515 (Эдинбургский замок).

(обратно)

142

Rot. Scot., ii, 228, 229.

(обратно)

143

Foed., x, 123–5.

(обратно)

144

*Beaucourt, iii, 490–1; *Houtard, 496. Флот: BN Fr. 32511, fol. 37; AHP, ii, 291–7.

(обратно)

145

*Beaucourt, iii, 490–1; Cartul. Orbestier, 430–3; *Houtard, 496. О Кранахе: Sumption, iv, 633; Watt, 118–22.

(обратно)

146

Balfour-Melville, 92–4; Rot. Scot., ii, 232, 233, 234, 235, 238; Foed., x, 266–7, 286, 294–6; Cal. Doc. Scot., iv, no. 927; Issues, 381; James I, Kingis Quair, 14.

(обратно)

147

Boece, Vitae, 33; Foed., x, 298–300. Политическая подоплека: Brown (1992), 23–5.

(обратно)

148

AD Côte d'Or B11886 (выкуп); AN J677/20 (посольство).

(обратно)

149

AN J677/20, J680/71. Флот: Cartul. Orbestier, 430; L&P, ii, 15–24; AN J183/141. О сэре Уолтере: Bower, Scottichron., viii, 134; Brown (1992), 29–34.

(обратно)

150

Флот: AN J183/141. Первые корабли достигли Ла-Рошели к 15 февраля: Дуглас находился в Эдинбурге 6 февраля 1424 г. (Liber S. Marie de Melros, ed. C. Innes [1837], ii, no. 507) и в Ла-Рошели 7 марта (Liber Pluscard., 359; Rég. Poitiers, i, 181). Брак: Harriss (1988), 132. Переговоры: Foed., x, 322–3, 329–32; Liber Pluscard., i, 369; Balfour-Melville, 102–3.

(обратно)

151

L&P, ii, 444; Parl. Rolls, x, 81 [10]; Ratcliffe, 159 n.2 (выкуп); Neville, Ch. 6 (граница).

(обратно)

152

Монтегийон: Monstrelet, Chron., iv, 155, 174; Waurin, Cron., iii, 33; Basset, Chron., 207; Rôles normands, no. 1359. Компьень: Basset, Chron., 209; Fenin, Mém., 209–11; Monstrelet, Chron., iv, 174; Journ. B. Paris, 192. Дата: *Carolus-Barré (1930), 61 n.3; Carolus-Barré (1988), 385. Крей: 'Geste des nobles', 194–5.

(обратно)

153

Rég. Tournai, ii, 81–9.

(обратно)

154

PPC, iii, 135, 138. Контракты были подписаны на 568 человек, не считая свиты самого Глостера: PRO E404/40 (148, 149, 154–156, 158, 160, 162, 165, 166); PRO E101/71/2 (804, 805); Basset, Chron., 209; Monstrelet, Chron., iv, 176; Fenin, Mém., 211. Города: Flammermont, 239.

(обратно)

155

Fauquembergue, Journ., ii, 122–3; Monstrelet, Chron., iv, 176–8; Waurin, Cron., iii, 90–2; *Ledieu 389–92; Basset, Chron., 209–10; AN JJ175/203 (анализ в Armstrong [1976], 46–8); *Carolus-Barré (1930), 184–5.

(обратно)

156

Амьенская конференция: Itin. Philippe, 37; Fauquembergue, Journ., ii, 121, 122, 123–4, 125–6; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 446vo –447. 4 марта Бедфорд отправился из Абвиля в Амьен: *Ledieu, 389–92. Шампань: Chartier, Chron., i, 38; BN Fr. n.a. 7626, fol. 266–269vo. Гиз: Monstrelet, Chron., iv, 179–80, 204; Waurin, Cron., iii, 94, 95–6; L&P, ii, 29–31. Дата: BN Fr. 4485, pp. 280–1.

(обратно)

157

Liber Pluscard., i, 359; Héraut Berry, Chron., 114; 'Geste des nobles', 195; BN Fr. 20684, pp. 541, 542; *Houtard, 499–500; Rég. Poitiers, i, 181. Турень: AN X1a 8604, fol. 65; J680/70; Chron. Pucelle, 221–2; AC Tours reg. CC22, 96vo–97.

(обратно)

158

*Delachenal (1885), 347 n.1 (арьер-бан); *La Roque, iv, 1684–5; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 447vo–448; 'Notices et extraits', 50; Monstrelet, Chron., iv, 181–3; *Caillet (1909) [2], 342–3 (Совет в Бурже). Шпион: AN Coll. Lenoir xiii, 251.

(обратно)

159

Lecoy (1875), i, 42 n.5.

(обратно)

160

AD Côte d'Or B1622, fol. 191; AN KK244, fols. 63vo–64; Preuves Bretagne, ii, col. 1164. Ришмон и Бедфорд: Gruel, Chron., 27.

(обратно)

161

'Geste des nobles', 195; AN KK244, fol. 77, 63vo–64; AC Tours reg. CC21 fol. 92; Preuves Bretagne, ii, col. 1164. Протокол: Lettres de Jean V, iii, no. 1588.

(обратно)

162

Гиз: BN Fr. 4485, pp. 280–2. Маконне: BN Coll. Bourgogne 29, fol. 44. Ретель: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 448. Сезанн: *Luce (1886), 118–19, 133–5; 'Geste des nobles', 195–6; Chartier, Chron., i, 38. O Сезанне: Jarry, La vie politique de Louis de France, duc d'Orléans (1889), 182. Эсташ де Конфлан, капитан "Сезанна", базировался в Монт-Эме: L&P, ii, 56. Нель: Arch. Reims, Statuts, i, 576–7n. Нанжи: Journ. B. Paris, 193.

(обратно)

163

Journ. B. Paris, 194; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 447; Cochon, Chron., 293; 'Chron. Rouennaise', 348; Actes Chanc. Henri VI, i, 156; BN Fr. 4485, pp. 256–7, 283–91, 403–4, 429–30; BL Add. Chart. 309 (приказ о отвоевании Гайона). Роль Ла Пайе: Héraut Berry, Chron., 115.

(обратно)

164

Экспедиционные силы: PPC, iii, 135; PRO E101/71/2 (805–11); E403/666, mm. 3–4, 5 (29 мая, 5 июня). Кошон: PRO E364/57, m. 7. Феодальное ополчение: BN Fr. 26047/256, 257.

(обратно)

165

Itin. Philippe, 39. Арбитраж: Cartul. Hainaut, iv, 368, 380–1, 384–9, 391–2; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 446vo–447. Армия Хамфри: Coventry Leet Book, 84. О его подготовке стало известно в Голландии в начале июля: Groot Charterboek, iv, 728. Герцог Брабантский: Dynter, Chron., iii, 437.

(обратно)

166

Стратегия: Plancher, iv, 87–8; Cosneau, 78–9. Иври: BN Fr. 4485, pp. 292–4. Контакты с Дофином: AD Côte d'Or B1625, fols. 149vo, 155vo; *Baud (1971), 73–5. Жалобы англичан: *Desplanques, 73 (подделка, но частично основанная на фактах).

(обратно)

167

L&P, ii, 24–8. Сезанн: *Luce (1886), 118–19; Monstrelet, Chron., iv, 185–6; 'Geste des nobles', 195–6. Гайон: BN Fr. 4485, p. 291; Monstrelet, Chron., iv, 186; Héraut Berry, Chron., 115; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 448vo (дата). Иври: Monstrelet, Chron., iv, 186; Journ. B. Paris, 194. Дата капитуляции: Actes Chanc. Henri VI, i, 103; BN Fr. 4485, pp. 295, 412; Le Fèvre, Chron., ii, 84.

(обратно)

168

Гарнизоны: BN Fr. 4485, pp. 295–306. Analysis in Curry (1985), App. II, XB. (Я добавил Вернёй, местонахождение гарнизона которого не зафиксировано в отчете генерального регистратора.) Ополчение: 'Geste des nobles', 197–8. Л'Иль-Адам: Waurin, Cron., iii, 100, 107–8; Héraut Berry, Chron., 116. Передвижения Бедфорда: BN Fr. 4485, p. 358; Waurin, Cron., iii, 100–1; Monstrelet, Chron., iv, 189; Journ. B. Paris, 194–5; 'Geste des nobles', 197.

(обратно)

169

Héraut Berry, Chron., 115–16; Basin, Hist., i, 92; Raoulet, 'Chron.', 183–4. Берри: Chron. Pucelle, 222; Raoulet, 'Chron.', 183–4.

(обратно)

170

Вывод войск из Берри: см. предыдущее примечание. Шатоден: AC Tours reg. BB2 (4 августа 1424); Augis, 118; Héraut Berry, Chron., 115–16; Waurin, Cron., iii, 101–2. Дофин: Raoulet, 'Chron.', 188.

(обратно)

171

'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 451; Monstrelet, Chron., iv, 190; Waurin, Cron., iii, 104–6; Journ. B. Paris, 195–6; Héraut Berry, Chron., 116; Chartier, Chron., i, 41, 184–5; AC Tours reg. CC21 fol. 95 (9 августа) Домены герцога Алансонского: Chartier, Chron., i, 41; Chron. Pucelle, 223; Cagny, Chron., 133. Гарнизон Вернёя: Curry (1985), i, 217.

(обратно)

172

Waurin, Cron., iii, 106; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 451.

(обратно)

173

Waurin, Cron., iii, 106–9; Héraut Berry, Chron., 116; Monstrelet, Chron., iv, 192.

(обратно)

174

Journ. B. Paris, 197; Chron. Pucelle, 223–4; Liber Pluscard., i, 359–60; Basset, Chron., 214. Кулонс: Chron. Pucelle, 215.

(обратно)

175

Герцог Лотарингский: *Luce (1886), 322–3. Пикардия: Fenin, Mém., 216–18; Monstrelet, Chron., iv, 187–8. Нормандия: AN JJ 173/315 ('ожидание'); Actes Chanc. Henri VI, i, 153–7, 161–3, ii, 324, 338, 351, 355. Эстутевиль: AN 172/600 (путая Жана с его отцом Гийомом); Anselme, viii, 87; Journ. B. Paris, 196; Waurin, Cron., iii, 120–1; Fenin, Mém., 222. Мите: Actes Chanc. Henri VI, ii, 44–5, 47–53. On him, Lefèvre-Pontalis (1896), 9–13.

(обратно)

176

Waurin, Cron., iii, 109, 110–11; Héraut Berry, Chron., 117. Bueil, Jouvencel, ii, 63–4, фиксирует исходные позиции дофинистской кавалерии; ср. Basin, Hist., i, 90–2.

(обратно)

177

Waurin, Cron., iii, 110, 112; Worcester, Itin., 335; English Suits, 104, 308–9 (Тилман).

(обратно)

178

Эта реконструкция битвы основана главным образом на Waurin, Cron., iii, 111–16 и Bueil, Jouvencel, ii, 62–3, оба они участвовали в сражении на английской и дофинистской стороне соответственно; это совпадает с Chron. Pucelle, 224–5 и Brut, ii, 465–7. Краткое донесение Бедфорда Ремпстону и Жану де Люксембургу после битвы находится в Newhall (1924), 319–20. Так же в целом хорошо информированные Héraut Berry, Chron., 117–18, и Basin, Hist., i, 92–8, и Liber Pluscard., i, 361–2. Жан де Саан: Cron. Norm., 73. Английские стрелы: Actes Chanc. Henri VI, i, 97–9, 104–6, 124–7, 173–6, 237–9; *Chron. Mont-St-M., i, 142–4; AN JJ 173/25. Burne Ch. XII и M. K. Jones (2002) предлагают альтернативные варианты реконструкции битвы.

(обратно)

179

Worcester, Boke of Noblesse, 19, 32; Newhall (1924), 319–20 (Отчет Бедфорда); Waurin, Cron., iii, 116–17, 119–20; Liber Pluscard., i, 360; L&P, ii, 394–5; Basin, Hist., i, 96; Brut, ii, 565; Bower, Scottichron., viii, 126.

(обратно)

180

'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 451vo; Waurin, Cron., iii, 117, 119, 120–2, 186–7; Brut, ii, 565; Roye, 'Chron.', 192–3. Герцог Алансонский: Waurin, Cron., iii, 122, 186–7; Chartier, Chron., i, 57, 81; Lettres de Jean V, iii, no. 1706. Земельные пожалования: AN Coll. Lenoir xxi, 265, 273, 305–6, 313, 314–17, 329, 331–3, 337, 341–3, 349, 353, 359–60, 369–70, 373, 375, 377, 379, 383, 387, 389–91.

(обратно)

181

BN Fr. 25767/89; Waurin, Cron., iii, 122; Actes Chanc. Henri VI, i, 238. Шотландцы: Anselme, vi, 225, ix, 404–5. Виконт Нарбонский: Anselme, vii, 766. Дофинисты: Thomassin, Reg. Delphinal, 222–3; Deschamps. Склеп: Cron. Norm., 73–4.

(обратно)

182

Waurin, Cron., iii, 122; Journ. B. Paris, 200; Fauquembergue, Journ., ii, 142–3; Parl. Rolls, xi, 83 [17].

(обратно)

183

BN Fr. 20684, p. 542; Preuves Bretagne, ii, 1164; 'Comptes dépenses', 164–5; *Houtard, 514; M. Brown (1998), 230–3.

(обратно)

184

Louis XI, Cat. Actes Dauphiné, i, no. 346n; 'Comptes dépenses', 180, 188; *Houtard, 514; Beaucourt, ii, 485–6.

(обратно)

185

Планы: BN Fr. 4485, pp. 307–310; BL Add. Chart. 170 (о парижской ассамблее см. Beaurepaire (1859) [2], 24–5; L&P, ii, 32–7); *Chron. Mont-St-M., i, 147–9. Мэн и Анжу: AN JJ173, fol. 315. Нормандские гарнизоны: BN Fr. 4491, fols. 46–87, Fr. 4488, pp. 227–315 (analyses in Curry [1985], ii, App. II). Общее количество гарнизонов очень приблизительное, так как они сдавались капитанам за фиксированную плату, поэтому их численность не учитывается. Гласдейл: AN K62/18 (20), cf. Curry (1985), ii, App. III. Экспедиционная армия: Fauquembergue, Journ., ii, 146. Уорик: PPC, iii, 207–8; CPR 1422–9, 361; *Chron. Mont-St-M., i, 254; BN Fr. 26050/799.

(обратно)

186

Extr. Rég. Tournai, ii, 106. Тарденуа: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 449; Monstrelet, Chron., iv, 186–7. Парижский район: BN Fr. 4485, pp. 307–10; Journ. B. Paris, 205; Monstrelet, Chron., iv, 245. Гиз: *Luce (1886), 323–8; Monstrelet, Chron., iv, 199–205, 229–30. Ла Ир: *Luce, 119–27; BN Fr. n.a. 7626, fols. 368–369, 477; L&P, ii, 56–7.

(обратно)

187

Itin. Philippe, 41. Посланники: AD Cote d'Or B1625, fol.178. Ниверне: BN Coll. Bourgogne 29, fol. 77. Маконне: AD Côte d'Or B1628, fol. 142vo; BN Coll. Bourgogne 29, fol. 129; Bazin, 124–7; *J. Garnier, 93–4; Waurin, Cron., iii, 70–2. Лейтенантство графа Клермонского: Titres Bourbon, no. 5217.

(обратно)

188

*Plancher, iv, PJ no. 37; *Morosini, Chron., iv, 332–6; Baud (1971), 35–8, 43–5, 50–2, *92–102.

(обратно)

189

Монт-Эм: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 466–466vo, 473–473vo; Luce (1886), 177; Cab. Hist., i, 63–5; Waurin, Cron., iii, 214–16; Monstrelet, Chron., iv, 270; BN Fr. 4484, fols. 36–44 (последний раз при осаде, 24 апреля 1427 г.). О его связи с Вертю: Luce (1886), 138–9, 156–7. Вертю: BN Fr. 7627, fols. 18–20vo; Fr. 32510, fols. 368vo, 369–369vo; Fr. 4484, fols. 36–37.

(обратно)

190

Fauquembergue, Journ., ii, 144. Субсидии: Fenin, Mém., 188; Monstrelet, Chron., iv, 187–8; Lefèvre-Pontalis (1896), 21. Герцог Лотарингский: *Luce (1886), 322–3; BN Fr. 26047/342–4. Налоги: BN Fr. 26047/342–4; L&P, i, 22–3.

(обратно)

191

*Chron. Mont-St-M., i, 88–92, 116–17, 149–54, 195–8, 210–11; Gout, i, 33–4, ii, 514, 520–87; Cintré, 32–4, 100–1; *La Roque, iv, 1684–5. Бурде: CCR 1413–16, 448, 500; CPR 1413–19, 111; Basset, Chron., 341–2. Вода: Gr. Rôles Échiquiers, 212–13. Защитники: *Chron. Mont-St-M., i, 110–12, 114; Rôles normands, no. 99; Preuves Bretagne, ii, 1143–4.

(обратно)

192

Chron. Mont-St-M., i, 24–5, 27–8, *114–15, 138–41, 149–50, 160–1, 163–6, 170–1, 174–9, 181–2, 193, 204–5, 259–60. Томбелен: Gout, i, 74–5; BN Fr. 25766/794; Fr. 4485, pp. 182–3, 317–18; BN Fr. 4491, fol. 48vo. Поставки: Chron. Pucelle, 219; Roncière, ii, 248.

(обратно)

193

Sumption, iv, 685–7, 760; *Triger (1886), 138–43; Bouton, 45 и n.4; Broussillon, iii, 214–16. Кулонс: Angot, ii, 80, 812; Extr. rég. dons, 12, 15; Chartier, Chron., i, 39; *Chron. Mont-St-M., i, 229–31.

(обратно)

194

BN Fr. 4485, pp. 141–2, 319–23, 266, 270, 272–3; Basset, Chron., 215–16; Triger (1901), 9–26 (Бомон); AN JJ173/98 (Монфор).

(обратно)

195

L&P, ii, 397, 399; Cartul. Hainaut, iv, 417–18; Coventry Leet Book, 84 (цитата); Barron (1970), App. XLVI (no. 19).

(обратно)

196

Chartul. U. Paris, iv, no. 2248. Критика союза с Бургундией: *Desplanques, 71, 72, 73; *Plancher, iv, PJ no. 59; Fenin, Mém., 239; Monstrelet, Chron., iv, 259.

(обратно)

197

L&P, ii, 398–400; Cartul. Hainaut, iv, 415, 418, 420; Monstrelet, Chron., iv, 206–8; Dynter, Chron., iii, 437–9.

(обратно)

198

Rég. Tournai, ii, 109–10, 122–4; L&P, ii, 399; Cartul. Hainaut, iv, 419; Monstrelet, Chron., iv, 210–11.

(обратно)

199

Cartul. Hainaut, iv, 406–7, 409–10, 420, 422–6, 437–9, 441–3; 'Codex Tegernseer', 16; Monstrelet, Chron., iv, 135–6; Dynter, Chron., iii, 440–1.

(обратно)

200

L&P, ii, 409–11; Dynter, Chron., iii, 443–4; Monstrelet, Chron., iv, 212–13, 225–6; Fenin, Mém., 230–1; BN Coll. Bourgogne 29, fol. 241. О Пьере де Люксембург, Smedt, 22–3. Военное жалованье: AD Nord B1931, fols. 65–65vo.

(обратно)

201

Dynter, Chron., iii, 445–9; Monstrelet, Chron., iv, 226–9; Fenin, Mém., 231–2; Cartul. Hainaut, iv, 451; Le Fèvre, Chron., ii, 93–5.

(обратно)

202

Monstrelet, Chron., iv, 213–25, 244; Le Fèvre, Chron., ii, 106–7; Itin. Philippe, 45–6. Подготовка Филиппа: BN Coll. Bourgogne 29, fol. 243; AD Nord B1931, fol. 57vo, 107, 112, 113, 152, 160, 182–94; B1933, fols. 189vo–190.

(обратно)

203

'Chron. Pays-Bas', 387–8; Monstrelet, Chron., iv, 230–1; Waurin, Cron., iii, 187–9; Le Fèvre, Chron., ii, 106. Даты: BN Fr. 4491, fol. 18; Partic. Curieuses, i, 112. Здоровье: Gilbert Kymer, 'Dietario de sanitatis', ed. T. Hearne, Liber Niger Scaccarii (1774), ii, 550–9.

(обратно)

204

*Plancher, iv, PJ no. 46; AD Côte d'Or B11942/46; Le Fèvre, Chron., ii, 109–10.

(обратно)

205

Dynter, Chron., iii, 454–6, 448–9; Waurin, Cron., iii, 168–9; Monstrelet, Chron., iv, 234; Le Fèvre, Chron., ii, 106; Partic. Curieuses, i, 104–7, 111, 112–13. Предложения Филиппа: см. следующее примечание.

(обратно)

206

Конференция: Cartul. Hainaut, iv, 382 (цитата), 463–4, 477–80; Rec. Ord. Pays-Bas, iii, no. 2; Dynter, Chron., iii, 456; Monstrelet, Chron., iv, 234–5; Waurin, Cron., iii, 179–81; Le Fèvre, Chron., ii, 107–8. Падение Жаклин: 'Codex Tegernseer', 20–1; Monstrelet, Chron., iv, 235–40; Waurin, Cron., iii, 181–4; Cartul. Hainaut, iv, 481–4; Boone, 79, 83–5; AD Nord B933, fol. 49.

(обратно)

207

Gruel, Chron., 32; Chron. Pucelle, 231, 232.

(обратно)

208

Rég. Tournai, 106; Chron. Pucelle, 231–2; Gruel, Chron., 34–5; Preuves Bretagne, ii, 1148–9; *Cosneau (1886), 500–1.

(обратно)

209

*Lecoy (1875), i, 43 n.1; Chron. Pucelle, 232–3; Gruel, Chron., 34–5.

(обратно)

210

Plancher, iv, 95, 97–8; Monstrelet, Chron., iv, 211–12; Chron. Pucelle, 229; Héraut Berry, Chron., 120–1. Присутствующие: Lettres de Jean V, iii, nos. 1594–6; Itin. Philippe, 43.

(обратно)

211

*Baud (1971), 86–91.

(обратно)

212

*Plancher, iv, PJ no. 98.

(обратно)

213

Lettres du Connétable, 1–2; Héraut Berry, Chron., 121; *Beaucourt, ii, 81–2, 84 n.2, 653; *Cosneau (1886), 89 n.3; 503–4; *Godefroy, Hist. Charles VII, 792–4; Gruel, Chron., 36; 'Lettres inéd. du Connétable', 332–4.

(обратно)

214

Lettres du Connétable, 2–3; Lettres de Jean V, iii, no. 1630, v, no. 2671; Rég. Lyon, ii, 135; Héraut Berry, Chron., 121–2; Gruel, Chron., 37–8; Beaucourt, ii, 91–5. Налоги: Preuves Bretagne, ii, col. 1164. Фротье: Anselme, viii, 480.

(обратно)

215

Lettres du Connétable, 3; *Caillet (1909) [2], 349; Beaucourt, ii, 96–7, *97; 'Lettres inéd. du Connétable', 333–4; AC Tours BB3, fols. 35–37; *Plancher, iv, PJ no. 58 (p. lxiii); *Cosneau (1886), 507–9. К 4 июня Дофин находился в Вьерзоне: Ord., xiii, 103–4.

(обратно)

216

Beaucourt, ii, 99–102; Héraut Berry, Chron., 122; *Chron. Mont-St-M., i, 208–10, 223–4; *Cosneau (1886), 509–10. Фротье: *La Roque, iv, 1428–9; BN Clair. 33/2487.

(обратно)

217

Мон-Сен-Мишель: *Chron. Mont-St-M., i, 181–2, 184–95, 203; BN Fr. 4491, fol. 17vo. Мэн: Basset, Chron., 216; *Charles, 201; *Planchenault (1925), 30; L&P, ii, 38–41, 41 n.1; AN K62/14; BN Fr. 4491, fol. 26vo, 35; BL Add. Chart. 327; BN Fr. 26048/433 (артиллерия). Ла-Шартр-сюр-ле-Луар: AC Tours reg. BB3, fol. 15, reg. CC22, fols. 97vo–98, 116, 117–117vo, 118–118vo, reg. CC23, fol. 96; Livre Mirac. Ste-Catherine, nos. 101–2, 104.

(обратно)

218

Chron. Pucelle, 219–20. Дата: *Chron. Mont-St-M., i, 172–3, 184, 199, 201–5, 260.

(обратно)

219

Basset, Chron., 216–18; *Planchenault (1925), 29–30. Английская экспедиционная армия: PRO E403/671, mm. 9–10 (13 июня) (1.396 человек); BN Fr. n.a. 7626, fol. 390. Из пяти назначенных руководителей экспедиционной армии, по крайней мере, трое – сэр Джон Попхэм (120 человек), сэр Ланселот Лайл (160 человек) и сэр Джон Грей (160 человек) – служили в Мэне, как и еще один капитан, сэр Реджинальд Грей (80 человек): см. CPR 1422–9, 299; Basset, Chron., loc. cit.; и о сэре Реджинальде, PRO E403/669, m. 18 (2 марта). Артиллерия: BN Fr. 26048/433.

(обратно)

220

Preuves Bretagne, ii, col. 1164; AN K62/20 (граф де Фуа). Жирар: BN Fr. 32510, fol. 65vo. Англичане под Ле-Маном: BN Fr. 20684, p. 545; Fr. n.a. 3642/759. Даты: Chron. St Vincent, cited in *Charles, 182 n.6; BN Fr. 4491, fol. 33vo.

(обратно)

221

Осада: Waurin, Cron., iii, 191–2; Le Fèvre, Chron., ii, 115–16; Chron. Pucelle, 227. Призыв: BL MS Lansdowne 285, fols. 152vo–153. Порох: *Planchenault (1925), 30. Капитуляция: Gr. Chron. London, 134–5; Chron St Vincent, cited in *Charles, 182 n.6 (date). Армия помощи: Preuves Bretagne, ii, col. 1164; 'Lettres inéd. du Connétable', 334–5; AC Tours reg. CC22, fol. 98vo; Héraut Berry, Chron., 122.

(обратно)

222

Basset, Chron., 218; *Desplanques, 65, 72; BN Fr. 4491, fols. 29, 35; Chron. Pucelle, 228; Chartier, Chron., i, 45–6; Planchenault (1925), 30. Даты: AD Seine-Mar. 100J4/6; BN Fr. 4491, fol. 35.

(обратно)

223

Preuves Bretagne, ii, cols. 1164–5; BN Fr. 20684, p. 542 (Лучники Стюарта); *Beaucourt, iii, 501; BN Fr. 32510, fol. 66; *Cosneau (1886), 513–14, 516. Сен-Жюльен: BN Coll. Bourgogne 29, fol. 240 (единственная запись об этом событии).

(обратно)

224

Basset, Chron., 218; Chron. Pucelle, 228–9; *Chron. Mont-St-M., i, 213–14; Planchenault (1925), 30–1; BN Fr. 4491, fol. 26vo. О капитанах: Angot, ii, 80, 669, 812. Даты: AD Côte d'Or B11942/46, BN Fr. 4491, fol. 35.

(обратно)

225

BN Clair. 206/18; *Chéruel, ii, 136–7; BN Fr. 4491, fol. 26vo; Basset, Chron., 218–19; Chron. Pucelle, 230–1; Chartier, Chron., i, 46–7. Д'Авогур: Planchenault (1925), 188; Chron. Pucelle, 230; Basset, Chron., 188, 197, 218 (ошибочно называя его Жаном). Его семья: R. Couffon, 'Quelques notes sur les seigneurs d'Avaugour', Bulletin et Mémoires de la Société d'Émulation des Côtes-du-Nord, lxv (1933), 127–9.

(обратно)

226

Французские гарнизоны: BN Fr. 32510, fols. 58vo, 59vo, 66 (Краон, Ла-Флеш, Шато-дю-Луар, Дюрталь, Боже, Бриоль, Ле-Люд, Шато-Гонтье); *Cosneau (1886), 514 (Сабле); BN Fr. 25710/51 и 'Comptes Droniou', 359 (no. 129) (Краон); BN Fr.20684, p. 546 (Лаваль); Raoulet, 'Chron.', 190 и AC Tours CC22, fol. 127vo (Вандом). Cf. Bueil, Jouvencel, ii, 271; *Planchenault (1938), 57–60; Basin, Hist., i, 102–4; Le Mené, 228–45. Английские гарнизоны: Basset, Chron., 216–20 (Бомон-ле-Виконт, Силле-ле-Гийом, Ле-Ман, Сент-Сюзан, Сен-Кале, Шато-л'Эрмитаж, Геселарь, Маликорн, Л'Иль-су-Брюлон, Луланд, Монсюр, Ла-Сюз-сюр-Сарт, Ла Шартр-сюр-ле-Луар, Ла-Ферте-Бернар; Шато-дю-Луар, Майе, Ле-Люд, Мондубло, Сен-Лоран-де-Мортье).

(обратно)

227

Урон от войны: Cintré, 121–4. Администрация: Coll. Arms MS Arundel 26, fols. 59–63; Rec. doc. monnaies, ii, 361; L&P, ii, 549–56. O Попхэме: 'Doc inéd Maine', 259–60; HoC 1422–61, vi, 200–1. Земельные пожалования: Massey (1987), 79–80, 100–1, 112; L&P, ii, 550–1, 687–90. Финансы: *Planchenault (1925), 317–27; L&P, ii, 549–52, 727; AN KK324, analysed by Luce (1878) [1]; L&P, ii, 549–52.

(обратно)

228

Ord., xiii, 117–19; Gaussin, 105, 110, 111–12, 116–17, 189–90. Жиак: Contamine (1994), 144–50; Chron. Pucelle, 237. Гуж: Beaucourt, ii, 110. Шампо: 'Geste des nobles', 189–90.

(обратно)

229

Налоги: Rég. Lyon, ii, 145–6; *Thomas (1878), 215–17; *Thomas (1889) [2], i, 313–14; Beaucourt, ii, 587. Субсидии: Beaucourt, i, 119–20. Советники: *Beaucourt, iii, 501; Chron. Pucelle, 237.

(обратно)

230

*Beaucourt, iii, 501–2; Gruel, Chron., 47 (добавляет компании других гасконских дворян); *Cosneau (1886), 513–14, 516; *Stuart, 141–2; 'Geste des nobles', 198–9; AC Tours reg. BB4, fols. 7vo–23, 24, 26; reg. CC22, fol. 99; reg. CC24, fols. 96, 97, 98, 98vo, 99.

(обратно)

231

Гарнизоны: Tringant, 'Comm.', 270–1; Basin, Hist., i, 102–4; Le Mené, 228–45; AC Tours reg. CC22, fols. 114–114vo; AN KK269, fol. 52vo; Le Mené, 230–52. Монета: Lafaurie, Monnaies, i, nos. 465–6; Dieudonné (1912), 266–7.

(обратно)

232

Посольства:: *Beaucourt, ii, 105–6; 'Lettres inéd. du Connétable', 334–5; Héraut Berry, Chron., 122–3. Сомюр: Gruel, Chron., 40–2; Preuves Bretagne, ii, cols. 1180–2; *Beaucourt, ii, 114 n.2, iii, 504–6; Héraut Berry, Chron., 123–4. Оммаж: Preuves Bretagne, ii, cols. 1149–51 (предысторию, см. Reynaud, 42–3).

(обратно)

233

Preuves Bretagne, ii, cols. 1183–4; Le Fèvre, Chron., ii, 117; *Plancher, iv, PJ no. 48.

(обратно)

234

Война на море: PPC, iii, 181; PRO E101/71/2 (821); Touchard, 117. Пентьевр: Foed., x, 354–5; Preuves Bretagne, ii, 1195. Рейды: Monstrelet, Chron., iv, 284–5 (ошибочно отнесены к 1428); Chron. Pucelle, 237, 239–40; Basset, Chron., 219. В 1422 году в Понторсоне был размещен гарнизон (PRO E364/61, m. 2d [Алингтон]), и Сен-Жам в 1418 г. (PRO C64/9, m. 40d). Ни один из гарнизонов, находившихся на жалованье в 1423–25 гг. (BN Fr. 4485, pp. 176–259). Топография Понторсона: BN Cartes et Plans GE F Carte–7306 (план 1616 года).

(обратно)

235

Lettres de Jean V, iii, no. 1670; Gruel, Chron., 43; Gregory, 'Chron.', 161; Gr. Chron. London, 149; Chron. Pucelle, 237; *Cosneau (1886), 517–18; Monstrelet, Chron., iv, 286–7.

(обратно)

236

Гасконцы: Beaucourt, ii, 121–2; Inv. AC Albi, CC181. Другие: Lecoy (1875), i, 50–1; *Daumet (1898), 225–31.

(обратно)

237

*Plancher, iv, PJ no. 60; Gruel, Chron., 45–6. Cf. 'Geste des nobles', 199–200.

(обратно)

238

*Plancher, iv, PJ nos. 48, 51, 54 (от 2 октября "1414", для 1425 г.: см. AD Côte d'Or B11921), 58; *Houtard, 523–4; Fenin, Mém., 227; Vaudrey; Lefèvre-Pontalis (1895) [2], 438–40; Bartier, 105–6.

(обратно)

239

Prevenier & Blockmans, 391–2; Kerling, 29–30, 35–6, 39–40.

(обратно)

240

Jansen, 58–82.

(обратно)

241

Groot Charterboek, iv, 522, 546–7, 729–30; 'Codex Tegernseer', 17; *Plancher, iv, PJ no. 22.

(обратно)

242

Штатгальтер (нем. Statthalter «наместник») или статхаудер (нидерл. stadhouder, букв. — «держатель места») — в ряде государств Европы должностное лицо, осуществлявшее государственную власть и управление на какой-либо территории данного государства (Примечание переводчика).

(обратно)

243

Апелляция: ARA CC21800, fols. 42vo, 44vo; Cartul. Hainaut, iv, 446. Мятеж: 'Codex Tegernseer', 18–19; Bronnen Holland, i, no. 1079–83, 1089, 1093–5, 1099–1101; Stadsrek. Leiden, ii, 12; Beke, Cron., 371–2; Groot Charterboek, iv, 746–8; Dynter, Chron., iii, 442–4. Уиткерке: AD Nord B1931, fols. 60–1, 67 (о нем см. Smedt, 9–10). Бургундские войска: AD Nord B1933, fol. 108vo.

(обратно)

244

*Riemsdijk, 66–82; Dynter, Chron., iii, 466–7.

(обратно)

245

Monstrelet, Chron., iv, 240–2; Fenin, Mém., 241–2; AD Nord B1931, fol. 112vo–113. Сроки и участники: BN Fr. n.a. 7626, fols. 394, 396, 398, 400–401vo, 402; BN Fr. 4491, fol. 18vo.

(обратно)

246

'Codex Tegernseer', 21–2; Monstrelet, Chron., iv, 248–9; Rapport Dijon, 115; 'Chron. Hollande', 271. Даты: Bronnen Holland, i, no. 1110; ARA CC21801, fol. 10.

(обратно)

247

Порты: AD Nord B1933, fol. 49. Экспедиция: Itin. Philippe, 50; AD Nord B1931, fols. 162–162vo, 167; B1933, fols. 62vo, 77, 189; AD Côte d'Or B11942/46; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 466. Кампания: Bronnen Holland, i, 1113–19, 1155 (называет членов фракции крючков в апреле 1427 г.); Groot Charterboek, iv, 794; Handelingen, i, no. 210E, 213, 225; 'Codex Tegernseer', 19, 22, 25; Dixmude, Merkw. Gebeurtenissen., 116.

(обратно)

248

Kerling, 65–6, 71–2, 74–7, 143–56, 201, 202–3, 207–8; Van der Wee, ii, 45–6; Nightingale (1995), 391; Nightingale (1996), 101–2; Barron, 102 (fig. 5.5); E. Carus-Wilson, 147–54; A. F. Sutton, The Mercery of London (2005), 139, 157–9, 239–41; Munro (1977), 235, 238–43.

(обратно)

249

Brut, ii, 432; Gregory, 'Chron.', 157–8; Chrons. London, 77, 79–81; PPC, iii, 167; Rhymer, 55–6.

(обратно)

250

PPC, iii, 182; Parl. Rolls, x, 213 [1], 237 [19], 262 [34]; Chrons. London, 81–2; Gregory, 'Chron.', 158.

(обратно)

251

Handelingen, i, nos. 210–11. Фицуолтер: GEC, v, 482–4; Dugdale, i, 222–3; CPR 1422–1429, 211; *Hunger (1925), 70–2; 'Doc. inéd. Maine' (1889), 250–4 (Мэн); Cal. Inq. P. M., xxiii, no. 714.

(обратно)

252

Доклады: Handelingen, i, nos. 210–11. Батлер: BL Add. Chart. 514; BN Fr. 4491, fols. 19vo, 20. Беспорядки: Chrons. London, 77, 82–4; Gregory, 'Chron.', 159–60; Brut, ii, 432, 567–8. Займ: PPC, iii, 179.

(обратно)

253

Chrons. London, 84; L&P, ii, 65–7; BN Fr. n.a. 7626, fols. 459–460vo; Journ. B. Paris, 212; Foed., x, 359; CCR 1422–9, 261–2; Gregory, 'Chron.', 160.

(обратно)

254

В тот же день Филипп написал два донесения в схожих выражениях: Иоанну Лотарингскому (AD Côte d'Or B11942/49) и в Совет в Дижоне 19 января (AD Côte d'Or B11942/48, частично опубликовано в Rapport Dijon, 116–17). 'Livre des trahisons', 179–83 основано на рассказах очевидцев. Cf. Itin. Philippe, 50; Monstrelet, Chron., iv, 252–3. Дата отплытия: см. Handelingen, i, no. 222. Информация для Бедфорда: ARA CC21801, fol. 16vo. Бургундские подкрепления: AD Nord 1933, fols. 70, 173–174vo, 191vo, 192; B1935, fol. 136.

(обратно)

255

PPC, iii, 247–8.

(обратно)

256

Parl. Rolls, x, 284 [1]; Gregory, 'Chron.', 160; Cartul. Hainaut, iv, 539–41; Paston Letters, i, 6; PPC, iii, 181–7.

(обратно)

257

Parl. Rolls, x, 287–92 [12–14]; Chrons. London, 78–94; PPC, iii, 195–6; Harriss (1988), 155.

(обратно)

258

Parl. Rolls, x, 104–5 [26], 237–8 [20], 294–5 [17], 385–6 [23]; Chrons. London, 78–94; PPC, iii, 195–6; Harriss (1988), App. I (nos. 11–13); Steele, 169; Reg. Chichele, iii, 177 (Угрозы Бедфорда). Отчеты: Issues, 395; Foed., x, 353; PRO E403/675, m. 3 (11 May). Торговля: England's Export Trade, 123, 138; Ormrod (1999) [1], 160–2; Bronnen Engeland, i, no. 1003; *Daumet (1898), 226; Handelingen, i, nos. 243, 259–60; Foed., x, 360.

(обратно)

259

Армия Уорика: PRO 403/675, m. 12 (26 июля). Займы: Barron (1970), App. XLVI (no. 21); Steele, 170; Kleineke, 14, 15, 17, 22.

(обратно)

260

Войска: PRO E403/675, mm. 12, 15 (26 июля, 30 августа); E403/677, mm. 11, 17 (16 декабря, 14 марта). Экономика: PRO E364/62, mm. 1–1d (Бокленд); Ratcliffe, 132; Steele, 170. Шотландский выкуп: PRO E28/47 (25 июля 1426); PPC, iii, 242–3. Задолженность: ib., iii, 259–65.

(обратно)

261

Parl. Rolls, x, 298 [24]; PPC, iii, 241. Голландия: Itin. Philippe, 54; Groot Charterboek, iv, 837–9, 841; Bronnen Holland, i, 1134, 1137; Beke, Cron., 388; 'Livre des trahisons', 189–92; Waurin, Cron., iii, 204–5; Monstrelet, Chron., iv, 254–5.

(обратно)

262

AC Tours reg. BB23, fols. 87vo–88; *Desplanques, 66–7, 69; Rég. Tournai, ii, 227.

(обратно)

263

*Desplanques, 57–74; Lettres de Jean V, iii, no. 1709; *Plancher, iv, PJ no. 59.

(обратно)

264

AC Tours reg. CC23, fols. 87vo–88, 96vo; AC Tours reg. BB4, fols. 4vo, 54, 7vo–8vo, 17 (неполный текст в Beaucourt, ii, 589–90); BN Fr. 26050/810–11 (назначение послов).

(обратно)

265

*Plancher, iv, PJ no. 54. Тулонжон: *Baud (1971), 96; *Desplanques, 69.

(обратно)

266

Послы: Rég. Tournai, ii, 224, 227. Пограничная война: PPC, iii, 207–8; PRO E403/675, mm. 12. 15 (26 июля, 30 августа). BN PO 3047 (Уорик)/2; Lettres de Jean V, iii, 199, v, 78; Cintré, 125–30.

(обратно)

267

AC Tours reg. CC23, fols. 96–97, 99; *Plancher, iv, PJ nos. 53, 61. О соглашениях 1417 года: Sumption, iv, 544–5.

(обратно)

268

*Desplanques, 64; *Plancher, iv, PJ no. 57; Rég. Tournai, ii, 233; Itin. Philippe, 60–1. Женева: AD Côte d'Or B11929 (26 марта 1427).

(обратно)

269

*Chron. Mont-St-M., i, 253–7; Gruel, Chron., 52–7; Basset, Chron., 220; Waurin, Cron., iii, 233–4; Chron. Pucelle, 253–4; L&P, ii, 68–75. Артиллерия: *Cosneau (1886), 527; *Chron. Mont-St-M., i, 263–4. Местонахождение Ришмона: BN Fr. n.a. 1482/47 (о Маликорне); BN Fr. 26084, pp. 548–50; cf. Basset, Chron., 220–1; Chron. Pucelle, 241–3. Иоанн V: Gruel, Chron., 56. Буссак: Chastellain, 'Chron.', ii, 118.

(обратно)

270

Передвижения Бедфорда: PRO E403/677, m. 18 (14 марта); Brut, ii, 243–4; Chrons. London, 131; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 473vo; Journ. B. Paris, 213–14. Бретань: Gruel, Chron., 56–7; Preuves Bretagne, ii, cols. 1198–9, 1200–2; Foed., x, 378, 385; Knowlson, 136–7.

(обратно)

271

*Fornier, ii, 298–305.

(обратно)

272

Preuves Bretagne, ii, cols. 1200–4; *Daumet (1898), 232.

(обратно)

273

Dynter, Chron., iii, 480–1; Cartul. Hainaut, iv, 587–90, 604–5, 602–10, 638; Partic. Curieuses, ii, 50, 53–4, 304–5, 307–8, 310; Actes États Généraux, i, 1–7; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 475vo–476.

(обратно)

274

Dagboek Gent, i, 58–9; Cartul. Hainaut, iv, 579–82, 596–8; Algemene geschiedenis Nederlanden [D], iii, 247–8; Vaughan (1970), 44–5, 47–8.

(обратно)

275

Cartul. Hainaut, iv, 579–82, 598–9, 624, 638; *Löher (1865–7), 235; PRO E404/43 (337) (Moнфорт); PRO E404/43 (337–9) (Посольство Алнвика). Конференция в Аррасе: Itin. Philippe, 62; Le Fèvre, Chron., ii, 134; Journ. B. Paris, 214–15 (26 мая). Ссуда: PPC, iii, 271–4, 276–7, 296; Foed., x, 374–5.

(обратно)

276

Cartul. Hainaut, iv, 622–5; CCR 1422–9, 340–1; PPC, iii, 274; Gregory, 'Chron.', 161; Waurin, Cron., iii, 239; Monstrelet, Chron., iv, 258–9.

(обратно)

277

Cartul. Hainaut, vi, 96; Le Fèvre, Chron., ii, 134; Stadsrek. Leiden, ii, 237; *Löher (1865–7), 231–5 (Инструкции Гранье).

(обратно)

278

Itin. Philippe, 65; 'Livre des trahisons', 195; Beke, Cron., 420–1; Paviot (1995)) [1], 68–9.

(обратно)

279

Parl. Rolls, x, 331 [13]; 347–9 [24–27]; 'Chron. Mon. S. Albani', 19; Monstrelet, Chron., iv, 259; PRO E403/683, m. 11 (5 декабря); PPC, iii, 296.

(обратно)

280

Dynter, Chron., iii, 487–9; AD Nord B1938, fol. 129vo–130.

(обратно)

281

'Livre des trahisons', 180; Lydgate, Minor Poems, 608–13 (ll. 123–4); Common Council Journal, cited by Sharpe, i, 271; Cal. Letter Books K, 68; 'Chron. Mon. S. Albani', 20; Lydgate, Minor Poems, 608–13 (ll. 123–4); Parl. Rolls, x, 331 [13].

(обратно)

282

Cartul. Hainaut, iv, 917–22; Algemene geschiedenis Nederlanden [D], iii, 249–51.

(обратно)

283

Les La Trémoille, i, 215–18; Gruel, Chron., 48–9; Chron. Pucelle, 239; Chartier, Chron., i, 54; Héraut Berry, Chron., 124.

(обратно)

284

Суд: Avis à Yolande d'Aragon, para. 86 (цитата); Жиак: Chron. Pucelle, 238; Raoulet, 'Chron.', 190; Lettres du Connétable, 12–14; Gruel, Chron., 49–50. Гуж: Beaucourt, ii, 146–8; Juvénal, Écrits, i, 485.

(обратно)

285

Шаланкон: *Cosneau (1886), 526. Ле Камю: Beaucourt, ii, 140 n.1; Gaussin, 126; Anselme, viii, 488; Héraut Berry, Chron., 125 (цитата); Chartier, Chron., i, 54. Убийство: Chron. Pucelle, 247–8; Gruel, Chron., 53–4; Chron. Pucelle, 248; AN X2a 21, fol. 76vo.

(обратно)

286

Gruel, Chron., 54. O Ла Тремуе: Les La Trémoille, i, 155, 156; Gaussin, 126; Monstrelet, Chron., iii, 161–2; Juvénal, Hist., 355; 'Geste des nobles', 201; Vissière, 17–26. Jonvelle: Smedt, 24–5.

(обратно)

287

Les La Trémoille, i, 134, 136–44, 147–51, 159, 171–3, 177–82, 217; Beaucourt, ii, 145–6, 293 и nn.2, 3; Juvénal, Écrits, i, 78; 'Geste des nobles', 201.

(обратно)

288

'Geste des nobles', 201; Monstrelet, Chron., v, 73; Cagny, Chron., 187; Commynes, Mém., i, 236–7.

(обратно)

289

PPC, iv, 223 (кульминация). Парижский округ: Journ. B. Paris, 209, 373; Fourquin, 316. Лаваль: Basset, Chron., 222–3; Chron. Pucelle, 254; 'Comptes Droniou', 356 (no. 103).

(обратно)

290

Waurin, Cron., iii, 216; Basset, Chron., 221; BN Fr. 4484, fol. 45vo. Англичане удерживали Шато-Ландон и Немур: BN Fr. 4484, fols. 154vo–155; Waurin, Cron., iii, 284; Héraut Berry, Chron., 126.

(обратно)

291

Статус Карла: M. K. Jones (2000); Keen (1965), 160–1; Pius II, Comm., i, 380; L&P, ii, 459; *Strong, 92 (art. 15). Переговоры: Champion (1969), 182–7; *Escouchy, Chron., iii, 78–9 (Жалоба герцога Орлеанского в 1442 году); *Villaret, 134–6; *Samaran (1907), 368; PPC, iii, 255–6; *Flamare, i, 328–9; BN Fr. n.a. 3655/340 (в Кентербери); Foed., x, 556. В 1433 году Карл "часто" заявлял, что признает Генриха VI своим королем: Foed., x, 556.

(обратно)

292

Численность: PRO E403/677, mm. 11, 17 (16 декабря, 14 март) (армия Бедфорда); BN Fr. 4484, fols. 74–75 (местные войска). В марте 1427 г. Уорик имел 2.400 человек в Понторсоне и в Мэне (*Chron. Mont-St-M., i, 253–5) и 1.600 было у Солсбери в Шампани (BN Fr. 4484, fols. 36–37). Это номинальная численность. Реальная численность могла быть меньше. Если предположить, что численность остаточных гарнизонов во всех оккупированных регионах вместе взятых составляла не менее 1.000 человек, то численность английских войск во Франции до возвращения Бедфорда можно оценить примерно в 5.000 человек. Солсбери: Waurin, Cron., iii, 239. Саффолк: BN Fr. 26049/724; Fr. 4484, fols. 45vo–47. Вендом: BN Fr. 4484, fols. 175vo; Lettres du Connétable, 20–1; BN Fr. 4484, fols. 11vo–12, 13, 177vo; Inv. AC Amiens, ii, 43. Montargis: Gruel, Chron., 39; Preuves Bretagne, ii, col. 1183.

(обратно)

293

*Villaret (1893), 125–7; BN Fr. 4484, fols. 47–65vo, 66–66vo; Journ. B. Paris, 217–18. Перемирие: BN Fr. 20379, fol. 45; BN Fr. 25986/11; BL Add. Chart. 334; Compte armée, 69.

(обратно)

294

Monstrelet, Chron., iv, 271–2; Chron. Pucelle, 243–4; Raoulet, 'Chron.', 191–2; Ord., xiii, 152–3.

(обратно)

295

Gruel, Chron., 57–8; Raoulet, 'Chron.', 192; 'Geste des nobles', 201–2; Monstrelet, Chron., iv, 272–3; Waurin, Cron., iii, 217–19; *Daumet (1898), 232. Гокур: Champion (1969), 183; Gaussin, 116. Кеннеди: Scots Peerage, ii, 450–1. Дворянские свиты: *Flamare, i, 328 (Клермон).

(обратно)

296

*Beaucourt, iii, 512; Raoulet, 'Chron.', 192–3; Chron. Pucelle, 246–7; Gruel, Chron., 58–9; Monstrelet, Chron., iv, 273–5; Waurin, Cron., iii, 219–21; Basset, Chron., 225; Journ. B. Paris, 221. Лес: Maury, 111–14.

(обратно)

297

*Beaucourt, ii, 512–13; Lettres du Connétable, 20–1; BN Fr. 26050, p. 771; Ord., xiii, 167.

(обратно)

298

*Chron. Mont-St-M., i, 208–10, 223–4 (отстранение Жана Орлеанского от должности капитана Мон-Сент-Мишель, август 1425 г.); Gaussin, 122; BN Fr. 20380, fol. 10.

(обратно)

299

Chartier, Livre de l'espérance, 7 (цитата); Titres Bourbon, ii, nos. 5304, 5306–7; Beaucourt, ii, 149–51; Leguai (1962), 123–5; Escouchy, Chron., i, 63–4; Thaumassière, i, 119.

(обратно)

300

Мэн: Gruel, Chron., 59–60; Chron. Pucelle, 248–9. BN Fr. 26050/774; Fr. 25768/260; Fr. 21289/80; Curry (1985), ii, clxx. Пуату: Beaucourt, ii, 151–3, 156–61, 164; Gruel, Chron., 62–3; Cosneau (1886), 149–52, 154–6, *533; Leguai (1962), 125–7; *Caillet (1909) [2], 392–3.

(обратно)

301

'Geste des nobles', 202 (Ножан-ле-Ротру, Ножан-ле-Руа, Рошфор, Шатонеф-ан-Тимере, Бетенкур); BN Fr. 26050/801 (Рамбуйе); BN Fr. 26050/834 (Фаршевиль, Мальзерб); AN K63/20 (Конш). Оборонительные мероприятия: BL Add. Chart. 3618 (Дрё), BN Fr. 4484, fols. 139–139vo (Шартр); ib. fols. 130vo–136 и Fr. 26050/873, 884, 888, 889, 894, 896 (Сена). Уорик: BN Fr. 26050/799, 801, 834; Fr. 25768/262. Саффолк: BL Add. Chart. 3618.

(обратно)

302

Ле-Люд: *Planchenault (1933), 149–52; BN 20684, pp. 548–50; Basset, Chron., 221; Chron. Pucelle, 241–3, 250; Tringant, 'Comm.', 273–5; Chron. Pucelle, 250. Ла-Ферте: English Suits, 220–30; Fauquembergue, Journ., ii, 348–50; 'Geste des nobles', 202; 'Doc. inéd. Maine', 259–60; Actes Chanc. Henri VI, ii, 359.

(обратно)

303

Basset, Chron., 223–4; Chron. Pucelle, 251–2; 'Geste des nobles', 202–3; Raoulet, 'Chron.', 194–6; Journ. B. Paris, 225–6; Héraut Berry, Chron., 127–8; English Suits, 206–7. О Гофе: Basset, Chron., 207; Gall. Reg., i, no. 4737.

(обратно)

304

Миссия Солсбери: Gregory, 'Chron.', 161; PPC, iii, 274; CCR 1422–9, 340–1; Waurin, Cron., iii, 239. Парламент: Parl. Rolls, x, 284 [4]; Chron. Mon. S. Albani, i, 22; Monstrelet, Chron., iv, 259 (Солсбери и Глостер). Планы экспедиции: Foed., x, 392–4; PPC, iii, 295.

(обратно)

305

Налоги: Parl. Rolls, x, 329–31 [12, 13]; Jurkowski et al., 86. Займы: Brut, ii, 453. Таможня: https://www.esfdb.org/table.aspx?resourceid=11405; https://www.esfdb.org/table.aspx?resourceeid=11461. Меры, предпринятые Хангерфордом: Harriss (1988), 171–2.

(обратно)

306

PRO E101/71/2 (826–853B), E101/71/3 (854/868B); PRO E364/64, m. 3–3d (Солсбери); PPC, iii, 322; BN Fr. 4488, p. 689. Рэдклифф: PPC, iii, 303–4 (в 1429 году он все еще находился в Англии: PRO E404/45[140]).

(обратно)

307

CPR 1422–9, 471; BN Fr. 4484, fol. 106. Оснащение: Foed., x, 392–4; PRO E101/51/27, mm. 2, 3; E101/52/3; E403/686, m. 5; CPR1422–9, 499; также см. Spencer, 183–5.

(обратно)

308

L&P, ii, 76–84; Itin. Philippe, 69; *Boucher (1892), 216–18, 278–9; AN KK648/14; BN Fr. 4484, fols. 106, 107vo–108; Inv. AC Abbeville, 63–4.

(обратно)

309

BN PO 994 (Дернел); Acts Parl. Scotland, ii, 26–8; Inv. doc. Écosse, 41; Exch. R. Scotland, iv, 485; Bower, Scottichron., viii, 246–8. Переход: Les La Trémoille, i, 137, 178. Орация: Chartier, Oeuvres latines, 213. Лейтон: Inv. doc. Écosse, 39–40. Огилви: 'Comptes dépenses', 182, 197.

(обратно)

310

*Daumet (1898), 232–5.

(обратно)

311

Gruel, Chron., 63–6; Chron. Pucelle, 250–1; 'Mém. Nobiliaire', 337; Cosneau (1886), 159–60.

(обратно)

312

Les La Trémoille, i, 136–43, 177–81; BN Fr. 20684, pp. 565–6; Gruel, Chron., 66; Le Baud, Hist., 475. Бретонцы: Preuves Bretagne, ii, col. 1206.

(обратно)

313

*Cosneau (1886), 534–6; Titres Bourbon, ii, nos. 5327–8; *Thomas (1878), 218–19; Gruel, Chron., 66–7.

(обратно)

314

Rec. doc. Poitou, viii, pp. ii — iii, viii — xix, xxi — xxxvii, xxxviii — xlii. O Ла-Роше: ib., lxiv — lxviii, 8–20, 33–6, 266–73, 294–6, 309–12, и Clément-Simon (1895)) [1].

(обратно)

315

PRO E403/686, m, 10, 11 (19 июля); Inv. AC Amiens, iv, 120. Военный совет Париже: Monstrelet, Chron., iv, 293–4; Basset, Chron., 225; 'Notices et extraits', 55; BN Fr. 4484, fol. 106–106vo; PPC, iv, 223. Перемирие: Chron. Pucelle, 269–70.

(обратно)

316

'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 481; Monstrelet, Chron., iv, 294, 296–7; Chron. Pucelle, 256–9; Waurin, Cron., iii, 242–3; Basset, Chron., 225; Coll. gén. doc., 236–7; Chartier, Chron., i, 66; BN Clair. 180/84, 85, 87 (пауза); L&P, ii, 79–84 (Штаты).

(обратно)

317

Chron. Pucelle, 257, 259; Coll. gén. doc., 236–7; Chartier, Chron., i, 66.

(обратно)

318

Beaucourt, ii, 170–3, *514–15; Les La Trémoille, i, 141–2; Cosneau (1886), 163–4.

(обратно)

319

Chron. Pucelle, 258–60; Basset, Chron., 225; PRO E364/64, m. 3 (Солсбери); Waurin, Cron., iii, 241; Héraut Berry, Chron., 129–30; Journ. siège, 2.

(обратно)

320

Топография: Dubois, 117–239; Michaud-Fréjaville (1980); Debal. Защитники: Journ. siège, 6, 7; Chron. Pucelle, 260, 261; 'Comptes dépenses', 162–6 (цифры). Бастард: AC Orleans, CC653, fol. 26, 26vo. Запасы: Villaret, 136–9.

(обратно)

321

Численность: L&P, i, 417–21; PRO E364/64, m. 3 (Солсбери). Добавьте 1.038 человек из Нормандии (Compte armée, 87–107), плюс отряд Саффолка из 400 человек, прибывший в конце августа – начале сентября (BN Clair. 180/84) но не занесенный в счета, а начиная с 1 октября, подошел отряд 592 человек из-за пределов Нормандии (BN Fr. 4484, fols. 106–129); Chron. Pucelle, 260 (контингенты из городов). Портио: ib. and Journ. siège, 4, *142–3.

(обратно)

322

Journ. siège, 4–5, 9; Chron. Pucelle, 260–4.

(обратно)

323

Monstrelet, Chron., iv, 299–300; Waurin, Cron., iii, 246–9; Basset, Chron., 226; Brut, ii, 500. Даты: Journ. siège, 9–10; Cal. Inq. P. M., xxiii, no. 262. Завещание: Reg. Chichele, ii, 392–3, 396–7.

(обратно)

324

Basset, Chron., 226; Journ. siège, 7–12, 32, 37, 51; Chron. Pucelle, 263; 'Comptes dépenses', 164–5, 168–70; *Boucher (1892), 286.

(обратно)

325

PPC, iii, 322–3; BN Fr. 4488, p. 689; Compte armée, 115, 117, 132, 136, 138, 139; Chéruel, ii, 137; *Boucher (1892), 286–8; BN Fr. 4488, pp. 692–6.

(обратно)

326

AD Nord B1938, fols. 224vo, 225, 233, 233vo, 234; BN Coll. Bourgogne 29, fol. 182.

(обратно)

327

Перегруппировка: Journ. siège, 13; Journ. B. Paris, 230; L&P, ii, 87–9; BN Fr. 4484, pp. 621–2, 624–5, 637; Compte armée, 86–204; *Boucher (1892), 286–8. Бургундская армия: AD Nord B1938, fol. 225vo; B1647, fol. 79; Chron. Pucelle, 270; Journ. siège, 70. Положение Орлеана: Monstrelet, Chron., iv, 317–18 ("не участвовали в войне"). Бургундцы при осаде: Chron. Pucelle, 260, 265; BN Fr. 4484, fols. 128vo–129.

(обратно)

328

Basin, Hist., ii, 198; Cent nouvelles, 54–9; Taylor (2021), 329–32, 329–32; Woodcock.

(обратно)

329

*Boucher (1892), 253–4; Chron. Pucelle, 265; Journ. siège, 15–16; *Boucher (1892), 231–2; BN Fr. 4488, pp. 652–4, 669–72. Бурж: Sumption, iv, 313.

(обратно)

330

Journ. siège, 13–20; *Boucher (1892), 241–2, 246, 257–8; BN Fr. 4488, pp. 630–1, 638–9, 652–3, 698–9; Compte armée, 132, 136, 138; Chron. Pucelle, 265–6.

(обратно)

331

Chron. Pucelle, 265–6; Journ. siège, 20, 22, 23, 24, 26, 54–5, 60, 65, 67, 68, 74, 82; Chartier, Chron., i, 63; Morosini, Chron., iii, 16. Топография: Dubois, 241–72.

(обратно)

332

Journ. siège, 23, 34, 36, 46–7; Monstrelet, Chron., iv, 301; Thomassin, Rég. Delphinal, 229; Morosini, Chron., iii, 16 (Джустиниани); 'Compte armée', 130–45. Финансы: Beaucourt, ii, 174 n.3; Compte dépenses', 147–60.

(обратно)

333

Journ. siège, 21–33, 27, 55–6, 58. Топография: Dubois, 188–93.

(обратно)

334

Journ. B. Paris, 230, 234; BN Fr. 4488, pp. 652–4, 661–2, 664–6, 669–70, 671–2, 673 (жалованье); *Boucher (1892), 226–7, 245–6, 248–52; Journ. siège, 26–7.

(обратно)

335

Journ. siège, 36–44, *169–70; Chron. Pucelle, 265–9; Journ. B. Paris, 230–3; Basset, Chron., 227–8; Monstrelet, Chron., iv, 310–14; Waurin, Cron., iii, 253–9; Monstrelet, Chron., iv, 311–14; Cagny, Chron., 137–9; Héraut Berry, Chron., 130–2; Brut, ii, 435. Дата отъезда, наличные: BN Fr. 4488, pp. 664–5, 673. Стюарт: Bower, Scottichron., viii, 294; E. Cust, Some account of the Stuarts of Aubigny in France (1891); Ditcham (1978), 227 (Мессы).

(обратно)

336

Порицание: Journ. siège, 50–2; Héraut Berry, Chron., 131. Войска: 'Comptes dépenses', 162–8, 187–92, 197. Финансы: Bouillé, 99; 'Comptes dépenses', 162–98; Proc. N., iv, 60.

(обратно)

337

Waurin, Cron., iii, 253; *Leroux de Lincy, 62–3; AN KK269, fols. 52vo–53 (Блуа); Pius II, Comm., i, 381; Basin, Hist., i, 6–8.

(обратно)

338

Journ. siège, 52, 65, *397–8; Pius II, Comm., i, 380–1; Chron. Pucelle, 270; Chartier, Chron., i, 65. Дата: Journ. siège, 69–70, *281 (35 дней до 17 апреля).

(обратно)

339

Journ. B. Paris, 233; Monstrelet, Chron., iv, 317–19; Morosini, Chron, iii, 18–22; Waurin, Cron., iii, 266–70; Chartier, Chron., i, 65; Chron. Pucelle, 270; Journ. siège, 69–70, *217, 280. Сюлли: Chron. Pucelle, 308–9.

(обратно)

340

Бедфорд, вызов: BN Fr. 4488, pp. 627, 628, 631–2, 646, 714; *Boucher (1892), 288–93; Compte armée, 193–204. Финансы: Beaurepaire (1859) [2], 29–37, *168–71; Luce (1878) [2], 303–5; *Boucher (1874), 22–3, 105–6.

(обратно)

341

Journ. siège, 57–8, 60, 68, 69, 72; Monstrelet, Chron., iv, 319–20; Dubois, 188–93, 255–61. Планы Бедфорда: PPC, iii, 322; BN Fr. 4488, pp. 644, 660.

(обратно)

342

Proc. N., i, 290.

(обратно)

343

Pius II, Comm., i, 387; *Proc. Q., iii, 392 (цитата); Brut, ii, 439 (написано в 1430 году); 'Réponse d'un clerc parisien', 173–4; Proc. C., i, 5–9, 260.

(обратно)

344

Proc. C., i, 40, 41, 46, 65, 126, 181; Proc. N., i, 259–60, 261, 389–90; Luce (1886), pp. xxiii — xxv.

(обратно)

345

Schnerb (1993), 3–24; Lacaze (1981), 147–52; Lecoy (1875), i, 70–1, *ii, 217–19 (обещание Рене).

(обратно)

346

Luce (1886), lxi — lxii, clviii — clix, *184, 191–2, 195–7, 198, 202, 205, 211–12, 217–19, 222–5, 226–8, 234, 249, 317–18; Champion (1906), 14–22; Toureille (2013), 999–1000. Гаргрейв: BN Fr. 4484, fols.149–151vo. Жан де Люксембург: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 480vo; BN Fr. 4484, 73vo–105, 160–161vo. O Гаргрейвe: Curry & Ambühl, 191, 207, 209, 213, 226, 322 n.692, 366 nn. 1003, 1004.

(обратно)

347

Luce (1886), pp. lxiii — lxv, lxxi — lxxiv, lxxx — lxxxviii, *93, 97–100, 107, 142, 192, 198, 202, 211, 222, 225, 234, 275–9, 316–18; Proc. N., i, 258, 290, 296, 298; Proc. C., i, 46, 48, 50–1, 63–4, 128–9, 163; Nouv. Recherches, 15.

(обратно)

348

Proc. N., i, 208, 368, 378, v, 145–7, 253–4, 262, 263, 264, 271, 283, 305, 308, 309, 327–30, 362, 368, 387, 390–1, 399, 403–4, v, 120, 145–7; Proc. C., i, 41; Chron. Pucelle, 231, 285, 295; Perceval de Boulainvilliers in *Proc. Q., v, 120; Greffier de La Rochelle, 'Rel.', 337.

(обратно)

349

Proc. C., i, 47–9, 63, 67, 71–5, 75, 83–4, 85, 87, 88–9, 91–2, 123–5, 126–7, 161–6, 176–8. Об ожиданиях и иллюзиях: P. C. Fletcher and C. D. Frith, 'Perceiving is Believing: a Bayesian approach to explaining the positive symptoms of schizophrenia', Nature Reviews Neuroscience, x (2008), 48–58. Репутация: Luce (1886), cxcvii — cxcviii; Proc. C., i, 49; Proc. N., i, 290, 296.

(обратно)

350

Грех: Proc. C., i, 170. Спасители: см. напр., Gerson, De puella aurelianensi (Oeuvres, ix, 665); и Pierre de Versailles in Thes. novus anecd., i, 1723–37, и Coville, 220–2.

(обратно)

351

Vauchez (1982), 160–4; Vauchez (1987), 239–64, 280–1; Vauchez (1990), 580–6; Blumenfeld-Kosinski, 323–4.

(обратно)

352

Bloch, 51–86; Krynen (1993), 345–76; Beaune (1985), 77–206; Beaune (2004), 92–7, 109–11, 230–2; Lewis (1968), 81–4; M. Reeves, The Influence of Prophecy in the Later Middle Ages. A Study in Joachimism (1969), 300–2, 320–31, 341–3; Pisan, Ditié, 31 (ll. 121–8); Vauchez (1987), esp. 230–5; Martin de Bois-Gautier, 'De venerabili vidua ac virgine Maria de Mailliaco', para. iv. 30, Acta Sanctorum, March, iii (1668), 743; Luce (1886), ccxxx — ccxxxv.

(обратно)

353

Journ. B. Paris, 236, 236, 259–60, 271–2; 'Notices et extraits', 65; Gélu, De la venue de Jeanne, 157 (para. 125). Cf. 'Chron. Tournai', 406; Monstrelet, Chron., iv, 434–5; Arch. Reims, Statuts, i, 604–5n; Proc. C., i, 104–5, 116 ('Убирайтесь домой').

(обратно)

354

Morosini, Chron., iii, 38–40, 126; Journ. siège, 235, 236, 238; Journ. B. Paris, 233–5, 235–6, 237; Basin, Hist. (Q.), iv, 103–4; Monstrelet, Chron., iv, 335, 341; Pius II, Comm., i, 381; Pisan, Ditié, 34 (ll. 241–8); Fraioli (1982), 194–6; Beaune (2004), 104–11. Окружение Карла VII: Simon de Phares, Rec., i, 22–3, 579, ii, 272–3, 274–6, 282–3; Vale (1974), 43–4; Chastellain, 'Chron.', i, 337–40; Louis XI, Lettres, ix, 317–20; Proc. N., i, 293, 296, 410–12, 470–1 (Bréhal's Recollectio); Proc. C., i, 66–7; Proc. N., i, 369; Thomassin, Rég. Delphinal, 224.

(обратно)

355

Proc. C., i, 48–50; Proc. N., i, 296, 297–8, 299, 305–6. Бертран де Пуленжи, один из свидетелей в 1456 году (ib., 305), должно быть, ошибается, помещая первую беседу с Бодрикуром на май 1428 года.

(обратно)

356

Proc. C., i, 49–50; Proc. N., i, 266, 289–90, 296, 298, 306, 371, 400; Luce (1886), cxcvii — cc, *234, 236–7, 237 n.1.

(обратно)

357

Proc. N., i, 317, 329; Proc. C., i, 51, 76, 206.

(обратно)

358

Proc. C., i, 51; Proc. N., i, 399–400; *Proc. Q., v, 118–19; Chron. Pucelle, 273. Дипломат: Jouffroy, 'Oratio', 137–8. Дата: см. Greffier de La Rochelle, 'Rel.', 336; Proc. C., ii, 55 n.3. Секретарь Карла Ален Шартье (Oeuvres latines, 327) и Персеваль де Буленвилье (*Proc. Q., v, 118–19) зафиксировали в частных письмах, написанных в течение нескольких недель после события, что расследование произошло первым, но это не согласуется с показаниями Жанны на суде (Proc. C., i, 51), что она была принята в день своего прибытия, ни с поздним, но ясным и косвенным изложением порядка событий в 1456 году Раулем де Гокуром (Proc. N., i, 326) и герцогом Алансонским (ib., i, 381–2).

(обратно)

359

Proc. C., i, 51–2, 76; Proc. N., i, 326, 389–90, 475 (В моем переводе опущены слова "и сын короля", которых нет в BL Stowe 84, но они добавлены в MSS, чтобы поддержать более поздний миф о том, что Жанна открыла Карлу "секрет", известный только ему, а именно, что он был законным сыном Карла VI); Chron. Pucelle, 273; Basin, Hist., i, 130–2 (исходит от Дюнуа). Дата: см. Proc. C., ii, 55 n.3. Одежда: Greffier de La Rochelle, 'Rel.', 336–7.

(обратно)

360

Chartier, Oeuvres latines, 327; Proc. N., i, 326, 362, 369, 376–7, 380–8. Герцог Алансонский и астрология: Proc. Alençon, 85–6, 96.

(обратно)

361

*Fornier, ii, 313–16, 317–18.

(обратно)

362

Пророки: Vauchez (1990). Расследование: Proc. N., i, 381–2, 389, 400, 476; *Fornier, ii, 313–14; *Fornier, ii, 314; Proc. Q., iii, 411–21 (De quadam puella, которая, вероятно, была ответом Генриха Горкумского, может быть датирована по некоторым данным мартом-апрелем 1429 года); Gerson, De puella aurelianensi (Oeuvres, ix, 661–5) была завершена через пять дней после освобождения Орлеана, но на основе предоставленной информации и сформулированных заранее вопросов.

(обратно)

363

Proc. N., i, 328–9, 471–2. Критерии: Proc. Q., iii, 391; Gerson, De distinction verarum revelationum a falsis (Oeuvres, iii, 36–56). Воинственность: Pius II, Comm., i, 382. Одежда: Proc. C., i, 1, 67, 75, 94–5, 153, 205, 206, 210, 391. Эксперты: Proc. Q., iii, 419–20 (De quadam puella); Gerson, De puella aurelianensi (Oeuvres, ix, 664, 664–5).

(обратно)

364

*Proc. Q., iii, 391; Proc. N., i, 328–9, 367–8, 374–5, 471–3, 476; Proc. C., i, 71, 72, 73, 93; Chron. Pucelle, 275–7; Thomassin, Rég. Delphinal, 224–5; 'Documents relatifs à Jeanne d'Arc', 365–9; Tobin (1990); Contamine (1992) [2], 47–51.

(обратно)

365

*Proc. Q., iii, 391–2; Proc. N., i, 375 (scripta).

(обратно)

366

Proc. C., i, 221–2; Proc. N., i, 368; Journ. siège, 74, 79; Journ. B. Paris, 237.

(обратно)

367

Proc. C., i, 76, 116–18, 133–40, 417–18; Proc. N., i, 317–18, 382, 476; Chron. Pucelle, 277.

(обратно)

368

Proc. C., i, 76–7, 78, 172–4; Proc. N., i, 325, 333, 390–1, 476–7; *Proc. Q., v, 107–8, 265, 267; 'Compte dépenses', 207–8; 'Documents relatifs à Jeanne d'Arc'; Contamine, Bouzy & Hélary, 1057–62.

(обратно)

369

Proc. C., i, 48, 77–8, 115; Proc. N., i, 378, 381, 387–8, 400.

(обратно)

370

Proc. C., i, 221–2, 262; Chartier, Chron., i, 75–6.

(обратно)

371

Journ. siège, 72–3, 75; Proc. N., i, 317–18, 382, 391–2; *Boucher (1874), 30, 107; Chron. Pucelle, 277; 'Chron. Tournai', 409. Сопровождающие войска: 'Comptes dépenses', 192–5, 196–9 в нем указаны выплаты для 448 человек, выведенных из гарнизонов, 1.158 человек из других отрядов и 14 отрядов, численность которых не указана. В моем расчете (i) не учтен отряд Флорана д'Илье из Шатодена, который направился прямо в Орлеан и присоединился к армии только по возвращении 3–4 мая; и (ii) предполагается, что в тех случаях, когда численность отряда не указана в платежных ведомостях, он имел такую же долю в оплате, как и другие, численность которых указана. Поскольку все они служили в течение одного и того же периода времени, это зависит от соотношения численности стрелков и латников.

(обратно)

372

Journ. siège, 74, *260–1; Proc. N., i, 318, 371, 373–4, 391, 473, 477.

(обратно)

373

Proc. N., i, 318–19, 371; Journ. siège, 74–7.

(обратно)

374

Proc. N., i, 319, 331–2, 477–8; Chron. Pucelle, 286–7; Journ. siège, 79–80; Cagny, Chron., 142–3.

(обратно)

375

Chron. Pucelle, 287; Journ. siège, 81; Proc. N., i, 391, 478, 479.

(обратно)

376

Chron. Pucelle, 288–9; Journ. siège, 81–2; Proc. N., i, 363–4, 372, 392–3, 407–9, 478–80.

(обратно)

377

Chartier, Chron., i, 73–5; Journ. siège, 82–3; Proc. N., i, 393–4.

(обратно)

378

Proc. C., i, 79; Proc. N., i, 372, 480–2; Journ. siège, 83–4; Chron. Pucelle, 290–1.

(обратно)

379

Journ. siège, 84–9; Proc. N., i, 320–1, 331–2, 364–5, 372–3, 394–5, 482–4; Cagny, Chron., 146–7; Monstrelet, Chron., iv, 321–2; Waurin, Cron., iii, 276; *Beaucourt, iii, 516–17; Journ. B. Paris, 237.

(обратно)

380

Proc. N., i, 321; Journ. siège, 89–90; Proc. N., i, 321; Monstrelet, Chron., iv, 322–3; Waurin, Cron., iii, 277–8, 279.

(обратно)

381

PPC, iv, 223 (цитата); Proc. N., i, 320; Cochon, Chron., 301; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 484; 'Chron. Tournai', 412. Cf. Proc. N., i, 331.

(обратно)

382

Correspondance de Napoléon 1er, xvii (1865), 549; Proc. N., i, 331, 472.

(обратно)

383

Bossuat (1956), 135; Gerson, De puella aurelianensis (Oeuvres, ix, 664); Gélu, De la venue de Jeanne, 154 (para.124). Бретань: BN Fr. 8267, fol. 142; Windecke, Denkw., 252–3; Cosneau (1886), 166. Циркуляры: Proc. Q., v, 100–4.

(обратно)

384

'Chron. Tournai', 412–13; Windecke, Denkw., 252; Proc. N., i, 373; Chron. Pucelle, 298–9; Journ. siège, 93–4; *Beaucourt, iii, 516–17; Proc. N., i, 321. Коронация: Bloch, 217–21; Proc. N., i, 322–3; Pius II, Comm., i, 384.

(обратно)

385

Proc. N., i, 322–3; Journ. siège, 93–4; Chron. Pucelle, 300; Proc. N., i, 322–4.

(обратно)

386

Proc. N., i, 322–3, 373; Chron. Pucelle, 299–300; Journ. siège, 94; cf. Cagny, Chron., 148–9.

(обратно)

387

Chron. Pucelle, 298, 300; 'Compte dépenses', 196–205; *Proc. Q., v, 106–11; Proc. N., i, 325, 383 (финансовые затраты); Journ. siège, 94–5; 'Compte dépenses', 199–205; Cagny, Chron., 172. Выкуп за герцога Алансонского: Chron. Pucelle, 249–50; Preuves Bretagne, ii, cols. 1213–17, 1220–2.

(обратно)

388

Waurin, Cron., iii, 278; Chron. Pucelle, 296, 297; Monstrelet, Chron., iv, 331, 334.

(обратно)

389

Chron. Pucelle, 297; Waurin, Cron., iii, 278–9, 283–4, 287. Наем: *Lefèvre-Pontalis (1894) [1], 96; L&P, i, 95–8; BN Fr. 4488, p. 721. Бальи: BN PO 468/4. Гарнизонные войска: BN Fr. 4488, pp. 478–86, 495, 528–9, 718. Местное дворянство: PPC, iii, 349–51; Foed., x, 432–3; Chron. Pucelle, 297; Curry (1982), 98–9.

(обратно)

390

PPC, iii, 322–3, 326. Делегация: BN PO 477 (Ле Бутейле)/10; 1023 (Нормандия)/14; BN Fr. 4488, pp. 625–6, 629–30, 654.

(обратно)

391

Raynaud, Ann. Eccl., xxviii, 48–9 (1427, 1–3); Waurin, Cron., ii, 325–6 (ошибочно датировано 1421). Подоплека: Bezold, i and ii; Holmes (1973), 722–3. План: Lannoy, Oeuvres, 228 n.4, 229–30 (о переговорах между Бофором и Филиппом в марте 1428 года: Itin. Philippe, 68). Бофорт в Англии: Gregory, 'Chron.', 162; Brut, ii, 436; 'Chron. S. Albani', 26; Reg. Langley, iii, 128–47.

(обратно)

392

PPC, iii, 330–6; *Holmes (1973), 738 n.4.

(обратно)

393

Chron. Pucelle, 299, 301–2; Journ. siège, 96–100; Monstrelet, Chron., iv, 325–6; Héraut Berry, Chron., 137–8; Proc. N., i, 383–5; Proc. C., i, 79; Cagny, Chron., 150–1. Артиллерия: accounts of Orléans in *Journ. siège, 286, 311–15, 323, 370, и *Villaret, 145–53. Бывшая монахиня: HMC, Rep., iii, 279.

(обратно)

394

Waurin, Cron., iii, 283–5, 288. Скейлз находился в составе армии, которая покинула Жанвиль 17 июня: Chron. Pucelle, 306. Толбот: 'Notices et extraits', 59. Рэдклифф: CPR 1422–9, 552.

(обратно)

395

Journ. siège, 100–1; Waurin, Cron., iii, 296.

(обратно)

396

Proc. N., i, 386; Journ. siège, 101–2; Gruel, Chron., 69–72; Chron. Pucelle, 304–5.

(обратно)

397

Waurin, Cron., iii, 282–3, 284–5, 288–90, 294–5; Journ. siège, 101; Cagny, Chron., 152–3; *Villaret, 153–9. Топография: Mesqui (1982). О Гатине и Гофе: H. T. Evans, 46–7, 48–52, 54–63.

(обратно)

398

Waurin, Cron., iii, 290–9; 'Notices et extraits', 59–60 (письмо Жака де ла Марш); Journ. siège, 101–2, 103; Gruel, Chron., 72–3; Cagny, Chron., 154; Chron. Pucelle, 305, 306.

(обратно)

399

Рассказы очевидцев: с английской стороны, Waurin, Cron., iii, 299–304, 306; с французской стороны – герцог Алансонский и сеньор де Терм (Proc. N., i, 385–7, 404), Жак де ла Марш (Извещения и выписки, 60–2) и Грюэль, (Chron., 73–4). Cf. Journ. siège, 104–5; Cagny, Chron., 154–5; Bueil, Jouvencel, ii, 279–80; Chron. Pucelle, 307–8. Освобождение Толбота: Pollard (1983), 17–18. Плен Ремпстона: Parl. Rolls, xi, 179–80 [16]; Payling (1991), 60–1. "Беглец": English Suits, 264; Curry & Ambühl, 31–2; McFarlane (1957) [2], 200 and n.5; Shakespeare, Henry VI Part I, Act IV. Sc. 1.

(обратно)

400

Journ. siège, 105; Chron. Pucelle, 307–8, 309–10; Morosini, Chron., iii, 60–6, 78–80, 134; *Proc. Q., v, 122–3; Journ. B. Paris, 238–9; Bull. Acad. Delphinal, ii (1847), 460; 'Notices et extraits', 61.

(обратно)

401

Journ. B. Paris, 239; Monstrelet, Chron., iv, 332–4; BN Fr. 4488, pp. 477–529, 728, 752, 756–7; Curry (1985), i, 235–9; Beaurepaire (1859) [1], 228–9.

(обратно)

402

PPC, iii, 337–51; CPR 1422–9, 552, 554; Foed., x, 417–18, 423–4; BN Fr. 4488, p. 198 (численность крестоносцев); Raynald, Ann. Eccl., xxviii, 74–6 (1429, 16–17), с неверными датами, см. Cal. Pap. R. Letters, vii, 38–9; Martin V, 'Pol. Korr.', no. 348. Финансирование крестового похода: Holmes (1973), 742–6.

(обратно)

403

Chron. Pucelle, 312; Cagny, Chron., 156, 157; Chartier, Chron., i, 90.

(обратно)

404

Chron. Pucelle, 308–9, 313; Journ. siège, 105–6; Cagny, Chron., 156–7; Chartier, Chron., i, 89–90; Gruel, Chron., 74.

(обратно)

405

ARA CC21803, fol. 21vo; AD Côte d'Or B1643, fols. 65vo–66; BN Coll. Bourgogne 21, fol. 68; ib., 29, fols. 37, 40, 116, 310vo; AD Nord B1942, fols. 5–5vo; *Champion (1906), 137; L&P, ii, 101–11.

(обратно)

406

Chron. Pucelle, 309, 310–11, 312, 316–17; Cagny, Chron., 157; Chartier, Chron., i, 87; Proc. N., i, 400–1. Пограничные крепости: ib., 310; AN X1a 9199, fol. 292 (Шатийон-сюр-Луар).

(обратно)

407

BN Coll. Bourgogne 29, fols. 37, 109; AD Côte d'Or B1643, fol. 66–66vo; Осер: Chron. Pucelle, 313; Monstrelet, Chron., iv, 336; Journ. siège, 108–9.

(обратно)

408

Chron. Pucelle, 314; Waurin, Cron., iii, 312–13. Бургундская готовность: BN Coll. Bourgogne 29, fols. 40, 310vo.

(обратно)

409

Boutiot, ii, 120–1, 482, 487–8, 498–505; Chron. Pucelle, 314–19; Arch. Reims, Statuts, i, 597–9n, 601–2n; Gall. Reg., vi, nos. 22522, 22718, 22718bis; Roserot, ii, 1036; Proc. C., i, 98; Proc. N., i, 323–4, 401–2; *Proc. Q., v, 130; BN Fr. n.a. 7627, fol. 204. Соглашение: Ord., xiii, 142–4. Несогласные: Rég délib. Troyes, 62, 63.

(обратно)

410

Journ. B. Paris, 239, 240–1, 242; *Proc. Q., v, 130; Monstrelet, Chron., iv, 337; Chron. Pucelle, 319–20; Foed., x, 432; AN X1a 4796, fol. 209 (процессии).

(обратно)

411

Foed., x, 432–3; Monstrelet, Chron., iv, 333; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 485. Английские войска: Inv. AC Amiens, iv, 125; PRO E403/689, m. 14 (14 июля); L&P, ii, 120–1. Нормандские войска: BN Fr. 4488, pp. 541–3, 666, 677.

(обратно)

412

Journ. B. Paris, 239–41; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 485; Foed., x, 433.

(обратно)

413

AD Nord B1942, fol. 12vo; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 485vo; Rég. délib. Reims, 135; Monstrelet, Chron., iv, 338; *Jadart, 84–6; Arch. Reims, Statuts, i, 601–2n.

(обратно)

414

Chron. Pucelle, 320–1; Waurin, Cron., iii, 316–17; Cagny, Chron., 159; Arch. Reims, Statuts, i, 596–608, 602n. Реймсские церковники выступали против двуединой монархии: BN Fr. n.a. 7627, fol. 204; Rég. Délib. Reims, 132. Шатийон-де-Шато-Тьерри: BN Fr. 26048/451.

(обратно)

415

Chron. Pucelle, 321–3; *Proc. Q., v, 127–9, 130; Proc. C., i, 89, 101–2, 178–9; Cagny, Chron., 159. Семья и др.: *Proc. Q., v, 266; Proc. N., i, 255, 279, 467. О регалиях: Jackson, 34–6.

(обратно)

416

Pisan, Ditié, 28–9 (ll. 33–40); *Proc. Q., iv, 288; Proc. C., i, 221; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 486; Fauquembergue, Journ., ii, 315; Journ. B. Paris, 254, 274, 281.

(обратно)

417

Monstrelet, Chron., iv, 339–40; Journ. siège, 114–15; Chron. Pucelle, 320–1, 324; Cagny, Chron., 160–1; Proc. N., i, 324–5; Arch. Reims, Statuts, i, 602–3n (Ланьи, Мо). Администрация: Gall. Reg., iv, no. 15126, vi, nos. 22486, 22523, 22964. Рене: см. также Héraut Berry, Chron., 140; Lecoy (1875), i, 72–4, *ii, 219–20.

(обратно)

418

AD Côte d'Or B1942, fol. 77vo; *Proc. Q., v, 130, 140; Pius II, Comm., i, 385; *Guichenon, iv, 296–7 (ссылаясь на предыдущие обмены мнениями). Конференция в Ла-Фер: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 487. О Ла-Фер: N. Le Long, Histoire ecclésiastique et civile du diocèse de Laon (1783) 548–9.

(обратно)

419

Cagny, Chron., 160; Proc. C., i, 105; *Proc. Q., v, 126–7, 139–40.

(обратно)

420

Inv. AC Amiens, iv, 125; Waurin, Cron., iii, 309–10; Journ. B. Paris, 241, 242; Fauquembergue, Journ., ii, 316–17; BN Fr. 4488, pp. 541–3, 661, 677–8 (Англичане в Понтуазе). Бургундцы: *Champion (1906), 137; AD Nord B1942 (численность), fols. 11–11vo. Мо: Monstrelet, Chron., iv, 334; AD Nord B1942 (численность), fols. 8–10vo.

(обратно)

421

Chron. Pucelle, 325; Rég. délib. Reims, 136, 137; Cagny, Chron., 160–1; Fauquembergue, Journ., ii, 317; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 487.

(обратно)

422

Chron. Pucelle, 324–6; Monstrelet, Chron., iv, 340–4; Cagny, Chron., 161; Héraut Berry, Chron., 139.

(обратно)

423

Waurin, Cron., iii, 324–9; Monstrelet, Chron., iv, 344–7; Journ. siège, 118–24; Chron. Pucelle, 326–7, 327–31; Le Fèvre, Chron., ii, 147–9; Cagny, Chron., 161–3; Héraut Berry, Chron., 139; Livre des trahisons, 198–9. Замок Монтепилуа: Harmand.

(обратно)

424

Табард — короткая накидка с короткими рукавами или вовсе без рукавов, открытая с боков; одеяние средневековых герольдов. На табарде мог находиться герб владельца (Примечание переводчика).

(обратно)

425

Отступление: Chron. Pucelle, 331; Cagny, Chron., 163–4; Héraut Berry, Chron., 139–40. Продвижение в северную Францию: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 487, 489vo; Chron. Pucelle, 327; Juvénal, Écrits, i, 312–13; Cagny, Chron., 164; *Sorel (1889), 114 n.1, 115 n.1, 325–7; *Mestre, 212. Симпатии Санлиса: Sumption, iv, 556–7; Flammermont, 236, 238–9.

(обратно)

426

Cagny, Chron., 164; Monstrelet, Chron, iv, 352, 353–4; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 487, 489vo, 490; PPC, iv, 223 (жалоба Бедфорда); 'Chron. Tournai', 414; Juvénal, Écrits, i, 321.

(обратно)

427

Chron. Pucelle, 335; Journ. B. Paris, 242, 243, 244 n.1, 253–4; Fauquembergue, Journ., ii, 318; Journ. B. Paris.

(обратно)

428

Алансон: Chron. Pucelle, 334; BN Fr. 4488, p. 734; L&P, ii, 204–10 (esp. 206). O Бонмулен: Chave, 146–7. Эврё: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, p. 489vo; BN Fr. 4488, pp. 753, 755, 756; BL Add. Chart. 359; L&P, ii, 132 (Конш). Северная граница: Monstrelet, Chron., iv, 350, 367; Cochon, Chron., 302–3; Actes Chanc. Henri VI, ii, 168–9, 176–8, 296–8. O Рамбюре: Anselme, viii, 67; *Ledru, ii, 167–8; AN J172/515. Уорик: *La Roque, iv, 1439–40. Гарнизоны: Curry (1985), ii, App. II. Рейды: BN Fr. 26055/1768–9, 1836.

(обратно)

429

Помощь Эврё: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, p. 489vo; Chron. Pucelle, 332; Cagny, Chron., 165; Monstrelet, Chron., iv, 353; *Chron. Mont-St-M., i, 291 (К 24 августа Бедфорд был в Руане: BN Fr. 4488, p. 758). Северная граница: BN PO 65 (Англичане)/11, 13; BN Fr. 4488, p. 299. Юго-восточная граница: BN Clair. 206/12; BN Fr. 4488, pp. 478–80.

(обратно)

430

Waurin, Cron., iii, 335–6.

(обратно)

431

Monstrelet, Chron., iv, 348–9; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 490; *Plancher, iv, PJ no. 70.

(обратно)

432

Cagny, Chron., 165–6; Waurin, Cron., iii, 338; Journ. B. Paris, 243; Monstrelet, Chron., iv, 354; AD Nord B1942, fols. 77, 120 (изменено место проведения). Дата: Proc. C., i, 226.

(обратно)

433

Конференция: BN Fr. 4488, pp. 626–7, 656. Наем: L&P, ii, 112–19. Финансы: ib. 141–2; Fauquembergue, Journ., ii, 321–2; Fourquin, 325.

(обратно)

434

AD Nord B301 (резюме в Beaucourt, ii, 410). Дополнительное соглашение: 'Délib. Beauvais', 161, 164; *Champion (1906), 152; Proc. Q., v, 174–5.

(обратно)

435

Cagny, Chron., 166. Оборона: Avinain.

(обратно)

436

Fauquembergue, Journ., ii, 318–20; BN Fr. n.a. 7627, fols. 206–206vo (проскрипции); Journ. B. Paris, 243–4, 246. Вооруженные горожане: G. L. Thompson (1991), 101–4.

(обратно)

437

Chron. Pucelle, 332–4; Journ. siège, 126–8; Chartier, Chron., i, 107–9; Journ. B. Paris, 244–6, 244 n.1; Waurin, Cron., iii, 339–41; Cagny, Chron., 166–8.

(обратно)

438

Cagny, Chron., 168–9; Journ. siège, 128–9.

(обратно)

439

Бургундско-французские контакты: Héraut Berry, Chron., 141; AD Nord B1942, fol. 77 (оплата двух поездок к Карлу, 17 сентября.). Правительство северной части страны: BN Fr. 21405, p. 102 (комиссия); Monstrelet, Chron., iv, 375, 376–7; Chron. Pucelle, 335–6. Вывод средств: Cagny, Chron., 170; Monstrelet, Chron., iv, 358. Перемирие: AD Nord B301 (резюме в Beaucourt, ii, 411).

(обратно)

440

Chron. Pucelle, 335–6; Chartier, Chron., i, 112. Войска: BN Fr. 4488, pp. 667–8, 679; AD Nord B1942 (численность), fols. 11–17; BN Fr. n.a. 1482/55, 65 (распространение).

(обратно)

441

Chartier, Chron., i, 127–8; Héraut Berry, Chron., 141, 146–7, 163, 171; Monstrelet, Chron., iv, 379–80, 385–6, 398–9, 428; Chastellain, 'Chron.', ii, 33–4, 70–1; Rég. délib. Reims, 141, 163, 171; *Champion (1906), 153, 165; Rég. délib. Troyes, 74, 179–81; Bazin, 160–4. Шомон: *Claudon, 190–4. Бассиньи, Гаргрейв: *Luce (1886), 184, 191, 205, 249; Héraut Berry, Chron., 147; BN Coll. Bourgogne 29, fols. 101, 154; BN Fr. 4484, fols. 43vo, 149–152vo, 153. Французы и Шотландцы: Arch. Reims, Statuts, i, 601n, 604n.; Rég. délib. Reims, 196–7; Reg. Délib. Troyes, 63; *Champion (1906), 183–4; *Flammermont, 284–5 (Лаон).

(обратно)

442

*Beaucourt, iii, 518; *Flammermont, 287–9; Juvénal, Écrits, i, 321–2; Chastellain, 'Chron.', ii, 27–8; Monstrelet, Chron., iv, 363–4, v, 74; Waurin, Cron., iii, 343, 375–6; Journ. B. Paris, 247–8; Guenée (1963), 53–5. Бове: Juvénal, Écrits, i, 310–12, 315, 317; Ord., xiii, 52–4; *Flammermont, 287–8; Actes Chanc. Henri VI, 177, AN JJ175/354; Monstrelet, Chron., iv, 368–70, v, 12–13; BN Fr. 26052/1243; BN Clair. 208/9; BN Fr. n.a. 1482/66, 67; L&P, ii, 544 (оплата); 'Délib. Beauvais', 162–4, 166–7, 170–8, 190–3, 196–7, 199, 204, 214, 227, 228, 229, 233, 236; AN JJ171/129 (лейтенантство Кириэлла).

(обратно)

443

Ord., xiv, 102–5.

(обратно)

444

Отъезд: Monstrelet, Chron., iv, 358; Cagny, Chron., 169–70; Proc. C., i, 170–1. Миссия: Proc. C., i, 52, 83, 105–6, 128–9, 140–1, 160–1; Arch. Reims, Statuts, i, 598n. Слава: Morosini, Chron., iii, 229–33; Proc. Q., v, 150–3. Критики: Proc. C., i, 103–6, 264–6; Arch. Reims, Statuts, i, 604–5n.

(обратно)

445

Cagny, Chron., 170–1; Héraut Berry, Chron., 142.

(обратно)

446

Héraut Berry, Chron., 142; Proc. N., i, 330, 484–5; Proc. Q., v, 147, 148, 356–7; Cagny, Chron., 172.

(обратно)

447

Fauquembergue, Journ., ii, 325–6; Journ. B. Paris, 247; Monstrelet, Chron., iv, 359–60, 361; Waurin, Cron., iii, 343–4. Конференция в Мондидье: *Guichenon, iv, 297; 'Délib. Beauvais', 163, 164–5; Héraut Berry, Chron., 141. Эскорт: AD Nord B1942 (численность), fols. 8vo–10.

(обратно)

448

Proc. Q., v, 174–5; *Champion (1906), 142, 148–50, 152, 218–19; 'Délib. Beauvais', 161, 164; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 494vo–495; Chartier, Chron., i, 125.

(обратно)

449

План коронации: Foed., x, 432–3. Соглашение: Fauquembergue, Journ., ii, 327; AN X1a 8605, fols.14–14vo; BN Mélanges Colbert 380/534 (город и виконт Парижа); Monstrelet, Chron., iv, 362; Waurin, Cron., iii, 344–5; Journ. B. Paris, 247–8. Гарнизоны: AD Nord 1942 (численность), fols. 18–19. Продолжительность: Murphy (2012) [1], 154–9.

(обратно)

450

Конференция в Сен-Дени: Fauquembergue, Journ., ii, 326–8; Guichenon, iv, 296–7; L&P, ii, 126–7; *Champion (1906), 151. Библиотека: Stratford (1987), 340.

(обратно)

451

Brut, ii, 436–7, 451, 454–5; Gregory, 'Chron.', 164–70. Французские советники: BN Fr. n.a. 1482/53, 54; Le Cacheux, 157–9.

(обратно)

452

*Champion (1906), 142–6. О Ланнуа: P. Bonenfant, Du meurtre de Montereau au traité de Troyes (1958), 75–7, 157, 172, *224.

(обратно)

453

Армия: PRO E403/691, m. 14 (2 января); PPC, iv, 8; CPR 1429–36, 41–2; PRO SC8/96/4753 (петиция). Дипломатия: PPC, iv, 9, 12–14; PRO E404/46 (167).

(обратно)

454

PPC, iv, 10–11. Финансы: http://www.esfdb.org/table.aspx?resourceid=11771; Ratcliffe, 125, and Harriss (1988), 197 (долги). Налоги: 'Chron. Mon. S. Albani', i, 43; Parl. Rolls, x, 378–9 [11], 380–1 [14], 385–6 [23]; Reg. Chichele, iii, 211–13.

(обратно)

455

Лаваль: Chron. Pucelle, 337; Basset, Chron., 222–3; BN Fr. 4488, pp. 541–2; Angot, i, 341–2 (date). Штаты: L&P, ii, 131–2. Этрепаньи: BL Add. Chart. 11726; Monstrelet, Chron., iv, 367–8, 370; Cochon, Chron., 304. Торси: Cochon, Chron., 307; Monstrelet, Chron., iv, 351; Waurin, Cron., iii, 343–4. Вернёй: Cochon, Chron., 307–8; Morosini, Chron., iii, 220–3. Фастольф: BN Fr. 4488, pp. 541–2. Вернёй был возвращен к 6 декабря: BN Fr. 25768/440.

(обратно)

456

Cochon, Chron., 308; Monstrelet, Chron., iv, 372; Basin, Hist., i, 150; Cartul. Louviers, ii2, 126; H. Guibert, 52–4, 55–7; AN Coll. Lenoir iv, 205 (конфискации). Топография: H. Guibert, 13–18; BN Cartes et Plans GE D–16856. Население: H. Guibert, 18 (1.017 домохозяйств в 1414 году, при коэффициенте 4). Берне, Бомон: BN Fr. n.a. 1482/71. Шато-Гайяр: Cochon, Chron., 308–9; Héraut Berry, Chron., 146, 430; Monstrelet, Chron., iv, 350–1; Morosini, Chron., iii, 264–6; Actes Chanc. Henri VI, ii, 157–60; Curry (1985), ii, p. ix (гарнизон).

(обратно)

457

Эврё: BN Fr. 25769/462; Curry (1985), ii, p. ix for its establishment. Кларенс: PRO E403/691, mm. 14–15 (2 января). Торси: Monstrelet, Chron., iv, 368; BN Fr. 26052/1241 (дата). Шато-Гайяр: BN Fr. n.a. 1482/74, 75; BN Fr. 26053/1297.

(обратно)

458

Мант: BL Add. Chart. 379. Dreux, Мелён: BN Fr. n.a. 3642/771. Руан: Chron. Pucelle, 338–9; Héraut Berry, Chron., 142; Morosini, Chron., iii, 223–4. Falaise: L&P, 119. Гурне, Жизор: PRO E404/50 (343). Париж: Doc. Paris, 301–310; Journ. B. Paris, 251–3; Fauquembergue, Journ., ii, 336–7; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols.496vo–497; Morosini, Chron., iii, 274.

(обратно)

459

Bell, Curry, et al., 249–53; Newhall (1940), 113–22. Фастольф: A. R. Smith (1995), 138.

(обратно)

460

Хеджи́рование (от англ. hedge — ограда, изгородь) — открытие сделок на одном рынке для компенсации воздействия ценовых рисков равной, но противоположной позиции на другом рынке. Обычно хеджирование осуществляется с целью страхования рисков изменения цен путем заключения сделок на срочных рынках (Примечание переводчика).

(обратно)

461

Le Fèvre, Chron., ii, 210–12; Chastellain, 'Chron.', iii, 7, 9–13, 21; Armstrong (1965), 367. Санс: S.-A. Tarbé des Sablons, 'Détails historiques sur le bailliage de Sens', in B.-L. Pelée de Chenouteau, Conférence de la coutume de Sens (1787), 537–621 at 595; Héraut Berry, Chron., 428. Подъем ставок: *Guichenon, iv, 296; AD Nord B1942, fols. 129vo–130; AD Nord B301.

(обратно)

462

PPC, iv, 18; PRO E404/46 (179); E403/691, m. 18 (23 февраля); BL Add. Chart. 7959; *Lobanov (2015) [2], 314–17.

(обратно)

463

Бофорт: 'Chron. Mon. S. Albani', i, 48–9; AD Nord B1942 (численность), fols. 5vo–6; Foed., x, 454–5. Подготовка: Foed., x, 449, 450, 451–2; CPR 1429–36, 43–4 (контракты с печатью от 18 февраля: Ratcliffe, 47–9, 51–6, 58–60); Brut, ii, 438; Gregory, 'Chron.', 171; Monstrelet, Chron., iv, 378 (Перон). Займы: CPR 1429–31, 49–51, 60–2; Steel, 174–5 (денежные поступления должны быть увеличены на 8.333 фунта стерлингов – сумму займа Бофорта для выплаты герцогу Бургундскому). Ролен: *Baud (1992), 254.

(обратно)

464

'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 496; Morosini, Chron., iii, 274; Journ. B. Paris, 251; Monstrelet, Chron., iv, 365–7; Cochon, Chron., 309; Bazin, 154–8. Мелён: Héraut Berry, Chron., 428–9; Monstrelet, Chron., iv, 378; Chartier, Chron., i, 125–7. Дата: Proc. C., i, 141.

(обратно)

465

Английская армия: L&P, ii, 140–1; Gregory, 'Chron.', 171; Monstrelet, Chron., iv, 389; PRO E404/46/187–287 (проанализировано Ratcliffe, 47–65); Curry (2003), 32–5; PRO E364/69, mm. 17–18 (Хэмптон) (артиллерия). Бургундская армия: AD Nord B1942 (численность), fols. 25–29, 54–54vo. Стихи: Religious Lyrics, nos. 130, 131 (цитата: no. 131, ll. 50–2).

(обратно)

466

Foed., x, 456–7; Rowe (1934), 223–8, 232–4; PPC, iv, 29, 36, 84, 95; Boulet, 322–3, 325, 330–3, 473–6. Уорик: ODNB, iv, 592–5; Sumption, iv, 367, 370–3, 558, 583, 587, 601, 635–7, 640, 645, 661–2, 753, 759, 765–6; 'Elmham', Vita et Gesta Henrici Quinti, ed. T. Hearne (1727), 213 (цитата). Морган: Sumption, iv, 387, 401, 423, 494–6, 516, 550, 596–8, 601, 714. Алнвик: ODNB, i, 889–90; Hayes, 362. Типтофт: ODNB, liv, 832–3; Sumption, iv, 516–17, 541–2. Стаффорд: ODNB, lii, 55–7. Города Нормандии: Curry (1985), ii, App. VIII. Lordships: BL Add. Chart. 374.

(обратно)

467

*Champion (1906), 144–5, 155–60; L&P, ii, 157, 166.

(обратно)

468

Itin. Philippe, 84; Champion (1906), 36–7, 152, 153; AD Nord B1942 (численность), fols. 11–11vo; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 497–497vo; Monstrelet, Chron., iv, 379, 397. Английский контингент: PPC, iv, 72; PRO C76/112, m. 14; *Lobanov (2015) [2], 316 (цифры).

(обратно)

469

Beaucourt, ii, 265–6; Rég. Tournai, ii, 347–51; Juvénal, Écrits, i, 323–4 (север); Vaissète, ix, 1104.

(обратно)

470

Proc. Q., v, 156–62; Cagny, Chron., 172–3; Chartier, Chron., i, 120. Letters: Proc. Q., v, 160–2; Proc. C., i, 141, 150–1; Monstrelet, Chron., iv, 384–5; Musée des Arch. Dep., 306; *Sorel (1889), 145 n.3. Итальянские наемники: Champion (1906), 38 n.2.

(обратно)

471

Héraut Berry, Chron., 142–3; Chastellain, 'Chron.', ii, 37–8; *Sorel (1889), 145 n.3; Monstrelet, Chron., iv, 382–3; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 497vo.

(обратно)

472

Héraut Berry, Chron., 143–4. Дата: *Sorel (1889), 145 n.3; Carolus-Barré (1982) [1], 17.

(обратно)

473

Arch. Reims, Statuts, i, 604n; *Champion (1906), 217–19; Monstrelet, Chron., iv, 376–8, 382–3, 404–5; *Flammermont, 281–2; *Carolus-Barré (1981), 316–26, esp. 319 (para. 550); Lépinois (1863), 488. Числа: Carolus-Barré (1982)) [1], 23; *Sorel (1889), 333–7. Топография: Sorel (1889), 162–9. Барбакан: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 498.

(обратно)

474

Monstrelet, Chron., iv, 382–4, 397.

(обратно)

475

Proc. C., i, 110–11; Proc. Q., v, 166–7 и *Champion (1906), 170 (Отчет Филиппа, первоначально написанный в тот же вечер); ib., v, 176–7 (Более поздний рассказ Флави); Proc. C., i, 112–13 (слова Жанны); Monstrelet, Chron., iv, 386–9 (присутствовал, но стал очевидцем только в конце); Fauquembergue, Journ., ii, 342–3 (Жан де Люксембург). Cf. Le Fèvre, Chron., ii, 179–80; Cagny, Chron., 174–6; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fols. 498–498vo.

(обратно)

476

Proc. Q., v, 177; *Sorel (1889), 355–6, 359, 360; *Champion (1906), 174–80 (артиллерия); Monstrelet, Chron., iii, 390–1; Chastellain, 'Chron.', ii, 52–3, 55–6.

(обратно)

477

Англичане: Monstrelet, Chron., iv, 396–7 (1.000 лучников – наиболее правдоподобная цифра); Le Fèvre, Chron., ii, 181–2 (2.000 бойцов); 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 498, 500 (4.000 человек). Французы: *Champion (1906), 51 n.2, 181, 219; Крепи: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 499vo; *Sorel (1889), 333–4, 335–6.

(обратно)

478

Monstrelet, Chron., iv, 396–7; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 164; *Champion (1906), 171, 175–6; *Carolus-Barré (1981), 319–25. Дата: 'Docs siège de Compiègne', 28.

(обратно)

479

Границы Бургундии: Bazin, 154–63; Bossuat (1936), 136–7; Denis, 'Journ.', 200; 'Processus guerrae Anthonis', 311–14, 315–16, 317–20, 323–33; Thomassin, Reg. Delphinal, 243–5; Monstrelet, Chron., iv, 406–8; Héraut Berry, Chron., 247–8; Déniau, 550–5, 557–61; Protokollbücher, i, 31–3, 39. Намюр: Loncin; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 499; Monstrelet, Chron., iv, 392–5.

(обратно)

480

Перенапряжение: *Champion (1906), 172; AD Nord B1942 (численность), fols. 30–42; Rec. Ord. Pays-Bas, i, 21–2. Субсидии: L&P, ii, 157, 166–7; AD Nord B1942 (численность), fols. 5vo–6; BN Fr. 20327, fol. 150.

(обратно)

481

Dynter, Chron., iii, 498, 500–3; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 500vo; Monstrelet, Chron., iv, 399–401; Le Fèvre, Chron., ii, 182–3; Itin. Philippe., 86–7. Подоплека: Vaughan (1970), 52.

(обратно)

482

'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 500vo–501; Monstrelet, Chron., iv, 402–4, 409, 411–12, 415–16; Le Fèvre, Chron., ii, 183; *Sorel (1889), 341–2. Бургундская армия: AD Nord B1941/55943; AD Nord 1942 (численность), fols. 43–49; *Champion (1906), 173–4. Сен-Ладр (название): L&P, ii, 177. Золотое Руно: Smedt, 38, 43, 23–4.

(обратно)

483

Héraut Berry, Chron., 144–5; Monstrelet, Chron., iv, 404–5, 409–19, 420–1; *Champion (1906), 51 n.2, 176–7, 181; *Sorel (1889), 342–3; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 502vo–503vo; 'Livre des trahisons', 202; Le Fèvre, Chron., 184–6; L&P, ii, 177; Morosini, Chron., iii, 322; *Sorel (1889), 343. Бомбарды: AD Nord B1942 (численность), fols. 84vo–85.

(обратно)

484

L&P, ii, 159, 161, 168–79; Itin. Philippe, 88; Monstrelet, Chron., iv, 419–21; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 503vo; Morosini, Chron., iii, 322–30; Le Fèvre, Chron., ii, 186–7; Chastellain, 'Chron.', ii, 108 (проклятие).

(обратно)

485

L&P, ii, 156–81. Платежи: AD Nord B1942 (численность), fols. 6–6vo, 85vo.

(обратно)

486

Monstrelet, Chron., iv, 420–8; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 504–504vo; Le Fèvre, Chron., ii, 192–7; Chastellain, 'Chron.', ii, 130–42; Itin. Philippe, 88–91. Английские подкрепления: Monstrelet, Chron., iv, 427–8; PPC, iv, 72; Le Fèvre, Chron., ii, 194–5; Lannoy, Oeuvres, 457–8. Томас Бофорт: BL Add. Chart. 11671, 11672; BN Fr. 20327, fol. 150. Амьен: Inv. AC Amiens, iv, 130; AD Nord B1942, fols. 85vo–86; Itin. Philippe, 88–91.

(обратно)

487

Proc. C., i, 107, 155–6; Journel, 51.

(обратно)

488

Ambühl (2017) [1], 1048–59; Proc. C., i, 8–9, 433, ii, 403, iii, 5; *Basin, Hist. (Q.), iv, 103–4; Journ. B. Paris, 259, 270–1. Об Университете: Denifle and Chatelain, 4–9.

(обратно)

489

Monstrelet, Chron., iv, 443–4; Proc. N., i, 418.

(обратно)

490

Proc. C., i, 9–10; Proc. Q., v, 178–81, 191–2, 194–5; Beaurepaire (1859) [2], 40–1; BN Fr. 20327, fol. 150 (Бофорт).

(обратно)

491

Proc. C., i, 14–15, 42, 87, 107, 143–5, 153, 161; 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 23018, fol. 498vo; Proc. N., i, 181–2, 197, 201, 206, 219, 222, 231, 239, 348, 349, 351, 356–7, 405, 418, 419, 420, 430–1, 445, 468; Rég. Tournai, ii, 336; PRO E101/408/9 (эскорт в Руан); Beaune (2004), 456.

(обратно)

492

Кошон: Proc. C., i, 22, 25. Ле-Местр: Proc. C., i, 27–32, 118–20; Proc. N., i, 419, 430–1, 441. Estivet: Proc. N., i, 349, 351, 438. Оценщики: Proc. C., i, 21, 32. Полный список см. ib., ii, 383–425, и Beaurepaire (1890). Участие англичан: Proc. Q., 196–201, 202–9; Proc. N., i, 503–7; Proc. C., ii, 392, 404, 421. О Дюреморте: Boulet, 332. О Хаттоне: Otway-Ruthven, 154, 169. Капелланы: Emden, i, 360–1, 1514–15 (Джон Карпентер и Ричард Прат.

(обратно)

493

Proc. C., i, 1–3, iii, 61–2, 69–73; Poirey, 95–6.

(обратно)

494

Proc. C., i, 22–4, 24–6, 29, 36–7; Proc. N., i, 293, 301–3, 462–3.

(обратно)

495

Proc. C., i, 32, 109–10, 121, 129, 142, 154, 164, 181; Proc. N., i, 416–18, 423.

(обратно)

496

Proc. C., i, 32–142 passim, 189–90; Proc. N., i, 419, 421, 432. Адвокаты: Poirey, 101.

(обратно)

497

Proc. C., i, 184–289.

(обратно)

498

Proc. C., i, 289–327, 352–74.

(обратно)

499

Proc. C., i, 327–52; Proc. N., i, 420–1, 437–8. Уловки: Poirey, 100. Большая Башня: Lardin (2012), 63.

(обратно)

500

Proc. C., i, 354–8, 374–85.

(обратно)

501

Тумбрель — двухколесная повозка, обычно предназначенная для перевозки одной лошади или коровы. Первоначально тумбрель использовали для сельскохозяйственных работ и в частности для переноской навоза. Самым печально известным их применением была доставка на казнь заключенных на гильотине во время Французской революции (Примечание переводчика).

(обратно)

502

Proc. C., i, 385–94; Proc. N., i, 202, 225, 227, 231–2, 352, 353, 358, 361, 425, 433–4, 466.

(обратно)

503

Proc. C., i, 395–9, 399–411; Proc. N., i, 206–7, 209–10, 426–7, 434, 439, 455–6.

(обратно)

504

Proc. C., i, 408–14; Proc. N., i, 199, 202, 205, 218, 242, 352, 435, 449–50, 456; Doc. et recherches, i, 38; Fauquembergue, Journ., iii, 13–14; Basin, Hist., i, 160.

(обратно)

505

Proc. C., i, 416–30; Monstrelet, Chron., iv, 442–7; Journ. B. Paris, 270–2.

(обратно)

506

*'Notices et extraits' (Viriville), 116; Journ. B. Paris, 354; 'Chron. St-Thiébault', [Calmet v]; Proc. Q., v, 331–41 Journ. B. Paris, 354–5; Lecoy (1871).

(обратно)

507

*Fornier, ii, 320; Proc. N., i, 503–7; 'Notices et extraits', 65.

(обратно)

508

Journ. B. Paris, 254, 255; Cochon, Chron., 310.

(обратно)

509

Лаонне: 'Chron. Cordeliers', BN Fr. 20318, fols. 498vo–499, 501, 502, 505vo; cf. *Champion (1906), 159. Ланьи: Journ. B. Paris, 263; Foed. Supp. D 153 (повторные захваты). Магия: A. Coville, Jean Petit (1932), 311–16.

(обратно)

510

Journ. B. Paris, 251, 253, 255; Fauquembergue, Journ., ii, 351–2. Ла-Шассе: BL Add. Chart. 3667; BN Fr. 26053/1380. Зачистки: Monstrelet, Chron., iv, 405.

(обратно)

511

Торси, Омаль: Monstrelet, Chron., iv, 368, 370; Cochon, Chron., 311; PRO C76/119, m. 12 (Рамбюр). Шато-Гайяр: BN PO 65 (Англия)/13. Генрих VI: 'Chron. S. Albani', i, 52; Inv. AC Abbeville, 64; Cochon, Chron., 312–13.

(обратно) class='book'> 512 Monstrelet, Chron., iv, 405; *Champion (1906), 192–3; *Flammermont, 283–4. Париж: Journ. B. Paris, 260, 261–3, 264; Fauquembergue, Journ., iii, 2–3; BL Add. Chart. 3678–3681.

(обратно)

513

Отъезд: 'Chron. S. Albani', i, 56 (Кларенс находился в Англии в июле 1431 года, CPR 1429–36, 122). Финансы: Ratcliffe, 66–9; BN Fr. 26054/1495, 1535, 1536; *Sharpe, iii, 372–4. Парламент: PPC, iv, 67–8; CCR 1429–35, 99–101.

(обратно)

514

Финансы: Parl. Rolls, x, 444 [1], 447–51 [13–15], xi, 11, 53–4 [11, 50]; Jurkowski et al., 88–9; Reg. Chichele, iii, 216–28. Экономика: PPC, iv, 79–80. Займы: Steel, 174–6; Harriss (1988), 206–7. Найм: PRO E403/696, mm. 13–14 (20 февраля), m. 17 (8 марта), E403/696, m. 18 (16 марта), m. 19 (18 марта), E403/698, m. 10 (18 июля), m. 12 (13 авггуста).

(обратно)

515

Отплытие: Gregory, 'Chron.', 172. Лувье (1430): BN Fr. n.a. 1482/92; BN Fr. 26053/1374; BN Fr. 26054/1625. Лувье (1431): Cartul. Louviers, ii2, 77–81, 88–90, 102–4, 109–11, 113–14, 116; BN Fr. 25769/523, 528, 530, 530bis, 535, 538, 540–542bis; BN Fr. 26053/1401, 1413, 1419, 1423, Fr. 26054/1625. *H. Guibert, 62–5, 81; BN Clair. 1122/55 (подкрепления); Journ. B. Paris, 270; Basin, Hist., i, 170–2; Chartier, Chron., i, 162–3. Численность: BL Add. Chart. 1020 (1.200 человек под командованием Уиллоуби); PRO E403/696, m. 19 (18 марта) (2.156 человек "в последнее время приехали из Англии"); AN K63/13 (24); BN PO 1257 (Фульман)/2; BN Fr. 25295, fol. 875; BN Fr. 25770/618, 620, 628, 685. Артиллерия, рабочие: Cartul. Louviers, ii2, 84–7, 90–2, 93–4, 105–6, 112–13, 118, 119–20. Понтоны: BN Coll. Moreau 1431, fol. 220. Освобождение Ла-Ира (1432): *Caillet (1909) [2], 412; Cab. Hist., v2, 116.

(обратно)

516

Cartul. Louviers, ii2, 114, 119, 120–1, 140–4; *H. Guibert, 80–1. Диверсии: Anselme, vii, 71; Livre Rouge, 328–9; BN Fr. 26054/1595; BN Fr. n.a. 1482/109. Милли: Héraut Berry, Chron., 152–3, 434–5; Monstrelet, Chron., iv, 434–5; Journ. B. Paris, 272; Gregory, 'Chron.', 172–3.

(обратно)

517

Beaune, 'Doc. Inéd.', 17.

(обратно)

518

Héraut Berry, Chron., 146–7, 430–1; Monstrelet, Chron., iv, 385–6, 454 (цитата); Rég. délib. Troyes, 74–5; Plancher, iv, 142–3; Belotte, 108–9; BN Coll. Bourgogne 29, fol. 149 (Бар-сюр-Сен). Англичане в Шапп: Canat, Doc. inéd., 306; AN X1a 4796, fols. 298vo, 301vo.

(обратно)

519

Les La Trémoille, i, 190–1; Bossuat (1936), 133–6, 138–40, 142; Bazin, 165–7; Canat, Doc. inéd., 309–18; Quicherat (1879), 57–61; *Plancher, iv, PJ no. 75.

(обратно)

520

Monstrelet, Chron., iv, 455–6; Itin. Philippe, 92; Schnerb (1993), 39–40, *153–4. Corbie: AD Nord B1942, fol. 74vo; Chastellain, 'Chron.', ii, 200–1; *Plancher, iv, PJ no. 75. Предсмертные слова: Chastellain, 'Chron.', ii, 43.

(обратно)

521

Monstrelet, Chron., iv, 453–4, 459–65; Le Fèvre, Chron., ii, 259, 261–2; Héraut Berry, Chron., 147–50, 431; Vigneulles, Chron., ii, 224; 'Chron. St-Thiébault', cols. lvi — lvii; *Chauvelays, 277–80; L&P, ii, 530; Schnerb (1993), 40–2, 89–94, *135–6, 138, 154, 155.

(обратно)

522

*Plancher, iv, PJ nos. 76–6; AD Nord B1942, fols. 131vo–132; Monstrelet, Chron., v, 8–11.

(обратно)

523

BN Fr. n.a. 7627, fols. 378–400vo; AD Côte d'Or B1647, fols. 82–82vo; Boutiot, ii, 528 (date); *Plancher, iv, PJ nos. 79, 90, 91, 95; L&P, ii, 196–202; Rég. délib. Troyes, 284.

(обратно)

524

Использование рутьеров: L&P, ii, 253; BN Fr. n.a. 7627, fol. 435. 'English service': e.g. Monstrelet, Chron., iv, 41–2, v, 26–7. Рейды: Monstrelet, Chron., v, 62–3, 70; Le Fèvre, Chron., ii, 280–3; *Chastellux, 402; Bossuat (1936), 134–5, 185–7; Bazin, 169–72, 177–8. Forte-Épice: BN Coll. Bourgogne 29, fols. 26, 144, 330vo; AD Nord B1948, fol. 337vo–341vo; AD Côte d'Or B1651, fol. 78–78vo, 79–79vo.

(обратно)

525

Coll. doc. Angleterre, 239–48; Waurin, Cron., iv, 3–8; Monstrelet, Chron., v, 1–4; Brut, ii, 458–61; Journ. B. Paris, 274–6; Fauquembergue, Journ., iii, 25–6; G. L. Thompson (1991), 199–204, *243–6. Судьба Гийома: Le Fèvre, Chron., ii, 264.

(обратно)

526

Lebigue, 322–37, *343–60; Waurin, Cron., iv, 9–11; Monstrelet, Chron., v, 4–6; Journ. B. Paris, 277–8; Chartier, Chron., i, 131; Martial, Poésies, i, 128–9; Brut, ii, 461; Basin, Hist., i, 178. Музыка: C. Wright, Music and Ceremony at Notre Dame of Paris, 500–1550 (1989), 206–17. Неодобрение Филиппа: Isabelle of Portugal, Corr., no 28 [5].

(обратно)

527

Journ. B. Paris, 274, 278; Brut, ii, 461; Fauquembergue, Journ., iii, 29; BN Fr. n.a. 7627, fol. 324–335 (письмо); Monstrelet, Chron., v, 6. Лорды: PPC, iv, 113, 127.

(обратно)

528

Coll. doc. Angleterre, 244–8; Gregory, 'Chron.', 173–5; Gr. Chron. London, 168.

(обратно)

529

Harriss (1988), 214; L&P, ii, 450 (Заявление Глостера в 1440 году).

(обратно)

530

Harriss (1988), 214–16, 217–18; *Sharpe, iii, 374–5; Parl. Rolls, xi, 17–18 [17].

(обратно)

531

Parl. Rolls, xi, 13–17 [14–16]; Foed., x, 516–19; Harriss (1988), 221–2.

(обратно)

532

AN PP 2398, pp. 935–7; Coll. doc. Angleterre, 248–9, 250–1.

(обратно)

533

Численность: L&P, ii, 205–6 (3.600 в гарнизонах); Foed. Supp. D, 391, Joubert, Docs. Maine (1889), 261–3 (1.200 человек в полевой армии Уиллоуби). Свита Бедфорда насчитывала "по меньшей мере" 800 человек (L&P, ii, 542), но некоторые из них могли служить в войсках Уиллоуби. Реорганизация: Newhall (1940), 124–30; Curry (1985), i, 240–4, 254, 256, 265–6, 267–70 (Профессор Карри считает, что это была новая система, введенная в 1434 году); Foed. Supp. D, 391; 'Doc. inéd. Maine', 261–3; L&P, ii, 257–8. Региональные капитаны: BN Fr. 26055/1724 (Руан и южные границы Босе, январе 1432 г.), Fr. 26056/1965 (северная граница Нормандии и Пикардия, декабрь 1432 г.), Foed. Supp. D, 404 (между Сеной, Луарой и морем, май 1433 г.); BN Fr. 26056/1905 (Кан, Котантен и Алансон, сентябрь 1432 г.), Foed. Supp. D, 403–4 (северная граница Нормандии и Пикардия, апрель 1433 г.).

(обратно)

534

Allmand (1983), 177; Rowe (1931) [2], 557; L&P, ii, 547–9, 559–65. Сравнение с 1429 годом: BN Fr. 4488, pp. 17–56.

(обратно)

535

PPC, iv, 93–4; Foed., x, 568–9; Foed. Supp. D, 404–5; PRO E403/703, m. 15 (21 июля); BN Fr. n.a. 1482/122; PPC, iv, 163,187. Задолженность: Fauquembergue, Journ., ii, 364–7, 369–71, iii, 3–4, 36–7, 75–9. Обзор: Boulet, 503–13; AN Coll. Lenoir xxi, 282–6, xxii, 217–18.

(обратно)

536

Ratcliffe, 40–1, 46–65, 66, 72, 76–9. К этим суммам следует добавить 19.632 фунта стерлингов за займы, выданные Бофортом во Франции, но погашенные в Англии: Harriss (1988), 403 (nos. 15, 17, 20–2). Денежные перевозки: PRO E403/696, m. 10 (16 ноября), m. 17 (8 марта); E403/698, m. 10 (18 июля); E404/306, 340; E403/709, m. 7 (26 мая); PPC, iv, 108, 112–13.

(обратно)

537

'Chron. Mon. S. Albani', i, 55; Parl. Rolls, xi, 8 [4], 11, 53–4 [11, 50]; Steel, 459–60; PPC, iv, 93–4. John of L.: PPC, iv, 44; PRO E403/691, m. 22 (12 апрель); E101/52/35. Сен-Поль: PRO E101/52/35; BN Fr. 20327, fol. 150. Cf. PRO E404/49 (9); Foed. Supp. D, 402.

(обратно)

538

Parl. Rolls, x, 425–30 [59–66]; Lloyd (1977), 260–3; Power, 79–90; Munro (1970), 225–36; Munro (1972), 95–8; Cartul. Estaple, i, 569 (цитата); Hanserecesse, i, 133–6. Проблема с серебром: Spufford, 96–100; Munro (1970), 228–32. Экспорт: England's Export Trade, 123. Доходы: https://www.esfdb.org/Table.aspx?resourceid=11404 и графически в Ormrod (1999) [1], 162 (Fig. 8.3).

(обратно)

539

Парламент: Rec. doc. Poitou, viii, pp. xxii — xxiii and xxiii n.1. Ланнуа: *Champion (1906), 146–7.

(обратно)

540

Notice Arch. Hallay-Coëtquen, 51–60, esp. 52–5; Cagny, Chron., 181; Monstrelet, Chron., v, 11. O герцоге Алансонском: Waurin, Cron., iii, 186; Proc. Alençon, 116, 122–3, 150–1.

(обратно)

541

Пуансе: Cagny, Chron., 184–5. Численность: 'Comptes Guinot', 61, 66, 80, 81, 83–5 (nos. 252, 306, 442, 452–3, 476–524). Соглашения с Англией: ib., 60, 66, 71, 79, 80, 81, 82 (nos. 250, 303, 349, 437, 440–1, 446–8, 450, 474); 'Comptes Guinot', 63, 72, 86–7 (nos. 271, 277–8, 358, 535–6). Субсидия: Preuves Bretagne, ii, 1247–8; Lettres de Jean V, iv, no. 2002. Бонмулен: BN Fr. 26055/1689, 1691; Fr. 26285/331; 'Comptes Guinot', 81, 84, 85, 86 (nos. 451–5, 514–16, 522, 531); BN Fr. 26056/1994. Французская интервенция: Chartier, Chron., i, 157–8; Cagny, Chron., 184; *Cosneau (1886), 538–8; 'Comptes Guinot', 66, 67, 74 (nos. 302, 304, 308, 310, 312, 377, 380); BN PO 1292 (Гокур)/34; Lettres de Jean V, iv, nos. 2259, 2389; 'Comptes Guinot', 69 (no. 332). О Ла Тремуе и Краоне см. Angot, i, 808; *Joubert (1888), 332–41.

(обратно)

542

'Comptes Guinot', 57, 72, 82, 85 (no. 177, 358, 461, 466, 469–70, 472, 519–20); Preuves Bretagne, ii, cols. 1248–50; Gruel, Chron., 79; Lettres de Jean V, iv, nos. 2000, 2015.

(обратно)

543

'Comptes Guinot', 57 (no. 177) (Иоланда в Шиноне). Карл Анжуйский: Beaucourt, ii, 267; Gaussin, 105; *Bueil, Jouvencel, ii, 310; Bourdigné, Chron., ii, 170–1; Chastellain, 'Chron.', ii, 162.

(обратно)

544

*Monstrelet, Chron., v, 12–15; *Chéruel, ii, 94–7; Coll. doc. Angleterre, 250; *Beaurepaire (1856)) [1], 321–6, 330–9; BN PO 2604 (Саенн)/4; Doc. Rouen, 224–5; BN Fr. 26055/1758; L&P, ii, 202–3.

(обратно)

545

Осада: BN Fr. n.a. 1482/18; BN Clair. 207/101, 111–20; 'Doc. inéd. Maine', 261–3. Бомон-ле-Виконт: Monstrelet, Chron., v, 100–2; Cagny, Chron., 185–7; Héraut Berry, Chron., 436–7; Bueil, Jouvencel, i, 141–50; Tringant, 'Comm.', 285–7. Воспоминания Уиллоуби: BN Fr. 26056/1863. Сент-Эвруль: BN Fr. 26056/1862; Foed. Supp. D, 401. L'Aigle: *Chron. Mont-St-M., ii, 7–9; Foed. Supp D, 402; BN Fr. 26057/2155. Се: BN Fr. 26280/67. Силле-ле-Гийом, оставшиеся гарнизоны: L&P, ii, 549–52. Кан: Chartier, Chron., i, 150–3.

(обратно)

546

Monstrelet, Chron., v, 21–5; Héraut Berry, Chron., 433–4; Journ. B. Paris, 282–3; 'Lettres Chartres', 7–11. Шартр: Billot, 47–8. Бургундский гарнизон: *Plancher, iv, PJ no. 91. Рейды: Foed. Supp. D, 407; BN Fr. n.a. 3642/778. Мант: AC Mantes CC25; BN Fr. 26057/2107.

(обратно)

547

Париж: Coll. doc. Angleterre, 248–9. Ланьи: BN Fr. n.a. 1482/116; Monstrelet, Chron., v, 27–8; Waurin, Cron., iv, 26–7; Journ. B. Paris, 283–4; Anselme, vii, 11. Л'Иль-Адам покинул Париж после 3 мая: Fauquembergue, Journ., iii, 57.

(обратно)

548

Monstrelet, Chron., v, 28–30. Гарнизоны: Héraut Berry, Chron., 435. Амбруаз: 'Délib. Beauvais', 209.

(обратно)

549

'Délib. Beauvais', 210–11.

(обратно)

550

Дезертиры: Monstrelet, Chron., v, 28–9. Подкрепление: BN Fr. 26055/1844, 1849; Fr. 26056/1855, 1863. Финансы: Parl. Rolls, xi, 11–13 [11–12]; Harriss (1988), 220–1. Контракты: PRO E403/703, mm. 13, 14 (19 июля).

(обратно)

551

Буссак: 'Délib. Beauvais', 209–10. 2 июня: BN Fr. 26055/1844, 26056/1863. Бедфорд: *Curry & Ambühl, 375.

(обратно)

552

Les La Trémoille, i, 143–4; Monstrelet, Chron., v, 32–5; Waurin, Cron., iv, 28–31; Héraut Berry, Chron., 154, 435–6; Journ. B. Paris, 285–6; Fauquembergue, Journ., iii, 63. Хангерфорд: CPR 1429–36, 218; PRO E403/703, m. 13. Наличные: PRO E403/703, mm. 14–15 (19 июля); BN Fr. n.a. 1482/122.

(обратно)

553

Fauquembergue, Journ., iii, 74–5; Journ. B. Paris, 286–90; Fourquin, 335; Foed., x, 534–5.

(обратно)

554

Sigonio, 'Vita', 482; Raynald, Ann. Eccl., xxviii, 97 (An. 1431, 14). О Альбергати: Flavio Biondo, Italia Illustrata, vi. 64, ed. J. A. White, i (2005), 338; Vespasiano, Vite, 75–7; Taverne, Journ., 40, 41; Raynald, Ann. Eccl., xxviii, 61–3 (An. 1428, 2–4); Morosini, Chron., iii, 344–6.

(обратно)

555

Ferguson, 120–30, 133–5; Raynald, Ann. Eccl., xxviii, 82 (An. 1430, 4); Juvénal, Écrits, ii, 56.

(обратно)

556

PPC, iv, 91–7; Parl. Rolls, x, 453 [18] не датирован, но после назначения советников для поездки во Францию (вероятно, начало февраля 1431 г.) и до предоставления Парламентом полномочий для ведения переговоров с Карлом VII (первая половина марта). Отъезд: PRO E403/696, m. 17 (8 марта) (Бофорт, Алнвик, Кромвель); PPC, iv, 83–4 (Типтофт).

(обратно)

557

Beaucourt, ii, 420 (Письмо Карла VII Амадею от 22 апреля); *Plancher, iv, PJ nos. 29 (ошибочная дата), 81, 102 (pp. cxxiii — cxxiv), 103; L&P, ii, 251. Лилль: AD Nord B1942, fols. 119, 128, 136.

(обратно)

558

Valois (1909) [1], i, 110–60.

(обратно)

559

Allmand (1965) [2], 4–7; Mansi, Conc., xxix, cols. 634–7; Valois (1909) [1], i, 153–4, 230–1; Toussaint (1942), 22; Conc. Basiliensis, v, 76, 396.

(обратно)

560

*Zellfelder, 248–52, 312–13, 316–23; *Plancher, iv, PJ no. 102 (pp. cxx, cxxiv); Bekynton, Corr., ii, 61–6 (цитата); John of Segovia, Hist., i, 412–14; Stouff, 'Contribution', 101–2; Schofield (1961), 172–4, 176, 178–85, 193–4; Schofield (1966), 30.

(обратно)

561

Helmrath, 181–5; Toussaint (1942) [2], 73–6, *245–8; Conc. Basiliensis, ii, 250, 453, 479, 482.

(обратно)

562

*Plancher, iv, PJ nos. 29 (ошибочная дата), 99, 102 (pp. cxx, cxxiii), 105, 112 (ошибочная дата); Fauquembergue, Journ., iii, 42–4; L&P, ii, 251–2; Monstrelet, Chron., iv, 405; Journ. B. Paris, 260; AD Nord B1945, fols. 57vo, 58–58vo (секретарь); L&P, ii, 252.

(обратно)

563

BN Fr. Coll. Bourgogne 29, fol. 76; BN Coll. Bourgogne 21, fol. 72; AD Côte d'Or B1649, fol. 90; *Plancher, iv, PJ nos. 102 (pp. cxix — cxxii) (ошибочная дата), 105; Conc. Basiliensis, i,262–3, ii, 144, 146, 149.

(обратно)

564

Представительство: Foed., x, 514, 524–5; Héraut Berry, Chron., 151–2; 'Comptes Guinot', 71, 73 (nos. 353–5, 369); Conc. Basiliensis, ii, 309. Лэнгдон: ODNB, xxxii, 475–6. Бромфлит: PRO C64/10, m. 41, C64/12, m. 40, C76/104, mm. 8, 9. Беккингтон: Emden, i, 156–9. Фастольф: Foed., x, 527–8, 530–1. Дебаты: Héraut Berry, Chron., 50–2; L&P, ii, 252–3, 259–60; *Plancher, iv, PJ no. 102 (pp. cxxiii — cxxiv), 105; *Schneider, 164. Париж: Journ. B. Paris, 290.

(обратно)

565

L&P, ii, 253–5; *Plancher, iv, PJ nos. 107, 109, 111 (pp. cxxxxiv — cxxxv); Journ. B. Paris, 294–5; John of Segovia, Hist., i, 405; Conc. Basiliensis, ii, 479, 482. Аббатство (Барбо): Gall. Christ., xii, 239.

(обратно)

566

PPC, iv, 224; 'Comptes Guinot', 76 (no. 399) ("за заключение всеобщего мирного договора"). Это было решено еще до отъезда Бедфорда из Парижа 5 февраля 1433 г.: Fauquembergue, Journ., iii, 84; PRO E403/709, m. 1 (25 апреля) (копии перемирий, доставленные в Кале).

(обратно)

567

Неуплата: PRO E364/69, mm. 2–2d (Бокленд). Уорик: PRO E101/188/2 (15). Мятеж: Brut, ii, 502, 570; PRO C76/115, m. 11; *Huguet, 437. Бедфорд: PRO C76/111, m. 1.

(обратно)

568

PPC, iv,141, 143–5, 146, 162–3, 242–3; PRO E403/706, m. 17 (2 марта); E403/709, m. 2 (6 мая); CPR 1429–36, 278.

(обратно)

569

Foed., x, 548–9; PPC, iv, 158–9. В письме Кемпа от 19 мая английским делегатам в Базеле перечислены присутствовавшие советники: Schofield (1961), 185. Корабли: PRO E404/49 (156). Люксембурги: AD Côte d'Or B11898 (без даты, ок. июня 1433 г.). Годарт: 'Comptes Guinot', 76 (no. 399).

(обратно)

570

Сен-Валери: 'Délib. Beauvais', 203–4, 209–10; Monstrelet, Chron., v, 56–7. Ле-Кротуа: PPC, iv, 163. Рельеф: AD Nord B17640; Monstrelet, Chron., v, 70–1. Финансы: PRO E404/50 (326, 356), E404/52 (397); PPC, iv, 162, 167, 242–3.

(обратно)

571

PPC, iv, 163–4, 224–5; CCR 1429–35, 244; Brut, ii, 467.

(обратно)

572

Parl. Rolls, xi, 77–8 [10–11], 83–4 [17].

(обратно)

573

Griffiths (1981), 42–3; PPC, iv, 108; PRO E404/49 (169) (расходы); Harriss (1988), 232–3.

(обратно)

574

Parl. Rolls, xi, 78 [11], 102–13 [24–5]; Fortescue, Governance, 120.

(обратно)

575

L&P, ii, 220, 242–3, 246–7; PPC, iv, 178; 'Comptes Guinot', 75 (no. 392); PPC, iv, 178. О Кьюсаке: Preuves Bretagne, ii, col. 1235; BL MS Harley 782, fol. 74vo (Азенкур); *Plancher, iv, PJ no. 116; Monstrelet, Chron., v, 55–8; Armstrong (1965), 97–8.

(обратно)

576

Инструкции: L&P, ii, 233; AD Côte d'Or B11898 (без даты, ок. июня 1433 г.). Сен-Валери: L&P, ii, 257–8; Monstrelet, Chron., v, 70–1; *Huguet, 426, 428–30, 431, 433.

(обратно)

577

L&P, ii, 218–30 (цитата на 225–26), 238–51; PPC, iv, 225–6. Ланнуа покинул Вестминстер 9 июля: AD Côte d'Or B11898 (письмо Глостера Филиппу, 9 июля 1433 г.).

(обратно)

578

Предыдущие вмешательства: L&P, ii, 243–4; Foed., x, 556; *Samaran (1907), 369; L&P, ii, 232. Саффолк: ODNB, xliv, 733–4; L. E. James, 231–4, 239–40; Castor (2000), 85–93; Watts (1996), 160–1; PPC, iv, 108, 124, 182; Pearsall, 148–50; Champion (1969), 222, 671; BN Coll. Moreau 705, fol. 145. Контакты с французами: Foed., x, 537, 556.

(обратно)

579

Foed., x, 556–61; PPC, iv, 260–1.

(обратно)

580

Foed., x, 561–3; *Plancher, iv, PJ no. 111 (p. cxxxv); L&P, ii, 144–5.

(обратно)

581

Bueil, Jouvencel, 151–3; Tringant, 'Comm.', ii, 288–9; Quicherat (1879), 78–84; Héraut Berry, Chron., 156–7; Monstrelet, Chron., v, 73–4; Chartier, Chron., i, 170–1. Ла Ир: 'Doc. inéd. La Hire', 41.

(обратно)

582

Beaucourt, iii, 41–3.

(обратно)

583

Foed., x, 561–3; *Plancher, PJ nos. 111 (pp. cxxxv — cxxxvii), 113 (pp. cxxxviii, cxxxix).

(обратно)

584

*Macrae, 422.

(обратно)

585

PPC, iv, 178, 191–3; Bower, Scottichron., viii, 286–90 (ошибочно приписывая Скропу английские предложения); Liber Pluscard., i, 378–9.

(обратно)

586

Parl. Rolls, xi, 88–9 [20]; Reg. Chichele, iii, 247–52; Rec. Convoc., v, 331–6; Steel, 441, 460; PPC, iv, 225 (цитата).

(обратно)

587

Parl. Rolls, xi, 83–7 [17–18]; PPC, iv, 227–8.

(обратно)

588

PPC, iv, 210–16. Комиссары: CPR 1429–36, 353–5.

(обратно)

589

План Бедфорда: L&P, ii, 540–63; PPC, iv, 226–33. Полугодовые выплаты: Foed., x, 590. Постоянное войско из 400 латников и 1.200 лучников обходилось примерно в 18.000 фунтов стерлингов в год. Доходы Бедфорда от владений в Анжу, Мэне и Алансоне оценивались в 1431 г. в 40.000 франков в год (Foed., x, 457), а доходы от других уделов – в 12.773 турских ливров в 1433 г. (L&P, ii, 555–9), то есть всего около 53.000 турских ливров, или около 5.900 фунтов стерлингов. Доход попечителей герцогства составлял около 5.000 фунтов стерлингов в год (Somerville, i, 201–2). Нагрузка на доходы: L&P, ii, 551–3, 555–6; Somerville, i, 206–7; Steel, 441, 460. Финансирование армии Бедфорда: Harriss (1988), 245; PPC, iv, 233–9, 244–54; Foed., x, 591–2.

(обратно)

590

Monstrelet, Chron., v, 62–3.

(обратно)

591

Командование: AN K63/24 (3, 4, 5). Хантингдон: PRO E403/709, mm. 2, 3, 7 (6, 14, 26 мая). Передвижения бургундцев: AD Nord B1948, fols. 116, 336–337vo–338; Le Fèvre, Chron., ii, 273–4. Артиллерия: AD Nord B1948, fols. 363–388vo; J. Garnier, 65–7, 98–105. Передвижения англичан: *Flamare, ii, 55–6. Арундел (860 человек): Foed. Supp. D, 404, 405. Хантингдон (1.340 человек): PRO E403/709, m. 2 (6 июля). Грессар на службе бургундцам: AD Côte d'Or B11805; B1651, fol. 125vo. Бур де Жар: Héraut Berry, Chron., 154–5. Толбот: PRO E403/709, m. 10 (18 июля). E403/712, m. 9 (13 февраля); E403/715, m. 1 (26 апреля); PPC, iv, 167; Gregory, 'Chron.', 177. Монтеро: Fauquembergue, Journ., iii, 43. Немур: Waurin, Cron., iii, 283–4; Monstrelet, Chron., v, 292. Шато-Ландо: BN Fr. 4484, fols. 154vo–155; Monstrelet, Chron., v, 292. Провен: AD Nord B1948, fol. 123vo; Journ. B. Paris, 288–9. План: Flamare, ii, 56; L&P, ii, 427–9.

(обратно)

592

Héraut Berry, Chron., 154–6; *Bossuat (1936), 412–13; AN JJ 186/12 (лестницы); Chrons. London, 136; Cagny, Chron., 255. *Flamare, ii, 55.

(обратно)

593

Арундел: *Flamare, ii, 55–6, 60. Филипп: Monstrelet, Chron., v, 64–6, 69–70; Le Fèvre, Chron., ii, 274, 275–283; Bossuat (1936), 208 n.3; Itin. Philippe, 110; AD Nord B1948, fols. 123vo, 128vo, 165vo, 256–256vo, 258vo (Паси); ib., fols. 130–132, 134vo, 236vo–237, 342–357vo (Аваллон); ib., fols. 90–91, 137, 358–358vo (Chablis, etc.); ib., fols. 127vo, 136, 281 (Пьер-Пертюи); ib., fol. 237 (Краван); Belotte, 112–14. Huntingdon, Толбот: Foed. Supp. D, 405–6; Chrons. London, 136.

(обратно)

594

Армия: 'Doc. inéd. Maine', 264–6. Артиллерия: Caen, Coll. Mancel, 1/38. Призывы на службу: BN Fr. 25771/792, Fr. 26057/2155, 2222; PO 1374/Gourde, 5, 2. Бонмулен: Foed. Supp. D, 405–6; BN Fr. 26057/2166. Сен-Сенери, Силле: *Cosneau, 545–6; 'Doc. inéd. Maine', 264–6; BN Fr. 26057/2227; Chartier, Chron., i, 164–9; Gruel, Chron., 82–6; Héraut Berry, Chron., 159–60; *Bueil, Jouvencel, ii, 317–18; AN JJ175/360; AD Seine-Mar. 100J29/44, 38/31. Район Манта: BN Fr. 26057/2227, Fr. 26058/2278, 2336, Fr. 25771/817–825, 851–853, 858, 860.

(обратно)

595

Journ. B. Paris, 296–8; Doc. Paris, 348–53; Beaucourt, ii, 49 n.2 (Буссак); Coll. doc. Angleterre, 238–9 (памфлет).

(обратно)

596

Толбот: PRO E403/712, m. 9 (13 февраля); Gregory, 'Chron.', 177. Inv. AC Amiens, ii, 52–3, iv, 142; Inv. AD Nord, viii, 843. О Десмаре: Basin, Hist., i, 212; Monstrelet, Chron., iv, 433, v, 85; BN Fr. 26055/1768, 1769, 1836.

(обратно)

597

Толбот: BN PO 2787 (Толбот)/9; BN Fr. 25771/894. Уаза: Basin, Hist., i, 210; Monstrelet, Chron., v, 91–2; Journ. B. Paris, 298, 299; Chron. Martiniane, 18–21; Chrons. London, 136; *Douet-d'Arcq, 128–9 (Бомон); *Mathon, 668–9 (Крей). Подкрепление: CPR 1429–36, 359. Сомма: Monstrelet, Chron., iv, 87–8, 93–4; Inv. AC Amiens, ii, 54, iv, 140, 142.

(обратно)

598

Gruel, Chron., 87–8, 89–90; Monstrelet, Chron., v, 91–5; Héraut Berry, Chron., 162; Preuves Bretagne, ii, col. 1267 (1.400 человек); AD Nord B1951, fols. 60vo, 70vo; B1954, fol. 38vo; Inv. AC Amiens, ii, 54, iv, 142. Потон: BN Fr. 32510, fol. 374vo; Rég. délib. Reims, 243, 260.

(обратно)

599

Бургундские требования: *Plancher, iv, nos. 113 (p. cxxxix), 114; PRO E403/715, m. 9 (14 июня); E404/51 (301). Мир: *Dickinson, 210; PPC, v, 254–5; Chaplais, Dipl. Practice, 135–8.

(обратно)

600

Rec. Ord. Pays-Bas, i, 33–8; England's Export Trade, 138. Подоплека: Munro (1970), 225–37; Munro (1972), 7–8, 68–9, 93–108.

(обратно)

601

Бедфорд: AN JJ175/327. Природные условия: H. H. Lamb, Climate, present past and future, ii (1977), 457–9; Fourquin, 326–7; Journ. B. Paris, 295, 298–301; Cron. Norm., 81.

(обратно)

602

Chartier, Chron., i, 175, 176–7; Basin, Hist., i, 198–202; Monstrelet, Chron., v, 104–5; Journ. B. Paris, 300, 302; *Chron. Mont-St-M., ii, 42, 47–9, 67–8; Cron. Norm., 80–1; AD Seine-Mar. 100J29/95–6. О Венейбле: BN Fr. 4488, p. 542; Fr. 25769/459; Fr. 25770/709; *Chron. Mont-St-M., ii, 41; 'Comptes Guinot', 99, 103 (nos. 122–3, 148).

(обратно)

603

*Chron. Mont-St-M., ii, 50–60, 63–4, 251–3; Cagny, Chron., 189–91; Basin, Hist., i, 202–4; Chartier, Chron., i, 172–3; Monstrelet, Chron., v, 113–14.

(обратно)

604

Chron. Mont-St-M., i, 34–5, 43–4, *ii, 62–4; Cagny, Chron., 191–2; BN Fr. 26058/2301 (штурм); BN PO 2659 (Скейлз)/5 (Сен-Жан).

(обратно)

605

Люди, живущие за счет земли: BN PO 2623 (Сальван)/32; BN Fr. 25772/935; Fr. 26059/2546; BN Clair. 219/51; BN Fr. 26059/2489, 2585. Сен-Жан: BN Fr. 26060/2668; BNPO 2659/Scales 5. Менталитет: L&P, ii, 577, 585; Curry (1985), ii, App. IX; Bell, Curry, et al., 248–50; Harmand (1975), 235–6; Curry (2014), 9–10; BN Fr. 26066/3869, 3934 (Руан); Goulay, 49–51 (противодействие повстанцам).

(обратно)

606

Harmand (1975), 227–8; BL Add. Chart. 3895 (Аркур); 'Devis'; R. Jones (1999), 113. Руан: R. Jones (1994), i, 215–33.

(обратно)

607

Люзиньян: Conc. Basiliensis, iii, 77, 83, 88–9, 113; Héraut Berry, Chron., 160. Английское посольство: *Plancher, iv, PJ no. 114; Chaplais, Dipl. Practice, 137–8; PRO C76/116, mm. 12, 10, 9, 2.

(обратно)

608

John of Segovia, Hist., i, 726, 771–2; Conc. Basiliensis, iii, 232, 272–3, 290; PPC, iv, 297–8. O Таларю: Müller (1990), i, 94–142.

(обратно)

609

Helmrath, 202–10; Müller (1990), ii, 800–5, 808–15; *Schneider, 153–4.

(обратно)

610

Германия: Herbomez; F. von Löher (1866), 353–66. Кастилия: Daumet (1898), 80–6. Шотландия: BN Fr. 17330, fol. 129vo–132; Bower, Scottichron., viii, 249; *Bochaca, 48–9.

(обратно)

611

Itin. Philippe, 125–6; AD Nord B1951, fols. 60vo, 70vo; Gruel, Chron., 90–2; *Cosneau (1886), 547–51; Monstrelet, Chron., v, 95–6; Inv. AC Amiens, ii, 54–6, iv, 140–1.

(обратно)

612

Leguai (1962), 135–8; Bossuat (1936), 215–18, 220; Bazin, 202–4; *Arcelin, 127–30; Déniau, 582–9; *Flamare, ii, 113–28; *Plancher, iv, PJ no. 118; Monstrelet, Chron., v, 106.

(обратно)

613

Monstrelet, Chron., v, 106–9; Le Fèvre, Chron., ii, 303–4; *Cosneau (1886), 552–3 (показания, данные в ходе расследования, январь 1449 г.). Условия: *Plancher, iv, PJ no. 117; *Cosneau (1886), 552–4; *Dickinson, 213.

(обратно)

614

Прокурация — (лат.). Акт, по которому какое либо лицо дает полномочия действовать другому от его имени (Примечание переводчика).

(обратно)

615

Foed., x, 609, 625; *Dickinson, 221–4; *Schneider, 170.

(обратно)

616

*Dickinson, 215; *Schneider, 86; AD Nord B1954, fols. 44vo–45; Parl. Rolls, xi, 164 [1].

(обратно)

617

AD Nord B1954, fols. 45vo, 211vo; *Schneider, 123–3; Dickinson, 34–49, *209–14.

(обратно)

618

*Dickinson, 214–16; *Schneider, 90, 102–3, 123–4; L&P, ii, 575; Foed., x, 611–13, 616.

(обратно)

619

*Dickinson, 216–18, at 216; Foed., x, 616; *Samaran (1907), 370–2; L&P, ii, 431–3. О последовательности инструкций: Dickinson, 33–4.

(обратно)

620

*Schneider, 123; *Beaucourt, ii, 307n; Héraut Berry, Chron., 164–5, 166.

(обратно)

621

Monstrelet, Chron., v, 117, 119–23, 127–9; Waurin, Cron., iv, 58–65. Дата: AD Nord B1954, fols. 49vo–50, 75; Inv. AC Amiens, ii, 60, 61; Juvénal, Écrits, i, 198; Héraut Berry, Chron., 183–4; Gruel, Chron., 108–9; Chrons. London, 136–7; Coll. doc. Angleterre, 252–3. Дата смерти: Cal. Inq. P. M., xxiv, no. 462.

(обратно)

622

BN Fr. 26060/2657 (Вернёй); BN Fr. 26059/2542 (Эвр); Chartier, 'Chron. Lat.', 228–9; Journ. B. Paris, 305–6; Héraut Berry, Chron., 164–7; Monstrelet, Chron., v, 126; Fauquembergue, Journ., iii, 155–6.

(обратно)

623

*Dickinson, 213–14; Curry (1985), i, 266–70, ii, App. III.

(обратно)

624

Филипп: Journ. B. Paris, 304–5; Monstrelet, Chron., v, 116. Английские войска: BN Fr. 25772/944, 954bis, 963; *Bournon (1893), 252 (Толбот); BN Fr. 26059/2546. Местные войска: Foed., x, 610; Monstrelet, Chron., v, 125–6; PRO E403/719, mm. 6, 12 (14 июня, 19 июля); E404/51 (323, 324). Финансы: Ratcliffe, 100; PPC, iv, 294–5; PRO E403/719, m. 6 (14 июня), E404/51/323, 324.

(обратно)

625

Экспедиция: PRO E101/71/3 (880–2); E404/51 (306–10, 312, 320); E403/719, mm. 6–7, 11, 13, 14 (15 июня, 19, 20 июля); CPR 1429–36, 475, 476. Займы: Harriss (1988), 246–7, 404.

(обратно)

626

Thes. nov. anecd., i, cols. 1784–6; Grands traités, 119–23; 'Doc. Croÿ', 71–3.

(обратно)

627

J. Lestocquoy, 'Étapes du developpement urbain d'Arras', Revue Belge de philologie et d'histoire, xxiii (1944), 163–85; Clauzel, 19–24; Bocquet, 46–8, 50–6, 58; Monstrelet, Chron., iii, 31; Inv. Chartes d'Arras, 223–7; Denifle (1897–9), i, nos. 23, 25, 933.

(обратно)

628

Taverne, Journ., 3–6, 9–10; Conc. Basiliensis, iii, 397; *Dickinson, 85–6, 224–5; Le Fèvre, Chron., ii, 306–7.

(обратно)

629

M. Decaluwé, 'Albergati's diplomacy: communication of friendship between Eugene IV and the Council of Basel', Revue d'Histoire Ecclésiastique, ciii (2008), 85–118; *Dickinson, 90, 91, 224–5; Taverne, Journ., 40; Pius II, Comm., i, 389; *Schneider, 157–8.

(обратно)

630

Taverne, Journ., 11–12, 21–4, 27–30, *Dickinson, 225–6; *Schneider, 82–3; Waurin, Cron., iv, 74; Le Fèvre, Chron., ii, 307–9, 311; Monstrelet, Chron., v, 132–6.

(обратно)

631

Monstrelet, Chron., v, 132–3, 150–1; Dickinson, 13–14, 17–18, 53–4, *230–1. Милан: *Taverne, Journ., 110; Бретань: 'Comptes Bretagne', 109 (no. 74). Португалия: *Paviot (1995) [2], no. 180A. Liège, Париж: Taverne, Journ., 56–7, 63–8.

(обратно)

632

AD Nord B1954, fol. 44–44vo; Taverne, Journ., 7, 10, 14, 23–4, 25, 33–5, 37–8, 39–40, 110; Chartier, Chron., i, 207–8.

(обратно)

633

Taverne, Journ., 9, 40, 43, 46; *Schneider, 92, 94–5, 96, 97, 99–100, 139, 143, 144, 146, 148.

(обратно)

634

Jean de Montreuil, Opera, ed. N. Grévy, O. Ornato and G. Ouy, ii (1975), 266; *Schneider, 117, 118, 140, 150; Germain, 'Liber', 51.

(обратно)

635

*Schneider, 96, 98, 99–100, 101–2, 119–21, 140–1; L&P, i, 51–2.

(обратно)

636

L&P, i, 53–5; *Schneider, 100–2, 139–40.

(обратно)

637

*Schneider, 104–5.

(обратно)

638

Monstrelet, Chron., v, 143–4.

(обратно)

639

*Cosneau (1886), 553–4; Gruel, Chron., 102–3. Изабелла: Vaughan (1970), 167–8; Cartul. Hainaut, v, 339.

(обратно)

640

Taverne, Journ., 53–4; *Schneider, 185–208; 'Avis du Chancelier Rolin'. Authorship: Dickinson, 241–4.

(обратно)

641

*Schneider, 106–8, 143–4.

(обратно)

642

*Schneider, 89–91, 92, 144; Taverne, Journ., 55–6; Monstrelet, Chron., v, 144–5.

(обратно)

643

*Schneider, 113–14; L&P, ii, 444–5.

(обратно)

644

*Schneider, 109–18, 144–8, 166–7; Pius II, Comm., i, 389.

(обратно)

645

Taverne, Journ., 61–6; Chaplais, Dipl. Practice, 636–52.

(обратно)

646

Taverne, Journ., 66, 68; *Schneider, 119, 167–70; *Dickinson, 228–9; Vet. Script., viii, cols. 864–8; Isabelle of Portugal, Corr., no 28; Livre des trahisons, 210.

(обратно)

647

Commynes, Mém., Lib. III.8 (p. 209); L&P, ii, 575–6; Bossuat (1954), 141 (37 томов). Мартел: *G. P. Cuttino, 'Another memorandum book of Elias Joneston', EHR, lxiii (1948), 90, 96.

(обратно)

648

Taverne, Journ., 75–6; *Schneider, 163–73.

(обратно)

649

Grands traités, 119–51; Taverne, Journ., 79–83; Monstrelet, Chron., v, 182–3. Герцог Бурбонский: *Beaucourt, iii, 68 n.3 (Меморандум Жана Луве).

(обратно)

650

Клятвы: Taverne, Journ., 82; Le Fèvre, Chron., ii, 326; Monstrelet, Chron., v, 270–1, 342–3, 376–87, 391–6, 454–5. Рене: Escouchy, Chron., i, 44–5. Саксония: *J. Hansen, Westfalen und Rheinland im 15. Jahrhundert, i (1888), 279. Споры: *Plancher, iv, PJ nos. 139, 141; *Escouchy, Chron., iii, 105–12; Basin, Hist., ii, 246; Vaughan (1970), 113–22, 346–54, 392–5. Предупреждения: *Schneider, 197; Waurin, Cron., iv, 129–30.

(обратно)

651

Cal. Inq. P. M., xxiv, no. 520; Royal Wills, 271–2; Cron. Norm., 81. Гробница: A. W. Deville, Tombeaux de la Cathédrale de Rouen (1833), 166–71; Hall, Chron., 178 (Я не смог найти французского источника для этой истории).

(обратно)

652

Pius II, Comm., i, 48; Reg. Lacy, ii, 15–16; *Paviot (1995) [2], nos. 184–5; Chrons. London, 139; Brut, ii, 503–4; Hist. Poems, 86.

(обратно)

653

Vet. Script., viii, cols. 864–8; Le Fèvre, Chron., ii, 362–4; Waurin, Cron., iv, 96–8; Monstrelet, Chron., v, 190–3. Герольды покинули Аррас 29 сентября и вернулись в Эден 14 ноября: AD Nord B1957, fols. 118vo–119. Это позволяет предположить, что заседание Совета состоялось незадолго до открытия Парламента 10 октября и что герольды задержались в Англии до начала ноября, то есть на первые три недели парламентской сессии.

(обратно)

654

Parl. Rolls, xi, 164–5 [1–2], 188 [26], 189–90 [28]; 'Programme d'un gouvernement constitutional', 229–30; Monstrelet, Chron., v, 192, 193–4; Le Fèvre, Chron., ii, 363–4, 377; Waurin, Cron., iv, 98–9.

(обратно)

655

L&P, ii, 577–85; Parl. Rolls, xi, 168–71 [10]; Foed., x, 624.

(обратно)

656

Chartier, 'Chron. Lat.', 229–30; Héraut Berry, Chron., 167–70; Monstrelet, Chron., v, 126–7, 187; BN Fr. 32510, fol. 375vo. О Рье: Sumption, iv, 685, 686–7; 'Comptes Guinot', 76 (no. 401). Осада: BN PO 3021 (Вилье)/31.

(обратно)

657

Taverne, Journ., 84–5; Gruel, Chron., 104–5; Monstrelet, Chron., v, 186–7; Chartier, 'Chron. Lat.', 230–4; Chartier, Chron., i, 181–3; Héraut Berry, Chron., 170–1; Journ. B. Paris, 307–8.

(обратно)

658

Monstrelet, Chron., v, 187; Protokollbücher, i, 65–6, 67–9; Taverne, Journ., 88–9; Chartier, Chron., i, 184; BN Clair. 179/51 (Уиллоуби).

(обратно)

659

*Dickinson, 219; HMC, Rep., iii, 279; PRO E404/52 (206); E101/323/1; E364/69, m. 3; Chartier, Chron., i, 181–2; Foed. Supp. D., 412–13. Руан: Goulay, 43. Французское наращивание: Taverne, Journ., 57–9, *101–2; Monstrelet, Chron., v, 146–8, 199–200; BN Fr. 3645bis/1359 (Ла Ир).

(обратно)

660

*Coll. Bastard, p. xvii (с указанием даты); Monstrelet, Chron., v, 200–1; Cron. Norm., 89–90; Héraut Berry, Chron., 174–5; Cagny, Chron., 212; Lettres de rois, ii, 439 (артиллерия). Английский гарнизон: Curry (1985), ii, x. Пиратство: PRO C81/1367/40–42.

(обратно)

661

Bekynton, Corr., i, 289–95; Basin, Hist., i, 214–16; Cron. Norm., 81, 84; Héraut Berry, Chron., 175; Monstrelet, Chron., v, 104, 201, 203; Basin, Hist., v, 214–16; Chartier, Chron., i, 173–4; Gruel, Chron., 126 (3.000 человек). Гарнизоны: Massey (1987), 55–6, App. I, IV; *Deck, 274 (Eu); AN K64/1 (24) (Арк, Э); Curry (1985), i, 407–26. Вооружение крестьян: BN Fr. 25772/958, 26059/2554; L&P, ii, pp. xlv — xlviii.

(обратно)

662

PRO E101/192/6 (Саффолк); Monstrelet, Chron., v, 201–2 (для 'Monsieur Vilers', читайте Montivilliers); Basin, Hist., i, 216; L&P, i, 424; Foed. Supp. D, 416; Lettres de rois, ii, 439; BN Fr. 26060/2726 (Руан).

(обратно)

663

Верхняя Нормандия: Chrons. London, 140–1. Нижняя: BN Fr. n.a. 3654/332; Cron. Norm., 84–5; Monstrelet, Chron., v, 202–3; Chrons. London, 139–40; *Coll. Bastard, 85–6 (с неверными датами); L&P, i, 424, 510–12; *Chron. Mont-St-M., ii, 74, 75, 76–77, 94–5; 'Répertoire Lenoir', no. 304; Basin, Hist., i, 204–6; CPR 1429–36, 533; cf. Jouet (1969), 131–40.

(обратно)

664

Кафедры: L&P, ii, xlv — xlvii; BL Add. Chart. 124. Штаты: Lettres de rois, ii, 423–8. Налог: Beaurepaire (1859) [2], 46–8 (1434); BN Fr. 3642/790 (1435). Жизор: BL Add. Chart. 135; AD Seine-Mar. 100J38/37; Inv. AC Amiens, iv, 149; Monstrelet, Chron., v, 231; Gruel, Chron., 123–4; Goulay, 46; Chrons. London, 140–1 ("очень много измен").

(обратно)

665

Lettres de rois, ii, 423, 431–2, 437, 438 (цитата), 439. Французские агенты: BN Fr. 17330, fols. 120vo, 124vo–125vo, 128vo, 129vo–132, 137–139vo.

(обратно)

666

Саффолк: CPR 1429–36, 590. Йорк: *Johnson, 226–7; Lettres de rois, ii, 428–31; PPC, v, 7 (термин); Chrons. London, 141. Компаньоны: PRO E403/721, m. 14 (20 февраля), E403/723, mm. 4, 6 (10, 24 мая).

(обратно)

667

PRO E403/721, mm. 6, 8, 15 (29 ноября, 12 декабря, 1 марта); CPR 1429–36, 525, 526, 533; Lettres de rois, ii, 428–31; CPR 1429–36, 595; Foed., x, 642–4. E. Бофорт: PRO E404/52 (196); PPC, v, 15.

(обратно)

668

Луи де Люксембург: PRO E30/443; PRO E403/721, m. 17 (26 марта); E403/723, m. 6 (24 мая). Финансы: Parl. Rolls, xi, 166–8 [9], 174–9 [12–14]; CFR 1430–37, 269–71, 309–10; Gray (1934), 612; Ormrod (1999) [1], 160–2 (Figs. 8.1–8.3); Steel, 208–9; Harriss (1988), 404 (nos. 30–33); Foed., x, 631; PRO E404/52 (199); Barron (1970), 611, 624; PPC, iv, 312–29.

(обратно)

669

BN Fr. n.a. 8606/51; BN Fr. 25772/1052–7; BN PO 530 (Brouillard)/15; Foed. Supp. D, 417. Норбери: CPR 1429–36, 525; Chrons. London, 140; PRO E403/721, m. 12 (16 декабря) (численность).

(обратно)

670

Cron. Norm., 84–5; BN Fr. 25772/1050; Basin, Hist., i, 216–20. Топография: см. план Магина (начало XVIII в.).), https://gallica.bnf.fr/ark:/12148.btv1b85918211.

(обратно)

671

Ко: BN Fr. n.a. 3654/332; Basin, Hist., i, 224–6; Chrons. London, 140; Cron. Norm., 85–6; Masselin, Journ., 560–2. Котантен: Basin, Hist., i, 204–6; 'Livre des trahisons', 215–16; *Chron. Mont-St-M., ii, 243; 'Répertoire Lenoir', no. 304; Jouet (1969), 137–9.

(обратно)

672

Cron. Norm., 85; Basin, Hist., i, 222–4; Chartier, Chron., i, 174–5; Bois (1981), 300–4; Lardin (2002), 35; AN Coll. Lenoir, iv, 169 ("полное разрушение"), cf. ib. xiii, 263–4; Fortescue, Governance, 141; Masselin, Journ., 560–74. Дьепп: Inv. AC Abbeville, 80–1. Больницы: Denifle (1897–9), i, nos. 184–6. Налоговые отчеты: BN Fr. 26067/4059, 26074/5372; Allmand (1983), 170.

(обратно)

673

Rouen, Ry: Monstrelet, Chron., v, 204–5, 281–2, 297–8 (относящиеся к одному и тому же инциденту); Chrons. London, 140; 'Délib. Beauvais', 251–2. Э: *Coll. Bastard, 85. Гарнизон: BN Fr. 25772/938, 1022 (изменения регистрируются до 2 марта).

(обратно)

674

Мёлан: Journ. B. Paris, 310, 311; Fauquembergue, Journ., iii, 166, 189–92; BN Fr. 26060/2764, 2789; Foed. Supp. D, 418; BN PO 2487/3. Чиновники, Парламент: Fauquembergue, Journ., iii, 168–9, 188–92 (также, см. Boulet, 352–4, 503).

(обратно)

675

Гарнизоны: Journ. B. Paris, 313; BN PO 530/15; AN X1a 4798, fol. 8vo (задолженность). Денежные субсидии: Burney, Chap. III (App.). Корбей: Héraut Berry, Chron., 175–6; Journ. B. Paris, 311; Chartier, Chron., i, 177. Шарантон: AN X1a 4798, fol. 53; Fauquembergue, Journ., iii, 178. Парижане: ib., iii, 177, 180–2, 185–6, 187. O де ла Э: Ambühl (2017) [2], 267–75.

(обратно)

676

Basin, Hist., i, 226–8. Венсен: Héraut Berry, Chron., 176, 437; Chartier, Chron., i, 178–9; Titres Bourbon, ii, nos. 5510. Понтуаз: Chartier, Chron., i, 217–18; Monstrelet, Chron., v, 205, 216; Gruel, Chron., 112–13; AD Nord B1957, fols. 126, 150 (Бургундские войска). Пуасси: Gruel, Chron., 117 (в руках французов к 12 апреля). Сен-Жермен: BN Fr. 25772/946 (28 мая). Ришмон: BN Fr. 2861, fols. 213–15; Gruel, Chron., 111. Помилование: *Félibien, iii, 558–9.

(обратно)

677

Fauquembergue, Journ., iii, 188–92; Journ. B. Paris, 312, 319; AN X1a 8605, fol. 33 (ордонанс); Grassoreille, 191; Gruel, Chron., 113.

(обратно)

678

Авангард: CPR 1429–36, 526, 533; Lettres de rois, ii, 435–6, 438–9; PRO E403/721, m. 16 (10 марта); Monstrelet, Chron., v, 218. Страх перед вторжением: CPR 1429–36, 519–24; Doig (1998), 272, 273; Doig (1995) [2], 97; White and Black Books, 7; Foed., x, 629–30; PPC, iv, 308–15; Rot. Scot., ii, 294. Экспедиция: PRO E403/721, m. 14 (20 февраля); PPC, iv, 316.

(обратно)

679

Взаимное ненападение: CPR 1429–36, 527; PPC, iv, 331–2; Monstrelet, Chron., v, 210, 377–8. Кале: *Schneider, 197–8, 204; *Potvin, 127–38; AD Nord 10401, fol. 29; Waurin, Cron., iv, 127–33; Monstrelet, Chron., v, 212–14; Thielemans (1966), 78–9, *437–8; *Doig (1995) [1], 410–11.

(обратно)

680

PRO E28/57 (20 мая 1436); E404/52 (226, 227, 322, 347, 352, 356, 370); CPR 1429–36, 533; CPR 1436–41, 314; Brut, ii, 574.

(обратно)

681

Gruel, Chron., 112–13; Monstrelet, Chron., v, 217–18; Basin, Hist., i, 228–30; Chartier, Chron., i, 224. O Сангуэне: Journ. B. Paris, 239 n.2. O Лалье: Fauquembergue, Journ., iii, 190. O де Ланде: Journ. B. Paris, 322 n.1. O де Белло: ib., 315 n.2, 321 n.3.

(обратно)

682

Chartier, Chron., i, 220–2, 223; Journ. B. Paris, 313–14 (замешательство); Héraut Berry, Chron., 176–7; Gruel, Chron., 113–16; Cagny, Chron., 213–14; Fauquembergue, Journ., iii, 194.

(обратно)

683

Gruel, Chron., 116–19; Monstrelet, Chron., v, 218–20; Héraut Berry, Chron., 177–8; Journ. B. Paris, 314–15; Fauquembergue, Journ., iii, 193; Chartier, Chron., i, 225–6; Cagny, Chron., 216. Лес: Maury, 101–2.

(обратно)

684

Fauquembergue, Journ., iii, 193–4; Monstrelet, Chron., v, 220–1; Journ. B. Paris, 315–19; Héraut Berry, Chron., 178–9; Chartier, Chron., i, 226–8; Cagny, Chron., 216–17; AN X1a 4798, fol. 53 (Морье).

(обратно)

685

Bossuat (1963), 33; Allmand (1983), 142–8; *Curry (1998) [2], 118–19.

(обратно)

686

Ринель: Foed., x, 552, 678–9; Otway-Ruthven, 92 и n.3; BN Fr. 26067/4116, 4117. Кало: CPR 1429–36, 193; CPR 1441–46, 257, 328 (мой перевод с оригинального свитка); Otway-Ruthven, 94–5. Ле Вульре: ib., 95–102. Морье: Roger (1980), 103–7, *146. Другие: PRO E404/59 (160, 166); E404/62 (28, 198); E404/63 (87); E404/64 (21, 254); E404/65 (20), 142; E404/67 (137–139, 171); E404/68 (54, 70); CPR 1441–46, 159. Люксембург: PPC, v, 28; CCR 1435–41, 337; Fasti, ii, 125; PRO E404/54 (112); E403/729, mm. 7–8 (5 декабря); *Gall. Christ., xi, col. 56.

(обратно)

687

Офицеры: Gall. Reg., iv, nos. 16504–5, 16533, 16546, 16548, 16607–12; Favier (1974), 420–1. Государственные учреждения: *Tessereau, i, 47; Ord., xiii, 218, 226, 229–30; Journ. B. Paris, 328.

(обратно)

688

Парламент: Delachenal (1891). Счетная Палата: Jassemin, 3–4, 9. Король: Journ. B. Paris, 338, 344, 361.

(обратно)

689

Ублиет, ублиетка (фр. oubliette, от фр. oublier — забывать) — подземная тюрьма в средневековых замках, в виде колодца с люком наверху; "каменный мешок". В нее помещали осужденных на голодную смерть или пожизненное заключение. На Руси аналогом ублиета служил по́руб — яма с бревенчатым срубом, а в странах Востока — зиндан (Примечание переводчика).

(обратно)

690

Сопротивление: Journ. B. Paris, 330–2; Cagny, Chron., 230–3; Gruel, Chron., 130–1, *255; Monstrelet, Chron., v, 279–80. Имущество: Ord., xiii, 223–5; Inv. livres couleur, no. 547. Правовая основа: Bossuat (1950), 54–8.

(обратно)

691

Journ. B. Paris, 323–4, 337, 338–40, 341–2; Chartier, Chron., i, 229, 245–8; Gruel, Chron., 144–5, 147–9; Chron. Martiniane, 16; Fourquin, 329–40; Baulant, 537; Favier (1974), 56–8, 60–1, 269–70, 299.

(обратно)

692

Четыре члена (голл. Vier Leden) союз фламандских городов Брюгге, округа (франка) Брюгге, Гента и Ипра, обладавший во Фландрии значительной властью.

В XIV веке Якоб ван Артевельде известный купец, занимавшийся торговлей английской шерстью, возглавил восстание против графа Фландрии, Людовика I, который встал на сторону французского короля. В 1339 году он объединил города Брюгге, Гент и Ипр в союз известный как Три члена. Затем в 1386 г. при герцоге Филиппе Смелом в союз вступил округ Брюгге (Примечание переводчика).

(обратно)

693

Handelingen, i, no. 612D, 613D; Le Fèvre, Chron., ii, 374–81; Monstrelet, Chron., v, 214–15; *Doig (1995) [1], 412; Handelingen, i, nos. 620D, 622, 623D; Hanserecesse, i, 471–2; Dixmude, Merkw. Gebeurtenissen, 147; 'Laetste deel', 49.

(обратно)

694

Sommé, 198–9. В марте бургундские Штаты выделили небольшую субсидию (8.000 ливров), предназначенную для погашения убытков, причиненных Перрине Грессаром: *Fréminville, 220–3.

(обратно)

695

*Doig (1995) [1], 410–11, 412; Vlietinck, 92–3; Foed., x, 636–9; Brut, ii, 574. Предложения службы: Brut, ii, 574–5; PPC, iv, 352c. По-видимому, в этом и заключался смысл их предложения, что и произошло: см. PRO E403/723, mm. 13–14 (29 августа). Ссылка в протоколе Совета на Парламент должна относиться к Большому Совету. Армия: PRO E403/723, mm. 13–14 (29 августа); Doig (1995) [2] 95; Doig (1998), 273. Финансы: Brut, ii, 574–5; Steele, 209; PRO E401/747 (17 апреля – 23 мая); Foed., x, 649–50.

(обратно)

696

Colvin, i, 423–56; Dillon; AD Nord B1957, fols. 315vo–316 (планы).

(обратно)

697

Monstrelet, Chron., v, 203–4; *Thielemans (1966), 438; PRO E101/193/5. Восстановление: Brown, Colvin and Taylor, i, 437 (морские стены); Brut, ii, 573–4. Артиллерия: PRO E404/52 (219, 225, 372). Гарнизоны: Parl. Rolls, xi, 168–71 [10]; PRO E404/52 (17, 20, 32, 34, 35, 187, 222, 394); E101/71/3 (883–90); E403/721, m. 8–9 (12 декабря); AD Nord B1957, fol. 163vo–164, 456vo (Прибытие Бофорта); Hist. Poems, 80–1 (горожане); Doig (1998), 274 ("драконы").

(обратно)

698

Задержка: Sommé, 199. Крой: AD Nord B1957, fols. 164, 165vo–166, 460vo–462vo. Рейды: Brut, ii, 575–6; Gregory, 'Chron.', 178; Waurin, Cron., iv, 147–8, 150–6; Monstrelet, Chron., v, 231–2, 235–8; Budt, 'Chron.', 248; Hist. Poems, 84. Подвязка: Foed., x, 640.

(обратно)

699

Армия: Dixmude, Merkw. Gebeurtenissen, 147; *Thielemans (1950), 291; Hist. Poems, 84; Monstrelet, Chron., 246; Gruel, Chron., 125–6. Численность: AD Nord B1957, fols. 460vo–474; AD Côte d'Or B1659, fols. 177–181. Флот: Paviot (1995) [1], 73–8; *Paviot (1995) [2], nos. 186, 190; Hanserecesse, i, 502–3; Memorialen Rosa, i, no. 397, и cf. no. 440. Артиллерия: Sommé, 202–6; *J. Garnier, 151–7, 158–9, 163–5; AD Nord B1957, fols. 388vo–394vo (Бургундские пушки).

(обратно)

700

Вторжение: Brut, ii, 576, 577. Ле-Кротуа: Inv. AC Amiens, ii, 67–8; *Huguet, 452–3; Monstrelet, Chron., v, 260–2; 'Livre des trahisons', 213. Глостер: *Doig (1995) [1], 412–14; Cal. Letter Books K, 205; Foed., x, 647–8.

(обратно)

701

Brut, ii, 576–8; *Doig (1995) [1], 414; Monstrelet, Chron., ii, 241–5; Schnerb (2018), 171–2.

(обратно)

702

Brut, ii, 578–9; Monstrelet, Chron., 247; Waurin, Cron., 169–70. Ам: Colvin, i, 454. Гин: PRO E404/62 (214); PPC, v, 293.

(обратно)

703

Brut, ii, 578; Dixmude, Merkw. Gebeurtenissen, 150; Monstrelet, Chron., v, 246–7; Hist. Poems, 81, 89; *Thielemans (1950), 291–2.

(обратно)

704

Monstrelet, Chron., v, 245–6, 248–50; Brut, ii, 578–9; Hist. Poems, 81. Бастиды: Sommé, 206–7. Бомбарды: AD Nord B1957, fols. 388vo–394vo.

(обратно)

705

Waurin, Cron., iv, 170–1; Monstrelet, Chron., v, 250–2, 266; Brut, ii, 579–80; Paviot (1995) [1], 75–6, 77–8; AD Nord B1957, fols. 237vo, 430–448.

(обратно)

706

Doig (1995) [1], 414; Hist. poems, 88; CCR 1435–41, 66; Dits de cronike, 321. Совет: Gregory, 'Chron.', 178; Foed., x, 649–50. Заключительные приготовления: Cal. Letter Books K, 206–7; CPR 1429–36, 611–12; Brut, ii, 581; *Thielemans (1950), 292, 294. Проповеди: Reg. Lacy, ii, 15–17; Reg. Spofford, 215–16.

(обратно)

707

AD Nord B1957, fol. 317; Monstrelet, Chron., v, 250, 253; Brut, ii, 469–70; *Doig (1995) [1], 415 (приписывает лидерство Рэдклиффу); Hist. Poems, 80, 82–3. Ле-Кротуа: Monstrelet, Chron., v, 262; *Huguet, 452–3.

(обратно)

708

*Thielemans (1950), 292–5; Monstrelet, Chron., v, 254–8; Waurin, Cron., iv, 182–4, 192–5; Brut, ii, 581; Hist. Poems, 83; AD Nord B1957, fols. 479vo–480.

(обратно)

709

Foed., x, 652–3; Brut, ii, 505; AD Nord B1957, fols. 178vo, 180–180vo.

(обратно)

710

Groot Charterboek, iv, 1083; Monstrelet, Chron., v, 258–9, 260, 268; Schnerb (2018), 172; AD Nord B1957, fols. 313–313vo; Canat, Doc. inéd., 375. Письмо герцогу Бурбонскому: *Thielemans (1950) (об адресате, см. Leguai [1962]W, 151).

(обратно)

711

'Short Engl. Chron.', 62; Waurin, Cron., iv, 201–6; Monstrelet, Chron., v, 263–5; Dits de cronike, 321–6; 'Laetste deel', 46–7; Dixmude, Merkw. Gebeurtenissen, 151–3; Brut, ii, 470; Handelingen, i, nos. 639–40; Memorialen Rosa, i, nos. 414, 440–1; Paviot (1995) [1], 81–2; 'Documents gantois', 253–7. Контракты: PRO E101/71/3 (893–7).

(обратно)

712

Hist. Poems, 78–89; Brut, ii, 582–4, 600–1; cf. 582; R. Weiss (1957), 222–7; Libelle, i, 29–30, 42, 43, 55, 57–8 (ll. 5–7, 554–85, 819, 1150–56, 1092–7); Sobecki, 104–26.

(обратно)

713

Sobecki, 103; Parl. Rolls, xi, 203–4, 209–10 [11–12, 18]; Holmes (1961), 207–9.

(обратно)

714

Балингер (англ. balinger от фр. balien — кит) — историческая разновидность парусных судов, широко распространенных во флотах западноевропейских стран XIV–XV веков. В военно-морских силах балингеры выполняли функции разведывательных кораблей, помимо этого использовались и как торговые суда.

(обратно)

715

Libelle, 30 (l. 36); PPC, iv, 352d; Richmond (1964), 290; Soper Accounts, 54–5, 247–52.

(обратно)

716

CPR 1429–36, 509–10, 511–12, 515, 603; Parl. Rolls, xi, 189–90 [28]. Не лицензированные пираты: Appleby, 91–2; Kingsford (1925), 87–98; Bower, Scottichron., viii, 248–50; Parl. Rolls, xi, 212–13 [24].

(обратно)

717

Эмбарго: Foed., x, 654–5; Libelle, 6 (ll. 93–5). Гент: Hanserecesse, ii, 45; 'Laetste deel', 56; 'Documents gantois', 257–8; Waurin, Cron., iv, 196; Monstrelet, Chron., v, 266–7. Брюгге: Inv. Arch. Bruges, v, 136–69; 'Laetste deel', 76–80; Merkw. Gebeurtenissen, 153–9, 162–3; Dumolyn, 158–71, 215–95.

(обратно)

718

Van der Wee, ii, 49–55, 67–9, 73–7, 314–16; Munro (1972), 69, 103–6; Bronnen Engeland, ii, nos. 63, 1076, 1079–80, 1082, 1090–94, 1097, 1102–3, 1106–9, 1111, 1113; Bronnen Holland, ii2, no. 85d; Memorialen Rosa, i, no. 444; Kerling, 48–50, 84–5; Holmes (1961), 196–7; Dits de cronike, 316–17; England's Export Trade, 60, 92–4, 138; Munro (1972), 108–10. Давление: ARA CC32491, fol. 91.

(обратно)

719

'Programme d'un gouvernement constitutional', 225–32, 237–8, 248–50.

(обратно)

720

Lecoy (1875), i, 115–28; Inv. AC Amiens, ii, 67–8; *Huguet, 230–99, 452–3, 456–70, 473–83; Monstrelet, Chron., v, 260–2, 308–16, 353–4; 'Livre des trahisons', 213; Héraut Berry, Chron., 194–6; Chrons. London, 144–5.

(обратно)

721

Scottichron, viii, 250, 296, 378n; Brut, ii, 470, 505; Rot. Scot., ii, 294–5; Balfour-Melville, 230–1. Гарнизон Бервика: Cal. Doc. Scot., v, no. 1030.

(обратно)

722

BN Fr. 17330, fols. 137–139vo, 141–142vo, 143vo–144; Scottichron., viii, 250.

(обратно)

723

Piero da Monte, Briefsammlung, no. 53; Three Books of Polydore Vergil's English History, ed. H. Ellis (1844), 70. По причинам, которые станут понятны в этой и последующих главах, я не принимаю широко распространенную ныне точку зрения Уоттса (1996) и Карпентера (1997) о том, что Генрих VI был бездеятельным и чисто номинальным участником формирования английской политики.

(обратно)

724

PPC, iv, 134, 287–8. Заседания Совета: PRO C81/1545 (55); Cal. Letter Books K, 206; Watts (1996), 129–30. Гранты: Griffiths (1981), 329–33; Watts (1996), 132–3, 135–40.

(обратно)

725

Lettres de rois, ii, 430–1; PPC, v, 71, vi, 312–15; Watts (1996), 128–34, 140–51; Griffiths (1981), 232–4, 278–80.

(обратно)

726

Watts (1996), 158–66; L. E. James, 12–14.

(обратно)

727

Генрих VI: Monstrelet, Chron., v, 192; Proc., Alençon, 123; Gr. Chron., 149; CPR 1452–61, 247. Кемп: L&P, ii, 442, 446.

(обратно)

728

Juvénal, Écrits, i, 221–3; L&P, ii, 446.

(обратно)

729

Йорк: Cagny, Chron., 222–3; BN Fr. 26061/2977; Chrons. London, 141; L&P, ii, 289–94. Крей: Journ. B. Paris, 323–4; Cagny, Chron., 217–19; Gruel, Chron., 125; Chartier, Chron., i, 228–9; Monstrelet, Chron., v, 229. Толбот: BL Add. Chart. 3781; AN Coll. Lenoir, xxvi, 293–4.

(обратно)

730

M. K. Jones (1989) [2], 106–7; Vicomté d'Orbec, 11–12, 198–201; McFarlane (1957) [1], 104; Massey (1987), 149, 355–9; Plaisse (1961), 324–34; Allmand (1968), 474–5.

(обратно)

731

Па-де-Ко: Monstrelet, Chron., v, 271–2; AN Coll. Lenoir xxvi, no. 25397; AN K64/12, 19; BN Fr. 26063/2317, 3236, 3256. Вексен: BN Fr. 26063/3234–5. Разрушения: PPC, iv, 97; R. Jones (1994), i, 282–5. Герцогство Алансонское: BN Fr. 26055/1728, 26057/1918; AD Seine-Mar. 100J, 38/24; Chave, 144–6. Верхняя Нормандия: BN Fr. 26054/1606; Fr. 26061/2998, 3065, 26062/3129, 3162–3, 26063/2317, 3236, 3256; AN Coll. Lenoir xix, no. 19676, xxviii, no. 30352; BL Add. Chart. 1191.

(обратно)

732

Понтуаз: Chartier, Chron., i, 233–5; Journ. B. Paris, 329; Waurin, Cron., iv, 207–8; Héraut Berry, Chron., 179; Cagny, Chron., 230–1. Фекан: Cagny, Chron., 226–7; Monstrelet, Chron., v, 297–8; BN Fr. 26062/3030. Танкарвиль: AN K81/16; BN Fr. 26063/3255, 3257, 3263, 3306–8, 3312, 3314, 3388; Fr. 26064/2477; BL Add. Chart. 137; AN Coll. Lenoir iv, 401; Cron. Norm., 86; Héraut Berry, Chron., 187; Chrons. London, 143; Curry (1985), i, 198. Дезертирство: BN Fr. n.a. 1482/144.

(обратно)

733

Дисциплина: BN 26061/2921. Прочность: PRO E404/53 (324), E404/54 (104). Финансы: Beaurepaire (1859) [2], 61–3. Отставка: PPC, v, 6, 7; Chrons. London, 144.

(обратно)

734

Thomas (1878), 169–70, 200–5; Thomas (1889) [1], 68–84; Thomas (1892), 12–14; Les La Trémoille, i, 165–8, 177–82, 198, 210.

(обратно)

735

Генеральные Штаты: Thomas (1878), 206; Thomas (1889) [1], 82–7; Thomas (1878), 207–8; Beaucourt, ii, 600. Талья: Beaucourt, iii, 436, 472–5; *Monstrelet, Chron., vi, 39. Фискальные органы: Ord., xiii, 211–15; Beaucourt, iii, 477–83; Gilles, 197–8. Лангедок: *Vaissète, x, cols. 2127–8; 2150 (art. XVII); Gilles, 50–8; Spont (1890), 495; Dupont-Ferrier (1930–2), ii, 50; F. Garnier, 304–5, 307–10. Долги: Beaucourt, iii, 477. Гарнизоны: BN Fr. 32510, fols. 383–385.

(обратно)

736

Monstrelet, Chron., v, 292–5; Journ. B. Paris, 333–5; Cagny, Chron., 238–44; Héraut Berry, Chron., 182–6; Gruel, Chron., 135–7, *260–1; *Beaucourt, iii, 522–6; Chrons. London, 143. Численность французов: BN Fr. 32510, fols. 381vo (из расчета по одному варлету на каждого оруженосца). Рельеф: BN Fr. n.a. 1482/148; *Cosneau (1886), 562–3; Chrons. London, 143. Mо, Крей: Inv. AC Amiens, ii, 72; BL Add. Chart. 3828.

(обратно)

737

PPC, v, 15, 16–17, 22, 28–31, 40–1; L&P, ii, pp. lxvi — lxxi; Foed., x, 674–5; Chrons. London, 143–4. Числа: PRO E403/727, mm. 9, 12 (17, 25 июня).

(обратно)

738

*Huguet, 456–71, 474–82; Inv. AC Amiens, ii, 72; Monstrelet, Chron., v, 309–16; Héraut Berry, Chron., 194–6; Chrons. London, 144–5; BL Add. Chart. 3830; Waurin, Cron., iv, 230–41. Эскадра блокады: Paviot (1995) [1], 84–5. Вспомогательный флот: PRO E403/729, m. 8 (7 декабря); E404/54 (151).

(обратно)

739

Силы стороны: около 3.500 солдат гарнизона (Curry [1985], ii, xii, xix), плюс личные свиты главных капитанов – Толбота, Скейлза и Фоконберга, а также вернувшиеся гарнизоны Монтеро и Гатине. Исследование: PPC, v, 70. Бофорт: PRO E404/54 (175, 179–80, 182); BL Add. Ms. 11542, fol. 90; BN Fr. 26064/3589 (Алансон); Gregory, 'Chron.', 181; Newhall (1940), 148–50.

(обратно)

740

Штаты: Foed. Supp., D, 432; Beaurepaire (1859) [2], 65–6. Английские субсидии: PRO E404/52 (352, 370); BN Fr. 26062/3164; Burney, Chap III (App.).

(обратно)

741

Голод: Monstrelet, Chron., v, 319–20, 339–40; Cagny, Chron., 252; Journ. B. Paris, 338–9, 340, 342–3, 342 n.3; Bois (1976), 303; Fourquin, 330–1, 335; Lardin (2002), 36–8. Дисциплина: BN Fr. 26064/3477, 3541, 3558; Statutes, ii, 314–15 (дезертирство). Разбойники-бриганды, заговор: Goulay, 43–6.

(обратно)

742

PRO E403/731, m. 6 (28 мая); Chrons. London, 145; Héraut Berry, Chron., 197–8; AC Tours, CC27, fol. 53–56vo; BL Add. Chart. 1183; L&P, ii, 449–50. Депопуляция: Bouton, 74–81.

(обратно)

743

Па-де-Ко: BN Fr. 25774/1322, 1348–9; Fr. n.a. 1482/149; Monstrelet, Chron., v, 340–1. Арфлёр: BN Fr. 25774/1391, 1393; Monstrelet, Chron., v, 346–7; Chrons. London, 145; Héraut Berry, Chron., 198. Дрё: Cagny, Chron., 250–2, 255–6; Chartier, Chron., i, 235–6; Journ. B. Paris, 342; BM Add. Chart. 11663 (местные войска); BN Fr. 26065/3608–9 (дата). 'Impregnable': Bossuat (1936), 305 n.3, citing AN X1a 4801, fol. 359vo. Монтаржи: Cagny, Chron., 247–8, 250, 255. Английская помощь: BN Fr. 25774/1300, 26063/3394; BN Clair. 185/22, 201/24. Сен-Жермен: Journ. B. Paris, 343–4; Cagny, Chron., 256–7; BN PO 2738 (Сурьен)/5; BN Clair. 201/25, 27.

(обратно)

744

Brut, ii, 473–4, 507; Cal. Inq. P. M., xxv, nos. 261–92 (дата). Часовня: Saul (2009), 122–4. В надгробной надписи говорится о "длинном сроке".

(обратно)

745

Foed., x, 765.

(обратно)

746

Герцог Орлеанский: Beaucourt, iii, 42 n.1, 87–8, 89–90. Отмена пожалований: Ord., xiii, 293–5. Герцоги Бурбонские: Beaucourt, iii, 41–2; Leguai (1962), 155–9; M. Rey, Les finances royales sous Charles VI. Les causes du deficit (1965), 590–2. Герцог Алансонский: Chastellain, 'Chron.', ii, 164; Proc. Alençon, 116, 122, 150–1.

(обратно)

747

Quicherat (1879), 41–84, 103–9, *307–9; Chartier, Chron., i, 215–17, ii, 12–13; Monstrelet, Chron., v, 199, 316–19; Héraut Berry, Chron., 181–2; Gruel, Chron., 147; Cosneau (1886), 237–8; Plaisse (1984), Chap. II; Fréminville, Chap. II; Leguai (1962), 155–7, 159, 160; *Escouchy, Chron., iii, 5–6. Крепости вокруг Парижа: ib., 19; Maupoint, 'Journ.', 26; *Cosneau (1886), 573–7.

(обратно)

748

BL Add. Chart. 3793, 4400; Foed., x, 663–4, 665, 707; PPC, v, 52–4, 64–5; Cagny, Chron., 233.

(обратно)

749

PPC, v, 64–5, 67–8. Финансы: Steel, 450–1 (Table C6); England's Export Trade, 123; Ormrod (1999) [1], 160, 162 (Figs. 8.1, 8.3); Parl. Rolls, xi, 216–18 [28].

(обратно)

750

Cagny, Chron., 233–5; Leguai (1962), 157–60; Beaucourt, iii, 45–8; PRO E101/323/5, 6 (Попхэм).

(обратно)

751

AD Nord B1969, fol. 156; BN Clair. 53/4029; Foed., x, 716; 'Doc. negotiations', 85–9. Подоплека: Thielemans (1966), 115–17. Иностранные купцы: Inv. Arch. Bruges, v, 190–1, 199.

(обратно)

752

Foed., x, 718–19; 'Doc. negotiations', 89–96; L&P, ii, 445; Gruel, Chron., 143–4, 148–9; *Escouchy, Chron., iii, 5–6.

(обратно)

753

Foed., x, 718–19, 724–8, 732–3. Большой Совет: 'Doc. negotiations', 94–5. Делегация руанского Совета: BN Fr. 20884/72, 73. Заявление Кемпа: 'Doc. negotiations', 123.

(обратно)

754

PPC, v, 337, 340–4, 346–9; 'Doc. negotiations', 112–14, 135, 138–9; Thielemans (1966), 125; Itin. Philippe, 190–2; Foed., x, 728–30; PRO E404/55 (297) (Орлеан); L&P, ii, 448; Lettres de rois, ii, 457. Дюнуа: *Godefroy, Hist., 805–6 (в июне 1439 года он уже использовал этот титул, PPC, v, 336).

(обратно)

755

'Doc. negotiations', 117–19; PPC, v, 363–4.

(обратно)

756

PPC, v, 336–70, 373–4, 375, 377; 'Doc. negotiations', 120–1, 122–4, 126–8; *Plancher, iv, PJ no. 132.

(обратно)

757

PPC, v, 376–7, 381, 383, 395–6; 'Doc. negotiations', 124–5, 129–30, 135–9; Bekynton, Corr., i, 103–4.

(обратно)

758

Gruel, Chron., 145–6; *Schnerb (1993), 113–14. Армия: BN Fr, 32510, fols. 383–385 (анализ Контамина [1972], 262–72). Война в Лотарингии: Tuetey, i, 62–71, 99–114; Chron. Martiniane, 37–8; Rec. doc. Lorraine, i, 141–6, 149–50; Monstrelet, Chron., v, 336–9, 387; *Calmet, vii, cols. clxii — clxiii; Chron. Martiniane, 28–34; Rec. doc. Lorraine, i, 149–50; Héraut Berry, Chron., 198–9; 'Chron. St-Thiébault', col. lxxxvii; *Quicherat (1879), 324–5.

(обратно)

759

Monstrelet, Chron., v, 387–8; Héraut Berry, Chron., 199–201; Gruel, Chron., 146–7. Топография: Wilmart, 371 (map). Конвой: BN Fr. 26063/3566 (сентября 1438). Защитники: BL Add. Chart. 129; BN Clair. 150/4. Чемберлен: Paston Letters, ii, 185, 213, iii, 123; PRO E403/734, mm. 6, 11 (21 мая, 17 июля). Джон Тианский: Monstrelet, Chron., iii, 150, 255, 281, 386, iv, 92, v, 126, 184; 'Chron. Cordeliers', in Monstrelet, Chron., vi, 251, 315; Gall. Reg., iv, no. 15127.

(обратно)

760

Обсуждение: Journ. B. Paris, 347. Лейтенантство: L&P, ii, 449; BL Add. MS 11542, fols. 78–78vo; Monstrelet, Chron., v, 389; Gruel, Chron., 151; Héraut Berry, Chron., 208. O Сомерсете: Foed., x, 697–8; Basin, Hist., i, 280–2; 'Hist. Croyland', 518. Войска: PRO E404/55 (186); E403/734, mm. 5, 11 (21 мая, 17 июля); Curry (1985), ii, App. II (2.825 человек на 30 сентября 1439 г., включая часть экспедиционных сил августа 1439 г.); AN K65/1 (30, 33). Финансы: Harriss (1988), 288–91; Beaurepaire (1859) [2], 68–9, 70–1, 72.

(обратно)

761

Армия помощи: BL Add. Chart. 12031; BN Fr. 26066/3832, 26067/4055; Héraut Berry, Chron., 201. Осада: PPC, v, 384; Gruel, Chron., 147, 150–1, 152; Monstrelet, Chron., v, 388, 390; Héraut Berry, Chron., 201.

(обратно)

762

PPC, v, 385, 386; Gruel, Chron., 151–4; Héraut Berry, Chron., 201–4; Monstrelet, Chron., v, 388–90; Waurin, Cron., iv, 257–9; Chartier, Chron., i, 249–50.

(обратно)

763

PPC, v, 387, 403; Héraut Berry, Chron., 437–8; Journ. B. Paris, 347–8; Monstrelet, Chron., v, 390. Второй отряд помощи: BL Add. Chart. 568; AD Seine-Mar. 100J39/11.

(обратно)

764

PRO E364/73, m. 1 (Abp. York); 'Doc. negotiations', 140–9 (оригинал 147–9, хранящийся в BN Fr. n.a. 6215, происходит из коллекции Кольбера XVII в. и, вероятно, был получен из норманнских архивов).

(обратно)

765

PPC, v, 388–95.

(обратно)

766

PPC, v, 395–7, 399; *Beaucourt, iii, 526–7; Lettres de rois, ii, 457–60.

(обратно)

767

Thielemans (1966), 138, *443–53; Inv. Arch. Bruges, v, 189–90; Foed., xi, 24–6; Parl. Rolls, xi, 382–4 [38]; PPC, v, 216–19, 222; Munro (1970), 242–3.

(обратно)

768

PRO E364/73, m. 1 (Abp. York); PPC, v, 406–7.

(обратно)

769

L&P, ii, 447, 457–8; AN 65/15 (5, 6, 7); Charles d'Orléans, Poésies, i, 143–4 (Ballade LXXXIX); Foed., x, 776–86 (оформление ранее достигнутого соглашения). Первая из гарантий, необходимых для обеспечения второго транша, была оформлена в декабре 1439 г.: *Cosneau (1886), 581–2; Mon. hist., nos. 2168–70. 22 октября: Lettres de rois, ii, 456–61.

(обратно)

770

L&P, ii, 440–51; Parl. Rolls, xi, 247 [1]

(обратно)

771

L&P, ii, 451–60. Молейнс: PRO E404/56 (177).

(обратно)

772

Héraut Berry, Chron., 204–8; Juvénal, Écrits, i, 301, 322–3, 325, 421–3, 427, 522–3, 524, ii, 165; Ord., xiii, 306; Inv. AC Amiens, ii, 76; *Beaucourt, iii, 528.

(обратно)

773

Héraut Berry, Chron., 209–12, 213, 214; Chartier, Chron., i, 250–1, 252–3; Proc. Alençon, 35–6, 103, 110; Gruel, Chron., 156; Bueil, Jouvencel, ii, 227; Chron. Mont-St-M., i, 39–40, *ii, 121–2, 125; 'Notices et extraits (Viriville)', 112; AD Seine-Mar. 100J39/16, 17. Английская армия: AN Coll. Lenoir xxvi, 347; BN Fr. 26066/3910.

(обратно)

774

Ord., xiii, 306–13; Leguai (1962), 151–2, 165; Preuves Bretagne, ii, cols. 1327–8; Héraut Berry, Chron., 213–14; Chartier, Chron., i, 253–4; Chron. Martiniane, 40; *Escouchy, Chron., iii, 8; Thielemans (1966), 137–8; Titres Bourbon, ii, no. 5615.

(обратно)

775

*Beaucourt, iii, 529; Gruel, Chron., 157; Héraut Berry, Chron., 212–13; *Escouchy, Chron., iii, 7–11.

(обратно)

776

*Thibaudeau, ii, 468–70; *Escouchy, Chron., iii, 7, 11; Inv. AC Narbonne, AA (Приложения), 391–3; *Beaucourt, iii, 529–31; *Duclos, iv, 16; Chron. Martiniane, 40; Chartier, Chron., i, 253–4. Дата: *Louis XI, Lettres, i, 170, 178–80. О Людовике: M. Thibault, 458–62; *Escouchy, Chron., iii, 23.

(обратно)

777

*Escouchy, Chron., iii, 9, 11–14; *Duclos, iv, 16; Héraut Berry, Chron., 215–17; Chartier, Chron., i, 254–8; Gruel, Chron., 157–9; Chron. Martiniane, 40–1; Favreau (1971), 289–93.

(обратно)

778

Отголоски: BL Add. MS 11542, fol. 27; BL Add. Chart. 3897; PRO C76/122, mm. 32, 26, 25, 18, 11, 9. Хантингдон: *Escouchy, Chron., iii, 13. Вестминстер: Foed., x, 765; PRO E403/739, m. 8 (21 июня); Champion (1969), 672.

(обратно)

779

Foed., x, 763, 767–8; Itin. Philippe, 196–8; Gruel, Chron., 159; PRO E364/74, m. 4d (Епископ Рочестерский); *Monstrelet, Chron., vi, 29–30 (ошибочно утверждая, что англичане не были представлены). Дюнуа: *Escouchy, Chron., iii, 8–9; BN PO 2653/7; AD Nord B1969, fol. 181.

(обратно)

780

Конференция: Thielemans (1966), 135 и n.128. Филипп и герцог Орлеанский: Monstrelet, Chron., v, 435–6; AN K66/2–10; *Plancher, iv, PJ no. 134; Champion (1969), 312 n.1; Thielemans (1966), 136–7.

(обратно)

781

Foed., x, 764–7, 776–86.

(обратно)

782

*Escouchy, Chron., iii, 15–27; Héraut Berry, Chron., 218–28. Бастард Бурбонский: Monstrelet, Chron., v, 458.

(обратно)

783

Foed., x, 819–23, 826–7; Mon. hist., no. 2198; Paston Letters, ii, 21–2; PRO E404/57 (110, 190) (выпуск); Monstrelet, Chron., v, 437–41, 443–4, vi, 30; Arch. Reims, Statuts, i, 605; Journ. B. Paris, 357.

(обратно)

784

BN Clair. 166/31, 201/78; BN Fr. 32510, fol. 384vo; Foed. Supp. D, 452–5, 456, 457–8, 459–61, 498; Monstrelet, Chron., v, 418–19; *Gruel, Chron., 266–8. Артиллерия: L&P, ii, 308–9; BN PO 1929 (Мербери)/15; BN PO 1202 (Форстед)/7; BN PO 2085 (Мустель-ан-Нормандия)/11; BN PO 1383 (Гауэр)/10; BN Fr. 26067/4169. Корабли: BN Fr. 26067/4164, 26427/108; PRO E101/53/30 (1, 2, 4). Рабочие: BN Fr. 26067/4103.

(обратно)

785

Héraut Berry, Chron., 229–30; Journ. B. Paris, 354–5; Basin, Hist., i, 252–4; Inv. AC Abbeville, 77. Талья: Journ. B. Paris, 354, 355; Thomas (1879), i, 199–200. Граф д'Э: AN K65/15 (8). Шпионы: L&P, ii, 313–16; BN Fr. 26067/4133, 4136, 4137.

(обратно)

786

BN Fr. 26067/4133, 4136–7; Monstrelet, Chron., v, 419–24; Chartier, Chron., i, 259–60; Héraut Berry, Chron., 229–30; Cron. Norm., 86–8; Paston Letters, ii, 22. Даты: BN Fr. 26067/4145 (штурм), Fr. 26068/4395 (капитуляция).

(обратно)

787

Paston Letters, ii, 22. Гарнизоны: Curry (1985), ii, clxxiii — clxxiv. Понтуаз: AN Coll. Lenoir xxvii, 27; BN PO 2787 (Толбот)/38. Вернон: BN Fr. n.a. 21289/158. Авранш: Inv. AD Manche, ii, 142. Эр: Foed. Supp. D, 467–8; Héraut Berry, Chron., 229 (800 копий и лучников); Chartier, Chron., ii, 7–8; BN PO 1167 (Флоки)/34, 42. Гарнизон Конша: BN Clair. 144/109; BN Lat. n.a. 2385/78; BN Fr. 26068/437.

(обратно)

788

Рейды: Chartier, Chron., ii, 7; Cron. Norm., 91–2; Basin, Hist., i, 252–4; BN Fr. n.a. 7629, 86–92. St-P. du V.: BN Fr. 26068/4335. Паника: e.g. AC Lisieux, CC12, fols. 7, 13vo, 15. Осада: BN Fr. 25711/135; BN Fr. 25775/1502, 25776/1514, 1517, 1620; BN Fr. 26067/4170, 26068/4228, 4244, 4299; BN PO 1363/19, PO 444 (де Будевиль)/2; BL Add. Chart. 453, 1196, 1201, 1494, 3910–12, 3916, 6947–9, 8006–7; Ord., xiii, 351–4; Héraut Berry, Chron., 230.

(обратно)

789

PRO E404/56 (46); BL Add. MSS 11542, fols. 81–81vo; BN PO 1091 (Эйтон)/3. Cf. L&P, ii, 586, 604–5; Foed., x, 786–7.

(обратно)

790

L&P, ii, 585–91. Подтверждения договоренности, PRO E404/57 (263).

(обратно)

791

Финансы: Steel, 214–18; Parl. Rolls, xi, 250–3 [12, 13]; England's Export Trade, 123, 138; Ormrod (1999) [1], 162 (Fig. 8.3); Harriss (1988), 307–8; Somerville, i, 215 n.2. Армия: PRO E404/57 (130); E403/740, m. 10 (16 января); E101/53/33; PRO E403/740, m. 10; Johnson, 36.

(обратно)

792

Шампань: Héraut Berry, Chron., 230–1; Chartier, Chron., ii, 12; Monstrelet, Chron., v, 457–8, 461–7. Лаон: BN Fr. n.a. 7005 (текст частично в Beaucourt, iii, 197 n.2, и другая версия в Foed. Supp. D, 81–2); Foed., x, 847. Уаза: *Caillet (1909) [2], 468; *Beaucourt, iii, 532–3; Monstrelet, Chron., vi, 5–6; Héraut Berry, Chron., 232; Journ. B. Paris, 359.

(обратно)

793

Крей: L&P, ii, 606; BL Add. Chart. 1201; BN Fr. 26068/4294, 4346, 4348, 4351, 25776/1520–3; BN PO 1965/3, 2602/9; CPR 1436–41, 539; PRO E403/740, mm. 13, 15 (19, 24 февраля); PPC, v, 146–7; Gregory, 'Chron.', 183; Chartier, Chron., 15–17; Journ. B. Paris, 359–60 (даты); Héraut Berry, Chron., 232; Monstrelet, Chron., vi, 6. Гарнизон Пейт: BN Fr. 26066/3921; BL Add. Chart. 129; BN Clair. 187/112. Понтуаз: *Cosneau (1886), 584; Inv. AC Amiens, ii, 79; Monstrelet, Chron., vi, 7–8; Gruel, Chron., 164.

(обратно)

794

L&P, ii, 603–7. Сурьен: Gruel, Chron., 161, *248; Maupoint, 'Journ.', 26. Моральный дух: PPC, v, 147–50.

(обратно)

795

Топография: Poirier and Manceau. Оборона: AN K65/1 (31) (ремонтные работы в 1439–40 гг.); BN PO 2787 (Толбот)/35; Curry (1985), ii, xviii — xix. Французские гарнизоны: BN Fr. 26066/800.

(обратно)

796

Monstrelet, Chron., vi, 6–7, 10–11; Héraut Berry, Chron., 233–4; Gruel, Chron., 165–7; Chartier, Chron., ii, 20–2; *Caillet (1909) [2], 468 (талья); Journ. B. Paris, 360–1; Beaucourt, iii, 182.

(обратно)

797

Monstrelet, Chron., vi, 9–10, 11, 12–13; Héraut Berry, Chron., 234–5; Gruel, Chron., 167; Chartier, Chron., ii, 22–3. Английская армия: Curry (1985), ii, clxvii. Феодальная служба: AN Coll. Lenoir xvi, 197.

(обратно)

798

Высадка: HMC, Rep., viii, 634; PRO E101/53/33 (цифры); Brut, ii, 477; L&P, i, 193. Продвижение: Foed. Supp. D, 470–1; BN PO 1363/20; BN Fr. 25776/1528–9; Fr. 26068/4340; Gruel, Chron., 168; Basin, Hist., i, 264–6.

(обратно)

799

Monstrelet, Chron., vi, 13–18; Héraut Berry, Chron., 235–7, 438–9; Gruel, Chron., 168–71; Chartier, Chron., ii, 23–5; Basin, Hist., i, 266–70.

(обратно)

800

*Marchegay (1866), 471–3; Monstrelet, Chron., vi, 18–24; Héraut Berry, Chron., 237–42; Gruel, Chron., 171; Chartier, Chron., ii, 25–7; Basin, Hist., i, 270–4; Journ. B. Paris, 362–3. Конвои снабжения, июль: BN Fr. 26068/4335, 4340–1; BN PO 1011/3, 260/10. Август: Foed. Supp. D, 472–3, 473, 474; Mon. hist., no. 2222.

(обратно)

801

Beaumont, Beaumesnil: Chartier, Chron., ii, 17–18; BN Fr. 26068/4371. Эврё: Héraut Berry, Chron., i, 242–3; Basin, Hist., i, 276–8; Chartier, Chron., ii, 32; Cron. Norm., 93–4; Journ. B. Paris, 362; Plaisse (1984), 116–17; *Plaisse (1978), 267–71; Callias Bey et al., 144, 153.

(обратно)

802

PPC, v, 157–8, 164–5, 171–2, 178. По всей видимости, они использовали цифры из бюджета Бедфорда на 1433 г. (L&P, ii, 547–9, 559–65), но в 1441 г. Штаты выделили только 30.000 турских ливров, а доходы домена пострадали от войны и территориальных потерь. Что касается численности учреждений в Нормандия: Curry (1985), i, 201 (Table V).

(обратно)

803

Griffiths (1968–9); Hardyng, Chron., 400 (цитата).

(обратно)

804

Monstrelet, Chron., v, 453, 470; Gaussin, 122.

(обратно)

805

Lettres de Jean V, v, no. 2472; Preuves Bretagne, ii, cols. 1327–8, 1346–8; *Champollion-Figeac, i, 339–40; L&P, i, 189–92.

(обратно)

806

Foed. Supp. D, 474–5, 477; BN Fr. 26068/4406, о несостоявшейся конференции в Манте (сентябрь 1441 г.); *Escouchy, Chron., iii, 29–41, 63; Monstrelet, Chron., vi, 25–6; Itin. Philippe, 206 (дата).

(обратно)

807

*Escouchy, Chron., iii, 41–91; Monstrelet, Chron., vi, 27–50; *M. K. Jones (1983), 344–58 (art. 5).

(обратно)

808

Толбот: BN PO 2787 (Толбот)/51, 42; RDP, v, 287–8. Армия: PRO E404/58 (131); E101/54/11; E403/746, m. 7. Финансы: Parl. Rolls, xi, 326–9, 373–5 [5, 30]; Harriss (1988), 326; Johnson, 55–6; Steel, 321–2.

(обратно)

809

Толбот: Foed. Supp. D, 490–1. Фоконберг: BN Fr. 7628, fols. 517–531vo. Пон-де-л'Арк: AN K67/12 (59, 76, 78); BN Fr. 25776/1574. Конш: Foed. Supp. D, 496–7, 497–8. Флок: Héraut Berry, Chron., 249–50; Monstrelet, Chron., vi, 57–9; Cron. Norm., 93–4; Foed. Supp. D, 495. Gallardon: L&P, ii, 331–2; Bossuat (1936), 277–80.

(обратно)

810

BN Fr. 25776/739, 1589–91; BL Add. Chart. 144; Chartier, Chron., ii, 36–8; Monstrelet, Chron., ii, 60–1; Waurin, Cron., iv, 372–3; Chrons. London, 150. Корабли: ib., 150; PRO E404/58 (170); E101/53/38. Небольшая бастида: BN Fr. 25776/1617, 26070/4735, 26071/4773. Гарнизон Пейто: BN Fr. 25776/1570. Остатки войск: Curry (1985), i, 201 (Table V).

(обратно)

811

Ord., xiii, 439–62; Chron. Mont-St-M., i, 43, *ii, 129–30, 145, 160–5; Héraut Berry, Chron., 257–8; Chrons. London, 151–2. Преимущества гарнизона: Curry (1985), ii, xxii (App. III).

(обратно)

812

L&P, i, 192–3; Worcester, Boke of Noblesse, 71–3. Финансы: PRO E404/57 (168, 260); Burney, Chap. III (App.); Johnson, 55–64. Разбойники-бриганды: Goulay, 46–8.

(обратно)

813

Curry (1985), i, 304–5, 345–9; Johnson, 39; L&P, ii, 371–3, 590; Waurin, Cron., iv, 349; Foed., x, 13–14 (список советников в сентябре 1442 г., епископ Байе был итальянцем); GEC, vi, 562 (Хоо).

(обратно)

814

Parl. Rolls, xi, 108; Vale (1970), 236 (Table 5). Расходы: для 1430-х годов см. PRO E364/70, mm. 8–9d, E364/75, mm. 4–5d. Лангон: PRO E364/71, mm. 1, 6.

(обратно)

815

Gr. Chron. London, 131–2; Jurades Bergerac, i, 223–5, 228, 235; AHG, xvi, 102–4; PRO E364/67, m. 4–4d (Анжуйцы), E101/188/6 (6), E28/42 (16); Vale (1970), 96–8; PPC, iii, 170. Базаде: Héraut Berry, Chron., 107; Foed., x, 806–7.

(обратно)

816

AHG, xvi, 307–13, esp. 309; Ord., xvi, 388–92; Sumption, iv, 138–40; *Flourac, 290–5. Перемирие: Vale (1970), 188–91, 193–6; Samaran (1907), 61–3. О положении в 1438 г.: Foed., x, 543, 673–4; *Flourac, 290–5.

(обратно)

817

Вильяндрандо: PRO E364/75, m. 4–5d; PRO E101/192/9 (25) (январь 1438); PRO E101/192/9 (4, 6) (предысторию, см. Quicherat [1879], 145–51). Кампания 1438 года: Vaissète, ix, 1129–32, *x, cols. 2142–4; BN Coll. Doat 217, fols. 48–50 (Комиссия д'Альбре; Monstrelet, Chron., v, 354–6; Bernis, 'Chron.', 457–8; 'Petite chron.', 65; Coll. doc. Angleterre, 258 (Тарта, цифры); *Quicherat (1879), 172–84, 313–16. Pay: BN PO 2356 (Сентрай)/15, 2608 (Сентрай)/2. Базас: Foed., x, 806–7; PRO 01/192/8, fol. 22vo. Тоннен: PRO E101/191/9 (21). Юг: *Leseur, Hist., ii, 288–90; Foed., x, 704–5; Courteault, 52–8. Финансирование Бордо: PRO 101/191/9 (21–23). Разрушения: AHG, iii, 447; PRO C61129, m. 10; Boutruche (1963), 428–9; M. K. James, 56 (App. 3). Доходы: PRO E101/192/8, fols. 8vo–26vo.

(обратно)

818

Chrons. London, 145 (ср. маршрут Генриха VI в Wolffe [1981], 362); PPC, v, 108; PRO C61/129, mm. 16, 14; E403/734, m. 5 (19 мая); E101/53/22, 23; 'Petite chron.', 65–6. Владения Глостера: Vale (1970), 99–103. Его поддержка очевидна из его последующих упреков: L&P, ii, 448; Foed., x, 765–6.

(обратно)

819

Кампании: PRO E28/65 (47); 'Petite chron.', 65–6; PRO C61/130, m. 20; Coll. doc. Angleterre, 258–9; Foed., x, 850 (подтверждение года). Отзыв: Foed., x, 765; PRO C61/130, mm. 15, 14, 13, 11, 8. Ремпстон: Vale (1970), 23.

(обратно)

820

Coll. doc. Angleterre, 258–9; Comptes Riscle, 6 (редакторы ошибочно предлагают датировать его 1441 годом); AD Pyr.-Atl. E229/12 (соглашение); *Escouchy, Chron., iii, 45; Monstrelet, Chron., vi, 25.

(обратно)

821

Samaran (1907), 72–8, *373–4; Bekynton, Corr., ii, 206; PPC, v, 161. Посольство Арманьяка: PRO C76/123, m. 7; PRO E364/76, m. 1, E403/745, m. 4.

(обратно)

822

Ремпстон: Monstrelet, Chron., vi, 51; PRO E101/193/9 (6). Карл VII: Vaissète, ix, 1143–4; Gruel, Chron., 173; Monstrelet, Chron., vi, 51–2; Bekynton, Corr., ii, 178, 180, 181. Доклады: 'Compte Bordeaux', nos 51, 54. Английские подкрепления: PRO C76/124, m. 1; Foed., xi, 7–8; Bekynton, Corr., ii, 181, 188, 216, 219; PPC, v, 193, 206.

(обратно)

823

Monstrelet, Chron., vi, 51–4, 55; Gruel, Chron., 173–7; Héraut Berry, Chron., 247–9, 251–3; Chron. Mont-St-M., i, 42; L&P, ii, 465. Bekynton, Corr., ii, 196.

(обратно)

824

Bekynton, Corr., ii, 186–93, 196–7, 246; Fasti, xiii, 208.

(обратно)

825

Карл VII: маршрут в Beaucourt, iii, 244 n.4; Vaissète, ix, 1145; Gruel, Chron., 179–80; Monstrelet, Chron., vi, 56. Контрнаступление: Bekynton, Corr., ii, 246–7; Héraut Berry, Chron., 257.

(обратно)

826

Совет: PRO E404/58 (172, 173); PPC, v, 197–9. Займы: Steel, 218–19; PPC, v, 199; PPC, v, 201, 202; L&P, ii, 465–6; Kleineke, 22. Халл: Bekynton, Corr., ii, 216–17.

(обратно)

827

Bekynton, Corr., ii, 215–16, 197–8, 200, 205–6, 219, 223, 224, 244–5. O Роосе: PRO E101/44/30, m. 19 (1415), E101/51/2, m. 1 (1417), E101/53/33, m. 2 (1441); AN K64/12/7 (1437).

(обратно)

828

Bekynton, Corr., ii, 206, 228, 247–8; PRO E364/84, m. 3–4d; Héraut Berry, Chron., 256–9; Monstrelet, Chron., vi, 56–7; 'Petite chron.', 66.

(обратно)

829

Vale (1970), 206–15; Vale (1969), 120–1.

(обратно)

830

Альбре: Héraut Berry, Chron., 257; Bernis, 'Chron.', 460. Арманьяк: Bekynton, Corr., ii, 193–5, 198–202, 206–12, 220, 224–7, 230–1, 241, 243; Héraut Berry, Chron., 264–6, 439–40; Monstrelet, Chron., vi, 82–3; Escouchy, Chron., i, 61–7; Samaran (1907), 93–8.

(обратно)

831

PRO E101/71/4 (914); Bekynton, Corr., v, 239; PPC, v, 233; CPR 1441–6, 424.

(обратно)

832

PPC, v, 223–4, 229, 415–17, 240, 259–60, 261–2; Bekynton, Corr., ii, 240–1, 244. Денежные поступления: Steel, 219–20.

(обратно)

833

PPC, v, 226–7, 233, 234–5, 236, 237, 251–6, 259–64; *M. K. Jones (1983), 344–58, esp. arts. 5, 6, 7, 8, 11, 14–15; E101/71/4 (916) (цифры); PRO E101/71/4 (916); Johnson, 56–7; PRO E101/71/4 (916) (ставки). Инвестиции: English Chron., 64.

(обратно)

834

Пояснение: *M. K. Jones (1983), 346 (art. 5). Земельные владения: M. K. Jones (1983), 342–3 *344–58 (art. 22); BN Fr. n.a. 3642/804; PPC, v, 252, 255. Кардинал: Harriss (1988), 338–40, 406. PRO E403/747, m. 15 (6 апреля), E403/749, mm. 12, 20–1 (6, 26 июля). Стоимость доставки: PRO E101/54/4, E403/749, mm. 11, 12, 14–15, 17 (6 июля).

(обратно)

835

Thielemans (1966), 146; Foed., xi, 13–14. Молейнс: ODNB, xxxviii, 536–7; Giles's Chron., iv, 33; R. Weiss (1967), 80–3.

(обратно)

836

Champion (1969), 337–8, 674; Saint-Paul, Chron., 56–7; PRO E403/747, m. 13 (9 марта) (герольд).

(обратно)

837

Beaucourt, iii, 265; PPC, vi, 11–12; Preuves Bretagne, ii, cols. 1360, 1371; PPC, vi, 17, 22.

(обратно)

838

Численность: PRO E403/749, m. 12 (6 июля); Brut, ii, 484; PPC, v, 303–4, 409–14; CPR 1441–6, 202. В Нормандии: AN K68/19; Foed. Supp. D, 506; Inventaire Surreau, 93; Gruel, Chron., 182; *Chron. Mont-St-M., ii, 157–8; AN Coll. Lenoir, ix, 286. Запрос: BN Fr. 23189, fol. 17; M. K. Jones (1988), 462–3. Капитаны Сомерсета: M. K. Jones (1983), 363. Повозки: *Chron. Mont-St-M., ii, 157–8.

(обратно)

839

Ord., xiii, 372, 378, 384, 386, 388; Chartier, Chron., ii, 38–42; Inv. AC Amiens, iv, 166, 169; Monstrelet, Chron., vi, 60–1, 67, 77–80; Héraut Berry, Chron., 263–4; BN Fr. 26071/4844, 4847; AD Seine-Mar. 100J27/10, 31/3 (подкрепления); Waurin, Cron., iv, 379–84; Basin, Hist., i, 286–8.

(обратно)

840

Basin, Hist., i, 280–2; Артиллерия: *M. K. Jones (1983), 344–58, esp. art. 8; PRO E403/747, m. 14 (2 апреля); CPR 1441–6, 199. Шато-Гонтье: Gruel, Chron., 181–2; Héraut Berry, Chron., 263–4; Le Baud, Comp., 511; Bourdigné, Chron., ii, 191. Паника: BN Fr. 32511, fol. 85 (распределение артиллерии по городам Луары); AC Tours BB8, fols. 260, 275.

(обратно)

841

Ла-Герш: Le Baud, Comp., 511–12; M. K. Jones (1983), 177–8; PPC, vi, 13–18. Окончание кампании: AC Tours BB18, fol. 269; Foed. Supp. D, 505–6; L&P, ii, 347–9; Monstrelet, Chron., vi, 67; BL Add. MS 11542, fol. 29; Benet, 'Chron.', 190. Разбойники-бриганды: PRO E404/60 (253); BN PO 2411/5.

(обратно)

842

Basin, Hist., i, 284; Héraut Berry, Chron., 264; Benet, 'Chron.', 190; Giles's Chron., iv, 31; English Chron., 64; Cal. Inq. P. M., xxvi, no. 178; 'Hist. Croyland', 519 (самоубийство). Казначейство: M. K. Jones (1983), 182–5; M. K. Jones (1988), 465–7.

(обратно)

843

PPC, iv, 128, 150–1, 181; Preuves Bretagne, ii, cols. 1327, 1361; Foed., xi, 48–9, 52; PPC, vi, 9–11, 13–16, 20–1.

(обратно)

844

Preuves Bretagne, ii, col. 1362; Lydgate, 'A praise of peace' (ll. 180–4), Minor Poems, ii, 791.

(обратно)

845

L&P, i, 67–9; PPC, vi, 32–5 (ошибочная дата); Foed., xi, 53, 60–1, 62–3; HMC, Rep., iii, 280. O Венлоке: HoC 1422–61, 417–21.

(обратно)

846

Саффолк: PRO E101/324/9, 10; L&P, i, 67–9. Французские приготовления: BN Fr. 24031/16; Beaucourt, iv, 387–8; L&P, i, 119, 243–4; HMC, Rep., iii, 279. Армия Сомерсета: PRO BN PO 2411/5.

(обратно)

847

Oxford, Bodleian, MS Digby 196, fol. 155vo. Рено де Шартр: Journ. B. Paris, 372. O Брезе: Gruel, Chron., 182–3; *Escouchy, Chron., iii, 318; Chastellain, 'Chron.', iii, 347–8; cf. La Marche, Mém., ii, 56. О роли Да Монте: Raynald, Ann. Eccl., xxviii, 415–17 (An. 1444, 5); Auctarium Chart. U. Paris, ii, 521 n.1; L&P, i, 133–5.

(обратно)

848

L&P, i, 131–5, 151–2. Влиятельные лица: Juvénal, Écrits, i, 393–5.

(обратно)

849

Grands traités, 154–71; Basin, Hist., i, 290–6; *Lecoy (1875), i, 236–7, ii, 254–7; L&P, ii, 356–60; Parl. Rolls, xi, 411–12 [19].

(обратно)

850

L&P, i, 443–64; PRO E404/61 (32, 264); *Calmet, vi, cols. clxx — clxxi; Brut, ii, 488–9; Benet, 'Chron.', 190–1; Foed., xi, 76; Brut, ii, 488–9, 510; Kipling.

(обратно)

851

Journ. B. Paris, 372–4; Maupoint, 'Journ.', 30–1; Basin, Hist., ii, 8–10; Escouchy, Chron., i, 5–8; Inv. livres couleur, nos. 606, 607; C. L. Doyen, Histoire de la ville de Beauvais, i (1842), 90.

(обратно)

852

*Tuetey, i, 307–8n, ii, 151; Héraut Berry, Chron., 267.

(обратно)

853

Tuetey, i, 151, 160–1, 371, *ii, 133, 140, 509–10, 516–17; Frankfurts Reichscorr., ii, no. 79; Bueil, Jouvencel, i, 93 n.7, ii, 152–3; Tringant, 'Comm.', 294; Escouchy, Chron., i, 11–12, 13–16; Journ. B. Paris, 374–5; Parl. Rolls, xii, 103–4 [46]; BN Fr. 32511, fol. 82vo, 84, 85 (Французские платежи). О Бланшфоре: 'Délib. Beauvais', 183, 192, 200, 204, 233–6; Inv. AC Amiens, ii, 49, 53, 54, iv, 134, 139; Monstrelet, Chron., v, 38–9.

(обратно)

854

*Tuetey, i, 177–97, 217–30, 236–9, 278–95, 309–24, 327–8, *ii, 301–80, 507–8, 519–20; *Escouchy, Chron., iii, 19–21, 92–4; Frankfurts Reichscorr., ii, no. 94; Eidg. Abschiede, ii, 181–2, 807–11; *Königshoven, Chron., 955–6, 1016.

(обратно)

855

BN Fr. 32511, fols. 80–85vo. Иоанн Анжуйский: *Calmet, vi (Preuves), cols. clxxi — clxxiii; Marot, 119–35. "Как Париж": Duhamel, 94.

(обратно)

856

Tuetey, i, 330–5, *ii, 32–9, 520–1.

(обратно)

857

Гоф: AC Lisieux, CC17, fol. 144. Живущие за счет земли: AD Calvados, F1378/3; AN K68/12 (14); BN Fr. n.a. 1482/169; BN Fr. 26073/5158, 5164, 5167, 5264, 5270, 5299; BL Add. Chart. 8019; BL Add. Chart. 4006, 6973; *Beaurepaire (1859) [2], 189–92; *Chron. Mont-St-M., ii, 184–5.

(обратно)

858

Гарнизоны: Basin, Hist., ii, 52–6; Burney, 202–4; PRO E28/60 (северная граница); BN Fr. 26076/5689 (Донфрон). Ле-Ман: Héraut Berry, Chron., 294–5; Chartier, Chron., ii, 79–80; *Escouchy, Chron., iii, 158–60; BL Add. Chart. 4015. Камойс: BN Fr. 25778/1804, 26076/5716, 26077/5804; BL MS Egerton Charters 207. Конференции: L&P, i, 171–7; Cartul. Louviers, ii2, 159–60; AN J647/20.

(обратно)

859

*Vaissète, xii, cols. 9–12; *Cosneau (1886), 609–12; Escouchy, Chron., i, 51–60; Basin, Hist., ii, 16–18. Денежные выплаты: BN Fr. 21427/10, 38; Thomas (1879), i, 152–62; Solon, 93–4.

(обратно)

860

Contamine (1972), 278–94, 399–404, 411–16, 596–7. Оплата: BN Fr. 21427/10; Basin, Hist., ii, 18–20; *Cosneau (1886), 614–16. Мнение современников: Escouchy, Chron., 59; Chastellain, 'Chron.', ii, 184–5; 'Livre des trahisons', 218; Germain, Liber, 66; Chron. Martiniane, 57 (Шабанн).

(обратно)

861

HMC, Rep., iii, 279–80; RDP, v, 251; Parl. Rolls, xi, 410, 411–12 [18, 19]; Brut, ii, 511. Публичная критика: I. M. W. Harvey (1991), 33–4; Virgoe (1964), xv — xvi.

(обратно)

862

Lecoy (1875), ii, 258–9.

(обратно)

863

Предупреждение Саффолка: Parl. Rolls, xi, 412 [19]. Войска: PRO E404/60 (126); Curry (1985), i, 201 (Table V), 310, 315–18, 328–9, ii, xiii, xx (App. II). Восстановление: 'Doc. negotiations', 141; BL Add. Chart. 12658. Финансы: Harriss (1986), 143–52; Beaurepaire (1859) [2], 83–100; Allmand (1983), 182–6; Curry (1988) [2], 151–3; HMC, Rep., iii, 180 (цитата).

(обратно)

864

Jurkowski et al., 96–100; Harriss (1986), 152–66; Parl. Rolls, xii, 106–7 [53].

(обратно)

865

См., в частности, Griffiths (1981), Ch. 7, 20. Paston Letters, i, 236 (цитата).

(обратно)

866

Myers (1938), 399, 402–4; Parl. Rolls, xii, 147 [56], и cf. [55].

(обратно)

867

Watts (1996), 242–3; Griffiths (1981), 284–6; Baldwin, 190–2. Эйскоу: ODNB, i, 524–5. Стаффорд: Rawcliffe, 19–21, 109, 114–15. Бомонт: ODNB, iv, 663–5. Об отношениях Саффолка с королевой: Dunn, 133–8.

(обратно)

868

Значение Мэна: McFarlane (1957) [1], 104; Massey (1987), 355–9; *Denifle (1897–9), i, 107–15. Анжуйцы: Lecoy (1875), i, 131–2, *ii, 258–9; HMC, Rep., iii, 280.

(обратно)

869

Foed., xi, 86–7; L&P, i, 89–91, 97–102, 155–7. O Пресиньи: *Escouchy, Chron., iii, 318.

(обратно)

870

L&P, i, 103–23, 157–9.

(обратно)

871

L&P, i, 128–48. Commynes, Mém., i, 131.

(обратно)

872

Генрих VI: L&P, i, 145; Parl. Rolls, xi, 471 [23]; Foed., xi, 172–4. Moлейнс: BN Fr. 18442, fol. 173; BN Coll. Moreau 706, fol. 237–239vo; Foed., xi, 97–100, 101–3; BN Fr. 18442, fol. 173; Héraut Berry, Chron., 275.

(обратно)

873

Gruel, Chron., 187; Escouchy, Chron., i, 68–9; Beaucourt, iii, 291–3, iv, 101–4. Cf Gaussin, 105, 110 о удалении из Совета.

(обратно)

874

Parl. Rolls, xi, 398 [11]; BN Fr. 26067/4117 (Возвращение Йорка); L&P, i, 161–2, 166–7; Foed., xi, 101–3; *Lecoy (1875), 258–9.

(обратно)

875

Foed., xi, 108–14, 122, 172–4; L&P, ii, 639–42.

(обратно)

876

BN Fr. 26075/5486 (переназначение); John Vale's Book, 180–2; Whethamstede, Reg., i, 160; Basin, Hist., ii, 64–6; PRO E404/63 (11) (Маркиз Дорсет). Ху: BN Fr. n.a. 1482/179; Curry (1985), 324–30.

(обратно)

877

La Borderie, iv, 315; Cartul. Rays, i, 203–10, 228–36, 256–7; Preuves Bretagne, ii, cols. 1362, 1380, 1407–8; Le Baud, Comp., 513.

(обратно)

878

Preuves Bretagne, ii, 1380–1, 1382, 1386–8, 1391–2, 1398, 1400–1; PRO E403/759, m. 6 (16 ноября) (герольд); Le Baud, Comp., 513–14. Крепости Жиля: La Borderie iv, 319.

(обратно)

879

Lecoy (1875), ii, 256; Grands traités, 163; Preuves Bretagne, ii, 1373, 1399–1404, 1407–8; Cartul. Rays, i, 227–8; Le Baud, Comp., 513–14; Gruel, Chron., 191–3; Héraut Berry, Chron., 277; Escouchy, Chron., i, 97–8.

(обратно)

880

Foed., xi, 138–9, 152–3; Chaplais, Dipl. Practice, 810; *Escouchy, Chron., iii, 158–61; BN Clair. 307, pp. 57–61.

(обратно)

881

Foed., xi, 172–4; HMC, Rep., iii, 280. Йорк: Johnson, 47–8, 70; Massey (1987), 170–1. Владения Йорка: Baume (1991), 39–40, 41–3. Глостер: Whethamstede, Reg., i, 178–9; English Chron., 65–6; Benet, 'Chron.', 192; Foed., xi, 178–9.

(обратно)

882

English Chron., 65. Cf. Parl. Rolls, xii, 104 [47]; Rot. Parl., v, 226, 335; CCR 1441–7, 417–18, 453–5, 465–6; PRO C81/1370/41 (место проведения); Brut, ii, 513.

(обратно)

883

*English Chron. (Дэвис), 116–18; Brut, ii, 512–13; Gregory, 'Chron.', 188; English Chron., 65–6; Benet, 'Chron.', 192–3; Bale, 'Chron.', 121–2; Chrons. London, 157–8.

(обратно)

884

Foed., xi, 151–5, 160–2, 163–8; PRO E30/509. Любопытство: BN Fr. 32511, fol. 114vo.

(обратно)

885

Benet, 'Chron.', 193; Foed., xi, 172–4, 175–6; Paston Letters (G), i, 107–8; L&P, ii, 684–5.

(обратно)

886

Посольство: L&P, ii, 638–43, 693, 696–9, 700–2; Foed., xi, 182–4, xi, 193 (объявление перемирия). Совет, явка: M. K. Jones (1983), 199. Йорк: PRO E101/71/4 (920, 921); Gregory, 'Chron.', 189, 195. Cf. *Kingsford (1913), 360–1.

(обратно)

887

L&P, ii, 598–603, 692–6, 704–10. Компенсация: Paston Letters (G), i, 107–8; BN Fr. 26077/5834; BL Add. MSS 11509, fols.20–20vo. O Мадефорде: ODNB, xxxix, 746–7.

(обратно)

888

Foed., xi, 189–91, 193 (продление); L&P, ii, 714–15 (art. 5). Другие задачи послов: PRO E101/323/14, 15.

(обратно)

889

L&P, ii, 361–8, 634–92.

(обратно)

890

L&P, i, 198–206, ii, 710–17; *Escouchy, Chron., iii, 175–8, 181–3; *Planchenault (1923), 198–202; Héraut Berry, Chron., 282; Foed., xi, 196–7.

(обратно)

891

*Escouchy, Chron., iii, 183–92; Héraut Berry, Chron., 281–2; Foed., xi, 204–6.

(обратно)

892

Паника: L&P, i, 482–3; E403/769, m. 14 (20 февраля). Посольство: L&P, i, 204, 207–8, ii, 717–18; Héraut Berry, Chron., 282; Foed., xi, 198–204, 206–11. Ле-Ман: Chronicle of St Vincent du Mans, cited in *Planchenault (1923), 195 n.3; Héraut Berry, Chron., 282–3. Отвод войск: PRO E404/64 (146). Возведение в герцоги: RDP, v, 259–60.

(обратно)

893

Ord., xiv, 1–5; Contamine (1972), 305, 313–15; Bonnault, 14; Parl. Rolls, xii, 54 [17].

(обратно)

894

Dubled, 557–60, 567–8, 578–80; Borrelli, iii, 358–63; Hall, 115, 118–22; 'Recouvrement', 372–4; Chartier, Chron., ii, 178.

(обратно)

895

Ord., xiii, 372–7, 414–20, 428–30, 444–52, 516–18; Doc. admin. financière, xiv — xvi, 13–16; Borrelli, iii, 579–80; Beaucourt, iii, 472, iv, 431.

(обратно)

896

Basin, Hist., ii, 66; PRO C76/130, mm. 14, 8; BL Add. MS 11509, fols. 39vo–40; PRO E404/64 (117); CPR 1446–52, 130–1. Прием: Beaurepaire (1859) [2], 99; M. K. Jones (1983), 218–19.

(обратно)

897

M. K. Jones (1989) [2], 116–18; M. K. Jones (1983), 209–10, 213–14, 222–5; Paston Letters (G), i, 105. Финансы: Beaurepaire (1859) [2], 98–9; Parl. Rolls, xii, 55 [17]; PRO E404/63 (11).

(обратно)

898

Parl. Rolls, xii, 54–5 [17] (Дата установлена по заявлению Боулерса о том, что срок перемирия составлял 14 месяцев).

(обратно)

899

Blondel, 'Reduct. Norm.', 7–9; Héraut Berry, Chron., 288; Chartier, Chron., ii, 60–3; 'Recouvrement', 239–40; Basin, Hist., ii, 70–4; Preuves Bretagne, ii, cols. 1467, 1475.

(обратно)

900

*Basin, Hist. (Q), iv, 320–1; Preuves Bretagne, ii, cols. 1397–8, 1412–27, 1438–9, 1478 (para. 18); L&P, i, 280–1.

(обратно)

901

Preuves Bretagne, ii, cols. 1430–6, 1439–41; L&P, i, 263; *Beaucourt, v, 439.

(обратно)

902

*Chron. Mont-St-M., i, 262, ii, 209; *Escouchy, Chron., iii, 132–3; BL Add. MS 11509, fol. 107 (военные беженцы); Beaucourt, iv, 311 (Мортен); L&P, i, 211–14.

(обратно)

903

L&P, i, 275–91; *Basin, Hist. (Q), iv, 293–310, 312–14, 338–41. Добыча: BL Add. MS 11509, fols. 70vo, 82–82vo; L&P, ii, 718.

(обратно)

904

Blondel, 'Reduct. Norm.', 22–5; *Escouchy, Chron., iii, 250–1; *Basin, Hist. (Q), iv, 326; L&P, i, 296; 'Recouvrement', 242–4; Preuves Bretagne, ii, col. 1485; Héraut Berry, Chron., 288; Chartier, Chron., ii, 61–2.

(обратно)

905

Preuves Bretagne, ii, cols. 1467, 1485, 1487; Escouchy, Chron., i, 160–2, *iii, 231–3; BL Add. MS 11508, fols. 46, 49.

(обратно)

906

Preuves Bretagne, ii, cols. 1456, 1475, 1476–7; BL Add. MS 11509, fols. 24; Blondel, 'Reduct. Norm.', 84 (цитата); Escouchy, Chron., i, 163–6, *iii, 365–6; Héraut Berry, Chron., 290–2; Chartier, Chron., ii, 69–71; 'Recouvrement', 245–50; Blondel, 'Reduct. Norm.', 26–30, 33; Cron. Norm., 102–5; Basin, Hist., ii, 82–6.

(обратно)

907

Штаты: BN Fr. n.a. 1482/191, 192; BL Add. Chart. 4064; BN Fr. 6200/119. Атаки: Basin, Hist., ii, 82–4; Blondel, 'Reduct. Norm.', 30–7, 80–2; Héraut Berry, Chron., 292–3, 298–9; Chartier, Chron., ii, 74–5; *Beaucourt, v, 439; Gruel, Chron., 197–8; Escouchy, Chron., i, 173.

(обратно)

908

Preuves Bretagne, ii, cols. 1451–10, 1474, 1492–7, 1501–6; Escouchy, Chron., i, 162–3. Раздел добычи: *Basin, Hist. (Q), iv, 325.

(обратно)

909

*Beaucourt, v, 439–40; Héraut Berry, Chron., 295–6; Chartier, Chron., ii, 80–2; 'Recouvrement', 257–9; Blondel, 'Reduct. Norm.', 55–9.

(обратно)

910

*Escouchy, Chron., iii, 245–51.

(обратно)

911

Waurin, Cron., v, 127; L&P, ii, 719–20; Preuves Bretagne, ii, cols. 1466, 1451–4; *Escouchy, Chron., iii, 249–50; Worcester, Boke of Noblesse, 5.

(обратно)

912

Граница: CPR 1446–52, 228; PPC, vi, 65–6; Cal. Doc. Scot., v, no. 1059; Bale, 'Chron.', 123–4; Auchinleck Chron., 18–19, 27, 39; Foed., xi, 232. Старый союз: BN Lat. 10187/10; AN J678/28, J1039; 'Rôles de dépenses', 127–9.

(обратно)

913

Parl. Rolls, xii, 45–7 [11, 13]; PRO E404/65 (126, 130); E403/773, mm. 15–16 (7 апреля); *Myers (1978), 82; Myers (1938), 402–4; Bale, 'Chron.', 125.

(обратно)

914

L&P, ii, 723–30.

(обратно)

915

Субсидии: PRO E403/775, m. 9 (29 июля) (субсидии). Займы: PRO E401/810, mm. 12–13 (21–29 июля); E404/65 (221, 223, 249); PPC, v, 86–7; CPR 1446–52, 268. Наем войск: BL Add. MS 11509, fol. 61vo; PRO E101/54/11; E404/65 (225), E404/66 (12–22, 27).

(обратно)

916

Дюнуа: Ord., xiv, 59–61; *Vallet de Viriville (1862–3), iii, 167n. Эвр: Héraut Berry, Chron., 296; Chartier, Chron., ii, 83, 85–6 (2.500 человек из Эврё 8 августа и 800 человек под командованием Флорана д'Илье из Вернёя в тот же день.). Пикардия, Ко: Blondel, 'Reduct. Norm.', 70; *Beaucourt, iv, 440–1; Héraut Berry, Chron., 297; Escouchy, Chron., i, 188–9, 190. Алансон: Chartier, Chron., ii, 174–5; 'Recouvrement', 263. Бретань: Héraut Berry, Chron., 304–5; Chartier, Chron., ii, 122–3.

(обратно)

917

BL Add. MS 11509, fol. 76vo (Передвижения Толбота); *Beaucourt, v, 440–1; Héraut Berry, Chron., 296–7; Chartier, Chron., ii, 82–3, 92, 93; 'Recouvrement', 260–1; Blondel, 'Reduct. Norm.', 61–5; Basin, Hist., ii, 88–90; Escouchy, Chron., i, 190 (нападение на Руан).

(обратно)

918

*Beaucourt, v, 441–2; Basin, Hist., ii, 92–4; *Escouchy, Chron., iii, 354–8; Blondel, 'Reduct. Norm.', 69–5; Héraut Berry, Chron., 297–8; Chartier,Chron., ii, 86–7; Basin, Hist., ii, 94; BL Add. MS 11509, fols. 76vo–77; Bueil, Jouvencel, ii, 147–8; Paston Letters (G), i, 105.

(обратно)

919

BN Fr. 26079/6146; *Beaucourt, v, 442; L&P, ii, 620–1; Blondel, 'Reduct. Norm.', 76–9; Basin, Hist., ii, 96–104; 'Recouvrement', 266–7; Ord., xiv, 61–4; Héraut Berry, Chron., 299–300. Базен французский советник: *Basin, Hist. (Q), iv, 191–2.

(обратно)

920

Basin, Hist., ii, 104–10. Шартр: AC Mantes BB5, fol. 27.

(обратно)

921

AC Mantes BB5, fols. 27–28vo; *Beaucourt, v, 442–4; Héraut Berry, Chron., 301–2, 305–6; Chartier, Chron., ii, 95–101, 103–8, 116–19 (называя его Джоном Хауэллом); Blondel, 'Reduct. Norm.', 85–7, 89–91, 95; BN Fr. 20585, fol. 32 (Вернон); 'Recouvrement', 277; BL Add. Chart. 4069.

(обратно)

922

Basin, Hist., ii, 90–4; AC Mantes BB5, fols. 27vo–28.

(обратно)

923

Héraut Berry, Chron., 303, 311–13; Chartier, Chron., ii, 116, 119–21, 177; *Beaucourt, v, 442–3; Blondel, 'Reduct. Norm.', 91–2; Escouchy, Chron., i, 197; 'Recouvrement', 271–2, 290–1.

(обратно)

924

Preuves Bretagne, ii, col. 1513; *Beaucourt, v, 443, 444; Héraut Berry, Chron., 304–5; Chartier, Chron., 122–6; Chron. Mont-St-M., i, 47–52, *226; Escouchy, Chron., i, 199–204; Blondel, 'Reduct. Norm.', 97–122.

(обратно)

925

Chave, 149–55; Héraut Berry, Chron., 306, 308–9; Chartier, Chron., ii, 121, 126–7, 131–2; Escouchy, Chron., i, 206, 209–10; *Beaucourt, v, 443–4.

(обратно)

926

Саффолк: Watts (1996), 242–6; Bale, 'Chron.', 125. Совет: PRO E403/773, m. 8 (29 июля); Benet, 'Chron.', 196. Армия: PRO E404/66 (12–22, 28); E101/71/3 (924–7); CPR 1446–52, 317; CPR 1446–52, 317–18. Ламли: Harriss (1986), 169. Парламент: CCR 1447–54, 160–2. Займы: CPR 1446–52, 297–9; Bale, 'Chron.', 126; Griffiths (1981), 391, 399 n.81; Steel, 233; PRO E403/777, mm. 3–4 (7 ноября).

(обратно)

927

*Beaucourt, v, 444; AN Coll. Lenoir xxviii, 205 (разгромленные гарнизоны); Escouchy, Chron., i, 211–14, *iii, 383 (контакты с французами); Basin, Hist., ii, 116; Héraut Berry, Chron., 313–14; Chartier, Chron., ii, 137–40; Blondel, "Reduct. Norm.", 130–33; "Annales angl.", 765; "Recouvrement", 292–3; Топография: см. план в Sumption, iv, 585.

(обратно)

928

Héraut Berry, Chron., 314–16; Chartier, Chron., ii, 140–3; Blondel, 'Reduct. Norm.', 133–8; Basin, Hist., ii, 116–18; Waurin, Cron., v, 140–1; 'Recouvrement', 293–6; Escouchy, Chron., i, 214–17, *iii, 385 (Монипенни).

(обратно)

929

Héraut Berry, Chron., 316–21; Beaurepaire (1880–3), 351–4; Chartier, Chron., ii, 144–57; Siège de Rouen, 4–14; BN Fr. 4054, fols. 140vo, 150vo–151; Escouchy, Chron., i, 219–20, *iii, 358–64; Basin, Hist., ii, 118–24; Blondel. 'Reduct. Norm.', 143–52. O Русселе: Fasti, ii, 127–9; Proc. C, ii, 422.

(обратно)

930

Paston Letters (G), i, 105–6.

(обратно)

931

Héraut Berry, Chron., 322–8; Chartier, Chron., ii, 60–71, 158–9; Blondel, 'Reduct. Norm.', 156–63; 'Recouvrement', 309–20.

(обратно)

932

Ле-Кротуа: Huguet, 364–71; PRO C76/132, m. 7; E403/777, m. 1 (1 октября) (усиление). Жизор: BL Add. MS 11509, fols. 5vo, 10vo–11; Héraut Berry, Chron., 310–1; Chartier, Chron., ii, 135–6, 159; Escouchy, Chron., i, 210; BN Clair. 152/80. O Мербери: PRO E101/50/1, m. 1 (служба в 1421 году); AN JJ162/362, 175/225, 231 и BN Fr. 26284/250 (земли); Gall. Reg., vi, no. 22527. Его сын: Escouchy, Chron., i, 210, *iii, 380, 387; BN Clair. 123/539.

(обратно)

933

Chartier, Chron., ii, 102–3, 172–4; *Escouchy, Chron., iii, 374; L&P, i, 291–6; *Basin, Hist. (Q), iv, 306; Chron. Mont-St-M., i, 52–3; Héraut Berry, Chron., 329–30; Blondel, 'Reduct. Norm.', 155–6; Gruel, Chron., 200–1; Bossuat (1936), 345 (платеж, но я не нашел подтверждающего источника), 346–75.

(обратно)

934

Héraut Berry, Chron., 322–3; Chartier, Chron., i, 171–2, 188. 'Дебил': Paston Letters (G), i, 106.

(обратно)

935

Шато-Гайяр: BL Add. MS 11509, fol. 5vo, 11; 'Recouvrement', 322; Héraut Berry, Chron., 309–10, 330. О бастарде Сомерсете: Marshall, 111–12. Арфлёр: Héraut Berry, Chron., 328–9; Chartier, Chron., ii, 176–80; Blondel, 'Reduct. Norm.', 163–5; 'Recouvrement', 322–4.

(обратно)

936

Экспедиция: 'Annales angl.', 765; PRO E404/66 (92), E28.79 (63). Численность: PRO E403/777, mm. 3–4. O Кириэлле: HoC 1422–61, v, 138–40; Marshall, 138–9, 290–4. Авансы: PRO E403/777, mm. 3–4 (7 ноября). Отмена: Parl. Rolls, xii, 77; Whethamstede, Reg., i, 248–9; Wolffe (1958), 593.

(обратно)

937

Парламент: Parl. Rolls, xii, 147–9 [56]; 'Annales angl.', 766. О Тейлбое: Virgoe (1964), 321–5. Moлейнс: Foed., xi, 255–6.

(обратно)

938

Войска: Bale, 'Chron.', 128. Займы: Steel, 233; PRO E403/777, m. 6 (11 декабря); Foed., xi, 259; Virgoe (1964), 187–8. Анжер: Giles's Chron., iv, 38; Political Poems, ii, 230 (цитата). Moлейнс: Benet, 'Chron.', 196; English Chron., 67; 'Annales angl.', 766; Aeneas Silvius Piccolomini, 'De Europa', in Opera (1551), 443; John Vale's Book, 186–7. Зачинщики: I. M. W. Harvey (1991), 64–7; Virgoe (1964), *192–3, 195–201, 199–201. Плакаты и т.п.: Political Poems, ii, 221–42.

(обратно)

939

Напряженность: PRO PSO1/17 (876, 879); Bale, 'Chron.', 127; City of London Journal, cited in Virgoe (1964), 194. Parlt: Parl. Rolls, xii, 83, 92–4 [10, 14–17]; Political Poems, ii, 224 ('лиса').

(обратно)

940

Parl. Rolls, xii, 94–5 [18–49]; HMC, Rep., iii, 179–80; 'Annales angl.', 766.

(обратно)

941

Parl. Rolls, xii, 83–4, 105–6 [11, 50–2]; 'Annales angl.', 767; Benet, 'Chron.', 198; Bale, 'Chron.', 129; CPR 1446–52, 320; L&P, i, 515–16; Virgoe (1964), 202.

(обратно)

942

Налог: Gascoigne, Loci, 189–90; Political Poems, ii, 230; Parl. Rolls, xii, 43 [8], 47 [13]; PRO E401/814 (19 ноября) (значительные поступления в феврале и начале марта). Армия: PRO E403/777, mm. 3–4, 12, 13–14 (7 ноября, 9 марта); E28/79 (63).

(обратно)

943

Héraut Berry, Chron., 331–3; Chartier, Chron., ii, 174–6, 188–9; 'Recouvrement', 327–8; Chron. Mont-St-M., i, 55. Финансы: BN Fr. 26079/6185; BN Fr. 6200/119; *Hunger (1912), PJ nos. 38, 45–7.

(обратно)

944

Blondel, 'Reduct. Norm.', 230–1; L&P, ii, 630–1.

(обратно)

945

Beaucourt, v, 338, 341–2; BN Fr. 6200/119; *Caillet (1909) [2], 501; *Cosneau (1886), 626–8; 'Doc. Prégent de Coëtivy', 54–5. Кириэлл: BN Fr. n.a. 7630, fols. 255–1577vo.

(обратно)

946

*Chron. Mont-St-M., ii, 225–6; Héraut Berry, Chron., 333; Chartier, Chron., ii, 189–90; *Triger (1886), 168–9; Escouchy, Chron., i, 278–9, 285; Basin, Hist., ii, 136–8; Blondel, 'Reduct. Norm.', 176–7.

(обратно)

947

Chron. Mont-St-M., i, 56, *ii, 225–6; Héraut Berry, Chron., 333–4; Chartier, Chron., ii, 191–2; Escouchy, Chron., i, 276–8, 285; Basin, Hist., ii, 136; Blondel, 'Reduct. Norm.', 171–7. O Энтвистле: Chron. Mont-St-M., i, *20, 49, 169–70; Allmand (1983), 66–8. Критика: L&P, ii, 595. Численность армии графа Клермонского: Callu-Turiaf, 'Documents', 278. Ришмон: Escouchy, Chron., i, 279–80; Gruel, Chron., 203–4; Chartier Chron., ii, 195 (численность его армии).

(обратно)

948

Бокаж (фр. Bocage) — тип культурного ландшафта и регион с данным типом ландшафта, где пастбища, поля и луга отделены друг от друга и окружены земляными насыпями, увенчанными живой изгородью, рядами деревьев, лесопосадками или полеском (Примечание переводчика).

(обратно)

949

Callu-Turiaf, 'Documents', 277–8; Chron. Mont-St-M.êe, i, 56; Héraut Berry, Chron., 335; Chartier, Chron., ii, 193; Blondel, 'Reduct. Norm.', 177–81; Gruel, Chron., 204–5.

(обратно)

950

Льюис Глин Коти (валл. Lewys Glyn Cothi; также известен как Лли́велин и Глин, валл. Llywelyn y Glyn; около 1425–1490) — валлийский поэт, автор многочисленных стихотворений на валлийском языке (Примечание переводчика).

(обратно)

951

Старые счета должны быть пересмотрены в свете документов, опубликованных в 1966 году Callu-Turiaf, 'Documents', 278–80 (Отчет Коэтиви, написанный вечером в день сражения, и краткое изложение Карлом VII докладов графа Клермонского и Ришмона, ныне утраченные, за исключением фрагментов в *Delisle (1867), i, 273 n.2); Preuves Bretagne, ii, col. 1521 (Более краткий отчет Коэтиви в частном письме); Héraut Berry, Chron., 335–8; Chartier, Chron., ii, 193–200; Escouchy, Chron., i, 282–6; Gruel, Chron., 205–8; Basin, Hist., ii, 138–42; Blondel, 'Reduct. Norm.', 186–92; 'Recouvrement', 333–8; H. T. Evans, 60.

(обратно)

952

Parl. Rolls, xii, 83–7, 106–45 [11–12, 53]; Paston Letters, ii, 35–7; CPR 1446–52, 583; Virgoe (1982), 129.

(обратно)

953

Paston Letters, ii, 35–6; *Virgoe (1965), 501–2. Cf. Bale, 'Chron.', 129; English Chron., 71; Gregory, 'Chron.', 189–90; Benet, 'Chron.', 198; Brut, ii, 517. O Николасe: CPR 1446–52, 380, 470.

(обратно)

954

I. M. W. Harvey (1991), 75–80; English Chron., 67–8.

(обратно)

955

*I. M. W. Harvey (1991), 186–91; John Vale's Book, 186–7.

(обратно)

956

Мидлендс (Midlands) — территория Англии, охватывающая ее центральную часть вокруг города Бирмингем (Примечание переводчика).

(обратно)

957

Bale, 'Chron.', 131–2; Gregory, 'Chron.', 190–1; Benet, 'Chron.', 199; English Chron., 68; 'Short English Chron.', 67; I. M. W. Harvey (1991), 84–6; Barron (1970), 485–93.

(обратно)

958

Эйскоу: I. M. W. Harvey (1991), 121–5; Benet, 'Chron.', 199; English Chron., 67. Глостер: *Kingsford (1913), 355–6; Лондон: Bale, 'Chron.', 132–3; Gregory, 'Chron.', 191–3; Benet, 'Chron.', 199–201; English Chron., 69–70; 'Short English Chron.', 67–8; I. M. W. Harvey (1991), 91–3; Barron (1970), 493–518.

(обратно)

959

Gregory, 'Chron.', 193–4; Bale, 'Chron.', 133–4; Benet, 'Chron.', 201–2; 'Short English Chron.', 68; I. M. W. Harvey (1991), 95–100; Barron (1970), 522–30.

(обратно)

960

Gruel, Chron., 208–10; Preuves Bretagne, ii, cols. 1445–6, 1520; 'Recouvrement', 340, 347, 350; Escouchy, Chron., i, 278, 291–2, 311–12 (без учета около 6.000 вольных стрелков); Chartier, Chron., ii, 190, 201–4, 211–13, 215–17; Cosneau (1886), 635–6; Héraut Berry, Chron., 338–42; L&P, ii, 626. On Chiswall: BN Clair. 152, p. 3779 (с правильной версией его имени); BN Fr. 25767/100, 2576, 7/139, 25769/470, 570, 25772/1041, 25774/1251, 25777/1758, 25778/1809; *Chron. Mont-St-M., i, 307; Poli (Preuves), nos. 1283, 1342, 1356. Cf. Contamine (1972), 313–14.

(обратно)

961

Héraut Berry, Chron., 339–40; Chartier, Chron., ii, 202, 204–11; Blondel, 'Reduct. Norm.', 228–30; Gregory, 'Chron.', 193. Оборона: Neveux (1996), 45–7, 186.

(обратно)

962

L&P, ii, 595–7, 631–2; Chartier, Chron., ii, 214–16, 219; Basin, Hist., ii, 144, 148; Héraut Berry, Chron., 342–4. Работы 1430-х годов: R. Jones (1994), i, 179–80, 246–55, ii, 48–9. Население: J.-M. Laurence, 'La population de Caen, XIe — XVe siècles', Annales de Normandie, xlix (1999), 115 at 129–32.

(обратно)

963

План высадки: *Contamine (2015) [1], 44; *Valois (1888), 267; L&P, i, 334–6, 346–51. Падение города: Héraut Berry, Chron., 344–8; Chartier, Chron., ii, 214–22; L&P, ii, 631–2; Escouchy, Chron., i, 306–13; Basin, Hist., ii, 142–8; Blondel, 'Reduct. Norm.', 233–9, 242–4. Условия: *Hunger (1912), PJ nos. 40–1. Мины, артиллерия: *Cosneau (1886), 636–7; *Hunger (1912), PJ no. 34–5, 43.

(обратно)

964

О Жаке Кёре подробнее см. Плешкова С.Л. "К истории купеческого капитала во Франции в XV в." (Примечание переводчика).

(обратно)

965

Escouchy, Chron., i, 281, 286; Chastellain, Oeuvres, vii 92; Chartier, Chron., ii, 167; Basin, Hist., ii, 150–4; Dauvet, Journ., 11, 20; Beaucourt, v, 429; Mollat (1988), Ch. 9.

(обратно)

966

Héraut Berry, Chron., 348–51; Chartier, Chron., ii, 223–8; Blondel, 'Reduct. Norm.', 248–52; L&P, ii, 633, 735–42. Оборона Донфрона: Chave, 149–50.

(обратно)

967

*Cosneau (1886), 637–9; Héraut Berry, Chron., 351–2; Chartier, Chron., ii, 231–3; Gruel, Chron., 213–14; 'Recouvrement', 361, 365–6; Blondel, 'Reduct. Norm.', 252, 254–9. Топография: Plaisse (1989), 23–45. Гауэр: HoC 1422–61, iv, 617–19. Земли: *Escouchy, Chron., iii, 368. Гарнизон: Curry (1985), ii, p. xiv.

(обратно)

968

Помощь Шербуру: PRO E404/67 (115, 201); CPR 1446–52, 388; L&P, i, 520–1; Benet, 'Chron.', 202. Капитуляция: *Cosneau (1886), 640–2; Delisle (1875), 213–17; Paston Letters, ii, 42. Подарок Гауэра: Masson, 53.

(обратно)

969

Worcester, Boke of Noblesse, 48, 74 (cf. L&P, ii, 718–22); Héraut Berry, Chron., 354–7; Waurin, Cron., v, 162.

(обратно)

970

Ambühl (2019), 194–9.

(обратно)

971

Doc. et recherches, iii, 33–5, 67–9, iv, 28; Proc. N., iii, 605–12; Vale (1974), 60–9.

(обратно)

972

Basin, Hist., ii, 106; Désert, 108.

(обратно)

973

Boüard, 53; Prosser, 81–8, 128–45; *Allmand (1981), 155–7; L&P, i, 342; Masselin, Journ., 554; 'Chronique des ducs d'Alençon', in Proc. Alençon, 206–7.

(обратно)

974

Компьенский ордонанс: Ord., xiv, 102–6; Allmand (1976), 348–53, (1981), 151–2, *159 n.36; Prosser, 27–59. Упадок доходов: Massey (1987), 339–44; Deville, 205–7; Morandière, 381–2.

(обратно)

975

Allmand (1983), 80 n.119; BN Fr. 25767/218 (Мартин); CPR 1446–52, 419; Proc. Alençon, 35–6, 103, 110 (Фермен).

(обратно)

976

PRO E404/66 (205), E404/67 (23, 32, 55), E28/80 (83); Bale, 'Chron.', 134–5; Benet, 'Chron.', 202. Кан: McFarlane (1973), 27.

(обратно)

977

Кодбек: M. Callias Bey et al., 280, 281, 284. Гауэр: HoC 1422–61, iv, 618–19. Гоф: Gregory, 'Chron.', 193. Джеймс: PRO E101/51/2, m. 40; CPR 1446–52, 470. Кейтсби: L&P, ii, 633. Петиция: Curry (2009), 212–13.

(обратно)

978

BL Add. MS 11509, fols. 20–20vo, 21vo–22; Letters of Margaret of Anjou, 119; M. K. Jones (1983), 214–16; L&P, ii, 598–603; cf. Marshall, 153.

(обратно)

979

Ленфан: *Escouchy, Chron., iii, 200–1, 216–18, 232, 235, 237, 238, 244, 248; Preuves Bretagne, ii, 1461; L&P, i, 243; PRO E403/786, m. 1 (28 октября). Галле: Favier (1974), 421; Allmand (1983), 145; *Basin, Hist. (Q), iv, 341, 345; L&P, i, 249–50; PRO E404/67 (137); Proc. Alençon, 120–1, 131. Вульре: Parl. Rolls, xii, 185 [16]. Другие: PRO E404/67 (138); PRO E403/779, m. 1 (16 апреля); E404/67 (139).

(обратно)

980

Parl. Rolls, xii, 54–5 [17]; Paston Letters, ii, 41; Foed., xi, 276. Общественный порядок: I. M. W. Harvey (1991), 120–1, 129–30, 133–51.

(обратно)

981

Письма: CCR 1447–54, 225–7. Герцог Йорк: Johnson, 78; *Griffiths (1975), 203; John Vale's Book, 185–7, 189–90. Последовательность "законопроектов" Йорка и ответов Генриха VI приведена в 186; Johnson, 104–5; Hicks (1999); I. M. W. Harvey (1991), 116–17; Paston Letters, ii, 47, 49–51, 55; Bale, 'Chron.', 137.

(обратно)

982

Bale, 'Chron.', 136–7; Benet, 'Chron.', 203; Hanserecesse, iii, 506–9, 511; *Parl. Rolls, xii, 207–8).

(обратно)

983

Bale, 'Chron.', 137; John Vale's Book, 187–8; Parl. Rolls, xii, 184–6 [16]; *Kingsford (1913), 372; Johnson, 88–9; I. M. W. Harvey (1991), 91–2, 165.

(обратно)

984

Bale, 'Chron.', 137–8; Benet, 'Chron.', 203–4; Gregory, 'Chron.', 195–6 (цитата). Олдхолл: *Kempe, 140–4.

(обратно)

985

Коньяк: Chartier, Chron., ii, 74–5. Бонвиль: CPR 1446–52, 89, 138, 187, 191–2, 298, 380. Шортхоз: PRO C61/124, m. 15; C61/125, m. 15; C61/134, m. 8; C61/132, m. 7; Tarneau, 'Chron.', 228. Шпионы: *Escouchy, Chron., iii, 387; BN Fr. 32511, fol. 143.

(обратно)

986

Héraut Berry, Chron., 306–8, 330–1; Chartier, Chron., ii, 127–30, 186–7; Leseur, Hist., i, 46–104, *52 n.2; PRO C61/140, m. 9; Foed., xi, 243–4. Спикер: Parl. Rolls, viii, 354 [57]. Подкрепление: PRO E364/91, mm. 12–14).

(обратно)

987

Cartul. St-Seurin, xxvii; Vale (1970), 141; PRO E403/779, m. 6 (12 июня); E403/784, m. 14 (9 августа); C61/138, mm. 14, 12; Bale, 'Chron.', 157; CPR 1446–52, 389. Вудвилл: ODNB, lx, 227–8.

(обратно)

988

CPR 1446–52, 385, 389; PRO E404/67 (19); C61/138, mm. 15, 14, 13, 12, 11, 10, 9 (охранные грамоты). Анархия: Cherry, 126–32; Storey (1966), 88–90. Налог: Parl. Rolls, xii, 173–5 [7]; CCR 1447–54, 252–3; CFR 1445–52, 207–8, 223–5; Virgoe (1982), 131–2, esp. 132 n.45; *Harrod, 75–6; Jurkowski et al., 102–3.

(обратно)

989

Нормандия: Escouchy, Chron., i, 317–18; BN Fr. 26080/6304–6, 6319; Boüard, 53. Пентьевр, Сентрай: Héraut Berry, Chron., 353, 357–8; Chartier, Chron., ii, 240–1; Escouchy, Chron., i, 318, 322, *iii, 372. Лe Бурсье: BN PO 474 (Бурсье); *Daumet (1898), 245–8.

(обратно)

990

Chartier, Chron., ii, 241–3; PRO E364/91, mm. 12–14; Ord., xiv, 109–14; C61/138, m. 8; Escouchy, Chron., i, 322–4; Héraut Berry, Chron., 358–60; Chartier, Chron., ii, 246–8; AHG, iii, 462.

(обратно)

991

Слухи: Hanserecesse, iii, 511. Кент: I. M. W. Harvey (1991), 95; Gregory, 'Chron.', 196–7; Benet, 'Chron.', 205.

(обратно)

992

I. M. W. Harvey (1991), 95–6, 97–8; 'Annales angl.', 770; Benet, 'Chron.', 204–5; Chrons. London (Nicolas), 137; Kempe, 140.

(обратно)

993

Плимут: Benet, 'Chron.', 205; CPR 1446–52, 414, 437, 438, 439, 444, 456–7, 472, 478, 515; Bale, 'Chron.', 157; PRO E159/230, m. 23d. Займы: PRO E404/69 (68); Virgoe (1982), 132. Бидо: PRO E404/67 (135).

(обратно)

994

Флот: *Daumet (1898), 239–48; Delisle, 'Lettre', 379–80; Leseur, Hist., i, 213. Талья: Thomas (1879), i, 270–1; BN Fr. 26080/6335. Разведка: Escouchy, Chron., i, 324; Beaucourt, v, 40 n.1; BN Fr. 32511, fol. 142vo–143; Delisle, 'Lettre', 379.

(обратно)

995

Армии: Héraut Berry, Chron., 373–4; Chartier, Chron., ii, 249, 305–9; Héraut Berry, Chron., 360; Leseur, Hist., i, 113; Delisle, 'Lettre', 379–80. Арманьяк, Альбре: BN Doat 218, fol. 176–177vo; Fr. 5909, fol. 181–181vo.

(обратно)

996

*Delisle, 'Lettre', 378; Chartier, Chron., ii, 186, 254–5. Свиллингтон: PRO C61/132, mm. 11, 5, C61/133, m. 5; E364/91, mm. 12–14.

(обратно)

997

Héraut Berry, Chron., 360–3; Chartier, Chron., ii, 249–59; Delisle, 'Lettre', 378; Escouchy, Chron., i, 329–34; PRO C61/139, m. 1 (бомбардировка).

(обратно)

998

Chartier, Chron., ii, 259–64, 267–75, iii, 49; Héraut Berry, Chron., 363, 363–4, 365; Ord., xiv, 155–7, 166–7; Escouchy, Chron., i, 335. Монферран: Chartier, Chron., ii, 256, 259–61, C61/139, m. 1 (цитата); PRO C61/137, m. 2 (брак).

(обратно)

999

Chartier, Chron., ii, 265–6, 268; *Gebelin, 406; Héraut Berry, Chron., 364; Leseur, Hist., i, 115–21; Ord., xiv, 134–7; AHG, x, 185.

(обратно)

1000

Escouchy, Chron., i, 337–9; Chartier, Chron., ii, 266, 276–9, 304; Héraut Berry, 366–8; Ord., xiv, 139–45, 158–61. O Анжевине: Boutruche (1963), 374. O Берлане: Fasti, xiii, 203–13.

(обратно)

1001

*Gebelin, 406–9; Héraut Berry, Chron., 368–73; Escouchy, Chron., i, 356–60.

(обратно)

1002

Байонна: *Escouchy, Chron., iii, 399; 'Anales de Vizcaya', 180. Корабли: E101/54/14. Финансы: Vale (1970), 138–41, 234 (Table 3). Драгоценности: CPR 1446–52, 455–6; Steel, 237–8.

(обратно)

1003

Кале: BL Add. MS 48031, fol. 28vo (Миланский посол [Dispatches, i, 33], по-видимому, неправильно понял ситуацию); Bale, 'Chron.', 138; CPR 1446–52, 480; PPC, vi, 112–13; PRO C76/133, m. 6; E404/67 (220); E159/231 (Пасха), m. 2; E101/195/1; BL Add. MS 48031, fol. 28vo.

(обратно)

1004

Héraut Berry, Chron., 375–83; Chartier, Chron., ii, 313–23; Escouchy, Chron., i, 361–7, *iii, 397–400.

(обратно)

1005

Монферран: Ord., xiv, 137–9. Дюрфор: Doc. Durfort, ii, nos. 1565, 1567–9, 1577. Грайи: Chartier, Chron., ii, 291–8; Courteault, 154–5; PRO C61/138, mm. 3, 2. О них: Reg. Garter, i, 135 (граф де Лонгвиль и граф Кендал); GEC, vii, 108–9.

(обратно)

1006

PRO C61/138, mm. 6, 5, 4; C61/140, mm. 9, 8, 7, 6, 2; C61/141, mm. 6, 5, 2. Пей дю Таста: PRO E404/67 (121); C61/139, m. 5; C61/140, m. 8; C61/141, m. 1; CPR 1452–61, 152; Cartul. St-Seurin, xxvii. Шортхоз: PRO C61/139, m. 6; BN Fr. 32511, fol. 154; Ord., xiv, 143 (art. 24). Рокли: Ribadieu, 259, 261.

(обратно)

1007

Dispatches, i, 33. Cf. Carteggi (Франция), i, 18, 28 (герцогу Миланскому). Вильедье: Beaucourt, v, 76.

(обратно)

1008

PPC, vi, 119; CPR 1446–52, 477, 480, 512–13, 537, 540; Paston Letters, ii, 79; L&P, ii, 477–8; Dispatches, i, 33.

(обратно)

1009

Benet, 'Chron.', 205; Bekynton, Corr., i, 266–7; Orig. Letters, Ser. I, i, 11; PPC, vi, 90–2; Johnson, 100, 108–10; Cherry, 131–2; Storey (1966), 90–2.

(обратно)

1010

PRO E28/82 (9) (Большой Совет); CPR 1446–52, 512–13; *Kingsford (1913), 297–8, 373; Benet, 'Chron.', 206–7; Six Town Chrons., 107; English Chron., 71; Giles's Chron., iv, 43; Paston Letters (G), i, 103–8; CCR 1447–54, 327, 334; John Vale's Book, 193–4; 'Hist. Croyland', 529; Johnson, 115–915–19. Капитан Кале: PRO C76/134, m. 17 (21 сентября).

(обратно)

1011

Ilardi, 131–7; Beaucourt, v, 161–72. Толбот: PRO E404/68 (138, 144, 145, 149, 156); E403/788, mm. 4, 5 (14, 18 July). Камойс: PRO C61/139, m. 3.

(обратно)

1012

PRO C61/138, mm. 3, 2; AHG, xii, 343; BN Fr. 6963, fol. 27; Chartier, Chron., ii, 330–1; Basin, Hist., ii, 184; Vale (1970), 129–31.

(обратно)

1013

Gall. Reg., iii, nos. 13394, 13462; Chartier, Chron., ii, 305, 322; Basin, Hist., ii, 176–84; Fasti, xiii, 210–11, 218 (Архиепископ); BN Fr. 6963, fols. 26, 28 (Бернар Жоржи).

(обратно)

1014

Толбот: Political Poems, ii, 222; Chartier, Chron., iii, 5. Компания: CPR 1452–61, 78, 108; PRO E404/68 (138, 144, 145, 149, 156); E403/788, mm. 4, 5 (14, 18 июля); PPC, vi, 120. Джерси: PRO E404/68 (138); Ancient Petitions (I. de la Manche), 89–90. Отряд Клифтона размещался в Дувре (CPR 1452–61, 583–4), а отплыл из Плимута, что позволяет предположить, что он прибыл из Кале. Трем капитанам были выплачены авансы в размере 3.300 фунтов стерлингов (666 фунтов стерлингов на 1.000 человек): PRO E403/788, mm. 4, 5 (14, 18 июля).

(обратно)

1015

Субсидии: PRO C61/138, mm. 5, 3–1, C61/139, mm. 8–6. Сенешаль: PRO C61/139, m. 6. Задержка: PRO E403/788, m. 6 (4 августа); Benet, 'Chron.', 208. Нормандия: BL Add. Chart. 12422; BN Fr. 20437, fol. 22; BN Fr. 20683, fol. 46; BN Fr. 20683, fol. 47; *Bernus, 340–1; *Cosneau (1886), 645–6. Гасконь: Escouchy, Chron., i, 415; Vale (1969), 125.

(обратно)

1016

Вторжение: BN Fr. 6963, fols. 26–26vo; AHG, xii, 343; Héraut Berry, Chron., 385–6; Chartier, Chron., ii, 331–2; *Marchegay (1877), 9–10. Клермонт: Escouchy, Chron., i, 414–15. Даты: PRO 364/92, mm. 10–11 (Hull).

(обратно)

1017

Карл VII: *Bueil, Jouvencel, ii, 372; Louis XI, Lettres, i, 57–8; Escouchy, Chron., ii, 30–1; Héraut Berry, Chron., 386; Chartier, Chron., ii, 332. Распространение: Vale (1970), 240 (Table 9) (сроки службы гарнизона); Héraut Berry, Chron., 386–7; Chartier, Chron., ii, 332–3. Даты: PRO E364/92, mm. 10–11 (Hull); CPR 1452–61, 78.

(обратно)

1018

Французские войска: Escouchy, Chron., i, 415; Gall. Reg., iii, nos. 13578, 13631; Leseur, Hist., ii, 6; Chartier, Chron., ii, 333–4 (Фронсак). Англо-Гасконцы: PRO C61/139, m. 1; *Beaucourt, v, 463; Doc. Durfort, ii, nos. 1465, 1467, 1577–9; BN Fr. 32511, fol. 165vo. Финансы: PRO E101/193/14 (51), 15 (27); E364/92, m. 10; CPR 1452–61, 78, 108.

(обратно)

1019

CPR 1452–61, 52–3 (дата, см. Kleineke, 29), 59; L&P, ii, 479–80; PRO E403/791, mm. 14–16 (5 марта); C61/139, mm. 4, 3; PRO E364/89, m. 6; Benet, 'Chron.', 209; Héraut Berry, Chron., 387. Финансы: Kleineke, 22.

(обратно)

1020

Парламент: CCR 1447–54, 394–5; Parl. Rolls, xii, 230–1, 232–4, 236, 241, 247–8 [7, 9, 11, 15, 19–20]; Steel, 272–4; CPR 1452–61, 78, 108. Займы: Vale (1970), 148–51, 234 (Table 3); L&P, ii, 482–1, 487–8; Steel, 274. Армия: PRO E404/69 (198–206); E101/71/4 (933). O Сэе: GEC, xi, 482–3.

(обратно)

1021

Chartier, Chron., ii, 334, iii, 1–3; Tringant, 'Comm.', 295–6; Escouchy, Chron., ii, 72; BN Fr. 26081/6589; AHG, xii, 343; BN Fr. 26081/6589; Beaucourt, 'Trois documents', 154–5. Южные феодалы: AD Pyr.-Atl. E68/5; *Leseur, Hist., ii, 328–40. Официальный историограф графа де Фуа Гийом Лезер путает распределение сил (Guillaume Leseur, Hist., ii, 8–12), говоря о совместных действиях графа Клермонского и Кулана с графом де Фуа.

(обратно)

1022

AHG, xii, 343; Leseur, Hist., ii, 8–9; Escouchy, Chron., ii, 35; Beaucourt, 'Trois documents', 154–5; Leseur, Hist., ii, 9–12.

(обратно)

1023

Осады: Héraut Berry, Chron., 393; *Beaucourt, v, 463; Chartier, Chron., iii, 1–2. Толбот: Escouchy, Chron., ii, 35; *Beaucourt, v, 463. 7.240 человек прибыли в Гасконь вместе с Толботом или Лайлом. С учетом потерь около 500 человек в Медоке (Leseur, Hist., ii, 11) и 930 человек, размещенных в гарнизонах в Борделе и долине Дордони (Vale [1970], 240), на утро 16 июля Толбот имел в Бордо около 5.800 английских солдат, из которых около 4.160 участвовали в Кастильонской кампании. Если он вывел половину из 930 человек гарнизонных войск, что является разумным предположением, то под Кастильоном у него было 4.600 англичан и от 1.400 до 2.400 гасконцев. Камойс: PRO C61/139, m. 3; Rec. Privilèges Bordeaux, 181.

(обратно)

1024

*Beaucourt, v, 463–4; Beaucourt, 'Trois documents', 155–6; Favreau, Poitiers, 139–40; Héraut Berry, Chron., 388–92; Chartier, Chron., iii, 3–8; Basin, Hist., ii, 190–200; Escouchy, Chron., ii, 36–43 (неправдоподобно предполагая две отдельные атаки). Фастольф: Worcester, Boke of Noblesse, 64–5. Доспехи, захоронения: Taylor (2021), 332–3. Топография: Drouyn, ii, 89–90, 98–105; Foed., xi, 11. Захоронение: ODNB, liii, 704.

(обратно)

1025

Beaucourt, 'Trois documents', 156, 158–9; Chartier, Chron., iii, 9–10, 12–13, 16; Héraut Berry, Chron., 393–6; Tringant, 'Comm.', 296; AN JJ182/14 (дата падения Кастильона). Топография Бланкфора: Boutruche (1963), endmap 1.

(обратно)

1026

Héraut Berry, Chron., 393–4; Chartier, Chron., iii, 11–12; *Beaucourt, v, 464. Внешние гарнизоны: Rec. Privilèges Bordeaux, 177–82; PRO E101/193/14 (48) (Рион).

(обратно)

1027

Bale, 'Chron.', 140; Giles's Chron., iv, 44; 'Annales angl.', 771; Paston Letters (G), ii, 295–6; Parl. Rolls, xii, 258–9 [12].

(обратно)

1028

PRO C61/140, m. 9; E403/793, mm. 13, 18 (23 июля, 4 августа); E28/83 (55); L&P, ii, 483–4, 489–90, 492; CPR 1452–61, 123, 124–5; PPC, vi, 151, 153–4, 155–7. Задержка: PRO E28/83 (28 августа).

(обратно)

1029

R. A. Griffiths, 'Local rivalries and national politics: the Percys, the Nevilles and the Duke of Exeter, 1452–1454', Speculum, xliii (1968), 593–606.

(обратно)

1030

Héraut Berry, Chron., 395–6; Chartier, Chron., iii, 14–17; Escouchy, Chron., ii, 64–7, 77–8; *Beaucourt, v, 467; Rec. Privilèges Bordeaux, 181.

(обратно)

1031

Escouchy, Chron., ii, 70, 72–4; Ord., xiv, 271n. Договор с гарнизоном: Rec. Privilèges Bordeaux, 183–5.

(обратно)

1032

Héraut Berry, Chron., 396, 397, 398; Escouchy, Chron., ii, 70–2, 74–6, 79; Rec. Privilèges Bordeaux, 30–3; Doc. Durfort, ii, no. 1579; *Beaucourt, v, 467.

(обратно)

1033

Дюрфор: Doc. Durfort, ii, no. 1580.

(обратно)

1034

Rec. Privilèges Bordeaux, 34–41; M. K. James, 43–50; Boutruche (1963), 412; Boutruche (1966), 21, 23.

(обратно)

1035

AHG, ix, 491; Boutruche (1963), 416, 417–19; Hubrecht, 72–3; Harris, 26–8.

(обратно)

1036

Запугивание вторжением: например, летом 1454 г., см. BN Fr. 25712/282, 285. In 1470: AN Coll. Lenoir xxv, 127, 151; Boüard, 55–7, *59–60; Doc. Durfort, ii, nos. 1578–9. Канцелярия: PRO C61/141, m. 1, C61/143, mm. 11, 10, 9, 2, C61/144, m. 4, 3, 1.

(обратно)

1037

Paston Letters (G), ii, 190–2, 297–8; Benet, 'Chron.', 210–11; Parl. Rolls, xii, 259–64 [34–40]. Роль Фастольфа: Richmond (2008), 92 n.63; Curry & Ambühl, 33–5, 43.

(обратно)

1038

Paston Letters, iii, 162.

(обратно)

1039

English Chron., 83, 84.

(обратно)

1040

Норфолк: Paston Letters, i, 237–8. Сэндвич: Contamine (2003), 312–17; Héraut Berry, Chron., 406–11; Chastellain, 'Chron.', iii, 347–53; Benet, 'Chron.', 218; Brut, ii, 524–5; English Chron., 75; CPR 1452–61, 400–10, 413.

(обратно)

1041

Chastellain 'Chron.', v, 490; *Waurin, Cron. (Dupont), iii, 211.

(обратно)

1042

Участки: BN Fr. 6963, fol. 27vo; Chartier, Chron., iii, 49–50; Ribadieu, 378–81. Фортификация: Chartier, Chron., iii, 47; Rec. Privilèges Bordeaux, 59–60; Drouyn, ii, 458–61; Harris, 110–12; AHG, xxxi, 278–9.

(обратно)

1043

Mém. pairs, 780–205, esp. 796, 801–2 (статьи обвинения, 1460 г.); Proc. Alençon, 91, 124–5. Подоплека: Samaran (1907), 114–30.

(обратно)

1044

Proc. Alençon, 10, 26–37, 43, 46, 48–63, 65–103, 110, 113–32, *205–6; Chartier, Chron., iii, 91–111; Carteggi (Francia), i, 356. On Hay: L&P, ii, 623–4.

(обратно)

1045

Carteggi (Франция), i, 360, 364–5; BN Fr. 14371, fols. 191vo–192 (Нормандские порты); L&P, i, 332–51, esp. 341–4; *Contamine (2015) [1], 44–5; Solon, 102 (стоимость содержания норманнских гарнизонов).

(обратно)

1046

Carteggi (Francia), i, 379; Basin, Hist., ii, 256–8; Cal. S. P. Milan, i, no. 73; Dispatches, ii, 215–17.

(обратно)

1047

Foed., xi, 508–9; Calmette & Périnelle, 45–6, 54; *Scofield, ii, 469–70.

(обратно)

1048

Ord., xvi, 308–9; Dépêches Milanais, iii, 284, iv, 106–7.

(обратно)

1049

Paston Letters, i, 538–9 (цитата).

(обратно)

1050

Parl. Rolls, xiii, 362–4 [27–9] (цитата). Бретань: Preuves Bretagne, iii, cols. 167–82, 183–5; Pocquet (1929), 104–43. Бургундия: Bittmann, i, 289–301; Vaughan (1973), 53–8.

(обратно)

1051

Calmette & Périnelle, 107–34; Ross (1974), 160; Vaughan (1973), 71.

(обратно)

1052

Lit. Cant., iii, 274–85; 'Hist. Croyland', 557–8. Distribution: Parl. Rolls, xiv, 14 [8].

(обратно)

1053

Foed., xi, 804–14; Commynes, Mém., i, 262–3.

(обратно)

1054

Армия: Carteggi (Боргоньи), ii, 14, 15; Foed., xii, 14–15; Commynes, Mém., i, 260. Английские отчеты, которые являются неполными, насчитывают 11.451 человека: Barnard; Lander (1972), 91–6. Кампания: Carteggi (Боргоньи), i, 537–8, ii, 20–1; Commynes, Mém., i, 266; Louis XI, Lettres, v, 368–70; Scofield, ii, 124. Договоры: Foed., xii, 14–22; Carteggi (Боргоньи), ii, 36–8, 45–6, 72, 74; *Commynes, Mém. (LdF) iii, 409–44. Пенсия: Giry-Deloison (1993–4).

(обратно)

1055

Reg. Garter, i. 176, ii, 199–202; Doc. Durfort, ii, nos. 1622, 1636–8. О его карьере: ib., ii, nos. 1631, 1652–3; Foed., xi, 761, xii, 12; Scofield, ii, 90–4, 100–1, 151.

(обратно)

1056

Pocquet (1929), 283–97; Gunn (1986), 609–20; R. Beccarie de Fourquevaux, Instructions sur le faict de la guerre (1548), fol. 9vo (рефлексия); Letters & Papers Henry VIII, xix, no. 730.

(обратно)

1057

Foed., xii, 355–8, 362–72, 377, 438–9, 442–3, 456–7, 490–504; Currin (2000), 384–412; Giry-Deloison, 48–9; Edmund Dudley, The Tree of Commonwealth, ed. D. M. Brodie (1948), 50.

(обратно)

1058

Франкофобия: Cal. S.P. Venice, i, no. 942, ii, no. 11; Letters & Papers Henry VIII, i, no. 264. Литература: The First English Life of Henry the Fifth, ed. C. L. Kingsford (1911); The Chronicle of Froissart translated out of French by Sir John Bourchier Lord Berners, ed. W. P. Ker, 6 vols (1901–3). Вторжения: Murphy (2015); C. S. L. Davies (1998) [2]; Gunn (1987); C. S. L. Davies (1995), 129. Подробнее: Letters & Papers, Henry VIII, iii, no. 2555.

(обратно)

1059

R. B. Merriman, Life and Letters of Thomas Cromwell, (1902), i, 30–44; Orig. Letters, 3rd series, i, 369–75.

(обратно)

1060

Scarisbrick, 445–8; Letters & Papers, Henry VIII, xvii, no. 468, xix1, no. 730; Hall, Chron., 862; Colvin, iii, 383–93; Grummitt (2008), 54–6. Murphy (2019), 171, 174–5, 201–4.

(обратно)

1061

Louis XI, Lettres, ix, 52; Colvin, iii, 359–61; Grummitt (2008), 129–40.

(обратно)

1062

Potter (1983), 483–507; Grummitt (2008), 165–86; Rose, 153–70; Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I, i, ed. T. E. Hartley (1981), 36–7; Cal. S. P. Venice, vi, no. 1164.

(обратно)

1063

Taylor, Debating the Hundred Years War, 1–49; Louis XI, Lettres, vii, 31–3, 112–14, viii, 275–7, x, 218–19; Cal. S. P. Venice, iii, no. 60 (Поле Золотой Парчи).

(обратно)

1064

Parliamentary History of England, xxxiii (1818), cols. 917, 925–6, 1009, 1021.

(обратно)

1065

Commynes, Mém., Lib. V.18 (p. 400).

(обратно)

1066

Robert of Gloucester, Metrical Chronicle, ed. W. A. Wright, i (1887), 1 (ll. 1–5).

(обратно)

1067

Coleman, 71–8; Fribois, Abrégé, 191; Relation of England, 20–1, 23–4.

(обратно)

1068

Mansi, Conc., xxvii, col. 1066; Foed., i, 827; Book of London English, 16; Sumption, iii, 806–7, iv, 371, 374, 601. Карл Смелый: Vaughan (1973), 163.

(обратно)

1069

Froissart, Chron., i, 214, 311–12, 337–8; *O. Cartellieri, Philipp der Kühne (1910), 152.

(обратно)

1070

Rozmital, Travels, 61–2; *O. Cartellieri, Philipp der Kühne (1910), 152; Ormrod, Lambert et al., 60–1, 240–5; Waurin, Cron., iii, 96–7; Gaguin, Épistole et orationes, ed. L. Thuasne (1903), i, 86–7.

(обратно)

1071

N. Wright (1988), 80–95; Gauvard (1991), 535–40, 543–51, 556–7; Roch, 53–6; Sumption, ii, 328–31. Ненависть: Rickard, 163–79; Contamine (2009) [3], 207–14; Doudet, 84–8; Pons, L'honneur de la couronne, 68; Fribois, Abrégé, 134–5, 173–5.

(обратно)

1072

Великим аббатствам я завещаю разрушенные монастыри, разоренные дортуары, амбары без пшеницы, сундуки без приношений, погреба без вина и печи без хлеба… Жалкой сельской стране я завещаю разрушенные замки, сожженные гостевые дома, земли без зерна и земледельцев, пастухов, сошедших с ума, купцов, убитых или искалеченных, ворон, каркающих повсюду, и голод под сенью виселиц.

(обратно)

1073

Bueil, Jouvencel, i, 19; Molinet, 'Le Testament de la Guerre', quoted in P. Champion, Histoire Poétique du XVe siècle, ii (1923), 343–4; Basin, Hist., i, 84–8; Fortescue, Governance, 114–15.

(обратно)

1074

Juvénal, Écrits, i, 58; Bocquet, 66–7. Миграция: e.g. Gr. Chron., ii, 255; Puiseux (1866), 38–9; Wolff (1954), 81–2; Boutruche (1947), 151–4.

(обратно)

1075

Bocquet, 56–60.

(обратно)

1076

Visites archidiaconales, esp. nos. 25, 36, 74–9, 120, 144, 261, 312, 347, 400, 410, 470, 527, 617, 650, 685–5, 688, 693, 718, 727, 729, 749, 887, 913, 976, 1110, 1220; A. Moutié, Chevreuse, ii (1875), 431–40, 443–66, 494–6; Cartulaire de l'abbaye de Notre-Dame des Vaux-de-Cernay, ed. L. Merlet, ii (1858), 148–9; Bézard, 46–9, 64–79; Fourquin (1964), 465–83.

(обратно)

1077

Bouton, 63–6.

(обратно)

1078

Petit-Dutaillis (1911), 126.

(обратно)

1079

Dupâquier et al., 371–409. Seigneurial inducements: Bézard, 92–8, 115–30; Fourquin, 377–86; Plaisse (1961), 329–31, 337–9, 361–8; Leguai (1969), 400–9; Boutruche (1935), 22–37, 124–43. Сепо : Quantin (1866), 6–20. О Жане де Сурьен: Bossuat (1936), 360.

(обратно)

1080

Fourquin (1964), 273–7, 430–56; Commynes, Mém., Lib. I.8 (p. 53); Billot, 58–61; Botton & Offredo-Sarrot; Guilbert.

(обратно)

1081

Kleinclausz, i, 319–22, 348–54; R. Gascon, Grand commerce et vie urbaine au XVIe siècle. Lyon et ses marchands (1971), 47–9; Lorcin, 231–47, 399–411, 458.

(обратно)

1082

Mollat (1952), Ch. II–VI; Mollat (1979), 159; Bottin (1995), 313–14; Bois (1981), 65–6, 309–28; Plaisse (1961), 337–43.

(обратно)

1083

Masselin, Journ., 39; Seyssel, Les Louenges du roi Loiys XII (1508), ed. P. Eichel-Lojkine and L. Vissière (2009), 216, 232; A. Bos, Les églises flamboyantes de Paris, XVe — XVIe siècles (2003), 27.

Тернер — Джозеф Мэллорд Уильям Тернер, (англ. Joseph Mallord William Turner; 1775–1851) — английский живописец, мастер романтического пейзажа, акварелист и гравер. Иногда Тернера оценивают как предшественника французских импрессионистов и считают его основоположником системы современного искусства.

Пьюджин — Огастес Уэлби Нортмор Пьюджин (англ. Augustus Welby Northmore Pugin, 1812–1852) — английский архитектор, декоратор интерьера, рисовальщик-орнаменталист, проектировщик мебели, писатель и теоретик архитектуры. Один из лидеров движения Готического возрождения в Англии, автор оформления интерьеров здания Британского Парламента. Строитель башни здания, названной позднее Биг-Беном (Примечание переводчика).

(обратно)

1084

Après la Destruction de Troie la Grant (ca. 1419–20), cited in Contamine (2009) [3], 207; Débat des hérauts d'armes, 42; M. W. Thompson, 4–7, 71–102; Pounds, 249–72; Turner, 91; Rozmital, Travels, 61, 62.

(обратно)

1085

Basin, Hist., i, 291; Leland, Itin., i, 102–3, 138, ii, 9, 72; Emery, i, 138–9, ii, 205–6, 544, iii, 553–7. Боуз: ODNB, vi, 945–6. Лентал: *N. H. Nicolas, History of the Battle of Agincourt, 3rd. ed. (1833), 381. Хангерфорд: Roskell (1956), 303–5, 314, 315, 316–17. Корнуолл: VCH Bedford, iii, 270; Reeves (1981), 156–7, 169–73; M. K. Jones (1991), 225.

(обратно)

1086

Worcester, Boke of Noblesse, 19; Lettres de Jean V, iii, no. 1706.

(обратно)

1087

Smith (1982), 6 (Table 1); McFarlane (1957) [1], 92–104; Richmond (1996), 213–16, 235–8; Paston Letters (G), iii, 147–60, 163–6 (цитата на 159).

(обратно)

1088

Worcester, Itin., 46–8; HoC 1422–61, v, 702–8; Hunger (1925), 81–2; Massey (1987), 104–5. Уиттингем был заместителем Огарда в последний год ланкастерской Нормандия: L&P, i, 501, 513, ii, 631. Инглоуз: Moreton and Richmond, 40–1.

(обратно)

1089

Боже: *C. Compayré, Études historiques … sur l'Albigeois (1844), 266; Пате: Cagny, Chron., 155. Пон-де-л'Арк, Форминьи: Chartier, Chron., ii, 71, 198; Кастильон: *Beaucourt, v, 464. Кнайвет: HoC 1386–1421, iii, 536–7. Ремпстон: Payling (1991), 59–62. Петиции: M. K. Jones (1991), 222–4; Ambühl (2013), 213, 225–6.

(обратно)

1090

McFarlane (1962), 142–3.

(обратно)

1091

Childs, 40–53; Munro (1972), 113–20, 133–46; Lloyd (1991), 180–234.

(обратно)

1092

Bovet, L'arbre des batailles, 199–200; Westminster Abbey Muniments 12235, cited in Morgan, 873; Bueil, Jouvencel, i, 20–1, 27.

(обратно)

1093

Contamine (1982) [2], 10–13, 17–18; Keen (1965), Ch. V.

(обратно)

1094

Bovet, L'Arbre des batailles, 319–22, 476–7; Journ. B. Paris, 288–9. Keen (1965), 104–8; Taylor (2013), 177–230; Kaeuper, Ch. 6.

(обратно)

1095

Froissart, Chron., i, 214; Worcester, Boke of Noblesse, 73.

(обратно)

1096

Bueil, Jouvencel, i, 18; Kemp, 196.

(обратно)

1097

Scordia, 133–64, 199–215, 355–7; Post, Studies in Medieval Legal Thought (1964), 15–24, 108–68, 310–32, 447–8; M. V. Clarke, Medieval Representation and Consent (1936), 247–316; Strayer, 294–8; Y. Congar, 'Quod omnes tangit ab omnibus tractari et approbari debet', Revue historique du droit français et étranger, xxxv (1958), 210–59, esp. 230–9, 242–3; Lewis (1962), 8; Lewis (1968), 361–2, 364–6; Commynes, Mém., Lib. V.19 (p. 408).

(обратно)

1098

Lewis (1962), 8–11, 14; Major, 25–47.

(обратно)

1099

Lassalmonie, 15, 60, 609–14, 673–6; Major, 50–8; Commynes, Mém., Lib. V.19 (pp. 409–11); Masselin, Journ., 350–489 (esp. 422), 518–91, 594–6, 671–80. Сокращение армии: Contamine (1972), 286, 307.

(обратно)

1100

Contamine (1972), 282, 285–6, 305–6.

(обратно)

1101

Claude de Seyssel, La monarchie de France, ed. J. Poujol (1961), 110–11, 163–4; Fortescue, De Laudibus, 22–4, 80–90; Fortescue, Governance, 113–14, 116–18.

(обратно)

1102

Masselin, Journ., 36–8; Commynes, Mém., Prol., IV.1, V.19 (pp. 1, 244–5, 408–13, 417–19).

(обратно)

1103

P. Williams, The Later Tudors, 1547–1603 (1995), 535–6 (Армада); P. K. O'Brien and P. A. Hunt, 'England, 1485–1815', The Rise of the Fiscal State in Europe, c. 1200–1815 (1999), 54–8.

(обратно)

1104

Krynen (1981), 213–58; Beaune (1985), esp. Ch. I, IV, VII, X, XI; Pisan, Livre des fais et bonnes meurs du sage roi Charles V, ed. S. Solente, i (1936), 12; Masselin, Journ., 36–66, 642–8; Proc. N., i, 390.

(обратно)

1105

Beaucourt, v, 52–3 (процессии). Commemoration: L&P, i, 307–9; Waurin, Cron., v, 162; Contamine (2009) [2], 350–1; Taylor (2021), 330–1.

(обратно)

1106

Lull, Book of the Ordre of Chyvalry, ed. A. T. P. Byles (1926), 122–3.

(обратно)

1107

Juvénal, Écrits, i, 270.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава I. Кризисы престолонаследия, 1422 г.

Глава ll. Союзники и противники: Буржское королевство, 1422–1424 гг.

Глава lll. Новая армия Шотландии, 1423–1424 гг.

Глава IV. Жаклин Баварская, 1424–1428 гг.

Глава V. Дорога на Орлеан, 1427–1429 гг.

Глава VI. Жанна д'Арк: от Домреми до Реймса, 1429 год.

Глава VII. Жанна д'Арк: от Реймса до Руана, 1429–1431 гг.

Глава VIII. Разлад в рядах союзников, 1431–1434 гг.

Глава IX. Аррасский конгресс, 1433–1435 гг.

Глава X. Зигзаг удачи, 1435–1436 гг.

Глава XI. Королевская война, 1436–1442 гг.

Глава XII. Королевский мир, 1442–1448 гг.

Глава XIII. Гибель ланкастерской Нормандии, 1449–1450 гг.

Глава XIV. Гасконь и за ее пределами, 1450–1453 гг.

Глава XV. Расплата

Примечание о деньгах

Генеалогические таблицы

Карты

Список сокращений

Библиография

*** Примечания ***