Дневник (1918-1919) [Евгений Харлампиевич Чикаленко] (fb2) читать онлайн

ЕВГЕНИЙ ЧИКАЛЕНКО ДНЕВНИК (1918 — 1919)

Посвящается 150-летию

со дня рождения Евгения Харлампиевича Чикаленко

СЛОВО РЕДАКЦИИ К ЧИТАТЕЛЮ

Воспоминания и дневники Евгения Чикаленко не только интересны и информационно насыщенны, они захватывают и поражают читателя эмоциональностью и непосредственностью изложения материала: события украинской жизни второй половины XIX — начала ХХ в. описаны человеком, который пропустил их через свою судьбу, несмотря на разные пережитые лихолетья, сохранил чувство юмора, трезвый и критический взгляд на себя и мир. В предлагаемой книге читатель сможет ознакомиться с дневниковыми заметками Е.Чикаленко за 1918-1919 гг., почувствовать изнутри атмосферу того времени, представить развитие событий, которые на много лет вперед определили судьбу Украины.

Текст издания готовился по машинописной копии с рукописи, судьба которой до сих пор остается неизвестной… Во время обработки материала нами были замечены неточности в написании некоторых фамилий, географических названий и др. Так, общеизвестно, что Е.Чикаленко имел дачу в Алупке, и об этом он вспоминает в дневнике. В машинописном экземпляре мы прочитали: «… наконец могу поехать в Америку (5.IV.1918), там у меня есть дача…» Село Кононовка, где было имение Е.Чикаленко, названо в одном случае Комоновкой (17. IV.1918), в другом — Романовкой (1.Х.1918). Фамилия Кистяковский было передана как Костянивский (6.VII.1918), Ковенко как Квяенко (29.VII.1918), а газета «Нова Рада» называется то «Народной Радой» (19.Х.1918), то «Народовой Радой» (15.VI.1918). Во фразе «…Украина когда-нибудь расколет Россию…» (31.V.1918), очевидно, должно стоять «развалит»; а 7.V.1918 Е.Чикаленко вряд ли написал: «… граница идет на Перемышль, а если ее можно будет передуть на восток…»; вероятнее всего, было «передвинуть». Так же непонятно слово (выделено курсивом) в записи по 6.V.1918: «… не исчезнут деньги, впорени в российские бумаги…» Редакция убеждена, что Е.Чикаленко здесь написал «вложенные». В помещенном под 3.VII.1918 «Открытом письме» В.Писнячевского читаем: «А Захарченко уехал в Малиевку и перепорол всех писками…» Несомненно, в рукописи было «розгами». Поскольку таких ошибок и неточностей мы обнаружили немало (более 50), в текст, поданный в издательство, были внесены правки, которые, по глубокому убеждению редакции, смогут более точно и корректно передать содержание утраченной рукописи. Все текстовые и археографические проблемы, с которыми мы столкнулись, мы пытались решить с помощью имеющихся материалов: тогдашних документов, газет, свидетельств других современников и т.п. Некоторые слова и понятия пришлось буквально разгадывать, а правильное написание многих географических названий устанавливать по картам XIX в. Некоторые из этих правок указаны в постраничных сносках, те же, которые представляются совершенно очевидными, такими, которые не нуждаются в комментариях, не упоминаются.

Правописание в «Дневнике» в основном сохранено в соответствии с предоставленным редакции текстом, только в отдельных случаях знаки препинания расставлены согласно современным нормам пунктуации.

Редакция выражает искреннюю надежду, что все же когда-нибудь рукопись дневника найдется, и читатель сможет непосредственно ознакомиться с его содержанием и объективно оценить нашу работу. Выражаем также глубокую благодарность всем, кто содействовал нам в подготовке издания и поддерживал нас.

С уважением к читателю, Редакция

ЕВГЕНИЙ ЧИКАЛЕНКО: СМЕНА УЧАСТИЯ

Весна 1917 года, давшая мощный толчок национально-освободительному движению, открыла широкие возможности для участия украинцев в политической, социальной, научной и культурной жизни. Этот год стал знаковым и для семьи Чикаленко, глава которой Евгений Харлампиевич — известный общественный и культурный деятель, меценат, — принадлежал к лучшим представителям украинской интеллигенции, посвятившим себя повседневному и самоотверженному служению национальному делу.

Евгений Чикаленко с воодушевлением встретил Февральскую революцию. Именно у него на квартире в первые мартовские дни 1917г. проходили собрания украинской интеллигенции, на которых обсуждались вопросы организации, и была предварительно сформулирована идея создания объединительного центра, трансформированного через несколько дней в Украинскую Центральную Раду. Как член совета Товарищества украинских прогрессистов Евгений Харлампиевич 8 марта 1917г. подписал обращение «к украинской общественности» с призывом поддерживать новое революционное правительство, украинскую прессу, организовываться, создать украинский национальный фонд, открывать школы, общества «Просвіта». С первых революционных дней он приложил большие усилия к восстановлению газеты «Рада»: ходатайствовал о разрешении властей, искал типографию, средства, подбирал редакцию. По его мнению, газета должна была быть внепартийной, «в первую очередь украинской национальной, чтобы она объединяла всех украинцев, которые добиваются автономии, своего сейма».

Первый номер «Новой Рады» вышел 25 марта 1917г. Газета печаталась уже без Е.Чикаленко. Сразу после участия в І Украинском кооперативном съезде (14-16.03.1917г.) он уехал в родное село Перешоры на Херсонщине. Съезд произвел на него очень сильное впечатление. После того, как хор запел «Ще не вмерла Украина», он очень разволновался, «не смог сдержать громкого рыдания и благословлял судьбу», что дожил до такого важного момента. К сожалению, мы имеем возможность ознакомиться лишь с отрывком воспоминаний за 1917 год, который фактически является кратким конспектом событий. Возможно, Евгений Харлампиевич не захотел писать о том, в чем лично не участвовал, чтобы своими характеристиками не обижать деятелей, которые, по его мнению, допустили ошибки в процессе работы в первом украинском парламенте — Украинской Центральной Раде и правительстве — Генеральном секретариате. До сих пор не удалось найти никакой информации, по какой причине кандидатура Е.Чикаленко 20 марта 1917г. была провалена на выборах в Центральную Раду. Он был избран в ее состав только на Всеукраинском национальном конгрессе. Он также устранился от работы в совете Товарищества украинских прогрессистов, неформальным лидером которого был в дореволюционное время. Возможно, что первые встречи на публичных собраниях с М.Грушевским, вернувшимся в Киев из ссылки, резкий тон и намеки на «буржуазность» Е.Чикаленко убедили его в том, что он должен уступить место деятелям социалистического лагеря. Об этом он прямо говорит в письме к своему давнему приятелю, известному украинскому общественному политическому деятелю П.Стебницкому, объясняя свое нежелание быть на Всеукраинском национальном конгрессе: «Я решительно не способен, по своей натуре, к широкой публичной жизни, к соперничеству, к отстаиванию публично своих мыслей, и присутствие мое никому не нужно, а мне — вредно, потому что там я без сомнения снова заболею. Вы хотите себя сдать в архив, а я уже и сдал…»^[1]. В следующем письме к П.Стебницкому Евгений Харлампиевич признавался, что «махнул на все рукой и как-то успокоился, а потому и стал здоровее… мемуаров я теперь не веду…». В то же время утешался, что вместо него теперь работали его сыновья^[2].

Е.Чикаленко принадлежал к старшему поколению украинских национальных деятелей, которые в силу своего либерально-демократического мировоззрения скептически относились к массовому увлечению социалистическими и радикальными идеями и поэтому отошли на второй план весной 1917г. Собственно, об этой позиции Е.Чикаленко и близких ему по духу Л.Житецкого, В.Леонтовича, П.Стебницкого, А.Лотоцкого и др. писал в своих воспоминаниях Д.Антонович. Он, в частности, отмечал, что вскоре после учредительного собрания Украинской Центральной Рады «Чикаленко и все другие уполномоченные ТУП, испытывая отвращение к демагогии, перестали ходить на ее заседания…»^[3]. Е.Чикаленко не был одиноким деятелем, для которого 1917г. «вскрыл всю подсознательную нереволюционность» собственной натуры. Об этом также говорят в своих письмах и воспоминаниях другие украинские деятели, не воспринявшие «революционного азарта» социалистически настроенной молодежи, которая стала заправлять в Центральной Раде. В частности, С.Ефремов (»… Все время мы только и делали, что хвастались своей хорошей организованностью, и пальцем не пошевелили, чтобы ее действительно установить»)^[4], Д. Дорошенко («С начала революции начал играть уже сдерживающую роль, был фактически контрреволюционером и свой авторитет использовал не для «углубления» революции, а ее сдерживания»^[5]), хотя оба и занимали влиятельные должности в украинских национальных институциях.

Е.Чикаленко, занимаясь хозяйством на селе, не оставался без информации о становлении власти в Украине. Он регулярно получал письма от В.Винниченко, С.Ефремова и А.Никовского. Возможно, ценную информацию имел от своих сыновей — Льва и Петра, работавших в аппарате Центральной Рады. Переписка с П.Стебницким, который представлял УЦР в Петрограде, давала ему информацию об отношении Временного правительства к украинскому движению. Немало писем в это время он получал и от друзей из других украинских регионов, в частности с Полтавщины, Харьковщины, Холмщины, с Восточного фронта: от Л.Жебунева, Н.Левитского, В.Леонтовича, Ф.Матушевского, А.Скоропися-Йолтуховского и др.^[6] Е.Чикаленко получал широкую картину украинской национальной жизни как в столице, так и на периферии, на фронте и в Петрограде.

Судя по переписке Е.Чикаленко, младшие представители Украинской радикально-демократической партии, которая в 1917г. реорганизовалась в Украинскую партию социалистов-федералистов, в частности С.Ефремов и А.Никовский, просили его вернуться в Киев. В их письмах к Е.Чикаленко чувствовалось, что они были разочарованы курсом Центральной Рады и не воспринимали ее лидера М.Грушевского за непоследовательность и заигрывание с радикально настроенными политическими силами, за необдуманность решений. В свою очередь, П.Стебницкий в письме Е.Чикаленко отмечал, что ему «за киевские дела боязно». «… Снизу стихия, которая, правда, разбушевалась, но без хорошего руководства сама ничего не получит, — отмечал он. — А сверху организованное представительство трех политических направлений: социалисты, беллетристы и гимназисты. С таким союзом трудно вести хорошую политику, и остается уповать… на украинского Бозю»^[7]. Не менее критичным был в своих комментариях по поводу тогдашнего украинского руководства и А.Никовский, который откровенно смеялся над низкой культурой молодых украинских политиков: «Качество наше низкое, говорить не умеем, культура вот такусенькая. Будем еще при корыте, не разбитом правда, но корыте»^[8]. Очевидно, что они видели в Е.Чикаленко противовес М.Грушевскому, который «теперь помолодел и идет вместе с молодыми; так же, как он это делал и в 1905-1907 годах». Но Евгений Харлампиевич, здоровье которого весной значительно ухудшилось, чувствовал, что не имеет «ни силы, ни желания входить в конфликты, в споры»^[9]. Кроме того, он считал свое пребывание в Киеве в статусе крупного земельного собственника ненужным. Он предчувствовал, что по приезде в Киев у него испортятся «отношения со многими бывшими вчерашними друзьями», и «если скажет что-нибудь наперекор тому, что говорят разные "товарищи"», то будут его обвинять в «контрреволюционных аспирациях»^[10].

Евгений Харлампиевич до 25 октября 1917г. оставался в Перешорах и не спешил в Киев. А.Никовскому он писал, что «оставить без присмотра теперь хозяйство нельзя даже на час, потому что все подчистую реквизируют крестьяне». Хуже всего, по его мнению, было то, что «никаких законов, никакого начальства теперь нет, а внутренний закон у крестьян еще не выработался, а потому в селах творится еще худшее что-то, чем на фронте»^[11]. Горячо любя Украину, ее народ, культуру, Е.Чикаленко имел довольно трезвый взгляд на украинское крестьянство. Он видел, что крестьянина в революции больше всего интересовало решение аграрной проблемы, поэтому настаивал на теснейшей связи национально-государственного строительства с земельным вопросом. Еще в отрывке воспоминаний за 1917г. он обращал внимание, что состоятельные украинские элементы были настроены на отделение от России, где прогнозировали власть большевиков. Их интерес касался прежде всего земли. По его словам, даже черносотенно настроенные богатые землевладельцы придерживались мнения, что «социализацию земли может провести только общинная Московия, а у нас, на Украине, где каждый обладает отдельным куском земли, никто ее по крайней мере даром не отнимет».

На страницах своего дневника Евгений Харлампиевич, анализируя политическую ситуацию, сложившуюся весной 1918г., подчеркивал, что украинское руководство «во главе с М.Грушевским думало опираться на сельскую бедноту, на наших большевиков, считая, что они — сила, на которой можно построить государство». Он признавался, что доказывал председателю Центральной Рады: «Украину нужно строить на среднем землевладельце, который имеет от 15 до 150 десятин земли, потому что это есть самый надежный, самый здоровый элемент на селе». Если сельскую бедноту Е.Чикаленко упрекал в отсутствии способностей, то крупным собственникам он не доверял из-за того, что среди них мало украинцев и потому они, по его мнению, безразличны к национальному вопросу. Его надежды были связаны со средним классом как самым надежным элементом села, наиболее заинтересованным в социальной стабильности и национальной государственности.

Тема земельной реформы является одной из главных в дневнике Е.Чикаленко за 1918 год. Как землевладелец и одновременно опытный хозяйственник, он не воспринимал закон о социализации земли, который стремилась реализовать Украинская партия социалистов-революционеров (УПСР). Вместо этого он считал, что для Украины крайне необходимо было проведение земельной реформы, которая устанавливала бы максимальные нормы землевладения и предусматривала парцелляцию крупных хозяйств путем их распродажи. По его мнению, в зависимости от географических условий местности, этот максимум должен был колебаться в пределах 150-250 десятин земли. Такая реформа была бы выгодной и для государства, и для крестьян. Стоит отметить, что опыт и знания Е.Чикаленко признавали все, с кем ему доводилось сотрудничать и кто знал его еще со времен дореволюционных. Поэтому неудивительно, что накануне и после гетманского переворота политические деятели различной ориентации — от УПСР до УДХП (Украинской демократическо-хлеборобской партии), — обращались к нему с предложением возглавить министерство земледелия, даже согласовали с гетманом кандидатуру Евгения Харлампиевича.

Авторитет Е.Чикаленко как умеренного национального деятеля, а также связи, в частности, через зятя А.Скоропися-Йолтуховского, с немецким военным командованием повлекли за собой предложение от оккупационной власти возглавить правительство и навести порядок в Украине. Но Евгений Харлампиевич не посмел взять «власть из рук немцев», поскольку это означало «стать против всех слоев общества и народа». «Я признаю, что надо это сделать, но у меня для этого мало духа, не хватит смелости… Я крупноземельний собственник и аграрную реформу буду делать (по мнению всех) в интересах своего класса», — писал он. Кроме того, он не чувствовал в себе способности к публичной работе. В конце концов, так определил свой выбор: «…Как прадеды наши говорили — «до булавы — надо труда и головы «, а я свою голову не считаю к тому пригодной и ненавижу борьбу, а люблю покой, мир и тишину».

Одновременно премьер-министр В.Голубович приглашал его на должность министра земледелия. Но и здесь он не мог поступиться своими принципами. Ведь Е.Чикаленко был сторонником аграрной реформы, которая обсуждалась во II Государственной Думе: ценз ее ограничивался 250 десятинами в степной Украине и 150 десятинами — в центральной. Поэтому для него была неприемлема максимальная норма 40 десятин, которую пыталось провести социалистическое правительство УНР. Второй раз предложение возглавить аграрное министерство Е.Чикаленко получил от В.Липинского в мае 1918г. Он практически согласился на него, но узнав о составе правительства, которое, по его мнению, вобрало преимущественно пророссийски настроенных деятелей, отклонил приглашение.

Через своих сыновей, работавших в Центральной Раде, и через зятя — А.Скоропися-Йолтуховского, который в начале апреля приехал из-за границы, Евгений Харлампиевич имел достаточно широкую информацию, которая давала ему возможность уже накануне государственного переворота 29 апреля 1918г. прогнозировать, что немцы разгонят украинский парламент. По мнению Е.Чикаленко, порядок и спокойствие в державе, сам факт ее существования зависели от решения земельного вопроса. Евгений Харлампиевич видел, что на то время в украинском селе уже накопился колоссальный взрывной потенциал, связанный с вероятной перспективой социализации земли и развертыванием политической борьбы вокруг этой проблемы. После прихода к власти П.Скоропадского в Украине распространялись антиправительственные настроения, подогреваемые пропагандой украинских социалистов и большевиков. Среди крестьянства распространялись слухи, что гетманская власть стремится обеспечить интересы исключительно крупных земельных собственников. Подобную агитацию прежде всего проводили представители Украинского крестьянского союза и УПСР, которые уже с первых дней гетманства Скоропадского повели антиправительственную кампанию. Е.Чикаленко обращает внимание на то, что именно аграрный вопрос социалистические лидеры регулярно выдвигали на щит своей борьбы с властью.

Е.Чикаленко был обеспокоен отсутствием консолидации в среде украинской умеренной элиты, которая имела бы целенаправленную и опробованную программу. Его чрезвычайно беспокоила ее неспособность объединиться вокруг идеи построения национальной государственности в Украине. В неблагоприятных внешнеполитических условиях украинская интеллигенция избрала путь взаимного политического подавления и не стремилась найти компромисс.

Е.Чикаленко неоднократно был участником собраний, на которых говорилось о формировании национального правительства при гетмане П.Скоропадском, поскольку кабинет Ф.Лизогуба, по мнению большинства украинской национально-демократической интеллигенции, дискредитировал себя якобы пророссийской политикой. Обсуждался и механизм его смены: постепенное вытеснение пророссийских министров или отставка действующего правительства и замена его украинским министрами. В последнем варианте Евгений Харлампиевич видел опасность государственного переворота, что могло привести к полной потере национальной государственности. В самом начале гетманства Скоропадского он воспринимал его исключительно как пророссийский проект, который якобы реализовывали бывшие «старорежимники», «сознательные враги украинской идеи», «которые прославились на Украине своей обрусительськой, антидемократической деятельностью» и т.п. Но, несмотря на это, Е.Чикаленко постоянно думает над тем, как использовать сложившуюся ситуацию и специалистов в правительственных учреждениях в пользу Украины. Примечательно, что когда 3 мая 1918г. он встретился с Н.Василенко, занимавшим пост премьер-министра перед Ф.Лизогубом, его беспокоил только вопрос, потянут ли кадеты Украину в союз с Россией. Е.Чикаленко в то время фактически обходит молчанием попытки привлечь к участию в кабинете представителей украинской национальной демократии, в результате чего членов кабинета подбирали из специалистов, которые были вне украинского политикума. Однако уже летом Е.Чикаленко убедился, что чиновники, несмотря на все обвинения их в антиукраинстве, работают на будущее Украины. Постепенно он даже восхищается работой некоторых из них, в частности И.Кистяковского — государственного секретаря, затем — министра внутренних дел. Е.Чикаленко даже размышляет над возможностью вхождения представителей украинских партий в кабинет, который мог бы возглавить И.Кистяковский. Такой вариант, по его мнению, открыл бы для Украины большие перспективы. В октябре 1918г. Е.Чикаленко снова получил приглашение возглавить правительство, создание которого стало результатом переговоров между Украинским национальным союзом с гетманом П.Скоропадским. Но и в этом случае он не считал для себя возможным стать во главе кабинета, большинство в котором принадлежало «Протофису» — организации крупного капитала с преобладанием антиукраинских настроений.

Е.Чикаленко еще в дореволюционное время не скрывал свое «германофильство». В своем дневнике и в письмах он пишет о том, что немцы своей организованностью, дисциплинированностью, отношением к труду могут способствовать консолидации и воспитанию украинской нации. Примеры этого он видел в Чехии и Прибалтике. Поэтому вполне положительно воспринял приход в Украину немецких войск в 1918 году. Только немцы, по его мнению, могли навести порядок в Украине, население которой было развращено социалистическими обещаниями и беспорядком и не воспринимало действий украинской власти.

«Германофильство» Е.Чикаленко в значительной мере подкреплялось его наблюдениями за немецкими колонистами на родной Херсонщине. Особый акцент он делал на их эффективных методах хозяйствования и на том, что уже во втором поколении они овладевали украинским языком. Он считал, что если украинцы даже попадут в полную зависимость от немцев, то в борьбе с ними «переймут у них и орудие борьбы, т.е., культуру, как переняли ее эсты, латыши в России и чехи в Австрии, тогда украинцы научатся ненавидеть своих угнетателей и впоследствии освободятся от них. […] А если украинцы снова попадут в положение «братьев» к великороссам, народ украинский надолго останется темным, не осознающим своей национальности, с приметами пария, то есть пьяницы, вора и матерщинника, которому далеко и в социальном, и в национальном отношении до немецкого раба-эстонца, латыша, не говоря уже и чеха». По его мнению, если ситуация сложится так, что немецкие войска вынуждены будут уйти с Украины, она окажется снова под властью России.

Несмотря на свое достаточно скептическое отношение к личности П.Скоропадского, Е.Чикаленко считал, что падение его режима приведет к потере независимости. Он призвал представителей украинских национально-демократических партий к сотрудничеству с гетманским правительством и его поддержке, что могло бы нейтрализовать негативное влияние пророссийских сил и снять политическое напряжение в Украине. Е.Чикаленко был категорическим противником организации антигетманского восстания и не ожидал положительных результатов от действий Директории, которые осложнялись внешнеполитическими факторами. После выхода войск Центральных держав из Украины ее территория оказывалась под угрозой советской оккупации. В республиканское правительство вошли министры, мало пригодные к государственной работе, а руководство УНР взяло курс на большевизацию власти. Хорошо разбираясь «в талантах» организаторов восстания против Скоропадского, Е.Чикаленко писал: «Винниченко и Шаповал больше люди темперамента, настроения, чем логики ума, и оба они талантливые агитаторы, пропагандисты, но не государственные мужи, а потому с уверенностью можно сказать, что их политика доведет Украину до полной анархии, большевизма, а в итоге приведет к реакции, а может, и к всероссийской монархии, если не к разделу, как в XVII веке».

Зимой 1919г. Е.Чикаленко выехал в украинскую миссию в Турции, где в это время работал его сын Петрусь. Но доехать до Константинополя ему не было суждено. Некоторое время он вынужден был ждать визовых документов в Станиславе, затем по приглашению П. Шекерика поехал в Жабье, а дальше дорога привела его в Австрию, где начался период эмиграции деятеля. «Такова судьба наша: налетел циклон, — писал Евгений Харлампиевич в письме к В.Липинскому, — развеял нас как листочки по всему миру, даже вырвал деревья с корнями, к которым причисляю и себя с Вами, потому что мы сидели на земле, кажется, глубоко пустив корни: осталась на месте только гибкая лоза и сорняки»^[12].

Свой дневник Е.Чикаленко готовил к публикации, находясь в эмиграции. В это время он, как и большинство непосредственных участников украинского национально-освободительного движения, переосмысливает течение освободительной борьбы и анализирует причины ее поражения. В предисловии, написанном к первому изданию дневника, Е.Чикаленко признается, что события, записанные им в дореволюционную пору, «кажутся мелкими» по сравнению с тем, что он записал после 1917г. Но из этого «мелкого зернышка», по его словам, «выросло большое дерево Украинской Державности»^[13].

Он считал, что украинцы в 1917г. оказались не готовы к решению своей исторической задачи а их разобщенность, раздор и неорганизованность имели для Украины фатальные последствия. Но, несмотря на это, по мнению Е.Чикаленко, «не надо тратить время, а надо работать над фундаментом для своей государственности». Он вспоминает об опыте польской интеллигенции, которая работала за границей, чтобы «привлечь общественное мнение Европы», и одновременно создавала духовные ценности в ожидании своей государственности. Украинцам это должно было стать примером для их общественного поведения на ближайшую перспективу, в противном случае они снова будут не готовы, как и в 1917г. Больше всего Е.Чикаленко сетовал на украинскую интеллигенцию, которая «проявила за это время много всякой мерзости, невежества, что свидетельствует о ее политическом детстве». По его мнению, она еще не имела «никаких устоев, даже моральных». «Я не раз говорю, что только тогда построится украинская государственность, когда вырастут дети тех наших социалистов, которые, будучи министрами, накрали миллионы, и таким образом создадут свою буржуазию, которой у нас до сих пор почти не было», — писал 21 января 1920г. Евгений Харлампиевич^[14] в письме Вячеславу Липинскому, с которым его роднило не только соседство в Австрии, но и близость политическая. Они оба принадлежали к консервативному лагерю и крайне негативно восприняли разрушение гетманской державы лидерами Директории. «Хамы! У нас поотнимали имения, а сами, добравшись до государственным денег, набили ими свои карманы и стали миллионерами. Но как легко пришли эти деньги, так легко они и развеются, без всякой пользы для Украины», — отмечал он дальше в этом же письме.

С В.Липинским связан и определенный этап в смене политической ориентации Евгением Чикаленко. Его германофильство в конце концов вылилось в т.н. концепцию «призвание варяга». Негативно оценивая политическую деятельность М.Грушевского, В.Винниченко и П.Скоропадского, Е.Чикаленко обращает свое внимание на фигуру австрийского эрцгерцога Вильгельма Габсбурга, известного в украинской среде под псевдонимом В.Вышиваного. В 1918г. его рассматривали в определенных политических кругах Украины как альтернативу гетману. В письме к В.Липинскому Е.Чикаленко, ссылаясь на информацию от своего сына Петра, который находился в то время в оккупированной большевиками Украине, фиксирует падение популярности С.Петлюры и рост интереса к П.Скоропадскому и В.Вышиваному^[15]. Зять Е.Чикаленко А.Скоропись-Йолтуховский в одном из своих писем пишет, что правые силы в эмиграции ищут лидера, который мог бы всех объединить. «Мы говорили с Грековым, и с Вышиваным, и со Скоропадским, — замечает А.Скоропись Е.Чикаленко, — говорили не от нечего делать, а действительно искали творческих государственных сил, и первое место на нашем трагическим безлюдье отвели мы Скоропадскому. По чистой совести, по глубокому убеждению, что это действительно творческая государственная сила, абсолютно и насквозь честный человек…»^[16]. Выбор П.Скоропадского как вероятного кандидата на гетманство был одним из важных компонентов подготовки к утверждению украинской монархии, которую начали украинские консервативные политики в период кризиса, который переживала УНР в конце 1919 — в начале 1920 гг. И в этом процессе, как видим, определенное место рядом с П. Скоропадским отводилось В.Вышиваному. Более того, Е.Чикаленко зафиксировал в своем дневнике, что Украинский союз хлеборобов-государственников (УСХД) сначала выдвигал на роль персонификатора монархического движения именно В.Вышиваного.

Попытка ввести Вильгельма Габсбурга в политическое русло организованного гетманского движения основывалась на идейно-политической доктрине украинского монархизма, разработанной в этот период В.Липинским. Кратковременный опыт державотворчества периода Гетманата П.Скоропадского, несмотря на все его недостатки, привел ученого к глубокому убеждению, что только «в форме Гетманства наша традиция государственно-национальная могла стать фактом»^[17]. Причем он рассматривал Гетманство как монархическую точку опоры, которая является постоянной и опирается на историческую традицию и историческую наследственность и может «создать такую базу, на которой и в рамках которой каждый из наших деятелей и патриотов сможет проявлять свою творческую, реформаторскую деятельность»^[18]. По мнению В.Липинского, реальную монархическую персонификацию Гетманства мог осуществить только род Скоропадских, который один «удержался до сегодняшнего дня на соответствующей высоте; только ему одному Бог дал столько мужества и силы, чтобы в 1918г. нашу державную и свою Родовую, гетманскую традицию возобновить»^[19].

Зато Е.Чикаленко длительное время считал П.Скоропадского «барским» гетманом и подчеркивал, что после его ошибок в 1918г. за ним «не пойдет ни крестьянство, ни сознательные украинцы-земледельцы», к которым причислял и себя. Несмотря на то, что Е.Чикаленко решительно был против антигетманского восстания и все время пребывания П.Скоропадского у власти «горячо агитировал за сотрудничество с ним», он не мог примириться с его действиями после провозглашения курса на федерацию с небольшевистской Россией. Поэтому свои надежды на будущее Украины Е.Чикаленко возлагал на «какого-нибудь принца — или немецкого, или английского, — который приведет с собой военную силу и поведет политику компромисса между панами и крестьянством, не будет отбирать у крестьян землю «со шкурой», как это делал Скоропадский, а оставит помещикам по 100-200 десятин для ведения хозяйства для снабжения городов, для сахароварения, пивоварения и т.д., а оставшуюся землю распродаст крестьянам, которые смогут ее купить, а остальные крестьяне должны пойти в рабочие, так как должна же промышленность иметь своих, а не московских рабочих; и о судьбе этих рабочих должен тот монарх позаботиться, чтобы не поставить их в положение рабов или рабочих волов»^[20].

Эту мысль Е.Чикаленко развил в письме от 23 апреля 1921г. в венский журнал «Воля». Он публично провозгласил тезис, что вытащить Украину из хаоса и беспорядка может только монархия. Евгений Харлампиевич утверждал, что «украинским монархом не может быть ни Скоропадский, ни Петлюра, ни кто-то другой свой, потому что на своем мы, из-за своей недисциплинированности, не объединимся, не помиримся, а опять только какой-то варяг, как в старину; какой-нибудь иностранный королевич, который будет иметь за собой поддержку какого-либо государства, придет со своей гвардией, привезет своих, а не московских специалистов, или спецов, и поведет политику надклассовую, надпартийную и организует государство из неграмотных хлеборобов, как это сделали в наше время иностранные королевичи в Греции, Румынии, Болгарии».

Этот «варяг» должен быть проникнут украинским национальным сознанием и должен ставить независимость Украины превыше всего. В отличие от П.Скоропадского, украинской монарх должен владеть украинским языком и любить его, а также избегать в своем окружении российских и польских деятелей, чтобы не подпасть под их влияние. Становилось ясно, что наиболее вероятной в этом политическом и общественно-культурном контексте была фигура эрцгерцога Вильгельма Габсбурга. Правда, в письме к Е. Лукашевичу от 4 ноября 1921г. Е.Чикаленко замечает, что он «имел в виду английского или шведского принца»^[21]. Однако все свидетельствовало, что речь идет именно о Вильгельме Габсбурге. Именно в это время Е.Чикаленко принял предложение присоединиться к политической акции эрцгерцога. В своем дневнике за 1921г. Евгений Харлампиевич достаточно подробно опишет все перипетии своего участия в судьбе В.Габсбурга. В конце концов, письмо Е.Чикаленко в редакцию журнала «Воля», которое в 1921г. вышло отдельным оттиском под названием «Где выход?», свидетельствовало, что Василь Вышиваный невольно концентрировал в своем лице надежды тех, кто искал выход из положения в реализации новых политических моделей вне, казалось, бесперспективных уэнеровского и гетманского путей борьбы за украинскую государственность.

22 августа 1921г. Е.Чикаленко сообщил В.Липинскому о своем намерении посетить его вместе с В.Вышиваным и его адъютантом Е. Ляришенко^[22]. Очевидно, речь шла о попытке объединения консервативных сил во главе с В.Вышиваным. Об этом свидетельствует письмо В.Липинского к А.Белопольскому 2 сентября 1921г.: «Ко мне приезжал Евгений Харлампиевич Чикаленко уговаривать нас на совместную акцию с Василием Вышиваным, который сейчас такую широкую акцию планирует и в которую Евгений Харлампиевич верит». Однако в разгар политической деятельности группы В.Вышиваного Совет присяжных УСХД, возглавляемый В.Липинским, одобрил позицию своего председателя, который отрицал любую возможность совместных политических действий с эрцгерцогом, пока тот «не помирится с Павлом Петровичем (П. Скоропадским. — Т.О.) и не поведет своей акции в согласии и контакте с ним»^[23].

В политической деятельности В.Габсбурга, которая нашла определенную поддержку в разных кругах украинской эмиграции, в частности в выступлении Е.Чикаленко, В.Липинский видел существенную угрозу как идеологическим, так и организационным основам нового гетманского движения. Именно стараниями сохранить ведущее положение УСХД и укрепить теоретические основы гетманского движения было продиктовано появление работы В. Липинского «Призвание "варягов" или организация хлеборобов? Несколько замечаний по поводу статьи Е. Х. Чикаленко: "Где выход?"» в печатном органе УСХД «Хлеборобская Украина» (1922/25 кн. 4-5). В.Липинский подчеркивал, что «Под флагом собственно "варяжского монархизма", поднятого Е.Чикаленко, имело место повторение в карикатурных формах «восстания против гетмана и против панов» — только уже не в старых привычных костюмах демократически-республиканских, а в плохо сшитых и пошлых костюмах "демократически-монархических"»^[24]. Бесспорно, В.Липинский был прав, когда подчеркивал, что концепция «иностранного королевича», «не связанного ни с землей, ни с традицией, ни местным правящим или правившим Родом, ни с исторической наследственностью», не даст Украине «той постоянной твердой и непоколебимой точки опоры, без которой ни консерватизма, ни монархизма украинского представить собственно нельзя». Кроме того, справедливо замечал В.Липинский, «кандидатура именно этого Рода (Габсбургов. — Т.В.) (обладающего историческими традициями и правами исторической наследственности только в Галиции) вызвала бы очень опасную для Украины религиозную и политическую реакцию». Таким образом, теория Е.Чикаленко, по мнению В.Липинского, на практике открывала простор для появления все новых и новых претендентов на власть в Украине. Отсутствие традиции и исторической преемственности, а также связанного с ними легитимизма делали такой монархизм, по выражению ученого, «обычной диктатурой, обычным законом и правом узурпатора удачника»^[25]. Не вдаваясь в анализ всего хода полемики между двумя деятелями украинского консервативного лагеря, следует отметить, что В.Липинский и Е.Чикаленко сохраняли как чрезвычайно искренние отношения между собой, так и хорошее отношение к «чужеземному королевичу» — эрцгерцогу В.Габсбургу^[26].

Львиную долю своего времени в эмиграции Е.Чикаленко посвятил подготовке к печати и публикации своих мемуаров. Вначале у него были некоторые сомнения относительно целесообразности их издания, и он советовался по этому поводу со своими ближайшими друзьями, в частности с В.Липинским, которого очень уважал и к мнению которого прислушивался. Е.Чикаленко спрашивал, стоит ли ему полностью публиковать свой «Дневник», — ведь в нем было немало откровенных характеристик, которые ставили под сомнение политическую репутацию многих известных украинских деятелей. Не боясь нарваться на их критику, он колебался, целесообразной ли и оправданной для украинской перспективы является публикация тех наблюдений и переживаний. В то же время верил, что его воспоминания «послужат камешком для фундамента» украинской державности^[27].

Получив ответ В. Липинского, что не следует изымать из мемуаров отдельные фрагменты, Е.Чикаленко с этим согласился. «Вы совершенно правы, — писал он 20 июля 1924г. В.Липинскому, — что надо печатать мой «дневник» либо полностью, чтобы дать возможность задетым людям «оправдаться», либо уничтожить его во всех экземплярах. Хотя он является результатом моей графомании, но все же мне жаль его уничтожать, потому что, может, действительно в нем найдутся зерна, полезные для будущего историка нашего времени. Будущий историк отвеет мякину от зерна, выбросит мусор, который в нем найдется, и, может, выберет из него какое-то количество хорошего зерна. Вот того зерна и жаль мне»^[28]. В конце концов, В.Липинский уговорил Е.Чикаленко не скрывать никаких событий и публиковать все, что он когда-то записал, «делая примечания, пояснения, печатая полные фамилии», поскольку у него в конспектах были только инициалы, ведь «боялся, что если записи… попадутся в руки жандармов», то тем наделает «людям беды»^[29].

Подготовка дневника к печати началась еще в конце 1922г., когда Е.Чикаленко получил предложение от украинской газеты «Свобода», которая издавалась в Америке. Процесс был сложным, ведь выезжая за границу, Евгений Харлампиевич не ожидал, что это будет длительная эмиграция, потому и не вывез с собой большинство своих дневниковых записей и имел только их часть — до 1917г.

Начиная с января 1919г., Е.Чикаленко не прекращал записывать свои мысли и впечатления, а также информацию, которую получал в письмах от друзей. Его дневник с 1917 по 1919 гг. остался в Киеве, но Петр — средний и любимый сын^[30] — присылал отцу из Киева его записи. Часть из них потерялась при пересылке. В своем письме к В.Липинскому Е.Чикаленко писал, что начальные разделы своих воспоминаний, которые он не смог получить из Киева, написал заново.^[31] В другом письме признавался, что «приводит в порядок свои воспоминания» — а надо отметить, что в письмах к своим приятелям он иногда не делает разницы между дневником и воспоминаниями, чаще воспоминаниями называет «вступление к дневнику, который начал писать с 1907». Это вступление к дневнику, по его словам, было «написано конспективно, листов на 25 печати, с 1861 по 1907 год»^[32]. Судя по другим письмам, Петр Чикаленко посылал отцу его записи через знакомых, и в конце концов они нерегулярно приходили в Рабенштайн под Веной, где в то время жил Е.Чикаленко. В основном пересылка осуществлялась через друзей, которые могли доставить их в Перемышль. Два раздела воспоминаний потерялись безвозвратно, а одна из частей дневника, которая передавалась через кооперативное учреждение, дошла до Е.Чикаленко только через два года после того, как Петр Евгеньевич ее переслал отцу. «Не помню, писал ли я Вам, что в бумагах Зайцева нашлись мои рукописи, которые Петрусь два года назад переслал мне через кооператора Филиповича, — отмечает в письме к В.Липинскому Евгений Харлампиевич. — Я должен был без всяких материалов по памяти заново писать то, что печатается в «Свободе»… Теперь буду по ним расширять для издания книгой, если найдется издатель. Дневник с 1907 года буду дополнять примечаниями, объяснениями, не меняя текста…»^[33]. В одном из писем В.Липинскому Е.Чикаленко пишет, что его семья в Украине должна сделать копию частей дневника, которые ему пересылает «на случай потери», в другом письме вспоминает, что «сын из Киева обещает в письмах пересылать мне мои мемуары, если достанет машинку для переписки»^[34].

В эмиграции ухудшилось состояние здоровья Е.Чикаленко. Перед операцией, которую должен был сделать весной 1924г., он пытался хотя бы конспективно изложить ход событий, чтобы заполнить пробелы, которых не хватало в воспоминаниях, и передать для дальнейшей публикации. «…Я торопился написать перед операцией в надежде, что умру, так хотелось хоть конспективно написать вот это предисловие к «Дневнику», который кто знает, когда выйдет, потому что один экземпляр уже потерялся, а второй попадет в ЧК, потому что переписать нет возможности — это же груды бумаги», объясняет Евгений Харлампиевич В.Липинскому^[35]. Очевидно, готовя к публикации свой дневник, Е.Чикаленко заново переживал все события, которые в нем вспоминал. Несомненно, это была для него «интересная работа, которая переносила… в прошлое и отрывала от скучной, тяжелой» эмиграционной жизни^[36], а кроме того, источник финансовой поддержки — ведь Евгений Харлампиевич, как и большинство украинских эмигрантов, нуждался. Получить гонорар от украинских издателей было нелегким делом, а надежды на издание воспоминаний отдельной книгой понемногу угасали. «Итак мои мемуары современного Очевидца лежат, и кто знает, до каких пор будут лежать, а я себя тешил, что на гонорар отремонтирую зубы,справлю белье, одежду и т.д.», — писал он в одном из своих писем^[37].

И все же ни тяжелые условия эмиграционной жизни, ни сложные переговоры с издателями, ни нехватка средств не помешали выходу в свет мемуаров Евгения Чикаленко, которые сегодня позволяют существенно дополнить наше представление о ключевых событиях новейшей украинской истории, увидеть фигуры ведущих деятелей национально-освободительного движения. В то же время они дают возможность почувствовать переживания одного из самых ярких представителей украинской элиты, которая стояла на пороге построения независимой украинской державы в 1917-1921 гг., но несмотря на все усилия так и не смогла реализовать полученный шанс. Дневник Е.Чикаленко должен служить серьезной лектурой для современных украинских политиков, которые должны консолидироваться ради украинской государственности, отбросив мелкие политические амбиции и собственные интересы.

Татьяна Осташко

ОТРЫВОК ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЗА 1917 ГОД

I

Начало революции. — Организация Центральной Рады. — Возобновление украинской газеты. — Кооперативный съезд и зарождение Украинской Армии. — Жизнь летом в селе на Херсонщине. — Развал фронта и деморализация села.

В конце февраля 1917 ст. ст. появились в Киеве одна за другой копии телеграмм Председателя Государственной Думы Родзянко^{1} в ставку к царю следующего содержания:

«19 26/ІІ 17 ст. ст. Основная. Царю. Ставка. Положение серьёзное. Столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие (продукты), топливо пришли в полное расстройство. Улицах беспорядок, стрельба, армия стреляет друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующимся доверием в государстве, образовать новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в сей час ответственность не пала на венценосца».

Но, ослеплённый своим самодержавием, царь Николай Кровавый^{2} не внял правоверному монархисту Родзянко, а велел командующему Петроградом ген. Хабалову^{3}, залить кровью восстание, но было уже слишком поздно, и Родзянко снова ему телеграфировал:

«27/II. Утром положение ухудшилось. Надо сейчас принимать меры, иначе завтра будет поздно. Пришел последний час, когда решается судьба государства, династии».

В тот же день 27/II, в 2 часа:

«Крупные отряды армии подошли к зданию Думы, встреченные Чхеидзе^{4}, Скобелевым^{5}, Керенским^{6}. Речи покрыты криками ура. Караул (стража) Таврического Дворца снят отрядами повстанцев. В 2½ часа частное совещание Думы поручило Совету Старейшин выбрать Временный Комитет».

В тот же день в 5 ч. вечера:

«В Думу^{7} доставлен Щегловитов^{8}. После короткого совещания распоряжением временного Комитета Керенский объявил Щегловитова арестованным. Помещен усиленным конвоем павильоне Таврического дворца. Днем солдатами, после быстрого подавления тюремной стражи, взяты Кресты, Пересыльная, Дом предварительного заключения^[38]. Все политические освобождены. Днем разгромлено Охранное отдѣление, Жандармское управление, архивы, дела политические уничтожены. Днем в Думе собралось первое заседание организованного Совета рабочих депутатов»^{9}.

После этих телеграмм стало ясно, что «самодержавие», в корне подорванное столыпинской реакцией^{10}, наконец, пало, можно сказать, стараниями Распутина^{11}, потому что никто его так не дискредитировал, не втоптал в болото, в помои, как этот придворный распутник. Радость овладела всеми кругами и слоями общества, но я, по своей скептической натуре, говорил:

— Этот Совет рабочих депутатов будет той ложкой дегтя, что испортит всю бочку меда!

Кадеты^{12} тогда еще верили, что Дума, став во главе революции, поведет ее за собой, и радовались, что их мечты сбываются: «Николай, отрекшись от престола, передаст все права брату Михаилу, который все будет делать по указаниям «прогрессивного блока»^[39]{13}; в обществе, как во времена Великой французской революции^{14}, поднимется патриотический дух, и Россия доведет войну до «побѣдоносного» конца, объединит весь «Русский народ, под скипетром Русского императора, приобретет Константинополь и проливы и т.д.»

Во главе «Временного Правительства»^{15}, пока не соберется «Учредительное Собрание»^{16}, стал бесцветный князь Львов^{17}, но «Совет рабочих и солдатских депутатов» посадил в это правительство своего доверенного эсера Керенского и надиктовал новому правительству свою программу: полную амнистию всем политическим, свободу слова, веры, собраний; новые выборы в земские и городские самоуправления на основе «четыреххвостки»^[40].

Везде в городах учреждались «временные исполнительные комитеты», арестовывалась или свергалась царская администрация, а в селах — сельские старосты, старшины, полиция; в самоуправления были временно включены избранные на основе «четыреххвостки» гласные (члены советов) и заменены председатели и члены управ.

Все шло хорошо, пока не внес развал в жизнь и дезорганизацию в армию «приказ Совѣта рабочих и солдатских депутатов», вводивший выборное начало в командный состав армии, который должен был во всем подчиняться «Солдатским комитетам». Вскоре, когда выяснилось, что этот приказ совсем дезорганизовывал армию, «Совѣт» поспешил отменить этот свой приказ, а «солдатским комитетам» предоставил только хозяйственные, а не командные функции, но было уже поздно. Солдаты посбрасывали часть своего командного состава и на его место избрали преимущественно прапорщиков и наиболее бойких солдат, а кадровые офицеры должны были бежать из армии, потому что подвергались издевательствам, а то и смерти. Сей дух анархии распространился из армии и на широкие круги городского пролетариата и крестьянство. Уже тогда было ясно, что на смену монархии идет анархия.

В первые дни революции совет ТУПа^{18} (правление Товарищества украинских прогрессистов) (ТУП) постановил принять все меры, чтобы повлиять на «Временное правительство», чтобы оно как можно скорее ликвидировало войну, которая только разрушает наш край. Еще в 1916 году Совет ТУПа издал и разослал во все русские газеты воззвание к обществу^{19}, в котором доказывал, что война ведется вопреки желанию украинского народа и, кроме вреда, ничего не принесет. Но русское общество так было захвачено войной до «побѣдного конца», что считало наше воззвание государственной изменой, немецкой инспирацией.

Кроме того, Рада пыталась, чтобы как можно больше украинцев вошло в Киевский «Исполнительный комитет»^{20}, который захватили в свои руки кадеты и меньшевики и в свой состав из украинцев приняли только С.Ефремова и А.Никовского, а больше никого не хотели пускать.

То же самое происходило во всех городах Украины, так как все они были полностью обмосковлены; зато в земствах везде преобладали украинские элементы, которые поддерживал народ.

С первого же дня революции киевская общественность, как овцы без пастуха, беспомощно толклась в задних комнатах клуба^{21}, потому что передние были заняты военным госпиталем. Самые энергичные старейшины клуба, М.Синицкий^{22} и В.Королив^{23}, предложили нам, чтобы совет ТУПа, который собирался всегда по четвергам у меня, заседал каждый вечер в клубе, чтобы всякий раз было известно обществу, что он рассматривает и что решает, так как все ощущают отсутствие управляющего центра. Совет состоял тогда из следующих лиц: А.Вязлова^{24}, А.Вилинского^{25}, Д.Дорошенко^{26}, С.Ефремова^{27}, Ф.Матушевского^{28}, В.Прокоповича^{29}, А.Никовского^{30}, Л.Черняховской^{31}, А. Андриевской^{32} и меня, кроме того, на заседания мы всегда приглашали жену проф. М.Грушевского^{33}, чтобы через нее и он, как почетный член ТУПа, был в курсе дел. Мы постоянно допытывались у нее — скоро ли приедет и профессор, ибо все мы считали его тогда «некоронованным королем Украины», который, как приедет — наведет везде порядок и лад. С тех пор заседания совета ТУПа были перенесены в заднюю комнату клуба, а общественность заполняла две первые большие комнаты. По проекту Королива и Синицкого были намечены секретари по разным областям деятельности и было решено созвать съезд ТУПа, а потом — и Всеукраинский конгресс^{34}. Но не все общество признало над собой верховенство ТУПовского совета. На второе же заседание совета в клубе пришли: И. Стешенко^{35}, Д.Антонович^{36} и А.Степаненко^{37} как представители каких-то десяти социалистических организаций, но на наш вопрос не могли перечислить тех организаций, потому что очевидно, что тогда еще такого количества социалистических организаций не было.

Они решительно заявили, что считают, что их организации имеют равные права с ТУПовской и требуют, чтобы в совет вошло от каждой их организации по столько же делегатов, сколько есть членов ТУПовского совета. Несмотря на наши доводы, что совет ТУПа — только исполнительный орган беспартийной организации, имеющей свои группы почти во всех городах Украины, куда входят и отдельные социалисты, они стояли на том, что они являются делегатами тоже от всеукраинских социалистических организаций, и если мы не согласимся принять их, то они учредят свой отдельный совет, и пошли совещаться в Педагогический музей^{38}. Чтобы не разбивать силы и не создавать два центра, мы решили объединиться с этими «делегатами от социалистических организаций» и таким образом образовалась Центральная Рада^{39}. Но совместная работа с такими беспринципными демагогами, как А.Степаненко и другие, которые неожиданно стали социалистами, мне, больному человеку, настолько была нестерпима, что с того времени я перестал ходить на собрания Центральной Рады.

В такой решающий и горячий момент особенно ощущалось отсутствие украинской прессы, которая задавала бы тон, направление, и к голосу которой прислушивалось бы общество. Все были уверены, что я сейчас же возобновлю «Раду»^{40}, но у меня тогда совершенно не было денег, и в банках нигде нельзя было занять, а незабвенного моего соратника В.Симиренко^{41} уже не было на свете, он умер в 1915г. Я подал мысль, чтобы за издание газеты взялось Общество содействия украинской литературе, науке и искусству^{42}, но в Киеве было тогда только три члена того общества: В.Леонтович^{43}, С.Ефремов и я; Ф.Матушевский был на Кавказе, И.Шраг^{44} жил в Чернигове, П.Стебницкий^{45} — в Петербурге, а М.Грушевский был в ссылке в Москве; так что мы решили как можно быстрее договориться с ними, а тем временем я подал военному командованию заявление, что восстанавливаю «Раду», закрытую в 1914 году:

Именно тогда приехал из Москвы М.Грушевский, и когда я увиделся с ним, он уже был проинформирован об учреждении Центральной Рады и видимо был очень доволен, что его заочно выбрали председателем, поэтому я и не поднимал вопрос об этом, но сказал ему о мысли организовать издание газеты под эгидой Общ-ва содействия. Он ничего принципиально не имел против, и мы решили просить В.Леонтовича, как председателя Общ-ва, поскорее созвать собрание.

Уходя, М.Грушевский спросил меня, как я думаю — безопасно ли теперь делать купчую (контракт) на землю, которую он сторговал, чтобы иметь независимый ценз по уезду в Государственную Думу, что-то около 100 десятин. На это я ему ответил:

— Я думаю, не стоит покупать землю, потому что Учредительное собрание, в котором будут преобладать крестьяне, видимо, реквизирует помещичьи земли по цене дешевле, чем вы за нее заплатите.

Так он земли и не купил.

Перед заседанием Общ-ва содействия украинской литературе, науке и искусству зашел ко мне харьковский адвокат Н.Михновский^{46}, который тогда служил в Киеве товарищем^[41] военного прокурора, и услышав, что у меня нет денег на издание газеты, предложил организовать издание на паях (долях), рублей по 10 тысяч за пай, тогда он со своими единомышленниками возьмут пять паев.

— Но вы же, — говорю, — самостийник, а мы считаем, что еще не время поднимать этот вопрос в газете, потому что это переполошит московское и наше обрусевшее общество, и оно нас раздавит, потому что с ним борьба тяжелее, чем с царским правительством.

На это он ответил, что сам хорошо понимает, что еще не время говорить о независимости Украинской державы, потому что массы народные еще несознательные, но надо их просвещать, а потому ему и важна газета, без которой теперь нельзя обойтись.

На собрании Общ-ва содействия было единогласно решено взяться за издание газеты, но наличных денег у Общ-ва не было, поэтому было решено заложить в банке те 300 тысяч процентных бумаг, которые ему передала жена В.Симиренко после его смерти^{47}, и купить типографию, а если не хватит денег, то привлечь к изданию еще пайщиков. Я рассказал о предложении Михновского, но большинством голосов против моего и Ефремова предложение Михновского было отвергнуто и было решено определить паи в 5 тысяч руб., тогда один пай возьмет ТУПовская организация, один пай возьмет издательство «Час»^{48}, как сказал М.Синицкий; я тоже сказал, что возьму один пай, после сбора урожая. Больше никто из присутствующих не отозвался, а когда глаза всех обратились к Леонтовичу и к Грушевскому, то Леонтович откровенно высказался, что не решается теперь ослаблять себя материально, потому что уверен, что Учредительное собрание отберет у помещиков землю. А Грушевский сказал, что у него нет денег; у меня не хватило смелости сказать ему, что он ведь раздумал покупать имение, значит, деньги остались свободны.

Когда встал вопрос о названии газеты, все высказались за то, чтобы она имела связь с «Радой» и остановились на названии «Нова Рада»^{49}, но Грушевскому, видимо, очень этого не хотелось, и он стал доказывать, что «Рада» не пользовалась никакой популярностью. На это я громко прочитал открытку, которую получил накануне от сына^{50} из Петрограда, в которой он писал: «Только что вернулся с митинга, на котором было около 1500 гвардейцев-украинцев; впечатление колоссальное, теперь только я убедился в том, какое огромное значение имела «Рада», надо сейчас, как можно скорее, возобновить ее». А он же, говорю, всегда иронически относился к «буржуазной» «Раде».

После этого М.Грушевский умолк.

А.Никовский согласился взять на себя редактирование и труд по организации издания газеты. Это сняло камень, лежавший на моей душе, и теперь я со спокойной совестью мог выехать на Херсонщину в свое имение Перешоры, куда ежедневно письмами и телеграммами вызывал меня управляющий. Он непременно должен был уехать домой на Екатеринославщину, а тут земство требовало сдачи хлеба, а агент Министерства земледелия вызвал меня по вопросу найма земли для выпаса скота для армии. Я все откладывал свой отъезд из Киева, пока не обустроится газета, так как все считали, что это должен сделать бывший издатель, и я сам видел, что без газеты совершенно нельзя обойтись.

Накануне отъезда пошел я на губернский кооперативный съезд^{51}, который проходил в Педагогическом музее. Все места огромной аудитории, снизу до потолка, были заняты народом; в партере сидели кооператоры, а весь амфитеатр был набит интеллигентной киевской публикой. Выступавшие говорили не на кооперативные темы, а о том, что наступил день воскресения Украины, что надо везде на все правительственные должности выбирать только украинцев, что надо заводить украинский язык в школах, основывать свои гимназии и т.д. Михновский в горячей речи призвал к организации украинской армии и предлагал сейчас же учредить охочекомонный полк^{52} и прочитал список старшин, изъявивших желание вступить в ряды этого полка; это вызвало гром аплодисментов, хотя наши соц. –демократы^{53}, придерживаясь своей программы, тогда, в начале революции, решительно выступали против организации украинской армии. А когда размещенный среди публики студенческий хор спел «Ще не вмерла Украина», то всех охватил невиданный мной в жизни энтузиазм: все целовались, некоторые плакали от радости. Я так разволновался, что не мог сдержать громкого рыдания и благословлял судьбу, что мне довелось дожить до такого счастливого дня; я радовался в душе, что с молодых своих лет избрал верное направление и шел, хорошо или плохо, но верной дорогой и перед смертью не скажу, как говорил покойный Лесевич^{54}, русский философ, родом украинец:

— Как тяжело умирать, когда только перед смертью увидел, что всю свою жизнь шел не по той дороге, по которой нужно было идти.

Он только перед смертью стал свидомым украинцем.

После этой манифестации очень мне хотелось остаться в Киеве, чтобы побывать еще на торжественной уличной манифестации, которую Центральная Рада объявила на 19 марта^{55}, но у меня уже был билет на 17-е, который я с большим трудом добыл, да и земству и агенту министерства я назначил день своего приезда, так что уже нельзя было откладывать поездку.

Обо всем, что происходило в Киеве с 17-го марта по 20-е октября ст. ст., я знаю только из газет и писем, а потому и рассказывать не буду, а расскажу только о том, что я переживал и наблюдал, пребывая летом 1917г. в селе на Херсонщине.

Приехав в Перешоры, я узнал, что вместо сельского старосты организовался Комитет во главе с А.Куцоперой. Сей Куцопера, сын приезжего с Подолья крестьянина Федора Куцоперы, что купил под Перешорами 30 десятин земли и жил на хуторе, служил в гвардии, а затем городовым (полицейским) в Одессе, потом полицейским урядником в Бессарабии, откуда его прогнали за взятки, и он, поселившись на хуторе у отца, занялся подпольной адвокатурой. Люди рассказывали, что будучи городовым в Одессе, он в 1906 году исполнял обязанности палача и вешал революционеров; может, это и неправда, но каждому, кто посмотрит на его отвратительную, красную, рябую морду и огромную фигуру, приходит в голову, что так должен выглядеть палач.

А что он был лишен всяких моральных устоев, человеком «бессовестным» как говорили люди — было видно из того, что он, выманив у отца документ на всю его землю, не дал ничего родным братьям и, в конце концов, и самого отца выгнал из дома, и тот умер у чужих людей. И вот такой человек стал руководителем нашей общины, её первым лицом. Когда я заметил это крестьянам, то старые только плечами пожимали или рукой махали, а младшие, возвращавшиеся с фронта, дерзко отвечали:

— Он — наш брат, мужик, а такой бывалый, тёртый калач, не даст панам нас обмануть.

Не знаю, как в других местностях, а у нас и по соседним селам почти везде повсплывал такой мусор, такие мошенники, которые возвращались из городов, где служили в полиции, жандармами и т.п., а стали народными поводырями, потому что в искренность интеллигенции народ не верил. В местечке Окны, напр. избрали председателем комитета бывшего жандармского вахмистра Моргуся, который обмошенничал общину на крупную сумму. В с. Ставрово всплыл на самый верх Саблатович, который, будучи делегатом в Киеве на селянском съезде^{56}, украл на ночевке у соседа 150 руб. Когда их у него вытрясли, то, не желая делать огласки, только выгнали его со съезда, написав о его поступке в общину. Вообще у нас на селе старшие и более честные крестьяне притихли перед младшими, которые, возвратившись с фронта, принесли новый дух, новые этические понятия; они почти открыто воровали не только у помещиков и евреев, но и у своих же крестьян, а когда те осторожно упрекали их за это, они нагло кричали:

— Я на фронте кровь проливал, а вы тут обогащались!

Причем без стыда ругались матом, говоря, что теперь «свобода слова».

За несколько лет войны они отвыкли от мирного труда, распаскудились, озверели, убивая людей и грабя с разрешения начальства в завоеванных краях, потому-то они и выбирали себе в поводыри людей, издавна умевших хорошо жульничать и имевших опыт в этом деле. «Совестливым людям» как говорили крестьяне, «стало тяжело жить на селе».

Мардаровский лавочник еврей Шафер, вдумчивый человек, который любит рассказывать обо всем притчами, так характеризовал мне нынешнее состояние на селе:

— Чистая, сырая вода не вредит человеку, а кипяченая — еще лучше сырой, но недокипяченная уже вредит. Так и с народом: пока он был сырой-темный, с ним можно было жить, когда он закипятится, то есть просветится, с ним еще лучше можно будет жить, но теперь он недокипяченный — ой, как с ним тяжело жить!

А когда я заметил:

— Зато теперь у вас есть равноправие!

— То равноправие, как эти карточки на сахар, которые нам выдавали: по ним сахара не достанешь, а сами они не сладкие. Теперь сняли «черту оседлости»^{57}, теперь есть право нам везде по России ездить и жить, а из-за беспорядков никуда нельзя уехать — и товара нигде не достанешь, и ограбят по дороге. Так мы теперь торгуем так, как тот муж с женой торговали водкой. Продали они корову и купили бочонок водки. Вот муж дает жене пятак, чтобы налила ему рюмку. Потом жена дает мужу тот же самый пятак за рюмку водки, и так лишились и коровы, и водки. Так мы, купцы, теперь здесь в Мардаровке покупаем всякий товар друг у друга, потому что свежий с стороны нельзя привезти. Думалось, что после революции будет житься лучше, а оно теперь хуже, чем при царе. Тогда я дал приставу (полицейский комиссар) взятку и месяц живу спокойно, а теперь каждую минуту боюсь, чтобы не ограбили, не убили. Такая теперь жизнь!…

Вести хозяйство было безмерно труднее, чем в предыдущие годы: как людей, так и лучший скот забрали в армию, осталась одна калечь и молодняк. Хотя солдаты массами бежали с фронта, но работать они не хотели, а в большинстве занимались коммерцией, продавая крестьянам чай, сахар, привезенные с фронта, военное обмундирование, обувь, а распродав, являлись к воинскому начальнику, или просто в свою часть, получали новое обмундирование и вновь приезжали его продавать; таким образом постепенно почти все крестьяне переоделись в военную форму, потому что на базарах действительно нельзя было докупиться ни сапог, ни мануфактуры на одежду. Многие дезертиры, объединившись в банды, грабили по ночам крестьян, помещиков, а на хутора нападали и среди бела дня. Правда, мне никто не причинял никакого вреда, потому что я давно продал крестьянам сколько им надо было земли, поэтому у меня с ними были самые лучшие отношения, а это действовало и на соседних крестьян. Когда собравшийся в Одессе крестьянский съезд^{58} постановил забрать все незасеянные помещичьи земли, то некоторые фронтовики подбивали крестьян забрать и у меня, но большинство не согласились, говоря, что надо подождать земельный закон. Вообще, жизнь в то лето в селе было неспокойной, напряженной: рабочие в экономии (дворовые), почти исключительно мальчишки, совершенно не слушали старших, а делали когда хотели и что хотели; в саду нельзя было уберечь от них ни ягодки, ни овоща, потому что все срывали незрелым, вместе с ветками. Я порывался уехать из деревни и просил в письмах всех друзей, которые звали меня в Киев, найти мне эконома; наконец, под конец жатвы, Ф. Матушевский прислал мне чеха Бедриковского, на которого, как он говорил, можно всецело положиться, потому что он человек безусловно честный. Но оказалось, что он совершенно не знаком с местными условиями хозяйствования, и мне надо было оставаться, пока не были посеяны озимые. Именно тогда вернулись с фронта два моих приятеля, зажиточные крестьяне, ездившие туда на подводах погонщиками, и советовали мне не засиживаться в деревне. Они рассказывали, что за фронтом, в тылу, наши солдаты безжалостно грабят и убивают всех зажиточных людей, а дело обстоит так, что вскоре фронт докатится и до нас, хотя наши крестьяне, говорили они, мне ничего плохого не сделают, но фронтовые солдаты не пожалеют; не страшно немцев, потому что они не издеваются над нашим населением, а страшно своих!

Я послушал их и начал ликвидировать свое хозяйство: продал зерно своему Кредитному об-ву по установленной цене, по 6 руб. за пуд, хотя соседи мои, — помещики и зажиточные крестьяне, — продавали его тайком по 25 руб. за пуд и ночью вывозили хлеботорговцам. Распродал постепенно лошадей, скот, хотя все же на свой страх и риск оставил по десятку лучших заводских лошадей, скота, овец, чтобы не уничтожать завод, который тянется у меня с деда-прадеда. А тем временем приехала ко мне военная комиссия и, осмотрев мои пустые конюшни, загоны для скота, заявила мне, что у меня будет этапный пункт, в котором будет около сотни лошадей и душ 20 солдат. Хотя это была и наглость, но все же защита от банд, которые разберут самовольно моих лошадей, скот и другое имущество; однако этапная команда сама украла у меня кур, гусей, поросят, разобрала на дрова все плетни, заборы.

Чем дальше в осень, тем больше разлезался всякий порядок в деревне: все больше и больше бежало солдат с фронта и, рассказывая о фронтовых порядках, они вносили полную анархию, деморализацию в деревню; «свобода слова» дошла до того, что и женщины, не стесняясь, стали ругаться матом. Сельский комитет, избранный из таких-сяких хозяев, с Куцоперой во главе, в глазах фронтовиков стал «буржуазным» и потерял всякую власть и уважение настолько, что одна бесстыдная молодица на разборе какого-то её дела при всем честном народе выкрикнула комитету:

— Я вас всех чисто …!

Фронтовики весело рассмеялись, а сконфуженные члены комитета вскочили из-за стола, сплевывая:

— Тьфу на тебя, сатана!

А один подвыпивший фронтовик, рассказывают, когда в церкви поп произнес — «и вас православных христиан», крикнул:

— Теперь нема хрестян, теперь все граждане, арестовать его, такого-сякого старорежимника! — и бросился к попу.

А когда поп стал усмирять его крестом, то он выкрикивал:

— Што ты выставляешься своим крестом, у меня, видишь, тоже есть Егорьевский крест на груди, а я плюю на него!

В Кононовке один солдат, заказывая венчание, не захотел, чтобы на него надевали венец, говоря, что такую корону царь надевал.

Но о. Максим Чернышевский, вообще остроумный человек, перебил его, говоря:

— Чего же ты в штанах пришел, ведь и царь штаны надевал.

Вообще началась такая анархия, что один старый крестьянин в отчаянии сказал:

— Видел я на своем веку холеру, от которой люди, как мухи, умирали, видел саранчу, после которой наступил голод, но свободы такой еще не видел и не слышал.

Когда Центральная Рада добилась от правительства Керенского автономии только для пяти центральных украинских губерний^{59}, то зажиточные крестьяне и мелкие помещики выражали сожаление, что не включили в Украину и нашу Херсонщину. Они уверены были, что близкий Киев быстрее наведет порядок и скорее восстановит у нас покой, чем дальний Петроград. Один из них, зажиточный панок Иван Розмирица^[42], начал разъезжать на своих лошадях по уезду и агитировать за то, чтобы наше земство постановило присоединиться к Украине. А богатый землевладелец Родзянко, сосед мой по киевскому дому, по мировоззрению русский черносотенец^{60}, который, кроме «Киевлянина»^{61}, не читал ни одной газеты и знакомства со мной, как издателем «мазепинской» «Рады», не вел, после большевистского переворота в Петрограде зашел ко мне и начал убеждать, к моему удивлению, что надо распространять мнение об отделении Украины от России и присоединении ее на федеративных началах к Австрии.

— Тогда, — говорил он, — мы приобретем Галицию и Буковину и соединимся с Европой, иначе погибнем от азиатско-московских большевиков, которые хлынут к нам, социализируют земли, дома, капиталы, и. др., как это они делают у себя.

— Вы думаете, — говорю, — что Центральная Рада не социализирует землю?^{62}

— Я знаю, — говорит Родзянко, — что Центральная Рада должна обещать крестьянам землю, иначе за ней не пойдет армия. Но я этого не боюсь, потому что знаю, что не те строят державу, кто делает революцию. И социализацию земли может затеять только общинная Московия, а у нас, на Украине, где каждый владеет отдельным куском земли, никто его, по крайней мере даром, не отнимет. Надо только скорее присоединиться к Европе…

Как видно из этого, экономический интерес уже в первый год революции толкал зажиточные украинские элементы к отделению Украины от Московии в отдельное государство, а беднота — наоборот, держалась крепко большевистской России так же, как во время восстания Мазепы она держалась царской Москвы.

Покончив со всеми делами по хозяйству, я решил выехать в Киев. Когда 20-го октября я, приехав на ст. Мардаровка, увидел поезд, — весь разгромленный, без окон, без дверей, будто он попал под обстрел картечью, — то у меня пропала всякая надежда на возможность сесть в него, потому что весь поезд был набит солдатами, как бочка селедкой — они заполнили не только площадки и крыши вагонов, но и висели, как пчелиные рои, на буферах (сницах) и ступеньках. Сосед мой, полковник Главче, подошел к вагону и попросил «товарищей» дать ему дорогу, но получил от одного из них такой пинок ногой в живот, что даже пошатнулся, ойкнув, под общий хохот и свист солдат. Станционные служащие рассказали мне, что они боятся выходить к поезду в униформе, а тем более в красной шапке, потому что когда поезд задерживается, то солдаты бросаются бить дежурного, а недавно все служащие должны были бежать от них в степь, прячась по оврагам. На мое счастье, в Киев ехала жена начальника станции, так что меня с ней впустила в себя кондукторская бригада, и я как-то доехал до Киева, хотя вместо обычных 12 часов поезд шел 30. О сне в дороге, или хотя бы покое, и думать было нечего, потому что на каждой узловой станции кондукторы едва отбивали солдат от своего отдела, которые штурмовали его с руганью и дракой. Кондукторы всю дорогу проклинали «свободу», при которой им нет житья, и кричали, что такому народу нужны плети и цепи, потому что он свободу понимает как право всех ругать, бить и грабить, и показывали, что они наделали в вагонах. Там не было ни одного стекла, все медные части были выкручены; в клозете забрали все трубы, краны, как говорили кондукторы, на аппараты для «самогона», так как теперь по селам везде гонят водку не только из зерна, но и из сахара, который воруют, когда грабят сахарные заводы. В Киев я приехал измотанный, измученный бессонной ночью, совсем больной.

II

Большевистский переворот в Петрограде и его последствия в Киеве. — Война с большевиками и настроения украинской армии. — Провозглашение независимости Украины и восстание местных большевиков. — Бомбардировки Киева и «исход» Центральной Рады в Житомир. — Роковые ошибки Центральной Рады по возвращении с немецкой силой в Киев, приведшие к гибели Украинского Государства.

В Киеве я застал свою семью в бодром настроении. Старший сын был членом Центральной Рады от социал-демократической партии и гласным (депутатом) городской думы; средний^{63} недавно вернулся из плена, где учительствовал в лагерях пленных^{64}, организованных «Союзом освобождения Украины»^{65}, теперь был секретарем Председателя Секретариата В.Винниченко^{66}.

От них я узнал все, что происходит в Центральной Раде и Секретариате^{67}, чего не мог узнать из газет, сидя в селе. Со своей стороны я рассказывал о том, что делается в деревне, всем правят крестьянские комитеты^{68}, которые сформировались теперь почти полностью из фронтовиков-дезертиров, то есть из самого мусора, который, когда жизнь забурлила, всплыл наверх. По рассказам сыновей, в Кононовке, на Полтавщине, происходило почти то же самое, а когда на востоке крестьяне толпой убили обольшевиченного конезаводчика Петра Малинку, который в царские времена был полицейским агентом, то теперь вроде как лучше стало.

Отдохнув немного, пошел к М.Грушевскому, а не застав его, поехал к Винниченко. Он в подробностях рассказал мне о теперь уже известных всем переговорах и разногласиях с правительством Керенского по автономии Украины и жаловался на Грушевского, что тот кокетничает с эсерами^{69}, постоянно шепчется с ними, а эсеры демагогическими способами привлекают к себе крестьян, а потому и имеют за собой большинство в Центральной Раде, но власть в свои руки не берут, а только мешают эсдекам в работе над организацией своей державы, наведении в ней порядка и т.д.

Действительно, большинство в Центральной Раде была эсеровским, потому что в сию, чисто московскую, партию, которой нигде на свете кроме Московии нет, записывались все, кто не имел четкого мировоззрения, а Секретариат, то есть исполнительная власть, состоял почти исключительно из эсдеков. Эсеры не хотели забирать власть, потому что партия их состояла из одних крестьян и мальчишек-интеллигентов. Правда, в их партии были и такие седовласые люди, как Н. Беляшевский^{70}, Н.Левитский (артельный)^{71}, но государственным опытом они мало чем отличались от таких мальчишек, как Н.Шраг^{72}, Севрюк^{73}, Н.Ковалевский^{74}, Христюк^{75} и другие, а потому они, на все лады трубя о социализации, боялись браться за ее воплощение в жизнь. Крестьяне только называли себя эсерами, а в действительности они были против социализации. Один из них, Дан. Коваленко, садовник моего сына, очень порядочный и интеллигентный крестьянин, объяснил мне это, говоря:

— Все крестьяне понимают социализацию как отнятие бесплатно земли у помещиков и уверены, что если поделят ее, то уже никто от них ее не отнимет и первый же парламент закрепит ее за ними, может, и за небольшую выплату.

Таким образом, в эсеровской фракции Центральной Рады не было даже одинакового понимания социализации.

В социал-демократической тоже не было единства — там шла скрытая борьба за влияние между В.Винниченко и Н.Поршем^{76}, начавшаяся еще с 1905 года. Винниченко не мог терпеть Порша и громко называл его провокатором, но никто ему не верил, хотя и не возражали, потому что Винниченко все считали человеком страстным, горячим, невоздержанным, а Порша все считали разумным, осторожным человеком, хотя и неразборчивым в средствах. Теперь, чтобы избежать раскола эсдековских сил, они вроде бы помирились — Порш отказался от суда чести, на который должен был вызвать Винниченко, а Винниченко перестал обвинять его в провокаторстве, но это примирение было только для вида и не уменьшало внутренней вражды, потому что она лежала глубже — в борьбе за булаву, за первенство.

От Винниченко пошел я в редакцию «Новой Рады» и, после сердечных приветствий с Ефремовым и Никовским, выразил им свое несогласие с направлением, которое взяла «Нова Рада». Перед организацией Секретариата она высказывалась против взятия Центральной Радой всей власти на Украине, потому что считала это преждевременным; потом взяла под свою защиту командующего округом Оберучева^{77}, который решительно боролся с организацией украинской армии и которого ненавидело все украинское общество, считая его своим злейшим врагом. «Новая Рада» совершенно безосновательно и без всякой необходимости резко критиковала политику Центральной Рады, тогда как, по моему мнению, та тогда не могла проводить другую политику, и ругать ее было не за что. Центральная Рада справедливо добивалась автономного правления на Украине.

На это Ефремов и Никовский возражали, что Центральная Рада не в силах обустроить жизнь, привести все в порядок, а потому лучше было бы ей и не браться, и не добиваться власти.

На это я рассказал, что на Херсонщине, которую правительство Керенского не включило в автономную украинскую страну, еще хуже беспорядок, потому что в такое бурное время никто не может сразу навести порядок. Каждый из нас остался при своем мнении, но с тех пор у нас появилась холодность в отношениях, особенно с Никовским, потому что я предсказывал, что он своей политикой растеряет и тех подписчиков, которых с весны получила «Новая Рада». И действительно, вскоре Никовский, который был независимым руководителем «Новой Рады», должен был искать нового издателя, потому что Об-во содействия уже не имело чем покрывать ее дефициты.

Степенная, умеренная часть общества недовольна была социалистической прессой, которая расплодилась на государственные средства, особенно эсеровской, в которой принимал деятельное участие М.Грушевский, и требовала солидной газеты демократически-радикального направления, но не могла согласиться с направлением «Новой Рады». Издательство «Час» во главе которого стояли В.Королив и М.Синицкий, тесно сотрудничавшие с дореволюционной «Радой», изъявило желание взять на себя издательство «Новой Рады», но потребовало права влиять на направление газеты, а Никовский на это не согласился и решил перебиваться сам, будучи уверенным, что Об-во содействия в обновленном составе будет печатать его газету бесплатно в своей типографии.

С.Ефремов, всегда далекий от желания власти, отказался от секретарского портфеля, который ему предложила Центральная Рада, а работал в газете «Новая Рада» и занялся разбором архива киевской охранки. Он рассказал мне, а потом и дал прочитать целое «Дѣло» обо мне, в котором были собраны «негласные» сведения о том, что якобы я ездил вместе с покойным Евгением Олесницким^{78} к австрийскому эрцгерцогу Фердинанду^{79} для обсуждения вопроса отделения Украины от России и присоединения ее к Австрии. В результате этого «негласного» следствия охранка постановила меня арестовать, но не могла меня найти, потому что я, узнав, что обо мне расспрашивают, в течение трех лет войны проживал в Финляндии, Петербурге, Москве, а в Киеве бывал только ненадолго и не прописываясь. Теперь мне стали ясны причины обысков у меня в Киеве, Перешорах и Кононовке. Кроме того, Ефремов рассказал мне, что и правительство Керенского подозревает меня в том же, потому что секретарь почт и телеграфа русский эсер Зарубин^{80} говорил ему, что есть распоряжение перлюстрировать мою корреспонденцию, а какой-то господин из контрразведки, которая при новом правительстве выполняет функции охранки, говорил моему сыну, что если бы удалась авантюра Корнилова^{81}, то меня, М.Грушевского и давно умершего В.Антоновича^{82} должны были повесить за измену государству. Удивлялись мы с Ефремовым такому обвинению, потому что ни я и никто, кажется, из украинцев, не желал присоединения Украины к Австрии; правда, во время войны, когда русские взяли Львов и присоединили Галицию к России^{83}, я высказывался, что лучше было бы Украину присоединить к Австрии, хотя бы по Днепр, чтобы усилить украинский элемент в Австрии.

В тот же день вечером зашел ко мне Грушевский с визитом. Он был в очень бодром настроении и держался самоуверенно. Еще летом он писал мне в Перешоры, что лично очень ощущал мое отсутствие в Киеве, теперь же он не нуждался ни в ком, потому что пользовался большой популярностью среди большинства членов Центральной Рады, которая почти вся состояла из действительных и фальсифицированных эсеров. Я пробовал предостеречь Грушевского от эсеровского решения аграрного вопроса на Украине, потому что оно сделает врагами украинской державы всех, кто имеет земли больше трудовой нормы, и что нельзя строить государство на одном пролетарском классе. На это он ответил, что придерживается мнения большинства: как оно решит, так и будет. Я высказал опасения, как бы анархия, которая установилась везде, не привела бы снова к монархии, при которой, дай Бог, чтобы нам осталась хоть школа украинская. Он весело рассмеялся, как смеется старый, опытный человек над наивным мальчишкой.

На том наше свидание закончилось, и я уже не виделся с ним вплоть до Нового года, потому что мне не хотелось отнимать у него время, тем более, что я признавал и теперь признаю политику Центральной Рады в тот период абсолютно правильной, поскольку против московского большевистского нашествия тогда еще не было лекарств.

Через несколько дней после моего приезда в Киев, когда в Петрограде25-го октября ст. ст. произошел переворот, и большевики захватили власть, то в Киеве началась открытая борьба за власть между правительством Керенского с одной стороны и Центральной Радой и большевиками с другой^{84}. Центральная Рада совершенно справедливо решила, не выступая против большевиков, захватить всю власть на Украине в свои руки, потому что если бы она выступила против большевиков, в защиту правительства Керенского, как советовала «Новая Рада», то от нее отшатнулись бы народные массы, и она должна была бы уступить власть местным большевикам еще в октябре 17-го года и не сделала бы того, что она сделала полезного для украинского дела в течение трех месяцев, то есть до нашествия московских большевиков в январе 18-го года^{85}. А если бы над большевиками верх взяла власть Керенского, то она так же, как и власть Ленина^{86}, прислала бы войска завоевывать Украину, потому что никакое московское правительство не потерпит Украину как независимую единицу.

Когда Центральная Рада вместе с большевиками взяла верх в Киеве над правительством Керенского, арестовав ненавистного всем украинского губернского комиссара, русского меньшевика Кириенко^{87} и других, тогда началась у нее борьба за власть с местными большевиками. «Совет рабочих и солдатских депутатов», в руках которого с первых дней революции находился царский дворец^{88}, пытался всю власть захватить в свои руки; во главе киевских большевиков стоял один из братьев Пятаковых^{89}, человек, говорят, талантливый и горячо преданный большевизму. Украинская контрразведка постоянно доносила Секретариату, что большевики намерены арестовать Секретариат и Центральную Раду, и требовала разрешения арестовать Пятакова и других большевистских лидеров, но Винниченко на это не соглашался, говоря:

— Я хочу, чтобы большевики начали войну первыми; я уверен, что если бы большевики пошли войной на Центральную Раду, то в нашей армии поднялся бы такой общий энтузиазм, что она разгромила бы местных и московских большевиков, и Украина навсегда избавилась бы московской опасности.

Я рассказал Винниченко со слов Н.Василенко^{90}, товарища министра просвещения в правительстве Керенского, что Керенский точно так же хотел выступления большевиков в уверенности, что он их разгромит. Я предостерег Винниченко и предсказал ему судьбу Керенского, ибо слышал от своего земляка Гордея Лямки, шофера в киевском броневом дивизионе, что вся наша армия обольшевичена и враждебно относится к «буржуазной» Центральной Раде. Причины заключаются в том, что большевистское правительство, захватив власть, немедленно издало приказ, чтобы общины забрали помещичьи земли в свои руки, а Центральная Рада только обещала выработать закон, на основе которого земля должна была перейти в крестьянские руки. Безземельное и малоземельное крестьянство поняло это как желание Центральной Рады оттянуть передачу земли в его руки, и все надежды и симпатии перенесло на большевиков, совсем игнорируя Центральную Раду. По селам начали забирать и делить между собой помещичьи земли и инвентарь, жечь и растягивать по кускам помещичьи постройки. Назначенных Центральной Радой уездных комиссаров никто не слушал, потому что у них не было никакой военной силы, которая поддерживала бы их власть. У меня ни в Перешорах, ни в Кононовке крестьяне ничего не тронули, а только, на основе ленинского приказа, сельские комитеты переписали все имущество и запретили его продавать до решения Учредительного собрания. Я уже говорил, что я своим крестьянам продал сколько им надо было земли, а потому у нас с ними были наилучшие отношения, и семья моя до конца 1922 года спокойно жила под защитой крестьян, пока большевики законом не запретили помещикам жить в своих бывших усадьбах и не выселили ее. А соседние экономии разрушили, сожгли, а за имение Ремиха под Ананьевом, которое крестьяне не могли поделить, завязался, как я читал в газетах, настоящий бой между несколькими соседними селами, потому что та экономия стояла сама по себе, отдельно в степи; дошло дело до окопов, пулеметов и даже до пушки, которую привезли со станции Бирзула, взяв ее в какой-то воинской части.

Точно так же правительство Ленина обратилось с приказом в армию, чтобы она сама установила фактический мир на фронте, чтобы наши солдаты братались с немецкими, тогда и те принудят свое правительство к заключению мира. А Центральная Рада доказывала, что без согласия союзников нельзя мириться; естественно, что солдатам-украинцам, уставшим от войны, больше нравились слова московского большевика Ленина, чем «буржуазной» Центральной Рады, хоть и украинской. Военные агенты Антанты, которые покинули российскую армию и переехали в Киев, обещая признать Украинскую державу, горячо уговаривали украинское правительство держать свои войска на фронте, хотя бы и без движения, чтобы немцы не могли перебросить свои войска на западный фронт^{91}. Секретариат и без того старался всеми силами не допустить развала своей армии, а это еще больше склоняло наши солдатские массы к большевикам. Самостийники-социалисты^{92} то и дело поднимали на заседаниях Центральной Рады вопрос о провозглашении Украины независимым государством, доказывая, что это поднимет в армии патриотический дух, убережет ее от большевизма. Но Центральная Рада не отваживалась провозглашать Украину суверенным государством, считаясь с обмосковленным городским пролетариатом, который угрожал забастовкой в случае отделения Украины от России, и можно было предположить большевистские восстания во всех больших городах Украины, а на украинскую армию в борьбе с большевиками, как я уже говорил, полагаться было нельзя.

Между тем контрразведка без ведома Винниченко захватила в одну из ночей Пятакова и неизвестно куда его дела; потом уже выяснилось, что его убили где-то около Поста-Волынского и засыпали снегом. Этот турецкий способ борьбы с политическими противниками, естественно, очень возмутил большевиков, и они готовились тогда же выступить с оружием в руках против украинского правительства, но неожиданно ночью Богдановский полк^{93} арестовал все части киевского гарнизона, состоявшего из московских большевиков, и, посадив их в запертые вагоны, вывез их за пределы Украины.

Так началась московско-украинская война.

Когда перед Рождеством послали было войска против большевиков, которые уже захватили Харьков, то по дороге почти вся армия, в том числе и Богдановский полк, разбежалась по домам с оружием и лошадьми. Военное начальство держало это в большой тайне, потому что еще надеялось, что после праздников казаки вернутся в свои части, но напрасны были эти ожидания — казаки были рады, что наконец добились домой. Широким кругам общества не известно было критическое положение Украины, так как газетам запрещено было писать об истинном положении на большевистском фронте, а я через сыновей знал все, что происходит на фронте, и о настроении нашего правительства, и что говорится и решается в Центральной Раде.

Я советовал Винниченко организовать армию из кулаков-гроссбауэров, выбрав из казаков тех, у которых родители имеют более 10 десятин (гектаров), земли, а остальных распустить по домам; я был уверен, что армия, собранная из кулацких сыновей, будет твердо стоять против большевиков, потому что видел, как мои земляки, сыновья зажиточных крестьян, были решительно настроены против большевиков.

Но Винниченко и слушать об этом не хотел, а всю надежду возлагал на армию, которую Секретариат должен был организовать из городских украинских рабочих. Потом оказалось, что эта горстка свидомых украинских рабочих не могла устоять в Киеве и против местных большевиков.

Из газет общество знало, что одна украинская армия поехала на Харьков через Полтаву, а вторая — через Конотоп, чтобы отрезать большевистскую армию от Московии, и утешалось тем, что окруженные со всех сторон большевики будут разбиты и уничтожены до основания.

Под таким впечатление огромная масса народа собралась в клубе встречать Новый 1918 год, первый Новый год в своей державе; был кое-кто из министров, а среди них — и Председатель Министерства Винниченко. Когда пробило 12 часов, и все уселись за столы, то глаза всех обратились на Председателя Правительства, в надежде, что он первый провозгласит тост за Украину и скажет подходящее слово, но он сидел молча, нахмурившись, а на просьбу старейшин клуба сказать хоть коротенькое слово, ответил решительным отказом, ссылаясь на усталость. Тогда обратились к Н.Шаповалу^{94}, министру почт и телеграфа; он долго отказывался, колебался, а наконец, как-то будто несерьезно, словно в шутку, сказал примерно следующее:

— Вот вы, люди добрые, собрались веселые, радостные встречать первый Новый год в своей собственной хате и не думаете, и не гадаете о том, что этот первый год, может, будет и последним. Я, как министр почты и телеграфа, имеющий самые достоверные и самые последние сведения, уверен, что Украине осталось жить, может, не более двух недель. Вскоре придут сюда большевики и сведут на нет все, что до сих пор здесь было сделано, а правительство Украинское должно будет бежать.

Эта речь произвела на всех впечатление грома с ясного, чистого неба; на миг все притихли, притаились, будто оглушенные, а затем, будто не доверяя Шаповалу, с тревогой обратили взоры на Винниченко, надеясь, что тот опровергнет его слова.

Винниченко, видя, какое впечатление произвела на присутствующих речь Шаповала, и желая подбодрить общество, стал доказывать, что дело не такое безнадежное, что действительно, хоть мы, может, и не удержимся в Киеве, отступим к Белой Церкви под защиту Вольного Казачества^{95}, и, опираясь на вооруженное крестьянство, со временем вытесним большевиков с Украины.

Винниченко, этот лучший оратор среди тогдашних политических деятелей, на этот раз мялся, заикался, подыскивая выражения и, видимо, очень волновался. Не знаю уж, чья речь больше ошеломила присутствующих — то ли Шаповала, то ли его. Все надеялись, что Винниченко решительно опровергнет слова Шаповала, скажет, что большевики уже окружены нашей славной армией и сгинут в Харькове, что положение Украинской державы — лучше не может быть, а он возлагает надежды на Вольное Казачество, которое организует какой-то авантюрист Полтавец^{96} с легкомысленным д-ром Луценко^{97}, и которое избрало своим атаманом неизвестного в украинских кругах русского генерала Скоропадского^{98}, который, говорят, и говорить по-украински не умеет. А что же наша миллионная армия, которая на двух военных съездах через своих делегатов так горячо высказывалась за Украинскую державу? Что же случилось с тем войском, которое было послано в Харьков? Неужели разбито? Такие вопросы были у всех на уме и на устах. Общественность наша и не догадывалась, что в миллионной украинской армии свидомых надежных украинцев тогда и было, может, столько же, сколько тех делегатов; они горячо выступали на митингах за Украину и просвещали других, поэтому их и посылали делегатами на съезды, а все остальные были мало или совсем несвидомые, они только рвались домой, на Украину. Обществу и в голову не приходило, что вот так, вдруг сразу по щучьему велению, не может темная солдатская масса вся стать национально сознательной; оно по делегатам судило и о тех, кто их послал. А когда оказалось, что самые надежные казаки Богдановского полка разошлись по домам, тогда все ясно увидели, что наступает катастрофа, потому что на все эти полки, стоявшие в Киеве, никаких надежд нельзя было возлагать. Всем известно было, что они занимались ночью грабежом мирных жителей, днем спали, вечером лузгали «насіння» (семечки подсолнуха) на Крещатике и не проявляли никакого желания воевать с большевиками. Напротив, они с нетерпением ждали их прихода; одни, чтобы разбежаться по домам, другие — чтоб присоединиться к ним для открытого грабежа «буржуев». Они все были озлоблены против Центральной Рады, одни за то, что она не пускает их домой, другие — за то, что не позволяет делить «буржуйское» имущество, и все — за то, что Центральная Рада не организовала для них ни помещения, ни такого содержания, которое они имели при царском правлении. Они так рвались из Петрограда, с северного фронта спасать «родную Украину» (собственно домой), с огромным напряжением и потерями пробивались через ряды московской армии в Киев, а здесь для них никто не приготовил ни казармы, ни пищи, и они сами должны были добывать себе жилье, иногда выбрасывая больных из госпиталей, сами должны были самовольно забирать муку и другие припасы из интендантских складов. Выходит, что не большевики их враги, а «буржуазная» Центральная Рада, члены которой мягко спят, сладко едят и совсем не заботятся о казаках и бедном народе, а большевики — напротив: землю уже отдали народу, солдатам платят хорошие деньги и еще и позволяют «конфисковать» у буржуев награбленное ими добро. Действительно, наше Военное министерство, состоящее из гражданских людей и из прапорщиков, людей молодых, неопытных, неспособно было организовать для своей армии ни материальной, ни духовной пищи, и казаки томились, ничего не делая, учились только от большевистских агитаторов, что Центральная Рада состоит из одних буржуев, а Генеральный секретариат — из одних «генералов», а Ленин работает на армию и народ и позволяет «грабить награбленное».

Все это знал Винниченко, потому что ему рассказывал мой сын, который читал лекции казакам в казармах, знал и от меня, потому что я рассказывал ему со слов Лямки и матроса Артюха. Но он сам ничего не мог сделать, а только обвинял военных министров, сначала Петлюру^{99}, а потом Порша; видимо, и те это знали, но и они ничего не могли сделать со своим командным составом, состоящим почти исключительно из прапорщиков, потому что кадровые офицеры, за небольшими исключениями, все были врагами украинской державы и предпочитали большевистскую Россию, а не Украину. За это они и поплатились своей жизнью, потому что когда большевики вошли в Киев, то расстреляли, говорят, около пяти тысяч русских кадровых офицеров, которых застали в Киеве.

Не полагаясь на свое войско, украинское общество бросилось организовывать армию из добровольцев. Организовался комитет, который в газетах и на плакатах горячо призывал всех, кому дорога Украина, становиться в ряды армии для обороны родины от северных варваров, от московских централистов, которые отважились уничтожить нашу державу. На это воззвание откликнулась наша университетская и гимназическая молодежь; студенты Украинского университета^{100} решили закрыть университет и всем вступить в ряды армии. Бывший военный министр, С.Петлюра, совсем не военный человек, принял главнокомандование над всей Левобережной армией. Под его командованием двинулись две армии, состоящие из двух горсточек невымуштрованных студентов и гимназистов, скорее два гайдамацких отряда, потому что они почему-то назывались «гайдамаками»; один поехал в направлении на Полтаву, второй — на Конотоп, которые уже были заняты большевиками.

Центральная Рада отложила законодательную работу и все свое внимание обратила на то, как защититься и спастись от внешних и внутренних большевиков. Одни советовали войти в союз с Доном^{101} и общими силами отбиваться от московских большевиков, но социалисты считали недопустимым входить в союз с несоциалистическим Донским правительством. Другие надеялись договориться с киевскими представителями Антанты о помощи чешского войска, которого много тогда стояло около Киева, но надежды эти не осуществились, потому что чехи решительно отказались воевать с москалями и решили держать нейтралитет.

Тогда Центральная Рада, чтобы привлечь к себе крестьянскую массу, решила поскорее принять земельный закон и объявить Украину независимым государством и быстрее заключить с Германией мир в Бресте^{102}, чтобы большевики не заключили его от имени всей России.

Винниченко, видя, что приближается катастрофа, не желая идти, как он говорил, против своего народа^[43], решил выйти из правительства, но не сделал этого открыто на заседании Центральной Рады или Совета министров, а приватной цидулкой передал председательство своему заместителю, министру юстиции М.Ткаченко^{103} и сам выехал из Киева. Однако эсеровское большинство Центральной Рады, избавившись от Винниченко, решило, наконец, взять власть в свои руки; оно провалило земельный законопроект, разработанный социал-демократами и внесенный министром земельных дел Мартосом^{104}, по которому владельцам оставались нетронутыми по 50 дес. земли в частную собственность, а когда соц. демократы, кроме Ткаченко и Порша, вышли из кабинета, то министерство состояло только из эсеров во главе с председателем Кабинета Голубовичем^{105}, никому до тех пор не известным, но который позже приобрел себе широкую самую позорную славу.

Стоит отметить, что когда в газетах появилось объяснение, что «трудовая норма», по интерпретации наших эсдеков, должна быть до 50 десятин, то В.Леонтович очень обрадовался, говоря:

— Перед войной я мог бы продать своих 850 десятин по 1000 руб. и имел бы 850 000 руб., которые лежали бы теперь в процентных бумагах. А если мне оставят 50 десятин с усадьбой, то это будет стоить теперь больше миллиона!

А когда эсеры провалили эсдековский законопроект, то он, вздыхая, сказал мне:

— Жаль, что вы отговорили Грушевского от покупки имения, теперь бы нам эсеры оставили бы, наверное, по сто десятин трудовой нормы, ведь американский фермер со своей семьей машинами обрабатывает не меньше.

Возможно, что если бы была принята норма в 50 десятин, то «куркули» отстояли бы Украину, а беднота все симпатизировала больше большевикам, чем Центральной Раде, и не только не защищала ее, но и помогала большевикам, хотя Центральная Рада давала ей то же, что и большевики, только не говорила «грабить награбленное». Тогда и голода Украина не познала бы.

В ответ на провозглашение независимости Украины в Киеве началась всеобщая забастовка рабочих, которой открыто сочувствовала городская дума, весь суд, университет и т.д., вообще вся русская интеллигенция. Случилось то, чего так боялась украинская интеллигенция, кроме кучки социалистов-самостийников. Погасло электричество, перестал функционировать водопровод, остановились трамваи и началось вооруженное восстание рабочих^{106}; весь Киев охватила паника, которая еще усиливалась от отсутствия известий о том, что делается вне Киева, потому что не выходила ни одна газета. Большинство «славной» украинской армии и знаменитая матросская гвардия Центральной Рады заперлись в казармах и «соблюдали нейтралитет» только отдельные свидомые единицы из них поддерживали Вольное Казачество, сложившееся из свидомых украинских рабочих под командой инженера Ковенко.

Повстанцы захватили главную почту и телеграф и дали телеграмму Ленину, что Киев взят местными большевиками, но на следующий день их оттуда выбили, и они сконцентрировались на Печерске, главным образом в огромных арсенальных строениях. Петлюру, главнокомандующего Левобережной «армией», вызвали было спасать Киев от местных большевиков, но он прибыл со своими «черными гайдамаками»^{107} именно тогда, когда «Арсенал» уже был разгромлен из пушек и с восстанием рабочих было почти покончено, и он со своими гайдамаками и с войском, разгромившим «Арсенал», прошел парадом с музыкой через весь Киев с Печерска до Думы^[44]{108}.

Население Киева начало уже успокаиваться, выходить на улицы, когда вдруг послышалась орудийная стрельба и густая пулеметная трескотня на Печерске, на Новом Строении со стороны Демиевки, будто шьют швейные машинки. Мой дворник спокойно заметил:

— Уже большевики строчат нашим шинели!

Когда вся семья, прижимаясь от пуль к стенам домов, собралась на обед, один сын из Центральной Рады, второй — от главы Министерства, то я спросил их, что означает эта стрельба, они ответили, что это добивают большевиков, и я успокоился.

Вдруг входит мой перешорский земляк Гордей Лямка, водитель с военного броневика, и взволнованно торопливо рассказывает, что большевики захватили Печерск, и все наше войско разбежалось…

— Когда и как? — озабоченно спрашиваю.

— Утром, — говорит, — наши увидели, что большевики лавиной идут из-за Днепра на Печерск, и открыли против них пулеметный огонь. Мы с броневиками выехали против них, но нам преградили дорогу жены рабочих-арсенальцев, подбрасывая под колеса всякую всячину, чтобы мы не могли двигаться; тогда наши казаки побросали броневики и разбежались; остались только пленные галичане, которые бились до конца, пока большевики не поопрокидывали наши броневики пушечными снарядами; теперь весь Печерск в руках большевиков, а скоро они и сюда придут, потому что уже вокруг Троицкого народного дома^{109} идёт бой.

Получается, что ни в Центральной Раде, ни в Министерстве ничего этого не знали, всецело полагаясь на военное командование. Все так были уверены, что большевики далеко, что даже на мостах не поставили пулеметных отделений, и большевики, перебив под Крутами лучший цвет нашей молодежи^{110}, незаметно перешли мост и средь бела дня без боя заняли Печерск, остановившись у самого дворца Кабинета Министров. На второй день штаб, напрягая все силы, вытеснил большевиков из Киева, но в тот день они из-за Днепра начали такую бомбардировку Киева, которой, как говорят фронтовики, не видели и на войне. И досаднее всего то, что бомбардировка та велась из пушек, стоявших за Днепром еще с тех пор, как богдановцы арестовали и вывезли за пределы Украины большевистски настроенных московских артиллеристов; никто не догадался замки хоть повынимать из тех пушек, если уж нельзя было перевезти их в Киев. День и ночь в течение одиннадцати дней летели 6-ти и даже 12-ти дюймовые снаряды, пробивая крыши, каменные стены и круша все внутри; жители попрятались в погреба (подвалы) от снарядов, которые рвались в домах, дворах, на улицах, осыпая все вокруг осколками и шрапнелью, калеча и убивая людей, особенно тех, которые выбегали искать где-то воды или какой-то еды, потому что редко у кого были сделаны запасы. Много людей было искалечено, убито, многие умерли от страха и сошли с ума от нервного напряжения. В мой домик не попал ни один снаряд, потому что он закрыт большими домами, и только крыша была продырявлена осколками и шрапнелью.

В самый разгар бомбардировки неожиданно прибежал к нам взволнованный А.Олесь^{111} и рассказал, что он был у своего приятеля врача Хороманского и, когда вышел в другую комнату сделать сигарету, то в то время в окно влетел снаряд и на месте убил Хороманского; не в силах сидеть вместе с убитым, он прибежал к нам, рискуя на улице своей жизнью.

Большевики целились в Центральную Раду, во дворец Министерства и в вокзал, а когда его захватили, то установили там батарею против дома Грушевского и стреляли в него, пока он не занялся огнем. Мы вылезли на крышу своего дома и смотрели на море огня, который время от времени, когда проваливался один из потолков шестиэтажного дома, взрывался аж под облака. Вместе с домом профессора сгорели его огромная библиотека и роскошное ценное собрание разных исторических и этнографических предметов, рукописей и т.д. Вся московская интеллигенция с удовольствием встретила известие об уничтожении дома Грушевского, которого она считала главным виновником отделения Украины от России. Характерно, что в начале войны графиня Уварова, председатель Археологического общества^{112}, как рассказывал мне проф. Крымский^{113}, с неприкрытой радостью читала знакомым письмо от своего сына, в котором тот писал, что «желание ее сбылось — и вилла Грушевского в Криворовне сожжена».

Во время бомбардировки Киева Центральная Рада наспех обсуждала эсеровский закон о социализации земли, а чтобы спастись от большевиков, постановила послать Скоропися^{114} к германскому командованию с просьбой разрешить ему привезти из Германии войско из пленных украинцев^{115} для обороны Киева от большевиков. Надо сказать, что именно тогда в Киев приехал А.Скоропись и ходил от Председателя Центральной Рады до Председателя Кабинета и к министру судопроизводства, добиваясь расследования своей деятельности в Германии по организации украинских пленных, потому что вся московская пресса, а отчасти и украинская общественность, обвиняли его в государственной измене^{116}, и он хотел, чтобы украинское правительство убедилось в том, что эта его деятельность не только не была позорной, а наоборот, полезной для Украинской державы.

С большими трудностями Скоропись выбрался из Киева пешком через Святошино до первой станции, с которой можно было ехать по железной дороге на Ковель; эта дорога еще функционировала, потому что по ней тогда возвращались солдаты с фронта.

Но поздно надумалась Центральная Рада, потому что военное командование, видя, что не может устоять против большевиков, ночью незаметно вывело остатки своей армии через Святошино в направлении на Житомир, не предупредив даже всех министров и членов Центральной Рады.

На следующий день, когда утихла бомбардировка, многие люди были уверены, что большевиков отразили, и многие из них поплатились за это жизнью. Когда к министру земельных дел эсеру Зарудному^{117}, у которого ночевал журналист Пугач^{118}, рано утром зашел патруль и спросил, нет ли у них оружия, то Зарудный, думая, что это наши казаки, сказал, что он украинский министр; тогда их обоих потащили в Мариинский парк и там на глазах жены Зарудного обоих расстреляли. Так же расстреляли д-ра Орловского, который шел в больницу и имел украинское удостоверение (легитимацию). Насколько мне известно, тогда никого больше из свидомых украинцев не расстреляли, потому что они, не доверяя большевикам, прятались или доставали русские документы и не проявляли себя украинцами. Больше всего тогда расстреляли русских офицеров, говорят, до пяти тысяч, которые не захотели присоединиться к украинской армии, а остались в Киеве и соблюдали нейтралитет. Многих людей расстреляли под маркой «буржуазного генерала Петлюры»; достаточно было швейцару, дворнику или кухарке сказать на улице большевистскому патрулю, что в такой-то квартире живет Петлюра или какой-то украинский буржуй, как его расстреливали; говорят, что так слуги отомстили многим ненавистным им хозяевам.

Очень ярко и правдиво описал Винниченко в своей пьесе «Между двух сил» эти расстрелы и вообще нашествие московских большевиков в крупные города Украины.

Грабежи с приходом большевиков приняли такие грандиозные размеры, что большевистское правительство начало расстреливать грабителей и позволило домовым комитетам вооружиться и отбиваться от грабителей, которые ночью огромными вооруженными бандами нападали на дома, а днем на глухих улицах грабили прохожих у всех на виду. Киев имел тогда необычный вид: все ходы на улицу были заперты и забаррикадированы всякой всячиной, стеклянные двери заколочены досками, так же и решетчатые ворота — брусьями или толстой жестью, чтобы могли дольше выдержать осаду грабителей. Редакция «Новой Рады», напечатавшая острую статью за подписью Ефремова против руководителя большевистского нашествия Коцюбинского, сына одного из лучших наших писателей^{119}, выдержала однажды ночью, завалив двери тюками бумаги, осаду целой огромной банды, которая штурмовала её, обстреливая из пулемета, но должна была отступить, потому что жильцы дома, стреляя из окон, не подпустили ее к дверям. После этого редакция уже не решалась выпускать газеты, потому что большевистская «свобода слова» могла ей дорого обойтись.

Городская дума, как и все московское население, перестали бастовать, и в Киеве появились свет и вода. Городской голова (бургомистр) русский эсер Рябцов^{120} радостно приветствовал большевиков за то, что они, как он выразился, «восстановили единый демократический фронт», но большевики ликвидировали думу, а функции ее передали «Совѣту рабочих депутатов». Во всех правительствах высокие должности заняли большевики, преимущественно местные евреи, которые вообще энергично боролись за «Единую Россию», хотя Центральная Рада дала им персональную автономию^{121}, которой они до сих пор не имели всем мире. Еврейская пролетарская молодежь принимала очень активное участие в наступлении большевиков, стреляя из окон сзади в украинских казаков, чем вызвала против себя негодование всего украинского общества, обернувшееся кровавой местью позже, когда в Киев вернулось украинское войско.

Командир большевистской армии Муравьёв^{122}, принесший Украине, как он выразился, «на штыках свободу», тотчас же наложил на «буржуазное» население Киева огромную, по тем временам, контрибуцию, распорядился конфисковать продовольственные товары, мануфактуру, обувь и т.д. В села посылались большевистские воинские части, которые силой забирали у крестьян хлеб, скот, потому что в экономиях (помещичьих усадьбах) уже ничего не было, там еще раньше все забрали крестьяне, и экономии (дворы) редко где остались; все награбленное большевики погружали в вагоны и вывозили в Московию.

Об украинском правительстве и армии ничего в газетах не печаталось, и газеты выходили только официозные, которые печатались в типографии бывшей «Киевской мысли»^{123}. Эта газета, которая при украинской власти все время плакала за правительством Керенского и «Всероссийскимъ Учредительнымъ Собраниемъ», как «соглашательская» меньшевистская, в первый же день была реквизирована большевиками. Этому очень радовались все украинцы, говоря, что так надо было с ней поступить и украинской власти, а она церемонилась, чтобы не ущемлять свободу слова, и позволяла «Киевской Мысли» на своих ротационных машинах выпускать десятки тысяч экземпляров газеты, в которой ежедневно поносилось, компрометировалось украинское правительство, а само оно не имело в своем распоряжению никакой ротационки и печатало свои распоряжения на плоских машинах, которые более десяти тысяч экземпляров за ночь не могут напечатать.

Ходили слухи, что Центральная Рада заседает в Житомире^{124}, но через некоторое время в большевистских газетах появилась новость, что Житомир, как и все другие города на Правобережье, заняты «славной красной армией». Мы уверены были, что правительство наше с горсткой войска пойдут на Волынь, занятую немцами, и оттуда вернутся с армией пленных украинцев, за которыми поехал Скоропись, но уже не уверены были, захочет ли та армия воевать с большевиками и не разбредется ли она по домам, как и богдановцы, соскучившись по своим семьям.

Настроение у меня было отвратительное, тем более, что я так разболелся во время большевистской бомбардировки Киева, что все время пока были большевики, то есть месяц почти, лежал больной, не в силах ходить. К концу месяца начали распространяться слухи, что вместе с нашими пленными идет и немецкая армия. Большевики начали, видимо, беспокоиться, но в газетах угрожали смертной казнью тем, кто распространяет лживые слухи о наступлении немецких войск.

Нужно сказать, что за все время пребывания большевиков в Киеве никто из них в наш дом не заходил, может, потому, что с улицы он закрыт садом; электричества мы не зажигали в тех комнатах, которые видны с улицы, а специального распоряжения арестовать меня, очевидно, не было; только в первый день большевистский патруль добивался в нашу запертую калитку, но дворник наш, который тогда был на улице, догадался сказать, что это не отдельный дом, а сад смежного большого дома, то они туда и пошли. Старшие сыновья мои скрывались у чужих людей и домой не приходили, а потому калитка на улицу почти никогда не открывалась. Но однажды мне сказали, что я занесен в список заложников, которых должны большевики вывезти на случай эвакуации, и я, больной, еле дошел до знакомых, у которых провел дня три, пока не вошло в Киев украинское войско, а за ним и немцы.

Вообще, немцы в боях с большевиками, не желая терять своих людей, а может, из тактических причин, пускали вперед украинцев, сами же шли за ними; украинское войско, зная, что при необходимости его поддержат немцы пушками, отчаянно било убегающих большевиков. Это мне напомнило Хмельнитчину, когда наши казаки, имея за собой татар, смело бросались на врага, а когда татар не было, то Богдан должен был часть своих казаков переодевать в татарскую одежду, которые криками «Аллах» придавали смелости украинскому войску и наводили страх на врага.

Известие о том, что наше правительство обратилось за помощью к немцам, неприятно поразило меня, я был того мнения, что не годится призывать иностранцев против своего народа, потому что как-никак, а народ наш в большинстве был за большевиков, и теперь будет враждебно настроен против этого правительства и против Украинской державы. Другое дело, если бы большевиков выгнали наши пленные, которые приобрели в лагерях свидомость и считают национальное дело если не более важным, то, по крайней мере, равным социально-экономическому.

Немцы, надеясь получить на Украине столько хлеба и продовольствия, что смогут еще долго протянуть войну, не выпустили наших пленных, а сами с радостью, за условленное количество пудов продовольствия, пошли освобождать Украину против большевиков. Правительство Голубовича охотно на это согласилось, или, лучше сказать, Грушевский, потому что после выхода из правительства Винниченко Грушевский стал, можно сказать, самодержавным руководителем Центральной Рады. Он, очевидно, был уверен, что с помощью «наемного» как публично выразился Голубович, немецкого войска, можно будет закрепить суверенитет Украины, а социализацией земли привязать к ней и крестьянские массы.

А тем временем депутаты от зажиточных крестьян потянулись массами к немцам с просьбой отменить ту социализацию, которая угрожает оставить без хлеба и их, и немцев. Немцы настаивали на том, чтобы Центральная Рада уважила требования крестьян, но вожаки ее, ослепленные эсерством, вместо того, чтобы согласиться с немцами и строить демократическую Украинскую державу, опираясь на «кулаков-гросбауэров», говорили, что курс Центральной Рады «остается неизменным и что «Украина покажет миру образец социалистического государства» и тем бросили зажиточных крестьян в объятия помещиков, которые давно уже агитировали в политических центрах Европы против самостийной Украины и «большевистской» Центральной Рады, которая действительно отнеслась несуразно резко к распоряжению немцев о засеве земли, которое противоречило закону о социализации.

В результате немцы, изгнав московских большевиков, разогнали и украинских, потому что не видели большой разницы между теми и Центральной Радой, и поставили во главе Украинской державы гетмана Скоропадского. Но его, к сожалению, не поддержало украинское общество и Сечевые стрельцы^{125}, и он, опершись на русских добровольцев и помещиков, не смог удержаться после революции в Германии.

Так, не построив «социалистической» Украинской державы, мы потеряли и гетманскую, а как это произошло, я подробно рассказал в своем дневнике.

1918 ГОД

5 апреля 1918 года

Вчера я был у Андрея Васильевича Никовского и там застал Д.В.Марковича^{126}. Оба они наседали на меня, чтобы я печатал свои мемуары. Маркович, который когда-то слышал, как я кое-что из них читал, наговорив мне много комплиментов, требовал, чтобы я обязательно сейчас же сдавал их в печать. А я доказывал им, что этого сделать я не могу вот по каким причинам. У меня есть конспективно написанные воспоминания со дня моего рождения (1861) до 1885 года, которые можно было бы сейчас печатать, но они сами по себе не имеют никакого общественного интереса. Затем достаточно у меня чего-то вроде дневника, начиная с 1907-го года. Здесь есть много интересного по внутренней истории украинского движения, но печатать его я не считаю возможным при жизни. Невольно в этом писании я являюсь «цацей», а будучи по натуре подобным Гоголевскому Собакевичу, всех или почти всех своих знакомых или сотрудников обрисовал «бяками». Мне даже несколько раз приходила мысль бросить все то писание в печку. Потому что зачем оно? Например, я описываю Гринченко^{127}, Грушевского, такими, как я их знал, понимал со всеми их недостатками, которых я не мог спокойно переносить. Но для истории украинского возрождения это не имеет никакого значения и, может, как раз их недостатки, то чрезмерное тщеславие, славолюбие, упрямство и были тем импульсом, заставлявшим их работать, и в результате они провели колоссальную работу по сравнению с работой, которую сделали скромные, мягкие, бесполезные наши деятели.

Так я себе думаю, но вот Никовский и Маркович настаивают, чтобы я то все сейчас печатал. Но печатать все-таки я не решаюсь, а писать дальше буду, потому что мне уже давно хочется снова взяться за свой дневник.

Я перестал его писать почти четыре года назад, когда началась война, а с ней и травля всего украинского и меня лично. Я боялся, чтобы писание мое не попало в руки жандармерии и не наделало бед людям, которых я упоминаю. Правда, я и все свои мемуары писал так осторожно и так неполно, что и наполовину они не похожи на действительность. Например, я нигде и намека не делаю на нашу организацию Т.У.П., а о съездах, об общем собрании говорю, как о собрании гостей у меня на праздниках. Когда я, бывало, кому-то читал свои мемуары, то мне постоянно говорили, что надо писать все чисто откровенно и сразу же отсылать все это во Львов на сохранение. Когда российская армия заняла в 1914 году Львов, то я то и дело вспоминал те советы друзей и радовался, что не послушал их, потому что российское правительство арестовало бы, а может, и сослало бы всех тех украинских деятелей, о которых я упоминал. Если правительство цеплялось к членам Научного общества^{128}, списки которого оно обнаружило в Галиции, то что оно делало бы людям, которые организованно заботились о культурно-национальном возрождении Украины?

В конце 1913 года я ездил во Львов выручать Грушевского из того тяжелого положения, в которое он попал, благодаря своему характеру, о чем я в свое время и записал в своих мемуарах. Не знаю, каким образом это дошло до ушей охранки уже в форме сведений, что я ездил на совещание к Фердинанду в Конопишт^{129}. В бумагах охранки Ефремов нашел целое дело, из которого видно, что меня постановили арестовать. Но им не удалось сделать этого, потому что я, чувствуя это, не жил в Киеве, а когда приезжал, то не прописывался, а порой и не ночевал у себя дома. Зимовал я в Финляндии, Петербурге, Москве, а летовал на Херсонщине, где пристав каждый раз, когда его спрашивали обо мне, отвечал, что меня нет и просил меня на время выехать из села, чтобы он не попался на лжи. Как-то в Кононовке меня допрашивал пристав, говоря, что ему поручено установить мое «местожительство». Я ответил ему, что вот теперь я в Кононовке, и здесь мое «местожительство»; потом я поеду в Киев — там у меня свой домик и местожительство, потом поеду в Перешоры на Херсонщине, там у меня имение и местожительство; наконец могу поехать в Алупку, там у меня есть дача, а значит — и там мое местожительство. Такое обилие «местожительств» в 1906 году спасло меня от высылки административным порядком в Нарымский край, что хотел сделать полтавский губернатор Катеринич, как мне рассказывал его знакомый В.М.Леонтович^{130}.

Не знаю, смогу ли я когда-нибудь описать то, что происходило в эти четыре года, когда я не записывал; скорее всего, что теперь, так между прочим, по ходу буду кое о чем вспоминать, потому что во время войны ничего особенно интересного не было пережито. А вот я очень жалею, что не записывал ничего уже после начала революции. Хотя я и не принимал непосредственного участия в строительстве державы нашей^{131}, но с 25 октября 1917 года я сидел в Киеве и виделся со многими общественными деятелями, и больше всего я узнавал о событиях от сыновей своих, потому что Левко был все время членом Малой Рады^{132}, а Петрусь — старшим чиновником по особым поручениям при премьер-министре. Но я фактически не мог тогда писать, потому что почти все время я болел своей давней болезнью — неврастенией желудка и выздоровел (не знаю надолго ли?) только после выезда из Киева большевиков. Теперь я чувствую себя совсем здоровым, имею интерес ко всему и снова берет меня охота записывать то, что я переживаю, что наблюдаю в общественной жизни Украины, в центре которой я находился с 1900 года, то есть со времени моего переезда в Киев.

7 апреля

Вчера был на праздновании годовщины «Н.Рады» в тесном кругу редакционном. Все разговоры вращались вокруг прихода немцев в Украину, вокруг нового кабинета министров. Все высказывались, что лучше было бы, если бы немцы взяли все в свои руки и сами посадили министров, потому что наши порядок не наведут и не восстановят покой в нашей молодой державе. Наше правительство, во главе с Грушевским, думало опираться на сельскую бедноту, на наших большевиков,считая, что они — сила, на которой можно построить государство. Недавно я, будучи у Грушевского, доказывал ему, что Украину нужно строить на среднем землевладельце, который имеет от 15 до 150 десятин земли, потому что это есть самый надежный, самый здоровый элемент в деревне. Крупные землевладельцы и горожане — чужие нам: или русские, или поляки. Вот, за поляками Грушевский не видит и наших мелких собственников; желая уничтожить польское землевладение на Украине, он впадает в крайность — в социализацию земли, идет вместе с эсерами, которые хотят отобрать (безвозмездно) всю землю у всех, даже у самых мелких, владельцев и передать ее государству, у которого уже хлеборобы будут брать в аренду по трудовой норме. Это вызывает недовольство в слоях, имеющих более 10-15 десятин земли, и радует сельскую бедноту, потому что как будто достигает ее идеала равенства. Но это равенство погубит наше государство, потому что крестьяне, живя на мелких наделах, не смогут развить сельскую промышленность, но и не дадут работника для фабричной, потому что им жалко будет терять ту, хотя и мизерную, независимость в своем собственном хозяйстве, в результате наши горожане и крестьяне будут вынуждены покупать все за границей, не имея хлеба на вывоз даже в свои города, потому что на таком мелком хозяйстве будет то, о чем крестьяне говорят: «что Иван сделал, то Иван и съел». Благодаря тому закону о социализации, теперь в селе начался большой раздор, который тормозит сев: у помещиков все разграблено или отобрано в распоряжение комитетов, и они не имеют возможности сеять. Средние крестьяне боятся сеять, потому что голытьба, у которой самой нет чем и что сеять, говорит: «сейте, сейте, а посмотрим, кто будет собирать». Немцы, для которых важно, чтобы земли были засеяны, заставляют крестьян возвращать помещикам награбленное, чтобы те имели возможность сеять и высылают сельских большевиков в их шахты, чтобы они не мешали севу. А правительство наше — наоборот, поддерживает большевиков и комитеты и запрещает возвращать награбленное помещикам, говоря в своих универсалах, что все это принадлежит народу. Вот из-за чего все, кто хочет покоя, желают, чтобы немцы взяли власть и навели порядок. Но вопрос — захотят ли немцы взять власть, пока не прояснятся их дела на Западном фронте. Они теперь, забрав всю армию с русского фронта, предприняли наступление на Францию и хотят отрезать ее от Па-де-Кале и изолировать от Англии, но удастся ли им это? Англо-Саксонская раса упрямая, как бульдог, видя, что ей грозит опасность утратить Британскую империю, наверняка соберет все свои силы и не поддастся-таки Германии. Действительно, британской империи грозит судьба России, если победит Германия. Стоя на почве «самоопределения», Германия оторвет Индию, Египет, Канаду, Буров, Ирландию, как оторвала от России Польшу, Остзейщину, Финляндию, Украину и т.д. А если победят «союзники», в Германии они ничего особенного сделать не могут. Ну, пусть разобьют ее снова на независимые королевства, герцогства такой величины, что, по словам Гейне, некоторые в мокрую погоду целиком прилипнут к сапогам, но через какое-то время, при благоприятных условиях, все эти державки вновь сбегутся в одно сильное государство, ибо то все — один народ, с одним языком. А британская империя и русская — разнонародные, это, как справедливо высказался Грушевский, «тюрьма народов», в которой заключены были разные нации; вот, если Германию разгромят, тогда всем этим народам, нациям, которые отделились, будет конец! Как только германское войско будет разбито, как только исчезнет репутация его непобедимости, то сразу же московское войско двинется на Украину «воссоединять» Россию. Россия готовит теперь армию, будто бы против немцев, а в действительности она ее готовит против Украины, потому что без нашего сахара, пшеницы, железа, угля, без Черного моря, она обойтись не может и при первой возможности она пойдет завоевывать Украину. Сейчас, пока на Украине немцы, об этом и речи не может быть, а когда немцы уйдут, то тогда Москва под руководством Милюкова^{133}, или Маркова 2-го^{134} (потому что Муравьев вряд ли вернется), уничтожит все, что будет свидомого на Украине, и заведет такое обрусение, которого не знала самодержавная Россия, и она так будет истреблять все украинское, как когда-то англичане истребляли все ирландское и таки уничтожили язык, но не добились своего — не уничтожили патриотизма ирландского. Мы чувствуем себя теперь, как на станции при власти «товарищей» — неизвестно, придет ли поезд, а если придет — удастся ли влезть в вагон и т.д. Неизвестно, будет ли украинская держава, может вновь будет звучать: «Не было, нет и не будет». Надо пользоваться этим моментом и наживать как можно больше культурных ценностей — книг всяких, школ, просвещения, чтобы углубить сознание в массах, чтобы труднее было нас уничтожить, если немцев разгромят на Западном фронте.

8 апреля

Сегодня приехал из-за границы А.Ф.Скоропись и успокоил меня, сказав, что дела немцев на Западном фронте вполне хорошо идут, и о котле, о котором здесь говорят, не может быть и речи. Если так, то нечего бояться, что немцы уйдут с Украины и оставят нас на съедение москалям и ляхам. Наверное, скоро они возьмут здесь всю власть в свои руки и во всем наведут порядок. Теперь на Украине все классы так распустились, что никто ничего не делает, а только роют против украинского правительства. О городах и говорить нечего, они все враждебно относятся к украинской державе и готовы привечать большевиков, лишь бы восстановить целостность России. В селах беднота тоже против украинского правительства, потому что оно воюет с большевиками, которые стоят за бедный народ. На днях я был с Садовским^{135} на его хуторе на житомирском шоссе. Там два человека пришли к нему за советом — куда жаловаться, что земельный комитет, деля помещичью землю, не дал им земли за то, что они были в украинских казаках и воевали против большевиков, то есть шли против народа. Хутор Садовского подчистую разграбили большевики и чехи^{136}, когда отступали на левый берег, а местные мужики разобрали все, что было в доме: посуду, белье и т.п. Теперь, когда пришли немцы и пошел слух, что будут карать за грабеж, люди сносят все, говоря, что они попрятали у себя, чтобы никто не порастащил, а пока немцев не было, то они молчали.

12 апреля

На днях в Киев приезжала депутация в 200 душ с Полтавщины, которую послал съезд мелких собственников, организованный Шеметами^{137}, и который проходил в Лубнах, количеством в несколько тысяч душ. Двое из них, арендаторы моей жены, ночевали у нас три ночи. Один из них имеет 80 десятин земли, а второй — 120. Много интересного рассказывали о теперешней крестьянской жизни. Пока не было немцев, то зажиточным крестьянам жизни не было. Эта босота, эта «пролетария» издевалась над ними, отбирала и землю, и скот и даже деньги, «Поверьте, — говорит один из арендаторов, — мы в гумнах и под мельницами ночевали, потому что в доме опасно было».

Когда пришли немцы, тот грабеж было прекратился, а когда Ц. Рада объявила, что «поворота назад не будет», что земельный закон не отменят, то земельные комитеты снова взялись за свое и теперь не дают хозяевам сеять и сами не сеют, потому что нечем; награбленные семена они перекурили на самогон или распродали, скот тоже перевели. Депутация ходила ко всем министрам, в Ц. Раду, но никто не хотел их принять и выслушать. В конце концов принял их министр юстиции Шелухин^{138}, а затем и министр земледелия Ковалевский. Как рассказывают наши арендаторы, Шелухин очень благосклонно к ним отнесся, а Ковалевский стал их упрекать, что они идут вместе со своими врагами, с крупными землевладельцами. А мы, говорят дядьки, ответили, что мы идем вместе с совестливыми людьми, с честными…

— А мы, — говорит министр, — мошенники что ли?

— Да кто вас знает? Мы вас не знаем, а партия, на которую вы опираетесь, та действительно состоит из мошенников и воров, худших людей в деревне. Та «пролетария», из которой состоит партия социалистов-революционеров и селянская спилка^{139} — это все люди, которые до революции были конокрадами, ворами и арестантами.

— За такие ваши слова, — говорит министр, — вы будете отвечать перед партией!

— Что же они нас будут поджигать, что ли? Если так, то мы пойдем в подданство к немцам, потому что мы не согласны, чтобы у нас отбирали землю, которую мы мозолями приобрели. И действительно руки у них словно из старого, корявого дерева.

Говорят, что депутация эта произвела большое впечатление на правительство. Эсеры уже подводят эсдеков, чтобы они подняли в Ц. Раде вопрос о неприкосновенности участков менее 40 десятин, потому что им неудобно идти самым против себя, а они будут голосовать за эсдековский законопроект. Посмотрим, что получится. По моему мнению, нужно сейчас разрешить свободную продажу земли, установив какой-то максимум, больше которого нельзя покупать, а большие имения обложить таким налогом, чтобы им было невыгодно существовать. Тогда земля быстро парцеллируется, перейдет в руки тех, кому она действительно нужна, кто ею дорожит и любит ее, а та «пролетария» уйдет на фабрики и заводы, потому что все равно всем нельзя заниматься хлебопашеством. Государство может платить землевладельцам долгосрочными облигациями, а с крестьян брать часть денег сейчас, наличными, тогда в казну потекут мужицкие деньги, которые спрятаны сейчас по сундукам и закопаны в бутылках в земле. Тогда в казне и деньги будут, и Украина будет иметь хлеб на продажу. А если раздать землю даром, то от хозяйства будет такой же толк, как и от железной дороги, когда товарищи бесплатно ездили по ней, и они ее так развалили, что потом и за деньги нечем было ездить, пока немцы не починили. Лучше всего было бы сейчас же возобновить деятельность крестьянских банков, которые наряду с частными покупателями быстро мобилизовали бы землю в крестьянские руки, потому что крупные землевладельцы теперь охотно сбывали бы ее, потому что все уверены, что еще лет несколько совсем нельзя будет хозяйничать с нашими крестьянскими большевиками, т. есть, с сельскохозяйственными рабочими.

15 апреля

Александр Филаретович (Скоропись-Йолтуховский. — Ред.) говорит, что немцы очень недовольны нашим правительством, которое не может навести порядок в государстве, и ищут человека, который взялся бы организовать новое правительство, человек должен быть широко известен на Украине, естественно с порядочной хорошей репутацией; немцы думают, что парламентаризм надо отложить лет на пять-десять, пока народ не станет сознательным, а сейчас должно быть министерство, которое правило бы республикой самодержавно. Если такое правительство не сложится, то очевидно немцы посадят своего генерал-губернатора, какого-нибудь Гальц-атамана, а может и принца какого-нибудь «Дурацкого Вида»^[45]. Я советую Александру Филаретовичу согласиться на должность диктатора, а я помогу ему сформировать министерство, но он отказывается, потому что имеет репутацию германского агента, а потому не может пользоваться доверием к себе украинского общества, даже бывшие друзья смотрят на него с подозрением. Он настаивает и все уговаривает меня взяться за организацию такого правительства, но я решительно отказываюсь вот по каким причинам: 1) Я не хочу или, лучше сказать, по малодушию, не решусь взять власть из рук немцев, потому что это значит стать против всех слоев общества и народа. Я признаю, что это надо сделать, но у меня для этого мало духа, не хватит смелости. 2) Я — крупный землевладелец и аграрную реформу буду делать (по мнению всех) в интересах своего класса; 3) Я не привык публично выступать и т.д., и т.п. Одним словом, я к этому совершенно не способен, я слишком принципиальный, мягкий и т.д., а для этого надо быть без этих изъянов, или минусов.

17 апреля

Везде, везде поговаривают, что немцы вот-вот разгонят Ц. Раду и возьмут власть в свои руки. Говорят, что Ц. Рада уже сбежала в Полтаву, что ее обороняют только синежупанники, то есть пленные, другие говорят, что — наоборот, пленные идут вместе с немцами, а за Ц. Раду стоят только Сечевые стрельцы — пленные галичане. Публика так привыкла к сенсациям, что уже сама их придумывает; она так распустилась, что уже не может жить будничной жизнью, ежедневным трудом — все надеется на какие-то чрезвычайные новости. Меньшинства не могут примириться с мыслью, что нет уже «единой, неделимой» дорогой России, а вместо нее какая-то «шовинистическая» Украина, которая пытается их «насильственно украинизировать». Село не знает никакой власти, потому что об украинском правительстве ничего не ведает и не слышит и со страхом смотрит, как наползает немец, который отбирает оружие и заставляет возвращать награбленное, а может вернет даже крепостное право. Большевики принесли с севера «на штыках свободу и равенство», вот-вот должны были установить и усадебное равенство, а «буржуазная» Рада позвала немцев и не дала большевикам создать рай на Украине, которую выдумали буржуи. Городской пролетариат и крестьянин, у которого меньше 10 десятин земли — все большевики, все враждебно относятся к Ц. Раде. Вот по каким причинам: народ мечтал все время о мире; когда большевики одержали верх над Керенским, то всем солдатам сказали — «Хватит воевать, мирись сам, братайся!», а Ц. Рада говорила, что надо еще согласие союзников и не хотела распускать армию с фронта.

Испокон веков народ жаждет земли, и большевики, как только получили власть, тотчас объявили, что вся земля, все имения с живым и мертвым инвентарем принадлежат народу и немедля их надо забрать у господ, а Ц. Рада, хотя и говорит то же самое, но откладывает, требуя, чтобы это было сделано по закону. Очевидно, что большевики стоят за бедный народ, а Рада — за господ, а потому Рада и «буржуазная». Хотя Ц. Рада, желая привлечь к себе крестьянство и весь пролетариат, в универсалах и объявляла то же самое, что и большевики, а все-таки за ней осталась репутация «буржуазной». Теперь, кажется, уже раскрываются глаза у пролетариата. При власти большевиков здесь и в Великороссии оказалось, что рай они создать не могут, а рядовые большевики — то просто грабители, которые грабят и деньги, и хлеб и у бедноты, в то время как Ц. Рада твердо стоит за социализацию земли и за все достижения революции, хотя немцы эти чувства и не разделяют. Когда фельдмаршал Эйхгорн^{140} издал приказ, чтобы крестьяне не мешали экономиям сеять, то Ц. Рада подняла шум, который неизвестно еще чем закончится. Вернее всего тем, что немцы скажут нашему правительству: «Пошли вон, дураки!»

Характерно, что все враги украинской государственности, например, кадеты, агитируют против немцев, говоря, что они грабят, будут эксплуатировать, сделают из Украины свою провинцию и т.д., а когда разнеслась молва, что немцы, забрав хлеб, уйдут отсюда, то это известие напугало кадетов, потому что все-таки немцы лучше большевиков, которые грабили деньги, даже приватные, собирались «социализировать» и дома. Все они надеются, что англо-французы разобьют немцев и восстановят «великую Россию», а поляки надеются, что те же англо-французы построят Польшу от Гданьска до Одессы, т.е. по давнему польскому идеалу — од можа до можа!^[46] А крестьяне, как я уже говорил, притихли и со страхом смотрят на немцев, но этот страх, видимо, быстро рассеется, его развеют наши немецкие пленные — синежупанники, когда разойдутся по домам. Недавно заходил ко мне один из пленных, по фамилии Ворона. Он родом из Березовой Рудки, возле Кононовки, служил в армии в Новогеоргиевске вместе с моим дворником Иваном Пасишником. Когда я как-то послал им украинских книг, то этот Ворона прислал мне благодарность, подписанную группой солдат, о чем я, кажется, записал в своих мемуарах, потому что письмо то чрезвычайно характерно, и я его сохранил, вычеркнув подписи и город, чтобы письмо не наделало беды, если попадет в жандармские руки. Когда зашел ко мне этот Ворона, то я нарочито начал высказывать свои опасения по поводу прихода сюда немцев. Но он горячо меня успокаивал — «Не бойтесь, — говорит, — это наши друзья, сваты, они нам беды не сделают, а пользы много! Они научат, как хлеб делать, как привести в порядок державу, потому что они самые мудрые и самые совестливые люди в мире. А если вы говорите, что они по дороге грабят, то это не они виноваты, а наши порядки: людям надо есть, а наше правительство никаких запасов по дороге не сделало, и они вынуждены реквизовать фураж и продовольствие. Я в плену сначала был очень враждебно настроен против немцев, условился с товарищами не работать на работах, но когда нас немцы побили до полусмерти, то мы увидели, что надо работать, потому что у них ленивых нету; там такой порядок, такой лад, что я буду просить отца, чтобы и младших братьев послать на работу в Германию. В селах — электричество, а улицы такие, что хоть яйцо покати — не разобьется, а вот в Киеве можно ноги повыкручивать. Земля у них плохая, а должна родить и родит втрое лучше, чем наша, самая лучшая в мире земля, и все то делает трудолюбие и культура. Я думаю, что и нам не земля нужна, а такая школа, как в Германии, чтобы дети учились в ней до 16 лет и выходили полностью образованными людьми. Вот и пророк наш Шевченко сказал, что когда-нибудь немцы нас научат и истории и доведут до ума истинно так, ибо я только в Германии изучил нашу историю… Не бойтесь немцев, — закончил разговор Ворона, — правда, нам трудно будет приучаться к немецким порядкам, но потом мы сами будем их благодарить».

Я с большим интересом и удовольствием слушал Ворону, потому что я постоянно, приводя старую поговорку — «Папа, лезет черт в дом. — Ничего, лишь бы не Москва!» — всем говорил, что наш черт, т.е., немцы сделают из нас через 50 лет чехов, самых культурных людей среди славян. — «Но посмотрите, как чехи их ненавидят!» — из раза в раз говорят германофобы. Да, ненавидят их и эсты, и латыши, но они под баронским господством стали самыми культурными из народов России, а их близкие родственники финские племена: мордва, чуваши, черемисы и т.п. под московским господством до сих пор идолопоклонники. Наши, т.е., русские карелы — дикие люди, а те же финны под шведской культурой стали совсем европейцами. Пусть, мы будем ненавидеть, бороться с немцами, но мы в этой борьбе переймем от немцев и оружие для борьбы, т.е., культуру, а от кацапов за 260 лет что мы переняли? Сделались ворами, пьяницами и матерщинниками, чуть ли не вконец загубили свою культуру, испортили язык, а положительного ничего не приобрели, даже ненависти к кацапу не выработали в себе. При всякой борьбе нашей интеллигенции за свои национальные права наш народ то и дело переходил на сторону Москвы: так было при Мазепе, так было и при большевиках. Скажут мне, что Мазепа^{141} по теперешней терминологии был «буржуй», а царь Петр кого поддерживал в государстве? Демократ Гордиенко^{142} это понимал и хоть ненавидел «буржуя» Мазепу, но все-таки уговорил запорожцев выступить против деспота Петра. Царь Петр и большевик Муравьев совершенно одинаковые обращения писали к украинскому народу, только царь говорил, что он будет защищать бедный народ от «своекорыстной старшины», а Муравьев писал, что пришел освободить украинский народ от «буржуазной Рады», а по сути они одинаковые деспоты-централисты московские.

18 апреля

Александр Филаретович не дает мне проходу: все доказывает, что мне все же надо взяться за организацию правительства, хоть и из немецких рук, потому что иначе немцы обратятся к элементам совсем нежелательным или даже враждебным нам, потому что с этим правительством они не могут навести порядок и покой на Украине. Он говорит, что надо себя принести в жертву на благо украинской державы, что история меня оправдает, а украинское общество знает меня, доверяет мне и будет целиком на моей стороне. Но общество, говорю, знает, что с моим именем связывается контрреволюция, что я не сторонник социализации, которую завело или заводит наше правительство. Александр Филаретович на это отвечает, что все знают, что контрреволюция неизбежна, и лучше, если она будет делаться моими руками, чем чужими, потому что держава тогда останется украинской. Но я все-таки упираюсь, отговариваясь своим нездоровьем и малодушием; наконец, начали мы составлять возможный кабинет из желательных людей. Из нынешних министров я бы ничего не имел против Прокоповича, Шелухина, Климовича^{143}; против Ткаченко, пересадив его как эсдека на министра труда, а на министра внутренних дел пригласил бы В.К.Королива, которого я давно знаю как человека умного, честного и решительного, а на эту должность теперь нужен смелый человек, который бы не боялся проявить всю «полноту власти». На министра торговли — Никовского, железнодорожного — С.Шемета. Ну, а что делать с Грушевским? Его же нельзя иметь в оппозиции, потому что это значит иметь против себя огромное количество людей и ко всем трудностям добавить еще и борьбу за его личность. Легче всего разрешил этот вопрос Левко, который был при нашем разговоре, сказав, что Грушевского надо повесить на Ц. Раде вместо украинского герба. Но это можно, даже должно, записать в мемуарах, но сделать этого — не сделаешь. Надо бы для него придумать какую-нибудь почетную должность, например гетмана, но каковы будут его функции? С Парламентом надо было бы немного подождать, а потом созвать Совет из представителей земских и городских самоуправлений и наделить их правами и обязанностями законодательной Ц. Рады, но это сделать тогда, когда все успокоится, утихнет и в селах, и в городах. Думается, что моя аграрная программа — ограничение частной собственности 200-300 десятинами, в зависимости от сельскохозяйственных условий губернии и распродажа оставшейся земли крестьянам, успокоила бы село, потому что землевладельцы получили бы облигации, а крестьяне — землю, заплатив какую-то часть денег наличными, тогда и в казне государственной были бы деньги, и их не нужно было бы раз за разом печатать, вконец обесценивая их. В городах надо, не раздражая меньшинств, твердо вести дело украинизации державы. Все это так легко писать, а взяться за осуществление — нет духа! Целый век человек жил под землей, копаясь там, что-то и как-то делал, и вдруг говорят тебе вылезать на ясный свет на широкий простор, где надо ожидать откровенную борьбу и тайную интригу, колоссальное напряжение нервов и тяжелый труд, одним словом, как прадеды наши говорили — «до булавы — надо труда и головы», а я свою голову не считаю настолько способной и ненавижу борьбу, а люблю покой, мир и тишину.

19 апреля

Долго я размышлял, проводя ночи без сна, наконец согласился, но, опасаясь, чтобы немцы с австрийцами не поделили Украину, поставил Александру Филаретовичу такое условие, что мы будем иметь дело только с германцами, а австрийцы должны убраться с Украины, а причитающийся хлеб они получат. На этом согласились, и он пошел договариваться с немцами. Поздно вечером он приходит и говорит, что немцы не могут принять это условие, потому что это значило бы объявить войну Австрии. Если так, то это похоже на то, о чем рассказывал В.Писнячевский^{144}, приехав из Одессы. Ему говорили австрийцы, очень солидные люди, что они заранее договорились с германцами, которые возьмут себе Северо-Восточную Украину, а австрийцы — Юго-Западную. Таким образом, никакой независимости в действительности у нас не будет, а возможно, что Украина будет разделена, как я и предсказывал. Австрийцы (понимай — поляки) заберут себе Правобережную Украину с Одессой, а немцы, столковавшись с кацапами — Левобережную т.е. Донецкий бассейн. При таких условиях брать на себя организацию кабинета министров я решительно не считаю возможным.

Нынешнее правительство с Грушевским во главе позвало немцев и австрийцев, так пусть же оно и отвечает перед историей.

21 апреля

Говорят, что немцы заставили премьера^{145} загладить впечатление, которое произвели досадные для них дебаты в Раде по поводу распоряжения Эйхгорна, что Голубович и сделал, но как-то очень невнятно. Что касается аграрной реформы, то правительство согласно не трогать участки менее 40 десятин и сделать некоторые изменения в кабинете. Петрусь от имени премьера сделал мне предложение занять место министра земельных дел, М. Леонтовичу — торговли и промышленности, Д.И. Дорошенко — внутренних дел, а Скорописю — иностранных, но они не сговариваясь, отказались, не знаю, чем мотивировали свой отказ другие, потому что я с ними об этом не говорил, а я сказал, что на 40-ка десятинах не соглашусь, я твердо стою на земском и думском цензе, т.е., 150 дес. в центральной Украине, а в степной — 250, хотя это можно и уменьшить до 200 десятин.

22 апреля

Немцы стали мягче в обращении с нашим правительством; рассказывают, что они теперь озабочены тем, чтобы можно было без пререканий и неприятностей побольше вывезти хлеба с Украины. Возможно, что это — результат событий на западном фронте. Кажется, получается так, как у того кузнеца с лемехом, из которого в конце концов вышел пшик. Сначала немцы думали сделать прорыв на Амьен и отрезать треугольник с английской армией (лемех), затем сузили до Альбера (чересло), затем к Армантьё (исток), затем до Ипра (шило) и в конце концов, пожалуй, закончится пшиком. В банке мне сказали, что в связи с этим и курс немецкой марки вдруг сильно упал. Страшновато становится, а тем временем поживем — увидим! Видимо, в связи с этим немцы отклоняют всякие предложения по изменению нашего правительства. Говорят, что отклонено предложение инженера Демченко^{146}, малоросса, который мостил киевские улицы и на этом построил себе несколько огромных домов, который с сахарозаводчиками и финансистами поляком Щемтовским и евреем Добрым^{147} являются представителями крупной буржуазии на Украине. Отклонено предложение крупноземельной аристократии с князьями Голицыным^{148} и Кочубеем^{149} во главе, потому что оба эти течения ориентируются на «великую, единую и неделимую». Делегату от мелких землевладельцев, Володе Степанковскому^{150}, сказали, что еще не известно, какую силу имеет это общественное движение. Надо заметить, что все три эти течения — монархические и просят у немцев хоть Гогенцоллерна^{151} какого-нибудь, или пусть Габсбурга^{152}, но с приданым, с Галицией и Буковиной, чтобы и назывался он гетманом Этосторонней, Потусторонней Украины, Галиции и Буковины. Две первых группы держатся конспиративно, а партия демократов-хлеборобов^{153} созывает на 28 апреля съезд, в крупнейшем в Киеве зале, надеясь на приезд большого количества людей сочувствующих, если те не побоятся, потому что «пролетария» таки пугает «буржуев»: Например, Шемета, который ходил с хлеборобами по министрам, «пролетария» спалила до основания, а когда он в Пирятине хотел созвать маленький подготовительный съездик хлеборобов-собственников, то председатель крестьянского союза прилюдно ему сказал: «У меня есть ребята такие, что по одному моему слову просто убьют вас на том съезде и все! Так что, только попробуйте созвать». При такой свободе собраний надо быть героем, чтобы ехать на съезд.

24 апреля

Сегодня приехал В.К.Винниченко, которому мы страшно обрадовались. Он как уехал из Киева в первые дни наступления большевиков, так с тех пор и слуху о нем не было. Говорили, что большевики его расстреляли, — были такие, кто это видел своими глазами, — другие рассказывали, что он уже сошел с ума, что у него прогрессивный паралич и т.п. Оказалось, что он несколько дней скрывался в Святошино, а потом поехал в Крым, но свернул с того пути и отправился в Бердянск, где и пересиживал все время среди большевиков. Там его и ограбили и не раз хотели расстрелять, хотя он там проживал по паспорту городского учителя. При всем том большевистская пресса, — а он там читал только ее, — произвела на него очевидное воздействие, потому что теперь он все говорит о необходимости заведения государственного социализма, об уничтожении денег и введении трудовых единиц^[47] и прочей галиматье. Доказывает, что это все можно легко сделать, и большевики сделали бы, если бы им не мешали. Жалеет, что Ц. Рада перед приходом большевиков не передала власть своим большевикам и левым эсерам. Я, зная, что Винниченко не может спокойно вспоминать фамилию Грушевского, смеясь, говорю ему, пусть он объединится со своим единомышленником Грушевским, потому что и тот говорил, что надо переизбрать Ц. Раду, выбросить из нее буржуазные элементы, установить советскую власть и теперь говорит, что Украина должна быть «оплотом социализма», что нужно твердо проводить социализацию земли и т.д., тогда и у нас будут свои Ленин и Троцкий^{154}. Но тогда говорю, и против Вас будет такое возмущение в интеллигентно-буржуазных кругах, как против Грушевского, которого некоторые его знакомые не могут спокойно вспоминать. Как-то после собрания Общества содействия науке и искусству, на которое не пришел Грушевский, надо было сообщить ему об избрании новых членов, но ни у кого не было желания идти к нему, а я охотно согласился сообщить ему, так В.М.Леонтович, после собрания, когда мы остались вдвоем, говорит мне: «Я удивляюсь, как у Вас есть желание видеться с таким мерзавцем!» А когда я запротестовал против таких эпитетов по отношению к Грушевскому, говоря, что нельзя так ругать человека за то только, что он других убеждений чем мы, то Леонтович раздраженно, аж дрожа и как-то подскакивая, воскликнул: «С какой охотой я бы его по морде, по морде; всю бороду ему повыдергивал бы…» На это я, смеясь, говорю, что Вы все время за глаза так бахвалитесь, а как встретитесь, то расцелуетесь, так как Вы — известный любитель целоваться. — «Ни за что!» — ответил Леонтович.

Но через несколько дней он, встретившись с Грушевским, не решился выказать ему свое возмущение против него и расцеловался! А когда я заметил, что получилось так, как я говорил, то Леонтович ответил: «Но я так холодно его поцеловал, что он второй раз не полезет целоваться».

29 апреля

Три дня назад я выехал как представитель «Старой Громады» с комиссией по благоустройству могилы Т.Г.Шевченко.

Комиссия состояла из представителей губернского земства — председателя Петлюры, члена Снижного^{155}, архитектора, специалиста по укреплению провалов, лесовода, садовода, комиссара могилы В.К.Королива^{156}, — всего из десяти душ, а в Каневе еще примкнули к нам член уездной управы и городской голова. Там мы советовались о том — как обустроить могилу, сколько земли прирезать вокруг могилы, сделав ее государственной, как овраги надо закрепить, где развести парк, куда сделать выезд на гору, откуда провести воду, где поставить летние бараки для приезжих и т.д.

Всю дорогу на могилу и обратно мы обсуждали факт разоружения немцами наших пленных-синежупанников, политическое положение Украины и выражали по этому поводу свои соображения. Все были уверены в том, что немцы разгонят Ц. Раду и захватят власть в свои руки, а когда Шеметы соберут импозантный съезд мелких собственников-демократов, то немцы передадут им управления Украиной. Когда мы, возвращаясь из Канева, подъезжали к Киеву, то капитан обратил наше внимание на то, что на пристанях вместо украинских флагов висят везде немецкие, сердце как-то сжалось тревожно и мы все замолчали, а когда мы сошли на берег, то тут уже узнали, что Ц. Рада и министры арестованы, но никаких подробностей не знали. Когда я увидел большую толпу вокруг Ц. Рады, то вышел из трамвая и подошел к эсеру Стасюку^{157}, единственному моему знакомому, который там был, и он мне на мой вопрос с досадой коротко ответил, что с помощью Шеметов осуществилась немецкая оккупация, и тогда мне стало как-то легче на душе. Дома от Льва и Владимира Кирилловича (Винниченко. — Ред.) я узнал, что арестован только военный министр, а Раду на заседании лишь обыскали и отобрали оружие, у кого было. Произошло это все, как говорится, вот по каким причинам. Неожиданно кто-то похитил из дома финансиста Доброго, о котором я уже говорил, как о представителе крупной буржуазии, который был в товарообменной комиссии, и возникло подозрение, что этот арест произведен по приказу министра внутренних дел Ткаченко. Затем, в некоторых частях города были нападения и убиты несколько человек немцев; немцам донесли, что военный министр Жуковский^{158} и Центральная Рада агитируют против них. Тогда Эйхгорн издал приказ о создании немецких полевых судов, которые будут судить за все уголовные и политические правонарушения, а украинскому суду остаются мелкие и гражданские дела. Этот приказ очень возмутил всех членов Ц. Рады и они на закрытом заседании постановили обратиться в Берлин с протестом против вмешательства здешнего немецкого командования в украинские внутренние дела. Во время этого заседания в зал ворвались немцы, обыскали членов Ц. Рады и забрали протокол заседания.

А тем временем с Шеметовским съездом украинских хлеборобов-демократов случилась такая оказия. Киевская организация Всероссийского союза земельных собственников, узнав из газет о том, что на 29-е в Купеческом собрании назначен съезд хлеборобов-демократов, назначила на это число и свой съезд в Киеве, в цирке, приняв все меры, чтобы съехалось как можно больше крупных землевладельцев и позаботившись — всякими правдами и неправдами, — о том, чтобы переманить к себе тех, кто приехал на украинский съезд. Это им удалось как нельзя лучше из-за темноты и несознательности наших крестьян, и в результате на съезде всероссийской (или, как они назвались, «всеукраинской») организации собралось, говорят, до 8 тысяч народу, которые постановили сбросить Ц. Раду; отменить все универсалы о земельной собственности и выбрали и рукоположили на Софийской площади гетмана — придворного царского генерала Павла Скоропадского, потомка бывшего гетмана «Насти»^{159}, который уже должен сформировать кабинет министров и с помощью немцев разогнать Ц. Раду. Получается, что дело обстоит гораздо хуже, чем мне сказал Стасюк, потому что теперь нет уверенности, что украинская государственность удержится.

30 апреля

Вчера вечером начали осуществляться планы «Всероссийского союза земельных собственников» ^{160}. По немецкому приказу Сечевые стрельцы (около тысячи человек), охранявшие Ц. Раду, должны были перейти в Лукьяновские казармы, а помещение Ц. Рады заняли нанятые Скоропадским русские офицеры, ими же были заняты все министерства, они разъезжают по городу, арестовывают министров, их товарищей и крупных чиновников, в числе других, в одном автомобиле вместе с министром почт Сидоренко^{161} арестовали и моего Петруся, которого через некоторое время немцы выпустили. На допросе Петрусь демонстративно не хотел понимать русского языка, а потому его допрашивали на французском языке, пока не нашли офицера, который мог говорить по-украински. Никаких газет нет, говорят — все конфисковано. Все социалистические фракции Ц. Рады собрались на совещание и решили отозвать универсалы о земельной собственности, оставить нетронутыми 50 дес., а остальное выкупить за деньги, распустить Ц. Раду и обратиться к немцам с просьбой не давать власть Скоропадскому, потому что он придерживается русской ориентации, а передать власть свидомой украинской буржуазии, которая заботилась бы об организации украинской державы. Говорят, что германский уполномоченный Мумм^{162}, выслушав делегацию, будто бы обратил особое свое внимание на то, что Скоропадский — русской ориентации, но ничего утешительного не сказал, отговорившись тем, что они по приказу из Берлина не могут вмешиваться во внутренние дела Украины, делая вид, будто этот переворот сделали сами украинцы без участия немцев; между прочим, Мумм заметил, что они давно намекали и даже прямо говорили премьеру Голубовичу, что не потерпят социалистических экспериментов, которые проводит украинское правительство, но на это не было обращено никакого внимания, и вот теперь ясно видно, что социалистическое правительство не опиралось на жизненную почву, не имело никакой поддержки в массах, а витало в фантастических мечтах и теперь пало от легкого напора мелких землевладельцев. К вечеру по городу был расклеен и разбросан такой манифест (Грамота) Скоропадского^{163} на русском и безграмотном украинском языке:

                                                      Грамота ко всему Украинскому Народу^[48]

Граждане Украины! Всем Вам, казаки и граждане, известны происшествия последнего времени, когда ключом лилась кровь лучших сынов Украины и снова возродившаяся Украинская Держава стояла на краю гибели. Спаслась она благодаря сильной поддержке центральных держав, которые, будучи верны своему слову, продолжают бороться и до сего времени за целостность и покой Украины.

При такой поддержке у всех родилась надежда, что начнётся восстановление порядка в Государстве и экономическая жизнь Украины войдёт наконец в нормальное русло, но надежды эти не оправдались.

Бывшее украинское правительство не осуществило государственного строительства Украины, так как было к этому совершенно не способно.

Беспорядок и анархия продолжаются на Украине, экономическая разруха и безработица увеличиваются и распространяются с каждым днём и наконец для богатейшей когда-то Украины встаёт грозный призрак голода.. При таком положении, которое угрожает новой катастрофой Украине, глубоко встревожились все трудовые массы населения, которые выступили с категорическими требованиями немедленно создать такую государственную власть, которая была бы способна обеспечить населению спокойствие, закон и возможность творческой работы.

Как верный сын Украины, я решил отозваться на этот призыв и взять на себя временно всю полноту власти.

Настоящей грамотой я объявляю себя Гетманом всей Украины.

Управление Украины будет проводиться через посредство назначенного мною Кабинета Министров и на точном основании прикладываемых при этом законов о временном государственном устройстве Украины.

Центральная и Малая Рады, а также все Земельные Комитеты с настоящего дня распускаются. Все Министры и Товарищи увольняются. Все остальные чиновники, работающие в государственных учреждениях, остаются на своих должностях и должны продолжать исполнение своих обязанностей.

В ближайшее время будет издан закон, устанавливающий порядок выборов в Украинский Сейм.

До того я буду твёрдо стоять на страже порядка и законности в Украинской Державе, буду требовать немедленного исполнения всех государственных распоряжений и буду поддерживать авторитет власти, не останавливаясь даже перед самыми крайними мерами.

Права частной собственности, как фундамент культуры и цивилизации, восстанавливаются в полном объёме и все распоряжения бывшего украинского правительства, а также временного правительства Российского отменяются и уничтожаются.

Восстанавливается полная свобода совершения купчих по покупке и продаже земли. Вместе с тем будут приняты меры к отчуждению земель по действительной их стоимости у крупных собственников, для наделения земельными участками малоземельных хлеборобов. Одновременно будут твердо обеспечены права рабочего класса. Особенное внимание будет обращено на улучшение правового положения и условий труда железнодорожных служащих, которые, при исключительно тяжёлых условиях, ни на один час не оставляли своей ответственной работы. В области экономической и финансовой восстанавливается полная свобода торговли. Открывается широкий простор частному предприятию и инициативе.

Предвижу всю трудность стоящей передо мною работы и молю Бога дать мне силу, чтобы достойно исполнить то, что я считаю своей обязанностью перед родной Украиной в настоящее исключительно критическое для неё время.

Мне далекие и чужды какие бы то ни было личные побуждения и главной своею целью я ставлю пользу и благо народа и всем нам дорогой Украины.

В этом сознании призываю всех Вас, граждан и казаков, Украины без различия национальности и вероисповедания помочь мне и моим работникам и сотрудникам в нашем общем чрезвычайно ответственном деле.

.

                                                                      Гетман всей Украины Павел Скоропадский.

Говорят, что Скоропадский никак не может сформировать кабинет из украинцев, потому что ни одна украинская партия не хочет работать под Гетманом; с Шеметами он разошелся из-за инцидента со съездом, а немцы тем временем не соглашаются на кабинет из русских, потому что боятся русской ориентации. Сегодня, узнав об этом, к главному немецкому войсковому генералу Гренеру^{164} ездила депутация от эсдеков (Винниченко), от социалистов-федералистов^{165} (С.Ефремов), от соц.-революционеров (Салтан)^{166} и Макаренко^{167} от самостийников, по вопросу — нельзя ли сбросить Скоропадского и организовать деловое украинское министерство. Гренер ответил, что уже поздно, что они давно говорили Голубовичу, что надо вести другую земельную политику и не враждовать с немцами, а Ц. Рада подняла вместе с Голубовичем шум против первого приказа Эйхгорна, хотя с Голубовичем немецкое правительство советовалось по поводу этого приказа, и он ничего против него не имел. В конце концов, Гренер посоветовалвойти в контакт со Скоропадским и работать вместе с ним, а Голубовичу и Грушевскому лучше было бы поехать на отдых на какой-нибудь немецкий курорт, потому что здесь они не могут быть уверены в безопасности своей жизни, потому что против них все так возмущены. Не знаю, как себя чувствует Грушевский; думаю, что ему теперь должно быть очень тяжело. Есть слух, что даже на него было нападение, что какой-то стрелец, или русский офицер, ударил его на автомобиле штыком, но не попал, а только прорвал рукав шинели, в которой был Грушевский, а Марию Сильвестровну^{168}, говорят, немного ранил.

Во всем этом деле Грушевский переполитиканствовал, по поговорке — «на всякого мудреца — довольно простоты». Я доказывал ему, что надо строить государство на среднем земельном собственнике, потому что беднота — элемент ненадежный и не поддержит Ц. Раду в тяжелый час, как не поддержала в борьбе с большевиками. Я говорил ему, что наверняка крупные землевладельцы, опираясь на немцев, разгонят Ц. Раду — «Разве, — говорю, — Вы хотите в конце концов отойти от политики с красным флажком в руках?» На это он в сердцах мне ответил: «Это эсдеки с Вашим сыном отошли с красным флагом, не желая поддерживать нынешней политики Рады^[49]; они требуют твердой власти, репрессий, хотят подписывать смертные приговоры, но чтобы исполняли их мы. Вот скоро соберутся на съезд представители союзов и тогда выяснится — стоит ли село за социализации земли или за частную собственность, тогда такую земельную политику и поведет Ц. Рада». Но эсеровское правительство съезда союзов не созывало, не доверяя им, а вместо того Ц. Рада решила созвать на 12 мая Всеукраинское учредительное собрание^{169}, в котором было бы 75% соц.-революционеров и большевиков, потому что те выборы приурочивались именно к тому времени, когда на Украине начали брать верх большевики.

Но теперь уже того собрания не будет, потому что настроение крестьян проявилось на съезде землевладельцев разгоном Ц. Рады и министерства и выбором почти самодержавного гетмана.

1 мая

Все наши социалисты, начиная с соц. федералистов и до социалистов-демократов, которым упала с неба в руки украинская власть, систематически везде опаздывали. Когда самочинно, по инициативе Михновского, началась организация украинской армии, наши социалисты решительно выступили против нее и взяли под свою защиту Оберучева, который всеми силами боролся с идеей украинской армии. Потом уже само правительство озаботилось организацией армии, но приступило к этому тогда, когда вся армия была уже охвачена большевизмом. Одним словом, опоздали. Армия требовала немедленного мира, а Ц. Рада все тянула, пока большевики не обратились к каждому солдату с приказом — мирись, и не приступили к мирным переговорам. Тогда и наше правительство пошло на мир и подписало его, хотя большевики и не согласились на германские предложения, зато теперь все обвиняют украинцев за измену всем союзникам и Великороссии.

Так же опоздало наше правительство и с социально-экономическими реформами, все никак не могло догнать большевиков и снискать расположение сельской бедноты, а потому должно было обратиться к немцам за помощью против большевиков и против своей бедноты, которая шла за большевиками. Вернувшись из Житомира, Ц. Рада, вместо того, чтобы искать опору в среднем землевладельце, все-таки думала опереться на сельскую бедноту и подтвердила земельный закон о социализации всей земли. Но немцы решительно стали на сторону земельных собственников, т.е., такой формы землевладения, которая существует у них, и которую они считают лучшей. Несколько раз они предупреждали правительство, чтобы оно изменило свою аграрную политику, но правительство все стояло на социализации, а Грушевский в своих статьях в «Народной Воле»^{170} даже демонстративно отстаивал социализацию земли и доказывал, что Украина должна быть «оплотом» социализма. Так, будто эта социализация земли имеет что-то общее с социализмом. А когда власть оказалась в руках крупных землевладельцев во главе с гетманом Скоропадским, то теперь наши социалисты, отрекшись от социализации земли, бегают к немцам, чтобы вырвать власть у Скоропадского и сохранить хотя бы украинскую государственность, но немцы им на эти старания говорят: «Zu spät» т.е. уже поздно. Вчера и сегодня В.К.Винниченко и Левко с утра до вечера были на совещаниях с соц.-фед.^{171}, все уговаривают их взять портфели уже хоть от гетмана Скоропадского, потому что иначе их заберут неукраинцы. Но несомненно ничего из этого не будет, потому что Скоропадский объявил свободную продажу земли, т.е., вернул всю землю предыдущим владельцам, а с.-фед. думают ограничиться 50-ю десятинами. То есть, опять опоздают и уже и Скоропадский их не захочет взять в кабинет.

3 мая

Надо заметить, что я снова заболел от этих событий и три дня лежал, а сегодня, услышав, что Н.П.Василенко назначен премьером, пошел к нему на разведку. Он рассказывал мне, что вчера целый день уговаривал с.-ф-ов взять портфели в министерстве, но они упорно отказываются, чтобы не запачкать свое имя. Я, — говорит Василенко, — доказывал им, что не надо бояться грязи и навоза, если вы хотите посадить какое-то плодоносящее дерево или цветок, но они упираются, и поневоле я должен обратиться к кадетам.

— Но что будет с Украиной? — спрашиваю.

— Не беспокойтесь — Скоропадский и я твердо стоим на том, чтобы везде проводить украинизацию, правда, не резко.

— Но Вы, — говорю, — кадет, Вы будете тянуть в единую неделимую.

— Если обстоятельства сложатся так, что Украина должна будет объединиться с Великороссией, то это соединение я мыслю, — говорит Василенко, — только на федеративных началах и только тех, кто мыслит так же, я буду набирать в кабинет, если соц.-фед. откажутся принять участие.

3 мая

С.-федералисты таки отказались, и Василенко сформировал кабинет кадетско-октябристский, в котором есть два-три украинца, или лучше сказать, малоросса, а с такими людьми разве можно строить украинскую державу? Естественно, что с первых же дней этого кабинета будет видно, что ничего общего с Украиной он иметь не будет, а это может повлечь страшные последствия. Говорят, что Грушевский, который бежал к Сечевым стрельцам в Луцкие казармы, уже благословил их на восстание против немцев. Крестьяне хвастаются, что они уже хлеба немцам не дадут, а соц.-революционеры, видимо, по инициативе Грушевского призовут «крестьянский союз» на восстание против немцев и начало аграрного террора против помещиков, которые на основе гетманского манифеста будут возвращаться в свои имения. Возможно, что немцев будут тайком убивать поодиночке, а немцы будут массами расстреливать крестьян и начнется такое, что в конце концов приведет на Украину вновь большевиков; уже сейчас некоторые из соц.-революционеров откровенно говорят, что надо позвать большевиков на помощь против немцев. А сегодня я слышал даже такую байку о причине разгона Ц. Рады. Будто Грушевский и Ц. Рада вошли в сношения с Лениным, чтобы вместе ударить по немцам, вот из-за чего немцы и разогнали Ц. Раду. Не знаю, чем закончится совещание всех украинских социалистических партий, которое продолжается вот уже несколько часов в Украинском клубе. Там должны решить — как относиться к гетманскому правительству — то ли бойкотировать его, то ли принимать участие в работе в канцеляриях и в администрациях, а может поднимут также вопрос и о восстании, потому что нашим социалистам хватит ума думать и над этим вопросом. Молодежи я не удивляюсь, но никак не могу поверить, чтобы Грушевский — старый такой, казалось бы, мудрый человек, — мог благословить на восстание. Неужели он не понимает, что это приведет наш край к полной руине, и может до прихода Москвы, а в результате снова к разделу Украины между Москвой и Польшей.

Оказалось, что на совещании постановили принять портфели в гетманском правительстве в том случае, если гетман будет только президентом и созовет парламент. Наметили министров и список их повезли к немцам, которые, наверное, опять скажут «Zu spät», так как они, очевидно, считают гетманство Скоропадского переходной ступенью к какому-нибудь Гогенцоллерну и, пожалуй, это будет лучший выход, потому что свои не смогут построить державу; непременно для этого нужен «варяг». Но своего короля немцы теперь не могут поставить, потому что Австрия потребует себе всю правобережную Украину. А если немцы победоносно закончат войну на западном фронте, то они с Австрией смогут сделать то же, что сделали в 1866 году при Садове, после войны с Данией за Шлезвиг; тогда они вместе с Австрией завоевали Шлезвиг, а когда Австрия захотела и себе кое-что из того, немцы разбили и ее. Пометка 20. V. 1918г.: Г. Гасенко^{172}, приехав из Берлина, рассказывает, что там ходит такой политический анекдот. Карл после обеда приглашает Вильгельма сыграть в карты, а Вильгельм отвечает: — Сейчас война, некогда играть в карты, а после войны мы с тобой сыграем в «66», намекая на 1866-й год т.е., то, о чем я писал 2. V. 1918г.

5 мая

Соц.-фед.-ты разрешили, чтобы их члены вошли в теперешний кабинет без всяких условий и ограничений, но уже поздно, так как все портфели уже розданы. Все теперь видят, что держава украинская гибнет, что она попала в руки русских кадетов-октябристов, которые ее тянут к «единой, неделимой России», но уже поздно ее спасать. Еще на второй день после выбора гетмана Саша Шульгин^{173} прибежал к нам взволнованный с известием, что уже два украинца — Василенко и Леонтович, — согласились войти в кабинет, который формирует Н.Н.Устимович^{174} по поручению гетмана. На это я ответил: «Таки нашлось хоть два разумных человека».

— А я, значит, дурак, потому что я отказался, — говорит Саша, — войти в кабинет своего дядюшки.

Я ответил на это, что считаю необходимым, чтобы украинцы заняли все места в кабинете, таким образом взяли бы дело в свои руки, а гетман остался бы президентом Республики. Но наши партии, как начали совещаться и торговаться, так и без них кабинет сформировался. Теперь они ищут виновных в гибели украинской державы. Теперь и все социалисты пришли к тому убеждению, что украинскую державу погубили соц.-революционеры с Грушевским во главе, приняв закон о социализации.

— Но почему же вы, эсдеки, — говорю Винниченко, — голосовали за социализацию, а не вышли демонстративно?

— Меня, — говорит он, — тогда уже не было, а фракция наша совершила ошибку, обсуждая этот вопрос уже под обстрелом Киева большевиками, рассчитывая этим привлечь на свою сторону крестьянство.

— Хорошо, — говорю. — Я полностью оправдываю политику Ц. Рады. Перед большевистским нападением она вынуждена была делать все, чтобы не потерять свой авторитет, а вернувшись из Житомира, чтобы спасти державу, надо было немедленно издать универсал следующего содержания: Ц. Рада до сих пор опиралась на сельскую бедноту и городской пролетариат, и о них только и заботилась, но они не только не защищали Ц. Раду, а еще и помогали большевикам в борьбе с ней, потому Ц. Рада решила отменить земельный закон, отказаться от социализации и опереться на среднего землевладельца, который имеет от 10 до 150 десятин земли и издала бы соответствующий закон о выкупе латифундий. Тогда у крупных землевладельцев не было бы поддержки зажиточных крестьян, и они не смогли бы устроить тот переворот, который устроили сейчас, опершись на немецкую силу.

6 мая

Масса слухов ходит по Киеву самого разнообразного содержания. Говорят, что кадеты разорвали отношения с англо-французами, потому что те уже поддерживают русских большевиков и вошли в контакт с немцами, чтобы те объединили вновь Россию хотя бы и с гогенцоллерновским императором во главе. Говорят, что финансово-торгово-промышленная партия в Германии не против, потому что ей так удобнее обоих использовать, и будет гарантия, что не пропадут деньги, вложенные в росс. бумаги, а военная партия заботится о создании украинской державы, чтобы не возродилась на страх Германии вновь большая, сильная Россия. Говорят, что кадеты вошли в гетманское правительство с намерением отсюда начать собирание России. И действительно, Василенко, приехав в октябре прошлого года из Петрограда, говорил, что теперь Россию может собрать только юг, потому что север т.е. Великороссия, совсем развалился, деморализовался. Злые языки говорят, что Василенко пошел в гетманский кабинет, потому что очень хотел быть министром, но возможно, что он тоже взялся за формирование кабинета как раз с надеждой восстановить «единую неделимую Россию», потому что он всегда был федералистом русской ориентации и сознательным противником независимой Украины, потому что по его мнению Украина не удержится суверенной между такими соседями, как Великороссия и Польша и будет захвачена той или другой, или обеими. По поведению немцев непонятно, чего они на самом деле добиваются — то ли единой России, то ли разбитой на небольшие государства. Я ни разу ни от кого не слышал, чтобы немцы говорили о «единой России», а о воссоздании Украины говорят очень много немцев значительного положения. Но они не хотят социалистической Украины, поэтому и сбросили эсеровское правительство и поставили буржуазное, а поскольку свидомой украинской буржуазии нет, так они составили кабинет из людей, которые называют себя украинцами, потому что Василенко, Лизогуб^{175}, Чубинский^{176}, Соколовский^{177}, Гижицкий^{178}, Кияницин^{179} называют себя украинцами, но русской федералистской ориентации, хотя они такие украинцы, что и украинского языка не знают.

7 мая

Вчера на «понедельнике» у меня был С.П.Шелухин^{180}, бывший министр в кабинете Голубовича. Много интересного рассказал он о том кабинете. Оказалось, что у.с.д. (украинский социал-демократ) Ткаченко, министр внутренних дел, организовал охранку, набрав служащих из бывшего царского «охранного отделения»; что эта охранка с непонятной целью похитила Доброго и перевезла его в Харьков; что условия мира с Великороссией Грушевский с эсерами и эсдеками выработали втайне от эсефов и ни Шелухин, ни Прокопович, ни Чоповский^{181} так и не видели тех условий, а тем временем делегация уже выехала в Курск. Возможно, отсюда и пошли слухи о том, что Грушевский хочет войти в соглашение с Лениным, чтобы изгнать немцев. Эсефы, возмущенные таким поведением, и решили выйти из кабинета, как раз накануне переворота. Шелухин говорит, что он решительно стоял на том, что надо эсефам войти в кабинет Скоропадского. Он говорил, что если ступица не наша, то надо хоть вставить свои спицы, тогда колесо будет наше, что «не надо бояться запачкаться, когда мать тонет в луже», но социалисты-федералисты все-таки не позволили своим членам войти в гетманское правительство, а теперь уже раскаиваются и всем членам своей партии разрешают войти в кабинет, но там уже все места заняты. Вообще, наши эсефы, как и русские кадеты, это самая слепая партия. Она из Демократически-Радикальной^{182} перекрасилась в революционный защитный цвет и не хочет считать себя буржуазной, а хочет быть социалистической, вот это и меня от нее отвернуло, а в Д.-Р. я был со дня ее начала. Потом пришел Д.И. Дорошенко и рассказал, что он, будучи давно знаком со Скоропадским, в тот день был приглашен на завтрак к гетману. Скоропадский сожалел, что Дорошенко не было в Киеве, когда формировался кабинет, а то бы он пригласил его взять какой-нибудь портфель; в конце концов сказал, что поговорит с премьером Лизогубом, нельзя ли заменить кого-нибудь. Говорил, что он будет решительно отстаивать самостийную, независимую Украину и никакой русской ориентации не допустит, при этом обратился к своей свите, которая завтракала вместе с ним, со словами, что он уверен в том, что все присутствующие уже через три месяца будут говорить по-украински. Гетман очень сожалеет, что украинские партии уклонились от участия в его правительстве, а между тем он намеревается держаться демократического направления, думает выкупить латифундии и парцеллировать их среди крестьян. Вообще, дела обстоят не так страшно, как думалось сначала, но эсеры, очевидно, замышляют-таки какое-то восстание, потому что распространяют по селам апокрифический манифест гетманский, в котором говорится, что он, будучи сам помещиком, будет защищать интересы обиженных помещиков, а крестьян будет наказывать за те убытки, которые они причинили помещикам, захватив землю и разворовав инвентарь. Такой манифест может действительно возмутить крестьянство, и оно начнет вырезать помещиков и немецких солдат, которые их защищают; в результате немцы будут жестоко расправляться с крестьянством, и кто знает, к чему это все приведет; во всяком случае это приведет только к разрушению Украины, к ее ослаблению, которым воспользуется тот из соседей, кто будет сильнее.

9 мая

Есть слух, что немцы, подозревая Дорошенко в симпатиях к Австрии, не разрешают ему портфель иностранных дел. Очень жаль, потому что Дорошенко намеревался протянуть Шелухина на судебного министра, а А.И.Лотоцкого^{183} на министра по делам религии, а это было бы очень важно в интересах отделения нашей церкви от великорусской. А немцы все говорят, что они не вмешиваются в наши внутренние дела. Мне передавали разговор с одним немецким дипломатическим агентом. На упрек, что немцы по договору обещали только помогать Украине освободиться от большевиков, а они разогнали Ц. Раду и свергли правительство, немец ответил, что Ц. Рада и бывшее правительство тоже были большевистскими, и для блага и спокойствия Украины нужно было ее освободить и от этих внутренних большевиков! А между тем это освобождение, кажется, спокойствия не принесет, по крайней мере, не скоро оно наступит. На 12-е мая, как известно, было назначено (Всеукраинское. — Ред.) Учредительное собрание, а перед ним съезды эсдековские и эсеровские. Кроме того, был созван съезд крестьянского союза; и на эти съезды уже начинают съезжаться люди. Немцы обыскивают приезжих на вокзале и на пристани и всех делегатов отправляют обратно по домам, а комитет крестьянского союза, говорят, арестовали. Очевидно, это не должно успокоить село, а наоборот. У Грушевского, говорят, очень воинственный настрой, и он все шушукается с эсерами, намереваясь-таки поднять мятеж, организовавшись где-то на юге, под защитой якобы австрийского правительства, которое вовсю кокетничает со свергнутым правительством. На днях приезжал австрийский посол Флейшман^{184} к Винниченко, А.Шульгину и другим и выражал им сожаление по поводу того, что немцы совершили coup d'état^[50], и симпатии австрийцев на стороне социалистического правительства, а с Грушевским, говорят, австрийцы ведут какие-то конспирации.

11 мая

Вчера я был у В.М.Леонтовича, который настроен теперь очень бодро. Опасность для украинской державы его не волнует, потому что его давний знакомый Лизогуб заверил его, что никакой русской ориентации быть не может, что весь кабинет твердо стоит на независимости Украины, и Леонтович абсолютно верит в искренность Лизогуба, потому что экономический интерес нашей буржуазии лежит не в объединении с Россией, а в отдельной независимой Украине. Правда, есть опасность, что Украина долго будет только территориально украинской, а национально будет общероссийской, потому что украинские партии отказались участвовать в кабинете, но Скоропадский и в этом смысле не теряет надежд и хвалится, что он быстрее, чем Винниченко и Голубович украинизирует Киев. Как быстро меняются в зависимости от обстоятельств и наши идеалы! Еще не так давно мы только мечтали о территориальной автономии Украины, как о далеком идеале. Мы мечтали о своем сейме, в котором будут господствовать общероссы В.Шульгин^{185}, с одной стороны и В.Короленко^{186}, с другой, а потом, со временем, по мере демократизации избирательного права украинская стихия должна была бы понемногу вытеснять русскую и в конце концов Украина воскресла бы. Теперь, после экспериментов социалистического украинского правительства вновь приходится все надежды возлагать на украинскую стихию, которая со временем из территориальной Украины сделает-таки национальную.

14 мая

Несколько дней назад в Киев приехал с секретарем Шмидтом^{187} известный немецкий экономист, председатель немецко-украинского общества проф. Рорбах^{188}, который давно уже проводит в немецкой прессе идею о необходимости в интересах Германии построить независимую украинскую державу. Они проводили отдельные совещания с эсерами, с эсдеками и эсефами, знакомились с мировоззрением и надеждами каждой партии, желая получить как можно больше информации об Украине. По рекомендации А.Ф.Скоропися они обратились и ко мне, а я их пригласил к себе на «понедельник», созвав людей всяких направлений, которые еще не виделись с ними на партийных совещаниях. Рорбах и Шмидт уверяли нас, что немецкое правительство не имеет никаких намерений снова восстанавливать «единую, неделимую», так как хорошо понимает, что для Германии в этом таится наибольшая опасность в будущем. Через 40 лет население «единой» достигло бы 300 миллионов, а Германии — только 80, так что Россия раздавила бы Германию, которая со своей территории не смогла бы уже прокормить свое население. Германии необходимо раздробить Россию и войти в тесные отношения с Украиной, тогда Германии не страшна коалиция Англии с Францией и Великороссией, потому что они не смогут так блокировать Германию, чтобы она не получала себе хлеба с Украины, самой плодородной страны бывшей России. На это мы заметили:

— Если так, то зачем же немцы передали власть на Украине людям, которые тянут к «единой»?

Рорбах это объясняет так. Эсеровское правительство со своей социализацией земли было совершенно невыносимо для немецкого правительства; его надо было убрать — и заменить несоциалистическим, но обязательно украинским. Немецкое командование, состоящее из фонов и баронов, завязало здесь в хорошие личные отношения с людьми своего класса — с русской аристократией, которая и выдвинула Скоропадского как украинского аристократа на Главу правительства, а он заверил немцев, что создаст самостийную украинскую державу, потому что сам все время мечтал об этом — он украинизировал корпус, которым командовал, стал затем во главе вольного казачества, которое организовалось на Киевщине и т.д. Немцы, видя до сих пор в Украине только социалистов, которые и в Германии им ненавистны, очень обрадовались Скоропадскому и помогли ему захватить власть. Скоропадский, говорят, искренне принялся за строительство Украины и думал с помощью украинского черносотенного помещика Устимовича сформировать кабинет, но никто из украинцев в его кабинет не захотел идти, тогда он поручил Н.П.Василенко набирать хоть из неукраинцев, таких, которые будут стоять твердо на украинской державности. Но оказалось, что таких неукраинцев нет, и все новые министры начинают вытеснять украинский элемент из министерств; всех комиссаров губернских и уездных заменили бывшими исправниками и приставами; одним словом, пошла полная реакционная русификация, подготовка к объединению с Россией. Мы доказывали Рорбаху, что нужно как можно быстрее этот кабинет заменить новым, но он сомневается, возможно ли это сделать сейчас, потому что это значит, что надо создать кризис власти, на что немецкое командование не пойдет, а возможно постепенно частично заменять наиболее нежелательных министров украинцами. Прежде всего, говорит Рорбах, надо посадить своего министра иностранных дел, чтобы кто-то чужой не испортил отношений Украины с другими государствами. Затем нужен свой министр культа, который быстро сделал бы автокефалию церкви, независимость ее от Москвы, тогда духовенство не тянуло бы к «единой, неделимой». На это Винниченко, как эсдек, заметил, что для нас это не имеет значения, потому что народ наш вовсе не клерикальный и т.д., но Рорбах доказал ему, что все-таки лучше, если будет свое родное духовенство, со своей, а не московской ориентацией. Затем нужны свои министры образования и судебных дел, а остальные пока что могут быть и чужие, лишь бы у них не было явного стремления к Великороссии. Надо как можно скорее взяться за парцелляцию больших земельных участков и передать их из чужих рук в свои крестьянские, но это может делать и неукраинский министр, лишь бы был истинный демократ.

— Итак вам, — говорит Рорбах, — сейчас надо провести этих четырех министров, и я попробую поговорить с местными генералами, а если не смогу их убедить, то, может, мне это удастся сделать уже в Берлине.

Наши социалисты, естественно, опять отнеслись отрицательно к этим компромиссным предложениям, они все надеются, что немцы вынуждены будут убрать этот кабинет с гетманом во главе и снова позвать к власти социалистический кабинет. До сих пор крестьяне съезжаются на съезд; их не пускают в Киев, арестовывают, высылают домой, а они все-таки собираются на совещания то здесь, то там и выносят резолюции, в которых не признают ни гетмана, ни его кабинет, зовут народ к восстанию, но организованному, в какое-то определенное время, назначенное центральным комитетом. В «Киевской Мысли» напечатано, что бывший министр земельных дел эсер М.Н.Ковалевский за день до переворота получил 5 миллионов марок за хлеб, которые никуда не передал. Ходят слухи, что он эти деньги взял для эсеровской партии, и на эти деньги теперь ведется организация восстания. Все возможно! Тем более, что эсеры имеют моральную поддержку в лице Грушевского. На днях я встретил Марию Сильвестровну и посоветовал Михаилу Сергеевичу выехать за границу, потому что политическая карьера его уже закончена, а жить здесь ему опасно, потому что, может, опять какой-то фанатик-москвофил бросится на него. А она ответила мне, что есть уверенность в том, что немцы уже не долго будут господствовать здесь, а когда я на это заметил, что если немцев здесь не будет, то нагрянет к нам Москва, то она ответила: «Ну, может, с тем мы как-то управимся». Очевидно, у эсеров есть надежда на то, что они выгонят немцев и вновь захватят власть в свои руки. Пустая надежда! Революция закончилась, наступила общая усталость и теперь надо заботиться о том, чтобы реакция не пошла слишком глубоко и не потянула далеко назад и не привела нас вновь к «царю-батюшке». Нам надо держаться немца, как репей кожуха, потому что судьба наша тесно уже связана с Германией.

Когда Рорбах сказал, что немцы, после того как наведут порядок, выведут из Украины войска, то я ответил ему:

— Нельзя выводить из Украины немецкие войска, пока украинская держава не станет на ноги; лет через 50, когда мы станем совсем культурными людьми, тогда мы уже не будем нуждаться в немцах, а сейчас я хотел бы, чтобы немцы нам и своего принца поставили королем, так он скорее наведет порядок, чем наш гетман. На это Рорбах ответил, что все германские прогрессивные партии будут решительно против, если бы Вильгельм действительно захотел посадить нам короля, потому что немцы не хотят, чтобы на них жаловалась вся Европа.

19 мая

Ходит масса слухов, но все они ненадежные. Говорят, что гетман, не зная каким образом навести порядок, решил податься в отставку, но неизвестно, кому он будет подавать прошение — то ли Эйхгорну, то ли Вильгельму? А на селе, говорят, действительно неспокойно: убивают помещиков и тех хлеборобов, которые ездили на выборы гетмана, жгут панские усадьбы, пасут скот на озимых хлебах, посеянных на панских землях, чтобы не досталось немцам хлеба. Говорят, что немцы, обеспокоенные этими волнениями, думают сменить кабинет, сформировав новый из более популярных лиц с национальной стороны, чтобы хотя бы интеллигентные украинские круги удовлетворить. Сегодня был у меня В.Липинский^{189} и говорил, что гетман вызывает на завтра к себе Михновского, видимо, поручит ему сформировать кабинет. Межпартийная организация СУП^{190}, т.е., союз украинских партий уже составила список министров, который должен представить гетману Михновский. Липинский пришел ко мне с просьбой взять на себя портфель земельных дел и я решительно отказывался, но он доказывал мне, что на моем имени помирятся и крупные землевладельцы, зная, что я не допущу полного ограбления, согласятся и крестьяне, зная меня из моих статей в «Раде» как врага латифундий; я уверял, что широкие круги совсем меня не знают, а знают разве что украинские интеллигентные кружки. Липинский уверяет, что меня широко знают как автора «Бесед»^{191}, которые разошлись в сотнях тысяч экземпляров, и как издателя «Рады», которая на протяжении девяти лет была единственной украинской ежедневной газетой, в конце концов я сказал, что если мое имя действительно поможет добиться нового кабинета, то я согласен себя выставить, но наверное из-за плохого здоровья я не смогу быть министром и передам портфель по возможности кому-то более способному, чем я. Но мне не верится, чтобы немцы полностью заменили этот кабинет, скорее всего, они сделают, как говорил Рорбах, т.е., будут по одному постепенно заменять нежелательных министров. Есть слух, что они таки согласились портфель иностранных дел дать Дорошенко. Сегодня слышал, что Скоропадский должен ехать с визитом к Вильгельму^{192}, это хорошо, потому что это еще больше его скомпрометирует в общероссийских кругах и теснее свяжет его с Германией. Говорят, что помещичьи круги, которые посадили его на гетманство, уже недовольны его украинской ориентацией, его требованиями от своего окружения обучиться украинскому языку за три месяца под страхом лишиться своих должностей; они надеялись, как и кадеты, что он будет тянуть к объединению с Россией, а он то ли искренне, то ли под немецким давлением подчеркивает, что всеми силами будет работать над построением самостийной украинской державы.

21 мая

Позавчера было открытие клуба в новом помещении. Старейшины пригласили на этот праздник немецкое и австрийское командование, а когда встал вопрос — приглашать ли гетмана, то большинство старейшин высказалось против, но получилось так, что гетман сам набился, вызвав к себе председателя клуба. Может и так, а может сторонники гетмана нарочно так сделали, чтобы таки был гетман на открытии. Об этом празднике передаю сведения по газете «Видродження»^{193}.

Вообще впечатление от вечеринки было какое-то кислое, хотя всех порадовали слова гетмана о том, что он стоит на почве «самостийной независимой Украины», о чем он говорит везде, всем, а тем временем его кабинет ведет русско-реакционную политику.

                                                                        ОТКРЫТИЕ УКРАИНСКОГО КЛУБА

В воскресенье 19 мая состоялось торжественное открытие Украинского клуба в новом большом помещении на Пушкинской улице № 1. На открытии были также иностранные гости, такие как болгарский посол проф. Шишманов^{194}, австрийский полномочный министр на Украине Принцинг фон Гервальд^{195}, немецкий посол Фрайхерр фон Мумм, а также некоторые австрийские и немецкие офицеры. Был также п. гетман П.Скоропадский в сопровождении своего хозяйственника пана Ханенко^{196} и тов. министра Палтова^{197}.

В связи с присутствием упомянутых высоких гостей открытие клуба имело политический характер, — произносились политические речи и так далее.

С первой речью-поздравлением выступила пани Л.Старицкая-Черняховская, которая, поздравляя всех собравшихся с открытием клуба в новом большом помещении, отметила ту важную национально-культурную роль, которую играл старый клуб на Владимирской улице, вокруг которого воспитывались лучшие молодые украинские силы, лучшие из которых погибли под Крутами в бою с врагами Украины. Отметив далее, что новый клуб открывается в период одной из самых тяжелых для украинской национальной жизни волн, п. Черняховская выразила пожелание, чтобы новый украинский гетман пошел по стопам Богдана Хмельницкого, который в свое время дал Украине независимость, и чтобы П.Скоропадский усвоил себе те идеалы и вывел Украину на путь независимой жизни, а также окружил себя щирыми патриотами и преданными людьми-украинцами.

Отвечая на слова п. Черняховской, п. гетман П.Скоропадский сказал, что он всегда думал и мечтал о том, о чем говорила п. Черняховская. «Политика украинская должна быть всегда демократической и искренне народной. На это указывает и история украинского народа и другие данные, и я всегда буду придерживаться этой политики, — говорил п. гетман. — Я принял гетманство для того, чтобы построить свободную, независимую, самостийную Украину и дать счастье украинскому народу. Я убежден, что вместе с украинским народом и его лучшими сынами дам Украине свободную жизнь… «

После этих речей гости прослушали небольшой концерт, после чего п. Старицкая-Черняховская от имени украинской общественности приветствовала речью представителей Австро-Венгрии, отмечая при этом, что Австро-Венгрия была той державой, в рамках которой до русской революции только и могла развиваться украинская национальная культура. Кроме того, п. Черняховская приветствовала представителя дружественной нам державы и родного болгарского народа — болгарского посла проф. Шишманова.

Далее хозяева клуба угостили гостей ужином, во время которого вновь было сказано несколько речей.

От имени старейшин клуба приветствовал иностранных гостей (по-немецки) д-р Некрашевич:

— Я имею удовольствие приветствовать высоких гостей здесь в этом одном из немногих украинских учреждений, которые оставались после жестокой национальной реакции и теперь с полными надеждами на лучшую национальную жизнь вступает на новый путь, — говорит выступающий.

Приступая теперь к построению государственного устройства, мы очень счастливы видеть представителей союзных государств, в надежде, что эта наша встреча поведет к ближайшему обоюдному познанию между нами. Дай же Бог, чтобы эта первая встреча укрепила наши дружеские связи и чтобы это первое знакомство было тем лучшим цементом в строительстве нашей жизни. Спасибо за ваш дружественный визит и от имени Украинского клуба приветствую вас в нашем доме…

Немецкий посол барон Мумм также произнес речь, в которой отметил, что он является искренним сторонником молодой Украинской державы и думает, что все данные есть для того, чтобы Украина была сильным независимым государством. Кроме того, Мумм заметил, что в составе украинского правительства должны быть настоящие украинцы, а не волки в овечьей шкуре, которые только выдают себя украинцами, а в действительности являются врагами Украины… Нужно, чтобы среди украинского правительства нашлись люди, которые искренне прониклись бы украинскими интересами и принялись за строительство независимой украинской державы.

Далее выступил еще с небольшой речью п. гетман, который в общих чертах сказал то же, что и вначале, и некоторые другие ораторы.

После ужина высокие гости разъехались, а другие еще долго веселились. Были танцы и другие развлечения, в которых участвовала, главным образом, молодежь.

Из видных украинских деятелей на вечере мало кто был. Бросалось в глаза, что в клубе не было главнейших лидеров украинских партий с.-р., с.-д. и даже с.-ф.

Преимущественно были самостийники и социалисты-федералисты, а большинство — беспартийная публика. Эсеров почти совсем не было.

Стоит заметить, что на этой вечеринке помирились между собой известные украинские артисты Н.Садовский и Саксаганский^{198} (родные братья — Тобилевичи), которые почти 15 лет не разговаривали между собой.^[51]

Вообще первый вечер в новом украинском клубе прошел довольно хорошо и принес немало удовольствия гостям.

25 мая

Я снова ездил с комиссией на могилу, но, видимо, из наших стараний по крайней мере этим летом ничего не выйдет, потому что до сих пор не выяснилось, как к нашим проектам отнесется гетманский кабинет с Лизогубом во главе. Хотя, может, Лизогуб и отнесется благосклонно, потому что он еще при самодержавном правительстве, будучи председателем Полтавского губернского земства, говорил, что «Кобзарь» всегда будет его настольной книгой, что он очень уважает Шевченко, который был личным другом его отца и даже из ссылки переписывался с ним.

По дороге мы слышали много всяких невероятных слухов о боях крестьян с немцами. Под Каневом давно уже немцы окружили польский корпус^{199}, перешедший еще при самодержавном правительстве из Польши в Россию, чтобы его обезоружить. До разгона Ц. Рады крестьяне помогали немцам, а теперь они уже начали поддерживать поляков, которые заявили им, что они воюют с немцами «за вашу и нашу свободу», на этой почве, говорят, случались у крестьян столкновения с немцами, но немцы в конце концов голодом вынудили поляков сдать оружие. То же самое происходит и вокруг Золотоноши с целым рядом сел: они, окопавшись, не хотят сдавать оружия, а немцы окружают их со всех сторон артиллерией. Говорят, что в той местности крестьяне убили поодиночке больше десятка немцев и не хотят выдать ни виновников, ни оружия. Рассказывают, что зажиточные крестьяне стоят за гетманское правительство, потому что оно разогнало земельные комитеты и вернуло им землю, которую захватила «пролетария», а беднота проводит против них «аграрный» террор — поджигает, убивает из-за угла, портит посевы, немцы же пытаются навести порядок, обезоружить бедноту, арестовывают виноватых, вот из-за чего беднота и враждует против немцев. Кроме того, немцы вывозят из сел хлеб, и он страшно дорожает, и беднота должна голодать, потому что теперь купить ей негде. Спілка и эсеровская организация поддерживают своей агитацией этот боевой настрой бедноты и подстрекают ее к партизанской войне. Не знаю, чем это все закончится, но для меня ясно, что многие крестьяне пострадают. Мой управляющий из Перешор пишет, что австрийское командование отбирает у крестьян награбленное помещичье имущество и «где находят награбленное, применяют к тем телесное наказание, увеличивая его по количеству и цене награбленного». Вг. Окнах, на границе с Подольской губернией, в 20-ти верстах от Перешор, когда крестьяне отказались выдать оружие и убили несколько немцев, то привезли артиллерию и крестьяне были «сильно наказаны» но как именно, о том управляющий еще не узнал. Хотя у меня ни в Перешорах, ни в Кононовке крестьяне ничего не ограбили и «наказывать» их никто не будет, но мне совсем не хочется туда ехать. Я не был там в самый разгар большевизма, то как-то неловко ехать туда теперь, когда возобладала реакция. Хотя у меня с крестьянами всегда были хорошие отношения, но в такие заостренные моменты, как сейчас и 1905-й год, они считали меня своим врагом, как человека, принадлежащего к враждебного им классу — помещиков. Правда, и в Перешорах, и в Кононовке есть несколько мужиков из более зажиточных, которые и в самые сложные времена были со мной в хороших отношениях, приезжали ко мне, расспрашивали, советовались о том, что оно теперь делается и что с того будет. Я говорил им, что всякая революция, как говорил мой учитель истории Смоленский, идет по такой схеме: есть монархия «быть по сему», наступает революция, которая, сбросив монарха, объявляет республику, а при дальнейшем развитии, республика переходит в «режьпублику» т.е. из монархии уже делается анархия, а затем вновь возвращается монархия — и «быть по сему» т.е. начинают бить розгами по старой даме^[52]. Стало быть, я их предупреждал, что если революция приведет к анархии, то беспременно вернется монархия и наступит реакция; я уговаривал их, предостерегал, отводил от крайних анархических поступков, чтобы потом они не были биты. Они мне верили, потому что в 1905 году я их так же предостерегал, и их не били, как соседних крестьян. А когда петроградское большевистское правительство, а за ним и Ц. Рада узаконили тот грабеж, который совершили везде крестьяне, то и перешоряне и кононовчане перестали мне верить, и я сам начал сомневаться в том, как бы не отобрали земли безвозмездно. Но все-таки я их утешал и сам утешался тем, что между нами не получилось никаких эксцессов и земля перешла к ним по закону, принятому правительством. Они все же считали, что большевистский закон лучше, потому что Ц. Рада оставила за землевладельцами усадьбы, сады, виноградники и т.д., а большевики все это передали народу.

Думаю, что у нас со временем установятся хорошие отношения, потому что ни они мне, ни я им ничего огорчительного не сделали, но все-таки не тянет уже меня в деревню, и я охотно все распродам, как только можно будет делать купчие; оставлю себе усадьбу для дачи и кусочек земли вокруг нее.

29 мая

Когда произошел переворот, то все социалисты были уверены, что это ненадолго, что на селе поднимется восстание, и тогда немцы вынуждены будут снова позвать в правительство социалистов. К тому же, исходя из сообщений, которые присылал берлинский посол Севрюк, была надежда на левые партии в Рейхстаге, которые будут протестовать против переворота. Севрюк так был в этом уверен, что не хотел покидать посольство и сдавать свой пост, несмотря на неоднократные приказы Василенко, который перед Дорошенко был временным министром иностранных дел. Теперь вместо соц.-революционера Севрюка послом в Берлин едет кадет барон Ф. Р. Штейнгель^{200}. Вместо резкого, нетактичного мальчишки-революционераедет солидный, даже по внешнему виду авантажный, умеренный и весьма тактичный, деликатный барон. Но все его плюсы будут нам минусом, потому что Штейнгель, горячо убежденный сторонник единой неделимой, в Германии попадет в дипломатические круги, настроенные так же, как и он. До войны он, имея многих украинцев в своих друзьях, а потому чувствуя себя украинцем, принадлежал к украинской организации Тов-ва украинских прогрессистов, хотя вместе с тем был и деятельным членом кадетской партии, но таких кадетов в нашей организации тогда было немало: Полторацкий^{201}, Вязлов, Василенко, Чепурковский^{202}, Уляницкий^{203}, Лозинский^{204} и многие другие, менее деятельные. Во время войны, когда в украинских кругах начала проявляться «пораженческая» тенденция, некоторые из наших кадетов, твердо стоявшие на лозунге — «до победного конца», начали протестовать против германофильской направленности ТУПа, а среди них горячее, энергичнее всех выступал Штейнгель, который в конце концов, возмущенный, вышел из общины, обвиняя украинцев в измене России, в сепаратизме и проч. Когда российское правительство перешло в большевистские руки, Штейнгель, говорят, стал мягче в отношениях к украинцам и снова стал говорить о федеративной России и называть себя украинцем. Когда немцы пришли освобождать Украину от большевиков, то Штейнгель страшно этим возмущался и считал это несчастьем для нашего края. Когда мы как-то встретились с ним на улице, то он, показывая на немецкий эшелон, с грустью сказал: «Пропала Россия». А когда я ответил на это старинной поговоркой: «Пусть хоть черт из болота, лишь бы не Москва», то он ответил, что он имеет в виду Россию, «конечно, не прежнюю, самодержавную, а свободную федеративную» и в ответ на это, услышав от меня, что я предпочитаю быть лучше под немецким королем, чем в федерации с Москвой, возмущенный отошел от меня.

И вот теперь этот горячий русский патриот будет защищать в Берлине интересы «самостийной» Украины. Когда я об этом сказал Василенко, который назначил Штейнгеля, то он ответил: «Политические обстоятельства так сложились, что мы, т.е., кадеты украинские, теперь все стали самостийниками». Не знаю!

Все эти нынешние самостийники — Лизогуб, Ржепецкий^{205}, Гутник^{206}, Колокольцов^{207}, которые говорят публично, что экономический и политический интересы заставляют их теперь строить независимую Украину, систематически по министерствам проводят русификацию и вытесняют все украинские элементы. Говорят, что теперь украинские служащие удержались только в министерствах Дорошенко и отчасти у Василенко. Возмущенные такой ситуацией украинские партии составили такой меморандум^{208} и должны понести его гетману и немецкому командованию, а также разослать в немецком переводе членам Рейхстага:^[53]

«29 апреля этого года произошел государственный переворот, вследствие которого Украинская Центральная Рада и ее Правительство прекратили свою деятельность, и вся власть перешла к гетману Украины и поставленному им новому правительству.

Украина в настоящее время управляется назначенным Гетманом Кабинетом Министров в точном соответствии с указанными в грамоте законами о временном государственном устройстве Украины.

На назначенный Гетманом Кабинет Министров, как об этом свидетельствует заявление пана Гетмана съезду хлеборобов-демократов и официальные акты, изданные Правительством в разъяснение будущей его политики, возложена обязанность осуществлять твердую власть на Украине, навести порядок и покой в державе, при обеспечении интересов как широких трудящихся слоев, так и всего народа на Украине, проводить твердую национально-государственную политику в направлении укрепления независимости украинской державы и обеспечения интересов украинского народа, создавшего державу и служащего ее основой, при полной толерантности к другим народам Украины.

Но этих задач и обязанностей образованный Кабинет Министров не выполняет и выполнить не может. Политика и деятельность его идет совсем в противоположном направлении.

Кабинет Министров не является украинским по своему составу и по своей политической ориентации. В Кабинет Министров не вошли представители украинских партий и украинских гражданских групп (украинские деятели), которые собственно создавали Украинскую державу. В новый Кабинет Министров вошли русские кадеты, октябристы и вообще представители тех неукраинских групп, которые всегда враждебно относились к украинскому движению и к украинской государственности, всеми силами вели с ними борьбу во имя «единой, неделимой России». Антинемецкая ориентация этих партий и групп, ориентация на сторону Антанты всем давно и общеизвестна.

Эти партии и группы прославились на Украине своей обрусительной, антидемократической деятельностью, и поэтому призвание их во власть, совершенно справедливо, посеяло полное недоверие в украинском народе к гетманскому правительству в деле надлежащего отношения с его стороны к интересам украинского народа. Своей политикой и деятельностью новое правительство дает почву и основания для полного недоверия и даже враждебного отношения к нему широких народных масс.

При новом правительстве активизировал свою антигосударственную и антиукраинскую деятельность «Русский Союз» на Украине, который поставил себе ясную цель: мобилизацию сил для восстановления «единой неделимой России». В этот Союз входят члены разных русских партий, от демократических до крайних реакционеров, то есть, и те партии и общественные группы, к которым принадлежат и члены теперешнего Кабинета Министров. Члены «Русского Союза» на Украине привлекаются новым правительством к государственной работы. Задача наведения порядка и покоя на Украине не только не достигается, а получаются результаты диаметрально противоположные.

Запрет съездов земств, городов, особенно рабочего и крестьянского съездов, разгон последнего даже с помощью вооруженной силы в то время как разрешаются съезды представителей капитала, торговли и крупной земельной собственности, может только убедить широкие трудящиеся массы в том, что новое правительство стоит на страже не их интересов. Последствия запрета крестьянского съезда страшны: этот запрет бросил беднейшее крестьянство в отчаяние и беспомощность; поэтому везде поднялась страшная ненависть к хозяевам-землевладельцам, убийства их, поджоги, уничтожение, потрава посевов и т.д. Замена комиссаров и комендантов, а порой их заключение без суда и следствия и назначение на их место лиц неукраинской ориентации, а то и украинофобов, иногда из бывших жандармов и полицейских приставов, которые вместо борьбы с анархией борются с украинским элементом общественных и государственных институций. Вместе с тем расформировываются демократические органы самоуправления и реставрируются старые цензовые думы и земства. Такая односторонняя в интересах крупной земельной собственности и капитала, бестактная, а то и жестоко-брутальная деятельность новоназначенной администрации возмущает все слои украинского народа, особенно крестьян.

Новая администрация открыла во всем поход против украинства и украинского движения, прекращает деятельность «Просвіт», украинские деятели, а то и просто свидомые украинцы в провинции преследуются и арестовываются. Народ имеет все основания убедиться, что идет решительная и безоглядная реставрация старого строя в национальном и социальном смысле. Правительство проводит такую политику, как будто бы революции вообще не было, и полностью игнорирует сформированное революцией сознание народных масс.

Решительная и последовательная замена во всех министерствах украинского элемента неукраинским элементом, главным образом великорусским, вытеснение из употребления украинского языка в министерствах — доверия к новому правительству не создают.

В суде снова воцарился русский язык, который пока что объявлен равноправным с украинским. Судьями даже на высшие должности назначаются люди не из граждан Украинской державы. Министр судебных дел заботится не о создании украинского суда, а о сохранении прав и привилегий бюрократов бывшей самодержавной России.

В Министерстве образования, главном для нашей молодой державы в ее будущем развитии, мы имеем министра хоть и украинца родом, но русского кадета, который никак не может отойти от тактики и практики своей партии, вредной для нашей государственности, и благодаря его распоряжениям государственный язык, требующий в школе наибольшей поддержки, должен полагаться на собственные силы в борьбе с московским, который до сих пор единственный господствовал в школе; увольнение новым министром всех директоров и инспекторов школ и заявленная им автономия школ, при новых выборах на эти должности школьными советами, состоящими из денационализированных элементов, воспитанных во вражде к украинской идее, заранее обеспечивает отстранение украинских педагогов от руководства образованием.

Вместе с образованием надо обратить внимание на церковь, которая объявлена паном гетманом государственной. А между тем, за время гетманства воинственный настрой московской церкви набрал особую силу: идет поход против украинского собора, заводятся новые митрополии, гонения на украинцев духовных усиливается до крайности, наша государственность в церкви замалчивается или против нее организуются откровенные выступления и вообще делается все возможное, чтобы любой ценой не допустить образования автокефальной нашей церкви.

Наша армия, сыгравшая главную роль в восстановлении нашей Державы, и в рядах которой больше всего патриотов и специалистов всякого рода оружия, сейчас сознательно разрушается и заменяется московским элементом, или в лучшем случае, совершенно равнодушным к украинскому делу. Исполняющий обязанности министра — человек для Украины посторонний, а должен заменить его генерал, о котором нам известно лишь то, что положив в прошлом году под Фокшанами два корпуса украинцев (VII и VIII), предпринимал затем усилия, чтобы помешать украинизации войск вверенной ему армии. Вытесняя везде из армии украинцев, заводится здесь же вместо контрразведки политический шпионаж, куда набираются на службу лица, враждебные не только украинству, но и всякой государственности (как, например, большевики).

Морское министерство, которое нам так нужно, потому что погибает наша драгоценная, совсем не организовано.

Земельный вопрос, такой болезненный и такой опасный в это время, требующий к себе наибольшего внимания, передается в руки такого «деятеля», который подбором себе товарищей (неукраинцев) и отношением к своим сотрудникам по министерству сразу же сумел вызвать против себя всеобщее возмущение. Земельные законы Временного российского Правительства и Ц. Рады Грамотой п. Гетмана отменены, а новые даже не намечены, что очень волнует украинские народные массы.

Во главе министерства труда также должен стоять человек из украинцев, близкий к рабочим массам, а не специалист-профессор, посторонний порученному ему делу, из-за чего и в министерстве мы видим отмену предыдущих законов и полную нехватку инициативы принятия новых.

Во главе министерства финансов поставлен человек, хорошо известный украинской общественности по своей предыдущей деятельности в Татьянинском Комитете как сознательный враг украинской идеи.

Во главе министерства торговли и промышленности поставлен кадет, хорошо известный враг украинской государственности и биржевой специалист, и никак не специалист в порученном ему деле; человек, который будет тянуть (и уже тянет) к обеспечению интересов отдельного класса людей, а не к организации в государственном масштабе дела по обеспечению самостоятельности нашей торговли и промышленности и их независимости от московского государства; для этого в первую очередь им проводится отмена государственного контроля над торговлей и портофранко на московской границе. Украинского языка министр не признает, а потому приказал, чтобы все рефераты подавались ему на московском языке.

В министерстве пищевых дел товарищ министра, идя против постановления Всеукраинского Союза Земств, дает распоряжение о передаче всего имущества Союза земств и городов центральным московским институциям.

Министерство иностранных дел полностью дезорганизовано: нет ни министра, ни его товарищей, ни зарубежного представительства, а дело — наше современное международное положение, — требует к себе пристального внимания. Вопросы Крыма, Бессарабии, наших восточных соседей (Юго-Восточного Союза), вопрос мира с Московией, холмское дело и, наконец, устранение недоразумений по нашим мирным соглашениям с центральными державами — все это требует немедленного решения, потому что каждый день проволочки приносит нашей державе неисчислимые убытки. Важнейшая информационная организация Правительства — Государственное телеграфное Агентство поручено старорежимнику и худшим врагам украинского движения — галицким москвофилам, которые делают официальным языком Агентства московский язык.

Таким образом, вся политика нового правительства только усилила анархию и мятежи на селе: быстрым темпом стихийно нарастает ожесточение крестьянских масс, которые почувствовали себя неуверенно в отношении получения земли, о чем крестьянство мечтало веками. Большевизм снова начал набирать силу по селам. Начались эксцессы, вооруженное сопротивление, пожары, выпас на помещичьей земле, выкашивание всходов, жестокая расправа с теми, кто на съезде хлеборобов тянули руку крупных землевладельцев и т.д. Появился и начал распространяться стихийный аграрный террор. При таких условиях никакая вооруженная сила в деле установления покоя и порядка на Украине помочь не сможет. При таких условиях Украинская держава не сможет выполнить своих обязанностей по мирному договору с центральными державами.

Все доказывает, что теперешний Кабинет Министров спасти государство от анархии и беспорядка, установить твердую власть, опирающуюся на доверие народа и укрепить независимую Украинскую державу не сможет, и поэтому нижеподписавшиеся украинские партии и организации выражают ему вотум недоверия.

Хороший государственный строй может установить только национальный демократический деловой кабинет, сформированный в большинстве из известных украинских деятелей, вообще из лиц украинской ориентации, которые имели бы полное доверие широких украинских масс.

Киев, 21 мая 1918 года.

От имени украинских партий и организаций подписали уполномоченные:

Украинской Партии самостийников-социалистов,

Украинской Трудовой партии,

Партии Демократов-Хлеборобов,

Партии Социалистов-федералистов,

Объединенного Совета железных дорог Украины,

Главного Совета Всеукр. Почтово-телеграфного союза».

Меморандум этот, очевидно, никакого влияния не окажет ни на гетмана, ни на немцев здешних, ни на берлинских, потому что составлен он очень не впечатляюще «неубедительно», как говорится. Гетман, женатый, говорят, с Эйхгорном на родных сестрах, на дочерях бывшего невероятно реакционного министра Дурново, опираясь на немецкое командование, чувствует себя совершенно спокойно и продолжает окружать себя генералами и бюрократами, скомпрометированными даже при бывшем самодержавном правительстве громким взяточничеством как напр., товарищи министров Воронович^{209}, Палтов и многие другие, занимающие меньшие должности, которые с успехом добиваются всяких концессий и проч.

Немецкое командование чем дальше, тем больше относится презрительно к украинцам, не способным ни защитить себя от кацапов — большевистских банд, ни навести какой-то порядок; одним словом, как они о нас говорят, держава — без обозначенных границ, народ без интеллигенции, интеллигенция без своего языка, а правительство без головы. Впрочем, теперешним правительством немецкое командование довольно и не считает его безголовым, потому оно и не социалистическое, а главное такое послушное, что беспрекословно позволяет вывозить все, что немцам нужно; что оно русификаторское — то это немцев не волнует, и на это они не обращают внимания.

30 мая

Я уже писал, что австрияки затевают среди украинцев какую-то интригу. Рассказывал мне Саша Шульгин, бывший министр иностранных дел, что австрийский посол Флейшман несколько раз был у него и все говорит о симпатиях Австрии к независимой Украине, к бывшему социалистическому правительству и жалуется, что Германия хочет восстановить, — конечно, под своей протекцией, — единую неделимую Россию в ущерб Австрии и, само собой — Украине, а переводчик Флейшмана, галичанин-украинец говорит, якобы по секрету, что Австрия очень заинтересована в том, чтобы Украина выбрала гетманом или Королем Габсбургского принца Вильгельма, которого галичане зовут Вышиваным Василем^{210}, потому что он, живя в Коломые, постоянно ходил в вышитой сорочке и говорил по-украински. И странно, что Шульгин в нерешительности — какая ориентация для Украины выгоднее: германская ли, или австрийская! А вчера я слышал, что этот Вильгельм теперь стоит с австрийской армией в Александровске на Днепре и туда стягивают свою армию Болбочан^{211} и Натиев^{212}, которые возмущены немцами за то, что они не допустили украинцев занять Крым и повернули украинскую армию назад от Перекопа. Рассказывают, что армия та быстро пополняется возмущенными против немцев за разоружение стрельцами и синежупанниками, которые съезжаются в Александровск со всей Украины, и скоро должны там объявить Вышиваного Василия Гетманом Украины в границах, занятых австрийцами. Австрийцы распространяют слухи, что германцы разбиты на французском фронте, что они теперь тайком забирают туда с Украины войска, а когда их останется немного, то тогда легко будет с ними справиться. Что в этом есть какая-то правда, я делаю вывод вот из чего. Сын моего товарища А.Ф.Волошина^{213}, Костик, ученик 7-гo класса, вступил во время большевистского нападения в армию и до сих пор воевал с большевиками, а теперь вернулся. Я выразил Александру Федоровичу свою радость по поводу того, что Костик закончил войну благополучно, будучи только легко ранен, и уже теперь будет заканчивать гимназию. На это Ал. Фед. ответил с грустью, что Костик должна снова возвращаться в армию, что ему приказано (по секрету) через 10 дней прибыть в Александровск. А на мой вопрос — «Почему по секрету и что это значит?» Ал. Фед. ответил незнанием, очевидно, связанный словом держать это все в тайне.

Ох, страшно, как бы Украину снова не вернули в Руину.

Немцы устроили переворот так легкомысленно, без знания действительного положения и отношений классов на Украине, что возмутили против и себя весь простой народ, всю украинскую армию и всю свидомую украинскую интеллигенцию, даже социалистические меньшинства настроены против них. А за ними только чужие на Украине крупноземельные помещики и русская интеллигенция; и то не вся, потому что в большинстве она англо-французской ориентации. В такой ситуации Украина из друга Германии превратилась в ее лютого врага, как только дела германцев ухудшатся на западном фронте, то в Украине может подняться против них восстание, которое тайно будет поддерживать Австрия, которой важно, если и не посадить своего короля на Украине, то хотя бы Одессу урвать себе с кусочком по Буг, если нельзя будет по Днепр.

Но, к счастью для Украины, сегодня есть в газетах известие, что немцы снова прорвали французский фронт и взяли много пленных. Это известие наверняка остановит восстание на Украине, а тем временем немцы, разобравшись, может, выбросят из правительства врагов украинской государственности и пополнят кабинет министров украинским элементом и тем успокоят хоть украинскую интеллигенцию, которая тогда перестанет агитировать против немцев и не будет сочувствовать восстанию.

31 мая

Вчера был у меня художник Ф.С.Красицкий^{214}, внук Т.Г.Шевченко, который на днях вернулся со своей родины Звенигородщины, куда ездил за продуктами для своей огромной семьи. Царское правительство во время войны безосновательно преследовало Красицкого за то, что он был (правда, номинальным) редактором «Л.Н. Вестника»^{215} и якобы имел близкие отношения с Грушевским, тогда как Красицкий никакого отношения к политике не имел. На допросе Красицкому ставили в вину то, что он работал вместе с Грушевским и издателем «Рады» Чикаленко на отделение Украины от России и в конце концов приговорили его к высылке в Вятку, и только заступничество художников, имевших высокие связи, спасло его от той кары. Правда, Красицкий всегда был убежденным врагом России и очень обрадовался, когда Украина стала независимым государством. Он радовался приходу немцев, которые должны были освободить Украину от большевиков и помочь построить собственную державу. Теперь, после переворота и поездки домой, Красицкий стал ярым врагом немцев. Он рассказывает, что новое правительство, поставленное немцами, вернуло на селе обратно старые царские порядки; звенигородским уездным старостой поставили самого отъявленного взяточника бывшего станового — пристава Машира, который в прежние времена собственноручно бил крестьян плетью^[54]. Крестьяне, вначале так дружелюбно настроенные к немцам, теперь считают их своими заклятыми врагами и затаили против них большую злобу, которая когда-то прорвется. Красицкий, который любит все обобщать, философствовать, с уверенностью говорит: «Украина — это страна, о которую поломала зубы уже не одна держава. Завладела ею когда-то и Литва и сама пропала, так же из-за Украины погибла и Польша, а на наших глазах — и Россия; собственно, Украина повалила Россию, потому что она первая начала агитировать за федерацию и автономию, за украинизацию армии. Эти слова Красицкого напомнили мне моего учителя Смоленского^{216}, он 40 лет назад говорил об этом и предсказал, что Украина когда-нибудь развалит Россию, которая только внешне кажется единым сплошным монолитом. Наверное, Красицкий, когда учился в Одесской художественной школе и иногда бывал у Смоленского, слышал от него эти предсказания и теперь уже сам предсказывает далее, что Украина и Германию развалит. Ну, это уже далеко Красицкий заходит в предсказаниях, а то, что германцы вместо друга в лице украинцев приобретут себе врагов, то это правда. Крестьяне и армия украинская и левая интеллигенция уже готовы с большевиками объединиться против немцев, а поставленное немцами правительство и те круги, из которых оно взято, только притворяются немецкими друзьями, пока Великороссия в большевистских руках, а когда там у власти станут кадеты или черносотенцы и если пошатнется положение немцев на западе, то они решительно соединятся с Великороссией и выступят открытыми врагами Германии. Во вчерашнем номере «Н.Рады» есть выдержки из речи влиятельного одесского кадета, которые я привожу здесь, вырезав из «Н.Рады». «О чем молчат киевские кадеты? В Одессе народ более говорливый, чем в Киеве и то, что умалчивает наш хитрый земляк Д.Григорович-Барский^{217} в Киеве, выкладывает весьма доверчиво одесский деятель Сергей Штерн. В «Вильном житти»^{218} находим отрывки из признаний кадетской газеты «Одесский листок»^{219}:

«Любовь к родине, к измученной, истерзанной, насильно расчлененной России и оплеванной, униженной и разбитой, но все же великой России — вот ключ к этому, на первый взгляд, загадочному явлению».

«Вы говорите о нарушении идеологии партии, об укреплении позиции независимости Украины, но перед нами задания иного характера. Мы видим Россию, разрезанную на отдельные части, у нас имеются нити к их воссоединению и сплочению и, если это собирание русской земли должно начаться в Киеве, если приходится перескочить через барьер внешней самостийности, то можно ли перед этим остановиться?»

Самостийность — это тот барьер, который кадетам кажется самым легким, чтобы прийти к единой неделимой России. И действительно, с большевиком бороться трудно и опасно, а украинцев стоит только обмануть самостийностью и будет «единая». «Собирание русской земли» начинается в Киеве, и конечно только истинно-русской.

Надели ли кадеты перчатки при их черной работе?

«Путь к власти — это путь тернистый, усеянный колючими шипами, но члены партии народной свободы храбро пошли на политическую Голгофу! Стиснув зубы, затаив в душе кровное унижение, подавив естественную брезгливость, пошли на черную работу, на укрепление хотя бы части бывшей России, на создание таких условий, которые дали бы нам впоследствии возможность возвысить на мирном конгрессе свой голос в защиту единой, великой России».

То, чего кадет переварить не может: должен идти с немцами — «Единственный трагический для партии вопрос — это вопрос об ориентации. Партия, возглавляемая Милюковым, партия духовных и культурных исторических связей с Францией и Англией, партия, жившая Лондоном и Парижем — и вдруг Вена и Берлин… Не трагедия ли это? Но бывшие союзники поймут, что есть священная обязанность перед родиной, перед грядущим поколением. Когда нет России, то не может быть никакой ориентации. Создается великая Россия, тогда можно будет «позволить себе иметь внешнюю политику».

Ясно, что все русские партии на Украине, начиная от самых правых черносотенцев, до эсеров, а особенно кадеты, все время мечтают о восстановлении великой единой России. А восстановленная Россия, значит, вместе с Украиной когда-нибудь разгромит Германию, собравшись снова в какую-то коалицию, и таким способом сбудутся предсказания Красицкого. Меня удивляет, что Германия, казалось бы, такая дальновидная, не видит, что поддерживая русских на Украине, передавая им в руки власть, сама своими руками восстанавливает Россию, враждебную ей державу, которая когда-нибудь наделает ей много бед, а может, и действительно развалит ее. Хочется верить, что немцы, разобравшись, посадят чисто украинское, но не социалистическое правительство и, таким образом, помогут создать дружественную себе Украинскую державу. А нынешнее правительство мечтает о том, что из Киева начнется вновь «собирание Руси», как об этом говорил мне Василенко, вернувшись осенью из Петрограда после разгрома большевиками правительства Керенского, в котором он был товарищем министра народного просвещения.

1 июня

Вчера встретил на улице агронома К.Мациевича^{220}, который был в кабинете Винниченко товарищем министра земельных дел и вышел из-за того, что не признавал социализации земли. На удивление и он стал страшным врагом немцев. Когда у нас зашел разговор о восстании, которое, говорят, назначено на 25-е, и я выразил уверенность, что все закончится спокойно, потому что удачный прорыв французского фронта отобьет у повстанцев всякую надежду на успех, то Мациевич заметил:

— Неужели Вы верите в тот прорыв, в те известия газетные? Я уверен в том, что это наступление — это предсмертные конвульсии германцев, это они сделали последние усилия, которые не дадут никаких результатов, как и наступление на Амьен, и скоро им уже крышка, скоро американо-англо-французы разобьют их, тогда они и с Украины будут вынуждены убраться.

— А тогда большевики нас задушат, — говорю.

— Австрия этого не допустит, защитит нас. Вообще нам выгоднее держаться Австрии, потому что тогда к нам примкнет Галиция и Буковина, в которой уже есть политически воспитанные люди, которые и нас научат державному разуму.

— А я думаю, что если немцы вынуждены будут уйти с Украины, то и их союзница Австрия должна будет спасать себя от раздела, тогда уже нами будут распоряжаться англо-французы с русскими, которые уничтожат все, что напоминает об Украине, тогда и школы не будет украинской, тогда и за разговор украинский будут наказывать, как когда-то поляки, тогда наверное и переселят, перетасуют, перемешают украинское население с великорусским, как это делали англичане в Ирландии.

— Неужели Вы серьезно так пессимистично видите? — спрашивает Мациевич.

— Да, — говорю.

На том мы и разошлись.

Вообще теперь среди своих знакомых и друзей я уже почти не встречаю людей, которые были бы доброжелательно настроены к немцам, даже много стало таких, кто относится к ним с ненавистью. Я думал, что это будет лет через 50, когда мы уже переймём немецкую культуру, когда сделаемся европейцами, тогда у нас появится желание освободиться от опекунов, а если они будут угнетать, тогда появится и ненависть к ним, а получается, что немцы уже теперь возмутили против себя все слои украинского населения. Плохо!

А я с малых лет, зная немцев из соседних колоний на Херсонщине, привык с уважением относиться к ним. Я не видел там немцев-воров, беспробудных пьяниц или лентяев. Мало того, наши воры редко отваживались воровать у немцев, потому что они жестоко расправлялись с ворами, говорят, что даже живыми в землю закапывали. Когда я сравнивал наших крестьян с немецкими, всегда мне казалось, что только немцы смогли бы из нашего народа сделать культурных людей. Не помню в каком году, но во всяком случае после революции 1905 года, я, возмутившись как-то некультурностью нашего народа, под каким-то впечатлением написал П.Я. Стебницкому письмо, в котором развивал мысль, что народ наш под московским гнетом погибнет, и единственным спасением для него был бы приход сюда немцев, которые сделали бы из него то, что сделали из эстов, латышей или чехов т.е. культурных людей. П.Я., страшный германофоб, не желая держать это письмо у себя, но жалея его уничтожить, возвратил его мне в 1915 году, а я где-то спрятал его. Тогда я писал это и не думая и не гадая, что оно может когда-нибудь сбыться. Когда дочь моя, Галя^{221}, вышла замуж в Лозанне за вюртембержца Зигмунда Келлера, то в письме к ней я искренне благословлял этот союз, говоря, что я всегда считал самым прочным союз Украины с Германией, потому что наши интересы настолько совпадают, что все враги украинства всегда уверяли, что украинское движение ведется на германские марки. Не помню, в каком году орган московской буржуазии «Утро России»^{222}, который велся тогда под руководством известного Рябушинского^{223}, напечатал статью, в которой доказывал, что все движение украинское ведется на немецкие деньги, и даже газета «Рада» издается на деньги из того же источника. Прочитав это, я, как издатель «Рады», послал через адвоката редакции «У. России» заявление, что если она не возьмет свои лживые слова обратно, то я подам на нее в суд. Не имея естественно никаких доказательств, которые бы подтверждали «ту клевету», редакция через несколько дней напечатала опровержение своих слов. Интересы Германии настолько связаны с Украиной, что если бы Украины не было, то Германия должна была бы ее выдумать, отсюда происходит и вся клевета, что украинское движение поддерживали немцы. Правда, Бисмарк^{224}, как гениальный политик, в своих мемуарах наметил план воссоздания Киевской державы как способ ослабить великую Россию, которая впоследствии может разгромить Германию, но тогда еще не пришло время для этого, и Бисмарк, чтобы обезопасить себя, заключил союз с Австрией, а затем — и с Италией. А тем временем мысль, запущенная Бисмарком, оживила и окрылила надежды украинских патриотов. Когда мы падали духом, впадали в безнадежность, то самые оптимистичные среди нас успокаивали, говоря:

— Пусть Москва как хочет нас угнетает, но все-таки не погубит, а когда-нибудь по плану Бисмарка придет немец и спасет нас.

Теперь, когда пришли немцы, я был уверен, что они через несколько десятков лет сделают из нашего народа культурных людей, а теперь боюсь, что немцы не смогут долго у нас удержаться, потому что нет ни одного класса, ни одного слоя населения, который относился бы к ним с симпатией. А весь этот вред они причинили себе тем, что посадили нам правительство, чуждое и враждебное украинской державности, которому никто не верит и не ждет от него добра ни с социальной, ни с политической стороны.

4 июня

На днях приехал Скоропись и пошел на прием к премьеру Лизогубу, чтобы ознакомить его со своей работой на Холмщине и посоветоваться о дальнейшей работе, но Лизогуб его не принял, а отправил к товарищу министра Вороновичу, который ему назначил аудиенцию через три дня. Когда в назначенный срок Алекс. Филаретович появился у Вороновича, так тот, узнав, что Скоропися назначило комиссаром правительство Голубовича, сказал, что вместе со всеми комиссарами и он увольняется и должен будет сдать должность старосте, который будет назначен в Холмщину. Перед тем, как побывать у Вороновича, Ал. Фил. встретился с Муммом и в разговоре с ним о теперешнем правительство сказал, что сейчас проводится политика, ориентирующаяся на «единую», а потому наверняка это правительство уволит его как самостийника германской ориентации, Мумм ответил, что это невозможно, потому что это правительство очень деловое, тактичное и вовсе не ориентируется на Москву, но все-таки просил его зайти после аудиенции у т. министра. После своего увольнения Александр Филаретович зашел к Мумму и когда тот узнал, что Скоропися действительно уволили, даже не расспросив и не ознакомившись с его деятельностью, то был поражен и, подойдя к телефону, хотел сейчас же предпринять против этого какие-то меры, но Скоропись просил его подождать, пока сообщение о его освобождении не будет напечатано в газетах, потому что сейчас это выглядело бы, что Скоропись пошел и пожаловался немцам на правительство. Вернее всего, что правительство, посовещавшись, назначит Скоропися старостой на Холмщину, и на том инцидент и закончится. Но гораздо лучше было бы, если бы правительство уперлось и не захотело назначать Скоропися, зная его давно из русской прессы как предателя России, который организовывал в Германии лагеря пленных и воспитывал их врагами России, агитаторами за независимую Украину. Может, тогда начались бы неурядицы между гетманским правительством и немецким командованием, ибо Скоропись имеет много сторонников среди украинофилов немцев, которые считают необходимым восстановить Украину, потому что видели, какие результаты дала его бескорыстная работа в украинских лагерях в Германии. Может, увольнение Скоропися приведет к тому, что немцы наконец удостоверятся в том, что правительство, поставленное ими, поувольняло украинских комиссаров и вообще чиновников не потому, что они социалисты, а исключительно из-за того, что они искренне заботились о создании украинской державы, потому что немцы знают, что Скоропись никакой не социалист, а щирый украинский националист, который считает, что для воссоздания Украины пока что в первые годы даже совсем не надо никакого народовластия и ничего не имеет против так называемого «просвещен. абсолютизма» т.е. нынешней германской конституции.

Теперь, когда гетманское правительство показало себя с социальной и национальной стороны настоящей черной реакцией, настало время, чтобы украинские умеренные, так называемые буржуазные элементы встречены были бы с радостью всеми слоями украинского населения, потому что они в правительстве были бы левыми и являлись бы борцами с правыми элементами, с той черной реакцией. Но захотят ли немцы устранить это такое выгодное для них правительство и заменить его щирым национальным, которому интересы Украины не будут такими безразличными, как теперешнему кадето-октябристскому? Сомневаюсь.

5 июня

Вчера приходил ко мне Н.И. Михновский и говорил, что хлеборобско-демократическая партия уговаривает С.У. П., т.е., Союз украинских партий, куда входят кроме нее еще эсеры, самостийники и трудовики, послать еще делегацию к Эйхгорну и доказать ему, что это кадетско-октябристское правительство проводит политику обрусения, собирания Руси вокруг Киева, что оно вредно не только украинским, но и германским интересам. Говорит, что эту делегацию он организует по совету Любарса, немца-украинофила, который близко стоял в Германии к украинским лагерям, а теперь служит в Киеве при германской комендатуре. Но я думаю, что и от этой делегации пользы не будет, как и от предыдущих, потому что снова говорю, это правительство выгодно немцам, а о мечтах кадетских они осведомлены хорошо, потому что кадеты это не скрывают и печатают в газетах резолюции своих съездов, в которых громко говорится, что они считают нужным таки держаться Антанты. Вот, привожу вырезку из позавчерашних «Последних новостей»^{225}.

                                                               КОНФЕРЕНЦИЯ К-Д.

Москва. В течении трех дней в Москве происходили совещания партии народной свободы.

Конференция привлекла большое количество приезжих из провинции, преимущественно из центральных, северных и восточных губерний.

В вопросе внутренней политики центральным комитетом партии была выдвинута идея такой общественной платформы, около которой могли бы объединяться разнообразные общественные группы, способные подняться на высоту национальной задачи. Платформа эта должна включить в себя такие начала, как воссоединение России, признание областной автономии, национального равноправия, автономия церкви и необходимость социальных реформ.

В своих положениях о международной политике центральный комитет, не признавая брестского мира, указывал, что единственная ориентация, которой может руководствоваться партия, есть ориентация национальная, имеющая в виду интересы возрождения России. Эта ориентация в настоящую минуту обязывает сохранить верность союза с Францией и Англией и признает недопустимость какого бы то ни было сепаратного соглашения с австро-германской коалицией.

После обмена мнений точка зрения центрального комитета по внутренним и международным делам была единодушно одобрена. Высказано было пожелание напечатать оба доклада центрального комитета для широкого распространения.

Михновский говорит, со слов Любарса, что до сих пор ходили делегатами молодые люди от левых партий, а теперь пусть пойдут люди солидные от умеренных партий; но у нас и умеренные партии называются социалистами, как эсефы «соц. самостийники». Михновский решительно требовал, чтобы я шел, потому что Любарс на этом настаивает, но я решительно отказался, потому, что я не принадлежу ни к какой партии, а значит в делегации был бы не избранным какой-то партией, а кооптированным делегатом. А что Любарс вспомнил меня, так это потому, что познакомившись в плену с Петрусем, слышал, что он сын помещика, издателя украинской несоциалистической газеты, что и сказал мне Любарс, когда нас познакомили в клубе. У этого Любарса Скоропись узнал, что немцы задумали для поднятия сельского хозяйства на Украине издавать в каждой губернии агрономический еженедельник и опросили своих провинциальных комендантов — на каком языке должен печататься этот еженедельник. Коменданты, расспросив своих знакомых, очевидно, помещиков и местных немцев колбасников и торговцев, сообщили, что язык должен быть русский; может, они и крестьян спрашивали, а те, думая, что немцы хотят на немецком издавать, сказали тоже, что по-русски, а скорее всего, что крестьяне, которых спрашивали, и не знают, что уже есть газеты и книги печатные на том языке, на котором они говорят, и что тот язык называется украинским. Скоропись настаивал, чтобы Любарс повлиял, чтобы эти еженедельники печатались на украинском языке, но Любарс думает, что можно будет добиться только того, чтобы параллельно с русским был и украинский язык. Но я боюсь, что переводы на украинский язык будут делать какие-то галичане и в результате действительно русский текст будет более понятен крестьянам, чем украинский и, после анкеты читателей, немцы будут издавать на одном русском языке, потому что это значительно снизит расходы на издание, которые, при теперешних ценах, будут немалые.

Я просил Скоропися направить немцев в т-во «Агроном»^{226}, которое издает «Ріллю»^{227}, то, может быть, «Агроном» возьмется руководить изданием этих еженедельников по районам.

Если бы правительство было в украинских руках, то это все легко сделалось бы, а теперь, когда министром земельных дел — Колокольцов, который не признает украинского языка, даже, как говорят, насмехается над ним, дело национальное обстоит почти так же, как при самодержавном правительстве.

Вот только что узнал, что немцы послали гетманскому правительству по поводу увольнения Скоропися ноту, и правительство тотчас же ответило, что это недоразумение, и виной этому товарищ министра Воронович, а правительство и в мыслях не имело вмешиваться в дела Холмщины, которая немцами еще не передана украинскому правительству. Пожалуй, инцидент на этом и закончится и это правительство таки останется и будет дальше вести политику собирания Руси. Восстание, на которое надеялись эсеры, не выгорело, правда, местами до сих пор имеет место аграрный террор — жгут и убивают не только крупноземельных панов, а и мелких панков, но заметно, что народ уже устал и хочет покоя, а главное, что село резко разбилось на два враждебных стана — бедноту и зажиточных, — и не выступает уже одним фронтом, а потому немцы легко его обезоруживают и обесхлебливают. На западном фронте немецкие дела тоже идут хорошо: вот-вот возьмут Париж, так что им нечего заботиться о том, чтобы у них любой ценой были особенно хорошие отношения с украинским крестьянством, они теперь (…) на свою силу и так «обнаглели», что заботятся только о том, чтобы вывезти с Украины больше хлеба, сала, шкур, мыла и всяких продуктов.

6 июня

Вчера, узнав от министра иностранных дел Д.И. Дорошенко, что гетман предложил Михновскому занять должность его личного секретаря^[55], но Михновский колеблется, я поспешил к Шемету, у которого живет Михновский, чтобы уговорить его, чтобы он не отказывался от той должности, потому что я давно говорю, что Михновскому надо было занять пост министра двора. Оказалось, что я уже опоздал: Михновский говорит, что прежде чем отказаться, он собрал совещание из представителей всех партий, входящих в СУП, и на этом совещании было решено, что Михновскому не следует принимать ту должность, потому что она зависит лично от самого гетмана, и он может через какое-то время и уволить Михновского и таким образом он, не сделав ничего для Украины, посрамит себя на века, потому что ему будет поставлено в вину то, что он пошел на услужение к гетману в то время, когда правительство гетманское вело обрусительную политику. На это я заметил, что он мог бы влиять на ту политику, если бы выгнал из гетманского окружения тот русский элемент, который сейчас наставляет гетмана на сближение с Россией. — «Но я совсем не хочу играть роль вышибалы при гетмане, — заметил Михновский. — Я — человек общественный и хочу вместе с другими украинцами работать в украинском правительстве».

Михновский, очевидно, все же надеется, что ему поручат составить кабинет или дадут какой-то портфель, потому что гетман говорил С.Н.Шемету, что вскоре должны произойти какие-то изменения в кабинете.

В разговорах о гетманском перевороте выяснились два интересных факта, которых я не знал. По словам Кушнира^{228}, за некоторое время до переворота майор Гассе, который служит при здешний немецкой комендатуре, предлагал эсефам устроить переворот с помощью немцев и отобрать власть у эсеров, но эсефы не согласились: я об этом предложении слышал от Никовского, но в то время ходило столько всяких слухов, вероятных и невероятных, что я не придавал этому серьезного значения. А Михновский рассказал, что он, узнав о предстоящем перевороте и договорившись с самостийниками, обратился к эсеровскому комитету с предложением провести реконструкцию правительства. Распустить Ц. Раду и передать власть комитету из тридцати душ, в котором должно быть только 20% социалистов, и отменить универсал о социализации земли, сформировать новый деловой кабинет, в который социалистов входило бы не более 20, и выбрать кого-то диктатором, а через шесть месяцев созвать парламент, которому и передать власть. Михновский говорит, что эсеры вроде бы и ничего не имели против такого переворота, но никак не могли помириться на личности диктатора, тем паче, что они никак не верили в то, что немцы их сбросят, однако подробностей про это не захотел рассказать и закончил так: «После этой попытки еще раз вмешаться в политику я решил навсегда от нее отказаться и выехал из Киева, чтобы меня не выслали организаторы переворота 29 апреля, то есть крупноземельные паны, как меня уже высылали эсдеки Винниченко и Петлюра».

— Как, когда Вас высылали? — спрашиваю.

— Вы не были тогда в Киеве, поэтому не знаете, что меня выслали в сентябре те два уважаемых пана эсдека за то, что я, милостивый государь, начал еще в апреле организовывать украинскую армию, то есть толкал украинский народ на тропу милитаризма, что противоречит эсдековский программе.

— Но мне не верится, чтобы Винниченко высылал Вас, — говорю.

— Это факт, милостивый государь! Они оба обратились к командующему тогда Киевским округом Оберучеву, сказав ему, что если он не хочет мятежа в военных сферах, то есть не хочет украинизации воинских частей, то пусть вышлет Михновского с Украины, и Оберучев, связавшись с Керенским, перевел меня на Румынский фронт, где я таки свое дело делал, и только благодаря мне на этом фронте украинская армия до конца боролась с большевиками.

— Это, — говорю, — невозможно, чтобы Винниченко просил Оберучева…

— Факт, милостивый государь! Оберучев говорил об этом атаману Ровинскому^{229}, а потом сказал это и перед Полуботковским полком^{230}, после чего богдановцы^{231}, написав на знамени — «Да здравствует Михновский», пошли к Ц. Раде с манифестацией, чтобы растерзать Винниченко и Петлюру. Я, узнав об этом, с трудом уговорил их вместо «Михновский» написать на флаге «Грушевский» и не трогать Винниченко и Петлюру, потому что все вина тогда упадет на меня. А когда перед Ц. Радой к ним вышли Винниченко и Петлюра, то они подняли такой шум, крича — «Позор Винниченко и Петлюре! Долой их!», что те моментально спрятались. Так что, милостивый государь, я смело могу сказать, что я спас для Украины этого писателя, которого я, по правде сказать, считаю безнравственным писателем.

— Ну, это как на чей взгляд, — говорю.

— Да. Но если бы эти уважаемые эсдеки не выслали меня тогда, я, милостивый государь, такую бы армию организовал, что черта с два большевикам удалось бы побывать на Украине.

— Напрасно Вы так думаете, — говорю. — Пришло бы время, и та армия тоже стала бы большевистской, потому что, как Саксаганскому говорил один мужик — «Знаете, у большевиков лозунги лучче, чем у украинцев». Уж насколько донцы организованы, обособлены от «иногородних» городских рабочих, но и те поддались этим заманчивым лозунгам. А Финляндия? — разве можно наш народ по национальному сознанию равнять с финнами, а между тем и там воцарились большевистские лозунги.

— Я, милостивый государь, могу Вам рассказать целый ряд примеров, когда массы солдатские, а потом, на Пирятинщине — и крестьянские, — при моем споре с большевиками принимали мою сторону, а не большевистскую, потому что я, милостивый государь, сам большевик, но в национальном смысле.

— Никакие, — говорю, — даже большевистские национальные лозунги не перевесили бы социальных, и мне очень жаль, что Вас тогда выслали, как Вы говорите, потому что тогда Вы сами в этом убедились бы.

— Ну, пусть так, я не хочу больше с Вами спорить о том, что было бы, но факт тот, что меня тогда, милостивый государь, вы-сла-ли украинские эсдеки так же, как когда-то высылало самодержавное правительство…

— А теперь, — говорю, — после переворота 29 апреля тот же Винниченко говорил в моем доме Вашему другу Лукиянову: ищите Михновского, привезите его скорее, говорят, что он лично в хороших отношениях со Скоропадским, пусть Михновский становится у власти, потому что он хоть национальное наше государство сохранит, а за социальную сторону мы с ним потом будем бороться.

— Да. Я знаю, украинские эсдеки, эсеры и даже так называемые социалисты-федералисты, но в скобках — пассивные, милостивый государь!, — хотели бы, чтобы я пошел на должность к гетману, повыгонял бы от него русский элемент, обратил политику на национальную тропу, а тогда они кричали бы: долой негодяя Михновского, который укрепляет на Украине самодержавно-гетманский строй. Нет, покорно благодарю, меня уже окрестили столыпинцем, будто бы это я советовал украинцам идти вместе со Столыпиным».

— Так это так и было, — говорю.

— Когда, где?!

— В 1907 году на съезде Туповской организации, в помещении редакции «Рады» на Подвальной.

— Я никогда к Туповской организации не принадлежал и на таком съезде не был… — Но присутствующий здесь же Ф.П.Матушевский подтвердил, что он был, хотя организация только на том съезде назвалась ТУП.

— Не помню, может и был, но агитировать за Столыпина я не мог..

— Вы упрекали, — говорю, — организацию за то, что она блокируется с кадетами и возможно, что сгоряча сказали, что лучше уже со Столыпиным идти вместе, чем с кадетами, потому что от того скорее можно добиться своей школы, чем от кадетов; а когда никто с Вами не согласился, то Вы вышли и с тех пор перестали бывать на съездах организации и начали в Харькове агитировать против нее.

— Не помню, но допускаю, что я сказал, что предпочитаю идти со Столыпиным, чем с кадетами, потому этих господ я считал и считаю злейшими врагами нашими, но это не значит, что я агитировал за Столыпина. Если меня, милостивый государь, украинцы считают собакой, то я предпочитаю, чтобы меня так и называли, и не должны меня называть верблюдом, зайцем или каким-то другим зверем.

На том разговор наш и закончился, но он еще раз показал мне, как тяжело с этим человеком разговаривать, и не дай Бог еще и работать вместе, а быть в кабинете под его премьерством просто невозможно.

7 июня

Вчера в 10 ч. дня произошел такой страшный взрыв на артиллерийских складах^{232}, что чуть ли не во всем городе повылетали стекла с той стороны, которая выходит на Печерск, а на Зверинце повалились почти все дома. В газетах пишут, что это случилось от самовозгорания, а Петрусь говорит, что бывший комендант Киева Ковенко^{233} давно предупреждал гетманское правительство, что на службу в военные мастерские принимают всё великороссов, среди которых большинство большевиков, а это может угрожать большой опасностью для города. Когда Скоропись, думая подорвать репутацию этого кабинета, рассказал об этом Бринкману^{234}, помощнику Гофмана^{235}, тот заметил, что украинские большевики мало чем отличаются от великорусских, а значит то же самое могли сделает и украинцы. Вообще у немцев Лизогуб и его кабинет пользуются большим доверием. Очевидно, Лизогуб таки «ловкий» человек! Октябрист, аристократического происхождения и воспитания, промотавшийся предводитель дворянства, он готов всякому правительству служить, чтобы было с чего жить. По минимальному цензу служил председателем Полтавского земства, но он все время хлопотал, грезил о губернаторстве и, наконец, во время войны был управителем какой-то канцелярии при Великом князе Николае Николаевиче^{236} на Кавказе, а после революции, когда организовалось украинское правительство, то он через И.Л.Шрага, своего товарища детских лет, просился на должность директора департамента внутренних дел в социалистическом министерстве Винниченко и вот после переворота в гетманском правительстве этот человек уже стоит во главе кабинета в роли премьера.

А всему виной Грушевский, который слепо верил эсерам и больше никого не хотел слушать. Я уже записал, как я его предупреждал, что надо изменить социалистическое направление на мелкобуржуазное, чувствуя, — правда, без реальных данных, — что правительство Голубовича долго не продержится, потому что политика Ц. Рады решительно никого не удовлетворяла, и я почти каждый день перед переворотом 29 апреля говорил всем, записывал в дневник предсказания, что немцы разгонят Ц. Раду и возьмут всю власть в свои руки, а может, и своего короля посадят.

Скоропись из своих бесед с местными немецкими генералами понимал, что немцы, недовольные политикой украинского правительства, приступят к формальной оккупации Украины и должны будут разделить ее с австрияками, а в конце концов, когда по окончании войны немцы уйдут с Украины, то Австрия поделится ею с Москвой, как когда-то поляки поделились по Андрусовскому договору^{237}. Скоропись пробовал об этом говорить с эсерами и с Голубовичем, но тот и внимания не обратил на эти предупреждения, тогда пришлось просить Д.В.Антоновича, чтобы он собрал совещание эсдеков вместе с министром внутренних дел Ткаченко, но сей государственный муж из этого совещания эсдеков со Скорописем вывел только такую консеквенцию, что Антоновичу хочется снова попасть в министры. Наконец Скоропись решил поговорить с Грушевским, но разговор и с ним ни к чему не привел, потому что все они были тогда ослеплены своей властью и, как Грушевский писал в «Народ. Воле», верили в германский державный разум, который якобы высоко их всех ставит. Когда Скоропись выразил Грушевскому свои соображения, основанные на беседах с немцами, по поводу оккупации и раздела Украины, то Грушевский принял это несерьезно, с какой-то благодушно-иронической миной, как это он и всегда делал в тех случаях, когда считал себя безмерно умнее того, с кем разговаривал. Он с высоты своего величия самоуверенно ответил: «Благодаря нашим усилиям (очевидно, через будущего зятя своего Севрюка) уже Рейхстаг задал перца здешнему командованию, и Эйхгорн должен на днях полететь за свои приказы, которые противоречат универсалам и распоряжениям Ц. Рады», на предупреждение Скоропися «что будет катастрофа» закончил свой ответ словами: — «Посмотрим, что нам история покажет!», а 29-го, то есть через три дня история показала, чья была правда. Очевидно, Грушевский при всей своей, можно сказать, гениальности, глядя в далекое будущее, не видел у себя под ногами того, что видели все, и лучше было бы, если бы он писал историю, а не делал ее. А.Ф.Скоропись рассказывает еще об одной интересной вещи, которую стоит записать, потому что она имеет огромное значение для Украины, а тем временем о ней нигде не упоминается. Как известно, мирное соглашение было подписано в Бресте 9 февраля, и когда дня через три в Брест приехал Скоропись, то он застал там Севрюка, Любинского^{238} и К^о, а среди них и Железняка^{239}, которого привез туда с согласия гр. Чернина^{240} под фальшивым паспортом Савицкого как своего подручного, известный политический мошенник, буковинский парламентский депутат Василько^{241}. Скоропись, считая Железняка платным австрийским агентом, не захотел с ним поздороваться, чем, очевидно, отвернул от себя и Севрюка и Любинского и К^о, потому что все они — эсеры, считающие Железняка отцом эсеровской партии. А когда Скоропись заявил Севрюку, что хотя его и прислал в Брест Совет министров для помощи, но видя здесь в качестве советника Железняка, к которому он относится, как к «политической сволочи», он считает себя здесь лишним. Севрюк ответил на это, что хоть Железняк о нем (Скорописе) высказался точно так же, но все же он просит Скоропися остаться в Бресте, потому что они с Железняком вслед за Василько выезжают по важным делам в Вену. — «Очевидно, из нас двоих кто-то действительно сволочь, — ответил Скоропись, — и в интересах дела, Вам стоило бы выяснить это».

18-го февраля галичанин Косаревич рассказал Скорописю, что он, как переводчик с немецкого языка, был с Любинским возле аппарата Юза, по которому Севрюк из Вены сказал Любинскому, что он должен подписать дополнительный протокол^{242}, по которому граница Холмщины может быть при необходимости передвинута на восток и просил согласия на это Любинского, что тот и сделал. Тогда Скоропись доказал Косаревичу, что ему, как галичанину, это дело должно быть очень важно, потому что теперь граница идет на Перемышль, а если ее можно будет передвинуть на восток, то она скорее всего пойдет по Бугу, то есть к востоку от Львова, и просил его сейчас же надавить на Любинского, чтобы тот свой голос по этому делу передал Венским украинским парламентским кругам^{243}, но Любинский ответил Косаревичу, что Севрюк сам хорошо разбирается в этом деле, и он полностью может ему довериться. Сам Скоропись не хотел говорить об этом с Любинским, ибо тот по своей амбициозности принял бы это за желание со стороны Скоропися поучать его. Скоропись считает, что это дело с Холмской границей провернул в интересах Австрии Василько с помощью Железняка, к которому наши делегаты, почти все эсеры, относились с благоговением и с безграничным доверием.

8 июня

Вчера Александр Филаретович снова виделся с Бринкманом и в разговоре с ним вновь доказывал ему, что этот кабинет все-таки надо распустить, потому что он и враждебен украинской государственности, и совсем не такой деловитый, как это кажется немцам и, например, он до сих пор не выработал законопроекта аграрной реформы, которая так нужна для успокоения населения, и когда зашла речь об аграрной реформе по существу, то он вкратце рассказал о моем проекте установления максимума земельных участков в размере земского ценза по районам. Бринкман заинтересовался им и спросил — кто автор этого проекта и, узнав, что он мой, записал себе это, сказав, что надо будет собрать обо мне широкие сведения из разных источников. Гетманское правительство издало указ или закон, по которому всякому разрешается покупать столько земли, чтобы у него было не более 25 десятин, а государственный банк будет скупать землю в неограниченном количестве и распродавать крестьянам на тех же основаниях, т.е., не более 25 десятин на хозяина. А между тем никаких мер не принимается, чтобы заставить крупноземельных собственников распродавать свои имения. Говорят, что землевладельцы, напуганные революцией, охотно будут сбывать свои земли. Отчасти это так; после революции 1905–1906 годов много земель помещичьих перешло через банк к крестьянам, без всякого принуждения со стороны государства, так оно, видимо, будет и теперь, а все-таки какое-то принуждение надо сделать, потому что как раз самые крупные землевладельцы не сбывали своих имений после той революции, и не будут сбывать и после этой великой русской революции. Собственники поменьше, или средние, в основном сидят в селе, сами заправляют своим хозяйством, поэтому во время погромов они собственными глазами видят, как разрушают их добро, а порой и сами едва спасаются от смерти. Естественно, что эти люди не хотят уже сами и детям своим не желают переживать эти ужасы и сбывают свои имения. А крупноземельные помещики больше проживают в столицах или за границей, они не подвергаются такой опасности для жизни своей во время крестьянской революции, а тем временем эти их большие имения дают им, так сказать, ценз на всякие придворные звания и должности, которых не дает капитал денежный или вложенный в промышленность, а потому крупноземельные собственники без принуждения со стороны государства не будут продавать свои имения, и их надо заставить это сделать или принудительным выкупом, или постепенным налогом. Прежде всего надо установить какую-то норму владения, на которой благоприятнее всего вести интенсивное культурное хозяйство, и которая самая полезная для государства и которой государство должно помогать всеми способами. Я думаю, что такой нормой может быть тот ценз, который был установлен для выборов в земство и в Государственную Думу — в средней Украине — 150 десятин, а в степной — 250. Поместья выше этой нормы уже сами делятся на фольварки, фермы, размером от 150 — до 250 десятин, а потому их надо парцеллировать принудительно. Если все земли выше установленной нормы принудительно выкупить и парцеллировать, то будет разрушено много хозяйств, имеющих большую ценность государственную. Скажем, в каком-то имении есть порода лошадей, или скота, или овец, имеющих государственное значение и, например заводы украинского скота Кочубея, Деконского, Остроградского, Нани и других, для которых 150 или 250 десятин — очень малый участок земли, естественно, выкупать и парцеллировать эти имения по установленной норме нельзя. Очевидно, надо шире это поставить, постановив, что все культурные хозяйства, имеющие государственное значение, не парцеллировать. Но кто должен определять государственное значение этих имений и не найдется ли их так много, что нечего будет принудительно выкупать? И не будет ли здесь, при нашей общей деморализации, больших злоупотреблений? По моему мнению, рациональнее будет заставить землевладельцев парцеллироваться постепенным налогообложением следующим образом. Облагаются, скажем, имения на Полтавщине от 1-ой до 150 десятин, кроме^[56] земского волостного и уездного налога, государственным налогом, например, по рублю с десятины. Поместья, имеющие от 160 до 300 десятин, то есть вдвое больше нормы — по два рубля с десятины; поместья, имеющие втрое больше нормы — то по три рубля и т.д. Значит, поместья в 1500 десятин — по 10 руб. с десятины, а поместья в 15 000 десятин, то есть, в сто раз больше нормы — по 100 руб. с десятины. Чем культурнее хозяйство, тем больший налог оно вынесет; потому что оно имеет большую прибыль, чем малокультурное, и таким образом эти хозяйства не будут принудительно уничтожены, а парцеллируются или уменьшатся по количеству десятин в первую очередь имения наименее доходные и те большие имения, которые сдаются в аренду, потому что они не получат такой арендной платы, которая покрыла бы государственный, волостной, уездный и губернский земские налоги. Естественно, что надо было бы покупку ограничить 25-ю десятинами и еще запретить покупать иностранцам, чтобы случайно Браницкая и другие поляки не пораспродавали свои латифундии полякам из Польши. Вообще если надо будет, этот проект можно разработать детально в законопроект.

Воспользовавшись тем, что Бринкман заинтересовался земельным проектом, Скоропись передал ему список министров, который мы недавно вместе с ним и Львом составили. На премьера мы намечали 1) Шелухина, он же министр юстиции, на внутренних дел — 2) Ротмистрова^{244}, который в Полтавском губ. земстве, можно сказать, давно руководил всем, даже и Лизогубом, как А.М.Грабенко^{245} Херсонским губ. земством. На образование — или оставить 3) Василенко, если немцы будут требовать только замены некоторых или Прокоповича, если согласятся на полностью новый кабинет. На министра финансов оставить 4) Ржепецкого, которого немцы считают выдающимся финансистом. На министра культуры 5) — Страшкевича^{246} (или В.Чеховского^{247}), торговли 6) — В.М.Леонтовича, 7) военного — Грекова^{248}, хотя я решительно против великоросса и предпочитал бы уже Михновского, который организовал с успехом Полуботковский и Богдановский полки. Пищевых дел — 8) Ф.Г.Шульгу^{249}, который заведует одесским округом, здоровья — 9) Галина^{250}; почты — 10) Сидоренко; морского — 11) Билинский^{251}, контролер — 12) Стебницкий или Лотоцкий, а на министра земельных дел Скоропись решительно выдвигает 13) меня. Но я сказал, что если немцы сделают предложение только мне одному, то я откажусь, потому что считаю, что необходимо теперь войти по крайней мере троим вместе, тогда в министерстве была бы хоть половина наших людей, потому что кроме министра иностранных дел 14) Д.И. Дорошенко я считаю и Василенко не чужим. Если бы судебным министром вошел Шелухин, а внут. дел — Ротмистров, земельных — я, то тогда нас было бы в кабинете пятеро, а Ю. Ю. Соколовский, теперешний пищевой министр, и культа — Зеньковский^{252} тоже не враги нам, то мы бы в Совете министров всегда брали бы верх и не допустили бы того обрусительно-реакционного курса, который ведется теперь на всех парах во всех министерствах кроме Дорошенко и отчасти Василенко.

А если бы вошел только я один, то правительственный курс был бы тот же, чего я не смог бы перенести, а потому лучше и не идти туда одному.

4 июня^[57]

Вчера, на «понедельник», п. В.Липинский, которого назначили послом в Вену, привел ко мне свою дипломатическую миссию, состоящую из двух советников: Токаржевского^{253}, украинца-католика, как и сам Липинский, и полтавского помещика Полетики^{254}, потомка знаменитого Григория Полетики, автора «Истории Русов», а также секретаря — Беленького^{255}, харьковского помещика; кажется все люди уважаемые, умные, свидомые украинцы, а под руководством Липинского, которого я считаю после Грушевского одним из самых талантливых украинцев, наверняка скоро будут хорошо разбираться в польско-украинских отношениях. На короткое время забежал с заседания мирной комисии^{256} и С.П.Шелухин, который постоянно жаловался на 3-й универсал, который связывает ему руки в деле определения государственных границ, потому что универсал тот составлен на принципе самоопределения населения и это закрывает от нас дорогу на Каспий, а главное — отрывает от нас Крым и тем парализует наше господство над Черным морем, открывая и подвергая опасности все наши черноморские берега. Всю вину за этот универсал Шелухин возлагает на Грушевского, о котором он не может без крайнего возмущения вспоминать. Затем пришел С.Шемет и рассказал о результатах, которых достигла делегация, ходившая к Эйхгорну, которую организовал Михновский. Я уже писал, что я отказался в ней участвовать, так как был уверен, что никакой пользы от нее не будет. Когда Михновский пошел к Эйхгорну на рекогносцировку, то узнал, что делегацию должен принять Гренер, начальник штаба Эйхгорна, а сам превосходительство их принять не может. Там же дали им понять, что представителям политических партий без уведомления гетмана не годится входить в какие-то официальные беседы с немецким командованием и наконец назначено им на 5 часов вчерашнего дня время аудиенции. После этого делегаты решили уведомить о своих действиях гетмана, но посланный к нему Михновский узнал, что немцы уже уведомили гетмана. Когда делегация рассказала Гренеру, что нынешнее правительство тянет к единой неделимой, заводит везде обрусение, сбрасывает с должности интенсивных свидомых украинцев и заменяет их кацапами, то Гренер ответил, что делегация ошибается, потому что правительство это осознанно стоит за независимую украинскую государственность, никакого давления специально на украинцев не оказывает, а если арестовывает или убирает с должностей, то только интенсивных социалистов, которые агитируют в народе и препятствуют умиротворению в крае, восстановлению покоя. На этот рассказ Шемета Шелухин заметил, что немцы народ аккуратный, им нужны не слова, не голословные нарекания, а факты, делегация же никакого фактического материала не подала немцам, а потому и результаты получились отрицательными.

На это Шемет ответил, что делегация вынесла из разговоров с Гренером такое впечатление, что немцы искренне заботятся о построении самостийной украинской державы, но не национальной, а территориальной; национальный момент, очевидно, они считают вопросом внутренним и не таким важным и необходимым элементом государственности, потому что бывают отдельные независимые государства с одним и тем же государственном языком, например, Англия и Соединенные Американские Штаты. И немцы не замечают разницы между русским и украинским языками, что и подтверждают здешние немцы, которые знают оба языка и уверяют, что между ними гораздо меньше разницы, чем между прусским и швабским диалектом одного немецкого языка. Из этого видно, что немцы никакого значения не придают обрусительной политике этого правительства, преследованию свидомых украинцев, им главное, чтобы это правительство не мешало поддерживать спокойствие, вывозить все, что им нужно, а к объединению Украины с Россией они сами надеются не допустить.

Когда делегация доказывала, что обрусение ведет к объединению, то Гренер успокаивал их, что это невозможно, но также невозможно каждый месяц менять министерство, потому что это дезорганизует власть, не позволяет установить спокойствие в молодом государстве.

13 июня

Скоропись вчера сказал мне, что Бринкман хотел бы со мной познакомиться, но ко мне приехать с визитом считает невозможным, потому что он лицо правительственное, а потому назначает мне рандеву в ресторане Гранд-Отель, где он в час завтракает.

Я ответил на это, что не считаю возможным идти на это свидание, потому что оно выглядело бы, будто я ищу сближения с ним, желая получить портфель министра земельных дел, о чем намекал Бринкман Скорописю. Если ему хочется познакомиться со мной, то я очень буду тому рад и с радостью приму его в доме, где я безвыездно живу. Скоропись уговаривал меня пойти, но я решительно отказался, говоря, что немцы привыкли уже, что к ним лезут все, кто хочет примоститься к правительству, а немцы держат себя свысока, как «победители», я же этого тона органически переносить не могу.

Когда сегодня Скоропись пришел в Гранд-Отель один, то немец был удивлен, а когда узнал, что я отказался прийти, то даже возмутился, говоря, что украинцы хотят строить свое государство, а не хотят входить в контакт с немцами; никакой силы у них нет, она есть у нас — у немцев, значит это им, а не нам, немцам, надо искать ту силу. В.Шемет считает, что надо было пойти, что надо хоть по одному входить в кабинет, а Скоропись просто даже рассердился на меня. Мне же кажется, что я по-другому не мог сделать. В лучшем случае мне было бы предложено взять портфель министра земельных дел, но я один решительно не считаю возможным туда идти. Дела обстоят вообще так плохо, что немцы только вид делают, как они довольны этим кабинетом. Хлеба это правительство не может им добыть; при Голубовиче они вывезли 4 миллиона, а при гетмане всего 800 000 пудов. Немцы говорят, что те 4 миллиона они получили не потому, что правительство Голубовича было деловитым, а потому, что тот хлеб был на интендантских складах, и его дало бы любое правительство. Но в действительности это не так. Теперь на селе такое настроение, что хлеба у крестьян и добыть нельзя. При социалистическом правительстве они давали хлеб, потому что у них его было много и своего, и отнятого по помещичьим экономиям; теперь, боясь, что этот награбленный хлеб у них будут отбирать безвозмездно, они его прячут, закапывая в землю, скармливают скотине и всеми способами переводят. Мне рассказывали лубенские казаки-хлеборобы, что у них «пролетария» забрала пшеницу по 1 руб. 50 коп. за пуд и кормила ею лошадей, потому что овес распродали по 20-30 рублей за пуд. И крестьяне теперь страшно возмущены немцами за то, что они поставили гетмана, который сразу же вернул панам землю, которую крестьяне уже поделили было между собой, и считали, что она достанется им даром. Сначала, когда немцы вошли в Украину, то крестьяне их встречали со страхом, но не враждебно, а там, где большевики въелись в печёнки, забирая хлеб для Великороссии, то и с радостью. При эсеровском правительстве крестьяне, увидев, что немцы не вмешиваются в крестьянские отношения с помещиками, в захват панской земли, даже стали по-приятельски относиться к немцам. А после переворота, когда немцы начали методично принуждать крестьян возвращать награбленное, сдавать оружие, то отношение к немцам резко переменилось. Теперь редко в каком селе разоружение обходится без боя и без кровопролития. В газетах об этом запрещено писать, вообще теперь цензура свирепствует не меньше чем при самодержавном строе и запрещает писать не только о боях, которые идут между крестьянами и немцами, но и об арестах, которые теперь производятся так же широко, как и в 1906 году, когда наступила реакция. Вместо прежних социалистических комиссаров Лизогуб поназначал губернскими старостами бывших исправников, а уездными — приставов, даже прославленных взяточников и держиморд, которые рвут и мечут, мстя за все, что они претерпели во время революции. Организовав банды казаков или милиции из зажиточных крестьян, они секут, бьют, расстреливают тех крестьян, кто были деятельными большевиками. А когда большевистски настроенное село оказывает вооруженное сопротивление, то тогда приходят немцы с пушками и двумя-тремя выстрелами заставляют крестьян сдавать оружие, а если те не сдают и не выдают вожаков, то поджигают село снарядами. В Золотоношском уезде, возле села Буромки^[58], крестьяне даже окопались и, зная, что немец «не принимает штыкового боя», заострили колья и думали штыковым ударом одолеть немцев, но после пулеметного огня, потеряв около 150 человек убитыми и тяжело ранеными, были вынуждены разбежаться куда глаза глядят и теперь живут в лесах, в хлебах^[59], возвращаясь только по ночам в село за пропитанием. То же самое происходит на Звенигородщине, Таращанщине и во многих местах, а мелкие стычки с немцами — так те случаются ежедневно везде по всей Украине. Крестьяне-большевики вырезают не только мелких панков, потому что панов нет на селе, но и других крестьян, кто побогаче; вообще творится что-то неподобное, что, видимо, приведет Украину к руине. Во многих местах повреждены железные дороги, на двух дорогах устроены катастрофы с военными немецкими поездами; рассказывают, что немцев-солдат, которые остались живы, убивали чем попало. Кроме киевского артиллерийского склада, взорваны также склады в Харькове, Кременчуге, Окнице, Одессе и еще где-то, а тем временем от тех взрывов пострадала масса невинного народа, который ни в коем случае не держится за руку немецкую или гетманскую. Говорят, что те восстания, тот террор не всегда стихийный, а что из эсеровской партии выделилась террористическая группа, которая ведет агитацию в селах и городах среди большевистски настроенных масс темного народа. Разве можно в такой ситуации мне в единственном числе входить в кабинет? Некоторые друзья говорят, что мое имя примирило бы многих с этим правительством, меня знают и уважают в широких кругах общественности. Но если я войду один, то я не смогу изменить политики этого правительства, и только, так сказать, своим именем благословлю все то, что это правительство производит, а правительство это перегибает палку в другую сторону, оно такое же большевистское справа, как эсеровское правительство было большевистским слева. Если бы войти втроем, как я уже говорил, тогда действительно, может, можно было бы остановить эту анархию, этот террор, что ведет к руине и возможно, что национально сознательные элементы подняли бы голос и остановили бы большевистские элементы. Вчера я встретился с бывшим корреспондентом «Рады» Д.Головчуком из села Номорники^[60] из-под Жмеринки. Он очень интеллигентный человек, хотя закончил только сельскую школу, но много читал и сам учился. Теперь он заправляет в селе «Просвітой», потребительским и кредитным товариществами, которые сам и организовал. Хотя он имеет только одну десятину земли, но решительно стоит не только против социализации, но и против передела земли, потому что тогда, как он говорит, и мне не будет где хлеба купить; теперь я себе покупаю хлеб у зажиточных крестьян, а если переделить землю между всеми, тогда уже ни у кого не будет хлеба на продажу. Нашему мужику не земля нужна, а хорошая «школа». Характерно, что то же самое говорил мне и пленный Ворона — «нам не земля нужна, а такая школа, как у немцев». Так вот этот крестьянский пролетарий говорит мне: «Если бы гетманское правительство решительно стояло за независимую Украину и вело политику национальную, то я его благословлял бы, несмотря на его черносотенство с социально-экономической точки зрения». Очевидно, есть на селе элементы, которые национальный момент ставят выше социального. Этот самый Головчук говорит: «Нам надо сейчас своего Столыпина, который сказал бы социалистам-революционерам: вам нужны великие перевороты, а нам — великая самостийная Украина!» Если бы новый, или обновленный кабинет взял бы яркий национальный курс и провел бы аграрную реформу хоть такого рода, как предлагаю я, то возможно, что понемногу все успокоилось бы и не было бы опасности, что крестьяне-большевики сожгут весь помещичий хлеб, а теперь они угрожают сжечь и свой, чтобы не достался немцам. Может, это они только пугают, а что помещичий хлеб они могут сжечь, то об этом и говорить нечего, а тем временем город и немцы могут рассчитывать только на тот помещичий озимый хлеб, потому что он посеян прошлой осенью на хорошо обработанных землях, а на посеянный крестьянами весной хлеб на своих и помещичьих землях рассчитывать нельзя, потому что с весны стояла сильная засуха, которая больше всего отражается на плохо обработанных и засеянных вручную посевах. Если действительно крестьяне сожгут помещичий хлеб, то одним крестьянским хлебом население Украины не прокормится, а о вывозе за границу и думать нечего!

15 июня

Вчера в книжном магазине рассказывал какой-то господин с техническим значком на картузе, что в той части Черниговщины, что еще занята большевиками, люди просто гвалт кричат от грабежей и молят Бога, чтобы быстрее пришел немец и освободил их, приобщив к гетманщине, а здесь, уже ближе к Киеву, крестьяне просят Бога, чтобы вернулись большевики и спасли их от немцев и от гетманского правительства, которые и грабят, и издеваются над ними. Вообще, по всей Украине более бедные элементы, та самая «пролетария», тоскуют по большевикам и были бы рады, если бы те обратно вернулись… Тогда снова вернется к крестьянам земля панов и богатеев, вновь наступит их право. Одна золотоношская баба говорила: «Вот как придут большевики, и как вернется снова наше право, то теперь уже не так люди будут делать, а по кусочку их, по шматочку (показывает пучками, как будут щипать), чтобы не сразу подыхали, чтобы знали, как накликать немцев на нас. Всех, всех с младенцами надо их искоренить, чтобы и семени панского не было!» А в Харьковской губ., как рассказывает Саксаганскому другая баба, но более милосердная, увидев помещичью семью, говорила: «Бомбой их, бомбой, тех панов проклятых!» Левко рассказывает, что когда бориспольцы услышали из Киева эти взрывы, то сразу начали распускать слухи, что в Киев подошло четыре корпуса большевиков с чехословаками, разбили под городом немцев, а теперь уже громят сам город, и слухи эти отражались на физиономиях в зависимости от социального положения человека: беднота, та самая «пролетария», не могла скрыть и не скрывала радостного выражения на лице, а «буржуазы» понурились, загрустили, потому что кому охота быть порванным «на кусочки, на шматочки», как говорила та баба.

Армия украинская, которая вместе с немцами воевала против большевиков, теперь стремится к союзу с большевиками против немцев. Я уже писал, что немцы не пустили украинскую армию в Крым, а части, которые туда пробились, завернули обратно на Перекоп, а затем направили их против донских большевиков, а теперь — увидев в них симпатию, или склонность к большевикам, разоружили их, а те раздобыли оружие у австрийцев и теперь, говорят, идут столкновения между этой украинской армией и немцами. Вообще положение Украины скверное со всех сторон: внутри ширится руина, анархия, с внешней стороны тоже плохо, потому что никто на нас не обращает внимания, никто с нами не считается, потому что никакой силы у нас нет. Румыния забрала себе и украинские уезды Бессарабии, а у нас нет силы отобрать их, даже крымчане имеют больше войск, чем Украина, и смело забирают себе и порты наши, и степи, населенные преимущественно украинцами. А организовать армию без помощи немцев у нас нет возможности, говорят, что это наше внутреннее дело, в которое они не могут вмешиваться, но это они только говорят так, потому что поняли, что если бы у нас была своя армия, то она восстала бы против них как теперь восстают гайдамацкие курени, которые еще недавно вместе с ними очищали Украину от большевиков, как восстают даже немецкие воспитанники синежупанники, которые вернулись из плена рьяными германофилами, а теперь стали горячими ненавистниками немцев, которые их обезоружили, распустили по домам и после этого смело устроили переворот, зная, что у социалистического украинского правительства нет никакой армии; нет никакой организованной силы, кроме тысячи сечевиков-галичан, с которыми легко справиться. В результате в межклассовой борьбе крупноземельная буржуазия с немецкой силой одолела сельскую бедноту, как человек хитростью одолевает слона или медведя. А с внешней стороны получилось так, как говорится, что пригласили немца помочь нам отбиться от брата, который 260 лет угнетал нас, немец охотно пришел, помог, а потом сам сел на место изгнанного и теперь угнетает нас, да еще и делает вид будто не он, а это мы сами между собой не помиримся, буржуазия, мол, с социалистами и большевиками борются. Он вошел в близкий контакт с польско-еврейско-русской буржуазией и помещиками, передал им формально власть, закрасив ее в украинский самостийницкий цвет, а сам что хочет, то и делает! Мне рассказывал один доброжелательный к нам еврей, что еще до большевистского нападения польские и русские помещики предпринимали при дворах Вены и Берлина всяческие усилия, чтобы немцы вмешались в украинские дела и восстановили здесь мир и порядок, а когда Ц. Рада позвала немцев, то эта буржуазия с Добрым во главе собрала огромную взятку, которую распределила между влиятельными кругами Берлина и Вены. Говорят, буржуазия, опасаясь, что наше эсеровское правительство пойдет и дальше вслед за большевиками, охотно давала деньги на то, чтобы немцы сбросили это правительство и завели у нас немецкий порядок. А то, что правительство наше пошло бы вслед за большевистским — то это факт, потому что еще, кажется, до Рождества Винниченко рассказывал, что Грушевский очень испугался за свое имущество, когда узнал, что Ткаченко разрабатывает законопроект, по которому правительство должно отобрать в казну 15–20% всего частного имущества. Очевидно, об этом знала городская буржуазия и, опасаясь, что и ей будет то же, что и помещикам, у которых безвозмездно отняли землю, поспешила помочь своим товарищам по несчастью и собрала немалые деньги на подарок влиятельным людям, которые навеки освободят их от такого грабежа и издевательства, которое совершали на Украине русские большевики, содрав с украинских городов несколько десятков миллионов рублей.

В назидание потомству я прилагаю здесь вырезку с частью речи большевистского вождя Муравьева в Одессе, в газете «Киевская мысль» от 5 марта (20 фев.) 1918 года. Примерно в те же числа, а может раньше, эта речь была напечатана и в «Новой Раде», но почему-то самые интересные места были пропущены, поэтому привожу эту знаменитую речь по-русски, т.е., в оригинале.

«После удачного налета на Киев с сотнями убитых и расстрелянных, с миллионной контрибуцией, бесконечными насилиями, главнокомандующий «революционной» армией полк. Муравьев направился в Одессу.

В Одессе Муравьев думал повторить киевский грабеж, но это ему не удалось.

Начал полк. Муравьев с требования контрибуции.

19 февраля днем по распоряжению Муравьева в гор.думе собрались представители банков и торгово-промышленных предприятий. Является Муравьев со словами:

— Я хочу видеть гор. самоуправление.

Не получив ответа, полк. Муравьев повышенным голосом продолжает:

— Где гор. голова и члены управы? Снова молчание в ответ.

— В кандалах привести! — приказывает полк. Муравьев. Почему нет представителей города? Должен же меня кто-нибудь представить собравшимся!

Полк. Муравьев обращается к собравшимся с речью. Говорит отрывистыми фразами, нервно:

— Я очень рад, что вы собрались. Я позвал вас, чтобы призвать к борьбе с внешним врагом. Две собаки грызутся, третья не приставай. Роль этой третьей собаки играет румынская олигархия, вдохновляемая русскими дезертирами во главе с Щербачевым, буржуазной Радой, которую я уничтожил. Вы, представители капитала, повинны в этой безпощадной войне. Я Одессы не сдам. Здесь сосредоточен весь Черноморский флот, и в случае нужды, от ваших дворцов, от ваших жизней ничего не останется. В 3 дня вы должны внести мне 10 миллионов рублей. Горе вам, если вы денег не внесете». С камнем на шее я вас в воде утоплю, а ваши семьи отдам на растерзание охлократии.

— Не говорите, что в банках денег нет, есть деньги в ваших сундуках! Сделаем это мирным путем. Не надо ссориться, ибо ссориться опасно. Вы пользуетесь благополучием, я гарантирую вам безопасность обывательскую. Иначе горе вам! Я заставлю вас окопы рыть, пошлю вас вперед, а позади поставлю пулеметы. Знайте, что за мной идут отряды со всей России. Мировая война началась. От вас требуется только сделать красивый жест. Вы без нажима дадите 10 миллионов на организацию обороны. Давайте чеки, бумаги, мы все берем.

Полк. Муравьев садится, и к нему подводят тов. гор. головы Б.Ю. Фридмана.

Полк. Муравьев обращается к нему:

— Почему никого из гор. самоуправления не было в зале?

Вы должны были представить мне общество, которое я уважаю, как организованную силу. Ставлю вам на вид. Очевидно, в вас еще пеликановский дух сидит.

Б.Ю. Фридман отвечает:

— Вы спрашиваете, почему никто из хозяев города не встретил? Я извиняюсь, но разрешите мне сказать, что когда являются в доме, то прежде дают знать об этом хозяину дома, дабы он знал. А в ком из нас жив дух Пеликана — во мне или в вас — это еще вопрос.

— Взять его! Арестовать! На «Алмаз»! — восклицает полк. Муравьев.

Отделяются несколько вооруженных лиц и уводят Фридмана. («Алмаз» — это военное судно, превращенное в тюрьму, откуда многие не возвратились.) Затем Муравьев снова повторяет свои угрозы, требуя контрибуцию.

— Вы дайте денег, — говорит он, — а я спокойствие. По-российски: рука руку моет.

Один из публики обращается к полк. Муравьеву с просьбой освободить «того пана, который отправлен на «Алмаз» (т.е.г. Фридмана).

Полк. Муравьев отвечает: — Согласен. Но он позволил себе дерзость. Он в моем лице оскорбил совет народных комиссаров. Я человек культурный и интеллигентный. Но его дерзкое выступление грозило ему головой. Я не остановлюсь перед такими мерами, чтобы заставить подчиняться, будь то и социалисты оборонцы, которых я считаю злейшими врагами, чем вас. Я его прощаю, но о поведении гор. думы мы еще поговорим.

Затем Муравьев удалился.

Немедленно состоялось заседание город. управы, в котором рассматривался вопрос об отношении управы к происшедшему. По уполномочию гор. управы город. голова В.М.Богуцкий обратился к народному комиссару по делам юстиции А.И. Хмельницкому с протестом по поводу произведенного над тов. город. головы Б.Ю. Фридманом насилия и заявил ему о том, что все члены городской управы, считая себя солидарными с Б.Ю. и в виду задержания и ареста его, требуют, чтобы и их также арестовали.

Арестованный Фридман был отправлен не на «Алмаз», а на вокзал в вагон Муравьева, откуда и был освобожден».

Долго еще после исхода из Киева большевиков, когда кто-нибудь приносил какие-то печальные известия, я вынимал из шуфлядки речь Муравьева и начинал громко читать, говоря, что после того, что говорил и делал на Украине Муравьев с большевиками, не может быть ничего страшнее и печальнее. Теперь это все забылось и, грешным делом, если допекут немцы, порой думаешь, что, может, лучше было при большевиках, что, может, как-то пережили бы ту болезнь и таки Украина была бы, а теперь кто его знает, что еще будет?!

18 июня

Вчера, на «понедельнике», у меня разговоры крутились всё вокруг тех погромов и восстания, которые теперь широко разлились по Украине. И удивительно, что все рассказывают или слушают об этом со злорадным выражением: «так, мол, тебе, проклятый немец, и надо, устраиваешь обрусительно-черную реакцию, так не получишь хлеба, и много твоих солдат уже никогда не увидят своей родной страны!» А чем виноваты те бедные Иоганны и Михели, которых послали сюда изгонять большевиков и помогать украинцам строить свою державу? Зачем на них натравливают наших темных крестьян, зачем проповедуют аграрный террор; говорят, для того, чтобы обратить внимание германского правительства и рейхстага на то, что здесь происходит. Но зачем же для этого творить руину, зачем убивать ни в чем не повинных немецких солдат; если хотите обратить внимание немецкого правительства, то берите сами бомбы и бросайте в Мумма, Эйхгорна, в Гренера, или в кого другого, кто действительно виновен и рискуйте сами своей жизнью, а не подбивайте темный народ, сами оставаясь в безопасном месте, на то, чтобы его расстреливали, жгли ему дома и вообще творили на Украине руину. Если бы бомба задала бы немного жару тем превосходительствам, то это действительно обратило бы внимание не только немцев, но и всего мира на то, что творится на Украине, и, может, повернуло бы немецкую политику с этого реакционно-обрусительного пути. Когда вчера об этом зашла речь, то оказалось, что уже организуется какая-то беспартийная национальная террористическая организация, которая должна устраивать террористические акты против отдельных лиц наших руководящих кругов, чтобы отбить охоту занимать посты в этом правительстве^[61].

Но террор как система никогда не давал положительных результатов, а приводил к еще большей реакции, так же будет и здесь. Будут объяснять появление его тем, что на Украине большевизм, не имея той силы, которая есть у Ленина и К^о, принял старую бессильную форму протеста, с которой надо бороться тоже террором. Бедная Украина! Не доросли мы еще до своей государственности, нет у нас людей с государственным умом, а вся интеллигенция наша состоит из политических младенцев, которые еще не имели жизненного опыта. Д-р Галин рассказывал вчера, что когда он был на днях у Гренера как член делегации, состоящей из двенадцати нарочито подобранных седых людей, то в разговоре с этим немцем ясно увидел, какие мы все мальчишки в политическом смысле по сравнению с ним. На все обвинения делегации в адрес этого правительства в тяготении к единой России, Гренер логично и наглядно доказал, что это, возможно, будет только в том случае, если немцев разгромят англо-французы. На все обвинения в преследовании украинцев ответил решительно, что борьба ведется с социалистами, агитаторами, а не с украинцами и доказал это фактами, а делегация никаким фактическим материалом не запаслась и не могла доказать, что Гренер ошибается; в ответ на обвинения в том, что правительство призывает на должности исключительно не украинцев, доказал, что среди свидомых украинцев нет административно-практических людей, потому что царское правительство не пускало их на ответственные должности, а желая все-таки иметь в министерствах украинское большинство, гетман приглашал украинцев в кабинет, но они, соблюдая чистоту социалистических принципов, не захотели пойти. На прощание, когда делегация выразила надежду, что планы гениального Бисмарка по поводу строительства Украины таки осуществятся теперешним немецким правительством, то Гренер как бы немного иронично ответил, что это возможно только тогда, когда и украинцы проявят хоть немного бисмарковского ума.

Теперь, говорят, организуется посылка делегации в Берлин, в эту делегацию, как и в предыдущую, входят делегаты от таких партий и организаций: от с.-эфов, от социалистов самостийников, от трудовиков, от хлеборобов-демократов и от железнодорожной организации.

20 июня

Сегодня приехал делегат Венского парламента Лонгин Цегельский^{257}, с которым я хорошо знаком еще со Львова; его отец, священник, проживает с начала войны и до сих пор в Киеве, привезенный сюда российским правительством как заложник. Молодой Цегельский рассказывал, что галицкое общественное мнение насчет отношения к гетманскому правительству разделилось на два почти враждебных лагеря. Известный буковинский депутат Василько и его приспешники горячо и упорно агитируют, наверное, за деньги, против Скоропадского и выдвигают на должность гетмана или короля украинского Василя Вышиваного, о котором я уже писал, и, очевидно, эта вся агитация, которая ведется здесь за него, исходит из правительственных австрийских кругов. Австрийские агенты и здесь доказывают, что Скоропадский с немцами ведут к объединению с Россией, и что Австрия к нему не благоволит, а искренне хотела бы отстроить украинскую державу. Галицкие парламентские круги — напротив, стоят полностью за германскую ориентацию, говоря, что нам выгоднее держаться с немцами, потому габсбургская династия издавна склонна к измене, лживая, искренне преданная католичеству, а потому будет в Украине поддерживать поляков и скорее всего, что она замышляет приобщить к Австрии правобережные губернии, где преобладают польские помещики, которые наверняка и хлопочут об этом перед австрийским правительством.

Представители галицких парламентских кругов ездили в Берлин, чтобы разведать германские планы по Украине и их ближайшую политику. Кюльман^{258} заверял их, что Германия искренне стоит за построение украинской державы, и что переворот 29/IV вовсе не свидетельствует об изменении германской политики в Украине. Переворот произошел из-за того, что социалистическое правительство не могло и не хотело навести порядок на Украине, нерадиво выполняло обязательства свои перед Германией т.е. не заботилось о сборе хлеба для немцев, а теперь сложился во главе с гетманом вполне солидный и деловитый кабинет, который ведет к установлению спокойствия в Украине. А на замечания галицких парламентариев, что это правительство не украинское и ведет к объединению с Россией, Кюльман ответил, что по сведениям, которые он получил от германского командования на Украине, это правительство вполне украинское, и это видно и из речей Лизогуба и Ржепецкого, которые они часто произносят.

Либо Кюльман неверно осведомлен о состоянии дел на Украине, либо он обманывал галичан так, как здешние немцы обманывают представителей наших партий, успокаивая их, что они не ведут к объединению с Россией, а между тем похоже на то, что немцы действительно, как заверяют австрийцы, ведут к восстановлению старой России, но без западных провинций, которые отойдут к ним.

1 июля

Почти десять дней прожил я на плавучей земской даче «Чайка»^{259}, у могилы Т.Г.Шевченко. Хорошо там жить: прекрасный воздух, чудесные купания на бархатном песчаном пляже, которых нанесло почти по всему Днепру так, что через месяц и воды не будет, а все русло будет грандиозным пляжем. Хорошо было бы, если бы государство выкупило весь незастроенный и не засаженный деревьями правый берег Днепра, облесило его, а где удобно для поселков — распродало бы мелкими участками с условием застроить и засадить деревьями их, потому что сейчас на этих берегах образуются оползни, и они размываются дождями; борозды превращаются в огромные пропасти, из которых весенняя и дождевая вода несет в Днепр глину, камни, песок, которыми заносится фарватер и образуется везде уже слишком много пляжей, на расчистку которых для прохождения пароходов затрачиваются ежегодно огромные деньги… Проводить лето на даче гораздо приятнее, чем в Перешорах или в Кононовке: здесь никто у тебя не рубит деревья, не ворует фрукты, не травит посевы, не запахивается в твою землю — вообще нет никаких неприятностей от работников и крестьян, которые то и дело случаются, если проживаешь на своей собственности, к которой я утратил уже всякий вкус и от которой избавлюсь при первой возможности. Вместе со мной проживали на «Чайке» экс-министры Голубович, Шаповал, бывший командующий армией Павленко^{260}, а недалеко от «Чайки» на даче Беляшевского проживает Винниченко, который написал сейчас очень хорошую драму из современной жизни, про период большевистского нападения на Украину. Драма эта, может, и имеет много недостатков с литературной стороны, но производит тяжелое впечатление, однако, как часто у Винниченко, в бочке меда есть ложка дегтя, которую нам вместе удалось уменьшить до чайной ложечки. Под этим дегтем я имею в виду выведенного в драме помещика, который при большевиках подделывался под пролетария, а когда пришли немцы, то злорадствовал, что теперь пришел конец ненавистной «самостийной Украине» тогда как в действительности угроза существованию независимой Украины появилась только месяца через три после прихода немцев на Украину, то есть уже после переворота 29 апреля.

Много страшно интересного рассказывал о закулисной жизни эсеровского кабинета Н.Шаповал. Я наседал, чтобы он все это записал для потомства; он обещал, но я не уверен — сделает ли он это, а я тем временем не решаюсь что-то записать из его рассказа, потому что боюсь напутать и, может, невинно кого-нибудь очернить перед историей. Вообще среди социалистов, как теперь оказалось, мало было людей безупречно чистых.

Голубович рассказал Винниченко о том, как распределили те 5 миллионов, которые захватил Ковалевский, но я помню только, что большую цифру передали Комитету крестьянского союза, не меньшую сумму — комитету эсеровской партии, также немалую цифру ассигновали газете «Боротьба»^{261}, которая уже не выходит после того, как в конторе ее во время обыска немцы нашли большую сумму денег в немецких марках, но самая интересная ассигновка — это М.С.Грушевскому лично 250 тыс. рублей в качестве компенсации за сожженный большевиками дом. И неужели он будет настолько неосмотрительным, что возьмет эти деньги?! Хотя всем известно особое пристрастие М.С.Грушевского к деньгам, однако все, кто был на «Чайке», уверены, что он так дорожит своим именем перед историей, что не решится взять те 250 000 рублей. Если же он не устоит и возьмет эти деньги, то навеки себя опозорит — перед потомками.

Вчера я слышал от нескольких человек, что М.С. купил на имя сестры своей Анны Сергеевны^{262} книжный магазин напротив клуба «Родина»^{263}, на Владимирской улице, в котором будет торговать в основном своими книгами, чтобы не платить комиссию другим книжным магазинам. Вполне возможно, потому что М.С. при всех своих незаурядных по ценности чертах, обладает массой мелкомещанских черт, которые неприятно поражают даже обычных, не идейных людей и допускают возможность всех тех обвинений, помещенных в напечатанной в 1913 году во Львове анонимной брошюрке^{264}, направленной против Грушевского.

2 июля

Вчера на «понедельнике» снова разговор крутился вокруг списков нового кабинета. Вернулись из Берлина Мумм и Гренер, как говорят, с приказом организовать национальный украинский кабинет, и вот публика сейчас начала как пасьянс составлять кабинеты; кажется, нет свидомой украинской семьи, которая не составляла бы свой кабинет, либо не обдумывала другие списки. В еврейские газеты, говорят, попало уже два черносотенных списка — один Трепова^{265}, второй кн. Кочубея и три украинских — Марковича, Михновского и Стебницкого. Говорят, что и моя фамилия фигурирует где-то в трех списках, даже в черносотенном кочубеевском. Сам я этого не читал, потому что из-за забастовки типографских рабочих не все газеты выходят, кроме того, на «Чайке» мы не каждый день могли достать газету, хоть каждый день к пароходу кто-то из нас выходил купить или выпросить у пассажиров прочитанную газетку. Присутствующие на «понедельнике» рассказывали, что Д.В.Марковичу гетман будто бы по согласованию с немцами поручил сформировать кабинет, но никого из эсефов не было здесь, чтобы подтвердили эту новость. Вообще эсефы меня вроде как бойкотируют, по крайней мере лидеры их — С.А.Ефремов и А.В.Никовский, оттого, очевидно, что я их резко упрекал за то, что они не позволили взять портфели своим членам в гетманском правительстве и таким образом кабинет сложился из чужих, даже враждебных нам людей. Я до сих пор придерживаюсь той мысли, что соц. ф-ты, которых я часто называю социалистами-журналистами, больше всего виноваты в том, что сейчас происходит. Они, переименовавшись из радикалов-демократов в социалистов, перекрасились в защитный социалистический цвет, однако никто их социалистами не считает, а все трактуют эту партию как буржуазную. Такими их считали и немцы, когда рекомендовали, или разрешили гетману сформировать кабинет, куда входили бы в количестве пяти лиц и социалисты-федералисты, но они упорно блюли чистоту социалистического своего названия, решительно отказались и, как известно, сначала запретили своим членам вступать в гетманское правительство, потом, передумав, разрешили, затем, возмутившись против гетмана, вновь запретили, вообще вели себя, как политические младенцы. С.А.Ефремов лично очень хороший человек, хороший литературный критик, но никакой политик, он, можно сказать есть «совесть» украинская как Короленко — русская, но во всяком случае не политик, а тем более, не дипломат. Он не заглядывал вперед, да и не видел впереди ничего, а только обдумывал и принимал то, что произошло вчера. Когда все общество возмущалось против Оберучева за то, что он землю рыл против украинизации армии, Ефремов выступил в «Новой Раде» с горячей защитой Оберучева. Так же горячо он отстаивал Керенского против украинцев, а потом — против большевиков; точно так же теперь Ефремов выступил против гетманского правительства и влиял на решение своей партии не принимать портфелей и таким способом правительство попало в руки таких самостийников как Лизогуб, Ржепецкий, Гутник и другие. Я резко упрекал Ефремова и Никовского за эту их политику, а потому они избегают меня и с того «понедельника», на котором был Рорбах, т.е., с 12 мая, уже не заходили ко мне и вот таким образом разрываются у меня приятельские отношения с людьми, с которыми я был в лучших, самых близких отношениях много лет. Так же перестал ко мне заходить Влад. Ник. Леонтович, но я не могу понять, по каким причинам, потому что он полностью разделял мои мысли о необходимости украинцам войти в гетманское правительство и вообще теперь у нас не было, кажется, никакого несогласия в политических взглядах. Возможно, что причина здесь в том, что я его не позвал к себе тогда, когда у меня был Рорбах. Но я в этом не виноват, потому что у него в то время был испорчен телефон, и я попросил Никовского пригласить его ко мне. Но Никовский не пригласил и на мой вопрос ответил, что они с Марковичем решили не приглашать Леонтовича, потому что тот близок к гетману и внес бы диссонанс в наш разговор с Рорбахом. На это я ответил, что я как раз и внес тот диссонанс, потому что я выразил Рорбаху желание вместо гетмана иметь в Украине королем какого-нибудь Гогенцоллерна, а Леонтович не мог бы внести диссонанса, потому что я как раз и думал Рорбаху показать украинскую буржуазию, то есть помещиков, и специально пригласил Шеметов и Леонтовича, и мы втроем как раз и были бы представителями класса, с которым Рорбах еще не виделся, потому что он был на совещании только с социалистическими группами. Думаю, что это недоразумение выяснится, когда я увижусь с ними обоими, но как-то мне не хочется первому к ним идти. А.И.Лотоцкий рассказывал, что по инициативе Игоря Кистяковского^{266} организуется грандиозное правительственное издательство, которое уже имеет и ротационки и запасы бумаги для издания в большом количестве наших классиков. О необходимости правительственного издания наших классиков я еще в ноябре прошлого года слышал на собрании «Старой Громады»^{267}, которая и взялась за издание классиков и уже издала Котляревского. Богдан Кистяковский^{268} упрекал тогда винниченковское правительство, что оно занято исключительно политикой, совсем не заботится о нашей культуре; между тем надо наибольшее внимание обратить на эту сторону, потому что правительства могут меняться, поэтому надо сейчас пользоваться возможностью пустить в народ украинские книги в большом количестве и по небольшой цене, и это уже будет такой плюс, который скажется в народной жизни. Очевидно, эту идею Богдан вдолбил своему брату Игорю, который, будучи теперь возле власти, начал ее осуществлять. Дай Бог успеха!

На этом же «понедельнике» был и П.Я. Стебницкий, который только что приехал из Петербурга уже навсегда в Киев. Из разговоров с ним выяснилось, что и он думает так же как и я об отношении украинцев к гетманскому правительству и даже писал Ефремову, что надо обязательно входить в кабинет, но письмо то не дошло, а если бы и дошло, то Ефремов и К^о все равно своей политики не изменили бы, потому что они теперь уже и не каются, видя, как тяжело восстановить покой на селе, как тяжело остановить разруху и аграрный террор, который ведется везде по Украине. Из-за того, что земля возвращена помещикам, эсефы уверены, что немцы таки обратятся к ним, и поскольку Любара, маловлиятельный немецкий офицер, советует им быть готовыми взять власть в свои руки, поручить Марковичу договориться с гетманом по составу нового кабинета. Характерно, что Д.В.Маркович, в первые дни после переворота так страшно кочевряжился против гетмана и резко оппонировал мне, когда я уговаривал всех не отвергать предложения гетмана и входить в кабинет, теперь этот самый Маркович часто, говорят, бывает у гетмана как гость и даже как родственник, потому что гетман Иван Скоропадский женат был на известной Насте родом из Марковичей.

Но все надежды на смену кабинета не имеют никаких оснований. Скоропись виделся с Муммом и с Гренером после их возвращения из Берлина и у него создалось такое впечатление, что в Берлине соглашаются с политикой здешних немцев и довольны этим кабинетом, потому что он, как я уже не раз говорил, очень удобен для немцев. В разговоре с Гренером выяснился и взгляд немцев на украинский язык. Когда Скоропись жаловался на это правительство, обвиняя его в бездействии, то Гренер посоветовал наплевать на него, а делать дело с помощью немцев, а когда Скоропись уже в n+1-й раз заметил, что причина всех беспорядков, всей анархии на селе заключается в том, что правительство это неукраинское, то Гренер ответил:

— Мы уже решительно убедились, что никакого языка украинского нет, а есть только диалект, который горстка интеллигенции взяла за литературный, а ни народ, ни городское население этого языка не понимают. Вы посмотрите — по всем министерствам, по всем канцеляриям люди, вместо того, чтобы делать дело, сидят над диксионерами и учат никому не понятный язык. Это все равно, что у нас взять, скажем, ольденбургский диалект и заставить всех немцев писать и говорить на этом наименее понятном в Германии диалекте».

Но все же Скоропись полагает, что немцы не думают объединять Россию, а твердо стоять на том, что надо построить независимую Украинскую державу, хотя бы только территориальную. А тем временем у нас у всех уже появляются сомнения и неуверенность в этом. Чехословаки с денежной помощью Антанты уже захватили в свои руки всю сибирскую магистраль и уже доходят до Волги; говорят что следом за ними идут японцы, которые должны захватить северо-восточную Московию; то же самое должны сделать англо-французы с северо-западной через Мурман. Большевики, видя это, вроде бы уже договариваются с немцами, чтобы они их защитили от Антанты, которая, говорят, уже объявила русским царем Михаила^{269}. Если это правда, немцы охотно отзовутся на приглашение большевиков, как отозвались на приглашение нашего правительства, а затем обманут их так же, как и украинцев.

Но как-то не верится, чтобы японцы так далеко отходили от своей базы, чтобы англо-французы смогли выделить какую-то значительную армию для захвата Петербурга и чтобы немцы забрали Московию, потому что у них и войск лишних не так много, чтобы им занимать голодную страну, из которой они ничего не смогут получить; это не то, что Украина — житница Европы, из которой немцы надеялись набрать себе хлеба вдоволь! А забрав Московию, немцам пришлось бы еще кормить тот голодный московский народ, поэтому очевидно им нет никакой выгоды вмешиваться в дела московского правительства.

3 июля

Сегодня был Г.В.Гасенко и принес новость, в которую я не очень верю. Он рассказывает, что в Александровске^[62] немцы окружили дивизию Натиева, в которой набралось до 30 000 человек, и поставили ей такие условия: или идти на охрану границы с Московией, или сдать оружие и разойтись по домам. Самого Натиева, говорят, нет в дивизии, но там сидит австрийский эрцгерцог Вильгельм, т.е. Василь Вышиваный, который уговаривает дивизию не слушаться немцев, а требовать, чтобы сбросили Скоропадского, назначили национальный украинский кабинет и определили срок — когда должно быть созвано учредительное собрание. Говорят, что такие же требования ставит и капитан Шинкарь^{270}, стоящий во главе повстанцев на Киевщине. Немцы колеблются, не хотят применять решительные меры, т.е. пушки, против эрцгерцога и надеются уладить дело миром, но, очевидно, и им придется делать какие-то уступки; может, слухи о кабинете Д.В.Марковича и других, которые множатся теперь особенно интенсивно, имеют своим источником вот эти переговоры с Шинкарем и дивизией Натиева.

А тем временем кровь льется. Сегодня рассказывал мне один газетчик как достоверное известие, что на ст. Ольшаница крестьяне застигли врасплох, окружили гетманский карательный отряд, состоящий из исключительно офицеров, который после грандиозной попойки спал крепким сном, и вырезали больше сотни душ. Озлобление против этих отрядов, действительно, у крестьян огромное; мне рассказывали на могиле Шевченко, что это офицерьё, из которого состоят карательные отряды, обращается с населением даже в городе Каневе хуже всяких татар в старину: бьют, грабят, насилуют женщин и пьют, и пьют все, что добудут, а что же они творят на селе? В качестве иллюстрации прилагаю вырезку из «Одесской мысли»^{271}, в которой местная цензура не всё выбросила.

                                                                                                                                                 В.Писнячевский

                                                                           ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

Я не знаю к кому апеллировать, кому адресовать эти эпически простые, но вместе с тем полные трагического ужаса, строки!…

— Кому повем печаль мою? Кому о правде возвещу?

Доброму старому Богу?.. Ибо нашего большевики упразднили!

Премьер-министру Лизогубу? Но он кажется сам уже отряхнул прах от ног своих!

Гетману «всея Украины»?

Но ему и без моих писаний и (…) уже известны все эти факты.

«Сейчас у нас гонят людей из сел в гор. Золотоношу и запирают в тюрьму, — пишет старый земский деятель, мировой судья генеральному судье С. П. Шелухину, — а кой-кого уже давно арестовали, но до сих пор «никакого резона им нет, ни следствия, ни обвинения, в чем-нибудь, а так, с бухты-барахты. Как станет очень тесно в тюрьме, то нагружают вагоны и везут. Что вы там делаете, что ваши города не делают ничего!… «

«Говорят, что у нас есть военное положении, а вот тебе его отменили. А Захарченко уехал в Малиевку и перепорол всех розгами», — продолжает рассказ автор. Товарищ прокурора обревизовал тюрьму и приказал выпустить всех, кому не предъявлено никаких обвинений.

Шаблон обвинения один: агитация против Гетмана и организация восстания против немцев. Из Еремеевки пред. вол. земск. управы Орлянский и волостн. сборщик Чеховский арестованы 16-го мая н. с. и у них отняли 12700 ре земских сборов, привезенных в казначейство — «Сидят и до сих пор, а люди совсем благонадежные… «

«Одни крестьяне выдают других, бьют одни других по указанию собственников. Так было в Мельниках, где одна группа крестьян, более зажиточных, опираясь на военную силу, арестовала несколько десятков менее зажиточных крестьян и била их до полусмерти.

В числе их был избит батько, бывший член управы Федоровского, за то, что не захотел записаться в партию «хлеборобов» и не указал, где его сын. То же творилось и в с. Моисеевке^[63].

Только экзекуция арестованных в этом селе производилась в Ираклии во дворе дома, в котором живет семья мирового судьи. Перепугали всю семью. Били, пока избиваемый не терял чувств, бросали в подвал дома Требинского и через несколько часов вытаскивали оттуда и опять били. За всем этим «присматривало "демократическое око" Алексея Трояна».

Таких экзекуций много.

— В с. Великий Хутор приехал отряд и несколько гайдамаков из «хлеборобов».

Подъехав к селу, обстреляли его, разбили волость и несколько хат. Потом въехали с триумфом, как победители, хотя противника и не было, и никто не воевал.

Объявили, что на село наложена контрибуция деньгами, хлебом и живностью. Каждому «вояку разрешалось брать контрибуцию и в свою пользу».

С одним хозяином, очень тактичным и благонадежным человеком, поступили так:

заказали обед для командного состава. Хозяйка угостила их «очень хорошо, а вони отблагодарили так: «Вот, тетя, делаем тебе протекцию: выноси из избы, что можешь!…» После этого сейчас же подожгли дом!

Кто повинен в этой бесчеловечной, зверской расправе?

Ваша фантазия, читатель, рисует вам кровавую картину народного бунта против представителей властей, бунта, инспирированного агентами держав согласия. Вы подозреваете злой умысел крамольных эсеров или большевиков. Многим кажется, вероятно, что эти экзекуции — законное возмездие, заслуженный финал вооруженного протеста против существующих правонарушений. Ничего подобного. Дело гораздо проще обстоит. По селам прошла несколько месяцев тому назад волна большевистской руины. Тогда большевики слева мстили всем — виноватым и правым за социальное зло, чинимое веками одному классу другим.

Теперь большевики справа, а иногда это просто те же самые большевики, но перешагнувшие направо, творят свой суд неправедный над тем, кто им почему либо по нутру не пришелся.

Какие-то полусумасшедшие, убийцы, растратчики казенных денег — Трояны Федор и Алексей, Велецкий Андрий, Жижелевский, Піддубный (цирковой борец), сводят свои и, по просьбе других, чужие личные счеты, зажгли целые уезды: «катуют людей, палят, нищат, заво— (далее в газете пропуск, очевидно, конфисковано).

Своими деяниями вооружают людей против украинского правительства, потому что крестьяне все, что ни делается, взваливают на украинское правительство. А когда вмешивается прокуратура и начинают всплывать беззакония, то гг. Поддубные, в лице местной администрации передают арестованного с выдуманным обвинением немцам и все сваливают на немцев, которые в этих делах ни при чем, потому что они совершенно искренно убеждены в том, что помогают украинской власти.

Один из очевидцев этих беззаконий пишет:

«Седеешь от такого горя!» В Глемязове засекли двух человек на смерть. В Золотоноше завели специалиста по порке, какого-то Нездниминогу. Загоняют людей в земский амбар и там секут.

Там были даже не цветочки, а только посевы ядовитых зерен людской ненависти. А вот вам цветочки и ягодки.

В село Гуту Звенигородского уезда вышел карательный отряд в 40-50 чел., состоявший главным образом из офицеров, великороссов.

Селяне разбежались по лесам. А там встретились и образовали «загонь». Вернулись в Гуту и вырезали из отряда 20 человек…

Не было оружия.

Отбили сначала одну пушку без замка. Пробовали (…) и замок. Ничего не вышло. Отбили другую с двумя снарядами. Поставили за полотном железной дороги.

Народ хотел расправиться с офицерами. Пришлось вести их через озверевшую толпу в тюрьму за руку, по одиночке. Немецких солдат не только не тронули — «они, мол, не виноваты», а роздали по селам на кормежку. Офицерам немецким вернули оружие.

Из пятидесяти русских офицеров — участников карательного отряда — 10 было убито. Остальных спасли.

Я спросил тех и других. Спросил офицера, озлобленного, озверевшего:

— Что вас лично заставляло идти с отрядом?

— Да ведь вы сами были военным. Знаете — дисциплина! А потом кушать что-нибудь да нужно же!…

Но из дальнейших разговоров выясняется, что он не так голоден, как кажется:

— В кармане боковом, в бумажнике было 3 тыс., и не взяли. В Ушицком уезде у меня имение есть!…»

К немцам крестьяне не относятся так враждебно, как к этим «помещичьим сынкам», как их они называют, потому что немцы милосерднее, умереннее и безмерно трезвее, а потому крестьяне редко-редко где убивают немцев, а помещиков и их детей просто истязают. Вчера к моим квартирантам Требинским приехала англичанка, которая была гувернанткой в польской помещичьей семье под Таращей. Она, вся нервно дрожа, рассказывала, как пришли крестьяне из другого села, схватили помещика и его сына и живым им отрубали ноги, руки, выматывали кишки… что-то такое страшное, о чем читалось только во времена Хмельницкого и Гайдаматчины, когда простое убийство считалось «снисхождением». Мне рассказывал поляк землемер Чайковский, что когда он юношей ехал в 1863 году из Киева на подводе, которая приехала за ним, то кучер, на вопрос о новостях, рассказывал, что везде в окрестности по приказу начальства режут господ, поляков^[64]. Ну, а что с нами будет?

— Та про вас говорят, что вы хорошие паны, то вам будет снисхождение.

— А какое именно?

— Не будут мучить, а сразу голову к порогу!»

Вот такое «снисхождение» и я заработал у своих крестьян, а потому и не хочется мне ехать в деревню, а сделав некоторые свои дела, опять поеду проживать на «Чайке».

4 июля

Слухов, слухов самых противоречивых — масса! Куда ни зайдешь, кто ни придет, то разговор начинается словами: — «Слышали новость?» Розалия Яковлевна^{272}, которая приехала на пару дней из Канева и бегает по делам целый день, вечером рассказывает новости. Вчера она говорила, со слов Антоновички^{273}, что Муха Антонович^{274} совещается где-то с представителями партий по поводу того, что завтра немцы должны объявить «единую, неделимую». Откуда эти слухи? — неизвестно; Скоропись, который виделся на днях с Гренером и Муммом, говорит, что эти слухи безусловно ложные. Между тем ходят слухи, что Милюков часто бывает у влиятельных немцев и ведет с ними переговоры. Гасенко, который служит теперь чиновником по особым поручениям при министре иностранных дел и имеет знакомства среди немцев, рассказывает, что Милюков договаривается с немцами, чтобы восстановить под их протекторатом «Россию» без Польши, Балтии и Финляндии, которые отходят к Германии, а если нельзя будет обойтись без компенсации Австрии, то пусть тогда границей будет Днепр, то есть та самая граница, которая уже была установлена между Москвой и Польшей в Андрусове, по которой Правобережная Украина отошла к Польше, а Левобережная с Киевом — к Московии. Эти слухи отразились и в прессе, вырезку из «Видродження» здесь прилагаю, хотя в ней говорится о переговорах Милюкова несколько иначе.

                                                                        Миссия Милюкова в Киеве

Из абсолютно надежных источников нам сообщают, что приезд П.Н.Милюкова имеет связь с расколом, произошедшим на Дону. В то время как руководители многочисленного войска Донского во главе с генералом Красновым^{275} придерживаются немецкой ориентации, армия признает единственное спасение России в союзной ориентации, и в телеграмме, направленной на имя генерала Семенова^{276}, просит, чтобы взяли все Донское войско под свое крыло. П.Милюков прибыл в Киев для того, чтобы хлопотать перед высшей властью о создании хоть какой-нибудь примирительной базы между армией и ее военачальниками. Отметив, что все прибывающие в Киев политические деятели стоят на точке зрения конституционной монархии, П.Н.Милюков заявил, что чехословацкие и другие войска, признающие союзническую ориентацию, и политические деятели, под руководством бывшего эсера Савенкова^{277}, не признают возможным допустить в России конституционную монархию и считают единственным выходом из создавшегося положения буржуазную республику или радикальную демократическую монархию.

Будучи до этого времени рьяным англофилом, П.Н.Милюков не пожелал резко изменить свою политику и послал для предварительного зондирования почвы Винавера^{278}, который и дал ход всем замыслам Милюкова.

Посетив выдающихся представителей германской и украинской власти, П.Н.Милюков, ознакомившись с действительным положением вещей, отмечал, что не имея возможности убедить Савенкова и его сторонников в ошибочности шага и получив определенные данные, что находящийся в Омске Михаил Александрович категорически отказался стать во главе России, до земского собора он вынужден ориентироваться на Германию, как единую сильную и могущественную державу, которая сможет вывести Россию из того состояния анархии, в котором она сейчас пребывает. В план П.Н.Милюкова входит создание в Киеве центра по управлению Россией, взять Россию под протекторат Германии, и дать разрешение на созыв на Украине Учредительного Собрания, которое должно признать назначенный здесь съезд представителей всех четырех государственных дум».

Вчера прибежал к Скорописю взволнованный Меленевский (Басок)^{279} и просил его предупредить Мумма, что здесь организовались русские офицеры, скупают любое оружие и автомобили, видно, готовятся к какому-то выступлению внутри Украины, в то время как Антанта организует наступление извне. А «артельный» Левицкий рассказывает из «надежных» источников, что Антанта уже объявила войну Украине. Скоропись ответил ему на это, что это было бы со стороны Антанты признанием независимости Украины, чего она не сделает, считая Украину «взбунтовавшейся» российской провинцией.

А Меленевскому ответил, что немцы очень хорошо осведомлены о том, что делается на Украине, и если это правда, что есть такая русская офицерская организация, то определенно она существует с согласия немцев, и ничего здесь сделать нельзя.

С другой стороны, ходят упорные слухи, что должны-таки быть какие-то изменения в кабинете. Бывший комиссар Одесского округа А.С.Комирный^{280} рассказывал мне, что Лизогуб, действительно, подал было прошение об отставке, но Гетман не принял прошение; Колокольцовым тоже очень немцы недовольны и определенно он пойдет в отставку; Комирный говорит, что ему предлагают должность товарища министра внутренних дел, но он колеблется, потому что там все должностные лица — бывшие чиновники департамента полиции, которые ненавидят все украинское и могут его скомпрометировать. Например, директор департамента Аккерман^{281}, когда ему подали какую-то бумагу, написанную по-украински, высказался так: «Я не понимаю этого собачьего языка!» В киевских газетах цензура выбросила об этом сообщение, а одесская пресса напечатала, и министр должен был провести расследование, которое ничем не закончилось; хотя, как говорит Комирный, оказалось, что Аккерман действительно так сказал, но он тогда был «в пьяном виде».

Д.И. Дорошенко смотрит оптимистично на будущее и говорит, что об объединении с Московией не может быть и речи, наоборот кабинет вскоре изменится в пользу укрепления украинской державы, то есть должны войти в него украинские элементы. Поживем — увидим! А между тем, все украинское общество с какой-то тревогой прислушивается ко всяким слухам, смертельно опасаясь воскресения России, т.е. воссоединения Украины с Московией.

5 июля

Сегодня забегал Шемет, который как суконный фабрикант приехал из села на съезд мануфактурщиков и услышал от фабрикантов, близко знакомых с немцами, что вскоре должен быть какой переворот; точно так же этих фабрикантов эти же немцы предупреждали и перед гетманским переворотом.

Что должно означать это, и какой должен быть переворот — не понимаю.

Говорят, что будет объявлена оккупация, но что толку об этом оповещать на весь мир, когда в действительности у нас давно уже фактическая оккупация, потому что немцы что хотят, то и делают, а гетманское правительство — это только приказчики, слуги немецкие.

Может, переворот этот связан с Милюковым, который под немецкой охраной выехал в Берлин.

Дивные дела делаются: офицер, которого министерство послало в Жлобин помочь больному проф. Ф.К. Вовку^{282} добраться до Киева, не получил немецкий пропуск. Ученик Вовка Алешо^{283}, посланный за телом умершего, не может получить разрешение от немцев, чтобы привезти тело самого выдающегося ученого Украины, (…)^[65], а Милюкову дают даже охрану для поездки в Берлин. Милюков ходатайствует перед немецким правительством, чтобы разрешено было на Украине созвать съезд представителей всех четырех Дум и выбрать правительство, само собой, что Украине они теперь «любезно» предложат автономию, а Россия должна быть построена на федеративных или конфедеративных началах, только безпровинций, захваченных немцами, а потом, когда то российское правительство оперится, то оно такую федерацию и автономию пропишет, что аж душно будет!

В Берлине Милюков найдет поддержку у своего большого друга, украинского посла барона Штейнгеля^[66] и может, действительно что-то получит, если немцы, испугавшись восточного фронта, поспешат взять под свою протекцию и Московию. Немцам легко будет сбросить большевистское правительство, потому что оно само уже еле-еле держится; немного труднее будет справиться с отрядами Алексеева^{284}, Дутова^{285}, Колчака^{286}, Семенова, которые воюют против большевиков вместе с чехословаками, на деньги Антанты и явно не захотят подчиниться правительству, которое будет в союзе с Германией; разве что кадетский папа, Милюков, уговорит их, или снова станет германофобом, если шансы Антанты будут выше немецких, тогда он снова войдет в союз с Антантой, как давний англофил; у дипломатов все возможно! ибо у них девиз: хоть круть — верть, хоть верть — круть!

6 июля

Позавчера Розалия Яковлевна уехала в Канев, а вчера в 4 часа дня неожиданно приехала Дуня, кухарка Винниченко, и спросила — где Розалия Яковлевна. По ее встревоженному, очень взволнованному лицу я сразу заметил, что что-то случилось неожиданное, и у меня моментально в голове мелькнула мысль — не убили ли бандиты Винниченко, потому что все обитатели дачи Беляшевского каждую ночь ожидали нападение бандитов на свою дачу, и я сразу же спросил — что с ним?

— Их привезли сюда, и я с ними приехала… — Тогда мне пришло в голову, что Винниченко привезли раненого, иначе он приехал бы ко мне.

— Он ранен? — спрашиваю.

— Нет, их арестовали.

— Как, кто арестовал?

Дуня начала сбивчиво рассказывать, что В.К. пошел с Зайцевым^{287} гулять на берег Днепра, а затем его, окруженного может, десятью, офицерами привезли на дачу и до двух часов делали в квартире обыск. Среди офицеров Дуня узнала одного, который дня за два до обыска приходил на дачу с женой, и, назвавшись беженцем, спрашивал, кто живет на этой даче и просил продать яиц.

Потом повели В. Кирилловича на пристань, но по дороге они зашли на «Чайку» и там сидели до вечера, когда должен прийти пароход, а потом повезли в Киев и по дороге Винниченко сказал ей, чтобы она ехала к нам и сообщила Розалии Яковлевне, что его повезли на Подвальную, №14.

Я тотчас же побежал к Н.П.Василенко и рассказал ему все, что знал, и просил принять меры, чтобы освободить Винниченко, заверяя, что он никакого участия в политике не принимает, а сидит и пишет и даже никаких отношений с крестьянами не имеет. Василенко ответил, что он сейчас должен ехать на обед к Гетману, где будет и Лизогуб, так что он будет говорить там об этом.

— Да Вы, — говорю, — просто поднимите шум, скажите, что Вы так взволнованы, что не можете и за обед садиться, потому что это скандал для кабинета, ведь это всеевропейское событие.

— Ну, положим…

— Как положим? Это же не обычный обыватель, а первый Премьер Украинской державы, о котором читал весь мир, а не только вся Европа.

— Ну, хорошо. Я буду говорить с Гетманом, а после обеда, если будет не поздно, и вы еще не будете спать, то я заеду к вам известить о результатах.

От Василенко я побежал поговорить по телефону с Д.И. Дорошенко. Тот тоже сказал, что сейчас будет у Гетмана и примет все меры, чтобы освободить Винниченко, если его арестовали не немцы. Затем я зашел к В.В.Садовскому^{288}, чтобы тот подал эту новость в «Рабочую газету»^{289}, но не застав его, оставил записку. Когда я вернулся домой, то застал у нас Розалию Яковлевну.

Оказывается, что когда она приехала утром в Канев, то там ее встретил Ярослав Стешенко^{290}, дал ей письмо от Влад. К. и рассказал все, что знал об аресте, и Роз. Яковлевна с первым же пароходом, через полчаса уехала обратно в Киев, а приехав, поехала на Б. Подвальную, но там ничего не узнала, но видела, что из того помещения вышли два немецких офицера. К сожалению, Скоропися не было дома, и мы не могли отправить его сразу же к немцам; он пришел уже поздно ночью и обещал утречком поехать к Гренеру и напомнить ему, что когда Винниченко, после переворота, ведя переговоры с немцами вместе с представителями всех партий, спросил Гренера — «Когда новое правительство будет нас арестовывать, то к кому нам обращаться, у кого искать помощи?», то Гренер ответил: — «Веі uns»^[67]. Розалия Яковлевна тоже решила завтра утром поехать к Гренеру, а тем временем поехала в типографию «Рабочей газеты», чтобы дать сообщение об аресте Винниченко, но потом оказалось, что наши предсказания оправдались, и цензура то сообщение не пустила в печать.

Поздно вечером приехал Василенко в очень веселом послеобеденном настроении и рассказал, что он перед обедом рассказал гетману об аресте Винниченко, что очень взволновало всех министров, и Игорь Кистяковский и Бутенко^{291} выразили уверенность в невиновности Винниченко и просили освободить его на поруки всего кабинета, потому что очень хорошо понимали, что этот инцидент будет только во вред кабинету и спокойствию в государстве. Гетман сразу же послал начальника своего штаба, генерала Стеллецкого^{292}, сказав, что он, гетман, никаким обвинениям против Винниченко не верит, что повторил дважды. О результатах Василенко обещал известить на следующий день.

Но ночью, около 3-х часов, когда я услышал звонок, то сразу решил, что это звонит Влад. Кириллович. Действительно, это был он, утомленный событиями и двумя бессонными ночами, а потому мы не расспрашивали подробности, а я скорее уложил его спать.

На следующий день В.К. рассказал все в мельчайших подробностях.

5-го утром он, часов в 9, как обычно босиком, пошел на прогулку к Днепру, где встретился с П.Зайцевым, который тоже живет на даче Беляшевского, и разговорился с ним на злободневную тему — т.е. о возможности нападения бандитов, и, увидев группу каких-то военных людей, заметил — «Ну, чем мы можем поручиться, что вот эта банда не подойдет к нам и, наставив револьвер, не будет требовать от нас денег?» И действительно, как только та группа подошла к ним, то каждый из них вынул по револьверу и, окружив Винниченко и Зайцева, начали требовать, чтобы они назвали свои фамилии. Влад. Кир. спросил, на каком основании они это требуют, тогда старший вынул бумажку, в которой говорилось, что «ротмистру Особого отдела Гетманского Управления, Майбороде, предоставляется право арестовывать всех, кого он найдет нужным». А когда Влад. Кир. назвал себя, то ответил: — «Вас-то нам и нужно» и все вместе повели обоих арестованных на квартиру и начали обыск. Обыскивали все так тщательно, что понаходили во всех десяти, что ли, тайниках 1500 рублей, которые Розалия Яковлевна частями попрятала, ожидая нападения грабителей. Нашли и револьвер, который дал Влад. Кирилловичу В.К.Королив, уезжая с «Чайки»; револьвер тот был спрятан в толстой книге «Птицеводство», в которой, как в альбоме, было вырезано место для револьвера. Забрали письма, блокноты, рукопись последней пьесы, которую В.К. назвал «Между двумя силами», недавно написанный детский рассказ, но неприятно то, что забрали рукопись статьи о государственном капитализме, о тех трудовых единицах, о которых я упоминал, когда записал приезд Владимира Кирилловича из Бердянска, после отхода из Киева большевиков.

Во время обыска был с Майбородой такой многозначительный разговор. В.К. говорит ему:

— Хорошо, что Вы пришли днем, потому что если бы это было ночью, я бы не поверил, что вы явились с политическим обыском, я был бы уверен, что это нападение грабителей, которых мы здесь ожидаем каждую ночь и я бы отстреливался и, может, ранил бы, или убил несколько душ.

— Да, мы это знаем. Ваше положение было бы выгодное: Вы были бы в доме и Вам видно бы было нас, а нам Вас не видно бы было. Но не беспокойтесь, мы бы поступили иначе: в случае Вашего вооруженного сопротивления, мы бы подожгли Вашу дачку и Вы вынуждены бы были выскочить, тогда бы мы Вас свеженького, готовенького расстреляли бы.

Говорил это он с каким-то смаком и при том будто уже о заранее обдуманном вопросе; видно, что они не пожалели бы Винниченко ни как человека, ни как писателя. И это видно и со слов одного офицера, который потом сказал тихонько:

— Хорошо, что у Вас не нашли много денег, потому что если бы их было много, то кто знает — остались бы Вы живы.

Вот в каких руках жизнь не то что обычного обывателя, а даже бывшего премьер-министра и выдающегося писателя, а обывателей грабит и убивает милиция в Киеве почти каждый день. В два часа дня повели В.К. на каневскую пристань.

Но против «Чайки» В.К. уговорил Майбороду оставить его под стражей в этой гостинице до прихода парохода, то есть до десяти часов вечера, Майборода согласился и оставил его там под охраной одного офицера, который целый день спал, будто не обращая внимания на Г.В., который смог написать письмо Розалии Яковлевне и быть в окружении жителей «Чайки».

Когда садились на пароход, то Майборода сказал:

— Если вы дадите слово, что не будете бежать, то мы не покажем виду, что Вы арестованы, а будем ехать с Вами вместе, как частные пассажиры.

Винниченко ответил, что не считает нужным бежать, но и арест не считает позорным для себя и отдает себя во власть Майбороды, чтобы тот вел себя, как ему удобнее. По дороге на пароходе, один из офицеров, который говорил по-украински, несколько раз пробовал завести разговор, но В.К. уклонялся, а потом решил выпытать у этого офицера о причине своего ареста. Долго офицер отнекивался, но в конце концов рассказал, что «Особый отдел», то есть гетманская охранка, получил сведения, что в этот день к Винниченко должны были съехаться на съезд Грушевский, Голубович, Петлюра на совещание, на котором должна было решаться судьба Украины и Гетмана.

— Почему не подождали, чтобы арестовать всех? — спросил В.К.

— Очевидно, сведения были неточные, но на всякий случай, там Майборода оставил наблюдателей.

Когда пароход прибыл в Киев, то В.К. повезли в «Особый отдел» на Подвальную 14 и поместили его в приемной, а когда он сказал, что он очень устал и хотел бы прилечь, то его перевели в большую комнату с диваном, в которой работал за столом сам начальник Охранки, Буслов, бывший одесский товарищ прокурора, которому, по словам Шелухина, еще в самодержавные времена судебные деятели не подавали руки. Увидев, что нач. охранки рассматривает его бумаги, В.К. предложил свои пояснения к ним, чтобы скорее закончилось дело, потому что он был уверен, что после рассмотрения бумаг его, как ни в чем не повинного, сразу выпустят. Между тем на вопрос Буслову о причине своего ареста, услышал от него, что у них есть какие-то агентурные «показания». А потом Буслов меланхолически добавил:

— Сами виноваты, пригласили сюда немцев, вот теперь и страдаете…

— То есть каким образом? — спрашивает В.К.

— Да так. Привели немцев, вот теперь и выходят для Вас неприятности!

— Ничего не понимаю! — говорит В.К.

— Да. Скажите спасибо, что мы Вас арестовали, а не немцы. Вот они теперь требуют, чтоб мы Вас передали им, но я надеюсь отстоять Вас…

Но вдруг поднялась какая-то беготня, метушня, Буслов вышел, а через некоторое время вошел гетманский генерал и выразил Винниченко от гетмана сожаление за недоразумение, которое сейчас же выяснится, и его выпустят.

После отъезда генерала Буслов, очевидно недовольный, начал снова просматривать бумаги, бормоча, что Гетман то говорит одно, а другой раз — другое, что при таких условиях служить нельзя, что придется подать в отставку.

Когда Буслов вышел, и в комнате Винниченко остался с тем же офицером украинцем, который ему рассказал о причине ареста, то тот быстро начал говорить Винниченко:

— Если Вас ночью захотят куда-то перевозить, то Вы ложитесь, кричите, чтобы позвали врача, что Вам вдруг стало плохо, вообще не давайтесь, чтобы вас перевозили, потому что они могут застрелить Вас, сказав, что вы убегали…

А такие факты действительно бывают. Недавно, вот так перевозя, застрелили того офицера, который ранил штыком Грушевского, очевидно, боясь, что он откроет какую-то тайну, может, и приказ ему убить Грушевского, все возможно, потому что чего бы было бежать офицеру, который совершил вовсе не преступное дело с точки зрения охранки.

И наконец, уже часа в два ночи закончили опись документов, взятых у Винниченко, протокол ареста и допроса, и выпустили его, взяв с него слово, что он не уедет, пока не закончится его дело.

Деньги Винниченко вернули, револьверы обещают отдать тогда, когда он получит на них удостоверения, а все бумаги, говорят, потребовали себе немцы. Скоропись был у Гренера, но тот уехал в Крым, помощник его сказал, что им ничего не известно об аресте Винниченко, но возможно, что об этом знает их полевая жандармерия и обещал навести справки. Потом оказалось, что охранка действительно переслала все бумаги немецкой полевой жандармерии, хоть та и не требовала и не знала об аресте Винниченко. Характерно, что охранка сообщила немцам, что у Винниченко действительно был съезд украинских деятелей, что доподлинно известно, что был и Грушевский, но он успел убежать.

А когда Лизогуба спросил Шелухин, а затем и Шульгин, о причинах ареста Винниченко, то Лизогуб ответил, что его вовсе и не арестовывали, а вызвали на допрос. Шелухин настаивает, чтобы Винниченко подал старшему прокуратору жалобу за свой арест, но Винниченко резонно отвечает:

— Чтобы еще меня убили!

Я, кажется, в своих мемуарах записал, что когда при самодержавном строе Шемет жаловался на свой арест, то жандармы подкупили свидетелей и засадили его в тюрьму, где держали, пока он не заболел нервной болезнью.

Порядки теперь мало чем отличаются от самодержавных: та же охранка, даже те же самые служащие, которые могут жестоко отомстить тому, кто на них жалуется.

Винниченко, после своего ареста, не раз говорит, — не лучше ли было вновь перейти на давно уже хорошо испытанную практику — уехать куда-то и жить себе спокойно по чужому паспорту. Но куда уехать? Где теперь можно спокойно жить? Везде смута, разруха, восстание; еще где-то заподозрят в подстрекательстве и расправятся без суда.

11 июля

Вчера по инициативе военного клуба «Батькивщина»^{293} в Софийском соборе состоялась панихида по гетману Ивану Мазепе и всем павшим 10 июля 1709 года под Полтавой. Приглашали на панихиду и гетмана, но тот ответил, что будет только в том случае, если панихиду будет править первое духовное лицо, т.е. митрополит Антоний^{294}. А Антоний, известный русский черносотенец, ответил, что он охотно помолился бы за Мазепу, который так много сделал для православной церкви, но на нем до сих пор лежит анафема, наложенная Синодом, которую может снять только всероссийский патриарх, которого надо попросить по телеграфу.

На знаю, просили ли, может, еще не пришел ответ, только Антоний не правил панихиды, а служил какой-то архиерей, поэтому гетман не приехал. На панихиду собралась масса народа, не поместилась вся на кладбище собора, а еще было много и на площади. По окончании панихиды весь народ с флагами вышел на площадь и с пением «Ще не вмерла Украина» двинулся на Софиевскую улицу, чтобы пройти по Крещатику, но взвод немецкой пехоты преградил дорогу и завернул толпу обратно на площадь, и тогда вся масса народа повалила к памятнику Богдану, там пела опять «Ще не вмерла», «Як умру, то поховайте», а затем направилась к Михайловскому собору, а мы — Винниченко, я, Шульгин и еще несколько «бывших людей» — пошли по Владимирской и остановились на крыльце конторы «Часа», где был когда-то клуб «Родина» и там делились впечатлениями с часянами — В.Короливом, Синицким и другими, пока манифестация не дошла до нас. Когда передние манифестанты увидели Винниченко, то начали кричать «Слава Винниченко», потом схватили его и Шульгина и понесли к зданию Ц. Рады, выкрикивая: «Слава первому кабинету», «Слава Ц. Раде»; «Позор Гетманскому правительству».

Говорят, что на Софиевской площади так же носили Петлюру, выкрикивая: «Слава гетману Петлюре». Вообще Петлюра стал самой популярной личностью в украинской державе, и, кажется, эту популярность ему создали большевики, потому что больше всего злобствовали против него, как военного министра; а между тем он меньше всех виновен в том, что эта армия организовалась. Он, как эсдек, решительно был против регулярной армии и, когда она стихийно организовывалась, то всеми средствами пытался не допустить этой организации, боясь, что кто-то из военных станет во главе армии и сбросит социалистическое правительство, а значит и его, и построит гетманство, а потому всех, кого подозревал в способности к такому перевороту, высылал из Киева, так было с Михновским, а потом и с Павленко, который был командующим Киевским округом. А когда вступили в Киев большевики, то они все силы прикладывали, чтобы поймать Петлюру и, говорят, несколько человек расстреляли, принимая их за Петлюру и таким образом сделали Петлюре большую популярность. В то время как Петлюра, безусловно талантливый и неглупый человек, был никчемным военным министром, потому что ничего не смыслил в военных делах и никакого организаторского таланта не имел; недаром сатирические журналы высмеивали его, называя «балериной» и рисуя его в женских панталонах на детской деревянной лошадке. Но Петлюра сошел с политической сцены, по крайней мере, чистым, с незапятнанной репутацией, а вот его преемник Н.Порш, который и до революции имел неопределенную репутацию, теперь еще хуже ее омрачил; до революции его подозревали, может, безосновательно, в связях с охранкой, теперь все обвиняют во взяточничестве, в том, что он получил много денег от Антанты, чтобы тянул за нее руку. Говорят, что когда Ц. Комитет (Украинской — Ред.) соц. дем. партии узнал об этом и допрашивал Порша, то он выкрутился тем, что деньги те он взял для «Рабочей газеты» и действительно, после этого, какую-то сумму дал газете.

А еще печальнее дело с Н.Ковалевским, бывшим министром земельных дел. Еще перед самым нападением большевиков Ковалевский пустил слух, что на него напали возле политехнического института большевики, избили его и вырвали большую сумму денег, а тем временем Н.Шаповал рассказывает, что это сущая ложь, и что он видел Ковалевского сразу после того фантастического нападения, и тот и сам был целый не побитый, и автомобиль большевики не забрали тогда, когда они везде выискивали и реквизировали машины, которые им были необходимы для восстания. Что касается пяти миллионов, взятых Ковалевским, то Шаповал, как член эсеровского Ц. Комитета, уверяет, что эсеровская партия ни копейки от Ковалевского не получила; Грушевский тоже решительно отказался от тех 250 тысяч, которые ему предлагали. А между тем, Ковалевский действительно взял 5 миллионов немецких марок, в этом, как говорится, и сомнений не может быть никаких, а куда он их дел? — неизвестно и вряд ли это выяснится на суде, потому что, говорят, что и суда над ним не будет, и это он и сам говорил Винниченко, встретившись с ним на панихиде по Мазепе, объясняя это тем, что нет оснований для суда над ним, а Шаповал говорит, что большая часть этих денег ушла на организацию гетманского переворота, потому что деньги эти Ковалевский передал через директора департамента коннозаводства Н.Н.Устимовича, который в первые дни переворота писался «атаманом комитета министров» и формировал кабинет министров.

Что-то для меня совершенно непонятное! Как-то не хочется верить, чтобы идейные, партийные люди были ворами и взяточниками! А между тем Шаповал рассказывает о многих более мелких членах правительства, что они во время бегства в Житомир разобрали деньги по частям, чтобы они не достались большевикам, и присвоили эти деньги в свою собственность и стали теперь очень богатыми людьми.

29 июля

Уже две недели сижу я на «Чайке» и чувствую себя прекрасно, хотя удобств здесь, или т.н. комфорта, очень мало: помещение не совсем удобное, стены тоненькие и все слышно, что говорится и делается в соседнем номере, даже скрип кровати слышен, что порой раздражает, и это отгоняет сон; еда очень плохая и очень дорогая, потому что сторож, который кормит нас всех, халтурит, чтобы разбогатеть. Погода плохая — холодная, дождливая, купаться редко случается, но есть здесь одна для меня радость это — городки. Издавна я люблю этот спорт, и здесь есть возможность насладиться им вволю, ибо на песке можно играть и после дождя. Почти каждый день приходит на «Чайку» поиграть в городки В. Кириллович, к нам присоединяется С.Васильченко^{295}, В.К.Королив, Н.Шаповал и еще кто-нибудь из жителей «Чайки», и мы до упаду играем в эту древнюю украинскую игру. Винниченко страшно азартный игрок и отдается игре всей душой, со всей своей страстью; правда, с таким же азартом он играет и в «фильки» и вообще он все делает с азартом, со страстностью, а не как подёнщик. Так же он и пишет, так же занимается партийной работой, а еще горячее, еще азартнее отдавался он политической государственной работе, когда был премьер-министром; он тогда работал до изнеможения, до полного расстройства нервов, потому что приходилось бороться со всеми неблагоприятными обстоятельствами, а больше всего с бестолковой политикой эсеров, которых поддерживал такой авторитетный влиятельный человек как Грушевский. Еще задолго до большевистского нападения я убеждал Винниченко оставить политическую работу и отойти в сторону, вернувшись к писательству, потому что все равно эсеровско-большевистское течение снесет его, а может, и зальет; наконец перед самым нападением большевиков, он должен был бросить политическую работу под напором эсеров, и таким образом премьерство перешло в руки Голубовича, который навеки опозорился со своим кабинетом министров. Когда наше правительство вернулось из Житомира, с немцами, то Викул^{296}, Левко, Садовский и еще некоторые социал-демократы, видя неизбежность социальной реакции, настаивали, чтобы их фракция перешла в оппозицию к правительству и чтобы Порш и Ткаченко вышли из кабинета, чтобы не быть участниками этой реакции, но эти господа, дорвавшись к власти, вцепились в нее руками и ногами и убедили большинство членов своей партии, что социал-демократы должны-таки быть в кабинете, чтобы не допустить реакции, а Левка и К^о заподозрили в контрреволюционности; тогда Левко с несколькими членами — Ковенко, Ковальский^{297}, Гермайзе^{298} и Еремиев^{299} — демонстративно вышли из социалистической демократической фракции Малой Рады, за что на них напал, как на предателей, Грушевский, говоря, что они хотят выйти из Центральной Рады чистыми с красным флагом в руках.

Теперь, во время судебного процесса по делу об аресте или похищении Доброго, ярко проявилось, насколько были правы Садовский, Викул, Левко и другие социал-демократы «контрреволюционеры», когда требовали отозвать из кабинета членов своей партии, чтобы обвинения в реакции не пали и на пролетарскую партию. Они тогда и не подозревали и не представляли себе, что кабинет будут обвинять не только в реакционности, но и в мошенничестве, взяточничестве, воровстве не только народных денег, а еще и в «похищение» банкира, как будто какая-то дикарская Зелимханская банда или итальянская «каморра». Неизвестно, как и чем будет оправдываться главный организатор похищения Доброго, министр внутренних дел Ткаченко, потому что его еще не нашли, а Голубович сначала пробовал отбрехиваться, но так неловко, так по-мальчишески, что нахал-прокурор немец в раздражении допустил такие выражения: «Вы лжете так, что стены суда дрожат» или — «вы на самом деле такой глупый, или только прикидываетесь дурачком!?» А когда Голубовичу не удалось отбрехаться, то он признался в том, что знал о похищении Доброго и стал просить у суда «не справедливости, а снисхождения». Это поведение Голубовича на суде так всех возмутило, что никто теперь без презрения и вспомнить не может это ничтожество, эту паскуду. Вместо того, чтобы с достоинством заявить, что он не признает над собой немецкого суда, и отказаться отвечать, или хотя бы запротестовать тогда, когда прокурор начал говорит ему грубости, заметив, что это не немецкая казарма, а суд, где нужно вести себя деликатнее с подсудимыми, Голубович, боясь наказания, начал униженно, как школьник, или как мелкий воришка, просить «снисхождения», чем опозорил себя и эсеровский кабинет на веки вечные.

1 августа

Вчерашние газеты и свежие посетители могилы привезли из Киева сенсационные новости, а самая важная из них — это покушение на фельдмаршала Эйхгорна и его смерть. Если справедливы газетные сведения, что бомбу бросил великоросс из Рязанской губернии, то это событие может нам в некоторой степени и послужить, потому что тогда это будет очевидным, что великороссы мстят немцам за поддержку независимой Украины, без которой Россия уже не может быть Россией, а будет вновь только Московией, чего никакой великоросс, к какой бы партии он ни принадлежал, пережить не может и готов на любые жертвы, чтобы вновь присоединить Украину к Московии и воскресить великую Россию. Если действительно покушение на Эйхгорна совершил великоросс, то немцы должны будут занять враждебную позицию по отношению к великороссам, которые теперь заполонили все министерства и вообще весь государственный аппарат в Украинской державе и тянут ее к соединению с Московией. Тогда и теперешний кабинет, чтобы показать свою враждебность и несогласие с великорусскими аспирациями, должен будет поувольнять и повыселять великороссов, которые, как сказано, заполняют все украинские государственные институции, и вообще должен будет вести яркую политику обособления от единой России. Гетман, который производит впечатление самого щирого украинского самостийника в теперешнем правительстве, выпустил по поводу смерти Эйхгорна грамоту, в которой пытается отмежеваться от великороссов и выставляет Эйхгорна как искреннего сторонника независимой Украинской державы. Если бы руководители украинской прессы были дальновидными политиками, то они, воспользовавшись покушением на Эйхгорна, подняли бы широкую и интенсивную агитацию против великороссов и наших домашних обще— или малороссов, которые ведут объединительную политику, но я боюсь, что возмущение, которое теперь овладело всеми слоями украинского населения против немцев, затемнит разум наших руководителей прессы и они будут молчат, потому что не посмеют по этому поводу злорадствовать. Народ и все социалистические партии возмущены против немцев за социальную реакцию, которую они вызвали на Украине, а все свидомые националисты не могут простить немцам того, что они безразлично относятся, а может, и способствуют тому обрусительству, которое проводит кабинет Лизогуба. Народ откровенно говорит, что украинцы привели сюда немцев, которые вернули назад панам землю, а в Московии, под большевистским правительством, вся земля перешла в руки народа и вообще там теперь сотворился земной рай, а здесь у нас немцы вновь завели старый режим и к тому еще и сами грабят народ, а потому всякие неудачи немцев на войне с радостью воспринимаются всеми слоями украинского населения, так же с радостью оно примет и покушение на Эйхгорна, который является официальным виновником всей германской политики на Украине.

В народе с каждым днем все больше и больше распространяется сочувствие к Антанте и надежда, что англо-французы освободят народ из немецкой неволи. Пропаганду и агитацию в пользу Антанты проводят не только черносотенцы и кадеты, но и русские социалистические партии и всякие продажные проходимцы, которые получают на это от Антанты большие деньги. К большому сожалению, эта ненависть к немцам охватывает все шире и шире и так называемую свидомую украинскую интеллигенцию разных партий; а потому многие украинские элементы теперь начали решительно склоняться к австрийской ориентации, которую на австрийские деньги распространяет буковинский посол Василько через Железняка и других своих осознанно и неосознанно действующих агентов. Говорят, что по причине этой ориентации арестовано в Киеве много людей, и среди них — таких выдающихся, как Петлюра, бывший военный министр, и Н.Порш, который тоже некоторое время был военным министром; за бескорыстие Порша мало кто поручится, а Петлюра, если он действительно теперь придерживается австрийской ориентации, то безусловно он в этом не имеет никакого личного интереса, а дошел до такой ориентации, как и Н. Шаповал и другие патриоты, только из-за бестолковой политики нынешнего главного немецкого командования, которое отвратило от себя почти всех украинцев. А тем временем у украинцев должна быть только одна, незыблемая ориентация — германская, так как только одна Германия сможет помочь стать на независимые ноги, если она благополучно закончит войну, и украинцы, которые хотят видеть свой край независимой державой, должны всеми силами помогать Германии победить своих противников; но никакой армии у нас нет, никакой амуниции мы не имеем, а есть у нас хлеб и другие жизненно-важные продукты, и мы, в своих интересах, должны заботиться, чтобы ими поддержать Германию. Мы же по своей бестолковости и близорукости, — одни осознанно, а другие неосознанно, — все делаем для того, чтобы затруднить немцам получение этих продуктов с Украины и всеми способами заботимся о том, чтобы подорвать у немцев доверие к украинцам, к их искренности и способности создать свою державу.

3 августа

Если же газетные сведения недостоверные, если убил Эйхгорна не великоросс, как он себя называет, а украинец, то тогда для нас на какое-то время наступит тяжелая година. Я вполне допускаю, что Эйхгорна мог убить и украинский эсер, однопартиец Голубовича, возмущенный бессмысленным, бестактным поведением немцев с украинцами вообще и на процессе Доброго особенно. Эсеры, со дня переворота, крайне неодобрительно отнеслись к немецкому командованию и если сами не принимают участия в крестьянском восстании против гетманцев и немцев, то во всяком случае всей душой сочувствуют ему. Почти все они, как говорят, вслед за своим отцом Железняком, решительно перешли на австрийскую ориентацию, а старый народник, артельный батько^{300}, по своей наивности даже как-то на моем «понедельнике» попробовал вести агитацию в пользу Василя Вышиваного, но осмеянный, замолчал, оправдываясь тем, что он не знает хорошо обстоятельств и ищет выхода из того положения, в которое нас поставили немцы. Немцы хорошо знают об австрийской ориентации среди украинцев и даже преувеличивают ее размеры, потому что почти всех украинцев подозревают в ней, но не себя винят за это, а украинцев, а между тем, если бы немцы взяли теперь четкий украинско-национальный курс, то они привлекли бы к себе всю свидомую украинскую интеллигенцию, всех партийных оттенков. Народ украинский, для которого социальный момент значит гораздо больше, чем национальный, долго еще будет возлагать надежды то на большевиков, то на англо-французов, которые выгонят немцев и передадут народу панскую землю; к сожалению, этого мнения придерживается и кое-кто из свидомых украинских интеллигентов. Они не понимают, не хотят понять, что и большевики, и Антанта никогда не смогут допустить и мысли, чтобы Украина стала независимой державой, большевики как великороссы не могут и представить себе, что Россия вновь станет Московией, и великорусский народ не будет иметь возможности эксплуатировать инородцев, в том числе и украинцев; великороссы, даже самые прогрессивные, не смогут примириться с тем, что украинцы будут жить независимой жизнью. Я помню, когда в 1912 году приехал в Киев В.П.Обнинский^{301}, горячий пропагандист идеи федеративного устройства России, и мы, Совет Товарищества украинских прогрессистов, собрались в квартире В.М.Леонтовича на совещание с ним, то Обнинский был очень недоволен, когда мы отбросили в программе пункт, обязывавший нас оборонять Россию в тогдашних ее границах и возмутился мною до крайней степени, когда я сказал, что у нас есть давнее пророчество, к которому я полностью благоволю, что «Россия будет существовать только от Алексея до Алексея». До Алексея Михайловича было Московское царство, а когда присоединилась к нему Украина, то тогда началась Россия, которая и закончится тогда, когда вступит на престол Алексей Николаевич, тогда снова будет Украина и Московия». Обнинский горячо упрекал нас за то, что мы распространяем такие возмутительно-вредные легенды, которые сами и понавыдумывали. Я очень жалею, что Обнинский не дожил до наших дней, когда уже сбылось, не знаю только надолго ли, то предсказание, которое, действительно, мы сами придумали. Характерно и то, что мы, туповцы, в то время рьяные убежденные федералисты, охотно распространяли эту легенду и, смеясь, говорили, что мы ничего не будем иметь против того, чтобы Московия была или независимой, или автономной и ничего не будем предпринимать, чтобы отобрать у нее право на родную школу и проч. Теперь, как подумаешь, как поразмыслишь о каждом из нас, то видишь, что мы все в действительности были самостийниками, но вслух не говорили этого, не веря в возможность близкого осуществления независимой Украины; так же, как и почти каждый украинский интеллигент считает социалистический строй самым справедливым, но не верит в возможность его осуществления в наши дни. Самостийная Украина и социалистический строй для нас, реальных политиков, были недостижимым идеалом, путеводною звездой, которая показывает, какой дорогой нужно идти к желаемой цели, но к которой нашему поколению не дойти; и сознание каждого из нас в юности начиналась с независимости Украины и с социалистического строя. Помню, что я с товарищами, будучи еще молодыми парнями, начитавшись «Тараса Бульбы», грезили о самостийной Украине, с чубатым казачеством, с каким-то почти коммунистическим социальным устройством. Но я слишком ушел в сторону от темы и ударился в мальчишеские мечты, которые теперь уже отчасти на пороге своего осуществления, по крайней мере, что касается независимости державы. Итак, великороссы не могут и мысли допустить, чтобы Украина была независимой, так же и англо-французы. Англичанам и французам, да и всем противникам Германии обязательно надо, чтобы существовала большая, сильная Россия, которая была бы всегда кулаком против Германии с востока. Россия, разделенная на свои составные части, уже не будет цельной и не будет представлять из себя никакой сдерживающей силы против Германии, потому что Германия то и дело сможет входить в союз то с Украиной, то с Польшей, то с Московией и обессиливать коалицию, которую Англия, по своему обыкновению, организовывала бы против Германии. Вот, из-за чего Англия в отношении Украины взяла теперь себе как девиз Валуевское^{302} выражение: «Никакой Украины не было, нет и не будет» и ведет себя так, как будто никакого независимого украинского государства нет, а Украина так же, как Ирландия, незаконно, насильственным образом, пытается стать независимой. Так же относится к Украине и Америка, и Франция, а за ними — и Италия. Естественно, что если Антанта возьмет в войне верх над Германией, то мирная конференция первым делом объединит Россию, дав Украине какую-то автономию, а российское правительство, как и турецкое в 1878 году, игнорирует всякие постановления мирного конгресса и заведет снова еще более жестокий гнет, чтобы убить всякие признаки отдельности украинского народа от великорусского. Вывод для нас из этого может быть только один: твердо держаться только германской ориентации и всячески следить, чтобы немцы беспрепятственно могли забирать себе с Украины хлеба, сколько им нужно, чтобы мы только не умерли с голоду. Если Германия одержит верх над Антантой, то Украинская держава за несколько лет отдельного существования от Московии, под протекторатом Германии, привыкнет к независимой государственной жизни и впоследствии станет самостийным государством. Немецкий капитал и наука оплодотворят Украину, и она будет производить неизмеримо больше хлеба, скота, сахара, железа, угля, чем теперь, и быстро станет в ряд европейских государств.

Если обстоятельства сложатся так, что Германия оккупирует Украину или посадит своего короля, то и такое положение Украины будет безмерно лучше объединения с Россией, потому что Германия, хотя бы и захотела, не сможет посягнуть на нашу душу, то есть, на наш язык, на нашу национальность. Во втором поколении германские капиталисты, инженеры и разные квалифицированные рабочие, которые поселятся на Украине, перенимут украинский язык и сделаются украинцами, как они сделались когда русскими, и даже русскими патриотами; как англичане делались в Ирландии борцами за ирландскую автономию и т.д. Опасения, что германцы онемечат нас, как онемечили когда-то пруссов, а недавно — поляков в Познани и Силезии, не имеют оснований, поскольку пруссы были полудикарями, не имели даже своей азбуки, а поляки в Познани и Силезии не только не онемечились, а наоборот — настолько повысились культурно, что по мнению варшавских поляков представляют собой надежный элемент для формирования польского государства, так как Познань и Силезия теперь лучший рынок для польской литературной продукции, и национальный момент у них гораздо интенсивнее, чем у крестьян русской Польши, которые громко говорят: «Мы не хотим в школах учить польскую историю, а хотим учить свою — русскую, потому что русский царь дал нам землю, отобрав от польских панов, русское начальство всегда отстаивало нас и защищало от эксплуатации польскими панами». Тем более немцы не смогут онемечить нас, потому что как-никак, а у нас уже есть своя литература, пресса, а через какое-то время будет и своя школа, и территория наша не граничит с Германией, и нельзя ожидать массового переселения немцев в нашу страну, и наоборот: у немцев есть теперь тенденция переселять своих старых колонистов с Украины в Познань и в Силезию, чтобы таким образом за счет польского населения расширить свою чисто немецкую территорию. Кажется, в этих записках я приводил еще один аргумент за то, что лучше быть даже рабом немецким, чем товарищем русским. Мордва, чуваш, черемис и другие финско-литовские племена, хотя и имели равные права с русскими крестьянами, а под российским режимом до сих пор полудикари, не имеющие своей грамоты и не знающие христианства, а их родственники — эсты и латыши, которых освободили в 1812 году без земли и поставили в положение рабов, под влиянием баронской культуры сделались самыми культурными нациями в России; они переняли от немцев лютеранство и немецкий алфавит, выучили немецкий язык, но не потеряли свой, а наоборот развили свою прессу, литературу, а главное — то, что научились ненавидеть своих угнетателей, а потому национальный момент в борьбе с немцами у них преобладает над социальным, и они борются с ними не столько за землю, сколько за национальную свободу, потому что они все осознают свою национальность. Если обстоятельства сложатся так, что украинцы попадут в положение немецких рабов, то они в борьбе с немцами примут у них и орудие борьбы т.е. культуру, как переняли ее эсты, латыши в России и чехи в Австрии, тогда украинцы научатся ненавидеть своих угнетателей и впоследствии освободятся от них. А если украинцы снова попадут в положение «братьев» к великороссам, то народ украинский надолго останется темным, не осознающим своей национальности, с приметами парии, то есть пьяницы, вора и матерщинника, которому далеко и в социальном, и в национальном отношении до немецкого раба -эстонца, латыша, не говоря уже о чехе.

9 августа^[68]

Сегодня газеты принесли печальную весть: в Полтаве, на улице, какие-то бандиты убили И.М.Стешенко. Он приехал ночью в Полтаву с 15-ти летним сыном Ярославом, чтобы ехать на свой хутор, близ Диканьки, и, не найдя извозчика, пошел с сыном пешком в город, и вдруг выскочили из Павленковской улицы какие-то грабители и выстрелами из револьвера прострелили И. Матвеевичу голову, а Ярко от неожиданности и испуга упал и тем спасся. И так не стало Ивана-Воина, как мы его называли на протяжении почти 20 лет за его воинственный нрав, который он проявлял в обществе. Когда я, переехав в 1889 году в Киев, избран был членом Совета всеукраинской организации^{303}, то И.М. тоже был членом того же совета от какой-то мифической группы социал-демократов, которая тоже, по словам Стешенко, входила тогда в эту организацию. Тогда же членами Рады были В.П.Науменко^{304}, В.Л.Беренштам^{305}, Б.Д.Гринченко, с которым особенно воевал И.М., но война та велась не на принципиальной почве, а всегда на почве оскорбленного самолюбия. И.М., одаренный выдающимся ораторским талантом, любил произносить речи и в тесном кругу Совета организации, но всякий раз в тех речах, кроме красивых слов и ораторских жестов, не было никакого смысла, и Гринченко, зачастую для смеха, стенографически записывал речь И. М-ча и наглядно показывал, что в ней, кроме набора громких фраз, нет ничего. Но больше всего И.М. обнулял, или, лучше сказать, высмеивал Н.Витальевича Лисенко^{306}, который был почетным членом организации и неизменным членом Совета. Н. Витальевич, как музыкант-художник, часто во время обсуждения каких-либо вопросов, витал где-то в своих музыкальных композициях и когда доходило до голосования, то нерешительно смотрел на всех и часто голосовал невпопад, то есть наперекор своим убеждениям; в таких случаях Иван-Воин начинал высмеивать старика и всякий раз в такой грубой форме, что даже деликатный, воспитанный Николай Витальевич однажды не удержался и назвал поведение Стешенко «хамским». Вообще И.М. не знал меры в насмешках и высмеивании своих товарищей по организации, а потому попадал иногда в очень неловкое положение. Например, один раз у В.П.Науменко на собрании «Старой Громады» членом которой был и И.М., когда по поводу какого-то вопросаначал высказывать свое мнение инженер И.А.Новицкий^{307}, то Стешенко, по своему обыкновению, бросил какое-то оскорбительное замечание; это так возмутило Новицкого, в то время страдающего болезнью печени, что он, потеряв всякую выдержку и чрезмерно вспылив, подскочил к Стешенко с возгласом: «Если ты, мерзавец, осмелишься еще раз так меня оскорбить, то я разобью всю твою дрянную морду…», а это не было пустой угрозой, потому что Измаил Орестович, хотя был тогда уже человеком старым, но чрезвычайно сильным, с железной мускулатурой. Когда я в тот момент оглянулся вокруг, то увидел, что почти все старые «громадяне» опустили от неловкости головы к столу, но на всех физиономиях было написано выражение удовольствия, или злорадства, потому что Иван-воин всех достал до живых печенок, а Науменко, как хозяин дома, а потому и председатель собрания, вместо того, чтобы остановить своего давнего товарища Новицкого, на которого он имел большое влияние, еще как бы подбадривал его взглядом, не сделав никакого движения, чтобы прекратить эту тяжелую сцену. Наконец, Новицкий, обессиленный от гнева, весь мокрый, бессильно упал на стул, а И.М., белый как стена, поднялся и молча вышел из дома, а через некоторое время и мы все поодиночке тоже молча стали расходиться, горячо пожимая руку Новицкого, который еще остался у Науменко вместе со старыми своими товарищами. Потом я узнал, что Новицкий на следующий день утром поехал к Стешенко и просил у него прощения за свое бестактное, вызванное болезнью поведение, а Стешенко, вообще незлобивый и благодушный человек, простил ему тот болезненный поступок. С тех пор Иван-воин, по крайней мере на общественных собраниях, изменил свою воинственную натуру и вел себя со всеми так вежливо и ласково, что впоследствии постепенно отпал от него эпитет — «Воин» и его звали уже просто И.М.Стешенко, но с того времени он начал уклоняться от украинских групп и стал принимать близкое участие в русских либеральных культурно-просветительских кругах как лектор по русской литературе, а потом, получив должность директора Коммерческой школы, совсем исчез с общественного горизонта.

Когда наступила революция, и туповская Рада, помимо частных квартир, начала собираться в клубе «Родина», то И. Матвеевич стал требовать, чтобы и его приняли в Раду, снова как представителя какой-то опять-таки мифической социал-демократической группы, а когда Д.В.Антонович и А.Ф.Степаненко тоже стали добиваться, чтобы и их приняли в Раду, как делегатов, что-то от пятнадцати рабочих социал-демократических групп, которых они и назвать не могли, то И.М. присоединился к ним, и под их давлением Рада приняла их, назвавшись Центральной Радой, то есть, такой, в которой, объединились все тогдашние украинские общественные течения, то есть туповские и социал-демократические пролетарские группы, потому что эсеровских организаций тогда еще не было, по крайней мере, в Киеве. С этого времени И.М. стал выступать почти на всех киевских митингах и своим выдающимся ораторским талантом захватывал общество и приобрел славу одного из самых выдающихся общественных деятелей того времени, и когда организовался генеральный секретариат, то ему предложена была должность секретаря, а затем и министра народного образования. Но здесь опять Иван Матвеевич проявил себя только как выдающийся оратор, но никакой организатор, а к тому же безвольный и нерешительный человек, а потому всю деятельность его как министра общественность характеризовала по меткому выражению М.С.Грушевского как «энергичный бег на месте»^[69], кроме того, Стешенко возмутил против себя общественность тем, что в своем министерстве пристроил на службу и свою дочь, и жену Оксану Михайловну^{308} и двух ее сестер — Людмилу и Марию, и брата Юрия Михайловича Старицких^{309}, и других родственников — мужа и жену Вилинских^{310}, и еще каких-то родственников семьи Старицких, о чем не только громко роптало общество, а и в газетах высмеивало и требовало его отставки. Наконец, при первой смене кабинета Стешенко отстранили от министерской должности, дав ему какую-то незначительную должность в департаменте, а потом и вовсе забыли о нем, и только неожиданная смерть снова напомнила обществу об этом незаурядном ораторе и щиром украинском общественном деятеле, и общество устроило ему пышные похороны. Пресса украинская, воспользовавшись тем, что бандиты не ограбили Стешенко и скрылись, ничего у него не взяв, высказала мнение, что Стешенко убили не бандиты, а истинно русские и таким образом, связала убийство Стешенко с убийством Эйхгорна и придала ему политический характер, а потому похороны получились более пышные, чем можно было того ожидать.

7 августа

Из газет видно, что делегация от «Союза национальной державности»^{311}, в который входят эсеры, эсефы, трудовики, демократы-хлеборобы, крестьянский союз, железнодорожники и другие профессиональные союзы, ходила к германскому генеральному консулу Тилю^{312}, который замещает Мумма, и выразила соболезнования германскому народу по поводу убийства Эйхгорна, отметив, что он был убит великороссами — врагами украинской державности, с которыми украинский народ не имеет ничего общего. На это Тилле ответил, что, к сожалению, следствие по убийству Эйхгорна показало ниточку, которая связывает московских эсеров с Одессой, в которой организовалась террористическая группа против немецкого командования на Украине. Делегация ответила, что все украинские партии стоят на почве самостийности украинской державы, на чем стоял и покойный Эйхгорн, а все русские партии, начиная от самых правых и до самых левых, относятся враждебно к Украинской державе, но, к сожалению, нынешняя власть на Украине попала как раз в руки россиян, враждебных украинской государственности, а это дает широкий простор централистическим тенденциям на Украине. В такой атмосфере и создается психологически благодатная почва для таких фактов, как покушение на Эйхгорна. На прощание Тилле выразил надежду, что деятельность «Национального союза» не будет безрезультатной, если в нем участвуют такие крупные организации, как Крестьянский союз, и при полном доверии и согласии, отношения между украинским и немецким народом могут наладиться. Немецкое посольство доведет до ведома немецкого правительства и народа заявление «Национального союза». К сожалению, Тилле известен давно как не сторонник украинской державы, поэтому он в желаемом для себя свете и осветит заявление «Украинского национального союза», и в результате политика немецкая на Украине останется такой же русофильской, какой была до сих пор, в ущерб и немцам, и украинцам. Если бы немцы проводили четкую украинскую политику, то они имели бы на своей стороне все украинское общество, а это привело бы к установлению хорошего отношения народа к немцам. Я уже говорил, что народ наш не относится к немцам так враждебно, как к гетманцам, а если бы гетманское правительство было щирым украинским и демократическим, то народ и к нему не относился бы так враждебно, как сейчас, и тогда скорее в Украине установился бы строй, одинаково необходимый как украинской, так и немецкой державам.

Но немецкое командование по непонятным мне причинам почему-то не становится решительно на сторону национальной украинской государственности, не зовет в правительство настоящих украинцев, а посадило и поддерживает в правительстве явных объединителей единой-неделимой России. Неужели в планы германского правительства входит восстановление великой России? Казалось бы, что идея Бисмарка, которую теперь популяризирует Рорбах, о построении независимой украинской державы должна быть полезнее для Германии, чем возрождение целостной России. Кажется, это так ясно, что не требует никаких доказательств. Остается только предположить, что немцы действительно убедились в неспособности украинцев к государственному строительству и решили строить Украину не по национальному, а по территориальному принципу, как об этом высказался главный творец немецкой политики на Украине, Гренер, в разговоре с Скорописем, о чем я уже упоминал в этих своих записях, и посадили в украинское правительство не украинцев, а людей с практическим государственным опытом, которым в лучшем случае безразлична украинская государственность, а которые заботятся только о своих личных материальных и честолюбивых интересах.

Гренер, да и Мумм, постоянно уверяли, что они не позволят этому правительству вести объединяющую с Россией политику, а национальная им безразлична, они убедились, что украинская интеллигенция вся социалистическая и враждебно настроена к немцам, а потому и не может быть терпимой в правительстве. Судебный процесс по делу о похищении Доброго действительно показал, что эсеровский кабинет с Голубовичем во главе относился враждебно к немцам и даже намеревался организовать восстание против них. Я не придавал значения словам Петруся, когда он возмущался бестолковостью Голубовича, который после первого приказа Эйхгорна угрожал поднять против немцев восстание, и на что Петрусь, считая эти слова обычной болтовней Голубовича, смеясь ответил, что лучше ему совсем отречься от премьерства и сесть на белом камне и выть-завывать, а он, Петрусь, поедет себе в деревню хозяйничать. А если он не хочет отречься от премьерства, то пусть составит новый работоспособный кабинет, который наладит отношения с немцами и упорядочит внутреннее устройство и рекомендовал ему лиц для такого кабинета, что я и записал 21.IV.1918, но из этого ничего не вышло, потому что Голубович и эсеровская фракция, которая руководила тогда Центральной Радой, не согласились на кабинет, составленный из «буржуев», которые к тому же выдвигали неприемлемые для эсеров условия.

Итак, немцы имеют основания относиться с недоверием к украинскому народу и его интеллигенции, ибо она состоит почти исключительно из социалистов, которые враждебно относятся к немцам за разгон Центральной Рады и за установление реакции на Украине, а буржуазные элементы, которые собрались в демократическо-хлеборобской партии, показались немцам слишком слабыми, чтобы на них можно было опереться, когда они решились сбросить социалистическое правительство, а потому они и передали власть Союзу земельных собственников^{313}, который ничего общего с украинцами не имел, а перекрасился только снаружи в украинский цвет, чтобы получить власть от немцев, которые тогда твердо стояли на украинской государственности. К сожалению, оказалось, что немцы совсем не такие дальновидные политики, как о них думалось; они ошиблись как в собственниках-землевладельцах наших, так и в социалистах, потому что у наших землевладельцев нет никакой охоты строить независимую Украину, а они лишь заботятся о своих классовых интересах, а социалисты наши не такие правоверные, как казались, потому готовы уступить много в чем по социальной линии, чтобы построить свою державу. И если бы немцы выбрали среднюю линию, то есть строили независимую Украину, опираясь на принцип демократически-национальный, то они привлекли бы симпатии широких народных масс и нашли бы нужные державные силы как среди социалистов, так и среди демократически настроенных землевладельцев; и, кажется, не много для этого и надо — надо только вести четкую национальную политику и провести в жизнь демократическую аграрную реформу, и это основные устои, а все остальное — то уже подробности, по которым должны были бы согласиться все. Соглашались же, и даже агитировали, крупные собственники-землевладельцы за социал-демократический земельный закон, чтобы не дать возможности провести эсеровскую социализацию земли. Я помню, какое веселое настроение охватило В.М.Леонтовича, когда он узнал, что по эсдековскому законопроекту остается землевладельцам усадьба и 50 десятин земли. А когда я выразил удивление по поводу его радости, то он серьезно ответил:

— Но если Центральная Рада примет этот законопроект, то я еще буду в выигрыше. Вы сами рассудите: я имею 800 десятин, за которые мне до войны давали по 1000 за десятину; если бы я их тогда продал, то имел бы 800 тыс. рублей, которые лежа в банке, теперь стоили бы не более 80 000 руб. А 50 десятин с моей усадьбой стоят и теперь гораздо больше, а потом, когда все успокоится, будут стоить огромные деньги. Земля моя совсем рядом с сахарным заводом, и я мог бы организовать прекрасное хозяйство, в котором культивировались бы исключительно свекловичные семена, которые я сбывал бы на завод, в котором к тому же я имею акции и состою членом правления, и свекловичные семена можно всегда и за границу сбывать с большой выгодой, если бы с нашим заводом-то произошло. Итак, имея такую усадьбу и 50 десятин при ней, я мог бы прекрасно жить. И еще к тому же у меня есть дом в Киеве, который, надеюсь, наше хоть и бестолковое социалистическое правительство, не социализирует, как это, говорят, намерено сделать большевистское правительство в Московии.

Очевидно, так утешали себя многие землевладельцы, а если бы им оставлено было десятин по 150, а за остальное заплачено бумагами, проценты по которым выплачивали бы не сами крестьяне, к которым перешла бы помещичья земля, а все государство с прогрессивно-подоходного налога, то на этом компромиссе должны были бы помириться и крестьяне, и помещики, тогда не было бы той смуты, которую мы теперь видим везде на селе. Теперь землевладельцы, опираясь на свои вооруженные отряды и на гетманские и немецкие военные силы, со злорадством издеваются над крестьянами, вымещая на них и свои материальные убытки и тот страх, который они пережили во время аграрной революции; отбирают у крестьян свою землю, засеянную крестьянами, накладывают контрибуцию за ограбленное имущество, или отбирают бесплатно у тех, кто купил у земельных комитетов. Членов этих комитетов, которые, как-никак, а были тогда законными правительственными институциями, созданными на основе закона Ц. Рады, которая была тогда законодательной институцией, карают, бьют и всячески истязают. Не удивительно, что крестьяне затаили в себе злобу против панов и кое-где оказывают вооруженное сопротивление, а везде надеются то на большевиков, то на англо-французов, которые прогонят немцев, а тогда крестьяне вырежут всех панов до последнего.

8 августа

Из газетных новостей видно, что дела советской власти в Московии совсем плохи. Вся Сибирь уже отпала; чехословаки с дутовцами заняли уже всю Волгу и прервали железные дороги в Москву и таким образом отрезали от нее этот хлеборобный район, на Кубани и на Дону казаки с помощью добровольцев, русских офицеров, выбивают последние большевистские отряды; Мурманский и Архангельский края уже захвачены англичанами, среди которых есть сербские части, организованные еще самодержавным и правительством Керенского из австрийских пленных. А советских войск едва хватает, чтобы удерживать власть большевиков, как теперь называют Московию, потому что в газетах ежедневно читаешь, что тот или иной город или губерния отпали от Советской власти, а ко всему — в самом центре, то есть в Москве, еще не усмирено восстание левых эсеров, которые не без помощи Антанты убили немецкого посла Мирбаха^{314} и пытаются втянуть и немцев в войну с большевиками. Такое теперь беспомощное состояние большевистского правительства. А между тем, существование Украинской державы, можно сказать, тесно связано с существованием Советской власти в Московии; благодаря большевистскому перевороту возникла самостийная Украина; возможно, что со смертью в Московии советского правительства погибнет и Украинская держава. Если бы правительство Керенского одолело в октябре большевиков, то он не допустил бы создания Украинской державы; известно, что он уже решил отдать под суд Генеральный секретариат во главе с Винниченко за то, что Ц. Рада постановила созвать Украинское Учредительное собрание и уже приготовил камеры, куда должны были посадить членов Генерального секретариата, когда они, вызванные для переговоров, приедут в Петербург, но они случайно приехали именно тогда, когда началось большевистское восстание, и правительство Керенского уже не имело сил арестовать их.

Украинцы, воспользовавшись ослаблением центральной власти, реорганизовали Секретариат в министерство и распространили свою компетенцию на всю этнографическую Украину, т.е. на девять губерний, а затем объявили Украину Республикой, а потом — и независимой державой. А если бы правительство Керенского одержало верх над большевиками, то оно до крайней возможности ограничило бы права секретариата, или совсем уничтожило бы его, распустив и Ц. Раду. Не помню, записал ли я в этих записках такой характерный факт. Дела самодержавной контрразведки, очевидно, перешли и к правительству Керенского, потому что украинский генеральный секретарь почты Зарубин сказал Ефремову, что есть распоряжение центрального правительства следить за моей корреспонденцией, а после неудачного восстания Корнилова какой-то контрразведчик сказал Льву:

— Счастье ваше, что Корнилову не повезло захватить власть, потому что тогда вашего отца, Антоновича и Грушевского наверняка повесили бы, потому что контрразведка уверена, что если бы не стало тех трех лиц, то и украинского движения не было бы. Такая была у охранки осведомленность об украинском движении!

А как теперь стало известно, Корнилов вовсе не был черносотенцем, а был рьяным русским республиканцем и единомышленником Керенского и только тем отличался от него, что требовал твердой власти как на фронте, так и в тылу, и что Керенский предал Корнилова, испугавшись в последнюю минуту. Если бы Керенский одолел Ленина и твердо встал на ноги, то нет сомнения в том, что он пытался бы укрепить централизованную республику по типу французской и тогда даже об автономии Украины не было бы речи, потому что Керенский разгромил бы украинское правительство, пользуясь тем, что украинская армия было рассредоточена по всей России и Сибири, и на фронте не было больших цельных частей, а в Киеве специально держали русскую армию из донцов и кирасир. Итак, повторяю, что с появлением у власти большевиков, хотя и наперекор этим самым большевикам, появилась на свет Украина. Если же теперь в Московии, под напором Антанты и внутренних контрреволюционеров, упадет большевистская власть, то Антанта вместе с Московией, под кадетским или черносотенным правлением, двинутся выгонять немцев с Украины и объединять Россию. Не может быть и речи о том, что у русского правительства, какое бы оно ни было, не найдется армии и без союзнической для завоевания Украины. Все россияне, без разницы положения, возраста и пола, пылают гневом против украинцев, и на призыв своего правительства соберется столько добровольцев, которые черной тучей покроют Украину; вокруг каждого организованного ядра из чехословаков и англосаксов соберутся тучи голодных кацапов с винтовками и мешками за плечами, чтобы грабить и разрушать все, что встретится на пути. К кацапам будут везде по селам присоединяться наши беднейшие крестьяне, которые ждут не дождутся от кого-нибудь помощи, чтобы изгнать немцев и вырезать свою буржуазию, считая ее своим злейшим врагом, а кацапа считая своим братом, с которым они вместе сидели в одних окопах и которых «одна вошь ела».

В городах городское население, так называемые меньшинства, с духовенством и с колокольным звоном будут встречать русских и Антанту, как освободителей от украинского ига. В селах будут вырезать панов, более зажиточных крестьян-буржуев и сельскую украинскую интеллигенцию, а в городах будут расстреливать всех, кого заподозрят в украинстве. Все, кто пострадал материально от войны, от революции, от украинизации, будут во всем обвинять украинцев, им поставят в вину прежде всего разгром немцами российской армии на фронте, потому что украинцы первыми стали раскалывать армию, заведя украинизацию, им поставят в вину распад России, потому что пусть бы от нее отпала Финляндия, Польша, Литва, Прибалтика, Кавказ, но все-таки Россия существовала бы, а когда от нее отпала Украины, то России не стало. Украинцам одни поставят в вину то, что Ц. Рада заводила на Украине большевистский строй, отняла у помещиков и мелких землевладельцев землю, а другие поставят в вину то, что она призвала немцев, выгнала большевиков, отобрала у крестьян землю и вообще завела на Украине реакцию. Украинцам поставят в вину и чрезвычайную дороговизну жизни и отсутствие продуктов и орудий производства. Одним словом, украинцев, смешав все партии и политические направления, начиная с социалистов и заканчивая гетманцами, в один ряд, всех украинцев скопом будет обвинять каждый в том, от чего он натерпелся, настрадался, намучился, и все будут вымещать свои обиды на украинцах.

Если русским с помощью Антанты удастся выгнать с Украины немцев, то нет на свете тех скорпионов, которых они не употребляли бы, чтобы уничтожить само имя украинцев; меры самодержавного правительства по уничтожению украинского движения покажутся нам детскими игрушками по сравнению с тем, что будет творить с украинцами русское правительство. Нападение на Украину большевиков, которые расстреливали только офицеров, страшно было только буржуазии, как украинской, так и не украинской на Украине, а нападение послебольшевистское будет страшно всем слоям населения украинского, так как все они потеряют то, что им дороже всего: интеллигенция потеряет возможность возродить не только Украину, но и свой язык, а народ, не получив ни земли, ни родной школы, попадет в еще худшее рабство, чем при самодержавном правительстве. Одна надежда на мирный конгресс, на котором, возможно, сторонние державы настоят на том, чтобы в России принята была какая-нибудь конституция, или, может, дана и автономия отдельным странам, но и на это мало надежды, потому что, как я уже говорил, правительство может и не послушать мирной конференции, будучи уверенным в том, что никто не заставит выполнять постановления, которые касаются внутреннего устройства государства и которые не затрагивают интересов других держав.

Повторяю, одна у нас надежда — немцы. Если их не разгромят на западном фронте, то они примут все меры, чтобы не допустить победы Антанты и над большевиками. В газетах уже есть сведения, что между советской властью и немецким правительством ведутся какие-то переговоры, даже Ленин собирается ехать в Берлин на совещание с немецким правительством. А если в Московии удержится большевистское правительство до самого всеобщего мира, тогда с уверенностью можно сказать, что мирная конференция признает и санкционирует существование Украинской державы.

Итак, повторяю: большевистское правительство, вопреки своим желаниям, помогло родиться самостийной Украине, так, может, и, вопреки своему желанию, оно не даст ей и умереть.

11 августа

Когда барона Штейнгеля назначили послом в Берлин, я говорил Дорошенко и записал в записках, что считаю его совсем не подходящим, даже вредным для Украины на должности посла, потому что он — правоверный кадет и сторонник единой неделимой России; мое мнение полностью разделял и А.Г.Вязлов, давний близкий друг Штейнгеля, он даже сказал барону, что тот морального права не имеет брать на себя этот пост, потому что не знаком досконально со всеми течениями в украинском обществе. Но Штейнгель позарился на такой высокий пост, а Дорошенко ответил, что барон — такой честный человек, что нельзя допустить, чтобы он делал что-то во вред Украинской державе. Но, получается, что я был прав. Прежде всего Штейнгель начал с того, что свое посольство набрал только из русских и не взял ни одного украинца. А когда убили Эйхгорна, и к нему пришли репортеры от нескольких немецких газет, чтобы ближе осведомиться об этом покушении, то Штейнгель, не зная еще подробностей об этом, позволил себе высказаться, что, наверное, Эйхгорн убит по постановлению украинских демократических партий, которые страшно враждебно настроены против немцев, результатом чего в нескольких газетах немецких появились статьи, в которых высказывалось возмущение против украинцев за убийство Эйхгорна, а польская пресса, которая аж пышет злостью против украинцев, начала агитацию против Украинской державы, выражаясь в том смысле, что украинцы в целом анархисты, неспособные к государственной жизни, и что надо оккупировать Правобережную Украину и присоединить к Австрии, а Левобережную отдать Московии, то есть повторить Андрусовское соглашение (1667), так как только таким образом можно усмирить этот анархистский народ. Одним словом, поляки не оставляют своей мысли завладеть Правобережной Украиной с Одессой, чтобы иметь выход к Черному морю.

Итак, наш посол, вместо того, чтобы защищать интересы и репутацию своего народа в Европе, своими неосторожными словами еще и вредит украинскому народу, о чем я и говорил Дорошенко, высказываясь против кандидатуры Штейнгеля. Не знаю; может ли правительство оставить без внимания такое поведение своего посла, тем более что гетман в грамоте по поводу покушения на Эйхгорна четко высказался, что убийство это совершено великороссом во вред украинскому народу.

12 августа

Газеты переполнены выдержками из немецких и особенно польских газет, в которых обвиняют украинцев в убийстве Эйхгорна и советуют немецкому и австрийском правительству не поддерживать независимую Украинскую державу, а поделить ее между Австрией, Польшей и Московией. Очевидно, агитацию о разделе Украины и в немецкой прессе ведут поляки, потому что эта мысль у них зародилась давно. В начале революции, еще в мае месяце 1917 года выпасом скота в Перешорах заведовал молоденький поляк, беженец из Остроленки^[70], по профессии колбасник, большой польский патриот, который принадлежал к партии народовых демократов. Когда у нас заходила речь о будущем Польши и Украины, то он доказывал, что собственно украинского народа нет, и никакой Украины не было и не будет, одним словом, как народовцы говорят: «Нет Руси, ест Польска и Москва!» Украина — это польское «дзике поле», которое поляки колонизировали, культивировали, но после восстания Хмельницкого часть того «дзикого поля», то есть Левобережная Украина, отошла к Москве, а после третьего раздела Польши и Правобережная Украина отошла к России, которую правительство российское оправославило и обрусило, но после этой войны Польша должна объединиться в своих прежних границах. Антанта и правительство Керенского громко заявили, что Польша будет восстановлена, что от Германии и Австрии будут отобраны польские провинции и объединены в единое Польское государство. А теперь Германия обещает Польше, вместо Познани с морским портом в Гданьске (Данциг), дать Польше часть Украины с Одессой, а Австрия вместо Краковщины — даст Холмщину.

Но поляки думают, что в конце концов верх возьмет Антанта и отдаст Польше и Гданьск, Одессу, и Польша возродится в своих исторических границах — од можа до можа.

А после большевистского восстания и после объявления Ц. Радой, что помещичья земля переходит крестьянам, один рабочий, беженец-поляк, говорил мне в Киеве, что земля польских панов на Украине перейдет к польским жолнерам^[71], которые воюют в легионах, что так говорят в Киеве все поляки, ибо эта земля исконно польская и должна перейти в польские руки. Очевидно, польская интеллигенция, чтобы привлечь легионеров на сторону польского государства, не допустить их к большевизму, привлекала их тем, что земля в Украине перейдет польским жолнерам, если они ее отвоюют от Украины. И для меня нет сомнения, что если бы в Украину не пришли немцы, то поляки, имея организованную армию, до самого конца своего не зараженную большевизмом, захватили бы Правобережную Украину; немцам приходилось выбивать на Украине польские легионы пушками, потому что те не хотели сдаваться или уходить с Украины, а если бы не немцы, то украинское правительство не имело бы сил отбиваться с одной стороны, от Польши, а с другой — от московских большевиков и если бы не немцы, то кто знает — не была ли бы Украина ареной сражений между московскими большевиками и поляками за обладание Украиной и не поделили бы они ее между собой; приход немцев спас Украину от большевиков и сделал невозможным выступление поляков, но надолго ли это? Не есть ли это лишь отсрочка неизбежного конца? Еще весной прошлого года я в письмах и в разговорах с друзьями высказывал опасения, как бы поляки с русскими не поделили Украину, но друзья скептически отнеслись к этому, как к моему обычному скептицизму. Именно тогда украинцы начинали увлекаться блестящим положением Украины, которое перевесило всякие фантастические мечты самых оптимистичных мечтателей; а когда на новый год я предостерегал М.С.Грушевского, что придут большевики в Киев и сбросят его с 6-го этажа, и будет у нас преждевременно свой святой Михаил, а Украину большевики поделят с поляками, то Грушевский к моим опасениям отнесся, как к какому-то детскому лепету и только добродушно смеялся над ними. А я, возвратившись от него, тоже добродушно смеясь, говорил друзьям, что и для нас, и для Грушевского лучше было бы, если бы его сбросили с 6-го этажа, потому что у нас был бы, кроме Шевченко, еще один святой, а Грушевский умер бы незапятнанный, потому что мы все тогда были уверены, что дружба его с эсерами доведет до какого-нибудь скандала гораздо большего, чем тот, что случился с ним в Галиции.

Теперь мои опасения по поводу раздела Украины еще больше усилились. Если Антанта двинет свое и московское войско на Украину, то тогда появятся на правом берегу и польские легионы, потому что разоруженные легионеры остались на Украине и везде организуют общества сокольской гимнастики, а в Уладовке на Подолье, как видно из газет, уже стоит польский легион в 500 душ. Теперь немцы не разоружают их, как в начале своего прихода на Украину, потому что увидели, что на украинцев как на своих союзников они уже рассчитывать не могут, и им надо добиваться благосклонности и у поляков, на которых до сих пор они не обращали внимания, и с которыми не считались. Какая досада, что немцы своей недальновидной политикой испортили отношения с украинским народом в ущерб и себе, и Украине. Они теперь не могут допустить организации украинской армии, потому что резонно полагают, что она может присоединиться к Антанте, и в результате Украина не имеет никакой силы, ни для своей защиты, ни для помощи немцам, а потому немцы с ней и считаться не будут. Когда станет им трудно, то они могут и отдать ее либо целиком Московии, либо часть — Польше, а сами уберутся к себе в Германию.

Плохо напоследок сложились наши обстоятельства, а как все вначале благоприятствовало Украине, казалось, что сама судьба заботится о ней, потому что обстоятельства складывались так, что все нам с неба сваливалось, а не было результатом сознательности и организованности народа, одним словом, больше было везения, чем ума и труда. Теперь, если действительно сложатся обстоятельства так, что Украину поделят между поляками и русскими, то в первые годы горькой будет судьба украинского народа, придется ему пережить снова такую лихую годину, какую он пережил после ликвидации гайдаматчины, когда поляки рубили руку и ногу каждому мало-мальски заподозренному в гайдамацком движении, а с гайдамацких голов насыпали огромную могилу в Кодне^[72]…

Но пережитое за последний год не пройдет зря для украинского народа. После ликвидации Гетманщины, после того, как народ украинский забыл уже кто он, после того, как русские самоуверенно говорили: «Не было Украины, нет и не будет», а поляки злорадно говорили: «Нет Руси, есть только Польска и Москва», вдруг снова просуществовала несколько месяцев Украинская держава, со своим правительством, со своей армией, с родной школой». Это такое же чудо, как воскрешение Лазаря, который уже был мертвый, уже смердел, как говорит священное писание, и вдруг воскрес, встал на ноги и пошел…

Такое воскресение не может бесполезно пройти для народа, если перед революцией свидомых украинцев в Российской Украине мы насчитывали не более двух-трех тысяч, то теперь их надо считать сотнями тысяч, теперь уже ни поляки на правом берегу, ни россияне — на левом не смогут задушить украинское движение, и оно когда-нибудь наберется такой силы, что Украина снова оживет. Если этой войне суждено объединить разрозненный польский народ и возродить польское государство, то будущая война застанет украинский народ таким сознательным, что и он достигнет своего государства. До этого года я всегда говорил, что украинское движение будет постоянно тлеть, дымиться и никогда не разгорится ярким костром, потому что для этого у него не хватит сил, а для постоянного тления они будут находиться, потому что на 30 миллионов населения всегда найдутся три тысячи Дон-Кихотов, которые будут это движение поддерживать. После того, что пережила Украина за последние месяцы, можно с уверенностью сказать, что она уже не умрет, не погибнет: если сейчас ее разрывают, уничтожают ее государственность, то все-таки не убьют ее дух, который таки оживет и вытворит свою державу; теперь, после всего пережитого, уже ясно видно, что украинское движение будет гореть ярким пламенем, и никакие враждебные силы не смогут его погасить.

15 августа

«Чайка». Сегодня С.В.Васильченко прочитал нам свою новую пьесу из 5 действий «Кармелюк». Пьеса очень слабая, растянутая и скучная, что мы осторожненько и высказали автору. Винниченко советовал автору не печатать пока эту работу и сказал фразу, из-за которой я, собственно, и взялся сейчас за перо. Винниченко сказал Васильченко: я — писатель старше Вас и говорю Вам из собственного опыта: я теперь дал бы себе руку отрубить, чтобы не была напечатана половина моих работ. Это характерно. А как человек обижался, когда ему друзья говорили это на словах и в печати, он тогда жаловался, что украинцы специально травят его, а между тем как русская пресса его хвалит, но по правде говоря, то и порядочная русская критика сравнивала большинство романов его и пьес с сенсационно-бульварными романами Вербицкой и К^о.

23 августа

Вчера я приехал из «Чайки». Все, кто ни увидит меня, поражаются, что я так поправился, поздоровел, будто помолодел лет на десять. Я отвечаю всем, что я больше месяца прожил на «Чайке», у могилы Т.Г.Шевченко, на Днепре, на хорошем воздухе, с хорошим пляжем, в милом обществе. Никто здесь мне не обносил сад ветками, никто не делал потраву, никто не говорил мне, что я весь век кровь крестьянскую пил, как это делали и говорили бы, если бы я поехал в свое имение; вот так, живя на «Чайке» «без забот и труда», я очень быстро поправился после болезни, которая меня мучила почти без перерыва четыре года, то есть, со дня объявления войны до прихода в Киев немцев.

Приехав вчера в Киев, я застал всех своих друзей под впечатлением сенсационного интервью с Лизогубом берлинских репортеров, напечатанного в «Киевской Мысли» в переводе из немецких газет, которое я здесь и привожу^[73].

                                                                                                                                                                   Киев, 23 августа.

«Беседа председателя совета министров Ф.А. Лизогуба с сотрудником «Berliner Tageblatt» имеет, бесспорно, первенствующее значение. Никто и раньше не думал и теперь не думает, что складывающиеся ныне международные отношения, в том числе и отношения между Украиной и Россией, представляются окончательно определившимися. Все совершенно правильно полагают, что последнее и решающее слово принадлежать будет тому акту, которым ликвидирована будет мировая война и определены условия общего мира. С наибольшим вероятием все ожидают, что и Украина, и Россия будут играть в определении судьбы своей скорее пассивную роль и что судьба эта будет находиться в зависимости от более властных международных факторов. Тем не менее настроения, которые сказываются в населении вообще и в официальных кругах в особенности, могуть представлять интерес не только с точки зрения праздного любопытства: как ни мало влиятельны эти настроения, они все же сохраняют свою показательность и заключают в себе некоторую потенциальную силу.

До сих пор мы ничего не знали, так сказать, об «ориентации» украинской власти. Можно было делать на этот счет те или иные догадки, сопоставлять проводимый курс с общим характером международной ситуации, но никаких официальных заявлений по такому острому вопросу как отношения Украины и России, мы не имели. Ф.А. Лизогуб впервые нарушил молчание и заговорил о базисе, на котором возможны «те или иные федеративные отношения с Россией». Правда, председатель совета министров зашел не Бог весть как далеко. Будущее рисуется ему в виде оборонительного и наступательного союза с Россией на основе переяславского договора 1654 года. Мы не станем здесь входить в обсуждение того, насколько правильно такое представление о договоре 1654 года и можно ли на основе его рисовать себе будущее в виде оборонительного и наступательного союза с Россией. Нам думается, что вообще рискованно на этом базисе строить какие бы то ни было взаимоотношения между Украиной и Россией. Государственная и народная жизнь не созидается по планам, извлеченным из государственных архивов. Нормы, определяющие отношения вольного казачества конца XVII века к московскому государству, весьма мудрено применять к Украине и России ХХ века, жившим и живущим, как-никак, в совершенно иных социально-экономических внутренних и международных условиях. Жизнь человечества сложилась бы совершенно невероятным образом, если бы вдруг кто-нибудь взял смелость и силу построить нынешние международные отношения по образцам не только XVII века, но и позднейшего времени. Жизнь так и не складывается, потому что не может так сложиться. Исторические наслоения никаким скальпелем не снимаются, установившиеся отношения уничтожению простой ломкой их не поддаются. Преемственность социального развития есть неизбежный закон, который дает о себе знать и в крупном, и в малом.

Мы знаем, конечно, что в некоторых украинских кругах переяславский договор сохранил весь свой престиж. Помнится, к нему сводил свои desiderata и М.С.Грушевский в речи, обращенной к А.Ф. Керенскому в мае прошлого года. Но для тех, кто смотрит не назад, а вперед, все эти заявления приобретают значение совершенно независимо от природы и судьбы переяславского договора. Поскольку речь идет о нынешних днях, эти заявления свидетельствуют устами Ф.А. Лизогуба о том, что вопрос об установлении связи с Россией совсем не сошел с очереди и продолжает занимать внимание даже представителей высшей власти. Конечно, трудно согласиться с Ф.А. Лизогубом, что «большинство населения» также обращают взор к переяславскому договору. Конечно, весьма возможно, что и в самом совете министров существуют различные настроения. Но так или иначе на проклятый вопрос надо дать прямой ответ. Ф.А. Лизогуб в своей берлинской беседе дал этому почин, впервые наметил общие контуры возможного восстановления связи Украины с Россией. В этом — знаменательна и показательна политическая беседа совета министров.

П.Я. Стебницкий, с трудом вырвавшийся из Петербурга и назначенный здесь заместителем председателя мирной делегации, рассказал мне, что весь состав комиссии уполномочил его и председателя С.П.Шелухина пойти к гетману за объяснением и, если окажется, что Лизогуб говорил в Берлине по поручению правительства, то поручил заявить Гетману, что вся комиссия подает в отставку, потому что до сих пор она имела директивы от правительства, что Украина ведет с Московией мирные переговоры как независимое государство, а по словам премьер-министра этого государства Лизогуба получается, что Украина должна быть не суверенным государством, а вассалом Московии, хотя бы и на основании Переяславского договора.

В.Липинский, теперешний посол в Австро-Венгрии, приехавший на короткое время из Вены, очень удивляется этому интервью, потому что у него есть сведения, что Германия твердо стоит на Брестском соглашении, то есть на том, что Украина должна быть независимым государством, и об объединении с Московией не может быть и речи. До сих пор в Германии боролись два течения относительно восточной политики; одно стоит на том, что надо возродить вновь великую Россию и, заключив с ней «священный союз», все силы употребить на борьбу с Англией, а второе стоит на том, что Россию надо расчленить на ее составные части, возродить Украину и таким образом быть обезопасенными с востока, и тогда никакая коалиция, созданная Англией, не будет страшна для Германии. По сведениям Липинского, последнее течение победило в германском правительстве, и в политике немецкой на Украине должно быть изменение в пользу украинского национального направления, и на днях должна произойти смена этого кабинета, южно-русского, на украинский, а потому интервью с Лизогубом — что-то непонятное для Липинского.

Но в государственных делах на Украине все непонятно и все делается не так, как надо.

Когда один давний знакомый, встретившись с Саксаганским, узнал, что тот избран директором Национального театра, то, перекрестившись, сказал: «Слава тебе Господи, что в Украинской державе будет хоть один человек на своем месте!» А сегодня я услышал от Панаса, что в министерстве так ведут себя с ним и с Национальным театром^{315}, что он колеблется — не отказаться ли от того директорства.

Наконец объявили призыв, чтобы сформировать хоть гетманскую гвардию, т. называемую Сердюцкую дивизию^{316}, теперь оказывается, что новобранцы разбегаются по домам, потому что им на службе нечего есть, потому что им выдают только по ½ фунта хлеба на душу. Странные дела! Пишут, что урожай на Украине «удовлетворительный», а кое-где и совсем хороший, что можно будет даже вывезти больше сотни миллионов пудов; новый хлеб уже продается, а государство не может прокормить несколько тысяч новобранцев!

30 августа

Позавчера арестован А.Ф.Саликовский^{317}, бывший киевский губернатор при министерствеВинниченко, который принадлежит к партии социалистов-федералистов и который еще с Москвы в хороших отношениях с теперешним министром внутр. дел И.А.Кистяковским. Этот арест удивил всех и расплодил массу версий. Одни говорили, что Саликовского арестовали по делу Петлюры, который, будучи председателем Киевского губ. земства, вместе с тем был и председателем Союза земств^{318} и подстрекал крестьян на восстание, а Саликовский был членом управы Союза земств. Другие рассказывали о такой версии. Когда в Совете Министров принята была новая куриальная система земства, то Д.И. Дорошенко голосовал против нее и на аудиенции у Гетмана высказал мнение, что куриальное земство нанесет ущерб нашему национальному делу, потому что наши помещики — на правом берегу поляки, а на левом русские, — враждебно относятся к украинской государственности и если их отделить от крестьян на выборах в земство, то они получат большую силу в земстве, чем крестьяне и будут проводить обрусительную политику. Гетман предложил Дорошенко составить записку, в которой показать недостатки нового закона о земстве (составлен Кистяковским) и исправить его в желаемом направлении, а он тем временем задержит утверждение министерского закона. Дорошенко обратился с этим к членам управы Союза земств, то есть к Саликовскому, Мациевичу, Прокоповичу и Одрине^{319}; результатом чего был арест Саликовского и Одрины.

Вчера, услышав, что Саликовского выпустили, я побывал у него; он подтвердил слух о поручении Дорошенко управе составить записку по закону о земстве, что уже Мациевич и сделал, но Саликовский не хочет допустить и мысли о связи своего ареста с этим, однако не знает и его причины. Но это возможно. Рассказывают же, что когда после побоища студентов на Казанской площади князь Ухтомский^{320}, личный друг царя, по просьбе литераторов на частном свидании с царем рассказал ему об этом побоище, то Сипягин^{321} в сердцах высказался: «Я покажу ему, как ходить с черного хода!» и на время закрыл газету, которую издавал Ухтомский. Вполне возможно, что правительство намеревалось на время изолировать Саликовского, потому что один из полицейских, который производил у него обыск, по секрету сказал ему, что начальство приказало обязательно найти что-нибудь у Саликовского, хоть патрон, чтобы посадить его за нарушение обязательного постановления, и у него был патрон, но он постыдился подбросить его. А тем временем, не знаю — искренне или не искренне, — Игорь Кистяковский приехал к Саликовскому, как к своему давнему московскому знакомому и соратнику по изданию «Украинской Жизни»^{322} с извинением за ошибочный арест. Он жаловался, что когда он не был министром, то больше знал о том, что происходит в министерстве, чем теперь; что это какая-то ошибка, которую он выяснит. Но Кистяковский производит впечатление неискреннего человека. В Москве он был горячим русским патриотом, правоверным кадетом, который четко стоял за войну «до победного конца», хотя, правда, проявлял и какое-то минимальное украинофильство тем, что, зарабатывая адвокатурой сотни тысяч, давал по тысяче рублей в год на издание «Украинской Жизни», а когда в Москве воцарились большевики и угрожали ему расстрелом, тогда он бежал в Киев и стал горячим самостийником, мотивируя это тем, что пока Украина будет в связи с Московией, то она будет всегда материально и культурно подавленной. Возможно, что он это говорит искренне, хотя ни стихии, ни любви к Украине у него нет, но, будучи человеком весьма честолюбивым, энергичным и практично-умным, хочет себе в Украине сделать карьеру. В Москве он, как ученик и наследник Муромцева^{323}, приобрел себе славу выдающегося адвоката-цивилиста и огромную практику, которая уже тяготила его еще перед войной, и он принимал меры, чтобы пройти в Государственную Думу от Киева^[74]. В Украине он, благодаря своим способностям, может стать премьер-министром крупной европейской державы, а значит и известным на весь мир. Но ему почти так же, как и немцам, все равно, будет ли Украина украинской по языку, или русской, лишь бы была независимой, чтобы ему в ней играть первую роль. Так я себе понимаю Игоря Кистяковского, хотя лично я его только вчера впервые увидел у Саликовского. Этим я объясняю себе то, что он безразлично относится к тому обрусительству, которое везде ведется по Украине и даже сам вызвал из Москвы разных чиновников на высокие должности. Украинцы ему не доверяют и не любят его, а он то и дело высказывает желание сойтись с украинцами-несоциалистами, привлечь их к правительству, но предлагает им должности только советников министерства, тогда как на заместителей себе пригласил русских, враждебных украинству.

Несмотря на это все, я думаю, что с ним работать можно и нужно, и если украинцам будут предлагать должности министров или заместителей, то надо их принимать, хоть бы и под премьерством Игоря Кистяковского, потому что иметь такого ​​очень энергичного человека себе врагом, противником, будет во вред Украине. Он, очевидно, в своих честолюбивых интересах будет стоять за независимую Украину до тех пор, пока в ней будет играть выдающуюся роль, а если она выпадет из рук, то он будет ее заклятым врагом, станет во главе врагов ее и сделает Украине большой вред. А если несколько министерских портфелей будет в руках украинцев, то с Кистяковским во главе можно будет украинизировать все правительство. Правда, трудно будет работать с таким властным автократом и таким тяжелым в обращении человеком на посту премьера, но что делать? — надо и это перетерпеть в интересах Украины. Я думаю, что Лизогуб недолго продержится на премьерстве, и его сбросит Кистяковский, это было видно по тому, как он выражался об интервью в Берлине с Лизогубом и о его опровержении; он наибольшее внимание обратил на тот момент, что Лизогуб в опровержении говорил о будущем военном союзе Украины с Московией и заметил: «Против кого тот союз?» Очевидно, он обратит на это и внимание немцев и постарается использовать эти слова Лизогуба, чтобы, спихнув его, сесть на его место. И я думаю, что это будет нам на пользу, но обязательно вокруг Кистяковского нужно создать украинское окружение, к которому он, по его словам, сам стремится.

31 августа

Я уже раз высказал мнение, что гетман производит впечатление самого искреннего самостийника в нынешнем правительстве. Чем дальше, тем больше это подтверждается такими фактами, как инцидент с новым законом о земстве, который я записал вчера. Вчера мне Н.Шемет рассказал и второй интересный факт. Как-то в разговоре с гетманом Шемет высказал мнение, что в интересах Украинской державы надо провести демократическую аграрную реформу, чтобы крупноземельные имения из русских и польских рук перешли в украинские, чтобы таким образом укрупнить и усилить мелкую украинскую буржуазию, на которую, собственно, и нужно опираться гетманскому правительству. Гетман согласился с этим мнением и предложил Шемету войти в аграрную комиссию при Министерстве земельных дел, на что Шемет охотно согласился. Прошло некоторое время, и Шемет, не получая приглашения в эту комиссию, решил пойти к гетману, но его три раза не пустили. Случайно он встретился с Устимовичем, который ему сказал, что гетман удивляется, почему Шемет не отзывается на его приглашение и не приходит к нему. Когда, наконец, Шемет добился к гетману и рассказал ему, что он по своей инициативе добивался свидания с гетманом, чтобы рассказать, что он до сих пор не получает приглашения в аграрную комиссию, то гетман был очень удивлен и возмущен своим окружением. Он стал жаловаться Шемету на то, что украинцы отказываются принимать должности при его особе, вслед за Михновским, отказался и Павлюк^{324}, что его окружают русские, враждебные украинской государственности, и он ничего не может сделать с ними, потому что он им обязан своим избранием на гетманство, и ему не на кого опереться.

Так же гетман жаловался, что ни общество, ни правительство не поддержали его в борьбе за автокефалию украинской церкви, а когда Шемет рассказал ему, что цензура, позволяя писать все против автокефалии, запрещала все, что писалось за независимость украинской церкви, был очень удивлен, потому что ему об этом никто не докладывал и не давал читать запрещенные гранки, хоть он это постоянно требует от своей канцелярии. Очевидно, гетман — безвольный не энергичный человек, и очень жаль, что Михновский отказался от должности личного секретаря гетмана, что гетман и высказал в беседе с Шеметом.

Теперь и Шемет признает, что это была ошибка, а тогда, когда я уговаривал Михновского не отказываться от этой должности, то Шемет не поддерживал меня, а соглашался с Михновским, который говорил, что у него нет охоты идти в услужение к гетману, чтобы украинское общество не возмутилось им.

Вообще украинская свидомая общественность, независимо от партийной принадлежности, все время совершало ошибки. Совершала она их, когда имела власть, совершает и теперь, когда власть вырвали из ее рук. И не удивительно, потому что когда и где она могла приобрести опыт; если вся она состоит из педагогов, из журналистов, газетчиков, корректоров; если среди нее нет людей с государственным, хотя бы губернаторским опытом, а если и был у кого-то земельный, то и то не руководителя, не председателя, а какого-то специалиста, так называемого третьего элемента.

1 сентября

Вчера приходил ко мне тайный советник профессор Берлинского университета Макс Зеринг^{325} с письмом от д-ра Лукасевича^{326}. Он приехал сюда организовать курсы для местных немецких офицеров и познакомиться со всех сторон с Украиной, с которой он знаком только по литературе. Профессор Рорбах, вспоминая меня в Берлине на обеде в немецко-украинском обществе, советовал Зерингу познакомиться со мной, как с беспартийным украинским патриотом и крупным землевладельцем, который до войны издавал украинскую газету в течение нескольких лет и через которого он может познакомиться с настроениями украинской общественности. Зеринг взял с собой ко мне Д.Донцова^{327} как переводчика, и мы разговаривали около двух часов. Я высказал ему многое из того, что записано у меня в мемуарах об ошибочной политике немецкого командования на Украине и сделал такой вывод. Чтобы успокоить укр. общество и народ и помирить его с немцами, надо вести яркую национальную политику и провести демократическую аграрную реформу; как на компромиссную, а не программу-максимум, я указал на свою статейку в № 150 «Рады», которую Донцов взялся перевести для Зеринга и которую я привожу здесь.

                                                                                   К земельному вопросу.

                                                     (Вниманию аграрной комиссии при министерстве земельных дел.)

Недавно гетманское правительство издало очень хороший закон, которым ограничивается право покупки земли: теперь разрешается покупать частным лицам столько земли, сколько у покупателя не хватает до 25-ти десятин, а у кого есть 25 десятин и более, тот уже покупать не имеет права, и только государственный земельный банк будет неограниченно скупать земли, оплачивая их процентными бумагами, и будет распродавать их крестьянам на тех же условиях, то есть не более 25-ти десятин в одни руки. Таким образом правительство, запрещая покупку земли большими кусками в одни руки, не дает уже возможности образовываться новым крупноземельным имениям, но не принимает никаких мер, чтобы уже существующие крупноземельные имения скорее распродавались и переходили в руки хлеборобов.

Правда, из земельной статистики видно, что, начиная с самого освобождения крестьян от крепостной зависимости, земля на Украине постепенно переходит в руки народа, а после революции 1905–1906 годов миллионы десятин помещичьей земли без всякого государственного принуждения перешли в крестьянские руки; так оно наверняка будет и после этой революции. Вместе с тем замечено, что после первой революции преимущественно продавали свои имения средние землевладельцы, которые, живя в деревне, сами заправляя хозяйством, собственными глазами видели разрушение своего добра и иногда сами лично, или их семьи терпели во время революции. Естественно, что эти землевладельцы сами не хотят уже, и детям своим не желают переживать эти ужасы и сбывали и теперь будут сбывать свои имения.

А крупноземельные владельцы, проживая по большей части в столицах или за границей, не переживали во время крестьянской революции той опасности, того кошмара; латифундии их дают им, так сказать, ценз на всякие придворные звания, на влиятельные посты, чего не дает капитал денежный, или вложенный в фабричную промышленность, а потому крупноземельные владельцы без государственного принуждения не будут продавать свои имения, и их надо заставлять это делать или принудительным выкупом, или постепенным налогообложением. Принудительный выкуп или отчуждение при современных обстоятельствах неудобно уже тем, что вызовет против себя большое сопротивление влиятельных кругов и сделает невозможным издание такого закона; уже есть слух, что аграрная комиссия при министерстве земельных дел решительно отбросила принцип принуждения. Кроме того, с принудительным выкупом всех крупных имений разрушится много высококультурных хозяйств, или заводов лошадей, скота, овец, которые имеют большое государственное значение. Чтобы найти выход из этого положения, надо было бы делать исключения для таких имений; а не вызовет ли, при современной общей деморализации, присвоение статуса имений государственного значения массовых злоупотреблений и не найдется ли таких имений так много, что почти нечего будет принудительно выкупать?

Некоторые из членов комиссии высказали мнение выкупать принудительно хоть те имения, которые издавна сдаются в аренду, но где земля сдается в аренду под культурное хозяйство отдельным специалистам, или сахарным заводам — там ведутся хозяйства, имеющие государственное значение, а значит речь может идти о принудительном выкупе только тех имений, которые обычно сдаются в аренду крестьянам непосредственно или через передатчиков. Учитывая все это, мысль об общем принудительном выкупе надо оставить, а обратить все внимание на налогообложение.

Прежде всего надо установить по районам норму земли, которая необходима для наиболее интенсивного, культурного хозяйства, имеющего государственное значение. Такой нормой мог бы быть тот земельный ценз, который был установлен для выборов в земство и государственную думу, то есть в центральной Украине 50-150 десятин, а в степной — 250 д. Участки земли, не превышающие эту норму, обложить государственным налогом, кроме земского, скажем, по рублю в год с десятины и увеличивать этот налог соответственно тому, насколько имение превышает установленную норму: если оно вдвое больше, то обложить его по 2 рубля с десятины, если в десять раз превышает, то по 10 руб., если в сто раз, то по 100 руб. с десятины в год.

Чем интенсивнее хозяйство, тем больше налог оно вынесет и таким способом высококультурные хозяйства, на площади пусть и в десять раз большей, чем установленная норма, выдержат налог в десять раз больше и не будут принудительно уничтожены, а менее культурные и слишком большие — десятитысячные, которых на Украине немало, вынуждены будут уменьшить свою площадь, чтобы перейти в низший класс налогообложения. Если бы такое налогообложение принято было, скажем, с 1 января 1920 года, то масса крупноземельных имений теперь уже поступила бы в продажу и государственный банк и отдельные хлеборобы имели бы возможность раскупить их по установленной норме, то есть не более 25-ти десятин в одни руки. Но, конечно, надо принять меры, чтобы россияне и поляки не распродали своих латифундий московским и польским переселенцам в ущерб украинскому народу».

Зеринг, как и все немцы, обратил больше всего внимания на аграрный вопрос как на способ успокоить крестьянство, а о национальном направление в политике высказался как-то невнятно, а когда я сказал, что надо обязательно сформировать украинский кабинет министров, то он выразил сомнение, найдутся ли для этого соответствующие люди. Очевидно, его уже проинформировали, что украинской интеллигенции не существует, что есть только кучка людей, в основном социалистов, из которых состояли уже два кабинета и которые враждебно настроены против немцев и т.д. Тогда я предложил ему назначить в каждом министерстве специалиста-немца, который помогал бы нашим министрам; на это Зеринг заметил, что это будет походить на оккупацию, чего германское правительство вовсе не хочет, потому что это еще больше возмутило бы население украинское против немцев, но я успокоил его, сказав, что такой инструктор-немец, сидя за кулисами, не был бы заметен широкой общественности, если бы он не допускал бестактностей.

Вообще Зеринг очень возмущался немецкой политикой на Украине, но все же, очевидно, он не верит в существование украинской интеллигенции, которая могла бы повести государственное дело, а все внимание обращает на аграрную реформу, которой очень заинтересован. Однако обещал нажимать на здешнее командование и в Берлине в правительственных кругах, чтобы поддерживалась украинская национальная политика, потому что это очевидно отвечает и желаниям не только укр. интеллигенции, а, как он убедился, и самого гетмана. А молодой Смаль-Стоцкий^{328}, проф. Берлинского университета, говорит, что Зеринг имеет большое влияние на самого Вильгельма, с которым видится лично.

15 сентября

Вчера я вернулся из Перешор, где пробыл десять дней, проверяя счета и вообще хозяйствование управляющего. С крестьянами как-то не хотелось встречаться и разговаривать, потому что каждый из них заверял, что только благодаря ему не разграбили экономию, что уже решили было общиной разбирать, но он решительно восстал против того, чтобы разорять такого пана и проч., и это говорил буквально каждый, и в конце концов это мне так надоело, что я начал на это отвечать, говоря, что жаль, что не разграбили, потому что тогда я получил бы в десять раз больше, как это произошло там, где разграбили экономии. На это мне отвечали, что зато крестьянам было бы хуже, потому что платили бы они, их бы били и увозили в Австрию со связанными проволокой руками, как это было в Окнах и в других селах, а теперь у нас в селе нет австрийцев, лишь иногда забегают реквизировать хлеб, солому. Отношение к австрийцам за это враждебное, а когда начинаешь расспрашивать, что делали в Австрии наши солдаты, то каждый говорит, что наши в сто раз хуже обращались, потому что грабили и разрушали все, что видели, хотя начальство и запрещало. Более зажиточные крестьяне рады австрийцам и говорят, что если бы они промедлили на какой-то месяц, то к весне солдатские комитеты чисто разграбили бы всех, потому что если кто-то имел пару лошадей и какое-то хозяйствишко, то его уже обзывали «буржуем» и угрожали отобрать все, потому что они на войне кровь проливали, а буржуи дома наживались. Зажиточные говорят, что если, не дай Бог, австрийцы уйдут, то тотчас же не только экономии, но и всех имущих людей беднота разграбит и пустит дымом. Об Украине, гетмане в селе какое-то смутное понятие; зажиточные говорят, что при царе было лучше, потому что тогда был какой-то порядок, а теперь реквизуют хлеб и австрийцы, и какие-то вольные казаки, просто грабят у кого есть хоть немного хлеба; а с хлебом совсем плохо, потому что урожай так плох, как не было уже лет 20, только на черных парах хороший хлеб, но паров вообще было мало; при царском правительстве — так земство в голодный год привозило хлеб из других мест, а это правительство забирает по твердой цене даже тот хлеб, который нужен себе на семена и на пропитание. Со школой тоже плохо в нашем селе: поп и учитель подговаривают, чтобы школа была русская, потому что украинский язык с галичанскими терминами совсем чужой и непонятный; крестьяне с этим соглашаются, потому что к Украине и всему украинскому относятся равнодушно, а большевистски настроенная беднота — даже и враждебно, потому что Украина отобрала у них землю и заставила возмещать помещикам убытки, которые причинили крестьяне с разрешения и по приказу большевистского правительства; о том, что и Ц. Рада дала крестьянам землю, никто и не вспоминает, а все говорят, что Ленин и русские большевики дали землю, а Украина отобрала. Благодаря дороговизне на хлеб и на всячину, все крестьяне очень горячо берутся за вспашку и платят за землю огромные арендные деньги; вообще земельный вопрос теперь еще более насущный, чем было до войны. Беднота надеется, что опять придут или большевики, или англичане и дадут землю, конечно, даром, а зажиточные возлагают надежду на то, что австрийцы заставят помещиков продать им землю, потому что так говорил немецкий комендант, вызвав всех крестьян и панов 28/VIII. ст. ст. в волость. И действительно, староста на основании приказа австрийского коменданта взял со всех панов расписку — сколько каждый из них может продать крестьянам земли.

Побывав в селе, я еще больше убедился в том, что я был прав, сказав Зерингу, что демократическая аграрная реформа успокоит село и примирит его с немецко-гетманским правительством, что же касается национального момента, то крестьяне настолько еще темные, что не замечают и не признают его, но, очевидно, и этот момент скоро проснется у них под влиянием бывших пленных. Ко мне приходил один из австрийских пленных Омелько Хилюк, который не был в украинском лагере и не попал в украинскую армию, а служил в пожарной команде в Вене, и там какой-то галичанин научил его читать и давал ему украинские книги, из которых он узнал об Украине, о том, как жил укр. народ и вообще стал свидомым украинцем. До войны Омелько имел репутацию воришки и был совсем темным человеком, с которым мне и в голову не приходило говорить об Украине, и он смотрел, наверное, на меня, как на пана, совсем чужого ему, а когда он прочитал в Вене несколько украинских книг, изданных «Союзом освобождения Украины» то понял — почему я то и дело говорю «по-мужицки», почему и пишу книжечки на том языке и, увидев мой портрет на группе «Рады», написал мне из Вены открытку, в которой пишет, что «У книги памяткова союза освобождения Украини я нашел ваш патрет, которым я зрадовал, что я увидел хотя вас у книги». Когда он пришел ко мне, то мы встретились уже, как близкие люди, все время говорили только об Украине, ее прошлом и будущем, он, почти безземельный, совсем ничего не говорил о земле, а все время нажимал на то, что нам нужна мощная армия, чтобы не допустить на Украину опять Москву, говорил о необходимости украинской школы, читальни и т.д.

Со временем, когда на селе наступит какое-то спокойствие, когда крестьянская жизнь войдет в норму, то такие пленные, как О. Хилюк и Ворона (с Березовой Рутки возле Пирятина), о котором писал 17/IV, — а их наверное вернется много таких, — будут иметь огромное значение на селе в деле пробуждения национального сознания. Сейчас, когда село еще распущено большевизмом, не знает на какую ступить; когда речь идет только о том — вернутся большевики или нет, которых одни ждут как манну небесную, а другие — со страхом, сейчас о национальном моменте и речи на селе нет, а потом, когда все успокоится, наши пленные национально сознательные должны сыграть в народной жизни огромную роль, а пока что их никто не слушает, не обращает внимания на их слова, потому что головы крестьян еще затуманены, на них напал, по выражению одного крестьянина, блуд, а человека, который заблудился, выведет на дорогу только свежий посторонний человек, которым является теперь иностранец — то есть немец.

17 сентября

В Киеве застал всех в печальном, каком-то безнадежном настроении. Когда выехал гетман в Берлин и правителями остались Лизогуб, министр военный Рогоза^{329} и какой-то старый русский бюрократ сенатор Носенко^{330}, то русские элементы подняли головы и набрались смелости. Трест промышленно-торгово-финансовых кругов и крупных землевладельцев, так называемый «Протофис»^{331}, подал в министерство подробную записку, составленную секретарем треста, известным нововременцем Пиленко, в которой доказывает необходимость сделать русский язык государственным, наравне с украинским. Генеральный прокурор Лашкарев такую же записку подал в Сенат^{332}. Все русские газеты, во главе с «Киевской мыслью», которая теперь стала органом «Протофиса», с жаром взялись за пропаганду необходимости русского языка во всех учреждениях наравне с украинским языком. А газет русских расплодилось в Киеве масса: «К. мысль», «Последние новости», «Голос Киева»^{333}, «Русский голос»^{334}, «Новости дня»^{335}, «Наша Родина»^{336} и множество разных листков, еженедельников, и все они ведут интенсивную борьбу против укр. языка, а некоторые и откровенно против Укр. державы. Просто ужас берет за самостийную Украину. Наши газеты бьют тревогу, призывают общественность к обороне, к труду. В. Кириллович (Винниченко. — Ред.) Написал в «Рабочей газете» пылкую статью, которую привожу здесь, потому что наверняка она будет представлять интерес и в будущем.

Рано уставать.

С каждым днем растет к нам любовь наших дорогих милых братьев — русских. Пылкая, непобедимая, необыкновенная любовь! Они тысячами бросают свою землю, свою родину; меняют фамилии; с риском попасться в руки советских властей перебираются через украино-российскую границу; записываются даже в украинское подданство, подделывают паспорта, все это делают только для того, чтобы добраться до Украины.

Именно «добраться», дорваться, впитаться, вгрызться в тело нашей молодой державы. Целые потоки братьев-русских, братьев-малороссов, братьев поддельных, фальшивых украинцев слетелись на нашу землю. Геморроидальные, испытанные, патентованные знатоки полицейско-жандармского режима; забракованные кандидаты в царские министры; недорасстрелянные недобитки императорского двора; печальные, высохшие от тоски с торбообразными животами бывшие полицмейстеры, губернаторы, сенаторы; тощие публицисты всяких рептилий; поэты с моноклями, с гнильцой; отставные лидеры разных воздыхающих за реакцией партий; бойкие спекулянты с акульими пастями.

Как высохшие от голода, лютые, жгучие клопы, приползли и обсели нас эти отборные, квалифицированные экземпляры самой черной реакции. Одни, сластолюбиво чавкая голодными, слюнявыми, синими губами, облепили щедро разложенные перед ними казенные пироги и уминают их с таким радостным рычанием, что мороз идет по всей Украине.

Вторые, раскрыв акульи пасти, весело выпучив наглые глаза, смачно заглатывают глупую украинскую рыбку, большую и маленькую.

Третьи, набравшись сил, подкрепив малокровные ноги, стремительно рыщут по всем закоулкам, вынюхивают революцию и украинскую свидомость, хватают их, таскают, грызут.

Четвертые, опутав теплые, людные уголки нарядной редакционной паутиной, тихо с достоинством ловят украинских мушек.

А лидеры партий между тем бегают по приемным, через задние ходы завязывают узелки, протягивают ниточки, веревки, бечевки, опутывают, забивают колышки — словом, живо, озабоченно, с веселой надеждой в сердце ведут подготовительную работу.

Правда, они все делают подготовительную работу. Они все так страстно, так безраздельно любят Украину, что ни за что не хотят отделить ее от «неделимой». И в нужное время, когда интернациональная банда чехословаков протопчет путь через трупы Советской Республики для осторожной галантно-джентльменской Антанты на Украину, они все, эти дорогие братья, все эти акулы, лидеры, полицмейстеры, журналисты, министры, все вместе, дружно, с пением «Боже, царя храни» и «Бей немцев!», ухватившись за подготовленные лидерами веревочки, потянут подготовленную, опутанную, бессильную, беспомощную Украину в объятия антанто-монархической, единой, неделимой тюрьмы.

О, как они страстно, как нетерпеливо, приставив ко лбу руку козырьком, всматриваются на север и на восток, ожидая свою Заступницу. Они, правда, оглядываются и на запад, приветливо, подобострастно улыбаются, шепчут на ушко, топчутся под ногами, машут хвостами — делают вид абсолютно покорных, абсолютно преданных зверьков. Но это так, на всякий случай и для отвода глаз.

А вся надежда их на Антанту.

Ах, как крепко сдавят они тогда нас в своих братских объятиях! Как сладострастно они будут топтать подкованными Антантой каблуками опутанное, растерзанное белое тело молодой рабыни, которая посмела вырваться на свободу. Если они уже теперь наступают словно нарочно ей на грудь, если теперь показывают ей и язык и кулак, если теперь порой любовно пальчиками нажимают на горло, — то что же будет тогда? Что тогда будет, когда за их спиной будет стоять самодовольный Джон Буль, напрактиковавшийся с ирландцами, бурами, индусами по части «определения» наций.

Об этом стоит подумать, и подумать хорошо, без той апатии, которая овладела в последнее время украинским обществом. Нам нельзя, опасно поддаваться апатии.

Опасно уставшему путнику в метель поддаваться желанию сесть отдохнуть: замерзнет, закоченеет и пойдет на съедение волкам, собакам, воронам.

А вокруг нас знатная метель. И волчики-братики так сластолюбиво щелкают зубами, черные вороны так нетерпеливо крякают, кружат над головами. Нет, нет. Нам еще рано уставать почивать, поддаваться апатии!

В начале нашего освобождения мы шли дружным, единым национальным фронтом, плотно, крепко взявшись за руки. Нас пытались «братья-товарищи» разъединить, разбить. Они нас всячески пинали, дергали за руки, растягивали, ругали, им надо было прорвать наш фронт. Это не удалось им и поэтому удалось наше дело — национально-государственное освобождения нашего народа.

Теперь на помощь «братьям-товарищам» взмыли «братья-реакционеры». Сбившись в дружную стаю, они неотступно идут за нами, хватают за ноги, воюют, наскакивают и жадно ждут подходящего времени, когда можно будет наброситься и загрызть, заклевать, растерзать нас. Нет, опасно садиться, разлучаться. Наоборот, еще теснее надо соединиться, сбиться в один непрорываемый фронт. Если в начале нашего трудного пути нам это было необходимо, то теперь тем более мы должны идти вместе.

И мы, социал-демократы, должны, может, больше, чем кто-либо. Для нас национальное освобождение — самая реальная потребность. Без этого мы, как партия украинских рабочих, существовать не можем, а рабочий люд наш без национального освобождения будет духовно искалеченным недорослем, слугой у старшего брата, неспособным к независимому действию, к инициативе, к дальнейшему развитию.

Мы, социал-демократы, должны так же, как и все время нашей борьбы за свободу, проявлять больше энергии и задора. Как в центральной Раде мы не давали провокаторским рукам разорвать наш фронт и тем ослабить нас, так и теперь должны скреплять, укрепить, электризовать своим духом утомленные ряды наших национальных товарищей. Так же как тогда, так и теперь, не поступаясь ничем из своей программы, объединившись на определенных условиях в «Национальный Союз», мы должны заботиться о том, чтобы ни один город, городок, село, ни один уголок находящейся под угрозой исчезновения, окруженной врагами, Украины не остался не включенным в эту общенациональную организацию. На нашу государственность, на нашу культуру, на наш язык, на нашу душу и тело совершается открытое покушение. Волки уже настолько «обнаглели», что хватают за ноги.

Но помним, что волки боятся огня и света. Огнем их, проклятых! Побольше огня и света, побольше задора, преданности, жизни, веселья духа. Волки и вороны боятся человеческого смеха, энергии, твердого голоса.

Они — трусы, они смелые только с обессиленными, с убегающими во мраке, в темноте. Вот так, разложить побольше костров любви к нашей освобожденной Рабыне, надо бросать в них сердце, мозг, нервы, все, что у кого есть, и спасать Рабыню — Мать, окруженную разъяренной стаей «братьев».

                                                                                                                                                                                    В.Винниченко.

Но что может сделать наша общественность, если народу Украина безразлична, если большая часть его проклинает Украину за то, что она отняла землю; если никакие манифестации, никакие массовые протесты против русификации не возможны, потому что вся держава почти на военном положении, и немцы вроде как благоволят к идее объединения бывшей России. Цензура пропускает в русских газетах все, что пишется против Укр. державы, против языка, а укр. печати запрещает писать о том, что правительство и немцы ведут обрусительную политику.

У меня теперь одна надежда на гетмана. После того блестящего приема, который ему оказал Вильгельм в Германии, и после тех речей, которые произнес гетман в благодарность Вильгельму за помощь при строительстве Укр. державы, не может быть сомнения в том, что гетман не может проводить объединительную политику; он теперь резко отрезал себя от России, и русские ему этого не простят и не примирятся с ним. Но, очевидно, и гетману, если уж не верить в искренность его как укр. патриота, нет смысла тянуть в «единую». В России он был только генералом, каких там тысячи, а в Украине он первое лицо большой европейской державы; денег тоже ему не надо, а значит, какой смысл ему тянуть к объединению с Россией?

Но на основании всего того, что я слышал о гетмане от П.Я. Стебницкого, Скоропися, Д.И. Дорошенко, С.П.Шелухина, В.Н.Шемета и многих других, которые не раз разговаривали с ним, я верю в его искренность, в твердое желание построить украинскую национальную державу.

Теперь, когда гетман вернется из Германии, он будет прочнее чувствовать себя на Украине среди немецкого командования и среди тех кругов, которые посадили его на гетманство и теперь недовольны его украинским патриотизмом. Теперь гетман смелее возьмется за борьбу с теми элементами своего окружения, которые его тянут в Россию и борются с его украинской политикой. Те крупноземельные помещики и финансисты, объединенные в «Протофисе», до сих пор находили поддержку в немецком командовании, с которым они вместе и посадили Скоропадского на гетманство, теперь после поездки гетмана к Вильгельму, они не будут иметь той поддержки в борьбе с украинской политикой гетмана. Наверное, гетман теперь смелее будет искать себе опору в украинских национальных элементах, но я боюсь, что наши «политические младенцы» вновь будут ставить условия, опять будут требовать созыва парламента, как того требует даже и «Видродження», не понимая, что парламент, если бы его теперь созвали, высказался бы подавляющим большинством за объединение с Московией, ибо, как я уже говорил, крестьяне враждебно относятся к Украине за то, что у них отобрали землю, а городское население — за «насильственную украинизацию». Сначала нужно провести демократическую аграрную реформу и укрепить украинскую государственность, а уже тогда можно созвать парламент.

И украинская интеллигенция должна помочь гетману это сделать и не бояться того, что это укрепит гетманскую власть. Надо мириться с фактом существования гетмана, тем более, что это — наша историческая традиция. Нет и не предвидится в близком времени у нас сила, чтобы сбросить гетманскую власть, так какой же смысл игнорировать ее? Это значит игнорировать саму жизнь. Я это говорил всем сразу после переворота 29/IV и из-за этого стал «контрреволюционером», от которого отвернулись почти все бывшие друзья. Я не верил тогда в истинный патриотизм гетмана, считал его авантюристом, царским агентом, но все-таки советовал всем, кого приглашали, идти в кабинет, чтобы придать ему украинский характер и не допустить обрусения и объединения с Россией, но только Д.И. Дорошенко и С.П. Шелухин соглашались со мной, остальные и слушать не хотели, боясь, что народ отвернется от украинской интеллигенции и вообще от украинства, но теперь, кажется, всем ясно, что той обструкцией не спасли украинства и репутации украинской интеллигенции, и что теперешнее правительство так скомпрометировало Украину, что все равно народ будет относиться враждебно ко всему украинскому, пока Украина не проведет аграрную реформу, не наведет порядок и законность на селе. Теперь, когда немцы повсюду подавили вооруженные восстания, когда село успокоилось, и уже нет необходимости в исключительных законах, надо украинцам обязательно идти в министерства помогать гетману остановить то обрусительство, которое проводят в провинции местные власти, иначе не будет не только украинской державы, но даже и школы украинской.

24 сентября

И.А.Кистяковский обратился с просьбой к В.М.Леонтовичу созвать к себе десять украинских «нотаблей», список которых он ему дал, чтобы посоветоваться о дальнейшем курсе политики в Украинской державе. Вчера вечером собрались у Леонтовича: П.Я. Стебницкий, А.И.Лотоцкий, К.А.Мациевич, А.Ф.Саликовский, С.А.Ефремов, А.В.Никовский, я и хозяин дома Леонтович, а В.К.Винниченко и Д.В.Антонович, как эсдеки, отказались прийти на совещание. Когда все собрались, то Кистяковский в длинной, обстоятельной речи на русском языке высказался примерно так: гетманское правительство искренне и честно работает над организацией Украинской державы и грязную работу, борьбу с большевистским восстанием, можно сказать, уже закончило, потому что по всей Украине банды партизан разбиты, уничтожены; (он со смаком выразился, что «мы расколотили эту сволочь, почти поголовно состоявшую из уголовных элементов»), но теперь надвигается на Украину другая опасность — это недобитки из «Совдепии», которые могут наводнить нашу молодую державу и привести ее к объединению с Россией. «Я, — говорит Кистяковский, — убежденный самостийник и мог бы доказать необходимость независимой Украины и с экономической, политической и культурной сторон, но я этого перед вами делать не буду, потому что вы сами убежденные самостийники; однако до сих пор украинская идея была неразрывно связана с социализмом, которого я не разделяю, и, как бывший социалист, считаю его неосуществимой фантазией. Для борьбы с русской волной, которая может залить нас, надо привлечь в правительство украинцев, но я боюсь, что украинцы будут вновь пытаться провести в жизнь социализм и в конце концов приведут Украину в то кошмарное состояние, в какое пришла Московия под большевистским правлением. Вот мне и хотелось обменяться с вами мыслями по этому поводу и прийти к какому-то практическому результату. Первым с ответом выступил С.А.Ефремов. Он начал с того, что правительство это не только не строит честно украинскую державу, а разрушает ее, что смуту вызвало само правительство своими офицерскими карательными бандами, которые грабили и издевались над народом. На это Кистяковский, перебив его, ответил, что карательные отряды уже ликвидированы, а кое-кто даже посажен в тюрьму за совершенные беззакония. Сергей Александрович закончил свой ответ сомнением — можно ли уже теперь спасти державу, после того как гетманское правительство так испортило все. Лотоцкий и Мациевич высказались в том же смысле, только еще резче чем Ефремов, а Никовский и Стебницкий пытались смягчить слова предыдущих оппонентов и требовали от правительства демократических реформ, считая, что реакции уже слишком много. Я высказался за то, что надо идти помогать украинизировать правительство, что надо провести демократическую аграрную реформу, обеспечить украинскую школу. Надо отметить, что Кистяковский во время речей своих оппонентов вел себя невежливо, нагло перебивал каждого, не давая закончить мысль; к сожалению, председатель собрания, хозяин дома, то ли стеснялся, то ли не хотел его останавливать, и в результате Кистяковский произвел на всех такое впечатление, что он призывает к совместной работе, но никому не даст делать, когда будет главой кабинета, то, с чем он не согласен. А он не согласен ни на какую аграрную реформу, не согласен отменить куриальной систему в земстве, не согласен сменить сейчас всю администрацию, чего больше всего все добивались. Он только просил рекомендовать ему трех советников в его министерство, которые контролировали бы, смягчали бы деятельность этой администрации и вводили ее в законные рамки. А когда все собравшиеся в один голос высказались, что надо изменить весь курс политики, потому что она русификаторская, враждебная народным интересам, вообще враждебная национальным интересам Украины, то Кистяковский с этим никак согласиться не мог, но в конце концов сказал, что несколько портфелей он надеется добыть для украинцев, а именно: министерства просвещения, культа, труда, контроля и должность государственного секретаря, но просил держать это пока что в секрете. Очевидно было, что говорит все это он не от себя лично, а как результат совещания с гетманом и вообще с высшей властью в Украине, наверное, и с немцами. Похоже на то, что вопрос о премьерстве уже решен и он заменит Лизогуба, который удовлетворится сенаторством с 18 тысячами рублей в год. Совещание наше закончилось тем, что Кистяковский попросил обдумать его предложение и наметить кандидатов в министры, а в первую очередь — в советники министерства внутренних дел.

Когда Кистяковский уехал, то оказалось, что позавчера гетман поручил неофициально обратиться в Национальный союз с предложением обдумать дело национализации правительства^{337} и прислать к гетману делегацию для выражения мыслей союза. Получается, что сбывается то, о чем я писал неделю назад. Но для меня не ясно, проводил ли Кистяковский совещание с нами по поручению гетмана, или он, узнав от него о намерении национализировать кабинет и войти в сношения с союзом, поспешил созвать совещание, чтобы спасти свою кандидатуру на премьера, о чем он прямо на совещании не говорил, но все этопоняли.

25 сентября

Чтобы поточнее разузнать в чем дело, я пошел сегодня в В.К.Винниченко, председателю Национального союза, и вот что он мне рассказал.

Когда гетман выехал в Берлин, и здесь со стороны русских поднялась атака или наступление на правительство, чтобы сделать в законодательном порядке русский язык государственным, Национальный союз, обеспокоенный этим, подал немецкому командованию следующий меморандум:

                                                                                         МЕМОРАНДУМ

Украинского Национального союза, передан 19 дня сентября представителям Германии, Австро-Венгрии, Болгарии, Турции и Высшему немецкому командованию на Украине.

Мысль и воля украинского народа, а также исторические события сложились так, что земля украинская, как она длинна и широка, стала независимым государством, вольна выбирать себе тех или иных друзей и союзников, устанавливать себе тот или иной строй. Украина, как держава, должна теперь развиваться и богатеть для благосостояния и счастья всех народов, которые ее населяют, для здоровья, права и благосостояния всего трудящегося народа земли украинской. Край большой и широкий, земля плодородная и добрая, соседи — одни близкие нам по крови, другие — деятельные и культурные — все это дает возможность всем народам Украины жить на ней свободно и богато, мирно и дружно, а вместе с тем возлагает на них отныне и навеки обязанность заботиться о силе и единстве, целостности и благополучии этой новой европейской страны. Сильная, единая, скрепленная во внутренних своих делах, уверенная в лояльности своих соседей и союзников, опираясь на державное чувство своих граждан, должна новая держава, когда закончится мировая война, решать, как ей дальше быть, с кем идти вместе, к кому прислониться, от кого отвернуться, а где и какие завязывать экономические, торговые и культурные отношения, чтобы мнение граждан узнать как можно лучше, а благосостояние обеспечить крепче. Поэтому теперь, когда молодая Держава все еще находится в состоянии самоопределения, когда она набирается сил, чтобы навести у себя порядок и спокойствие, все живущие на земле украинской, должны очень спокойно и обдуманно, с глубоким прилежанием и заботой объединяться, объединяться и работать для того, чтобы Украину поставить на ноги, чтобы помочь ей собрать свои силы и установить твердый и хороший государственный строй.

Основами, на которых нужно строить украинскую государственность, в настоящее время должны быть те принципы отношений, которыми Украина вступила на путь международных связей и договоров, скрепленных и подписанных в Бресте с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией и выполнение всех основных социально-политических принципов, на которых Украинская держава образовалась. Украинский народ пришел к мысли собственного независимого государственного строительства в результате великого несчастья войны и выковал свои главные требования в огне революционного творчества. Он выразил главные устои государственного существования Украины в социальной и политической перестройке старых дореволюционных отношений и огромным усилием сдвинул с места старый социальный и политический строй. Таким образом, теперь в обязанности тех, кто фактически, будучи фактором власти, ведет государственную работу на Украине и кто призван на основе Брестского договора способствовать существованию Украины как государства, в их обязанности входит блюсти и охранять верность как писаным условиям, так и тем главным социальным и политическим принципам, которые украинский народ провозгласил в свое время. Несоблюдение этих основных предпосылок нынешней государственной работы на Украине совершенно естественно исключает участие народа в строительстве державы, дискредитирует идею украинской государственности в глазах народа, а значит, и саму державу делает бесцельной и беспочвенной. И надо со всею силой утверждать, что с концом четвертого месяца пребывания у власти правительства, которое образовалось 29 апреля 1918 года, идея независимой государственности стоит под знаком огромной неопределенности и тяжелых сомнений народных масс. Народ украинский не видит, не знает и не может чувствовать никаких выгод собственной державности по той причине, что такие значительные элементы государства, как культура, власть и народ стоят между собой в остром противоречии, не будучи друг другу ни близкими, ни родственными, ни понятными.

Украинская национальная, материальная и духовная культура, как составом нынешнего правительства, так и его хозяйственными, финансовыми и внутренними политическими мерами, не только не направлена на благо народа, но и ведет к упадку, обнищанию и культурному одичанию того народа, именем которого нарекается сама держава, и именем которого власть проводит свою бестолковую работу. Украинский народ, то есть широкие народные массы, которые имеют на три четверти отчетливо однородный социальный и культурный характер, теперь отодвинут на последнее место, ничем не связан с такой, которая теперь творится, державой, а власть, не имея симпатий и широкой также поддержки и среди других народов Украины, остается в опасном и слепом одиночестве, народу нашему чужая и почти враждебная. Осуществление основных реформ, а из них в первую очередь — реформы земельных отношений, а затем — дела народного образования, налаживание административного аппарата, восстановление промышленности и регулирование торговых отношений и, наконец, снабжение и распределение продуктов питания и первой хозяйственной необходимости, — все это на Украине не только частично тормозится, но и переводится на худший путь еще большей, еще более тяжелой руины, сталкивается на дорогу гражданской вражды и войны.

Так же неуверенно, и даже опасно обстоит дело территориального определения Украины и дело международных отношений. Признанная в мирном Брестском трактате как государство с определенными этнографическими границами и экономико-политическими рубежами, признанная не только Центральными государствами, но и другими, как соседними, так и отчасти более отдаленными, Украина однако до сих пор не в состоянии реализовать свое право в отношении родственных ей территорий в Бессарабии, у Азовского моря, в Донецком бассейне, в Крыму, на Холмщине и до сих пор не уверена в национально-политической судьбе своих братьев, занимающих указанные территории в державе Австро-Венгерской. Виной этой неопределенности украинских границ в значительной степени является невнятная позиция украинского правительства, которое даже в основных вопросах державного статуса Украины и ее государственных и международных перспектив делает разные и порой противоречивые заявления. И это тем более опасно, что дело организации Украинской армии, которой приходит черед выступать после неудачи разных дипломатических переговоров — это дело почти в безнадежном состоянии, потому что правительство не в силах сбить под своей рукой верные ему кадры из-за той своей чрезвычайной изолированности от широких народных масс; что же касается той вооруженной силы, которая теперь наводит порядок на Украине, то неудачная политика правительства как раз вооружает и подстрекает народные массы — против нее, чем еще больше плодится анархия и затрудняются отношения с государствами, которые ту вооруженную силу на основе договоров нам поставляют.

Все это, как политика внутренняя, так и международная, резкое одиночество правительственных кругов, непримиримость в вопросах социального устройства, приводит Украину в данный момент в катастрофическое положение, из которого необходимо немедленно найти выход.

Одним средством, которое могло бы уладить внутренние отношения и скрепить международные связи и обеспечить выполнение определенных обязательств Украинской державы, может быть теперь только коренное изменение политического курса, приближение власти к интересам народных масс, реорганизация кабинета на основе признаков национального и коалиционного состава из людей из других слоев и национальностей. Вместе с тем народные массы могут приступить к деятельному участию в государственной работе и захотеть способствовать развитию Украины только тогда, когда будет немедленно созвана временная экстренная Рада (предпарламент) из представителей всех классов и национальных и политических организаций, когда будут немедленно приняты меры для проведения коренной земельной реформы в пользу крестьянства и при его участии и согласии; когда будет дана возможность населению пользоваться элементарными законами каждой свободной державы, то есть свободой слова, собраний, объединения в организации; когда для экономического благосостояния страны будут разработаны настоящие меры государственной, а не классовой или групповой выгоды. Украина может считаться Державой, способной существовать, поддерживать дружеские отношения с другими государствами и получать все необходимые для государственного существования материальные и моральные средства благодаря доброй воле и государственническому чувству самого украинского народа.

В Киеве месяца августа 1918 года. Председатель: Андрей Никовский с-р, секретарь: Петр Дидушок^{338} с-р. Оригинал подписали все партии и общественные организации, входящие в организацию Украинского Национального союза.

Неизвестно, то ли в результате этого меморандума, то ли других каких факторов, но гетман, вернувшись из Берлина, пожелал вступить в переговоры с Нац. союзом по делу национализации правительства. Союз охотно согласился на это, если гетман обратится к нему официально и избрал делегацию (Винниченко — социал-демократ, Никовский — социал-федералист и проф. Швец — социал-революционер), которой дал следующие директивы. Приложить все старания, чтобы уговорить гетмана сменить весь кабинет на новый, по списку, составленному союзом, тогда все украинские политические партии, объединенные в союз, примут все возможные меры, чтобы примирить народ с гетманом и его правительством, а если гетман не согласится изменить весь кабинет, а захочет призвать только отдельных лиц из партий, то союз не запретит им, но заставит тех людей выйти из партии, чтобы деятельность их в правительстве не выглядела партийной.

Список предлагаемого кабинета следующий:

На пост премьера намечены четыре кандидата, из которых гетман может себе выбрать любого — И.Л.Шраг, С.П.Шелухин, Д.В.Маркович и П.Я. Стебницкий.

1) На министра внутренних дел — Д.В.Марковича, а товарищем ему А.В.Никовского.

2) Образования — Д.И. Багалия^{339} или П.Я. Дорошенко^{340}; 3) финансов — Туган-Барановского^{341}; 4) военный — Греков; 5) культа — М.И. Михновский; 6) торговли и промышленности — Чоповский; 7) труда — Корчинский^{342}; 8) здоровья — Любинский^{343}; 9) пищевых — Черныш^{344}; 10) дорог — Бутенко; 11) земельных — К.А.Мациевич; 12) иностранных дел — А.Ф.Скоропись; 13) контроля — А.И.Лотоцкий; 14) секретарем государственным — П.Я. Стебницкого.

Значит, из этого кабинета остаются Бутенко, П.Я. Дорошенко, Черныш и Любинский, а на мой вопрос — почему не оставили Д.И. Дорошенко, Владимир Кириллович ответил, что Дорошенко так себя скомпрометировал, что его решительно отбрасывают.

— Чем? — спрашиваю.

— Своим угодничеством русской группе кабинета, с которыми он голосовал против украинской партии кабинета.

— Какая же там украинская партия, если единственный украинец там Дорошенко?

— Он вел русскую политику, говорил по-русски, когда другие говорили и по-украински. Он рассадил везде послами не украинцев: в Берлин — русского Штейнгеля, в Царьград тоже русского, А.А.Кистяковского^{345}, а в Вену — поляка Липинского.

— Да этот Кистяковский, говорю, украинец, а Липинский — такой украинец, дай Бог побольше таких.

— Он набрал в свое посольство сплошь поляков.

— Да помилуйте, у него только два украинца католики, а то все православные украинцы: Полетика, Беленький, А.Жук^{346}, Трохимович^{347}, Троцкий^{348}, Семенив^{349}, Охримович^{350}.

— Здешние галичане говорят, что укр. венский парламентский клуб крайне враждебно относится к Липинскому за его полонофильство.

— Да что Вы говорите! Мне Цегельский, будучи здесь, говорил совсем наоборот. Липинский, действительно, чтобы не раздражать поляков, не взял в посольство ни одного галичанина; наверное за это здешние галичане и оговаривают его.

— А почему Вы не хотите допустить, что у Липинского, родом поляка, не проснулись польские чувства?

— Да Липинского я знаю еще гимназистом, и так же не могу этого допустить, как и того, что Винниченко, будучи премьером, наворовал себе денег.

Очевидно, в союзе есть люди, которые мстят Дорошенко за то, что он взял портфель наперекор постановлению бойкотировать гетманское правительство, а из-за Дорошенко оболгали и Липинского. Винниченко, как упрется, то его трудно переубедить, но он имеет ту хорошую черту, что потом он часто признает свои ошибки и наверняка изменит свой взгляд на Дорошенко и Липинского.

По составу кабинета, то его и обдумывать нечего, потому что скорее всего гетман официально не обратится к союзу. Я уже говорил, что И.А.Кистяковский такой сильный и упрямый человек, что будет зубами держаться за власть, а не отступится, и побороть его не так-то легко, потому что гетман и немцы, очевидно, очень доверяют ему, а потому всякая комбинация без Кистяковского практически неосуществима. Вернее всего, что он будет премьером и пригласит несколько украинцев в кабинет, но с таким расчетом, чтобы они были в Совете министров в меньшинстве, чтобы не изменить курса в социально-экономическом направлении, а чтобы влияли только на изменение в национальном. Кистяковский на совещании похвастался, что он знает все, где что делается, даже знает, что говорится в Крымском парламенте^{351}, так тем более он знает, что говорится в Союзе, потому что никто из этого не делает большого секрета.

Наверняка он знает и список кабинета, составленного Союзом, так что примет все меры, чтобы не допустить, чтобы гетман официально обратился в Союз, чтобы не унижал, мол, своего достоинства, а Союз тоже не захочет посылать делегацию без приглашения гетмана и так из этого ничего и не получится. А если и пригласит гетман Союз прислать делегацию, то список нового кабинета абсолютно неприемлемый для него.

И.Л.Шраг, безупречный кандидат в премьеры на наш взгляд, будет слишком левым для гетмана, а о других и говорить нечего, потому что его пугают восстаниями, покушениями на него, как только правительство хоть немного отпустит вожжи. По крайней мере Кистяковский на совещании решительно стоял за политику твердой власти и хотел бы эту власть только украинизировать; очевидно, такого взгляда придерживаются и немцы, и гетман. Мой аграрный проект Кистяковский считает слишком левым, потому что в нем есть элемент принуждения, а потому решительно будет стоять против Мациевича, который мой проект считает слишком умеренным. Правду сказал Скоропись в письме ко мне, что, опубликовав в газете свой проект, я навеки провалил свою кандидатуру в министры, потому что для одних он слишком левый а для других — слишком правый. Но, по совести говоря, у меня никогда и в мыслях не было выставлять свою кандидатуру или соглашаться на нее, потому что я считаю себя совершенно не способным на такой пост и если когда-то Липинскому дал согласие выставить мою кандидатуру, то только для того, чтобы помочь пройти всему списку, но с условием, что если тот список пройдет, то я, по болезни, сниму свою кандидатуру. Разговор о моей кандидатуре по вышеуказанным причинам тоже практически неосуществим, но для меня важно, чтобы мой проект аграрной реформы реализовался, потому что он при современных обстоятельствах наиболее осуществимый.

1 октября

Вчера я приехал из Кононовки^[75], куда ездил на три дня. И там, как и в Перешорах, каждый мужик, с которым я виделся, уверял меня, что это он спас экономию от грабежа, но в действительности причина заключается в том, что и в Перешорах, и в Кононовке живого инвентаря так мало, что им нельзя было поделиться, а разрушать, сжигать дома никому и в голову не приходило, ибо отношения у нас сплошь и рядом были хорошие, и злобы против меня у них нет. И здесь, как и в Перешорах, зажиточные крестьяне боятся, что если немцы уйдут, то комитеты начнут всех равнять и поотбирают все у тех, кто трудом нажили себе какой-то достаток. А немцы, действительно, таки уйдут, хотя пока что не все. В Кононовке и в окрестностях стояла рота в сто душ, теперь ее забрали в Гребенку, и из нее отобрали 45 душ наиболее боеспособных и послали на западный фронт. Ходят слухи, что в некоторых местах немцы не хотят ехать на смерть и разбегаются и даже поубивали своих офицеров, но может, это только слухи. В вагоне от пленных слышал, что в Австрии, Болгарии, Италии, Франции и Англии между солдатами начинается то же самое, что было у нас в 1917 году, и целые части покидают фронт и разбегаются, и только в Германии солдаты как-то еще держатся. В Болгарии, говорят, совет рабочих и солдатских депутатов захватил всю власть, и Фердинанд уже сбежал. Если действительно большевизм охватит всю Европу, то вся наша цивилизация может исчезнуть, как она, по газетным сведениям, исчезает теперь в Московии. Да и у нас на селе вновь возвращается первобытная жизнь: совсем нет керосина, свечей, и люди светят плошками, лампадками. Станции железной дороги совсем не освещаются, и люди бродят в темноте. Начальник станции жаловался мне, что керосин выдают только на один фонарь, чтобы светил, когда приходит поезд. И поезд пассажирский ходит только раз в сутки, а скоро, как говорит начальник, и этого не будет, потому что нечем смазывать колеса, нечем латать паровозы, вагоны; нет угля, и тогда снова, как в старину, придется ездить на лошадях. Как его в таких условиях брать власть в свои руки, если, действительно, гетман и немцы захотят ее передать в украинские руки? Весь этот беспорядок зачтется в вину украинской власти и кто знает, выйдет ли она с честью из создавшегося положения? Такие мысли проносились у меня в голове, когда я стоял в тамбуре вагона, на сквозняке, сжатый со всех сторон пассажирами так, что не мог и табак достать из кармана, чтобы зажечь трубку. Но в Киеве я узнал, что никто и не думает передавать власть украинцам; гетман так и не приглашал к себе до сих пор делегатов Национального союза; заместитель Мумма Тилле поинтересовался списком кабинета, составленным союзом, но приглашенные делегаты сказали, что подадут список тогда, когда немецкое командование принципиально решит передать власть в украинском руки, на том переговоры пока что и закончились. С западного фронта, с македонского и турецкого, пришли официальные сведения, что дела центральных держав совсем плохи, есть основания думать, что немцы заберут все свои войска с Украины, а потому союз решил не идти ни на какие уступки гетманскому правительству и требовать полной смены кабинета. Ввиду такого постановления социалисты-федералисты отказались вести переговоры с И.А.Кистяковским, которые начались в доме В.М.Леонтовича, и отдельные лица из их партии решили не входить в состав теперешнего кабинета. В Киеве все уверены, что если немцы уйдут с Украины, то сюда сейчас же надвинут с севера большевики, а с Дона-Кубани — добровольцы-монархисты, и Украине придет конец, а потому украинцы, видимо, не пошли бы в правительство, хотя бы им и всю власть передали.

Я думаю, что немцы заберут только боеспособных солдат, а сюда пришлют обессиленных и заморенных с западного фронта, которые не допустят на Украину ни большевиков, ни добровольцев, потому что у этих нет ни артиллерии, ни амуниции, которая могла бы сравняться с немецкой. Немцы выведут с Украины свои войска только в самом крайнем случае, если уже на Украину придут войска Антанты и если против них ничего нельзя будет немцам сделать. Я думаю, что если на западном фронте совсем разобьют немцев, то и тогда они постараются не выпустить Украину из своих рук, чтобы получать с нее хлеб, шерсть и все, без чего они не могут обойтись. А поэтому нам нечего опускать уши, а надо добиваться смены кабинета, хотя бы частичной, если нельзя вырвать всей власти из рук теперешнего правительства, потому что правительство теперешнее все делает, чтобы у нас не было армии и чтобы у нас не было сил бороться с Добровольческой армией. Вчера был у Льва его товарищ по гимназии, русский с.-д. Важинский, который офицером был на войне, а теперь едет добровольцем в армию Алексеева, чтобы бороться за объединение России. В разговоре со Львом он сказал: «Неужели Вы думаете, что украинская армия, если она и будет, выступит против монархистов-добровольцев? Сам военный министр Рогоза наш человек. Когда ему ген. Адрианов сказал, что он не решается идти на службу украинскому правительству, потому что он стоит за Россию, то Рогоза пожал ему руку, сказав, что он сам и его товарищи работают в том же направлении, то есть для объединения с Россией. Естественно, что при таких условиях наша армия может соединиться с монархической и выступить против немцев и против гетмана. Вот из-за чего надо входить в кабинет и парализовать планы этих «объединителей».

2 октября

Г.П.Варавва, который служит в ликвидационной комиссии помощником Юлия Александровича Кистяковского^{352}, рассказал мне, что Игорь, после совещания у Леонтовича, сказал брату, что из бывших на совещании «только Чикаленко серьезно отнесся к его предложению, но, очевидно, он боится других».

Возможно, что Кистяковский обратится ко мне, как «единственному серьезному человеку» с вопросом — наметили ли мы тех пять кандидатов в министры, которых обещали ему. Теперь, когда социалисты-федералисты отказались от всяких разговоров с Кистяковским, надо на случай, если он обратится ко мне, составить список таких кандидатов, хоть и без эсефов. По этому поводу я советовался вчера с В.М.Леонтовичем, но он такой нервно больной, что заботится только о том, как ему выехать в Крым, и ему не до политики. Однако мы обсуждали ряд лиц, которых можно было рекомендовать на министров и на советников в Министерство внут. дел. На министра образования мы наметили А.С.Синявского^{353}, бывшего директора Екатеринославского коммерческого училища, который в самые тяжелые времена вел украинскую линию, но оказалось, что этот портфель отдан уже П.Я. Дорошенко, личному приятелю гетмана, человеку, как говорит И.Л.Шраг, хитрому и лукавому; до революции он был правым октябристом, почти черносотенцем, но, будучи директором дворянского пансиона, все-таки проявлял какой-то интерес к украинству, собственно к старине украинской и к искусству и на этой почве сблизился со своим глуховским земляком П.П.Скоропадским, теперешним гетманом. Возможно, что он теперь стал искренним самостийником, или лучше сказать гетманцем, и не будет проводить обрусительную политику.

На должность министра труда мы наметили инженера Н.В.Деревянко^{354}, личность очень популярную среди железнодорожников, солидного и давнего надежного украинца.

Портфель культа привлекает очень многих украинцев, потому что каждому хочется выпроводить с Украины кацапов-епископов и митрополита Антония, но на этот пост надо бы было выдвинуть академика, или по крайней мере семинариста, а потому мы наметили В.Ф.Дурдукивского^{355} или В.М.Страшкевича, а в крайнем случае — Ф.П.Матушевского.

На контролера государственного мы наметили А.И.Лотоцкого, потому что сюда надо человека профессионального, а на государственного секретаря — П.Я. Стебницкого, но наверное они, как социалисты-федералисты, откажутся, тогда секретарем рекомендовать С.Н.Шемета, а на контролера нет у нас никого, кроме Лотоцкого.

Вечером я зашел к Ф.П.Матушевскому, чтобы поговорить с ним о его кандидатуре, но он решительно отказывается, так как считает себя неспособным, больным, хотя очень ему хочется повыгонять архиереев и всяких Стороженко^{356}. Чтобы увидеться с другими намеченными кандидатами, я зашел в клуб на лекцию О. И.Левицкого^{357}, в надежде там встретить их, но увиделся только с Деревянко, который согласился, если железнодорожный Совет пустит его.

М.С.Синицкий рассказал, как они с Лотоцким вчера ходили от «Просвіты» делегатами к гетману по делу обороны государственности укр. языка. Гетман их принял вне очереди и чрезвычайно тепло. Когда Лотоцкий начал высоким cтилем свою приветственную речь, то гетман его перебил, сказав, что он знает, зачем делегация к нему пришла и клятвенно обещает, что пока он гетман, до тех пор только один укр. язык будет государственным, но для этого надо составить соответствующий законопроект, потому что составленный Шелухиным слишком острый. Далее гетман жаловался, что украинцы не хотят идти помогать ему строить державу, говорил о том, что он создал для Михновского у себя должность, равную министерской, но тот откзался. Из дальнейших разговоров заметно было, что он словно боится И. Кистяковского, что тот его подавляет, но ничего конкретного не сказал. Я заметил на это, что он еще больше боится Палтова. О гетмане уже сложилась такая поговорка, что им правит тот, кто его треплет по плечу. Но Палтов — аристократ, воспитанный камергер (хотя потом и изгнанный царем за взяточничество) треплет по плечу так, что это гетману приятно, а Кистяковский — не меньший нахал, чем Палтов, но как парвеню, как человек духовного происхождения, треплет грубо, оскорбительно, что и угнетает гетмана. Бывший при этом разговоре д-р Е. К. Лукасевич, наш резидент в Швейцарии, рассказал, что Палтов, будучи с гетманом в Берлине, совсем оскандалился, что выехал из Берлина, не оплатив счета проституток, и они пожаловались в посольство, что наверное станет известно гетману.

Но я думаю, что на поступки Палтова посмотрят по поговорке, что «быль молодцу не в укор» и этот жулик и дальше будет править гетманом и государством, потому что гетман больше всего ему обязан избранием на гетманство и не наберется смелости стать «неблагодарным». В клубе рассказывали, что начальник гетманского штаба генерал Стеллецкий арестован за какой-то заговор против гетмана. Рассказывали, что и против военного министра Рогозы есть какие-то факты, которые записал П.Я. Дорошенко и должен их подать гетману; если сопоставить это с тем, что говорил товарищ Льва, то можно поверить, что в этом есть правда, но этот польский иезуит, наверное, выкрутится и дальше будет дезорганизовывать даже ту тень военной силы, которая еще осталась в Укр. державе. Ох, плохи наши дела. Похоже на то, что Укр. держава доживает свой молодой, но короткий век. Говорят, что Болгария уже мирится с Антантой, а раз так, то и Турция должна мириться, потому что, отрезанная от Срединных держав, она не может удержаться; тогда флот Антанты через Дарданеллы войдет в Черное море и высадит войска в Украине, а п. Рогоза тогда передастся Антанте с той армией, которая еще есть у нас.

3 октября

Говорят, что Нац. союз под влиянием Владимира Кирилловича начинает склоняться к большевистской ориентации. Еще недавно В.К. был пылким сторонником германской ориентации, что и выразил в своей зажигательной статье в «Рабочей газете»; во время гетманского переворота он горячо уговаривал эсефов брать портфели и в пылу говорил, что он сам готов выйти из с. -децкой партии и идти в услужение к гетману, лишь бы строить свою державу. Теперь, когда германская мощь зашаталась, когда есть опасность, что на Украину придет Антанта, В.К. хватается за большевизм, думая с помощью Совдепии спасти Укр. державу. Но напрасные это надежды. Если действительно немцев разобьют наголову, и они уберутся с Украины, то большевики великорусские и наши недолго будут властвовать здесь, потому что их вскоре разгромит Антанта с добровольцами-монархистами. Тогда нам придется быть пересеянными раз через большевистское сито, а второй через — монархическое и от укр. интеллигенции не останется ничего. Говорят, что Раковский^{358} уверяет Г.В., что большевики не тронут нашего языка, и вообще культуры, а также государственности, потому что убедились в демократичности укр. национального движения, но мы слышали о праве на «самоопределение, вплоть до отделения». Удивляюсь я В.К., разве он не видит того рая, который устроили большевики в Московии, а если он ему нравится, то разве В.К. не видит того, что большевистский рай будет только до тех пор, пока не придет Антанта, которая обступает Совдепию уже с трех сторон, а если высадит войска с Черного моря, тогда конец будет и Украине, и Совдепии. Но очевидно В.К. уверен в том, что социалистическая революция охватит всю Европу. Это возможно, но тогда я думаю, придет конец не только нашей государственности, но и всей европейской цивилизации и от нее потомству останутся только какие-то достопримечательности, как после египтян или ацтеков, потому что знатоки говорят, что западные народы гораздо более жестокие, чем «благодушный» русский народ и там соц. революция примет формы хуже, чем рус. большевизм.

Говорят, что В.К. настаивал, чтобы союз запретил украинцам входить в этот кабинет отдельными лицами, а добиваться замены всего кабинета кандидатами, намеченными союзом. А тем временем помощник Гренера Ярош в беседе с Никовским, Грековым и Марголиным^{359} твердо сказал, что смена всего нынешнего кабинета сразу невозможна, потому что это выглядело бы как переворот, а намечена постепенная замена, сначала министра юстиции, культа и образования, а затем во вторую очередь — министра земельных дел, так как Колокольцов не соответствует видению ни гетмана, ни немецкого командования, потому что они требуют аграрной реформы, а Колокольцов, опираясь на крупноземельные круги и «Протофис», решительно выступает против всякой реформы, думая, как и Кистяковский, что земельные отношения сложатся сами собой через свободную продажу земли. Портфель юстиции немцы хотят отдать Шелухину, культа — Лотоцкому, а образование гетман передает П.Я. Дорошенко. Если бы большинство союза стало на точку зрения Владимира Кирилловича, то закрыта была бы дорога Шелухину и Лотоцкому в министерство, и поэтому союз высказался не так резко, а постановил не рекомендовать украинцам входить отдельными лицами в этот кабинет. Если действительно Шелухин получит портфель судебных дел, то он много сделает для украинизации судопроизводства, а Лотоцкий в министерстве культа ничего не сделает, потому что он человек робкий, нерешительный и побоится круто поступить с кацапами-архиереями; на этот портфель надо человека с другим характером, а Лотоцкий был бы на месте в должности государственного контролера, как специалист в этом деле.

Для нас необходимо в первую очередь передать портфели земельных дел и военных в укр. руки, чтобы быстрее провести аграрную реформу и организовать надежную армию, потому что Рогоза, как все говорят, человек более чем ненадежный, и армия под его руководством не защитит державу от Антанты и монархистов. Д-р Лукасевич говорит, что Мумм уже не вернется в Украину, а на его место должны прислать из Берлина Надольного, человека благосклонного к нам, может, тогда дело национализации кабинета пойдет быстрее. Но Скоропись, который приехал сегодня, говорит, что Надольный — поляк и наш убежденный враг.

5 октября

Сегодня я был в Укр. клубе на заседании Общества содействия и там услышал целый ряд новостей.

Оказалось, что мои хлопоты и беготня, чтобы составить список кандидатов в министры для ответа Кистяковскому, были напрасными, потому что на гос. секретаря пригласили Николая Могилянского, теперешнего помощника, очень слабого украинца, на гос. контролера — М.А.Славинского^{360}, человека способного, но ленивого к работе; если надо сказать речь щиро украинскую, то Максим Антонович для этого самый подходящий человек, а как дойдет до работы, то М.А. неоднократно уклонится и скроется; в тяжелые времена для укр. движения о нем и слуху не было, а выплывал или выныривал он только во времена общего подъема. Так было с ним и в 1905 году, и сейчас. Портфель культа дают А.И.Лотоцкому, о котором я уже говорил, что это человек слишком угодливый и приторно сладкий перед «сильными мира»; говорят, что когда он был комиссаром в Буковине, то трепетал перед генералами, своими подчиненными, и боялся проявить минимальное украинство; К. Широцкий^{361} без отвращения не может вспомнить об этой деятельности Лотоцкого, хотя к тому времени он с пиететом относился к нему, потому что Лотоцкий, действительно, искренний и неутомимый работник на культурном поле украинском и под псевдонимом Белоусенко сделал очень много. Но, к сожалению, у него какая-то на редкость неприятная, льстивая натура, то ли поповско-подольское воспитание, которое часто производит очень неприятное впечатление.

Хотя кабинет уже и пополнен украинцами, правда, второго или третьего сорта, но гетман через Д.И. Дорошенко официально пожелал поговорить с представителями Нац. союза и назначил на сегодня аудиенцию, на которую пойдут Винниченко, Никовский и Швец^{362}. Гетман будет принимать Винниченко в том самом кабинете, в котором его когда-то принимал Винниченко. Как меняется судьба людей, их положение и мировоззрение.

Национальный союз, который в своем уставе на первом плане выставляет «борьбу за законную власть на Украине, подотчетную парламенту», то есть считает гетмана узурпатором, теперь посылает к нему председателя своего, эсдека Винниченко, чтобы объясниться, и эсдек охотно идет, чтобы спасти государство, точно так же, как германские эсдеки соглашаются на работу вместе с Вильгельмом.

Не представляю себе только того, о чем у гетмана с союзом будет речь, если Н. союз стоит решительно за то, что надо украинизировать весь кабинет, а гетман боится левизны украинцев.

Рассказывали в клубе и о заговоре россиян-монархистов во главе со Стеллецким, которые замышляли свергнуть и расстрелять гетмана и укр. часть правительства, а вместе с ними расстрелять как будто аж 1800 выдающихся украинцев, список которых нашли у заговорщиков. Не знаю, сколько в этом правды, но отрадно в этом то, что интеллигентных украинцев теперь уже считают тысячами, а не десятками, как до революции.

Еще слышал от Никовского об интересном моменте по пребыванию гетмана в Берлине. На прощание Вильгельм якобы сказал гетману, что для успокоения и укрепления Украинской державы необходимо проводить яркий национальный курс и провести демократическую аграрную реформу, то есть те же слова, которые я сказал Зерингу. Скоропись говорит, что это не случайно совпали мои слова со словами Вильгельма, а он их наверняка взял из доклада Зеринга, которого немецкое правительство, как специалиста по экономически-аграрным вопросам, посылало и в Польшу, и в Литву, и Вильгельм лично выслушивал его доклады.

6 октября

А.В.Никовский рассказал мне о разговоре делегации Национального союза с гетманом^{363}. Но разговор тот, как он говорит, был такой бессистемный, что нелегко передать, а еще труднее его мне записать. Я говорил, что на сообщение гетмана о том, что он хотел бы объясниться с Н. союзом, союз ответил, что он охотно пришлет своих делегатов, если гетман обратится к нему официально. Это было дней десять назад. Союз все надеялся, что гетман официально позовет его, а гетман ждал, что союз попросит у него аудиенции, потому что, говорят, что Палтов неколько раз высказывался, что «даже Протофис приходит к гетману и просит о том, что ему нужно, а какой-то украинский союз хочет, чтоб гетман к нему пришел».

Наконец к председателю союза, В.К.Винниченко, приехал Д.И. Дорошенко и сказал, что он официально от гетмана приглашает союз, и в назначенное время Дорошенко заехал и повез делегатов к гетману, при чем выразил желание и сам присутствовать при разговоре с гетманом, на что делегаты из неловкости и согласились. Когда делегаты вошли в гетманский дворец, то русское окружение гетмана явно растерялось, а украинские элементы наоборот, почти громко говорили, что пора уже вот эту «русскую сволочь разогнать». Гетман, рассадив делегатов и подсунув им сигареты, начал с того, что ему очень приятно, что союз выразил желание побывать у него, что сам он тоже давно хотел, но ничего конкретного не имел. Одним словом, гетман дал понять, что это не он пригласил союз, а союз сам по своей инициативе обратился к нему, но тон он взял такой искренний, теплый и простой, что этим же тоном заразил и делегацию, и дальше разговор велся, как между близкими людьми, которые обдумывают дело спасения родины. Гетман говорил, что положение Укр. державы тяжелое, что надо всем объединиться для спасения; ибо, гетман полностью зависит от сторонних сил; правда, будучи в Германии, в своих речах он то и дело подчеркивал, что Украина полностью независимая и нейтральная держава и имеет сведения, что ее признают уже все нейтральные державы, и наверняка признает и Антанта. Но надо скорее создать свою военную силу и вот он решил, пока будет формироваться армия, организовать национальную гвардию, вроде бывшей французской, из городского населения. На этом делегация отметила, что эта гвардия сформируется из русских элементов, враждебных Укр. державе, и когда-нибудь возьмет и скинет и самого гетмана и Украину. А на вопрос гетмана — как же ее сформировать, делегация предложила передать организацию нац. гвардии национальным организациям. Но гетман, на какое-то время задумавшись, ответил, что это еще надо обдумать. Очевидно было, что у него мелькнула мысль, что такая гвардия может тоже сбросить его и его правительство.

Потом он начал уверять делегацию, что лично он ничего не боится и никаких честолюбивых намерений и не имел, что он за несколько дней до переворота и не мечтал о гетманстве, а хотел послужить Украине — своим военным опытом на посту военного министра, а когда произошел переворот, то он, как человек риска, перекрестился и принял на себя эту обузу только в интересах спасения Украины от раздела, потому что Австрия тогда упорно добивалась разделения Украины.

Теперь он озабочен проведением аграрной реформы в пользу среднего крестьянства и спросил, что думает делегация о том, надо ли наделять безземельных или нет. Винниченко, как эс-дек, высказался, что не надо, и на удивление, эсер, проф. Швец, тоже сказал, что эсеры во время наступления большевиков, действительно, считали нужным сразу же удовлетворить безземельных, а теперь это мнение они откладывают в архив будущего. Очевидно, на гетмана это произвело очень хорошее впечатление, потому что он выразил желание ознакомиться со списком людей, из которых Национальный союз считает нужным сформировать кабинет. Ему передали список, давно составленный, но Никовский выбросил из него себя и Марковича из министерства внутр. дел, а взамен вписал П.Я. Стебницкого.

В кандидаты на премьера в списке были поставлены, как известно, четыре фамилии; гетман прочитал фамилию Шрага и заметил, что он такого не знает, и здесь Д.И. Дорошенко зачем-то выскочил, сказав, что Шраг совсем старый, немощный человек, который летом пережил уже третий удар. На это ответил Владимир Кириллович, что Шраг недавно участвовал в с.-ф.-ской конференции, что он еще работоспособный и весьма ценный человек. Фамилию Шелухина гетман умолчал, а на Марковиче остановился, заметив, что это совсем не серьезный человек. Маркович, который часто бывал у гетмана на завтраках, очевидно, своим поведением проявил, действительно, свой несолидный, истерический характер.

Прочитав фамилию Стебницкого, гетман покачал головой и сказал:

— Вот-таки же придется его взять; я от всех слышу о нем лучшие отзывы.

Когда прочитал, что Скоропися союз выставил на министра иностранных дел, то в присутствии Дорошенко заметил: «Скоропись человек подходящий, умный, я его знаю» — и против его фамилии поставил крестик. Далее, когда дошел до Михновского, сказал: «Ну, на портфель исповеданий уже дал согласие Лотоцкий. А вот на торговлю и промышленность Чоповский совершенно не способен; если бы я вам рассказал о нем, то вы сами его не выставили бы, вместо Гутника надо бы найти исключительно опытного человека». А когда ему назвали Тимошенко^{364} и Бородаевского^{365}, он сказал, что их не знает, а узнав, что Бородаевский — помощник Гутника, записал его фамилию. Прочитав, что Любинского и Бутенко Союз оставляет, спросил: « Я рад за них, а интересно знать — чего вы их обоих оставляете на своих местах?» Ему ответили, что в обоих этих министерствах проводится украинская политика, не видно враждебности к Укр. державе. На это гетман сказал:

— А вот на Бутенко нападают все эти концессионеры, эти протофисы…

Далее спросил:

— А чего вы отвергаете Гербеля?

— Он враждебен к Украинской державе, — ответили ему.

— А он так красиво поет украинские песни, что трудно допустить, чтобы он был врагом Украины.

— Но он проводит в министерстве русификацию, не хочет признавать укр. Красный крест и не дает ему продуктов.

— А что вы имеете против Рогозы?

Ему ответили, что Рогоза все делает, чтобы у нас не было армии, он определенно сторонник объединения России и в этом направлении работает и других к этому склоняет. Гетман будто рассердился, приняв эти слова за намек на свою особу, и начал уверять, что он никаким влияниям не подвержен, что он твердо стоит на украинской государственности, его Сердюцкая дивизия воспитывается в укр. направлении, и дисциплина в ней строже немецкой и посоветовал делегации увидеть сердюков и самим убедиться в правдивости его слов.

Винниченко на это ответил, что надо всю армию организовать как можно скорее на национальных основаниях, а для этого надо быстреепровести аграрную реформу и призвать народ защищать свою землю. Таким образом защищали свой край когда-то римляне, а в более поздние времена — французы. Гетман полностью с этим согласился и выразил желание вообще (начать — Ред.^[76]) оживление культурной жизни нашего села основанием «Просвіт», «Сичей», разных экономических обществ и т.д.

На прощание гетман снова выразил удовлетворение по поводу того, что укр. общественность изъявляет желание работать с ним вместе для укрепления своей державы. Он ничего не имеет против списка министров, составленного Национальным союзом, кроме лиц, о которых он высказался, но надо подождать приезда из Германии Гренера и тогда вопрос о кабинете должен решиться.

Характерно, что гетман не протестовал против того, что в списке нет Д.И. Дорошенко, Кистяковского. Напротив, на Кистяковского начал было жаловаться, а потом замялся и сказал только, что он напринимал себе в помощники людей даже с уголовным прошлым.

Я забыл сказать, что гетман очень обрадовался, когда в списке увидел фамилию П.Я. Дорошенко, которого союз поставил рядом с Багалием на пост министра образования. Он заметил, что Багалий не хочет брать портфель, а Дорошенко тоже отговаривается старостью и немощью и советовал делегации уговорить его, чтобы он не отказывался, потому что гетман его давно знает как очень умного и делового человека и надежного украинца. На этом аудиенция и закончилась. Надо теперь ждать Гренера.

7 октября

Вчера вечером пришли телеграфные сведения, что Германия обратилась к Вильсону с предложением начать мирные переговоры на основании опубликованных им 14 пунктов. Сегодня по Киеву ходит масса всяких слухов, но определенного никто ничего не знает, потому что сегодня понедельник, и газет нету. Все украинские круги и буржуазные русские очень встревожены возможностью ухода с Украины немецкой армии и наступления большевиков, тем более, что сегодня уже должны прерваться мирные переговоры с большевиками. Никакой армии у Украины нет, а будущая национальная гвардия сложится исключительно из бывших русских офицеров, которые, может, отобьют Украину от большевиков, но захватят правительство в свои руки и тогда придет конец Укр. державе. Вообще все уверены, что Украина, как государство, доживает свои последние дни, ибо Антанта не признала ее до сих пор независимой, а наоборот то и дело говорит о возрождении и объединении России.

8 октября

Вчера, на «понедельнике», у меня собралась масса народу, потому что время тревожное, и каждому хочется быть в компании, чтобы услышать новости, посоветоваться и т.д. Но никаких достоверных сведений нет.

Еще неизвестно, как отнесется Антанта к предложению центральных держав; возможно, что она отвергнет предложение, желая полностью разгромить, поставить на колени Германию, чтобы та сдалась на ее милость. Если действительно Антанта отнесется так к германскому предложению, то немецкий народ должен биться до самого конца, оставленный всеми своими союзниками, потому что Австрия и Турция, видимо, пойдут вслед за Болгарией и сдадутся на милость Антанты. Говорят, что и поведение Болгарии — это результат подстрекательства Австрии, которая уже дошла до предела и уже накануне революции. Что будет с нами — неизвестно, большевики уже оповестили Германию, что они считают Брестский договор аннулированным и прервали мирную конференцию с нами, как с независимым государством. Наверное они будут пытаться, чтобы нас Антанта не признала и не пустила на общую Мирную конференцию; и этого будут добиваться не только большевики, но и все, кто стоит за целостность России. Об изменении нашем внутреннем ничего не слышно, хотя Гренер уже и приехал. Говорят, что нынешние министры на совещании решили держаться вместе и не выходить из кабинета поодиночке, а если кого-то уволят, то всем подавать в отставку. Если этот кабинет останется, то, наверняка и он не будет принимать меры, чтобы на конференции была представлена Украина, потому что весь состав его, за малыми исключениями, кадетский и стоит за объединение бывшей России, а если и пошлет делегата, то какого-нибудь Палтова, который не будет отстаивать укр. государственность, а так хитро-мудро продаст ее и предаст, что гетман только ахнет. Теперь всем, кто ближе стоит к гетману, ясно, что его опутал и крутит им как хочет этот бывалый экс-царедворец и, бесспорно, умный и хитрый пройдоха — Палтов, опираясь на немецкую силу.

9 октября

Сегодня распространился по Киеву слух, что премьер-министром поставлен Туган-Барановский, а портфели все розданы эсерам, и только Кистяковский и Дорошенко остаются на своих местах. Возможно, что это очередной пасьянс, хотя он вполне вероятен, ибо имя Тугана-Барановского очень популярно среди немцев и вообще в Европе, как ученого. А Палтов, естественно, бессменный, потому что он официально занимает должность всего лишь товарища министра иностранных дел, но то и дело сидит во дворце гетмана и вершит не только иностранные дела, но и внутренние. Без него гетман не решает никаких дел, даже во время аудиенций Палтов крутится вокруг кабинета, готовый в любую минуту заявиться к гетману для совета. Он теперь и проект аграрной реформы разрабатывает, который гетман от своего имени внесет на рассмотрение министров. Все знают, даже Лизогуб и гетману докладывал, что у Палтова плохая репутация, что его еще царь был вынужден за взятки лишить камергерства и только благодаря войне, а затем революции, он отвертелся от уголовного суда, однако Палтов все больше и больше входит в силу. Особа эта наглядно показывает, что как бы ни был хорош абсолют, но им может управлять гнуснейший фаворит.

10 октября

Сегодня М.К. Садовский рассказывал мне, что вчера Полтавец-Остряница, гетманский адъютант, пригласил его на свои именины в ресторан Ротса. Там собралось чуть ли не все гетманское окружение, и разговор то и дело возвращался к политическим темам. Князь Юсупов^{366} говорил о том, что Украина должна помочь своей сестре Великороссии освободиться от большевиков и войти с ней в тесный братский союз, как было до войны. На это Полтавец ответил, что он родом великоросс, но так полюбил Украину, и ее население, что с чистым сердцем поклялся служить гетману и Украине и считает необходимым, чтобы Украина сохранила свою государственность, только на основе Переяславского договора вошла в федеративную связь с Великороссией. Полтавец-Остряница и полковник Глибовский^{367} отстаивали независимость Украины, а Д.И. Дорошенко только на всех миленько поглядывал, а своего мнения не высказал и только на вопрос Палтова — много ли украинцев стоят на той точке зрения, что и он, то есть на Переяславском договоре, ответил, что «мно-го».

Полтавец уверял, что на днях должны быть большие изменения в кабинете министров, и сегодня Гренер пригласил к себе делегацию Национального союза.

Еще Садовский рассказал интересный эпизод, который стоит записать. Однажды он был приглашен к гетману на совет по театральным делам, на котором был и И.Кистяковский. Между прочим, зашла речь, что надо поставить памятник борцам за освобождение Украины. Гетман горячо принял эту мысль и высказался, что надо разработать хороший проект и лучшее место. На это Садовский сказал, что перед Думой, где стоял памятник Столыпину, наиболее подходящее место, потому что там во время освобождения собирались отовсюду депутации манифестаций. Но гетман, показывая веселыми глазами на Кистяковского, сказал:

— Это место вот для него!

— Разве и меня ждет такая судьба, как Столыпина? — спросил Кистяковский.

— Я не то имел в виду, — ответил гетман, — а то, что Вы характером и заслугами похожи на Столыпина.

Это очень характерный взгляд гетмана на Кистяковского. Я, кажется, говорил уже, что Кистяковский своим характером подавляет гетмана, как Столыпин или Витте подавляли Николая, и он то и дело об этом намекает.

11 октября

Гренер действительно вчера пригласил к себе одного Винниченко и имел с ним беседу около двух часов. Я увиделся с В.К. после того как он уже дважды подряд рассказал о своем свидании — раз президиуму Нац. союза, а второй — центральному комитету эс-дековской партии, поэтому мне он лишь вкратце сказал, что все идет хорошо. Гренер, очевидно, убедил его не добиваться изменения сразу всего кабинета, а постепенно создать там украинское большинство. Пока что в кабинет войдут Лотоцкий, Славинский, Могилянский и П.Я. Дорошенко, а потом еще два или три, то есть то, что говорил Никовскому помощник Гренера — Ярош.

Мне кажется, что дело обстоит не так хорошо, как это кажется Винниченко. И немцы, и правительство Палтова, по моему мнению, просто обманывают Нац. союз. Они боятся, что если немецкая сила и влияние ослабнут в Украине, то поднимет голову демократия и Н. союз придет к взаимопониманию с большевиками, а потому они пытаются привлечь к себе руководителей Н. союза и отвлечь их всякими обещаниями и переговорами, но передать им всю власть не хотят, потому что боятся их левизны. А тем временем приближается общеевропейская мирная конференция, поэтому надо немедленно создать такое правительство, которое искренне стояло бы на украинской государственности и заботилось о том, чтобы нас признали независимым государством, потому что нынешнее правительство все делает как раз наоборот, вот сейчас прочитал в газете, что во главе дипломатической миссии в Скандинавию (Швецию, Норвегию и Данию) посылают ген. Баженова^{368}, который ничего общего с Украиной не имеет и еще меньше будет о ней заботиться, чем Штейнгель в Берлине. От Е.А.Квасницкого^{369}, у которого жена осталась в Екатеринодаре, услышал, что Добровольческой армии на Кубани оружие и амуницию дает укр. военное министерство, и «Южную армию»^{370} из русских офицеров организует тоже наше министерство для борьбы с большевиками, но обе эти армии при первой возможности захватят в свои руки украинское правительство, и нашей государственности придет конец. Говорят, что на это обращали внимание гетмана, но он ответил, что надо помочь родной сестре Великороссии освободиться от большевиков, что неловко выгонять отсюда русских офицеров, а таким образом они себе пойдут в Великороссию воевать с большевиками и там останутся, но ясно, что та армия никуда не уйдет, а будет дожидаться, пока уйдут отсюда немцы, а Палтов и К^о отвлекают внимание гетмана в другую сторону.

12 октября

Вчера на собрании «Старой Громады», когда зашла речь об изменении в кабинете министров, и что министром образования должен быть П.Я. Дорошенко, то В.П.Науменко сказал, что он слышал от самого надежного лица, что Дорошенко решительно отказался, а когда кто-то спросил, кто же то лицо, то Владимир Павлович ответил, что то лицо министерский курьер Василий, который служит в министерстве образования более 20 лет, и много изменений в нем видел. И, действительно, потом оказалось, что курьер лучше всех осведомлен, потому что П.Я. Стебницкий рассказал мне, что вчера его приглашал к себе Лизогуб и предложил ему войти в кабинет, если он ничего не имеет принципиально против. Петр Януарьевич ответил, что принципиально он ничего против не имеет, но не хотел бы входить в кабинет один, а вместе с другими, кроме того, он считает политику кабинета ошибочной. На это Лизогуб ответил, что вместе с ним должны войти: Лотоцкий, Славинский, Могилянский и на министерство образования Багалий, потому что П.Я. Дорошенко решительно отказался, а если Багалий откажется, тогда портфель образования перейдет к нему — П.Я. Стебницкому; если все эти лица войдут в кабинет, то можно будет влиять и на изменение политики кабинета. Сегодня, говорят, должен быть у гетмана Гренер и тогда окончательно решится вопрос об изменениях в кабинете.

Но никакого изменения в политику кабинета эти лица не внесут, потому что их там будет меньшинство. Важнейшие портфели — внутр. дел, военный, юстиции, финансов, земельных дел, — остаются в тех же руках, поэтому и политика будет та же самая, которая ведет нас к «воссоединению». Одно утешение в том, как говорит Ефремов, что до революции у нас ничего не было, а после всего все же что-то у нас останется. Действительно, остается утешаться хоть этим. Но досадно, что по усам потекло, а в рот и не попало!

Когда я закончил писать эти строки, пришел Владимир Кириллович и рассказал, что сегодня ходила к гетману депутация от «Протофиса» и решительно заявила протест против намерений гетмана украинизировать кабинет, но неизвестно, что гетман ей ответил. Теперь вопрос — на какую сторону склонится гетман. Я уверял, что, наверное, он пойдет по указаниям «Протофиса», потому что за ним стоит «Южная армия» и все военное министерство с Рогозой во главе, а за гетманом нет никакой силы, которая его могла бы поддержать. Я высказал мнение, что Укр. держава доживает свой век молодой. В.К. — наоборот, настроен бодро и говорит, что я всегда так пессимистично смотрю. Я напомнил ему, что и перед большевистским наступлением я предупреждал его, что приходит конец, что большевики свергнут наше правительство, а он, Винниченко, не верил этому и полагался на нашу армию. А я знал от своего перешорского земляка-солдата, что на нашу армию нельзя полагаться, потому что она вся настроена на большевистский лад и не будет отстаивать Центральную Раду. Так оно и произошло. Теперь у В.К. уже большевистская ориентация, он доказывает, что никакая «Южная армия» ничего не сделает, потому что вся железнодорожная организация в наших руках, весь народ восстанет против офицерской армии и вообще закипит вновь социальная революция. Он уверен, что революция вскоре охватит всю Европу. Я этому не верю, а если это и будет, то ничего хорошего из этого не будет. Мы уже видим, к чему эта революция привела в Московии, а если она охватит всю Европу, то погибнет вся европейская цивилизация, о чем, кажется, я уже говорил в этих записках. Если считать то, что происходит в Московии, желательным, то, очевидно, надо желать этого и для нас, и для всей Европы, но, кажется, в Московии уже и «пролетариат» недоволен большевистским строем, и он держится там только на штыках люмпен-пролетариата и китайцев, нанятых за большие деньги.

15 октября

Вчера на «понедельнике» у меня было так много народу, что и стульев не хватило, чтобы всем сесть. По городу ходит масса слухов, поэтому всякому хочется послушать или рассказать. В.К.Винниченко рассказывал, что все последние дни он ведет переговоры то с Палтовым, то с Гренером, то с Тилле по национализации кабинета. Он настаивает, чтобы отставить весь этот кабинет и заменить новым, список которого делегация Национального союза передала гетману и который я привел в этих записках; только вместо Марковича на министра внутренних дел намечают А.Ф.Скоропися, а вместо Чоповского — на торговлю и промышленность — Бородаевского. Немцы соглашаются на всех, кроме военного министра и пищевого, и отстаивают Рогозу и Гербеля, а Палтов упорно защищает Кистяковского, а на премьера выставлял сначала Багалия, а когда тот решительно отказался, то П.Я. Дорошенко. Я высказал мнение, что всякий список без Кистяковского обречен на неосуществимость, потому что он человек необычайной энергии, упрямства, и без боя не сдаст своих позиций, а потому я настаивал, чтобы Кистяковского оставили на своем месте, но окружили его такими товарищами как Скоропись, тогда скорее можно добиться смены кабинета, но Винниченко, с присущей ему горячностью, решительно высказывался против Кистяковского. Пока был Винниченко, то все молча соглашались с ним, лишь Саликовский и Вязлов поддерживали меня, а когда Винниченко ушел, то тогда почти все согласились со мной, что по тактическим соображениям не надо трогать Кистяковского. К сожалению, Винниченко вышел от меня под впечатлением, что все присутствующие, кроме меня, также согласны с ним насчет Кистяковского, и в дальнейшем будет добиваться, чтобы его отставить, а это может окончиться тем, что никаких изменений в кабинете не будет, и дело с национализацией его или совсем остановится или затянется, а тем временем конференция мирная не за горами, ибо Германия уже согласилась на все пункты Вильсона и вскоре будет заключено перемирие, и тогда на конгресс, если туда пустят нашего делегата, поедет Палтов, который уже даже Винниченко очаровал, и тот охотно ведет переговоры о смене кабинета с этим прохвостом. А он же посрамит нас перед всем миром и продаст.

16 октября

Вчера рассказывал мне директор «Часа» В.Д.Петрушевский^{371}, что один его знакомый русский полковник присылал к нему свою дочь с предупреждением, чтобы он не ночевал дома, потому что на днях должны арестовать гетмана и всех украинцев.

Я думаю, что это предупреждение еще преждевременно, еще не наступила для этого пора; вот когда немцы заберут свою армию с Украины, тогда Рогоза с «Южной армией» и национальной гвардией, действительно, арестуют и расстреляют и гетмана, и выдающихся украинцев; я этого ожидаю совершенно серьезно.

Мои опасения, что Польша может силой захватить Правобережную Украину, начинают принимать реальные формы: сегодня прочитал в газете, что польское правительство в своем манифесте претендует на Холмщину, Волынь и Подолье, не говоря уже о Галиции. «Нова Рада» считает вполне возможным, что вскоре польские легионы вооруженной силой захватят эти земли. Это вполне возможно, потому что у поляков есть армия, хоть она и распущена, но каждый легионер знает свой сборный пункт и на первый же зов явится, потому что он считается на службе и даже получает зарплату. А у нас никакой своей армии нет, потому что поляк господин Рогоза умышленно делает, чтобы ее не было, а организует русскую «Южную армию», потому что твердо придерживается точки зрения поляков на Украину, которая выражается словами: «Niema Rusi, jest Polska і Moskwa!». Я уже в этих записках вспоминал свой разговор с поляком, который говорил, что полякам обещана Правобережная Украина с выходом к Черному морю, а если победит Антанта, то они получат и Данию^[77], тогда осуществится, наконец, давняя мечта Польши от «можа до можа».

17 октября

Сегодня снова делегация Национального союза была у Тиля и добивалась национализации кабинета. Тиль ответил, что немцы давно этого добиваются, но правительство не слушает их, потому что чувствует себя уже независимым от немцев. На это делегация сказала, что если не будет смены кабинета, то Н. союз опубликует декларацию, в которой заявит всей Европе, что он не признает правительство, созданное немцами, и что оно не имеет права представлять Украину на мирной конференции. Тиль на это ответил, что немцы возьмут и выведут свои войска с Украины, и тогда им будет безразлично, что будет делаться здесь; на прощание он посоветовал не горячиться, ибо кабинет постепенно будет национализирован, что на этом будут настаивать немцы. Делегация заметила, что с этим надо поспешить, потому что скоро надо будет посылать делегацию на конференцию, а этому правительству довериться нельзя, и советовала и немцам не верить ему, потому что если сила немецкая здесь ослабнет, то против нее выступит та «Южная армия», которую организует правительство. Тиль на это ответил, что немцы сами не доверяют этому правительству и сами заинтересованы, чтобы его заменить украинским.

Сегодня в «Вечерней газете» есть сообщение, что кабинет министров рассматривал вопрос о мирной конференции и разделился на два течения — одно стоит на том, что от Украины должна быть своя отдельная делегация, которая будет представлять независимую Укр. державу, а второе течение требует, чтобы была одна делегация от всей России, потому что после того, как свергнуто будет большевистское правительство в Московии, Украина соединится с ней и они составят вновь Россию, но не такую уже централизованную…

Сегодня же в газете напечатан универсал гетмана о возрождении казачества на Украине, вроде того, что было прежде. В наше время, когда везде идет к тому, чтобы отменить все сословия, он хочет возродить то, что уже отжило свой век; очевидно, у него есть мысль создать сословие населения, на которое он мог бы опереться. Но для этого совсем не нужно возрождать казачество, а нужно национализировать кабинет и провести демократическую аграрную реформу, а из того казачества ничего не получится. В сегодняшнем номере есть письмо гетмана к Лизогубу, в котором он поручает разработать избирательный закон и на его основе созвать как можно скорее сейм.

Очевидно, суетится гетманское правительство, потому что наступают действительно тяжелые времена. Возможно, что державы не захотят принять на мирной конференции украинскую делегацию, потому что правительство это создано немцами, а не населением. Очевидно, для этого и надо созвать сейм. Но что тот сейм скажет и из кого он будет состоять? Как-то тревожно от того сейма, потому что сельское население теперь уже не будет стоять за Украину, как оно стояло в прошлом году; тогда оно надеялось, что Украина ему даст землю, а получилось, что Украина отобрала у него землю; а о городском населении и говорить нечего — оно все за «воссоединение», потому что боится «украинского шовинизма» и «насильственной украинизации».

Репортер «Киевской мысли» рассказывал мне сегодня в клубе, что у них в редакции все уверены в том, что если и национализируется кабинет, то ненадолго, а как только в Одессу придет англо-французский флот, то русское офицерство моментально сбросит это «шовинистское сепаратистское» правительство, а потому в будущее они смотрят бодро. А это ведь с-д., меньшевики^{372}! Естественно, что кадеты и черносотенцы так же ждут этого же с нетерпением.

Не понимаю, как этого не предусмотрели немцы? Пусть гетмана сбили с толку всякие Палтовы и К^о, но немцы же должны были это видеть, потому что всё это все видели, предвидели. Разве что им милее «воссоединенная», чем разделенная Россия.

Очевидно, еще не пришла очередь Украинской державы, а только Польши, Чехии и, может, Сербо-Хорватии, а нам еще надо несколько десятков лет поучиться в своей школе, если еще ее оставят нам.

18 октября

Сегодня заходил я к Винниченко. Он за эти дни осунулся, пожелтел и не имеет совсем того бодрого вида, который был у него на последнем «понедельнике». Во вторник он был у гетмана с Багалием, и гетман обещал заменить Лизогуба и Кистяковского, но окончательный ответ должен дать в четверг, а сегодня уже пятница, а гетман не отзывается, и ничего не слышно об изменениях в кабинете, кроме того, что Стебницкий, Лотоцкий и Славинский займут портфели, которые им были обещаны. Я советовал Винниченко узнать, кто из министров высказался за «единую» и против тех поднять кампанию, а тех, что стояли за самостийную Украину, оставить в кабинете и заметил, что наверняка И.Кистяковский высказался против русской ориентации. Но Владимир Кириллович уверял меня, что это невозможно, что Кистяковский был недавно на совещании с Пуришкевичем^{373}, Кривошеиним^{374} и другими черносотенцами, что он одесской делегации прямо сказал, чтобы они из головы себе выбросили мысль о самостийной Украине, что он вошел в общество «Протофис» и т.д., и его обязательно надо убрать из кабинета. Одним словом, Владимир Кириллович не изменил своего взгляда на Кистяковского, а еще больше укрепил. Видя, что В.К. совсем обессиленный, нервный, я не спорил с ним, хотя уверен в том, что скорее Кистяковский выбросит Винниченко, чем тот его. Уже поговаривают, что В.К. должны арестовать, даже убить, перевозя на автомобиле и т.д. Вполне возможно, что и без приказа Кистяковского его ретивые помощники могут это сделать; недаром один полицейский советовал Винниченко, когда его арестовали, не даваться, чтобы его перевозили ночью, потому что тогда его убьют и скажут, что он убегал.

19 октября

Вчера вечером разошлась молва, что часть министров подала гетману записку, в которой доказывает необходимость придерживаться русской ориентации, на это гетман вроде бы ответил им, чтобы они подавали в отставку. Когда вечером начали съезжаться на совещание министры, то в дверях варта пропускала только тех, кто был в списке, а кто не был — не пускала. Рассказывают о такой сцене. Почти одновременно подъехали Вагнер^{375}, Бутенко, Кистяковский и Колокольцов. Когда Вагнера остановили, то он заявил, что он министр Вагнер, но старший караульный, посмотрев в список, ответил, что он его пустить не может, потому что его нет в списке, а Бутенко пропустили. Когда подошел Кистяковский и Колокольцов, то их решительно не пустили, они стали громко пререкаться, а когда это не помогло, то они побежали с заднего хода и ворвались в кабинет гетмана, но тот стал кричать, что он их принять не может, а когда подошла гетманская варта, то они почти вслух ругаясь, вышли из кабинета и на лестнице, но так, чтобы гетман не слышал, кто-то из них громко выругался матом и воскликнул: «Это мы еще посмотрим! Без нас ты и пяти минут не усидишь!» Насколько это верно, не поручусь, но так рассказывали мне Винниченко и Никовский, будто бы со слов кого-то из гетманского окружения.

Прилагаю здесь из «Киевской мысли» записку десяти министров и заметки репортерские о деле, из которых видно, что действительно в кабинете какая-то буря.

                                                                      «В ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫХ КРУГАХ

Записка 10-ти министров.

Третьего дня председателю совета министров Ф.А. Лизогубу 9 министрами (Н.П. Василенко, Г.Е. Афанасьев^{376}, А.К. Ржепецкий, С.Н. Гербель^{377}, С.М.Гутник, А.Ф. Романов^{378}, В.В.Зеньковский, Ю.Н. Вагнер, В. Колокольцов) и державным секретарем С.В. Завадским^{379} была подана следующая записка:

Накануне созыва мирной конференции, исход которой надолго решит судьбу государственных новообразований, возникших на пространстве бывшей Российской империи, для внешней политики Украины ставится большая задача, далеко выходящая за пределы вопросов текущего дня — во имя своего будущего Украина не может не стремиться к участию в конференции и должна явиться туда с ясно и твердо начертанной программой желательных для нее отношений к другим государствам.

Из числа этих государств надлежит выделить в особую группу те, на которые за время войны распалась Россия. К ним, и в особенности к Великороссии, до сих пор находящейся во власти большевиков, Украина могла 6ы относиться двояко: или строить свое благополучне и свою самобытность на упадке и бессилии Великороссии и других русских государств, или же, напротив, свое благополучне и усиление ставить в связь с их процветанием и мощью, а в частности с возсозданием в Великороссии попранного правопорядка и с избавлением ее от большевиков.

Есть, по-видимому, деятели, которые считают, что падение Великороссии будет полезно для развития самобытности и национальной культуры Украины. Само собою разумеется, что самобытность и национальная культура — цель великая, но она не может быть достигнута разрушением Великороссии и других новых государственных образований. Прежде всего, утверждение самобытной национальности не есть национальная исключительность, а, кроме того, новейшая история показала, что стремление к национальному возрождению идет рука об руку с возникновением группировок из государственно разных национальностей, лишь бы интересы их были согласуемы. Такого рода группировки доставляют возможность сблизившимся государствам лучше обеспечивать осуществление жизненных их задач, облегчая работу на поприще общечеловеческой культуры и увеличивая плодотворность этой работы.

Не единение Украины с Великороссией было ошибкой прошлого, а попытка их унификации. Напротив, все говорит за то, что единение обоих народов, правильно проводимое, составляет необходимое условие для укрепления украинской самобытности; обе стороны так тесно связаны, что разобщение их было бы самозакланием не для одной только Великороссии — экономические интересы влекут Украину и Великороссию друг к другу, так как могут быть удовлетворены лишь тесными их взаимоотношениями, а к этому присоединяется еще национальное родство, несомненно ближайшее, религиозное единство, освященное веками, и общность культуры, обновившаяся еще в то время, когда состояние великорусской государственности и украинской просвещенности легло в основание европеизации ж великодержавности России.

Те, кто стремится воздвигнуть между Украиной и Великороссией стену вражды или, по крайней мере, безразличия, не ведают, что губят Украину. Пусть все в России вокруг Украины будет слабо и ничтожно, но безопасности для Украины этим не достичь, потому что сама она, изолированная от всего русского, не была быв состоянии сохранить свою экономическую независимость, свое национальное бытие и беречь целость той культуры, в создании которой украинский народ принимал столь живое участие на пространстве русской истории. И это — в случае успеха такой политики.

А в случае неуспеха Великороссия и другие части России, которые уже теперь стремятся к ее освобождению от большевистского засилья, встанут на ноги помимо Украины или даже вопреки ей, и окажутся лицом к лицу с нею, как ее враги, тем более опасные, что она и сама недостаточно еще окрепла.

Отсюда следует, что политике на Украине надлежит идти по второму из намеченных выше путей, то есть видеть свое благополучне в благополучии других русских государств и в частности Великороссии. Ради себя самой Украина не может быть враждебна или хотя бы безразлична к их судьбе, а, напротив, должна быть им благожелательна, должна явиться на конференцию с твердым намерением отстаивать там общие интересы и уже ныне ратовать за помощь всеми доступными средствами к свержению большевистского ярма и за укрепление государственности на всем протяжении бывшей Российской империи.

Если эта политика увенчается успехом, Украина своей помощью Великороссии и своим единением с теми частями России, — которые уже проявили стремление к ее воссозданию, обеспечить себе спокойный расцвет, найдя друзей в других народах русского племени и выйдя из мирового кризиса не ослабленной, а усилившейся. В единении со всеми русскими государствами Украина и в отношении к остальным державам будет выступать более независимо и авторитетно, чем обособленная и одинокая.

Равным образом, в этих отношениях своих к остальным державам Украина не должна вести политику исключительности, а, напротив, должна, строго сохраняя договорные обязательства, иметь равно добрые отношения со всеми культурными государствами, интересы которых не противоречат ее интересам. Война кончается, нынешние враги переходят к мирному сожительству; было бы непростительной ошибкой не использовать время до конференции и самую конференцию для установления дружественных связей Украины с прочими культурными государствами.

Итак, правильно понятые интересы Украины повелительно требуют, чтобы мы, ради будущего нашей державы, в меру сил и возможности домагались раскрепощения порабощенных большевиками частей бывшей Российской империи и способствовали возсозданию в них государственности, опираясь на те из них, в которых государственность уже возрождается. Такою политикою мы привлекли бы их всех к себе и усилили бы свое положение их дружеским сотрудничеством. В этом единении мы нашли бы пути к обеспечению нашей судьбы при одновременном сближении с просвещенными западно-европейскими и внеевропейскими государствами.

Такое направление внешней политики представляется единственно ведущим Украинскую державу к светлому будущему, в соответствии со всем историческим прошлым Украины.

г. Киев, 17(4) октября 1918 года.

Заместитель председателя совета министров,

министр народного просвещения, сенатор Ник. Василенко.

Государственный контролер Георгий Афанасьев.

Министр финансов А. Ржепецкий.

Министр продовольствия Сергей Гербель.

Министр торговли и промышленности С. Гутник.

Министр юстиции А. Романов.

Министр исповеданий В. Зеньковский.

Министр труда Ю. Вагнер.

Державный секретарь, сенатор Сергей Завадский.

Министр земельных дел В. Колокольцов.»

Когда я закончил записывать предыдущие строки, то приехал ко мне часов в 12 дня Д.И. Дорошенко и сказал:

— Я к Вам от Лизогуба с предложением принять портфель министерства земельных дел.

На это я ответил вопросом:

— А какие же изменения в кабинете?

— Входят Стебницкий, Лотоцкий, Славинский и вот Вам делается предложение.

— А премьер, и остальные те же?

— Лизогуб остается и, по совести говоря, с ним можно иметь дело, потому что он искренне стоит на украинской державности; также остается и Рогоза, — отвечает Дмитрий Иванович.

— Так это же, — говорю, — враг наш, он организует «Южную армию», помогает добровольцам.

— Это не он, а немцы; он не политик, а боевой генерал и всегда в кабинете идет с нами. Вот, идите помогать нам бороться с антиукраинской политикой в правительстве…

— А внутренние дела, — говорю, — кому отдают?

— Пока будет Рейнбот^{380}, он полтавский помещик и, как немец, будет верно служить Украине, как служил России.

— А на министра юстиции кого приглашают? — спрашиваю.

— Вот, я еще не знаю, надо бы человека со стажем, а не адвоката; видимо будет кто-то из сенатской укр. группы.

Я начал отказываться; советовал вместо себя Мациевича, а на министра внут. дел Кистяковского, при условии, чтобы товарищами ему были Скоропись и Шульга, а на юстицию — Шелухина. На это Дорошенко ответил просьбой поехать сейчас с ним к Лизогубу и там высказать свои мысли. Я снова ответил, что я решительно не соглашаюсь, но Дорошенко вновь стал просить, чтобы я ехал с ним к Лизогубу и там уже говорил. По дороге он все уговаривал меня войти в кабинет, потому что мое имя примирит с правительством украинское общество. Я отвечал на это, что при такой комбинации придется в кабинете вести борьбу с элементами русской ориентации, а я человек нервнобольной и когда переволнуюсь, то впадаю в полную прострацию. Я бы мог бы взять этот портфель при условии, что важнейшие портфели будут даны украинцам. Это именно я сказал и Лизогубу, когда он сказал мне, что моя кандидатура была встречена в кабинете единогласным одобрением и сам пан гетман обрадовался, когда назвали мою фамилию.

— Мы, — говорит Лизогуб — в кабинете составляем одну семью, никто никому не подставляет подножку, а мы знаем Вас, как человека с прекрасной репутацией и имя Ваше для нас очень важно в настоящее момент.

На это я ответил вопросом:

— Из кого же будет состоять та «семья»?

Когда он перечислил мне тех же лиц, что и Дорошенко, я заметил, что для министерского поста по внутренним делам я предпочел бы Кистяковского, чем Рейнбота.

— Но он, между нами говоря, абсолютно не считается ни с какими законами, а главное то, что против него решительно протестуют немцы, ибо он форменный циник…

— Я скажу больше, я считаю его нахалом, но прощаю ему все за то, что он стоит на укр. державности.

— Да мы все на ней стоим и по закону 11 октября теперь все, не подавшие заявления, будут гражданами Укр. державы, а по поводу Кистяковского это вопрос решенный.

— Тогда пригласите Скоропися, — говорю.

— Но он без всякого стажа и с репутацией страшного германофила.

— Зато он талантливый организатор и администратор, а его германофильство не имеет значения на посту министра внутренних дел.

Надо признаться, что в конце я не выдержал тона и перешел на рус. язык, и как-то неловко говорить по-украински, когда человек все время упорно говорит с тобой по-русски. В ответ мне Лизогуб сказал:

— Нет, Скоропися можно было бы рекомендовать Рейнботу в товарищи.

О Шелухине Лизогуб высказался как о человеке очень резком, прямолинейном, который всех раздражает и кандидатура его неприемлема, а вместо Романова приглашен Завадский. Так же решительно он высказался и против Мациевича, которого он считает социалистом. Наконец, опять начал меня уговаривать взять портфель, но я решительно отказался, говоря, что в нынешнем составе кабинета придется вести борьбу, любое волнение вызывает у меня полный упадок сил, а при таких условиях я ни на что не способен.

От Лизогуба я зашел в редакцию «Новой Рады» и там застал Винниченко и весь президиум Национального союза; когда я рассказал, что вот сейчас — я отказался от портфеля, то все высказались, что я сделал ошибку, что не надо было отказываться, как не отказались Стебницкий, Лотоцкий и Славинский.

— Я, — говорю, — не хотел идти против общественного мнения: тех трех выставлял Национальный союз, а меня — нет, то я советовал на этот пост кандидата Национального союза — Мациевича, а мне не пристало идти наперекор постановлению союза, тем более, что и в кабинете я был бы чужим человеком, там только четверо было бы своих людей: Стебницкий, Лотоцкий, Дорошенко и Славинский, а остальные мне чужие, поэтому я и не имел бы нигде моральной поддержки.

На это Кушнир ответил, что Н. союз выставлял меня кандидатом, но меня не было здесь и неизвестно было, соглашусь ли я, и поэтому затем внесли в список Мациевича.

Но мне известно, что моя аграрная программа не удовлетворяет Н. союз, и на меня сыпались бы нарекания и с правой, и с левой стороны, а я этого совсем не хочу, я не боевой человек и ни к какой борьбе не способен по натуре.

21 октября

Очевидно, этот мой разговор стал известен Д.И. Дорошенко и Бутенко, потому что они сказали Лизогубу, что Н. союз уговаривал меня не отказываться, и теперь я, наверное, приму портфель. Лизогуб прислал сегодня за мной своего чиновника и когда я приехал, то сказал мне, что он слышал от Дорошенко и Бутенко, что я соглашаюсь взять портфель. Я ответил, что никому своего согласия не давал, но охотно пошел бы в кабинет, если бы он состоял из моих единомышленников, чтобы мне не пришлось вести в кабинете борьбы, потому что у меня нет для того ни сил, ни здоровья, а в кабинет, в состав которого входят люди, подписавшие известную записку, я пойти решительно не могу. Он начал доказывать, что та записка появилась случайно, что с ней правительство не соглашается, и на совещании решено было ее не давать в газеты, но Гутник дал ее в «Киевскую мысль», и заявил, что он считает уже кабинет несуществующим, когда одних министров пускают к гетману, а других — нет. В кабинет из подписавших записку входят только Ржепецкий, Гербель и Завадский, а остальные все — люди, с которыми можно работать: Лотоцкий, Стебницкий, Славинский, Дорошенко, Бутенко, Любинский. Портфель юстиции, наверное, будет отдан какому-нибудь сенатору из украинцев, возможно, что Вязлову.

— Но Рогоза, — говорю, — остается, и вместо Гутника вы берете какого-то Меринга^{381}, как говорят, по рекомендации «Протофиса»; при таком составе кабинета придется вести борьбу изнутри, а я на борьбу не способен и решительно отказываюсь от портфеля.

Сегодня забежал ко мне В.К.Винниченко и тоже начал уговаривать меня не отказываться, но я решительно отказался по тем же причинам, потому что я действительно чувствую себя совсем больным от всех этих волнений.

22 октября

Вчера на «понедельнике» у меня собралась масса народа, и каждый меня уговаривал, чтобы я не отказывался от портфеля, и я просил всех не говорить об этом, потому что я не ребенок и понимаю важность дела и сделал это, хорошо обдумав. На аграрную реформу надо самое меньшее год времени, а через месяц — через два из демократических кругов начнутся нарекания, что я ничего не сделал. Н. союз будет тогда говорить, что я не его кандидат, меня выставил как крупноземельного помещика «Протофис», потому что предложение вступить в кабинет сделал мне Лизогуб помимо Н. союза. Моя же программа не удовлетворит ни левых, ни правых, и у меня не будет поддержки ни от кого, даже в самом кабинете, а сама работа по реформе требует колоссального напряжения, мое же здоровье в таком состоянии, что нервы мои не выдержат этого, и в конце концов я только оскандалюсь и выйду из кабинета, ничего не сделав.

Позже всех пришли Никовский и Винниченко, которые от Н. союза ведут переговоры с немцами о составе кабинета и начали снова меня уговаривать. Винниченко, услышав от меня решительный протест, повысил голос и стал упрекать меня в отсутствии патриотизма и т.д. Этот тон так разволновал меня, что у меня помутилось в голове, и я моментально впал в такое исступление, что начал кричать на него, чтобы он отцепился от меня, потому что я сейчас абсолютно ненормальный человек; и действительно, когда у меня болит, то я теряю всякое самообладание, а когда приду в себя, то начинаются угрызения совести за такое поведение. Так было и вчера: я чуть не до рассвета не спал и все мучился тем, что я без всякой нужды накричал на Винниченко.

Но сегодня я уже успокоился и рад, что меня уже никто не будет уговаривать, и мне не придется пережить того позора, стыда, который упал бы на мое имя, если бы я пошел в кабинет и, ничего там не сделав, должен был бы из него выйти.

Характерно, что эсдек В.В.Садовский уговаривал меня взять портфель из-за того, что я проводил бы аграрную программу, которая по его мнению, самая рациональная. Я ответил на это словами какого-то героя Успенского:

— Всякий человек хочет быть диаконом! — и я тоже хотел бы быть министром, но состояние моего здоровья совершенно не позволяет мне этого сделать. Я готов на всякие жертвы для Украины, даже на смерть, но не могу выставить свое имя на позорище, которое неизбежно будет, потому что у меня нет возможности провести реформу, которая удовлетворила бы близкие мне круги украинские. На прощание Винниченко и Никовский вновь начали меня убеждать, говоря, что аграрная реформа — это пустяки, а главное то, что я стал бы в кабинете лидером укр. группы, так как все, кто туда теперь входит, люди либо пассивные, либо мягкие, податливые и не смогут повести решительной украинской линии, но я снова отказался, говоря, что ПетраЯнуариевича (Стебницкого. — Ред.) я считаю гораздо более способным как лидера, чем себя, а взять на себя такой важный пост, как министерство земельных дел и не сделать ничего, я решительно не считаю возможным. Я считаю этот портфель самым тяжелым, потому что здесь пришлось бы затрагивать материальные экономические интересы людей, ломать вековые традиции, а это сделать нелегко; на аграрном вопросе провалились оба наших социалистических кабинета: и эсдековский Винниченко, и эсеровский Голубовича, на нем же наверняка провалится и тот, который теперь формируется, потому что не сможет удовлетворить ни крестьянство, ни помещиков.

Сегодня заехал ко мне В.Н.Леонтович, чтобы уговорить, чтобы я не отказывался от министерского портфеля и быстрее выкупил в казну крупные латифундии, а к остальным имениям приспособил бы свой проект налогообложения. Когда мы заговорили об опасном положении Укр. державы, Владимир Николаевич высказал интересную мысль. Он удивляется, как наши землевладельцы не поймут того, что отстаивать самостийную украинскую державу — прямая их выгода и вот по каким причинам. В Московии уже второй год как крестьяне поделили помещичью землю и пользуются ею. Если туда вернется царь, он уже будет не в состоянии отобрать эту землю. Это не то, что случилось в Украине, здесь крестьяне и не пользовались землей, она, как говорят крестьяне, была их, пока была покрыта снегом, а когда растаял снег, то и земля убежала из их рук; и это сделалось руками чужеземной силы, потому что своя никакая не смогла бы отобрать у крестьян захваченную землю. В Московию, несомненно, не придет чужеземная власть устанавливать земельные отношения. И, наверное, земля и останется в руках крестьянских, а помещикам разве что дадут какой-то выкуп, как это сделали Бурбоны, когда их посадила во Франции чужеземная власть. Если Украину присоединят к Московии, то наша демократия, наверное, будет требовать, чтобы всероссийский парламент установил и у нас те же земельные законы, и поэтому помещикам не выгодно присоединение к Московии, но они пока этого не понимают. Зато крестьянам — наоборот; и наверняка они будут тянуть к объединению, если к тому времени у нас не проведется какая-то аграрная реформа, в результате которой латифундии перейдут в их руки.

Я посоветовал Владимиру Николаевичу распространять это мнение среди его знакомых землевладельцев, входящих в «Протофис», составить подробную записку Н.Н.Устимовичу, пусть он ее прочитает на съезде хлеборобов, потому что писать об этом в газете не подходит. Если бы удалось отколоть землевладельцев от торгово-промышленных кругов, то это значительно помогло бы укреплению укр. державности.

24 октября

Вчера в газетах появилось сообщение, что Лизогуб отказался формировать кабинет, потому что не может удовлетворить обе противоборствующие стороны — «Протофис» и Национальный союз, каждая из них требует себе большинство портфелей.

Вечером приехал на гетманском автомобиле Скоропись и рассказал, что гетман очень обеспокоен, и выбился из сил, потому что Лизогуб не может сформировать кабинет и уже подал прошение об отставке, которое лежит в кармане гетмана, но тот не хочет давать ему ход, а надеется, что еще можно уговорить Н. союз, чтобы он портфель контроля отдал кандидату «Протофиса» и просил Скоропися надавить на союз, а если ничего из этого не выйдет, «то придется просить Чикаленко, потому что на его кандидатуру на премьерство соглашается и «Протофис». Очевидно, это работа И.Кистяковского, потому что он как-то говорил Скорописю, что меня считает наиболее подходящим кандидатом на премьерство; видимо, потому, что до него дошли слухи, что я советовал Н. союзу не выбрасывать его из министерства внут. дел, а только окружить надежными товарищами. Очевидно, все крутит Кистяковский, потому что «Протофис» высоко ценит его за столыпинский нрав. А как публика смотрит на Кистяковского, видно из того, что я слышал вчера у Е. К. Трегубова^{382}; когда он спросил, что теперь новый кабинет сделает с Кистяковским за его агитацию, то какой-то господин заметил: «Следовало бы задать вопрос: что Кистяковский сделает с новым кабинетом». И действительно!

От меня Скоропись поехал на гетманском автомобиле к Винниченко и Никовскому и, уговорив их уважить «Протофис» портфелем контроля, повез их к гетману. Там они сошлись на таком составе кабинета.

1) Премьер — Лизогуб; 2) военный — (неприкосновенный) Рогоза; 3) финансов — Ржепецкий; 4) внутренних дел — Рейнбот, а Скоропись за товарища ему, 5) торговли — Меринг; 6) продовольственных — Гербель; 7) контролер — некий Касимов^{383}; все эти семь человек — кандидаты «Протофиса». Союз выставляет: 8) на юстицию — Вязлова 9) просвещение — Стебницкого, 10) труда — Славинского, 11) культа — Лотоцкого. А министры: 12) иностранных дел — Дорошенко, 13) здоровья — Любинский, 14) дорог — Бутенко и 15) земельных дел — Черныш, считаются кандидатами обеих сторон; так же и секретарь — Завадский. Очевидно на стороне «Протофиса» огромное большинство, потому что надежных украинцев всего пять: Стебницкий, Лотоцкий, Вязлов, Славинский и Дорошенко, и то обоих последних союз считает очень гибкими. Но «Протофис» считает всех украинцев социалистами, потому что они принадлежат к с.-эфам, которые только по недоразумению считаются социалистами и приняли это защитного цвета название, чтобы их пустили в Центральную Раду. Несчастливая судьба этой интеллигентской партии журналистов: Ц. Рада не хотела их принимать, потому что они не социалисты, а теперь их не хотят принимать, потому что они социалисты, хоть бери и снова меняй название на старое — «Радикально-демократическая» или даже на «национально-демократическая» что было бы справедливо и наиболее подходило к составу этой партии. «Протофис» в своей записке, поданной гетману, говорит, что совсем не нужно менять кабинет на национальный, потому что украинцы снова начнут социалистические эксперименты, как при Ц. Раде, и снова взбудоражат народ, который уже успокоился и понемногу берется за работу. А за «Протофисом» стоит вся здешняя буржуазия и вообще все русские элементы, даже демократические, потому что они считают, как выразился Пешехонов^{384} «что хоть и пострадает демократизм, но зато объединится Россия». У «Протофиса» в руках весь административный аппарат, как министерский, так и провинциальный (старосты, варта, духовенство и т.д.), а теперь и все земство, а самое главное, что на его стороне Рогоза со всем офицерством, которое теперь организуется в «Особую армию» и «Дружину», а на украинской стороне только кучка свидомой городской и сельской интеллигенции, ибо широким массам народным совершенно безразлична украинская государственность.

Как при таких условиях браться, скажем, мне за организацию кабинета? Если «Протофис» и правда соглашается на мое лицо как премьера, то он все-таки потребует в кабинете большинства для себя, чтобы не допустить укрепления укр. государственности и отдельного украинского представительства на мирной конференции, из-за чего, собственно, и произошел теперешний министерский кризис. «Протофис» соглашается на мое лицо, считая, что это успокоит укр. общество, которое относится ко мне с доверием, но я скоро потеряю то доверие, потому что не смогу с украинским меньшинством в кабинете отстоять четкую украинскую, как зарубежную, так и внутреннюю политику. Если бы я и умудрился ее повести, то нас моментально выбросили бы, а если и нет, то повели бы везде такой саботаж, что мы сами вышли бы, и в результате не было бы и того скрупулезного державного украинства, которое еще есть теперь, потому что нас никто не поддержал бы, как не поддержал Ц. Раду в свое время, а на писаные протесты «Просвіт», кооперативов, составленные интеллигентами, протофисное правительство не обратило бы никакого внимания и как ни в чем не бывало Украину приобщило бы к России, если бы в Московии в то время уже сброшено было большевистское правительство.

С уверенностью можно сказать, что теперь Украинская держава держится или терпится только до тех пор, пока в Московии господствуют большевики, а если их там не станет, то не будет и Укр. державы. Недаром в министерской записке говорится о необходимости помочь борьбе с большевиками в Московии.

А пан гетман верит в искренность Рогозы и К^о, что разные офицерские «Дружины» организуются только для борьбы с большевиками. Я глубоко убежден, что как только будут сброшены в Московии большевики, то на второй день русские свергнут и п. гетмана и его правительство, и тем самым кончится вся история с украинской государственностью, по крайней мере на каких-то пять-десять лет.

25 октября

Сегодня стало известно, что Черныш отказался от портфеля земельных дел, а согласился его взять В.М.Леонтович. Я очень этому рад, потому что украинцы не будут сетовать, что из-за меня этот портфель попал в руки ненадежного украинца. С этой стороны В.М.безупречен. Что касается аграрной программы, то он решительно стоит за отмену латифундий, а это и есть то, что сейчас только и нужно, потому что таким образом мы избавимся от влиятельных польских и обрусевших аграриев, враждебных укр. государственности. Не знаю только, как сложатся внешние обстоятельства и удастся ли долго продержаться этому кабинету и вообще украинской державе, потому что еще не прояснилось, как отнесется к нам Антанта, да и продержится ли наше государство до мирной конференции! Но это может я себя так пугаю, по своей скептической натуре.

28 октября

Я подал В.М-чу (Леонтовичу. — Ред.) мысль, чтобы Министерство земельных дел взялось за издание хлеборобского еженедельника для крестьян; он согласился и предложил мне быть редактором этого журнальчика, чтобы я таким образом помогал ему, потому что из-за моего отказа от портфеля выпала на него эта каторжная работа. Я согласился и пригласил секретарем редакции А.Г.Терниченко, бывшего министра земельных дел и теперешнего редактора «Рілля», которое дышит на ладан из-за страшной дороговизны бумаги, печати и из-за безразличия крестьянства, для которого она и издавалась несколько лет. До войны «Рілля» стояло хорошо, то есть не давало дефицита и это было единственное на всю Украину периодическое издание, которое стояло на своих ногах. Не знаю, посчастливится ли Терниченко освободиться от призыва в армию, как бывшего прапорщика, потому что В.М. еще не знает порядков, а его нынешние товарищи — Брунет и Бурлаков, как русские, будут всячески чинить препятствия, чтобы Терниченко не допустить на должность чиновника по особым поручениям в министерстве, что ему позволило бы освободиться от военной службы.

29 октября

Вчера на «понедельнике» у меня опять было очень много народу, всякому хочется узнать, услышать, как себя чувствуют украинские министры в новом кабинете, но как раз ни одного министра не было, потому что у них по понедельникам заседание Совета министров. Вчера А.Г.Вязлов просил меня перенести по этой причине, мои «понедельники» на другой день, потому что нашим министрам хотелось бы прислушаться к голосу украинского общества. Но я ответил, что это для меня неудобно, потому что в этот день у меня собираются давно, и все уже привыкли к этому дню, а еще неизвестно — долго ли наши министры просидят в этом кабинете. И действительно, вчера все разговоры крутились возле похорон Украинской державы. Приехал из Конотопа один военный и рассказывал очень печальные вещи. Единственное была у нас — абсолютно надежное войско из 6 тыс. пленных из Австрии, так называемых серожупанников, которое состояло из абсолютно свидомых людей, но Рогоза все меры принял, чтобы его дезорганизовать. Прежде всего, он уволил всех офицеров, которые вышли из прапорщиков, и заменил их офицерами, которые служили еще до войны, а это элемент целиком русский и ничего общего с украинством не имеет и враждебно относится к свидомости козаков; запрещает им собираться даже для пения и разместил их поодиночке по всему Конотопу, чтобы они вне службы и не виделись друг с другом. Всех, кто старше 25 лет, распустили по домам, хотя они и не хотели, потому что надеялись передать свидомость новобранцам. Из-за таких мероприятий из 6000 пленных осталось не более двух-трех сот, которым была обещана плата как инструкторам по 150 руб. в месяц, а теперь уменьшена до 15. Но они настолько настроены патриотично, что все-таки остаются на службе, чтобы дождаться и обучить новобранцев, а между тем, кто знает, когда тот набор будет.

Русские офицеры мобилизуются в «Особую армию» для борьбы с большевиками, но их собирают не на границе с «Совдепией», а в Киеве, из которого они не имеют никакой охоты выходить на войну с большевиками московскими, говоря, что они нужны будут здесь против местных большевиков, но вернее всего, что у них на уме выступление против Украинской державы. Я уверен в том, что как только Антанта приблизится к Украине, и немецкие войска поспешат выехать, чтобы не быть отрезанными от Германии, то русская организация во главе с «Протофисом» свергнут украинское правительство и провозгласят «единую», а Антанта, очевидно, признает это как факт. Одна надежда на то, что дело дойдет до мира еще пока Антанта не дойдет до Украины, и судьбу нашу будет решать мирная конференция. Теперь уже насущный вопрос о том, кого Украина пошлет на ту конференцию, если допустят туда нашу делегацию. Очевидно, на мирную конференцию собирается ехать, как я и предрекал, Палтов, потому что недавно, когда зашла речь о посылке Левитского с каким-то посольством, то Палтов сказал: «Нет, он, как творец Брестского мира, нужен будет мне в Гааге…» Хоть он, говорят, твердо стоит на укр. независимости, потому что в России карьера его уже закончена, но скандально будет выглядеть наша делегация, если во главе ее будет стоять лицо, которое даже царь должен был лишить дворцового звания за взяточничество и мошенничество. Но кого выставить нам? Я считаю, что у нас есть такое лицо — это М.С.Грушевский, которого я считаю самым умным человеком в Украине, хотя он и наделал массу непростительных ошибок. Когда я выразил эту мысль, то Скоропись рассказал о еще одной ошибке Грушевского, которая, можно сказать, сыграла наибольшую роль в его судьбе или карьере. Когда в Киев вернулась из Житомира Ц. Рада с правительством, то Грушевскому нанес визит Гренер, начальник штаба, который собственно руководил всей немецкой политикой на Украине. Видимо, Грушевский не знал, кто такой Гренер и какую он роль играет, потому что не принял его, сказав, что он занят и его примет товарищ председателя ЦК Рады. Услышав это, Гренер повернулся и вышел, но он так был этим возмущен, что когда рассказывал об этом Скорописю в конце июня, то есть через три месяца после того, то так разволновался, что у него вырвалось: «Старый дурак думал, что так можно обращаться с немецким генералом!» Если бы Грушевский не сделал был той ошибки и был бы в контакте с Гренером, то наверняка не случилось бы и разгона Ц. Рады и той обрусительной политики, которую проводили все время немцы на Украине. Гренер убедил бы Грушевского в необходимости изменить аграрную политику Ц. Рады, которая не отвечала интересам Германии, предупредил бы, что немцы примут решительные меры, чтобы не допустить социализации земли, и, видимо, Грушевский принял бы это к сведению, а не отнесся так легкомысленно, как он отнесся к моим советам и предупреждениям Скоропися, которые тот делал ему за несколько днней до переворота. Тогда Грушевский не написал бы, что «поворота назад на будет» в политике Ц. Рады и не говорил бы, что он «верит в германский государственный разум», а принял бы все меры, чтобы убедить своих «младенцев» не зарываться так, а они после возвращения из Житомира уже не были такими упорными и готовы были идти на компромиссы, как это видно уже из того, что Голубович мне, буржую, предлагал через Петруся портфель земельных дел, чтобы я согласился оставить землевладельцам только по 40 десятин, а остальное раздал трудовому крестьянству в собственность.

Теперь, когда Гренера назначили начальником штаба Гинденбурга^{385} вместо Людендорфа^{386}, немецкое командование на Украине, может, и ничего не имело бы против посылки Грушевского на мирную конференцию, но ни гетманское правительство, ни Национальный союз не выставят его кандидатуры. Против его кандидатуры будет и сам гетман, боясь популярности Грушевского в народных массах, по той же причине против него будет и председатель Н. союза Винниченко. Но надо понемногу подготавливать общество к этой кандидатуре, и может, общественное мнение победит.

31 октября

Сегодня в гимназии рассказывал один ученик Льву, что по Соломенке пошел слух, что «Украина уже уничтожена», и это очень испугало и обеспокоило людей.

— А чего же это так? — спросил удивленный Левко.

— Потому что у людей есть много украинских денег и они пропадут, если Украина будет «уничтожена».

Получается, что есть очень легкий способ спасения Украины, надо только побольше печатать и распускать украинских денег. Способ не дорогой и доступный гетманскому правительству.

1 ноября

Неожиданно пан гетман, вызвав меня к себе, предложил мне поехать послом во Львов. А когда я отказался, он начал упрекать меня, говоря, что украинцы сетуют на него, что он их не приглашает в правительство, а когда им предлагают должности, то они отказываются.

— Вот, например, Вы; я давно слышу о Вас и охотно сделал Вам предложение занять пост министра земельных дел, так как с Вашей кандидатурой соглашаются почти все круги, а Вы отказались.

Я ответил на это:

— Я буду говорить, пан гетман, откровенно. Чёткую аграрную реформу может сделать только сильное правительство, опирающееся либо на широкие массы народа, либо на сильную армию, и которому не приходится оглядываться ни налево, ни направо. Министерство Лизогуба все сделало, чтобы отвратить народные массы от Вас, пан гетман, и от Украины…

— Народные массы недовольны тем, что у них отняли захваченные земли и немцы забирают хлеб, — перебивает меня гетман.

— Массам действительно Украина безразлична, им лишь бы земля, но среди народа есть сельская интеллигенция, которая на кооперативных и военных съездах провозгласила украинскую державу, и которой Украина не безразлична, и которая беспокоится не столько о земле, сколько о своей державе, а правительство Лизогуба через своих старост эту интеллигенцию, под видом большевиков, посадило в тюрьмы…

— Это все сделал Кистяковский, а теперь постепенно арестованных освобождают, а старосты, которые творили беззаконие, будут уволены. И Вы забываете, что мы сделали для Украины больше, чем Центральная Рада: мы основали два университета, гимназии, а Центральная Рада только вывески меняла…

— Да, университеты большое дело, но для интеллигенции, а народ о них и не знает.

— Для народа мы провели аграрную реформу…

— Для этого при современных обстоятельствах нужна крепкая армия, а п. Рогоза все сделал, чтобы ее развалить…

— Ну, это не так, — недовольно заметил гетман, — Вы с этим вопросом не знакомы…

— Может, и так, но я знаю, что дивизию пленных распустил Рогоза, убрав украинцев-офицеров и посадив на их место русских, бывших кадровых.

— Но это надо было сделать, чтобы установить дисциплину, потому что офицеры из прапорщиков совсем с ней не знакомы…

— А кадровые офицеры — все николаевские русские, которые не признают Украину и, как только немцы уйдут отсюда, то сбросят и Вас, пан гетман, и Украинскую державу.

— Какие Вы, украинцы, все пугливые, а я не боюсь ни этого, ни большевиков, меня пугает только расстройство транспорта; если мы его не наладим, то пропадет наше государство. Но я получил известие, что Грозный взят добровольцами, и можно будет теперь получить нефть, взамен за патроны, — замялся гетман.

— Вот этот союз с добровольцами — самый, — говорю, — опасный для нас…

— Это мне все украинцы говорят, а я думаю, что нам надо заключить союз с Доном и с Кубанью, чтобы помочь Великороссии освободиться от большевиков.

— А я уверен, что пока большевики будут править Московией, до тех пор и Украина будет существовать, потому что сейчас не к чему нас присоединять, а если повалят большевиков, тогда возьмутся и за нас.

— К тому времени нашу державу признают все государства, и она будет независимой. Увидев, что гетман уже отвечает мне как-то вяло, будто заученный урок, я встал, он тоже встал и, уже вставая и глядя в землю, спросил как будто не ко мне обращаясь:

— Кого же послать во Львов?

— Там же в Вене есть, — говорю, — Липинский, человек солидный, умный.

— Да, я его знаю и ценю, но его я думаю взять сюда…

— Ну, так обратитесь к Шемету, его знает Галиция и он хорошо знает Галицию…

— Ах, Шемет, а значит и Михновский… хоть я и очень люблю Михновского, но мне кажется, что он и оба Шемета ко мне не по-доброму относятся…

— Наоборот, когда все украинцы сначала отнеслись к вам с недоверием, то оба Шемета и все мы, буржуазные элементы, сразу отнеслись к Вам с доверием.

— О Вас я слышал, но Шеметы, мне кажется, не любят и не верят мне.

— Заверяю Вас, пан гетман, что Шеметы относятся к Вам совершенно искренне.

— Надо будет посоветоваться завтра по поводу Шемета.

На том наш разговор и закончился.

Я поклонился; гетман поблагодарил меня за совет и провел меня до самых дверей в зал, где его ждала какая-то чернявая худая дама, как говорят, это была пани гетманша, которой я, кстати сказать, не догадался поклониться.

5 ноября

Все эти дни мне нездоровилось, и я был в плохом настроении. И не удивительно, потому что дела наши неважные.

Австрия распалась, и Галиция объявила себя независимой украинской державой^{387}, чего поляки не могут допустить и уже там начались бои между украинцами и поляками. Галицкий укр. национальный^{388} союз шлет нашему союзу телеграфные просьбы о помощи, а чем может помочь Украина, если у нее самой нет армии, а если бы и была, то захотело бы гетманское правительство ввязываться в войну с Польшей? Австрийская армия ушла с оккупированной ею Холмщины, и ее теперь занимают польские легионеры. Скоропись уговаривает гетмана послать туда хоть черноморский киш, стоящий на Волыни, чтобы не допустить поляков к занятию той части Холмщины, а гетман посылает Скоропися в Ковно к Гофману, чтобы тот запретил полякам нарушать Брестское соглашение и занимать Холмщину. А что теперь немцам до наших дел, если у них уже доходит до предела, если союзники их все сдались на капитуляцию и они сами одни остались против Антанты. Правда, немецкий народ сильный и может продержаться долго, тем более, что теперь в Германии уже вся власть перешла парламенту, и не сегодня-завтра Германия станет республикой. Возможно, как говорят, что у немцев поднимется такое патриотическое чувство, что они не капитулируют перед Антантой и будут еще долго биться, но возможно, что и у них начнется что-то вроде большевизма, который уже охватил Болгарию и всю Австрию. Если этот большевизм раньше разовьется в Италии, Франции и Англии, то Германия еще может и выиграть, по крайней мере, закончить войну на выгодных условиях и еще присоединит к себе и немецкие провинции бывшей Австрии. Но это трудно представить, потому что у Антанты именно сейчас поднялся патриотический победный дух, а у Германии наоборот, дух упал, а растет страшное недовольство правительством кайзера и им самим, а это, если и не приведет к большевизму, то во всяком случае может ослабить силу сопротивления у Германии.

Закрутился мир так, как еще никогда! Что-то подобное было у нас, а отчасти и по всей Европе в середине XVII века, когда развалилась Польша, и Украина присоединилась к Московии; тогда разваливался в Европе феодальный строй, и его сменял буржуазный, теперь будто бы рушится уже и буржуазный, или по крайней мере исчезает до остатка феодальный, ибо надежды на социалистическое устройство, на которое уповают большевики, еще преждевременны, и большевистский строй в Московии никого не привлечет, а скорее отвратит от попытки сейчас заводить социалистический строй в Европе. В России, Австрии и Англии он невозможен, прежде всего из-за национальной борьбы народов, входящих в состав их, которая уже возникла и у них, а «национальный момент затемняет социальные противоречия»; Италия, Румыния и Болгария хоть и однонациональные, но слишком темные, разве только во Франции и Германии дойдет до полной демократизации учреждений и значительных социально-экономических приобретений для широких масс. А что касается Украины, то мне не верится в долговечность Укр. державы; не доросли мы еще до нее: народ абсолютно не сознательный национально, а интеллигенции слишком у нас мало; это не то, что у поляков или у галицких украинцев. Нам надо еще долго поучиться в наших школах, гимназиях, университетах, чтобы достичь той сознательности. Если после всего нам останется хотя бы образование на своем языке и какое-то демократическое самоуправление, то и это будет огромное достояние, которое нам, благодаря большевикам, с неба упало, потому что мы его не завоевали сознательно; а что касается державы, то за нее еще предстоит долго бороться.

6 ноября

Не терпится мне записать старобюрократический курьез, который вот сегодня случился. В прошлом году, в марте месяце, когда началась в Петрограде революция, мы с Ефремовым и Никовским решили вновь издавать «Раду», которая была закрыта 20 июля 1914 года, в начале войны, начальником Юго-Западного фронта, и я подал командующему военным округом заявление, что буду вновь выпускать «Раду». Прошло полтора года, за которые мы пережили столько правительств, столько форм правления, что и за полтора века люди в иные времена не переживают, и вдруг сегодня приносят мне из Лыбедского района (участка) на подпись бумажку, в которой написано, что командующий военным округом разрешает мне выпускать «Раду»!! Как хотите, а я в этом вижу признаки того, что в скором времени должен вернуться старый самодержавно-бюрократический строй, по которому так тужат, кроме большевиков, все чисто русские партии, не исключая и социалистов.

9 ноября

Ох, грустно на душе! Что ни день, тем хуже хмурится на всех горизонтах. В Галиции, очевидно, не очень хорошо обстоят дела, потому что галицкая Национальная рада прислала делегацию просить у гетмана помощи; гетман, говорят, обещал дать оружие, амуницию и продовольствие и разрешить набирать добровольцев.

Австрийские солдаты бегут с Украины так же, как наши бежали с фронта. Распродают крестьянам винтовки, патроны, даже пулеметы; по дороге грабят станции и товарные склады; к ним присоединяются окрестные крестьяне и начинается такая же анархия, как в большевистские времена. Этой ситуацией, очевидно, хотят воспользоваться наши эсеры и поднять восстание против гетмана и его правительства. Говорят, что эсеры заразили этим настроением и намерениями даже Национальный союз, по крайней мере, самостийников и группу эсдеков с Владимиром Кирилловичем во главе, а потому эс-эфы заявили, что если Н. союз пойдет по этой тропе, то они демонстративно выйдут из союза. Если правда то, что Н. союз вступил на этот путь и сделает какое-то выступление, то это развалит до предела нашу государственность.

Организованных сил у него нет, а могут быть только анархические большевистские банды, выступлением которых воспользуется организованное русское офицерство и захватит всю власть в свои руки, свергнет гетмана и объявит «единую, неделимую».

Когда Скоропись услышал об этом течении в Н. союзе, то выразил сожаление, что союз не добился, чтобы его назначили товарищем министра. «Тогда, — говорит Скоропись, — я в первую очередь арестовал бы Пуришкевича, Милюкова, а вместе с ними и членов Национального союза, которые агитируют за восстание, и всех их как врагов Украинской державы выслал бы за пределы Украины». И, наверное, Скоропися не остановило бы никакое прославленное имя украинского деятеля, потому что он человек решительный и если он что-то считает нужным сделать для укрепления украинской государственности, то сделает это, не раздумывая.

11 ноября

Сегодня на «понедельнике» после обмена мнениями по отречению Вильгельма и по драконовским мирным условиям, принятым Германией, начался разговор о том, что гетман уволил Палтова, попросив его, чтобы он сделал последнюю услугу Украине и ушел вон с должности товарища министра иностранных дел, а на его место назначил галичанина Галипа^{389}, который до сих пор был старшим советником. Именно на этот разговор подоспел Винниченко и, усмехаясь, заметил, что у нас какие-то древние, давние сведения, после которых уже есть свежие новости и начал рассказывать, что вчера вернулся из Ясс^{390} посланник Национального союза, который там вел разговоры с представителями Антанты. Из рассказа Винниченко оказалось, что вроде бы Антанта не захотела разговаривать с посланцами гетмана Дашкевичем^{391} и Коростовцем^{392}, а посланца Н. союза приняла и, выслушав внимательно, посоветовала сформировать демократическое правительство, созвать парламент и если он проголосует за независимую Украину, то против этого решения Антанта ничего не будет иметь, так же она и против гетмана ничего не будет иметь, если Н. союз его не свергнет, а оставит во главе государства.

Когда гетман услышал об этом, то переполошился и передал Н. союзу, что лучше идти вместе одним фронтом и не разбивать сил, а повидавшись с Винниченко, спросил его — не лучше ли ему совсем отречься от гетманства, на что Винниченко ответил, что это видно будет по обстоятельствам. Эти события внесли полную дезорганизацию в кабинет министров, и Лизогуб, Ржепецкий и Рогоза вроде уже вышли из правительства, а остальные министры тоже должны подать в отставку.

Владимир Кириллович высказал мнение, что Н. союз должен отозвать министров украинцев и заставить гетмана отречься от гетманства, хоть для поднятия своего авторитета надо бы свергнуть «сего отвратительного, ничтожного кретина, который не имеет своего мнения, своего ума, а слушается «Протофиса», что немцы теперь будет соблюдать нейтралитет и не будут вмешиваться, если вооруженные силы Н. союза устроят переворот. Я, Б.Кистяковский и Писнячевский стали горячо доказывать, что если свергнуть гетмана, то пойдет развал Укр. державы: начнется везде анархия, большевистские выступления, грабежи и т.д., целые территории, такие как Харьковщина, Одесский округ отпадут от Украины, и погибнет наше государство. Винниченко и другие еще горячее доказывали, что если не свергнуть гетмана, а оставить его во главе обновленного государства, то поднимется еще худший большевизм, ибо имя гетмана ненавистно всему народу, потому что с ним связаны зверства офицерских отрядов, реквизиции, контрибуции, которые накладывались на крестьянство и т.д. и т.д.

Мы настаивали на своем, говоря, что гетман имеет опору в хлеборобах и в Сердюцкой дивизии, набранной из сыновей хлеборобов, а больше всего в офицерских дружинах, которые в одну ночь могут арестовать выдающихся украинцев, а может — и расстрелять, потому что Н. союз не имеет никакой организованной силы. В.К. уверял, что за союз будут стоять и сердюки, и галицкие стрельцы, и Бердичевский и Конотопский коши, и дивизии Болбочана и Натиева. Я напомнил ему, что так же он преувеличивал силу Ц. Рады перед большевистским наступлением, а в результате пришлось самому бежать в Бердянск; так же будет и теперь, потому что сердюки, если не станут на сторону гетмана, то разбегутся по домам, стрельцы уже уехали в Галицию, Бердичевский кош идет на Холмщину, а армия Болбочана и Натиева сдерживают большевистские банды на границе с Совдепией, которая во время мятежа у нас наверное пошлет сюда красноармейскую силу и в результате погибнет Укр. держава. Мы настаивали, что надо держаться с гетманом, но организовать свое национальное правительство и созвать сейм, который решит — должен быть гетман, или нет. Но В.К. и его единомышленники в один голос начали кричать, что в то время, когда по всей Европе побеждает демократия, когда уже в берлинском парламенте заседает совет рабочих и солдатских депутатов, нечего и думать, чтобы у нас остался во главе государства кретин, который самовластно делает, что хочет.

Я доказывал, что такой же кретин Николай II-й сидел во главе могущественной России, а когда не стало его, распалась и Россия; так же будет и у нас: если не станет гетмана, то не станет и Украины, и я боюсь, что вместе с ней погибнет и наша интеллигенция, а больше всего, говорю, я боюсь, что могут расстрелять и Вас, Владимир Кириллович.

Здесь Винниченко подпустил мне гадючку, говоря, что я предпочитаю сидеть под гетманской крылом, чтобы не было уничтожения помещичьих усадеб. На это я ответил, что он сам еще недавно звал помогать гетману строить державу и не раз ходил на беседы к гетману и меня упрекал, что я отказался от портфеля; в конце концов я заметил, что лучше было бы, если бы он сидел в кабинете и писал, чем вести такую политику, потому что это кончится тем, что может погибнуть и он, и много нашей интеллигенции, но Винниченко ушел, не переубежденный мной, тем более, что большинство присутствующих поддерживали его. Не выросли мы еще из возраста абсолютизма и единовластия: в Н. союзе В.К. своим пылом, своей силой подавляет, угнетает всех, и никто не имеет смелости ему перечить; недавно один эсдек выразил свое удивление, что даже эсефы, люди солидные, разумные, не могут сбить его с тропы, на которую он ведет всех в Н. союзе. А натура у В.К. абсолютно автократическая, которая не переносит инакомыслия, особенно конкуренции себе. Когда сегодня я высказал мнение, что в будущем сейме, наверное, Грушевского выберут президентом или гетманом, то это очень не понравилось ему, и он начал доказывать, что Грушевского народ не любит и не верит ему. А когда я рассказал, что вчера на лысенковском концерте публика встретила выпущенного из тюрьмы Петлюру бурной овацией, потому что он приобрел большую популярность, будучи военным министром, то Винниченко заметил: «Да, он приобрел себе популярность своими циркулярами, а не делом». К сожалению, вот это его огромное тщеславие может много наделать беды Украинской державе и погубит его самого. Действительно, лучше было бы, если бы он был только писателем, а не лез в политику! Очевидно, в гетманском штабе известно о настроении Н. союза, потому что сегодня уже во всей Украине объявлено военное положение, но гетман не решается арестовать президиум Н. союза, боясь, что за ним стоит вся организованная Украина, и это может вызвать бурю.

14 ноября

Позавчера министр внут. дел Рейнбот, вызвав председателя Н. союза Винниченко и бывшего председателя Никовского, сказал им, что правительство не разрешит Национальный конгресс^{393}, который созвал Н. союз на 17 ноября и просил оповестить провинцию, чтобы делегаты не съезжались на конгресс. Почему «Протофису» и хлеборобам можно было съезжаться, а украинцам — нет, Рейнбот ответил, что конгресс сейчас может вылиться в смуту, а через месяц — через два правительство ничего не будет иметь против созыва конгресса. На это Винниченко и Никовский заметили, что уже поздно оповещать делегатов, но Рейнбот сказал: «Правительственный телеграф к Вашим услугам». Его поблагодарили за это и ответили, что правительство может делать с конгрессом, что находит нужным, а президиум откладывать конгресс не будет; тогда Рейнбот сказал, что он об этом доложит Совету министров, а тем временем Стебницкий и Леонтович говорят, что он об этом не докладывал; а он наверняка свой запрет объяснил гетману и протофисной части кабинета тем, что конгресс будет состоять из укр. большевиков. После запрета конгресса украинские министры, посоветовавшись вместе с Винниченко, заявили вчера гетману, что они при такой политике министра внут. дел не могут оставаться в кабинете и должны будут подать в отставку, но на гетмана это не произвело никакого впечатления, очевидно, он уже был к этому подготовлен. Он ответил, что конгресс сейчас не время собирать, потому что он остро поставит вопрос о независимости Украины, а тем временем Антанта решительно заявила, что она стоит за федеративную Россию, и украинцам не следует выступать против этого, потому что на стороне Антанты сила. На жалобу о том, что Рейнбот не выпускает арестованных без суда украинцев, не хочет пересмотреть дела вывезенных немцами в Бялу украинцев, посоветовал поднять этот вопрос на Совете министров. Сегодня перед заседанием Совета министров наши министры должны обсудить — подавать ли им в отставку, или нет. Сегодня же Никовский, Мациевич, Прокопович от эс-ефов и делегаты от хлеборобов-демократов пойдут к гетману в последний раз уговаривать его, чтобы он принял четкую украинскую ориентацию, потому что двойная политика никого не удовлетворяет и приведет к восстанию и развалу Укр. державы. Завтра услышим о результатах. Думается мне, что гетман, как человек безвольный, без украинских традиций и воспитания, не решится выбрать четкое украинское направление, а в результате будет выход наших министров из кабинета, захват всего правительства протофисовцами и конец украинской независимости. А если Национальный союз предпримет какое-то активное выступление против гетмана, то россияне этим воспользуются для разгрома украинской интеллигенции и останков государственности.

15 ноября

Итак, из напечатанного гетманского ответа (грамоты^[78])^[79] ясно видно, что Украинская держава закончила свое независимое существование!

«Перемирие между Германией и державами согласия заключено. Самая кровавая война закончилась, и перед народами всего мира стоит сложная задача заложить основы новой жизни.

Среди всех остальных частей многострадальной России на долю Украины выпала, если сравнивать, более счастливая судьба. С дружеской помощью Центральных держав она сохранила покой вплоть до сегодняшнего дня. Относясь с большим сочувствием ко всем страданиям, которые переживала родная ей Великороссия, Украина всеми силами старалась помочь своим братьям, оказывая им широкое гостеприимство и поддерживая их всеми возможными средствами в борьбе за восстановление в России твердого государственного порядка.

Сейчас перед нами новое государственное задание. Державы Согласия издавна были друзьями бывшей единой Российской державы. Теперь, после пережитой Россией великой смуты, условия ее будущего существования должны, безусловно, измениться. На других принципах, принципах федеративных должно быть восстановлено былое могущество и сила всероссийской державы. В этой федерации Украине предстоит занять одно из первых мест, ибо от нее пошел порядок и законность в крае, и в ее границах впервые свободно ожили все униженные и угнетенные большевистским деспотизмом граждане бывшей России. От нее же пошла дружба и единение со славным Всевеликим Доном и славным Кубанским и Терским казачествами. На этих принципах, которые, я верю, разделяют и все союзники России, Державы Согласия, а также которым не могут не сочувствовать все без исключения другие народы не только Европы, но и всего мира, должна быть построена будущая политика нашей Украины. Ей первой предстоит выступить в деле образования всероссийской федерации, конечной целью которой будет восстановление великой России.

В достижении этой цели лежит залог благополучия как всей России, так и обеспечения экономически-культурного развития всего украинского народа на прочных основаниях национально-государственной самобытности. Глубоко убежденный, что другие пути были бы гибелью для самой Украины, я призываю всех, кому дорого ее будущее, тесно связанное с будущим и счастьем всей России, объединиться вокруг меня и стать грудью на защиту Украины и России. Я верю, что в этом святом патриотическом деле вы, граждане и казаки Украины, а также и остальной народ, окажете сердечную и мощную поддержку.

Новосформированному нами кабинету я поручаю скорейшее выполнения этой великой исторической задачи.

                                                                                                                                                                Павел Скоропадский».

Правда, фактически она закончила свое существование еще 29/IV, так как с этого числа она существовала только формально, а по сути протофисное гетманское правительство, под защитой немецкой силы, вело систематическую борьбу с украинством, но все же я до сих пор думаю, что гетман был искренним самостийником, а только неосознанно служил куклой в руках «Протофиса», которую они выставили вместе с Гренером и К^о, чтобы обмануть берлинское правительство, которое следовало Брестскому соглашению, о чем я не раз писал в этих записках. Но я думаю, что если бы украинцы были мудрее, то можно было бы за это время многое сделать для украинизации нашей жизни; по моему мнению, не надо было и вчера подавать нашим министрам в отставку, лучше было бы оставаться, пока их не выбросили бы из кабинета, на что, видимо, протофисяне и не решились бы; тогда Антанта застала бы у нас хоть наполовину кабинет украинским, а теперь украинцы сами сдали позиции.

Гетман, очевидно, увидел уже, наконец, что его обманули, что разные русские офицерские организации захватят власть, и думал спасти свое положение организацией казачества, аграрной реформой и буквально ежедневно подгонял Леонтовича скорее опубликовать как можно более демократичную реформу, но уже все это было «zu spät», как говорили немцы украинцам. Я думаю, что положение гетмана теперь совсем неуверенное. До сих пор он держался только на немецкой силе, его не поддерживали ни землевладельцы, которые его посадили на гетманство, ни даже «Протофис», считая его «украинским шовинистом», как я это собственными ушами слышал от одного помещика; и русские его только терпели пока что и использовали для себя; об украинских кругах и говорить нечего — почти все партии были против гетмана главным образом за его невнятную или двойственную политику. Если Антанта теперь намекнет только, что она непризнает этого «немецкого ставленника», то его моментально свергнут, а с ним исчезнет из политического лексикона и слово «Украина».

Теперь еще говорят, что Украина должна войти в федеративную связь с другими частями бывшей России и помогать составить «великую Россию, но на федеративных началах», а если свергнут гетмана, то не будет и этой формальной Украины, а будет «Юго-Западный край», «Новороссия», «малороссийские губернии» (Полтавская, Черниговская и Харьковская), которые просто составляют части «Великой России». Хоть бы не свергли гетмана до Мирной конференции, чтобы там все-таки фигурировала «Украина». чтобы она осталась, как однородная территория, хоть с русским правительством; а потом, со временем, украинский народ таки вольет в эту форму украинское содержание. А если не будет и этой формальной Украины, то долго, долго придется бороться, работать, чтобы ее обрести. Вспомним Польшу во времена последнего раздела. Массы тогда были такие же равнодушные к своей державе, как и наши теперь, а господствующие классы точно так же, как и у нас теперь, за редким исключением, не имели никакого патриотизма и продавали свое государство соседям за кусок гнилой колбасы. И сколько надо было полякам потратить труда и пролить крови, чтобы приобрести общую свидомость и наконец дождаться своей державы. Если у нас останется Украина хоть в форме территориальной автономии, то не через 125 лет, как поляки, а может через 25, из территориальной Украины мы сделаем национальную, надо только все силы направить на народное просвещение, чтобы из неграмотной массы сделать свидомых, зрячих людей.

Только что приходил один товарищ Льва и рассказал, что президиум Национального союза выехал в Белую Церковь, где еще есть галицкие стрельцы, и оттуда должен поднять восстание по всей Украине, и наверняка на днях Киев будет отрезан отовсюду, потому что начнется железнодорожная забастовка.

Если это правда, то в Украине снова разгорится пожар большевизма, возможно, что сюда хлынут и из Московии большевики, ибо немецкая армия, видимо, будет соблюдать нейтралитет, тогда Украину превратят в полную руину… Снова придется переживать те ужасы, что мы уже переживали в январе, потому что на скорый приход войск Антанты что-то мало надежды; говорят, что и у них уже начинается большевистское движение. А если и придут войска Антанты, то все укр. движение они сочтут большевистским, и это, очевидно, будет не в пользу украинской государственности, в интересах которой Н. союз поднимает восстание.

16 ноября

Чтобы узнать о том, что происходит, ходил вечером в Укр. клуб, но никаких определенных сведений не добыл. Говорят, что молодежь уезжает в Белую Церковь, где организуется военная сила, которая должна выступить против правительства; говорят, что железнодорожники готовятся к забастовке и вооруженному выступлению, но это все «говорят», а определенно только то, что «добровольческая» армия дружно выступила против сходки в университете студентов-русских и без предупреждения начала стрельбу, в результате которой 9 душ студентов убиты на смерть и много ранено, а тем временем студенты тоже выступали в интересах «единой», но только не монархической, а демократической России. Определенно и то, что отряд «добровольцев» приходил днем в Укр. клуб искать президиум Н. союза, но, никого не найдя, ушел. Сегодня утром варта срывала наклеенные ночью прокламации от Директории Укр. Народ. Республики^{394}, подписанные председателем Винниченко и членами: с-деком Петлюрой, с-эром Швецом и Андриевским (самостийником).

                                                                                   Г Р А Ж Д А Н Е

Генерал русской службы П.Скоропадский, договорившись в апреле 1918 года с немецкими генералами, на штыках немецких, тогда еще не свободных подчиненных им солдат, назвавшись гетманом, захватил власть на Украине и отменил Украинскую Народную Республику.

С того момента началось уничтожение всех народных прав и неслыханные издевательства над демократией Украины бывших жандармов и полицейских царского строя. Классовая месть помещиков и буржуазии дошла до такой степени, которой не знал и царский режим.

И чем больше господство генерала-гетмана двигало Украину к единой неделимой России, тем яростнее, откровеннее и циничнее становилось попрание прав народа и глумление господствующих классов над всеми достижениями революции, как политико-социальными, так и национальными.

Последним предательским актом генерала-гетмана П.Скоропадского об отмене независимости Украинской державы украинский народ отдается окончательно в жертву помещичье-бюрократической реакции и на полное национальное порабощение. Сформированное новое правительство из представителей реакционных классов, которые должны творить единую, неделимую Россию, ясно говорит о том, что ждет украинский народ, если он не поднимется решительно и до последнего мужчины на оборону своей жизни.

Украинский Национальный Союз, как высшее представительство организованной украинской демократии, принимал до последнего дня все меры, чтобы мирно без пролития крови и дезорганизации общественной жизни защитить и отстоять права народа. Но все мирные усилия украинской демократии все время встречали яростное сопротивление со стороны помещиков, бюрократии и буржуазии.

Вот пришло время отставить мирные усилия.

От имени организованной украинской демократии, от всего активного народного общества, которое выбрало нас, мы, ДИРЕКТОРИЯ САМОСТИЙНОЙ УКРАИНСКОЙ НАРОДНОЙ РЕСПУБЛИКИ, сим оповещаем:

Генерал Павел Скоропадский является насильником и узурпатором народной власти. Все правительство его, как антинародное, антинациональное объявляем недействительным.

Предлагаем генералу П.Скоропадскому и его министрам покинуть обманом и насилием захваченные ими правительственные должности.

Во имя спокойствия, порядка в Республике предлагаем сделать это немедленно, без кровопролития.

Офицерским русским организациям предлагаем мирно сложить оружие и выехать за пределы Украины, куда кто захочет. В противном случае место высылки их будет назначено Правительством Украинской Народной Республики.

Предостерегаем генерала Скоропадского, его министров, русских офицеров и всех, кто с ними, что всякие насилия, притеснения, оскорбления и нанесение вреда украинцам или их организациям, а также демократическим лицам и организациям любой национальности, вызовут месть, взрыв которой никто не сможет остановить. В интересах этих групп и лиц предлагаем воздержаться от агрессивных мер против демократии.

Немецкое воинство демократической Германской Республики оповещаем, что украинская демократия больше не может терпеть насилия, издевательства и преступного по отношению ко всей стране господства монархически-помещичьей реакции и с оружием в руках будет отстаивать права угнетенного народа. Мы верим, что солдаты германского освобожденного народа отнесутся к борьбе угнетенного украинского народа соответственно своему достоинству.

Всем гражданам заявляем: кто стоит за гнёт, эксплуатацию крестьянства и рабочих, кто хочет власти жандармов и охранок, кто может спокойно смотреть на расстрел мирных студентов озверевшими русскими офицерами, тот пусть выступает вместе с гетманом и его правительством за единую неделимую гетманско-монархическую Россию против воли демократии Украинской Народной Республики. Все же последние честные граждане, как украинцы, так и неукраинцы, должны вместе с нами подняться вооруженной дружной силой против врагов и преступников народа и тогда все социальные и политические достижения революционной демократии будут возвращены. А Украинское Учредительное Собрание твердо и непоколебимо закрепит их на свободной украинской земле.

Вместе с тем, Директория Украинской Народной Республики призывает всех, всех борцов следить за порядком и решительно и беспощадно пресекать грабеж. Украинские народно-республиканские войска подходят к Киеву. Для врагов народа они несут заслуженное ими наказание, для демократии всех наций Украины — освобождение.

К оружию, граждане, и к порядку.

Председатель Директории Украинской Народной Республики:

                                                                                                                                          В.ВИННИЧЕНКО

                                                                      Члены директории: С.ПЕТЛЮРА, Ф.ШВЕЦ, П.АНДРИЕВСКИЙ.

                                                                                                                                                     В Киеве,

                                                                                                                                          15 ноября 1918г.

Но на улицах все спокойно, никаких забастовок и демонстраций нет, хотя все чего-то ждут. Говорят, что из Белой Церкви должны прийти Сечевые стрельцы, а с Черниговщины болбочановцы и т.д. Так люди обманывают и себя, и других, а кроме большевистской анархии, Директория ничего устроить не сможет.

17 ноября

«Киевская мысль»

                                                                        «Выступление Винниченко и Петлюры.

Центральный уряд украинской народной громады обращается к населению Украины со следующим воззванием: «Громадяне, украинская народная громада, имеющая отделы по всем повитам украинской державы, в ответ на воззвание самочинной директории Украинской Народной Республики объявляет:

Под властью Грушевского, Винниченко, Петлюры и других Украинская держава пришла в состояние анархии и разложения. Народ настолько не сочувствовал этому правительству, что оно должно было бежать из пределов Украины под напором кучки большевиков и восстановило свою власть лишь при помощи австро-германцев. Этих австро-германцев привели те же Грушевский, Винниченко, Петлюра и их единомышленники, совершенно не считаясь с волею народа. Доведя затем Украину до страшного кризиса, правительство Грушевского было свергнуто народом, требовавшим твердой власти и порядка. Народ выбрал Гетмана, и Украинская держава начала свое мирное строительство. Были изданы законы, способствовавшие улучшению жизни крестьянства, приобретению ими земли и другие, устраивающие жизнь трудового люда Украины. Независимая Украина вздохнула свободною грудью. Сестра наша Великороссия в руках большевиков превращается в пустыню. Восемьсот лет тому назад из Киева шли наши люди на север и создали совместно с нами величайшее государство в мире. Ныне разбойники уничтожают все на севере и к нам спасаются потомки тех, кто когда-то ушел от нас. Они — наши братья, и мы дали им кров и пищу. Мы не можем быть равнодушными к их судьбе, как они не были равнодушными к нам, когда мы были порабощены, и наши спасались на севере. И не должны забывать, что Москва была освящена благословением владыки, уроженца Украины. Ныне настал час принять решительные меры к свержению ига большевиков в Великороссии. Мы установили порядок у себя и должны помнить, что наши улицы и поля залиты кровью великороссов, по первому зову пришедших к нам на помощь. Винниченко, Петлюра, Швец и Андриевский остались этим недовольны. Воспользовавшись уходом австрийцев и государственным переворотом в Германии, они призывают нас к восстанию. Громадяне, 4 года льется наша кровь и последние два года в междоусобной войне.

Вас призывают безумцы к нарушению порядка.

Мы, ваши братья по крови и вере, призываем вас к сохранению полного спокойствия и повиновению пану Гетману и властям. Не забудьте, что благополучие достигается не насилием и убийством, а трудом в спокойной жизни. Суд — не наш даже, а германский, — дал отзыв правительству Грушевского, Винниченко и К^о. Суд этот установил, что министр Ковалевский увез с собою миллионы народных денег. Эти люди вновь стремятся возвратиться к власти. Мы вправе сказать этим людям: руки прочь. Напрасно смутьяны, возглавляемые предателями Винниченко и Петлюрой, надеются на помощь немцев, охваченных будто бы большевистскими стремлениями. Мы глубоко убеждены, что немцы, нашедшие приют в гостеприимной Украине, честно выполнят свой долг до конца перед паном Гетманом и Украинской Державой. Братья, громадяне, на вас лежит долг, завещанный традициями доблестного запорожского козачества — всем стать на защиту святой православной веры, первого народного Гетмана родной матери Украины.

                                                                 Центральный уряд украинской народной громады.

                                                                                                 (УТА)».

18 ноября

Вчера на улицах расклеивали контрпрокламации на двух языках от организации хлеборобов-собственников с Н.Н.Устимовичем во главе, которые в свое время посадили гетмана.

На улицах тихо, спокойно; говорят об арестах среди рус. меньшевиков, среди Бунда^{395}; пока украинцев не трогают, а если начнется восстание, то, видимо, тогда украинцев будут арестовывать без разбора.

Вчера я встретил А.Я. Шульгина, болгарского посла, который мне рассказал, что когда он рассказал гетману о своих переговорах с антантовскими агентами в Болгарии, и что Антанта ничего не имеет против независимой Украины с гетманом во главе, то он, опустив голову, грустно ответил: «Если бы я об этом знал четыре дня назад!» и стал упрекать Шульгина, что тот не подавал никаких вестей из Болгарии, а Шульгин оправдывался тем, что он ничего не знал о том, что здесь происходит, и даже о революции в Германии узнал только в Одессе. В конце концов гетман сказал Шульгину: «Вы историк и когда будете писать историю сего момента, то заметьте себе, что предателем я не был».

И я полностью верю ему. Будучи человеком честолюбивым, он охотно согласился быть гетманом, когда землевладельцы, договорившись с Гренером, посадили его на гетманство, но в ответ на призывы Устимовича и Василенко украинцы не захотели признать его, а укр. эсеры даже начали подстрекать народ на восстание против него. Гетман должен был опираться на немецкую силу и на те круги, которые его выбрали, и вести какую-то двойную политику; но все-таки он не терял надежды, что украинская интеллигенция примирится с гетманством и пойдет к нему работать. Он призвал к себе в генер. секретари Михновского, уговаривал эсеров брать портфели министерские, но Национальный союз с самого своего рождения отнесся враждебно к гетману, а когда председателем союза был избран Винниченко, то все умеренные элементы предрекали, что Н. союз будет новым изданием Ц. Рады и наделает много вреда. И действительно, когда гетманское правительство шло на уступки, давало по одному, по два портфеля украинцам, то союз относился враждебно к тем украинцам, кто изъявлял желание принять их, а Д.И. Дорошенко, который взял портфель, Винниченко называл не иначе, как «мерзавцем», «предателем» и т.д. Наконец, когда германская власть ослабла, и министры-кадеты выступили с известной запиской, то гетман предложил украинцам пять портфелей, и уже появилась было определенная надежда, что правительство выберет четкий национальный курс, но группа левых элементов Н. союза — под руководством Винниченко так воспылала, что решила свергнуть гетмана и принять меры, чтобы сразу вся власть перешла в их руки. Гетман, не имея уже поддержки в лице немецкой силы и видя, что Н. союз решительно настроился сбросить его с гетманства, всецело бросился в объятия «Протофиса» и добровольцев, которые требовали четкой объединительной политики, которой по их словам требует и Антанта. Вот такой дорогой, по моему мнению, гетман от самостийности пришел к федерализму, а затем, видимо, дойдет и до командующего какой-нибудь русской армией, если его добровольно свергнут с гетманства. А все это наделала бестолковая политика Грушевского, затем Гренера, и Кистяковского, а наконец — и Винниченко.

Только что услышал, что арестовали П.И.Зайцева, который ни к какой политике не имеет отношения, а вся его вина в том, что он летом жил на одной даче с Винниченко. Говорят, что арестовали А. Сергеевну, сестру М.С.Грушевского; если это правда, то значит и М.С. должен был бежать, хоть он ничего общего после переворота 29.IV с политикой не имел, а сидел себе над историей, никуда не показываясь. У А.В.Никовского был обыск, но его не арестовали, потому что он дома не ночует. Вот, пострадает человек за чужие грехи: он, не соглашаясь с политикой президиума Н. союза, перестал ходить туда; но вообще эсефы сделали ошибку, что официально не вышли из союза, как это советовал им сделать С.А. Ефремов. Говорят, что много арестовано офицеров-украинцев. В городе тихо, пусто, но у всех настроение нервное.

19 ноября

Вчера на «понедельнике» у меня было всего три души, и те не одновременно. Самым первым прибежал В. Константинович (Королив. — Ред.) и рассказал, что добровольцы реквизировали укр. клуб и просвиту, грубо разогнав публику, вначале пересмотрев паспорта, а у кого не было документов, тех задержали; он ездил к Науменко просить заступиться, но того не застал дома. Затем пришел Б.А.Кистяковский, который рассказывал, что в минувший вторник, услышав, что приехал Игорь, он пошел к нему. Игорь ему рассказал, что он, узнав от Натальи Геркем о намерении Винниченко свергнуть гетмана, объединившись с большевиками, сообщил об этом гетману, но тот сначала не верил, говоря, что он считает Винниченко честным человека, и если действительно были бы такие намерения у союза, то Винниченко сказал бы открыто.

Б. Александрович говорит, что он и слова не сказал Игорю о том, что Винниченко говорил в прошлый понедельник у меня. Может и так, а может и не так. Во всяком случае Игорь, очевидно, убедил гетмана, что надо предупредить восстание Н. союза и самому сделать переворот, не дожидаясь, пока съедутся делегаты Н. союза на конгресс и объявят гетмана свергнутым. Очевидно, гетманские круги ожидали опасности от конгресса, а потому и решительно его запретили. А когда наши министры упорно добивались разрешения его, то заподозрили и их в контакте с Н. союзом. Вышло величайшее недоразумение, и я удивляюсь, как наши министры не видели всей опасности, которую должен был внести конгресс, и вопрос о нем сделали министерским. Очевидно, на совещании у Винниченко он заверил их, что конгресс не выступит резко против гетмана, и они поддались его красноречию, запалу и согласились подать в отставку, если будет запрещен конгресс; а между тем, они, как эсефы, слышали, что Винниченко, под влиянием Никиты Шаповала, готовится к восстанию против гетмана, но Винниченко заверил их, что они уже отказались от мысли о восстании. Кстати о Шаповале. Этот сумбурный, но талантливый и горячий демагог все время кричал о необходимости восстания и своей горячностью и верой в успех заразил и Винниченко, а когда его выбрали от эсеров в Директорию, то испугавшись, отрекся, и на его место выбрали проф. Швеца, которого теперь всем жаль, потому что он, говорят, очень ценный человек как профессор Укр. университета. Петлюра выскочил неожиданно. Во вторник, когда я встретился с ним и рассказал о бессмысленных замыслах Винниченко, то Петлюра вроде бы совершенно искренне высказался, что Винниченко постоянной мысли не имеет, что он увлекается моментом, еще недавно искренне готов был вместе с гетманом строить Украину, а теперь под влиянием Шаповала уже идет против гетмана и готов для этого даже с большевиками объединяться. Что это восстание и его Петлюру, поставит в такое положение, что ему придется бежать, потому что если что-то поднимется, то все будут говорить, что это поднял Петлюра. И действительно теперь все так говорят. Но как Петлюра оказался в Директории, мне непонятно. Очевидно, что и его как прирожденного авантюриста, заразили верой в успех, потому что все они уверены были, что моментально расправятся с добровольцами, потому что немцы будут соблюдать нейтралитет, а может еще и будут помогать повстанцам. А между тем, говорят, что немцы получили радиотелеграмму не допустить никакого восстания против существующей власти и уже разоружили сечевиков, то есть единственную надежду повстанцев. Теперь повстанцы разойдутся по всей Украине и будут подстрекать народ, в надежде на помощь из большевистии и в результате вернут Украины в руину. Теперь надежда только на войска Антанты, которые восстановят спокойствие, как весной немцы. А что будет с Украиной? В самостийность я давно перестал верить, если бы хоть какая-то автономия сохранилась, а если и ее не дадут, то одна надежда на школу и вообще на культурную работу, о чем я все время говорю; только это есть определенный способ создать Украину, а всякие восстания ведут только к деморализации, к руине и анархии, но таким честолюбцам, как Винниченко, Петлюра, это безразлично, им — лишь бы их имя везде звучало, чтобы шла о них слава; к такой категории людей относится и Грушевский, хотя он на целую голову выше всех современных украинцев, о чем я не раз уже говорил. А если бы им удалось дорваться до власти, то они моментально начнут друг против друга интриговать, подкапываться, чтобы каждому быть первым, как мы это видели во времена Ц. Рады; удивительно, как это еще Порш не примкнул к их компании; или он не верит в успех, или из-за того, что репутация его подмочилась, когда он был в министерстве Голубовича, и теперь ему мало кто верит. Третьим вчера пришел В.К. Прокопович, на которого я напустился, обвиняя во всем эсеров, которые знали о намерениях Винниченко и не протестовали громко, из-за чего погибнет много народу, и дело укр. государственности откладывается на десятки лет. Прокопович оправдывался тем, что они пытались сдержать Винниченко и К^о, угрожали выйти из союза, или пусть они делают не от имени союза, и тем заслужили от Шаповала репутацию предателей. Шаповал многим рассказывал, что он разработал замечательный план, по которому можно было бы в одну ночь захватить гетмана со всем его правительством, а предатели эсефы воспрепятствовали этому, а потому эсеры, эсдеки и самостийники помимо союза пойдут на восстание. Таким образом, слухи о восстании давно ходили по Киеву и в конце концов дошли до правительства, что и вызвало переворот 15/ХІ ноября. Вообще не доросли мы еще до своего государства; еще надо поучиться в своей школе, чтобы сделать народ сознательным; еще надо пройти через стадию шовинизма, как поляки, или украинцы в Галиции; очевидно, еще придется и много крови пролить, потому что молодежь по своей горячности не выдержит долгого эволюционного пути.

20 ноября

Сегодня везде по городу одни с большой радостью, другие с грустью рассказывают, что Петлюра уже занял Жуляны, или даже Пост-Волынский, то есть, что он уже в 12 верстах от Киева. Но не желая уличного боя и невзирая на то, что немецкий солдатский комитет постановил не допустить боя на улицах Киева, армия Петлюры окружает город в кольцо для осады. Говорят, что, кроме Сечевых стрельцов, к нему сбежалась масса народа. Имя Петлюры было почему-то очень популярное, а теперь стало просто каким-то легендарным. Во время борьбы с московскими большевиками, те сами в своих газетах провозгласили это имя, называя его буржуазным генералом, который был во главе всего укр. войска и считая его самым большим своим врагом. Когда они завладели Киевом, то нескольких человек расстреляли под именем Петлюры, что дало основу для легенды, Петлюру «и пуля не берет». Теперь рассказывают, что когда «буржуи с гетманцами посадили Петлюру в тюрьму, то он сидел, пока не пришла ему пора, а потом стены перед ним развалились и он вышел, и теперь всех зовет на восстание», и люди вооружаются чем попало и спешат к «батьке Петлюре», которого уже наделили и огромной физической силой. А в действительности Петлюра маленький, худенький, белокуренький, с бабьим достаточно приятным, безусым лицом, только голос у него красивый и язык хорошо подвешен, как говорят. Нынешнее правительство и русская пресса тоже наделяют Петлюру какой-то чрезвычайной моральной силой и считают организатором восстания, между тем, в действительности, организаторы только воспользовались его популярным именем, душой же восстания до сих пор был Никита Шаповал, который вдохновил и Винниченко, но в последнюю решительную минуту испугался и где-то спрятался в Киеве.

Говорят, что к Петлюре еще идут из Галиции семь тысяч стрельцов и с Черниговщины — Болбочан, которого Петлюра повернул на Харьковщину, чтобы не допустить донцов и добровольцев с Кубани на помощь гетману. Рассказывают как факт, что Палтов виделся в ресторане «Континенталь» с Никовским и от имени гетмана предлагал ему стать посредником между ним и Директорией и соглашался уже на большинство украинцев в кабинете министров и на четкий национальный курс, но Никовский отказался, говоря, что хотя он и не имеет связи с Директорией, но думает, что только тогда украинцы успокоятся, когда гетман и добровольцы уедут себе из Киева. Действительно, добровольцы очень возмутили против себя всех украинцев реквизицией Клуба и «Просвіты». Но еще неизвестно, чем это все закончится. Может быть, придут донцы, может быть, румынская армия скоро дойдет сюда, потому что она перешла Днестр и по приказу Антанты начнет усмирять большевиков, которыми все считают повстанцев. И действительно, народ, освободившись от гетманской варты и немцев, начнет вырезать всех зажиточных людей, считая их сторонниками старого строя, которые посадили гетмана и расстреливали и грабили народ. И действительно, со стороны панов это был тот же самый большевизм, только справа, которым увлечено было прошлой зимой крестьянство. Характерно, что почти везде, после прихода весной немцев, безработные большевики поступали на службу в варту и в частные помещичьи карательные отряды, которые издевались, пытали и сдирали с народа в десять раз больше, чем в действительности было нанесено вреда, а теперь народ будет мстить виновным и невиновным и поднимется на селе страшная резня, тем охотнее пойдет народ на это, потому что Петлюра в прокламациях зовет к восстанию против помещиков.

Вчера был у меня член Пирятинский управы, который говорил, что крестьяне не отличают хлеборобов-демократов от хлеборобов-собственников и будут резать и жечь и тех, и тех. А это же руина всего края! А уже так было, казалось, близко к полному согласию между укр. обществом и гетманом, но крайне правые и крайне левые разбили это согласие и ввергли Украину вновь в пожарище, в гайдаматчину. Теперь кто бы ни выиграл дело, а украинская государственность проиграла. Если выиграют правые, то будет «единая самодержавная черносотенная Россия», а если верх одержат повстанцы, то будет «единая большевистская тоже самодержавная Россия», а Украинской державы уже не будет на много лет. Федеративной Россия не может быть, потому что московский народ привык быть, «хозяином земли русской», и будь то черносотенец, или кадет, или большевик — каждый из них захочет по-прежнему господствовать над «инородцами», к которым еще Столыпин причислил и нас. Россия может быть только или под Романовым, или под Лениным, другой я себе не представляю!

21 ноября

В газетах есть сведения, что петлюровские «банды» ночью доходили до Демиевки и там разбросали прокламации, но их отогнали, действительно ночью слышно было далекую стрельбу. В городе тихо, спокойно, на перекрестках улиц стоят патрули по три человека из призванных офицеров в гражданской одежде с винтовками. Кто-то распространяет слухи, что Петлюра договорился с немцами и ему разрешено войти сегодня в Киев, но только без пушек, чтобы не причинить вреда городу; но прошел день, а ничего не слышно. Гетманское правительство точно так же, как в январе Ц. Рада, не имеет никакой армии, и набирает добровольцев из студентов и гимназистов, а вся надежда у него на то, что немцы не пустят Петлюру, а тем временем подойдет Антанта, или донцы, или добровольцы с Кубани. А тем временем вне Киева, говорят, уже началась анархия: Харьков объявил свою республику, в Екатеринославе и Одессе власть перешла к демократическим думам; по селам началась резня… Ох, не убежала-таки Украина от большевизма! Говорят, что местные большевики и укр. левые эсеры в прокламациях пишут, что когда «буржуазный» укр. Национальный союз и гетман съедят друг друга в борьбе, тогда наступит «социалистическая республика», то есть власть перейдет «советам» или «советам» рабочих депутатов. Тогда и у нас наступит такой «рай», как в Московии…

22 ноября

Сегодня целый день слышны пушечные выстрелы в направлении Жулян. Одни говорят, что Петлюру окружают со всех сторон добровольцы: одесский, житомирский отряды напирают сзади, а киевские добровольцы расстреливают его из пушек. Другие рассказывают, что у Петлюры до 6-ти тысяч стрельцов и черноморцев (Бердичевский кош) и более 40-ка тысяч крестьян, и у него более 20-ти больших пушек и он окружает со всех сторон Киев. Немецкому делегату вроде бы Петлюра сказал, что он не посмотрит на немцев, и когда окружит Киев, то начнет бомбардировку, а если немцы не хотят пострадать, то пусть разоружат добровольцев и вывезут их из Киева. На это предложение Петлюры вроде бы немцы ответили, что если Петлюра займет Пост-Волынский, и ясно будет, что добровольцы неспособны защитить Киев, то чтобы не дать разрушать город, они разоружат добровольцев. Не очень я доверяю этим слухам, а тем временем поживем — увидим. Боюсь, что если эти слухи и правдивы, то Петлюра не сможет удержать босоту от анархии и начнется резня везде по Украине, а в Киеве, может, стрельцы и немцы и не допустят до разгрома. Если же Петлюру разобьют до прихода Антанты, то тогда добровольцы вырежут укр. интеллигенцию в Киеве. Вся надежда тогда на Антанту, которая не должна допустить, чтобы издевались над мирной публикой.

23 ноября

Сегодняшние газеты сообщают, что Петлюра не только не взял Пост-Волынский, а что его отбили аж за Жуляны, и действительно теперь уже канонады не слышно. В городе рассказывают, что немецкий совдеп продал добровольцам за несколько миллионов артиллерию, которой и отбили Петлюру. Рассказывают, что ночью гетманская варта должна была захватить гетмана, но нашелся какой-то офицер, который рассказал все, и уже расстреляно 12 душ заговорщиков и многих арестовывают. Когда я возвращался из города, то услышал, что на Подол никого не пропускают, что туда везут пулеметы и 3-х дюймовые пушки и там идет бой, но неизвестно, с прихожими повстанцами, или с местными. Если это правда, то вернее всего, что это какой-то отряд крестьянский наступает на Киев, так как местные рабочие враждебно относятся к Петлюре, который в январе сражался с большевиками, и вообще все население Киева предпочитает единую Россию, пусть черносотенную, лишь бы не Украину, в надежде потом черносотенную переделать на другую — соответственно своим взглядам: кто на федеративную, кто на автономную, а кто и на «советскую».

Главнокомандующий добровольческой армией на Украине, или как все говорят «диктатор» выпустил такое «Воззвание», которое привожу в оригинале.

                                                                                 «Воззвание к населению

Выпущенный недавно из тюрьмы Петлюра поднял восстание, привел из Галиции каких-то людей, называющих себя сечевиками, набирает силой и обманом крестьян и уверяет их, что освобождает Украину от власти гетмана и хочет создать под своим начальством свободную независимую от России Украину.

Все в настоящее время захотели для себя власти, все хотят в мутной воде наловить для себя рыбки. Так и Петлюра мутит народ не для того, чтобы народу было лучше, а для того, чтобы самому захватить власть и нажиться. Ему не жаль тех, кто погибнет в смуте — было бы ему самому хорошо. Каждому человеку понятно, что есть только один русский народ, и что если этот народ и говорит в разных губерниях на разных наречиях, то все же это один и тот же русский народ, который создал своей работой и кровью великую единую Россию.

Кому же выгодно разъединить и обессилить русский народ? Да только тому, кто хочет, чтобы не было сильного русского государства и тем, кто хочет обессилить русский народ и нажиться на его бессилии.

Крестьянину нужна земля, рабочему нужно обеспеченное существование и обеспеченная старость и тем и другим надо, чтобы их работа дала им возможность жить и содержать свою семью безбедно, а достичь эти цели можно лишь порядком, а не беспорядком.

Пока вся страна в смуте, фабрики не работают, на железных дорогах беспорядок, жизнь и имущество частных жителей ежедневно в опасности, то большевики поднимают восстание, то петлюровцы, — до тех пор правительство не может приступить к спокойной работе по устроению крестьян и рабочих.

Приняв не по собственной воле, а после долгих уговоров всю власть на Украине, я принял на себя тяжелый труд и ответственность. Один человек не в силах справиться с той работой, которая легла на меня, вот почему я обращаюсь ко всему населению, какого бы толка и партий оно не было, с горячей просьбой и призовом помочь мне в достижении восстановления порядка и спокойствия.

Не притеснение и отнятие прав и вольностей я защищаю, не защищаю я и отдельных личностей, а стал я на защиту спокойствия и законности на Украине, как части великой нераздельной России, а потому призываю всех, кто любит нашу родину, помочь мне всеми своими силами и относиться ко мне с доверием как к человеку, который зла никому не желает, а хотел бы видеть всех счастливыми и довольными.

                                                                                                                                             Главнокомандующий — Граф Келлер^{396}».

Из этого «воззвания» видно, как «добровольцы» смотрят на Украину, и чего можно ожидать, если они захватят власть. Одна надежда на Антанту, которая, видимо, не думает, что «каждому человеку понятно, что есть только один русский народ», а знает, что укр. народ хочет самоопределения по формуле Вильсона.

24 ноября

Вчера объявлено «осадное положение» в Киеве, и по городу можно ходить только с 6 утра до 9 вечера. Говорят, что это вызвано тем, что минувшей ночью были на время захвачены неизвестно кем некоторые полицейские участки и добровольческие бюро, в которых забрали списки добровольцев, но немцы быстро восстановили порядок; так же отбиты повстанцы и на Подоле, но подробностей я еще не слышал, а в газетах об этом ничего нет. Сегодня снова слышна пушечная стрельба, как далекий гром, в направлении Жулян. Очевидно, добровольцы своими силами не смогут ликвидировать восстание и, если не дождутся войск Антанты, то воспользуются немецкой армией, потому что немецкий «совдеп», говорят, за деньги охотно им поможет. Как Гренер и К^о считали все укр. национальное движение социалистическим, с которым надо бороться и не надо допускать украинцев к власти, так и «совдеп» считает его 6ольшевистским, которое надо скорее ликвидировать. Вообще судьба немцев в жизни украинского народа за этот год будет навеки памятная: не понимая укр. национального движения, они осознанно, или скорее неосознанно, все время своего пребывания на Украине поддерживали врагов украинской государственности, в ущерб украинскому народу.

25 ноября

Вчера В.К.Королив, по собственной инициативе, поехал в Б.А. Кистяковскому и повел с ним примерно такой разговор:

— Я не принадлежу ни к какой укр. партии, но считаю себя членом умеренного укр. общества, которому небезралично, будет существовать Украина или нет. Ваш брат Игорь А. не раз высказывался как украинский самостийник, поэтому, вероятно, ему небезразличны украинские интересы; он теперь должен видеть, что победа добровольцев приведет на какое-то время к гибели не только дела укр. государственности, но даже и культуры, а потому очень желательно было бы, чтобы И.А. принял меры, чтобы добиться какого-то согласия между гетманским правительством и Директорией. Я не знаю, на каких именно условиях, потому что не являюсь каким-то и чьим-то посланцем, но мне думается, что если гетман пойдет на согласие, то, зная Петлюру, я считаю возможным уговорить его для блага Украины остановить восстание, хотя, может, Винниченко, как человек горячий, и не захочет этого сделать.

На это Богдан Александрович ответил, что вроде бы Игорь А. сам очень сожалеет, что все сложилось так несчастливо, что он переполошился из-за замыслов Винниченко сбросить гетмана, войдя в согласие с большевиками и поверив, что Антанта высказалась вроде бы решительно против независимой Украины, уговорил гетмана объединиться с добровольцами, а теперь Келлер ни во что ставит и его, и гетмана, и, несомненно, если ликвидирует дело восстания, то сбросит гетмана и его, Кистяковского, так как и теперь уже его и Науменко считают вредным элементом в кабинете министров и вскоре выкинут. Богдан Александрович считает, что уже поздно и бесполезно принимать какие-то меры, потому что вся власть в руках добровольцев, однако он попробует поговорить с Игорем. От Кистяковского Владимир Константинович, захватив с собой В.Д.Петрушевского, поехал к П.Я. Дорошенко и сделал ему такое же предложение. Дорошенко поблагодарил за доверие и обещал сейчас же поговорить с гетманом, которого он считает человеком безусловно честным и искренне преданным Украине, но тоже считает, что ничего из этого не выйдет, ибо военная власть, как везде, хочет довести дело до «победного конца», которого надеется достичь через день-два. Однако он сейчас поедет к гетману и будет с ним говорить, потому что знает, что гетману дороже всего Украина, но очевидно, что Директория должна на несколько лет уехать с Украины, иначе нельзя будет навести порядок на Украине.

Этот разговор был около 4-х часов, а в 7 ч. В.А.Писнячевский приезжал к П.Я. Стебницкому по поручению П.Я. Дорошенко, не согласился ли бы тот организовать кабинет, если бы между гетманом и Петлюрой было бы достигнуто какое-то соглашение, но с условием, чтобы из этого кабинета остался хотя бы Науменко, тогда как Королив говорил Дорошенко, что из этого кабинета надо оставить непременно И.Кистяковского.

Не знаю, согласился ли И.Кистяковский поговорить с гетманом и говорил ли с ним Дорошенко, но ответа нет никакого. Для меня ясно, что гетман, хотя и раскаивается во всем том, что он сделал, но у него не хватит духа пойти на соглашение с Директорией, потому что тогда надо решительно выступить против добровольцев, а значит, рисковать своей жизнью. Другие же говорят, что если бы гетман искренне хотел украинской державы, то он мог бы сойтись с немецким совдепом, а тот, как когда-то немецкие ландскнехты, за деньги будет служить каждому, кто больше даст. Служат же теперь немцы у добровольцев возле пушек, получая по 100 руб. в день и какое-то обеспечение для семьи на случай смерти. Так по крайней мере со слов немцев рассказывал один земский врач, который вчера проехал через фронт в Киев. Интересно, что когда в одном совершенно пустом селе под Киевом он встретил одного крестьянина, своего пациента, тот ему шепотом пояснил, что «сам Грушевский с Петлюрой идет и ведет за собой Центральную Раду, сбрасывать гетмана». Итак, рядом с Петлюрой начинает звучать и имя ни в чем не повинного Грушевского, а о Винниченко никто в газетах не обмолвится! Хотя это и обида ему огромная, но это хорошо в случае ликвидации восстания: если захватят Директорию, то вся вина падет на Петлюру и, может хоть Винниченко останется жив. Смерть такого талантливого писателя была бы большой утратой для Украины, а Петлюра живой меньшее значение будет иметь, чем мертвый, потому что после смерти он станет нашим Костюшко, героем первого восстания за независимую Украину.

26 ноября

Ни из газет, ни из разговоров ничего нового не слышно, кроме того, что П.Я. Дорошенко, вроде уже после беседы с гетманом, разговаривал с Л. Н. Черняховской и спрашивал ее о настроении укр. общественности и о том, как бы она отнеслась, если бы гетман предложил Стебницкому сформировать кабинет и поручил ей уговорить П.Януарьевича, чтобы тот не отказывался, но на каких условиях — неизвестно. Вчера реквизировали Укр. государств. университет^{397}. Итак, до сих пор уже реквизировали Академию наук, Клуб, «Просвіту», кооперативную школу для взрослых, где едва не постреляли слушателей, реквизировали университет, а вскоре, несомненно, реквизируют и 1-ю гимназию под лазарет, потому что он когда-то был в том помещении, а новые земства отменят школы. Вот какие результаты дало восстание в сфере просвещения, а в сфере экономической даст полную руину, потому что теперь будто ураган проносится по Украине, повергая и сжигая все, что зажиточнее среднего крестьянина! Крестьянство мстит панам за реквизиции и контрибуции, безбожно с него содранные, а хлеборобов вырезают за выбор гетмана. Несчастная Украина, пришлось ей вновь переживать руину, как в XVII веке, а дальше возможно, что и Польша пошлет свои легионы спасать польские землевладения на Правобережье и в результате снова разорвут Украину на куски. Все возможно, потому что у нас нет государственных голов, а все какие-то шаповаловские…

27 ноября

Всю ночь и целый день страшная канонада, аж стекла звенят; говорят, что это немцы отбивают Петлюру от Киева.

В газетах есть сенсационный приказ гетмана, которым увольняется главнокомандующий Келлер и вместо назначен некий генерал кн. Долгоруков^{398}. Что это оно значит? Может, это — следствие ответа Стебницкого, который сказал, что пусть сначала гетман отставит от себя добровольцев и начнет Переговоры с Петлюрой, тогда он согласится сформировать кабинет. Есть слух, что будто бы П.Я. Дорошенко должен ехать к Петлюре, но мне как-то не верится, потому что Директория решительно поставила гетмана «вне закона» и не захочет с ним говорить, а послала Антанте воззвание, которое мне обещали достать, в котором объясняет причину восстания и отмежевывается от большевизма. В екатеринославских газетах, которые уже выходят без цензуры, приведен приказ Петлюры о самом категорическом запрете разорения помещичьих экономий и резни помещиков.

28 ноября

Канонада немного утихла, только слышно, как далеко гремит; говорят, что немцы отбили Петлюру от Киева и обещают за три дня ликвидировать восстание. Может, и разобьют они армию петлюровскую, но не скоро ликвидируется восстание, которое уже охватило всю Украину, и много немцев поляжет, потому что озлобление против них огромное, а страха уже нет такого, какой был весной. Если бы хоть войска Антанты скорее пришли, чтобы русские добровольцы не издевались над украинским народом. Тяжелые времена переживает Украина: Буковину уже заняли румыны; скоро, видимо, и поляки захватят Галицию, потому что у них войск много в крулевстве, а галичанам с Украины никто не поможет.

29 ноября

Сегодня в «Киевской мысли» напечатано сообщение о перемирии немцев с Петлюрой.

                                                                                  «Договор о перемирии.

Сегодня вечером представителями германского штаба, германского совета солдатских депутатов и представителями войск Петлюры заключен и подписан следующий договор о перемирии:

Нижеподписавшиеся, собравшись 28 ноября 1918г. в главной германской квартире киевской группы войск, уполномоченные представители украинской республиканской директории, верховного командования и главного совета солдатских депутатов в Киеве постановили следующее:

1) Заключается предварительное перемирие в районе Киева.

2) Украинские республиканские войска отходят за линию, отмеченную красной чертой на прилагаемой карте, которая в двух экземплярах вручается уполномоченным. Очищение линии должно быть произведено до 6 час. вечера 29-го ноября. Военный материал может быть вывезен и позже. На остальных фронтах у Киева украинские республиканские войска остаются на расстоянии 20 километров от центра города.

3) Германские войска киевского гарнизона обязуются не переходить линии, обозначенной голубой чертой на прилагаемой карте.

4) Пленные, взятые до сих пор украинскими республиканскими и германскими войсками, будут немедленно обменены.

5) Германское военное командование побудит правительственные войска отойти к Киеву.

6) Только по выполнении этого соглашения на основе этих установленных принципов, в отношении которых уже достигнуто частичное соглашение, в главной германской квартире киевской группы войск будут вестись дальнейшие переговоры.

7) Германские войска на дальнейшее время принимают на себя защиту украинского населения в Киеве.

Договор подписали:

Полковник Осмоловский^{399}, доктор Назарук^{400}, Линницкий.

Со стороны германцев: Ярош, Бронгсарт, фон Шеллендорф, Бемэ.

Представитель главного германского солдатского совета И.А. Ризенфельд.

                                                                                                                                                                                       (УТА)»

Говорят, что бой под Белогородкой, в котором и немцы, и Петлюра потеряли много народа, привел обе стороны к переговорам. Представляю себе, в каком теперь положении гетман и добровольцы, когда без них решается дело, да еще когда добровольцы должны сидеть в Киеве, не выходя из него, а чтобы они не издевались над украинцами, немцы по договору, взяли их под свою защиту от гетманского правительства и добровольцев. А этот пункт не лишний, потому что добровольцы не остановятся ни перед чем, чтобы отомстить украинцам за свой стыд и могут вырезать выдающихся украинцев, как вырезали, как говорят, все мужское население в с. Борщаговке за то, что тамошние крестьяне убили тридцать трех добровольцев, которые, напившись, лезли к девушкам, и которых вчера так торжественно хоронили с венками, увитыми трехцветными лентами. Говорят, что почти все укр. партии и профессиональные организации ходили в немецкий «совдеп» с протестом против участия их в междоусобной борьбе; протест «хлеборобов — мелких собственников», которые откололись от «хлеборобов-собственников», но ничто на немцев не действовало, пока их не побили под Белогородкой, где они, говорят, потеряли убитыми и ранеными до тысячи душ.

30 ноября

Привожу из «Киевской мысли» сведения о мерах гетманского правительства^[80].

                                                                               Действия правительства

Назначения

Наказами Пана Гетьмана профессор Петроградского технологического института Соколов назначается на должность члена совета министерства торговли и промышленности. Устраняется от временного исполнения обязанностей директора горного департамента профессор Терпигоров.

Малый Совет министров

В последнем заседании малого совета министров был заслушан доклад о предоставлении офицерам, уволенным от службы, соответствующих должностей по гражданскому ведомству, в земском и городском самоуправлениях. По этому вопросу малым советом министров принято постановление просить председателя совета министров обратиться от имени совета министров ко всем ведомствам с циркуляром, в котором просить министров сделать распоряжение, чтобы подчиненные им учреждения по возможности предоставляли свободные места бывшим офицерам, которые потеряли здоровье на военной службе, и об учреждении при главноуполномоченном междуведомственной комиссии.

                                                                       В Министерстве иностранных дел

Бельгийский консул в Киеве Греттер вчера посетил Министерство иностранных дел и имел продолжительную беседу с высшими чинами министерства.

Посетил министерство иностранных дел вчера также голландский федеральный консул в России Фонер.

                                                                    К созыву федеративного конгресса

В состоявшемся 27 ноября под председательством А.К. Ржепецкого заседании совета министров был принят ряд решений в связи с созывом в Киеве конгресса представителей правительств частей России, ныне признающих принцип федеративного устройства российского государства. К возможным частям России отнесены Украина, Дон, Кубань и Крым. Совет министров постановил обратиться к правительствам этих частей России с телеграфным предложением, в котором указать на желательность созыва в Киеве конгресса во второй половине декабря. Помимо вопросов о способах федерирования, на конгрессе будет поставлен вопрос о создании общего представительства на конгрессе от объединенных частей России, признавших принцип федерации.

Затем совет министров постановил обратиться к правительству Белоруссии с предложением отказаться от самостоятельности и признать принцип федерации. В случае признания принципа федерации правительству Белоруссии предлагается прислать своих представителей на конгресс. Белоруссия, таким образом, явится одной из федерирующих единиц предполагаемого объединения.

До созыва конгресса — в делах объединения и согласования военных действий, а также для разрешения общих международного характера вопросов, — совет министров решил образовать при правительствах Дона, Кубани и Крыма специальные комиссии — представительства украинского правительства. Главой каждой миссии будет лицо, избранное министерством иностранных дел. Кроме того, в состав миссии войдет военный атташе и коммерческий агент от министерства торговли и промышленности. Присутствие в миссии представителя министерства торговли и промышленности вызвано тем, что на миссию возложено также разрешение вопросов по товарообмену.

Очевидно, гетман не имеет никакой охоты мириться с Директорией и возлагает все надежды на Антанту. Да хоть бы она скорее пришла и помирила обе стороны, потому что если эта война продлится дальше, то Украина чисто разрушится. Но возможно, что Антанта сбросит и гетмана, а тогда и о федерации не будет речи, потому что Антанте, как говорят, нужна единая Россия, которая якобы им гарантирует их капиталы, вложенные в «займы», а единая Россия, по моему мнению, может быть только самодержавной.

1 декабря

Газеты пишут, что одесский франц. консул Энно^{401} по прямому проводу приказал германскому командованию обязательно погасить укр. «большевистское» движение, и якобы немцы обещали ликвидировать петлюровское восстание. Но в городе почему-то не верят этому и надеются, что Петлюра не сегодня-завтра войдет в Киев. Я, грешный человек, этому не верю, я думаю, что немцы побоятся ослушаться французов и не пустят в Киев повстанцев. Больше всего меня беспокоит известие в сегодняшних газетах, что на Украину идут из Константинополя польские легионы, которые дрались на французском фронте; я все боюсь поляков. Хотя наши оптимисты и говорят, что «мы их перережем, мы их и т.д.», эти оптимисты больше всего меня раздражают; вначале их просто называли «хвастунами и лжецами», а теперь их называют «оптимистами»; они везде ходят, хвастаются, рассказывают всякие небылицы, но идти помогать Петлюре не очень спешат, хотя между ними есть молодые военные люди.

Беспокоит меня судьба Васильченко (Панасенко); он жил в Святошино и был у меня во время первой мобилизации и радовался, что его, хотя и штабс-капитана, а не забрали, потому что ему уже больше 35 лет. А теперь, когда забирают всех военных и даже объявили всеобщий набор, жаль будет, если Васильченко попадет в армию и пропадет такой талантливый писатель, а он по характеру такой, что прятаться не будет, разве случайно как-то спасется.

Сегодня Совет министров велел министру образования распустить учеников двух последних классов, чтобы они могли вступить в дружины «бойскаутов». Удивляюсь, как Науменко согласился на такую бессмысленную меру; по крайней мере, товарищ, его П.И.Холодный^{402}, возмущенный этим, ушел в отставку. Очевидно, дело гетмано-добровольцев совсем плохо, если они уже взялись и за мальчишек. Говорят, что немцы послали поезд с эшелоном против Петлюры, но на мостике, за Бояркой, петлюровцы его сорвали и немецкий «совдеп» теперь уже не хочет выступать против повстанцев, а заботится о том, только как бы ему поскорее уехать домой. Из газет и рассказов видно, что уже вся Украина охвачена восстанием, но под лозунгом большевизма, а не украинства, и только Киев с окрестностями считается гетманщиной; в Белгороде, говорят, обосновалось во главе с Пятаковым^{403} еще одно укр. правительство, из знакомых лиц: Коцюбинского, Затонского^{404}, Медведя^{405}, Сиверо-Одоевского^{406} и других большевиков, которые были министрами в Киеве и в Харькове во время Январского большевистского правления. Это правительство призывает к восстанию как против гетмана, так и против «буржуазной» Директории. Повторяется январская история и возможно, что большевики местные с помощью московских захватят власть, но теперь уже некому будет нас спасти как весной, так как войска Антанты, говорят, не хотят идти сюда, а рвутся домой и, видимо, устроят и у себя «совдепию», которая уже устраивается и в Германии.

2 декабря

Вчера на «понедельнике» было у меня не много народа, разговоры крутились всё вокруг сообщения в газетах, что немцы заключили с Петлюрой новый договор, но неизвестно какой. Одни говорили, что на основе его Петлюра должен сегодня вступить в Киев, но только с сечевиками, то есть с регулярной армией, чтобы не допустить анархии; другие уверяли, что договор заключен только о том, что Петлюра не будет чинить препятствий для выезда немцев с Украины и пока они не уедут, не войдет в Киев. Пожалуй, это вернее всего, потому что из газет видно, что Петлюра, как отошел от Киева на 20 верст, то так и до сих пор не двинулся с места.

Сегодня приехал из Полтавы И.Т.Малич, который рассказывает, что когда начался в Селещине под Полтавой бой добровольцев с Болбочаном, то местные большевики организовали революционный комитет во главе с Шинкарем, укр. левым эсером, и разослали по селам гонцов созвать крестьян брать Полтаву, и вскоре в город наехала масса крестьян с заржавевшими выкопанными из земли винтовками и, окружив казарму, в которой заперлась часть добровольцев и государственная варта, начали их обстреливать, а те отвечали из пулеметов; другие крестьяне начали расстреливать в квартирах своих помещиков и управляющих, которые немилосердно обращались с ними после переворота 29/IV. Через часа три после наезда крестьян, разбив добровольцев, въехал в город Болбочан и, разоружив крестьян, разогнал их, а у добровольцев отнял оружие и посоветовал им как можно скорее уехать с Украины; после чего многие крестьяне и добровольцы пристали к армии Болбочана, в которую съезжаются крестьяне со всей округи и, записавшись в войско, муштруются на всех площадях Полтавы. На место старосты назначил Болбочан губ. комиссаром П.И.Чижевского^{407}, бывшего помощника комиссара при Ц. Раде, синежупанного полковника. Везде расклеил обращения к населению от имени Директории, предостерегая, чтобы не грабили экономии, не убивали никого, потому что за то пойдут под полевой суд, также запрещается организовывать «советы» рабочих и солдатских депутатов и призывает молодых людей от 20 до 30 лет к себе в армию, чтобы отстоять самостийную Украину.

5 декабря

Вчера пригласил меня В.М.Леонтович на разговор с личными друзьями гетмана Н.Н.Устимовичем и П.Я. Дорошенко. Они начали речь свою с того, что не сегодня-завтра придет в Киев Антанта, и если она застанет по всей Украине анархию, а правительство в русских добровольческого руках, то она наверняка отнесется враждебно к украинскому движению, и без всяких колебаний возьмется за воссоздание единой России. Чтобы это предотвратить, гетман просит их наметить людей, которые, стоя на позициях укр. самобытности, не настроены категорически против федеративного устройства России, чтобы в момент прихода Антанты можно было из этих людей сформировать украинский национальный кабинет, который выторговал бы у Антанты максимум независимости для Украины; сами они далеко стоят от украинского общества, а потому обращаются к нам двоим, чтобы мы, собрав более широкое совещание, могли наметить список подходящих людей умеренных убеждений, которые согласились бы войти в кабинет, но не сейчас, потому что теперь это невозможно, а в момент прихода Антанты. Характерно то, что они полностью уверены в том, что Антанта вот-вот войдет в Киев, тогда как противная сторона уверена, что вот-вот войдет сюда Петлюра, и я не знаю, кому верить, а потому на предложение Дорошенко и Устимовича мы ответили, что вряд ли можно в наших кругах найти украинцев, которые согласились бы работать с гетманом после того, как он, выгнав наших министров, объявил курс на единую, хотя и федеративную Россию и тем вызвал восстание, но в интересах Украины признаем, что надо бы найти людей, которые взялись бы за организацию национального министерства в момент прихода Антанты. Дорошенко и Устимович уверяют, что гетман искренне стоял за независимость, но, напуганный с одной стороны тем, что Национальный союз готовится к восстанию, а с другой — что Антанта в согласии с Деникиным, главнокомандующим всех добровольцев, намерена восстановить единую Россию, решился на компромисс с добровольцами, то есть на федерацию с Московией, а потому оправил в отставку из министерства самостийников и объявил известный универсал 14/ХІ о федеративной России. Теперь он сам раскаивается, потому что добровольцы набрали такую силу, что он уже не имеет никакого значения, и что добровольцы его давно сбросили бы с гетманства, если бы не боялись немцев. А на мое замечание, что нашлась же у него сила сбросить Келлера, они оба ответили, что он мог заменить Келлера только на Долгорукого, более популярного среди добровольцев, а на кого-то другого не смог бы. Если же сюда войдет Антанта, которая по их словам, уже признала на Украине власть гетмана, то тогда, опираясь на ее силу, гетман позовет в правительство украинцев, чтобы избрать четкий национальный курс и отстоять как можно в большей степени самостийность, или независимость, Украины в федеративной России, за которую твердо держится Антанта. На это Леонтович заметил, что в наших кругах не найдётся людей, которые взялись бы вместе с Антантой бороться с Директорией, которая подняла восстание в защиту независимости Украины. Дорошенко ответил, что они надеются ликвидировать дело Петлюры мирным путем, что начальник стрельцов Коновалец был у него и говорил, что можно было бы и сейчас помириться, если бы гетман уже сейчас позвал украинцев на все портфели, хотя бы и не меняя федеративного курса, но гетман, окруженный добровольцами, не может этого сейчас сделать, а когда здесь будет Антанта, то он, опираясь на ее армию, пригласит в кабинет украинцев на все портфели. Устимович уверял, что и Болбочан, которого он хорошо знает, тоже согласится на такие условия. Может, для переговоров с Болбочаном и выехал сегодня Устимович в Миргород, хотя я его пугал тем, что его там петлюровцы захватят в заложники. Разговор наш закончился таким выводом: если в Киев войдет Петлюра, то Директория и без нас сформирует правительство, а на случай, если войдет Антанта, нам надо наметить, или найти, таких украинцев, которые согласились бы работать вместе с гетманом в украинском правительстве, которое объединит Украину с Россией на федеративных основах. На завтра снова назначено совещание, на которое мы наметили пригласить людей разных партийных взглядов: Стебницкого, Славинского, Шелухина, Королева, Синицкого, Галина, Матушевского и Богдана Кистяковского. Дорошенко очень настаивал, чтобы позвать Науменко и Василенко, но мы ответили, что против них укр. общество так возмущено, что если их позвать, то никто не придет на совещание. На вопрос «Почему так?» мы ответила, что все возмущены Науменко за его согласие отпустить гимназистов в дружины, а на Василенко все давно сетуют за его неправильную политику, потому что он, будучи сенатором при Ц. Раде, вошел в соглашение с заговорщиками против Ц. Рады и организовал гетманское министерство, которое объявило независимую Украину с гетманом во главе, а затем вошел в соглашение с заговорщиками против независимой Украины и выступил с известной запиской за федеративную Россию, теперь же вряд ли он захочет принять участие в совещаниях, так как побоится потерять тепленькое место президента Сената, которое он думает удержать за собой при любых правительствах, но можно сказать, что когда войдет в Киев Петлюра, то наверняка на этом посту он не усидит.

7 декабря

Вчера у Н.Н.Устимовича сошлись все намеченные нами лица и начались бесконечные разговоры. Почти все надеются на пришествие Петлюры в Киев, а чтобы избежать кровопролития, считают необходимым, чтобы гетман пошел на соглашение с Директорией и быстрее впустил регулярную петлюровскую армию в Киев. Только Б. Кистяковский, я и отчасти В.М.Леонтович с Шелухиным скептически относились к военной силе Петлюры и заверяли, что скорее можно уповать на приход в Киев Антанты, чем Петлюры, а потому и высказывались о необходимости наметить такой кабинет, который в момент прихода Антанты помирил бы Директорию с гетманом, и таким образом Украина выступила бы перед Антантой единым фронтом на борьбу за свое существование. Устимович и П.Я. Дорошенко решительно заявили, что гетман никоим образом не может теперь вступать в какие-либо переговоры с Директорией, а просит только наметить людей, стоящих исключительно на национальной почве, из которых он мог бы составить кабинет в момент прихода Антанты. На том и закончилось наше совещание, а чтобы довести его до каких-либо практических результатов, избрали комиссию из В.Леонтовича, Б. Кистяковского, Шелухина и меня, которая и должна выработать какие-то постановления.

Сегодня у меня собралась комиссия и пришла к такому выводу. На приход Петлюры нет надежды, потому что немцы не пускают его. Быть посредниками между гетманом и Директорией мы не беремся, потому что они так непримиримо настроены друг против друга, что мы не считаем теперь возможным их помирить, а если в Киев войдет Антанта, тогда, наверное, обе стороны пожелают мириться, и для этого нужно, чтобы гетман тогда составил временный украинский кабинет из лиц, которых мы рекомендуем, не называя пока их фамилий. Партия демократическо-федералистская (науменковская)^{408}, по словам члена ее Б.Кистяковского, охотно даст душ пять своих членов в такой кабинет; наверное, найдется и душ пять эсефов, которые персонально войдут в кабинет; мелкие хлеборобы-собственники и хлеборобы-демократы (шеметовские) тоже дадут человека по два; кроме того, найдется несколько человек беспартийных; желательно было бы, чтобы вошел хоть один человек из партии эсдеков, чтобы кабинет имел вид коалиционного и таким образом имел бы больше шансов на то, чтобы Директория пошла с ним на какие-то переговоры и соглашение. Само собой разумеется, что было бы вежливо и тактично со стороны гетмана в первую очередь предложить войти в кабинет украинцам, которых гетман отставил 14/ХІ, хотя, может, не все из них и согласились бы теперь работать с гетманом.

10 декабря

Вчера на «понедельнике» собралось у меня несколько душ и снова все заверяли, что вот-вот придет Петлюра и после бомбардировки возьмет Киев. И снова только я один отношусь к этому скептически; может, это характер мой такой, а может, и из-за болезни, потому что я снова болею нервами. Когда меня спрашивают о причине болезни, то я, смеясь, говорю, что устал, лазая на крышу встречать с флажком Антанту и прячась в погреб от Петлюриной бомбардировки. Но и в эту бомбардировки я не верю, потому что немцы, если верить газетам, решили прервать разговоры с Петлюрой и с оружием выступить против него, потому что он не возвращает в Киев пустые поезда и таким образом не дает им возможности уехать домой. Удивляюсь, почему это так? Ведь и Петлюре, и немцам выгоднее было бы, если бы германская армия скорее выехала с Украины. Что-то здесь и не так. Если немцы действительно решили с оружием выступить против Петлюры, то дня через два-три выяснится, будет ли Петлюра в Киеве, или нет. Если верх возьмут немцы, то этим воспользуются добровольцы и тогда конец и гетману, и Украине, а будет самодержавная Россия. Если же верх возьмет Петлюра, то немцев вырежут крестьяне и наступит тоже конец и гетману, и Украине, потому что тогда здесь будут править, как и в Московии, большевистские «советы», а даже не «рады». Вообще, как я и говорил месяц назад, восстание принесет гибель Украине и падение благосостояния всего ее населения. Еще могла бы поправить ситуацию Антанта, если она признает Украину, но пока не известно, как она к этому вопросу относится и придет ли она? Упорно говорят, что французы самовольно демобилизуются и не хотят дальше воевать, а колониальных, цветных, войск недостаточно, и на зиму с ними нельзя идти в холодную страну. Разве что аж весной они придут, если к тому времени не наступит здесь порядок. А его, видимо, не будет, потому что наших «дядюшек», как и московских, сможет успокоить только внешняя сила, а своей они теперь не послушают.

11 декабря

Разные слухи мне уже так надоели, что я решил их и не записывать, потому что это все фантазии оптимистов с обеих сторон.

Был у меня сегодня В.Дорошенко^{409}, который прожил десять лет эмигрантом в Галиции и вот недавно приехал из Львова. Рассказ его про захват украинцами Львова и положение их там напоминает мне положение украинцев в Киеве во время большевистского наступления на Киев в январе. Львов заняли всего 1050 душ украинских стрельцов, а у нас здесь были газетные сведения о стотысячной укр. армии в Галиции, так же, как везде в январе месяце ходили слухи о 3-х миллионной укр. армии, которая защищала Украину от большевиков. И там так же, как здесь, как только солдаты увидели, что начальство бессильно над ними, так стали разбегаться по домам, а об Украине не хотели и думать. А тем временем львовские поляки, как и киевские большевики, стреляли в солдат из окон, с крыш, с чердаков и убивали многих; хотя в Галиции из провинции и прибывали патриотически настроенные бойцы, но примерно столько же бежало из армии по домам, а с такой силой не было возможности захватить все институции во Львове, склады интендантские, вокзалы, а потому и не удалось выбить поляков из главного вокзала и таким образом не вся коммуникация была в руках украинских, чем поляки и воспользовались, чтобы подвести свою армию, которая и выбила украинцев из Львова. Теперь и правительство, видимо, переехало в Тернополь, чтобы в крайнем случае можно было убежать в Украину, или получить отсюда помощь; но именно в это время наши шаповаловские головы задумали поднять восстание против гетмана, опираясь на галицких стрельцов, которые были организованы Коновальцем^{410} в Белой Церкви. Если бы эти стрельцы в свое время уехали во Львов, то полякам не удалось бы его захватить и тогда и здесь не было бы мысли о восстании, потому что не было бы того ядра, вокруг которого организовалась или собралась республиканская армия, или «петлюровские банды», как их называют противники. А если бы не было подготовки к восстанию, то не было бы и переворота 14/ХІ, потому что гетману не было бы нужды бросаться в общероссийские объятия добровольцев и протофисовцев, и украинская государственность закреплялась бы эволюционным путем.

13 декабря

Вчера в 11 ч. ночи гетман вызвал С.П. Шелухина и стал жаловаться ему, что его обманули, опутали и довели до невозможного положения: немцы ведут неопределенную политику; Антанта, говорят, признала в Одессе власть Директории, и в конце концов начал просить Шелухина сформировать национальный кабинет; на это Шелухин ответил, что уже поздно, что он ему не раз говорил о том, что добровольцы и его свергнут, и объявят единую Россию. Тогда гетман стал просить Шелухина созвать влиятельных украинцев, которые согласились бы быть посредниками между его правительством и Директорией, а когда Шелухин заметил на это, что надо знать об этом мнение главнокомандующего добровольцами, то гетман вызвал кн. Долгорукова, который тоже просил невоюющих украинцев добиться у Директории права всем военным выехать на Дон в полном вооружении, потому что у них одна цель — борьба с большевиками. Шелухин обещал посоветоваться с друзьями и попросил написать условия, на которых правительство сдаст Директории Киев; тогда гетман пригласил Шелухина в зал, где заседал Совет министров, который и выработал вместе с гетманом и Долгоруким такие «условия» (Петитом)^[81].

Сегодня, когда десятеро нас, ранее бывших на совещании, собрались у К. Леонтовича и перечитали эти «Условия», то решили, что никакого переходного кабинета организовывать не надо, а с приездом в Киев Директории и после выработки с ней условий сдачи, нынешние министры сдадут дела комиссарам, назначенным Директорией; мы согласны послать в Директорию посредников, если гетман, Долгорукий и председатель Совета министров, Гербель, письменно их попросят о таком посредничестве и если Директория согласится с ними говорить; на том мы и разошлись, а выбранные посредники — Стебницкий, Славинский, Шелухин и Королив, — пошли к гетману, который с нетерпением ждал окончания нашего совещания и дважды присылал сказать, что уже автомобили готовы для поездки посредников. В пять часов Славинский вернулся от гетмана с известием, что гетман, Долгоруков и Гербель подписали поручение нашим посредникам, но ни по прямому проводу, ни по телефону нельзя запросить Директорию о разрешении прислать к ней посредников, а потому к ней на паровозе поехали два добровольца, а завтра, если Директория согласится на переговоры, к ней поедут наши посредники.

Надо еще заметить, что на совещании мы постановили, что добровольцев можно выпустить на Дон только без оружия, а когда Долгорукий ответил, что это оскорбление для военных людей, то мы поручили посредникам, почитая воинское достоинство, согласиться отпустить их только с саблями, а в остальном это окончательно решит сама Директория.

В вечерних газетах появились сообщения, что Антанта признала в Одессе власть Директории, а немцы согласились впустить в Киев регулярную армию Директории, с условием, что добровольцы будут выпущены на Дон, гетман — в Швейцарию, а немцам позволят быстрее уехать домой.

14 декабря

Ночью поднялась страшная орудийная и пулеметная стрельба.

Поздно вечером прошел слух, что добровольцы не хотят сдавать оружие, и немцы послали к Петлюре Г.В.Гасенко просить оставить им оружие, потому что иначе не будет согласия; добровольцы расставили пулеметы по крышам и пушки на улицах и решили биться до конца. Не знаю, чем оно закончится, но в тот момент как я пишу эти строки, со стороны Поста-Волынского слышна страшная пушечная пальба, а в утренних газетах есть сообщение о закрытии подцензурных русских вечерних газет за лживое сообщение, что Антанта признала власть Директории; из украинских газет осталось только «Видродження», потому что «Новая Рада» закрыта «за восхваление Петлюры» и кроме того напечатано в сегодняшних газетах, что вчера Совет министров постановил не идти ни на какие условия с Директорией, а защищаться до конца. Поживем — увидим, чем это все закончится, но утешительного ничего из этого не будет. Если верх возьмет Директория, то наверняка она не сможет успокоить тех «духов», которых подняла на восстание, и в конце концов и на Украине будет большевизм. Вчера я говорил Костю Леонтовичу, что во всем виновата здешняя буржуазия, поскольку она не удовлетворилась тем, что немцы ей вернули весной землю, а захотела еще и единой России и, полагаясь на приход Антанты, заставила и гетмана взять курс на «единую», и в результате потеряет землю, как ее потеряли помещики в Московии, и не объединит Россию. По моему мнению, Бог бы с ней, с той землей, проживем и без нее, лишь бы сохранилась Укр. держава, но боязно, как бы она не объединилась с Совдеповской Россией, потому что это будет не лучше для нас, чем монархическая Россия; народ «хозяин земли русской» захочет быть «хозяином» при всяком устройства России.

Утром Шелухин рассказывал, что ночью несколько раз звонил ему Долгорукий и настаивал, чтобы «посредники» ехали к Петлюре, чтобы прекратить кровопролитие, но Шелухин отказался, потому что правительство не имеет ответа — согласна ли Директория на приезд «посредников». Днем опять Долгорукий уговаривал Шелухина ехать к Петлюре, с которым можно все же говорить, потому что у него регулярная армия; а за Винниченко идут только большевики, к которым враждебно относится и Петлюра. Долгорукий советовал воспользоваться этим антагонизмом и убедить Петлюру помириться, чтобы не дать возможности развиться большевизму. Мы поручили ответить Долгорукому, что если правительство решило обороняться до конца, то мы отказываемся от всякого посредничества. Странные люди. Они никакого понятия не имеют о своих противниках; они даже не знают о существовании Директории, которая состоит из того же Винниченко и Петлюры!

А орудийная и пулеметная стрельба все приближается и приближается; говорят, что этой ночью петлюровцы через Демиевку вошли на Печерск и понемногу продвигаются к Липкам. В часа 4 дня вторая часть республиканской армии вошла в Киев из Святошино, а в 5 часов стало известно, что правительство сдало власть городской Думе, а гетман, отрекшись от гетманства, передал власть над Украиной Директории. Есть слух, что гетман с некоторыми министрами и Долгоруким выехали под охраной немцев в Швейцарию.

15 декабря

В городе тихо, спокойно, везде заняла караулы петлюровская армия, которая все движется и движется из окрестностей на Софиевскую площадь, где был часа в два парад, но ни Петлюры, ни Директории еще нет; их ожидают завтра.

16 декабря

Республиканская армия производит очень хорошее впечатление, она дисциплинированная, одета в шинели, полушубки, с хорошим оружием. Т.Н.Собачкин (агроном и знаменитый бандурист, значковый поручик), что служит в Запорожском полку, который взял Лысую гору, говорит, что в их полку нет склонности к большевизму, и дисциплина очень строгая.

18 декабря

На сегодня объявлено было о приезде Петлюры. Все укр. организации приготовились к пышной встрече, но сегодня утром в газетах напечатано, что вся Директория приедет вместе завтра в 12 ч. дня. Но так оно и лучше, а то на Петлюру сетовал бы Винниченко, что он гонится за популярностью, за славой; но что бы ни говорили, а слава сама гонится за Петлюрой, и имя его стало самым популярным; он стал настоящим национальным героем, как о нем пишут газеты. Из рус. газет выходят только «Последние новости», потому что у издателя Брейтмана хороший нюх. Он не ругал Петлюру, не называл республиканскую армию «бандами» и о «единой» говорил с осторожностью, а другие газеты все время только и кричали о «петлюровских бандах» и о «возрождение России». Особенно противно это было читать в меньшевистской «Киевской мысли», которую временное командование прекратило в первый же день. Досадно на наших мародеров: «Видродження» уже печатается в типографии «Киевской мысли», а новорожденная «Трибуна»^{411} — в типографии «Голоса Киева», бывшего «Киевлянина». Однако в украинских газетах особой «кровожадности» нет, а «Нова Рада» даже настаивает, чтобы был исполнен закон Ц. Рады об отмене смертной казни; однако, говорят, душ 30 офицеров расстреляли, захватив с оружием, видимо, потому, что они стреляли в республиканское войско уже после капитуляции гетмана, когда оно вступало на Крещатик. В армии тоже не видно озлобления и той кровожадности и наглости, которые было в январе у московской большевистской. Например, можно привести такой анекдотический факт. Когда несколько молодых казаков пришли арестовать Н.П.Василенко и, не застав его и узнав, что он часто бывает в нашем доме у М.Н.Требинской, пришли сюда. Как раз во дворе встретили Марию Николаевну.

— Здравствуйте, — говорят ей. — Вы хозяйка двора?

— Нет, я квартирантка.

— Так вас нам и надо. Нет ли у вас Василенко?

— Нет, нету.

— А вы не обидитесь, если мы пойдем посмотрим?

— Нет.

У М.Н. было тогда несколько молодых людей. Казаки, увидев их, спрашивают:

— Это все ваши дети? Они, говорят, дружат с Василенко, так, может, знают, где его искать?

Из этой сценки очевидно, что наших казаков и сравнить нельзя с кацапами-большевиками, форменными азиатами, дикарями, а эти — наивные, деликатные, сельские парни, на которых Требинская и не рассердилась, хотя она очень обозлена на петлюровцев за «развал России» и за намерение арестовать Василенко.

Я чувствую себя совсем здоровым и спокойным. Слава Богу, мои мечты, мечты всей моей жизни, кажется, осуществятся: Украина будет жить, да еще и как самостийная держава. Теперь я могу сказать «ныне отпущаеши» и поселиться где-нибудь в Крыму, в тепле доживать свой век. Лишь бы не пришла сюда зараза большевизма, потому что тогда погибнет Украина во всероссийской совдепии!

19 декабря

Наконец, сегодня приехала Директория, которой устроили очень помпезную встречу. Несмотря на метель, по дороге с вокзала, по Безаковской, Владимирской до Софиевской площади стояла масса народа, демократическая публика в веселом настроении, а буржуазная с потайной злостью. На вокзале Директорию встретили делегации разных организаций, институций и все это двинулось с флагами к Соф. площади; посередине ехали автомобили с новым правительством, а сзади и впереди шли войска — пехота, конница, пушки, которые производили колоссальное впечатление. Я стоял на крыльце об-ва «Час» (Владимирская, 42) и хорошо видел всю процессию ( «Последние Новости», № 5348). Настроение масс, я бы сказал, более большевистское, чем национальное, моя шуба с бобровым воротником нередко вызывала язвительные замечания, а у «Часа» один молодой человек крикнул другому: «Не пускай буржуя!» На это я ответил: «Таких демократов, как вы, в Украине несколько миллионов, а таких буржуев, как я, может, две, три души». Они молча переглянулись и дали мне дорогу. Именно в эту минуту проезжал автомобиль, в котором сидели Петрусь с Ивашко^{412}, и кто-то из знакомых крикнул мне: «Вон, где Ваши сыны едут». Потом оказалось, что Петрусь, сдав дела по посольству Суковкину^{413}, приехал из Царьграда в Одессу и дальше не мог добиться в Киев, пока не получил телеграмму от Винниченко, чтобы ехал к нему, в Винницу, снова работать секретарем. Петрусь рассказывает, что у Владимира Кирилловича настроение совсем большевистское и не столько у него, сколько у Розалии Яковлевны, а это значит, что и политика Директории пойдет большевистской дорожкой. Она то и дело говорила, а за ней и Г.В., что Ц. Рада сделала ошибку, что не пошла левее Ленина, Троцкого, тогда не пришли бы к нам московские большевики и наши люди не считали бы Ц. Раду буржуазной и защищали бы ее от нападения чужих большевиков. Вероятно, теперь В.К. с Роз. Яков. будут исправлять эту ошибку Ц. Рады, а это очевидно до добра не доведет и закончится «единой Россией»; чего доброго, в конце концов еще и монархической, если большевизм не охватит всей Европы и Антанта будет иметь силу «водворять порядок» в бывшей России. А возможно, что «евреям» суждено опять обновить мир. Весь культурный мир когда-то принял нравственные законы Моисея, потом Христа, а теперь «евреи» проведут в жизнь экономические законы К.Маркса. В Московии Бронштейн-Троцкий с Нахимсонами^{414}, в Германии Роза Люксембург^{415}, Клара Цеткин^{416} — жена Либкнехта^{417}, а у нас Роза Лифшиц, жена Винниченко; возможно, что и во Франции и Англии найдутся свои «Розы», но как у торжествующих победителей, эти розы будут с меньшими шипами и тогда весь мир перестроится социально-экономически. Возможно, что это обновление не забьет украинского национального возрождения, и Украина будет жить как независимое государство в федеративном связи со всеми культурными державами мира. Кто жив дождется, то увидит!

21 декабря

Сегодня в газетах оповещение, что на 12 января 1919 года созывается «Конгресс трудового народа»^{418} из крестьян, рабочих и военных, то есть «совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», как и в Московии, а значит, и у нас должна быть «совдепия». Хотя бы уже не давали избирательных прав великороссам, чтобы этот совдеп был украинский, если уже его не избежать. Прилагаю из «Видродження» историю организации восстания, из которой видно, что мои рассуждения, которые я высказывал относительно переворота 14/ХІ, были совершенно справедливы.

                                                                      ИСТОРИЯ ОРГАНИЗАЦИИ ВОССТАНИЯ^[82]

Ноябрь-декабрь 1918 года.

Ввиду ложных, а порой совершенно нелепых слухов, которые распространяются в обществе по поводу восстания, Информационное бюро при Директории считает необходимым дать обществу короткую, но, основанную на фактах и авторитетных свидетельствах, историю подготовки революции Ноября-Декабря 1918 года на Украине.

Идея восстания среди разных групп украинской демократии не угасала за все время правления бывшего гетмана. Наиболее активными в этом направлении с практической стороны были: полк Сечевых стрельцов в Белой Церкви и организация железнодорожников в Киеве. Изображая из себя сторонников гетманского правительства, эти группы постепенно, под русскими легальными предлогами, подготавливали свою физическую силу.

Среди других украинских военных частей лучшим агитатором и организатором идеи революции была политика гетманского правительства. Украинский национальный союз, как центральная организация социалистических и демократических украинских партий, в начале своей деятельности к идее вооруженного восстания относился с недоверием, а отчасти и враждебно.

Только с приходом на пост председателя Национального Союза В.К. Винниченко эта идея была им поставлена среди некоторых партийных кругов совершенно серьезно и реально. Стоя на той точке зрения, что необходимо бороться всеми способами с помещичье-буржуазным господством на Украине, В.Винниченко от имени Национального Союза одновременно вел переговоры с немецкой оберкомандой по формированию национально-демократического кабинета, а в то же время от самого себя вместе с Н.Е. Шаповалом вел подготовку и организаторскую работу в направлении вооруженного восстания. Имея в виду те условия, в которых приходилось проводить эту работу, инициаторы восстания должны были быть осторожными и с самого начала соблюдать конспирацию даже в отношении ближайших соратников по партии.

Когда подготовительная работа достигла соответствующего уровня, В.Винниченко и Н.Шаповал. представили ее на обсуждение центральных комитетов своих партий (с-д. с-р.). Обе институции принципиально согласились как с самой идеей вооруженного восстания, так и с планом инициаторов, разработанным ими вместе с представителями Сечевых стрельцов, полковником Коновальцем, начальником штаба Сечевых стрельцов Мельником, а также представителями железнодорожников А.Макаренко, генералом Осецким и др.

Имея за собой поддержку своих партий, В.Винниченко и Н.Шаповал попытались вынести идею восстания на обсуждение всего Национального Союза. Но по конспиративным соображениям было принято решение сначала обсудить ее на частном собрании представителей трех партий: с-д., с-р. и соц-фед. Если бы с-фед. согласились, то тогда можно было бы предложить этот вопрос пленуму Национального Союза и получить гарантированное большинство голосов в нем.

Однако на частном собрании представителипартии соц. -фед. отнеслись к идее восстания с такой острой критикой и таким недоверием в возможность успеха его, что инициаторы восстания не отважились вынести обсуждение Национального Союза эту идею и на свой страх и риск решили продолжать работу.

Мало того. Принимая во внимание, что по Киеву уже начали циркулировать слухи о восстании, что к В.Винниченко и Н.Шаповалу гетманским правительством уже были приставлены шпики, и несколько раз подписывались уже ордера об их аресте. Учитывая, что на основании всего этого гетманское правительство могло разгромить весь Национальный Союз, было решено, во всеуслышание на заседании Национального Союза заявить, что в Национальном Союзе никогда никаких вопросов о восстание не поднималось, и все слухи по этому поводу есть ничто иное, как провокация с целью уничтожить Национальный Союз. Такое заявление было сделано, и на какое-то время была отведена занесенная над союзом рука, но такая ситуация еще более затруднила работу тех людей, которые взяли на себя инициативу этого движения. Потому что план был такой: в последний момент подготовки поднять на пленуме Национального Союза вопрос о восстании, принять определенное постановление и всему Национальном Союзу в тот же день выехать в Белую Церковь, откуда должно было начаться наступление на Киев. Движение, поднятое от имени всех социалистических и демократических партий, дало бы большую политическую, социальную и моральную поддержку людям, которые стали бы во главе его.

Итак, настроение среди большинства Национального Союза и вся политическая обстановка того момента не позволили найти ту поддержку у всей организации. Трудности еще более возрастали из-за абсолютной нехватки денег (в то время в кассе В.Винниченко и Н.Шаповала было не больше 20-25 тысяч рублей, а на первое время военный штаб восстания требовал не менее 2 миллионов), а также арестов, неотступного шпионажа гетманского правительства, а самое главное — разобщенности воинских частей, которые согласились принять участие в восстании.

Однако постановление свое инициаторы не меняли, и было, наоборот, решено выступить как можно скорее, даже без участия Национального Союза. Для конспирации же от имени президиума Национального Союза за подписями В.Винниченко и Н.Шаповала был выпущен призыв к записи в полк помощи Галиции.

До окончательного выступления задержка была только за деньгами. Но в это время гетманом был издан (14 ноября) акт о федерации с Россией, возвращен И.Кистяковский, как символ лютой реакции, и это сразу дало организаторам восстания и поддержку всех партий, и денежную помощь. Дней за несколько перед этим из тюрьмы выпущен был С.В.Петлюра. Но до окончательного решения о выступлении он по разным причинам активного участия в подготовке его не принимал. Только в последний день 15 ноября после заседания президиума Национального Союза было решено предложить ему принять активное участие в восстании. С.Петлюра дал свое согласие и в тот же вечер уехал в Белую Церковь, а В.Винниченко созвал на вечер президиум Национального Союза и в последний раз поставил перед ним вопрос вооруженного выступления. В заседании президиума принимали участие представители всех украинских партий, а также представитель от Сечевых стрельцов, повстанческого революционного штаба и железнодорожников. Единогласно было постановлено с оружием выступить против реакции и государственной измены генерала Скоропадского, избрать временное правительство Директорию и поручить ей ведение всего дела.

На следующий день от имени избранной Директории Украинской Народной Республики было выпущено оповещение для населения. Буржуазно-реакционные круги встретили создание Республиканского правительства Директории с совершенно естественной враждебностью и стали всячески уменьшать ее значение, а также значение и вес всего народного движения, поднятого ею. Этим объясняется тенденциозное, нарочитое именование как в прессе, так и в правительственных актах республиканских войск «петлюровцами», «петлюровскими бандами», а также придание всему движению марки частной инициативы одного человека — С.Петлюры и упорное замалчивание идеи коллективности республики и определенного социального содержания всего движения.

Но эти меры, как гетманского правительства, так и буржуазной прессы, привели лишь к тому, что народные массы приняли одно название «петлюровцев», но в него вложили свой смысл и благодаря тому смыслу ничуть не напоминали банды, собранные одним человеком. Энтузиазм, высокий социальный и национальный подъем, понимание всей социально-политической ситуации и серьезности движения, придали массам мобилизованных крестьян и рабочих чрезвычайную дисциплинированность.

За три дня мобилизации под Белой Церковью Директория имела уже несколько полков, с которыми могла выступить против гетманской армии, высланной на нее из Киева, и разбить ее под Мотовиловкой наголову.

Директория могла уже тогда «на спинах» разбитых офицеров войти в Киев, но позиция германской оберкоманды и Киевского совета нем. солдатских депутатов остановила движение республиканских войск и заставила Директорию и главное командование войсками развивать дальше свой намеченный еще в Киеве план окружения Киева со всех сторон и мобилизации народной армии для борьбы с самими немцами, если бы они захотели защищать бывшего гетмана.

Немцы, действительно, под влиянием разных моментов, перешли к такой обороне монархизма на Украине. Но следствием этого стала только еще большая сила Директории, которая в конце компании проявилась уже в разоружении немецких полков и принуждении германской оберкоманды отказаться от защиты генерала Скоропадского.

Намеченный и разработанный еще в Киеве инициаторами восстания план осуществился во всех основных чертах. Расчет же на народ и на его колоссальную динамическую силу дал возможность украинской революции достичь первых положительных результатов, из которых самыми главными являются изгнание из столицы республики кодлы социальной и национальной реакции.

                                                                              Центральное Информационное Бюро

                                                                   при Директории Украинской Народной Республики.

22 декабря

Из опубликованного в газетах списка будущих министров видно, что даже эс-ефов не будет в кабинете, очевидно, Директория действительно выбирает крайне левое направление. В земельном вопросе, говорят, должен претвориться в жизнь закон Центральной Рады, только без социализации, а парцелляция всех земель в частную собственность. Ц. Рада копировала рабски Московию, а Директория вносит маленькое отличие в пользу индивидуального землевладения укр. народа. Но если она не оставит за землевладельцами бывшего земского ценза, а остатка не выкупит, то она приобретет себе столько врагов, мелких владельцев всяких сословий, что с уверенностью можно сказать, что вскоре вновь нужно будет ожидать какой-то переворот, а в результате может опять вернуться старый, дореволюционный порядок, как это было уже при недавней гетманщине; тогда был устроен переворот с помощью немецкой силы, а теперь, видимо, антантовской, если не разовьется большевизм и у нее.

23 декабря

Вчера опять встретил М.С.Грушевского; он явно делает вид, что не хочет со мной разговаривать, потому что, встретившись, коснется шапки и быстро бежит дальше. Не понимаю причины. Может, он рассердился на меня за то, что я после гетманского переворота 29/17, встретившись с Марией Сильвестровной, советовал ему уехать в Швейцарию и заняться наукой, потому что политическая карьера его, по моему мнению, уже закончена. А может, он считает меня винниченковской стороной, которая не зовет его в Директорию и не позвала даже на совещание, которое на днях состоялось со всеми социалистическими партиями. Говорят, что Грушевский на совещании с эсефами настаивал, чтобы созвали старую Ц. Раду и продолжали ее так, как будто этих семи месяцев гетманского правления и не было, но Директория, собственно Винниченко, боясь конкуренции, решительно против того, чтобы пустить Грушевского в правительство. Видимо, он уже попадет в сейм, или в предпарламент от крестьян и тогда, может, его выберут и президентом.

Вечером был у меня Л.Цегельский, государственный секретарь галицкого Национального совета, который теперь правит Галицией. Оказывается, что Львов и Перемышль таки заняты поляками, приехавшими из западной Галиции бронепоездом через Сян; взяли Перемышль и помогли львовским полякам выбить украинцев из Львова. Цегельский приехал просить помощи против поляков, потому что той тысячи душ, которую послали наши в Галицию, очень мало. Теперь галичане провели мобилизацию и собрали армию до 60 000, но ее мало, потому что поляки надвигаются и с крулевства, а румыны заняли всю Буковину и не думают добровольно отдавать ее. Вообще в Галиции не так хорошо, как нам казалось издалека. Цегельскому здесь тоже показалось не так хорошо, как казалось из Галиции. Он боится, что большевистская политика нашего правительства беспременно вызовет вмешательство Антанты, которая придет сюда на призыв буржуазии и объединит Россию, положив конец украинской государственности; это то, чего и я боюсь. Я говорил Цегельскому, чтобы он непременно свои опасения высказал Директории, но не верю, чтобы это изменило ее политику, потому что Винниченко уверен, что вскоре революция охватит и Антанту. По моему мнению, мало надежд на революцию у победителей, потому что у них и повышенный патриотический настрой, и надежда на то, что их продукция вытеснит конкурентов со всего мира, а это даст большую прибыль буржуазии и заработок рабочим.

24 декабря

Вчера у меня на «понедельнике», в день моего 57-летия, собрался полный дом гостей, но настроение у всех было очень подавленное большевистской политикой Директории, которая проявилась в ее декларации и опубликованном списке кабинета министров; если бы он состоял из людей солидных, умных, индивидуально честных, то и большевистская политика была бы не такой страшной, а теперь боязно, что Украина продержится только до весны, а потом беспременно придут союзники наводить порядок и утихомиривать ту анархию, которую разведут наши министры, или, лучше сказать, не смогут успокоить вызванных восстанием духов. Теперь уже нет надежды на то, что нам поставят вновь гетмана и признают Украину, теперь, наверное, восстановят «единую», или может и поделят Украину между поляками и русскими, чего я больше всего боюсь. Перескажу здесь характеристику новых министров, которая вчера почти единогласно была дана каждому из них. 1) Премьер министров, он же министр иностранных дел — В.М.Чеховский, духовный академик по образованию, человек очень хорошего, даже импозантного внешнего вида, очень хороший оратор и организатор молодежи, но тупой и прямолинейный, недалекий, эсдек, правда, безусловно честный. 2) Внут. дел — Мицюк^{419} (эсер), лесной кондуктор по образованию, хотя и говорят, что он недавно выдержал экзамен за юридический факультет, товарищ и приятель-фонограф Н.Шаповала, человек мелкий и грязненький; хоть я его лично никогда не видел, но знаю его по сотрудничеству в «Раде», которую он охаивал и оббрехивал после того, как не напечатали какую-то его статью. 3) Военный министр — Греков, которого все очень хвалят, но ставят ему в вину то, что он не выучил укр. язык. 4) Юстиции — Слабченко^{420}, в юности эсдек, потом доцент Одес. университета, стипендиат Касо и член черносотенного «Галицко-русского общества», а теперь снова эсдек, человек ненадежный, грязный в своих попытках сделать карьеру. 5) Просвещения — И. Огиенко^{421}, ректор Каменец-Подольского университета; знаю его по сотрудничеству в «Раде»; человек тупой, дьявольски самолюбивый; во время реакции (1907-17 годов), как и Слабченко, скрывал украинство, потому что это вредило карьере, и занимал должность учителя в черносотенной гимназии Стельмашенко, теперь уже записался в эсеры. 6) Пищевых дел — Мартос, которого я совсем не знаю, но слышал, что этот эсдек — человек недалекий. 7) Торговли — неизвестный и мне Остапенко^{422}, (эсер), одни говорят, что он профессор коммерческого института, другие говорят, что нет. 8) Финансов — Супрун^{423}, тоже неизвестный никому, очевидно, мартовский эсдек. 9) Земельных дел — Н.Шаповал (Сриблянский) бывший корректор «Рады», старый эсер, лесной кондуктор по образованию, потом офицер; человек талантливый, страстный, горячий до ненормальности, с большой склонностью к мании величия и прямолинейный до нелепости. 10) Искусства — Антонович, сын знаменитого Вл. Бон. Антоновича, эсдек, вечно готовится к профессуре по искусству; одни считают его человеком очень умным, а другие говорят, что это «форменный дурак»; я так мало его знаю, не могу ничего сказать. 11) Путей — Сидоренко, эсер, такой же репутации, как и Антонович. 12) Народного здоровья — Матюшенко^{424}, хороший врач и порядочный человек, в юности был эсдеком. 13) Гос. контроля — какой-то Симонов^{425}. 14) Морской — какой-то Билинский, оба называют себя самостийниками. 15) Труда — какой-то русский эсдек Мартынов^{426}. 16) Почты — какой-то Косенко^{427}, эсер, и 17) Гос. секретарь Гордиевский^{428}, проф. Одесского университета, тоже эсер, неизвестной репутации. Но если эсер, то уже ненадежный, потому что до 1917 года таких у нас было всего два-три человека, а после революции стало их без числа; всякий, кто хочет сделать карьеру и не имеет никаких политических убеждений, спешит записаться в эту партию, опирающуюся на «беднейшее крестьянство» и которая не имеет никаких логических оснований на Украине с индивидуальным землевладением, а копирует русскую эсеровскую партию, которая прославилась борьбой с самодержавным правительством и своим лозунгом — «Земля и Воля». Этими эсерами в кабинете будет заправлять Шаповал, а эсдеки будут слушаться Винниченко, но я уже говорил, что оба они, и Винниченко, и Шаповал — больше люди темперамента, настроения, чем логики ума и оба они талантливые агитаторы, пропагандисты, но не государственные мужи, а потому с уверенностью можно сказать, что их политика доведет Украину до полной анархии, большевизма, а в итоге приведет к реакции, а может, и к всероссийской монархии, если не до раздела, как в XVII веке.

25 декабря

В киевских буржуазных русских, а отчасти и в украинских кругах паника — боятся, что правительство это заведет такие же порядки, как в совдеповской Московии, а потому забирают из банков деньги и убегают в Крым. Чтобы не сбежали добровольцы и «фаховцы», которые накрали денег, сегодня правительство запретило выезд из Киева. Очевидно, и правительство чувствует себя не твердо, а точно так же, как и в январе перед наступлением большевиков. И теперь, как и тогда, вся русская общественность резко настроена против него — буржуазные круги за большевизм, а рабочие за буржуазность, все же вместе — за украинское «самостийництво» и за несуществующую «насильственную» украинизацию. Украинское интеллигентное общество тоже подавлено большевизмом правительства, а главное — списком кабинета, состоящим почти исключительно из политических мошенников, или больных манией величия. В армии, на которой только и держится правительство, тоже начинается недовольство: лучшая ее часть — галицкие сечевики недовольны большевизмом Директории, а наши — дисциплиной и запретом грабить; пока что армия держится на легендарно-фантастическом имени «народного героя» — Петлюры. сечевики, говорят, хотят, чтобы он захватил всю власть в свои руки и в интересах Укр. державы повел умеренную политику, но скорее всего Петлюра не решится открыто выступить против Винниченко. Всех теперь интересует то, как отнесется Антанта к Директории. В Одессе она взяла под свою защиту добровольцев, и республиканская армия по приказу Винниченко должна была выйти из Одессы, чтобы не было конфликтов с антантовской армией и не дошло до непризнания Антантой Директории и украинской державы.

26 декабря

Очевидно, Директория приняла к сведению критику общественности, потому что сегодня есть в газетах сообщение, что министром образования будет Холодный, юстиции — Шелухин, а Петрусь говорит, что Скоропися, возможно, позовут с Холмщины на должность министра внут. дел, но сомневаюсь, чтобы он согласился пойти, если общий курс политики будет большевистский. С этим курсом никак не может помириться галицкая часть армии с Коновальцем во главе и уже грозит уехать в Галицию; если это произойдет, то неизбежно двинут сюда московские большевики по вызову местных, а наша армия, наверное, как и в январе, перейдет на их сторону, тогда повторится та же картина, которая закончится приходом иностранцев, которые не признают Украину, а объединят Россию.

28 декабря

Сегодня Петрусь приехал радостный и рассказал, что наконец-то Винниченко решился открыто выступить против большевиков. Произошло это вот по каким причинам. Когда Директория, желая вступить в добрососедские отношения с большевиками, обратилась с нотой к Совнаркому, то получила ответ, что с буржуазной Директорией, во главе которой стоят давние враги Совдепии Винниченко и Петлюра, Совнарком ни в какие отношения вступать не хочет. С другой стороны, Коновалец доказал документально Винниченко, что местные большевики агитируют против Директории и намереваются поставить во главе правительства Пятакова, Бош^{429} и других большевиков, входивших в состав правительства в январе. После этого Винниченко не спал всю ночь, а все ходил и курил, а утром предложил Петлюре взять в свои руки диктатуру, потому что ему неудобно резко сменить курс. Петлюра решительно отказался, сказав, что «Вы начинали восстание, а не я, так Вы и доводите до конца». Тогда Винниченко составил воззвание, в котором резко упрекает большевиков, что они пошли войной против демократической Центральной Рады, когда она объявила независимость, а когда в Украине захватил власть русский генерал Скоропадский и вел ее к объединению с Россией, то Совнарком вел с ним мирные переговоры и вообще входил во всякие соглашения, а теперь, когда снова власть перешла к демократии, провозгласившей самостийную Украину, то Совнарком не хочет вступать с ней ни в какие отношения, потому что она, мол, буржуазная, но вся причина заключается в том, что большевики не могут смириться с мыслью о самостийной Украине, а потому Директория всячески будет бороться с большевиками, как внешними, так и внутренними. Посмотрим, не изменит ли Винниченко так же внезапно и этого намерения. Я уже говорил, что это человек не холодного ума, а настроения, задора, который часто меняется, в зависимости от окружения, от влияний и т.д.

30 декабря

Вчера у меня на «понедельнике» рассказывались всё печальные вещи о положении Украины, безнадежном будущем, до которого ее доведет Директория. Но всех позабавил эсдек Бендзя^{430}, который только что приехал из Берлина, куда выехал от Нац. союза еще перед восстанием, чтобы расположить немцев. Он рассказывает, что когда он рассказал Каутскому^{431} о печальном положении Украины, тот ответил:

— Чего Вы печалитесь? Вам по сравнению с нами невероятно повезло: вы до революции ничего не имели, а теперь у вас что-то есть, а мы имели самую сильную и самую культурную державу, а теперь ничего не имеем, даже не знаем и границ своих, потому что на востоке поляки забирают Познань, Силезию, даже Данциг, где совсем нет поляков; на юге — Бавария и Баден, наверное, отойдут от нас, по крайней мере, этим очень озабочена Антанта, которая и западную границу установит там, где захочет, потому что у нас нет силы остановить ее, а мы были совсем недавно могущественной державой!» Действительно так: если Германия переживает такую катастрофу, то нам нечего расстраиваться, нам, как говорится, так и Бог велел.

1919 ГОД

1 января 1919 года

Сегодня один студент, служащий в отряде охраны, рассказывал о «Контрастах» Винниченко в жизни. Стоя в карауле во дворце, они, голодные, холодные видят, как для Директории готовятся всякие роскошные блюда, подаются вина в таком количестве, что член Директории Андриевский ежедневно такой пьяный, что еле на ногах держится, очевидно, такие «контрасты» не поднимают авторитета власти. Недаром один еврей говорил в редакции «Новой Рады»: «Недавно за Петлюрой шел весь народ, а теперь и десяток душ гимназистов не пойдет!»

2 января

Петрусь привез печальные вести: большевики заняли Сарны, а на левом берегу уже дошли до Харькова. Повторяется прошлогодняя история; как раз в это время в прошлом году большевики заняли Харьков, а Петлюра, будучи военным министром, все заверял, что все идет хорошо, что вскоре посланная армия окружит со всех сторон Харьков и захватит там большевиков, а получилось так, что посланная армия не захотела драться с большевиками, а разъехалась на святки по домам, а 25-го января большевики уже вступили в Киев. Петрусь рассказывает, что уже Винниченко говорит, что лучше было бы, чтобы добровольцы-гетманцы разбили их, чтобы они бежали с боем в Каменец, затем в Галицию, тогда интеллигенция украинская была бы вместе с народом неразрывна, а теперь опять народ пойдет с русскими большевиками против украинской интеллигенции. Невеселые размышления, что и говорить!

5 января

Директория подняла борьбу с «ъ» и «ы»: самым категорическим образом приказано, чтобы в три дня все русские вывески, надписи, как государственные, общественные, так и частные, были сняты, а через две недели повешены, с грамотно написанными украинскими. Поднялась в городе суета, полная комизма и драматизма: рабочие и материал невероятно дорогие, люди не знают укр. языка, бегают, ищут знатоков и все проклинают, проклинают украинскую власть, желая ей скорее сгинуть. А жизнь ее, видно, действительно недолгая, потому что анархия начинает разрастаться не только на селе, но и перед глазами Директории, в среде армии в самом Киеве. Вчера 2-я Днепровская дивизия едва не перебила свою старшину, которая попряталась под защиту немцев, и с оружием в руках вся разошлась по домам; наверное, на праздники, как в прошлом году та армия, которая была послана в Харьков против большевиков. Армия, посланная в Екатеринослав против разбойника Махно, тоже разъехалась по домам. Очевидно, с такой дисциплинированной армией нечего думать о войне с большевистскими бандами, которые лезут и лезут на Украину. Правда, московский Совнарком заверяет, что он против Украины войска не посылает, а это украинцы-таращанцы, которые подняли весной восстание против гетмана и под напором немцев ушли с Украины в Совдепию, а теперь возвращаются домой; но кроме таращанцев, во главе которых стоит Директория, состоящая из Пятакова и К^о, на Украину лезут и банды латышей, китайцев и венгров, бывших красноармейцев, которые вроде бы не поладили с Совнаркомом и теперь не служат ему. В конце концов, кто бы там ни был, но они — большевики, которые грабят, уничтожают Украину и разводят в ней анархию, потому что, на них глядя, и наша босота делает то же самое, а у нашего правительства нет сил остановить их. Поднять восстание сумели, а навести порядок, организовать державу — на то нет ума. Вместо того, чтобы опереться хоть на земство, наше правительство пошло по пути московских большевиков и решило строить государство исключительно на «трудящихся массах», то есть на самом некультурном, темном и анархическом элементе, который к державотворчеству абсолютно неспособен. Теперь вся надежда на галицкое войско, но его много не сможет сюда прийти, потому что наши, кто пошел на обмен в Галицию, не хотят там сражаться с поляками, а только грабят, даже крестьян. Мне вчера рассказывал д-р Морозовский^{432}, только что приехавший из Галиции, что украинское войско, посланное отсюда, не захотело сражаться с поляками, захватило самовольно поезд и отправилось домой, и галицкое правительство требовало, чтобы они хоть оружие отдали, но они не захотели, тогда на границе, при пересадке, их окружили Сечевые стрельцы пулеметами, а когда они отказались сложить оружие, то стрельцы начали стрельбу и убили 120 душ, тогда только наше войско отдало оружие. Теперь, вместо того отряда, послали в Галицию какую-то Казатинскую дивизию, но и она, как говорят, ведет себя там так же. И уже видно, какова наша армия, если она из Киева самовольно расходится. С такой армией державу не построишь! Хоть бы как-нибудь дотянуть до весны, пока, может, придет Антанта. Но надо, чтобы правительство наше вошло в соглашение с ней, чтобы сохранить свое государство, потому что если она придет по призыву россиян, то тогда придется распрощаться со своей страной.

8 января

Печально проходят Рождественские праздники; все уверены, что вскоре сюда придут московские большевики. Директория, как и Ц. Рада в прошлом году, чтобы спастись от чужих большевиков, пытается сама повести ярчайшую большевистскую политику и уже объявлено, что вся земля без выкупа перейдет крестьянам, фабрики и заводы будут национализированы и т.д. Вместо того, чтобы опереться на мелкую буржуазию, которая в Украине самый надежный класс, Директория, как и Ц. Рада, хочет опереться на анархическую бедноту, которая способна только разрушать государство, а не строить. При таком курсе правительства, естественно, что беднота везде берет верх над зажиточным крестьянством, запугивает его, терроризирует и заставляет прятаться и дрожать. А оттого везде по селам и городам грабежи, разбои, полная анархия; армия не слушает своих начальников; и не удивительно, потому что она организуется сама по себе; по селам собираются ватаги головорезов, которые объединяются с такими же из другой деревни, выдвигается какой-то атаман, или полковник, точно так же, как во времена Хмельнитчины. Но что было хорошо в XVII веке, то невозможно сейчас. Вчера приехала депутация из Кременчуга — городской голова, председатель уездного земства с жалобой, что местное войско грабит и город, и село. С большим трудом доехала депутация в Киев и то только потому доехала, что нагрузили себе вагон угля, чтобы было чем топить паровоз! Просто не верится, чтобы в наш век была такая кустарная организация железнодорожного движения! Земский голова, мой товарищ по Харьковскому университету д-р Шарий^{433}, рассказывал чудеса о своей поездке, как они, как Стэнли^{434}, ехали среди диких африканских народов. На каждой станции, где их поезд останавливался, приходилось силой отбивать станционных служащих, которые с ведрами, мешками бросались, чтобы набрать себе угля, потому что его нет на станциях и нечем топить в печах. В конце концов, как-то добрались до Киева, но Директория их не приняла, а отправила в министерство. Вчера приезжал на несколько часов с Холмщины и Скоропись, но и его не приняли, потому что очень заняты были какими-то неотложными делами, но скорее всего не захотели его принять. Надо сказать, что недавно с Холмщины приехали какие-то холмщане с жалобой на Скоропися, что он не позволял печатать воззвания Директории о восстании против гетманской власти, что он сам — гетманец, что продал полякам Холмщину и т.д. Винниченко и Петлюра издавна в контрах со Скорописем, еще со времен партийных распрей РУП, а потому Директория сразу решила отставить Скоропися от должности, но после замечаний Петруся и некоторых здешних холмщан, которые свидетельствовали, что донос на него написали евлоговцы^{435}, Директория передала дело на расследование министру внутр. дел Мицюку. Николай Шаповал^{436}, который работал на Холмщине под руководством Скоропися еще во время войны и относился с пиететом к Скорописю, объяснил Мицюку, с которым он в хороших отношениях, что это — клевета, а потому Скоропися и удалось оставить в должности. Когда занимались его расследованием здесь, на Брест напали польские легионы, которые Скоропись с немцами отбил и поспешил сюда, чтобы Директория дала ему хоть немного войска, потому что немцы вскоре уедут с Холмщины, тогда поляки ее заберут, но Директория не приняла Скоропися. Разве ей до Холмщины теперь, когда здесь она сама в опасности от большевиков внутренних и внешних. Военный министр обещал Скорописю помощь, но захочет ли армия идти драться с поляками? Возможно, что она так же поведет себя, как и в Галиции.

9 января

Вчера приехала из Полтавы в Директорию депутация во главе с П. И. Чижевским, которая просит как можно скорее послать помощь Болбочану, потому что его уже большевики выперли из Харькова и теперь надвигаются на Полтаву. Болбочан говорит, что лучшее его войско уже перебито, а у большевиков хорошо организованная и вооруженная армия, которой командуют опытные царские генералы. Очевидно, чтобы завоевывать Украину, охотно идут с большевиками и генералы. Не знаю, что придумает Директория и кого она сможет послать. Единственно надежное было войско сечевиков, но теперь к нему добавили много здешних казаков, которые ненавидят галичан за дисциплину, так что, видимо, и это войско уже ненадежно. Говорят, до сих пор было тоже очень хорошее войско из гетманских сердюков, состоящее из хозяйских сыновей, которые охотно пошли бы против большевиков, но из-за большевистского курса правительства в селах их родители оказались в опасности, и они рвутся домой спасать своих родных от местных хулиганов-большевиков. Кроме того, если послать это войско из Киева, то и здесь начнется восстание изнутри, потому что почти все рабочие в Киеве — большевики, которые враждебно относятся к Директории, потому что она одной рукой, то есть декретами, сеет большевизм, а второй — сечевиками — расстреливает втихаря отдельных большевиков, ратующих за правительство Пятакова и К^о, и таким образом еще больше возмущает против себя; также к большевикам охотно пойдут на восстание против Директории и другие русские элементы, возмущенные ею за «насильственную украинизацию», которая действительно началась в Киеве: вывески уже заставили перерисовать, а теперь, говорят, и все учебные заведения должны разом сделать украинскими.

И вообще украинским правительством недовольны в Киеве все слои населения: дума сначала хотела захватить в свои руки городскую власть, но ей запретили и думать о политических вопросах; прессу русскую всю закрыли; суд должен быть отменен и организован украинский; полицейской варты нет, потому что гетманская разбежалась, а новую еще не организовали, а потому грабежи, разбои неимоверные. Под видом обысков приходят грабители и забирают все, а то и убивают насмерть. Говорят, что это делает именно армия, и неудивительно, потому что ее собрали из головорезов; а в большинстве и начальство точно такое же.

Например, атаман второй Днепровской дивизии, которая разбежалась, арестовал в Дарнице Н.Н.Устимовича с сыном. Я уже говорил 5.XII, что Н.Н. уехал на Полтавщину за лошадьми, а может и для переговоров с Болбочаном, и с тех пор в Киев не возвращался, а вот на днях попал в руки атаману второй Днепровской дивизии, который, отобрав у него 1,5 миллиона денег, расстрелял его, сына же вместе с другими добровольцами отослал в Киев, где его и выпустили. До сих пор, говорят, атаман тот денег не сдал, да и самого его где-то нет, хотя он со своей дивизией не ушел из Киева. Все мы возмущались, когда это делала гетманская власть; я об этом упоминал, когда описывал арест Винниченко, а когда это делают и революционная армия, и власть — то это уже просто ужас! Так же застрелили и гр. Келлера, при переводе в тюрьму, и забрали у него, говорят, 700 тысяч руб. Если бы у него не было денег, то его судили бы военным судом и, скорее всего, расстреляли бы, но это не произвело бы такого ужасного впечатления, как сейчас. И такие деяния, говорят, случаются ежедневно.

11 января

На Харьков посылают весь осадной корпус, который брал Киев, а здесь останутся недавно прибывшие буковинцы и галичане. Посмотрим, что получится, но паника среди общества большая. Сегодня я хотел продать городских облигаций на 10 000, потому что уже заканчиваются деньги на жизнь; недавно курс на них был 103 рубля, а сегодня мне от силы давали 80 руб., а это крепкие бумаги, и я думал, что еще и выгадаю что-то на ссуде, взятой под дом, а получается, что приходится терять да еще немало; везде в банках только и разговоров о том, что большевики придут, как и в прошлом году, в 20-х числах по ст. стилю; а если не придут, то Директория будет сама проводить большевистскую политику, а потому все, кто может, бегут кто в Одессу, кто в Крым, кто за границу. Многие мои приятели пристроились в зарубежные миссии и готовятся выезжать, а мне не хочется расставаться с детьми, чтобы всегда знать о них — живы ли они, здоровы; если бы было с чем, то поехал бы в Крым, потому что это не так далеко, но там теперь страшная дороговизна; буду сидеть уже здесь и ждать, как вол обуха.

12 января

А.И.Лотоцкому предложили должность посла в Царьграде, вместо Суковкина, он сказал Петрусю, если тот займет у него должность советника, то он согласится ехать. Петрусь не считает возможным ехать советником, а секретарем согласился, если Винниченко его отпустит. За завтраком Петрусь об этом сказал Винниченко, на что тот с грустью ответил:

— Все бегут и Вы хотите меня бросить!

На это Петрусь, набравшись смелости, сказал:

— Я думаю, пора и Вам, Владимир Кириллович, бежать, потому что все сплошь рушится, никто никого не слушает, у Директории выскальзывает из рук власть.

Винниченко ничего на это не ответил и молча досидел до конца завтрака; так же и Розалия Яковлевна. Петрусь боится, что, может, Винниченко даст распоряжение не брать его в миссию, так же, как Директория не разрешила взять и В.М.Леонтовича. А если Винниченко не будет возражать, то Петрусь поедет и меня с собой зовет, но я за свой счет ехать не могу, а в миссию меня, буржуя и контрреволюционера-гетманца, тоже не возьмут. А между тем, и здесь скоро не за что будет жить, а если придут большевики, то чего доброго, как кандидата в гетманские министры, еще и расстреляют. А между тем хотелось бы еще немного пожить, чтобы увидеть, чем закончится судьба Украины, о которой я весь сознательный возраст своей жизни беспокоился и о которой заботился. Все лишние деньги, что оставались от моей скромной жизни, я отдавал на укр. дела, о которых уже и позабывал, а только помню большие суммы, таким образом, не собрал себе запаса на старость. Если минует благополучно нападение московских большевиков, то какое бы ни было укр. правительство, а наверняка оно мне выдаст какую-то пенсию пожизненную, потому что с домика своего я не имею никакой прибыли, кроме квартиры, а землю намереваются забрать всю безвозмездно. Но я боюсь, чтобы не получилось снова так, как весной. Слишком уж хапают и помногу набирают в рот, так что и пережевать нельзя, и неминуемо подавятся, а то снова придет кто-то и будет бить по шее, а тогда выпадет изо рта все, что набрали. А если бы не хапали, а выкупили бы что выше земского ценза и распродали крестьянам, то такое решение аграрного вопроса более или менее удовлетворило бы всех, а теперь все будут недовольны, кроме сельской голытьбы, которая все равно не управится с землей, потому что она к этому не имеет ни таланта, ни способа. Недаром наши крестьяне о ней говорят: «бедный дурному брат родной».

Я несколько раз продавал землю в Перешорах и Кононовке беднейшим крестьянам, а через несколько лет получалось, что большинство из них снова становились безземельными, потому что распродавали землю тем, кто ее любит и умеет на земле работать. Наши революционеры-утописты ничего того не знают и проводят эксперименты, опираясь на теорию, принципы, а на практике опять выйдет пшик, но, к сожалению, кровавый! Из-за такого решения по земельному вопросу уже ничего не стоят и облигации земельного банка, которые я получил за проданную землю и взял в ссуду, когда не хватало денег на «Раду», и под залог которых я занимал в банке деньги. Как я теперь выкручусь, и сам не знаю?!

Одним словом — «трепещи, буржуазия!»

14 января

Сегодня Скоропись прислал ковельского комиссара с письмом ко мне, чтобы я похлопотал в Директории об аудиенции для него. Поляки уже в пяти верстах от Бреста, уже и часть Волыни захватили. Не знаю, сможет ли Директория послать туда армию, потому что она нужна везде, а надежные только галичане. Большевики уже в 30 верстах от Полтавы, Чернигов тоже занят, донцы захватили весь угольный бассейн; румыны забрали всю Бессарабию с Хотинщиной; Антанта сидит в Одессе, в Севастополе и смотрит на это все. А наихудшая беда, что в середине — полная анархия: Махно^{437} со своими бандами захватил было Екатеринослав и установил большевистское правительство; в Триполье уволенный комиссар Зеленый^{438} собирает отряды, чтобы идти на Киев сбрасывать Директорию; говорят, что к нему перешла почти вся 2-я Днепровская дивизия, которая разбежалась из-под Киева; в Тараще Грабенко, который организовал весной восстание против гетмана, теперь собирает отряды против Директории. Кажется, Директория все делает, чтобы быть такой, как русская Совдепия, но не может удовлетворить наших хулиганов; уже приняли и земельный закон, по которому вся земля свыше 15 десятин отбирается безвозмездно и передается крестьянам, но это может удовлетворить крестьян-хозяев, а не босоту, разбойников, которым не земля нужна, а грабеж. Они в деревнях верховодят, хоть их и значительное меньшинство, потому что пользуются отсутствием власти на местах и большевистским курсом правительства, но им хочется захватить и города, чтобы пограбить богатую городскую буржуазию, поэтому они и не удовлетворены Директорией, поэтому называют себя большевиками и с нетерпением ждут московскую большевистскую армию, чтобы вместе с ней громить буржуазию. А Директория, вместо того, чтобы опираться на трудолюбивых крестьянских хозяев и утихомирить хулиганов, сама становится большевистской, думая этим удовлетворить своих большевиков, которых считает «революционным народом». Но она ошибается, как и в прошлом году Ц. Рада. Хозяева не поддержат ее, потому что их терроризуют хулиганы, которых поддерживает правительство, а хулиганы примкнут к большевикам и заставят Директорию бежать, о чем я предупреждал Винниченко, когда он задумал восстание против гетмана. Но горе в том, что Винниченко, как специалист по убеганиям, убежит себе, а украинскую интеллигенцию большевики перестреляют.

17 января

Через два дня должен собраться «Трудовой конгресс», который по всем данным, будет большевистским по настроению.

Говорят, что военное командование намеревается в таком случае разогнать конгресс и объявит военную диктатуру, но это, очевидно, не успокоит массы, а скорее ускорит приход московских большевиков, и сечевикам придется с боем отходить в Галицию. Надо было с самого начала это сделать и не давать Винниченко и Шаповалу с К^о обольшевичивать народные массы; сначала можно было успокоить народ, продав ему большую часть помещичьих земель, а трудовую интеллигенцию увлечь национальным курсом, тогда можно было бы и против московских большевиков устоять, а теперь дело кончено — пропала украинская государственность, потому что если придет Антанта, то объявит «единую» монархию, в которую она вложила массу своих денег, а если придут большевики, то объявят единую совдепию. Естественно, не век будут большевики или Антанта, и Украина снова оживет, потому что после всего прожитого и пережитого украинскую свидомость не одолеют никакие централистические силы.

18 января

Я решил ехать с Петрусем в Царьград, потому что здесь оставаться как-то жутко; мои нервы не выдержат второго нападения большевиков и большевистского режима; я в прошлом году так от него страдал, что все время большевистского нашествия лежал больной. Когда я сегодня зашел в министерство иностранных дел за паспортом, то увидел огромную толпу народа, пришедшего, чтобы получить возможность выехать из Киева. Одни просятся взять их в какую-нибудь дипломатическую миссию, вторые — чтобы хоть фиктивно приписать их, чтобы иметь возможность выехать за границу, хоть в Одессу, которая в руках Антанты, а третьи — чтобы получить паспорт для выезда, а они уже сами как-то найдут возможность уехать. Одним словом, началась эмиграция укр. интеллигенции за границу, которая боится быть расстрелянной большевиками. Если бы эти большевики были свои, то, определенно, не эмигрировало бы столько народа, а московских большевиков все боятся, потому что они будут расстреливать не только буржуев, но и украинских деятелей, обвиняя их в буржуазности.

20 января

Винниченко ждет не дождется конгресса, чтобы передать ему всю власть, а самому сбежать за границу, он уже и паспорт себе сделал, потому что большевики уже под самой Полтавой, а есть слухи, что они уже и Полтаву заняли. В городе страшная паника, каждый хочет куда-то бежать, потому что большевики, говорят, очень разозлены на украинцев за расстрелы отдельных большевиков, которые устраивают сечевики. Вчера приехал Левко из Кононовки с женой и детьми в санитарном поезде, потому что поезда приостановили, чтобы дать возможность быстрее перевезти сечевиков в Полтаву. В селе тихо, крестьяне сидят смирно, терроризованные местными хулиганами, которые теперь называют себя петлюровцами, а вскоре будут называться большевиками; инертная крестьянская масса полностью в руках этих хулиганов, которые сами себя и в конгресс выбирают и вообще хозяйничают в селах как хотят.

21 января

Пришли вести, что сечевики выбили большевиков, которые действительно заняли было Полтаву. Настроение у всех лучше, и Винниченко уже вроде как оставил намерение бежать, а еще надеется, что конгресс его изберет президентом. Горе, когда власть в рукахчеловека настроения, с больными нервами, у которого все зависит от нервов. Галичане задумали было объявить диктатуру Петлюры и с помощью его популярного имени захватить всю власть в свои руки, взять более правый курс и войти в сношения с Антантой, чтобы получить от нее помощь против большевиков. Теперь, когда наши уже загнали большевиков на 83-ю версту за Полтавой, уже снова позиция Винниченко укрепилась, но если большевики будут крепнуть, то снова будет выставляться диктатура Петлюры, который говорит, что лучше умереть, чем бежать от большевиков. Конгресс отложен на завтра, к годовщине объявления независимой Украины Центральной Радой. Завтра же будет торжественно объявлено об объединении Галицкой Украины с нашей на Софийской площади в присутствии 60 душ делегатов галичан, которые специально для этого приехали, а затем откроется в Оперном театре конгресс.

22 января

Вчера выяснилось, что большевики вновь захватили Полтаву и уже идут на Миргород; так же они уже доходят до Нежина, а из Гомеля через Коростень тоже идут на Киев. Очевидно, пришел конец укр. державности: большевики объявят «единую совдепию», а весной Антанта выгонит большевиков и восстановит «единую монархию». У меня есть еще слабенькая надежда на сегодняшний торжественный акт, который должны объявить, который может еще спасти украинскую державу. Дело в том, что Антанта признает законность расчленения Австрии на ряд независимых государств, а значит признает право и галицких украинцев на самоопределение и на свою делегацию на мирный конгресс. На конгрессе галичане будут доказывать, что они один народ с русскими украинцами, что они уже объединились в одно государство и таким образом может и мирный конгресс признает законным за русскими украинцами право отделиться от России и образовать с австрийскими украинцами единое государство и поможет ей отбиться от большевиков. Наше правительство с «Трудовым конгрессом», наверное, отступят с сечевиками в Галицию и оттуда будут издавать законы на всю Украину, захваченную большевиками. Повторяется то же, что было с Украиной в ХІІІ веке. Когда набежали на Киев татары, то государственная жизнь Украины передвинулась на запад, в Галицию, где Роман и Данила основали Галицкое княжество. Но возможно, что Антанта не захочет признать и за австрийскими украинцами право на самоопределение, а присоединит их к Польше, а украинцев к России. Вообще положение украинского народа трагично; и если его стремление к организации своего государства не осуществят сейчас, то придется, как и полякам, еще ждать второй мировой войны, после которой уже наверное придет очередь и украинской державы. Как бы оно ни сложилось в близком времени, а сегодняшнее объединение Украины в единую державу после 700-летней разлуки — дело важнейшего значения.

24 января

Сегодня Петрусь сказал, что завтра Цареградская миссия выезжает через Волочиск, а там уже видно будет, какой дорогой ехать дальше и ехать ли; вернее всего, что миссия останется в Галиции. Через Одессу не пускает Антанта, через Румынию тоже не пускают, потому что все боятся большевистской заразы. И что толку ехать в Царьград, если и само правительство не сегодня-завтра убежит из Киева. Военный министр сказал, что дела сегодня обстоят лучше, чем вчера, и есть надежда, что раньше чем через неделю большевики не придут в Киев, и за это время можно будет эвакуировать самое основное. Характерно, что одной из главнейших институций, которые нужно спасать, Винниченко считает государственный театр, который ставит его пьесу. Киев решено не сдавать, а отбиваться в нем сколько можно, собрав сюда всю тяжелую артиллерию, это значит, снова отдать столицу под обстрел большевикам и под разгром. Я не понимаю — или это идиотизм, или это неосознанная провокация со стороны Винниченко. Когда харьковский комиссар Тимошенко просил помощи, чтобы не дать захватить Харьков, то Винниченко смеялся, говоря: «Вы сами видели тех большевиков?» — «Нет, — говорит Тимошенко, — я не видел, но Болбочан меня послал просить немедленной помощи, потому что через неделю-полторы большевистская армия захватит Харьков». На это Винниченко ответил: «Вы и Болбочан ничего не знаете, то совсем не большевистская армия, а местные банды, у нас с большевиками условлено, что воевать с нами не будут, и я в этом уверен». Он поверил, Раковскому и Мануильскому, которые заверили Розу Яковлевну, что если Украина поднимет восстание против гетмана, то они мешать не будут. Когда Тимошенко выехал из Киева, то уже не мог въехать в Харьков, потому что он уже был занят большевиками. Тогда только послали Болбочану помощь, которая состояла, по словам Болбочана, из «большевистского хлама», который, захватив лошади, разбежался по дороге по домам, а которые казаки и доехали, то драться с большевиками не захотели, а отряд галичан по неизвестной причине оказался не на харьковской дороге, а на кременчугской. Тимошенко высказывает подозрение, что полтавские железнодорожники-большевики перевели их на ту линию, чтобы не допустить в Харьков. Теперь всю вину перекладывают на Болбочана, даже обвиняют его в предательстве, но вернее всего, что это результат большевистской интриги, или зависти старшин, потому что Болбочан приобрел себе славу неутомимого борца с большевиками, с которыми он без перерыва воевал целый год, и в благодарность за это (а может, как раз за это) теперь и арестовали его. Итак, не послали в свое время под Белгород помощи Болбочану, поэтому теперь должно все правительство с Конгрессом подаваться на Запад и, скорее всего, под напором большевиков переедут и в Галицию, но и там пребывание украинского правительства не обеспечено надолго, потому что поляки могут захватить Галицию, как только со всем управятся у себя дома. В австрийской прессе, как пишет Липинский, уже обсуждается разделение Украины следующим образом: Польша берет себе Галицию, Волынь, Подолье и часть Киевщины, Румыния — Буковину и Бессарабию с Одессой; чехо-словаки — Венгерскую Русь и Лемковщину, а остальное отходит к Москве.

ГДЕ ВЫХОД?^{439}

Глубокоуважаемый г-н Редактор! Позвольте мне, человеку хотя и далекому теперь от политики, но который сорок лет стоял близко к делу возрождения украинской нации, высказать в Вашем журнале свои мысли по поводу современного положения Украины. Я не буду говорить обо всех причинах, приведших ее ко второй нашей Руине. Я не буду вспоминать ни об ошибочной деятельности бесчисленных партий и кружков, на которые разделилась наша интеллигенция, ни об ошибках и преступлениях отдельных политических деятелей, потому что это было бы бесполезным и досадным самообвинением, самооплевыванием, которые в конце концов пора нам оставить. Вообще, пора уже прекратить эти партийные и личные распри, вражду, интриги и всем вместе, «единосердно и единодушно» взяться за дело выхода из того положения, в которое по стечению обстоятельств попала Украина, о чем я и хочу здесь высказаться, по возможности, короче.

Не считая себя компетентным в делах Галиции и считая, что ближайшая судьба ее пойдет отдельной от Надднепрянщины дорогой, я скажу только, что освобожденная из лап Польши и нейтрализованная Галиция имела бы для нас, надднепрянцев, огромное значение в деле нашего освобождения из братских объятий Московии.

Что касается освобождения Надднепрянской Украины, то, кажется, теперь всем ясно, что на какую-то интервенцию с Антантой нам нечего надеяться, а надо полагаться только на национальную стойкость, энергию и рвение народа нашего, который уже три года кровавится в борьбе с московскими оккупантами. Народ наш, после четырехлетнего опыта наконец убедился, что на Украине должна быть только своя украинская власть, ибо всякая чужая — коммунистическая ли, черносотенная ли, — только разоряет и грабит ее. К осознанию этого привели его сами эти московские оккупанты, с которыми он теперь и борется так героически. Но борьба та проводится неорганизованно, непланомерно и несистематически, и ее непременно необходимо организовать, одухотворить, чтобы поднять всенародное восстание и, изгнав большевиков, построить свою державу.

Рассмотрим — как это сделать и у кого теперь больше шансов на это?

Там, на Украине, где весь народ объединился, по крайней мере мысленно, под лозунгом — «Долой чужаков!» и дошел до такого шовинизма, что грозит вырезать всех, кто говорит по-московски, из множества всяких атаманов и главарей, которые борются с оккупантами, больше всех прославился очевидно самый талантливый из них — «батько» Махно, который по своей натуре напоминает одного из героев Руины XVII века, Серко, но и Махно, как и Серко, человек без широких державотворческих планов, а только — дикая, степная, разрушительная сила, которая неосознанно, инстинктивно защищает свою землю от чужаков, а потому и нельзя надеяться, что он сможет прогнать москалей и построить Украинскую державу.

Здесь, в эмиграции, наши люди разбежались мыслями, у них нет такого единодушного увлечения одной мыслью, одним порывом, одним лозунгом, как у народа на Украине, а поэтому и нет такой личности, на которой остановился бы глаз. Здесь люди разделились на кружки, на группы и вместо того, чтобы увеличивать книжный запас, этот культурный капитал для Украины, всю свою энергию, бумагу и деньги тратят на грызню между собой, на полемику-ругань в своих органах, никому на Украине не нужных, а здесь только порочащих украинскую нацию. Один кружок в своем органе выступает против борьбы с московской коммунистической властью и призывает к кооперации с ней. Второй — стоит за строительство своей коммунистической республики, которая была бы в федеративном связи с такой же московской и всех инакомыслящих ругает… «по-коммунистически».

Во главе этих кружков стоят, к сожалению, наши величайшие люди — выдающийся ученый-историк М. Грушевский и талантливый беллетрист В.Винниченко, которые, правда, теперь уже не имеют того политического значения, которое еще недавно имели, а как государственные мужи не оправдали тех надежд, которые возлагало на них общество. Их абстрактное теоретизирование после всяких окольных путей привело их на тропу кооперации с московскими коммунистами, которая идет вразрез с широким путем национального самосохранения, по которому инстинктивно пошел наш народ, а потому оба они и потеряли свою такую громкую еще недавно популярность среди масс на Украине. Первый из них, хоть и ученый-историк, не понял нашего исторического момента и перемудрил, переполитизировал, став во главе по сути великорусской эсеровской партии и должен был выйти в тираж еще вместе с эсеровской Центральной Радой и сможет вернуть свое политическое значение разве только с «эвентуальным» возрождением той Ц. Рады. Винниченко, горячий сангвиник, честный и искренний, но не реальный политик, сошел с политического кона добровольно, выйдя из Директории, и сможет вернуться на первое место только тогда, когда Украина станет действительно «Украинской Коммунистической Республикой»…

Кроме этих кружков (я не говорю о чужих нам Моркотуне и К^о), есть много отдельных личностей, которые, как и большинство галичан, стоят за федеративную или даже автономную, связь с любой Россией, хотя бы и с царской.

Галичане, разочаровавшись в державотворческих способностях надднепрянцев и потеряв всякую надежду на возможность вместе с ними построить Соборную Украинскую Державу, теперь чуть ли не все жаждут объединения с Россией, в надежде, что она их спасет от Польши. Действительно, до 1917 года вся Московия хотела присоединить к себе Галицию и Подкарпатскую Украину; чтобы, задушив тот Пьемонт, которым была Галиция для Украины, закончить объединение «русскаго народа подъ скипетром русскаго царя», в чем наглядно могли убедиться галичане, после занятия москалями Львова. Но теперь, после того как воскресла Украина, и пленные галичане сыграли такую значительную роль в организации образования на Украине и ее государственного аппарата, все москали, начиная с черносотенцев и заканчивая большевиками, боятся присоединения Галиции к России, чтобы не усилить в ней украинский сепаратистский элемент и не довести ее снова до распада.

И теперь с уверенностью можно сказать, что, пока не будет самостийной Украинской державы над Днепром, никто и не подумает отрывать Галицию от Польши. Было время, когда галичане, если бы пошли вместе со Скоропадским, помогли бы ему построить действительно Украинскую державу, но они предпочли пойти с надднепрянскими социалистами и развалить ту, хотя и полуукраинскую, державу, которая впоследствии вырвала бы их из польского ярма. Теперь, пытаясь вырваться из того ярма, галицкие политики в отчаянии бросаются во все стороны: пытаются войти в контакт и с Маклаковым, Гирсом, Струве и с Деникиным и уговаривают надднепрянцев согласиться на федерацию с Россией, — мол, уже не будет такой, как была царская. Но мы уже видели и царскую, и Россию Керенского, и большевистскую, и знаем, что москали все одинаковые централисты-империалисты, как и поляки. Очевидно, что и из этих федералистических кругов нечего надеяться получить освободителя и строителя Украинской державы.

Но все-таки огромное большинство эмигрантов наших стоит на принципе суверенитета Украины. Одни из этих самостийников, преимущественно социалисты всяких сортов — и «настоянные», как эсдеки и эсеры, и «фальсифицированные» как соц.-самостийники и эсефы, которые только во время революции понадевали на себя мантии защитного социалистического цвета, — стоят за самостийную Народную Республику, устройство которой каждая из их групп, или партий, представляет себе по-своему. Несоциалистические Народная партия и Хлеборобы-демократы как-то невнятно говорят о форме будущей Украинской державы, и только Хлеборобы-державники, во главе с В.Липинским, твердо и определенно стали на точку зрения, что Украинскую державу может построить, и защитить от соседей только «дидычный»^[83] Гетман-Монарх. К очень логическим и убедительным аргументам В. Липинского, («Хліборобська Україна I-IV»), одного из лучших знатоков гетманско-казацкого периода нашей истории, можно разве что добавить только то, что, действительно, нельзя построить и защитить государство с республиканской формой там, где нет своей национальной буржуазии и почти что нет интеллигенции, и где 80% населения не может прочитать даже избирательных списков; республиканская форма теперь требует большего культурного уровня народа, чем сейчас на Украине или вообще в бывшей России, кроме разве что Финляндии и Прибалтики.

Но, к сожалению, Хлеборобы-державники связывают идею монарха с личностью П.Скоропадского, мотивируя тем, что он гетманского рода и уже раз доказал свою способность к построению государства, забывая, что на Украине не было гетманов гетманского рода, кроме Юрася Хмельницкого и Петра Дорошенко. Что касается строительной способности П.Скоропадского; то смело можно сказать, что он доказал разве что как не надо строить державу. Своей невнятной социально-национальной политикой он приобрел себе в народе славу «панского гетмана», у помещиков — репутацию «демократа и сепаратиста», а у украинской интеллигенции — суждение о себе как об «объединителе России» и поэтому, как он сам выразился, — «не помог ему Господь построить Украинскую державу», хоть и опирался он на 500 тысяч немецких штыков. Не поможет ему Господь и теперь, если он решится с какой-то военной силой заявиться на Украину, своим вступлением он только разобьет украинский антибольшевистский фронт и внесет смуту в борьбу повстанцев с москалями, потому что большая часть повстанцев объединится против него с большевиками, как объединилась и против Деникина и Врангеля. Вполне можно предположить, что П.Скоропадский теперь уже не «малороссийский староста», которым был во времена своего гетманства, что он стал теперь полностью свидомым самостийником, и что ошибкой было его сбрасывать с гетманства да еще как раз тогда, когда в кабинете уже чуть ли не большинство министров были свидомыми старыми украинскими деятелями, но еще большей ошибкой — выставлять его кандидатуру на Гетмана-Монарха теперь, когда его репутация во всех слоях и прослойках украинского населения испорчена настолько, что за ним может пойти разве что какая-то небольшая кучка. А потому и кандидатуру П.Скоропадского на роль освободителя и строителя Украины надо тоже отбросить, как и предыдущие.

Но нельзя отбрасывать саму идею Гетмана-Монарха, которая теперь, как говорят приезжающие с Украины люди разных мировоззрений, набирает все больше и больше популярности. Народ на Украине, который за эти четыре года видел и перетерпел всякие власти и всякий беспорядок, страстно желая строя, при котором можно было бы жить, не рискуя каждую минуту своей жизнью, спокойно пахать-сеять, интуитивно приходит к мысли, что ему нужен «папа», «хозяин», «царь», «хоть палка с надетой короной», хоть «гетман, при котором хоть и били шомполами, да не расстреливали», то есть к той же мысли, которую так блестяще обосновал историк В.Липинский. Эсдек, объездивший Волынь как украинский комиссар во время наступления Петлюры с Пилсудским, рассказывал, что крестьяне советовали ему для большего уважения в народе не называть себя комиссаром, в роли которых они видели разных евреев, а губернатором, и сожалели, что Петлюра не объявляет себя царем, за которым, как они говорили, уже заскучал народ. В интересных воспоминаниях д. Ярополка в «У. Прапоре» упоминается, с каким благоговейным интересом крестьяне на Украине спрашивали у галицких стрельцов — правда ли, что среди них скрывается царевич? А когда те уверяли, что никакого у них царевича нет, то крестьяне только хвалили их за такую конспирацию, убедившись, что среди таких осторожных людей царевич укроется от врагов и таки наведет возможный для жизни порядок.

Действительно, как справедливо доказывает Липинский, теперь только монарх сможет дать желаемый покой, только монарх сможет построить украинскую державу и защитить ее от соседей, а потому надо спешить поставить своего монарха в своей державе, пока еще не водворился всероссийский царь, к которому неминуемо в конце концов приведет централистско-самодержавная коммунистическая власть, потому что тогда Украина из московского коммунистического ярма вновь попадет в московское царское, хотя, может, немного и легче того, что было до революции. Понятно, что украинской интеллигенции, воспитанной на демократизме, на мечтах о государстве «без холопа и без пана», с выборными гетманами или на социалистических принципах, нелегко лишиться мечты о республиканской форме державы. Мы не имели своих царей, королей или даже великих князей, потому что русская школа приучила нас думать, что и Владимир Святой не наш; у нас не было той современной мишуры дворянской и родовитой аристократии, так как вся она стала чужой нам, а потому нам как-то неловко, даже стыдно и подумать о своем монархе, а между тем, кто вдумается в наше прошлое и трезвым глазом посмотрит на настоящее, то увидит, что когда-то, до татарщины, мы имели свое государство, потому что имели своих монархов, а в новые времена и до сих пор не имели и не имеем, потому что не имели и не имеем своих монархов. — Но украинским монархом не может быть ни Скоропадский, ни Петлюра, ни кто-то другой свой, потому что на своем мы, по своей недисциплинированности, не объединимся, не помиримся, а вновь только какой-нибудь варяг, как в старину; какой-нибудь иностранный королевич, который будет иметь за собой поддержку какого-то государства, придет со своей гвардией, привезет своих, а не московских, «специалистов» или «спецов» и поведет политику надклассовую, надпартийную и организует державу из неграмотных хлеборобов, как это сделали в наше время иностранные королевичи в Греции, Румынии, Болгарии, а примеры культурных народов как финляндцы, прибалтийцы, чехи и другие, которые организовались в республики, нашему неграмотному народу не подходят.

Как же осуществить идею Украинской Монархии, без которой не может быть и нашей государственности? Идею, до которой инстинктивно дошел наш народ и которую имел смелость громко превознести не мартовский, а старый, с гимназических времен свидомый украинский деятель, один из величайших интеллектов наших, В.Липинский?

Проще и быстрее осуществить ее можно было бы тогда, если бы этой мыслью проникся наш государственный центр, то есть Совет Республики и правительство во главе с С.Петлюрой, к голосу которого прислушиваются все: одни — с надеждами, другие — с недоверием, третьи со злостью и презрением, а кое-кто — и с завистью к личности Петлюры. Но все, даже и личные враги его, должны признать, что из украинских имен имя Петлюры теперь самое популярное не только на Украине, но и в мире, потому что Украина так или иначе, а всеми связывается теперь с именем Петлюры. Еще в 17 году его знали меньше, чем Грушевского или Винниченко, а уже начиная с восстания против Скоропадского, хоть и не он его организовал, имя его все растет и растет, благодаря прежде всего тому, что он непоколебимо все время держался идеи независимости Украина и стоял во главе правительства и армии, боровшейся с московскими оккупантами. Другой на его месте давно махнул бы рукой на все и, захватив хоть немного денег, на которые он имеет моральное право, поехал бы себе куда-то в спокойное место отдыхать, а он все время переживает с правительством и армией все физические и моральные испытания поверженных и невзгоды, которые падают на головы людей, насильно выброшенных с родной земли. Причем, никто не может упрекнуть его в «корыстолюбии и любостяжании», в которых обвиняют немало наших самых выдающихся политических деятелей. С другой стороны, его имя популяризовали москали безмерно больше, чем черносотенцы — имя Грушевского в царские времена; тогда только смеялись над «языком Грушевского», а теперь карают за «язык петлюровский», расстреливают за «петлюровскія повстанія», сажают в чрезвычайки за любые проявления украинства, называя их «петлюровщиной» и тем только превознесли в глазах народа имя Петлюры и украинского правительства. Теперь народ, забыв еще недавно такие заманчивые социалистические лозунги и программы, выработал свою: самая лучшая, говорят крестьяне, программа у Петлюры! Почему? Потому что он и против большевиков, и против деникинцев! Вот это и вся программа!

Все это вместе привело к тому, как рассказывают приезжие с Украины, что имя Петлюры теперь стало там лозунгом в борьбе с московскими угнетателями и символом независимости Украины. Можно не признавать Петлюру великим человеком, не причислять его к самым способным нашим людям, но нельзя не признать, что, то ли стечение обстоятельств, то ли его способности вознесли имя его на такую высоту, что теперь он только один имеет хоть какие-то шансы на объединение повстанческих отрядов и на освобождение Украины. Только не надо ему мешать, вставлять палки в колеса, не надо в бессильной злобе порочить, позорить его, помня, что здесь идет речь не о личности Петлюры, а о чести Украины, во главе правительства которой стоит Петлюра.

И если это правительство увлечется идеей Украинской Монархии и, приняв соответствующие меры по кандидату на Гетмана-Монарха, с этим лозунгом пойдет на Украину, то весть о своем царе, о близком наступлении мира и порядка воодушевит народ, поможет поднять всенародное восстание и выгнать москалей.

Противники Петлюры уверяют, что у него так закружилась голова на вершине власти, что он до смерти не отречется от нее добровольно. Но с уверенностью можно сказать, что если ему судьба послужит, и повезет выгнать московских угнетателей, то он удовлетворится славой Пожарского или Гарибальди и передаст власть тому, кто действительно сможет построить Украинскую державу. Когда он «во славе» вернулся из Житомира впереди немецкой армии и был завален в Киеве цветами как «освободитель от большевиков», то отрекся от высоких должностей, которые тогда мог бы получить, и вернулся к своей давней профессии журналиста, приняв скромную должность рецензента в «Книгаре», пока его не избрали председателем Киевского земства, а затем и председателем Всеукраинского Союза Земств. Петлюра за эти четыре года опыта должен убедиться в том, что Украинской державы никто свой, хотя бы он был и гениальным организатором, построить и укрепить не сможет, как не смог этого сделать и большой Богдан и должен был поддаться Москве.

Географическое положение Украины над теплым морем, с лучшим в Европе черноземом, с несметными подземными богатствами, при незащищенных природой границах, всегда привлекало и будет привлекать прожорливых соседей. Вместе с тем, та же плодородная земля и ласковое солнце, не требующие тяжелого труда как польский песочек и московская глинка, не выработали у нашего народа систематического трудолюбия и энергии в борьбе с природой как у наших соседей. Кровь кочевых, свободолюбивых народов, что течет в жилах нашего народа, не дала образоваться в нем способности к группированию, дисциплинированности, к государственной организации, как у москалей. Все эти факторы, влиявшие на протяжении тысяч лет, не позволили выработаться у нашего народа сопротивляемости против соседей, которым он должен был всегда подчиняться; он имел свою государственность только тогда, когда ее организовали варяги, пока кровь их не смешалась с украинской и они не стали, по украинскому обычаю, выделять всех женатых сыновей на свое собственное хозяйство и тем, распылив государство, не отдали ее во власть соседям. Теперь, когда распалась сила соседа, который угнетал украинский народ на протяжении двух с половиной веков, настала пора, когда можно вновь построить свое государство, но для этого нужно снова позвать варяга, которому покорятся все наши интеллигентные силы: и честолюбцы, и славолюбцы, и эгоцентрики и анархисты и, прекратив борьбу между собой за первые роли, все возьмутся за работу организации государства и разве только упорно-прямолинейные из социалистов будут в молчаливой оппозиции, потому что народ за этих четыре года достаточно уже наслушался их лозунгов об углублении революции и так натерпелся, что не скоро станет снова к ним прислушиваться. Уже сейчас, как рассказывают приезжие даже эсеры, народ наш не только о социализации земли, а вообще о земле и не вспоминает, потому что не только помещичьей, но и своей нечем обработать — все большевики реквизировали и вывезли в Московию и отбирают даже и тот хлеб, который уродился на копаных грядках!

Еще выскажу несколько мыслей о внутреннем устройстве будущей державы нашей. Государственное устройство нашей страны нужно строить не на парламентаризме и централизме, а на федерации отдельных земель, округов или губерний, то есть на широком самоуправлении, но не на цензовом дореволюционном земстве и не в пролетарских советах, а на земствах-советах, избранных только в первой инстанции по общему демократическому избирательному праву, но не по избирательным спискам, а из местных людей, известных каждому в своей окрестности. Делегаты этой первой земской единицы выбирают гласных в уездный Совет, а те — выбирают послов в губернский Совет, которые вместе с тем будут послами и в Центральную Государственную раду, или Сойм, которому должно быть подответственно министерство.

Самое трудное в такой хлеборобской стране как наша — упорядочить земельный вопрос, на котором сломало себе шею немало людей, начиная со славных братьев Гракхов. Нельзя его оставить в дореволюционном состоянии, нельзя оставить его на полюбовное разрешение землевладельцами и крестьянами между собой, как полагают Хлеборобы-державники, но и нельзя решать его по принципу — «вся земля трудовому народу» или, как говорит сельская голытьба, — «всем по семь». Потому что прежде всего, как говорит статистика, всем по семь десятин не получится, и при таком распылении земли, с примитивной хлеборобской культурой, не будет продуктов для снабжения городов, фабрично-промышленных рабочих, на выработку сахара, спирта и всякого технического промысла. А на кооперацию в хлеборобском производстве, о которой кое-кто мечтает, нельзя возлагать никаких надежд, потому что массовых примеров такого производства еще мир не знает, и нет основания думать, что наш народ покажет миру примеры такого способа хозяйствования; опыт на хлеборобских артелях-союзах М.Новицкого у нас уже показал это. Кооперация, действительно, имеет место в сельском хозяйстве во многих странах, но только в общем сбыте и закупке продуктов, а не в оптовой продукции, так как сельское хозяйство — не такое как фабрично-промышленное, оно по своей природе требует личной инициативы, творчества каждого хозяина.

Если теперь, при современной прадедовской с.-хозяйственной культуре, передать всю землю трудовому народу, то он на ней едва выработает продуктов для себя, как справедливо народ и характеризует такое мелкое хозяйство поговоркой — что Иван сделал, то Иван и съел, а для городов и фабрик хлеб хоть привози из какой-нибудь Аргентины. И рабочих тогда для фабричной промышленности надо будет снова доставлять из Московии и Беларуси, потому что наши люди предпочтут сидеть на чистом воздухе своих полосок земли, чем коптиться на фабриках и пачкаться в шахтах, что у нас имело место и до революции. Известно, что большевики на основе принципа самоопределения не хотели признать Украине Донецко-Екатеринославский промышленный район, там почти все рабочие москали; да и весь почти фабрично-промышленный рабочий класс на Украине состоит из неукраинских элементов. Должны ли и дальше все украинцы оставаться только хлеборобами? Должна ли и будущая украинская держава быть без своего фабрично-промышленного пролетариата, без этого, как говорят социалисты, «авангарда освободительной борьбы и строителя будущего нового общества»?

Естественно — нет! Но естественно, что и наш будущий пролетариат необходимо обеспечить такими условиями жизни и законодательством, к которым стремятся рабочие культурных стран, то есть 8-ми часовой рабочий день, обеспечение при увечьях, старости, участие в прибылях и т.д.

А земельную реформу надо нацелить на отмену латифундий, потому что они не выгодны государству, в процентном отношении давая меньше продуктов, чем средние хозяйства, и на установление максимума землевладения, в размерах, признанных агрономической наукой самыми продуктивными в данной местности. Таким размером надо признать примерно тот земельный ценз, который был принят в дореволюционной России для непосредственного участия в земских и государственно-думских выборах, в разных уездах — разный, в зависимости от ценности и продуктивности земли, от 50 десятин — в центральной Украине и до 250 дес. — в болотно-лесной и степной.

Со временем, когда сгустится население, когда повысится интенсивность культивирования, этот максимум можно будет снизить, но все-таки, только до таких размеров, чтобы агрономически образованному землевладельцу выгоднее было бы работать на своей земле, чем где-то служить. Таким образом, вот эта оставленная собственникам средняя земельная собственность будет тем земельным фондом, которым государство будет при необходимости распоряжаться. Все земли выше указанного максимума, пригодные для земледелия, государство, выдав за них собственникам процентные бумаги, парцеллирует, распродает в собственность в многолетнюю рассрочку хлеборобам, но выплату процентов по бумагам надо разложить на всех плательщиков подоходного налога, а не только на самих хлеборобов, которые купили землю, чтобы не обременять их неоплатными долгами.

Денежную валюту, как говорят специалисты, надо организовать на обеспечении ее зерном, которое для этого совсем не надо собирать по элеваторам, а только регистрировать.

Вот это в двух словах схема государственного и земельного устройства, которые будущая держава наша разрешит так, как ей покажет сама жизнь.

А потом, когда держава наша отобьется от Москвы, устоится, окрепнет под монархом и когда весь народ научится читать избирательные списки, как в других государствах, приучится при конституционной монархии, как например в Англии, к избирательному праву, привыкнет к общественному самоуправлению, тогда внуки наши или правнуки, может, и захотят подумать и об Украинской Народной Республике, а нам пока надо позаботиться о монархии, без которой у нас не будет своего государства, и мы не объединим всех украинских земель в Соборную Украину.

Если же наш державный центр во главе с Петлюрой не проникнется этой мыслью и не возьмется за ее осуществление, а будет сидеть на чужой территории, то морально убьет себя. А Украина, обессиленная, обескровленная в героической, но неорганизованной борьбе с угнетателями, как и при Руине XVII-го века, вновь попадет на долгие годы под власть более дисциплинированных и организованных соседей наших, пока снова не наступит мировая буря, которая вновь «в огне, её обворовав, разбудит», на тот раз уже окончательно, к свободной, независимой жизни.

Баден под Веной,

1921, 15. ІV.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Лев ЧИКАЛЕНКО ОТРЫВКИ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ. ГОДЫ 1919–1920

Киевская катастрофа 1919 года Галицкая армия в Киеве

Находясь под советской властью, после ухода из Киева Директории, мы очень мало знали о том, что делалось за пределами этой власти. Только изредка случалось в тогдашней прессе нечто такое, что давало какой-то повод к размышлениям и догадкам о Каменце и о польско-украинском фронте.

Вот почему как громом нас ошеломил сначала слух, а затем и официальное сообщение о том, что галицкое правительство обратилось с мирными предложениями к советскому правительству, и вот-вот должен выехать куда-то на галицкую границу для этих переговоров Затонский. Возникла мысль, что уже действительно нет УНР, и галицкое правительство должно, само о себе заботясь, вступать в переговоры с красной Москвой.

Но как внезапно эти слухи и реляции появились, так же внезапно и исчезли, а вместо них новые слухи говорили о каких-то изменениях на фронте, о том даже, что большевики вот-вот будут бежать. Еще большее правдоподобие такому ходу событий придавали сведения, приходившие с юга, с доброармейского русского фронта. Русская общественность в Киеве была лучше информирована о событиях на «их» фронте, чем мы на «нашем».

И действительно, пришел такой день, когда под далекий гром пушек с юго-востока и с запада начали вчерашние наши хозяева «испаряться». Надо отдать им должное: никакая власть не была так организована и не проводила так тщательно эвакуацию! В ее педантизме доходило до смешного. Помню, как мимо Академии наук (Институт Левашовой^[84]), куда я часто ходил по делам Научного общества, шла целая вереница повозок, груженных санями. Но вывезти удалось из всего того очень мало. То ли напирали так с запада наши, то ли уже так преграждали путь доброармейцы, но большая часть реквизированного имущества, тех срезанных телефонов и конфискованных печатных машинок, так и осталась сложенной кучами на пристанях.

Уже смеркалось 30 августа, когда вошли в Киев с западного и с северо-западного направлений украинские части. В тот же день сообщил мне кто-то, чтобы наутро я пришел в городскую думу, мол, придется думе как-то заботиться об ограбленном и испуганном городе.

Избранный в «гласные» (с правом совещательного голоса) в 1917 году по списку Украинской социал-демократической рабочей партии, в котором я числился одним из последних, я, из-за выхода старших товарищей из думы для участия в правительстве, скоро остался там с очень небольшим количеством других моих партийных товарищей и представителей других партий. Был я там не столько защитником интересов украинского населения города Киева, сколько каким-то заложником, на которого нападали все меньшинства за мельчайшие неудачные мероприятия украинской власти. В период же опасности для города, когда одна власть убегала, а какая-то другая приходила и была настолько демократична, что признавала органы самоуправления, я уже должен был непременно быть в думе, чтобы представлять город перед очередной властью. Пришлось мне вместе с Рефесом встречать в свое время украинскую армию после первого пребывания большевиков, пришлось и теперь, снова, встречать ее после второго большевистского нашествия.

На следующий день, 31 августа, часов в восемь утра, после тревожной ночи, в которую не спалось, а слышались далекие выстрелы пушек, пошел я в думу^[85]. Город имел праздничный вид. Множество народа на улицах и все группами. Что-то дискутируют, о чем-то спорят, волнуются. Все по большей части интеллигенция. Простого народа не видно. Возле городской оперы впервые увидел солдата. Это был солдат в австрийской униформе, который стоял на страже у входа в театр; там расположилась какая-то галицкая часть, а он был от нее часовым. То ли он не болтливый был, то ли ему как часовому не разрешалось разговаривать с посторонними, но на самом деле из него ничего выжать не могли те, кто его со всех сторон окружили и расспрашивали. Всех удивляла австрийская униформа, а некоторых русских — это просто приводило в ярость.

В думе я уже застал всех своих старых знакомых, озабоченных и взволнованных. Оказалось, что из-за Днепра вот только что начала входить в Киев, через Цепной мост, русская добровольческая армия. Заняв еще вчера Киев, украинское командование не поставило на мостах усиленные отряды, и вот через Цепной мост на Печерское продвинулась из-за Днепра довольно крупная часть под командованием полк. Стесселя^{440}. Не обращая внимания на словесный протест, но не встречая никакого вооруженного сопротивления, эта часть вышла наверх и расположилась на Печерском, захватив под свой штаб здание гимназии. Обо всем этом в думе узнали от какого-то галицкого старшины, который оттуда приезжал в поисках кого-то из высшего командования, которое якобы должно было быть уже в думе. Уже сразу видна была какая-то путаница, какая-то растерянность. Никто из тех военных, кто был в думе, не знал, где и кто из старшин теперь находится и когда именно появится.

Часов так около 10-11 в конце концов приехал в думу полковник Микитка^{441} с несколькими старшинами, но на все вопросы, к нему обращенные, отвечал, что он ничего не знает, и все не от него зависит, а только от коменданта группы, ген. Кравса^{442}, который должен вскоре приехать по железной дороге. Между тем положение становилось все беспокойнее: уже по Крещатику и по Фундуклеевской, до самого железнодорожного вокзала, начали ездить доброармейские конники, некоторые в гражданской одежде, в штанах навыпуск, и их цветами и возгласами встречало русское общество. По тому, как нагло они разъезжали между расставленными по городу галицкими военными отрядами, как они везде находили своих знакомых и о чем-то с ними говорили, видно было хорошо, что творится что-то такое, что до добра не доведет. И это все на глазах армии, которая заняла город и вроде бы относится к этому серьезно.

Украинская общественность заволновалась. В украинском клубе на Владимирской улице собралось много людей и все растерянно говорили, вздыхали и ждали от нас, «отцов города», какой-то решительной акции для выяснения положения. В этих разговорах впервые кто-то, кажется Стасюк, бросил в сторону галицкого командования страшное слово «зрада»…

В думе перед тем решили от имени города просить деникинское войско не выходить за пределы Печерского, чтобы не вызвать возможных вооруженных столкновений. В состав делегации выбрали мэра Рябцова и меня. Я рассказал об этом в украинском клубе, просил успокоиться, уверяя, что все обойдется хорошо. Разведав, какие настроения у деникинцев, я и Рябцов должны были потом ехать на вокзал встречать ген. Кравса и с ним выяснить ситуацию и предотвратить возможный конфликт.

Когда через каких-то полчаса я и Рябцов подъехали на городском автомобиле к Никольским воротам Печерской крепости, то увидели, что еще более тревожное настроение царит среди здешнего люда. Везде, уже даже за пределами самой крепости, в направлении Александровской улицы, медленно продвигались по улицам и садам группы вооруженных пулеметами доброармейцев, очевидно, для того, чтобы захватить город. Везде нас останавливали вооруженные доброармейцы, с подозрением осматривали и только после наших объяснений, кто мы и зачем едем, пускали дальше. Наконец, доехали мы до Печерской гимназии. В большом беспорядке расположилось здесь на площади войско, которое в основном состояло из офицеров, лишь кое-где видно было солдат, кое-как одетых, очевидно, уже не добровольцев, а насильно мобилизованных. У ворот гимназии встретили мы довольно большую группу молодых офицеров, небритых, неумытых и, как мне показалось, немного навеселе, пререкающихся со старшиной, сотником галицкой армии, в австрийской униформе, чистенько выбритым, который всем своим видом сильно отличался от них. Он, приехав сюда верхом по поручению полк. Микитки, дал кому-то из офицеров подержать своего коня. Но когда он вышел из штаба на улицу, то ни коня, ни того, кому коня дал, не нашел. Сотник, как видно, просто не мог примириться с кражей, то ругаясь, то умоляя, уговаривал их вернуть ему коня, а они, нахально смеясь, уверяли, что не знают, куда конь делся. Наш приезд прекратил эту сцену. Я и Рябцов обратились к офицерам с просьбой провести нас к коменданту части, которая заняла Печерское, чтобы с ним лично переговорить. Пока кто-то из офицеров ходил сообщать о нашем приезде, у нас завязался разговор с другими о цели нашего приезда. Что за людишки были те офицеры, то видно было хотя бы из того, что один из них не выдержал моего украинского языка и посоветовал перейти на язык «общерусский», так как, мол, он уже сыт по горло «этой собачьей мовой». Я уже успел из всего, что увидел и услышал, и хотя бы даже по той краже коня у посланца, у лица неприкосновенного, убедиться, с кем имею дело, и поэтому не очень волновался. Я только, насколько мог, спокойным тоном заметил ему, что с таким его воспитанием и пониманием уважения к представителям города он далеко не пойдет. Но здесь они все были одинаковы и вместо того, чтобы сдержать своего товарища, все они резко напали на меня за мой якобы повышенный тон в разговоре с ними, совсем не обращая внимания на обидные слова их коллеги. Каким бы спокойным и сдержанным ни был Рябцов, но этотфакт вывел и его из равновесия, и он, сам русский, родом из Москвы, выступил в мою защиту, как патриот, который понимает и другой патриотизм. Он заметил, что некультурно в столице Украины так относиться к украинскому языку.

Действительно, ему это было неприятно, и он не только на обратном пути в Думу, но и много раз позже с возмущением вспоминал наши тогдашние приключения.

Вскоре вышел к нам и командир части, полк. Стессель, не старый еще человек. У него был очень невзрачный вид какого-то провинциального станового пристава (начальника районной полиции), а еще к тому и пьяный был такой, что не мог и на ногах ровно стоять. Говорить с ним долго не пришлось. У него уже была выработана линия поведения: «Австриякам здесь нечего делать и мы с ними драться не будем, если они уйдут подобру-поздорову. Украинцы — это другое дело! Они для нас хуже большевиков: они большевики, но только худшего сорта. Они идут против России! Большевики же делают то дело, которое и Доброармия поставила своей целью. Правда, они теперь красные, но, даст Бог, потом они побелеют».

Я пересказываю подробности всей нашей беседы, потому что во-первых — она была какая-то бессистемная, как разговор с любым пьяным человеком, а во-вторых — потому что это не был и разговор собственно, а пьяная, заученная еще на трезвую голову какая-то декларация, к которой без всякого внимания относились присутствующие здесь деникинские офицеры.

Нечего уже и говорить о той целой толпе солдат, которая нас окружила. Итак, ни с чем мы должны были возвращаться домой.

Когда мы садились в наше авто, к нам подошел галицкий сотник и просил нас взять его с собой. Он убедился, что с конем ничего не выяснится, расстроенный ехал в свой штаб. Пока автомобиль трогался, сзади подошел какой-то солдат и озабоченно спросил нас, договорились ли мы до чего-нибудь. Я сказал, что нет. Солдат уверенно заявил, что в их армии много есть, как и он, полтавчан и харьковчан, и они против украинцев драться не будут. Наш разговор грубой бранью, обращенной к этому солдату, прервал какой-то деникинский офицер, ехали мы как можно быстрее и слушали всю дорогу сетования сотника Стадника, как вежливо он нам представился. Рассказывал по дороге о своих приключениях и на малоазиатском фронте, и на Балканах, и сравнивал с тем, что с ним случилось вот на нашей Украине.

В думе мы узнали, что ген. Кравса еще нет, и что он, видимо, скоро приедет с железнодорожного вокзала. Чтобы сэкономить время, мы сразу же поехали ему навстречу, и я еще раз имел возможность видеть и на Фундуклеевской, и на Тимофеевской улицах деникинских гражданских конников, которые вели какую-то свою тайную работу…

На Безаковской улице, у самой Жилянской, наше авто остановилось; оказалось, что случилась серьезная неисправность, и дальше ехать нельзя. Пока мы нашли магазин, где не был срезан телефон, пока мы связались с думой, чтобы вызвать другое авто, мимо нас в думу проехал и ген. Кравс со своим штабом.

Когда мы вернулись, то застали в думе довольно много военных-галичан; было еще много думских советников и разной другой публики. Все ждали, очевидно, городского голову, чтобы выяснить ситуацию. В кабинете головы стояли большие столы, и за ними сидела штабная старшина и мы, «отцы города». Ген. Кравс едва мог связать несколько слов на ломаном украинском языке, а его начальник штаба, молодой еще старшина, ни одного слова не мог сказать и, кажется, и не все понимал. Ситуация сложилась немного неприятная, потому что не многие из нас умели говорить по-немецки и даже понимать тот венский диалект, которым между собой разговаривали штабисты. Так что, говорил с нами официально, вместо Кравса, полк. Микитка. Ничего о политике, а только о требованиях армии, которые должен удовлетворить город. Как раз после этих официальных переговоров и пришла в думу делегация от украинской общественности из клуба, которая между тем успела собраться и организовать так наз. Общественный комитет, который потом довольно долго играл роль нелегального украинского правительства, и влияние его простиралось далеко за пределы Киева, почти на всю зону доброармейской оккупации. Не помню теперь состав этой делегации. Помню только, что и среди нее не было человека, который мог бы договориться с ген. Кравсом и начальником его штаба. На все наши тревоги со стороны Кравса была какая-то стереотипная успокаивающая фраза, которая нас не успокаивала, а отрывки быстрых перекликиваний генерала с его начальником штаба всем нам внушали тяжелые беспокойные предчувствия.

Кто-то из делегатов въедливо и грустно, увидев, что мы ни до чего не договоримся, бросил другим, что, мол, очевидно «господа Стессель и Кравс сами быстрее договорятся на своем родном языке…» Донимали мы еще полк. Микитку, но ничего не услышали от него, хотя сами ему от возмущения наговорили много даже и неприятного. К ген. Кравсу пришла в это время делегация от российской общественности со своим флагом. Я не был при этом и не знаю, на каком языке и о чем говорили они, но в результате этого разговора ген. Кравс приказал вывесить на балконе городской думы, где со вчерашнего вечера развевался украинский флаг, еще и флаг российский.

И вот тут-то и начались все наши несчастья. Вся площадь перед думой была уже с утра заполнена народом, который в разговорах, малыми группами будто ожидал от думы ответов на свои тревожные вопросы. Весь майдан представлял собой бушующее море, и нельзя было там разглядеть никакого определенного настроения. Но как только появился на балконе думы московский флаг, то весь майдан зашевелился; с разных его концов начались движения в двух направлениях. На сторону украинского флага двинулась украинская масса людей, а на сторону московского — московская. Те и другие под свои знамена. Было что-то тревожное в этом размещении под флагами. Это все почувствовали и в думе, и на думском майдане.

Я стоял на балконе между самими флагами и присматривался к морю голов, к сотням глаз, направленных на флаги. Все что-то кричали, делали знаки руками, но совершенно противоположные возгласы, противоположные желания. Чувства достигли своей кульминационной точки, и видно было, что, пока там что-то еще будет, а тут вот, на майдане, люди подерутся между собой. Справа от меня, в углу балкона стоял галицкий солдат с пулеметом на маленьких колесиках и тоже с беспокойством смотрел на толпу. Я с ним и раньше уже обменялся несколькими словами, а теперь спросил:

— А можно немного пострелять, может, как-то успокоятся?

Вместо ответа солдат наклонился небрежно над пулеметом, и в тот же миг машина затряслась, как от сухого кашля, выплевывая клубочки дыма в небо, в сторону Царского сада и Печерского. Толпа на площади встрепенулась, а потом затихла и как будто действительно немного пришла в себя.

Но только на минуту. Со стороны Бессарабки послышались какие-то крики, началась суета, и через минуту толпа на Крещатике расступилась, давая дорогу живописно одетым всадникам, которые расчищали путь конному полку Запорожского корпуса. За ним на площадь начала выходить и основная масса конницы. Подъехала и стала. Передовые конники вернулись назад, о чем-то поговорили со старшиной, а через минуту мгновенно подскочили к балкону думы и стали требовать, чтобы им сбросили московский флаг. Услышав требование конников, пулеметчик бросился отвязывать этот флаг. Очень быстро флаг был отвязан от каменных перил балкона и в мгновение ока оказался в руках всадников. Те с театральной торжественностью подвезли его к своему полку и положили под ноги лошадей старшин. За ревом возгласов радости и возмущения, который загремел на майдане, ничего нельзя было разобрать. Я в смятении ушел с балкона в здание и там увидел полную растерянность на лицах галицких командиров.

Из всех, кого я наблюдал в здании городской думы, самое лучшее впечатление своим спокойствием и пониманием своей ответственности в эту тревожную минуту произвел на меня галицкий подстаршина с длинной гибкой палочкой в руках, которой он все время пощелкивал. Он деловито что-то приказывал отдельным группам воинов, и по тому, как это энергично и быстро выполнялось, видно было, что дисциплина в галицкой армии была при тех обстоятельствах просто невероятная. Я еще утром несколько раз встречался в коридорах думы с этим подстаршиной, несколько раз разговаривал с ним, а теперь, проходя в каком-то подавленном настроении коридорами думы, я как будто успокоился, когда увидел, как он переводил на боевое положение думский дом, как он расставлял возле окон пулеметы, как приказывал сносить с площади, за думой, все сложенное там в беспорядке оружие, — трофеи их входа в нашу столицу.

«Через Киев ведет путь во Львов!» В этом были убеждены все галицкие воины, как один…

Когда изнуренный нервным напряжением и силой разных впечатлений, вырвавшись, наконец, из того омута, что кипел в здании думы, направился я домой, сразу вверх, а потом налево по Владимирской улице, то заметил, что уже вечерело. Людей везде было мало, особенно на дальних от думы улицах. Переходя Фундуклеевскую улицу, я вдруг остановился, вырванный из моей задумчивости дальними выстрелами и пулеметов, и ружей. Растерянно постояв немного, я уже по Фундуклеевской улице повернул вниз к Крещатику. Издалека было видно, как с Крещатика в панике бежали люди и сразу же успокаивались, выскочив на Фундуклеевскую. Стрельба не переставала, превращаясь иногда в непрерывный шум. Как будто где-то далеко лягушки стрекочут или мелкий-мелкий дождь бьет по железной крыше. На улице никто ничего не понимал, никто ничего не знал. Все говорили только, что как будто бой какой-то идет на Царской площади или на Александровской улице. Но все бежали, чувствуя что-то неладное…

Идя все время против волны испуганных людей, я удивлялся и возмущался тому, что люди такие пугливые. Где еще те выстрелы, а они, как овцы, из дурного любопытства лезли в думу, а теперь с отвратительной трусостью разбегаются во все стороны. Но на Крещатике и меня охватило это дурацкое чувство. Я стал на углу возле магазина бр. Брабец^[86] и прислушивался к далекому шуму выстрелов и еще каких-то непонятных возгласов. И вот по широкой пустой мостовой звонко зацокали, слышные еще издалека, конские подковы; галопом летело шесть или восемь лошадей, как перо, тянущих за собой пушку. Людей при них не было. Неровно как-то, — то приближаясь к краю, к тротуару, то к середине улицы, где в ряд стояли железные трамвайные столбы, склонив головы, во весь дух летят, несутся кони. На углу Фундуклеевской пушку занесло, и она налетела на железный столб. Столб вздрогнул и тихо наклонился в противоположную сторону, повиснув на проводах, натянутых как струны. Пушка остановилась, как-то странно хряпнув, а кони сами уже, оборвав постромки, понеслись дальше, к Бессарабке. Как-то дурно сделалось от этого стихийного лёта одичавших коней и от озверевших лиц людей, и чувство стыда залило мне лицо. Тогда быстро-быстро, подбегая иногда, пошел навстречу тревожным звукам в сторону Царской площади, к думе.

На углу Крещатика и Прорезной улицы наткнулся на грустную сценку. Среднего возраста казак, подстаршина, очевидно, собрал вокруг себя, как птица цыплят, совсем молоденьких детей-казаков. Это была, если не ошибаюсь, часть полка им. Мазепы. Мальчики, испуганные, как дети, вроде бы и слушались приказа, но ничего из этого не получалось: только выступали на Крещатик, как сразу же подавались назад, не решаясь выставиться под пули, которые свистели где-то близко над головой… И снова стыд охватил меня и горькое чувство обиды за кого-то. Зло брало и жаль было перепуганных детей. Как молния мелькнула мысль стать в их ряды и отныне уже с этим полком делить радость и горе. Схватил ружье, лежавшее на земле, но подстаршина посоветовал мне идти себе дальше и не мешать ему. Оставил я ружье и быстрым шагом пошел дальше в думу.

Майдан опустел совсем. Где-то от Днепра слышались разрозненные выстрелы, но центр города молчаливый был, как опустевший дом. Обойдя думу, я с черного хода вошел в здание. Из гражданской публики не было никого, только вокруг пулеметов отдельными группами стояли галицкие солдаты и озабоченно ходил то в один, то в другой конец дома знакомый мне подстаршина. Он разъяснил мне, что из старшин никого нет, и о том, что происходит в городе, он знает не больше, чем я. Вернулся я домой, на Благовещенскую улицу, совсем уничтоженный и физически, и морально. Ночью просыпался несколько раз от дальних пушечных выстрелов. Утром разбудил меня звонок. Пришел это Петра (брата) товарищ, старшина-артиллерист, Трипольский. Рассказал, как он где-то на Демиевке или на Новом Строении остался со своей частью, без всякой связи с командой, и вместе с казаками решили они разойтись кто куда. Рассказ его еще ярче обрисовал картину той растерянности, неорганизованности и беспомощности, которую проявило командование нашей армии в Киеве в этот день. Когда он ушел, чтобы как-то пробираться к своим, я вскоре тоже пошел в город, чтобы выяснить ситуацию. На Крещатике, возле самой думы, увидел печальную картину. Из здания думы выводили доброармейцы разоруженных галицких солдат во главе со знакомым мне подстаршиной, чтобы вести их куда-то на Печерское. За думой снова лежали сваленные в кучу ружья и пулеметы. У левого крыла думы стояла толпа людей, которые, задрав головы вверх, рассматривали поврежденную пушечным выстрелом крышу и часть стены — результат ночного обстрела Киева, очевидно, в сердцах, украинский артиллерией. Это были все последствия пребывания в столице Украины украинского войска в тот исторический момент.

Путешествие в Каменец

После киевской трагедии, когда галицко-надднепрянское войско так неожиданно отступило из Киева, отдав его деникинцам, украинская общественность несколько дней не могла успокоиться. Ходили по городу разные версии, иногда и несколько, о подробностях этого события, а все они вместе сеяли какое-то отчаяние, упадок духа и неописуемую тоску. Взрыв ненависти ко всему русскому обществу ослепил и ум, и сердце. Многие старые и молодые сорвались со своих мест и пошли на ту сторону фронта, чтобы там заняться чем-то полезным, узнать истинное положение дел или хоть просто убежать от той невыносимой действительности, которую развела в Киеве и на Левобережье деникинская армия.

Беспомощны были и руководящие круги украинской общественности, а также и Комитет общественных организаций, появившийся в день прихода украинской армии.

Надо было кому-то пробраться на ту сторону, дойти до самого центра, разведать все, вплоть до настроений и, пересказав по возможности объективно все планы и настроения Киева, вернуться как можно скорее назад. Таких, кто из Киева ехали, было много, а таких, чтобы потом вернуться назад хотели, не было.

Выпало ехать мне, как самому молодому из президиума Общественного комитета, такому, которого меньше, чем других, связывали с Киевом разные личные и семейные дела.

Слабость молодой организации и сильная раздробленность общества не позволили организовать мою поездку так, как, казалось, надо было. Пришлось браться за это самому и в мелочах даже делать все своими собственными руками, как полностью приватное дело. Была, правда, помощь от некоторых людей, но скорее как личная услуга, а не организационные мероприятия общественности.

Дня через два я, наконец, отправился в путь. Условившись с одним старым своим знакомым врачом П., который жил в селе за Пуще-Водицей, рано поднявшись, первым трамваем с Подола доехали мы до Пущи-Водицы. Оттуда пешком — верст восемь, в его село. На Ирпенском мосту стояла кавалерийская застава деникинцев. Судя по тому, что она не обращала никакого внимания на прохожих, видно было, что в этом месте передовые части деникинцев прошли уже давно и, видимо, ушли уже далеко вперед. Это меня обеспокоило немного, потому что всегда лучше переходить разные заставы и караулы недалеко от города, где много толчется людей и где стража не так внимательно относится к каждому прохожему. А план мой был таков: в месте, которое своим положением не вызывало бы никаких подозрений в том, что через него можно идти к украинской армии, перейти линию фронта, а затем круто повернуть к железной дороге, ведущей на Казатин.

Под хатой, где жил приятель, на крыльце, застали мы довольно большую группу людей, которые весело чаевничали у большого самовара. Удивились мы немало, когда узнали, что вся эта группа направляется «на ту сторону»; среди них половина была женщины и дети. Обдумав положение вещей, я оптимистично стал смотреть на свое путешествие. Женщины, дети, узлы, большой самовар, и все это на двух подводах, производило впечатление путешествия не каких-то энтузиастов политического направления, а самых обычных людей, которые по каким-то там неизвестным причинам путешествуют целыми семьями, на лошадях и пешком по сельским дорогам, избегая опасных мест, где можно было ожидать вооруженных столкновений. Да и причину нашего путешествия не надо было придумывать. Большинство из нашей группы при большевиках сидели в «чрезвычайке» и имели об этом удостоверение. Показывая эти удостоверения и рассказывая к тому же, что, освободившись, мы теперь возвращаемся домой, мы действительно встречали по дороге со стороны всех безграничное сочувствие и самое искреннее желание помочь нам.

Умостив на следующий день утром свои узлы на подводы, где сидели женщины и дети, мы отправились потихоньку пешком на местечко Макаров.

Переехав без всяких препятствий первую линию деникинской армии, мы оказались на целый день там, где не было в то время никакой власти. Каждый встречный человек, и даже не встречный, а каждый, кто только видел, что мы едем с востока, бросал свою работу, бежал нам навстречу и расспрашивал, пока мы не прерывали разговор и не ехали дальше. Мужчины были более сдержанны и не высказывались так непосредственно, как это делали женщины. Особенно поразил, помню, одну бабу наш ответ. На ее вопрос, правда ли то, что люди говорят, что якобы идут «яникинцы», да еще и с золотыми «пагонами», мы подтвердили, что да. Услышав это и пристально посмотрев нам в глаза, баба заплакала искренними слезами и загоревала и заголосила так, как по умершему.

Только в местечке Макарове уже была власть, но нам еще неизвестная, — какие-то повстанцы. Было поздно, уже совсем почти смеркалось, и мы не решились при таких обстоятельствах входить в сферу этой власти. Слышно было в местечке выстрелы и какие-то веселые возгласы. Лучше переночуем в селе Макарове, немножко левее от местечка, — решили мы.

Мужик, к которому направила нас судьба, был за селом, когда мы его догнали.

Догнали, расспросили и очень легко напросились к нему на ночь.

Удивляюсь всегда я крестьянам, как они, живя в тесноте и в небольшом достатке, так легко еще теснее сжимаются, пуская к себе в дом совершенно посторонних людей, и как охотно они делятся тем, что есть в доме, с незнакомыми людьми. Переночевали мы на славу! Накормили нас и вечером, и утром. Правда, мы за еду платили немало, на наши деньги, но это никакого впечатления не произвело на хозяев. Они деньгам значения не придавали.

Дальше ехать без того, чтобы как-то не легализоваться, нельзя было: каждая власть должна знать, кто едет через ее владения и зачем едет. Итак, лучше сделать эту неизбежную процедуру по своей инициативе, чем по инициативе власти.

Власть в этом местечке, — командир какого-то повстанческого отряда, — охотно дал нам пропуска и даже пригласил нас остаться на обед. Хотя для многих перспектива эта и была заманчивая, но большинство, особенно женщины, отвергли ее, и мы поехали. Мотивов к этому было много, но главными были те обстоятельства, при которых мы застали эту власть, и то общее впечатление, под которым мы находились в этом местечке. Во-первых, узнали, что командир отряда получил от командира деникинской военной части, которая тогда как раз вошла в с. Гуровщину, письмо, в котором тот просил как можно быстрее ответить, какое именно отношение у повстанцев к представителям Доброармии.

Уже одно это обеспокоило нас, потому что нам не хотелось находиться в тех местах, где могут возникнуть какие-то вооруженные выяснения отношений. Во-вторых, окружающая обстановка, в которой мы оказались — местечко, половина домов опустевшие, с заколоченными окнами. В местечке самая активная часть жителей — евреи, — покинув свои дома, бежали, оставив на произвол судьбы свои владения, только наскоро забив окна и двери дощечками. Хотя никаких рассказов о погромах и убийствах мы не слышали, но целые полместечка пустых домов досадное производили впечатление. Комендатура размещалась в одном из покинутых домов, очевидно, какого-то врача, потому что на полках и столах много разных медицинских книг лежало.

Странно видеть, как хозяйничают люди в доме, где нет хозяина. Все, что попадает под руки, не имеет в их глазах никакой ценности. Каждая вещь, к которой хозяин относился бережно, теперь используется совсем не для того, для чего она предназначена… Странно было бы, если бы мы согласились дольше оставаться, да еще и обедать!

Нет, уезжаем и поскорее! На дворе уже слышался шум: это по приказу коменданта казаки остановили две проезжие подводы и укладывают в них наши вещи. Мужики протестуют, но не очень, потому что, видимо, знают, что из этого может выйти… Чтобы было нам мягче, казаки устилают повозки подушками, которые кто-то из них щедро, но не их владелец, вынес из соседнего дома. Грязные, полинявшие, с пятнами, подушки, без наволочек, совсем не подходят к крестьянскому возу. Я это доказываю усердному казаку, но он не понимает ни моих слов, ни той невысказанной мысли, которая за ними кроется, и доброжелательно, но насильно кладет под меня подушку. Уселись и поехали, попрощавшись с комендантом и его помощником.

По дороге наш поводырь-казак рассказывает о том, как бились они, то есть их отряд, с коммунистами.

Все места, по которым мы едем, для него полны воспоминаний, еще совсем свежих и ярких, как свежая еще земля в наскоро сделанных окопах то там, то там видных. Вот здесь — высокая могила, где стоял пулемет коммунистов, и которую приступом должны были брать казаки.

Мельница стоит разбитая пушками: в ней был, — говорит казак, — у коммунистов дозор…

Долго мы ехали. Собственно, ехать не все время приходилось. Иногда песчаные дороги заставляли слезать с воза и идти по кромке, где трава растет. И лошадям легче, и тело не так немеет, когда сам медленно идешь, и тебя не обдает тем песком и пылью, которая поднимается за колесами, которые режут, как плуг, сухую, сыпучую землю дороги… Проходим так не одно село, и везде то же самое. Интересуются проезжающими и все с одними вопросами. Аж надоели они…

Заколоченные окна в еврейских домах, опустошенные усадьбы, в которых хозяйничают, как воробьи в просе, сельские дети. Возле местечка Рожнова разлеглась на версту вдоль дороги, по обе стороны, еврейская колония. Так же, как в местечке — заброшенные дома с заколоченными окнами и дверями. Никого не видно во дворах, все хозяйственные постройки обшарпанные, разрушенные, хотя, очевидно, не погромом, а временем, то есть естественным. закономерным ходом вещей, которому не очень усердно, наверное, сопротивлялись владельцы…

В одной усадьбе видел старых-престарых еврейку и еврея: не захотели бежать с насиженного места. Или, может, не смогли. Буря прошла, не задев их. И вот сидят они на завалинке против солнца, одни на всю колонию, да и на всю околицу, представители своего народа.

Не помню уже, в каком именно селе или местечке, перед самым Брусиловом, на краю его, точно так же протянулись по обеим сторонам улицы еврейские дома. Еще издалека видно было, как из какого-то места среди них простирались до неба наклонные столбы дыма. Кто-то огнем прикрыл свое преступление. Когда мы проезжали возле пожарища, то видели, как посреди него толклась детвора, собирая обгоревшие вещи и унося их в разных направлениях. Старики стояли поодаль и равнодушно смотрели на работу молодого поколения… Интересная их психология! Сами не разбирают из заброшенных домов имущество, враждебно, скорее с презрением относятся к тем, кто, забыв стыд, идет и «выпускает перья с еврейских бебехов», как говорил казак нам в Макарове, но и на молодых никто не влияет и совершенно безразлично смотрит на те первые практические шаги в штудировании ими права собственности и национального вопроса. Посмотрим, какая будет «жатва» от всего этого, что теперь засевается!

В Брусилове стоял отряд атамана Мордалевича^{443}. Въехав в местечко, увидели мы на улице возле одного дома две фигуры. Еще совсем молодой парень, в синем казачьем кафтане, в меховой шапке с красным верхом «мешочком», очень длинным, с ружьем в руках, с огромной саблей на боку, заигрывал с какой-то девушкой — его заметно разбирал выпитый самогон, и ноги ему не служили. Если бы не товарищ, тоже не очень твердый на ногах, то, наверное, он совсем лежал бы. Товарищ его, не военный, парень тоже не старшего возраста, все время поддерживал его и ободрял словами. Увидев нас, казак решительно бросился в нашу сторону, желая в глазах крестьян-зрителей поднять свой авторитет власти. Кто знает, чем бы закончилась его отважная экскурсия к нашему возу, если бы он был чуть дальше от него. Но он успел вовремя обеими руками ухватиться за облучок и крикливым голосом начал допытываться у нас, что мы за люди, откуда едем и случайно не евреи ли мы! Наш провожатый, сидевший на переднем возу, дал ему надлежащий отпор, и мы поехали дальше в центр местечка.

На улицах было очень людно. Сегодня должны были выезжать из села повстанцы, и все село вышло их провожать. Отношение было, видимо, не очень плохое, хотя, конечно, всякий постой войска в селе неизбежно вызывает обиды, жалобы и злость. Не зная, что дальше нас в пути ждет, мы обратились к власти, чтобы уже по ходу переговоров решить, что нам делать дальше. Здесь стоял штаб большого отряда с каким-то атаманом во главе. И вот к самому атаману на аудиенцию старались мы пробраться. Перед тем мы по совету кого-то из местной сельской власти заехали в один двор, немного принарядились и в довольно приличном виде пошли к дому, где находился «штаб».

Было уже совсем темно, когда мы пришли туда. Было нас трое. Много народа на улице, а еще больше — во дворе довольно большой усадьбы какого или зажиточного крестьянина или мелкого помещика. Во многих местах двора горят огни, возле них — группы вооруженных людей.

Стоят возы, некоторые с пулеметами, походные кухни, и все, как в любой воинской части. Пройдя двор наискосок, вошли мы в небольшой садик, который был перед крыльцом дома, и попросили казака, стоявшего там, доложить атаману, что проезжие люди хотят его видеть. В эту минуту вышел из дома и сам атаман, окруженный группой старшин. Было все готово к выезду, потому что в это время прозвучало три выстрела, и вся толпа, которая была во дворе, зашевелилась, загомонила, и на этот клич начали выезжать со двора на улицу и возы, и кухни, и люди. Среди этого шума трудно было говорить о чем-то, и мы по приглашению атамана вошли в комнату, где еще не все было сложено для отъезда, и на столе еще стояли стаканы и чайники то ли с кофе, то ли с чаем.

Очень интересную группу людей представлял собой штаб атамана, и сам он был очень интересный! Высокого роста, в каком-то темно-синем кафтане, в черной мантии, внакидку надетой, в огромной шапке из меха косули — он казался настоящим реликтом какого-то XVII века, когда стоял перед нами на крыльце дома. А теперь, сидя в комнате на стуле, опершись руками на стол и ласково глядя на нас серыми глазами, с кудрявыми длинными волосами, спускавшимися ему на лоб, он производил впечатление хорошего парня-студента или даже гимназиста старшего класса, который на мир еще смотрит как на что-то ясное, хорошее, который ко всему идет с душой, без всякой спрятанной мысли. Видно было по всему, что не все уходят из местечка, что приказу, согласно которому надо было отряду отходить на северо-запад, в Житомир, очевидно, не все повиновались. Видно, в эту минуту происходила в этой группе ликвидация предыдущей деятельности и начало новой.

Борьба с коммунистами закончилась, а к новой борьбе с Доброармией, которая неожиданно для большинства начиналась, не все вчерашние друзья относились единодушно. Кое-кто бросал отряд и уходил домой. Бросал отряд, между прочим, и один какой-то энергичного вида молодой старшина, который считал себя недостаточно вознагражденным за все то, что он дал отряду. Теперь, покидая его, требовал от атамана каких-то компенсаций. Все молча, но внимательно прислушивались к тому диалогу, который шел между ними. Романтическая фигура атамана еще больше вырисовывалась в этом диалоге. Мягким тоном, примирительно доказывал он обиженному, что там, где делается общее дело, где идет национальная работа, нельзя так все расценивать. Все же знают хорошо, в каких условиях проводится борьба. Все же отдавали Родине свое имущество и даже жизнь. Разве только он потратился, разве только он один может себя считать обиженным, если что-то там ему не вернули? Ну, так что же с того! Если бы республика могла всем все оплатить, кто бы что-то здесь и говорил? А если нет, если везде — нужда, то что же делать! Не ссориться же из-за этого товарищам! Можно было бы государственным имуществом наградить того, кто оставался, но тогда что будет с целым делом, если один возьмет коня, второй телегу, а третий что-то еще другое? Разве от этого само дело куда-то продвинется?..

Мы поздновато вернулись в усадьбу, где было расположились, и, как только выехали из села повстанцы, выехали дальше и мы.

Еще раскладывая свои вещи на возах, которые даны были нам по приказу атамана, наблюдали мы на небе зарево какого-то недалекого пожара. А когда выехали со двора, проехали несколько улиц, увидели и сам пожар…

Горел в покинутой жителями еврейской части города дом. Была тихая холодная ночь, с ясным, прозрачным небом, усеянным звездами. Дорога наша лежала через большую еще часть местечка, через базарную площадь, опять через грязные, то узкие, то широкие улицы, а потом, за местечком — вверх и вверх.

Дальше ехали мы медленно. Сидя на возу лицом назад и опираясь на мощную спину спутника, кооператора Стасюка, я все смотрел на местечко, посреди которого огонь завоевывал всё большие и большие пространства. Никто не тушил пожар, даже никого не было видно у огня. Чего оно так, кто поджег и зачем поджег?.. Повстанцы, чтобы виднее было ехать? Или, может, местные люди, чтобы не дать хозяевам этих домов вернуться домой? Никакой ответ не складывался у меня в голове, да так и не сложился. Все время только вспоминалось: «Горит Смела, Смелянщина кровью подплывает, горит Корсунь, горит Канев, Чигирин, Черкассы; Черным шляхом запылало и кровь полилася…»^[87] И действительно, чтобы понять все до подробностей, надо вернуться к мыслям и переживаниям давних прошлых лет. И война, и революция загнали нас здорово в прошлое, и не с психикой человека двадцатого века понять и «мешочек» на голове повстанца, и перья из еврейских бебехов на улицах местечка, и само местечко в огне…

Утром мы уже были в Ходоркове.

Тихо, спокойно. Как будто все то, что видели мы до сих пор, был только сон, неприятный, который наконец оборвался. Людное торговое местечко. Ни одного разбитого окна, никаких забитых досками дверей. На улице, как в каждом городе в субботу, будто на бульваре в городе, масса народа в праздничных нарядах. Скоро все стало ясно. Здесь стоит какая-то часть галицкого корпуса.

Наконец догнали мы нашу регулярную армию. Были то галицкие части, которые отступали от Киева на запад, и в то время имели в Казатине свой штаб. В Казатине наша группа привлекла внимание военных, и нас пожелали видеть даже командиры, чтобы узнать, что в Киеве делается. Я и Стасюк ходили и в штаб Кравса, потому что от него зависело дать разрешение на поездки военными поездами в Каменец. Разговорились как-то и помню, что наше путешествие вроде не очень вызывало одобрение как у самого Кравса, так и у его молодого начальника штаба или кто он там был, о котором я уже упоминал, когда рассказывал о самих киевских событиях и разговорах в Думе с галицкой командой. Но не разрешить нельзя было, и мы, распрощавшись со своими спутниками, первым же поездом поехали в Каменец.

Ехать было довольно просторно, и ничего особенного за всю дорогу мы не видели и не слышали.

Намереваясь остаться при правительстве или на территории УНР, Стасюк не слишком спешил в Каменец и везде разыскивал своих знакомых кооператоров. Он решил на время остановиться в Виннице.

Присоединился к его мнению и я, надеясь в Виннице кого-то из интересных и нужных мне людей найти. Поэтому и остановились мы у самой станции, в какой-то кооперативной гостинице или постоялом дворе.

Надежды мои не оправдались… В Виннице я, кроме Аполлона Певного^{444}, бывшего члена Генерального военного комитета, не встретил никого. От Певного узнал о том, что в Киев давненько уже уехала военная комиссия с ген. Омельяновичем-Павленко^{445} во главе на переговоры с деникинцами…

Записывая эти строки через много лет после событий, чувствую, как много выветрилось из головы впечатлений и наблюдений, но из винницких впечатлений одно не выветрилось, и это одно — образ моего спутника. Как живого вижу перед глазами Стасюка за едой. В черной сатиновой московской рубахе с расшитым красными нитками воротником, расстегнутым так, что видно волосатую, как шапка, черную грудь, сидит он низко опершись на стол расставленными широко в стороны локтями и держит в левой руке огромный кусок сала, а в правой — острый-преострый дешевый складной ножик. Перед ним на столе — огромная буханка ржаного хлеба и кружка холодной воды. Весь потный, запихивает он левой рукой кусок сала в рот и у самых зубов отрезает ножиком, запихивает ржаной хлеб и, пережевав и глотнув, запивает все водой. Не помню уже, то ли слышал где-то, то ли читал, что так едят дикие северо-восточные зауральские народы. Сверкает эта мысль в голове, и я с каким-то просто мистическим наслаждением смотрю на него и удивляюсь стихийной мощи крови, которая из человека с высшим образованием, как бы там ни было, но европейским миром мазаного, добывает такие древние, из угасших времен нашей истории, а может и предыстории жесты. Не Стасюк сидит передо мной, а дальний-дальний его предок: черные, аж синие, волосы, косые маленькие черные глаза блестят где-то глубоко в глазницах, грубые щеки потные шевелятся медленно, верхняя губа с редкими черными блестящими усами смешно как-то выворачивается, чтобы усы в рот не попадали. Не такие уж далекие предки, когда так же ели, усы над ртом уже подстригали; и Стасюку бы так сделать, так вот же не додумается…

Каменец

Каменец поразил меня своей красотой. Но времени мало. Наскоро все делаю и все осматриваю.

Б. Мартос недавно перестал быть премьером. Лично мне он ближе знаком из всех министров, и я чаще всего бываю у него и расспрашиваю его, и с ним советуюсь. Он уже только министр финансов. Он озабочен болезнью своей жены (тиф). С нетерпением ждет из-за рубежа аэропланов с отпечатанными деньгами, — это, пожалуй, единственная теперь обязанность министров финансов — дождаться тех денег и раздать. Рассказывает мне об отношениях правительства УНР с галицким диктатором Е. Петрушевичем^{446}, но объяснить поведение галичан в Киеве не может. Рассказывает о слухах и даже определенных действиях, которые дают право думать, что диктатор не прочь разогнать с помощью своей армии правительство Директории и распространить свою диктатуру и на Великую Украину… Виделся с А.Ливицким^{447} не раз, и с И. Мазепой^{448}.

Вижу, что в условиях каменецкой жизни трудно что-то сделать. Правление осуществляется наспех, не вижу системы, не все владеют собой. Только Мазепа производил на меня впечатление человека, владеющего своими нервами. Что он там как министр делает — трудно сказать, но судя по всему, не оставляет он без внимания то, что можно сделать. Он импонирует среде, и в его министерстве чувствуется дисциплина. Не благодаря ли этим чертам своего характера стал он в те времена премьером? Не чувствовали ли в его личности большей серьезности, чем в других, сами же его товарищи министры?

По наивности своей я надеялся, что по поводу моего прибытия и, как бы там ни было, важности для правительства киевских настроений, оно (правительство) выскажет какое-то свое мнение, какую-то определенную информацию или директивы.

Разговор с С.Петлюрой не успокоил меня, а только еще больше взволновал. С его слов, как и со слов других, я узнал о ходе событий со времени ухода Директории из Киева. Узнал о катастрофических днях перед объединением нашей армии с галицкой и обо всех перипетиях этого объединения: совещания и убеждения, мольбы и проклятия, которыми посчастливилось тогда отговорить диктатора от договора с Москвой. О киевских событиях Петлюра ничего не может сказать и советует пойти к самому диктатору.

Такой совет меня поразил, я не был к этому готов, ехал к своему правительству, а здесь приходилось говорить, очевидно, с совсем чужими теперь и мне, и моему правительству людьми, с «диктатором»… Кто он, что за характер, что за человек, — я не имел представления.

В живописном турецком замке над Смотричем у моста находилась резиденция «диктатора». Прошел я к диктатору достаточно легко, без всяких пропусков и рекомендаций. Рассказал в приемной, кто я и по какому делу пришел, и через минуту после доклада диктатору был допущен в его кабинет. Он встретил меня у самых дверей. Высокого роста, худой, немного сутулый. Он приветливо поздоровался, попросил сесть, сам сел. С первых слов мне стало ясно, что приняли меня так быстро из-за моей фамилии.

Диктатор расспрашивал об отце, выразил свое уважение и рассказывал о какой-то услуге, которую он отцу где-то недавно оказал. Где отец теперь, он не знает, не знал этого и я… Перехожу к делу. Ставлю вопрос ребром: коротко и ясно. С его ли ведома сложились события в Киеве так, как они сложились?

— Да! С добровольческой армией драться не будем.

— Почему? — спрашиваю.

— Нет у нас сил, за ними целая Россия…

Со сдержанным негодованием доказываю, что это ошибка. Привожу факты из своего опыта. Заверения мобилизованного солдата на Печерском во время визита к Стесселю, испуг крестьян на Киевщине перед приходом «яникинцев», «золотопогонников», привожу ряд известных уже фактов o проявлениях деморализации Добровольческой армии… Ничто, очевидно, до сознания диктатора не доходит. Наконец слышу еще одно «доказательство» того, что против Доброармии невозможно галичанам воевать: «За Деникиным стоит целая Антанта, а на конфликт с ней мы не пойдем». Опять пытаюсь ознакомить диктатора с нашим Надднепрянским опытом. Вспоминаю последние дни Скоропадского, вспоминаю Одессу, Григорьева^{449}, который гнал ту «Антанту» как сам хотел… Ничего. Только меньше кротости в лице диктатора и больше сухости, усталости или скуки…

Надо убираться. Прощаюсь и едва понимаю или даже слышу слова какой-то дружбы и сочувствия, которые должен передать киевлянам…

Опять пошел к Петлюре. Пересказал разговор с Петрушевичем. Важный разговор, а потом просто и инструкция.

Слушал внимательно и заодно сравнивал их обоих: Петрушевича и Петлюру. Не помню уже подробностей разговора. Помню только, что был прогноз быстрого распада Доброармии, «обиженных офицеров», по выражению ген. Юнакова^{450}, и конкретный разбор всех путей, по которым тот распад произойдет. Беспокоило Петлюру казачество донское и кубанское. Что у них с Доброармией не все в порядке, чувствовал он хорошо, но не мог сказать, как быстро дойдет до разрыва и не успеют ли деникинцы натворить нам непоправимой беды, пока это произойдет. Этот вопрос поручает он исследовать киевлянам. Попросил немедленно побывать в Новочеркасском и в Екатеринодаре, поговорить об этом с кем можно и выяснить, понимают ли казаки, что помогая Доброармии уничтожать государственность Украины, они тем самым уничтожают и свою. Понимают ли они, что после нас придет их очередь, а потом безоружные и разбитые изнутри станем жертвами красной Москвы. Я принял к сведению выслушанное и обещал, что все сделаю, чтобы выполнить.

Оставаться дальше в Каменце было нечего, и поэтому я сразу же бросился по военным людям искать связей на фронте, чтобы легче перебраться на другую сторону.

Советовали обратиться к атаману Зеленому. У него самые лучшие связи с крестьянами, и он, мол, легче всего проведет. К сожалению, Зеленый уже выехал в Казатин, где была его «база»: несколько товарных поездов на запасных путях, куда он свозил необходимое ему для зимней кампании: оружие, продовольствие и одежду.

С Зеленым у Директории бывало по-всякому. Но теперь отношения наилучшие. Пару дней назад был он сам в Каменце для согласования с правительством некоторых военных дел и вызвал в театре, сидя в ложе Главного Атамана, овации со стороны публики. Издалека приглядывался я к крепко сбитой, коренастой фигуре с загорелым красным лицом. Зеленый вставал и поклонами во все стороны благодарил собравшихся за бурное «слава Зеленому» и аплодисменты. Когда я выезжал из Каменца, увидел на перроне полковника Резника, знакомого со времен Центральной Рады. Он как раз тогда, в конце 1917г., командовал Шевченковским полком, приехавшим из Петрограда, полностью уже обольшевиченным. Перед наступлением Муравьева тот полк объявил «невтралитет», и я, как секретарь Центральной Рады, в сопровождении полк. Резника ездил в их казарму на Зверинце. Приятная встреча!

Вспоминали, как мы боялись друг за друга и как тогда этого друг другу не давали понять. Рискованно ему тогда было звать кого-то к себе в казарму, не ручаясь за сохранность гостя, но это была последняя надежда сдержать распад и деморализацию, которую распространяли большевики различной клеветой на «буржуазную» Центральную Раду и «генеральский» Военный комитет. Пользы от моего визита и дискуссии никакой не получилось, но все же не битые покинули мы тогда распустившуюся солдатскую массу. Он больше, как оказалось, в полк не возвращался.

Беседуя, прохаживались довольно долго по перрону. Он теперь был у Зеленого начальником штаба и ехал в Казатин. Вместе с ним ехал в Казатин, чтобы оттуда добраться до Киева, и профессор Киевской политехники Ганицкий^{451}, который до сих пор был заграницей с какой-то из наших миссий, а теперь, беспокоясь за свою семью, пробирался, чтобы ее спасти. Познакомившись с ним, мы уже не расставались дальше до самого Киева.

У атамана Зеленого

Доехали мы с проф. Ганицким до Казатина и должны были остановиться на некоторое время у атамана Зеленого, известного трипольского повстанца, который находился временно в Казатине, готовясь к акции на своей Трипольщине. Собирал он разных повстанцев, старшин и военный материал возле своей «базы», как называл он свой товарный поезд, стоявший на одном из многочисленных запасных путей этой большой станции. С самим атаманом виделись мы за обедом, на который позвали нас. Атаман, выпив, разошелся во всю ширину своей натуры и рассказывал много из своей жизни — бурной и опасной.

Как сейчас вижу красное от самогона, вспотевшее полное лицо с хитрыми и умными глазами. За помостом из досок вместо стола расселись в товарном вагоне свои и гости. Атаман рассказывает о своих боях с большевиками. Складно, наверное, не раз рассказанный перед тем, льется рассказ о Триполье, о Германовке, Злодеевке, Плютах. Но странное дело — никакого героизма атаман себе не приписывает; никакого чванливого слова. Слышится объективная правда, разве только что легким юмором прикрашенная. С любовью подливает атаману его денщик или виночерпий, пожилой уже «дядька» и с гордостью за атамана смотрит на нас. Он, собственно, не отличает атамана от себя. Все то, о чем рассказывает тот, видел и знает он. Поэтому-то по-панибратски перебивает атамана, поддавая силы слову, поддавая краски, где атаман, по его мнению, очевидно из скромности, уменьшает вес своих поступков…

Атаман рассказывает о страшных, очень опасных для него моментах; говорит, что было очень страшно, что он перепугался, что у него руки тряслись: а на самом деле видно, что ни на минуту не овладевала им та дикая нелепая сила, которая страхом называется, и он только благодаря своей чрезвычайной силе духа, благодаря сознательной любви к жизни, всегда активной, всегда оживленной, выпутывался, боролся, бежал, скрывался…

Сидел раз в клуне, окруженный большевиками. Сидит и не дышит, слушает. Слышит, как ворота скрипят, видит, как кто-то в воротах с ружьем в руках стоит и ищет глазами по клуне. Его, очевидно! Но после света в темноте не видно. Как молния, мысль в голове: еще минута — и будет уже поздно. Стрелять нельзя, ибо тот, что в дверях, не один: во дворе еще есть люди. Услышат выстрел и насторожатся. Надо действовать молча и как можно быстрее. И вот — скок, сухой хряск черепа под прикладом, два, три, десять шагов через двор. Слышны выстрелы, разрозненные, торопливые, но неудачные, потому что уже поздно. Через сад к реке, ступил в камыши, а там… там два дня голодного сиденья. Как загнанный собаками заяц, притаился, сидел в воде, слушая, откуда слышны голоса и с какой стороны свистят пули. «Было очень, очень страшно…»

А через неделю, как сумасшедшая, убегала от него целая Днепровская флотилия большевистская, потому что он как «всыпал» по ней из пушек с Девич-горы, что возле Триполья… Переезд с боем через Днепр на дубах, блуждания под Переяславом по лесам и плавням. Всё видел, всё знает, но тем живет и тем умрет…

«Я партизан, я на карту не смотрю. Так мне какой-нибудь мужик расскажет, какая у них околица, где лесок, где могила, где мельница, где дороги… Обойду все, посмотрю, с горы разгляжу, а потом уже и видно мне , где будем драться».

Никогда не наступает, а разбивает врага, убегая от него. Никогда не бьет спереди, а только обхватив сзади, когда тот, увлеченный успехом, гонится за какой-то вроде бы разбитой частью. Новые, как по нашим временам, но какие же старые методы войны! Рассказывает о своей босоногой пехоте, которая быстрее бегает, чем кавалерия, а там еще о чем-то; и все оживленно, весело.

Перешли на политику. Атаман сразу притих и нахмурился, а когда кто-то из братии Петлюру не погладил, он строго и с нажимом сказал: «Так уже не годится! Сами мы его вознесли, так нечего и носом крутить; должны и дальше его держаться». Просто и мудро.

Атаман несколько дней назад был у «Главного», с ним о делах говорил, в театре ему устроили овацию, и он всем этим доволен. Но он цену себе знает и знает свое место: «Петлюра старший, Петлюра голова, и нечего ногам и рукам на нее роптать…»

Мне совершенно не известна суть тех событий, которые произошли во время прихода в Киев Директории и привели к расхождению атамана Зеленого с ней. Что там было?… Кто виноват? Не спрашиваю из деликатности об этом. Только случайно слышу от воинов Зеленого: «Всему виной Коновалец»; это «он все напутал и наврал, а из-за него и размолвка была…»

Снова под Доброармией

На «базе» Зеленого выяснилось, что переправы на ту сторону фронта придется ждать. Сейчас из Казатина отходят на запад галичане, а потому, видимо, вынуждены будут отходить и наши воинские части. Правда, Зеленый ожидает со дня на день своих людей из окрестностей Триполья, но что будет дальше, какие диспозиции — неизвестно.

Должны были мы с проф. Ганицким сами «мотать головой». Узнали, что фронт (если это можно назвать фронтом) находится между Бровками и станцией Попельня. Станция Бровки еще в наших руках, но село Попельня наши уже оставили. Фронт здесь заключался в том, что из Казатина до Бровок подходил наш бронепоезд и, продвинувшись километров на пять, начинал бой с бронепоездом деникинцев, который приходил из Фастова через станцию Попельня. Далеко, в Каменце, слово «фронт» звучит импозантно, а вблизи, в действительности, достаточно оригинальная предстала перед нашими глазами картина. Наш бронепоезд — это самый обыкновенный паровоз с тендером и несколькими платформами с пушками, обложенными со всех сторон мешками песка. Едет он к врагу тылом, становится и начинает стрелять куда-то далеко по линии, пока ему на помощь не придет другой такой же поезд или пока деникинский поезд, — настоящий таки бронепоезд, — не надумает придвинуться ближе. Тогда надо отступать. Однако эти бронепоезда — это лучший в этих местах способ сообщения. Прежде чем он отправится из Бровок «на фронт», так его так облепят со всех сторон пассажиры, что не видно ни тех мешков, ни тех пушек. Везде пассажиры, три четверти которых — это перекупщики с молоком, яйцами и салом. Поэтому не так видно на бронепоезде самих пассажиров, как те узлы, корзины, мешки, слышно кудахтанье кур, даже верещание поросят. Война — войной, а жизнь — жизнью.

Сели мы с проф. Ганицким. Собственно, не сели, а как-то прилипли где-то, и поезд тронулся. Быстро справляемся у перекупщиц о том, где слезать и куда дальше идти. Оказывается, что как только начнут драться, то надо слезать и окольным путем спешить к деникинскому бронепоезду. А там уже в установленный час он заберет всех нас и повезет через станцию Кожанка до Фастова, а от Фастова — уже будет лучше, а от Боярки — то уже можно даже и дачным ехать до самого Киева. Вдруг в стороне взорвался пушечный снаряд. «Броневик» начал тормозить. Но еще прежде чем он остановился, то, как груши с дерева, посыпались с него во все стороны корзины, мешки и более проворные пассажиры. Как стали, то начали и «мы» стрелять. Но нам с профессором было не до того. Мы себе наметили среди пассажиров какую-то опытную перекупщицу провожатой и, не выпуская ее из вида, бежали за ней следом, слева от пути.

По дороге раздумывали, что прямо сразу на деникинский бронепоезд нам садиться не следует; лучше обойти стороной от путей, селом может, и переночевать где-то, а там видно будет. Если наши из Попельни уже вышли, то, вероятно, не сегодня-завтра войдут туда деникинцы. Лучше всего было бы, если бы не в дороге с нами встретились, а миновали на ночевке.

Попельню хорошо было видно в долине, а идти прямо, как оказалось, — и долго, и скучно. Пришлось блукать и переходить через какой-то глубоченный овраг с отвесными почти берегами, кажется, балластную выемку еще со времен строительства железной дороги. Берега оползли и обросли так, что не видно слоев, а, наверное, разрез интересный с геологической точки зрения.

В Попельне пошли в школу и в тихой благожелательной беседе с учителем просидели допоздна; около полуночи только уснули на импровизированных из школьных досок, положенных на парты, кроватях, договорившись на утро, стараниями учителя, о подводе до станции Кожанки.

Ожидания наши относительно деникинцев оправдались. Пробудил нас ото сна утром наш хозяин-учитель известиями, что село занято ингушами, и что везде по домам они бродят в поисках пищи и при этом не обходится и без мелких грабежей. В школу зайти никто из них не додумался, но когда на улицу, чтобы набраться личных впечатлений, вышел профессор Ганицкий, то быстро вернулся назад с довольно взволнованной, но веселой миной. Хотя он и чернявый, но действительно надо совершенно не разбираться в практической антропологии, чтобы принять его за еврея. Ингуши имели, видимо, очень еще небольшой в том опыт. Обступило их несколько сразу профессора и стали требовать показать крестик. Профессору было это легко сделать, потому что у него было их несколько, которые он вез из Чехии в подарок детям — местного производства металлические крестики, украшенные гранатами. Ингушей это смутило! А окончательно с толку сбил их профессор, когда спросил, есть ли у них также крестики. Инцидент сразу исчерпался и противники с «посрамлением» пошли дальше.

Мужик, с которым договорились вечером, в условленный час не приехал. Пришлось учителю к нему идти и настойчиво упрашивать. В конце концов, он согласился. Видно, что не страшно ему было ингушей где-то на дороге встретить, что случилось бы, если бы мы уехали вчера, а их еще в селе не было. Но когда они в селе, то каждый мужик хотел в доме сидеть, чтобы защищать, в случае чего, или свое имущество, или жену и дочь от напасти.

Путешествие в Кожанку обошлась благополучно. Везде по дорогам и по селам встречали довольно многочисленные отряды Доброармии, исключительно из кавказских горских народов. Небольшие собой, коротконогие, с длинным туловищем, эти воины, в длиннющих черкесках с огромными кинжалами, производили какое-то странное, даже смешное впечатление. В присутствии своих офицеров казались дисциплинированными: несколько раз останавливали нас часовые, но в основном офицеры, тоже кавказцы, расспрашивали, куда и откуда едем, и благодушно пропускали нас дальше. Для них-то мы возвращались в Киев, «наконец освобожденный Доброармией». Профессор — «возвращался из-за границы, услышав такую радостную новость», а я — «сам киевлянин, сидел было в Чека, а как освободился, сразу убежал на запад. Теперь вот возвращаюсь домой, когда узнал, что в Киеве уже нет красных». Документы наши тому полностью соответствовали, и все шло хорошо…

Подъезжая уже к самой Кожанке, встретили мы на дороге небольшой отряд конницы, который и выглядел как какая-то далеко не регулярная воинская часть и вел себя как-то несколько нервно. У людей не было никаких знаков отличия части; только у одного всадника на пике был флажок с надписью «Северец». Непропорционально потребностям такого отряда гнали они с собой довольно большое стадо рогатого скота разного возраста, вероятно, награбленного в окрестных селах. По тому, как они подозрительно смотрели вдаль в разных направлениях, видно было какую-то неуверенность их в чем-то. Показалось мне даже на минуту, что может то повстанцы какие-то, которые следили издалека за частями Доброармии.

Доехав до ст. Кожанка, мы некоторое время вынуждены были ждать деникинский бронепоезд вместе с огромным множеством местных перекупщиц и других людей, которые из Киева выбирались за продуктами аж под самый украинско-московский фронт. Были то преимущественно разные ремесленники и рабочие, которые по селам обменивали или свои изделия, или ворованный с заводов разный инструмент на продукты, главным образом на сало. Я сам имел вид такого же мешочника, ибо был одет в худшую свою одежду. Пер я на спине достаточно жалкого вида мешок туристический, полный сала, купленного еще в Каменце, и для настоящей потребности, а еще больше для маскировки своей поездки, если бы случились какие-то неприятности на территории деникинской оккупации. Итак, чувствуя себя совсем хорошо, как в своей стихии, мы смело уже умостились с профессором на платформе поезда, энергично отвоевывая себе места. На соседней платформе увидел бывшую высокопоставленную особу нашей державы — Голубовича, самую скромную способностями личность в самое ответственное время. Расспрашиваю о нем у проф. Ганицкого, потому что как-то в Каменце ничего не слышал о нем. Не слышал о нем и Ганицкий. А может, и он из Киева за продуктами выезжал?..

Уже светало, когда мы подъезжали к Фастову. На всякий случай у соседей на платформе расспросили мы о дороге из Фастова в Киев, если бы случилось идти пешком. Еще перед войной начали было строить колею от Фастова на юго-восток, в направлении, кажется, на Переяславль. Не зная, в каком состоянии было это строительство в настоящее время, я беспокоился, чтобы не сбиться нам ночью на нее, ночевать же нам в Фастове, по нашим расчетам, не приходилось, тем более, что погода была хорошая, — сухая, да еще и лунные ночи.

Железный бронепоезд на ходу страшно гудит и бренчит; еле слышно собеседника, когда он, видно, с трудом, даже крича, с тобой разговаривает. Несколько раз сквозь грохот поезда слышались мне какие-то более громкие, но далекие звуки. Будто где-то гремело. Оглядываясь по сторонам, ни туч больших, ни дальних молний не заметил. Только когда поезд наш внезапно встал у семафора, то покой наш был нарушен совсем близкими пушечными выстрелами.

В руках у «красных»

Пассажиров как помелом смело. Все внимание мое было сосредоточено на том, чтобы объяснить себе, в чем дело, что это может значить. Должен признаться, что мне было все время приятно чувствовать, что я и профессор спокойно рассуждали и советовались и не поддавались чувству, которое называется паникой.

Под гром орудийных выстрелов и стрекотание пулеметов мы решили все же идти своей дорогой дальше по колее на Киев. Будь что будет! Повезет — переберемся, а не повезет, то так же не хуже будет, если куда-то в сторону свернем и заблудимся ночью в незнакомой местности. Решив так, мы уже быстрым шагом, иногда подбегая, двинулись в направлении станции. Нигде ни души. Множество поездов на запасных путях. В одном поезде вагоны с раскрытыми настежь дверями, некоторые вагоны освещены электричеством, аж сияют: поезд Красного Креста. Несколько вагонов превращены в залы хирургических операций. В минуты абсолютной тишины слышно цоканье там каких-то машин или моторов, но ни одной живой души.

Быстро приближаемся к перрону вокзала. На перроне почти совсем темно, однако достаточно видно, чтобы можно было обойти или перепрыгнуть через вещи, лежащие на дороге. Перепрыгивая через какую-то темную кучу, я услышал стон. Сверкнула мысль: остановиться и помочь, но… что делать в незнакомой местности да еще и ночью?!

За перроном, на открытом пространстве, стало виднее. На фоне неба вырисовалась башня водокачки. В ту же минуту, как оказались мы на колее, слева, где-то достаточно близко, заклокотал пулемет. Где-то близко засвистели пули, и мы, как подстреленные, упали на землю.

Наконец стрельба закончилась. Срываемся на ноги и бежим к водокачке. В темноте наткнулись на какую-то живую кучу, из которой слышался истеричный, умоляющий голос. Просит кто-то не убивать, просит помиловать. Успокаиваем. Перепуганный средних лет рабочий, который приехал в Фастов за продуктами и попал в такие переделки. Мы ему объясняем, что и мы за тем же самым в этих окрестностях оказались, и уже втроем бежим дальше.

Прошло, может, полчаса. Дорожка, по которой мы шли, начала довольно круто спускаться в долину. Неожиданно из-за деревьев, которые купой стояли над тропой, прозвучали слова «Стой!». Мы остановились. К нам подошли несколько фигур, обступили нас со всех сторон и, приказав поднять руки вверх, стали обыскивать. Когда один слишком долго ощупывал мой боковой правый карман пиджака, попав на кожаный кошелек, какой-то голос, видимо, старшего, резко его подогнал: «Ты там долго не возись, оружие сразу ведь узнаешь». После этих слов стало мне как-то спокойнее на душе. Очевидно, имеем дело не с обычными грабителями, а с кем-то другим. Когда обыск закончился, повели нас сразу налево, в сторону от колеи. Наш спутник-рабочий захныкал и начал просить этих людей не убивать его, бедного рабочего и т.д. Голос старшего резко и пренебрежительно прекратил его вопли.

Вели нас долго. Начался по дороге разговор. Расспрашивали нас о том, не деникинские ли мы офицеры. Я и профессор рассказали все, что с нами было в этот день, отметив сразу, что третий из нас совсем нам незнакомый человек и он пристал к нам на вокзале. Из разговоров я себе совершенно ясно представил картину случившегося:

С юга Херсонщины, между нашей армией и Доброармией, двигалась вооруженная группа большевиков, спеша на соединение со своими отступавшими к северу и к востоку. Наши не препятствовали движению этой большевистской группы и только в некоторых местах отталкивали их на восток, на деникинцев. Кое-где образовался между нами и Доброармией коридор, по которому эта группа продвигалась на север. Здесь я и встретился с ней.

Нас завели в какой-то домик с крыльцом. Здесь находился штаб. Встретил нас вооруженный, среднего возраста человек с не очень интеллигентным выражением лица, но довольно симпатичный. Стоя посреди хаты, освещенной несколькими лампами, он довольно долго нас расспрашивал о том, кто мы, а еще дольше о том, что мы за этот день видели и какие деникинские части встречали.

Когда допрос закончился, нас повели дальше, как сказали, в ревком на суд. Почему на суд — кто его знает. Вели снова довольно долго и путано как-то. Наконец приблизились мы в долине, около какой-то речушки или пруда, к огромному лагерю. Были то вдоль дороги поставленные возы, полные разного лохмотья и людей, спящих на тех лохмотьях. Были там подушки, одеяла, сундуки, перины и много разных вещей домашнего обихода, а больше всего одежды. На возах спало много женщин. Кое-где между возами горели костры, и возле них возились женские и мужские фигуры. Пройдя через весь лагерь, мы подошли, наконец, к какой-то хате, в которой оказался политрук или политком. Он спал, очевидно, потому что не скоро вышел к нам из хаты. Старший из наших поводырей сразу подошел к нему и шепотом ему что-то сказал. Тот на него страшно разгневался:

— «Палкавой камандир просил арестованных не абижать». Подумаешь!… Да разве мы звери?.. Да разве меня нужно об этом предупреждать! Черт знает, откуда он это взял…

Успокоившись, начал с нами разговор. Это уже не был деловой допрос, а так себе разговор. Поговорив немного, спросил нас, хотим ли мы спать. Комиссар повел нас к крайнему костру, приказал принести нам одеяла и подушки, и мы, не раздеваясь, легли. Профессор быстро заснул, или может, делал вид, что спит, а я, хоть и измученный, так и не мог заснуть. Комиссар, очевидно, уже выспавшийся, имел большую охоту поговорить с интеллигентными людьми на разные темы.

Сидя у огня, а затем и лежа, разговаривали мы с ним до рассвета. Родом он был из Городища, Черкасского уезда. Молодым еще парнем попал в Николаев и, работая на больших заводах, дошел до высокого положения. Как для простого рабочего, — начитанный, безусловно, интеллигентный, — он по своему мировоззрению не был типичным коммунистом-большевиком, а скорее энтузиастом эсеровского типа. Украинским языком едва владел, но с большим удовольствием вспоминал свое детство в родном селе. Революционером был он уже давно, наверное, еще со времен первой революции (1905г.). С украинским движением раньше не был совсем знаком, только услышал о нем в 1917г., но хорошо не понимал его. Я не видел необходимости скрывать перед ним свое участие в украинском движении и революции.

Разговор наш выглядел мирной беседой двух людей, из которых один — именно я — искренне и ласково убеждал другого в ошибочности его пути среди запутанных социальных событий на Украине. Много для него было совершенно нового в моих словах, а поскольку я не скрывал, что я социал-демократ, то многое из того, что говорил я, принимал он просто как науку от более образованного и опытного человека. Под утро мы были уже связаны невидимыми нитями дружбы. И, думаю, не прошел ему бесследно наш длинный и искренний разговор. Он сам убедился, что украинское село таки уже было национально сознательным. Он сам видел, что большевизм ничего нового, хорошего сверх того, что дала Центральная Рада своими универсалами, Украине не даст. Вывод его был таков, что зря Центральная Рада не нашла общий язык с Москвой, хотя и сам понимал очень хорошо, что вина в этом была на стороне Москвы. Утром пошел он в свой дом, предложив по-дружески «на всякий случай» отдать ему на сохранение наши узлы. Узлы нам он потом в целости вернул, но профессор, ревизуя содержимое своей котомки, заметил отсутствие нескольких мелких игрушек-сувениров, которые он вез своим детям. Думаю, не комиссар их взял, а, видимо, профессор сам, когда спал, не уберег от своих соседей.

Ревтрибунал

В полдень нас повели на революционный трибунал. Комиссар уже давно проинформировал судей о нас, и приняли нас далеко не как подсудимых. И тут сложилось у меня впечатление, что этим трем людям просто хотелось в группе незнакомых интеллигентных людей немного поговорить и узнать, что в мире делается. Председатель трибунала, мужчина лет под пятьдесят, задавал вопросы, но совсем не того характера, которые задают подсудимым. Расспрашивал о Каменце, интересовался тем, где В.Винниченко, которого он якобы хорошо знал. Спрашивал и о других наших деятелях. Говорил на чистом украинском языке, и по всему видно было, что не раз в жизни его путь перекрещивался с деятельностью Революционной украинской партии (РУП), УСДРП и «Спілки». Слышалось в его словах недоверие к украинскому движению, мол, «мелкобуржуазное движение, и цели его не удовлетворят трудящихся масс».

Дипломатический паспорт профессора импонировал всем членам трибунала, а председатель удовлетворенно прочитал вслух французскую, немецкую и другие визы и расспрашивал, что в мире делается. Заседание ревтрибунала закончилось. Попрощавшись с нами, напоследок выразили сожаление, что не могут они нас освободить, потому что нас, видимо, арестуют по дороге в Киев деникинцы и многое из наших слов смогут узнать. Возвращая нам наши документы, отдал мне мое удостоверение из киевской «губчека» о том, что я был освобожден из Лукьяновской тюрьмы. Он советовал дорожить этим документом как можно больше: «Для нас он значит, что вы сидели, но были выпущены, то есть — лицо не вредное, а для деникинцев больше будет значить; что вы сидели, то есть — не большевик». Он при этом хитро улыбнулся. Узлы наши никто из них не осматривал.

В сопровождении комиссара пошли мы снова на старое свое место. Поев немного, мы с профессором заснули в сарае, потому что на улице было очень душно, солнце пекло и мухи кусали.

Проснулись под вечер от гомона голосов где-то у самой стодолы. Как раз в эту минуту вошел к нам и хозяин. Через щели в стенах стодолы было видно, что делается на огороде, откуда слышались голоса. Под самой стодолой несколько большевиков вкапывали в землю колеса трехствольной пушки, лафет примащивали к забитым в землю кольям. На высокой груше, растущей недалеко от стодолы, кто-то уже сидел и что-то кричал тем, кто был у пушки.

Увидев, к чему оно идет, я и профессор решили, что было бы нам лучше куда-то «улизнуть». Хозяин сказал нам, куда идти на Киев. С его слов мы поняли, что находимся не в Фастове, а в селе Офирна, а через реку — другая Офирна. Итак, из этой Офирны нам надо через кладку перебраться на ту сторону реки, а на горе будет уже железная дорога.

Побег

Забрав свои узлы, мы осторожно вышли на улицу. Здесь мы наткнулись на небольшую группу вооруженных людей, которые, видно, спешили к тому лагерю, от которого мы удалялись. Один из встречных издалека уже внимательно начал присматриваться к профессору, а когда приблизился, то с приветливой улыбкой снял свой картуз со словами:

— Добрый день, господин профессор!

Профессор стал как вкопанный, смущенно протянул ему руку и обеспокоенно спросил:

— Простите, но откуда вы меня знаете?

— Я когда-то слушал ваши лекции в Киевском политехникуме!

И он начал напоминать профессору, когда это было. Попрощавшись, тот побежал догонять своих товарищей, а я и профессор пошли дальше.

Мы перешли по кладке через небольшой ручеек и пришли к большой крестьянской усадьбе. Возле дома застали мы и хозяев — пожилую вдову с молодой дочерью. Откуда-то издалека, с той стороны, откуда мы пришли, слышны были пушечные выстрелы, а в долине между большевиками видна была метушня.

Хозяйки приняли нас и, когда немного познакомились с нами, то повели между собой дальше прерванный нами первоначальный разговор. Дело было в том, что девушка поссорилась из-за чего-то со своим парнем. Старуха, очевидно, любила парня, который, хоть еще и не зять, а уже хозяйничал у них, как свой. И вот старуха требовала, чтобы дочь немедленно помирилась с парнем, чтобы извинила его, и чтобы он сейчас же пришел, потому что он нужен был по хозяйству. Разговор был такой комичный, что мы тоже в него встряли. Поддержали мы старуху, пожурили девушку, и при этом все вместе весело смеялись. Парень жил где-то близко, наверное, услышал, что здесь делается, и сам пришел на смех и разговоры. Вместе сделали мы все, что нужно сделать вечером по хозяйству, а тем временем и ужин подоспел. За ужином молодые вспоминали галичан, которые недавно еще стояли у них в селе и устраивали возле школы по вечерам танцы. Девушка, чтобы немного подразнить своего парня, отборными словами расхваливала галицких воинов, которые, по ее мнению, были все «как панычи». Рассказывали нам о событиях вчерашнего дня. С приходом деникинцев, как оказалось, некоторые из местечковой и сельской интеллигенции вспомнили, что и они были в царской армии, и несколько из них, бывшие офицеры и подофицеры, подоставали из сундуков или с чердаков униформы и, так вырядившись, ходили на вечеринки и гулянки. И вот вчера вечером, во время такой гулянки, влетели в деревню большевики и схватили тех офицеров сразу и где-то их заперли. В селе люди впали в отчаяние: бегали друг к другу, расспрашивали, не известно ли, где арестованные, и что с ними будет… Большевикам наши хозяева отнюдь не сочувствовали, к деникинцам вроде были равнодушны, но украинскую армию вспоминали с самой большой симпатией.

Между тем хорошо уже стемнело. Когда после ужина мы вышли во двор, везде в долине видно было в домах свет. Суета в большевистском лагере дошла уже до предела. Потом на горизонте слева от обоза покраснело небо, а дальше стало взрываться пламя. Слышались какие-то глухие невнятные выкрики, то ли рыдания людей, а может, хлопанье огня в большевистском лагере. Я, профессор и хозяева, опершись на плетеную ограду небольшого дворика возле дома, не сводили глаз с долины. Вдруг все мы вздрогнули от одновременной вспышки и шума ружейных выстрелов, почти у той же дороги, по которой мы сюда шли. Перед тем было заметно, как небольшая группа людей, освещаемая фонарем, быстро отошла от обоза. После выстрелов на том месте, где стояла эта группа людей, загорелся темно-красным пламенем костер. Гонимый ветром в разные стороны, он все разрастался и расходился по земле, будто горела трава или стерня в том месте, а люди пошли назад в лагерь. Затем поднялся шум и крики в самом лагере, и через некоторое время затарахтели возы по дороге, затопали кони, а еще через минуту целый большевистский обоз исчез в северо-восточном направлении.

Хозяйка нас разместила на ночь в сарае, но нам долго не спалось. Обдумывали мы события дня, понимая, что в Фастов снова вернулись деникинцы.

Утром проснулись от какого-то причитания. Оказалось, что, выезжая вчера из деревни, большевики расстреляли нескольких парней, захваченных ими в офицерской одежде. Один из них был из того угла Офирны, в котором мы устроились, и нашим хозяевам приходился какой-то родней, и плакали по нему и наша хозяйка, и ее дочь. Стрельба и костер над дорогой, которые мы вчера в сумерках видели, это были последние минуты трагедии тех молодых легкомысленных «царских» офицеров. Постреляли их за селом у дороги, облили трупы нефтью и подожгли. Едва узнали их опечаленные родственники…

За водоворотом событий

Я и профессор шли на Киев. Везде на дорогах было совсем безлюдно. От станции Мотовиловка мы свернули направо в село Мотовиловку. В Мотовиловке жил, как я слышал, известный в окрестностях повстанческий атаман по фамилии Гончар. Но увидеть атамана нам не удалось: с наступлением «красных» он куда-то пропал.

Из Мотовиловки мы долиной речушки к вечеру пришли в село Салтановку. В сумерках мы искали ночевки у попа. Попа не было дома, как нам сказали, а без него впустить не могут. Учителя тоже дома не было, а в крестьянские хаты ночью проситься не хотелось. Вокруг нас тем временем собралась группа парней. Кто-то из них посоветовал нам пойти в школу. Школа пустовала, незамкнутая еще со времен, когда были здесь галичане. Хоть там и грязно было, но переночевать все же можно. Из разговоров в школе с парнями я увидел, что они были национально сознательные. Мы не скрывали того, кто мы такие. Я резко высказался о современных нравах в украинском селе, когда, мол, своих, как-никак, а видных людей, вот хотя бы профессора политехники и меня, секретаря Центральной Рады, никто в дом на ночь не пригласит.

Мои слова произвели большое впечатление. Кто-то из парней бросился сразу же из дома, а через некоторое время вбежал в дом молодой парень, хорошо одетый, интеллигентного вида. Это, как оказалось, был подстаршина нашей армии во времена Центральной Рады. Закончил он какую-то школу, а теперь, осев дома, выполняет при всех властях обязанности сельского писаря. В сопровождении парней пошли мы в усадьбу этого писаря при украинской власти и секретаря сельсовета при власти советской.

А было то довольно далековато от школы. По дороге группа наша уменьшилась, много парней разошлось по домам. Пришли мы в хату поздно ночью, уже все там спали, но молодой хозяин разбудил своих родителей, рассказав, очевидно, кого привел на ночь, и нас, как бы нам ни хотелось спать, все же задержали, пока не приготовили какой-то яичницы. Профессора разместили в комнате, а я же попросился в стодолу.

Утром мы отправились в дорогу, направляясь на станцию Васильков. Долго пришлось идти вдоль реки Стугны, сначала правым ее берегом, а затем, перейдя мост, и левым. Достаточно низко, почти по самому лугу и все время вдоль левого берега тянется здесь древний вал. С каких времен эта фортификация, — неизвестно до сих пор нашей науке. То ли со времен Киевской Руси, а может, и еще более древних, а может — из каменного еще века! Пока нам приходится идти вдоль вала, приближаемся к нему непосредственно, и я все время, забыв обо всем на свете, иду по тому валу, все ища по земле глазами какие-то остатки старины, признаки того времени, когда тот вал насыпали. К сожалению, кроме совсем недавних черепков, ничего не нахожу.

Шли мы, очевидно, по знаменитым Васильковским степям. Глазами ищу на юго-востоке могилы, с которыми связано так много легенд: где-то здесь должно быть Перепятово поле с древними скифскими могилами — Перепятом, Перепятихой и несколькими меньшими. Раскапывала их когда-то Киевская археологическая комиссия, а Т. Шевченко, как художник при этой комиссии, оставил нам интересные рисунки и самих могил до и после раскопок.

Снова у красных

Возле небольшой деревушки, через которую вела дорога на станцию, мы увидели двух всадников. Они нас узрели и пустили лошадей во весь опор к нам. После коротких вопросов, кто мы и откуда, повели нас в село. Село, которое скрылось между садами, было занято красными. Вели нас какое-то время по улице, плотно заставленной возами, полными разного домашнего скарба. На многих возах или около них сидели женщины.

Возле одной хаты нас остановили и сказали сидеть и ждать дальнейших распоряжений. Эта хата была, наверное, центром окрестного обоза. Кто был старшим в той группе людей, сидевших во дворе, мы не узнали. Нас поручили охранять этим людям, и они нас охраняли. Были то все николаевские рабочие, украинцы, но между ними было несколько мужчин абсолютно крестьянского типа, типичных, как говорится, «тавричан», то есть богатеньких по виду хозяев, — по современной терминологии «кулаков», которые тоже почему-то пошли с красными.

Особенно заинтересовал меня один чернявый крестьянин в возрасте лет тридцати, плотный, даже немного толстый. Лицо спокойное, разумное, энергичное; сам молчаливый, но видно, по какой-то причине уважаемый другими. Уселись мы на завалинке, сняли свои узлы. Никакого интереса к нашим вещам никто не проявил. Начались разговоры, конечно, с вопросов: кто, куда и откуда. Мы уже из предыдущего опыта считали нужным не скрывать свои фамилии и социальное положение. Одно только беспокоило: как объяснять, если надо будет, наш уход из рук фастовской группы. Кто-то из нас первый сказал, что нас там отпустили во время суматохи, второй тоже стал той версии держаться, но голову все время сверлила мысль о том, как выпутываться, если окажется, что это те же самые фастовцы.

Раз уж должно быть известно, кто мы, то нечего скрывать и свои мысли и взгляды. Говорим только тоном спокойным, объективно, без критики красного движения, враждебно к Доброармии и как сознательные, ответственные за свои мысли украинцы. Завязываются интересные разговоры — и групповые, и диалоги. Слышим, что где-то на юге Киевщины встречались они с украинской армией. Обошлась мирно та встреча, даже разговоры велись о совместных действиях против деникинцев; оставили нескольких раненых на лечение в той местности, где была украинская армия, попросив за ними ухаживать. Из всех слов сквозит полное равнодушие ко всему, что творит украинскую культуру, зато острое социальное осознание себя как трудового слоя. Видно, хорошо поработали большевики на николаевских заводах задолго до революции, потому что чувствуется у собеседников не тот только стихийный, взбудораженный, просто звериный социальный антагонизм к чужим социальным слоям, а более умный, менее агрессивный и менее слепой. Минутами совсем забываю, что нахожусь среди врагов, так доброжелательно и рассудительно ведутся разговоры о войне, революции и национальном деле нашем, украинском. Доказываю им, что национальный вопрос для социал-демократов — это часть социального; излагаю программу УСДРП. Освещаю нашу позицию в национальном вопросе и нашу борьбу — прежде за автономию, а теперь за независимость, — как одну из главнейших задач современной политики, и очерчиваю вес этих лозунгов для нашего украинского пролетариата. Оппонируют, но не солидно; видно, в их партийном образовании они никогда с этими вопросами не имели дела. Больше всего в этих разговорах проявил себя тот «тавричанин». Видно, что сам он как-то пришел к пониманию национального вопроса, видно, что украинская стихия зовет его к обороне, но партийная школа открыла ему широкие горизонты социального освобождения всего человечества, заступила ему родительскую веру верой в социализм, и просто с воодушевлением ведущего он защищает свой взгляд, что с осуществлением его наступит рай на земле без насильников и порабощенных.

Долго так велись разговоры, но вот послышалось издалека гудение самолета, которое все приближалось и приближалось. Летел над железной дорогой, из Киева, достаточно низко и над нашим селом сделал несколько кругов, повернул обратно. Все тихо сидели на своих местах, ожидая, что из этого выйдет. А когда самолет исчез, сразу началась суета. Наши собеседники разошлись в разные стороны к группам людей, а я и профессор остались на завалинке сами.

И вот подъехал к дому всадник, что-то сказал своим, а потом обратился к нам с приказом идти вместе с ним «в штаб». Забрав узлы, отправились мы за посланцем. Именно в это время послышалась далекая орудийная стрельба и снаряды начали разрываться над селом. Всадник позвал какого-то молодого парня и поручил ему отвести нас в штаб, расположенный на станции. Сам он куда-то уехал галопом, видно с другими приказами. Шли мы каких-то десять-пятнадцать минут по селу и везде встречали вооруженных людей, бежавших в противоположном от нашего направлении. Провожатый наш пояснил, что прибывает деникинский бронепоезд и все идут его отражать. Когда мы подходили уже к самой станции, то стрельба достигла наивысшего напряжения. Стреляли уже и пушки красных с огородов, слышно было дальнюю стрельбу пулеметную, но больше всего было шума от деникинских снарядов, которые разрывались прямо у нас над головой, направленные, по всей видимости, как раз на станционное здание. Не так те разрывы, как возможность того, что на станции нас ждут наши знакомые с Фастова, перед которыми надо будет оправдываться за нарушение их приказа, навела меня на мысль уговорить провожатого вернуться к нашей усадьбе и переждать эту стрельбу, потому что все равно в штабе теперь не до нас. Парень на удивление быстро согласился с моим мнением и мы, постояв немного под деревьями и посмотрев, как наши «хозяева», минуя огороды, редкой цепью продвигались навстречу поезду, повернули обратно к своему временному пристанищу.

В усадьбе было пусто. Остался только хозяин с женой и детьми. Начались разговоры с ними. Хозяину, как и всем его односельчанам, надоели и деникинцы, и красные. Послушать его — лучшего «петлюровца» и не придумать. Своеобразное это национальное сознание, целиком практичное, материалистическое; к сожалению, только немного поздно пришло оно… Между тем наступил вечер. Хозяин позвал нас в дом, и там сели мы за стол ужинать. Стрельба уже совсем затихла, и ничего не напоминало недавней суматохи и волнения. Поужинав очень скромно, мы уже собирались укладываться на ночь, как на улице послышался шум и топот, и в дом вошли порядочной группой наши недавние собеседники. Все запыленные, потные, увешанные пулеметными лентами, ручными гранатами, каждый с ружьем в руках. Поставив ружья под посудником, они разместились на лавках и по приглашению хозяина и нас тоже обсели стол со всех сторон. Начались разговоры, на минуту прерванные каким-то мелким случаем. Я и профессор рассказали, что с нами было, а они начали рассказывать, перебивая часто друг друга, о своей боевой вылазке. Рассказали, что из Киева на них наступал бронепоезд. Кто был на бронепоезде, — так и неизвестно, потому что поезд тот довольно быстро отошел назад, но вот пехоту, наступавшую вдоль обеих сторон поезда, всю разгромили. Красочнее всего рассказывал «тавричанин»:

— Дети, кадеты! Сволочь посылает в бой детей, у которых еще и молоко на губах не обсохло. Окружили мы их, а они в плач. Ружья покидали на землю, сбились в кучу, и делай с ними, что хочешь!

— Ну и что же вы с ними сделали? Постреляли? — вырвалось у меня с губ.

В ответ — жест негодования и презрения:

— Да разве такие смерти достойны! Напугали и прогнали! Разве это враг? Вот бывает так, что ты его в руках уже держишь, а он огрызается и сдаваться не хочет. Ну, такому и смерти не жалко, он ее заслужил. Такой ее достоин!…

После ужина утомленные красные начали по одному выходить из дома, а хозяин внес три больших снопа сторновки и начал нам стелить постели на лавке. Лавки довольно узкие, и я уговорил его постелить на полу. Так и сделал. Между тем заканчивает ужинать последний из красных. Спрашиваю его о «тавричанине»: кто он такой и какова его роль у них. Рассказывает с исключительным, даже утрированным, уважением к отсутствующему. Говорит, что он был очень богатым хозяином под Николаевом, но все отдал на партию и весь посвятил себя партийной работе уже давно.

Дивные Твои дела, Господи! Получается, настоящий «кулак»!

Когда последний «красный» вышел, легли мы спать. Ни мне, ни профессору не спалось. Не спалось и хозяину. Кто-то из нас начал разговор, а уже потом, хоть и спать хотелось, то разговор прекратить долго нельзя было. Хозяин, как уже упоминал, был убежденный «петлюровец». Опять начал он расспрашивать нас о взглядах на будущее и рассказывать о том, что ему было суждено пережить чуть ли не с самого начала революции. Больше всего меня поразило — еще чрезвычайное уважение к личности Петлюры. Я впервые имел возможность убедиться, как крепко в народных низах чувство необходимости иметь кого-то и на земле аналогичного Богу на небе. Петлюра был для нашего хозяина таким наместником Бога здесь, на Украине. И именно имя Петлюры произносилось своеобразно, с нежностью какой-то и безграничным уважением. Слушаю рассказы хозяина о том, как все село, услышав, что Петлюра будет ехать поездом в Киев после занятия его нашей армией, вот недавно перед приходом деникинцев, бросилось к железной дороге и просто остановило поезд, чтобы увидеть Петлюру. Становились прямо на путях, они не пустили поезд ехать, пока не вышел из вагона Главный Атаман и не сказал им несколько слов приветствия и успокоения на будущее.

Луна светит через окна, свет сияет на наших одеялах и слепит глаза, а на полу, возле печи, в полотняной одежде сидит наш хозяин, обхватив колени руками, рассказывает и рассказывает…

Не заметил, как уснул. Проснулся, разбуженный встревоженным хозяином:

— Вставайте! Красные куда-то дальше собираются, вот-вот двинутся!

Вскочили мы, умылись, собрались и ждем своей судьбы. Странно как-то! В дом к нам никто не заходит, а все так собираются, вроде как вот-вот уедут в самом деле. Наконец начали дальние возы трогаться, за ними ближние, а потом и те, что возле нашей усадьбы, тоже тронулись и все в том же направлении, что ведет к путям. Мы встали у окон и смотрим на улицу, не очень к стеклам приближаясь, чтобы нас не было видно. Вдруг сердце у меня екнуло: к усадьбе галопом подскакал на белом коне вчерашний наш знакомый всадник, который задержал нас под селом, а потом за нами из штаба приезжал. С улицы крикнул «тавричанину», что мостил посреди двора свою телегу:

— А где арестованные?

— Уже ушли, я их отпустил, — крикнул наш «тавричанин» и еще махнул рукой в противоположную сторону от той, куда ехали телеги. Крикнул и посмотрел, будто улыбаясь, на окна нашего дома. Я и профессор отскочили от окон и сели на скамье рядышком, поглядывая друг на друга. Услышав, что и с нашего двора выезжают повозки, снова прилипли к окнам. На возах сидели почти все наши вчерашние собеседники и ни один из них в нашу сторону ине взглянул. Вскоре пришел в дом хозяин и с сочувствием к нашему волнению и восхищенный благородством «тавричанина» дал нам позавтракать, а потом предложил провести нас на ту тропу, которая ведет в сторону Глевахи и Боярки.

На прощание советовал нам держаться подальше от железной дороги:

— Лучше где-то немного поблукать, чем снова еще встретить этих разбойников.

Так мы и пошли. Справа, вдали, видно было Васильков, а слева, на гряде маячила под бором железная дорога. Пересекли Васильковский путь к станции и пошли степью на Глеваху. Может, через час приблизились к череде могил. Были то Перепят с Перепятихой… Стерня кругом была местами вскопана, и кое-где виднелись и небольшие бугорки свеженасыпанной земли. Не здесь ли вчера оборонялись те «дети-кадеты» от наших собеседников?!

Побродили мы немного по полю, осмотрели могилы и пошли потихоньку, молча, думая каждый о своем. По дороге отдыхали, подкреплялись и только под вечер уже, пройдя некоторое время через бор, вышли опять на железную дорогу. Издали видели всадников, спешивших куда-то в сторону Василькова, а когда уже смеркалось, пришли на станцию. Оказалось — Боярка. Значит, Глеваху прошли мы как-то стороной. На станции много деникинцев. Один обратился к нам и потребовал «предъявления документов». Показали. Первым показал я тот, о котором речь была на «суде», под Фастовом. Правду говорил «член ревтрибунала»! Документ оказался совершенным, и деникинцы даже вежливо к фуражке рукой прикасались. Профессору тоже все хорошо прошло. На ночь мы пошли к известной мне, но незнакомой семье. Была такая одна девица, которая работала со мной вместе в «Госиздате», дочь боярского железнодорожника. Отправляясь в путешествие из Киева, я, на всякий случай, запасся у многих моих знакомых разрешением обратиться к их родственникам вне Киева, на возможных моих путях, и просил, чтобы лично предупредили их о такой возможности. Так здесь и случилось. Только назвал я себя, как нас с профессором встретили, как родственников… Пришлось рассказать хозяевам о наших последних приключениях, а они рассказали, что здесь в Боярке делается.

Красных здесь не было, но деникинцы с перепугу или с чего другого начали бить немногих здешних евреев. С возмущением и с отвращением рассказал нам хозяин об изуверских сценах, происходивших на станции и свидетелем одной из которых он был. Деникинские офицеры битьём заставили повеситься на станционном фонаре старенького еврея. Должен был, бедный, сам лестницу к фонарю подставить, шнур за перекладину на фонаре зацепить и с лестницы соскочить…

На следующий день дачным поездом прибыли мы в Киев.

Путешествие на Дон осенью 1919 года

Вернувшись из Каменца в Киев, оккупированный Добровольческой армией, и рассказав президиуму нашей организации обо всем, что я там видел и слышал, я отдельно передал просьбу или директиву Симона Васильевича Петлюры, чтобы мы послали кого-нибудь как можно скорее на Дон во «Всевеликое Войско Донское» и там рассказали местным деятелям, тем кто полиберальнее, о том, что делается у нас, на Украине. Мы должны доказывать им, что их поддержка деникиниады рано или поздно, а обернется против них, и тогда они будут сами на себя пенять, что в том числе и по их вине провалена была наша государственность.

Долго мы советовались, долго раздумывали, кому бы туда ехать, а тем временем жизнь протекала в тех рамках, которые позволял этот удивительный режим. Деникинская власть в Киеве не трогала наших культурных и научных учреждений. Существовали гимназии, существовала и Академия наук. Основан был в Киеве какой-то более важного типа Педагогический совет или Педагогическое общество, которое в ответ на все обращения из провинции, и далекой, и близкой, принималось организовать педагогический состав для всякого рода средних школ, которые более свидомые крестьяне повсюду открывали. В этом Педагогическом обществе для отдельных учителей определяли ставки, которые должно было давать село натурой каждому из приглашенных к себе педагогов. Подробно рассказал мне об этом очень симпатичный учитель Бакалинский^{452}, с которым я однажды ходил в Борисполь, где учительствовали и моя жена, и моя старшая сестра Галя.

Бакалинский как раз шел тогда в местечко Вороньков, за Борисполем, где крестьяне захотели организовать у себя реальную школу. Сказал он мне, между прочим, что почти в каждом местечке, если ехать на Полтаву из Киева, уже существуют гимназии. Правда, он знал только, что происходило в ближайшем районе, но вот и в Борисполе, и в Барышевке, и в Березани, и в Яготине, и в Ковалевке, возле нашей Кононовки, уже такие разные средние школы существовали.

Довольно много времени уплыло, а мы все никак не удосужились выбрать из своей среды делегацию в Донской Круг. Между тем все шло мал-помалу. Я учительствовал в Первой украинской гимназии и работал в «Книгоспилке» как редактор переводной популярной литературы. Заходил частенько в Сельскохозяйственный научный комитет Украины, принимая участие в работе некоторых терминологических комиссий. Там господствовал Александр Алоизович Яната^{453}, проявляя везде инициативу и поощряя людей к труду.

Политические деятели собирались в Академии наук, конечно, у Сергея Александровича^[88]. В нашу организацию входило по несколько человек почти из каждого украинского учреждения. А учреждения эти делали свое дело. Выходили украинские газеты, из них «Робітник» («Рабочий») была мне самой близкой, в которой я даже поместил несколько отрывков из пересказов своих впечатлений о путешествии в Каменец. В это время с нами, социал-демократами, кажется, благодаря хлопотам Валентина Васильевича Садовского, сблизился Давид Осипович Заславский^{454}, который, в свою очередь, таки изрядно влиял на Валентина Садовского. Садовский редактировал «Робітника» и помещал там статьи Заславского. А тот настроен был так резко против большевиков, что впадал в противоположную крайность и часто доходил до признания деникинской власти. Написал было как-то и Садовский статью такого содержания, что наши в Каменце решили исключить его из партии за соглашательскую к оккупанту позицию.

Однажды утром весь город был встревожен артиллерийской стрельбой. Среди деникинцев началась просто паника, как мне тогда казалось, — совсем безосновательно. Но позже оказалось, что к Киеву близко подошли с севера большевистские военные отряды и ворвались даже на Лукьяновку и Шулявку. Это были, наверное, те же самые большевики, что из Николаева пробились, в чьих руках и я побывал, когда из Каменца возвращался. Слышалась временами и ружейная стрельба. Я все это время просидел у себя, дома, а когда снаряды падали на крышу, то во время интенсивной стрельбы я бросал свое сапожничество, которым я от скуки занимался, и выбегал в наш двор, собственно, небольшой сад, выходящий на Благовещенскую улицу. Я прижимался плотно к стене большого, кажется, пятиэтажного, дома певца Камионского^{455}. Этот дом защищал наш двор со стороны Шулявки. Присоединялись ко мне члены семьи Требинских и кто был тогда там из наших.

Забегал ко мне и мой друг Александр Гаврилович Алешо, живший недалеко нас на противоположной стороне улицы, ближе к Паньковской. Наведывался и я к нему, их дом не имел такой охраны, которая была у нас от дома Камионского, и когда я после обеда заскочил к Алешо, то застал в доме большой переполох. Влетел к ним в квартиру снаряд большевистской трехдюймовки и попал в шкаф с одеждой, и там разорвался. Как-то странно получилось, что не очень большое разрушение это причинило; одежда вся была уничтожена, порвана на тряпки, ну, конечно, шкаф тоже, но в целом все остальное было целым, а главное, целыми остались жильцы — и Алешо, и жена, и сынишка. На следующий день все успокоилось в городе, и оказалось, что пока отражали наступление красных, все деникинские важные институции покинули Киев и переместились в Дарницу. Но самое смешное в наших кругах было то, что и Давид Осипович Заславский с перепугу убежал в Дарницу…

Наконец у нас все выяснилось. Решили, что поедут Александр Фомич Саликовский и я. Собрали мы сведения о тамошних людях, достали рекомендации ко многим из них, однако главные связи дал Сергей Александрович Ефремов, давно и хорошо знакомый с председателем Донского Круга Харламовым^{456}. Саликовский, который задолго до войны и революции проживал в Ростове-на-Дону, редактируя там газету «Приазовский Край», тоже подготовился к тому, чтобы восстановить, как приедем, старые связи с тамошними людьми. Главным лицом, на которое мы возлагали надежды в устройстве нашей повседневной жизни и питания, был тамошний представитель «Днепросоюза», сам латыш по происхождению, но женатый на украинке, киевлянке.

И вот, в один из дней мы, наконец, выехали. Не знаю уж почему, но поехали мы не через Полтаву, а по Московско-Киевско-Воронежской железной дороге на Круты, Бахмач, Сумы и Харьков. Ехалось очень плохо. Никаких пассажирских вагонов не было, а только товарные, в которых об отоплении и думать не приходилось. До Крутов мы доехали хорошо, а оттуда и дальше — то была и мука, и комедия. Как только не хватало воды в паровозе, — пассажиры должны были вылезать, становиться в шеренгу и передавать ведро с водой, его наливали возле водокачки, а паровоз почему-то не мог к ней подъехать. То же самое было, когда заканчивалось топливо, и мы должны были таким же строем передавать сосед соседу довольно-таки увесистые поленья. Мерзли все время, стучали зубами и курили, курили, кто что имел. Впрочем, больше было веселого, чем грустного. Помню, где-то под Харьковом или за ним в наш вагон влез толстый и к тому же очень тепло одетый мужчина того типа, который называли «тавричанами». Что у него было ближе к телу надето, я как-то то ли забыл, то ли просто не обратил внимания, а сверху на нем была какая-то очень уж облезлая барская, из оленьей кожи, «доха», подпоясанная каким-то ремнем, а на голове харьковская шапка с наушниками. Притащил он с собой в вагон несколько мешков и, рассевшись на них, а другими обложившись вокруг, начал жаловаться на свою жизнь, на вечные свои заботы. С большим юмором рассказывал об этом другим пассажирам. А было их не так уж и много, душ так, может, с десяток или пятнадцать, из них несколько в офицерской деникинской униформе. Я его слова ловил просто как золото, что сыпалось из уст, как из рога изобилия по греческой мифологии. Дело в том, что этому мужчине не повезло на какой-то спекуляции; его обманули, как он был уверен, но, видно, это мошенничество закон не считал преступлением. Все заключалось в том, что он продешевил, и даже, по его мнению, очень здорово. И вот все мысли его пошли в сторону размышлений на тему государственного обеспечения тех разных валют, которые тогда по рукам ходили. Наиболее в печенках ему сидели «колокольчики» — так называли тогда деньги, выпускаемые в обращение деникинской властью. Мужчина сам себя растравливал и, чуть не плача, на весь вагон кричал, что, мол, — «нет порядка».

— Приходят одни, забирают у тебя сало, муку, и дают тебе такие деньги, которые как другие придут, то уже их и брать не хотят. У меня здесь есть те деньги, и я не знаю, что уже с ними делать. Никто не хочет брать. Дают тебе новые эти «колокольчики», а забирают у тебя сало, сахар. Все берут, а дают… тьфу, — полову! Нет, — кричал он, — не будет порядка, пока не придет наша власть. Тогда мы будем сыпать «бомажки», а брать, что нам нужно. Я не говорю: наша — украинская власть. Мне всё равно, лишь бы власть была местная, значит — наша, то еще как-то бы жилось. А так — то пропадом пропадем!…

Все в вагоне хохотали, и никто совершенно не обратил внимания, что, собственно, это была более правдивая, чем какие-то прокламации, пропаганда самостийности. Я иногда просто боялся за этого мужчину. А ну как какой-то офицер, может, из «освага», догадается отвести его в свою «чрезвычайку»… Но поезд ехал дальше, останавливался на станциях и снова ехал. Никому и в голову не приходило усмирять этого пропагандиста за «местную власть».

Я был когда-то в Ростове, кажется, в 1911 году, когда ехал с Ф.Вовком на Кубань, и что-то осталось в памяти от тех нескольких дней пребывания там. Теперь, в последние дни октября 1919 года^[89], он выглядел точно так же. Было как-то пусто везде: мало людей на улицах, мало и извозчиков. Чаще всего встречались люди в военной униформе, хотя и довольно фантастической, смешанной. Видно было, что регулярной армии мало. Может, она где-то и есть, может всё, что лучше одето и вооружено, пошло с Мамонтовым в «рейд», о котором здесь все говорили и возлагали на него большие надежды^{457}. Но это, видимо, были только слова, и слова пустые. На всех станциях, где мы останавливались, чуть ли не от самого Харькова, было много такого же войска, как и здесь, в Ростове. Иногда мне приходила мысль, что люди эти, кое-как одетые и вооруженные, убегают с фронта; одни с украинского, другие — с большевистского. Поражало особенно количество кубанских казаков, которые с мешками и мешочками бродили по станциям, выбирая удобные им поезда, но как-то не спеша и не теснясь к вагонам. Хотя видно было, что это все самовольно делается, без указаний, данных свыше, и все же какая-то закономерность в этом передвижении людских масс таки была. Было это, наверное, разочарование и желание куда-то ускользнуть в сторону от управляемых человеческих общин и где-то себе тихонько «залечь на дно». Особенно на эти мысли наводили именно кубанцы.

В Ростове мы нашли того днепросоюзовского контрагента. Приняли нас без большого энтузиазма, но из дома не выгнали, а приютили, правда, где попало и на чем попало. Хозяин не скрывал своего пессимизма и этим сердил хозяйку, свою жену. Кроме нас, у них еще были посторонние люди, которые по своим делам ходили куда-то ежедневно. Только под вечер квартира заполнялась такими, как мы, «гостями». Была среди них одна хорошенькая молодая еще дама, которая, хоть и удрученная мыслями о будущем, все-таки пыталась и сегодня как-то повеселиться или вообще развлечься. Она, чтобы не быть обузой, взялась помогать детям хозяйским что-то в учении. Собственно, с ней одной нам пришлось немного больше сталкиваться и говорить. Была она откуда-то из Московии, приехала сюда, в спасенный край. А теперь и здесь начало ощущаться то, что ее из дома, где-то на севере, выгнало…

Бродя по городу без всякого дела, пока Александр Фомич своих давних знакомых искал, встретил я на улице какого-то офицера с каким-то специальным значком. Взглянув на меня внимательнее раз и второй, он подошел ко мне, а может, даже догнал и назвал мою фамилию. С удивлением смотрел я на него, не узнавая никак, в конце концов он назвал себя. Это Лукьянов, молодой старшина, украинец, который при Центральной Раде был в Киеве в окружении Михновского. Был причастен к формированию Полуботковского полка, потом, при Скоропадском, какую-то роль играл, но я его почему-то совершенно забыл или просто никогда не замечал, а меня он узнал. Начал вспоминать общих знакомых, и недавних, и старых. Оказалось, он был перед войной в Варшавском университете и вместе с ним в первые годы войны переехал в Ростов. Знал хорошо Олесиюка, Тимофея Игнатьевича^{458}, и, наверное, от него имел и ко мне какое-то благосклонное чувство. Признался сразу, что работает в «Осваге», что имеет здесь близких, потому что женился еще во время войны на дочери здешнего «заводчика» (конезаводы для армии) и вообще живет неплохо, лишь бы жить и не пропасть за чужое дело. Рассказывал мне много о здешних событиях и повел в конце концов к тому дому, где деникинские офицеры убили председателя Кубанской рады Рябовола^{459}. Останавливался и подробно рассказывал, показывая, где стоял или шел Рябовол, откуда вышли убийцы и куда потом убегали. Судя по всему, Лукьянов был свидомый патриот, но уже размагниченный, который пытался только живым из всей революции выйти. Был хорошо осведомлен во всем и мог много рассказать, но у него не было времени, и он быстро исчез. Так я его больше и не видел…

Александр Фомич после своих похождений пришел домой подавленный. Оказалось, что, «мамонтовский рейд» уже «выдохся», и нам здесь долго засиживаться не придется.

На следующий день поехали мы в Новочеркасск. Нашли легко жилище Харламова, но его не застали, а только, завоевав расположение его жены рассказами о Киеве, об общих знакомых, добились, чтобы она назначила нам время, когда можно и где можно поймать Харламова…

Поймать поймали, а толку никакого добиться не могли: все в его голове было заполнено неудачей на фронте. Когда мы сказали ему о цели нашего приезда, о необходимости соглашения с политически значимыми, демократически настроенными предводителями казацкими, то он вовсе не проявил никакого интереса и посоветовал нам разыскать его заместителя, влиятельного казацкого политика Агеева^{460}, который, возможно, чем-то нам поможет и организует какие-то встречи. Но… видно, что его ничего, с чем мы приехали, не интересует. Или вообще, или сейчас — трудно было понять…

С Агеевым повезло поговорить больше и подробнее, но надежды, что мы сможем что-то сделать, у него не было. Считал полезным взаимное информирование. Может, когда-нибудь знакомство наше с ними к чему-то и приведет, а теперь — ни к чему. Правда, Агеев повел нас на заседание Донского Круга, познакомил с одним из левых и выдающихся членов Президиума, с Гнилорыбовым^{461}, хотя и тот не обнаружил никакого удовольствия от нашего приезда. Мне порой казалось, что у них больше пессимизма, чем у нас, в Киеве и в Каменце. Интересно было узнать от Гнилорыбова, что из Екатеринодара приехала делегация из трех кубанцев, которые так же хотели бы переговорить с Харламовым и другими левыми деятелями о совместных делах и о возможности борьбы против реакционных устремлений единонеделимого командования. Собрались мы вместе вечером в «Военном собрании» на ужин. Было нас шестеро: Агеев, нас двое и трое кубанцев. Главой кубанской делегации был высокий, средних лет, красивый, типичный казак по фамилии Билашов, очевидно, когда-то просто Билаш. В отдельном кабинете за достаточно скромным ужином рассказали мы о наших болях и бедах в Киеве. Рассказал много интересного и Билашов, но все его интересное было очень печальное. Кубанцы со дня на день ждали разгона Покровским Кубанской рады и страшно беспокоились, что будет в том случае, если деникинцы разгонят раду и сами погибнут, когда придет катастрофа^{462}. Ненависть к деникинцам была огромная, хотя сам Билашов не был таким уж самостийником, как вот мы. Все у него зависело, как кажется, только от социального курса деникинского командования. Национальная украинская идея была ему малопонятна. Он вообще был достаточно левый, но не настолько, чтобы ждать большевиков и не столь правый, чтобы безоговорочно ждать восстановления царской России. Это был казацкий условный самостийник, который пошел бы, пожалуй, на федерацию, но видел, что теперь не с кем об этом говорить. Он, между прочим, объяснил мне то движение казаков по железной дороге; он сказал, что казаки не хотят защищать режим Деникина, а желают вернуться домой, и уже там, на Кубани, обороняться от коммунистов. Сказал также, что у них хорошие отношения с черкесами и другими народами Северного Кавказа, и что оборона Кубани будет их общим делом. Билашов тоже хотел увидеться с Харламовым и все уговаривал Агеева, чтобы тот свел их делегацию с ним. Обменявшись так информацией, мы и разошлись с тем, чтобы через день снова сойтись и уже окончательно сделать выводы из той ситуации, которая из общих сведений вырисовывалась на будущее.

Когда мы через день собрались в том же «Военном собрании», в том же кабинете и заказали ужин, Билашов сообщил нам очень важную весть. Из Екатеринодара прибыл гонец от Кубанской рады, которая сообщала, что генерал Покровский окружил верными ему доброармейскими частями раду во время ее заседания и арестовал, а позже приказал повесить на площади делегата Рады для переговоров с горскими народами Северного Кавказа — священника Калабухова^{463}.

Билашов, как оказалось, таки встречался вчера с Харламовым, но тот ничего ему ни посоветовал, ни пообещал. Так же, как и с нами, был очень вежлив, но, очевидно, не в силах что-то сделать, чтобы как-то повлиять на руководящие круги деникинцев… Билашов, таким образом, пришел к выводу, что их делегации нечего дальше сидеть в Новочеркасске, и они думают завтра возвращаться домой. Что будет — то будет, только видно, что донские казаки бессильны, так же, как и они, и что деникинская армия — это не помощь им, а только помеха. Но, видно, не было единства между казаками; в каждой армии внутри существовали различные течения, которые тянули в разные стороны, и тем оборону против чужого насильника организовать никак нельзя было…

Когда мы сидели так и беседовали, вошел в комнату тот человек, который нам подавал ужин, и что-то тихонько на ухо начал озабоченно говорить Агееву. Сказал и вышел быстренько из комнаты. Тогда Агеев обратился к кубанцам и сказал им громко, что нам здесь угрожает опасность. О нашем здесь пребывания узнали деникинские офицеры и собираются совершить над нами какое-то насилие. Пришлось расходиться или, собственно, бежать. Агеев, знавший хорошо план этого «Собрания», обдумал с казаками ситуацию, и те, вынув из карманов револьверы, медленно, вглядываясь в не очень ярко освещенный коридор, будто прилипнув животами и спинами к стенам, начали продвигаться к выходу в сторону, указанную Агеевым. В соседних залах были слышны громкие возгласы и пение, а действительно ли нам что-то угрожало, так и не было выяснено. Тихонько продвигаясь под стенами коридора, добрались мы до выходной двери и оказались на улице. Так же осторожно повернули в какие-то темные улицы и переулки и там уже, распрощавшись, разошлись, кто куда должен был идти. Мы с Саликовским медленно пошли к вокзалу с тем, чтобы в Новочеркасск больше не возвращаться. И видно было, что и на Кубань ехать нет никакого смысла. Дня через два я все-таки снова наведался в Новочеркасск, чтобы окончательно, при встрече с глазу на глаз с Агеевым, выяснить ситуацию. Мне просто хотелось убедиться в разговоре с ним без всяких свидетелей, как он смотрит на ход событий и какое предвидит дальнейшее развитие их. С Агеевым мы в тот приезд долго говорили. Он, оказалось, был учителем в какой-то здешней школе, гимназии или кадетском корпусе — уже не помню. Это был довольно культурный человек. Он писал статьи политического содержания, достаточно смелые по форме и вполне литературно составленные. Несколько из них он зачитал мне, и мне стало ясно, почему его так не любят деникинцы. В этих статьях была резкая, часто в остроумных, юмористических формах высказанная критика внутренней политики Доброармии, которая, опираясь на сборные остатки сторонников старого режима, ведет дело борьбы против красных к неудаче, а главное — ведет к гибели конструктивные силы и попытки тех народов и сословий, которые в итоге могли бы как-то защититься, если бы не было той разложившейся силы, которую представляет собой деникиниада. Но во всех статьях, кроме критики Доброармии, не было или было очень мало конструктивного, что противопоставлялось бы существующему режиму. Многие здешние консервативные элементы считали Агеева сторонником большевиков, но по моему глубокому убеждению он таким не был. Просто, он сам не был слишком образован и, главное = талантлив по части того, чтобы объединить вокруг себя оппозицию и стать ее лидером. А может, казацкое общество было политически мало развито и не консолидировано, чтобы сплотиться вокруг него. Была в Агееве поэтому какая-то покорность, отчаяние, которые, может, и проявлялись иногда в выражениях, которые враждебные люди могли принимать за симпатию к тем, кто должен прийти после «добровольцев». Оно всегда так получается: легче ругать тех, кто теперь тебя гнетет и раздражает своей неспособностью вести дело. Тогда уменьшается напряжение, направленное на того, кто эту неспособность, эту безнадежность правителей должен использовать. Позже я слышал, что Агеев, действительно, так огорчен был Доброармией, что не бежал с Дона, а так там и остался.

Поздно вечером пошел я на вокзал, чтобы ехать в Ростов. Взял билет и ждал поезда. В это время пришел из Ростова специальный поезд, который привез Врангеля^{464}, как мне довелось услышать на вокзале от людей. С каким-то странным чувством смотрел я издали на группу военных, между которыми был и Врангель, как они шли с вокзала к автомобилям. Было как-то тоскливо на душе, чувствовалось, что все вокруг рушится, и с какой-то неизбежностью приближается гибель всего того, что в нормальных европейских условиях развития народов могло бы противопоставиться и тому, что здесь вот в лице Врангеля строит из себя барина, и тому крайнему, тоже грубому и некультурному, что должно заменить этих глупых и злых правителей. Все время вспоминалось лицо Билашова и его товарищей, которые с отчаянием каким-то и злостью поехали домой, разочаровавшись, по всей видимости, и в Харламовых, и в Агеевых. А разве у них лучше?..

На следующий день ходили мы с Александром Фомичом к его давнему приятелю, кажется, Ґорфману, представителю какой-то группы культурных местных еврейских коммерческих кругов. В богато обставленной конторе, где никакой работы, учитывая настроения общества, не проводилось, посидели мы с Александром Фомичом, разговаривая о давнем прошлом, когда Саликовский был здесь редактором, и о том, что теперь делается, к чему разумно и пессимистично присматривались еврейские «буржуи». Хотя они теперь и «не у дел», но, конечно, они лучше всего информированы. Ґорфман сказал, что катастрофа приближается невероятно быстро. Советовал нам скорее уезжать, потому что поражения деникинцев надо ожидать просто со дня на день.

Вечером пошли мы с Александром Фомичом к одному из самых богатых и влиятельных представителей той же группы еврейских капиталистов. Он руководил акционерной фабрикой табака и сигарет, кажется, Асмолова^[90]. Роскошная квартира, богато одетые дамы и господа приветствовали Александра Фомича искренне и радостно. Видно, действительно с его личностью здесь, в Ростове, было связано много и политических, и общественных, и, вероятно, и хозяйственных дел. Вероятно, газета «Приазовский Край» субсидировалась именно этими кругами, которые вот теперь собрались приветствовать нас и попрощаться накануне каких-то величайших изменений. «Пир во время чумы» — все время лезло мне в голову. Роскошный, по нашим временам, ужин с хорошими винами, первосортным коньяком, и теплые, благожелательный слова… Просидели мы долго в разговорах с соседями и за выпиванием предваряемых речами бокалов вина, а после ужина — за медленным посасыванием из рюмочек коньяка и закусыванием выпитого, к моему удивлению, кусочками груши дюшес, сочной и мягкой. На прощание хозяин, видимо, увидев, что я кручу сигарету из какого дешевого табака, пригласил нас посетить его фабрику на следующий день, где-то около полудня, и пообещал угостить таким табаком, которого я, наверное, давно не видел.

Так мы и сделали. Побывали на фабрике, по которой провел нас хозяин или директор, и я впервые увидел все, что претерпевает табак, прежде чем выходит в виде сигарет. Интересная фабрика с усовершенствованными машинами, возле которых работницы только стоят или сидят, корректируя работу машин. Наконец, осмотрев все, пошли, получив от директора по огромной пачке сигарет всех сортов с самыми разнообразными названиями.

Когда мы на следующий день пошли с нашими вещами на вокзал, то узнали, что в направлении на Харьков никакого регулярного движения уже нет. Ходили только случайные поезда часто довольно большого состава вагонов, и то почти совсем пустые. Видно было, что вагоны направлены для эвакуации людей или товаров с севера на юг. В конце концов случился какой-то поезд, конечно, из товарных, очень грязных вагонов. Почти во всех этих вагонах перевозили лошадей, и теперь в них по щиколотку было мерзлого навоза, смешанного с соломой. Доехав до Харькова, мы узнали, что на Полтаву почему-то поездов нет, а есть еще такое же нерегулярное сообщение только с Кременчугом, откуда еще — с Ромоданом. Поехали в Ромодан, а там через некоторое время поездом, тоже почти пустым, поехали на Киев. Я считал наше путешествие целиком неудачным. Ничего мы не сделали, ничего никому не сказали и ни на что не повлияли. Попали в такое время, когда людям было не до нас, и даже если люди с нами и говорили, то у каждого из наших собеседников сновали в голове свои мысли и на лицах отражались свои заботы.

Нечего было, казалось мне, спешить в Киев и поэтому решил я остановиться на станции Кононовка и побыть, сколько хватит времени, дома в своей семье. Когда доехали до Кононовки, я распрощался с Саликовским и выскочил из вагона. На перроне увидел брата Ивашка, который во время отъезда нашего из Киева был там и никакого желания тогда не выражал поехать в Кононовку. Удивился я и сразу же начал расспрашивать о причине его приезда. Оказалось, в Киеве вскоре после нашего отъезда начались репрессии против украинцев. Очень много людей было арестовано, а среди них и Ивашко. Только благодаря хлопотам Ефремова удалось ему освободиться, и по совету того же Ефремова он поехал в Кононовку, чтобы, если удастся, остановить меня и задержать на некоторое время. В Киеве уже все чувствовали, что дни деникинской власти сочтены. А осенью-то мухи злые, и вот разъяренные деникинцы много зла наделали и, вероятно, еще и теперь делают. Рассказал мне Ивашко о многочисленных расстрелах украинцев. Особенно меня поразил расстрел Компанийца, одного из самых приятных энтузиастов нашей освободительной борьбы. О нем стоит где-то отдельно сказать, потому что он стоит того, чтобы память о нем осталась в писаных документах нашего времени.

Опечаленный ехал я с Ивашко в село и долго-долго не мог как-то примириться со смертью Компанийца. Ивашко не мог мне подробно всего рассказать, потому что только слышал его фамилию как расстрелянного, а кто он был, Ивашко совсем не знал. В Кононовке, как в том числе и в нашем доме, настроение было грустное и тревожное. Никто по деникинской власти не грустил, а все грустили по тому, с какими настроениями и тенденциями придут красные. Многие крестьяне, увидев меня, когда я ехал со станции, а другие — услышав о моем приезде, приходили к нам группами, желая узнать, что там слышно, где я был. А где я был, то они знали уже со времени приезда Ивашка из Киева.

Интересно было наблюдать, как любая власть, какая только ни устанавливалась с самого начала революции, быстро опостылевала крестьянам, и они ждали хотя бы худшей, но другой. Конечно, каждая власть имела своих сторонников среди разнородной крестьянской общины. Были между ними сторонники и красных, и белых, и украинцев. Конечно, в Кононовке последних было больше всего. Веселые минуты испытал я, когда к нам пришел друг нашей семьи, богатенький дядя Андрей Боровик. Он не скрывал того, что все-таки при царе было лучше, чем при революции, и он ждал, как видно, деникинцев, которые установят такую власть, которая наведет «порядок». И вот какое ждало его разочарование. Он с природным юмором, усиленным на этот раз, как и частенько перед тем, самогоном, рассказывал под хохот собравшихся односельчан о случае, который произошел с ним. Когда пришли в село деникинцы, еще осенью, когда шли с юга на Киев, он вышел на улицу в праздничном настроении и в праздничной одежде. «И вот подумайте, — говорил он, — я думал, что это старый режим возвращается, а они с меня посреди улицы сапоги содрали». Сапог-то ему, при его достатке, вероятно, не было уж так очень жаль, но этот факт весь его образ мыслей и надежд перевернул вверх тормашками. И он теперь не знал, чего и от кого ждать и на кого можно надежды возлагать… В таких разговорах групповых прошло два дня, а может, чуть больше. Однажды вечером пришли к нам гуртом несколько ближайших друзей из кононовчан. Стали они рассказывать, что с северо-запада надвигаются красные. Пересказывали слухи о том, что уже Прилуку окружили, наверное, и Пирятин заняли, а у нас будут где-то завтра, может днем, а может утром. Советовали мне не оставаться в Кононовке, а идти куда-то. Доказывали, что где-то в пути, при встрече с красными, так сказать, на нейтральной почве, легче будет скрыть свое помещичье происхождение. И я полностью с ними соглашался, и сразу же решил на рассвете уйти из Кононовки. Мама очень беспокоилась, но тоже согласилась с тем, что дядьки правы. Согласилась мама и с тем, что и Ивашко лучше идти со мной, и только беспокоилась о том, чтобы мы не слишком поздно из дому вышли…

На следующий день утром мы с братом встали спозаранку и, еще как только светало, вышли из дома и направились к железной дороге так, чтобы не через село идти, а огородами. В утренней тишине слышны были время от времени далекие-далекие пушечные выстрелы в сторону Пирятина, и казалось, был виден даже багрянец какого-то далекого зарева. Было довольно холодно, но мы шли быстрым шагом, так что не мерзли. Вышли на колею и, идя между рельсами по шпалам, довольно быстро проходили будку за будкой, направляясь на Черняховский разъезд, а затем на Яготин. Ни один поезд нас не догнал и навстречу нам не ехал. Движение, видно, замерло полностью. Где-то около полудня подошли мы к Яготину и уже издалека заметили на Яготинской станции движение людей в солдатских шинелях, а когда подошли совсем близко, то увидели, что это уже были красные… Документ я имел хороший — удостоверение из гимназии, где я работал учителем в Киеве, о том, что я по семейным обстоятельствам, то есть, в связи с болезнью моей жены, еду на какое-то там время в село и что должен вернуться в какой-то там день. У брата Ивашко тоже был документ из той гимназии, где он учился. Итак, когда к нам подошли возле самой станции несколько красноармейцев с вопросами, кто мы, откуда и куда, то, увидев наши документы, очень легко отстали от нас и, потеряв интерес, пошли в разные стороны. Только один, более подозрительный, пошел следом за нами, и когда мы забрались в какой-то постоялый двор или пивную, то и он через некоторое время зашел туда и все поглядывал в нашу сторону. Взяв чаю, мы с братом достали из дорожных мешков свои продукты и начали подкрепляться. Я для спокойствия окликнул нашего недоверчивого провожатого и пригласил его вместе с нами подкрепиться, высказывая предположение, что, вероятно, им в походах и переходах туговато с продуктами бывает. Тот охотно к нам подсел, и так мы за чаем и едой немного его приручили. Расспрашивает, куда мы едем. Я говорю, что в Киев, потому что и так задержались, потому что поезда уже несколько дней не ходили, а пешком опасно было идти, пока деникинцы везде бродили… Тогда он говорит, что нам бы надо было бы здесь переждать, потому что кто его знает, что там, в направлении Киева, делается. Он знает только, что их часть первая до железной дороги дошла, но деникинцы еще могут быть в Переяславе и дальше там в Киеве. Я с ним согласился, но сказал, что тяжело нам здесь где-то устроиться, потому что много их войска сюда зашло, а у меня на Переяславском разъезде есть приятель помощником начальника станции, так я уже там как-то устроюсь, и приятель защитит, если кто-то будет приставать… Это убедило его, и после чаепития он повел нас в сторону Переяслава, прыгая с нами по шпалам, и довел до самого моста через Супий. Далее показал нам, что мост взорван ими только с левой стороны, так что, держась правой, мы беспрепятственно перейдем реку. Распрощались мы по-дружески, еще и руки потрясли друг другу, и пошли с братом, осторожно ступая и рассматривая под ногами дорогу.

Перейдя мост, решили мы слишком не торопиться. Позади уже все у нас благополучно закончилось, а вот что нас ждет впереди?.. Таким образом, медленно ступая через одну шпалу, потихоньку двигались мы и, только уже как начало солнце садиться, добрались до Переяславской станции, то есть, и до так называемого Переяславского разъезда.

Там уже издалека мы заметили на перроне группу людей, которые спокойно стояли, присматриваясь к нам. Были то местные мужики. Когда мы приблизились к ним, то все они вместе сразу заговорили, спрашивая, откуда нас Бог несет.

— С Яготина, — говорю.

— А что там происходит? Там действительно красные?..

— Да «красные», — говорю.

— А что они, со звездами или без звезд?

— А что? — спрашиваю.

— Да говорят, что они теперь идут без звезд, мол, идут уже без коммуны.

— Нет, — говорю, — со звездами и, по всей видимости, с коммуной…

Наступила тишина…

— Нет, — говорит один из мужиков, самый младший — не будет порядка, пока Петлюра не придет.

Меня эти слова, как кнутом по ушам ударили. Злость какая-то охватила, и я агрессивно к нему обратился:

— А что вам Петлюра поможет, на хозяйство поставит? Был же здесь Петлюра когда-то, то что, разве кто-то был на его стороне? Все кого-то другого ждали, говоря: пусть хуже, лишь бы другое?..

Мужик смутился и, будто оправдываясь, начал:

— Ну, знаете, у него была программа подходящая.

Я еще с большим пылом за него взялся:

— Какая у него программа, откуда вы ее знаете? Вот я в Киеве все время был, так что-то не слышал о его программе.

— Да как же это? Так ведь все знают, что он был и против тех, что вот оттуда идут, — показал на Яготин, — и тех, что туда пошли, — показал в сторону Киева.

Я умолк, и снова наступила тишина. В это время из здания станции вышел железнодорожник, в котором я узнал как раз того моего знакомого, который когда-то был в Кононовке помощником начальника станции. Поздоровались мы с ним радостно и, отойдя от группы крестьян, начали вспоминать, как было когда-то в Кононовке в предреволюционные времена, и как теперь все изменилось, и что оно на свете делается. Я, присматриваясь к моему собеседнику, заметил, что у него лицо будто распухло и, не сдержав своего любопытства, спросил, что с ним такое. Оказалось, что деникинцы, удирая на Киев, избили его будто бы за то, что по его вине с их поездом произошла какая-то заминка. Сетуя на них, он все же хвалил Бога, что не застрелили, и теперь со страхом думал о том, что принесет ему завтрашний день, когда придут красные. Кому-кому, а железнодорожникам во время этих смен власти с одной на другую, пожалуй, труднее всего приходилось. А движение воинских частей осуществлялось преимущественно вдоль железной дороги, и вся злость на врага часто вымещалась на ни в чем не повинных железнодорожниках.

Пошли мы с теперешним нашим хозяином в его жилище на втором этаже дома и застали там целую его семью. Обрадовались все нам очень, потому что мы же в Кононовке близко сошлись с этой семьей. Даже кто-то из его сыновей был крестником моего отца… Угощали нас чем могли, даже чарка нашлась, и все говорили и говорили до поздней ночи, вспоминая прошлое и заглядывая в будущее. Это была довольно-таки свидомая украинская семья, к которой свидомость пришла благодаря знакомству с нами в Кононовке. Все симпатии их были с Петлюрой, и когда за чаркой мы упоминали о Петлюре и правительстве УНР, то не выдержал и с какой-то горечью и грустью произнес: «Эх, если бы я не был такой обсемененный, то черта лысого тут бы сидел. Давно уже был бы в нашей армии. А так-то вот мыкаешься, и конца этому не видно».

Это выражение «обсемененный» — оно как некий символ нашего недоконченного национального сознания, долго меня преследовал, и теперь вспоминаю его, как печальный и комический в то же время момент из моей поездки из Киева на Дон и обратно. Вообще Переяславский этап с разговорами с мужиками, а потом с начальником станции, много краски добавил к моим наблюдениям в те времена над процессами, которые происходили в недрах украинской людности. При деникинцах свидомость выросла намного по сравнению с тем, что было во времена Центральной Рады, и везде чувствовалась досада, что не поддержали люди своей то ли «местной», то ли петлюровской, то ли украинской власти. Поздно легли мы спать и спокойно проспали чуть ли не до полудня.

Из Яготина никто на этот берег Супоя из красных не продвинулся, и мы, хорошо с братом подкрепившись, пошли опять по шпалам в направлении на Киев. Везде по дороге никакой власти не было, и вообще никого не было видно. Все живое будто затихло и, наверное, с тоской и тревогой ожидало новую власть…

В Борисполе мы с Ивашко расстались. Он, переночевав у сестры, пошел в Киев, а я решил сидеть, пока не придут и сюда, и в Киев красные. Хотя и теснота была там, где жила жена; но меня пристроили на узком и коротком диване в темных сенях, и так вот в одном семейном уюте я пробыл каких-то три дня.

Наконец пришли в Борисполь красные. Пришли с юга вдоль железной дороги Киевско-Полтавской, но были ли это какие-то другие, а не те, которых я видел в Яготине, или, может, те же самые, — я так и не узнал. И вообще, сидя все время в хате, мало их видел. Так только, через окно, глядя на улицу, наблюдал их движение на Киев. Правда, однажды вечером зашли какие-то трое красноармейцев, разыскивая у жителей «лишнее» белье. Хотели от меня сорочек, но у меня самого не было лишней. Сначала они вели себя задиристо, но постепенно успокоились. Допрашивали сначала назойливо: кто я и чего здесь, но когда я рассказал, что постоянно живу в Киеве, а сюда пришел к жене, которая здесь учительствует, и я сам учитель, то они смягчились. Как-то затронули в разговоре Донбасс, где они на шахтах добывали уголь до революции, и я начал расспрашивать их об их наблюдениях над углем. Спрашивал, не попадались ли им оттиски листьев деревьев или стволов, рассказывая им при этом, как много такие рудники дают сведений для науки о древних временах жизни на земле. Заинтересовал их этим, и за миролюбивым разговором и воспоминаниями об их случайных наблюдениях просидели мы часа два. Когда они уходили, то уже о белье как будто и забыли…

Еще через несколько дней отправился и я в Киев. На дорогах было уже людно, видно, первый страх, который всегда охватывает население с приходом новой власти, немного рассеялся. Но со мной произошла неприятная история. Уже совсем близко от Цепного моста на Слободке мимо меня проехал извозчик с двумя красноармейцами. Один сидел на барском месте, а второй против него на лавочке. У этого последнего в руках было ружье, а тот, что ехал за барина, был без видимогооружия, но одет лучше, чем второй. Видно, было то какое-то начальство. Проехали они довольно быстро, но тут же то «начальство» начало кричать извозчику, чтобы тот остановился, и не только кричать, но и дергать его за что попало. Конь стал, и тогда «начальство» соскочило с брички и бросилось ко мне с криком: «Документы!». Был этот красноармеец вроде бы и интеллигентного вида, но очень-таки пьяный. Ничего не поделаешь. Роюсь в карманах пиджака, достаю свой кошелек и начинаю искать в нем свои документы. «Начальство» сразу вырывает его у меня и само начинает листать бумаги и заглядывать во все перегородки кошелька. Наконец красноармеец достал оттуда бумажные 1000 рублей, кажется, гетманского выпуска, которые я когда-то засунул в самое потайное отделение. С удовольствием и рыцарской вежливостью отдает он мне кошелек, а 1000 рублей прячет в свой кошелек. Не говоря больше ни слова, он садится в бричку и гонит извозчика дальше, на Киев. Досада меня охватила страшная. То была у меня памятка с прежних времен, банкнота роскошной работы Нарбута. И вот так пропал ни за что ни про что… Устал я из-за волнения так, что уже еле-еле домой на Благовещенскую улицу добрел. Только на углу Фундуклеевской и Владимирской увидел на углу председателя Днепросоюза Колиуха^{465}. Обрадовался ему очень, зная, что он не в плохих был всегда отношениях с «боротьбистами», а теперь, когда уже красные в Киеве, то, наверное, с «боротьбистами» завязал контакт, и все, что происходит, знает хорошо. Колиух всегда почему-то мне симпатизировал. У меня и усталость прошла от одной мысли, что теперь получу новейшую информацию. Поздоровавшись, я прежде всего выспросил у него о том вреде, который нам причинили деникинцы. Рассказал он мне все, что знал, а особенно, что и как произошло с Компанийцем. Тот последнее время работал в Днепросоюзе. Сказал он, что уже прибыли и «боротьбисты», и что их штаб находится на Прорезной улице, и дал точный адрес. Я очень хотел поскорее увидеться с Полозом^{466}, чтобы узнать, какие изменения намечаются, и постарался с ним увидеться в первый же день своего прибытия в Киев. Но, конечно, сначала постарался увидеться с нашими, побывав в Академии и встретившись с Ефремовым. Саликовский уже проинформировал наших о поездке, но, учитывая кардинальное изменение в политической ситуации, уже мало кто ею интересовался, тем более, что и интересного мы с ним ничего не привезли. Все же на ближайших собраниях была возможность ознакомить их с настроениями провинции, насколько я их мог до некоторой степени охарактеризовать из тех разговоров, которые мне случалось вести с людьми или только слышать их разговоры между собой.

Отдохнув немного, я установил контакт со всеми теми институциями, в которых работал, и жизнь пошла своим чередом. Позаботился я, чтобы избежать различных неприятностей, вооружиться различными удостоверениями, которые дали бы мне возможность как-то защитить от реквизиции для армии если не всю квартиру, то хоть одну или две комнаты. В те времена чем больше человек имел должностей и справок о тех должностях, тем легче было прожить. Хотя, собственно, работы везде было немного. Больше люди тратили времени на пересказывание различных слухов и поиски пищи. Сегодня дают в одной институции пшено, во второй масло, а там можно кожи получить на обувь, а еще где-то — материи на одежду. Вот так, за этими хлопотами, время и проходило.

Спасти всю квартиру мне не удалось. Остались мне лично большой зал и родительский кабинет, где находилась библиотека. На дверях этих двух комнат наклеил я, как сотрудник Академии наук, карточки, которые свидетельствовали, что эти комнаты не подлежат реквизиции, и, свободный от упоминавшейся выше работы, просиживал вечера в темноте, у маленького каганца в одной из этих комнат, работая над какой-то из очередных научных тем. В одну большую комнату вселилось несколько красноармейцев, но они в основном находились в нижней квартире супругов Требинских, где их товарищей разместилось гораздо больше. Только на ночь приходили мои «субарендаторы» домой.

Однажды вечером один из них деликатно постучал ко мне в дверь и попросил разрешения войти. Я пригласил его сесть и сразу спросил, чем именно я могу ему служить. Это был в какой-то степени свидомый украинец, потому что сразу начал мне задавать довольно неприятные в моей ситуации вопросы. Он сразу заметил, что, прочитав на дверях охранное письмо от Академии, подумал, что я человек образованный и могу ему кое-что объяснить.

— Скажите, пожалуйста, как вы думаете, Петлюра на самом деле любит Украину, или он просто какой-то авантюрист?

Немного слишком деликатный был вопрос, чтобы ему сразу ответить. Подумав минуту, я ему говорю:

— На такой вопрос мне тяжело ответить. Вот если бы вы спросили меня, любит ли Петлюру Украина, то на это можно было бы легче найти ответ…

— Ну, хорошо, а что вы думаете об этом?

— На это скажу вам, что Украина Петлюру, видно, не любит!

— А почему вы так думаете?

— Ну, если бы Украина любила Петлюру, то сидел бы он, наверное, здесь, в Киеве, а не скитался бы где-то на западе, а где именно, то ни я, ни, наверное, и вы — не знаем! И, вероятно, и вас бы здесь не было…

Воцарилась минутная тишина. Мне не было видно в полутьме выражения лица «таращанца», но по его невнятному кряхтению или сопению я понял, что такой ответ его обидел. Посидел минутку, а потом встал, поправил на себе пояс и сказал мрачным каким-то голосом:

— Эх!… Не знаете вы, что на селе говорят…

Сказал и, попрощавшись, тихонько, на цыпочках вышел из комнаты и пошел к своим товарищам. Мне стало немного неловко, что я так грубо обошелся с ним. Если бы мягче, то много бы, может, я от него услышал из того, что там «на селе говорят». Наступая с севера на деникинцев, он, видимо, много наслушался таких слов, которые я вот недавно слышал от мужиков на Переяславской станции, и эти слова, видимо, глубоко ему запали в сердце. Так ему и не повезло излить их мне, а, наверное, хотелось кому-то душу свою облегчить. Жаль, но в таком положении трудно было решиться на более откровенный разговор.

Как-то вечером пришел ко мне А.Феденко^{467}. Удивил меня он очень и обеспокоил. Мы все, кто остался в Киеве, жили очень беспокойной жизнью. Как только начинали ходить по городу какие-нибудь слухи о повстанческих движениях, то мы уже по опыту знали, что в такое время лучше дома не ночевать. Но возникал вопрос тогда: «А где же?» Бывало так, что собираюсь ночевать у В. Садовского, однако он сам ко мне на ночь приходит. А бывало и так, что соберется случайно и больше таких же, как я и он. Почему-то каждому казалось, что в такие дни лучше ночевать у кого-то, а тот такого же мнения был о себе. Создавалось смешное положение, когда собирались люди и сидели почти впотьмах в доме, разговаривая и придумывая различные предположения. Хорошо, если в такие вечера и ночи было что съесть или еще и выпить. Брат Ивашко бывал частенько у мамы в Кононовке и привозил оттуда прекрасный самогон, иногда даже из слив-венгерок гонимый. В селе тогда можно было хорошо жить. Так вот, однажды вечером, когда я был дома один, ко мне пришел Афанасий Феденко, чтобы переночевать. Оказалось, именно тогда происходило движение по Киевщине остатков нашей армии под командованием М.Омельяновича-Павленко. С той армией какое-то время пребывал Афанасий, как уполномоченный от правительства, а затем отправился к нам, в Киев, чтобы и нас здесь проинформировать. Долго и много мы говорили, собственно, он говорил, а я слушал. Рассказывал вообще обо всех перипетиях, которые произошли и с правительством, и с армией с тех пор как я уехал из Каменца в Киев, еще при деникинской власти в Киеве. Проговорив почти всю ночь, легли спать. Афанасия пристроил я в отцовском кабинете, а утром так и не будил его, а пошел на работу, кажется, в гимназию, где я учительствовал.

Афанасий жаловался еще вечером на какое-то недомогание. Что-то его за спину хватало, и голова болела. Вернувшись домой, я Афанасия не застал. Оставил он записку, что плохо себя чувствует, еще, чего доброго, заболел тифом. Если все будет хорошо, то зайдет еще ко мне. Но так и не пришел.

Через несколько недель пришла подруга с-д Омельченковна и рассказала, что Афанасий все время болел-таки действительно тифом, что теперь ему стало лучше, и он просил ее побывать у меня и забрать из отцовского дома, в шкафу с книгами, какие-то его заметки, которые он, уходя от меня, не уверенный в своем здоровье, оставил там в какой-то из книг. Видно, все-таки выздоровел достаточно, если вспомнил, в какую именно книгу спрятал свои шпаргалки.

Мария Омельченко его отходила, хотя, без сомнения, это было нелегко. Разве что кого-то из наших врачей разыскала. Афанасий так и не был у меня, а, выздоровев, отправился снова куда-то по селам… Наверное, неловко было ему, и совесть, пожалуй, немного мучила, что так «спрятал» свои конспиративные шпаргалки в доме друга, не предупредив его об этом и не спросив разрешения, хотя знал хорошо, что тот друг и в Чека сидел, и все время был на виду у своих и чужих коммунистов.

В какой-то день пошел в клуб «боротьбистов», чтобы увидеться с Полозом. От него не узнал ничего конкретного. Или, может, он не хотел ничего рассказывать постороннему человеку, или нечего было рассказывать. Общее убеждение было у всех УНР-овцев, что какие-то изменения таки будут. Говорили о том, что якобы таки будет некая «Украина», якобы опыт последних времен повлиял на Москву в этом направлении, чтобы все-таки считаться с Украиной, как с отдельным государством. На эту тему от Полоза ничего добиться не удалось…

Не помню хорошо, когда именно, но произошла неприятная история. Арестовала Чека Николая Николаевича Ковальского. Встревожились мы все и долго не знали, что это может значить. Но больше арестов среди близких лиц не было. Тогда я решил еще раз воспользоваться своими давними дружескими связями с Полозом и Панасом Любченко^{468}, и сначала побывал у первого, а от него пошел к Любченко. Любченко был каким-то тогда официальным лицом, и вроде от него многое зависело. Принял он меня довольно сухо и официально. Я не терялся и все придерживался веселого дружеского тона, хотя и видно было, что ему это не очень нравится. На мой вопрос, почему арестовали Ковальского, он сразу ответил:

— Потому, что он член УСДРП.

На это я тоже сразу ответил, что в наше время это не может играть никакой роли, кто к какой партии когда-то принадлежал. Любченко сказал, что оно, может, и так, но поскольку Центральный комитет в Каменце в свое время огласил воззвание, в котором был призыв к борьбе с оккупантами всеми возможными средствами, то должен и «оккупант» как-то реагировать…

— Так мы же никакой связи с Каменцем не имеем, точно так же, как и не имеем никакого понятия о том, что там делается, и что там разные партии постановляют.

— Тем хуже для вас, что вы все еще не отреклись от партии и не объявили этого в прессе.

— Но почему же тогда арестовали Ковальского? А таких, как он, здесь порядочно, которые здесь остались и никакой связи с Каменцем не имеют, а работают, где могут в разных учреждениях. Ну, вот, к примеру, почему не арестовали меня? Это было бы понятнее, потому во-первых, что уже раз арестовывали, а во-вторых, я все-таки был больше у людей на глазах в прошлом…

— Да вас не арестовали только потому, что еще не узнали, где вы живете. Это медленно у нас идет!…

— Ну, так что же делать?

— Если вы не мальчик, то поймете, что надо где-то лечь на дно…

— Хорошенькое занятие — лечь на дно. Но ведь надо же кому-то Ковальского вызволять!

Любченко засмеялся и посоветовал пойти к Рафесу^{469}:

— Он теперь секретарь здешнего партийного комитета, и от него многое зависит, а к вам он — я это знаю, — хорошо относится.

Поблагодарил я за совет и прямо от него отправился к Рафесу. Рафесу, вероятно, было не очень приятно, а может, и просто очень неприятно со мной видеться. Начал сразу говорить о бедственном своем положение в партии, что ему не очень-то верят, как бывшему бундовцу. Но я на это сказал ему, что очень рад видеть его все же при деле и, думаю, он все сделает, чтобы помочь мне освободить Ковальского. Начал я подробно объяснять ему, что Ковальский — никакой не революционер, а кабинетный ученый, да еще в государственном контроле все время работал. Чем он может быть опасен?.. Рафес снова жаловался на свое неопределенное положение, но в итоге обещал замолвить, где надо, слово за Ковальского. Действительно, через несколько дней Ковальского освободили. Не знаю, жил ли он дальше в своей квартире, или куда-то переехал. Я часто ему советовал сменить место проживания не только из соображений конспиративных, но и не менее важных. Он жил на Тимофеевской улице, между женской гимназией Дучинской и университетским Анатомическим театром. Каждый раз, когда происходили в Киеве расстрелы, какая бы власть их ни проводила, по той улице из-за трупного зловония ходить было тяжело.

А сам я, после совета, высказанного в такой странной форме Любченко, перестал совсем ночевать дома. Все время ночевал или у Шульгиных на Монастырской улице или в квартире В. Дорошенко, в которой были официально прописаны сестры Струтинские, собственно — Анна Струтинская, врач, и ее сестра, жена Валентина Садовского. Там в основном ночевал и Валентин Садовский. Не знаю уж почему мы с ним считали, что та квартира было наиболее безопасной. Может, потому, что там одна комната была реквизирована для какого-то советского военного, специалиста по техническим делам, москаля родом, который довольно прилично себя вел и иногда даже поставлял еду и алкогольные напитки, когда у Струтинских собиралось много гостей: ему, по всей видимости, нравилось интеллигентное общество, и мы все с ним чувствовали себя весьма неплохо. Он, между прочим, не понимал, кто мы такие, зачем приходим к Струтинским да еще и ночуем там. Но попробовав несколько раз выяснить наши отношения с хозяйкой, перестал допытываться. А собиралась нас там иногда порядочная таки компания — и постарше, и совсем молодых.

Скучно и беспросветно как-то складывалась жизнь наша, киевлян. Только уже весной стала немного она оживленнее. Вообще с теплом и прибавлением дня работа не казалась такой скучной и безысходной. В Академии была организована Комиссия по составлению археологических карт Украины. Началась затем и работа археологическая в поле, и попытки обработки археологических материалов, сосредоточенных в кабинете им. Ф.Вовка, который должен был стать центром антропологических исследований. Семья Симиренко, Василия Федоровича, уступила большую часть своего дома на Трехсвятительской улице, и мы с А.Алешо и А.Носовым^{470} начали там упорядочивать материалы Киевского научного общества. Даже принялись за издание сборника — первого издания этого Кабинета, посвященное памяти Ф.Вовка. Разобрали темы статей. Носов должен был писать о Вовке как антропологе, Алешо — как этнографе, а я взялся за тему о Ф.Вовке как предисторике. Обещали статьи В.Е. Козловская^{471} — о Сушковском Трипольской эпохи поселении, а В. Клингер^{472} дал статью о гадюках в украинском фольклоре. Я занялся выколачиванием материалов по Мезину, что укрывались до тех пор в Киевском научном обществе. Перевез их на Трехсвятительскую, разместив в небольшой комнате на втором этаже. Передал я туда из своей квартиры в Киеве привезенные из Кононовки материалы антропологические (кости из раскопок в Кононовке — Вшивой могилы и еще другой, находившейся на границе нашей земли с Тепловской, сельской). Были еще кости (в основном черепа) из моих раскопок еще до революции в с. Федюковке, в имении Яневского. Достаточно собралось у меня и материала этнографического — музыкальные инструменты, деревянная и стеклянная посуда украинская («михайлики», ложки разные и стеклянные штофы), было немного и оружия, и церковной, деревянной утвари, но больше всего было все-таки археологического материала: Мезинская неолитическая керамика и кремневые орудия оттуда же. Посуда и кости из моих давних раскопок в Перешорах (скрюченные окрашенные скелеты) и много разных собраний с дюн в окрестностях Киева.

Когда уже не только потеплело, но и высохло, задумал Макаренко исследовать место прежних раскопок палеолитических на Кирилловской улице, проводившихся давно Хвойкой. Дело в том, что весной, когда достаточно быстро стали таять снега, довольно большая копанка, из которой брали глину для кирпичного завода в усадьбе Зивала, кажется, переполнилась водой так, что вода промыла себе ход в плотине, отделявшей копанку от долины Днепровской. Оказалось, что там в слоистом иле вымыло водой большие костомахи мамонтов и много мелких костей. Ходил я туда, осматривал все и в месте размыва, и в окрестности ближайшей, и убедился, что стоит все исследовать. Мне кажется, что поселение палеолитическое не полностью было проэксплуатировано, что, возможно, оно по Днепру расположено было и выше, и ниже того места, где копал Хвойка или где он собственно собирал палеолитической эпохи материалы, когда выбирали глину для кирпичного завода.

Копали у меня ребята, гимназисты из Первой украинской гимназии, а старшим был чудесный парень, галичанин, сирота, которого в 1914 году с семьей вывезли из Галиции — Василий Криль. В том месте, где вода прорвала плотину, нашлось при копании довольно много костей мамонтов, но это уже, видимо, не было поселение, а место, куда скатывались или смещались кости из поселения, которое было расположено выше на берегу. Довольно много эти опыты забрали времени, но ничего путного из них установить не удалось. Костей «in situ» не нашли мы нигде.

Встречи с митрополитом Андреем^{473}

Митрополит Андрей принадлежал к числу тех немногих галичан, для имени которых не существовало никаких границ, даже надзбручанской. Но переехать Збруч суждено было ему не по собственной доброй воле. Российское царское правительство вывезло его из Галиции в глубину империи, как только российская армия в 1914 году заняла Львов. Только весной 1917 года, вскоре после взрыва, как тогда говорилось, «большой и бескровной революции», в первые весенние дни и в природе, и в сердцах уже «горожан», а не подданных, посетил Митрополит и революционную столицу Петроград, освободившись из своей, как бы там ни было, но почетной ссылки. Первым в петроградской украинской колонии весть об этом получил покойный Александр Лотоцкий, который сам, кажется, немало рук приложил к тому, чтобы ускорить освобождение Митрополита.

Первая встреча состоялась на железнодорожном вокзале в гостевом покое для высокопоставленных пассажиров, где собрались представители многочисленных украинских организаций. Измученный болезнью, а к тому же еще и далеким путешествием, Митрополит в нескольких теплых словах поблагодарил в лице А.Лотоцкого присутствующих за высказанные им слова сочувствия и радости его видеть, и пригласил присутствующих посетить его дом, предоставленный в его распоряжение высшей властью католической церкви в столице. Много людей собралось в назначенный день и старых, и молодых, чтобы в менее торжественной, но зато более дружественной атмосфере приветствовать дорогого гостя. Разная по своему социальному составу украинская общественность революционной столицы, собравшаяся в огромном зале в ожидании выхода Митрополита, единогласно просила А.Лотоцкого взять на себя руководство этим торжественным мероприятием и выделила ему в помощники популярного в колонии молодого ученого, историка искусства Костя Шероцкого^{474}, доверяя им полностью в том, что они сумеют достойного гостя должным образом приветствовать и подобающими разговорами развлечь; оба ведь они были для этого лучше всех подготовлены как духовным образованием, так и своим происхождением: оба были поповичи.

Для большинства присутствующих встреча с руководителем высокого ранга Церкви, да еще и незнакомой, католической, представлялось делом далеко не простым. Непростым, по всей видимости, было оно и для наших избранников. Когда открылись двери соседнего покоя, и в них появилась гигантская фигура митрополита — все присутствующие встали. Первым подошел к Митрополиту А.Лотоцкий, а за ним — Кость Шероцкий. И тот, и другой, хотя и были среднего мужского роста, показались рядом с Митрополитом какими-то мальчишками. Приблизились, склонили с уважением головы и на минутку замерли. Митрополит протянул ближайшему руку и сразу отдернул ее с усилием назад и вверх, почти к своей груди. Видно было растерянное лицо Лотоцкого, который той руки поцеловать не успел. То же самое случилось и с К. Шероцким, с той лишь разницей, что хоть он был и выше ростом, но значительно более деликатного сложения, и освободить свою руку после дружеского пожатия руки Широцкого Митрополиту удалось с меньшим усилием, чем в предыдущем случае. Видно было по смущенным лицам наших избранников, что экзамена они — по их глубокому убеждению, — не выдержали. Единственное для них было утешение, что и никто другой на их месте не знал бы, что делать в такой ситуации. В общем далекие от обрядности католической Церкви, они только из разных рассказов и газет слышали, что Папу целуют в туфлю, а кардинала в кольцо, но никакого понятия не имели, что делать при встрече с Митрополитом. Целуя своих архиереев в руку, наши и тут думали, что это будет самое правильное, ну, а как оно надо было поступить тогда — этого я и до сих пор не знаю.

Атмосфера через минуту полностью изменилась. Все, хоть и сочувствуя Лотоцкому и Шероцкому в их неудаче, сами раскрепостились. Большинство молодежи не могло сдержать улыбки на устах, все подошли ближе к Митрополиту и оживленно и весело начали с ним, как с простым, разговор. Намеченный торжественный ритуал пошел кувырком, а завязался искренний разговор между детьми одной Родины, которые хоть и далеки географически друг от друга, и хоть и разные по культуре и культурности, все же нашли много чего интересного рассказать друг другу и о тяжелом прошлом, и о бурной действительности, и об интересном, увлекательном будущем…

Когда наша армия осенью 1920 года перешла Збруч, создавая правое крыло общего с Польшей фронта, положение и армии, и правительства стало очень и очень тяжелым. Нарастало в наших кругах определенное возмущение Польшей, которая упорно стояла на своей позиции против Галиции и никак ни в чем, даже в последнюю минуту, не хотела уступить. С другой стороны, галицкое общество в массе своей было по отношению к нам не менее враждебно, чем к Польше. Не понимало оно того, да и трудно было ему понять суть нашего соглашения с Польшей. Улица всегда все упрощает. «Измена», «предательство», «купили», «продали» — вот термины, которыми оперировала тогда галицкая улица против нас. А то, что мы хотели как можно дольше удержать при жизни Украинскую Народную Республику — собственное государство, — показать миру, за что именно идет борьба, и к чему стремится нация как к наивысшей цели — о том не с кем было говорить. В нашей же армии было много галичан, и распыленных в разных частях между надднепрянцами, и сплоченных в большие отряды, где составляли они, как, например, в Херсонской дивизии, кажется, большинство ее боевого состава.

Интернирование отдельных групп воинов бывшей Галицкой армии в Домбе будоражило спокойствие наших воинов, а еще хуже отражались на них настроения галицкого села. Тревога охватила и правительство, и самого Петлюру. Дошло до того, что в Совете министров Никовский поднял вопрос о пересмотре нашего отношения к Польше. Конечно, о какой-то отдельной дороге от Польши невозможно было тогда говорить, но терпеть отношение галичан молча — просто не было сил. И случилось так, что тогдашний премьер В.Прокопович отправил меня во Львов, чтобы, побывав у наиболее видных граждан, посоветоваться о состоянии дела и их проинформировать о наши мыслях и настроениях. Видно, Совету министров с одной стороны нужен был какой-то конкретный материал, а с другой — объяснить свою позицию наиболее видным галицким деятелям и искать у них в Галиции моральной поддержки, или хотя бы толерантности.

Многих людей я во Львове увидел, некоторые из них меня дальше сеней не пустили; со многими я советовался, и как-то получалось так, что все почти направляли меня к митрополиту Андрею, как к тому, кто внесет и ясную мысль, и покой в раскачанное и враждебное к нам, разбитое на разные осколки галицкое общество. Да и он только один в силе собрать на совещание тех людей, которые уже так рассорились между собой, что и не способны на спокойное овладение ни своим умом, ни, тем более, чувствами. Нашлось среди львовян двое, которые близко к сердцу приняли нашу беду. Это были М.Кордуба^{475} и N…, благодаря стараниям которых удалось добиться, что однажды вечером позвал меня к себе Митрополит Андрей.

Уже хорошо смеркалось, когда я добрался до Св. Юра и в митрополичьей палате, казалось мне, далекой от тревог мира, разыскал нужную дверь и разговорился с каким-то духовным лицом, наверное, келейником, который сидел в небольшом покое. Как следовало из разговора, он знал, что я должен прийти, и ждал меня. Проведя меня в соседнюю комнату, оставил на минутку одного. А вскоре послышались за дверью тяжелые и очень медленные шаги; дверь открылась, и в комнату прошла знакомая, но уже немного сгорбленная фигура. Поздоровались и сели друг против друга вокруг круглого стола. Напомнил я Митрополиту, что уже видел его в Петрограде. Видно, упоминание о весне 1917 года приятно было Владыке. Живее засветились глаза под седыми бровями, и, пробегаясь мыслью по всем событиям с тех пор, коротко записывал некоторые моменты, будто желая услышать другое о них, чем прежде слышал, мнение или уяснить себе какие-то подробности. Рассказывал я довольно долго, но все это были короткие, по возможности конкретные ответы на конкретно задаваемые вопросы. Где-то в начале нашей беседы в комнату вошел келейник, тихо поставил на стол огромную, открытую уже бутылку с одним бокалом и так же тихо вышел. Митрополит, налив мне в бокал сладкого и крепкого, как оказалось, меда, пригласил меня пить. Я пил понемногу, смакуя, слушал его и отвечал ему. Друзья, видно, рассказали подробно все, с чем я и за чем приехал, а Митрополит, видно, близко принял к сердцу дело, передумал его, обдумал и наконец рассказал, что и как он думает делать. Созовет наиболее видных людей и пусть здесь, у него в комнате, выслушают меня и выскажут свои мысли и сожаления. Что из этого получится — то и получится… Но пусть люди выговорятся, а из того видно будет, чем Львов дышит. Может, что-то и выйдет, а главное то, чтобы люди видели и знали, что даже разойдясь, и на противоположных даже позициях находясь, честно, по-человечески они к себе относятся и общим делом болеют.

Когда я встал, договариваясь относительно предстоящей встречи со львовянами, поднялся с большим усилием и Владыка. Доброжелательность светилась из его глаз, и из всего лица. Будто в знак своей доброжелательности, попрощавшись и пропуская меня в дверь, прижал слегка мощной рукой мне плечо. Какое-то тепло и бодрость почувствовал после такого прощания, когда очутился на улице и по темным улицам шел к Народной гостинице.

В условленное время, кажется, на третий день, так же вечером, собралось у Митрополита с десяток людей. Кто именно был — теперь уже сказать не могу. Созвал их, видимо, по уговору с нашими двумя друзьями, Митрополит, но чем он при этом руководствовался — трудно сказать. Коротко приветствовав присутствующих и как бы для приличия поведав о цели собрания, дал мне первому слово. Так же коротко, конспективно представил я собравшимся ситуацию, в которой оказался небольшой осколок нашего народа, который не сложил еще оружия и дальше, до конца, хочет вести борьбу за государственное существование нашей нации. Оптимизма большого я не разводил, старался перед старшими людьми взывать не к чувствам их, а к разуму, и пробовал убедить собравшихся, что мы делаем то, что должны делать, и делать будем до конца. От них же ждем только понимания нас, и хотя бы в какой-то малой степени облегчения нашего морального положения, попытки создать в Галиции более благоприятную для нас атмосферу, попытку замедлить, затормозить враждебные нашему делу настроения, которые на глазах разлагают нашу армию.

То ли, может, тон моей речи, то ли сама острота упомянутых фактов, как вот хотя бы и отход, во время самых упорных боев, с правого крыла нашей армии многочисленной галицкой группы, входившей в состав Херсонской дивизии, с генералом Краусом во главе, которая отправилась через Карпаты в Чехословакию, но кое-кто из присутствующих уже во время нее проявлял признаки нервозности. Когда я закончил, почти все брали слово. Большинство, видимо, понимало нас. Многие из выступающих высказывали разные проекты той или иной общественной акции, которая внесла бы дух примирения, дух понимания, но в этом однородном хоре диссонансом резким и бурным прозвучали выступления двух почтенных по возрасту, но слишком молодых по темпераменту, выдающихся граждан. Это были речи В. Студинского^{476} и Щурата^{477}. Чья из них была более насыщена желчью, а чья меньше — уже не помню.

Митрополит не прерывал их, а только морщил слегка лоб. Когда же все высказались, начал говорить и Митрополит. Речь Митрополита, как и его письмо, была какая-то очень простая. Это не была речь типичного представителя галицкой интеллигенции — смесь иностранных слов латинского, немецкого и польского происхождения. Это была скорее речь галицкого крестьянина, хотя само произношение казалась мне каким-то чужим. Было из нее слышно, что какой-то другой, или другие, языки были чаще употребляемы устами оратора. Казалось, что говорящий иногда подыскивает нужное слово и поэтому говорит так медленно и так степенно. Отвечая Студинскому и Щурату, Митрополит менее тщательно выискивал и слова, и целые выражения, и сам ответ набирал краски и остроты. Видимо, никто из наших присутствующих там друзей не сказал бы лучше. За содержание их слов не сделал им Владыка Андрей никакого замечания, но за тон и за выражения — просто-таки по-отечески проучил. Кто-то из них употребил выражения «зрада», характеризуя Варшавский договор. И вот за что «зраду» получили ораторы. Наука эта сводилась к тому, что не о прошлом надо вспоминать, а о будущем, когда теперь что-то строить собираешься. Тыкать друг другу сделанными в прошлом неприятностями — это значит не хотеть сейчас помириться. А не было ли со стороны галицкого общества сделано шагов, которые с большим правом могли бы надднепрянцы такими же терминами обозначать? Этот вопрос сопровождался приведением фактов — соглашение с Деникиным, затем с красными, а затем переход на сторону польско-украинского фронта. На все это в те времена мог отважиться только тот, кто не чувствовал себя ни в коей мере связанным и ответственным за все то зло, что разъединило надднепрянскую политику с надднестрянской; за все то, что привело к существованию в ответственное время и двух правительств, и двух главнокомандований.

События дальше пошли своим путем. Но воспоминание об этом совещании, которое, в конечном счете, может, и не могло ничего изменить в ходе тех событий, навсегда осталось в моей голове и в головах тех, перед кем я о нем по возвращении в Тарнов отчитывался. Образ Митрополита Андрея, который в страшные времена нашей освободительной борьбы молился за Украину и болел за нее душой, всегда стоял и будет стоять в нашем воображении над партийными, над культурными и, несомненно, и над обрядовыми различиями, которые мы в то время не преодолели, и не смогли в то время из разнородных, а часто и взаимно враждебных частей создать соборную и самостийную нацию.

Путешествие в Крым 1920 года

Осенью 1920 года, когда фронт наш, проходивший на юг от Львова до самой румынской границы, какое-то время стоял на одном месте, и ничего еще не предвещало нам того печального конца, который показала уже поздняя осень, в штаб нашего командования приехал из Крыма от Врангеля полк. Нога, с легитимациями, подписанными, как положено, командованием армии Врангеля. Я не помню уже, кто там подписался, от какого именно лица или по инициативе какого лица он к нам приехал, но факт тот, что его приняли как официального представителя, который, как мы на польский манер тогда говорили, «уме сен вылегитимоваць»^[91]. Приехал он к нам для того, чтобы по инициативе со стороны «командования Вооруженных Сил Юга России» устранить те враждебные тенденции, которые установились между двумя армиями после недоброй памяти осени 1919 года, когда беломосковские войска так позорно выбросили нас из Киева, разобщив нас с галичанами и, в конце концов, сами уже шатаясь, загнали нас в треугольник смерти под Любаром^{478}.

Долго этот полковник обивал пороги и в штабе командарма, и в штабе Главного Атамана в Хриплине, пока, то ли обстоятельства потребовали, то ли, может, все-таки сам он чем-то так повлиял, наше правительство не решило послать в Крым, как ответ на их учтивость, свою делегацию.

Правительство наше, в первую очередь военное, очень хотело достичь наконец какого-то взаимопонимания с Врангелем, потому что, во-первых, этого требовала стратегия, когда идет война против общего врага — красной Москвы, а во-вторых, потому что уже слишком много приходило «прелестных» писем и слухов о симпатии окружения Врангеля к украинцам, об «украинизации» армии и о наших людях на высоких должностях там. Немало, видимо, в этом направлении сделал и сам полк. Нога, чтобы и в словах, и в делах нашего военного командования стали слышаться благорасположенные к соглашению намеки.

Наше гражданское правительство, давая согласие военным на командирование в Крым делегации, потребовало, чтобы в состав ее было включено лицо, которое хоть немного ориентировалось бы в общественно-политических делах, и которое как-нибудь по возможности привезло из Крыма более определенные сведения о том, что там делается. Выбор пал на меня. Премьер Прокопович сообщил мне об этом, и я из Тарнова, не мешкая долго, приехал в Хриплин, где был тогда штаб Главного Атамана.

Такой выбор был обусловлен, наверное, моим участием в свое время в переговорах Киевского городского самоуправления с руководителями двух вооруженных сил, вошедших в Киев осенью 1920 года^[92], в одну и ту же ночь с двух сторон: с запада — надднепрянско-галицких, то есть принадлежащих Директории УНР, а с юго-востока — принадлежащих армии ген. Деникина, так наз. «Командованию Вооруженных сил Юга России». Как участник этих переговоров и как очевидец всего, что произошло в течение тех памятных одних суток, что имело такое решающее значение для всего дальнейшего развития исторических событий, должен был я, по мнению киевской организованной общественности, совершить поездку к нашему правительству в Каменце-Подольском и вернуться обратно в Киев с информацией о планах правительства в связи с киевской трагедией. Эту поездку я совершил в первые дни оккупации Киева Доброармией. Вернулся назад я через каких-то, может, две недели, во всяком случае так быстро, что за это время передовые силы Доброармии продвинулись только до Попельни.

Одной из главных директив для нас, киевлян, было как-то связаться с руководящими кругами Донского и Кубанского войск и попытаться повлиять на их смиренное, по мнению Директории, отношение к всероссийской реакции, которая грядет с Доброармией и несет гибель сначала украинским революционным завоеваниям, а позже принесет ее и Дону, и Кубани.

В утвержденную постановлением Киевского общественного комитета поездку на Дон и Кубань отправился я по моем возвращении из Каменца-Подольского через какие-то две-три недели. Эту поездку совершил я вместе с А.Фомичом Саликовским, который долгое время перед революцией жил в Ростове-на-Дону, редактируя прогрессивную тамошнюю газету «Приазовский Край».

Таким образом, когда правительство Директории, или точнее — главнокомандование, в августе 1920г. оказалось перед необходимостью послать делегацию в «Командование Вооруженных сил Юга России», во главе которого тогда уже стоял ген. Врангель, а не ген. Деникин, включили и меня в состав этой делегации как человека более или менее компетентного в казачьих вопросах и в вопросе Доброармии. Обсудив дело с Премьером и с Главным Атаманом и получив определенные рекомендации относительно своего поведения и к заданию самой поездки, я должен был еще ехать в штаб армии, чтобы там получить себе такие же полномочия от армии, какие уже получили наши члены делегации, выехавшие в Крым через Румынию, где должны были несколько дней пробыть и подождать меня. Получив легитимации на имя сотника артиллерии, вернулся я в Хриплин, получил от начальника атаманской охраны новенькую военную одежду, закупил что нужно было в Станиславе и, наконец, полностью снабдившись разными «пропусками» и деньгами из Министерства финансов, поехал через Черновцы в Бухарест. Там задержала меня на несколько дней неприятная беготня по разным «сигуранцам», и с недельным опозданием я, наконец, добрался до Галаца, где уже наша делегация, возглавляемая Литвиненко^{479} и в составе полк. Крата^{480}, хор. Роменского и Ивана Блудимко^{481}, ждала меня и большой пароход «Саратов», который должен был нас вывезти из Рени в Севастополь. Я удачно попал к нашим в гостиницу тогда, когда полк. Ноги, ехавшего вместе с ними, не было у них.

Когда появился полк. Нога, то мы уже хорошо познакомились между собой и быстро сошлись мнениями на конкретном деле, которое и они, и я совершенно самостоятельно, не сговариваясь, наметили ранее.

Из воспоминаний М.Садовского я знал о том, что могила Мазепы должна быть где-то в Галаце, в какой-то церкви. Хорошо я этого не помнил, поэтому нужно было, очевидно, обойти все местные церкви, осмотреть их подробно и расспросить у людей. Оказалось, что наши делегаты уже в этом направлении кое-что сделали за время своего пребывания здесь. Им посчастливилось познакомиться случайно с учителем истории гимназии и с его помощью расспросить об этом у старожилов. Оказалось, что никто могилы Мазепы не знает, не видел и не слышал. Высказывались даже мысли, что ее здесь никогда не было, и что ее, наверное, надо искать в Яссах.

Когда же на следующий день пришел полк. Нога, то оказалось, что я приехал очень удачно, потому что как раз на следующий день утром уходил из Галаца пароход, который должен был нас отвезти в Рени.

За целый день пребывания в Галаце я увидел много нового для себя в этом характерном балканском городе. Жизнь города полностью отличалась от той, которую мы привыкли видеть и у нас дома, и во всей Европе. Жизнь людей здесь проходила на улице. Точно так же, как в восточных городах: вокруг каждого кафе много людей на улице, а в кафе — хозяин и прислуга. На улице возле каждого кафе-ресторана постоянно толпа людей, как на базаре. За едой и питьем эта толпа ленивого народа ведет свои разговоры и какие-то непонятные стороннему зрителю дела. Малоазийские лица, турецкие фески, турецкий язык слышатся почти везде; на всем видны следы многолетнего воздействия, которого не стереть так быстро европейской культуре. Как ни мал этот город, но чем-то непостижимым напоминал он мне хорошо знакомую с детства Одессу. И часто потом, на обратном пути, и в Констанце, и в Бухаресте передо мной стояли образы далекой Одессы. Интересно, что ни Севастополь, ни Ялта, как бы много восточного элемента ни было там у населения и в архитектуре, никогда не вызывали у меня сравнение ни с Одессой, ни с малыми и большими городами Румынии.

Пароход, который нас вез — было это обычное буксирное судно, которое, взяв нас на себя, отправилось в плавание по широкой и могучей реке, связанное толстенными канатами с огромными барками, полными врангелевских будущих воинов. Дело в том, что во время разгрома Доброармии красными поздней осенью 1919 года попали на польскую и румынскую территорию приличные ее части и теперь, по приказу Антанты, они направлялись к Галацу, а оттуда уже — по воде, с пересадкой в Рени на большие морские пароходы, — их перевозили в Крым под команду Врангеля. Это были в основном остатки частей Бредова^{482}, которые воевали против нас, и с которыми потом, как интернированными, пришлось нам встречаться везде на станциях Галиции, а больше всего в Станиславе, где они простаивали днями и неделями, продвигаясь медленно товарными поездами из лагерей интернированных в западной и южной Польше в Румынию. На всех этих барках, которые прицепляли к нашему судну в Галаце и вдоль по дороге, где они стояли привязанные к берегу, было много мужчин, женщин и детей. То ли по собственной просьбе, то ли по милости команды парохода, но очень быстро на палубе и в некоторых каютах парохода набралось несколько десятков офицерских дам с маленькими детьми. Жаль было смотреть на этих ободранных, обшарпанных дам и девиц, в основном жен, сестер и дочерей блестящих некогда гвардейских офицеров, которые с нескрываемой радостью и наслаждением расположились — после грязных лагерей, поездов и барок — на чистеньком пароходе. К моему удивлению, я увидел среди них хорошо знакомую еще с петербургских студенческих времен землячку, Лену Родзянко. Хотя она никогда не была свидомой украинкой, но достаточно было того, что землячка из Хорольского уезда, и это всегда давало нам темы для общих разговоров в Петербурге, когда мы с ней встречались в культурном кружке так наз. «эрмитажников». Оказалось, что она бежала из Киева вместе с недобитками Доброармии и взяла с собой маленького мальчика — сына князя Урусова, лет 7-8. Родителей этого мальчика убили еще в революцию, а она с ним, сиротой, убегала куда глаза глядят из Киева, чтобы еще раз не переживать ужасы… Через нее познакомились мы все еще с несколькими дамами, которые, очевидно, из любопытства к самому факту нашей поездки в Крым, хотели с нами разговориться. Среди офицеров нашлось несколько знакомых нашего полковника Крата, которые по случаю встречи, или скорее, может, по случаю укромной каюты на пароходе, устроили довольно солидные «возлияния».

Выезжая из Хриплина, я получил от наших военных совет, чтобывоспользоваться совместным с полковником Кратом путешествием для того, чтобы хоть немного научиться от него военной выправке. Так что при встрече в Галаце я передал полковнику эти советы и просил его сделать что получится в этом деле. Он охотно согласился и с того же дня принялся за это дело, не теряя ни малейшей возможности. Он так проникся взятым на себя обязательством, что даже дал мне свои старые шпоры, потому что они лучше звенели, чем те, что мне выдали в Хриплине. Учил меня, как ходить, как на месте поворачиваться, чтобы в шпорах не запутаться. То он шел мне навстречу как генерал, то как полковник, то как низший чин, и я должен был в совершенстве все изучать, как мне в каждом отдельном случае вести себя. Обучение было таким усердным, что через короткое время я уже знал мелодии всех команд, передаваемых в российской армии трубачами, и все слова к этим мелодиям, которые, очевидно, печатать никак не годится. Изучил я даже ритмы всех барабанных «мелодий», также с соответствующими к ним словами. Таким образом, в разговорах со спутниками и в «муштре» наедине с полк. Кратом, в нашей каюте, доехали мы, наконец, до Рени. Здесь мы уже не высаживались на берег, а просто из своего парохода перешли по канатному трапу на большой пароход «Саратов». Пароход наш направился прямо на Ялту, где он должен был высадить всех «бредовцев». Там нужно было высадиться и нам^[93].

Пока полк. Нога искал средства, чтобы добраться нам в Севастополь, мы, не без его помощи, разыскали кое-кого из украинцев, о которых некоторые из нас знали, что они находятся где-то в Ялте. Я имел поручение от Прокоповича, в случае пребывания в Ялте, разыскать известного в Ялте украинца-педагога Горянского^{483}, бывшего студента Киевской духовной академии, родственника семьи Дурдукивских, а также разыскать и ученицу Прокоповича из гимназии Жекулиной в Киеве, панну Полторацкую, которая, больная туберкулезом, давно проживала в Ялтинском санатории. Пробыли мы в Ялте целые сутки и за это время удалось мне разыскать обоих.

От Горянского мы узнали о настроениях украинской общественности в Крыму, о его страхах и надеждах, как и о том, кто из видных лиц какой ориентации придерживается, что нам, конечно, пригодилось в подготовке к Севастополю. От него же получили мы совет, если у нас хватит времени, посетить место вечного упокоения Степана Руданского^{484}. Успел я и Полторацкую посетить, чем большую ей радость доставил, уже, может, и последнюю… Тяжелое впечатление осталось у меня от этой встречи.

Молодая красивая девушка, красная от лихорадки и нервного возбуждения от неожиданных гостей и вестей, уже не поднималась с постели, даже голову поднять выше не имела сил. Подушка запятнана кровью, такой же окровавленный в руках платок, и радостное-радостное лицо с сияющими глазами и благодарной улыбкой на устах. С теми впечатлениями от живой еще пошел я на кладбище, к нашему славному Усопшему. Там были и остальные наши с Горянским. Сидели молча, то выражали зависть покойному, который среди такой красоты на высоком холме, с широким горизонтом моря, под кипарисами, нашел себе вечный покой. С кладбища пошли к Горянскому, чтобы пораньше лечь и раньше на другой день встать и не опоздать на маленький катер, который должен был нас забрать в Севастополь.

Погода выдалась ветреная, суденышко держалось берега, и не столько его бросало на волнах, как неприятно как-то подергивало. Болезни от такого подергивание, кажется, не бывает, но неприятно было, и даже весьма. Я все время стоял на правом борту и узнавал или пытался узнать те места, которые я юношей еще пешком проходил, путешествуя из Севастополя в Гурзуф и обратно. От Балаклавы места были мне не знакомы, да и не интересны. Эта часть Крыма не гористая, хотя достаточно, правда, высокое плато. Только когда мы въезжали в Севастопольскую бухту, снова пробудился мой интерес, потому что справа — старый Херсонес, местами раскопанный, где из земли видны какие-то остатки руин, а прямо и слева, то далеко, то близко от берега с обрывами или песчаными холмами, везде, куда ни глянь — буи и фонари на них, что ночью показывают судам путь.

Полк. Нога, как было видно, по телефону связывался с Севастополем, но нам об этом ничего не говорил, и мы, конечно, его об этом не спрашивали. Когда катер причалил, и все пассажиры вышли на берег, вышли и мы. И тут-то и выяснилось, что не все идет так, как надеялся полк. Нога. Он уже тем был обеспокоен, что никто не вышел нас встречать. Куда-то бегал часто, наверное, к телефону, а в конце концов попросил нас не беспокоиться и подождать немного, потому что ему нужно поговорить по поводу нашего размещения. В конце появился он и на трех извозчиках повез нас в гостиницу, где разместил старших — нас троих, — показывая какие-то бумаги, а двоих хорунжих — повел в помещение, реквизированное у какого-то врача. После этого снова пришел к нам и, издалека очень начиная, объяснил нам много такого, о чем мы и не догадывались.

Оказалось, что во время его отсутствия произошли важные изменения в констелляции политических влияний в окружении Врангеля. Оказалось, что его поездка к нам состоялась под влиянием ген. Слащева^{485}. Это его оценка политического и стратегического положения «Командования Вооруженных сил Юга России» послужила причиной поездки полк. Ноги в нашу армию. Кажется, что среди тех сил, которые составляли окружение Слащева, Нога играл не последнюю роль. Теперь же, как оказалось, Слащев уже не только «не у дел», а даже и «в опале». Видно было, что от всего этого было полк. Ноге очень неприятно, и мы чувствовали себя неловко. Оценив ситуацию простым способом, а именно — что полк. Ноге более неприятно чем нам, я стал успокаивать его, что, мол-де, как-то будет, и что, очевидно, такие времена и такие обстоятельства теперь, что люди делают часто такое, что через минуту раскаиваются. Это и Ногу перенастроило на оптимистический лад, и мы уже вместе, как одна сторона, начали думать, что и как дальше будет. Нога был уверен, что его поездка не была таким уже необдуманным шагом со стороны правящих сфер, и что если Слащев и не «у дел», то дело от этого не может намного измениться. На том и решено было не волноваться нам всем, а терпеливо ждать, что будет дальше. Отдохнули мы, а затем, взяв наших хорунжих, походили немного по городу, посидели на лавочках в каком-то убогом сквере или парке, а позже, поужинав, разошлись по своим жилищам с тем, «что было — то видели, а что будет — увидим».

На следующий день, где-то к полудню^[94], пошли в штаб, чтобы представиться ген. Кирею^{486} — генерал-квартирмейстеру — лицу, тогда очень влиятельному в Севастополе. Генерала Кирея наши полковники знали. Он, как они рассказывали, был с начала революции в нашей армии. Был даже некоторое время начальником штаба чуть ли не Слободского коша, который под атаманством С.Петлюры оборонял подступы к Киеву на Левобережье в харьковском направлении. Потом куда-то он исчез, но куда и как — они этого или не помнили, или просто не знали. Кто-то из полковников только вспомнил о тех слухах, которые ходили в связи с его уходом. Говорилось, что он не хотел служить в нашей армии потому, что «Центральная Рада забрала у него дедовскую землю». Он был с Черниговщины, откуда-то из-под Нежина, казак, и имел 50-60 десятин земли, с потерей которых не мог никак примириться. Что с ним было после того — никто не знал, как не знал также никто из них, с каких пор он связался с Доброармией.

По дороге в штаб, как и накануне, когда мы ходили по городу, чувствовал я себя все время не по себе. Население местное смотрело на нас с таким активным удивлением, что я, не привыкший быть в роли диковинного зрелища, все время оглядывался на себя и на моих товарищей, не понимая причины. Все мне казалось, что что-то у нас не в порядке с нашим видом. Более всего я, конечно, боялся за себя, думал, что всем видно, что я не военный, а переодетый «цивильник». Я все держался полк. Крата, чтобы тот мне подсказывал, как мне вести себя со старшими военными чинами, так как почему-то они, эти «отличия», не держались у меня в голове. Солдат от офицеров я легко отличал, но вот разобраться в офицерских чинах было мне очень трудно.

Крат успокаивал меня, советуя быть внимательным и реагировать только на встречных генералов, а на полковников никакого внимания не обращать. И действительно, большинство офицеров были полковники, и если бы на всех реагировать, то пришлось бы все время без перерыва козырять по сторонам. А генералов не так уж и много встречали мы. Но, конечно, причина была не в каких-то недостатках наших униформ, а в самой униформе. Разные униформы севастопольцам приходилось видеть, но только не украинские. По моему мнению, наша униформа не была какой-то диковинной. Я бы сказал, что она была достаточно хорошей, а главное — что все мы имели новую, чистенькую, защитного цвета униформу, чего нельзя было сказать о Доброармии. Удивляли, может, встречных цветные нашивки на воротнике, трезубцы на рукавах и на фуражках, отдельные для каждого рода оружия. Пехотинцы имели синие, конники — желтые, а я, как артиллерист, — красные. Только полковник Крат имел совершенно индивидуальное одежду: темно-синие, почти черные брюки с серебряными тонкими лампасами, какой-то менее яркий китель и смушковую шапку с серебряным перекрестьем на небольшом шлыке, а на боку имел саблю кавказскую. Все остальные носили на поясе короткие плоские штыки.

В конце концов, я привык к любопытству прохожих, успокоился и принимал это как должное. Полковник Нога, видно, тоже успокоился. Перед нашим визитом, наверное, побывал где-то и получил успокоительные сведения.

Ген. Кирей принял нас очень благосклонно, но сесть не пригласил, а отвел нас в дальний угол огромной комнаты, где было несколько офицеров, которые что-то рассматривали на большой карте, разложенный на большом столе посреди комнаты, извинился, потому что очень занят, спросил, как нам наше жилье понравилось, чисто ли, спокойно ли, посоветовал не беспокоиться, а спокойно жить и осматривать город, потому что здесь, видимо, и знакомых у нас не одна семья найдется. Посоветовал питаться в столовой, которую содержит известная харьковско-полтавская семья Котляревских, столовая открыта целый день допоздна, следовательно все, что нам нужно, там мы найдем, потому что он уже просил дам позаботиться о нас, а полк. Ногу попросил отвести нас туда и познакомить с дамами. Сказал нам, что полк. Нога и в дальнейшем будет нами заниматься и обо всем, что нужно, будет нам сообщать. На том визит наш закончился…

Ген. Кирей был прав что касается знакомых. В столовой нас приняли как дорогих гостей. Обслуга состояла из двух молодых дам и их матери, пожилой дамы, сидевшей при кассе. Познакомились мы, сели за стол, а старшая из барышень, прислуживая нам, все время расспрашивала нас обо всем и рассказывала. Я думаю, что в какой-то степени их обязанностью было здесь информировать кого-то о тех людях, которые у них питались. Оказалось, что брат этой барышни был секретарем у Кривошеина^{487}, который был у Врангеля тогда премьер-министром. Они были родственниками многих дворянских семей Полтавщины и Харьковщины, а если не родственниками, то хорошими знакомыми. Они были, очевидно, в курсе всех дел этих дворянских, когда-то, несомненно, казачьих семей. Общие знакомые, как оказалось, были у нас Леонтовичи, Устимовичи, знала она когда-то и Старицких; одним словом, нашлось достаточно тем, на которые она очень охотно и очень много рассказывала. Внешне она была немного похожа сама на Старицких, не так на Людмилу, как на Оксану и Марию — высокого роста, склонная к полноте. То ли общие знакомые, то ли тот факт, что я знал хорошо Полтавщину, или, может, какие-то специальные поручения откуда-то сверху, но ко мне она проявляла подчеркнутое внимание. Очень быстро узнал я, что ей нравится моя униформа, что я похож на Энвер-Пашу, и наконец, дней через несколько, в свободные от работы часы она взялась показать мне Севастополь, море, а еще через несколько дней мы уже ездили на лодке и купались в море.

Я не следил, к сожалению, за местными газетами, но в какой-то из них, — а может, и вообще их было немного, — была напечатана заметка о нашем приезде. Узнал я об этом потому, что из Симферополя получил два письма, одно от акад. Вернадского^{488}, а второе от коллеги по антропологическому семинару Ф.Вовка в Петербурге — А.С.Носова. В письмах оба просили меня, если будет возможность, посетить их в Симферополе, где они находились на лечении или на отдыхе.

Первым в Севастополе разыскал нас Вячеслав Лащенко^{489}, которого я знал немного по Киеву. Это был брат Ростислава Митрофановича, винниченковского приятеля и земляка из Елисаветграда. Вячеслав жил в Крыму и с начала революции проводил здесь какую-то национальную работу. Мне приятно было узнать, что он припрятал несколько номеров первой в Петербурге украинской газеты «Наша жизнь», которую мы с г-ном А.Феденко издавали с первых же дней революции. Они здесь даже издали отдельными листовками две наши (мою и феденковскую) популярные статьи о федерации и автономии. Позже я познакомился с Чернышем^{490} — одним из самых активных здесь среди украинских общественно-политических деятелей. Сам он был из Киева, как и почему сюда попал он, я не расспрашивал из деликатности, но по тому как он относился к УНР, видно было, что в его лице имели мы искреннего и активного друга. От него я много узнал о состоянии украинского дела здесь, о количестве наших сторонников и об их работе, направленной на исправление украино-русских отношений, кардинально испорченных и обостренных во времена Деникина. Через него я познакомился с Иваном Николаевичем Леонтовичем^{491} и со многими нашими более или менее влиятельными общественными деятелями украинского происхождения. Разыскали меня и несколько моих товарищей по Киевской гимназии, которых бурные волны гражданской войны прибили к этому далекому краю.

Разыскал меня Козачевский — в гимназические времена русский соц-демократ, который потом все больше и больше отходил вправо. Разыскал и Крыжановский — человек без каких-либо национальных или политических симпатий, но человек, который со всеми водил знакомство. В гимназические времена это был ученик с самыми скромными успехами, но с самым необузданным поведением. Разыскал меня совершенно неприметный в нашем классе, кажется, без каких-либо стремлений помимо личной карьеры, Коробченко, сын киевского кондитера, а теперь довольно обеспеченный здешний дантист.

От них узнал много я различных сведений о бывших товарищах по гимназии, с которыми после получения среднего образования никогда больше не встречался. Так же и об учителях, из которых некоторые пользовались в свое время нашими ученическими симпатиями. Интересной и неожиданной новостью было для меня то, что довольно близкий мой товарищ, Иван Богонкевич, родом из Ромен, сын не очень обеспеченной помещицы, которая жила в Киеве и содержала студенческую квартиру со столованием своих жильцов и посторонних, их знакомых. Квартира Богонкевича была во времена революции 1905 года штаб-квартирой украинских соц-демократов, потому что у нее снимали комнаты студенты Михура, Ремига, а часто бывали там и Б. Матюшенко, Порш и другие. И вот, Иван Богонкевич во времена деникинской оккупации Полтавщины вступил в полицию и был в Роменском уезде полицейским приставом… Мои бывшие товарищи охотно виделись со мной, и все они расспрашивали меня о возможности получить украинский паспорт, чтобы выехать из Крыма за границу. Особенно подробно расспрашивал о таких возможностях Козачевский, которому, в конце концов, таки удалось уехать, я встречал его как-то в Париже, когда был там в 1926-1928 гг. Так же неожиданностью были для меня визиты моего давнего приятеля, еще с детства, Саши Волошина^{492}, сына известного украинского общественного деятеля, Александра Федоровича, который работал в Ананьевском земстве и был широко известен как музыкальный этнограф, составитель нескольких сборников песен, известный нам под фамилией Александра Федоровича. В конце девяностых годов его семья переехала в Одессу, где он, кажется, был как-то связан с издательством и типографией Фесенко, а еще позднее переехал он в Киев, где я часто с его детьми встречался, даже во время революции 1917 года. Сашу они маленьким еще отдали на воспитание сестре его матери Ольги Федоровны, урожденной Охрименко, — Малании Федоровне Охрименко, которая учительствовала в Ананьеве. Старая дева, она выпросила у Волошиных ребенка и воспитывала как сына. Безразличная к национальному вопросу, она и его так воспитала. С ним я позже встречался иногда в разных городах Украины или только слышал кое-что о нем. Он избрал себе карьеру артиста русского театра. Был достаточно популярным конферансье, декламатором и взял, кроме своей родовой фамилии Волошин, еще и «уличное» прозвище Негритос, очевидно, данное ему кем-то из приятелей за его действительно негритосские, или скорее просто негритянские черты лица.

И вот, как-то дней через несколько нашего пребывания в Севастополе, когда жизнь наша вошла уже в колею, и мы вместе, после завтрака или обеда, ходили на прогулку в какой-нибудь небольшой сад, подошел ко мне Саша Волошин. После обычных расспросов о незначительных вещах, спросил он меня, не согласился ли бы я посетить известного русского писателя Аркадия Аверченко^{493}, который живет здесь, болезнью привязан к кровати, и который хотел бы со мной познакомиться и о некоторых вещах меня расспросить. Я согласился и сразу же условился о месте встречи с Сашей, чтобы вместе побывать у Аверченко. Знакомство с Аверченко осталось у меня в памяти до сих пор как одно из интригующих событий.

В комнате на кровати лежал человек с лицом какого-то странного антропологического строения. То ли от болезни, то ли от расовой своей конституции имел он какие-то одутловатые губы, которые часто встречаются у евреев, чем они обязаны древней примеси африканской крови. Цвет волос не был у него такой черный, как у А.Волошина, но этой чертой он тоже имел бы право называться «негритосом». Поздоровавшись и сев у кровати, я сразу же спросил, чем именно вызвано его желание увидеться со мной, чем именно я могу служить ему.

До сих пор не понимаю причины того интереса Аверченко к украинскому делу, который он проявил, задавая мне вопрос за вопросом. Итак, я должен был рассказать ему вкратце историю национального нашего движения за последнее время, где-то еще от кануна революции 1905 года и до последних дней. Когда смотришь на выражение лица собеседника, то по нему видишь, переживает ли он то, что слышит, или ему скучно, или ему безразлично. Выступая перед группой людей, я невольно всегда ищу какое-то лицо, которое проявляет интерес к тому, что я говорю. От того, найдется ли среди слушателей такое лицо, у меня зависит форма доклада. Бывает так, будто не группе людей говоришь, а одному из них, потому что чувствуешь, что ему, как и тебе, разворачиваемые тобой события небезразличны, которые он вместе с тобой передумывает и сейчас же инстинктивно реагирует. Так вот редко бывало мне, чтобы слушатель так слушал, чтобы так менялось выражение его лица, чтобы так доставляло боль и радовало услышанное. Когда я дошел до перипетий борьбы Директории с тремя врагами одновременно, на севере Подолья — с белыми и красными русскими, и с поляками, да еще и перед лицом возможного вооруженного конфликта с румынами, лицо Аверченко стало лицом страдальца, мученика и у него на глазах выступили слезы… Может, просто ему плохо стало в эту минуту, может, просто болезнь в эту минуту дала себя как-то более отчетливо почувствовать, но я почему-то это отнес на счет интереса к моим словам. А может, у него где-то в глубине его души что-то заныло, что-то запекло такое, чего он раньше не испытывал. Много же таких, как он, малороссов, стали украинцами, когда у них запекло что-то внутри, и когда вся прежняя жизнь вдруг показалось не так прожитой, как бы надо было. Может, и он стал неофитом, как стал им во время революции Короленко, признаваясь С.Ефремову, будто с каким-то сарказмом насчет себя, что он, мол, «заблудился» было на своем веку…

Интересный еще был у меня в те дни разговор, на этот раз с большей группой людей. Подошел ко мне, в том же самом сквере, незнакомый молодой человек. Спросив, Чикаленко ли я, дал мне записку. Писала Галя Руденко, сестра моего товарища по Петербургу, Сергея Ивановича Руденко, старшего ученика Федора Кондратьевича Вовка. Я знал тогда всю его семью, потому что бывал у них частенько, а с сестрой и младшим братом ездили мы в экспедицию по Уралу, под руководством Сергея Ивановича. И вот неожиданное просьба — приехать к ней вечером на стакан чая.

Пошел. В большой комнате застал Галю в окружении пяти-шести молодых ребят, которые хотели, очевидно, посмотреть на экзотическую птицу — украинца. Какая же отличная картина той, что была в комнате Аверченко. Здесь все, а больше всех Галя, просто кипели от ярости ко всему украинскому, а больше всего к тому, что развитие событий свело их здесь со мной. Тоже до сих пор, только по-другому, удивляюсь, зачем вот звать к себе человека, к которому, возможно, не лично, а духовно ощущаешь только злость?.. Когда бывал я у них в Петербурге, то чувствовал интерес к Украине, но какой-то странный, будто немного болезненный. Дед, а может прадед старого Руденко был на Сечи и эмигрировал в Турцию, а потом с Гладким, будучи сам старшиной отряда других казаков, возвратившись домой на «царскую милость», получил имение на Екатеринославщине. Молодые Руденки родились уже не на Екатеринославщине, а на Урале где-то, потому что отец их, а может, уже и его родители, дохозяйничались до того, что надо было уже на государственной службе служить. Старик еще какой-то сантимент имел к Украине, а для молодежи это были только семейные воспоминания, связанные с утратой имения в богатой «Малороссии». И вот интересный разговор. Галя аж шипит, а другие все, может потому, что мало знакомы, спокойно расспрашивают о моем взгляде на ход событий за всю революцию и на изменение политики «Командования Вооруженных Сил Юга России». Группа эта была как-то связана с театральным миром, но не выяснил я, были ли они связаны с Украиной, или просто со всех концов Российской империи свели их здесь события. Засиделся я у Гали довольно долго, распивая чаи и с ней переругиваясь. Уже было за полночь, когда я пустыми улицами возвращался в свою гостиницу. По дороге остановила меня группа солдат — какая-то охрана порядка. Конечно, для вида, попросили документы, и так хорошо видели по униформе кто я, и, возвращая мне их, заметили, что в городе уже давно запрещено ночью ходить по улицам. Выразив сожаление о том, что никто мне до сих пор об этом не сказал, добрался, в конце концов, не без труда, до своей гостиницы.

Кто-то из наших здешних знакомых свел нас в один день с двумя повстанцами с Украины, которые в водовороте военных событий оказались здесь в Крыму и были, видимо, связаны с соответствующими деятелями военного правительства. Один из них был очень интересной личностью. Сказал нам он, что родом он из города Скутари на озере с тем же названием в Македонии. Сын состоятельных родителей, юношей он, закончив среднюю школу, смог добраться до Швейцарии и поступить в Женеве на медицинский факультет тамошнего университета. Там он познакомился с нашей украинкой из Богуслава на Киевщине и женился на ней. По окончании учебы поехал с женой к ней домой. Он из семейных пересказов знал, что дед его, или скорее прадед, был родом с Украины и перебрался во время ликвидации Сечи Екатериной II за Дунай, где поселился в Добрудже. Когда какая-то часть запорожцев вернулась по наущению российского правительства обратно на Украину, то его предок, вместе с другими, кто остался в Добрудже, был по приказу турецкого правительства переселен в Македонию, где они и поселились над озером, а некоторые общины были расселены по другим местам Турции и даже где-то в Малой Азии.

И вот, приехав с женой в Богуслав, он легализовал свой докторский диплом и стал врачевать в той местности. Так мирно и спокойно он проживал вплоть до прихода к ним на Богуславщину большевистской власти, во время отступления Директории. Но когда началось наступление деникинцев, то обстоятельства сложились так, что красные хотели его ликвидировать. Было нападение на его усадьбу, но ему удалось как-то спрятаться, однако его семью схватили красные и с нечеловеческой жестокостью уничтожили. Тогда он пошел в повстанцы и мстил красным как только мог, а впоследствии был вынужден присоединиться к какой-то из деникинских частей и так, в конце концов, попал в Крым. Фамилия его была Гелив. Вместе с ним был родом с Богуславщины моложе д-ра Гелива человек, который назвал свою фамилию Козырь-Зирка^{494}. Виделись мы с ним раза три, но никто из них не спрашивал нас о возможности добраться до нашего фронта. Видимо, они были в Крыму на учете и считали свою судьбу связанной с местными властями.

Так проходил день за днем, а в том деле, по которому мы приехали, вроде ничего и не делалось. Так оно, конечно, внешне выглядело, но, как нам рассказывали наши украинские знакомые, а больше всего Черныш, все время наверху шли споры. Как я уже упоминал, инициативу в деле переговоров с нами проявил ген. Слащев, который теперь был почему-то изолирован и чуть ли не под каким-то арестом. Почему Слащев?.. Кажется, что с ним связаны были какие-то круги людей, родом с Украины, оказавшихся в переменчивом ходе событий на Дону. При Деникине они сидели тихо, потому что социальными интересами они связаны были с монархией и с Дона и Кубани от Доброармии ждали спасения. Но впоследствии, то ли сведения об украинской борьбе, или, может, разочарование в реставрации монархии, заставило их все же вспомнить, что они украинцы. Как именно началось сплочение их, и в каких оно формах происходило, трудно мне сказать. Наверное, наибольшую роль в их ментальности сыграла неудача деникинской политики. Ведь это была не реставрация старого режима, а настоящий бандитизм, который прикрывался какой-то «черносотенной» идеологией, и «армия обиженных офицеров», как называл деникинцев наш выдающийся военный деятель ген. Юнаков, до войны профессор военной истории Российской академии Ген. штаба, никому уже из интеллигентных людей не импонировала. А их собралось вольно или невольно таки порядочно, и причем преимущественно с Украины. Если в самой армии было довольно много людей-фронтовиков из Московии родом, то молодежь поставлялась из разных юнкерских школ и кадетских корпусов только с Украины. Это был украинский элемент из помещичьих семей и семей чиновников. Революционная масса, ненавистная им, грозила тем, что она была украинская; украинское же село изгнало их из разных имений, поделив их землю. Для этих людей революция — это в первую очередь бунт тех «своих», «здешних», полуинтеллигентных сельских учителей, бухгалтеров, фельдшеров, телеграфистов, которыми они в долгие и хорошие для них времена если не брезговали, то во всяком случае никого из них за свой стол не посадили бы… Что по всей огромной империи такое происходило, им это до сознания не доходило — они видели, слышали и жили надеждами ближайших окрестностей и потому-то при гетмане, пылая местью, шли в карательные отряды, а при Деникине — в полицию, чтобы отомстить, чтобы что-то еще успеть отобрать, реализовать что-то на еще более черный день. Ну, а теперь — конец уже всему был виден. Политика Деникина и его окружения провалилась, и он, и его идейные друзья были уже где-то за границей. Не слышал я ни разу упоминания ни о Шульгине, ни о Савенко^{495}, ни о ген. Драгомирове^{496}, сыне знаменитого, выдающегося отца. Все они выехали. И вот подняла голову украинская стихия. Появились Леонтовичи, Черныши, Котляревские, Барбовичи, Киреи; начали думать о спасении хотя бы того, что удастся спасти. Началась «украинизация», но вяло, с трениями и скрипом.

Черныш все забегал к нам и говорил, чтобы мы не беспокоились и еще немного подождали, потому что мы уже томились и серьезно думали о возвращении домой, тем более, что нас доброжелательные люди предупреждали, что дела на фронте не очень надежно обстоят…

В первые же дни нашего приезда разыскали нас чиновники французского и североамериканского военного представительства. Наверное, узнали они об этом от такого же представительства польского, в которое мы сразу сходили, как нам советовали еще в Польше, из-за «куртуазности». От французов приходил к нам какой-то штатский человек, который в совершенстве владел украинским языком и просто просил зайти и удовлетворить любопытство его самого высокого шефа. Но в тот же день забежал к нам какой-то моряк из США и тоже просил непременно побывать у шефа военной миссии, капитана Мак Келли. У французов побывали мы все трое (старшие), а к американцам послали меня одного, потому что не были уверены, что можно будет с американцами всем найти общий язык. Француз, какого-то среднего ранга, не старый еще офицер, очень благодарил за визит и обо всем, о чем только можно было, расспрашивал. Видно было, что благодаря его служащему, который владел украинским языком, он достаточно хорошо разбирался в событиях последних лет. С американцем получилось несколько иначе. Когда я прибыл в назначенное мне место в условленное время, — а это было на какой-то небольшой пристани, — то застал уже там шлюпку со знакомым мне уже моряком и поехал на той шлюпке к какому-то довольно большому военному судну. Когда ввели меня в каюту капитана Мак Келли, — застал я там его с секретаршей-россиянкой, которая должна была быть переводчицей. Выслушав слова моего приветствия, она, к великому моему удивлению, начала капитану переводить на французский язык. Я не выдержал и сразу же сам начал Мак Келли говорить по-французски, что привело его в очень веселое настроение. Он сразу предложил секретарше организовать нам кофе с пирожными и выпроводил ее из каюты в соседнее помещение. Это был выше среднего роста, чернявый, лет не более 35, живой, веселый и благожелательный человек. Судя по его вопросам, у меня создалось впечатление, что он очень мало знал об Украине, и поэтому я, может, и злоупотребил его терпением и многое ему рассказал. Когда кофе был готов, то мы приступили к нему, но секретаршу он снова выпроводил из своего кабинета. Когда уже разговор, а скорее мой монолог, закончился, и кофе был выпит, я стал прощаться. Тогда-то он мне вполголоса сказал, что, по его сведениям, дела Врангеля обстояли на фронте неважно, и что десант, который русские высаживали на Тамань, не удался. Он советовал нам не засиживаться в Севастополе, предложив отвезти нашу делегацию в Констанцу, с которой у него был постоянный контакт. Я поблагодарил сердечно его и сказал, что мы с радостью его предложением воспользуемся, но что еще, собственно, дела не только не закончили, а почему-то и не начали еще, и в связи с этим мы должны побыть еще некоторое время здесь. Разве что уж возникнет необходимость срочного выезда, то мы к нему тогда обратимся. Мак Келли ответил на это, что он со своей стороны известит нас, когда, по его мнению, такая потребность над нами нависнет. На том мы распрощались, и тем же путем добрался я домой, где рассказал своим товарищам о своих впечатлениях и о предупреждении Мак Келли об опасности в случае затягивания нашего визита здесь…

То ли тревожные слухи, то ли какие-то причины, к счастью, в конце концов ускорили ход событий. Кажется, на второй день после моего визита к Мак Келли нам утром сообщил полк. Нога, что с нами хочет увидеться премьер Кривошеин, и он нас должен сейчас к нему повезти. Быстренько собрались и поехали на нескольких извозчиках. Принимал всех нас, конечно, без полк. Ноги, Кривошеин в своем кабинете^[95]. Не скажу, чтобы он мне понравился, и видно было, что и мы ему не очень нравились. Но, видимо, обстоятельства или приказ сверху диктовали ему такое обращение, которого он, может быть, вовсе и не желал. Принял он нас официально, сидел за своим письменным столом, а мы вокруг него так, что полк. Литвиненко сидел перед ним через стол. Разговор носил информативный характер. Интересовался нашей армией, ее организацией, родом оружия, вооружением и т.д. Вопросы адресовал Литвиненко, и тот отвечал. Но как! Как оказалось, хоть он и был каким-то счетоводом где-то на сахарном заводе или вроде того до войны, но языка русского почти не знал. По крайней мере, так калечил и так потел, когда нужные слова подыскивал, что меня просто смех и слезы брали. Особенно поразил меня его ответ, когда он, рассказывая о составе артиллерийских отрядов, все время называл пушку «орудией». По-русски пушка — орудие (среднего рода), а Литвиненко называл ее словом женского рода: «Две орудии, четыре орудии» и т.д. С педагогической точки зрения Кривошеин получил хорошую лекцию: он имел возможность убедиться, что русский язык и украинский — таки не одно и то же. Когда он улыбался себе в усы, с неприкрытым юмором, даже переспрашивая Литвиненко повторением его нелепых слов, то меня какие-то судороги брали от сдерживания, чтобы самому не смеяться и никаким проявлением своих переживаний не компрометировать нашего главу делегации. Досада только брала, как не раз перед тем и после того, почему именно его послал Главный Атаман главой, а не Крата…

По сути, визит наш был лишь для того, очевидно, организован, чтобы Кривошеин убедился, что мы не какие-то там махновцы или что-то в этом роде, и нас не стыдно показать их министрам и самому Врангелю. Видимо, несколько слов к диалогу Кривошеина с Литвиненко, добавленные Кратом и мной, создали впечатление такое, что не будет большой компрометацией для правительства «Вооруженных Сил Юга России» с нами вести переговоры официально. Подготовка соответствующих кругов из их окружения в отношении нас и наш визит не попали в какую-то коллизию. Итак, Кривошеин сказал, что ему досадно было так долго задерживать нас, но тому было много причин. Занятость текущими и срочными делами — это самое главное, а второе — то, что и наш визит был для них до некоторой степени неожиданностью. Это был недвусмысленный намек на то, что, мол, кто-то другой инициировал наш приезд, которого они, нынешние влиятельные лица вокруг Врангеля, не так-то уж и желали. Я не выдержал и, может, не совсем дипломатично, заметил, что в наших обстоятельствах, как и в других, может, не все было ясно обдумано, и, конечно, всякие ошибки могут случаться, и если это так, то мы это примем согласно с нашей пословицей: «коли наше не в лад, то мы со своим и назад».

Эти слова задели Кривошеина, и он очень поспешно начал оправдываться и заглаживать свою бестактность. Наконец объявил нам, что все полностью прояснилось, и на днях мы будем приняты Врангелем и его ближайшим окружением из министров нескольких министерств.

Когда мы вернулись домой, к нам забежал Черныш и сообщил, что он, то есть группа влиятельных украинцев, завтра вечером приглашают нас на ужин, на котором будут некоторые и из врангелевских министров, которые лучше разбираются в украинском вопросе; будет еще несколько человек из российских влиятельных кругов, которые благоприятно относятся к проявленной в свое время инициативе из кругов Врангеля, которая и привела нас к приезду в Севастополь. И действительно, в назначенный вечер оказались мы в большом зале, где было несколько десятков человек, в основном пожилых господ, часто аристократического вида. Слышалось там «граф», «князь». После знакомства усадили хозяева общество за длиннющий стол, причем мы все делегаты были посажены друг возле друга посередине стола с одной стороны, а против нас сидело несколько министров, между которыми внимание мою почему-то сразу привлек к себе министр земледелия и, кажется, земельной реформы — Глинка^{497}. Около него сидел и тоже привлекал к себе внимание почтенного возраста господин — князь Волконский…

Ужин этот, видимо, был следствием последнего решения врангелевского правительства обращаться с нами с самым большим почтением. Так что перед официальным торжественным приемом решили где-то наверху, чтобы здешние сторонники пригласили нас, чтобы познакомить с ними в неофициальной публичной обстановке тех, которые должны были бы с ними официально говорить позже. Сначала, как водится, рассевшись, разговаривали присутствующие с теми, кто сидел рядом или же через стол. Темой выбирались какие-то мелочи, как, например, различия в нашей униформе или как нам ехалось или — как там у нас на фронте… Только позднее, когда до питья дошло, то кое-кто из хозяев вставал и высказывал радость, что вот, наконец, мол, не только прекратились военные действия между нами и ими, но, слава Богу, дошло и до хождения в гости одних к другим. Касались частенько, сетуя на Деникина, обострений, которые между нами возникали и т.п.

Интересной была длинная речь, но какая-то весьма путаная, министра земледелия, Глинки, который в общих чертах хвастался проектом своей земельной реформы, которая, по его мнению, сможет удовлетворить крестьян и привлечь их симпатии к их освободительной акции.

Нам трудно было разобрать, где у теперешних руководящих кругов было действительно искреннее стремление, а где только притворство и попытка обманывать нашего крестьянина обещаниями. Впечатление такое складывалось, что обожглись они, но не хорошо еще продумали, как именно поправить причиненный вред во времена Деникина, Драгомирова, Шульгина и других. Ничего из того вечера не осталось важного в моей памяти, хотя, очевидно, было что-то, потому что в моем официальном письменном докладе министру иностранных дел А.В.Никовскому я собрал довольно много материала, и среди прочего — кое-что и из услышанного на этом вечере.

Когда, наконец, через два дня, кажется, были мы вызваны к Врангелю^[96], то глава наш Литвиненко уже был готов к речи, которую я с Чернышем, по его проекту, выработали. Речь была в сдержанных тонах, которая в целом приветствовала инициативу «Командования Вооруженных Сил Юга России» по достижению взаимопонимания с нами и выражала идею, что каждое соглашение будет важным делом в истории наших народов, когда совместными силами, и украинцы, и русские сбросят с себя иго коммунизма.

Когда ехали в квартиру Врангеля в присланных за нами фаэтонах, то один из солдат, который вез Крата, с какой-то улыбкой, обратился к нему со словами: «Ну, вот и еще раз пришлось везти своего командира». Крат удивленно смотрел на него и не мог узнать, где и когда именно тот его уже раз возил. Из разговора выяснилось, что солдат был когда-то в нашей армии под командой Крата, и что какая-то болезнь или ранение заставили его вернуться домой, на Полтавщину, где его позже мобилизовали деникинцы.

Когда нас ввели в зал, или скорее кабинет, ген. Врангеля, там уже было довольно много людей. Сам Врангель сидел у письменного стола и с кем-то через стол разговаривал. Другие стояли группами в разных местах зала и, куря папиросы, разговаривали. Врангель встал с места и по очереди, в которой мы шли, здоровался с нами, а ген. Кирей говорил ему наши фамилии. Врангель одет был в черную черкеску, очень просто выбрит; сам длиннолицый и длинноголовый, производил своим высоким ростом впечатление переодетого скандинава. Что-то будто лошадиное было в его маловыразительном, хотя в целом достаточно интеллигентном лице. Поздоровавшись с нами по отдельности, он обратился к нам тогда с официальным приветствием. Кратко выразил удовлетворение видеть нас у себя, потому что в этом видел признак нового периода в нашей общей борьбе. Рад, мол, констатировать, что братская пролитая кровь не станет между нами непроходимой рекой. Хотя его стремлением есть освободить родину от большевиков, но он хорошо понимает, что это произойдет не в таких формах, какие представляли себе еще недавно его предшественники, и не теми путями, которыми они до того шли. Он кардинально изменил все, он и к нам обращался с тем, чтобы дело восстановления нашей общей родины свершилось так, чтобы с результатом и мы все согласились. Он теперь ничего не требует, даже не задает вопросов о будущем устройстве России, он стремится только, чтобы наступило доверие между теми всеми народами, которые борются против насильников. Он уже договорился об этом с кубанскими казаками и с горными народами Кавказа. Так же хотел бы, чтобы и украинские вооруженные силы вошли с ним в согласие для совместной вооруженной акции. Он уверен, что выделенные украинской армией представители договорятся с его представительством в Румынии, во главе которого стоит ген. Геруа^{498}, по делам сегодняшнего дня, а дело дальнейшего будущего — устроить наши взаимоотношения в братском взаимопонимании.

На это ответил выученной наизусть речью Литвиненко. Конкретного в ней тоже не было много сказано, тоже высказывалась радость, что ушли в прошлое враждебные между нами схватки, что, наконец, по благородной инициативе «командования Вооруженными Силами Юга России» образовалась возможность добровольно, без принуждения, говорить о совместных действиях, и он верит, что до тех действий дойдет…

После пожатия рук всем нам Врангель сел, а за ним сели некоторые из присутствующих, а некоторые из хозяев и из наших отступили от стола, и к каждому из нас приблизились незнакомые еще лица, чтобы в разговоре на тему нашего приезда и его значения обменяться несколькими оптимистичными прогнозами. Ко мне подошел из дальнего окружения молодого возраста господин и, поздоровавшись, назвал свою фамилию, спрашивая меня, помню ли я его. Я не узнал было его сначала, но, услышав фамилию, сразу и вспомнил. Это был Петр Савицкий^{499}, сын черниговского помещика и члена «Государственного совета». И он, и отец его где-то в годах 1912-14 бывали в с. Мезине на раскопках, которые, под общим руководством Ф.Вовка, проводил я там, исследуя палеолитическое поселение.

Приезжал, может, он и не специально на раскопки, а по случаю посещения родственников, известной в украинских кругах семьи Якова Платоновича Забилы в с. Псаревке, в каких-то двух верстах к югу по Десне от Мезина. Тогда еще молодой совсем парень, кажется, студент первого или второго курса Петербургской политехники, на экономическомотделении, теперь, как оказалось, он был личным секретарем министра иностранных дел в кабинете Кривошеина — Петра Бернгардовича Струве^{500}. Разговорились мы о прошлом, о его коротком участии в раскопках, о прежних каменных церквях Чернигова и о Забилах. Оказалось, что только панна Соня здесь, но не в Севастополе, а где-то в другом месте. Я вспомнил тогда, что сын Забилы погиб под Киевом, защищая гетманское правительство. Узнав, что П.Савицкий секретарствует у Струве, я выразил желание поговорить с министром, тем более, что в нашем правительстве есть несколько человек из числа учеников Петра Бернгардовича, а именно — Валентин Садовский и Александр Ковалевский, которые знают, что Струве здесь и которым приятно будет что-то о нем услышать. Савицкий обещал это сделать, и на следующий день я побывал на короткой аудиенции у П.Б.Струве.

После приема у Врангеля мы чувствовали себя уже совершенно свободными, чтобы ехать, но нам никто не говорил о самом способе нашего выезда. Земляки все хотели, чтобы мы дольше побыли у них, а нам таки уже скучно делалось. И на беду, я заболел немного животом; то ли съел что-то неладное, а может, простудился. Все же на следующий день я победил недуг, чтобы побывать у Струве. Впечатления от него остались у меня в целом приятные. Приятно видеть умного, культурного человека, который историей своей жизни не очень-то подходил к врангелевскому окружению. Но вот русский патриотизм довел его до министерствования у Кривошеина. Я начал с комплиментов того содержания, что трудно было мне, зная его давно по его сочинениям, которые читались всегда с интересом, и не увидеться. Тем более, что моих несколько друзей и знакомых — его ученики, им, наверное, приятно услышать что-то о нем. По тому как он расспрашивал о Садовском и Ковалевском, то видно, что помнит их хорошо и что в свое время обратил внимание на них. После таких, так сказать, слов вежливости, совсем нейтральных, перед тем как прощаться, я все же спросил его, как он смотрит на наше, возможно, близкое соглашение. Он довольно сдержанно, без всякого энтузиазма сказал, что трудно в современных международных обстоятельствах что-то предусмотреть и все будет зависеть от соотношения сил. Видно было, что дух, которым он дышал, был не тот, каким дышал в свое время хотя бы даже Церетели^{501} и Терещенко^{502}, которые в Киеве в 1917 году вели переговоры с Центральной Радой^{503}. Это был в полном смысле «реальный политик» но, несомненно, что он, может, больше чем кто-либо другой видел необходимость нашего соглашения и, несомненно, импонировал своим присутствием в Крыму и местным русским бюрократам-политикам; еще больше его личность значила, видимо, у «союзников», хотя в целом здесь их не так-то уж и любили и уважали.

Когда и как выедем, но земляки захотели еще раз с нами в тесном украинском кругу поговорить. Так что и устроили прощальный ужин. Ничего интересного там не было. Разве только, что удалось увидеть и услышать представителей таких украинских общин, которые очень далеко стояли от нас в вопросе нашей независимой державы. Кажется, из самых правых был Кириченко или что-то в этом роде, имя которого потом мне приходилось слышать как очень умеренного деятеля в Югославии, куда многие из присутствующих на вечере попали…

Еще пару дней мы побыли в Севастополе. Если бы не моя болезнь, я бы поехал в Симферополь, куда звали меня акад. В. Вернадский и А.Носов.

Хотя ген. А.Кирей, давая мне эти открытки, которые через его руки мне достались, и уговаривал поехать, но что-то мне нехорошо было, и я слег было на несколько дней. Однажды вечером, когда я был один в доме, пришел посланец от Мак Келли с вестью, что капитан нам советует воспользоваться оказией, так как завтра утром отплывает в Констанцу их контрминоносец, и уехать, потому что, мол, уже такое время подходит, что лучше быть не здесь. Было это передано посланником в достаточно категоричной форме. Когда он к тому добавил, что этим контрминоносцем едет и госпожа Врангель, то я понял, что и нам уже надо ехать, даже не попрощавшись со всеми теми, с кем мы здесь завязали знакомство. Видимо, им скоро будет не до нас»…

Когда наши собрались вечером, я рассказал о посланце, и мы все сделали, чтобы таки завтра в назначенный час быть на пристани в назначенном месте…

На следующий день^[97], когда мы были уже на берегу, нас ждала шлюпка. Выехав из Севастополя, мы довольно долго стояли на палубе контрминоносца, удивляясь его скорости и всему этому сооружению, которое выглядело как совершенная огромная машина. Странно было только, что совсем мало людей мы видели. Все светилось какой-то пустотой. Нам показали каюту, где мы могли бы посидеть или полежать, если бы хотели. В той каюте я видел в углу, за разным тюками, отгороженными от середины, худенькую даму, которая была, кажется, баронессой Врангель. Я быстро улегся на мягкую софу или диванчик и лежал, хотя любопытство часто поднимало меня на палубу, где мои товарищи, расположившись прямо на палубе, забавлялись с маленьким, почти черным, медвежонком, которого матросы этого судна раздобыли где-то на Кавказе. Это смешное, полностью одомашненное создание, было очень пакостным, и все от него надо было прятать или защищать. Добрался он до нашего провианта и распотрошил все, что там было. Но видно, что аппетита не было, почему-то больше всего интересовался лимонами, которые у нас были на всякий случай, если бы случилось кому-то болеть морской болезнью. Этот медвежонок очень забавно кусал лимоны и кривил свою мордочку просто как ребенок.

На море были довольно большие волны, но судно будто перелетало с одной на другую, дрожа все время целой своей массой. Скорость была для нас просто невероятная, только брызги, и то не от самих волн, а от разбивания от нашего удара с ними, как туман или морось падали на палубу.

Полюбовавшись какое-то время стаями дельфинов, которые выскакивали откуда-то сбоку, и, как дети, наперегонки плыли рядом с нами, но, не выдерживая долго, отставали, я лег на диван в каюте и только утром, когда мы подъезжали к Констанце, вышел на палубу, чтобы всмотреться в дальние поначалу берега.

Из Констанцы, по дороге домой, мы должны были заехать в Бухарест, чтобы рассказать все, что мы видели и слышали К.Мацевичу, нашему послу, а главное — ген. Дельвигу^{504}, нашему военному представителю, которому, в случае необходимости, надо будет разговаривать и договариваться с местным военным российским представителем — генералом Геруа.

Ликвидация нашего фронта против красной Москвы произошла значительно позже, чем ликвидация фронта между белыми и красными москалями в Крыму. В те времена новости о событиях даже первостепенного значения доходили с большим опозданием. Я в столице нашей эмиграции, в городе Тарнове, Западная Галиция, начал уже забывать о поездке в Крым.

Но однажды в резиденции наших министериальных учреждений увидел — о, чудо! — генерала Кирея. Приехал он, чтобы увидеться с Симоном Петлюрой… А еще через некоторое время, так же неожиданно, встретил доктора Гелива с его спутником. Эти двое пробыли в Тарнове довольно долго, а потом отправились на восток, на Украину. Впоследствии принесли наши люди с Украины вести, что Гелив снова начал свою партизанщину и через некоторое время его окружили большевики в каком-то доме, и он долго отстреливался, до тех пор, пока они не подожгли дом. Догадывались, что его предал тот самый его товарищ — Козырь-Зирка…

Самостийность или соборность? (Фельетон)

Политическая конъюнктура Восточной Европы зрителю, — может, немного фантасту, — напоминает давно прошедшее, знакомое. Литературная польская легенда связывает будущее Польши как независимого государства с предсказанием Вернигоры, этого кобзаря или лирника с Украины, с Киевщины: «Как напьются турецкие кони воды из Горыня, тогда восстанет снова Польша». Такой смысл этого пророчества. Фантастическая мысль, странная параллелизации однако… из Горыня кони турецкой кавалерии во время мировой войны воду таки пили. И на политическом горизонте появляются старые, старые знакомые, которых или хоронили, или же на самом деле похоронили.

Современное «смутное время» распухшей Московии не предвещает ничего хорошего для этого государства, и более чем возможно, что на Востоке Европы рядом с ней должны, как и в далеком прошлом, выступить еще и другие факторы.

Польша в 1920 году в вооруженной борьбе разбивает красных и независима от Москвы; Турция в 1923 году пробует всей Европе диктовать условия… Имя Украины — забытое, стертое из памяти политиков — опять что-то начинает им говорить…

Колесо истории возвращается и попадает снова в то положение, которое было несколько веков назад. Но разве это так? Приходят ли в этом старом новые изменения, новые ноты, новые цвета?.. И хоть по-прежнему в Польше шляхта «королями помыкает» и даже убивает своего главу державы, но уже не управляет она державой самовластно. Новые сословия становятся у руля, и перед демократической Польшей открываются пути, которые недоступны были Польше 17-го века. И Москва не та. Вместо свежего, здорового своей первобытной некультурностью государственного организма, сильного недифференцированностью своего общества, перед нами агонизирует в анархии великая, преждевременно состарившаяся держава. Насколько был бесславный период «эллинства» во времена Ивана Калиты — настолько же позорный век «эллинизма» при последних Романовых. И в разных концах бывшей «великой неделимой» звучат слабые еще, но живые и свежие голоса разбушевавшихся народов, и «от молдавана до финна» все стремится отделиться и жить своей жизнью. Итак, на наших глазах еще должно выкристаллизоваться из этого всего то, что еще окутано туманом, зреет и кристаллизуется.

И Украина воскресла. И тоже странное предсказание этого воскресения слышится в словах поэта: «Скажу: не безразлично мне, как Украину злые люди усыпят лукаво, и в огне, её обворовав, разбудят…» Обворованная, голодная, окровавленная — проснулась и Украина. Какая-то неведомая закономерность заключается в том, что на Востоке Европы вновь появляется древнее сообщество государств, составляющую часть которого с неизбежностью должна образовывать Украина.

Но какую роль должна играть она, какое значение будет иметь эта роль — тяжело сейчас угадать. Мы же, собственно, не знаем, что мы теперь представляем собой как нация; какова наша сила, какой ее диапазон. Мы были свидетелями большого бурления, больших проявлений героизма, больших падений и измен. А во что это все выльется?

Опять, как прежде, должны мы жить с соседями, данными нам всеми предыдущими историческими событиями. Какой путь в борьбе за наше державное существование мы выберем, где будем друзей искать, в ком из соседей самого страшного врага будем видеть? — Опять перед нами те же вопросы. Будет ли на них и тот же самый ответ, как когда-то был?..

Да, собственно, ответа и не было какого-то одного, а разные бывали ответы и разными путями ходила наша политика, и если бы история нас учила — многим мы бы воспользовались из опыта прошлых веков. С кем из соседей и против кого? Кто самый страшный? Были времена, когда лучший политик земли нашей, великий галичанин, гетман Сагайдачный, для блага народа украинского на Москву ходил, польскую династию на московский престол сажал и кровью украинского казака Речь Посполитую Польскую в минуты страшной для нее опасности спасал… Были времена, когда — наоборот — в Москве спасения от Польши искали и царю московскому отдавались, считая московского «гаспадина» лучшим, чем польский «пан».

Такими тернистыми путями шла Украина к своей независимости и соборности своих земель. Ни с Польшей, ни с Москвой ничего не достигнув, мы и в Турцию несчастливо за помощью обращались.

Доборолась Украина тогда, под лозунгами независимости и соборности, до «Руины». Не было в нашей нации единого мнения, единой воли, а потому и единой ориентации, и Левобережье уничтожало Правобережье во имя одной только «соборности», отказавшись от «самостийности», которой следовало Правобережье. Нужен был гений Мазепы, чтобы идею «самостийности», до которой дорос уже Хмельницкий, поставить главной целью национальной политики. Нужны были и международные условия другие, чтобы можно было распространять ориентацию не только на своих ближайших соседей. Но было уже поздно, и годы 1654, 1709 и 1876 — это, собственно, печальные этапы нашей национальной жизни, которая пошла по пути только «соборности», по пути ориентации на Москву. Гений Шевченко, останавливаясь на давних событиях, на нашем прошлом, со страшной, неумолимой жестокостью приговорил к вечным мукам душу несчастной девушки, которая неосознанно одобрила ориентацию Хмельницкого, перейдя ему, с полными ведрами, путь:

Слова, обращенные к поляку — «Подай руку казаку и сердце чистое подай» и призыв к восстановлению тихого рая, может, наивными покажутся только тем, кто не знает или не понимает той чрезвычайной объективности, с какой поэт обдумывал все пути украинской политики и в «Иржавце» апробировал зависимость даже от Крыма, чтобы только не от Москвы… и с каким презрением или сарказмом говорит поэт современным ему полонофобам:

Не так еще сильна Турция в эту минуту, чтобы ее сейчас в орбиту нашей политики вовлекать, планы нам на том строить, но… посмотрим, как настойчиво требовала она участия хотя бы и советской, но все же Украины, на разных конференциях, где судьба Черного моря решалась, и как пышно праздновала она соглашение с Советской Украиной…

А с Москвой и Польшей нам уже за эти бурные пять лет пришлось много пережить.

И странное дело. Все те же старые лозунги — «самостийность» и «соборность», и снова те же самые ошибки. Страшный максимализм, разрешенный разве только тому, кто действительно ничего не имеет и поэтому ничего не потеряет. «Голый, мол, грабежа, а мокрый дождя не боятся».

Без единого союзника, без всякой охоты с кем-то из соседей идти на уступки, правительство Директории ведет войну на три фронта: с белой Москвой, красной Москвой и Польшей, одновременно ничего не имея против войны и с Румынией. За Москвой — традиция державная, традиция военная, вся военная промышленность. За Польшей — целая Антанта и традиция державности в Галиции. А у нас? Решительность политиков, которая скорее подходит военным, и осмотрительность военных, которая подошла бы лучше политикам.

Ни один народ на протяжении последнего 19-го века не отвоевал себе независимость, если за ним не стояла какая-то посторонняя военная сила. Мы же не умели использовать никакой силы.

Ни один народ, который освободился, не получил этой чужой помощи даром, а мы малейший шаг наших политиков к взаимопониманию — позорным словом «продажа» клеймили.

И снова «Руина» как следствие борьбы за независимость и соборность. Судьба не уготовила нам того, чего никто никогда не имел, и к чему другие народы шли почти веками… Вспомним возрождение Германии, Италии, Сербии, Румынии. Какой это тяжелый путь, путь уступок, оскорблений. Та же родина Гарибальди — Ницца и до сих пор под Францией, и никому из народов не случилось достичь и независимости, и соборности сразу, в одну минуту, а всем приходилось выбирать извилистый, тернистый путь к этому идеалу каждой нации…

Да, Руина! И снаружи, в державном измерении, и внутри, в нашем обществе. И снова Левобережье, только уже не Днепра, а Збруча — воюет против Правобережья и наоборот.

Если воссоединение Галиции с Великой Украиной было действительно результатом «несгибаемого намерения» обеих наших земель, как говорилось в договоре, подписанном 1 декабря 1918 в Фастове, а не позорным фарсом, то существование двух правительств, которые вели отдельную политику и входили в соглашение с взаимочуждыми факторами, направленную против политики одного из правительств — было если не предательством надежды, то максимумом безумия. Одно-единственное правительство могло определять тактику. Одно-единственное правительство могло, по тактическим причинам, отдать и половину земель своего народа, хотя бы и на более длительное время, с тем, чтобы иметь в эту минуту только один, а не два или три фронта и чтобы тем сохранить свою державность. И история дает нам много подобных образцов. С этой точки зрения нет «измены», нет «продажи», а есть только несчастье — большое или, может, даже просто страшное. Правительство монолитной нации, не отказываясь от идеи соборности земель своей нации, чтобы сохранить государственную независимость своего народа, имеет право, согласно всем законам нравственной ответственности, делать такие эксперименты над телом своей державы. На нем одном лежит ответственность, и в том его и честь, и в том его и несчастье.

Полковник Богун под Берестечком, чтобы сохранить регулярное войско от разгрома, вывел его, пробиваясь через своих, через деморализованные неорганизованные массы повстанцев. Этим и только этим был обеспечен Белоцерковский договор с Польшей. Чтобы сохранить свою армию, и бельгийское, и румынское, и сербское правительства бросали целую свою территорию, если того требовали обстоятельства. Это тогда, когда нация или держава имеет один центр, одно ответственное перед ней правительство. Но когда нация терпит, позволяет, чтобы в такие важные минуты у нее было два центра, два правительства, да так еще, что одно из них сводит работу другого на нет, и когда интересы целого народа или его большинства попираются во имя интересов какой-то части, то при таких условиях, действительно, либо одно из этих правительств — группа предателей, честолюбивых авантюристов, либо то, что думало, что называло себя единой нацией — таки нацией не является.

Теперь, на руинах нашей кратковременной государственности, и под оккупацией находясь, и маясь по чужим землям, украинское общество, интеллигенция нашей нации — должно над тем всем думать и размышлять и свой приговор недавнему прошлому таки дать. Действительно ли уже так нам не нужна та самостийная Украина, как думал Панейко^{505} — душа соглашения галицкого правительства с Деникиным 7 ноября 1919, — если она будет при своем рождении без Галиции? И должен ли в эту минуту украинский народ отказаться от идеи самостийности из-за судьбы Галиции и восхищаться вместе с Панейко, Петрушевичем, Студинским и Щуратом идеей соборной тюрьмы в «Евразийской империи»?

Наша общественность, соборной Украины интеллигенция, должна раз и навсегда решить этот вопрос: что важнее — или независимость, хотя бы и без соборности, или соборность, хотя бы и без независимости!…

А когда этот вопрос будет решен, тогда будет ясна тактика и сегодняшнего дня. Будет ясно и то, с кем из соседей идти сегодня вместе и против которого в первую очередь, чтобы дойти до важнейшего в жизни народа — до независимости. И тогда ясно станет нам самим: или мы нация, или так только — либо «варшавский мусор», либо «грязь Москвы» и способны только «у соседей быть навозом, тягловым скотом в поездах их быстроходных».

                                             «ТРИЗУБ», № 46, от 26 сентября 1926г. Париж 

Послесловие

Представленные здесь отрывки моих воспоминаний были написаны вскоре после событий, которых они касаются. Кое-что из них было уже напечатано в нашей прессе. Включаю здесь некоторые из них в этот сборник с надеждой, что, может, они пригодятся нашим историкам как свидетельство участника тех событий. Пригодятся историкам-ученым — искателям правды исторической, а не историкам-журналистам или политикам, которые на непроверенном материале берутся воспитывать молодые поколения своей нации. Этим последним мои воспоминания, конечно, не нужны. Они будут только препятствовать им рисовать образки блистательных событий, героических побед из нашего недавнего прошлого и скрывать правду, то есть все то, что привело к поражению в нашей освободительной борьбе 1917-1920 годов.

Первым отрывком идет описание киевской катастрофы 31 августа 1919 года. Эту катастрофу достаточно подробно старался описать один из самых ответственных за нее — генерал Украинской Галицкой Армии Антин Кравс^[98]). В своих воспоминаниях он дает описание действий Украинской Галицкой Армии на Украине от перехода ею Збруча до ее окончательной деморализации из-за нехватки какой-либо постоянной ведущей идеи в той части галицкого общества, которое руководило ее судьбой, и в не меньшей степени — из-за эпидемии сыпного тифа, которая, правда, уничтожала все военные силы всех армий, которые в это время соперничали между собой за обладание Украиной. Материалы к освещению этих событий можно найти и в работе Никифора Гирняка «Последний акт трагедии Украинской Галицкой Армии^»[99]). К большому сожалению, воспоминания ген. Кравса мало кто читал, но еще меньше у нас воспоминаний о киевской катастрофе тех людей, которые могли бы дать либо дополнения, либо поправки к воспоминаниям ген. Кравса. Кто читал их, тот знает, что несмотря на то, что армия заняла Киев еще в ночь на 31 августа, но сам Кравс прибыл в Киев только в 3-ем часу пополудни, а беспомощные и, очевидно, неспособные к командованию, его старшины допустили то, что весь Печерск и Липки до его приезда оказались в руках деникинцев.

Где-то около 5-ти часов, когда ген. Кравс решил ехать лично (!?) на переговоры с ген. Бредовым, в конце Крещатика, у самой Царской площади^[100], он попадает в гущу боевых событий. То деникинцы пулеметным огнем начали ликвидировать галицкую часть с полевыми кухнями. Ген. Кравс в воспоминаниях описывает это событие, из которого он «каким-то чудом» вырвался, но уже без целой свиты своих старшин, которые выпали из машины. Объясняет его ген. Кравс нападением укрытых где-то в окрестных домах большевиков, а вот между тем госпожа Евгения Кричевская в своих воспоминаниях^[101] подробно описывает, как деникинцы подготавливали эту свою акцию. Наблюдала она эти их приготовления из окон музея, где она в те часы находилась.

К большому сожалению, повторяю, мало кто читал воспоминания ген. Кравса, а знать их — просто обязанность для тех, кто хочет познакомиться с сутью тех событий, которые произошли тогда в Киеве. Невозможно понять всего хода дальнейших событий нашей освободительной борьбы и всего того, что тяготеет над нами до сих пор и еще долго, видимо, будет тяготеть…

Была борьба, были кровавые жертвы, но никто той борьбы не исследовал, никто не проанализировал роли ее участников ни с военной, ни с политической стороны. И так, без всякого осуждения, молодое поколение переходит к повестке дня, не имея возможности понять, почему так, а не иначе закончилась наша освободительная борьба. Галицкая молодежь не понимает, почему нет в эмиграции эмигрантского правительства Западно-Украинской Народной Республики и почему нигде и никогда не упоминаются ее лидеры, такие как — диктатор Петрушевич, Панейко и ген. Тарновский^{506}, а упоминается Петлюра, хоть он и «продал Галицию полякам». Не понимает галицкая молодежь и того, почему существует теперь два галицких правительства с отдельными премьерами и министрами иностранных дел — Стецько^{507} и Лебедем^{508}. А знать все это и понимать надо, потому что надо учиться и на победах, а еще больше — на поражениях и проявлениях деморализации своей нации.

Большинство современной галицкой молодежи в эмиграции начинает историю Украины не от сдвигов и Национальных конгрессов 1917 и 1918 годов, а от декларации лояльности Гитлеру своих «вождей» 1941 года. А ей надо было бы знать, как и при каких обстоятельствах и когда именно Правительство ЗУНРеспублики с Петрушевичем во главе довело до срыва соглашения Галиции с Украиной от 1918 года, заставив беспомощного в этой ситуации ген. Кравса, армия которого 30 августа победно заняла Киев, на второй день ехать лично в деникинскую армию, чтобы там с позиций пленного подписывать капитуляцию^[102].

Киевская-катастрофа — это, собственно, основная тема этого сборника свидетельств.

После катастрофы надо было исходить из фактического положения вещей, и эти соображения, которые мучили, сверлили голову каждого свидомого украинца, изложены в пятой главе книги. Этот отрывок моих воспоминаний об освободительной борьбе написан после ее окончания, уже в эмиграции. Содержание его, по моему мнению, до сих пор актуально и насущно, ибо рана, нанесенная 31 августа 1919 года, и до сих пор еще не зажила, а может, еще больше разбережена лагерными обстоятельствами в Германии 1945-1950 гг. Идея Панейко^[103] — соборность под Москвой, поставленная на обсуждение в 1919 году, победила окончательно только в 1945 году… Последователи политической линии, намеченной Панейко, рядом с его именем должны вспоминать более удачливого чем он политика земли галицкой — Кирилла Студинского. Могут, конечно, вспоминать еще и политика земли украинской, который еще раньше идеи двух предыдущих пропагандировал всю жизнь, и в царской России, и при деникинщине, и теперь не может молчать от счастья, это — Василия Витальевича Шульгина, в настоящее время советника Никиты Хрущева. Существуют такие украинцы, кто получил моральное удовлетворение от того, что «хохол» Никита возглавляет наше «соборное Отечество» от Сяна до… Тихого океана. О наибольшем и наиболее полном завершении мечтают теперь многочисленные галицкие патриоты духовного звания, считая, что «миссия Украины» еще не окончена, что Украина должна еще просветить духовным светом столицы мира Рима всю «соборную» Россию. Спектр национального самосознания всех патриотов нашей счастливой, потому что соборной, родины, как видим, чрезвычайно широк и процесс диссоциации украинства еще далеко не закончен.

Лев Чикаленко

Примечания

1

Евгений Чикаленко, Петр Стебницкий. Переписка. 1901–1922 годы — К.: Темпора, 2008. — С. 489.

(обратно)

2

Там же. — С. 493-494.

(обратно)

3

См.: Мазепа І. Підстави нашого відродження. — Б/м, 1946. — С. 160.

(обратно)

4

Евгений Чикаленко, Сергей Ефремов. Переписка. 1903-1928 годы. — К.: Темпора, 2010. — С. 197.

(обратно)

5

Центральный государственный архив высших органов власти Украины. — Ф.4465. — Оп. 1. — Дело 777. — Лист 67.

(обратно)

6

Более подробно см.: Старовойтенко І. Євген Чикаленко: людина на тлі епохи. — К.: Темпора, 2009.

(обратно)

7

Там же. — С. 503-504.

(обратно)

8

Евгений Чикаленко, Андрей Никовский. Переписка. 1908-1921 годы. — К.: Темпора, 2010. — С. 330.

(обратно)

9

Евгений Чикаленко, Петр Стебницкий. Переписка. 1901-1922 годы. — С. 489.

(обратно)

10

Евгений Чикаленко, Андрей Никовский. Переписка. 1908-1921 годы. — С. 332.

(обратно)

11

Там же. — С. 326.

(обратно)

12

Листи Євгена Чикаленка до В’ячеслава Липинського (1918-1929 рр.) // Науковий збірник Української вільної академії наук у США. — Вип. ІV. — Нью-Йорк, 1999. — С. 295.

(обратно)

13

Євген Чикаленко. Щоденник, т. 2 (1907-1917). — К.: Темпора, 2004. — С. 5.

(обратно)

14

Письма Евгения Чикаленко к Вячеславу Липинскому (1918-1929 гг.) // Научный сборник Украинской свободной академии наук в США. — Вып. ІV. — Нью-Йорк, 1999. — С. 267.

(обратно)

15

Там же. — С. 275.

(обратно)

16

Чикаленко Є. Щоденник. 1919-1920. — К.: Темпора, 2011. — С. 408.

(обратно)

17

Липинський В. Покликання «Варягів» чи організація хліборобів — Нью-Йорк, 1954. — С. 53.

(обратно)

18

Там же. — С. 29.

(обратно)

19

Там же. — С. 54.

(обратно)

20

Письма Евгения Чикаленко Вячеславу Липинскому (1918-1929 гг.). — С. 271.

(обратно)

21

Атлантида-Украина. -1921. — Кн. 1. — К., 1992. — С. 122.

(обратно)

22

Листи Євгена Чикаленка до В’ячеслава Липинського (1918-1929 рр.). — С. 274.

(обратно)

23

Липинський В’ячеслав. Листування. -Т.1.-Київ-Філадельфія, 2003. — С. 200.

(обратно)

24

В.Липинський. Покликання «варягів» чи організація хліборобів? — С. 22.

(обратно)

25

Там же. — С. 32.

(обратно)

26

Тєрєщєнко Ю., Осташко Т. Український патріот із династії Габсбургів. — К.: Темпора, 2011. — С. 28, 67, 72-73 и др.

(обратно)

27

Листи Євгена Чикаленка до В’ячеслава Липинського (1918-1929 рр.). — С. 265-266.

(обратно)

28

Там же. — С. 292.

(обратно)

29

Там же. — С. 292.

(обратно)

30

9 июля 1928 умер в Курской тюрьме во время этапа на Соловки.

(обратно)

31

Там же. — С. 278.

(обратно)

32

Письма Евгения Чикаленко к Вячеславу Липинскому (1918-1929 гг.) // Научный сборник Украинской свободной академии наук в США. — С. 281.

(обратно)

33

Там же. — С. 289-290.

(обратно)

34

Там же. — С. 292, 300-301.

(обратно)

35

Там же. — С. 288.

(обратно)

36

Там же. — С. 289-290.

(обратно)

37

Там же. — С. 317.

(обратно)

38

Петроградские тюрьмы. — Е.Ч.

(обратно)

39

Блок умеренно-прогрессивных фракций Государственной Думы. — Е.Ч.

(обратно)

40

«Четыреххвостка»: выборы всеобщие, равные (1 человек — 1 голос), прямые, при тайном голосовании. — Перев.

(обратно)

41

Заместителем. — Перев.

(обратно)

42

Расстрелян в 1920 — Е.Ч.

(обратно)

43

Тогда почти все украинское неимущее население шло вместе с большевиками против Ц. Рады, как позднее оно шло вместе с большевиками и против Директории. — Е.Ч.

(обратно)

44

В воспоминаниях участников бой за «Арсенал» и участие в нем гайдамаков С.Петлюры описываются по-другому. — (Прим. ред. пражского изд. 1932г.).

(обратно)

45

Принц Вид, который правил Албанией в Дураццо. — Примечание Ф.Погребенника.

(обратно)

46

«Польша от моря до моря» польский националистический лозунг, подразумевающий, что федерация народов под управлением Польши должна распространяться от Балтийского до Черного моря. — Перев.

(обратно)

47

В годы военного коммунизма, воплощая в жизнь марксистский прогноз о неизбежности отмирания денег после пролетарской революции, большевики предпринимали попытки полностью аннулировать деньги, перевести всю экономику на натуральные расчеты, распределять блага через общественные структуры на основе т.н. «трудовых единиц учета». Однако реформа стала буксовать, и в 1932 от идеи отмирания денег окончательно отказались, хотя на практике в колхозах она продолжилась в виде начисления заработка в «трудоднях» и была прекращена только при Хрущёве. — Перев.

(обратно)

48

Оригинал: укр. Грамота до всього українського народу. — Перевод созд.: 1918, опубл: 29 апреля. Переводчик неизвестен. Источник: arch.rbone.ci.net.ua

Оригинальная пунктуация сохранена.

(обратно)

49

Действительно, Левко с частью с.-д. фракции требовали, чтобы эсдеки вышли из кабинета, но Ткаченко с Поршем уговорили партию не отзывать их и не передавать кабинет в буржуазные руки. — Е.Ч.

(обратно)

50

Государственный переворот. — (фр.) — Перев.

(обратно)

51

Очень приятно было, что удалось помирить Садовского с Саксаганским, но очень неприятно, что какой-то глупый репортер об этом протрубил в газете; так, будто это некое «событие» общественного характера. — Е.Ч.

(обратно)

52

Так в машинописи. — Ред.

(обратно)

53

Текст меморандума приведен по изданию: Д.Дорошенко. Історія України. — К., Темпора, 2002. — С. 73-75.

(обратно)

54

20. VI. 1918г. Сегодня прочитал объявление о панихиде по «варварски убитым» звенигородскому старосте Маширу и его помощнику Солтысу, но не знаю, при каких обстоятельствах убили. — Е.Ч.

(обратно)

55

Чтобы он научил Скоропадского гетманскому ритуалу и укр. языку. — Е.Ч.

(обратно)

56

В предоставленном нам тексте это слово написано с большой буквы, а перед ним стоит точка. — Ред.

(обратно)

57

Поскольку нет возможности установить, каким числом была датирована эта запись, оставляем дату, проставленную в предоставленном нам тексте. — Ред.

(обратно)

58

В предоставленном нам тексте название села ошибочно напечатано как Буролеки. — Ред.

(обратно)

59

Так в машинописи. — Ред.

(обратно)

60

Очевидно, Ф.Погребенник ошибся в прочтении названия с. Кошаринцы, которое недалеко от Жмеринки, поскольку село с названием Номорники на топографических картах не зафиксировано. — Ред.

(обратно)

61

11. VII. 1918. К счастью, этот слух не подтверждается, и мысль о такой организации не осуществилась. — Е.Ч.

(обратно)

62

Название г. Запорожье до 1921. — Перев.

(обратно)

63

В предоставленном нам тексте — с. Мойсенуяле. — Ред.

(обратно)

64

Речь идет о Польском восстании 1863-1864 на территории Царства Польского и Западного края, целью которого являлось восстановление Речи Посполитой в границах 1772 года. Группы польских повстанцев, перешедшие из Галиции, действовали в Волынской и Киевской губерниях. — Перев.

(обратно)

65

Судя по содержанию изъятого, текст в этом месте искажен. — Ред.

(обратно)

66

Которого немцы называют Штайнгайль т.е. целебный камень. — Е.Ч.

(обратно)

67

У нас (нем.) — Ред.

(обратно)

68

Очевидно, в оригинале стояла другая дата, так как следующая после этой запись датирована 7 августа 1918 года. — Ред.

(обратно)

69

В предоставленном нам тексте — «энергичный был на месть». — Ред.

(обратно)

70

К сожалению, уточнить название этого населенного пункта не удалось. — Ред.

(обратно)

71

Жолнер (польск. żołnierz) — солдат польской армии. — Перев.

(обратно)

72

Коденская расправа — массовые казни участников восстания «Колиивщины», устроенные властями Речи Посполитой в 1768 в селе Кодня (современный Житомирский район Житомирской области). — Перев.

(обратно)

73

Перепечатано из газеты «Киевская мысль» от 23 августа 1918. — Ред.

(обратно)

74

Возможно, он для того и «Украинскую жизнь» поддерживал. — Е.Ч.

(обратно)

75

В предоставленном нам тексте — Романовки. — Ред.

(обратно)

76

В предоставленном нам тексте, очевидно, пропущено слово. — Ред.

(обратно)

77

Очевидно, имеется в виду Данциг (совр. Гданьск). — Перев.

(обратно)

78

Привожу вырезку из «Киевской Мысли», потому что в украинских газетах только завтра будет это, потому что у них нет ротатора. — Е.Ч.

(обратно)

79

Текст «грамоты» приводим по изданию: Д.Дорошенко. Історія України. — К., Темпора, 2002. — С. 286 — Ред.

(обратно)

80

Текст приводим по газете «Киевская мысль» от 30.11.1918. — Ред.

(обратно)

81

К сожалению, этот материал обнаружить не удалось. — Ред.

(обратно)

82

Текст приводится по газете «Відродження» от 19.12.1918. — Ред.

(обратно)

83

«Дидычная» монархия — наследственная монархия, разработанная в трудах Вячеслава Липинского. — Перев.

(обратно)

84

Здание бывшего частного училища (пансиона), построенного в 1850-х по проекту известного архитектора А.Беретти за счет средств жены киевского генерал-губернатора, графини Левашовой. В настоящее время в здании располагается Президиум Национальной академии наук Украины (ул. Владимирская, 54). — Перев.

(обратно)

85

Здание Киевской городской думы - не сохранившийся памятник архитектуры XIX ст., находилось на ул. Крещатик, 18 (на Думской площади, в наст. время - Майдан Независимости). Здание было значительно повреждено при пожаре 01.11.1941 и при послевоенной реконструкции Крещатика было снесено. — Перев.

(обратно)

86

Магазин по продаже металлических изделий, посуды и ламп, принадлежащий чехам, братьям Викентию и Эдуарду Брабец, купцам 2-й гильдии (ул. Крещатик, 44) — Перев.

(обратно)

87

Строки из поэмы Т.Г.Шевченко «Гайдамаки» (1841), в которой описываются события Колиивщины. В советский период на эту поэму пришлось больше всего запретов. — Перев.

(обратно)

88

У С.А. Ефремова. — Перев.

(обратно)

89

31 октября 1919 года, согласно штампу на паспорте, поставленному в Ростове-на-Дону. — Л.Ч.

(обратно)

90

Табачная фабрика в Ростове-на-Дону, один из крупнейших в России производителей сигарет. Основана в 1857 В.И. Асмоловым. Удлиненные «Асмоловские» папиросы с золотым ободком курил Николай II и его придворные, из-за чего фабрика получила статус «Поставщика Двора Его Императорского Величества». В годы советской власти табачное производство называлось Донской государственной табачной фабрикой (ДГТФ). В 1992 акционирована в АО «Донской табак». В 2018 приобретена японской компанией «Japan Tobacco Inc.» (JTI). — Перев.

(обратно)

91

Umie się wylegitymować (польск.) — Знает, как представиться. — Перев.

(обратно)

92

В тексте опечатка: осенью не 1920, а 1919 года (см. главу «Киевская катастрофа 1919 года» выше). — Перев.

(обратно)

93

Делегация прибыла в Ялту 25 августа 1920. — Перев.

(обратно)

94

29 августа 2020. — Перев.

(обратно) name="n_95">

95

Прием состоялся 31 августа 1920. — Перев.

(обратно)

96

10 сентября 1920. — Перев.

(обратно)

97

14 сентября 1920. — Перев.

(обратно)

98

Ген. Антін Кравс, кмдт. III корпусу УГА. «За українську справу» Спомини про III корпус УГА після переходу за Збруч. Львов. Изд-во коопер. «Червона Калина», 1937.

(обратно)

99

Никифор Гирняк. «Последний акт трагедии Украинской Галицкой Армии». Украинский военно-исторический институт в США. 1959.

(обратно)

100

Современное название — Европейская площадь. — Перев.

(обратно)

101

Євгенія Кричевська. «Сорок років тому» (уривок спогадів). «Нові дні», Торонто, октябрь, 1959.

(обратно)

102

Ген. Антон Кравс, цитированная уже книга. Стр. 48.

«Возмущенный в высшей степени таким поведением генерала Бредова, которое попирало все международные нормы, выхватываю мой револьвер, подаю его ген. Бредову и заявляю, что при таких обстоятельствах всякие переговоры иллюзорны».

(обратно)

103

Василь Панейко. З’єдинені Держави східньої Европи — Галиция й Україна супроти Польщі й Росії. (Соединенные Державы Восточной Европы — Галиция и Украина против Польши и России.) Вена, 1922. Издано на средства автора.

Ст. 36. «… что единственной положительной концепцией украинской политики может быть концепция осуществления самостоятельности украинского государства в союзе с самостоятельным государством московским, союзе так построенном на новейших принципах национальной суверенности, чтобы он мог бы стать ядром, вокруг которого могли бы сгруппироваться все другие, меньшие народы и государства Восточной Европы и северной Азии — на пространстве между Карпатами и восточными и границами этнографической Польши до самого Тихого океана».

Стр. 39: «Организация Соединенных Держав Восточной Европы — это не какая-то тактическая штука, чтобы» москаля «(или, например, «малоросса») обмануть, а это программа положительная, идеал политический высокий — один из самых высоких величайших идеалов, которые народы когда-нибудь в ходе истории себе ставили.

Стр. 56. «Наша будущность, приятно ли это кому-то или неприятно, связана с Востоком Европы, прежде всего связана с новой Россией. Как каждый народ в мире, так и народ русский имеет свои недостатки и великие предзнаменования. Однако несомненно одно: он (как, впрочем, ни один другой народ) не является таким апокалиптическим уродом, каким рисуют его Духинский и Донцов. Опять же украинский народ не такой, каким его изображают Равита-Гавронские. Русское племя, при всех его недостатках, единственное среди славянских народов смогло создать великую, мировую державу, оно и единственное среди славян дало в своей литературе имена, которые стоят рядом с крупнейшими именами литератур всех народов и времен. В связи с племенем сим и его державой племя украинское и украинская держава призваны быть со-творцом и совладельцем новой европейской империи. Кто верит в чрезвычайную талантливость украинского племени, тому может улыбнуться судьба племени своего в связи с русским, роль, подобная той, которую играло талантливое племя мадьярское в связи с австрийским».

(обратно)

Комментарии

1

Родзянко Михаил Владимирович (1859—1924) — русский политический и государственный деятель. Крупный землевладелец с Екатеринославщины, председатель Екатеринославской губернской земской управы (1900—1906). Один из основателей и лидеров партии октябристов, входил в ее ЦК. Председатель III и IV Государственных дум, член Государственного совета (1906—1917). Летом 1917 вместе с А.Гучковым основал Либерально-республиканскую партию. В октябре 1917 выехал на Юг к генералам Л.Корнилову и Деникину. В 1920 эмигрировал в Югославию.

(обратно)

2

Речь идет о Николае II Александровиче Романове (1868—1918) — последнем российском императоре (1894—1917). После расстрела царскими войсками мирной демонстрации петербургских рабочих 9.01.1905 («Кровавое воскресенье») Николая II прозвали «Кровавым». Продолжал реакционную политику своего отца, которая в итоге и привела к крушению самодержавия. На волне революционного движения 1905 года объявил «Манифест» (17.10.1905), которым провозглашались конституционные свободы и созыв Государственной Думы. Его правление характеризовалось неудачной внешней политикой: поражением в русско-японской войне (1904—1905) и неудачами российской армии в Первой мировой войне. Под давлением революционных событий 2(15).03.1917 отрекся от престола, был сослан в Тобольск, после большевистского переворота — в Екатеринбург, где был расстрелян со всей семьей.

(обратно)

3

Хабалов Сергей Семенович (1858—1924) российский военный деятель, генерал-лейтенант. В 1914—1916 — военный губернатор Уральской области и наказной атаман Уральского казачьего войска. С 13.06.1916 — начальник Петроградского военного округа, которому 24.02.1917 была передана вся полнота власти в Петрограде. Арестован по распоряжению Временного правительства. Освобожден из-под стражи во время большевистского мятежа. С 1919 жил в эмиграции в Греции (г. Салоники).

(обратно)

4

Чхеидзе Николай Семенович (1864—1926) — русский и грузинский политический деятель. Учился в Харьковском ветеринарном институте, из которого исключен за революционную деятельность. Принадлежал к РСДРП, с 1903 — меньшевик. Участвовал в революционных событиях 1905—1907. Депутат ІІІ и IV Государственных Дум, председатель фракции меньшевиков. 27.02 (12.03) 1917 избран членом Временного исполкома Петроградского совета рабочих депутатов. Участвовал в переговорах о создании Временного правительства, но отказался войти в его состав. Остро критиковал поведение большевиков в Петроградском совете рабочих депутатов. В сентябре выехал в Грузию и в Россию больше не вернулся. В 1921, после оккупации большевиками Грузии, эмигрировал во Францию, где покончил с собой.

(обратно)

5

Скобелев Матвей Иванович (1885—1938) — русский политический деятель. Родом из Баку. С 1903 — член РСДРП, меньшевик. Депутат III и IV Государственных Дум от Закавказья, один из лидеров социал-демократической фракции. 27.02 (12.03) 1917 избран тов. председателя Временного исполкома Петроградского совета рабочих депутатов, в мае—августе 1917 — министр труда Временного правительства, тов. председателя ВЦИК 1-го созыва. После большевистского переворота отошел от партии. В 1918 уехал в Закавказье. В 1920 эмигрировал во Францию, способствовал установлению торговых контактов между Францией и СССР. В 1922 вступил в ряды РКП(б). В 1925 вернулся в Советскую Россию, работал в системе внешней торговли СССР, в 1936—37 — во Всесоюзном радиокомитете. Расстрелян по обвинению в участии в террористической организации.

(обратно)

6

Керенский Александр Федорович (1881—1970) — русский политический и государственный деятель, по профессии — юрист. Присяжный поверенный, член Российской трудовой партии. Депутат IV Государственной Думы. В 1917 — заместитель председателя Петроградского совета. 2.03.1917 вошел в состав Временного правительства в качестве министра юстиции, в мае-сентябре 1917 — военный и морской министр, с 8.07. по 30.10.1917 — министр-председатель Временного правительства, с сентября одновременно — верховный главнокомандующий. После большевистского переворота в России — организатор военного наступления 3-го конного корпуса генерала П.Краснова на Петроград. В июне 1918, предъявив советским пограничникам в Мурманске документы на имя сербского офицера, в сопровождении Сиднея Рейли, выехал за пределы бывшей Российской империи. Умер в Нью-Йорке (США).

(обратно)

7

Государственная Дума — законодательный орган Российской империи (1906—1917), появившийся в результате революции 1905—1907, первый представительский орган власти в России за всю ее историю. Нижняя палата парламента — верхней палатой был Государственный совет. Всего было 4 созыва Государственной Думы.

(обратно)

8

Щегловитов Иван Григорьевич (1861—1918) — русский государственный деятель, правовед. Происходит из черниговских помещиков. С 1890 на руководящих должностях в Сенате и Министерстве юстиции. В 1906—1915 — министр юстиции и генерал-прокурор Российской империи. С 1911 — статс-секретарь Его Императорского Величества, сенатор. Действительный тайный советник. Автор научных трудов по уголовной юриспруденции. Арестован Временным правительством, в 1918 — расстрелян в рамках красного террора.

(обратно)

9

Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов — после Февральской революции 1917 года выборные политические организации рабочих, солдат и крестьян. Наряду с органами Временного правительства осуществляли властные функции в России. После большевистского переворота в октябре 1917 — формально органы государственной власти РСФСР. Через систему советов большевики стремились реализовать свою политическую диктатуру.

(обратно)

10

Столыпин Петр Аркадьевич (1862—1911) — русский государственный деятель. С 1906 — министр внутренних дел и председатель Совета министров Российской империи. В целях борьбы с революционными проявлениями совершил т.н. Третьеиюньский переворот, в результате которого была разогнана II Государственная Дума и арестованы депутаты социал-демократической фракции. Одновременно вводились ограничения избирательных прав и создавались военно-полевые суды для борьбы с революционным движением. Ввел значительные ограничения в украинской национально-культурной жизни, запретив издание украинской прессы и деятельность «Просвіт» и образовательных учреждений. Этот период его деятельности (1907—1910) получил название «столыпинской реакции». Стремился углубить социально-экономические преобразования в стране с помощью аграрной реформы (1906), которая давала право крестьянам получить земельный надел в частную собственность. Эти меры углубили социальное расслоение и способствовали укреплению среднего класса на селе. Составной частью реформы было переселение крестьян из внутренних губерний России в Сибирь и Среднюю Азию. В течение 1906—1912 с Украины выехало около 2 млн. крестьян с целью освоения новых земель. Убит в Киеве эсером, агентом охранки Д.Богровым.

(обратно)

11

Распутин Григорий Ефимович (1872—1916) — фаворит Николая II и царицы Александры Федоровны. Пользовался неограниченным доверием царской семьи. Придворные круги, которые его поддерживали, использовали гипнотические возможности Г. Распутина для влияния на императора и реализации собственных интересов. Убит группой монархистов, пытавшихся спасти престиж монархии.

(обратно)

12

Кадеты — члены Конституционно-демократической партии («Партии народной свободы»), основанной в октябре 1905 левым крылом российского либерального движения. Основу ее составляла интеллектуальная элита России. Партия парламентского типа, до 1917 была оппозиционной царскому правительству. Программные требования: введение в стране парламентской системы и правового строя, 8-часового рабочего дня, свободы профсоюзов, распределение среди крестьян части помещичьих земель за выкуп. Поддерживала национально-культурные требования украинцев, однако вопрос предоставления Украине автономии откладывала до Учредительного собрания. Лидеры: П. Милюков (председатель), В. Набоков, П. Струве, О. Шингарев. В 1917 насчитывалось около 50 тыс. членов партии, из них 10 тыс. — на Украине. Имела свое представительство в Украинской Центральной Раде (УЦР), однако после провозглашения III Универсала ее члены вышли из состава УЦР. В мае 1918 в Киеве состоялся съезд представителей партии, на котором была образована местная главная управа, независимая от общероссийского главного комитета. Представители партии в 1918 входили в состав правительств Украинской державы, а Н.Василенко и С. Гербель некоторое время возглавляли кабинеты министров. Сразу после захвата власти большевиками Совнарком РСФСР издал декрет, объявлявший партию кадетов «партией врагов народа» и предусматривавший арест её лидеров, После окончания гражданской войны в России партия фактически прекратила свое существование.

(обратно)

13

Прогрессивный блок — объединение депутатских фракций IV Государственной Думы и Госсовета Российской империи во время Первой мировой войны 1914—1918. Создан в августе 1915, когда патриотический подъем первых месяцев войны сменился разочарованием, вызванным весенне-летним отступлением русских войск. Блок образовали представители парламентских партий прогрессистов, кадетов и октябристов. После Февральской революции 1917 года лидеры блока вошли во Временное правительство — т.н. «Правительство народного доверия».

(обратно)

14

Великая французская революция (1789—1799) — одно из важнейших событий в истории Франции, в ходе которого была свергнута абсолютная монархия и провозглашена республика. Вызвала радикальные изменения во французском обществе. Французская революция считается главным переломным моментом в истории западной демократии — как эпоха перехода от века абсолютизма и аристократии к веку демократии и участия широких слоев населения в жизни страны.

(обратно)

15

Временное правительство России — центральный орган государственной власти, основанный после Февральской революции 2(15).03.1917 Действовал до 25.10(7.11)1917. Как высший исполнительно-распорядительный орган выполнял и законодательные функции. При правительстве действовал «Малый Совет министров» — постоянные совещания тов. министров. Местными органами Временного правительства были губернские и уездные комиссары. С марта по 24.07.(6.08) правительство возглавлял кадет князь Г.Львов, с июля — эсер Керенский. После большевистского переворота в Петрограде члены Временного правительства были арестованы (кроме А.Керенского) и некоторое время находились в заключении.

(обратно)

16

Речь идет о Всероссийском Учредительном собрании, выборы в которое состоялись 12.11.1917. Согласно первой декларации Временного правительства от 2.03.1917. и «Положении о выборах в Учредительное собрание», они проводились на основе прямого, равного и тайного голосования. В связи с политической ситуацией, вызванной большевистским переворотом, выборы состоялись только в 46 из 81 округов. Этапы довыборов были осуществлены 15 и 26.12.1917 и в январе 1918. Большевики получили 24% голосов, другие социалистические партии — 59%, правые силы — 17%. Единственное заседание Учредительного собрания состоялось 5—6.01.1918. В ночь с 6 на 7.01.1918 Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК) Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов принял декрет о роспуске собрания.

(обратно)

17

Львов Георгий Евгеньевич (1861—1925), князь — русский политический и государственный деятель, по образованию — юрист. Член партии кадетов и I Государственной Думы. В 1914 возглавил созданный в Москве «Всероссийский земский союз помощи больным и раненым военным». 2.03—7.07.1917 — премьер-министр и министр внутренних дел Временного правительства. Указ Николая II о его назначении председателем Совета министров был подписан императором за час до отречения. После большевистского переворота в октябре 1917 поселился в Тюмени, зимой 1918 арестован по приказу командира Первого Северного морского карательного отряда левого эсера М.А.Запкуса, но вскоре выпущен на свободу под подписку о невыезде. Нарушив подписку, пробрался в Омск, занятый Чехословацким корпусом, и выехал в США. Впоследствии эмигрировал во Францию.

(обратно)

18

Товарищество украинских прогрессистов (ТУП) — нелегальная межпартийная общественно-политическая организация, действовавшая на украинских этнических территориях Российской империи в 1908—1917. Объединяла украинских деятелей на платформе автономии Украины и конституционно-демократического строя. Е.Чикаленко был одним из инициаторов основания ТУП и входил в его руководящий орган — Совет, который действовал в Киеве (Е.Чикаленко, С.Ефремов, Д.Дорошенко, Ф.Матушевский, Л.Старицкая-Черняховская и др.). Он также был фактическим неофициальным главой организации. На Украине, в Петербурге и Москве действовало около 60 общин ТУП. Неофициальные печатные органы: газета «Рада» и журнал «Украинская жизнь». На съезде ТУП (25—26.03.1917) товарищество трансформировалось в Союз украинских автономистов-федералистов. От этой организации на Всеукраинском национальном конгрессе (6—8.04.1917) Чикаленко был делегирован в Украинскую Центральную Раду.

(обратно)

19

Речь идет о декларации ТУП «Наша позиция», распространенной в декабре 1916. В ней высказывалось отрицательное отношение к мировой войне, выдвигался лозунг демократической автономии Украины, обеспечения «культурно-национальных ценностей и политических прав украинского народа».

(обратно)

20

Речь идет об Исполнительном комитете Совета объединенных общественных организаций Киева — исполнительном органе новой общественно-политической организации, созданной 1.03.1917 и представлявшей власть Временного правительства в Киеве. В объединение вошли представители более 40 общественных, культурных, просветительских, национальных организаций и партий. В избранный 4 марта 1917 Исполком от украинских организаций были делегированы Ф.Штейнгель, С.Ефремов, А.Никовский, Н.Порш, М.Паламарчук. Исполком, который был наделен функциями совещательного органа при Киевском городском комиссаре Временного правительства, возглавил заместитель городского головы кадет Н.Страдомский.

(обратно)

21

Украинский клуб в Киеве — литературно-художественная организация, объединявшая украинских общественных деятелей, литераторов, художников, ученых. На момент основания (27.04.1908) насчитывала более 90 членов. Располагался в полуподвальном этаже здания на углу Золотоворотской и Владимирской улиц (в настоящее время ул. Владимирская, 42). В клубе устраивали литературно-художественные праздники, чтения лекций. Каждую пятницу проходили литературные, каждую субботу и воскресенье — музыкально-хоровые вечера. В октябре 1912 деятельность клуба была запрещена властями, однако вскоре он продолжил свою работу под другим названием — «Родина» («Семья»). С началом Первой мировой войны в помещении клуба был открыт лазарет. Среди раненых, — а это в основном были украинцы, — проводилась культурно-просветительская и агитационная работа. Члены клуба также оказывали помощь интернированным в Украине галичанам. С началом революции 1917 года клуб «Родина» стал центром украинской национальной жизни. В его помещении проходили первые заседания новосозданной Украинской Центральной Рады.

(обратно)

22

Синицкий Максим Стратонович (1882—1922) — украинский общественный и просветительский деятель, по профессии — юрист. Один из основателей и председатель Украинского клуба и общества «Просвіта» в Киеве (1905—1906). Близкий знакомый и коллега Чикаленко по издательскому делу. Заведовал канцелярией редакции «Громадська думка» («Общественное мнение») (1906), администратор и соредактор газеты «Рада», вместе с В. Короливом (Старым) и В. Петрушевским — основатель и руководитель издательства «Час» («Время») (Киев, 1908).

(обратно)

23

Королив (псевд. Старый) Василий Константинович (1878—1941) — украинский общественный деятель, писатель, издатель и художник. Известен своей издательской и литературной работой. В 1908 стал основателем и совладельцем издательства «Час» («Время») в Киеве. Сотрудничал во многих украинских периодических изданиях, в том числе в газете «Рада», и был одним из близких друзей Чикаленко. Приложил немало усилий к организации работы издательств «День», «Нашим дітям», «Друкар» («Печатник»), «Сіяч» («Сеятель»). Член ТУП, украинского клуба «Родина». Один из основателей и член Центральной Рады. Был основателем и председателем Общества школьного образования (1917), входил в руководство киевской «Просвіты». В 1917—1920 редактировал библиографический журнал «Книгар» («Книжник»). В 1919 входил в состав украинской дипломатической миссии в Праге. В эмиграции жил в Чехословакии. Известен также своими живописными произведениями, в частности иконами, написанными в церквях Закарпатья.

(обратно)

24

Вязлов Андрей Григорьевич (1862—1919) — украинский общественно-политический и государственный деятель. Юрист по профессии, мировой судья, депутат I Государственной Думы и Украинского парламентского клуба. Один из близких друзей Чикаленко, с которым тесно сотрудничал в ТУП, входил в Совет ТУП. До революции принадлежал к партии кадетов, но фактически стоял на партийных позициях Украинской радикально-демократической партии и выступал за автономию Украины в федеративной России. С июня 1917 — член Украинской партии социалистов-федералистов. В 1917 — губернский комиссар Временного правительства на Волыни. В Украинской державе — генеральный судья, сенатор Административного Генерального суда Государственного сената, министр юстиции в правительстве Ф.Лизогуба. В 1919 возглавлял отделение Международного Красного Креста. Умер от тифа в Каменце-Подольском.

(обратно)

25

Вилинский Александр Валерьянович (1872—1928) — украинский общественно-политический деятель и ученый, инженер по профессии. Происходил из семьи украинской шляхты. Образование получил в Харьковском университете и Шарлоттенбургском политехническом институте, в котором после окончания некоторое время преподавал. Его инженерные проекты были реализованы в Давосе, Цюрихе, Берлине, Каире и др. городах. С 1907 жил в Киеве. Имел тесные отношения с Е.Чикаленко, с которым сотрудничал в совете ТУП. Член Украинского научного общества в Киеве и основатель Общества распространения среднего технического образования, которое занималось талантливой, но малоимущей молодежью. С этой же целью основал частную школу. Финансово поддерживал издание журнала «Сяйво» («Сияние»), культурно-образовательную деятельность Украинского клуба в Киеве, обществ «Просвіта», «Юг», которое занималось беженцами и выселенцами из Галиции. Избран в Украинскую Центральную Раду от научного общества «Праця» («Труд»). Во время большевистской оккупации Киева в феврале 1918 был арестован как директор мастерских, которого рабочие хотя и уважали, но под влиянием большевистской пропаганды считали классовым врагом, «притеснителем рабочего класса». Вместе с женой был приговорен к расстрелу, которого им удалось избежать. До прихода немецких войск в Киев они были вынуждены скрываться. Во время гетманства Скоропадского А. Вилинский возглавлял департамент Министерства образования (1918). С 15.10.1918 — генеральный консул в Цюрихе. С 1920 — в эмиграции в Вене, затем — в Чехословакии. Профессор и проректор Украинской хозяйственной академии в Подебрадах.

(обратно)

26

Дорошенко Дмитрий Иванович (1882—1951) — украинский общественно-политический и государственный деятель консервативного направления, известный историк и журналист. Происходил из старинного казацко-гетманского рода Черниговщины. Образование получил в Варшавском, Петербургском и Киевском университетах. Организатор обществ «Просвіта», ведущий деятель ТУП, Украинской радикально-демократической партии, а с июня 1917 — Украинской партии социалистов-федералистов. Один из основателей Украинской Центральной Рады. В 1917 — краевой комиссар (с правами генерал-губернатора) Временного правительства в Галиции и Буковине, впоследствии — губернский комиссар Украинской Центральной Рады на Черниговщине. После гетманского переворота и образования Украинской державы — министр иностранных дел. С 1919 в эмиграции — один из лидеров украинского гетманского движения. Профессор украинских вузов в Чехословакии, Германии, Австрии и Польше, первый президент Вольной Украинской Академии Наук, автор около 1000 научных трудов. Умер в Мюнхене.

(обратно)

27

Ефремов Сергей Александрович (1876—1939) — украинский общественно-политический и государственный деятель, историк литературы, литературный критик и публицист. Один из ближайших друзей и соратников Чикаленко. Редактор и сотрудник газет «Громадська думки» («Общественное мнение») и «Рада» («Совет»). Один из ведущих деятелей Украинской демократической партии (1904) и основателей Украинской радикальной партии (1905), член Украинской радикально-демократической партии, активный деятель ТУП, с 1917 — председатель Украинской партии социалистов-федералистов и ЦК Союза автономистов-федералистов. Один из основателей Украинской Центральной Рады (тов. председателя), член Малой Рады. В июне—августе 1917 — генеральный секретарь межнациональных дел. После гетманского переворота 29.04.1918 отошел от активной политической деятельности. При советской власти — академик, вице-президент Всеукраинской академии наук. В 1930 осужден по т.н. «Делу Союза освобождения Украины» (СВУ), умер в ссылке.

(обратно)

28

Матушевский Федор Павлович (1869—1919) — украинский общественно-политический деятель, публицист, по профессии — юрист. Один из основателей издательства «Вік» («Век») в Киеве (1895), главный редактор газет «Громадська думка» («Общественное мнение») (1906), «Рада» («Совет»), журналов «Киевская старина», «Литературно-научный вестник» («ЛНВ»), «Украинская жизнь». Близкий друг и единомышленник Е.Чикаленко, с которым тесно сотрудничал на протяжении около 20 лет. Активный деятель ТУП и Украинской радикально-демократической партии (с июня 1917 — Украинской партии социалистов-федералистов). В 1915 — один из организаторов Украинского комитета помощи жертвам российской оккупации Галиции. Член Центральной и Малой рад. В 1919 — посол УНР в Греции, где и умер.

(обратно)

29

Прокопович Вячеслав Константинович (1881—1942) — украинский общественно-политический и государственный деятель, педагог, публицист, историк. Происходил из старинного казацкого рода Чигиринского уезда Киевщины. Преподаватель истории в киевских гимназиях, редактор педагогического журнала «Світло» («Свет»), один из сотрудников газеты «Рада». Член Украинской радикально-демократической партии (с июня 1917 — Украинской партии социалистов-федералистов, входил в ЦК партии) и один из ведущих деятелей ТУП. Один из основателей Украинской Центральной Рады. В январе—апреле 1918 — министр народного образования УНР. После гетманского переворота вернулся к педагогической деятельности. В мае—октябре 1918 входил в состав политической комиссии Украинской мирной делегации на переговорах с РСФСР. В 1920 — министр образования и председатель Совета Министров УНР во времена Директории. В эмиграции — один из близких соратников С.Петлюры, занимал ключевые должности в правительстве УНР в изгнании.

(обратно)

30

Никовский Андрей Васильевич (псевд. А.Яринович, А.Ганаскович, А.Василько, 1885—1942) — украинский общественно-политический и государственный деятель, литературовед, журналист. Редактор газет «Рада» (1910—1914) и «Нова Рада» (1917—1919), журналов «Литературно-научный вестник» (1914—1915) и «Основа» (1915). Член ТУП и Украинской радикально-демократической партии (с 1917 — Украинской партии социалистов-федералистов). Член Украинской Центральной (тов. председателя) и Малой рад. 21.06. —18.09.1918 возглавлял оппозиционный к гетманской Власти Украинский национально-государственный союз, в дальнейшем — член его президиума. В конце 1919 — начале 1920 — сотрудник Украинской академии наук (УАН). С 26.05.1920 — министр иностранных дел УНР в правительстве В.Прокоповича. Возглавлял комиссию по разработке конституции УНР (1920—1923). В 1924 вернулся в Украину, руководил комиссией по вопросам правописания и терминологии Всеукраинской академии наук. В 1930 осужден по т.н. «Делу СВУ» (Союза освобождения Украины) к 10 годам заключения, которые отбыл на Соловках. После освобождения жил в Ленинграде. Умер во время блокады. Переписка Чикаленко с А.Никовским опубликована в сборнике «Євген Чикаленко, Андрій Ніковський. Листування. 1908—1921 роки» (К.: Темпора, 2010).

(обратно)

31

Речь идет о Старицкой-Черняховской Людмиле Михайловне (1868—1941) — украинской писательнице, общественном деятеле, дочери украинского театрального и общественного деятеля, писателя М.Старицкого, племяннице композитора Н.Лысенко. Принимала участие в работе литературного кружка «Плеяда», после смерти Н.Лысенко возглавляла украинский литературно-художественный клуб «Родина». Была близко знакома с Е.Чикаленко. Входила в ТУП, Украинскую партию социалистов-федералистов, Украинскую Центральную Раду. 19.05.1918 как председатель Украинского клуба «Родина» Л.Старицкая-Черняховская приветствовала гетмана П.Скоропадского и выразила надежду, что он «укрепит независимость Украины, опираясь на украинских патриотов». В 1919 стала соучредителем Национального совета украинских женщин в Каменце-Подольском. Автор стихов, драматических, прозаических и публицистических произведений. Осталась в советской Украине, в 1930 осуждена условно по т.н. "делу Союза освобождения Украины". 20.07.1941, после начала Великой Отечественной войны, арестована в Киеве, вывезена в Харьков, где ее обвинили в антисоветской деятельность и сослали в Казахстан. Умерла по дороге в ссылку.

(обратно)

32

Андриевский Афанасий Михайлович (1878—1955) — украинский общественно-политический и государственный деятель, по профессии — юрист. Родился в Уманском уезде Киевской губернии. После окончания в 1906 юридического лицея в Ярославле занимался адвокатской практикой в Киеве. Один из лидеров Украинской партии социалистов-самостийников (УПСС). В 13.11.1918 как представитель партии вошел в состав Директории УНР. Выступал с острой критикой действий правительства Б. Мартоса, направленных на сближение с советской Россией. В 29.04.1919 вместе с ведущими членами УПСС и Украинской народно-республиканской партии поддержал попытку антипетлюровского переворота, который возглавил атаман В. Оскилко. После поражения переворота Оскилко 4.05.1919 вышел из состава Директории УНР. В эмиграции жил в Чехословакии и Австрии, входил в состав влиятельных политических организаций — Всеукраинского национального совета, Украинского национального комитета и др. В 1928—1929 вместе с А.Макаренко и Ф.Швецом организовал Украинский национальный совет за рубежом, который по замыслу его организаторов должен был объединить надднепрянских украинцев в эмиграции. Был профессором Украинского свободного университета в Праге. Умер в Австрии.

(обратно)

33

Грушевский Михаил Сергеевич (1866—1934) — известный украинский историк, организатор украинской науки, общественно-политический и государственный деятель. Профессор Львовского университета (1894—1914), председатель Научного общества им. Т.Шевченко (НТШ, 1897—1913). Редактор «Записок НТШ» и «Літературно-наукового вісника» («Литературно-научного вестника»), основатель и председатель Украинского научного общества (с 1908). Принадлежал к Украинской национально-демократической партии, один из лидеров Товарищества украинских прогрессистов (ТУП). Председатель Украинской Центральной Рады, лидер Украинской партии эсеров (УПСР, вступил формально в 1919). После гетманского переворота отошел от политической жизни. С 1919 находился в эмиграции. В 1924 вернулся в советскую Украину, возглавлял историческую секцию Всеукраинской академии наук (ВУАН). Академик ВУАН (1923) и АН СССР (1929). Подвергался притеснениям и преследованиям со стороны советской власти, с 1931 был вынужден жить в Москве. Автор многих научных трудов, главными из которых являются 10-томная «История Украины-Руси», 5-томная «История украинской литературы», «Иллюстрированная история Украины» и др.

(обратно)

34

Всеукраинский национальный конгресс — съезд представителей украинских общественных, кооперативных, военных, экономических, культурно-образовательных организаций, украинских общин за пределами Украины. Состоялся 6—8.04.1917 в Киеве с участием 1500 делегатов. Главной целью созыва было распространение деятельности Украинской Центральной Рады на территорию всей Украины, основным вопросом обсуждения — автономия Украины в составе федеративной Российской республики. Конгресс избрал новый состав Украинской Центральной Рады и ее исполнительного органа — Комитета Украинской Центральной Рады.

(обратно)

35

Стешенко Иван Матвеевич (псевд.: Ив.Сердешный, Ив.Степура, Ив.Cечевик, Свитленко, 1873— 1918) — украинский общественно-политический и государственный деятель, педагог, литературовед и писатель. Зять М.Старицкого. Член тайной организации «Молодая Украина», Киевской старой громады, ТУП. Был одним из основателей Революционной украинской партии. Вместе с Лесей Украинкой основал одну из первых украинских социал-демократических организаций. Преподавал в средних и высших школах Киева, директор Татьянинской гимназии для беженцев (1915). В 1917 возглавил дело национального образования, был председателем Общества школьного образования, основателем Всеукраинского учительского союза. Один из основателей Украинской Центральной Рады. Принадлежал к УСДРП, которую представлял в Малой Раде. В первом составе Генерального секретариата занимал должность генерального секретаря образования. После отставки кабинета В.Винниченко работал инструктором в Министерстве образования УНР, на той же должности оставался и во времена Украинской державы. Трагически погиб в Полтаве 29.07.1918. Чикаленко был знаком с И. Стешенко с 1900, со времени вступления в Киевскую громаду и тесно сотрудничал с ним в общественно-политических организациях и в издательском деле.

(обратно)

36

Антонович Дмитрий Владимирович (псевд. Муха, 1877—1945) — украинский общественно-политический, государственный и культурный деятель, историк искусства. Сын выдающегося украинского историка В.Б.Антоновича. Со студенческих лет активный деятель украинского движения, один из основателей и лидеров Революционной украинской партии (1900—1905), УСДРП (1905). Редактор революционных изданий «Гасло» («Лозунг»), «Селянин» («Крестьянин») (Черновцы, 1902—1903) «Воля» (Харьков, 1905). С 1912 — преподаватель истории искусств в частных драматических школах Киева. В период Первой мировой войны — уполномоченный Всероссийского земского союза. Стоял у истоков Украинской Центральной Рады (тов. председателя). В сентябре 1917 избран тов. председателя Киевской городской думы. В то же время не прекращал деятельности по специальности — сопредседатель Комитета украинского национального театра, принадлежал к числу основателей Украинской академии искусств. В январе 1918 — министр морских дел УНР. В июле 1918 назначен генеральным консулом Украинской державы в Швеции. В ноябре 1918 входил в состав делегации Украинского национального союза на переговорах со странами Антанты (Яссы, 17—23.11.1918). В 1919 — дипломатический представитель УНР в Италии. В 1921 — один из основателей, а в 1928—1930, 1937—1938 — ректор Украинского свободного университета в Вене и Праге. Директор Музея освободительной борьбы Украины в Праге.

(обратно)

37

Степаненко Александр (? —1924) — украинский общественно-политический деятель, кооператор. В 1909—1911 — редактор газеты «Село». Член Революционной украинской партии, в 1902 вместе с Н.Михновским и братьями Шеметами стал основателем Украинской народной партии, один из ведущих деятелей украинского самостийницкого движения. Сотрудничал с Е.Чикаленко в украинских общественных организациях. По воспоминаниям современников, отличался исключительной энергией. В 1917 — член Киевского исполкома, Украинской Центральной Рады и Украинской партии социалистов-самостийников. При Директории — советник по экономическим вопросам дипломатической миссии УНР в Вене. В 1922 вернулся из эмиграции в УССР, выслан советскими органами в Россию, где и умер.

(обратно)

38

Педагогический музей был основан в 1901 в Киеве. Строительство здания для музея на ул. Владимирской, 57, началось 30.07.1910 в день рождения престолонаследника цесаревича Алексея Николаевича, поэтому и музей официально назывался Педагогический музей имени Цесаревича Алексея. Строительство по проекту архитектора П.Алешина продолжалось в течение 1910—1912 Торжественное освящение состоялось 28.08.1911 с участием премьер-министра России П.Столыпина, за четыре дня до рокового покушения. После Февральской революции музей был ликвидирован, а в его здании размещалась Украинская Центральная Рада (1917—1918) и Директория УНР (1918—1919).

(обратно)

39

Украинская Центральная Рада (УЦР) — общественно-политическая организация, образована 3—7.03.1917 в Киеве украинскими национальными партиями и организациями для координации и руководства национально-освободительным движением. На Всеукраинском национальном конгрессе (4—6.04.1917) была преобразована в национальную представительскую организацию. После ІІ Универсала (10.06.1917) в ее состав были введены представители национальных меньшинств, составлявшие 25% общего количества членов. В УЦР входили представители 19 партий. Ведущую роль играли Украинская партия эсеров (УПСР), Украинская социал-демократическая рабочая партия (УСДРП) и Украинская партия социалистов-федералистов (УПСФ). Общее количество членов УЦР составляло 639 человек, которые собирались во время Общего собрания Рады. Начиная с момента образования, УЦР возглавлял М.Грушевский. После IV Универсала (11.01.1918) провозгласила себя высшей законодательной властью УНР. Прекратила существование в результате государственного переворота 29.04.1918.

(обратно)

40

«Рада» — единственная в дореволюционное время ежедневная украинская общественно-политическая газета либерального направления. Выходила с 15(28).10.1906 по 20.07(2.08).1914. Издавалась на средства Чикаленко при финансовой поддержке В.Симиренко и Л.Жебунева. Редактировали газету Ф.Матушевский, М.Павловский (1907—1913), А.Никовский (1913—1914). Секретари редакции: С. Петлюра, В. Королив (Старый), П.Сабалдыр. В состав редакции входили: М.Вороной, М.Гехтер, П.Гай, Д.Дорошенко, С.Ефремов, А.Кузьминский, О. Олесь, А.Панасенко, А.Пахаревский, Л.Старицкая-Черняховская. В ней печатались М.Коцюбинский, О. Маковей, П.Мирный, А.Тесленко, сотрудничали Б.Гринченко, М.Грушевский, П.Тычина, С. Васильченко и др. В начале Первой мировой войны газета была запрещена царским правительством.

(обратно)

41

Симиренко Василий Федорович (1835—1915) — известный украинский меценат, крупный предприниматель, владелец сахарных заводов. 10% своих доходов отдавал на развитие украинской культуры. Деятельность известных украинских научных и общественных институтов и издательств была возможной только благодаря его поддержке (Научное об-во им. Шевченко, издательство «Век»). Передавал значительные финансовые средства на издание «Киевской старины», «ЛНВ», «Украины», «Общественного мнения», «Рады», произведений М.Драгоманова, А.Кистяковского, М.Коцюбинского, Б.Гринченко и других. Завещал свое имение и др. недвижимость и ценные бумаги стоимостью около 10 млн. руб. основанному при его участии «Обществу содействия литературе, науке и искусству» на развитие украинского дела.

(обратно)

42

«Общество содействия науке и искусству» («Товариство підмоги науці і штуці») — название, которое использует в своих «Воспоминаниях» и «Дневниках» Е.Чикаленко для обозначения «Общества сторонников украинской науки, литературы и искусства». Действовало во Львове в 1904—1914. Было основано по инициативе М.Грушевского и И. Труша для популяризации украинских научных и литературно-художественных произведений. Объединяло ученых, писателей и художников из всех украинских земель. В 1905 организовало Всеукраинскую выставку искусства и промысла во Львове. Издавало популярные книги и периодические издания. В Галиции его возглавляли М.Грушевский, И. Труш и М.Мочульский, в Великой Украине — Е.Чикаленко, В.Леонтович и М.Симиренко.

(обратно)

43

Леонтович Владимир Николаевич (псевд.: В.Левенко, Давний и др., 1866—1933) — украинский общественно-политический деятель, писатель и меценат, по профессии — юрист. Один из близких друзей и единомышленников Чикаленко, с которым познакомился в 1895. Принадлежал к либеральному крылу украинского движения. Член Киевской громады и ТУП. С 1906 — один из издателей (вместе с В.Симиренко и Е.Чикаленко) первой ежедневной украинской газеты «Громадська думка», затем — «Рада». В 1917 — член ЦК Украинской партии социалистов-федералистов, от которой был делегирован в Центральную Раду. Однако заметной роли в ее деятельности несыграл. Как помещик и владелец сахарного завода, не пользовался доверием социалистически настроенного большинства деятелей Украинской Центральной Рады. В конце 1917 совместно с С.Ефремовым составил и издал русско-украинский юридический словарь. В 1918 — министр земельных дел Украинской державы, вместе с Е.Чикаленко работал в комиссии по разработке проекта земельной реформы. В октябре 1918 как кандидат Украинского национального союза вошел в состав правительства в должности министра земельных дел. Подготовленный им при ближайшем сотрудничестве с Е.Чикаленко земельный закон, который был подписан гетманом П.Скоропадским накануне восстания Директории, высоко оценивался отечественными экономистами и приравнивался к земельным законам самых демократических стран мира. В эмиграции жил в Болгарии и Чехословакии.

(обратно)

44

Шраг Илья Людвигович (1847—1919) — украинский общественно-политический деятель, адвокат. Председатель Черниговского окружного суда. Депутат I Государственной Думы, возглавлял украинскую фракцию (40 чел.). Член Украинской радикально-демократической партии, затем — Украинской партии социалистов-федералистов. Вместе с Е.Чикаленко принимал активное участие в создании ТУП, был заместителем председателя организации. В 1917—1918 входил в Украинскую Центральную Раду и исполнительный комитет Черниговского губернского совета. В период Украинской державы ему предлагалась должность премьер-министра, но по состоянию здоровья он не согласился. Умер в Чернигове, пребывая под домашним арестом большевиков.

(обратно)

45

Стебницкий Петр Януарьевич (псевд.: П.Смуток; А.Ирпенский, Малороссиянин, Малорос, П.Хмара и др., 1862—1923) — украинский общественно-политический и государственный деятель, писатель, публицист. Близкий друг и единомышленник Чикаленко. Сотрудник газеты «Рада», журналов «Киевская старина», «Украинская жизнь», «ЛНВ». Совместно с А.Лотоцким создал «Благотворительное общество для издания общеполезных и дешевых книг», способствовал публикации украинских изданий. Один из руководителей Украинской общины (Українська громада) в Петербурге, член ТУП, Украинской радикально-демократической партии, затем — Украинской партии социалистов-федералистов. В 1917 — председатель Украинского национального совета Петрограда, комиссар Временного правительства по делам Украины. Как и Чикаленко, был одним из наиболее типичных представителей либерально-демократического направления в украинском движении. Хорошо понимая недостатки Украинской Центральной Рады, отмечал в письме к Е.Чикаленко, что она представляет собой «организованное представительство трех политических направлений: социалисты, беллетристы и гимназисты». Был министром образования Украинской державы в правительстве Ф.Лизогуба (октябрь—ноябрь 1918). Ему принадлежит важная роль в создании Украинской академии наук, с которой связаны его последние годы жизни. Умер в Киеве.

(обратно)

46

Михновский Николай Иванович (1873—1924) — украинский общественно-политический деятель, по профессии — юрист. Один из основателей освободительного движения в Украине. Лидер Братства тарасовцев, входил в число организаторов Революционной украинской партии, возглавлял Украинскую народную партию. Автор политического трактата «Самостийна Украина». Член общественно-политических организаций «Молодая Украина», Старая громада. Редактор революционных изданий «Самостийна Украина» (Львов, 1905), «Хлебороб» (Лубны, 1905), «Запорожье» (Екатеринослав, 1906), «Сноп» (Харьков, 1912—1913). В 1917 — один из организаторов и председатель общества «Украинский военный клуб им. гетмана П.Полуботка», который представлял в Украинской Центральной Раде. Член Украинского генерального военного комитета. Основатель «Союза украинской державности» (1917). По его инициативе общество им. П.Полуботка сформировало 1-й Украинский полк им. Б. Хмельницкого. Инициатор восстания полуботковцев 5.07.1917, целью которого было провозглашение независимости Украины. После провала восстания по личному распоряжению А.Керенского отправлен на Румынский фронт. В 1918 поддержал гетмана П.Скоропадского. В 1919 был арестован большевиками, затем выехал на Кубань. Работал в учреждениях народного образования, кооперации. Вернулся в Киев. Покончил жизнь самоубийством.

(обратно)

47

Согласно завещанию В.Симиренко, его недвижимость и ценные бумаги стоимостью около 10 млн. руб. перешли «Обществу содействия литературе, науке и искусству» на развитие украинского дела. В свою очередь, Общество купило большую типографию Барского на Крещатике, дом отошел Украинский научному обществу, в имении В.Симиренко в Сидоровке Каневского уезда должна была быть основана сельскохозяйственно-садоводческая школа его имени, остальные деньги предполагалось вложить в основание народного университета.

(обратно)

48

Издательское товарищество «Час» («Время») — одно из крупнейших украинских издательских объединений, существовавшее в 1908—1920 в Киеве. Учредители: В. Королив (Старый), М.Синицкий, В. Петрушевский. Издавало школьные учебники, произведения украинских классиков, серии популярных произведений и малых изданий, а также цветных открыток А.Ждахи. В 1917—1920 Общество издавало критико-библиографический месячник «Книгар» («Книжник»). Имело собственную типографию и книжный магазин.

(обратно)

49

«Нова Рада» — украинская ежедневная политическая, экономическая и литературная газета, выходила в Киеве с 25.03.1917 по январь 1919. Е.Чикаленко приложил немало усилий для издания этого органа, который считал преемником закрытой в 1914 «Рады»: ходатайствовал о разрешении у власти, искал типографию, средства, подбирал редакцию. По его замыслу, газета должна была носить беспартийный характер, чтобы на ее страницах могли высказываться представители разных партий, поддерживавших лозунги федеративного устройства России и автономии Украины. Е.Чикаленко хотел, чтобы это «была газета в первую очередь украинская национальная, чтобы она объединяла всех украинцев, которые добиваются автономии, своего сейма». Сначала издателем газеты было «Общество содействия литературе, науке и искусству», впоследствии газета превратилась в официальный орган Украинской партии социалистов-федералистов. Редакторы — А.Никовский, С.Ефремов.

(обратно)

50

Речь идет о Льве Евгеньевиче Чикаленко (1888—1965), старшем сыне Е.Чикаленко — украинском общественно-политическом деятеле, археологе. Родился 18 февраля 1888 в с. Перешоры Ананьевского уезда Херсонской губ. (в настоящее время — Подольский р-н Одесской обл.). Учился в Лозаннском и Петербургском университетах. Образование получил в Лозаннском и Петербургском университетах. Ученик известного украинского антрополога и этнографа Ф.Вовка. Член Украинской Центральной Рады (УЦР) от Украинской общины Петрограда, секретарь Центральной и Малой рад. Принадлежал к Украинской социал-демократической рабочей партии. Вместе с С. Викулом, В. Садовским и М.Еремеевым 23.03.1918 подал заявление о выходе из состава УЦР, которая не учитывала политическую ситуацию в Украине. Е.Чикаленко вспоминает, что неоднократные обращения сына к руководству УЦР и Совета народных министров УНР с предупреждениями о возможности политического переворота из-за недовольства немецкой военной власти социалистическим курсом их политики оставались без внимания тогдашнего руководства УНР. В 1917—1919 преподавал в украинской гимназии и Украинском государственном университете в Киеве, работал в Украинской Академии наук. С 7.04.1920 — советник Министерства внутренних дел УНР. В эмиграции жил сначала в Польше и Чехословакии, потом в США. Преподавал антропографию и историю географии Украины в университетах Франции, Германии, США. Автор научных работ по археологии и антропологии.

(обратно)

51

Речь идет о Кооперативном съезде Киевщины, который состоялся 14—16.03.1917 в Киеве. Собрание стало одной из первых публичных демонстраций украинского национального движения. Председательствовал на съезде Х. Барановский. М.Грушевский, выступивший на съезде с первой публичной после возвращения из ссылки речью, был избран почетным председателем. Съезд принял резолюцию о территориальной автономии Украины в составе Российской Федеративной Республики, постановления о публичном употреблении украинского языка и об освобождении пленных-галичан.

(обратно)

52

Речь идет о Первом Украинском охочекомонном (добровольном) им. гетмана Богдана Хмельницкого полке, который был основан по инициативе Н.Михновского решением совещания украинцев-военнослужащих Киевского военного округа 29.03.1917 в Киеве. Первым командиром полка был избран штабс-капитан Д.Путник-Гребенюк. 1-й Всеукраинский военный съезд вынес резолюцию о создании 1-го украинского казацкого им. Б. Хмельницкого полка, зачислив в его состав 3400 человек и назначив его командиром подполковника Ю. Капкана. 26.07.1917 по приказу Украинской Центральной Рады полк выехал на Юго-Западный фронт. В январе 1918 участвовал в боях с красногвардейскими отрядами в Киеве. С апреля 1918 входил в состав Запорожского корпуса как 3-й Запорожский им. Гетмана Б. Хмельницкого пехотный полк, при Директории — в состав Армии УНР.

(обратно)

53

Речь идет о членах Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП) — политической организации национально-демократической ориентации. Образовалась в 1905 после раскола Революционной украинской партии (РУП). В период революции добивалась автономии Украины, демократических свобод, национализации земли. Лидеры: В.Винниченко (председатель), Д.Антонович, Б. Мартос, С. Петлюра, Н. Порш, М.Ткаченко. Члены УСДРП принимали активное участие в работе Украинской Центральной Рады, создании и деятельности правительства УНР. В декабре 1917 от нее откололись т.н. левые украинские социал-демократы, которые поддерживали советскую власть. Большинство членов УСДРП поддержало IV Универсал Украинской Центральной Рады. В период Украинской державы УСДРП находилась в оппозиции к правительству П.Скоропадского, входила в Украинский национальный союз, участвовала в создании Директории. В январе 1919 из партии выделились т.н. «незалежные», которые в августе 1919 вместе с левыми украинскими эсерами основали Украинскую коммунистическую партию (боротьбистов). После подавления украинского национально-освободительного движения руководители УСДРП эмигрировали во Львов, затем — в Прагу. В 1938 партия прекратила свое существование.

(обратно)

54

Лесевич Владимир Викторович (1838—1905) — украинский и российский общественный деятель, философ, литературовед и фольклорист. Происходил из дворянской семьи. Окончил гимназию в Киеве, Военно-инженерное училище и Академию Генерального штаба в Петербурге. Участвовал в боевых действиях на Кавказе. В 1862, оставив военную службу, поселился в родном селе, где основал школу с украинским языком обучения. По требованию императорской администрации заведение было закрыто, что вызвало широкий резонанс, в частности в «Колоколе» Герцена. В 1875 основал в Петербурге Литературный фонд им. Т.Шевченко и Украинское издательское общество, в котором намеревался издать ряд украинских книг. Его намерения были перечеркнуты Эмским указом (1876). В 1879 без суда сослан на 3 года в Сибирь. С 1901 жил в Украине, поддерживал связи с М.Драгомановым, И.Франко, М.Грушевским.

(обратно)

55

19.03.1917 в Киеве состоялась украинская манифестация общественно-политических сил, в которой приняли участие около 100 тыс. человек. Манифестанты, собравшиеся на Софийской площади, высказались за территориальную автономию Украины.

(обратно)

56

I Всеукраинский крестьянский съезд состоялся 28.05—03.06.1917 в Киеве. В его работе приняли участие 2200 делегатов, в основном от крестьянских союзов, представлявших бедное крестьянство. Съезд рассмотрел вопросы: отчет делегации Украинской Центральной Рады (УЦР) о переговорах с Временным правительством, доклад об отношении к центральному правительству и к войне, об автономии Украины, организации крестьянства, земельный вопрос. Был избран Всеукраинский совет крестьянских депутатов и принята резолюция о вхождении его в состав УЦР как представительства крестьянства Украины. От уездов, представленных делегатами, были избраны 134 депутата и кооптированы в состав УЦР. Всего в ее составе отводилось 212 мест для Всеукраинского совета крестьянских депутатов, из которых остальные доизбирались на местах. На съезде был избран исполнительный орган Всеукраинского совета крестьянских депутатов — ЦК Крестьянского союза: Н.Ковалевский (председатель), П.Христюк, А.Степаненко, И. Пугач, В.Винниченко, М.Стасюк, Б. Мартос, Т.Осадчий, А.Левицкий, И. Диденко, А.Заливчий, Б. Матюшенко, Б. Бабач, С. Высоцкий, М.Гаркуша.

(обратно)

57

Очевидно, Е.Чикаленко имел в виду черту оседлости (полное название — черта постоянной еврейской оседлости), существовавшую в Российской империи с 1791 по 1917 — границу20 территории, за пределами которой евреям запрещалось постоянное проживание. Исключение составляли несколько категорий, к которым в разное время принадлежали купцы 1-й гильдии, лица с высшим образованием, ремесленники, приписанные к ремесленным цехам, караимы. Впервые территория, на которой евреям разрешалось селиться и торговать, была определена указом Екатерины II в 1791. Охватывала значительную часть Царства Польского, Литвы, Белоруссии — земли, которые отошли к Российской империи после Второго раздела Речи Посполитой, а также южные губернии Украины.

(обратно)

58

Очевидно, речь идет об Областном крестьянском съезде селянских депутатов Бессарабской, Подольской, Таврической и Херсонской губерний, состоявшемся в Одессе 5—8.05.1917. Съезд избрал Крестьянский союз во главе с большевиком А.Трофиловым.

(обратно)

59

4.08.1917 Временное правительство приняло «Временную инструкцию Генеральному секретариату», ограничивая компетенцию его действий территориально (в пределах Киевской, Волынской, Подольской, Полтавской и Черниговской губерний).

(обратно)

60

Речь идет о члене «Союза русского народа» — российской монархической и ультранационалистической (черносотенной) организации, созданной в октябре 1905 в Петербурге. Отстаивала принципы «единой и неделимой» России, охраны самодержавия и воинствующего православия, боролась с демократическими настроениями в обществе, революционными движениями и стремлением народов к национально-культурному развитию. Союз пользовался поддержкой царской администрации и работал в тесном контакте с тайной полицией — «охранкой», которая обеспечивала существование боевых дружин — т.н. «черных сотен». Председатель союза — А.Дубровин, один из ведущих деятелей — член II и IV Государственных Дум В. Пуришкевич. В Украине союз имел свои отделы в Киеве, Одессе, Елисаветграде, на Волыни (Почаевская лавра), Крыму, Чернигове. Был вдохновителем еврейских погромов и антипольских выступлений в Украине, вдохновителем процесса М.Бейлиса (1913) в Киеве, вел шовинистическую антиукраинскую пропаганду в Украине, иногда прибегая к террористическим актам. В Киеве черносотенцы в своей антиукраинской пропаганде использовали газету «Киевлянин». В 1908 союз распался на несколько организаций, среди которых особенно отличился «Союз Михаила Архангела» во главе с В. Пуришкевичем. Черносотенная организация «Российский (Белый) Двуглавый Орел», действовавшая в 1907—1908 в Одессе под руководством В. Беликовича, совместно с другими черносотенными организациями завладела городской управой в Одессе.

(обратно)

61

«Киевлянин» — русскоязычная газета, издававшаяся в Киеве с 1869. В январе 1918 запрещена большевистским правительством. В период деникинской оккупации в сентябре—декабре 1919 издание было возобновлено. С 1911 издателем и редактором газеты был В. Шульгин, сын основателя. Газета имела отчетливый великодержавный и антиукраинский характер.

(обратно)

62

Речь идет о земельном законе, принятом Украинской Центральной Радой 18.01.1918. Предусматривал социализацию земли — превращение частнособственнических земель в общенародную собственность. Вся земля без выкупа должна была перейти в распоряжение земельных комитетов для распределения ее по трудовой или потребительской норме. Закон реализовал на практике основное положение аграрной программы Украинской партии эсеров и Российской партии эсеров. Отмененный гетманом П.Скоропадским, был восстановлен Декларацией Директории УНР от 26.12.1918. Чикаленко не соглашался с идеей социализации земли, которую проводила Центральная Рада. Он понимал, что украинского крестьянина в революции больше всего интересовало решение аграрной проблемы, поэтому постоянно делал упор на тесное сочетание национального возрождения с земельным вопросом.

(обратно)

63

Речь идет о Петре Евгеньевиче Чикаленко (1892—1928) — украинском общественно-политическом деятеле, среднем сыне Чикаленко. Как и старший брат Лев, родился в с. Перешоры. В гимназические годы вместе с М.Еремеевым и Е. Нероновичем основал первый национальный гимназический журнал «Відродження» («Возрождение»). Принадлежал к Украинской социал-демократической рабочей партии. В 1913 призван в армию, участвовал в Первой мировой войне. В конце 1914 раненый попал в плен. Находился в лагере в Зальцведеле (Австро-Венгрия), где вел национально-просветительскую работу. Весной 1917 через Швейцарию вернулся в Украину. Был организатором и участником ряда общенациональных мероприятий, в т. ч. и украинских манифестаций. В июне 1917 — январе 1918 руководил канцелярией Генерального секретариата. Был одним из ближайших сотрудников В.Винниченко. С января 1919 — секретарь украинского посольства в Турции. В 1920 вернулся в Киев, работал в системе Госиздата Украины. В конце 1927 был арестован, умер 9.07.1928 в Курской тюрьме во время этапа на Соловки.

(обратно)

64

В городах Зальцведель (Австро-Венгрия), а также Вецляр (земля Гессен) и Раштат (земля Баден) в Германии во время Первой мировой войны были расположены лагеря для военнопленных российской армии. Благодаря деятельности Союза освобождения Украины (СВУ) в этих лагерях находились исключительно украинцы, среди которых проводилась культурно-образовательная и политико-воспитательная работа. В лагерях существовали православные церкви, школы, библиотеки, театры, издавалась периодика.

(обратно)

65

Союз освобождения Украины (Спілка визволення України, СВУ) — украинская политическая организация самостийницкого толка. Образован в августе 1914 р. во Львове политическими эмигрантами, в основном членами Украинской социал-демократической рабочей партии (Д.Донцов, В. Дорошенко, Л.Цегельский) и Украинской социал-демократической «Спілки» («Союза») (М.Меленевский (Басок), А.Скоропись-Йолтуховский, П.Бендзя). Действовал в 1914—1918 в Вене. В состав президиума входили: Д.Донцов, В. Дорошенко, А.Жук, М.Меленевский (Басок), А.Скоропись-Йолтуховский. Ставил целью отделение Украины от России и создание конституционной монархической украинской державы под протекторатом Австро-Венгрии и Германии. Реализацию своей цели «Союз» связывал с поражением России в Первой мировой войне. СВУ занимался пропагандой украинской государственности в странах Четверного союза, опекал украинцев-военнопленных в австрийских и немецких лагерях. По инициативе СВУ из военнопленных были образованы Серожупанная и Синежупанная дивизии. Печатный орган СВУ — газета «Вестник Союза освобождения Украины» издавалась в Вене и распространялась в Киеве, Екатеринославе, Одессе и др. городах Украины.

(обратно)

66

Винниченко Владимир Кириллович (1880—1951) — украинский политический и государственный деятель, известный писатель. Член Революционной украинской партии, организатор и лидер Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП). Один из промоторов Украинской революции и руководителей Украинской Центральной Рады, автор ее универсалов. Председатель первого украинского правительства — Генерального секретариата (июнь 1917 — январь 1918). Находился в оппозиции к гетманскому режиму, был организатором и руководителем антигетманского восстания, возглавлял Директорию УНР (ноябрь 1918 — февраль 1919). Когда 9.02.1919 ЦК УСДРП постановил отозвать своих членов из Директории, В.Винниченко воспользовался этим постановлением, ушел в отставку и в марте 1919 выехал за границу. Продолжал политическую деятельность в Австрии. В 1920, после неудачной попытки сотрудничества с советской Украиной, снова выехал в эмиграцию. С середины 1920-х отошел от политики, занимался литературной и публицистической деятельностью. Переписка Е.Чикаленко с В.Винниченко опубликована в сборнике: Евгений Чикаленко, Владимир Винниченко. Переписка. 1902—1929 годы (К.: Темпора, 2010). В.Винниченко считал Чикаленко своим литературным крестным отцом. До революции Чикаленко всячески поддерживал В.Винниченко как писателя, в т.ч. и материально, содействовал изданию его произведений. Много лет их связывали тесные дружеские отношения.

Примечание переводчика: Украинский историк Павел Гай-Нижник (фрагмент из интервью "Радио Свобода", 2019):

- Когда Винниченко понял, что он не имеет влияния как председатель Директории, встал вопрос, чтобы он прекратил председательство в ней и членство. И чтобы он спокойно ушел со своего поста, ему дали «откат» в 20 миллионов гривен. А потом мы удивляемся, откуда у него взялась дача на юге Франции.

- Разве тогда можно было так свободно гривны обменять во Франции? Разве это была тогда ликвидная валюта?

- Рублевки и гривны тогда были ликвидной валютой, их обменивали через немецкие банки.

- Это было выплачено тоже из казны?

- Да. Чтобы он не мешал Петлюре возглавить Директорию и делать свое дело во главе государства.

- Это было официально сделано? Эту сумму провели через документы?

- Есть постановление о выделении Винниченко денег, но они почему-то не проходят через бюджетные начисления.

(обратно)

67

Генеральный секретариат — исполнительный орган Украинской Центральной Рады, созданный по решению Малой Рады 15.06.1917. Действовал по 11.01.1918. На него была возложена задача создать систему исполнительной власти в Украине. 11.01.1918 р. IV универсалом был преобразован в Совет народных Министров УНР.

(обратно)

68

Очевидно, речь идет о земельных комитетах — учреждениях, в распоряжение которых по закону Центральной Рады от 18.01.1918 должны были перейти все частновладельческие земли для распределения по трудовой или потребительской норме. (См. Прим. 62).

(обратно)

69

Речь идет о членах Украинской партии эсеров (УПСР) — политической организации, выступавшей от имени украинского крестьянства и солдатских масс. Создана в апреле 1917 на основе кружков и групп украинских социал-революционеров, которые действовали в Украине с 1905. Лидеры: М.Грушевский, Н.Ковалевский, Л.Кузнецов, В. Железняк, П.Христюк, А.Севрюк и др. Печатные органы — газеты «народная воля», «Борьба». В 1917—1918 УПСР выступала за национально-территориальную автономию Украины в составе демократической федеративной России, республиканско-демократическую форму правления, социализацию земли. Имела значительное представительство в Украинской Центральной Раде и правительственных структурах УНР. С восстановлением республиканской формы правления при Директории УНР ее представители входили в состав правительств В.Чеховского, Б. Мартоса, И. Мазепы. В августе 1919 левая часть партии, которая сотрудничала с Советской властью в Украине, объединилась с левой частью Украинской социал-демократической рабочей партии («незалежных»), создав Украинскую коммунистическую партию (боротьбистов). Правая часть УПСР в январе 1919 оформилась в УПСР (центрального течения). В конце 1919 часть членов выехала в эмиграцию, где отстаивала принцип «диктатуры трудовых масс» (Н.Шаповал, Н.Григорьев). В 1920 в Вене была создана «Зарубежная делегация» УПСР (М.Грушевский, Н.Шраг, П.Христюк, М.Чечель и др.), печатным органом которой стала газета «Борітеся — поборете» (1920—1922). В 1920 в Украине, после ряда расколов, УПСР фактически перестала существовать. В 1921 в Киеве состоялся судебный процесс над членами ее ЦК. В 1924 большинство членов «Зарубежной делегации» вернулись в УССР, где в 1930-х они были репрессированы. В 1934 эсеровские организации за рубежом объединились и создали в Праге общий ЦК УПСР, который издавал непериодический печатный орган «Трудовая Украина» (1932—1939). В 1950 УПСР вместе с другими партиями социалистической ориентации создали Украинскую социалистическую партию.

(обратно)

70

Беляшевский Николай Федотович (1867—1926) — известный украинский искусствовед и музеевед, общественно-политический деятель. Депутат I Государственной Думы, принадлежал к Украинскому парламентскому клубу. В 1902—1923 — директор Киевского городского художественно-промышленного музея. Во время Первой мировой войны был уполномоченным Российской академии наук по охране памятников в Галиции и Буковине. По воспоминаниям современников, не только пытался спасти памятники, но приложил немало усилий для помощи украинскому населению на оккупированной российской армией территории. Составил каталог памятников, в котором также описал последствия российской оккупации для украинцев Галиции и Буковины. Член Украинской Центральной Рады. В 1917—1918 — председатель Комитета охраны памятников истории и культуры, руководил реставрацией Андреевской церкви и Софийского собора, пострадавших во время обстрела Киева войсками М.Муравьева в январе 1918. С 1919 — академик Украинской академии наук.

(обратно)

71

Речь идет о Левитском Николае Васильевиче (1859—1936) — украинском общественном деятеле, основателе хлеборобских союзов и ремесленных артелей («артельный батько»), присяжном поверенном, поэте. Организатор Московского союза потребительских обществ, Московского народного банка, один из основателей Днепросоюза, Украинского кооперативного банка, Центрального кооперативного комитета. В 1917 — член Украинской Центральной и Малой рад, член Украинской партии эсеров. С ноября 1917 работал на руководящих должностях в Генеральном Секретарстве и Министерстве земельных дел. Автор ряда статей по кооперативным вопросам в украинской периодике, а также сборников стихов. При советской власти работал в кооперации, преподавал в киевских вузах.

(обратно)

72

Шраг Николай Ильич (1894—1970) — украинский общественно-политический деятель, историк права, экономист. Сын известного украинского общественно-политического деятеля Ильи Шрага. В 1917 — студент Московского университета, член Украинской общины в Москве. Один из ведущих украинских эсеров, член ЦК Украинской партии эсеров (УПСР), тов. председателя Украинской Центральной Рады. Соратник и политический единомышленник М.Грушевского. В 1919 — советник посольства УНР в Венгрии. После раскола в УПСР принадлежал к «центральному течению», был одним из организаторов Зарубежной делегации УПСР, соредактором газеты «Борітеся — поборете!». Вместе с М.Грушевским вернулся в СССР. Работал экономистом в наркомате внешней торговли и заместителем начальника промышленно-экономического управления ВДНХ. В 1931 осужден по т.н. «Делу Украинского национального центра». Отбыв заключение, жил в Харькове и Львове, занимался педагогической деятельностью.

(обратно)

73

Севрюк Александр Александрович (1893—1941) — украинский общественно-политический деятель, дипломат. Член Центральной Рады от студенчества, входил в ЦК Украинской партии эсеров. Член украинской делегации на мирных переговорах в Брест-Литовске. Посол УНР в Германии. На этом посту допустил досадную ошибку, которая привела к отказу Австро-Венгрии выполнить взятые на себя обязательства по тайному соглашению — образование из Восточной Галиции и Буковины отдельной Коронной земли. В феврале 1919 возглавил дипломатическую миссию в Италии, которая должна была заниматься делом возвращения на родину пленных украинцев. Не выполнил возложенных на него обязанностей, и в июле 1919 был отстранен от должности. В эмиграции жил во Франции и Германии. Перешел на просоветские позиции, в 1928 посетил УССР. Погиб в результате железнодорожной катастрофы в Берлине.

Примечание переводчика:

Украинский историк Павел Гай-Нижник (фрагмент из интервью "Радио Свобода", 2019):

Один из крупнейших скандалов разгорелся в Италии с Александром Севрюком, которому поручили освободить тысячи украинских пленных. А в Италии были очень тяжелые условия содержания. Там были галицкие военнопленные из бывшей австро-венгерской армии, а также интернированные солдаты из бывшей российской армии, которых Антанта туда переправила.

Севрюку поручили добиться освобождения пленных, а для начала организовать им нормальные условия жизни. Имея большие средства, которые были выделены ему на эту работу, Севрюк приехал в Италию, побыл там несколько недель, а затем уехал в Париж «кутить». Затем снова вернулся в Италию, но так и не был ни в одном украинском лагере для интернированных или пленных.

- А это кто выяснил?

- Это выяснилось из-за скандалов в итальянской прессе, а также через украинских деятелей, которые жаловались Петлюре.

- А как итальянская пресса на него обратила внимание?

- Тогда послевоенный мир был беден, был большой кризис. На этом фоне даже западные дипломаты не шиковали. А этот Александр Севрюк был довольно известной личностью. Почему еще он попал на глаза? Потому что он был главой украинской делегации на Брестских переговорах. Он заключал Брестский мирный договор. Он был довольно известной личностью в Европе.

- На него обратили внимание как на человека, который, с одной стороны, заключил Брестский мир, а с другой - потому что он деньгами разбрасывался?

- Да, он посещал казино, всевозможные злачные места. Проблема была в том, что его назначил на эту миссию лично Петлюра, что возлагало и на него ответственность.

Петлюра потом писал в письмах: с кем строить государство, если вокруг одни негодяи и проходимцы? Он очень возмущался. Но никаких мер наказания применено не было.

Александр Севрюк затем переехал в Париж, затем переехал в Германию и работал на немецкую разведку. Он был агентом нескольких разведок, и на советскую разведку также работал. В конце концов, его взорвали в поезде, обстоятельства до сих пор неизвестны ...

(обратно)

74

Ковалевский Николай Николаевич (1892—1957) — украинский общественно-политический и государственный деятель, кооператор, публицист. Председатель студенческих общин в Москве (1912) и Киеве (1915). Один из основателей Украинской партии эсеров (УПСР), председатель ее ЦК; член ЦК Крестьянского союза, редактор ее печатного органа — газеты «народная воля». Член Центральной и Малой рад, лидер фракции УПСР. С ноября 1917 — генеральный секретарь продовольственных дел, с конца марта 1918 — министр земельных и продовольственных дел. В январе 1919 — делегат Украинского трудового конгресса. Министр земельных дел в правительствах С.Остапенко, Б. Мартоса и И. Мазепы (1919). В эмиграции (в Австрии, Польше, Румынии) занимался публицистической деятельностью. Умер в Инсбруке (Австрия).

(обратно)

75

Христюк Павел Аникеевич (1890—1940) — украинский общественно-политический деятель, публицист. Родился в Краснодарском крае. Учился в Киевском политехническом институте. В 1917 — один из инициаторов создания Украинской партии эсеров (УПСР), принадлежал к ЦК партии и ЦК Крестьянского союза. Член Украинской Центральной и Малой рад. Генеральный писарь Генерального секретариата, с 18.01.1918 — министр внутренних дел, с февраля того же года — государственный секретарь Совета народных министров УНР. В период Директории УНР — тов. министра внутренних дел в правительствах Б. Мартоса и Мазепы. В конце 1919 эмигрировал в Вену, где активно работал как член зарубежной делегации УПСР, принадлежал к ее левому крылу. В 1923 вернулся на Украину, работал в Украинбанке, Госиздате Украины и Наркомфине УССР. В 1931 осужден по т.н. «Делу Украинского национального центра». Погиб в «Севвостлаге».

(обратно)

76

Порш Николай Владимирович (1879—1944) — украинский общественно-политический деятель, экономист. Происходил из немецко-еврейской семьи. Член Революционной украинской партии и Украинской социал-демократической рабочей партии. Один из лидеров украинской социал-демократии. В 1917—1918 — член Украинской Центральной Рады, с ноября 1917 — генеральный секретарь труда УНР, в январе — марте 1918 — министр труда и военных дел УНР. При Директории — посол УНР в Германии, где и остался в эмиграции. Автор трудов по статистике, экономике, проблемам автономии, в частности «Об автономии Украины» (1907), «Автономия Украины и социал-демократия» (1917).

Примечание переводчика:

Украинский историк Павел Гай-Нижник (фрагмент из интервью "Радио Свобода", 2019):

...Разоблачили еще злоупотребление посла УНР в Германии Николая Порша. Он был теоретиком украинской социал-демократии, в начале 1918-го сменил Петлюру в должности военного министра.

- А он чем прославился в Берлине?

- Отмывание денег, спекулятивная игра на курсах. Когда украинская армия болела от тифа и не было патронов и элементарного обмундирование, этот деятель купил для своей любовницы в Карлсбаде большой дом. Когда было совещание украинских послов, то он поехал в Карлсбад к ней.

Немецкая пресса писала: когда украинская армия героически защищает Украину, то ее члены правительства, в частности такого ранга как посол и члены Директории, занимаются спекуляцией, «прожиганням» жизни и украинских денег.

Эти деньги были предназначены не только для закупки лекарств, оружия и амуниции. В то время в Европе было много украинских солдат-военнопленных еще со времен Первой Мировой войны.

Деньги предназначались еще и для того, чтобы этих людей освободить из лагерей интернированных или военнопленных и вернуть в Украину, чтобы они могли вступить в украинскую армию. Этого не сделали.

(обратно)

77

Оберучев Константин Михайлович (1865—1929) — полковник российской армии, командир артиллерийской бригады. За революционную деятельность в 1905—1907 был уволен с военной службы, эмигрировал в Швейцарию. Сотрудничал в журнале «Киевская старина». Вернулся в Киев в начале 1917. Комиссар Киевского военного округа. Член российской партии эсеров. С мая 1917 — командующий Киевским военным округом. Освобожден от должности в сентябре 1917 правительством УНР.

(обратно)

78

Олесницкий Евгений (1860—1917) — украинский галицкий общественно-политический деятель, адвокат, экономист и публицист. Один из лидеров Украинской национально-демократической партии. В 1907—1917 — депутат австрийского парламента, в 1900—1910 — галицкого сейма. Активно отстаивал политику консолидации всех украинских политических сил. С 1915 — член Всеобщей украинской рады (укр. Загальна українська рада). Член редакции газеты «Дело», организатор кооперативного движения в Галиции, соучредитель ряда экономических организаций. Автор воспоминаний «Страницы из моей жизни» (1935).

(обратно)

79

Речь идет о Франце Фердинанде Габсбурге (1863—1914) — эрцгерцоге, сыне эрцгерцога Карла-Людовика, племяннике австрийского императора Франца-Иосифа I. В 1889 объявлен престолонаследником. С 1898 — заместитель главнокомандующего, имел большое влияние на государственные дела и постепенно принял руководство вооруженными силами империи. Пытался уменьшить венгерское влияние в государстве и выступал за превращение Австро-Венгрии в триединое австро-венгерско-южнославянское государство (триализм). 28.06.1914 убит вместе с женой графиней Софией Хотек (герцогиней Гогенберг) в Сараево (Босния) членами сербской террористической организации. Это убийство стало непосредственным поводом к началу Первой мировой войны.

(обратно)

80

Зарубин Александр Николаевич (1884—1931) — украинский государственный деятель. В 1917 — ассистент физико-математического факультета Киевского университета Св. Владимира. Сначала комиссар, затем — начальник Киевского почтово-телеграфного округа. Член российской партии эсеров, которую представлял в Украинской Центральной и Малой радах. С июля 1917 — генеральный секретарь почт и телеграфа. С сентября назначен генеральным контролером Генерального секретариата. 12.11.1917 снова занял пост генерального секретаря почт и телеграфа. Не соглашаясь с содержанием III Универсала, подал в отставку.

(обратно)

81

Корнилов Лавр Георгиевич (1870—1918) — русский военный и политический деятель, генерал от инфантерии российской армии. Во время Первой мировой войны командующий 48-й пехотной дивизии, 25-м армейским корпусом, 28.02—19.07.1917 — поочередно главнокомандующий войсками Петроградского военного округа, 8-й армией, войсками Юго-Западного фронта. 19.07—27.08.1917 — Верховный главнокомандующий войсками российской армии. В конце августа 1917 предпринял попытку установить в России военную диктатуру. После подавления мятежа находился в заключении в Быховской тюрьме. В 19.11.1917 вместе со своими сторонниками бежал в Новочеркасск, где совместно с генералом М.Алексеевым создал и некоторое время возглавлял Добровольческую армию. Погиб в бою.

(обратно)

82

Антонович Владимир Бонифатьевич (1834—1908) — выдающийся украинский ученый-историк, археолог и этнограф, член-корреспондент Российской академии наук (1901). Один из основателей и идеологов движения хлопоманов (от польского термина, который взяли себе сторонники «простого украинского народа»). Движение зародилось среди представителей ополяченных шляхетских семей, которые осознали необходимость «полюбить народ, среди которого живешь, жить его интересами, вернуться к народности, когда-то покинутой предками и активно работать для народа, чтобы искупить грехи своих родителей перед этим народом» (Антонович В. «Моя исповедь»). Отойдя от польской организации, стал одним из основателей Киевской громады. С 1878 — профессор русской истории Киевского университета, председатель Исторического общества Нестора Летописца (с 1881), организатор археологических съездов в Украине. Автор многочисленных научных работ, среди которых: «Последние времена казачества на правом берегу Днепра», «Очерк истории Великого княжества литовского до смерти в. кн. Ольгерда», «О происхождении шляхетских родов Юго-Западной России», «О городах в Юго-Западной России по актам 1432—1798 годов», «О крестьянах в Юго-Западной России по актам 1770—1798 годов», «О гайдаматчине» и др.

(обратно)

83

В ходе Галицкой битвы Первой мировой войны (10.08 — 13.09.1914) российской армией были заняты территории Галиции, Буковины и Надсянья, на которых была образована временная административно-территориальная единица Галицко-Буковинское генерал-губернаторство (1914 — 1917). Российская оккупационная администрация приступила к русификации края, уничтожению украинства во всех его проявлениях — политическом, религиозном и культурном. Были закрыты украинские школы, периодические издания, типографии. Вводилось ограничение на употребление украинского языка, насаждалось преподавание в школах на русском языке. Подверглась преследованиям Украинская греко-католическая церковь. Производились массовые депортации украинской интеллигенции и священников УГКЦ в глубь России. После отступления в 1915 с части захваченных территорий российские войска взяли заложниками около 700 украинских, польских и еврейских деятелей. Российский политик П.Милюков, выступая в IV Государственной думе, назвал политику России в Галиции «европейским скандалом». После Февральской революции Временное правительство отменило репрессивные меры в отношении Галиции. Краевым комиссаром Галицко-Буковинского губернаторства в апреле—августе 1917 был Д.Дорошенко. Летом 1917 российская армия потерпела поражение и отступила с западно-украинских земель, которые снова оказались под властью Австро-Венгрии.

(обратно)

84

В период 29—31 октября 1917 в Киеве состоялось вооруженное выступление солдат 3-го авиапарка, красногвардейцев завода «Арсенал», Демиевского снарядного завода, 147-й и 148-й Воронежской пехотных дружин, рабочих Подола и Печерска и др. Восстание в значительной степени было спровоцировано тем, что 28.10.1917 воинские части штаба КВО арестовали членов большевистского Военно-революционного комитета. Штаб округа вызвал в Киев войска для подавления большевистского выступления и восстановления власти Временного правительства. 31.10.1917 в Киеве состоялось заседание согласительного совета, созданного из представителей общественно-политических, государственных и военных организаций, который разработал условия прекращения военных действий в городе, постановил вывести из Киева войска, призванные штабом КВО, расформировать офицерскиеотряды и передать власть Украинской Центральной Раде. 31.10.1917 командующий КВО генерал-лейтенант М.Квецинский и комиссар штаба И.Кириенко оставили свои посты и переехали в Николаевское артиллерийское училище, где были задержаны украинской военной властью. Освобождены из-под ареста 8.11.1917 по решению Генерального секретариата.

(обратно)

85

Речь идет о вооруженном восстании в Киеве 16—22.01. (29.01—04.02) 1918, организованном Киевским комитетом большевистской партии против Украинской Центральной Рады во время наступления войск советской России на Киев.

(обратно)

86

Речь идет о Ленине (настоящая фамилия — Ульянов) Владимире Ильиче (1870—1924) — организаторе и лидере большевистской партии, основателе советского государства — РСФСР.

(обратно)

87

Кириенко (Киреенко) Иван Иванович (1879—1971) — украинский и русский общественно-политический деятель, по профессии — технолог. Депутат II Государственной Думы. Член Украинской социал-демократической «Спілки», с 1910 — РСДРП (меньшевик). За политическую деятельность неоднократно арестовывался царской администрацией. В 1917 — военный комиссар Временного правительства на Юго-Западном фронте.

(обратно)

88

Речь идет о Мариинском дворце в Киеве, построенном в 1750—1755 по образцу дворца, который проектировал Б. Растрелли для гетмана Разумовского. Место для дворца было выбрано императрицей Елизаветой Петровной во время посещения Киева в 1744.

(обратно)

89

Е.Чикаленко имел в виду братьев Пятаковых: Леонида Леонидовича (1888—1918) и Георгия Леонидовича (1890—1937) — большевистских деятелей, организаторов красногвардейских отрядов во время большевистских мятежей в Украине в октябре 1917 — январе 1918. Члены Киевского комитета РСДРП(б) и исполкома киевского Совета рабочих депутатов. Леонид Пятаков с ноября 1917 возглавлял Киевский Военно-революционный комитет и был избран членом Главного комитета РСДРП(б). В январе 1918 убит солдатами Армии УНР. Георгий Пятаков с ноября 1918 возглавлял Временное рабоче-крестьянское правительство Украины. В 1937 репрессирован органами советской власти.

(обратно)

90

Василенко Николай Прокофьевич (1866—1935) — украинский общественно-политический и государственный деятель, ученый, публицист. Член Киевской старой громады, ТУП, соредактор журнала «Киевская старина». В 1917 — куратор Киевского школьного округа, товарищ министра просвещения Временного правительства. В Украинской державе — председатель Совета министров, министр образования, председатель Государственного сената. Один из основателей Украинской академии наук (УАН), Киевского и Каменец-Подольского украинских государственных университетов. Историк права, академик УАН (1920), в 1921 избран ее президентом, но не утвержден советским правительством. В 1920—1930-е годы подвергся преследованиям со стороны власти.

(обратно)

91

Интерес стран Антанты к Украине начал отчетливо проявляться летом 1917. Генеральное секретарство межнациональных дел посещали представители итальянской, американской, сербской, румынской, японской военных миссий. Однако самые тесные контакты сложились с французскими и американскими военными представительствами. Немало этому способствовал французский генерал Табуи, откомандированный шефом французской военной миссии в России в штаб Юго-Западного фронта в Каменце-Подольском, и офицер генерального штаба Фицвильямс. Осознавая слабость правительства А.Керенского, руководящие круги Антанты всячески пытались обеспечить дальнейшее ведение войны на Восточном фронте. После октябрьского переворота и подписания Совнаркомом перемирия на фронте союзные государства пытались уговорить украинское правительство продолжать военные действия. 10.12.1917 была подписана англо-французская конвенция о деятельности на юге России, которая скорректировала эти намерения Антанты и стала первым шагом к признанию УНР. Был предложен военный план, построенный на присоединении к украинским вооруженным силам румынского, польского, чехословацкого легионов, донских и кубанских казаков. Ярым сторонником этого плана был генерал Табуи, назначенный 03.01.1918 «верховным комиссаром» Французской Республики при правительстве УНР. Обозначились первые достижения в международном признании УНР de facto странами Антанты. Так, накануне этого назначения в декабре 1917 Франция предложила Украине финансовую и техническую помощь. Другая участница Антанты — Румыния — через своего представителя при Главном командовании российской армии, генерала Коанда, заявила о возможности предоставления вооруженной помощи для ликвидации большевистского мятежа в Киеве, но после начала переговоров в Брест-Литовске отменила свое обещание. Отрицательное отношение стран Антанты к переговорному процессу в Брест-Литовске отразилось в конечном счете и на отношении к Украине, как его участнице. В ноте, переданной Генеральному секретариату французским представителем генералом Табуи утверждалось, что Франция будет считать заключение УНР мира с Центральными державами актом, враждебным Франции, и отзовет сделанное ранее дипломатическое признание Украины. Дипломатические отношения со странами Антанты были окончательно прерваны после подписания Брестского мира, когда внешнеполитические обстоятельства заставили Украину искать реальной и быстрой помощи в борьбе с надвигающейся большевистской угрозой.

(обратно)

92

Украинская партия самостийников-социалистов (УПСС) — украинская политическая организация. Выступала за полную государственную независимость Украины. Образована в декабре 1917 членами Украинской народной партии. Лидеры: А.Макаренко (председатель), А.Андриевский, И.Луценко, А.Степаненко, П.Макаренко. Имела фракцию в Украинской Центральной Раде. В период Украинской державы входила в состав Украинского национального союза, присоединилась к антигетманскому восстанию. После восстановления УНР партия выступила против социалистического курса и Трудового конгресса, настаивала на созыве украинского парламента. Представитель УПСС А.Андриевский входил в состав Директории. В правительстве В.Чеховского имела 5, в правительстве С.Остапенко — 4 министерских поста. Бойкотировала правительство Б. Мартоса, которое обвиняла в «большевизме», участвовала в организации попытки государственного переворота атамана В. Оскилко. После подавления освободительного движения прекратила свою деятельность в Украине.

(обратно)

93

События, о которых вспоминает Е.Чикаленко, развивались несколько иначе. После провозглашения УНР 20.11.1917 большевики начали подготовку к захвату Украины с помощью обольшевиченных городских отрядов и русских гарнизонов и прифронтовых частей, находящихся под их влиянием. Подготовленное на 11.12.1917 большевистское восстание в Киеве удалось сорвать благодаря тому, что обольшевиченные отряды 2-го Гвардейского корпуса под руководством Е. Бош, которые ехали с фронта в Киев, были разоружены под Жмеринкой 1-м Украинским корпусом под командованием П.Скоропадского и отправлены в Россию.

(обратно)

94

Шаповал Никита Ефимович (псевд.: М.Сриблянский, М.Бутенко, 1882—1932) — украинский общественно-политический деятель, публицист, ученый-социолог и поэт. Основатель и издатель (вместе с П.Богацким) литературно-художественного журнала «Українська хата» («Украинский дом») (1909—1911), обозначившего целую эпоху как в культурной, так и в политической жизни Украины — «хатянство». Один из руководителей Украинской партии эсеров (УПСР), делегированный в Центральную и Малую рады, на Демократическое совещание в Петрограде и Предпарламент. Генеральный секретарь почт и телеграфа УНР. В период Украинской державы — ведущий деятель Украинского национального союза. Сторонник радикальных революционных действий — вместе с В.Винниченко, непосредственным организатором антигетманского восстания. Министр земельных дел в правительстве В.Чеховского (декабрь 1918 — февраль 1919). В 1919 находился в Галиции, откуда за свои политические взгляды вынужден был эмигрировать. Входил в Зарубежную делегацию УПСР. В дальнейшем жил в Чехословакии, занимался научной и издательской деятельностью. Автор более 350 литературных и научно-публицистических работ.

(обратно)

95

Вольное казачество — добровольная военная организация украинского крестьянства, которая начала создаваться в процессе развала царской армии весной 1917 с целью защиты сел, а впоследствии и УНР, в условиях роста общественного беспорядка и бандитизма. 16—20.10.1917 в Чигирине на Черкащине состоялся съезд Вольного казачества, на котором присутствовали 2 тысячи делегатов, представлявших 60 тысяч организованных вольных казаков Киевщины, Херсонщины, Екатеринославщины, Черниговщины и Кубани. Делегаты обратились к населению с призывом вооружаться, решительно бороться с врагами народа, не допускать братоубийства, поддерживать республиканское демократическое федеративное устройство России во главе с Временным правительством, создавать в селах сотни, в волостях — курени, в уездах — полки, в губерниях — коши на главе с сотниками, куренными, полковниками, атаманами и другими старшинами. На съезде был избран Главный казацкий совет (Генеральный совет) Вольного казачества в составе 12 человек с местом резиденции в Белой Церкви. Почетным атаманом Вольного казачества стал командующий 1-ым Украинским корпусом генерал П.Скоропадский. Поскольку в то время он находился на фронте, наказным войсковым атаманом и генеральным писарем Вольного казачества был избран И. Полтавец-Остряница.

(обратно)

96

Полтавец-Остряница Иван Васильевич (1890—1957) — украинский военный и политический деятель. Происходил из старинного казацко-старшинского рода. Участник Первой мировой войны, офицер российской армии. В октябре 1917 был организатором Всеукраинского съезда Вольного казачества, на котором был избран наказным атаманом. В период Украинской державы — генеральный писарь гетмана Украины. С 1919 в эмиграции в Германии. В 1926 провозгласил себя «гетманом и национальным вождем всей Украины обеих сторон Днепра и войск казачьих и запорожских» и выступил как раскольник гетманского движения, создав несколько казацких организаций, в частности Украинское вольноказачье общество, Украинское национальное казачье общество (УНАКОР), устав которого базировался на программных принципах Немецкой национал-социалистической партии.

(обратно)

97

Луценко Иван Митрофанович (1864—1919) — украинский общественно-политический и военный деятель, по профессии — врач. Родился на Одесщине. Образование получил на естественном факультете Петербургского университета и в Военной академии. Служил в Одесском военном округе врачом, значительную часть заработка жертвовал на национальные дела. Активный деятель Одесской громады и ТУП, обществ «Просвіта» и «Українська хата» («Украинский дом»). Дружеские отношения с Е.Чикаленко связывали И.Луценко с 1895, когда тот переехал в Одессу. Жены обоих деятелей были близкими подругами. В 1917 принадлежал к лидерам Украинской партии социалистов-самостийников, возглавлял Одесский украинский военный совет, член Украинской Центральной Рады и Украинского генерального военного комитета. Служил в Армии УНР, погиб в бою в марте 1919 на Волыни.

(обратно)

98

Скоропадский Павел Петрович (1873—1945) — украинский государственный и военный деятель, гетман Украины (1918). Происходил из старинного казацко-шляхетского рода. Участник русско-японской (1904—1905) и Первой мировой войн; флигель-адъютант русского царя Николая II, генерал-лейтенант. В 1917 — командир 34-го армейского корпуса Юго-Западного фронта, реорганизованного осенью в 1-й Украинский корпус; почетный атаман украинского Вольного казачества. 29.04.1918 на Всеукраинском конгрессе хлеборобов в Киеве провозглашен гетманом Украины. 14.12.1918 в результате антигетманского восстания, организованного Украинским национальным союзом, пытаясь избежать кровопролития, отрекся от власти и уехал в Германию. В эмиграции — руководитель украинского гетманского (монархического) движения в Западной Европе, США и Канаде: член Совета присяжных Украинского союза хлеборобов-державников, с 1937 — председатель Союза гетманцев-державников. Умер от тяжелого ранения, полученного во время бомбежки.

(обратно)

99

Петлюра Симон Васильевич (1879—1926) — украинский государственный, политический и военный деятель, председатель Директории УНР, Главный атаман Армии УНР, публицист. Родился на Полтавщине. Член Революционной украинской партии (РУП), с 1905 — Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП). До 1917 — сотрудник и редактор многих украинских изданий в Киеве, Львове, Москве и др. В 1916—1917 — заместитель уполномоченного Союза земств на Западном фронте. Член Украинской Центральной Рады, председатель Украинского генерального военного комитета. 15.06.1917 назначен генеральным секретарем военных дел, в должность официально вступил только 15.11.1917. Не соглашаясь с политикой председателя Генерального секретариата В.Винниченко, 31.12.1917 вышел из правительства. В январе 1918 выехал на Левобережье, где создал Гайдамацкий кош Слободской Украины. После возникновения Украинской державы в мае 1918 возглавил Всеукраинский союз земств, деятельность которого имела четкую антиправительственную направленность. 27.07.1918 арестован по подозрению в подготовке антигосударственного мятежа. Выйдя на свободу, 14.11.1918 уехал в Белую Церковь, откуда руководил антигетманским выступлением Директории, членом которой был избран заочно. После выезда В.Винниченко за границу (11.02.1919) стал председателем Директории, одновременно прервал членство в УСДРП. Во время интернирования Армии УНР в Польше вместе с правительством некоторое время находился в Варшаве. После требований СССР выдать его советской власти переехал в конце 1923 в Будапешт, оттуда в Вену и Женеву, а в 1924 — в Париж. Руководил деятельностью правительства УНР в изгнании, редактировал еженедельник «Тризуб». Писал статьи и брошюры, посвященные борьбе украинского народа за государственность, организации украинской политической эмиграции. Убит 25 мая 1926 в Париже агентом НКВД С.Шварцбартом.

(обратно)

100

Украинский народный университет — высшее учебное заведение, открытое на общественные средства 5.10.1917 в Киеве согласно решению II Всеукраинского педагогического съезда. Инициаторами создания университета выступили: Украинское научное общество в Киеве, Украинское научно-техническое общество «Праця» («Труд»), киевское общество «Просвіта» и кооперативные учреждения. Ректором университета был избран И. Ганицкий, преподавателями — А.Грушевский, Б.Кистяковский, М.Кравчук, А.Лукьяненко, И. Огиенко, Г.Павлуцкий, М.Туган-Барановский, К. Широцкий и др. Занятия начались 9.10.1917. ВУЗ работал по программе государственных университетов и имел 3 факультета: историко-филологический, естественно-математический и права. Набор слушателей превысил планируемое количество. Вместо 500 студентов на конец октября записалось 1370 человек (часть были свободными слушателями). По закону правительства гетмана П.Скоропадского 17.08.1918 университет был преобразован в Киевский государственный украинский университет. С установлением в Киеве большевистской власти прекратил существование как самостоятельное учебное заведение (1920).

(обратно)

101

В конце ноября 1917 М.Галаган и Е. Онацкий по поручению Генерального секретариата и председателя Центральной Рады М. Грушевского выехали в Екатеринодар и Новочеркасск для проведения переговоров с региональными правительствами Кубани и Области Войска Донского о создании общероссийского федерального правительства. В то время они были объединены в Юго-Восточный Союз, который стоял на позиции непризнания власти большевиков. Вместе с тем, среди кубанцев было определенное количество казаков-черноморцев и ведущих политиков, которые сознательно еще задолго до революции 1917 стояли на почве украино-кубанского единства и соборности. Они обращались к делегации УЦР с предложением, что «Украинская Центральная Рада должна была бы считать Кубань одной из частей единой украинской земли и в соответствии с тем проводить свою деятельность так, чтобы Кубань попала под полное влияние Украины и шла полностью по линии ее политики». К сожалению, руководство Украинской Центральной Рады осталось равнодушным к этим обращениям, как и к обращениям руководителей Области Войска Донского создать единый антибольшевистский фронт.

(обратно)

102

21 ноября 1917 Украинская Центральная Рада решила направить своих представителей для участия в переговорах о перемирии со странами Четверного союза (Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция), а также «обратиться от имени УНР ко всем союзным и враждебным государствам с предложением начать мирные переговоры». Совнарком РСФСР, несмотря на сообщение Украинской Центральной Рады (УЦР), 2(15).12.1917 подписал в Брест-Литовске сепаратный договор о перемирии, и большевистская делегация во главе с Л.Троцким начала переговорный процесс. Это стало толчком для более активных самостоятельных внешнеполитических шагов УНР. 11.12.1917 Генеральный секретариат в своей ноте к участникам военных действий и нейтральным государствам заявил о своем намерении стать «на путь самостоятельных международных отношений». В ответ представители Четверного союза высказались, что они «готовы приветствовать участие представителей УНР в мирных переговорах». 1.01.1918 в Брест-Литовск прибыла делегация УНР во главе с В. Голубовичем. В ее состав входили также Н.Любинский, А.Севрюк, М.Полоз, Н.Левитский. Делегация имела задачу добиваться включения в состав УНР Холмщины, Подляшья, проведения плебисцита в Восточной Галиции, Северной Буковине и Закарпатье. В.Голубович заявил, что в случае заключения странами Четверного союза мирного договора с Россией его положения не будут иметь обязательного характера для Украины, поскольку Переяславское соглашение, которое обусловливало связь между обеими странами, потеряло свою силу после того, как династия Романовых, один из участников этого акта, лишилась власти и тем самым ликвидировала все обязательства Украины в отношении России. Такая позиция встретила понимание немецкой стороны. В свою очередь, Л.Троцкий заявил, что не видит никаких препятствий для самостоятельного участия делегации Генерального секретариата в мирных переговорах. Однако ход событий в Украине и усиление наступления большевиков изменили позицию российской делегации. После многодневного перерыва в работе и возобновления переговоров Л.Троцкий заявил, что интересы Украины должны представлять представители т.н. Украинского советского правительства в лице Е. Медведева и В. Шахрая. Однако эта попытка не нашла поддержки у стран Четверного союза. Позиции украинской делегации были усилены провозглашением в IV Универсале УЦР полной независимости УНР. Глава делегации Австро-Венгрии граф О. Чернин от имени четырех союзных стран заявил, что они имеют все основания признать УНР самостоятельным, свободным, суверенным государством, способным самостоятельно заключать международные договоры. 9.02.1918 между государствами Четверного союза и Украиной был подписан мирный договор. С украинской стороны его подписали: глава украинской делегации на тот момент А.Севрюк, члены делегации Н.Любинский и Н.Левитский.

(обратно)

103

Ткаченко Михаил Степанович (1879—1920) — украинский политический деятель, юрист. Учился на юридическом факультете Киевского университета. Был членом украинской студенческой общины, принадлежал к Революционной украинской партии, затем — к Украинской социал-демократической «Спілке», в марте 1917 вступил в Украинскую социал-демократическую рабочую партию (УСДРП). В 1917 — член Украинской Центральной Рады от УСДРП, входил в состав Малой Рады. Занимал должность генерального секретаря судебных дел в Генеральном секретариате (с 2.11.1917), с января 1918 — министр судебных дел УНР в правительстве В.Голубовича. После раскола УСДРП — один из лидеров УСДРП («незалежных»), после реорганизации УСДРП («незалежных») в Украинскую коммунистическую партию избран в состав ее ЦК. В 1920 интернирован в России, умер в лагере в Москве.

(обратно)

104

Мартос Борис Николаевич (1879—1977) — украинский общественно-политический и государственный деятель, ученый-экономист. Родом с Полтавщины. Член Революционной украинской партии, затем — активный деятель Украинской социал-демократической рабочей партии. До 1917 — организатор кооперативных обществ, председатель совета Днепросоюза. В 1917 — член Украинской Центральной и Малой рад, ЦК Крестьянского союза. Первый генеральный секретарь земельных дел, 8.09—26.12.1917 — тов. генерального секретаря земельных дел, один из авторов проекта земельного закона ЦР; в 1918 — председатель управы Всеукраинского кооперативного комитета; 26.12.1918—11.02.1919 — министр финансов в правительстве В.Чеховского; 9.04—27.08.1919 — председатель Совета народных министров и министр финансов УНР. С 1920 — в эмиграции в Германии, затем — в Чехословакии; один из организаторов и профессор Украинской хозяйственной академии в Подебрадах, в 1936—1938 — директор Украинского технико-хозяйственного института; в 1945 переехал в Мюнхен, где стал основателем и ректором Украинской высшей школы экономики (1945—1949). Работал в Институте изучения СССР. С 1958 жил в США.

(обратно)

105

Речь идет о кризисе правительства В.Винниченко, вызванном попытками Украинской партии эсеров (УПСР) проводить более левый политический курс с целью устранения большевистской опасности. Левая часть ЦК партии эсеров требовала не только отставки кабинета В.Винниченко, но и немедленного мира с большевиками и организации в Украине форм советской власти. Правое крыло и центр ЦК УПСР, добиваясь отставки кабинета В.Винниченко, отстаивали, однако, необходимость коалиционного правительства эсеров и социал-демократов. В результате давления УПСР 17.01.1918 кабинет В.Винниченко подал в отставку. На следующий день Украинская Центральная Рада утвердила новый состав правительства во главе со Всеволодом Александровичем Голубовичем (1885—1939) — украинским общественно-политическим и государственным деятелем, по профессии — инженером. Принадлежал к Одесской Украинской громаде. Член Центральной и Малой рад, ЦК УПСР. В Генеральном секретариате — секретарь путей (с 27.07.1917), секретарь торга и промышленности (с ноября 1917). С 18.01.1918 — председатель Совета народных министров и министр иностранных дел УНР. Возглавлял украинскую делегацию на мирных переговорах в Бресте (28.12.1917—15.01.1918). Во время гетманского переворота 29.04.1918 был арестован и осужден немецким военным судом по делу банкира А.Доброго. В 1921 осужден советской властью по т.н. «Делу ЦК УПСР», после освобождения в 1920-х — заведующий отделом капитального строительства ВСНХ УССР. В 1931 осужден по т.н. «делу Украинского национального центра». Умер в заключении.

(обратно)

106

Во время наступления советских войск на Киев для поддержки их извне местным большевистским руководством была начата общая рабочая забастовка, причем большевистской пропагандой была деморализована часть украинского гарнизона. Бои на улицах Киева между просоветскими отрядами и украинскими частями охватили центральные улицы Киева. Украинское правительство издало воззвание к населению о том, что важнейшие объекты города (оба вокзала, почта, телеграф, банки и все правительственные учреждения) контролируются войсками УНР. Восстание на некоторое время удалось локализовать.

(обратно)

107

Очевидно, Е.Чикаленко имеет в виду курень черных гайдамаков, который входил в состав Гайдамацкого коша Слободской Украины, организатором и командиром которого был С.Петлюра.

(обратно)

108

20—21.01(1—2.02) 1918 отряды красных (в районе Купеческого собрания, в настоящее время — филармония на Европейской площади) и черных (в районе Софийской площади) гайдамаков из Гайдамацкого коша Слободской Украины, которым командовал С. Петлюра, держали оборону против большевистских отрядов во главе с М.Муравьевым. Гайдамакам удалось в течение двух дней сдерживать продвижение советских подразделений в направлении здания Центральной Рады. После двухдневных боев гайдамаки вынуждены были отступить по Крещатику. Очевидно, именно этот факт вспоминает Е.Чикаленко.

(обратно)

109

Троицкий народный дом — помещение культурно-образовательного учреждения, построенное в Киеве в 1901—1902 на средства Киевской старой громады. В доме размещался театр, библиотека, проводились концерты, лекции, музыкальные вечера и т.п. В 1907—1916 в Троицком народном доме выступал театр Садовского, весной 1917 — Молодой театр Леся Курбаса, в 1918 — Украинский театр П.Саксаганского. В настоящее время в помещении — Киевский театр оперетты.

(обратно)

110

16(29).01.1918 на железнодорожной станции Круты под поселком Круты на северо-восток от Киева состоялся бой между превосходящими большевистскими советскими частями и студенческим украинским куренем, который защищал подступы к Киеву. В результате 5-часового боя были взяты в плен и расстреляны около 300 украинских бойцов-студентов и гимназистов. В ходе военных действий столкновение решающей роли не сыграло, в сознании украинцев особое значение приобрел героизм украинской молодежи, которая погибла в неравном бою. Погибшие были похоронены в Киеве возле Аскольдовой могилы.

(обратно)

111

Олесь (Кандыба) Александр Иванович (1878—1944) — украинский общественный деятель, известный поэт. С 1911 жил в Киеве, участвовал в украинской общественно-политической и литературной жизни. В 1917—1919 редактировал журнал «Литературно-научный вестник», сотрудничал с издательством «Лан» («Поле»). В январе 1919 назначен советником украинской дипломатической миссии в Венгрии, вскоре выехал в Вену, где в 1920 был редактором журнала «На переломе» и председателем Союза украинских журналистов, сотрудничал с журналом «Новая Украина». С 1924 жил в Праге, где и умер.

(обратно)

112

Речь идет о графине Прасковье Сергеевне Уваровой (урожденная княжна Щербатова, 1840—1924) — русской ученой, историке и археологе. Жена талантливого русского ученого и организатора науки графа Алексея Сергеевича Уварова (1828—1884). После смерти мужа возглавила основанное им Московское археологическое общество.

(обратно)

113

Крымский Агафангел Ефимович (псевд. А.Хванько, 1871—1942) — украинский историк, востоковед, писатель и переводчик. Происходил из татарского рода. Знал шестьдесят языков. Его пылкая любовь к Украине сформировалась под влиянием П.Житецкого и М.Драгоманова во время учебы в Коллегии П.Галагана. Образование получил в Лазаревском институте восточных языков и Московском университете. С 1898 работал в Лазаревском институте, с 1901 возглавлял кафедру арабской лингвистики, профессор арабской литературы и истории мусульманского Востока. С 1918 жил в Киеве, где стал секретарем основанной в 1918 Украинской академии наук. Был создателем украинского востоковедения. В Академии наук возглавлял историко-филологический отдел, кабинет арабо-иранской филологии, комиссию «Словаря живого великорусского языка», комиссию истории украинского языка, диалектологическую и орфографическую комиссии. С 1921 — директор Института украинского научного языка. Принимал участие в Первом Всеукраинском Церковном Соборе (1921), который подтвердил автокефалию Украинской автокефальной православной церкви. В 1930-е годы был практически отстранен от научно-преподавательской работы в академических учреждениях Украины. После начала Великой Отечественной войны Советского Союза 1941—1945 как особо неблагонадежный был арестован (20.07.1941) по обвинению в антисоветской националистической деятельности и этапом отправлен в Казахстан. В октябре того же года был заключен в Кустанайскую тюрьму НКВД СССР. Вскоре скончался в тюремной больнице.

(обратно)

114

Скоропись-Йолтуховский Александр Филаретович (1880—1946) — украинский общественно-политический и государственный деятель. Муж дочери Чикаленко Виктории. Член Революционной украинской партии (РУП), один из основателей Украинской социал-демократической «Спілки». Во время Первой мировой войны — ведущий деятель Союза освобождения Украины (председатель берлинского отдела), заместитель председателя Всеобщего украинского совета. В январе 1918 — уполномоченный Украинской Центральной Рады по формированию украинских военных частей из украинских военнопленных в Германии и Австро-Венгрии. При УНР — губернский комиссар, при Украинской державе — губернский староста Холмщины и Подляшья. С началом оккупации польскими войсками этих земель в декабре 1918 был арестован в Бресте и интернирован в лагере в Калише. С 1920 жил в Берлине. Один из основателей и ведущих деятелей гетманского движения — член Совета присяжных Украинского союза хлеборобов-державников и Гетманской управы. Соучредитель Украинского научного института в Берлине (УНИ-Б), член куратории института. Автор трактатов, в которых отстаивал независимость Украины, и работ по политическим и экономическим вопросам. В 1945 арестован советской военной контрразведкой в Германии. Умер в ссылке в Темниковском лагере (Мордовия).

(обратно)

115

Речь идет о Cине- и Серожупанной дивизиях — военных формированиях, образованных из украинцев-военнопленных российской армии после заключения Брестского мира. Синежупанная дивизия формировалась в Германии и Австро-Венгрии в лагерях в Раштате, Вецляре и Зальцведеле. Имела четыре пехотных полка (по 1200 воинов и старшин), один артиллерийский полк. Командир — генерал В. Зелинский. Окончательное формирование осуществлялось в Ковеле. В середине марта прибыла в Киев. Расформирована по требованию немецкого военного командования приказом министра военных дел УНР А.Жуковского накануне гетманского переворота 29.04.1918.

Серожупанная дивизия (с июля 1918 — Первая стрелецково-казацкая дивизия, с января 1919 — Серая дивизия) формировалась главным образом в лагерях в Фрайштадте (казаки) и Йозефштадте (старшины), с марта 1918 — во Владимире-Волынском под руководством австрийской военной миссии во главе с капитаном генерального штаба Кватерником (его адъютант, сотник УСС И. Коссак). Состояла из 4 пеших полков (всего в полку 13 сотен), 1 артиллерийского дивизиона, 1 конной и 1 инженерной сотни и из вспомогательных формаций (140 старшин и 6000 казаков). Командующий — подполковник И. Перлик. 28.08.1918 передана австрийским военным командованием в распоряжение Украинской державы. Дислоцировалась в районе Конотопа. В октябре демобилизована до размера около 1200 человек, в том числе 250 старшин; во время восстания против гетмана перешла на сторону Директории. Воевала на антибольшевистском фронте (командир — генерал А.Пузицкий).

(обратно)

116

В своей статье «Мои "преступления"», опубликованной в ежемесячнике «Хлеборобская Украина» (укр. — «Хліборобська Україна») (Вена, 1920—1921, сб. 11, III, IV) А. Скоропись-Йолтуховский опровергает все обвинения в свой адрес.

(обратно)

117

Зарудный Александр Сергеевич (1891—1918) — украинский политический и государственный деятель. Прапорщик российской армии. Член Украинской Центральной Рады (УЦР). Член Украинской партии эсеров (УПСР), принадлежал к левому крылу партии, от которой был делегирован на Демократическое совещание в России и избран в ЦК УПСР. 21.12.1917 назначен генеральным секретарем земельных дел. Отстаивал отмену права частной собственности на землю. Во время ареста 16.01.1918 в помещении УЦР группы левых эсеров и эсдеков, которые планировали совершить государственный переворот, добровольно, в знак протеста, присоединился к арестованным. Автор нескольких обращений УЦР и министерства земельных дел УНР к крестьянству о недопущении злоупотреблений при распределении земельной собственности. Расстрелян большевиками в Киеве.

(обратно)

118

Пугач Исаак Михайлович (? —1918) — украинский общественный деятель, писатель и журналист. Член Украинской Центральной и Малой рад, ЦК Крестьянского союза и ЦК Украинской партии эсеров. Печатал свои статьи в периодических изданиях «Рада», «ЛНВ». В конце 1917 — начале 1918 редактировал эсеровский печатный орган «народная воля». Расстрелян большевиками в Киеве.

(обратно)

119

Юрий Михайлович Коцюбинский (1896—1937) — советский политический и государственный деятель, один из лидеров КП(б)У. Сын известного украинского писателя и общественного деятеля Коцюбинского Михаила Михайловича (1864—1913). Участник большевистского октябрьского переворота в Петрограде (1917). С декабря 1917 по январь 1918 — член советского правительства в Украине — народного секретариата, народный секретарь военных дел. В январе 1918 — главнокомандующий советских войск, осуществивших большевистскую оккупацию Киева. В 1918 — член Всеукраинского бюро по руководству повстанческой борьбой против войск Германии и Австро-Венгрии, Всеукраинского военно-революционного комитета и Временного рабоче-крестьянского правительства Украины. С августа 1919 — член Зафронтового бюро ЦК КП(б)У. С 1920 — на дипломатической работе, представитель УССР в Австрии. С 1933 — председатель Госплана Украины и заместитель председателя СНК УССР. Казнен НКВД.

(обратно)

120

Рябцов Евгений Петрович (1880—?) — киевский городской голова в 1917—1918. По специальности — адвокат. Член партии эсеров, от которой на первых общегородских выборах 23.07 (05.08) 1917 избран в городскую думу. Оставался на своем посту в период гетманства Скоропадского. После роспуска думы в октябре 1918 отошел от политической деятельности.

(обратно)

121

Законом о национально-персональной автономии, который был принят в один день с ІV Универсалом — 9(22).01.1918, русской, еврейской и польской нациям предоставлялось право на самостоятельное обустройство своей национальной жизни. Любая из них могла создавать на территории Украины собственный национальный союз. В него могли входить поименно все люди, фамилии которых включались в «национальный кадастр». Последний должен был публиковаться для всеобщего сведения. Национальному союзу принадлежало исключительное право представительства нации перед государственными и общественными учреждениями. Согласно закону, национальные меньшинства получили возможность своего представительства в Украинской Центральной Раде и правительстве.

(обратно)

122

Муравьев Михаил Артемович (1880—1918) — подполковник российской армии, левый эсер. После большевистского переворота 1917 года перешел на сторону советской власти. В декабре 1917 — апреле 1918 командовал большевистскими отрядами, которые оккупировали Киев, впоследствии участвовали в боях за т.н. Одесскую Советскую Республику. В июле 1918 — командующий Восточного фронта Красной армии. Возглавил левоэсеровский мятеж. Убит при аресте.

(обратно)

123

«Киевская мысль» — ежедневная газета либерального направления. Издавалась в Киеве 30.12.1906 — 26.01.1918. В период Первой мировой войны стояла на позициях «оборончества». Издатель Р. Лубковский. На разных этапах газету редактировали: М. Тарновский, О. Стржельбицкий і Б. Чайковский.

(обратно)

124

25.01.1918 Центральная Рада и украинское правительство переехали в Житомир, а 1 февраля выехали в направлении г. Сарны. В конце февраля вернулись в Житомир, а 9.03.1918 — в Киев.

(обратно)

125

Е.Чикаленко, очевидно, имел в виду Сечевых стрельцов (СС) — военное формирование времен Украинской национально-освободительной борьбы. Курень СС был создан в ноябре 1917 в Киеве из военнопленных австро-венгерской армии — украинцев-галичан и буковинцев — воинов и старшин Легиона украинских сечевых стрельцов. Первый командир — Г.Лысенко, впоследствии — Е. Коновалец. Курень СС участвовал в боях с советскими отрядами в январе 1918. По возвращении в начале марта 1918 в Киев был развернут в полк (3 тыс. чел.). Обеспечивал охрану Центральной Рады и правительственных учреждений. Разоружен немцами после гетманского переворота, возродился накануне антигетманского восстания, в котором сыграл ведущую роль. Стрелковые формирования (дивизии, Осадный корпус, группа войск) были наиболее боеспособной, дисциплинированной и сознательной частью Армии УНР. В начале декабря 1919 Стрелецкая рада (совещательный старшинский орган при командире СС) приняла решение о самодемобилизации СС. Отдельные подразделения остались в составе армии, которая отправилась в Зимний поход, остальная часть перешла границу и была интернирована поляками.

(обратно)

126

Маркович Дмитрий Васильевич (псевд.: Волыняк, Гайдабура, Маркивчанин, Оленин и др.: 1848—1920) — украинский общественно-политический и государственный деятель, писатель, по профессии — юрист. Родился в Полтаве. Происходил из казацко-старшинского рода. Образование получил в Киевском университете (некоторое время был вольным слушателем медицинского факультета), Нежинском юридическом лицее и на юридическом факультете Новороссийского университета. Политические и литературные взгляды сформировались под влиянием А.Канского и дяди — А.Марковича — известного украинского фольклориста и этнографа. Работал следователем, тов. прокурора, судьей в г. Оргееве (Бессарабия), Херсоне, Екатеринодаре, Калише (Польша) и др. С 1917 — редактор еженедельника «Подольская воля» (Винница). Председатель правления Подольского союза ссудно-сберегательных обществ. Член ТУП, с 1917 — Украинской трудовой партии. В период Центральной Рады — генеральный прокурор, генеральный судья УНР, в период Гетманщины — старший прокурор Генерального суда, сенатор Государственного сената Украинской державы. Министр юстиции УНР (Директории) в правительстве С.Остапенко (февраль-апрель 1919). Умер от тифа в Виннице.

(обратно)

127

Гринченко Борис Дмитриевич (псевд.: Вартовый, В.Чайченко, Б. Вильхивский, Л.Яворенко и др., 1863—1910) — украинский писатель, общественный и педагогический деятель, публицист, лингвист и фольклорист. Родился на Харьковщине. Происходил из дворянского рода. Один из основателей «Братства тарасовцев» (1892). Работал в Черниговском земстве (1894), где организовал крупнейшее издательство популярных украинских книг для народа. Составитель «Словаря украинского языка» (1907—1909). В 1906 — соредактор газеты «Общественное мнение», основанной Е.Чикаленко, В.Симиренко и В.Леонтовичем. Один из видных деятелей Киевской громады, председатель общества «Просвіта». Основатель Украинской радикальной партии (1905), которая в 1906 слилась с Украинской демократической партией в Украинскую демократически-радикальную партию, одним из руководителей которой также был Е.Чикаленко.

(обратно)

128

Научное общество им. Т.Шевченко (Наукове товариство ім. Т. Шевченка — НТШ) — научно-культурная общественная организация. До основания Всеукраинской академии наук (1918) фактически выполняло функции украинской академии наук. Основано в 1873 во Львове на благотворительные средства, ставило задачей развитие науки и культуры, сохранение памятников старины. Состояло из секций: историко-философской, филологической и математико-естественной. Издавало печатные органы: «Записки НТШ», «Хроника НТШ», «Литературно-научный вестник» и многое другое.

(обратно)

129

Как вспоминала дочь Чикаленко — Анна Чикаленко-Келлер, — С.Ефремов в архивах киевского Охранного отделения нашел донос галицких москвофилов, согласно которому несколько украинцев, среди них и Чикаленко, якобы в сговоре с некоторыми выдающимися галицкими деятелями, накануне Первой мировой войны были в Конопиште у австрийского эрцгерцога Фердинанда, которому предлагали устроить восстание на Украине и присоединить ее к Австро-Венгрии (см.: Чикаленко Є. Спогади (1861—1907). — К.:Темпора, 2011).

(обратно)

130

Леонтович Иван Николаевич (1860—1926)— украинский общественно-политический деятель, крупный земельный собственник. Брат В.Н.Леонтовича. Один из членов Украинской народной громады — организации, которая привела к власти гетмана П.Скоропадского. В эмиграции — главный деятель украинского монархического движения, председатель исполнительного органа Украинского союза хлеборобов-державников — Центральной управы объединенных хлеборобских организаций, избранный на съезде представителей хлеборобских организаций в Райхенау (Австрия) 5.06.1922. Умер в Югославии.

(обратно)

131

На квартире Чикаленко в Киеве в первые дни Февральской революции 1917 проходили собрания украинскойинтеллигенции, где обсуждался вопрос ее организации и была предварительно сформулирована идея создания объединительного центра, трансформированного через несколько дней в Украинскую Центральную Раду. Однако, несмотря на ведущую роль Чикаленко в ТУП и его высокий авторитет в национальном движении, его кандидатура на выборах в Украинскую Центральную Раду 20.03.1917 была провалена. Он вошел в состав УЦР только в апреле 1917 на Украинском национальном конгрессе. Однако участия в работе конгресса, а затем и Центральной Рады Чикаленко фактически не принимал, не воспринимая радикального и социалистического курса, который она избрала под влиянием украинских эсеров и социал-демократов. Он покинул Киев и уехал в Перешоры.

(обратно)

132

Малая Рада — исполнительный орган Украинской Центральной Рады, который действовал между сессиями (Общим собранием) ее пленума. До 3.07.1917 — дня провозглашения II Универсала, — называлась «Исполнительный комитет» (Комитет) Украинской Центральной Рады. В это время она состояла пропорционально из представителей политических фракций и насчитывала 40 членов. В июле 1917 состав Малой Рады был увеличен до 60 членов за счет национальных меньшинств.

(обратно)

133

Милюков Павел Михайлович (1859—1943) — русский политический деятель, один из организаторов и лидер Конституционно-демократической партии народной свободы (кадетов), ученый-историк, журналист, публицист. Член ЦК партии кадетов, редактор ее печатного органа — газеты «Речь». Депутат III и IV Государственных Дум, в 1917 — министр иностранных дел в первом составе Временного правительства, в мае 1917 ушел в отставку. Поддержал Корниловский мятеж. От партии кадетов вошел в Предпарламент. После октябрьского переворота 1917 года пребывал на Дону, член Донского гражданского совета. В 1918 в Киеве возглавлял ЦК партии кадетов, планировал с помощью немецких войск свергнуть советскую власть в России. Накануне восстания Директории выехал за границу. Редактировал в Париже партийный орган «Последние новости».

(обратно)

134

Марков Николай Евгеньевич (1876–?) — русский политический деятель правых взглядов, организатор партии «Народного порядка» (1905), которая в 1907 слилась с «Союзом русского народа». Депутат III и IV Государственных Дум, один из руководителей черносотенного «Союза Михаила Архангела».

(обратно)

135

Садовский (настоящая фамилия — Тобилевич) Николай Карпович (1856—1933) — выдающийся украинский актер и режиссер, корифей украинского театра и общественный деятель. В 1906 основал в Полтаве первый украинский стационарный театр, который действовал до 1919. Е.Чикаленко учился вместе с Н.Садовским в Елисаветградском реальном училище, а также был хорошо знаком со всей семьей Тобилевичей — отцом К. Тобилевичем, братьями — И. Карпенко-Карым, П.Саксаганским и др.

(обратно)

136

Речь идет о воинах Чехословацкого корпуса, который был сформирован в 1917 в России Временным правительством по инициативе Чехословацкого национального совета из бывших военнопленных австро-венгерской армии. Отдельные подразделения принимали участие в революционных событиях конца 1917 в Украине. 03.01.1918 была достигнута договоренность об эвакуации корпуса в Европу через Владивосток. Но советская власть намеревалась его разоружить. 25.05.1918 чехословацкие войска, находившиеся в эшелонах Транссибирской магистрали, восстали, захватив значительную часть Поволжья. В дальнейшем часть корпуса присоединилась к армии адмирала А.Колчака.

(обратно)

137

Братья Шеметы — известные деятели украинского движения, с которыми Чикаленко был знаком с начала 1900-х.

Шемет Сергей Михайлович (1875—1957) — украинский общественно-политический деятель, историк, публицист. Один из основателей и ведущих деятелей Украинской народной партии (1902) и Украинской демократическо-хлеборобской партии (1917). С 1920 — один из главных представителей украинского гетманского движения, личный секретарь П.Скоропадского. Был в числе основателей Украинского союза хлеборобов-державников (УСХД), член Совета присяжных УСХД и председатель (1924—1925) Центральной управы объединенных хлеборобских организаций. С 1919 — в эмиграции, проживав в Тарнове (Германия), Вене, Берлине, впоследствии переехал в Австралию. Умер в Мельбурне.

Шемет Николай Михайлович (псевд. Михайленко; 1882—1917) — украинский политический деятель. Брат Сергея и Владимира Шеметов. Один из ближайших политических единомышленников Н.Михновского, член-основатель Украинской народной партии (1902), стоявшей на государственных позициях и отстаивавшей идею полной независимости Украины. В 1903—1905 находился в Швейцарии, Австрии, Франции. Издавал и перевозил из Львова запрещенную литературу в подроссийскую Украину. В 1905 участвовал в издании газеты «Хлебороб» (Лубны). Покончил жизнь самоубийством.

Шемет Владимир Михайлович (1873— 1933) — украинский общественно-политический деятель. Член «Братства тарасовцев». В 1902 вместе с Н.Михновским стал основателем Украинской народной партии. В 1905 издавал первую в подроссийской Украине украинскую газету «Хлебороб». В 1905 был избран в I Государственную думу и входил в состав Украинского парламентского клуба. В 1917 — член Украинской Центральной Рады. В июне 1917 был одним из основателей Украинской демократическо-хлеборобской партии. В период Украинской державы принимал активное участие в различных депутациях к П.Скоропадскому с требованиями проведения более последовательной национальной политики. Оставался на территории УССР, в 1919—1923 работал в Всеукраинской академии наук. Обвиненный в «националистических уклонах», вынужден был оставить работу в академии, работал, в частности, в учреждениях Сахаротреста. Умер в Киеве.

Образованная братьями Шеметами в мае 1917 единственная несоциалистическая украинская партия — Украинская демократическо-хлеборобская партия — объединяла земельных собственников, в том числе и крестьянство. Однако она не получила представительства в Украинской Центральной Раде, хотя и требовала этого. С целью привлечения консервативных слоев к национальному государственному строительству В. и С.Шеметы организовали 25.03.1918 в г. Лубны Полтавской губ. съезд хлеборобов (мелких землевладельцев), в котором приняло участие более 2 тыс. крестьян-хлеборобов из шести уездов Полтавщины. В резолюциях, которые принял съезд, политика Центральной Рады в аграрном деле признавалась «деструктивной для государства и для общенационального хозяйства». Делегация из 200 крестьян-хлеборобов во главе с С.Шеметом прибыла 26.03.1918 в Центральную Раду, чтобы передать требования хлеборобов о необходимости «решать важнейшие вопросы социально-экономической жизни, специально в земельном деле» с учетом интересов мелких землевладельцев и включения их представителей в украинский парламент, а также возврата мелким землевладельцам частной собственности на имения и инвентарь, установления гарантированного минимума земли, который остается за хозяйствами, и передачи остальной земли в аренду малоземельным.

(обратно)

138

Шелухин Сергей Павлович (псевд.: С. Павленко, С. Просвітянин, С. Кондратенко; 1864—1938) — украинский общественно-политический и государственный деятель, правовед, историк, поэт. Знакомый с Е.Чикаленко в связи с совместной деятельностью в Товариществе украинских прогрессистов и Украинском научном обществе, автор многочисленных статей в газету «Рада». Член Украинской радикально-демократической партии (с июня 1917 — Украинской партии социалистов-федералистов). В 1917 председатель Украинского революционного руководящего комитета в Одессе, член Центральной Рады, возглавлял внепартийную фракцию самостийников. Автор концепции восстановления государственной независимости Украины в феврале 1917 на основании историко-правовых принципов и отречения Николая II. Генеральный судья, министр судебных дел УНР в правительстве В.Голубовича (1918), член Государственного сената Украинской державы. Председатель украинской мирной делегации на переговорах с большевистской Россией (23.05.—07.10.1918). Министр юстиции УНР (Директории) в правительстве В.Чеховского. Входил в состав украинской делегации на Парижской и Рижской мирных конференциях. В эмиграции в Чехословакии занимался научной и педагогической деятельностью.

(обратно)

139

Украинский крестьянский союз (Селоспілка) — массовая профессионально-классовая крестьянская организация, объединявшая бедное крестьянство Украины. Находился под влиянием Украинской партии эсеров (УПСР). Основан на съезде деятелей украинского села в апреле 1917. На I Всеукраинском крестьянском съезде (28.06.—2.07.1917) избран ЦК Селоспилки: М.Ковалевский (председатель), П.Христюк, А.Степаненко, И. Пугач, В.Винниченко, М.Стасюк и др. В земельном вопросе выступал за ликвидацию частной собственности на землю и ее социализацию. В 1917 был наиболее массовой и влиятельной политической организацией украинского крестьянства, имел ячейки почти во всех селах, поселках, уездах и губерниях. Крестьянский союз осудил гетманский переворот, призвал крестьянство к борьбе против гетманского режима за восстановление УНР, поддержал антигетманское восстание. Его представитель Ф.Швец входил в Директорию УНР. Крестьянский союз имел многочисленное представительство на Трудовом конгрессе. Прекратил существование в 1919.

(обратно)

140

Эйхгорн (Айхгорн) Герман, фон (1848—1918) — немецкий генерал-фельдмаршал. С конца марта 1918 командующий группой «Киев», которая согласно условиям Брестского договора дислоцировалась на территории Южной Белоруссии, Украины и Южной России. 6.04.1918 без согласования с правительством УНР, издал приказ для населения Украины об обязательном засеве полей, а 25.04 — приказ о действии немецких военно-полевых судов. 30.07.1918 убит в Киеве левым эсером Б. Донским.

(обратно)

141

Мазепа Иван (1639—1709) — гетман Украины (1687—1709). Стремился объединить украинские земли, прежде всего Гетманщины, Правобережья, Запорожья, а также Слобожанщины и Ханской Украины и установить прочную автократическую гетманскую власть в сословном государстве европейского типа, с сохранением традиционной системы казацкого устройства. Несмотря на то, что И. Мазепе удалось создать новый, высший старшинский класс, тесно связанный с ним, его планам постоянно препятствовала мощная оппозиция, выступавшая против гетманского абсолютизма. Большое недовольство старшины вызвала политика Мазепы, направленная на соглашательство с Москвой, которая стремилась ограничить политическую автономию Украины. Убедившись в несостоятельности автономистской политики, Мазепа пытался войти в антимосковскую коалицию во время Северной войны. К этому союзу 28.03.1709 присоединился кошевой атаман Запорожской Сечи К. Гордиенко. Но украино-российская война 1708—1709, которая разворачивалась на территории Украины, закончилась поражением союзников.

(обратно)

142

Гордиенко Кость (?—1733) — кошевой атаман Запорожской Сечи. Как враг Москвы, был в оппозиции к гетману И. Мазепе до тех пор, пока тот проводил лояльную по отношению к России политику. В марте 1709 привел в шведскую главную квартиру 8 тыс. запорожцев и при посредничестве И. Мазепы заключил соглашение с королем Карлом XII, а после поражения в битве с русскими войсками под Полтавой содействовал бегству Мазепы и Карла XII в Бендеры. В 1711 на стороне П.Орлика участвовал в совместном с татарами и войском И. Потоцкого походе на Правобережную Украину. Остался на Сечи под протекторатом крымского хана.

(обратно)

143

Климович Петр (1855—1919) — украинский общественно-политический деятель, по профессии — юрист. Член Одесской громады и ТУП. Принадлежал к Украинской радикально-демократической партии, с июня 1917 — Украинской партии социалистов-федералистов. 5.04.1918 назначен министром финансов в правительстве В.Голубовича. Расстрелян большевиками.

(обратно)

144

Писнячевский Виктор (1883—1933) — украинский общественно-политический деятель, публицист, по профессии — врач. Принимал участие в организации украинской фракции в I Государственной Думе, редактировал ее печатный орган «Рідна справа — Думські вісті» («Родное дело — Думские известия») (1907). Был корреспондентом газеты «Рада» в Петербурге. В 1917 издавал в Одессе собственную ежедневную газету «Одесский листок» и украинский ежедневный листок на русском языке «Украина молодая». С 1918 — в эмиграции в Вене, в 1919—1921 — издатель и редактор еженедельника «Воля», поддерживавшего республиканское правительство, затем — зарубежный центр УНР. Вместе с тем, достаточно критически оценивал его действия. Выступал против советофильской политики бывших лидеров УНР. С 1923 жил в Братиславе, работал врачом.

(обратно)

145

Речь идет о В. Голубовиче. — См. прим. 105.

(обратно)

146

Демченко — русский политический деятель украинского происхождения, крупный земельный собственник, бывший член I Государственной Думы. Принадлежал к партии кадетов и Всеукраинскому союзу представителей промысла, торга, финансов, сельского хозяйства — Протофису, который отстаивал идею восстановления федерации с Россией. Член делегации российских политических деятелей на переговорах в Яссах с представителями Антанты (17—23.11.1918). В 1919 эмигрировал, в 1921 находился в Австрии, в 1924 проживал в Висбадене. Умер в Логастрелло (коммуна Комано) в Италии.

(обратно)

147

Добрый Абрам Уриевич (Юрьевич) (1867—1936) — директор Киевского банка внешней торговли, член финансовой комиссии Украинской Центральной Рады. Вел переговоры с немецким командованием об условиях торгового договора и параллельно проводил собственные финансовые операции по сахарным заводам. По указанию министра внутренних дел УНР М.Ткаченко был тайно арестован и вывезен из Киева. Для его защиты немецкое военное командование обратилось в Совет народных министров с официальным протестом и начало следствие, арестовав ряд представителей и чиновников, причастных к делу похищения А.Доброго. Банкир был освобожден из тюрьмы после прихода к власти П.Скоропадского. В 1920 эмигрировал во Францию. Умер в Париже.

(обратно)

148

Голицын Александр Дмитриевич, князь (1874—1957) — российский государственно-политический и земский деятель украинского происхождения, крупноземельный собственник с Харьковщины. Сын известного русского военачальника, генерал-губернатора Москвы Д.В.Голицына и брат последнего председателя правительства царской России Н.Д.Голицына. Депутат I Государственной Думы. Делегат и член президиума Всеукраинского конгресса хлеборобов 29.04.1918, на котором гетманом Украины был провозглашен П.Скоропадский. Председатель Протофиса. С мая 1918 возглавлял комиссию по пересмотру закона об организации земского самоуправления при Министерстве внутренних дел Украинской державы. 5.09.1918 гетманом П.Скоропадским был утвержден новый закон о выборах в земства, разработанный комиссией. В эмиграции в Югославии, затем во Франции, умер в Париже.

(обратно)

149

Кочубей Василий Васильевич, князь (1892—1971) — украинский военный и политический деятель. Происходил из старинного казацко-старшинского рода, одна из ветвей которого в XIX в. получила российский княжеский титул. Брат Николая и Михаила Кочубеев — активных членов Украинской народной громады, инициировавшей приход к власти П.Скоропадского в 1918. Участник Первой мировой войны, офицер российской армии. На Всеукраинском съезде Вольного казачества в октябре 1917 избран генеральным писарем (начальником штаба) этой организации. Есаул (личный адъютант) гетмана П.Скоропадского в ранге сотника. В эмиграции в Германии, скончался в 1971 в Нейффене (ФРГ).

(обратно)

150

Степанковский Владимир Яковлевич (1885—1957) — украинский общественно-политический деятель, журналист. Член Революционной украинской партии и Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП), с 1907 жил в эмиграции в Швейцарии, Франции, Англии, писал корреспонденции в «Раду», «Дело», издания УСДРП. Во время Первой мировой войны основал в Лозанне Украинское информационное бюро, издавал еженедельник «L’Ukraine» («Украина») (1915—1920), ряд непериодических изданий. В июле 1917 прибыл в Стокгольм, где работал в Украинском бюро прессы, которое содержалось на средства Германии и Австрии. Для установления контактов с Украинской Центральной Радой выехал в Украину, но был арестован в Петрограде как якобы немецкий агент. Впоследствии был освобожден и в 1918 некоторое время находился в Украине. Вскоре эмигрировал в Швейцарию. В 1920 выехал в США.

(обратно)

151

Гогенцоллерны — династия курфюрстов Бранденбурга (1415—1701), прусских королей (1701—1918), немецких императоров (1871—1918). Последним представителем династии был Вильгельм II (1888—1918) — император Германии и король Пруссии. Представители другой ветки Гогенцоллернов — Зигмарингены (1866—1947), — были королями Румынии.

(обратно)

152

Габсбурги — немецкая династия, которая с 1278 правила Австрийским герцогством (с 1282 — эрцгерцогством), с 1526 — Чешским и Венгерским королевствами, в 1273—1308 и 1438—1806 — Священной Римской империей, в дальнейшем (до 1918) — Австрийской и Австро-Венгерской (с 1867) монархией. После присоединения Галиции (1772) австрийские повелители приняли титулатуру королей Галиции и Лодомерии (укр. — Королівство Галичини та Володимирії), а в 1849 — и герцогов Буковины. Так, к представителям династии Габсбургов, которые владели землями Галиции и Буковины, относились: Мария-Терезия (1740—80), Иосиф II (1780—90), Леопольд II (1790—92), Франц I (1792—1835), Фердинанд І (1835—48), Франц Иосиф I (1848—1916), Карл І (1916—18).

(обратно)

153

Украинская демократическо-хлеборобская партия (УДХП) — украинская политическая организация консервативного направления. Основана в Лубнах в мае 1917. Члены-учредители: М.Боярский, И. Корниенко, Н.Макаренко, В.Чигрин, С.Шемет, В. Шкляр. Основные программные принципы: суверенность украинского народа, частная собственность на землю, решение земельного вопроса Украинским соймом путем парцелляции помещичьих земель за выкуп. Официальная программа партии (опубликована в октябре 1917) была разработана В.Липинским. Он значительно расширил политические и экономические основы ее деятельности, делая упор на формирование интеллектуальной элиты общества с государственническим сознанием, сосуществование арендной и частнособственнической форм землевладения, установление государственного контроля за национальным хозяйством и т.д. Партия отстаивала идею создания единого национального фронта во имя построения украинского государства. Поддержала гетманский переворот 29.04.1918, однако уже в мае вошла в состав Украинского национально-державного союза. В октябре 1918 участники II съезда УДХП выступили против курса гетмана П.Скоропадского на федеративный союз с Россией. В результате раскола в партии весной 1920 часть ее лидеров, в частности В.Липинский и С.Шемет, основали монархическую организацию — Украинский союз хлеборобов-державников, другие вошли в состав Совета Республики и поддержали правительство УНР.

(обратно)

154

Троцкий (Бронштейн) Лев Давидович (1879—1940) — деятель российской социал-демократии. С сентября 1917 — председатель Петроградского совета рабочих депутатов, сыграл ведущую роль в подготовке и проведении большевистского мятежа в Петрограде в октябре 1917. Один из создателей Красной армии, председатель Реввоенсовета. Выслан из РСФСР в 1927 после победы И.В. Сталина во внутрипартийной борьбе, был убит по его приказу в Мексике.

(обратно)

155

Снежный И. — член Украинской радикально-демократической партии, с 1917 — Украинской партии социалистов-федералистов.

(обратно)

156

Королив

(обратно)

157

Стасюк Николай Михайлович (1885—1943) — украинский общественно-политический и кооперативный деятель. Один из организаторов крестьянских союзов на Екатеринославщине. Член Украинской партии эсеров (УПСР), Центральной и Малой рад, тов. председателя ЦК Крестьянского союза. 15.06.—1.08.1917 — генеральный секретарь пищевых дел. После гетманского переворота вернулся к кооперативной деятельности. В период Директории работал начальником снабжения Армии УНР в Каменце-Подольском. Некоторое время жил в эмиграции. В 1920 вернулся в Украину. Работал во Всеукраинской академии наук сотрудником по особым поручениям. В 1933 был репрессирован по делу т.н. Украинского национального центра. В 1940 был освобожден, жил в Мариуполе, где работал сторожем в городском парке. В период немецкой оккупации был редактором «Мариупольской газеты», возглавлял местную «Просвіту» и был одним из руководителей межрайонной ячейки ОУН. Арестован гестапо и расстрелян вместе с другими руководителями подпольной организации ОУН.

(обратно)

158

Жуковский Александр Тимофеевич (1884—1925) — украинский общественно-политический и военный деятель, полковник российской армии и Армии УНР. Родился в Подольской губернии. Образование получил в Подольской духовной семинарии и Одесском пехотном училище. В 1917 — член Украинского генерального военного комитета и Украинской Центральной Рады. Принадлежал к Украинской партии эсеров (УПСР). 8.11.1917 назначен тов. генерального секретаря военных дел УНР. С 29.01.1918 исполнял обязанности военного министра, 22.03.1918 утверждён в этой должности. Во время гетманского переворота был арестован немецкими властями и приговорён к двухлетнему заключению. Из Лукьяновской тюрьмы вышел в декабре 1918, с приходом к власти Директории УНР. При Директории командовал Отдельным пограничным корпусом и в начале 1919 был назначен начальником гарнизона в Каменце-Подольском. 13.09.1919 назначен ревизором военных миссий УНР в Праге, Берлине, Вене. В феврале 1920 представлял УПСР на конгрессе Социнтерна в Женеве. В 1922 вернулся в Украину, был на особом учете в Харьковском ГПУ. В 1925 жил в Балте, работал счетоводом. Умер от туберкулеза легких.

(обратно)

159

Речь идет о Скоропадском Иване (ок. 1646—1722) — гетмане Украины (1708—1722). Родом из Умани, в 1674 перешел на Левобережье, где был военным канцеляристом у гетмана И. Самойловича, черниговским полковым писарем, генеральным бунчужным, генеральным есаулом, полковником стародубским, а с 1708 — гетманом. Избран в Глухове по воле Петра I. Он принадлежал к той группе высшей старшины, которая полностью поддерживала И. Мазепу, с которым был тесно связан личной дружбой. Известен как прекрасный дипломат, умный и тактичный военачальник. Мазепа готовил его своим преемником. Здесь имеется в виду жена И. Скоропадского — Настя из рода Маркевичей, которая имела сильное влияние на мужа, что нашло отражение в тогдашнем крылатом выражении: «Иван носит плахту, а Настя — булаву».

(обратно)

160

Всеукраинский союз земельных собственников (до 26.05.1918 — Союз земельных собственников) — консервативная организация, объединявшая как крупных, так и средних землевладельцев, в том числе крестьян. Создана в мае 1917 как филиал «Всероссийского союза земельных собственников» с целью защиты прав частной собственности на землю. Действовал в 1917—1918. 29.04.1918 созванный по инициативе группы членов союза съезд землевладельцев провозгласил П.Скоропадского гетманом Украины. В союзе преобладали антиукраинские настроения и откровенное стремление реставрировать российскую монархию. Демократическая часть союза — средние и мелкие собственники, интеллигенция, — перешли в оппозицию к гетманскому режиму. 20.10.1918 состоялся фактический раскол союза. В противовес проимперским настроениям, проукраинские члены Союза образовали новую партию, которой дали название «Всеукраинский союз хлеборобов-собственников», а затем переименовали её в «Украинскую народную партию». Выступал за немедленную аграрную реформу в стране.

(обратно)

161

Сидоренко Григорий Никитич (1874—1924) — украинский политический деятель, дипломат, по специальности — инженер-путеец. Работал на Транссибирской железной дороге, возглавлял украинскую общину в Томске. Входил в Центральную Раду, член Украинской партии социалистов-самостийников. С 20.01.1919 возглавлял делегацию УНР на Парижской мирной конференции. В июле 1919 отозван Директорией в Каменец-Подольский для отчета о деятельности делегации, после чего заменен на этом посту М.Тышкевичем. В 1919—1920 — посол УНР в Вене. В эмиграции жил в Чехословакии.

(обратно)

162

Мумм, фон Шварцентштайн Альфонс (1859—1924), барон — немецкий дипломат. По возвращении правительства Центральной Рады в Киев в марте 1918 был назначен послом Германии в УНР. Оставался на этом посту и в период Украинской державы. Отошёл от дел с ликвидацией Украинской державы в ноябре 1918.

(обратно)

163

29.04.1918 вместе с «Грамотой ко всему украинскому народу» украинские газеты опубликовали также «Законы о временном государственном устройстве Украины», которыми отменялась Украинская народная Республика, а вся законодательная и исполнительная власть до избрания Всеукраинского сейма передавалась гетману. П.Скоропадский одновременно объявлялся и верховным главнокомандующим.

(обратно)

164

Гренер Вильгельм (1867—1939) — немецкий военный и государственный деятель, генерал-лейтенант немецкой службы. В период Первой мировой войны — начальник полевого управления железными дорогами, управляющий военной промышленностью, заместитель военного министра. С августа 1917 — командир дивизии, корпуса на Западном фронте, затем — на Восточном фронте. С марта 1918 — начальник штаба группы армий «Киев», которые дислоцировались в Украине. Способствовал государственному перевороту 29.04.1918. В октябре 1918 вместо Э. Людендорфа — первый генерал-квартирмейстер штаба Верховного командования. Руководил отступлением немецких армий. После Версальского мира — в отставке. В 1920—30-х — министр путей сообщения, затем — министр вооруженных сил Германии. Позже — один из основателей Украинского научного института в Берлине.

(обратно)

165

Речь идет о членах Украинской партии социалистов-федералистов (УПСФ) — политической организации либерально-демократического направления. Создана на базе ТУП и Украинской радикально-демократической партии в июне 1917. УПСФ отстаивала эволюционный путь социально-экономических преобразований и в некоторых вопросах стояла фактически на позициях консерватизма. Автономию Украины в составе федеративной России УПСФ предусматривала как международную форму межгосударственных отношений и децентрализованной административной власти. Значительное большинство членов партии составляла творческая интеллигенция. Лидеры: С.Ефремов (председатель), А.Вязлов, А.Никовский, А.Лотоцкий, И. Шраг и др. Печатный орган УПСФ — газета «Нова Рада». УПСФ была представлена в правительствах УНР и Украинской державы. После подавления украинского национально-освободительного движения ЦК УПСФ эмигрировал сначала во Львов, а затем — в Прагу. В 1923 лидеры УПСФ вернулись к старому названию — Украинская радикально-демократическая партия (УРДП) и приняли новую программу, отказавшись от декларации социалистических идей. Руководство партии во главе с А.Лотоцким сотрудничало с Государственным центром УНР в изгнании.

(обратно)

166

Салтан Николай Васильевич (1889-?) — украинский общественно-политический деятель. Делегирован в Украинскую Центральную Раду от студенческих организаций. Член ЦК Украинской партии эсеров и Малой Рады. 18.04.1918 назначен Советом народных министров УНР членом дирекции Украинского телеграфного агентства.

(обратно)

167

Макаренко Александр Гаврилович (1882–?) — украинский общественно-политический деятель, брат члена Директории УНР Андрея Макаренко. Родился на Полтавщине. По специальности инженер лесного хозяйства. Ведущий деятель Украинской народной партии, с 1917 — Украинской партии социалистов-самостийников. С декабря 1917 — председатель Украинской партии социалистов-самостийников. В 1918—1919 — депутат Трудового конгресса Украины. В апреле 1919 поддержал выступление атамана В. Оскилко в Ровно. После подавления мятежа уехал в Польшу.

(обратно)

168

Грушевская (Вояковская) Мария Сильвестровна (1868—1948) — украинский общественный деятель, педагог, переводчик; жена М.Грушевского. Член Центральной Рады и Украинской трудовой партии. Входила в состав комитета Украинского национального театра и комиссии по основанию Украинской академии искусств. Одна из основательниц и член президиума Украинского национального женского совета (1919—1922). В 1919—1924 была в эмиграции, вернулась с семьей в Киев. Отошла от политической деятельности. Занималась переводами произведений мировой литературы.

(обратно)

169

Всеукраинское Учредительное собрание — представительское учреждение, созданное на основе всеобщего избирательного права и предназначенное для установления формы правления и выработки конституции. Выборы в собрание были назначены ІІІ Универсалом Центральной Рады (20.11.1917) на 27.12.1917/9.01.1918, а созыв собрания — на 9/22.01.1918, в дальнейшем перенесен на 2/15.02.1918. В связи с военно-политической ситуацией в УНР выборы состоялись в январе—феврале 1918 в 7 округах из 13, в которых были избраны 172 депутата из 301 намеченных. Довыборы кандидатов планировались на 12.05.1918, однако выборам помешал гетманский переворот.

(обратно)

170

«Народная воля» — ежедневная украинская газета, печатный орган Всеукраинского крестьянского союза и ЦК Украинской партии эсеров. Выходила в Киеве с апреля 1917 по февраль 1919. Гл. редактор — М.Ковалевский, секретарь редакции — П.Христюк, сотрудники: М.Грушевский, М.Шраг, М.Туган-Барановский, М.Биляшивский, В. Самойленко, Н.Зеров. Была очень распространена в Украине (начальный тираж 200 тыс. экз.).

(обратно)

171

Более подробную информацию о совещаниях приводит Д.Дорошенко в своих работах «История Украины» (т. II) и «Воспоминания о недавнем прошлом» (ч. ІІІ), а также А.Саликовский в статье «Как мы формировали первый кабинет для Скоропадского (Воспоминания участника)» (газета «Дело». — 1924. — 6 января).

(обратно)

172

Гасенко Юрий (1894—1933) — украинский общественно-политический и военный деятель, дипломат, изобретатель, детский писатель. В 1917 — личный адъютант генерального секретаря военных дел С.Петлюры. Член делегации Украинской Центральной Рады на мирных переговорах в Бресте. По поручению Центральной Рады занимался организацией информационного бюро за рубежом. Посол УНР в Румынии (1919—1920).

(обратно)

173

Шульгин Александр Яковлевич (1889—1960) — украинский общественно-политический и государственный деятель, дипломат, ученый-историк. Родился в дворянской семье, мать происходила из казацко-старшинского рода Устимовичей. Вместе со Львом Чикаленко учился на естественном факультете Петербургского университета у известного украинского антрополога Ф.Вовка. Входил в петербургскую общину ТУП, сотрудничал с газетой «Рада» и журналом «Украинская жизнь». Член Центральной и Малой рад. Принадлежал к Украинской радикально-демократической партии, затем — Украинской партии социалистов-федералистов (УПСФ). Инициатор переименования партии. Характеризуя программу УПСФ, отмечал, что она должна быть «социалистической, но не революционной», поскольку партия не воспринимает идеи классовой борьбы. Генеральный секретарь межнациональных (международных) дел (1917). Придерживался проантантовской ориентации и стремился добиться признания УНР странами Антанты. В июле 1918 — январе 1919 — посол Украинской державы и УНР в Болгарии. В период Директории — член делегации УНР на Парижской мирной конференции и Первой ассамблее Лиги наций в Женеве (1919—1920), глава миссии УНР в Париже. В эмиграции жил в Чехословакии. Основатель Украинского академического комитета. Автор научных работ на украинском и французском языках.

(обратно)

174

Устимович (Сахно-Устимович) Николай Николаевич (1863—1918) — украинский общественно-политический деятель, по профессии — инженер-технолог. Происходил из старинного шляхетского рода, который вел свою родословную от запорожского сотника Сахно-Устимовича и был породнен с Кочубеями, Даниилом Апостолом и князьями Кудашевыми. Дядя известного украинского деятеля времен освободительной борьбы Александра Шульгина. В дореволюционную эпоху — известный украинский коннозаводчик и землевладелец. В период Центральной Рады возглавлял департамент коннозаводства Министерства земельных дел. В 1918 — один из кандидатов в гетманы Украины, активный член Украинской народной громады, но поддержал П.Скоропадского, признавая его более легитимные права на гетманство как потомка гетманского рода. 29—30.04.1918 — атаман (председатель) Совета министров Украинской державы, впоследствии вернулся к работе в департаменте Министерства земельных дел Украинской державы. Убит на Полтавщине военными Директории.

(обратно)

175

Лизогуб Федор Андреевич (1862—1928) — украинский общественно-политический и государственный деятель. Его отец, владелец имения в Седневе на Черниговщине, был другом Т.Шевченко. В 1901—1905 — председатель Полтавской губернской земской управы. Отличился как меценат украинской культуры и искусства. С 1915 — член Совета для заведения земского самоуправления при наместнике Кавказа. В 1917 — заведующий отделом иностранных подданных Министерства иностранных дел России. С мая по 14.11.1918 — министр-президент Совета министров Украинской державы и по июль одновременно — министр внутренних дел. Сенатор Общего собрания Государственного сената. Умер в эмиграции в Белграде.

(обратно)

176

Чубинский Михаил Павлович (1872—1943) — украинский общественно-политический деятель, ученый-юрист. Происходил из дворянской семьи, сын выдающегося украинского этнографа и фольклориста П.П.Чубинского. Ординарный профессор права Харьковского университета. Известен своими научными трудами по криминалистике. Принадлежал к партии кадетов. Активно сотрудничал с журналом «Украинская жизнь» (1912—1917). В период Центральной Рады критиковал Временное правительство за его антиукраинскую позицию, баллотировался в Украинское учредительное собрание. 3.05.–8.07.1918 — министр судебных дел в правительстве Ф.Лизогуба, 8.07.1918 — председатель Государственного сената и Уголовного генерального суда. Сторонник постепенной украинизации и реформирования судебного дела. Сторонник федеративного союза с Россией. После восстания Директории, разочаровавшись в украинском освободительном движении, выехал на Дон к А.Деникину. Занимал должность обер-прокурора. В 1920—1930-х — профессор высших учебных заведений в Югославии.

(обратно)

177

Соколовский Юрий Юрьевич (?—1922) — украинский государственный деятель. До 1917 — заведующий агрономическим отделом Полтавского земства. Член партии кадетов. В мае—июле 1918 — министр пищевых дел и временный исполняющий обязанности министра земледелия Украинской державы. В конце 1918 выехал с дипломатической миссией в Румынию.

(обратно)

178

Гижицкий Михаил Львович (1884—1941) — активный деятель Украинской народной громады — организации, которая привела к власти П.Скоропадского. Государственный секретарь в кабинете Ф.Лизогуба. В 1919 входил в крайне правый политический блок в Одессе.

(обратно)

179

Кияницын — кандидатура Украинской народной громады на должность министра земельных дел в правительстве М.Устимовича.

(обратно)

180

Здесь уместно привести оценку С.П.Шелухина представителями русскоязычной интеллигенции: "[Проукраинские силы] назначали министров, которые возвращали бумаги, написанные по-русски, «на непонятном иностранном языке» (вроде этого идиота и мерзавца Шелухина, который, прослужив несколько лет при царе членом Одесской судебной палаты, вел переговоры с Раковским через переводчика)". (В.А.Амфитеатров-Кадашев, "Страницы из дневника", МИНУВШЕЕ: Исторический альманах. 20. - М.; СПб.: Феникс, 1996. с.435-657). — Перев.

(обратно)

181

Фещенко-Чоповский Иван Адрианович (1884—1952) — украинский общественно-политический и государственный деятель, ученый-химик, инженер-металлург. Происходил из старинного шляхетского рода. Член Украинского научного общества, киевского общества «Просвіта»; ТУП, Украинской радикально-демократической партии, затем — Украинской партии социалистов-федералистов (УПСФ). Возглавлял комиссию по составлению украинского естественно-технического словаря комиссии по исследованию природных богатств и хозяйственных возможностей Украины. Член Центральной и Малой рад, министр торга и промышленности УНР в правительстве В.Голубовича (январь—апрель 1918). 27.04.1918 вместе с другими членами УПСФ, входившими в правительство УНР (С.Шелухиным, А.Лотоцким и В.Прокоповичем), заявил о выходе из кабинета В.Голубовича, который, по мнению ЦК партии, был «неспособен стать на путь реальной работы и не годен к труду». В период Украинской державы — советник Днепросоюза и сотрудник «Новой Рады». Заместитель премьер-министра и министр хозяйства УНР (Директории) в правительстве С.Остапенко. В эмиграции в Польше занимался научной и педагогической деятельностью. Член-корреспондент Польской академии наук (1933), действительный член научных металлургических обществ Англии, США, Германии. В марте 1945 арестован советскими спецслужбами в Польше. Погиб в лагере смертников в СССР.

(обратно)

182

Украинская радикально-демократическая партия (УРДП) — украинская партия либерально-демократического направления. Образована в 1905 путем объединения Украинской демократической и Украинской радикальной партий. 30.12.1905 объединенная комиссия обеих партий выработала программу и приняла новое название. Е.Чикаленко вместе с Е. Тимошенко и И. Шрагом представлял в комиссии Украинскую демократическую партию. В комиссию от Украинской радикальной партии входили Б.Гринченко и М.Левицкий. Вместе с Б.Гринченко, С.Ефремовым, Ф.Матушевским и М.Левицким Е.Чикаленко был избран в руководящий орган УРДП — Совет партии. Выступала за культурное самоопределение украинской нации и широкую автономию Украины в составе федеративной России, где предполагалось существование общегосударственного парламента и краевых представительных советов для наций, которые должны были быть наделены автономными правами. Программные принципы партии предусматривали выкуп земли крестьянами у крупных землевладельцев; передачу фабрик, заводов в общенародную собственность; гармонизацию отношений между предпринимателями и рабочими; общедемократическую реформу социально-политической жизни. Близость позиций УРДП и партии кадетов привела к тому, что большинство из членов УРДП принадлежали к обеим партиям. Чтобы избежать опасности поглощения УРДП более мощной политической силой, Совет УРДП в октябре 1906 запретил двойную политическую принадлежность. В 1907—1917 в основном занималась общественно-просветительской деятельностью. Большинство членов партии входило также во внепартийную организацию — Товарищество украинских прогрессистов (ТУП). В июне 1917 партийная конференция выступила за переименование партии в Украинскую партию социалистов-федералистов, отдавая тем самым дань модным в то время лозунгам построения социализма.

(обратно)

183

Лотоцкий Александр Игнатьевич (псевд.: А.Билоусенко, А.Любенький; 1870—1939) — украинский общественно-политический и государственный деятель, ученый, педагог, публицист. Имел высшее духовное образование, однако из-за политической деятельности был лишен возможности сделать духовную карьеру. Работал чиновником государственногоконтроля в Киеве, затем — в Петербурге. Занимая высокую должность в правительственных структурах, приложил немало усилий для печати украинских изданий в условиях цензурных притеснений украинского слова. Был одним из основателей издательств «Вік» («Век») (Киев), «Доброчинного товариства видання загальнокорисних і дешевих книжок» («Благотворительного общества издания общеполезных и дешевых книг») (Петербург). Вместе с Е.Чикаленко принадлежал к либеральному крылу украинского движения, входил во Всеукраинскую общую организацию, Украинскую радикально-демократическую партию, ТУП. Как политический деятель участвовал в создании украинских фракций в I и II Государственных Думах и в подготовке меморандума Российской академии наук царскому правительству «Об отмене стеснений малороссийского печатного слова». В 1917 возглавлял Украинский национальный совет в Петрограде, занимал должность губернского комиссара Буковины и Покутья. Генеральный писарь Украинской Центральной Рады. Не соглашаясь с идеей принудительной социализации земли, провозглашенной III Универсалом Центральной Рады, подал в отставку. Государственный контролер УНР в правительстве В.Голубовича. В октябре 1918 — январе 1919 — министр вероисповеданий Украинской державы и УНР. Инициатор провозглашения автокефалии Украинской Церкви. В 1919—1920 возглавлял посольство УНР в Турции, где первым секретарем у него работал сын Е.Чикаленко Петр. В эмиграции — профессор Украинского свободного университета в Праге и Варшавского университета. Основатель и директор Украинского научного института в Варшаве (1930—1938).

Примечание переводчика: Украинский историк Павел Гай-Нижник (фрагмент из интервью "Радио Свобода", 2019): "То, что мы называем коррупцией, а не мелкими злоупотреблениями, началось в период Директории, после семи с половиной месяцев гетманата Скоропадского, когда были накоплены большие средства в бюджете, когда деньги появились на иностранных счетах. Тогда уже был карман, в какой карман сунуть руку. Уже в январе 1919 видим первые манипуляции - в частности, игра на курсе денег. Был большой скандал с известным общественно-политическим деятелем Лотоцким, который потом стал послом УНР в Турции. Он требовал обмена ему средств по заниженному курсу, а не по официальному. Таким образом получались гораздо большие деньги. Собственно, не один он так пользовался"

(обратно)

184

Флейшман (Фляйшман) — майор австро-венгерской армии, военный атташе австро-венгерского посольства в Киеве (1918).

(обратно)

185

Василий Витальевич Шульгин (1878—1976) — русский политический деятель, писатель. Депутат II и IV Государственных Дум. Один из лидеров правых — монархической группы русских националистов-прогрессистов. В 1917 принимал акт отречения Николая II и его брата Михаила. В 1911— 1918 — редактор газеты «Киевлянин». Активный противник украинского национального движения. В октябре 1917 переехал в Киев, где создал «Русский национальный союз». Деятель белого и белоэмигрантского движения. В 1945 перевезен советской военной контрразведкой в СССР, где до 1956 находился в заключении.

(обратно)

186

Короленко Владимир Галактионович (1853—1921) — русский писатель украинского происхождения. Родом с Волыни. Образование получил в Петербургском технологическом институте, Петровской академии земледелия в Москве. Активный деятель народнического движения, за свои политические убеждения неоднократно подвергался аресту и находился в ссылке. С 1900 жил в Полтаве. Отстаивал идею широкого областного самоуправления, полной свободы культурно-национального развития и выступал против территориально-национальной автономии Украины. Е.Чикаленко в своих «Воспоминаниях» приводит его как пример обрусения украинцев, которые получили «русское университетское образование» и потому стали «русскими писателями», а признавая себя «московскими демократами», не воспринимали украинского национально-освободительного движения (Чикаленко Е. Спогади (1861—1907). — К.: Темпора, 2003. — с. 138, 164).

(обратно)

187

Шмидт Аксель (1870—1940) — немецкий журналист и публицист. Родом из Дерпта (Эстония). В 1911 переселился в Берлин, где редактировал журналы «Deutsche Politik» (1917—1921), «Der Deutsche Gedanke» (1925—1928). Сторонник независимости Украины. Совместно с П.Рорбахом основал в 1918 «Немецко-украинское общество», был его генеральным секретарем и редактором печатного органа — журнала «Die Ukraine». Автор монографий и статей о Восточной Европе, в т.ч. и об Украине, в частности книги «Ukraine Land der Zukunft» (1939).

(обратно)

188

Рорбах Пауль (1869—1956) — немецкий политический деятель, историк, политолог, евангельский теолог, знаток Восточной Европы, путешественник. В своих многочисленных публикациях уже на рубеже ХIХ—ХХ вв. разъяснил угрозу экспансии России и обосновал взгляд на полную национальную и культурную самобытность Украины и далеко идущее значение украинского вопроса для мировой политики.

(обратно)

189

Липинский Вячеслав Казимирович (1882—1931) — выдающийся украинский общественно-политический деятель, историк, философ и публицист. Родился на Волыни. Образование получил в Ягеллонском университете в Кракове и Женевском университете. В 1912 выступил инициатором создания Украинского информационного комитета, задачей которого заключалась в пропаганде за рубежом идеи необходимости создания украинского независимого государства. В июне 1917 — один из организаторов Украинской демократическо-хлеборобской партии и автор ее программных документов. В 1918 — посол Украинской державы в Австрии. Остался в должности и во времена Директории УНР. Подал в отставку сразу после расстрела П.Болбочана, выразив таким образом свой протест. В эмиграции жил в Австрии и Германии. В 1920 стал основателем Украинского союза хлеборобов-державников. Главный идеолог и лидер гетманского движения. В 1920—1925 редактировал непериодический сборник «Хліборобська Україна» («Хлеборобская Украина»). Умер в коммуне Перниц под Веной.

(обратно)

190

Союз украинских партий (СУП) — условно названный Е.Чикаленко координационный центр политических партий, профессиональных и культурных организаций, оппозиционных гетманскому правительству П. Скоропадского. В исторической литературе более известен под названием Украинский национальный союз (УНС) (до августа 1918 назывался Украинский национально-державный союз (УНДС), который действовал в мае—июле 1918). Образовался после выхода из УНДС Украинской демократическо-хлеборобской партии и вступления в него Украинской социал-демократической рабочей партии, Украинской партии эсеров и других левых организаций. В ночь с 13 на 14.11.1918 УНС образовал Директорию УНР, которая начала восстание против гетмана. Председателями УНС были А.Никовский, В.Винниченко, Н.Шаповал.

(обратно)

191

Речь идет о серии из 5 популярных брошюр для крестьянства («Беседы о сельском хозяйстве», «Черный пар и плодосмены», «Как упорядочить хозяйство в поле» и др.), в которых Е.Чикаленко рассказывал о рациональных методах хозяйствования. «Беседы» начали выходить в свет в 1897 в Одессе, а со временем — и в Петербурге полумиллионным тиражом. Они представляли собой своеобразную энциклопедию сельского хозяйства и принесли автору широкую известность среди крестьян.

(обратно)

192

Вильгельм II (1859—1941) — император Германии и король Пруссии (1888—1918). Углублению двусторонних контактов с Берлином, о которых упоминает Е.Чикаленко, способствовали визиты в Германию Ф.Лизогуба и П.Скоропадского. Визит министра-президента состоялся в августе 1918. Основные вопросы, обсуждавшиеся во время визита — ратификация Брестского мира, присоединение к Украине Холмщины, Крыма, Дона, Бессарабии. Гетман Скоропадский посетил Берлин с официальным визитом 4—17 сентября. 6 сентября состоялась его встреча с императором Вильгельмом II. Поездка не только способствовала подъему международного авторитета Украины, но и имела положительное влияние на решение проблем Черноморского флота, организации Украинской армии, достижения договоренностей относительно Холмщины и Крыма.

(обратно)

193

«Відродження (Возрождение)» — украинская ежедневная беспартийная газета, выходила в 1918 в Киеве. Главный редактор — А.Певный.

(обратно)

194

Шишманов Иван Димитров (1862—1928) — болгарский политический деятель, литературовед и фольклорист. Зять М.Драгоманова. Образование получил в Иенском, Женевском и Лейпцигском университетах. Доктор философии. Благодаря М.Драгоманову имел тесные контакты с украинскими культурными и общественными деятелями: И.Франко, М.Павликом, Лесей Украинкой, В.Гнатюком, К. Студинским и др. С 1894 — профессор Софийского университета, одним из основателей которого был, действительный член Болгарской АН, член-корреспондент Сербской АН и Югославской Академии наук и искусств. Автор научных трудов по истории украино-болгарских отношений. В 1903—1907 — министр образования Болгарии. В 1907 избран профессором Харьковского университета, в 1914 — действительным членом Научного об-ва им. Шевченко. В мае 1918 — январе 1919 — глава болгарского посольства в Украинской державе и УНР.

(обратно)

195

Принцинг, фон Гервальд — чиновник австро-венгерского посольства в Киеве (1918). Исполнял обязанности посла Австро-Венгрии в Украинской державе до назначения послом И. Форгача.

(обратно)

196

Ханенко Михаил Михайлович — крупный украинский землевладелец. Участвовал в Съезде хлеборобов (1918). С 29 апреля по 14 декабря 1918 исполнял обязанности управляющего делами гетманской резиденции (эта должность по статусу соответствовала придворному чину гофмаршала). В эмиграции в Польше — ведущий деятель «Союза хлеборобов Украины» в Польше, глава управы Союза.

(обратно)

197

Палтов Александр Александрович (1867—?) — украинский государственный деятель. Камергер, директор канцелярии министра путей сообщения, во время Первой мировой войны — юрисконсульт управления Галицко-Буковинских железных дорог. Активный деятель Украинской народной громады. Автор проекта «Грамоты ко всему украинскому народу» и «Законов о временном государственном устройстве Украины». Государственный советник в кабинете Н.Василенко и Ф.Лизогуба, доверенное лицо гетмана П.Скоропадского и руководитель его канцелярии. Тов. министра иностранных дел Украинской державы в мае—октябре 1918, участвовал в переговорах Украины с Доном, Кубанью, сопровождал гетмана П.Скоропадского и министра-президента Ф.Лизогуба в их поездках в Германию. В связи с переориентацией внешней политики Украинской державы на Антанту был отстранен от должности.

(обратно)

198

Саксаганский (Тобилевич) Панас Карпович (1859—1940) — украинский актер, режиссер. Брат М.Садовского и близкий знакомый Чикаленко. В 1918 основал Народный театр в Киеве. Создатель социально-психологической драмы на украинской сцене.

(обратно)

199

Речь идет о корпусе, который был сформирован на основе Легиона Пулавского — добровольческого польского военного подразделения, созданного в конце 1914 в противовес польским легионам — польским добровольческим частям, воевавшим на стороне Центральных держав. В октябре 1915 Легион Пулавский был включен в Бригаду польских стрельцов, полностью зависимую от российских властей. В феврале 1917 бригада была преобразована в Дивизию польских стрельцов. 29—30.04.1917 в Киеве состоялся съезд делегатов Дивизии польских стрельцов, который высказался за организацию отдельных польских легионов на территории Украины. В апреле 1917 по согласованию с военным министром Временного правительства была создана военная комиссия по формированию польских частей во главе с генералом Билевским, которая занималась переформированием дивизии в корпус в составе двух дивизий пехоты, артиллерийской бригады, батареи гаубиц и полка уланов.

(обратно)

200

Штейнгель Федор (Теодор) Рудольфович, барон (1870—1946) — украинский общественно-политический и государственный деятель, дипломат. Помещик Ровенского уезда. Образование получил на естественном факультете Киевского университета. В своем имении Городок основал археолого-этнографический музей Волыни. Член украинской парламентской фракции в I Государственной Думе. Активный деятель ТУП. Член партии кадетов. В 1915 — председатель Комитета Юго-Западного фронта Всероссийского союза городов. В 1917 — председатель исполнительного комитета в Киеве. В период Украинской державы — посол в Германии.

(обратно)

201

Полторацкий Иван (1872—1914) — украинский общественно-политический и кооперативный деятель. Член Киевской громады и ТУП. Принадлежал к партии кадетов. Организатор и председатель «Общества взаимного обеспечения жизни» в Киеве.

(обратно)

202

Корчак-Чепурковский Авксентий Васильевич (1857—1947) — украинский общественный деятель, ученый-эпидемиолог. Е.Чикаленко был с ним знаком еще со студенческих лет во время учебы в Харьковском университете и совместной работе в студенческой общине, которую возглавлял А.Корчак-Чепурковский, и очень уважал его за твердость национальных убеждений. После окончания Харьковского университета Корчак-Чепурковский долгое время работал земским санитарным врачом, с 1899 — санитарным врачом г. Киева. С 1903 — приват-доцент, затем — профессор Киевского университета. С 1921 — академик Украинской академии наук, в 1928—1934 — ее непременный секретарь.

(обратно)

203

Уляницкий Владимир В. (1855–?) — украинский общественный деятель, ученый-юрист, профессор международного права Томского университета. Член Товарищества украинских прогрессистов, в годы Первой мировой войны — близкий сотрудник Ф.Штейнгеля в Комитете Юго-Западного фронта Всероссийского союза городов.

(обратно)

204

Лозинский Владимир (1855—1914) — украинский общественный деятель и меценат, по профессии — лесовод. В молодости принадлежал к русской политической организации «Народная воля». Сотрудничал с Е.Чикаленко в Украинской радикально-демократической партии и ТУП. Одновременно принадлежал к партии кадетов.

(обратно)

205

Ржепецкий Антон Карлович — украинский общественный и государственный деятель, финансист. Был председателем Общества взаимного кредита, советником Киевской городской думы, возглавлял избирательную комиссию по выборам в Государственную Думу. Во время Первой мировой войны — глава «Татьянинского комитета» помощи беженцам. Член партии кадетов. С мая 1918 — министр финансов Украинской державы. На этом посту достиг стабильности украинской денежной системы с высоким курсом национальной валюты.

(обратно)

206

Гутник Сергей Михайлович — украинский государственный деятель еврейского происхождения. Председатель Одесского биржевого комитета, член партии кадетов. С мая по 18.10.1918 — министр торговли и промышленности Украинской державы. В своих «Воспоминаниях» гетман П.Скоропадский писал о нем: «Он блестяще умный, но очень мало сделал для Украины… Фактически он ничего не сделал. У меня был ряд проектов. Я неоднократно говорил о них Гутнику, он все обещал, но ничего не делал. А мог бы сделать, поскольку и времени, и знаний, и людей у него было достаточно» (Павел Скоропадский. Воспоминания, конец 1917 по декабрь 1918 года [Мои воспоминания]. — Киев—Филадельфия, 1995. — С. 170, 195).

(обратно)

207

Колокольцов Василий Васильевич — украинский общественный и земский деятель, крупный землевладелец из Харьковской губернии, по профессии — ученый-агроном. Работал председателем Волчанского уездного земства, известен как организатор земского управления в сельском хозяйстве, медицине, образовании и т.п. В мае—октябре 1918 — министр земельных дел Украинской державы.

(обратно)

208

Как отмечает в своем труде «История Украины 1917—1923 гг.» (К.: Темпора, 2002) Д.Дорошенко, 24 мая отдельная делегация Украинского национально-государственного cоюза (УНГС) подала гетману П. Скоропадскому мемориал, составленный 21 мая, в котором «разъяснены взгляды Союза на текущий момент и высказаны его пожелания» (Там же — Т.ІІ — С. 73). Следует отметить, что в мае в состав УНГС входила лишь часть украинских партий: Украинская партия социалистов-самостийников, Украинская партия социалистов-федералистов, Украинская трудовая партия, Украинская демократическо-хлеборобская партия, а также Объединенный Совет железных дорог Украины и Почтово-телеграфный союз. Д.Дорошенко подчеркивает, что в мемориале было «много фактических неточностей, скороспелых выводов, голословных утверждений». Документ был распространен в прессе и опубликован в виде брошюр. В последних, по словам Д.Дорошенко, авторам «пришлось делать самим фактические поправки и исправлять допущенные ими неточности» (Там же. — Т.ІІ. — С. 75—76).

(обратно)

209

Воронович Михаил Михайлович (1868—1918) — украинский общественно-политический и государственный деятель, крупный землевладелец. В период Российской империи — губернатор Бессарабии. Активный член Украинской народной громады. Председательствовал на Всеукраинском съезде хлеборобов, избравшем П. Скоропадского гетманом Украины. В кабинете Ф.Лизогуба — тов. министра внутренних дел, в кабинете С. Гербеля — министр вероисповеданий. Во время исполнения дипломатического поручения расстрелян повстанцами Директории УНР.

(обратно)

210

Габсбург-Лотринген Вильгельм (1895—1948) — австрийский эрцгерцог, племянник Карла I, последнего императора Австро-Венгрии. Известен под именем Василь Вышиваный. Проявил себя последовательным и ярым сторонником украинского национального возрождения. Тесно сотрудничал с галицким политическим руководством в годы Первой мировой войны. В 1918 возглавил австрийскую армейскую группу в Украине, в которую был включен патронируемый им Легион сечевых стрельцов. Выдвигался некоторыми оппозиционными к П.Скоропадскому украинскими деятелями как кандидат на главу Украинской державы. В 1919 получил звание полковника Армии УНР и был назначен начальником отдела зарубежных связей Главного управления Генерального штаба. В 1921 возглавил Временное управление основанного в Вене Украинского национального вольноказаческого общества. Некоторое время поддерживал контакты с П. Скоропадским и В.Липинским, который не исключал возможность взаимопонимания гетманцев с В.Габсбургом. Во время Второй мировой войны сотрудничал с украинским подпольем и французским движением Сопротивления. В августе 1947 арестован советскими спецслужбами в Вене и приговорен к 25 годам лишения свободы. Умер 18.08.1948 в больнице Лукьяновской тюрьмы.

(обратно)

211

Болбочан Петр Федорович (1883—1919) — украинский военный деятель, полковник Армии УНР. В 1918 — командир куреня Отдельного Запорожского отряда и заместитель его командира К. Присовского. В дальнейшем командовал 2-м Запорожским полком и 1-й Запорожской дивизией, которая совершила успешный военный рейд, освободив Крым от большевистских отрядов, и обеспечила для Украины овладение Черноморским флотом. В ноябре 1918 — командир Запорожского корпуса — наиболее боеспособной и дисциплинированной части украинской армии. В ходе антигетманского восстания — командующий Левобережным фронтом. Во время отступления Армии УНР 22 января 1919 арестован атаманом А.Волохом и обвинен руководством Директории в измене. Долгое время находился под следствием, но обвинения против него не были официально выдвинуты. В отличие от большинства украинских политических деятелей, ожидавших от революции прежде всего радикальных социальных преобразований, П.Болбочан стремился к построению независимой украинской державы с сильной профессиональной армией, которая должна была защищать национальные интересы. Назначение его на должность командующего Запорожским корпусом без согласования с С.Петлюрой было квалифицировано как попытка государственного переворота. Однако настоящей причиной неприятия его политическим руководством УНР стало отрицание П.Болбочаном узкопартийных взглядов тогдашнего руководства во главе с С.Петлюрой на военное и государственное строительство. Расстрелян 28.06.1919 по приговору чрезвычайного военного суда.

(обратно)

212

Натиев Зураб (? —1919) — украинский военный деятель, генерал-хорунжий Армии УНР. Осетин по национальности. В марте 1918 назначен командиром Запорожской дивизии, впоследствии — Запорожского корпуса. В марте—апреле 1918 во главе группы корпуса совершил ряд военных операций по освобождению от большевистских частей Донецкого бассейна. По некоторым данным, согласно приказу военного командования Украинской державы, в августе 1918 вместе с дивизией должен был переправиться на Кубань и, освободив край от большевиков, способствовать вхождению в состав Украины. Однако осуществлению этого плана помешало антигетманское восстание. Военные способности и преданность делу независимости Украины высоко оценивал один из ближайших его соратников П.Болбочан и рекомендовал его кандидатуру на должность в Армии Директории УНР. По некоторым свидетельствам, З. Натиев как «реакционер» был арестован и погиб во время взрыва в здании Педагогического музея в январе 1919

(обратно)

213

Волошин (Волошинов) Александр Федорович (1855—1933) — украинский общественный и земский деятель. Деятельный член Киевской громады, ТУП, киевского общества «Просвіта» и председатель его издательского фонда. Один из организаторов Национального фонда в апреле 1917. Как и Е.Чикаленко, будучи одним из основателей Украинской Центральной Рады, тем не менее участия в ее работе фактически не принимал, не воспринимая радикальный и социалистический курс, который она избрала под влиянием украинских эсеров и социал-демократов.

(обратно)

214

Красицкий Фотий Степанович (1873—1944) — украинский художник. Троюродный племянник Т.Шевченко. Образование получил в Киевской рисовальной школе Н.Мурашко (1888—1892) у Н.Пимоненко, в Одесском художественном училище (1892—1894) у К.Костанди и в Петербургской Академии художеств (1894—1901) у И. Репина. Его обучение оплачивала Киевская старая громада. Е.Чикаленко со своей стороны материально поддерживал художника. Ф. Красицкий считался номинальным редактором «Литературно-научного вестника», за что неоднократно преследовался российскими властями. Автор политической карикатуры, в частности в журнале «Шершень» (1906). В 1924—37 — профессор Киевского художественного института. Автор сюжетных картин на украинские темы с тщательным воспроизведением этнографических деталей, а также портретов Леси Украинки, Т.Шевченко, М.Грушевского и др.

(обратно)

215

«Литературно-научный вестник» («ЛНВ») (укр. — «Літературно-науковий вісник») — литературно-художественный, научный и общественно-политический ежемесячный журнал, основанный в 1898 как издание Научного об-ва им. Шевченко. Издавался по образцу европейских «толстых журналов». В 1898—1905 выходил во Львове, в 1906—1914 — в двух редакциях: киевской и львовской (редактор М.Грушевский). Издание было прервано Первой мировой войной, возобновлено в 1917—1919 в Киеве (редактор А.Олесь). В 1920 закрыт советской властью. В 1922—1932 выходил во Львове.

(обратно)

216

Смоленский Леонид Анастасиевич (1844—1905) — украинский общественный деятель, педагог. Во время учебы в Киевском университете дружил с М.Драгомановым и В.Антоновичем. Преподавал историю в учебных заведениях Одессы, был активным членом Одесской громады. Е.Чикаленко постоянно вспоминает Л.Смоленского, который был его учителем в английском пансионе. По его словам, это был человек безоговорочно преданный национальному делу, выдающийся оратор, который многим своим ученикам и слушателям привил любовь к Украине.

(обратно)

217

Григорович-Барский Дмитрий Николаевич (1871—1958) — киевский адвокат, защищал М.Бейлиса. Председатель киевского комитета партии кадетов. В 1917 возглавлял Киевскую судебную палату, был тов. председателя исполкома Совета объединенных общественных организаций. В 1922 эмигрировал в Германию, затем во Францию и США. Глава русской секции переводчиков в ООН. Умер в Чикаго.

(обратно)

218

«Вільне життя» («Свободная жизнь») — украинская ежедневная газета, издававшаяся в Одессе 31.03.—10.09.1918. Печатный орган общества «Социалистическое просвещение». Ответственные редакторы: В.Мурский, Л.Бардин, М.Слабченко, В. Пономаренко.

(обратно)

219

«Одесский листок» — русскоязычная ежедневная газета, выходившая 2.03.1917—17.12.1919 в Одессе. Редактор В. Навроцкий.

(обратно)

220

Мациевич Кость Андрианович (1873—1942) — украинский общественно-политический и государственный деятель, ученый-агроном. Работал в Полтавском и Харьковском сельскохозяйственных научных обществах (1899—1915). Член Украинской партии социалистов-федералистов, входил в состав Центральной и Малой рад. С 8.08.1917 — товарищ генерального секретаря земельных дел. Ушел с должности 19.12.1917, не соглашаясь с эсеровским проектом социализации земли. В 1918 входил в состав делегации Украинской державы на переговорах с РСФСР. При Директории — министр иностранных дел УНР в правительстве С.Остапенко (февраль—апрель 1919). В эмиграции в Чехословакии занимался научной и педагогической деятельностью.

(обратно)

221

Чикаленко-Келлер Анна Евгеньевна (Галя) — старшая дочь Чикаленко. Филолог, журналист, деятель украинского и международного женского движения. Родилась 22.10.1884 в с. Перешоры. Образование получила в высших школах Одессы, Лозанны, Эдинбурга. Сотрудничала в периодических изданиях «Рада» и «ЛНВ». В 1918—1920 работала в украинской дипломатической миссии в Швейцарии. Делегат Всеукраинского женского съезда в Каменце-Подольском (1919), Международного женского конгресса в Христиании (Осло) в 1920. В 1937 избрана в совет Всемирного союза украинок. Преподаватель украинского языка и работник библиотеки Тюбингенского университета (Германия). Была представителем библиотеки С.Петлюры в Германии. Автор английского перевода «Истории Украины» Д.Дорошенко. Умерла 19.10.1964 в Тюбингене. Ее муж Келлер Георг Зигмунд (1887–?) — немецкий филолог, преподавал в Украинском научном институте в Берлине.

(обратно)

222

«Утро России» — русская газета, издававшаяся в 1907—1917 на средства П.Рябушинского. Он же возглавлял редакционный комитет.

(обратно)

223

Рябушинский Павел Павлович (1871—1924) — русский политический деятель, фабрикант. С 1901 — председатель правления харьковского Земского банка. В 1905 вступил в партию октябристов, однако, не соглашаясь с политикой лидера партии А.Гучкова, перешел в партию «мирного обновления», а в 1912 инициировал создание партии прогрессистов. Накануне Первой мировой войны был одним из организаторов блока оппозиционных партий и возглавил группу т.н. молодых капиталистов, выступавших за утверждение в России конституционного строя и передачу власти в руки деловой буржуазии. В период Первой мировой войны — организатор и лидер Московского военно-промышленного комитета. Пытался путем демократизации найти взаимопонимание с рабочими комитетами. Остро критиковал деятельность представителей социалистических партий во Временном правительстве и выступал за ликвидацию двоевластия в России. После корниловского мятежа отошел от политической деятельности и уехал в Крым, а в 1919 эмигрировал во Францию.

(обратно)

224

Бисмарк Отто, фон (1815—1898) — немецкий политический и государственный деятель, министр-президент и министр иностранных дел Пруссии (1862—1871), рейхсканцлер Германской империи (1871—1890). С его именем связано объединение подавляющего большинства немецких земель под главенством Пруссии и превращение Германии в одну из самых мощных европейских держав.

(обратно)

225

«Последние новости» — русскоязычная ежедневная газета, выходившая в Киеве 1.01.1917— 4.02.1919. Издатели: Г.Брейман, Л.Хмилевский, редакторы: Г.Брейман, А.Кузьминский.

(обратно)

226

Товарищество «Агроном» — украинское общество, созданное в 1913 Аристархом Терниченко (1883—1927), украинским агрономом, экономистом и общественным деятелем, для популяризации сельскохозяйственных знаний среди украинских крестьян. А.Терниченко издавал газету «Рілля», «Календарь-народник», брошюры и плакаты по сельскому хозяйству и сотрудничал в еженедельнике «Село» (1909— 1911), журнале «Трудовое хозяйство» и др. Член Украинской партии эсеров, в 1917—1918 — товарищ министра земледелия УНР. Работал в народном комиссариате земледелия УССР (1919—1923) и Киевском губернском земельном отделе. Преподавал в вузах Киева. К товариществу принадлежали украинские кооператоры и земские деятели, стремившиеся модернизировать земледельческие хозяйства в Украине. Идеи А.Терниченко были близки Е.Чикаленко, который сотрудничал с ним и также стремился привить украинскому крестьянству рациональные методы хозяйствования.

(обратно)

227

«Рілля» («Пашня») — первый украинский популярный двухнедельный журнал по сельскому хозяйству. Издавался в Киеве в 1911—1914 и 1917—1918 А.Терниченко.

(обратно)

228

Кушнир Макар Александрович (псевд.: Якименко, Богуш, Я. Дуб; 1890—1951) — украинский общественно-политический деятель, журналист. Принадлежал к украинской общине в Петрограде, местному отделению ТУП и Украинскому социал-демократическому центру. Автор корреспонденций в газете «Рада» о жизни украинцев в России. Член Центральной и Малой рад, ЦК Украинской партии социалистов-федералистов. Один из ведущих публицистов времен украинской национально-освободительной борьбы, автор многочисленных статей в газете «Новая Рада», «Трибуна» и др. В 1919—1920 — член украинской делегации на Парижской мирной конференции. С 1920 в эмиграции, соредактор украинского еженедельника «Воля» (Вена) и ряда зарубежных изданий. Один из основателей ОУН, в 1929—1938 — член Провода организации, выполнял функции главного судьи. Возглавлял украинское пресс-бюро в Женеве.

(обратно)

229

Ровинский Дмитрий Демидович (Деомидович) (1892[1888?]—1937) — украинский общественный и военный деятель, солдат, член Украинской Центральной Рады и Украинского генерального военного комитета, в котором возглавлял агитационно-образовательный и организационный отделы. Расстрелян в Сандармохе (Карельская АССР).

(обратно)

230

2-й Украинский охочекомонный полк им. гетмана П.Полуботка был сформирован по примеру 1-го Украинского полка им. гетмана Б. Хмельницкого в казармах на Брест-Литовском шоссе, в Грушках (историческая местность в Киеве, расположена вдоль Берестейского проспекта [Брест-Литовское шоссе/проспект, проспект Победы] между улицами Гарматной и Николая Василенко). Под влиянием известий об июльских событиях в Петрограде и агитации части членов Клуба им. П.Полуботка — Н.Михновского, Г.Лукьянова и В. Павелко — полуботковцы стремились добиться от Временного правительства признания Центральной Рады верховной властью в Украине и одновременно признание своего полка. В ночь с 4(17) на 5(18).07.1917, захватив арсенал и интендантский склад, вооружились и арестовали коменданта Киева и начальника милиции, выставили караулы в государственных учреждениях. По решению Украинской Центральной Рады и отдельных представителей Украинского генерального военного комитета полуботковцы были локализованы богдановцами в казармах и обезоружены. По приказу командующего Киевским военным округом часть полуботковцев, которая продолжала вооруженное сопротивление, была заключена в Косом капонире. После улаживания конфликта 14—16.07.1917 2-й Украинский полк им. гетмана П.Полуботка численностью 2462 чел. отбыл на фронт и влился в 621-й Немировский полк 3-й пехотной дивизии 6-го армейского корпуса. В ноябре 1917 прибыл в Киев и вошел в состав 1-й Сердюцкой дивизии. Н.Михновский, которого Центральная Рада считала инициатором восстания, был задержан. Небезопасного конкурента, «авантюриста», Центральной Раде надо было убрать из Киева. По просьбе В.Винниченко и С.Петлюры военные под охраной жандармерии отправили его на Румынский фронт для прохождения службы.

(обратно)

231

Богдановцы — воины 1-го Украинского Охочекомонного полка им. гетмана Б. Хмельницкого. — См. прим. 52.

(обратно)

232

6.06.1918 в Киеве на Зверинце произошел взрыв на артиллерийских складах. Это был один из ряда террористических актов (наряду со взрывами на Подоле в Киеве и в пригороде Одессы, убийствами немецкого дипломата Мирбаха в Москве и немецкого фельдмаршала Эйхгорна в Киеве), подготовленных и осуществленных «Боевой организацией» ЦК русской партии эсеров (ПСР) во взаимодействии с ЦК украинского отделения партии эсеров. По некоторым данным, эта же организация готовила покушение на гетмана П.Скоропадского. В результате взрыва на Зверинце в Киеве около 200 человек погибли и более 1000 получили ранения, еще около 10 тыс. остались без крова.

(обратно)

233

Ковенко Михаил Никитич (1888—?) — украинский военный и политический деятель, инженер по профессии. Член Украинской социал-демократической рабочей партии, с 1917 — Украинской партии эсеров. Входил в состав Украинской Центральной Рады и Всеукраинского совета рабочих депутатов, организатор 16 куреней «Вольных казаков» из рабочей молодежи Киева, которые участвовали в боях во время большевистского восстания, а затем влились в Гайдамацкий кош Слободской Украины. В январе 1918 — военный комендант Киева, в марте 1918 — представитель Министерства иностранных дел УНР в Германии. При Директории — председатель следственной комиссии УНР по борьбе с контрреволюцией, редактор газеты «Украина» (Каменец-Подольский). С 1920 в эмиграции в Румынии.

(обратно)

234

Бринкман — майор представитель германского Генерального штаба на переговорах в Брест-Литовске, в 1918 — представитель генерала Гофмана, начальника штаба Главнокомандующего Восточным фронтом.

(обратно)

235

Гофман Макс (1869—1927) — немецкий военный деятель и дипломат, генерал-майор Германской имперской армии. В конце августа 1916 был назначен начальником штаба Главнокомандующего Восточным фронтом Леопольда Баварского, в этом качестве в 1918  был инициатором и принимающей стороной мирных переговоров в Брест-Литовске. В период Украинской державы из штаб-квартиры командования Восточным фронтом в Ковно (Каунасе)курировал украинские вопросы через своего представителя майора Бринкмана. Автор воспоминаний «Война упущенных возможностей».

(обратно)

236

Николай Николаевич Романов (1856—1929) — великий князь русский, сын великого князя Николая Николаевича и внук Николая I. В 1905—1908 — председатель Совета государственной обороны Российской империи, 20.07.1914—23.08.1915 — верховный главнокомандующий российской армией. 2(15)1917, после отречения Николая II, вновь назначен верховным главнокомандующим русскими войсками, однако под давлением Временного правительства отказался от должности. Жил в Крыму, в марте 1919 эмигрировал в Италию, затем — во Францию, где и умер.

(обратно)

237

Андрусовский договор — соглашение о прекращении войны, заключенное между Россией и Польшей в 1667 в Андрусове под Смоленском. За свое поражение в войне с Польшей (1654—1667) Россия расплатилась территорией Украины. Левобережье осталось в составе России, Правобережье, кроме Киева, отошло к Польше.

(обратно)

238

Любинский Николай Михайлович (1891—1938) — украинский политический и государственный деятель, по профессии — языковед. Лидер Украинской национально-революционной партии. Член Украинской Центральной и Малой рад. В начале декабря 1917 командирован Малой Радой на Румынский фронт с обращением УЦР к воюющим государствам заключить общий демократический мир. Входил в состав украинской делегации на мирных переговорах в Брест-Литовске. 9.02.1918 участвовал в подписании мирного договора УНР с государствами Четверного союза. 24.03.1918 назначен управляющим Министерства иностранных дел. Накануне гетманского переворота арестован по приказу немецкого военного командования. В 1920-х — научный сотрудник Института научного языка Всеукраинской академии наук. В 1931 репрессирован по делу т.н. Украинского национального центра. Расстрелян в урочище Сандармох (Карелия).

(обратно)

239

Железняк Николай Кондратьевич (1888—1950) — украинский общественно-политический деятель, публицист. Принадлежал к Украинской партии эсеров (УПСР). Организатор украинских студенческих общин в Киеве и Львове, основатель и председатель Украинского студенческого союза (1909). Один из основателей Союза освобождения Украины (1914), однако вскоре вышел из его состава и возглавил Зарубежный комитет УПСР в Вене. В 1914—1918 занимался публицистической и издательской деятельностью в Вене. Входил в состав украинской делегации на переговорах в Брест-Литовске (1918). При Директории УНР — посол в Финляндии (1919—1920), впоследствии эмигрировал в Австрию. В эмиграции в Праге занимался педагогической деятельностью. Арестован в 1945 советскими спецслужбами и приговорён к 15 годам заключения. Умер в 1950 в тюрьме г. Пермь.

(обратно)

240

Чернин Оттокар, граф (1872—1932) — австрийский политический деятель, министр иностранных дел Австро-Венгрии (1916—1918). Возглавлял австро-венгерскую делегацию на мирных переговорах в Брест-Литовске, подписал Брестский мирный договор вместе с тайной сделкой по Галиции и Буковине. В апреле 1918 ушел в отставку.

(обратно)

241

Василько Николай Николаевич (Николаус Риттер фон Василько) (1868—1924) — украинский общественно-политический деятель, дипломат. Активный участник общественно-политической жизни Буковины, член Украинской национально-демократической партии, посол в Буковинский сейм и Австрийский парламент (1898—1918). Один из организаторов Вольнодумного союза в Буковинском сейме (1903), с помощью которого украинцам удалось немало достичь в административной и культурной областях. Организатор Гуцульско-Буковинского куреня (1915—1916) — добровольческого формирования австро-венгерской армии. В венском парламенте занимал должность зам. председателя Украинского клуба. Соучредитель Всеобщего украинского совета в Вене (1915) и Украинского национального совета во Львове (1918). Сторонник т.н. австро-венгерской концепции: автономии Галицко-Волынского государства в составе Австро-Венгрии. Способствовал выработке выгодных для Украины условий Брестского мира (1918). Как отмечает Д.Дорошенко, Н.Василько среди членов украинской делегации, в основном принадлежавших к Украинской партии эсеров и Украинской социал-демократической рабочей партии, «не имел хорошей марки, как правый и монархист, к тому же его считали слишком лояльным австрияком». Очевидно, что Е.Чикаленко был под впечатлением именно такой оценки деятельности Н.Василько. В 1918—1920 — дипломатический представитель ЗУНР в Австрии, в 1920—1924 — посол УНР в Швейцарии и Германии.

(обратно)

242

Во время переговоров в Брест-Литовске между Австро-Венгрией и УНР было заключено тайное соглашение, по которому первая обязалась провести раздел Галиции на украинскую и польскую части. Украинская часть должна была быть объединена с Буковиной в единый украинский коронный край. Воспользовавшись тем, что информация о тайном договоре была разглашена в украинских дипломатических кругах, Австро-Венгрия под давлением польских антиукраинских сил аннулировала договор.

(обратно)

243

Речь идет об объединении украинских депутатов, избранных в 1907 в Галиции и Буковине в Австрийский парламент согласно новому избирательному закону Австро-Венгерской империи, в единую репрезентацию, т.н. Украинский парламентский клуб в Австрийском парламенте. Он насчитывал 30 депутатов, председателем был избран Юлиан Романчук. В состав репрезентации входили известные украинские галицкие и буковинские общественно-политические деятели: В.Будзиновский, М.Петрицкий, Т.Старух, Л.Цегельский, Л.Бачинский, К.Трилевский, К.Левицкий, Н.Василько и др.

(обратно)

244

Ротмистров Григорий Григорьевич (1864—1940) — украинский общественный и земский деятель. Брат известного украинского ученого-агронома, основателя сельскохозяйственного опытного дела в России и Украине Владимира Ротмистрова. Как деятель ТУП и член Украинской радикально-демократической партии сотрудничал с Е.Чикаленко. Заведующий Статистическим бюро Полтавского губернского земства. Статистические труды, в частности, были посвящены сельскому хозяйству Полтавщины. Автор заметок в газеты «Родной край» и «Рада».

(обратно)

245

Грабенко Андрей (псевд. А.Конощенко, 1857—1932) — украинский общественный и земский деятель, писатель и этнограф. Родом с Херсонщины. Деятель ТУП и член Украинской радикально-демократической партии; сотрудничал с Е.Чикаленко. Собрал и за свой счет издал сборник «Украинские песни с нотами».

(обратно)

246

Страшкевич Владимир Михайлович (псевд. В. Поточный, 1875—1962) — украинский общественно-политический деятель, писатель и языковед. Работал в издательстве «Вік (Век)», активно сотрудничал с Е.Чикаленко в Старой громаде, Украинской радикально-демократической партии, ТУП и в газете «Рада». В 1918—1919 — вице-директор департамента Министерства вероисповеданий Украинской державы и УНР. С 1926 возглавлял Секцию деловой речи при Социально-экономическом отделе Института украинского научного языка. Вместе с Н.Дорошенко и Н.Станиславским составил нормативный росийско-украинский «Словарь делового языка. Терминология и фразеология», который унифицировал украинскую деловую терминологию, объединив галицко-буковинские и восточно-украинские языковые достояния. Репрессирован по «Делу Союза освобождения Украины» (СВУ), осужден к высылке из Украины на 3 года без лишения прав. Наказание отбывал в Воронеже, где преподавал латинский язык. С 1944 по 1961 — преподаватель украинского и латинского языков в Винницком педагогическом институте.

(обратно)

247

Чеховский Владимир Моисеевич (1876—1937) — украинский общественно-политический, государственный и церковный деятель, историк. Активный участник украинской общественной жизни в Одессе, председатель местной «Просвиты» (1907—1917). Член Революционной украинской партии, Украинской радикально-демократической партии и ТУП, входил в круг политических единомышленников Е.Чикаленко. Впоследствии сблизился с В.Винниченко и перешел в Украинскую социал-демократическую рабочую партию. В 1917 — член Украинской Центральной Рады, председатель одесского филиала Всеукраинского учительского союза, главный редактор газеты «Украинское слово» (Одесса). Был сторонником компромисса с большевиками, добивался мирного урегулирования вопроса о власти в январе 1918. В период Украинской державы работал в Министерстве вероисповеданий и церковной политики. Председатель Совета министров и министр иностранных дел УНР (Директории) (26.12.1918—11.02.1919). Выступал как сторонник советской системы власти, но без большевистских диктаторских методов. С 1921 стал советником митрополита В.Липкивского, сыграл выдающуюся роль в становлении, организационном и идеологическом оформлении УАПЦ. В 1929 арестован и осужден по «Делу Союза освобождения Украины» (СВУ). В 1937 расстрелян в урочище Сандармох.

(обратно)

248

Греков (Грекив) Александр Петрович (1875—1958) — украинский военный и политический деятель, генерал-хорунжий Армии УНР. Член Украинской партии социалистов-самостийников. Командовал 2-й Сердюцкой дивизией в Киеве в ноябре—декабре 1917, начальник штаба Киевского военного округа. В августе—ноябре 1918 возглавлял тайную организацию украинских военных «Батькивщина». В ноябре 1918 по настоянию этого союза принял должность начальника Главного штаба в армии Скоропадского, на которой пробыл всего пять дней.. В декабре 1918 — главнокомандующий группы войск УНР на Херсонщине, Екатеринославщине и в Таврии, в январе—апреле 1919 — военный министр в правительствах В.Чеховского и С.Остапенко, Наказной атаман, в июне—июле 1919 — Начальный вождь украинской галицкой армии, генерал-поручик УГА. В эмиграции жил в Австрии. Получил специальность бухгалтера и работал в Вене по специальности (с 1945 — в гостинице «Де Франс»). В 1946 получил австрийское гражданство. 21.09.1948 похищен и арестован СМЕРШем в Вене. Впоследствии перевезен в Лукьяновскую тюрьму в Киеве, где пробыл до мая 1949. Постановлением Особого совещания при Министре государственной безопасности СССР от 6.07.1949 осужден на 25 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. 23.07.1949 был отправлен в Озерный лагерь. Наказание отбывал в Тайшете и Норильске. Позже освобожден, и 23.12.1956 вернулся в Австрию, где через 3 года умер.

Примечание переводчика: Из воспоминаний гетмана Павла Скоропадского: «…генерал Греков, человек беспринципный и с большим желанием играть выдающуюся роль, обладающий недостаточными волевыми качествами. Почему этот Греков, курский помещик, кажется, и великоросс, объявил себя крайним самостийником, непонятно! Когда образовалось украинское министерство, я попробовал назначить его начальником главного штаба. Он уверял меня, что разделяет мою точку зрения на Украину, что он честный человек и т.д., что не помешало этому честному человеку, когда началось восстание, перейти на сторону Петлюры и занять там пост главнокомандующего». (Павло Скоропадський, «Спогади. Кінець 1917 — грудень 1918»).

(обратно)

249

Шульга Федор Григорьевич — украинский общественный деятель, дипломат. Родился в казацкой семье на Лубенщине в Полтавской губ. До 1917 — член Одесской громады и организации ТУП. Принадлежал к партии кадетов. В 1918 — советник посольства Украинской державы в Болгарии, при Директории — глава посольства УНР в Софии.

(обратно)

250

Галин Мартирий (1858—1943) — украинский общественно-политический деятель, по специальности — врач-хирург. До 1917 — активный деятель Украинской общины и организации ТУП в Петербурге. Был одним из основателей политической организации украинской молодежи в Петербурге по образцу «Братства тарасовцев». В период Украинской державы возглавлял терминологическую комиссию по медицине Министерства народного здоровья. В 1920-х — в эмиграции в Чехословакии. В 1926 издал «Медицинский латинско-украинский словарь». В 1930-х жил в Бессарабии. Автор научных работ по медицине на украинском, немецком и русском языках.

(обратно)

251

Белинский (Билинский) Михаил Иванович (1883—1921) — украинский военный деятель, капитан 3-го ранга Украинского военного флота. С 1917 принадлежал к Украинской партии социалистов-самостийников. Стал одним из организаторов украинского морского министерства. В мае—октябре 1918 входил в состав украинской делегации, которая вела переговоры о заключении мирного договора с Советской Россией в Киеве. С 26.12.1918 — морской министр УНР в правительствах В.Чеховского и С.Остапенко. 12.06.1919 арестован в связи с «делом» П.Болбочана. Просидел в тюрьме полтора месяца и освобожден из-под ареста 9.07.1919. В 1920—1921 — министр внутренних дел УНР, входил в состав Всеукраинского национального совета. Участник Первого Зимнего похода Армии УНР. 17.11.1921 в ходе боя с красноармейскими частями попал в окружение в окрестностях с. Базар (в наст. время Коростенского р-на Житомирской обл.). Не желая сдаваться в плен, застрелился.

(обратно)

252

Зеньковский Василий Васильевич (1881—1962) — украинский общественно-политический и религиозный деятель, ученый-психолог, философ. Происходил из украинского дворянского рода. Экстраординарный профессор философии Киевского университета Св. Владимира, Украинского государственного университета в Киеве (1918). Вместе с С.М.Булгаковым основал Киевское религиозно-философское общество. Известный поборник идеи обновления церковной жизни на чисто евангельских основах, невмешательства властей в дела церкви, автокефалии украинской церкви. Проявлял особый интерес к правам и употреблению украинского языка в религиозной жизни, хотя и считал себя «русским украинцем». В мае—октябре 1918 — министр культов Украинской державы. В 1919 эмигрировал в Югославию, Чехословакию, впоследствии — в Париж. Активный деятель русского христианского движения. В 1942 принял духовный сан (принадлежал к Парижской Введенской церкви).

(обратно)

253

Токаржевский-Карашевич Иван Степанович (1885—1954) — украинский общественно-политический деятель, дипломат, историк, князь. Потомок старинного рода литовских князей на Токарах и Керце. В 1918—1919 — советник посольства Украинской державы и УНР в Вене, в 1919—1920 — советник, в 1920—1921 — посол УНР в Турции. В 1922 — тов. министра и министр иностранных дел УНР. Автор многочисленных публикаций в иностранной прессе по истории Украины.

(обратно)

254

Полетика Владимир Иванович (1886–?) — украинский общественно-политический деятель, потомок старинного казацко-старшинского рода. Миргородский маршал. В 1918—1919 — секретарь посольства Украинской державы и УНР в Австро-Венгрии и Австрии. В 1921 Сергей Перминов обращался в Посольство УНР в Вене с такой просьбой: "Прошу удостоверить, что господин Владимир Иванович Полетика у себя в имении Масоновщина, Полтавской губернии, Роменского уезда производил мармелад, фруктовую пасту и повидло. Это удостоверение нужно на открытие производства варенья". В 1929 владел кондитерской на Регенсбургштрассе, 22 в Берлине.

(обратно)

255

Беленький Михаил (? —1920) — украинский общественно-политический деятель, по профессии — юрист. Издатель газеты «Сніп» («Сноп») (Харьков, 1912). Во время Первой мировой войны организовывал украинские военные части в Черновцах. Член Украинской демократическо-хлеборобской партии. В 1918—1919 — чиновник украинского посольства в Вене. Несправедливо обвиненный в растрате государственных средств, покончил жизнь самоубийством.

(обратно)

256

Речь идет о переговорах между Украинской державой и Советской Россией, на которых украинскую делегацию возглавлял С. П.Шелухин.

(обратно)

257

Цегельский Лонгин Михайлович (1875—1950) — украинский общественно-политический и государственный деятель, журналист, дипломат. Один из основателей и ведущих деятелей Украинской национально-демократической партии (Галиция). Редактор периодических изданий «Діло» и «Свобода». С 1907 — посол в Австро-Венгерский парламент, с 1913 — в Галицкий сейм. В 1914 — один из основателей Союза освобождения Украины. Входил в УНРаду ЗУНР, государственный секретарь внутренних дел ЗУНР. Участвовал в Трудовом конгрессе. В 1919—1920 по поручению правительства Е. Петрушевича совершил ряд дипломатических поездок в Австрию, Германию и Чехию. В 1920—1921 — представитель правительства ЗУНР в США, где впоследствии остался в эмиграции.

(обратно)

258

Кюльман Рихард, фон — государственный секретарь правительства Германии (1918), член немецкой делегации на мирной конференции в Брест-Литовске.

(обратно)

259

«Чайка» — яхта на Днепре, принадлежавшая Е.Чикаленко. Использовалась его близкими и друзьями как дом для отдыха («плавучий отель»).

(обратно)

260

Павленко Виктор Алексеевич (1888—1932) — украинский военный деятель, подполковник авиации российской армии. В 1917 — начальник противовоздушной обороны Ставки императора Николая II. Член Украинского генерального военного комитета и Украинской Центральной Рады, которую представлял в Ставке, добиваясь украинизации трех корпусов Юго-Западного фронта. В сентябре 1917 во главе делегации к главнокомандующему российской армией вел переговоры о возвращении украинизированных частей в Украину. В ноябре 1917 — командующий Киевским военным округом. Инициатор создания 1-й Сердюцкой дивизии. В 1918—1920 возглавлял авиационное дело вооруженных сил Украинской державы и УНР. До 1926 находился в эмиграции. Вернулся в УССР. Умер во время голодомора на Кубани.

(обратно)

261

«Боротьба» («Борьба») — ежедневная украинская газета. Выходила 1.05.1917—4.04.1920. В 1917—1918 — печатный орган ЦК Украинской партии эсеров, в 1919—1920 — ЦК Украинской коммунистической партии (боротьбистов).

(обратно)

262

Грушевская (в браке — Шамрай) Анна Сергеевна (1880—1943) — украинский общественный деятель, историк и переводчик; сестра М.Грушевского. С 1909 сотрудничала во многих украинских изданиях: «Село», «Засів» («Засев»), «Літературно-науковий вісник» («Литературно-научный вестник»), «Рада» и др. С 1920 работала редактором в «Книгоспилке» («Книжный союз»), затем — «Вукоопспилке» («Всеукраинский союз потребительских кооперативных организаций») и Госиздате. С 1921 — научный сотрудник Комиссии по составлению историко-географического словаря Украинской академии наук.

(обратно)

263

«Родина» («Семья») — название Украинского клуба (см. Прим. 21).

(обратно)

264

Во время выборов в руководящие органы Научного об-ва им. Шевченко (НТШ) на общем собрании во Львове в 1913 была предпринята попытка отстранить М.С.Грушевского от председательства в обществе. Его обвиняли в авторитарных методах руководства и использовании положения руководителя в личных целях, об этом говорилось в напечатанной анонимной брошюре. Среди главных организаторов этой акции были С. Томашевский, В. Шухевич, В. Щурат. Но большинство представителей Надднепрянской Украины и Галиции стали на сторону М.С.Грушевского, подчеркивая несостоятельность обвинений, однако М.С.Грушевский отказался от председательства в НТШ и редактирования его изданий.

(обратно)

265

Трепов Федор Федорович (1854—1938) — русский военный и государственный деятель, генерал от кавалерии, генерал-адъютант российской армии. В 1896 — волынский губернатор, с 1898 — киевский губернатор, в 1908—1914 — киевский, волынский и подольский генерал-губернатор. Член Государственного совета. В 1915, с организацией российской администрации на оккупированных российскими войсками территориях Восточной Галиции и Буковины — галицко-буковинский генерал-губернатор. С 1917 — в эмиграции во Франции. Умер в Ницце.

(обратно)

266

Кистяковский Игорь Александрович (1876—1940) — украинский государственный деятель, по профессии — юрист. Сын известного украинского ученого и общественного деятеля А.Ф. Кистяковского, племянник П.П.Чубинского. Образование получил в университетах Киева и Германии. Доцент Киевского и Московского университетов, известный адвокат. С 1903 жил и работал в Москве, преподавал в университете, из которого уволился в знак протеста против вмешательства в автономные права учебного заведения со стороны правительственных факторов. Интересовался украинским движением, материально поддерживал издание журнала «Украинская жизнь». С мая 1918 — государственный секретарь в правительстве Украинской державы, с июля 1918 — министр внутренних дел в кабинетах Ф.Лизогуба и С. Гербеля. В мае—августе 1918 — зам. председателя украинской делегации на переговорах с РСФСР. Сенатор Общего собрания Государственного сената Украинской державы. В описываемый период проживал в Киеве в т.н. «Шоколадном домике» (ул. Шелковичная, 17/2), в котором в 1960—1982 размещался Киевский Центральный дворец бракосочетаний. После падения Скоропадского эмигрировал в 1919 в Константинополь, затем в 1921 переехал в Париж. Работал адвокатом, был членом правления банка. Входил в разные организации русской эмиграции. Умер в Париже.

(обратно)

267

Старая громада — центр национально-культурной деятельности украинской интеллигенции в Киеве. Не имела устоявшейся программы и организационных основ. Наиболее активно действовала в 1870—90-х. В ее состав, в частности, входили известные украинские общественные деятели, ученые, писатели: М.Драгоманов, Ф. Вовк, П.Чубинский, Т.Рыльский, П.Житецкий, А.Кониский, Н.Лысенко, М.Старицкий, П.Косач, А.Русов, И.Левицкий (Нечуй), В. Науменко и многие другие. В 1900 Чикаленко, поселившись в Киеве, примкнул к деятельности Громады. Именно в этот период в Старую громаду вошла плеяда более молодых деятелей: С.Ефремов, М.Левицкий, И. Стешенко, Л.Жебунев и др. Киевская громада тесно сотрудничала с особенно активной в то время Одесской, впоследствии — и Петербургской громадами. Е.Чикаленко подробно описывает деятельность этой организации в своих «Воспоминаниях (1861—1907)» (К.: Темпора, 2011).

(обратно)

268

Кистяковский Богдан (Федор) Александрович (псевд. Украинец, 1868—1920) — украинский общественный деятель, ученый-юрист, социолог и философ. Сын известного украинского ученого Александра Кистяковского и брат Игоря Кистяковского. Образование получил в Страсбургском университете. Преподавал государственное право в Ярославском лицее, Московском коммерческом институте; профессор Киевского и Харьковского университетов. Автор статей в украинских и российских периодических изданиях, в т.ч. — и газете «Рада». Ярый сторонник идей М.Драгоманова, редактировал его произведения. В 1918 — сенатор Административного Генерального суда Государственного сената Украинской державы, член Комиссии по выработке законопроекта об учреждении Украинской академии наук в Киеве. Как ученый посвятил свои труды теории права и социологии. Автор статей по методологии наук, в которых, опираясь на взгляды современного кантианства, отстаивал принципы «методологического плюрализма». В 1919 был избран действительным членом только что созданной Академии наук Украины и вместе с её первым президентом В.И.Вернадским совершил поездку в Ростов-на-Дону к А.И.Деникину с целью защиты интересов академии, во время которой заболел, перенёс операцию и умер в Екатеринодаре.

(обратно)

269

Романов Михаил Александрович (1878—1918) — великий князь российский, сын Александра III и младший брат Николая II, отрекшегося от престола в его пользу 2(15).03.1917. Расстрелян большевиками.

(обратно)

270

Шинкарь Николай Ларионович (1890—1920) — военный деятель, штабс-капитан российской армии. Принадлежал к Украинской партии эсеров. В 1917 — член Всеукраинского совета военных депутатов и Украинской Центральной Рады. С 18.12.1917 — начальник Киевского военного округа, в январе 1918 — командующий антибольшевистским фронтом. Летом 1918 создал и возглавил пятнадцатитысячный отряд повстанцев на Звенигородщине, который участвовал в антигетманском восстании. В 1919 на Полтавщине поднял восстание против Директории и образовал пробольшевистски ревком. Погиб в бою против Армии УНР под Уманью.

(обратно)

271

«Одесская мысль» — русскоязычная ежедневная газета, издававшаяся 1.07.—23.08.1918 в Одессе. Издатель — М.Хвост, редактор — И.Похиленко.

(обратно)

272

Лившиц Розалия Яковлевна (1886—1959) — жена В.Винниченко, по профессии — врач. Родилась в Орле в богатой еврейской семье. В 1914 окончила медицинский факультет Парижского университета. В 1909 познакомилась с В.Винниченко, находясь в гостях у сестры Веры и её мужа Бориса Яковенко в Италии. 28.03.1911 они поженились. В 1917—1919 проживала с мужем в Киеве. В 1919 вместе с мужем эмигрировала в Вену (Австрия). Позже они жили в Германии, с 1925 — во Франции, сначала в Париже, а с конца 1934 и до конца жизни — в г. Мужен на юге Франции.

(обратно)

273

Речь идет об Антонович-Мельник Екатерине (1859—1942) — археологе, историке и общественном деятеле. Вторая жена известного украинского историка, археографа и общественного деятеля Владимира Антоновича. Проводила археологические раскопки на Волыни, Подолье, Запорожье и Слобожанщине. Избрана членом многих археологических обществ, член Украинского научного общества и Научного об-ва им. Шевченко. Организатор музея Киевского университета и Екатеринославского музея. С 1919 работала в ВУАН. Умерла в Киеве.

(обратно)

274

Муха — псевдоним Дмитрия Владимировича Антоновича. — См. прим. 36.

(обратно)

275

Краснов Петр Николаевич (1869—1947) — русский военный и политический деятель, один из руководителей казацкого Белого движения, генерал-лейтенант российской армии. В 1917 — участник корниловского мятежа. Был назначен А.Керенским командовать войсками, направленными с фронта на Петроград для подавления октябрьского восстания. После неудачи акции сбежал на Дон, где в мае 1918 избран атаманом Донского казачества. Развернул борьбу с большевиками во главе Донской армии. Создал Всевеликое войско Донское как самостоятельное государство. После поражения Германии в Первой мировой войне, в связи с прогерманской ориентацией Краснова, Донская армия в ноябре 1918 оказалась на краю гибели, и Краснов был вынужден принять решение об объединении с Добровольческой армией под командованием А.И. Деникина. 15.02.1919 под нажимом Деникина вынужден был уйти в отставку и уехал в Германию. В период Второй мировой войны создавал казачьи формирования в составе вермахта. В мае 1945 был взят в плен англичанами и вместе с 2400 казачьими офицерами передан британским командованием советской военной администрации. Этапирован в Москву, где содержался в Бутырской тюрьме. Повешен по решению Военной коллегии Верховного суда СССР.

(обратно)

276

Семёнов Григорий Михайлович (1890—1946) — российский военный и политический деятель. С июня 1917 — комиссар Временного правительства в Забайкалье по формированию добровольческих частей. В августе 1918 «Временным сибирским правительством» назначен командующим корпусом со штабом в Чите. Командующий войсками Читинского военного округа армии А.Колчака. В начале 1919 — атаман Забайкальского казачества. С декабря 1918 — главный командующий Белой армией в тылу. 4.01.1920 принял от А.Колчака всю полноту военной и политической власти, с сентября 1920 — в подчинении «Правительства Юга России». С 1921 находился в эмиграции. В августе 1945, после разгрома советскими войсками Японии, арестован в Маньчжурии и вывезен в СССР. Повешен по решению Военной коллегии Верховного суда СССР.

(обратно)

277

Савинков Борис Викторович (лит. псевд. В. Ропшин, 1879—1925) — русский политический деятель, один из лидеров партии эсеров, писатель. До 1906 — руководитель «Боевой организации» эсеров, организатор террористических актов. В 1917 — комиссар Временного правительства в 7-й армии, на Юго-Западном фронте, при Ставке верховного главнокомандующего, управляющий военным министерством, военный губернатор Петрограда. Поддержал корниловский мятеж, за что в сентябре 1917 исключен из партии эсеров. Непримиримый противник советской власти, активный организатор борьбы против нее. Основатель «Союза защиты Родины и свободы» (1917), организатор ряда антисоветских мятежей. Политический деятель Белого движения, с 1919 пребывал в Париже как член «Русского политического совещания». Во время советско-польской войны в 1920 возглавлял Русско-польский комитет в Варшаве, который заявил о признании власти П.Врангеля и сформировал на территории Польши т.н. 3-ю русскую армию и конную казачью дивизию из донских и кубанских казаков. Правительство УНР 5.11.1920 подписало военную конвенцию с Русско-польским комитетом, по которой российские подразделения действовали в ноябре 1920 против большевиков совместно с украинской армией. В 1924 арестован ГПУ после нелегального перехода советской границы (завлечён ОГПУ в рамках разработанной операции «Синдикат-2»), покончил с собой в тюрьме.

(обратно)

278

Винавер Максим Моисеевич (1863—1926) — российский политический деятель, один из основателей партии кадетов и член ее ЦК. Ведущий деятель ряда еврейских национальных политических организаций. Депутат I Государственной Думы. В 1919 — министр внешних сношений кадетского «Краевого правительства» в Крыму. С 1919 в эмиграции в Париже.

(обратно)

279

Меленевский (Басок) Маркиян (1878—1938) — украинский политический деятель. Участник украинского студенческого движения. Входил в Революционную украинскую партию, в ее Заграничный комитет. Один из инициаторов создания и лидеров Украинской социал-демократической «Спілки» (УСДС), входил в состав Главного комитета «Союза» и редакции газеты «Правда». Из-за распространения антиукраинских настроений в УСДС вышел из ее состава. Один из основателей и член президиума Союза освобождения Украины (1914—1917), его представитель в Турции. С мая 1915 входил в состав Всеобщего украинского совета в Вене. В 1920-е годы вернулся в УССР, проживал в Харькове, затем — в Москве, где работал в Госплане. Арестован в 1937 и в 1938 расстрелян по обвинению в терроризме и шпионаже.

(обратно)

280

Комирный Семён (Александр?) — украинский общественно-политический деятель. До 1917 — предводитель дворянства Таращанского уезда Киевской губернии. В 1916 — российский уездный начальник на оккупированной территории Галиции. В 1917 — Одесский окружной комиссар Украинской Центральной Рады. 13.03.1918 назначен Советом народных министров УНР украинским генеральным комиссаром при немецком главном штабе в Одессе. По его приказу в городе были запрещены большевистские периодические издания («Голос революции», «Южный рабочий», «Красное знамя»), а также под угрозой наказания — любая агитация против УНР и войск союзных Украине держав. В период Украинской державы — Речицкий уездный староста. Расстрелян большевиками в Одессе летом 1919.

(обратно)

281

Аккерман Петр Александрович (1878—1944) — генерал-майор российской армии. В 1917 — инспектор артиллерии 34-го (1-гo Украинского) корпуса, которым командовал П.Скоропадский. В 1918 — генеральный значковый (генерал-лейтенант) Армии Украинской державы, в августе назначен на должность начальника штаба гетмана. В эмиграции в Германии. Умер в 1944—1945.

(обратно)

282

Вовк (Волков) Федор Кондратьевич (1847—1918) — выдающийся украинский ученый-антрополог, этнограф и археограф, общественный деятель. Образование получил в Одесском (Новороссийском) и Киевском университетах. Из-за преследований за участие в революционном и национальном движениях значительную часть жизни провел в эмиграции (1879—1905). Работал в научных и учебных заведениях Франции, Швейцарии, Австро-Венгрии, Чехословакии, Болгарии, Италии. С 1905 жил в Петербурге и преподавал на естественном факультете Петербургского университета; учитель Льва Чикаленко. Инициировал археологические раскопки на Волыни и Кубани, в которых принимал участие и Лев Чикаленко. В 1918 был избран академиком Всеукраинской академии наук, но по дороге на Украину скоропостижно скончался.

(обратно)

283

Алешо Александр Гаврилович (1890—1922) — русский и украинский советский антрополог и этнограф, председатель музейной секции художественно-промышленного отдела Народного комиссариата просвещения РСФСР. Ученик Ф. Вовка, учился вместе со Львом Чикаленко. Умер в Киеве весной 1922.

(обратно)

284

Алексеев (Алексив) Михаил Васильевич (1857—1918) — русский военный и политический деятель, генерал от инфантерии русской службы. Во время Первой мировой войны — начальник штаба Юго-Западного фронта, главнокомандующий войсками Северо-Западного фронта, в августе 1915 — феврале 1917 — начальник штаба Верховного главнокомандующего. После консультаций с командующими фронтов убедил Николая II отречься от престола. В марте—мае 1917 — верховный главнокомандующий. После октябрьского переворота в Петрограде создал «Алексеевскую организацию», которая стала ядром Добровольческой армии. Умер в Екатеринодаре от воспаления легких.

(обратно)

285

Дутов Александр Ильич (1879—1921) — российский военный и политический деятель, один из руководителей Белого движения. Участник Первой мировой войны, полковник российской армии. После Февральской революции избран председателем Союза казачьих войск, в июне возглавлял Всероссийский казачий съезд, поддерживал тесную связь с Л.Корниловым. С октября — атаман Оренбургского казачества. В ноябре 1917 — апреле 1918 возглавлял вооруженную борьбу против советской власти на Южном Урале. В 1918—1919 — командующий Оренбургской армией в войсках А.Колчака. В 1920 с атаманским отрядом и гражданскими беженцами перешёл границу и ушёл в Китай. 7.02.1921 был убит в Суйдуне агентами ВЧК в ходе спецоперации, целью которой было либо похитить его и вывезти его в Джаркент, либо убить.

(обратно)

286

Колчак Александр Васильевич (1873—1919) — российский военный и политический деятель, один из главных лидеров Белого движения, адмирал русской службы, известный полярный исследователь. В 1916—1917 — командующий Черноморским флотом. В ноябре 1918 установил в Сибири, на Урале и Дальнем Востоке военную диктатуру, объявил себя «верховным правителем Российского Государства» и главнокомандующим. В январе 1920 схвачен ВЧК и казнен.

(обратно)

287

Зайцев Павел Иванович (псевд.: Лука Гарбузов, Слободской, Л.Гарбуздов, Лука Грабуздович; 1886—1965) — украинский общественно-политический и культурный деятель, ученый-литературовед. После окончания Петербургского университета получил также и юридическое образование. Активный деятель петербургских организаций Революционной украинской партии и ТУП. В апреле—августе 1917 — косовский уездный комиссар Временного правительства. С 15.09.1917 возглавлял канцелярию, впоследствии — общий департамент Генерального секретарства и Министерства образования в правительствах УНР и Украинской державы. В 1918—1919 издавал журнал истории, литературы и культуры «Наше минуле» («Наше прошлое»), вокруг которого объединились украинские ученые и художники (Г.Нарбут, А.Грушевский, Д.Дорошенко, В.Модзалевский, Б. Кистяковский и др.). Одновременно работал в издательском обществе «Печатник», в 1919 редактировал «Записки историко-филологического отдела ВУАН». Е.Чикаленко был хорошо знаком с П.Зайцевым и ценил его как талантливого литературоведа, исследователя творчества Т.Шевченко. В 1919—1920 — научный сотрудник Всеукраинской академии наук (ВУАН). В 1920—1921 — начальник культурно-образовательного отдела Армии УНР, и.о. управляющего делами Министерства печати и пропаганды УНР. Позже в эмиграции. В 1922—1924 — секретарь Украинского ЦК в Варшаве. С 1921 — профессор украинских вузов в Варшаве и Мюнхене. Умер в Мюнхене (ФРГ).

(обратно)

288

Садовский Валентин Васильевич (1886—1947) — украинский общественно-политический и государственный деятель, по профессии — юрист. Окончил юридический факультет Киевского университета и экономическое отделение Петербургской политехники. С 1904 Член Революционной украинской партии, затем — Украинской социал-демократической рабочей партии. Дружил с Л.Чикаленко и вместе с ним участвовал во многих студенческих акциях в Петрограде. В 1917 — один из основателей и член Украинской Центральной и Малой рад. Автор проекта организационных основ деятельности Украинской Центральной Рады и его исполнительного органа, генеральный секретарь судебных дел в первом составе Генерального секретариата. В 1918 — член политической комиссии украинской делегации на переговорах с РСФСР. В период Директории — министр труда УНР в 1920—22. В эмиграции — профессор украинских высших школ в Чехословакии. Арестован в Праге в мае 1945 военной контрразведкой 1-го Украинского фронта. Бывшему министру правительства УНР инкриминировали издание антисоветских произведений и помощь международной буржуазии, что предусматривало 10 лет заключения или высшую меру наказания — расстрел. Предварительное следствие продолжалось более двух лет, но до приговора военного трибунала не дожил. 24.11.1947 погиб в Лукьяновской тюрьме от рук уголовников.

(обратно)

289

«Рабочая газета» — украинская ежедневная газета, официальный орган Украинской социал-демократической рабочей партии. Выходила в 1917— 1919 в Киеве, Виннице, Ровно и Каменце-Подольском.

(обратно)

290

Стешенко Ярослав Иванович (1904—1939) — украинский ученый-библиограф. Сын Ивана Стешенко. В 1920-е годы — научный сотрудник Украинского научного института книговедения и журнала «Библиологические известия». Репрессирован органами советской власти, погиб в ссылке на Колыме.

(обратно)

291

Бутенко Борис Аполлонович (1877—1926[1940?]) — украинский общественно-политический и государственный деятель. По специальности — инженер путей сообщения. В 1917 — управляющий делами Подольской железной дороги. Принадлежал к Украинской народной громаде, которая привела к власти П.Скоропадского. 3.05—14.11.1918 — министр путей Украинской державы. Несмотря на все инсинуации представителей украинских партий относительно его «враждебного» отношения к украинскому делу, проявил себя ярым патриотом и прекрасным специалистом. Создал специальную комиссию по разработке украинской технической терминологии. До середины 1918 ему удалось полностью восстановить нормальную работу путей сообщения. В эмиграции некоторое время сотрудничал с И. Полтавцем-Остряницей, однако вскоре отошел от политической деятельности. Последние годы жизни жил в Будапеште, где и умер по разным источникам либо в 1926, либо в 1940.

(обратно)

292

Стеллецкий Борис Семенович (1872—1939) — генерал российской армии. В июле—августе 1918 — начальник личного штаба гетмана П.Скоропадского. После падения гетманского режима эмигрировал в Югославию, где и умер.

(обратно)

293

Военный клуб «Батькивщина» («Родина») — военно-патриотический клуб в Киеве, основанный украинскими старшинами в 1918. Возглавлял клуб А.Греков. Большинство его членов принадлежало к Украинской партии социалистов-самостийников. Некоторые из них, несмотря на свою работу в правительственных структурах гетманского правительства и в Генеральном штабе (А.Греков, А.Осецкий, В. Павленко, В. Петров, В. Тютюнник), фактически находились в оппозиции к гетманской власти и в ноябре 1918 присоединились к восстанию Директории.

(обратно)

294

Антоний (Храповицкий Алексей, 1867—1936) — православный митрополит, российский церковный и общественный деятель. Архиепископ Волынский (1902), Киевский (1914) и Харьковский (1917—1918). Известен резкими выступлениями против украинского движения, языка и культуры. Антиукраинская позиция митрополита в 1917 вызвала возмущение украинской общественности, и она несколько раз выступала с требованием устранения его с Украины. Однако Антоний, которого поддерживал Московский патриархат, был избран в мае 1918 митрополитом Киевским и Галицким. Выборы прошли с нарушением церковных канонов и вопреки желанию Гетмана и его правительства. Активно боролся со сторонниками автокефалии украинской церкви. С 1920 в эмиграции возглавлял Русскую православную церковь.

(обратно)

295

Васильченко Степан Васильевич (настоящая фам. — Панасенко, 1878—1932) — украинский писатель, общественный деятель и педагог. Образование получил в Глуховском учительском институте. За революционную деятельность преследовался и был арестован. В 1910 переехал в Киев, где сблизился с Е.Чикаленко — возглавлял отдел театральной хроники в редакции газеты «Рада» (1910—1914). В этом же издании опубликовал значительную часть своих произведений, вошедших в его сборник «Эскизы» (1911) и «Рассказы» (1915). Активно сотрудничал в киевском обществе «Просвіта» и ТУП. В 1920-х работал воспитателем и заведовал детскими домами в Киеве.

(обратно)

296

Викул Сергей Павлович (1890—1937) — украинский общественно-политический деятель, журналист, по профессии — юрист. Образование получил в Петербургском университете. Совместно с Л.Чикаленко участвовал в украинском студенческом и социал-демократическом движениях. С 1905 — член Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП); редактор и сотрудник партийной газеты «Наше життя» («Наша жизнь») (Петроград, 1916—1917) и «Робітничої газети» («Рабочей газеты») (1917—1918). Член Украинской Центральной Рады. В 1919 был чиновником Министерства труда УНР (Директории). Разошелся с линией ЦК УСДРП в отношении большевистской власти, уехал в Германию, где создал украинскую коммунистическую группу, был редактором ее газеты «Новый мир». Сотрудничал с Наркоматом иностранных дел и посольством СССР в Польше, контактировал с Коммунистической партией Западной Украины. В 1928 вернулся в советскую Украину. Репрессирован и приговорен к казни органами советской власти. Расстрелян в 1937 в урочище Сандармох (Карелия).

(обратно)

297

Ковальский Николай Николаевич (1885—1944) — украинский общественно-политический деятель, по профессии — юрист. Родом с Волыни. Член Революционной украинской партии, в дальнейшем — Украинской социал-демократической рабочей партии, казначей партии. Член Украинской Центральной и Малой рад, заведующий отделом контроля Украинской Центральной Рады (УЦР). Вместе с С. Викулом, И. Гермайзе, Львом Чикаленко и др. 23.03.1918 подал заявление о выходе из состава УЦР, которая не учитывала политическую ситуацию в Украине. В 1918—1920 возглавлял департамент государственного контроля УНР (Директории). В эмиграции — председатель Украинского Центрального Комитета в Польше — политической организации, основанной в 1921 для всесторонней опеки над эмигрантами УНР. Во время Второй мировой войны сотрудничал с украинским движением сопротивления, за что был арестован. Погиб в концлагере Дахау.

(обратно)

298

Гермайзе Осип (Самуил-Иосиф) Юрьевич (Георгиевич) (1892—1958) — украинский общественно-политический деятель, ученый-историк. Со студенческих лет — активный деятель украинского и социал-демократического движения. Научные исследования начал во время учебы в Киевском университете, активно сотрудничал с Украинским научным обществом, «Литературно-научным вестником», печатался в газете «Рада», откуда и началось его знакомство с семьей Чикаленко. Член Украинской Центральной и Малой рад, с 1911 — Украинской социал-демократической рабочей партии. После выхода из Центральной Рады отошел от политической деятельности. Занимался преподавательской и научной работой. Работал в комиссиях Всеукраинской академии наук, возглавлял Археографическую комиссию и Комиссию Левобережной Украины, с 1924 руководил секцией социального обоснования истории и методологии. В 1929 приговорен по «Делу СВУ» (Союза освобождения Украины) к 5-летнему заключению, в 1937 и 1944 — к разным срокам лишения свободы. Умер в ссылке.

(обратно)

299

Еремиев Михаил Михайлович (1888—1975) — украинский общественно-политический деятель, журналист, инженер по профессии. Родился в семье шляхтича на Волыни. Образование получил в киевской гимназии. В гимназические годы вместе с Петром Чикаленко основал первый национальный гимназический журнал «Відродження» («Возрождение»). Принадлежал к Украинской социал-демократической рабочей партии. Был организатором и участником ряда студенческих и общенациональных мероприятий, в т.ч. и украинской манифестации 19.03.1917. Член Украинской Центральной Рады (вместе с Львом Чикаленко был секретарем УЦР), Всеукраинского совета рабочих депутатов, главный редактор газеты «Вести из Украинской Центральной Рады». Вместе с С. Викулом, И. Гермайзе, Львом Чикаленко и др. 23.03.1918 подал заявление о выходе из состава УЦР. Он вспоминал о неоднократных обращениях к руководству УЦР и Совету народных министров УНР с предупреждениями о возможности политического переворота из-за недовольства немецких военных властей социалистическим курсом их политики. После гетманского переворота 29.04.1918 — сотрудник «Рабочей газеты». В период Директории УНР — секретарь украинской дипломатической миссии в Риме. Эмигрировал в Чехословакию, в дальнейшем — в Швейцарию. Сотрудничал во многих украинских и иностранных изданиях.

(обратно)

300

Речь идет о Левитском Н.В. — См. прим. 71.

(обратно)

301

Обнинский Виктор Петрович (1867—1916) — русский политический деятель, публицист. Член I Государственной Думы, один из основателей Союза автономистов-федералистов из депутатов Думы, в который вошло подавляющее большинство украинских парламентариев. Исповедовал идею освобождения негосударственных народов России. Основатель и председатель общества «Единение народностей», редактор журнала «Народы и области». Сочувствовал украинскому национальному движению, сторонник автономии Украины, сотрудничал в журнале «Украинская жизнь». В 1916 — один из организаторов тайного совещания представителей негосударственных народов в Москве.

(обратно)

302

Валуевское выражение — речь идет о главном принципеВалуевского указа (1863), которым было запрещено издание учебной и религиозной литературы на украинском языке. В циркуляре от имени «большинства малороссиян» утверждалось, что «никакого отдельного малороссийского языка не было, нет и быть не может». Автор циркуляра — Валуев Петр Александрович (1814—1890), российский государственный деятель, министр внутренних дел (1861—1868), стоял на позициях агрессивного российского великодержавного шовинизма и отличился жестоким подавлением национально-освободительных движений народов Российской империи.

(обратно)

303

Речь идет об Общей украинской беспартийной демократической организации (Загальна українська безпартійна демократична організація — ЗУБДО) — украинском общественно-политическом объединении, основанном в 1897 в Киеве В.Антоновичем и А.Конисским. Организация ставила целью сплотить всех украинских деятелей в одной структуре, объединила 20 общин, существовавших в городах Украины. Деятельность имела главным образом национально-культурный характер. ЗУБДО в 1904 трансформировалась в Украинскую демократическую партию, а через год, в 1905 — в Украинскую радикально-демократическую партию.

(обратно)

304

Науменко Владимир Павлович (1852—1919) — украинский общественный и государственный деятель, историк литературы, филолог и журналист. Член Киевской старой громады, известный педагог, директор собственной гимназии в Киеве. Отстаивал права украинского языка и культуры, работал в общественных национальных организациях и издательствах. Редактор журнала «Киевская старина», принадлежал к основателям Украинского научного общества в Киеве, возглавил его после ссылки М.Грушевского (1915). В марте—апреле 1917 — заместитель председателя Украинской Центральной Рады, организатор национальной системы образования. Возглавлял Министерство народного образования Украинской державы (1918). Летом 1919, будучи научным сотрудником Всеукраинской академии наук, арестован и казнен ВУЧК как бывший министр гетманского правительства. Е.Чикаленко был знаком с В. Науменко с 1895 по сотрудничеству в Киевской громаде и «Киевской старине», которой Е.Чикаленко выделил средства для премиального фонда в конкурсе на лучшую работу по всеобщей истории Украины.

(обратно)

305

Беренштам Вильям Людвигович (1839—1904) — украинский общественный и педагогический деятель, еврей по происхождению. Один из основателей и ведущих деятелей Украинской общины в Петербурге. В 1900, как и Е.Чикаленко, переехал в Киев, где они и познакомились. Е.Чикаленко в своих «Воспоминаниях (1861—1907)» с большой симпатией вспоминает о В. Беренштаме и дружеских отношениях с ним. Он же уговорил В. Беренштама вступить в Общую украинскую беспартийную демократическую организацию. Член Киевской старой громады, сотрудничал в периодических изданиях «Киевский телеграф» и «Киевская старина». Автор работы о Т.Шевченко и воспоминаний о Н.Костомарове.

(обратно)

306

Николай Витальевич Лысенко (1842—1912) — украинский композитор, дирижер и общественный деятель, основоположник украинской классической музыки. Образование получил на естественном факультете Киевского университета, в Лейпцигской и Петербургской (ученик Н.Римского-Корсакова) консерваториях. Организатор ряда музыкальных обществ, собиратель и популяризатор украинской народной песни. Активный деятель Киевской старой громады и общества «Просвіта», председатель правления Украинского клуба. Преподаватель киевских вузов. В 1904 основал в Киеве музыкально-драматическую школу. Автор опер, оперетт и др. музыкально-драматических произведений. Основоположник инструментальных жанров украинской музыки.

(обратно)

307

Новицкий Измаил Орестович — украинский общественный деятель, член Киевской старой громады. Фабричный инспектор. Друг Н.Лысенко, В. Науменко, М.Старицкого и Е.Трегубова.

(обратно)

308

Стешенко (Старицкая) Оксана Михайловна (1875— после 1941) — украинская общественная деятельница и педагог, писательница. Дочь писателя и театрального деятеля Михаила Старицкого, жена И. Стешенко. Автор произведений для детей, учебников для средних школ и статей по литературоведению. Вместе с сестрой Л.Старицкой-Черняховской арестована НКВД и сослана в Казахстан. Умерла в ссылке.

(обратно)

309

Старицкие Мария и Людмила (Старицкая-Черняховская), Старицкий Юрий Михайлович — дети писателя и театрального деятеля Михаила Старицкого, сестры и брат жены И. Стешенко — Оксаны Стешенко. Е.Чикаленко рассказывает, что после назначения И. Стешенко генеральным секретарем образования в июне 1917 тот привлек к работе в секретарстве родственников жены: Людмила Михайловна Старицкая-Черняховская (см. прим. 109) возглавляла Театральный отдел в Генеральном секретарстве (Министерстве) образования (1917—1919); Мария Михайловна Старицкая (псевд. Яворская, 1865—1930; украинская актриса, режиссер и педагог) руководила репертуарной секцией Театрального отдела (1917—1919); Юрий Михайлович Старицкий работал чиновником Министерства образования УНР и Украинской державы.

(обратно)

310

Речь идет об А.В. Вилинском. — См. прим. 25.

Его жена, О'Коннор-Вилинская Валерия Александровна (1866—1930) — украинский общественный деятель, писательница и переводчик. Родилась в семье богатого землевладельца Де-Коннора, ирландца по происхождению. Мать принадлежала к роду Лысенко. С юношеских лет участвовала в различного рода культурных и общенациональных мероприятиях, проводившихся киевской интеллигенцией. Дружила с Леонтовичами, Старицкими, Косачами, Стешенко и многими другими украинскими семьями, проживавшими в Киеве и Харькове. Член Старой громады, ТУП, Литературно-артистического общества, Украинского клуба «Родина». Вместе с мужем финансово поддерживала общества «Просвіта», «Юг», участвовала в создании приютов для детей беженцев и выселенцев из Галиции и др. Автор популярных в дореволюционное время одноактных пьес, которые ставились любительскими театрами. Член Украинской Центральной Рады и Комитета украинского национального театра. Во время большевистской оккупации Киева в феврале 1918 вместе с мужем была арестована за принадлежность к эксплуататорскому классу и приговорена к расстрелу, которого супругам удалось избежать. До прихода немецких войск в Киев они были вынуждены скрываться. В Генеральном секретарстве и Министерстве образования УНР и Украинской державы возглавляла литературную секцию. В эмиграции сотрудничала с периодическими изданиями «Воля» (Вена) и «Новая Украина» (Прага). Возглавляла зарубежную украинскую секцию «Лиги мира и свободы». Тяжело переживая преждевременную смерть мужа, 19.12.1930 покончила жизнь самоубийством, бросившись под поезд в городе Подебрады (Чехословакия). Похоронена в Праге.

(обратно)

311

Речь идет об Украинском национально-государственном союзе. — См. прим. 189.

(обратно)

312

Тиль, фон — генеральный консул Германии в Киеве. В Украинской державе работало также четыре консульства: в Харькове, Одессе, Екатеринославе, Николаеве, которые занимались правами немецких подданных в Украине.

(обратно)

313

Речь идет о Всероссийском союзе земельных собственников. — См. прим. 160.

(обратно)

314

Мирбах Вильгельм, фон, граф (1871—1918) — немецкий дипломат. После подписания Мирного договора в Брест-Литовске — посол Германии в РСФСР.  6.07.1918 убит левыми эсерами Я.Г.Блюмкиным и Н.Андреевым (скорее всего, застрелен из револьвера последним) по решению ЦК партии левых эсеров с целью спровоцировать возобновление войны с Германией (сначала в посла стреляли, а затем бросили бомбу). Убийство германского посла послужило сигналом к началу восстания левых эсеров против их бывших союзников по Октябрьской революции 1917 — большевиков.

(обратно)

315

Украинский национальный театр был основан по инициативе общественного объединения украинской творческой интеллигенции — Комитета Украинского национального театра, созданного 12.03.1917. Комитет возглавляли В.Винниченко, М.Старицкая, Д.Антонович. Торжественное открытие Украинского национального театра состоялось 14.09.1917 в помещении Троицкого народного дома (в настоящее время Киевский театр оперетты).

(обратно)

316

Сердюцкая дивизия — добровольческое военное формирование, организация которого началась в июне 1918. Имела 4 пеших полка, легкий пушечный полк, Сердюцкий Лубенский конный полк и инженерную сотню. Командир дивизии имел права командира корпуса. 14.08.1918 правительством был утвержден «Устав о комплектовании войска Сердюков Украинской державы и прохождения службы в нем», согласно которому старшинами могли служить лица только с соответствующим военным образованием и стажем боевой службы, «принадлежащие к украинской нации» или такие, кто отличился в боях. При комплектовании дивизии предпочтение отдавалось выходцам из хлеборобов, которые имели земельную собственность, или потомкам хлеборобов, и до призыва жили в семьях, а не находились на заработках в городе. Казаки должны были быть православными и принадлежать к украинской нации.

(обратно)

317

Саликовский Александр Фомич (псевд.: А.Хоменко, А.Паський и др., 1866—1925) — украинский общественно-политический и государственный деятель, журналист и публицист. Родился в семье священника. Образование получил в духовной семинарии. Работал в Подольской земской и городской управах, однако за политическую «неблагонадежность» был освобожден от должностей. Е.Чикаленко хорошо знал А.Саликовского по деятельности в Украинской радикально-демократической партии и ТУП и ценил его как издателя и редактора газет «Киевские отклики» и «Киевский голос». С 1912 вместе с С.Петлюрой издавал журнал «Украинская жизнь». В 1917 — председатель Украинского совета в Москве и комиссар Центральной Рады в Киевской губернии. В 1918—1919 — украинский посол в Латвии. В мае 1920 — министр внутренних дел в правительстве В.Прокоповича, с 14.10.1920 — зам. Председателя Совета министров УНР, с 11.02.1921 — член Высшего военного совета. В эмиграции в Польше издавал периодические издания «Украинская трибуна» («Українська трибуна»), «Украинское дело» («Українська справа»), «Трибуна Украины» («Трибуна України»).

(обратно)

318

Всеукраинский союз земств был образован в апреле 1918 губернскими земскими управами для налаживания рационального хозяйствования в главных отраслях земского самоуправления: врачебно-санитарной, дорожной, школьной и т.п. Управу союза возглавлял Петлюра — председатель Киевской губернской земской управы. Как отмечал Д.Дорошенко, руководство союза было в оппозиции к правительству, а его глава обращался непосредственно к немецкому дипломатическому посланнику Мумму, копии жалоб на гетманских чиновников направлялись дипломатическим представителям других стран, а к самому правительству он обращался в таком тоне, «будто он сам был председателем второго украинского правительства». В результате с начала деятельности С.Петлюры в должности председателя Всеукраинского союза земств правительство с недоверием относилось к этой организации. 16.06.1918 в Киеве состоялся съезд представителей земств, который фактически выставил ультимативные требования гетманскому правительству. Последнее в свою очередь приняло меры, чтобы направить деятельность земств на выполнение их непосредственных задач в местном самоуправлении. 5.09.1918 был принят новый закон о выборах в земства.

(обратно)

319

Одрина Дмитрий Антонович (1892–1919) — военный врач, член Украинской Центральной Рады и Украинского генерального военного комитета, в котором возглавлял санитарно-медицинский отдел. С июня 1919 — министр здравоохранения и заместитель председателя совета министров УНР. Участвуя в ликвидации эпидемии сыпного тифа, заразился сам и умер 16.11.1919 в Каменец-Подольском.

(обратно)

320

Ухтомский Эспер Эсперович, князь (1861–1921) — русский политический деятель, поэт и журналист. Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета. Печатался в «Русском вестнике» и других журналах. Директор Русско-китайского банка и член правления Маньчжурской железной дороги. В 1890—1891 сопровождал Николая II в путешествии на Восток. С тех пор стал одним из самых близких друзей русского императора.

(обратно)

321

Сипягин Дмитрий Сергеевич (1853—1902) — русский политический и государственный деятель, по профессии — юрист. В 1886—1888 — Харьковский вице-губернатор. С 1900 — министр внутренних дел Российской империи. В условиях обострения внутренней ситуации в стране применял жесткие меры против рабочего, крестьянского и студенческого движений, проводил русификаторскую политику в отношении негосударственных народов в составе империи. Убит эсером С. Балмашевым.

(обратно)

322

«Украинская жизнь» — литературно-научный и общеполитический ежемесячник, выходил в 1912—1917 в Москве на русском языке под фирмой издателя и администратора Я. Шеремецинского. Журнал имел целью знакомить российских читателей с украинскими культурными и национальными достижениями и пробуждать национальное сознание русскоязычных украинцев. Главные редакторы: А.Саликовский и С.Петлюра, ведущие авторы: М.Грушевский, В.Винниченко, Д.Донцов, С.Ефремов, В.Липинский, Н.Могилянский, А.Никовский, А. и С.Русовы и др.

(обратно)

323

Муромцев Сергей Андреевич (1850—1910) — русский политический деятель, один из основателей и лидеров кадетской партии, публицист, по профессии — юрист. Профессор Московского университета, в котором работал вместе с И.Кистяковским. Оба специализировались на римском праве.

(обратно)

324

Павлюк (Закревский) Клим — один из деятелей Украинской партии социалистов-самостийников, член Украинской Центральной Рады. В 1917 - сотрудник лесного департамента Генерального секретариата земельных дел Украины. Накануне большевистского восстания в Киеве в ноябре 1917 организовал из крестьян Киевского уезда полк «Вольного казачества». Жил в Киеве с чужим паспортом и был близок к Юзефу Пилсудскому. Полковник Армии УНР. Консул УНР в Вольном городе Данциге (1920-1921).

(обратно)

325

Зеринг Макс (1957—1939) немецкий экономист, профессор Берлинского университета, директор Института исследования процессов колонизации. Признанный авторитет по земельным вопросам вообще и аграрным проблемам и колонизационным процессам, в частности. Считался знатоком российских аграрных отношений.

(обратно)

326

Лукасевич Евмен Кириллович (1871—1929) — украинский общественный деятель, публицист, по профессии — врач. Родом из Буковины. С 1905 жил в Киеве. В 1917—1918 был организатором Украинского Красного Креста. В 1918 возглавлял украинскую дипломатическую миссию в Швейцарии. С 1921 — в эмиграции в Польше. Издатель газеты «Украинская трибуна» (1921) и журнала «Украинские медицинские вести» (1926). Умер в Варшаве.

(обратно)

327

Донцов Дмитрий Иванович (1883—1973) — украинский политический деятель, публицист и литературный критик, идеолог украинского интегрального национализма. Образование получил в Петербургском, Венском и Львовском университетах. Доктор права. С 1905 — член Революционной украинской партии и Украинской социал-демократической рабочей партии, один из основателей Союза освобождения Украины (1914), член Украинской демократическо-хлеборобской партии (1918). С 24.05.1918 — директор Бюро прессы и Украинского телеграфного агентства Украинской державы. Член политической комиссии на переговорах с РСФСР. С 1919 по поручению правительства УНР занимался политико-информационной деятельностью в Австрии, Германии, Швеции, Швейцарии, участвовал в мирной конференции в Париже. С 1922 проживал во Львове. Редактор «Литературно-научного вестника» (1922—1929) и «Вестника» (1932—1939). В 1939 эмигрировал из Польши (Бухарест, Прага, Германия, Париж, США, Канада). С 1947 и до смерти проживал в Монреале (Канада).

(обратно)

328

Смаль-Стоцкий Роман Степанович (1893—1969) — украинский общественно-политический деятель, ученый. С 1919 был дипломатическим представителем ЗУНР, позже — советником посольства и послом УНР в Берлине (1920—1921). В эмиграции находился в Польше, после Второй мировой войны — в США. Известный украинский языковед, многолетний председатель Научного об-ва им. Шевченко.

(обратно)

329

Рогоза Александр Францевич (1858—1919) — украинский военный и государственный деятель. Происходил из старинного украинского шляхетского рода, прославившегося также церковными деятелями, в частности митрополитом Киевским и Галицким Рогозой Михаилом — инициатором Брестской унии (1596). Генерального штаба генерал-лейтенант русской службы. Во время Первой мировой войны — командующий 25-м армейским корпусом, 4-й армией на Западном и Румынском фронтах. В мае—октябре 1918 — военный министр Украинской державы. После прихода к власти Директории выехал в Одессу. После неудачных попыток эмигрировать или перебраться на Кубань был арестован большевиками и расстрелян.

(обратно)

330

Носенко Дмитрий — до 1917 — сенатор российского Сената. 8.07.1918 назначен сенатором Административного Генерального суда Государственного сената Украинской державы.

(обратно)

331

Протофис — сокращенное название Всеукраинского союза представителей промысла, торга, финансов, сельского хозяйства. 15—18.05.1918 в Киеве с участием членов правительства Украинской державы состоялся съезд промышленников, предпринимателей, финансистов и землевладельцев, который принял устав «Протофиса» и утвердил состав его совета. Главной целью организации было закрепление права частной собственности на землю, открытие государственных кредитов для предпринимателей на восстановление производительности помещичьих имений, отмена свободы забастовок, предотвращение вмешательства рабочих в функции администрации и т.п. Ориентировался на федерацию с небольшевистской Россией, в чем видел гарантии дальнейшего экономического развития Украины.

(обратно)

332

8.07.1917 гетманом П.Скоропадским был утвержден закон об образовании Государственного сената. Сенат разделялся на Генеральные суды. Президентом Государственного сената был назначен Н.Василенко, председателем Уголовного Генерального суда — М.Чубинский, Гражданского Генерального суда — П.Гусаковский, Административного Генерального суда — Д.Носенко. Сенаторов Общего собрания назначено 6 человек, сенаторов Генеральных судов — 46, прокуроров — 3.

(обратно)

333

«Голос Киева» — русскоязычная ежедневная газета, издававшаяся в Киеве 14.04—14.12.1918. Редактор — М.Строев.

(обратно)

334

«Русский голос» — русскоязычная ежедневная газета, издававшаяся в Киеве 7.08—21.11.1918. Издатели: М.Демидов и М.Жекулин. Редактор — А.Семенов.

(обратно)

335

«Новости дня» — русскоязычная ежедневная газета, издававшаяся в Киеве 9.04.—30.11.1918. Издатель — А.Бибинов, редакторы: стр. Нилостонский и В.Мисюревич.

(обратно)

336

«Наша Родина» — русскоязычный еженедельник, издававшийся в Киеве 3.09—26.11.1918. Издатель — М.Акацатов, редактор — А.Вихров.

(обратно)

337

Переговоры Украинского национального союза об украинизации правительства начались 5.10.1918 в кабинете П.Скоропадского. От Украинского национального союза на переговорах присутствовали: В.Винниченко (председатель союза), А.Никовский и Ф.Швец. В.Винниченко передал Гетману список намеченного союзом состава нового кабинета. На конечном этапе переговоры проходили непосредственно между главой кабинета Ф.Лизогубом и В.Винниченко. 24.10.1918 на основе соглашения с Украинским национальным союзом было сформировано новое правительство, которое возглавил Ф.Лизогуб. От союза вошли: А.Лотоцкий (министр вероисповеданий), П.Стебницкий (министр народного просвещения), В.Леонтович (министр земельных дел), А.Вязлов (министр юстиции), М.Славинский (министр труда). Несмотря на то, что новый состав кабинета был утвержден Гетманом по согласованию с Украинским национальным союзом, последний публично заявил, что не берет на себя ответственность за последствия работы правительства и будет стоять к нему в оппозиции. Одновременно В.Винниченко вместе с Н.Шаповалом вели подготовку восстания против режима Скоропадского, а также переговоры с представителями российской советской делегации (Х.Раковским и Д.Мануильским) о поддержке антигетманской политической акции.

(обратно)

338

Дидушок Петр Фёдорович (1889–1937) — украинский политический деятель, социал-демократ. Родился в с.Княже возле Львова. В 1918 секретарь Украинского национального союза. Член делегации УНР на Парижской мирной конференции. С 1920 секретарь зарубежного бюро Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП) в Берлине. В 1920-х под фамилией Гельмер приехал в Москву и с 1930 работал в Аэрофлоте. Арестован в 1934 по обвинению в причастности к Организации украинских националистов (ОУН). Расстрелян в 1934 в урочище Сандармох.

(обратно)

339

Багалей Дмитрий Иванович (1857—1932) — украинский общественный деятель, известный ученый-историк. Ученик В.Б.Антоновича. Профессор (с 1887) и ректор (1906—1910) Харьковского университета. Член Государственного совета в Петербурге от университетов (1906, 1910—1914). До 1917 — харьковский городской голова, один из основателей Харьковской публичной библиотеки, Общества грамотности, Харьковского историко-филологического общества и Исторического архива. В 1918 — член комиссии по основанию Всеукраинской академии наук, академик и первый председатель Историко-филологического отдела. В 1920-х возглавлял Харьковское научное общество при ВУАН, научно-исследовательскую кафедру истории Украины. Е.Чикаленко познакомился с ним в 1881 в Киеве в доме В.Б.Антоновича. Умер в Харькове от воспаления легких.

(обратно)

340

Дорошенко Петр Яковлевич (1858—1919) — украинский культурный деятель, знаток украинской старины, педагог. Земский деятель, директор дворянского пансиона в Чернигове, при Центральной Раде — украинской гимназии. При гетманате ему предлагалась должность премьер-министра. С июля 1918 возглавлял управление по делам искусства и национальной культуры Министерства образования и искусств, комиссию по созданию Киевского государственного украинского университета. Согласно «Временному закону о верховном управлении государством на случай смерти, тяжелой болезни и пребывания за пределами Державы Светлейшего Пана Гетмана всей Украины» от 1.08.1918 назначался верховным правителем. Эвакуировался вместе с правительством Директории. В июле 1919 расстрелян в Одессе большевиками «в порядке красного террора», якобы ошибочно принятый за своего племянника Д.Дорошенко.

(обратно)

341

Туган-Барановский Михаил Иванович (1865—1919) — украинский общественно-политический деятель, ученый-экономист. Родился в старой дворянской семье на Харьковщине. Образование получил в университетах Харькова и Москвы, изучал экономические науки в Англии. Профессор политической экономии Петербургского университета, сотрудник марксистских изданий «Новое слово», «Начало» и др. В 1895 поступил в Вольное экономическое общество и принимал активное участие в дискуссиях народников и марксистов. В 1895—1907 — легальный марксист, в дальнейшем — кадет, с 1917 — член Украинской партии социалистов-федералистов, автор программы партии. Активно сотрудничал в ТУП, публиковал статьи в газете «Рада». Поддерживал тесные связи с Е.Чикаленко. Летом 1917 вернулся в Украину, работал деканом юридического факультета Украинского народного университета в Киеве. С 8.09. по 14.12.1917 — генеральный секретарь финансов и исполняющий обязанности генерального секретаря торга и промышленности УНР. Председатель совета Украинского центрального кооперативного комитета и Украинского общества экономистов. В 1918 — советник министерства финансов Украинской державы, автор экономического проекта, который обеспечил стабильность украинской денежной системы с высоким курсом национальной валюты. Один из основателей Всеукраинской академии наук, председатель социально-экономического отдела. Умер в январе 1919 во время поездки в Париж в составе делегации УНР на мирную конференцию.

(обратно)

342

Корчинский Михаил Агафонович (1884—1937) — украинский общественно-политический и государственный деятель, адвокат. Родился на Подолье. Председатель ТУП в Петрограде, в дальнейшем — член Украинской партии социалистов-федералистов. В 1917 — заместитель председателя Украинского национального совета в Петрограде, товмацкий уездный комиссар Временного правительства, затем — заместитель губернского комиссара Буковины. Член Украинской Центральной Рады, юрисконсульт Генерального секретариата, директор канцелярии Генерального секретарства национальных дел. Государственный секретарь УНР (Директории) в правительстве С.Остапенко. В 1920 возглавлял оппозиционный к Директории Украинский национальный совет, созданный в ноябре 1919 в Каменце-Подольском. В 1920 инициировал создание Совета республики в Тарнове. С 1922 жил во Львове.

(обратно)

343

Любинский Всеволод Юрьевич (1840—1920) — украинский государственный деятель. Родом с Киевщины. По специальности — врач-фармаколог. Входил в состав Украинской народной громады, которая привела к власти П.Скоропадского. С мая 1918 — министр народного здоровья Украинской державы. Как отмечал Д.Дорошенко, он «принадлежал к группе министров, которая организовалась в частном порядке для поддержки и твердого проведения национального курса».

(обратно)

344

Черныш Иван Григорьевич (1880—1920) — украинский общественный деятель, гласный городской думы, экономист. До революции 1917 — начальник Киево-Подольского управления госимущества и земледелия, авторитетный гласный Киевской городской думы. В 1917 его кандидатура предлагалась В.Винниченко на утверждение Центральной Радой на должность генерального секретаря торга и промышленности. В правительстве Украинской Державы — заместитель министра продовольственных дел. Входил в комиссию по разработке проекта аграрной реформы. В Крыму занимал должность ученого секретаря Ялтинского уездного экономического управления. Был одним из лидеров группы украинских деятелей в окружении Врангеля, выступавшей за примирение с УНР и установление тесных отношений с ее правительством, инициировал переговоры с представителями УНР. В декабре 1920, в период «красного террора», расстрелян большевиками «в составе группы из 203 человек как явный враг трудового народа и контрреволюционер».

(обратно)

345

Кистяковский Александр Александрович (1874—1923) — украинский общественный деятель, юрист. Сын известного украинского ученого и общественного деятеля А.Ф. Кистяковского и брат Игоря, Владимира, Богдана и Юлия Кистяковского. В мае 1918 назначен послом Украинской державы в Турции, однако по семейным обстоятельствам не смог выехать на место назначения. С 1919 — в эмиграции в Сербии.

(обратно)

346

Жук Андрей Илькович (1880—1968) — украинский общественно-политический деятель, кооператор и публицист. Происходил из старинного казацкого рода с Полтавщины. С 1901 — член Революционной украинской партии, а с 1906 — ЦК Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП), в 1907—1914 — во Львове, председатель Зарубежной группы Надднепрянской УСДРП. Редактировал органы украинского кооперативного движения в Галиции «Экономист» и «Самопомощь». В 1912 основал Украинский информационный комитет во Львове, который в 1914 стал основой Союза освобождения Украины (СВУ). С 1914 отошел от УСДРП, находился в Вене как член провода СВУ и соредактор его периодического органа «Вестник». В 1918—1919 — сотрудник украинского посольства в Вене, по поручению гетманского правительства занимался судьбой украинских военнопленных в Австрии. В 1919 принадлежал к Украинской демократическо-хлеборобской партии и был сотрудником ее печатного органа «Новое слово» (Зальцведель, Германия). В 1920—1930-х сотрудничал с Зарубежным центром ЗУНР. В 1930 переехал во Львов, где заведовал отделом Ревизионного союза украинских кооперативов. В 1940 вернулся в Вену.

(обратно)

347

Трохимович Борис — украинский общественный деятель. 21.06.1918 назначен старшим чиновником канцелярии, 2.07.1918 — заведующим хозяйственной частью посольства Украинской державы в Австро-Венгрии.

(обратно)

348

Троцкий Николай (псевд.: М.Данько, М.Брадович, 1883—1971) — украинский галицкий общественно-политический деятель и журналист. Родом с Волыни. Член Революционной украинской партии и Украинской социал-демократической партии, в 1914 — один из основателей Союза освобождения Украины, соредактор его изданий. В 1918—1919 — секретарь посольства Украинской державы и УНР в Вене. Сотрудник газеты «Дело» (Львов). В 1931 — редактор журнала «Die Völkerbrücke», затем в Женеве — сотрудник Украинского информационного бюро. С 1950 — в США, сотрудник многочисленных украинских периодических изданий.

(обратно)

349

Семенов Александр — украинский общественный деятель. 21.06.1918 назначен курьером, 2.07.1918 — сотрудником пресс-бюро посольства Украинской державы в Австро-Венгрии.

(обратно)

350

Охримович Осип (1886—1967) — украинский общественно-политический деятель, юрист. Сын известного украинского католического священника Ивана Охримовича. Член Союза освобождения Украины, его представитель в лагере Фрайштадт. В период ЗУНР — комиссар Богородчанщины, затем работал адвокатом в Закарпатье в Мукачево. С 1939 — в эмиграции в Чехословакии, где и умер.

(обратно)

351

Речь идет о Совете народных представителей Крыма, созданном 20.11.1917 на съезде делегатов земств и городов Крыма. В ее состав вошли 48 человек, которые осуществляли местное самоуправление. Среди них преобладали либералы и социалисты (кадеты, меньшевики, эсеры). 10—13.12.1917 в Бахчисарае состоялся Учредительный съезд крымскотатарского народа (курултай). 12.12.1917 он избрал национальное правительство — Совет директоров, принял конституцию Крымской Народной Республики (КНР). После захвата Крыма войсками большевистской России правительственные структуры КНР прекратили существование. После занятия полуострова украинскими частями под командованием П.Болбочана деятельность правительства КНР была восстановлена. Под давлением немецкой военной власти, которая передала управление генералу С.Сулькевичу (литовскому татарину), новое правительство вело пророссийскую политику. Между Украинской державой и Крымом началась таможенная война. Вследствие переговоров украинских дипломатов с крымскими представителями (Киев, сентябрь 1918) было заключено предварительное соглашение, на основании которого Крым должен был войти в состав Украинской державы.

(обратно)

352

Кистяковский Юлий Александрович (1872 — 1920) — украинский общественный и земский деятель, экономист. Сын известного украинского ученого и общественного деятеля А.Ф. Кистяковского и брат Игоря и Богдана Кистяковских. Преподавал математику во 2-й Фундуклеевской гимназии Киева (преподаватель поэтессы Анны Ахматовой). Участник Всеукраинского конгресса хлеборобов, на котором П.Скоропадский был избран гетманом Украины. Выступал с докладом о земском законе. 14.06.1918 назначен главным уполномоченным управления ликвидации институтов и организаций военного времени с правами тов. министра финансов Украинской державы.

(обратно)

353

Синявский Антон Степанович (псевд.: Х. Скраглюк, А.Катран; 1866—1951) — украинский общественный и педагогический деятель, ученый-историк, специалист по исторической географии и экономике. Ученик В.Б.Антоновича. Происходил из старого священнического рода, отец был протоиереем. Образование получил на историко-филологическом факультете Киевского университета и юридическом факультете Новороссийского университета. В 1898—1901 преподавал в Варшавском университете, с 1901 — директор Екатеринославского коммерческого училища и одновременно с 1903 — зам. председателя Екатеринославской ученой архивной комиссии. За участие в революционном движении неоднократно подвергался преследованиям и арестам и отбывал тюремное наказание. Член Одесской громады, ТУП и Украинской радикально-демократической партии (с 1917 — Украинской партии социалистов-федералистов). В 1918 — директор департамента средней школы Министерства народного образования Украинской державы. В 1919—1921 преподавал в Украинском государственном университете в Каменце-Подольском. С 1921 работал на различных должностях в Всеукраинской академии наук. В начале 1930-х, спасаясь от преследований советской власти, выехал на Дальний Восток. Преподавал в высших учебных заведениях Сталинграда, Нальчика, Ростова-на-Дону, Симферополя и др.

(обратно)

354

Вероятно — Деревянко Николай (1885–?) — украинский общественный деятель, инженер-технолог, механик. Действительный член Научного об-ва им. Шевченко. При Директории — директор механического департамента Министерства путей сообщения УНР. С 1920 — в эмиграции в Польше. Автор работ по проблемам эксплуатации паровозов.

(обратно)

355

Дурдуковский (Дурдукивский) Владимир Федорович (псевд. Мировец; 1874—1937) — украинский общественный и педагогический деятель, литературовед. Один из основателей издательства «Вік» («Век»). Автор статей на педагогическую тематику в периодических изданиях «Світло» («Свет»), «Рада», «Вільна українська школа» («Свободная украинская школа») (1917—1919). Принадлежал к Киевской старой громаде, обществу «Просвіта», ТУП. С 1917 — директор первой в Киеве украинской гимназии, в дальнейшем — трудовой школы им. Т.Шевченко. Председатель Научно-педагогической комиссии Всеукраинской академии наук. Брат Анисии (Ониси) Дурдуковской, гражданской жены С.А.Ефремова (см. прим. 27), с которыми жил в собственном доме в Киеве по ул. Гоголевской, 27. Осужден по «Делу СВУ» (Союза освобождения Украины) на семь лет заключения. В 1937 осужден вторично и казнен.

(обратно)

356

Возможно, речь идет о Стороженко Николае Владимировиче (1862—1942) — русском политическом деятеле украинского происхождения, исследователе истории Украины XVII—XVIII вв. Происходил из старинного казацко-старшинского рода Стороженко, известного с XVII в. С 1889 — инспектор народных училищ Черниговского, затем — Киевского учебных округов, директор киевских гимназий. Член Киевской археографической комиссии, Исторического общества Нестора-Летописца, киевского отделения Императорского военно-исторического общества, сотрудник периодических изданий «Киевская старина», «Церковь и народ», «Киевлянин» и др. Был другом П.Кулиша, В.Горленко, А.Левицкого, братьев Ивана и Афанасия Рудченко, других известных украинских деятелей. Постепенно эволюционировал в направлении российского шовинизма. Был членом черносотенного «Союза русского народа» и Киевского клуба русских националистов. Е.Чикаленко обращает внимание на его политическое перевоплощение из бывшего симпатика украинского культурнического движения в русского националиста.

(обратно)

357

Левицкий Орест Иванович (1848—1922) — украинский общественный деятель, известный историк, писатель. Секретарь киевской Археографической комиссии, член Украинского научного общества, Исторического общества Нестора Летописца, сотрудник «Киевской старины». В 1918 входил в состав политической комиссии украинской делегации на переговорах с РСФСР. Один из основателей Всеукраинской академии наук (ВУАН) (1918), председатель комиссии при кафедре украинского обычного права. В 1919— 1921 исполнял обязанности президента ВУАН.

(обратно)

358

Раковский Христиан Георгиевич (1873—1941) — советский политический и государственный деятель, по образованию медик. Принадлежал к основателям социал-демократических партий Болгарии и Румынии. Освобожден из румынского заключения русским гарнизоном в Яссах 1.05.1917, перебрался в Петроград и вступил в РКП(б). В 1918 — председатель Верховной автономной коллегии по борьбе с контрреволюцией в Румынии и Украине, член Румчерода (исполкома Румынского фронта и Черноморского флота). Руководил делегацией РСФСР на мирных переговорах с Украинской державой (1918). В январе—июле 1919 и в 1920—1923 возглавлял украинское советское правительство — Совет народных комиссаров УССР. Сначала проявлял национальный нигилизм, но с 1921 изменил взгляды в национальном вопросе и даже склонялся к предоставлению Украине большей экономической и политической самостоятельности. 27.01.1937 арестован, в марте 1938 предстал в качестве подсудимого на процессе по делу "Антисоветского право-троцкистского блока" (Третий московский процесс) и был осужден на 20 лет тюремного заключения. Наказание отбывал в Орловском централе. После начала Великой Отечественной войны, в  сентябре 1940 расстрелян в Медведевском лесу по сталинским спискам в составе группы из 157 видных политзаключённых.

(обратно)

359

Марголин Арнольд Давыдович (1877—1956) — украинский общественно-политический деятель, дипломат, по профессии — юрист. Родился в еврейской семье в Киеве. В 1905—1917 — генеральный секретарь Южно-Российского отделения Союза борьбы за достижение равных прав евреев, в 1906—1913 — основатель и президент Еврейской территориальной организации. Как следователь и адвокат участвовал в «деле Бейлиса». С 1918 принадлежал к Украинской партии социалистов-федералистов, член Генерального суда УНР и Украинской державы. При Директории УНР — товарищ министра иностранных дел в правительствах В.Чеховского и С.Остапенко. Входил в состав дипломатической миссии УНР на Парижской мирной конференции (1919—1920), возглавлял чрезвычайную дипломатическую миссию УНР в Великобритании, отстаивая право украинского народа на государственную самостоятельность. Неоднократно выступал в зарубежной прессе с заявлениями о непричастности украинского народа к организации антиеврейского насилия в Украине. С 1922 жил в США. Член-корреспондент Украинской свободной академии наук.

(обратно)

360

Славинский Максим Антонович (1868—1945) — украинский общественно-политический и государственный деятель, публицист, поэт и переводчик. По специальности — юрист. Активный деятель Украинского общества в Петербурге, в 1905 — депутат I Государственной Думы. Как публицист и редактор тесно сотрудничал с Е.Чикаленко, с которым его также объединяла деятельность в ТУП. Редактировал газеты «Свобода и право», «Свободная мысль», «Украинский вестник». Издал энциклопедический двухтомник «Украинский народ в его прошлом и настоящем» (1914—1916). Автор значительного количества переводов западноевропейских авторов, в т.ч., Г.Гейне (две книги переведены в сотрудничестве с Лесей Украинкой), а также произведений Т.Шевченко, И.Франко, В. Стефаника на русский и др. языки. В 1917 — член Украинского национального совета в Петрограде, представитель Центральной Рады при Временном правительстве. С мая 1918 — член совета Министерства иностранных дел. Временный представитель Украинской державы на Дону. 24.10—11.11.1918 — министр труда Украинской державы. Глава дипломатической миссии УНР в Праге (1919). В эмиграции жил в Чехословакии. Арестован советскими спецслужбами, умер в Лукьяновской тюрьме в Киеве в ноябре 1945 по окончании следствия, не дождавшись суда.

(обратно)

361

Широцкий (Шероцкий) Константин Витальевич (1886—1919) — российский и украинский искусствовед, этнограф, фольклорист, краевед; профессор (с 1917). С 1906 жил в Петербурге, где окончил Археологический институт (1911) и университет (1912), с 1911 — действительный член Российского археологического товарищества. Автор работ о художественном наследии Т.Шевченко, очерков по истории украинского декоративного искусства (1914), путеводителя «Киев» (1917). Принимал активное участие в жизни украинского сообщества в Петербурге. В дни Октябрьского переворота был комиссаром Городенковского повета в Галиции, в 1918 — организатором секретариата образования в правительстве УНР. Умер на Винничине в возрасте 33 лет от абдоминального туберкулеза.

(href=#r>обратно)

362

Швец Федор Петрович (1882—1940) — украинский общественно-политический и государственный деятель, ученый-геолог. Родился в Черкасском уезде. С 1909 после окончания естественного факультета Дерптского университета работал последовательно ассистентом кафедры геологии, преподавателем Дерптской гимназии, доцентом кафедры палеонтологии. В марте 1917 вернулся в Украину. Член Украинской Центральной Рады, ЦК Крестьянского союза и ЦК Украинской партии эсеров. В период Украинской державы — член Украинского национального союза. 13.11.1918 как представитель Крестьянского союза вошел в состав Директории УНР. 15.11.1919 вместе с А.Макаренко выехал с дипломатическими полномочиями за границу, передав всю полноту власти С.Петлюре. 25.05.1920 постановлением правительства УНР выведен из состава Директории УНР. В эмиграции в Чехословакии — преподаватель украинских высших школ. В 1928—1929 вместе с А.Андриевским и А.Макаренко создали Украинский национальный совет, который по замыслу его организаторов должен был объединить надднепрянских украинцев в эмиграции. Умер в Праге.

(обратно)

363

Вот как реагировала на эти события русская творческая интеллигенция: "В Киеве совсем ополоумели. В такой трудный момент не нашли ничего лучше, как нажать в украиноманскую сторону. Гетман отверг предложение большинства кабинета проводить политику федерального объединения с Россией и резко противобольшевистскую линию, предложение, за которое высказались все, кроме Лизогуба и Кистяковского. Кабинет подал в отставку, и новое министерство будет составлено, вероятно, из «щирых». От щирости закокетничали даже с Винниченко, которого принял гетман. Любопытно, о чем пан Павло разговаривал с этой продажной тварью, политической б... на содержании Вены". (В.А.Амфитеатров-Кадашев, "Страницы из дневника", МИНУВШЕЕ: Исторический альманах. 20. - М.; СПб.: Феникс, 1996. с.435-657). — Перев.

(обратно)

364

Тимошенко Сергей Прокофьевич (1881—1950) — украинский политический и государственный деятель, инженер-архитектор. Член Революционной украинской партии, в дальнейшем — Украинской социал-демократической рабочей партии. В 1908—1909 работал архитектором в Ковеле и на Юго-Западной железной дороги. С 1909 жил в Харькове, где работал на строительстве Южно-Донецкой железной дороги. Автор архитектурных частных и общественных зданий, а также проектов мебели и интерьера. Приложил немало усилий для популяризации украинских традиций в архитектуре. С 1913 его проекты постоянно экспонировались на международных выставках. В 1917 — украинский губернский комиссар Харьковщины, член Украинской Центральной Рады. В октябре 1918 избран профессором Украинского государственного университета в Киеве. Министр путей УНР (Директории) в правительствах Мазепы, В.Прокоповича и А.Ливицкого (1919— 1920). Участник Второго Зимнего похода Армии УНР. В начале 1920-х эмигрировал в Польшу. В 1935 избран в польский Сейм, в 1938 стал сенатором Польши от волынского воеводства. В 1943 был мобилизован в немецкую строительную организацию Тодта, во время Второй мировой войны строил военные объекты Вермахта в Польше, Хорватии, Чехии. После окончания войны от выдачи СССР его спасло довоенное польское гражданство. С 1946 проживал в США, скончался в Пало-Альто. 

(обратно)

365

Бородаевский Сергей Васильевич (1870—1942) — известный украинский кооперативный и общественный деятель. Родом с Полтавщины. До 1917 — директор департамента Министерства торговли в Петербурге. В 1910—1917 — член Центрального комитета сберегательно-кредитных обществ. С 1917 — организатор украинских центральных кооперативных учреждений, председатель Всеукраинского союза производственных кооперативов «Трудсоюз». С мая 1918 — тов. министра торга и промышленности Украинской державы. Разрабатывал экономический договор со странами Четверного союза. С 1919 в эмиграции, профессор Международной академии в Брюсселе (1919—1920), Сорбонне (Париж, 1921—1922), с 1923 — профессор украинских высших учебных заведений в Чехословакии.

(обратно)

366

Речь идет о зяте князя Николая Борисовича Юсупова (1827—1890) — последнего из рода Юсуповых — графа Феликса Феликсовича Сумарокова-Эльстона (1856—1928). Ему высшей императорской милостью был дарован титул князя Юсупова, чтобы сохранить княжеский род Юсуповых.

(обратно)

367

Глебовский Юрий (Георгий) Евграфович (1879—?) — украинский военный и политический деятель. Родился на Полтавщине. Военное образование получил в Петровском Полтавском кадетском корпусе и Елисаветградском кавалерийском училище (1899). Во время Первой мировой войны — штаб-офицер Ивангородской крепости, начальник пункта формирования автомобильных частей в Петрограде. Полковник российской армии. В 1917 — член Украинской Центральной Рады и Украинского генерального военного комитета. В ноябре 1917 назначен помощником командующего Киевским военным округом. Во время большевистского наступления на Киев в январе 1918 — нач. штаба городского гарнизона, руководил украинскими частями при обороне Киева и отходом их в Житомир. В феврале подал в отставку. В октябре 1918, согласно универсалу гетмана П.Скоропадского о восстановлении казачества, был назначен атаманом на Киевщине. При Директории — генерал-поручик армии УНР. Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

368

Баженов Борис Петрович (1871—?) — генерал русской службы и военный атташе России в Швеции. Родом с Харьковщины. В октябре 1918 возглавил чрезвычайную дипломатическую миссию Украинской державы в скандинавских странах.

(обратно)

369

Квасницкий Е.А. — автор статей в газетах «Громадська думка» («Общественное мнение») и «Рада».

(обратно)

370

Речь идет о Вооруженных силах Юга России (ВСЮР), созданных 8.01.1919. В их состав входили: Добровольческая армия, Донская армия, Кавказская армия, Кубанская армия и др. На конец мая 1919 ВСЮР оккупировали Донбасс, 25.06.1919 — Харьков. Осенью 1919 ВСЮР оккупировали почти всю территорию Украины.

(обратно)

371

Петрушевский Виктор Дмитриевич — украинский общественный и культурно-образовательный деятель. Старый знакомый и друг Чикаленко. Основатель (вместе с В. Короливом-Старым и В. Синицким) издательства «Час» («Время»). Расстрелян большевиками 18.06.1919 в Киеве.

(обратно)

372

Меньшевики — российская политическая партия, оппозиционная советской власти. Составляла правую часть Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). В отличие от левой части — большевиков — ориентировалась на европейскую социал-демократию. В 1917 имела 193 тыс. членов (в Украине — 40 тыс.). Меньшевики считали русскую революцию буржуазно-демократической, выступали за сотрудничество общественных слоев и партий, входили в советы, Временное правительство, были представлены в Центральной Раде. РСДРП(м) осудила октябрьский переворот, участвовала в борьбе против советской власти. Советское правительство исключило меньшевиков из правительственных учреждений и местных советов всех уровней, однако они имели прочные позиции в профсоюзах. В СССР и УССР отдельные организации меньшевиков действовали до 1925. Большинство членов партии подверглось репрессиям.

(обратно)

373

Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870—1920) — русский политический и общественный деятель, депутат II, III и IV Государственных Дум. Один из основателей и лидер черносотенных организаций «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела». Правый реакционный деятель, вдохновитель и активный участник ряда политических скандалов, антисемитских выступлений. Фамилия В. Пуришкевича в основном отождествлялось с проявлениями неприкрытой реакции и черносотенства.

(обратно)

374

Кривошеин Александр Владимирович (1857—1921) — русский политический и государственный деятель. С 1884 работал на руководящих должностях в министерствах внутренних дел и финансов Российской империи. Одновременно председатель Дворянского и Крестьянского банков. В 1908—1915 — министр земледелия. Ближайший помощник П.Столыпина в проведении аграрной реформы. Кадет. После октябрьского переворота в России — организатор Белого движения. В 1920 возглавлял «Правительство Юга России». Впоследствии эмигрировал во Францию.

(обратно)

375

Вагнер Юлий Николаевич (1865–1945) — украинский общественно-политический и государственный деятель, известный ученый-биолог. Профессор Киевского политехнического института. В 1917 — председатель секции труда в Киевском военно-промышленном комитете, член Киевского исполкома. Принадлежал к партии народных социалистов. Известен своими трудами и публичными выступлениями по всемирной истории. С мая 1918 — министр труда Украинской державы. В своей работе пытался достичь компромисса с профсоюзами.Гетман П.Скоропадский писал, что Ю.Вагнер не имел существенного влияния в Совете Министров из-за мягкого характера, поэтому много полезных замыслов по рабочему вопросу воплотить в жизнь не удалось. После прихода к власти Директории покинул Украину, некоторое время работал специалистом-зоологом в Советской России. В начале 1925 с женой, сыном и дочерью переехал в Королевство сербов, хорватов и словенцев; преподавал зоологию в гимназии, стал профессором сельскохозяйственного и лесного факультетов Белградского университета. В1926 Вагнер основал энтомологическое общество Югославии. Умер в Сербии или Австрии.

(обратно)

376

Афанасьев Георгий Емельянович (1848—1925) — украинский общественный деятель, ученый-историк. Приват-доцент кафедры всемирной истории Одесского университета. Из-за политической деятельности вынужден был оставить преподавательскую работу. До 1917 — директор Общества взаимного кредита, управляющий Государственным банком в Киеве. С мая 1918 — государственный контролер в правительстве Украинской державы, 14.11.1918 назначен министром иностранных дел в правительстве С.Гербеля. После антигетманского восстания эмигрировал в Югославию.

(обратно)

377

Гербель Сергей Николаевич (1856—после 1919) — российский государственный деятель, крупный землевладелец на Херсонщине, гофмейстер. В 1903—1904 — Харьковский губернатор, в 1904—1912 — начальник Главного управления по делам местного хозяйства Министерства внутренних дел России, член Государственного совета. Во время Первой мировой войны — главный уполномоченный по снабжению продовольствием действующей армии, на этой должности получил значительный авторитет как талантливый организатор. С 29.05.1918 — представитель председателя Совета министров Украинской державы при Главной квартире командования австро-венгерских войск в Одессе. В июле 1918 назначен министром продовольственных дел. 14.11.1918 по поручению гетмана сформировал новое правительство, в котором занимал должности премьера и министра земельных дел. В середине декабря 1918 был арестован властями Директории и заключен в Лукьяновскую тюрьму. При наступлении большевиков был перевезен вместе с Директорией в Винницу, а затем в Жмеринку и Каменец-Подольский. Освобожден 9 апреля 1919 за отсутствием доказательств его государственной измены. Выехал в Одессу. С 1919 — в армии Деникина, где состоял главуполномоченным в продовольственных делах. В 1919 выехал в Германию. Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

378

Романов Алексей (1875—1924) — украинский государственный деятель, сын украинской писательницы Дарьи Романовой. С июля 1918 — министр юстиции Украинской державы. На своем посту проводил курс на постепенное введение в судопроизводстве украинского языка. Как отмечает Д.Дорошенко, он исходил из того убеждения, что «русская культура пустила на Украине такие глубокие корни, что радикальная украинизация судопроизводства повела бы к большой ломке, снизила бы уровень профессиональных деятелей судебного дела и вызвала бы сопротивление и нежелание среди широких кругов обрусевшей интеллигенции в Украине». После свержения гетмана Скоропадского присоединился к Белому движению. Эмигрировал в Югославию.

(обратно)

379

Завадский Сергей Владиславович (1871—1935/1943?) — украинский государственный деятель. Родом с Подолья, из старого украинского-польского шляхетского рода. Известный юрист и судебный деятель. Генеральный судья, с 3.08.1918 — сенатор Общего собрания Государственного сената Украинской державы. С мая 1918 — тов. министра судебных дел в правительстве Украинской державы, с июля 1918 — государственный секретарь в кабинетах Ф.Лизогуба и С.Гербеля. Согласно «Временному закону о верховном управлении государством на случай смерти, тяжелой болезни и пребывания за пределами государства Светлейшего Пана Гетмана всей Украине», с 1.08.1918 назначался верховным правителем (вторым после Петра Яковлевича Дорошенко). Во время работы в Министерстве внутренних дел внедрял изучение украинского языка в ведомстве и судебной системе. С 1922 — в эмиграции в Чехословакии, перешел на антиукраинские позиции.

(обратно)

380

Рейнбот Виктор Евгеньевич (1869—1956) — украинский государственный деятель, по профессии — юрист. До 1917 служил в Министерстве юстиции и Петроградском окружном суде. В 1918 — тов. министра внутренних дел Украинской державы, с 24.10.1918 — временно управляющий Министерством внутренних дел, 14.11.—14.12.1918 — министр юстиции Украинской державы. Арестованный Директорией, по требованию французских сил, вместе с другими арестованными членами правительства Гетманата, был вывезен в Одессу и там освобожден. Жил в эмиграции сначала в Варшаве, последние 20 лет прожил в Ницце.

(обратно)

381

Меринг Сергей Федорович (1862—1920) — украинский политический и государственный деятель, влиятельный представитель сахарной промышленности. Бердичевский уездный предводитель дворянства в 1908—1910. С 24.10.1918 — министр торговли и промышленности Украинской державы.

(обратно)

382

Трегубов Елисей Киприянович (1849—1920) — украинский общественный и педагогический деятель. Преподавал географию и историю в Коллегии П.Галагана в Киеве (в 1890—1891 директор), впоследствии инспектор Института благородных девиц в Керчи. Один из самых влиятельных деятелей Киевской старой громады, сотрудник журнала «Киевская старина». С 1918 участвовал в работе Всеукраинской академии наук.

(обратно)

383

Касимов — инженер, начальник работ «Югостройки».

(обратно)

384

Пешехонов Алексей Васильевич (1867—1933) — русский политический деятель народнического направления, экономист. В 1898 — статистик в Полтаве. С 1905 — активный деятель либеральной оппозиционной организации «Союз освобождения», лидер его левого крыла. Один из основателей и лидеров Российской партии народных социалистов, теоретик партии по аграрному вопросу. С июня 1917 член ЦК Трудовой народно-социалистической партии. С 5.05 по 31.08.1917 — министр продовольствия Временного правительства. После октябрьского переворота вошел в антибольшевистский Союз возрождения России и был его представителем в Добровольческой армии. В 1922 выслан из РСФСР. Жил в Риге, Праге, Берлине. Неоднократно безуспешно просил советское правительство разрешить ему вернуться на родину, с 1927 работал консультантом в торгпредстве СССР в Прибалтике. В конце жизни получил советское гражданство.

(обратно)

385

Гинденбург Пауль, фон (1847—1934) — немецкий военный и государственный деятель, генерал-фельдмаршал немецкой армии. Во время Первой мировой войны — командующий войсками Восточного фронта (1914—1916), с августа 1916 — начальник Генерального штаба. В 1925—1934 — президент Веймарской республики.

(обратно)

386

Людендорф Эрих (1865—1937) — немецкий военный и политический деятель, генерал от инфантерии. Во время Первой мировой войны начальник штаба Восточного фронта (1914—1916), с августа 1916 — первый генерал-квартирмейстер штаба Верховного командования германской армии, фактически руководил действиями всех вооруженных сил Германии.

(обратно)

387

Речь идет о провозглашении в ноябре 1918, после распада Австро-Венгрии, украинского государства, Западно-Украинская Народная Республика (ЗУНР) в составе Галиции, Буковины и Закарпатья. Высшим органом власти ЗУНР был Украинский Национальный Совет (УНРада), созданный 18.10.1918 во Львове. Исполнительная власть принадлежала Государственному секретариату. В состав УНРады вошли все украинские депутаты обеих палат австрийского парламента, краевых сеймов Галиции и Буковины, по 3 представителя от украинских политических партий этих земель (около 150 человек). Главой государства был Е. Петрушевич. После захвата польскими войсками Львова УНРада в ноябре переехала в Тернополь. В январе—апреле 1919 находилась в Станиславе, где состоялись три сессии (2—4.01, 4—15.02, 25.03—15.04.1919). После объединения («Акт Злуки» 22.01.1919) ЗУНР считалась Западной областью (ЗО) УНР. 9.06.1919 УНРада и Государственный секретариат совместным постановлением передали свои полномочия Е. Петрушевичу, который стал диктатором ЗО УНР. Местом его пребывания в июле—ноябре 1919 был Каменец-Подольский. 15.11.1919 правительственные учреждения переехали в Вену, где до 1923 действовал Государственный центр ЗУНР в изгнании.

(обратно)

388

Речь идет об Украинском Национальном Совете (УНРаде). — См. прим. 385.

(обратно)

389

Галип Артемий (1887–?) — украинский государственный деятель, адвокат из Черновцов. Товарищ министра иностранных дел Украинской державы (1918). Член делегации УНР на Парижской мирной конференции.

(обратно)

390

В конце октября 1918 во временной столице Румынии, Яссах, накануне поражения Четверного союза в Первой мировой войне, собрались дипломатические представители всех ведущих держав Антанты. Используя возможность подготовить почву для международного признания Антантой Украинской державы и установления дипломатических отношений с союзниками, гетман П.Скоропадский отправил в Румынию одного из самых опытных дипломатов И. Коростовца, который выехал из Киева 3.11.1918. В Румынии к нему присоединился председатель чрезвычайной миссии Украинской державы в этой стране В. Дашкевич-Горбацкий. И. Коростовец получил от украинского правительства вербальную ноту, в которой отмечалось, что Украина хочет сохранить строгий нейтралитет, но готова принять предложение сотрудничества со странами Антанты с целью охраны порядка и обеспечения спокойствия в Украинской державе. При этом И. Коростовец получил от П.Скоропадского инструкцию, в случае выставления союзниками требования его отставки как препятствия на пути признания Украинской державы, он готов отречься от власти. В Яссы в это время прибыла и российская делегация, отправленная правыми силами российского политического лагеря, который дислоцировался в то время в Киеве ( «Совет государственного объединения», «Национальный центр», «Союз возрождения России»: Н.Шебеко, В.Гурко В. Рябушинский, В. Демченко, Н. фон Дитман, П.Милюков, А.Кривошеин), которые добивались военной помощи Антанты в борьбе с ожидаемым наступлением большевиков, а также настаивали на том, чтобы союзники не признавали Украинскую Державу, как «государственное образование, созданное немцами для раскола России». Одновременно в Яссы прибыла и делегация Украинского национального союза.

(обратно)

391

Дашкевич-Горбацкий  (1879—1952)— украинский и российский военный деятель, педагог и дипломат. Генерал-майор Генерального штаба российской армии. Преподавал тактику в Пажеском корпусе. Во время Первой мировой войны командовал полком, затем 24-й пехотной дивизией. Активный участник гетманского переворота 29.04.1918 и его фактический руководитель. В апреле—июле 1918 — начальник личного штаба гетмана П.Скоропадского. В октябре 1918 назначен председателем чрезвычайной дипломатической миссии Украинской державы в Румынии. С 1922 в Германии. После вступления Советской армии на территорию Германии арестован. Умер в Интинском ИТЛ. Захоронен в пос. Абезь Интинского района Республики Коми

(обратно)

392

Коростовец Иван Яковлевич (1862–?) — украинский общественно-политический деятель и дипломат. Принадлежал к древнему шляхетскому роду Хоростовецких, которые во времена Гетманщины покинули Литву и связали свою судьбу с Украиной, потомок генерального писаря при Иване Мазепе Тимофея Хоростовецкого, родом с Черниговщины. Образование получил в Киевском и Петербургском университетах. Специалист по международному и экономическому праву. Посол Российской империи в Китае. С 1912 работал на высоких должностях в Министерстве иностранных дел России, был личным секретарем министров С.Сазонова и П.Милюкова. При гетмане П.Скоропадском назначен украинским дипломатическим представителем в США. С 1919 — в эмиграции: работал в американской миссии Красного Креста в Варшаве, затем — помощником военного атташе США. В 1925 поселился в Германии, был одним из основателей Украинского научного института в Берлине и членом его куратории. С 1930 представлял в Лондоне Гетманскую управу Украинского союза хлеборобов-державников, в 1932 основал в Англии англоязычный месячник «The Investigator». Умер в Париже.

(обратно)

393

Созыв Украинского национального конгресса планировался лидерами Украинского национального союза на 17.11.1918. Д.Дорошенко отмечал, что сначала П.Скоропадский «отнесся благосклонно к идее такого конгресса, надеясь, что он приведет к консолидации национальных течений среди украинского общества и тем скрепит также и положение государства, поэтому он хотел разрешить этот конгресс и собирался сам на нем появиться и приветствовать». Однако, узнав, что главными задачами этого собрания, по замыслу его организаторов, должно было стать решение вопроса внутреннего устройства в Украине и международной ориентации, что фактически означало государственный переворот, гетман запретил проведение конгресса.

(обратно)

394

Директория УНР была создана 13.11.1918 как чрезвычайный революционный орган для руководства антигетманским восстанием в составе В.Винниченко (председатель), С.Петлюры, А.Андриевского, А.Макаренко, Ф.Швеца. После победы восстания планировалось перейти к демократическим формам государственного управления. Но, учитывая обострение военно-политической ситуации в Украине, Трудовой конгресс признал Директорию временным высшим органом власти в УНР, а ее председателя — главой государства. После провозглашения объединения (Акт Злуки) в состав Директории в январе—июне 1919 входил Е. Петрушевич, который занимался исключительно делами ЗУНР. С февраля 1919 Директорию возглавлял С.Петлюра. В мае 1919 ее покинул А.Андриевский, 15.11.1919 были прекращены полномочия А.Макаренко и Ф.Швеца, которые выехали за границу. Директория УНР в дальнейшем существовала в составе одного человека, ее правовой статус был определен в законе «О временном верховном управлении и порядке законодательства в Украинской Народной Республике», принятом 12.11.1920 правительством УНР.

(обратно)

395

Бунд (на идиш — союз) — «Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России» — еврейская социалистическая организация. Создан в октябре 1897 в Вильно. В 1898 на I съезде РСДРП в Минске вошел в состав партии как автономная организация. Особенно активную деятельность проявлял в черте оседлости, прежде всего в Украине. После Февральской революции поддержал автономию Украины в составе федеративной России. Бунд был представлен в Украинской Центральной Раде. В конце 1918 в Украине начали создаваться левые группы Бунда, которые поддерживали большевиков. В начале 1919 левое крыло организации оформилось в отдельную партию — Коммунистический бунд, который в мае слился с Объединенной социалистической партией, образовав Еврейский коммунистический союз, отдельные члены которого были приняты в КП(б)У. В УССР, как и в РСФСР, Бунд самоликвидировался. В эмиграции продолжал существовать в Польше и США.

(обратно)

396

Келлер Фёдор Артурович (1857—1918) — русский военный деятель, генерал. Выходец из дворянского рода. Военное образование получил в Николаевском и Тверском конном училищах, Николаевской академии Генерального штаба. Участник русско-турецкой войны. В Первую мировую войну командовал 3-м конным корпусом на Юго-Западном фронте. В украинской армии с ноября 1917. При гетманате возглавлял инженерно-технический отряд, формировал новые воинские части. В ноябре 1918 назначен командующим Вооруженными силами Украинской державы, после чего сразу же совершил ряд антиукраинских акций: отменил действующие организационные уставы в армии и ввел старые — царские, приказал арестовать ряд известных деятелей, пытался установить связь с армией генерала А.Деникина и готовил покушение на П.Скоропадского. 27.11.1918 отстранен от должности, в декабре арестован петлюровцами и убит ими при переводе в Лукьяновскую тюрьму, якобы при попытке к бегству.

(обратно)

397

Украинский государственный университет в Киеве создан 1.07.1918 на базе Киевского украинского народного университета, основанного в октябре 1917. Университет состоял из четырех факультетов: историко-филологического, физико-математического, юридического и медицинского. Торжественное открытие, на котором присутствовал гетман П.Скоропадский, состоялось 06.10.1918 в помещении бывшей артиллерийской школы (в наст. время — Национальный университет обороны Украины, Воздухофлотский проспект, 28). Ректором был назначен известный украинский ученый-литературовед и историк литературы Т.Сушицкий. Министерство образования Украинской державы ассигновало около 1,5 млн. руб. на нужды университета.

(обратно)

398

Долгоруков Александр Николаевич, князь (1872—1948)— российский военный и политический деятель, генерал от кавалерии российской армии. Во время Первой мировой войны — командир Кавалергардского полка (1914—1915) с подчинением П.Скоропадскому как командиру бригады. В 1917 — командир 1-го кавалерийского корпуса. В 1918 возглавлял военную монархическую организацию в Киеве. 27.11.1918 назначен главнокомандующим войск Украинской державы в борьбе с Директорией. После отречения П.Скоропадского объявил о капитуляции своих войск перед армией Директории и выехал в Одессу. Эмигрировал во Францию, работал в Бельгийском Конго и Марокко. Умер в Рабате (Марокко).

(обратно)

399

Осмоловский Виктор Дмитриевич (1875—?) — украинский военный деятель, полковник Армии УНР. Родом из Бессарабии (Кишинев). Участник Первой мировой войны, офицер российской армии. В 1917 принимал активное участие в украинизации Одесского гарнизона. В декабре 1917 — январе 1918 — командир гайдамацкого куреня, оборонявшего Одессу во время наступления большевистских войск. В 1918—1919 командовал дивизией Запорожской группы, Волынской группой. В 1920 возглавлял Запорожскую запасную бригаду. В 1921 эмигрировал в Бессарабию, входившую в состав Румынии. Проживал под Кишиневом, занимался сельским хозяйством. После присоединения Бессарабии к СССР в 1940 арестован НКВД и в том же году осужден Особым совещанием при НКВД СССР к ссылке в Казахстан на 5 лет. Дальнейшая судьба неизвестна.

(обратно)

400

Назарук Осип Фаддеевич (1883—1940) — украинский общественно-политический и государственный деятель, публицист. Участник украинского студенческого движения в Галиции, член правления Украинской радикальной партии, руководитель пресс-службы Украинских сечевых стрельцов. С октября 1918 — член УНРады ЗУНР. В ноябре 1918 был командирован УНРадой ЗУНР к гетману П.Скоропадскому за военной помощью. Перешел на сторону Директории, участвовал в антигетманском восстании, Акте объединения (злуки) и Трудовом конгрессе. Был государственным секретарем в правительстве В.Чеховского, руководителем управления прессы в правительстве С.Остапенко. Свои впечатления изложил в воспоминаниях «Год на Большой Украине» (Вена, 1920). В 1920—1922 пребывал при правительстве ЗУНР в Вене, сотрудничал в правительственных органах «Український прапор» («Украинское знамя») и «Воля».

(обратно)

401

Энно Эмиль — французский дипломат. В 1918—1919 — французский консул в Одессе. Придерживался откровенно пророссийской ориентации, отрицал существование отдельной украинской нации, приписывая появление «украинского вопроса» только польским и немецким интригам. Поддерживал Добровольческую армию. Несмотря на то, что его дипломатические полномочия остаются до конца не выясненными, стал для украинских деятелей главным спикером союзных государств в Украине, взгляды которого представляли позицию Антанты.

(обратно)

402

Холодный Петр Иванович (1876—1930) — украинский политический и общественный деятель, выдающийся художник, ученый-химик. Профессор Киевского политехнического института. Член Украинского научного общества, ТУП, киевского общества «Просвіта» и Украинской радикально-демократической партии, в дальнейшем — Украинской партии социалистов-федералистов (УПСФ). В 1917 директор 1-й Киевской украинской гимназии, один из организаторов Общества школьного образования и Всеукраинского учительского союза. Член Украинской Центральной и Малой рад. С 12.09.1917 — товарищ генерального секретаря (министра) образования в правительствах УНР и Украинской державы (1917—1920). С его именем связана реформа школьного образования, издательское дело, развитие художественных учреждений в Украине. Член комиссии по организации Всеукраинской академии наук. В его доме в Киеве (Бибиковский бульвар [ныне — бульвар Т.Шевченко], 46, кв. 8) состоялись 30.04—1.05.1918 совещания членов Украинской социал-демократической рабочей партии, Украинской партии эсеров и УПСФ по поводу вхождения представителей этих партий в кабинет министров Украинской державы. С 1920 жил в эмиграции в Польше. Известен как художник-импрессионист, соучредитель кружка деятелей украинского искусства во Львове. Как химик, осуществлял поиски технических средств совершенствования художественной техники.

(обратно)

403

Пятаков Георгий (Юрий) Леонидович (1890—1937) — советский политический и государственный деятель, один из лидеров КП(б)У. В 1917 — председатель Киевского комитета РСДРП(б), с сентября — председатель Киевского совета рабочих депутатов. Член Украинской Центральной и Малой рад, в которых возглавлял большевистскую фракцию. В октябре 1917 — председатель Киевского большевистского военно-революционного комитета первого состава. В конце 1917 — помощник комиссара Государственного банка РСФСР, затем — главный комиссар. Один из организаторов КП(б)У и секретарь ЦК. В ноябре 1918 — январе 1919 председатель Временного рабоче-крестьянского правительства Украины. В дальнейшем на ответственных должностях в Красной армии и государственном управлении. Арестован 12.09.1936 и в качестве одного из главных обвиняемых привлечён к уголовной ответственности по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра» (Второй московский процесс). Приговорен к высшей мере наказания и расстрелян.

(обратно)

404

Затонский Владимир Петрович (1888—1938) — советский партийный и государственный деятель, один из лидеров КП(б)У. В 1917 — член Украинской Центральной и Малой рад от большевистской фракции, с ноября — председатель Киевского комитета РСДРП(б), организатор борьбы против Украинской Центральной Рады (1917—1918). С декабря 1917 — член украинского советского правительства — Народного секретариата, народный секретарь образования. В январе 1918 — представитель украинского советского правительства при СНК РСФСР. В марте—апреле 1918 — председатель ЦИК Сов. Украины. В ноябре 1918 — июне 1919 — член Рабоче-крестьянского правительства Украины, нарком просвещения УССР. В дальнейшем — член Всеукрревкома (1919—1920), председатель Галревкома (1920), затем — секретарь ЦК КП(б)У, член Политбюро ЦК КП(б)У. Расстрелян в годы Большого террора.

(обратно)

405

Медведь (Медведев, также Ведмідів) Ефим Григорьевич (1886—1938) — советский государственный деятель. Принадлежал к Украинской социал-демократической рабочей партии, с 1917 — член левого крыла партии. Один из организаторов большевистского І Всеукраинского съезда Советов. В декабре 1917 — марте 1918 — председатель Президиума ЦИК Советов Украины. Член украинской советской делегации на мирной конференции в Брест-Литовске. С апреля 1918 — член заграничного бюро левых украинских социал-демократов в Москве. С июля 1918 — член КП(б)У. В 1919 присоединился к Украинской коммунистической партии (боротьбистов). В 1920-х отошел от политической деятельности. Расстрелян в годы Большого террора.

(обратно)

406

Сиверо-Одоевский Афанасий Семенович (1884—1938) — член Украинской Центральной Рады. Принадлежал к Украинской партии эсеров, член ЦК, представитель левого крыла партии, стремившегося к сотрудничеству с большевиками. Входил в группу членов Украинской Центральной Рады, которая поддержала украинское большевистское правительство — Народный секретариат и Совет народных комиссаров РСФСР в Петрограде. Участвовал в подготовке акции левых сил, направленной на роспуск Украинской Центральной Рады и передачу власти в Украине советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Депутат Всероссийского Учредительного собрания. При советской власти работал в наркомате тяжелой промышленности, разведотделе РККА, других учреждениях. В 1938 арестован и расстрелян как иностранный шпион.

(обратно)

407

Чижевский Павел Иванович (1860—1925) — украинский общественно-политический и земский деятель, дипломат. Потомок старинного украинского шляхетского рода. Родом с Полтавщины. Образование получил на физико-математическом факультете Киевского университета, продолжил обучение в университетах Швейцарии. Член Украинской радикально-демократической партии и ТУП, где сотрудничал с Е.Чикаленко. Депутат I и II Государственных Дум, один из основателей в составе II Думы Украинского парламентского клуба. В 1917 — член Украинской Центральной Рады от Полтавской губернии. Принадлежал к Украинской партии социалистов-федералистов (УПСФ) и входил в ЦК партии. В 1918 — председатель торговой делегации Украинской державы в Швейцарии. В январе 1919 назначен Полтавским губернским комиссаром. В эмиграции — председатель заграничного комитета УПСФ в Вене, член правительства УНР в изгнании (Тарнов).

(обратно)

408

Украинская федеративно-демократическая партия (УФДП) — украинская политическая организация, основанная в Киеве весной 1918 В. Науменко, И.Лучицким, Г.Квитковским, Е. Кивлицким. Стояла на позициях федерации Украины с Россией и выступала за приоритет общечеловеческих ценностей над национальными. Просуществовала непродолжительное время и не успела сыграть заметной роли в общественно-политической жизни Украины.

(обратно)

409

Дорошенко Владимир Викторович (1879—1963) украинский общественно-политический деятель, библиограф и литературовед. Соучредитель украинской студенческой общины в Москве. Член Революционной украинской партии, до 1911 — Украинской социал-демократической рабочей партии. Автор статей и библиографических обзоров в газетах, издававшихся Чикаленко — «Громадська думка» («Общественное мнение»), «Рада». В 1914—1918 — соучредитель и член президиума Союза освобождения Украины, главный редактор его изданий. С 1908 жил во Львове, где до 1944 работал в библиотеке Научного об-ва им. Шевченко (с 1937 — ее директор). С 1944 — в эмиграции, в 1949 поселился в США. Автор многочисленных литературоведческих статей.

(обратно)

410

Коновалец Евгений Михайлович (1891—1938) — один из лидеров украинского национально-освободительного движения, основателей Украинской войсковой организации (УВО) и ОУН. Учился во Львовском университете, активный деятель украинского студенческого движения, представитель студенческой молодежи в ЦК Украинской национал-демократической партии. Во время Первой мировой войны — лейтенант австро-венгерской армии, в конце апреля 1915 попал в русский плен. В 1917 тайно прибыл из Царицына в Киев. Соорганизатор Галицко-Буковинского куреня Сечевых стрельцов, с января 1918 — бессменный командир формирования Сечевых стрельцов. Во время антигетманского восстания — начальник Осадного корпуса. В Армии УНР — командир дивизии, корпуса, армейской группы, полковник. После самороспуска Сечевых стрельцов 6.12.1919 — в польском лагере для интернированных. В августе 1920 создал УВО. С 29.01.1929 — председатель Провода ОУН. Убит агентом НКВД СССР П.А.Судоплатовым в Роттердаме.

(обратно)

411

«Трибуна» — украинская ежедневная газета, издававшаяся в Киеве 18.12.1918—5.02.1919. Издатель — С.Бийский, редактор — А.Саликовский.

(обратно)

412

Чикаленко Иван Евгеньевич — младший сын Чикаленко. Родился 14.09.1902 в Киеве. После отъезда отца в 1919 остался в Украине. Окончил гимназию, несколько раз пытался поступить в высшие школы, но ни разу не был зачислен из-за социального происхождения. В начале 1920-х работал в книжном магазине «Книгоспилка», был женат на Евдокии Мариенко. В мае 1929 арестован, репрессирован. Работал на БАМе. В 1946 вернулся в Киев, работал в строительной отрасли. Умер 19.10.1974 в Киеве.

(обратно)

413

Суковкин Михаил Акинфиевич (1857—1938) — украинский общественный деятель, дипломат, крупный землевладелец. До 1917 — председатель Киевского губернского земства. В 1917 — киевский губернский комиссар Временного правительства. На переговорах представителей Украинской Центральной Рады с правительством А.Керенского об автономии Украины его кандидатура выдвигалась на пост украинского наместника. В октябре 1918 назначен послом Украинской державы в Турции. К его приезду на место назначения в Царьград (Стамбул) сын Чикаленко Петр, как чиновник посольства, совместно с М.Вовком-Вовченко вел текущие дела украинского представительства. После падения гетмана занял враждебную позицию к украинской державности. С 1921 жил в эмиграции во Франции, умер там же в г. Ментона.

(обратно)

414

Нахимсон Семен Михайлович (1885—1918) — советский политический деятель. Член РСДРП(б) с 1912. Представитель ЦК РСДРП(б) на Северном фронте. В ноябре 1917 — член ВЦИК. Организатор частей Красной армии. С 2.07.1918 — председатель Ярославского губисполкома. Расстрелян добровольцами во время Ярославского мятежа.

(обратно)

415

Люксембург Роза (1871—1919) — известная деятельница немецкого и международного марксистского движения. Убита во время революции в Германии.

(обратно)

416

Цеткин Клара (1857—1933) — немецкая политическая деятельница, социал-демократка, затем — коммунистка, основательница коммунистической группы «Спартак». Член немецкого рейхстага от Компартии Германии.

(обратно)

417

Либкнехт Карл (1871—1919) — известный немецкий политический деятель, социал-демократ, впоследствии — коммунист. С 1912 — депутат рейхстага. За организацию акций протеста против войны, которую вела Германия, был заключен. В 1918 возглавил коммунистическую группу «Спартак». Убит во время революционных событий.

(обратно)

418

Конгресс трудового народа Украины (Трудовой конгресс Украины) — высший временный законодательный орган УНР периода Директории. Собирался 23—28.01.1919 в Киеве. В нем приняло участие более 400 делегатов, в т.ч. делегация ЗУНР в составе 36 чел. На конгрессе состоялось торжественное провозглашение объединения ЗУНР с УНР, утвержден акт о создании единой Соборной Украины, обсуждался вопрос о форме власти в Украине, ее внутренней и внешней политике. В процессе дискуссий большинство делегатов высказалось против установления в Украине советской формы правления. Конгресс признал властные полномочия Директории, поручил ей верховную власть и оборону державы; ввел в состав УНР (Директории) представителя от ЗУНР Е. Петрушевича. Решения конгресса были изложены в Универсале «К трудовому народу Украины». Он также создал 6 комиссий с законодательными и контрольными функциями для разработки законопроектов к следующей сессии. После отъезда из Киева комиссии принимали участие в совместных совещаниях Директории и Совета министров, но постепенно утрачивали влияние на государственную жизнь УНР и с июля 1919 прекратили работу.

(обратно) name="c_419">

419

Мицюк Александр Корнеевич (1883—1943) — украинский общественно-политический и государственный деятель, экономист и социолог. Член Революционной украинской партии, затем — активный деятель Украинской партии эсеров. В июне 1917 назначен директором департамента современных земельных дел Генерального секретарства земельных дел, принимал непосредственное участие в подготовке земельного закона Украинской Центральной Рады. После гетманского переворота 29.04.1918 — член правления Центрального украинского сельскохозяйственного кооперативного союза, организатор кооперативных союзов. Министр внутренних дел УНР в правительстве В.Чеховского (декабрь 1918 — февраль 1919). В январе 1919 был делегатом Трудового конгресса. В эмиграции в Чехословакии занимался кооперативной и педагогической деятельностью.

(обратно)

420

Слабченко Михаил Елисеевич (1882—1952) — украинский общественный деятель, ученый-историк. Родом с Одесщины. Окончил историко-филологический факультет Новороссийского университета (Одесса) и юридический факультет Военно-юридической академии в Петербурге. Принимал активное участие в украинском национальном движении как член студенческих общин, Молодой громады (Одесса) и ТУП. Член Революционной украинской партии, с 1906 — Украинской социал-демократической рабочей партии. С 1918 преподавал в украинских государственных университетах в Киеве и Каменце-Подольском. В 1920—1929 — профессор высших школ в Одессе, председатель Социально-исторической секции Одесского научного общества и руководитель Одесского филиала научно-исследовательской кафедры истории Украины. С 1929 — академик Всеукраинской академии наук. В 1930 осужден по «Делу СВУ» (Союза освобождения Украины), повторно осужден в 1937. В 1947 вернулся из ссылки в Одессу.

(обратно)

421

Огиенко Иван Иванович (1882—1972) — украинский общественный, государственный и церковный деятель, ученый-языковед, историк церкви. Член Украинской партии социалистов-федералистов. Один из основателей украинского народного университета в Киеве, основатель и первый ректор Каменец-Подольского государственного университета. При Директории — министр образования УНР в правительствах В.Чеховского и С.Остапенко (1918—1919), министр вероисповеданий в правительствах Мазепы и В.Прокоповича (1919—1920). В октябре 1920, когда Директория оставила Каменец-Подольский, стал главным уполномоченным правительства УНР. До 1924 — министр вероисповедания правительства УНР в изгнании. В эмиграции в Польше занимался научной и педагогической деятельностью. С 1951 — глава Украинской греко-католической церкви в Канаде (митрополит Илларион).

(обратно)

422

Остапенко Сергей Степанович (1881—1937) — украинский политический и государственный деятель, экономист. Профессор Киевского коммерческого института. Член Украинской Центральной Рады, входил в Украинскую партию эсеров, затем — беспартийный. Министр торговли и промышленности УНР (Директории) в правительстве В.Чеховского. Председатель Совета министров УНР (13.02.—9.04.1919). Профессор Каменец-Подольского университета (1919—1920). Перед установлением в середине ноября 1920 советской власти в Каменце-Подольском не поддержал коллег, эмигрировавших в Польшу. Как отмечает проф. А.Завальнюк, "неизвестно, что двигало им, ведь с точки зрения нового режима у него было "неблагонадежное" прошлое, хотя он и происходил из трудового крестьянства. Скорее всего, он не оценил опасности, которая ожидала его жизнь". К концу 1920 выехал из Каменца-Подольского в Киев. В мае 1921 в Киеве Верховный чрезвычайный трибунал начал слушания по делу над деятелями Украинской партии социалистов-революционеров. Проф. Остапенко на этот процесс пригласили в качестве свидетеля. Однако по предложению Д.Мануильского трибунал посадил его на скамью подсудимых. Остапенко не признал своей вины, но получил 5 лет лагерей. Неожиданно приговор изменили: вместо каторжного труда профессору предстояло выполнять принудительные работы по специальности - была принята во внимание "ценность Остапенко как научной силы". Как отмечает Г.Костюк, проф. Остапенко "после суда устроился работником по экономическим вопросам литературно-политического журнала "Красный путь" и профессором Института народного хозяйства в Киеве". В частности, в журнале "Красный путь" (1924, № 1-2) был опубликован труд Остапенко "Капитализм на Украине". Есть версия, что в 1931 Остапенко арестовали, после чего он погиб в сталинских лагерях. Впрочем, современные исследователи считают, что он погиб в 1937.

(обратно)

423

Супрун Григорий — украинский политический и государственный деятель. При Центральной Раде — директор кредитной канцелярии Генерального секретарства финансов. Член комиссии по товарообороту с Центральными державами при правительстве УНР (1918). При Директории УНР находился на дипломатической работе.

Примечание переводчика:

Украинский историк Павел Гай-Нижник (фрагмент из интервью "Радио Свобода", 2019):

- Во время гетманата у нас был заключены с Германией и Австро-Венгрией две финансовые сделки на огромные суммы. Украина дала 200 миллионов займа Германии и 200 миллионов займа Австро-Венгрии. Эти средства были переведены в их банки, где они были переведены в авуары - ценные бумаги, на которые украинскому государству должны были капать проценты. Эти средства были валютными запасами.

Петлюра основал такое учреждение, как финансовая агентура. Она была расположена в Берлине, ей передали контроль над этими крупными государственными средствами. Нюанс в том, что эта финансовая агентура была единственным учреждением, которое автономно распоряжалась средствами на выделение для украинских посольств, для военно-санитарных миссий, для возвращения беженцев и приобретение военного имущества.

Во главе поставили доверенное лицо Петлюры - Григория Супруна, который при Центральной Раде возглавлял кредитовую канцелярию Министерства финансов УНР. Эти люди получили власть над большими средствами и начали злоупотреблять этим. Самый большой скандал развернулся именно вокруг этой финансовой агентуры УНР.

В свое время гетманат заказал качественные денежные знаки в немецкой типографии - с водяными знаками, на специальной бумаге. Для того, чтобы их переправлять через фронт ...

- А какой был фронт на тот момент?

- Украинский-польский фронт. То есть, через Польшу надо было самолетами перевозить ящики с деньгами. И в Германии из крупных бомбардировщиков - это были такие огромные бипланы - создали авиационную компанию. Украинская финансовая агентура зафрахтовала в этой компании пять самолетов, которые должны были перевозить украинские деньги. И в фрахтовании этих самолетов были сделаны первые сделки.

Немецкой компанией была предложена одна цена, однако украинская финансовая агентура предложила большую цену. А по документам проходила та цена, которую предложили немцы.

- А как раскрылось, что были какие-то злоупотребления на фрахте самолетов, перевозивших деньги? И перевезли ли деньги?

- Всё не перевезли, но перевозили все-таки.

Кроме того, эта финансовая агентура должна была закупить радиостанции и белье для украинских солдат. На бумаге было закуплено три радиостанции, на самом деле - ни одной. Так же закупили белье, проходившее как новое белье со складов Германии. На самом деле, купили драное и гнилое тряпье.

Как это все раскрылось? Помешала немецкая пунктуальность. Германия первая это раскрыла, их специальная полиция, и начала делать претензии украинскому правительству. Правительство Директории в то время добивалось передать ему все средства, которые были в авуарах в немецких банках.

После этого Петлюра прислал ревизионную комиссию.

- Это когда происходило?

- Весна-лето 1919 года. То есть они успели провернуть все это за полгода. Когда финансовая комиссия приехала в Берлин это расследовать, деятели финансовой агентуры и Супрун просто не пустили их, сказав, что мы вас не знаем.

Поэтому прислали другой, более солидный состав ревизионной комиссии, во главе с премьер-министром Украины. Когда приехала эта комиссия, то председатель финансовой агентуры УНР Супрун сказал, что я не знаю, кто вы такой и что такое правительство УНР, сначала докажите, что вы правительство Украины.

Разгорелся крупный скандал, потому что правительство Украины больше ни до чего не додумалось, как подать в немецкий суд на свою же финансовую агентуру.

Причем этот Супрун за эти же государственные украинские деньги в немецких газетах начал пропаганду против правительства Директории, в свою защиту. В конце концов, украинское правительство сначала должно было доказывать, что оно вообще является правительством Украины.

- А как этот Григорий Супрун на обвинения в коррупции отвечал?

- Сначала не давал ни отчеты финансовые, ни подпускал к ящикам и документации. Это должен был решить немецкий суд. В суде украинское правительство начало доказывать, что оно вообще существует. Пришлось поднимать документы о признании его правительством, это правопреемник бывшего правительства Центральной Рады, которое в свое время признал немецкий кайзер.

Начались скандалы. Во время этих скандалов начали всплывать другие детали. Например, что член Директории Макаренко, которому Петлюра сказал, чтобы тот лучше выехал в Европу и не мешал ему, потребовал для себя средства из этой же финансовой агентуры.

- А этому Макаренко, в отличие от Винниченко, «подъемных» не дали?

- Да. Он выехал как в командировку. А поскольку Макаренко де-юре еще оставался членом Директории, то он издал приказ: если ему не выдадут столько-то денег, сколько ему нужно для нормальной жизни в Европе, то нужно прекратить финансировать украинские посольства и миссии.

Из дневников и записей украинских миссий, в частности в Вене и Праге, известно, что там украинские дипломаты сидели без зарплаты и без денег, когда на их счета должны быть переведены миллионы украинских денег, чтобы они могли проводить украинское дело в Европе. А тогда это было очень важно. Шла мирная конференция после Первой мировой, где определяли послевоенное устройство Европы и то, признает ли Антанта украинскую государственность.

В конце концов, этот скандал закончился ничем.

Когда сменилось правительство, то решили заключить мировую с этим Супруном. И когда он наконец пустил их к финансовым документам, то часть из них была уничтожена или исчезла. Этот скандал замяли, чтобы не ставить пятно на Украине.

- Украина что-то получила в итоге?

- Часть из тех денег, которые должны были идти от гетманского правительства. Это была мизерная часть, которая должна была идти только на финансирование дипломатических представительств.

Супрун открыл свой бизнес и спокойно жил в Германии. У него был свой магазин, он торговал, даже открыл издательство. Имел заказ из большевистской России для печати их книг. Спокойно жил в эмиграции и даже приезжал в советскую Украину, в “разведку”. Ведь тогда пропагандировалось возвращение в советскую Украину, туда вернулся Грушевский. Супрун нормально дожил до старости и умер в Германии достаточно обеспеченным человеком.

(обратно)

424

Матюшенко Борис Петрович (1883—1944) — украинский общественно-политический и государственный деятель, по профессии — врач. Член Революционной украинской партии и Украинской социал-демократической рабочей партии. Товарищ Льва Чикаленко, к которому, как вспоминал Е.Чикаленко, он не раз приезжал в Кононовку. В период украинского освободительного движения — организатор службы здравоохранения в Украине. Возглавлял медико-санитарную управу Генерального секретариата, департамент Министерства народного здоровья, занимал должность тов. министра народного здоровья и попечительства Украинской державы. При Директории — министр здоровья и попечительства УНР в правительстве В.Чеховского. С 1919 — член украинской делегации на мирной конференции в Париже и председатель Заграничного бюро Украинского Красного Креста (до 1921). С 1924 — профессор Украинского свободного университета в Праге.

(обратно)

425

Симонов (Симонив) Дмитрий Львович (1876—1938) — украинский политический деятель, финансист, один из ведущих деятелей Украинской партии социалистов-самостийников. С 1.12.1917 — директор первого контрольного департамента УНР. С 12.02.1918 — вр.и.о. государственного контролера правительства В.Голубовича. Директор департамента государственного контроля Украинской державы, в декабре 1918 — апреле 1919 — государственный контролер в правительствах В.Чеховского и С.Остапенко. В 1919—1938 занимался преподавательской деятельностью. В 1938 приговорен к расстрелу.

(обратно)

426

Мартынов (Пиккер) Александр Самойлович (1865—1935) — русский и советский политический деятель, журналист. Принадлежал к РСДРП, меньшевик. Член редакции «Южного рабочего», редактор «Рабочего дела». В 1920-х — член большевистской партии.

(обратно)

427

Косенко Иларион Федорович (1888—1950) — украинский общественно-политический деятель, по профессии — инженер. В конце 1918 — начальник Киевского почтово-телеграфного округа. В январе 1919 — делегат Украинского трудового конгресса. В 1920 — министр почт и телеграфа в правительстве В.Прокоповича. В эмиграции в Париже — администратор еженедельника «Тризуб» (1925—1940).

(обратно)

428

Гордиевский Михаил Иванович (1885—1938) — украинский общественно-политический деятель, педагог, ученый-философ. Родом с Киевщины. До 1917 — член одесской ячейки ТУП и общества «Украинский дом». С 1917 — член Украинской партии эсеров. Один из лидеров процесса украинизации в Одессе, председатель Одесского научного общества при Украинской академии наук (1926—1930). При советской власти преподавал в вузах Одессы. 27.03.1938 арестован как "участник и руководитель контрреволюционной эсеровской организации за проведение шпионской работы", расстрелян в октябре того же года.

(обратно)

429

Бош Евгения Богдановна (Готлибовна) (1879—1925) — советская политическая деятельница. Член РСДРП с 1900. В апреле 1917 — секретарь окружного комитета РСДРП(б) Юго-Западного фронта, в июле — председатель областного комитета Юго-Западного края. Известна как прекрасный агитатор, проводила энергичную деятельность в подготовке большевистских мятежей, в т.ч., и против Центральной Рады. С декабря 1917 — член Главного комитета РСДРП(б) — социал-демократии Украины. Член ЦИК советов Украины и первого советского правительства (народный секретарь внутренних дел). В 1923 поддержала Левую оппозицию в РКП(б). Страдала рядом хронических заболеваний (туберкулез, астма), и когда мучения в связи с их обострением стали невыносимыми, покончила жизнь самоубийством. 

(обратно)

430

Бензя Петр Андреевич (1883 — после 1928) — украинский общественно-политический деятель, член Союза освобождения Украины (1914— 1918). Украинский социал-демократ. Один из фигурантов «Дела членов ЦК УПСР Голубовича, Петренко, Лызанивского и др.» (1921).

(обратно)

431

Каутский Карл (1854—1938) — один из лидеров и наиболее известных теоретиков социал-демократии в Германии и Европе, создатель II Интернационала, объединившего почти всю европейскую социал-демократию. Его идеологическая концепция предусматривала мировую революцию. Однако ІІІ Интернационал, созданный с целью реализации его теоретических разработок, вскоре после своего основания превратился в агентурную сеть российской коммунистической партии.

(обратно)

432

Морозовский Ной Самуилович (1892—1953) — украинский общественный деятель, ученый-фтизиатр. Родом из Александрии. Знакомый сыновей Чикаленко.

(обратно)

433

Шарий — земский голова, товарищ Чикаленко по Харьковскому университету.

(обратно)

434

Стэнли Генри (настоящая фамилия — Джеймс Ровленд, 1841—1904) — английский путешественник, исследователь Африканского континента. В 1875—1877 впервые перешел Африку с востока до устья реки Конго с целью исследования ее суши.

(обратно)

435

Евлогиевцы — последователи архиепископа Евлогия — монашеское имя Георгиевского Василия Семеновича (1868—1946) — русского церковного деятеля. До 1914 — архиепископ люблинско-холмский и волынский. Во время Первой мировой войны насаждал православие в Галиции. Под его влиянием Холмщина была выделена в отдельную губернию.

(обратно)

436

Шаповал Николай Ефимович (1886—1948) — украинский военный и политический деятель, брат Никиты Шаповала. Во время Первой мировой войны раненым попал в немецкий плен. В лагере Раштат основал национальное образовательное общество «Запорожская Сечь». Сотрудничал с Союзом освобождения Украины. Один из организаторов 1-й дивизии синежупанников. Принадлежал к Украинской партии эсеров (УПСР). В 1919 — командир 7-й пехотной дивизии и Подольской группы Армии УНР, затем — 16-гo отряда, переименованного в 3-ю Железную дивизию. В лагерях для интернированных — начальник Юношеской школы. В эмиграции во Франции — председатель Украинского общества (1929—1948) и председатель организации УПСР во Франции. Арестовывался немецкими оккупационными властями за отказ возглавить военное подразделение, освобожден из концлагеря в 1944. Редактор украинских периодических изданий в Париже.

(обратно)

437

Махно Нестор Иванович (1888—1934) — украинский военный и политический деятель, руководитель крупнейшего по масштабам крестьянско-повстанческого движения в Украине. Участвовал в анархистском движении, за участие в акциях отбывал наказание на каторге. В 1918—1920 собрал под своим командованием огромную крестьянскую армию (в отдельные моменты до 100 тыс. чел.), возглавлял борьбу крестьян против немецких и гетманских военных отрядов, действовал против Директории УНР и деникинцев на стороне большевиков. Не согласившись с политикой «военного коммунизма», воевал против советской власти. После разгрома П.Врангеля, при котором Н.Махно выступал на стороне Красной армии, его армия была коварно уничтожена советской властью.

(обратно)

438

Зеленый (Терпило) Даниил Илькович (1883—1919) — атаман, руководитель крестьянско-повстанческого движения. Во время антигетманского восстания возглавлял Днепровскую дивизию, сформированную в Триполье. В январе 1919 перешел на сторону советской власти, способствовал захвату Киева частями Красной армии. Отказался переформировать дивизию по образцу красноармейских частей, в апреле 1919 поддержал всеобщее восстание против советской власти, объявленное «незалежниками». Повстанческие отряды под его командованием (до 12 тыс. чел.) контролировали значительную часть Киевщины и Полтавщины. Погиб в бою с деникинцами.

(обратно)

439

Письмо венского журнала «Воля» от 23 апреля 1921 под названием «Где выход?», в котором Чикаленко выдвигает тезис об украинской монархии, вышло отдельной брошюрой в издательстве «Наша воля» В.Писнячевского. Скорее всего, наиболее вероятной кандидатурой на престол Е.Чикаленко считал эрцгерцога Вильгельма («варяг», проникнутый украинской идеей). Работой выдающегося украинского ученого и политика Вячеслава Липинского «Призвание "варягов" или организация хлеборобов? Несколько замечаний по поводу статьи Е. Х. Чикаленко: "Где выход?"» в печатном органе УСХД «Хлеборобская Украина» (1922/25 кн. 4—5) была начата дискуссия между ним и Е.Чикаленко. В.Липинский подчеркивал, что «под флагом собственно "варяжского монархизма", поднятого Е.Чикаленко, имело место повторение в карикатурных формах "восстания против гетмана и против господ" — только уже не в старых привычных костюмах демократически-республиканских, а в плохо сидящих и пошлых костюмах "демократически-монархических"». Бесспорно, В.Липинский был прав, когда подчеркивал, что концепция «"иностранного королевича", не связанного ни с землей, ни с традицией, ни с местным правящим или правившим Родом, ни с исторической наследственностью» не даст Украине «той постоянной твердой и непоколебимой точки опоры, без которой ни о консерватизме, ни о монархизме украинском помыслить собственно нельзя». Кроме того, справедливо замечал В.Липинский, «кандидатура именно этого Рода (Габсбургов. — Авт.) (обладающего историческими традициями и правами исторической преемственности только в Галиции) вызвала бы очень опасную для Украины религиозную и политическую реакцию». Таким образом, теория Чикаленко, по мнению В.Липинского, на практике открывала путь к появлению все новых и новых претендентов на власть в Украине. Отсутствие традиции и исторической преемственности, а также связанного с ними легитимизма делали такой монархизм, по выражению ученого, «обычной диктатурой, обычным законом и правом узурпатора удачника».

Не вдаваясь в анализ всего хода полемики между обеими группами украинского консервативного лагеря, отметим, что В.Липинский сохранял при всем том почтительное отношение как к автору концепции «варяжского монархизма» — Чикаленко, так и к «иностранного королевичу» — В.Габсбургу.

(обратно)

440

Стессель Александр Анатольевич (1876—1933) — офицер Российской императорской армии и участник Белого движения на Юге России, полковник. С декабря 1919 — начальник внутренней обороны и комендант Одессы. Участвовал в Бредовском походе (январь 1920). С сентября 1920 — в Армии Врангеля в Крыму. В 1921 эмигрировал во Францию. Умер в Париже. — Перев.

(обратно)

441

Микитка Осип (1871—1920) — галицийский австрийский и украинский военный деятель, участник Первой мировой войны (на стороне Австро-Венгрии), генерал Украинской Галицкой армии (УГА). С января 1918 — командир Легиона украинских сечевых стрельцов, с января 1919 — командир I корпуса УГА, с августа 1919 — командир Киевского гарнизона, с ноября 1919 по февраль 1920 — командир УГА в составе Вооружённых сил Юга России (ВСЮР). В январе—феврале 1920 выступил против перехода УГА на сторону большевиков и за эти действия был арестован «ревкомом УГА» и передан в Одессе командованию РККА (бригады Г.И.Котовского). После полугодичного пребывания в подмосковном Кожуховском концлагере и отказа сотрудничать с РККА 29.10.1920 был расстрелян. — Перев.

(обратно)

442

Краус Антон (укр. Антін Кравс, 1871—1945) — генерал-четарь (генерал-лейтенант) Украинской галицкой армии (УГА). Родился на Буковине в семье немецкого колониста, мать — украинка. Участник Первой мировой войны (подполковник Императорской и королевской армии Австро-Венгрии). С декабря 1918 — в Галицкой армии, в 1919 — командир 3-го корпуса УГА в Киевской наступательной операции. В 1920 — командир бригады Красной Украинской Галицкой армии, присоединился к Армии УНР, командовал группой, которая в августе 1920 пробилась в Чехословакию. С 1924 проживал в Вене, автор мемуаров. — Перев.

(обратно)

443

Мордалевич Юлиан Арсентьевич (1896—?) — атаман времён Гражданской войны, подполковник Армии УНР. Уроженец Радомышльского уезда Киевской губернии. С приходом большевиков — глава повстанческого комитета при отряде атамана Д.Соколовского. В июне 1919 сформировал и возглавил свой отряд, в ноябре того же года создал Радомышльский районный повстанческий комитет. Весной 1920 под его руководством были объединены все повстанческие группы и организации, действовавшие по линии железных дорог Киев—Коростень и Киев—Казатин. В марте 1921 получил от Всеукраинского центрального повстанческого комитета мандат на командование повстанческими силами Северного фронта. В июне того же года пошел на сотрудничество с большевиками, писал письма и обращения к повстанцам с призывом сдаваться советской власти. В ноябре 1921 нелегально перешел польскую границу. Сменил фамилию на Головацкий, вступил на филологический факультет Карлова университета в Праге. В 1927 получил отказ в выдаче визы для посещения СССР. Дальнейшая судьба неизвестна. — Перев.

(обратно)

444

Певный Аполлон Васильевич (1887—1937) — украинский военно-политический деятель. Участник Первой мировой войны (прапорщик). С лета по осень 1917 — член Центральной Рады. В ноябре 1917 — феврале 1918 — комиссар Центральной Рады на Юго-Западном фронте, с 1919 — на руководящих должностях в Государственном инспекторате УНР (созданном по образцу института комиссаров в Красной армии). В 1920 остался в советской Украине. В 1937 обвинен в националистической деятельности и расстрелян. — Перев.

(обратно)

445

Омельянович-Павленко Михаил Владимирович (1878—1952) — украинский военный деятель. Родился в Тифлисе в семье офицера императорской российской армии, дворянина, мать происходила из аристократической грузинской семьи. Участник Первой мировой войны (полковник). В период Центральной Рады и Украинской державы — на различных командных должностях в украинской армии. В декабре 1918 — июне 1919 — главнокомандующий Украинской Галицкой Армией (вооружёнными силами ЗУНР). С июня 1919 служил в штабе Действующей армии УНР (специальный атташе при Симоне Петлюре). Как бывшему полковнику Лейб-гвардии и Георгиевскому кавалеру, ему было поручено вести мирные переговоры с командованием Вооружённых сил Юга России, закончившиеся безрезультатно. В 1919—20 командовал Армией УНР во время Первого Зимнего похода и в ходе польско-советской войны 1920. До 1945 жил в эмиграции в Чехословакии, в послевоенное время переехал сначала в Германию, позже во Францию. В 1945—48 исполнял обязанности министра военных дел в правительстве УНР в изгнании. — Перев.

(обратно)

446

Петрушевич Евгений Емельянович (1863—1940) — западно-украинский общественно-политический деятель, глава Западно-Украинской Народной Республики (ЗУНР). Адвокат, депутат австрийского парламента (1907—1918) и Галицкого сейма (1910—1914). В октябре 1918 — председатель (президент) Украинского Национального Совета (УНРада) самопровозглашенной ЗУНР. В январе 1919 подписал с Петлюрой договор об объединении УНР и ЗУНР («Акт злуки»), после чего стал членом Директории УНР, однако в июне того же года был выведен из состава Директории в связи с намерением её остальных членов прийти к соглашению с Польшей за счёт уступки ей западноукраинских земель (Восточной Галиции). В июле 1919 вместе с правительством ЗУНР выехал в эмиграцию в Каменец-Подольский, а оттуда — в Вену (Австрия). После того как в 1923 Совет послов в Париже принял решение, согласно которому территория Галиции без всяких оговорок отошла к Польше, Е. Петрушевич вынужден был в мае того же года распустить правительство ЗУНР в изгнании и ликвидировать дипломатические представительства и миссии за рубежом. В дальнейшем проживал в Берлине. — Перев.

(обратно)

447

Ливицкий Андрей Николаевич (1879—1954) — украинский общественно-политический деятель, президент УНР в изгнании (1926—1954). Юрист. Родился в Золотоношском уезде (в наст. время Черкасская обл. Украины), происходил из старинного козацко-старшинского рода. До 1917 служил в судебных учреждениях Полтавщины и Харьковщины, одновременно активно участвовал в украинском освободительном движении. Временным правительством назначен Полтавским губернским комиссаром. С 1917 — член Украинской Центральной Рады и Крестьянского Союза. В период Украинской державы (1918) — член Украинского национального союза, находившегося в оппозиции к власти П.Скоропадского. В период Директории УНР — один из организаторов и руководителей Трудового конгресса Украины, министр юстиции и заместитель премьер-министра УНР Б. Мартоса (1919), министр иностранных дел в правительстве И. Мазепы (1919). В эмиграции проживал в Польше. После убийства в Париже С.Петлюры стал его преемником и возглавил Директорию УНР (1926). С 1926 и до самой смерти в 1954 — возглавлял т.н. Государственный центр УНР в изгнании. В конце 2-ой мировой войны переехал в Германию. Умер в Карлсруэ (Германия) — Перев.

(обратно)

448

Мазепа Исаак Прохорович (1884—1952) — государственный деятель УНР, агроном. Родился в Черниговской губернии. В период Украинской революции вел работу в Екатеринославе. Принадлежал к Украинской социал-демократической рабочей партии, редактировал ее печатный орган «Наше слово» и впоследствии стал одним из ее лидеров. Выдвинулся в руководящие круги УНР при Директории. С апреля 1919 — министр внутренних дел в правительстве Бориса Мартоса. С августа 1919 по май 1920 — премьер-министр УНР. В эмиграции проживал в Чехословакии, после Второй мировой войны — в Западной Германии. В 1948—1952 — глава правительства УНР в изгнании. — Перев.

(обратно)

449

Григорьев (Серветников) Никифор Александрович (1888—1919) — украинский и советский военный и общественно-политический деятель, один из ярких представителей явления «атаманщины», организатор повстанческой войны в Херсонской губернии в 1918—1919, самопровозглашенный Гетман Украины (1919). Уроженец Подольской губ. Участник Первой мировой войны (штабс-капитан). После Февральской революции 1917 вошел в солдатский комитет Юго-Западного фронта. Получил от Центральной Рады чин подполковника за участие в украинизации частей бывшей царской армии. В апреле 1918 принял участие в гетманском перевороте, за что П.Скоропадский присвоил ему звание полковника. В ноябре—декабре 1918 восстановил связи с С.Петлюрой и поддержал антигетманское восстание Директории УНР. В начале февраля 1919 перешёл на сторону Красной армии, командовал дивизией. В мае 1919, на фоне усиленного брожения в рядах дивизии как следствие недовольства крестьян большевистской политикой, возглавил вооружённое восстание против большевистской власти на Украине. Пытался договориться с Н.Махно относительно ведения совместных боевых действий, однако безуспешно, поскольку тот заподозрил его в сговоре с деникинцами. Во время митинга в селе Сентово (в настоящее время — Кировоградская обл.) был убит махновцами. — Перев.

(обратно)

450

Юнаков Николай Леонтьевич (1871—1931) — российский и украинский военный и общественный деятель, военный историк. Родился в г. Чугуев Харьковской губ., происходил из шляхетского рода. Участник Первой мировой войны (генерал-лейтенант). В 1917 поддержал Центральную Раду и в конце 1917 перешёл на службу в создаваемую украинскую армию. С апреля 1918 служил в вооружённых силах Украинской державы (начальник Главного военно-учебного управления при Гетмане, начальник Военной академии). С конца 1918 — на руководящих должностях в армии УНР (Директории), с августа 1919 — начальник штаба Главного атамана Симона Петлюры. В 1920 — военный советник дипломатической миссии УНР в Польше. В июле—сентябре 1920 — военный министр УНР. Был произведен в генерал-полковники армии УНР. С 1921 — в эмиграции в Польше. — Перев.

(обратно)

451

Ганицкий Иван Михайлович (1879—1921) — украинский общественно-политический деятель, профессор кафедры прикладной механики Киевского политехнического университета. Был товарищем министра торговли и промышленности правительства Центральной Рады, членом Государственной комиссии по товарообмену между Украиной и Центральными державами. — Перев.

(обратно)

452

Баккалинский Арсен Якимович (1880—1921) — украинский поэт, фольклорист, хормейстер. Пел в хоре Н.Лысенко, с которым в 1899 участвовал в концертном турне по Украине. В начале 1900-х преподавал пение в школах и училищах Киевской губернии и Киева. Одновременно руководил самодеятельными хорами в Киеве — хором рабочих завода «Цепи Галля», хором Лукьяновского народного дома, — с которыми исполнял преимущественно украинские народные песни. Поддерживал отношения с Николаем Лысенко, Кириллом Стеценко, Александром Кошицем. — Перев.

(обратно)

453

Яната Александр Алоизович (1888—1938) — украинский агроном и ботаник чешского происхождения. Действительный член Всеукраинской академии наук. В 1918—1928 был учёным секретарём Сельскохозяйственного научного комитета Украины, после ликвидации которого работал профессором Сельскохозяйственного института в Харькове, там организовал и возглавлял Институт прикладной ботаники и Институт растениеводства. В 1933 арестован, в 1938 — умер в ссылке на Колыме от «прекращения сердечно-двигательной деятельности». — Перев.

(обратно)

454

Заславский Давид Иосифович (1880—1965), советский публицист, один из наиболее популярных советских журналистов 1930—50-х гг. До 1917 печатался в периодических изданиях Бунда и в русской либеральной прессе («Киевские Вести», «Киевская мысль», «День») под псевдонимами Филипп Богров, А.Лютов, Д.Осипов и др. С 1917 — член ЦК Бунда, активно выступал в печати против большевиков. За сотрудничество в киевских газетах при Деникине был в 1919 исключен из Бунда. В 1924 поместил в газете «Правда» письмо о полной солидарности с большевистским курсом и стал сотрудничать в партийной печати. Член ВКП(б) с 1934. С 1926 — фельетонист газеты «Известия», с 1928 — газеты «Правда». Избежал ареста в 1937—38. Также не был арестован в 1948, хотя и входил в Еврейский антифашистский комитет, и не подвергался гонениям в пору борьбы с т.н. «космополитами» (1948—49). После смерти Сталина Заславский сохранил своё влияние в партийных кругах; был выразителем официальной линии партии при Хрущёве. В период «холодной войны» был рупором советского внешнеполитического ведомства. В статьях о зверствах нацистов Заславский не касался трагедии еврейского народа. С 1950-х выступал с жесткой критикой Государства Израиль. Умер в Москве, похоронен на Новодевичьем кладбище.

Израильский литературовед Михаил Вайскопф, автор статьи «Семья без урода. Образ еврея в литературе русского романтизма» следующим образом характеризует Д.И. Заславского: "Одиозный Заславский (1880—1965) — одна из омерзительнейших фигур в истории не только межэтнических отношений, но и в сфере советского цензурного террора. Достаточно напомнить о его деятельности в газете «Правда» с 1928 года — в роли костолома, о травле О.Э. Мандельштама, Б.Л.Пастернака, многих инакомыслящих, исправного и рьяного подписанта антиизраильских «писем советской общественности» и о других «подвигах»". — Перев.

(обратно)

455

Камионский Оскар Исаевич (1869—1917) — русский оперный и камерный певец (лирический баритон) и музыкальный педагог. Окончил Петербургскую консерваторию, совершенствовался в вокальном искусстве в Милане. С неизменным успехом выступал на оперных сценах разных итальянских городов и в Королевском театре в Афинах. С 1893, вернувшись в Россию, в течение 20 лет успешно выступал в основном на провинциальных оперных сценах. В 1905—1908 пел в Оперном театре С.Зимина (Москва). Гастролировал за рубежом — в Монте-Карло (1907), Японии (1909), Лондоне (1910), во Франции и Германии. Записал на грампластинки около 400 произведений. В 1904 преподавал в Киевском музыкально-драматическом училище. В 1915 оставил сцену. «Дом Камионского» (улица Саксаганского, 58) построен в 1913—1914 как доходный дом. — Перев.

(обратно)

456

Харламов Василий Акимович (1875—1957) — депутат Государственной Думы всех 4-х созывов от области Войска Донского. Монархист, член партии кадетов. С 1918 — председатель Донского Круга, активный участник Белого движения. С 1920 жил за границей (в Белграде и Праге). После Второй мировой войны эмигрировал в Аргентину, где участвовал в образовании Казачьего союза и Антикоммунистического центра. Умер в Буэнос-Айресе в результате несчастного случая. — Перев.

(обратно)

457

Конный рейд Мамонтова (правильно: Мамантова) — рейд 4-го Донского корпуса Донской армии Вооружённых сил Юга России 10.08— 19.09.1919 под руководством генерала К.К.Мамантова по тылам большевистского Южного фронта в период похода ВСЮР на Москву. Рейд Мамантова достиг определенных успехов, разрушил и дезорганизовал тылы красных, серьёзно подорвав боеспособность наступавших частей, но основной цели — сорвать готовящееся контрнаступление Красной армии — рейд не выполнил. Корпус Мамантова запомнился в этом рейде не хорошо проведенной тактической операцией, а крайней степенью грабежа, и рейд получил негативную оценку А.И. Деникина и П.Н. Врангеля. — Перев.

(обратно)

458

Олесиюк Тимиш (Тимофей Игнатьевич, псевд. — Т.Олесевич; 1895—1978) — общественно-политический деятель. Родился на Подляшье (Царство Польское Российской империи). Врач, образование получил в высших школах Варшавы и Праги. В 1917 избран членом Центральной Рады от украинцев Холмщины и Подляшья. В 1917—18 — секретарь Холмского губернского исполнительного комитета. В 1918—19 — заместитель Холмского губернского комиссара образования. В октябре 1919 — атташе украинской дипломатической миссии в Варшаве. В течение 1920—48 представлял украинцев Холмщины в Государственном центре УНР в эмиграции. С 1930-х до начала 1940-х работал врачом на Подляшье, после Второй мировой войны эмигрировал в Германию, в 1947 — в США. Умер в Лос-Анджелесе. — Перев.

(обратно)

459

Рябовол Николай Степанович (1883—1919) — казачий политик и общественный деятель, председатель Кубанской Законодательной Рады и председатель Краевой Рады Кубани. Украинофил, наиболее яркий представитель «украинской Кубани», украинскими историографами считается сторонником воссоединения Кубани с Украиной. До революции 1917 работал народным учителем на Кубани. В 1902 близко сошелся с рядом прибывших на Кубань украинских деятелей, в частности, с будущим головным атаманом УНР С.Петлюрой. Во главе кубанской делегации посещал занятый немцами Киев с целью установить добрососедские отношения с гетманом Скоропадским и тем способствовать снабжению казаков оружием из огромных российских запасов, собранных на складах Украины. После выступления 26.06.1919 на Южнорусской конференции в Ростове-на-Дону, той же ночью, при возвращении в «Палас-отель», был убит двумя выстрелами из револьвера. Дело об убийстве так и не было раскрыто. Поскольку преступление было совершено на территории, контролировавшейся властями Донской республики, в обществе появился слух, что убийцы Рябовола были подосланы штабом Деникина, хотя никаких весомых доказательств так и не было найдено. Наиболее правдоподобная версия предполагает, что Рябовол стал жертвой внутренней борьбы в верхушке Кубанской Рады между сторонниками независимости Кубани («черноморцы») и сторонниками единой федеративной России» («линейцы»). Украинские источники связывают убийство Рябовола с его воображаемым стремлением к соборности Украины, хотя он прямо таких мыслей не высказывал, так как идею объединения с Украиной поддерживало лишь меньшинство казаков. — Перев.

(обратно)

460

Агеев Павел Михайлович (1880—1939) — донской казачий деятель, член Всероссийского учредительного собрания. Окончил юридический и физико-математический факультеты Харьковского университета. Занимался преподавательской деятельностью на Дону, в 1917 - директор Новочеркасской гимназии. Избран во Всероссийское учредительное собрание в Донском избирательном округе. Член Донского войскового круга, министр землеустройства и земледелия Южно-Русского правительства. Один из лидеров демократической оппозиции атаману Краснову, был популярен среди казаков. В феврале 1919 был ранен в результате покушения (по одной из версий — организованного его соратниками с целью дискредитации атамана Краснова). В 1920 эмигрировал в Грузию, где опубликовал открытое письмо с призывом к казачеству прекратить борьбу с большевиками. Вел переговоры с Совнаркомом о возвращении казаков. Преподавал в учебных заведениях СССР. Расстрелян в ходе сталинских репрессий. — Перев.

(обратно)

461

Гнилорыбов Михаил Николаевич (1884—1922?) — деятель донского казачьего движения. Из дворян области Войска Донского. Участник Первой Мировой войны, подполковник (1917). Участник Белого движения, полковник (1919), генерал-майор (1921). С конца 1919 занимался работой по редактированию и изданию военной литературы в штабе Войска Донского. В марте 1920 попал в плен к большевикам, мобилизован в РККА. Дезертировал. Эмигрировал в Польшу. В 1922 был завлечен в СССР в ходе операции ГПУ «Синдикат-2» и арестован. Осужден и расстрелян. По другим данным — умер после 1941 во Франции. — Перев.

(обратно)

462

Кубанская Рада — политическая организация Кубанского казачьего войска. Была ареной борьбы между т.н. «черноморцами» (потомками украиноязычных запорожских казаков), выступавшими против курса Деникина на воссоздание «единой и неделимой России», и т.н. «линейцами» (потомками русскоязычных донских казаков), видевшими будущее Кубани в составе федеративной России. Поскольку «черноморцы» составляли в Раде большинство, 28.01.1918 она провозгласила независимую Кубанскую Народную Республику со столицей в Екатеринодаре и стала средоточием оппозиции Деникину. В течение всего 1918—1919 шла тайная борьба за влияние на Кубань между Украиной и Доном,которые в перспективе стремились присоединить Кубань к себе.  В ноябре 1918 деникинцы разгромили посольство Украинской Державы в Екатеринодаре, а  в феврале 1919 в Донбассе на пути на родину был убит посол Федор Боржинский. Кульминацией конфликта стал разгром Кубанской Рады (так называемое «кубанское действо») в ноябре 1919, осуществленный начальником тыла Кавказской армии генералом В.Л.Покровским. — Перев.

(обратно)

463

Правильно: Кулабухов Алексей Иванович (1880—1919) — священник, казачий политик и общественный деятель, член Кубанского правительства, Кубанской Рады, входил в состав кубанской делегации на Парижской мирной конференции. Встретив в Париже представителей кавказских горцев, кубанская делегация обсудила и подписала с ними проект договора о дружбе между Кубанской Народной Республикой и Горской Республикой. В сентябре 1919 делегация командировала его для доклада Раде о своей деятельности и с предложением утвердить проект договора. Однако сторонники Деникина нашли в соглашении Кубани с Горской Республикой опасное нарушение полномочий правителя Юга России. Члены парижской делегации были обвинены в измене, в передаче командования казачьими войсками в руки горского Меджлиса и в других преступлениях. 25.10.1919 Деникин отдал приказ об аресте и предании военно-полевому суду всех, кто подписал этот договор, и, поскольку на подконтрольной ВСЮР территории в тот момент находился только А.И. Кулабухов, то он и был арестован, а военно-полевой суд в Екатеринодаре приговорил его к казни через повешение. Приговор был немедленно приведен в исполнение 7 ноября 1919. — Перев.

(обратно)

464

Врангель Петр Николаевич, барон (1878—1928) — белый генерал, последний лидер Белого движения на юге России. Получил прозвище «чёрный барон» за свою традиционную (с сентября 1918) повседневную форму одежды — чёрную казачью черкеску с газырями. Происходил из старинного прибалтийского немецкого рода, известного с XIII в. Учился на горного инженера, затем поступил на военную службу, участник русско-японской и первой мировой войн. Был противником Февральской революции, активно участвовал в корниловском выступлении. После Октябрьской революции ушел в отставку, приехал в Крым, где находилось имение его жены. На своей даче в Ялте был арестован большевиками, но вскоре освобожден. После прихода на Украину немецких войск, узнав о стремлении гетмана Скоропадского восстановить государственную власть, отправился в Киев, однако, разочарованный окружавшими Скоропадского украинскими националистами и его зависимостью от немцев, отправился на Кубань, где в сентябре 1918 присоединился к генералу Деникину. Впоследствии конфликтовал с Деникиным на почве разногласий по поводу дальнейших действий. В апреле 1920 стал преемником Деникина, когда тот, отступив в Крым, оставил командование Белой армией. Воспользовавшись начавшейся войной с Польшей для перегруппировки своих войск, перешел в наступление на Украине и сформировал правительство, которое признала Франция. Осенью того же года, теснимый Красной Армией (у которой стали развязаны руки после перемирия с Польшей), отступил в Крым и в ноябре 1920 организовал эвакуацию в Константинополь 140 тыс. военных и гражданских лиц. Обосновавшись со своим штабом и частью войск сначала в Турции, затем в Югославии, он к 1925 отказался от продолжения вооруженной войны и переехал в Бельгию, где работал инженером в одной из брюссельских фирм. 25.04.1928 скончался в Брюсселе после внезапного заражения туберкулёзом. По одной из версий, предложенной его родными, он был отравлен братом своего слуги, большевистским агентом. — Перев.

(обратно)

465

Колиух Дмитрий Викторович (1880 — предп. ок. 1937) — украинский экономист, кооперативный, общественно-политический деятель, социал-демократ. В 1917—20 возглавлял правление Днепровского союза потребительских обществ (Днепросоюза). С начала ноября 1917 — товарищ генерального секретаря (зам. министра) по продовольственным делам, с января 1918 — генеральный секретарь продовольственных дел УНР в правительстве В.Голубовича. В марте 1918 подал в отставку и вернулся к работе в Днепросоюзе. С 1920 — зам. председателя Вукоопсоюза, некоторое время был председателем Укрвнешторга, работал экономистом-референтом в Киевгорплане. В 1930 арестован, в 1931 приговорен к 3 годам ссылки по делу «Украинского национального центра». Отбывал ссылку в Казахстане. Дальнейшая судьба неизвестна. По одной из версий, погиб в пик репрессий 1937—38. — Перев.

(обратно)

466

Полоз Михаил Николаевич (наст. фамилия Полозов, 1891—1938) — украинский советский политический и государственный деятель, революционер. В 1917 — член Центральной Рады от партии эсеров. В 1918, во время наступления советских войск Муравьева, был арестован за сотрудничество с большевиками и приговорен к расстрелу, но был спасен казаками. После раскола эсеровской партии был одним из лидеров боротьбистов. В 1920 вступил в КП(б)У. С установлением советской власти работал в президиуме Украинского Совета народного хозяйства и возглавлял административно-финансовую комиссию при Совнаркоме УССР. В 1921—23 был полпредом Украинской ССР в Москве. В 1923—25 возглавлял Госплан Украины и в 1925—30 — Народный комиссариат финансов. В 1930—34 — заместитель председателя Бюджетной комиссии ЦИК СССР. Как авиационный специалист, заложил основы развития гражданской авиации в Украине. В январе 1934 арестован в Москве, признан виновным в связях с Украинской военной организацией (УВО) и приговорен к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. В 1937 решением особой тройки приговорен к расстрелу и расстрелян в Сандармохском лесу в Карельской АССР. Жена Полоза, как участница оппозиции Сталину, была арестована на год раньше мужа и осуждена с группой И. Н.Смирнова. Расстреляна в Магадане в 1937. — Перев.

(обратно)

467

Феденко Афанасий Васильевич (1893—1981) — украинский политический деятель, историк, публицист. Член Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП), член Украинской Центральной Рады (УЦР) и Трудового конгресса Украины. С 1921 в эмиграции в Польше, Праге и Мюнхене. Работал профессором в Украинском Свободном Университете (УСУ).. — Перев.

(обратно)

468

Любченко Панас Петрович (1897—1937) советский и украинский политический деятель. С 1917 активно участвовал в украинском эсеровском движении. Член Украинской Центральной и Малой рад. Принадлежал к левому крылу эсеров, поддерживая установление советской власти на Украине. В 1919 был одним из основателей Украинской революционной социалистической партии (коммунистов), позже — активным членом Украинской коммунистической партии боротьбистов (УКП-б). В 1920 вступил в КП(б)У, с 1920 по 1927 возглавлял Киевский областной комитет партии. С 1927 по 1934 — секретарь ЦК КП(б)У. В 1933—1934 — первый заместитель председателя Совнаркома УССР, в 1934—1937 — председатель Совнаркома УССР и член Политбюро ЦК КП(б)У. В 1930 выступал в качестве государственного обвинителя на показательном процессе т.н. «Союза освобождения Украины». На августовском 1937 пленуме ЦК КП(б)У был необоснованно обвинён в руководстве контрреволюционной националистической организацией на Украине. Отверг все обвинения. Во время перерыва в работе пленума 30.08.1937, вернувшись домой, застрелил свою жену, после чего покончил с собой. По неофициальной версии оба были застрелены работниками НКВД. По поводу гибели Любченко тогдашний первый секретарь ЦК КП(б)У Косиор сказал: «Пока мы с вами принимали решение, Любченко застрелился, подтвердив тем самым, что мы правильно это дело разобрали». — Перев.

(обратно)

469

Рафес Моше (Моисей Григорьевич; 1883—1942), видный деятель Бунда и Еврейской секции. С 1917 возглавлял украинскую организацию Бунда в Киеве. В 1917 — член Украинской Центральной и Малой рад. В период 1917—1918 призывал к активной борьбе с большевиками. После революции в Германии (ноябрь 1918) изменил свои позиции и провозгласил создание Еврейского коммунистического союза (впоследствии влился в КП(б)У), от имени которого в июне 1919 подал в Народный комиссариат внутренних дел меморандум о необходимости срочной ликвидации всех еврейских буржуазных общественных организаций и партий, «так как они представляют опасность для советской власти и являются агентами Антанты и империализма». Фактически возглавил Ликвидационную комиссию по делам еврейских общин и общественных организаций и с особой жестокостью и цинизмом преследовал своих вчерашних соратников. В конце Гражданской войны был комиссаром Красной армии. Впоследствии занимал руководящие посты в Моссовете, Народном комиссариате иностранных дел СССР, Коминтерне, ТАСС, Совкино. Арестован в мае 1938, в июне 1940 Военной коллегией Верховного суда приговорен к десяти годам лишения свободы. Погиб в лагере в Коми АССР. — Перев.

(обратно)

470

Носов (Носив) Анатолий Зиновьевич (1883—1941) — украинский антрополог, этнолог и археолог. Ученик Федора Волкова, активно способствовал становлению Кабинета (музея) антропологии Всеукраинской академии наук. Вместе с Александром Алешо и Львом Чикаленко составил словарь украинских антропологических терминов. В 1923—1924 руководил Комиссией по организации Каневского природного заповедника, с 1924 — его директор. Арестован в 1929 по делу «Союза освобождения Украины», затем, в 1933 — по делу «Украинской военной организации», приговорен к 5 годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. После ссылки работал в Ялте, в Краеведческом музее. — Перев.

(обратно)

471

Козловская Валерия Евгеньевна (1889—1956) — украинский археолог и музейный работник, член Археологической секции Украинского Научного Общества им. Т.Г.Шевченко. Одна из первых женщин-археологов Украины. До Второй мировой войны проживала и работала в Киеве, осенью 1943 вместе с отступающими германскими войсками эмигрировала на Запад. С 1950 жила в Нью-Йорке. — Перев.

(обратно)

472

Клингер Витольд (1875—1962) — украинский и польский филолог-классик, этнолог. Родился в Немирове. Окончил историко-филологический факультет Киевского университета им. Св. Владимира. Преподавал в учебных заведениях Нежина и Киева. Руководитель Фольклорной комиссии историко-филологического отделения Всеукраинской академии наук. В 1920 переехал из Киева в Польшу, где возглавил кафедру классической филологии в Познаньском университете. Профессор Киевского университета и Университета Адама Мицкевича в Познани, член Польской академии знаний. — Перев.

(обратно)

473

Андрей (Шептицкий) (1865—1944) — украинский религиозный деятель, граф, епископ Украинской грекокатолической церкви, доктор права. Принадлежал к знатному западноукраинскому роду Шептицких. С 1901 и до смерти — митрополит Галицкий и архиепископ Львовский — предстоятель Украинской грекокатолической церкви. После начала Первой мировой войны и оккупации Львова войсками Российской империи был арестован, заключен в тюрьму в Киеве, а затем сослан в Новгород в России. После падения царского режима в марте 1918 был освобожден и вернулся во Львов. Деятельность митрополита во время Второй мировой войны получила неоднозначную оценку. Умер в 1944, похоронен в Соборе святого Юра во Львове. — Перев.

(обратно)

474

Широцкий (Шероцкий) Константин Витальевич (1886—1919) — российский и украинский искусствовед, этнограф, фольклорист, краевед; профессор (с 1917). С 1906 жил в Петербурге, где окончил Археологический институт (1911) и университет (1912), с 1911 — действительный член Российского археологического товарищества. Автор работ о художественном наследии Т.Шевченко, очерков по истории украинского декоративного искусства (1914), путеводителя «Киев» (1917). Принимал активное участие в жизни украинского сообщества в Петербурге. В дни Октябрьского переворота был комиссаром Городенковского повета в Галиции, в 1918 — организатором секретариата образования в правительстве УНР. Умер на Винничине в возрасте 33 лет от абдоминального туберкулеза.

(обратно)

475

Кордуба Мирон Михайлович (1876—1947) — украинский историк. Родился в с. Остров в Галиции (в наст. время Тернопольский р-н). В 1918—1919 — консул ЗУНР в Вене, редактор «Республики» — официального правительственного печатного органа ЗУНР. В 1922—1939 преподавал в университетах Польши. Профессор истории Украины на гуманитарном факультете Варшавского университета; автор биографий известных украинцев в Польском биографическом словаре (ПБС). С 1944 — заведующий кафедрой истории южных и западных славян, ст.н.с. Львовского отделения Института истории АН УССР. — Перев.

(обратно)

476

Студинский Кирилл Иосифович (1868—1941) — украинский филолог-славист, литературовед, общественный деятель. Член Всеукраинской академии наук (ВУАН) (с 1929, исключен в 1933 «за контрреволюционную деятельность», в 1939 восстановлен). Учился во Львовском и Венском университетах. В 1923—1932 — председатель Научного об-ва им. Шевченко во Львове, установил тесные связи с ВУАН в Киеве. Считался в Галиции ярым советофилом, за что даже подвергся нападению ОУН-овцев. Совместно с наркомом просвещения УССР Н.А.Скрыпником и академиком М.С.Грушевским участвовал в травле академика С.А.Ефремова, закончившейся арестом последнего. После присоединения Западной Украины к СССР был в октябре 1939 избран председателем Народного Собрания Западной Украины, в 1940 — депутатом Верховного Совета УССР и Львовского облсовета. При отступлении советских войск в июне 1941 был вывезен из Львова, дальнейшая судьба неизвестна. По некоторым воспоминаниям, его встречали в Киеве на бульваре Шевченко «в последних числах июня или в первых июля» рядом с забитым чемоданами автомобилем, и он говорил, что его должны везти в Уфу, куда он потом так и не добрался. По официальному уведомлению властей, Студинский погиб во время бомбёжки эшелона немцами на пути из Киева в Харьков. — Перев.

(обратно)

477

Щурат Василий Григорьевич (1871—1948) — украинский литературовед, поэт, переводчик, академик Украинской академии наук (1929). Образование по специальности «славянская филология» получил во Львовском и Венском университетах. В 1898—1934 служил учителем и директором в гимназиях. В 1914—1923 на руководящей работе в Научном об-ве им. Шевченко во Львове. С 1939 — профессор Львовского университета, директор Библиотеки АН УССР во Львове. В. Щурату принадлежит лучший из дореволюционных украинский перевод «Слова о полку Игореве», опубликованный в 1907. — Перев.

(обратно)

478

«Треугольник смерти» — военно-политическая ситуация, сложившаяся во время Польско-украинской войны 1 июня 1919 года, когда Украинская Галицкая Армия (УГА) оказалась в окружении польской армии, Красной Армии и белых частей с трёх сторон. Географически треугольник ограничивался с трёх сторон реками Збруч и Днестр, а также железной дорогой Гусятин — Чортков. Также иногда используют название «Четырехугольник смерти», с учетом враждебно настроенного Королевства Румыния. — Перев.

(обратно)

479

Литвиненко Иван Данилович (1891— предположительно 1947) — военный деятель, полковник Армии УНР. Во время Первой мировой войны — офицер царской армии. Во времена Центральной Рады командовал куренем Киев. охранного полка, в 1919 — в Действующей армии УНР — руководил 1-м Запорожским полком им. Дорошенко. В 1920 — полномочный представитель Главного атамана С.Петлюры на переговорах с П.Врангелем по объединению сил в борьбе с большевистскими войсками. С 1920 — в эмиграции в Польше, служил в охране Главного атамана, затем — в разведке Государственного центра УНР в эмиграции. В период оккупации Украины, с октября 1941 проживал в Ровенской области. С сентября 1943 — начальник разведывательного отдела штаба Полесской Сечи атамана Т.Бульбы (Т.Боровца); в ноябре 1944 по заданию Украинской повстанческой армии переправлен во Львов, работал художником-оформителем Львовского дома архитектора, продолжал поддерживать связи с самостоятельным подпольем ОУН-УПА. В 1946 арестован и приговорен к смерти, в 1947 расстрелян в Киеве. — Перев.

(обратно)

480

Крат Михаил Николаевич (1892—1979) — военный деятель УНР. Родился в г. Гадяч на Полтавщине. Участник Первой мировой войны (подполковник царской армии). В укр. армии — с лета 1917: служил в штабе Киевского военного округа, участвовал в обороне Киева зимой 1918. Впоследствии — командир полка, пом. командира, нач. штаба Запорожской дивизии Армии УНР на большевистском и деникинском фронтах. Участник Первого Зимнего похода Армии УНР 1919—1920. Стал влиятельным деятелем укр. воен. эмиграции, написал воспоминания по истории освободительной борьбы. В годы Второй мировой войны — член Украинского национального комитета в Варшаве (общественно-политическая организация, представлявшая в 1939—1945 интересы украинцев на территории Генерал-губернаторства), в нач. 1945 — нач. штаба 1-й Укр. дивизии Укр. нац. армии ген. П.Шандрука (дивизия СС «Галичина»), сдавшейся в плен англичанам. С 1945 по 1948 содержался в лагере для военнопленных в Италии, в 1950 эмигрировал в США. Умер в Детройте. — Перев.

(обратно)

481

Блудимко Иван Космич (Кузьмич) (1897—1967) — украинский военный и общественный деятель, повстанец. Родился в г. Глухов Черниговской губ. Окончил Оренбургскую военную школу, прапорщик российской армии (до 1918). Старшина партизанского отряда им. Центральной Рады (весна 1918) и Запорожской дивизии (6.12.1918 — 1922), сотник пехоты Армии УНР. В 1927 окончил агро-лесной ф-т Украинской хозяйственной академии в Подебрадах (Чехословакия). Председатель Брестского отдела Украинского Центрального Комитета (общественно-политическая организация, представлявшая в 1939—1945 интересы украинцев на территории Генерал-губернаторства). Умер в Нью-Йорке (США). — Перев.

(обратно)

482

Бредов Николай Эмильевич (1873—после 1945) — российский военный деятель, генерал-лейтенант. С апреля 1918 служил в Генеральном штабе армии Украинской Державы. В ноябре—декабре 1918 участвовал в создании пророссийских добровольческих отрядов, с конца 1918 — в Доброармии. В 1919 участвовал в оккупации ВСЮР Полтавы, Киева и Чернигова. После перехода через Западную Украину был интернирован со всем отрядом в Польше. С частью солдат вернулся в армию Врангеля в Крыму, где находился в резерве. В ноябре 1920 эвакуировался в Турцию, оттуда переехал в Болгарию. В октябре 1944 в Болгарии был арестован НКВД. После допросов передан югославской контрразведке (ОЗН — Отдел защиты народа) в г. Вршац и, видимо, погиб в югославском лагере. — Перев.

(обратно)

483

Горянский Павел Ерофеевич (1878—1935) — педагог, общественный деятель, публицист, основатель и председатель Ялтинской общины украинцев, председатель Малой Рады украинцев Крыма. До революции 1917 преподавал русский язык, историю и географию в коммерческих школах Екатеринослава и Умани, параллельно занимался журналистикой, был секретарем журнала «Киевская Старина». В 1914, в связи с заболеванием туберкулезом, выехал в Ялту. В 1919 возглавил движение крымских украинцев. В августе того же года в Севастополе на съезде украинских общественных организаций Крыма было принято решение предоставить Малой Раде (исполнительному комитету) Краевой Украинской Рады Крыма права Украинского консульства, а председателя Рады П.Горянского признать консулом УНР в Крыму. После занятия Крыма большевиками в 1920 учительствовал в Ялте на курсах в татарской школе, работал в библиотеке. С 1926 жил в Киеве, где умер. — Перев.

(обратно)

484

Руданский Степан Васильевич (1834—1873) — украинский поэт, переводчик и драматург, автор текстов песен; по профессии — врач. Родился на Винничине. После окончания Санкт-Петербургской медико-хирургической академии по состоянию здоровья (туберкулёз) не смог служить в военном ведомстве и в 1861 был назначен в Ялту на должность городского врача. Автор романтических баллад, исторических поэм и лирических стихов на мотивы бурлацких песен, а также юморесок в стиле коломыйки («Спивомовки»). Также переводил стихотворения греческих, римских, русских и славянских поэтов. Умер в Ялте, похоронен на каменистом холме Массандровского кладбища (ныне — Поликуровский мемориал Ялты). — Перев.

(обратно)

485

Слащёв Яков Александрович (1885—1929) — русский и советский военачальник и военный педагог, генерал-лейтенант, в Гражданскую войну — активный участник Белого движения на юге России. Из семьи потомственных военных. Герой Первой мировой войны (к 1917 полковник). С 1919 командир корпуса в армиях А.И. Деникина и П.Н.Врангеля, генерал-лейтенант (1920). Эмигрировал в Турцию, жил в Константинополе, занимаясь огородничеством и прозябая в нищете. В 1921 вернулся в Советскую Россию, был амнистирован, преподавал на курсах комсостава «Выстрел». 11.01.1929 был убит в Москве в своей комнате при школе тремя выстрелами в упор из револьвера. Убийца — курсант Московской пехотной школы им. Уншлихта Лазарь Коленберг, — заявил, что убийство им совершено из мести за своего брата, казнённого по приказу Слащёва в годы гражданской войны. Стал прообразом генерала Романа Хлудова в пьесе М.А.Булгакова «Бег», советском фильме «Бег» (1970). — Перев.

(обратно)

486

Кирей Василий Фадеевич (1879—1942) — украинский и русский военный деятель, генерал-майор. Участник Первой мировой войны. В украинской армии с сентября 1917. В период Украинской Державы служил в Генеральном штабе. Власти Директории не признал и перешел в Добровольческую армию генерала Деникина. В Русской армии генерала Врангеля — начальник Военно-технического управления и референт Врангеля по «украинским делам». С сентября 1920 — в эмиграции. После недолгого пребывания в Югославии поступил на службу в Чехословацкую армию, 01.09.1938 вышел в отставку. Умер в Праге. — Перев.

(обратно)

487

Кривошеин Александр Васильевич (1858—1923) — русский государственный деятель. Один из столпов дворянско-крепостнического аграрного курса, ближайший сотрудник П.А.Столыпина по проведению аграрной реформы. Член Государственного совета (с 1907), крайний правый. После Октябрьской революции — один из руководителей контрреволюционного «Правого центра» в Москве. В 1918 бежал в Киев, где организовал контрреволюционный монархический «Совет государственного объединения России». После поражения Врангеля эмигрировал во Францию. — Перев.

(обратно)

488

Вернадский Владимир Иванович (1863—1945) — русский и советский учёный-естествоиспытатель, мыслитель и общественный деятель, основоположник геохимии, биогеохимии, радиогеологии и учения о биосфере. Родился в Харькове, окончил физико-математический ф-т Петербургского университета. С 1890 — приват-доцент минералогии Московского университета, с 1898 по 1911 — проф. того же университета. С 1912 — академик Российской академии наук, один из организаторов Комиссии по изучению естественных производительных сил России. Один из основателей и первый президент Украинской академии наук (1918—1921). С 1922 по 1923 — директор организованного им Государственного радиевого института. В 1927 организовал в АН СССР отдел живого вещества, преобразованный в 1929 в Биогеохимическую лабораторию, являлся ее директором со дня основания и до конца своей жизни. — Перев.

(обратно)

489

Лащенко Вячеслав Митрофанович (1875—1953) — украинский писатель, педагог, общественный деятель. После окончания Варшавского университета преподавал в гимназиях Киева, Одессы, Севастополя и Петрограда. В 1900 основал в Севастополе украинское просветительское общество «Кобзарь». В марте 1917 основал и возглавил Украинскую Черноморскую громаду, среди прочего занимавшуюся украинизацией состава Черноморского флота. В период УНР — директор украинской гимназии в Одессе. В конце 1920 эмигрировал в Чехословакию. Умер, предположительно, в Нью-Йорке (США). — Перев.

(обратно)

490

Черныш Иван Григорьевич (1880—1920) — украинский общественный деятель, гласный городской думы, экономист. До революции 1917 — начальник Киево-Подольского управления госимущества и земледелия, авторитетный гласный Киевской городской думы. В 1917 его кандидатура предлагалась В.Винниченко на утверждение Центральной Радой на должность генерального секретаря торга и промышленности. В правительстве Украинской Державы — заместитель министра продовольственных дел. Входил в комиссию по разработке проекта аграрной реформы. В Крыму занимал должность ученого секретаря Ялтинского уездного экономического управления. Был одним из лидеров группы украинских деятелей в окружении Врангеля, выступавшей за примирение с УНР и установление тесных отношений с ее правительством, инициировал переговоры с представителями УНР. В декабре 1920, в период «красного террора», расстрелян большевиками «в составе группы из 203 человек как явный враг трудового народа и контрреволюционер».

(обратно)

491

Леонтович Иван Николаевич (1860—1926) — украинский политический и общественный деятель, меценат и филантроп, член Государственного совета Российской империи. Брат В.Н.Леонтовича. Во время Первой мировой войны — уполномоченный Российского Красного Креста по Полтавской губернии. Когда осенью 1920 возник проект создания отдельных украинских частей в армии Врангеля, был назначен «Советником по делам Украины при Главнокомандующем Русской Армией». В эмиграции проживал в Югославии, где и умер. — Перев.

(обратно)

492

Волошин Александр Александрович (псевдоним: Негритос, 1892 — 1960) — писатель, актер, журналист. Участник Белого движения, поручик Добровольческой армии. В эмиграции с 1920. Жил и работал и в Голливуде. Автор статей в газете «Русские новости». Редактор литературного отдела журнала «Согласие». Публиковал статьи в журнале «Родные дали» (Лос-Анджелес). Умер в США, в Лос-Анджелесе, по другим сведениям — в Нью-Йорке. — Перев.

(обратно)

493

Аверченко Аркадий Тимофеевич (1881—1925) — русский писатель-сатирик, театральный критик, драматург. Родился в Севастополе в купеческой семье. В юмористических рассказах и фельетонах высмеивал пошлость буржуазного быта (сборник «Весёлые устрицы», 1910, и др.). В 1918 отрицательно отнесся к советской власти, вернулся в родной город. С июля 1919 работал в газете «Юг» (впоследствии «Юг России»), агитируя за помощь Добрармии. В начале декабря 1920 эвакуировался из Севастополя в Стамбул, затем через Софию и Белград переехал в Прагу. Книгу рассказов «Дюжина ножей в спину революции» (Париж, 1921) В.И.Ленин охарактеризовал как талантливую книжку, написанную с позиций «…озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца…». Умер в Праге. — Перев.

(обратно)

494

Козырь-Зирка Олесь (Алексей) (1886— после 1923) — повстанческий атаман времен Гражданской войны. До 1914 был сельским учителем. Участник Первой мировой войны (прапорщик). Как и многие другие украинцы в царской армии, принял активное участие в создании отдельных украинских полков. Благодаря своему ораторскому искусству, отработанному в годы учительства, осенью 1917 был избран на солдатском собрании командиром украинского конного полка, который уже в декабре 1917 разбили под Екатеринославом большевистские войска. Из остатков полка создал банду, атаманом которой стал. Участвовал в обороне Киева от войск Муравьева (январь 1918), получил звание полковника армии УНР. Осенью 1918 присоединился к антигетманскому восстанию Директории. «Отличился» многочисленными еврейскими погромами на Житомирщине и Киевщине, за что его полк был расформирован, а сам он отдан под военно-полевой суд. Был приговорен к расстрелу, но бежал из-под стражи. В 1919 с небольшим отрядом занимался грабежом в тылах армии УНР. Впоследствии перешел на сторону большевиков. По некоторым данным, в 1920-х работал в ЧК, но дальнейшая судьба атамана неизвестна. Упоминается в романе М.Булгакова «Белая гвардия». — Перев.

(обратно)

495

Савенко Анатолий Иванович (1874—1922) — русский общественный и политический деятель, юрист, писатель, публицист и журналист. Автор многочисленных публикаций политического и экономического характера в ряде газет: «Киевлянин», «Киевское слово», в журнале «Жизнь и искусство» (как штатный сотрудник), в газетах «Московские Ведомости», «Новое Время и др. Один из основателей и товарищ председателя (с 1912 — председатель) Киевского клуба русских националистов (1908—1918). После Февральской революции — комиссар Временного комитета Государственной думы и Временного правительства, выполнял ряд поручений на Украине. Один из главных идеологов русского национализма и малороссийской идентичности на Украине в начале XX века и в период Октябрьской революции и Гражданской войны. Критик и непримиримый политический оппонент украинства и украинского национализма. Участник Белого движения на Юге России, начальник Киевского отделения ОСВАГа и фактический глава Киева осенью после взятия Киева Добровольческой армией. Эмигрировал в 1920, но уже на следующий год тайно возвратился в Советскую Россию, где скрывался под чужой фамилией. Умер в Керчи в 1922.

(обратно)

496

Драгомиров Абрам Михайлович (1868—1955) — генерал от кавалерии. С октября 1918 по сентябрь 1919 — председатель Особого совещания при Главкоме ВСЮР. С сентября по декабрь 1919 — командующий войсками Киевской области и командующий группой войск киевского направления. В 1920—1924 — генерал для поручений при Врангеле. В эмиграции проживал сначала в Сербии, затем в Париже. — Перев.

(обратно)

497

Глинка Григорий Вячеславович (1862—1934) — российский государственный деятель, тайный советник, сенатор. Юрист. Во время Гражданской войны — заведующий Государственными имуществами Крыма и управляющий земледелием в правительстве Юга России. К 1921 — председатель Российского общества Красного Креста. Эмигрировал во Францию. Умер в госпитале в Вильжюифе. — Перев.

(обратно)

498

Геруа Александр Владимирович (1870—не ранее 1944) — российский военный деятель, генерал-лейтенант (1917). С октября 1919 — начальник миссии Вооружённых сил Юга России в Бухаресте, с апреля 1920 — военный представитель Главного командования и великого князя Николая Николаевича в Румынии. После поражения Белой гвардии остался в Румынии. После вступления советских войск в Бухарест в 1944 был арестован органами СМЕРШ и вывезен в СССР, дальнейшая судьба неизвестна. — Перев.

(обратно)

499

Савицкий Пётр Николаевич (1895—1968) — русский философ и культуролог, один из вождей евразийства. Ученик П.Б.Струве, его помощник во время работы в правительстве барона Врангеля. С 1921 — в эмиграции в Чехословакии; преподавал в русских высших учебных заведениях Праги, с 1935 — также в Пражском немецком университете. В 1940—1944 заведовал русской гимназией в Праге. В 1945 после занятия Праги советскими войсками арестован и отправлен в концлагерь. В 1956 реабилитирован и вернулся в Прагу, где умер в 1968. — Перев.

(обратно)

500

Струве Пётр Бернгардович (1870—1944) — российский политический деятель, экономист, философ, историк. Сын пермского губернатора. В 1895 окончил юридический факультет Петербургского университета. Публиковал статьи по экономике, социологии, философии, истории, редактировал марксистские журналы «Новое слово» и «Начало». В 1898 участвовал в составлении Манифеста РСДРП, с 1903 — один из лидеров «Союза освобождения». Вскоре разошёлся с социал-демократами и в 1905 стал членом ЦК конституционно-демократической партии (кадетов). Причиной разногласий было то, что он отвергал революцию и диктатуру пролетариата, выступал как сторонник постепенных реформ, проводимых по инициативе государства, приветствовал мирный переход от капитализма к социализму. Струве утверждал, что Россия должна развиваться по тому же пути, что и Европа. С 1906 по 1917 преподавал политэкономию в Петербургском университете, в 1917 был избран академиком (оставался им до 1928). К Октябрьскому перевороту отнёсся отрицательно, сотрудничал с представителями Белого движения. При генерале П.Н.Врангеле — член Особого совещания, член правительства (начальник управления иностранных дел). С конца 1920 — в эмиграции. Преподавал в Пражском и Белградском университетах, писал очерки о русской культуре, о А.С.Пушкине, Ф.М.Достоевском, Л.Н.Толстом. Умер в Париже. — Перев.

(обратно)

501

Церетели Ираклий Георгиевич (1881—1959) — российский политический деятель, один из лидеров меньшевиков. Депутат 2-й Государственной думы (лидер социал-демократической фракции). В 1917 министр почт и телеграфов Временного правительства. Один из создателей и руководителей Грузинской Демократической Республики, член меньшевистского правительства Грузии (май 1918). С 1921 в эмиграции. На протяжении многих лет представлял грузинскую социал-демократию в Социнтерне. Умер в Нью-Йорке. — Перев.

(обратно)

502

Терещенко Михаил Иванович (1886—1956) — российский предприниматель, сахарозаводчик. Личное состояние оценивалось примерно в 70 млн руб. В 1917 министр финансов, затем — министр иностранных дел Временного правительства. После Октябрьского переворота вместе с другими министрами Временного правительства арестован большевиками в Зимнем дворце, содержался в заключении в Петропавловской крепости. Весной 1918 был освобождён, эмигрировал в Финляндию, оттуда в Норвегию, затем жил во Франции и Англии. Поддерживал Белое движение и иностранную интервенцию против Советской России. Потеряв своё состояние в России, успешно занимался бизнесом за границей, был совладельцем нескольких финансовых компаний и банков во Франции и на Мадагаскаре. — Перев.

(обратно)

503

02.07.1917 Киев посетила делегация Временного правительства в составе министра иностранных дел М.И.Терещенко и министра почт и телеграфов И.Г.Церетели для переговоров о разграничении полномочий Центральной Рады и Исполнительного комитета киевской городской Думы (выполнявшего функцию представительства Временного правительства в Киеве). Делегация признала законодательные полномочия Центральной Рады и, без согласования с Временным правительством, согласилась с предложениями Центральной рады и очертила географические рамки юрисдикции Рады, включив в них все юго-западные губернии России. Эти события вызвали правительственный кризис в Петрограде: 15.07.1917 в знак протеста против действий киевской делегации все министры-кадеты ушли в отставку. — Перев.

(обратно)

504

Дельвиг, Сергей Николаевич (1866—1944) — русский и украинский военачальник, артиллерист, военный историк, генерал-лейтенант. С ноября 1917 служил в украинских военных формированиях (армии Центральной Рады, Украинской Державы, Директории). В 1919—1921 — начальник военной миссии УНР и полномочный представитель УНР в Румынии. С июля 1919 — военный атташе при представительстве УНР в Румынии, где и остался в эмиграции после 1921. Работал инженером на фабрике братьев Шиль в Бухаресте, затем на заводах «Конкордия» в Кодле. В 1944 переехал в Египет, где и умер. — Перев.

(обратно)

505

Панейко Василий Лукич (1883—1956) — галицийский украинский писатель и журналист. С 1918 — госсекретарь иностранных дел ЗУНР. Работал парижским корреспондентом газеты «Діло», в 1925—1926 во Львове редактировал газету «Политика». В 1945 эмигрировал в Нью-Йорк, а в 1955 переехал в Каракас. — Перев.

(обратно)

506

Тарнавский Мирон Емельянович (1869—1938) — галицийский австрийский и украинский военный деятель, участник Первой мировой войны (на стороне Австро-Венгрии), сотник формирований Украинских сечевых стрельцов (1918), генерал-лейтенант (генерал-четарь) Галицкой армии (1919), инициатор заключения Зятковских соглашений и военного союза между Галицкой армией и Вооружёнными силами Юга России (ноябрь 1919), за что диктатором Е. Петрушевичем был отстранен от командования. После заключения союза Галицкой армии с Красной армией и формирования Красной Украинской Галицкой армии в начале 1920 скрывался в Балте и в пригородах Киева. При вступлении поляков в Киев в середине 1920 выехал домой в Восточную Галицию, однако был арестован поляками и отправлен в лагерь для военнопленных Тухоля, где содержались бывшие участники формирований Галицкой армии. После освобождения в конце 1920 вернулся в Галицию и жил в с. Черницы вблизи Бродов. — Перев.

(обратно)

507

Стецько Ярослав Семёнович (1912—1986) — украинский политический деятель, активный деятель ОУН(б). В 1929—1934 изучал философию и право в университетах Львова и Кракова. В 1930-х стал одним из лидеров ОУН. После вступления частей вермахта во Львов 30.06.1941 и провозглашения активистами ОУН(б) т.н. «Акта провозглашения Украинского Государства» приступил к формированию украинского правительства, которое существовало всего двенадцать дней. В начале июля 1941 арестован гестапо. С января 1942 по сентябрь 1944 находился в корпусе Целленбау, построенном на территории концлагеря Заксенхаузен для содержания политиков европейских стран. После Второй мировой войны проживал в Мюнхене. В апреле 1946 возглавил Антибольшевистский блок народов, с 1968 возглавлял Провод ОУН(б). — Перев.

(обратно)

508

Лебедь Николай (Мыкола) Кириллович (1909—1998) — деятель ОУН, соратник Степана Бандеры, соучастник убийства министра внутренних дел Польши Перацкого в 1934, за что был приговорен к смертной казни, а затем к пожизненному заключению. Бежал из тюрьмы во время немецкого вторжения в Польшу в 1939. Основатель и первый шеф разведки Службы Безопасности ОУН. Второй заместитель Бандеры (после Я. Стецко). После ареста в 1941 Бандеры и Стецько ушел в подполье и стал руководителем ОУН(б) на Украине. Организатор массовых убийств евреев и поляков на Волыни и в Галиции. Несмотря на то, что в отчете Корпуса контрразведки армии США Лебедь характеризуется как «хорошо известный садист и немецкий пособник», под эгидой Корпуса эмигрировал в США и жил в штате Нью-Йорк, где сотрудничал с ЦРУ. — Перев.

(обратно)

Оглавление

ЕВГЕНИЙ ЧИКАЛЕНКО ДНЕВНИК (1918 — 1919)

СЛОВО РЕДАКЦИИ К ЧИТАТЕЛЮ

ЕВГЕНИЙ ЧИКАЛЕНКО: СМЕНА УЧАСТИЯ

ОТРЫВОК ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ ЗА 1917 ГОД

I

II

1918 ГОД

1919 ГОД

ГДЕ ВЫХОД?{439}

ПРИЛОЖЕНИЕ

Лев ЧИКАЛЕНКО ОТРЫВКИ ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ. ГОДЫ 1919–1920

Киевская катастрофа 1919 года Галицкая армия в Киеве

Путешествие в Каменец

Каменец

У атамана Зеленого

Снова под Доброармией

В руках у «красных»

Ревтрибунал

Побег

За водоворотом событий

Снова у красных

Путешествие на Дон осенью 1919 года

Встречи с митрополитом Андреем{473}

Путешествие в Крым 1920 года

Самостийность или соборность? (Фельетон)

Послесловие

*** Примечания ***