Секундант одиннадцатого [Хаим Калин] (fb2) читать онлайн

Хаим Калин Секундант одиннадцатого

Книга I

От автора:

Сюжет произведения – производное авторского вымысла. Любые совпадения с историческими лицами, событиями и институциями – не более чем прием для подстегивания читательского интереса.

Глава 1

Израиль/Франция, сентябрь 2018 г.

Что-то было явно не так, исподволь набухая. Но самое досадное – тот неформат даже в паззл не складывался, напоминая броуновское движение призраков. Оттого Алекс, симбиоз аналитика и анархиста, на себя, деятельного индивида, походил все меньше, греша задумчивостью и вялостью движений. Не выходило понять: что, собственно, вокруг него происходит, суля то ли западню, а то и фатальную воронку?

Первая трещина в его порядке, чохом стройном и экзотичном, возникла два месяца назад. В его фейсбучную страничку, едва тлящую, вторгся некий петербуржец с угрозой навешать – руками соратников – …издюлей. И не в России, а в средиземноморском Ашдоде, с которым Алекс породнился, эмигрировав в девяностом из СССР в Израиль.

Навалять, но по какой причине, держа в уме, что Ашдод и Санкт-Петербург – две непересекающиеся галактики? Оказывается, за антикремлевские опусы, которыми Алекс в последние годы пробавлялся. Причем не в престижной «Новой газете», а во второразрядной сетевой, да еще для массового российского читателя Роскомнадзором заблокированной…

Поначалу он рассмеялся и даже кинулся едко ответить: мол, его палестины хоть и сочатся кровью по своему периметру, но в силу западного уклада и провинциальной прозрачности сводят криминальное насилие внутри страны к благодатному минимуму. Но вдруг клавиатуру отодвинул, укорив себя за благодушие.

Дело было вовсе не в недавнем покушении ГРУ на Скрипалей в британском Солсбери, своей беспримерной дерзостью шокировавшее полсвета, а в полном непонимании, какую опасность для укоренившейся автократии может представлять мелкий западный буржуа шестидесяти четырех лет, сопрягающийся с исторической родиной лишь родным языком. Пусть его экзерсисы публициста и отличались свежим взглядом заморского наблюдателя, по большей мере, скользившим по поверхности…

Угроза повторилась, едва новый текст Алекса был опубликован спустя несколько дней. Но ее он даже не дочитал, оказавшись накануне под обстрелом невиданных смс и интернет сообщений. Якобы бесхозных, но реально опасных его колее – рантье-бонвивана, ресурс времени которого заполнял коктейль международного туризма и сочинительства.

В том потоке на разный лад и безадресно предлагалось: «обустроить» припрятанный кэш, посредничество в экспорте теневых капиталов, пакет услуг по явке с налоговой повинной, прочее. На этот раз – на нормативном иврите.

Та якобы реклама грозила подкопом под его фундамент – скромных, но очень надежных активов, которыми Алекс обладал. Его альтернативной пенсионной программе, как он ее в узком кругу именовал, бережливо рассованной по экономическим нишам Восточной Европы. И было очевидно, в стране его гражданства и налогового резидентства оставшейся незамеченной. Иначе за неуплату налогов давно бы прибранной к загребущим государственным рукам.

На первый взгляд, тот навал можно было презреть, ибо правительственные агентства еще недавно вели себя по-другому – кандидатам на экспроприацию рассылали официальные повестки с четким днем и часом на заклание. Но и времена другие обосновались на дворе. ІТ-технологии, хоть и продвинули общество на качественно новую ступень, но при этом создали чудо-инструментарий для тотального контроля над личностью, ее действиями и даже помыслами. Чем государство как таковое и воспользовалось, расширив средства профилактики и раскрытия налоговых правонарушений.

Алекс, тертый бизнес-калач, да еще дипломированный лингвист, на те провокации, в конце концов, не повелся, не стал даже пробивать телефонные номера, которые генерировали сообщения. Но захандрил по-настоящему, ибо после основательного сопоставления уяснил: государство, даже в лице частных подрядчиков, здесь все-таки ни при чем, хоть в чем-то, да себя бы выдало. Но не это главное: актив Алекса по местным меркам был столь малозначим, что в шкале приоритетов для «свежевания» мог быть смело перенесен в следующее десятилетие. Разумеется, воцарись Большой Брат над геополитической картой мира.

Стало быть, в оборот его взяла частная структура, вознамерившаяся хапнуть его серый, но прочный капитал. Но вся абракадабра была в том, что ни в Израиле, ни где-либо еще на Западе частной рейдерской активности – одна из ипостасей путинской России – до сих пор не замечалось. Отъем собственности оставался исключительной прерогативой государства, которая нередко вязла в чаще судебных пут.

Поскольку Алекс, в силу множества обрушившихся сигналов, в совпадения не верил, ему казалось, на него летит огромный метеорит, своим очертаниями напоминающий задницу, да еще неясного пола. И, конечно же, об угрозах петербуржца забыл – как о позапрошлогоднем укусе комара на участке вдруг образовавшейся гангрены.

Ненадолго, однако. Потому что спустя неделю он уже чертил схемы, куда вносил самые мелкие, но малообъяснимые события, приключившиеся с ним в последнее время. Произошло это в Тонон-ле-бен, французском городке на побережье Женевского озера, куда Алекс махнул в надежде свои грозовые думы разогнать.

Продегустировав день-второй немудреные, текущей пятилетки дистилляты и душою несколько «поправившись», Алекс окунулся в чтение, которое прерывали лишь приемы пищи и регулярные пробежки. В одной из них его нагнала поджарая француженка не вполне ясных, но будто магрибских кровей и предложила к нему присоединиться. Он кивнул, но лишь потому, что средних лет дама (зримо его моложе) всей фактурой походила на некогда спортсменку и являла собой антипод женской привлекательности. Тем самым, мошенничество или провокация, кои нередки в буднях курортника-туриста, не просматривались…

Маршрут они не согласовывали и, порой перекидываясь словом-двумя, проследовали по отрезку, Алексом ранее апробированном: ApartCity (постой Алекса) – набережная – ApartCity, километра четыре. И, лишь завершив пробег у парадного входа в ApartCity, друг другу представились, после чего обменялись парой дежурных, приличествующих формальному знакомству фраз.

Тут мысли Алекса раздвоились: ему хотелось убраться восвояси (помня, что их контакт не вполне естественен) и… их блиц-знакомство с Полин продолжить. Ведь визави еще во время пробежки его заинтриговала. Отнюдь не одной пластичностью движений, казалось, некогда профессионального атлета, а, похоже, флюидами неординарной личности.

– Вы непринужденно, несообразно весу, бегаете… – буднично молвила Полин, будто развивая контакт.

– В молодости шарик пинг-понга гонял, в высшей лиге… – с неким налетом застенчивости ответствовал Алекс, творчески преобразовав звание «мастер спорта» на западный лад. Добавил: – Да и вы, похоже, с большим спортом дружили.

– Восемьсот метров, седьмая на чемпионате Франции девяносто третьего. Бросила из-за учебы, докторат по психоанализу. Но, скорее, осознав, что таков мой потолок. Смысл в тренировках, если ты не в сборной? Ну что, по домам? – Полин указала на вход в гостиницу. Увидев вытянутое лицо собеседника, невозмутимо разъяснила: – Не пугайтесь, я тоже здесь живу.

Оказалось, на том же, что и Алекс этаже, да еще через комнату…

– Я к вам завтра в семь тридцать постучу. Вчера и позавчера вы, по-моему, в это время пробежку начинали. Bonne journée, – с холодком озвучила Полин у своей двери, как бы подчеркивая, что возражения не принимаются, а может, так устраняя двусмысленность о будто ее романтических поползновениях.

Между тем, ни о каких намеках на интим Алекс думать уже не мог. Застыв посреди своего номера, соседку он воспринимал как составную заговора, призванного его персоналию со свету сжить.

Он не отдавал себе отчет, за что, но ни на йоту не сомневался в существовании такого плана, уверовав, что комплекс фейсбучных угроз, израильской псевдо рекламы, французской легкоатлетки с научной степенью, к нему приставленной – многопрофильная и изощренная раскачка – из единого центра – его психики. Перед неким событием, круто ломающим его судьбу. А коль скоро трудозатраты на охмурение объекта вопиюще контрастировали с его общественным статусом – мелкого рантье-эскаписта, что-то там пописывающего – то суть предприятия не вычленялась, хоть плачь!

Пару бокалов бургундского приглушили раздрай, и Алекс принялся рисовать схему «котла», в который неким потусторонним капризом он угодил.

В том наброске графика не замечалась, за исключением окружности по центру, впрочем, обезличенной. Но пустились в пляс разноязыкие ремарки и обрывки фраз, расшифровке сторонним лицом поддающиеся с трудом. В частности, в секторе Полин не нашлось места будто бы главному – ее спортивному прошлому и квалификации психоаналитика – резон для Алекса, в прошлом спортсмена и ныне сочинителя – знакомство с ней продолжить. Зато куражилось такое: «Виртуозно гасит темп речи (на двадцать процентов) и изъясняется нарочито просто. Знают, суки, что мой французский не ахти… Причем эта вобла-уродина – редкий типаж, снимающий любые подозрения о медовой ловушке».

На опушку смыслов упражнение не вывело, и Алекс крест-накрест перечеркнул лист, снабдив его фирменной резолюцией Foutu (франц. трындец). Ведь интересанты, кому он перешел дорогу или для чего-то понадобился, не обнаружились. А просматривался конфликт масштаба между активностью его разработки и будто смехотворным потенциалом обретений.

Его активы, как он недавно заключил, раздражителем служить не могли. Профессиональная квалификация (знание языков, литературные навыки) в силу возраста представлялась малофункциональной. Деловая хватка некогда мелкого предпринимателя? Не смешите мою лысину! Что-что, а о ресурсе своей личности Алекс знал все, будучи с перебором самокритичным. Ко всему прочему, сорок пять лет из шестидесяти четырех он прожил в провинции – поначалу советской, а потом и западной. Потому с фигурами высшего пилотажа продвинутой современности (каковыми он считал свою обработку) его персоналия не стыковалась; Алекса знал доподлинно: он – классический середнячек, хоть и с проблесками таланта.

Стало быть, будущее не столько укутано покрывалом неизвестности, сколько какого-либо покрывала не сулит. Давай, накатим…

Но едва рука потянулась к бутылке, как он застыл, после чего вырвал из кляссера новый лист. До него с некоторым опозданием дошло, что, располагая минимумом вводных, он слишком усложнил задачу. По иерархии смыслов главенствует географическая принадлежность интересанта. Определив ее, куда проще двигаться дальше.

Францию он отмел сразу, ибо его устремления за пределы ApartCity, сети бюджетных гостиниц, коей был завсегдатаем, не выходили. Полин, он понимал, не более чем наемница, не исключено, привлеченная вслепую. Да и во Франции он оказался случайно – за три дня до поездки подвернулся дешевый билет.

Понятное дело, мой компьютер взломан, оттуда вся моя подноготная. Впрочем, продлись контакт с бегуньей, узнаем больше, заключил Алекс.

Тут Алекс быстро набросал весьма внушительный список стран, в которых побывал. При этом осознавал, что упражнение лишено смысла, ведь турист в социальном контексте – существо аморфное, не более чем исправный потребитель, причем узкого спектра услуг. Даже в странах, где гнездились его активы, он всего лишь микроклетка, органично вплетенная в экономический ландшафт. С тех полей конфликтом и не пахло. Все же виток «колеса обозрения» он проделал добросовестно, дабы какие-либо окурки подозрений затушить.

В конце концов в фокусе его размышлений остались: Израиль, страна его обитания, и Россия, где некоторой узнаваемостью располагал. Ничтожной в масштабе огромного государства, но и несоизмеримо большей, чем дома.

Поскольку руку налогового ведомства в своих злоключениях он отмел еще в Ашдоде, Алекс взялся перелистывать список правительственных ведомств Израиля, для которых его персона могла представлять некий удельный вес, в частности, министерство иностранных дел. Между тем его возраст третьей свежести исключал подобный выбор, да и отсутствие профильного образования ставило на его кандидатуре крест. К тому же, багаж, которым он обзавелся в своей альма-матер, с позиций дня – весьма скромен, походный минимум даже для продвинутого технократа. В общем, по Эренбургу, классический «блестящий дилетант»…

Вместе с тем нельзя было не учитывать его комментарии к политическому устройству Израиля. Страны, которую он искренне любил, но одновременно, мягко выражаясь, знал ей цену. В особенности, ее внешнему курсу, на его взгляд, неуживчивому и не несообразно веку агрессивному. На своем берегу он хотя и слыл социальным отшельником, но в своих текстах, публиковавшихся в России, нередко критиковал зацикленность Израиля на силовых методах решения ближневосточных проблем.

При этом возможный план мести за критику Израиля разбивался одним щелчком: Израиль для внутреннего пользования – открытая страна западного типа, где голуби мира – неотъемлемая составная политической палитры. Никто не отважится их преследовать или дискриминировать. Так что, скорее всего, мимо.

Оставался «Моссад», израильская разведка, единственная институция страны, с которой такого размаха разработку можно было увязать. Просматривался и мотив ангажемента, хоть и не бесспорный: сколько бы статьи Алекса не отдавали публицистичностью, они продукт аналитической зоркости и глубокого знания предмета, пусть избирательно узкого. Без ежедневного погружения в российский политический дискурс рождаться не могли.

Тем самым Алекс, пусть с множеством оговорок, был экспертом по путинизму, политическому строю России, со своим независимым, незамутненным взглядом. Вследствие чего как проповедник определенного строя идей, неизбитых, а порой и уникальных, для отработки тех или иных подходов и даже миссий кое-чего да стоил. И в данной проекции его возраст особой помехой служить не мог.

Здесь, правда, вставал на дыбы вопрос: зачем понадобился весь цирк с конями, если «Моссаду» хватило бы обычной повестки, дабы, как минимум, гарантировать его явку для беседы? Впрочем, оставшийся без ответа.

Тем не менее в его схеме появилась запись заглавными буквами – «МОССАД» со знаком вопроса, которую, ему казалось, он уже мог «пощупать руками». Но не успела оная и на листе прижиться, как под ней, казалось, импульсивно, он начертал «РОССИЯ», присовокупив восклицательный знак.

Что сие означало, думается, не знал он сам, поскольку спустя минуту повалился кулем на кровать, «уговорив» две емкости прошлогоднего урожая за время «примерки» своих гипотез.

Спал он беспокойно, ворочаясь и матерясь на всех принятых в ООН языках, из которых владел лишь некоторыми. В той стихии раскручивался незамысловатый с криминальным стержнем сюжет: Алекс высаживает дверь Полин в намерении что-то ей доказать или навязать. Но, как ни тщится, ничего не выходит…

***

В семь тридцать обещанного Полин стука в дверь не последовало, зато раздался звонок на стационарный телефон номера, диковинка по нынешним временам, если, конечно, вызов не от администрации отеля.

Алекс почему-то спутал звонок с позывными скайпа, которым пользовался нечасто. Отбросив одеяло, кинулся было к лэптопу, но увидел, что крышка опущена и скайп здесь ни при чем. Разобравшись, поднял трубку стоявшего на столе аппарата, который прежде не замечал.

– Привет! Не разбудила? – дежурно озвучила Полин.

– Доброго дня! – поздоровался Алекс.

– Ну как, бежим? Готовы? – перешла на игривый тон соседка.

– Не думаю. Я тут режим нарушал, спортивный… – признался Алекс.

– Что случилось? – будто недоумевала Полин.

– Вопрос, скорее, к вам… – переворачивал на попа свою проблему Алекс.

Наступившая пауза подсказывала: даже психоаналитики могут затрудняться с ответом.

– Тогда позавтракаем вместе, – скорее распорядилась, чем предложила Полин, точь-в-точь как вчера при расставании. – Через час, внизу.

Он встретил Полин в обеденной комнате, придирчиво, если не брезгливо оценивающую небогатый шведский стол. Лик ее, однако, странным ему не показался. Гостиничную сеть ApartCity, в основном, населяли студенты, иностранные рабочие и контингент так называемого низкобюджетного туризма. Ее же одна спортивная экипировка тянула за тысячу евро. Под стать был и утренний прикид с умопомрачительным розовым шарфиком – вызывающий контраст этому бесхитростному и весьма изношенному заведению.

Заметив Алекса краем глаза, она подняла вверх руку с двумя раздвинутыми талонами – сигнал об оплате завтрака за двоих. Вскоре они рассаживались со своей снедью; у Полин – только салат и кофе.

– За вашу работу хоть щедро платят? – нарушил молчание Алекс, подустав от частых взоров Полин, будто ненавязчивых, но профессионально поставленных.

– Постарайтесь держать себя в руках, – отчитала визави, вскоре продолжив: – Как бы там ни было, вы самый простой клиент в моей карьере. С такой когнитивной цепкостью я прежде не сталкивалась. Правда, писатели – редкий для психоаналитика материал.

– Откуда вы это взяли – цепкость? Из вчерашних нескольких малозначащих фраз? – с ноткой раздражения поинтересовался Алекс.

– Во-первых, согласившись на компаньона по бегу, вы интуитивно уловили, что цель знакомства, как бы точнее, касается ваших дел, – раскладывала логический пасьянс Полин, – во-вторых, возле своего номера уже транслировали, что всё, до малейших крупиц, понимаете. Да, вас к догадливости подводили, насколько мне известно… Все равно, идеальный клиент! Хотя и никудышный актер…

– Объект, – перебил Алекс, – я вас не приглашал. Клиент тот, кто вас нанял, отправив по мою душу. Да, какова ваша цель? Разумеется, прикладная.

– Я – эксперт по личностным портретам, весьма известный, – после некоторых раздумий откликнулась Полин. – Ну что, успокоила вас? Только не подумайте, что делаю одолжение! Чистая прагматика. Вы так волнуетесь, что и трети профиля мне не собрать. Он же либо целен, либо никакой. Или не владеть собой, и есть ваша доминанта – в разрез вашему впечатляющему досье?

– Не знаю, что и ответить, – скорее кряхтел, чем произносил Алекс. – Вы женщина… что само по себе заслон от критики. Но, согласитесь… ваш подряд – не что иное, как охота пираньи… сколько бы вы ни были харизматичны…

– Все женщины хищницы, – хохотнула Полин. После чего как бы спохватилась: – Простите, кто виноват, что в вашем бэкграунде хватает прегрешений и отнюдь не нравственного свойства? То, в чем вы меня упрекаете… Вы же не наша полька-горничная, девственно непорочная только потому, что довольствуется полутора тысячами евро в месяц за полный рабочий день. Большего вам, видите ли, хотелось…

– Румынка, – мрачно уточнил Алекс.

– У вас настолько дурной вкус – увлекаться горничными? – взыграла сословная ревность, а может, иная. – Судя по фото вашей подруги, этого не скажешь… Надо же, симбиоз самца и романтика, лакомящийся обслугой… И когда вы успели за четыре дня?

– Настал мой черед призывать к сдержанности, – нарочито вежливо вещал Алекс. Я какой-никакой, а израильтянин и дипломированный лингвист. Наша страна – Вавилон акцентов, хочешь не хочешь, усвоишь.

Они проговорили еще час, пока их аккуратно не спровадила уборщица, на сей раз с болгарским акцентом.

– Я ошиблась в расчетах, мне нужен еще, как минимум, час, – посетовала Полин, когда они оказались в лобби отеля. Продолжила: – Но и к лучшему, обмозгую все. Стало быть, до вечера, я позвоню. Да, вот что еще! Завтра рано утром я уезжаю, так что, прошу, не манкировать. Поставить точку – в ваших интересах.

Встреча-сеанс продолжилась в «Au Bureau Evian», пабе-ресторане городка Эвиан-ле-бен, жемчужины Женевского озера во французском секторе. Поначалу она показалась Алексу лишней. Полин смотрелась вялой, а когда и безучастной, точно дознаватель в деле с неопровержимыми уликами вины подследственного.

Процедуры «вопрос-ответ» не последовало, как, впрочем, ее не было и утром. Было видно, что личностно-психологический портрет объекта сложился, и «портретист», скорее всего, отбывает номер.

В какой-то момент Алекс испытал к Полин прилив эмпатии, сочувствуя ее хлебной, но грязноватой работенке. И перевел разговор из плоскости социальных представлений в сферу спорта, удачную сцепку их контакта.

Если пролог их вечерних посиделок танцевал вокруг европейской идеи, знакомой Алексу поверхностно, то в мире спорта он слыл интеллектуалом. Его редкие тексты о российском спорте, сотрясаемом допинговыми скандалами, перепечатывались даже российским официозом второго ряда. Под его именем, но без указания источника.

То, что дискуссия между двумя некогда спортсменами выйдет содержательной, Алекс не сомневался – на то они и гуманитарии. Откровений между тем не ждал, тем более шокирующих. Но оные нагрянули, когда Полин несколькими фразами выказала глубокое понимание игровых видов спорта, с которыми вживую не сталкивалась. Взяв в оборот футбол, и вовсе лишила своего «клиента» речи – настолько фундаментальным и убедительным был ее комментарий.

Алекс никогда так увлеченно, да на таком уровне не дискутировал, не находя прежде равных себе собеседников. А то, что таким полемистом-знатоком окажется женщина, не мог себе и представить. Но тут перед ним приоткрылось: в своем затворничестве он проспал зримое выравнивание умственных и физических различий между полами, да и немыслимое ускорение прогресса как такового.

Однако подлинным «перлом» их философствований стало иное: сборная Мишеля Платини восьмидесятых наголову сильнее команды Зинедина Зидана, добывшей Франции первый титул лучшей команды мира. Не говоря уже о летнем (2018 г.) якобы триумфе бело-голубых, достигнутом, хотя и элегантной, но без намека на дерзания обороной.

Напоследок они и вовсе ухватили «истину» за хвост, выдав на гора: счет в футболе/начисление очков – несовершенный критерий. Без увязки с баллами за игровую активность и технику исполнения, как в борцовских единоборствах и фигурном катании, не всегда справедлив. Тем самым напрашивается комплексная формула судейства, без чего игру игр ждет неизбежное охлаждение зрительских симпатий. Что, впрочем, в консервативном ФИФА уже осознают, допустив просмотр судьей видео-повторов – механизм, напрашивавшийся полвека назад.

Покидая Эвиан на «Лексусе» Полин, Алекс обернулся, подумав: не стал ли этот игрушечный городок для него тем, чем он оказался для европейского еврейства, фактически скормленного мировым политикумом нацистам на одноименной конференции 1938 года? Но тут услышал: «То, что вы не осведомились, кто стоит за нашей встречей, впечатляет. Но, как представляется, вы воздержались не потому, что атмосфера вокруг события подсказывала: наводить справки бессмысленно, хотя бы в силу моей подписки о неразглашении. А, скорее всего, шестым чувством уловив: она не знает сама. И, поверьте, это так. Единственное, что поручили вам передать: возвращаться, как ни в чем не бывало, в Израиль, но главное, не только не искать у властей защиту – кстати, собственно, надобность какая? – но и сохранять полную конфиденциальность того, что за последнее время с вами произошло. В противном случае все скелеты из вашего шкафа будут вытряхнуты, что, впрочем, вы знаете и сами. Личностный же портрет вашей персоны, который мне был поручен для верификации, я подтверждаю. Это все».

Здесь Алекс постиг, окончательно и бесповоротно, что попал в переплет, у которого нет признаков, параметров и временных границ. Есть только имя: черная дыра. Полин, ментальный кашалот, хамелеон и Deep Junior разом – пока ее единственная, мимолетного фрагмента инкарнация.

Глава 2

Израиль, сентябрь 2018 г.

Истекала неделя со дня, когда Алекс вернулся домой, впервые покинув европейский лубок без всяких сожалений. Нет, символ благоденствия и всяческого плодородия не утерял свой шарм. Ему просто всего расхотелось; привычные помыслы спеленала мгла, точно в его мирке навсегда закатилось солнце. При всем том инстинкт самосохранения работал.

Еще в Тонон-ле-бен, расставшись с Полин, он трезво разобрал образовавшийся расклад, как ему казалось, очевидных контуров не имевший. Оттого мысль плодила только пути отхода – в некую герметику, которой в дне нынешнем, узурпированном коммуникациями и числовыми технологиями, днем с огнем не найти.

Поначалу его привлек вариант залечь на дно у украинских (по линии отца) родственников-селян из сумской глубинки, связь с которыми оборвалась полтора поколения назад… Между тем годом ранее, перешерстив интернет, он обнаружил следы только одного из них, и нечто укололо, говоря, что с остальными, быть может, в этом мире уже не пересечься. К тому же, восстановись даже родственный контакт, заякориться инопланетянину в сельском краю, дышащем сплетнями и досужим – сомнительное убежище. Более того, рывок обретал смысл лишь в случае тайного, нерегистрируемого пересечения границы. Жаль, к Саакашвили, сев на хвост, не присоединился…

Далее он рассмотрел идею затеряться в подполье израильского криминала, от которого был безнадежно далек, но с которым в рамках своей прежней занятости соприкасался. Более того, слыл у некоторых активистов местной преступности полезным консультантом за зоркий, неизбитый взгляд на порядок вещей. Но коль скоро у той публики кодекс понятий нивелировался национальной бедой – природной тягой всех на всех стучать, то куда разумнее было отдать себя «на поруки» государства, институции архаичной, ненадежной, но все же под прожектором общественного контроля.

При этом предостережение Полин – не рыпаться к домашним силовикам за защитой – было излишним. Впрямь, оградить от кого? Мании преследования, одолевшей автора трех шпионских романов? Ведь рутина полицейского надзора и без того перенаселена параноиками…

Между тем предметные шансы ускользнуть от силы, объявившей Алексу войну, существовали. Одно из убежищ рукой подать – сектор Газа, в получасе езды. Другое – в трех с половиной часах лёта, ну и день-второй на перекладных – многострадальная, перепаханная войной Лугандония. Причем в обоих разворотах он желанен, но только… как лакомый для обмена кандидат. Стало быть, по идентификации личности, был бы тут же засажен в подвал. С парашей и кормежкой раз в сутки. Вполне вероятно, на годы.

Спасибо, нет. Уж лучше израильская тюряга.

Так что ничего не оставалось, как последовать примеру «Лапши» из фильма «Однажды в Америке», в последних кадрах сбегающего от горькой реальности в опиумную курильню.

Сюда Алекс, умаявшийся от оглядывания, и направил свои стопы, но на свой лад – запил в горькую.

Из дому он выходил не чаще раза в день – дабы запастись «пайком» на ближайшие сутки. Хмельное бодрствование перемежалось провалами в сон, что размывало границу между днем и ночью. Бродил по квартире, вслух пеняя миру на его гримасы и несовершенства. Между делом почитывал, но на большее, чем сетевую периодику его не хватало. Вламывался даже в интернет-форумы, шокируя радикальностью суждений, притом что слыл у читательской аудитории примером здравомыслия.

Вдрызг разругался с подругой и сыном, хорошо знавших его слабину, но ни сном, ни духом не ведавших, в чем сегодня причина; и как вырвать их неординарного родича из клещей запоя они, сколько ни тужились, не знали. Бросил им в сердцах: «Отселить меня захотели…» Ему казалось, в его мире, сузившемся до иголочного ушка, койка с крышей над головой – единственный актив-пристанище…

На скрип двери он даже не обернулся, посчитав, что его подруга Света, днем ранее изъявшая одну из заначек, нагрянула с очередной акцией. Его не смутило, что ключ в замке не проворачивался – Алекс помнил, что входную дверь он днем не запирал.

Но тут прихожая, к которой Алекс был повернут спиной, резко потеряла объем. Оказалось, его заполонили два дюжих молодца неясной родословной, которых помимо габаритов отличала выправка бодигардов или спецслужбистов. Оставив дверь открытой, они бесстрастно уставились на него, но, казалось, сохраняя готовность сжатой пружины.

Алекс неуверенно встал с кресла на ноги и стал заглядывать в распахнутую дверь, полагая, что непрошенные визитеры Светины наймиты, призванные его из запоя за волосы вытащить. (Недавно он прочитал, что в стране арестована группировка, рекламировавшая медицинские услуги по выводу из организма ядов алкоголя. Процедуру, которая в непьющем Израиле до приезда русских репатриантов не имела рынка сбыта. Между тем, получив от отчаявшихся жен «гонорар», бригада вместо установки капельницы увозила забулдыгу до ближайшей развилки, где, надавав по шее, сталкивала в кювет. Сколько бы мошенническая схема не выглядела примитивной, перепуганные насмерть жертвы в итоге завязывали…)

Света не обнаружилась, зато в проеме возник средних лет мужчина, казалось, прочих отличительных черт не имевший. Между тем напрашивалось: увальни – его подчиненные.

Заторможенный в мыслях и чувствах Алекс тупо переводил взор от одного визитера к другому, не в силах взять в толк, отчего его расклад – пьяницы-одиночки – расширился столь неожиданным образом.

Спасовав от тяжести задачи, Алекс «оформил» разбавленный колой чейсер и тотчас опрокинул его. Отдышавшись, обнаружил, что входная дверь заперта, старшой – на диване, а дуэт вовсю, хоть и практически бесшумно, хозяйничает по дому, скрупулезно обследуя его планировку, комната за комнатой. Покончив с рекогносцировкой, они принялись за уборку, состоявшую из сбора бутылок, мусора и столовых принадлежностей. И, если чего-то Алекс не пропустил, то вся депутация пока не произнесла ни слова, хотя и обменивалась странноватыми жестами и взглядами.

Поскольку за несколько минут квартира обрела цивильный вид, Алекс стал расценивать вторжение как посягательство на вольницу кутежа, которому он безоглядно предавался. Вследствие чего потешно, вороватым движением сплавил бутылку водки под стол. Подумав малость, присовокупил к ней и колу. Выпрямляясь, услышал от звеньевого, обретшего дар речи, оказалось, английской:

– Вашей бутылке никто не угрожает. Берите ее и присаживайтесь… – звеньевой указал место на соседнем диване.

Покосившись, Алекс проверил наличие «боевого комплекта» под столом, должно быть, восприняв жест интервента уловкой, и со своего места не сдвинулся. Секундой ранее его сознание встроилось в некий сюжет, где троица ушла на периферию, зато довлел киоск лотереи «Лото», который он ежедневно миновал в своих вылазках за «добавкой». В нем, как обычно, восседала франкоговорящая киоскерша, бесившая Алекса каким-то прогорклым равнодушием. Но в последние дни – взыскательно изучала его и, как Алексу казалось, при его появлении тянулась к телефону. Смену имиджа киоскерши он отнес к своему лику пьянчуги, пусть себя контролирующего, но все же проигрывающего крепкому алкоголю схватку по очкам. С всё большим и большим отрывом…

Алекс не успел и переварить открытие, как был поднят молодцами подмышки и перенесен на диван, аккурат в то же место, куда прежде указал звеньевой. Ими же был и обездвижен – плечо к плечу к нему они уселись рядом.

– Так что будем делать, Алекс? Вы, оказывается, игрок и весьма азартный… – заговорил старшой, выждав паузу для «акклиматизации» собеседника.

– В смысле? – вскинулся «азартный», лихорадочно переваривая акцент безымянного дознавателя.

– В нарушение инструкции – не лавировать и сохранять конфиденциальность – вы провернули нечто из ряда вон. Да, внешне не ослушались, но, по сути, дезертировали – в гости к Бахусу, – с иезуитской ноткой разъяснял дознаватель. – Как хитро! Да так, что с концы с концами не сходятся: дескать, кому на фиг нужен алкаш, отброс общества? Закрываем тему, а точнее, снимаем кандидатуру… Так, Алекс?

Алекс опасливо оглядел конвой и осторожно, с миной мольбы на лице, указал в сторону стола. Жест казался случайным, немотивированным, однако звеньевым был прочитан, верно. Вскоре один из церберов перенес «боевой комплект» на примыкавший к диванам столик и даже «соорудил» дозу, которую Алекс одним залпом выпил.

«Подъемные» между тем сывороткой правды не стали, и голова подследственного мало-помалу уперлась подбородком в грудь, но ненадолго. Получив подзатыльник от соседа, он встрепенулся, после чего дурным голосом завопил на солянке из нескольких языков:

– Какого рожна я вам всем сдался?! Зачем меня крутят, словно барашка на вертеле?! Вы что, секта, рыскающая по свету в поисках заблудившегося пророка?! Или… – отповедь оборвал серебряный кляп-липучка, а жестикуляцию драматического актера – синтетические узкополосные наручники.

***

Ужас неизвестности прихватил точно свежий раствор цемента. Взор Алекса вклеился в потолок, родной обители не высвечивая. Смену координат подтверждало и периферийное зрение. Он в комнате цокольного этажа, оборудованной под клинику, до трусов раздет, в вене катетер, сообщающийся с капельницей. Единственное, что удерживало от безумия, – это ощущение того, что он по-прежнему в Израиле: пол выложен дешевой плиткой, шумит кондиционер и другие признаки, улавливаемые, скорее, интуитивно.

Алекс мало-помалу пришел в себя и робко задвигал конечностями. Будто всё на месте, но обуза обуз – катетер. Сорвать?

Не торопись, успеешь. Именно инфузия убрала интоксикацию и остановила запой. Не исключено, сыграл бы в ящик. Действительно, вещь! Если выкарабкиваться самоходом, то, как минимум, неделя – тремора, бессонницы и стенаний.

Дверь отворилась, в проеме – женщина в белом халате и марлевой повязке, закрывающей лицо. Оценив пациента, будто без признаков буйства и панической атаки, решительно вошла.

– Как вы себя чувствуете? – открыла на иврите свой вопросник обслуга, судя по «отутюженному» лику, врачебная.

– Снимите с меня это, я в порядке… – Алекс кивнул на капельницу, одновременно замечая, что через контактный зажим на пальце он подсоединен к некоей аппаратуре.

– Вы хоть знаете, что концентрация алкоголя в вашей крови, можно сказать, была несовместима с жизнью? – указала на прореху плана врач, судя по речи, уроженка Израиля.

– Думается, у каждого свой порог, не говоря уже об этногеографических особенностях. У выходцев из бывшего СССР, общеизвестно, он стремиться к бесконечности. Да и, подумаешь, семь дней баловства. Пусть редко, но случались и трехнедельные запои, при тысяче граммах в сутки… – добивался условно-досрочной выписки пациент, обогащая книгу рекордов выживаемости. Ничуть не привирал при этом.

– Вы так богаты? Это ж, сколько денег уходит на три недели загула? – изумилась безымянная врачиха, подтверждая расхожее мнение: израильтянин – это счетовод, зацикленный на инвентаризации чужих карманов.

– Мне больничная касса финансирует – платиновая страховка, – беспечно молвил Алекс, казалось, в пику вопрошавшей.

– Такой нет, – отрезала врачиха.

– А кто виноват, что ни один из страховых полисов не включает услуг по выводу из запоя? Оттого в девять ноль-ноль курьер страховщиков у моей двери с бутылкой «Абсолюта». Облажались с моей страховкой, просмотрев параграф, который я внес от руки. Вот и откупаются – чтобы миллионный иск им не вчинил, – нес околесицу Алекс, то ли постзапойную, то ли небылиц желтой прессы.

– Вы себя слушаете? – возмутилась эскулап-инкогнито. – Меня хоть и предупреждали о ваших, мягко выражаясь, странностях, но кто дал право злоупотреблять временем врача?

– А мне почему-то кажется, что ваша врачебная лицензия либо аннулирована, либо ее вообще не было. Так что законодательство о правах медперсонала здесь не работает… – продолжал ерничать Алекс. – Не удивлюсь даже, если этот объект – законспирированная больница криминала…

Отсоединив катетер, врач выскочила из палаты как угорелая и заперла ее на ключ. Спустя час в палате объявился знакомый Алексу дуэт мордоворотов, который, набросив на голову мешок, увез его из клиники.

***

Алекс рассматривал новое пристанище, по внешним признакам – двухэтажный частный дом, именуемый в Израиле виллой. Церберы рядом, один из них насилует телевизионный пульт. Судя по установкам меню и титрам на экране, хозяева виллы – испаноязычные. Весело.

Но как с этим вяжется греческий, на котором церберы шёпотом переговаривались в микроавтобусе по дороге? При этом команды давали Алексу на сносном английском. Да и похожи на европейцев-южан.

Хлопнула дверца припарковавшегося вблизи автомобиля, после чего звякнуло смс-сообщение в мобильниках конвойных. Один из них заторопился на выход, дабы впустить посетителя. Спустя минуту старшой звена, как и церберы, Алексу уже знакомый, усаживался напротив интернированного, проспавшего двое суток под капельницей по его воле. Оглядев Алекса, сигнализировал секюрити оставить его с подопечным наедине.

– Ну как, оклемались? – с показным сочувствием заговорил старшой. – К разговору готовы?

Алекс двусмысленно пожал плечами, но будто принимая встречу как данность. Тут он увидел, что распорядитель момента протягивает ему папку и даже раскрывает ее.

На первой странице – сводный перечень принадлежащих Алексу единиц недвижимости, скомпонованных по странам, с указанием их национальных кадастровых номеров. Далее – выписки из счетов предыдущих владельцев, где вычленяется способ расчетов при заключении сделок – наличные. В последнем разделе – экспертная оценка криминалиста, в которой описаны преступления, совершенные Алексом при легализации капитала с вилкой наказания согласно израильскому УК. Перечислялись даже те правонарушения, подача обвинительного заключения по которым в той или иной степени затруднена.

– Не думаю, что открыл для вас Америку, судя по ряду признаков… – произнес распорядитель, как только Алекс захлопнул папку.

– Давайте, к делу. Мне, признаться, эта drôle de guerre стала набивать оскомину. И, коль я вам знаком, то раскрывайте карты, принимая меня за равного… – гнул свою линию подопечный. – Если сей момент не назовете интересанта или хотя бы сферу его активности, можете смело переводить затраты на мою персону в графу «убытки».

– Зовите меня Карлом, извините, не представился… – то ли тянул время, то ли уходил от ответа гонец Синдиката (термин, которым Алекс отныне величал стоявшее за его разработкой образование).

– Вашей узнаваемости имя не прибавит… – изъяснялся иносказаниями Алекс, лишь ему понятными.

Карл задумался и, определившись, бессловесно ретировался. Его место, правда, занял один из секюрити. Старшой вернул себе бразды правления через полчаса, показавшимися Алексу инфузией наоборот.

– Алекс, откликаюсь на вашу назойливость, на которую ситуативно у вас прав будто нет. Итак. Сфера применения ваших способностей – российская проблематика. Таков диапазон, который я уполномочен очертить. На большее не рассчитывайте.

– И не надо, – мгновенно отреагировал подопечный. – Более чем достаточно. Мой ответ и без детализации: нет!

Сколько бы Карл не казался обтекаемым и лишенным личностного стержня, скрыть изумление у него не получилось. На его лице обосновалась глупая улыбка как индикатор дефицита решений, что следует предпринять, и как себя вести. В конце концов еле из себя выдавил:

– Как же с этим? – сослался на папку Карл, ранее перлюстрированную Алексом. – Она – залог гарантированной посадки, года на три, и конфискации большей части вами нажитого.

– Ну и что? Да, я последний, кто заинтересован в раскрытии моих подпольных активов. И моя посадка, с учетом последних веяний, зримая перспектива. Ее, перспективу, в меру своих талантов, я всю жизнь отдалял. Туда, поверьте, мне на седьмом десятке точно не хочется. Никак. Но здесь, в Израиле, я и в тюремной робе – человек. Пусть низкого порядка, – обстоятельно изъяснялся Алекс. – В России же – и в мундире министра – я фигурально колодник, осужденный на пожизненную каторгу. Ваш заказчик, похоже, мои тексты не читал…

– Как раз наоборот, – вклинился Карл, казалось, импульсивно, не подумав. Ибо несколько расширил границы оберегаемой Синдикатом тайны, возня вокруг которой сей момент, казалось, отдавала театральностью.

– Так или иначе, мне жаль ваших усилий, ошиблись ваши аналитики в оценке моей персоны или нет… – играл в рафинированного интеллигента Алекс, похоже, силясь разгладить воцарившийся конфуз.

– Вас не так уж сложно похитить и вывезти из страны, проще, чем вы думаете… – отстаивал силовые методы решения проблемы Карл.

Алекс скривился, после чего расставил акценты:

– Нет, не выйдет. Я нужен заказчику физически и морально здоровым, творчески активным и готовым сотрудничать. Потребуйся ему пленник, на увещевания вы бы не разменивались. Но, признаться, удивлен, что ваш инструментарий столь грубо заточен…

Глава 3

Октябрь 2018 г. Кёльн, Германия

Дитмар Роскопф из «Global Liaisons Limited» с кислой миной в облике передавал растерянность и досаду, чего он, топчиновник сети международного сыска, при общении с подчиненным позволить себе будто не мог. Стало быть, у сдвига фасона были особые, нестандартные причины.

Вскоре видео-сеанс с Карлом, шефом его опергруппы, сей момент промышляющей в Израиле, завершился, и Дитмар поднял файл объекта Карла – Алекса Куршина, русскоязычного сочинителя, разрабатываемого кёльнским филиалом четвертый месяц кряду.

Это досье Дитмар в общих чертах помнил, но сейчас его влекла предыстория и начинка. Задача: определиться с подозрением о том, что кукловод задания совсем не тот, кто фигурирует в деле. Все это не ради праздного любопытства, а для перелицовки операции, как выяснилось, на грани срыва.

Заказчиком разработки числился крупнейший производитель строительной техники «Liebherr», с прочностью позиций которого полмиллиона евро стартовых затрат будто согласовывались. Только столь дорогой «завтрак» не сулил мировому гиганту ни уникальных секретов, ни прорывных научных открытий, обладание которыми позволит потеснить конкурентов. «Liebherr» даже не нуждался в русскоязычном пресс-секретаре в лице Алекса. А затребовал обеспечить добровольную явку объекта в Берлин для участия в долгосрочном проекте, якобы связанном с российской внешнеэкономической повесткой.

Поскольку Алекс Куршин, второразрядный публицист и некогда мелкий предприниматель, пусть с трудом, но в схему проекта, заявленного «Liebherr», вписывался, то, на взгляд Дитера, здесь следовало искать причину, почему у диспетчерской службы «Global Liaisons Limited» при первичной оценке заказа реакции отторжения не последовало. А жаль, ибо, казалось ему, масштаб нынешней проблемы измерялся уже не перспективой неудачи, вдруг замаячившей, а чем-токуда более опасным для репутации компании, лидера частного сыска. Слыла та не то чтобы мысом последней надежды, а лоцманом в глобальном противоборстве интересов и идей с уникальным потенциалом предвидения. Среди ее клиентов встречались и такие монстры, как ЦРУ, МИ-6, БНД…

Между тем то, что перед Дитмаром Роскопфом по мере погружения в кейс приоткрывалось, требовало не столько нестандартных ходов, сколько включения протокола аварии, встречающегося у компании нечасто. Дитмар мало-помалу убедился: «Liebherr» – фиктивный заказчик начинания. А коль скоро мировой бренд с девятью миллиардами ежегодной прибыли употреблён в качестве прокладки, то каков масштаб организационных возможностей самого Манипулятора?

Закавыка была в том, что вляпаться в мутную, не просчитываемую ситуацию «Global Liaisons Limited», сотни филиалов которой просвечивали полсвета, позволить себе не мог. И мало того, что Манипулятор заарканил один из символов глобализма, выбрав «Liebherr» в качестве вывески предприятия, он с особым цинизмом поизмывался над всеми фигурантами, задействованными в операции. Ведь «Liebherr», оказалось, главный спонсор настольного тенниса, вида спорта, в котором Алекс Куншин в молодости преуспевал…

В ушах Дитмара Роскопфа звучал то хохот Мефистофеля, то гром надвигающейся беды. То была не игра воображения, а трезвая оценка промаха, который он, курируя кейс израильтянина, по невнимательности совершил. Теперь же для сохранения реноме, а может, и места занятости, ничего не оставалось, как переправить наверх красный протокол, саму же операцию поставить на паузу.

«Наверх» вовсе не эвфемизм администрации, должным образом структурированной, а задействование единственного канала связи, соединяющего кельнский филиал с руководством Центра. Что за этим имейлом стояло – многоэтажный густонаселенный офис, электронный робот или неприметный индивид – Дитмар Роскопф не знал. Не представлял даже его географических координат, зато не сомневался в его всемогуществе, иными словами, в принадлежности к сильным мира сего.

Открывать протокол надлежало анализом причин пробуксовки, разъясняя администрации, что кажущаяся легкость начинания обернулась западней. Для чего привести статистику, согласно которой восемьдесят процентов заказов из текучки – розыск проворовавшихся компаньонов и чиновников, но главное – жирных активов, ими припрятанных. Из оставшихся двадцати десять – это выуживание компромата на политиков и администраторов среднего уровня, как правило, не вписывающихся в тренд. Последние десять: так называемое «Разное», когда базовые интересы политики и большого бизнеса вне игры.

И, конечно же, подтвердить верность идеологии «Global Liaisons Limited» – сохранение статус-кво во всех его ипостасях. Стало быть, ничто, покушающееся на эту концепцию, кельнским филиалом компании поддержано быть не может, тем более, принято в разработку. Оттого на ежедневной повестке – полная прозрачность любого проекта, понимание последствий и перспектив для всех его акторов и фигурантов. И, упаси боже, никаких антиправительственных или антисистемных заговоров, прочих покушений на глобализацию как двигатель мирового прогресса!

Так что кейс Алекса Куншина замыленного отцовства и предназначения, чудом прошедший систему корпоративных фильтров, но все же демаскированный, в заявленной конфигурации следует свернуть. До тех пор, пока в «Liebherr» популярно не разъяснят, зачем технологическому гиганту понадобился престарелый, тяжело пьющий мелкий рантье ни в одной из сфер интересов компании прежде не замеченный, как и внесут ясность, кто стоит за этой разработкой и почему тот так истово и изобретательно отстаивает свое инкогнито.

На следующее утро Карлу в Израиль ушла депеша, предписывающая: Алекса в карантине пока придержать, не ограничивая, правда, общение с родственниками. Был выслан Центру и красный протокол, сформулированный со всей дотошностью знатоков сыска.

Между тем изначальную прореху кейса протоколом устранить не удалось. В нем не было и намека: кому на этом свете понадобился щелкопер-отшельник, чтобы спустить на его обработку полмиллиона евро и, как минимум, столько же, если Центр решит довести досье до ума? При этом в каждом абзаце протокола проскальзывала обреченность: дескать, разумнее отказаться от кейса, рискнув репутацией, нежели выуживать закадрового Манипулятора, блуждая в потемках. Суши весла – переучет шаблонов!

Ответ Центра поступил спустя двое суток и грешил скупостью смыслов: кейс вернуть диспетчерской службе компании, а бригаду Карла из Израиля отозвать. Кельнский филиал свою миссию завершил.

Между тем канцелярит оказался словно со вторым дном. Дитмар Роскопф из двух скупых предложений как-то вывел: Центру истинный заказчик разработки известен, но режим секретности по досье столь суров, что Манипулятор, страшась утечки, путал все звенья поисковой цепи, исключая ее верхушку. И его, Дитмара, инициатива – поставить проект на паузу, будто в интересах компании, оказался для Центра медвежьей услугой.

Тут Дитмар озадачился: собственно для чего понадобился весь маскарад? Ведь едва объект разработки, Алекс, услышал от Карла «русская проблематика», как вычленил серого кардинала начинания, надо полагать, Россию как уникальный социоэкономический феномен. То есть вся дымовая завеса у объекта одномоментно растворилась от одного единственного слова «русская». Скорее всего, не случайно, а от беспрецедентной мистификации всей процедуры, возымевшей обратный эффект. И у него, выходца из ССР, вышло с этой кашей-малашей конспирации, так или иначе, разобраться.

Из чего следовало: русские все еще во власти старых призраков – маниакальной подозрительности и склонности шифровать даже расписание уроков в средней школе. При этом Дитмар считал: как бы Алекс Куршин не кочевряжился, к ногтю его прижмут, рано или поздно. Ресурс действа таков.

Глава 4

Октябрь 2018 г. Израиль

Алекс блаженствовал – не столько от «роспуска» карантина, сколько от восторга организма, воспрянувшего после алкогольного отравления. Днем ранее его высадили ночью на улице Герцель в Ришон-Леционе, предложив дожидаться такси, которое якобы уже в пути. Но прежде вернули все бытовые и идентификационные атрибуты – кошелек, мобильник, ключи от квартиры и авто.

Такси и впрямь его подобрало спустя минуту, прежде чем он свыкся с цветовой гаммой ночи – после сорока минут склепа, чем стал для него мешок, наброшенный одним из секюрити, когда они покидали виллу.

Ни напутствий, ни рекомендаций, ни угроз с предупреждениями, ни затребованных обязательств, ни ссылок на скелеты прошлого, обреченных объявиться. Словно Синдикат – плод алкогольных галлюцинаций или сочинительского воображения.

Но так, Алекс понимал, не бывает. И вскоре остатки незакрытого баланса забарабанили в его дверь, немыслимые, не поддававшиеся прогнозу и анализу.

Он долго пялился на свежее почтовое сообщение в графе «Входящие», воспринимая его спамом или техническим ляпсусом. Отправитель: будто «Эксмо», лидер российского книгоиздания, о прежних взаимоотношениях с которым напрашивался, как минимум, сочный рассказ.

Двойной клик обнаружил письмо от самого что на ни есть «Эксмо». Вначале солянка из извинений и расшаркиваний по поводу не дозревшей между ними любви в далеком две тысячи девятом. Тогда, приняв роман Алекса в работу, сильного сюжета, но неряшливый, «Эксмо», в конце концов, его отвергло. Но вместо разъяснения причины – сырость текста – издательство нечто о будущем пролепетало. Не учло, правда, что любой даже начинающий сочинитель в некотором роде экстрасенс. И Алекс на уровне флюидов уловил некий подковерный замысел, но каков он – предположить не мог.

Обман всплыл спустя полгода, когда «Эксмо» опубликовало очередной роман-жвачку, несущая конструкция которого – плагиат основной сюжетной линии его текста, модифицированной на свой лад.

Автор-терпила попытался было воззвать к рацио, предложив «Эксмо» компромисс: его роман из корзины отправляют в печать, он же – о воровстве издательства помалкивает. И овцы целы, и волки сыты. В общем, всем будет счастье.

И, разумеется, самой попыткой переговоров попутал адрес. Ибо экономический уникум нулевых – воровской капитализм России – даже понятийного устава не имел. Вместо оного – хаос примитивнейших инстинктов.

Кто-кто? Алекс Куршин? Пусть сначала докажет, что он свой роман не украл. Таковой была реакция издательства на сетевой хайп, инициированный Алексом. Вот и вся правовая семантика.

Алекс стал вчитываться в московскую реляцию, испытывая нестыковку чувств и целей. Намерение «Эксмо» опубликовать на бумаге все его романы, с одной стороны, адекватной компенсацией за сотворенную ими гнусность, нареченную ими эксцессом исполнителя, будто бы служило. Но с другой, вопиюще противоречило практике нравственных джунглей, укоренившихся во всех мало-мальски значимых стратах России. Ведь по тому «кодексу» искреннее признание вины властным или экономически влиятельным субъектом было равносильно даже не слабости, а предательству интересов правящей камарильи. Нельзя было не учитывать и жесточайший кризис отрасли книгопечатания в эру Интернета, как и низкую приоритетность жанра, в котором он творил – историческая остросюжетная проза, ограниченного рынка сбыта.

Сколько бы он не жаждал увековечивания своего имени (притом что в электронном формате его книги были уже изданы), всерьез расценивать это предложение – за гранью фантастики – Алекс не мог. Между тем нечто подсказывало: контакт «Эксмо» как-то вплетен в контекст его недавних злоключений, иначе не объяснить. Скорее всего, через пару дней все проясниться.

Ясность наступила гораздо раньше, уже утром – новое сообщение. Но не от «Эксмо», с которым пусть шапочно, но прежде он был знаком, а от литературного и кинематографического агентства «Пегас» с репутацией «смотрящего» в мире российского сочинительства и кино.

Письмо деловито на загляденье: ксерокопии доверенностей от «Эксмо» и крупнейшей кинокомпании «Триикс Медиа», уполномочивающих «Пегас» заключить два отдельных соглашения. Первое – на публикацию трех романов Алекса Куршина издательством «Эксмо». Второе – на приобретение «Триикс Медиа» прав на экранизацию всех произведений автора и заказ киносценариев по ним. Общий гонорар: двести тысяч долларов. Немного по меркам Голливуда, но целое состояние для безвестного сочинителя, творящего на русском.

Ну и, наконец, в последних строках разгадка этой ярмарки щедрости: для согласования сценариев с продюсером и их увязки с режиссурой переселиться на год в Москву. Если предложение устраивает, то юрист «Пегаса» завтра к вечеру прибудет в Израиль с текстами соглашений.

Бинго! При нулевых шансах на успех Синдикат все же раскопал предложение, от которого невозможно было отказаться. Сколько же понадобилось поднапрячь умов, чтобы нащупать слабость, свойственную крайне узкому сегменту творческих личностей?

Ничто на этом свете не могло склонить Алекса рискнуть собственной безопасностью, как провокатор славы, оказалось, недремлющий. Предлагались бы одни деньги, стойкое неприятие страны правового нигилизма у Алекса не изменилось бы. Даже столь нетривиальные и по западным меркам, как двести тысяч долларов.

Дом Алекс построил и дерево посадил, обрел даже узнаваемость у тысяч читателей как публицист. Но те достижения были несопоставимы с известностью, которую сулит один-единственный художественный фильм, добротно сделанный. Его же сюжеты жутко кинематографичны, своей драматургией буквально просились на экран.

А еще недавно он был убежден, что при жизни картин по своим сюжетам он не увидит. Хотя бы потому, что, объявив акцию недоверия «Эксмо», он угодил в черный список российского книжного бизнеса, а кинематографического и подавно, в чем убеждался не раз. После же своей смерти, он полагал, таких шансов не могло быть и в теории – слишком велика конкуренция в отрасли, ежедневно пополняемой десятками сюжетов. Разве что объявится очередной хваткий плагиатор и растолкает прочих…

Между тем оферта Синдиката кардинально меняла его миссию на Земле, переводя ее в качественно новую нишу – интеллектуальных сливок общества, путь та перспектива – на фоне российского бесправия – под знаком вопроса и, не исключено, на кону его физическая жизнь.

Но только ради этого – позолоты славы, шанса, предоставляемого единожды – стоит рискнуть!

Алекс примеривался к проблеме долго, обсасывая ее сущности. В какой-то момент он понял, что идея, ладно изложенная «Эксмо» и «Пегасом», столь же виртуальна, как и способ ее доставки. Из двухсот тысяч долларов он, возможно, что-нибудь да получит, но, вполне вероятно, не приблизится к сокровенной мечте ни на шаг. Ведь кинопроизводство – сложный и капризный механизм, чувствительный к огромному числу факторов, главный из которых – бюджет. Стало быть, без банковских гарантий финансирования, соглашение о производстве фильма стоит не больше, чем истраченная на него бумага. И пока вторая сторона не представит аккредитив от первоклассного банка хотя бы на две трети бюджета, то говорить, по большому счету, не о чем.

Ответ Алекса мог изумить даже теневых воротил кинобизнеса: «Ваше предложение выдержано в жанре рождественской сказки и страдает от дефицита реализма. Между тем автор вполне приземлен, в связи с чем склонен взять на себя инициативу. Соглашение о трех экранизациях – прожект, рассчитанный на экономических простофиль. Оттого предлагаю ограничиться лишь одной экранизацией, зато обеспечить ей должную финансовую поддержку, как то: аккредитив от первоклассного банка, обеспечивающий ее бюджет. Кроме того, интерес автора к соглашению окрепнет, если второй стороной станет государственная кинокомпания, в частности «Мосфильм». По гонорару замечаний нет, единственная коррекция – полсуммы авансируется. Понадобится аккредитив и для обеспечения публикации моих романов, включающий затраты на рекламу. Если предложенные правки устроят, автор готов перебраться в Москву».

На этом переписка оборвалась, словно российская оферта – очередная провокация по слому воли объекта, по аналогии с израильской псевдорекламой об отмывке капиталов. Но спустя неделю Алекс уже жалел, что переборщил с гарантиями кинопроизводства. Одно дело разумно отбиваться от чего-то мутного, без дна и берегов, другое – требовать депонирования миллионов долларов на кинопроект, у которого даже нет сценария. Знание им предмета при этом – на уровне здравого смысла, как известно, с реалиями отрасли не всегда совместимого.

Но на дурочку мог и проскочить, если бы не выделывался…

Тут Алекса проняло, кто за его разработкой стоит и какой у того объекта к нему интерес. Шокировало ли открытие? От крутизны интересанта, да, дыхание перехватило, но в глубине души он догадывался об интересанте давно. Можно сказать с тех пор, когда прочертил схему своей осады в Тонон-ле-бен. И только сейчас до него дошел смысл его безрассудного отказа Карлу, едва тот озвучил географические координаты подряда – Россия. Безусловно, по своей воле он туда ни ногой, пока нынешний режим диктует будущее России. Но та власть все же не столь безнадежна, чтобы не выслушать предложение. Стало быть, дело было вовсе не в стране как таковой, а в подспудной догадке, насколько высока и, стало быть, опасна властная ступенька интересанта.

Теперь у мелькнувшей кометой «киноэпопеи» совершенно иной контекст. Выставленный им якобы «Пегасу» счет не то чтобы неприемлем – с материей события не согласуется. На том «этаже» гарантии не выдаются, он сам гарантия всему и вся, пусть с множеством оговорок и условностей. А чего там не приемлют, так это заносчивости и раскатанной губы. Верно, в их околотке припекло и, весьма похоже, кому-то в голову, но позволить себя иметь рядовому сочинителю автократический режим не может. Хотя бы из соображений престижа.

Нужно было что-то предпринять, причем любое решение казалось плохим или убыточным. Промолчать или пустить процесс на самотек – чревато, ведь слоны дико злопамятны. Но и сменить тональность – оборонительную на просительную – равно путешествию в Каноссу. Ладно, напишу. Предупреждал ведь, что возьму на себя инициативу…

Письмо Алекса будто «Пегасу» на сей раз вышло коротким: «Повышенное внимание к моей персоне подточило у сторон чувство реализма, о чем я, собственно, писал. Расклад же таков, что вопрос компенсаций и зачетов вторичен, отложим до более внятных времен. Зато первостепенен эскиз сути взаимодействия. Не проделав этого, будем толочь воду в ступе еще долго. Тем самым, напрашиваются переговоры о предмете сотрудничества через компетентного переговорщика. В ближайшие сутки готов его принять».

Озабоченность Алекса обрела взаимопонимание. Ровно через сутки – сообщение от неизвестного адресата с пометкой «Смотри вложение». В нем билет на вечерний рейс в Берлин и оплаченная бронь гостиничного номера, оба – на имя Алекса Куршина. При этом ни контактного номера, ни слова пояснений.

Между тем каких-либо подвохов или ловушек в том отклике Алекс не нашел, вникнув, что для тех или иных дискуссий для начала следует физически соприкоснуться. Как иначе? Через IP, дважды продырявленный, прицениваться? И стал собираться в дорогу, причем основательно, словно на сезонную вахту. До рейса – шесть часов.

С трудом уговорил Виктора, сына, доставить в аэропорт, не приоткрывая стержня проблемы при этом. Тот долго упирался, не понимая, ради чего должен бросить работу, но, будто уловив неординарность момента, согласился. Но, услышав, что до извоза должен подняться в квартиру, дался диву.

Большой чемодан в прихожей Виктора и вовсе изумил. Ведь в частых вылазках отца в Европу ручная кладь – логистическая норма. Тут же чемодан под завязку, не сдвинуть…

– Ты снова вляпался, – сокрушалось чадо, – новая история? В загуле отметелил кого-то? За бугром думаешь отсидеться?

– Не, не то… – возразил Алекс. – Другой масштаб.

– Неужели нечто круче, чем твой летний фортель, когда в салоне твоего авто пустые бутылки и вусмерть пьяные собутыльники, а полотделения полиции рвет и мечет тебя развести? Дабы признался в нетрезвом вождении… Забыл их предупреждение? Держать ментов за лохов у твоего отца больше не выйдет… – воспроизводил очередную серию отцовской одиссеи сын. Порой казалось, еще до рождения Алекса запрограммированной.

– Тормози, – оборвал повествовательный задор чада Алекс, похоже, передаваемый по наследству. – Хватить меня отчитывать, пользы от твоей болтологии – ноль. Соберись и выслушай. Касается, скорее, тебя, чем меня, – указал на лежащую перед ним папку глава семейства. – Здесь вся документация по моей восточноевропейской недвижимости, включая завещание в твою пользу. Куда и зачем я уезжаю, сказать не могу. В том числе потому, что нас, вполне вероятно, слушают. Пока я играю по неким правилам, то наезжать на тебя, а точнее, на твои имущественные права, не станут. Кто эти люди и почему меня прихватили, точно не знаю, хотя и представляю в общих чертах. Одно очевидно – с ними не потягаешься. На кону была эта папка, все концы которой вытащили, точно одноразовую салфетку. Как снимать ренту с недвижимости ты знаешь – помогал мне не раз. Но контрагентов я предупрежу: в ближайшее время сын меня замещает. Сколько буду отсутствовать, понятия не имею, но и могу вернуться через день-второй, что, как представляется, худшая из опций. Но если тебя интересует мой прогноз, отвечу: ничего из ряда вон, всё, так или иначе, устроится. Думаю, контакт между нами сохранится и будет регулярным. Точка.

– Ты это серьезно, папа?! – вызверился на отца Виктор, точно предок – источник всех его стеснений. – Что, белка к себе призвала!? Ты, вроде, две недели не пил.

– И кто только придумал для подарков ленту с бантиком? – игриво озадачился Алекс, обращаясь к некоему арбитру. – С подарками у меня будто полный ажур, а вот с голубой каемочкой на блюдечке ничего не выходит. Ладно, поехали. Чемодан я сам…

По пути в «Бен-Гурион» семья несколько размякла, наверное, потому, что не вполне комфортный эпизод близился к завершению. Болтали о чем угодно, только не о крутом вираже, куда занесло Алекса. Скорее всего, Виктор воспринял отцовскую историю в привычном русле – мелких пьяных конфликтов с органами правопорядка, из которых его родитель виртуозно выкручивался, но которые тем или иным контуром его, Виктора, задевали. Сын гордился своим отцом, хотя бы за экстравагантность творческой натуры, обзаведшейся крепким экономическим тылом, который передается по наследству. Но нести издержки при этом не хотел. В некотором смысле отец был для него музеем, причащение к которому престижно, но вход, в который должен быть по удобному расписанию и всегда бесплатен. Впрочем, для общества, мерно обрастающего потребительским жирком, ничего необычного. И Алекс уже забыл, с каких пор воспринимал отношения с сыном как не реформируемую данность.

Попрощались они все же теплее, чем обычно, передавая болтанку настроений – между осознанием перекосов дня и верой в благополучный исход злоключения, бывшей, разумеется, самоуспокоением.

***

Алекс воспринимал «Бен-Гурион» как КПП между позевывающей повседневностью и территорией европейского лубка, воспоминаниями о котором он большую часть времени жил. Потому свои частые вылазки в Европу он планировал с особым тщанием, избегая узких мест и проблемных обстоятельств. В этом ремесле он столь поднаторел, что слыл дрессировщиком черных лебедей туризма.

За двадцать восемь лет Алекс изучил «Бен-Гурион» до того хорошо, что, ему казалось, он мог перемещаться по нему вслепую. Между тем лоукостером «Germania» он прежде не летал, не представляя, где у того стойки регистрации. Тут как назло информационное табло зависло, но спустя минуту-другую заработало вновь, сориентировав, куда путь держать.

Однако та заминка оказалась сущим пустяком на фоне того, что произошло далее. Технологическая цепочка «служба безопасности – регистрация – паспортный контроль» мурыжила Алекса намного дольше, чем обычно, и как ему казалось, обменивалась некими сообщениями. Но главное – изучала его то с опаской, то с нездоровым любопытством. В какой-то момент ему даже захотелось повернуть назад – от неувязок и сигналов беды, множащихся точно бактерии.

Между тем талон выезда паспортным контролем выдан, стало быть, его страхи и подозрения – плод болезненного воображения, расшатанного многосерийной драмой. Впрочем, впереди просвечивание ручной клади и личных принадлежностей. Тут, по завершении процедуры, в момент вдевания ремня в джинсы, контролер сообщает: «Тебя приглашают на таможенный досмотр».

Алекс не то чтобы растерялся – не представлял, о чем вообще речь. Ведь таможня в аэропортах, он полагал, замыкается на прибывших пассажирах, притом что при выезде есть свои и немалые ограничения, в частности, на вывоз наличных.

Оказывается, выездная таможня присутствует, только, в отличие от въездной, своими скромными размерами неприметна. Алексу вновь захотелось перенестись на родной диван, отринув склочную, пересоленную конспирологией реальность. Ничего-то противозаконного он не вез – знал это совершенно точно. Не считая, разумеется, исходных текущей миссии, попахивающей то шпионажем, а то и вовсе изменой родине. Но те ассоциации Алекс упорно гнал от себя, поскольку не был носителем секретов, более того, никто его пока не склонял какие-либо сведения добыть.

– Заходи, господин почетный путешественник, – пригласил Алекса спортивного вида мужчина без униформы и знаков ведомственного отличия.

– Багаж на стойку? – вяло поинтересовался Алекс, уже зная, что ни ручная кладь, ни сданный при регистрации чемодан здесь ни при чем. Ничего общего с простоватой публикой – таможенниками – два щеголеватых молодца по ту сторону стойки, чуть старше сорока, не имели. Навскидку, три университета на двоих.

– А это кто? – Алекс повел головой в сторону напарника атлета.

Атлет вперил в «досматриваемого» недружелюбный взгляд, казалось, служивший паузой для поиска ответа. Но, похоже, найти его он не смог и лишь безадресно помахал указательным пальцем.

– А, понял! Мол, мы здесь интервьюеры, – откликнулся на жест атлета Алекс. Продолжил: – Все же твой спутник – кто? Я, конечно, не настаиваю, но, если вы, ребята, намерены о чем-то поговорить, помимо погоды в Берлине, то доставайте ваши ID.

– Чего тебе дался мой коллега!? – вспылил атлет.

– А настроение хреновое! И на власти у меня аллергия, – явно лез на рожон «досматриваемый».

– Ты что, чужаков за версту чуешь и по цвету шнурков ведомство можешь определить!? – ринулся в контратаку атлет.

– Ну да, не жалуюсь… – простодушно признался Алекс. – Да и не мешает вам знать: я автор трех шпионских романов. Мой же выпендреж оттого, что твой коллега не израильтянин. Между мной и тобой все ясно: ты власть, я подданный, другими словами, потомственный налогоплательщик. Он же третий лишний, как русская поговорка гласит, если русского не знаешь…Так о погоде или как?

Израильский сектор пикировался еще некоторое время, пока «лишний» не предложил всем перейти на английский, после чего «узурпировал микрофон». Весьма развернуто он изложил суть вопроса, да так убедительно, что не последний рассказчик и полемист Алекс прикусил язык.

Было от чего, ибо метеорит, еще недавно на Алекса летевший, претерпел изменения траектории и качества. То, что в эти минуты всплыло на поверхность, говорило: чиркнув по земле, метеорит прихватил Алекса с собой – дабы продолжить свой безумный маршрут за пределы Вселенной.

Ежели без пышных аллегорий, то был классический билет в один конец.

Оказалось, компьютер Алекса первыми взломали не русские, а американцы. Но сделали это по ошибке, предпочтя здравому смыслу теорию заговоров. В Лэнгли почему-то посчитали, что недавний текст Алекса, посвященный Проблеме-2024, на самом деле написан в Кремле, который, на их взгляд, так заковыристо приглашает Запад к столу конфиденциальных переговоров. Но, обнаружив при взломе, что автор статьи все-таки Алекс Куршин, рассмотревший в будущем ВВП-пенсионера безрадостную для того перспективу, ЦРУ потеряло к малоизвестному комментатору принципиальный интерес. Оставило лишь номинальную засаду, понятное дело, электронную. Так, на всякий случай, для порядка.

И порядок победил безумные прогнозы и конспирологические метания. Ведь ветвь, еще недавно расцененная как тупиковая, стала фонтанировать шпионскими находками одна другой круче.

От туману, который стала нагонять «Global Liaisons Limited» вокруг разработки Алекса, в Лэнгли поначалу растерялись, но, подрядив свои источники в компании и в Москве, разобрались, что интересант не кто иной, как Кремль.

В столь необычный проект верилось с трудом, но цэрэушникам ничего не оставалось, как плыть по течению авантюры, с иезуитской изворотливостью дирижируемой из Лубянки.

Наконец аналитики ЦРУ определились: Алекс Куршин отнюдь не звено некой провокации Кремля, а заложник банальных людских пристрастий. Иными словами, Москве нужен именно этот индивид как набор определенных человеческих качеств. Остается не до конца ясным, кому именно, но, по большому счету, персонификация мало что меняет. Сомнений-то не возникает: интересант – российский властный топ. Лишь той тоненькой прослойке по зубам смета, мобилизованная для разработки Алекса. Та, которая с открытием кинематографического раздела стала отдавать скорее душком неадекватности, нежели мошенничеством.

Оттого контроль над коммуникациями Алекса и слежка за ним – по высшему инженерному разряду, дабы исключить разоблачение Москвой соперничающей стороны. Поскольку Алекс западного подданства, то никаких иных задач, кроме тех, которые устраивают родные палестины, в предстоящей миссии (переезд в Россию) у него нет и быть не может. Да, она невнятна и непредсказуема в развитии, но юридический смысл события один: произойди те или иные осложнения, в разрез интересам Запада, подсудность его проступков – по израильскому законодательству. Ну и, понятное дело, был бы козел отпущения, а статья найдется. Более того, благодаря проворству русских у израильского правосудия «трешка» для него припрятана, до лучших, тьфу, худших для него времен. В том числе на случай, если он, развернувшись, сейчас намылится домой – в этот долбаный, помешанный на кашруте, не знающий fried chicken Ашдод. Ну а чтобы он не раскисал от избытка бенефициаров и рядящихся под них, нелишне знать, что кроме Дядюшки Сэма, могучего и всевидящего, вытаскивать его из российской берлоги некому. Так что удачи и попутного ветра, пароли и явки запоминай…

– Послушайте, ребята, ваша история, конечно, захватывающая… – оборвал получасовой монолог цэрэушника Алекс. – Ничего подобного мне, автору фикшн, не выдумать… Но, коль скоро компромат на меня у вас, субъекта моей подсудности, а вы даже plea bargain (сделки с правосудием) не предлагаете, то на какой ляд вы мне сдались!? Чтобы лезть в медвежье логово с вашим маячком подмышкой?.. Особенно с учетом того, что, просветив русскую разработку, вы знаете, какие блага та сторона мне обещает, даже если разделить их на пять…

– А ты всего хочешь сразу, когда посадка на твой рейс заканчивается? – резонно возразил соотечественник.

– Да нет, вся проблема в чувстве меры. Видите ли, у тех явно нерадушных парней был один-единственный шанс меня переубедить, которого я сам, производитель смыслов, не видел и потому не предложил. Они же эту уникальную опцию разглядели – что само по себе гарантия их намерений, круче банковского чека. Вы же в том измерении не на высоте…

– Ты еще, оказывается, философ, Алекс. Для обоснования своего благодушия философию подводишь, – сослался на извечную русскую беду американец.

Алекс встал на ноги, проверил подвижность роликов у ручной клади, точно от нечего делать, после чего красноречиво уставился на шпионский дозор. В том взгляде прочитывалось: «Судя по всему, ни ордера на арест, ни административных обременений против меня у вас нет».

Карьерные провокаторы не то чтобы потупились, но, казалось, своими кислыми минами посадочный талон выдали.

Алекс устремился на выход, но в дверном проеме застыл и бросил на иврите через плечо: «На будущий год в Иерусалиме!» После чего стремительно зашагал на посадку.

Глава 5

Октябрь 2018 г. Москва/Берлин

На одной из конспиративных квартир центрального аппарата Федеральной службы безопасности заседала межведомственная группа из трех офицеров – СВР, ФСО и ФСБ. Предтечей встречи стал звонок из Кремля директору СВР четырехмесячной давности, налагавший принять в разработку необычного фигуранта – малоизвестного публициста, гражданина Израиля, который публиковался в заблокированном Роскомнадзором антисистемном издании. Не с целью вербовки в качестве носителя значимой информации, а дабы убедить его согласиться на переезд в Москву. При этом учреждался режим максимальной секретности и открывалась линия более чем щедрого финансирования. Из чего следовало: личность фигуранта предварительно изучена и, на взгляд начальства, легкой прогулки не будет.

Взяв под козырек, разведка поручила задание полковнику Селиванову, крепкому профессионалу, ветерану сыска. Но тот, узнав, кто кукловод, и, какова смета, угрюмо заключил: кейс – типичное сальто-мортале хотя бы потому, что аналогов не имеет. Ко всему прочему, русская ментальность объекта – проклятье; пресловутая русская душа, полная загадок и алогизмов…

Бюджет, однако, на загляденье. Если не спасательный круг, то отсрочка от служебного несоответствия. До пенсии же рукой подать, меньше года…

Так была ангажирована международная сеть «Global Liaisons Limited», Гугл сыскного дела и лучший громоотвод для карьеры из всех возможных.

Сводки от «Global Liaisons Limited» о ходе дела поначалу обнадеживали, но на выходе все обернулось пшиком. Сроки же на разработку фигуранта, установленные кремлевским куратором, практически вышли, и в последнем звонке директора уже чувствовалось не разочарование, а решимость выставить Селиванова из службы вон. Ведь за полмиллиона евро, вылетевших в трубу, отвечать не только полковнику…

Отчаявшись, Селиванов вспомнил о дальнем родственнике жены, журналисте по профессии, который по выходе на пенсию иногда останавливался у них, наезжая по каким-то книжным делам в Москву из Саратова. Человек он был благоразумный и необременительный, иногда, правда, ворчал на коммерческие перекосы отрасли книгоиздания, печатающего его романы через раз. Но в суть тех сетований Селиванов не углублялся, ведь какую сферу общественной активности и предпринимательства в России не возьми, получаем синтез террариума и психлечебницы.

Что-то Селиванову подсказывало: творческие личности, к которым принадлежал Алекс Куршин, устроены по-особому, их система координат не согласуется с общепринятой. Тем самым напрашивалась коренная реорганизация разработки, ее переворот с ног на голову. Но кроме как привлечь для этой цели фигуру изнутри литературного процесса, полковник прочих версий не видел. И без раскрытия приглашенному смысла операции, пусть в общих чертах, было не обойтись. Так что родственник – лучшая кандидатура в заведомо проблемном, сомнительном с позиций информационной безопасности мероприятии.

Василий Просвирин, двоюродный дядя жены, вник не сразу, кто собеседник, хоть и голос абонента ему показался знакомым. По большей мере потому, что был убежден: своего телефона семье Селивановых он не оставлял. Звонил всегда сам, неизменно удивляясь их готовности его, провинциала, у себя принимать. Но, убедившись, что на линии Селиванов, зачисленный в спецслужбу еще при Горбачеве, удивления не выказал. На то она и разведка!

Разговор такого рода попирал все нормы и правила ведомства, зацикленного на шпиономании, но Селиванов все-таки решился рискнуть, включив магнитофонную запись и внеся процедуру в реестр оперативных мероприятий как продиктованную цейтнотом и особыми обстоятельствами.

Между тем беседа длилась не больше трех минут, ибо, когда Селиванов назвал имя объекта, Просвирин ошеломил: «Можешь не распространяться. Его я знаю – и как публициста, и как писателя». Полковник взял паузу, в которой чудно переплетались: триумф от попадания в яблочко, недоверие к детективному повороту и страх разоблачения – родственник, оказывается, активный читатель запрещенного издания.

Тем не менее, замешательство длилось недолго, и полковник развязал этот узел столь же деловито, как и вел с ним беседу родственник: «Перешли мне фото своего паспорта, и отправляйся в аэропорт. Билет мы оплатим, заберешь его кассе. Вылетишь ближайшим рейсом, в аэропорту тебя встретят и отвезут ко мне домой».

При встрече Селиванов взял у Просвирина обязательство о неразглашении и в самых общих чертах ввел в курс дела, формулируя задачу: «Предложение, от которого экономически независимый сочинитель, перебравший западных свобод и тамошней вседозволенности, не сможет отказаться». Родственник затребовал компьютер и доступ к интернету, добавив: «Дай мне покопаться».

Наработки фрилансера шпионажа, случайно привлеченного, были озвучены утром, причем в течение нескольких часов. Просвирин обрисовал Селиванову этапы становления начинающего автора и признаки успешности в литературе. По его словам, Алекс Куршин – яркий и одаренный литератор/публицист, но его дарование фрагментарно. Захватывающий сюжет, неизбитая идея – это его, но литературный стиль хромает. Однако не в той степени, чтобы его тексты с места в карьер издательством отвергались. Им просто требуется редактура – несколько больше, чем принимаемым на ура прочим. Другое дело, издательства настолько охамели, что в издательском цикле склонны обходиться минимум ресурсов и временных затрат. Оттого у посредственного, но гладкого текста куда больше шансов увидеть свет, нежели у яркого, но шероховатого. Кроме того, конфликт Алекса с издательством «Эксмо» девятилетней давности вокруг истертой практики – плагиата – не только оборвал сотрудничество с флагманом российского книгоиздания, но и внес его в список нежелательных авторов. Да, в наши дни издать электронную книгу во второстепенном издательстве у более-менее адекватного текста шансов много, чем Алекс Куршин и воспользовался, но тот зачет несопоставим с известностью, которую сулит бумажная книга, опубликованная одним из лидеров книгоиздания. Но не это главное: такая публикация – пропуск в клуб пусть не избранных, так достойных, о чем, конечно же, Алексу Куршину известно. Таким образом, выход трех романов автора в престижном московском издательстве – и есть исполнение писательской мечты, программа максимум для литератора средней руки. Если же тем печатным органом станет «Эксмо», то уникум обретения прирастет моральной составляющей – торжеством справедливости.

Между тем одна перспектива оставить после себя зарубку в литературе может не сработать. Ведь Алекс Куршин достаточно известен как публицист, пусть в узких кругах профессионального сообщества. Может удовлетвориться тем, что есть, сопоставив новую паблисити, пока гипотетическую, и тот риск, на который вынужден будет пойти, перебравшись в Россию. Ведь в сухом остатке он антипутинист, хоть и центристского толка. Кроме того, его статьи при всей их интеллигентности не затушевывают высокомерие буржуа, то тут, то там прорастающее в виде смакования тамошних свобод. Порой возникает впечатление, что за четверть века он тем Биллем не может насытиться. Так что напрашивается нечто с потенциалом вывести его творческое наследие на качественно иной уровень. Это – экранизация хотя бы одного романа, учитывая, что вся его крупная проза – кинематографическая сокровищница. Даже по тому, что за ночь прочитано, вывод однозначен. Стало быть, ничего за уши притягивать не придется. Другое дело, таких сюжетов в отрасли – вагон и маленькая тележка. Как следствие, там правит бал кумовство и, в лучшем случае, его величество случай, но, представляется, Конторе продавить такой проект несложно…

Тут Селиванов попросил своего родственника-подрядчика остановиться, найдя его разъяснения исчерпывающими. Минуту-другую раздумывал, почесывая лоб, и, определившись, предложил Просвирину сочинить два письма, будто бы они пишутся в известных ему заведениях. Первое – от имени «Эксмо» о готовности издать три романа Алекса Куршина, второе – пока неясного авторства (на усмотрение Просвирина) о планах экранизации его произведений. Цель отсебятины – экономия времени. Ведь «Эксмо» и некто второй никуда не денутся – подпишут. А вмени им подобное, заболтают и утопят в бюрократическом болоте.

К обеду тексты были готовы, как и определено авторство второго из них – литературное и кинематографическое агентство «Пегас». Ознакомившись с наработками, Селиванов уточнил у Просвирина ряд технических деталей, после чего подвел итог: «Если все получится, помимо гонорара, возможно, будет и премия. Но не обещаю, сам понимаешь, родственник… Зато, пока я при погонах, загвоздок с публикациями у тебя не будет. Ты только не халтурь…»

Проект охмурения «довел до ума» отдел документации СВР, эвфемизм подразделения, специализирующегося на подделке документов и всякого рода фальсификациях. Там к текстам Просвирина присовокупили «доверенности» «Эксмо» и «Пегас» и сварганили почти идентичные настоящим электронные адреса, по которым сплавили Алексу Куршину шпионскую ловушку, как оказалось, сработавшую.

С тех пор минула неделя, выведшая разработку Алекса Куршина из цугцванга на управляемую траекторию. Фигурант в эти минуты проходил паспортный контроль в берлинском «Тегеле» и нечто Селиванову подсказывало, что инициатива им перехвачена и, скорее всего, Алекс в ближайшее время окажется в Москве. В некой прослойке, которая олицетворяет корону власти. Именно на это директор сориентировал Селиванова, но, кто за той околичностью укрывался, полковник не представлял. Впрочем, одушевления заказчика не требовалось: Кремль и этим все сказано.

Между тем, узнав о коренной подвижке по досье, кремлевский куратор не только не расщедрился на похвалу, но и затерроризировал своей активностью. В поле аврала угодили и смежники – ФСБ и ФСО. Тем самым, телега ставилась впереди лошади, притом что лошади еще не было. Впрочем, за атмосферу невроза Селиванов куратора не осуждал, понимая, что на то есть основания. Ведь неким безумным капризом в Кремль или в то, что его олицетворяло, подсаживался инопланетянин, настроенный к российской власти недружелюбно. При этом экстренность разработки, ее несовместимость с шаблонами шпионажа не позволяла установить, не засветилась ли операция у западных спецслужб, рвущих и метущих крота в святая святых России внедрить. Более того, хоть и психологический портрет Алекса Куршина был капитально протестирован (единственное, в чем запредельный гонорар «Global Liaisons Limited» окупился), гарантировать, что на первом же кремлевском ужине фигурант, грубо говоря, не набросится с вилкой на хозяев, никто не мог. Хотя бы в подпитии, что с Алексом нередко случалось. Иными словами, к российскому топу подпускался чужестранец, Россию, мягко говоря, недолюбливавший; по убеждениям, то ли либертанианец, то ли чистый анархист. И в каком вольере его держать, уму непостижимо. Но, случись чего, даже не теракт, а серьезный конфуз, костей было не собрать.

Это, однако, не все. Опекая Алекса Куршина, нельзя было переусердствовать, перегнуть палку. Ведь его сотрудничество с Кремлем могло быть только добровольным. К тому же, если творческие амбиции фигуранта, по-западному цепкого, не удовлетворить, реакция домино начинанию гарантировалась. Да, издание трех романов решалось одним щелчком, а точнее, звонком владельцу «Эксмо», но экранизация оставалась пока в прежнем диапазоне – фантазий вербовщика.

При этом в дыры предприятия Селиванов коллег из ФСО и ФСБ посвящать не стал хотя бы потому, что добро фигуранта – влиться в проект – пока относилось к области гипотез. Сомнению не подлежало только одно – пройдя регистрацию, Алекс Куршин поднялся на борт рейса Тель-Авив-Берлин, приземлившегося минуты назад. Но что у него на уме – осознанная готовность к сотрудничеству или экскурсия по Берлину на халяву – говорить было рано. Более того, Селиванов не посчитал нужным делиться со смежниками чем-то большим, чем агент А в стране Б близок к решению В, дабы вынырнуть в России (наконец-то без шифра). Ведь формы допуска, герметизировавшей досье по высшему разряду, у коллег не было. Им лишь предстояло ее обрести. В общем, классическое «поболтали для галочки – разошлись», по нескольким намекам полковника коллегами прочитанное. Стало быть, вопросыизлишни.

***

Алекс брел в общем потоке нескольких рейсов на выход, уточняя в смартфоне координаты своей гостиницы и раздумывая, какой из видов транспорта наиболее удобен. Тут его посетило: почему бы Синдикату столь непростого гостя не встретить и к месту назначения за руку сопроводить? Оттого в секторе прибытия он принялся рассматривать встречающих и объявления у некоторых из них.

Вскоре его взгляд зацепился за нечто из ряда вон: «Слет выпускников 1971 г. Вижницкой средней школы №2». Таков был один из постеров, единственный на русском языке.

Алекс уставился на старика семитских черт, возрастом восемьдесят с гаком, державшего постер. Старик – ноль внимания, да и, казалось, не в своей тарелке, словно отбывает некую повинность.

Сервус, поприветствовал Алекс старика на гуцульском диалекте украинского. Так здоровались обитатели Карпат, откуда Алекс родом, по крайней мере, в конце шестидесятых. Ведь название и год окончания им средней школы совпадали… Поскольку трехтысячная Вижница (Черновицкая обл.) была настоящим захолустьем (некогда восточноевропейским, а позже – советским), то в «Тегеле» могла всплыть лишь вследствие изощренных упражнений диверсанта-провокатора, психологического, разумеется.

Старик смешался, выказывая, что слова «сервус» он не знает, хотя и контакт сюрпризом для него не стал. Нервически поправил очки и как бы собрался с силами.

– Ой, Люся обрадуется! – сослался на некое лицо старик.

Алекс похлопал некогда соотечественника по плечу, снисходительно улыбаясь. Казалось, так расшифровывал «сервус», а может, подбадривал почтенный возраст. Старик смотрелся то ли жертвой деменции, то ли недотепой.

– Люся – твоя сиделка? – поинтересовался Алекс.

– Скажете, сиделка… Люся – главная в нашем землячестве. Житомирском…

– Мы с тобой, дед, не в Житомире. Кстати, ты свою вывеску читал?

– Люся говорила: земляка нужно встретить, – откликнулся старик, будто не расслышав вопроса. Затем, посмотрев по сторонам, озадачился: – А где она?

Люся, дама средних лет и тех же что и у старика кровей, обнаружилась поблизости – то ли сознательно дистанцировалась от старика, то ли занимала свою позицию для обзора. При этом, объявившись в поле зрения, вела себя странно: оттопырив карман плаща, норовила взглянуть вовнутрь, чтобы, наверное, свериться с фотографией (собственно, по этому признаку Алекс ее вычислил). Но, встретившись с Алексом взглядом, бросила это занятие. Робко подошла и, даже не поздоровавшись, пристроилась плечом к плечу к земляку. Тот, должно быть, обретя руководящее начало, преданно посматривал на нее.

Театр непознавательного диалога и странных маневров Алексу по вкусу не пришелся, и с кислой миной он стал разворачиваться на выход. Но тут Люся протараторила: «Стоянка 213, второй этаж. Подъем на лифте. Вас там ждут».

Алекс застыл, будто оценивая услышанное. Должно быть, вникнув в суть, с налетом сарказма спросил: «Иден! (евреи, идиш) Немцы вас хоть не притесняют и в юденполицаи не зовут?» На ответ он, похоже, не рассчитывал, ибо почти сразу устремился к паркингу. Отклика и впрямь не последовало – землячество лишь переглянулось в недоумении.

Между тем, едва он выбрался из скопления люду, как почувствовал на себе точечное внимание – вначале от двоих вполголоса переговаривающихся молодых мужчин, якобы кого-то выглядывающих, а чуть позже и крепыша под пятьдесят с тяжелым подбородком и взглядом; вся троица – пусть не очевидной, но все же близкой к славянской наружности и с потенцией ненавязчиво держать картинку.

Этот раздвинутый дозор в комплекте с клоунами подпольных дел из землячества, как Алекс их окрестил про себя, подсказывал: маскировка Синдикатом кукловода и просвечивание возможного эскорта, то есть двойной игры, весьма продуманы и не лишены изящества.

Тут Алекс похолодел, вспомнив о попытке его перевербовать в родном аэропорту, которая, он не сомневался, далека от исчерпания. И соглядатай, скорее всего, по его следам отправлен.

Ему вдруг захотелось московский проект похерить, рванув в сектор убытия, подальше от заорганизованной шпионской возни, своих авантюрных тяготений и маниловских грез. Алекс остановился, высматривая указатель «Departures», но волнение мешало сконцентрироваться. Он точно лишился речевой функции: отовсюду в глаза лез немецкий, которого почти не знал, но все же не в той степени, чтобы походный словарь туриста из памяти выветрился.

Сумбур утихомирился, но первое, что зафиксировало его сознание, был указатель… «Паркинг», как Алексу подумалось, бывший то ли знаком свыше, то ли приговором. Впрочем, при любом изводе – принимай как данность, подчиняясь велению судьбы или чужой воле.

Стоянку 213 долго искать не пришлось – обнаружилась напротив лифта, стало быть, подбирали ее с умом и загодя. Да и такой ориентир – как водитель в машине – подтверждение оговоренной встречи.

Тем маркером оказалась женщина неопределенного возраста в диапазоне между тридцати пятью и пятьюдесятью, что свойственно штучным людям, до смертного одра неотразимым. Короткая модная стрижка от дорогого парикмахера, плащ из бутика, крупные брильянты в ушах и на руках. И намека на нетерпенье или скуку, но, похоже, о скором прибытии пассажира ее оповестили.

Легкий кивок в сторону соседнего кресла был воспринят гостем как приглашение забираться в автомобиль, тут же крышка багажного отделения раскрылась. Багаж пристроен и Алекс, приоткрыв дверцу, стеснительно по-английски поздоровался и попросил разрешения составить компанию. Женщина представилась Мариной, назвался и гость, хозяйка предложила перейти на русский. Тронулись.

Последовал расспрос не наигранной вежливости: о полете, самочувствии, настроении, пресловутой ближневосточной герилье. Чуть позже – неожиданный переход к теме литературы: философия Мишеля Уэльбека и… «Турецкая соната», первый роман Алекса, оказалось, Мариной в два присеста прочитанный. Понятное дело, по поручению, но обернувшийся, по ее словам, открытием сюжета, подвигающего то благоговеть, то возмущаться.

Спустя полчаса своей особостью Марина уже просилась в героини романа. Никаких дежурных улыбок, смешков, движений-паразитов, характерных для прозаических особ, прочих ерзаний тела и души, при этом образ по-аристократически благожелателен. Безгранично уверенная в себе, неотразимой внешности, мудрого взора женщина, свою исключительность не акцентирующая между тем. Русский – родной, социальный статус – гражданин мира, поскольку в обиходе немало иностранных слов, недурственно и к месту произносимых, немецких, английских, французских…

Потерять голову от такой спутницы и взыскательному ценителю женских чар было несложно, но, оказалось, необязательно. В какой-то момент Алекс пусть деликатно, но Марину перебил:

– Куда путь держим? Гостиница, якобы мне заказанная, в другой стороне. Наше направление – потсдамское.

– Туда и едем, в Потсдам. Ко мне в гости, – быстрый, но полный уверенности взгляд как бы подсмеивался: от моей компании можно отказаться?

– Что, Его Величество Конспирация? – невесело прокомментировал Алекс.

– Меня зовут по-другому, на «а» заканчивается, – впервые мелькнула нотка игривости вразрез ранее обозначившемуся образу – продукт скороспелых оценок, извечный изъян сочинителей.

– Подмывает задать вопрос, который за последний месяц я уже задавал, на французском, правда. – Алекс вздохнул.

– А вы без прелюдий, вопрос в зал, – невозмутимо предложила Марина, хоть и несколько напряглась. – Да, адресат, какого пола?

– То-то и оно. Если собеседник женщина, то вопрос двусмысленный, – струил сомнения Алекс, мол, лучше бы не начинал. Пояснил: – Послала меня, пусть и аккуратно.

– Тогда отложим вопрос на потом, – вынесла вердикт Марина, образно напоминавший стук судейского молотка. После чего миролюбиво, как ни в чем не бывало, продолжила: – Нервничать, зачем? Вам ведь, как писателю, все известно, заранее. Давайте лучше о вашем романе, вы так ловко свернули дискуссию о нем. Создалось впечатление, что за его фабулой – ваш личный опыт. Чувства так и брызжут.

– Пожалуй, да, – изъяснялся Алекс, – сюжет беремен личной встречей, накал которой выплеснул вымышленный, заживший отдельной жизнью сюжет, пусть какие-то детали того опыта в полотно фабулы и вкрапливались. Законы жанра таковы. Но я все же хотел бы услышать: куда и зачем мы едем?

– Я вам в тягость? – ошарашила Марина, с женской непосредственностью уйдя от ответа.

– Незаконный прием, в особенности в общении незнакомых людей, – жестко бросил Алекс, точно предупреждая, что отныне правила приличия побоку.

Марина потемнела в лице и, казалось, рефлекторно взглянула в боковое зеркало. Наверное, позади эскорт, подумал Алекс.

В авто воцарилась тягостная тишина, по ощущениям, гнобившая обоих. Алекс жевал губы, а Марина, наоборот, их плотно сжала, подпортив свою привлекательность. При этом возникло ощущение, что господа дуются на кого угодно, только не на противоположную сторону.

– А мы почти приехали, – подала голос Марина, сворачивая в район частной застройки.

Алекс неопределенно хмыкнул и провел ладонью по лбу. Несколько поворотов в узких переулках и Марина остановилась у стандартного немецкого особняка в два этажа, будто особых отличий не имевшего. Но ненадолго. Открыв пультом двое ворот – дома и гаража, въехала в гараж, завершая для Алекса, быть может, самое необычное в его туристской карьере путешествие.

– Если на ногах еще держитесь, тащите багаж в дом. Если нет, заберете утром, в ванной гигиенических комплектов хватает… – принимала гостя хозяйка. – Вашу спальню покажу, туалет и ванная рядом. Вот что еще. Попытайтесь усвоить: вы у себя дома. Так что придержите свои страхи и комплексы. Все, о чем вам следует беспокоиться, это внутреннее равновесие, то есть позитивный настрой. Не получится заснуть, на прикроватной тумбочке снотворное. И помните: в вашу персону столько вложено, что малейший ущерб противоречил бы здравому смыслу…

Тут Алекс заключил, что Марина, скорее всего, первое реальное лицо проекта, а все ее предшественники, физические и виртуальные, одноразовые наемники. И хотя он представлял в общих чертах, какая властная высотка России проталкивает его ангажемент, женщина достоинством в «миллион долларов», как он окрестил ее про себя, в качестве его извозчика и cheer leader казалась перебором.

А может, у них все такие – генотип некогда недоедавшего совка при нормализации быта смутировавший в совершенство, засыпая, подумал он.

Глава 6

Октябрь 2018 г. Потсдам

Алекс проснулся, слыша звуки, характерные для стряпни: потрескивала сковородка, гудела соковыжималка, свистел электрочайник. Подумал: «Марина, русская Катрин Денев, настоящая чернорабочая шпионажа, коль помимо извоза выступает и в роли кухарки. Вывод не поколебал даже новый автомобиль перед гаражом, замеченный им через окно при одевании. Ведь расширение автопарка вполне могло соотноситься с шумами на кухне.

Кухаркой, однако, оказался один из дозорных, идентифицированных Алексом в зале прибытия аэропорта. Заметив гостя, тот благожелательно кивнул, не сопроводив кивок попыткой познакомиться. Могло показаться, что их вчерашний визуальный контакт такой церемонией стал. Зачем повторяться? Да и завтрак – всему дню голова, не зевай. В особенности, завтрак немецкий, знаменитый изобилием ассортимента. И вчерашний дозорный вернулся к сооружению бекона с яичницей. Алекс в ответ все же буркнул «привет» – что интонационно могло быть воспринято как «приехали…». Уныло побрел в ванную комнату.

Между тем, по возвращении в зал, он столкнулся уже с целым коллективом, оформившимся за счет знакомых и совершенно новых персонажей – Марины, крепыша под пятьдесят с тяжелым подбородком и взглядом из «Тегеля» и женщины средних лет тевтонской наружности. Должно быть, потому Алекс машинально поздоровался с компанией по-немецки.

Марина игриво ему помахала, крепыш имитировал подобие поклона, дама же с местным ликом – отослала к великому Богу (Gruss Gott – приветствие, характерное для баварцев и австрияк).

Тем временем контингент особняка активно внедрялся в день грядущий. Ранняя птичка, судя по движениям, завершал стряпню, крепыш и Марина накрывали стол, ну а немка командовала… на нормативном русском, уродуемом, правда, немецкими акцентом и интонациями. Алекс подумал, не присоединиться ли ему к движухе микроколлектива, к которому по факту примыкал, когда услышал от Марины: «Выбирайте место, Алекс. Пойму, если рядом со мной. Кой-какая притирка у нас состоялась…»

Алекс в некотором недоумении посмотрел на Марину и, слегка пожав плечами, двинулся к столу.

– Вас представлять не нужно по причине, думаю, понятной, Ну а нашу команду прошу любить и жаловать, – знакомила Алекса с персоналом соседка, – Бригитта – босс, эксклюзив на последнее слово. Случись непредвиденное, кризис какой – это к ней. Герхард (крепыш) и Вольфганг – охрана, ваша тень, в лучшем смысле этого слова… более ненавязчивых людей прежде не встречала. Но пока завтракаем. Поухаживаю за вами…

Бригитта бросила на Марину короткий с налетом осуждения взгляд. В ответ «миллионерша» горделиво вскинула изящную головку – в знак пренебрежения или так напоминая о некоем иммунитете. Тем временем Алекс шевелил извилинами, силясь понять, почему у охраны чисто немецкие имена контрастом их скорее славянской внешности и чистому русскому, который, правда, перемежается немецким. Псевдонимы? Но всмотревшись, стал склоняться к выводу, что ребята по некоторым признакам, понятным лишь эмигранту со стажем, похоже, фольксдойчи, репатрианты из почившего в бозе СССР. При этом, скорее всего, полукровки, коими богата этническая эмиграция в Германию из постсоветского пространства.

Этот экзотический кадровый салат, расквартировавшийся в особняке, вкупе с недавним опытом общения с Синдикатом в географическом диапазоне «Тонон-ле-бен – Израиль» наводил на мысль о том, что СВР России, весьма похоже, крепко недооценена. В первую очередь, им самим, именовавшим в ряде статей покушения на Литвиненко и Скрипалей «шпионской олигофренией», притом что последняя операция – продукт ГРУ.

Стало быть, размышлял он, в тех кейсах вполне уместна версия демонстративной расправы Кремля – как инструмент не столько запугивания потенциальных перебежчиков, сколько дерзкий вызов Западу России, которая с дерзостью неискушенных неофитов рвет и мечет мировой порядок под себя подстроить.

Между тем его разработка – индикатор безупречного софта, на отработку и шлифовку которого уходят интеллектуальные усилия многих поколений внешнего сыска. Такую продуманность действий и столь рачительный подбор персонала не списать на мощную денежную инъекцию точечного применения. Многое говорило, что на службе у СВР талантливые профессионалы, с пинцетной точностью отобранные для исполнения самых нетривиальных и неожиданных ролей. И можно лишь догадываться, сколь искушены их звеньевые, если каждый эпизод его вербовки пульсирует незамутненным интеллектом. Ведь житомирское землячество в «Тегеле» с постером о полузабытых частностях его биографии – клоунада лишь внешне, это – мистификация высшего порядка. Ну а Бригитта, с прононсом австрийки (стало быть, к «Штази» не привязать), мыслилась ли главой выездной бригады СВР? А вышколенные фольксдойчи, младший из которых Вольфганг, вполне вероятно, иммигрировавший в Германию ребенком – не диво ли? Заслан-то быть не мог. Следовательно, местного призыва агент, ходящий под статьей «Измена родине» немецкого УК.

Да, без жирного бюджета для вербовки и содержания одаренных заморских кадров не обойтись, но сути дела это не меняет. Судя даже по фрагментарному знакомству, СВР не только достойная преемница Первого Главного Управления КГБ, но и структура, движущаяся в фарватере времени, столь конкурентного, что прослушка лидера союзного государства – не более чем информационный повод.

Эти розмыслы то печалили, то радовали Алекса, терявшегося в догадках, чем его миссия, мало-помалу кристаллизующаяся, для него аукнется. Оттого он грешил задумчивостью и ел машинально, без аппетита, лишь кивая на ухаживания Марины, которая норовила его закормить. В какой-то момент ему показалось, что ее гостеприимство пересекло границы разумного. Этим можно было пренебречь, если бы не энергетика чисто женского интереса, то и дело прорезавшаяся в его адрес. Только этого еще не хватало…

За столом тем временем царила пауза, казавшаяся подспудной адаптацией к персонажу, будто знакомому, но впервые осязаемому живьем. Бригитта и фольксдойчи на гостя аккуратно посматривали, при этом нечто перебирали в уме. Ни разговоров о дне грядущем, ни похвал недурственной кулинарии, только «передай», «пожалуйста», «спасибо».

– Зайдите, пожалуйста, ко мне через четверть часа, Алекс. Последняя комната справа, – Бригитта указала в сторону коридора, как только гость, поблагодарив за завтрак, встал из-за стола.

Алекс насупился, точно не понял или не расслышал, но все же дал добро. Сверившись с часами, убыл к себе.

Алекс невзлюбил Бригитту с первой минуты их разговора. Причин на то хватало. Начиная с такой мелочи как ужасное произношение (при отличной грамматике и богатстве речи) и кончая куда более существенным – манерой не называть вещи своими именами – когда достоинство, но и нередко пустоцвет западной культуры общения.

В его истории, он считал, время изъясняться эвфемизмами прошло, пора очертить хотя бы контуры сотрудничества. Но услышав, что прологом к их контакту станет его медицинское освидетельствование, раздраженность нескольку поубавил. Чего-чего, а этого он не ожидал, притом что ему, аналитику, не мешало бы предвидеть. Ведь такая процедура и правда напрашивалась.

Темная лошадка, кем он был, могла «обзавестись» той или иной заразной хворью. Ведь, уходя в «хмельной астрал», он соприкасался с населяющими дно общества люмпенами. Следовательно, выдать пропуск в российскую святая святых потенциальному вирусоносителю или даже обычному тяжелобольному было, по меньшей мере, опрометчиво.

Но проблема, похоже, возникла из-за его удивительного, несообразного возрасту легкомыслия – Алекс избегал врачей последние шесть лет, несмотря на регулярные письменные напоминания сдать анализы. Этот факт не мог остаться втуне, ведь при формировании его досье взламывались все мало-мальски значимые банки данных, хранившие о нем полезную информацию.

Оттого в бутылку Алекс не полез, без колебаний приняв условие Бригитты обследоваться. Подумал при этом: «Не было бы счастья, так несчастье помогло».

Консенсус достигнут, и Бригитта со свойственной ей смысловой размытостью дала понять, что благоприятный итог обследования повлечет переход на новую ступень – интеграцию в предполагаемую реальность. При этом, какова она, эта реальность – членство в Валдайском клубе или редактирование лагерного еженедельника на Колыме – оставалось догадываться. Тем самым, полагал Синдикат, сообщение об участии в некоем русском проекте, сделанное Карлом в Израиле, вполне достаточно, чтобы объект своей причастностью к не пойми чему воспламенился. Ведь сотрудничество с «Эксмо» и «Пегас», изложенное виртуально, таким проектом быть не могло. Форма взаиморасчетов, не более.

Между тем самое болезненное Бригитта приберегла на потом, когда казалось, что аудиенция близится к финишу. Скорее всего, то была уловка искушенного интервьюера, знающего, что, убаюкав досужим, собеседника проще склонить к непростому, чреватого осложнениями решению.

– Еще одна небольшая формальность, Алекс, – с напускной веселостью сообщала Бригитта, – до обеда вам предстоит пройти один тест. На психологическую устойчивость…

– Я, по-моему, таковой прошел, отважившись присоединиться к проекту, засекреченному похлеще «Манхэттенского» – дался диву гость, казалось, учуяв неладное.

– В наши дни проверка на полиграфе – обыденность и для продавца детских игрушек… – струила беспечность комендант объекта СВР.

– На детекторе лжи!? Вы это серьезно? Что, мою биографию ни читали? – неподдельно изумился Алекс. – Детективщики – патологические лжецы, опасные тем, что чудовищный вымысел преподносят в сверхреалистичной упаковке, дуря публику.

– Распознать художественный вымысел устройства пока не изобретено, а вот установить истину – уже научились… – терпеливо продвигала свою комбинацию Бригитта.

– Ложь, вы хотели сказать, – навязывал свою манеру общения потомственный совок.

– По-моему, вы еще не акклиматизировались, не пришли в себя, – невозмутимо искала компромисс Бригитта. – День отдыха не помешает…

– В общем, так, – излагал резолютивную часть своей позиции Алекс. – О проверке на детекторе лжи забыть! Или вы думаете, что оплаченный вами билет меня к чему-то обязывает? Остается лишь констатировать: сколько бы логистика вашей затеи не казалась отлаженной и изобретательной, преобладает, однако, трафарет – злейший враг творчества и мысли. Кого вы пытаетесь уличить в нелояльности? Политического комментатора, плодящего концепции? Сочинителя, испытывающего любой сюжетный ход на разрыв и износ? Вам в голову не приходило, что индивид моего уровня и бэкграунда не мог оказаться в опорном пункте СВР, не разобравшись, насколько он рискует, но главное – кому персонально и с какой прикладной целью понадобился в Москве? Чего, я убежден, никто из вас не знает, обладая самыми общими представлениями! При этом, разобравшись, соизмерил свою ответственность перед интересантом! Спрашивается, с какого боку тогда полиграф?

– Подождите, Алекс, не частите, – кашлянув, перебила Бригитта. – Не переоценивайте мой русский. И я не синхронный переводчик с навыками постигать любой материал. Тем более литературный…

– Извините.

– Неужели не понимаете, что мы маленькие люди, слепо выполняющие протокол? И что за непослушание бывает, думаю, тоже знаете… – у Бригитты впервые мелькнул проблеск искренности.

– Ладно, – Алекс задумался. – Попробуем вот как… Могу, конечно, предложить донести до Центра мою позицию – что лишь усилит подозрения… Но и они, как и вы, подневольное звено, запредельно рискующее с моим кейсом… Ведь без рентгена моей подноготной на предмет двойной игры, Москва заволокитит дело еще на месяц, и я тут лопну от ваших завтраков… Так что ничего не остается, как явиться с повинной… Дайте мне, пожалуйста, ручку, лист бумаги и пепельницу, зажигалка у меня есть…

И в присутствии недоумевающей Бригитты Алекс быстро набросал на страницу текст, который, не выпуская из рук, дал ей прочитать. После чего сжег лист в пепельнице. Послание говорило:

«Моя вербовка Москвой в какой-то момент угодила в поле зрения западных спецслужб. Откуда они это узнали, не суть важно. Утверждаю: не от меня. Незадолго до вылета со мной вступили в контакт, принуждая к сотрудничеству посредством компромата, как ни парадоксально, добытого СВР. Но не им одним. Куда чувствительнее – моя, израильтянина, подсудность в контексте юридически проблемной миссии, в которой, возможно, приму участие – в стране, признанной недругом коллективного Запада.

От сотрудничества с той стороной я отказался из соображений элементарной безопасности. Эксплуатация несколькими разведками – самоубийственная перспектива. Между тем тот контакт я нахожу полезным – как противовес моей уязвимости в России. Ведь им известно, где я сейчас нахожусь (страна, разумеется) и куда в конечном итоге попаду.

Я не поделюсь больше ничем, ни деталями упомянутого контакта, ни моими соображениями о нем, до тех пор, пока собой физически владею. Ибо не намерен ни на кого шпионить, тем более причинять ущерб стране моего подданства, да и прочим тоже.

Итог. Поскольку в ближайшей перспективе по тем или иным причинам в Израиль я вернуться не могу, прошу рассмотреть два (насколько мне видится) способа решения проблемы: без всяких условий внедрить меня в проект, доставив в Москву, или устроить мой переезд в Украину, право на жительство в которой я обладаю (своим местом рождения). Неразглашение сути проекта гарантирую. Нарушь я это обязательство, последствия очевидны…»

Глава 7

Октябрь 2018 г., Москва

Директор Службы внешней разведки вчитывался в донесение из потсдамского фильтрационного центра, экзаменующего Алекса Куршина на пригодность к некоей миссии, как казалось, до конца понятной одному Алексу. Доставил депешу полковник Селиванов, глава разработки, чей лик передавал озабоченность, а то и тревогу.

Освоив пересказ повинной Алекса, директор бросил чтение, игнорируя выводы Бригитты, руководителя фильтрации. Переплел пальцы ладоней и как бы избегал пересечься с Селивановым взглядом. Могло показаться, что директор находит полковника виновным в том, что в Потсдаме произошло.

Но тот приметил в настрое шефа иное – изначальное неверие в успех операции, слишком сложной и непредсказуемой для реализации. Собственно, так смотрел на нее и сам Селиванов.

– Тогда, что у нас, получается? – заговорил директор. – «Global Liaisons Limited» – решето, а не якобы эталон конфиденциальности? Куда мы вбухали пол-лимона?

– Без них, не исключено, не обошлось, – принялся размышлять Селиванов, – но, полагаю, верхушка компании здесь ни при чем. Ставить на кон единственный актив – репутацию – смысл какой? Если и сливали, то, думаю, низовое звено. Разумеется, я с «Global Liaisons Limited» разберусь… При этом крайне маловероятна рука Алекса в раскрытии колпака, куда был помещен. Средства связи Алекса и каждый его шаг контролировались, а по возвращении из Франции он и вовсе запил в горькую. Но суть не в этом: Куршин не тот типаж, чтобы повышать ставки. Как мне кажется, я его уже понимаю, не без помощи родственника-литератора, конечно… Похоже, он редкий экземпляр – сплав интеллектуала и цепкого бизнесмена. Алекс словно программа, заточенная на отслеживание рисков; как результат, выбирает простейшие, но обозримых последствий ходы. И главное, не дергается – прет по избранному пути, пока находит его целесообразным…

– В таком случае, кто? – раздраженно перебил директор полковника, подчинявшегося в этом кейсе боссу напрямую, чтобы каналы утечки свести к минимуму.

– А какая разница? – вскинул голову Селиванов, чья служебная независимость (в разумных пределах) диктовалась острым аналитическим умом и огромным опытом. – Задраить люк отсека – все, что остается. Куршин – инфицирован, это факт, при этом полиграф отвергает. Следовательно, знает, что при проверке разболтает намного больше, чем то, в чем якобы сознался. Похоже, те парни, предвидя неминуемость процедуры, натаскали его на покаянную… А хотя…

– Что?! – казалось, директор чуть привстал.

– Может, с оценкой я и тороплюсь… – засомневался полковник. – Заковыристо он играет. Такому за день-второй не научишься. Видите ли, утаивая содержание повинной – через салфеточную почту – он выбивает один из наших потенциальных козырей: угрозу раскрыть его сотрудничество с иностранной, недружественной, с позиций тамошнего права, структурой, выходящее за рамки технических услуг. Так что, вполне вероятно, он искренен… Но! Это ничего не меняет… Ведь мы не знаем, что той стороне известно, не исключено, не меньше, чем нам, инициаторам вербовки. Что гробит проект как таковой…

– Послушай, Селиванов, не тебе решать, кому работать, а кого на пенсию командировать, – возражал директор. – Не нашего с тобой ума это дело! Ведь здесь, в России, он будет в колбу помещен, запечатанную… Стучи себе, не хочу, разве что на самого себя… Да и включи логику, с которой у тебя, кажется, порядок: на своем переезде в Москву Алекс не настаивает, понимая не хуже нашего, как запуталось все…

– Все так, только в качестве альтернативы он предлагает лежку в Украине, зная как политолог, какая на тот край у нас аллергия, и что мы никогда на это не пойдем, – выискивал блохи в установке директора Селиванов – любой ценой довести проект до конца. – И скажите мне, почему на Алексе Куршине, звезд с неба не хватающем, свет клином сошелся? Ведь до весны, казалось бы, далеко…

– В том-то и дело… – вздохнул директор, обвивая лоб ладонью. Поразмыслив, вынес вердикт: Свяжись с Потсдамом, чтобы до Куршина довели: его игры в морализаторство нас не впечатляют, одна инъекция – и всё прояснит. Из большого уважения к нему эту меру пока откладываем. Все, что от него сей момент требуется, это степень осведомленности той стороны о проекте, на его взгляд, разумеется. Нам даже без разницы – понял только сейчас, – под каким флагом та себя представляет. Один черт, все, что добыто на нас за кордоном, попадает под лупу Лэнгли. И вот что еще: пусть Куршин поменьше болтает, кто заказчик его услуг. Не хватало, чтобы обслуга центра узнала… Разбегутся еще… И не по домам… Я же пока наверх, надеюсь, до вечера примет.

Из последних трех фраз Селиванов уяснил, в какой кабинет директор намерен сегодня достучаться и почему шеф – против своей воли – столь последовательно отстаивает проект «Алекс Куршин».

Поначалу он офонарел от кажущейся простоты и одновременно – невероятности открытия, после чего покрылся легкой изморозью, но, спустившись к себе, испытал неясного источника облегчение. В той болтанке чувств любопытным было то, что его подопечный Алекс в минуты своего прозрения – кто, собственно, кукловод – неделями ранее изведал схожий «слалом» умонастроения, да еще в той же последовательности.

Умиротворенность полковника не поколебал и пришедший по его запросу из Потсдама ответ. На вопрос «Что западным спецслужбам о его разработке Москвой известно?», врученный Алексу письменно (с изложением позиции Центра, понимающего его стесненность и оттого сводящего ответ к минимуму) последовало: всё. Описывался и способ, которым Алекс изощрился это сделать, побудив Бригитту усомниться в его вменяемости. Пока Марина, с ее хорошим французским и русским родным, не расшифровала «ту-туу», озорно пропетое им в качестве ответа, но не сразу, а изрядно «попотев» извилинами, подсказавшими в какой-то момент: имитация гостем паровозного гудка, фигурально значащая «Поезд ушел», не что иное, как французское tout, то есть «всё». О чем директор, убывший на высокую аудиенцию, был тут же оповещен.

Директор СВР знал хозяина кабинета давно, с далеких советских, будто покрытых плесенью, но активно реанимируемых ныне времен. Тогда, в конце семидесятых, поймав конъюнктурную волну, они легли на курс, манивший неизведанным и героикой свершений.

Их многое объединяло: возраст первого постсталинского поколения, русскость, нацеленность на результат, отменная обучаемость, любовь к спорту и… склонность к меланхолии.

Между тем, сблизившись при знакомстве, на первых порах они контактировали мало, поскольку служивые люди себе не принадлежат. Как и не принадлежала себе страна, зачислившая их в свой актив – юных, но уже избранных. Страна, дивно шагнувшая из буйной молодости в беспомощную старость, чьим скорбным наследием стала экономическая разруха и тотальная путаница умов.

Крах их режима-прародителя – слепого, да еще смертельно больного поводыря – будто был тождественен их собственной кончине. Но то был оптический обман, ведь новая власть, осваивая подведомственный хаос, остро нуждалась в людях, хоть как-то знакомых с естественным, то есть западным порядком вещей. И они, кое-что в том смыслившие, не только обрели достойную работу, но и внедрились в свежеиспеченный управленческий эшелон. С тех пор коллеги-приятели плотно взаимодействовали в память об их молодости, полной хмеля чаяний и надежд.

Между тем хозяину кабинета судьба благоволила больше, нежели влиятельному визитеру, тогда как напрашивалось наоборот. Глава российской разведки, при всей схожести их типажей, гибче, образованнее, прозорливее. Стало быть, яснее обозревал завтрашний день – залог прочного карьерного роста.

Но этот позитив меркнул перед одним качеством, директору СВР несвойственном, но благодаря которому коллега-приятель катапультировался на верхотуру российской власти – как крепкий, продавливающий свою волю мужик в упаковке умеренной брутальности – прототип лидера-харизматика, востребованного национальной средой. Того, на кого в момент кризиса и невзгод можно положиться, вручая свою судьбу в бессрочную аренду.

Оттого первый больше двадцати лет тащил за собой по коридорам власти второго, ценя его завидную компетентность, но главное, собачью преданность. Тем временем они год за годом старели вместе с созданным ими режимом, обреченным не отведать зрелости, впрочем, как и породившая их отчизна СССР.

Все бы хорошо, если бы хозяин кабинета, заступив на последнюю вахту карьеры, не подхватил предпенсионный синдром, причем особой мутации: ужас перед утерей статуса неподсудного по выходе в отставку. Потому с недавних пор его подозрительность зашкаливала, нервозность в рабочей текучке – обыденность, но куда хуже – утрата адекватности, хоть и фрагментарная.

Вера в свою предначертанность для судеб страны, обратившая Россию в мирового изгоя, переплелась с мистическими исканиями в надежде обрести – нет, не физическое бессмертие, а пожизненный иммунитет. Погружения в эзотерику сменяло чтение периодики непримиримой оппозиции, вопившей о возмездии, которое не за горами.

Последние месяцы президент начинал с таких упражнений день, нередко пренебрегая неотложным, требующим его экстренного вмешательства. Страх близящейся развязки обретал признаки, от которых до медицинского диагноза будто рукой подать.

Между тем беспристрастный взгляд психической девиации здесь не усматривал – реакции в пределах нормы, вполне естественны. Ведь не за горами держать ответ по счетам. Слишком долго и безоглядно Россиянин № 1 трамбовал под себя местный социальный ландшафт, поплевывая на Конституцию, законы и оппозицию. При этом прибирал к рукам все, что в окрестностях, ближних и дальних, плохо лежало.

Было бы это чистой геополитикой, то беда малая. Буш-младший свел со свету сотни тысяч мусульман, ввергнув Ближний Восток в дикую оргию насилия. И как с гуся вода, а точнее, подсудность. ВВП же и его команда одной территориальной экспансией не удовлетворились – перекачали в свои карманы немалую толику достояния России. По некоторым смелым оценкам, хозяин кабинета слыл самой богатой на планете персоной, разумеется, в неофициальной номинации Forbs – ведь актив этот на сто процентов коррупционный. Следовательно, сойди ВВП с политической дистанции, то в любом правовом государстве был бы последним для него правительственным кортежем в следственную тюрьму препровожден.

Да, прочный каркас его авторитаризма, обездвиживший в России любую фронду, будто к подобному не располагал. Но тут заморский обозреватель Алекс Куршин рассмотрел в Проблеме-2024 новые, прежде не прогнозировавшиеся коннотации, заметив: главная беда России отнюдь не господствующий режим, он – органичное воплощения запроса, исходящего от национальной элиты, чья избранность диктуется степенью прожорливости, да и только. Вследствие чего материнская среда своего наместника вместе с его мега-состоянием обязательно проглотит, едва его полномочия истекут.

Тут ВВП прикипел к творчеству бесстрастного, далекого от конъюнктурных соображений прогнозиста. И к своему удивлению, обнаружил, что Куршин недавно посвятил ему ряд статей, в которых грубыми, но убедительными мазками набросал его личностный портрет – явный контраст прочим исследованиям. Отталкивался при этом от одних перемычек его биографии. И, весьма похоже, задел у ВВП нечто сокровенное, прежде глубоко гнездившееся. Потому занял нишу тех, к кому следует прислушиваться. Иначе одержимость одного из самых могущественных землян этим рядовым, далеким от пророчества комментатором не объяснить…

Директор СВР и президент сидели напротив, и, казалось, разыгрывали странное представление. ВВП затягивал знакомство с докладом по Алексу Куршину, разработку которого СВР находило, как минимум, проблематичной. Глава же разведки – в ответ – не скрывал тревоги по делу, на его взгляд, зашедшем слишком далеко. С этим ликом – крайней озабоченности – он и вошел в кабинет.

С тех пор они лишь поздоровались, не произнеся больше ни слова. Даже папку директор протянул без всяких комментариев. Не с целью конспирации (вдруг слушают и властелина седьмой части света), а дистанцируясь от проблемы, насколько это возможно. При этом он знал, что переубеждать президента – распрощаться с идеей – бессмысленно. Резон тому не родовое упрямство шефа, граничащее с догматизмом, а нечто серьезнее – вывих подсознания, к счастью, локальный. В остальном он по-прежнему на высоте, если, конечно, постепенное отдаление им от приоритетов внутренней повестки воспринимать как приемлемый допуск…

– Так в чем проблема, Сергей, въехать не могу? – разорвал игру в молчанку президент. – В чем экстренность, о которой по телефону ты говорил? Израильтянин – в Германии, по-моему, все на мази.

– Не знаю, Владимир Владимирович, президент для службы – объект защиты №1, в контексте внешних факторов, разумеется. Не говоря о том, что ты близкий мне человек… – струил разом горечь и пафос директор СВР. – Куршин в качестве, как я понимаю, советника – куда ни шло, пусть он экзотичный, следовательно, проблемный кандидат… Но тебе виднее. Однако его вербовка той стороной, им же подтвержденная, за пределами самого смелого риска…

– Попытка, – уточнил президент. – Попытка вербовки. Ежу понятно, что она была, только не он инициатор. Если и был у Куршина мотив – сдаться властям – то только в поисках убежища, чтобы обрести статус свидетеля под защитой. Но вляпаться в двойную игру, да ни в жисть! Он считает варианты не хуже крепкого профессионала, по всем стенограммам видно. И, кстати, говорит то, что думает. Не потому, что белый и пушистый, желающий понравиться – избегает осложнений. Но то, что выстраивается, проблема не в нем…

– А в ком?

– В твоих людях, Сережа. Где-то вы лажанулись, засветили наш интерес… Сейчас же валите с больной головы на здоровую… – черты президента заострились – по обыкновению сигнал приближения грозы. Берегись…

– Внутреннюю утечку я исключаю, – бросился отбиваться директор. – А со стороны «Global Liaisons Limited», считает Селиванов, вероятность низкая. Но, если Куршин не сам утечка, то кто тогда?

– Ты уводишь разговор в сторону! – взорвался президент. – Тебе что, ветерану разведки, непонятно, что Куршин вне контригры!? Будь обратное, он вел бы себя по-другому – примочки шпионажа давно бы показали бы свои уши. Забота Куршина – не угодить под тамошний каток правосудия за измену. Он искренен, когда говорит об этом – до сих пор не врубился? А вся его изобретательность – следствие написанных им детективов, ну и того, что он явно не дурак…

– Хорошо, так ли важно, замазан Куршин в контригре или нет? – стоял на своем директор. – Проект разоблачен, причем с потрохами, как он говорит. Следовательно, тащить Куршина в Москву – равносильно установке телекамеры в твоем кабинете с прямым, не редактируемым вещанием. Мы можем на это пойти?

– По-моему, моя охрана и безопасность не твоя компетенция? – президент бросил на визитера будто ернический, но явно недружелюбный взгляд. – И откуда твой прогноз, что Куршин будет допущен? О чем или о ком ты печешься? Если обо мне, позволь самому решать как, когда и почему. Если же твоя забота – прикрыть провал, а то и намеренный слив твоей службы, то рано или поздно это выяснится… С соответствующими оргвыводами, разумеется…

Директор СВР больше президенту не перечил, заверив установить источник утечки. Из последних монарших слов, в кризисных ситуациях, как правило, расплывчатых, уяснил: доставку Куршина в Россию ускорить, закрепив за фильтрационным центром, единственное – медицинское обследование фигуранта. И если согласится, то закодировать. Оставалось догадываться – от алкогольной зависимости или двойной игры.

Последнее, что директор вынес из встречи: прежняя дружба с президентом оберегом карьеры быть не может, не более чем смягчающее обстоятельство для оргвыводов. Если раньше об этом говорила кадровая политика Кремля, то сегодня он это прочувствовал на своей шкуре. Настолько ВВП был отчужден, а порой и враждебен, будто его собеседник – обмишулившийся клерк, а не старинный приятель из ближнего круга.

Глава 8

Октябрь 2018 г., Потсдам

Алекс отчетливо понимал, что в особняке происходит, притом что в суть действа его никто не посвящал.

Едва он обнародовал свою повинную, как Бригитта предложила сдать его вещи для досмотра. Мобильный он передал Марине еще в день прибытия, якобы в целях «безопасности», необходимость которой обосновывал мудрый, чуть подсмеивающийся взгляд. Алекс хотел было присовокупить к мобильному и свой лэптоп, но сообразил, что без пароля Wi-Fi тот нефункционален. Да и была ли в доме общепринятая связь?

Между тем компьютер вместе с пожитками, пусть деликатно, но со вчерашнего дня отнят и как-то не верилось, что когда-либо вернется к хозяину целым и невредимым. Доносившиеся со второго этажа звуки, походившие на вспарывание ткани, выстраивали такую перспективу; туда, наверх, секьюрити перенесли весь его скарб.

Его изолировали в одной из нижних спален с санузлом, двумя кроватями, письменным столом и телевизором, «подселив» Вольфганга для круглосуточной вахты. Тот как в воду в рот набрал, отвечая только на предложения поменять телеканал. Столовались они тут же, подавала и прибирала Марина, скорректировавшая свой недавний имидж – увлеченности Алексом (как казалось), на сложную гамму чувств – от растерянности до предвосхищения беды.

По всему выходило, что вредоносная воронка, то прихватывавшая, то дававшая передышку, заработала вновь. Но что это – цикл временной активности или конечное поглощение жертвы – Алекс пока не знал.

Тем временем строение лихорадило: к вечеру входная дверь то и дело хлопала, впуская визитеров с незнакомыми Алексу голосами, сам же актив, помимо Вольфганга, пребывал в движении, заполняя пространство энергетикой аврала. При этом новых автомобилей возле особняка не замечалось, и было не понять, откуда брались неизвестные действующие лица. Впрочем, какая разница? У шпионов своя логистика…

К исходу вторых суток возня вокруг своей персоны гостю надоела, и он затребовал аудиенции у Бригитты, ранее представленной ему комендантом объекта. Особых иллюзий между тем он не питал, в общих чертах представляя, что и в шпионаже всем правит протокол. До последнего параграфа, а то и буквы. Стало быть, пока технологическая цепочка «просвечивания» себя не исчерпает, права голоса у него нет.

При этом Вольфганг, передавший эсэмэской его просьбу о рандеву, спустя час внезапно убыл, буркнув jawohl на переданную звонком команду. И,казалось, поблагодарил за компанию, дружелюбно помахав Алексу рукой. Но была ли то вольная или замысловатый трюк, гость не знал.

В неведении он пребывал некоторое время, склоняясь к мысли отправиться на боковую (учитывая поздний час), когда прозвучали знакомые звуки – так поскрипывала дверь Марина, доставляя очередную трапезу. Между тем они с Вольфгангом отужинали тремя часами ранее…

В дверном проеме вновь Марина, в ее руках привычная картонка, только меньшего размера.

– Почему вы затворничаете, Алекс? – огорошила домашнего арестанта визитерша, для позднего часа расфуфыренная с перебором.

Алекс онемел, не беря в толк, что набег гранд-дамы, за пару часов удвоившей свою капитализацию, значит. Не дождавшись не только приглашения, но и отклика, Марина вздернула брови. Тут Алекс неуклюже посторонился, не сопроводив свой маневр ни жестом, ни словом. Поплелся вслед за Мариной. Подняв с кровати пульт, хотел было выключить телевизор, но передумал, ибо, как правило, избегал радикальных решений. Приглушил звук.

– Как на предмет отпраздновать – в знак наших извинений за доставленное неудобство? – обратилась Марина, доставая из коробки бутылку рейнского и закуску.

– Мне же нельзя… о чем вам, должно быть, известно… – делился сокровенным арестант, похоже, уже расконвоированный. – Замучаетесь в магазин за обновкой бегать.

– А кто вам позволит? – указала на его место гостю Марина с некоторым нажимом, будто нехарактерным для нее. После чего озадачилась: – Вы сюда, зачем приехали – пьянствовать или?.. – мятущийся взгляд гранд-дамы мог быть истолкован двояко: приглашением к близости, давшимся нелегко, или разочарованием в кандидате на интим, не оправдавшем надежд. – Ладно, открывайте бутылку.

Алекс не то чтобы с опаской относился прекрасному полу, был крайне осторожен в контактах с малознакомыми ему женщинами. Подход сказывался как на его интимных поползновениях, так и проявлял себя при нестандартных обстоятельствах. За такой осмотрительностью стоял, ему казалось, неудачный опыт, бывшим, скорее всего, продуктом самовнушения. Ибо одна из основных черт Алекса – одержимость своим суверенитетом и, как ее производное – чистоплюйство.

Поскольку его текущая проблема – из регистра экстремального, то присутствие женщины в том клубке противоречий, по аналогии с корабельным уставом, он находил неприемлемым. В особенности женщины, которая, презрев весьма нетривиальные инструкции, теряет контроль над своими пристрастиями. То, что за знаками вниманиями в его адрес, по большей мере улавливаемыми интуитивно, может крыться заурядная ловушка, он не то чтобы не предполагал – отвергал как лишенную очевидных признаков. И здесь был верен себе, доверяя своему чутью, пусть и нередко дававшему сбои.

– Меньше всего хотелось бы обидеть… – заговорил Алекс, орудуя штопором.

– Вы это обо мне или о пробке? – перебила Марина, казалось, в некоем затмении. – Если о ней, то будто на фетишиста вы не похожи.

Алекс покрутил глазными яблоками, точно столкнулся с чем-то непостижимым или, того хуже, непреодолимым. Потупился и глухо изрек:

– Давайте лучше помолчим, а то я нагорожу такого…

– Меня устраивает. Задумчивым вы мне больше нравитесь, – чуть подумав, откликнулась Марина. – Не Сократ, но вполне ничего. Самец думающий. Ваш типаж мне прежде не встречался… И спохватилась: – Да и ваш легкий украинский акцент ухо резать не будет.

Алекс вновь уставился на Марину, но, будто вспомнив о своем предложении сыграть в молчанку, комментировать сентенции гостьи – то на грани, то за гранью фола – не стал. Растерявшись, не нашел ничего лучшего как разлить вино. К слову, не худшее из решений. Главное – объединяющее, этнографически мотивированное.

Тем временем неповторимого фасада шовинистка ушла в себя, выказывая досаду, сомнения. И не напоминала лощеную аристократку, которой предстала перед Алексом на пути из «Тегеля» в Потсдам. Впрочем, ничего нового. За последние двое суток, полных страстей и подспудных коллизий, Марина зримо «обабилась», являя собой вполне приземленное, всегдашних мотивов существо.

Она подняла глаза, заметив, что Алекс галантно протягивает ей фужер, как бы снисходя к ее благоглупостям, недавно прозвучавшим. И вспыхнула в приливе благодарности и восхищения. Одной рукой подхватила фужер, а другой – чувственно приземлила ладонь на руку визави. Казалось, еще секунда-другая и разразятся токи возвышенного, сметая перегородки недоверия, условностей. Ведь Алекс от того прикосновения если не расцвел, то воспрянул.

Между тем Марина незаметно убрала ладонь и одним усилием мобилизовалась, будто прогоняя вольности души. Изящно имитировала чоканье и, дождавшись того же ритуала от визави, чуть пригубила. Улыбнулась с неким оттенком извинений: дескать, что с нас, слабых и путаных, возьмешь… Глуповато улыбнулся и Алекс, похоже, прощаясь с образом застегнутого на все пуговицы, придавленного судьбой отшельника.

– О чем будет ваш следующий роман? – с хрипотцой в голосе обратилась Марина.

Алекс застыл, будто встревоженный неким открытием, его посетившим. В его взоре засверкали искорки интереса, передавшие эстафету осмыслению и, наконец, цепь замкнулась – он поднял два пальца вверх. При этом, казалось, мысль столь свежа, что автор все еще ее обживает, приноравливаясь к ней – сомкнутые пальцы ритмично двигались вверх-вниз. Тем временем Марина, чуть приоткрыв рот, наблюдала за той пантомимой мыслей и чувств, похоже, сомневаясь, не сболтнула ли она снова лишнего. Наконец мим-сочинитель откинулся на спинку стула и изрек:

– Тема нового романа, можно сказать, на поверхности – моя развеселая история, разворачивающая второй месяц к ряду. Голая стенография с моей стороны, требующая только впрыскивания красок и минимум авторского вымысла. И, так или иначе, я этому просветлению обязан вам…

– Даже?

– Да, я не льщу.

– Муза?

– Не думаю. Я слишком стар, чтобы та мне благоволила. Да и муза, имейся такая, всего лишь благоприятный фон. Зарождение фабулы – это поцелуй бога, у которого может быть предтеча, но напрочь отсутствует логика, почему и как сюжет себя закольцевал. При этом автор не проводник замысла, он его главный бенефициар.

– Как это?

– Видите ли, Марина, действие любого наркотика несопоставимо с опьянением, которое дарует творение чего-то нового, сколько оно ни было второсортным или малозначимым. Это единственное, что придает жизни смысл. Да, там есть свои приливы и отливы, переосмысления и разочарования, но твое эго лишь этими прорывами и живет. Причем неважно, твой творческий вклад общепризнан или у него есть считанные поклонники....

– Подождите, какова моя роль в вашем озарении, раз вы на нее ссылаетесь?

– А бог его знает! Можно, конечно, пуститься в спекуляции: мол, удачный вопрос в удачное время, когда разум по максимуму мобилизован, или, дескать, сработал компенсационный механизм, выдавший психическое противоядие той гауптвахте, куда вами я был заключен…

– Саша, не заговаривайтесь! Уж позвольте мне вас называть, как в оригинале… Сюда вы прибыли добровольно, представляя яснее ясного, с кем предстоит иметь дело. Спрашивается, оправданно ли обвинять рекламщика, всеми правдами и не правдами склонившего вас к спорной покупке, или, скажем, руководство компании, уволившее вас как сотрудника, не пришедшегося ко двору? Да и что это за гауптвахта меньше двух суток? Так, рутинная проверка безопасности, как в аэропорту. А с учетом того, чем вы «порадовали», едва приехав, и вовсе щадящая диета…

«Так кто здесь главный – австрийка или Марина?» – озадачился Алекс. – «И вообще, что этой секс-бомбе, меняющей свои амплуа, как перчатки, от меня нужно?»

– Но не будем о грустном, – продолжила Марина с загадочной интонацией. – В ваших книгах, плотно заселенных сомнительными героями, спивающимися, без меры рискующими и потому женской аудитории чужими, безупречно лишь одно – хорошего вкуса эротика, зашкаливающая порой воображение. Диссонанса здесь не находите?

– Вопрос на вопрос, – чуть подумав, откликнулся Алекс, – кем находите себя вы, кадровый сотрудник спецслужбы? Отталкиваясь от того, что мои шпионские романы ваше ремесло – с позиций нравственности – не привечают. Уточняю: принадлежите ли вы к элите или к пестрому сословию маргиналов?

– Если хотели меня обидеть, то у вас получилось, – гранд-дама густо покраснела, голос ее дрожал. – Вас в чем угодно можно было заподозрить, только не в хамстве. Не ожидала…

Тут Алекс уразумел: к закружившей его стихии присовокупился некий «сквозняк», на первый взгляд безобидный, но чей вектор, с учетом обстоятельств дела, угрожающе опасен. В том, что Марина, вразрез правилам разведки, на него запала, он уже не сомневался. А поскольку его стартап с СВР держался на соплях, то любое не просчитываемое потрясение его могло обрушить, хороня слабое звено. Ведь сфера интима – феномен нерациональный, нередко граничащий с одержимостью, а то и безумием. Сумасшествия в его истории с лихвой хватало и без экзальтированной гранд-дамы, ломящейся в жилище подопечного в полуночный час. Стало быть, пока не поздно, придумай что-то…

Алекс медленно встал на ноги, навлекая на себя образ дружелюбия. Постояв так немного, присел подле Марины на корточки. Стал всматриваться в женщину-мечту, транслируя готовность выполнить любой каприз. Та даже не шелохнулась, являя собой буку, разобидевшуюся на весь мир. Хотел было зарядить дежурные слова поддержки и комплименты, когда оные внезапно растворились.

Вдруг ему стало жаль эту шикарнейшую из женщин. Не потому, что сострадание для здравого человека естественно, а оттого, что в нервном срыве Марины он как-то уловил общность их жизненных коллизий. Не была ли Марина таким же заложником обстоятельств, как и он? И, возможно, дело не во влюбленности, а в некоей драме, ей пережитой, прочертившей между ними событийную параллель и оттого взбаламутившей ее травмированный мир. Хотя, весьма похоже, без стрелы Купидона здесь не обошлось…

– Дорогая моя Марина, – жарким полушепотом заговорил он, – даже не представляю, какой дурак отважится хамить обладателю титула «Мисс Россия», по меньшей мере… Да за право посидеть с вами рядом многие на этом свете выложили бы миллион. Кроме того, более интересной собеседницы я не встречал. Вы же героиня романа, за право воплощения которой дрались бы маститые, не чета мне, писатели. И не будь вас, я в этом отстойнике зачах бы давно…

Будто преодолев ступор, Марина медленно перевела взор на шептуна-ценителя женских чар, казалось, в настрое внимать истинам, незнакомым ей прежде. И заплакала, беззвучно и трогательно. Подняв правую руку, погладила щеку сладких речей беллетриста.

Тот на мгновение смешался, но личину воздыхателя не покинул. Вытащил из вазы ажурную салфетку и участливо вытирал слезы на лице будто компаньонки по несчастью. Покончив с профилактикой старения, то ли всматривался в качество процедуры, то ли искал зацепку, куда путь держать. В конце концов, озвучил:

– Я вас такую, разобранную, никуда не отпущу – приземляйтесь на любую кровать. Если буду смущать, скоротаю ночь в кресле, а то и вовсе на полу.

Ответом стал обволакивающий неясных смыслов взгляд и дружеское объятие, признаков интима не содержавшее. Приобняв Алекса, Марина проследовала под его опекой к ближайшей кровати.

Дальнейшее походило на перетаскивание театральных декораций как воплощение некоего художественного экспромта. Режиссировала Марина, предложившая Алексу соединить разделенные тумбочкой кровати в единое пространство. Нет, не плотских утех, а возлежания в полном облачении друг против друга, когда рука подпирает голову. Точно заведенный, он исполнил просьбу, лихорадочно размышляя, в какие дебри эта перепланировка заведет и как скрипы будут восприняты персоналом.

Перебазировался к спаренному лежаку и питейный комплект. Алекс пытался было Марину от выпивки отговорить, помня сколь противопоказан алкоголь при истерике, но натолкнулся на непреклонный взгляд. Чем бы разведчица ни тешилась, лишь бы не плакала…

В такой диспозиции они пообщались часа два. Алекс пробавлялся своими байками, которые Марина на полсюжета обрывала. Казалось, будто нечто уточнить, но в результате сворачивала сказ. Порой она даже перекрывала ладошкой рот рассказчика, но делала это столь неожиданно и импульсивно, что причина не проявлялась. Чистый невроз, потеря фокуса и выпадение из реальности.

Между тем Алекс варьировал тематику, точно психоаналитик выискивает точку психической сборки пациента. Но всё без толку – ни собеседницы, ни слушательницы из Марины не получалось. Ее реакции – речевой сумбур, перемежаемый неуклюжими движениям.

Умное, глупое, сумасбродное сплелись в клубок делирия, который то притормаживал, то бил фонтаном. Пока Алекса не осенило обнять Марину – дабы сообщить тепло своего крепкого, массивного тела. То, в чем ее развинченная, галопирующая душа единственно нуждалась.

Прижавшись, Марина замурлыкала междометиями и обрывками каких-то невероятных фраз. Под тот аккомпанемент они вскоре заснули; последнее, что в памяти Алекса отложилось: «Через пару дней, пройдя медосмотр, ты уедешь в Москву. Обещай, что зашьешься». Но говорилось такое или нет, он убежден не был.

Алекс проснулся от стука в дверь и приглашения на завтрак, озвучиваемого Вольфгангом.

Голова тяжелая, язык сухой, скорей бы минералки. Но это частность, ведь он абсолютно гол, одежда на полу, там же опрокинутая бутылка и не понять, когда и как он разоблачился.

Впрочем, пустая емкость хоть какое-то объяснение похмелью – после воздержания отравление не редкость. Ведь он давно не пил, притом что пол-литра вина – доза детская. Но когда на душе раздрай, а будущее в свинцовых тучах, даже баловство с алкоголем чревато.

– Начинайте без меня, я позже… – в конце концов, отозвался Алекс, осознав, что вольная ему – свершившийся факт.

В ванной он воспроизводил свое полуночное приключение-драму и немного ежился. Было от чего – никогда прежде он не врачевал психические раны в комплекте любовных претензий на него – неотразимой, большого ума, но скрученной неврозом женщины. При этом сострадания к ней уже не испытывал.

Его бередила загадка, каким макаром он остался в чем мать родила, никаких сальных намерений не имея. Впрочем, как и Марина, домогавшаяся чего угодно – взаимности, внимания – только не сексуального контакта. Да и в одиночке ее психоза физическая близость казалась невозможной.

Тогда что все это значит? Марина актриса-провокатор, сымитировавшая под камеру изнасилование? Или в вино подсыпали наркотик, турнувший разум их обоих, чтобы к якобы изнасилованию подтолкнуть? А может, преднамеренно сдвинутая с фазы Марина – предостережение, кем ему стать, нарушь он правила Синдиката? Наглядно…

Каким же идиотом надо быть, что дать себя втянуть в такое? Не в этом кривом эпизоде, а в целом, согласившись на внедрение в российский проект – вопреки изначальной реакции отторжения. Надо же, сыграть в рулетку с казино под вывеской «Путинская Россия», одной из главных угроз цивилизации! Со страной боев без правил! Да любая западная тюрьма – филиал Комиссии по борьбе за права человека, по сравнению с правовым произволом, укоренившимся в ней.

Н-да, рвать когти и как можно скорее! В одних портках, пока и их не отобрали!

Алекс быстро оделся и начал снимать через окно рекогносцировку, увы, шансов дернуть, судя по ракурсу – задний двор, огороженный по периметру высокой стеной от другой виллы – не суливших. Однако горечь разочарования его пыл не охладила, и он решил присоединиться к завтраку, чтобы нащупать варианты бегства по фронту здания, обращенному к улице.

Его смутили радушные улыбки персонала, будто индикатор новой, благоприятной для него инструкции из Москвы. Малейших признаков фальши не замечалось, но Алекс уже никому и ничему не доверял, одержимый целью покинуть проект, сделав из особняка ноги.

Марины отсутствовала, но это лишь подстегнуло его решимость довершить задуманное, хотя он не давал себе труда понять, почему.

Глава 9

На следующий день, Берлин

Алекс ухмылялся, размышляя о сути свершившейся метаморфозы. Мягко выражаясь. Он – в следственном подразделении германской контрразведки (Федеральная служба защиты конституции Германии), которое обилием решеток и запоров любые тропы сводит на нет. Так что цена, заплаченная им за выход из кремлевского стартапа, столь же ужасающа, как и его глупость, подвигнувшая повестись на посулы СВР.

Был бы облом его виной, то полбеды. Весьма похоже, его угораздило попасть под чужую раздачу, разгромившую опорный пункт СВР в Потсдаме. Причем, без малейших намеков на постановку, кем-либо инициированную. Если Бригитту и двух бодигардов спецназ при захвате идентифицировал мгновенно, то с ним вышла полная неразбериха. «Это кто?» – то и дело допытывался старший наряда у персонала объекта, прежде отправив его фото куда-то. Требовал представиться и его самого, раздражаясь от предложения свериться с паспортом, которого, как оказалось, в особняке не было. Ничего удивительного – «семисвечник» шпионы изъяли вместе со скарбом три дня назад, после расконвоирования не вернув.

В пользу стечения обстоятельств говорило и то, что во время обыска не раз звучало «Марина Фокина», которую группа захвата, похоже, рассчитывала здесь захомутать. Но тщетно – троица закулисных дел с каменными лицами молчала.

Теперь же, сидя перед дознавателем, Алекс всячески оттягивал момент истины – то придирался к русскому переводу, отказавшись от протокола на английском, то пикировался вопросом на вопрос. Пытался разобраться, на самом ли деле его гипотеза о случайном замесе, не связанном с его персоной, верна. Когда же склонился к ее предпочтительности, то ужаснулся от дилеммы: на чьей поляне играть? Если на своей, то правдоподобно прозвучит только подлинная версия событий, в немалой степени опирающаяся на его допущения и субъективных оценки. Но у нее лишь один плюс – предсказуемый итог проверки на детекторе лжи.

Только кто из чиновников сыска, взращенных на установках тотального недоверия, в тот детективный сюжет поверит, даже если его недавние опекуны, решив сознаться, его частично подтвердят? (В том, что персонал объекта посвящен лишь в частности стартапа, Алекс не сомневался). Следовательно, из жертвы обстоятельств он превращался в стержневой элемент российского заговора, реализуемого операторами, замазанными статьей «Измена родины».

Посему ничего не оставалось, как выбрать большее из зол, подыгрывая команде СВР. Так упрощалась сложившаяся конфигурация – эссенция конспирологии и зигзагов судьбы, несоизмеримых со скромным масштабом его личности. Кроме того, как человек, сам ходивший под статьями УК и с машиной репрессий знакомый не понаслышке, руководствовался импульсивной солидарностью с братьями по нарам. Но это так, между криминальным прочим…

Определившись с выбором, Алекс понял, что лучшая тактика защиты – это умелое комбинирование правды, полуправды, вымысла и умалчиваний. По-другому гонцов СВР, включая себя самого, не отмазать, пряча уши заговора.

Алекс выставил ладони, казалось, сигнализируя призыв к конструктивному диалогу. Нарочито чеканно заговорил:

– Системой распознавания лиц вы, не сомневаюсь, мою личность установили. Подтверждаю: фото, автобиография, телефон, место жительства, которые содержит Интернет, – мои и ничьи другие. Могу еще назвать мой израильский идентификационный номер, что, думается, необязательно.

Следователь одобрительно, если не с облегчением кивнул, как только услышал перевод. Но тут же спросил, верный имманентной тяге дознавателей – больше слушать свой внутренний голос, нежели подследственного:

– Тогда, где ваш паспорт, господин Куршин?

– Не знаю, – пожал плечами Алекс. – До вашего набега он был в пиджаке; неудивительно, что в бедламе обыска потерялся…

– Придумайте более оригинальное объяснение, – перебил дознаватель. – Обыск вели профессионалы, которые не могли что-либо потерять. Ведь в доме отсутствовал не только пиджак, но и прочие вещи, учитывая ваш редкий размер… Зато в мусорном баке обнаружилась коллекция искромсанной одежды, включая вспоротый чемодан. Не сомневаюсь, анализ ДНК ваше «отцовство» докажет.

– Не понимаю! – Алекс хлопнул руками по столу. – У вашего брата, силовика, независимо от подданства, изумляет общая для цеха черта – поверхностность, а порой и невежество. На дворе двадцать первый век, а ничего не меняется! Скажите мне: что криминального в тряпье, на которое ссылаетесь, или в паспорте, завалившемся куда-то? Почему бы не подготовиться к допросу, но если точнее – определиться с личностью опрашиваемого лица? Главное-то известно! Интернет двумя-тремя кликами мою персону, я уверен, обрисовал: перед вами политический комментатор и автор нескольких книг остросюжетной прозы, вдвое вас старше и на несколько порядков – хочется сказать «умнее», но ограничимся «мудрее». Путать меня зачем, ходя вокруг да около и пуская деньги налогоплательщиков на ветер?

– Хорошо, – невозмутимо отреагировал следователь, выслушав перевод. – Сведем все наводящие вопросы к одному: что вы делали на законспирированном объекте российской разведки в Потсдаме? Учтите, о шпионской активности ваших коллег у нас достаточно доказательств. Если ответ подтвердит вашу непричастность, вас тут же освободят, прежде извинившись за доставленное неудобство.

– Как-как? Вы сказали – шпионы!? – неподдельно удивился Алекс. – Эти жулики – разведчики!? Да я сам двумя руками за, чтобы этих прожженных аферистов посадили! Но за дело, а не за мифический шпионаж. Знаете ли, писатель – это нравственный барометр; возводить напраслину, точно в свой галстук сморкаться.

И Алекс поведал свою историю, если не считать сочинительских фантазий и наростов, от истины отклонявшейся не принципиально, то есть в своей основе достаточно правдивой. О том, что в начале сентября во французском Тонон-ле-бен он познакомился с очаровательной Мариной, с которой сблизился на почве общего пристрастия к литературе. Та, узнав о конфликте автора-израильтянина с московскими издательствами, предложила свое посредничество, понятное дело, не бесплатно. При расставании они условились встретиться в Берлине в определенный день и час. Для материализации своих намерений он передал Марине аванс, часть которого ушла на покупку билета, впоследствии поступившего на его электронный адрес.

Между тем, по прибытии в «Тегель», все пошло не так. Вместо Берлина они отправились в Потсдам. Там с места в карьер была затребована сумма, куда большая, чем оговоренная первоначально, при этом нарушалась общепринятая технология таких сделок «договор с издательством – расчет с посредником». Более того, оказалось, Марина отнюдь не одиночка, а член команды махинаторов с самым широким спектром жульнических услуг – от банковского дела до протекции в назначениях на престижные должности. Обрывки телефонных бесед недвусмысленно указывали на это.

Убедившись в подлоге, он запил в горькую. Когда же спустя два дня собрался за доппайком, его, якобы для его же блага, заперли в комнате. Не в силах перебороть синдром абстиненции, он, хронический алкоголик, в знак протеста изрезал весь свой багаж, притом что «шинкование» лишь в общих чертах помнит. Не исключено, под той гильотиной безумия сгинул и его паспорт. И спасибо бундесполиции, прекратившей этот кошмар, ведь по тому жулью камера и правда давно плачет. А поскольку с немецким явная проблема, он будет крайне признателен за изменение шапки «Показания» на «Жалоба», которую у него руки чешутся подписать.

Между тем приключенческая миниатюра Алекса зримого впечатления на следователя не произвела и, по исчерпанию вдохновения у рассказчика, была принята в немедленную разработку. Дознаватель даже не сослался на расхождения между первичными показаниями касательно паспорта и пиджака, ограничившись предложением сдать анализ крови – для замера содержания алкоголя. Алекс, однако, процедуру отверг, завопив, брызжа слюной, что довольно крови его деда и дяди, убитых прадедами дознавателя только за то, что они евреи. Для палаческого удобства – в затылок. В том самом несмываемого позора и непрощенного немцам сорок первом.

Вскоре в допросной объявился медик с таблетками и водой, с трудом уговоривший Алекса принять успокоительное. Сидел он подле пациента до тех пор, пока подопечный не дал отмашку, бывшей разом благодарностью за помощь и пониманием, что пора и честь знать. Тонометр врач так и не извлек, должно быть, посвященный в подробности отнюдь не гипертонического, а национальной памяти криза.

Тем временем следователь незаметно исчез, и Алекс не мог вспомнить, подписал ли он свои показания – настолько его вымотал этот безумный, сродни природному катаклизму день. Не восстанавливалось также в памяти, зачитывал ли дознаватель постановление о его задержании. Оттого, двигаясь с эскортом охраны по коридору, он не исключал возможность, что это путь домой. Сколько бы тот адрес ни был относителен.

Домом между тем оказалась новенькая камера с микроволновкой, телевизором, холодильником, прочими атрибутами обихода, которых в обычных тюрьмах днем с огнем не найти. Порой заскакивая на день-второй за решетку, причем на разных континентах, Алекс о тюремном быте некоторое представление имел.

Его посетила мрачного юмора мыслишка, что он, изгой, не прочь бросить в этой камере якорь, появись здесь компьютер и интернет. Подальше от портретистов по вызову, подпольных эскулапов, киношных мистификаторов, фольксдойчей, прочих карьерных сутенеров и путан, обложивших его по периметру.

***

Спустя двое суток, Лэнгли, Вирджиния, штаб-квартира ЦРУ

Стивен Кейпс, заместитель директора, человек степенный и обстоятельный, экстренность любого рода не любил. Более того, находил спешку следствием допущенных промахов. Но куда больше его раздражала тематика, генерируемая Израилем и Россией, на его взгляд, дерзких возмутителей статус-кво.

В том, с чем явился глава группы политических операций, как назло, все три аллергена присутствовали – и авральный контекст, и оба хулигана мировой политики, которых не корми, дай укусить соседа за ногу. Ко всему прочему, с предысторией наработки сектора Стивен Кейпс был незнаком, оттого связать концы с концами идеи, изложенной конспективно, до конца не получалось.

Проще было ограничиться туманной резолюцией «Провентилирую наверху», сохраняющей у просителя надежду, но торпедировать интересы ведомства, равные национальным, не что иное, как преступная халатность – настолько уникально-значимым смотрелся проект «Алекс Куршин», детище группы политических операций. Проект, волею закона Мерфи, булькающий предсмертными пузырями, не успев опериться…

– Послушай, Стенли, – перешел к резолютивной части аудиенции заместитель директора, – проекция, обрисованная тобой, фантасмагорией не отдает?

– Она и есть – помесь павлина с носорогом, не спорю, – предельно серьезно, вразрез эпитетам, ответил подчиненный. – Только потенциал выигрыша столь велик, соглашусь, при небольших шансах на успех, что любые усилия оправданны. Да и затрат, считай, никаких.

– Скажешь еще, никаких… – хмыкнул Стивен Кейпс. – Ты хоть представляешь, что немцы попросят взамен, удовлетворяя нашу просьбу? Оставим за скобками прослушку Меркель, слава богу, не наших рук дело.

– Но мы же пока не знаем, – бесстрастно заметил глава группы. – Да и почему всякий раз нам больше других надо? Русские – куда больше их головная боль, нежели наша. В особенности во времена, когда Дональд спит и видит, как избавиться от ярма декларативных, по большей мере, союзников.

– Ладно, а что израильтяне заломили, сообщив тебе о запросе немцев по Алексу Куршину? – оттягивал момент истины замдиректора.

– Наши интересы с «Моссадом» слишком переплетены, чтобы торговаться. Сплошной взаимозачет… – бубнил Стенли, напряженно размышляя при этом. – Впрочем, старая песня – выдать Джонатану Полларду загранпаспорт. Я обещал похлопотать, в очередной раз… Взглянув на часы, спохватился: Стивен, задержание Куршина заканчивается, за которым, конечно же, последует арест. Не приведи господь, судья снимет гриф секретности или, того хуже, продажный клерк журналистам стукнет! Ко всему прочему, у них конец рабочего дня!

– Подожди, что ты предлагаешь – ломиться к немцам, не известив Белый дом о щекотливой инициативе, когда отголоски скандала с прослушкой Фрау все еще на слуху? Это с одной стороны, а с другой: нужен ли администрации этот набухающий флюс, который может лопнуть в любую минуту? Ведь разоблачить вербовку Куршина для русских плевое дело! Таким образом девальвировать наше моральное превосходство после их дерзкого покушения на институт американских выборов… Но! То, что можно сделать – это попросить немцев засекретить кейс до тех пор, пока все согласования не будут получены, – второй человек ЦРУ задумался.

– Ну и замечательно, герметика кейса – наш главный приоритет, – согласился Стенли. – Только… Томас Хальденберг и пальцем не пошевелит, если, хотя бы в общих чертах, не поймет, в чем дело. Вот, что еще: нужна встреча нашего агента с Куршиным, что, на мой взгляд, актуальнее режима секретности. Ведь если Куршин русским о наших «ухаживаниях» разболтал, как давший дуба джокер уже не нужен. И пусть немцы делают с ним все, что заблагорассудится, и даже закатают в тюрьму до скончания дней. Его же предупреждали…

– Посмотрим, – бросил замдиректора, поворачиваясь к селектору. – Джина, соедините меня с Томасом Хальденбергом, директором Федеральной службы защиты конституции Германии. Если его на месте нет, пусть мне перезвонит, как-можно скорее. Кодировка – по максимуму.

Избегая авральных протоколов, Стивен Кейпс знал, что у них есть одна продуктивная черта – быстрая состыковка элементов экстренно выстраиваемой схемы. Если бюрократическая рутина – это сочленение многих маленьких «но», процедурно нейтрализуемых, то аврал каким-то образом эту полосу препятствий укорачивает либо и того больше – устраняет. Вот и сегодня высокопоставленный чин на месте, совещаниями не отягощен и готов к общению, притом что знакомы топчиновники шапочно, по переписке.

За обменом формальных любезностей последовала прелюдия к теме, как это принято у воротил деликатных дел, изобилующая эвфемизмами. Нет, сомнений в надежности правительственной связи не было. Забота забот – прощупать позицию контрагента, мягко подводя того к нужному ракурсу, раньше времени не спугнув.

– Так откуда инфа о приостановке прав у обсуждаемых личностей? – шлифовал эзоповы умения Томас Хальденберг.

– От вас самих, отправивших в религиозный город опросник. Там же, зная о нашем интересе, полномочия передали… – не отставал в смысловых кодировках Стивен Кейпс. – И, разумеется, вам, нашим друзьям, готовы помочь. Только…

– Только, что?

– Указ, который сопровождает такого рода событие, должен быть продлен. Также следует позаботиться о том, чтобы весь задействованный у вас персонал забыл об этом деле.

– Легко сказать. Это отнюдь не в моей компетенции, хоть и решаемо частично… Но без согласования с домом 84, как понимаете, ничему не бывать…

– Тогда вот что. По вопросу герметики, надеюсь, на день-второй вы пойдете на встречу. Для сближения же позиций мы отправим нашего парня. Он в теме больше, чем мы все вместе взятые – разложит все по полочкам. Правда, прежде обеспечьте его встречу с фигурантом, от итога которой зависит, нужен нам этот проект или нет…

– Да это немыслимо! – перебила разведку контрразведка. – Без разъяснений вынь да положь доступ к лицу, подозреваемому в тяжелом преступлении. Цель, какова? Отмазать от содеянного, надоумливая как это сделать? Да и дивиденды не видны…

– Видите ли, Томас, был бы ваш подопечный хоть в чем-то виноват, я бы давно открыл карты. Весь парадокс в том, что на повестке задача, вероятность реализации которой курсирует в районе двадцати процентов. При этом геополитический потенциал столь велик, что уместно пренебречь скудостью шансов. Но, если ваш/наш парень пустышка, смысл огород городить, вороша сверхчувствительную тему, больше того, втягивая в комбинацию на сей момент статистов?

– Понятно. Но пустышка – это явно не про него, у нас таких «пациентов» давно не наблюдалось. И он отнюдь не эксцентрик, а изощренный авантюрист…

– Да нам все равно, кто он, – взбудоражился Стивен Кейпс. – Пусть даже фаворит на «Букера»! Все, что имеет значение, это его статус в раскладе, интересующем нас. Если статус обнулился, мы умываем руки, прежде принеся вам извинения за беспокойство. И пусть Фемида откапывает справедливость, мы не по этой части.

– Путанно как-то все и декларативно, не находите? – усомнился в содержательной стороне дела Томас Хальденберг.

– Как раз наоборот, – возразил Стивен Кейпс. – В сухом остатке то, что мы пока делаем за вас работу. Утверждение о невиновности фигуранта – не экономия ли ваших усилий? Кроме того, в успехе предприятия заинтересован даже не Берлин, а Брюссель. Ничуть не меньше Вашингтона. Таким образом, сопутствуй нам удача, ваше содействие – предпосылка, как минимум, для карьерного рывка…

– В общем, так, – сворачивал беседу Хальденберг, перенасыщенную абстракциями и допущениями. – Не получив отмашки от правительства, ничего не обещаю. Ее же шансы в глубоком минусе, пока вы не обрисуете каркас инициативы, предъявляя вещественные доказательства. Так что ваш посланец должен попотеть прежде, чем получит доступ к фигуранту, учтите, под нашим полным контролем. Ну а режим секретности мы и сами не планируем снимать…

После разъединения замдиректора и глава группы политических операций добрую минуту пребывали в некотором оцепенении, не в силах оценить итог состоявшейся беседы, нафаршированной одними противоречиями. Но тут Стивен Кейпс, усмехнувшись, изрек:

– Знаешь, Стенли, если бы я сразу же объявил цену, которую им придется заплатить, Томас бы рефлекторно бросил трубку, посчитав контакт ухищрением пранкеров. Ладно, командируй Энди.

***

Спустя сутки, Берлин, изолятор Федеральной службы защиты конституции Германии

Алекс тер глаза, разбуженный вторжением в камеру двух чем-то знакомых ему персонажей. Но кто они, взять в толк не мог – настолько визит не вписывался в тюремную рутину, в общих чертах ему знакомую. Наконец узнавание наступило, поначалу – визитера, кто уселся на единственном стуле напротив, чуть позже – следователя, прислонившегося к стене справа, который вел его первый и пока единственный допрос (на сегодняшнем заседании суда, где Алексу был оглашен месячный арест, этого апатичного, но цепкого ума службиста не было).

Арестант хлопнул себя по коленям, сардонически улыбнулся и откликнулся на приветствия, прозвучавшие на немецком и английском, похоже, окончательно пробудившись. Но своеобразно, не расщедрившись даже на «привет»:

– Знаешь, не услышь я твой тембр и американский акцент, долго бы ломал бы голову, кто ты. А ведь познакомились всего неделю назад. Вот, что значит шок! Кстати, вспоминал – не столько тебя, сколько твой невеселый прогноз на мой счет, в «Бен Гурионе» прозвучавший…

Американец хмыкнул и, будто польщенный сказанным, адресовал дознавателю некий жест, развернувшись вполоборота. Тот даже не шелохнулся, оставаясь в привычном для него амплуа – бесстрастного считывания сюжета.

– Рад тебя видеть, Алекс. Неплохо держишься и, кажется, свое пристрастие – торговать самомнением, невзирая на потребителя – ты не утерял, – завязывал общение американец. – Но с тобой весело. Прими как комплимент.

– А-а, со стенограммой успел познакомиться… – сухо заметил арестант и задумался. После чего точно вонзил: – Собственно, делать тебе здесь чего!? В чем пожива? С дырявым парашютом – не уцелеть!

– Ну да, – чуть подумав, согласился цэрэушник под позывным Энди. Продолжил: – Но с чем черт не шутит. Удиви меня…

– Это как? – озадачился Алекс. – Менять пол или ориентацию мне уже поздно… – и нашелся: – А старо как мир – стучать! Увы, в моей истории сдача подельников непродуктивна, слишком серьезная статья. Сам под пресс угодишь…

– Ты не далек от истины, Алекс. О стуке речь, – цэрэушник хитровато щурился. – Только не в текущем кейсе немецкого производства, а нашего, когда предлагалось определиться, с кем ты – с нами, духовно и идеологически тебе близкими, или с русскими, с которыми ты расплевался еще при издыхавшем СССР. Конкретизирую: что ты разболтал русским о нашем контакте в Тель-Авиве, если, конечно, спрашивали?

– В том-то и дело, что спрашивали, – непринужденно отозвался арестант, словно собеседник – давний знакомец. – Те на байки не разменивались – сразу зазвали на полиграф. Поскольку с логикой я дружу, нехитрый подсчет вариантов подсказал сознаться, минуя тем самым проверку на детекторе лжи. Хотя не совсем чтобы…

– Как это?

– Видишь ли, те люди со мной носились, как с писаной торбой – трудно было не заметить. Так что, уловив слабину, а точнее, убедившись в ней, я сам дозировал признание, очерчивая жесткие рамки. Мол, да, попытка вербовки была, но чья – даже не спрашивайте, ни на вас, ни на них стучать не намерен. Лавировать между двумя разведками, сталкивая их лбами, самоубийство. Вторым заходом поинтересовались только одним – степенью вашей осведомленности о моей разработке Москвой. И здесь я был правдив, малейших подробностей не сообщив при этом. Далее. Поскольку запахло керосином, я предложил перебазировать меня as is куда-нибудь в Россию или в Украину, правом на эмиграционный статус в которой располагаю…

Оба визитера словно вытянулись в лицах. При этом продезинфицированный от эмоций немец пару раз шмыгнул носом. Оглядев с опаской своих кураторов, Алекс продолжил:

– Я приготовился было к худшему, не очень понимая каково оно, когда получил недвусмысленный месседж – на днях едешь в Москву. То есть, надо полагать, они мне поверили, сколько бы это ни казалось невероятным…

– Вот так взяли и приняли твой рассказ за чистую монету!? Ты хоть сам в это веришь, Алекс!? – грозно укорил цэрэушник, казалось, ставя на вид.

– Знаешь, если я такому повороту и удивился, то только поначалу. Ведь я единственный, кто всю конфигурацию чувствует и понимает. Ну, разве что ты еще более-менее в теме, коль оказался здесь, что, несомненно, радует, – похоже, искал союзников арестант, отказавшись от своего талисмана – зауми и колкостей. В той щели, куда его угораздило, немудрено…

– Не знаю, верится с трудом, – покачал головой цэрэушник.

– А ты вернись в исходную точку, отсекая все привходящие. Сама идея – обзавестись советником-антирашистом, да еще иностранцем, для мафиозного, конспиративного режима – не паранойя ли? Причем, помутнение не одноразовое, а прогрессирующее по восходящей. От этого и танцуй, препарируя событие в контексте прикладной психиатрии, да и только… – выхватив краем глаза, что немец слегка насупился, Алекс замолчал. Повернувшись к следователю, сказал: – Понимаю, моя речь высокопарна, что может быть воспринято, как попытка ввести в заблуждение или донести скрытый смысл. Постараюсь выражаться проще…

Оба визитера почти синхронно просигнализировали, хоть и каждый на свой лад: все в порядке, продолжай.

– Таким образом, рациональные критерии здесь не работают. Ведь сама задумка – затмение разума, а несусветные частности – не более, чем ее мутации. Но… я бы не стал все валить на неадекватность персонажа. На мой взгляд, нелады с психикой лишь благоприятный фон события, пусть в исключительной степени. Механизм принятия решения питался рациональным – моим прогнозом о Проблеме-2024, защемившим самый чувствительный нерв индивида, думаю, тебе известного. Зажигание сработало не потому, что я такой умный и прозорливый. Мне, удаленному от тех реалий иностранцу, в одном флаконе этическому камертону и политическому аналитику, нащупать это было проще. Разумеется, и в страшных снах я не предполагал, чем то озарение аукнется…

– Алекс, – перебил цэрэушник, – ты уходишь от темы, пусть слушать твой богатый, но искусственный английский любопытно. Еще раз: убеди нас, в особенности меня, в твоем нейтралитете по разработке, которую вел СВР. Об этом пока лишь скупой набросок. Брось мне хоть какую-то кость, обглодав которую, я пойму: похоже на правду, а не на художественный вымысел бывало фантазера! И врубись, наконец: это твой единственный шанс выйти сухим из воды, ибо по подозрению в шпионаже тебя могут продержать без суда годы!

Алекс отстранился и в состоянии, казалось, раздвоенности поглядывал на визитеров. После чего склонился и замер, вперив взгляд в пол. Асы дознания переглянулись, отсвечивая незнание, как себя вести. Тем временем подопечный, шумно выдохнув, заговорил:

– Ты не зря сюда приехал, мой безымянный спутник. Похоже, в твоем кармане волшебная палочка, коей по силам реанимировать проект. Но тебе кое-что, весьма существенное, неизвестно. Так вот. Не накрой немцы потсдамскую малину, я бы сбежал при первой возможности. Настолько ваш брат, интернационал заговорщиков, осточертел. Я сдулся, осознав, что любая госструктура рано или поздно сотрет одиночку в порошок. Причем без всякого умысла – одним холостым ходом, ни на секунду не выключающимся. И мне совершенно по барабану, правдиво ли моя версия прозвучала. Ведь мне, лузеру обстоятельств, при любом раскладе сидеть. Здесь, в Израиле, в Восточной Европе. Нельзя не восхититься мудростью русской поговорки: «Раньше сядешь, раньше выйдешь»…

– У вас еще говорят: «Не лезь поперед батька в пекло», – на нормативном русском встрял цэрэушник, сбив арестанта с панталыку. На том же языке продолжил: – Знаешь что, герой наш, не раскисай! Да, судьба твоя незавидна – отсидки тебе не избежать. Только домашний арест в России – с нами за ширмой – лучший для тебя выбор. По-другому твое имущество не сохранить – за неуплату налогов изымут. Подумай, что ты без него? Без ежемесячных вылазок в Европу – не засохнешь ли от тоски? Или, можно подумать, в хоспис рвешься, заложив свое пособие для неимущих? В общем, делай выводы и знай: все у тебя получится, – Энди выдвинул свою полусогнутую руку с прямой ладонью, приглашая по-братски распрощаться.

Сгорбленный в чувствах и контурами Алекс жест понял только, когда Энди свою руку убрал, не дождавшись отклика. Приподнявшись, арестант туповато затряс головой и поднятым кулаком, выражая то ли согласие, то ли солидарность.

Кивнув напоследок, визитеры стремительно убыли. На ходу немец кликнул через воки-токи охранника, который запер камеру.

Самое любопытное, что из седла Алекса выбили не озвученные угрозы, к которым он пообвык, а категоричное непониманиетого, коим образом карточный домик проекта, причем не рухнувший, а дотла сгоревший, можно воскресить.

В этом мертвящем неведении, конфликтуя со своим эго, Алекс пробыл сутки, пока не вник: профессионализм бьет любой опыт и дарование. И сколько бы он свой мозг не истязал, ту область знаний ему не постичь и ключей к ней не подобрать. За ней – поколения сподвижников, их талант, открытия и разочарования.

Тайный замысел ЦРУ не проявился, даже когда спустя двое суток его погрузили в автозак вместе с Бригиттой, Вольфгангом и Герхардом, тогда как на предыдущем заседании подельников не было, как будто их кейс выделен в отдельное судопроизводство. Алекс даже не знал, куда он сейчас путь держит – никто из охраны на английском не говорил, оттого его расспросы картину не прояснили. Помог Вольфганг, шепнувший: «Заседание по апелляции на арест». В тот момент что-то кольнуло, приплода разгадки, однако, не подарив.

Волной осмысления его накрыло только, когда прозвучало постановление «Подозреваемых освободить под подписку о невыезде», понятое им по аплодисментам компаньонов по несчастью. Но Алекс не только не возрадовался, не мог выцедить и слова, ошеломленный изворотливостью североатлантического дивизиона конспираторов – вернуть провалившийся проект на круги своя. Более того, сообщившего проекту СВР дополнительный запас прочности – подельников-то он не сдал, о чем им, судя по атмосфере в автозаке, было известно. Стало быть, с их колокольни выдержал тест на лояльность, выбрав гонимую, чреватую суровым приговором сторону.

Спустя час он, оглушенный событием, дожидался следователя для документирования подписки о невыезде и мало-помалу встраивался в новый формат.

Картина аховая. В кармане ни цента. Паспорт, права, кредитки, наличные (3000 евро) – в каком-то отстойнике СВР, коль обыск их в особняке не обнаружил. Как истребовать? Через бюро находок, российское посольство, «Аэрофлот»? Но куда актуальнее другое: сегодня куда податься, где кости бросить, в ночлежке?

Теперь подельники, ошивавшиеся где-то рядом. Где гарантия, что его оценка – подковерная реанимации проекта – верна? Об этом цэрэушник прямо не говорил, изъясняясь аллюзиями, которые, казалось, отдавали то ли провокацией, то ли прожектерством. Следовательно, их освобождение, не изощренная ли подстава, чтобы добыть недостающий компромат? И неизвестно, кого под кого подкладывают – русских шпионов под Куршина или наоборот? Так что самое разумное – дистанцироваться от шпионов, насколько это возможно. Словом, полный, сюжетно законченный капец…

– Господин Куршин, пожалуйста, проходите, – пригласил функционер секретариата суда.

Алекс заковылял вслед за пригласившим, за три дня непрерывной лежки подрастеряв навыки ходить. Между тем в секретариат они не зашли, продолжив движение по коридору, ведшему, казалось, к техническим помещениям. Забравшись почти в торец, клерк постучал в металлическую дверь и приоткрыл ее, внутрь не заглядывая. Указав Алексу адрес, убыл без комментариев.

Компьютерная, а может, комната связи. Вместо персонала знакомый дуэт – безымянный цэрэушник и штатный дознаватель, имя которого улетучилось за ненадобностью или зажевано шоком ареста.

Обязательство явиться по первому требованию, составленное на двух языках; в графе «адрес для оповещения» – прочерк, но в подразделе «телефон» – номер израильского мобильного, уже проставленный (ба, забыл, у русских еще мой сотовый!) и, наконец, к нашим баранам.

– Встроился в новый расклад, Алекс? – жестко спросил цэрэушник.

– Если это не подстава, дабы меня или подельников развести, хватая за руку, то мысль, в общем, понятна – Drang nach Moskau.

Энди чуть нахмурился, выдавая, что не только немецкого, но и истории второй мировой войны он не знает. При этом по звуковому сходству Moskau с английским аналогом понял: клиент на нужной волне. Немец же улыбнулся, по большей мере, глазами.

– Для устранения двусмысленности вопрос: ты с нами, которые вытащили тебя из дерьма, или ты с ними, пока то самое говно (произнесено по-русски), вокруг тебя плодящими?

– Я за самого себя. Странно, что ты до сих пор это не понял… – почесав затылок, объявил Алекс. – Но моя позиция с недавних, скажем так, берлинских пор претерпела апдейт – не могу не учитывать интересы сильных мира сего. Не столько оттого, что, еще раз убедился, государство ныне – все, а человек – пустое место, сколько ЦРУ и правда, единственная закладная, чуть притормаживающая – не более! – мое бесследное исчезновение в клоаке, именуемой Россией.

– Так ты решился? Если да, то хочу знать, почему. Твое, как всегда, витиеватое объяснение меня не убедило! – а-ля женщина требовал предметности заверений Энди.

– Ты это о чем? Клятвы верности захотел? – вникал в логику вербовщика Алекс. – Или тебя смущает прорва рисков, на которые я иду? Отвечу: ваши уши за ширмой, как ты гарантии ЦРУ именуешь, не более, чем фиговый листок, прикрывающий волоски на копчике, саму задницу не защищая. Закавыка, правда, не в этом…

– В чем тогда?

– Ты не понимаешь, что просишь, добиваешься чего. В отличие от гениального замысла – освободить шпионскую ячейку, вернувшего проекту жизнь, фокус будущего у тебя барахлит. Точнее, его никогда не было, что неудивительно, нет здесь твоей вины. Слишком мудрена комбинация…

– Уж просвети, пророк ты мой, коль гении пасуют!

– С радостью, только не убежден… – Алекс взглянул на немца, давая понять, что, возможно, тот здесь лишний.

– Продолжай, Алекс. Таковы условия нашей сделки с федеральный правительством – полный контроль и прозрачность, их можно понять. Идя нам на встречу, они и так сделали почти невозможное: освободили государственных преступников, – разъяснил после некоторых колебаний Энди.

– Не знаю… – сомневался повторно за неделю расконвоированный. – Двое посвященных – уже не секрет, а информационный повод. Если таковые еще и под разными флагами, то, как минимум, межгосударственная склока. Для меня же любая утечка смерти подобна…

– Сфинксы не говорят, – не в бровь, а в глаз сострил цэрэушник, после чего троица дружно рассмеялась. Немец, правда, скорее устремленным в Энди пальцем – понравилось, мол.

– В общем, так, – причащал к своему пониманию расклада Алекс, – мое внедрение в подразумеваемую структуру вашего сопровождения иметь не может. Малейшее подозрение о двурушничестве – и меня в ванной с серной кислотой растворят. Живьем и в наручниках. Иными словами, о канале связи и постоянном контакте со мной забыть. Однако таковой, я убежден, не нужен. Моя функция, замышленная кукловодом, и есть канал связи. Да, в отдаленной перспективе, да, он пока гипотетический и в известной степени – плод умозрительных построений. Тем не менее, эта гипотеза – единственное, что упорядочивает событие, придавая русской комбинации вокруг меня смысл.

– Подожди, Алекс, у тебя что, прилив вдохновения, сюжет прорезался? – вторгся в поток умозаключений подопечного Энди. – Ты, вообще, о чем? Две тысячи двадцать четвертый год – аттракция для одних футурологов, моей конторе интересна только текучка – чем живет и дышит Кремль сегодня. Из чего, разумеется, вытекает и завтрашний день.

– Я думал, ты умнее, раз такую суперкомбинацию придумал, – сокрушался Алекс. – Такое впечатление, не только меня – самого себя не слушаешь. Ведь ты был прав, назвав мой статус в Москве домашним арестом, о чем я, кстати, и не задумывался. На самом деле, как иначе меня могут там содержать? Миссия-то моя секретна, в первую очередь для тамошнего контекста. Тогда, кто позволит посвященному в сакральную тайну свободно перемещаться? Следовательно, я буду физически недостижим. Причем вдвойне, отталкиваясь от общеизвестного: место действия – помешанная на шпиономании, авторитарная Россия, где, к слову, ваши возможности не многим больше, чем в СССР, медвежьей берлоге света относительно недавних дней. Таким образом, все, что сей момент ты можешь предложить, это канал для односторонней связи, который я задействую, наступи день Икс. Подчеркиваю, не для закачки шпионских реляций, а единственного – извещения о готовности вступить в закулисные переговоры о будущем известного тебе пенсионера. Через год, два, три, четыре, если когда-либо… И если, оглядываясь на мой возраст, я доживу…

Энди не подал виду, что виртуозно выстроенная им схема не то чтобы летит в трубу, а перемещается в далекую от актуальной прагматики перспективу. И незаметно перевел разговор в иное, куда более злободневное русло: как Алексу восстановиться в проекте, как минимум, для того, чтобы вернуть паспорт, личные аксессуары и деньги. Сам Алекс представления об этом не имел, что неудивительно. Его призвание – интеллектуальные экзерсисы по моделированию будущего – с укладом сирой действительности не стыковалось.

По некотором размышлении Энди заключил, что независимо, списало ли СВР Алекса в утиль или в активный резерв, их первостатейный интерес – вернуть ему походный комплект, без которого в чужой стране и дня не прожить. Только так в столь деликатном предприятии снималось напряжение, позволяя, по меньшей мере, его свернуть, не оставляя за собой хвостов. При этом никто из кураторов не представлял, как вывести Алекса на СВР или наоборот, ограждая его от подозрений в двойной игре. Ведь ни родственников, ни друзей, где бы его можно было искать, у него в Берлине не было.

Тут свой вклад в воскрешение проекта внес следователь, предложивший Алексу устроить подобие сидячей забастовки у входа. Разъяснил: поскольку у подельников освобождение под подписку о невыезде еще не оформлено, то по выходе из здания, они обречены с ним столкнуться.

Разумеется, такая встреча не служила гарантией, что связь с СВР восстановится. Хотя бы потому, что спрогнозировать нынешнюю позицию Москвы в кейсе Алекса не представлялось возможным. Но то был шанс и чего-либо равного ему не проявилось.

Глава 10

Берлин, спустя три часа

Марина металась в условном треугольнике – жесткой выучки, целесообразности и чумного влечения.

Она – в розыске, при этом коллеги по рабочей группе, арестованные накануне, за слабостью улик освобождены, оформляя ныне подписку о невыезде. Стало быть, с обвинением в шпионаже она будто разминулась, но никакой уверенности в этом нет.

Освобожден и сам объект разработки – Алекс Куршин – помешательство Центра и, не выговорить даже, ее собственное. И как бы это ни казалось невероятным, со слов адвокатов, никого не сдавший…

Как быть? Возвращать Алекса на территорию задания или, наоборот, откреститься от него как от токсичного актива? Резидент и Центр колеблются с решением – много чего свалилось за последние дни: арест ячейки как симптом провала всей сети, паническое свертывание инфраструктуры и нечто из ряда вон – сенсационное освобождение арестантов через три дня после задержания. Потому наверху сбивчиво предлагают самой разобраться.

В чем? В ее чувствах, вспыхнувших к престарелому мачо, на целое поколение ее старше? В абракадабре, во что сподобился его кейс с первых дней своего существования? В безумной настойчивости Москвы приживить плод, упорно отторгаемый?

И, наконец, весть от адвокатов, вовсе загоняющая в тупик: укрываясь от дождя газетой, Алекс сидит на ступеньках у парадного подъезда суда.

Наживка? Весьма похоже. Только… куда Алексу деваться, если его паспорт, деньги, прочие атрибуты – в лаборатории, просеивавшей возможные маячки и шифры.

Что делать, вернее, к кому сунуться? Вся агентура переведена в спящий режим, а резидент, можно сказать, самоустранился. Если же действовать на свой страх и риск, то он заоблачный…

Но Алекс может под дождем застудиться и вещей у него никаких – все изрезано…

Романтическое и профессиональное то причудливо уживались, то конфликтовали, пока Марина не направилась в гардеробную, казалось, озаренная решением.

Шел четвертый час добровольного дубления – его тела, силы воли и решимости вырваться из жизненного тупика. Подельники полтора часа назад в машине адвоката убыли и, разумеется, не заметить его не могли. Протирать штанами ступеньки дворца правосудия, да еще под дождем – ориентир железный. Вида при этом не подали, разве что адвокат, украдкой, но пронзительно на него взглянувший.

К счастью, дождь был недолгим, но вскоре похолодало, он ежился. Алекс достал банкноту пятьдесят евро – проездные до отеля, где заказан для него номер на случай, если повторное жениховство с СВР не состоится. Деньги вручил Энди, в конце встречи назвавший свой псевдоним и сообщивший канал связи через посольство США в Москве.

Тут на практически безлюдном пространстве – тротуар напротив – объявились два бомжа, будто для респектабельной округи гости необычные. В руках у каждого – пластмассовая фляжка «Егермейстера», напиток хоть и недорогой, но для обычного клошара скорее роскошь. Алекс вновь достал банкноту, весьма похоже, рефлекторно. Вопреки настрою со своим будущим определиться, его то и дело подзуживало оттянуться по полной.

Что тут скажешь? Причина вроде бы уважительная – откинулся! Да и почему бы не воспользоваться страховкой, покрывающей любую непогоду…

Бомжи размножились за счет двоих весьма экзотичных сподвижников – оборванца в тирольской шляпе, отчего-то гладко выбритого, и невнятных черт женщины с заеложенным гардеробом и в хиджабе, закрывавшем пол-лица. Реальный писк бродяжьей моды – бомжиха-то европейка.

Сходка непринужденно общалась, при этом ребята с фляжками норовили с вновь прибывшими напитком поделиться. Те от предложения ловко уклонялись, точно классный боксер – незаметно для зрителя – уходит от удара. Между тем весь квартет смотрелся крепко навеселе.

Вдруг «тиролец» без видимой причины стал отчитывать компаньонов и вскоре возбудился до того, что сорвал с себя куртку и даже покрутил ею над головой. Компаньоны пытались его урезонить, в основном, склоняя хлебнуть «Егермейстера». Между тем бомжиха, будто его подруга, в склоку не вмешивалась, цепко считывая картинку несообразно недавнему опьянению.

Тут у «тирольца» сорвало крышу, и, нечто возгласив, он кинулся к урне с квадратным навесом, в двух шагах от гульбища. Вздернув куртку над головой, он плавно приземлил ее на навес, после чего бережно разгладил. Рванул налево, честную компанию рукой куда-то зазывая.

Так или иначе, но спустя минуту площадка бродяжьей сходки очистилась, и о ней лишь напоминала куртка клошара – аккурат в поле зрения Алекса. На ней выделялся прямоугольник белой ткани 30х20, пристегнутый булавками. И дальнозоркий Алекс прочитал надпись «HOT MOBILE», выведенную фломастером, будто женской рукой.

Ошарашенный склокой берлинского дна, он рассеянно посматривал то на куртку, то на свое убранство, пока не застыл, как вкопанный. Ведь «HOT MOBILE» не только его оператор мобильной связи, но и компания, предоставляющая услуги исключительно в Израиле.

Он пересек улицу и, подобрав куртку, скрылся из виду.

Когда Энди посвятили в детали события, подвигнувшего Алекса сняться с места, он изобразил жестом «Yes!» Вскоре американо-немецкий консилиум сыска-шпионажа, посовещавшись, решил снять с Куршина наблюдение.

Обосновавшись на безлюдной автобусной остановке, Алекс рассматривал куртку. Смеркалось и еще больше похолодало. Но в находку он облачаться не стал, не до конца понимая ее назначение. При этом не сомневался: куртка – «голубиная почта» СВР.

Между тем в карманах куртки пусто, как и не замечалось в ней тайных посланий, что делать или куда путь держать. В сомнениях он просидел несколько минут и склонялся было надеть куртку, будто функционально – маяк-локация, когда сообразил, что не мешает ее проверить наощупь. И вскоре наткнулся на твердый предмет (за подкладкой правого рукава), по ощущениям, сотовый, только тоньше и меньше обычного.

Стежки шитья на скорую руку и услужливо оставленный зазор, чтобы, не заморачиваясь, разорвать шов. Треск ниток, резинок-креплений и, наконец, аппарат в руках. Включил. Стандартный комплект программ, но без интернета, полная зарядка и… пустая память – ни одного номера. Значит, позвонят сами.

Но не позвонили, а почти сразу отправили смс. Стало быть, на той стороне следили за его выходом в сеть. И сторона, судя по международному коду, Украина, впрочем, и сама эсэмэска на украинском. Конспираторы, долбанные…

Инструкция проста, притом что в ее основе – реальный спурт усилий: на такси проследовать к квартире, снятой через Airbnb, ключ в почтовом ящике, паспорт, деньги, прочее – в письменном столе. Удачи, до связи.

Он – в родной стихии, ведь квартира, где только что разместился, и правда, для краткосрочной аренды, в корне преобразившей структуру современного туризма. В результате феномен гостиницы из обихода активного путешественника исчез. Есть и новация: холодильник укомплектован продуктами на несколько дней. Но настоящий сюрприз: его личные вещи – паспорт, кредитки, сотовый, кэш – все на месте. Прочитав на остановке послание Синдиката, грешным делом подумал, что упомянутые аксессуары, включая паспорт – с «чужого плеча».

Когда успели? И снять апартамент, и затовариться, и личные вещи вернуть!?

Географически он в Нойкёльне – о чем говорили дорожные указатели на маршруте, проделанном таксистом. Аэропорт «Шонефельд», регулярно им посещаемый, где-то рядом.

Экстренно связаться с сыном, ведь, не исключено, по запросу немцев в отчем доме его могли взять в оборот: дескать, что ему о беспутном криминогенном отце известно? И испугали до икоты…

Однако родной мобильный разряжен, а зарядное устройство шпионы либо посеяли, либо оно во время обыска затерялось. Можно, конечно, воспользоваться сотовым Синдиката, но ну его нафиг – не наломать бы дров. Да и открытка с паролем Wi-Fi и номером телефона хозяев – в квартирах Airbnb всегда на видном месте – отсутствует. Следовательно, арендовав апартамент, шпионы ее припрятали. Эквилибристы-ловкачи…

Щелчок эсэмэски. Номер и язык тот же: «Ви на місці?»

Импульсивная вспышка, взрывающая разум – бросить гаджет на пол и растоптать. Налитые кровью глаза, частое дыхание, пудовый подбородок, словно весь апартамент, а не изящный сотовый сейчас «пойдет под снос». Но мало-помалу отпустило – после умеренного, если не символического удара кулаком по столу.

Ничего удивительно. Шпионский слалом не каждому вестибулярному аппарату по плечу.

Злорадный блеск в глазах при отстукивании ответа на… иврите, подтвердившего заселение.

Пауза, похоже, возникшая от задействования Гугл-переводчика, и пожелания отдыха и доброй ночи.

Прыжок на кровать при всем параде и сладенькая мыслишка перед провалом в сон: «Все же лучше, чем на тюремной шконке».

Алекс встречал новый день в радикально переосмысленном формате: критическая масса шантажа, похищений, обысков, судебных и коммуникационных перверсий, в круговорот которых он попал, зашкаливает. И приноровиться к маневрам шпионской братии не получится. Так что не поменяй он диспозицию, обречен тронуться умом, а то и вовсе удавиться. Амплуа подопытного кролика, в которого капризом обстоятельств он обращен, альтернатив не имеет.

Нет, о сломе статус-кво Алекс не помышлял, еще в тюрьме определившись: не исполни он миссию, для него замышленную, без невосполнимого ущерба из истории не выберется. Но и играть по старым правилам – за обе ноздри ведомого – больше не находил возможным. И дабы держаться на плаву, не нашел ничего лучшего, как отсечь звено низовых разработчиков, впившихся в него точно популяция пиявок.

Идея новизной не отличалась (задумывался об этом не раз), но только сейчас, он полагал, такая возможность представилась. Пока его в новый карантин не упекли…

Чем-то его состояние было сродни психологическому перевороту больного, изведенного страхом рискованной операции и в какой-то момент осознавшего, что всех-то делов – сесть в такси и двинуться лиху наперекор. Ну а в условной точке дерзаний – крепкого духом ждет удача.

Алекс принял душ и, готовя завтрак, додумывал детали плана, родившегося при пробуждении. Настроение – отличное, дело – спорится, но самое главное – никаких рефлексий и сомнений. В каждой клетке его естества, казалось, пульсирует «Полный вперед!»

Бекон с яичницей, основательно разжеванный, в сытую благостность не погрузил, и Алекс резко встал на ноги. Осмотрелся, точно выискивая дела по хозяйству. Но грязную посуду мыть не стал, как того требовали правила аренды, и побросал столовые принадлежности в мойку. Отправился к трюмо, откуда переместил на обеденный стол свой небогатый, сузившийся к четырем предметам скарб. Перелистал паспорт, проверил в портмоне кредитки, после чего принялся пересчитывать наличные. Всё копейка в копейку: три тысячи евро сотенными, только вперемешку – не так как у него, в строгой симметрии. Что, шифры искали? Тут своих, чисто денежных – тайна из тайн – хватает. Если интересант не из банка-эмитента, запутаться дело плевое…

Стоп! А это что? В одном из кармашков портмоне чуть проглядывает сложенная бумаженция цвета пятисотки евро, возненавиденная им за ограниченную платежеспособность. Однако именно этой деноминацией один из контрагентов Алекса в нулевых упорно с ним расплачивался. Вследствие чего доводившей все звенья туристской инфраструктуры, обслуживавшей Алекса в Европе, до белого каления. Банкноты, прозванной изолгавшимся истеблишментом платежным средством криминала и наркоторговли, и где-то там, в конце классификации – инструментом по отмывке капитала. Притом что все ровно наоборот. Доля последнего, балансирующего между банкротством и выживанием, более девяноста процентов, а криминал во главе пирамиды – не более чем лукавый трюк, обосновывающий беспардонный грабеж главного актора социума – частной инициативы. Но тут тот самый случай, когда криминал и правда, за кулисами, ведь шпионы кто, как не его авангард?

Между тем бумажек, окрещенных не жирующими испанцами Бен Ладеном, – четыре, и прорисовалась головоломка, что сей жест значит. Впрочем, в чем проблема? Лэптоп, полный чемодан одежды-то тю-тю. Надо понимать, компенсация, пусть с небольшим – сотня-другая – походом.

Wow, выходит, ценят, обхаживая так и эдак, но радоваться этому или огорчаться – пойми-разбери. И главное: на новый расклад та дотация никак не влияет.

Сигнал смс-сообщения на сотовом Синдиката. Поначалу Алекс, будто хотел им пренебречь, принявшись запихивать в карманы свои принадлежности и как бы нацеливаясь на выход. Но, уже экипировавшись, застыл в нерешительности. Однако, поиграв скулами, к гаджету все же подошел.

На сей раз номер местный, вместо украинского – английский: «Сим-карту поменять. Новая приклеена скотчем к задней стенке платяного шкафа. Инструкции – через час».

Алекс присел и тупо уставился в аппарат. Было не разобрать – он воспринимает эпистолу как пароль, который следует заучить, или офонарел от прочитанного. Но вскоре опомнился, хмыкнув. Переместился в спальню, нащупал за шкафом закладку, отслоил ее и после нехитрых манипуляций поменял в сотовом сим-карту. Убедившись, что она активирована, приземлил сотовый на стол. Проверил комплектность личных вещей в карманах и покинул квартиру, оставив ключ в почтовом ящике.

Спустя час он приобрел в кассе аэропорта «Шонефельд» билет на ближайший рейс в Москву «Аэрофлота», а еще через четыре – оказался на борту рейса Шонефельд-Шереметьево-2.

Глава 11

Москва, ноябрь 2018 г.

В очереди на паспортный контроль Алекс Куршин осматривался. Не то чтобы излучал интерес к Шереметьево-2, где прежде не бывал, а, казалось, собирался с мыслями, норовя за нечто наводящее ухватиться. Но будто выходило не очень – Алекс бесцельно крутил головой.

Два с половиной часа полета укоротили дрема и малохарактерная для него умиротворенность. При этом Алекс понимал, насколько рискован и даже безрассуден поступок, который он совершил, показав средний палец тягловым лошадкам Синдиката, но в своей правоте не сомневался. Оттого безмятежно плыл по волне авантюры, которую отважился то ли взять на абордаж, то ли под себя пристроить.

Тем временем момент истины приближался. Откровений, однако, Алекс не предвкушал: пан или пропал – перспектива сужена до предела. Ведь ни цвета, ни запаха, ни контуров у грядущего превращения не было. Мало того, что Россия для большей части света – терра инкогнита, так еще и искомый адресат (предполагаемый заказчик его услуг) – замкнутая на себе структура. Да, ему казалось, разгаданная и кровно в нем заинтересованная, иначе не отважившаяся бы на беспрецедентный ангажемент. Но, невзирая на одержимость его заполучить, по-прежнему закованная в броню секретности. Мрачная, снедаемая комплексами, подозрениями, угнетаемая врожденным плебейством и запущенным часовым механизмом – держать ответ и заплатить по счетам. В стране правого террариума, модернизированного сталинизма, ампутировавшей реальную оппозицию и провозгласившей ложь и забвение здравого смысла национальной идеей. И все-таки чем-то Алекса влекущая. Ведь без налета частных пристрастий авантюра Куршина, личности честолюбивой и критически мыслящей, никакими страхами и благами не объяснялась.

Между тем идея «десанта» в недра Синдиката, на рассвете родившаяся, при всей ее импульсивности была на диво внятна: засветиться как пассажир «Аэрофлота» на пути в Москву и, тем самым, угодить в ведомственный банк данных, как известно, под неусыпным надзором ФСБ/СВР. И, по прибытии, под белы рученьки поступить в их распоряжение. Таким образом отозваться на прорисованный в эзоповых посланиях СВР ангажемент – перебраться в российскую столицу. А поскольку его берлинские кураторы у немецкой контрразведки под колпаком, то его самоуправство – рывок из Берлина – не только объяснимо, но и идеально вписывается в азы конспирации: при разоблачении ячейки всем и каждому кинуться врассыпную. Ну а подметные гардеробные инструкции – надо еще посмотреть, чьих кровей.

Между тем у окошка контроллера недавнюю рассеянность гостя как промокнуло, и Алекс угодливо протянул свой паспорт. И лишь тогда озадачился: собственно, где и когда его отфильтруют? Может быть, прямо сейчас? Ведь треть суток с момента покупки билета – срок достаточный, чтобы отследить столь привилегированную персону, вдруг исчезнувшую с радаров СВР.

Алекса отфильтровали, но не могущественный инкогнито за кулисами, а старший функционер пограничного контроля, вызванный по тревоге подчиненным, который загрузил в ведомственную сеть его паспортные данные. К изумлению Алекса, в противоположную от искомой сторону – в сектор для депортируемых.

– Господин Куршин, вынужден вас огорчить: во въезде в Российскую Федерацию вам отказано, – деловито обратился функционер, держа паспорт искусителя границы в развернутом виде с отметкой «Entry denied». – И, признаться, удивлен, почему вы здесь. Ведь запрет на въезд – трехлетней давности. Что, и не догадывались?

– О чем? – машинально спросил Алекс, казалось, витая где угодно, только не в стране-наследнице непроницаемых для миграции границ.

– Хотя бы о том, что перед поездкой не мешает убедиться, открыта ли граница. Сайт ФМС доступен двадцать четыре часа в сутки.

– Подождите, подождите… – будто встраивался в проблему Алекс. – Три года – это хренова уйма времени. Не припомнить даже, чем занимался… Стоп! А кто… инициировал запрет?

– Роскомнадзор, – с ноткой гордости за бдительность коллег ответствовал функционер.

Алекс захлопал очами, будто переваривая весть. Нервически фыркнул, после чего разразился хохотом. Причем, позерством или дурными манерами здесь и не пахло.

Перед ним расстелилось: проект непомерных затрат и усилий Синдиката, перелопативший его жизненное пространство, проглядел торчащее в собственном глазу бревно – запрет, наложенный мелким клерком-карьеристом, который лез из кожи вон, дабы доказать свою эффективность: мол, свои смутьяны уже все в намордниках, значит, нейтрализуем заморского писаку-русофоба, ограждая его от национального очага!

Того самого, для которого путешествие в Россию еще недавно было эквивалентно туру по Северной Корее… Не потому, что Алекс осознавал яснее ясного, чем его сотрудничество с антипутинскими изданиями отзовется, а потому, что Россия – малоинтересная для западного туриста страна, к тому же с младых ногтей ему знакомая как богом проклятый край.

– Вы пока в российской юрисдикции, господин Куршин, так что советую не оскорблять представителя власти! – окрысился страж государственной границы. – Не успокоитесь, попадете под статью…

– Статью, говорите. Может, это и выход… – прикидывал нечто Алекс, похоже, сохраняя свою утреннею установку – сыграть с людоедом партию в покер.

– Ладно, – обрубил мысли вслух функционер. – Перевожу вас в накопитель. Тем временем согласую с перевозчиком ваш вылет в Тель-Авив ближайшим рейсом. Где ваш билет?

– Билет вам зачем? – недоумевал Алекс. – Оставил его в самолете, он – one way… Да и причем здесь Тель-Авив?.. Прилетел-то я из Берлина…

– Это что, провокация? Билет в один конец и пыль в глаза, что, дескать, о запрете на въезд неведомо! – взъерепенился функционер. – В итоге вонь на весь мир: дескать, русские устроили из Шереметьево каталажку! Заколебали… эти русофобы… Эй, Миронов, давай этого клоуна к сирийцам!

– Простите, – Алекс подался вперед, вчитываясь в бирку с именем и должностью функционера, – простите, господин Востриков. У меня и в мыслях не было вас обидеть. Если был превратно понят, примите мои искренние извинения.

– Забирай его, Миронов, – подтвердил свое распоряжение Востриков, не поведя и ухом на «раскаяние» пассажира, не прошедшего контроль на лояльность.

– Да подождите вы, наследник Карацупы, к счастью, без собаки…

– Что!?

– Да был такой пограничник в СССР, убивший больше сотни таких типов, как я, прозванных в ту пору диверсантами, но по факту – испытывавших к советскому раю аллергию.

Востриков растерялся, казалось, не зная как связать подопечного с сотней трупов диверсантов, подхвативших неясного свойства аллергию в укрытые исторической дымкой времена. При этом неясно, где те ликвидированы – на въезде или выезде. Нахмурившись, уставился на визави.

– У меня к вам просьба, – продолжил Алекс, – только пусть господин Миронов подождет в сторонке.

– А чего вы раскомандовались? Изолятора испугались? – скорее удивился, чем возмутился Востриков. Но дал знак подчиненному отойти.

– Видите ли, вы человек молодой и еще не знаете, насколько уязвим низовой персонал перед лицом начальственного произвола. Можно слыть мастером своего дела, предположим, как вы, при этом не только не иметь перспектив карьерного роста, но и ежеминутно рисковать своим местом занятости. Иными словами, любое нормативное, в духе инструкций решение чревато суровыми оргвыводами, когда начальство жаждет списать свой промах за счет рядовых исполнителей. То, что, на первый взгляд, освящено буквой и духом закона, при некоторых обстоятельствах может обернуться для вас компроматом. И тысячи отраслевых инструкций, вдруг поменяв интерпретацию, заработают против вас. Подвожу итог… Не сомневаюсь, что в моем случае вы действуете по правилам, и я не помышляю вас критиковать. Но поверьте мне на слово: моя высылка, к которой вы будто непричастны, тот самый случай, когда паны дерутся, а у холопов чубы трещат. То есть может так случиться, что моя депортация вылезет вам, прилежному клерку, боком. Для того чтобы такую вероятность исключить, вам нелишне перестраховаться… Как представляется, весть о моей планируемой высылке наверх уже ушла…

– Наверх – это куда? – жестко перебил функционер.

– Наверх – это наверх, отталкиваясь от понятия «чекистский капитализм», получившего хождение на Западе, – разъяснил Алекс и вновь оккупировал трибуну: – При всем том извещен ваш надзор или нет, не столь уж важно. То, что актуально – это донести до вашего начальства мои слова, не выходя за должностные рамки при этом. Ведь у высылаемого право на просьбы и апелляции имеется. Так вот, прошу передать по инстанциям, что в накопителе Шереметьево для высылаемых содержится гражданин Израиля Алекс Куршин, 1954 года рождения. Точка. Это все, что я прошу.

Востриков оглянулся, будто проверяя, на месте ли Миронов, чуть раньше озадаченный доставить Алекса к неким сирийцам, с учетом израильского подданства последнего – настоящая пресс-хата. Но, обнаружив Миронова поблизости, почему-то задумался. Все же спустя секунду-другую будто вспомнил:

– Если у высылаемого – билет в один конец, то проездные расходы ложатся на него; уточню только стоимость билета. Куда все-таки – в Тель-Авив или Берлин?

– Говорила-їхала… – озвучил присказку Алекс, мало того что западноукраинскую, так еще малоизвестную. Вздохнув, продолжил: – Размечтались… Нет уж, произвол без должного ресурса – обезьянничанье в чистом виде. Как говорится, любой каприз, но за ваши деньги…

Востриков то ли в отвращении от услышанного, то ли подустав от трудного подопечного, скривился, после чего движением ладони пригласил Миронова подойти. Когда тот сблизился, нечто шепнул ему на ухо. И в приграничной суете незаметно растворился.

В камеру Алекса эскорт доставил не сразу – на процедуру регистрации в секторе пересылки ушел добрый час. Еще полчаса занял так называемый «прием» – технический цикл изоляции: беглый врачебный осмотр, изъятие личных вещей, включая ремень и шнурки, инструктаж о нормах внутреннего распорядка.

Пресс-хата не состоялась, хотя бы потому, что к его появлению на пересылке сирийцев выпустили для посадки на обратный рейс – Алекс пересекся с ними, когда оформлялось его задержание. Более того, со старшим по возрасту (приблизительно его лет) он кратко пообщался, причем по-русски. Тому почти не удивился: для забитого Ближнего Востока семидесятых-восьмидесятых СССР был возможностью получить за малые деньги пусть горбатенькое, но все же высшее образование, понятное дело, в сфере естественных наук. Ну и с минимумом инвестиций обзавестись женой-европейкой. Вследствие чего подняться в родном табеле о рангах на позицию-другую, не считая обретенной квалификации.

Алексу было обидно, что более плотного знакомства не получилось. Солидного возраста сирийцы не только на боевиков не тянули, но и были им полной противоположностью. Все – остепененные преподаватели вузов Дамаска, сирийская интеллигенция. Так что было с кем поговорить. О трагедии века, разорвавшую их родину на кровоточащие лоскуты, логистике беспрецедентного исхода в пятнадцатом и главное – каким видится Израиль с враждебной, но просвещенной стороны. Страна-мутант, где грандиозные обретения демократии внутри ее границ, уживаются с ползучим экспансионизмом и агрессивностью вовне, несообразными хельсинской эпохе. Государство полноценной мультикультурности, европейской толерантности для титульного этноса и… жесткой регламентируемой правительством цензуры, которая либо замалчивает, либо извращает сущности арабо-израильского конфликта.

Алекс не преминул поинтересоваться, почему почтенную публику в российский собачник занесло. Озираясь, сириец пояснил, что Москва – последнее окно (через границы РФ, Беларуси и Польши, преодолеваемые под водительством контрабандистов) в Европейское содружество. Судя по повороту от ворот, демаскированное и захлопнувшееся. Мачеха-судьбина…

Алекс посочувствовал, отметив, что участь коллег по несчастью все же лучше, чем сотен, если не тысяч их предшественников, закончивших свои дни на дне Эгейского моря.

Камера на шесть пересыльных оказалась пустой, и было не понять – это привилегия или месть погранслужбы, не воплотившаяся из-за преждевременной высылки сирийцев. Но копаться в тех частностях Алекс не стал – настолько в его пасьянсе Востриков казался малозначимой фигурой.

В том, что Востриков его просьбу вложит в уши начальству, Алекс не сомневался. Не потому, что от нее веяло интригой – причина не в этом. Мобилизационное общество, каковым являлся СССР и не перестает быть Россия, густо замешано на подозрениях к внешнему миру. Иностранец, да еще скомпрометированный – объект пристального внимания. К движениям его тела и мысли курирующему персоналу спустя рукава не отнестись. Как минимум, их нужно внести в отчет.

Другое дело, каков КПД возможного оповещения «компетентных органов»? Ведь институты силового поля разобщены, сообщаясь внутри себя и друг с другом бюрократически. Пока межведомственное зажигание сработает, начинание может заплесневеть.

Но то были, в какой-то момент понял Алекс, размышления оторванного от реалий дилетанта, пусть умудренного знаниями и опытом. Его план рухнул не потому, что сработал закон подлости, а из-за собственной непростительной ошибки. Ведь строжайшая секретность его досье, в суть которого, он не сомневался, были посвящены считанные единицы, лишала его дерзкую и не лишенную выдумки инициативу серьезных перспектив. Фигуранта-то Алекса Куршина для российской службы безопасности не существовало. По нему общепринятых регистрационных мероприятий могло не вестись вообще – сплошные коды и символы. Так что Роскомнадзор, некогда отлучивший его от России за резкие антикремлевские выпады, сослужил ему хорошую службу. Не случись запрета на въезд, он мог бы преспокойно пройти границу, чтобы… прогуляться по Москве, никем не востребованный. Тем временем берлинская резидентура и европейское ответвление СВР сбивались бы с ног в поисках фигуранта, бесследно исчезнувшего. И вынюхивали бы его где угодно, только не в Москве… Разумеется, не имейся у них доступа к немецкому банку данных трансграничных перемещений.

Не помогла бы и явка в штаб-квартиру СВР. Это грозило обрушить режим секретности, рачительно выстроенный вокруг его персоны – главное условие его ангажемента. Улетучься та маскировка, Алекс бы делался для заказчика генератором малопредсказуемых последствий.

При этом он по-прежнему находил свое решение – ускорить контакт с заказчиком – единственно верным. Не заградотряд ЦРУ, дышавший ему в спину и не оставлявший альтернатив, толкал на эту стезю, а понимание им нужды отыграть свою партию если не до конца, то хотя бы в принципе. Хватало прочих соображений и интересов, но ядро осмысления проблемы – это неотвратимость лечь под всемогущего Бенефициара, «испытывая по мере возможностей наслаждение». Иначе тот сгусток амбиций, полагал он, не нейтрализовать.

Именно потому Алекс сейчас творил нечто несуразное – всячески отстрачивал свою высылку. Ибо всем естеством ощущал: за ним придут снова и снова, без оглядки на формальное исполнение им навязанной Синдикатом миссии – прибыть в Москву. В особенности после того, как подыграл Берлинскому центру СВР в своих показаниях немецкой контрразведке.

Так что, пока он на адреналине недавней драмы, крайне важно одиссею завершить – почетно, с позором, хоть как-то. Но точку поставить. И от злокачественного образования освободится. Если повезет, завести часовой механизм судьбы снова.

Под грузом очередного дня-восхождения Алекс заклевал было носом, когда до него донеслись звуки будто отпираемого замка. Поначалу не отреагировал, в полудреме не соотнося тот шум с реальностью. Но тут услышал голоса некой свары, будто по-русски, но узнаваемой, скорее, по самому лексически богатому в мире мату, и почему-то с польским акцентом.

Такую аттракцию не проигнорировать – глаза Алекса открылись. В камере – поднадоевший за вечер Миронов, похоже, отбывающий ночное дежурство, и очень знакомый парень, поганящий русский «эсперанто» слащавой фонетикой и носовыми.

Алекс стал приподниматься на второй за неделю шконке, заинтригованный неизбитым действом в исполнении… Якуба Корейбо, завсегдатая российских ток-шоу, как несложно было догадаться, угодившего в похожий с ним переплет.

Если отбросить интонации, то Якуб добивался того же, что и двумя часами ранее Алекс – задействовать канал связи. Только не замотанной эвфемизмами, а вполне себе конкретной – разговора со своим адвокатом. Миронов вяло кормил завтраками, а Якуб чихвостил путинизм. Впрочем, амплуа для него привычное. Новым было лишь то, что приличный литературный русский Якуба все же уступал блестящему владению им обсценной лексики.

– Якуб, чего разорался на ночь глядя? – поставил на вид основной квартиросъемщик. – «Jeszcze Polska nie zginęła!»

Вновьприбывшие на мгновение замерли, после чего переглянулись в растерянности, казалось, недоумевая, с каких лесов свалился этот староста пересылки, щеголяющий не только польским, но знакомством с останкинской тусовкой. Алекс же со смешинкой во взоре рассматривал депутацию, словно выискивая, к чему еще прицепиться. В конце концов, произнес, взмахом руки зазывая Якуба устраиваться:

– Спасибо тебе, Миронов, за козырного компаньона, с кем ночь-день перекантоваться. Но учти, если у нас кипиш какой, это не я, а Якуб Корейбо – первый забияка на росгостелевидении. Но, думаю, сладим… На то мы и артисты разговорного жанра… – и как бы вспомнив, пробубнил: – Надеюсь, вы его не из Варшавы по мою душу выписали…

– Так, что б тихо было! – оклемавшись от двух демагогов по призванию, Миронов напомнил правила внутреннего распорядка и, погремев ключами, убыл.

Будто не в своей тарелке, Якуб с опаской стал осматриваться, но не в поиске кровати, а знакомясь, казалось, с малопривычной для него обстановкой. При этом избегал пересечься с Алексом взглядом, ничуть не походя на неистового гладиатора российских телевизионных ристалищ.

– Да ты устраивайся, Якуб, место нормальное… – благожелательно принимал гостя Алекс. – По крайней мере, бруклинской предвариловке фору дает. Туалет с умывальником, слава богу, раздельные. У тех – комбайн, причем без всякой перегородки… К счастью, не посредине хаты…

Корейбо бросил на Алекса едкий взгляд, наверное, посчитав, что компаньон его троллит. Демонстративно повернулся и зашагал к дальнему от «старосты» лежаку. Скинул с себя полуботинки, куртку и завалился спать. К Алексу спиной.

«Староста» хмыкнул и сам стал укладываться, просовывая ладони под голову. Казалось, повестка события себя исчерпала, но спустя минуту «староста» все же озвучил:

– Что, Роскомнадзор и тебе краник перекрыл? Сочувствую, хотя и не совсем чтобы…

Поскольку ответа не последовало, Алекс принялся разоблачаться, но спустя минуту Корейбо откликнулся:

– Вы, кто? Хотелось бы верить, что не подсадной, привлеченный оттоптаться по мне, чтобы другим неповадно было… Вы слишком в теме… Не похоже для провокатора…

– Не скажи… – чуть подумав, прокомментировал воскрешение дара речи у сокамерника Алекс. – Ты ольгинских троллей читал? Средний уровень – прочный PhD по одной из общественных наук. Это тебе не голь на выдумки хитра, в разы круче. Чуть оговорился или схалтурил немного, филигранно рвут в клочья. Да так,что неделю стучать по клавиатуре не можешь… Впрочем, тебе ли не знать!

– Вы кто, все же? – призвал представиться Якуб. – Кажется, я ваше фото где-то видел…

– Может быть, и видел, но не думаю… – уходил от прямого ответа Алекс. – Скажем так, если оперировать таким феноменом, как местный либеральный комментарий, то внизу иерархии я присутствую. И, как понимаешь, в России я не живу. Иначе в этом загоне-лепрозории для авантюристов и идеалистов мы бы не встретились… Но, поверь, для тебя же лучше со мной не знакомиться. Парень ты молодой и, ничего не скажешь, растешь на глазах. Пообщаться – с превеликим удовольствием, но кто и что – уволь! В общем и целом, давно хотелось кому-либо из вашей артели в глаза взглянуть…

– В смысле? И что за артель? – всполошился Корейбо, казалось, понимая, о чем пойдет речь.

– Западных и украинских комментаторов, которые зашибают в Останкино неслабую деньгу, явно и неявно подмахивая российским информвойскам в их миссии по околпачивании населения, при этом формально отстаивая западную систему ценностей… – бесстрастно озвучил Алекс.

– Подождите… – искренне недоумевал Корейбо. – Вам знаком вид занятости, не предполагающий заработной платы?.. Ведь это само собой разумеется, не так ли?

– Не так, – твердо ответил Алекс. – Испытывай ты, и твои коллеги брезгливость к шабашу вампиров, дегенератов и прочих низких млекопитающихся, во что сподобилось росгостелевидение, то, думается, кремлевский экспансионизм не пользовался бы столь широкой поддержкой у россиян. За немалые и по европейским меркам деньги ваш брат заделался многопрофильной боксерской грушей и одновременно индикатором легитимности гангстерского режима. В качестве освистываемого посмешища ваша артель создала благоприятный фон, обосновывающий русское псевдо-превосходство над прочим миром. Если взглянуть со стороны, то ваша функция сродни работе ассенизаторов. Только та профессия общественно значима и почетна как важный инструмент общественной гигиены. Ваше же ремесло отдает институтализацией нужника как естественной среды обитания. Да, мир далек от совершенства, в нем миллионы рабочих мест, на которых наемники недолюбливают, а то и ненавидят своих работодателей. И так многие годы. Вдобавок мы часто улыбаемся отталкивающим персонажам только потому, что к тому зовет общепринятый этикет или экономическая целесообразность. Но это, как говорится, не ваш случай… Вы, гуманитарии, не можете откреститься от своей естественной миссии – культивировать и защищать ценности добра и справедливости. Компромиссы в этом предназначении возможны, но самую малость. Вы же, позволяя капо российского телеэкрана себя на полуслове обрывать, забалтывать и нагибать, работаете на подтанцовке у людоеда. Было бы это случайным, импульсивным, временным – скверно, но простить можно. Но вы с радостью дали себя втянуть в настоящий, высокоприбыльный бизнес на украинской крови…

– Теперь я точно вижу, что вы не россиянин, – рассек спич-воззвание Якуб Корейбо, секундами ранее прозванный бэк-вокалом у геббельщины двадцать первого века. – Скорее всего, вы какой-то реликт. Здесь, в России, такие не только не водятся, процесс их оплодотворения возникнуть не может… Как хоть зовут вас, ископаемое вымершего вида? Надеюсь, понимаете, что «ископаемое» – риторический прием…

– Зови меня Сашей, пан необязательно…

– Так вот, уважаемый Саша, что дает вам основания утверждать о деньжищах, которые мы в Останкино якобы загребаем? Штатное расписание, ведомости заработной платы, выписки с банковских счетов, которые вы физически обозревали? – надменно вбросил Якуб.

– Разумеется, нет. В сети только пара статеек, заваренных на слухах и подозрениях. Но, прости, существует хоть один аргумент, кроме примитивного чеса, объясняющий вашу ипостась – публичного удовлетворения похотей российского собирательного теле-садиста? Можно, конечно, сослаться на костюмы, тянущие за пятьсот евро у Ковтуна, Вайнера, Амнуэля, пр., которые те чуть ли не ежедневно меняют, но опускаться до пересудов и домыслов не хочу…

– Все-таки вы не сдержались и опустились, опрокидывая позицию девственно непорочной нравственности, которую точно святым писанием махаете передо мной…

– Послушай, Якуб, ты полагаешь, я мизантроп, окрысившийся на весь мир, который не признает мою якобы особость? Или считаешь, я не знаю, насколько сегодня незавидна участь рядовых сочинителей или комментаторов, для которых сам факт издания и есть авторский гонорар? Стало быть, на прокорм одна, часто иллюзорная, известность… Или, быть может, мне не ведомо, что нормальной семье хочется жить здесь и сейчас, и женам не втолковать, что труд гуманитария в эпоху интернета оценивается не дензнаками, а дюжиной лайков? Или мне не ведомо, что Якуб Корейбо – самый бескомпромиссный и дерзкий комментатор на росгостелевидении, со славянским жлобством и европейской последовательностью продавливающий историческую правду и понимание того, насколько пагубен российский великодержавный шовинизм? Но! Как не верти и, куда не смотри, оппонирование с добровольным, щедро оплачиваемым кляпом во рту – игра в поддавки со злом. И как вам не понять, что у того подыгрывания есть зримый отголосок – укрепление имиджа крутого режима в глазах охлоса. Что отображается и количественно – в тысячах российских добровольцев на востоке Украины, отравленных лживой, но, оказалось, более чем действенной пропагандой. И ты ее легитимизующее, если не рабочее звено. Имело бы место обратное – бойкот телепомойки со стороны западных экспертов – ее бы ждала участь неизбежного взрыва от критической величины газов, ею генерируемых…

Тут Алекс, на пике задора, сопровождавшегося выразительной жестикуляцией, невольно взглянул на соседа и… осекся. Якуб, оказалось, его не слушал, причем совершенно – что смотрелось, по меньшей мере, необычным на фоне расплескиваемых критиком эмоций.

Тем временем на лице Корейбо жались нелегкие розмыслы-калькуляции. Казалось, весь его семейный бюджет перекочевал на фасад его души и – о, досада! – дебет с кредитом не сходился. В той чудной чересполосице просматривались символы неких благ, понятное дело, материального овеществления не имевшие, планы обретений, гибнувшие, не успев возникнуть, и страх перед махиной мироздания, диктующего человеку свои законы.

Телепатом Алекс не был, но его развеселый жизненный опыт раскладывал умонастроение Якуба буквально по полочкам. При утере того или иного актива или по «приземлении» на недельку-вторую, в первые часы кризиса Алекса обуревала схожая гамма чувств. Была правда и существенная разница: в отличие от Якуба, он никогда не полагался чужого дядю, а только на самого себя. Оттого его сектор лавирования даровал куда больший запас прочности и перспектив.

Алексу стало жаль Якуба – как амбициозную, но юную по меркам его возраста личность, обреченную на горечь разочарований и крушение многих ориентиров. Возможно, оттого, что в эти мгновения ему вспомнился сын, одногодка Якуба, с которым он до сих пор не восстановил связь. В известной степени, сознательно. Ведь контакт – это обретение более-менее осязаемой обители. Череда шконок, где его судьбе сужено было затеряться, такого опорного пункта ему не сулила.

Алекс перевернулся набок, лицом к стене, занимая позицию – постепенной глиссады в сон. Хотел было молвить «Спокойной ночи» и предостеречь соседа, что грешен храпом, но промолчал. Склонялся укорить себя за это, но быстро нашел оправдание: у Москвы особая энергетика – эфемерности событий.

Глава 12

Шереметьево-2, на следующий день

Алекса вежливо подталкивали, но он упирался, и двое озабоченных секьюрити не понимали, почему. Минутами-то ранее клиент струил дружелюбие, пусть нервическое, заискивал даже порой.

Тем временем вертолет, повергший Алекса в ступор, крутил лопастями. Пилот при этом поглядывал на необычную сцену – явный контраст повседневности – транспортировке ВИП персон, организационно «отполированной». И даже он не предполагал, что пассажир – жертва известной фобии, но не традиционного, а заковыристого извода. Врожденная боязнь полетов, с которой Алекс будто давно распрощался, похоже, вернулась вновь. Но не столько из-за «передозировки» злоключениями последних дней, а, наверное, оттого, что на вертолетах Алекс прежде не летал…

Тут один из секьюрити крикнул – из-за шума двигателя – Алексу прямо в ухо:

– Мы не можем здесь стоять! Не сядете, вас вернут на рейс!

Ежась с сомкнутыми руками на груди, точно в тяжком похмелье, Алекс пошаркал к вертушке и не без помощи эскорта поднялся на борт, который вскоре растворился в свинцовом небе.

10.45 утра, при этом день для Алекса начался шестью часами ранее. В начале седьмого из камеры изъяли Якуба, дав только пять минут на сборы – обнаружилось свободное место на варшавский рейс. При расставании Корейбо лишь рассеянно кивнул, высматривая, не забыл ли чего из вещей в непривычном для него жилище. Алекс со снисходительной улыбкой наблюдал за суетливыми сборами соседа, раздумывая, чем бы того подбодрить. Но ограничился лишь сжатым кулаком, бывшим, скорее всего, ответом на кивок Якуба.

Меняться – это не про людей, подумал полуночный «староста», едва дверь за Корейбо закрылась.

Спустя час пришли уже за ним самим, как и в случае с Якубом – новая смена. Зачитали постановление о выдворении и акт изъятия двухсот восьмидесяти евро на билет в Берлин.

Реституция личных вещей в офисе пересылки: портмоне, кэш (за минусом стоимости билета), кредитки, мобильный. Паспорт и посадочный талон – в руках у сопровождающего. Он вручил их Алексу лишь в момент фактической посадки на рейс, невозмутимо отстояв с ним очередь и корректно пожелав «Счастливого пути!»

Алекс брел по рукаву в общем потоке, пытаясь сконцентрироваться. И не выходило определиться – Берлин вместо Тель-Авива – благо или нет. Но главное, рамка реальности то блекла, то мельтешила, а то и вовсе ускользала. И самое любопытное – его это подспудно устраивало. Да, на фоне пресыщения драмой и поднакопившейся усталости, но всего, чего ему в глубине души хотелось – это пуститься в беспечный дрейф. Хотя бы на месяц. Так что Европа, от его проблем будто в стороне, казалась сей момент, как минимум, плюсом.

И пусть идут все лесом! Магаданским. Он же пока в Черный (Schwarzwald)…

Показались подступы к зеву лайнера. Алекс рефлекторно чуть прибавил шаг, притомившись от настоящего марша; дольше, чем в Копенгагене, подумал он. Тут он услышал из-за спины: «Ваш месседж достиг адресата. Не оборачивайтесь и возьмите вправо. Курс – на парней в желтых жилетах техперсонала у входа в самолет. Замедлите шаг… Аккуратно проскользните за их спинами на лестницу, которая ведет вниз, на бетонку. Вас там встретят и сопроводят в микроавтобус. Медленнее, еще медленнее… И как можно естественнее».

Мистический тембр голоса и чуть растянутая тональность фраз невидимого «регулировщика» казалась настоящим сеансом гипноза, притом что процедура вполне могла быть замышлена таковой. Между тем Алекс, чуждый какой-либо эзотерике, даже не вздрогнул и почти сразу перестроился с волны беспечности на конкретику инструкции, сколько бы та не отдавала потусторонним. И не прошло минуты, как оказался на земле, а чуть позже – в «Форде» с тонированными стеклами.

Оплеуха метаморфозы его настигла только у вертолета, на который Алекс воззрился, точно на канатную дорогу, которую – через пропасть – предстоит без страховки преодолеть. И вся беда была в том, что к Алексу не столько вернулась аэрофобия из-за незнакомого ему воздухоплавательного средства, сколько, он полагал, с небом покончено надолго и иного транспорта, кроме микроавтобуса, сегодня не предвидится. Но, скорее всего, по совокупности тестов на разрыв и подгонку битами, его в очередной раз с катушек снесло.

Так или иначе, все полчаса полета он просидел с мертвенно бледным лицом, точно вкопанный и вцепившись в поручни кресла. От предложенной воды едва заметным покачиванием головы отнекивался и лишь однажды подал голос, истерически взвинченный: «Водка есть!?»

На борту был полноценный бар, но задействовать его эскорт не решился – в подробной инструкции, ими полученной, такому повороту событий места не нашлось. Да и не выходило понять, кто таков их подопечный – то ли перебежчик, то ли предатель-провокатор. Бабу ему еще…

***

Подмосковье, спустя четыре часа

По пути в столовую с пригласившим его на ужин охранником Алекс осматривался. И как ни одергивал себя, изумления махиной и дизайном строения, куда был доставлен, скрыть не мог. Он понимал, что причиной тому не зависть и не его провинциальный бэкграунд, а неспособность переварить реалии постсоветского уклада, прежде знакомые виртуально. Формации, даровавшей российскому правящему классу блага, не снившиеся брежневскому Политбюро с Фордами и Дюпонами в придачу.

Сколько бы этот тезис ни был вторичен, если не затерт до дыр, при физическом соприкосновении с фактурой строя плутократов Алекса утерял фасон. Изумление множилось тем, что внушительное подразделение охраны и ряд деталей, улавливаемых по большей мере интуитивно, говорили: трехэтажный дом-усадьба с крытым бассейном, теннисным кортом, боулингом и вертолетной площадкой, надо полагать, правительственный объект, а не частная вотчина. И функция его обитателей, судя по инфраструктуре досуга и богатейшему декору, скорее, роскошествовать, нежели восстанавливаться от бремени государственных дел.

Интерьер отсвечивал: за безумной расточительностью объекта стоят поколения недоедавшего плебса, чьим отпрыскам, дорвавшимся до кормушки, тупо «транжирить калории» еще не один десяток лет. Прежде чем генетический голод – хватать и чавкать до опупения – культурный слой не приглушит.

Алекс несколько опешил, встретив в столовой всего одну персону. Отталкиваясь от потсдамского опыта, полагал, что и здесь коммуна, столующаяся вместе. Потому минутой ранее задумался, как себя в новом коллективе вести, дабы не быть со своей эксцентрикой в тягость.

Но проблема отпала само собой: господа – в палатах, обслуга – в людской. Исчез и его эскорт без всяких комментариев. Мотай на ус.

Набрал в рот воды и «барин», без особого дружелюбия осматривая гостя. Впрочем, совка по рождению этим было не удивить. За четверть века, проведенного на Западе, он постиг: культура приветливости и этикета – продукт длительной эволюции европейского оазиса. На скорую руку не пришить.

– Здравствуйте, – так и не дождавшись приглашения, поприветствовал гость. После чего уверенно двинулся к огромному столу. Погремев стулом, уселся в том же, что и «барин» ряду, ближе к входу.

– Добрый вечер, – с явной задержкой откликнулся «барин», будто переваривал нежданного, а то и непонятно как затесавшегося посетителя. Склонившись, нечто привел в действие под крышкой стола.

Объявились на диво аппетитные «пышки», как Алекс окрестил про себя двух молодок в униформе официанток, своей сексуальной привлекательностью способные отбить аппетит. Приблизившись к клиентам, стали зачитывать меню. Спустя минуту, утомившись от терминов франко-итальянской кухни, Алекс попросил ядерную обслугу ограничиться plat du jour и особо не заморачиваться. Молодки исчезли, смутив гостя будто радушными, но оставляющими неприятный осадок взглядами. Утробной цепкости.

Тут Алекс озадачился: собственно, кто этот моложавый господин, напоминающий комсомольского вожака и яппи разом? Интуиция подсказывала, что встретились они в столовой не случайно. Но внятного ответа он не нашел и покосился в сторону соседа. Казалось, сигнализировал: не прочь познакомиться.

– Вы как-то странно уселись, точно ваша хата с краю, – озвучил «барин», на Алекса даже не взглянув. Что могло быть воспринято, как декламация некой цитаты.

Алекс развел руками, предпочтя многозначный жест словесной реакции. Не в его ситуации сболтнуть лишнее, не говоря уже, садиться на своего конка – пикировок. Ведь к 13.00 он физически растворился. Не исключено, некто, под Алекса Куршина загримированный, прошел в Берлине пограничный контроль, предъявив фиктивный паспорт на его имя. Не только комар, но и ЦРУ носа не подточит; здесь, в России, с соблюдением всего протокола выслан, там, на немецкой проходной, въезд в ЕС зафиксировал. Видеосъемка же в аэропортах, словно в русской бане…

На одного «потрошителя» пенсионных фондов меньше… Сын же с подругой месяц-другой даже не рыпнутся, принимая «нырок» за очередной загул.

– Как здесь? – задал «барин» будто понятный, но слабо мотивированный вопрос.

– Если вопрос ко мне, то грех жаловаться. Жив-здоров, крыша над головой, – чуть подумав, ответствовал Алекс.

– Понимаете, где вы?

– Вам бы представиться. Последний вопрос – за рамками формального знакомства…

– Так уж сразу… – отстаивал свое инкогнито сосед. Как-то по-женски, правда…

Алекс пожал плечами и промолчал, похоже, увиливая от разговора, начавшегося столь неумело. Да и ужин подоспел. Тут «барин» распорядился накрывать на вторую персону напротив себя. Одновременно панибратски зазвал соседа плечом пересесть. Алекс изобразил миной: собственно, почему я, а не ты? Но на новое приглашение, переданное благожелательным жестом и мимически, «мол, будь проще», откликнулся.

«Барин» ел столь же неуклюже, как и выстраивал прелюдию к знакомству – мастерил из бифштекса с гарниром нелепые кучки и торопливо их поглощал. И не то чтобы чавкал, был шумлив. Причем, было не понять, за счет чего эти шумы возникают. Кроме того, он злоупотреблял салфетками, порой, казалось, чтобы руки занять. При этом Алекс не торопился записывать визави в стан мужланов, полагая, что выводы преждевременны.

– Чего ради вы как с цепи сорвались? – подал голос «барин», будто насытившись.

– С какой цепи? – искренне удивился гость.

– Нойкёльн, я имею в виду…

Алекс потряс головой, выказывая полное непонимание, о чем речь. Но почти сразу застыл, вспомнив, что Нойкёльн – район его последнего пристанища в Берлине, арендованного Синдикатом через Airbnb. Насупился, казалось, представ перед дилеммой. В конце концов, откликнулся:

– Попытайтесь меня понять: было бы опрометчиво отвечать на вопросы по весьма чувствительному поводу, не убедившись в том, что у спросившего есть на то допуск.

– Но в Берлине вы же отвечали, – нашел логическую прореху «барин».

– Согласен. Но то была примерка, без которой, как при шитье костюма, не обойтись, – возражал Алекс. – Произошел бы со мной в Берлине, как понимаю, вам известный конфуз или нет, сейчас я требовал бы того же – предъявить полномочия.

– Какие? – «барин» набычился.

– То, что это здание – правительственный объект, я почти не сомневаюсь. Но, поймите, я далек от коридоров российской власти в той же мере, как человечество от Урана. Какая гарантия, что вы не случайное лицо или того хуже – участник антиправительственного заговора?

– Так что вы хотите, сообразить никак не могу? – не столько терял терпение «барин», сколько, казалось, до него постепенно доходило: казус Алекса Куршина – колючая проволока, с какой стороны не возьмись. – И что вы предлагаете?

– Если честно, то не знаю. Но в идеале визит… – Алекс задумался, – господина Нарышкина решил бы проблему. Лицо оно публичное и широко известное. Да и, убежден, именно его ведомство мною занималось. Подтверди он ваш мандат, готов сотрудничать.

Ответом стала сардоническая улыбка, переросшая в хамоватую.

– Ну и, наверное, – продолжил Алекс, нащупав нечто, – меня устроит правительственный сайт, где наряду с вашим фото указана и должность. Надеюсь, она адекватна обсуждаемой теме.

– На Уране все такие? – «барин» вдруг развеселился, казалось, удачно сострив.

– Видите ли, если что-то меня ныне тревожит, так это безопасность. Понятное дело, в первую очередь, собственная. Но вот незадача: без увязки со средой она эфемерна. Иными словами, твоя жизнь не стоит и ломаного гроша, если в округе дефицит контроля. Стало быть, одеяло на себя нужно тянуть так, чтобы и прочих оно прикрывало. Таким образом, чем больший вклад индивидуума в коллективную безопасность, тем надежнее его собственные позиции… – Алекс запнулся, видя, что «барин» стал отстукивать в своем мобильном какое-то послание.

– Вы хотите сказать, Россия нуждается в вашей защите? – вникал в сказанное «барин», разом эксплуатируя мессенджер и, похоже, обломив зубы о конструкцию весьма путаной зауми. Не он первый…

– Разумеется, нет, – с кислой миной ответствовал Алекс, сокрушаясь то ли на собеседника-тугодума, то ли на свой изъян – философствовать на ровном месте.

Тем временем «барин» подключил к операции левую руку, но стучал уже не по виртуальной клавиатуре, а по столу, будто на перепутье или в ожидании ответа на свой месседж. И действительно вскоре раздался звонкий сигнал, какой-либо реакции, однако, не повлекший – «барин» и дальше отстукивал свой ритм. Наконец он сверился с экраном и, прочитав текст, почему-то перевернул аппарат лицом вниз. Но вскоре развернул и, набрав номер, поднес к уху. Дождавшись соединения, властно скомандовал: «Планшет принесите. В столовую. И подключите к сети». После чего обратился к гостю:

– Я сотрудник аппарата президента Российской Федерации Бондарев Николай Степанович. Запомнили? На подходе интернет – сможете убедиться. Устраивает? Нарышкину можно расслабиться?

– Начинайте… – пожевав губы, выдал членский билет стартапа «Куршин» гость.

– Фишка в том, что, прежде всего вам придется объясниться. И от того, чем удивите, – «барин» изобразил кавычки, – зависит дальнейший разговор. Да и состоится ли он?

– Как понимаю, Москву возмутил мой самовольный отъезд из Берлина, доставивший столько неудобств? – выдвинул версию своей вины Алекс.

– Мимо. Это не более чем следствие. Гвоздь ситуации: почему вас выпустили? Не вас конкретно, а всю ячейку. Аналитики убеждены: с теми доказательствами, которые следствие поначалу приоткрыло, отмазаться шансов ноль. В успех апелляции не верили сами адвокаты, которые чуть не охренели, узнав, что судья большую часть улик отверг, как добытые с нарушением – внимание! – не юридический процедур, а оказывается, ведомственных инструкций контрразведки… – Бондарев замолк, увидев посыльного с планшетом. Поднял вверх большой палец, объявляя паузу. Когда же планшет был доставлен, приподнявшись, передал его Алексу.

– А вы не догадываетесь? – спросил Алекс, приводя в действие планшет. Продолжил: – Кому такая задача по зубам?

– Кому?

– Те же люди. Но, подчеркиваю, подробностей никаких. Если вы знакомы с отчетом берлинского карантина, то в утаивании информации о ваших оппонентах я неумолим. Кто, где, когда – увольте. Не хочется повторяться, – Алекс поморщился.

– Что, вот так взяли и вытащили, выпустив подозреваемых, ходивших под пятнашкой? – усомнился не барской фамилии Бондарев.

Гость не ответил, путешествуя по сайту Администрации Президента РФ. Найдя искомое, уважительно, словно признавая заслуги, кивнул. Кратко взглянул на собеседника и как бы переваривал прозвучавший вопрос. Наконец откликнулся:

– Москва проделала в разы больше, чтобы меня выдернуть из ниши, где России, будто места не было. Причем замудрила все так, что в Берлине мне пришлось выгораживать всех и вся, балансируя на устремленной в кадык бритве. В немалой степени потому, что мой компьютер был изначально взломан той стороной, а ваши подрядчики этот факт то ли не заметили, то ли проигнорировали…

– Что!? – лик Бондарева резко преобразился. Одежки вальяжности, поверх незатейливой родословной, словно стряхнуло, и на его лице воцарился испуг. Детской незащищенности.

– А как вы думали? Откуда их в этот вольер занесло? Не я же, бухарик и политический комментатор в одной упряжке, мог сморозить такое – на ярмарке гангстеров своей драмой торговать. Но! Все к лучшему… – резко сбросил октаву Алекс

– Как это? – изумился Бондарев, советник ВВП по силовому блоку, как минутой ранее для Алекса приоткрылось.

– Простите, об этом не с вами, при всем уважении. И последнее: понимая, в какие межгосударственные и межклановые склоки меня занесло, считаю целесообразным удалить меня из проекта, изолируя в разумных пределах. Хоть на Камчатке. Человек я не бедный, готов нести расходы сам. Одно условие – гарантии общения с сыном. Подчеркиваю: о контакте, навязанном мне той стороной, я сказал все. И, поверьте на слово, подробности мало что к заявленному добавят.

Бондарев часто мигал, отсвечивая, что он, будто глубоко в теме, вдруг осознал, что не смыслит в ней ничего. Причем в такой степени, что словарный запас словно схлопнулся. Но все же сухим горлом озвучил: «Завтра продолжим».

На сутки «Камчатка» или какая-то ее ипостась откладывалась.

Глава 13

Подмосковье, ноябрь 2018 г.

Шел пятый день соприкосновения вживую с режимом, возведенным его ровесниками – банальное открытие, вдруг Алекса посетившее. Строем скорее толкачей, нежели политиков, рожденных в пятидесятые (плюс-минус), и становление личности которых пришлось на эпоху «ядреного» социализма.

Какое-то время Алекс этой мыслью забавлялся, норовя «прирастить ей конечности», но связных обобщений не выходило. И немудрено. Не обозревая хотя бы внешнюю сторону местных реалий, к чему умозрительные экзерсисы?

Алекс поторопился, посчитав, что на сутки «Камчатка» откладывается. Повторной встречи с Бондаревым не случилось ни назавтра, ни в три последующих дня. Более того, в правительственном комплексе, первом пристанище на российской земле, он даже не заночевал. Спустя час после ужина некто, похоже, старший секьюрити объявил о перебазировании. И вновь на вертушке. На ночь глядя.

Новое гнездо, стильного интерьера, но вполовину меньше предыдущего, в его позиции изменило мало. Мобильный не вернули, доступ к интернету и линиям связи запрещен, охранник Кирилл либо в коридоре на кресле, либо в прихожей, на диване. Здесь он и спит, повторяя потсдамский сценарий. Апартамент, правда, полста квадратов…

Между тем – контрастом потсдамскому опыту – движения по дому не ограничены. Добро пожаловать в бассейн, фитнесс-центр, библиотеку. Однако пробежки и прогулки вне здания даже с охраной исключены. Зато на рабочем столе – лэптоп, не исключено, с подачи Марины, известившей Центр об идее романа, которая в Потсдаме Алекса посетила.

Вокруг здания четырехметровой высоты забор из бетонных плит с системой оповещения о несанкционированном вторжении. За забором – сосновый бор. В самом здании – еще один секьюрити, двое – в будке-проходной на въезде. Ротация для троицы – каждые восемь часов, но Кирилл, тень, несменяем. Почему – Алекс даже не пытался вникнуть, находя технологии охранного ремесла штатскому уму неподвластными. Несколько горничных, повар. Меню – ресторанное. Столуется гость в одиночку.

Холодная приветливость секьюрити и обслуги. Этакие холеные стервятники, будто приличных манер, но со сканирующими, хищными взглядами. Его, вкусившего культуру деликатной ненавязчивости, это коробило, и в памяти почему-то всплывали эпизоды его армейского житья-бытья, от которого, прежде полагал он, как от дурного сна, он освободился.

Кирилл поползновений к общению не выказывал, понятное дело, следуя должностной инструкции. Извещал только о приеме пищи и, умотавшись от круглосуточной вахты, отбое для обоих. В прочих обстоятельствах: «да», «нет», кивки – вот и весь словарь общения. Но днем ранее с утра излучал предвкушение некого события – вразрез своему обычному фасаду – флегматичного бесхитростного здоровяка, одна из примет русской идентичности, по ощущениям Алекса, исчезающей…

Той оказией оказался матч Швеция-Россия в Лиге наций УЕФА – турнира Алексу незнакомого. Впрочем, ничего удивительного: как болельщик Алекс самоликвидировался более десятилетия назад, погрузившись в пучину сочинительства.

Кирилл, наконец, расщедрился на несколько фраз, сообщив о матче и продиктованном им обременении – не покидать вечером апартамент. На что подопечный благосклонно откликнулся: «Составлю даже компанию». Должно быть, надеялся сломать перегородки изоляции, на тот момент ему поднадоевшей.

Интрига в матче не замечалась – шведы, хозяева, смотрелись организованнее с внятным рисунком игры, россияне же – скорее притирались друг к другу, нежели преследовали цель. Впрочем, вполне ожидаемо: после мундиаля у России – экспериментальный состав, не считая патологий и атавизмов, советскому и постсоветскому футболу присущих…

Тем временем преимущество шведов нарастало, и дуэт зрителей все чаще обменивался взглядами. Не столько тревожными, сколько, казалось, понимания малости шансов у русских закончить игру достойно.

Переглядывание уступило место репликам и даже комментариям, и болельщик-ветеран, пусть в отставке, немало дивился, насколько его сосед, казалось ему прежде, парень незатейливый, точно чувствует динамику и пружины спортивного действа. Но главное, между ними впервые завязалось общение, пусть ситуативное.

В перерыве Кирилл посетовал, что шансов привезти в Москву даже очко мизерны, хотя бы потому, что уровень клубов, за которые шведы выступают, на два порядка выше российской сборной. Услышав «Манчестер Юнайтед», «Рома», Алекс закивал.

Россия с сухим счетом повержена – и не общепризнанным грандом, а середнячком, в четырнадцать раз уступающим ей по людскому ресурсу. Время за полночь, но вспыхнувшая искра общения не гаснет, невзирая на видеосъемку, несомненно, ведущуюся. Но тут, оказалось, ораторствовать одному Алексу – Кирилл, проницательный ценитель игры как таковой, истории этого вида спорта не знает, в том числе недавних лет. Без чего обмен мнений – куц, если не имеет смысла. Кто такой Стрельцов, единственный форвард-россиянин мирового уровня, Кирилл не в курсе. Неведомы ему даже Карпин и Мостовой – тандем постсоветских футболистов, блиставший в европейском футболе более десяти лет. Тогда как великому Шевченко удалось не совсем… Российский же футбол, общеизвестно, в явление не вылился, так что дискуссию о нем, которую завязывал секьюрити, Алекс искусно избегал.

Так или иначе, котировки Алекса у Кирилла резко возросли, и уже назавтра вакуум взаимоотношений между ними испарился. Злоупотреблять скачком доверия, однако, Алекс не стал, избегая двусмысленных или провокационных просьб и обращений. Словом, о погоде и спорте в основном. И, утомившись от безделья и неопределенности, открыл в компьютере файл под загадочным именем «Текст».

Его интрижка с крупной прозой длилась всего пятилетку, брачными узами не отяготившись. И Алекса порой рефлексировал, что плод той увлеченности – три произведения – то ли незаконнорожденные, то ли обречены на вечное несовершеннолетие. В какой-то момент, будто осознав условность своего дарования, он резко переключился на публицистику. Но была ли причина таковой или к смене жанра его подтолкнул аншлюс Крыма – девятибалльное потрясение либеральной системы ценностей, которую он исповедовал – Алекс убежден не был. Но за пять последних лет в справедливости выбора не усомнился. Ведь изъяны его сочинительства благополучно перекочевали в новый для него жанр, при этом нормы последнего, в формате интернета, зашкаливающих ритмов и словотворчества, отличались удобной эластичностью.

Алекс просидел перед экраном добрых два часа, прежде чем первое предложение себя огранило. Тут его прорвало – за какие-то минуты со стенографической скоростью он выдал развернутый, но главное, сносный абзац. Подобное замечалось редко – творил-то он, по обыкновению, неровно со многими «отходами». И порой уходили годы, прежде чем текст обретал пристойный вид. Как правило, за счет стилистических упрощений и выкорчевывания ярких троп, которые приносились читаемости текста в жертву.

На этом творческий порыв иссяк, и, казалось, Алекс либо выработал сегодняшний ресурс, либо уткнулся в невидимое препятствие. Он стал приподыматься, замечая, что Кирилл, еще недавно листавший глянец, двинулся в его сторону.

– Простите, – обратился круглосуточный секьюрити, – забыл вам передать: если понадобится что-либо из интернета, составьте перечень. Вам распечатают…

Алекс в нерешительности остановился. Будто хотел нечто уточнить, но после краткой паузы только отмахнулся: дескать, обойдусь. Все же озвучил: «Мне нужно связаться с сыном. Пусть придумают, как. Куда важнее, чем переводить бумагу…»

– Да, конечно, передам, – заверил Кирилл.

Алексу стало ясно, что о его сочинительских потугах охранник своему начальству уже доложил. Уместен и его прогноз о депеше Марины в Центр, где наряду со всем прочим упоминались творческие планы фигуранта. Любовь любовью, а шпионаж врозь. Со стуком по расписанию, невроз превозмогая…

Но куда важнее: предложенная Синдикатом через Кирилла помощь – индикатор его, Алекса, особого статуса, девальвации, похоже, не претерпевшего. Вопреки его самоубийственному признанию о вызволении в Берлине, не выговорить даже кем – вашингтонским обкомом, происки которого мерещатся Москве, пожалуй, чаще, чем маразматическому, но сохранявшему зачатки здравомыслия СССР.

Так что Камчатка – прообраз его добровольной ссылки за пределы коллизии – надо полагать, у Синдиката взаимопонимания не нашла. Невольно напрашивалось: Алекс Куршин – герой произведения, которое – каждому автору известно – можно либо бросить, либо упрямо, скрипя зубами дописать. Хорошо бы не кровью главного персонажа…

***

Кремль, спустя сутки

Президент, казалось, слился с экраном, при этом правая рука чуть двигалась, управляя мышкой. В этой позе – полной концентрации – он обретался последние три часа, отключившись не только от внешнего мира, но и своего секретариата.

Предмет интереса ВВП – видеоролики, где запечатлен Алекс Куршин – самый диковинный гость РФ, по крайней мере, текущего месяца. Но не все подряд, а те, в которых Алекс, как это за ним нередко водится, вещает. В этой подборке даже такие приватные частности, как дискуссия Алекса с Якубом Корейбо в камере шереметьевской пересылки и его вчерашние посиделки с охранником при просмотре футбольного матча.

ВВП в полном смятении чувств. Еще недавно ему казалось, что Алекс Куршин, замышленный как конфидент или посредник, близкий по духу, строю мыслей и хорошо изученный человек. Ведь полгода он пристально следит за текстами этого публициста, практикующего, считал ВВП, разноплановый, но главное, до предела честный подход в осмыслении личности российского президента.

От корки до корки прочитаны романы Куршина, на взгляд ВВП, гимн русскому духу и отваге. Собственно, их сюжеты, обыгрывающие особость русских, и взбаламутили внутренний мир ВВП. Да так, что Алекс сделался, нет, не моральным авторитетом и не носителем созвучной идеологии, а чуть ли единственным на свете индивидуумом, которому можно доверить его Проблему… Что с учетом огромной удаленности персонажей друг от друга – статусной, имущественной, этногеографической – звало к прогнозам, скорее, в терминах психиатрии, нежели прикладной психоаналитики…

В чем же конфуз президента, который прочитал тысячи страниц творений Куршина и не один стенографический отчет о его беседах, и будто знал о нем все?

Как ни диво, ВВП, увидев Алекса вживую, испытал разочарование. То был не оптический обман при оценке масштаба персоналии, вдруг обнажившийся (от находчивости и адаптируемости Алекса президент присвистывал даже порой), а личное, на уровне ощущений, неприятие имиджа недавнего любимца. Оказалось, отнюдь не своего парня, пусть не лишенного претенциозности продвинутой личности, а лощеного, высокомерного западника, поглядывающего на якобы нерациональных и взбалмошных славян свысока. То, что ВВП у европейцев и рядящихся под них дико бесило, подтолкнув даже бросить их порядкам дерзкий вызов.

При этом никуда не делось и при просмотре даже окрепло ощущение, что Куршин именно та фигура, средоточие качеств которой если не залог, то предпосылка к решению Проблемы-2024. Уникум Алекса Куршина, считал президент, был в том, что обеспечив себе «походный минимум», к материальным ценностям он проявлял редкое равнодушие, как и являлся человеком из ниоткуда, сторонившимся любых альянсов, группировок и интриг. И, несомненно, испытывал к объекту своих исследований некоторую симпатию, презрев насмешки и даже травлю либеральной тусовки, к которой принадлежал.

Между тем сумятица умонастроения ВВП, сколько бы органичной она ни была, весьма похоже, имела внешний источник. Ведь Бондарев и Нарышкин, разработчики проекта «Алекс Куршин», узнав о причине «реабилитации» потсдамской агентуры, буквально встали на дыбы, требуя немедленной высылки фигуранта. Поскольку, на их взгляд, даже позорное увольнение – предпочтительнее неизбежных обвинений в государственной измене, сыграй они в навязываемую ЦРУ партию.

Бунт лоялистов, многократно отфильтрованных, уязвил эго президента, но ничего не оставалось, как этот афронт проглотить. Не продвигать же интересы, пусть невнятные, злейших недругов – американцев, севших на хвост конфиденту? Да еще после глумливого щелчка по носу, нанесенного Службе внешней разведки в Берлине. И, возможно, никогда бы не разгаданном, не внеси ясность в кейс Куршин, умудряющийся держаться на поверхности проекта, то рубя правду-матку, то извиваясь как уж.

Тут ВВП осознал, что со своим капризом-самоуправством он зашел слишком далеко и, просочись эта тайна из тайн во властную надстройку, опрокидывая имидж Патриота №1, то риски Проблемы-2024 могут показаться легкой простудой, по сравнению с угрозой импичмента, а то и антипрезидентского заговора, обретающие вследствие такой утечки реальные очертания. И, перемежая мимику с кивками, президент дал понять, что позицию Нарышкина-Бондарева принимает. При этом запросил видео и прочие материалы на фигуранта – якобы для анализа проекта и задействованных в нем технологий. Для Нарышкина посыл был очевиден: проект в лучшем случае поставлен на паузу, и ВВП с кураторами стартапа рано или поздно поквитается, раскопав настоящие и высосанные из пальца прегрешения.

Между тем, если ВВП при просмотре с чем-то и разбирался, так это с самим собой и с магией Алекса Куршина, сей момент не то чтобы померкнувшей, а претерпевшей турбулентность. К чему-либо путному он не пришел, но в одном определился: самоуверенный пижон Куршин – надежнее всех сподвижников президента вместе взятых, пусть его основной мотив – прикрыть свою задницу. И, как это при мятеже чувств не раз случалось, ВВП забурился в фитнес-комнату, все аудиенции на сегодня отменив.

***

Израиль, торговый центр «Билу», через два дня

Виктор Куршин, директор магазина обуви, сновал по торговому залу в общем порыве с подчиненным ему персоналом. Час пик. На кону месячная премия, не зевай!

Зал полон, жужжа Вавилоном акцентов и интонаций – микро-копия Израиля – пристанище выходцев со всех континентов, обретших смысл существования в национальном очаге.

Виктор знает свое дело крепко, разом ведя сеанс сбыта на многих «досках» и управляя командой продавцов, как и он, выкладывающихся по максимуму. При этом безошибочно отделяет «экскурсантов» от потенциальных покупателей, сразу беря последних в оборот.

Между тем взгляд Виктора то и дело цепляется за мужчину средних лет. Будто зевака, но необычный. По ощущениям, с неким немаловажным делом, хоть и не профилю заведения. Судя по его семитской, но с легкой примесью «СССР» внешности, не исключено, к самому Виктору, единственному носителю русского языка в коллективе. Но, так или иначе, в шкале приоритетов момента «Money Time» его не существует.

Тут «зевака» устремляется к Виктору, только что сбагрившему пару дешевой обуви и на пути к очередной жертве халявных распродаж. И на чистейшем иврите обращается:

– Я от человека, который когда-то сказал: «Хаим Ревиво – самый известный ашдодец в мире» (Хаим Ревиво – футболист сборной Израиля, испанской «Сельты», турецких «Фенербахче», «Галатасарай»; ашдодец – житель Ашдода)

Виктор застыл, как бы переваривая сказанное. Будто слова – яснее ясного, но связать их воедино не выходит.

– Не понимаю, о чем ты, – пожал плечами Виктор, одновременно пытаясь нечто вспомнить. – Ну да, Хаим, наверное, лучший наш футболист…

– Тот человек сказал – самый известный, не лучший. Причем не футболист, а ашдодец. Вспоминай, – давил на семантику будто раскованный, при этом крепкого стержня посетитель.

– Ты кто, агент, работающий на конкурентов? Развести меня захотел? – сквозь зубы процедил Виктор, похоже, сторонясь огласки возможной коллизии.

– Я здесь по делу, Виктор. Дело для тебя приятное и нужное. Но если ты не соберешься и не поможешь мне и себе, я через минуту уйду. Без вреда для тебя, но и без пользы, за которую, поверь, меня ты меня будешь благодарить…

– Сдался я тебе зачем? Объясни… – с трудом выдавил из одеревеневшей глотки Виктор.

– Слушай меня внимательно: идешь в подсобку и достаешь любую пару туфель сорок третьего размера…

– У тебя сорок второй, – перебил Виктор.

– Повторяю, сорок третьего, – невозмутимо продолжил собеседник, – при этом в подсобке остаешься на виду – в пределах сквозного обозрения. Там свой мобильный прячешь – экраном к спине за ремнем. Несешь сюда коробку, открываешь и будто выясняешь, та ли пара туфель. Подтверждаю и вынимаю обувь из коробки. Коробку из рук ты не выпускаешь до тех пор, пока я не закончу примерку. Вынимая туфли, я протолкну в коробку гаджет и запускаю видеофайл. Он на две минуты, содержание для тебя приятное, но главное, полезное. Не улыбайся и контролируй эмоции. Более того, смотри куда угодно, только не в коробку, хоть и можешь посматривать иногда. После примерки я кладу в коробку туфли, извлекаю устройство и иду в кассу. Если все пройдет по плану, я, возможно, задам тебе вопрос. Это все. Вперед.

К концу инструктажа Виктор вспомнил, что озвученный «пароль» – один из давних умственных изысков отца, который, судя по тону сообщения, жив-здоров, но, похоже, попал в переплет, заваренный крутыми интересантами. Их потенциал прочитывался хотя бы по человеку-программе, который за секунды скрутил его, парня неробкого десятка, в бараний рог, эксплуатируя гибрид железной воли, красноречия и иносказаний. Впрочем, в день отъезда отец недвусмысленно отсылал к перспективе нешуточных для него обременений.

Между тем вторжение гонца пришлось весьма кстати, покончив с тревожной неопределенностью, досаждавшей Виктору с недавних пор. Уже неделю его терроризировали верткие, пренеприятные типы в личине то страховых агентов, то судебных приставов, налегавшие выяснить отцовские координаты.

Домогаться его начинали спозаранку, притом что раньше двенадцати Виктор не вставал. При этом ублажение себя любимого – религия, в которую он свято верил, икульты которой скрупулезно исполнял…

Между тем Виктор своего отца искренне любил, как это в мире нерациональных чувств водится, не вникая в причину. Потому виртуальный лик отца на дне коробки толкал к нему прикоснуться – месяц-то не виделись! Но предостережение курьера – держать себя в руках – его руку остановило.

Видеофайл – двухдневной давности. Сомнений в дате выпуска не было: после приветствия отец упомянул иерусалимский теракт, прогремевший днем ранее. Ясно почему: так устранялся фактор искаженного таймера. Отец чуть волновался, но, судя по множеству наставлений, не за себя, а за помешавшееся на криптовалютах чадо, в свои тридцать четыре неженатое и, если в чем-то преуспевшее, так это в охмурении средней доверчивости потребителя. Впрочем, вполне себе, не без выдумки, профессия. Биткойн переживет.

Свое выпадение из родной среды отец назвал командировкой, и по его настроению замечалось, что он верит в то, что говорит. Обозначил даже ее временные рамки – год, а может, более. Его средства связи – пока в стадии становления, адрес – «привычный климат», оставалось догадываться какой… В деньгах он пока не нуждается, но, не исключено, доход от недвижимости придется переадресовать. Пока же бенефициар аренды – Виктор Куршин, о чем европейские контрагенты оповещены. По поступлению ежемесячного транша, половину передавать Свете, остальное – себе. Более того, принимать в жизни такой же непутевой, как и сын, Светы посильное участие. Ведь она – единственная женщина, которая в Алексе Куршине искала не кошелек, а спутника, да, нередко по застолью… И как-то ей объяснить, что в их некогда бурном, но со временем минимизированном романе – вынужденный, продиктованный форс-мажором перерыв. И главное, о ролике никому ни слова, если сын не хочет отцу и, не дай бог, самому себе навредить. Даже когда менты или кто-то с их подачи хватать за горло станут…

– Коробку давай, – потребовал курьер, вставая. Упаковав туфли, задал тот самый обусловленный то ли поведением, то ли обстановкой вопрос: – Знаешь, что тебя пасут? И не только дома, но и здесь на работе. Красный джип на стоянке слева. Не дергайся только…

– Нет, – изумленно протянул гласную Виктор.

– Пасут не только тебя, но и Свету, папину подругу, – продолжил лупить хлыстом откровений курьер.

– И Свету? Ее-то зачем? – не верил своим ушам Виктор.

– Говорил же – контролируй эмоции. И улыбайся – сделку-то закрыл, – учил азам конспирации почтальон пропавших без вести душ. После краткой паузы продолжил: – Слежка не оставляет сомнений, что твой и Светин телефон прослушиваются. Вполне вероятна прослушка и в самих квартирах. Следовательно, любые упоминания внутри стен и онлайн имени отца исключены. Кроме того, если ты балуешься чем-либо незаконным, то немедленно сворачивайся – слежка это выявит, если не выявила уже. Так что зачищай хвосты. Но без паники и лишних телодвижений. К Свете пока не суйся, с ней переговорят… Последнее. Если слежка продолжится, то через неделю подашь в полицию жалобу, прежде аккуратно сфотографировав машину с торчащим дозором – обычно это двое, как в джипе напротив. И без комментариев, мол, заметил и все. Ты меня больше не увидишь. Придет кто-нибудь другой. Продолжай работать, как ни в чем, ни бывало. В своем деле ты, ничего не скажешь, канонир (ивритская метафора, передающая особое мастерство и производительность). У меня все.

Оплатив в кассе элегантные, хоть и из кожзаменителя туфли, гонец перешел с обновкой в соседний магазин – мужской верхней одежды. Примерив несколько курток, остановил выбор на самой легкой, под стать израильскому климату – плюс пятнадцать-двадцать в январе. Вызвал такси и был таков.

Глава 14

Москва, ноябрь 2018 г.

Марину пытали лишением сна, допрашивая четвертые сутки кряду. Четыре дознавателя, менявшиеся каждые два часа, слились в безликое чудовище, высасывавшее остатки ее воли и достоинства. Следакам ассистировала дюжина надзирательниц со схожим вахтенным режимом работы. Все, что Марина была в состоянии испытывать, это – путаные чувства к ним, ей казалось, ущемленным убогой внешностью и безнадегой российской глубинки. Дознаватели-то к ней не прикасались и даже не повышали голоса. К мукам дознания ее, валившуюся на стол или ниц, возвращали товарки по полу – хватали за волосы или окатывали ушатом ледяной воды, как ни диво, протеста у жертвы не вызывая. Напротив, вместо ненависти – снисходительные улыбки, сбивавшие с толку пыточную бригаду.

В конце концов, Марина функцию речи утеряла и… завыла, но не белугой, брызжа слезами, а по-волчьи. В результате в бригаде дознания возник переполох: не расколовшись, подопечная ускользнула в нишу безумия, в лучшем случае – от начальства нагоняй.

Между тем вызванный по тревоге врач быстро поставил диагноз, в переводе на простой язык – коллапс нервной системы. Запротоколировал и заключение: во избежание необратимых осложнений допросы прекратить. Что было исполнено без проволочек. Сделав инъекцию успокоительного, предписал Марине покой, бывший нарами в боксе арестантов при управлении собственной безопасности СВР. Гриф секретности проекта «Алекс Куршин» не только исключал вовлеченность в него контрразведки, но и раскрытие личности заказчика функционерам самой службы. Посвящен был один директор и опосредственно – глава проекта полковник Селиванов, догадывавшийся, кто кукловод.

Понятное дело, не знала бенефициара проекта и Марина, иначе одно упоминание его имени, по меньшей мере, истязание бы приостановило. Кстати, проведай бенефициар об этом эксцессе, его реакция предсказывалась с трудом. Ведь следственная бригада, включая надзирательниц, – угроза утечки его едва произносимой тайны, хоть и непрямая. Следовательно, Нарышкин, некогда верный оруженосец, будто не в открытую, но настойчиво к ее разглашению ведет, требуя то высылки конфидента как опаснейшего крота, то создавая вокруг его статуса взрывоопасную атмосферу. При этом все незадачи кейса «Алекс Куршин» – продукт его недоработок, если не прямая диверсия…

Между тем Нарышкина заподозрить в ничем подобном было нельзя, ибо подряд «Global Liaisons Limited» в качестве первичного агента разработки был инициирован самим президентом, в вопросах безопасности человеком весьма осведомленным. Услугами мега-сыщика пользовались многие сильные мира сего, в том числе и СВР в некоторых особо деликатных начинаниях. Но то, что мохнатую руку Лэнгли в кейсе Алекса «Global Liaisons Limited» проморгает, руша свой главный актив – репутацию, в СВР подумать никто не мог. Ведь подрядчик Самим рекомендован…

В итоге расклад расстелился так, что глава разведки ныне был озабочен одним – отодвинуть перспективу своего провала как можно дальше. Ведь Лэнгли в ипостаси, оказалось, соучредителя проекта «Алекс Куршин» делало Нарышкина лицом, которое, как минимум, мирится с инфильтрацией злейшего врага в святая святых России. И, выйди вся гниль предприятия наружу, костей было не собрать, какая бы власть ни была на дворе. В первую очередь нынешняя, для самосохранения готовая скормить любого. Массовый забор коррупционеров в чрево пенитенциарной системы, вопреки ярлыкам на княжение, некогда им выданным, красноречивая тому иллюстрация.

Так или иначе, Нарышкин заблуждался, посчитав Марину Фокину двойным агентом, задействованным для хитроумного внедрения Алекса Куршина в российский топ. Не отрезвили его и аргументы Селиванова, выгораживавшего Марину как всего лишь нарушителя должностной инструкции – личные пристрастия хранить в домашнем сейфе, вменена близость с объектом разработки или нет. Оттого ее якобы предательство – вернуть Алекса в стартап без однозначной визы Москвы, как и ее случайный «разъезд» с арестом – причудливый выверт дел сердечных, и американцы с немцами здесь ни при чем.

В глубине души Нарышкин понимал, что полковник, скорее всего, прав, но директором верховодила паника, подбивавшая: чем больше скальпов кинуть президенту к ногам, тем выше шансы закончить жизнь в своей кровати, а не в тюремном лазарете. Не выходило понять, что его роль в проекте с точностью до наоборот: гнать волну как можно меньше, правдами и неправдами оберегая неприкосновенность президентской тайны. Проблема не в Алексе Куршине, классически спорном персонаже, подхватившем целый букет «вирусов», а во втором дне ВВП, толкающем президента к нерациональным, а то и к безумным поступкам.

В результате подозреваемая чуть не съехала с катушек и, помимо своей одержимости Куршиным, с ее слов, эталон порядочности и мудрого партнерства, не сообщила ничего. Единственно, о чем просила, это – вызвать Алекса на очную ставку, поволокой глаз, казалось, передавая: не спасения ради, а дабы в последний раз пересечься с ним.

Между тем Мариной, скорее всего, двигало шестое чувство, пробуждаемое в минуты опасности. И правда, если кто-либо мог ей помочь, так это Алекс Куршин. Прокрути ему, человеку принципов, хоть один эпизод ее истязаний, как он тут же предложил бы сделку: полное, сопровождаемое комментариями признание о его вербовке ЦРУ, пусть формальной, в обмен на оправдание Марины Фокиной, его «стараниями» угодившей промеж шестеренок шпионского скандала. Ну и, наверное, придумал бы, как не подставиться самому, избегая аудиозаписи признания.

Однако, нельзя не заметить, развернутая покаянная в раскладе Алекса мало что меняла, о чем он Бондареву не преминул сообщить. Ведь главное он сказал, а подробности – для достоверности изложенного.

Разумеется, тандем Нарышкин-Бондарев Алексу не поверил, доверие – это не про них, манипуляторов людских слабостей и пороков. Зато за чистую монету принял конспективность повинной полковник Селиванов, который изумлялся обезоруживающей простоте и смелости решений фигуранта, на его взгляд, внесшего в становление проекта куда больший вклад, чем все разработчики вместе взятые, пусть свою шкуру оберегая.

Самому кукловоду на шпионские страсти-мордасти было наплевать. Своей интуиции, унюхавшей полезного попутчика в лице Алекса, он доверял. Это все, что имело значение, наряду с герметикой проекта, разумеется.

Не в ситуации президента было перебирать. С две тысячи восьмого он жил под отсроченным приговором, который, он понимал, случись мятеж системы, еще до истечения каденции может вступить в силу. Следовательно, для иммунитета напрашивалась сделка с Западом – и не частная, а калибра ялтинской. Та, о которой он многие годы для возрождаемой России мечтал. Однако нынешний лот – не долговременные интересы отчизны, а собственная задница. Пока еще в цене. Геополитической.

Причудой обстоятельств в камере Марина провела только трое суток. Вытащил ее оттуда не полковник Селиванов, ее духовник и куратор проекта, и не Алекс Куршин, потенциальный спаситель, а, сам того не ведая, журналист «Берлинер Цайтунг» Конрад Клюге, раскопавший уникальный материал. Впрочем, сенсация давно стала его средним именем – прочные связи в высших слоях немецких силовиков были тому порукой.

Если сделку между ЦРУ и немецкой контрразведкой, освященную обоими правительствами, удалось сохранить в тайне, то указ на арест Марины Фокиной, изданный в день разгрома потсдамской ячейки, не только оставил след в правительственных базах данных, но и преспокойно продолжал функционировать. Не оттого что сделка ограничивалась ее подельниками, а потому что о Марине как о неплатежеспособном банкроте за ненадобностью забыли. До поры до времени, разумеется.

В какой-то момент один из источников журналиста обратил на файл Фокиной внимание, рассмотрев в нем нешуточную интригу. Истец-то задержания Федеральное ведомство по защите конституции Германии – тут либо терроризм, либо шпионаж. На сайте же ведомства, как и в прессе, ни слуху, ни духу об этом. И скормил инфу Конраду Клюге, разоблачителю грязных делишек власти, знаменитому волчьим нюхом и хваткой.

Журналист, личность творческая, от бесподобного облика россиянки возбудился, но в смысле сугубо профессиональном – предугадал многослойный пирог жареного, скрепленный стрелами Купидона. И не ошибся.

Мобилизовав свои источники, Конрад Клюге разворошил достойную своего пера историю. В информационном блоке проявилось: подкоп, обрушивший опорный пункт СВР в Потсдаме, не следствие измены предателя или оборотистости немецкой контрразведки, а как это нередко бывает, голимая случайность, пусть с элементом закономерности. Ведь чумная влюбленность, общеизвестно, провокатор черных лебедей. И российская разведка, обаяв Мариной немецкого генерала полгода назад, дала маху, не эвакуировав ценнейшего агента по завершении операции хотя бы за пределы Германии.

В разгар «романа», упершись в симку, внезапно омертвевшую, генерал поначалу крепился, но по прошествии недели голову потерял. И с напором экскаватора пустился в «археологические раскопки» единственной в его судьбе любви. Между тем ни личные потуги, ни услуги двух бюро частного сыска, стоившие уйму денег, выйти на след Марины не помогли. Тут кто-то из друзей рекомендовал генералу нового частника, полковника военной разведки в отставке.

Отставник на уговоры впрячься в проблемный заказ поддался, но только потому, что в фабуле происшествия заметил признаки мистификации. При этом изюминка заключалась в том, что за постановкой просматривались телодвижения крепких профессионалов, как казалось ему, правительственного извода. Об этом, правда, сыскарь умолчал…

Избитое и часто справедливое клише «бывших силовиков не бывает» доказало свою уместность и на сей раз – вскоре досье беглянки перекочевало в соответствующее подразделение немецкой контрразведки, прежде не только пополнив счет сыскаря щедрым генеральским гонораром, но и резко повысив его ставки у силовиков, без содействия которых приличному сыщику не обойтись.

Между тем, даже призвав всю цифровую мощь государства, те продвигались медленно, хоть и с каждой подвижкой убеждались в справедливости подозрений. Но искомого достигли: координаты Марины спустя два месяца выявила программа распознания лиц. Остальное было делом техники, обременяемой, правда, спецификой слежки за аттестованными шпионами. Посему с сачком облавы Марина, пусть случайно, но разминулась, как и просмотрел надзор Алекса Куршина, ситуативно объект более значимый, чем его опекунша.

Объемная статья о современной Мате Хари в разделе «Расследование» (при умалчивании подоплеки кейса) привела немок в небывалую ажитацию: если генерал за пару поглаживаний (так и было!) выбалтывает государственные секреты, после чего опустошает сбережения семьи в погоне за призраком, то чего ожидать от рядового самца, получается, не естественного кормильца, а дезертира по природе? Так что все на ревизию телефонов мужей и под угрозой развода программу локации установить! А то, до чего дошло, разлучницу эту, Мату-Марину, в багажнике дипломатического авто после хапка к очередному лоху через границу перевозят!

Немецкие источники СВР версию Клюге по своим каналам изучили и, помимо жанровых вольностей, серьезных отклонений от истины не нашли. Вследствие чего Марину освободили, но не домой, а на тщательно охраняемый объект службы. Понятно почему: ее необоснованное задержание и пытки, на которых Нарышкин, в разрез позиции куратора, настоял, грозили монаршим нагоняем, узнай об этом ВВП. Как минимум.

Эксцесс с Фокиной главу разведки надоумил, наконец: хоть проект «Алекс Куршин» с молчаливого согласия президента пока на паузе, расшатывать его опрометчиво. Ибо кому быть в России предателем, а кому приближенным к телу, пока решает ВВП, а до его сменщиков еще дожить нужно.

Глава 15

Подмосковье, декабрь 2018 г.

Алекс давно не помнил себя таким легким на подъем. Души и тела. Нет, он не летал и не парил в блаженстве, поймав птицу судьбы за хвост. Скорее, реакклиматизировался, спустя три десятилетия вернувшись в географические координаты, впечатанные в его генотип.

На новом берегу он поначалу «вдавливал» себя в климат пустыни, тоскуя по порам года, центру и югу Израиля неведомым. Там, где царило непрерывное лето, дожди – считаные недели, град – диковинка.

Со временем он, понятное дело, пообвык и избавился от навязчивых снов, в которых вместо желанных осадков приходили смерчи и бураны, отзывавшиеся наутро болями в затылке. И с климатической экстремальностью уже сосуществовал, хоть порой и ностальгировал по природе родного края.

Оттягиваться, впрочем, тоже выходило – регулярные вояжи в Европу служили отдушиной. В той широте он даже пробавлялся прогулками под дождем с непокрытой головой. Но в Лондоне, будто вотчине дождей, в дни его визитов осадки почему-то уходили на переучет. Словно пустыня Негев впрессовывалась в его чемодан.

В последние годы его, в средиземноморскую среду будто вросшего, потянуло на снег. Две трети вылазок в Европу – с декабря по март. Маршруты – Скандинавия, Австрия, Швейцария. Но не лыжного слалома ради, а так, снежок потоптать, обжигая легкие морозом.

Оттого обильные снегопады, накрывшие в начале декабря Подмосковье, не то чтобы воскресили молодость, а наркотизировали помыслы, не понукая трусливого посматривать на календарь – демотиватор откровений и удовольствий; за время приноравливания к российской реальности Алекс уверовал только в одно – он здесь надолго.

Так или иначе, обраставшая коркой неопределенность его устраивала. Хотя бы потому, что с приходом зимы с романом заладилось. С трудом выстроив первую страницу, Алекс поймал попутный ветер вдохновения. Цикл обретения смысла замкнул контакт с сыном, пусть своеобразный: устройство, воспроизводившее его послания Виктору, одновременно записывало адресат на видео, которое отправителю воспроизводили.

Ареал обитания несколько расширился – с наступлением сумерек разрешили вокруг особняка прохаживаться, разумеется, с «пластырем» в лице Кирилла. Не исключено, потому что приподнятость духа заметили – почему бы процесс ни поддержать?

Тут Алекс запросил футбольный мяч, прежде поинтересовавшись, дружит ли Кирилл с футболом. Заметив изумление, пояснил: «В детстве подавал надежды как вратарь, пока шариком пинг-понга не «подавился». Постучишь мне… Надеюсь, как прыгать, вспомню…»

Похоже, состояние Кирилла передалось его начальству, раздумывавшему над невинной просьбой целую неделю (надо полагать, заподозрили аналог голубиной почты). Тем временем Кирилл вновь замкнулся, струя недоверие, казалось, навсегда исчезнувшее. Все же новенький, пьянивший ароматами детства мяч поступил, хоть и хранился вне апартамента.

«Опеке» было невдомек, что их объекту охота в снегу поваляться, а кроме как с мячом, он не видел, как. Если с бухты барахты, то, в их глазах, либо падучая, либо сдвиг по фазе, точнее, их симуляция. Замучаешься переубеждать…

Когда же сеансы вратарской разминки вошли в обиход, Кирилл их предвкушал больше, чем сам инициатор, после четырех посматривая на часы. В тренаже нередко терял чувство меры, норовя вратаря обязательно «пробить». Оттого все чаще месил снег, возвращая мяч в упражнение. Между делом они не на шутку сблизились, проводя свободное время в разговорах о футболе, смахивавших, на моноспектакль, который ненадолго прерывали восклицания из «галерки». В общем, дерганый ритм авантюры «Синдиката» незаметно спланировал в пространство смачных трапез, физупражнений и трудоемкого, средней паршивости сочинительства. Самое любопытное – без попыток заглянуть в день грядущий.

Жизнь не то чтобы налаживалась – обзавелась здравой экстерриториальностью, свободной от мук похмелья, несообразной возрасту эксцентрики, приводов в полицию – спутник многих нетривиальных личностей. И какой-либо неловкости от этой перемены Алекс не испытывал.

– С вами сейчас переговорят. Ничему не удивляйтесь, так надо, – огорошил Алекса Кирилл, реагируя на сигнал смс-сообщения, прозвучавший чуть ранее. Похлопав себя по карманам, нацелился на выход.

Алекс, сидевший к входу вполоборота, повернулся в недоумении. Хотел было о чем-то спросить, но не успел – дверь захлопнулась. Прислушался и вернулся к клавиатуре. Тут в дверь аккуратно постучали. Алекс застыл в неведении, как отреагировать. Ведь за последний месяц этот знак этикета не замечался, связь с внешним миром – через мобильный Кирилла.

Дверь отворилась. В проеме высокий стройный мужчина неясного возраста, камуфлируемого маской на лице. Ни признаков интриги, ни намеков на маскарад, предельно деловитое «Здравствуйте», решительное вторжение, притом что приглашения зайти не прозвучало.

– Как не трудно догадаться, мое инкогнито – воля обстоятельств. По-другому никак, – открыл конфиденциальную повестку пришелец, усаживаясь в кресло Кирилла.

Алекс почесал затылок, струя то ли тугодумие, то ли разочарование: мол, приперся, выбив из ритма бумагомарания… Но креслом треть оборота сделал, разворачиваясь анфас к визитеру.

– Представиться все же нужно, хоть и избегая имен. Не думаю, что они заменят суть дела… – продолжил незнакомец, сама деловитость.

Алекс закивал, будто соглашаясь.

– Так вот, я единственный, кто знает вашу одиссею от пролога до последнего знака препинания…

Алекс выставил палец вверх, так перебивая. Пришелец смешался, но вдруг чуть притопнул, будто вспомнив. Извлек планшет и совершил несколько манипуляций. После чего протянул его визави, хмыкнувшему вскоре: видео-инструкция Бондарева полномочия «маски» – «поговорить по душам» – подтвердила.

– По душам, так по душам, – согласился Алекс, возвращая планшет. И оговорился: – Только мандата на разговор о сути предмета у вас все равно нет.

– Тогда, у кого он? – невозмутимо осведомился инкогнито.

– В теории – у бенефициара, и то не убежден. Вся-то затея на соплях. В любую секунду его маятник на отбой качнуть может.

– Вот что, Алекс, надеюсь, понимаете, что мы не бесплатный профилакторий пожизненного заезда, – излагал логистику статуса гостя пришелец. – Рано или поздно, решение по вам будет принято. В ваших же интересах оптимизировать его. Речь идет об инородном теле, думаю, вам известном…

– Не такое уж оно инородное, – расставлял точки над «і» Алекс. – Как говорится, нет худа без добра. Но и вас, бюрократов, в плену у инструкций, понимаю… Да, ситуация патовая – ни туда, ни сюда. Залапано шпионскими руками так, что версию о моем нейтралитете принять на веру не предлагаю…

– А вы попробуйте! – озорничала «маска». – С чувством, толком и расстановкой…

Алекс посматривал на визави, в уме нечто прикидывая. При этом, казалось, он скорее тщится представить лицо собеседника, нежели подбирает слова.

– Знаете, – заговорил домашнего ареста отпускник, – что вашу, что ту сторону отличает должная собранность и последовательность действий. Умение держать в объективе цель, следуя избранному курсу – полдела, если не больше. Но жизнь, особенно политическая, штука столь каверзная, что нередко лучше наобум двигать по случайной колее, нежели настойчиво, по своему разумению торить собственную, вены раздувая.

Инкогнито принялся чесать затылок, но сообразив, что может быть превратно понят, плавным движением ладони дал знать: не обращай внимания, продолжай.

– Иными словами, – продолжил Алекс, – в делах дискретных интуиция и импровизация бьют самый продуманный план. В этом ни вы, ни те ребята не то чтобы не сильны – ограничены бюрократическим стременем, а то и намордником.

– Вы это о чем? – похоже, буквально воспринял иносказание пришелец.

– О том, что ваш зевок с взломом моего компьютера, уж не знаю какой давности, лишил вас/меня подушки безопасности. И, правда, ныне любое решение – это выбор меньшего из зол. Но если принять мою честность за аксиому, картина кардинально меняется. Тот-то берег я одной фразой переубедил, разъяснив: источнику, обреченному на круглосуточный надзор – грош цена!

– Если вы кого-то и переубедили, господин Куршин, то самого себя, – обдал холодом визитер. – Вы не кто иной, как любитель с раздутым самомнением. Надо же кого – прожженных циников по должности – переубедил…

– С толку сбиваете? – заподозрил подвох обескураженный Алекс. При этом, казалось, понимал – укор собеседника неспроста.

– За вашим сыном уже месяц следят – такова цена ваших мудрствований, – давал урок шпионских истин инкогнито. – Коль на сына, статиста, затрачено столько, несложно представить, какая роль отводится самому объекту, то есть вам.

– По себе не судите, да и парней с того берега здесь не видать. Или я что-то пропустил? – включился в обмен колкостями Алекс.

Инкогнито забарабанил пальцами по поручням кресла, казалось, собираясь с силами. Остановившись, полез в боковой карман пиджака, откуда извлек небольшой планшет. Но тут вновь задумался, будто на перепутье. Так и не задействовав его, глухо изрек:

– Вам передавали привет.

– Сын? – Алекс вскинул голову.

– Ваш недавний партнер…

– Партнеров у меня быть не может, я безнадежный одиночка. Разве что по загулу… Алкоголь возбуждает центр социализации. Человек животное стадное, ничего не попишешь – зов пещер.

– Женского пола… из Берлина… – уточнила «маска».

Если бы Алекс мог взглянуть на себя со стороны, то был обречен свой лик навечно запомнить. Не то чтобы он был шокирован или изумлен. Могло показаться, что весть о Марине прогнозировалась им с меньшей вероятностью, чем избрание Депардье в Российскую Думу.

Алекс не понимал, почему перестал себе принадлежать, то краснея аки отрок, то часто моргая, при этом фиксировал: огромное откровение ломится в его дверь. Имя ему Марина, явившаяся из ниоткуда и канувшая в неизвестность. Так стремительно, что словно вырезала себя из мироздания. Чтобы в ином из миров, нет, не объявится – послужить звездой, влекущей в вечность. Женщина из одних заглавных букв, разглядевшая в нем фигуру, достойную ее королевского внимания. Уникальный приз судьбы, делающий ее осмысленной. Женщина, подарившая физическую близость, памятью куда-то задвинутую, но причудливо воскресшую и осязаемую сей момент живьем. И только ради этого, преодолев полсвета, стоило к раненому зверю в клетку соваться.

– Я пока выйду. А вы смотрите… – инкогнито указал на экран, куда был поднят для просмотра ролик.

Алекс Марину едва узнал, хотя и понимал, что ролик пришельца, так или иначе, о ней. Она словно отяжелела и – не поверить – поглупела. Ее изящная осанка и мудрый, чуть надменный взгляд, будто примяты или затушеваны. Собственно, с такой он и расстался – женщиной, развинченной превратностями судьбы и взбунтовавшимся разумом. Женщиной, которая, он не сомневался, его любит и отдалась ему от большого чувства, пусть, скорее, завладела им…

Резкая перемена ее образа мешала вникать в смысл послания. Алекс собрался лишь, когда Марина всплакнула, укорив его в толстокожести и скудости воображения.

Оказывается, стайкой берлинских бомжей, доставившей ему в Берлине куртку с телефоном, руководила она, да, закамуфлированная до неузнаваемости. Он же, бестолочь, ее не узнал, что на его безучастном лице аршинными буквами проступало. Какие же мужчины чурбаны, не способные ни на чувство, ни на жертву и дальше своего носа не видящие. Пусть тот маскарад не только немцев, но и его должен был сбить с толку, поначалу… Но не пойди она на этот безумного риска шаг, где бы он в одних портках в Берлине притулился. Ведь ни родственников, ни знакомых. И, конечно же, получив от нее свое, не вспоминал о ней ни разу…

Прелюдия зацепила болью мысли и эмоций, пробудив сочувствие. Оттого ударного смысла пассаж – все им рассказать – будто преднамеренно «зареванный», отторжения у Алекса не вызвал. Наверное, сделала свое и ремарка: «Собаки, спущенные на тебя, пока рвут на части меня одну как возможную соучастницу. Если я, твой единственный друг, что-либо да значу, то придумай, как их задобрить. Ведь тебе, особи эпической, это по силам…»

– Вот, что господин Куратор, коль о знаках препинания моего приключения вы заговорили… – едва гасил эмоции Алекс, когда «маска» после краткой отлучки вернулась. – Согласен полностью: профилакторий пора с баланса списывать, уж не знаю чьего… Готов… как этот у большевиков?.. а, вспомнил, разоружиться! И выложить все до последней запятой…

– Вот и прекрасно, слушаю! – каталогизированный, наконец, инкогнито торопливо уселся. При этом, по возвращении с антракта, не то чтобы струил опаску – дескать, не переборщил ли с сюжетом Марининой исповеди? – медлил возвращать бразды правления, прислонившись к стене у входа со скрещенными руками на груди.

– Как раз этого – слушать – делать не надо, я вам не враг. Не могу не признать – ваша это заслуга или бенефициара – пожаловаться на отношение к себе не могу. Разумеется, оставив за скобками всю гниль шпионского ремесла, – извлек свой любимый снаряд – обух – Алекс.

– Вы в порядке, как вас понимать? – ужаснулся Куратор.

– Не только вам, – не повел и ухом Алекс, – но Нарышкину и Бондареву тоже. Более того, настоятельно рекомендую – держаться от разработки, насколько это возможно, подальше…

– Легко сказать… – казалось, вырвалось у Куратора.

– И тем более втягивать в историю случайных исполнителей, – продолжал расставлять акценты Алекс. – Хоть ваш ролик и постановочный или сделан под давлением, нет сомнений в одном: Марина – первая жертва, поплатившаяся за должностное соприкосновение со мной. Это ровно то, что рано или поздно ждет всю связку без исключений. Мотайте на ус…

– Стоп! – Куратор вскочил на ноги. – Красная карточка!

– Какая такая? Из ток-шоу Соловьева-Михеева? – последовав примеру Куратора, Алекс принял горизонтальное положение, только хладнокровно. Столь же спокойно… потопал к «маске», откровенно растерявшейся. Сто десять кило – не до шуток…

– Вот что, господин Куратор, – остановившись вдруг на полпути, заговорил Алекс, – меня самого раздражает, когда со своим уставом лезут в чужой монастырь. Как и понимаю, что я нелегкий пассажир, доставляющий жуткую головную боль. Но кроме как приноровиться друг к другу, иных альтернатив у нас нет. Поскольку в вашем аллюзивном ряду сплошные «ролики», а в моем – крайне токсичная тайна, то давайте отделим зерна от плевел, столь вас интригующих, но, поверьте, функционально ничтожных. Итак. Оба моих контакта – с Бондаревым и с вами – выявили грустную, но, к счастью, работающую на вашу безопасность истину: каков побудительный мотив бенефициара, стоящего за моей разработкой, вы не знаете. Побудитель этот из-за известного зевка подрядчика стал частично известен тому берегу, который, как и вы, живет сегодняшним днем, тупо следуя сиюминутным интересам. Но, начни я вас о том тщании просвещать, подпишу себе и главное – всем посвященным, включая вас, приговор. Ведь у моего признания может быть только один пользователь. То есть до тех пор, пока мой рот на замке, ваше будущее в рамках прогноза. Кому-нибудь другому объяснять это я бы не стал, поскольку мой потенциал, при всей приблизительности посыла, в полной мере одному куратору известен…

Куратор, новообретенный псевдоним полковника Селиванова, будто в подтверждение последней фразы, едва заметно кивнул. После чего, чуть подавшись назад, вновь уселся. Спросил:

– Если я вас правильно понял, вы готовы все выложить, но только самому адресату.

– Все верно, – тотчас согласился Алекс. – Но не потому, что ему одному дано постичь суть. Причастив прочих, я себя подставляю. Банальный шкурный интерес…

– Навскидку звучит убедительно, – чуть подумав, откликнулся Куратор. – Хотя бы потому, что идея – в духе ваших прежних решений, доказавших свою эффективность. Кроме того… понял это только сейчас… слежка за вашими близкими в Израиле, скорее, вас обеляет, нежели наоборот, подтверждая версию о вашем нейтралитете. Вот и беснуются «коллеги», потеряв вас в Берлине…

– Не знаю, запланировано это или нет, но запись этой встречи должна оказаться у бенефициара. Ключ решения проблемы у него, мои же потуги – глас вопиющего в пустыне. Да, знаю, такая встреча осложнена протоколом, обычаем, наконец, но оттягивать ее смысла не вижу, сколько бы моя персона скромной ни была… – призывал кукловода брать быка за рога Алекс. – Не обязательно ей быть формальной, урок пинг-понга для притирки сойдет, а там – как получится…

– А в хоккей – сможете? – поддержал идею Селиванов.

– Нет, на коньках даже не стоял. Да и при чем здесь хоккей? Игра-то командная, – рассмотрел прореху опции бывший спортсмен, с недавних пор рядящийся в тогу эксперта закулисных дел.

– Ладно, господин Куршин, пора закругляться. Нашу встречу полезной назвать не могу, но и почему-то бесполезной тоже… Вы, собственно, тот, каким я вас и представлял – отшельником, странным образом навлекающим на себя беды, которые разгребать другим… – подводил итог рандеву Селиванов. – Вот и сейчас даже не пытались вникнуть: с пустыми руками меня не ждут. Что куда опаснее, чем мифические риски, о чем вы здесь нагородили.

– Почему же? Готов вам бросить мостик – для зачета или чего угодно: Марина к попытке моего ангажемента тем берегом ни так, ни эдак, оставьте ее в покое. Более того, уберите из проекта, – озвучил с каменным лицом Алекс.

– Издеваетесь, Христофор Колумб и мать Тереза в одном футляре? – возмутился Селиванов.

– Отнюдь нет. Это повторный намек на то, что персонал, со мной сопряженный, следует переместить, еще лучше – демобилизовать. Персонал, в самом широком толковании этого слова… – Алекс протянул руку для рукопожатия, которое было принято, хоть и с задержкой, полной лихорадочного осмысления.

Глава 16

Тель-Авив, штаб-квартира внешней разведки «Моссад», спустя сутки

Йоси Коэн, директор «Моссада», то и дело вскидывал голову, будто вопрошая. Между тем в кабинете он один, последний посетитель – Ариэль Бершадский, завотделом США, ушел полчаса назад.

Убыл-то убыл, но взгромоздил проблему, не поддающуюся ни прощупыванию, ни прогонке на стенде испытаний. Типичный кот в мешке, за которого новообретенный партнер – русские предлагают ценнейший, давно вынашиваемый в помыслах эквивалент. Причем просят за услугу самую малость, прямого ущерба интересам Израиля будто не таящую. При этом их копье устремлено в комбинацию Лэнгли, ближайшего союзника службы, от сотрудничества с которым не только не отмахнуться, но и месяца полноценно не просуществовать. Так что пойди «Моссад» СВР навстречу, мероприятие союзника не только обнажится, но и, вполне вероятно, спровоцирует скандал под стать «хакерскому», но русские в нем уже потерпевшая сторона.

Директор раздражен, злясь не столько на тяжкую дилемму, вдруг обозначившуюся, сколько не понимая, почему американцев замкнуло на проекте, у которого вместо цели сплошные допущения. По крайней мере, под таким постным соусом – инфильтрация в Кремль случайного персонажа, израильтянина – и был вовлечен в разработку «Моссад». От которой Израилю поначалу было ни холодно ни жарко, а ныне – то обильное слюновыделение, то сердечная аритмия.

Было бы такое внедрение «на вырост» (дескать, молодое, но со способностями, когда-нибудь да выстрелит), размышлял директор, то полбеды. Это, однако, не про Алекса Куршина, если и представляющего интерес, то эскулапам, изучающим резистентность печени циррозу. Ко всему прочему, Куршин пусть и не лузер, но своей нерациональностью маргинала – магнит для всякого рода неприятностей и передряг. Только в Израиле два ареста и шесть приводов и не далее, как месяц назад – мутнейшее задержание в Берлине. Если из престарелого выпивохи, да еще грошовой пользы гуманитария лепят агента, то, о чем янки думают? Это более чем вычурно даже для легенды-прикрытия, как оказалось, русскими прочитанной на раз-два.

Тут в розмыслах Йоси Коэна обозначилось первое и крайне существенное «но». Коль Куршин, по прибытии в Москву, был сразу разоблачен, то, собственно, откуда весь ажиотаж и несоразмерные его персоналии потуги оппонирующей янки стороны. Испрашивают-то русские не запись вербовки – как вещественное обоснование возможных претензий к Вашингтону – а только ее просмотр, который и при фотографическом запоминании ни к какому делу не пришить. Более того, СВР готова письменно засвидетельствовать гарантии неразглашения, пусть в мире шпионских сношений стоящие не больше бумаги, на которых запечатлены. Кроме того, физический контакт русских выламывается из устоявшейся процедуры – через резидента СВР, офицера по безопасности посольства России в Израиле. При этом извещение о контакте – традиционное, по защищенному каналу из Москвы, но курьер-переговорщик – новое лицо, действующее независимо, в отрыве от резидентуры. Ко всему прочему гонец этот – женщина средних лет с тяжелым немецким акцентом. И последний ни в какие ворота аккорд: поселить гонца на конспиративной квартире и на раздумья по сделке – двадцать четыре часа.

Стало быть, не так проста разработка Куршина, затуманенная Лэнгли и СВР до полной невнятицы. И за ней, не исключено, силы, намного влиятельнее интернационала разведсообществ. Тогда то, чем русские торгуют – дислокацией секретных иранских баз в Сирии в обмен на просмотр сюжета из шпионской текучки – впечатляет лишь на первый взгляд, масштабу феномена не отвечая…

Из чего следует: без визы премьер-министра сделка чревата в лучшем случае нагоняем, сколько бы дивидендов Конторе та не сулила. И выбор невелик: либо русских с миной полного неведения отфутболить, либо как-то премьера до наступления дедлайн поймать. А там как кривая выведет…

Поразмыслив еще немного, Йоси Коэн потянулся к селектору и активировал линию правительственной связи.

Премьер-министру Биньямину Нетаньяху в последнее время было не до частностей, с его гражданским статусом напрямую не перекликающихся. Не оттого, что фокус зрения на поднебесье барахлит, теряя резкость, с ним вдрызг разругалась Фемида, властно требуя в его лице жертвоприношения. Без оглядки на многолетнюю прописку небожителя.

Потому большая часть помыслов премьера циркулировала в плоскости максимально приземленной – с сумой и тюрьмой кровь из носу разминуться. Той гарантией служило единственное – ключ от кабинета министров, передачи которого он жестоковыйно, как истинный еврей, сопротивлялся.

Его же предшественник, попав под антикоррупционный каток, достойно сложил с себя полномочия, дабы не портить Израилю карму полноценной демократии западного типа. И столь же подобающе отбыл отмерянный правосудием срок.

Справедливости ради ослиное неприятие Нетаньяху обвинений в мздоимстве имело под собой основания, поскольку в общепринятом смысле коррупционером он не был. Ни свалившихся с небес нулей на счету, ни имений на подставных лиц, ни прозрачных подразумеваемых партнерств. Всего лишь упаковки шампанского и коробки сигар, пусть достоинством во многие тысячи долларов. По сравнению со своими коллегами – главами Южной Кореи и Бразилии, уличенными в мега-коррупции, Нетаньяху казался милым птенцом, который попал под раздачу зарождающейся формации – атлантического извода большевизма.

Угодив в частокол превратностей правосудия, премьер странным образом зачастил в Москву. Было то совпадением или нет, но аналогия напрашивалась: не тянет ли подспудно жертву западного правового всесилия в вотчину нигилизма права?

Разумеется, все было куда сложнее хотя бы потому, что, пробив окно в Москву, Нетаньяху стал первым израильским лидером, вступившим в плотное взаимодействие с Россией, правопреемницей СССР, некогда злейшего врага Израиля. С чего стриг пусть тактические, но зримые купоны, формально сохраняя имидж регионального жандарма. Но, поскольку люки тех сношений были для общественности наглухо задраены, то никто не представлял, что в действительности в этом приватном боксе происходит. Нет-нет да напрашивалось: не прорабатывается в той герметике причаливание Нетаньяху в российский правовой офшор, когда ресурс отсрочек и крючкотворства в его противлении приговору иссякнет?

Глубокое знание пристрастий Нетаньяху подсказывало Йоси Коэну, что одно упоминание российской тематики с пометкой «Сегодня!», переданное через секретариат, пусть не залог, так предпосылка экстренного приема главой правительства, и резолюция на выходе, скорее всего, ОК. Другое дело, насколько занят премьер, не мастерит ли заплату на одну из прорех своего уголовного дела? Тогда ничего не попишешь – конфликт приоритетов.

Как бы то ни было, Йоси Коэн не ошибся: аудиенция согласована, хоть и время из ряда вон – 23.00. Место встречи: резиденция премьера.

Время хоть и не лунатиков, но первых сновидений. Между тем премьер достаточно собран, хоть и перечитывает справку «Моссада», притом что, судя по мимике, суть темы изначально ухватил.

– Слушай, Йоси, – вдруг обращается к гостю премьер, остановившись при новом прочтении на середине. – Такое впечатление, ты у нас только на полставки: не нашел времени о необычном, если не исключительном событии, да еще двухмесячной давности, главе правительства, своему работодателю, сообщить. Или не нашел нужным, отрабатывая по второму месту занятости – в Лэнгли? Почему-то кажется, это не перехлест…

– Так сразу с налету не объяснишь… – смутился директор.

– Зайдем, давай, с другой стороны, – предложил Нетаньяху. – Твоя должность, она какая: управленческая, распорядителя сметы, зав по кадрам? Для экономии времени отвечу за тебя: она политическая. В первую голову ты политик, оценивающий события и процессы, в которые Израиль вовлечен. От твоей и моей прозорливости, политического нюха и аналитики зависят судьбы страны. Скажи теперь, как можно было столь нестандартное дело, от которого за километр тянет интригой большой политики, отдать на откуп исполнителям? Да и был ли ты в курсе, когда Лэнгли стал напрягать низовые звенья Конторы?..

– Был, – буркнул Йоси Коэн.

– Тогда, где были твои мозги и цеховая квалификация, обошедшаяся Конторе уйму денег, чтобы, во-первых, не навязать американцам равноправное партнерство, во-вторых, прохлопать главное: Кремль, которому по предварительной оценке Лэнгли понадобился наш парень, это не бюро переводов и не группа референтов, и не подразделение охраны, а один-единственный человек, с той инстанцией ассоциируемый. Имя ему российский президент. В этой институции никого с правом голоса больше нет, не считая совещательного! То есть, иностранный поданный в качестве техперсонала Кремля, это оксюморон! А прорва кэша, стравленная на разработку Куршина, почему не отозвалась сиреной в твоей голове?!

– Да сами американцы до конца не понимали, о чем речь, сплошные предположения. Или, скорее всего, преднамеренно путали… – принялся отбиваться директор.

– Когда разведчик небезуспешно дурит своего коллегу, да еще в статусе союзника, из них кто-то лишний. Однозначно! – поставил диагноз премьер.

– Подожди, Биби, из разряда непоправимого – чтопроизошло? – структурировал проблему директор. – В чем трагедия? Пока одни плюсы, а если поторговаться, то улов можно удвоить!

– Согласен, в общем, проблемы нет, – откликнулся Нетаньяху после паузы снисходительного созерцания. – Если не считать потерянных месяцев и лишних уступок, которых я мог русским не делать. По крайней мере, в той расфасовке, которую я допустил.

– Хорошо, как быть? – призвал перейти от нотаций к делу главный разведчик страны.

– Что еще, поверх этой выжимки из дела? – ушел от ответа премьер.

– Хватает, – поторопился заверить директор. – Справка писалась утром, с тех пор высветилось многое. Главное открытие: похоже, янки предвидели такой поворот дела – запрос русских о Куршине, приняв в расчет наше плотное сотрудничество с СВР последних лет. Потому и скрыли от нас слежку за его сыном и подругой, наняв наших частников, которые, установлено, ни сном ни духом не ведали, кто истинный заказчик. Мы же денежные переводы отследили… Спросишь: «Близкие-то им зачем?» Отвечу: они пусть гипотетическая, но единственная ниточка к объекту. Он же растворился – ни одного контакта за полтора месяца.

– Не понял. Он, вообще, где? – потребовал разъяснений Нетаньяху.

– Видишь ли, – вводил в курс дела директор, – с кейсом Куршина мы разобрались только сегодня, пусть в самых общих чертах. В немалой степени благодаря тебе, Биби. Прежде – только на подхвате у Лэнгли, особо не вникая в суть. Первый звонок – запрос немецкой контрразведки в нашу прокуратуру, автоматически переадресованный в ШАБАК. Те же, скорее для порядка, снеслись с нами. Мы, в свою очередь, с Лэнгли, инициаторами разработки, как оказалось, об аресте узнавшие от нас. После чего американцы замолчали, будто потеряв к мероприятию интерес. Что в Берлине с Куршиным на самом деле произошло – поле для домыслов и спекуляций. Жаль времени… Интереснее итог. Спустя пять суток Алекс Куршин и трое его подельников на свободе, выпущены за недостаточностью улик. Те же, что изложены в запросе к нам, судом при апелляции чудодейственно отвергнуты как юридически ничтожные. Спустя сутки Куршин в аэропорту «Шонефельд», где за наличные приобретает билет в один конец в Москву. Ближайшим рейсом вылетает. Просмотрев записи немецкой видеосъемки, мы немало удивились: вылетел без всякого сопровождения в полном согласии с самим с собой. Дальше – больше. В «Шереметьево» Куршина стопорят, ссылаясь на запрет трехлетней давности, наложенный их департаментом цензуры. Перед высылкой сутки в камере. Препровожден к точке посадки на берлинский рейс, минует ворота и в кишке растворяется. В Москве регистрировались 243 пассажира, тютелька в тютельку минули границу в «Шонефельд». Только Алекса Куршина среди прибывших не было…

– Скажи мне, в Конторе – десант Санта Клаусов? И у каждого контейнер с заморскими базами данных – и все по профилю? – перебил ошарашенный Нетаньяху.

– Да нет, просто ребята упиралась, – бесстрастно озвучил Йоси Коэн. – В основном, хакнули, кое-что из открытых источников, ну и наша агентура постаралась…

– Продолжай…

– К сожалению, из разряда материального – это все. У дерзости и везения – свои пределы. Но то, что Куршин в России, сомнений практически нет. Два железных аргумента в пользу этой версии: предложенная СВР асимметричная сделка и слежка за его близкими, финансируемая Лэнгли. Первым, похоже, приспичило с ним определиться, вторым – установить его координаты, после чего наладить связь.

– На затребованной русскими кассете, что? Да, имеется такая?

– В наличии и, думаю, она им понравится…

– Почему?

– На видео американец поначалу излагает подноготную предприятия, разъясняя Куршину, почему и как его в этот триллер занесло. Тот же, ничуть не смутившись, словно русский сценарий писался им самим, аккуратно, но убедительно парламентеров посылает. Формулирует даже причину: СВР, хоть и шантажисты, но изобретательнее и шире душой нас. Если перефразировать: да, за яйца держат, но щадяще, по-рыцарски. Кроме того, сулят ему жирный куш…

– Какой?

– Судя по переписке, двести тысяч долларов за написание сценариев, ну и экранизацию его романов…

– Двести? И фильмы? Неплохо… Может нам с тобой с Куршиным местом поменяться? Хотя бы с прицелом на русских краль, краше скандинавок, а, Йоси?

Взор директора увлажнился, он, казалось, рефлекторно кивнул.

– Вот, что еще, Йоси, кто этот Куршин? – улыбка стерлась с лика премьера. – Он впрямь так хорош, чтобы Владимир подсел на столь необычный наркотик?

– Сказать честно, не знаю, – признался директор. – Мы им до сегодняшнего дня не занимались, одни отрывочные впечатления… Контора даже без понятия, что на самом деле с ним в Берлине произошло.

– Ноль представлений? – призвал вытряхивать карманы Нетаньяху. – Коль русским и янки он сгодился, почему бы ему не поработать на нас?

– Единственное, что у меня отложилось, он сноб, – делился впечатлениями глава разведки. – Но не традиционный, чье самомнение раздуто большими деньгами или знатным происхождением – эксплуатирует свой хорошо подвешенный язык и в какой-то степени – интеллектуальное превосходство, будучи по факту маргиналом. Поэтому возлагать надежды на него я бы не стал. Но с другой стороны, сам факт выживания в горячей войне разведок – индикатор его немалого потенциала. В любом случае, Куршин самый экзотичный представитель русского комьюнити в Израиле, с которым я когда-либо сталкивался.

– Значит, так, – встал на ноги премьер, – мы идем на сделку, утяжелив ее дополнением: двухминутный видео-сеанс с Куршиным, совмещаемый с просмотром нашего ролика. Нужно убедиться, что он в порядке и понимает, что делает. Какой-никакой, но он израильский гражданин, хоть и левак легкомысленный.

– Не думаю, что Москва пойдет на это, – чуть подумав, возразил Йоси Коэн. – Воспримут как контакт с задействованием условных сигналов. Но на запись неформального эпизода скрытой камерой, быть может, согласятся

Нетаньяху неопределенно махнул рукой, будто соглашаясь, и раскланялся.

Из-за коррективы, внесенной в условия сделки «Моссадом», Бригитта, эмиссар СВР, задержалась в Израиле еще на сутки. Москву не столько смутило условие в «нагрузку», сколько в СВР ломали голову, какой неформальный эпизод с «главным героем» Иерусалим может удовлетворить. Когда же решение было найдено, пришлось дожидаться вечера для его воплощения.

Спаренный видео просмотр, оговоренный сделкой, был разведен по разным комнатам конспиративной квартиры «Моссада». Но если Бригитта, едва просмотрев сюжет об обработке Алекса тандемом вербовщиков в аэропорту «Бен Гурион», заторопилась на последний рейс в Вену, то офицер «Моссада» продолжил елозить ролик с тем же персонажем, но на два месяца постаревшим. Не один, а с коллегой, владеющим русским.

По причине профнепригодности переводчика его пришлось заменить. Мало того, что русский у него неродной, он ничего не смыслил в футболе. Действо же разворачивалось на импровизированной штрафной площадке, но вместо ворот – два снежных столбика. Между ними, в центре, Алекс Куршин, демонстрирующий недурственную с учетом возраста прыгучесть.

Лыжная шапочка и качество ночной съемки посеяли сомнения в личности объекта, однако задействованная программа идентификации их развеяла. Сложнее оказалось со звуковым рядом, то есть с лексикой общения Алекса со своим спаррингом, остававшимся за кадром и то и дело ссылавшимся на последний тур английской премьер-лиги. Алекс больше концентрировался на траектории мяча, но все же однажды откликнулся: «Ты напомнил мне: сегодня голосование в Палате Общин по «Брекзиту». Не забыть «Время» включить…»

Тут привлеченный в качестве переводчика ученый-лингвист сверился с интернетом и к удовлетворению куратора разработки заключил: «Событие – вчерашнее. Кроме того, лексику объекта подделать очень сложно – спортивный сленг из семидесятых-восьмидесятых. Однозначно он».

Несколько необычно отреагировал на московский ролик директор «Моссада», когда тот был ему вместе с заключением эксперта доставлен. Йоси, завсегдатай фитнес-центра, но ни в одном виде спорта звезд с неба не хватавший, от вратарских прыжков Алекса Куршина чуть не скрежетал зубами от зависти; разумеется, он помнил, что футбол – отнюдь не тот вид спорта, в котором его новый подопечный внес свое имя в спортивные анналы. Но куда больше его раздражал имидж Куршина – мерное дыхание свободы во всем естестве. Без оглядки на вечный двигатель злоключений, его заарканивший, несовершенство человеческого общежития, зависимого от бездны условностей, и грозовые тучи, застилающие его горизонт. Но главное, Алекс олицетворял вызов маленького человека, кладущего на порядок вещей с прибором, причем органично, без позы. Чего Йоси, весьма влиятельный человек, не только себе не мог позволить – фетишу внутренней свободы отказывал в праве на существование. В особенности для выходцев из СССР, на его взгляд, общности застрявшей в тайге невежества и предрассудков, оттого обреченной на пожизненное гастарбайтерство. По крайней мере, в Израиле, вотчине протекционизма и диктата элит.

Глава 17

Подмосковье, спустя неделю

Алекс то и дело брал тайм-аут, помня, чем в его возрасте чреваты перегрузки в игровых видах спорта. Там, где ритм движения, сообразно физической кондиции, не подобрать; либо играешь, либо нет… При этом, усаживаясь, пытался вспомнить, когда он в последний раз «мял бока» теннисному шарику на спортивном уровне.

Память, однако, подводила, прыгая с кочки на кочку случайных, порой далеких от темы воспоминаний. В какой-то момент Алекс все же в общих чертах определился: ракетку он окончательно зачехлил еще до пересмотра правил, урезавших сет с двадцати одного очка до одиннадцати, будто в две тысячи первом году, без малого поколение назад…

Спарринг, Тимофей, чуть за тридцать, и, судя по технике, посредственный КМС, темнел в лице от очередного антракта, подозревая: не устроило ли ему начальство тест на психологическую устойчивость, подсунув ветхозаветного игрока, да еще запретив общение поверх формального? За что такие муки? Причин будто никаких…

Дабы парня взбодрить, Алекс предложил игру на счет, которая поначалу была воспринята Тимофеем то ли блажью, то ли издевкой. Но как бы из уважения к седине он нехотя согласился.

Каким же было его разочарование от разгрома в первых трех партиях и только сопротивления в четвертой (11:3, 11:4, 11:4, 11:8). Большую часть подач Тимофей не принимал, проигрывал с треском и промежуточную фазу, по большей мере, пуляя шарик то в сетку, то за стол. Но к финалу уже не психовал, приняв принципиально иной класс «пенсионера», почти не двигавшегося, за данность. При расставании даже чуть заискивал, что в спортивной среде, исповедующей культ победы, общее место.

Экскурс в спортивное прошлое Алекса с его вылазками на снег не имел ничего общего. Его инициировал Бондарев, известивший тремя днями ранее: встреча с ВВП согласована, предложенный формат – урок настольного тенниса – принят. После чего Бондарев пустился в наставления, как, не дай бог, не ущемить самолюбие Его Императорского Величества. Алекс кивал, демонстрируя покорность, мало ему свойственную, пока не перебил:

– Николай, вы обсуждаете тему, в которой не смыслит 95% человечества, не в обиду будет сказано… Так вот подразумеваемый контакт он – между двумя некогда спортсменами-профессионалами, пусть среднего эшелона. И не поболтать на общие темы, а совместной тренировки ради, пусть один будет наставлять другого. В таком контексте общение – только дружеское, так заведено. К тому же спортсмены люди находчивые, подсказки, как себя держать, не нужны…

Бондарев насупился, но в позу вставать не стал, должно быть, оценив дружелюбный тон собеседника. Достав блокнот, перешел к технической стороне дела. Необходимое оборудование Алекс перечислил, но вдруг о чем-то вспомнил. Оказалось, Алексу нужен спарринг, чтобы игровые навыки восстановить. И не любитель, а квалифицированный игрок. Дело вовсе не в сановной особе, перед которой негоже схалтурить, кредо Куршина: коль уж взялся, соответствуй.

Категорическое «нет» Бондарева Алекса не смутило и, поразмыслив немного, он предложил: из двух тысяч охранников президента, в прошлом спортсменов, приличный игрок настольного тенниса статистически неизбежен. Осталось за малым – свериться с базой данных. И, разумеется, ни слова со служивым, кто он, Алекс, и зачем здесь.

От ворот поворот идея хоть и не получила, но кислая физиономия Бондарева говорила: для ее реализации он, скорее всего, и пальцем не пошевелит. В том числе из-за недавних увещеваний просителя: не только сводить к минимуму посвященных, но и по мере возможности демобилизовывать задействованный в его разработке персонал.

Однако пошевелил. Причем так, что спустя сутки в спортзале комплекса появился новенький шведский стол «Stiga» (наряду с прочим профильным оборудованием), а по прошествии двух – взволнованный Тимофей, доставленный в комплекс на вертушке и оттого теряющийся в мыслях, где он, и каков сюрприз впереди. Ведь кроме как взять с собой форму и две, подчеркнули, нормальные, неубитые ракетки, прочих указаний и разъяснений от начальства не прозвучало. Лишь за считанные минуты до «застолья» его эскорт обрисовал суть мероприятия и наложил запрет общения вне зачета очков.

Увидев Алекса, Тимофей вздохнул с облегчением. Ведь партнер не некое Оно для мутного эксперимента, а вполне нормальный, хоть и преклонных лет пацан, двумя-тремя манипуляциями с ракеткой показавший, что крепко в теме. Но тут накатила печаль. В глубине-то души Тимофей надеялся: везут для забавы олигарха – премудростям целлулоидного шарика наставлять. Придешься ко двору, смотришь, обломиться новенькая тачка. Но не судьба, более того, по окончании тренировки приказано сдать «пенсионеру» обе ракетки, что равносильно отъему родной скрипки у скрипача. Так что гарантированная начальством компенсация – мол, купишь себе новые – издевка профанов, да и только.

Все же покидал Тимофей спортзал с легкой душой: никогда прежде его не громили с таким снисхождением, с миной извинения за каждое болезненное для его эго очко. Более того, «пенсионер» – вразрез правилам и традиции – в последней фазе игры даже указывал на принципиальные ошибки соперника. Сделало свое дело и дружеское рукопожатие «отставника» с легким прикосновением корпуса к корпусу. Словом, в доску свой мужик, свой. Хоть и непонятно, с какого чулана вылезший…

Конечно, Тимофею было невдомек, что подчеркнутым радушием «отставник» подслащивает горькую пилюлю конфискации инвентаря, им же инспирированную. Ибо любой другой подход обзавестись столь специфичной, как в настольном теннисе, оснасткой в условиях изоляции был чреват КПД испорченного телефона. Вся же одиссея домашнего ареста, хоть и по классу люкс, но перевалившего на третий месяц, с недавних пор сделалась для Алекса, по меньшей мере, неудобоваримой. Он окончательно осознал: хэппи-энд в его истории исключен по определению; в подковерной войне, разразившейся вокруг его персоны, он статистическая вошь потерь, учтенных и неучтенных…

Назавтра

Алекс упражнялся, работая над игровой подвижностью. На сей раз взаимодействовал не с одушевленным спаррингом, а с машиной-автоматом, разводившей шары в противоположные углы стола. Помогал Кирилл, собиравший шары по исчерпании «боекомплекта» и заправлявший их для нового цикла тренажа. При этом Алекс уже дважды отклонял его просьбу «поучиться», заверяя «Непременно, но потом».

Щелкнул сигнал сообщения, вызвавшего у Кирилла поначалу недоумение, а чуть позже – растерянность. Он хотел было нечто сказать, но осекся, и, казалось, запутался в приоритетах. В конце концов, озвучил:

– Приказано собирать вещи, меня и весь персонал переводят, на все про все полчаса. Кухню еще предупредить, попробуй, разыщи их…

Алекс промолчал, хоть и приблизительно представил, чем сей поворот обернется. Осмотрелся в рассеянности, якобы высматривая свои вещи, закинул в сумку ракетку, полотенце и отправился в раздевалку принять душ. Когда же спустя полчаса появился в лобби, то застал резкую перемену декораций: их вялую, позевывающую рутину смела дюжина крепких парней, на его глазах рассредоточившихся по зданию. Причем не менее трети из них – со специальной аппаратурой.

Еще с десяток во дворе с двумя овчарками – осматривают строение и внешнее ограждение. Те, кто вовне – в форме спецназа, остальные – в штатском. Три микроавтобуса с непроницаемыми окнами, должно быть, транспорт десанта.

Поначалу Алекс внимал движуху с полуоткрытым ртом, но в какой-то момент осознал, что он в ней инородное тело и лучше всего убраться к себе наверх. Двинулся было к лифту, когда услышал от жилистого мужчины средних лет, судя по возрасту и частоте команд, передаваемых им по рации, распорядителя момента:

– Господин Куршин, погодите. Иду.

– Здравствуйте, – приветствовал первым Алекс начальство.

В ответ – кивок, но подчеркнуто вежливый.

– Господин Бондарев передал: двухчасовая готовность, но прежде – физический осмотр врачом. Поднимайтесь к себе. К вам зайдут… – сообщил командир, для которого Алекс между делом придумал псевдоним – «Разводящий».

Алекс почесал за ухом, словно выгадывая время для ответа, но так и не откликнулся. Поднял с пола сумку и устремился к лифту, так выказывая небрежение к сказанному, а может, наоборот, смиренность. «Разводящий» будто хотел Алекса о чем-то спросить, дескать, был ли он услышан, но передумал. Развернувшись, дал отмашку двоим мужчинам, стоявшим у витража, которые сразу двинулись ему навстречу. Один, судя по возрасту чуть за пятьдесят и сумке с красным крестом – врач, другой, тридцатилетний молодец, скорее всего, секьюрити.

Полуминутный инструктаж и связка, проигнорировав лифт, стала взбираться по лестнице, которая вела на второй этаж. Надо полагать, по душу Алекса, человека, рожденного плодить истории, чтобы, в конце концов, вмерзнуть со всеми потрохами в одну из них.

Алекс столкнулся с Кириллом в прихожей их «колонии поселения», притом что каждый из них в столь комфортном, шикарно обставленном жилье прежде не обитал.

Проблеск отрады в потухшем, как казалось, взоре, юношеская скованность, не вяжущаяся с обычным ликом крепкого, степенного парня, способного за себя постоять. В миноре и Алекс, будто на пороге некоего переосмысления.

Донесся шум шагов на лестнице, мигом вытряхнувший обоих из невнятицы умонастроения. Кирилл застенчиво улыбнулся, Алекс – решительно прошел внутрь.

Их пронзило понимание того, что в этом мире им больше не пересечься. И приближающиеся к апартаменту шаги – бесстыдный метроном, выбирающий последние мгновения чего-то ценного в их судьбе.

Таковое не требовало признаний, фиксации, эмоциональной раскраски. Близость, вдруг приоткрывшись, заявила о себе, чтобы отныне быть, память согревая. Пролетевшие шесть недель – синтез отчужденности и благодатного взаимопонимания – вылились в итоге в дружбу, которая вот-вот улетучится, не успев опериться. Оттого ее потеря точно резала по живому.

Все же их притяжение дружбой не было – слишком многое, не говоря уже о возрасте, их разделяло. Кирилл, питомец безотцовщины, тянулся к подопечному как к мудрому и простому в общении старшему товарищу, коим он хотел бы видеть своего непознанного отца, случайно обрюхатившего его мать и даже не догадывавшегося о его существовании. Алекс же находил Кирилла не очень продвинутым, но весьма чутким и харизматичным парнем, который скрашивал моральные тяготы их заточения.

Хоть эта функция и была вменена Кириллу по должности как носителю определенных черт, но, так или иначе, их общение Алекса обогатило. И ни в частностях, а органичным проникновением в его мир, который так и не изведал крепкой мужской дружбы и даже длительной привязанности.

Любые слова казались излишними, с червоточиной многозначности, так что прощанием стали: влага в очах Алекса и крепкие объятия мужчин. Разжал их настойчивый стук в дверь новой смены в лице очередной «тени» и врача с пронизывающим, как у невропатолога, взором.

Кирилл открыл им, и вышел, не оборачиваясь.

Врачей Алекс недолюбливал, хоть и находил их важным механизмом выживания человечества. Ремесленник с навыками дрессировщика – таким ему виделся усредненный врач.

Этот тезис, полагал он, служил укором не столько цивилизации, столько отрасли их плодящих, не дававшей себе труда понять: коммуникация с больным – отдельная, не менее важная, чем хирург профессия, требующая выделения в отдельную дисциплину, коль врачебный корпус в своей основе широтой воззрений не блещет…

Несовместимость Алекса с медицинской практикой – следствие отнюдь не его богемных замашек или оригинальничания. Разменяв полтинник, он, будто расхворавшийся, зачастил к врачам. Те же, поставив диагноз «панические атаки», даже не подумали вычленить источник. Но сделав это, надоумили бы: если исполинскому организму Алекса что-либо и угрожает, так это белая горячка из-за потребления в лошадиных дозах алкоголя. И текущая симптоматика – его, делирия, предвестие.

Ушли годы стенаний, граничивших с безумием, прежде чем его собутыльник, врач-расстрига и книгочей, за минуту-другую вправил «вывих» подсознания. С тех пор никаких самовнушаемых остановок сердца, эксцессов в виде брошенного в панике посреди трассы автомобиля и, разумеется, визитов к врачам.

Впрочем, к оным он все же захаживал, но не как пациент, а переводчик знакомых и родственников. Держал при этом себя свысока, требуя развернутости формулировок и расшифровки процедур. Сам же к врачам ни ногой, игнорируя письменные и телефонные напоминания обследоваться. Так или иначе, любой контакт с врачебной тайной в кавычках, как он порой любил щеголять, отзывался у Алекса скепсисом, как минимум.

– Не знаю, как вас по отчеству, – обратился к Алексу обладатель ведомственного клейма в виде красного креста на сумке и акцентированного взгляда.

– Поздоровались бы лучше… – укорил Алекс, переводя внимание на секьюрити, который принялся обыскивать апартамент. Тем самым размыл адресат.

– Не понял, это мне!? – вспетушился доктор.

Алекс демонстративно медленно перевел на эскулапа взгляд, устанавливая барьер некой автономии. Недружелюбно воззрился на визави, после чего двинулся к письменному столу, где уселся спиной к охраннику, вошедшему в служебный раж, и вполоборота к врачу, сбитому с панталыку. Активировал экран компьютера.

– Ладно, раздеваемся… – то ли предложил, то ли распорядился эскулап, подтверждая идею Куршина: учебную нагрузку по «Психологии» и «Этике» в медицинских ВУЗах следует увеличить втрое.

– А что потом? – поинтересовался Алекс. – Ищем в подъязычной области лезвие, а в анусе – заточку?

Эскулап и секьюрити застыли, словно узрели ту крамолу наяву, но ненадолго. Секьюрити рефлекторно проверил нечто под пиджаком, врач – глуповато заулыбался. После чего они переглянулись, транслируя непонимание, с чем этот чудаковатый продукт – Алекс Куршин – потреблять.

– Послушайте, – уважительно заговорил Алекс, разворачиваясь на кресле-вертушке к эскулапу. – Ведь не секрет: начальный диагноз врача – по внешнему виду. По крайней мере, мой личный опыт об этом говорит… От вас я не прячусь, весь как на ладони, но без всяких на то показаний трясти брюшком, прочими причиндалами не хочу.

– Чего, собственно, стесняться, женщин здесь нет, – по-свойски ублажал эскулап. – Делов-то на пару минут…

После некоторых раздумий Алекс откликнулся, казалось, найдя компромисс:

– Как бы то ни было, вы на работе, и протокол есть протокол, как, например, сканнер безопасности в аэропорту. С ним – не разминуться. Стало быть, если меня прозвонят, возражать не буду. Вон сколько электроники сюда завезли…

Эскулап достал телефон, но задействовать его не стал, видимо сообразив, что испрашивать инструкций у начальства при «пациенте» негоже; пресловутая врачебная тайна, на сей раз вдвойне наоборот, со шпионским подтекстом. Уведомив напарника об отлучке, убыл в неизвестность. Но не в глухую, а разродившуюся еще одним секьюрити, столь же безликим, как и первый, и не сводящим с горе-пациента глаз.

Прозвонив Алекса и его инвентарь, охрана препроводила подопечного в спортзал. Уселись, но не у корта, а в раздевалке. Дверь приоткрыта, поддерживая сообщение с внешним миром.

Недавней суматохи как не бывало, лишь редкий писк раций чуть расцвечивает зловещую тишину. Но, считал Алекс, лучше бы охрана куролесила, отвлекая от монстра дурных предчувствий, вгрызающегося в его естество.

Последние месяцы – цепь моментов истины, как оказалось, временных, а то и ложных. Очередной – приближающийся, вовсе не момент, а глухая конечная, с чисто виртуальной перспективой вернуться назад. Хотя бы потому, что у самого диспетчера будущее замотано ворохом условностей, нивелирующих его как таковое. Заступить в ту антиутопию, да еще на правах конфидента – то же, что угодить в гордиев узел без шансов из него освободиться.

В горле у Алекса вдруг пересохло, да так, что не получалось не только сглотнуть, но и на ноги встать. Тем более, изъясниться. Благо автомат с питьевой водой в поле зрения; безумным взглядом и жестом он попросил секьюрити помочь, что было без проволочек сделано.

Мгновенно опустошив стаканчик, Алекс выпалил «Еще!». После второго часто задышал, прикрыв веки. Вскоре обнаружил подле себя врача, прилаживающего на левой руке бандаж для измерения давления.

Тут донесся шум приближающегося вертолета, похоже, знаменовавший для захворавшего гонг решающего раунда. Едва дождавшись конца замера, он резко отсоединил бандаж и, как огурчик, вскочил на ноги. После чего убеждал врача о своем выздоровлении, одновременно пожимая его руку. Тот тем временем бросал на Алекса пристальные взгляды, чтобы в итоге хлопнуть пациента сбоку по плечам, выдавая вольную-допуск, а может, утилитарно отвязаться.

Через некоторое время Алекс под водительством «Разводящего», перебрался из раздевалки в зал и, казалось, руки у него чешутся приняться за дело, бывшим, надо понимать, наставничеством. Вопрос только: геополитическим или узко прикладным? А ведь и четверти часа не прошло, как оклемался…

Алекс суетливо выравнивал барьеры, огораживающие корт, чьи размеры в настольном теннисе весьма условны, коррелируя с возможностями зала и классом состязания. При этом нужды в этом никакой – барьеры стояли идеально. Так что выхлоп его холерической активности, весьма похоже – заковыристый рецидив нервного срыва, дивным образом рассосавшегося от двух стаканов воды.

Переполох в лобби Алексом услышан не был, притом что дверь в спортзале распахнута настежь. И он переключился на автомат для подачи мячей, должно быть, следуя в прежнем русле – немотивированного активизма; как и барьеры, устройство в регламенте не нуждалось. Его внимание минула и команда, полученная его охранниками по рации, как и их переговоры с начальством, длившиеся несколько минут. Разобравшись с вводной, двое парней встали со скамейки и заторопились на выход.

Только сейчас Алекс заметил пертурбацию – рядовой состав ретируется, а «Разводящий», убывший полчаса назад, вновь внутри, при этом нечто выглядывает в лобби, стоя у входа. Вскоре «Разводящий» посторонился, впуская в спортзал двоих мужчин в спортивных костюмах – Николая Бондарева и… ВВП. У первого в руках сумка, второй, как это присуще небожителям, кроме нимба величия, ничем не обременен. Их направление – Алекс Куршин, стоящий у теннисного робота и будто приходящий в норму.

Алекса настигло, какой конфуз с ним часом ранее приключился, как и осознание того, что многомесячная операция Синдиката, в конце концов, закольцевалась. Чтобы всего-навсего перетечь в новую главу, не факт преодолимую. Ведь ключ к ней – преклонных лет мужчина, который все чаще нуждается в медицинской поддержке, игнорируй он эту данность или нет…

Тут Алекс окончательно пришел в себя, выныривая на поверхность события. В секундах от него – один из самых могущественных на планете людей в прекрасном настроении, его движения – бесконечно уверенного в себе, не отягощенного сомнениями и черными ящиками судьбы человека. Попутчик, Николай Бондарев, нарочито похохатывает, должно быть, на шутки президента.

Как меня, аутсайдера, в это пиршество успеха и поклонения занесло, озадачился Алекс. С какого перепоя этому самодовольному альфа самцу, смотрящемуся столбом Вселенной, я понадобился? Не мираж ли это, прихвативший уже две поры года?

– Физкультпривет! – приветствовал президент Алекса, отодвинувшего бортик в исполнении церемонии «Добро пожаловать».

Алекс смешался, подумав: «Не услышь я приветствие из новояза предвоенного СССР, сам бы никогда его не вспомнил. Да и пережило ли оно семидесятые? Скорее всего, нет. Ничего не скажешь, экстравагантно…» И соригинальничал сам:

– Спортсменам, слава!

Десница, поднятая ВВП для рукопожатия, застыла и неуклюже прижалась к бедру. Бондарев президентский конфуз заметил, но ума не мог приложить, в чем причина. Не понимал заминку и Алекс, пока не повторил свою здравницу про себя, как оказалось, прозвучавшую изощренной издевкой… («Героям, слава!» – боевой клич ОУН, ныне – один из патриотических девизов Украины). Изобразил мину извинений, мол, без всякого злого умысла сорвалось, что было правдой и не совсем. Ведь психологическая травма – резонирует самым невероятным образом. А шакалий отъем Крыма Россией, единолично продавленный ВВП, буквально взорвал мирок политкорректности Алекса Куршина, и даже спустя четыре года те раны не зарубцевалась.

Черты президента заострились, линия рта, напротив, огрубела, что казалось предвестием разноса, а то и вовсе – прямого в челюсть, памятуя его дворовую закалку… Струхнув, что каким-то боком в монаршем гневе он повинен или замешан, Бондарев пролепетал:

– Давайте присядем, Владимир Владимирович, день-то какой трудный у вас…

– Ну, на присесть, то есть сесть, кроме меня, в столь достопочтимом обществе никто не претендует… – словчил Алекс, разряжая чреватый дисквалификацией, а то «Новичком» эпизод. Бондарев захихикал, но президент шутку Алекса, будто компенсация за его недавний ляп, оценил далеко не сразу. Посуровел, чуть оттаял и мрачновато кивнул, не подумав даже улыбнуться.

– Тогда разомнемся, – предложил сама невинность Алекс.

И троица в азарте закружила вокруг стола, по очереди перебивая мяч через сетку – упражнение, обожаемое детьми младшего возраста и, оказалось, прожженными, хоть и разного калибра авантюристами.

Глава 18

Там же, спустя два часа

Оказывается, управлять в ручном режиме трансконтинентальной империей и маленьким шаром пинг-понга требует разных способностей и навыков. Если с первым у ВПП – полный ажур с претензией на патент (пусть тот помесь средневековья и интернета), то с целлулоидным таинством у него не заладилось, капитально причем.

Низкая адаптируемость президента к настольному теннису Алексом не предполагалась, ведь отличные, в разрезе возраста, физическая форма и координация движений ВВП у всего мира на виду. Да и спортсмены серьезного уровня помимо своей специализации нередко крепки как любители еще в одном-двух видах спорта, легко усваивая их азы. Но у ВВП буквально и фигурально шар валился из рук, невзирая на ухищрения наставника, тщательно дозировавшего сложность.

Прогресс явился из неожиданной плоскости – языкознания, оттуда, где оба, наставник и обучаемый, в немалой степени, как и в спорте, преуспели.

Парадокс в том, что у спорта и изучения чужих языков общая методика – многократное повторение упражнения, прежде чем требуемый навык пускает крепкий побег. В игровых видах поклоняются «Автоматизму», в языкознании – «Динамическому стереотипу». Так вот, услышав от Алекса знакомый термин и, похоже, поразившись уместности аналогии, ВВП допетрил, наконец: без упорного обезьянничания ничего не выйдет, так что, сжав зубы, набивай руку.

К концу тренировки дело пошло, создав комфортную атмосферу для притирки-знакомства.

– За кого вы голосуете дома – партию Либермана? – полюбопытствовал в раздевалке у Алекса президент после легкой болтовни о роли активного образ жизни для тех, кому за шестьдесят.

– Я не интересуюсь израильской политикой, находя ее более запущенной, чем российская, как бы это ни звучало парадоксально из уст политического комментатора… – индифферентно ответствовал Алекс, избегая акцентов. Продолжил: – При этом я патриот, но не в общепринятом смысле: с мурашками от гимна, прочими рефлексами квасного патриотизма. Моя вера – это поклонение великому чуду, имя которому Израиль. Но куда больше – еврейскому народу, отнюдь не тождественному проблемному реноме нашей страны…

ВВП скосился на Алекса, будто желая пояснений, но, не дождавшись таковых, встал и угловатым движением плеча дал знать: я – в душ.

Спустя полчаса там же, в раздевалке, укрывшись полотенцами, два отпрыска развитого социализма то шумно пыхтели, то баловались междометиями, должно быть, так передавая усладу взбодренных мышц и свежевымытого тела, ну и, наверное, зачет общей не без пользы проделанной затеи.

Между тем их помыслы отличались конкретикой, далекой от смакования эйфории тела.

Объяв свой периметр, Алекс решил вытребовать у президента вольную, иными словами, снять режим домашнего ареста или, как минимум, его ослабить. Хотел он прозондировать и тему публикации/экранизации своих романов, некогда обещанных ему, и благодаря чему он, собственно, в этой позолоченной клетке и оказался. Помалкивал же он до сих пор, понимая, насколько эфемерен его статус – тот, который сегодня одним фактом встречи обрел монаршее признание. Но по размышлении трезвом он склонился к мысли аппетит свой от греха подальше умалить.

Гарант же всея Руси думал, как у проекта «Алекс Куршин» зачистить хвосты, но не кадровым мачете, а внушив отцам-основателям – Нарышкину, Бондареву, Селиванову – чувство приставленного к виску пистолета, срабатывающего от малейшей сейсмической активности. Вся тонкость, однако, была в том, чтобы самому остаться в стороне, утаивая причину и интересанта.

Отбить у одного топ-чиновника желание на всякую фронду – дело техники и удобного случая. Но нейтрализовать троих, оставаясь за кадром, в теорию вероятности не вписывалось. Причем речь шла о профилактике неверности и ничем другом. Ребята-то потрудились на славу, в который раз доказав свою личную преданность. Своих же, в духе ценностей подворотни, он не сдавал…

– Интересно, видеозапись с прослушкой в раздевалке ведется? – будто невзначай поинтересовался Алекс.

– А это зачем? Понять, как устроена у нас безопасность? – огрызнулся ВВП.

– Да, разговор о безопасности. Но не вообще, а вашей личной. Соответственно, и моей, – конкретизировал наставник целлулоидного шара, то и дело примеряющийся к земному. Украдкой взглянув на собеседника, тезис развил: – С недавних пор я балансирую на грани душевных и умственных сил… Кстати, и сегодня «оттуда» прозвенело – уже не предостережение, а медицинский случай. Не отмахнуться… Так что не реши мы сегодня-завтра проблему, получим лазарет, в возникшем раскладе совершенно неуместный. Спрашивается, чего было огород городить? Так что напрашивается откровенный разговор, тот, о злободневности которого я уже дважды через эмиссаров передавал… Но общаться, не убедившись в его полной приватности – подвергать всю конструкцию ужасному риску. Такова дилемма. У меня все…

– Что за конструкция? – то ли косил под дурака, то ли заслонял свое эго президент, вдруг сподобившийся в отрока-забияку.

Алекс бросил на ВВП с перебором выразительный взгляд, по обыкновению, комментариев не предполагающий. Откинулся на спинку кресла, должно быть, в ожидании, когда цикл тугодумия/мании величия выдохнется. При этом разочарования не испытывал, полагая: таковы трудности притирки, только не друг к другу, а вживания ВВП в образ, пусть не ведомого, так зависимого. Не столько от Алекса Куршина, случайного конфидента, сколько от обстоятельств, приведших к явлению мессии на четверть ставки.

Между тем Алекс знал, что президент, хоть и исторически давно загнан в угол, со своими тараканами разберется, ибо считал его весьма одаренной личностью, пусть не бог в каком преломлении – администрировании себе подобных – людей из народа.

Как бы то ни было, его дар, полагал Алекс, был доподлинный и весьма многогранный, простираясь за пределы накачки своего рейтинга у избирателей. Стало быть, в уравнение, Алексом внятно изложенное, он, несомненно, вникнет, хочется ВВП вползать в новую, болезненную для амбиций самодержца личину или нет… Вопрос времени.

Откликнулся ВВП между тем почти сразу. Встав на ноги, простецким взмахом руки зазвал гостя в спортзал. Размашисто зашагал, Алекса не дожидаясь. И впрямь лучшее решение на поверхности: если кого-то в редко эксплуатируемом спортзале и подслушивать, так это еженощные битвы грызунов.

– Как я понимаю, отправная точка – попытка Лэнгли меня завербовать? – заговорил Алекс, когда, отодвинув скамейку, заговорщики уселись плотно к стене, вполоборота друг к другу. Тем самым сводили к минимуму вероятность быть прочитанными по губам. – Надеюсь, вас просветили, из-за какой небрежности подрядчика они на меня и, соответственно, ваш стартап вышли?..

ВВП нахмурился, всем своим видом передавая: как меня, Россиянина №1, баловня нации, в этот общий вагон на семи ветрах занесло? Не сойти ли на первой остановке? Алекс ответил приблизительно тем же – вопросительной миной а-ля «вам шашечки или ехать?» Президент помрачнел еще больше, но кивком передал: продолжай, мол.

– Первый контакт – в аэропорту «Бен Гурион», – продолжил нехотя Алекс, – к слову, неплохо продуманный…

– Аэропорт можно пропустить, – тихо, но безапелляционно перебил президент, – время дорого, так что прямиком в Берлин.

Алекс онемел, но не оттого, что «Моссад» с СВР сверхсекретной разработкой Лэнгли поделился (до него это дойдет несколько позже), а посчитав, что ВВП его троллит, то ли понукая к холуйству, то ли отфутболивая как отработанный, бесперспективным вариант. Склонив голову, самоустранился.

Президент же, аттестованный переговорщик-провокатор, бесстрастно выставил себе неуд за непростительную для его ранга и опыта ошибку. Ибо, велев Алексу не вдаваться в начальный этап вербовки, он косвенно подтвердил: израильтяне наработкой Лэнгли торганули, чего фигурант знать не должен был. При этом ВВП понимал, что провис соседа продиктован не возмущением сделкой, а чем-то другим, похоже, обостренным самолюбием, которое у подножья трона прижиться не могло и не должно… Но ничего не оставалось, как с таковым смириться, ведь за полтора часа радетельного тренажа ровесник нечто сокровенное в его душе разворошил: свой не свой, но пришедшийся ко двору пришелец – то ли в силу своего образа «парня без камня за пазухой», то ли как-то по-другому. А об его умении рассмотреть стратегически важное, но не всем очевидное и упоминать лишнее…

Президент слегка склонил голову, будто заглядывая в потупленные глаза визави, и спокойно с товарищеской ноткой произнес:

– У нас с вами нет ни времени, ни смысла кукситься. Я весь внимание.

– Как несложно было (хоть и далеко не сразу) догадаться, затравкой к известному событию стала моя статья о проблеме-2024, которую ЦРУ превратно истолковало, как намек о готовности российского президента вступить с Западом в закулисные переговоры. Между тем метод конспирологического тыка весьма полезен при анализе запутанных, многовекторных схем, если его эксплуатируют профессионалы… – выполнял свое обещание Алекс – поведать о попытке своей вербовки только президенту.

– Извините, а что это за проблема–2024? – деликатно на сей раз встрял ВВП, ехидно улыбаясь. – Я в ней как-то замешан?

– ВВП-президент, нет, но ВВП-пенсионер – еще как, – невозмутимо ответил Алекс, заключив вскоре: – Но шутка – самое то, понравилась. – Чуть улыбнувшись, продолжил: – Так вот, случайно наткнувшись на шпионский бриллиант в разы дороже «Орлова», в Лэнгли растерялись, не понимая, что с этой находкой, не вписывающейся в привычные схемы, делать. Но в итоге не нашли ничего лучшего, как озадачить потенциальный источник, то есть меня, своим «золотым» стандартом: подглядывать и наушничать по расписанию. Между тем, поперхнувшись от моей несговорчивости, думается, расширение сознания испытали. Тут, кто бы мог подумать, снова «Бинго!»: их перспективный источник «присаживается» в Берлине по подозрению в шпионаже, тяжелейшей статье, хоть и попав под чужую раздачу. Но пойди, докажи… При этом все еще не осознают, что внедрение перевербованного агента в стан российского президента не стоит и выеденного яйца. Хотя бы потому, что безопасность в России сродни национальной идее, а безопасность президента – и вовсе Биркенау…

– Биркенау – что это? – смутился ВВП.

– Дочка Освенцима, где, собственно, все и происходило… Шансы выжить – один к пяти, если не меньше… – отрешенно разъяснил «докладчик», сбитый с ритма монолога.

Президент в недоумении покачал головой, после чего махнул рукой. Было не понять – это диагноз безнадежности «пациента» или вымученный сигнал продолжать. Ведь по начальной реакции ВВП казалось: он с трудом следит за нитью пересоленного аллегориями повествования.

– Понятное дело, – возобновил вещание Алекс, – мои стартовые позиции в Тель-Авиве и Берлине разнились до неузнаваемости – в той же мере, как права человека в Швейцарии отличаются от северокорейских. Было очевидно, не подыграй я ЦРУ, моя участь – зубрить немецкий до скончания дней в арабо-персидской версии… Что явно не улыбалось… Но и принимать их, ЦРУ, алгоритм поведения – равносильно забронировать себе место в Лефортово. Но тут мне повезло. Парень из Лэнгли, куратор разработки, оказался достаточно смышленым, чтобы, в конце концов, вникнуть: то, чем Лэнгли торгует, и правда тухлый товар (оставим за скобками мое неприятие подряда, можно сказать, на физиологическом уровне). В ходе общения с ним родилось: мое сотрудничество с ЦРУ реально, но только одноразовое – в качестве посредника на переговорах «Проблема-2024», материализуйся таковые. Я действительно подходящая кандидатура для подобного рода закулисья: не ангажирован, объективность – кредо, носитель менталитета, заваренного на совковых и западных ценностях приблизительно в равных пропорциях. Не примите за саморекламу…

– Ладно, – президент хлопнул себя по коленям. – Если честно, я ничего не понял, хоть и общаться с вами интересно, ну а тренироваться – одно удовольствие. Более тактичного тренера я не встречал. В этом я кое-что смыслю…

– Подождите, – замотал головой Алекс, недоумевая, – да я только начал. И третинужного не сказал… Простите, что тогда я в России делаю – с юностью спортивной повидаться?

– А почему бы и нет? – жестко возразил ВВП. – Водкой лучше себя травить? И, если мне не изменяет память, у вас творческих планов выше крыши: издание книг и даже экранизация. Ну и, надеюсь, не откажете мне в услуге время от времени у вас уроки брать. Вы любого подсадить на теннисный шарик можете…

За последние недели Алекс не раз представлял себе непосредственную встречу с президентом, примеряя те или иные сценарии и шлифуя аргументы. Вышло же все с точностью до наоборот, опрокинув его прогнозы и предчувствия.

Удивляться не приходилось, ведь для ВВП, прочно удерживающего трон, прямого разговора о рисках выхода в отставку быть не могло, сколько бы эта проблема ни была актуальной, истязая его психику. Пять с половиной лет до события – это целая эпоха, чей норов и сотне маститых политологов не предсказать. Вспори Россию межнациональные распри, не исключено, полмира запросило бы ВВП, опытного кризисного менеджера, оставаться у руля, дабы не получить умноженный на десять Афганистан, где половина взаиморасчетов – ядерными боеголовками.

Да, прорисованный Алексом для президента «столыпинский вагон» как категорическая неизбежность, останься ВВП по истечении каденции в России, представлялась куда более реалистичным сюжетом, нежели все прочие, но сути дела это не меняло. Дав добро на переезд в Москву под прессом компромата и жирных посулов, Алекс, как сей момент ему приоткрылось, крупно просчитался. Его весьма оригинальный концепт, зацепивший президента (в этом Алекс по-прежнему не сомневался), не мог быть ни нынешним, ни ближайшей перспективы приоритетом; не более чем фактор на вырост, на повестке дня не стоящий. Стало быть, куковать в России предстояло, в лучшем случае, три-четыре года. И вся беда была в том, что повернуть назад ни в теории, ни на практике не вытанцовывало. Ибо люди, обремененные столь скандальным секретом, как он, себе уже не принадлежат, заложив в ломбард всесилия государства свою заднюю передачу. Несбыточность отступления явственно пульсировала в последних фразах президента.

Разобрался и Алекс, почему ВВП «сделал маленькую голову» (ивритская метафора «прикинуться дураком»), будто не кумекает, о чем речь. Для начала – аккуратно расставил акценты, кто в доме хозяин, между делом – подчеркнул, что, куда ни смотри, он фигура историческая, ну и на закуску –преподнес урок прирожденного политика: зачем распинаться о том, что сегодня и даже завтра не востребовано, при этом вербально признавая свой статус – юридически уязвимого лица. Пусть перед заложником, но пока мерно дышащей в обе ноздри и весьма неординарной личностью, да еще на крючке нескольких спецслужб…

Минув этот контрастный душ откровений, Алекс сделал одну-единственную, но самую существенную для себя ремарку:

– Как хотите, но прозябать под домашним арестом я больше не буду…

Президент протянул руку, своей небогатой мимикой меланхолика будто передавая: посмотрим, что можно сделать.

В вертолете президент подводил итоги – привычное для него занятие на исходе дня. В том балансе Алекс Куршин присутствовал лишь косвенно, служа благоприятным фоном как следствие занятного времяпровождения. Не более.

Из встречи в спортзале ВВП вынес немногое и особой новизной не отличавшееся. Куршин только подтвердил его предварительные оценки-прогнозы: без патроната американцев в сделке об иммунитете не обойтись, и, весьма вероятно, ему действительно потребуется посредник со схожими, как у Алекса, выходными данными. Только Алекс, засветившийся у ЦРУ (в чем ВВП убедился еще при просмотре ролика «Моссада») им быть не может по определению… Пусть Куршин его личный выбор, но «призвался» по факту лишь благодаря контр-операции ЦРУ. Следовательно, хочешь, не хочешь, их агент. И только новичок в войнах шпионажа, как Алекс, может уповать на свободу действий. Ведь янки, будто проглотив его автономию, тотчас обложили его семью в Израиле. Наивный, хоть и не отнять полезный…

Реально президента занимало нечто необыкновенное. После осечки в Солсбери, обесценившей внешнеполитическое реноме России до советской трешки, МИД и СВР буквально рыли землю в поиске лазов, чтобы с Западом, сохранив лицо, закулисно сторговаться. Исключение РФ из ПАСЕ, G-8, куда ни смотри, болезненные щелчки по носу едва переместившейся с колен на полную ступню России. Для ее же всесильного, уверовавшего в свою непогрешимость правителя – и вовсе покушение на его место в пантеоне великих.

Заработали большие деньги в виде подковерных подношений европейским политикам и всякого рода толкачам, прочие блага и привилегии. Но дело шло туго, лишь нагнетая разочарование от извечного людского порока – обрастать активами и сибаритствовать на халяву. Многозначительных намеков – тьма тьмущая, но как только долг платежом красен – Крым и восток Украины Киеву обратно. При всем уважении, но как по-другому?..

Да ни в жисть, пусть подавятся! Все на амбразуру с кличем «За суверенитет!»

Но сегодня, наконец, реальная подвижка, которая практически аннулирует российское изгойство. Доложили со Смоленской: сделка с Брюсселем в эскизе готова. Погавкали и успокоились. Высокопородная моська против слона, увешанного немирным атомом, почти заткнулась, поскуливает лишь. Нет против нас приема. Прав был тезка насчет веревки, только не они нам, а мы им ее торганули. И Крым, и «Боинг» почти забыты – костью украинских сидельцев, брошенной им, удовлетворились. Однако сначала стулья ПАСЕ, что в прямом, что в переносном, и лишь потом, с большим зазором, «обмен всех на всех». Но! Без Сенцова, первого хохла, на нашу гавань замахнувшегося… Так что от звонка до звонка, чтобы у прочих и крупицы поползновений не возникало.

Еще недавно ВВП не верил, что многоглавый Брюссель прогнется, принимая порядок, навязываемый Россией, как данность. Нет, он понимал, это не белый флаг, да и сделка еще не утверждена, но даже процеженное сквозь зубы добро – вернуть Россию в содружество цивилизованных государств – маркер гения президента, бросившего обществу самодовольного, зажравшегося декаданса вызов, и в двух шагах, чтобы никогда больше в их обители не вытирать ноги.

Это был его день, не менее выдающийся, чем сноровистый отъем Крыма, лишивший так называемое гуманизированное человечество на время дара речи. День, который в одночасье замел в угол все его страхи и комплексы, снимая остроту у проблемы истечения президентских полномочий, если не нивелируя ее.

Между тем напрашивалось: коим образом с этой стихией эгоцентризма уживается Алекс Куршин, ее антипод, либертанианец-отшельник, к тому же утерявший агентурную невинность? Как продукт одной из черт характера ВВП – зацикленность воплощать некогда задуманное, не признавая собственных ошибок?

Весьма похоже, ответа на вопрос не знал и сам президент.

Глава 19

1 января 2019 г. Москва-сити

Его никто не искал – ни в одном из миров. Ни газета, в которой он вел колонку, ни однокашники, выплеснутые на поверхность коммуникационным бумом, ни считанные родственники, пусть по большей мере анкетные. Долгожданный допуск к интернету лишь подтвердил выведенную им однажды закономерность: одиночество – удел независимых характеров, не вписывающихся в рамки повседневности. Котики, собачки, бантики, анекдоты-прибаутки – и есть реальный дискурс рода человеческого. Критика же гримас бытия продвинутым меньшинством – ложка дегтю в бочке массового медового самообмана эры коммуникаций, омрачающая тот иллюзион.

Все же кое-кто Алексом интересовался. За два месяца – двенадцать фейсбучных предложений подружиться, все – от скучающего возраста дам, домашних и российских. Почему-то он не сомневался: дальше фото, года рождения и рода деятельности «частный предприниматель» охотницы за первой половиной на его страничке, служившей собранием его сочинений, не опускались. Там же отметились и его клиенты, чаявшие до «Последней надежды», вдруг заглохнувшей, достучаться. Ясное дело, не ведали, что он пару лет, как отошел от дел.

Его кодекс требовал ответов вежливости, но сделать этого Алекс не мог. Интернет-то ему дали, но под «подписку о невыезде», пусть устную: пассивная навигация с отказом от дискуссий и переписки, правда, не абсолютным. С согласованными адресатами – через цензора-ретранслятора – пожалуйста, а с одним из таковых – даже вменено. Приоритет этот – его родная, закатанная Роскомнадзором на задворки интернета антиправительственна газета, в которой следовало колонку восстановить.

Перемену статуса и качества возвестил Бондарев, связавшийся с Алексом по скайпу на следующий после его представления монарху день: круглосуточная охрана снята, интернет, пусть с рядом ограничений, открыт, переезд в Москва-Сити, издание трех готовых романов, перевод двадцати тысяч евро в качестве гонорара, полное содержание, то есть аренда апартамента, питание, текущие расходы. Выезд в город, однако, только с сопровождением и только по особым случаям; мейл для утряски бытовых, прочих проблем и даже скайп Николая Бондарева, но собственный мобильный все еще не пойми где.

– Вопросы? – осведомился Бондарев, завершив компактно скомпонованную вводную.

Алекса настолько изумила задача восстановить свою ипостась публициста – и не вообще, а в издании ярого антипутинизма, что брякнул нечто несуразное: «Москва-Сити – это где? В городской черте?» Между тем даже в его трехсоттысячном Ашдоде есть «Сити» – сердце города… При всем том Алекс на самом деле об осколке Манхеттена у Москвы-реки ничего не знал.

Бондарев поначалу нахмурился, посчитав вопрос издевкой, но по искреннему недоумению в лике собеседника вывел: Алекс Куршин, необычнейший в его судьбе персонаж, весьма похоже, об одном из символов российской плутократии, действительно, не слышал. Хмыкнув, с ноткой надменности откликнулся: «До Тель-Авива по-любому далеко. Только не говорите, что ваши жилищные условия, один другого круче, могут не понравиться…»

Апартамент в двух уровнях с панорамным видом на Москву, конечно же, разочаровать не мог, зато обескуражил общий режим обитания, в его текущем цикле мало что изменивший. На этаже – пост охраны со сканнером безопасности. Вход-выход – по многоразовой электронной карте, которой жилец апартамента № 4 лишен. Но поступи соответствующая директива, выдается восьмичасовая разовая. Для визитов извне требуется карта аналогичного образца, то есть согласование, как минимум, за двое суток. Квартиросъемщик, однако, пока гостей приглашать не может. Любые перемещения в диапазоне вход-выход – прерогатива куратора, оставалось догадываться, какого… Питание – полный пансион, доставляется из ресторана горничной. Она же и прибирает.

В общем и целом, очередная версия позолоченной клетки с некоторыми, пока декларативными, авансами на свидания или выход в свет. Ясное дело, с оглядкой на хорошее поведение, как устав стандартного казенного дома глаголет, что не преминул передать намеками Бондарев.

Впрочем, в глубине души в безнадзорную реальность Алекс и сам не верил, оттого откровенный трюк Синдиката, пусть не без желваков, но проглотил. При этом не усваивалось другое: собственно, какого лешего затребован его возврат в клоаку либеральной публицистики, причем, ярко выраженного антикремлевского извода? Что за инсинуация «стиль и кредо не менять»? Соображения конспирации, будто после очередного запоя автор на привычной, накатанной лыжне? Или, наоборот, подвести под статью об экстремизме? Но иностранца, можно ли?

В потугах схватить черную кошку за хвост истины в темной комнате Алекс извел себя настолько, что отважился позвонить Бондареву в разрез ясно прозвучавшей установке: связь – по неотложному поводу.

– У нас первое января, а не апреля, – возмущался Бондарев за беспардонный звонок. – Сразу видно, не православный…

– Простите великодушно, но и меня поймите: я всего лишь человек, уже немолодой, и на свою беду с нетривиальным воображением… С наступившим, во-первых… – подвязывал соцстрах и богемную экстерриториальность к своей панической атаке Алекс.

– Во-вторых? – звал к нашим баранам Бондарев.

– Нужны внятные разъяснения: какова цель реанимации Куршина-публициста, замечу, сдувшегося задолго до нашего знакомства, проще говоря, потерявшего к этому роду деятельности интерес? – изъяснился Алекс.

– Вам не кажется, что это не телефонный разговор? – уходил от ответа Бондарев. При этом, казалось, он его не знает сам.

– Уж как-нибудь намекните, – нашелся вскоре Алекс.

– Если честно, понятия не имею. Могу только предположить: ваше мнение, аналитика русофобского толка, представляет интерес. Вот и все, – поделился своими соображениями Бондарев. И будто вспомнил: – Подождите, это же не бесплатно! Первый транш, мной упомянутый, готов. Дело за малым – открыть после праздников на ваше имя счет. А! Теперь понял, откуда непонятка… Вы посчитали сумму гонораром за книги. Тот гонорар – не сейчас, увязываем со сценарием…

Алекс размял ладони, одновременно переводя взгляд из стороны в стороны, будто собираясь с мыслями. Потупившись, глухо заговорил:

– Понимаете, дорогой Коля, уж позвольте мне вас с учетом возрастной разницы так величать… Сколько бы комментатор ни был объективен, таковым сложно оставаться, меняя дворцы как перчатки тех, которых по зову сердца он будто должен критиковать. При этом беспристрастная, незамутненная аналитика – именно то, что нужно заказчику, надеюсь, понятым мною правильно… Теперь о деньгах. Без них, понятно, ничего не бывает. Но они не источник подлинно оригинальных идей, не более чем мерило ответственности. Так сказать, провокатор торчать с девяти до шести… Изобретения штанами не высиживаются, оные – таинство, которое нам с вами не разгадать…

– Что-то не пойму: вы отказываетесь? – рассек очередной пучок иносказаний Бондарев.

– Дослушайте вначале, – реализовывал свое право на свободу слова Алекс. – Для публициста два месяца выпадания из информационного поля – эквивалентно пропуску учеником четверти. Упираясь рогом, нагнать можно, но без хвостов не обойтись. То есть потребуется как минимум месяц, чтобы зафиксировать картинку, после чего мало-помалу влиться в процесс. Замечу, без всякого энтузиазма с моей стороны. Но надо, так надо… – Алекс развел руками, – Передайте только суть моих опасений… Да вот что еще: сотрудничество с книжным издательством порой весьма трудоемко. Могут затребовать целые главы переписать…

– Не ваша забота: как затребуют, так и перепишут сами! – отрезал Бондарев.

– Ладно, – хлопнул себя по коленям Алекс, – может, в честь праздника выпьем? Вам, судя по мешкам под глазами, не помешает… Да и заглаживать вину за полуистеричный звонок в сухую затруднительно.

Бондарев заразительно рассмеялся, после чего, шутливо махая пальцем, выдал:

– С вами, Алекс, не решится выпить любой, кто хоть краем глаза видел ваше дело. У кого-то «Склонен к побегу», у вас же своя красная линия – «Рецидивы запоя». Кроме того, если мне не изменяет память, на сегодня для вас запланирована прогулка на Красную площадь, с Сашей… Так что приятного, а главное – трезвого отдыха. Кстати, чтобы выпить, надо иметь чем. Охрану уболтали сгонять?

– Ну что вы, – театрально возразил Алекс, похоже, возрадовавшись прогулке, – те явные мастера своего дела. Одним видом отбивают желание химичить, инквизиция, можно сказать. Нет, бутылка сухого была в холодильнике. Но повод без компании, сами понимаете… И, куда не смотри, мой роман с горячительной субстанцией, как бы это точнее… наверное, дописан и большой вопрос, достоин ли места в Большом собрании сочинений то ли эпатажа, то ли человеческой глупости…

– Тогда приятного отдыха, – повторил свое недавнее пожелание Бондарев, на сей раз озорно подмигнув.

– К вам согласованный посетитель. Готовы принять? – прозвучало в динамике внутренней связи.

– Это Саша? – подойдя к домофону, уточнил Алекс.

– Да, – подтвердил охранник.

– Впускай.

Алекс зашлепал по лестнице на нижний уровень, издавая тапками звуки, которые напоминали удары мухобойки. Форма одежды – личный бренд (для дома), шокировавший всех его охранников: не считая плавок, полное неглиже. Вошел в его обиход в Израиле, стране по большей части жаркой, но и в своей «континентальной» жизни Алекс отличался стилем «налегке». Отопление же в апартаменте, как и в двух предыдущих жилищах, от всей души…

Алекс распахнул входную дверь, не подумав даже свериться с дверным глазком. Наверное, потому, что был предупрежден Бондаревым о предстоящем визите.

Визитер и квартиросъемщик отсвечивали разность реакций друг на друга. Алекс то покачивал головой, то щурился, нечто высматривая, визави же, молодая особа под тридцать, несла в себе эталон невозмутимости, а то и скульптурную ригидность.

При этом замечалось некоторое сходство, объединявшее обоих персонажей – крепость внутреннего стержня – отличительный признак весьма пестрого сегмента: от копов, гангстеров до шахтеров и профессиональных проходимцев.

– Ты, вообще, кто? – затребовал идентификации жилец, не соотнося девулю своеобразной фактуры со стандартным секьюрити мужского пола, чье сопровождение на обещанной прогулке не только предполагалось, но и было желательным. Москвы-то Алекс не знал.

Девуля потянулась за мобильным и несколькими прикосновениями подняла на экран фото Алекса. Сверившись с оригиналом, убрала гаджет и бесстрастно уставилась на объект, держа руки в карманах расстегнутой куртки. Но тут, сообразив, что мяч ответа все еще на ее стороне, задействовала его:

– Алекс Владимирович, мое имя вам известно. Сама слышала. К тому же лицо без спецпропуска сюда проникнуть не может…

– Ничего не понимаю… – пробормотал обескураженный Алекс.

– Еще немного – и вы простудитесь, – вежливо укорила Саша. После чего точно мышь прошмыгнула мимо впавшего в торможение жильца, должно быть, так разрешая идиотскую, неловкость на неловкости ситуацию.

Тут Алекс пришел в себя, возвращаясь к узлам момента: дверь распахнута, сам он почти гол, словно на случке свингеров.

Дверь закрыл и стал высматривать, во что бы облачиться. На верхний уровень, центр его обитания, подниматься долго, и Алекс свернул в коридор, который вел к джакузи, где, насколько он помнил, было несколько халатов. Одним из них, на два размера меньше требуемого, у него получилось прикрыться.

Как бы то ни было, следовало полноценно одеться, чтобы, по меньшей мере, не выглядеть престарелым развратником. Напрашивалось и немедленное извинение за хамский прием в неглиже. Но Саши в зале не обнаружилось да и, казалось ему, что едва войдя в апартамент, она странным образом растворилась. Что за день такой?.. Опять шарада. Впрямь «Oh, those Russians», точнее, Бондарев ловчила…

Небольшой шум наверху, постепенно приближающийся. Нашлась, слава богу… Кто она? Фактурой – гибрид спортсменки экстра-класса и средней руки риелтора…

– Фитнес-комната, закачаешься! – объявила Саша, бесшумно спускаясь по лестнице, точно в пуантах, и надо полагать, совершив экскурсию по дому. Без всякого на то позволения, если инспекция должностной инструкцией не вменена и если она не гонец арендодателя…

– Не пугай меня больше так, исчезая… – проворчал Алекс. Чуть погодя добавил: – Извини за прикид аборигена. Но, Бог видит, без всякого на то умысла… Да, начальству своему передай: пусть не шутят больше, предупреждать, а то и согласовывать нужно. А то, смотришь, следующий раз Лолиту зашлют…

– А вы не парьтесь, Алекс Владимирович, все пучком! – весело проговорила Саша, резко сменив имидж: изваяния некой исключительности – на отпрыска поколения пепси. Посерьезнев, добавила: У нас скандалисты типа Лолиты не задерживаются.

– Да не Милявская! Та Лолита умерла на Корфу три четверти века назад, по крайней мере, сюжетно… – парил мозги чаду фаст-фуд культуры старомодный Алекс. – И прошу, не называй меня по отчеству!

– У нас так заведено…

– Зови дядей Сашей, хотя, нет, лучше просто Алекс. Ладно, пойду одеваться…

– Не забудьте шапку и шарф.

План Саши прокатиться до Красной площади на ее авто Алекс отринул, как уловку его на очередную лежку сослать.

Мне обещали «проветриться», так что либо гуляем, либо остаемся, аки капризный отрок выставил ультиматум он. После обмена с Базой эсэмэсками Саша получила на коррективу добро.

Однако этим недоразумения не исчерпались. Как только Алекс минул пост охраны, задействовав лимитированный пропуск, Саша нацелилась изъять его. Алекс посмотрел на постовых, будто гарант ее претензии, затем на Сашину протянутую ладонь и выдал:

– Слушайте, пионеры, знаете, что про вас Раневская сказала? Вряд ли… А вот потеряться в мегаполисе – раз плюнуть! Что тогда прикажете делать – бомжевать? Меня же здесь, у вас, все устраивает…

К изумлению Алекса, Саша, сама естественность, опустила уши его шапки, приподняла до уровня носа шарф и деловито взяла его под руку, увлекая на выход. Пара сохраняла скрепу весь маршрут, не передавая и намека на интим. Дочь, выгуливающая отца – единственная ассоциация, которая могла возникнуть. И не было сомнений: подстраиваться или пересиливать себя им не приходилось. Будто их совместимость дар божий.

Тем временем Алекс с жадностью впитывал социально-экономический ландшафт с этнической подсветкой. За три декады, отбытых на Западе, Алекс в родные края (бывший СССР) не наведывался ни разу. В известной степени оттого, что не находил экскурс в прошлое нужным, некогда свои истоки прокляв. Больше того, продолжал сводить счеты с ними и по сей день.

Исключением стала Москва, которую он в две тысячи седьмом посетил с двухдневным визитом. Но, не поддавшись ностальгии, а по неотложной нужде как лауреат конкурса остросюжетной прозы. Хватило суток, чтобы совдепия, чуть отретушированная, в его ощущениях вернулась, породив зарок: никогда больше! Впрочем, велением обстоятельств нарушенный…

Между тем даже поверхностный взгляд отсвечивал: внешняя оболочка Москвы за декаду зримо европеизировалась и в чем-то даже давала Старушке, тверди благоденствия, фору.

Годом ранее он специально приурочил одну из своих поездок в Европу на Рождество, туристскую пору прежде им неизведанную. Твердо рассчитывал окунуться в карнавал, который рисовало его воображение. Сколько же горьким было его разочарование, когда в том краю не только праздника не проявилось, но и подобия его антуража.

Пусть та вылазка и была классическим «галопом по …» (микро треугольник юг Германии – запад Франции – север Швейцарии), однако прижимистость местных властей, крупного бизнеса и что существеннее – самого населения поражала. Санта Клаус в витринах – чуть ли не антиквариат, островки праздничной иллюминации – без подзорной трубы не найти. Но вершина забвения традиции: рождественские распродажи – комбинация торговых ловушек, хитроумно расставленных. Аренда авто: сутки – по недельному тарифу. Из чего следовало: традиция она в душе, ближайшее гала-представление – собственные похороны, если, конечно, в обход налоговиков, выйдет отложить…

Контрастом тому хитро сделанному аскетизму Москва сияла, транслируя расточительство молодой, наливающейся соками цивилизации. Новый Арбат повсеместно манил гирляндами лампочек, подсветкой зданий и праздничным убранством торговых площадей. При этом изумляло другое: роскоши и спектру автопарка могла позавидовать финансовая столица мира – Лондон, а коллекционной одежде немалой части публики – утонченный, неизменного шика Париж. При этом поведенческие модели москвичей грешили, когда скованностью, а когда ее антиподом – повышенной эмоциональностью, что по европейским меркам выдавало их провинциализм, впрочем, зримо мягче неприкаянного советского.

Как ни странно, окраинный характер здешнего генотипа подчеркивали гастарбайтеры, казалось Алексу, удесятерившиеся за последние десять лет: смиренность во всех движениях и помыслах, будто чип сегрегации им вшивают вместе с выдачей права на работу. Магрибское же меньшинство во Франции, невзирая на те или иные интеграционные коллизии, давно ее органичная плоть…

Как бы там ни было, Москва «на вынос» заметно осовременилась. В немалой степени потому, что даже в столь отвязный день, как Новый год, пьяные не встречались, да и выпившие – очевидное меньшинство. Впрочем, навыками умеренно пить (контрастом загибавшейся от алкоголизма страны) Москва отличалась и при царе Землеустроителе, что ни диво: бешеный ритм столичного мегаполиса на «локтевой тяге» с уходом в загул стыковался мало. Приятно удивила Алекса и низкая, не в пример прошлому, концентрация стражей порядка, как и их сносная селекция – вполне себе нормативные, без криминогенных вкраплений молодые люди.

– Вы не устали, дядя Алекс? – осведомилась Саша, сбавляя шаг.

Алекс остановился и в полном недоумении на Сашу уставился, будто к нему обратилась незнакомка. Он и правда, был удивлен, но не вопросом, а мыслью, его посетившей: Саша – прирожденная, высшего класса подсадная утка, но не в традиционных рамках – диапазон ее гораздо шире. Находчивость Саши, чувство партнера и деликатность воистину уникальны, дивно сочетаясь с природным даром телохранителя. Движения – грациозны, человека, прекрасно владеющего своим телом, общий вид – зрячая вера в свое превосходство (оное – отнюдь не за счет смазливой внешности), смена масок – мгновенная и органичная. Но главное, лишь подлинное дарование могло волчьим нюхом ухватить: дай этому ископаемому впечатлиться Москвой самому, не лезь с советами и комментариями; и ни слова, ни полслова за час прогулки, при этом своим присутствием по-человечески согревала, за что Алекс мысленно Сашу благодарил.

– Послушай, Саша, – отозвался Алекс, будто пропустил между ушей вопрос, – ты по утрам бегаешь?

– Допустим… – включила взыскательного наблюдателя Саша.

– Если тебе не в тягость… попрошу начальство разрешить со мной на набережной тренироваться… Думаю, на таких условиях они пойдут на встречу… Но учти, я, старая калоша, рано встаю… – изъяснился, преодолевая стеснение, Алекс.

– Я на работе, – развела руками Саша, подтвердив свою особость: ответила, ничего не сказав… Не дождавшись реакции, спросила: – Так как, до Красной на такси? Стремно топать, еще полпути…

– Ах, да! Я уже забыть успел, что экскурсия на Красную площадь. Полпути, говоришь? – высунул голову из мирка поиска смыслов Алекс. – Нет, мне достаточно. И так многое увидел, не передержать бы… Ну что, по домам? Метро?

– Метро исключено, – преспокойно объявила Саша, активируя в мобильном приложение такси.

Время будто укладываться, но богатый на пищу для ума моцион звал Алекса взглянуть на свою историю в преломлении с увиденным.

Между тем, соприкоснувшись с москвичами вживую, Алекс Америки для себя не открыл. Ведь с российским средним классом он был, хоть и пунктирно, но знаком, пересекаясь с российским туристами в Европе. Тот пестрый контингент к обобщениям не звал, но плодил ощущения того, что креативному классу России все же ближе ценности европейской вольницы, нежели путинской автократии. При этом у той страты был один характерный признак, прочувствованный им и сегодня – повышенное внимание к мало-мальски значимой собственности. Ведь в европейской традиции нескромный интерес – неприличен, умеренность и ненавязчивость – поведенческий императив.

Но именно неуемность желаний и помыслов – как укоренившаяся у российской элиты доминанта – забросила Алекса в российскую реальность. «Провинился» же перед ней он только тем, что в одной из своих статей прописал: наибольшая угроза для ВВП-пенсионера – упомянутая доминанта, всем же привходящим можно пренебречь. Этот тезис, изумивший его самого, своей кричащей очевидностью прихватил и сам объект анализа, каким-то образом о статье прознавшем, в чем Алекс ни на йоту не сомневался.

Между тем в либеральном дискурсе его идея полугодичной давности была воспринята как некий изыск упрощенчества, более того, истолкована попыткой сыграть на вражеском поле. И впрямь, просочившись к объекту исследования, повлекла ангажемент ее автора.

Весь сыр-бор был в том, говорилось статье, что по выходе в отставку ВВП попадет в оборот не неких влиятельных сил и даже не всесильной машины правосудия, а всей системы общественно-экономический отношений, подлинного владыки огромной страны, у которой действующий президент всего лишь модератор, хоть и значимый. Система эта – институтализация пиратства в качестве преобладающей нормы порядка вещей. Аналогов чему в новейшей истории развитых государств не наблюдалось.

Ни одна из восточноевропейских стран, выкарабкавшихся из социалистического тупика, не знала такой Хиросимы морали, постигшей современную Россию, того зоологического жора, в который впал ее креативный социум, дорвавшийся до почти дармового корыта. Не потому, что на Россию свалилось углеводородное Эльдорадо и богатство ее недр востребовано, и не оттого, что ее население – продукт беспрецедентной отрицательной селекции, проделанной мясорубкой СССР (весь постсоветский мир таков), а, весьма похоже, причина в том, что хватательное безумие – очередное проклятие этого края, в котором потустороннее искажает законы природы, отчего ее приплод – галерея сплошных мутантов. Все же прочие факторы – не более чем благоприятный фон. И совершенно неуместен аргумент, что в цикле первичного накопления набивать мошну естественно или модно, эксцессы же всегда и везде. Ведь директора школ в дворцах, под стать имениям звезд Голливуда, уникальное для мировой истории явление, яркий индикатор смещения здравых ориентиров.

В какой-то момент, сообразив, что подмандатная ему стихия – угроза российской государственности №1, ВВП объявил ей войну. На деле же новые, получившие ярлык на раскулачивание кланы кинулись оттирать от кормушки заматеревших, стало быть, зарвавшихся, действуя незамысловато: арест тела и собственности, переговоры полунамеками через губу, отказные жертв по их активам, чуть облегченные сроки и что-то на прокорм семьи – избитый трафарет. До него не доходило, что санация системы, им затеянная, не более чем реструктуризация вселенского воровства – настолько российская элита пропащая, свихнувшаяся на стяжательстве общность. При этом не было малейших предпосылок полагать, что в ближайшие полвека разруха морали в России устранима.

Какая бы политическая сила ни пришла ВВП на смену, включая рядящихся в тогу неподкупных, новая властная пирамида не отступит от прежних «ценностей». И особо не мудрствуя, кинется прибирать к рукам его, ВВП, огромное, распаляющее воображение состояние, сколько бы оно ни было рассовано по кошелькам его друзей и дальним офшорам.

Как бы ни был силен запрос общества наказать ВВП за тысячи бесцельно стравленных жизней, за вылетевшие в трубу триллионы, тупиковый, не давший единого дивиденда экспансионизм, вся мощь властвующих сконцентрируется не на его должностных прегрешениях, а на упомянутом. Не потому, что президента в отставке защищает иммунитет, оберег от властных заблуждений, а из-за низкой приоритетности задачи. Все, что новый собирательный Кремль будет ворожить, это – утерявшее крышу состояние, которое ни одним противовесом не защитить. Ведь на коррупцию, источник той баснословной собственности, иммунитет не распространяется, а российский ноу-хау экономических тяжб – для начала посадить – залог договороспособности и для небожителей.

Арестовав, начнут торг: скашиваем годик за каждый выданный лярд. Счет, понятное дело, ведем от пожизненного. Куда он денется…

Между тем уступка имущественных прав свободы ВВП-отставнику гарантировать не могла. Ведь воровство такого масштаба, выстроившее его подпольную империю, никакими ухищрениями рейдеров, заинтересованных в конфиденциальности отъема, не прикрыть. Одно дело втихаря раздербанить им наворованное, другое – околпачить общественность, будто подозрения не подтвердились. И даже если преемник хотел бы своим приказом объявить для ВВП помилование, поверх существующего иммунитета, то покрыть столь чудовищную коррупционную составляющую не отважится.

Таким образом, довлеющая в обществе мораль, заваренная на экстракте расчеловечивания – лейтмотив статьи Алекса Куршина – предначертывала ВВП-пенсионеру казенный дом, который никакой политической сделке не дано предотвратить. Из чего вытекало: на территории России вне острога ВВП места не находилось. Так что не прими он свой крест, ничего не оставалось, как искать убежище вне ее пределов, сколько бы подобное ни конфликтовало с его истовым патриотизмом.

Сейсмически неустойчивое постсоветское пространство в качестве приюта исключалось сразу, Китай и Северная Корея как иная, с трудом постигаемая культура в расчет приниматься не могли, страны третьего мира, то и дело оглядывающиеся на первый, реального убежища не сулили. Определенной нишей казалась православная Сербия, но ее проевропейский вектор ставил под сомнение успех предприятия.

Тут, отвечая на вопрос «Где всё же?» Алекс полгода назад предположил: внеблоковая Австрия для ВВП – наилучший выбор; и приличный немецкий, и альпийская пастораль, и мирового уровня медицина, и даже инерционный трепет перед русским сапогом, до сих пор не развеявшийся. Жаль только соседский Бергхоф (Бавария) разрушен. Было бы, где предаваться мечтаниям об имперском, прежде замок с половиной округа прикупив…

Идея, однако, отдавала умозрительностью, если принять в расчет мытарства Эриха Хонеккера, в восемьдесят девятом вышедшего в тираж властного начала. Ведь тому мастодонту места не только в Европе, но и в перестроечном СССР не нашлось.

Между тем трагедия последнего – отсутствие каких-либо геополитических козырей на руках, чего не скажешь о его некогда поданном, пусть наполовину. Так что, реши ВВП досрочно сложить полномочия и передать ядерный чемоданчик вменяемому, устраивающему Запад политику, то сей уникум – конкретизировал свою гипотезу Алекс – приоткрывал для президента форточку персональной Ялты.

Ничто прочее не могло подтолкнуть Запад наступить на горло собственной песни (хартии), заключая сделку с новоявленным Аттилой. Любые деньги, коррупционные наработки – вне игры, настолько одиозно политическое реноме российского президента.

Тем не менее, при всей состоятельности комбинации, умозрительный компонент в ней по-прежнему преобладал, ибо отставка отставкой, чемоданчик чемоданчиком, но кому, устраивающему Запад и местную элиту, его передать, дабы просматривалась предсказуемость начинания и ее должный КПД.

Дмитрию Медведеву? При нормативном раскрое, будто да: общеизвестен, обкатан, удобоварим и предсказуем. Скорее всего, потому и сохранен ВВП как возможный дублер. Но зашторми Россию, сделка «Ядерный чемоданчик – австрийское шале» теряла бы для Запада смысл: «Кому-кому, Медведеву? Размазне, который при первом залпе мятежников запрется с бутылкой, забыв в лифте единственное национальное достояние – пульт Апокалипсиса. Нет уж, Владимир, отрабатывай (отбывай) свой четвертак до конца, мочи раскольников и смутьянов! Кто кроме тебя, кудесника кризисов? Ну а вылетишь из Кремля, подберет тебя Фемида, приютит… Баба, правда, злющая и без воображения. Вместо сердца у нее кодекс какой-то. Но на все воля Господня».

С тех пор минуло полгода и политологический эскиз Алекса, в момент написания – рутинная заметка, обрел непропорциональный вес. Исключительно вследствие зацикленности на нем самого героя, своим болезненным интересом выказавшем: лучших путей отступления из российского серпентария в его портфеле безопасности нет. Как и сомнительны для ВВП всевозможные паллиативы, которые влекут за собой ревизию Конституции, как то: перераспределение властных полномочий между президентом и премьер-министром, создание союзного государства с Беларусью, прочее. Ибо всем естеством матерого политика он подспудно ощутил: его время кончилось и, сколько бы цепко он не удерживал бразды правления, даже очередную рокировку ни нация, ни политический класс не потерпят.

Пусть он куда внушительнее опереточного Брежнева, но свой ресурс выбрал полностью. Причина очевидна: Ли Куан Ю из него не вышло. Стало быть, должен уйти, как всякий отработанный, промежуточный символ. До конца (условного) каденции ВВП дотерпят, но упорствуй он сохранить себя во главе пирамиды, его, так или иначе, выбросят за борт. Ибо своей публичной назойливостью ВВП не то чтобы всем надоел, в эпоху информационного бума – затер свой имидж до дыр.

«The show must end up» – некогда смутное ощущение, которое из российского подсознательного ныне неуклонно перемещалось в устойчивое представление. И, не дай бог, ВВП пренебрежет им, то столкнется: внизу – с массовым брожением умов, во властном сегменте – с искусным саботажем.

Личная встреча с ВВП и два месяца российского карантина, включая недельный допуск к интернету, вернувший Алекса в информационное поле, к переоценке перевернувшего его судьбу концепта не привели. Единственное, в чем он засомневался, физически соприкоснувшись с ВВП, это, подразумевалась ли его персона в качестве тайного посредника на переговорах «Ядерный чемоданчик – австрийское шале». Если даже да, то такую перспективу дезавуировал один факт его сношений с Лэнгли, Алексом признанный.

В любом случае, предположение было факультативного свойства. Во главе угла – состоявшийся допуск к телу, пусть еще неочевидный. Причина одна: интерес к строю мыслей, отображавшийся в текстах Алекса. Один из его продуктов – цикл статей «Личность ВВП», которые – немыслимо! – перепечатывались провластными медиа задолго до знакомства с ними президента. В исследовании новая оптика, которая, надо полагать, объекта анализа заинтересовала. Что неудивительно, поскольку, в отличие от прочих комментаторов, судьбы Алекса Куршина и ВВП в молодые годы своими исходными перекликались.

Эта общность способствовала углубленности оценок, заочному доверительному общению. Оттого категорическое неприятие Алексом в его текстах политики ВВП соотносилось с искренней заинтересованностью понять, почему и как она формируется, и скрупулезным разбором тех действий президента, которые, на его взгляд, были допустимыми или оправданными. И совершенно очевидно, что безапелляционно смелый, обезоруживающий прогноз Алекса Куршина мог впечатлить ВВП только в совокупности с профессиональной честностью, перетекавшей порой в благосклонность, в прочих произведений автора о нем. Вследствие чего и втемяшилась в монаршую голову, и без того во власти дурных предчувствий, идея-фикс заиметь подле себя будто идейно чуждого оппонента, но явно или неявного симпатизирующего ему. Надо полагать, для некоего арбитража в качестве априори независимого эксперта, подобравшегося ближе прочих к нерву Проблемы-2024. И ВВП можно сказать виртуозно раскроил первоначальный формат такого сотрудничества, сохраняя должную между собой, монархом, и рядовым прогнозистом (мало того что иностранцем, так еще на крючке у нескольких недружественных спецслужб) дистанцию – через тексты Алекса, публикуемые оппозиционной периодикой.

Между тем личная встреча Алекса с президентом своими интонациями отсвечивала: ВВП далеко не смирился с тем, что его миссии исчерпана, ничего позитивно исторического городу и миру не явив. Но не это главное. Президент, казалось Алексу, все еще не постиг, что в циничном остатке местного модус вивенди он не кто иной, как носитель кода доступа к активам, которыми властный бомонд спит и видит поживиться, даже не задумываясь об их правовой оценке. Стало быть, никакой другой функции, кроме смотрителя уникального состояния в преддверие его захвата сворой хищников, в России у него больше нет.

Далеко за полночь, но Алекс все еще в раздумьях, на сей раз высматривая в монаршем раскладе убежище для себя. Нет, в той стихии он не инородное тело как всякий не отягощенный амбициями индивид. Не кандидат он и на ритуальное жертвоприношение хотя бы в силу дистанции, ВВП предусмотрительно выстроенной. Более того, хоть по московскому, хоть по гамбургскому счету он абсолютное зеро, какие бы бульдожьи схватки не бушевали в его окрестностях. Дело даже не в одноразовости, оттого условности контакта, сотворившегося с хозяином Кремля. Замышленная для него ипостась, ему казалось – это производное фобий, комплексов и эмоций, столь же волатильных, как и само время. Так что единственное предназначение, которое сей момент к нему клеилось – это консультант досуга для монарха, причем по умолчанию.

Будто банальная работенка, только как с ней вяжутся его заоблачной цены квартира, как и огромные средства, затраченные на его переезд в Москву? Бесплатный-то сыр только в мышеловке.

Таковой, однако, может стать любой антисистемный переворот, пусть с позиций дня – нереалистичный. При этом экспертное сообщество едино во мнении: режим, скорее всего, обрушит фатальное сочетание мало прогнозируемых факторов. Солидарно оно еще в том, что при насильственном сломе строя передел собственности неизбежен. Тогда даже такая букашка, как Алекс Куршин, своей условной близостью к трону – кандидат попасть под раздачу…

Тут Алекс скривился, после чего схватил себя за нос, похоже, так изгоняя приступ мнительности. Из положения лежа резко переместился в сидячее, достал из прикроватной тумбочки снотворное и двойную дозу употребил. Распластался на животе, но только в противоположную от изголовья, ближе к выходу из спальни сторону. Должно быть, так сокращая дорогу домой.

Вскоре его мир сузился до маленького окошка, сквозь которое просматривалась мемориальная табличка «Неизвестный, который дошел». Но вскоре и там погас свет.

Конец первой книги

Хаим Калин

Декабрь 2018 – октябрь 2019

kh838@bezeqint.net

.