Обряд копья [Иван Мирганд] (fb2) читать онлайн

Обряд копья

Глава 1

Чуть в стороне, за хлипкой деревенской оградой, на вытоптанной поколениями детей поляне ребята гоняли выбеленную временем и ногами кость. Игра заключалась в том, чтобы загнать её в специальную лунку пинком, особым шиком считалось, если удалось заставить её бежать по земле, переворачиваясь раз за разом, а потом воткнуться в лунку. Как раз сейчас Дрек смог сделать особо ловкий пинок, и дети громко кричали, считая её обороты, но на пяти раздался хор расстроенных голосов — кость легла на лунку.

Я тяжело вздохнул, но продолжил выполнять упражнение раз за разом, заставляя руки вращаться и растягивать суставы. Это уже пятый цикл тренировочного комплекса за сегодня, нужно успеть сделать семь до ужина, а потом помогать маме.

Вращение локтями, сначала в одну сторону, потом в другую. Раз, два, три… Ребята снова начали громко считать обороты кости, и я сбился со своего счёта. Не важно, сделаю ещё пять. Дети дружно заорали: "Гоол", — кажется, на десятом обороте! Золото? И я замер, вглядываясь в лунку, но тут же мысленно обругал себя за остановку и продолжил. С локтей переключился на кулаки, потом на пальцы. Всё в точности так, как описано в книге отца.

Я стану сильным, у меня будет идеальная основа для познания, пап!

Закрыл глаза и постарался отрешиться. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю. Я — тело, и мне нужен только комплекс упражнений.

— Мама! У меня получилось, я про… — фантазии прочь, я — тело, мне нужен только комплекс упражнений.

Ко мне подошёл папа и стал внимательно следить за моими движениями, горло сдавило горьким комом, но я лишь сжал зубы и продолжил тренировку. Такую же делали все дети в деревне, и только я, как одержимый, повторял её больше одного цикла за день.

Я — тело… Я — тело…

Отец ушёл, не дождавшись окончания. Болезненный ком в горле пропал чуть раньше, на поворотах головы. Я же продолжил, стараясь перестать думать. Говорят, что ребёнок становится готов к познанию стихии, когда сможет в первый раз провести весь комплекс с пустой головой. Именно так будут заложены идеальные основы для будущего развития. Но этим все пренебрегают.

Сама тренировка направлена на чувство собственного тела, растяжку, баланс. Ещё она составлена именно так, как проще всего достичь пустоты в голове. Ничего сложного, ничего, что может сбить будущее понимание Зверя. Ничего, что может повлиять на Технику. Папа записал в своей книге собственное понимание тренировки, куда подробнее того, что было написано на священном копье.

Глаза невольно скользнули в сторону от деревни, где неведомым предком была отпечатана в земле арена. В центре той было пяткой воткнуто в камень священное копьё — тот, кто решится его взять, вызовет на бой своего первого зверя. Копьё может взять только тот, кто уже получил первое прозрение. И только один раз за жизнь. Тот, кто убьёт зверя в честном бою этим тяжёлым и неудобным (со слов отца) оружием, будет награждён предками. И отец написал, что эта награда крайне важна для познания.

Я услышал крик мамы, зовущей меня на ужин, тяжело вздохнул — не успел совсем чуть-чуть до конца седьмого цикла. Но нельзя доделывать, чтобы знать свои возможности. Да и вечерний костёр меня манил обещанием новых рассказов старших. Сегодня очередь рассказывать историю была у Дрима — старшего охотника, который уже почти познал свою Стихию. Обычно из этого огромного бородатого мужика было и пары слов не вытянуть, но вечер у костра был традицией, и раз в несколько месяцев даже Дрим заставлял себя скупо рассказать молодняку об охоте, и совсем редко он рассказывал о чужих.

Последний раз грустно взглянув на пустующую площадку для игр, я вздохнул и припустил домой. Как обычно, мама уже поела и, тихо напевая себе под нос, вязала что-то. Когда я зашёл, она подняла голову и вопросительно на меня посмотрела. Печально покачал головой ей в ответ, и она улыбнулась с облегчением. Двенадцатая весна уже совсем рядом, цветочные бутоны уже набухли, пройдёт совсем немного времени, и они распустятся. Мама ещё в прошлом году взяла с меня обещание, что до прозрения и пустой головы я не притронусь к копью. И с тех пор у нас был свой ритуал: мама поднимала бровь, я качал головой.

Мы оба понимали, что это скоро закончится, но если мама хотела оттянуть этот момент, то я, наоборот, всячески пытался приблизить его. Я должен. Я обещал папе, что стану сильным, что познаю стихию быстрее всех!

В горле встал горький ком от взгляда отца, но я, пересиливая себя, быстро съел простую кашу из мяса и прошлогодних овощей со свежими травами. И побежал к костру. Там Лима и Дрек уже притащили небольшую горстку ветоши, а Дора разжигала костёр — всё в точности с очерёдностью, значит, в сегодняшней игре никто не смог сделать золотую кость — попасть в лунку после десяти оборотов. Впрочем, ребята в такой ситуации кричат так, что я услышал бы и с пустой головой.

— Что, опять не вышло, чемпион? — с звонкой издёвкой спросил Алем. Ему тоже скоро будет двенадцать, так что он был моим соперником. Три золотых кости говорили за него — он талантлив, но тоже ещё не достиг ни пустой головы, ни прозрения.

— У тебя тоже? — вернул я ему шпильку, но неожиданно Алем разулыбался в ответ.

— Огонь, я видел чистый огонь сегодня!

Ничего не ответил, только набычился и сел к костру. Огонь — это сила. Его легко познать, как и остальные первоосновы. Говорят, что чистые стихии познают очень быстро: чуть больше, чем за год. Вот только чистый огонь Алем мог бы увидеть, только если Великий Тигр погиб. Так что брешет, но даже какой-нибудь очень сложный огонь куда лучше, чем какая-то непонятная стихия, особенно связанная с жизнью.

— Ха, Алем, а то, что огонь — золотистый, ты ему не скажешь, да? — рассмеялась Дора.

Теперь набычился наш рыжий. Как я и думал, чистый огонь — удел Великих, вышедших из самой первостихии. Людям чистые могут только в детских снах присниться.

— Я же тебе по секрету сказал! Трепло — ты, Дора!

— А я пальчики скрестила!

— Ну и что, что золотистое? Основа-то — огонь, с таким я точно смогу стать зверем на второй же год!

На второй год — это он тоже загнул. В лучшем случае познает за три года, а скорее всего вовсе к восемнадцати вёснам, что тоже считалось хорошим результатом.

— Ага, тигром сразу, — рассмеялся Дрек, и его звонко поддержала его сестра-близнец Лима.

— Идут, — шепнул Вол, подошедший у меня со спины, и все тут же замолкли.

И правда, обернувшись, я увидел тяжело шагающего Дрима, за которым тихонько шли остальные ребята. Старший охотник подошёл к костру, придирчиво осмотрел сложенный из веток шалаш, глянул на розжиг и щелчком пальцев выпустил искру. У него тоже была стихия огня, но какая-то очень замудрёная, раз уж он никак не мог её познать к своим двадцати годам. Уже и техники основные все разучил, а последний шаг к стихии никак не мог сделать.

Если во время его рассказа хоть кто-то произнесёт хоть звук, охотник всегда прекращал говорить и уходил. Потому никто не раскрывал рта, а того, кто хоть слово вякнет, будут колотить все. Леве держал своего младшего брата на коленях, крепко держа ему рот двумя руками, и можно быть уверенным, что во рту у него ещё и кляп из сладкой вяжущей травы. Потом пару дней ещё будет плеваться от неё, болтун.

Будто по волшебству, огонь стал разгораться, а небо с ним стало темнеть. Момент был выбран идеально.

— Это было прошлой зимой, в самое сияние Старшей Сестры.

Кто-то восторженно пропищал, но ему тут же заткнули рот. В тот раз к деревне подобрался чужой, так что и рассказ, скорее всего, будет о нём.

— Я тогда возвращался с охоты, набрал много трав и нёс с собой огненную ящерицу, — голос у него был похож на озёрную волну, когда начинался летний ливень, шипящий пеной и одновременно звонкий. Так говорил только Дрим, и мама считала, что это из-за того, что он уже близок к своей стихии. — Шумел ветер, и я был сосредоточен на мыслях о своей стихии, надеясь, что сердце ящерицы поможет мне прорваться, наконец. Уже спускался с горы, когда мне навстречу вышел чужой. На три головы выше меня, он подражал какому-то зверю и уже покрылся серой псевдошерстью. Очевидно, он тоже был чем-то занят, потому не сразу заметил меня. Но стоило мне сбросить ящера с плеча, как чужой вздыбился и рванул ко мне.

Кто-то в ужасе пискнул, ему тут же заткнули рот, но Дрим заметил и замолчал. Все замерли, боясь пошевелиться, я даже дышать перестал, надеясь, что охотник продолжит рассказ. И, недовольно покачав головой, он всё же заговорил вновь. Рядом облегчённо, но очень тихо выдохнул Алем, и я ему вторил.

— К счастью, это был дикий чужой, он был один и пусть успел отожраться, но был слишком простым, а серая псевдошерсть слишком горючей. Вместо меня, он столкнулся с огненным шаром, который я оставил на его пути, прежде чем отпрыгнул в сторону. Чужой вспыхнул весь и сразу, будто сам начал испускать огонь, как огненная ящерица. Ослеп и обезумел от боли, стал менять форму, то превращаясь в кляксу, то в зверя, то вообще непонятно во что. Я же готовил свою сильнейшую атаку, слишком большим был чужой, такого надо бить наверняка до того, как он разделится. И именно в этот момент меня посетило второе прозрение, — Дрим замолк и закрыл глаза, переживая воспоминания. — Моя атака сорвалась. Вместо того, чтобы испепелить чужого на месте, она ударила рядом, лишь отбросив его в сторону. И он разделился на три кляксы, которые тут же рванули ко мне. Я был ошеломлён сорвавшимся видением своей стихии, опустошён своей последней атакой, беззащитен.

Раздалось сразу несколько сдавленных возгласов, но тихих, так что старший охотник их проигнорировал.

— Мне пришлось пустить последние крохи силы в копьё и отбиваться им от трёх быстрых противников. Сразу же один из чужих вцепился мне в ногу, а у меня не было сил даже на то, чтобы воспламенить кожу и защититься. Пришлось ударить копьём прямо по ноге, надеясь только на то, что одежда защитит от пореза. Точный удар срезал тварь с ноги, я же, раздирая жилы, побежал прочь.

В свете от костра глаза детей горели от восторга. Многие держали рты руками, чтобы ничего не ляпнуть.

— Это был забег наперегонки с самой смертью, и я стремительно терял надежду на жизнь. И тут я увидел его! Он сиял мягким пламенем, так похожим на то, которое я видел в своём прозрении! Я взмолился древним, перекувырнулся через голову, чуть не сломал себе шею, но смог схватить цветок зубами, съев и изрядную порцию земли. Чувство правильности пронзило всё моё естество, моя стихия потекла по жилам вместе с кровью, а в разум пришло моё второе прозрение. Чужие вспыхнули в тот же миг, как сухой хворост в этом костре. Когда прозрение закончилось, от их тел не осталось и пепла, — Дрим даже встал, разведя руки в стороны, его глаза горели от воспоминаний, он вот прямо сейчас переживал всё то, о чём нам рассказывал. — С тех пор я ищу ещё один такой цветок. Всего один, ещё чуть-чуть и я прорвусь к познанию своей стихии. Третье прозрение, говорят, всегда приносит познание.

Последние его слова испортили мне впечатления от рассказа. Отец написал и об этом, прозрение часто наоборот сбивает ищущего с пути. У нас с рождения есть чувство, ведущее к родной стихии, не нужны прозрения для того, чтобы познать её. И папа призывал меня не ждать прозрений, а следовать своему чутью. Он призывал ошибаться на своём пути, но не зацикливаться на поиске уже найденных верных решений. Это было сложно понять, но я верил отцу. В конце концов…

— Готово, — прокричала Лима, которая всегда любила покушать. Она стала быстро вытаскивать из-под огня шарики горшинки, начинённой сыром.

Один достался и мне, я взял горячее лакомство специально подготовленным для этого мясистым листом той же горшинки, а потом стал аккуратно есть плод, который был похож на маленький горшочек с крышкой, за что и получил своё название. На небо из-за деревьев выползла Младшая Сестра. Её белый лик сегодня был обращён на запад.

Глава 2

Мама разбудила меня затемно, выдала булку свежего хлеба с сыром и молодым салатом внутри и отправила на рыбалку. Сегодня тренировка будет уже на озере, голыми пятками в воде. Люблю эти дни, потому как у меня часто получалось обставить остальных детей в улове. Быстро впихивая в себя еду, я стал собирать удочку и заранее заготовленную наживку, жирные мухи лениво ползали в горшинке, отожравшись её мякотью, такие идеально подходят для рыбалки. Уж сегодня то я точно обставлю Алема в улове!

Только вышел из дома и тут же припустил вперёд: нужно как можно быстрее оказаться на берегу, чтобы занять своё любимое место, куда я вчера перед обедом заскочил, чтобы насыпать прикорм. Я точно должен быть сегодня первым. Пробежал по темени лесополосу и увидел перед собой чистую, гладкую поверхность озера. Это хорошо, серьпа любит именно такую погоду. Озеро было большим, даже Вира, у которой стихия воды, не могла проплыть до противоположного края быстрее, чем за час, прочие и вовсе не пытались. Обрамлённое по всему периметру густым лесом, поросшее синеватыми кустами ворсянки, которая могла расти даже на двухметровой глубине, поднимая ветви ещё на почти метр над водой.

Противоположный берег всё ещё терялся в темноте, но света от Младшей Сестры было достаточно для рыбалки. Уже не очень спеша — на берегу никого не было видно, я пошёл вдоль берега по укромной тропке к своему месту, расположенному в водяных кустах. Нужно было пройти по воде, чтобы добраться до секретного островка, о котором знал только я. Уже предвкушая хороший улов, я раздвинул ворсянку и чуть не сбил в воду рыбачащего на МОЁМ месте Алема!

— Это моё место! — закричал я, когда утвердился на ногах.

— Не ори, рыбу распугаешь! — буркнул Алем, а потом повернулся ко мне и с широкой улыбкой произнёс. — Кто раньше встал, того и место. Такие правила.

— Да ты… — я многое мог сказать этому заносчивому говнюку. Но не стал.

Просто пошёл на излюбленное место Алема, которое было на противоположной стороне расчищенного берега, куда нам разрешалось ходить. Он считал себя самым смелым из детей, потому ловил прямо у ограды, что не сильно помогало ему с уловом. Народ к этому времени уже начал подтягиваться к берегу, все, молча, кивали мне, чтобы голосом не спугнуть рыбу.

Ещё в десятке метров от места я услышал плеск воды и невольно ускорился. Вот же чужеродная тварь… Алем привязал здесь мелкую чушницу — противную мелкую рыбку. Она на тонкой леске носилась по кругу, отпугивая нормальную рыбу от берега.

Я уже подумывал о том, чтобы пойти и хорошенько намять бока этому чужеродцу. Но тогда я приду домой совсем без рыбы, и мама расстроится. Сжал кулаки до боли, в правой жалобно хлипнуло удилище. Повернулся в сторону ограды. Нужно отойти совсем чуть-чуть. Метров десять от ограды, и там будет вся рыба, которую разогнала чушница. В груди всё похолодело.

— Ну что такое десять метров? Охотники ходят куда дальше. Ограду здесь для детей же поставили… — бормотал себе под нос, уговаривая сам себя. Страх был совершенно иррациональный — навалился, как ледяная скала на плечи. — Ну же! Давай! Наловлю рыбы больше чужого Алема, вот мама удивится. Я же уже почти взрослый, думаю вызывать первого зверя на священный бой!

Забор перепрыгнул, не переставая бубнить. Подобрал переброшенные снасти и на негнущихся ногах пошёл вдоль берега искать подходящее местечко. Дёргался от каждого шороха, как маленький. Каждый шаг от ограды будто вытягивал из меня душу, как присосавшийся чужой.

Впереди показалось подходящее место, между кустов образовалось пустота, значит, там большая глубина, а крупная рыба любит такие места — близко к берегу и на глубине. С облегчением я нашёл и сухую полянку рядом. Закинул в воду сетку из веток, куда можно складывать пойманную рыбу. Развязал удилище и нацепил на крючок наживку, так, чтобы жало нигде не вылезало. Муха при этом не умерла, но судорожно била лапками — самое то для хорошей наживки.

Грузик ударил по воде и стал опускаться прямо в центр омута. Прошло всего мгновение, а я сразу почувствовал поклёв, поплавок резко ушёл в сторону, а удилище согнулось упруго! Ого! Я ослабил натяжение, потом слегка дёрнул. Несколько минут мы боролись, рыба пыталась сбежать, а я не давал ей этого — сворачивая голову в сторону, чтобы она выдохлась. Сейчас нельзя резко вытаскивать — слишком крупная, либо леска лопнет, либо крючок разогнётся. В то, что удилище сломается — я не верил, всё же из ворсянки сладил по всем правилам, такое скорее в узел свернётся, чем сломается. Да и не первая это рыбалка для него.

Что-то хрустнуло за спиной, и я чуть не выпустил удилище — рыба его враз утащит в центр озера, а запасное у меня куда хуже сделано. Даже оборачиваться не стал, только обратился весь в слух, готовый нырнуть в воду от опасности. Но рыбалка шла своим чередом, а шум больше не повторялся — видимо, сухая ветка упала. И вот, на воздух показалась рыбья голова, я дал ей глотнуть воздуха и снова отпустил её резко забившуюся под воду, чтобы она не оборвала леску. Внутри весь ликовал — мне попалась крупная зеркалка, такой и одной на всю рыбалку хватит, а я только начал!

— Не расслабляйся, Арен. Только не расслабляйся, — пробормотал я сам себе, впрочем, не теряя концентрации на слух и на борьбу с рыбиной.

Спустя ещё четыре подсечки на воздухе снова показалась рыбья голова. В этот раз я не стал её отпускать сразу — она уже выдохлась, дам надышаться хорошенько и можно будет вытаскивать. Еще совсем немного, и рыба уже билась на берегу. Таких крупных я ещё не ловил — только у старших видал пару раз, и то — они удили с лодки. Пока запихивал в сетку — примерил к руке, от пальцев почти до локтя. Ух! И тяжеленная! Может быть, даже с икрой в пузе!

— Не, для икры не время, месяц ещё минимум же.

Будто на голос отозвалась, снова хрустнула ветка за спиной. Я обомлел весь, но онемевшими вмиг руками таки сунул улов в сетку и даже запер её. Повернул голову на одеревеневшей шее — пусто. Так и сел от облегчения. Но ещё долго глядел в лес до рези в глазах. Безумно хотелось сбежать отсюда. Но надо было выловить ещё хотя бы одну рыбину. Возня с зеркалкой, конечно распугала всех, но пока я тут сидел — рыба, наверняка, уже начала возвращаться.

Дальше всё пошло спокойно. Ни резких звуков из леса, ни крупной рыбы. Так — с десяток мелких рыбёшек, а потом и клёв закончился. Пора начинать тренировку, но для начала я перемещусь назад за ограду, чтобы спокойно выполнить все движения, не ожидая прихода зверя из леса.

Не торопясь, скрутил удилище, собрал все вещи, потом вытащил сетку из воды, надел на плечи специальные лямки. Тяжесть впилась в плечи, но это ерунда. Кое-как перекинул сетку с рыбой через ограду и только тогда расслабился.

Если старшие говорят, что здесь безопасно, значит, так и есть. Отвязал, наконец, чушницу, которая тут же уплыла куда-то на глубину, рыба мелкая и костистая, такая никому не нужна. Закинул свой улов в воду, убедился, что у рыбы нет возможности сбежать, и начал тренировку.

Очнулся я от того, что кто-то рядом прошуршал камушками. Открыл глаза и столкнулся взглядами с Алемом. Вот же выкормыш чужого! Он пытается украсть мою добычу!

— Ты что творишь, урод? — заорал я. — Мало тебе было украсть моё место, ещё и на улов позарился!

— Я?! — заорал в ответ Алем. — Да все знают, что тут рыбачу только я! У тебя вон поджилки трясутся до сих пор. Это ты мою рыбу украсть пытаешься!

— Чтооо?! — я даже опешил от такой наглости. — Лжёшь, как чужой!

— Сам ты чужой!

На крики постепенно стали подтягиваться ребята, в недоумении глядящие на нашу перебранку.

— Что у вас тут опять случилось? — гневно спросила Дора.

— Он пытался украсть мою рыбу, — одновременно произнесли мы оба, тыкая друг в друга пальцами.

Младшие смотрели с недоумением. Зачем кому-то красть рыбу? Тут её целое озеро же. И, честно говоря, я разделял их недоумение сейчас всецело. У этого Алема явно разум вышел из головы весь, раз он творит подобное. Может, его чужой укусил, да всю душу высосал? Кто-то из младших спросил, а что тут делаю я, ведь моё место в другой стороне. И Алем ухватился за этот вопрос.

— Да, Арен, что ты делаешь на моём месте для рыбалки?

Мой гнев даже поостыл от неловкости, когда на меня воззрилась вся толпа.

— Так ты же не свет не заря припёрся и занял моё рыбное место, ещё орал, что кто первый того и тапки — вот я и пошёл на твоё место, раз уж ты поступил, как чужак.

— Ха! Да кому твоё место рыбное нужно-то?! Там же рыбы вообще нет! То ли дело моё местечко у ограды, с той стороны никто не ловит, вот мне рыбы больше и достаётся!

— Больше? Да когда ж ты хоть раз-то рыбы вылавливал больше меня? — снова распалился я.

— Больше тебя? Да ты ж бездарь, который рыбачить не умеет! Ещё бы! Откуда тебе вообще знать, как рыбачить? Меня отец учил, а тебя кто? Книжка, которую, якобы, написал твой папка? Ха, а может, вообще у нас один отец, а мамка твоя не хочет признаваться, что пригуляла тебя у моего?

Я ударил со всей силы, размахнувшись, кулак прилетел противнику под глаз. Моё запястье громко щёлкнуло, прострелив вспышкой боли. Тут же я отскочил, схватившись за руку, но боль быстро прошла. А Алем уже прыгнул на меня, размахивая кулаками, что та мельница.

Попытался блокировать его руку, но мне тут же прилетел кулак в самую макушку, отчего во рту разлилась тупая пустота, я поплыл, но смог пнуть ногой, отталкивая этого чужого прочь. В голове что-то лопнуло, как струна, все мышцы резко сжались, выгибая тело дугой. Не успел я толком испугаться, как увидел перед лицом стремительно растущую ввысь траву. От неё в небо поднималась серая дымка, будто туман, она поднималась всё выше, пока не попала в облако. Затем меня резко ударило, отчего в глазах вспыхнули искры.

Я очнулся лежащим на траве, по губе в открытый рот текло что-то горячее. Сильно болел нос. Я стал подниматься, вытирая кровь из разбитого носа. Алема скрутили сразу пятеро, Дора помогала мне встать, держа за руку. И все они смотрели на меня с ужасом.

— Что, тьфу, — я сплюнул кровь, попавшую в горло. — Что случилось?

— У тебя было прозрение, Арен, — сказала почти плачущая Дора.

— Это было прозрение? — спросил я, и сам понял, что да, это было оно. — Но что случилось, почему у меня разбит нос?

И по тому, как все посмотрели на Алема, я всё понял. Он совсем потерял разум, ударить во время прозрения… это… это… Это было слишком подло. Так мог сделать только чужой, но никак не человек. Я уже собирался свернуть этому чужеродцу голову, рванул вперёд, но меня остановила Дора, а потом и остальные навалились.

— С ним разберутся старшие, Ар…

— Да он же чужой в обличье человека! Убить его — священная обязанность каждого!

— Не чужой он, — потупилась Дора. — Ты просто не знаешь. В любом случае решать должны взрослые.

— Я уже взрослый! — закричал я. — Пустите меня, и я всё сделаю сам.

— Нет, Ар. Так нельзя.

Я ещё какое-то время упирался и рвался прибить гадёныша, но потом плюнул и поддался. Нужно постараться — вспомнить прозрение, что там было, что я чувствовал? Это же так важно! Первое прозрение — самое важное! Оно показывает родную стихию! Я столько времени ждал его… И всё потеряно. Что там было? Какая-то трава, которая быстро росла и испускала дымку? Это стихия жизни? Или важна была именно дымка и облака? Что это было?! ЧТО?!

Ребята вокруг смотрели с жалостью, будто моя жизнь кончена. И это было, чёрт подери, так! Я жил с целью познать стихию и стать зверем! А теперь… что мне теперь делать?

Глава 3

Когда мы пришли назад в деревню, ребята разделились на тех, кто держал нас двоих, и тех, кто разбежался звать взрослых. Через несколько минут собралась большая часть деревни. Разлившееся в воздухе напряжение, казалось, можно резать ножом, оно сдавило грудь и прижало голову к земле. Давило глупым чувством вины, будто это я виноват в чём-то.

— Это правда? — глухо раздался необычный голос Дрима, который сегодня отдыхал от охоты.

— Да, Алем ударил Арена во время прозрения, — чуть не плачущим голосом ответила ему Дора.

— Ты уверена, Дора? Это очень серьёзное обвинение, — тяжело роняя слова, произнёс бледный, как известь отец Алема.

— Мы все видели! — звонко от волнения пропищала Лима. — Он сделал это специально!

— Что ж, — трясущимися губами ответил Алед. — Вечером будет суд. Если всё подтвердится. *всхлип* Алем будет изгнан из деревни навсегда.

— Как навсегда?! — закричал вдруг молчавший до сих пор Алем. — Я ещё ребёнок!

— Уже нет, — его отец махнул тяжёлой головой в сторону моей мамы.

Она стояла бледная, как мел, её глаза быстро перебегали с лица на лицо, постоянно возвращаясь ко мне. В её пышных красных волосах белел цветок с нашей яблони. Понимая, что случилось, я обомлел. Алем, конечно, тот ещё чужой, но… мы же с ним выросли вместе. Как так? Почему он сегодня себя так вёл, почему его изгонят из деревни? Но потом вспомнил поднимающийся от травы дымок. Зло сжал зубы, глядя на то, как его связывают, и, развернувшись, пошёл на свою любимую площадку.

Алем сам виноват в своей беде. Он — чужой. Вчера одна из тварей другого мира выпила его душу, оставив только оболочку, в которую и вселилась. Чужой должен быть убит, а не изгнан. Взмах руками вверх, и воображаемое копьё вонзается в грудь Алему. Да, вот так! Воображаемый парень упал, истекая белёсой кровью чужих. Взмах руками, и воображаемое копьё отсекает его голову.

Я встряхнул голову. Нужно тренироваться. Я — тело.

Да кому теперь эти тренировки нужны? Прозрение было сбито, я теперь никогда не познаю свою стихию! Я даже не знаю, что это за стихия! Жизнь? Природа? Облака? Или что-то вовсе экзотическое… Такое и с прозрением познать тяжело!

Руки вверх, потом поставить их на землю, отшагнуть, разогнуть ноги, прикоснувшись пятками к земле. Что мне делать теперь?! Опустить спину, не касаясь вытоптанной земли, посмотреть в небо. Жить, подобно старику Грек? Отказаться от познания стихии и заниматься земледелием? Грррр. Согнуть колени и посидеть, свернувшись калачиком.

Постепенно, с ходом тренировки я успокаивался. Злость и обида постепенно улеглись. Я то и дело возвращался мыслями к произошедшему, раскладывал на каждый шаг — что я мог изменить, чтобы этого не случилось? И не видел ни единой возможности. Алем явно на меня за что-то взъелся, но за что? Мы никогда особо не дружили, но чтобы откровенно враждовать? Если подумать, то всё началось вчера, когда он рассказал о своём прозрении. Обиделся на то, что Дора мне рассказала про его не чистый огонь? Да никто бы и не поверил в эту ерунду, чистые стихии — это сказки для детей. Как и видения мифического зверя в прозрении.

Зафиксировать запястье одной руки и мягко выворачивать его — раньше это было весьма болезненно, сейчас я могу вывернуть его до хруста кости и ничего не почувствовать. И всё же, за что он так взъелся? Не похоже на то, что это была какая-то ерунда. Может, пойти и спросить его? Да ну, ерунда какая-то, если бы хотел сказать — уже сказал бы. А так, одни только оскорбления от него и услышал.

Перешёл на шпагаты, тщательно растягивая каждую мышцу, это упражнение тоже уже давно перестало приносить хоть какой-то дискомфорт. Да и вообще вся тренировка ещё год назад перестала вызывать у меня какие-либо сложности. Без усилий встал на руки, убрал одну руку, сделал воздушный шпагат, одним шагом сменил руки. Только пустая голова пока что вызывала у меня сложности.

Я — тело…

Очередная мысль, прилетевшая в голову, чуть не стоила мне сломанной руки. Закончив комплекс в первый раз, я сел в позу для медитации и стал вспоминать утреннюю тренировку на берегу озера. Я точно помню, как зашёл в воду, как та мягко холодила ступни. Следующее, что я помню — как очнулся от постороннего шума. Мне тогда показалось, что Алем припёрся почти сразу после начала, но… Я тогда сидел в позе для медитации, так же как сейчас. Это значит, что я сделал всю тренировку — с самого начала и до самого конца — с пустой головой! Это объясняет, почему ко мне пришло прозрение! Я готов!

Но воодушевление тут же ускользнуло от меня. Я был готов. А теперь я всего лишь ребёнок, у которого нет и не будет первого прозрения. Такое уже случалось раньше. Это детское воспоминание въелось так, что я мог вспомнить свой завтрак в тот день. Обеда не было, так мы все были потрясены этим событием. Лицо и имя того парня стёрлись со временем, но тот момент, когда мы узнали, что с ним случилось — нас ошеломил. Он просто упал во время прозрения. Его не толкали, не били, как меня.

— Он упал! Упал! — кричала его мать, размазывая слёзы по лицу. Сам парень был бледный как туман, трясся и не мог стоять на ногах, держался за стену.

Сначала никто не понял, что случилось, ну упал и упал, живой же. Выяснилось всё только с приходом старшего охотника, который смог успокоить их и выспросить, что же случилось на самом деле. Вспоминая тот день, я не мог понять своего спокойствия сейчас. Я был зол, но не было того смертного ужаса.

Через три месяца тот парень умер, так и не получив ни одной близости стихии. Ему отдавали любые травы, помогали в охоте, но, сколько бы сердец он не съел, тело не принимало ни капли стихии. Умер во время очередной охоты — чужой его поймал, а стихии для защиты не было, да и другие охотники просто не успели.

Я пытался как можно полнее вспомнить их отчаянье, чтобы почувствовать отклик в себе, но — пусто. И какая-то мысль упрямо ускользала от меня. Что-то важное, что не давало мне отчаяться, даже в такой ситуации. А после тренировки я и вовсе успокоился. Сидел в позе для медитации, не спеша начинать новый цикл, пока не услышал приближающиеся шаги. Открыл глаза и вопросительно посмотрел на Дору.

— Прости меня. Это я во всем виновата! — Дора потупилась, отчего её зелёные волосы полностью скрыли лицо. У неё первой из нас четверых, достигших сегодня двенадцатой весны, детский белый цвет волос сменился взрослым — цветом насыщенной зелени. Не то чтобы это что-то значило, мои волосы вон до сих пор не сменили цвет, хотя я уже и прозрел, и даже достиг пустой головы, но она гордилась этим, сразу, как волосы начали зеленеть, остригла белые пряди и долго ходила с коротким зелёным ёршиком на голове. Сейчас они уже были ей до плеч. А ещё у неё всё лицо было в грязных разводах от налипшей на слёзы пыли.

— Да что ты говоришь такое? Как это ты можешь быть виновата в том, что сделал этот чужак?! — неожиданно её слова меня выбили из спокойного состояния, я снова стал злиться.

— Не чужак он, просто… Он сказал, а я… — девочка потупилась, покраснела вся и, расплакавшись, убежала прочь.

Вот ведь странные создания. Но её появление заставило меня вспомнить о береге и рыбе, так что я бегом побежал к озеру. До слёз не хотелось терять зеркалку, столько пережил ради неё, и просто забыть? Меня хотел остановить Алед — отец Алема. Опять резанула схожесть наших имён, будто слова Алема там, на берегу были правдой, так что я смутился и пробежал мимо, а он не стал меня преследовать.

У берега я был уже совершенно больной и разбитый, болел бок, тяжело стучало сердце. Будто я бежал не несколько минут, а несколько часов подряд. Меня резко, без предупреждения, вырвало прямо в воду. Брезгливо вытерся и отошёл чуть в сторону. Зашёл в воду по щиколотки, чтобы сделать тренировку — озеро всегда меня успокаивало. Холодная весенняя вода мягко обняла мои ноги, будто вытягивая все тревоги. И я провалился в упражнения весь, без остатка.

В этот раз мне удалось прочувствовать эффект от пустой головы полностью. Чувства улеглись, болезнь прошла. Совершенно спокойный, добрался до ограды, где у берега всё ещё была привязана моя сетка с рыбой, та не смогла её разорвать, хотя билась, чувствуя рядом свору чушниц, только и ждущих, когда рыба выбьется из сил. Вовремя я пришёл.

Слегка отстранённо собрал свои снасти, повесил на спину сетку, которая ощутимо придавила меня к земле. И понёс добычу маме, она там, наверное, беспокоится. А так, увидит мой улов, спокойного меня и сама успокоится. Пусть это будет так.

Я прошёл через деревню так, будто на меня никто не смотрел, хотя это было не так. Отец Алема уже куда-то ушёл, так и не решившись со мной заговорить. Я пришёл домой, где на столе меня ждала тарелка остывшего супа и ломоть хлеба. Мама сидела с тревожным лицом и как обычно вязала. Ну и правильно. Я показал ей свой улов, она, молча, глазами кивнула, улыбнувшись. И всё, я понял, что кризис миновал. Осталось только дождаться вечера.

Я больше не хотел сегодня тренироваться, хотелось побыть с мамой. И мы, молча, занимались каждый своим делом — она вязала, а я бегал вокруг, делая домашние дела. Чувствовал постепенно растущее снаружи напряжение и всячески ему противостоял, чтобы сохранить наш уголок спокойствия и тишины. Несколько раз порывался взяться за книгу отца, но каждый раз что-то меня останавливало.

К нам постучались. Значит, пора.

Снаружи, будто ей было дело до наших проблем, сияла Старшая Сестра. Неестественно большая, похожая на каплю красного сока луна сияла, раскалывая небо на две части насыщенной алой полосой света, в которой можно было увидеть очертания другой планеты. Кто-то считал, что это другой мир, кто-то считал, что это будто отражение на воде — наш собственный мир. Сияние случалось ровно четыре раза в год, но даты всегда случайные, потому многие видели в этом тайный знак. И вот…

На суд собралась вся деревня. Костёр разожгли выше самого высокого человека, он зло гудел в центре, а вокруг на брёвнах сидели люди, у некоторых на руках были младенцы. Такое событие случалось редко, да ещё и сияние это…

Меня с мамой посадили в самый центр, жар огня ощутимо щипал кожу на таком расстоянии. Вскоре, когда все расселись по местам, привели связанного Алема — он был собран и зол, ни тени страха в глазах. Что же у тебя такое случилось, а? Неужели действительно, чужой укусил? Да ну, где бы ты его тут нашёл?

— И так, — прошуршал Дрим. Как старший охотник, он должен был решать все споры в деревне. — Алем ударил Арена во время прозрения.

Люди заволновались, переговариваясь, будто за день не успели всё обсудить.

— Молчать! — пророкотал Дрим. И потом уже злым шорохом продолжил. — Я успел провести расследование. С утра Алем почему-то занял место Арена на озере. И Арен пошёл рыбачить за ограду. За это он будет наказан, так как до первой охоты младшим запрещено покидать границы деревни.

Я обмер внутри на мгновение.

— Наказание — порка розгами завтра утром.

Алем так зло улыбнулся этим словам, будто это меня здесь сегодня судят, а не его.

— Дальше, пока Арен медитировал на берегу после тренировки — Ален попытался украсть его улов, но был остановлен Ареном, — шорох голоса старшего охотника стал угрожающим. — За попытку кражи — наказание порка плетью. Но этого не будет. Так как после этого между ними началась драка, на которую сбежалась ребятня. Во время драки к Алену пришло прозрение. И Алем ударил, зная, что этим может навсегда лишить товарища стихии.

Вот сейчас поднялся гвалт, люди возмущённо кричали, кто-то бросил в связанного объедками. Мне стало мерзко от этого всего. Люди будто забыли, что Алем — один из них… Хотя я и сам считал, что его чужой укусил.

По вставшему в горле кому я понял, что на суд пришёл отец. Как всегда, я не мог его видеть, но точно знал, что он рядом, знал, что он смотрит на меня. Он требовал от меня действовать, а не сидеть ровно. И я встал.

— Я соврал. У меня не было прозрения, я просто притворился, чтобы остановить драку, — соврал я. Отец писал, что часто прозрение только уводит ищущего от его пути, заставляет возвращаться назад и искать то, чего уже нет. Так что моя обида — пустяк. Вот та мысль, которую я не мог поймать весь день. В ответ на мои слова воцарилась неестественная тишина, кажется, даже костёр перестал трещать ветками.

Мертвенно бледное лицо Аледа постепенно разгладилось. Он медленно кивнул головой, глядя мне в глаза, он понял, что я соврал. Кажется, это понимали все, но никто не сказал ни слова против. Вся эта толпа, только что бесновавшаяся, замерла в ожидании решения.

— Тогда Алем будет наказан только за попытку кражи и попытку лишить стихий. Десять плетей. И Алем не будет обучаться охоте. Если захочет, он волен охотиться, но ни один охотник не имеет права его обучать. Даже попытка лишения стихий — это страшное преступление, — прошелестел Дрим, тяжело роняя слова приговора. — Это всё.

Уже дома мама меня крепко обняла.

— Молодец, сынок, ты хорошо поступил. Но не смей ему подставлять спину, злобу он затаил, и не отпускает она его.

— Злобу? Но за что? Я весь день думаю и не могу понять! Его будто вчера подменили!

— Обычно такое бывает из-за девочки, сынок.

— Из-за девочки? — я недоумённо посмотрел на неё, вспомнив слова Доры. — В смысле?

— Когда мальчику нравится девочка, а ей нравится другой мальчик.

— Дора?

Мама лишь улыбнулась мне печально. И уселась в своё кресло, сплетённое из ворсянки, взяв в руки шерсть и старые, стёртые ещё пальцами её бабушки деревянные спицы.

Глава 4

Утром, ещё до завтрака, пришёл Дрим. В руке у него была сжата тонкая длинная палочка. Я не стал ничего говорить или оправдываться. С Дримом это бесполезно, только разозлится ещё больше. Он отвёл меня в центр деревни, где и выпорол. Бил он со всей силы, но я спрятался в пустую голову. То, что ещё вчера представлялось невероятно сложным, теперь было легче лёгкого.

После порки Дрим лишь удивлённо посмотрел на меня, но не стал ничего говорить, отпустил. Я не стал дожидаться порки Алема, но уже дома прекрасно слышал, как он кричит. Плеть причиняла куда больше боли, чем розги. Говорят, что двадцать плетей иногда убивали даже взрослых, не ранами, а болью. Но я не стал жалеть этого придурка, может, хоть плети ему голову на место поставят?

Мама поставила мне утреннюю кашу, аппетита не было, но я быстро съел всё, раз за разом давя встающий в горле ком. За напускным спокойствием я видел, как она сочувствует Алему, её глаза чуть дёргались после каждого крика.

— Мам, я вчера достиг пустой головы.

Она расстроенно на меня поглядела, но сказала обратное.

— Я рада, сынок.

— И через неделю я возьму копьё.

— Конечно, сынок, как мы и договаривались. Прозрение и пустая голова.

— Да.

Мы оба смолкли. Говорить было больше не о чем. Я пошёл на улицу. Впервые за три года мне не хотелось делать утреннюю тренировку, но хотелось спрятаться от пустых тревог и волнений. Так что я встал на любимую площадку и начал тренировку. И лишь под конец смог достичь пустой головы.

Очнулся уже за деревней. Совершенно ошарашенный этим. Я хотел вернуться за ограду, которую, очевидно, только что перепрыгнул, как взгляд зацепился за Низкую — мелкую гору рядом с деревней. Её вершина была покрыта дымкой. И меня невероятно сильно тянуло туда. Настолько сильно, что я пошёл, забыв обо всём на свете, мне хватало силы воли только на то, чтобы не падать в состояние пустой головы.

Часть меня билась в незримых путах, её пробирал страх, она жаждала вырваться из манка и вернуться в безопасность. Где все охотники, почему меня никто до сих пор не остановил?! Но другая часть меня была зачарована видом курящейся горы.

Кругом шумел дикий лес, и тут водились звери, которые с радостью съедят беспечного ребёнка. Я вскоре нашёл звериную тропку, по которой и стал пробираться вперёд. Если не считать вчерашнего нарушения границ деревни, я в первый раз был в лесу. И он пугал до тошноты.

Густые утренние тени, казалось, могли скрыть чудовище любых размеров. Редкий ветерок шевелил ветви деревьев, покрывая меня густым слоем мурашек каждый раз. Но даже когда густая листва полностью перекрывала мне вид на гору, я всё равно её видел.

В горле встал ком, рядом шёл отец. И я сразу успокоился. Я не один, а вместе мы справимся. Понимая, что выбора у меня нет, перестал сопротивляться и стал думать головой, а не трясущейся от страха задницей. Папа писал об этом, меня зовёт моя стихия, а значит сегодня у меня есть шанс исправить проблему с прозрением.

Скоро тропа начала забирать вверх, что, безусловно, было удачей для меня, если получится по ней добраться до вершины, к которой меня так тянет, то это существенно увеличит мои шансы на выживание здесь. Идти стало сразу существенно тяжелее, приходилось очень часто останавливаться, чтобы отдохнуть. Для меня это было странно, ведь я три года тренировался каждый день, и без хорошей выносливости я не смог бы делать по шесть с половиной тренировок в день. А тут всего лишь уклон, который выжимает меня досуха за сто-двести шагов.

Очень скоро я уже и думать забыл об опасностях леса, весь был сосредоточен на шагах. И каждый мой шаг сопровождался желанием свернуть назад, но тут я был бессилен, меня очень сильно влекло наверх, туда, к самой вершине. В очередной раз оторвав взгляд от тропы и вперив его в невидимую из-за растительности цель, я больно ушиб палец на голой ноге и с шумом упал на задницу от того, что дёрнулся.

Меня начало утаскивать вниз, я не смог удержать равновесие. Попытался в падении перевернуться на руки, чтобы хоть не головой катиться, но сделал только хуже, покатился боком. Не далеко, копчик больно-пребольно стукнулся о дерево. Из глаз брызнули слёзы боли и обиды, но притяжение родной стихии было сильнее даже такой ситуации, руки, будто чужие, сами подняли меня на ноги, игнорируя резкий укол в спине.

Впрочем, с первыми же шагами боль унялась, я увидел прямо перед собой стихийную траву. Два острых, как ножи листика проклюнулись прямо через крупный камень, сделав в нём тонкую трещину, по ним на камень капала вода, которая собралась уже в целую лужу. Сглотнул набежавшую слюну, когда вспомнил обрывок прозрения, там тоже была трава. Есть же люди со стихией растений, которым охота не нужна для развития совсем — они собирают травы и так познают свою стихию.

Стоило мне подобраться на расстояние шага — я снова поднял взгляд выше и просто-напросто перешагнул стихийную траву. И сам себе ответил на разочарование — это не моя стихия, но если вернусь в деревню живым, обязательно расскажу о находке Вире. Судя по всему, эта трава про воду, и пригодится нашей водоплавающей охотнице.

Ещё через пару переходов я добрался до конца тропы — впереди был курумник, оставшийся после старого обвала — в щелях между крупных камней уже набилась земля, и там цвели мелкие цветочки, какие никогда не увидишь внизу. И упрямая воля не дала мне обойти препятствие, она потащила меня напрямик, так что очень скоро я расцарапал себе все руки о мелкие камушки и острые выступы на грубых сколах камня. И происходящее снова начало меня пугать. Что если я навсегда потеряю волю здесь? Как Лемр, который, по рассказам мамы, потерял себя в стихии, когда она ещёбыла совсем маленькой.

Был человек, и нет его — обратился ледяным ветром посреди жаркого лета. Бррр…

Сразу за курумником располагалась небольшая полянка с дикой малиной, пригретая утренним солнцем, она покрылась множеством мелких цветочков. И всё бы ничего, но упрямая сила тащила меня прямо через кусты! Цель была так близко, что, казалось, если я сломаю ноги, буду идти на руках, если сломаю и их, буду зубами выгрызать себе каждый шаг. Моих сил хватило только на то, чтобы прикрыть от колючек лицо руками.

Такими темпами мне не понадобятся даже звери, которые обязательно придут на запах моей крови. Я просто самоубьюсь, пробираясь к вершине. Я уже размышлял над тем, чтобы заорать, но был не уверен в том, кто первый меня найдёт на крик: звери или охотники? Надо было раньше об этом подумать, может, тогда бы и не помер бы здесь так бездарно. А охотник меня бы и довёл до вершины, зов стихии — это редкое событие, идущие к стихии, к таким вещам относятся трепетно.

От кустов я отошёл ещё шагов на двести. Очень медленно, мышцы были ватные, перед глазами то и дело темнело, вокруг бегали непонятные точки, одышка такая, что её, наверное, слышно из деревни. И вот здесь меня отпустило.

В себя я приходил целую вечность, мышцы беспощадно болели, соревнуясь в этом с ушибами. Царапины и укусы насекомых зудели так, что я чуть не содрал себе кожу ногтями. Но всё плохое имеет свойство заканчиваться, вот и я оклемался. Царапины натёр соком подорожника, и зуд прошёл, а ушибы были не то чтобы сильными, просто жаловались мне за всё время, пока я их не чувствовал.

И вот, я почти на самой вершине. Сижу на нагретом солнцем камне и пытаюсь понять, что мне нужно делать. Да. Я понятия не имею что нужно сделать, чтобы зов отпустил меня с этой полянки. Понадобилось всего три минуты, чтобы обойти её всю и найти границы. У меня начался нервный тик, когда я попытался вырваться отсюда. Тут же НИЧЕГО ВООБЩЕ НЕТ! Я каждую травинку рассмотрел со всех ракурсов — ни одной стихийной. Это просто трава на горе, обычные листики вперемешку с редкими цветочками и необычно тонкими листиками подорожника. Ни дымки, ни тумана, пока я сюда пробирался даже облака развеялись, уже приближался полдень, и тут ощутимо припекало. Хотелось пить, а я даже не мог дойти до родничка, который журчал чуть ниже по склону.

Чуть-чуть поистерив, я решил сделать самое разумное, на что меня хватило. Тренировку. И да, я моментально провалился в пустую голову. И в этот раз ощущения были новыми, я не отключился, как в прошлые разы. Наоборот, будто лучше сосредоточился на окружающей действительности и своих движениях.

Сначала я почувствовал, что меня будто гладит что-то по коже, совсем слабо. И первый цикл тренировки я наслаждался этим ощущением. Закончив, сел в позу медитации и почувствовал тонкий запах… воды? От озера был похожий, но этот слаще и тоньше. Во втором цикле тренировки я пытался найти хоть что-то, кроме этих двух ощущений, но натыкался только на растущее давление солнцепёка. Уже пришёл полдень, когда я сел во вторую медитацию.

Привычно расслабил каждую мышцу, нашёл наиболее удобное положение спины, начал глубоко дышать, представляя, как воздух входит в меня и омывает голову изнутри. Потом горло. Не знаю как, но я догадался представить, что этот тонкий запах, который всё время гладил меня, входит в меня и омывает сердце вместе с кровью. Несколько мгновений я наслаждался роем мурашек, радостно забегавших в груди. И всё закончилось. Меня резко выбросило из пустой головы.

Что это было? Я нашёл свою стихию и впитал её? Но почему я больше ничего не чувствую? Говорят, что после первого поглощённого сердца или травы, внутри будто появляется горшинка со стихией, которую можно выпустить. Что её всегда чувствуешь внутри, даже когда спишь. Но… ничего. Меня взяла такая обида на весь мир, что даже не обратил внимания на пропавшую злую волю, подошёл к тоненькому ручейку, выбегавшему с журчанием из россыпи камней, напился.

— Зов тебя отпустил? — прошелестела холодная озёрная волна по каменистому берегу.

Надо ли говорить, что я перепугался? О, ещё как. Голос Дрима прошелестел с обещанием тугих розог на ещё не зажившей заднице. Мне не нужно было ни скрытой угрозы, ни явной, голос старшего охотника был сух и спокоен. Он будто поздоровался со мной так. И всё же я знал, что меня ждёт наказание. А ещё я знал, что сегодня не умру, зверь не придёт. Скоро я буду в деревне в безопасности. Мама обработает мои раны и поставит тарелку супа на обед. Надеюсь, она не сильно испугалась, что я пропал.

— Я прошу прощения за нарушение правил. Спасибо, что пришёл за мной, Дрим, — ответил я как можно спокойнее, пытаясь не выдать обуревавших меня чувств.

— Поздравляю с первым зовом стихии, — спокойно прошелестел он в ответ, выходя передо мной, на его крупной руке красовался новый браслет из стихийной стали. — Идём.

И всё. По пути я показал ему и малинник, на котором могут вырасти стихийные ягоды, и траву с лужицей воды. Он оба раза, молча, кивнул, помог мне преодолеть пару сложных спусков с камней. Молча, останавливался в удобных местах, где можно было посидеть, чтобы я отдохнул. И скоро мы оказались за деревенской оградой. Без приключений и опасностей.

Глава 5

Как не странно, меня не наказали. Дрим просто кивнул мне и ушёл по своим делам, его невыразительное лицо, покрытое коротким ёжиком рыжей бороды, ничего не выражало, но мне показалась в нём едва различимая тревога. Пока я шёл через деревню, видел в лицах ту же тревогу, некоторые подходили ко мне, спрашивали, куда я делся, а потом спрашивали о том, что я чувствовал во время зова. Отделавшись трижды повторённым рассказом, добрался до дома, где мама порывисто встала и обняла меня. Она-то мне и рассказала, что Алем сразу после порки куда-то пропал одновременно со мной. Я крепко прижался к ней и рассказал о произошедшем со мной.

— Поздравляю, сынок, — произнесла она одновременно торжественно, тревожно и расстроенно. Она почему-то не хотела, чтобы я становился охотником, боялась того, что я стал взрослым, но и не отговаривала напрямую.

Успокоившись, она снова вернулась к вязанию. Это был её крохотный уголок спокойствия, в котором она пряталась от всех бед и тревог, когда ничего больше не могла сделать. И она была в этом лучшей, как и её мать, как и её бабушка… Потому ей доверяли работу с самой ценной шерстью, выдавали ей травы, какие она попросит, чтобы вплести в тонкую шерсть растительные волокна. Из таких материалов она могла связать одежду, которая не уступала по прочности коже, а иногда была прочнее даже стихийной стали, которую изредка выплавлял наш кузнец, если находил подходящее сырьё. Такое случалось редко, потому ковал он только самые сложные артефакты.

Кстати, про Трога, кузнец задолжал моей матери и пообещал, что сделает мне нож с кромкой из стихийной стали. На моё двенадцатое цветение! То есть ещё вчера должен был быть готов! Совсем забыл за всеми событиями об этом!

— Кстати, зайди к Трогу, он сковал обещанный нож, — мама будто прочитала мои мысли. Подняла взгляд от вязания, заговорщически мне подмигнула.

Ох, каких мне усилий стоило не побежать со всех ног сразу, меня так манило в кузницу, будто снова зов стихии. И лишь закрыл за собой дверь, припустил так, что земля из-под ног полетела во все стороны! Обогнул дом близнецов Лимы и Дрека, всполошил их куриц, перепрыгнув ограду вокруг курятника. Пролетел его насквозь и выскочил с той стороны.

У дома Алема я застыл, как вкопанный. Там с пустым взором сидела Лиме, его мать. Голова была опущена, глаза смотрели куда-то вниз, она медленно раскачивалась и что-то говорила, но беззвучно. Я со всей силы пожелал превратиться в маленького ловкого зверя, чтобы неслышно пройти мимо. Конечно же, я запнулся и нашумел, но женщина никак не отреагировала.

Сразу за их домом располагалось высокое здание мельницы, похожее на танцующую женщину. Тонкое, с длинными ногами, скрытыми за широким подолом платья. И четырьмя руками, которыми она постоянно вращала. Здесь всегда гуляли курицы, но каждый день их сменяли, чтобы никто не был обижен тем, что на общих харчах чьи-то конкретные куры отожрались больше прочих.

И ещё чуть в стороне от мельницы располагалась кузница, от неё по округе разносился шум, потому её спрятали за мельницей. Уже на подступах я почувствовал горький и терпкий запах синего огня, которым владел Трог. Почему-то всё, что горело этим огнём — пахло именно так, и этот дух прекрасно отгонял мошкару от деревни, за что все были весьма благодарны нашему кузнецу. Особенно сейчас, когда пришло цветение, и вся гнусь активизировалась.

Кузница встретила меня открытой дверью и волной жара от неё. Заходить внутрь было строжайше запрещено, но у двери висело большое зеркало из отполированного до чистейшего блеска серебра. Это был предмет гордости Трога, такое было во всей деревне только одно, потому здесь часто крутились девчонки, которых кузнец не стеснялся отправлять по мелким поручениям.

Из зеркала на меня смотрел худощавый пацан с короткой торчащей вверх шевелюрой по-детски белых волос. Глаза мамины — чёрные. Нос с горбинкой, по её словам, был папин. А узкий подбородок мне достался от дедушки. Вся моя родня, кроме мамы, ушла из жизни довольно давно, её родителей я ещё застал, но они тяжело заболели и ушли на Кладбище, когда мне было всего четыре. Папу же я ни разу не видел, и кроме его книги, рассказов мамы и носа, у меня ничего от него не осталось. Разве что призрак, который иногда приходил ко мне.

В деревне много у кого не было отцов или матерей — охота была опасным ремеслом, но без поиска трав и сердец животных не было бы стихии, а без неё мы были беззащитны перед чужими. Мне ещё повезло, ведь у меня была родная мать. А у Доры была только старая Нина, которая присматривала за сиротами в нашей деревне. А тех, кто выжил и познал — рано или поздно забирал сборщик познания.

— Дядя Трог! Дядя Трог! — прокричал я в открытую дверь, и мерный звон металла оборвался.

— Кто там? Арен? Это хорошо, я ждал тебя ещё утром, ты куда пропадал? — на порог вышел огромный мужик с торчащей во все стороны сизой бородой, равномерно покрытой подпалинами. Его голая лысина была покрыта потом и ярко блестела на солнце, что было предметом шуток всех детей в деревне.

— Меня стихия позвала на Низкую, дядя Дрим меня вернул в деревню, — почему-то смутился я.

— Хм, значит, соврал ты-таки на суде, было у тебя прозрение. Но раз стихия позвала — значит, всё у тебя будет хорошо, подожди немного, сейчас вынесу твой кинжал.

У меня аж дыхание перехватило от восторга! Кинжал! Он сделал мне не просто нож, а целый кинжал! И скоро Трог вынес его. Тонкая круглая рукоять с шариком в навершии, простые ножны из кожи. А потом он достал его наружу, и я резко почувствовал обиду. Стихийная сталь отсутствовала — она была синеватой, а кинжал с лезвием длиной в локоть был медным пусть и в синих прожилках весь.

— Вижу, что расстроился, — кузнец довольный эффектом разулыбался. — Сталь вся ушла на заказ Дрима, ему для охоты нужен был хороший браслет, который равно выдержит и его стихию, и зубы зверя. Потому не вышло у меня сделать для тебя ножа.

— Но вы же обещали! — по-детски обиженно пропищал я.

— Думаешь, я нарушил слово, а, сорванец? — на миг кузнец зло ощерился, но потом оскал сменился яркой улыбкой подкопченных зубов. — Нет уж, дудки, Трог никогда слова не нарушает. Раз не смог сделать нож с кромкой из стихийной стали — сделал лучше. Это не медь и не бронза. Это чешуйка самого Великого Дракона! Я три отличных точильных камня об неё стёр, чтобы придать форму кинжала!

И всё, я поплыл, волна горячего восторга напрочь смыла тухлую обиду. Чешуйка великого зверя! Это было куда круче, чем просто кромка из стихийной стали, да ещё и кинжал вместо ножа! Я попытался было вырвать из рук кузнеца свою законную добычу, но тот не дал, отдёрнув руку.

— Не спеши, хех. Кинжал твой, это точно, но сначала ты мне дашь обещание.

— Обещание?

— Верно. Ты пообещаешь мне, что никогда не обратишь это оружие против другого человека. Даже если он очень плохой, даже если он виноват, но. НИКОГДА!

Да, про это я знал, Трог иногда требовал такие обещания на вещи, которые сделал. Не всегда, только когда считал вещь особенно ценной. И это было хорошо.

— Я клянусь, что никогда не обращу этот кинжал против человека. Никогда! — торжественно произнёс я. — Тьфу, вот ещё, человека убивать. Я же не чужак.

— Всякое в жизни случается. Закрепи обещание, порежь ножом левую ладонь, чтобы шрам тебе прижёг руку, когда придёт момент.

Я с восторгом взял из его руки свой новенький кинжал! И примерился к ладошке. И так, и эдак, но никак не получалось пересилить страх, он будто меня за руку держал, не давая себя поранить. Сжал зубы до хруста, готовый разреветься от обиды на себя самого. Слабак! Тряпка! Трус! Давай уже!

Опустил кинжал, тяжело дыша, будто только что на Низкую поднялся. По спине потёк холодный пот. Мне стало безумно стыдно перед кузнецом, но он ничего не говорил и только ждал. Какое-то время я собирал волю в кулак, а потом резко зажмурив глаза ударил. Холодной болью ладонь пронзило от большого пальца до мизинца, ударил я очень криво, отчего нанёс себе довольно глубокую рану, кровь щедро полилась на землю. В голове разлилось ледяное, оно собралось комом и упало в сердце, в глазах потемнело.

— Ну-ну, молодец, — Трог подхватил меня одной рукой, а второй стал втирать в рану вонючую зелёную мазь. — Поверь, это полезный опыт. Да и не забудешь ты теперь своё обещание.

Я ничего не смог ответить, отчаянно борясь со слабостью. Впрочем, она быстро проходила.

— Кинжал из чешуйки мифического зверя, он не пропустит твою стихию, но и чужую — тоже, таким можно отражать слабые стихийные атаки. Смотри, например.

Кузнец забрал у меня клинок и положил его на землю чуть в стороне — и тут же бросил в него сгустком синего огня, отчего мне в нос шибануло терпкой горечью. Кинжал же засветился алым, и сгусток огня просто отлетел в сторону.

— Я собирался вставить чешуйку в браслет Дриму, но так и не смог придумать как. А кинжал получился идеально. И оружие, и защита! Но учти, сильную стихию он не отразит, так что будь осторожен. А ещё попроси ребят, чтобы бросали в тебя камни, а ты отбивай их прямо кинжалом, чтобы привыкнуть. Не бойся сломать, если уж я не смог — у тебя и подавно не получится. Ну всё, иди, покажи маме, чтобы она сняла с меня долг.

Слабость уже потихоньку проходила, и я припустил в деревню. Думаете, побежал к маме? Ха, держите карман шире! Я побежал на площадку для игр, чтобы похвастаться обновкой. На ходу обернулся и прокричал:

— Спасибо, дядя Трог!

Тот лишь улыбнулся в ответ.

В этот раз дом Алема я обошёл по широкой дуге. Мне было не понятно, как себя вести с его родителями. Я вроде как был не виноват, но и виноват во всём произошедшем. Или виновата была Дора? В любом случае, мне было стыдно общаться с его родителями. Я даже не знаю, почему пропал их сын. Сбежал? И как бы он сбежал от охотников? Я вон потерялся, но Дрим меня сразу выследил.

На площадке для игры было пусто, что крайне необычно для этого времени дня.

Скорее всего, все спрятались в старую берлогу медведя. Тем более и поводов для сплетен было предостаточно. Я углубился от площадки в лес, перебрался через ограду и сразу за ней нашёл всех детей в секретном логове, о котором знали только младшие. Хотя, учитывая то, как легко меня Дрим нашёл меня на горе, я начал сомневаться в секретности нашей норы.

Когда я зашёл, все голоса смолкли. На меня уставились, как на диковину.

— Ты чего тут делаешь? Ты же уже взрослый, стихии вон коснулся! — неожиданно рявкнул на меня Дрек. Это да, он теперь старший у детей, Дора и Лима никогда не претендовали на старшинство, а остальные ещё малы.

Даже говорить ничего не стал, тоже мне отвечать этому младшему! Достал клинок, который тускло светился в темноте берлоги. И всё. Внимание детей прикипело к кинжалу, Дрек бы мог сейчас пополам разорваться, пытаясь вернуть себе авторите, но он и сам попался в ловушку моего оружия. А чтобы добить их, добавил.

— Да вот, Трог мне сказал тренироваться с ним. Нужно, чтобы в меня камни кидали, а я буду их отбивать.

Глаза ребят засветились так, что в пещере стало ощутимо светлее, или мне так показалось. Гурьба так возбудилась, что меня буквально за руки потащили наружу, у самого выхода все как один пригнулись и показушно оглядываясь, стали красться к ограде. Сейчас я видел и тропу, и примятую тысячей прыжков ограду, которую даже укрепили специально для нас. Странно, что раньше я этого не замечал.

Место для тренировок было одно, мы собрались на площадке для игр. Дети набрали камней и встали в десяти шагах от меня. А я стал гадать, кто кинет и пытаться ловить камни кинжалом. И получалось у меня откровенно плохо, раза четыре получив камнями по ногам и упав, чуть не выколов себе глаз, пытаясь поймать особенно хитрый камень, я остановил детей и стал думать, что сделать.

— Да что тут думать, ты просто не попадаешь по мелким камушкам, надо взять покрупнее! — сказал Дрек и без предупреждения швырнул в меня булыжник. Тот едва долетел до меня, но зато как!

Камень сделал короткую дугу и упал мне прямо на больной палец ноги, там что-то громко хрустнуло, и я заорал! Меня насквозь пронзило молнией, ударив сначала в пах, а потом в грудь, разорвалась там эхом и вернулась назад! Я упал, подгибая раненную ногу, снова ушиб синяк на копчике. И банально разревелся. Мне было стыдно реветь, ведь я уже взрослый, но было так больно, что ни на что другое я был просто не способен.

На крики первой среагировала Лиме — мать Алема. И тогда я, растерявшись и перепугавшись одновременно, попытался отползти от неё, ревя всё громче. Ей пришлось схватить меня за больную ногу, и с силой, доступной только стихийным, оторвать мои руки от раны. Выглядела та плохо, камень разодрал кожу и вывернул наружу белую кость.

— Кто это сделал? — громко спросила она.

— Никто! Мы просто играли, хн-хн, — сквозь панику пробилось чувство стаи, ведь Дрек сделал это случайно, стоял сейчас белый, как мел. Не хватало мне ещё одного суда…

— Ох, ладно, всем розог за глупость, — она подхватила меня на руки, словно пушинку, и понесла к бабушке Нине, которая не только следила за сиротами, но и заведовала стихийными травами.

В её доме всегда крепко пахло пряностями, от этого запаха холодило нос и щипало глаза. Ба приказала привязать меня к столу ремнями, чтобы я не дёргался. И стала осматривать рану. Потом дала какое-то снадобье, и я стал засыпать, отчаянно борясь с сонливостью, чтобы успеть посмотреть на лечение.

— А ну не борись! Спи! Не хватало мне ещё, чтобы ты постарел раньше времени от боли и страха. Спи! — прорычала Нина. И я, испугавшись, поддался.

Глава 6

Мне снилось моё прозрение, вернее, тот кусочек, который я успел ухватить. Трава — испускающая дымку, дымка — тянущаяся в облака. И так по кругу раз за разом, я пытался пробиться дальше, посмотреть прозрение до конца, но никак не получалось. А потом я вспомнил про медитацию во время зова и попытался повторить это во сне…

— Вставай, сынок, пора завтракать.

— Ещё минуточку, маам, — вяло ответил я, но тщетно. Сон пропал.

Так что встал я страшно разочарованный. Именно таким меня обняла мама, раздражённым и колючим. Хотелось оттолкнуть маму, но я сдержался, не хватало её ещё обидеть. А потом она без предупреждения хлопнула меня по затылку.

— За что?!

— А то ты не знаешь? Что за глупость пытаться камни отбивать кинжалом? Хотелось потренироваться, так кидали бы мелкие палки!

— Но Трог… — и я заткнулся, понимая, что мама права.

— Ах, Трог! Опять этот болван! Ух, я ему!

— Да нет, мам, он не виноват же…

— Как же не виноват! Наверняка, он и посоветовал камни использовать, старый болван. Третий десяток уже, а всё туда же, — мама была в ярости, отчего её алые волосы заискрились стихией. — Так, ты завтракай, а я пойду и выскажу ему всё! И дождись меня!

И алым яростным вихрем мама убежала к нашему кузнецу, а я вжал голову в плечи, представляя, что сейчас будет там. Кусок в горло не лез, но, заставляя себя есть, я вскоре увлёкся и даже вытащил ещё кусок булки и сыра из шкафа — всё же ужин я вчера пропустил.

А потом вышел на улицу, тут было пасмурно и от того сумеречно, самое то для тренировки. Не стал уходить от дома, как и просила мама. Она вернулась, когда я уже заканчивал вращать конечностями, искры из волос пропали, на лице было очень довольное собой выражение. Мама не стала меня перебивать, но положила рядом со мной целую авоську с короткими палками.

— Заставила Трога сделать снаряды. Вот с ними и тренируйся кинжалом владеть, — гордо подняла голову, расправив плечи, и зашла в дом, откуда вскоре послышался мерный стук спиц.

Когда я закончил и пришёл на площадку, ребята меня уже ждали.

— Ты это, извини… — начал Дрек. — И я сознался, что сам кинул, мне аж пять розг всыпали, но остальным не досталось. Вот.

— Да ничего, зато меня Нина всего вылечила, а то я после зова весь в синяках, царапинах и укусах был. А теперь как новенький, ничего не болит! — и это было действительно так, сломанный вчера палец сегодня уже был цел, будто и не ломался никогда, даже маленького следа не осталось. — Сегодня повторим, но вот с этими палками.

И началось! Первую же палку, которую осторожно бросил Дрек, я разрубил пополам, чем вызвал ликующие крики ребят! На них даже снова прибежала Лиме, но не стала подходить близко, стала наблюдать за нашей игрой со стороны, чем меня страшно смущала.

Каждый из детей кинул в меня по снаряду, но я больше не смог повторить свой успех с разрубанием, как ни старался, лишь дважды ещё смог отбить. И после из группы ко мне подошёл Дрек и, сияя, протянул мне руку.

— Нет! — тут же я понял, чего он хочет. — Я поклялся Трогу никому не давать кинжал, вот.

И показал ребятне левую ладонь, где остался тонкий длинный шрам. Он зарос сразу ещё у Трога, но его мазь не скрывала шрамы, так что эта белая полоска теперь со мной навсегда. Расстроенный хор был мне ответом.

— Ну, тогда я буду палкой отбивать, я тоже хочу уметь! — упрямо мотнул головой Дрек, длинные белые волосы разлетелись в стороны и собрались назад, будто вихрь.

— Тогда давай вместе стоять, так и веселее будет, и моя тренировка лучше пойдёт, — сказал я после недолгих размышлений.

На том и сошлись. Дети менялись по возрасту, а я стоял и стоял, пока не устал и не захотел сам побросать. Потом снова вернулся. Мы и не заметили, как солнце стало клониться к закату, нас позвали на ужин. А потом был традиционный рассказ перед сном.

Сегодня была моя очередь разжигать костёр. И в этот раз я подошёл к задаче со всей ответственностью, прямо кинжалом нарезал щепок, сложил шалаш и придирчиво его осматривал, пока не пришёл Мимс. Он был ещё совсем молод, на одно цветение старше меня, его чёрные волосы терялись в темноте. Молодой ещё, но умел рассказывать истории красиво. Правда, иногда он рассказывал чужие, изрядно привирая, но всё равно интересно. Его нож встретился с огнивом, высекая искры — его стихия не могла разжечь огонь, да и познал он её ещё очень плохо, едва мог сделать покров.

— Сегодня расскажу про последнюю охоту, — сказал он, когда огонь разгорелся достаточно высоко. — Я ходил с отцом четыре дня назад, аккурат перед сиянием получилось. Пошли мы за Северную гору, добрались до Бурной и вдоль неё пошли дальше. Первый день нам никто не попался, будто спрятались все, а вы знаете, что это значит?

Мы знали: это значит, что там появился сильный чужой.

— Да! — восторженно воскликнула ребятня.

— Вот и мы сразу всё поняли и искали следы. Я же шёл, предвкушая первую победу над чужим! Охотники только тогда считаются взрослыми, когда убили своего первого! Вот!

Вот это да! В тринадцать первого чужого!!

— И вот, идём мы, идём, папа смотрит все следы и показывает мне, рассказывает, что как. И тут он встаёт, как вкопанный, бледнеет весь. Я смотрю туда же, куда и он, а там следы, вроде человеческих. И стою, пытаюсь понять, что не так. Ну, прошёл тут кто-то до нас — чего всполошился то? А папа уже и оружие взял в руки, оборачивается и говорит, значит, что мы бежим назад, я впереди. И я такой: что случилось, то, пап? А он мне и отвечает, что следы это не человека, а чужака, вот так вот.

Чужак! Рядом с деревней! Это плохо! Очень плохо! Но, когда увидел перепуганные наши лица, Мимс широко улыбнулся, выдержал паузу и продолжил.

— Ну, мы и побежали. Я бежал впереди со всех ног, сзади не спеша шёл папа, крутил головой и следил за лесом. У него же ветер в крови блуждает, ему и бежать не надо, а всё одно быстрее всех. И вот, значит, добрались мы до Северной горы, я уже еле дышу, в голове пустота — лишь бы бежать быстрее. Как я завидовал тогда отцу, что у него ветер. Вижу, из-за дерева выходит человек, ну я ему машу и кричу, что надо бежать. Моргнул, а папа уже у него за спиной и рубит со всей силы своим топором, вот только папина стихия не очень подходит против чужих. Все знают, что Алес лучший разведчик в деревне, — гордо произнёс он. И да, это действительно было так, Алес мог за день обойти все горы и вернуться свежим ещё до ужина. Ещё и не было ему равных в чтении следов. — Но в прямом бою папа слаб, стихия лишь защищает его тело и оружие, но не режет, как ветер Вали. И вот, папа пытается отрубить чужаку ногу, а он это игнорирует. Ну, будто увидел во мне котлету, попёр прямо на меня. А я перетрухал так, что аж описался, ну а как вы себе это представляете? Чужак отожравшийся, высотой как два меня, из толстого пуза на меня смотрит человечий глаз, весь покрыт стальной чужешерстью. Я уже думал кричать папе, чтобы он уходил, а сам готовился в последний путь, но вместо того, чтобы упасть от страха, я вошёл в пустоту. А там моя стихия сияет и подсказывает мне что делать.

Мимс замолчал, деловито снял с пояса флягу, не спеша открыл её, шумно отхлебнул под горящими взглядами детей. Напившись, он крякнул и, молча, стал закрывать — вешать флягу на место. Он всегда так делал. В самом интересном месте замолкал.

— Так, на чём я там остановился?

— На том, что твоя стихия сияла в пустоте! — вразнобой закричали ребята.

— Ах, да, точно. Ну, так вот, почувствовал я свою стихию и понял, что прорвался в познании на шаг. Наконец, я смог понять, что же у меня такое, а то ни рыба, ни мясо, ни тебе огня, ни воды, ни папиного ветра, ни маминой земли. Какое-то синее мерцание в темноте. А тут раз, и понял, что это такое. Не совсем, но на тот момент мне казалось, что познал свою стихию целиком и полностью. И вот, на меня бежит чужак, уже в трёх шагах от меня. Папа его пытается остановить, орёт, чтобы я бежал, а я из пустоты и не слышу его толком. Я не спеша поднял руку…

Он закашлялся притворно и снова стал браться за флягу, но Лима (сестра близнец Дрека) была быстрее, она ждала этого момента и резко схватила флягу, открыла и протянула Мимсу, чуть ли не в рот воткнула, чтобы тот быстрее попил и рассказывал дальше! И вот честно, если бы Мимс заупрямился, мы бы его побили. Он попил и тут же лишился фляги, широко заулыбавшись.

— Хахах, ладно уж, не буду томить. Стихия из меня вырвалась синеватым мерцающим сгустком, он вошёл в чужака, и тот сразу весь покрылся светящимися трещинами, замер. А потом и развалился на пять мелких, папа их в то же мгновение порубил на совсем мелкие части, те полежали на солнце минуту и испарились. А я ещё долго отлёживался, слишком резко выпустил стихию, тело к такому ещё не готово.

— Да ну, брешешь, — воскликнул Дрек. — Никто не может чужака с одного удара порубить!

А Мимс будто только этого и ждал, встал, подошёл к крупному дереву и коснулся его. То сразу покрылось сетью тонких синеватых трещин. Раз, и все трещины погасли, но стали расползаться — дерево рухнуло совсем близко к малышне, обдав их ветром от упавшей кроны.

К счастью, обошлось, никто не пострадал. Как раз к этому моменту взошла Младшая Сестра, она укоризненно глянула на нас из-за крон деревьев и медленно полетела дальше ввысь. А я начал доставать из костра горшинки с сыром. Мимс ушёл со своей горшинкой, а мы ели и обсуждали услышанное. После демонстрации силы никто не сомневался в правдивости этой истории. Мимс любил приврать, но часто рассказывал и правдивые истории, чтобы мы не перестали ему верить.

— Какое-то жуткое сияние в этот раз вышло, уже и чужак рядом, и Алем пропал. Лишь бы второго сияния не случилось подряд…

Мы все, как один подняли головы, чтобы попытаться найти в сиянии Младшей — Старшую. Обычно она была едва различима на небосводе, будто слегка размытое пятнышко.

— Вон, смотрите, вон она, на созвездии дракона, третья звезда хвоста отсутствует!

И правда, когда я нашёл созвездие дракона, смог разглядеть и размытое пятнышко Старшей Сестры. Потом услышал всхлип, обернул голову и увидел, как Дора плачет. Она пару минут боролась собой, а потом встала и ушла, провожаемая тревожными взглядами. Никто не знал, куда мог пропасть Алем.

Глава 7

Под утро уже, после лёгкого и незапоминающегося сна, мне приснилось, что в небе загорелось сияние. Под его алым светом стояли все наши деревенские охотники, за их спинами собрались мастера, а за ними молодые ребята. И на нас шла толпа чужих. Там был чужак, в три раза выше Виры — самой высокой в деревне. Потом мне больно сдавило горло — отец был совсем рядом, я будто видел его, но не мог рассмотреть лица, только нос с горбинкой и пронзительно синие глаза. Проснулся так резко, что чуть с кровати не упал.

Пророчество? Или просто навеял рассказ Мимса? Меня знобило после сна, я был слабым и бледным, что тут же заметила мама. Она приложила губы к моему лбу и отправила назад в кровать, а сама пошла к Нине. Я же лежал, трясясь всё сильнее, и думал, стоит ли рассказать маме про сон?

Нина пришла вместе с мамой, и я постеснялся рассказывать при ней. Она быстро ощупала меня со всех сторон, приложила ухо к груди, послушала. И выдала вердикт.

— Здоров он, это просто стихия в нём бродит. Пусть не лежит, а идёт, делает тренировку, это лучше поможет.

И ушла.

Конечно же, я встал, пусть это было тяжело. Не первый раз я болел — но утреннюю тренировку никогда ещё не пропускал. Да и дневную раньше тоже. Только сейчас прекратил, больше не видел в ней смысла.

Тренировка не шла, я то и дело сбивался, никак не мог войти в состояние пустой головы. А медитация вовсе превратилась в сон, после которого я очнулся уже в кровати — мама отнесла. Меня трясло ещё сильнее, жар поднялся такой, что воздух стал обжигать лёгкие холодом. Мама тревожно погладила меня и снова пошла к Нине.

Но неожиданно к её приходу мне стало гораздо лучше.

— Всё в порядке, Рена, у него формируется горшочек стихии. Его будет иногда лихорадить ещё пару дней, а потом всё придёт в норму, так что не волнуйся. У тебя и самой было не легче, забыла уже, — Нина мягко погладила мою маму по плечу и ушла.

Я встал, обнял маму и пошёл делать ещё одну тренировку, чтобы прогнать слабость. В этот раз получилось сразу же уйти в пустую голову. После медитации зашёл домой взять кинжал, и уже совсем бодрый побежал на площадку, продолжать тренировку. Но по пути меня поймала мама Алена.

— Подожди секунду, Арен, — позвала меня Лиме. — Я хочу с тобой поговорить.

— Хорошо, — покладисто отозвался я, голова всё ещё была полупустой, потому я не испугался.

— Я хочу сказать… спасибо, что соврал тогда на суде. Не знаю, что нашло на моего сынка, но ты поступил правильно… спасибо.

Она не стала меня долго мучить и, сказав это, ушла, а у меня аж камень с плеч скатился. Но вот пропажа Алема давила на меня всё больше, со смертью все деревенские свыклись, каждый месяц кто-то гибнет, деревня лишь чудом до сих пор не опустела. Пропажа же… в деревне? Как он мог пропасть? И сон ещё этот…

Голова невольно задралась вверх, отыскивая взглядом Старшую Сестру, которая выглядела будто солнечный зайчик в небе. Тут же вспомнилось, как мама в детстве показывала мне обе луны, сначала ночью, а потом и днём. Она сравнила Старшую Сестру со стеклянными бусами, которые изредка надевала на праздники. Их подарил ей мой отец в честь моего рождения, после чего бесследно пропал. Пропал. Вот, что меня так настораживало в Алеме! Он тоже бесследно пропал!

Мама рассказывала, что однажды утром он просто пропал, от него осталась только книжка и бусы. А ещё он постоянно приходит ко мне в виде духа, о чём я никому никогда не рассказывал. Может, его похитили злые духи? И Алема тоже? Алем разгневал духов предков, и его просто забрали из деревни, чтобы он никому не портил кровь? А отца за что? Тот же Трог говорил, что папа много кому помог в деревне… не понимаю.

К площадке для игр я дошёл в расстроенных чувствах, не зная, что думать про отца. Чем он мог прогневать духов предков, чтобы они его забрали к себе? Папа был ловким охотником, потому иногда сбегает от них ко мне, но…

— Хэй, Арен! Сегодня играем в кость! — прокричал Дрек.

— Ладно, — буркнул я в ответ.

Как самому старшему мальчику, мне досталась младшая из девочек. Кроха четырёх вёсен. С такой много не наиграешь, да и я был не настроен на игры, в голове крутились слишком важные вопросы. Может быть, он и был всегда духом, который просто сбежал к маме на время?

Я вяло смотрел на то, как дети играют. Самая сильная группа у нас была: Дрек и Ивара, новый старший был очень сильным игроком и раньше, а сейчас у него тут почти не было соперников, да ещё и Ивара была отличной подающей. Как раз сейчас она идеально подбросила кость ногой так, что Дреку даже ловить её не надо было — он просто пнул, и та, весело поскакав по земле, сделав три оборота, упала чуть в стороне от лунки. Дрек расстроенно топнул.

После них была наша очередь, и я встал раздающим, не желая особо играть. Встал там, где упала кость, и пнул её, впрочем, не хуже Ивары. И Феня неожиданно дала идеальный крут, кость сделала аж четыре скачка от земли и точно попала в лунку. Девочка радостно запрыгала, отчего солнце засияло в её белых волосах. А я неожиданно почувствовал азарт.

— Феня, в следующий раз вставай дальше, будем пытаться сделать золотую кость!

— Да! — радостно пропищала она в ответ.

Тем временем шла пара, Дора и Мене, младший, как обычно, был на подаче, а Дора закручивала. Мене сделал неудачную подачу, промазав мимо, но Дора была крутящей с тремя золотыми костями, так что она без особых проблем отбила подачу и двумя оборотами (слишком сильно пнула) таки попала в лунку. Я с уважением кивнул ей, не уверен, что смог бы забить такую подачу.

Очередь добралась до Лимы и Торна, сына Трога. Неожиданно Лима тоже сыграла подающей с младшим. И тот не смог дать крут, нога лишь слегка задела кость, но судья — тот, кому не досталось пары, разрешил перебить. Подсуживает, зараза, но это не порицалось, такова игра. Лима снова раздала, и в этот раз Торн легко отбил и очень хорошо закрутил. С замершим сердцем я считал обороты. Раз, два, три… Но уже на седьмом было ясно, что закрутил-то он на золотую, вот только попасть не смог. И да, на восьмом обороте кость прошла мимо лунки, а на одиннадцатом — упала. Я невольно цыкнул языком, ух, хорошо закрутил, даже жаль, что не попал. Оно и не удивительно, наш кузнец своего рода легенда, он был единственным, кто положил пять золотых костей в лунку. У меня, к примеру, было всего две, и всего один раз я раздал золотую кость.

Дальше было ещё полтора десятка крутов, два из которых попали, но наши четыре оборота пока никто не перебил. И снова очередь Дрека и Ивары. По правилам нужно меняться. Дрек раздал, чуть не промазав, и его напарница едва поймала кость, пнув её слишком далеко — чуть не ушла с площадки. Чёрт. Фене придётся раздавать сложную подачу! И та раздала идеально, по крутой дуге, так что я, не напрягаясь, дал крут, пять оборотов, и кость легла прямо на лунку, висяк! Чёрт! Чуть-чуть не хватило для попадания!

Висяк был особым — его можно раздавать, только стоя в лунке, и раздача шла с рук, ещё и отходить не надо, можно попытаться ногой подправить оборот кости, чтобы та попала в лунку. Дора радостно улыбнулась мне, была её очередь раздавать, и уж своего она не упустила, дала безупречную подачу, а на пятом обороте подправила крут, чтобы он точно зашёл в лунку, чем обошла нас на три очка. Но это было лишним, кость и так зашла бы.

Торн раздавал со стандартной позиции, с которой начинали после попаданий. Он ловко пнул, и Лима смогла забить четыре оборота, чем догнала нас.

Следующую раздачу Дрек уложил в шесть оборотов. Больше пяти — считалась серебряной костью, и очки удваивались, так что Дрек с Иварой одной подачей вырвались вперёд с двенадцатью очками. И после них вышел мёртвый круг, никто из ребят не смог попасть.

Когда Ивара уложила вторую серебряную кость, все уже сдались. Лишь я не терял азарта помочь Нике забить её первую золотую кость — в четыре цветения это было бы большим достижением! Так что, не теряя азарта, я смог забить кость на четыре, чем взял нам второе место. А потом снова прошёл мёртвый круг.

Дрек забил третью подряд в их команде серебряную кость, сразу на семь оборотов! Да они в ударе! Три серебряных кости за игру — это уже замечательный матч, они вдвоём отплясывали, празднуя победу, тридцать четыре очка, такое уже никому не перебить.

Сердце ходило ходуном, когда я переложил кость на стартовую раздачу. Я уверенно кивнул девочке, и та отошла подальше, готовясь забить золото. По её сжатым кулачкам, я видел, что она умрёт, но выдаст свой лучший крут! Чёрт! Перенервничал, попал неудачно, отчего подача закрутилась!

Я уже расстроенно топнул, но Феня смогла отбить кручёный в противоход — такие обычно просто падали на землю. И! Она выдала идеальный крут!

— Раз! — громко закричали ребята, воодушевлённые удачным крутом.

— Два! — уже было очевидно, что кость летит ровно в лунку, вопрос был только докрутится ли кость, не упадёт ли висяком.

— Три! — на этом я затаил дыхание, моя чуйка говорила, что кость точно докрутится.

— Четыре!

— Пять!

— Шесть! — тут уже все кричали хором, кость точно сделает десять оборотов, может, и больше!

— Семь!

— Восемь!

— Девять!

— Десять! — рёв поднялся такой, что уши заложило, а я горло сорвал.

— Одиннадцать! — ликование такое, что даже взрослые сбежались посмотреть на матч.

— Двенадцать! — энергия удара закончилась, и кость встала прямо перед лункой, закачавшись.

Толпа затихла, глядя на кость. Сейчас решалась судьба всей игры. После такого крута никто уже не захочет сегодня играть. Попадёт, и мы победили, промажет, и победит Дрек с Иварой.

— Тринадцать! — крики и ликование! Кость попала!

Я подбежал к Фене и стал её подбрасывать, подбежали остальные ребята, все хотели прикоснуться к новой легенде! Девочка в третьей своей игре забила золото на тринадцать оборотов! Безоговорочная победа! Сегодня Феня будет собирать костёр, а я буду ей помогать.

Остаток дня она стояла со мной, отбивая палки и мелкие камушки палкой. И никто не жаловался, что мы оба стоим бессменно, новая игра неожиданно захватила ребят до самого вечера, мы обсуждали золотую кость, на тринадцать случались не чаще раза в несколько лет! А чтобы её забила самая младшая, такое вовсе не случалось на моей памяти! На радостях я даже думал дать девочке подержать кинжал, но решил, что нельзя нарушать легенду про то, что я клялся не давать его никому. Да и порежется она…

Примерно в середине дня я понял, что мне не удобно держать кинжал прямо, и я ухватил рукоять обратным хватом. Показалось даже, что лезвие стало частью руки, до того ловко я стал отбивать палки, но мелкие камушки всё ещё были мне недоступны — то и дело они больно попадали по телу, особенно больно было, когда Дрек попал мне прямо в лоб, он тут же подбежал извиняться, перепуганный.

— Извини, пожалуйста, я случайно! — чуть не плача, запричитал Дрек.

Я же, смаргивая слёзы боли, держась за лоб, покачал головой.

— Ничего, Дрек, бывает, — а проморгавшись, сказал. — Продолжаем!

Глава 8

Вечером мы вдвоём готовили костёр, причём я сам не сделал ничего, лишь объяснял Фене, а та уже складывала розжиг и шалаш над ним. И делала она это весьма ловко, будто долго готовилась. Младшим не доверяют обычно такое дело, разве что, если золотую кость положили.

Сегодня очередь рассказчика была за Торном. И мы не ждали особо интересной истории, он был хорошим кузнецом, и на охоту он ходил регулярно, но пониманием стихий он не интересовался, его тянули к себе только металлы и особые кости. Впрочем, в этом он был лучшим, что никто не отрицал, но для детей такое было скучно.

По своему обыкновению Трог ещё и запаздывал, так что мы даже не стали дожидаться кузнеца, чтобы разжечь огонь. Почётная обязанность снова досталась Фене, и никто не возражал — золотая кость в четыре весны, о таком многие мечтали. Я же вовсе был рад за подопечную, считая, что без меня она бы ни за что не взяла свой трофей — никто бы просто не доверил ей сложный удар с большого расстояния.

Девочка, высунув язык от усердия, пыталась высечь искру из кремня, вокруг темнело, дети приглушённо болтали о какой-то ерунде. А я снова вернулся к мыслям о духе отца и о Алеме. Что-то не давало мне покоя, какая-то очень важная вещь, что-то, что, казалось, могло бы пролить мне свет на многое сразу. Глаза сами собой поднялись к небу, глядя в никуда.

Когда пришёл Трог, было уже совсем темно, а костёр вовсю горел. Кузнец неторопливо дошёл до огня, сел на бревно рассказчика и вздохнул, оглаживая свою бороду рукой. Он помолчал, потом крякнул, потом ещё помолчал.

— Вот, придумал. Расскажу о том, как нашёл чешуйку дракона. Было это примерно год назад, может быть, за пару десятков дней до цветения. Я шёл по наводке Алеса, он нашёл в пяти днях пути от деревни интересную жилу со стихийным металлом, принёс мне образец, — краем уха я слушал его, хотя и был всё ещё поглощён своими мыслями, но всё же речь идёт о моём кинжале. — Ну и, значится, я пошёл проведать жилу. Пришёл я на место, глядь, а там, ну не может быть жилы никак — глина кругом.

Я зевнул, слушая унылый голос кузнеца. И только проморгавшись, понял, что всё это время смотрел на Старшую Сестру, чей размытый облик случайно нашёл на фоне Красного Облака (крупное космическое газовое облако). Шея окончательно затекла смотреть наверх, и я опустил взгляд на кузнеца.

— Стал я, значит, оглядывать всё кругом в поиске жилы. И, правда, нашёл её у дерева, как Алес и рассказывал. С виду — будто кто-то мелкой медной трухи рассыпал, овальная, а вокруг трава растёт. Ну не может быть жила такой! А вы можете мне поверить, я их за свою жизнь перевидал — не пересчитать! — за спиной рассказчика зевнул Дрек. Да и вообще дети засыпали прямо на глазах, один только Торн смотрел на отца с горящимвзором. — Но вот она, прямо передо мной. И вся из стихийного металла. Стал я, значится, копать да ссыпать добычу в телегу. Не билом выбивать, а именно копать металл лопатой — а он рассыпчатый, словно землица. В жизни такого не видывал. И вот, значится, попал лопатой во что-то твёрдое. Достал лопату — а на ней зарубка в палец толщиной, будто топором из стихийной стали рубанул. Короче, оказалось, что вся жила — стихийный шлак, разве что немножко добавлять в сталь можно, но в центре неё лежала чешуйка самого Великого Дракона! Скорой смерти его телу… Этот великий зверь так пропитан стихией, что целую телегу шлака пропитало одной частичкой! Мне б его кость, ух…

Я снова поднял взгляд вверх и увидел Старшую Сестру. Несколько секунд я тупил, не понимая, а потом до меня дошло. Луна разгоралась красным светом! Я поперхнулся, тяжело закашлялся, упав на спину, и прямо в лицо подошедшему мне помочь Торну заорал.

— ЧУЖИЕ! ЧУЖИЕ ИДУТ! ОГРОМНЫЙ ЧУЖАК И ДЕСЯТКИ ЧУЖИХ! ЧУЖИЕ! …

— Тихо ты, не ори, задремал, небось, вот и привиделось! — заткнул мне он рот, поморщившись, и вытерев лицо от моей слюны.

Я вытаращился и ткнул пальцем вверх, громко мыча. Сияние уже разгорелось, заливая всё вокруг красным свечением, в стороны от алой луны потянулись полосы света, которые скоро превратятся в вид другого мира. Все подняли глаза вверх, и их смех тут же оборвался. Второе сияние подряд — это серьёзный знак.

— Кто кричал? Где чужие? — прошелестел спокойный, но серьёзный голос Дрима.

— Я. Я кричал. Я сегодня утром сон видел, где во время сияния пришло много чужих во главе с огромным чужаком, который был ростом с небольшое дерево.

В ответ на мои слова Дрим посуровел, его лицо покрылось злыми морщинами, в которых уже угадывались звериные очертания, всё же он близок к познанию стихии, а значит, и зверь в нём уже почти проснулся. Но потом он повернулся направо.

— Алес, проверь, — и тот расплылся в воздухе, будто морок. — Арен, ты правильно сделал, что сказал о сне, но если не подтвердится, получишь розог за панику в деревне.

И правда, на мой крик собрались вообще все, вооружённые, напуганные, злые. Ко мне подошла моя мама, чья алая шевелюра светилась в свете луны особенно сильно, ещё и искры её стихии то и дело тревожно срывались в воздух.

— Он не виноват, Дрим, его бредит от растущего горшочка стихии, наверное, ещё один приступ, — заступилась передо мной мама.

— Нет, мама, там был папа, — моё горло сдавило тяжёлым спазмом боли, отец снова появился, и он был совсем рядом, показывая мне пальцем на запад. И я вытянул туда же руку. — Он и сейчас тут, показывает вон туда.

— Да что несёт этот несносный мальчишка, — разозлился кто-то в толпе. — Вчера охотники обследовали всё на сотню километров вокруг, ища Алема, ни следа чужих не было.

— Верно! Я лично был у Расколотой скалы — там было всё тихо, звери не беспокоились, — Дене указал пальцем в ту же сторону, куда и я. — Всыпь ему розог, Дрим, и пошли спать.

И ему уже протянули розги, отчего я весь сжался от свежих воспоминаний. Дрим уже шагнул ко мне, чтобы исполнить наказание.

— Звери пропали из леса, готовимся к бою! — прорычал запыхавшийся Алес. Он появился словно из воздуха прямо между мной и Дримом.

— Проверь направление Расколотой скалы, — тут же сориентировался Дрим. — Кто, говоришь, должен прийти?

— Чужак, огромный, как три Виры вставших одна другой на плечи, — Вира была тут и хмыкнула. — И толпа шире нас всех, стоящих перед ними.

— Чужие… — с выражением выругался кто-то.

— Все всё слышали. У Арена, похоже, стихия с даром провидца. Так что бой будет тяжёлым, — Дрим стал ронять слова, будто буря — волны на берег. — Готовим всё, что есть. Нина, раздавай все запасы зелий.

Ко мне подошла мама, подняла меня с земли, наконец. И, крепко прижав к себе, как маленького, понесла домой.

— Ты видел папин дух, сынок?

Я лишь кивнул, согретый маминым теплом и успокаивающийся. Отец всё ещё шёл рядом, будто поддерживая нас. Казалось, что поверни голову, и я увижу его серьёзное лицо, но это было не так, если повернуть голову, он уйдёт. Потому я никогда на него не смотрел, но всегда знал, когда он рядом, и знал, что он делает. Это было похоже на сон, в них тоже не нужно смотреть, чтобы видеть.

— Эх… — я будто кожей ощутил её беспокойство. Она хотела что-то сказать и уже набрала в грудь воздуха, но остановилась, задержала дыхание, а потом тяжело выдохнула. Потом она снова будто решилась и набрала воздуха, — Идём, сынок, надо подготовиться к войне с чужими.

Она так и не выпустила меня из рук до самого дома. Занесла в избу и только там поставила меня на ноги. Там она начала суетиться, бегая из угла в угол.

— Держи, — она протянула мне длинную вязанную перчатку. — Это для Дрима, помоги ему привязать её завязками к наручу и скажи, что правая ещё не готова, и я никак не успею закончить. Ну да левая для него важнее. Беги и возвращайся побыстрее.

Я схватил перчатку и побежал со всей доступной мне скоростью. Добежав до костра собраний, я никого там не обнаружил, побежал в сторону Расколотой и по пути встретил Нину.

— Тётя Нина, вы не видели Дрима? Мама передала ему перчатку.

— Видела, беги к кузнице, он там будет.

Я развернулся и припустил в сторону кузницы. По пути видел, как поспешно собираются люди, они бегали туда-сюда под равномерным алым сиянием Старшей Сестры, что-то кричали. Тревога захватила деревню в свои злые объятия. Обогнув мельницу, я увидел Дрима среди людей, стоящих у кузницы. Они уже были все в боевой одежде и с оружием в руках.

Подбежав к старшему охотнику, я, ничего не говоря, чтобы не перебить обсуждение стратегии, натянул ему на руку перчатку и стал завязывать специальные шнурки на массивном браслете из стихийной стали, он начинался у запястья и заканчивался выше локтя, оттопыриваясь хищным клыком, когда Дрим сгибал руку. Выглядело это здорово, а с маминой перчаткой вся конструкция стала выглядеть завершённой.

— Мама сказала передать, что правую не успеет доделать, — шепнул Дриму, он кивнул, и я сразу припустил назад домой.

К моему возвращению, мама уже облачилась в своё самое красивое платье, в котором лишь раз выходила на торжество. Никому было невдомёк, что эта алая ткань взята из гривы зверя-духа, которую мама тайком выменяла у торговца. На её спине было закреплено тонкое изящное копьё — работа Торна. В волосах, как всегда бывает, когда она волнуется, бегали алые искры её стихии. Мама сильная, пусть и не ходила никогда при мне на охоту. Но никогда не брезговала травами, кои ей несли довольно часто в благодарность за её труды.

— Надевай, сынок, я готовилась подарить тебе её на день священного копья, но как уж сложилось. Так, наверное, будет даже лучше, — она протянула мне тонкую белую рубаху. — Я очень долго копила подшёрсток разных зверей, чтобы свалять эту шерсть. Она уступает многим моим работам по прочности, но обладает всего одним, но крайне ценным свойством. Эта рубаха будет расти и развиваться вместе с тобой. Так что надень и не снимай без особенной нужды. Спи в ней, купайся, сражайся. Чем дольше она на тебе, тем лучше она станет.

Я, сняв старую рубаху, с радостью надел мамин подарок. Сначала мне показалось, что рубаха мне слегка велика, но через мгновение та зашевелилась, стала ползать по мне стаей муравьёв. Я аж дёрнулся от испуга, но мама лишь улыбнулась. Потом ткань будто успокоилась, улёгшись на мне, плотно обхватив со всех сторон. Но на этом ничего не закончилось, она будто стала ледяной, обжигая холодом не хуже мороженого, которое делала Нина своей силой. Не продлилось это и пары секунд, ткань разогрелась, как печь в праздничный день. И опять я даже не успел толком испугаться, ткань будто превратилась в поток воды, стекающий с меня. Закончилось всё покалыванием со всех сторон.

Я поднял руку, чтобы посмотреть, и увидел, что белая ткань буквально слилась с кожей, да ещё и расползлась на кисти, превратившись в полуперчатки. Как бы я ни щупал её — казалось, что на мне ничего нет. Поверх мама надела на меня мою старую рубаху, помогла мне подпоясаться кинжалом и сумкой. Отошла, любуясь таким повзрослевшим сыном.

— Будешь защищать младших!

Я серьёзно кивнул. Какая-то часть меня хотела возмутиться, что меня не пустят в рубку чужих, но другая понимала, что мне пока там без горшочка делать нечего. И лучше взять шефство над ребятами, защитить их от глупостей, чем бесславно умереть ещё до того, как возьму в руки священное копьё.

И что-то подсказывало мне, что мы отобьёмся. Чужие и раньше приходили толпами, сегодня вся разница в том, что мы слишком поздно среагировали — не подготовили на пути тварей ловушки, не успели разделить толпу. Ну и отец, который всё ещё был рядом, внушал уверенность в завтрашнем дне.

Глава 9

Всё началось, когда сияние уже начало гаснуть. Разлом между мирами стал постепенно уменьшаться, его кончики стали медленно оттягиваться прочь от горизонта. С детьми, которых собрали у площадки для игр, остался Амис, он потратил всю стихию на разведку, но подпортил чужим жизнь зажигательными зельями. И сейчас, глубоко дыша, рассказывал нам о том, что увидел, скорее чтобы успокоить ребят, чем для чего-то ещё.

— Там всего три десятка чужих, один огромный чужак, как и говорил Арен, и ещё один совсем мелкий. Этого я полностью сжёг, боялся от него неприятных сюрпризов. Зараза, две бутыли потратил на него, даром, что одной такой можно насквозь прожечь дерево в четыре обхвата. Кроме чужаков, трое совсем хорошо оформились в зверей. Двое быков — явно целую стаю сожрали, чужие… Тьфу… И один похож на стихийного зверя, сходу и не поймёшь, из кого он такой получился, но серая псевдошерсть слишком подозрительно блестит.

Наш разведчик замолк, когда понял, что вместо спокойствия — только пугает младших.

— Так, Арен, как старший, повтори вслух план действий, в случае, если мы увидим чужого.

— Хорошо, дядя Амис. Если увидим чужого, отбившегося от основной толпы, все вместе от него убегаем к кузнице, пока вы пытаетесь его отвлечь или убить. Потом громко кричим, чтобы привлечь этого чужого, и снова убегаем, но уже к костру собраний.

— Всё верно, я хоть и пустой, но с одним-то чужим должен справиться, а вы, отвлекая на себя внимание, поможете мне. Главное, ничего не бойтесь, у Дрима — отличный план, они справятся.

Все ребята были на взводе, трое держали на руках грудничков, я сам должен был с близнецами и Дорой следить за самыми маленькими и помочь им, если они не будут успевать. Убегать из деревни нельзя, нужно быть на виду у старших, чтобы они могли нам помочь, если что. Наша группа будет постепенно расти вместе с тем, как у людей будет заканчиваться стихия, так что самое сложное и ответственное время для меня — сейчас.

Я нервно сжимал и разжимал руку на рукояти кинжала, готовый чуть что ринуться в бой, но не дать в обиду младших. Отец неодобрительно глянул на меня, мол, успокойся. Ком в горле встал так, что стало тяжело дышать на секунду, и это неожиданно подействовало. Я успокоился, в животе перестала дёргаться какая-то жила, чего я не замечал, пока оно не прекратилось.

Амис заметил это и одобрительно кивнул. Правильно, нечего трястись, я без недели — охотник. И мой пример подействовал на остальных ребят. Мы вгляделись в лес, наши все спрятались так, что никого не видно.

Началось.

Из леса нестройной толпой повалили чужие. Впереди всех шёл огромный чужак, его бледно-бежевое студенистое тело в алых лучах сияния казалось отвратительно розовым. Он лишь отдалённо напоминал человека, будто ребёнком слепленная из воска фигурка. Но несуразный вид компенсировался ужасающей мощью, чужак размахнулся, почувствовав что-то, и одним ударом срубил дерево, из-за которого за миг до этого выпрыгнул Дрим.

— Вот же чужак, сын чужого, — зло пробормотал Амис.

И было от чего, чужак ударил почти как человек, некоторая несуразность в движениях ещё была видна, но, если бы он убил ещё пару человек, это бы стёрлось. Где он так успел отожраться? На ком? Именно этим и были опасны эти чужие, если обычные бесформенные двигались просто и предсказуемо, звероподобные были быстры и ловки, то чужаки были непредсказуемы, быстры и ловки. Как человек.

Потому-то в него и направился основной удар нашей деревни. Мимс и Вира вылезли прямо из земли перед чужаком. Вира вытянула вперёд руку с мерцающей синим цветом каплей — её стихия была способна принимать в себя почти любую другую, усиливая. Капля выстрелила в грудь чужака, и тот весь покрылся сетью мерцающих синих трещин. Охотники тут же побежали прочь, чтобы не попасть под удар побежавших на них быков. А вырвавшиеся из земли каменные колья прикрыли их, выдрав из крупных чужих куски их бледной плоти, некоторые тут же стали шевелиться, превращаясь в маленьких чужих. Другие оказались слишком малы и просто остались лежать на траве.

Чужак замер на месте, в нём будто что-то пульсировало, пытаясь вырваться наружу. Но свет постепенно стал угасать, а чужак зашевелился. Я сжал кулаки до хруста, глядя на это, не хватило у Мимса сил! Чужак сделал первый шаг, когда трещины полностью погасли в нём.

— Вот же чужак! Чужак и есть! — выругался Амис. — Не хватило у сынка стихии, чтобы пробить такую тварь!

Чужак сделал второй шаг, и в нём резко мигнул синий свет, трещины снова появились, а потом чужак развалился на две неровные части, у одной было две ноги и рука, а у другой только одна рука и голова. Более крупная часть сохранила свою форму и пошла дальше к деревне, а вторая размазалась по земле и дальше пошла уже обычной трёхногой табуреткой, какими были все бесформенные чужие.

— Есть! — мы радостно закричали! Главная сила врага пала!

Своим криком мы невольно привлекли внимание бесформенного чужого.

— Чужой, дети, ждите моего сигнала и отступайте.

Но не понадобилось, из-за ближайшего дома в студень вонзилась злая алая молния. Мама! Чужого всколыхнуло будто от удара камнем по воде, по нему забегали сотни мелких змеек-молний, сжигая плоть. Не прошло и пяти секунд, как он иссох, застыв твёрдой бледной массой. Так их, мама! Все обрадовались ещё больше, но уже молча. Даже младшие ребята понимали, что шуметь нельзя.

Мы ещё не убили ни одного чужого, а к нам уже прибежало двое старших. Мимс вложил всю стихию в одну атаку, а каменные шипы Серы не давали быкам начать громить дома. Бой тем временем закипел со всех сторон, выбив главного, деревенские стали уничтожать одного чужого за другим, просто заливая тех стихией. Со всех сторон в них летели огненные вспышки, ледяные иглы, водяные лезвия, падали огромные камни, одного чужого подняло вверх воздушным вихрем, отчего его плоть стала стремительно разлетаться во все стороны, долетая даже до нас.

Один такой кусок даже зашевелился, но Амис тут же его разрубил на три части.

— Плохо, — пробормотал он. — Уходим вглубь деревни, Мимс и Сера, прыгайте на крыши, смотрите в лес.

— Что случилось, пап? — тут же забеспокоился Мимс.

— Не важно, делай, как сказал.

— Хорошо, пап. Все слышали? — он тут же подхватил на руки Феню и её двухлетнего брата, рванув вперёд.

Я забрал одного грудничка, который спокойно посапывал с пустышкой во рту, и мягкой рысью, чтобы не растрясти ребёнка, побежал за Мимсом. За мной побежала Дора, тоже с грудничком на руках, Дрек и его сестра замыкали процессию детей, и за ними медленно шёл Амис, старательно глядя по сторонам и показывая руками знаки кому-то в стороне. Сера же запрыгнула на крышу и легла там так, что с земли не углядишь.

Мы дошли прямо до дома Нины. Мимс убежал дальше, а Амис так и остался с нами.

— Если я скажу, бегите все в сторону боя с чужими.

— Что случилось, дядя Амис, — решился я задать вопрос.

Но не успел он ответить, как мне сдавило горло так, что я чуть не задохнулся, закашлявшись. И всё равно я вытянул руку в сторону, куда указывал мой отец. Он был встревожен, чего раньше не случалось. Старший разведчик будто только этого знака от меня и ждал, тут же коротко свистнул дважды и приказал уводить детей в противоположную сторону. А меня потащил вперёд.

— Продолжай показывать, насколько хватит.

— Хорошо, — выдавил из себя сипло.

Отец не уходил, продолжая указывать куда-то, а я, тяжело дыша, попытался идти за Амисом — тщетно, меня будто сжало со всех сторон, начало колотить от озноба. Сил хватало только на то, чтобы показывать пальцем, и старший подхватил меня на руки, понёс к основной схватке. Он был встревожен и неотрывно смотрел туда, куда я указывал.

А потом папа резко развернулся и стал указывать в другую сторону, так резко, что у меня рука хрустнула от того, как я её повернул. И всё, он ушёл, развеявшись дымкой. Я же почувствовал такую слабость, что хотелось плакать, было тяжело двигаться даже на руках у Амиса, указывающая рука обмякла.

Он же бежал со всех сил к затихающему бою. Лицо его было сосредоточено, он раздирал пространство вокруг своей стихией. Меня он чуть ли не бросил на руки матери, тут же убежав к Дриму. Перепуганная мама стала осматривать меня, но не нашла никаких ран, я же просто не имел сил ей что-то сказать, но рядом была Нина.

— Истощение у него, ничего страшного, для молодых даже полезно, — проворчала она. — Не отвлекайся, твоя сила может ещё понадобиться.

Мама ничего не ответила, но по искрам её стихии в волосах я понял, что она сейчас зла, очень зла. Она аккуратно приложила меня спиной к стене, а я даже моргал с трудом. Но вид на схватку у меня получился отличный. За это время не так уж много я и упустил.

Быки и три самых крупных чужих, как и обезглавленный чужак — всё ещё живы, пусть и изрядно потрёпаны. Сейчас их пытались разделить и добить по одному. При этом выдохлось не так уж много наших, я не мог посчитать точно, но не больше пары десятков ушло к детям.

То и дело кто-то отправлял стихийный удар так, чтобы отвлечь одного из чужих на себя, но почему-то они никак не хотели разделяться, будто связанные чем-то. Или кем-то. Похоже, именно на управляющего чужого я и указывал Амису, потому он так всполошился.

Вира выскочила перед до сих не разваленным куском большого чужака и резко взмахнула рукой, отчего того рассекло ещё на две части, девушка тут же сбежала прочь, но своё дело она сделала, чужак, такой грозный и опасный вначале, окончательно развалился, потеряв форму. Теперь он не опасен.

Это событие и послужило сигналом к атаке, люди тут же выбежали из укрытий и сплошным потоком стали заливать чужих стихией со всех сторон. От вспышек света и мерцания у меня тут же заболела голова, но я всё равно упрямо глядел на схватку. Такое не часто увидишь — вся деревня использовала все свои силы для уничтожения чужих. Папа писал, что смотреть за чужими схватками часто куда важнее даже, чем сражаться самому.

Я пытался почувствовать хоть одну из стихий, изливающихся сейчас на чужих. Услышать от неё зов, найти в ней родство со своей. И… ничего.

Внезапно будто прямо из воздуха появился большой серый зверь, похожий на коротколапого волка. В холке он был ростом с Виру или чуть-чуть ниже неё. Глаза жёлтые, ощутимо светятся даже на фоне алого сияния. Он изогнулся и прыгнул на Джора, длинные когти впились в тело, с лёгкостью разорвав шерстяную броню маминой работы! И я с ужасом понял, что это не зверь, а чужой. Просто отожравшийся до того, что уже почти не отличим от настоящего. На страшного врага тут же переключились все, но он был словно лесной волк — хитрый и быстрый. Одним движением он выскользнул из-под слаженного удара. И тут же прыгнул на Анта.

Прошло всего несколько секунд с его появления, а мы уже потеряли двоих! У меня в сердце стала разгораться ярость, которая постепенно стала вытеснять слабость.

Чужой снова извернулся, избежав ран, но я заметил у него на боку большой ожог. И понял, что давно не видел Дрима. Одно сложилось с другим. Сердце заледенело на миг, а потом разгорелось уже пожаром. Комом в горле появился отец.

В то же мгновение, как я встал на ноги, погиб ещё один наш, бык воспользовался тем, что про него забыли. И тут ударила мама, она вложила все свои силы в тугую алую молнию, она будто сам мир на две части разрубила. Свет ударил ровно в бок волка, отбросив и вбив его в ствол дерева. Злые кусачие змейки маминой стихии весело заплясали по псевдошерсти, раздирая плоть чужого.

Казалось, что всё — чужой повержен, но через несколько секунд он просто исчез, будто в воздухе растворился, так же, как делал Амис. Стихия. Стихийный чужой. Бестия. Такие получаются, когда чужой съедает очень-очень сильного зверя. Не меньше ранга духа, чья плоть уже полностью состоит из стихии.

— Бестия, — тихо прорычала моя мама, пришедшая к тем же выводам, её волосы полностью погасли, она потратила всю свою стихию на две атаки. И, если бы ей не пришлось спасать нас от частички чужака, когда мы закричали, может быть, её сил хватило бы, чтобы убить бестию.

Теперь же мы были лишены и старшего разведчика, и старшего охотника, и моей мамы, которую тут многие считали едва ли не познавшей стихию. И против нас бестия. Мы обречены.

Папа отрицательно покивал головой, а потом он что-то сделал, отчего я резко ослаб и снова сполз по стене на землю, от слабости помутилось в глазах, накатила тошнота.

— Вот он! Бейте его всем, чем можете! Это просто невидимка! — закричал кто-то в толпе.

Невидимки — не бестии, просто очень развитые чужие, я даже мысленно расслабился, пусть и не мог пошевелить сейчас ни мускулом. Ярость куда-то вся вышла из меня, отец опять развеялся. Но я прекрасно видел, как из леса выбежал целый и невредимый Дрим, за которым следовал Амис. Через миг всё закончилось, Дрим резко ускорился и вдавил невидимого чужого, которого будто нарисовали белым мелком в воздухе, в землю одним мощным потоком огня, затем и вовсе обратился алым медведем, вызвав почти синхронный вздох удивления у всех, кто его видел в этот момент.

Дрим в обличье зверя, яростно рыча, разбрасывая во все стороны злые рыжие искры пламени, за считанные секунды разорвал на части всех оставшихся чужих. Это была победа! Такова сила осознавшего и пробудившего!

Глава 10

После боя люди устало разбрелись кто куда. Кто-то помогал баб Нине обрабатывать раны, кто-то уносил тела погибших. Все были подавлены, не смотря на победу в столь сложной битве.

Сегодня ночью в свете сияния погибло четверо наших. А всё из-за треклятого невидимки. Если бы не эта чужая тварь — мы бы справились вовсе без потерь. Я без сил лежал на кровати, принесённый сюда мамой. Мне было обидно до слёз, что был не просто бесполезен в драке, ещё и мешался всем. Мама была вынуждена обращаться со мной, как с грудничком, который ещё даже ползать не научился. Даже Феня была полезнее меня — она хотя бы бегала сама! А она младшая! Ей всего четыре весны! Какой же я бесполезный.

Лежал, и по щекам у меня текли слёзы обиды на самого себя. Мама, не понимая обуревавших меня чувств, просто погладила по волосам и ушла к себе, чтобы переодеться в траурную шкуру. Потом она переодела меня в мою. И какое-то время, как маленького, прижимала к себе, отчего мне было ещё более тошно от себя самого. Я уже взрослый, скоро возьму копьё! Но не смел даже пискнуть в её объятиях, чтобы не расстраивать, она и так сегодня натерпелась.

Потом мама взялась за вязание, решив доделать вторую перчатку Дрима. Я же продолжал лежать, борясь со слабостью. Сон не шёл совершенно, хотя я и пытался уснуть, но при этом и голова почти не работала. Тогда я стал делать единственное, что мог. Медитировать.

Вдох как будто через точку во лбу, представить, что воздух омывает её изнутри, потом выпустить уже пустой воздух наружу через рот. Очень кстати вспомнилась медитация на горе. И я стал представлять, как дымка вместе с воздухом проникает в мою голову. Неожиданно, дымка стала покалывать кожу изнутри, появилось чувство лёгкости и восторга, прямо как тогда на горе. Но тогда меня очень быстро выкинуло из медитации. А тут я уже начал дышать через горло, воображая, что дымка омывает его изнутри. И даже дошёл до сердца, на котором медитация снова очень грубо была прервана.

Прогудел погребальный рог. Его сухой, надломленный зов наполнил тело мистическим страхом, пробежался по коже колкими мурашками. И я встал на ноги вместе с мамой. Сам удивился, что снова могу двигаться — видимо, во время медитации слабость прошла.

Уже приближался рассвет, видимо, для похорон выбрали время восхода солнца. От былого алого сияния ничего не осталось, и даже Старшая Сестра стыдливо покинула небосклон к этому времени. Тонкий серп Младшей выглядывал над кромкой леса, будто она подглядывала за нами краешком глаза, хотя и смотрела сейчас в другую сторону.

Деревня высыпала на улицу почти одновременно. И люди потянулись к священному копью. Все выряжены в целые шкуры разнообразных зверей, на головы капюшонами накинуты их же морды. Я дёрнулся и тут же надел свой капюшон, чтобы не оскорблять договор.

В рассветных сумерках показалось, что не люди идут, а всамделишные звери шагают на задних лапах. Будто все люди научились обращаться в зверя, как это сделал Дрим ночью. Медведь. Надо же, как один из Великих. Воздушный Дракон, Морской Левиафан, Огненный Тигр, Живой Слон и Каменный Медведь. И вот, у нас есть свой медведь. По крайней мере он с нами, до конца лета, когда придёт сборщик познания, чтобы увести Дрима к провалу чужих. На бесконечную войну со злом.

Ручейки людей стеклись к большой вытоптанной площади, окружённой сплошным кольцом серого камня, которому уже сотни лет, но он всё ещё не оброс ни мхом, ни грязью. Даже вода от дождя неохотно на нём задерживалась. Минуты вяло потянулись в вязкой тишине. А потом охотники понесли обезображенные тела в круг. Прямо перед ограждением они останавливались, двое продолжали держать носилки, а третий перепрыгивал ограждение, касаться его было дурной приметой. Потом охотники сменялись, и следующий перепрыгивал. И так, пока все четыре тела не будут уложены головой к копью.

Все охотники вышли из кольца, остался только Дрим. Его голос обрушился на людей тяжёлыми бурными волнами, обдавая водой и пеной, проносясь дальше и дальше по всей деревне, казалось даже, что по лесу его голос проносился так же сильно и бурно.

— Сегодня мы прощаемся с четырьмя из нас. Они были нам верными братьями и сёстрами. Они были искренними и живыми. Теперь их нет, чужие снова пришли убивать и разрушать ради убийств и разрушения. Чужие — вне круга. Они — неразумное бессмысленное зло, которое можно только уничтожить. Они не способны договариваться. Сейчас же мы почтим договор с нашими предками и нашими потомками. Мы не враждуем со зверьми, мы находимся с ними в общей охоте. Они охотятся на нас и на себя. Мы охотимся на них. Мы чтим договор и не трогаем матерей с детьми и детей, не коснувшихся стихии. Они не заходят за границы деревни иначе, чем в круг копья. Мы отдаём им своих мёртвых, чтобы те могли переродиться в зверей, раз уж не успели сделать это при жизни.

Дрим резко, без предупреждения обратился в медведя. Его шерсть была будто соткана рыжего огня, а глаза горели углями, во все стороны посыпалась стихия жёлтыми искрами. Он яростно и громко заревел, широко разинув пасть полную чёрных клыков, из зева вместе с рёвом вырвалось пламя.

И мы подхватили его рёв. Мама тонко и дико визжала, я пытался ей подражать, но у меня получалось совсем по-другому, у меня получался теперь скорее высокий звонкий рык, хотя раньше я очень гордился тем, что мог подражать ей. Но я обрадовался переменам, похоже, мой внутренний зверь начал просыпаться.

После долгого рёва Дрим обратился обратно в человека и перепрыгнул кольцо. В следующее мгновение из леса прямо в каменный круг, начали запрыгивать дикие звери. Один, второй, третий, десятый, двадцатый. Разные, но все молодые, именно таким нужна стихия людей, чтобы легче было познать стихию в будущем.

Взрослые продолжили наблюдать за дикой трапезой. Я хотел тоже посмотреть, всё же я уже взрослый, но мама силой повернула меня спиной к этому, не давая глядеть на кровавый пир. Почему она не даёт мне посмотреть? Ведь мы едим их, они едят нас, всё как завещали предки. Звери произошли от людей, а люди произошли от зверей. У нас с ними общая война против чужих, так что нет ничего страшного в том, что мы отдаём им своих мёртвых. Мёртвый человек вскормит молодого зверя, мёртвый зверь вскормит человека, таков закон природы.

Пир продлился не долго. Вскоре мама разрешила мне повернуть голову. И в круге не осталось ни капли крови, ни единой кости. Звери съели всё, чтобы стать сильнее. Нам же, людям, нужно лишь сердце зверя, коснувшегося стихии, его мясо годится лишь для еды, а шкура для одежды, всё остальное мы возвращаем им. У нас схожие, но разные пути.

— Спасибо за помощь в битве, — прошуршал Дрим. — Вы помогли, убив десятки чужих, ударив им в тыл. Мы благодарны.

Дрим поклонился, и мы вслед за ним поклонились лесу и зверям, глядящим на нас из него.

— И мы благодарны нашему юному, но уже показавшему себя Арену. Именно он предупредил о нападении. Именно он указал нам скрывающегося в лесу невидимку. Именно он окрасил его своей стихией, чтобы мы могли убить проклятого чужого, ставшего невидимым.

Я покраснел как рак, не зная, куда деться и что делать. Вся деревня обступила меня и поклонилась мне. Даже мама. А я что? Я ничего не сделал! Это был отец!

— Это был не я! Это отец мне подсказывал! — прокричал я в ужасе.

Мама потрепала меня по волосам.

— Даже если это был отец, это твоя стихия позволила тебе его увидеть. Это твой сон рассказал тебе о нападении, и ты не побоялся об этом заявить. И именно твоя рука указывала нам на чужого.

Я покраснел ещё больше, кожа аж загорелась, сердце тяжело бухало в груди от смущения. Захотелось сбежать, и я сбежал. Пробежал через деревню, перепрыгнул ограду и запрятался в берлогу.

Я? Что я? Я же ничего не делал? Почему все и даже мама благодарили меня, я же был бесполезен! Даже ходить не мог! Слабак! Кулак больно ударил в стену, потом второй. Боль принесла некоторое успокоение, и я продолжил, пока руки не покрылись кровью, перемешанной с землёй.

Я отрешённо подумал, что стоит промыть раны и помазать, чтобы не загнили, но мне всё ещё было страшно возвращаться в деревню, видеть эти поклоны. Впору мне кланяться Дриму, если бы он не разбудил зверя — умерло бы куда больше людей. Кто знает, может, могла погибнуть моя мама, лишённая сил, и я вслед за ней. Почему они кланялись мне?!

Мне казалось, что я кого-то обманом заставил себя благодарить. Это всё сделал папа, они его просто не видят, вот и ошиблись. Нужно им всё объяснить. И начну с мамы. Я обернулся и замер, в груди тяжело забухало напуганное сердце.

Прямо на входе в берлогу, перегородив мне выход, стоял молодой волк. Его густая белая шерсть окрасилась алыми волосками, говорящими, что он уже коснулся стихии. Он стоял ко мне боком, глядя одним глазом на меня. Крупный, сильный, в глазу горит ум. Он рассматривал меня внимательно, его зрачок расширился в темноте, я чувствовал, как его взгляд двигается, осматривая меня во всех подробностях. Потом зверь шумно втянул воздух носом и оскалился.

Через миг он бесшумно исчез, будто его не было.

Глава 11

Не помню даже толком, как оказался дома, меня трясло и колотило от страха. В себя пришёл совсем не сразу, первой мыслью в голову пришло понимание. Этот волк — мой. Познакомился со мной перед тем, как встретиться у священного копья. И это вот его я должен буду победить копьём? Он же… зверь!

Во мне на разные голоса закружились воспоминания о том, как на арене погибали дети. Три-четыре каждый год, и лишь два-три выходили с арены живыми. Раньше я как-то легче воспринимал всё это. Такова жизнь. Мы должны быть сильными, чтобы нас не сожрали чужие, а мамины страхи воспринимались с недоумением. Но теперь я, кажется, начал понимать её страхи.

Этот волк не выглядел простой добычей. Даже наоборот, он пришёл поздороваться со своей будущей жертвой. Хотел напугать? Но я мог и отказаться от нашей встречи, не обязательно же проходить обряд копья сейчас, можно напроситься к охотникам, чтобы они научили меня обращаться оружием, охотиться на зверей. А можно вообще попросить их выследить волка и убить, чтобы мне не пришлось с ним биться.

И тут же против этой мысли выступила другая — так нельзя. Папа писал, что со схваткой нельзя тянуть, этот бой неизбежен. И чем позже будет схватка — тем меньше шансов стать поистине великим. Он писал, что правильно выступать в бой, не владея оружием, иначе можно навредить своему собственному зверю. А без обряда я никогда не продвинусь дальше пробуждения зверя, если и смогу когда-нибудь это сделать. Редкие-редкие исключения случались у тех, чей путь был не связан с битвой. Не хочу быть бесполезен на священной войне!

Да и не собирался волк меня пугать, это был знак уважения. Он просто почувствовал, что мы будем противниками в круге и пришёл на меня поглядеть. От этих мыслей не стало проще, но я немного успокоился. Ничего не поменялось, я не собираюсь отказываться от своих планов из-за страха смерти, я и раньше знал, что это опасно.

Чтобы развеяться, я вышел из дома, только сейчас заметив, что мама ещё не вернулась. И вспомнил о том, что сбежал с похорон. Сразу навалился стыд, но он быстро растворился в пустой голове тренировки. На медитации я снова пытался омывать себя дымкой, в этот раз стихии хватило всего на один вдох. Но меня не выкинуло из медитации, лишь слегка качнуло, когда поток дымки закончился.

После медитации я успокоился достаточно, чтобы почувствовать сонливость. А оказавшись дома, увидел маму, которая успела вернуться, снова начать вязать и заснуть за этим делом. Жаль, что во мне ещё нет стихии и я не смогу перенести её на руках в постель. В этот раз не стал себя накручивать попусту, у меня есть силы укрыть её пледом, этого уже достаточно.

Уже через минуту я крепко уснул, чтобы тут же увидеть сон.

Солнце неспешно поднялось в зенит, я будто следил за ним с раннего утра и только сейчас опустил голову, чтобы увидеть перед собой копьё, за которым терпеливо дожидался меня тот самый волк. Он сидел так расслабленно, будто его ждала не битва насмерть, а кость на ужин. Хотя, наверное, для него всё так и было. Лишь хвост выдавал в нём нетерпение, хлеща по бокам. Я был абсолютно гол, будто сегодня мои похороны, а не обряд копья.

Дрожа от ужаса, я подошёл к сияющему в свете солнца оружию, протянул руку и коснулся холодного металла, меня насквозь пронзило болью, но она как пришла — так и ушла, мгновенно. Копьё признало меня и с лёгкостью покинуло объятия камня. Более того, я будто стал сильнее, легко поднял тяжёлое копьё и со свистом рассёк им воздух.

Волк лениво поднялся на лапы, алые шерстинки в его белой шкуре сияли мелкими рубинами на полуденном солнце. В следующий миг он резко прыгнул, я не успел среагировать, только выставил вперёд копьё, но через секунду я уже был сбит с ног, а через полторы почувствовал сомкнувшиеся на шее зубы. Смерть была мучительной и страшной, но очень быстрой.

Солнце неспешно поднялось в зенит. Я снова опустил голову на круг копья. В этот раз я осмотрелся — вокруг возвышалось кольцо каменной стены. Никто бы никогда не вмешался в обряд копья, но древние не допускали и саму возможность. Я сделал последний шаг к копью, во второй раз разглядывая узоры на металле.

Рука неизвестного мастера вывела на верхней половине символичные рисунки всех этапов познания. Три этапа познания зверя — пробуждение, обращение и отделение. На гравюре волк сначала поднимает голову в груди человека, потом человек объединяется с зверем и, наконец, зверь выходит из него. Затем три этапа познания стихии — познание, превращение и воплощение. Сначала пламя горит в его руке, затем он сам превращается в пламя и последнее — когда всё вокруг него становится пламенем. Последняя гравюра — человек. Этот этап называют осознанием себя. Между гравюр.

Все рисунки были перепутаны и разделены тонкой вязью рун, в которых описывалась базовая тренировка, та, что без папиных поправок. Правильного порядка не существует. Разве что познание стихии само всегда идёт первым, а познание зверя приходит уже после, триединство — это сила. Звери за редкими исключениями познают человека лишь на четвёртом этапе, уже после всех этапов стихии. И считается, что зверь на этапе духа стихии слабее, чем человек, познавший и стихию и зверя.

Волк недовольно взрыкнул, требуя меня поторапливаться. Зверь хочет кушать.

Я зло схватил копьё, теперь готовый к бою. Волк лениво поднялся на лапы, а через секунду прыгнул на меня. Лезвие копья зло чиркнуло по густой шерсти, брызнула алая кровь. А в следующее мгновение на моей шее сомкнулись зубы волка. Отвратительный, ужасный хруст оборвал вторую попытку.

Солнце неспешно поднялось в зенит…

Я попытался проснуться. Тщетно. Как бы ни сжимал зубы, не щипал себя, сколько бы не моргал, прыгал, не падал на спину — я только вызвал недоумение у волка. Он совершенно по-человечески в недоумении повернул голову набок. Тяжело вздохнув, я был вынужден признать, что выбраться из этого сна я не могу.

Я понял, что это пророческий сон, смущало только отсутствие отца, который до сих пор появлялся всегда, когда проявлялся мой дар. Очень редкий дар стихии. Редкий и ценный. Но я не слышал ни об одном известном пророке, кто был бы по-настоящему силён. Кажется, именно об этом мне и говорил этот сон.

Ну, уж нет! Дудки! Я не согласен быть слабым! Я стану духом стихии и буду пытаться стать богом!

Решительно схватил тяжёлое и неудобное копьё, не стал дожидаться рывка волка — сам прыгнул ему навстречу. Тот прямо из сидячего положения перетёк чуть в бок, а я не успел сдвинуть проклятую железку ни на сантиметр в сторону. Тошнотворный хруст, яркая и сильная боль.

Солнце неспешно поднялось в зенит…

Мне нужно другое оружие, понял я. Копьё слишком тяжёлое, да и мне оно не нравится, в отличие от кинжала. Отец писал, что на бой можно прийти со своим оружием, если тебя тянет к нему. Важно только коснуться священного копья, а после схватки обагрить лезвие кровью зверя, чтобы оно наградило тебя. Главное не оружие, а честь. На схватку человек должен приходить без брони, максимум в повседневной одежде.

Я зажмурился, желая, чтобы у меня во сне появился мой кинжал.

Открыв глаза, первым я увидел встревоженные глаза мамы.

— Ты опять плохо спал, Арен, тебе снился пророческий сон?

Я, ещё не проснувшись толком, помотал головой, даже не ради ответа, а просто для того, чтобы сбросить с себя сонную хмарь и воспоминания смерти. Я всё ещё чувствовал на шее острые клыки, слышал в ушах звон сминаемых позвонков. Сон ещё не до конца прошёл, кажется, что усни я сейчас — снова окажусь там.

— Хорошо, сынок, иди кушать, — мягко ответила мама, впрочем, не совсем мне поверив.

Есть было… тяжело. Горло всё ещё считало, что оно разорвано, и еда в него просто не лезла. Как бы я ни ощупывал, не мог найти ни следа, но всё равно чувствовал его плохо. Приходилось набивать полный рот еды, буквально пропихивая кашу дальше, после чего запивать её морсом. После еды сразу же пошёл делать тренировку. А после медитации схватил нож и побежал на площадку для игр, чтобы продолжить привыкать к кинжалу.

У меня не выйдет идеального обряда копья. Папа писал, что лучше всего его проходить, ни разу до этого не касаясь оружия. Тогда на миг можно почувствовать зверя внутри себя. Но у меня уже не получится, до сегодняшнего сна я не считал кинжал оружием, потому и не стеснялся с ним тренироваться. А теперь я понимал, что без тренировки просто умру. Пророчество было вполне наглядным.

— Не хотим мы бросать в тебя камнями, это скучно! — буркнул Дрек на мою просьбу, и остальные дети покивали.

На несколько мгновений я потерял дар речи, не зная, что делать, а потом ответил легко и просто.

— У меня два дня до обряда копья, — эта фраза была сакральной, её просто никто не мог проигнорировать.

Так что Дрек заткнулся, а дети начали бросать в меня камушками. Я же представлял, что каждый камушек — это летящий в меня волк. Накрутил себя сверх всякой меры, в итоге вечером вернулся домой без сил и весь в синяках. Не стал есть, просто разделся и закутался в одеяло. Я и боялся засыпать из-за предчувствия своей смерти во сне, и одновременно ждал этого. Нужно стать сильнее.

Сон долго не шёл, я ворочался, перед глазами мельтешили образы моих смертей из сна. Отчаянно пытался представить, как буду сражаться с кинжалом, как я легко смогу поймать волка и ударить ему кинжалом в шею в нужный момент. В итоге больной и потный встал, чтобы ополоснуться и попить. Мама спала у себя в кресле с вязанием в руках. Она всегда так засыпала, когда очень волновалась.

Я дошёл до бочки, ёжась, взял ведро и пару раз быстро облил себя холодной водой, растирая её на коже. Понял, что забыл снять мамин подарок и, с трудом стащив его с себя, облился ещё раз. Дошёл до кровати, уже был готов лечь спать, но стал стряхивать с кровати мусор, который принёс сегодня. Потом понял, что не укрыл маму и исправил это.

Только лёг, как тут же провалился в сон.

Младшая сестра неспешно поднялась в зенит, она почти полностью смотрела в другую от нас сторону, лишь тонкий краешек её лика было видно на ясном небе. Вокруг меня поднялись высокие стены ограждения. Я был абсолютно голым, сжимал в правой руке обратным хватом свой кинжал. В трёх шагах от меня в зенит смотрело лезвие копья, а в трёх шагах от него — сидел тот же волк.

Я решительно шагнул вперёд, коснулся левой рукой копья, отчего меня прострелило короткой молнией. А потом началась схватка. Волк прыгнул на меня, но как-то медленно, я успел просто отскочить в сторону. С рыком он закружил вокруг, но я не отвлекался и поворачивался вслед за ним, всё время готовый к неожиданной атаке.

Прыжок, но я снова успел отскочить в сторону, попытался ударить даже, но не попал, лишь клацнули зубы в паре сантиметров от моей кисти. От неожиданности я отдёрнул руку и отскочил, чем тут же воспользовался волчара, он прыгнул боком, пытаясь не столько укусить, сколько повалить. Я легко отшагнул чуть в бок, но волк таки задел меня когтями задней лапы, наступив на мою ногу, боль на миг меня дезориентировала, но я отпрыгнул назад.

Почуяв мою кровь, волк стал более резким, стал рычать, в глазах заблестела жажда. Но мне только проще стало уворачиваться. Зверь будто стал глупее, позволяя мне легче уходить от его атак.

Все мои движения были как в тренировке. Шаги, прыжки, кувырки, увороты, базовые удары любым оружием. Всё вплеталось в нас с самого детства, и за правильным исполнением тщательно следили старшие, а я делал даже больше, добавив к своей тренировке то, что показала мне мама, передав мудрость моего папы. И я был самым старательным из всех детей. Так что какой-то волк не сможет меняубить!

Я вошёл в состояние пустой головы, отстранившись от своих движений. И я поспевал. В отличие от прошлого сна, в этот раз я был куда быстрее, видимо, копьё для меня просто слишком тяжёлое. Волк снова прыгнул на меня, раззявив пасть, я отшагнул, готовый ударить кинжалом в голову. Брызнула кровь! Лезвие нашло свою цель, полоснув волка по морде, разрезав ему верхнюю губу.

Волк разъярился, он стал ещё резче, чаще атаковать. Он перестал выжидать, прыгая раз за разом, целясь мне в горло. И я привык к его одинаковым атакам, в очередной раз поймал его в прыжке и глубоко вонзил кинжал ему в левый бок. Зверь взвизгнул, отскочил и припал на заднюю лапу.

Вот оно! Идеальный момент для атаки! Азарт пробился через пустую голову, подтолкнув меня вперёд. В этот раз прыгнул я, целясь в горло противнику, чуть было не забыл про кинжал, готовый вцепиться зубами! И тут же поплатился за это, волк схватился зубами за моё предплечье, дёрнулся раз, другой, вырывая из руки кинжал и раздирая мне руку в клочья.

Страх нахлынул на меня такой, что чуть не сдался, перед глазами мелькнуло видение прыгающего волка, хруст позвонков, и я, сжав зубы, пришёл в себя. Левой ухватился за ухо волка и дёрнул изо всех своих детских сил. Тот разжал хватку, и я тут же перекатился назад, подскочив на ноги.

Мы сравнялись. Волк был тяжело ранен и истекал кровью. Я был тяжело ранен и истекал кровью. Безоружный, дезориентированный от боли. Перед глазами забегали мушки, как тогда на горе, стало тяжело дышать. Но ничего не закончилось! Думай, Арен! Думай!

Я стал кружить вокруг зверя, искать возможность схватить своё оружие, но зверь и сам был не дурак, понимал, что без него я беззащитен, тяжело прихрамывая, он поворачивался вокруг, но не отходил от кинжала ни на шаг! Я же со всей силы сдавливал руку, чтобы не истечь кровью раньше противника. Под ногами уже натекло прилично крови, образовав круг вокруг волка, под которым тоже растеклась целая лужа.

А потом я увидел копьё! Точно! Мне не нужен мой кинжал сейчас! Я побежал к нему, что было сил, волк понял мой манёвр, и я услышал глухие удары мощных лап о глину за спиной. Я успел первым, выхватив оружие одной левой. Тяжёлое и неудобное. Упал на спину, разворачиваясь, и тут же выставил лезвие перед собой. Оно чиркнуло по боку волка, но даже не рассекло шкуру, густая шерсть защитила зверя от раны.

Тяжёлые лапы ударили в грудь, вбивая меня в землю, вышибая дыхание из лёгких. И я сделал единственное, что мог в этой ситуации, ткнул раненной рукой в пасть зверя, надеясь оттянуть миг своей смерти. Когти на его лапах впились мне в кожу, он рванул ещё, раздирая мне грудь и живот. И сам протолкнул мою руку по локоть себе в пасть.

Я зажмурился, готовый к очередной смерти. Копьё неудачно вывернулось из левой руки, и я, не глядя, схватился ей за ухо волка, пытаясь оттолкнуть зверя, а тот и не сопротивлялся, наоборот попытался отскочить, упёршись в меня, и только захваченное ухо помешало ему. Он поскользнулся на мне, упал на бок.

Пытаясь понять, почему он ещё не откусил мне руку по локоть — я открыл глаза. Волк задыхался, моя рука была слишком глубоко внутри его пасти. Последняя, отчаянная попытка вырваться ничего ему не принесла, в глазах его застыл предсмертный ужас. Мне стало иррационально жаль его. Захотелось даже отпустить его, но я понимал, что это будет означать уже мою смерть. Я слишком устал.

Агония волка длилась бесконечно долго. Я хотел отпустить ухо, взять копьё и прервать мучения, но боялся это сделать. Боялся, что зверь вырвется в последний момент, а я уже и сам был на грани, голова кружилась, в глазах темнело.

Господа, чувства в раздрае (влюблён со всей дури), потому с задержкой и без окончательной вычитки. Последующие главы, видимо, тоже без вычитки будут. Надеюсь, что через пару недель исправлю все шероховатости лора. Всех люблю, всем добра и проды)

Глава 12

Волк умер. Его тело ещё минуту потряхивало, прежде чем я решился отпустить его и завершить обряд. С трудом вытащил непослушную правую руку, которая тут же повисла плетью. Взял копьё одной левой и ткнул волку в грудь. Навалился всем телом, расширяя рану, затем отбросил копьё. Упал на колени и сунул руку в разрез, мама уже не раз показывала мне, как это делать, заставляла на примере домашнего скота повторять за ней. Нащупал внутри плотный ком сердца и потянул на себя, силясь разорвать сердечные жилы. Дёрнул раз, второй, третий. Тщетно.

Поднялся на вялые ноги и поплёлся к кинжалу. Не помню момент, когда вырезал сердце. Сел в позу для медитаций, положил на колени копьё и сунул сырое мясо себе в рот, пытаясь его прожевать. Меня тут же пронзило молнией от копья. В голове замелькали образы разных мест. Они впились в память подобно зубам убитого мной волка. Я чуть не выронил изо рта сердце, но потом опомнился и упрямо стал жевать жёсткое мясо.

Стоило мне его проглотить, я почувствовал, как по крови растекается жар. Всё. Нужно сделать последнее усилие и выбраться за каменное кольцо. Даже не заметил, как стены опустились назад. Я с невыносимым трудом встал, забрав свой кинжал из страшной раны в груди волка… Волка?

Даже сквозь слабость пробилось недоумение. Это был не волк. Какое-то странное животное, похожее скорее на обезьяну, чем на волка. Меня качнуло от ветра, и я поплёлся к виднеющейся рядом с кольцом фигуре Дрима, который не смел зайти внутрь. Обряд уже закончился, но старший охотник не заходил внутрь, ждал, что я смогу сам переступить кольцо.

Я поднял ногу, поставил её на холодный камень, не в силах перепрыгнуть его. И упал в крепкие руки. Дрим ничего не сказал, он вообще не любил слова. Просто схватил меня, грубо перетащил через камень и уже бережно взял на руки.

На руках было хорошо. Безопасно. Мне показалось даже, что это не Дрим, а папа. Я закрыл глаза, чтобы поверить в эти чувства. Забытьё никак не наступало. Почему-то я не просыпался, пророчество продолжалось и не собиралось заканчиваться.

Папа донёс меня до домика Нины, который я с трудом узнал по запаху, едва пробивающемуся через едкую вонь крови во рту. Нина запричитала и, грубо открыв мне рот, влила в меня какое-то зелье, я закашлялся, на что она заткнула мне нос. Чуть не захлебнулся, но смог проглотить зелье. Благословенное забытьё пришло чувством полёта, чувством отступившей боли.

Сон был странный, я летал. Летал вокруг своего израненного тела, глядя на страшные раны на груди и руке, на разодранную когтями стопу. Летал, и мне было очень хорошо и совсем не страшно глядеть на то, как Нина обстоятельно ковыряется в моей ране пальцами, то и дело капая в неё из разных бутылочек. Она беспрестанно ругалась, проклиная глупых мальчишек, которые слишком спешат на встречу с предками, глупые обряды, которые убивают так много детей, чужих, которые толкают нас на это варварство.

Скоро рана на руке стала срастаться от зелий, но Нина была чем-то недовольна, схватилась за нож и разрезала поживающую кожу, буквально освежевав мне в три движения запястье. Потом ещё сунула руку в мясо и вытащила какую-то верёвочку, начала капать на неё мутной зелёной жижей, отчего верёвочка стала удлиняться в её руке. Потом она ловко соединила её с другой верёвочкой. Пока это делала, даже замолкла, но, когда верёвочки соединились, выдохнула и грубо выругалась, меня даже сквозь сон передёрнуло от её выражения. Потом она быстро уложила кожу назад, заливая зельями, которые стремительно восстановили мою плоть.

Взялась за развороченную грудь, поковырялась в ней, после чего сама себе кивнула и полила меня ещё одним зельем. Через несколько минут моё тело полностью восстановилось, мне захотелось в него вернуться, но тут от двери раздался взрык. Я испуганно отлетел назад, глянув туда. Волк с красными волосками, он стал крупнее, едва помещаясь в дверной проём. Хотел крикнуть Нине, чтобы она побереглась, но не мог и звука выдавить — нечем.

Но волк не нападал, он зыркнул на меня исподлобья, а потом его контуры поплыли, превращаясь в образ человека. В горле встал болезненный ком. А затем я проснулся.

В распахнутую дверь светило утреннее солнце, я лежал на руках у мамы, спящей на моей кровати. Всего лишь сон. Я тяжело выдохнул, отчего мама проснулась. Она задрожала всем телом, с силой обняла меня, дохнув тёплым и сладким дыханием.

— Всё хорошо, мам, мне просто дурной сон приснился, — воспоминания о произошедшем уже потихоньку начали стираться в памяти.

— Сон? Сынок… — мама расплакалась, чего я всегда не любил.

— Ну, хватит, мам, правда, ничего страшного, — заворчал я.

Но мама не успокаивалась долго, крепко сжимая меня в руках и не выпуская. Потом выдохнула, чуть ослабив хватку.

— Поздравляю, сын, с прохождением обряда священного копья. Ты теперь официально взрослый, — тяжело и не торжественно сказала она.

— В смысле? — я похолодел в груди. — В смысле это был не сон?!

— Да, сын, ночью ты ушёл из дома и в честном бою убил рыжую обезьяну.

— Но… но… я сражался с белым волком, — память услужливо вытащила наружу все подробности, от ужаса у меня похолодело в груди. — Нет, там была рыжая обезьяна, Дрим говорит, что она была со стихией огня. Сильная, но ты справился.

Ошеломлённый, я вырвался из рук матери и закружил по дому, бубня.

— Не снимай, пожалуйста, больше мой подарок. Никогда. Мойся в нём, ешь, спи, даже с девушками не снимай. Пусть всегда будет на тебе, сынок.

Я со стыдом вспомнил, как снял его ночью, чтобы смыть пот. И тут же был насильно одет, мама не слушала возражений, что я уже взрослый и могу сам. Рубаха снова стала ползать по мне муравьями, потом стянула грудь, обожгла холодом… а потом будто пропала, сам не знаю, как я вчера спросонья нащупал край ткани, чтобы снять, сейчас у меня это не получалось.

Не зная, что ещё делать, я просто сбежал в тренировку. Пустой головы не вышло, каждое движение напоминало мне о схватке. Рыжая обезьяна? Я бился по-настоящему, но там был не волк. Как вообще я дошёл до круга? Не помню. Это как зов стихии? Но тогда я хоть осознавал происходящее со мной, сейчас же… Страшно. Страшно, что во сне я опять сделаю что-то.

Медитация напомнила мне о съеденном сердце. Но где же горшочек стихии? После обряда он должен был сформироваться! Обязан! И вместе с тем, я его совершенно не чувствовал. Горшочек, потом реки, потом источник — так писал отец, так же написано на копье, если знать древний язык. Но я не получил горшочка. Мало стихии? Чужак!

Не важно, надо понять, стал ли я сильнее? Вроде бы стихия огня, значит, сила и скорость. Я побежал со всех ног к площадке для оценки своих сил. Там были разложены камни разных размеров, отполированные тысячами и тысячами рук до идеальной гладкости.

Вроде бежал быстрее, но как проверить? Никак. Подошёл к первому камню, его я мог поднять над головой, если вкладывал вообще все силы. Поднял и сейчас. С трудом, едва-едва. Взялся за второй. Этот я раньше не мог и от земли оторвать, в этот раз приподнял чуть-чуть. Пытался выше — но ничего не вышло, лишь в спине хрустнуло, и я уронил каменюку на землю.

— Значит, я стал сильнее, но совсем чуть-чуть. Обезьяна была слаба? Стихия точно была подходящая, за этим следит само копьё. Или я взял чужого зверя? — забормотал себе под нос. — Да ну бред, не мог же Дрим выйти к копью, дважды-то нельзя. А больше никого не было, копьё знает точный момент обряда и призывает зверя заранее. Гррр.

Я не понимаю! Почему?! Я должен был сформировать горшочек, он уже начал расти, но его нет! Такого нет в книге папы. Идеальный момент для обряда, я уже познал пустоту. Даже прозрение было! Я обмер весь, сердце будто промёрзло насквозь. Понял. Это из-за сорванного прозрения. По щекам потекли предательские слёзы, горячие, как кровь, текущая из ран.

Упал на спину, взгляд зацепился за солнце, не чувствуя рези. Слёзы текли и текли, а я ничего не мог с собой сделать. Мне конец. Папа не будет мной гордиться, ведь я никогда не познаю стихию. Не разбужу в себе зверя. Не сольюсь с ним. Не разделюсь с ним. Не стану человеком. Не сольюсь со стихией и не воплощу её. Мне не быть богом, не исполнить его мечту. Бракованный.

Перед глазами встала картина, когда мама со слезами выбросила пряжу, над которой долго работала. Не сошлись стихии, шерсть сгнила. Я сгнил. Я бракованный.

Я молил солнце о пустой голове, но никак не мог её достичь. Встал, начал тренировку, но слёзы всё текли по щекам, обжигая. Гнилой. Сбился и не смог продолжить, снова лёг на землю. Трава в деревне местами не росла совершенно, глина стопталась в твёрдый камень, который даже самый сильный ливень был не в силах растопить.

Как-то очень остро перед глазами промелькнуло видение, которое я изо всех сил пытался оттолкнуть. Мама, которая со слезами выбрасывает меня. Живот скрутило резкой болью, отчего меня вырвало. Мне стало стыдно, я вытер всё рубахой, понёс её домой и долго выстирывал, то и дело вытирая горючие слёзы.

Наконец, голова опустела, лишь где-то на границе кипели чувства, но я отгораживался в пустую голову, как мог. Тайком пробрался в берлогу. Так в ней и сидел, пока не стемнело. Тайком пробрался домой. Мама не выкинет меня, если не узнает, что я бракованный. Никто не должен узнать. Я вчера поднял второй камень, у меня есть горшочек. Мама не выбросит меня.

Не спал всю ночь, но не ворочался, чтобы мама не подумала, что я не сплю. Я не бракованный, мама не узнает. Когда мама встала — я встал тоже.

— Мам, я не хочу есть, пойду, поиграю, — произнёс наигранным голосом ещё до того, как она вышла из-за своей шторы.

— Хорошо, сынок, поешь позже, — ответила она светло и тепло.

Никто не узнает.

На площадке я стал играть сам с собой — рано ещё. Нужно быть весёлым и обычным, будто всё по-прежнему хорошо.

— Добрый день! — наигранно произнёс я, увидев Дрека.

— Ты что тут делаешь? — взъярился он, отчего у меня чуть сердце не остановилось.

— Играю.

— Иди отсюда! Ты уже стихийный, детские игры не для тебя, — зло ответил он.

Стихийный? Нет…

— Забыл, прости.

Вернулся домой, взял снасти. Порыбачу сегодня, хоть сегодня и не рыбный день, но рыбалка меня успокаивала. Пошёл туда же, где рыбачил в прошлый раз. Может, какой зверь решит меня съесть — тогда меня не выбросят. Умер на охоте.

Первый клёв, но я слишком резко дёрнул — сорвалась. После такого ничего не поймаешь, но я ещё долго стоял, ждал поклёва. Второй поклёв, дёрнул слишком рано, но рыбёшка мелкая, попалась. Такую даже в сетку не положить — выскользнет. Отпустил.

— Что я делаю?

Бросил удочку в воду и громко заорал, будто на похоронах. Но быстро заткнул себе рот. Никто не должен знать. Никто.

Достал удочку и стал наигранно спокойно рыбачить. Даже рыба не должна знать, что я бракованный. Никто. Третий поклёв, вытащил крупную рыбину. Сунул её в сетку. Хотелось плакать. Но нельзя, чтобы даже берег знал. Никто. Не. Узнает. Что. Я. Бракованный. Даже я не должен знать.

Наудил полную сетку, так что даже нести было тяжело — вот-вот развалится.

— Ох, какая хорошая рыбалка у тебя вышла, сынок, — солнечно улыбнулась Мама. — Раздам, пусть все порадуются, какой у меня сын — охотник!

Всё нутро скрутило болью от её слов, но я не подал виду. Никто.

Глава 13

Неделя прошла впустую. Я имитировал нормальную деятельность, не подавая виду. Мама не могла нарадоваться, я всё время помогал ей по дому. Остервенело мыл пол, чистил посуду, таскал воду, рубил дрова. Вскоре даже я забыл о том, кто я.

На очередной утренней тренировке ко мне подошёл Дрим.

— Добрый день, Арен, — прошуршала волна по песку. — Должен твоей маме. Поведу тебя на первую охоту.

Я изобразил радость, восторг, с энтузиазмом стал собираться. Надел сандалии, которые мне подготовила мама. В деревне они не нужны, но в лесу важны. Подпоясался ремнём, повесил на него сумку, вышитую мамиными руками, проверил, как выдвигается кинжал. И пошёл на охоту, лишь малая часть меня молилась о скорой смерти.

Дрим шёл не спеша.

— Помни про честь на охоте, — ударила в берег вода. — Мы не убиваем просто так, мы познаём стихию, добываем пропитание. Смотри вокруг, ищи травы и следы. Часто на охоте тот становится добычей, кто теряет бдительность.

Больше до самой ограды он мне ничего не сказал, а после можно было и не ждать от него слов, Дрим был хорошо известен в деревне этой своей молчаливостью, и я уже знал от молодых охотников, что стоит мне проронить хоть слово, и дальше я пойду один.

Он шёл сквозь лес бесшумно, шагал, подчиняясь какому-то странному ритму. Шаг, шаг, шаг, плавный шаг, шаг, шаг, отступил в сторону. Я старался изо всех сил подражать ему, прыгая, чтобы наступать точно след в след за ним. Морщился от каждого шороха, который издавал, Дрим же ступал абсолютно бесшумно.

В первый раз за неделю мне стало легко на душе. Лес пел свою странную песню, и я её слышал, в душе разгорался восторг. Сколько лет я мечтал об этом дне! Первая охота, да ещё и в сопровождении познавшего стихию и уже вставшего на путь пробуждения зверя! Хотелось о стольком расспросить его, но я помнил главное правило. Дрим не любит, когда говорят, он сам расскажет всё, когда посчитает нужным.

Вышли из деревни мы у озера, дошли до Ледяной, питавшей его, и пошли вдоль реки. Я глядел вокруг во все глаза, буквально осматривая каждый камешек, лишь бы не упустить следы или стихийную траву. Тут и там в траве мелькали мелкие зверьки, бегущие по своим делам, в ветках шебуршали мелкие птицы. Лес жил по своим правилам, не реагируя особо на ещё пару зверей, которые зашли в его владения. Стоит рядом оказаться чужому — лес замолкнет, чтобы подать этим знак о вторжении врага.

Чуть в стороне что-то шелохнулось, и я увидел её, стихийную траву. Три круглых листика торчали прямо из земли, между ними спрятался крошечный белый цветочек, источавший в воздух тонкую струйку чёрного дыма. Я тут же остановился, зная, что Дриму этого будет достаточно, чтобы обратить на меня внимание. Он повернулся, и я указал пальцем на находку.

Он кивнул и подошёл к травке, бесшумно раздвинув густую поросль вокруг. Достал свой нож, скованный целиком из стихийной стали и очень осторожно отрезал цветок, не повредив при этом листикам. Его он протянул мне, ведь находка моя, пусть Дрим мне и позволил её найти самому. Я тут же завернул плоский цветочек в специальную тряпицу и сунул в отдельный кармашек сумки. В ней у меня лежало три рулета, которые для меня сделала мама: мясо и листья корилки, не дающие мясу испортиться и прибавляющие сил в походе. Этого хорошему охотнику хватает на неделю, если он при этом не ленится собирать дары леса.

На какое-то время я расслабился, перестав постоянно изучать местность вокруг, задумался о мелочах, за что и получил от Дрима подзатыльник. Чуть не охнул от неожиданности, но сдержался, не хватало ещё в самом начале похода развернуться и пойти назад в деревню. С Дрима станется.

Впрочем, он не просто выдал мне подзатыльник, но и показал на следы прямо под моими ногами. Я бы и, прямо на них глядя, не понял, что это следы, там лишь две царапинки на земле в траве, и всё. Но Дрим не стал издеваться, нарисовал прямо на царапинах угол ножом и показал этим мне направление. Потом вдавил в землю палец, продавив ямку глубже этих царапин, и показал руками примерный размер мелкого зверя. Последним он присыпал след пылью и показал тремя пальцами на солнце, имея в виду, что прошло три дня, после чего покачал головой, и мы пошли дальше.

Больше я не терял бдительности, стараясь постоянно видеть метров пять вокруг тонкой звериной тропки, порой даже пригибаясь, чтобы рассмотреть камушек в траве, показавшийся чем-то важным. Следующий след я увидел до того, как мне бы прилетело. Это был даже не след — но кто-то недавно, судя по сочащемуся соку, откусил со стебля цветок. Дрим кивнул мне, что я — молодец, заметил, после чего махнул рукой вокруг, имея в виду, что мне надо найти другой след.

Я же буквально носом рыл небольшую полянку, пытаясь найти на земле хотя бы что-то, кроме травы и прелой листвы. За спиной что-то негромко постучало, и я резко обернулся, увидев там только Дрима, который показывал мне на дерево, там, на коре было несколько едва заметных царапин. Вот и следы. Когда я подошёл, старший показал мне на размеры царапин и указал примерный размер зверька. Мелочь, он махнул рукой, нам такая не интересна.

Не смотря на некоторую обиду за подобный подход, я понимал, что такие вещи важны для обучения. Я должен ошибаться, чтобы находить верный путь. Об этом тоже было написано в книге папы.

Дальше мы резко ускорились, да так, что я уже не мог идти шаг в шаг за охотником, да и по сторонам было сложно смотреть. Но я старался не шуметь и озирался, как мог. Такой бег скоро привёл к тому, что я стал уставать, но нельзя даже так показывать, что у меня нет горшочка. Усталость сменилась страхом, что опытный охотник сможет понять — я гнилой. Как мог, выровнял дыхание и продолжил бежать, будто ни в чём ни бывало, только разгорающаяся боль в ногах и стук в груди говорили о том, что я устал.

Впереди и справа я увидел в траве крупный след и резко остановился, чувствуя в находке своё спасение. Безумно хотелось дышать полной грудью — шумно. Но нельзя. Даже моё тело не должно знать, что я испорченный. Никто…

Дрим тоже остановился, вопросительно поглядел на меня, и я с удивлением вынужден был указать на след, который нашёл, было чувство, что Дрим недоволен остановкой. Он остро глянул в ту сторону, потом подошёл, раздвинув траву, и задумался. После чего даже кивнул, одобрив мою находку. Он показал на круглый след и обрисовал его ножом, показав, что это след от копыта, обозначил кинжалом примерные размеры зверя и указал направление, куда тот убежал.

Подумав чуть-чуть, он махнул мне рукой и показал, что будет следовать за мной. И я побежал мелкой рысью, надеясь только на то, что Дрим не заметит то, как сильно я устал на самом деле. Увидел недалеко ещё один след, затем увидел обломанный куст и капли крови вокруг, на что, не останавливаясь, указал старшему. Неожиданно меня захватил азарт, который придал мне сил бежать дальше, я, кажется, даже ускорился. Увидел впереди целую россыпь свежих бисеринок крови. И тут мне на плечо легла ладонь Дрима, он догнал меня, чтобы показать быть внимательнее, и указал рукой на съеденный с корнями цветок в стороне от линии идущих следов. Потом показал на кровь, чтобы я соединил два события в одно. Где-то рядом хищник, загоняющий мою цель.

Скоро след вильнул в сторону, и я увидел, кроме следов копыт, что-то странное, будто кто-то вдавил в землю два круглых камня с те же копыта размером, а потом их убрал. Даже остановился от удивления. Лицо Дрима было пасмурным, но он показал мне двигаться дальше. Не понимая, но чувствуя что-то важное, я побежал дальше по следу, который очень скоро стал подниматься в горку.

Чужой меня подери! Я не понимал, на каких резервах организма добежал досюда, а в горку — это уже было выше моих сил, я сбросил скорость до спешного шага, надеясь на то, что Дрим не обратит на это внимания. И он не обратил, сам замедлился, подстроившись под меня.

Как же я ненавижу горы! Скоро я выдохся настолько, что ноги просто перестали шевелиться, с отчаяньем поглядев на Дрима, я сел и стал растирать больные мышцы руками, учащённо задышал. Старший никак на это не отреагировал, остановился и, опёршись на дерево, стал смотреть куда-то в сторону бегущих вверх следов. Он не то, что не запыхался, он даже не вспотел. Оно и ясно, всё же он уже познал стихию и пробудил зверя. Не думаю, что его вообще можно хоть как-то утомить таким медленным бегом — будет бежать и сутки, и трое, и целый месяц. Я же уже сейчас был еле живой, меня подташнивало, кружилась голова, а резь в мышцах была почти нестерпима.

Чуть отдышавшись и успокоившись, я почувствовал неладное, заозирался, пытаясь понять.

— Заметил-таки, я уж думал, что вовсе так и отключишься от усталости, не услышав главное, — неожиданно зашуршала мелкая волна по берегу.

Я уже хотел спросить, что же я заметил, но сквозь уставшее тело в мозг пробилось сразу две мысли. Первая — он понял, что я устал, может быть, понял и мою гнилую природу! Вторая — в лесу было неестественно тихо, кажется, даже листва перестала шуршать на ветру. А это может значить только одно. Я резко подорвался на ноги, проигнорировав жалобную боль. В руке заблестели синие прожилки на медном кинжале.

— Совсем молодец, через год из тебя будет отличный охотник, жаль, что я этого уже не увижу, — Дрим говорил спокойно, даже расстроенно, но никак не напугано. — Запомни, когда в лесу тихо — ни один зверь на тебя не нападёт, даже муха не укусит. Если тихо, значит, рядом чужой, и весь лес, и все люди вместе должны убить чужого. Таков закон. Пока у нас есть время — отдыхай. Ты должен будешь сразиться с чужим, я помогу тебе, но бой будет твой.

— Что? Почему? — вот тут меня пробрало до самых печёнок. Чужой. Он же меня убьёт!

Дрим недовольно покачал головой.

— Тебе слова никто не давал. Молчи, отдыхай.

Не зная, что ещё делать, стал делать тренировку. Я уже давно не уставал во время тренировки, даже наоборот отдыхал, так что просто исключил из неё всё сложное, чтобы быстрее восстановиться. И на середине медитации почувствовал что-то. Меня будто потянуло вперёд и вверх. Зов стихии? Опять на горе? Неужели моя стихия как-то связанна именно с горами?

Как бы там ни было, после медитации я чувствовал себя только что выспавшимся, но ещё нездоровым, мышцы ног ломило так, что казалось, будто это кости трещат. Впрочем, терпимо. Да ещё и страх отступил, появилась совершенно иррациональная вера в свои силы, в крайнем случае старший охотник не даст умереть напрасно. А если помру, мама не узнает, что я был гнилой. Во всём будет виноват Дрим, а не я. Да, так даже будет лучше.

Закусил губу, набираясь решимости, и пошёл вперёд по следу, туда же, куда меня манила стихия, будто она одобряла мои мысли. Не желала, чтобы её познавал такой, как я.

Шёл не спеша, раз уж Дрим не спешит, то и мне не особо нужно торопиться, даже наоборот — чем больше сил восстановлю — тем будет лучше. Может, даже смогу забрать с собой чужого, и тогда никто даже не подумает о том, что я был испорчен.

Пока мы шли, солнце начало клониться к закату, но у нас было ещё около получаса, когда я увидел впереди чужого. Нервно сжал рукоять кинжала. Это же…

Глава 14

Чужак.

От страха я тяжело выдохнул. Мельком глянул на Дрима, но тот был совершенно спокоен, будто это не чужак перед ним, а просто дождик начался. Или что-то ещё, но такое же обыденное и безобидное. Хотя что вообще может сделать такой мелкий чужак познавшему свою стихию? Дрим даже без зверя легко расправится с противником.

Закричав для храбрости по-звериному, я побежал вперёд на чужого, который тут же стал отлипать от своей жертвы, в его студенистой плоти быстро растворялась алая кровь. Я ударил по взметнувшейся в мою сторону псевдоруке, отсекая её часть кинжалом. И тут же отпрыгнул назад. Место было крайне неудачное для схватки: кругом камни, уклон, корни деревьев лезут прямо под ноги. Лишь чудом не упал ни разу.

Чужак был нажравшийся свежей крови, медленный. Я стал крутиться вокруг него, словно рысь, искать момент для удара. И когда мог точно срезать кусочек — бил. Сейчас, я подскочил и отсёк кусок псевдоруки по локоть. Чужие не чувствуют боли, не истекают кровью, но их можно убить, если разделить на множество частей или уничтожить любым другим способом. Вот только, если их только жечь огнём, они привыкают и перестают гореть, начинают пожирать даже пламя, да и вообще любую стихию, становясь сильнее. Если я затяну бой с этим чужаком, то он привыкнет и станет прочнее.

Я рискнул и поднырнул под размашистый удар, а потом рубанул по самому плечу! Тут же отскочил подальше, пятка больно врезалась в острый камень, но я проигнорировал боль, насколько мог. Прыгнул второй ногой, чтобы быть сбоку. Чужим нет дела до стороны тела, но тут играла против него его форма — сбоку он не мог толком атаковать. К сожалению, мне не удалось отрубить руку — она повисла на тонкой нитке, всего за две секунды восстановив порез.

Вот оно, чужак замер на месте, забурлил изменяясь. Этот момент самый важный в бою с чужими — они становятся очень медленными, но это всего на несколько секунд. Я тут же подскочил, рубанул по шее и ещё раз, отрубая голову, но она просто упала ему на спину, быстро впитавшись в тело. Из-за хромоты не смог развить успех — долго подбирался к нему. Пришлось отступить — бурление прекратилось, превратив его конечности в острые ножи. Он стал размахивать ими, отчего они удлинились, укоротив ноги.

— Чужак! — в сердцах прокричал я, вызвав гримасу неудовольствия у Дрима. Плевать.

Не зная, что ещё делать, стал бросать в него камнями, он замедлился из-за коротких ног, потому я легко держал дистанцию. Камнями его не убить, но можно смутить, заставить перестроиться. Чужак снова забурлил, подстраиваясь под меня, в этот раз я не упустил момент и успел отрубить ему ногу, а затем её разрубил, чтобы не шевелилась. Чужак упал, бурля весь. На несколько мгновений я замер, примеряясь для удара.

— Прочь, — ударила озёрная волна.

Я отскочил, и вовремя, чужак отрастил ногу и метнул в меня сгустком своей плоти, тот, шипя в воздухе, пролетел мимо. Хорошо. Метко кидать он не скоро научится, может полностью раскидать себя. Но уже через миг я увидел, что он стал впитывать в себя камни и метать уже ими.

— Чужак! — мысленно выругался.

Ножи с его рук пропали, удлинились ноги, чтобы принимать упор для броска. Камни он кидал так, что воздух зло завыл от пролетающих снарядов. Я сократил дистанцию так, чтобы всё время быть сбоку, не давать чужаку получить преимущество. Удар кинжалом отсёк кусок псевдоруки по локоть. Хороший всё-таки кинжал мне сделал Трог — режет этих тварей легко, как тёплое масло. Кусок плоти чужого задымился на воздухе, слишком мал для жизни оказался.

А чужак-то уменьшился. Вот только мне легче не стало — он ускорился, даже без бурления начал прыгать за мной. Во мне разгоралось всё больше злости, боль в ноге лишь подстегнула меня. Люди тоже развиваются быстро! Я поймал чужака на одновременном прыжке и ударе — он потерял равновесие, расплывшись на миг. Мне этого хватило сразу для четырёх быстрых росчерков лезвием, то загудело в воздухе, чуя добычу. Сразу обе руки отлетели прочь, а потом и восстановившаяся голова отлетела в сторону — я учёл свою прошлую ошибку.

— Прочь! — резко закричал Дрим, будто шторм начался.

Но я и сам увидел — чужак забурлил по-особенному, заходил весь ходуном, теряя форму, и взорвался! Я видел это уже из-за укрытия, зная об этой особенности чужих. Всё вокруг покрылось мерзкой жижей, шипящей на воздухе, источающей ядовитый дым — надышишься таким, и уже ничто не спасёт, сам станешь чужаком, медленно сгнивая день за днём. Мерзкие твари.

Дрим залил всё вокруг алым пламенем, чтобы уничтожить даже следы чужого. В жарком гуле огня я услышал, что лес снова ожил.

— Молодец, — коротко прошуршал Дрим и повёл меня прочь, впрочем, недалеко.

Мы остановились на ночлег на мягком валежнике у раскидистого рима. Нарвали душистых веток для постели, Дрим развёл костёр, расставив вокруг него палочки с мясом птицы, которую неизвестно когда поймал старший охотник.

— Хорошо бился. Очень мало кто может похвастаться убитым чужаком через пару недель после двенадцатого цветения.

Это единственная фраза, которую проронил Дрим перед сном. Мы улеглись спать у огня, спина к спине. Ни один зверь не тронет нас во время сна. Договор священен.

На утро Дрим отвёл меня чуть в сторону, где журчал куцый ручеёк, чтобы я мог напиться и умыться. И мы пошли дальше. Тишина меня угнетала, в животе бурчал лёгкий голод — завтракать в походе было не принято, но по пути мы собирали дары леса, то перекусили свежими побегами деревца, то травой, которую знал старший охотник. Голод не тётка, продержаться до ужина будет не сложно, пусть и не привычно для меня.

Всю дорогу Дрим то одобрительно кивал на найденные мной следы, жестами показывая, кто мог их оставить, то развешивал обидные оплеухи за пропущенные. Мышцы болели от усталости, а в глазах уже двоилось с непривычки, но я держался, не подавая виду. Никто.

Во мне боролись две противоположности. С одной стороны, я только что победил на обряде священного копья, убил чужака! И меня распирало от гордости. С другой, я понимал, что чужака я убил под присмотром Дрима, с обрядом вообще странно всё случилось. А горшочка как не было — так и нет. Стихия меня вроде и приняла со своими видениями, с другой, не давала ни сил, ни скорости, как должна была.

Так что во второй раз я уснул сразу, как доел, проснулся уже под боком у старшего, когда он проснулся с рассветом. Разбитый и уставший дальше некуда. Безумно хотелось проклясть всё, забиться под корни дерева и, выставив перед собой кинжал, отбиваться от требований выступать дальше.

Но никто не должен знать о моём дефекте. Так что я вяло поплёлся за переставшим спешить охотником. День скомкался в кусок глины, меня всё чаще наказывали за невнимательность, но у меня просто не было моральных сил на то, чтобы быть внимательным. В горле обосновался ком обиды на весь мир. Будь у меня горшочек, я бы лучше справился с первым выходом.

Ночью перед сном, вжавшись в тёплый бок спящего охотника, я расплакался. Тяжело глотая слёзы отчаянья, старался только ничем не выдать себя, напрягся, как камень, чтобы не выдать дрожи.

Проснулся уже днём, под боком горел костёр, солнце припекало в зените. Я был в недоумении. Давно так много не спал, года три точно.

— Проснулся, наконец, — недовольно прошелестела волна голоса.

— Да, простите, Дрим.

Неожиданно, от него не было злости, он сидел у костра, протянул мне палочку с мясом, в которое я тут же вцепился зубами. Я ел и чесался весь от укусов мошкары, сжавшись под его взглядом.

— Ты — молодец, — неожиданно выдавил из себя Дрим. — Мало кто может похвастать такой выдержкой.

В голосе, и правда, было нечто вроде одобрения. Я удивлённо посмотрел на старшего.

— Четыре дня в походе, а ты только вчера окончательно выдохся, — мягко прошуршала волна, уже совсем без недовольства.

— Четыре? Три же всего прошло?

— Ты целый день шёл, ни на что не реагируя, на одной силе воли.

Вот тут меня проняло. Четыре дня? Я стал перебирать в памяти всё, но ничего не мог вспомнить, было всего две ночёвки!

— Не смотри на меня так, такое бывает. Когда сильно устаёшь, но упрямо идёшь дальше. Некоторые и больше дней теряли, когда шёл зверь за них.

Я тяжело сглотнул ком.

— Извините, — прошептал я, чувствуя стыд.

— Хм. Я бы и сегодня тебя поднял и заставил идти дальше, это полезно для зверя. Но мы уже пришли.

— Куда? — на меня тут же зыркнули зло, мол, я слишком много говорю попусту.

— Мы подошли к территории красных обезьян, сегодня ты докажешь им, что честно победил в круге. Так что ешь, отдыхай, к закату будет бой со зверем.

Я с трудом качнул головой, принимая свою судьбу. Да, так должно быть, совсем забыл, что, убив одного из племени зверей в круге, нужно доказать, что ты это сделал не зря и стал сильнее. В душе зашевелился страх. Едкий и мерзкий, он шептал на ухо о том, что я недостоин, что я — гнилое семя. Без горшочка бой со зверем — верная смерть. В круг приходят только молодые без горшочка, таков закон. Второй бой же будет насмерть с тем, кто уже получил горшочек, но ещё не сильно освоился с ним. Как должен был я. Но я-то гнилой…

Я сжался в комок от неожиданности, когда мне на голову легла большая и мягкая ладонь, она ласково прошлась по волосам.

— Я обещал твоей маме, что верну тебя. Так что ты победишь, я в тебя верю, — волна прошуршала с ласковой заботой, с силой веры.

Но мне стало ещё хуже от его слов. Я же… я недостоин такой заботы. Резко затошнило, отчего я чуть не избавился от еды прямо на Дрима. Но спасла мысль. Даже не мысль — одно слово. Никто. Никто. Никто. Никто… Никто.

Чуть оклемался — сразу тайком вытер предательскую слезу. И стал делать тренировку без жалости к гудящим мышцам. Пустая голова избавила от страданий, и я не остановился после окончания медитации, сразу же начал второй цикл. Потом третий.

— Пора, — прошуршала спокойная волна, прервав четвёртый цикл на середине.

Глава 15

Дрим провёл меня по очень старой тропе, которая проходила чуть в стороне от нашей стоянки, тоже старой. Тропа заканчивалась ровно выложенным камнями кругом, в центре которого росло тонкое деревце. Лишь подражание кругу священного копья, но едва ли в нём пролилось крови меньше, чем в настоящем.

В прошлый раз я попал в кольцо спящим, в этот же раз должен был сделать это сознательно. То, что раньше стучалось мне во снах, приходило в тысяче фантазий, теперь давалось мне с невероятным трудом. Будто по чужой воле я перепрыгнул нагромождение тщательно вычищенных от грязи и мха камней, лишь в некоторых трещинах было видно, что обезьяны чистят их как могут.

Оказавшись внутри, я достал кинжал. В этом круге не нужно сражаться голым для большей награды от копья, человеческая шкура слишком тонка по сравнению со звериной. Кстати о награде… а что я получил? Видения каких-то мест? Там в круге мне всё казалось сном, но сейчас я в первый раз задумался о том, что же мне показало копьё. Так задумался, что чуть не пропустил момент, когда оказался в круге не один. С противоположной от меня стороны в круг запрыгнула большая рыжая обезьяна, она держала в руке длинную палку с каменным наконечником, имитируя этим копьё.

Я медленно достал из ножен свой кинжал, держа его обратным хватом. Сам не знаю почему, но мне так было удобнее, и даже с чужаком я держал его так же. Забавно, что я так легко сроднился с этим оружием. Будто меня совершенно не волновала схватка, всмотрелся в переливы чешуйки, будто медь с синими прожилками. Но медь не может резать камни, даже стихийная медь редко бывала хороша для оружия. А ещё к этому материалу не приставала плоть чужих и не разъедала его, хотя я точно знал, что даже лучшая стихийная сталь темнеет от неё. Лишь слёзы Старшей Сестры обладали таким свойством, насколько мне известно. Неужели вся шкура дракона — из них? Беда.

Обезьяне надоело потрясать своей палкой передо мной, она прыжками поскакала вперёд, с виду неловко, но я знал, что обезьяны очень сильные звери. Я буквально вбил себя в состояние пустой головы, чтобы справиться со страхом, который сковывал мои руки и голову.

И снова обезьяна сделала первый ход, метнув в меня чем-то вроде ежа, я привычно поймал снаряд на кинжал, отбив его назад в противника. Ёж взорвался где-то между нами, сбив рывок зверя и ударив меня в грудь одной из игл. Внешняя рубаха из обычной ткани не выдержала снаряд, но нательная легко его отразила. Обезьяна же будто впитала в себя три иглы, попавшие в него. Ясно, это стихия. Необычная, но пока довольно бесполезная против чужих, ясно, почему именно его выбрали для боя. Он был слаб.

Зверь зло заухал, тут же подскочив ко мне и неуклюже ткнув своей палкой. Понимаю, мне тоже мешалось копьё. Алый росчерк просвистел в сантиметре от отпрянувшей морды. Очередной замах палкой, но зверь был не глуп, копьё упало на землю, а из руки в упор в меня ударил очередной ёж. Он застрял в одежде, не в силах навредить маминому подарку, пришлось прикрыть лицо предплечьем, чтобы мне в лицо не вонзились чёрные иглы.

Красная обезьяна обиженно заухала, поняв, что её шипы мне не вредят, но я не зевал и, подскочив близко-близко, ударил кинжалом ей в грудь, шкура треснула, как переспевшая горшинка. Меня залило кровью, а потом обезьяна замолотила лапами во все стороны, истошно вереща. Второй мой удар прервал её страдания. Вот так вот легко. Но я не обманывался, даже с пустой головой до меня доносились отзвуки мыслей, что я победил нечестно, мамина рубаха и Трогов кинжал просто были слишком хороши.

Тем не менее, я распорол грудь зверя и уверенно вырвал из него сердце, тут же откусив кусок. Меня обдало покалыванием неподходящей стихии, но закон обязывал меня доесть сердце, и я его доел, давясь и захлёбываясь кровью.

Только после этого к кругу стали подступать обезьяны, подошёл Дрим. В бой нельзя было вмешиваться, и из-за отсутствия стен до сих пор все просто прятались за деревьями, чтобы сымитировать стены настоящего круга. Звери заухали, Дрим яростно заревел своим неповторимым голосом, я ответил своим странным визгом, срывающимся в тонкий писк. А потом старая обезьяна запрыгнула внутрь круга и медленно подошла ко мне, держа в ладонях что-то. Так они изображали дар копья.

Он ещё не добрался до меня, когда я почувствовал зов. Я сам подскочил к седой обезьяне, готовый отсечь руки зверя, лишь бы заполучить подарок — не пришлось, тот раскрыл ладони, и я сразу же выхватил мелкий белый плод, источающий беловатую дымку, у меня тут же проскочили ассоциации с прозрением, но, уже пережёвывая дар, я понял, что это не то. Очень похоже и близко моей стихии, но это не она.

Через миг все мои мышцы выгнуло дугой, глаза с болью закатились, а я увидел его.

В этот раз я увидел гораздо больше, видел, как сменялись дни ночами, в это время стремительно росла трава. От неё в небо поднималась серая дымка, будто туман, мелкие частички стремились ввысь, разделяясь на тысячи ниточек, впитывающих в себя свет и становящихся белыми от него. Уже в облаке они соединились снова, поглощая мелкие капельки влаги, разрастаясь ещё больше. Облако быстро иссякло, оставив после себя только своё подобие, состоящее из белой дымки. А потом в облако ударил ветер, и дымка вспыхнула белым огнём. Пламя пытало ярко, беззвучно загудело от переполнявшей его силы.

Я упал на землю, обессиленный, но одновременно чувствуя невероятный прилив сил, моё сердце было до краёв залито моей стихией. Дрим подошёл ко мне и осторожно взял на руки, унося прочь от громко ухающей толпы обезьян. А я всё ещё видел перед собой образы прозрения, пытаясь их запомнить, как можно более полно пропитаться ими.

И одновременно с тем меня душила обида. Восторг так плотно переплёлся с ней, что я не мог отличить одно от другого. Горшочек не появился.

Старший охотник отнёс меня к нашему лагерю, уложил на мягкие ветки у костра. А я всё пытался выплыть из странного состояния, которое пронизывало меня. Устав бороться, я сел в позу для медитации и стал омывать голову, горло, сердце, живот и пах этой энергией. В первый раз я смог сделать полную медитацию со своей стихией, а потом и ещё один цикл, которому не хватило лишь самую малость до завершения.

Вот только как я ни вглядывался в себя, горшочка нигде не было.

Бракованный. Гнилой. Испорченное семя.

Чтобы хоть как-то отвлечься — я стал вспоминать образы, которые мне подарило копьё. Какие-то места, причём они явно куда-то вели, пять примет, которые вели на одну конкретную поляну. Копьё предлагало мне что-то найти, и, знаяистории об этом копье, это было странно. Обычно копьё одаривало родной стихией, реже посылало знания о своей стихии, изредка приносило прозрение, что считалось самой ценной наградой. Но я ни разу не слышал, чтобы наградой были образы какого-то места. Ещё одно проявление моей гнили? Копьё решило дать мне что-то совсем ненужное? Но я же честно победил!

Заметил, что уже несколько минут смотрю на кровь на руках, стал ожесточённо стирать её с себя травой. С ладоней она счистилась легко, они были укрыты тканью маминой рубашки, а вот на пальцах кровь засохла, пришлось много сил приложить, чтобы оттереть, да ещё и из-под ногтей.

— Прекрати, пока обезьяны не решили, что ты брезгуешь их кровью, — спокойно прошуршала волна.

И я замер, боязливо оглядываясь. Я даже будто почувствовал на себе тысячи взглядов из леса. Вмиг весь покрылся холодным липким потом, в котором возбуждённо замерли мурашки, дрожа. Хотелось поскорее уйти отсюда, но, как назло, Дрим собирался остаться здесь на ночёвку, а я боялся делать хоть что-то. Сел в позу для медитации, закрыл глаза, но не начал саму медитацию, стихия-то закончилась…

Не зная, что ещё делать, сидел, вспоминал всё, что произошло со мной за… три недели? Прошло даже меньше… Ссора с Алемом, прозрение, которое сорвалось, потом первое видение. Всё будто нарочно связывалось в одну ниточку. И если так подумать, у меня второе прозрение в двенадцать, я уже убил двоих зверей в ритуальных схватках. Так ли важен этот проклятый горшочек? Даже Дрим похвалил меня за силу воли, и он абсолютно точно не заметил, что стихия меня обделила. Так, может?

Даже в медитации я задержал дыхание. Может быть, я не гнилой? Перед глазами снова встало видение мамы, выбрасывающей испорченную пряжу. Но я уже победил в двух ритуальных схватках! Убил чужака своими собственными руками без чьей-либо помощи!

С другой стороны, все они были хиленькие. Первая красная обезьяна, будь она, как тот волк, убила бы меня и не заметила. Вторую я убил без особой чести, я был куда лучше неё защищён и вооружён, будь бой честным на стихии, и меня бы ничто не спасло. Один ёжик в грудь попал бы, и я бы умер. Чужак был пьян от крови и совсем мал, такого я мог и два года назад порубить.

Вспомнил белого волка и задумался. Почему я видел волка? А тогда в пещеру приходил волк или красная обезьяна? В голове будто крутилось что-то важное, что было связанно с волком. Точно! Он же тогда превратился в отца? Неужели? Неужели белый волк — зверь отца? Мама не говорила об этом, да и в книге нет ни слова про самого отца. Какая у него стихия? Какой у него зверь?

Мысль меня так воодушевила, что захотелось срочно бежать домой, но, когда открыл глаза — был уже вечер, Дрим разжигал костёр на ужин.

— Молодец, хорошо держался, — тихонько прошуршал он. — Обезьяны уже ушли, они довольны тобой.

Меня аж бросило в жар от его слов. Я же просто сбежал в себя, чтобы не выдать страха.

— Дрим, а ты знал моего отца? — робко спросил я его. Он тогда был совсем мал ещё, но вдруг что-то помнит?

Но он лишь покачал головой, нанизывая на прутики два рулета. Мы, молча, поели. Молча, легли спать. Я начал понимать, почему Дрим ходит один, это его молчание просто невыносимо. Ещё долго я не мог уснуть, лёжа под его тёплым боком и глядя в небо. Пересчитывал звёзды, ждал Младшую Сестру, но так её и не дождался, усталость взяла своё.

Но проснулся ещё до Дрима. С крошечного кусочка неба, видимого между деревьев, на меня блестела краешком Старшая Сестра, восход уже скоро. В горле встал тот самый ком, которому я даже обрадовался — отец рядом. И я чувствовал его чуть в стороне, он показывал пальцем куда-то, улыбаясь. Он хотел показать мне что-то хорошее. Я даже растолкал своего старшего.

Тот поднялся моментально, выхватив свой меч, потом чуть зло зыркнул на меня. Я не нашёл ничего лучше, чем улыбаясь указать направление. Дрим тяжело глянул туда, потом внимательно посмотрел на меня. Неожиданно, его необычный голос разорвал тишину.

— Провидение?

И я, улыбаясь, кивнул ему в ответ. Дрим быстро собрал стоянку, затушил угли, сложил нашу постель шалашом, чтобы та просохла и стала дровами для следующего пришедшего. Поклонился в сторону рыжих обезьян, и я повторил за ним. А потом мы мелкой рысью побежали в нужном направлении.

Отец обратился волком, чем меня очень обрадовал. Я верно угадал, это тоже был отец. Он помог мне справиться с ритуалом копья! То есть я и там нечестно победил? Потому-то копьё и решило дать мне самую мелкую награду, а может, и вовсе видениями посылало на смерть? Чужой! Как же я устал уже от всей канители в голове. Окунулся в пустую голову.

В этом состоянии бежать стало легче, ничто не отвлекало, и я смог заметить след какого-то крупного животного, после чего остановился. Дрим показал мне на форму лап и нарисовал что-то похожее на медведя. Обозначил его размеры. А потом заставил меня достать кинжал и обозначить направление движения зверя, с чем я успешно справился.

Пробежав ещё минут тридцать в том же темпе, я увидел справа розовый блеск и резко встал, как вкопанный. В густой траве блестело что-то очень похожее на стихийную траву. Уже сам пошёл к ней, но был грубо остановлен тяжеленной ладонью, упавшей на плечо. Потом старший охотник шагнул вперёд и осторожно раздвинул траву своим мечом, боясь подходить ближе. Там блестел бутон розового цветка, будто сделанный из маминых бусин. Стихийный!

— Это обманка, если тронешь — взорвётся, а осколки через неделю прорастут прямо в твоём теле, если их не вырезать.

Каждое слово от Дрима всегда было неожиданно, потому я даже дёрнулся, но запомнил его слова накрепко, такое нельзя забывать. Надо же, трава, притворяющаяся стихийной, в первый раз слышу. С другой стороны, откуда бы? В байках не упоминали, вот и не знал я про такие штуки. Может быть, Алем и знал про неё от отца.

Глава 16

Мы побежали вслед за белым волком дальше. Дрим будто чувствовал его и двигался ровно в ту сторону, куда вёл нас мой отец. А может быть, он и вовсе знает, куда я указывал?

Мы всё бежали и бежали, при этом я будто перестал уставать, хотя Дрим и держал темп куда быстрее, чем раньше. Он будто знал, что нас ждёт впереди, и стремился попасть туда как можно быстрее. Странно. Неужели он тоже провидец? Это и было последней гранью его дара? Я уже хотел расспросить старшего об этом, но мы начали подниматься в горку, и я снова начал задыхаться.

Хотя… нет, мне просто стало чуть тяжелее дышать, но бежал я при этом так же легко, как и до подъёма. Лес стал расступаться, показывая впереди небольшой пологий холм. Он лишь частично порос кудрявым кустарником и по большей части был лыс. Лишь на самой вершине стояло дерево, чёрное, закрученное будто речные потоки, на нём совершенно не было листвы, но росло несколько мелких белых плодов. Это грибы? Что ещё может расти на мёртвом дереве?

Мы выбежали на поляну у дерева и замерли, под ним сидело четыре буро-коричневых варга. Похожие на волков, но горбатые и с двумя огромными клыками, торчащими из пасти. Один вожак — он был вдвое крупнее своих сородичей, шерсть вся свалялась от грязи, а в злобных глазах светилась серым светом стихия. Все четверо тут же вскочили на лапы, как только мы приблизились, оскалили пасти.

Мой отец побежал прямо на них, растворившись в воздухе дымкой, а потом головы троих младших превратились в него. Он будто намекал мне, что эти трое — мои противники.

— Младшие твои, я обещал твоей маме, что верну тебя целым, так что не подведи, — прошелестела волна, и Дрим тут же стал оборачиваться в огненного медведя. Сначала он раздался в плечах, чуть подрос, потом стремительно оброс горящей стихийным огнём шерстью, начал расти вширь, лицо сменилось крупной мордой. И вот перед деревом стоял уже не Дрим с его шуршащим голосом, а зло рычащий пламенный медведь.

Он тут же рванул направо от дерева, за ним последовал и старший варг. Меня же стали обступать три младших зверя. Их морды белого волка с красными шерстинками меня успокаивали, будто это действительно будет просто. Звери обступили меня со всех сторон, стали кружить. Они тявкали так, будто перебрасывались между собой шутками, а может быть, так и было.

Мне ещё не приходилось сражаться с тремя противниками одновременно, но всего пару дней назад я лично убил чужака! А здесь, вместе с отцом, я должен легко справиться с обычными варгами. Даже втроём они бы не смогли убить чужака, а я смог!

Первый варг прыгнул со спины, как я и ждал. Эти звери всегда так дерутся, сотни раз слышал истории об их подлости. Я выбил из головы все лишние мысли, сосредоточившись на схватке. Выгнулся и сделал отшаг в сторону, тут же полоснув кинжалом по свалявшейся шерсти, кинжал легко вспорол её, слегка распоров зверю бок. Тот обиженно затявкал, но рана вышла слишком незначительной. Вскоре они снова втроём кружили вокруг меня, выгадывая момент для нападения.

Мне же даже не надо было головой вертеть — из-за отца я прекрасно видел всех троих внутри своей головы. Если площадка была бы поровнее, я бы мог и глаза закрыть, но нужно глядеть под ноги, чтобы не попасть ногой в какую-нибудь трещину.

Снова атаковали со спины, не понимая того, что я их прекрасно вижу. Отшаг в сторону, удар кинжалом. Мне опять не хватило силы удара, чтобы нанести хоть сколько-нибудь существенную рану, шерсть у варгов густая и хорошо гасит удар, пусть при этом и режется. Я чуть не выронил своё оружие, когда оно неудачно закрутилось в шерсти, но смог рвануться всем весом, что меня и спасло от зубов второго зверя. Третий же вовсе получил кинжалом по морде.

Через секунду мы снова замерли в шатком равновесии, я неподвижно стою, глядя под ноги, варги вылизывают раны и накручивают вокруг меня круги. Пока что можно считать три-ноль в мою пользу. В этот раз звери выжидали аж десять кругов, а потом ко мне рванул тот, что был прямо передо мной, но в последний момент он развернулся и отскочил назад, считая, что отвлёк меня от третьей атаки со спины. Бесполезно, кинжал вонзился в заднюю лапу варга.

Тяжёлый зверь чуть не свалил меня — так сильно дёрнулось оружие в моей руке, но я быстро сориентировался и с подшагом к зверю выдернул клинок. Визг поднялся жуткий, варг на трёх лапах отскочил от меня, даже не пытаясь нападать. Я чувствовал их растерянность, они не понимали, почему их стратегия не работает, не знали, что можно ещё сделать. Так что не прошло и десятка секунд, как варги снова стали кружить вокруг меня.

К этому моменту Дрим уже закончил свой бой, превратившись назад в человека. Он положил тушу зверя у дерева, сам встал, облокотившись на него с другой стороны, всем своим видом показывая, что не собирается вмешиваться.

Звери видели тело своего вожака и понимали, что они обречены, в их маленьких головах бешено вились мысли. Но варги сильно уступали в уме своим соплеменникам, которых я сейчас видел, белые волки меня бы уже порвали здесь. Всего-то нужно напасть всем троим одновременно, в свалке я потеряю своё преимущество. Поняв, чего мне нельзя допустить, я рванул вперёд, к ковыляющему на трёх лапах зверю.

Варг взвизгнул, когда острое жало впилось ему в брюхо, я же отскочил в сторону, чтобы принять первого защитника, снова не смог толком нанести ущерба, вынужденный отступать в сторону, и вот тут я смог ударить со всей силы, присел и распорол зверю шею.

О том, чтобы выжидать их атаки уже не шло речи, последний подвижный зверь удирал от меня со всех ног. Два других истекали кровью и, в целом, были уже не бойцами. Образы белого волка истаяли дымкой на воздухе, оставив умирающих зверей. Я собирался уже совершить ритуал и вырезать их сердца, чтобы съесть, когда меня остановил Дрим.

— Стой. Оттащи тела к дереву, а я поймаю последнего, — сказал он, буквально пролетая мимо меня.

Я подчинился, не понимая смысла. Добил ударом в шею того, что истекал кровью из пуза, и оттащил сначала его к дереву, потом и второго, положив их так же, как до этого положил своего старший охотник. Прямо в яму между древними гладкими корнями. Только сейчас я разглядел в переплетении корней кости. Много костей. Дерево буквально росло из них.

Капли крови, упавшие на корни, тут же впитались в них.

В голове закрутилось что-то такое. Вроде бы нам рассказывали об этом дереве. Кровавое… или как-то иначе?

Дрим вернулся раньше, чем я смог вспомнить подробности. Он принёс последнего варга, бросив его в очередную полость в корнях. Таких было ещё много здесь, хватило бы на целую стаю.

— Если не вспомнил ещё, знай, что это дерево кровавого плода. И он уже почти созрел.

Точно! Кровавый плод! Нужен бабушке Нине для стихийного настоя! Очень ценный!

— Этот холм — место постоянных схваток за плод. Ты вовремя нас сюда привёл, может быть, тел этих четырёх будет как раз достаточно.

И мы стали ждать. Я нашёл на дереве тот самый плод — будто белый кактус размером с кулак, он рос в переплетении ветвей, в самом центре дерева. Ветви извивались, будто змеи, поднимаясь острыми пиками в небо, вместе они действительно были похожи на бурный поток горной реки, как я заметил издалека. Голые и гладкие, лишь в нескольких местах можно было найти белые шарики размером со спелую горшинку. Не удержавшись, я подошёл к одному такому и потрогал его. Он отвратительно булькнул и втянулся в ствол дерева. Я испуганно поглядел на Дрима, но тот лишь пожал плечами.

Тем временем тела варгов стремительно иссыхали на корнях, отчего мне даже стало жутко находиться рядом с деревом. Но Дрима это не волновало, он всё так же спокойно облокачивался о ствол этого жуткого дерева, стоя на его корнях прямо над кучами костей. Так что, как бы мне ни было жутко, я старался подражать ему.

— Зелье отдадим Вире, — неожиданно решил поговорить Дрим. — Тогда не останетесь опять без зверя после приезда сборщика познания. Ей совсем немного осталось до полного познания, так что ей зелье будет полезнее всех. Так что она будет тебе должна.

— Мне? Но ведь…

— Арен, — прервал меня он. — Обычно за плод идёт настоящая война, которая длится месяцами. Понятия не имею, почему здесь сейчас были всего лишь четыре варга, но сюда привёл нас ты. А, если учесть, что я тут возвращаю долг твоей матери, и трёх из четверых противников убил ты — плод твой.

— Но… — я не знал, что сказать, плод крови очень-очень ценный.

— Тебе зелье будет бесполезно, ты ещё только встал на путь познания, может даже навредить, снизив чувствительность. И оно тебя не дождётся, испортится раньше. Так что Вире.

И я просто кивнул, соглашаясь, а сам думал о маме. Если дать зелье маме — она сможет познать свою стихию! Нужно только убедить её, что в этом году её не заберут, ведь есть Дрим. А в следующем году Вира уже и без зелья прорвётся, она талантливая!

Эта мысль так меня увлекла, что я не заметил, как мы оказались здесь не одни. Но заметил Дрим. Он мягко подтолкнул меня навстречу здоровенной ящерице. Такие здесь обычно не водятся — за ними нужно далеко ходить. Вся покрытая тонкой блестящей чешуёй, ярко переливающейся на солнце из салатового цвета в лавандовый.

Дрим рванул сразу, как она подобралась на расстояние в сто метров. Уже в рывке он обратился в огненного медведя и сходу попытался атаковать ящерицу, но та вся изогнулась, выскальзывая из-под воспламенившихся при ударе когтей. Ещё бы совсем чуть-чуть, и бой был бы закончен.

Ящерица снова изогнулась, уходя от лап медведя, и выпустила из пасти мощный поток зелёно-сиреневой жидкости, целясь в стихийного зверя, но тот даже отходить не стал — просто загорелся ярче, отчего атака ящера испарилась прямо в воздухе, а трава вокруг него пожухла и истлела.

Через пять напряжённых для пресмыкающегося секунд схватка закончилась тем, что ящерица просто попалась в когти медведя, и уже скоро Дрим потащил в зубах добычу к дереву. Лишь когда Дрим обратился обратно в человека, я выдохнул. До сих пор от восторга боялся пошевелиться — познавший стихию был стремителен и невероятно силён! Когда придёт мой черёд рассказывать малькам историю у костра, я расскажу именно об этой схватке!

Стремительной и безнадёжной для ящерицы.

Та, кстати, стала очень быстро иссыхать в корнях, от варгов и вовсе почти ничего не осталось, сухожилия и те были пожраны страшным деревом, и даже кости раскололись, показывая пустое нутро. Сзади меня что-то хрустнуло, отчего я чуть не сверзился с корня в ямку к трупу ящерицы. Дрожа, я обернулся, чтобы увидеть, как истлевает один из скелетов, стремительно обращаясь в белую муку, а потом и вовсе исчезая под завалами прочих костяков. Значит, кости оно тоже ест.

Ожидание не продлилось долго, дерево задрожало всем телом сразу, как со скелета ящера сползла шкура, втягиваясь в корни. Мы, не сговариваясь, одновременно отскочили в сторону. Дерево будто напряглось всем своим существом, даже земля мелко задрожала от этого.

Потом дерево вздохнуло, будто исполинских размеров человек, от этого звука мелкие птицы поднялись в воздух, заполошно улетая прочь. Одновременно со вздохом весь его ствол покрылся белыми шариками, которые сначала покраснели, а потом стали стремительно расти в размерах. Ещё один исполинский вздох прозвучал, когда шары были уже шириной больше ствола дерева, одновременно с ним шары напряглись, раздался скрип на грани с визгом.

Шары со скрипом стали уменьшаться. Чем меньше они становились — тем ярче сияло алым светом дерево. В момент, когда шары сжались и побелели — на него уже было больно смотреть, до того яркий свет оно испускало. Будто сияние Старшей Сестры.

Продлилось всё недолго, всего через минуту Дрим сжимал в руке кровавый плод, который после всего стал выглядеть будто живое сердце, у которого вместо крови из вен исторгается зловещее багровое сияние. Мне было жутко на него смотреть, но вместе с тем я чувствовал невероятное притяжение, стихия звала меня как можно скорее съесть страшный плод. Дрим встряхнулся, будто собака, и завернул сердце в специальную тряпицу, которая полностью скрывает стихийное излучение. Отдал свёрток мне и махнул рукой, побежав в лес.

Глава 17

Мы летели сквозь лес так, будто за спиной у нас всё горело, Дрим совершенно меня не жалел, но при этом я вполне тянул текущий темп бега. Мне было тяжело и плохо до рези в животе, но это всё было не хуже, чем в первый день, а темп у нас был в разы выше.

Краем глаза я заметил равномерное алое сияние из-под раскидистого куста и сбился с шага, чуть не полетев лицом в землю, но смог сгруппироваться, за это время Дрим слегка оторвался от меня вперёд, явно не собираясь останавливаться ради какой-то стихийной травы. Для меня это было слегка дико, но, понимая, что кровавый плод находится именно в моей сумке, и именно я буду целью зверей, как самый слабый, припустил со всех ног, чтобы держаться ближе к старшему охотнику.

Мы пробежали мимо целой россыпи следов, мимо ещё четырёх стихийных трав. Лес будто нарочно пытался меня отвлечь, остановить, а Дрим напротив не давал мне расслабиться, собираясь за один дневной переход добраться до деревни.

Мы выбежали к какой-то реке, но я ещё слишком плохо знал местность, чтобы узнать её. Дрим очень мало рассказывал, но много при этом показывал. Прямо у реки я почувствовал притяжение стихии, взгляд будто сам собой прикипел к чему-то вдалеке, чего я даже разглядеть не смог.

— Не зевай, — тихо шерхнула озёрная волна.

И меня сразу будто отпустило, я перестал коситься в сторону зова, удивляясь только тому, как расслышал за своим шумным дыханием голос Дрима. Меня ещё какое-то время звало в ту сторону, но это не мешало мне бежать и смотреть вокруг.

Справа что-то зашуршало и там сквозь листву стало видно бегущих параллельно нам зверей, но они тут же скрылись, когда Дрим махнул им рукой. Это выглядело, будто поздоровались старые приятели. И, скорее всего, так оно и было.

А потом я почувствовал в горле тяжёлый ком, который чуть было не задушил меня, я почувствовал чуть в стороне отца, указывающего бежать сильно левее, чем мы бежали, лицо его было встревожено. Я поменял направление бега легко, даже не заметив этого. А через секунду и Дрим побежал вслед за мной. Отец же обратился волком и побежал передо мной, постепенно забирая всё правее. Мы остановились только перед бродом через реку. Тут было много следов разных зверей.

Дрим молча, но очень остро зыркнул на меня. Не зная, что ещё делать, я побежал вперёд через брод, который указывал мне отец. И старший охотник без слов последовал за мной. Скоро мы стали подниматься чуть в горку, но не долго, отец снова вильнул в сторону, и мы побежали по склону, постоянно прыгая по корням и двигаясь очень неудобно из-за того, что у нас всё время справа был уклон — правая нога у меня очень быстро стала болеть из-за постоянного напряжения.

Когда склон закончился, и мы начали спускаться, уже смеркалось. Как раз по темноте волк неожиданно исчез, а на меня навалилась совершенно дикая слабость, как тогда в деревне во время нападения чужих. Я бы упал, если бы Дрим не успел среагировать, но он успел, подхватив меня на руки, когда я уже летел лицом в сторону дерева.

Мне было стыдно вот так вот лежать на спине у Дрима, не имея возможности даже ухватиться покрепче, чтобы он мог освободить руки. Дрим ничего не спрашивал, но он продолжал бежать в том же направлении, которое задал нам волк.

В такой темноте я уже с трудом различал деревья вокруг, а старший мчался как ни в чём ни бывало, даже, кажется, ускорился по сравнению с тем, как мы бежали до того, как он взял меня на руки. Я тут же себя обругал, конечно, он стал перемещаться быстрее. Он — пробуждённый зверь, познавший стихию, а я всего лишь дефектный провидец.

Кляня себя распоследним слабаком, пытался медитировать, чтобы собрать хотя бы немного стихии и сил. Но добился только того, что к слабости примешались боль и усталость мышц. Говорят, что после первой охоты младшие могут и месяц отлёживаться, восстанавливаясь. Теперь я понимал почему.

К своему стыду, я даже уснул на руках охотника, а когда проснулся, уже было светло. Что ещё постыднее, лежал в своей кровати, даже не заметив момента, когда мы вернулись в деревню. Мама вязала на своём любимом месте, умиротворённо мурлыкая себе что-то под нос.

Я, кряхтя, вылез с кровати и, будто больной, стал одеваться в новую одежду, на которой были маминой рукой вышиты манжеты. Чёрные нити говорили, что я уже прошёл обряд копья, синие, что я смог опустошить голову, красная, что я уже хожу на охоту. Постепенно будут расшиваться все рукава, а у Дрима вовсе на левой груди уже красовалась алая морда медведя, которую мама вышивала целый день.

Встал, позавтракал, сделал упражнения. И замер, не зная, что ещё делать. Что вообще делают охотники, когда не выходят в лес? Решил прогуляться по деревне и посмотреть на взрослых. Мама, вон, всё время вяжет, но мне не нравилось это дело, когда она пыталась меня научить. Я тогда был ещё совсем маленький и, может быть, перерос? Нет, не отзывается.

Решил сначала поглядеть на поле, где у нас рос хлеб. Оно отнимало море сил у деревенских, ведь было у нас только одно. Со всех сторон деревню окружали горы, далеко не везде была плодородная почва, которую бы достаточно освещало солнце. Поле приходилось каждый год тщательно удобрять золой, навозом и остатками стихийных трав, чтобы оно могло родить хлеб. Как и всегда — по полю ходили женщины, что-то внимательно высматривая, то и дело нагибаясь, что-то подбирая.

Это всё выглядело настолько скучно, что я даже и не подумал бы никогда заниматься полем. Разве что если совсем выбора не останется или в те моменты, когда на поле собирали всех жителей, чтобы сделать какую-то важную работу, но такое случалось редко.

Потом я посмотрел на нашу мельницу. Ну и что мне там делать? К себе в кузницу Трог никого не пускал и готовил сына на смену себе. Нина учила травам только тех детей, кого взяла к себе, в итоге травами в деревне могло заниматься около трёх десятков человек.

Кстати, я забыл рассказать маме о кровавом плоде, который принёс в деревню с Дримом. Меня охватил азарт, я начал продумывать в голове одну за другой фразы, которыми смогу убедить маму. Даже побежал домой. Но чем ближе я был к дому, тем больше я замедлялся. У меня не было идей о том, как можно убедить маму.

Нарезав четыре круга вокруг избушки, я-таки решился заговорить с мамой и зашёл внутрь.

— Мам, мы вчера с Дримом нашли кровавый плод и принесли его в деревню, — я замолк, не зная, что ещё добавить.

— Я знаю, вся деревня только о нём и говорит, последний такой добыли аж двадцать вёсен назад, вы — большие молодцы, — мама оторвала взгляд от вязания и тепло мне улыбнулась.

Замялся. Я не так давно один на один убил чужака, но вот что сейчас сказать маме, я не знал.

— Мам…

— Что, сынок? — потом она тяжело вздохнула. — Нет, Арен, ещё рано. Если я выпью сейчас зелье из кровавого плода, то, наверняка, познаю стихию и пробужу зверя. Возможно даже, что Вира познает стихию без помощи зелья до следующего года. Но, сын, где гарантии, что ты познаешь стихию за три года и нас не разлучит сборщик познания?

— Я смогу, — горячо выпалил я, а потом сам устыдился своих слов.

— Нет, Арен. Я бы согласилась, пройди ты хотя бы первые шаги… Да и… Сын, — мама потупилась, на какое-то время отвлёкшись на вязание. — Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что тебе нельзя такое говорить никому. Но…

— Что, мама? — она снова потупилась, вернувшись к вязанию, и я поторопил её. — Что ты хочешь сказать? Я никому и никогда не выдам твой секрет!

На какое-то время тишина разбавлялась только стуком спиц да шуршанием пряжи в маминых руках. Но потом она поняла, что так от проблемы не спрятаться, и горячим шёпотом выпалила:

— Я уже три года, как познала стихию.

Она сказала это так внезапно, быстро и тихо, что я сначала даже не понял и замолк, пытаясь расшифровать набор звуков, попавших мне в уши. Потом мои глаза стали расширяться, и я чуть было не закричал от удивления, но мама вовремя среагировала, просто закинув мне в рот клубок шерсти.

Мне понадобилось минут пять просто для того, чтобы понять всё, что стояло за этими словами. Мама, познавшая стихию! Она три года скрывает это, чтобы её не забрали сборщики. Но как? Сборщики же умеют видеть познание! Ещё минут десять мне понадобилось на то, чтобы понять: мама умеет скрывать своё познание. Потом до меня дошло, что она уже три года борется с пробуждением зверя, которое уже невозможно будет скрыть от деревенских. Ещё полчаса я отупевшим взглядом глядел на вяжущую маму. И понимал, почему она так боится любых перепадов настроения, постоянно прячась в вязание. Не могу представить себе уровень её самообладания в тот момент, когда на нас напали чужие.

Кивнул маме, потом ещё раз кивнул и сел в позу смирения, подложив локти под лоб. Так я показал, что всё понял и даже случайно не расскажу об этом никому. Даже ей. Никто не должен знать. Никто. Даже она. Поднявшись на ноги, я вышел прочь, голова кружилась от свалившегося на меня озарения. Таким меня и нашёл Дирк — младший брат Дрима. Он хлопнул меня по плечу, чуть не уронив, но сам же и поймал.

— Что-то ты хлипковат для стихийного, — беззаботно рассмеялся своей неловкой шутке он, а меня прямо резануло страхом, он понял!

Я в ужасе повернул к нему глаза, но он беззаботно улыбался мне, будто ничего страшного сейчас не говорил.

— Идём со мной, Дрим сказал, что тебя уже можно вести к нам, — и он пошёл в сторону медвежьей берлоги, закинув руки за голову и что-то насвистывая. Дирк был полной противоположностью своего старшего брата — вечно расслабленный и даже весёлый.

Я же недоумевал, куда он может меня вести? К остальным охотникам, которые уже знают, что у меня нет горшочка, что я гнилой? Или, что ещё хуже, что они знают о познании мамы и собираются нас обоих изгнать? Я аж покрылся холодным потом. За вечным весельем Дирка невозможно понять, о чём он думает на самом деле. Может, он меня так на казнь ведёт?

Мы добрались до примятой ограды, за которой был спрятан вход в секретное детское логово. Дирк легко перепрыгнул его, будто даже перелетел. Я попытался повторить — но задел пальцами ног ограду и с шумом врезался лбом в мягкую землю. Дирк рассмеялся надо мной, чем вогнал в ещё больший ужас, помог мне встать и повёл дальше, мимо берлоги.

Ноги у меня онемели от страха, и я двигался как на костылях, готовый к чему угодно.

В конце концов, ну изгонят нас с позором — мама познавшая, мы сможем выжить и в лесу.

На эту мысль в животе всё скрутилось тугим узлом, но я всё равно шёл вперёд. Вскоре впереди стало слышно звуки борьбы, крики. Ну, точно, меня ведут на суд, где всё вскроется.

Глава 18

Лес расступился, и я увидел большое поле, на котором стояли разнообразные снаряды. Здесь было довольно много людей — почти все деревенские охотники. Когда мы вышли из леса — постепенно наступила тишина, охотники один за другим оборачивались на нас, прекращая делать то, чем занимались. Все взгляды устремились на меня.

Меня сковал такой ужас, какого ни в одном кошмаре не снилось. Даже в бою с чужаком мне не было страшно, а здесь я застыл, как статуя, даже вздохнуть не мог. Только сердце и билось в груди, норовя вырваться и спастись бегством.

— Лёгкого познания! — одновременно проорала сотня глоток.

На ногах устоял лишь чудом, слабость прокатилась по телу волной, забралась в каждый уголочек, будто проверяя на прочность. Потом шибанула в голову, крутанулась и исчезла. Я поднял руку в приветствии познающих, умело сплёл пальцы:

— Сильного зверя! — голос сорвался и дал знатного петуха.

И всё, все потеряли ко мне интерес тут же. Кроме Дирка, он с силой хлопнул меня по спине, так что я-таки грохнулся.

— Хаха, а ты не робкого десятка, я помню, как грохнулся в обморок от этого рёва, — Дирк как всегда был беззаботен. — А ты вон даже ответить смог внятно, хахах.

Упал в обморок? Он-то чего боялся? Тоже тайны хранит?

Я даже недоверчиво на него покосился.

— Чего? — Дирк аж смутился от моего взгляда, но тут же сам себе придумал ответ. — А, пытаешься понять, зачем я тебя сюда привёл? Дык это полигон для тренировки стихии. Вместе оно лучше, значит. Начни с простой разминки, но старайся заполнить пустую голову стихией. Ты же умеешь входить в состояние пустой головы?

— Ага, — я кивнул ватной головой.

— Тогда иди вон на ту площадку в центре и давай — это твоя основная задача, пока не сможешь заполнить голову стихией — дальше лучше не лезть, — Дирк в очередной раз хлопнул меня по спине, но уже не так сильно, чтобы не свалить на землю ещё раз.

Но прежде чем выполнять, я обернулся к Дирку и спросил его:

— А где Вира и Дрим?

— Что? Ахахаха! Вира и Дрим? — Дирк заржал так, что на поле снова воцарилась тишина, и только его хохот разносился вокруг. Отсмеялся он не сразу, но люди скоро перестали на него обращать внимание, Дирк часто ржал по поводу и без. — Не, конечно, может быть, но вообще Вира ещё неделю будет переваривать зелье, а старший братец не любит тренироваться здесь. Ему больше нравится в одиночестве, но он регулярно приходит, чтобы дать совет.

Я был и сам не рад своему вопросу, не понимая, что именно так развеселило этого хохотуна. А вот то, что мой плод женили без меня, я запомнил. Так здесь не принято было делать. Но потом до меня дошло, что пока я был без сознания, мама могла решить всё за меня.

Тяжело вздохнув, начал тренировку, пытаясь достичь состояния пустой головы. Но мысли так и лезли в голову, сбивая с ритма, разрушая вязь движений. События скакали, будто табун антилоп, я просто не успевал пережить одно, как на меня тут же сваливалось что-то другое. Безумно захотелось спокойствия и стабильности. Ещё недавно я мечтал обо всём этом, а теперь готов отдать руку за то, чтобы всё остановилось.

Нет горшочка? Хм, но ведь стихии во мне становится всё больше, я это чувствую. Без стихии я бы не смог выдержать тот забег. Я бы не смог победить чужака без стихии. Без неё мы бы не получили кровавый плод. Так где же мой горшочек? Неужели я действительно порченный, и с этим уже ничего не сделать? Или у меня просто особый путь познания? У кого спросить? Где взять хоть толику ответов на эти вопросы?

Я не знал.

Опять же мама борется со зверем, не станет ли это проблемой в будущем? Не стану ли я проблемой для мамы? А что, если моё познание затянется? Или вовсе остановится на середине, не в силах ничего сделать с горшочком? Что тогда будет с мамой? А что будет с ней, если это вскроется? Как поступят деревенские? Здесь почти у всех долг жизни перед мамой из-за её пряжи, но вспомнят ли они о том, что её рукоделие спасало их, когда узнают, что она нарушила закон?

Примерно на третьем цикле подряд, я справился с ворохом мыслей, отбросил прочь острые гвозди вопросов, впивавшиеся в голову один за другим. Пустота встретила меня своими мягкими объятиями. Где-то на глубине я всё видел и чувствовал, но при этом ни о чём не думал. Мне не хотелось что-то менять, не хотелось впускать стихию в голову.

Я крутил один цикл за другим, не закончил, даже когда стемнело. Так стало даже лучше. Ночь будто укрыла меня своим полотном. В пустоте моей головы засияли звёзды, потом выползла Младшая. Цикл, ещё цикл. Было чувство, что я больше не могу устать и даже наоборот, чем больше я тренировался сейчас — тем легче мне становилось, я даже ускорялся.

А утром в голову пришла стихия. Она заполнила голову мурашками изнутри, восторгом, чувством всемогущества. Миг, и я сбился. Рухнул в траву, на меня тут же навалилась усталость. Я был так близок! Но у меня не получилось! Это всё из-за моей порчи… Я был рад тому, что здесь сейчас никого нет. И одновременно с тем одиночество промораживало меня изнутри.

Я лежал на земле и не чувствовал холода, напротив, мне хотелось, чтобы ударили заморозки, чтобы хоть на миг они отвлекли меня от чувства одиночества и отчаянья, сковавших нутро. Но стоило только шелохнуться кусту вдалеке, как я тут же подорвался на ноги и начал новый цикл. Никто.

В этот раз достичь пустой головы было легко. Пустота смыла боль, страх, слабость. Но что-то неуловимо поменялось, внутри появился некий дискомфорт. Он рос и рос, пока я не понял, что дискомфорт вызывают движения. И тогда замер.

Но неподвижность давила на меня куда сильнее, чем просто дискомфортом, неподвижность стала подступать ко мне тревожными мыслями, постепенно заполняющими пустоту. Я снова начал цикл сначала, терпя дискомфорт. Мне стало очень странно от того, что я ни о чём не думаю, но при этом принимаю решения. А потом пришло озарение. Дискомфорт вызывает не само движение, а именно неправильные движения. Некоторые выходили легко, будто сами собой, другие наоборот с мнимым скрипом, который и давил на голову дискомфортом.

И я стал подстраиваться, слушая каждое своё движение, каждый жест. Я растянул цикл тренировки до бесконечности, повторяя одни и те же движения по сотне раз, слушая скрип, пытаясь понять: что именно его вызывает.

Некоторые движения никак не желали становиться гладкими, и я их убирал, но потом я заметил, что после убранного следующее — тоже не получается сделать гладким, а за ним может быть и третье такое. Так что я вернулся назад до первого пропущенного и стал повторять его, ища решение. И нашёл его! Очередное озарение прошлось мурашками по затылку. Такие движения просто нельзя заканчивать — они должны идти вместе со следующим и никак иначе.

И всё равно некоторое недовольство во мне никуда не делось, даже когда я смог выполнить все движения идеально. Я сел в позу медитации, интуитивно уменьшив пустоту в голове, чтобы подумать. Но вместо хороших идей, оттуда на меня полились дурные мысли. Пришлось снова опустошить голову и продолжить тренировку очередным циклом.

В первый раз я просто сделал все упражнения так, чтобы ни одно из них не скрипело, но к концу я всё ещё был недоволен собой. Ещё раз. И ещё, и ещё… Я выполнил десятки циклов, прежде чем нашёл причину недовольства. Нужно делать все упражнения в другом порядке.

Череда упражнений в моей голове слилась в один образ, который я плавно изменял, пытаясь достичь совершенства. Я мог присмотреться к каждому этапу, передвигать его силой воображения. Постепенно пустота засияла внутри меня тысячами форм. Каждая отличалась всего одним штрихом, а я постепенно отсекал те, которые не прошли проверку.

Перебирал и перебирал, не задумываясь о том, что каждая попытка — это почти час реального времени, в пустоте времени не было, как и усталости. Здесь были только я, моё недовольство тренировкой и сама тренировка. Остальное не имеет значения.

Вскоре в голове остался только один образ, который зиял чёрной дырой. Это было лучшее из всего, что я мог придумать. Но здесь всё ещё чего-то не хватало. Я крутил этот образ, повторяя его в реальности раз за разом. И чем больше, тем глубже была чернота в образе. Чего-то критически недоставало этой тренировке, и этот недостаток причинял физическую боль телу.

Для боли в пустой голове тоже не было места, но я знал, что она есть.

Меня выбило из пустоты резко, будто ударом. В голову стремительно полилась реальность. Тело было истощено, мышцы изодраны постоянной тренировкой, голод кружил хищным волком вокруг меня. И выше всего НЕДОВОЛЬСТВО. Я не смог. Я опять не смог.

— Он упал, — закричал кто-то.

Потом кто-то подошёл и стал открывать мне рот, а я не мог разжать зубы, всё тело свело от напряжения.

— Массируй ему желваки, — произнёс кто-то.

И меня стали массировать, причём не только желваки, а вообще всё тело, отчего зрение расцвело яркими вспышками боли. Кто-то воткнул между зубов нож и стал осторожно раздвигать сжатые челюсти, потом в горло полилось что-то жгучее, залилось в лёгкие, но у меня не было сил даже откашлять жгучую жидкость. Я и дышал-то с трудом.

— Сейчас я ему помогу, — услышал я голос Виры, и меня обдало мягкой прохладой, тут же расслабившей все мышцы.

Очнулся я в избе бабушки Нины. Я ещё даже не открыл глаза, когда почувствовал многообразие травяных запахов. Впрочем, глаза я открыть не мог, они будто покрылись колючей коркой и отказывались раскрываться из-за неё. А прочистить не мог, руки не слушались. Я закашлялся.

— Проснулся, познавальщик, — проворчала тут же Нина. — Лежи. Скоро опять уснёшь.

И я уснул. Потом опять проснулся. Потом снова уснул… это слилось в бесконечную череду пробуждений, которые я даже не особо мог отличить от сна. В меня постоянно вливали зелья, обтирали чем-то, массировали всего. И я всё время слышал рядом с собой мерный стук маминых спиц. Даже в самых диких снах я видел краем глаза маму, сидящую рядом и тревожно вяжущую что-то.

Я видел, как разгораются алые искры в её волосах, и молил сам себя очнуться как можно быстрее, чтобы мама не превратилась в зверя.

Глава 19

— Ты две недели тренировался, сынок, — глухим голосом прошептала мама, когда я уже сидел за столом у нас в избе. — Нина запретила нам вмешиваться, сказала, что ты можешь умереть, если тебя прервать. Вира пробудила зверя и всё время была рядом с тобой, да и вообще там много кто следил за тобой, кто-то даже пытался повторять. Говорят, что это из-за дара предвиденья ты тянулся к чему-то.

Мне было больно смотреть на чёрные круги под глазами мамы. Её лицо пожелтело, красивые красные волосы посерели и обвисли от грязи. И я чувствовал свою вину за это. Мы сидели за едой, и она не могла съесть ни кусочка, до того устала.

— Мам, иди, поспи, я уже справился, обещаю, что не буду ничего делать, пока ты спишь…

— Я не хочу спать, Арен…

— Надо, мам, — я, как мог мягко подхватил её, чтобы отнести в кровать, сил не хватало, мышцы натужно затрещали под её весом, ещё не восстановились. Мама заснула у меня на руках, а я очень медленно понёс её к кровати, вкладывая в это всего себя.

Уже у кровати я понял, что это плохое место для неё сейчас. Её всегда успокаивало кресло и спицы. Так что я наскрёб в себе остатки сил и понёс в кресло. Я боялся, что хруст моих мышц и треск костей её разбудят, но смог очень осторожно положить в кресло. Укрыл её любимым пледом, вложил в пальцы её спицы.

Так и сидел рядом с ней в позе для медитации. Неожиданно болезнь исцелила мои чувства. Я перестал тревожиться из-за своей порченности, перестал бояться за маму. Она сильная, справится. Справлюсь и я как-нибудь. В конце концов, у всех возникали сложности на пути познания. Я не уникален в этом. Нет горшочка? Ну и что? Я смог отнести маму в кресло! Я стал куда сильнее и выносливее, чем был раньше.

Ничего страшного в том, что мой путь отличается от описанного папой…

Я подхватил книжку, которую очень берёг, стараясь не открывать лишний раз, всё равно уже наизусть знаю каждое слово в ней. Вот нужный абзац.

“Путь познания может очень сильно отличаться у разных идущих по нему. Не стоит зацикливаться на порядке прохождения этапов. Нужно слушать свою стихию, не бывает так, что путь прерывается, но бывает, что ты сам мешаешь себе найти этот путь”.

— У меня просто другой путь, да, пап? — прошептал я в пустоту, мама дёрнулась во сне от моих слов, и я замер, боясь дышать. «Спи, мама, всё хорошо».

Я не медитировал, боясь пустой головы. Когда стемнело, я лёг в постель, чтобы поспать. И всю ночь маялся мелкими кошмарами, полными образов того, как нас раскрыли и выгнали. Они менялись только началом, а конец всегда был один и тот же, нас изгоняли. Только под утро я смог взять сон в свои руки и выправить концовку. Маме все должны, её не смогут выгнать, некому будет вязать броню, лучше которой здесь не найти. А меня любит мама. Порченного или нет. Так что проснулся я в хорошем настроении. Мама уже тихонько готовила завтрак. Потом мы поели, почувствовал, что ей стало лучше.

После еды обнял её и побежал на площадку для тренировок. Было страшно, что опять выпаду из реальности, но меня манило туда. Это было почти как зов стихии.

Я уже подошёл к ограде, за которой была спрятана секретная детская берлога, когда мне преградила путь Дора, её ярко зелёные волосы светились под солнцем, будто крона дерева. Она встала передо мной решительно и даже зло, но потом почувствовала неловкость и потупилась, не зная, как начать разговор.

— Привет, Дора, — буркнул я. Всё детство уже казалось чем-то невероятно далёким, а зеленоволосая девочка ещё и навевала неприятные воспоминания о Алеме.

— Арен, — начала она без приветствия. — Как у тебя дела?

— Да… Эээ… Ну, всё хорошо, — и это было правдой. Впервые за месяц всё было хорошо.

— Я рада это слышать. У нас тоже всё хорошо. У Дирка было прозрение недавно… — она явно хотела что-то мне сказать, но не могла решиться. Что-то про Алема? Хм.

Девочка ещё немного постояла передо мной, а потом сбежала не попрощавшись. Вот и что это было? Нахмурившись, я ещё недолго смотрел ей вслед. Поправил сумку с кинжалом на поясе и пошёлдальше. Вчера я не обратил на это внимание, но сейчас заметил, что здесь мимо берлоги уже давно протоптана тропа. Как только раньше не обращал на неё внимания?

Тоже мне секретная берлога, да тут мимо неё целый торговый тракт проложен. Если так подумать, то все взрослые когда-то были детьми, так что все они уже побывали в этой берлоге и не раз. Я будто в одночасье стал взрослым, когда всё это понял. Почему только не видел всего этого раньше? И ещё, зачем взрослые поддерживают легенду секретности этой берлоги…

Как бы там ни было, я добрался до поля с охотниками. И снова, стоило мне прийти, как всё смолкло, а десятки глаз уставились на меня, парализуя волю. Тут же четверо выстроились передо мной и склонили головы.

— Мы признаём долг познания перед тобой, — проговорили они хором.

— А? Что?

— Твой танец в течение этих двух недель многим помог прорваться чуть дальше, а эти четверо получили больше всех. Все они прозрели во второй раз, просто глядя на тебя, — Дирк был удивительно серьёзным, что даже пугало. — Так что прими их долг и иди, продолжай, тут многие тебя ждут, даже стая волков пришла поглядеть, уже неделю вьются вокруг.

Я почувствовал жар, будто в мою голову залили горячий чай вместо крови, почувствовал, как весь краснею с головы до пят.

— Я принимаю ваш долг, — выдавил из себя и тут же пробежал мимо.

На меня все так смотрели, что я не мог сосредоточиться. И потому первый цикл выполнил обычный, как раньше. Это помогло мне немного расслабиться, а когда я начал свой изменённый цикл, пришла пустая голова. Я снова видел внутри себя незавершённый образ. Но сегодня я точно знал, чего мне не хватает.

Кинжал легко покинул ножны, лезвие удобно легло на предплечье. И образ тут же засиял в моём воображении цельной картинкой. И я начал очередной цикл, который действительно был теперь больше похож на танец, чем на тренировку.

У меня всё ещё не получалось сделать всё идеально, будто бы не было всех тех лет тренировок, когда я оттачивал точность движений, и теперь мне надо пройти весь путь заново. Но я уже видел пользу от новой тренировки, тело совершенно перестало уставать и даже более того постепенно стало наращивать темп.

Всё закончилось, когда уже начало темнеть, я рывком выдернул себя из состояния пустой головы, прервав танец на середине цикла. Не хочу больше пугать маму.

Вокруг, глядя на меня, медитировали все охотники, даже Дрим сидел среди них. А ещё здесь сидело множество зверей. Когда я прервал тренировку, люди стали подниматься, чтобы поклониться мне, благодаря за помощь в познании.

Да что такого я сделал-то?!

Среди зверей один внезапно стал обращаться в человека. Я уже перепугался, что среди нас зверь уровня познания человека, но потом увидел знакомые черты и успокоился. Это была всего лишь Вира, которая, очевидно, уже познала свою стихию и пробудила зверя. Жаль, я не успел рассмотреть — какого именно зверя пробудила Вира. Многие прочили ей быть левиафаном за её рост и тягу к воде, но его бы я заметил в толпе.

— Что, пытаешься понять, почему все сидели вокруг тебя и медитировали? — усмехнулась девушка и протянула руку, чтобы растрепать мои волосы.

— Почему же? — буркнул я, уворачиваясь от руки Виры.

— Идём домой, по пути расскажу, — девушка ухватила меня под руку и повела домой, как если бы я был её мужем, чем безумно смутила. Не то чтобы я был против, Вира очень красивая: сапфировые волосы и глаза, потрясающая фигура, волевое лицо. Но она на две головы выше здоровяка Дрима, а я и вовсе вдвое ниже неё. — Не считай себя сильно особенным, пусть ты и действительно особенный, этот этап, когда познающий впускает стихию в голову, полезен для остальных. Когда на такого смотришь — можно увидеть проявления своей собственной стихии. А ты — пророк, твоя стихия полезна вообще для всех. Так что долгов ты сейчас наберёшь преизрядно, весь в мать. Кстати, я признаю свой долг перед тобой, в качестве платы я буду водить тебя на охоту до тех пор, пока ты сам не решишь, что долг закрыт, или пока меня не заберёт с собой сборщик познания.

— Я принимаю твой долг, — снова буркнул я и тут же понял, что слегка обижен за то, что мой кровавый плод отдали без моего разрешения. И решил смягчить тон. — И принимаю твою плату.

— Вот и славненько, — прочирикала Вира, и я тут же узнал в этом звуке влияние её зверя. Тут же захотелось попросить показать его, но я сдержался, ещё насмотрюсь. — Выйдем через пять дней, ты к тому времени уже должен полностью освоить новую тренировку.

— Хорошо, Вира.

— Насчёт твоего познания. Я бы на твоём месте сосредоточилась на тех гранях стихии, которые ты уже открыл. Ты уже неплохо напитал тело стихией, привыкни к этому. Так же ты — пророк, научись контролировать эту грань. Я в своё время нахватала граней, в итоге забыла про первую, которую открыла. Если бы не это, плод бы и не понадобился… — последнюю фразу Вира прочирикала.

— Интересно, как ты теперь кричишь… — задумчиво пробормотал я и почувствовал, как дёрнулась рука Виры, я недоумённо посмотрел на стремительно краснеющую девушку. Чего это она?

— Ладно, дальше ты сам доберёшься, — сказала она уже у самой ограды и куда-то сбежала. Какие же девушки странные…

Дома меня крепко обняла мама, которая уже успела начать волноваться из-за того, что я пришёл по темноте.

— Я больше не буду так делать, мам…

— Не надо, сынок, не борись со стихией, пусть течёт в тебе свободно. И никого не слушай, делай, как чувствуешь, — мама нежно пригладила мои волосы. — Кстати, у тебя волосы немного поменяли цвет, похоже, что это уже твой взрослый цвет.

Я тут же схватил зеркало, чтобы поглядеть, но ничего не заметил, как бы ни вглядывался в корни.

— Посмотри утром на солнечном свету, огонь свечи скрывает оттенки.

Я ещё долго пытался разглядеть то, что заметила мама. Тщетно. Волосы, как были детскими, так и остались. Обидно.

Глава 20

Следующий день я так же сразу после завтрака побежал на поле охотников, разве что в этот раз старался не попасться на глаза младшим, чтобы они не узнали про секретное место. Пока пробирался по лесу, стал замечать, что у меня изменился шаг. Я стал делать совершенно другие движения, и всё время хотелось взять в руки кинжал, меня будто всё время поворачивало налево, и тяжесть в руке это могла исправить.

Достал своё оружие и невольно замер на месте, любуясь его красотой. Ярко красное лезвие с тонкими синими прожилками, идеально гладкое и ровное лезвие, которое и не думало тупиться о камни и кости зверей. Потрясающе удобная рукоять, у которой ещё было место для роста моей ладони. И я понял, что теперь привязан познанием к этому кинжалу.

Отец писал про силу и опасность таких предметов. С ними познание стремительно, но, если я его потеряю или сломаю, это очень сильно ударит по моей стихии. Так что отныне я должен беречь его, как часть своего тела. Починить чешуйку дракона будет почти невозможно. С другой стороны, и сломать её очень тяжело. История гласит, что в древние времена, когда великий дракон был ещё совсем юн, он попал под поток слёз Старшей Сестры, горевавшей о смерти Матери. И пропитался ими так, что стал почти неуязвим. Так что, если это чешуйка великого дракона, я могу быть спокоен за прочность кинжала. А в пользу этого говорит её цвет — красный с синими прожилками — такой же, как у великого дракона.

Я дошёл до площадки, поздоровался с охотниками поклоном и начал свой танец. В этот раз не стал закрывать глаза, отец писал, что лучше всего сначала закрывать глаза, но при приближении к пониманию движений — лучше глаза открыть. Постепенно вокруг меня собралась толпа медитирующих, но сегодня их было меньше — большая часть охотников занималась своими делами, так что я мог наблюдать и их тренировки.

Дирк пытался освоить стихийную броню, покрываясь своим изумрудным песком, но ему пока не хватало познания, чтобы держать защиту дольше нескольких секунд, так что он больше медитировал, восстанавливая силы.

Мимс же пытался выпустить мерцающий синий свет из себя, чтобы метнуть его в мишень, но сгусток его силы пролетал от силы десяток сантиметров, рассеиваясь в воздухе.

Сразу три охотника со стихией близкой к ветру по очереди пытались подхватывать один и тот же поток ветра и усиливать его, ветер сначала становился зеленоватым, потом обретал цвет глубокой воды, потом наполнялся алыми искрами. Но пока что у них получалось соединить только две стихии, третья в любом случае разрывала сгусток ветра, разбрасывая его в стороны с глухим хлопком. Но они не сдавались, желая добиться единства их стихий, если у них получится, они станут грозной силой.

Самой завораживающей здесь была Ирис, она сидела в позе для медитации, и вокруг неё плыло марево, будто от раскалённого солнцем камня. Как только я заметил её, уже не мог оторвать взгляда от её стихии. Она очень давно была у костра в последний раз, но, насколько я мог вспомнить, её стихия связанна с землёй, почему же она заставляет двигаться воздух? Интересно. И очень красиво.

В полдень меня будто замкнуло. Что-то изменилось в самой реальности, и это требовало моего внимания. Комом в горле отозвалось появление отца, указывающего мне на запад. Я уставился в ту сторону, силясь понять, чего от меня хочет отец. Бежать туда? Но он не оборачивается волком и не указывает путь, просто стоит и показывает куда-то вверх за деревья. Народ вокруг заволновался, кто-то произнёс слово: “Провидец”.

Через пару минут уже все охотники стояли, глядя в ту же сторону, что и я, отец Мимса убежал на разведку, но быстро вернулся, пожав плечами, ничего не нашёл. А я всё ещё напряжённо вглядывался в ту сторону, куда указывал постепенно поднимающийся вверх палец отца.

И вот, из-за деревьев показалась морда дракона! Кто-то приглушённо ахнул. Великий зверь летел куда-то, он был очень высоко, но был так велик, что казался вдвое шире солнца. Алая лента его тела тянулась и тянулась по небу. До чего же велика эта тварь.

Дракон был бедой нашего мира. Когда-то давно, когда чужие только-только появились в нашем мире, один из них влез в ноздрю спящего дракона и сожрал его мозг. В итоге дракон стал наполовину зверем, наполовину чужим. Он убил великих медведя и волка. Говорят, что если бы не было дракона, мы бы уже давно вычистили мир от этой дряни. Но вот в чём беда, дракон был покрыт почти неуничтожимой бронёй, был безумно быстр и умел летать. В нашем мире нет силы, способной победить дракона в небе и на земле. Разве что левиафан мог бы победить его, но тот никогда не выходил на сушу, а дракон никогда не пытался нырять в океан. Да и вообще дети левиафана держали воды чистыми от чужеродной дряни.

В мире было не так уж много зверей, которые могут жить в воде. Рыбы не в счёт, они не бывают стихийными. Левиафан, ондатра и некоторые ящеры. Вот и весь список водных зверей. Но их сила в воде просто запредельна. Если на земле мы с трудом боремся с лезущими из недр чужими, то под водой их убивают моментально.

Великий зверь был прекрасен, на солнце его чешуя пылала медным пламенем, то и дело вспыхивали синие искры. Я даже вытащил свой кинжал, чтобы сравнить цвет. Похож. Очень похож. Вот только красоту дракона омрачал след чужого — вся голова дракона была гнилостно-чёрной, плохо отражающей свет.

Дракона было видно в небе почти час, а затем он скрылся от нас за кронами деревьев, вместе с ним развеялся и отец, наблюдавший за ним вместе с нами. Зрение у чужих не очень сильное, потому никто не волновался о том, что тварь может нас заметить. А общая ненависть людей была так сильна, что воздух дрожал от напряжения стихий.

Когда тварь скрылась, люди разошлись по полю, всем было нужно выпустить гнев. Я был бы и сам рад сейчас разнести вдребезги пару скал, да только моих сил для этого было мало. А вот Мимс смог совершить прорыв в познании, его стихия таки смогла вырваться на десяток метров от тела, но не по воздуху, а через землю, когда тот в ярости топнул ногой после очередной неудачи.

Ребята смогли соединить три ветра в один, который приобрёл вид ночного неба с сияющими в нём звёздами, тот продержался всего пару секунд, но это уже почти победа для них. Пройдёт ещё несколько дней, прежде чем они полностью освоятся с новыми силами, но это уже неизбежно.

Дирк стоял неподвижно, он стал изумрудным полностью, голова просвечивала насквозь, и я даже испугался, что он стал камнем навсегда, но через пару минут он отмер, попытался сделать шаг, но потерял равновесие и упал.

И только Ирис, кажется, даже не отвлекалась на дракона, всё так же сидела в медитации и пылала маревом. И мне чудилась в этой её медитации какая-то особенная сила и глубина.

Я же продолжил свою тренировку. Каждый последующий танец у меня получалось делать всё быстрее и быстрее. Уже сейчас я конечностями рассекал воздух с гулом, и я чувствовал, что это ещё не предел, можно ещё быстрее! Меня подхватило общей волной азарта и ярости, толкающей развиваться быстрее! Ещё быстрее! Может быть, я — тот, кому суждено убить великого дракона! Поразить ту тварь, что засела в его голове! И тогда мы очистим мир от чужих!

Стоило солнцу скрыться за деревьями, а сумеркам опуститься на поле, я тут же остановился и побежал к маме. Сегодня Вира меня не сопровождала, да и зачем ей? Поле было абсолютно безопасным местом. Если уж звери приходят туда для того, чтобы посмотреть на пустившего стихию в голову, значит, это место нейтральное, и схватки там запрещены.

Следующие два дня были абсолютно пусты. Я постепенно ускорял свой танец, но это было единственным, что менялось. Но вот третий день начался совершенно иначе.

— Сынок, сегодня не убегай на тренировку, Дора утром будет проходить обряд копья.

Я замялся на какое-то время. Дора будет проходить обряд по правилам, а не как я ночью и в одиночестве. Так что у копья сегодня соберётся вся деревня, и после обряда ей будут дарить подарки. Я же как-то совершенно пропустил этот момент, не зная, что можно подарить.

— За подарок не волнуйся, я уже всё приготовила на всех детей. Жаль, что с Алемом так вышло, — мама опустила глаза. — Я готовила ему отличные перчатки из остатков пряжи от твоей рубахи, но уж как вышло, подарим их Доре вместе с взрослым сарафаном. Да, Арен?

Алем… я сглотнул ставшую внезапно горькой и вязкой слюну. И кивнул маме, не зная, что ещё можно здесь сказать. Смерть всегда идёт об руку с людьми в мире, который заразили чужие. Раньше, говорят, умирали гораздо меньше, и на нашем острове было множество крупных городов. Сейчас же город был только один — рядом с провалом чужих. И каждый год приходил сборщик познания, чтобы собрать с каждой из десяти деревень по одному пробудившему зверя.

Эти мысли плавно переключились на страх за жизнь Доры. Вдруг она тоже… умрёт? Эта весёлая девочка с волосами цвета весенней зелени. Не справится с противником и просто умрёт там, а её плоть станет ступенью на пути зверя.

Я встряхнулся. Неважно. Умрёт или нет. Главное — сила! Если она победит, то станет сильнее. Если проиграет, зверь станет сильнее. Всё ради победы над чужими!

Накрутил себя настолько, что был готов хоть сейчас выйти на обряд копья сам. Мама, видя это, лишь печально улыбалась.

— Подаришь ей, когда она выйдет из круга, Арен, — мама сунула мне в руки свёрток из ярко-зелёной шерсти с лежащими на нём белыми перчатками. И я заметил, что цвет моей рубахи немного изменился, стал чуть более серым. Я отложил свёрток и схватился за зеркало, тут же обнаружив чуть более серые корни волос. Мама тепло улыбнулась на это. — Заметил, наконец?

— Ага, действительно поменялся оттенок. Стал больше похож на то, что я видел в прозрении.

— Если хочешь, завтра состригу всё лишнее, чтобы было видно твой взрослый цвет волос.

— Не. Глупости.

— Ладно, пойдём, нехорошо будет, если мы опоздаем к началу.

Я подхватил свёрток и пошёл с мамой. Она взяла меня под руку, как Вира недавно, расправила плечи и, ярко улыбаясь, вышла со мной на улицу. Верно, нельзя показывать страх, нужно верить в Дору. Она сильная и ловкая, забила две золотых кости, одна из лучших подающих. Что ей какой-то там зверь?

У каменного кольца уже собралась почти вся деревня, но Доры здесь ещё не было. Мама отошла поболтать с подругами. А я стоял и боролся со страхом и неуверенностью. Мой собственный обряд прошёл без этого этапа. Никакого мандража, ожидания смерти, проспал всё. А сейчас волновался так, будто сам сейчас выйду. Вот только за свою победу я был уже уверен, а вот за Дору — нет. Вот и стоял, ища в себе уверенность.

И я был такой не один, чем больше проходило времени — тем сильнее было общее напряжение в воздухе. Не такое, когда от ненависти стихия вырывалась наружу, но воздух будто дрожал, становясь при этом всё гуще. У меня даже закружилась голова, и я стал бороться с тошнотой. Чуть в стороне заревел ребёнок.

— Идёт, — сказал кто-то.

И будто отрезало. Все сразу приняли расслабленный вид, сосредоточились, ребёнок перестал реветь. На лицах засияли улыбки. Верно. Ничто не должно помешать Доре, ей сейчас уж точно куда тяжелее, чем мне. Так что я засунул тошноту и головокружение куда поглубже и сжал зубы в улыбке.

— Давай, Дора, ты справишься, — шепнул я ей в спину, но она неожиданно услышала и повернулась ко мне, сверкнув тревогой в глазах. — Справишься.

Девочка кивнула и одним красивым прыжком запрыгнула на каменный борт, а вторым спрыгнула с той стороны, где её уже дожидался молодой олень с небольшими зелёными рогами. Девочка с негнущейся спиной подошла к копью, поклонилась зверю и схватилась за оружие. Это было последнее, что я увидел перед тем, как стены резко выстрелили в небо, отсекая схватку от остального мира.

Но не от меня. Мой дар провидца внезапно встрепенулся, и я смог увидеть Дору и оленя, обоих покрытых белой с красными кончиками шерстью. Они не спешили начинать схватку. Девочка что-то говорила, но на голос мой дар не распространялся.

Договорив, девочка поклонилась. И вот тогда начался смертельный бой. Копьё было очень удачным против оленя оружием, куда лучше, чем против обезьяны. Так что, когда олень взял разбег, опустив рога, Дора лишь отпрыгнула в сторону и подставила копьё под его бок. Я увидел, как яростно заревел олень, но рана была слишком незначительной.

Зверь был не глуп, он не стал разгоняться во второй раз, начал молотить воздух копытами, а когда Дора сместилась вбок — он отскочил и мощно ударил задними копытами. Я с замершим сердцем увидел, как девочку отбросило в сторону — удар пришёлся по копью, но сила была такая, что худышке этого хватило. Но она не растерялась, перекатилась через спину и быстро поднялась на ноги, тут же ударив в ответ.

— Давай, провидец, рассказывай, что там происходит, — меня резко дёрнула за плечо баба Нина.

— Началось с того, что она поймала оленя на разбеге и распорола ему бок, но не сильно, потом олень ударил задним копытом и попал по копью, отбросив Дору. А сейчас она очень удачно рассекла копьём морду зверя, — скороговоркой протараторил я, не отрываясь от схватки. — Очень удачный удар, олень бьёт рогами во все стороны и скачет, чтобы не подпустить к себе Дору, но копьё длиннее его лап, Дора уже трижды вонзила его в открытые бока.

Нина больно сжала мне плечо, и это был единственный признак волнения, её жёсткое старое лицо было спокойным. Я же видел одновременно и здесь, и там. От этого голова закружилась, и я закрыл глаза, чтобы отсечь лишнее.

— Олень слабеет, теряет много крови, один из ударов рассёк что-то важное.

— Дора! Дора! Дора! — закричал кто-то, и толпа подхватила, заглушая мой голос.

Я было замолк, глядя на схватку, но Нина сжала моё плечо сильнее, требуя продолжать.

— Дора отскочила почему-то и стоит в стороне, тяжело дыша, но, вроде, не ранена.

— Правильно, девочка, если зверь серьёзно ранен, держи дистанцию, — напряжённо проговорила Нина.

— Олень берёт разбег, но очень тяжело, рога чуть ли не землю бороздят.

— В сторону, девочка, не сейчас!

И Дора будто её услышала — отскочила в сторону и побежала прочь, а олень за ней, но быстро отстал — совсем ослаб.

— Она отбежала, олень ослаб так, что не может её догнать. Зацепился рогом за землю и, свернув голову, упал! Дора остановилась и ждёт в нескольких метрах. Вот она решилась и медленно подходит, готовится ударить.

— Не сейчас, Дора! — зло прошипела травница, моё плечо аж хрустнуло, до того сильно она его сжала.

— Олень дёрнулся! Ударил рогами и выбил из рук Доры копьё! Кажется, у неё сломана правая рука! — толпа замолкла в напряжении. — Дора убегает от него, и он догоняет! Нет!

Зверь-таки догнал девочку и резко ударил рогами, отчего девочку отбросило в сторону. Я замолк в напряжении, глядя на то, как зеленоволосую отбросило, протащив по земле.

— Поднимается! Она жива! — хрипло прокричал я. — Давай, Дора! Ещё немного потерпи, он почти истёк кровью! Олень снова еле движется, похоже, последние силы в этот рывок вложил. Его ноги подгибаются. Он упал! Дора ранена, но идёт к копью! Дора! Дора! Дора!

Мой хриплый крик подхватила толпа, крик стоял такой, что, казалось, от него сейчас стены развалятся. Девочка услышала наш крик и гордо подняла над головой копьё одной левой рукой. Правая у неё была жёстко свёрнута и сломана в предплечье.

— Всё! Она ударила в шею! Олень мёртв! Она вырезает сердце! — процесс шёл очень тяжело, копьё было не очень удобным и слишком тяжёлым для худенькой девочки со сломанной рукой, но вскоре крупное сердце уже трепыхалось в её руках. — Она ест!

Но это уже видели все, стены опустились ещё после удара в шею, чего я не видел с закрытыми глазами. Съесть такое большое сердце было тяжело, девочка давилась, торопясь быстрее закончить обряд и выйти за кольцо. Нина меня уже отпустила, стоя у самого кольца, держа в руках сразу три бутылочки. Дрим жёстко держал её за плечо, боясь, что она прервёт священный ритуал до того, как Дора выйдет наружу.

Когда девочка доела сердце, её волосы ярко заискрились золотистым светом. Она поднялась и легко, будто и не было схватки, пошла к кольцу, потом обернулась и, вспомнив про ещё один важный элемент, вернулась. Поставила копьё на место и уже тогда вышла наружу.

Глава 21

Праздник отложили из-за Дрека, который тоже должен будет пройти обряд, на год раньше обычного срока — он же прозрел. Его бой был назначен на завтра. Когда Дору вылечили — все слушали её рассказ о схватке, все слышали мои слова, но снаружи оно всегда выглядит иначе, чем изнутри, так что интересно было всем, люди собрались на обед у костра собраний и слушали её сбивчивый голос. Дора почти захлёбывалась от восторга победы. Вокруг неё лежала целая куча подарков от деревенских.

Я же чувствовал лёгкое сожаление о том, что сам был лишён вот этого всего.

— А потом я поняла, что если сейчас не добью — то он умрёт, так что я собрала все силы, которые у меня оставались, и пошла к копью. Только тогда обнаружила, что вывихнула стопу и идти очень тяжело. Но я справилась! А копьё подарило мне увеличенный горшочек!

— Поздравляю, девочка, — торжественно ударила волна голоса Дрима. — Это очень хороший дар, он всегда будет с тобой, говорят, что с ним у познавшего горшочек бывает вдвое от обычного.

Дора расцвела счастливой улыбкой.

— Кстати, а мы же не слышали рассказа Арена о его схватке! — сказал кто-то в толпе и по хохоту, последовавшему за фразой, я узнал Дирка.

— Точно! Выходи, Арен! Мы хотим услышать о твоём обряде!

Смущённого, меня вытолкнули в центр к Доре, я чуть не упал на неё, но устоял на ногах. Девочка внезапно покраснела вся, расставив руки и зажмурившись. Странная. Но после такой напряжённой схватки это нормально. Наверное.

— Кхм, — я смутился под всеми этими взглядами, но мне было приятно это внимание. — У меня ещё за день до обряда было видение, где волк с белой шестью с красными кончиками меня убивал раз за разом. Он был чудовищно быстр и копьём я ни разу его не смог задеть. Как бы ни изворачивался — он моментально вцеплялся мне в горло и убивал, а я чувствовал во сне всё.

— Провидец, — шепнул кто-то справа.

— Я целый день думал о том, как буду отбиваться от этого волка ночью. А он ко мне ещё за день до того приходил, да и сейчас я его часто вижу — он помогает мне. Сегодня он покрыл Дору и оленя своей шерстью, чтобы я мог их видеть.

— Хм, белая шерсть с красными кончиками… что-то знакомое, — прошелестел Дрим.

— Прошлый владыка леса вокруг нашей деревни, — ответила ему баб Нина. — Помер лет тридцать назад от старости, так и не прорвался к познанию человека.

— Точно, папа рассказывал, — прошелестела волна по песку.

— Но… — я хотел сказать, что это мой отец в него превращается, но смутился и продолжил рассказывать. — Тогда я понял, что мне нужно сражаться своим кинжалом. Помню, как надел его перед сном, кажется. А потом увидел полную луну над головой и волка перед собой. Я был уверен, что сплю.

Рассказывая, я будто вернулся в тот день, видя всё перед внутренним взором.

— Волка? Там же обезьяна была? — прошептал кто-то.

— Дык он же говорил, волк покрывает других своей шерстью для того, чтобы Арен мог видеть, — ответил ему другой чуть громче.

— Но в тот раз волк был не такой быстрый, а в руках у меня был кинжал из чешуйки дракона, к которому я уже успел привыкнуть. Так что в начале я даже растерялся и только уворачивался, боясь снова умирать во сне.

— Да я б тоже боялся, — пробормотал кто-то.

— Заткнулись все, кто хочет высказаться — пусть выскажется после рассказа, — резко прорычала штормовая волна Дрима.

Больше никто не посмел открыть рот, пока я не пересказал все события. Дора рядом в ужасе всхлипнула, когда я сказал, что потерял оружие. А Мимс покивал головой, когда я рассказал о том, как мы боролись с волком и я сунул ему в пасть руку.

— Зверь умирал мучительно и долго, я хотел его добить, но оружие было далеко, а отпустить его сейчас — и всё, я уже еле на ногах стоял. Он потерял сознание и тогда я, еле живой, нашёл копьё и вскрыл им грудь волка. Когда я сунул сердце в рот — копьё подарило мне видения каких-то мест. Я едва смог дойти до ограждения и упасть в руки Дрима. Уже сильно позже я узнал, что это не сон, всё по-настоящему. Вот только дрался я не с волком, а с обезьяной. Вот так вот.

— Видения? Разве копьё дарит видения?

— Всякое бывает, иногда вообще дарит чувство направления, но не объясняет зачем, — ответил Трог. — А там богатая жила стихийной стали. Иному такое за дар не сойдёт, а для меня более ценной награды и не сыскать. Вот и провидцу оно послало видения, а там что-то ценное для него.

— Трог дело говорит, не знаю, как с другими копьями, а наше постоянно чудит, но всегда даёт что-то такое, что без него и не сыскать. Так что надо будет обязательно отыскать то место. Расскажи подробнее, Арен, что видел?

— А ну губу назад закатай, Пром. Мы с Ареном сами всё найдём, а то потом окажется, что половина награды копья испарилась, — звонко прочирикала Вира.

— А чего это ты с Ареном будешь искать? Ты к нему в мамки записалась? — Пром в гневе поднялся на ноги, но тут же сел обратно, когда поднялась Вира, с ней разве что Смог мог стоять рядом — и то, был на полголовы ниже.

— У меня перед ним долг познания. А про твою вороватую лапу в деревне разве что младенцы ещё не слышали.

Пром весь покраснел и сжался под сотнями осуждающих взглядов. За воровство у нас было принято пороть, но уж больно Пром стал изворотлив с возрастом, и всё чаще поднимался вопрос об изгнании этого бесчестного идиота. И зачем ему воровать? У нас в деревне всё принято измерять долгами, нашёл — отдай тому, кому больше подходит, тогда в следующий раз тебе дадут то, что нужно тебе. В чём смысл воровать?

Дальше пошёл самый приятный этап — подарки. Причём не только Доре, но и мне. Больше частью это были всякие мелочи, вроде плетёных фенечек, но были и очень приятные подарки. Так баб Нина подарила мне настойку, которая создавала стихийную защиту, одна капля могла на день защитить от москитов, глоток давал приличную защиту на два дня, а если выпить весь флакон, то на три дня я мог получить такую же защиту, как у Виры или Дрима — познавших стихию.

— Бездумно не трать, я таких пузырьков могу сделать не больше четырёх в год, очень уж сложные они, — припечатала ворчливо Нина.

Так же мне подарили хорошие сапоги, которые сами собой плотно обтянули ноги, оставив каждый палец подвижным, будто голая нога, но укрытая тонкой прочной коже.

— Спасибо большое Адри! — с восторгом поблагодарил я нашего скорняка, занимавшегося всей кожей в деревне.

— Носи на здоровье!

А Лиза надела мне на указательный палец простенькое колечко из белой кости с маленьким стихийным синим камушком, в котором будто бесновалась буря. Никаких особенных свойств в кольце не было, но оно было очень красивым. И её я тоже горячо поблагодарил.

В итоге, домой я шёл нагруженный тысячей мелочей, от свежих булочек, до мешка очень слабостихийного зерна, для наших куриц. С таким можно надеяться, что глупые создания начнут давать стихийные же яйца.

Остаток дня я помогал маме с пряжей, за всеми событиями я не часто проводил время с ней, так что мы целый день болтали о всякой ерунде, обсуждали моё познание, делали домашние дела. Хороший получился день. Ночью мне снилась какая-то весёлая ерунда, так что проснулся я с отличным настроением, которое постепенно стало перерастать в мандраж. Сегодня Дрек будет проходить обряд священного копья, страшно представить волнение его сестры Лимы.

Мама взяла с собой подарок для Дрека — те самые перчатки, которые делала для Алема и собиралась вчера подарить Доре. Но она тогда не знала, что будет ещё один обряд копья. Вообще проходить обряд до двенадцатой весны было против правил, но мы вчера узнали, что Дрек не только прозрел, но и достиг пустой головы буквально на следующий день.

Всё началось точно так же, как вчера. Люди собрались заранее, в воздухе разливалась тревога, но ровно до того момента, как вышел претендент. А вот дальше всё пошло наперекосяк. Когда Дрек подошёл к кольцу, с той стороны на арену запрыгнули сразу две крупные ящерицы. Такого ещё ни разу не было. Бой всегда идёт один на один, и никак иначе!

Но не успела толпа зароптать, как Лиму выгнуло дугой прозрения. В тот же миг меня накрыло провидением. Дрек и Лима запрыгнули в кольцо вместе, вместе же взялись за копьё, и оно в их руках разделилось на два копья. Провидение было очень коротким, но очень ярким и полным, будто я только что вживую всё видел. И это провидение будто из меня жилы вытянуло, настолько много стихии оно взяло.

Видение закончилось, а меня начала утягивать на дно слабость, я боролся изо всех сил, пытаясь очнуться. Нужно обязательно рассказать всем, что близнецы должны выходить вместе. Поняв, что проснуться я не в силах, стал пытаться хотя бы просто сказать это вслух, повторяя одну и ту же фразу раз за разом мысленно, надеясь, что нужные слова смогут прорваться сквозь пелену.

— Они должны взять копьё вместе! — почти кричал я мысленно.

А потом пришёл отец. Он будто залез в моё тело и сказал нужные слова за меня. Меня самого при этом вытолкнуло наружу, я чувствовал, как постепенно сворачивается узлом ком в горле. Откуда-то пришло понимание, что долго мне тут быть нельзя, но на то, чтобы посмотреть схватку у меня хватит сил.

Близнецы нерешительно стояли у каменного кольца, держась за руки. Люди вокруг тревожились, будто озеро в ветреный день. Обсуждали мои слова, спорили, но никто не остановил близнецов, когда они, дружно держась за руки, перепрыгнули камень. Кто-то дёрнулся, чтобы их остановить, но было уже поздно.

Толпа видела тот момент, когда копьё разделилось на два в руках близнецов, но в следующий миг стена поднялась, скрывая схватку от людей. Но не от меня. Я просто взлетел повыше, чтобы видеть всё, но залетать в кольцо не решился — это было бы святотатством.

Несмотря на то, что было ещё раннее утро и солнце не могло заглянуть внутрь — внутри было светло. Кто бы ни создал арену священного копья, но он позаботился о том, чтобы внутри было светло даже ночью. Об этом великом было известно до обидного мало — папа потратил много лет, ища знания о нём, но всё, что смог написать — это был познавший бога. Высшая ступень познания, которая начинается после трёх ступеней стихии, трёх зверя и одной человека. Уже много десятков лет никто не достигал даже шестой ступени, но отец верил в то, что кто-то сможет достичь ступени бога и убьёт великого дракона.

Близнецы стояли спина к спине, сжимая в руках половинки копья, которое разделилось вдоль. Гораздо легче и удобнее, чем целое. Ящеры неспешно кружили вокруг них. Сейчас я смог рассмотреть, что ящеры — тоже близнецы, даже узор на их чешуе был одинаковым. Две невероятно красивых капли из одного источника жизни. Наши близнецы были разными, но при этом очень похожими, одного роста, одной комплекции, даже стоят одинаково.

Всё началось так, будто кто-то поставил зеркало за их спинами. Ящеры напали одновременно, идеально симметрично извиваясь, кажется даже пальцы на лапах двигались у них одинаково. Они ударили, будто два ручья. И так же симметрично отскочили от одинаковых ударов близнецов. Копья стремительно укололи воздух.

И снова всё зависло в равновесии, будто две чаши весов, которыми пользовалась баб Нина, крутятся на ниточке. И снова такая же атака от ящериц, будто ручьи, текущие с горы — петляя стремятся в центр, где стоят брат с сестрой. В этот раз ящеры не сбежали после первой неудачной атаки, они увернулись и попытались ударить, но лишь столкнулись лбами, когда ребята отшагнули в стороны. Тут же два идеально одинаковых удара, но после этого их красивый танец разрушился. Копьё Дрека нашло свою цель, а Лима лишь мазнула лезвием по прочной шкуре.

Равновесие весов разрушилось, и они стали раскачиваться из стороны в сторону, второй удар Дрека промазал, а Лима смогла ранить своего ящера. И те тут же разбежались в стороны, снова кружа. Раны были слишком малы. Пусть бой и шёл в пользу людей, но я уже с тревогой видел, что шансов у них мало.

В этот раз ящерицы не стали разбегаться далеко и, извернувшись, снова атаковали. Через миг я закричал в тревоге и рванул вперёд, но лишь ударился лбом о невидимую преграду. Внизу ящеры схватили зубами ноги ребят и сейчас, тряся головами, растаскивали их в стороны.

Вот теперь я понимаю, почему поднимается стена. Очень тяжело смотреть на такие схватки. Умом то я понимаю, что ничем не могу помочь, да и нельзя. А сердце требует срочно что-то делать, стучит в призрачной груди набатом.

Ребята ещё не сдались, их худые тела мотало из стороны в сторону, но они всё равно находили момент, чтобы ударить копьём. И всё же это был уже конец. Я видел кровь, очень много крови. Брат с сестрой стремительно бледнели, теряя силы и держась только на силе воли, какую сложно представить себе в таких молодых телах. В горле встал тугой ком, и я знал, что это не отец. Дрека и Лиму, будто издеваясь, одновременно отбросили в стороны, а следующий миг ящеры рванули, чтобы впиться в горло.

— Нет! Лима! — закричал Дрек.

— Дрек!

Они тянули друг к другу руки и прекрасно видели момент, когда ящеры разинули пасти. Я не выдержал, по щекам потекли слёзы. И я знал, что они текут и из моих настоящих глаз. Ящеры синхронно сомкнули пасти на шеях ребят. И всё замерло.

Я глотал слёзы, не в силах ничего с собой сделать. В мире смерть всегда ходит с тобой, где бы ты ни был. И люди уже привыкли к смертям, но легче от того не становилось. Смерть близких всегда остра и всегда попадает прямо в сердце.

Мой дух стал стремительно слабеть, конечности стали неметь, и я не сразу понял, что это не от горя. Мне было пора возвращаться в тело, иначе сегодня деревня не досчитается сразу троих. Я ещё слишком слаб. Будь я сильнее — смог бы я предвидеть смерть близнецов?

Глава 22

Вернуться в себя оказалось не так-то легко. Тело будто забыло о том, кому принадлежит, и сейчас изо всех сил сопротивлялось мне. И всё же это было моё тело и через некоторое время, оно будто узнало меня, впустив внутрь и разрешив взять управление.

Собственно, это последнее, что случилось для меня в этот день. Накатило стихийное истощение, которое утянуло меня на глубину, из которой я бы и при всём желании не смог выбраться. К счастью, этой глубиной был всего лишь сон. Я снова проснулся у себя дома, и было уже утро.

— Очнулся, сынок? — рядом с моей кроватью вязала мама. Она была умиротворённой и, кажется, даже радостной.

— Доброе утро, мам, — сухим бесцветным голосом ответил ей я. Это для неё уже прошёл день, а я буквально только что видел смерть близнецов собственными глазами.

— Вечером будет праздник окончания цветения, так что не задерживайся на тренировке, — это звучало так, будто мама хочет, чтобы я побыстрее ушёл.

И я не нашёл ничего, чтобы возразить. Поплёлся через лес на поле. И с радостью вбил себя в состояние пустой головы, танцуя, танцуя, танцуя… Меня неожиданно дёрнули за плечо, и я очнулся, поняв, что солнце уже скрылось за деревьями и вот-вот начнётся праздник.

В горле снова вырос болезненный ком, чуть было не потекли слёзы. Дома, ничего не говоря маме, оделся в праздничную одежду и пошёл к костру. Там уже начали праздничные песнопения, провожая цветение. Я сел в стороне, не готовый ещё веселиться и праздновать. Нутро было проморожено образами мёртвых близнецов, а снаружи люди радовались, пели и танцевали. Чудовищный контраст и ощущение бессильного одиночества.

— Привет! Ты чего такой пасмурный? У тебя ещё не прошло истощение? — подсела ко мне Дора.

— Привет, — я даже не нашёлся, что ответить. Как, чужой их подери, они так быстро справились с горем? Неужели для Доры близнецы ничего не значили?

Я покосился на зеленоволосую девочку и уже готовил гневную отповедь, пытаясь придумать ругательства позаковыристее, но тут заметил за её плечом то, от чего у меня резко расширились глаза. Чуть в стороне стояли те самые близнецы и, как ни в чём ни бывало, болтали с кучкой младших, которые их обступили со всех сторон.

Это призраки? Я вижу призраки близнецов? Но почему с ними общаются другие ребята? Глаза зацепились за рубахи с вышитыми узорами на плечах — такие делают, когда люди проходят обряд копья, у меня такой же узор! Очень медленно до меня дошла мысль, что ребята живы. Сразу после этой мысли я подскочил к Лиме и ткнул в неё пальцем.

— Ай! Ты чего, Арен?! — дёрнулась Лима, и Дрек тут же зло зыркнул на меня, готовясь к драке.

— Вы живы?!

— Конечно живы, ты чего, не видел, как мы вышли? — зло ответил брат.

— Да он же в отключке был, Нина сказала, что он всю стихию потратил на провидение, — сказал кто-то из ребят, но я до сих пор был так шокирован, что не заткнул пацана.

— Хм, а чего тогда ты считаешь, что мы умерли? — задумчиво спросила сестра.

— Так я видел, как ящеры уже сомкнули пасти на ваших шеях!

— А, так ты всё видел! Ахаха, но не досмотрел самое интересное! — и Дрек стал, захлёбываясь от чувства собственной важности, рассказывать, что было дальше. — Я в этот момент больше боялся за сестру, чем за себя. Вот-вот ящер откусит ей голову, а я ничего не могу сделать — еле шевелюсь. И я рванул к ней весь, будто моя душа сейчас вырвется из тела, готовый сделать что угодно, лишь бы спасти сестру, готовый отдать свою жизнь за это.

— И я так же. Тянулась всем, чем только могла.

— И у нас получилось, мы смогли пробудить стихию и заставить её защитить друг-друга! Когда ящеры уже откусывали головы — мы сумели сделать стихийную защиту! Она же и убила ящериц! Выросла шипами и пробила им головы. А копьё нас наградило даже без завершающего удара!

— Теперь мы слышим мысли друг друга! Можем говорить так, что нас никто не слышит! Причём очень далеко! И ещё мы можем пустить к нам одного зверя и тоже будем с ним общаться! Вот!

— Ого! Поздравляю! — я сказал это вполне искренне, но сам ещё не смирился с их смертью, а потому забуксовал, пытаясь понять, как мне реагировать сейчас. Я был очень рад, что они живы, но в то же время всё ещё печалился от их смерти. Хрень какая-то, будто чужак на ухо нашептал.

Я сидел, смотрел вокруг на то, как люди празднуют. Потерять всего одного ребёнка за цветение — это действительно повод для радости. Очень-очень редко бывает, что за цветение никто не умер. Такие годы считаются особенно счастливыми. Мы потеряли только одного, да и то по его собственной глупости, можно и не брать в рассчёт. Глаз сам собой наткнулся на лицо его отца, сидящего мрачнее тучи. Он бы со мной поспорил сейчас, если бы услышал мои мысли.

Будто почувствовав мой взгляд, он резко дёрнул головой и уставился мне прямо в глаза долгим немигающим взором. Потом выдавил из себя мягкую улыбку, которая выглядела просто жутко на его стянутом горем лице. И, резко встав, он ушёл с праздника. Его жена здесь и не появлялась вовсе, а он должен был, как глава деревни, но уйдя он как бы отказался сейчас от главенства.

И это заметили многие.

Не зная, как справиться со своими чувствами, которые будто вскипели в душе после напоминания про Алема, я нашёл в толпе маму, танцующую с Трогом под песню о бескрайнем небе для тех, кто может летать. Они давно уже общаются… и это по началу меня очень злило. А сейчас я даже не захотел подходить к ней, отвлекать своими глупыми чувствами.

Так и сидел подавленный до самой ночи, когда младших увели по домам, а старшие стали обсуждать жизнь деревни. Слегка пьяные и от того чуть более резкие, люди меньше стеснялись поднимать важные темы. И это было правильно.

Внезапно я осознал, что тоже стал взрослым и мне теперь можно пить вино. И даже нужно, ведь его настаивают со стихийными травами! Так что я смело подошёл к разливавшему вино Мимсу — его задачей сегодня было не допустить перепивших. Тот обидно ухмыльнулся, поглядев на меня, но налил мне в чашу янтарную жидкость, которая тут же защекотала нос пряным запахом.

Подняв чашу ко рту, я заметил, что в вине сплетаются разноцветные искорки. Задержав дыхание, я попытался выпить так же, как делали взрослые. Влил в себя терпкую жидкость и попытался тут же её проглотить, чуть не подавился, но, давя кашель, смог протолкнуть жидкость в пищевод. Та обожгла горло и пищевод, разлилась жаром по животу, тут же закололо кончики пальцев.

Ко мне подсела мама, приобняв меня за плечи. И я стал горячо рассказывать ей о своих переживаниях. Вывалил на неё всё, вплоть до отсутствия горшочка. Я говорил и говорил, выпуская наружу всё, что меня тревожило. Рассказал ей о том, что отец превращается в волка, и меня смущает, что в его описании узнали старого хранителя леса.

— Но это отец! Я знаю, что это он! — горячо прошептал я ей.

Мама печально улыбнулась мне в ответ.

— Опиши его, сынок.

— Ну… у него такой же нос с горбинкой, каку меня, и яркие синие глаза, которые будто светятся. Ростом чуть выше тебя, худощав, — начал я, слегка растерявшись, так как больше ничего и не видел в образе приходящего ко мне отца.

— А ещё? Какой у него кадык и подбородок?

Я даже не стал пытаться что-то придумать и сказал, как есть, что не вижу эти черты.

— Ну вот, сынок. Ты видишь только то, о чём я тебе рассказывала, — мама печально вздохнула. — Не думаю, что к тебе приходит отец. Это скорее всего просто твоя стихия принимает его образ.

— Что? Нет! — я даже закричал, негодуя, от чего совещание на секунду прервалось. Я смутился и продолжил уже снова шёпотом. — Но он приходил ко мне на тренировки и помогал ещё до прозрения!

— Сынок, ты не хуже меня знаешь, что стихия приходит к человеку не с прозрением, она с нами с самого рождения.

— Но… но… но это он, я знаю!

— Сынок. Завтра утром поговорим, сейчас в тебе говорит хмель.

— Нет! — я снова прокричал и, грозно (по моему мнению) встал и ушёл с собрания.

— Всё хорошо, он просто взрослеет, — услышал спиной голос мамы.

Как же я зол. Она ничего не понимает! Это отец! Я точно знаю! Откуда ей вообще знать — она не видела его ни разу! А я видел! И я знаю!

Так распалился, что и не заметил, как оказался на поле для тренировок. Смутился сам себе и пошёл назад, чтобы не пугать маму. Как бы я ни был зол, не хочу больше видеть её разбитой после многих бессонных ночей из-за меня. Уже подходя к ограде, я услышал тихий плач.

Всхлипы раздавались из берлоги, и я тайком подобрался к её входу, чтобы посмотреть кто там. Дора сидела в самой глубине и размазывала ладонями по лицу слёзы. Я замер, боясь дышать, не зная, что делать. У неё тоже есть проблемы с познанием? Да ну нет, она же получила горшочек.

Я уже почти решился подойти к ней и заговорить, когда меня резко схватили со спины, заткнув рот и стремительно унося прочь.

Глава 23

Я перепугался до чёртиков, готовый уже к мучительной смерти в лапах чужака. А меня всё тащили и тащили куда-то спиной вперёд. Впрочем, я увидел ограду и понял, что меня утаскивают не так уж далеко, но я не мог ни понять кто, ни зачем. И вырваться не мог — зафиксировали так, что только ноги и могут шевелиться, но бестолково — ни ударить не могу, ни упереться ни во что.

Через пару минут мы остановились, а затем я был отпущен. Резко обернулся, выхватив кинжал, но наткнулся лишь на насмешливый взгляд Виры.

— Какого чужака?! — взъярился я на неё за пережитый страх.

— Пф, и это вместо благодарности за то, что я тебя от твоей глупости спасла? Ты ж, болван, чуть не пошёл её утешать!

— И чего? Она ж плачет!

— Уууу… вот вы мальчики глупые. Ну и что бы ты там сделал?

— Успокоил бы её.

— Ага, а потом ей было бы тяжело с тобой общаться из-за того, что ты видел её такой.

— Будто бы я её слёзы никогда не видел.

— Нет, не видел. Раньше ты видел детские слёзы. А теперь она уже взрослая, — Вира вздохнула устало, будто ей страшно надоело объяснять прописные истины мелкому ребёнку. — Ладно, чего я тебя искала то. Завтра проверю на что ты годен, не уходи никуда с утра.

Я лишь кивнул и пошёл домой, споря в голове то с Вирой, то с мамой, то пытаясь утешить Дору. Мама домой ещё не вернулась. Так что я лёг спать поскорее, боясь продолжения разговора.

А утром, не успел я умыться — пришла Вира.

— Рена, я заберу его у тебя, посмотрю, как он плавает, думаю сводить его за дыханием завтра.

— Хорошая идея, — деловито ответила ей мама, занятая как всегда вязанием.

Я глянул на неё исподлобья, всё ещё боясь продолжать вчерашний разговор. Всё же с мамой было глупо спорить, но это же папа…

— Идём к озеру, есть там один омут, с ним глубины как раз должно хватить.

— До куда? И что такое дыхание?

— Увидишь, — отмахнулась эта великанша от всех вопросов.

А потом мы дошли до озера, и она приказала мне раздеваться прямо на берегу, а сама потащила с берега лодку в воду. Причём в лодку она меня не пустила и заставила плыть за ней.

— Чё ты там барахтаешься, как букашка? А ну греби сильнее, — тут же прилетело мне с постепенно удаляющейся от меня лодки. — Выпрями руки и работай ими, как мельница. Как мельница, а не как птица, чего ты машешь в стороны? Греби вперёд, но как мельница. Да не так! Рука должна как бы взлетать над твоей головой вперёд, а потом резкий гребок под водой. По-очереди руками греби! Как мельница, чужой тебя подери! Вот! А теперь ногами по-другому греби! Не так! И не так! Да, вот так пойдёт. А теперь пытайся плыть как можно быстрее. Кошмар! Я на пятую весну плавала быстрее, чем ты сейчас!

Задачу усложняло ещё то, что я проклинал себя за то, что нашёл кровавый плод. Если я вернусь домой, не утонув сегодня, то обругаю маму за её решение отдать плод этой дылде! Какая, в рот ей ноги, мельница!? Куда руками махать? Зачем? Она ж в лодке, вот и плывёт быстрее меня!

Ответить ей я, конечно, не мог из-за того, что был целиком поглощён стремлением удержаться на воде. А когда у меня свело ногу — я твёрдо вознамерился плыть обратно к берегу. Не тут-то было.

— Куда собрался? — лодка буквально тут же оказалась прямо передо мной, а Вира ткнула в меня веслом. — Нам завтра на охоту. И без нормального умения плавать там будет нечего делать, так что пока ты у меня не утонешь разок — на берег не пущу!

— Да ты с ума сошла! У меня ногу свело, я уже еле на воде держусь!

— Ага! Есть силы возмущаться, значит есть силы плыть! Так что греби давай!

И я поплыл дальше, вариантов то у меня особо нет. Но про себя я не переставал ругаться на эту взбалмошную бабу. Мало что своими советами она больше мешает, так ещё и серьёзно вознамерилась меня утопить. Сумасшедшая дылда!

Ногу свело так, что я уже не мог ей шевелить, но всё равно продолжал плыть. Меня хватило примерно до середины озера, а потом отнялась вторая нога и я пошёл ко дну. Не успел толком испугаться, только хлебнул воды, как снизу меня что-то толкнуло, а через пару секунд я уже был в лодке с Вирой.

— Ну, до середины озера ты доплыл. Неплохо. Посмотрим ещё, как ты плаваешь с пустой головой и потом будешь нырять, — Вира села на вёсла и погребла обратно к берегу.

Я уж думал, что на этом всё закончится, но как бы не так — она заставила меня делать тренировку прямо в лодке, а, когда я достиг пустой головы — заметила это и кинула в воду. Ни возмущения, ни гнева. Только образы перед внутренним взором. Довольно скоро я нашёл самое правильное движение, но даже так я не смог доплыть до середины озера — организм не успел восстановиться и мышцы стянуло тяжёлым узлом, который и потянул меня ко дну.

— Вставай и давай тренируйся, мышцы я тебе размяла, так что быстро восстановишься, выпей только зелье от баб Нины, — она протянула мне мелкую горшинку.

Такие мелкие мы не открывали — ели прямо так, они забавно хрустят на зубах, когда высохшие. Хруст во рту сменился кислым, а потом и кусачими мурашками по всему телу. Восстанавливался я потом ещё три часа. Основная причина, почему звери редко обитают в воде — вода вытягивает стихию. Конечно же, на тех, у кого сильное родство с водой, это не действует, но именно что сильное родство с водой — редкость. Частичное так или иначе есть почти у всех, но оно бесполезно в воде. Более-менее плавать могут познавшие свою стихи, но тоже не любят это делать. Либо дети, которые не теряют в воде сил — слишком мало стихии, в воде её больше растворено.

После восстановления мы поплыли на лодке куда-то к правому берегу.

— Я тут всё озеро исследовала ещё когда мелкая была. Стихия меня чуть ли не каждую неделю сюда звала. А после прозрения копьё мне показало место с Дыханием. Без этого мы бы никогда его не нашли. А теперь это обязательная часть кольца.

— Кольца? — заинтересовался я.

— Ага, есть семь обязательных для посещения мест с выходами стихии. Какие-то сделали ещё древние, какие-то появились сами. Я собираюсь тебя провести по всем. Есть ещё четыре крайне опасных места, одно из которых как раз кровавое дерево. Но туда мы стараемся не ходить без особой нужды. Лучше познавать на два года дольше, чем бесславно погибнуть, — сказав это, Вира неопределённо хмыкнула. — Так вот, чтобы попасть к дыханию, нужно суметь нырнуть очень глубоко. Это одно из самых безопасных мест для посещения. Но утонуть там проще простого.

Мы остановились, Вира выкинула за борт якорь, а потом рыбкой нырнула в воду, в последний миг обернувшись каким-то длинным зверем с синей шерстью. Её не было каких-то десять секунд, а потом она вынырнула из воды, тут же запрыгнув в лодку. И опять я не успел рассмотреть, что у неё за зверь-то такой.

— Отлично, это место здесь. Я положила на самое дно маленький светящийся камушек, тебе надо его найти и вытащить. Постарайся не утонуть там. Ну всё, давай, ныряй!

Я на несколько секунд завис у борта, глядя в пучину. По утру вода была спокойной и чистой, так что я видел дно, вот только тёмная синева воды подсказывала мне, что оно очень глубоко. Мимо проплыла стайка крупных рыб, и я нынрнул, попытавшись сделать это так же красиво, как Вира, но лишь ушиб живот о воду. А потом стал грести на глубину.

Очень скоро уши сдавило от давления растворённой здесь стихии, я усилием напряг перепонки, чтобы они распрямились и поплыл дальше. И чем глубже я спускался, тем тяжелее мне было, стихия утекала из меня сплошным потоком, с которым я ничего не мог сделать. Я чувствовал, как стихия растворяется в воде, оставляя медленно исчезающий за мной шлейф. Мимо снова проплыла стайка рыб, одна из них даже ткнулась мне в живот, а я всё грёб дальше.

Когда я смог разглядеть в чёрной яме на самом дне светящуюся точку, мне уже было очень тяжело. Вода сопротивлялась мне, не пуская дальше, стихии в теле уже почти не осталось, лёгкие стали дёргаться, требуя сделать хотя бы один вдох. Уже был готов развернуться и поплыть наверх, но явственно услышал у себя в голове разочарованный голос Виры: «не смог». И поплыл дальше.

У меня уже начало темнеть в глазах, когда я вошел в состояние пустой головы. Стало гораздо легче, вода будто перестала мне сопротивляться. Стихии во мне осталось ровно столько, сколько её было в воде, но даже эти крохи мне помогали сейчас.

Ещё чуть-чуть, всего пара гребков, и я схвачу камень, весь мир сузился для меня до крохотного светящегося во тьме огонька. Я сделал последний гребок, которым поднял кучу ила, вслепую обшарил ладонью дно и, схватив камушек, рванул наверх. Грудь жгло нестерпимо, безумно хотелось выдохнуть, но я терпел и всем своим существом рвался к воздуху.

Уже у самой поверхности я сделал судорожный вдох, но втянул в себя только воду, силы окончательно покинули меня, и я пошёл ко дну.

Очнулся уже на суше, лежащим у огня. Не смотря на шерстяное одеяло, жар от костра и полуденное солнце, меня трясло от холода. И меня грело только то, что я почти смог, не хватило всего одного гребка, чтобы всё получилось! В следующий раз я просто сразу нырну в воду с пустой головой и всё получится!

Вира сидела тут же у костра и задумчиво подбрасывала щелчком пальцев мелкий серый камушек. Мне тут же захотелось поглядеть на то, что я достал из воды и я разжал свою правую ладонь, но там было пусто. Видимо, Вира уже забрала у меня камушек.

— Вира, а покажи мне этот светящийся камушек? — попросил я её, и она задумчиво уставилась на меня.

— Сам посмотришь, когда отогреешься, он на дне лежит.

— Ты его уже вернула?

— Неа. Ты его не достал. Взял вот этот, — она кинула мне мелкую серую гальку, с которой игралась до сих пор.

Ууу! Проклятье! Ну как так то?!

В этот раз Вира погнала меня под воду гораздо быстрее, потом долго объясняла, как нужно плыть под водой, руки вдоль тела. Какое-то время заставляла меня плавать так вокруг лодки, и погнала вниз за камушком. Достигнув пустой головы, я в этот раз легко достал светящийся маленький камушек. А потом, после передышки на берегу, ещё раз. И ещё. Закончили мы только по темноте, на небо уже выползла Младшая Сестра, с любопытством глядя на то, что мы там делаем.

Мама встретила меня ужином. И уже после того, как я плотно поел, она завела разговор.

— Ты мне вчера много всего рассказал, сынок, но слишком рано сбежал.

— Да, мам, — ответил я ей, готовый к выговору.

— Я всё это время думала и очень осторожно спрашивала по поводу горшочка, — сказала она, а я весь похолодел внутри, она знает. Я же вчера ей рассказал! Вот же чужак дёрнул! — Помнишь легенду про героя, который подписал договор со всеми зверьми и попросил медведя разделить великий континент на сотню островов, чтобы прекратить войны?

— Ну? — кто ж не знает эту легенду? Её герой обладал очень редкой стихией, которая и позволила ему скрепить договор так, что даже если кто-то его нарушит, то в целом договор останется, а вот нарушитель — умрёт. Сам договор никто не видел, но все знают его текст с рождения. — Герой, чья стихия объединила дальних родственников и разделила мир.

— Именно. Так вот, в легенде есть слова о том, что его стихия была так близка ему, что у него даже не было горшочка, чтобы её хранить. Стихия хранилась прямо в его теле, растворённая в крови. И именно это позволило ему создать тот договор — ведь в нас всех одна кровь.

— Ты думаешь, я как герой древности? — скептически отнёсся я к её идее.

— Всё может быть, но это похоже на твой случай, стихии провидения особенные, так что не бойся, у тебя не должно быть особых проблем в познании, не больше, чем у всех. Ты же знаешь, что каждый путь уникален. Бывает пятеро братьев, как одна капля воды, но не бывает пять одинаковых путей.

— Да, но… я же…

— Что ты? Самый талантливый в потоке? Ты же уже открыто используешь два аспекта своей стихии. Провидение и тело. Мало кто в твоём возрасте справляется с тем, чтобы пустить стихию в голову, да ещё и в первую же попытку. Не зазнавайся только, а то остановишься в познании.

Я кивнул и… поверил маме. Я не порченный. Не гнилой. Маме можно знать всё.

Глава 24

Вира пришла затемно, чтобы позавтракать с нами.

— Первое место, куда мы пойдём, как я и говорила — дыхание воды. Оно находится за Кладбищем в самом болоте. Проход туда безопасен, стихии в болоте мало, и звери туда не любят ходить.

Кладбищем мы называли место, куда уходили больные, чтобы умереть. Это случалось очень редко, но всё же случалось так, что коснувшийся стихии болел. И к таким людям нельзя было прикасаться или близко подходить. Кладбище было общим для людей и зверей, и там ничего не росло. Совсем ничего, только песок и кости. Даже стихия моментально уходила из мёртвых тел. И действительно, за Кладбищем располагалось большое болото, которое тоже никто особо не любил. Травы там росли, и ягод было много, но стихийных среди них почти не попадалось. Да ещё и вода везде.

Мама протянула мне плотные шерстяные носки, грубые и некрасивые, что было очень непохоже на работу мамы. Я с недоумением посмотрел на неё, взяв их в руки.

— В болоте проще всего ходить в таких носках.

Я сурово кивнул и положил их к себе в сумку, где, кроме прочего, лежали все полезные подарки. Потом туда-же отправилось снадобье от кровососов, хуже подарка от бабы Нины, но куда проще в изготовлении. И мы по утреннему холодку пошли на болото.

Вира оказалась куда общительнее Дрима, что поначалу даже вызывало раздражение, но она рассказывала очень много полезного, чего от мрачного медведя не дождёшься. Так что вскоре я смирился с тем, что Вира постоянно что-то говорил, но сам больше молчал. В голове крутились мысли о том, что во мне не просто так нет горшочка.

Неужели, действительно, моя стихия просто хранится не в горшочке, а в чём-то более родном для неё? В крови? Или, может быть, в костях? Что я вообще знаю о своей стихии? Какая-то странная дымка, тянущаяся от травы. Но я-то не трава.

— Смотри, вон там видно Кладбище.

Мы обходили его по широкой дуге, поднявшись на склон горы, и вот сейчас деревья расступились, открыв вид на мёртвую плешь, усыпанную белым песком, на котором с трудом можно различить такие же белые кости. От Кладбища веяло чем-то потусторонним, но не таким, как от чужих — те были совершенно чужими, а пустыня была частью нашего мира, но при этом… чужой.

Сама плешь была не велика, но во все стороны от неё простирался луг, на котором росла сероватая короткая трава, постепенно обретающая здоровый вид только у самого края леса. Меня необъяснимо тянуло к этой жути, так что, единожды увидев, я уже не мог отвернуться.

Тропа, как назло, шла дальше так, что я всё время видел её.

— Что, тоже не можешь оторвать взгляд, да? — весело произнесла Вира. — На всех так по началу действует, а на обратном пути уже, наоборот, не хочется лишний раз глядеть на неё, потому обратно пойдём по другой тропе.

— Ага, — буркнул я, продолжая коситься на странное место.

Скоро тропа свернула прямо к плеши, и мы прошли по кромке леса, со стороны Кладбища веяло такой потусторонней жутью, что я уже не мог на него смотреть. Благо, тропа повела прочь, и мы оба непроизвольно ускорились, уходя от Кладбища. Не хотелось бы мне видеть эту мерзость ещё раз. И, тем более, не хотелось бы на ней оказаться.

Невольно перед глазами встала картина, как мама выбрасывает гнилую пряжу на Кладбище, и я аж сжался от страха, тут же отбросив видение прочь. Тяжело задышал даже, но вспомнил, с каким теплом сегодня мама меня успокаивала, что отсутствие горшочка — это не плохо. И успокоился.

Видимо, на Виру это жуткое место тоже давило, потому что дальше мы довольно долго шли молча. Мне стало неловко, и я решился разорвать гнетущую тишину.

— Вира, а какой у тебя зверь?

— Не успел разглядеть, а? — она обернулась и весело улыбнулась. — Поглядишь ещё. Я тебя всё лето буду водить, а может, и дольше. Дорогой долг ты с меня взял. Хах, ну да я и не против. Давно в деревне не было двух зверей сразу. С твоим даром, может, и третьего пробудим до прихода сборщика познания.

— Ну, какой?

— Нетерпеливый какой, — она беззаботно рассмеялась, а потом резко остановилась. — Всё, болото начинается, натягивай носки.

С неохотой снял с себя удобные сапоги и стал вместо них натягивать колючие противные носки. Носки моментально промокли и стали ещё противнее. Какое-то время я стоически терпел, но хватило меня ненадолго.

— Вира, можно я сниму носки и надену сапожки? Они с пальцами, в них будет удобнее!

— Потерпи немного, скоро сам поймёшь, зачем они нужны, — улыбнулась она, обернувшись, а затем резко прыгнула вперёд на какую-то кочку. — Дальше след в след за мной.

Высокая она легко перепрыгнула на следующую кочку и стала показывать мне пальцем на нужную. Я скривился весь, чего она издевается-то? Я прекрасно её вижу, она ещё и притоптана так, что не ошибёшься. С Дримом мне больше нравилось идти.

Я примерился и прыгнул. Получилось очень легко, не ошибся с приложенным усилием. Наступил ровно в центр кочки и тут же перескочил на следующую, чтобы не отставать от Виры. Болото наводило на меня ровно те впечатления, какие у меня сложились из рассказов у костра. Унылое вонючее место, полное мелкой мошкары, которая даже через защитное зелье набиваются в нос и рот. Ещё и эти проклятые носки, сырые и колкие.

— Ну?

— Что «ну»? — удивлённо обернулась эта дылда.

— Ты говорила, что я сам пойму, зачем они нужны!

— Кто нужен?

— Носки! Чужацкие-дурацкие носки!

Вира прыснула.

— А ты ещё не понял?

— Нет! Они дурацкие и бесполезные! У меня все ноги мокрые из-за них! А Дарины сапоги непромокаемые!

— Ах, Дарины сапоги, как хороши! Не промокают, — начала надо мной издеваться Вира. — Честно, очень хочется разрешить тебе их надеть и поглядеть, как они не промокают!

— То есть мне можно переодеться? — с надеждой спросил её.

— Нет, Арен. Нельзя.

— Но почему?

— Потому, глупыш, что носки не скользят. Без когтей или носков тут делать вообще нечего, с первой же кочки слетишь в зловонную жижу. Знаешь, почему здесь почти не растут стихийные травы?

— Да, потому что здесь много воды, а она вытягивает стихию, — ответил ей я.

— Нет, Арен, если бы было всё так просто, тут было бы полно водных трав, но их нет. И дело не в бедности стихии, наоборот, её тут так много, что через век или два здесь будет полноценное место силы. Вот только эта стихия ядовита почти для всех других стихий. Не то чтобы это было опасно, но коснувшись яда один раз, второго не захочется. Для того и нужны носки. Из-за яда нельзя использовать стихийную шерсть, да и обычной хватит максимум на два похода в болота, — Вира говорила это таким тоном, будто уже повторяла мне тысячу раз, хотя я всё это слышал впервые. — Хотя чего я тебе говорю, просто сними один носок и проверь, как она скользит. А потом сунь в воду. И противный носок мигом превратится в тёплый, мягкий и сухой.

Из любопытства я так и поступил, сняв носок. Хотел даже снять второй, но на голой ноге тут же поскользнулся, отчего упал на кочку и влез рукой в воду. Едкая мерзкая жижа, которая до этого мне казалась просто водой, попала на лицо, и я тут же стал вытирать её рубахой. Брррр. Ладонь и кожу лица стянуло, а через несколько секунд кожа стала опухать, как после крапивы. Остальные части тела спасла мамина нательная рубаха.

И правда, носки сразу стали тёплыми и уютными. А ещё очень устойчивыми, шерсть будто липла к траве. И ведь ни капли стихии в этой обычной овечьей шерсти не было. И я теперь хорошо понимал, почему в нашем маленьком стаде несколько овец держали отдельно и кормили только пустым сеном.

Мы прыгали ещё около часа. После чего остановились на небольшой полянке, образовавшейся вокруг дерева.

— Это стихийное дерево, чувствуешь запах? — и я чувствовал, после вонючего болота воздух здесь был невероятно сладким. — Дальше таких будет больше — они тут растут из-за того, к чему мы идём. Если бы не они, то сюда бы не водили на ранних шагах познания, воздух тоже ядовит, пусть ты и не успел почувствовать. Нина пыталась вытянуть это свойство из них, но, к сожалению, не вышло.

Вира начала делать тренировку, и я к ней присоединился. Её движения были совсем другими, чем мои, более плавные и текучие, полные хлёстких ударов. В ней чувствовалось влияние воды. Я же двигался куда быстрее и острее, что ли.

— Вира, а на какую стихию похожи мои движения? — в пустую голову я не уходил, было слишком интересно наблюдать за танцем невероятно высокой девушки.

— Не знаю, Арен, явно много воздуха, но есть черты почти всех стихий.

— То есть мне будет очень сложно познать эту стихию, раз много намешано, — я расстроился. Чем сложнее состав стихии, тем больше у неё граней, тем они слабее и дольше путь их познания.

— Не уверена, Арен. Ты очень быстро пустил стихию в голову, это не нормально. Да и провидение… я думаю, что оно будет тебе всё время помогать.

Сразу после медитации мы продолжили путь. Первый же прыжок на кочку чуть не сбил меня с ног ударившей в нос вонью. Во мне аж всё похолодело, когда я стал заваливаться в воду, у меня только-только прошёл отёк от этой мерзкой жижи, безумно не хотелось снова чувствовать эту мерзость на коже. Походная рубаха у меня не была стихийной, всё покрылось грязью, которая щипала кожу, когда я её случайно касался голой кожей. Устоял.

Двигались мы быстро. Вира всё время мне рассказывала всякие мелочи, казалось, что ей в противовес Дриму было некомфортно идти в тишине. А я никак не мог для себя решить, что мне нравится больше: мрачная тишина старшего охотника или вот эта постоянная болтовня.

Глава 25

— Всё, почти на месте уже, — сказала Вира, когда мы остановились на очередной полянке с очищающим воздух деревом. — Отсюда ещё минут тридцать, и нужно полностью восстановиться именно здесь. Так что пора поесть.

Девушка стала в старом кострище разводить небольшой костёр из дров, которые мы всю дорогу несли в вязанках с собой. Приятный дымок разогнал вездесущую мошкару. За едой и постоянной болтовнёй девушки мы встретили темноту. Чуть позже легли спать.

Мне снилось бесконечное болото, в котором я метался, то и дело тонул, тревожно просыпаясь. Кажется, от сна вымотался даже больше, чем от ходьбы по болоту, окончательно проснулся с жжением в животе и ещё около часа глядел на ночное небо. Потом проснулась Вира и стала разводить огонь, чтобы позавтракать горячим. Воды во флягах было мало, но Вира сказала, что скоро мы сможем набрать чистой.

— Давай тренируйся с пустой головой, минимум три цикла.

И я с радостью вогнал себя в медитативную тренировку. Устал от этого болота так, что уже тошнило от одного его вида. И как только она добровольно решилась меня сюда сводить? С её слов, она тут была уже раз двадцать, водя почти всех из-за своей редкой в деревне водной стихии.

А после тренировок уже под светлеющим небом мы выдвинулись к нужному месту. Я так и не вышел из пустой головы, поддерживая её едва уловимым усилием воли. Да и Вира не отвлекала меня болтовнёй, непривычно сосредоточенная.

Остаток пути для меня слился в одно мгновение, по окончании которого Вира меня требовательно потрясла за плечо, выдёргивая моё сознание наружу.

— Запоминай. Нырять нужно здесь, — она показала мне пальцем на небольшое чистое озеро посреди зловонной жижи, не больше пяти метров в ширину. — Ты должен доплыть с первого раза, других попыток не будет. Оставляй здесь всё, кроме нательной рубахи, Рена сказала, что с ней можно туда. Стихию держи в себе как можно крепче, иначе можешь испортить Дыхание. Плыть до него чуть дальше, чем ты плавал в озере. Никакой пустой головы, ты должен быть в ясном уме, это важно!

— А как мне удерживать стихию? Я же не умею!

— Научишься. Там её из тебя будто потянет, сам поймёшь всё. Проход будет постепенно сужаться, но нельзя ни в коем случае касаться стен болота, плыви, как я показывала, руки вдоль тела, не размахивай ими там. Когда доплывёшь, выдыхай весь воздух за пару метров от Дыхания. Затем ныряй в него и вдохни, сколько сможешь, потом сразу возвращайся! Делать второй вдох ни в коем случае нельзя. И выдыхать тоже нельзя! Выплывешь, сразу же начинай тренировку, но не выдыхай! Всё понял?

— Да, — уверенности я не чувствовал, раз за разом повторяя всё сказанное ей.

— Во время тренировки тоже нельзя в пустую голову, почувствуй воздух в себе, как он растворяется в твоей крови, течёт с ней по жилам, расходится по телу, — Вира говорила быстро, явно заучив все инструкции наизусть за множество раз. — Повторить это не выйдет. Если на любом этапе ошибёшься, всё, считай, зря ходили.

— Хорошо, — я уже вознамерился нырять, но девушка жёстко схватила меня за плечо, а затем повторила всё ещё раз. И потребовала повторить инструкции, чтобы убедиться. И только потом отпустила.

— Давай.

И я приготовился нырять, но меня снова остановили, схватив за плечо в последний момент. Тут же прилетел обидный подзатыльник.

— Раздевайся!

И я сам чуть себя по лбу не стукнул. Стал спешно стягивать с себя всё.

— Всё снимай! — припечатала девушка.

Пришлось, смущаясь, стягивать с себя и трусы под суровым взглядом девушки, про себя молясь, чтобы ничто не выдало моего смущения. И сразу нырнул в ледяную воду, отчего спёрло дыхание. После душного болота было очень приятно и легко плыть в кристально чистой воде.

После десятого гребка я почувствовал, что меня будто раздирает. И я понял, о чём говорила Вира — вода пыталась вытянуть из меня всю стихию, выдирая её кусками, совсем не так, как было в озере. На какое-то время я замер, привыкая к борьбе, а потом с удвоенной силой погрёб вниз.

Холодно. Как же холодно.

На середине я уже едва чувствовал своё тело от холода, но продолжал плыть. Впереди показалось какое-то мерцание на чёрной глубине. Вода была идеально прозрачной, но вокруг было чёрное болото, которое впитывало свет утреннего солнца.

Грести становилось всё тяжелее, лёгкие стало дёргать желанием выдохнуть, но я будто слышал инструкции Виры. Выдохнуть можно только перед целью. И я плыл дальше, борясь с холодом и слабостью. Скоро грудь уже жгло огнём, как в первый мой заплыв, когда я плыл без пустой головы. Захотелось отрешиться от всего, но нельзя!

Потом проход стал сужаться, и совсем скоро я плыл в тонком тоннеле, вокруг меня было болото, которого безумно не хотелось касаться. И нельзя! А я плыл и плыл, терзаемый этой водой, она подтачивала мою волю, будто шептала на ухо, чтобы я разворачивался и плыл назад, но впереди маячило мерцание.

Вода неожиданно резко дёрнулась, будто живая, вырвав из меня сразу клок моей стихии. Это придало сил, я рванул вперёд, стремясь уже вдохнуть стихию! Из-за рывка одна нога коснулась жгучей жижи, и дальше я плыл, чувствуя, как жжёт ногу ядом. Из ноги сплошным потоком в воду потекла моя стихия.

Нет! Я справлюсь! Ещё не всё! Будто в состоянии пустой головы я рвался вперёд, борясь сразу со всем! И с водой, и с лёгкими, и телом, которое слушалось всё хуже. Изо всех сил старался не коснуться ещё раз болота, отчего замедлился. Я не гнилой! Я справлюсь!

Второе касание болота вызвало у меня нешуточную панику! Что если я не справлюсь? Что если Вира узнает, что я гнилой? Перед глазами явственно загорелись образы того, как Вира толкает меня на белый песок пустоши. А потом всё закончилось.

Я застыл прямо перед целью, здесь узкий тоннель болота закончился. Небольшой шарик воздушного пузыря, постоянно движущийся под водой будто расталкивал ядовитую жижу. Он блестел, будто на солнце, яркий и желанный.

Очередной спазм выбил изо рта струйку воздуха, ослепившую меня на пару мгновений, и я поддался, выдохнул всё до последней капли, до рези в груди. С выдохом из меня вырвало всю мою стихию, в глазах почернело, и я стал терять сознание. Нет!

Парой гребков нырнул в воздушный пузырь и вдохнул его весь сразу, потратил несколько секунд на то, чтобы поймать последний пузырёк, сбежавший от меня. И рванул наверх. Время сжалось в один миг, растянувшийся до вечности, в которой я ещё трижды замарался в болоте, каждое из касаний выдирало из меня клок Дыхания.

Вира помогла мне выбраться из воды, заткнув мне рот и нос, чтобы я не выдохнул непроизвольно. Но мне и не хотелось особо. Я чувствовал, как вдох растекается по телу. И стал кружить на небольшом островке в тренировочном цикле.

Это было волшебно. Тело лёгкое, будто пёрышко, вихрем крутилось, повторяя заученный комплекс. Чувствую каждую клеточку тела, которое жадно впитывает Дыхание. Оно во мне, я в нём. На миг я почувствовал, что весь мир вокруг — это дыхание. А потом всё закончилось. Я судорожно вдохнул зловонный воздух болота. Не хватило! Мне не хватило на всю тренировку!

Замер, не зная, что ещё делать, сбился. С ужасом поглядел на Виру. Гнилой!

— Хорошо, — в противовес моим мыслям сказала девушка. — Много удержал, считай, почти успел закончить цикл. Молодец.

И мне было так тошно от её похвалы. Я не справился, слишком много потерял стихии в пути наверх. Гнилой! Только об этом и мог думать всю дорогу до дома. С ужасом ожидал момента, что Вира поведёт меня к плеши, но она провела меня стороной, так что мы её и не увидели. Шёл и не слышал её болтовни.

Уже дома мама меня порывисто обняла. Сам не заметил, как проглотил ужин. И лёг в кровать, поглощённый собственной ущербностью.

А во сне пришёл папа. В горле встал болезненный ком, отчего я понял, что это не сон, а видение. Я виновато склонил голову перед ним, а он лишь погладил меня по голове. Я впервые почувствовал его прикосновение. Мягкое и ласковое. Поднял голову и столкнулся с его ярко-синими глазами, понимающими и прощающими мне все мои ошибки. Он кивнул мне, будто говоря, что я — молодец. Вспомнились слова Виры, что я — молодец.

Видение закончилось, сменившись лёгким и счастливым сном. Я летал, чувствуя воздух вокруг себя, как в тот миг, когда во мне заканчивался вдох. Летал и летал, глядя на мир под собой. Недавно отцветший лес, молодую зелень на ветках. Летал!

Понял, что проснулся, лишь когда подумал, что может быть смогу летать со своей стихией! Она же в видении взлетает высоко, может, и я смогу? Смогу летать, как великий дракон, будто плывя в воде, но в небе! Последние мгновения перед открытием глаз пытался удержать чудесный сон, продолжая летать.

Глава 26

Утро началось с того, что я рассказал маме о том, как плавал за Дыханием. И снова мама нисколько не посчитала меня плохим. Напротив, она вызнала точный момент и ощущения, когда оно закончилось во мне.

— Очень неплохо. Походи сегодня, разберись в том, что пережил. Лучше даже не тренируйся, а просто гуляй и смотри в себя. Попробуй понять, что в тебе изменилось.

— Конечно, мам. Не столь важна стихия, или даже её воздействие на познающего, сколь важно понимание того, что именно отзывается в тебе на неё.

Мама тяжело вздохнула в ответ на цитату из книги отца.

— Главное, сынок, оставаться собой. Не поддавайся стихии, будь сильнее неё.

Я крепко задумался на слова мамы. Раньше она не пыталась меня учить познанию, а сейчас что-то изменилось. Я, наконец, понял, что имел в виду папа, когда писал, что нужно всегда быть выше стихии. Он часто высказывался так, что я мог понять его только сильно позже, какие-то его слова до сих пор висели у меня в голове. И вот, очередной кусочек головоломки встал на своё место.

Что же меняет во мне стихия? С чем мне бороться? Все знают, что стихия влияет на характер с самого детства. Но тогда выходит, что я уже поддался стихии и изменён ею. Я же не знал в детстве, что ей нельзя поддаваться. Да и как быть, если она снова позовёт? Стоит ли бороться с зовом?

Я так задумался, что не заметил возникшее перед собой препятствие и очень больно ударился в него лбом. Протирая глаза, я узнал во всхлипах со стороны препятствия голос Доры. А потом смог и увидеть девчонку, которая зачем-то встала прямо передо мной, прервав размышления. Я же чувствую, что там была какая-то важная мысль! Но как бы ни пытался ухватить, она уже ускользнула, воспользовавшись помощью девчонки!

— Больно же! — тут же пошла в наступление она, но не тут-то было.

— А нечего под ноги прыгать! Я думал о очень важной вещи!

— Да ты! — Дора аж задохнулась от возмущения и, зло топнув ножкой, развернулась на месте, гордо расправила плечи и пошла куда-то в сторону леса.

И куда эта дура идёт? С другой стороны мне-то какое дело? Я думал о важном… о чём я думал? Ох уж эти девчонки, одни проблемы от них…

Вот так, пытаясь уловить мысль, я дошёл до игровой площадки и сел смотреть на игру младших. Они разом потеряли двух старших года и теперь играли куда агрессивнее. Феня, увидев меня, помахала рукой, а потом разом забила кость на шесть оборотов! Ух, он — а молодец!

Очень скоро мне надоело смотреть на их игру, и я стал медитировать, но не выпускал при этом мысли наружу. Успокоился, стал глубоко дышать и тут же ухватил мысль, которая меня мучила. На самом деле всё было на поверхности. И мама почти прямым текстом мне всё сказала, я просто отвлёкся, сравнивая с текстом книги.

Надо понять, что во мне изменилось после того вдоха под водой. Вот только… а как это понять? Я не чувствую, что изменился как-то. Прямо из позы для медитации я ударил лбом в землю, надеясь, что она мне что-то подскажет.

Но нет, если она и могла мне помочь, то не захотела, видимо, стихии земли во мне мало. Кстати, говоря про стихию. Я же там в воде её очень чётко чувствовал в себе. Пригляделся к себе и да, вот она, заполнила туманом всё моё тело. Местами, как в голове, спине и ладонях её скопилось сильно больше, чем в остальном теле. А в других местах я её едва чувствовал.

Довольно долго я пытался как-то управлять своей стихией в теле, распределять по телу как-то иначе. Если получится, я сделаю большой шаг вперёд. Выделение стихии из тела — это доступ к техникам. Перед внутренним взором ярко заиграли картинки силы Мамса. Его внешнее проявление стихии было самым сильным, какое я видел. Разорвать огромного чужака на части одним ударом! И это всего на второй год познания!

Хотя нет. Мама сильнее. Я думаю, что она могла бы своей молнией того чужака сжечь целиком, но её задача была прикрывать всех, ведь её способность самая дальнобойная из всех. Помню, кто-то говорил, что дальше молнии бьёт только свет, но тот редко бывал так разрушителен. А ещё её стихия была самой красивой в деревне. Интересно, какой у неё будет зверь?

Так. Что-то я не туда свернул в мыслях.

Что такого во мне изменило именно Дыхание? Я тужился уже и так, и эдак, пытаясь это понять. Но… Неужели ничего не изменилось? А это от того, что моя стихия близка воздуху? Это точно. Облака, которые я видел в прозрениях — они точно из воздуха. Ведь облака парят в небе, значит, они воздух.

Писал ли папа что-то про это? Нет. Стихия облаков редкая, а он хорошо описал только самые распространённые: огонь, воду, воздух, землю. А более редкие он описал как их детей. Ещё написал про жизнь, как баланс всех основных стихий. И приписку сделал, что описание всех известных стихий можно было бы расписать на сотню таких книг, даже если уделять каждой только одну страницу.

Я попытался как можно ярче вспомнить прозрение. На нём нельзя зацикливаться, но и не думать о нём тоже нельзя, всё же это проявление твоей родной стихии. В прозрении можно найти ответы на все вопросы о ней.

Дымка или облако? Скорее дымка. И она не смешивалась с облаком. Да и вовсе то яркое белое пламя, которое образовалось после удара ветра… То есть воздух лишь часть моей стихии, но никак не основа. Основа — серые нити, образующиеся из дымки. Нити. Нити…

— Арррргггхх! — мысленно возопил я, стукнувшись головой о землю ещё раз, но та снова не отозвалась.

Серая дымка — нити из неё — белое пламя. Облака там лишние! Но почему то, что во мне, так похоже на них? Сырая стихия? Не готовая? Мне надо подняться повыше? И там надо дождаться ветра! Вот!

И во сне я летал! Летал же, чужой подери! До сих пор во мне бродят чувства от ощущения полёта. Но все дети летают во снах. Так что не зацикливаемся над этим.

Как дымка связана с провидением? Почему дымки больше всего в голове? А ещё спина и ладони. Вот же загадка.

Я внезапно почувствовал себя взрослым. Всего месяц назад ещё только думал о том, что буду делать, когда прозрею. Воображал, что легко познаю свою стихию, став самым молодым познавшим стихию. То, как мы с мамой уходим за сборщиком познания, чтобы найти отца.

Но я же вижу его дух, а значит, он мёртв. Мама сказала, что это не папа, а деревенские сказали, что он превращается в старого хранителя леса. Хранителями становились те звери, которые были близки к познанию человека, на этом этапе они уже могут превращаться в человека и ходить среди людей… Папа был таким? Но говорят, что он уже давно умер. Может, не умер, а просто стал совсем человеком и жил с нами?

Очередной удар лбом о землю.

— Хватит уже биться головой о землю! — пробухтела Фенька.

— Мне так проще думать, — ответил я мелкой. — Что ты вообще знаешь о взрослой жизни?

Сказал это и резко встал, чтобы уйти на площадку охотников. Чего я всё ещё с детьми вожусь? Надо быть ближе к взрослым, смотреть на их познание, познавать себя. Да!

Но в душе закрутилась лёгкая обида. Мне больше нельзя играть в детские игры. Я больше не смогу забить мифическую кость, обернув её сто раз. Никогда не был особенно хорош в этой игре, чаще помогая забить кость, чем забивая её сам.

Спрятался от всех и тайком прокрался за забор. А потом, уже расслабившись, пошёл по лесу, дыша его запахами. Даже здесь пахло Троговой стихией. Вся деревня пропиталась этим запахом. Я даже почесался, вспоминая вездесущую мошкару. Интересно, как люди жили до появления Трога? И почему его стихия такая вонючая?

Интересно, многие ли ещё в деревне скрывают, что познали стихию? Баба Нина — наверняка! Но кто ещё в здравом состоянии будет скрывать силу? Зачем? Мама скрывает это, чтобы не расставаться со мной. Даже в груди потеплело от этой мысли. Травница не может бросить деревню, мало кто может варить такие зелья, как она. Да и врачевать так никто не умеет.

Хм. Почему я об этом не подумал? Я не хочу возиться с зельями, но хочу ли я врачевать? Хм.

Все мысли из головы тут же вымело, когда я увидел, что происходит на поляне. Там дрались двое охотников. Я невольно сжал рукоять кинжала, глядя на их бой. Охотники спокойно расселись по сторонам от схватки, возбуждённо перешёптываясь.

Дрались двое молодых. То и дело вспыхивало пламя — самая распространённая стихия из всех. Ему вторили порывы ветра, сдувающие злые языки жёлтого огня. Вокруг них местами разгоралась прошлогодняя листва, и в небо поднимались тонкие струйки дыма, которые то и дело сбивало потоками стихийного ветра.

У обоих можно было увидеть стихию в движениях: размашистые удары воздуха, похожие на движения лопастей мельницы. Только сейчас я понял, что имела в виду Вира, когда требовала от меня двигать руками, как мельница. И острые быстрые удары у огня, летящие будто со всех сторон одновременно.

Борются ли они со своей стихией? Справляются ли с задачей быть выше неё? Не вижу я этого в них, но верно ли я понимаю наставление отца и мамы?

Воздушник резко ускорился и мощно ударил правой ногой в челюсть противнику. Ярко вспыхнуло пламя, отбрасывая в сторону ногу вместе с её владельцем! Ого! Это же стихийная защита! Парень всего на два года старше меня, а уже освоил защиту!

Парень с воздухом тоже не лыком шит, он остановил свой полёт, оттолкнувшись от собственной стихии, и тут же попытался ударить ещё раз, но вместо этого получил удар от огневика, острый прямой рукой в челюсть. Будто костёр лизнул. Но такой точный удар соскочил с лица противника, будто тот смазал его маслом заранее, но я сразу узнал в этом явлении воздушную защиту. Огневики чаще взрывались, отталкивая угрозу прочь. Водные — будто отталкиваются от удара, изгибаясь всем телом и не получая ран. Воздушные — вот как сейчас, по ним просто невозможно ударить, удар соскальзывает куда угодно, не нанося урона. Земляных же почти невозможно ранить, когда они держат свою защиту.

Мама однажды показывала мне, как работает её защита — она будто обволакивает угрозу, останавливая прямо в воздухе. И вообще у всех стихий были свои особенности защиты своего носителя, но само это свойство было абсолютно у всех стихий.

Вот только защита тратила очень много стихии, гораздо больше, чем обычная атака, так что оба бойца лишились сил и существенно замедлились. Больше никаких языков огня, никаких порывов ветра, только кулаки и удары ног, но бой так стал даже напряжённее. Огневик бил больше коленями и кулаками, то и дело хекая. А воздушник держал дистанцию и атаковал мощными ударами ног, всячески отталкивая противника на нужную ему дистанцию, или смещался сам.

И всё же победитель здесь уже был очевиден всем. Огневик был быстрее и сильнее физически, чем его товарищ. И действительно, очень скоро поединок закончился нокдауном.

— Молодец, Торк,правильно всё сделал. Да и ты, Верт, тоже молодец, но тебе стоит уделять больше времени своему физическому развитию. Познание — это хорошо, но и тело надо развивать, — сказала наша мастерица боя — Зола. — Мальки, собираемся вокруг меня, сегодня буду учить вас махать руками и ногами.

Мне не понравилось её обращение, но я всё же подошёл к этой коротко-стриженной женщине. Она была низкой, крепко сбитой, руки и ноги у неё были будто из камней сделаны, да и красноватые волосы тоже были, будто каменными — торчали вверх короткой стрижкой над тщательно выбритыми висками и затылком. Когда она видела искорки в густых, слегка вьющихся волосах моей мамы, был слышен скрип зубов.

— Арен, убери руку с кинжала. Неприлично так держать её среди своих, — начала она, обведя нас взглядом.

Перед ней собрались только мы с Дорой — Дрек и Лима, видимо, ещё не вернулись с первой своей охоты. Девушка косо на меня поглядывала, но молчала, молчал и я.

— Так, мальки, давайте показывайте, как двигаетесь во время тренировки, но без пустой головы, она мне только помешает понять вас.

Ни с того ни с сего я засмущался под её внимательным взглядом, то и дело допуская мелкие ошибки в своей тренировке, но, как обычно со мной было, на середине я резко успокоился и дальше двигался плавно и точно, пусть без кинжала в руке это и вызывало у меня дискомфорт. Когда я сел в медитацию, Дора ещё не закончила свой цикл.

— С тобой всё понятно, понамешано в тебе стихий столько, что и не поймёшь, как ты двигаешься. Но стиль злого змея тебе подходит, так что буду учить ему, — Зола говорила, не отрывая взгляда от Доры. — А с подругой твоей пока не ясно, Дора ещё не пустила стихию в голову, потому только основы. Тц.

В этом её "тц" было столько недовольства, что я даже обиделся за Дору. Будто это вина девчонки, что она только-только прошла обряд копья.

— Ладно, начну с простого, повторяйте оба.

И дальше Зола показывала нам базовые удары, то и дело по обоим прилетали обидные тычки тонкой веточкой, которая в руках мастера была настоящим оружием. Боль от этих хлёстких ударов была такая, будто это настоящий клинок, рассекающий кожу через одежду. После пятого я даже заподозрил применение стихии, но нет, Зола просто так точно и быстро била, что и без всякой стихии могла разрубить меня этой веточкой от макушки до пятки одним махом.

Надо ли говорить, что скоро я мог думать только о том, чтобы не получить от неё очередной удар? Уже после десятого руки и ноги горели так, что ими было больно шевелить, но ещё больнее было не шевелить ими, так как тут же прилетал очередной привет от мучительницы.

Только к вечеру она разрешила нам войти в состояние пустой головы, и дальше процесс пошёл куда легче. В этом состоянии было куда проще переносить удары, да и ошибок стало в разы меньше. Снова перед глазами встали образы всех преподаваемых движений, и к ночи я сумел избавиться от всех ошибок, и часть движений даже смог подстроить под себя, сделав их… другими. Но Зола позитивно отреагировала на то, что я делал.

— В твоей голове много стихии, ты быстро подстраиваешь всё под неё, это хорошо. Тебе, Дора, надо как можно быстрее пустить стихию в свой разум, чтобы не отставать от него. На сегодня хватит, валите по домам. Завтра начинаем за полчаса до рассвета, не опаздывайте, я могу вам уделить максимум три дня, а потом нужно будет вернуться к старшим, Вира до сих пор не понимает, как выстроить новую пластику со своим зверем, да и Дрим тоже дурью мается. А их тренировать можно только отдельно от всех, иначе всем познание собьём.

— До свидания, Зола, — буркнул я, поклонившись.

И пошёл домой, никого не дожидаясь. Но Дора меня быстро догнала, чтобы идти рядом. Она тревожно теребила в руках платочек, явно хотела что-то сказать, а я не знал, чего ей от меня надо опять? Может, узнала, что я видел её слёзы? Хм…

— Как прошла первая охота? — начал я, боясь касаться других тем.

— Хорошо, я сразилась с другим волком, — и замолчала.

Я остановился перед ней и с вызовом спросил:

— Ну, что ты хочешь такое сказать, а?

— Что? — всхлипнула Дора и тут же побежала прочь.

Это начинает быть уже совсем странным. Может, у неё проблемы в познании, и она не знает, как спросить? Да ну нет, бред же, она — ученица бабы Нины. В деревне о познании никто больше не знает. Я, конечно, так не считал, из книги отца я знал о многом, что было неизвестно никому в деревне. Но откуда об этом знать Доре?

Вот ведь, да и чужой с ней, захочет, сама расскажет. Мне нужно как можно быстрее познать мою стихию, чтобы облегчить мамину жизнь. Она же буквально отдаёт всё ради того, чтобы оставаться в деревне со мной.

А я даже не могу понять, что же во мне изменило дыхание… Чужак! Опять эти мысли о том, что я гнилой. Ну, уж нет! Не гнилой! Просто с особенным путём!

Глава 27

Проснулся за те самые тридцать минут до рассвета и тут же засуетился.

— Что-то случилось, сынок? — спросила мама, сидя в кресле с вязанием.

«Она почти не спит», — кольнуло меня чувство вины.

— Проспал, Зола требовала прийти за полчаса до рассвета.

— А, не волнуйся. Можешь позавтракать не спеша и как раз вовремя будешь.

Я удивлённо посмотрел на маму, не зная, как реагировать.

— Зола никогда не приходит вовремя. А если и удосужится и будет ругаться, напомни ей про глаза.

— Про глаза?

— Старая история, она поймёт, — взмахнула она рукой, отвлёкшись от вязания, чтобы улыбнуться, глядя мне в глаза.

Жуть. Есть вообще в деревне хоть кто-то, кто не должен моей маме?

Как бы там ни было, маме я верил больше, чем кому-либо в деревне, так что спокойно позавтракал, обнял маму и побежал на площадку. И действительно, там была только Дора, внимательно глядящая на меня. Остальные охотники ещё не пришли, а Зола и не думала появляться на назначенной тренировке.

— Ты опоздал, — обвиняюще буркнула девочка.

— Мама сказала не спешить, Зола никогда не бывает вовремя, — пожал я плечами в ответ.

Девочка зло поджала губы, продолжая сидеть на земле в позе медитации. А я не стал ничего ждать и начал цикл тренировки без пустоты, чтобы не прекращать думать над изменениями в себе. Мама не стала бы говорить, если бы это было не важно.

Я успел закончить полный цикл и уже сидел в позе для медитации, безуспешно ковыряясь в своих чувствах, когда пришла наша мучительница. В руках у неё многообещающе покачивалась свежая веточка. Мне даже захотелось сразу сказать ей про глаза, чтобы не терпеть побои, но я справился с малодушием.

— Дора, ты начинай отрабатывать те же движения, что вчера, но постарайся впустить стихию в голову, без этого я не пойму, чему тебя учить. А с Ареном мы будем изучать стиль злой змеи, — Зола даже не стала извиняться за опоздание, просто начала тренировку. Вот же невоспитанная. — Первое, что ты должен понять — название стиля не имеет ничего общего с твоим зверем. Всю тренировку помни, что это временный твой стиль, который просто лучше всех из базовых подходит твоей стихии. Но то, что он временный и базовый, не значит, что тебе не надо его осваивать. Зверю легче будет прийти на основы, чем на пустое место, так что старайся! У меня было ни раз и не два, когда дети пробуждали своего зверя ещё до познания!

Зола пришла к нам из города, у неё с детства были какие-то серьёзные сложности с познанием, потому её научили так, чтобы она могла обучать других. И, если она познает свою стихию, то её заберут, заменив другим тренером. Всё ради победы над чужими! А вот насчёт пробуждения зверя до познания стихии, такое себе заявление. Папа писал, что это чаще бывает серьёзной преградой, чем приносит хоть какие-то выгоды. Без достаточного объёма стихии в познающем — обращение в зверя невозможно.

Так что для себя я решил не особенно усердствовать на тренировках, но и не отлынивать. Не хочу пробуждать зверя слишком рано, но и быть слабаком не хочу. Я должен получить как можно больше перед тем, как придёт сборщик познания. И к бабе Нине я обязательно обращусь, чтобы она научила меня врачевать.

Сегодня мучительница заставила меня отрабатывать удар рукой из стойки. Вместо того, чтобы держать руки сжатыми в кулак, нужно было раскрыть ладонь и бить, сжимая кулак уже в полёте. Уже на таком простом действии у меня возникла сложность, ведь бить надо было по старому дубу, который, кроме прочего, был стихийным. Уже в первый удар я страшно ушиб пальцы на левой руке, отчего они перестали шевелиться.

На боль Золе было глубоко плевать, она заставляла меня продолжать дальше. Правда она не обращала внимания на то, что бью я совсем медленно и без силы, едва касаясь кулаками коры. Но за каждую ошибку она била, кажется, даже сильнее, чем вчера.

— Сними эту дурацкую нательную рубаху, она защищает тебя от моих ударов! — разозлилась женщина, когда поняла, почему её удары не рассекают мне кожу в кровь.

— Нет. Мама запретила её снимать.

— Гррр, — зарычала вдруг она. — Опять Рена мне мешает. Ну ладно.

И после этого ну ладно она стала бить меня по незащищённым ладоням, отчего скоро я уже вовсе не мог шевелить пальцами. Вот же она, чужачка! Совсем с ума сошла! Как мне отрабатывать удары, если у меня пальцы не шевелятся совсем! Но ей на это было плевать, не смог коснуться дуба костяшками пальцев, получи очередной болезненный удар. Дерево уже покрылось моей кровью, но я упрямо продолжал, боясь показывать слабость.

Доре тоже доставалось, её нательная рубаха уже покрылась кровью, чего вчера не было и в помине. Вот же бешеная тварь! Неожиданно я разозлился на эту чужачку, что она творит?! Мы же уже еле на ногах стоим от боли, а она всё лупит и лупит!

Мне безумно захотелось хлебнуть зелье со стихийной защитой, чтобы сжечь дурацкую палку! Но я понимал, что зелье куда ценнее, чем возможность проучить эту мучительницу. Да и не займёт много времени поиск новой палки. Чужацкая дура, ей вон уже тридцать лет, а всё ещё не может познать свою стихию!

— Что? Больно? Злитесь? — неожиданно спокойно спросила она.

Я лишь злобно зыркнул на неё из-подо лба, не желая подыгрывать её игре.

— Это хорошо, так вы быстрее освоите все приёмы, да и стихийная защита сама собой не появляется. Подумайте над этим, а на сегодня хватит, идите к Нине, пусть вылечит вас. Дора, молодец, ошибок стало куда меньше. Арен, ты — болван, слишком медленно сжимаешь ладонь, потренируйся сегодня без дуба, чтобы исправить это. Завтра ты должен мне хотя бы два точных удара по дереву. Это всего лишь дерево, не зверь. Оно не двигается, не создаёт защиту, а ты даже его ударить не смог!

Опомнился, когда услышал скрип своих зубов. Ну, уж нет! Не дождёшься от меня! Попрошу маму, чтобы походила вокруг тебя с искрами в волосах, старая дрянь! Чтоб ты себе все зубы стёрла!

Угрюмые мы поплелись к бабе Нине. Дора сегодня и не думала мяться, молчала всю дорогу, кажется, тоже злая на проклятую бабу!

Перед самой берлогой мы оба замерли, в ней кто-то был. Нельзя показывать малькам, что мы тут ходим — обидятся, что мы к младшим лезем в их укромное место, так что мы обошли стороной, благо, тут была ещё одна тропка.

Баба Нина никак не отреагировала на побои на наших телах, выжала по капле зелья в рты, отчего все раны стали страшно зудеть. Сказала, что к вечеру всё пройдёт, и всё. Дора тут же убежала приводить свою одежду в порядок. А я остался, не зная, как попросить, бабушка мне ничего не должна.

— Баба Нина, научите меня врачевать, я вам всю стихийную траву буду отдавать с походов! — нашёлся я.

— Хм, — флегматично ответила она, села в плетёное из лозы кресло и уставилась на меня, будто изучая.

— Пожалуйста! — взмолился я, чувствуя, что сейчас решается моя судьба. Откажет, и можно даже не надеяться, что передумает.

— Стихию в голову пустил уже? — спросила она.

— Да, — ответил я, улыбаясь.

— Хорошо, а про врачевание подумал уже после этого или и раньше думал?

— Только вчера в голову пришло, — пробормотал я. Вот сейчас она решит, что мне не то, чтобы очень интересно, раз я раньше об этом не думал, и откажется. Но нет.

— Хорошо, буду тебя учить, раз стихия подсказала провидцу, значит, надо.

— Ура! — не сдержался, действительно обрадовавшись, а сам подумал, что вот оно влияние вдоха, но нужно ли сопротивляться ему? Нет, я, правда, хочу уметь врачевать. Зельями всякий умеет пользоваться, а вот уметь правильно резать тело и соединять жилы — такое важно очень. Бывало, что охотники месяцами восстанавливали раны из-за того, что поздно были соединены жилы.

— Твой энтузиазм радует, многие пренебрегают этой наукой, считая, что зелий достаточно. Хорошо. Давай тогда сегодня и начнём. Иди, вымойся, но не ешь, на пустой желудок легче запоминать, — из голоса травницы неожиданно пропала её ворчливость, она будто бы даже обрадовалась новому ученику.

Я побежал домой, чтобы как можно быстрее начать учиться. Дома как мог быстро помылся, ранки уже стянулись и не кровоточили, но очень болезненно реагировали на мыло и холодную воду. Переоделся, застирал окровавленную одежду в холодной воде без мыла, да так её и оставил в корыте, замылив напоследок, чтобы отмокла.

И сразу побежал назад, морщась от боли из-за стянувшейся от холодной воды кожи.

Баба Нина начала урок с описания того, как устроено наше тело. И начала с кожи, показывая прямо на моей рассечённой коже слои.

— Верхний — просто тонкая плёнка, которая защищает твоё тело, позже ты сможешь прикрывать её своей стихией, но сейчас только она ограждает тебя от окружающего мира. Люди часто пренебрегают мелкими царапинами, но даже они могут убить, если ты слаб. Поэтому все дети раз в год пьют зелье от болезней, — баб Нина явно села на любимую тему, рассказывая с удовольствием. И с моей болью ковырялась тонкой иглой в мелкой царапине, которая прямо на глазах стягивалась. — Под ней находится слой, который питает эту плёнку и восстанавливает её, а когда нужно, закупоривает кровью. Раны такой глубины обычно не опаснее обычной царапины, но в них легче застревает грязь, и её потом сложнее вымыть.

— А грязь — это смерть, — повторил я то, что часто слышал от неё раньше.

— Именно. Стихийных убить не так просто, но если ты истощён, то мелкая соринка в ранке может убить и познавшего.

— Да ну нет, это перебор.

— Может, и убьёт, если быть не вычистить и не залить подходящим зельем, — сурово ответила она. — Под этим слоем находится последний, ограждающий тебя от болезней, если грязь попадёт под него, то и на стадии познания зверя можно тяжело заболеть и умереть.

Вот тут я ей ни на грамм не поверил. Ладно, познавший может умереть от какой-то грязи, но сильный зверь не умрёт и с разрубленным сердцем, это все знают!

— Не веришь старухе, да? Но ты уже видел Кладбище, верно?

Я, молча, кивнул, поёжившись от воспоминаний.

— Как, думаешь, туда попадают? На моей только памяти шестеро ушли, чтобы умереть. И один был уже сильным зверем. Если грязь попала слишком глубоко и укоренилась там, то это уже никакими лекарствами не вылечить. И даже зверьё не станет есть такой труп.

— Да ну, какой же он был сильный? Откуда ему взяться, всех в город забирают, — но, не смотря на свои же слова, я ей поверил. Кладбище внушало ужас.

— Сильный. Уже мог глаза обращать.

Вот тут меня проняло, частичная трансформация — это уже этап после пробуждения зверя, когда учишься превращаться без стихии. Это уже познание зверя. А такого уже и пополам разрубить мало. Говорят, что познающий может нырнуть в тело гигантского чужого и убить его прежде, чем он тебя переварит.

— Даааа нуууу… — я аж поёжился, представив себе, что грязь уже попала в мои царапины.

— Не бойся, моё зелье сильное, и тебе сейчас бояться уже нечего. Но об этом должен помнить каждый врачеватель.

— Хорошо.

— Сложность ран, которые пробрались до третьего слоя, в том, что в коже находится много всего. В ней проходят вены, несущие кровь к сердцу, — она провела пальцем по выступающей на моей коже жиле. — Они обильно кровоточат. А ещё там проходят тончайшие нити, без которых ты не сможешь ничего чувствовать. Потому при потере пласта кожи нужно зелье не только для регенерации, но и особое, которое восстанавливает эти нити. И сначала должно идти оно, а уже потом всё прочее — иначе кожа ослепнет и станет будто чужой.

Я поморщился, чужая кожа — это тоже болезнь. Если у тебя низкое познание — нужно отрезать часть тела, а потом обязательно её сжечь, иначе зараза чужих тебя поглотит, и ты сам станешь чужаком. Благо, никто не позволит тебе ходить с этой заразой, даже если ты очень сильно боишься терять часть тела и надеешься познать стихию как можно скорее.

— Хорошо, я вижу, что ты слушаешь и слышишь. А значит, тебя можно учить.

До самой ночи травница меня не отпускала, рассказывая всё, что знала о коже и её врачевании. Я же большую часть времени очень старался всё запомнить, но чем больше проходило времени, тем больше клевал носом.

Глава 28

День сменялся днём. Зола, даром, что обещала нас тренировать только три дня — не давала нам спуску две недели подряд, то и дело приходя, чтобы посмотреть на наши упражнения. Без присмотра она нас не оставляла — заставляла приглядывать за нами Мамса, который был мало рад возложенной обязанности. Он постоянно ругался и обзывал нас бездарями, но хотя бы не избивал.

А после тренировки я еле живой плёлся к бабе Нине, чтобы бороться со сном, выцарапывая у него всё новые знания о человеческом теле. День за днём, узнавая всё больше и больше, я всё сильнее желал только одного. Мне уже во снах виделась Вира, приходившая для того, чтобы позвать на охоту. Но она всё не приходила и не приходила, а я снова плёлся бить дуб, после чего шёл слушать о том, как и где проходят важнейшие кровеносные артерии.

Хоть что-то изменилось только на пятнадцатый день. У меня в первый раз получилось ударить грубую кору дуба со всей доступной мне силой. И даже не сломал пальцы, как это было три дня назад, травница в тот день заставила меня самостоятельно вправлять все кости, предварительно капнув обезболивающим настоем.

— Ну, наконец! И года не прошло, как ты освоил самое простое движение, — "похвалила" меня Зола. — Теперь сложнее. Ты должен схватить кусок коры и оторвать его от дерева. Начни с медленного и постепенно ускоряйся. И будь добр, освой приём до того, как я состарюсь.

«Да ты уже старая», — мысленно проскрипел я зубами. Вот же фурия.

— Чего улыбаешься, Дрек? Ты ещё даже не понял, как надо двигаться, так что продолжай пытаться пустить стихию в голову, — продолжила распинать нас Зола, за утро она успела ударить всего три раза, чем явно была недовольна, тварь. — А ты чего опять застыла, Дора?

— Фьють, — свистнула веточка.

— Ай, — ответила ей Дора.

Я же пытался понять, чего от меня хочет эта фурия. Выбрал кусок коры поухватистее и попытался его схватить.

— Да не так, болван, ты зачем учил удар? Думаешь, я просто так одно за другим тебе показала?

«Показала? Да ты ничего вообще не показывала!» — возмутился мысленно, но снова не решился сказать этого вслух.

— Бей так же, как до того, но с открытыми пальцами, и вместо сжимания кулака — хватайся за кору!

— Фьють, — я весь внутренне сжался, ожидая удара, но нет, в этот раз прилетело Лиме.

— Не забывай про ноги! Чего ты их клеишь к земле? Нужно двигаться, будь ты хоть чистейшей землёй, без ног ты всего лишь мишень! Дора, не зевай! — последнее она рявкнула так, что вздрогнул проходивший мимо охотник, тут же побежавший прочь, вжав голову в плечи.

Я, видя это, прекрасно его понимал, сам бы с удовольствием сбежал. Но надо учиться.

— Вот сейчас правильно сделал, Арен, повтори ещё раз сто, а потом начинай ускоряться.

Сам не понял, что и как сделал — отвлёкся на мужика, а потому ударил на автомате. Вот же… Спустя ещё десять попыток, я-таки понял, как это сделал, заработав очередную похвалу через поминание моей тупости.

Осталось дождаться, когда Зола свалит в лес к зверям, а потом войти в пустую голову и подогнать движение под себя. Когда справлюсь, можно будет ускоряться, но не раньше. И даже удар веточкой по спине не заставил меня нарушить свои порядки. Я уже пробовал подчиняться в этом Золе, но лишь зря стесал всю кожу на кулаках.

— Ну, всё, Зола, хватит издеваться над детьми, — весело прощебетала мама, выходя из леса. Её чудесные волосы искрились и переливались на солнечном свету, она даже надела новое платье — синее с зелёными волнами, которое ей очень-очень шло.

— С чего бы это, Рена? — скрип зубов этой садистки был слышен из деревни, кажется. И сразу как-то стало лучше, будто баба Нина капнула зелье на раны.

Мама резко обернулась, отчего волосы у неё расплескались во все стороны, раскидав весёлые алые искорки. Она указала пальцем в сторону деревни, будто только для того и оборачивалась, устраивая светопредставление.

— Так там избушка приехала, — добила она Золу.

В то же мгновение мы вчетвером сорвались бегом в лес, этого в нашем с мамой плане не было, но так получилось гораздо лучше. Избушка приехала! Сегодня можно забыть про занятия! Вся деревня соберётся и будет смотреть каждый товар, какой к нам привёз Леер! Вдруг стихия позовёт? На это обычно уходил целый день, а на второй день к торговцу приходили наши мастера, чтобы обменять свой труд на звонкую монету. В деревне деньги были не нужны, но Дриму они скоро понадобятся в городе. Собрать познавшего на войну — святая обязанность. Мастера ещё и соревновались в том, кто больше даст в дорогу. И мама обычно побеждала.

Уже издалека я увидал бродячую избушку торговца и ускорился, легко обогнав ребят, всё же я раньше начал познание, и стихии в теле было куда больше. Потому и до чудного домика торговца я добрался быстрее прочих. Леер ещё не успел разложить избушку, превращая маленький походный домик в торговый ряд.

— Здравствуй, Леер! Помочь? — я затаил дыхание, разрешит ли, младшие уже столпились чуть в стороне, но их он не пустит — малы ещё, пусть все и знают досконально каждое действие.

— Привет, Арен! Как твоя двенадцатая весна? Уже начал ступень познания стихии?

— Да! У меня дар провидца! — не преминул похвастать я, тут же схватившись за хитрый узел, чтобы помочь торговцу с его делом. Не запретил, значит, можно. Ох, сколько раз я мечтал об этом дне! Даже просил маму сделать мне такой узел, чтобы потренироваться.

— Провидец, значит, — задумчиво замер на месте Леер, запустив руку в свою сиреневую бороду. — Волосы же уже сменили цвет? Я вижу, что уже отрастает новый.

— Да, недавно совсем, но почти не поменялись, чуть более серыми стали.

— Хорошо, думаю, что у меня есть для тебя товар.

— Покажете? — тут же уцепился я.

— Ну, нет, малыш, всё по порядку! — рассмеялся торговец, отворачиваясь, но ещё до того, как он отвернулся, я успел заметить хищный блеск в глазах. Он уже много лет, как познал стихию и стал зверем, но был слишком слаб для войны. Большая сиреневая черепаха была крепкой и сильной, но слишком медленной, да и стихия его была совсем не боевая, чем-то похожа на мою — он видел стихию в людях и вещах. Так что его вопрос о моём познании был скорее вежливым, чем необходимым.

Прибежали остальные ребята, я почувствовал их злые, завистливые взгляды ещё издали. Они поздоровались, так же спросив, можно ли им помогать. Торговец разрешил и сам отошёл, чтобы руководить процессом. Вскоре в восемь рук мы полностью разложили лавки, которые заняли всё место собраний, оставив от избушки только ровные горы сундуков, к ним Леер никого не подпускал.

Потом торговец пустил густую сиреневую волну своей стихии, призывая всех на представление, скоро он начнёт разбирать сундук за сундуком, выкладывая сначала самое ценное, показывая каждый предмет и расхваливая его.

Неспешно стали собираться старшие, рассаживаясь на места по своей силе. Пустовало только место старшего деревни. Отсутствие Аледа резало глаза, но потом на его место уселась Нина. Скоро будет вечер, когда мы выберем нового старшего, а сейчас она заменяет его.

Леер учтиво ей поклонился, затаив тревогу в глазах.

И началось!

— Как обычно, начну с самых ценных вещей! Сто золотых, — сказал он вкрадчиво, и толпа тревожно вздохнула, очень дорого. — Меч, выкованный целиком из стихийной стали самого высокого качества, в навершие вложена слеза Старшей Сестры. Крез обещал пять сильных свойств и одно слабое! От себя добавлю, что в руках огня одно свойство станет очень сильным!

Я уставился на это произведение мастерства. Длинный узкий клинок глубокого розового цвета, будто прозрачный, он кипел внутренним огнём в руках торговца, рукоять сделана из такого же цвета кости или камня, а в навершии действительно лежала огромная — в половину моего кулака слеза. Она переливалась всеми цветами радуги, притягивая взгляды.

— Давно ты не предлагал слёз, — прошуршала озёрная волна, в которой слышался восторг. — Беру. Меня зовёт.

Многие тревожно заволновались, но никто не попытался даже заикнуться о торге, Дрима скоро заберёт сборщик познания.

— Хорошо, хорошо! — хищно оскалился торгаш. — Слеза должна вобрать в себя стихию познавшего целиком всю, чтобы весь клинок изменился, подстраиваясь, но я вижу твой сильный огонь, как раз хватит! Медведь же? Думаю, что клинок станет тебе когтями в образе зверя.

Меч отправился на стол.

— Второй оцениваю в пятьдесят золотых! — и снова волнение, опять очень дорого, стихийное золото было редким и ценилось десять к одному весу слезы. — Мастер Доро выточил её из цельного куска драгоценного камня, полного стихии, которого коснулась Старшая Сестра, обещаю одно очень сильное свойство!

Я не заметил, как мне подмигнул торговец. Мой взгляд прикипел к маленькому узкому колечку в его руках. Оно горело белым огнём! Пламя над ним поднималось на добрый метр. То самое пламя, которое я видел в прозрении. То самое!

— Дорого просишь за такую безделицу, — возмутилась мама, точно почувствовавшая мои чувства.

— Эээ, нет, дорогая, ты мне в этот раз отдашь большую часть того, что выторговала за свою шерсть! Стихия в серьге точь в точь, как в твоём сыне!

— Вот именно! Ты накрутил цену, зная, что серьга подходит Арену! — в её волосах зло засверкали алые искры, в голосе прорезались нотки её зверя. — Это против закона!

Толпа заволновалась, это было очень серьёзное обвинение.

— Ничуть, спросишь потом у сборщика, если не веришь моему слову. Арену не придётся даже ждать познания своей стихии, серьга его примет, лишь он коснётся стихией.

Я сжал руку мамы, боясь, что Леер обидится на обвинение и спрячет это сокровище.

— Грррр, — прорычала Рена, и я через руку почувствовал, как злится зверь в ней, просясь наружу. Мою кожу стало колоть стихией, которая рассыпалась во все стороны с её волос. Но она справилась с собой. — Хорошо.

До меня сейчас дошло, что Леер знает мамин секрет и вот сейчас может додавить её, открыв деревенским правду. Глаза расширились от ужаса, но торговец, хищно улыбаясь, положил кольцо на отдельный столик.

— Третий товар — десять золотых! Работа мастера, полностью познавшего зверя, ожерелье сделано из костей сотни сильных зверей! Может быть, одно сильное свойство и до двух десятков слабых, — и снова тревожно зароптала толпа. Одно ожерелье, как несколько десятков вещей. Он высоко поднял его над головой, и я снова почувствовал притяжении своей стихии, пусть и довольно слабое. Едва хватило, чтобы я отвлёкся от малюсенького колечка, лежащего на столе, рядом с торговцем.

Мама погладила мою руку, которая до сих пор сжимала её предплечье, но меня слишком сильно волновала эта вещица. Она просилась ко мне, почти кричала на ухо: "возьми меня" и "скорее".

— Четвёртый товар — десять золотых! Отлит из стихийной стали, рукоять с жилой из золота, — я едва видел, как он достал небольшой боевой топор с узким синим лезвием. — Одно сильное свойство, два слабых, может стать сильнее, если напьётся стихии владельца вдоволь.

— Беру! — воскликнула Вира. — Меня зовёт.

Торговец снова хищно осклабился, белые зубы сверкнули в облаке сиреневых волос, топор отправился на стол к ожерелью.

— Леер, дай ребёнку кольцо, оплачу я тебе, отдам пару сильных вещей сверху, может, даже долг возьму, — зло крикнула мама. — Он мне сейчас руку сломает, если не отдашь.

Я чуть не задохнулся от волнения, меня манило так, что я уже ничего кругом не видел: только белое пламя, вьющееся над кольцом. Взять вещь до окончания торгов было против правил, но Леер лишь ярко улыбнулся, кивнув. Я сорвался с места, чуть не сбив зазевавшегося старшего охотника. В последний момент удержал руку от того, чтобы полоснуть кинжалом самого торговца, схватил вожделенную вещь.

Ребят, насыпьте комментариев, очень прошу. Я старался, но уже погораю. Суммарное врем чтения меньше недели моей работы. Если книга не выйдеь в 100 лайков — второй части не будет.

Глава 29

Кольцо в моих руках тут же погасло. Пламя никуда не делось, но сжалось, целиком вобравшись в артефакт. А я резко успокоился и покраснел до кончиков ушей. Мне стало стыдно за моё поведение. Зов унялся.

— Извините, — пробормотал я, возвращаясь к маме.

Толпа рассмеялась легко и беззаботно, многие сейчас завидовали мне, я видел это во взглядах, но не самой вещи, а моему зову к ней. И всё равно я сжал колечко в кулаке так, будто его у меня сейчас отнимут. Заберут мою прелесть.

Лишь у мамы под боком я решился разглядеть сокровище. Колечко было такое маленькое, что даже на мизинец бы не получилось его натянуть. Я попытался, и действительно ничего не вышло, едва смог натянуть на кончик пальца. Плоская полоса странного чёрного материала, который в моих глазах сиял изнутри белым светом. Отчего-то я точно знал, что для всех это просто чёрный камень, никакого огня и света никто не видел.

— Колечко само попросится на нужное место, когда ты сможешь его коснуться стихией, — неожиданно Леер подошёл ко мне, я даже дёрнулся, когда услышал его голос прямо перед собой, левая рука сама собой сжалась на колечке. Правая была готова достать кинжал и тут же ударить, стоит только торговцу протянуть руку к сокровищу. — Хорошо зовёт, редко бывает, что вещь зовёт кого-то конкретно. Будто Доро его лично для тебя и создал, я порадую его рассказом об этом.

— Спасибо, — выдавил я из себя, стыдясь своего поведения, мама держала меня за правую руку, как я её до этого.

— Продолжаем! — воскликнул Леер, вернувшись к сундукам. — Пятый лот семь золотых, одно сильное свойство, использовалась стихийная медь и множество других материалов, работа вышла хорошая. Нагрудник легко держит удар стихией от познавшего, может и удар познавшего зверя выдержать!

Никто не отреагировал, вещь никого не позвала и заняла своё место на отдельном столе.

— Пять золотых! Штаны из закалённой в стихии шерсти, я понимаю, что с Реной сложно соревноваться в мастерстве, но сюда была вложена капля слезы, штаны обладают уже известным сильным свойством — могут дать дар скорости ветра тому, кто их наденет!

Неожиданно, мама подошла и взяла штаны из его рук. Повертела так и эдак, пустила чуть стихии, посмотрев, как искры расползаются по ткани. Кивнула и вернула вещь.

— Хорошая работа, может ещё раскрыться новым сильным свойством, — сказала она всем и вернулась ко мне, снова крепко прижав к себе.

— Спасибо, достопочтенная, я передам Волку твою похвалу.

— Две золотые монеты и отличный меч из закалённой в стихии стали. Мастер Вого смог сделать материал не хуже стихийной стали из обычного металла. Трог, для тебя у меня есть рецепт за три золотых.

— Беру.

— Хорошо, хорошо! Три золотых, — против обыкновения товар за две золотых шёл перед более дорогим. — Мастерица с другого острова смогла выковать его из солнечного света, создав этот нож полностью из стихии! Одно…

— Беру, — перебил торговца Мамс. — Меня зовёт.

— Прекрасно.

Торг шёл до самой ночи, закончившись, уже когда Младшая Сестра осветила его своим взором. Столы уже ломились от ценных артефактов, зелий и материалов. Люди стали расходиться, чтобы утром выкупить всё, что приглянулось.

На следующий день мама собрала всё золото, какое скопила, взяла всё заготовленное на продажу и с тяжёлым вздохом достала из-под кровати шкатулку с самыми ценными вещами, которые хранила для своих.

Я со стыдом поглядел на неё, всё ещё сжимая колечко в руке. Мама поглядела на меня.

— Приложи колечко к груди, твоя рубаха его примет в себя, пока ты не можешь выпускать стихию. А там, как и говорил этот ворюга, кольцо само найдёт своё место, — и ушла.

Я же сделал так, как она говорила, рубаха всколыхнулась на мне, как живая, схватила колечко и повесила его на груди, будто кулон. Я пару раз дёрнул с силой, проверяя прочность рубахи, но не смог даже оттянуть от кожи, держало мёртвой хваткой.

И, наконец, успокоился. Не смог толком даже выспаться, просыпаясь от каждого шороха, иррационально боясь, что у меня его ночью украдут, пока я сплю. То и дело мне чудился голос Прома, подбирающегося к нашему дому.

Раньше я смеялся над его вороватостью, но сейчас мог и прирезать гада, если бы он подошёл слишком близко. И не остановило бы меня ничто.

Уже идя на поле для тренировки, я увидел его слишком близко и, не раздумывая ни мгновения, выхватил кинжал, зло зашипев.

— Воу-воу, спокойнее, Арен! Чужой тебя укусил, что ли? — поднял он ладони перед собой в притворном страхе. — Мимо я иду! Мимо! Никому твоё сокровище не нужно!

Но в его словах я слышал алчность, а потому чуть не бросился в атаку! Воришка быстро сбежал, бросая злые взгляды на меня.

Во время тренировки я не мог отделаться от образа Прома, бросающего алчные взгляды на меня, бил дуб и хватал дуб за кору. В очередной раз я схватил так резко и сильно, что оторвал кусок прочнейшей коры.

— Молодец, Арен, уже гораздо лучше! — воскликнула Зола. — Уже и в стихию приём встроил, вижу её влияние в каждом ударе, хорошо, очень хорошо! Пока хватит, после покажу новое движение. Иди пока к Нине и готовься к походу, Вира тебя поведёт к следующему месту силы, ей тоже пора развеяться.

Я сделал ещё несколько попыток оторвать кусок коры, не сразу поняв слова Золы, всё ещё видя вора в дереве. Лишь после того, как сорвал ноготь, встрепенулся и осознал, что она говорила это мне. Зашипел и пошёл прочь, под её злые наставления моим товарищам.

Проклятье! Нужно собраться, чего я в самом деле веду себя, как чужак!

Глядя на содранный ноготь, я осознал, что сейчас меня ждёт урок по содранным ногтям… Шипя, попытался его приладить назад, надеясь на то, что Нина не заметит. Ковыряться в собственных ранах было очень-очень неприятно. Под обезболивающим это совершенно не чувствуется, но голова-то всё понимает. И, если бы я не содрал ноготь, то сегодня могла бы быть только теория. Ну, если бы лекарка не захотела бы сама меня порезать, чтобы показать что-то, что словами не объяснить. Бррр. И, глядя сейчас на свой палец, могу быть уверен в том, что сегодня мы будем часа три ковыряться в нём.

С другой стороны, несмотря на скуку и отвращение ко всему, что мы там делаем… мне нравились эти уроки. Я чувствовал, как узнаю новое. Может быть, меня действительно так стихия ведёт? И, кстати говоря, а не является ли моя неадекватность по поводу Прома — тоже стихийным проявлением? Даже не так, это точно проявление стихии, но я как-то иначе на это всё смотрел до сих пор.

Хм. Быть выше стихии? Как? Мне для этого надо просто не чувствовать страха за колечко? Но он кажется таким естественным, будто так и надо. Да и как вообще можно быть выше чувств? Это мне всю жизнь быть в состоянии пустой головы? Да ну, бред.

— Кхм-кхм, — прокашляла рядом травница, и я недоумённо поглядел на неё, только сейчас поняв, что уже давно пришёл и стою.

— Простите, баба Нина, задумался.

— Да уж вижу. Сегодня буду тебя резать по-разному, а ты будешь сам выбирать лекарства и лечить себя сам.

— Нееееееет, — протянул я недовольным голосом.

— Вира собирается тебя вести к Застывшему Дыму, так что не ной, научишься использовать зелья, выдам тебе твой собственный походный набор. Начни с обработки тех ран, которые у тебя сейчас. Вспоминай, как какое зелье выглядит, ты уже должен был запомнить всё.

Я нашёл зелье внутренней очистки и капнул его себе на язык. Потом взялся за внешнюю очистку, которая сжигала в стихийном огне все мёртвые ткани. Выглядел процесс жутко, но был абсолютно безболезненным. Вот только он сжёг не всё — кусочек ногтя не успел умереть и торчал сейчас над идеально чистой ранкой. Так не пойдёт, я взял чёрный пузырёк и специальной металлической палочкой стал наносить зелье. Кожа и кусочек ногтя стали на глазах чернеть, я случайно задел ещё кусок здоровой ткани, отчего получил небольшую ранку, но это не страшно. Процесс это медленный и болезненный, но тратить на него обезболивающее слишком расточительно.

— Пока всё правильно делаешь, но надо бы научиться быть аккуратнее.

— Да, баб Нин, простите.

— Хмпф, у себя проси прощения, сам себя же ранил.

Скоро ткани, обмазанные чёрной жидкостью, умерли, оставив после себя чёрные же следы. Их нужно промыть другим составом, чтобы не осталось ни следа мёртвых тканей. Теперь две капли регенерирующего состава, больше не надо — иначе ноготь вырастет слишком быстро и будет кривым.

Осталось только проследить до полного восстановления. Когда ноготь восстановился, он не прекратил расти, и я растерялся, не зная, что делать. За что и получил чувствительный подзатыльник.

— Что забыл? — проворчала баба Нина.

— Эмм, — я судорожно соображал, глядя на ноготь, выросший уже на десяток сантиметров и продолжающий расти. — Нейтрализатор!

Тут же я взял нужный флакончик и капнул на ноготь, он тут же прекратил расти. Уф. Я аккуратно, насколько мог, срезал лишнее кинжалом. Лишь бы не пораниться, а то с травницы станется заставить меня повторять всё заново. Но вместо этого она хекнула и отрубила мне палец, который я только что лечил.

Я открыл рот, чтобы закричать, но бабушка хлопнула мне по кадыку.

— Не кричи. Успокойся и сосредоточься. Что нужно делать?

Дрожа всем телом, я стал судорожно перебирать флаконы. Выхватил один, выронил его, но баб Нина поймала в воздухе и вернула на место, припечатав мне подзатыльник.

— Врачеватель должен быть всегда спокоен! Твоё волнение может стоить другим жизни. Успокойся!

Разволновавшись, я её почти не слышал, пытаясь понять, что же мне сейчас делать! И ухнул в пустую голову, как в омут. Всё остальное сделал на автомате, не задумываясь, не глядя на флакончики, левая здоровая рука находила их наощупь безошибочно. Я разве что для себя отметил, что бутыльки все разные и их действительно проще брать вслепую.

Ни суеты, ни страха, ни боли. Через минуту палец был ровно на своём месте, все жилы срослись, как и чувствительные нити. Я проверил палец на подвижность и на гибкость, после чего спокойно вернул себе мысли и чувства.

— Жаль, что только с пустой головой, но лучше, чем никак.

— А почему без пустой головы лучше? — уже не раз я сталкивался с тем, что мне говорили не опустошать голову.

— Потому, что чувства человеку не просто так даны. С ними ты лучше учишься, быстрее познаёшь стихию, зверя, опять же, с пустой головой не пробудить. Детям вовсе нельзя злоупотреблять медитацией, можно разрушить свой собственный разум и стать навечно бесчувственным. Это не значит, что нельзя пользоваться пустой головой, но и не значит, что нужно, чуть что, опустошать её. Ладно, на сегодня урок закончен, — баб Нина протянула мне набор пузырьков, которым я сейчас пользовался. Кожаную сумку, в которой было множество мелких кармашков, в каждом из которых лежало по пузырьку. — Этот набор я для тебя специально собрала. Иди, отдыхай, готовься завтра выходить… Застывший Дым — это уже не лёгкая прогулка перед ужином, в отличие от Дыхания.

Дома мама уже развела бурную деятельность, приходила Вира, сказав ей, что мы идём к очередному месту силы. Я похвастался маме новенькой сумкой врачевателя, на что она лишь фыркнула и повесила на меня то, что назвала нормальной сумкой.

Но на сумке ничего не закончилось, мама оказывается, несмотря на то, что потратилась у торговца, подготовила для меня обновки.

— А то не дело это, что у лучшей на всём острове ткачихи сын в обычных тряпках ходит. Сейчас, когда ты уже подрос и определилась стихия, можно тебя уже одеть в хорошую броню. К познанию я тебе подготовила целую гору пряжи, так что тоже быстро тебя одену уже во взрослую одежду.

Всего через двадцать минут я уже был одет лучше, чем Дрим. Плотная кофта с костяными вставками, её материал прочнее хорошей стихийной стали, при этом куда удобнее и легче. Такие же штаны из той же выкрашенной в зелёный цвет шерсти, на лодыжках они не заканчивались, полностью обтягивая стопу чуть более тонким носком с раздельными пальцами.

Я даже сбегал к дому Трога, чтобы поглядеться в зеркало. Из-за плотной шерсти я будто раздался в плечах, став крупнее и солиднее. Накинув капюшон, я присел так, чтобы скрыть очертания. И будто превратился в камень, укрытый мхом. Мама умеет делать отличную броню, что и доказала сейчас.

Пусть в этих вещах нет ни одного свойства, но они прочные и надёжные. Зная мамину страсть к хорошей пряже, могу быть уверен, что эти вещи выдержат и удар меча, и укус сильного зверя, и даже когти чужого. Потому что мама плохо не делает.

Глава 30

— Сын, ты давно не ходил на рыбалку. Принеси на ужин что-нибудь крупное, а я запеку.

И действительно, я в последний раз на рыбалке был в тот злосчастный день. Завертелся со всеми делами, и как-то позабылось. Так что схожу сейчас. Время не самое лучшее, но что-нибудь до вечера должно клюнуть. Схватил кусок хлеба, чтобы накатать из него шариков, вроде, в это время именно на хлеб лучше поклёв должен быть. Перебрал снасти, проверил сетку.

Всё лежало в идеальном порядке, на удилище не появилось новых трещин, крючки не затупились, грузик не покрылся ржой. Так что я закинул всё на плечи и побежал к озеру, думая только о том, где буду ловить рыбу. С одной стороны, мне хотелось проверить любимое место. С другой, хотелось уйти глубже в лес, туда, куда детям доступа нет. Я-то теперь не ребёнок. Да и со зверем сладить смогу! В такой-то броне!

Так что, чувствуя себя почти неуязвимым, я замер напротив прохода к своему любимому островку. Весь настрой куда-то разом пропал. Я будто вживую увидел сейчас зло ухмыляющегося Алема, стоящим в зарослях ворсянки передо мной. Не предвиденье, просто воспоминание, но оно неожиданно остро резануло по моим чувствам.

Я поплёлся прочь, глядя в никуда. Вот провалиться мне под землю, если я был хоть немного виноват во всём случившемся. Но всё равно чувствую в груди горечь вины. Будто это я лично толкнул этогочужака на подлость. Будто весь тот день прошёл так из-за моих ошибок, которые я до сих пор за собой не видел.

Ноги принесли меня к ограде, туда, где мы подрались. Замерли на месте, чтобы их владелец заново пережил всю драку. Чужак! Если бы не прозрение, всё бы пошло иначе. А теперь из-за такого неуместного прозрения — Алем пропал и давно уже мёртв.

Я побежал прочь, перепрыгнув ограду так легко, будто она была втрое ниже, чем есть. Где-то справа показался шорох ветки, отчего я насторожился, положив руку на рукоять кинжала. И сам себе улыбнулся. Никакого страха. Готовность! Встряхнулся, как волк, сбрасывая с себя бессмысленные тревоги. Чего я в самом деле?

Меня ждёт отличная рыбалка, а маму вкусная рыба на ужин.

Прошёл ещё пару сотен метров, приметил хорошее место и стал готовить место для рыбалки. Закинул сетку в воду, накатал пару десятков хлебных шариков, соорудил упор для удочки, чтобы не держать её постоянно. Наконец, разобрал снасть, выставил поплавок на двухметровую глубину, насадил на крючок наживку. Размахнулся, и со свистом забросил грузило в омут.

Не успел и сообразить, как почувствовал поклёв. Даже не поверил сначала, но поплавок ушёл ко дну, а я подсёк что-то достаточно крупное. Азартно стал вести добычу к берегу, не спеша, получая массу удовольствия от процесса. Что-то сильное попалось, может, та же зеркалка, то и дело уводит удилище в сторону, пытается порвать леску, но я не даю — вовремя ослабляю натяжение. Стоит рыбине расслабиться — тут же тяну сильнее к берегу.

Мы довольно долго играли в эту игру. И вот, я взял рыбину измором, на воздух показалась морда.

— Тьфу ты, скотина, — сказал я, уже держа в руках крупную чушницу. — Мама такой улов не одобрит.

Сорная рыба быстро отправилась на самый берег. В воду её возвращать нельзя — взбаламутит всё, распугает рыбу. И так-то хочется плюнуть на этот омут и пойти искать другой. Но я всё же решился ещё раз попытать счастья здесь. Снова размахнулся, снова забросил наживку. И опять в то же мгновение почувствовал поклёв. Да ну! Быть такого не может. Захотелось даже закрепить удочку и нырнуть головой в воду, чтобы посмотреть на очередную чушницу.

Вот же угораздило. Я глянул на всё ещё бьющуюся на берегу рыбину, которую недавно бросил, думал уже, что сбежала, чтобы снова мне подгадить, сволочь. И опять долгий процесс ловли рыбы, в этот раз не такой азартный. Проклятье! Угадал! Такая же крупная чушница. Тьфу. Отправилась к первой, пусть вдвоём там бьются на берегу.

Неожиданно, с той стороны раздался шорох, уже через миг удилище лежало на земле, а я стоял в стойке с кинжалом в руке. Там в кустах на миг мелькнула чья-то шерсть, рыбы на берегу уже не было.

— Проклятье! Расслабился!

Напади зверь на меня, мог и убить, но удовлетворился просто рыбой. Но, вопреки вспыхнувшему страху, я остался рыбачить здесь. Ну, а что? Сбегать? Я ж уже взрослый охотник. Если зверь меня поймает на невнимательности, так тому и быть. Закон суров, слабые умрут.

Так что, чувствуя себя полным придурком, я продолжил тягать из омута одну чушницу за другой. Одно радовало, рыбалка была не скучная. Да ещё я краем глаза следил за спиной, прислушиваясь. Так и смог увидеть крупного лесного кота, который был категорически не согласен с тем, что на берегу лежала бесхозная рыба. Он буквально на одно мгновение мелькнул, хватая сразу двух рыбин: одну в зубы, вторую когтями. И всё. Снова тишина.

Тот же кот появился и ещё раз, когда я выкинул на берег ещё пару рыб. Видать ради одной он ленился бегать. С другой стороны, куда ему столько? Уже шесть крупных чушниц, выводок котят у него там, что ли? Я вытянул ещё пару рыбин, которые отправились на берег к ненасытному коту. И решил сместиться чуть в сторону, кормить котят — это хорошо, но мама тоже ждёт мой улов. А в этом омуте, кроме этих мелких тварей ничего и не водится. Раньше надо было это понять.

Отошёл всего на два десятка шагов, снова закинул крючок в воду. И стал ждать. Причём, судя по шороху, ждал улова не я один. Спорить готов, что следит за мной откуда-то оттуда, но, сколько бы ни глядел, не увидел ни одного намёка.

Так внимательно глядел на берег, что чуть не проморгал поклёв. Поплавок едва дёрнулся на ровной глади воды, я тут же чуть дёрнул удочку, надеясь подловить осторожную рыбу удирающей добычей. Но не прельстилась она. Достал через минуту, чтобы увидеть торчащее из обгрызенного шарика жало. Видать старый и опытный кто-то засел. Такого будет тяжело вытащить, но и награда будет достойной.

Освежил наживку, забросил её в воду и стал ждать, перестав отвлекаться на лес за спиной. Кот был мне не опасен. Не сможет он прокусить мамину пряжу. Да и не рискнёт, если у него там молодняк еды просит.

Потянулись томительные минуты ожидания. Вроде всего ничего отошёл, но чушниц здесь уже нет, наверное, здесь засел кто-то крупный и старый, кого мелкая рыба боится. Вот бы это был донец — крупный и вкусный. Может быть, даже стихийный. Стихийная рыба была не просто редкой, она была уникальной! Такую ловили раз в десятилетие, а то и реже!

Пропавший было азарт разгорелся снова! Я медленно водил наживкой под водой, пытаясь приманить спрятавшуюся добычу, которую уже считал своей. И так, и эдак. Через несколько минут я достал крючок, чтобы проверить наживку, и в сердцах выругался. Вот же ловкая рыба попалась! Ни на миг я не почувствовал клёва, а наживки — как не бывало.

Я засомневался в том, что хорошо в прошлые разы закрепил хлебный мякиш и в этот раз перепроверил шарик, что он достаточно прочный, а потом тщательно его закрепил на жале. Забросил и стал водить наживкой в воде. Водил довольно долго, раз за разом, от края до края омута, заросшего ворсянкой.

Показалось, что почувствовал поклёв, дёрнул удочку, вхолостую. Вытащил крючок — пусто. Вот же зараза!

И опять наживка в воде, а я продолжил делать то же самое раз за разом. Специально ничего не менял, чтобы умная рыбина расслабилась и привыкла. И все пять раз было одно и то же. Лишь в последний раз я почувствовал слабый поклёв почти идеально в середине омута. Хорошо.

Сзади послышался шорох, и я успел увидеть хвост кота, скрывшийся в кустах. Ну, ясно, не дождался от меня рыбы и ушёл. Ну, да и не отдал бы я тебе донца. Самому нужен.

Я продолжил делать всё то же самое. Уже и темнеть начало, а я не прекращал водить удилищем, откармливая рыбину всё больше. Я ещё трижды чувствовал слабейшие касания где-то в середине омута, оба раза после второго пересечения плоскости воды.

И вот, момент истины! Если сейчас не получится, то пойду домой несолоно хлебавши. Не хочу даже ради такого знатного улова пугать маму.

Закинул наживку покрупнее и повёл её через озеро первый раз. Когда повёл назад, затаил дыхание и напрягся весь, готовый в нужный миг подсечь осторожную рыбу! Вот-вот, ещё чуть-чуть и будет то самое место! Лишь бы не поспешить и не опоздать! Раз! И удилище согнулось почти пополам в моих руках!

Его тут же повело в сторону! Умной себя рыбина считала, но и я не лыком шит, на эту хитрюгу я специально перекрутил самую свою прочную леску, намотав её кусок на руку! Не уйдёшь!

Я специально держал долго леску в натяжении, таком тугом, что она звенела на воздухе! Донец метался по омуту то в одну сторону, то в другую, но я не пускал, раз за разом сворачивая ему морду. А потом отпустил. И целую минуту отпускал, чтобы рыба поверила, что соскочила. А потом раз! И резко ударил, натянув леску так, что иному волку бы шею сломал!

И радостно заметил, что рыба существенно ослабила хватку. Удочка переломилась и стала мешаться, я перехватил за леску, намотав её на руку ещё больше. Лишь бы крючок выдержал! Тяжесть такая, будто тягаю камень для познающего стихию! Леску мне мама тянула из особой смолы, так что я верил в неё, как ни во что другое. Такую леску никак не порвать! Но вода её потихоньку портит, потому редко использую.

Рыбина будто пришла в себя и резко дёрнулась раз, другой! Ослабила хватку, а я почувствовал идеальный момент и снова дёрнул со всей дури, аж завалившись на берег спиной. И тут же потянул ослабшую рыбу к себе. Надолго этого не хватило, намотал четыре раза на руку, а потом меня потащило в воду!

Ну уж нет! Вкопал ноги в мягкий ил, чтобы остановиться и снова резко ударил леской. А потом ещё и ещё раз! И ещё один!

— Фьють! — с болезненно знакомым звоном леска вылетела из воды!

— Ааааа!!! Сорвалааааась! — заорал я, в ярости молотя руками по воздуху!

Проорался! Чуть успокоился и вытянул леску, чтобы поглядеть на обломавшийся крючок!

— Ух, Трог! Вот же бракодел! Мог бы и постараться лучше на крючок! Всем расскажу, что из-за тебя донца стихийного упустил! Ааааа!

И ещё немного проорался в ярости! Да так, что из кустов выскочила всполошившаяся Вира.

— Что случилось?! — девушка была в полной боевой готовности, в руке сжат новенький топор.

— Да ничего! — прокричал я! — Донца стихийного ловил, да крючок сломался! Уууух, я этому Трогу устрою! Чуть-чуть её оставалось, уже оглушил его, да не хватило буквально вытащить и всё!

— Нет в озере донцов старых, я всех вытащила, стихийного уж точно быть не может — я бы гарантированно его почуяла, я ж водный зверь. Так что успокойся. Сейчас вытащу я твою рыбину.

Вира мигом обернулась здоровенной выдрой, которая змеёй нырнула в воду. Тонкая и длинная, с красивой зеленовато-синей шерстью, почти невидимой в темени. Ей понадобилось всего несколько секунд, чтобы вынырнуть, таща в руках огромную рыбину.

— Говорю же, нет тут донцов, я ещё зимой последнего крупного выследила, а мелкий бы не смог крючок обломать.

Я аж на задницу упал, когда увидел рыбину, которую вытащила Вира.

— Но удивил ты меня, не представляю, как я могла такого здорового быкана упустить. И да, стихийный! Стихии той капля, но больше, чем в воде! Хороший знак, удачный выход завтра нас ждёт.

Быкан, оправдывая своё прозвище, был здоровенным. Метр длины точно есть! Метр! А толщиной почти в мой обхват! Как это чудовище умудрялось столько времени водить меня за нос, объедая хлебные шарики, загадка! Они ж для него, что те песчинки! Да и крючок для него не больше! Но нет, сколько раз он объедал крючок? Сорок? Больше? И лишь несколько раз слегка дёрнул! Вот это да!

— Идём, помогу дотащить, такую рыбину вся деревня будет есть, вкусные они, заразы, когда крупные. И откуда взялся здесь, а? Мелкие по вкусу рыба рыбой, а вот крупные совсем другие, мясо будто оленина, но мягкое и сочное. Ух, народ порадуется!

Я слушал болтовню девушки, а сам шёл, раздуваясь от гордости за себя! Такую рыбину поймал! Ну да, чуть не упустил! Да, Вира мне помогла! Но я ж главное сделал! Вон как щёку ему разодрал, до сих пор глазами еле моргает, не дёргается! Может, я бы и сам его по темноте заметил, да вытащил, если б не орал, болван!

Когда мы зашли в деревню с добычей, разгорелось сияние. Давно пора ему. Лишь бы завтра не повторилось. Быкана в итоге зажарили на собрании по поводу выборов старшего по деревне. Оказался он действительно очень вкусным! Что тот запечённый олень, но расползающийся в руках! Ни жёсткой жилки, ни косточки, идеальное мясо.

Так что сготовленным мамой угощением остались довольны положительно все, нас буквально засыпали похвалой. А здоровенного быкана хватило как раз на всех, никто не ушёл голодным. Я же, когда осознал, что пойманной рыбы хватило на всю деревню, понял, сколько во мне силищи теперь. Спину сломал! Рыбе в воде сломал спину рывком!

Дебаты же шли тяжело. Не было у нас никого на подмену Аледу. Никто не хотел брать на себя его заботу, а ни он, ни его жена и не явились на собрание даже. Старший разведчик рассказал, что оба уже давно жили в лесах, ища потерявшегося сына, изредка появляясь, только чтобы пополнить припасы да узнать не вернулся ли Алем.

А потом, неожиданно, встал Доло — молодой ещё охотник, всего четвёртый год ходит, то есть пятнадцать вёсен ему исполнилось недавно. Отцу Алема было тридцать, когда его избрали. Но никто не высказался против, наоборот, его товарищи высказались в его пользу, что он ответственный на охоте и очень осторожный.

— Так тому и быть, Доло объявляется старшим деревни до тех пор, пока сам не решит уйти или кто-то не предложит лучшего кандидата, — утвердительно прошуршала волна.

Доло стоял торжественно, прямая спина, широко расправленная грудь, идеально чёрные волосы до плеч и широкий нос с горбинкой. Всё выдавало в нём его стихию — чёрный камень. И он выглядел откровенно зловеще сейчас, под затухающим сиянием Старшей Сестры.

Глава 31

Вира пришла за мной засветло, застав за попытками удержать челюсть на месте. Не выспался совершенно. Кажется, только прикрыл глаза, как тут же проснулся от непонятного шороха. И так всю ночь. Так что за последний час я только и думал, что о том, как попросить Виру перенести поход.

Но так и не решившись ни на что, крепко обнял маму. А потом вялый и мучимый недосыпом поплёлся вслед за высокой девушкой. Сегодня она будто спешила, шла широкими шагами, на каждый из которых мне приходилось делать три, а после ограды мы и вовсе побежали.

Холодный утренний воздух мигом выдул у меня из головы все посторонние мысли, я даже расслабился, будто до этого всё время был напряжён в деревне. Глаза зашарили вокруг в поисках следов или добычи. Запахи леса ударили в нос, вытягивая из него привычную уже трогову вонь.

Вира ускорилась ещё больше, но я всё ещё мог держать этот темп. Более того, я ещё ускорился, поравнявшись с ней. И мы ускорились ещё. Кажется, ещё немного и взлетим над густым лесом, воспарим в высокое небо. Вот бы моя стихия так могла. Зачем мне глупое провидение, если можно летать?

Неожиданно, среди утренних теней, след первым заметил я, а не Вира. Резко затормозил, оттолкнувшись от дерева ногами. Колени жалобно проскрипели под тяжестью инерции бега, но выдержали. Через две секунды мы оба с Вирой стояли, глядя на отчётливо отпечатавшийся в сырой земле след некрупного животного.

Я вопросительно поглядел на задумавшуюся девушку.

— Эх, не хотела я задерживаться, но такие знаки леса не принято игнорировать. Веди. Это твоя охота. Я не вмешаюсь, даже если из-за этого добычу упустим.

И я побежал вперёд, уже видя придавленную траву чуть дальше. А за этим следом и другой — уже в стороне. Постепенно во мне стал разгораться азарт, с каждым новым следом он звал меня всё сильнее. Я чувствовал, что добыча всё ближе. И замер лишь на миг, когда следы разделились, но хватило одного взгляда, чтобы понять какой старый, а какой свежий.

И снова дикий полёт по утреннему лесу. Мамина защита для ног была гораздо лучше, чем те кожаные сапожки. Я идеально чувствовал поверхность, но при этом я мог игнорировать острые камни, не боясь поранить ногу. И теперь я совершенно не скользил, эта пряжа будто цеплялась в землю, лучше даже, чем обычные шерстяные носки на болоте. Единственной сложностью для меня мог стать песок, но здесь его не было.

Зайца я заметил раньше, чем он меня, но брошенный кинжал, пусть и попал ровно в то, место, куда я и целился, вонзился в землю. Заяц же просто исчез. Нет, не исчез, он переместился мне за спину и, судя по звукам, пытается удрать! Ну, уж нет! Одним прыжком я добрался до кинжала и побежал за удирающим зверем.

Вира держалась на довольно большом расстоянии, но не теряла меня из виду. Так что она довольно громко прыснула со смеху, когда я промазал второй раз. Ну, всё, ушастый, добегался! Я тебя тут сейчас на фарш пущу!

Снова подобрал свой кинжал, развернулся и побежал за серебристым пятном, размывающимся от скорости. На прямой я был существенно быстрее, но заяц легче менял направления, оставляя меня на долгие мгновения позади, каждый раз, когда сворачивал в сторону. Да ещё и эти его прыжки. Как иронична природа, раз дала столь сильную стихию такому слабому зверю.

Снова сократив разрыв между нами, я приготовил ловушку для зайца. Сначала кину в него кинжал, а потом сразу камень. Не думаю, что в зайце хватит стихии на два прыжка подряд, иначе бы он уже ускакал от меня прочь, я бы и увидеть его не смог.

Вывернул ногу, предугадывая движение зайца, не дав ему взять отрыв, прицелился и метнул камень! Решил начать с него и не прогадал — заяц заметил направление и перенёсся мне за спину, я одним движением развернулся и метнул кинжал. Попал! Лезвие чиркнуло серебряного зайца по боку, но этого было недостаточно. Я уже был готов бежать за своей законной добычей, но он снова перенёсся.

Я редко глянул за спину, замер на месте, слушая и оглядываясь. Пусто. Причём он точно перенёсся куда-то далеко, иначе бы я заметил следы крови. Так увлёкся, что не заметил, как ко мне подошла Вира. Увидел её уже прямо перед собой, кланяющейся.

— Ты чего? — с оторопью спросил её.

— Ты Призрачного Патриарха ранил! Ух, вернёмся, будешь звездой у охотников! Этого засранца ещё никто не смог даже задеть! А тут целый бок распорол! Между прочим, легендарный зверь! Лет сто ему уже точно есть, а может, и больше. Никто толком не знает, сколько лет этому неуловимому зайчику, но все утверждают, что встретить его — к большой удаче! А уж ранить — так это даже не к удаче, а к полному познанию за год!

— Скажешь тоже. За год стихию не познавали даже древние герои.

Вира только хмыкнула, а потом рванула в глубину леса. Откуда-то издалека прилетел раскат грома, и я сорвался вслед за ней. Раздосадованный и злой. Всего пара сантиметров в сторону цели, и я бы смог убить легенду охотников. Всего пара сантиметров моей неловкости отделяла меня от того, чтобы стать легендой в нашей деревне. А там и до легендарного героя не далеко. Но я оказался слишком косым, даром, что заяц не я, а он.

Минут через тридцать начался густой ливень. Гроза рокотала уже не вдали, она то и дело ослепляла, заставляя меня оступаться, замедляла наш бег. Вира то и дело поскальзывалась, пусть ей это и не сильно мешало бежать дальше. Но она пару раз с завистью посмотрела на мою обувку. Чувствую, скоро у мамы не будет отбоя от заказов на такую же.

Скоро бежать стало откровенно тяжело, воды было столько, что казалось, плывёшь в озере, а не бежишь по лесу. Потом вода вовсе поднялась до пояса, и Вира обратилась выдрой. Изящной и гибкой, очень похожей в воде на змею. Её сине-зелёная шерсть вспыхивала стихийным светом в каждой вспышке небесного огня. Она и человеком была необычайно красивой, а в образе выдры — будто выпустила то, чем была на самом деле. Собственно, так и было на самом деле — стихия и зверь — части нашего естества. У каждого зверя есть своя стихия и человек. У каждого человека есть свой зверь и своя стихия. У каждой стихии есть свой зверь и человек. Великие звери — это сами стихии. Каждый из них может стать человеком, но такое бывает редко.

Разве что слон, говорят, не любит ходить с хоботом и больше времени проводит в образе человека.

Я выбился из сил очень скоро. Вире-то что — вода её стихия, но я терял силы слишком быстро. Мало того, что вода вытягивает из меня стихию, как бы я с этим ни боролся, но почуть-чуть терял постоянно. Так ещё и идти в ней было очень тяжело.

— Хватит. Такой дождь — это тоже знак. Лезь на дерево и жди, а я пока поплаваю.

Так вот я остался один. Стихии внутри почти не осталось, но я как-то особенно легко хватался за кору, поднимаясь всё выше. Только на середине пути до меня дошло, что так высоко мне не нужно залезать, но впереди показалось небольшое дупло, так что я долез и до него.

Ползти оказалось очень просто — я даже не хватался за ветви руками, опираясь на них только ногами. Руки, словно звериные лапы с когтями, легко ухватывались за мельчайшие неровности. Я аж затаил дыхание — это же уже звериные повадки во мне! Месяц с начала познания, а я уже чувствую зверя в себе!

В дупле затаилась какая-то птаха. Я резко потерял интерес и спустился чуть ниже, чтобы не пугать беднягу. Замер на крупной ветке, наслаждаясь стихийной мощью грозы и ливня. Мир бесновался, выплёскивал скопившуюся силу вовне! Такие ливни случались всего пару раз в году, не чаще! В деревне на этот случай каждый дом был обмазан специальным зельем, чтобы не пропускать воду внутрь. И, судя по всему, мама использовала его же на моей одёжке. Молодец она, расскажу ей потом, как классно она всё сделала. Даже карманы на кофте сделала, чтобы можно было спрятать от воды руки.

Скоро меня сморило теплом и шёпотом природы. Боролся недолго, поддавшись сонливости.

Дымка стала подниматься над горной травой, а я плыл в ней, словно пробирался по мягкой перине. Вокруг пылало вспышками молнии небо, вода кипела в воздухе, тучи вились высоко над головой. А я плыл и плыл куда-то вдаль. Подо мной проплывали острова и моря, их разделяющие, чудные звери летали то тут, то там. И великая Птица Света, которую не считали великим зверем, но признавали её величие. Она пролетела подо мной, подобно самой молнии, лишь на мгновение блеснув узором перьев, ослепив.

Дождь закончился, небо прояснилось, в зенит вылезла Младшая, любопытно глядя на меня, такого крошечного. А я всё летел и летел куда-то. Меня тряхнуло воздухом, как было не раз, но я не потерялся, летел дальше. Тряхнуло ещё раз, затем и ещё раз. А потом стало трясти постоянно.

— Просыпайся уже! — донеслось до меня сквозь сон.

— Ещё пять минуточек…

Мне не хотелось терять этот сон, но чувство полёта сменилось чувством падения, я летел сквозь толщу воздуха, будто метеор, ускоряясь и ускоряясь. При этом меня то и дело трясло, принося отзвуки реальности.

Тяжело вздохнув, я всё же решился проснуться. Встряхнулся, открыл глаза и недовольно уставился в лицо Виры. Её лицо всё было измазано в крови, видимо, она удачно поохотилась. Настолько удачно, что даже не умылась толком.

— Вот ты соня! Я тебя уже минут десять пытаюсь разбудить!

— Летал я…

Неожиданно, Вира смутилась, зарумянившись.

— Извини. Ох, давно я не летала во снах. Всё чаще плаваю. Хотелось бы поплавать в небесах, словно они — озера, — она мечтательно закатила глаза.

— Умойся лучше, а то вся в крови.

Вот тут девушка сначала покраснела до кончиков ушей, да так, что чужую кровь стало не видно. А потом и разозлилась!

— Ах, ты! — но не нашлась, что ещё сказать просто столкнула меня с ветки, на которой я сидел.

Резко проснувшись, я ухватился за ветку всеми конечностями, ударом вышибло дух, будто изнутри ударило камнем по внутренностям, но до земли не долетел. Так и висел, глядя на то, как тихо ворчащая Вира стирала водой из лужи с лица кровь. И как-то не спешил вниз, девушка всё ещё была красной от злости.

Глава 32

Всю ночь мы бежали, игнорируя и следы, и даже самих зверей, которые иногда пробегали рядом. Когда перед нами из кустов выпрыгнул красивый зелёный тигр — Вира просто обратилась выдрой. И тигр, недовольно рыкнув, скрылся назад в кусты, побоявшись связываться с познавшей стихию и пробудившей зверя. Зверь, человек и стихия в одном теле взаимно усиливают друг друга, так что эта выдра легко бы ободрала тигра, рискни он нарваться на драку.

Безумный бег закончился только на рассвете. Вира будто бы перестала спешить и одновременно стала куда осторожнее. Я спросил её — почему так.

— Мы только что покинули родной лес. Этот лес чужой, и здесь другой хранитель. У нас есть договор прохода с ними, но спешить на чужой территории не принято, могут счесть за оскорбление. Иначе говоря, идём не спеша, отвечаем на каждый вызов.

— Понял.

— А вызовы будут точно.

— Ты справишься? — с надеждой поглядел я на пробудившую своего зверя.

— Мы, Арен. Мы справимся. Вызывать будут в основном тебя. Я здесь только как гарант честной схватки. Никаких матёрых зверей, только подростки со сравнимой ступенью познания, как на обряде копья.

— Хочешь сказать, что они будут нарушать священный договор?

— Зачем же? Никто не тронет нас во сне, не будет и пустой жестокости. Тебя убьют и съедят твой труп, если смогут. А если я влезу в честную схватку, выйдет хранитель леса. Другое дело, что он не сможет выйти до прямого нарушения негласных правил, но и не пошевелит и лапой, если правила нарушат его подданные.

— Но как же так? Договор же! Мы вместе против общего врага!

— Именно, Арен. Всё, что угодно, ради силы, которая сможет уничтожить чужих! Всё! Ты же сам знаешь, познать стихию можно ни разу не убив, не съев ни одной травинки. Так почему же древние оставили нам Круги Священных копий? Зачем тысячи смертей? Зачем нужны места силы, если можно просто взять и познать стихию? Со зверем сложнее, для его познания нужно вести себя, как зверь. Но тем же выдрам ни к чему охота на волков. И всё же я регулярно охочусь, а ты прошёл обряд копья. Никто не отдаст тебе свою силу даром, а без заёмной мы бы уже вымерли под давлением чужих.

— Я знаю всё это, но договор…

— Арен, ты прекрасно знаешь договор. Там нет ни слова о том, что нельзя сожрать слабого. И даже сворой можно напасть на одного, если таков твой путь. Ладно, пустое. Вон, смотри, первый претендент нарисовался. Слабак, не убивай, если сможешь. К чужим его сердце, едва стихии коснулся.

Из леса к нам шагнул крупный медведь. У меня аж поджилки затряслись. Медведь! Дитя великого зверя! Они даже без стихии были довольно сильны. Все дети великих были опасны. И Вира так легко сказала, что этот медведь — слабак? А ещё отошла в сторону, скрестив руки на груди, опёрлась о ствол дерева.

— Мы с тобой одной крови, — произнёс я для храбрости и указал в него кинжалом, чем принял его вызов.

Медведь заревел, напряг тугие мышцы. Чёрные когти поднялись над реющей на ветру шерсти. И он рванул на меня.

Что? Почему он такой медленный?

Я легко отошёл в сторону, а он даже не успел отреагировать, пробежал ещё несколько метров мимо цели. Вспахал землю своей тушей, разворачиваясь, и прыгнул на меня. Раззявленная в ярости пасть, слюни вспенившиеся на губах, дикий взгляд. Я слегка пнул его по морде, отчего огромный зверь уткнулся в землю, перевернувшись через голову. Его вообще стихия коснулась? Не факт, что он бы смог справиться со мной даже в кольце копья, где я ещё был без стихии.

Когда медведь поднялся и яростно заорал, я демонстративно спрятал кинжал в ножны. Этот медведь не то что не противник мне, он даже не сможет пробить мамину броню. И чего вышел-то? Зверь пристыженно заткнулся на середине рёва. Понурился и поплёлся прочь.

— Прощупывают. Убил бы если, точно вылез бы хранитель, тревожит его моя сила, хочет схватки, да нельзя хранителю с договором нападать без причины. Не поймут, свои же задерут. Так что поход будет сложный, будь осторожнее, нас будут постоянно провоцировать.

— Кто здесь хранитель, раз он посылает своих на убой?

— Ха, да обычная рысь, ничего особенного, этого медведя держит только для вот таких провокаций, иначе давно бы его жизнь была отдана какому-нибудь котёнку. Пф, — Вира презрительно скривилась. — Уже вон, взрослый зверь, а всё слабак.

Выйти с поляны нам не дали, из кустов перед нами вылез крупный ящер. Спину его покрывал дикий узор, сплетение синих и зелёных линий, вместе напоминающих собой оскал медведя.

— Вот этот уже без скидок, Арен.

Но я уже и без неё видел, что зверь опасен, буквально на моих глазах его чешуя обросла белой с алыми кончиками шерстью. Ящер напал сразу, как только Вира замерла на краю поляны, не стал дожидаться, когда я достану кинжал. Но из-за своего дара, я не проморгал атаку. Мне на ящера даже глядеть не нужно. Я отпрыгнул в сторону от расплывшегося пятном зверя. Это уже было не так просто.

Кожу стянуло холодными мурашками, очень быстрый и сильный зверь. Опасный. Но… я тоже опасный. В очередную атаку ящера я подстроился так, будто для меня это было легко. Подпрыгнул, ударил пяткой по носу, прошёл по стремительно бегущему ящеру, чиркнул кинжалом по кончику попытавшегося ударить меня хвоста. Кончик отлетел в сторону, а шерсть растаяла дымкой. Папа перестал считать зверя мне ровней. Оставил только глаза волка, как бы намекая мне на то, чтобы я не терял бдительности.

И ящер ударил стихией. Всё вокруг заволокло синей пылью, я моментально потерял зверя из виду, но не его глаза. Их я видел, даже прикрыв веки от пыли. Мне не хотелось его силу. Я чувствовал, что она мне не подходит. Слишком мы разные, ничего не получу. Потому я не стал его убивать, только обозначил точку на шее, изогнувшись в широком пируэте. Потом демонстративно встал, пряча в ножны своё оружие.

Ящер не принял поражения, в синем тумане заплясали зелёные нити, которые стали налипать на мою кожу. Но раздался глухой рёв, и туман развеялся, а ящер в то же мгновение сбежал, смешно перебирая лапами.

— Ха, молодец, малыш. Обыграл ты драную кошку, пришлось ей даже вмешаться в поединок, — Вира улыбалась так же, как когда отрезала себе кусок сырого быкана.

— Я не малыш!

— Ха, маме это своей расскажи, — довольная выдра лыбилась и щёлкала пальцами. — Ладно, не дуйся, идём дальше. Раньше, чем через пару часов вызовов не будет. Нельзя переутомлять тебя. Да и вообще, не думаю, что старая кошка найдёт тебе ещё больше пары достойных противников. Этого я считала равным, а ты его наказал, будто на яйцо наступил! Ох, и порадую я народ рассказами о сегодняшнем походе! Да и тебе пора бы мальков у костра развлекать.

Ничего не стал отвечать. По очереди мне было ещё далеко до моего первого рассказа у костра. Но Вира права, пора бы уже начинать мне думать о том, что буду рассказывать младшим.

Мы пошли вглубь леса под бессмысленную болтовню девушки. Ей было скучно, она рассказывала, но я даже не прислушивался, хоть это и было кощунством для старого меня. Представить только, пробудившая зверя ведёт меня к месту силы. Я ж ей в рот должен глядеть. Но нет. Мне скучно. Чувствую себя каким-то невероятно сильным. Ещё недавно я был всего лишь гнилым, а сейчас я легко побил ящера, который уже мог выпускать стихию из тела.

На нашем острове было несколько сильных семей: рыжие обезьяны, белые волки, зелёные тигры, дикие гиены, зелёные ящеры и белые кабаны. И уже с тремя из них я сталкивался в честной схватке, победив всех. Неужели я так силён? Я даже улыбнулся своим глупым мыслям о том, что гнилой внутри. Какой же я гнилой, если легко побеждаю в каждой схватке?

— Прекрати, пожалуйста, так глупо улыбаться. Мне больше нравится, когда ты суровый и сосредоточенный.

— А? — я растерялся, а Вира лишь расхохоталась.

— Растерянным ты тоже выглядишь лучше, — девушка засмеялась, схватившись за живот. И успокоилась не сразу, поглядывая иногда на моё растерянное лицо. — Оххх… Но если серьёзно, то не расслабляйся раньше времени. Ты, конечно, сильный для своего возраста, но не сильнее познавшей стихию и пробудившей зверя. А я не расслабляюсь в лесу. Потому и жива до сих пор. Довелось мне видать много куда более талантливых, чем я, но мало познать стихию, надо ещё выжить.

— Я понимаю.

— Да что ты там понимаешь в свои двенадцать? Ты ж малыш ещё совсем. Вон, пытался девочку плачущую утешить.

— Понимаю я, что нельзя терять осторожность! Гордыня убивает чаще когтей! — процитировал я отца.

— Вот это уже звучит взросло.

— Но при этом нельзя терять веру в свои силы, только она ведёт познающего! — добил я эту выдру очередной цитатой.

— Хм, — дальше она, против своего обыкновения, шла молча.

Я устал. Сон на дереве совершенно не чувствовался, будто я и не спал вовсе. Даже в глазах стало мутиться. Но шёл дальше, игнорируя слабость тела. Всё же я — познающий стихию, я должен преодолевать себя! Искать свою стихию в себе, научиться чувствовать её. Этап познания стихии описывался так: сначала нужно узнать все проявления своей стихии, потом подчинить их своей воле и, наконец, соединить их в одном проявлении. Главная сложность в том, что есть такие стихии, проявлений которых в природе нет. И большая часть людей обладают именно такими стихиями.

Взять мамину алую молнию. Таких не бывает. И мама рассказывала мне о том, что пыталась познавать свою стихию в грозу, но это оказалось ошибкой, её стихия была совершенно иной, не имеющей ничего общего с природной молнией. Потом она увидела в небе алую зарницу и считала, что это похоже на её стихию, оказалось, ничего общего. Впустую потраченный на охоту за второй зарницей год. Мне было лет шесть, когда мама рассказала, что её стихия оказалась близка свету, а не молнии. Тогда я не понял, что она буквально призналась мне в познании своей стихии, а вот сейчас дошло.

— Вира, а расскажи про свою стихию? Как тебе помог кровавый плод?

— А я уж думала, что не спросишь уже, так и будешь молчаливой букой ходить, не реагируя на меня. Ха.

— Ну вот, спрашиваю. Расскажешь?

— Почему нет? — противореча себе, она замолкла и шла довольно долго, молча, что вообще на неё не похоже. — Я почти идеально похожа на наше озеро. Будто родилась для него. Главная моя проблема была в том, что я искала сложностей там, где их нет совсем. Всё из-за того, что с самого прозрения я считала себя чистой водой. А потом жёстко обломалась, когда поняла, что это не так. Вот и искала сложности себе. Даже в океане поплавала, не чувствуя родства, а в родном озере не обращала на него внимания — привыкла.

— А разве есть разница между озером и океаном?

— Пф, конечно, есть! И дело даже не в самой воде, которая там совершенно другая, но в стихиях, которые в ней растворены. В океане вода так плотно насыщена стихией, что в неё тяжело заходить, как в болоте, но иначе, океан не отравляет, но жжётся. Интересно было бы искупаться, будучи познавшей. Мы с тобой обязательно дойдём до большой воды. Больше того скажу, даже озёра все разные. И реки, но реки совсем другие, чем озёра. А какая рыба водится в океане… ммм…

Что-то её опять понесло в болтовню. Но в целом понятно, примерно такую же историю рассказывали почти все познавшие, каких я слышал. Вире ещё повезло, что у неё её стихия была под боком. И то не смогла без зелья познать. Что же ждёт меня? Я вообще не представляю, что у меня за стихия.

Хотя о чём я вообще думаю? Мне рано лезть в смысл своей стихии, мне бы найти все её свойства. А для начала научиться бы выпускать из тела. Колечко прям жжёт кожу, так хочется его подчинить себе.

Прервав приятные размышления, передо мной встала рыжая обезьяна. И вот я прямо сразу почувствовал, что эта — сильная. Было что-то такое в её движениях, в цвете глаз. В холке мне до подбородка дотягивается, а если бы смогла выпрямиться — была бы выше на голову. Покатая мускулатура вьётся узлами под натянутой шкурой.

— Совсем охренели? Тебе сколько лет, рыжая? Двадцать? Ты ж уже скоро стареть начнёшь! И ты хочешь поединка с мальком, которому двенадцать? И это не считая того, что люди развиваются медленнее зверей! А ну брысь!

Но что-то во мне воспротивилось тому, что говорила Вира. Если в ящерице я чувствовал стихию, как ненужную, то вот эта обезьяна могла сделать меня сильнее. Больше насытить тело моим туманом, а может, и воспламенить его! Да и отец покрыл рыжую своей шкурой, намекая мне на то, что я могу её победить. Ещё он явно экспериментировал с этой способностью, чтобы мне было максимально удобно, и при этом я тратил минимум сил. Так что теперь обезьяна виделась почти лысой, если я закрывал глаза, и к короткой шерсти добавились и когти и зубы.

Я достал кинжал и показал им на обезьяну, игнорируя то, что говорила девушка. Та зло на меня покосилась, но не стала устраивать скандал, медленно потащила меня в сторону.

— Ну, не дёргайся. Там была хорошая поляна, а здесь эта вшивая старуха залезет на дерево и будет оттуда в тебя какахами кидать.

Обезьяна возмущённо ухнула, ударив длинными лапами по земле, как-то уловив общий оскорбительный смысл слов. Или ей просто не нравилось, что мы куда-то идём после принятия мной вызова. Похоже, ей вообще не нравилось, что пришлось бросать вызов, а не просто ударить в спину зазевавшегося мальчишку. И до меня дошли эти её чувства весьма чётко, пусть и пришлось сосредоточиться, чтобы понять общий посыл. Новая грань моей стихии?

— Слушай, мне, конечно, не тяжело тебя тащить, но ты уверен, что сам не можешь идти?

— А? Да, — что-то я задумался и потерял связь с реальностью. Вывернулся и пошёл сам.

Обезьяна лишь презрительно фыркнула, глянув на это. И это хорошо, я даже специально споткнулся на ровном месте, чтобы окончательно убедить обезьяну в том, что я — слабак. И по дошедшим до меня чувствам я понял, что получилось, обезьяна уже мысленно лакомилась моей плотью.

Через пяток минут мы замерли один напротив другого на небольшой поляне. Стоило мне достать кинжал, как обезьяна сорвалась с места. Но, совершенно неожиданно для меня, она не собиралась на меня нападать, наоборот. Рыжая побежала прочь, смешно загребая лапами, но при этом куда быстрее, чем до этого бегал ящер. Я растерялся на несколько секунд, потом побежал за обезьяной, которая уже вскарабкалась на ближайшее дерево и скрылась в листве. Прямо на бегу, подчиняясь навеянному отцом чувству, пригнулся.

Замер, оглядываясь и пытаясь понять, что произошло. Увидел злую и сосредоточенную Виру. Увидал и шевеление рыжей обезьяны в листве. Но не понял, отчего уклонялся. В моменте чувство было очень острым, а вот сейчас я просто не понимал, что произошло.

Чувство снова появилось, я снова пригнулся, повинуясь ему. Но опять не понял, отчего уклонился. Только почувствовал злость и разочарование своего противника. Она как-то меня атакует? Но как? Чувство приходит не от неё, а откуда-то сзади каждый раз.

Снова я почувствовал, что нужно уклониться от чего-то справа, отшагнул назад, пытаясь рассмотреть угрозу. Но ничего особенного не произошло, слегка колыхнулся воздух и всё. Я уже задумался, надо ли мне уклоняться, или это такая стихия у обезьяны — сбивать с толку.

Но тут чувство пришло сразу с трёх сторон, мне пришлось отпрыгнуть в сторону, ещё и пригнувшись, потому от брошенного обезьяной камня я не успел увернуться, благо, тот попал в прикрытую толстой шерстью спину, а потому не нанёс никакого ущерба.

Что, действительно просто дурит меня? Но злость и страх от этой обезьяны противоречили моим рассуждениям. А потом я заметил на одном из деревьев свежую зарубку. Да она использует стихийную технику! Не просто выпускает стихию, а заставляет её оформиться в полноценную атаку! Да ещё и делает это на большом расстоянии от себя! Ничего себе!

Этот зверь уже застыл на последней преграде к познанию! Неужели, я могу с ним справиться? Отец?

В горле встал тугой болезненный ком, отец появился всего на мгновение, чтобы только кивнуть мне в ответ. И я явственно почувствовал, что одно это появление отняло у меня тумана больше, чем вся прошедшая до этого схватка. В то же мгновение, как отец пропал — предчувствие пронзило меня со всех сторон. Я упал на землю плашмя, а затем перекатился в сторону, потому что обезьяна пошла в наступление, прыгнув мне на спину прямо с дерева.

Сложно победить того, кто всё время видит тебя. Понимаю её страх.

Я рванул на неё прямо из лежачего положения, но вместо удара кинжалом застыл. Обезьяна уткнулась мордой в землю и положила ладони на затылок — общий для всех животных символ признания проигрыша.

— Лучше добей, — проворчала Вира с края поляны.

Но я не мог. Меня манила стихия этой обезьяны, рот сам собой наполнился слюной, представляя вкус сердца. Но ударить вот так вот, по принявшему поражение? Убить живую обезьяну ради её стихии?

Замер, занеся кинжал, не зная, что делать. Желания толкали меня на убийство, а разум был против. И тогда обезьяна послала мне эмоции-картинки, будто знала, что я умею её понимать. Она пыталась до меня донести, что покажет ценное дерево со спелыми стихийными плодами, его охраняют её родичи, но она нас проведёт, и никто не посмеет нас тронуть.

— Хорошо, я принимаю твой откуп, — пробормотал заплетающимся от волнения языком.

— Болван. Ну да ладно. Зато после этой схватки нас перестанут трогать.

— Она предложила провести нас к дереву…

— Я слышала, — бесцеремонно перебила меня Вира.

— Слышала? Ты тоже понимаешь зверей?

— Конечно, — её лицо исказила гримаса недоумения. — Договор же скрепляет всё живое на планете. Через него мы можем общаться. Ты, что, не знал об этом? Ха! Хоть что-то твоя заумная книжка не рассказала тебе! Ха!

Я покраснел до корней волос, разозлившись и смутившись одновременно. Если папа не стал об этом писать — значит, это не важно для познания. Вот и всё!

Глава 33

Путь к дереву лежал сильно в сторону от нашего маршрута, из-за чего Вира всё время ворчала, мол, надо было прибить макаку и делов. Если бы не тот факт, что с провожатым мы могли бежать со всей доступной ей скоростью, Вира бы уже давно убила эту трусиху. Обезьяна улавливала общий смысл её слов и злилась, смущалась, но не смела при этом возмущаться или как-то проявлять своё недовольство. Особенно сильно она реагировала на слова Виры, что эта старуха напала на ребёнка и проиграла вчистую, ещё и сдалась. Выдра тонко ловила каждое чувство обезьяны, потому только и делала, что говорила гадости.

Мне было жутко стыдно от этой всей ситуации. Я уже и сам был не рад тому, что согласился на откуп. Отпустил бы обезьяну с миром и забыл бы про неё. И одновременно размышлял о том, что моя стихия явно требовала от меня иного, но я… оказался выше неё? Это ли имел в виду отец? Обязательно спрошу маму, когда вернусь домой.

А ещё меня тревожила моя сила. Неужели я действительно стал таким сильным?

— Вира, я ведь правильно понял, что эта рыжая обезьяна уже почти познала свою стихию?

— Правильно.

— И я её победил так легко?

— Тебе просто повезло. Эта трусиха побоялась драться с тобой врукопашную, привыкла побеждать своей сильной техникой. Да вот беда, ты — провидец, для тебя эта техника не страшнее чиха. Потом эта дура решила, что тебя можно победить, вложив почти всю стихию в атаку. Так что прыгнула на тебя она уже почти пустая. А когда это поняла, то предпочла сдаться. Трусиха.

— Хм. То есть, если бы я не был провидцем, то проиграл бы?

— Гарантированно. Я бы тебя спасла от неё, но пришлось бы платить выкуп. Но так получилось куда лучше.

— То есть я победил её нечестно?

Вира закашлялась, остановилась на месте и вонзила в меня злой взгляд.

— Чего?! Чё ты сейчас сморозил? Нечестно?

— Ну…

— Ты хоть понимаешь, что по меркам этой старой блохастой ты едва из гнезда вылез? Да ты ей во внуки годишься! Месяц от прозрения. Если бы ты не ткнул в неё кинжалом, я бы её убила бы на месте за этот вызов! Совсем стыд потеряла! Да и не знай я о твоём даре — прибила бы, не смотря на твой ответ на этот вызов. Но ты так прям уверенно на неё посмотрел! Ох. Пшла давай, — Вира пнула замершую обезьяну под зад. — Давай побежали быстрее. Нам ещё всю территорию этой драной кошки пересечь надо, а потом на спорную территорию выйти. Можем вести себя теперь смелее, после такого хранительница не решится разбухать, даже если я тут целое племя захочу сожрать. И как ей вообще вголову взбрело?..

В ответ от обезьяны пришла волна страха, что это её собственное решение, никто в нём не виноват. Просто моя стихия её поманила.

— А ты сам образец чести, даже убивать эту дуру не стал! Использовал только свою стихи, которая и есть суть ты. Выйди она точно так же против тебя в круг, проиграла бы ещё быстрее, голый бы ты был или одетый! Нечестно! Вот дурной!

Остальную часть пути я шёл, молча, боясь что-то говорить Вире. Она явно сегодня была не в духе, ни на секунду не прекращая ругаться на обезьяну и на хранительницу леса. Наш хранитель уже давно бы вышел наказать за сквернословие на своей территории, а местная носу не казала. Неужто Вира так сильна, что аж хранитель леса, у которого должен быть этап пробуждения человека, боялся? Или действительно не имела права сейчас из-за негласных правил?

И ведь не спросишь сейчас, опять набросится и будет дураком обзывать.

Вот же проблема на мою голову. Хоть отказывайся от её долга. Так ведь она воспримет это как обиду. А обиженная пробудившая зверя — это не трусоватая обезьяна. Это реально страшно. Как бы не прибила сгоряча. Посоветуюсь с мамой, как вернусь, она адекватная и, наверняка, знает, как вести себя в такой ситуации.

Мы бежали ещё час до территорий рыжих обезьян в этом лесу. Они начинались так же кругом с деревцем, имитирующим священное копьё. Встретили нас без радушия. Наша устроила целый танец, объясняя что-то своим более крупным родичам, а те всё больше хмурились. Продолжалось это довольно долго, а закончилось громким криком одного из них. На крик собралась целая стая обезьян, под чьими взорами я отступил на шаг. Вира же не дрогнула, как стояла — так и стоит, продолжая ворчать себе под нос.

Постепенно усиливался гул перекрикивающихся обезьян, они ярились и кричали что-то, и без помощи священного договора было ясно, что они не хотят нас пускать к дереву. Буйство нарастало и нарастало, пока не смолкло в один момент, будто кто-то ударил мечом и отсёк все их крики. Из толпы рыжих обезьян вышел старый и белый, как Младшая Сестра.

— Я, старший этой деревни рыжих обезьян, — неожиданно заговорил он с сильным обезьяньим акцентом. Это что же, он тоже на этапе познания человека? Как и хранитель леса. — Я признаю ваше право пройти к нашему древу небесного света. Вы можете взять три плода с него. Это наша плата за жизнь одной из нас.

— Три? А будет ли этого достаточно за жизнь почти познавшей? — грубо ответила ему Вира.

— Больше не понадобится, — спокойно ответил ей старик и скрылся в толпе. Вслед за этим обезьяны стали расступаться, образовывая проход.

— Тц, идём. Слышала я про их дерево. Если там действительно есть три спелых плода, то это хороший откуп, а вот если там будут недоспелки одни, то я устрою тут бойню, — её кровожадное настроение вырвалось наружу, отпугнув обезьян в стороны.

Мне было стыдно за неё. Я так не могу. Звери нам родня, а она вела себя с ними, как чужачка. Не понимаю, что на неё нашло.

Коридор из обезьян казался бесконечным, но потом я стал узнавать повторяющиеся морды. Они просто перебегали так, чтобы вести нас ровно к цели. И вскоре впереди я увидел мерное синее сияние. Оно было мягким и умиротворяющим. Даже Вира перестала браниться, постепенно расслабившись.

Дерево было… невероятным. Оно будто состояло из затвердевшей синей воды. Прозрачное, испускающее свет из тысяч белых нитей внутри себя. Не яркий, но он заполнял всё пространство вокруг и поднимался куполом над лесом. Рядом с ним не росло деревьев, но трава была густая и сочная, полная цветов, часть трав явно имела стихийный окрас. Настоящая сокровищница.

— Ты можешь показать пальцем на выбранный плод, и мой сын снимет его для тебя, — старик ждал нас здесь, ткнув пальцем в мою сторону. За его спиной сидел худой обезьян с идеально белой шерстью. Не думаю, что он так стар, видимо, его шерсть окрасилась стихией, как у людей. Может быть, что его отец тоже белый не от старости. Остальные же обезьяны давно остановились, не решившись приближаться к дереву, и сейчас глядели издалека.

Вира отошла в сторону, легла в траву и закрыла глаза. Мне тоже очень хотелось последовать за ней. Внезапно в горле встал болезненный ком, пришёл отец. Он показал мне пальцем на первый плод, для надёжности вырастив на нём шерсть. Выглядело это совершенно дико, шерстистый плод. Такие бывают, но я ещё не видел густую белую шерсть на чём-то вроде обычных белых яблок.

Я присмотрелся к другому и почувствовал притяжение стихии, да ещё и гораздо более сильное, чем было с проигравшей обезьяной. Действительно, мне больше и не понадобится. Я вытянул руку и указал на покрытый шерстью плод. Сын старшего мигом взлетел на дерево и снял именно его, положив мне в руки.

Яблоко было совсем мелкое. Размером в четверть моего кулака. Белое, непрозрачное, из ярко-синего корешка торчит синий же листик. Я сглотнул слюну и поднял глаза, попытался выбрать ещё одно, но отец пропал, а шерсть не выросла на другом. Мне, наверное, и одного хватит. Нет нужды есть больше — можно заглушить свою стихию чужой. А я чувствовал прям, что мне и одного хватит. Вире? Не нужны ей эти яблоки, она уже познавшая, а у зверей другой путь. Маме? Она тоже познавшая, но ей наверняка понравится необычное лакомство, а я отчётливо чую сладкий дух. Но незачем брать полное стихии, нужно самое пустое. И нужное яблоко обросло шерстью, я ткнул в него пальцем, и через две секунды оно было у меня в руках. Третье? Нужно ли? Хотя… Дора порадуется такому подарку. Пусть реже плачет. Очередной плод оброс шерстью и через две секунды оказался у меня в руках.

Я спрятал два подарка в сумку, а сам сел в траву и стал есть сочное и сладкое яблоко. Но главное происходило не во рту, главное было в буйстве стихии, ворвавшейся в моё тело. Одно крошечное яблоко содержало её больше, чем всё моё тело. Буря синего света заполнила моё тело, разволновала мою стихию, заставив белый туман двигаться. Ещё не воспламенился, как в прозрении, но уже и не стоячее молоко.

Моя стихия с удовольствием поглотила дарованную силу, стала гуще и постепенно успокоилась, обратившись густейшим белым туманом. При этом распределение ничуть не изменилось. Голова, спина, кисти рук, стопы ног и почуть-чуть в остальном теле.

Я стал сильнее. Ещё сильнее. Ещё ближе к своей стихии. Если так подумать, то именно вдох помог мне увидеть стихию в своём теле. А теперь стихия стала плотнее. Те ли это изменения, которые я должен увидеть? Не знаю.

Я встал, взял Виру за руку и повёл прочь с поляны. Обезьяны снова выстроили коридор для нас. И скоро мы оказались вне их деревни. Девушка больше не ругалась и шла, молча, спокойно, позволяя мне вести её за руку. Снаружи нас ждал старик.

— Провидец, значит, — заговорил он медленно и тихо. — Редкий дар.

Сказав это, он замолк, а потом развернулся к нам спиной и скрылся где-то в листве. И что он хотел этим сказать? Почему не сказал у дерева? Странный зверь. Стоило ему уйти, Вира встрепенулась вся.

— Ох. Я заснула? — она потёрла лицо и казалась потерянной.

— Нет, ты, вроде не спала, просто успокоилась.

Вира поглядела на меня с подозрением, но потом лишь пожала плечами.

— Выдали тебе откупные? Доволен ими сам?

— Да, всё хорошо, отдам одно яблоко маме, а второе Доре, чтобы не грустила.

Девушка странно на меня поглядела, но не стала ничего говорить, взяла неспешный разбег, а потом мы с ней полетели сквозь лес к нашей цели. Я думал о том, что всё действительно очень удачно сложилось. Вира говорила что-то про счастливые знаки — вот всё и сложилось как нельзя удачнее.

Мы бежали до самой ночи, а ночью улеглись спать у небольшого костерка. Я лежал спиной к тёплой спине Виры, думая о том, как там в деревне дела? Как дела у Дрима? Всего через месяц должен прийти сборщик познания, чтобы забрать его с собой в город, что у провала чужих.

Боится ли он? Или радуется скорой битве с чужими? Звери хорошо растут в силе, когда убивают чужеродных тварей.

Глава 34

— Если всё хорошо сложится, то вечером будем на месте, — плохое настроение покинуло Виру после сна. Может, просто не выспалась? Я-то поспал вчера во время ливня. А она — нет. Хотя звери куда прочнее людей, не должно было это сильно на неё повлиять.

Как бы там ни было мы побежали дальше.

Лес жил своей жизнью, пах тысячами запахов, шелестел тысячей звуков. При этом я чётко ощущал, что этот лес действительно другой, чем наш. Другие деревья с другой формой листьев, другие цветы под ногами, кажется, даже цвет травы здесь другой. Странно вообще, что я только сейчас это начал замечать. Что изменилось?

Ну, конечно же! Во мне изменилась стихия, став плотнее, видимо, с этим я стал чувствительнее. Неужели дело в стихиях? То есть вот эти все отличия леса — просто из-за стихии растворённой вокруг? Или наоборот, стихия изменилась под влиянием леса? Я остановился, чтобы присмотреться к привлёкшему моё внимание дереву. Захотелось понять, чем именно оно отличается от наших.

— Что случилось? — подошла ко мне Вира со спины, и до меня только сейчас дошло, что я банально забыл о том, что не на прогулке.

— Эм, — начал я, судорожно думая о том, как оправдаться.

— Что? Только заметил, что лес тут другой и пытаешься понять, в чём именно?

Я даже покраснел, неужели у Виры дар чтения мыслей?

— Подрос, значит, это хорошо.

— Подрос? — не понял я её выводов.

— Количество стихии в тебе увеличилось, а с этим ты стал чувствительнее к окружающей реальности. После пепла, может быть, уже сможешь выпустить стихию. Очень-очень быстрый прогресс, действительно можно поверить в полное познание за год. Будто ты — сама первостихия. Но не сильно зазнавайся, а то застопоришься.

— Первостихия? Скажешь тоже… У меня такое замудрёное прозрение, что я даже не знаю, как именно моя стихия выглядит.

— Как-то тебе это не сильно мешает перескакивать через целые этапы. Того же Мамса считают очень талантливым, раз он за год смог дойти до того, до чего ты дошёл за месяц. Даже завидно.

Я снова покраснел от такой откровенной похвалы. Ерунда какая-то. Неужели, я действительно талантлив? Папа писал, что настоящие шансы стать богом есть только у тех, кто познал стихию меньше, чем за два года. То есть я всё делаю правильно. Но спешить и зазнаваться действительно не стоит. Талантов не существует. Есть те, у кого правильно сформировалось понимание самого себя в детстве, но не бывает тех, кто легко проскакивает всё познание. Чаще всего легко проходит только один этап, иногда два. И один обязательно идёт очень тяжело. Бывало даже так, что после прозрения человек несколько лет совершенно не рос в стихии, а потом за краткие месяцы доходил до полного познания.

Хорошо, что мне легко далось начало пути, но не стоит даже надеяться на то, что и дальше всё будет так легко!

Да и дался ли мне первый этап? Как много я знаю о своей стихии? Что могу видеть призраков, которые помогают мне видеть скрытое от других. Ещё был провидческий сон. Что ещё? Скорость у меня аномальная. И…? Всё. Не ошиблась ли Вира с выводами?

На первом этапе я должен познать все грани своей стихии, но я знаю только одну. Как у первостихий, у которых есть всего одна, но очень сильная грань. Но что-то мне подсказывает, что это не мой случай, просто я ещё слишком слаб для остальных граней своей стихии.

Так что никакого таланта. Я просто довольно сильный из-за помощи духов. Даже, наверное, не провидец вовсе. Как-то я слишком легко принял чужое мнение о своей стихии, чего делать нельзя категорически!

Мои размышления прервало чувство угрозы, я отпрыгнул в сторону, даже не поняв ничего. Сверху чиркнуло серой полосой, туго ударил во все стороны воздух. Вира среагировала лишь на миг позже, отпрыгнув от угрозы, но её задело самым краешком стихийной атаки. Хранительница леса вступила в схватку?

— Проклятые вороны.

— Птица? Это была птица?!

— Она самая. Эти твари отринули договор, потому и опасны.

— Отринули договор? Как это возможно? Но птицы же на нашей стороне.

— Птицы — да, а вот вороны — нет. Оказались слишком умные, не выгоден им договор — селятся они большими семьями, и скалы их неприступны. Чужих они тоже не особо боятся у себя наверху. Вот и выходит, что они почти всеми семьями отринули договор. У нас они почти не летают, нет достаточно защищённых мест для жизни, да и те же орлы не терпят ворон совершенно, а у нас их много на скалах живёт.

— В первый раз слышу об отринувших договор.

— Ну а чего о них говорить? Тупые твари. Падальщики. Готовы убить ослабшего в поединке зверя и сожрать его вместе с проигравшим, — Вира сплюнула. — Ладно, идём дальше. Смотреть в небо бесполезно: шею свернёшь, а ворону не увидишь. Впрочем с твоим даром это не проблема.

Настроение у девушки снова испортилось, отчего она снова начала тихо ворчать себе под нос, но теперь предметом её ругани были именно вороны. И их она костерила так, что я снова покраснел со стыда. Идти под этот бубнёж было крайне утомительно, но почему-то сейчас у меня не получалось абстрагироваться, сосредоточиться на чём-то другом.

— Вира, не могла бы ты перестать ругаться?

Она остановилась, уставилась на меня зло.

— Меня бесит это место. Я потому и выбрала пепел, чтобы побыстрее забыть про этот лес и не накручивать себя ожиданием похода сюда. Так что терпи. Проклятые вороны и эта драная кошка со своими интригами — не худшее, что нас ждёт здесь.

— А что тогда худшее? — я решил, что послушать рассказ всё будет лучше постоянного ворчания.

— Само место, куда мы идём, — и замолчала.

Я же стал бороться с собой. С одной стороны, она до сих пор ни слова мне не рассказала о том, куда мы идём, и мне было любопытно. А с другой, она, наконец, хоть ненадолго замолкла. Чужак, я теперь понимаю, почему Дрим ненавидит болтовню на охоте. Поболтать можно и дома.

— А куда мы идём? — всё же решился я поддаться любопытству. Но, что неожиданно, Вира не ответила, продолжив путь в тишине.

Что ж, это меня тоже устраивает.

Я, наконец, смог сосредоточиться на своих размышлениях о познании. Мне нужно найти все грани своей стихии. Учитывая, что у меня сложная стихия, в которой есть следы всех первооснов, то… Да ничего это не значит. Бывают очень сложные стихии, у которых всего одна грань. Может ли у меня быть одна единственная грань? Всё же, провидение или нет — это очень сильная грань. Но отчего-то мне не верится в это. Чутьё говорит, что граней больше одной. Две — точно, может быть, и больше.

Я ведь даже не воспламенил ещё туман в белое пламя, как было в прозрении.

Это, кстати, очень сильно всё усложняет. Не просто многосоставная непонятная стихия, так ещё и разные её состояния. На голове аж волосы дыбом встали от того, что я осознал сейчас. Разные состояния. Мне придётся дважды познавать стихию? Как тот герой, который долгие годы не мог пробудить зверя из-за того, что застыл на втором познании, не понимая, что ему нужно познать второе состояние стихии. Он потом стал невероятно силён, но…

Чужак!

Стало так тошно на душе, что я уже был готов подтолкнуть Виру к продолжению ругани, лишь бы не слышать собственных отчаянных мыслей. Не пришлось. Нас снова атаковали вороны. В этот раз сразу три, разноцветными росчерками они прорезали пространство, где мы только что стояли. Одну ворону Вира резким ударом руки вбила в землю, после чего наступила на голову, с хрустом ломая ей шею.

Это событие явно приподняло настроение девушки, она зацепила мёртвую тушку на пояс и пошла дальше. Ворона была крупной, от клюва до кончика хвоста был почти метр, так что тушка хлопала девушку по ногам, мешая бежать дальше. Но это явно не сильно огорчало её.

Ворон это взбесило, они стали пикировать одна за другой. Но это прекратилось, когда Вира обратившись выдрой, поймала сразу троих. Выдрала их сердца и спрятала в сумку, завернув предварительно в специальные тряпки. Вороны, поняв, что связываться с пробудившей зверя опасно, перестали нападать, но не перестали кружить в небе над нашими головами. Я насчитал ровно три десятка, несколько раз перепроверив себя, вороны часто перемешивались, сбивая меня со счёта.

Позже я понял, почему они перестали нападать, ждали более удобных условий и своего старшего. Потому стоило нам оказаться на открытом месте, сверху будто тяжёлый град на нас посыпались разноцветные вороны. Вира тут же обратилась выдрой, стараясь поймать как можно больше птиц, но те стали куда осторожнее, больше отвлекая её, пытаясь подловить меня. Тщетно. Один особенно наглый красноватый росчерк был остановлен ударом такого же красного росчерка, но уже кинжалом.

Птица резко остановилась, уткнувшись мордой в землю, раздался характерный щелчок, и она сломала себе спину. Ворона была чернокрылой с алым тельцем. Та, что была на поясе Виры — тоже чернокрылая, но тельце было серым. Видимо, так у них проявляется стихия.

Чуть не поплатился рукой за то, что отвлёкся, но меня вовремя спас отец, покрыв нападающую птицу шерстью. Так что вместо раны я был лишь слегка ушиблен крылом, мамина броня снова защитила меня от ран — вспыхнувшая при ударе жёлтая стихия не смогла пробить талантливо выделанную пряжу. Наверное, даже удар клювом бы выдержала, но мне не хотелось этого проверять.

Очередной алый росчерк прервал жизнь очередной вороны. Силой этих зверей явно был эффект неожиданности и скорость. Но первое против меня бесполезно, а скорость ворон была слишком прямолинейной. Если заранее отойти чуть в сторону, они не могли достаточно быстро сменить траекторию, а потому попадали под удар кинжала.

Я убил ещё троих, прежде чем смог обратить внимание на Виру. Она яростно билась с особенно крупной вороной, та уже сломала крыло и не могла взлететь, но и без этого почти на равных сражалась с пробудившей зверя.

То и дело огромная ворона ускорялась, чтобы резко ударить своим клювом, сразу во все стороны. И один раз она уже попала по выдре, оставив глубокую рану на сине-зелёной шкуре. Но это было единственным достижением вороны, стихия Виры была лучше, а тело более приспособленным для земли, пусть выдры и водоплавающие звери. Когда клюв птицы покрывался чёрной плёнкой, выдра просто создавала вокруг себя водяной шар, с помощью которого резко ускорялась и уклонялась от мощной атаки. К тому же ворона уже была вся мокрой и стремительно теряла свою стихию из-за этого.

Отец вырастил клочок шерсти на повёрнутой ко мне спине вороны, и в то же мгновение я метнул кинжал в цель, не раздумывая ни мгновения. Сразу же пришлось прыгать в сторону, спасаясь от сразу нескольких атак птиц. Кинжал попал ровно в цель, сорвав технику старшей вороны, она размылась в воздухе тысячами ударов клюва, будто гигантский ёж. Но сделала это слишком рано, выдра не успела напасть. А через миг, когда техника закончилась, шея вороны была сломана мощными челюстями. Остальные птицы с шумом ударили по воздуху, разлетаясь во все стороны прочь от места побоища.

— Тьфу ты, — сплюнула Вира мелкие обломки перьев, обратившись назад в человека. — Не думаю, что убила бы меня гадина, но ранить могла. Спасибо. Опять тебе должна. Вот же семейка.

— Должна? Мы сражались вместе, мой дар подсказал мне, что надо сделать — я сделал. Не нужно долга.

— Ха. Ладно, не будет долга, но сердца все твои. Ешь, если хочешь, если нет — отнесёшь домой.

Я лишь скривился. Тут не было нужных мне стихий. Я это чувствовал отчётливо. Но даже если птицы были вне договора, всё равно стоило собрать всё ценное, отдам ребятам. Хватило бы ткани и места в сумке.

Прежде, чем потрошить трупы, я обработал рану Виры. Та с удивлением глядела на то, как я капаю зелья. Первое для очистки от грязи. Второе для того, чтобы повреждённые ткани правильно соединились и не потеряли чувствительность. И третье, чтобы всё срослось побыстрее. Потратить пришлось почти четверть выданных запасов этих зелий — слишком большая рана.

— Зря так потратился, я ж зверь, срослось бы к утру.

— Меня б баба Нина убила, если бы узнала, что я проигнорировал чью-то рану, — тяжело вздохнул я, признавая правоту Виры.

— И то верно, — она поёжилась.

И ещё пять капель я потратил на то, чтобы убрать свежие шрамы, оставшиеся от раны на животе девушки. Шрамы бы тоже не задержались надолго, но так надёжнее.

А потом стал разделывать тушу за тушей, вырезая сердца, а ещё некоторые перья, которые казались мне интересными. Всё же не слабый зверь, минимум второй шаг обращения стихией. То есть следующий для зверя после познания. С одной стороны, это примерно та же стадия, что у Виры. Но выдра бы точно убила ворону, просто получила бы больше ран. Люди сильнее зверей, пока те не познают человека, и только при полном познании — примерно сравниваются с людьми в силах.

В сумке место закончилось, часть широких длинных перьев я привязал снаружи, но больше я ничего унести не смогу. Так что все мелкие сердца Вира забрала к себе в сумку, ворча под нос что-то про крохотные сумки всяких мальков.

Глава 35

Скрипя зубами, Вира решила, что лучше будет заночевать здесь, чуть в стороне от места схватки.

— Плохо. Хорошие знаки уже потеряли свою силу. Не успели на удаче зайти.

Не то чтобы я не верю ей, познавшей стихию, но и в знаки я не верю куда больше. Я же провидец! Духи куда надёжнее каких-то мнимых знаков. Отец предупредит о беде загодя. Но и отдыху я был рад. Очень хотелось отлежаться денёк перед тем, как идти в столь нелюбимое Вирой место.

Я запёк на огне самые аппетитные куски старшего ворона. Плотно поужинали, добавив какие-то красные ягоды, которые нашла Вира, пока я готовил. И легли спать под мощным каменным навесом. Вороны не чтят договор, и могут напасть ночью, мстя за родичей. Но Вира укуталась в плотную стихийную защиту, прикрыв меня своим боком, потому заснула спокойно.

Я же будто моргнул, закрыв глаза ночью, а открыв их днём. Вира проснулась в хорошем настроении, мы под её болтовню позавтракали теми же ягодами, затушили угли и побежали дальше к цели. В пути ничего не происходило, мы просто бежали и бежали по склону горы, поднимаясь всё выше. На перевале мы остановились перевести дух. Солнце как раз поднялось в зенит и Вира, вытянув руку вперёд, сказала:

— Почти на месте, вон там Застывший Пепел.

Я повернул голову в нужную сторону и открыл глаза. Начиналось раннее утро. Я чувствовал, как бродит во мне стихия, которой стало заметно меньше. Это был провидческий сон. Но что он мне показывал?

Вира проснулась недовольная на весь белый свет, злая, послала меня собрать ягоды, ткнув в нужную сторону рукой. Было пасмурно и ветрено. Иначе говоря, провидение явно показало мне какой-то совершенно другой день. Зачем? В чём был смысл тратить на эту фигню почти четверть стихии? Куда мне до второй ступени познания, если стихия сделала непонятно что и непонятно зачем?

После короткого завтрака Вира засыпала костёр землёй. Во сне мы его просто потушили, не закапывая. Чувство диссонанса прям резало ум на куски. Побежали вперёд, и я узнавал все места, которые мы пробегали. Вот только на перевал мы взобрались не к полудню, а часам к девяти утра! Тучи стали ещё тяжелее, и я не смог разглядеть то место, куда мне во сне указывала Вира. Что меня напрягало больше всего — девушка не проронила за всю дорогу сюда ни одного слова.

На спуске я вздохнул с облегчением. Всю дорогу меня мучил диссонанс от различий между сном и явью. Сразу начало улучшаться настроение, да и стихия внутри меня постепенно восстанавливалась, стирая дурные ощущения от странного провидения.

Всего через несколько минут мы уже были на нужном месте. Это был огромный каменный лес на склоне большой горы. Весь склон был лысым — ни листика, ни травинки, один голый твёрдый камень и каменные же деревья пускающие корни куда-то прямо в скалу. Я подпрыгнул и отломил кусочек ветки, покрутив его в руках. Ну, натуральная древесина, на сломе отчётливо видно узор, тонкая молодая кора, но при этом это мёртвый камень. Ни капли сока, ни точечки зелени, даже плесень их не покрывала нигде. Абсолютно мёртвый каменный лес.

— Что это? — я протянул ветку Вире.

— Мой наставник говорит, что за много тысяч лет ещё до Договора здесь рос обычный лес. Но вон та гора оказалась вулканом и, извергаясь, засыпала лес толстым слоем тяжёлого пепла. Пепел убил всё живое, придавил, выжал каждую капельку воды и постепенно пропитал мёртвую древесину так, что она стала камнем. А во время Договора, когда континенты стали разделяться на малые части, что-то сдвинулось, и весь пепел ушёл, оставив лес вот таким. Собственно мы здесь ради пепла.

Вира замолкла и тревожно всхлипнула.

— Идём. Но ничего не трогай больше. НИЧЕГО, — прорычала последнее слово она.

Я не столько напугался, сколько был удивлён этим. Спросил почему.

— Из-за пепла. Он застыл, но не перестал быть опасным. Это место… страшное. Трогать здесь ничего нельзя, чтобы не коснуться пепла случайно.

— Но если он так опасен, зачем мы идём сюда?

— Увидишь, Арен, но слушайся меня.

— Хорошо.

Мы стали подниматься по склону, но не далеко. Вскоре мы увидели чёрный зев пещеры, и Вира повела меня прямо туда, идя позади меня и крепко держа за плечи двумя руками. Я уже крепко испугался, готовый к чему угодно, но в следующее мгновение я увидел в темноте ЭТО.

Всё нутро пробрало холодом, страх сковал дыхание, зубы застучали одна на другую. Я стал рваться из рук Виры, что-то кричать, сам не понимая, что делаю. Но девушка держала меня очень крепко, сжав плечи так, что скоро закололо пальцы от недостатка крови.

Я кричал и кричал, вырываясь из её рук, как только мог, но сам при этом неотрывно глядел на застывший пепел. Он был таким чёрным, что выделялся пятнами на фоне полной темноты пещеры. Он неподвижно висел в стоячем воздухе, но от него при этом веяло такой жутью, что я был готов сейчас убить Виру, если бы смог вывернуть руку, чтобы схватиться за кинжал.

Раз! И пепел приблизился ко мне! Всего чуть-чуть, но он стал ближе! Я уже не мог кричать, сорвал горло в кровь, чувствуя, как пена вперемешку с кровью лезет из рта. Но всё равно продолжал хрипеть. Глаза пересохли, картинка будто стала растворяться перед взором, но я всё равно видел пепел, он будто навсегда отпечатался на моих глазах.

Я стал задыхаться, судорожно втянул воздух вместе с пеной и тяжело закашлялся. Пена долетела до Застывшего Пепла и исчезла, впитавшись в него. В глазах уже всё залило зеленью, какая бывала в детстве, если глядеть на солнце, пепел же был неподвижен и неутомим. Кажется, если я прикоснусь к нему — он выпьет меня полностью.

Пытка длилась целую вечность, Вира игнорировала и мой страх, и боль, и даже то, что я задыхался, казалось, её не волнует совершенно. Мир снова дрогнул, а пепел приблизился на ещё один сантиметр. Моё сердце застыло ледяной глыбой в груди, которая мешала дышать, мешала жить.

Пепел снова резко шагнул на один сантиметр ко мне. Затем ещё. И ещё. И ещё. Он ускорялся! Он жаждал выпить меня досуха, превратить в каменное изваяние, вроде тех деревьев! Я чувствую! Я слышу его жажду! Всем естеством я рванулся назад, лишь бы отодвинуться от этой мерзости.

Тщетно! Вира если и была способна сейчас меня услышать, то не хотела меня спасать. Потом она будто бы исчезла, растворившись в моей реальности, а я окаменел весь. И только мир вздрагивал каждый раз, когда пепел перемещался на сантиметр ближе ко мне. Движение было таким неестественным, будто не пепел двигался, а сама вселенная придвигалась к нему, приближая меня к его мёртвым объятиям!

Вот он уже замер на миг в метре от меня. Нет! НЕТ! НЕЕТ! Я НЕ СДАМСЯ! Если я не могу вырваться, то должен защищаться! И я ударил! Резко, вырвав из тела целый клок стихии, я запустил её вперёд, желая уничтожить пепел! Сила белым туманом вырвалась из моего тела, а затем впиталась в чёрный пепел, не оставив и следа. Но это помогло! Помогло! Пепел резко отбросило назад! А потом и вовсе потащило прочь в самую глубину пещеры!

Лишь через несколько секунд я осознал, что это не пепел отбросило, а меня тащат наружу. Ещё через десяток минут я осознал себя сидящим у огня и бездумно глядящим в него, не видя ничего кругом. Закрыл глаза через боль, будто их песком засыпало. Обслюнявил пальцы, пытаясь хотя бы так облегчить боль. Постепенно жжение унялось, и я вспомнил о лечебном зелье для глаз. Быстро наощупь нашёл нужный пузырёк, капнул в один глаз, потом в другой. Перетерпел страшный зуд и, проморгавшись, наконец, смог увидеть сидящую передо мной Виру.

Как и я ранее, она сидела, глядя в огонь немигающим взором. Я подошёл к ней, толкнул в плечо. Осознал, что руки меня почти не слушаются, задрал рукав и увидел там чернеющие гематомы. Выпил пяток капель заживляющего зелья. И зашипел от резкой пронзительной боли в конечностях. Слишком долго был пережат ток крови — много тканей отмерло, даже не смотря на подпитку стихией. Хотя что этой стихии во мне осталось-то? Едва ли не полное истощение. Хм.

Снова толкнул Виру. Она дёрнулась, потом заморгала, как и я до этого, растирая глаза. Я помог, капнув ей зелье. Она ещё посидела немного, приходя в себя, а потом потащила меня домой. Теперь я хорошо понимал её плохое настроение на пути сюда. И зачем всё это было? Голова ватная и не готова думать…

По пути меня пару раз пытались вызвать на поединок, но Вира убивала их сразу на месте, не давая мне даже возможности отреагировать. Мы шли не быстро, но при этом не останавливались ни на еду, ни на сон. Шли и шли. Под конец я отупел настолько, что едва понимал происходящее кругом. Что-то поменялось, только когда мы пересекли границу нашего леса. Я даже вздохнул с облегчением, просто почувствовав родную стихию.

Вира тоже расслабилась и, наконец, заговорила после долгих дней молчания. И я даже обрадовался её болтовне. Будто именно эта пустая болтовня и была чем-то безопасным и домашним. Будь я с Дримом, то сошёл бы с ума от молчания здесь. Вира быстро устроила нам небольшой пир, организовав не только костёр, но и какого-то мелкого кролика на нём, а ещё и кучу разнообразных ягод и плодов.

После этого бесконечного пути мы снова смеялись, делясь историями, обсуждая разные мелочи. Мы не делали только одно — мы не говорили и даже не думали о том, что пережили там в пещере посреди каменного леса. Ближе к вечеру Вира достала из сумки бутыль стихийного вина. Выделила мне маленькую чашечку, наполнив её до краёв, сама же пила прямо из горла.

Я долго не решался выпить, помня коварство этого напитка. Я тогда взял и растрепал всё маме, да ещё и ушёл куда-то в лес. С другой стороны, ни к чему плохому меня это не привело тогда. Выдохнул, глубоко затянулся густым запахом напитка, задержал дыхание и резко опрокинул янтарный напиток в горло.

В этот раз всё было совершенно иначе, вино ухнуло в меня, как в пропасть, даже не насытив. Захотелось ещё, и девушка налила мне ещё. А потом и ещё.

Но если в прошлый раз я разболтался, то в этот — молчал. В голове сплетались красивые узоры, мысли проскакивали в голове, будто дикие звери, бегущие по своим делам. Небо закружилось надо мной, звёзды стали сплетаться в образы, которые вспыхивали бледным светом и распадались, чтобы снова собраться во что-то другое.

Вира всё болтала и болтала, прерываясь только на то, чтобы сделать очередной глоток. Ей вообще не особо был нужен собеседник, кажется. А мне после пережитого её болтовня совершенно перестала мешать. Ну, болтает, ну и что? Дрим, вон, вообще молчит вечно, ещё хуже, остальных заставляет молчать. Даже жаль, что я сам не могу вот так болтать, выпуская пережитое наружу.

Непроизвольно, я увидел сидящую в кресле маму. Она тревожилась, пальцы выдавали нервный перестук спиц, под глазами снова тёмные круги, мало спала. Я попытался передать ей чувство безопасности и спокойствия, которые испытывал сейчас сам. И у меня вышло, она расслабилась, посмотрела куда-то в окно. А потом собралась ложиться спать.

Я попытался посмотреть ещё на кого-нибудь, в голову почему-то пришла Дора, может быть, я и её смогу утешить, если она снова плачет. Расслабился, заставив образы в небе развеяться, а потом заставил их собраться уже в совсем другие. Пару секунд я смотрел на получившееся и не понимал, потом моргнул и покраснел весь с головы до пят, закрыл глаза, взмахнул рукой, чтобы стереть видение.

Не буду так больше делать никогда. Хотя папа писал не зарекаться. Ладно, не буду так делать пока что. Впрочем, и не смогу — стихии осталось так мало, что я едва ощущал её внутри себя. Пещера вытащила из меня почти всё, а чем больше имеешь — тем тяжелее восстановить.

Я поднялся и стал делать тренировку, надеясь, что она поможет восстановить хоть немного стихии, а то без неё совсем тошно. На первом же цикле провалился в пустую голову. Из-за вина это стало очень странным состоянием. Я будто бы думал, но при этом с совершенно пустой головой. Первый цикл сменился вторым, затем третьим… под утро мы оба легли спать. Мне стало чуть легче, стихии в теле стало примерно как до яблока. Очень хотелось съесть второе, чтобы быстрее восстановиться, но сдержался. Вира обещала, что в нашем лесу нас никто не тронет, мы же возвращаемся из дальнего похода, не принято. В том лесу тоже не должны были, но: “Драная кошка совсем потеряла контроль над своим лесом”.

— Ты ведь уже выпустил стихию, — внезапно сменила тон голоса Вира, отчего я обратил на её слова внимание.

— Да?

— Там в пещере ты попытался уничтожить пепел своим туманом. Красивая у тебя стихия.

Я покраснел, не зная, как реагировать на такой странный комплимент. Разве бывают некрасивые стихии? Вира вон как красиво сражалась, создавала маленькие озёра прямо в воздухе да плавала в них. Хотя, может, у неё просто тоже красивая стихия, вот я и не понял?

— У тебя тоже красивая стихия.

— Хм, — девушка посмотрела на меня слегка насмешливо. И что я сказал не так? — Ты ж уже немного восстановился, не хочешь пустить стихию в ту серёжку. Уж больно интересно, что там вам продали за пять десятков золотых монет, целое состояние, если подумать.

Я схватился пальцами за позабытое на время похода сокровище. Оглянулся кругом, чтобы не пропустить Прома, коли тот решит подобраться со спины. Стоило мне захотеть, и рубаха легко отпустила сокровище мне в пальцы. Я покрутил его в пальцах. Закрыл глаза и попытался вспомнить, как я выпустил стихию в прошлый раз. Схватил разумом и резко выдрал из тела, бросив вперёд.

Это… было очень больно. Будто кусок мяса сам из себя вырезал без обезболивания. Чужак! Аккуратнее же надо было быть! Но у меня получилось, стихия вырвалась из тела густым туманом, который я направил усилием воли в колечко. Получилось откровенно плохо, большая часть стихии расползлась по округе, ничего не сделав, и лишь маленький её кусочек втянулся в колечко. Хватило! Кольцо будто сразу стало частью меня, которая почему-то лежала не на своём месте. Ощущение неправильности било по мозгу, как тогда после странного сна.

Я приложил колечко к левому уху, и оно тут же само спряталось внутрь моей плоти.

— Так и должно быть? — слегка напугался я, хотя не чувствовал никаких неприятных чувств, кроме нахлынувшего истощения стихии.

— Кто знает? Хм. Всё же это не дешёвый артефакт, так что думаю, это нормально. Да и выглядит необычно, оно там светится белым из мочки уха. А было чёрное же.

— То, что белым — это нормально. Стихия в колечке была как моя — белая и горела ярко.

— Ну, вот ты и ответил на свой вопрос. Нормально. Что оно делает?

Я задумался, пытаясь почувствовать колечко и понять, что оно делает, но не услышал отклика, а потом понял, что стихию в артефакте-то я подчинил, но для его использования нужно иметь хоть какой-то запас своей.

— Сил не хватает, потратил много.

— Ага, туману ты напустил знатного. Но это нормально, ты только-только научился выпускать стихию наружу, теперь учись делать это легче, в идеале нужно научиться выпускать одну единственную частичку своей стихии и не терять над ней контроль снаружи, тогда можно будет и технику первую учить.

— Да, папа писал об этом.

— Пф, зазнайка, — хихикнула Вира, впрочем без обидных ноток. — Ладно, бежим дальше, в деревне восстановишь стихию. К следующему месту пойдём, только когда ты разберёшься с новообретёнными способностями.

— Ага.

И мы побежали дальше. Скоро я начал узнавать некоторые места, которые мы пробегали в прошлый раз. Затем увидел далеко впереди и Высокую, за которой и находилась наша деревня. Я даже прибавил скорости, почувствовав долгожданный отдых. Увижу снова маму, порадую её подарком, похвастаюсь ребятам, раздам подарки и им. Может, кто-то даже возьмёт на себя долг познания за это.

В какой-то момент я споткнулся, душа ушла в пятки, кувыркнулся через голову, а потом почувствовал, что падаю. Попытался за что-нибудь схватиться, но ничего. Что ещё хуже — свет куда-то пропал. Меня со всех сторон окружили темнота, пустота и глухая неестественная тишина. И только чей-то смех гулял эхом вдоль стен, пока я летел в пропасть.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35