Одержимость справедливостью [Александр Эл] (fb2) читать онлайн

Александр Эл Одержимость справедливостью

Одержимость — частичное или полное и всеобъемлющее подчинение разума человека чему-то, какой-либо мысли или желанию.

Справедливость — в римском праве трактуется, как субъективная категория.

Глава-1 Маленькое пианино

Когда в первый раз это случилось, ночью я не решился сказать. Но утром сказал прямо, — кончайте возню, вы мешаете спать!

Ближе к выходу из деревенского дома, куда нас заселили, стояла большая русская печь. Её не топили, в доме итак было тепло, даже жарко. С этой печи раздавались стоны и вздохи. Там спали Роза и Димка. Только они не спали, а сопели и кряхтели, и не давали спать мне и Светке. И так каждую ночь, уже неделю.

Я лежал на полу, на надувном матрасе. Заснуть не мог, вспоминал тот давний день рождения. Думал, почему одним всё, а другим ничего. На хозяйской кровати ворочалась Светка. Тоже не спит, хотя кровать мягкая, я проверял. И всё это из-за Димки, того самого Димки.

* * *

— Почему ты плачешь? — папа спрашивал, а я от этого рыдал ещё больше. Я сам не знал, мне хотелось побыть одному, но взрослые обступили меня и не отпускали.

— Подарок не понравился? Но почему, ты же так хотел? — мучил меня папа.

— Димок, малыш, тебя кто-то обидел? Может у тебя болит что-нибудь? — мама трогала мой лоб, — температуры нет, у тебя животик не болит?

— А-а! — заплакал я ещё больше и убежал в коридор. Хотел бежать на улицу, но не мог, нужно было долго одеваться. И не мог достать шапку, она лежала высоко на полке.

— Ну, что с тобой? — папа вышел в коридор и обнял меня, — ну, расскажи мне, по секрету, что случилось? Тебе краски не понравились? Это хорошие краски, дорогие. Мы с мамой даже думали, что тебе ещё рано такие. Такими красками рисуют взрослые, настоящие художники. И кисточки в коробке есть, ты видел?

— Видел…

— Ты же сам просил. Мы же спрашивали, что тебе подарить. Ты сказал, что хочешь настоящие краски. Эти настоящие, разве нет?

— Настоящие…

— Тогда, почему ты плачешь?

— Я хотел пианино…, — и я снова заплакал.

— Пианино? Ого? Как, пианино? Ты говорил, что не любишь музыку. В музыкальную школу, не захотел. Да у нас и места нет, для пианино, и денег нет…, — задумался папа.

— Не надо места, пианино маленькое, я видел.

— Где ты видел, о чем ты говоришь?

— У Димки, ему подарили….

— Пианино подарили?

— Да! Подарили! Маленькое, но как настоящее. Как в школе, кусочек только…

— Кусочек пианино? Ничего не понимаю, — мама целовала мой лоб, проверяя, нет ли температуры.

* * *

Димка, тоже первоклассник, из первого-А, а мой класс первый-Б. Я, Димку совсем почти не знал. Они жили в соседнем доме, нам было по пути в школу. Иногда мы здоровались. Его тоже, как и меня, звали Димой. Однажды он сам подошёл и пригласил меня на день рождения. Я сказал родителям, и меня туда отвели. Димка был старше меня на несколько месяцев. У него день рождения зимой, а у меня летом. Когда я к нему пришёл, там стояла ёлка, украшенная красивыми игрушками и конфетами, и было много детей. На мой день рождения, ёлки никогда не было, и детей тоже не было. Были только взрослые. Говорили, что детей нет потому, что все дети на лето уехали в деревню. И что мы тоже, наверное, уедем. Но всё равно обидно. Как будто, ко мне специально никто не пришёл, а у Димки было так много гостей. Все вокруг него бегали, а когда он задувал свечки на торте, все весело смеялись. А про меня забыли сразу, как только я свечки задул. Взрослые сидят, жуют, громко разговаривают и пьют водку, а на меня никто не обращает внимания. Я сидел, ждал когда, наконец, будут подарки дарить. И вот подарили, всякую ерунду. А главный подарок — краски! А Димке подарили, пианино! Мало ли, что я краски просил, это было давно. Теперь я хочу пианино, как у Димки!

* * *

Папа взял меня за руку и отвёл назад в комнату.

— Он, оказывается, хотел пианино, — сказал папа, и все уставились на меня.

— Подарки не нравятся? — громко сказал дядя Федя, наш сосед, который тоже пришёл на мой день рождения. У него было красное лицо, и язык заплетался, — дарёному коню, зубы не смотрят!

При чем тут конь? — подумал я, такого подарка не было… Разве у коня есть зубы? Конь же, не тигр…

— Наглый ты! — продолжал дядя Федя, — ишь, куда там, под стол пешком, а туда же, уже недоволен!

— Успокойся, Федя! — сказала мама, — он же совсем маленький ещё. Нужно разобраться, объяснить. Димок расскажи, что за пианино. Ты же не хотел музыкой заниматься, мы с папой тебя спрашивали.

— При чём тут какая-то музыка, я пианино хочу, а вы мне краски, — я снова заплакал глядя на дядю Федю.

— Ничего не понимаю, — сказал папа, — музыку не любишь, заниматься не хочешь, а пианино хочешь? Зачем оно тебе?

— Да, ты не понимаешь! Нажмёшь на клавишу, а оно, — ту-у… Отпустишь, и тишина…

— Ну да, так все музыкальные инструменты работают, что тут особенного? — сказала мама.

— Вы не понимаете! Там, так много кнопок, и лампочек, они такие красивые, и делают разные звуки, — эх, никогда они меня не поймут.

— Лампочек? А, я кажется, понял. Это такая плоская штука, с клавишами, да! — папа смотрел на маму, — помнишь, мы где-то видели. Как она называется?

— Да, что-то припоминаю, название не запомнила, какое-то не русское слово. Может, клавесин? Нет, что-то другое….

— Да, пацана, похоже, жаба жрёт, — громко сказал дядя Федя.

Сам ты жаба, — какая ещё жаба, подумал я, фу, гадость какая.

— Димок, зависть, это некрасивое чувство, — сказала мама, — всегда у кого-то будет то, что тебе захочется. Нужно спокойно к этому относиться. У тебя тоже есть, что-то такое, чего нет у того мальчика.

— Что у меня есть? Что? Краски?! Они мне не нужны! Заберите их себе!..

Мама расстроилась и ушла на кухню. За ней вышел дядя Федя, сказал, что нужно руки помыть. Я тоже пошёл, хотел маму пожалеть. Но в щёлку увидел, что в кухне уже был дядя Федя. Я думал он в ванну пошёл, а он тут в кухне, уже жалел маму, а она его отталкивала. Говорила, — уйди дурак. Тогда, дядя Федя ущипнул маму за попу, я думал ей больно. Я хотел ударить дядю Федю, но мама вдруг рассмеялась и положила руку ему на щёку, и снова сказала, — уйди дурак. Тут они увидели меня. Я побежал обратно в коридор, а дядя Федя за мной. Догнал, схватил меня за воротник и зашипел, — куда бежишь, гадёныш! Но тут вышел из комнаты папа, он толкнул дядю Федю, и тот упал. Мама стала кричать.

— Что происходит? — закричал папа, — а ты куда смотришь? — крикнул он на маму.

— Ничего не происходит, я устала от твоего хамства! — ответила мама, — Дима, иди сейчас же в комнату!

Дядя Федя уже поднялся и злобно вращал глазами.

— Этот пьяный урод напал на ребёнка, ты что, не видишь? — возмущался папа, — зачем его в дом приводишь.

— Никто ни на кого не напал, Федя просто хотел его задержать. Дима нагрубил.

— Мама! Я не грубил, я не успел…, — я смотрел на маму, и мама отвернулась.

— Что тут случилось? Дима, ты что-то натворил? — папа покраснел и разволновался ещё больше.

— Ничего я не натворил. Дядя Федя ущипнул маму, я думал ей больно, хотел защитить. А она засмеялась, ну, я и убежал.

— Ущипнул? — лицо папы перекосилось.

— Да, пацану показалось, мы просто разговаривали, — шмыгал носом дядя Федя.

— Ничего не показалось, ущипнул за попу, мама сказала, — ой! — и засмеялась.

— Та-к! И давно он тебя, щипает? — протяжно сказал папа, и дядя Федя снова оказался на полу.

Из комнаты выскочили другие взрослые и схватили папу. А мама схватила меня и кричала, чтобы вызвали милицию. Она обнимала и целовала меня и всё повторяла, — зверь, зверь, ребёнка напугал…

Милицию никто не вызывал, и краски у меня никто не забрал. После того дня рождения папа ушёл от нас, и видел я его очень редко. Дядя Федя тоже исчез. Мама сказала, что он для нас украл мясо на мясокомбинате, но его поймали и посадили в тюрьму.

Лето закончилось. В школе я видел Димку, но дружить с ним не хотел. Как только видел его, сразу вспоминал тот день рождения, и от этого всегда портилось настроение. Почему одним всё, и пианино, и подарки лучшие, и родители нормальные, а другим — ничего?

Подарки мне больше не покупали. Разве тетрадка, или ранец для школы, это подарок? Мама говорила, что нет денег.

Иногда приходили гости, и мама отправляла меня погулять. Но это, случалось редко. Нормальных мужчин больше нет, говорила мама.

— А где папа живёт, он нормальный, почему он живёт не с нами? — спрашивал я маму.

— Потому, что он нас бросил, — отвечала мама, — он нас не любит. Ай, ладно, маленький ты ещё, не поймёшь.

Потом, Димкины родители переехали в другой район. Мама сказала, что Димкиного отца назначили большим начальником, его возит шофёр, и у них теперь большая квартира. Димку с тех пор я не видел и стал уже его забывать.

Глава-2 Нежное создание

— Кончайте возню, вы мешаете спать. Они уставились на меня честными глазами, вроде не понимают. Тогда я сказал, что это неприлично, так себя вести. Розка покраснела, глаза отводит, а Димка, в наглую, — ты, говорит, о чём? Дурочку включил.

— Кончайте аморалку! Стыдно! Вот я о чём.

— Какую аморалку, ты чего придумал, — говорит, а сам на Светку смотрит, слышала та, или нет.

— Это не моё дело, конечно, но вы мешаете спать другим. Вот пойдём сейчас, и попросим, чтобы нас от вас отселили, спать не даёте, а нам весь день работать, между прочим! Правда, Света?

— Я ничего не слышала, — Светка сделала круглые глаза.

Дрянь какая, не слышала она. Розка выскочила из-за стола, и на улицу, как будто у неё живот схватило. А Димка, урод, сидит глазами меня сверлит. Стреляет, то на меня, то на Светку, а та дура, дурой молчит как рыба,

— Ма-альчики! Вы что? Не надо ссориться. Я пойду Розу искать…

— Ты что, козёл делаешь, — попёр на меня Димка.

— Я тебе, как другу говорю, нельзя так, — ответит он за «козла», подумал я про себя, — Светка всё знает, она про вас расскажет, сплетни пойдут. Зачем девчонку позоришь? Ты же сам говорил, что она тебе не нравится, — сейчас, главное было выпустить из Димки пар, чтобы драться не полез, — кстати, про козла, хочешь, анекдот расскажу?

— Девчонки разберутся! Ты сам волну не гони, и зубы не заговаривай. Пойду, расскажу…

— Дима, ты меня знаешь, я бы такого не сделал, это случайно так вырвалось, не знал, как сказать.

— Так и сидел бы тихо, и не совал бы свой нос!

— Дурак! Я же о тебе забочусь. Узнают, из училища выгнать могут.

— Как узнают? Кроме тебя, сказать некому. Роза и Светка, подружки, сами разберутся.

— Так, про козла, рассказать?

— Ну…

— В милиции мужика спрашивают, Вы, зачем соседского козла убили? Потому, что козёл каждый день стоял за забором и кричал, Ка-Ге-Бе-е, КГБе-е…, ха-ха-ха!

— Всё, весь анекдот?

— Всё. Правда, смешно?

— Дурак ты! Ты и есть козёл! При чём тут это? Трепло…

— Слышь, Дима, вы что там, на печке, трахаетесь?

— Тебе то, что? Ты что, завидуешь? А, ну, понятно. Успокойся, никто не трахается.

— А чего кряхтите?

— Что, так слышно? Мы просто балуемся.

— Ну да, слышно, если прислушаться. Вы как туда залезли оба, Светка покой потеряла.

— Светка, или ты, покой потерял? Ну и занялся бы Светкой.

— Да ну её, она же плоская, как доска. Не то, что Роза. Ты же говорил, что она тебе не нравится?

— Да, меня восточные красавицы никогда не привлекали, мне нравятся, наши, курносенькие.

— Так, зачем она тебе?

— Тут же делать нечего. А других нет. Может, был бы телевизор, так и сидели бы и смотрели.

— Так ты от скуки, вместо телевизора, девчонку позоришь? — не выдержал я.

— Чего ты привязался, кто её позорит? Она сама на печку залезла, я её и не звал.

— Сама залезла?…

— Ну да, сама.

— А потом, тоже сама?

— Ну, потом, как-то само получилось.

— Вы там, целуетесь?

— Да пошёл ты к чёрту? Чего ты всё выспрашиваешь? Целуемся, не целуемся, какое твоё дело?

— Потому, что это цинично, так. Она же, тебе, даже не нравится.

— Ну, почему не нравится? У неё попка, такая крепкая, выпуклая. Она семь лет художественной занималась.

— Попка выпуклая….

— Да, и сиськи пистолетиком, ты же сам видишь.

— Сиськи?…

— О-о, у тебя, я вижу, слюни потекли? Завидуешь, что-ли? Или, она тебе нравится?

— Нравиться, с самого начала нравится! Как только я увидел её. Ещё на вступительных экзаменах. Она такая стройная, пластичная, порхала как мотылёк. Я даже рисовал её.

— И ты к ней не подошёл? Ты влюбился, что-ли? Чего же не сказал? Мне и голову не приходило. Ты же мой друг, странно. Ну, хочешь, забирай её. У меня с ней ничего не было.

— Как, забирай? Ты про неё, как про вещь. Разве можно, так цинично? Она, такое нежное создание.

— Да, правда? Нежное создание? Что же ты ей такого тут наговорил? Ты же её шлюхой выставил, да ещё перед подругой…

— Я такого не говорил, я не хотел. Так получилось… Просто, она мне очень нравится.

— Ладно, сделаем так, я сегодня уйду, меня ребята звали в карты играть. Не хотел идти, но ради тебя, пойду. А ты тут оставайся и разбирайся. Извиняйся, объясняйся. Никто тебе не помешает. Может, надо Светку убрать? Нет, наверное, не получиться. Роза без Светки, теперь наедине с тобой может не остаться. Вообще то, Светка и не помешает. Ну, хочешь так?

— Ты, настоящий друг!

Вот, сволочь, — думал я, — с барского плеча, девку мне. Понимает, что унижает меня, или нет? Неужели такой тупой, думает, я забуду. Однако, выпуклая попка из головы не шла, и сейчас я думал только об этом.

Глава-3 Дружба

После окончания школы, мне и голову не приходило, что жизнь снова сведёт с Димкой. Тогда, в тот давний день рождения, родители не случайно подарили мне краски. Я действительно любил рисовать, и чувствовал, что у меня получается. Хвалили не только родители, но и все в школе. Даже завидовали. Рисовал я много, ходил в кружок рисования и всегда получал только отличные оценки. Мать разыскала отца, он обошёл все кабинеты, и добился, чтобы меня приняли в Художественное училище. Увидев Димку, я узнал его сразу, хотя теперь он был в очках, вытянулся и носил длинные волосы. Увидев меня, он страшно обрадовался, как будто мы были близкими друзьями.

— Слушай, это лучшее, что я тут видел, в нашей группе. Ты безусловный лидер здесь, — он с восторгом разглядывал мои рисунки, искренне восхищался, говорил, что у меня уникальный талант и большое будущее.

— А ты, как сюда попал, я думал, ты музыкой занимаешься. Ты же любил музыку. Поэтому, тебе подарили то маленькое пианино.

— Какое пианино, ты меня с кем-то перепутал. Никакого пианино мне не дарили.

Да, как же, перепутал, — подумал я, — знал бы ты, сколько из-за этого переживаний было. Я, тот мой день рождения, никогда не забуду.

— Ну как же, вот такого размера, — показал я руками, — и клавиши, как у настоящего большого пианино. Только там не все, а часть.

— А, вспомнил. Так это киборд, игрушка японская. Кто-то привёз из-за границы, а родители для меня выпросили.

— Ну, и где эта игрушка? И почему игрушка? На этом же можно играть. Помнишь, у тебя на дне рождения, кто-то даже настоящую музыку на этом играл.

— Да? Не помню, чтобы кто-то играл. Это, наверное, в твоём воображении? — удивился Димка, — по-моему, обыкновенная игрушка. Я её кому-то отдал. Мне ни к чему. Слон на ухо наступил. Какая там музыка. Нет слуха.

— Как отдал? Когда?

— Да тогда же и отдал, какому-то мальчику соседскому. Очень его родители просили, у него тяга к музыке была. А мне, было не жалко. Поиграл немного, надоело.

— Отдал? — не мог поверить я.

— Ну да, отдал. Мне-то она, зачем?

— Надоела… Просто, взял и отдал? — в голове такое не укладывалось.

— Просто, взял и отдал. И забыл уже давно. Подумаешь….

От этой его наглости у меня в глазах потемнело. Мне, то пианино, снилось. Я Димку ненавидел, а у него, оказывается, уже ничего не было. Почему я сам у него не попросил? Может, сейчас спросить, отдал бы он его мне тогда, или нет? Нет, не буду. Наверное, отдал бы. Он уже тогда…, зажрался.

— И тебе не было жалко?

— Да, забудь ты эту игрушку! Ты меня удивляешь. Посмотри на свои работы, вот оно, настоящее, ты же талант. Ты будешь большим художником. Купишь себе настоящее пианино.

Может, зря я к нему придираюсь, — подумал я, — может, он и не плохой человек?

— А ты, как в училище попал? Тоже рисуешь?

— Родители запихнули, — сморщил нос Димка, — чтобы не болтался. Рисую для себя, но понимаю, что нет у меня таланта. Может, на оформителя выучусь, может на книжного графика, а живописец из меня вряд-ли получится. Воображения, говорят, не хватает.

— Так ты что, типа блатной?

— Типа, да. Можно так сказать. Немного блатной, — уныло сказал Димка.

— А это правильно, ты считаешь, чужое место занимать? Мне тоже отец помогал устроиться сюда. Потому, что из-за блатных, таланту самому не пробиться! — я снова возненавидел Димку.

— Ну, это вопрос философский. А ты, типа, принципиальный?

— Типа, да, принципиальный, — я смотрел ему прямо в глаза.

— Уважаю, а я, наверное, слабый, — Димка поник, плечи опустились, — когда на меня жмут, отступаю. Знаешь, учиться, всё равно где-то надо. А я, ничего другого не умею. Я ведь, даже школу не закончил.

— Как не закончил? Почему?

— Сказали, лодырь. А отец думает, что я тупой от природы, — уныло продолжал Димка, — упрекает всё время, маму ругает, что разбаловала. Говорит, это наследственность от неё.

— Так ты, правда, школу не закончил? Как же тебя в училище приняли? Разве так можно?

— Надавили. Сказали, что у меня, якобы, талант к рисованию.

— Значит, ты всё-таки рисуешь? Дай посмотреть.

Мне было любопытно увидеть весь цинизм коррумпированной власти. Главное было себя не выдать, иначе он закроется, и я ничего не узнаю. Но, вскоре понял, что он играет со мной. Свои рисунки даже показывать не хотел, якобы стеснялся. Говорил, что смотреть не на что. А когда показал, у меня в душе всё похолодело. Его работы, были лучше моих. Но я вида не подал. Наверное, он ждал, что я тут же в осадок выпаду, хотел посмеяться. Понял я тебя! Ну, блин, актёр, глаза какие честные. Восторг изображал, нахваливал, в друзья лезет. Я тебя насквозь вижу! Ладно, как гласит китайская мудрость — «держи друзей к себе близко, а врагов ещё ближе». Так что, будем дружить.

— Ну что, очень неплохие работы у тебя. Подучишься, и пойдёт, — подумав, я добавил, — мне кажется, они лучше моих.

Он недоверчиво смотрел мне в глаза, а я подумал, — ну, что, съел? Я унизиться не боюсь! Так мы стали «друзьями».

Глава-4 Вино и картошка

Уже через час мы были в поле. Девчонки рылись в грязи, подбирая картошку, оставшуюся от картофелеуборочного комбайна, и складывали в вёдра, а парни эти вёдра таскали к трактору. А после обеда меня с Димкой перебросили грузить картошку в новенький грузовик, с длиннющим прицепом. Сказали, что влезет двенадцать с половиной тонн картошки, и нам это надо загрузить. Крутились ещё какие-то люди, помогали, а бригадир погонял, чтобы закончили до темноты. Шофёр грузовика сидел тут же, наблюдал процесс. Мужчина в годах, солидный, убелённый сединой. Рядом с ним стоял ящик с каким-то дешёвым пойлом, которое предлагалось всем желающим участникам погрузки. Это было несколько необычно, и настораживало. Вино и водка, в рацион прибывших на уборку картошки студенческих отрядов, не входили. За это даже наказывали. А тут, пожалуйста. С погрузкой управились быстрее, чем ожидалось. К концу, все вокруг едва ноги волочили, кто от усталости, а кто от пьянства. Бригадир едва стоял на ногах. Меньше других был пьян шофёр, он хоть и пил, но тяжести не таскал. Наоборот, у него развязался язык, и он искал собеседника.

— Труд, это счастье, труд, это радость, — сказал Димка, плюхнувшись рядом с шофёром. Похоже, он тоже дозрел, наконец, до того, чтобы отведать пойла, которым всех потчевал шофёр.

— Правильно говорите, молодой человек, — отозвался шофёр, — труд, это — счастье! Только, от него растёт горб, и выпадают зубы.

— За двенадцать тонн картошки, одного ящика портвейна, мало! — заявил подошедший бригадир и тут же упал, и сразу вырубился.

— Умаялся человек, — сочувственно сказал шофёр, — работает тяжело. Не переживай товарищ, будет тебе ещё ящик портвейна.

Димка остался выяснять, почему за погрузку дают вино, а я пошёл домой. Меня ждала Роза, сегодня она принадлежала мне.

— Слава труженицам полей! — девчонки-дуры, в мою сторону даже не посмотрели, делали вид, что меня нет.

А я и не навязывался. Пока пили чай, я всё думал, как подкатиться, как начать контакт, если не реагируют даже на мои шутки. Эх, надо было бутылку того пойла прихватить. Как же это я не подумал.

На улице уже полностью стемнело. Единственная лампочка под потолком тускло мерцала, даже книжку не почитаешь. Была ещё свеча. Попытался читать, но никого настроения не было. Девчонки затихли, я тоже лёг и сразу вырубился. Но вскоре проснулся. С Розой надо было что-то решать, а то Димка завтра засмеёт. Выпуклая попка не оставляла в покое. Подумал, какая ей разница, чем я хуже Димки и решил поговорить с ней прямо сейчас. Я тихонько залез на печку и лёг рядом. Роза спала лёжа на животе. Она не возражала, только буркнула, что хочет спать. Я хотел объясниться и стал шептать ей в ухо, — Роза…, Роза…. Она молчала. Тогда я погладил её по спине и положил руку на ту самую выпуклую попку.

— Дима? — она повернулась ко мне, прислушивалась, вероятно, со сна, — кто здесь? Дима это ты?

— Да, это я, Дима, не пугайся.

— Отвали, урод! — она взвизгнула и стала толкаться локтями и коленями, — я буду кричать! Уйди урод!

— Успокойся, Роза, успокойся, я ничего тебе не сделаю, — шептал я, но она продолжала толкаться.

Я отодвинулся и сел, чтобы она перестала визжать. В этот момент она сильно ударила меня ногой, вязаным носком, прямо в лицо. Носок был грязным, она ходила в нём по избе, вместо тапочек. Я не удержался и слетел с печки, больно ударившись при этом скулой о скамейку. Хорошо, что зубы не выбил.

— Только подойди, урод! — шипела она сверху.

— Кому ты нужна, дура набитая! — почему «урод», почему она меня уродом зовёт? Я даже очки не ношу. Чем Димка лучше меня?

Усталость, наконец, сделала своё дело, и я заснул тяжёлым сном. Утром Светка растолкала к завтраку. Девчонки уже успели сварить на керосинке кашу из концентрата. Вспомнив ночное происшествие, я невольно избегал их взглядов. А Светка, как нарочно, крутилась перед носом и лезла в глаза. Мне казалось, что она заигрывает, что немало удивило. Было не похоже, чтобы она издевалась. Но как только Светка вышла, и мы с Розой остались одни, она вдруг сказала:

— Вот что Дима, если я узнаю, что ты сплетничаешь, я скажу, что ты хотел меня изнасиловать. Вылетишь из училища! Понял?

— Ты не права, я только хотел….

— Я знаю, что ты хотел. Заткнись, понял? — её чёрные глаза сверкали злобой.

Я понял, что меня разыграли. Они сговорились, чтобы подставить меня. Когда только успели. И не сделаешь ничего.

— Привет ребята, — в дом ввалился Димка, — каша ещё осталась? Жрать хочу! Со вчерашнего дня ничего во рту не было.

— Жрите, пожалуйста! — вместе с Димкой вернулась Светка, и отдала ему свою кашу. Она снова нагло стрельнула глазами в мою сторону.

— А откуда это у тебя такой фингал под глазом? Вчера вроде не было, — ляпнул Димка продолжая жрать свою кашу.

— Какой ещё фингал? — внутри меня всё сжалось. Вспомнил, как налетел ночью на скамейку, когда Роза, дрянь такая, меня с печки столкнула. Подскочив к облезлому хозяйскому зеркалу, что висело на двери, я увидел на щеке под глазом, здоровый синяк. Вот оно, доказательство «изнасилования». Не спрячешь, все будут спрашивать. Сейчас Роза всё ему расскажет. Исподтишка я посмотрел на девчонок, они делала вид, что не слышат. Может, Димка уже знает…. Наверное, смеются надо мной, когда отвернусь. Развели, как лоха.

— Чего застыл? Заканчивай с кашей, — Димка жрал, как ни в чём ни бывало, — опоздаем. Нам вдвоём снова на погрузку, утром придёт другой такой же грузовик. Председатель колхоза мне лично сказал. Приезжал вчера, а бригадир, в стельку.

Мы топали по грязи пару километров, а когда пришли, никакого грузовика ещё не было. И вообще никого не было.

— Ну, как там, с Розой разобрался? — от скуки спросил Димка.

— Ай, знаешь, я посмотрел. Потаскушка она обыкновенная. Пропал интерес.

— Ну, ты даёшь, вчера был влюблён, а сегодня она, значит, потаскушка? Быстро ты. С чего это?

— Ну сказал же, чего спрашиваешь? Тебе нравиться? Балуйтесь, мне наплевать, — не мог же я сам рассказывать ему, как она меня грязным носком, в лицо!

— Я бы на твоём месте к Светке присмотрелся, мне кажется, она на тебя как на буфет прёт, а ты не замечаешь. И совсем она не плоская. Хорошая девчонка.

Да ладно, что же ты сам на неё не полез, засранец, — подумал я про себя. Сочувствует сволочь. Себе Розу, а мне эту мымру, — ну, и где грузовик? — я хотел сменить тему.

— А с грузовиком, тут интересно, — Димка хитро улыбался, — картошку-то, воруют.

Глава-5 В логове друга

Димка стал приглашать меня в гости, домой к нему. Мы пили чай и болтали об искусстве. Я делал вид, что меня ничего, кроме этого не интересует, что не понимаю, что позвал он меня хвастаться шикарной квартирой родителей. Он ловил мои взгляды, ожидая, что я скажу. Наверное, знает, как я с мамой живу в старом деревянном доме, который остался от маминых родителей, и что мне теперь в училище нужно ехать с пересадкой. А ему вон, сел в троллейбус, 20 минут, и уже в училище.

Вся стена в коридоре Димкиной квартиры, от пола до потолка была заставлена книгами. В основном художественная литература, целые собрания сочинений. Были книжки и на иностранном.

— Кем работает твой отец?

— Он, заместитель министра энергетики. А почему ты спрашиваешь? — Димка делал вид, что не понимает.

— Да вот, вижу книг много. Даже иностранные есть. Думал, он какой-нибудь дипломат. Раз тебе игрушки дорогие, из-за границы привозили.

— Да какой дипломат, какие ещё игрушки? Это мать книги собирает, теперь так модно.

— Ну как же, а пианино.

— А, ты об этом. Я же тебе говорил, это не родители привезли. Другие люди совсем, дальние родственники.

— Ну да, ну да.… А, иностранные книжки, зачем?

— Это не иностранные, это польские. Тоже мать собирала. Она же польскую школу закончила. Вот польские книжки и читает.

— У тебя мать, полька? Вы за границей жили?

— Да не полька она! Мама из Белоруссии. Там, польские школы были. Вот её родители туда и отдали.

— Ты, тоже польский знаешь? — сейчас начнёт хвастаться, подумал я. Вот, мол, я какой….

— Да нет, меня не учили. Я, к языкам тупой. Ничего в голову не идёт.

— Ну, а книжки то эти, те, что по-русски, ты читал, или они так стоят?

— Читал, конечно читал, почти всё читал.

— Всё? Тут же до хрена, — ну вот, я так и знал, не может не хвастаться, — ты читал полное собрание сочинений Куприна? И Тургенева? Да ладно, Мопассана, я ещё поверю….

— Да, и Мопассана, и Золя, и Хемингуэя, и Джека Лондона, и Ремарка, почти всё. Это классные книги, я оторваться не мог, — Димка явно был задет, намёком на то, что он может быть вруном, — почти всё читал, кроме польских книг. Но Сенкевича я читал по-русски. А вот, видишь, написано — Lalka, это по-польски значит Кукла. Был такой польский писатель Болеслав Прус, мама его любит, я не очень.

— Ты же говорил, что польского не знаешь?

— Да всё можно по-русски прочитать.

— Да?… И что же тебе больше всего понравилось?

— Больше всего? Много чего понравилось. А, вот, Сто лет одиночества, Маркеса. Не читал? Только книги этой здесь нет, её приносили, а потом забрали.

— Нет, не читал, не слышал даже, — задавить хочет, интеллектом, подумал я, — Маркес? Итальянец какой-то, что ли?

— Колумбийский писатель. Очень классная книга. Случайно в руки попалась, а я оторваться не мог.

— Не слышал, — наверное, говно какое-нибудь, подумал я себе. Какие там писатели, в Колумбии. Специально узнаю про это, чтобы тебя, на чистую воду вывести.

— Попадётся, прочитай, советую.

— Ладно, почитаю, — знает, наверное, что книжку найти не смогу. Да и где её искать. Колумбийский писатель! Наверное, думает, что я дурак наивный. Вот и распускает хвост, — подожди, сейчас название запишу. Как говоришь, «Сто лет одиночества»?

— Да запомнишь, что там записывать.

— Нет, зачем же, я запишу, раз ты рекомендуешь, — не хочет, чтобы записывал, — как говоришь, писателя звали?

— Маркес, Габриэль Гарсиа Маркес, нобелевский лауреат по литературе….

— Нобелевский лауреат? Что же ты сразу не сказал. Теперь вспомнил, конечно, знаю, просто забыл, — теперь он точно будет считать меня дураком.

Думать ни о чём не мог. Это всё из-за квартиры. Да хрен с ней, с квартирой, это из-за его комнаты. Когда я увидел эту комнату, во мне всё перевернулось. У меня тоже есть своя комната. Между кроватью и шкафом стол едва втиснулся. Окно маленькое, тёмное, а мне ведь рисовать нужно. Я вечером цветов не вижу, красок не чувствую. Вещи положить негде. А у этого, хоромы настоящие. Кровати нет, тахта. Говорит, что днём он на ней всё раскладывает, а вечером убирает. Или когда девчонок приводит. Мне мать девчонок приводить не разрешает. Говорит, рано. Говорит, девчонки хорошему не научат. А этому, пожалуйста, води себе, сколько хочешь. Ещё и дверь на крючок запирается. Говорит, чтобы родители не вскакивали.

— У тебя что, девчонки на ночь остаются?

— Да нет, ты что, родители не разрешают. Только до одиннадцати можно, а потом стучат в дверь: «девочке пора домой».

Рассказывает, а у самого глаза блестят. Намекает, мол, я и так успеваю…

— Вообще, девчонки редко приходят, — продолжал хвастаться Димка, — с ними скучно. Танцы им подавай, а я не умею. Развлекаться хотят, капризничают. Ну их….

Стола у него в комнате не было. Вместо этого на стене висела забавная штука, Димка называл её «секретер». Говорил, буржуи выдумали. Полки такие, а нижняя закрыта крышкой. Крышку откинешь, и на тебе, стол. Большой, больше моего. И закрывается на ключ. Вот бы не такой, я бы не отказался. Закрыл бы там всё, чтобы мама не лазила. Повадилась, мой дневник читать. Будто я там что-то особенное пишу. Ничего там нет, что я дурак, свои мысли на бумагу записывать. Я мудрость собираю. Идеи, высказывания, шутки, анекдоты. Поэтому, всегда могу в нужное время нужное слово вставить. Поэтому, преподаватели и говорят, что я остроумный. Но, секретер это ладно, а собственная студия, меня убила.

Тут же, часть его комнаты была отгорожена перегородкой от пола до потолка. И та часть, что ближе к огромному окну, стала настоящей студией. Это не важно, что там всего 4 квадратных метра. Ну и что, мольберт-то, смог поставить. Полки тут есть, краски разложить можно, кисти, холсты. Светло и воздух свежий. То, что нужно. А у меня, плюнуть негде. Может, комната и не намного меньше, но ведь темно, окно маленькое. А за стеной, кухня воняет.

Я, конечно, вида не подал, но в душе кошки скребли. Опять одним всё, другим ничего. А он всё про книжки, да про книжки. Зачем книжки в доме держать, совсем не обязательно. Пыль лишняя, да и денег стоят. Можно же в библиотеку сходить. Видно, денег некуда девать.

— Ну, ладно, спасибо за чай. Пойду я, завтра в училище увидимся.

Не успел выйти, а тут Димкина мать пришла.

— Здравствуй Дима, — говорит, я так рада, что ты с нашим. А то у него друзей совсем нет. Теперь вот, тёзки, будете дружить. Дима много про тебя рассказывал. Говорит, ты в группе самый лучший.

— Умереть за друга не трудно. Трудно найти друга, за которого стоило бы умереть, — вспомнил я запись в своём дневнике, за которым охотилась мама.

— Вот, вот! Димка так и сказал, что ты очень эрудированный и талантливый. Говорил, что мог бы стать писателем, или журналистом, фельетонистом. Говорит, юмор у тебя утончённый, а ты ещё и художник талантливый.

Димкина мать нахваливала меня, а я думал, что ему от меня надо, что это они меня так окучивают. Слушать, конечно, приятно, когда тебе льстят. Только ведь такие люди искренними не бывают,

— Ты заходи, не стесняйся. Мы всегда будем рады тебе, правда Дима? — продолжала распинаться Димкина мамаша.

— Да, конечно! — подхватил Димка, — заходи, в любое время.

— Французский философ 18 века Дени Дидро сказал: «Искренность — мать правды и вывеска честного человека». Спасибо вам на добром слове! — мой дневник снова меня выручил. Плохо было то, что заучить всё, что там записано, и быстро вспомнить нужную цитату, никак не удавалось. Но, всё же я вёл его не зря.

— О-о, — восхитилась Димкина мамаша, — я вижу Вы ещё и философ.

— Это Дидро.

— Не скромничайте, Дмитрий, — то, что Вы такие вещи подмечаете, говорит о многом. Вы, наверное, много читаете?

— Читаю, читаю, — блин, пора сваливать, а то этот болван сейчас про Маркеса вспомнит….

Глава-6 Украли картошку

— Как? Воруют, картошку? Ты о чём? — судя по Димкиной физиономии, он не шутил.

— А вот так, грузовиками, по 12 тонн за раз. Мне ещё вчера, это чернило не понравилось. С каких это пор бухло на халяву, ящиками. Я к шофёру подкатил, так он и скрывать не стал. Оказывается, он из Ставрополья, приехал сюда получать на местном автозаводе этот самый грузовик, для их него хозяйства, чтобы перегнать в Ставрополье своим ходом. А здесь, в колхозе картошкой загружает, чтобы порожняком не гнать.

— Ну, логично, правильно. Чего впустую гонять-то.

— Дело в том, что такого задания у него нет. Говорит, что схему он сам придумал. Врёт, наверное. Кто-то подсказал. Говорит, что в Ставрополье картошка, страшный дефицит, она у них не растёт. Говорит, за 12 тонн картошки, машину легковую можно взять.

— В смысле, взять? — не понял я.

— Ну, купить, обменять на картошку.

— Ну да? Как? За картошку? — не поверил я.

— Представляешь, говорит, у них там килограмм картошки за рубль продают. 12 тонн, это 12 тысяч рублей. Да, вот такой вот, бизнес, блин!

— Так надо в милицию! Чтобы их тут накрыли, — вот она, несправедливость. Я чуть не задохнулся от возмущения.

— Во-первых, не успеем. Один уже несколько часов в пути, — вслух рассуждал Димка, — во-вторых, где тут милиция? Пока найдём, уедет этот грузовик. В-третьих, они тут все повязаны. Председатель колхоза сам вчера приезжал. Если бы ему на лапу не дали, он бы картошку не дал.

— Так это что получается, нас сюда прислали помогать убирать урожай, мы его убираем, а они воруют? Нет, я так не могу. Я всё расскажу.

— Ага, расскажешь, тут же все повязаны, тебя же ещё и виноватым сделают. Напишут в училище, про аморалку какую-нибудь, или ещё что-то, и вылетишь оттуда.

— Аморалку? При чём тут аморалка? — у меня аж спина вспотела. Ясно, Роза ему всё уже рассказала, когда только успела. Вот, дрянь.

— Ну, не аморалку, так пьянку. Придумают что-нибудь…

— Ты прав, подлость какая. Мафия! — с кем я общаюсь. Меня всего трясло. Они сделают со мной что захотят, и заступиться некому.

— Эй, смотри, Димка, видишь бидоны на улицу выносят. Там ферма, пойдём молочка парного попьём.

— Я тёплое молоко не люблю, — механически, я тащился за Димкой.

Несколько больших металлических бидонов были составлены вместе, в ожидании транспорта. Неподалёку крутилась какая-то тётка.

— Слышь, не трогай, это воровство! — я смотрел, как Димка по-деловому, как кот крутиться возле бидонов, не зная как добраться до молока.

— Хозяюшка, — крикнул Димка тётке, — можно молочка попробовать?

— Отчего же нельзя, конечно можно. Погодь, сейчас кружечку принесу, — отозвалась тётка. Через минуту она вернулась с большой алюминиевой кружкой, — пейте ребята, пейте мальчики. Вы ведь помогать приехали, пейте помощники вы наши!

Откинув крышку бидона, Димка зачерпнул полную кружку и протянул мне. Я пригубил, в кружке были жирные сливки, скопившиеся в горловине бидона. Было вкусно, но больше одного глотка я сделать не смог. А Димка с жадностью выпил всю пол-литровую кружку. Вытер тыльной стороной ладони белые усы, и с восторгом погладил себя по животу. И не зря.

— Ну как, хорошее молочко? — хитро улыбалась тётка, — может, ещё кружечку?

— Спасибо! Спасибо, очень вкусно! — Димка продолжал облизываться, как кот из мультика.

Но, вдруг, его глаза округлились, лицо вытянулось, и он ни слова не говоря рванул к лесу. Тётка хлопала в ладоши и от души смеялась.

— Что случилось? — не понял я, — куда его понесло?

— Попал твой приятель, хорошо если, до леса успеет добежать, — веселилась тётка — кальсоны-то, запасные взяли с собой? Кто же так сливки пьёт-то, больше полстакана опасно, можно опозориться. А ты молодец, знал, небось? Чего пить не стал-то?

— Ну, как Вам сказать, это же логично, жир ведь, — а тётка-то, не дура, увидела, что я не такой, как эти. Димке, лишь бы на халяву.

Прибывший новенький грузовик, точно такой же, как вчера, оповестил о своём прибытии громким сигналом. Я не знал, что делать. Ворованную картошку грузить было унизительно, как будто я соучастник. Или того хуже, забулдыга, как эти, с отпитыми мозгами, что за бутылку чернила, целый день картошку воровать помогают. Где этот Дима? Пусть бы уже обгадился, посмотрел бы, как ты после этого к Розе полезешь.

— Эй, это тебя на погрузку послали, вас же, вроде, двое должно быть, — вчерашний бригадир ещё не был пьян, — иди за мной. Задача понятна? Ну, погнал. Так, где говоришь, второй лоботряс? Я вашему начальству расскажу, как вы тут прохлаждаетесь.

— Не надо начальству, он сейчас придёт, — я вспомнил слова Димки, про аморалку и пьянку. Ещё не хватало их спровоцировать, — если надо, я и один справлюсь! — схватив вилы, я набросился на кучу картошки.

— Ну, смотрите у меня! Я проверю!

Бригадир, по-деловому, глотнул из трёхлитровой банки похожей на те, в которых закатывают огурцы. Неужели сегодня сок будут пить? — подумал я.

— Слышь, а почему Портвейн в банках сегодня? — как бы услышав мой вопрос, с подозрением спросил у шофёра бригадир. Два ящика, по четыре банки в каждом, стояли тут же, рядом с шофёром, готовые к употреблению.

— Не знаю, так завезли. В Сельпо другого не было. Да, какая разница? Так даже пить удобнее, чем из горла, — ответил шофёр, — а тут горла широкая, стакан не нужен.

— Да, так удобнее. А может, это не вино? Ты тут, часом, не экономишь на рабочих людях? — вновь усомнился бригадир.

— Как, не вино? Вот же на ящике написано, «Портвейн».

— А, ну если написано, тогда, да-а, — согласился бригадир, — ты, тут за студентами смотри. Бездельники! — сделав большой глоток, бригадир ушёл.

Появился Димка и тоже стал махать вилами, такими же, как у меня, тупыми, с узко расположенными прутьями, сделанными специальными для картошки. Вилы, были тяжелее обычных, но Димка, почувствовав моё волнение, тоже махал с энтузиазмом.

— Ну как, добежал? — спросил я его.

— Добежал, добежал, всё нормально. А ты чего, какой-то нашароханый, что-то случилось?

— Представляешь, бригадир, пьянь, обещал нажаловаться на нас.

— За что? — не понял Димка.

— За то, что тебя нет!

— Как же нет? Ты сказал ему, что мы тут с утра торчим, что машину не было?

— Да не успел, он наехал сразу. А шофёра, приставил следить за нами.

— Следить? Зачем? — тупил Димка.

— Алё, студенты, расслабьтесь, перерыв. Идите винца возьмите, — глаза шофёра, в отличие от вчерашнего, были недобрыми. Он был молод, руки в татуировках, похож на урку.

— Хо-хо, — засмеялся Димка, недоверчиво покосившись на трёхлитровые банки, — спасибо, только я вина не смогу, медвежья болезнь. Боюсь, вино с утра.

— Чего? — не понял шофёр.

— Понос у меня, понос, — уточнил Димка

— А ты, побитый, — это он так про мой синяк, — у тебя тоже понос? Или возьмёшь на грудь, для разогрева?

— Нет, спасибо, я вино не люблю.

— Водку любишь, ха, ха? — одобрительно заулыбался шофёр.

— Да нет, спасибо, я вообще не пью, — хочет напоить, подумал я, чтобы потом рассказать, про пьянку. Всё, как Димка сказал.

— А-а, ну ладно, как хотите, — казалось, что шофёр обиделся, что отказались от его бесплатного угощения.

Помахав вилами ещё около часа, услышали шум мотоцикла. Милиционер, вероятно участковый, по-деловому подошёл к ящику с чернилом, достал из него банку и с недовольным видом положил в коляску мотоцикла.

— Это что, всё, больше вина нет? — спросил он шофёра,

— Есть ещё ящик, в кабине, — ответил тот.

— Ты бы ребят угостил, а то они какие-то скучные, — милиционер подозрительно посмотрел в нашу сторону.

— Так они не пьют, я предлагал…, — шофёр сплюнул в траву.

— Вот как, не пьют? Интересно. А что говорят?

— У одного, говорит, понос. А другой — порядочный. Типа, не пьющий….

— Интересно…, — милиционер внимательно посмотрел в нашу сторону.

— А вы, откуда, студенты? Из какого заведения? — милиционер подошёл поближе, казалось, что он старался запомнить наши лица.

— Мы из Художественного училища.

— Рисуете, значит? Ну, ну…. Ладно, поехал я, — бросил он шофёру и пошёл к своему мотоциклу.

— Чего это он так нас разглядывал? — спросил я тихонько Димку, — тут что, только мы не пьём?

— Потом скажу, когда перерыв будет, — тихо, чтобы шофёр не слышал, сказал Димка.

С полчаса грузили молча. Меня разбирало любопытство, но я терпел, чувствуя, что Димка не зря осторожничает. Наступил момент, когда картошка для погрузки закончилась, а новую партию ещё не успели подвезти. Возник естественный перерыв. Сказав шофёру, что нужно отойти по нужде, мы с Димкой ушли за сарай.

Глава-7 Кисточки

Через некоторое время я снова оказался в квартире Димки. Зашёл случайно. Димка жил в центре, недалеко от того места, где у меня пересадка по дороге в училище и обратно. Пересаживаясь, каждый раз вспоминаю, здесь живёт Димка. Сейчас у меня было настроение поболтать с кем-то. Дверь открыла мать, обрадовалась. Однако, Димки дома не оказалось, ушёл в магазин за продуктами, но должен был скоро вернуться. Мать куда-то спешила, предложила подождать в Димкиной комнате.

Оставшись один, я сначала хотел что-нибудь почитать и стал разглядывать книги, что стояли на полке. Одна, просто поразила, Димка её прошлый раз не показывал. В книге необычно большого размера, было всё о военных кораблях. От парусников до современных крейсеров и линкоров, с рисунками, и репродукциями картин известных художников, с описаниями и рассказами о подвигах моряков. Некоторые страницы книги были сложены вдвое. Развернув их, открывались схемы и чертежи разных типов кораблей, со всеми мельчайшими подробностями. Я никогда не видел таких книг, даже в библиотеке. Я представил себе, как рисую картину морского сражения. Без такой книги, сделать это совершенно невозможно. Нужно обязательно попросить книгу у Димки, он должендать, мы же друзья. А вдруг подарит, ему ничего не жалко, подарил же тогда то маленькое пианино.

Я вдруг подумал, если в комнате оказалась такая книга, здесь наверняка должно быть ещё что-то. Я стал разглядывать всё, что видел на полках. А ведь самое ценное должно быть спрятано, а не лежать на виду. Я такие вещи прятал на шкафу, за буртиком, где не видно. Пока на стул не залезешь, не найдёшь. Ну-ка посмотрим, что прячешь ты, Дима. Я оказался прав. На шкафу была спрятана плоская деревянная лакированная коробка с вензелями. Оказалось что это пенал, внутри которого, в специальных отделениях лежали пять кисточек разного размера. Таких кистей я никогда не видел. Каждая была в стеклянной пробирке. Волоски разной толщины. Металлическая обойма каждой кисти, удерживающая волосяной пучок была отполированной и жёлтого цвета. Уж ни золото ли? Всё выглядело нарочито дорогим. Это же надо так зажраться. Мне бы и голову не пришло сунуть такую кисть в краску. На древках и внутри коробки много иероглифов разных. Японские, наверное, как то «пианино», — вспомнил я. Кто-то привёз тебе Дима, а ты даже не рассказал, а говорил, что друг. К горлу подкатил комок, от обиды стало трудно дышать. Одним всё, другим ничего. Почему? За что такая несправедливость? Чем я хуже его? Я механически сунул коробку в свою сумку. Воровать, у меня и в мыслях не было, просто так получилось.

В этот момент, открылась дверь, и в комнату ввалился Димка. Увидев меня, обрадовался.

— О, привет, я как раз о тебе вспоминал. Тебя мама впустила? Она уже ушла, я не знал, что ты здесь. Давно ждёшь?

По моей спине тёк холодный пот, язык прилип к нёбу. Страшно было подумать, чтобы было бы, если бы Димка увидел, как я прячу коробку с кистями себе в сумку. Он бы решил, что я ворую, а у меня и в мыслях такого не было. Чёрт попутал. Надо отдать, но как?

— Ну, чего замер, как будто аршин проглотил?

— Аршин, какой аршин? Я ничего не делал, я книгу смотрел. Поразительная книга, хотел у тебя попросить.

— Да, книга классная, только дать я её не могу. Отец запретил из дома выносить, никому не даёт. Говорит, смотрите сколько хотите, а выносить не разрешает.

— Ну да, я так и думал. Книга-то, дорогая, наверное? Вообще-то, я просто так зашёл. Хотел спросить, ты пойдёшь на выставку, что завтра открывается?

— На выставку? — задумался Димка.

— Ну, ладно, пойду я, пора мне уже.

— Ты что, обиделся что ли? Не торопись, давай чаю попьём, я сушки принёс. Пойми, книга не моя!

В этот момент больше всего мне хотелось смыться. Вдруг Димке стрельнёт кисточками новыми похвастаться, а они у меня в сумке.

— Да я-то понимаю, что книга не твоя. Я без претензий. Нельзя, значит, нельзя.

— Ну вот, обиделся, — Димка выглядел расстроенным.

— Ладно, я побежал. Увидимся в училище, завтра.

Выскочив за дверь, я вытер пот со лба. Только бы он сейчас про свои кисти не вспомнил, а то сразу на меня подумает. Надо подловить момент, и подбросить их обратно…. Однако, таскать коробку с кистями с собой, я боялся. Вдруг случайно найдут, залезут в сумку, под любым предлогом, и найдут. Тогда всё, катастрофа. Что делать с кистями я не знал. Не то, что пользоваться, открывать боялся. Хотел выбросить, но не смог, стало жалко. Я прятал их в своей комнате, перекладывал с места на место, опасаясь, что случайно найдёт мама, и станет задавать вопросы. Откуда?… Откуда?… Из Японии, вот откуда!

Каждый день, встречаясь с Димкой в училище, я ждал что он спросит, — а не брал ли ты мои кисти? Одно его появление портило настроение на весь день. Но ничего не происходило, и я вынужден был «дружить!» Постепенно та история стала забываться, Димка молчал. Вначале мне казалось это подозрительным, казалось, что он всё знает и просто играет со мной, ждёт подходящего момента. Порой, я сам хотел заорать, — хватит играть! Я знаю, что ты знаешь! Я начал понимать, что в этом и есть его потаённый смысл, медленно отравлять мне жизнь. Чтобы я мучился, сожрал себя изнутри. Хотелось ударить его. Но, нет! Я выдержу, ты меня не расколешь. Посмотрим, кто кого переиграет. Это было невыносимой пыткой. Учёба подходила к концу, я ждал, что вот-вот Димка нанесёт удар. Но он молчал.

Глава-8 Мыться в тазике

— Ну, что ты там тырился, — не выдержал я, — узнал что-то?

— Я, когда назад шёл, бидоны с молоком на трактор грузили. Краем уха слышал, как сказали, — «наш, кажется, попал…». Кто попал, куда попал, я не понял. Вроде, тот грузовик с картошкой, стопорнули где-то. Я значения не придал. А тут, вижу все злые какие-то. И милиционер этот, припёрся. Высматривает что-то.

— Он же за чернилом приезжал….

— Может, они думают, что это мы стуканули. Ты же хотел…, — Димка посмотрел мне в глаза.

— Что хотел? — по спине поползли мурашки, — ничего я не хотел! Не придумывай.

— В общем, так, если они решат, что это мы, могут подставить. Так всегда делают, мне отец рассказывал, чтобы замазать. Теперь нужно в оба смотреть, — Димка явно не шутил.

— Давай уйдём отсюда, — ноги сами понесли.

Но Димка остановил.

— Сейчас, уж точно уходить нельзя. Сразу на нас подумают.

— Причём тут мы? А, я понял, это ты вчера куда-то смылся! Ты настучал! Я при чём тут? Не впутывай меня в свои дела! — обложили, внутри меня всё затряслось. Роза, шлюха эта, нажалуется. Меня крайним хотят сделать, подлецы. И синяк на лице — доказательство! А-а….

— Да не трясись ты так, ничего ещё неизвестно. Это только предположение.

— Не понимаю, почему я? В смысле, почему мы, что мы им сделали?

Если из училища выгонят, мать не переживёт. Что делать, что делать? Может, сказать им, что это Димка? Говорит, что не он, может, врёт? Стрелки переводит….

— Мы, потому, что не пьём, подозрительно, — тихо говорил Димка, — мы — чужие, а они тут все свои. И пьяные, лыка не вяжут. Милиционер явно в теме, прикормленный….

Да, Димка прав, так и есть, надо спасаться. Забыв про него, я побежал обратно. Картошку ещё не привезли. Димка бежал за мной пытаясь остановить. Подожди ты, подожди….

— Можно мне, глотнуть? — подбежал я к шофёру.

— Ты же, не пьёшь, — шофёр ехидно улыбался.

— Хочу попробовать, Вам что, жалко?

— Пробуй, сколько хочешь, не жалко. У меня ещё много, всем хватит, — водитель протянул открытую бутылку.

Я сделал два больших глотка. Чернило было тёплым и сладким, с запахом гнилых яблок.

— А ты, будешь? — спросил Димку шофёр.

— Нет, я не могу, я же говорил, понос у меня.

Не успел он сказать, как я почувствовал, что понос уже и у меня. Сунув банку Димке в руки, я рванул к лесу. Это, наверное, от волнения, такое бывает. Только бы добежать. «Кальсоны есть запасные?» — вспомнил я тётку-молочницу. Не дай бог, в доме водопровода нет. Что же я в тазике мыться буду, где в доме только одна общая комната…. Пока сидел в ложбинке, развезло. Чернила ударили в голову. Но, стало спокойно, чего это я испугался? Урку- шофёра? Да кто он такой? Они воруют, а я бояться должен? Сволочи! Вот пойду сейчас, и скажу ему в лицо, что он вор! А Димке скажу, что он трус! А Розке скажу, что она шлюха!

— Так, у кого из вас понос, студенты сраные? — спросил шофёр, завидев меня и растянув рожу в своей мерзкой улыбке. Скрестив руки на груди, он, как на показ, выставил свои татуировки.

— Можно мне, с собой вина взять? Хочу девушек угостить, — я не знаю, почему это сказал, ведь хотел сказать совершенно другое.

— Девушек? Девушек можно. Слышь, ты меня познакомь, я с тобой пойду. Возьмём чернила, погудим. Девки-то, хорошие? Подержаться, есть за что?

Кто меня за язык тянул. Увяжется сейчас за нами, урка. Димка выпучил глаза, ишь как разволновался, за свою Розу. Посмотрю я на тебя, когда не ты, а этот урка «баловаться» с ней начнёт.

— Ай, жалко, не получится. Мне после погрузки сказали сразу сваливать, — шофёр искренне расстроился, — бери вино, возьми банку. Передай девчонкам, что это от меня, скажи, от Шурупа, пусть запомнят. Эх, люблю тёлочек молоденьких.

Ну, урод. У меня отлегло.

— Ты чего, козёл, делаешь? — шипел Димка, — с ума сошёл?

— Сам ты козёл! Всё из-за тебя. Панику поднял.

— Ну да, теперь то уж точно, скажут, что пили, и ещё чернила с собой выпросили. Теперь, надо тихо сидеть.

С банкой в руках, идти через всю деревню. Димка прав. Я сунул банку в траву возле забора.

— Что с тобой происходит, ты пьяный совсем? — Димка банку подобрал.

— Выбрось эту гадость! Никто её пить не будет, — я попытался забрать банку, в конце концов, это я её взял, значит, она моя.

— Почему не будут? Девчонки будут пить. Ты же сам сказал.

— Да я не это имел ввиду! Тьфу, гадость какая.

— Ну не будут, так не будут. Всё равно надо оставить. Это же валюта, можно на что-нибудь обменять. На кусок сала, например, а то только одну картошку едим. Что привезли с собой, всё съели уже.

Пока шли, хмель выветрился, во рту остался лишь сладкий привкус гнилых яблок. Я лежал на своём надувном матрасе и не мог заснуть, прислушиваясь к стонам и вздохам, доносившимся с печки. Я представлял себе, чем они там занимаются, и от этого мутилось сознание. Прислушиваться мешала Светка, которая, как нарочно, вертелась и скрипела кроватью. А ещё говорила, что ничего не слышит. Только когда на печке затихли, я, наконец, заснул.

Утром Роза смотрела на меня с презрением, ничего ты, мол, не сделаешь. Но увидев, что я равнодушен, перестала обращать на меня внимание. Зато Светка, всё заглядывала в глаза, как будто я ей денег должен.

Когда остались с Димкой вдвоём я снова спросил, что они там, на печке делают, что заснуть не могут.

— Экий ты завистник, что же ты хочешь, чтобы я рассказывал? Не знаешь, что с девчонкой делают?

— Ты же сказал, что у вас ничего такого нет.

— И быть не может. Девчонки переживают, что им помыться негде. Уже неделю без душа, а они каждый день мыться привыкли. Мы просто обнимаемся. Она ногами обнимет, и прижимается.

— И не стыдно ей? — я представил себе эту картину и чуть не задохнулся, — это же, неприлично…

— Неприлично, это как ты, тихо сам с собою. А она, нормальная девчонка. Слушай, давай их помоем, чтобы не мучились. Устроим банный день. Деревенские же, моются, прямо в комнате. Не у всех же баня есть.

Мыться затеял, баню захотел. Скотина, чтобы ты тут совсем берега потерял.

— В смысле, как помоем?

— Нагреем воды на улице на костре, принесём в дом, девчонку в тазик поставил, и ковшиком сверху. Мыло есть. Всего-то пару вёдер надо. Вёдер полно. Я в сарае шаечку видел и ковшик есть. Тут же люди жили, мылись как-то.

— Откуда это ты всё знаешь? — неужели, он когда-то уже мыл девок, — ты, что ли сам их мыть будешь? Разве они не будут стесняться?

— Ну, отвернёшься. Простынку повесим, сверху только польём, типа душек сделаем. Да и вообще, их же двое, помогут друг другу. Нам только воду организовать, дрова, чтобы сами не таскали. Как, откуда знаю? Меня самого маленького так мыли, когда на лето в деревню возили. А тебя что, не так разве.

Димка был прав, именно так и мыли. Но сам я, никого не мыл, не приходилось. А тут, девчонки….

— Нет, я против. Не наше это дело. Пусть сами разбираются, — знаю я, зачем тебе их мыть, кот и сало! Обойдёшься. Тебя не остановить, так ты тут устроишь.

— Может у кого-то баня есть? Не может быть, чтобы не было, — не унимался Димка, — хотя для бани много дров надо. Завтра узнаю. Слышь, а ты с девчонками в баню, ходил?….

Вопрос с мытьём отпал сам собой. На выходные, всех автобусом отвезли в город, именно для того, чтобы дома помылись. И снова с печки слышалась возня. Но Светка кроватью больше не скрипела. А когда картошка закончилась, в городе Димка с Розой больше не встречались, как будто ничего и не было. Я думал, почему я такой. Почему ему всё, даже ненавистная картошка, и та в радость, а мне ничего. Одни только неприятности. Его обнимают. Ногами…. А мне этой же ногой, в морду. Если бы его не было, Роза обнимала бы меня. Почему он всегда оказывается на шаг впереди? Даже понос, у него от сливок, а у меня, от страха. Как же я его, ненавидел….

Глава-9 Десять вёдер краски

— Как вы все помните, вам поручалось привезти с собой с сельхоз работ, куда вас всех посылали, видение художника. Вы, не жители села, и не колхозники, вы будущая творческая интеллигенция, художники! На вас будет возложена миссия, нести и развивать культуру народа! Художник не должен терять драгоценное время. Везде, где бы вы не оказались, наблюдайте жизнь вокруг, осмысливайте происходящее, и учите людей прекрасному.

… Ишь, как декламирует с придыханием и выражением, как будто выступает перед тысячной аудиторией, — думал я про себя, наблюдая происходящее. В классе-то, вместе с ним и вторым преподавателем, человек 25 наберётся, не больше. Говорят, его отовсюду выгнали, а он никак отвыкнуть не может.

— Пошёл второй год вашей учёбы в нашем замечательном училище, и вот мы уже подводим первые итоги. Все вы прожили одинаковый отрезок времени, в одном и том же месте, в ту же самую погоду. Но каждый из вас, индивидуален и уникален. Каждый видит мир по своему, и пропускает его через себя. В ваших работах мы видим не отражение реальности, а ваш внутренний мир. Наш мини-конкурс призван показать, насколько вам удалось, как сумели вы показать это зрителю. Как вы знаете, в любом конкурсе всегда побеждает кто-то один, лучший из нас. Но сегодня, у нас победителей двое!

… Интересненнько, кого вы тут лучшими назначили? Дурацкие конкурсы придумали, как будто мы и так друг друга не видим. Назначайте кого хотите, я на это не куплюсь.

— К такому трудному решению мы пришли потому, что работы авторов представляют собой два разных жанра. Но обе работы выполнены со своеобразным мастерством. Их трудно сравнивать одинаковыми мерками. Поэтому, решено было разделить первое место между двумя вашими коллегами. Вы все видели работы друг друга. И так, кто же победители?… Признаюсь, неожиданно впечатлила пейзажная работа. Игра красок, свежесть, спокойствие, всё радует глаз. Мы с удовольствием сохраним работу в коллекции училища. Когда автор окрепнет и станет художником признанным, не только нами, мы будем показывать эту работу и гордиться, что помогали становлению таланта.

… Уж ни про Димку ли он тут так распинается. Кто бы сомневался. С таким папой нельзя, не победить.

— Это работа «Золотая осень в деревне», Димы Петрова! Похлопаем ему.

… Ишь, как заливает. Ничего там особенного нет, Димка вообще не художник, он типичный фотограф «что вижу, то и пою». Ну да, красить у него получается. Но при чем тут индивидуальность? Обывательщина, лубок.

— Работа второго нашего победителя, не бросается в глаза яркими красками. Если первую работу, можно считать, как бы законченной, то со второй можно было бы ещё поработать. Вообще, это неожиданно, когда молодой неопытный человек и начинающий художник, берётся за такие сложные темы. Жанровая картина, друзья дорогие, с людьми и животными, сложнее для художника, чем пейзаж. Требует от автора определённой смелости и уверенного владения искусством композиции. Потому, что каждая фигура, это отдельный характер, самостоятельный образ, и все эти фигуры на полотне, нужно увязать между собой в единое целое, передающее зрителю замысел автора. Полотно хоть и сравнительно небольшое по размеру, но, можно сказать, фундаментальное по содержанию. Похвально, что автор рискует браться за такие темы без достаточной теоретической подготовки. Поэтому, посоветовавшись, мы решили, что обе работы заслуживают первого места в нашем скромном конкурсе.

… Уж ни про меня ли он говорит? Неужели заметили? — я сидел в заднем ряду и ждал когда балаган закончиться.

— Это работа, под названием «Уборка урожая», другого нашего Дмитрия! Некоторые моменты на картине, совершенно неожиданные для такого названия и сюжета. Милиционер внимательно разглядывает картофельный клубень? Что он там хочет увидеть? Или вот это. Некто, лица мы его не видим, он повернулся к нам почти спиной, стоит на фоне коровника у открытого молочного бидона, и пьёт молоко из большой кружки. Тут же женщина в белом платке. Чему она улыбается с таким нескрываемым восторгом? А этот фрагмент, я бы сказал, в некотором роде провокационный. Убрав стену деревенской хаты, или сделав её прозрачной, художник показал нам происходящее внутри. Молодой человек и девушка растянули неширокое полотенце, едва скрывающее за ним другую девушку, которая судя по всему, таким образом, принимает душ. Она стоит ногами в тазике, а молодой человек, что держит полотенце, демонстративно отворачиваясь и не глядя на неё, другой рукой льёт сверху воду из ковшика. Вода, судя по всему, подогревается во дворе, вот на этом костре. Знаете, искусствоведы обожают разгадывать скрытый смысл, как будто специально оставленный для них автором картины. Похлопаем ему. Я поздравляю обоих Дмитриев с хорошим началом!

… Ну, почему? Почему? Какого хрена он опять первый, а я «другой»? Почему не я первый?

— Все знают, что они давние друзья, ещё со школы, — продолжал преподаватель, — вот так дружба, товарищество, творческое соперничество обогащают каждого из нас.

… Если бы мне не нужно было экзамены сдавать, я бы вам такой праздник души закатал…. Но ведь заклюёте. Мама правильно говорит, верить никому нельзя. Нельзя к себе в душу пускать, наплюют. Так что, ешьте «Уборку урожая».

— Может, кто-то хочет сказать, или пожелать что-нибудь? — преподаватель смотрел на класс.

Все молчали, переваривая то, что здесь произошло. Каждый теперь думал про себя, сдал ли он обещанный зачёт. Победители, понятно, сдали. А как с остальными? Преподаватель паузу понял.

— Вам не следует волноваться. Зачёт, за, так сказать практику, сдали все. Все кто был на картошке и принёс свои работы. Ну, так кто-то хочет сказать?

— А, можно спросить? — подняла руку Роза, — моя мама рассказывала, что ходила в оперный театр на все премьеры. Не потому, что любила музыку, а чтобы увидеть декорации, которые Вы создавали. Мама рассказывала, что когда под музыку отрывался занавес, в зале публика взрывалась овациями, вскакивали со стульев, кричали, браво! Расскажите, как это было. Как вы могли создавать такие огромные полотна?

— Правда, расскажите! — загалдели остальные студенты.

… Розка, дрянь, нарочно тему перевела. Не хочет, чтобы обо мне говорили. И чего я в ней нашёл. Купился на фактуру. Кроме неё, в группе ни одной приличной девчонки. Как говорят, «На безрыбье и сам раком станешь».

— Здесь, наверное, не место и не время рассказывать, не по теме? — преподаватель смутился и покраснел.

— Почему же не по теме? Мы о профессии спрашиваем, об искусстве. А Вы, живая легенда! — не унималась Роза. Остальные одобряюще загудели.

— Павел Васильевич, расскажите, ребятам интересно, — поддержал второй преподаватель, который до этого только улыбался и хлопал в ладоши, вместе со всеми.

— Да? Ну ладно, расскажу. Правда, это отдельная тема, может даже есть смысл более подробно остановиться. Я не совсем готов сейчас, — преподаватель глубоко вздохнул, посмотрел куда-то вверх, собираясь с мыслями, — некоторые из вас могут стать театральными художниками. Это не только костюмы, придётся делать масштабные работы. Вот вы жалуетесь, что после картошки было мало времени, чтобы подготовиться к нашему мини конкурсу. А представьте себе холст шириной в 20 метров на 8 метров в высоту! Это же, сколько одной только краски нужно? Сколько кистью махать. И это не просто стену закрасить, в один цвет. Это полноценная картина, образ, атмосфера. Я был молод, полон энтузиазма, как сейчас говорят, шкура горела. Я сразу ставил десять вёдер краски разных цветов! И погнал, и погнал!

… Ну, всё, понесло старика. Ишь, как глаза загорелись, прямо помолодел. Девчонки-дуры, рты пооткрывали, а он хвост распушил, руками машет…

— Между прочим, мне пришлось из театра уйти. Сейчас понимаю, что был не прав. А тогда обижался. На каждом худсовете, скандал. Режиссёр кричит: «Вы срываете спектакль! Зрители, не к месту орут, музыки не слышно!»

… Ну, силён, старик. Оказывается, его из театра выгнали за то, что шедевры писал. А я слышал, что за пьянку…

— Надо сказать, — продолжал свой рассказ преподаватель, — дирекция театра меня поддерживала. Зритель идёт, зрителю нравиться, билеты продаются, театр план выполняет. Значит, всё хорошо. А режиссёры, просто завидуют моему успеху. Так я тогда думал. А потом, вдруг собрали худсовет, и говорят, или ты делай как надо, или уходи. Нам нужно, говорят, чтобы зритель на исполнителя смотрел, а не зевал по сторонам и не орал, почём зря. Обидно мне стало, и я ушёл. Не сразу понял, что был не прав. Понимаете, почему не прав?

… Ну да, понимаем. Если не объяснить, будут думать, что за пьянку выгнали.

— Театр, это коллективное искусство. Синтез, сочетающий в себе, музыку, костюмы, свет, голоса, движения, ну и оформление, конечно. Это, как оркестр. Необходима гармония. Что будет, если барабанщик в оркестре не станет обращать внимания на других музыкантов? Музыки не будет, понимаете?

— Может, остальным следовало подтянуться за Вами, а не пытаться принизить Вас? — снова вставила Роза.

— Вот и я, по молодости так думал. Вместо оформления, создания атмосферы для балета, для танца, я думал только о себе, и упивался произведённым на публику впечатлением. А кто там по сцене бегает, мне было всё равно.

— Как Вы сейчас объясняете, — не выдержал я, — получается, что великие композиторы, создавшие музыкальные шедевры, прежде чем писать свои ноты, должны были сначала посоветоваться с режиссёром и художником-оформителем? Так что ли?

— Нет, не так, Дмитрий. Сначала создаётся музыкальное произведение, а театр его использует, как основу для спектакля. Представляете, играет музыка, создаёт атмосферу, настраивает зрителя. Открывается занавес, на сцене появляются исполнители, и всё…. Больше никто музыку не слышит, потому, что в зале поднимается шум. Исполнители с толку сбиты, они не понимают, так танцевать, или может уже и не нужно? Ведь на репетиции было тихо, никто не мешал. Они к декорации привыкли, не замечают её. А на премьере все орут. Завтра снова орут потому, что пришли уже другие зрители. Они, тоже видят эту картину впервые.

— Что же такое нужно показать, чтобы вызвать овацию зрителей одной лишь только картинкой? — снова не выдержал я.

— Если задаться целью, Дмитрий, то это не сложно. Иногда синяк под глазом производит неизгладимое впечатление на окружающих.

Услышав реплику преподавателя, все в классе засмеялись.

— Представьте себе, — продолжил он, — после музыкального вступления, исполненного настоящим оркестром, а не хрипучим радиоприёмником, из тёмного зала, перед зрителем открывается громадное полотно, освещённое десятками прожекторов! На улице дождь, серость, слякоть и вдруг шикарный дворец, за колонами которого Средиземное море и восходящее солнце на фоне голубого неба! Зал встречает его неутихающими аплодисментами и криками, браво! А, на маленькие фигурки танцоров, выбегающих в этот момент на сцену, никто поначалу и не смотрит, их попросту не замечают.

… Синяк под глазом? Это он про меня. И все смеются, все помнят. Неужели, Роза рассказала? А может, Светка? Уж ни Димка ли? Смеются, наверное, за моей спиной. Всё впечатления от победы в конкурсе, было испорчено. Так вот, почему победителей два. Не хотели, чтобы я был первым…

Глава-10 Прощание

Вот уже отзвенел последний звонок и нам вручили дипломы. Хвали, и поздравляли всех, но особенно меня, и Димку. Преподаватели хвалили не стесняясь. Сказали, что дадут рекомендации для поступления в Академию художеств. А я даже порадоваться не мог, потому, что рядом снова был Димка. Я не хотел с ним, ни в какую Академию. Да и думать об этом было рано. Впереди ждала армия.

Девчонки из группы бегали, требуя устроить прощальный вечер. Оказалось, что и повод был. Роза, оказывается, выходит замуж, и уезжает в другой город, где её ждёт жених и свадьба. А поскольку это далеко, она приглашает всю группу для прощания к себе в гости, в квартиру, которую для неё снимали родители. Идти я не хотел, мне эти рожи и без того надоели. Но подумав, я всё же решил пойти. Хотелось посмотреть на Розкино гнёздышко, где наверняка не раз тусил Димка, хотя скрывал это. А ещё, мне хотелось навсегда с ним распрощаться, и сказать ему в лицо всё, что я о нём думаю. Чтобы, наконец, выкинуть его из своего сознания.

В тесной квартирке не всем было место, чтобы сесть. Сидели, кто на чём. Играла музыка, девчонки хотели танцевать, но из-за тесноты топтались на месте. Я с удивлением обнаружил, что некоторые из девчонок очень даже ничего. Выросли что ли, или вырядились так. Напились быстро, галдят, каждый своё. В углу уже тискаются, ишь ты, на кухню пошли. А Светка и правда хороша, только на меня она больше не смотрит. Но Роза, Роза, затмевала всех. Она как-то слегка округлилась и превратилась в шикарную бабу, с какой стороны ни глянь. И глаза такие томные. Вот бы раздеть, я бы её, так… «нарисовал!» Вот только смотрит она этими глазами не на меня, а на Димку. Он сначала не замечал, а может вид делал, так она чуть ли ни на колени к нему залезла. Экая похотливая сучка, это она так замуж выходит? А Димка, так даже отталкивает её, спорит с пацанами. Какой-то он нервный, надо послушать, что там случилось.

— Налейте ещё! Мужики! — размахивал стаканом Димка. Пьяным он не был, но вёл себя необычно, — мужики, домой не хочу идти. Не знаю, что делать.

— Чего случилось-то? — подключился я.

— Представляешь, прихожу домой. Кричу, — мама, я училище закончил! Она поздравила, поцеловала. Сказала, что нужно это отметить, в субботу ужин организовать. И тут вдруг говорит, — отец утром был очень расстроен. Почему ты нам не сказал? Что я должен был сказать, я понятия не имею. Почему, говорит, ты не сказал, что подарок нашёл? Тот, что отец для тебя приготовил. Какой, на хрен, подарок? Я никакого подарка не находил, так ей и сказал. Что за подарок-то, я должен был найти? Погоди, — говорит, — я папе позвоню, и звонит отцу на работу. Говорит, то, что я ей сказал, что не видел никакого подарка. Ну, они поговорили, и она мне трубку даёт. Отец спрашивает, — не видел, подарка? Я говорю, — не видел. А он говорит, — нет мне времени с тобой разговаривать, но, говорит, я очень тобой разочарован! И трубку повесил…. И так он это сказал, что мне реально поплохело. Что происходит, какие на хрен подарки. Давай мать пытать, и она историю рассказывает. Оказывается, отец за огромные деньги купил для меня японские кисти для каллиграфии, из какой-то коллекции, кому-то там, принадлежавшей. И они, эти кисти, якобы пропали. А я их и в глаза не видел….

Вот оно, началось, — внутри у меня всё сжалось, — сейчас скажет, что это я украл, что больше некому. Будь прокляты эти кисти.

— А зачем тебе кисти для каллиграфии? — спросил кто-то.

— Не знаю, подарок такой. Вроде ими рисовать тоже можно. Японцы такими кисточками иероглифы пишут. Ну, кисточка, она кисточка и есть, какая разница, для каллиграфии и нет. Но дело не в этом. Якобы это был некий подарочный набор, дорогущий, коллекционный. Редкость даже для японцев, что-то там символическое. Мать сказала, что отец целую речь приготовил, чтобы мне их вручить после окончания училища. И вот, пропали кисточки.

Я слушал и думал, что сегодня же уничтожу их, чтобы следа не осталось. Раз такая редкость, да ещё дорогие, будут искать. Ни отдать кому-то, ни продать, не удастся. На меня выйдут. Уничтожу сегодня же.

— Я говорю, при чём тут я? — продолжал Димка, — я то их и в глаза не видел, даже не знал об их существовании. А оказывается, они были спрятаны в моей комнате, на шкафу. Там кроме пыли никогда ничего не лежало. В мою комнату заходил только я, и мои друзья. За это время кучу народу перебывало, пока они там лежали. Вот и Дима заходил, кивнул он на меня. Что же, я его подозревать должен? Мы же лучшие друзья.

Я смотрел на него, боясь себя выдать. Но все были пьяными и ничего не соображали.

— Да и кому в голову придёт по шкафам шарить, и уж тем более на шкафу, куда я даже сам никогда не заглядывал. Чушь какая-то. Но, отец так сказал…. Я даже не понял, вроде, я сам у себя украл и теперь дурака валяю. Обидел меня папа. Я думал, он мне доверяет. Домой идти не хочется….

Конец Димкиного рассказа никто кроме меня уже не слушал. Все болтали о своём и расползлись кто куда. Я искренне сочувствовал ему. Но помочь не мог. Подумал, может подкинуть незаметно. Но понял, что не получится, выйдут на меня. Ничего потерпит. Не всё коту масленица.

Выпив всё, стали расходиться. Все Розу поздравляли, желали счастливой семейной жизни. А она счастливо щебетала, но на Димку нет-нет, да и поглядывала. А он, занятый своими мыслями, ничего не замечал. Вышли на улицу, идём к остановке.

— Слушай, может, я у тебя переночую. Не хочу я домой, видеть отца не хочу. Мне ничего не надо, я на полу лягу. У тебя же надувной матрас есть?

От этой идеи у меня ноги подогнулись. Я представил себе, как Димка случайно находит у меня в комнате свою коробку с кистями. Минуту, я даже слова сказать не мог.

— Так ты у Розы переночуй, она же одна живёт, — наконец выдавил я из себя первое, что пришло в голову.

— У Розы? А что, вдруг не прогонит, — Димка даже остановился.

Я сразу вспомнил масленые глазки этой похотливой девки, которыми она весь вечер провожала Димку. А он даже не замечал. Конечно пустит, и в кровать с собой положит. Бесстыжая тварь! Я только сейчас понял, что она весь этот вечер ради него затеяла. Юбка, короче некуда. Никогда она такое не носила. Наверное, и трусы не надела. Ну уж нет, я вам такого удовольствия не предоставлю.

— Подлец! Как у тебя язык поворачивается? Молодая девушка, замуж выходит! А ты, со своими грязными мыслями! Неужели ты на такое способен? Выходит, я тебя совсем не знаю! А ещё другом называл!

— Да ты что, я же только переночевать…, — залепетал Димка, — и в мыслях не было к ней лезть.

— Мало ты её на картошке портил! Думаешь, я не помню?

— Никто её не портил. Не было у меня с ней ничего.

— Как же не было? Она же тебя ногами обнимала. Забыл, как рассказывал, подробности, попка выпуклая!

— Не было. Я же тебе говорил, она мне никогда не нравилась. После картошки мы вообще не встречались.

Неужели и правда, не встречались, — подумал я про себя. Как он может? В мыслях, я не раз обнимал её, ночью просыпался, такое снилось….

— Скажешь, после картошки между вами ничего не было?

— Клянусь, не было.

Ну и бован, — может, мне самому сейчас вернуться, скажу, что забыл что-нибудь. И уж не выпущу…. Но вспомнив, как она меня ногой в лицо, подумал, что будет орать. Соседи услышат. Эх, хороша Маша, да не наша.

— Понял я, ты прав! — продолжал Димка, — идём к тебе.

Ну уж нет. Будь ты проклят со своими кисточками. Видимся мы с тобой последний раз. Больше, я с тобой на одном гектаре не сяду. Как же его отшить-то….

— Вот что Дима, ты сейчас пойдёшь к родителям и всё им объяснишь. Они тебя простят. У тебя мама такая хорошая, они всё поймут. Они же волнуются сейчас, наверное не знают, где ты. Ты отца видел, после разговора по телефону?

— Нет, не видел. Ты, правда думаешь, что я сам у себя подарок украл?

— Это не моё дело, разбирайся сам. Может, переложил куда-нибудь, или отнёс показать кому-нибудь, и забыл.

— Да, говорю же тебе, я это в глаза не видел!

— Я тебя не осуждаю, я о другом. Родителей уважать надо! Они для тебя всё, вон как стараются. А ты обижаешься. Стыдно, нельзя так. Нехорошо. Понимаешь?

С минуту шли молча. Димка, с пьяных глаз соображал медленно.

— Но ты ведь мне веришь? Веришь? — прорезался он, наконец, — ты прав! Я всё понял. Ты настоящий друг! Ты правду в глаза говоришь, не все так могут. Я этого не забуду.

Эх, Розочка, не доставайся же ты никому…

Глава-11 Мононуклеоз

В палате для выздоравливающих, куда меня перевели, было ещё семь таких же как я. Только все они были солдатами из разных частей, а я один гражданский среди них затесался. Болезни у всех были разные, но все инфекционные. Считалось, что мы уже не заразные. Нас уже не лечили, а просто наблюдали, чтобы не было рецидива. Все кроме меня, кто был в палате, пребывали в хорошем настроении потому, что «солдат спит, а служба идёт». А мне чего радоваться, я тут можно сказать, за свой счёт. Не успел даже в армию попасть. Сюда, в военный госпиталь привезли прямо из военкомата. На медицинской комиссии обнаружили болезнь и привезли сюда на обследование. Оказалось, что я таки подхватил где-то заразу с красивым названием, Инфекционный Мононуклеоз. Что за дрянь, никто не знает, но заразная. Вначале даже изолировали, заподозрили осложнение, два месяца почти провалялся. Теперь вот, в общей палате с этими гогочущими придурками. Радуются, с медсёстрами заигрывают. А у меня никакого настроения. Получается, я целый год жизни потерял.

Сначала в военкомате потеряли мои документы. Когда повестку почему-то не принесли, я уж подумал, вдруг пронесёт. Может, забыли про меня. Ан нет, принесли на два месяца позже, а майор в военкомате орал, почему я сам не явился. С чего бы это я сам попёр, я что, дурак. Ну, говорю, вот он я, нашли ведь, забирайте. А он опять орёт, — мы не забираем, а призываем! Я ему, — какая разница? А он в ответ, — пререкаешься? Ну, я тебе устрою, узнаешь, какая разница! В общем, в этот призыв я не попал, сказали ждать следующего. А на следующем, на тебе, в госпиталь попал. Прошу, вы хоть запишите, что я уже в армии, госпиталь-то, военный. Сказали нельзя, не получится. Нельзя меня в часть отправлять, без прохождения курса молодого бойца. Ты говорят, даже честь отдать не сумеешь, что ты за солдат. А подготовка молодняка в войсках уже заканчивается, так что пойдёшь в следующий призыв. Облом, и не сбежишь никуда.

— Димка, к тебе пришли, спустись вниз, — в палату заглянул дежурный санитар.

— Пришли? Кто спрашивает, не сказали?

— Не знаю. Милиция вроде, — санитар ушёл.

Милиция? Зачем я понадобился милиции? Неужели из-за кисточек тех…. Но их больше нет, — размышлял я, пока одевал халат и тапочки, — главное, не паниковать…

Милиционера я увидел со спины, он почему-то был в белой рубашке без кителя. Был ещё кто-то, женщина, милиционер её заслонял.

— Извините, это Вы меня спрашивали?

Милиционер повернулся. Фуражка с кокардой на нём, тоже была белого цвета. Лицо расплылось в улыбке.

— Привет! Не узнал?

Это был Димка. Я действительно его не узнал, настолько неожиданным было это явление. Тот самый Димка, которого, думал, никогда больше не увижу. И которого меньше всего хотел увидеть. Как он здесь оказался, и что это за маскарад? Что ему нужно?

— Вот, Танечка, познакомься, это тоже Дима, он тоже художник, и мой лучший друг.

Полностью сбитый с толку этим неожиданным явлением в белой фуражке, я только сейчас сообразил, что вторым посетителем была девушка в ярком платье.

— Таня, — слегка присев и поклонившись, сказала девушка. По этому движению я понял, что она вероятно танцовщица или балерина.

Я тряс её руку, и в растерянности не знал, что сказать. Мы вышли во двор госпиталя и сели на скамейку. Погода была чудесной, воздух прозрачным и пьянящим после душной палаты. В лучах солнца фигуры посетителей буквально засияли на фоне серого двора и мрачных окон. Я никогда не думал, что милицейская форма может быть красивой. Девушка-Таня, держа Димку под руку прижималась к нему, не оставляя сомнений в их отношениях. Ниже верхней пуговички её платья открывалось круглое низкое декольте. То, что было видно там, светилось восхитительным цветом. Таня знала, что товар нужно показывать лицом. Это было прекрасно. Представив себе, как Димка запускает туда руку, свою волосатую клешню, у меня потемнело в глазах. Этот гад снова издевался надо мной.

А Димка, вдруг достал откуда-то апельсин и протянул мне. Извини, говорит, ещё два мы по пути к тебе съели. Как тут кормят, тебе хватает? — Димка говорил так, как будто мы только вчера с ним расстались, хотя прошло уже месяцев восемь.

А я смотрел ошалелыми глазами то на апельсин, то на Танечку, то на белую фуражку, и ничего не понимал. Я приставил себе, что думает сейчас обо мне эта красавица, глядя на моё помятое заспанное лицо, на застиранный серый, казённый халат и древние как мир, стариковские тапочки. Он снова унижает меня.

— Ничего не понимаю, как вы здесь оказались, и что это за маскарад? Ты что, в милицию пошёл?

— В армии я, в армии служу! Я думал, ты знаешь, — Димка улыбался счастливой улыбкой, обнимал за талию и прижимал к себе девушку, которая с любопытством поглядывала на меня, уткнувшись лицом в Димкино плечо.

— Вы рубашечку белую, помадой не испачкаете? — не выдержал я.

Издевается. Это он так в армии служит. Ага, а её тебе вместо ружья дали.

— Ха! Пусть пачкает. Не стесняйся Танюша, кусай, пусть пацаны позавидуют, — заржал Димка, — мы у тебя дома были. Мама твоя сказала, что ты в госпитале лежишь. Вот, решили навестить.

— А домой, зачем приходили?

— Хотел тебя с Танечкой познакомить. Мы рядом оказались, вот и решили зайти.

Понятно. Девчонку привёл, чтобы хвастаться. Вот мол, посмотри, кого я сейчас…, «рисую…».

— Так, почему форма милицейская?

— Внутренние войска, милицейский батальон, часть недалеко от твоего дома. Неужели не знаешь?

— Так что, туда в армию берут?

— Ну, как видишь.

— Да ты гонишь, я же вижу, форма офицерская. Солдаты такую не носят. Материал даже другой, — было ощущение, что меня разыгрывают с какой-то целью. Уж больно всё происходящее было неожиданным. Я внимательно разглядывал всё, ожидая подвоха.

В военном госпитале, за 2 месяца я насмотрелся на разные формы и униформы, и уже научился различать их. Сукно для офицерской формы отличалось, солдатское было попроще, а у полковников, там вообще сукно было, как на выходной костюм. Но главное, на Димке были настоящие штаны-галифе и новенькие, надраенные до блеска офицерские хромовые сапоги, чего на солдатах я точно никогда не видел. Единственная нелепая деталь Димкиного наряда были серые, невзрачные милицейские погоны без каких-либо знаков различия, болтавшиеся на плечах белой офицерской рубашки.

— Обыкновенная форма, у нас все такую носят, — ухмыльнулся Димка.

— Ты, что рядовой?

— Ну да, солдат. В генералы ещё не вышел.

— Все в белых рубашках ходят? Что это за армия такая?

— Праздник у нас сегодня, день рождения части. Вот и нарядили в белые рубашки. А так, у нас всё серое, как эти штаны.

— А, фуражка белая, это что вторая?

— Это не фуражка, белый колпак поверх фуражки натягивается. Чтобы можно было постирать. Тоже часть парадной формы.

— Так почему форма офицерская, ты, что ли блатной какой-то? — в этот момент я увидел, что Танечка смотрит на Димку восхищёнными глазами. Получается, что я тут перед ней Димку рекламирую. Он особенный, прям офицер весь из себя! Тфу, дура.

— Потому, что батальон каждый день патрулирует город. Для жителей мы не солдаты, а милиция. Форма не офицерская, а милицейская, обыкновенная. В казарме в другой форме ходим. Чего ты к этому привязался, форма и форма, какая разница? Завидуешь что-ли? Давай о тебе поговорим, как ты тут? Тоже в городе оставили служить? Тоже художником?

Пришлось рассказать, как я оказался в госпитале, и что служить мне ещё только предстоит. А куда заметут, неизвестно. Может, куда-нибудь к белым медведям. Папаши-то у меня такого нет, как у Димки.

— Ну, ты рисуешь, работаешь?

— Рисую, здесь в госпитале. А то бы вообще с ума сошёл от скуки. А с работой, никак. Я же думал, в армию заберут, кто меня на работу возьмёт.

— Здесь, что мастерская есть?

— Какая мастерская, мать блокнот принесла, большой. Карандашом рисую, и углём иногда. Рисую портреты в основном, солдат, медсестёр. Для себя, чтобы навык не терять.

— А, можно посмотреть? — подала голос Танечка.

— Да, покажи, — подхватил Димка.

— Посмотреть? Можно, почему нет. Сейчас принесу.

Пока шёл в палату за блокнотом переваривал услышанное. Димка, значит, остался в городе. Здесь служит. Но почему он не в казарме. Что это за служба такая, с девчонкой подмышкой. Я бы, так тоже служил. Ни хрена себе. Ещё и форма офицерская, не стыдно по улице пройти. Вспомнился забавный случай. Когда ложился в госпиталь, было холодно и солдаты ещё в шинелях ходили. У одного внизу шинели была грубо и неровно пришита полоса такого же материала, как сама шинель, что выглядело очень нелепо. Как потом рассказали, солдату выданная ему шинель не понравилась, показалась слишком длинной. И он снизу её обрезал. Это увидел его командир и приказал отрезанные куски пришить на место. Теперь, парню два года нужно ходить в таком нелепом наряде, и только ленивый не спрашивал, что всё это значит? И звали его все, не иначе как — «обрезанный».

— Ну вот, смотрите, — отдал я мой рисовальный блокнот в руки Димке, — слушай, а вам там, в вашей части, художники не нужны? Я бы тоже не прочь в городе остаться.

Я представил себе, как иду в офицерской форме, а не в обрезанной шинели, под ручку с барышней, вот с таким же декольте….

— Знаешь, я впечатлён. Нет, я восхищён, ты настоящий талант! Ты растёшь! — Димка переворачивал страницы моего альбома, а Танечка с восторгом смотрела то на рисунки, то на меня. Её больше не смущал мой зачуханный вид и больничный халат.

— Я так не смогу, — продолжал восхищаться Димка, — портреты очень сильные, такие все образные.

— Скажите, Дима, а сколько времени Вам нужно, что бы такой портрет нарисовать? — снова подала голос Танечка.

— По-разному бывает. Иногда минут 10, иногда больше. Как пойдёт. Я заметил, что это зависит от моего состояния и настроения.

— А сейчас, сможете нарисовать, вот Диму, например? Смотрите, какая у него шикарная фуражка, — глаза Танечки горели, щёчки порозовели.

Видно было, что девушка смущалась. А она хороша, очень хороша, — подумал я.

— Чего фуражку рисовать, они все одинаковые. Я рисую то, что меня впечатляет. Не знаю почему. Смотрю, а руки сами к блокноту тянутся. Вот Вас, я бы нарисовал. Хотите?

— Хочу, конечно, хочу!

— Ладно, сядьте вот сюда. А ты не подглядывай, я не люблю, когда под руку…, — сказал я Димке, — сядь рядом с Танечкой.

Все, наконец, расселись. Декольте мешало сосредоточиться. Хотелось рисовать только эту часть. Какого чёрта, нарисую не лицо, а портрет до пояса, с руками.

— Так ты не ответил, вам там художники не нужны? — начав рисовать, спросил я Димку.

— Нет, вроде не нужны, пока. Я же, художник. Хотя работы, скажу тебе, там до хрена, и она никогда не кончается.

Ну, понятно, место занято. Тобой занято. Как всегда ты передо мной, тут-как-тут. И никак от тебя не избавиться.

— То оформления бесконечные, — продолжал Димка, — то какие-то лозунги, даже карты приходилось рисовать. А вот за Аллею Славы, я пока браться не хочу. Там портреты героев нужно рисовать. Заставляют, рисуй, говорят. А я, тяп-ляп не хочу. Вот бы тебя, на эту работу.

Меня-бы,говоришь, но ведь место-то занято. Издеваешься сволочь, к горлу снова подкатилась уже забытая обида.

— Кстати, если ты в армии сейчас, то почему ты не в казарме, а разгуливаешь по городу, да ещё с девушкой. Там у вас все, так разгуливают?

— Нет, все не разгуливают. Только когда патрулируют, в город выходят. А так, в казарме сидят. Я же художник, да ещё при штабе прикомандирован. Поэтому хожу куда хочу, без ограничений.

— А цель какая, ходить без ограничений? Неужели никто не контролирует?

— Нет, не контролируют. Дают задания, а я выполняю. Все довольны.

— А, если, военный патруль остановит? Спросят, где увольнительная? Я от солдат слышал, что за такое могут и на губу.

— Да кто же милиционера остановит? Меня ни разу не останавливали. Но если остановят, я бумажку покажу, у меня есть. Вот смотри, тебе первому показываю. Никто никогда не спрашивал. Это на крайний случай.

На маленьком, сложенном вдвое листочке белой бумаги было написано, что Димке разрешается ходить где угодно, и когда угодно, без всяких ограничений, якобы он выполняет важное задание. Подписано, генералом МВД и припечатано большой круглой печатью.

— Да, убедительно. Это за что же такие бумажки дают? А что это за задание такое ты выполняешь, если не секрет, конечно?

— Бывают задания, но ничего особенного. Думаю, бумажку дали потому, что иногда начальство даёт личные поручения. Типа, отнести что-нибудь жене начальника. Не хотят, чтобы меня с этим задержали, случайно.

— Это, что же такое, например.

— Да, ерунда всякая. Последний раз, полковник поручил проявить фотоплёнку и отпечатать карточки. Ну, я в город отнёс, отпечатали. А там, жена полковника и две его дочки, на пляже, в купальниках. Просто не хотят, чтобы посторонние видели. Вот и весь секрет. А однажды, поручили сделать керамическую бляху на могилу какой-то женщины. Видно чья-то мать. Ты, говорят, художник, вот, говорят и сделай.

— А, как же ты должен такое сделать?

— Как, как, отнёс в Бытовую фотографию и заказал. И все довольны. Хвалят. Такие вот задания. Зато, я сплю дома.

— Как? Ты спишь не в казарме?

— Дома сплю. Кровать, у меня в казарме, конечно есть. Но сплю, в основном дома. Правда, обещают в части мастерскую оборудовать. Тогда, в город меньше нужно будет ходить.

Вот это служба. Спит дома. Там, наверное, Танечку, со всех сторон… рисует…. А я здесь, в палате на восемь человек, два месяца безвылазно. Почему всё ему, всю жизнь такая халява ломится?

— А, что это за парни в окнах, на нас смотрят? — вдруг спросила Танечка.

Действительно, в каждом окне торчало по две, а то и по три головы. Хотя окна были закрыты, лица были хорошо видны. Понятно, что все они таращились на Танечку, единственную здесь девушку в ярком платье, с накрашенными губами и сексапильными формами.

— О, я забыл, Вам Танечка привет передаёт всё инфекционно-венерическое отделение. Помашите им ручкой, они будут очень рады, — пошутил я, но увидев оцепеневшую Танечку, сам помахал им рукой.

На этот мой жест за окнами оживились, стали что-то выкрикивать в форточки. А за некоторыми откровенно паясничали и строили рожи.

— Дима, пойдём отсюда, — разволновалась Танечка. А Димка шутку оценил, и заржал в полный голос.

— Портрет свой, не хотите посмотреть? Я закончил.

— Портрет? Да, пожалуйста, покажите.

На рисунке, обнажённая по пояс Танечка, слегка наклонив голову и глядя с портрета блудливыми глазами, слегка приоткрыв рот и высунув кончик языка, двумя руками прикрепляла большую розу к волосам. Её формы я изобразит так, как себе их представлял, глядя на декольте. Увидев рисунок, Димка остолбенел, а Танечка покраснела и смутилась.

— Вы, это в казарму понесёте? — выдавила Танечка.

— За такое, можно и по морде! — добавил Димка.

— Не надо, по морде, отдайте рисунок, — строго сказала Танечка.

— Сейчас же порви, при мне! — наступал Димка.

— Не надо рвать, просто отдайте мне, пожалуйста, — уже умоляла Танечка.

— Конечно, возьмите, — я вырвал лист из блокнота и протянул ей, — извините, не обижайтесь. Хотел пошутить. Глупо получилось.

Она молча разглядывала рисунок, затем бережно свернула его в трубку и подняла глаза. В них была рабская покорность. Так, наверное, смотрит кролик на удава, — подумал я.

— Спасибо. Дима, пойдём, — опустив глаза, молвила Танечка.

Обиделась, — подумал я, — ну и наплевать. Нечего ко мне своих девок водить.

Глава-12 Догнать и перегнать

Визит Димки перевернул во мне всё. Я был полон злости и возмущения от преследовавшей меня несправедливости. Мало того, что из моей жизни, из-за мононуклеоза, выбрасывались не два, а целых три года на бессмысленную муштру и беготню. Так ещё и зашлют, куда Макар телят не гонял. А часть, вон она, в трёх кварталах. Я тоже дома спать хочу, и девок тискать хочу. Ночью мне снилось, как я запускаю обе руки в Танечкино декольте, а она улыбается, — Вы такой талант, Дима!

Я забросил свой альбом и мучительно искал решение. Ничего лучше не придумав, пришёл к КПП части и долго смотрел, на входящих и выходящих, пытаясь понять, кто есть кто. Убедившись, в бесполезности этого занятия, хотел было уже уходить. Но напоследок всё же сделал попытку.

— Я художник, мне сказали прийти, а я не знаю, куда идти дальше. И имя офицера не помню, — обратился я к дежурному на КПП.

— Художник? Тебе, наверное, в Политотдел. Сейчас позвоню. Жди здесь.

Минут через пятнадцать появился старший лейтенант.

— Вы по какому вопросу, молодой человек? Вас кто прислал?

— Мне военкомате сказали, что вам в часть нужен художник. Вот я и пришёл.

— Художник? Из военкомата прислали? Странно, нам вроде художники не нужны.

— Не знаю, сказали прийти. Мне через два месяца в армию идти.

— Так ты призывник?

— Да, я художник. У меня диплом есть, вот посмотрите.

— Хм, может, это начальник политотдела заявку подавал? Как же он без меня…, — старший лейтенант крутил в руках мой диплом из училища, пытаясь сообразить, что всё это значит, — дежурный, дай лист бумаги и чем записать. А ты, вот что, запиши мне все свои данные, и какой военкомат. Разберёмся.

Я писал и думал, что сейчас разберутся, и уж точно отправят к белым медведям. Но отступать было поздно. Ай, хуже не будет, я должен был попытаться, и я попытался. А что ещё я могу сделать. Выйдя с КПП, я заставил себя выкинуть всё это из головы.

Когда, наконец, пришла повестка из военкомата, я даже и не вспомнил о том, как ходил в часть наниматься на службу. Было даже немного стыдно за свою наивную глупость. Однако, какого же было моё удивление, когда в военкомате сказали, что служить я буду в своём городе, что на меня пришла персональная заявка. Больше никто ничего объяснять не стал, и до самого отъезда в часть, я не был уверен, что повезут именно туда куда надо. А когда понял, что везут именно туда, накрыла бешеная радость. Наконец, удача повернулась ко мне лицом. Я представил, как иду с Танечкой под руку, в белой фуражке и хромовых сапогах, а она смотрит на меня влюблёнными глазами, — ты такой талантливый…. Да! И я шлёпаю её по заднице.

Глава-13 Персональная заявка

Грузовики с новобранцами, заехали в часть, загрузили какие-то тюки, и тронулись в загородный учебный лагерь. Меня почему-то не высадили. Я спросил старшину, что ехал со всеми в кузове, почему меня не высадили? Наверное, забыли? На что он ответил, — сиди салага, и рот закрой! Я стал возмущаться, позовите офицера! Товарищ старшина, Вы не в курсе! Я художник! На меня персональная заявка!

— Закрой рот, салага, — старшина ударил меня под дых так, что я не мог больше произнести ни одного слова, — какие на хрен художники? Здесь армия, солдаты. У-у, сачки, чего только не выдумают. Художник, твою мать!

Привезли в лагерь и стали всех переодевать. Форма почему-то была не серая, как Димки, а точно такая, как у солдат, с которыми я лежал в госпитале. Нехорошее предчувствие сменилось уверенностью, когда вручили кирзовые сапоги с портянками. Точно такие портянки я видел в госпитале, только те были вонючими, а эти ещё чистые. Призывники радостно натягивали на себя гимнастёрки и с интересом разглядывали друг друга. Кажется, я попал. Всё это никак не напоминало то, о чем рассказывал Димка. Его офицерские сапоги на кожаной подмётке выглядели так, как будто их шили на заказ. Раньше, я никогда не думал, что какие-то сапоги вообще могут мне нравиться. Казалось, что летом в них должно быть жарко. У Танечки туфли были надеты на босые ноги. Я тогда спросил Димку, не жарко ли? А он сказал, что нет, и что сам удивляется. Наверное, говорит, потому, что кожа натуральная, и в тонком носке нога дышит. Сапоги, оказывается, — говорит, — очень удобная обувь.

Я сунул ногу в кирзовый сапог и попытался встать. Сразу стало понятно, что ходить в них не смогу. Я подошёл к тому старшине, других начальников не было, и спросил, нельзя ли сапоги поменять?

— А, это ты, художник, что размер не твой, малы что-ли?

— Нет, размер вроде мой, только очень пальцы болят, и выше пятки будет натирать. Может, другая пара лучше подойдёт?

— Ну, художник, ты достал. Оборзел салага, я тебя научу Родину любить. Да, ты в этих сапогах, будешь у меня польку-бабочку плясать!

В общем, не возлюбил меня старшина и цеплялся при каждом удобном случае. Через две недели, научившись наматывать портянки, и стерев в кровь ноги, я начал про сапоги забывать. А вот старшина, обо мне не забыл.

Однажды, я совершил «чудовищное преступление». Лейтенант послал за сержантом, сказал, — «одна нога здесь, другая там…» Чтобы выслужится, я рванул, что было сил, но возникший из неоткуда старшина, подставил подножку, и я упал.

— Встать! Смирно! Ты кем себя возомнил, мерзавец?

— Виноват, товарищ старшина, выполняю приказ товарища лейтенанта.

— Ах ты, негодяй! Ты ещё и клевещешь! Не мог лейтенант такой преступный приказ отдать! Марш за мной, я тебя сейчас выведу на чистую воду!

Дальше, меня чихвостили все вместе, и лейтенант, и старшина, и сержант. Через весь лагерь, посередине тянулась дорожка, шириной метра два. Обложенная по краям, свежим дёрном с яркой, зелёной травой, дорожка казалась красной из-за того, что была покрыта мелкой кирпичной крошкой. Дорожка называлась, генеральской. Говорили, что по ней генерал пойдёт, когда приедет. Но, никакие генералы в лагере не появлялись. К дорожке привыкли и почти не замечали, лишь регулярно освежали её новым дёрном и битым кирпичом. По ней никто никогда не ходил. Моё «чудовищное преступление» заключалось в том, что торопясь выполнить приказ лейтенанта, чтобы сократить путь, я переступил генеральскую дорожку, оставив на ней след от моего сапога. За этим «подлым занятием» меня и застукал старшина.

— Каков негодяй! — брызгал слюной лейтенант, — даже начальник лагеря не смеет ступить на генеральскую дорожку! Такого пренебрежения к воинскому долгу, я представить себе не мог! Это в моём подразделении, потенциальный дезертир, провокатор! Разве можно такому доверить оружие?!

— Товарищ лейтенант, я этого негодяя давно приметил, — старшина гневно сверлил меня глазами, — он, отказывался в учебный лагерь ехать. Кричал, что на него «персональная заявка!»

— Так вот, откуда ноги растут, — понял лейтенант, — он у нас «особенный», не такой, как все! Вот что, старшина, и ты сержант, вот этого вот «особенного», загрузить «особенными» заданиями. Загрузить, по полной! Понятно?

— Так точно! Обеспечим!

— Ну-ка, художник, выбирай сам, куда сегодня пойдёшь, пластинки крутить, или в очко играть?

Заподозрив, что «игра в очко» ничего хорошего не сулит, я выбрал пластинки. Оказалось, что «крутить пластинки», означало — мыть алюминиевые тарелки за весь учебный лагерь, штук четыреста за раз. На это уходило почти вся ночь. А «играть в очко», означало мыть деревянный солдатский туалет с дырками в полу, что, по словам старшины, было «особенно полезно, для художников». Вообще, «играть в очко» оказалось легче, чем «крутить пластинки». Сначала моешь шлангом, только иногда нужно шваброй, если кто из солдат случайно в очко не попадал, а затем, хлоркой посыпал, и всё. Работы максимум на час. Но то, что я неправильно выбрал, ничего не меняло. Потому, что в следующий раз я уже не пластинки крутил, а играл в очко, а затем снова крутил пластинки.

Старшина следил, чтобы я без работы не остался. Скидок при этом никто не давал, гоняли вместе со всеми. Маршировать, бегать и стрелять, ещё куда ни шло, а вот уставы учить, было самым страшным. Сев за стол в учебном классе я из-за недосыпа, буквально вырубался. Это обижало офицера, читавшего науку уставов, и он сразу причислил меня к разгильдяям. В наказание снова отправляли в наряд. Я стал подумывать о том, что тот старший лейтенант, к которому я приходил на КПП, решил проучить меня, чтобы я не пытался откосить от армии. Судьба сыграла со мной злую шутку, в какие-то моменты, «играя в очко» и вспоминая Димку, его белую рубашку и декольте Танечки, мне уже стало казаться, что это было сном, или плодом моего воспалённого Мононуклеозом, воображения. Я считал проклятые дни, надеясь, что когда перевезут в город станет полегче.

Но вот, однажды, объявили о том, что приедет начальство и будет смотр, что проверять будут всё. Я понял, что туалет должен быть вымыт особенно чисто, и что снова не высплюсь. Но вместо этого вызвал замполит роты и вдруг спросил, почему старшина называет меня художником?

— Не любит он меня, товарищ старший лейтенант.

— А, почему художником, а не сапожником?

— Наверное, так ему кажется смешнее.

— Так ты художник или нет, чёрт возьми?

Я подумал, что если скажу, хуже всё равно не будет. Ну, что ещё они могут придумать….

— Виноват, товарищ старший лейтенант. Художественное училище закончил.

— Да? Боевой листок нарисовать, сумеешь? Справишься?

— Я сегодня в наряде, товарищ старший лейтенант, «в очко играю». Там рисовать не получится.

— Ты мне тут не паясничай, от санобработки места общего пользования на сегодня я тебя освобождаю. И от занятий освобождаю. Но чтобы к концу дня боевой листок висел, вот тут! Если обманул, до конца службы в очко играть будешь. Иди к старшине и получи всё необходимое.

— Так ты что, и вправду художник? — удивился старшина, — а чего раньше не сказал? Я думал, ты дурака валяешь. Был тут один художник. Вот он, настоящий художник. Молодой совсем, и такой талант. Он такой пейзаж забабахал, что начальник лагеря его сразу себе в кабинет повесил. Ему домик отдельный выделили, вон тот. Вот там он и жил. Дима и меня нарисовал, на рыбалке. Услышал, что я рыбак, и нарисовал. Ни разу с удочкой и без формы меня не видел, а нарисовал, как будто вместе ловили. Жене очень понравилось. Мы его потом пельменями угощали. Вот это, мастер! А всего ведь 20 лет человеку.

Дима? Димка?! — у меня потемнело в глазах. Тот самый Димка, из-за которого я тут «пластинки кручу»? Он тут был, в этом самом лагере. Только он в очко не играл, он в отдельном домике жил. А этот самый старшина, который с первого дня издевался надо мной, его пельменями кормил.

— Он, наверное блатной, сынок чей-нибудь, правда товарищ старшина? Почему он в домике жил, а не как все?

— Почему блатной? Не как все, потому, что он не такой, как все. Он талант, понимаешь! В армии, я тебе скажу, таланты ценят. Если кто поёт хорошо, или на музыке играет, или художник, как Дима, незамеченным не останется. Вот и в дивизии заметили. А ты что, знаешь его? Ишь, как глазки у тебя забегали. Завидуешь? Ох, не нравишься ты мне, художник! Ладно, иди в столовую, рисуй. Там, стол свободный найдётся.

— А может, в домик можно, чтобы не мешали?

— В домик? Ну, ты наглец. Вон твой домик, — старшина показал на солдатский туалет, — ну-ка, пошёл вон!

И всё же, заданию я был рад. В столовую не пошёл. Там всё время толклись люди. Работать пришлось в душкой спальной палатке моего отделения. На единственной, стоявшей здесь тумбочке сержанта. После почти трёх месяцев мучений, я снова держал в руках коробку с гуашью и старую истёртую кисть. Наверное, это Димкина кисть, кого же ещё, — подумал я, и снова вспомнил Танечку и белую фуражку. Если его тут пельменями кормили, то не исключено, что и Танечка к нему приезжала, в отдельный домик.

Друзей у меня тут не было, дружить было некогда. А в первые дни, однажды утром, после команды подъём, я не нашёл своих сапог, и встал в строй босиком. Оказалось, что кто-то ночью выбросил мои сапоги из палатки потому, что они воняли хлоркой и дерьмом. Кто это сделал, так и не сказали. Скорее всего, это сержант, командир нашего отделения, их сам и выбросил. Другие не решились бы. Теперь, каждый раз после «игры в очко», я тщательно мыл сапоги. Но после того случая, все кто жили в палатке стали подозрительно относиться к моим сапогам, а заодно и ко мне.

Весь день в спальные палатки никто не заходил, и к вечеру Боевой листок был готов. Нарисовал знамя, горниста, и крупными буквами написал тексты, которые дал замполит. Повесил туда, куда он указал и стал ждать приговора. Листок заметили, после ужина подходили солдаты, смотрели. Горнист всем нравился. Спрашивали, сам ли нарисовал, или может, перевёл откуда-то. Некоторые заговаривали, хотели познакомиться. А замполит сказал, — упустил я тебя, упустил. Думал, «художник», это кличка такая. А ты, и правда, художник.

Глава-14 Спи спокойно, товарищ

Признание пришло ко мне слишком поздно. Школа молодого бойца закончилась и меня вместе со всеми привезли в часть. В казарме было тесно и нечем дышать, всё заставлено кроватями в два этажа. По-русски, вокруг меня, почти не разговаривали, кругом были какие-то азиаты. Они общались на своих совершенно непонятных языках, и меня не замечали. Поговорить было не с кем. Я уже морально приготовился тянуть лямку, хоть пластинки крутить, хоть в очко играть. Однако, на третий день неожиданно вызвали в политотдел дивизии.

В кабинете сидел тот самый старший лейтенант, теперь уже капитан.

— Ну, как устроился? Как настроение? Боевое? Будет много работы, — вопросы капитана были риторическими, мои ответы его совершенно не интересовали, — сейчас пойдёшь в дивизионный клуб и найдёшь там начальника Оформительской Мастерской. Поступишь в его распоряжение. Выполняй.

В клуб я летел как на крыльях. Мастерская, мастерская! Неужели больше не нужно крутить пластинки. Клуб оказался очень приличным концертным залом с лоджиями и балконом. Говорили, что здание построено ещё до революции и акустика в нём настолько уникальная, что раньше здесь даже записывали оперные арии для граммофонных пластинок. Но однажды артисты напились, набедокурили, и с тех пор с улицы в этот зал никого уже не пускали.

Наконец, где-то за сценой удалось найти небольшие помещения напоминающие мастерскую. В коридорах клуба бродили какие-то ленивые солдаты, таскали туда-сюда стулья и прочий хлам. Я громко спросил, где найти начальника мастерской. Из боковой двери появилась фигура офицера.

— Я начальник, кто меня спрашивал? — в темноте коридора его звание разглядеть не удавалось.

— Товарищ начальник, прибыл в Ваше распоряжение, — я назвал свою фамилию.

— Дима? Ты что ли? — раздался знакомый голос, — а ты, как здесь оказался?

Да, начальником мастерской был тот самый Димка. Я сначала растерялся, потом обрадовался, увидев, наконец, первого знакомого за несколько месяцев. Димка тоже искренне обрадовался, и сходу полез обниматься. Он по-прежнему был рядовым, с толку сбивала его милицейская офицерская форма. Почему же он рядовой, если он начальник мастерской? Но спросить я не успел, Димка сам засыпал вопросами. В помещении, где мы разговаривали, какой-то солдат в зелёной, такой же, как у меня форме, ползая по полу, огромными буквами писал какой-то лозунг на большом красном, натянутом на подрамник материале. Оказалось, что он тоже был художником. Димка, почему-то звал его «Особистом». Это и была вся мастерская, всего три солдата.

Рассказывая о том, как три месяца надо мной издевались, мне стало так себя жалко, что я даже всплакнул.

— Да, вид у тебя не геройский, — посочувствовал Димка, — что же ты меня не нашёл, ты же знаешь что я здесь служу, я бы помог.

— А как бы ты помог, ты же не генерал?

— Да, хоть советом. Знаешь, здесь совет иногда дорогого стоит. Может, не пришлось бы в очко играть, ну, или хотя бы не так часто. Знаешь, я думаю, тебе для начала нужно отоспаться. А то ты какой-то заторможённый. Сначала сходим в столовую пообедаем, а потом я тебя уложу.

— Как уложишь? — казалось, что Димка шутит. Ни кровати, ни дивана, или даже матраса, нигде не было видно.

— Ладно, идём, покажу. После обеда сам туда залезешь. Только ужин не проспи. И к отбою, в казарму иди, там спи дальше, до утра, чтобы не искали, а после завтрака, снова в мастерскую придёшь. Тебе задание какое-нибудь дали?

— Нет, сказали, ты дашь. В смысле, начальник мастерской.

— Да? Хорошо, вот тебе задание, обедать и спать.

Место для сна, солдаты обслуживающие клуб, оборудовали над сценой. Забраться туда можно было только по узкой шатающейся подвесной лестнице, типа пожарной. Там, на стропилах была оборудована площадка для тайного спанья. Лежало несколько матрасов-тюфяков, сложенных один на другой.

— Ты, только не шуми там, и не храпи. И курить, ни в коем случае! Спи спокойно, если будут искать, я тебя прикрою. Ну, ладно, пошли обедать.

Глава-15 Красная рыба

Впервые я обедал не со всей своей ротой. Получив свою пайку, мы сели за стол напротив друг друга. К своему удивлению, содержание наших тарелок отличалось. Первое, что бросилось в глаза, в тарелке Димки лежали ломтики рыбы розово-красного цвета, а в моей тарелке серая селёдка с костями. Взяв тарелку, я подошёл к раздаче и попросил, чтобы мне тоже положили красной рыбы, поскольку селёдку не люблю. Солдат на раздаче, даже головы не повернул, так и стоял, не обращая на меня никакого внимания.

— Слышь, ты что оглох, я к тебе обращаюсь, рыбу положи мне.

— Вот я тебе сейчас половником в лоб закатаю. Пошёл вон, салага! Тебе рыба не положена! — солдат в белом, замызганном фартуке и поварском колпаке действительно замахнулся половником.

— Как это, не положена? Давай рыбу, гад!

Из глубины кухни появился старшина, тоже в фартуке и застыл, пытаясь сообразить что происходит. В этот момент подошёл Димка и оттащил меня от раздачи.

— Они рыбу не дают! — возмущался я, — воруют наверное, на селёдку подменяют!

— Заткнись, не скандаль, — успокаивал Димка, — сума сошёл, с кухней ссориться. Ничего они не подменяют, так положено.

— Что положено? Рыбу тырить?

— Если заткнёшься, объясню. Бери мою пайку, я не хочу, дома поужинаю. Ты только не бузи, а то тебя из мастерской назад в роту отправят. То, что ты художник, ребята ещё не знают.

Аргумент подействовал, в роту никак не хотелось, но успокаивался я с трудом. Похоже, в столовой, как и везде в этой стране, процветала коррупция. Одним всё, другим — ничего. И, как везде, каждая сосиска строит из себя колбасу!

— Запомни, — продолжал Димка, — у меня пайка милицейская, а у тебя конвойная. В какой форме пришёл, такую пайку они и дают. А будешь орать, скажут, чтобы со своей ротой приходил. Тут же не ресторан.

— Как это? Питание разное? Это же не справедливо!

— Это не повара, так государство придумало. Для каждого рода войск своя норма.

— Это как с формой, да? Ты в офицерской, а я в кирзовых сапогах, Да?

— Да, именно так, и не шуми, а то в роту отправят. Сказал же, бери мою пайку.

— Почему, чем конвойники провинились?

— Объясняю, здесь в этом, военном городке расположены три разных вида внутренних войск: конвойники, особый полк, для всякого шухера, типа футбольный матч охранять, ну и милиция. Конвойник, обычно стоит на посту, двигается мало, поэтому энергии тратит мало. Пайка, соответственно ему положена пониженная. Ты приписан к конвойному полку, понимаешь? Нет таких войск, художники. Ты по штату, конвойник, охранник. Тот парень, что плакат рисовал, приписан к Особому полку. Поэтому я и зову его, «Особист». Они приравниваются к пехоте, бегают, тренируются, поэтому у них пайка обычная, солдатская. А у милиции пайка усиленная. Понял?

— Нет, не понял, почему усиленная? Вы что не солдаты? За что вас лучше кормят?

— Это не для нас делается. Это, как с формой, не для нас. Милиция, по 7 часов, каждый день пешком по городу ходит, понятно, жрать хочется. Пацаны молодые, ищут, где подкормиться. Лезут на хлебозаводы, на конфетные фабрики. В милицейской форме их везде пускают, а выглядит некрасиво. Милиция, как с голодного края. Вот и кормят усиленно, чтобы не рыскали. И форма офицерская потому, что для граждан разницы нет, мы для них не солдаты, а милиция. Должны быть на милицию похожи, вот и все секреты. Понял? Чего не ешь, ты же хотел?

— Не хочу больше, расхотелось. Буду есть, что положено, — внутри у меня всё клокотало.

Мало того, что кирза на мне, так ещё и жратва поганая. Следующие полтора года, я по закону буду питаться хуже Димки. Ну чем я провинился, почему ему пайка усиленная, а мне пониженная? Он свою пайку ещё и жрать не хочет. Дома, видите ли, поужинает, барин! Бери, говорит, ешь с моей тарелки, не жалко. Как тогда на картошке, девчонку мне, после себя. На, мол, пользуйся…. Какого хрена начальник он, а не я!? Чем он лучше меня?

— Да, чего ты так распереживался. Нарисуешь портрет начальнику столовой, вон тот толстый прапорщик, и до конца службы будешь милицейскую пайку лопать. Прямо в мастерскую принесут.

— И пельмени принесут? — я вспомнил, рассказ старшины и мне захотелось задеть Димку.

— Пельмени? При чём тут пельмени? Ты же рыбу хотел.

Глава-16 Он начальник, я солдат

Матрасы лежали один на другом, простыни никакой не было, одеяла тоже. Но, было тепло, и я заснул. Спать, меня хватило на два дня, а потом надоело. Я бы спал и дальше, не забывая солдатскую мудрость «солдат спит, служба идёт», но нужно было вставать в туалет, ходить в столовую, при этом каждый раз взбираться по узкой шатающейся лестнице. В общем, на третий день, спустился в мастерскую.

— Ну, что отоспался? — спросил Димка, — или ещё пойдёшь.

— Отоспался, надоело. Скучно там.

— Чего это ты такой помятый? Может, хочешь в город сходить? Маму проведаешь, оттянешься. Есть с кем?

«Оттянуться» мне было не с кем. Девчонку я так и не завёл себе, но признаваться в этом не хотел. Почему-то вспомнил Танечку, её декольте и сразу Димкину ухмыляющуюся рожу, — хочешь бери, для друга не жалко.

— А разве можно, в город?

— Вообще-то, первые 6 месяцев покидать часть не положено. Но я скажу начальству, что тебе нужно за инструментом сходить, чтобы было чем работать. Тебе увольнительную выпишут. Придумаешь, за чем сходить?

— Придумаю, придумаю, притащу что-нибудь.

Для похода в город нужна была парадная форма одежды, чтобы солдаты босяками по городу не шатались. Я впервые смотрел в зеркало на себя, одетого в солдатскую форму. Если бы знал, что буду так выглядеть, лучше бы остался в своём х/б и кирзовых сапогах, к которым уже успел привыкнуть. Сейчас, несмотря на то, что всё было новое, из зеркала на меня смотрело ряженое чучело. Солдатский зелёный китель был широким и коротким, зато брюки узкие, но тоже короткие. На складе всё выдали по списку, но померять разрешили только фуражку. При попытке обменять хотя бы брюки, ответ был один, «не положено!». «Тут тебе не Дом Моделей, салага. Радуйся, что без очереди получил». Я невольно вспомнил офицерскую форму Димки, на нём всё выглядело так, как будто сшито на заказ. К горлу снова подкатила обида. Но пожаловаться кому-то, кроме Димки было некому. Теперь, он мой начальник.

Димка, слушая мои жалобы и глядя на меня, от души смеялся. Оказалось, что когда одевают целую роту, солдаты меняются формой друг с другом, подбирая наиболее подходящую по размеру. А на склад шли менять только то, что явно не подходит никому. Получая парадную форму вне очереди, я лишился возможности выбирать. У Димки, оказывается, тоже была похожая ситуация. Когда его милицейскую роту одевали, Димке достались брюки слишком большого размера, и других подходящих брюк не было. Димка ходил за старшиной упрашивая обменять. Но старшина был непреклонен, «не положено!» Тогда Димка незаметно поменял брюки на самые большие, которые вообще никому не подходили, и надел на себя.

Но перед тем, как выпустить милицию в город, строй каждый раз осматривают командиры, именно для того, чтобы солдаты не мудрили с одеждой, не цепляли на себя лишние украшения, и были похожи на нормальных милиционеров. Увидев Димку, его вывели перед всем строем и устроили разборки. Нашлись свидетели, что Димка действительно просил старшину обменять штаны, но тот отказал. На старшину орали все офицеры, кто был на плацу. Вероятно, они до этого уже наслушались жалоб от других солдат. Командир батальона приказал старшине «привезти данного бойца в порядок и предъявить ему для проверки». Димку отвели на общий склад, и целый день подбирали ему одежду. Вот поэтому он и оказался одет, как с иголочки.

— Как тебе такое в голову пришло, заменить штаны на ещё большие? — спросил я Димку.

— А я вспомнил цитату Мао Цзэдуна, «Чем хуже — тем лучше». Оказалось, что Мао Цзэдун был прав. Ладно, до дома как-нибудь дойдёшь, а там в цивильное переоденешься, — советовал Димка, — а потом, когда все будут форму получать, поменяешь. И вообще, плюнь, ты же человек творческий, будь выше условностей. Всё это временно. Оботрешься, привыкнешь тут, найдёшь себе и форму, и дудку и свисток.

Мне, человеку, творческому, предстояло предстать перед мамой, у которой никого кроме меня нет, вот таким вот пугалом. Приду и скажу ей, — это всё временно, будь выше этого. Как художник, я с трудом переносил любую нелепицу и дисгармонию, моя душа страдала от этого. Ну, пусть уж на мне солдатская униформа, раз уж так суждено. Но, почему она должна выглядеть на мне, как будто я её украл, или выменял на блошином рынке. Если для творческого человека это должно быть неважно, то почему Димка не согласился надеть на себя, что попало? Как так получается, что ему всегда достаётся всё самое лучшее? Мы с ним одинакового возраста, он даже школу не закончил. Здесь, наверное, об этом никто и не догадывается. И ходит в офицерской форме, и он мой начальник. Почему начальник он, а не я? Кто так распорядился? Это что, судьба такая?

— Рядовой! — сзади раздался громкий окрик.

Я невольно оглянулся. Из боковой улицы ко мне направлялся лейтенант с повязкой на рукаве, и два солдата со штык ножами на поясе. На ремне офицера была кобура с пистолетом. Наверное, для устрашения, — подумал я. Это был комендантский патруль. Тут, наверное, у них прикормленное место, ловят сбегающих в самоволку солдат. Увидев, что я остановился, патруль тоже остановился.

— Рядовой! Ко мне! — скомандовал лейтенант, и я пошёл к нему строевым шагом, как учили, отдал честь, и, как положено, доложил по форме.

Лицо лейтенанта чем-то напоминало того старшину, что заставлял меня «играть в очко». Он недоверчиво разглядывал то меня, то увольнительную. Проверял её на свет, наверное, подчистки искал.

— Странно, рядовой, увольнения разрешаются не ранее, чем через 6 месяцев, а у Вас только четвёртый месяц пошёл. Как Вы это объясните?

— Выполняю приказ по подбору материалов для подготовки Аллеи Героев.

— Кто приказал? — механически продолжал допрос лейтенант.

— Начальник мастерской, — я не верил собственным ушам, что несу такую чушь. Солдат приказал солдату покинуть часть, вопреки всем правилам.

Но услышав магическое слово «начальник», лейтенант стал терять интерес. Его дело ловить, а не разбираться. Задерживать солдатика вроде не за что. Позже я узнал, что в армии, чем непонятнее, тем больше верят. Скажи я, что приказал командир роты, патруль мог и придраться. Потому, что нет у ротного такого права отпускать на волю солдатика, прослужившего меньше шести месяцев. А начальник какой-то там мастерской, наверное, право имеет. Может это оружейная мастерская, может радиосвязи, может автомобильная….

— Свободен, — оставив меня в покое, патруль снова ушёл в засаду. Пронесло.

Только сейчас я почувствовал дрожь в коленях. Снова замаячившая в памяти гора алюминиевых тарелок и солдатский туалет, сменились на уныние. Прошёл метров триста всего, и уже попался. Будь я в форме милиции, даже не остановили бы, чтобы случайно не оконфузится. Ведь если окажется, что это не солдат, а обыкновенный милиционер, то могут ведь и на три буквы послать. Я вспомнил бумажку, подписанную генералом, которую показывал Димка. Увидев такую, этот лейтенант ещё бы и честь отдал. А я дрожу, боюсь собственной тени. За что? Разве я художник хуже, чем Димка? Почему он, а не я начальник мастерской? Он спать домой идёт. Наверное, с Танечкой…. Сволочь….

Глава-17 Кино от Люсечки

Постепенно я втянулся в работу, её было немного. Только иногда авралы, к праздниками, или когда большое начальство ожидалась. Тогда все начинали бегать и суетиться, и нам в мастерской тоже нужно было изображать активность, и даже бежать впереди паровоза. Даже Димка в такие дни оставался ночевать в казарме, как он говорил, «чтобы не дразнить гусей», если вдруг будут искать.

Меня уже знали, и в знак уважения отменно кормили в столовой. А если чего-то надо, то еду, действительно, могли принести прямо в мастерскую. Но толку от этого было мало потому, что потом грязные тарелки всё равно нужно было относить обратно в столовую. Начальник столовой постепенно проникся доверием и по дружбе предлагал купить у него, по дешёвке, сорокалитровый бидон подсолнечного масла. До меня не сразу дошло, что, он это масло украл у солдат, и теперь не знал, что с ним делать.

Однажды, Димку подрядили снимать на видео, свадьбу дочки начальника политотдела. Для этой цели со складов МВД притащили настоящую, новенькую видеокамеру. Их только-только начали осваивать. Наглость Димки, поражала. Якобы, для просмотра материла, выписали ещё и переносной телевизор, со встроенным видеомагнитофоном. В клубе был полноценный современный кинотеатр, где регулярно крутили для солдат кинофильмы утверждённые политотделом. Конечно, мы все их смотрели. А Димка, задружившись с каким-то ведомственным архивом, стал таскать фильмы, предназначенные для узкого круга. В основном иностранные, часто даже не дублированные, и без какого-либо перевода. Для меня оставалось загадкой, почему ему их давали, при этом свершено бесплатно. Лишь однажды, Димка упомнил, что «Люсечка, просила не задерживать». Уловив подходящий момент, мы, художники, уже не раз втроём запирались в мастерской и смотрели эти фильмы.

Однажды, в момент, когда герой фильма лишь только вступил в интимную связь с героиней, а мы затаив дыхание боялись ему помешать, в мастерскую громко постучали и потребовали открыть дверь. Дежурному по дивизии, совершавшему плановый обход территории, доброжелатели доложили, что художники заперлись в мастерской, и пьют водку. Конечно, а зачем ещё нужно запираться. Ворвавшись, дежурный капитан поставил всех по стойке смирно и стал домогаться, почему заперлись, и почему долго не открывали. Видеомагнитофон мы успели выдернуть из розетки и задвинуть подальше. Капитана он и не интересовал, капитан искал водку. Не обнаружив бутылок, он всех обнюхал и ушёл разочарованный, не понимая, как нам удалось его провести. От злости, он всё же настучал на Димку, заявив, что тот при встрече, не отдал ему честь.

Димку вызвали к начальнику политотдела. Димка честно рассказал, что в мастерской есть материалы неслужебного характера, в частности, видеозаписи свадьбы дочки начальника политотдела. Поэтому дверь в мастерскую, всегда закрыта. Честь дежурному офицеру, не отдать, не было никакой возможности потому, что в помещении, кроме дежурного капитана, все были без головных уборов, а «к пустой голове руку не прикладывают». Капитан, зачем-то устроил глубокий шмон, в поисках непонятно чего, и не найдя того, что искал, навёл напраслину на всю мастерскую. Начальник политотдела, наверное вспомнил, как он, несколько не рассчитав со спиртным, плясал на свадьбе дочери. Если бы капитан обнаружил то видео, его, уважаемого полковника, наверное, сейчас обсуждал бы весь младший офицерский состав политотдела и штаба дивизии. Вызвав капитана, начальник политотдела орал на него, обвиняя в пьянстве, разгильдяйстве и интриганстве.

Больше нас никто особенно не беспокоил, мы исправно украшали многочисленные служебные помещения и своевременно обновляли наглядную агитацию. Служба не утомляла, казалась что жизнь, наконец удалась. Настроение портилось к вечеру, когда нужно было идти в казарму, становиться перед этим в строй, ложиться, а утром вставать вместе со всей своей конвойной частью. Правда, ссылаясь на срочную работу, я изловчился увиливать от зарядки и утренней беготни вокруг казармы. Но, к вечеру снова всё повторялось. Засыпая в окружении сотен сапог, вонючих портянок, и бормотания на непонятных языках, засыпающих вокруг солдат, я представлял себе Димку, как раз в это самое время, наверняка, кувыркавшегося с Танечкой. Как я ни старался, отогнать от себя эти мысли не удавалось. Димку я искренне ненавидел и ждал когда, наконец, от него избавлюсь. Должен же он рано или поздно демобилизоваться. Тогда, я сразу попрошусь в милицейский батальон, надену милицейскую форму и смогу ходить в город. Начальником мастерской, конечно, назначат меня. Ведь все знают, что как художник я лучше Димки. А этот третий, из особого полка, что вместе с нами числится художником, вообще не художник. Образования, никакого. Всё, что умеет, так это лозунги писать. Я сразу скажу, что начальником мастерской должен быть не рядовой, а сержант, или хотя бы младший сержант. Чтобы, если кто придёт, не спрашивали, кто тут начальник. Эх, скорее бы Димка свалил.

А пока, он появлялся в мастерской не так как я, в семь утра, а не раньше девяти. Иногда являлся к обеду, а иногда мог и вовсе не прийти. Говорил, что выполняет разные задания начальства, и якобы ездит по городу в наши отдельные подразделения, совершенно непонятно зачем. Он как-то проговорился, что рисует портреты начальников и их жён, но не с натуры, а по фотографиям. То есть сидит в своей домашней студии, жрёт домашние пирожки, одной рукой тискает Танечку, а другой малюет портрет. Спрашивается, какого чёрта по фотографиям? Я бы мог с натуры. И здесь он занял моё место! В мастерской при клубе, Димка сам почти ничего не делал. Всю работу делали мы с Особистом, а он только докладывал по начальству.

Глава-18 Рост самосознания

Вызов к замполиту роты, к которой я был приписан и куда я приходил спать, был полной неожиданностью. После небольшой речи на патриотическую тему, замполит предложил вступить кандидатом в члены Коммунистической Партии. Вот уж чего не ожидал. Оказывается, моя кандидатура уже утверждена, и со всеми согласована. Пока я, в полной растерянности соображал, замполит, уже по-свойски объяснил все прелести предложения. Во-первых, если захочу после службы поступить в институт, то у меня будет двойное преимущество. Солдату-коммунисту не сдать вступительные экзамены, ну просто невозможно, руководство института в Райкоме Партии не поймут. Ну и дальше, карьерный рост обеспечен. Сначала станешь старостой группы или курса, поскольку молодых коммунистов не так уж и много. А затем конечно, при распределении — приоритет, карьерный рост обеспечен. Если же сейчас не вступить, то позже это сделать будет очень трудно потому, что в партии нужны рабочие, а не художники. Многие из интеллигенции, своей очереди на вступление в партию, годами ждут. Так что отказываться было бы неразумно.

Пока замполит вёл свою задушевную беседу, стало доходить, что удача, наконец, поворачивается ко мне лицом. Бог есть! Вот он мой шанс и я его не упущу. Но почему предложили именно мне, чем я заслужил такое доверие? Это единственное о чём я спросил замполита. Оказалось, что партийная ячейка подразделения, впечатлена наглядной агитацией, которой были увешены все стены даже в туалете. Отмечено понимание исполнителем целей и задач коммунистической партии. Как будто замполит не знал, что все цитаты для плакатов подбирал не я, а политотдел, а я только красил. Но углубляться с вопросами не стал, чтобы замполит не подумал, что я сомневаюсь.

Как на крыльях я бежал в мастерскую, чтобы поделиться неожиданной радостью. Но увидев Димку, сразу остановился. А вдруг он, из зависти, скажет про меня какую-нибудь гадость, и меня в партию не примут. Ну уж нет, лучше я ничего не скажу, при чём тут он? Это моё, он не имеет к этому никакого отношения. Я заслужил это сам, без всякого блата, и не дам отнять у себя этот шанс. Вот стану коммунистом, тогда посмотрим. Но и когда в партию наконец приняли, я решил не торопиться хвастаться. Ведь приняли пока только лишь кандидатом. Бережёного, бог бережёт, лучше лишний раз, как Димка сам говорит, «не дразнить гусей».

Когда он в очередной раз принёс новые кинофильмы, я даже растерялся. Ведь если сейчас поймают, то меня в партию точно не примут. Что делать? Может, нужно сказать, чтобы больше не приносил. Или сказать замполиту, про эти фильмы? Но тогда спросят, почему раньше не сказал. Я не знал, что делать, но на всякий случай решил фильмы больше не смотреть. Если поймают, то пусть без меня. Меня там не было, я ничего не знал. Придумав причину, якобы меня куда-то вызвали, я сказал, чтобы смотрели без меня. А сам просто залез в тайную спальню над сценой, и попытался заснуть. Но сон не шёл, мысли не давали покоя. Если мне оказали доверие, приняли кандидатом в партию, не должен ли я проявить сознательность и бороться с несправедливостью? Это лежбище устроили до меня, но имею ли я право им пользоваться? Я, молодой коммунист, покрываю явное безобразие. А эти фильмы, что это за фильмы? Может, это и не порнография, но идейными их точно не назовёшь. Это, скорее, пропаганда западного образа жизни. Сейчас я сижу здесь, прячусь и от тех и от других, вместо того, чтобы проявить принципиальность. Как поступить правильно? С кем посоветоваться?

Я бы с удовольствием смотрел эти кинофильмы. Запреты смотреть, это какая-то глупость. Чтобы бороться с идеологическим, западным противником, его нужно знать. Но замполиту этого не объяснишь. Он бы, наверное, и сам был бы рад их посмотреть. Почему, что, да откуда, попробуй, объясни. То, что было раньше, не в счёт. В конце концов, о том, что было раньше, меня никто не спрашивал. Но сейчас, с партбилетом, ну пусть даже пока только с кандидатской карточкой в кармане, делать вид, что ничего не происходит, и ещё и участвовать в этом, как-то уж совсем. Тут, как в том анекдоте, нужно или крестик снять, или трусы надеть.

Когда в следующий раз я снова не стал смотреть принесённый Димкой кинофильм, он былискренне удивлён, явно что-то заподозрив. Но потом всё как-то забылось. У меня в то же время закрались сомнения, какого рожна я отказываю себе в скромном удовольствии, и при этом ничего не происходит. Никто никого не поймал, да и ловить, похоже, не собирался. А что если подсказать? Ну, попадёт Димке, ну и что, не всё же коту масленица. Ему служить-то осталось всего ничего. Однако, инстинкт подсказывал, что и мне может прилететь. Может рассвирепеть начальник политотдела, ведь это его вотчина. Вон, как тогда дежурного капитана отбрил. Почему раньше не сказал? Да и Димка сразу догадается, что это я, раз я фильмы больше не смотрю. А что если стукануть прямо начальнику политотдела. Тогда Димку накажут, а я смогу выкрутится. Подброшу анонимку, а когда накроют, я и признаюсь начальнику политотдела, что это был мой сигнал. Не поверить он не сможет. А почему раньше не доложил? Боялся мести начальника мастерской. Разве не убедительно? Может получиться. Глядишь, и меня заметят. Димку задвинут, а меня начальником мастерской назначат. Разве это не справедливо? Сам же говорил, что мой талант выше его. Ну, что, план есть.

Однако оказалось, что придумать план и осуществить его, это — две большие разницы. Мало того, что письмо должно попасть полковнику лично в руки, но нужно также, чтобы оно попало в правильный момент. Иначе вся затея может сорваться. Можно было бы попробовать позвонить по телефону, но мне показалось это более рискованным. Решение пришло внезапно. При клубе была комната для почты. Солдатик-почтальон, каждый день ходил в городское отделение относил письма, отправляемые как со штаба дивизии, так и из трёх объединённых частей. А обратно приносил всё то, что приходило в часть. Вместе с газетами и журналами, каждый раз почты собиралось почти на целую сумку. Затем солдатик раскладывал почту на кучки и разносил по соответствующим зданиям военного городка. Конверт с запиской, написанной левой рукой, ничем не отличался от остальных. На нём был адрес и получатель, начальник полит отдела дивизии, лично. Подловив момент, я сунул заранее заготовленный конверт в кучу с почтой, адресованной в штаб дивизии. Увидев такой конверт в пачке с остальными, помощник начальника политотдела может и удивится, отсутствию почтовых штемпелей, но не отдать конверт начальнику, не решится. В любом случае меня найти, им будет трудно, конверт в общую кучу мог положить кто угодно, поскольку возле неё, так или иначе, крутились почти все, кто работал в штабе и политотделе.

Текст записки гласил: «сегодня с 18:00 до 20:00 в мастерской художников состоится просмотр антисоветского кинофильма». Я был уверен, что полковник лопнет от любопытства и накроет Димкино левое кино. Какой бы фильм Димка ни принёс, доверие к нему всё равно будет подорвано. Полковник не потерпит никаких делишек у него за спиной. А уж дальше, какой там будет фильм. «Чем хуже, тем лучше», как сказал Димка. Нет, как сказал Мао Цзэдун, я урок усвоил. Единственное, что меня волновало, чтобы Димка случайно не перенёс время просмотра.

Обычно мы смотрели кино в субботу, когда большинство офицеров спешили домой на выходной, и до нас никому не было никакого дела. Это было самым спокойным временем. Мы приносили какой-нибудь жратвы с кухни, приготовленной специально по нашему заказу, типа жареной картошки, а Димка иногда притаскивал растворимый кофе. И мы балдели, глядя на маленьком экране кино, недоступное простому смертному.

Глава-19 Всем оставаться на местах!

Как обычно бывает в таких случаях, что-то пошло не так. Около шести вечера, вместо приготовления к просмотру фильма, Димка почему-то засобирался домой.

— Пойду-ка я в центральную библиотеку, портрет Ленина поищу.

Нам было поручено нарисовать большой портрет вождя мирового пролетариата, Владимира Ильича Ленина. Ещё из училища мы знали, что умничать с портретами Ленина, не нужно. Партийные власти очень придирались к любым изображениям вождя. Чем больше портрет, тем больше придирались. И настаивали, чтобы его рисовали не какие-то мальчишки, а маститые, проверенные и лучше, именитые художники. Не мудрствуя лукаво, мы с Димкой решили подобрать какой-нибудь известный, уже опубликованный портрет и просто увеличить. Если начнут придираться, покажем оригинал и все заткнутся. Уж перерисовать, мы как-нибудь сумеем. Последнюю неделю мы отовсюду, из журналов и газет, тащили вырезки с Лениным. Всё, что находили, кнопками прикалывали на стены, чтобы можно было сравнивать. Но походящий портрет пока не попадался. И вот сейчас, вместо просмотра фильма Димка заявил, что пойдёт в центральную городскую библиотеку, чтобы искать подходящий образ.

— А кино? Разве кино смотреть не будем? — спросил я.

— А компот? — передразнил Димка, — фильма нет, я не брал. Я ведь для тебя их приносил. Мне-то, зачем? Я с Люсечкой могу, комфортненько посмотреть. Как только ты интерес потерял, я решил больше фильмы не брать.

— Как для меня, а как же Особист? Я думал ты для себя, думал тебе негде посмотреть. Не у всех же пока видеомагнитофоны есть.

— У Люсечки есть. И диванчик там кожаный есть, очень удобный. Особист, парень конечно хороший, но я не в силах радовать всех хороших ребят. Другое дело ты, мой лучший друг. Я хотел скрасить твои серые будни. Я тебе сочувствовал, ты поначалу очень мучился. Вообще странно, что ты интерес потерял, очень странно….

— Я не терял, только без перевода смотреть тяжело. Ничего не понятно. Вот сегодня хотел посмотреть.

— Ладно, может в следующий раз принесу.

— Всем оставаться на местах! — незапертую дверь мастерской начальник политотдела открыл ногой, — доложить, чем тут занимаетесь!

Вслед за ним с испуганным вспотевшим лицом, оглядываясь по сторонам, вошёл тот самый капитан из политотдела курировавший мастерскую. Мы вытянулись по стойке смирно.

— Товарищ полковник, — подбираем наилучшее творческое отображение образа вождя. Принято решение обратится к проверенному опыту выдающихся советских художников.

— Кто разрешил? — по инерции продолжал реветь начальник политотдела, выискивая глазами какую-нибудь крамолу, — вы тут сами себе, чёрт знает что решаете!

— Никак нет, выполняем Ваше указание. Вы же сказали: «Смотрите у меня! Чтобы комар носа не подточил!». Вот мы и смотрим — Димка рукой показал на развешанные кругом портреты Ленина.

Разглядывая их, полковник на секунду перестал орать.

— Хорошо живёт на свете Винни Пух! В голове моей опилки…, — с чайником в руках, из кухни, напевая себе поднос в мастерскую вошёл Особист. Увидев полковника и капитана, он окаменел.

— Это что ещё за Винни Пух?! — снова заорал полковник, — кто разрешил? Интриган! Заставил меня по закоулкам бегать. Ну, покажу я тебе, Винни Пух! — полковник выскочил из мастерской, капитан вслед за ним, лишь успев махнуть рукой, продолжайте мол.

— Что это было? — опустился на стул Особист поставив себе на колени горячий чайник. Через секунду, через штаны припекло, и он опрокинул чайник на пол. Кипяток расплескался и залил плакат, который я недавно закончил и положил на пол для просушки. Три дня работы были угроблены.

— Ну, ладно, — сказал Димка, — я пошёл. Вам тут будет, чем без меня заниматься.

Позже узнали, что весь гнев полковник вывернул на того дежурного капитана, который жаловался, что ему не отдали честь. Именно его, полковник назвал интриганом. Мой план обломался, и теперь мне спать уже было некогда. Испорченный плакат должен был быть готов к понедельнику, к общему партийному собранию моего конвойного полка.

Утром в понедельник, за плакатом примчался замполит роты, чтобы заодно проверить его и если нужно исправить.

— Ты не забыл, что тебе выступать на собрании, с приветствием от молодых коммунистов? Речь приготовил?

— Так точно, приготовил.

Замполит ушёл, а Димка стоял, выпучив глаза.

— Ты, что ли коммунист?

— Да, я вступил в партию, — скромно ответил я.

— Когда же ты успел? А чего не похвастался? — глаза Димки казались испуганными.

Завидует гад. Сам, небось, не сообразил в партию вступить. А теперь уж не успеет. Вот так вот. Не всё тебе одному.

— А чего хвастаться, у каждого свои убеждения. Это же не новые сапоги, чтобы хвастаться.

— Ну, мы бы отметили, я бы тебя поздравил. Друзья всё-таки.

— Ну, как, как отметили бы? Водку что ли пить?

— Да, интересные у тебя убеждения, — вставил Особист.

— А что плохого, что я вступил в партию?

— Да нет, я не про это, — Особист смотрел прищурившись, как будто что-то знал.

От этого взгляда я на секунду запаниковал, но быстро взял себя в руки. Не мог он ничего знать. Я следил за языком и всегда был осторожен. А вот Димка, похоже, обиделся.

Глава-20 Он — начальник, ты — дурак

Наконец, Димка демобилизовался. Прошло это незаметно. Однажды попрощавшись, он просто перестал появляться в мастерской. Меня, почему-то никуда не вызывали, и должность начальника мастерской, не предлагали. Заподозрив, что могут назначить Особиста, я заволновался. Основание у него было одно, он служил на полгода дольше меня, и сейчас как бы была его очередь. Измучавшись неизвестностью, я сам пошёл в политотдел и сказал капитану, что хочу быть начальником. На что тот ответил, что не возражает.

Однако, поменять форму на милицейскую, не получалось. Как объяснил капитан, форма выдаётся на 2 года. Получалось, что мою, ношеную форму нужно кому-то отдать, или выбросить, и почему-то выдать мне новую, которую износить я просто не успел бы.

Оказалось, что и сержантом я тоже стать не смогу потому, что такого подразделения, как художественная мастерская в штате нет, что это условное название, придуманное политотделом для удобства. Соответственно, должности начальника мастерской в штате нет и быть не может. И это не должность, а тоже условное название. Поэтому Димка, так и оставался рядовым до самого своего дембеля.

Оказалось, что и пропуск для хождения в город, такой как был у Димки, с подписью генерала, мне тоже не дадут. Его оказывается дали потому, что поначалу в дивизии ни мастерской, ни материалов, ни толкового художника не было, а работы было много. Димка ходил в город и приносил оттуда готовый результат. Поэтому ему и выдали постоянный документ, чтобы сократить бюрократические проволочки. А когда при клубе организовали мастерскую наглядной агитации, и собрали вместе аж три художника, необходимость ходить в город, отпала. Про выданный пропуск, просто забыли, да и причины забирать, не было. Лишний проверенный порученец, никому не мешал. Претензий к Димке не было, он был дисциплинированным исполнительным солдатом и хорошим художником. Начальство доверяло ему, и он это ценил. Но вообще, случай — уникальный, ему просто повезло.

Информация накрыла, я с трудом её переваривал. Капитан насовал кучу мелких заданий, а я не слушал его, и в растерянности вышел из кабинета, не спросив разрешения. Капитан криком вернул меня, и привёл в чувство.

— Тебе ещё нужно постараться, чтобы тебе доверяли. А не выпрашивать привилегии. Не с того начинаешь, начальник мастерской.

Это был облом, даже членство в партии ничего не давало, кроме лишней головной боли. Замполит, наверное решил, что я теперь ему обязан и при каждой случайной встрече что-то требовал, и постоянно придумывал новые дурацкие задания.

К моему удивлению, с уходом Димки всё вокруг начало быстро меняться. Поначалу, вроде всё шло своим чередом. Я пришёл в мастерскую и сказал Особисту, что меня назначили начальником мастерской. Его реакция, мне не понравилась. Занятый своими делами, он даже головы не повернул. Лишь пробубнил,

— Ну да, ну да, — как будто не слышал, что я сказал.

— Не, «ну да», а так точно, — поправил его я.

— Ну, хорошо, хорошо, — он с удивлением уставился на меня. Наверное, ожидал, что назначат его.

Я решил не вступать в пререкания, зачем спорить с быдлом.

Странным было, что третьего художника долго не присылали, и всё приходилось делать вдвоём. Димка, оказывается, всё-таки что-то делал. Стало не хватать материалов, которые брать было неизвестно где. Я доложил капитану, что работать нечем. На что тот ответил, что я, не справляюсь со своими обязанностями. Стали возникать задержки с обновлением наглядной агитации, к которым поначалу относились с пониманием, но потом капитан сказал, что «плохому танцору и яйца мешают». Разжиться материалами, удалось в родном училище. Но в город отпускали, нехотя. Каждый раз нужно было просить капитана звонить замполиту роты, чтобы тот выписал увольнительную. А тот, каждый раз выговаривал мне своё недовольство, как будто ревновал. Потом, капитан из политотдела куда-то и вовсе исчез. Вскоре в мастерскую ворвался майор, тот, что раньше был дежурным капитаном, «Интриган», как его называл полковник. Поставив нас по стойке смирно, он требовал найти Димку. Услышав, что тот демобилизовался и теперь начальник мастерской я, он стал орать на меня, пообещав «выдавить этот гнойник!».

Замполит роты был возмущён тем, что я не отдал честь майору, и потребовал навести порядок, в моей прикроватной тумбочке. Когда я сказал, что майор придирается, что честь не отдать я не мог потому, что «к пустой голове руку не прикладывают», замполит ответил, что майоры не врут, врут только рядовые разгильдяи. Из-за тесноты в казарме, прикроватные тумбочки были на двоих. За порядком в моей тумбочке следил солдатик из моего призыва, я в неё почти не заглядывал, потому что все свои мелочи хранил в мастерской. Но он куда-то исчез. На его место поселили молодого нахального салагу. Когда бардак, который он развёл в тумбочке обнаружил командир отделения, салага всё свалил на меня. Вместо того, чтобы меня поддержать, замполит сказал, что это нарушение устава, что личные вещи боец должен хранить в прикроватной тумбочке, и что майор прав, мастерская это — гнойник. И что если я не исправлюсь в кратчайшее сроки, мне, как кандидату в члены партии, придётся объясняться на партийном собрании, почему я позволяю себе отзываться о старших по званию, в неуважительной форме. От такого обвинения я потерял дар речи, лучше бы мне дали наряд вне очереди.

В мастерскую я пришёл расстроенный, поделиться кроме как с Особистом было не с кем. Он молча выслушал, долго молчал, а потом сказал, что халява, похоже, заканчивается. И что он это уже давно видит, но у него дембель и ему наплевать.

— Ты сказал, что ты начальник? Это Дима, был начальник, а ты дурак. Он с тобой, как с писаной торбой носился, кинофильмы тебе приносил, а ты воду мутил у него за спиной. Кроме тебя некому было стучать в политотдел. Сам на себя Димка стучать не стал бы, я тоже не стучал. Остаёшься только ты. Начальником хотел стать, да? Говно ты, а не начальник.

— Ты не прав, — возмутился я, — это случайное стечение обстоятельств!

— Да? У тебя же всё на роже написано, коммунист.

Услышав такое, я твёрдо решил от него избавиться, даже если всю работу придётся делать самому. Мы неделю не разговаривали друг с другом, а потом в штабе начался скандал. Оказывается, за последнее время в дивизии произошли большие изменения. Стареющий генерал ушёл в отставку. Новый комдив — новая метла. Началось наведение порядка. Жена капитана, нашего куратора из политотдела написала жалобу, что он якобы завёл любовницу, не отдаёт деньги в семью и нечем кормить троих детей. Позже его уволили со службы. Из Главного Политуправления прибыла комиссия, якобы кто-то долго писал доносы, обвиняя начальника политотдела в использовании служебного положения в личных, корыстных целях. Его тоже отправили в отставку, вслед за генералом.

Вскоре мастерскую закрыли, да так, что даже двери замуровали. Помещение мастерской кому-то передали. Особист демобилизовался, а я теперь наводил порядок в прикроватной тумбочке, и в столовую ходил строем вместе со всей ротой. Как все, чистил оружие и маршировал на плацу. Даже не верилось, что совсем недавно мы с Димкой, ели жаренную картошку, чаёвничали, наслаждаясь просмотром кинофильмов. Казалось, что это было не со мной. Правда, «игра в очко» мне больше не грозила. Это было уделом молодых. Служба стала скучной, но не тяжёлой. Солдаты относились ко мне с уважением, все просили нарисовать в дембелевские альбомы их портреты, или что-нибудь на память о службе. Некоторые, просили сделать рисунок для татуировки. Для меня это было упражнением и единственным развлечением, позволяющим отвлечься от солдатской рутины. Желающих, выстроилась целая очередь. Некоторые, чаще это были азиаты, к моему удивлению, не раз предлагали немалые суммы, чтобы я сделал для них рисунок вне очереди. Откуда только у солдат деньги. Может, родственники присылают. Ходили слухи, что клубный киномеханик, как и я приписанный к конвойному полку, даёт деньги в долг офицерам. В голове это не укладывалось, но и совать нос в такие дела, почему-то не хотелось. Не вступи я в партию, деньги, наверное, взял бы. Почему нет, за талант нужно платить. Но сейчас, карточка кандидата в члены партии, что лежала у меня в кармане сделать этого не позволяла. Если бы я деньги взял, замполит узнал бы об этом в любом случае. Как бы не клялись хранить тайну, кто-нибудь всё равно настучал бы. Мало того, что в партию не приняли бы, так ещё и пятно на всю жизнь. Не успели принять, и уже исключили. Я впервые задумался, а не зря ли я влез в это. На кой хрен мне эта партия? Без неё, к дембелю было бы, на что купить штаны.

А замполит не забывал обо мне, подбрасывая всякие мелкие задания. То объявление написать, то боевой листок оформить. Теперь всё приходилось делать в Ленинской комнате, и частенько после отбоя, потому, что в другое время помещение было занято. Но когда я пожаловался, что не высыпаюсь, замполит сказал, что молодой коммунист, должен показывать пример стойкости несознательным товарищам по службе, и что членство в партии нужно заслужить. Он напомнил, что ему ещё характеристику на меня писать, без которой, где бы я не находился после демобилизации, меня не переведут из кандидатов в члены партии. И я старался, назад пути не было.

Глава-21 Институт культуры

Вопрос, что делать после армии, для меня не стоял. Только в институт, нужно делать карьеру. Не зря же я в партию вступал. Интересно, где сейчас Димка. Красит, наверное, где-то на халтурах. А что ещё он мог делать, институт ему не светил. У него даже аттестата школьного не было.

Конкурс на факультет живописи и графики зашкаливал, чуть ли не тридцать человек на место. И всё какие-то подростки, вообразившие себя художниками. Отсев был жестоким. Экзаменаторы буквально издевались над этими детьми, притащившими с собой папки с рисунками, которые никто даже и смотреть не собирался. Абитуриентам, в качестве первого задания, предлагалось поставить на стол, стоявший тут же, вазу с сухими цветами и объяснить, почему ваза должна стоять именно здесь. Говорили, что так проверяют чувство и понимание композиции. Этим заданием, мог быть раздавлен любой. Сначала естественно возникала паника, кто знает, куда нужно ставить вазу. У себя дома все привыкли ставить вазу в центр стола. Но, оказывается, это не правильно, не художественно. Потому, что всё зависит от освещения, и положения в комнате самого стола. Если вазу, по мнению членов приёмной комиссии, ставили правильно, тогда смотрели рисунки абитуриента. Если комиссия приходила к согласию, абитуриент допускался к экзаменам по общим предметам.

Короче, кого хотели, того и принимали. Школа с золотой медалью, ничего не значила. Что делать, если абитуриент не отмечен талантом. Это неважно, что он хорошо рисует кошечек и собачек, у него же нет чувства композиции. То, что ты окончил художественное училище, конечно хорошо. Но, может это и есть твой потолок. А до настоящего художника, ты не дотягиваешь. Да, и писать грамотно, тоже нужно уметь. В общем, проскочить через это сито удавалось не многим, в основном тем, чьи фамилии были заранее согласованы. Но, тройному натиску не могла противостоять никакая комиссия. К моему красному диплому об окончании художественного училища добавлялась солдатская форма, которую я надел специально. А завершающим моментом, была копия моей карточки кандидата в члены партии. Для себя я решил заранее, если не примут, сразу, вот так в форме, пойду прямо в Райком партии. Пусть разберутся, чем не угодили институту художники-коммунисты.

Однако, как и обещал замполит, в институт меня внесли на руках. И сразу выбрали старостой курса. Не зря, я терпел тяготы и лишения. После казармы, учёба была в радость. Ленивые сосунки, прогуливавшие занятия не понимали, как это здорово, учиться. Вот только денег не хватало, приходилось искать подработки. Серьёзный заказ не возьмёшь, после учёбы оставалось слишком мало свободного времени. Приходилось заниматься всякой ерундой, однажды даже красил забор. В остальном всё было прекрасно. Меня приняли в партию и включили в партбюро факультета. Я был там единственным студентом, на собраниях сидел вместе с преподавателями. Обсуждали не детские вопросы, и я подумывал о том, почему бы в будущем самому не стать профессором.

— Это правда, что Вы художник? Я бы так хотела стать художником. Художники самые счастливые люди на свете. Правда, ведь? Только что был белый холст, и вот, он постепенно наполняется жизнью. Художник может показать другим свой сон, дивный мир, который никто кроме него не видел. Кругом течёт размеренная жизнь, или кипят страсти, а художник над этим, созерцает.

Ещё на вступительных экзаменах я приметил девчонку, фигурой напоминавшую Танечку. Ей было семнадцать лет. Каким-то чудом девочка из провинции ухитрилась поступить сразу после школы. Её отец был председателем колхоза. Наверняка, таскал продукты институтскому начальству. Жила она в общежитии института, в комнате с тремя такими же овечками, как сама и звали её, Анжелика. Странное имя для деревенской девчонки. Нет, чтобы Дуська, Анжелика! Деревня обожает такие понты.

Вскоре мы сошлись, и не упускали ни одной возможности, для «внеклассных занятий». В эти моменты я представлял её то Розочкой, то Танечкой, то Люсечкой, которую я даже в глаза не видел, лишь представлял себе. Мне почему-то казалось, что Люсечка — брюнетка. Интересно, думал я, кто лучше в постели, Анжелика, или Димкины девчонки? Однажды, я случайно назвал Анжелику Танечкой, и она сразу устроила сцену ревности. Как я её ни успокаивал, как ни объяснял, что кроме неё у меня никого нет, ничего не получалось. Мне это надоело, и я сказал ей, что художник не может встречаться только с одной женщиной. Потому, что женщины нужны для творческого вдохновения, а не только для того, чтобы рожать детей. И тут, начался настоящий ад. Оказалось, что эта дура, беременна, притом давно, и что я этого не вижу только потому, что не люблю её.

Люблю? Надо же такое придумать. Последнее время я просто терпел её, терпел её глупость и деревенские замашки. Терпел из-за свежести и сексапильности. Я же её не обманывал, женится, не обещал. Это была радость, за радость. И тут выясняется, она обманула меня. Беременна? Уже несколько месяцев? Специально скрывала, чтобы нельзя было сделать аборт. За что мне такое? Вот дрянь! Может, это вообще не от меня? Чем она там занимается, в своём общежитии? Ну, конечно, шлюха! Хочет женить меня на себе, чтобы перебраться в город из своей деревни. Наверное, родственники подучили.

— Дима, ты не волнуйся так, — она хлопала своими глупыми глазами, перебивая мои мысли, — мне от тебя ничего не надо, я просто маленького хочу. Я уеду с ним домой. А ты, если захочешь, сможешь приезжать….

Интересно. Неужели не врёт? Деревенские, они — хитрые.

— Ты, хочешь ребёнка? — я пытался понять суть игры.

— Хочу, хочу девочку. Она будет красивая, я буду её наряжать. Я сама шить умею и вязать. Я своим куклам, сама одежду делала.

Эта идиотка думает, что ребёнок это кукла. Одежду она будет шить. А пелёнки стирать, твоя мать будет?

— Мама поможет, если что, — продолжала Анжела, — я ей тоже помогала. У меня ведь сестра есть, младшая. И два маленьких брата. Я старшая в семье. Я и пелёнки стирать умею, и готовить. Нам будет хорошо. А ты, будешь приезжать….

— То есть, ты замуж не хочешь?

— Хочу. Но если ты не хочешь…. Мы можем так, как раньше. Ты, ведь меня не оставишь?

Что ответить, что ответить, я не знаю. Нужно подумать. Может, пусть делает, что хочет. Главное, чтобы ко мне не лезла. Но ведь узнают, на меня пальцем будут показывать, ведь засмеют.

— Ты что же, с животом в институт будешь ходить?

— Ну что ты, не волнуйся, скоро ведь лето. Потом я домой поеду. Может, академический возьму. Никто и не узнает.

— Если академический возьмёшь, точно узнают. Может, тебе уйти из института? Зачем тебе это?

— Ну, что ты. Родители так мечтали, чтобы я поступила. Да, я справлюсь.

— Справишься? Ну, хорошо, давай подумаем, как лучше….

Этот кошмар совершенно не вовремя свалился на мою голову. Все планы к чёрту. Нужно время, чтобы прийти в себя. А может, жениться? Нет, я к этому совершенно не готов. Я только жить начинаю. Карьеру делать надо. А может, плюнуть на всё, перебраться в деревню? Творить там… Нет, не получится. Как там, на жизнь зарабатывать? Свиней разводить, что ли, кур? Это конец всякому творчеству. Нужна тусовка, нужно вступать в Союз Художников. В деревне я пропаду, исчезну. Ой, как всё это не вовремя. А слухи? Слухи, сплетни, как от них защитишься. Потянется хвост. Если она возьмёт академический, точно все всё узнают. Она ведь уже, наверное, разболтала подружкам по общежитию. Как скрыть, как сделать, чтобы этого не было. Пусть сделает аборт. Но, в клинику не возьмут, поздно. Может, заплатить кому-нибудь? Кому? Сколько это стоит? Где деньги взять? Почему, почему, я должен всем этим заниматься?

— Послушай, Анжела, если институт для тебя важнее, то может не стоит с ребёнком возиться?

— Как не возиться, а как же тогда? Маме отдать? Но его же нужно кормить, маленького. Ребёнок, сам есть не может.

— Нет, зачем маме. Маме вообще ничего не нужно говорить. Или ты уже рассказала?

— Нет, не рассказала. Но как же не говорить, она же увидит.

— Скажи честно, ты кому-нибудь успела рассказать уже? Подружкам каким-нибудь?

— Нет, только тебе. Ведь стыдно же, — потупилась Анжела.

Как от неё избавится, пока разболтать не успела… А, что если врёт? Что если всё же разболтала? Нет, всё равно узнают. Уж про то, что я с ней ходил, все знают. Всё равно ко мне придут, а я не выдержу, выдам себя. О боже, — испугался я собственных мыслей, — о чём это я. Эх, лучше чтоб тебя не было.

— Послушай, Анжела, а что если сдать в Дом ребёнка? Я слышал, что такие дома бывают. Для тех, кто не может детей содержать. Многие женщины прямо в роддоме от детей отказываются. Такое часто случается.

— Отказываются? Ужас какой! — Анжела закрыла лицо руками — что же это за женщины такие? Ведь даже звери детёнышей своих выхаживают, пока те не станут самостоятельными. Нет, я своего не брошу.

— Не бросишь? Ну и правильно, ну и молодец! Именно это я и хотел услышать. А мы и не будем отказываться, мы на время его там оставим, пока ты институт не закончишь, а потом заберём. Там знают, как младенцев выхаживать, они же профессионалы. А ты, спокойно доучишься. И родителей волновать не нужно.

— Временно? А так можно? А потом, что? Вдруг не отдадут?

— Глупенькая, кто же матери её ребёнка не отдаст? Конечно, отдадут.

— Не знаю, как же так…. А, как же рожать? Этого ведь не скроешь. Да, и видно скоро будет…, — засомневалась Анжелка.

— Ой, да не будет ничего видно, скажешь, поправилась. Платье посвободнее оденешь. А экзамены сдашь, сразу в другой город, или в деревню. Родителям скажешь, что на практику отправили. А там родишь, и всё. И снова в институт, доучишься и заберёшь ребёнка. И никто ничего не узнает, и подружки по общежитию, сплетничать не будут.

— Я в другой город не поеду, я хочу быть рядом с ребёнком. Хочу его навещать. Может, сама кормить смогу.

Вот зараза! Как же это всё замять-то. Женит она меня, женит….

— Ладно, давай пока так решим. Но тебе же нужно где-то жить. Я, матери тоже ничего говорить не хочу. Может, попрошу денег у отца, чтобы квартиру снять, на лето. Он поймёт. Они с матерью в разводе. Ну, что, согласна? Я же для тебя стараюсь, для нас.

— Для нас? Так ты, любишь меня? — она нерешительно подняла глаза.

— Ой, ну конечно же, люблю. Неужели, ты думала, я тебя оставлю?

Теперь уж тебя точно нельзя одну оставлять. Ну, блин, и попал. Будь ты не ладна. Вот так вот, «любишь кататься, люби и саночки возить». Неужели Димка никогда не залетал. У него вон, сколько тёлок, а вляпался, я! Вот, почему так? Где, блин, справедливость?

— Я тоже, тебя очень люблю, — Анжелика заплакала.

— Не надо плакать, я же с тобой. Ну, иди ко мне, дурочка. Всё будет хорошо!

Без отца, я точно тут не обойдусь, больше обратиться не к кому. Столько денег, никто не даст. Да и когда я смогу отдать…. Разговор с отцом предстоял, тяжёлый.

Глава-22 Партбюро

Партячейка факультета собиралась не по графику, объявлений не висело, заранее никого не предупредили, собрать всех не смогли. Меня вообще поймали на коридоре, сказали, вопрос срочный. Я говорю у меня пара, а посыльный говорит, что разрешили пропустить. Что уж там у них загорелось, посыльный не знал. Я зашёл кабинет, привычно поздоровался со всеми за руку. Мне всегда это немного льстило. Они все преподаватели, а я студент, уважают, как равного. Правда, парторг, здороваясь, как-то подозрительно не смотрел в глаза. Может своими мыслями был занят. Ещё двое, как и я в недоумении, что за пожар-то?

Сели, парторг заговорил не как всегда, как-то неформально, без предисловий, почему-то обращаясь ко мне.

— Дмитрий, когда Вы к нам поступили, мы все были очень рады. Вы одарены редким природным талантом, зрелость ваших работ, сразу бросалась в глаза. А когда выяснилось, что вы ещё и коммунист, радость была вдвойне. К сожалению, молодёжь сегодня чаще всего аполитична, несознательна и инфантильна. А Вы, можно сказать, человек передовой, безусловный лидер, с большими перспективами. Мы ждали, мы надеялись, на Ваше активное участие и поддержку дела партии здесь, на местах.

Я сидел, уставившись в одну точку, изображая скромность. А в душе всё пело, а как вы хотели? Не всем же, лаптём щи хлебать.

— Однако, — продолжал парторг, — что то пошло не так. Сегодня в Партком института позвонили. Некоторое время назад, при выписке из роддома, студентка отказалась от своего новорождённого ребёнка. Это наша студентка, второкурсница. Случай — исключительный. Попросили разобраться. Со студенткой провели беседу….

Я почувствовал, что струйки холодного пота потекли по спине. Вляпалась таки, дура.

— Как оказалось, товарищи, бросить ребёнка её надоумил, как она сказала, наш студент…, член парткома нашего факультета. Вы, Дмитрий, посоветовали! Как Вы можете прокомментировать эту ситуацию?

Мой язык присох к нёбу, я потерял дар речи. Пауза затягивалась, двое других сидевших напротив меня преподавателей, выпучив глаза, уставились на меня явно не понимая, что происходит.

— Какая ещё студентка? Что за чушь? — наконец выдавил я из себя, — ничего не понимаю….

— Ничего не понимаете? Она утверждает, что Вы жили с ней, как с женой, больше чем полгода. Почти весь первый курс. Или, она врёт?

— Ах, эта? — неожиданность загнала меня в угол.

— А, у Вас ещё и другие есть? Интересно, сколько же их у Вас? Вот так, значит, Вы пользуетесь своим преимуществом в возрасте. Пользуетесь наивностью молодых девушек?

— Да, сама она! Я не хотел! Таскается со всеми….

— Позвольте товарищи, надо разобраться, — вмешался преподаватель английского, — может, это оговор? Мало ли с кем девчонка нагуляла. Дмитрий, Вы не молчите, ответьте. Вы, имеете к этому отношение?

Сволочи! Хоть бы предупредили. Как ответить…, как ответить, как лучше ответить? Отказаться? Всё валить на неё, врёт мол, оговаривает? Нет, весь институт знает, что я с ней ходил. Завидовали, а я дурак хвастался. Нет, чтобы сказать, что мы просто друзья. Я её по заднице при всех хлопал, а она визжала радостно, дура! Нет, не отмажусь….

— Я вообще не понимаю, почему меня здесь допрашивают? Это же личное, частный случай? Почему я должен отчитываться, мало ли что бывает?

— Частный случай? Частный случай!? Вы позорите факультет, институт! — парторг явно начал психовать, — Вы только что, при всех назвали шлюхой женщину, которая родила Вам ребёнка! Может, это не Ваш ребёнок?

Скажу, что не мой, может отвяжутся. Может он и правда не мой. Ну, блин, попал.

— Я не знаю, мой он, или не мой. Может, и мой…

— Простите, Дмитрий, у Вас были с ней отношения? — вмещался второй преподаватель, — ну, в смысле, Вы с ней спали?

Ну, идиот, хорошо, что не спросил каким способом.

— Да, не отрицаю, было. Я не понимаю, почему вы меня допрашиваете? Кому какое дело, с кем я сплю?

— Ах, ты не понимаешь! — снова взвился парторг, — сукин ты сын! Это ты, мерзавец, заставил нас тут в твоём дерьме копаться. Мы тут без протоколов сейчас. Я хотел тебе в глаза посмотреть. Вижу теперь, ты мерзавец, с философией! Как это, мы тебя раньше не разглядели? Если бы не Райком Партии, я бы с тобой, мерзавцем, не разговаривал. Студентов попросил бы, чтобы тебе морду набили. А так, тебя даже отчислить проблема, ты же коммунист! Коммунисты так не поступают!

— В голове не укладывается, — снова заговорил преподаватель, — у Вас, Дмитрий, уникальный талант. Вам бы о творчестве думать, а не заниматься таким.

— Да, чем таким? — этот придурок реально бесил, — с девчонкой встречаться нельзя? При чем тут творчество? Я же не думал, что так получится.

— Если бы ты, мерзавец, в партии не состоял, плевал бы я на тебя, — продолжал возмущаться парторг, — таскайся где хочешь, кому ты, на хрен, нужен. И девки твои, ни кому не нужны. Разбирайтесь сами, и не впутывайте никого. Ты что, не можешь, как все, без скандалов? Обязательно всю свою грязь на публику выставить, — парторг откинулся на стуле и всплеснул руками, — придурки кругом. Тут, ещё один такой. Завёл любовницу, ну и сиди себе тихо. Так нет же, мерзавец, разводиться затеял! А жена, в партком написала! Я у него спрашиваю, разводиться-то, тебе, зачем приспичило? Кто тебя заставлял? А он говорит, — это, говорит, нечестно! Нечестно, видите ли! Честный он! А мне разбирайся! Выгоним на хрен, из партии, и всё тут! И этот вот, молодой ведь совсем, помойку устроил.

— Вообще-то, в наше время, было принято жениться, и вести себя как-то поприличнее, что ли, — продолжал зудеть преподаватель, — но меня пугает другое. Вы ведь, похоже, действительно не понимаете, что натворили. При чём тут творчество, говорите? Как Вы могли отказаться от собственного ребёнка? Вы ведь не школьник уже, вы же старше всех на курсе. Но не это самое ужасное для меня. Как вы могли, как у вас язык повернулся, уговаривать мать, отказываться от своего дитя? Это же, вопреки природе. Она же Вам верит, Вы для неё самый близкий человек. А Вы, вероломно предали, Вы ею себя прикрыли. Вроде не Вы, а она такая. Она ведь из-за этого своего поступка, всю жизнь каяться будет. При чём тут творчество, говорите? При том, что художник не может быть плохим человеком. Таких не бывает, художник и подлец, это несовместимые понятия. Вы, никогда не станете большим художником. Я, вообще не понимаю, что из Вас получится. Куда вы пойдёте. Учителем рисования? Но, разве можно доверить Вам детей? Ужас! Не дай бог мои, к такому как Вы попадут….

— Короче, слушай меня внимательно, — снова заскрипел зубами парторг, — у тебя есть выбор: вон из партии, и из института, за аморальное разложение. Нам, тут таких не надо! Или, беги и немедленно женись, тогда мы будем вынуждены, тебя прикрывать. Хоть мне и мерзко, и в рожу твою поганую плюнуть хочется. Но, Райком приказал уладить, и не позорить партию! Сукин ты сын! Будем улаживать! Ни старостой курса, ни в партбюро тебе, конечно, больше не бывать. Я на рожу твою поганую, смотреть не могу. Будешь сидеть тихо, как мышь, только услышу про тебя, раздавлю, как вошь! Всё понял? Пошёл вон!

Ну, всё, я эту суку точно убью. Пойду сейчас и убью! Она уничтожила мою жизнь.

— Эй, староста! Алё, оглох что-ли, в какой аудитории собрание? Где собираемся? — назойливый студент тянул за рукав.

— Не знаю, отстань! Не будет сегодня собрания.

Я закрылся в кабинке туалета и беззвучно, чтобы не слышали, рыдал, как ребёнок. Успокоившись, понял, что выхода нет, придётся жениться. Хрен с ними, домучаюсь в институте, получу диплом и разведусь. Жить с ней, меня не заставят. Где теперь искать эту дрянь, где она живёт? Я её, уже два месяца не видел. Как отправил в роддом, с тех пор и не видел. Второкурсники живут в другом общежитии, у кого спрашивать. Может, она вообще институт бросила. Но, нужно торопиться. Иначе, кранты, размажут. Эх, вся жизнь к чертям. И на кой ляд мне понадобилась эта партия, будь она неладна. Вступил, как в говно, и выйти нельзя. Ярмо, пожизненно. Это всё из-за Димки, и тут ему повезло. Вот бы смеялся сейчас…. Нет его, а жизнь продолжает отравлять….

Глава-23 Мечта жениться

На факультете выяснил, что Анжелика институт не бросила. Это удачно, ехать к её родителям очень не хотелось. Походив по аудиториям, увидел её, дождался перерыва. Она, заметив меня, подошла.

— Привет, ты как тут? Меня ищешь, или так?

— Тебя, конечно тебя. Кого же ещё. Я пришёл сказать, что решил жениться на тебе. Решил, что так будет правильно.

— Ты, решил? А у меня ты спросить не хочешь, пойду ли я за тебя?

— Как, разве ты не хочешь? Ты же хотела.

— С чего ты взял? Не хотела и не хочу. Мне не нужно.

— А ребёнок? Как же ребёнок? Ему нужен отец.

— Отец? Ты даже не спросил, сын у тебя или дочь. Какой ты отец….

Только сейчас до меня дошло, что я действительно этого не знаю. Да и какая разница, ребёнок и ребёнок, пищит и пелёнки гадит.

— Да я же пришёл, специально, всё хотел узнать, спросить.

Я поверить не мог что это та самая, что совсем недавно заглядывала мне в глаза, как преданная собака. Хотелось ударить её, — к ноге, тварь!

— Так что же не спрашиваешь? — она говорила, как с прохожим на улице.

— Жду, когда расскажешь, — экая дрянь, к словам цепляется. Я так старался улыбаться, что лицо стали сводить судороги, — разве ты сама не хочешь мне рассказать?

— Ничего я от тебя не хочу. У меня всё хорошо. Вот только молока нет. Говорят, пропало, из-за стресса. На меня так орали…. Где ты был? Мне так нужна была помощь. Теперь ничего не нужно, ребёнок с моей мамой, врачи рядом. А я вот тут, тебя слушаю. Ну, ладно, мне надо идти на следующую пару. Если я ещё и институт завалю, отец с ума сойдёт. Ну всё, пока….

Я стоял на коридоре и не мог поверить в происходящее. Меня кинули? Соплячка, дрянь! Как она смеет так со мной разговаривать? Пока я шёл назад, в свой корпус, до меня стало доходить, что становится совсем не смешно. Если эта сучка откажется, меня распнут. Времени размусоливать нет, ещё месяц, и распнут. Я помчался в канцелярию, где пока не знали о зреющем вокруг меня скандале, и за шоколадку секретарше, получил доступ к документам Анжелики. Сказал, что студентке нужно помочь с семейными обстоятельствами. Секретарша знала меня, знала, что я член партбюро и староста но не сообразила, что на другом курсе.

Узнал домашний адрес и данные родителей Анжелики. Действовать решил через отца, к матери соваться было нельзя. Прикинусь шлангом, буду говорить, что люблю, что мечтаю жениться, скажу, что Анжелика сама выпендривается, что я и не думал её бросать, и что нужно, чтобы он на неё повлиял. У ребёнка должен быть отец! Кстати, нужно срочно узнать пол ребёнка, и как его там записали, иначе, снова подловят. Буду уговаривать, чтобы пока оформили только документы о браке, а свадьбы всякие, и прочие дела, потом решим….

Глава-24 На букву «М»

Жизнь после ЗАГСа превратилась в ад. Никто из студентов не понимал, почему я больше не староста, и не член Парткома. Приходилось выкручиваться, нужно было сидеть в тени. Я даже на девчонок боялся смотреть. Вдруг донесут моей обузе, а та из ревности, в Партком напишет. Кто знает, что у неё в голове. Доучиться не дадут, тогда вообще труба.

В группе появилась новенькая, откуда-то перевелась. Да ещё Таней зовут, как тут Димку не вспомнить. Вижу, возле меня трётся, и всё при ней. Лучше Анжелки, явно. А я глаза поднять боюсь. А она не понимает, думает я скромный. Обхаживает, заговаривает. Ей точно уже сказали, что я женат, а ей наплевать. Всё говорит, — мы люди творческие, мы люди творческие…. Типа, нам всё можно, что ли? Эх, может и получилось бы у меня с ней, если бы не мой «чемодан без ручки». Видит око, да зуб неймёт. Надо же, на меня, на творческого человека, хомут надели, стреножили. А вообще, какого чёрта, я в монахи не нанимался. Женили насильно, так я теперь должен верность соблюдать?

Вечером, когда все ушли, мы в аудитории, подперев дверь стулом, два часа, и на стульях, и на столах, по полной оттянулись. Всё было очень хорошо, и никто не застукал. Хоть какая-то радость привалила, будет теперь, чем душу отвести. Так что и на нашей улице, бывает маленький праздник.

* * *

— Фтириаз, молодой человек, фтириаз. Ничего страшного, букета я у Вас не наблюдаю. Сейчас рецептик выпишу. Следуйте инструкции, и всё за пару дней пройдёт, — врач сел за стол, и стал что-то писать.

— Какого ещё букета? Это вообще, что за хрень такая? Это не хроническое?

Уже несколько дней я мучился от нестерпимой чесотки, притом в самых интимных местах. Чесаться хотелось нестерпимо, но на публике, в аудитории это выглядело очень неприлично. Я сидел на занятиях, стиснув зубы. Чтобы не делал, не помогало, а у матери спросить стеснялся. На четвёртый день твёрдо решил пойти к врачу.

— По-простому, молодой человек, это лобковые вши. В народе это называется на букву «М», ну Вы знаете. Заболевание, чаще всего передаётся путём беспорядочных половых связей, и иногда сопровождается другими болезнями, передаваемыми половым путём. Ну, Вы знаете, гонорея, сифилис, и дальше по списку. Кстати, Вы женаты? Жена не жалуется? Но, но, но, не надо, мне тут в обморок падать, садитесь, садитесь на стул. Ой, какие мы нежные. Вот, нашатырный спирт, понюхайте. Так, Вы женаты? О, вижу, вижу, женаты. Да, не волнуйтесь Вы так, букета нет, легко отделались.

— Я с ней не живу, — едва смог выдавить я. Доктор не понимал, что бы меня ждало, если бы я Анжелу наградил. Сумасшедший её папаша, убил бы наверное, и закопал в огороде.

— Уверены? — не унимался врач, — а то приводите, посмотрим? Или, сами разберётесь? Вы же теперь грамотный. Кто герой-то? Кто с подарком пришёл, Вы, или она?

— Нет, это не жена.

— Ну да, обычно говорят, что в бане подцепили. Вы хоть, с разносчицей знакомы, или так? Если знакомы, то приводите. Ну, или сами объясните, чтобы она дальше не разносила. У Вас, вообще, один партнёр, или больше?Неплохо бы, всех предупредить.

— Доктор, а без Аптеки нельзя? Ну, чтобы лишний раз не светиться.

— Без Аптеки? Можно, народными средствами, вывести, как обыкновенные вши. Керосином, например. Или, все волосы на теле сбрить. Кстати, брови тоже нужно сбрить. И не забудьте, обязательно пропарить и прогладить постельное бельё и всю нижнюю одежду. Запомнили? Ну и ладненько. Зовите следующего.

Всю дорогу назад я шёл пешком, не мог заставить себя сесть в переполненный транспорт, хотя источником заразы был я. Шёл, проклиная жизнь, чесался и думал, есть ли у матери в доме керосин. В Аптеку идти не хотел, казалось, что аптекари и посетители будут шарахаться от меня, когда услышат название лекарства.

Керосина, как назло не оказалось. Его вообще ни у кого не было. Зато у соседа была машина, и был бензин. Какая разница керосин или бензин, воняет одинаково. Сосед уже был пьян, и ни в какую не соглашался сходить в гараж, чтобы нацедить стакан бензина. А я божился, что если кисточки бензином не помыть, то они до завтра пропадут. Сосед знал, что я художник и в положение вошёл, согласился обменять пол-литра бензина, на пол-литра водки. Водку, я пообещал принести завтра.

Добыв вожделенный бензин, я заперся в ванной, разделся и мокнул в бензин тряпку. План был продуман заранее, не купаться же в бензине. Намочу в бензине тряпку и протру все места, всё, что только можно, а потом помоюсь с мылом под душем. Операция казалось несложной. Тряпка с бензином, в руке ощущалось сухой и холодной. Но кожу на бедре неожиданно начало щипать, а когда я мазнул тряпкой в паху, то сразу взвыл от дикой боли. Казалось, что всё моё хозяйство на глазах отваливается. Боль с трудом удалось успокоить мылом и водой. Уже лёжа в кровати и проклиная всех баб на свете, понял, что лечение бензином было ошибочным.

А в институт нужно было идти обязательно, диплом на носу. Там и Аптека рядом. Не успел осмотреться, Танька, тут как тут, улыбается, глазки строит. Неужели, у неё ничего не чешется. Вышли на коридор, она впереди идёт, попой вертит, неужели не в теме?

— Ну, что, — спрашиваю, — чешется?

— Ты же знаешь, что чешется, — отвечает и улыбается при этом, — пойдём, почешем, — говорит.

Она что, совсем дура? Или у неё не чешется… Мне тут не до улыбочек.

— Ты понимаешь, о чём спрашиваю?

— Понимаю. Грубый ты, меня это заводит.

Ну, точно дура. Поверить не могу, что она ничего не чувствует. Как это возможно?

— Тебе надо к врачу сходить, провериться.

— К врачу? Почему к врачу? Ты, хочешь сказать, что я ненормальная? Нимфоманка? Тебе что, плохо? Не нравиться?

Ну, точно идиотка, улыбается она ….

— Ладно, мне нужно идти.

— Что я сказала? Подумаешь…

Ничего не понимаю, как такое возможно? Может, я не от неё набрался? В баню не ходил. Что за хрень? А что если у неё зачешется, и она на меня подумает? Ещё разболтает кому-нибудь. Господи, да за что мне всё это? Почему с другими ничего? У Димки, столько девок, почему только со мной? Мононуклеоз, фтириаз…, не выговоришь, мерзость какая.

Глава-25 Визитная карточка

Институт закончу, устроюсь на работу, и прощай колхоз, — я шёл из института занятый своими невесёлыми мыслями, — правда, с работой пока швах, что-то совсем ничего не просматривается. Не нужны нигде художники, как грязи их везде. Где только ни смотрел, и в проектных институтах, и в издательствах, там вообще всё по блату, нигде не пролезть. Говорят, нам живописцы не нужны. Графиков подавай им. Я и графиком могу, и оформителем, если придётся. Ой, чувствую, сошлют по распределению в район, учителем рисования. Впрочем, говорят, не должны сослать потому, что я женат и у меня ребёнок. Овца моя, тоже заканчивает, но у неё проблемы с работой нет. Папаша подсуетился, она будет их колхозным клубом заведовать. А мне куда? Лозунги для клуба писать, плакаты типа «Даёшь два урожая за один сезон!» Тесть, придурок, говорит, приобщайся к сельскому хозяйству. Ты же коммунист, говорит, найдём тебе работу. А рисовать, говорит, будешь для души. Нет уж, спасибо, работал я в колхозе, целый месяц. На всю жизнь хватило….

От невесёлых мыслей отвлёк громкий сигнал автомобиля, прямо за спиной. Я едва не упал от неожиданности. Что за хрень, я же по тротуару иду. Ещё и дверь открыл, ну я тебе сейчас.

— Эй, Вы там что, с ума сошли, на людей едете! Здесь для людей, для машин, вон дорога!

— Димка! Я за тобой уже пять минут еду, а ты не видишь.

На улыбающейся во весь рот роже, узнаю знакомые очки. Димка, он опять преобразился, не узнать сразу. В пиджаке с галстуком, ну прям начальник. Любит пыль в глаза пускать. Я то знаю, что он никто, даже школу не закончил. А туда же, ишь как напыжился весь. Меня увидел, расцвёл, как майская роза, обниматься полез.

— Димка, ну как ты? Я так рад тебя видеть. Слышал, ты Институт культуры заканчиваешь, женился, счастлив, наверное.

Ишь, как поёт. Льстит ему видно, со мной обниматься. Завидует, небось, неуч.

— Привет, давненько не виделись. Да, у меня всё замечательно.

— Ну, а работаешь над чем? Небось, уже на персональную выставку наработал. Не забудь пригласить, когда выставляться надумаешь.

— Ну, насчёт выставки, это пока рано. Не до этого было. Учёба всё время забирает. Теперь вот семья. Кто же их кормить то будет. А тут ещё общественная нагрузка. Меня ведь в партком избрали, отказаться не мог. Два года отрубил почти, но, всё же не выдержал. Так, мало того, меня ещё и старостой курса сделали. А сейчас вот, на дипломе я. Слишком большая нагрузка. Слава богу, скоро заканчиваю. Мама моя, уже тоже не молодая, помогать нужно. Так что с выставкой придётся подождать.

— Ну, ты крутой, понимаю, понимаю, уважаю! — Димка слушал открыв рот, — но я думаю, это только начало для тебя. Ты ведь ещё свой талант толком не задействовал. Институт закончишь, начнёшь писать, я ещё прославлюсь, что знаком с тобой был, что учились когда-то вместе. Эх, хорошее время было. Девчонок наших помнишь?

— Какие девчонки, мне это ни к чему. У меня жена — красавица. А ты, не женился ещё?

— Да нет, куда там, не для меня это. Рано пока, у меня же ни кола, ни двора. Я недавно познакомился тут, девчонку Верунчик зовут, хороша, ой, как хороша, в кордебалете танцует. Я тебя познакомлю. Слушай, а ты уже распределился, в смысле работу нашёл? А то, давай к нам, посчитаем за честь.

Ах ты, урод, да я с тобой теперь на одном гектаре не сяду. Папашу твоего сняли давно, ещё, когда в армии служили. Думает, я забыл. Кому ты сейчас нужен, без блата. Амба! Кончилось твоё время.

Только сейчас я обратил внимание на Димкину машину, она была совершенно новая.

— А это, что за машина у тебя, отца что-ли? У вас, вроде, машины не было.

— Да ты что, у отца даже прав никогда не было, его шофёр возил, на служебной. А это моя, ласточка.

— Твоя? Откуда? Это же деньжищи какие! В лотерею, что ли выиграл?

— Заработал, заработал! Ты вот ума набирался, а я пахал. Купил вот, думал, буду ездить на природу, на пленер, пейзажи мастырить.

— Пейзажи «мастырить»? — скривился я.

— Да, вот так хотел. Только вот теперь не получается. Приходится по делам мотаться, времени ни на что не хватает. Ну, так что, работа нужна? — Димка радостно суетился.

Да, знаю я твои дела. Погряз в халтурах, небось. Где же это такие деньги платят? Хочешь меня использовать, как раньше? Не получится! Катись подальше, на своей машине.

— А у тебя гараж есть? Где ты машину держишь? Не боишься, что украдут? — спросил я, чтобы не молчать.

— Нет гаража, во дворе бросаю. Колпаки с колёс уже спёрли. Теперь жду, когда колёса украдут. Так ты не ответил, как с работой-то? Пойдёшь ко мне?

Ах ты, индюк надутый. Я, к тебе!? Наглец.

— Слышь, а если целиком украдут?

— Ну, украдут, и украдут. Другую куплю. Ты, чего на вопрос не отвечаешь?

Другую куплю… Шутит, наверное. Ноги в коленях обмякли, а если не шутит? Неужели у него столько денег?

— Нет, не распределился, думаю пока, — с трудом выдавил я из себя, — определяюсь, может, на природе пожить, в деревне. Там такие красоты, рука сама к кисти тянется. Воздух, свежайший, и никто мозги не компостирует. Между прочим, Ван Гог тоже начинал в деревне. Вот там, я за годик выставку и подготовлю. Потом, глядишь, и в Союз Художников вступлю.

Я плёл, что в голову придёт, и вдруг подумал, что этот план мне самому понравился.

— Да, большому кораблю, большое плавание! Рад за тебя. А на что жить будешь? Ведь, чтобы год творить, нужно на что-то жить, а у тебя ещё и семья. А маму куда? Может, давай к нам. Среди своих тоже начинать неплохо, посмотришь, что другие делают. Тусовка, атмосфера творческая, да и заработать можно.

Да что же ты, как павлин хвост передо мной распускаешь? Не пойду я в твою бригаду халтурщиков. Это не для меня, я чужие квартиры красить не пойду. Почему-то хотелось верить, что Димка именно так и зарабатывает.

— Спасибо, конечно, за приглашение. Но, нет, вынужден отказаться. Не готов я к такому пока. Ты извини, я спешу, бегу на встречу.

Не на какую встречу я не бежал, никто меня нигде не ждал. Но, Димке нужно было утереть нос. Чтобы место знал. А то будет тут, по плечу хлопать, как родного.

— Очень, очень жаль, ну если вдруг передумаешь, мало ли что, позвони, я всегда рад тебя слышать, — Димка выглядел расстроенным.

Что, не нравится? А ты, как думал? Тут тебе не армия, «ты начальник — я дурак». Теперь машинами хвастаться вздумал?

— Вот, возьми, у меня визиточка есть, звони домой или на работу. Да, вот ещё что. Раз уж мы встретились, у меня к тебе просьба. Мы тут девчонку берём, выпускницу вашего Института. Раз ты там вхож во все кабинеты, спроси, пожалуйста, как она там. Ну, в смысле репутации. Не хотелось бы проколоться. Должность хоть маленькая, но всё же, хотелось бы хорошего человека взять. Запомни, фамилия — Жердяева, Жер-дя-е-ва. Запомнишь, или лучше записать? Отзвонись, ладно?

Ну, наглец, я ещё и девок для него подыскивать должен. Визитка, оказывается, у него есть. Ишь ты, кем это он себя возомнил?

— Ладно, ладно, запомню, отзвонюсь, — я механически сунул визитку в карман. Звонить ему я не собирался, но не выбрасывать же визитку при нём. Рожу его очкастую, видеть больше не желал, — ну всё, побежал, побежал, прощевай.

Смотри, какой всё же Димка предприимчивый, — подумал я, когда остался один, — бригаду сколотил. Наверное, неплохо зарабатывает. Пиджак с галстуком для пантов надел, чтобы клиентам пыль в глаза пускать. Интересно, зачем ему девчонка после института, неужели дворняжек не хватает. Интересно, а такие вот шараги, это законно? К соседу приходили, попался на частном извозе. Оказывается, есть такая статья — «Незаконная частнопредпринимательская деятельность!» Сосед, неделю пил. Сказали, что если ещё раз попадётся, машину отберут. А он, оказывается, с этого жил. Может стукануть на Димку, чтобы проверили? Ай, ладно, не мой это уровень. Некогда заниматься глупостями.

Я заканчивал дипломную работу. Нужно было сделать такую, чтобы на защите все ахнули. Заберут, конечно, лучшие работы забирают. Ну и пусть, картина будет висеть в стенах института, пусть первокурсники видят, имя моё запоминают. Впрочем, дело было не только в занятости. Мне, как и в детстве, снова было больно думать про Димку, про маленькое пианино, про его шлюх, про сапоги офицерские, теперь вот ещё и про машину. Забыть, выкинуть из головы, вытравить этого гада из памяти, он мне жить не даёт…

Глава-26 Беспартийный неуч

Через месяц после той встречи, когда я пришёл домой из института, куда наконец на такси отвёз дипломную работу, мать суетилась на кухне.

— Дима, пришёл уже? Садись за стол, я супчик сварила гороховый, как ты любишь.

Через неделю защита. Нужно было отдохнуть, и подготовить речь, на всякий случай. Лучшим, обычно предоставляют слово. Нужно, что-то сказать, чтобы запомнили. На творчество, на искусство нужно давить, и слегка смазать партийной тематикой. Или, нет, лучше наоборот, сначала про партию, а потом уже про искусство.

— Ты руки помыл? — не унималась мать, — тебе твой приятель звонил, просил позвонить обратно. Сказал, его телефон у тебя есть.

— Какой ещё приятель, нет у меня приятелей.

— Как же нет? Это же тёзка твой, Дима, вы с ним в училище учились. Мне кажется, хороший мальчик. Ты сам говорил, что он в госпитале тебя навещал. Вежливый такой, мы с ним поговорили. Он интересовался, как ты. Я сказала, что диплом защищаешь, работу ищешь. Спросила, может он поможет.

— Что ты сказала? Что я работу ищу? Кто тебя просил? — про Димку я и забыл, и думать о нём не хотел. Месяц прошёл, с момента нашей случайной встречи, — нет у меня его телефона.

— А что, он вежливый такой, видно тебя уважает. Сказал, что в Союзе Художников работает, я подумала, почему не спросить?

— Димка, в Союзе Художников? Когда же он успел…

— Не знаю, Димочка. Он не говорил.

— Да заткнись ты, я не с тобой разговариваю.

— Как не со мной, а с кем же? Почему ты матери хамишь?

— Отстань, не до тебя! — только сейчас я вспомнил, что Димка дал мне свою визитку. Где она? Выбросил?

— Дима, я с тобой разговариваю! Вернись за стол, потом позвонишь.

Обыскав все карманы одежды, нашёл маленький, уже успевший помяться и замусолиться кусочек плотной бумаги, на котором мелкими буквами было написано такое, что у меня в глазах потемнело. «Союз Художников, Заведующий мастерскими, заместитель директора Художественного Фонда…» и куча телефонов. Это что, шутка какая-то?

— Дима, суп остывает, — мамаша не унималась.

— Да заткнись ты, наконец, старая дура! Что ты везде лезешь? Кто тебя просил с ним разговаривать? Я ненавижу его! И тебя ненавижу, вы всю жизнь мне испоганили! Что вы всё лезете? Что вам нужно?!

Мать в слезах выскочила из комнаты. Ой, зря я так….

Больше часа меня трясло, я не мог прийти в себя. Что же это твориться? Как такое может быть? А может, и правда, шутка? Как, этот неуч, беспартийный, может такую должность занимать? Я набрал телефон.

— Союз Художников, — ответил сухой, казённый женский голос, — алё, говорите, вас не слышно. Алё…

— А, Диму, можно? — растерявшись, промямлил я.

— Извините, Вы ошиблись, здесь таких нет…

— Диму Петрова…

— А-а, — на той стороне возникла пауза, — извините пожалуйста, его сейчас нет. Что передать, кто звонил?

— А когда он будет, я лучше ему сам перезвоню.

— Совещание скоро заканчивается, позвоните пожалуйста через час, он будет у себя.

— Спасибо, до свидания…

Это что же такое твориться? Я не находил себе места. На какой козе, этот урод меня снова объехал? Как же я визитку-то сразу не посмотрел. Ну, как? Как он пролез? Неужели папаша толкает? Но его же выгнали давно, говорили, умер уже? Ни хрена не понимаю. А что ему надо, зачем он звонил?

— Союз Художников, — по телефону отвечал тот же голос.

— Здравствуйте, я сегодня звонил вам. Вы сказали, заместитель директора Худ фонда освободится через час.

— Минуточку, соединяю.

— Слушаю…, — голос был Димкин.

— Дима, привет! — я почему-то волновался.

— А, Димон, привет. Спасибо что позвонил. Ну как, ты узнал?

— Что, узнал? — не понял я.

— Про Жердяеву. Я просил тебя узнать.

Тфу блин, я об этом совершенно забыл, и выяснять ничего, и не собирался.

— Да, конечно узнал, студентка Жердяева. Ну конечно, знаешь, репутация у неё не очень, не советую. Я подробности не выяснял, но что-то там не совсем. Если хочешь, я подробнее узнаю.

— Не надо, этого достаточно. Нам тёмные лошадки тут не нужны. Спасибо. А ты как, работу нашёл? Мать говорила, что работа тебе нужна, что работу ищешь. Ты не скромничай, мы же друзья. Если надо, говори, я тебя порекомендую. Ну что, нужно или нет?

Ах ты сволочь, благодетель выискался. Я сразу понял, что если сейчас откажусь, Димка предлагать уже никогда не будет, а то и нагадит. В конце концов, отказаться ходить под ним, никогда не поздно. Это же не армия.

— Ты извини, не хотел тебя утруждать, работа конечно нужна. Спасибо, что спросил.

— Ну ладно, защищай диплом и приноси документы. Я тут почву подготовлю. Собственную мастерскую сразу не обещаю, их совет распределяет. Но мы к этому вернёмся, когда в Союз вступишь. Ну, всё, спасибо, что позвонил. Извини, мне бежать нужно.

Ещё час я приходил в себя. Этот мерзавец разговаривал так, как будто мы до сих пор в казарме, и он мой начальник. А я, свободный человек! Думал, ноги буду тебе целовать. Ненавижу я тебя!

Глава-27 Профессиональный художник

На защите диплома всё пошло не так, как ожидал. Было скучно, рутинно, и серо. Слушать меня никто не захотел, перебили почти сразу, как только рот открыл. Будто в общую очередь поставили. Хоть работу и оценили, на «отлично».

— С технической точки зрения работа выполнена безупречно, — зав. кафедры живописи говорил нудно, как будто его заставили, — к композиции, как говориться, тоже не подкопаешься. Наше учебное заведение свою задачу выполнило, подготовило хорошего специалиста. Надеюсь, он сохранит высокий уровень и не уронит честь нашего института.

И всё? Это всё, что вы можете обо мне сказать? Разве вы не видите, что моя работа здесь самая лучшая? Неужели нельзя прямо сказать? В душу плюнули! Чем я вам не угодил? Нет, я и так этого не оставлю. Пусть он мне объяснит, что не так?

— Дмитрий, я Вас не понимаю, ведь всё же отлично. Диплом Вы получили, о нас, об институте, Вы скоро забудете, — зав. кафедрой явно скучал, разговаривая со мной, и ждал, когда я отстану, — если Вы чем-то недовольны, обратитесь в деканат. Ну, не знаю, к ректору.

Да уж, не сомневайся, обратился бы. Только вы ведь всё тут так обтяпали, что не придерёшься. А я признания хочу! Обидно ведь, я тут такое вынес. Где признание?

— Ну что Вы, как Вы могли подумать. Вы неправильно поняли. Я очень благодарен за всё, особенно Вам лично. Никогда этого не забуду. И институт всегда буду помнить. Alma mater — разве можно забыть. Я просто почувствовал, что Вам, что-то не понравилось в моей работе. Для меня, как художника, Ваше мнение очень важно. Вы же знаете, что автору самому трудно судить о своей работе, — я старался быть убедительным, и внимательно следил за реакцией старого хрыча. А он сразу не отвечал, выдерживал паузу. Видно размышлял, стоит ли отвечать.

— Ну, ладно, так и быть, — почесал бороду зав. кафедрой, — раз Вы так настаиваете. Вы человек молодой, может Вам помогут мои слова. Я наблюдаю за Вами с момента поступления. Ожидал от Вас чего-то особенного. У Вас ведь дар, от природы, талант. Уникальное чувство композиции, Вы, безусловно, владеете мастерством художника. Вот только для полноты творчества чего-то не хватает. Если помните, я вам на лекции рассказывал о роли личности в искусстве. Не человека, как личности, а о личностных качествах. Как говорят англичане, personality, так сказать. Для достижения высоких целей в искусстве, одного таланта мало, нужны оба качества, личность и талант. Такой человек, может стать гением в искусстве.

— Вы хотите сказать, что что-то не так с моей личностью?

— Да, именно это я и хочу сказать. Что-то с этим не так у Вас.

— Признаюсь, когда Вы рассказывали об этом на лекции, я не очень понимал, про личность. Почему это так важно, ведь если талант есть, то он есть. Разве этого недостаточно? При чём тут личность?

— При том, что талант сам по себе, это как инструмент, которым может воспользоваться кто угодно. Это — инструмент.

— Что-то я не пойму, если музыкальный инструмент, скажем скрипка, попала в руки плохого музыканта, то и музыка будет никудышная. При чём тут личность?

— Я, не о таком инструменте говорю, не о скрипках, или кисточках. Как же Вам объяснить-то…. Художник создаёт содержание. Если содержания нет, то он и не художник, а просто маляр.

— Вы хотите сказать, что в моих работах нет содержания? Что я моляр?

— Нет, Вы не моляр пока, но можете им стать.

— То есть я даже не маляр? — в душе у меня всё кипело, но я хотел дослушать, что наболтает этот старый пенёк.

— Маляром, Дмитрий, Вы станете, если не определите для себя кто Вы, каковы Ваши идеалы, за что Вы готовы жизнь отдать.

Это он про коммунизм что ли, будь он неладен? Так я же коммунист, что тебе ещё нужно-то?

— Я не про государственную идеологию, — как будто угадав мои мысли, продолжал болтать старик, — я про душу художника. Бездуховный, бездушный художник, он не художник, он человек владеющий мастерством, профессионал. Как бы Вы предпочли называться, художник, или профессиональный художник?

Возникла пауза. Я соображал, куда он гнёт, в огороде бузина, а в Киеве дядька….

— Сегодня Дмитрий, Вы профессиональный, дипломированный художник, гордитесь и радуйтесь.… Но, Вы не художник.

— Художник…, не художник…, что-то я не пойму.

— Вы, видели работы Адольфа Гитлера? Он, кстати, тоже был художником, если можно так сказать.

— Гитлера? Нет, не видел. А что там?

— Там то, что он тоже неплохо владел мастерством. Жаль, что Вы не видели. Жаль, что у нас этот пример не изучают. Изобразительным искусством он занимался ещё до Первой Мировой войны. В основном архитектуру, пейзажи рисовал. Всё напоминает студенческие работы, когда человек ещё не определился, и ни к чему ещё не склонен. А посмотрите, чем он закончил. Был, ли он художником, как думаете?

— Не знаю, я его творений не видел. Зачем Вы мне это говорите? Гитлер — злодей, какой он художник. Был бы художник, его бы знали…,

Куда это он гнёт? Намекает, что я на Гитлера похож? Ах ты сволочь, не дай бог кому-то такое скажет, прилипнет, не отмоешься,

— Уж не хотите ли Вы сказать, профессор, что мои работы на Гитлера похожи?

— В смысле стиля, Вы разные. Я бы сказал, что Вы талантливее. Но вот, что интересно, Ваши работы, особенно последние, тоже никакие. Он больше с натуры рисовал, у вас сложнее, композиции сами создаёте. Технически всё правильно, профессионально выполнено. Но, как будто Вы не себе писали, а кому-то, чтобы понравилось. Личность Ваша не просматривается.

— Что же, мне перед всеми штаны нужно было снять?

— Во, во, я про это и говорю, — не унимался профессор, — боитесь себя показать, боитесь, что мысли Ваши прочитают. Как будто у Вас есть, что прятать.

— Извините, Вы всем такое говорите? Или только мне?

— Только Вам, сами напросились.

— Чем же это я провинился?

— Пока ничем, хотя успели Вы, тут у нас отметиться, так сказать. Но, не это главное, я не об этом говорю. Вы, очень талантливый, одарённый человек. Талант, это не только подарок, это ещё и обязанность. На таких как Вы смотрят, ждут от Вас, куда придёте со своим талантом? Как Алоисович, или художником станете? Здесь всё определит личность Ваша, личностные качества, идеалы.

— Я не знаю Алоисовича. Кто это такой?

— Ну, как же? Гитлер, Адольф Алоисович….

Тфу, старый пень, в душу наплевал. Я шёл домой, ни диплом, ни бордовый, нагрудный значок с гербом, украшенный лирой, пером и кистью, совсем меня не радовали. Что я маме расскажу, что я на Гитлера похож? Хорошо, что я сдержался и не нахамил. А то бы он и вправду рассказал бы кому-нибудь. Приду в Худ фонд, а там скажут, — нам тут Гитлеры не нужны. Какая чушь! Сволочь! Сука!..

Глава-28 Упущенный шанс

Уже три месяца я работаю в мастерских Худ фонда. Димка заместитель директора, как раз по мастерским. Мастерски — хорошие, места много, материалы любые, заказов полно. А Димка подписывает гонорарные ведомости и эти самые заказы распределяет. Всё в его руках, и все хотят с ним дружить, и заказчики, и художники-исполнители. И я один из них. Пока разбирался и осматривался, всё устраивало. А потом сомнения заели, надо было столько лет учиться, чтобы тут заниматься чёрт те чем. Всяким дерьмом, то интерьеры какие-то, то оформление, то музеи, и конца этому не видно. Я к Димке.

— Как же так, где же творчество, искусство?!

А он вылупился.

— Да кто же тебе мешает? — говорит, — твори, сколько хочешь. Ты раньше жаловался, что условий нет. Теперь-то что? Мастерская есть, материалы, краски. Чего не хватает? А ты, прямо из института, в индивидуальную мастерскую. Вообще-то, мастерские только для живописцев. У оформителей индивидуальных мастерских нет. Художники-графики, те в основном, по домам работают. Ты хоть понимаешь, что тебе мастерскую авансом дали? Многие вообще считают, что по блату. Говорят, — видали мы, всяких вундеркиндов! Я, твой блат, понимаешь? Они так думают. Это правда, я уговорил директора Фонда дать тебе мастерскую. Это было, ой, как непросто. Сказал, что ты уникальный талант.

— Да, что там особенного? Мастерская? Обыкновенная комната 18 метров, с одним окном. Света не хватает. Руки, кисти помыть, вода в туалете. Туалет, на общем коридоре.

— Мастерская не нравится? Но ведь это твоя личная мастерская. Знаешь, тут некоторые десятилетиями ждут. А ты, даже не член Союза Художников. Есть же общие, большие мастерские, для оформителей. А у тебя ещё и своя есть. Я думал, ты обрадуешься. Всё ждал, когда позовёшь, покажешь первую работу. Ты хочешь, чтобы тебе творчество, заказали? Тебя же, кроме меня, здесь никто толком не знает. Покажи, что ты можешь. Начни делать что-то своё, без заказов всяких. Тогда и мастерская будет, хорошая. Мы же здание новое строим, под мастерские. Там всё по науке и свет, и туалет. Но, мастерских всегда не хватает. Часть уже расписаны, для титулованных художников. Если ты себя не покажешь, я тебе ничем помочь не смогу. Ты, работаешь над чем-нибудь? Или только оформительством живёшь?

— Да, работаю, работаю.

Снова допрашивает, как начальник подчинённого, подумал я. Ох и надоел же ты мне, «благодетель». Я буду кисточкой махать, а он на машине с бабами кататься.

— Ты смотри, оформиловка затягивает, — продолжал Димка, — быстрые деньги. Захочется машину купить, пожить красиво. Ты же помнишь, «сытый» художник, это….

— Да, помню, помню. Я тут в графику вляпался, для творчества. Посоветовали заняться плакатами, и открытками, на них нескончаемый спрос. Где я, и где открытки. Но, решил попробовать. Заказов таких не было. Самому в издательство нужно ходить. Попробовал, трудно это, никак не угодишь. Они, каждую открытку на издательский худсовет вытаскивают, а там каждый, кому не лень, критику наводит. Переделываешь, переделываешь, попробуй, угоди. А с плакатами вообще завал, их в Центральном Комитете, в ЦК утверждают. Однажды сам туда ходил, вместе с главным редактором издательства. Сказали, что лично хотят художнику установку дать. Слушал, я слушал, хотел слово вставить, а главный за рукав тянет, молчи мол. Зачем же я сюда пришёл-то? Нет уж я скажу, пусть знают, что я тоже не пальцем деланый. Улучшил момент, и говорю, — задачу понял, я, между прочим, и сам коммунист. Если бы сразу пригласили, сейчас бы не пришлось время терять на переделки. Смотрю, главный редактор позеленел, как будто его сейчас удар хватит. А инструктор ЦК, что нас принимал, уставился на меня с удивлением, и молчит. Ну и я замолчал. А он разглядывает меня, как обезьяну в зоопарке, потом посмотрел на главного редактора и говорит,

— у Вас, что там нормальных работников нет, которые понимают, где находятся, и не паясничают?

Всю дорогу назад, Главный молчал. Потом сказал, что со мной свяжутся. Но больше ни в ЦК, ни к Главному меня не приглашали.

— Да, упустил ты момент, — сказал Димка, выслушав про этот поход, — это был твой шанс. Видно плакат твой понравился. Повели тебя показывать, смотрины так сказать, а ты умничать стал. Всё, теперь забудь, больше не позовут. Ты бы хоть мне сказал, что в Большой Дом идёшь, я бы тебе объяснил, что к чему.

Димка не знал, что именно ему-то, я и не хотел ничего говорить. Он ведь не коммунист, это мой шанс. Я ведь тоже понял, что неспроста это. Что же я тебе говорить-то буду, чтобы ты мне всё испортил? А в издательстве никто не объяснил. Эх, не хватило опыта. На душе было мерзко. Да, упустил я свой шанс. Но, с Димкой я это обсуждать не хотел.

Глава-29 За что ему всё?

Болтая со мной, Димка крутил в руках какую-то странную авторучку, толстую, явно импортную. Чтобы перевести разговор я спросил,

— Что это за ручка у тебя такая, хитрая?

— А, это? — оживился Димка, — это мне финны подарили. Авторучка, пишет шестью разными цветами. Баловство, игрушка.

— Разными цветами? Покажи.

Димка взял лист бумаги и стал писать разные закорючки, действительно разными цветами. Цвета переключались одним движением. Я смотрел, открыв рот, страшно захотелось иметь такую ручку.

— Я же говорю, баловство.

— Почему баловство, рисовать можно, разными цветами.

— Да брось ты, что этим рисовать собрался. Линии тонкие, ерунда. Чернила закончатся, и в мусор. Тебе нравится? — Димка перехватил мой восторженный взгляд, — забирай. Я всё равно не пользуюсь. А вот смотри, что ещё подарили. Это уже немцы, вообще-то не подарили, я у них выменял. Тебе не отдам, вещь полезная, сам пользуюсь, — Димка достал из стола крошечный калькулятор, — смотри, батарейки не нужны. Работает от света, солнечная батарейка, — Димка тыкал пальцем в маленькие кнопки и цифры на экранчике менялись, — очень полезная вещь, я на ней всё считаю. И площади, и объёмы и вес, и даже деньги, ха, ха!

Я смотрел на это чудо техники и мой рот не закрывался. Опять этому паразиту подарки заграничные. С самого детства ломится, как тогда, маленькое пианино… Ишь гад, мне какую-то ручку сраную, опять с барского плеча, а себе настоявший инструмент. Будто, мне нечего считать! Подарки собирает. За что? За что подарки дарят? Он что, баба что ли?

— Дима, а за что тебе иностранцы подарки дарят? — не выдержал я.

— Да какие там подарки, вот эту одну ручку и подарили, а калькулятор я выменял. Немец, художник, мы его выставку персональную, оформлять помогали. Капризный такой. Увидел у меня кожаную папку, с вытиснутым на ней Кремлём. Папка отца, им такие на работе давали, для солидности. Хорошая папка, ручной работы. Теперь, такие уже не делают, и в магазине не купишь. Немец увидел, и стал клянчить, — сувенир, сувенир! А я отдавать не хотел, папка-то отца. Немец увидел, что я жмусь, решил, что я жадный. Стал деньги совать, но деньги я взять не могу, неприлично как-то. Тогда он по карманам пошарил, и вот этот вот калькулятор достал. На хрена мне калькулятор? Но вижу, очень уж ему эту папку, невтерпёж. Ладно, думаю, хрен с тобой, забирай. Так вот и достался мне этот калькулятор. Вещь, полезной оказалась, даже бухгалтер завидует.

— Слушай, Дима, давно тебя хотел спросить, а как это ты на такую высокую должность забрался? Ты ведь не коммунист, и образования высшего у тебя нет. Неужели папаша опять подсуетился, пристроил тебя? Расскажи, если не секрет, конечно.

— Отец? Нет, он уже к тому времени умер. Да и помочь он ничем не мог. Его, когда сняли, сначала ведь, из партии исключили. Он пить начал, места себе не находил, психовал, бросался на всех. Всё мне ту историю припоминал, так до конца и сомневался. Ведь никаких следов тогда так и не нашли. Какая-то таинственная история. Ну, помнишь, кисти японские пропали.

Ещё бы я не помнил. Как подумаю, что до тебя дойдёт, что это я забрал, до сих пор мурашки по спине.

— А потом папа умер, от рака, — продолжал Димка, — нет больше папы. А так иногда посоветоваться нужно. А про должность, какой там секрет. Не было бы меня, не было бы и этой должности. И мастерских бы не было. Это ведь я всё создавал, ну помнишь, как в армии. Там ведь до меня тоже мастерской не было. Так и здесь.

— Ты создавал? Как? А что раньше было, как же обходились? Ведь работы до хрена.

— Так и работали, сходу, на площадке заказчика. Пришли на место, и погнали.

— А готовили где? Ведь нужно же сначала всё продумать, макеты, эскизы, заготовки. Надо же всё согласовать с заказчиком, утверждать в разных инстанциях. Как же это всё делать, где хранить?

— Да делали, всё делали, но качество страдало, конечно. Старики, как-то приспособились. А молодым, совсем места не было. Ты же знаешь, все в маленьких квартирах живут, мастерских ни у кого нет. В общем, кустарщина, тяп-ляп всё. Помещение было, но тёмное, бывшая конюшня, и подвал ещё, под склад. Хорошо хоть это. А город-то, огромный, только к праздникам и поспевали кое-что, кое-как.

— И что, все молчали?

— Ну да, молчали. Куда там. Всё время скандалили, жалобы писали, власть ругали, виноватых на чистую воду выводили, но никто ни хрена не делал. Начальство, тоже привыкло отбиваться. В общем, демагогия сплошная.

— А ты что? Как вопрос-то решился?

— А очень просто. Я ещё до армии, когда в училище учился, халтуры разные делал. Ну, как все, по мелочи. Но тогда уже познакомился со всеми и про этот бардак наслушался. А почти сразу после армии знакомые позвали в бригаду. Завод богатый, строил базу отдыха. Но не только, чтобы отдыхать, но чтобы семинары разные проводить, а летом, чтобы типа санатория было. Бригада должна была все это вместе с отделочниками, разрисовать и оформить. Я туда пришёл, а там оформлять нечего, всё через задницу понастроено, как попало. Стенки пока, но уже понятно. Как там не украшай, все равно говно получится. Я, как раз тогда посмотрел какой-то зарубежный фильм. Там тоже что-то типа такого лагеря было. Красивенько всё, аккуратненько и даже шикарно.

Я бригадиру нашей оформительской бригады сказал об этом. А ему наплевать, лишь бы деньги платили. Там же, говорит, заграница, а у нас говорит, и так сойдёт, всё равно всем наплевать. Кому всем-то? Мне не наплевать. Я так не могу, заведомое дерьмо делать. Тут ведь как начнёшь, так и потянется. Запишут в говноделы, и хорошей работы никто больше не даст.

Подумал, может денег нет, или дефицит материалов. Пошёл на завод, а директор говорит, мне говорит, тошнит от вас от всех. Никто ничего делать не умеет, а денег говорит есть, сколько хочешь. Ну, раз денег полно, то я к проектировщикам. Спрашиваю, если денег полно, то почему такое говно напроектировали, не умеете лучше? Чего вам не хватило? А они говорят, всем наплевать, никто даже не объяснил, что требуется. Они-то сами не знают, а задания конкретного нет, сделайте «что-нибудь». Вот и напроектировали «что-нибудь». Туалетов хватает, кранов хватает, забор вокруг есть, ну и комнатки, чтобы спать. Правда, клумбу с цветами, не забыли.

Иду снова к директору завода, рассказываю обо всём, говорю надо всё продумать, заново всё перепроектировать и всё в проект вложить. Он на меня целый час орал, что его за такое с работы снимут. Но позвал какого-то мужика и поручил, чтобы мы вместе с ним всё задание для проектировщиков разработали.

А мне жить нет на что, и за эту работу никто не заплатит. Я ему про это сказал, так он меня на три буквы и послал. Вы, говорит, все одинаковые, трепачи, только время отнимать умеете. Ладно, думаю, денег на жизнь у родителей одолжил, и техническое задание с тем мужиком, мы для проектировщиков сделали. Он толковым оказался.

Теперь проектировщики упёрлись, у них свои планы. Там же целый институт, и своё начальство. Пришлось побегать по кабинетам, но директор завода всё оплатил и где надо поддержал, у него везде связи. В общем, проект сделали, и что удивительно, дальше всё пошло как по маслу. Оказывается, весь бардак, и все эти корявые дома вокруг делают так потому, что над проектированием толком никто не работает. Строители ведь исполнители, они стоят то, что нарисовано. Главное проект. А мы, в наш проект, даже шторы на окна включили. И пожалуйста, шторы висят, правда материал другой. Ну, уж какой был.

Художники наши сначала скандалили. Говорили, пацан, ну это я, всех достал и теперь денег, в смысле зарплаты, не будет. Но когда закончили, обрадовались, теперь вот всем показывают, как получилось. Росписи их и лепнина, засияли! Полные штаны гордости у всех. Директор доволен, Горком партии его хвалит. Они теперь там свои партийные сборища устраивают. Делегации зарубежные привозят.

Директор говорит, иди ко мне, я тебе должность найду. Но я же не строитель, я художник. Давайте, говорю, построим художественные мастерские, а то ведь работать негде. Не моя парафия, говорит. Но, спасибо ему, связал меня и с Горкомом и с Министерством Культуры. Те уже давно на бардак в оформлении города зуб точили, а тут я, со своими предложениями подвернулся, да ещё с рекомендациями от авторитетного человека. Вот мне и поручили построить мастерские и возглавить это хозяйство. Вот так вот.

— Я думал, ты по блату тут, — я слушал Димку, открыв рот.

Оказывается, он всем этим занимался, пока я учился в институте, и за пять с половиной лет столько наворочал. И никто не спросил ни партбилет, ни диплом. Он же даже школу не закончил. Чудеса….

— Какой там, блат. Вообще, про блаты всякие это трёп, не верю я в блаты. Если кругом рассадить сынков всяких, то кто работать будет? Нужно же не просто сидеть, но и делом заниматься. Помнишь, один усатый товарищ сказал: «Кадры решают всё». Людей нормальных не хватает, способных что-то сделать. Поэтому, когда я тебя увидел, сразу подумал, вот, будет на кого опереться.

Так, ты меня оказывается, в подпорки записал, вот зачем я тебе нужен. А талант мой, тебя вовсе не интересует….

Глава-30 Прокол

— Я вижу Дима, ты достиг, чего хотел, доволен, наверное? А почему, ты в институт не пошёл? Времени, наверное, не хватает? Ах да, у тебя же аттестата школьного нет, — сказал я, переварив услышанное.

— Почему? Аттестат есть.

— Так, ты сам же рассказывал, ещё в училище, что школу не закончил.

— А? Ну да, тогда аттестата не было. Так я же, когда в армии служил, экстерном экзамены за школу сдал. Куда же я, по-твоему, ходил всё время?

— На уроках что ли сидел? Что-то я не помню, чтобы ты про это рассказывал.

— Ну, знаешь, ты тоже не всё рассказывал, — уколол Димка, намекая на моё вступление в партию, — нет, на уроках я не сидел, только экзамены сдавал. Пришёл в милицейской форме, в свою родную школу, а там меня все, оказывается, помнят. Учителя те же. Рассказал что к чему, что я, и где я. Ну и всё, вошли в положение и разрешили сдать экзамены.

— Так это же, обман! Ты же ничего за школу не знаешь.

— Ну, почему же, я же уже художественное училище закончил. Показал диплом, впечатление произвело. Ну, конечно, поблажку сделали, могли бы и завалить. В общем, на то, что я дальше, на художника учиться не пошёл, причина была другая. Понял, что живопись, это — не моё. Вроде уже привык. А поначалу мучился, да и сейчас ещё, кошки скребут. Хотел картины писать, а вот, стал каким-то чиновником, бюрократом. Представляешь, некоторые даже завидуют. А чему тут завидовать? Не любят, уже по определению, ты же знаешь. Раз начальник, значит — сволочь. Ай, тебе этого не понять….

Да уж, куда уж мне. Бедненький начальник, пожалейте меня.

— Себе не принадлежишь, на ковёр вызывают, отчитывают, уволить грозят, — продолжал жаловаться Димка, — денег, мало совсем. Гонорар-то теперь, ух какая редкость. Времени ни на что не хватает, даже на личную жизнь. Кстати, о гонораре, тебе там причитается. Зайди сейчас к Жердяевой, распишись там за последнюю работу. Она, пока этим занимается, временно.

— Жердяева? Что-то фамилия знакомая?

— Да уж, знакомая. Забыл что-ли? Я тебя про неё просил узнать, в институте.

— А, припоминаю. Но ведь она не подходила, я же тебе говорил. Репутация у неё, не очень. А вы, всё же её взяли?

— Вот что Дима, это останется между нами, конечно, мы ведь друзья. Но так, как ты сделал, делать нельзя. Мне, даже неудобно было с тобой об этом говорить.

— В чём дело, не понял? — я снова занервничал, как будто говорил не с другом, а с большим начальником.

— Ты помнишь, что про неё сказал?

— Да, помню. Она что, блатная? Сказать про неё, ничего нельзя?

— Ты сказал, что у неё репутация нехорошая. Так ведь? Ты откуда это взял?

— Сказали, я поспрашивал, ты же сам просил.

— Не мог ты, ничего про неё узнать?

— Это ещё почему?

— Потому, что студентка, Жердяева, никогда не училась в вашем Институте Культуры. Студентки с такой фамилией там не было. Она замуж вышла, и стала Жердяевой. А училась она под другой фамилией, и диплом её, на другую фамилию, на девичью. Не мог ты знать никакую Жердяеву. Она мне первому назвалась новой своей фамилией — Жердяева, а я тебе сказал. А в институте, такой фамилии не знают.

— Не может быть, это какая-то ошибка, — я пытался найти правдоподобное объяснение, но оно не находилось, и я как рыба глотал ртом воздух. О-о, как же я ненавидел Димку, за это издевательство.

— Никакой ошибки нет, — Димка смотрел прямо в глаза, — странно, что ты не понимаешь, что походя, мог сломать жизнь человеку, которого даже не знаешь. Как же ты так делаешь?

— Ты, не понимаешь! Человеку жизнь сломать? Человеку? При чём тут какая-то девка? Ты не знаешь, на что они способны?

— Кто они? Успокойся, на вот воды выпей. Чего случилось-то?

— Бабы! Бабы! Девки эти! Всю жизнь загубили мне. И тут, снова какая-то.

— Да ладно, Дима. Ты что, с женой поругался, что ли? Давай я тебе рюмочку налью, у меня коньяк есть. На всех-то не бросайся, это же единственная радость в жизни. Я женщин люблю, и они меня любят. Что бы я без них делал, без курочек моих. Иди, проветрись, успокойся. Всё нормально, жизнь продолжается. Ну что, налить? — Димка вытащил из стола бутылку.

— Не надо, не люблю я это. Всё пошёл я.

Прокололся, прокололся. Подловил он меня, подловил. А девка то, точно его любовница, ишь, как выгораживает. Благодетель выискался. Но, до чего же везучий, гад. И как у него получается, где не ступит, везде ему ломится. А где я ступлю, везде, как в говно.

Глава-31 Почему не мне?

Прошло совсем немного времени, и я снова сидел в Димкином кабинете.

— Заказы распределяются не по блату, а по способностям. Эта работа не твоего уровня, Дима, ты же сам понимаешь.

У меня внутри всё кипело от чудовищной несправедливости. Выгодный заказ отдали не мне, а какому-то алкоголику. И сделал это Димка. Нарочно гад, хотел мне нагадить. Я пашу, как «папа Карло», с трудом копейку добываю, а как выгодный заказ подошёл, так сразу алкашу отдал, даже не спросил, не предложил. А ещё другом прикидывался!

— Ты пойми, я же о деле должен думать, — продолжал Димка, — если я тебя загружу такой работой, то кто твои заказы сделает? Ты же понимаешь, Петрович с этим не справится, и не алкоголик он вовсе. Один раз только напился.

— Может, я должен с тобой делиться? Тогда ты мне выгодную работу дашь? Петрович этот, делится с тобой? Признайся.

— Вот что Дима, ты говори, да не заговаривайся. Пока я не выгнал тебя из кабинета.

— Ах вот как ты заговорил? Друг!

— Объясняю ещё раз, я не могу поручить Петровичу работу, с которой он не справится. А тебя не могу загружать тем, что может сделать, кто угодно. Это, всё равно, что стрелять из пушки по воробьям.

— Но ведь там денег больше! Намного больше.

— Неужели тебе самому, творческому человеку, интересно заниматься тупым тиражированием? Ведь ты зарабатываешь не меньше, на уникальных, запоминающихся работах, которые остаются навсегда. А это заказ кЮбилею, всё ведь выбросят потом. А твоё всё останется, сам подумай.

— Один раз возможность представилась, а ты для друга пожалел!

— Если я буду только о друзьях думать, то я всю работу, всех мастерских, работу всего Худ фонда завалю. И ещё, Дима, ты ведь единственный, кто вот так вот приходит, и вот так вот возмущается. От тебя единственного такое выслушиваю. И мне это неприятно. Я ведь денег получаю меньше любого из вас, художников. Может, ты думаешь, мне деньги не нужны. Мне за гонорар заказы делать просто некогда, и картины писать некогда. А я ведь тоже, мечтал быть живописцем.

— Так ты из зависти не даёшь заработать? Властью упиваешься? Если тебе не нравиться, так чего же ты тут сидишь тогда?

— Ну и дурак же ты, Дима. Может, ты на это место хочешь? Так и скажи. Я не против, давай местами поменяемся. Будешь меня обслуживать, как я тебя сейчас, вместе с остальными. Ты приходишь на работу, когда хочешь. Работаешь, когда настроение есть. Выходные, сам себе устраиваешь. Ты же раза в три-четыре, наверное, больше меня зарабатываешь, и тебе всего этого мало?

— Ладно, с тобой всё понятно. Пошёл я, не поймём мы друг друга….

А ведь Димка прав, денег у меня больше. Может, он и вправду хочет, чтобы я делился с ним? Нет, вряд ли. Если бы и взял, то не от меня. Не захочет унижаться. Что он там про обслуживание плёл? Ну, дел то у него, положим, хватает. Но неужели на подработку времени не остаётся? Ведь сам же заказы распределяет. Я бы на его месте, давно бы себе личную мастерскую организовал, и работы, что попроще и поденежнее подбирал. И жил бы себе, припеваючи. Был бы и при власти, и при деньгах. А что, почему бы не присмотреться к его месту? Должность то, формально выборная. Что это я всё в тени, да в тени, пора засветиться уже, а то так и до пенсии буду красить.

Для начала нужно ему проверочку организовать. Может, сразу сковырнуть удастся. Напишу-ка я, куда? Писать-то куда? В Партком? Так он не коммунист. Да и в Парткоме у него все свои. Будут потом косо на меня смотреть. Может, аморалку на него повесить? Нет, не прокатит, на работе он тихий. Разве что Жердяеву употребляет. Хотя нет, видел я её. Такую, только в наказание. Не Димкин уровень. Может, он ворует. Машина откуда у него? Ах да, вспомнил. Распределили, за заслуги. Значит не на рынке у спекулянтов брал, недорогая. Мог и заработать. Квартира от родителей осталась. Ни хрена у него нет, ишь, как застраховался. Не подкопаешься. Да и красть, тут у нас, особенно нечего. А вот на распределении заказов он сидит, сидит гад, распределяет. Вот здесь нужно копать. Что это за Петрович такой? Я слышал, он ему не первый выгодный заказ сплавляет. Так всё же, мордочка у тебя в пуху, или нет? Продажная, коррумпированная сволочь! Выведу я тебя на чистую воду, не спрячешься!

А куда же писать-то? Нужно, куда-нибудь повыше, чтобы оттуда спустили. Чтобы Димкины подельники не смогли его отмазать. В Райком напишу. Факты должны быть, железные! Где же их взять-то?

Глава-32 В борьбе за справедливость

С детства ненавидел курение. Запах сигаретного дыма сразу напоминал дядю Федю, который маму «щипал», и из-за которого ушёл из дома отец. Дядя Федя дымил, как паровоз, от него воняло. Любой курильщик напоминал его мерзкую рожу. И вот теперь, я курю сам. Как глупо. Но, чтобы свалить Димку, нужен убедительный материал. А где его найти, как не в курилке. Все старики, кто в Фонде работает, курят. А в мастерских курить нельзя, опасно, много горючих материалов. Поэтому, они все в курилке и собираются. Там, как бы собрание постоянное. Там рассказывают анекдоты, говорят про политику, и про начальство, то есть и про Димку. Сижу уже месяц, весь провонялся, даже Анжелка заметила, а информации — ноль. Наверное, думают, что я Димкин друг, вот и тырятся от меня. Как бы это их разговорить? Может, нужно бухать с ними? В курилку водку не принесёшь. Нужно вечерком, в мастерскую зайти, но не с пустыми руками. Типа, день рождения у меня, тогда не откажутся выпить за моё здоровье. Повод вскоре нашёлся, сдали очередную большую работу. Вот и выпить не грех. Посидели, за мой счёт, а Петрович, тот самый, говорит,

— Вижу, наш ты, свой, нормальный парень, хе, хе. А поначалу я думал, что ты казачок, засланный. Крутишься, что-то вынюхиваешь. А ты наш, наш, не смотря, что коммунист. Вот так и держись, не зазнавайся, как некоторые. На машинах ездеют, туда-сюда, простого оформителя не замечают….

— Слышь, Петрович, ты вроде не обижен, — я решил поддеть Петровича, чтобы он разговорился, — тебе, вон, заказы выгодные ломятся. Умеешь, с начальством дружить. А сам ворчишь. Чем недоволен-то?

— А ты, чем недоволен? Это ведь ты, к начальству бегаешь. Раньше думал, стучишь на нас, на коллег своих. А может, и вообще, кагебэшный стукач. Уж больно много водки ты на нас извёл. Но, вижу, дело в другом. Что-то тебя разбирает, а что, не пойму. Может, поделишься?

У меня взмокла спина, а Петрович не прост, ой как не прост. Нужно с ним поосторожнее. Как же это он….

— Никуда я не бегаю. Это для тебя Димка начальник, а мне он друг. Мы с ним учились вместе, и в армию вместе попали. Захожу к нему иногда. Вот только заказы выгодные, он не мне, а тебе отдаёт, почему-то. Как так получается? А, Петрович? Может, делишься с ним? Или стучишь, на товарищей своих?

— Хе, хе, хе…, — глаза Петровича сузились, а рот улыбается, — ладно, Дима, шучу я…

Сколько я оформителей не поил, ничего путного так и не выяснил. Не клюёт, не на чем Димку прихватить. А с водкой пора заканчивать, так скоро и сам сопьюсь. Привыкли на халяву. Пришлось придумать, про высокое давление, якобы водку врач пить запретил. Хотя, заметил, что водка иногда действительно помогает снять стресс. Но ведь можно и без компании обойтись. Ещё в тех заграничных фильмах, что с Димкой в армии смотрели, некоторые киношные герои таскали с собой такие специальные плоские фляжки. В кармане носишь, и совсем не видно. А если что, отвернулся и дёрнул незаметно, ну или в туалет зашёл. И всё, руки не трясутся, и голос не дрожит. Чтобы не случилось, стоишь себе, улыбаешься. Надо бы, где-то такую фляжечку раздобыть.

А чего это, собственно, я должен себе голову заворачивать, искать, что там Димка натворил. Что я, следователь что ли? Пусть этим профессионалы занимаются. Надо только муравейник расшевелить. Главное, чтобы проверка началась, чтобы слух пошёл, а там, само покатится. Что он, белый и пушистый что ли? «Человек зачат в грехе и рождён в мерзости, от вонючей пелёнки, до смердящего савана, всегда что-то есть». Это не я сказал, а Роберт Уоррен, в романе «Вся королевская рать». Искать нужно, искать. Как там дядя Федя говорил, — у каждого дерьмо спрятано, завоняет, только копни…

Мы, сотрудники…. Нет, лучше так:

«Мы, творческие работники Художественного Фонда, возмущены коррупцией, в которой погрязло руководство нашей организации. Особенно, заведующий мастерскими он же, заместитель директора Худ фонда, который самолично распределяет заказы между исполнителями. Есть свидетели, утверждающие, что исполнители вынуждены отдавать часть своего заработка зарвавшемуся бюрократу. По такому же принципу распределяются мастерские для художников, и импортные материалы, которые государство покупает за валюту.

Из-за такой порочной практики, когда самые ответственные задания Партии и Правительства, поручаются не лучшим из лучших, а тем, кто заплатит большую дань нечистым на руку чиновникам, превратившим Художественный Фонд в свою частную лавочку, страдает весь Советский народ!»

Ну что, наворочено конечно, но это же не школьный диктант. Мало ли кто мог написать. Но, вроде неплохо получилось, в райкоме понравится. Однако, этого маловато…

«Наш коллектив в недоумении, как на руководящие должности ухитряются попадать случайные лица, не только без высшего образования, но даже не окончившие среднюю школу. Как может возглавлять идеологическую, творческую организацию человек, не только не состоящий в партии, но и не имеющий высшего образования? Не раз после посещения партийных органов, не стесняясь коллег, он неоднократно повторял, «Старпёры!» Так он называл старых партийных работников. А что это за придуманное им название для общественного транспорта — «Скотовозы». В его понимании советские люди, это — скот. Оно и понятно, ведь сам он, передвигается на личном автомобиле, выделенном ему Союзом Художников, вне очереди. Это в то время, когда признанные ветераны, Заслуженные художники не могут дождаться своей очереди на покупку личного автомобиля. А недавно выяснилось, что это не первый автомобиль, полученный им вне очереди. Как такое возможно?»

Неплохо, неплохо, убедительно получается. Молодец Петрович, про машину хорошую идею подкинул. Проверяльщики, от зависти озвереют и порвут Димку. Про это многие слышали, кроме меня. Я-то ведь учился, как простой студент, пока он тут загребал. Ну, блин и хлюст. Ничего мне про первую машину не рассказал. Видно, есть что скрывать. Ну и хорошо, не догадается, что это я телегу накатал.

«А знают ли те, кто его назначал на высокую должность, что он не только не имеет высшего образования, но и даже школьного, откуда его исключили за неуспеваемость. Фальшивый аттестат об окончании десятилетки, он ухитрился состряпать во время срочной службы в армии. Возможно ли такое, без помощи высоких покровителей?»

Стоп, стоп, стоп… Про армию нельзя, и про школу нельзя. Сразу вычислят, что это я всё написал. Кроме меня никто об этом не знает. Нет высшего образования и всё, этого достаточно.

«Как получается, что большим коллективом руководит малообразованный беспартийный, незрелый человек, в то время, как среди его подчинённых более половины сотрудников с высшим образованием, многие из которых коммунисты со стажем? Убелённые сединой ветераны вынуждены терпеть зарвавшегося мальчишку. Хотя в коллективе есть и молодые, талантливые, образованные коммунисты, ничем себя не запятнавшие. Такое назначение не могло произойти без коррупционных, родственных связей на высоком уровне. Отец карьериста был заместителем министра.»

А что если и правда, у Димки связи отца сохранились? Да нет, вряд ли. Некому там его прикрывать. На всякий случай, нужно наших начальников повырубать. А то, начнут за честь мундира бороться. Тогда им эта грязь с Димкой ни к чему, будут его отмазывать.

«Несмотря на то, что его отца в своё время исключили из партии, связи остались. Вот так, сынок пошёл по стопам отца. Теперь его прикрывают Министр культуры и Председатель союза художников».

Про то, что папашу из партии исключили, это я хорошо ввернул. Сразу понятно, что «яблоко от яблони недалеко падает».

«Мы, сознательные советские граждане, осуждаем порочную практику анонимок, но не можем не опасаться мести высоких покровителей, а может и участников коррупционных схем. Но в случае объективной, независимой, не взирая на лица, проверки, мы, конечно, выйдем и назовём себя. И поможем вывести на чистую воду, опорочивших себя преступников».

Так, про анонимку вроде убедительно, боятся люди. Ну, что, кажется всё, достаточно. Главное волну погнать, остальные подхватят. Это они сейчас молчат. Не может быть, чтобы у него врагов не было. Но такой текст, только в одно место посылать нельзя, может затеряться. Не райкомовский уровень нарисовался. Вообще, неизвестно кому письмо попадёт, могут выбросить случайно. А может вообще, Димкиному знакомому попадёт, чем чёрт не шутит. Так, Генеральному Прокурору, обязательно. В Комитет Народного Контроля, там говорят, самые шакалистые ревизоры. Ну, и в ЦК конечно, раз Димка там засветился. Парт аппаратчики всех накрутят и проконтролируют. Текст письма их хорошо дразнить, вряд ли проигнорируют. Ну вот, теперь кажется всё, только на машинке перепечатать, конвертики бросить, и как доктор прописал, — «будем наблюдать».

Легко сказать, а где печатную машинку взять? Не буду же я в приёмной печатать. Может, в институте? Да, что машинка, одним пальцем я буду это сто лет печатать, засекут. Стоп! Машинка, кажется, у Таньки блохастой дома есть, сама хвасталась. Её мать на дом халтуры берёт. Надо Таньке дать, перепечатать. Нет, нельзя нужно самому. Как же самому, я же печатать не умею? Да ладно, на машинке страниц 10 всего получится. Не боги горшки обжигают. Надо просто машинку попросить, на время, и денег дать, чтобы молчала. Стоп, говорят, что у КГБшников все машинки зарегистрированные. Они экспертизу текста сделать могут и найдут, чья машинка. Тогда, кранты! Что делать? Нужно с копиркой печатать, и послать только вторую копию. Тогда, экспертизу будет сделать труднее. Значит надо копирку. Бумагу я найду, а копирку? Тоже у Таньки попрошу.

Глава-33 Технический вопрос

Трубку долго не поднимали. Наконец ответил заспанный Танькин голос.

— Алё? А это ты? Чего надо? — Танька звучала недружелюбно. Я бы повесил трубку, но уж больно нужно было.

— Я вообще-то по делу. Но, если не вовремя, тогда извини.

— Ладно, говори, чего надо?

— У меня знакомый готовит статьи для журнала. Ему нужна машинистка, рукопись перепечатать. Я и вспомнил, про твою мать. Ты говорила, что она на дому подрабатывает. Вам, деньги нужны?

— Деньги? Деньги нужны, — было слышно, что Танька, наконец, проснулась, — а когда нужно? Как его найти? Там много?

— Да нет, не много. Он сам напечатает. Только машинка нужна, у тебя есть?

— Ну, у матери есть. Но, она не даст.

— Так не бесплатно, за деньги же. Заплатит сколько нужно.

— А он симпатичный, знакомый твой?

— Да я сам за машинкой зайду.

— Сам зайдёшь? Ревнуешь что ли? — Танька, похоже, забыв все обиды, снова превратилась в озабоченную пустышку.

— Я друзей не забываю. Появилась возможность помочь, вот я и помогаю. Вспомнил вот, про тебя.

— Друзей?… — Танька снова звучала разочаровано, — ладно, я спрошу, завтра позвони.

— Попроси копирку, заодно. Ну, знаешь, такая чёрная, пачкается. Чтобы второй экземпляр сразу печатался. Побольше попроси.

— Да, знаю, знаю. Завтра звони. Пока, — Танька повесила трубку.

На следующий день, вечером, снова позвонил Таньке.

— Ну, что, договорилась?

— Договорилась. 100 рублей за машинку, и рубль за копирку.

— Танька, ты с ума сошла! 100 рублей? Мне всего на три дня нужно, ну максимум на неделю. Да и за копирку, дороговато как-то. Целый рубль!

— Ты же сказал, что это не тебе? Что богатому знакомому. Если бы я знала, что тебе, я бы бесплатно выпросила. Или сама напечатала бы. Что там у тебя, много?

— Конечно не мне, знакомому. Правильно, он богатый, думаю, согласится. Уверен!

— Да, и про копирку, — пояснила Танька, — рубль, это за лист.

— За каждый лист? За такое дерьмо? — я быстро соображал. Нужно листов тридцать, на всякий случай. Где мне её искать? — ладно, нужно листов тридцать, наверное….

— Ого, — удивилась Танька, — большая работа. Каждый лист копирки можно раз пять прогонять. Ладно, будет тридцать листов.

Тфу, дурак. Ну, конечно, копирка не одноразовая. Дурак! Но, отказываться было поздно. Лишнее Танькино внимание мне было ни к чему.

— Договорились, завтра зайду, — едва смог выдавить я.

Уже на улице меня охватило сомнение, насколько велика эта машинка. Как-то мне доводилось машинку переставлять, с одного стола на другой. Та была довольно тяжёлой. Может, нужно такси взять. Да, возьму на всякий случай. Пусть во дворе подождёт.

* * *

— Эй, алё, мы так не договаривались. Плати и вали куда хочешь, — таксист попался наглый и ничего слушать не хотел.

— Да мне только вещь забрать, я туда и обратно, 10 минут, максимум. Прошу, подождите, пожалуйста.

— Знаю я вас, — не соглашался таксист, — мне работать нужно, а не стоять тут.

— Ладно, вот возьмите червонец в залог. Я же говорю, 10 минут всего.

— Вот, это другое дело. Жду 10 минут и уезжаю, — не глядя в мою сторону с достоинством сказал шофёр, — а то, подожди, подожди….

Я быстро побежал наверх по лестнице подъезда. Дверь открыли не сразу. В щёлку через цепочку меня молча разглядывала помятая пожилая женщина.

— Простите за беспокойство, Таня дома? — стараясь быть вежливым, спросил я.

Женщина за дверями продолжала меня изучать. Затянувшаяся пауза казалось бесконечной. Только бы таксист не уехал. Хотелось наорать на неё, но я продолжал улыбаться.

— Та-а-н-я! — наконец, не поворачиваясь, громко сказала женщина, — тут тебя спрашивают.

Ещё через минуту цепочку сбросили, и в дверях появилась Танька.

— А, это ты, проходи в мою комнату, я сейчас приду.

Я хотел закричать, мне некогда ждать, давай машинку, меня такси ждёт. Однако, Танькина мамаша продолжала следить за мной. Пришлось подчиниться. Эх, зря время не засёк. Какого чёрта я сказал таксисту, чтобы ждал 10 минут. За червонец, он должен час стоять. Танька вернулась не сразу.

— Ну, привет, зачем пришёл? — вызывающе улыбалась Танька, — кофе хочешь?

От такой наглости я едва не взорвался.

— Мы же договаривались! Забыла что ли?!

— У какой горячий, кролик, — Танка приблизилась вплотную, — помню, помню, — задышала она мне в лицо, — а ты, помнишь?

Я едва не ударил её. Она отшатнулась и злобно зыркнула глазами. Я понял, что перегнул.

— Ой, извини, я не хотел. Прости, не сказал, я спешу, меня ждут.

— Ждут? Кто она?

— Да нет, водитель ждёт.

— О-о! Ты на машине? — успокоилась Танька.

— Ну да, Я же за машинкой приехал. Мы же договаривались, — в уме я представлял, как именно сейчас таксист отъезжает с мои червонцем. Но, всё же надежда его не упустить ещё оставалась.

— Ясно, кофе не хочешь. А жаль, — заскучала Танька.

— Так, машинка есть? — гнул я своё.

— На вот, бери. Деньги гони, 130 рублей. Копирка внутри, — Танька глазами показала на маленький, плоский, оранжевый чемоданчик с ручкой на который я сразу не обратил внимания.

— Это, печатная машинка? — несолидный вид чемоданчика доверия не внушал.

— Да, портативная. Или, тебе другая нужна?

— Ну, она нормально печатает?

— Обыкновенная машинка. Так, ты спешишь, или нет? Может, кофе выпьем?

— Спешу, спешу, — опомнился я, — вот держи деньги. А копирка где?

— Копирка внутри, в конверте. Под машинкой найдёшь, 30 листов.

Таксист, естественно, смылся. С моим червонцем. Я подсчитывал убытки. 10 рублей таксисту и 130 Таньке, уже 140. Охватило уныние. Я знал, что машинистки берут по 20–30 копеек за страницу. То есть мой текст обошёлся бы в 3 рубля… Но, это цена секретности. Борьба за справедливость, стоит того. Хорошо, что машинка маленькая и такси не понадобилось.

Однако, я рано радовался. Придя домой, убедился, что вообще не понимаю, как подступиться к печатной машинке. Много раз видел, как ловко с этим управляются машинистки, как быстро они трещат клавишами. Казалось, что и я так же буду делать. Но, не тут-то было. Я понятия не имел, куда вставлять бумагу. Когда, наконец, с этим разобрался, с ужасом убедился, что каждую букву на клавиатуре нахожу с огромным трудом. Буквы разбегались перед глазами. Через час у меня болела спина, я напортил кучу бумаги, но так и не смог напечатать ни одной страницы. Я уже понимал, что могу и вовсе с этим не справиться. Машинку нужно было возвращать, иначе Танька поднимет шум. Не пойти на работу тоже было нельзя. За что мне такое наказание? Опять всё из-за Димки. Будь он прокалят, он продолжает преследовать меня. Хотелось плакать, я едва не завыл. Несколько раз мать интересовалась, чем я занимаясь, но я выгонял её из комнаты. Первая страница песчила опечатками и выглядела неряшливо. Такое просто не станут читать. К утру, я без сил свалился в сон. Снился Димка в милицейской форме с его Танечкой. Они смеялись! Дима, Димочка, Димок…, — шептала Танечка. Проснулся в холодном поту.

— Димок, ты не заболел? — мама с волнением разглядывала моё лицо и целовала лоб, — уже 10 часов, ты на работу не опоздаешь?

Увидев на столе печатную машинку и разбросанные листы бумаги, я едва не завыл. Уж не читала ли мать эти письма. Однако она молчала, делая вид, что ни во что не вмешивается. Уже за завтраком всё же поинтересовалась, что я там печатаю. Поняв, что она всё равно могла прочитать, пока я спал, и, что темнить нет смысла, я решил ей рассказать.

— Понимаешь мама, у нас на работе творятся безобразия. Мне поручили напечатать коллективное письмо, дали машинку, а я не умею печатать.

— Так, давай я напечатаю. Я раньше печатала, для начальника. А ты, Димочка иди на работу, пока тебя не хватились.

— Правда, мама, ты умеешь? — обрадовавшись неожиданной помощи, я объяснил, как и что нужно печатать и побежал на работу. Появится там, было желательно, чтобы не привлекать внимания.

Вечером, когда я пришёл, всё было готово. Письма выглядели солидно и убедительно.

— Да, Димочка, кто бы мог подумать, что у вас там такие безобразия творятся, — искренне сочувствовала мать, — казалось бы, сиди себе и рисуй в своё удовольствие. Ещё и деньги за это платят, спокойно, хорошо. И чего людям не хватает. А этот-то, другом прикидывался, каков негодяй, оказывается. Тюрьма по нему плачет.

— Мама, ты только никому! Ты же видишь, какая мафия, разорвут!

— А я бы в газету написала, — задумчиво советовала мама, — пусть все знают, а то ведь замнут всё, и концы в воду. Хочешь, я напишу?

— Мама! Ты что с ума сошла?! Какая газета? Никому, ни слова! — с ужасом я понимал, что мать вполне может рассказать соседям, — мама, если ты кому-нибудь расскажешь, меня могут убить!

— И Анжеле нельзя? Она же, твоя жена, — кошмар продолжался.

— Мама, никому! Ей в первую очередь! Я, Анжелке не доверяю!

— Димочка, она тебе изменяет? — на глазах матери навернулись слёзы, — как же так? Почему ты мне ничего не рассказал?

— Мама, она не изменяет, я не хочу её волновать.

— Анжела беременна? — с надеждой спросила мать.

— Мама, просто не вмешивайся в мои дела! Я прошу тебя!

— Ладно Димочка, ты только не волнуйся.

Я побежал на кухню за коньяком, который мама держала на всякий случай для гостей. Отхлебнув из бутылки, я с ужасом осознал, что мать, это мина замедленного действия. И не будет мне теперь покоя, ни дома, ни на работе.

Глава-34 Процесс пошёл

— Слышь, Димка, — в мастерскую с горящими глазами ввалился Петрович, — у нас в конторе шмонт, бегают все, какая-то проверка, милиция. Ты бы поинтересовался у однополчанина твоего, что там случилось? Нас трясти будут, или как? Надо мужиков предупредить, чтобы лишнее поубирали, хотя бы пустые бутылки выбросили.

Ну, вот и началось. Что случилось, что случилось, что-то таки и случилось. Нельзя, нельзя, чтобы на меня подумали.

— Да ладно, Петрович, какой шмон. Нам-то что? Мы люди творческие, подневольные, пожарную безопасность не нарушаем. А бутылки, надо вовремя убирать. Я сейчас занят, потом схожу, — больше всего я боялся, что Петрович заметит, как горит моё лицо, поэтому старался на него не смотреть, но руки начинали предательски трястись, — ладно, мне в туалет нужно.

Однако суета началась серьёзная. Все, понятно, побросали работу и шушукались по углам. Сплетни ходили самые невероятные. Проверка, проверка, следствие! Толком, ничего не понятно. Пару раз я видел Димку, в окружении каких-то людей. Он явно был занят, и я подходить не стал. Но вот, наконец, напряжение стало стихать.

В приёмной Худ фонда никого не было, день закончился, в кабинетах администрации уже повыключали свет. Димка сидел один в тёмном кабинете, и что-то жевал.

— Привет, к тебе можно?

— Заходи. Ты за запиской? Секретарша сказала? Вон лежит.

— Какой ещё запиской? Никто ничего не говорил, — хорошо, что в помещении было темно, иначе я не смог бы скрыть внезапно охватившего волнения.

— Заходила какая-то Татьяна, просила передать, чтобы ты позвонил. Сама тебя в мастерской не нашла. Номер телефона и имя записала. Я сказал, чтобы мне оставила.

— Татьяна? Какая Татьяна? — неужели блохастая Танька? Какого чёрта она сюда припёрлась? — а, я кажется знаю, кто это, мы учились вместе. Но у неё же есть мой домашний телефон. Может, это кто-то другой? А на словах ничего не передавали?

— Не знаю, вроде ты какой-то документ где-то забыл. Позвони сейчас, спроси, может что-то срочное.

Мои глаза уже успели привыкнуть к темноте. Я стал различать, что Димка жуёт лимон и запивает коньяком. На листке бумаги был записан Танькин телефон. На каком-то внезапном порыве, я схватил со стола Димкин стакан и сходу проглотил то, что в нём оставалось. Димка с удивлением уставился на меня, помолчал. Потом достал из стола другой стакан и налил в него коньяк.

— Куда звонить, все уже разошлись, завтра позвоню, — я хотел, чтобы Димка думал, что это кто-то от заказчиков звонил.

— Интересно, ты раньше пить не хотел. Я тебе этот самый коньяк предлагал.

— Ну, видишь, всё меняется. Меня наши мужики всё время приглашают, за компанию. Отказываться неудобно. Так что я сейчас тоже, как все, употребляю.

— Вы там, в мастерских, с алкоголем поосторожнее. Напьётесь, пожар устроите. И вообще, у нас сейчас проверка. Порядок там наведите. Так, ты чего пришёл-то?

— Петрович сказал, что в конторе шмон. Народ волнуется, никто ничего не объясняет. Вот, послали меня на разведку. Сходи, говорят, к сослуживцу, узнай в чём дело.

— Да…, в чём дело. Двойная проверка у нас. Контрольно-ревизионное управление Министерства Финансов. Как будто, мы тут миллионами ворочаем. И, ещё Управление по борьбе с хищениями социалистической собственности, прямо из аппарата Министерства Внутренних Дел.

— Ни хрена себе! Это что же вы тут такого натворили?

— Никто ничего не творил. Анонимку написали.

— Анонимку? А разве анонимки расследуют? Там же могут, что угодно написать.

— Как видишь, расследуют.

— А ты, читал, что там написано?

— Читал, читал…. Про меня там написано.

— Про тебя? А что ты такое сделал? Расскажи, если не секрет.

— Рассказать? Ну, хорошо, — Димка снова разлил коньяк в стаканы, и засунул в рот дольку лимона, — уже недели три назад из почты сюда пришли уведомления о доставке корреспонденции в разные инстанции об отправленных, якобы отсюда, заказных письмах. А таких писем никто не отправлял. То есть тот, кто их отправил, на почте скорее всего сказал, что это служебная корреспонденция. Секретарша разволновалась, что какие-то документы прошли мимо неё и стала у всех спрашивать. Председатель Союза, мужик опытный, сразу сказал, что это какие-то анонимки. Прошло две недели, уже забывать стали. А тут являются, двое. Один в форме, старший лейтенант милиции, а второй гражданский. Люди никому не знакомые, но наглые и с полномочиями. Председателю Союза и директору Фонда это сразу не понравилось. Нас обычно Министерство Культуры проверяет. А эти, один из МВД, из центрального аппарата, а другой начальник отдела из Контрольно-ревизионного Управления Министерства Финансов, что вообще непонятно. Я про существование такой конторы даже не знал. Старики говорят, что они занимаются только очень крупными финансовыми аферами, на государственном уровне. И у них особые полномочия…. Как будто мы тут деньги фальшивые печатаем. Поначалу, даже смешно было. Ребята явно дверью ошиблись. Что тут у нас красть? Тут в теории дел максимум для участкового, ну или для района. Однажды, было, шофёр старые покрышки кому-то загнал. Другой раз рабочий ведро белил спёр. Ну, есть материалы разные, но не на миллионы. И что самоё смешное, оказывается, в анонимке всё про меня, я главный злодей. Можешь себе представить? Меня, пришли проверять! Все в недоумении, что происходит, а меня вообще смех разбирает. На третий день проверки, тот что из Минфина походит ко мне и говорит,

— Весело тебе? Да? Ну-ка давай отойдём, пока мой коллега не пришёл. Ну, я его в кабинет к себе приглашаю. А он, — нет, говорит, давай в другое помещение.

— Почему? — спрашиваю. А он на потолок пальцем помахал. Нежели прослушивают? Я уж и спрашивать боюсь. Зашли на малый склад, там в обед никого не было.

— Смешно, — говорит, — тебе? На, вот почитай. Только, предупреждаю, я тебе ничего не давал. Если рот откроешь, скажу что врёшь, понял? Болтать, не в твоих интересах. Папку свою раскрыл, и даёт мне ту самую анонимку, — читай, — говорит, — здесь, при мне.

Я первую страницу прочитал, смеюсь. А когда всё прочитал…, в осадок выпал. Тот, кто это писал, очень хорошо меня знает. Он где-то совсем рядом. Но, поразило не это. То, что там написано, вообще в основном, чушь, тень на плетень. Поразило другое, дикая ненависть ко мне. Реально, страшно стало. Я теперь в свой подъезд заходить боюсь. Потому, что тот, кто это написал, вполне может ждать меня там, с топором. Не иначе как это, будет его следующим шагом….

Хорошо, что было темно, и Димка в этот момент не смотрел на меня. Хорошо, что мы пили коньяк, и я мог контролировать себя. Иначе стук моих зубов о стакан выдал бы меня. Я схватил бутылку, вылил в стакан остатки коньяка и залпом проглотил.

— Ну, что? Не смешно больше? — продолжал Димка, — проверяльщик за рукав тянет, а я про него уже и забыл.

— Нет, — говорю, — не смешно.

— Вот то-то и оно, — говорит.

— А почему Вы мне сейчас это показываете? — глядя перед собой Димка продолжал свой рассказ.

— Потому, что вижу, что чушь это всё. Мне тут делать нечего, темы для меня нет. Завтра меня здесь уже не будет. Не мой это уровень.

— Ну, слава богу, что всё заканчивается.

— А ты не радуйся, — говорит, — это для меня, заканчивается. А для тебя, всё только начинается. Ты с этим, ну тем, что со мной пришёл, держи ухо востро, он пришёл тебя топить. Будет бить до конца.

— Зачем? Не понимаю.

— Это его шанс. Дело, хоть и дутое, но засвечено на высоком уровне. Директива по тебе, спущена из ЦК. Так что если он тебя утопит, будет замечен. Карьерный рост, и всякое такое. В общем, ему нужна тушка, раскрытие, успех. Любой ценой. Ты для него, удача, шанс. Понял?

— А если, он ничего не найдёт?

— Ха, был бы человек, а статья найдётся. Так что, не расслабляйся…. Ладно, всё, мне нужно идти.

— Последний вопрос, в ЦК-то, кому я мог понадобиться? Я ведь совсем мелкая сошка. Им только дунуть.

— Правильно мыслишь, — говорит, — плевать им на тебя. Но тот, кто это написал, обгадил больших людей. Такой придурок, может и их самих обосрать. Они же тоже люди. Не спусти они директиву, их могут обвинить в укрывательстве. Они свой зад прикрывают. Но, этого гуся, будут искать, он опасен. Такого, нужно в наморднике держать.

Услышав это, я едва не обмочился. Всё, КГБ натравят. Хмель враз выветрился. Я полез за пазуху, за своей тайной фляжкой, но вовремя одумался. Димка про неё знать не должен. Молчать нельзя, нужно что-то говорить. Собрав всю волю в кулак, стараясь сохранять спокойствие, я выдавил из себя,

— Дима, а ты не боишься, что нас сейчас подслушивают?

— А что мне боятся, это всё по воде вилами писано. Какие тут секреты, всё и так понятно. Пусть анонимщики бояться.

— Может, ты человека подставишь, ревизора этого?

— Если бы он на самом деле боялся, никогда бы мне, совершенно ему незнакомому человеку, ничего бы не сказал. Он говорил очевидные вещи, посочувствовал. Да и кому на хрен нужно слушать, после работы. Если бы ты случайно не зашёл, так и слушать было бы вообще нечего. Слушать, я тебе скажу, это тоже работа. Её кто-то должен делать. Людей на этом надо держать, зарплату платить. Все же понимают, что это не какой-то секретный объект, производства никакого нет. Помнишь, как в колхозе картошку воровали? Так тут, даже картошки нет.

— Ну, может пропаганда, идеология…, против власти.

— Да нет там идиотов, какая пропаганда. Пропаганда в ЦК, или в Министерстве. Там, есть смысл слушать. А кому нужны пьяные художники. Чтобы меня снять, ничего слушать ненужно. Если и слушали, то только первый день. И зачем слушать, если и так всё написано.

— Да, Дима, кто бы мог подумать, что ты в такое вляпаешься. Это плата за должность, за стул на котором сидишь. Завидуют люди, завидуют! Не забывай.

— Вот и я думаю, — отозвался Димка, — чему тут завидовать? Вот ты, например, наверное втрое больше меня зарабатываешь. Тебе такое надо? И мне, на кой ляд мне эта должность? Я — художник! Я жить хочу, а не обслуживать остальных! Что у художника можно отнять? Скажи, вот, чем например тебе, можно досадить? Нет, ни один художник мне завидовать не будет. Уйду к чёртовой матери, как только эта байда закончится. Может, это бухгалтерия, экспедиторы какие-нибудь мутят. Может со сторону кто-то? Чьего-то сынка пристроить понадобилось? Здесь, на мою должность даже претендовать некому. Дурдом! Ладно, дальше Сибири не сошлют. Так что, мы с тобой встанем рядом, и как раньше будем картины писать. Кстати, что это твоих работ не видно. Все твою выставку персональную ждут. Где обещанные шедевры?

Какие картины, что он несёт. Картины на хлеб не намажешь. Сам на окладе сидит, а мне работать надо, мать поддерживать. Семья у меня! Зажрался, сволочь кабинетная, знает на какой мозоль наступить. Ну, ничего, посмотрим, до каких картин ты тут дойдёшь….

Глава-35 Копирка

Домой пришёл, когда было уже около десяти. Взамен хмеля накатывалась усталость, хотелось упасть на подушку и забыться. Но не давала покоя мысль, зачем Танька искала меня на работе. Было это странно и вызывало смутное беспокойство. Телефон снова долго не отвечал. Наконец Танька ответила.

— Привет, чего трубку не берёшь?

— Да я только зашла, в пальто стою.

— Чего загорелось? Зачем на работу приходила? Как ты вообще мою работу нашла?

— Ничего не загорелось, я твой домашний номер потеряла. Просто, подумала, что ты меня как-то забыл.

— Забыл? Так ты для этого на работу ко мне пришла?

— Ну, да. Иначе ведь не позвонил бы. А так, понял, что всё серьёзно.

— Что, серьёзно? — нехорошее предчувствие, похоже, было не напрасным.

— Ты, копирку в пишущей машинке оставил.

— Ну?

— Мать нашла.

— Ну?

— Что ты нукаешь? Мать, говорю, нашла, и мне показала.

— Ну, я же вернул копирку. Что не так? — до меня всё ещё не доходил весь ужас случившегося.

— Всё так. Только копирка, на просвет, прекрасно читается. Понятно, зачем тебе понадобилась пишущая машинка.

Я едва не выронил трубку, когда через секунду до меня дошло. Вся секретность летела насмарку. Перед глазами встало лицо неряшливой женщины, внимательно разглядывавшей меня в щель двери. Сон отлетел.

— Меня даже любопытство разобрало, — продолжала сыпать соль на рану Танька, — захотела на этого начальника посмотреть. Знаешь, а он ничего такой, сексуальный, и молодой совсем. Я, у него телефон взяла, на всякий случай.

Пол закачался у меня под ногами.

— Чего ты хочешь? — едва смог выдавить я.

— Что хочу? Познакомь меня с ним, поближе. Пригласи куда-нибудь.

Это было уже выше моих сил. Танька предлагала мне самому выкопать себе могилу.

— Не получиться. Он меня ненавидит, — ляпнул я первое, что пришло в голову.

— Да? Жаль. Хотя понятно. За что ему тебя любить. Ну, ладно, хочешь, я тебе копирку отдам?

Эта дрянь явно что-то затевала. Но выхода у меня не было. Однако, Таньке захотелось, чтобы я её уговаривал, а она бы при этом, упиралась.

— Тебе очень это нужно? Или не очень? — мерзко растягивала слова Танька, — ладно, я сохраню это для тебя, отдам, отдам. Когда зайдёшь…, за копиркой?

— Завтра зайду. Ты, когда дома будешь?

— Заходи после девяти, — трубку Танька бросила, не сказав «до свидания». Это был дурной знак.

Уже в два часа ночи я проснулся от духоты и дикой жажды. И до утра заснуть больше не мог. Из головы не шёл разговор с Димкой. Неужели, меня на самом деле будут искать? Может, уже ищут? Что это за странная выходка Таньки. Она единственная, кто знал об этом. Я заплатил сколько сказали, должна быть довольны. Дурак я, ой дурак, очень уж хотелось побыстрее с этим закончить. Подумал тогда, что мамаша, просто дура-машинистка. А она копирку стала разглядывать. Зачем?… Так до утра и не заснув, поплёлся в мастерскую.

— Дима, ты чего, заболел? Чего такой зелёный? Или пил вчера? — дорогу перегородил Петрович, — опохмелиться не желаешь?

— Не желаю, Петрович. Давай без меня. Работы много.

Пить с Петровичем, да ещё с утра было совсем неинтеллигентно. Вообще странно, Петрович пил редко, а по утрам вообще никогда. Может он так шутит. Ни о какой работе я, конечно, думать не мог, но мысль Петровича была правильной. Два глотка из моей фляжечки привели в чувство, после бессонной ночи. Чтобы хоть как-то занять себя, стал убирать в мастерской, это немного успокоило… Время тянулось медленно. Где это Танька шляется? Какого чёрта нужно ждать девяти часов?

Глава-36 Нервный срыв

Танька в халате и с мокрыми волосами открыла дверь в квартиру.

— Привет, ну давай копирку.

— Мама, это ко мне, я открыла уже, — громко сказала Танька в глубь квартиры, — а ты проходи в комнату, там всё.

Я механически шагнул в её маленькую комнату, где уже был в прошлый раз. За стеной слышался стук печатной машинки.

— Скажи, зачем твоей матери понадобилось разглядывать использованную копирку? — пользуясь моментом, я пытался определить степень возникшей опасности.

— Мама сказала, что у неё опыт. Такие деньги за машинку платят только, когда пишут всякие гадости и боятся, что узнают. Потому, что она по 30 копеек за страницу берёт.

Тфу, идиот, — подумал я про себя.

— Ладно, давай её сюда. Ну, копирку эту.

— Вот, держи, — Танка сунула мне в руки вчетверо сложенный лист бумаги, что было странно.

— Это же не копирка.

Я развернул лист. На нём был карандашный рисунок грубой, хамской порнографии. От неожиданности я опешил. Танька стояла сзади, заглядывая на рисунок из-за моего плеча. Пока я пытался сообразить, что это значит, она неожиданно, сзади одной рукой обхватила меня, а другую руку быстрым движением запустила ко мне в штаны и когтями вцепилась в моё «хозяйство».

Ай! — взвыл я от боли и неожиданности.

— Тихо, тихо, кролик, — Танька ладонью пыталась закрыть мне рот, — что это, пахнет от тебя? Ты пьян?

Печатная машинка в соседей комнате перестала стучать. Я оттолкнул Таньку, она отлетела. Печатная машинка снова застучала за спиной. Я хотел ударить Таньку, но она закричала,

— Мама!

Я остановился, а Танька в этот момент сбросила на пол халат, под ним ничего не было. Машинка за стеной перестала стучать.

— Стой, где стоишь, шустрый кролик! — шипела Танька, — а то я закричу, что ты меня насилуешь, а мама в милицию позвонит.

— Таня, — в дверь комнаты стучала мать, — у тебя всё в порядке?

— Да, мама, я только хотела спросить, можно я музыку включу? Тебе не помешает?

— Можно, можно, включай. Только, чтобы соседи снизу не жаловались.

— Ну что, кролик, — снова зашипела Танька, включая то, что она называла музыкой — готов?

— Идиотка, — я попытался выйти, но голая Танька стала перед дверью.

— Я закричу.

— Послушай, что ты от меня хочешь? Дай мне уйти.

— А что, копирка, больше не нужна?

— При чём тут копирка?

— А при том, что тебе теперь нужно быть послушным. Если не хочешь неприятностей. Думал, дуру нашёл? Нельзя так, с девушками. Теперь, будешь послушным!

От этих слов я вмёрз в пол. Что она имеет ввиду? Таньку было не узнать. Комок злости, с перекошенным лицом. Ведьма!

— Что случилось, Танечка? Я ничего не понимаю, — я неуклюже попытался её успокоить.

— Зато я понимаю! — шипела в ответ Танька, — ты думаешь, ты один такой умный? Это моя мама, умная! Это она тебя, хлюста, вычислила. У неё опыт. Такие как ты, должны платить! Снимай штаны и доставай свой шницель.

— Послушай, Таня, ты ничего не понимаешь, — в ужасе я смотрел на неё, вот он, Фтириаз.

— Нет, это ты не понимаешь. Халявы, не будет!

— Зачем ты так? Что я тебе сделал? Я не понимаю.

— Что сделал? Подонок! Ты мне в душу наплевал! А потом ещё и натрепался дружкам своим. Ох, не повезло тебе! Снимай штаны, сказала!

— Если ты денег хочешь, я заплачу. Скажи, сколько?

— И денег тоже! Будешь платить! А как ты хотел? Я всем расскажу, что ты доносы пишешь. Тебе вслед плевать будут. А я ещё жене твоей, привет передам.

Я рванул к ней, чтобы заткнуть её поганый рот. Но она дико заорала,

— Ма-ма!

Я замер, в дверь снова постучали.

— Танечка, ты звала меня? Можно войти?

Я отступил и замахал руками. Они сговорились, меня ведут, как барана.

— Мама, у нас кофе есть?

— Кофе? Да, доченька, остался ещё. А не поздно, для кофе? Может лучше чаю? Я поставлю.

— Хорошо, мама. Спасибо!

— Сколько денег нужно? — я достал бумажник, и вытащил деньги. Поняв, что попал, и дешевле заплатить.

— Положи на стол, этого мало. Принесёшь ещё.

— Принесу. Где копирка?

— Принесёшь деньги, тогда и получишь.

— Хорошо, завтра принесу, — я попытался протиснуться к двери.

— Куда собрался? Доставай шницель, я сказала.

— Таня, я так не могу, я переволновался. Не получится.

— Ну, ты, постарайся… Чтобы мне понравилось!

— Я не смогу, — от одной мысли о чесотке, у меня темнело в глазах, — дверь, хотя бы, запри…

— Ага, чтобы ты меня тут придушил? Нет, давай так…

— А если мать войдёт?

— А ты не тяни… Пока чайник не вскипел…

* * *

— Фу, кролик, фу какой, никудышный кролик, — шипела Танька.

Я бежал по тёмной улице к ближайшей Аптеке. Её закрывали прямо перед моим носом.

— Девушка, пожалуйста, впустите…

— Завтра приходите….

— Это срочно! Очень срочно!

— Что у Вас случилось? Вижу, Вы такой бледный. Что-то с сердцем? Вам Валидол? Нитроглицерин? Заходите, сейчас. Как же… У нас касса уже закрыта. Ладно, завтра пробью.

— Не Валидол, не Валидол, меня изнасиловали! Мне нужно…, — в этот момент я вспомнил, что в карманах ни копейки, нет даже на трамвай. Танька выгребла всё.

— Че-го? Молодой человек, как Вам не стыдно? Шутки дурацкие! Сейчас же уходите, а то я милицию вызову.

Меня изнасиловали. Меня изнасиловали! Иначе, это не назовёшь. Меня, мужика, изнасиловала баба! Трясло от унижения и ужаса. А вдруг она меня чем-нибудь наградила…. Нарочно наградила. Утром, к врачу! Срочно! Это самый кошмарный день в моей жизни. Обложили со всех сторон. Что эти бабы затеяли? Я мучительно пытался собраться с мыслями. Фляжка моя была давно уже пуста, и посоветоваться было не с кем. Хорошо, хоть, что поздно вечером в трамваях билеты не проверяют….

— Димочка, а чего ты так поздно? Ужинать будешь? — Мать хлопала заспанными глазами, — а мы тебя не дождались. Анжелика уже легла.

— Анжела? Откуда?

— Вот, приехала от родителей. Волнуется, что уже неделю пропадаешь где-то. Я ей рассказала, что ты работаешь много. Работа ответственная.

— Где она? — мне сейчас только Анжелки не хватало.

— В комнате твоей, спит уже.

Это была катастрофа. В моей постели лежит жена. Наверное, ждёт ласки. А я после Таньки, с «букетом…». Захотелось убить всех этих баб…

* * *

— Димочка, Димочка что с тобой? Ты меня слышишь? Что с ним, доктор?

— Какой-то срыв. Надопровериться. Сейчас нормализовалось, пока. Я сделал укол успокоительного. Он уснёт, а завтра в поликлинику. Надо сдать анализы. В таком возрасте тоже может быть инфаркт. Не надо с этим шутить. Он давно пьёт?

— Ну что Вы, доктор. Димочка вообще не пьёт, алкоголь на дух не переносит.

— Да? Странно. Ну ладно, с анализами не затягивайте.

— Мама, что случилось? Кто это?

— Ты упал Димочка, в ванной. Скорую помощь пришлось вызывать. Слава богу, всё обошлось. А мы испугались. Ты не волнуйся, отдыхай. Вот, хорошо, спи, спи маленький. Анжелика с тобой посидит.

На работу я не пошёл. А вот к Таньке я не пойти не мог. Вечером, с деньгами, я постучал в дверь. Открыв на цепочку, Танька через щель спросила,

— Деньги принёс?

— Принёс.

— Давай.

Я просунул деньки в щель. Дверь сразу захлопнулась. Подождал, за дверями тишина. Я снова постучал. Потом ещё раз.

— Кто там? — спросила мать.

— Таню, позовите пожалуйста.

— А, Танечки дома нет. Зайдите другой раз. Лучше позвоните заранее.

— Позовите, пожалуйста. Я только что с ней разговаривал.

В ответ тишина. Что делать? Уйти? А что дальше? Подождав, я снова постучал…. Тишина, я громче постучал.

— Что надо? — через дверь отозвалась Танька?

— Копирка где, я жду.

— Деньги неси.

— Я же только что, отдал тебе.

— Мало, ещё неси! — шипела за дверями Танька.

— Хорошо, принесу. Отдай копирку. Сейчас отдай.

— Ничего я тебе не отдам. Вали отсюда, урод! Будешь в дверь стучать, вызову милицию.

— Хорошо, хорошо, когда прийти?

— Придёшь, когда позвоню. И ничего там не придумывай, ничего не выйдет. Всё, пошёл вон!

Я плёлся по улице, пытаясь успокоиться и сообразить, что происходит. Танька с мамашей вымогают деньги, это понятно. Сколько они хотят? Я уже не мало отдал. А что если они не успокоятся, и захотят дальше тянуть? О чём она говорила, что я должен придумать? Она боится. Боится, что я слечу с катушек. Боится перегнуть палку. Это хорошо, или плохо? Что значит, «позвоню»? Когда? Неужели, пользоваться мной хочет, чтобы я по свистку бежал? Похотливая дрянь! Но как же копирки забрать? Так вляпаться, как же я не подумал? Голова другим была занята. Кто знал, что она такая стерва. Самое умное, что можно придумать, это ждать и тянуть резину. Будет звонить, а я заболею. Буду обещать, чтобы время выиграть. Время работает на меня. Нет, вы меня так без хрена не сожрёте.

Проходя мимо витрины магазина Канцлерских Товаров, глаз зацепился за что-то очень знакомое. Невольно остановившись, я увидел выставленную в витрине, точно такую же, оранжевую печатную машинку, что брал у Таньки. Ещё несколько минут, я, глотая воздух, с трудом переваривал увиденное. Там, в витрине, под машинкой, была указана её цена — 130 рублей!

Глава-37 Формальность

Димка работу забросил. Говорили, что его без конца допрашивали, и свои, и чужие. Он всё время где-то мотался, явно не по делам Худ фонда. А Худ фонд гудел как улей, уже два месяца. Все заботы отошли на второй план, клерки сплетничали, художники пили. Такая жизнь была куда веселее, чем повседневная рутина. Распространялись самые невероятные сплетни, и никто толком ничего не понимал. Появились недовольные заказчики, а вслед за ними и партийные работники. И те и другие заглядывали в глаза, пытаясь понять, почему никто ничего не делает, и все сроки исполнения, все клятвенные обещания, срываются. Никто не сомневался, что после такого шума Димку непременно снимут. Меня разбирало любопытство, что там происходит. Но Димка ходил опустив нос, и ни на кого не смотрел. Это означало, что разговаривать он не будет. Нужно ждать подходящего момента. И вот он наступил. В окне его кабинета свет погас последним, остальные ушли раньше. Но из здания никто не выходил. Это означало, что Димка сидит один, сидит в темноте. Он так делает, когда с кем-то болтает по телефону. Интересно с кем? Впрочем, неинтересно. Наверное, с какой-нибудь девкой, с кем же ещё. С мамой он может и дома поговорить. Неужели с девкой? Нервы железные? Меня разбирало любопытство. А, может просто сидит, и смотрит в потолок, думает, чем дальше будет заниматься, когда его снимут.

За дверями ни звука. Может, я не заметил, как он вышел? Я постучал в дверь. Ответа нет. Наверное, таки ушёл. Уже уходя, на всякий случай постучал ещё раз.

— Войдите, — голос был Димкин.

— Привет, — я вошёл, Димка уже успел включить настольную лампу.

— А, это ты. А я думаю, кто это такой настырный?

— Я увидел, что свет в кабинете погас, а ты не выходишь. Подумал, может, случилось что, решил проверить. Как ты? Давно не общались. Ты всё носишься, в мыле, страшно подходить.

— Волнуешься за меня, да? Веришь ли, первый раз за неделю присел. Гоняли, как собаку. Тут такие чудеса, не соскучишься.

— Неужели тебя снимут? Весь Худ фонд гудит.

— Да чёрт их знает, может и снимут. Скорей бы уже. Надоело. Я бы и сам ушёл, но подумают, что сбежать хочу. Так что, в любом случае досижу, досмотрю кино до конца. Пусть лучше снимут, все поймут, что ни за что. А если уйду сам, скажут испугался, слухи поползут. Ведь самое главное, это — репутация. Подмочишь, здороваться перестанут. А работу я найду.

Ишь, хорохориться гад. Щёки надувает. Ну, ну, посмотрим….

— Дима, народ говорит, что если эти шакалы вцепились, то уже не выпустят.

— Да, плевать. Я сегодня последний ребус закрыл, самое неприятное. А теперь мне наплевать, пусть болтают что хотят.

— А что случилось-то?

— В том-то и дело, что ничего. Ничего они не нарыли. Правда, были неприятные моменты, очень неприятные. Не думал я, что в дерьмо влезу.

Вызывают меня повесткой в МВД, прямо в их главное здание, туда, где сидит тот самый старший лейтенант. Почему туда понадобилось, непонятно. Комната общая, кроме него ещё три мужика сидят, своими делами занимаются, на меня внимания не обращают. А он меня допрашивает, вроде. Понимаете, — говорит, — дело мы расследовали. Признаков преступления не усматриваем. Однако, осталось два непонятных момента. Не могли бы Вы помочь нам их прояснить? Если бы не эти моменты, мы бы уже вопрос закрыли, а Вы бы спокойно продолжили работать. Помогите, пожалуйста, закрыть тему. Ну, я обрадовался, ничего не нашли. Уши развесил, а он продолжает. В анонимном сигнале, говорит, указано, что Вы за взятки распределяете заказы. Что Вы можете пояснить по этому поводу? Мне бы его на три буквы послать, тебе поручили, вот и разбирайся. А я, дурак, думаю, нужно же помочь «тему закрыть». Поэтому объясняю, что ничего подобного никогда не было. Я наличные деньги получал или давал кому-то только тогда, когда сам художником работал. Ничего не было организовано тогда, приходилось за свои деньги материалы, инструмент покупать, где угодно. Хоть на рынке, хоть у спекулянтов, хоть из-под полы. Фонд для того создан, чтобы эти вопросы решить, чтобы не нужно было этим заниматься.

— А откуда же брались наличные деньги, — спрашивает, — на всё это?

— Специально, — говорю, — просили заказчиков часть платить наличными, именно для этих целей.

— И как же это происходило? — спрашивает.

— Да очень просто. Аванс за работу получил, и побежал материалы искать.

— И всё? — спрашивает, — Вы сами этим занимались?

— И всё. И сам занимался, и других просил. Мы же бригадой работали. Художники, отделочники, плотники. На самом деле деньги на материалы для оформления небольшие. Нужно только то, что трудно заказать из-за маленького объёма. Килограмм краски, метр ткани, такие вот вещи.

— А как же с отчётностью? Это где-нибудь записывалось?

— Да какая отчётность, кому она нужна? Сам же у себя красть не будешь.

— Всё понятно, — говорит, — это дела прошлые и они нас не касаются. Разве что это те же самые художники, с которыми Вы и сейчас работаете? Так ведь? Я Вас правильно понял? Вот видите, это и породило слухи. Многие помнят, а недоброжелатели Ваши этим воспользовались, и в анонимку записали. И нас, вот тут, заставили глупостями заниматься. Ох и люди…. В общем, нечего нам на это время тратить. Так и запишем. Да, вот ещё что, чтобы нас не упрекнули в том, что мы плохо искали, в протоколе желательно указать какую-нибудь конкретику. А то получается, что мы, как те анонимщики, сплетни какие-то тут собираем. Приведите какой-нибудь конкретный пример, что-то что с названиями, суммами, фамилиями. Одного, двух примеров будет достаточно.

Откуда же я ему конкретику возьму. Работяг, кто в бригадах был, я знал только по именам, да и то не всех. А вот художников, понятно, помнил. Ну и назвал несколько, с кем работал, что тут за секрет. Он пообещал, что беспокоить никого не будет, поскольку это только лишь формальность, что бы «тему закрыть».

— Ну, что? Всё? Можно мне идти? — спрашиваю, когда протокол подписал.

— Да, говорит, конечно. С этим всё понятно. Но остался ещё один вопрос. У Вас две машины, в собственности числятся. Это, конечно, не преступление. Но дело в том, что обе эти машины выделены Министерством Культуры, Вам, молодому человеку, а не ветеранам войны или труда. Не объясните, за какие такие заслуги? Не слишком ли жирно будет, две машины для одного молодого человека?

Два автомобиля? Что за хрень? Мне одну машину некуда на ночь ставить. Во дворе бросаю. Колпаки с колёс, как украли, так без них и езжу. Я ему так и говорю, зачем мне две, что у меня, две задницы что ли?

— Вот в том-то и вопрос, — говорит, — зачем? Кто знает, может Ваша пассия на второй машине катается? Или по доверенности, кто-то? Согласитесь, Вы вполне могли, таким образом, с кем-то расплатиться. Ну, с теми, кто Вам помогал. Кто-нибудь из Министерства, например. Просматривается возможность коррупционной составляющей, Вам не кажется?

— Чего? — не понял я.

— Вы, взятку кому дали? Кто там у нас «борзыми» автомобилями берёт, — это он так мне Гоголя цитирует.

— Какая ещё пассия? Какие взятки? — возмутился я, — у меня одна машина!

— Как же одна? Вот у нас и документик имеется, — и называет марку машины.

— Ах эта, — говорю, — так её уж давно нет. Она же разбита, в аварии. И с учёта снята.

— Видите ли, — говорит, — Вы нас с этими машинами мало интересуете. Нас интересует, кто за этим стоит. Схема-то известная. Машину выделяют на подставное лицо, ветерану какому-нибудь, и сразу на чёрный рынок. А там она вдвое, а то и втрое дороже. Очень приличные деньги. Какова Ваша доля?

— Какая схема? Вы что, с ума сошли?

— А Вы, — говорит, — на меня голос не повышайте, Вы не в том положении. Просто, сдайте подельников и начинайте сотрудничать со следствием. Вам же лучше будет. Оформим явку с повинной. Облегчите душу!

Глава-38 Два автомобиля

— Поверишь, Дима, я вообще не понимаю, что он несёт. Думаю, сейчас достанет Наган, и заорёт, — нам всё известно!

— А зачем тебе две машины? — совсем запутал меня Димка, подумал я.

— И ты туда же! У меня одна машина! А следователь говорит, что по данным ГАИ, две. Более того, — говорит, — Вы ей пользуетесь. Поэтому, — говорит, — лучше сразу признайтесь!

— Не в чем мне признаваться, — говорю, — одна машина, и точка. — Вижу, он сам сомневается, видно не такой реакции от меня ждал.

— Ладно, — говорит, — даю неделю, — говорит, — чтобы разобрался. Если объяснить, «доказать!» не сумеешь, можешь оказаться в камере.

— Что это за методы фашистские? — глядя Димке прямо в глаза, возмутился я — у нас презумпция невиновности. Ему нужно, пусть сам и доказывает!

Душу мою посетило радостное волнение, похоже, всё-таки попался ты, Дима. Я тебе сухари носить буду.

— А он уже всё доказал, — продолжал Димка, — он мне справку из ГАИ показал. Машина прошла техосмотр, в этом году….

— Ха, ха, ха, — я не смог сдержаться и заржал. Испугался, с ужасом смотрю на Димку. Но Димка понял мой вопль по-своему.

— Вот и я так заржал, когда увидел. Короче, этот старший лейтенант фактически сделал мне одолжение. Мог бы вообще ничего не говорить.

— Так дальше-то, что?

— Слушай, уже поздно. Я жрать хочу. Ты не спешишь?

— Да нет, а что? — ох наивный, куда же я мог спешить от такого кино.

— Давай я чайник поставлю. Будем чай с сахаром. У меня сушек полно.

Димка засуетился с чайником, побежал за водой, а я развалился на стуле в ожидании продолжения того, что я так прекрасно организовал. Удивительное удовольствие наблюдать, как на твоих глазах погибает тот, кого ты всю жизнь ненавидел. Эх, жаль, что нельзя ему сказать, что это я всё устроил, что из-за меня он крутится сейчас, как уж на сковородке. Вот уж, чего меньше всего ожидал, так это истории с машинами. Написал, так, для объёма. Надо же, как выстрелило. Я с наслаждением глотнул коньячка из моей замечательной фляжечки. Теперь можно и чайку выпить.

— Бери сушки, Дима. Не стесняйся, сушек полно, — разлил по стаканам чай Димка.

— Так дальше-то, что было? — мне натерпелось услышать продолжение.

— Ну, что дальше? Выскочил на улицу, голова кругом. Начинаю всё вспоминать, сопоставлять. Та, первая моя машина, была вовсе и не моя. Помнишь, я тебе рассказывал, про большой заказ. Объект тот был большим, и всё переделывали, работы до хрена. Отопления на объекте нет, а уже заморозки. Мучаемся, но главное, всё время приходилось мотаться туда, а никакого общественного транспорта нет. Машины ни у кого нет. Летом мужики на объекте жили, а холодно стало, не хотят. Чего доброго вообще разбегутся. В общем, транспорт каждый день нужен. Стали на такси скидываться, дорого получается, платить надо в оба конца, а это почти 40 километров. И тут вдруг узнаём, что одному из наших художников, очередь подошла на машину. В смысле, Министерство Культуры выделило. Он на машину давно заявку подавал. А у него и денег-то нет, только что развёлся. Посоображали мы, и решили в складчину купить, на бригаду. Но, никто такое на себя записывать не хочет. Кому нужна не своя машина, на которой кататься будут все, вся бригада. Записали на меня, потому, что я самый молодой, и у меня не было водительских прав. Министерство уговорили, хоть и с трудом. Мол, для работы надо. Короче, крепко тогда нас эта машина выручила. Прицеп к ней приспособили, и гоняли и в хвост и в гриву. Даже я на ней ездить научился, и права позже получил. Набьёмся в неё как селёдки и едем. Чего мы только на ней не возили. Добили мы её за год. Но и заработали к тому времени, долги вернули. Когда её покупали, своих-то денег даже не было. Работу закончили, разбежались, что с машиной делать? Один согласился выкупить у остальных то, что от неё осталось. Всем заплатил, а переоформлять не стали. Так он и ездил по доверенности.

Ещё через год, он на ней перевернулся и скатился в овраг. Пока в больнице лежал, то, что от машины осталось, разворовали. Короче, нет больше такой машины. Прошло время, я уже тут, в Фонде. Подлизался к начальству в Министерстве культуры и выпросил себе машину. Так, мол, и так, нужно по делам ездить, по объектам, город большой. Они рады, что я хоть служебную не прошу. Правда, спросили, а нет ли у меня другой машины. Это формальность, но две машины в одни руки, не положено. Я тогда подумал, чем чёрт не шутит, та ведь машина на меня была записана. Ну, я в ГАИ, я там тоже многих уже знал, мы для них работу делали. Написал заявление, так, мол и так, прошу снять с учёта. Ан нет, не хотят, говорят, принеси номерные знаки. А я знаю, где эти знаки? Где их искать. Ну, объяснил всё, а зам. начальника ГАИ говорит, — я так просто не могу снять с учёта, без номерных знаков. Что значит, разворовали? Нужно провести расследование. Чего-то там написал и передал в Уголовный Розыск. Говорит, — они проверят, тогда машину с учёта и снимут. Ну, мне наплевать, проверяйте, я все рассказал, написал. И пошёл себе со спокойной душой. Через какое-то время вызвали в Уголовный Розыск, снова всё записали, и следователь сказал, — криминала нет, вот пишу, что машину можно снять с учёта. Иди, спи спокойно. С тех пор, я и думать про неё забыл. И вот, на тебе, у меня, оказывается две машины. Как такое возможно? Думал, думал, деваться некуда, пошёл в ГАИ. Попросил знакомых, покажите картотеку регистрации транспорта. Смотри, говорят. Я посмотрел, и в осадок выпал. Та несуществующая машина, ежегодно проходит техосмотр, что каждый раз заверено, подписью ответственного милиционера, и печатью. А это — стопроцентное доказательство! Я день в себя прийти не мог. Нервы из-за анонимки и так на пределе. Ещё и вправду посадят. Ведь всё явно выглядит, как какой-то гешефт.

Я слушал, открыв рот, ну и чудеса. Не выкрутится, не выкрутится! А Димка налил себе второй стакан чая и хрумкая сушками, продолжал.

— На следующий день снова иду в ГАИ. Ведь замначальника ГАИ мои документы на снятие машины с учёта, лично в руках держал. Как-то же они от него в Уголовный Розыск, попали? Все входящие и исходящие документы регистрируются и в ГАИ, и в Уголовном Розыске. Должны же какие-то следы остаться, времени ещё немного прошло. Если бы не знакомые мои, никто бы конечно мне ничего не дал. Но, вот прошитый ГАИшный журнал регистрации входящих-исходящих документов, у меня в руках. Месяц, когда это было, я точно помнил. Проверяю каждую запись, ничего. Ни намёка! Не было таких документов!

Слушая Димку, я чувствовал себя болельщиком на футболе. Ждал, когда же наконец забьют мяч в ворота.

— Но ведь как-то же документы попали в Уголовный Розыск, я же их там видел, — продолжал Димка, — иду в Уголовный Розыск. Знакомых у меня там нет, хотя в Городском Управлении бывал не раз, тоже по делам, ещё когда в армии служил. Ты же помнишь, я в милицейской форме ходил. В общем, расположение, где что в здании находится, я хорошо знал. Повод зайти придумал, типа по работе Худ фонда. Выписали пропуск. А что дальше делать, не знаю. Фамилии следователя, не знаю. Должность его, или хотя бы звание, не знаю. Он в цивильном тогда был. Помню только, где его кабинет находится, и за каким столом он сидел. Постучал, захожу. Народу, как всегда, на головах сидят, а того следователя среди них нет. Спрашиваю, где этот, что сидел вот за этим вот столом? А он, тут больше не работает, — отвечают, — в Сибирь уехал. Что ещё спросить я не знаю, чего делать, не знаю. Тупик! Вышел я на коридор, плакать, или смеяться, не знаю. Народ вокруг ходит, никто на меня внимания не обращает.

Куда это Димка гнёт, если всё было так, как он рассказывает, он бы сейчас тут сушки не жрал, и со мной бы не болтал. Тут уж вешаться пора. Неужели, выкрутится?

— Думаю, — продолжал Димка, — надо журнал входящих проверить, но где этот журнал искать? В ГАИ, секретарша с журналом, прямо на коридоре сидела. А здесь не сидит. Ходил, ходил по коридорам, смотрю, дверь железная. Написано — «Секретная часть». Всё, точно так, как у нас части, в штабе было. Секретная часть, это там где все документы. Там же должен быть и журнал входящих. Открываю дверь, узкая комната, шкафы, стеллажи. Разделена барьером с такой откидной доской, типа шлагбаума. Ну, чтобы туда не заходили. За столом сидит одна единственная, тощая, старая еврейка. Уставилась на меня. Послушала мой лепет, про журнал входящих, и как заорёт,

— Немедленно выйдите! Здесь посторонним находится не положено!

— Да мне только спросить, где искать! Помогите, пожалуйста.

— Вы не имеете права здесь находиться! — орёт.

Вижу, труба. Баба невменяемая. Ну, я в полной прострации нос опустил, уже выйти хотел, и вдруг вижу, прямо перед ней, на соседнем, никем не занятом столе, лежат, скреплённые большой скрепкой, те самые мои документы, которые я ищу. Вот они, только руку протяни. Я свою фамилию сразу узнал.

— Вот же, вот, смотрите! Это то, что я ищу, это мои документы! — говорю я ей.

— Немедленно покиньте помещение! — сама орёт, и нарочно, стол с моими документами собой от меня закрывает.

Я за эти пару дней едва с ума не сошёл, весь на нервах. Что со мной случилось, не знаю. В глазах потемнело, я через этот барьер перескочил, и документы в руки схватил. Старуха визжит, в комнату ворвались, меня мордой в пол, документы отобрали, руки за спину, коленом шею чуть не сломали….

Пришёл в себя уже в том самом кабинете, куда до этого заходил. Сижу на стуле, пью воду из стакана. Лицо и рубашка мокрые, видно в лицо водой плеснули.

— Ты, говорить можешь, — спрашивает кто-то, — зачем на Фаину Марковну напал? Вы знакомы?

— Нет, не знакомы, — отвечаю.

— Ты понимаешь, что проник в секретную часть Городского Управления Уголовного Розыска?

— Я только хотел спросить….

— На дверях написано, — «Секретная часть. Посторонним вход воспрещён». Что непонятно?

В общем, пришлось всё рассказать с самого начала, и про анонимки, и про то, что дело ведёт МВД под контролем ЦК. Это, а может и то, что я сам недавно был, как бы их сослуживцем, и имел много общих с ними знакомых…. В общем, мужики прониклись ко мне уважением. Моя выходка, в Секретной части, их впечатлила, заговорили по душам. И тут стали выяснятся удивительные вещи.

Я слушал Димку и думал, неужели не врёт? Рассказывает, как детективный роман. Я бы, бузу в милиции затевать, никогда бы не решился. Наверное, спасло то, что он сам два года милицейскую форму носил, все эти ихние ментовские манеры знал, и милиции не боялся.

— Оказывается, — продолжал Димка, — тот следователь, который документы на машину смотрел, и должен был отправить обратно в ГАИ, вместе со своим заключением, сделать этого не успел потому, что на следующий день был со скандалом из милиции уволен. Он тем же самым вечером напился, и не с теми подрался. А мои документы так и остались лежать в его столе. После него за этим столом никто не сидел, стол был общим. Их из стола извлёк только новый сотрудник, который приступил к своим обязанностям за два дня до моего прихода. Обнаружив в своём столе мои документы, не зная, что с ними делать, он отнёс их в Секретную часть, где та самая Фаина Марковна, как обычно, должна была сложить их в папочку, и передать в Центральный Архив. Когда я на неё «напал», она занималась именно этим, готовила документы к передаче в Архив. Как мне объяснили, там бы их никто никогда не стал бы искать. И если бы я в этот самый момент, случайно, не оказался в их Секретной части, никаких концов никто, никогда бы не нашёл. И я ничего бы не смог доказать. Меня, как за руку кто-то вёл. Вот и скажи, что Бога нет!

— Подожди, я не понимаю, — моя надежда таяла на глазах, — а, как же ГАИ, и ежегодный техосмотр, который транспортное средство проходило?

— Представляешь, — продолжил Димка, — я голову ломаю, как так получилось, что документы нигде не зарегистрированы, никто их не ищет, и ничего про них не знает. Оказывается, всё просто, как пареная репа. Я отдал документы в руки замначальника ГАИ, лично. Если бы я просто послал их по почте, их бы зарегистрировали. Или, я должен был сам их зарегистрировать, в установленном порядке. Но, я этого не сделал, я к их начальству пошёл. А тот, к кому я зашёл, замначальника ГАИ тоже, документы не послал, как положено, в установленном порядке, а отдал лично в руки тому самому следователю, которого потом уволили. Поэтому, ни в ГАИ, ни в Уголовном Розыске они не были зарегистрированы. Про них просто все забыли. Вот такая вот, хрень!

— Так, а с техосмотром-то, что? — я уже не знал, можно ли верить Димкиному рассказу и всем этим чудесным совпадениям.

— А это вообще, отдельная история, — с воодушевлением продолжал Димка, — в конце каждого года все гаишники отчитываются за свои участки работы. Видит, какая-то машина не прошла техосмотр. Такое бывает. Кто-то умер, кто-то болеет, машина стоит в гараже и никто на ней не ездит. Что гаишнику делать? Бегать искать? Запросы писать? Да, плевать ему, чего зря волноваться. Как только машина окажется на дороге, её сразу задержит любой дорожный патруль. Машину отберут, и влепят штраф по полной, за наглость. Поэтому, чтобы голову себе не морочить, и отчётность не портить, гаишник, в регистрационной карточке, просто тупо ставит печать «Техосмотр пройдён». На следующий год, все всё забыли, и история повторяется. Машина успешно продолжает существовать, и проходить ежегодный техосмотр! Вся эта история, с якобы моей машиной, есть ни что иное, как обыкновенный бардак и разгильдяйство гаишников. Им-то наплевать, у них и без меня дел по горло. Впрочем, не появись эта анонимка, никто ничего и не вспомнил бы. Когда этих анонимщиков поймают, милиционеры сами с них шкуру сдерут. Написали на меня, а разборки теперь у них.

После этих Димкиных слов, мне срочно захотелось в туалет. Там я допил всё, что оставалось в моей фляжечке. Что бы я без неё делал…. Смыться домой было нельзя, увидев моё волнение, у Димки могли возникнуть подозрения.

— И, что теперь будет? В Министерстве уже знают об этом? — спрашивал я уже для проформы, понятно было, что всё пошло не так.

— А как же, — возбуждённо продолжал Димка, — один из Уголовного Розыска пошёл со мной к директору Фонда, и при мне всё сам начал ему рассказывать. Старик возбудился и сразу, тут же стал звонить Министру Культуры. Он так возбудился, и так размахивал руками, что до меня только тогда дошло, как вся эта проверка всех достала и переполошила. А история с машиной прямо касалась Министерства, потому, что именно оно отвечало за распределение машин. Тем более, что в анонимке самого министра обвиняли в укрывательстве. Положив трубку, директор заперся со следователем и они ещё час о чём-то говорили.

— Ну, и дальше что?

— Не знаю пока, что дальше. Но теперь уж не страшно, с машиной был самый неприятный момент, больше всего крови выпил. Знаешь, самое страшное, это — неизвестность. За эти месяцы извёлся, поверишь ли, сердце начало болеть. Кому я не угодил? Людей-то у нас не так много. Даже если кому-то со стороны моё место приглянулось, откуда они знают все эти подробности. Явно кто-то из своих, кто-то кто рядом находится, кто хорошо меня знает, помогает им. А может, и сам инициативу проявляет. Стыдно сказать, я ведь даже тебя подозревал. Поверь, это страшно, когда перестаёшь верить всем, даже единственному другу. Я эту мысль от себя гоню. За что тебе меня ненавидеть? И завидовать нечему, ты намного больше меня зарабатываешь. А сомнения жрут. На кого думать? Ни один человек никогда ничего плохого мне не говорил. Я уже даже баб всех своих перебрал.

— Да, да, Дима, это бабы, конечно бабы! Обидел какую-нибудь, жениться пообещал, или внимания не уделил. Вот она и отомстила! — вспомнив блохастую Таньку, я искренне сочувствовал Димке, даже на минуту забыв, что сам всё это затеял.

— Женщины? Нет, маловероятно, подумав сказал Димка, — я никогда никого не морочил никакими обещаниями, и за это девчонки всегда были благодарны мне. Никого никогда не унижал. Всегда сходились по согласию, и по согласию расходились, как друзья. У меня до сих пор хорошие отношения со всеми. Да и зачем мне грузить их рабочими делами, мы же для радости встречаемся.

Как же ты всё успеваешь, до чего же везучий, гад. Неужели выкрутится. От этой мысли у меня мутилось сознание.

— Да не переживай ты так, прорвёмся! — увидев мою потухшую физиономию Димка решил, что я переживаю из-за него, и теперь он успокаивал, меня!

Вот он, сидит передо мной, тот, кто отравил всю мою жизнь, чай пьёт, и усмехается. Хотелось хватить его чайником по голове, а я, как разведчик в стане врага, изображаю дружбу. Он даже не понимает, как это больно. Говорит, что плохо — ему! «Сомнения его жрут!» Это мне плохо! Мне! Мне очень плохо!

Глава-39 Искусство следствия

— Димка, слышал, что Фетисов рассказывал? — в мастерскую, как всегда без приглашения, ввалился Петрович.

Фетисов был титулованным Заслуженным художником. Я с ним сталкивался только на каких-то мероприятиях. Что он там и кому рассказывал, мне сейчас было совершенно неинтересно.

— Петрович, извини, я сейчас немного занят, заказ нужно сдавать.

— Да ты не понял, Фетисов про твоего приятеля рассказывал. Ну, я тебе скажу, и сволочь он. Как ты с таким дружишь? Ты может и сам такой? «Скажи мне кто твой друг….»

— О чём ты, Петрович? Не гони волну…

— Как о чём? Художников на допросы таскают! Твой приятель всех грязью облил, подонок!

— Да объясни ты толком, Петрович, что случилось-то?

Успокоившись, Петрович поведал, что оказывается уже нескольких художников вызывали на допрос. Некоторые старики, кто ещё помнил прежние времена, были изрядно напуганы. Не столько обвинениями, сколько методами допроса. Последний из тех, кого допрашивали, устроил скандал и напал на следователя. Непривычные к такому отпору милиционеры, якобы пытаются инцидент замять. А виноват во всём Димка, который якобы всех оклеветал. Звучало всё нереально и дико. Димка мне ничего на этот счёт не рассказывал, и вообще, выглядел подозрительно спокойным. Петрович суетился и ничего толком не объяснял. Без пол-литры тут было никак не обойтись. Пришлось запереть дверь и достать бутылку. После стакана, под кильку в томатном соусе, Петрович начал рассказывать в лицах. Было это правдой, или нет, непонятно. Поскольку он сам пересказывал с чужих слов, и не только Фетисова. Оказалось, что слухами полниться весь Союз Художников.

На допрос вызывали официальной повесткой, в то самое мрачное здание бывшего НКВД. Вся обстановка, охрана на выходе, пропуска, говорила о том, что войти-то можно, а вот выйти…. В общем, заслуженные художники входили в кабинет следователя, судя по всему того самого старшего лейтенанта, уже настроенные соответствующим образом, то есть на задних лапках. После непродолжительного знакомства и подписания Предупреждения об Ответственности за Дачу Ложных Показаний и Обязательства о Неразглашении Тайн Следствия, всем задавали примерно один и тот же вопрос. Брали ли Вы, или получали ли, какие-либо деньги от Димки? Поскольку о разборках в Художественном Фонде знали все, каждый считал своим долгом лишнего не болтать, и коллег не подставлять. Поэтому естественно говорили, что ни про какие деньги ничего не знают.

— Вы в этом уверены? — спрашивал следователь, — ничего не скрываете? Может, Вы что-то забыли.

— Не-ет, ну как можно, — отвечал художник.

— Очень хорошо. Пожалуйста, подпишите протокол, с моих слов записано верно, — ласково говорил следователь.

Довольный собой художник, полагая, что дело сделано, радостно подписывал.

— Скажите, — затем говорил следователь, — вот Вы, уважаемый художник, профессор живописи. Государство покупает у Вас Ваши картины, выделило Вам большую квартиру, вне очереди, в центре города! Мастерскую шикарную, бесплатно! А Вы, врёте здесь, и под враньём своим расписываетесь! Как Вам не стыдно?…

После этого, следователь предъявлял подписанные Димкой показания, о том, какими суммами уважаемый художник с ним, с Димкой, обменивался, что теперь выглядело, как преступный сговор. Иначе, зачем же это скрывать? При этом, Димка-то со следствием сотрудничает, а уважаемый профессор и Заслуженный художник, нет.

— Но, позвольте! — возмущался профессор, — это было давно, деньги на расходы. Материалы покупали! Суммы — ничтожные, я уж и забыл про это!

— Не позволю! — возражал следователь, — я же Вас предупреждал, об ответственности за дачу ложных показаний. Вы подпись поставили. Суммы, говорите, ничтожные? Это, для таких как Вы, они ничтожные. Для тех, кто в роскоши живёт, на всём готовом. А для простого советского человека, для рабочего, или хотя бы для меня, работника правоохранительных органов, деньги — большие.

Пока ошарашенный художник соображал, в какую передрягу он попал, следователь продолжал дожимать.

— Может Вас оклеветали? Один из вас врёт, это же очевидно. Кто из вас врёт? Что прикажете записать в протокол? Может, Вы собственноручно напишете объяснение, как так получилось?

После такого, практически каждый кого допрашивали, впадал прострацию. Ведь не выкрутишься, и не сбежишь. Что художники там писали, они вряд ли расскажут. Всю малину следователю испортил, тот, кого вызвали на допрос последним, кстати, не самый известный художник. Возможно, его уже успели предупредить, а возможно следователь, решив, что гнилая интеллигенция уже вся у него в кармане, слишком уж нахамил.

— Мне боятся нечего! Я сын полка! С одиннадцати лет фашистов убивал! — он схватил стул, на котором сидел, и стал крошить им стол, и всё вокруг, пытаясь достать следователя.

В общем, чем закончилось, неясно. Но скандал не скрыть, люди оказались слишком известными. Даже сын полка оказался общественным деятелем, награждённым Орденом Отечественной Войны и несколькими медалями.

Я слушал про это зазеркалье и понимал, что вожделенная карьера старшему лейтенанту теперь не светит. И теперь его личный враг тот, кто всё это устроил….

Глава-4 °Cвязи решают всё

Сидеть и молча ждать у моря погоды, я не мог. Было страшно выдать себя расспросами, но ещё хуже было находиться в неведении. Бесполезно пытаться что-то выяснить у Димки. Откуда ему знать, оставят его или нет, после всех этих скандалов. У кого бы спросить? Однако, вскоре ничего выяснять не пришлось.

— Это хорошо, что ты за друга волнуешься, — сказал секретарь парткома, скульптор Попцов, который сам ничего толком не знал, — скоро состоится открытое партийное собрание. Будет представитель из Министерства культуры, будет возможность ознакомиться с результатами расследования. Вот тогда всё и узнаем.

Я с этой новостью пошёл к Димке, но он уже об этом знал.

— Я звонил в ЦК, заведующему Отделом Пропаганды и Агитации. Он сказал, что вопрос закрыт.

— Ты? звонил в ЦК? — я был ошарашен Димкиной наглостью, — почему ему? Как же ты решился? Мы же, вроде, под Отделом Культуры ходим?

Все знали, что зав отделом Пропаганды ЦК, истый зверь, и ломает людей как спички. К нему идти, верная смерть.

— Председатель Союза Художников сказал, что он курирует дело. А он меня знает. Я однажды у него на приёме был.

— Ты? На приёме? Зачем? Ты же не коммунист.

Димка никогда не говорил, что знает кого-то из ЦК. И на тебе….

— Он, кстати, хороший мужик, — продолжал Димка.

— Хороший мужик?! Да перед ним наш министр, дрожит, как осиновый лист!

— Ну, я то не министр. Выгонят, картины писать буду. Я однажды к нему на приём записался, прямо с улицы. Раз в два месяца, каждый зав отделом ЦК принимает в Общественной приёмной, посетителей с улицы. Ну, я и пошёл.

— Зачем? Почему к нему-то?

— А он сам позвал. Я подумал, почему нет? Я тогда только начинал работать в Худ фонде. А он устроил большое собрание для начальников низшего звена, занятых в идеологии, и промывал мозги. Сказал, что мы — солдаты партии! Но, предупредил, чтобы перестали звонить в ЦК по пустякам, а то «завели манеру, понимаешь!». Говорит, если кому-то надо, запишитесь на приём, как нормальные граждане. Ну, я и записался. Мне тогда, бюрократы работать не давали. То это нельзя, то, то нельзя. Хотел уже увольняется. Потом подумал, схожу, спрошу, хуже не будет.

— Ты, что на начальство стучал? — Димка открывался для меня с неожиданной стороны.

— Да ни на кого я не стучал. Я действительно хотел понять, что делать, когда кругом непреодолимые инструкции, запреты всякие, ревизоры. Бюрократы заели!

— По-твоему, законы неправильные? Хочешь обойти?

— Какие законы? Холодильник нельзя купить по безналу, он мне для работы нужен. А наличные не дают. И такая хрень, на каждом шагу. Теперь вот даже следствие устроили. «Брал деньги? Давал деньги?» Людей таскают! А кто всё это устроил? Почему обязательно, всё нужно через задницу делать?

— Ты ему так сказал?

— Ну, да. Только не сказал, а спросил, что в таком случае делать?

— Ни хрена не понимаю, и он тебя слушал? И не выгнал?

— Нет, наоборот. Как-то даже странно получилось. Сам не ожидал. Я в очереди на приём отсидел, передо мной старики с медалями были, чинуши какие-то. Наконец захожу, а в кабинете двое. Он и ещё женщина с кучей бумаг, видно помощница. Он меня увидел, и удивился, смотрит как на знакомого. Чего, говорит, «сюда» пришёл? В смысле, в Общественную приёмную, а не в ЦК. Ну, я говорю, Вы же сами сказали, на встрече с активом, так сказать. Пока мы говорим, женщина карточку посетителя заполняет, и всё время вопросами перебивает. Имя?… Отчество… Фамилия?… Возраст?… Ему надоело, и он ей продиктовал: «беспартийный, высшего образования не имеет, заместитель директора Художественного Фонда, 27 лет», и усмехнулся, «один он у нас, такой». Я это услышал, язык к нёбу присох. Он знал про меня всё, кроме того, что я приду на приём. В общем, поговорили, и я ушёл.

— Так он, что-нибудь сделал? Помог как-то?

— Помог. Холодильник купили. Бухгалтерия кошмарить перестала. Если что, звони, говорит, напрямую.

— Холодильник купили? — я уже ничего не понимал.

— Ну, я же про то, что купить не разрешают, рассказал. Холодильник нужен был, чтобы хранить краску. К нам тогда попала редкая импортная краска. Много, очень хорошая была, разных цветов, в трёхлитровых банках. Но, если банку открыть, то она уже не хранится, сворачивалась. Короче, по полбанки выбрасывали. А до +10 градусов, хранилась неплохо. Там так и написано было. В общем, обычный бытовой холодильник вполне краску спасал. А купить не разрешают, говорят холодильники для народа, а не для краски. Он выслушал, бесхозяйственность, говорит. Фамилию инструктора ЦК назвал. Кивнул помощнице, та мне на бумажке написала. Кто, говорите, не разрешает? Инструкция Госбанка? Запишитесь на приём к управляющему. Объясните ситуацию. А если не поможет, звоните этому товарищу, он разберётся.

— И что, разобрался?

— Разобрался. Там вообще забавно было. Пошёл в Госбанк. Отсидел, как положено, полдня очереди, в приёмной. Председатель Правления банка выслушал, и матом на меня. Мол, ходют тут с пустяками, работать мешают. Короче, выгнал меня. Я к тому инструктору. Он вопросов много не задавал, его уже предупредили. Звонит по вертушке в Госбанк управляющему, включил на громкую связь. Тот ему, у меня инструкция! Инструктор говорит, ну понятно, инструкция. Скажите, пожалуйста, говорит, Ваш заместитель член Коммунистической Партии? Может быть, он не откажет в просьбе её Центральному Комитету? Тот услышал, и заскулил, — не надо заместителя, пожалуйста, я всё понял, я всё понял, я не знал… Короче, вот так вот.

— Так, что же ты не позвонил в ЦК, когда следствие началось?

— Что я, дурак. Зав отделом ЦК мне не родственник. Если бы что-то нарыли, было бы только хуже. Я бы на его месте подумал, что раз следствия испугался, значит, мордочка в пушку. Нет уж, вот проверили, я и позвонил. Спросил, что со мной решили. А он, поверишь ли, извинился, искренне. Говорит, если бы мы глубокую проверку не провели, на нас бы тут на самих писать начали. А теперь, говорит, всё нам понятно!

— Так что, тебя теперь не снимут?…

— А судьбу, говорит, твою, будет решать твоё непосредственное начальство.

Выскочив от Димки, мне нужно было срочно хлебнуть коньячку, чтобы успокоиться. Это надо же, у него связи даже, Там…. Как же так, он даже не коммунист. Теперь, меня искать будут, все, все…. Господи, за что мне всё это…

Глава-41 Есть такое слово «надо»

— Дмитрий, что то ты не показываешь нам свои картины, — тестя, развалившегося на диване после сытного обеда и традиционных воскресных ста грамм, потянуло на разговоры. — Я бы, может, какую над диваном повесил, если бы мне понравилась, конечно. А то ведь разное сейчас малюют. Нас, на Съезде аграриев повезли показывать Выставку Современных художников. Я специально согласился туда пойти, думал, там твои картины увижу. Хорошо, что их там не было. Большего говна, я в своей жизни не видел. Неужели за такое платят? Это что-же, все такие художники теперь? Рисовать, вообще не умеют. Не поймёшь, где корова, а где лошадь. Чего молчишь? Ты, тоже так рисуешь?

Обязательный воскресный ритуал посещения Анжелкиных родителей продолжался. Частью ритуала были задушевные беседы. Тесть был убеждён, что разбирается не только в свиньях и навозе, но и в политике, и в искусстве, и считал своим долгом высказаться.

— Одна картина была вроде неплохая. Название я запомнил, «Пастух» называется. На всей выставке он один на человека был похож. Стоит, а сзади коровы и овцы пасутся. Вроде картина о народе, и трава зелёная. Но видно сразу, что художник этот, ни хрена не разбирается в сельском хозяйстве. Ведь было же Постановление Правительства, коров вместе с овцами не пасти. Если уж ты берёшься рисовать, то хоть вопрос изучи. А остальные картины вообще говно. Ты вот скажи, тебе за это платят? Кому это нужно? Я себе в дом, такое не повешу. А куда это всё девают потом?

— В музеи отдают, иногда на предприятия. В запасниках хранят, — я наивно подумал, что тестя интересует моя профессия.

— Да, богатое у нас государство, всех этих паразитов содержать, — не унимался тесть, — так когда, ты нам свои картины покажешь? Зарабатываешь ты, вроде неплохо, хотелось бы посмотреть.

— Я сейчас картины не пишу, в смысле не рисую, — я старался объяснить доступно, — мы занимаемся разработкой и оформлением интерьеров и экстерьеров, в основном.

— Да? Не рисуешь? А чего так? Я помню, когда ты просил руки моей дочери, ты говорил, что будешь живописцем.

— Рутинной работы очень много, да и настроение не то.

— Настроение? Это ещё что такое? У меня вот иногда совсем настроения нет. Но, я знаю слово — «надо!» Партия приказала, и мы в атаку. Настроение? Ты же коммунист, должен себя заставить. На тебя государство деньги тратило, долг надо отдавать.

— Я не об этом, если надо мы сутками пашем. Но картины, живопись…. Душа должна петь. Иначе картина не получится.

— А у тебя значит, душа не поёт? А чего это она у тебя не поёт? — тесть явно начинал задираться, — чем же ты недоволен? Ты всё морду воротишь, а я не пойму. Не то, тебе Советская власть не нравится, не то ещё, что-то. Может, я тебе не нравлюсь?

— Ой, Дима, — решила вмешаться Анжелка, — забыла рассказать, я твою однокурсницу встретила, она тебе привет передавала. Сама меня узнала, подошла и говорит, мы Диму не забываем. Уважают тебя! Передайте ему, говорит, что я замуж выхожу, и с него подарок. Так что помнят тебя, Димочка, какой ты мастер. Ты ведь, нарисуешь ей что-нибудь?

— Какие ещё подарки? — насторожился тесть, — бабе?

— Не пойму, о ком ты говоришь? Я вроде никому не обещал.

— Она сказала, Таней её зовут….

Что болтала Анжелка дальше, я уже не слышал. В глазах потемнело. Танька, о которой я уже стал забывать, добралась до жены. Она требует денег, и не отвяжется. Если она выходит замуж, то, что это значит для меня? Этот муж её, с ней заодно, два сапога пара?

— Чего задремал, зятёк?

Нет, не может быть. Не будет она жениху про свои блохастые похождения рассказывать. Тут ей самой бояться нужно. Видно, отступного хочет, напоследок урвать.

Глава-42 Невезучий директор

— Дорогой Вы наш, разрешите вручить Вам от всего нашего коллектива этот замечательный этюдник, — на общем собрании чествовали, уходящего на пенсию директора Худ Фонда, —уверяем Вас, что если в нём когда-либо закончатся краски или сотрутся кисти, он будет немедленно наполнен новыми. Пусть Вас не пугает его немалый размер. Вам не придётся носить его на себе. Чтобы ничто не мешало Вам не только отдыхать, но и радовать нас новыми пейзажами с натуры, чтобы Вы могли с комфортом путешествовать в деревню, на малую родину, чтобы прильнуть, так сказать, к истокам, Министерство культуры выделило Вам новый легковой автомобиль, вне очереди! Директора поздравляли с юбилеем, дарили подарки, зачитывали грамоты.

Интересно, кого назначат вместо него, — думал я. Почему бы им не назначить молодого, талантливого художника, члена партии с высшим образованием. Когда назначили этого, ему давно уже было за шестьдесят. Говорили, должность будет представительской. Однако дело было новым, Худ фонд только создавался, и на практике оказалось, что это довольно сложное хозяйство со снабжением, производством, кадрами. Заместитель директора, Димка, тянул всю работу. Скандальные разборки, связанные с анонимкой, Димку из процесса выключили, и всё свалилось на директора, у которого на старости лет не было никакого желания заниматься, ни плотниками, ни бухгалтерией, ни уборщицами. А неизбежные слухи и инсинуации вокруг расследования, окончательно его подкосили. Как его ни уговаривали, он наотрез отказался сидеть в этом кресле.

— Дорогой Вы наш, — говорил Министр Культуры, — Вы, Народный Художник! Вас все уважают и ценят. Никому и в голову не придёт перекладывать на Вас вину, за проделки молодого проходимца. Подберём Вам помощника поопытнее, понадёжнее. Через пару месяцев про этот инцидент никто и не вспомнит. А Фонду нужен лидер достойный! Мы на Вашем месте никого другого не видим.

— Не могу я, — отвечал директор, — дело уж очень нехорошее, к художественному творчеству отношения не имеет. Непонятное дело… Стыдно, на старости лет. Что? Кто? Откуда? Ничего не знал, и не интересовался. Тут не художник, тут завхоз нужен. А теперь вот, коллеги отворачиваются…. Если видели безобразия, что же прямо не сказать? Почему ко мне не пришли? Анонимки? Значит, не доверяют…. Теперь вот, мои работы в музее увидят и вспомнят, жулик нарисовал…. Стыдно-то как. Нет, нет, увольте, пожалейте старика…

Сейчас, — думал я, — когда всё организовано и процесс налажен, дело не выглядит таким уж сложным. Я вполне мог бы справиться. А Димка, если его оставят, пусть и дальше крутится. Я сумею объяснить ему, кто в доме хозяин….

Но вот, прошло уже больше трёх месяцев, после проводов директора Фонда на пенсию, а никого нового так и не назначали. Он формально продолжал исполнять обязанности, но появлялся редко, говорили что у него проблемы с сердцем. После скандала с анонимкой, жизнь сыграла с ним ещё одну из своих непредсказуемых шуток и добила окончательно. Директор судился с неким колхозом. Именно судился, колхоз судил его, а он судил колхоз. От этого директор ещё постарел и едва ноги переставлял. Если бы не суд, куда я пошёл за компанию со всеми нашими, чтобы директора там поддержать, я никогда бы не узнал что произошло, и что такое вообще возможно.

Покатавшись с женой вокруг дома на своём новеньком авто, договорились, что снаружи машину моет сам директор, а жена следить за чистотой внутри. Согласились, что это не квартира, и снимать обувь в ней не обязательно. Тем более, что собака всё равно будет грязными лапами в машине пачкать. Детей у них не было. Когда в преддверии пенсии подарили щенка, старики стали отдавать ему всю свою нежность, не заметив, как пёсик вымахал в мрачное чудовище, здоровенного дога, с обрезанными ушами и хвостом.

Дождавшись хорошей погоды, директор, наконец, впервые выехал на пленер. Хотелось побыть одному, забыть кошмар на работе, на пенсию, на пенсию! Угодили коллеги, ох угодили. Впервые он ехал один, без шофёра казённой машины, который не затыкаясь рассуждал о живописи, и вечно рвался заправляться. Директору не терпелось воспользоваться пожеланиями и опробовать подаренный роскошный этюдник. Он наденет берет и любимый шарфик, в тени ещё бывает прохладно, поставит этюдник на выдвижные ножки, и уйдёт в нирвану. А собачка сможет побегать.

Подходящий ландшафт нашёлся не сразу. Из-за баранки было плохо видно, мешали придорожные кусты. Пришлось съехать на узкую просёлочную дорогу. Даже не заглушив мотор, директор прошёл за кусты, подыскивая подходящее местечко для себя и автомобиля. Залюбовавшись блестящим на солнце маленьким озерцом в низине, он забылся в предвкушении творчества. Много лет назад совсем ещё молодым, он с восторгом смотрел на двух сельских учительниц нагишом заходившим вот в такое же озеро. Одна из них обернулась и махнула ему рукой, приглашая разделить радость общения с природой….

Внезапно картинка исчезла. Дикий грохот и свирепый рёв за спиной невольно заставил присесть. Только что было слышно, как хлопают крыльями бабочки. Неестественный, ворвавшийся в эту идиллию шум предвещал что-то ужасное. Обернувшись, директор оцепенел от картины достойной кисти художника.

Остановив машину рядом с чахлой изгородью из колючей проволоки, директор не обратил внимания на мирно пасущегося за ней быка. Ярко красный автомобиль, сверкая на солнце, урчал, подёргивался и издавал запах сгоревшего бензина, что вероятно привлекло внимание быка. Однако приблизившись, он был остановлен грозным рычанием, раздавшимся из-за полуоткрытых окон автомобиля. Метавшаяся внутри тень окончательно возмутила быка. По весу он был никак не меньше, а то и больше обидевшего его автомобиля. Сходу прорвав изгородь и поранившись при этом о колючую проволоку, бык разозлился ещё больше. Боднув автомобиль, он взбесил запертого в нём пса. Под мощными ударами окровавленного быка, автомобиль жалобно завывал клаксоном, а запертый в нём пёс зверел и бесновался внутри. На глазах директора крушился автомобиль, не успевший проехать и ста километров. В ужасе наблюдая эту картину, сделать он ничего не мог. Бык продолжал таранить автомобиль, до тех пор, пока пёс не смог вырваться наружу. Схватка неожиданно закончилась победой пса, ухитрившегося вцепиться в горло быка. Как описывал позже директор, довольный собой дог, гордо водрузился на побеждённого врага, в ожидании похвалы хозяина.

На суде не обсуждали, как директор, в предынфарктном состоянии, добрался домой. Не откладывая, он подал в суд на колхоз, которому принадлежал бык, в надежде возместить хотя бы часть убытков. Это же очевидно, что быка плохо привязали, раз он смог почти беспрепятственно добраться до автомобиля, случайно остановившегося на дороге, пролегавшей вдоль изгороди. Понятно было, что машину директору никто не вернёт, а другую никто уже не выделит. Однако и с этим возникла загвоздка. Колхоз подал на директора встречный иск за убытки, возникшие в результате потери племенного быка, только что купленного в Голландии, на валюту. Как выяснилось, бык стоил значительно дороже автомобиля, и директор, при всём желании, не смог бы компенсировать колхозу убытки. Суд долго не мог принять решение, но уже в ходе разбирательства стало понятно, что дело ничем не закончится, что и произошло, в конце концов. Правда удалось отстоять собаку и не дать её усыпить, поскольку агрессором был признан бык, а пёс честно охранял имущество хозяина, рискуя при этом собственной жизнью. В общем, директор лишился и машины, и денег, и вдобавок ко всему попал в больницу с сердечным приступом.

Глава-43 Вопрос — политический!

Поползли слухи, что вслед за директором Димка тоже уходит, неизвестно куда. Он стал редко появляться в своём кабинете, а на мои вопросы угрюмо отмалчивался. Сказал лишь, что попросили задержаться, пока не назначат новое начальство. То, что Фонд обезглавлен, почувствовали все. Хорошо отлаженная работа остановилась уже давно. По территории мастерских, в поисках виноватых бродили недовольные заказчики, зачастило самое разное начальство, но толку не было. Пьянка в запертых изнутри мастерских и подсобках, не прекращалась. На складе заканчивались материалы, бухгалтера лишившиеся премии, хамили без всякого повода. Я на себе почувствовал, что нет ничего хуже безвластия. Ходить на работу не было никакого смысла, поскольку ни работы, ни денег не было. Жизнь ещё теплилась лишь за счёт незавершённых, старых заказов. Уже начали ругать советскую власть и коммунистов, которые «не давали жить творческому человеку». Но жизнь не стояла на месте, и уже как было раньше стали сколачиваться бригады халтурщиков. Высокие материи отошли на второй план, всем просто нужны были деньги.

— Слушай, Петрович, что это за хрень такая, почему нам начальника не назначают? Невозможно бардак терпеть.

Пьянка только начиналась, в ход пошла лишь вторая бутылка. Пили без повода, что последнее время становилось привычным. Работу, ту что ещё была, делать не хотелось. Ощущение неопределённости, чувство — поганое. Даже если заставишь себя работать, всё равно толку не будет. В дверь, с разговорами и советами будут стучать другие бедолаги. Временное успокоение наступало лишь, когда собирались группками, как сейчас, побухать и потолковать. Вот так, за салом, с водкой и чесноком я и поинтересовался мнением Петровича, который слыл проницательным, и был сам себе на уме.

— Это, я тебе скажу, вопрос политический! — мудро заметил Петрович, поморщившись от жгучего чеснока.

— Не понял, при чём тут политика? — неуверенно спросил один из собутыльников.

— Не могут начальники определиться, — Петровичу удалось хлебом зажевать пекучий чеснок, и он продолжил, — в глазах партийных начальников, Художественный Фонд — объект не хозяйственный, а идеологический. Соответственно, нужен авторитетный начальник, со званием, Народный, или на худой конец Заслуженный. Думаю, некоторым уже предлагали. Но все же увидели, какое тут дерьмо, и захотели не сильно. Есть конечно и такие, которые с радостью бы этот стул оседлали. Да верхи сами таких не хотят.

— Петрович! Ну чего ты усложняешь, «хозяйственный объект, идеологический»…, раньше такого вообще не было. И ничего, обходились. Слава богу, Димка, ведь пацан совсем, понял, что без снабжения, никуда. А деньги, как из заказчика выбивать? Платить-то, то не хотят, то не могут. Расценок утверждённых, не было. Заплатят, их потом трясут. А транспорт? Если грузовая машина нужна, так целое дело. Никто давать не хочет. А стройка? Мастерские художникам нужны? Нужны! Все же по подвалам, да по чердакам. Разве это дело? Это же бегать, пробивать надо. Финансирование, проекты…. Чёрт ногу сломит. При чём тут, на хрен, политика? Не будут таким навозом Народные Художники заниматься. Им, вон какие деньжищи платят.

— Ну это, мы, знаем. А начальство, думает иначе. Думают, место хоть и неспокойное, но идеологическое. Не зря же Райкомы с Горкомами тут ходят, учат, как детский сад или библиотеку раскрашивать. Будто мы без них не знаем. Да и заказчики, не было случая, чтоб не кляузничали. Будь место спокойным, давно бы блатного прислали, коммуниста какого-нибудь. А тут, на хромой козе не подъедешь.

— Петрович! Давай, про коммунистов не будем, — не выдержал я, — при чем тут это?

— Ах да, я и забыл, ты же у нас коммунист. Ну, извини, что обидел твои коммунистические чувства.

— Петрович! Место, как место, — не успокаивался собутыльник, — чего тут особенного? Работать надо!

— Чего особенного? Анонимки пишут. Народ у нас, грамотный и шакалистый.

— Да, поймать бы мерзавца! Я бы ему, семенники вырвал! Только жить нормально начали. Откуда такая гнида взялась?

— Откуда взялась, откуда взялась? Да кто угодно мог написать, вот хоть бы Димка, — Петрович пьяными глазами уставился на меня, — сидит тут с нами, коммуниста из себя строит. И всё, в анонимку….

— Петрович! Прекрати, ведь и правда подумают, — я едва не раздавил стакан, почувствовав предательскую дрожь в руке.

— Да никто на тебя Дима, не думает. Друзьям так не делают. Все знают, Дима, что вы тёзки, служили вместе. Говорят, и учились вместе? Это же он тебя в Фонд привёл, разве нет? Я бы за такое «спасибо» сказал.

— Именно друзьям так и делают, — сосредоточенно жуя сало, отозвался Петрович.

— Да зачем, Петрович?

— По-разному бывает. Может бабу не поделили. А может, просто жаба жрёт! — Петрович снова сверлил меня глазами.

Вот также говорил дядя Федя, мамин… «Пацана, жаба жрёт». Внутри всё сжалось. Может, Петрович знает? Неужели Танька…. Может, они знакомы? О-о! Как же я ненавидел Димку за то, что он заставил меня всё это терпеть. Они не понимают, каково это. Я бы им всё рассказал, но ведь не поймут!

— Что это ты, позеленел? Ты, тут нам на стол не наблевай. Совсем молодёжь пить не умеет, — Петрович ехидно улыбался, — иди, морду умой.

— Дима, тебе помочь? — заволновались собутыльники, — до туалета, дойдёшь?

В кабинке туалета меня трясло. Едва добежал, ещё минута, и обгадился бы в мастерской. Пьян, я не был, бил страх. Пил я теперь только, когда оставался один. На людях осторожничал. Боялся, что язык развяжется. Нервы, ни к чёрту. Петрович — гнида, заметил наверное, что я с водкой филоню. Наверное, сейчас пропагандирует там, на мой счёт. Что делать? Домой не уйдёшь, они в моей мастерской сидят. Вот бы послушать, что говорят. Эх, не догадался, нужно было диктофон спрятать. Ну и плевать, чтоб там ни говорили, буду всё отрицать. Всё ложь, ничего не знаю! Подонки, да как они посмели? Что они понимают? Быдло!

Когда, наконец, вернулся в мастерскую, все уже расходились. Закончилась водка, да и загрузились уже достаточно. На выходе из здания, на видном месте, появилось объявление об открытом партийном собрании. Ну, хоть что-то начало происходить.

Глава-44 Накрасить губы

Утром следующего дня, как неравнодушный коммунист, я поинтересовался у парторга, что собственно затевается.

— Хорошо, что спросили, я сам хотел за Вами посылать, — обрадовался парторг, — готовьтесь выступать. Мы пока не афишируем, но Вам скажу. Будем обсуждать личное дело заместителя директора. Вы ведь, кажется друзья, не так ли? Ну, вот Вы честно, по партийному, и расскажите всем, что Вы про него думаете. О стиле руководства, ну и как товарищ, конечно. Вы ведь давно знакомы, так ведь? О прошлом много не говорите, одного примера будет достаточно, характеризующего личность, так сказать. Ну как, справишься? Да, кстати, оденься поприличнее. Штаны хоть погладь, что ли. Министр Культуры будет.

Ещё бы, он ещё спрашивает? Справлюсь ли я? Вот он час, пробил, наконец. Не зря, не зря я старался! Так, подведём итоги. С Димкой, всё понятно. То, что собрание посвящено конкретному лицу, говорило за то, что этому лицу, крышка. Так было всегда. Обычно за этим следовал выговор, а то и исключение из партии, и затем уж, уголовное дело. Хотя звучало нелепо потому, что Димка не был коммунистом, при чем тут партсобрание. Неужели сработало? То, что ничего серьёзного не нашли, ничего не значит. Тут, как в анекдоте, не то ты пальто украл, не то у тебя украли, но в воровстве, замешан! От таких, запачканных, избавляются, от них несёт неприятностями. В общем, похоже, Димка — «сбитый лётчик». А моё выступление на собрании — ключевое. Значит что? Заметили, наконец! Сказал же, одеться поприличнее. А вдруг директором назначат. А что, свежая кровь. Член партии, образование высшее, институт закончил, с красным дипломом. Как там Петрович говорил, определились начальники. Поняли, работа стоит, тут не до свадебных генералов. Костюм надо купить. Хожу как как плотник или шофёр. Никто всерьёз не воспринимает. Пора, пора выходить из тени. А встречают по одёжке. Да где же костюм приличный найдёшь. Может, на заказ успею. Последние деньги отдам. Сегодня же займусь. Речь нужно подготовить, ой, мало времени. А Анжелка — дура, с папашей своим, поймут наконец, кто есть кто…. Надо Петровича попросить, чтобы поддержал меня на собрании. Не откажет, он нос по ветру держит. Дружба с новым директором ему не помешает. Впрочем, если Димку совсем уберут, будет плохо. Самому бегать придётся. Ладно, с этим позже решим.

Костюм сшили за неделю. Хороший получился. Правда мать сказала, что колом стоит, надо обносить.

* * *

— Димка, ты чего вырядился, как петух? — ехидничал Петрович, — рубашку белую накрахмалил. Забыл только, кое-что.

— Что, что не так?

— Губы забыл накрасить, ха-ха-ха. Колись Дима, что за повод?

До чего же рожа у Петровича, мерзкая. Ну, ничего, я тебе ещё покажу. А про рубашку он прав. Белая не годится. Нужно, чтобы вид солидный был, а стиль — деловой, но не свадебный.

— Петрович, чего привязался? На Юбилей иду, пригласили. Ты этих людей не знаешь.

— Зато я тебя знаю, ты зря ничего делать не станешь, кхе, кхе…. Ну, если юбилей, тогда понятно. Юбиляру привет передавай.

— Постой, Петрович, я вот что хотел сказать. Ты знаешь, на днях будет открытое партийное собрание, я там буду выступать. Не мог бы ты меня поддержать? Экспромтом, так сказать. Увидишь, как дело пойдёт, ну и подключайся. Пару слов от себя. Ну как, согласен, поддержишь?

— Собрание? Делом пора заниматься, а не языки чесать! При чём тут собрание, пар-тейное? Без этого, мало вони было?

— Да я сам толком не знаю. Предполагаю, начальство определилось, как ты говорил. Бардак, вроде прекращается. Думаю, директора нового пришлют. Может, хотят коллективу представить, на собрании.

— Директора? Давно пора. Ладно, — задумчиво чесал подборок Петрович, — выступлю, экспромтом…

Глава-45 Назначение

Удивительно, но на собрание подтянулись даже те, кто никогда ни на какие собрания не ходил, из числа беспартийных живописцев и скульпторов. Группками кучковались именитые старики-художники, работяги с шоферами, бухгалтера с экономистами, даже уборщицы пришли. Неразбериха, видно, достала всех. То, что будут обсуждать Димкино личное дело, никто не скрывал, но особо и не афишировал. Может, — подумал я, — пришли на него посмотреть? Может, хотят узнать, чем расследование закончились? Всем же приятно, в бывшего начальника плюнуть. Сейчас было важно увидеть, кого посадят в президиум. Не исключено, что и меня могут пригласить. Не зря же главным выступающим назначили. Это было бы хорошим знаком. На меня, и так обращали внимание. Возможно, привлекал мой непривычный вид, с папкой в руках и в деловом костюме. А возможно потому, что я запачкан знакомством с Димкой. Я же его другом числюсь. Ну, ничего, сегодня я поставлю точки над «i». Я же коммунист, должен быть принципиальным, особенно по отношению к товарищам.

Зал заполнился, в президиуме появился секретарь парткома, затем Министр культуры, известный всем инструктор ЦК, куратор Союза Художников, и наш старый, помятый директор Фонда. А, так вот почему всё так затянулось, ждали, когда директор очухается и выйдет из больницы. Меня не пригласили, но это ещё ничего не значит. Я сам сел в первом ряду, поближе к трибуне. Последним появился Димка, он с угрюмой физиономией уселся в середине зала, возле прохода. Ему уступили место.

— Ну, что, пора начинать товарищи. Благодарю за активность, вижу, почти все члены Союза Художников собрались. Спасибо, товарищи. Объявляю собрание открытым. Со вступительным словом выступит наш уважаемый Министр культуры.

— Товарищи! Художественный Фонд, это исполнительный орган Союза Художников, и последнее время его лихорадило. Текущая работа потеряла темп. Проводилось расследование. Итоги его подведены. Хочу доложить вам, что все вопросы к директору фонда сняты. Вы уже конечно об этом знаете. Вы также знаете, что он у нас уже заслуженный пенсионер. Пришло время подумать о его преемнике. Опыт показал, товарищи, что Художественный Фонд это не столько объединение творческих работников, коим, собственно, является Союз Художников, а скорее рабочая лошадка Союза Художников. Поэтому, Фонд должен возглавлять не столько творческий, а скорее хозяйственный руководитель, но конечно, с художественной подготовкой, понимающий процесс. Нужен молодой, энергичный, перспективный товарищ. Если что, мы его направим, поможем.

В душе моей всё пело. Вот оно, не зря, не зря я старался. Должно же когда-либо повезти. Я выстрадал это место….

— Мы планируем предложить, товарища на эту должность, — продолжал министр, — но прежде хотели бы услышать ваше мнение. Оно будет для нас решающим.

— Где кандидат, покажите, — раздались голоса из зала.

— А с анонимкой, что? Чем закончилось? Нашли, кто написал?

— Товарищи, — министр помахал залу ладонью желая прекратить шум, — анонимщиков, товарищи, найти всегда непросто, на то они и анонимщики. Их, вообще редко находят. Да и какая разница, важно ведь, подтвердились факты или нет.

— Так расскажите, — снова кричали из зала.

— Товарищи, как я уже сказал, был сигнал, мы его проверили, явных нарушений в работе Фонда не выявлено. Может быть есть, что-то такое, что формально не является нарушением, но мешает работе коллектива? Вы сами, как думаете, товарищи? Ваше, какое мнение? Может, кто-то хочет высказаться, так сказать — поделиться…

Цирк какой-то «так сказать — сказать». Почему просто не пригласить на трибуну? Договорились же. Клоуны, цирк на публику разыгрывают. Однако, пауза затягивалась, и никто меня не приглашал. Наверное ждут, чтобы я сам инициативу проявил. Ничего не согласовали, бардак, как всегда. Но тянуть было больше нельзя.

— Разрешите мне, — я поднял руку.

— Представьтесь, пожалуйста, — повернулся ко мне министр.

— Я художник, живописец, член партии. Сейчас работаю в оформительских мастерских, зовут Дмитрием.

— Говорите, Дмитрий, слушаем Вас, — одобрительно сказал министр.

Фамилию даже не спросил, знает, наверное. Какого чёрта, я что, с места должен выступать? Кто меня услышит. Договорились же….

— Разрешите я пройду к микрофону?

— К микрофону? — удивился министр, — ну, ну, проходите, конечно.

Я вышел на трибуну и посмотрел в зал. Ноги ватные, в висках стучит. Лица мелькают. Не ляпнуть бы что-нибудь. Соберись, соберись, Дима…

Вероятно увидев моё волнение, парторг решил поддержать,

— Товарищи, если кто не знает, это близкий друг заместителя директора Фонда, они когда-то учились вместе.

В зале одобрительно захлопали, затем наступила тишина.

— Да, товарищи, я его хорошо знаю. Мы не только учились, но и служили вместе. Мы дружили. Я всегда его поддерживал, и буду поддерживать, как бы он не оступался. Я бы не стал судить его строго за то, что произошло. Не каждый справиться на такой должности, особенно если нет высшего образования, которое даёт необходимый кругозор любому руководителю. Всем известно, что заместитель директора и мой друг — неплохой хозяйственник. И это — самое главное. Однако, зацикливаться на одном хозяйстве, неправильно. Любой руководитель обязан помнить о роли партии. Нужно учитывать текущий момент. Когда я учился в Институте Культуры, меня избрали членом партийного бюро….

— Давай по делу! Кончай демагогию! — раздались крики из зала.

— Можно, я скажу! — поднял руку Петрович.

— Товарищи, товарищи, прошу тишины в зале, — постучал по своему микрофону парторг, — Вы закончили? Дайте другим сказать. Кто там следующий? Подойдите к микрофону.

— Мне микрофон не нужен! — на весь зал заорал Петрович, — кому надо, меня услышат.

— Но я не закончил! — закричал я в микрофон, не понимая, что происходит.

— Кончай демагогию, достали! — снова кричали из зала.

— У Вас справка, или выступление? — мрачным голосом, спросил министр.

— Справка, — в растерянности ответил я.

— Справки в конце, пройдите в зал.

Я понял, что это провал, но не понимал почему. Что я сделал не так?

— Демагогия достала! — орал Петрович, — работа стоит! Стройка остановилась! Народ увольняется! При чем тут партия?! Гнида какая-то анонимку написала, и весь Фонд встал! Это — бардак! Дайте людям работать! Всё было нормально! Верните, как было!

— Правильно! Правильно! — закричали из зала, — если ничего не нашли, то что мы тут все делаем? Зачем собрание?

— Товарищи, товарищи, — постучал по микрофону министр, — мы вас услышали, успокойтесь. Вы правы, мы собрали вас не для обсуждения анонимок. Мы, приняли трудное решение. И не спросить вашего мнения, не могли. Поймите, если бы мы не провели глубокую проверку, по сути, расследование, и не выслушали бы вас, анонимки писали бы уже на нас. И были бы новые проверки. Позвольте сообщить вам, что руководство полностью согласно с мнением коллектива. Пусть это будет уроком для нас всех. Сейчас, товарищи, уходящий на заслуженный отдых, но присутствующий здесь уважаемый, уже бывший директор Фонда, представит вам своего преемника, назначенного по его рекомендации.

Пока старик вылезал из-за стола и полз к трибуне, в зале повисла гробовая тишина.

— Друзья, — отдышавшись и хлебнув воды из стакана, наконец, заговорил старик, — у меня было время оглянуться назад и подумать. Когда я занял кресло директора, я не очень представлял себе, чем должен заниматься. Сейчас я знаю, эта работа для молодых. Мой опыт, в другом….

Он сказал «работа для молодых»? Так может всё идёт по плану? А я уже хотел слинять.

— Признаюсь, — продолжал директор, — я был больше свадебным генералом, на этой должности. Конечно, когда требовалось поднажать, протолкнуть, без меня не обходилось. Но всю основную, ежедневную работу тянул мой молодой заместитель. Да это и не секрет ни для кого. И сам Фонд создавался при его непосредственном участии. Поэтому, когда появилась эта анонимка, которая на первый взгляд атаковала его, руководство не сразу разгадало замысел. Кому может мешать молодой исполнитель, биография которого только начинается? Нет, товарищи, кому-то очень мешает наш Фонд. Не хотелось бы так думать, но затейники где-то среди нас. Думается, соскучились некоторые по бесконтрольной частнопредпринимательской деятельности, когда не было никакого порядка, особенно в вопросах распределения денежных заказов. Когда заказчик с исполнителем договариваясь напрямую, занимались распилом государственных средств. Как результат, мы до сих пор встречаем в общественных местах памятники безвкусице, бездарности и бюрократии.

Господи, до чего же эти идиоты додумались. Сейчас скажет, что анонимку прислал Госдеп. Впрочем, может это не и плохо. На меня не подумают. Но куда же он гнёт? Зал-то, как в кино сидит. Ишь, как слушают.

— Удар был нанесён мастерски, — продолжал уже бывший директор, — обратите внимание, Фонд лихорадит, он на грани закрытия. Не скрою, такой вариант тоже обсуждался. И всё же было принято другое решение. В частности, не давать садиться себе на голову.

По залу прокатился одобрительный шумок.

— Здесь говорили о трудном решении. Во-первых, я сам предложил, и товарищи согласились со мной, при назначении руководителей на хозяйственные должности, не гоняться за регалиями, а руководствоваться деловыми качествами кандидатов на должность. В общем, решение принято. Дорогу молодым! Разрешите представить вам нового директора Художественного Фонда. Дмитрий, попрошу Вас к микрофону, пожалуйста, поднимитесь на трибуну. Ждём от Вас приветственного слова. Товарищи, если у кого-то есть вопросы, то теперь они уже не ко мне, — с улыбкой заключил старик.

Ну, вот и состоялось. Я скромно поднялся со стула и ни на кого не глядя пошёл к трибуне, проклиная в душе начальников. Понятно теперь почему моё выступление прервали, нужно тронную речь готовить. Теперь придётся на ходу выкручиваться. Мои размышления прервал смех в зале, когда я уже стоял на трибуне. Я смотрел в зал и не понимал причин веселья.

— Молодой человек, освободите трибуну, — раздался голос парторга, на что в зале засмеялись ещё громче.

Я повернулся на голос и тут же увидел Димку, который почему-то оказался у меня за спиной. Он тоже улыбался во весь рот, как будто увидел клоуна в цирке. Я смотрел на него и не понимал, что происходит. В зале продолжали смеяться. Тут до меня дошло, директором назначили не меня, а Димку. Как же так? Осознав весь ужас своего положения, я быстро среагировал.

— Сказали, справки в конце, я думал уже конец.

— Справки? Ах да, у вас же справка, — улыбаясь вспомнил парторг, — но, ещё не конец. Я дам вам слово.

Я как оплёванный, глядя в пол пошёл к своему месту. Какой ужас, справка не прокатит, я же как идиот, в костюм вырядился. Конечно, все заметили. Поэтому и смеялись. Они же меня подставили, опозорили. Теперь прохода не дадут.

В зале шумели, Димка стоял на трибуне, а весь зал хлопал в ладоши. На меня никто не обращал никакого внимания. Воспользовавшись моментом, я незаметно протиснулся к выходу. В туалете, одним глотком выпил половину содержимого моей фляжечки.

Какая подстава, какая подлая подстава! Димка — гад, наверняка знал. Конечно, знал, ведь такое согласовывают заранее. Мало ли, вдруг бы он отказался. Знал, и ничего не сказал, дураком меня выставил. Друг, называется. Скотина. А парторг — провокатор. Зачем эти гнусные намёки, про выступление. Ещё костюм этот идиотский. А Петрович-то, Петрович, каков гнус! Это ведь он на собрании всё заварил. Может, сговорились суки, чтобы посмеяться….

Когда я выбрался из туалета, собрание уже закончилось, и народ спешил навстречу. Возле туалета образовался затор.

— Димка, ты куда девался? — улыбался Петрович, — там тебя парторг спрашивал.

Интересно, чего ему надо, небось, гадость какую-нибудь хочет сказать? Ну, я ему выдам сейчас, пусть только попадётся. Перехватив парторга в коридоре, я спросил,

— Мне передали, что Вы меня искали. Что-то ещё понадобилось?

— Да нет, я не искал. А кто передал? А-а, в зале, я в зале Вас искал. Вы хотели донести какую-то справку, а сами исчезли.

Справку? Справку! Внутри меня всё кипело,

— Вы, зачем из меня посмешище сделали?!

— Фу, Дмитрий, — отшатнулся парторг, — Вы, я вижу, уже успели отметить назначение друга? Или Вы ещё до собрания, для храбрости, так сказать? То-то я смотрю, Вы какой-то неадекватный. Мне про Вас раньше говорили, а я не верил. Вы бы воздержались, в служебном-то помещении. Работа всё-таки здесь.

Только сейчас я сообразил, что от меня пахнет алкоголем. Опять вляпался….

Не включая свет, я забился в мастерской и скулил, как побитая собака. Жить не хотелось. Допив остатки из фляжки, сидя в старом грязном деревянном кресле, я отключился. Сказалось нервное напряжение. Когда очнулся, за окном шёл дождь….

Глава-46 Взаимопонимание

— Димочка, а тебе на работу не надо? — разбудил голос матери, — уже 10 часов, чего это ты так разоспался? Счастливые часов не наблюдают, да? Анжела звонила, волновалась. Ты говорил, что к ним поедешь. А где это ты так поздно задержался? Работаешь всё? Не жалеешь ты себя.

— Собрание вчера было, поздно закончилось.

— Ой, а что это ты с костюмом сделал? Совсем ведь новый….

Вчера я шёл под дождём подставляю лицо, капли воды отвлекали от дурных мыслей. Я совершенно забыл, что на мне новый костюм. Сейчас он валялся на стуле, удачи он не принёс и был мне неприятен. Заснул я только под утро, а до рассвета смотрел в потолок.

— Ничего, ничего. Я его попробую отпарить, ткань хорошая. Или, лучше в химчистку сдать, как думаешь? — продолжала суетиться мать.

— Мама, делай что хочешь, мне на работу надо.

Идти не хотелось, ничего хорошего я там не ждал. Боялся, хотя не так уж сильно я и засветился. Сказать-то ничего не успел. Может, я за Димку был. Если что, буду так и говорить.

В мастерских шла непривычная суета. Кто-то даже подмёл вечно грязный двор.

— Петрович, чего происходит?

— Жизнь, Димка, происходит! Жизнь, понимаешь? Неразбериха заканчивается. Народ радуется. При деньгах будем. Ты не рад? Смотри, смотри, — Петрович показывал во двор за окном, — новый директор приехал.

Во двор закатился служебный автомобиль Фонда, дверь открылась, с пассажирского места, вылез Димка. Его сразу обступили.

— Видишь, как твой приятель рассекает? — оскалился Петрович, — теперь у него, две машины. Одна — своя, чтобы девок возить, другая — служебная, с шофёром! А у тебя, Дима, ни одной, — заглядывал в глаза Петрович.

Петрович врал, персональный автомобиль директору Фонда положен не был. Это была служебная машина Фонда. На ней ездили в банк за зарплатой, отвозили почту, в общем, обычная разъездная машина. Но распоряжался ей, директор. И, конечно, он больше всех на ней и катался.

— Что, думал ты, на ней будешь ездить? А, Димка — щурился Петрович, — костюмчик уже новый купил. Думал, тебя директором назначат, да?

— С чего ты взял, Петрович? — ох, как мне сейчас не хотелось говорить на эти темы.

— Это ты, с чего взял? — наезжал Петрович, — тут, таких как ты, полфонда. И получше тебя, люди есть. Не по Сеньке шапка! Ну, ты и нахал. Кто он, и кто ты?

— В смысле? Что ты имеешь ввиду? Чем это я хуже? Он же неуч, выскочка!

— Он — уважаемый человек! А ты — пустышка, свисток. Видишь, как повернулось? Не помогла тебе твоя анонимка.

— Что ты такое говоришь? Как ты можешь, Петрович!

— Что, не твоя, анонимка-то? Ну, ладно, я свечку не держал. Может, кто ещё, умный, местечко хотел занять. Знали, что старик на пенсию уходит. Вот, по заместителю и ударили, чтобы дорогу расчистить. А тот, вдруг чистым оказался. Знаешь, я тебе скажу, его никогда бы не назначили директором, если бы не анонимка. Такие как он, вечно в заместителях ходят. Рабочие лошадки, им никогда ничего не светит. Сам подумай, беспартийный и без высшего образования. Ушёл бы наш старик, прислали бы другого, такого же, народного, генерала. А тут, анонимка, расследование! И выяснилось, что вот этот вот заместитель, всё и делал, всё создавал и всю работу тянул. Анонимка, вывела его из тени титулованного старика. Всем стало понятно, что старик тут для мебели сидел. Да он и сам, с испугу, от всего открещиваться стал. А молодой наоборот, ничего не боится. Я бы на месте нового директора, бутылку тебе поставил. Ах, да, забыл. Это же не ты, анонимку написал. Ха, ха, ха… Не будет тебе бутылки, ха, ха, ха!

— Петрович, перестань всякую хрень болтать! Хочешь, чтобы сплетни пошли.

— Ничего ни хрень. Если бы ты, салага, рассказал бы мне о своих планах, я бы может и помог тебе. Но, ты же тыришься, девочку из себя строишь, честную невинность. Я давно к тебе присматриваюсь. Вижу, страстишки твои. Не даёт покоя приятель, жрёт жаба. Что, нет? А когда ты костюмчик надел, кубики и сложились.

— Да, как у Вас язык поворачивается…, — я чувствовал, как по моей спине струился пот. Если Петрович допёр, то и другие так думают. Увольняться надо, сегодня же….

— Да, не ссы ты так, думаешь приятель твой, непотопляемый? Любого можно в собственном дерьме утопить! А хочешь, я тебя директором сделаю? — лицо Петровича перекосилось, глаза горели.

Маленький, тщедушный, пятидесятилетний человек вдруг стал страшным. Я невольно отступил. Он сумасшедший. Провокатор. Хочет меня подловить…

— Что Вы здесь придумываете, Вас к доктору нужно.

— Боишься? Не доверяешь мне. Знакомо такое. Ну, как знаешь…. А может, поговорим?

— О чём? Что Вам нужно?

— Нам нужно, нам. Расскажу, дверь закрой. И никому не открывай, разговор будет долгим.

Глава-47 Откровения

Я подумал, не уйти ли мне сейчас. Но, что-то удерживало, я уже побаивался этого человека. Если он начал говорить, то, наверное, что-то знает. Что? Я закрыл дверь на ключ и пошёл к ящику, где у меня была припрятана бутылка.

— Оставь это, — Петрович понял, за чем я полез, — лучше чаю поставь. Ты мне сразу скажи, телегу, один писал? Кто ещё про это знает?

Танька, — подумал я, — ну конечно Танька, рассказала ему. Может, мамаша её. Как же она его нашла? Вот же тварь, столько денег вытянула.

— Что молчишь? Сколько вас там? Это важно. Сдать могут? Говори, не морочь меня.

Если он спрашивает, значит, не знает. Может, проверяет меня?

— Я ничего не писал. С чего Вы взяли?

— Не писал? Да у тебя на морде написано, что это твоя работа. Посмотри, у тебя штаны мокрые.

Я инстинктивно посмотрел на штаны, они были сухими.

— Хвост этот, ты сюда из прошлого с собой принёс! — сверкал глазами Петрович, — выключи чайник, сейчас взорвётся. Ну что, будешь дальше Ваньку валять?

— Чего Вы хотите?

— Не веришь, значит. Ну, правильно, я бы тоже опасался. Запомни, ты у меня на крючке. Рыпнешься, я новому директору, и парторгу скажу, что ты мне всё сам рассказал.

— Это неправда! Вам никто не поверит.

— Вот, ты им так и говори, ничего не знаю. Из партии вылетишь, клеветник!

В глазах потемнело. Почему-то возникло лицо тестя, — «ну что, художник, люди всё видят! Партбилет, на стол!»….

— Димка, Димка, ты что, сердечник? — открыв глаза, я понял, что сижу в деревянном кресле, а Петрович хлопал меня по щёкам, — очухался? На вот, чаю горячего хлебни, с сахаром, поможет. Держать стакан можешь? Так ты сердечник, или просто нервный? Испугал ты меня. Надо же. Может, тебе и правда выпить нужно? Что у тебя там под мышкой. Хлебни, не стесняйся. Только не много, чтобы соображал. Нам закончить нужно. Я тебя, такого, сейчас не отпущу.

Через несколько минут я пришёл в себя и понял, что Петрович всё знает, и скрывать дальше, нет никакого смысла.

— А что мне оставалось, он ходит за мной всю жизнь. Куда я, туда и он. Он всё время дорогу перебегает. С детства, ему всё, а мне одни неприятности. Он родился в рубашке, ему всю жизнь халява ломится. Я горбом своим, трудом. А он, лодырь, он же даже школу нормально закончить не смог. Его в училище, по блату пропихнули, папаша, заместитель министра. Ну, как это может быть, у меня диплом с отличием, я в партию вступил, а он, неуч, и пожалуйста, директор! А до этого заместитель директора, А ещё до этого, начальник мастерской! Я женился, у меня дочь растёт. А он, баб трахает, и на машинах катается! А мне ещё нужно матери помогать, после того, как нас отец бросил. Справедливости хочется! Понимаешь, Петрович, что ещё я могу сделать? У него везде связи. Вот, он опять выкрутился…. — я хотел глотнуть из фляжки, но Петрович не дал.

— Да, жизнь она такая, справедливости нет. Понимаю тебя, но ничего прорвёмся. Я спросил тебя, кто ещё про это знает? Это важно. Ты, нигде не засветился? Хотя, это всё уже в архиве и не так уж важно, пока ты — никто. Но репутацию портит. Поэтому, концы надо зачистить и за спиной ничего не оставлять.

— Как зачистить? — я рассказал Петровичу про Таньку и её мать, и про то, как они тянули из меня деньги.

— А что она за человек, как ты с ней познакомился?

— Мне тогда плохо было, а она подвернулась. Но я женат, я ей сказал, что нужно расстаться. Думал, поняла, а она мстить стала.

— Так, девка мужиков любит, тягучая? Слаба на передок? Она не замужем?

— Недавно вышла замуж.

— Ах, вот как? Ишь, бойкая какая, — с уважением сказал Петрович, — ну, тогда она нам не опасна.

— Почему, не опасна?

— Запомни, женитьба, это — ахиллесова пята, это как занимаемая должность. Есть чего бояться, и есть что отнять.

— Не понимаю.

— Зато, я понимаю. В общем, так, если эта Танька, или её мамаша проявится, в любом виде, не спорь с ними, и сразу беги ко мне. Понял?

— Понял, и что будет?

— Я позвоню мамаше.

— Да там такая мамаша, она любого пошлёт. С ней говорить бесполезно.

— Ты слушай, и не перебивай, — глаза Петровича снова загорелись, — я позвоню и скажу, что дочери необходимо явиться в кожно-венерологический диспансер, для проверки. Что некий гражданин указал на неё, как на разносчицу венерического заболевания. Повестку пока не посылаем, но в случае отказа, её доставят принудительно, с милицией.

— Я заявлений писать не буду. У меня давно с ней ничего нет.

— Ты-то здесь при чем? А-а, так ты на ней таки залетел? Ну, ты даёшь. Нет, этот звонок никак не должен быть связан с тобой, даже намёком. Понимаешь, мамаша не может не знать, что дочка — тягучая, и что вляпаться, и кого-нибудь заразить, вполне могла. Мамаша, конечно, побежит дочку предупреждать. И они, скорее всего, переругаются. Чтобы дочка не рассказывала, мать всё равно ей не поверит. Такие дочки всегда врут мамашам. И обе они больше всего будут волноваться, чтобы муж не узнал, или, не дай бог не заразился. Представляешь, если бы тебе из диспансера позвонили, и сказали, что твоя жена — разносчица, что её с милицией поведут, и ещё запрут там, на принудительное лечение… Кхе, кхе, кхе, — хихикал довольный собой Петрович, — они хотели тобой заниматься, а придётся заниматься собой. Поверь, им будет не до тебя. Ну, понял?

— Петрович, тебе то это зачем? — мне реально становилось не по себе. Что если этот Петрович, надумает тестю позвонить. Убьёт тесть, ведь он же — дурной.

— Зачем? Ты мой второй шанс. Я тебя давно ждал. У нас с тобой большое будущее. Ты только не умничай, и я из тебя большого начальника сделаю. Быстрее, чем ты думаешь. И я всегда буду рядом. Это большая удача, что я тебя встретил. Эх, жаль, поздновато. Но, ничего, лет 10–15 у нас есть, — Петрович говорил быстро, казалось, что не мне, а самому себе. А я сидел рядом и ничего не понимал. Перехватив мой недоумевающий взгляд, Петрович замолчал. Затем встал со стула и прошёлся по мастерской, как бы сомневаясь, стоит ли продолжать. Затем снова сел на стул.

Глава-48 Опыт

— Видишь ли, Дима, — снова заговорил Петрович, — у каждого из нас своя история. Подробности тебе ни к чему, но в двух словах. Ты ведь, наверное, понял, что я не художник. Любил, правда, в детстве рисовать. Ну, и руки у меня не из задницы растут. Так и стал, художником оформителем. А вообще-то, я юридически закончил. Молодой был, целей никаких. Попал по распределению на большой завод, юрисконсультом. Никакие юристы на заводах тогда были не нужны, это так, больше дань моде. Договора составить, документы вычитать. Одна формальность. Всё решают хозяйственники, инженеры. Ну и коммунисты твои, обкомы разные, куда же без них. А юристы…. Если бы я в органы попал, другое дело. На худой конец, в адвокаты. А на заводе, даже крупном, такому как я, делать нечего. Хотел в партию вступить, не берут. Жди очереди, говорят. Без очереди только рабочих принимают. Веришь ли, хотел в рабочие податься, чтобы в партию вступить. Не разрешили. Говорят, государство на твою учёбу деньги потратило, а ты в рабочие? Нет, говорят, сиди, где сидишь. И не соскочишь, распределение отработать нужно. Подался в профсоюзные активисты. Председателю профкома от этого очень даже не плохо. Пикники начальству организовывает, бухают вместе, по баням. А мне, ёлки новогодние рабочим устраивать. Даже путёвки распределять не дали. Но, занят ведь, так и втянулся, годы идут. Давно уж распределение закончилось. Могу уехать, а куда, не знаю. В милицию или прокуратуру, поздно. Там такие как я уже в капитанах ходят. Одно было полезным, хоть я это и не искал.

По должности, как юристу и профсоюзному работнику, стали пересылать мне всякие кляузы, разбирать. Поверишь, такого зоопарка ты не видел. Ох и любятже у нас жаловаться. Но это, ладно. И, главное, из-за чего. Думаешь там по делу что-то? Как бы ни так. За всём страстишки стоят, зависть, ревность. Жена заревнует, нет чтобы уйти от изменщика, или по морде дать. Она, жалобу пишет, на мужа. И чтобы ему побольнее сделать, всё туда закатает. Когда опоздал, что украл, где напился. Наказать требует. Говоришь ей, дело — пустяк. Дома разберитесь, не выносите сор из избы. А она доказывает, — нет, не пустяк! А государственное преступление! При мне двоих таких мужиков посадили, через их баб. Потом эти бабы плачут, Вы же говорили, дело — пустяк, кто же теперь моих детей кормить будет? Нет, милая, не пустяк. Ты сама настаивала, преступление государственное! Или, ты мужа оклеветала? Может сама, вместо него, по этапу пойдёшь? Вот тогда я понял, нет злейшего врага, чем жена. Мужик корячится, хребет гнёт, всё ей, всё ей. А она, сама хвостом машет, но винит во всём его. Он, подлец, оказывается, внимания ей не уделял! Так мало того, что рога ему наставила, она ещё и наказать его за это хочет, бумаги строчит. Баба, я тебе скажу, это отдельная тема. А хуже всего от них тому, кто в партию вступил. Простой работяга, на хрена тебе эта партия? Беспартийный, бывает на хрен пошлёт, не ваше мол, дело. А партийный стоит перед всем цехом, скулит, сопли размазывает, — я всё скажу, во всём признаюсь, только партбилет не отнимайте…. Вот если твоя баба, на тебя, Дима, напишет парторгу, что будешь делать, а?

Петрович был прав, если Анжелка начнёт писать…. Ещё тесть развоняется….

— Моя не напишет, она не такая, — я надеялся, что Петрович не будет углубляться в тему.

— А если про Таньку узнает? Не напишет? А что сделает?

Ну вот, я так и знал, зря сказал ему про Таньку. Прочитав в моих глазах испуг, Петрович успокоил,

— Не бойся ты, я же для понимания, чтобы дошло каково это. Я ведь сам чуть не вляпался. Молодой был, понятно, завёл бабу. Вначале было весело кувыркаться. А потом, смотрю, что-то изменилось. Вот почему, спрашивается, по дому она ходит как чувырла, а на работу, прихорашивается. По логике, должно быть наоборот. Ты же работать идёшь, зачем на каблуки залезла? Для кого физиономию красишь? Кому понравиться хочешь? Уж точно не мне. Домой придёт, каблуки в сторону. Понятно, зачем хвост распускать, я же уже у неё в кармане. Ну, ладно, пусть так. А зачем тогда на работу раскрашиваться? Ещё кто-то нужен? Я все кубики сложил, и больше о женитьбе не думал. Хочешь в койку? Это я ещё посмотрю. А жениться, нет уж.

Петрович говорил убедительно. Сам, настрадавшись от баб, я его очень хорошо понимал. Нервозность прошла, чувствуя родственную душу, я слушал с интересом,

— Петрович, дальше то, что было? Как ты в художники попал?

— Завод наш был знатный, десятки тысяч рабочих, — продолжал Петрович, — и директор завода был знатный. Учёный, член-корреспондент Академии наук, орденоносец. В общем, светило! Для меня — недосягаем, небожитель. Да и для всех на заводе. По заводу идёт, все расступаются, заместители гуськом за ним бегут, и каждое слово записывают. Невольно уважением проникаешься, когда таких людей видишь. Очень интересно было, как такими становятся. Решил я приблизиться к нему. Когда сидишь в заводоуправлении, это не сложно. Лишний раз бумажки на подпись занести…. В общем, старался на глаза попадаться. С секретаршей задружился, стал узнавать, что за человек? Оказывается, он развёлся, детей оставил, и живёт с новой бабой. Я её раз видел. Молодая, наглая, и жопа у неё такая… В общем, баба, что надо. Но вот поползли слухи, что директора шмонают. Тоже, наверное, кто-то телегу накатал. Не то растрата, не то потери какие-то. Долго он ходил, как побитая собака. Но, потом ничего, очухался. Ещё и медаль какую-то дали. Но, тогда я понял, он не бог, а такое же говно, как и все. А раз так, то чем я хуже?

Вскоре засобирался на пенсию мой непосредственный начальник, заместитель директора по кадрам и общим вопросам. Дождался я приёма по личным вопросам, отсидел в очереди. Захожу, а директор не один. Помощник за отдельным столом сидит и указания записывает. Я смутился, стоит ли говорить при постороннем. Спрашиваю, нельзя ли поговорить конфиденциально? Не хочешь говорить, уходи и не отнимай время, говорит. Ну, я подумал, была ни была, и от всей души попросил назначить меня на освобождающуюся должность. Поклялся служить верой и правдой, как собака. А он глаза выпучил, да так понёс на меня, что я чуть со стула не слетел. Ты же, говорит, производства не знаешь. Ты же — болван, ничтожество. Как это у тебя, наглеца, язык повернулся, мне такое предлагать? Пошёл вон отсюда, и больше не возникай. А помощник, слизняк, сидит, скалится. Я от неожиданности дар речи потерял, и так на задних лапках и вышел. Уже за дверями меня такая злоба взяла, что в глазах потемнело. Ну, не нравлюсь я тебе, так и скажи. Но унижать, не смей! Отныне ты мой злейший враг! Я ничтожество? Мы ещё посмотрим, кто из нас ничтожество! Позже я узнал, что заместителей себе он не назначает. Ему их присылают. Такая система, везде так, в больших организациях. Специально так делается, чтобы начальники не спелись. Ну, объяснил бы он мне, по-человечески, я бы понял. Раз уж ничего не светит, стал бы другую работу искать. И всё на этом. Но нет, унизить меня ему захотелось. Ты вот скажи Димка, ты в своей телеге, небось всех начальников одним разом обосрал?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду? — внезапный вопрос Петровича меня напугал. Может, он врёт, что анонимку не читал. Откуда знает такие подробности?

— Что, испугался? Думаешь, откуда знаю? Знаю от того, что все всегда пишут одинаково. Я ещё тогда это понял, когда кляузы разбирал. Обиженный человек, чаще всего одиночка, всех вокруг боится. Думает, что все кругом против него, поэтому тырится, ошибки совершает. Главная его ошибка в том, что он думает, что его врага все будут защищать. Поэтому старается выбить из под него все его подпорки. Всех, кто как ему кажется, будут защищать его. Не понимая, что тем самым он их объединяет и укрепляет против себя. Каждый думает, если клепают на меня всякую чушь, то и на другого тоже клепают чушь. Битва проиграна, ещё не начавшись.

— А как же проверки, которые месяцами длятся? Это тогда почему? — не согласился я.

— Эти проверки, Дима, фуфло. Даже если и найдут что-то, то постараются не придать значения, или вообще замазать. Если бы было что-то серьёзное, анонимки не очень то и нужны. Если доказательства есть, то зачем анонимки? Анонимки пишут, когда не уверены, хотят, чтобы проверили. Если что, то я ни при чём. А это значит, что можно как вскрыть, так и спрятать. Короче, это очень тупо писать сразу на всех. Они будут друг друга покрывать. А «массовых репрессий», сейчас не допустят, времена не те. Но, дураки именно так и делают, пишут на всех.

Петрович был прав, именно так я и думал, и сделал.

— Петрович, ты считаешь меня дураком?

— Ты дурак Дима, в том смысле, что неопытный. Мы будем действовать иначе. Опыт — проверенный и доказанный. Ты поймёшь, когда я тебе дальше расскажу. Слышь, у тебя пожрать ничего нет? Жрать охота. Столовую так и не открыли, плохо. Это тоже надо учесть, обсудим обязательно.

— Есть пару банок кильки в томатном соусе.

— Вот, хорошо. А у меня картошка есть, сейчас принесу. В чайнике сварим. Чай есть. Сходи пока, воды набери.

Петрович ушёл, а я думал, что всё это значит. Можно ли доверять Петровичу? Ещё вчера он казался обыкновенным балагуром и халтурщиком. А у него, оказывается, высшее юридическое образование. Может, врёт? Важности на себя напускает. Как бы это проверить? Что он про меня знает? Чтобы он ни сказал, я всё буду отрицать, скажу, что он всё выдумал. А чего это он вдруг так разговорился? Мы ведь толком, незнакомы. Ах, кажется, я прокололся, зря про Таньку сказал, лишнего сказал. Если захочет, он сможет её найти. Она реальный свидетель. Ну и плевать, кому сейчас это интересно, уволюсь и всё. Скажу, оклеветали. С другой стороны, без конкретики про Таньку, Петрович не раскрылся бы. Куда я лезу? Зачем столовую обсуждать?

Глава-49 Метод

— Я уже знал, что валить на всех, и всё в одну кучу, нельзя, толку не будет, — ковыряясь в консервной банке, говорил Петрович, — мне что надо, директора, директора опустить. Чтобы он, стал ничтожеством, чтобы ордена свои сожрал. Если бы он меня не унизил, я бы стал работу искать, страна большая. И так и так, на этом заводе мне ничего не светило. Но, я решил специально остаться, чтобы объяснить ему, кто тут «болван» и «ничтожество»! То, что я тебе расскажу, это моё ноу-хау, моя политическая технология. Тебе первому рассказываю. Смотри, никому. Так вот, если хочешь кого-то утопить, жалобы, ну или анонимки, писать наверх, ненужно. Нужно писать на одну ступеньку выше, тем, кто его и так знает. И кто по своему положению может ему вопросы задавать. Понял почему?

— Нет, не понимаю.

— Потому, что они его уже и без тебя ненавидят. Большие начальники далеко. Они конечно злятся от того, что у них пустяками время отнимают, и им проще спустить на тормозах, чем копаться в чужом дерьме. А вот непосредственный начальник думает иначе. Он всегда думает, что его хотят подсидеть. Даже если на самом деле, его должность никому не нужна, он всё равно боится, на всякий случай. А кто может подсидеть? Понятно, что нижестоящий. Значит что? Ему лишь намекнуть нужно, кого боятся, и он сам устроит тому весёлую жизнь. Сам будет флажками твоего врага обставлять, тебе и делать ничего не нужно. И второе, никогда не нужно всё валить в одну кучу. Видишь, как у тебя получилось, ты всё в кучу, и ещё всех обосрал? И что? Все возмутились и на защиту встали. Все злые не на того, на кого написали, а на того, кто такую гадость написал. Так ведь? Ты что, думаешь, здесь всё закончилось? Нет, круги ещё долго будут расходиться. Все же понимают, что анонимщик рядом, будут приглядываться друг к другу. А ты, на собрании подставился. Но, ничего, мы это исправим.

— Как? — я снова почувствовал, как неприятный холодок пополз по спине.

— Расскажу, поймёшь. Ты главное сейчас на провокации не поддавайся. Будут вопросы задавать, или с намёками лезть. Просто посылай.

Так вот, рассказываю дальше, это важно. Пересмотрел я все жалобы, что на заводе пришлось разбирать. Выбрал те, где фигурировало руководство завода. В основном чепуха всякая. Стал прислушиваться и присматриваться, что происходит, что бабы говорят. Ох, бабы, никаких шпионов не нужно. Всё выбалтывают, а то ещё и придумают. Знаешь анекдот про баб?

— Петрович, ты давай по делу, потом анекдоты расскажешь.

— А ты меня не перебивай, я всё по делу говорю. Слушай, и на ус мотай. В анекдотах мудрость. Так вот, муж с работы приходит домой, а жена ему рассказывает:

— Бабы говорят, что тебя скоро повысят.

— Дуры твои бабы, — отвечает муж, — откуда им знать.

Проходит время, мужа повысили. Приходит он домой, хвалится, а жена рассказывает,

— Бабы говорят, что тебя скоро посадят.

— Вот же дуры какие, — возмущается муж, — меня же только что повысили.

Вскоре мужа посадили. Жена приходит на свидание и рассказывает, как живёт, про детей. А муж говорит,

— Ты про это потом. Лучше расскажи, что там бабы говорят?…

— Ну, что, понял анекдот? — скалился Петрович, — баб всегда слушай, только ненавязчиво. Они сдадут всех мужьёв, начальников, любовников. Короче, закатал я анонимку в министерство, о нецелевом использовании средств. Проверять приехали какие-то мелкие шавки. Директор их даже не принял. Типа, кто он, а кто они. Провели проверку, я сам помогал им акт составлять. Уехали. Через месяц я новую телегу накатал, тоже мелочь какая-то, ничего драматического. Снова шавки приехали, уже другие. Директор с ними, тоже по-хамски. Снова формальная проверка, формальный акт, уехали. А я, с небольшими интервалами, продолжал сигнализировать. И, как и следовало ожидать, директор сорвался. Наорал на очередную комиссию, обозвал бездельниками, которые «своими глупостями мешают работать» ему, великому. В следующий раз комиссия приехала во главе с заместителем министра. Года не прошло, и директор зашатался. Работать ему действительно не давали. Он сам не заметил, как настроил против себя всё министерство, каждого чинушу, а заодно и местный обком. И тут я ударил тяжёлым оружием. Послал анонимку ему самому, но не формальную, со всякими там призывами, как в министерство, а просто письмо без обратного адреса, написанное на бабский манер, с очень коротким текстом: «Следи за своей женой». Личные письма на его имя, секретарше открывать не положено. Она ему в закрытом конверте отдаёт, чтобы он сам вскрывал. Он сходу взял, прочитал, фу, говорит, гадость какая, и в урну выбросил. А она потом вытащила из урны потихоньку, и прочитала. Мне же потом сама и рассказала. Новость-то какая, директор, оказывается, рогоносец. Бабёнка у него, пальчики оближешь, не зря на жену обменял. А времени-то, для неё у него нет. Работать некогда, нужно же с комиссиями сражаться, а чтобы план давать, приходится на работе допоздна оставаться. А у неё там «ужин» стынет. Ни одна баба такого не простит, кем бы ты ни был. Говорят, Наполеон сказал: «Никто не герой перед своей женой». Бабы в заводоуправлении шушукаются. Кто-то стуканул очередному проверяльщику, типа не трожьте нашего директора, у него дома проблемы. Кто-то видно ему посочувствовал, типа мы вас понимаем, но нужно же и о заводе думать. Дальше, я за что купил, за то и продаю. Бабы говорили, что директор-подлец несправедливо обидел свою красавицу подозрениями, и она, чтобы ему отомстить за это, таки наставила ему рога, чуть ли ни с первым встречным. Очередная комиссия нашла директора, в своём кабинете спящим на полу. Из партии исключили, бабёнка его, от него ушла. Очень мне хотелось на него посмотреть. Нашёл его, вижу, идёт бутылки сдавать. Я подошёл, здравствуйте, говорю, помните меня? Ну, и кто теперь ничтожество? Соображал он долго, а потом как заревёт, — так это ты?! А я говорю, — заткнись болван, не хулигань, а то я сейчас участкового позову.

Зря это я тогда, пришлось сваливать. Плата за удовольствие. У него связи везде оставались, могли достать меня. Вот так я и стал художником.

— Так что, тебе скрываться пришлось?

— Да нет, давно это было. Не знаю, жив ли он сейчас. Я уехал так, на всякий случай. Официально ему бы помогать никто не стал. Даже если бы ему поверили, даже если бы меня допрашивали, ну и что? Если бы он не был виноват, его бы не сняли. Как у нас говорят, «честному человеку бояться нечего». А то, что какой-то подчинённый сигнализировал, но не подписывался, так это понятно. Боялся мести начальника.

— Так зачем ты прятался? Не понимаю.

— Что тут понимать? Он наверх, как забрался? Наверняка, мордочка в пушку. Мало ли, наймёт кого-нибудь. Возьмут, да и грохнут.

— Грохнут? Убить могут? — я снова почувствовал себя не в своей тарелке.

— А как ты хотел? Ты отнимаешь у него всё. Он же живой труп. А если он сумасшедший? Кинется с ножом….

— Жестокий ты человек, Петрович.

— Я жестокий? А ты, нет? Меня оскорбили, я мстил. А ты, за что ненавидишь своего друга? Может, расскажешь? Да я и так понимаю, ты от зависти готов его сожрать. Разве нет? Так и скажи, хочу сожрать, хочу, чтобы он кровью харкал.

— Петрович, ты не понимаешь, он преследует меня всю жизнь, дорогу мне перебегает! Я хочу, чтобы его не было!

Глава-50 Философия

— Не ори, дурак, услышат, — Петрович подошёл к двери и приложил ухо, послушал. Затем открыл дверь и выглянул в коридор, — никого нет, сдерживай эмоции. Серьёзные дела начинаем. Если будешь дёргаться, я с тобой не пойду. Понял?

— Понял, — промямлил я, хотя ничего не понял.

— Так, теперь слушай и делай, как я сказал. Если что непонятно, спрашивай. Никакой отсебятины, всё решаем совместно.

— Я не понимаю, Петрович, чего делаем-то? Куда пойдём, ты ничего не объяснил.

— Как не объяснил? Будем тебя директором делать. На это уйдёт год-два. Согласен?

— А тебе-то что с этого, Петрович?

— Да, надоело мне по стенам ползать. Не художник я, не моё это дело. Буду твоим заместителем, в офисе хочу работать. А дальше посмотрим.

— Может, ты сам директором хочешь? А меня используешь?

— Беспартийный я, и диплома, как у тебя нету. Да и возраст уже не тот. Нет, мне в тени нужно оставаться. Буду, серым кардиналом.

— Петрович, ты так говоришь, как будто только от тебя всё зависит. Тут вон сколько начальства набежало, директора назначать. Одно дело спихнуть кого-то, а назначают-то сверху. А ты одного директора снимешь, другого директора назначишь, и ещё и заместителя. Так что ли получается? Что-то я сомневаюсь.

— Не хочешь, значит, боишься. Ну, как знаешь, — стиснул зубы Петрович.

— Да, хочу я, хочу. Только не вериться что-то.

— Хочешь, чтобы я тебя уговорил. Нет уж, я и так много сказал. Жаль, ошибся в тебе.

— Ничего не ошибся, я понять хочу, как такое возможно. Объясни, я тебя не подведу.

— Ладно, я бы тебе и так объяснил. Смотри, не подведи. В общем так, система — гнилая.

— Какая система? Не понял.

— Да, заткнись ты, я же рассказываю. Вся система гнилая, весь ваш строй, коммунистический. Что ты мне рожи строишь? Это же не политинформация на собрании, я тебе суть говорю. Сколько народу село по доносам, ты не знаешь, а я помню. У меня отец отсидел 10 лет. За то, что слушал анекдот.

— Как это? Рассказывал, наверное, а не слушал.

— Нет, именно слушал. Мужики после работы собрались на троих сообразить. Купили бутылку, сообразили. Ну, пока пили, один анекдот про Сталина рассказал. Посмеялись и разошлись. А через три дня, папашу загребли. Один из трёх собутыльников донос написал, его не посадили. А рассказчика того и папашу, упекли, за то, что слушал и не донёс. Вот так вот. Система — гнилая. Власть — слабая. Она своих людей не защищает.

— Это-то при Сталине власть слабая была? Да под ним вся страна стонала! — подобное заявление я слышал впервые. Похоже, Петрович, человек не совсем адекватный, или вообще сумасшедший. Ой, зря я с ним откровенничаю.

— Во, во, внушили вам, дуракам, а вы повторяете, как попугаи. Даже скучно разговаривать, — для убедительности Петрович зевнул, — говоришь страна стонала? Я тебе, как юрист скажу. Вот, ты говоришь, Сталин главным был, ну в смысле власть его сильной была. Я потом об этом много думал. Сталин далеко, он с наганом по квартирам не ходил. Может, НКВДшники сами виноватых назначали? Но ведь нет же. Их ведь тоже проверяют. Просто так ходить и сажать всех подряд, это дураки выдумали. Нужно хоть какое-то основание, зацепка. С чего ты вдруг к человеку привязался. Если основание есть, ну там оговор под протокол, или донос, всё, работа пошла. А фабриковать самим, намного сложнее. Короче, как ни верти, нужно основание. И ни какое-нибудь там, типа — «одна баба сказала». Донос должен быть со знанием дела, с фактами, правдоподобными! Если человека не знаешь, то, как же ты такой донос напишешь? Значит не Сталин, а доносчик решает, кому жить. Он использует НКВДшников, как инструмент, дубину или топор. И система, власть, это ему позволяет. Думает, что так врагов своих так уничтожает. Это что, наивность, или глупость? А НКВДшникам что, тот, кто больше наловил врагов народа, начальником становится, зарплата выше, кабинет отдельный. Подумай сам, что проще и быстрее, в засадах ночами сидеть, доказательства по крупинкам собирать, или, не вставая из-за стола, читать анонимные доносы? Всей работы-то, сходить в подвал, да отбить кому-то почки. Всё, признание в кармане. Это что, Сталин заставил? Ему это надо? Я ещё тогда долго об этом думал. Русские вообще по натуре склочники. То на улице подерутся, то с соседями скандалят. Сотни лет в конфликтах и разборках. Предпочитали дань монголам платить, а со своими договариваться не хотели. Успокоилось, заметь, только тогда, когда возникло единое государство, Империя, где распри стали пресекаться. И монголов всех, на хрен. А когда большевики власть взяли, то действующих механизмов, не допускающих беззаконие, не создали. И снова началось. Такое государство, слабое изнутри. Сталин, Сталин далеко, А на местах, процветало самодурство! «Перегибы на местах», как он сам говорил.

— Ну Петрович, это же давно было, сейчас-то всё по-другому.

— Ничего не по-другому. Люди те же остались. Вот ты свой донос, зачем написал? Ты что, о коммунизме пёкся? Ты свой шкурный вопрос решал.

— Петрович! Ты не прав, я с несправедливостью боролся.

— Вот так и все, кто за должность, кто за жилплощадь, кто за бабу, да мало ли за что. У каждого своя справедливость. Если бы следователи не сачковали, не боялись брать ответственность, а честно всё расследовали, многих не посадили бы. И директора моего, никто бы не снял. Ведь он действительно старался, на систему работал. Вся-то вина его была только в том, что он хам. Так ему, про это вообще ничего не сказали. Вместо того, чтобы разобраться и одёрнуть его, и пусть бы и дальше работал, мужик то на своём месте, а они его по стенам размазали. Гнилая, несовершенная система. Подумай сам, я манипулировал целым министерством, и обкомом в придачу. Структура сама себя защитить не может.

— Зачем ты мне всё это рассказываешь? Я тут при чём? Я политикой не занимаюсь, — страшный человек этот Петрович, подумал я. А его тут, все сереньким выпивохой считали.

— Зачем рассказываю? Директором стать хочешь? Тогда слушай меня. Мы всем этим воспользуемся. Восстановим справедливость.

Глава-51 План

Поверь, эта система, сама себя сожрёт, — возбуждённо продолжал Петрович, — не может такое долго существовать. Посмотри на начальников, ходят, позы принимают, щёки друг перед другом надувают, а в магазинах, хоть шаром покати. Никто ни хрена не делает. Печёнкой чувствую, грядут перемены. Всё покатится к чёртовой матери. А все эти народные, заслуженные, будут на базаре спичками торговать. Вот тогда придёт наше время. Сейчас уже, готовиться нужно.

— Так и меня тогда сожрут. На кой мне это директорство? — картина нарисованная Петровичам пугала.

— Не боись, со мной не сожрут. Только, дури не напори. Короче, слушай и запоминай. Чтобы эту, твою фляжку, я у тебя больше не видел. Понял?

— Понял, — спорить с ним мне не хотелось.

— Нет, вижу, не понял. Ну-ка, дай мне её сюда.

— Зачем?

— Давай сюда, не спорь.

Я нехотя отдал фляжку Петровичу. Он отвернул колпачок, понюхал. Вылил остатки коньяка на пол. Затем, внимательно посмотрел на меня. Внезапно схватил молоток, и, бросив фляжку на стальную полку стеллажа, сталь крошить её. Бум, бум, бум…, за секунды она была уничтожена.

— Ты что делаешь!? — бросился я к нему, но поднятый над головой молоток и злобное лицо Петровича, остановили меня, — это дорогая вещь! Была…

— Забудь, — прошипел Петрович, — и не ори…. Никогда не ори, новая жизнь для тебя начинается. Ты чего больше хочешь, автомобиль с шофёром, или фляжку с водкой? Ну?

— Ладно, понял, — сука ты, Петрович, подумал я про себя.

— Твоя задача стать ударником производства, чтобы в первых рядах. С «другом» своим, наладишь дружбу теснейшую. Чтобы ты стал его правой рукой. Выполняй всё что попросит, беги впереди паровоза.

— Может, он мне заместителем своим предложит, он когда-то говорил, что поддержка нужна.

— Удивлюсь, если предложит, его не поймут. Не обижайся, но ты пока для всех — обычный хлюст. Тебе нужно набрать популярность. У тебя её нет. Докажи всем, что ты — бессребреник! Всё на добровольных началах. А «друга» своего убеди, что ты сдался, что признаёшь его авторитет. Не стесняйся лизать ему жопу. Только не на публике. Народ такое не любит. А он, поверит.

— Нет, Петрович, не поверит, он же не дурак.

— Поверит, куда он денется. Сейчас момент такой, самое страшное для него испытание — медные трубы. Ни разу не видел, что бы кто-нибудь это выдержал. Сейчас ему каждый в уши жужжит, какой он хороший и замечательный. А он, почивает на лаврах. И ты, жужжи в унисон со всеми. Поверит, куда он денется. Болтай с ним про творчество, ты это умеешь, успокой его бдительность. И слушай, слушай, всё, что он скажет, и про него, скажут. Досье на него собирай. Секретаршу за попу ущипнул, запиши. Мы ей потом объясним, что он её унизил! Собирай досье и всё тащи мне. С корнем вырвем его, с корнем.

На собраниях на трибуну больше пока не лезь. Видишь, как этот раз нехорошо получилось. Но, с места выступай, я тебе подскажу когда. Коротко и по делу, чтобы тебя люди запомнили. Ты должен стать защитником слабых и обиженных.

— Так может, всё-таки попытаться мне в заместители, а, Петрович?

— Сказал же, нет. То, что здесь произошло, случай уникальный. Во всём уникальный, это то самое исключение из правил, которое бывает только один раз, и доказывает само правило. Твой приятель действительно совершил прорыв. Он таки, далеко пойдёт, если его не остановить. Ты же сам говорил, беспартийный и без образования. Это же, медведь в лесу сдох. А заместители, это рабочие лошадки, на них едут, и они везут. Да, и честно признаюсь, не верю я, Дима, что ты справишься. Там же работать нужно. Директор, за демагогией спрятаться может, а заместитель, нет. Он для того и нужен, чтобы быть крайним. Ты этого хочешь?

— Петрович, ты говоришь очень убедительно, но непонятно. Ты же сам хотел в заместители.

— Твою мать, Дима! Что же ты такой заторможённый? У нас другая задача. Мы должны эту контору к рукам прибрать. Это же, золотое дно. Огромные деньги крутятся, заказчики со всех концов. Это же доступ не только к деньгам, но и ко всему.

— К деньгам? А как, к деньгам? Не понимаю, объясни Петрович. Это же государственное предприятие.

— Ну, ты Дима и правда, тормоз. Ты, как зарабатываешь? Подумай.

— Как все, беру заказ и делаю. Деньги в кассе получаю.

— Вот именно, разбаловал здесь всех твой «друг». Беру! Заказ. Одолжение делаешь! Вот так все, зажрались тут. А чтобы заказ получить, делиться надо. Нужно, руку кормящую, поцеловать! Обнаглели! Позапирались в мастерских, и пьют! Бардак!

— Петрович, да кто же делится-то будет?

— Не будут, значит, будут лапу сосать, без заказов сидеть! Или подчищать, что осталось. Вон, посмотри, мужики уже сейчас готовы. Посидели без денег, видишь, как запели. Их только направить в нужное русло.

— А если жаловаться начнут, напишут?

— А для этого, на каждого досье должно быть. Рыло у каждого в пуху, где-нибудь да нагадил. Только рот откроет, мы его к ногтю. Надо, что бы каждый знал своё место. С людьми работать нужно.

— Ой, не знаю Петрович. Как же это всё организовать.

— А я на что? Ты будешь заказами заниматься, а я народ в узде держать. Так и пойдём. И будет нам, и почёт, и уважение.

— Ну, а если всё-таки кто-то упрётся, начнёт права качать? Есть ведь такие.

— А от таких надо избавляться. Ну, а как ты хотел? Жизнь, это — борьба.

— Петрович, как избавляться? Что ты имеешь ввиду.

— Ну, не убивать, конечно. В крайнем случае, посадить.

— Как посадить? За что? О чем ты?

— Ой, я тебя умоляю. Был бы человек, а статья найдётся. Я же юрист. Знаешь, какая моя любимая книга, в молодости была? «Вся королевская рать» Уоррена. Не читал? Прочитай, понравится. Там есть такие слова: «Человек, зачат в грехе, и рождён в мерзости. От вонючей пелёнки, до смердящего савана, всегда что-то есть»! Досье нужно на каждого.

— Петрович! Работать, кто будет? Нужны же специалисты. Есть, уникальные люди. Незаменимые таланты. Как без них?

— Я тебя умоляю, незаменимых не бывает. Это для тебя разница есть, а для заказчиков и коммунистов твоих, все на одно лицо. Твой институт, что ты закончил, пачками специалистов выпускает. Какая разница, что они нарисуют. Чуть хуже, чуть лучше, один хрен, никто не разберётся. Стариков, кто нас знает, вон отсюда. Наберём молодёжь, они счастливы будут. Тебе то что? У них дипломы есть? Есть! Какие могут быть вопросы? Наше дело с тобой, Дима — деньги и власть. Или, тебя это не устраивает?

— Петрович, ты же сказал, что круги пойдут, что анонимщика искать будут. Ты говорил, что какое-то решение есть. А то, вдруг найдут?

— Найдут? Я тебя умаляю. Если до сих пор не нашли то и не найдут. Да и искать не будут, никому это не нужно. А вот думать, гадать, подозревать, будут. Девки-сплетницы из бухгалтерии, их же хлебом не корми. Директор для них, главный самец. Раньше старый был, а этот молодой. Есть перед кем, задницами вертеть. В общем, болтать будут, и не только они. Это и есть те самые круги на воде, и их нужно загасить.

— Как? Моя мама говорит, на чужой роток не накинешь платок.

— Правильно говорит. Рты не заткнёшь, но этим можно управлять. Нужно, управлять! Когда всё уляжется, когда все документы и расследования в архив отправят, и подробности начнут забываться, запустим слушок, что он сам на себя написал.

— Сам? Зачем? Да и кто же на себя такое напишет? Никто не поверит. Нет, Петрович, что-то ты тут наворачиваешь….

— Зачем на себя написал? Как зачем? Он же, подлец, хотел место директора занять! Внимание к себе привлекал! Кто бы его без этого назначил? Хитрая сволочь!

— А ведь точно, Петрович. Никто бы и не назначил. Ты совершенно прав! Сволочь какая, сам на себя написал, — объяснение Петровича было настолько убедительным, что поверил даже я, — ужас какой! Как же это сразу никто не понял?…

— Ты только смотри, раньше времени не проболтайся. А то всю малину испортишь. Плод должен созреть! Эй, смотри, рабочий день уже закончился, — посмотрел на часы Петрович, и довольно улыбаясь добавил, — ну, как мы с тобой сегодня поработали, а?

* * *

Не помню, когда в последний раз шёл домой в хорошем настроении. На случай, если тесть вдруг не нальёт, у меня была припрятана бутылочка. Невольно вспомнив наставления Петровича, подумал, — ну после работы-то можно. Захотелось обнять какую-нибудь бабу, пусть даже Анжелку.

— О, явился гость! Давненько тебя не было, — тесть поглядывал на меня подозрительно.

— Работы много, — разговаривать с ним не хотелось, но приходилось терпеть. А ведь если директором стану, можно и квартиру получить, и съехать от них. Давно пора. К матери тащить Анжелку я не хотел. Там было единственное место, где можно было спрятаться от окружавшего кошмара.

— Рисуешь всё. И много картин нарисовал? — тестю натерпелось позадираться, — ну, хоть бы показал. Или их сразу в Эрмитаж увозят?

— Картины не рисуют, картины пишут.

— Ну, ну, пиши, пиши, писатель….

Однако сегодня никто не смог бы испортить мне настроение. Я разглядывал его рожу, с открывающемся ртом, и думал, — до чего же ты гад мне надоел, вместе со своей дочкой. Ты, уже прошлое. Я тоже молодой, как Димка, я — главный самец! Это передо мной бухгалтерши молоденькие, задницами крутят. Я одной пальчиком машу, и она садиться, ко мне в машину. В банк вези, — говорю я шофёру…. Заснул я сразу, лишь только положил голову на подушку. Впервые без водки и таблеток, даже не заметив, что Анжелика спит рядом.

Глава-52 Похмелье

— Я пригласил Вас, уважаемый, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. Мы с Вами не сработаемся. Как себе хотите, но, не сработаемся, — это говорил новый директор Художественного Фонда, которого без лишних собраний назначило Министерство культуры. И сейчас он говорил это мне, всего лишь через полтора года после нашего соглашения с Петровичем.

Нет, собрание было, конечно. Там мы успешно доедали Димку. До этого мы действовали по плану. По совету Петровича, я даже вытащил свою старую, забытую тетрадочку с цитатами умных людей. При каждом удобном случае я вворачивал что-нибудь подходящее, обязательно ссылаясь на признанный авторитет. А самые доходчивые и убедительные высказывания произносил, как свои. Петрович оказался прав, это заметили и к моим словам стали прислушиваться. Что было удивительно, я думал, что такое впечатляет только подростков. Я боролся за справедливость, ругал бюрократов, критиковал начальство. Ко мне стали прислушиваться.

На собрании на Димку орали, зажрался мол. С гневной речью, как и было нами запланировано, резко выступил Петрович. В конце он сказал:

— Представляете, товарищи, захожу я однажды в приёмную и оказываюсь невольным свидетелем разговора секретарши с одним из заказчиков. Он говорит ей, — мы разговаривали по телефону три дня назад. Вы сказали директора нет, что он на сессии. Через три дня приезжаю, а вы снова мне, — директор на сессии. Как Вам девушка не стыдно, Сессия Верховного Совета закончилась два дня назад. Вы бы хоть поинтересовались, и какое-нибудь другое оправдание придумали. А она ему, — ну что Вы, вы меня неправильно поняли. Директор на сессии в институте. Он у нас, студент-заочник. Смотрю, а у заказчика так челюсть и отвисла. Он ведь думал, что тут всем руководит Депутат Верховного Совета, а оказывается, что простой студент. Я после этого специально поинтересовался. Министерство Культуры обязало его поступить в институт, поскольку уже были нарекания. Представляете товарищи, Художественным Фондом Союза Художников, нами, товарищи, руководит студент. Как будто у нас в стране образованных людей не хватает. Да у нас в Фонде, почти каждый художник с высшим образованием! Есть, между прочим, и с красными дипломами!

Гневное выступление, от обычно сдержанного на вид Петровича, оказалось полной неожиданностью. В зале повисла тишина. Не то, что обзывать паразитом, но и обсуждать в резких тонах начальство, на собраниях было непринято, каким бы плохим на самом деле начальник не был.

— Да, погорячились мы, погорячились, — прервал затянувшуюся паузу секретарь парткома, — ни опыта у человека, ни образования. И беспартийный он. Такие люди, товарищи, заняты собой. Поговорить с ним по душам, не получилось у нас. Как вы все знаете, товарищи, — продолжал парторг, — весь последний год Фонд лихорадило. Не успеет одна проверка закончиться, как начинается следующая. Что только тут у нас не проверяли. Дошло до того, что на складе остаток бензина в бочке, банкой из под огурцов измеряли. Директор утверждает, что уже два раза подавал заявление об уходе и просил министра, провести выборы директора Фонда на альтернативной основе. А министр якобы не согласился, потому что это анархия и дурной пример, что мол, так и министров захотят выбирать. Когда директор, пригласил меня и председателя профкома, и предложил организовать вот это наше собрание, мы буквально растерялись. Мы его отговаривали, советовали этого не делать. Но он настаивал, говорил, что то же самое ему сказал и министр. Что мы, коллектив, не поддержим его, и знаете почему? Якобы потому, что в магазине колбасы нету, дефицит продуктов, товарищи! Да, вот так вот, якобы, наш министр ему и сказал. За что меня бить я же колбасу не делаю? — говорит. За то, что зад свой подставляешь, — министр якобы сказал. Народ, мол, сейчас злой, и будет бить любого, кто под руку попадёт. Обратите внимание, товарищи, я всё время говорю «якобы». Знаете почему? Потому, что я, извините, ни во что в это не поверил. Чтобы уважаемый министр так говорил о нас. Что мы, быдло что ли? Стадо? Не способны разобраться, кто за колбасу отвечает, а кто за искусство? Мне кажется, что это обиды самого директора на весь белый свет. Я лично такое отношение к себе воспринимаю, как неуважение. В общем, так, директор сам настоял на собрании и попросил, чтобы голосование было тайным. И чтобы не оказывать воздействия, он будет сидеть в своём кабинете, и ждать нашего с вами решения. Но, если нужно, мы можем его пригласить. И вопрос, товарищи, голосуем только один: доверяет коллектив директору, или не доверяет. В общем, будем голосовать, товарищи. Может хоть это поможет внести ясность. Или у кого-то вопросы есть? Может кто-то высказаться хочет?

— Можно мне? — встала дама из бухгалтерии, — что это здесь происходит? Я же вижу, куда вы гнёте. Вы с ума сошли! Что, у всех такая память короткая? Посмотрите, вокруг так неспокойно. А мы как у Христа за пазухой. Проверки действительно достали, но ведь они не касаются творческих работников. Трясут только хозяйственников, закончится это рано или поздно. Посмотрите, здание наше достроили, столовую открыли, заказы стабильно идут. А у творческих работников доходы, как у министров. Это же всего за год директор добился. А вы его полощите здесь. Не сходите с ума!

Испортить наш план этой вертлявой заднице, не удалось, хотя волнений добавило. Тайное голосование, большинством в две трети, выразило Димке недоверие. И всё шло как по маслу, всё как мы с Петровичем рассчитали. Меня уже даже приглашали на собеседование в министерство. Но, неожиданно, назначили другого, никому неизвестного, человека со стороны, который чуть не первым делом вызвал меня, и предложил написать заявление об уходе.

Ещё две недели назад я был уверен, что буду сидеть в этом кресле. И на тебе, присылают другого. Я ещё прийти в себя не успел, а мне уже предлагают уйти.

— Позвольте поинтересоваться, чем это я Вам не угодил? Мы ведь даже не знакомы.

— А у меня и желания никакого нет, с Вами знакомиться, — новый директор смотрел прямо в глаза, — впрочем, Вы ошибаетесь. Я Вас достаточно изучил. В министерстве сказали, что Вашу кандидатуру рассматривали на должность Директора. Однако, по каким-то причинам не назначили. Мне бы не хотелось, чтобы Вы вот тут рядом были.

— Вы не имеете права, я член партии, я обращусь в партком! Если понадобиться, напишу в Горком, в ЦК напишу!

— Во, во, напишите. Конечно, напишите. Именно это я и понял, — директор снял очки и стал задумчиво протирать стёкла, — в министерстве говорили, что устали от сигналов в разные организации, с жалобами на руководство Фонда. Кто-то упорно пишет, притом очень давно. По моей просьбе из архива министерства мне передали историю всех этих, так сказать, неподписанных «сигналов». Удивительное дело, до Вашего появления в Фонде, ничего такого не было. Вам, не кажется странным такое удивительное совпадение? И ещё одна странность обнаружилась, как Вас вообще заметили в министерстве? И почему именно Вас? Каким-то непостижимым образом, то там, то тут возникала Ваша фамилия. За какие такие заслуги Вас рассматривали кандидатом на должность директора?

— Что же здесь удивительного? Я с красным дипломом Институт Культуры закончил. Член партии, передовик производства. Мой портрет, на доске почёта.

— Да, будет Вам. Там, таких как Вы, ещё с десяток человек наберётся. Только их, почему-то, никто в директора не предлагал. Опыт управления у Вас — ноль.

— Да как же ноль? Я ещё в армии начальником мастерской был. Я же художник, живописец. А Вы, вообще не художник! Вас по блату сюда прислали!

— Вот именно, по образованию — живописец. А работаете оформителем. Видно, не сильно Вас творчество увлекает. Кстати, Вы знаете, почему Вас не назначили директором? Не догадываетесь? Дело в том, что несмотря ни на что, моего предшественника в министерстве почему-то уважают. Представьте себе, это он Вас не рекомендовал. Оказывается, у Вас с ним давнее знакомство. Может быть поэтому, его слово оказалось решающим?

В глазах у меня потемнело, этот гад из могилы меня достанет,

— Димка? Да кто же его слушает? Он же — сбитый лётчик…, — сказал я первое, что пришло в голову.

— Ну, вот видите, всё и выяснилось. Оказывается он для вас — «Димка». Ну и ладненько, — удовлетворённо потирал руки новый директор, — понятно, что без Вас тут не обошлось. Короче, если вздумаете задержаться, обещаю Вам весёлую жизнь. Мало денег, и публичные разборки Ваших тут, полётов, художественных. И пишите куда хотите, отмашку по Вашему поводу мне дали. Устранить Вас, было моим условием. И не мелькайте здесь больше. Всё, будьте здоровы.

Новость про Димку ошарашила. Я хотел срочно рассказать всё Петровичу. Прибежав к его мастерской, услышал голоса за дверью. Остановился и прислушался.

— Петрович, ты говорил, Димку директором назначат. Видишь, не вышло, по-твоему.

— А что ты удивляешься, они же, оказывается — друзья, два сапога — пара, — раздался в ответ голос Петровича.

— А прежнего-то, куда теперь денут? Может, замом назначат?

— Не, я слышал, он из страны сваливает. Чуть ли ни в Австралию. У него, вроде, там какие-то родственники, — снова заговорил Петрович.

— Петрович! — закричал я, ворвавшись в мастерскую, — Я всё слышал!

— А тебя не учили, что подслушивать и подглядывать, нехорошо, — спокойно отреагировал Петрович. И, повернувшись к двоим, присутствовавшим тут же оформителям, добавил, — ну какой он директор, сами не видите, что ли.

— Петрович! — чуть не лопнув от злости, заорал я. Но наткнувшись на холодный, злой взгляд, замолчал.

— Заткнись, и пошёл вон, — прохрипел Петрович.

Я попятился к двери. Предал, предал, предал, — стучало в голове. Опять я один. Что делать? Что делать… Невыносимо захотелось водки. Петрович, сволочь продажная, уничтожил мою фляжечку. Ноги сами несли к Гастроному. Уже на выходе меня толкнули, и я выронил бутылку, которая вдребезги разбилась об асфальт. Стоявшие в очереди мужики заржали. От возмущения я хотел ударить в харю, но вокруг ещё громче засмеялись.

— Мужики, ну что за смех дурацкий? С каждым может случиться. Иди за мной приятель, поделюсь с тобой, — на меня сочувственно смотрел помятый мужик с тяжёлыми мешками под глазами.

В ближайшем подъезде он открыл бутылку, отхлебнул и протянул мне.

— У меня на той неделе такое же приключилось. Представляешь, я целый день прийти в себя не мог. И ни одна сволочь не поделилась, — взяв у меня бутылку, он с наслаждением сделал два крупных глотка.

Уже забытое тепло разлилось в груди, и я стал приходить в себя.

— Ты знай, мир не без добрых людей, — продолжал рассуждать мой новый приятель, — слышь, подержи пока. Нет мочи терпеть, — доверив мне драгоценную бутылку, он зашёл за лифт.

Оттуда послышался характерный шум, мужик за лифтом мочился,

— Слышь, ты там всё не пей, мне оставь, — не прерывая процесс, забеспокоился мой собутыльник.

Тфу, вот скотина! — подумал я, ведь могут войти в подъезд. Я инстинктивно пошёл к выходу и открыл дверь.

— Стой, гад! Отдай бутылку! — сзади летел разъярённый мужик с расстёгнутой ширинкой.

— На, держи свою бутылку. Что же ты ссышь в подъезде, тут же люди живут?

— А тебе, что? Это что, твой подъезд? С тобой как с человеком, а ты бутылку красть?

Хотелось выпить ещё. Я купил новую бутылку. Вернулся в мастерскую, заперся там до утра, думая о том, что это уже не моя мастерская. Хотелось сбежать куда-нибудь от всего этого. А что это Петрович говорил, что Димка в Австралию уезжает? В Австралию! Я вспомнил, когда-то давно слышал, что там живут дальние родственники Димкиной матери. Вот бы и мне, в Австралию. Туда, где кенгуру…

Глава-53 Он всё знал

— Директор, директор! Просыпайся. Ишь, как нажрался, хоть бы дверь запер.

Я с трудом открыл глаза. За плечо тряс Петрович.

— Иди, морду помой, пока никто не видит, — мерзко скалился Петрович.

— Да, плевать мне, — я вспомнил, что было вчера и мне захотелось ударить Петровича.

— Эй, эй, ты что? Сдурел совсем. Кончай руками махать!

— Сволочь! Предатель! — я схватил со стола пустую бутылку.

— Успокойся, дурак! Не предатель, а Политический технолог! Я хотел тебя прикрыть, а ты ворвался и орёшь, «я всё слышал, я всё слышал!» Что ты хотел, что бы я им сказал? Умей проигрывать. И вообще, приведи себя в порядок. Нельзя, чтобы тебя таким видели. И не дыши ни на кого. Давай, быстро, пока люди не пришли.

В туалете, умываясь холодной водой, я пытался соображать. Петрович что-то мутит…. Следующая мысль никак не складывалась, тяжёлое похмелье мешало соображать. Казалось, душа сейчас вывернется на изнанку. Бутылка — пустая, значит, я выпил её всю. И ещё пил с тем, кто мочился в подъезде. Вспомнив это, я с опаской посмотрел на свои штаны. Слава богу, не обмочился. Надо же было так напиться.

— На вот, опохмелись, — протянул бутылку Петрович

— Откуда? Я же вроде всё выпил.

— Это, моя заначка.

— Не могу, вытошнит.

— А ты, через «не могу», иначе до вечера в себя не придёшь.

Петрович оказался прав, через полчаса сознание начало возвращаться.

— Запомни, будешь так бухать, а потом опохмеляться, тебе крышка. Соскочить, не сможешь. Завязывай с бухлом. Ну, что, очухался? Говорить можешь? Что, там случилось? Чего тебя так колбасит?

— Это Димка. Димка сказал, чтобы меня не назначали.

— О, как! Откуда знаешь?

— Новый директор сказал.

— Может, врёт? Тебя дразнит? Кстати, зачем?

— Он сказал, чтобы я уходил. Чтобы увольнялся! Сказал, что это я, тут воду мутил. Что он, моё личное дело изучил. Сказал, что Димку в министерстве уважали.

— Опасный человек. Ещё что-нибудь говорил?

— Про тебя, ничего. Если тебя это интересует. Просто в душу плевал.

— То есть, тебя не назначили потому, что послушали предыдущего директора. Да, так бывает, может быть…, — задумался Петрович, — а ты, твоего Димку видел?

— Не видел, и видеть не хочу. И никакой он, не мой. Не говори так, мне это неприятно. Он тот, кто испоганил всю мою жизнь.

— Напрасно, напрасно. Мало ли что. Найди его, прикинься шлангом. Сделай вид, что ничего не знаешь и не понимаешь. Услышал, мол, что он уезжает, вот и решил узнать, или попрощаться со старым другом. Мало ли, что он там про тебя придумывает, ты ведь открыто ни разу против него не выступал.

— Да, на кой это нужно? Плевать мне на него, я его ненавижу. Пусть уезжает, дышать будет легче.

— Плевать на него, но борьба не закончена. Я слишком много в тебя вложил, чтобы так всё оставить. Мало ли, что новый директор говорит. Нет у него права тебя увольнять. Не за что. Если не напьёшься на глазах у всех, мы тебя отстоим. Не будут начальники над народом издеваться, не позволим! Ишь, чего надумал, будет он тут личные счёты сводить. Не позволим! Коллектив тебя кандидатом в Верховный Совет выдвинет. Он ещё сам тебе зад целовать прибежит. Ты, главное сам не обкакайся, и меня не подставляй. Он про меня ничего не говорил? Может, ещё кого-то упоминал?

— Нет, не говорил.

— Видишь, он думает ты один. А ты не один! Мы ещё повоюем! Так даже проще, если он попытается тебя травить, мы это повернём так, как будто он сводит с тобой счёты, как с лучшим другом его предшественника. Такое поймут все. Тёзку твоего скоро все забудут, а вот то, что он был толковым хозяйственником, не забудут. Особенно, когда новый начнёт тут дрова ломать. И всё, ему крышка. Дурак он, я бы на его месте карты не раскрывал. Да, видно он уверен, что ты один. Короче, иди к своему «другу», собирай, собирай информацию. Иди, дружи, дружи с ним, поддержи в трудную для него минуту, лучшего друга. Выясни, хоть что-нибудь полезное. Хотя бы, как он додумался сказать, чтобы тебя директором не назначали?

Общаться с Димкой не хотелось. Но постепенно стало брать верх желание посмотреть в глаза поверженного врага. До сих пор я ни разу не видел Димку в поверженном состоянии. При любой, даже случайной встрече, выяснялось, что он всегда на высоте. Я ненавидел эти встречи. Каждый раз он тыкал меня носом, на мол, посмотри, кто я, и кто ты, рождённый ползать — летать, не может! А сейчас-то, крылышки подрезали. Интересно, как же ты запоёшь….

После истории с кисточками, домой к Димке я не ходил. Воспоминание было очень неприятным. Договариваться по телефону не хотелось, Димка мог просто отказаться от встречи. Дверь никто не открыл. Это было странно, Димка жил с матерью, должен же он где-то ночевать. Нет уж, раз я сюда припёрся, дождусь. Димка появился, когда уже стемнело.

— Привет. Что-то случилось? Чего не позвонил?

— Я хотел зайти, поддержать. Какая несправедливость. Ты всё создавал, столько труда положил, а они своего прислали. Эта власть сама не знает, что творит. Ты служил по совести, а они в тебя плюнули. Этот режим рухнет. Смотри, что в мире происходит. А эти позасели, в стулья свои вцепились. Я хотел сказать тебе, ничего не закончено, мы будем за тебя бороться! — Димка уже открыл дверь квартиры, а я не решался войти без приглашения.

— Чего застыл, заходи.

— Я слышал, ты уезжать собрался? Может, зря торопишься? Люди не позволят сесть себе на голову, мы будем бороться! — в квартире явно никого не было, — а где мама твоя? Как она?

Мы сели в комнате с библиотекой, в которой я был однажды. Теперь эта комната не выглядела такой уж большой, как показалась тогда, когда я увидел её впервые. Высокие, посеревшие потолки, вытертая мебель. Всё, как из другой эпохи.

— Мама в больнице, я сейчас от неё. Гипертонический криз. Из-за меня распереживалась. Я бы уехал, но не могу её оставить.

— Вот и правильно. Мы будем бороться!

— Всё равно уеду. Хочу посмотреть, как люди в других странах живут.

— Я слышал, хорошо живут. Там полно и еды всякой, и одежды. Помнишь, тебе из-за границы маленькое пианино привезли. У нас таких не делают.

Димка задумчиво уставился на меня. Как будто готовился сказать что-то важное.

— Не надо, Дима, ни с кем бороться, — наконец выдавил он, — я ведь всё знаю. И всегда знал.

— Что ты знаешь? О чём ты? — неприятный холодок снова пополз по спине.

— Всё знаю, всё. Это всё твои дела.

— Какие дела, о чем ты? Не понимаю.

— Всё ты понимаешь. Мы оба всё понимаем. Кроме одного. Я не понимаю, зачем ты сейчас пришёл? Что тебе ещё нужно?

— Поддержать….

— Поддержать… Слушай, у меня времени нет. Не хочешь говорить откровенно, уходи и не морочь голову.

— Я не понимаю, я откровенно.

— Ладно, считай поговорили. Спасибо, что зашёл, — Димка встал, давая понять, что разговор окончен.

Что он знает? Блефует? Или Петрович, гад, продал меня?…

— Нет, давай поговорим. Что ты имеешь ввиду?

— Я имею ввиду, что я не разговаривать с тобой должен, а набить тебе морду! Прямо сейчас.

— За что? Что я тебе сделал? — стало не по себе. Я знал Димку, знал, что он действительно может полезть драться.

— За то, что кисточки украл! За то, что из-за этого я с отцом поссорился. Он думал, что я вру.

— Я не брал.

— Заткнись, а то ударю! Брал! Ты взял, потому, что кроме тебя ко мне никто не приходил. Только девчонки. Но они на тот шкаф залезть не смогли бы. Это я потом сообразил. Как ты вообще их нашёл? Мне бы самому такое в голову не пришло, лазить по шкафам. А ты на шкаф залез! До сих пор в голове не укладывается. Даже мать не смогла бы сама их оттуда достать. Это могли сделать только три человека, мой отец, я, и ты, — Димка поднялся со стула и встал передо мной, — если ты, сволочь, сейчас только вякнешь, живым отсюда не выйдешь! Задушу собственными руками.

Дело принимало нешуточный оборот. Подставил-таки меня Петрович. Колени обмякли, не было сил встать со стула.

— Хорошо, хорошо, если ты всё знал, почему не сказал? Я не хотел их брать, так получилось, случайно. А потом я испугался, и сжёг их.

— Сжёг? Зачем?

— Боялся, противно было. Я не вор, так получилось.

— Я только недавно понял, что это ты их взял. Когда в Фонде возня началась, с анонимкой, я всё время думал об этом, факты сопоставлял. Ты там написал, что мой отец был заместителем министра. Об этом в Фонде не знали. Это не секрет, просто всем наплевать. И на отсутствие высшего образования наплевать. Ты там и про это написал. Я ведь не первое лицо, заместитель директора формально — завхоз, почти кладовщик. Никому дела нет до его образования. Для первого лица, это более важно. Формальное нужно, высшее образование. Когда меня директором назначали, поставили условие, что я должен поступить в институт, в любой, хоть в Физкультурный. Иначе, говорили, от анонимок житья не будет. Пришлось срочно поступать на заочный. Институт этот, как кость в горле. Из-за него работу потерял. С работой я справлялся, а вот новый твой наезд, проморгал. Дома, мать больная, институт и Фонд, а тут эти проверки, бесконечные. Эти укусы казались очень уж глупыми, несерьёзными. Ну, никак на тебя не думал. Казалось, кто-то другой кляузничает. На бухгалтерию грешил. А когда дошло, что это целая стратегия такая, было уже поздно. Ты вот сейчас скажи, за что ты меня так не любишь? Что плохого я тебе сделал?

Я смотрел на Димку. Ни ненависти, ни отчаяния в нём не было. Видимо все переживания уже остались позади. Он говорил так, как будто мой ответ его не очень интересовал. Вероятно предполагая, что правды он всё равно не услышит.

— Ты преследовал меня, всю жизнь. Ты, всё время бежал впереди. Как нарочно, куда я не пойду, везде ты. Ты, всегда занимал моё место, а мне объедки оставлял, с барского плеча. Ты издевался надо мной, унижал. Показывал мне своё превосходство. Ты, сынок богатых родителей, тыкал меня носом, «рождённый ползать — летать не может!» Дразнил меня, машинами. Девок своих, чуть ли не на моих глазах трахал. Вот, мол, посмотри, мне всё, а тебе, ничего!

— Я? Преследовал? — Димка, от удивления, открыл рот. Впервые я видел его таким растерянным. Реакция Димки была странной. Казалось, непонятно почему, мои слова задели его.

Глава-54 Рука бога

— Я тебя не преследовал, я просто хотел быть рядом, — тихо, как бы самому себе говорил Димка, — но, ты игнорировал меня, смотрел свысока. Это было неприятно. Танечка ушла из-за тебя…, но я это проглотил.

— Танька? Ты знаком с Танькой? — не сдержался я.

— Не Танька, а Танечка! Мы к тебе в госпиталь приходили. Она просила её с тобой познакомить. Ну, вспомнил? Тоненькая такая, с фигурой классной.

— Помню, кажется, декольте глубокое…. Откуда она про меня знает?

— Ты вот что, разговор видно у нас с тобой последний, — Димка достал из буфета коньяк и две рюмки, — закуски, нет. Только минералка. Расскажу тебе напоследок всё, что я про тебя думаю.

— Я не пью, бросил.

— Ну, как хочешь, а я выпью. Мне нужно успокоиться. Как говорится, без пол-литры, тут не разберёшься.

— Может, не надо? — напьётся, ещё в драку полезет, подумал я.

— Может и не надо. Неинтересно, уходи, — Димка опрокинул рюмку.

Любопытство брало верх. Наполненная рюмка перед моим носом, гипнотизировала. Подумав, что мне тоже нужно успокоиться, выпил. Нервная трясучка прекратилась.

— Из училища — продолжал Димка, — она знала о тебе из училища, куда я сдуру её сам и привёл, она ведь невестой моей, была. Я с ней в Питере познакомился, когда мы с нашей группой ездили на экскурсию. Ты тогда не поехал со всеми. Она тоже в художественном училище училась, у них там, при Академии. Там мы и познакомились, потом переписывались, перезванивались. Встречались, я к ней в Питер ездил. Влюбился, впервые в жизни. Потом она приехала сюда, вместе с дядей своим, искусствоведом, на какое-то мероприятие. Мы всё лето были вместе и решили пожениться. Но, я в армию загремел. Она снова приехала, я уже служил тогда. Когда я впервые повёл её наше училище показать, она твои работы увидела, и захотела с тобой познакомиться. Мне это было неприятно, она вела себя, как те девки, что по тебе сохли. Познакомь, познакомь…

Врёт зачем-то, — подумал я, но спросил:

— О чём ты? Девчонки от меня шарахались, как от прокажённого.

— Они просто боялись приблизится, ты же гений… Ходил, задрав нос.

— Зачем ты? Мы же здесь одни, договорились правду говорить.

— А это и есть правда, так и было.

— Врёшь! — Димка нёс пургу, а я понять не мог, зачем? Хочет задеть меня, побольнее.

— А потом, началось, — продолжал Димка, — потерял я мою Танечку. Я тебя не виню, ты, наверное, и не знал об этом. Но я очень тогда переживал, да и сейчас вспоминаю. Танечка, была самым лучшим в моей жизни.

— При чём тут я? Какого чёрта? Я её всего раз видел, — Димка нёс такое, что не налазило на голову.

— Во, во, один раз всего. И всё, моя жизнь меняется навсегда, будь ты неладен. Помнишь, ты нарисовал её с голыми сиськами? Помнишь? Она этот рисунок домой отвезла, а там его её мамаша нашла. Родители орать стали, решили, что она голая кому-то позировала. Хотели рисунок порвать, а она не давала. В комнате у себя заперлась, от еды отказывалась. Обиделась на родителей.

— Откуда ты это знаешь? Ты что, там был?

— Нет, она по телефону рассказывала. Мы с ней часами болтали. Все деньги тогда истратил на телефон, одалживал, чтобы ей позвонить. Сказала, что любит тебя, а меня оставляет, и просит за это прощения. Вот так вот.

— Ничего не понимаю, я при чём? — врёт Димка, или нет? Я не мог взять в толк, зачем. Что за дурацкий спектакль он тут разыгрывает.

— Танечка так и сидела запершись в своей комнате, пока не пришёл тот её дядя-профессор. Точнее, он дядя не её, а её матери. Его, у них в семье уважают. Совсем уже старик, за восемьдесят, но крепкий, и голова ясная. Искусствоведом в художественном музее работает, и продолжает читать лекции студентам. Родители очень его уважали, особенно мать Танечки. Они ему пожаловались, что их дочка, в свои 17 лет, голая позирует неизвестно кому! И вообще, неизвестно чем там занимается! Потому, что нарисовал её «некий матёрый мерзавец, явно старше её», — продолжал Димка, — правдами и неправдами, Танечку, наконец, удалось вытащить из комнаты. Уговорили показать рисунок.

Дальше Димка пересказывал рассказ самой Танечки:

— Она красивая здесь, конечно, — сказала мама, — только вот рано, для таких рисунков. Ты ведь совсем ребёнок, много не понимаешь!

— Красивая?! — возмутился папа, — она здесь…, куртизанка! Малолетняя! Улыбка какая наглая! Ужас! Это моя дочь, да мы оказывается, совсем тебя не знаем! Как тебе не стыдно, как тебе в голову пришло, раздеваться, перед мужчиной! Разве мы этому тебя учили?

Танечка горько плакала, а дядя молчал. И вдруг сказал,

— А я его знаю.

— Кого? — не понял папа.

— Парня этого, знаю.

— Вот что, — сказал папа, — она несовершеннолетняя, мы в милицию заявим на этого мерзавца. А откуда это Вы его знаете? Или он уже попадался?

— Интересно, поверить не могу, рука Бога? — отозвался дядя, продолжая разглядывать рисунок.

— Что? — не понял папа.

— Знаю я эту руку, видел среди студенческих работ. Ну-ка Танюша успокойся и расскажи всё сначала. Откуда этот рисунок?

— Парень в госпитале нарисовал, — объяснила Танечка.

— В каком ещё госпитале? — удивилась мама.

— В инфекционно-венерическом, в смысле, в военном, — уточнила Танечка.

Маме стало дурно. Ей дали понюхать нашатыря, и мама подскочив со стула закричала:

— Как ты туда попала? Почему ничего родителям не рассказала?

Маме накапали валерьянки, а Танечке пришлось объяснять, что она сама туда напросилась, чтобы посмотреть на парня — художника, и что её туда привёл его друг, и что встречались они во дворе госпиталя, на скамеечке сидели, и что там он её и нарисовал, по её же просьбе.

— Да, как же ты додумалась, в венерический госпиталь идти? — не унималась мама.

— Мы не знали. Я же с Димой была. Госпиталь — военный, то, что там венерические сидят, нам и в голову не приходило. Просто друг Димы оказался в том отделении. Он уже выздоравливал, там уже не заразные. У него была редкая болезнь, с красивым названием — мононуклеоз.

— Красивое название! Почти го-но-рея! — вставил папа, и дал маме ещё нашатыря, чтобы она не упала со стула.

— Так, он с натуры рисовал? При тебе? — пытался разобраться дядя.

— Раздеваться-то было, зачем? — заплакала мама.

— Ничего я не раздевалась, просто он так нарисовал. Я его видела всего то полчаса, а рисовал он минут десять. Мы с Димой даже не видели, что он там рисует.

— Зачем же голой нарисовал? Это же неприлично, вот так. Позор! — не успокаивался папа.

— Дима сказал, что из хулиганских побуждений, что тот нарочно так нарисовал, чтобы задеть, — вытирала слёзы Танечка.

— Я бы на месте Димы твоего, набил бы морду ему! Наглец! — возмущённо шагал по комнате папа.

Дядя продолжал разглядывать то так, то этак поворачивая рисунок,

— Потрясающе, рука Бога!

— Что же вы заладили, дядя. При чём тут бог? Мальчишка гадкий! Интересно, кто его родители?

— Ну, вот что, послушайте-ка вы меня, — решительно взял слово дядя, — этот рисунок — шедевр. Я сам не верю, что сейчас произношу эти слова. Но такое я видел только один раз в жизни. Сейчас вот второй раз вижу. Хотя через меня прошли сотни студентов, а мы, в Академии бездарей не держим. У нас, только самые лучшие учатся. Но такое воздействие изображения, вижу второй раз в жизни. Танечка, ты храни этот рисунок. Не каждому дано повстречать гения. Сколько, ты говоришь, ему лет? Девятнадцать? Двадцать? Поверить не могу, какой прогресс, за каких-то пару лет…

— Да что особенного тут, чёрт возьми, что мы не понимаем? — вспылил папа, — мы ведь тоже, не лаптём щи хлебаем. Мы музыканты, между прочим, потомственные. И родители наши, царство им небесное, люди культурные были. Моя мать четыре языка знала. Меня родители с детства по галереям таскали. Давайте без заумных лекций, что тут особенного?

— Да, посмотрите повнимательнее. Это же, не ваша Танечка на рисунке. Девушка совсем другая, неужели не видите?

— Он сделал из нашей дочери куртизанку! Вертихвостку! Не при женщинах, я бы вам сказал!

— Ну, хорошо, с другой стороны подойдём. Только не перебивайте меня. Вас возмутил образ якобы вашей дочери. Вы даже не сомневаетесь, что она вот так раздевалась, что у неё какая-то уже взрослая, неизвестная вам жизнь. Так ведь? Вот в этом всё и дело. Вы поверили карандашному рисунку больше, чем собственной дочери. Он управляет вашими мыслями, владеет вами. Нами, понимаете? Он может сделать всё, что захочет. И вы, поверите ему, а не собственному ребёнку. Он это сделал за 10 минут! В рисунке гипнотическая сила. Вы волнуетесь потому, что это коснулось вас, вашей семьи. Другие смотрят молча, но чувствуют то же, что и вы. Вы все видите то, что он вам показывает, то чего на самом деле не существует. А вы верите, что это — настоящее, что это — есть. Понимаете?

Возникла пауза, все замолчали.

— Посмотрите, как прекрасна эта девушка, — продолжал дядя, — Сколько в ней жизни, как лукаво блестят её глаза. Смотрите, она сейчас что-то скажет…. Чёрно-белый рисунок. Краски добавляет собственное наше воображение.

— Да, я бы согласился, но почему она голая? Зачем? Я после этой картинки, стесняюсь смотреть на собственную дочь.

— Вот именно, я об этом и говорю. Воздействие каково? Клочок бумаги, как всех переполошил.

— Да бросьте Вы, дядя. Это — эффект порнографии. Не при Танечке будет сказано, животный инстинкт. Скабрёзные картинки!

— Танечка, ты бы вышла, тут взрослый разговор, — попросил дядя.

— Нет уж, я уже не ребёнок, — возмутилась Танечка, — я сама художник, вернее хочу им стать. Я хочу понимать! Пожалуйста, говорите при мне.

— Ну что родители, дочь выросла? Как думаете, можно при ней взрослые вопросы обсуждать?

— Выросла! Выросла! Тринадцать лет было, все говори ли, — как ты выросла, как ты выросла…. А сейчас мне почти восемнадцать!

Родители молча переглядывались между собой, не зная, как реагировать.

— Вот скажите честно, положа руку на сердце, что первое приходит на ум, какие эмоции, когда Вы смотрите на этот рисунок? Тот самый инстинкт, или что-то ещё?

Папа ответил не сразу, как будто не решался говорить при всех. Взглянув на Танечку, отвернулся, чтобы она не видела его лица, и тихо сказал,

— Восхищение. Восхищение, было первым, что я почувствовал. Как прекрасна моя дочь, подумал я. И ещё, грусть от того, как неумолимо и стремительно летит время. Совсем недавно, такой была её мать….

— Вот видишь, а ты, порнография! Посмотри внимательнее, тут все линии пересчитать можно, их совсем немного. Карандашный рисунок, почти набросок, но каково воздействие…

— А ведь и правда, совсем мало линий. Совсем простой рисунок, — подтвердила мама.

— Распущенная, блудливая наглость, — подумав, снова пошёл в атаку папа, — взгляд-то, как она смотрит.

— Вот именно, её взгляд привлекает внимание! Кстати, он неслучайно показал её обнажённой. Это дополнение к её самоуверенному взгляду, как доказательство, красавица знает себе цену. Тут, сильнейшее женское начало показано. Девушка — прекрасна! Успокойтесь, это не ваша дочь. Это другой образ. Ваша дочь скромница и отличница. А это искусство, понимаете? И заметьте, несмотря на откровенность изображения, соблюдена некая деликатность, никакой пошлости. Но лицо, лицо! Потрясающе! Этот парень может всё. Рука Бога! Ох, как хотелось бы увидеть его зрелые работы, которые он ещё напишет. Жаль, не доживу, наверное.

— Дядя, — Танечка называла дядей того, кто по сути, был её двоюродным дедушкой, — Вы такую тут философию завернули. Мы говорим об этом дольше, чем он рисовал. Ему просто некогда было думать об этом. Это просто рисунок, может, случайно удачно получилось.

— Да, деточка, гении они такие. У них не так, как у нас. Если вы будете спрашивать его, он ничего объяснить не сможет. Он сам не знает, почему так делает. Как будто в нем живёт некий демон, который вдруг просыпается и выходит наружу.

— Дядя, вы только что говорили, «рука Бога». А сейчас, демон?

— Ой, да не цепляйтесь вы к словам. Поймите, есть что-то неподвластное простым смертным. На лекции студентам я такое конечно не скажу. Студенты должны верить, что каждый из них гений. Нужно лишь старательно учиться. У нас же конкурс по 20 человек на место. Одни те же абитуриенты по нескольку лет поступают. Мы отбираем лучших. Поверьте, все они будут хорошими художниками. Они будут очень востребованы. Но, хороший, даже лучший, и — гений! Между ними пропасть. Хотя не сразу заметишь, как алмаз среди камней, нужно присмотреться.

— Дядя, Вы его никогда не видели, и уже гением назначили, за одну только картинку, — снова засомневался папа.

— Ну, почему же, я видел его ранние студенческие работы. Кстати, сам он вряд ли знает, что он гений. Очень часто так бывает. Мы восторгаемся классиками, а их современники, иногда, тако-ое расскажут… При жизни гении бывают очень злыми, и людьми бывают пренепреятнейшими. Но, всё это забывается и по большому счёту значения не имеет, на фоне того, что они оставляют нам. Мне вообще кажется, что гений, это — две личности в одном. Один — простой смертный, живущий земным, может всякого натворить, а другой тот, кого за руку ведёт, кто-то свыше. Помните у Пушкина «Гений и злодейство — вещи несовместные». Пушкин не утверждал, он сам искал ответ на этот вопрос. Опять же, на лекции я такого не скажу, мы материалисты, не верим в сверхъестественное. Однако давно известно, что живопись может подавлять, радовать, вызывать глубокие эмоции, наваждения, иногда очень сильные. Считается, что на картины нападают сумасшедшие, или желающие таким образом прославиться. Может и так, но почему-то, незнакомые друг другу люди, жившие в разное время, нападали на картины одного и того же автора, например Рембрандта? Ну а про историю с картиной Репина «Иван Грозный убивает своего сына», вы конечно слышали. На неё нападали дважды, тоже в разное время. Но, это лишь самые громкие случаи.

— Неужели Вы, дядя, всерьёз верите в подобную мистику? — удивился папа.

— Трудно не поверить. После первого нападения на картину, узнав об этом, хранитель галереи покончил с собой. Если нападавший был сумасшедшим, то хранитель, тоже сумасшедший? А вы, музыканты, разве не верите, что музыка обладает силой эмоционального воздействия на человека, и способна изменить его настроение?

— Я понял, о чём Вы, — согласился папа, — Вы сказали, демон выходит наружу. Я слышал, что существует раздвоение личности. Когда в одном теле живут как бы два разных человека. Вы об этом? Один из них обыкновенный, а другой гений?

— Возможно именно так, две личности, каждая из которых живёт в своём мире. Но я ещё и о том, что способностями по-настоящему воздействовать через своё творчество, наделены единицы. Вот как этот молодой человек. Я с таким сталкивался лишь однажды.

— Я не хотела говорить, при родителях, а то меня снова запрут, — покраснев, сказала Танечка, — но, когда он рисовал и смотрел на меня, мне показалось, что это был кто-то другой. Взгляд был совсем другим, я вся оцепенела, не могла пошевелиться. Казалось, он меня контролировал. Если бы он сказал раздеться, я бы разделась прямо там.

— Да что же это такое, ты кого воспитала?! — снова возмутился папа, глядя на маму.

— Танечка просто влюбилась, такое бывает, — успокоила мама.

— Ну вот, я так и знала! Нет, мама! Ты не понимаешь, это другое! А кто был первым, кого Вы встречали до этого? Расскажите дядя, — загорелась Танечка.

Глава-55 Знакомый из детства

— В музее, где я работаю, собрана коллекция выдающихся мастеров разных веков. О них можно рассказывать бесконечно. Сознание объединяет их во что-то общее недосягаемое. Но, когда рядом, простой смертный, которого ты мог руками потрогать, на твоих глазах становится легендой, это создаёт ощущение собственной причастности. Ты чувствуешь собственную важность, гордишься тем, что когда-то хлопал его по плечу. Понятно, что самые яркие впечатления в нас оставляет наше детство. В жизни я встречал замечательных художников, замечательных творцов. Но, первым и единственным, кто так повлиял на меня, кто изменил мою судьбу, поверите ли, был мой сосед, — начал свой рассказ старый профессор, — мы жили неподалёку. Из-за него я и сам захотел художником стать. Но, из-за него же и не стал. Понял, что нет у меня такого дара. Ушёл в теорию. Но его рисунки так и стоят перед глазами. Вот, впервые, увидел нечто подобное.

— Ну, дядя, — разочаровано сказала Танечка, — сосед? Чем же он Вас так впечатлил, что Вы его «гением» признали? Да ещё в детстве.

— Да, вот так вот. Правда, он был старше меня. Жили рядом, вот я и прибился, хвостиком ходил. Он тогда со своим отцом сорился. Отец в лавке работал, хотел сына приучить, а Мишка лавку не любил. Он рисовать любил. Всё время рисовал, и я эти рисунки видел, поэтому за ним и ходил.

— Так, как Вы поняли, что он гений?

— Мальчишкой, я конечно этого не понимал. Понял позже, когда сам учиться на художника пошёл. Увидел работы других, покрутился в среде художников, искусствоведов. И тогда только понял, что Мишка Хацкелевич был самым ярким среди всех, кого я видел. Да чего там, он был гением.

— Что-то я о таком художнике ничего не слышал. Хацкелевич? — удивился папа.

— Вот, вот, и тогда к нему по-всякому относились. Он в свои работы везде вворачивал местечковые еврейские мотивы. Да и по форме, его работы были многим непонятны. Культура русская, европейская, а у него что-то своё, и везде еврейство присутствовало, из быта, из жизни. Наверное, детство навсегда свой след оставило.

— Так он еврей? — уточнил папа.

— Ну, да. Он из еврейской семьи, Мовша Хацкелевич. Я его звал Мишей, уже не помню почему. Его родители были верующими иудеями. Мишу тоже воспитывали, как религиозного еврея. Он хорошо разбирался в их традициях, идиш хорошо знал. Даже стихи на идише писал. Только я их не понимал. А вот рисунки, как сейчас помню. Он, может, и стал бы ортодоксальным евреем, если бы не «рыбная лавка», как он говорил. Когда он учиться поехал, отец сказал, что денег нет, и не проси. Считал, что сын дурью мается, и себя своими рисунками не прокормит. Наверное, думал, что сын на коленях приползёт. Но, Мовша таки стал художником. Его даже советская власть признала. Домой вернулся уполномоченным комиссаром губернии по делам искусств, чтобы художественным просвещением заниматься. И он занимался, довольно успешно. Школы организовывал, открыл художественное училище, даже я там учился. Но потом там начались склоки, и он уехал в Москву. Ездил во Францию, войну в Америке пережил. Везде много работал. После войны осел во Франции. Признание постепенно росло, он становился всё более популярным. Из-за его происхождения иногда возникали проблемы, когда «еврей, родившийся в России» выполнял заказы для христианских и католических организаций Нью-Йорка и Парижа. Но всё же, талант брал верх над условностями.

— А Вы, встречались с ним, во взрослом возрасте? — спросила мама.

— Встречался, и не раз. Правда, встречи были короткими, нас ведь только с музеем, с выставками, или по линии Министерства Культуры за границу выпускали. Последний раз во Франции, в ресторанчике мы с ним хорошо посидели, детство вспоминали. Он всегда был рад соотечественникам. Связь с Родиной он не терял. А мне, вообще был очень рад.

— Я слышал, что наши соотечественники там не очень хорошо живут. В ресторане, кто платил? Я слышал, у них там каждый за себя платит? — поинтересовался папа.

— Представляете, мы не заплатили. Он сказал, что в ресторанах давно уже не платит. Он даже деньги с собой не носит. Схожу в ресторан, говорит, назавтра владелец ресторана на своём меню фрагменты моих картин напечатает. И стул туристам показывает, на котором я сидел. И ещё напишет, якобы, это мой любимый ресторан. Я спросил его, богат ли он? Он ответил, что деньги у него есть, но сколько точно, не знает, и даже не интересуется. Сказал, что деньги приходят сами, отовсюду.

— Дядя, может, он просто хотел на Вас впечатление произвести? — усомнился папа, — смотри мол, какой я крутой! Сижу вот тут, во Франции, и бесплатно вино пью.

— Нет, он уже был слишком известен, чтобы пытаться впечатлять меня, приятеля из детства. Но, признаюсь, мне тогда всё это показалось в диковинку. У нас-то его не сильно жаловали. Однако, мы слишком хорошо друг друга знали, чтобы я постеснялся спросить его об этом.

— Я старик, — ответил он, — мне всё это уже давно без разницы. А когда кромсают мои работы на этикетки для винных бутылок или на одеколон, не знаю что и думать. Но сейчас, я меньше всего хочу спорить с виноделами и парфюмерами. Лишь бы голову не морочили. А деньги, их с собой не унесёшь. Будь я молодым, наверное, думал бы иначе….

— Европейская культура, — говорю я ему, — вот как во Франции искусство ценят…

А он ответил, — да, ценят. Хотя иногда думаю, купят картину, повесят на стену, а рядом чек в рамочке. Вот сколько заплатил. Так вот и ценят.

— Дядя, если он такой знаменитый, почему же у нас его никто не знает? — спросила Танечка.

— Наверное, потому, что за границу уехал, — догадалась мама, — у нас таких не любят.

— Нет, почему же, — возразил дядя, — его работы хранятся в Русском музее, в Ленинграде. И в Эрмитаже, гравюры и графические работы хранятся. Живописи, к сожалению нет. А в Москве в Третьяковской Галерее есть несколько полотен, в Пушкинском музее живописные работы. В его родном Витебске, правда, там графические работы, а из живописи только копии. Ну и конечно, большинство работ за границей, во Франции, там он больше всего работал. Его работы хранятся в Америке, в Англии, Испании, Голландии. Он один из самых знаменитых художников мира.

— Мойша Хацкелевич? Ты когда-нибудь слышала о таком? — спросил папа маму.

— Да, не Мойша он! Его так только в Витебске, в детстве звали. Признаюсь, специально вас запутать хотел. Чтобы вы поняли, откуда гении берутся. В мире он известен под именем Марк Шагал.

— Ну, если Шагал, тогда конечно, — согласился папа, — художник он, конечно, в мире известный. Но, раз уж заговорили, объясните, пожалуйста, почему. Мне попадались репродукции картин Шагала. Там разные фигуры по небу летают. Некоторые изображения напоминают детские рисунки. Думаешь, такие художники вообще рисовать не умеют. Как объяснить их популярность? Может, просто мода такая?

— Первый учитель Шагала, был выпускником Императорской Академии Художеств. Он писал портреты в классическом стиле. Именно он разглядел талант Шагала и помог ему найти связи в Петербурге. Выставка Шагала, ещё живущего автора, вопреки всем правилам была устроена в Лувре. И он был удостоен высшей награды Франции. Если это мода, то она растянулась до сегодняшнего дня. Судите сами, можно ли это назвать модой?

— Так я сразу и подумала, что это Шагал, когда Вы про Витебск заговорили, — подала голос Танечка, — но Вы сказали, какой-то Мовша….

— Но, позвольте, дядя, — удивилась мама, — Вы хотите сказать, что вот тот мальчишка, что Танечку в таком неприличном виде нарисовал, великий художник? Как Шагал?

— Танечка! Мовша, Мойша это то же, что и Моисей, так его родители назвали. Марком он стал позже, уже во Франции. А про парня этого, нет, конечно. Его стиль совершенно другой, с Шагалом ничего общего. Впечатляет воздействие созданного им изображения. А великий он или невеликий, станет известно только в конце его жизни. Вопрос «личность и талант», сам по себе очень старый, если не вечный. Сколько споров было, и до сих пор спорят. Гениальными, мы признаём личностей состоявшихся, проявившихся и утвердивших себя. А сколько талантов так и остаются в тени, и умирают в неизвестности. На что они способны? Безусловно, как на хорошее, так и на плохое. Так что, вопрос риторический.

— Так этот мальчишка по-Вашему, гений? Что-то я не пойму, — настаивал папа, что такого особенного Вы увидели в этом рисунке?

— Как же вам объяснить-то, так сразу. Вы, наверное, видели, как художник работает. Он делает набросок, что-то стирает, исправляет, уточняет. Художник ищет, и затем уже выдаёт окончательный результат. Так, как он себе его представляет. Но, чтобы одним движением вдохнуть жизнь… Этот не ищет, он знает. А кто тот, кто знает?

— Поэтому Вы говорите, рука Бога?

— Ну, да. Хотя вернее будет сказать — от Бога, рука от Бога.

— А может дьявола, или демона? Дядя, а Вы не преувеличиваете?

— Хотелось бы верить, что Бога. А насчёт преувеличений; вы ведь, наверное, слышали, что Ислам, религия, запрещает изображать живые существа. Там сказано, что такие изображения могут обрести душу, а тот, кто это совершает, мнит себя творцом, в смысле уподобляется Богу. Мы конечно атеисты, но ведь не на ровном же месте возник этот догмат. Миллионы людей верят и соблюдают. Обратите внимание, сказано «могут» обрести душу. А что если условием для этого, является особый талант художника, невидимый простому смертному? И поэтому, на всякий случай, лучше живые существа не изображать. Вы уж простите старика за вольное толкование, я просто размышляю. Но вот посмотрите на этот рисунок, непрерывная линия, одним движением, и вас так задело.

— Ну, конечно! — снова возмутился папа, — наглец какой!

— Я не про женские прелести. Посмотрите, лицо дразнит. Это одним движением…. Поверьте, это не случайность. Рука Бога! Конечно, свой талант он вполне успешно ещё может пропить. Или вообще никем не стать. Но если бы этот парень пришёл поступать к нам в Академию, я бы сделал всё, чтобы его приняли без экзаменов. Я его сразу приметил. Помнишь Танечка, в училище, на выставке выпускников? Я тебе сразу сказал, найди этого парня!

— Вот я и нашла его! — закричала Танечка, — а они меня в комнате заперли!

— Ой, никто тебя не запирал, — не согласился папа, — сама заперлась!

— Вы же хотели рисунок уничтожить! — не успокаивалась Танечка.

— Ну, если он вам не нужен, отдайте мне, — заинтересовался дядя, — я его в папку спрячу и обещаю, буду показывать только специалистам, раз у вас тут такие страсти.

— Нет, дядя. Пусть рисунок у нас будет. Мы его сами спрячем, до лучших времён, — возразила мама, — его ведь Танечке подарили. Отец, ты со мной согласен?

— Ну, понятно, конечно. Он Тане принадлежит. Будет семейная реликвия. Но, на стенку я это повесить не разрешу, пока. Вы уж извините, дядя. Вот замуж выйдет, пусть вывешает, если муж разрешит.

Глава-56 Сказочники

Я слушал Димку и даже увлёкся. Он меня совсем дураком считает, где я, а где Шагал. Он будет с девками на машинах кататься, а меня Шагалом обзывать. Петрович, гад, уже «директором» обзывает. Эй, алё, цирк уехал, мы оба безработные. Болтает, в стиле его мамаши, начитавшейся заграничных романов. Можешь ты наконец сказать то, что на самом деле думаешь.

— Мы же договорились не врать. Зачем все эти сказки? — я пригубил коньяк, но пить не смог. Вкус показался горьким и гадким.

— Сказки? Нет, это не сказки. Оставила меня Танечка. Сказала, что тебя, любит. Заморочил ей голову, дядя-профессор. Я тогда расстроился очень, маме всё рассказал. А она, пожалела меня, — видно судьба, говорит, твоя такая, помогать другим. А девушки, найдутся. Их, говорит, у тебя и без Танечки хватает. А у Димы, талант! Ты же мне сам про это рассказывал, говорит.

— Это ты о чём? — я искренне удивился, — твоя мать хорошо ко мне относилась, я помню. Ты, что-то про меня рассказывал?

— Рассказывал, рассказывал. Как просил мою работу на студенческой выставке, не вывешивать рядом с твоей. Помнишь, тогда на студенческом конкурсе наши работы признали лучшими. Помнишь? Так вот, когда их повесили рядом, я чуть со стыда не сгорел. Мой пейзаж выглядел ничтожным. Я буквально умолял перевесить его в другое место, чтобы не было так позорно. Любой дурак видел разницу, когда работы висели рядом. Это без тебя, я на курсе был лучшим. Но, чем больше работ ты показывал, тем дальше отодвигался я, и вообще все. Ох, как я тебе завидовал, твоему таланту. Такой дар….

Ты? Завидовал мне? — я не верил собственным ушам, — да ты же, как сыр в масле катался. Тебя с детства на папиной машине шофёр катал. Подарки заграничные. А от нас отец ушёл! Мать на двух работах. Жили в доме с туалетом во дворе! Завидовал он!

— Да, как же ты не понимаешь? По сравнению с твоим талантом это всё, шелуха! — Димка махал руками и бегал по комнате, — это дар! Его невозможно купить или продать. Этот дар умрёт вместе с тобой, воспользоваться им можешь только ты. Но ты убиваешь его сам! Зачем? Зачем ты всё разрушаешь, скольким людям нагадил! Твой дар — творить добро! Почему тебя всё время тянет в какое-то дерьмо?

— Я справедливости хочу! Я жить нормально хочу! Талант? Дар? Я не понимаю, почему рисование для вас такая проблема? Что вы с этим носитесь? Тала-ант! Талант на хлеб не намажешь!

— Ты сам всё ломаешь, к чему ни прикоснёшься. Зачем ты одного из преподавателей алкоголиком называл? Меня «возвысили!» чтобы, хоть как-то тебе досадить. Но, и преподаватели тебе завидовали, я это точно знаю. Вот про это всё, я и рассказывал матушке моей. А она говорит, Дима — талант! Ты, говорит, должен помогать ему, оказывается потому, что таким как ты, жить трудно! А мне, значит, легко, когда все вокруг тебя в пример приводят. Вот Дима, это, да-a! Учись у него, старайся. Обиделся я тогда на маму, неделю с ней не разговаривал. Но это прошло, помогал тебе, как мог. А ты, в ответ только шипел.

— Бред какой-то, — не выдержал я, — прав Петрович, завидовал он!

— Какой ещё на хрен, Петрович? При чем тут Петрович? — насторожился Димка, — это тот, которого мы «спасали»? Тот, что у нас в мастерских работает? В чём он прав?

— Ты, спасал Петровича? Спасал? От чего? — я вдруг понял, что Петровича, по сути, совсем не знаю.

— Не я, а бригада. Ну, помнишь, я про детский лагерь тебе рассказывал, который мы перестраивали? — напомнил Димка, — ну, давно, когда ещё бригадами шабашили. Вот там, в этом лагере мы этого Петровича и подобрали. Он там бомжевал.

— Что он делал? — не понял, я.

— Ну, бомжом был, бездомным. От милиции прятался. Голодный, отощал, без денег. Мы его откормили, согрели. А он оказался, не дурак. Работать стал, помогал нам. Вкалывал, как проклятый. Умолял спасти его, к себе в бригаду взять. Сомневались мы, думали уголовник, может, убил кого. Но не похоже было, он, явно, образование имел. Хорошо разбирался в хозяйственных вопросах, даже подсказал кое-что толковое, когда я организацией занялся. Рассказывал он, что скрывается от некого очень большого и могущественного начальника. Якобы он в кровать к его жене залез, якобы по любви. А начальник прознал, жену избил, а на него охоту объявил. Так, что он боится свои документы милиции показывать. Найдут, убьют или в тюрьме сгноят. Умолял не бросать. В общем, взяли мы его. Взяли в бригаду. Он толковый оказался, всё на лету схватывал. Ни разу не подвёл. Вот только, Петрович он, или не Петрович? Я так до сих пор не знаю, это его фамилия, или может отчество…

— А как же он зарплату в кассе получает?

— Ну, как, помогли мы ему. Он написал заявление в милицию, что все документы потерял, или сгорели. А мы, его личность подтвердили…. Ему новый паспорт выдали. Дальше всё по закону.

Оказывается, — подумал я, — Петрович обязан Димке, крепко обязан. Ведь если так, то Димка, по сути, ради него закон нарушил. Петрович должен быть благодарен. А он, явно Димке гадит, притом, моими руками. Зачем?

— Так в чём он прав? — не унимался Димка.

— Может, ты его пугал, что расскажешь кому-то? Про эту его историю.

— Да, на кой чёрт мне это? Пришлось бы самому объясняться. Я и думать про него забыл. Так, в чём он прав?

Видно мама правду говорила, — подумал я, — больше всего люди ненавидят свидетелей своего унижения. Димке действительно незачем гоняться за Петровичем. Да и взять с него нечего.

— Любишь ты таких слушать, — пылил Димка, — зачем тебе это? От тебя совсем другого ждут. И зачем мне, врать тебе?

Действительно, — подумал я, — зачем ему мне врать? Он от меня никак не зависел. По крайне мере он так думал. Поэтому мне и хотелось поставить его на место. Нет, всё же он врал, за дурака меня держал. Догадался про кисточки и ничего не сказал.

— Если ты про кисточки догадался, зачем со мной играл? За дурака держал?

— Хм, мама сказала, что Пушкин тоже матерные стишки писал и по борделям таскался, но он от этого не перестал быть Пушкиным. Она сказала, что людей без недостатков не бывает, а гении заслуживают прощения за свои глупости и слабости.

— Твоя мама? Да, что она обо мне знает? Я к вам при ней всего пару раз заходил, — неужели Димка говорит всерьёз?

— А я ей про тебя рассказывал. Особенно тогда, когда Танечка меня оставила. Плохо мне было, хотелось выговориться.

— А почему ты мне ничего не рассказал, про Танечку?

— Ага, ещё за руку её к тебе привести, и кровать постелить, да? Маме я всё рассказывал. И рисунки твои, наброски, что ты везде разбрасывал, я ей показывал. Она бы может и не поняла ничего, но тут этот дядя-профессор, с Шагалом тебя сравнил. Вот она и заохала. Художник, говорит, настоящий говорит, художник!

— Художник? Художник! — не выдержал я, — помнишь, вармии, в учебном лагере старшина был? Помнишь?

— Кто же забудет. Помню, конечно, — удивился Димка.

— Так вот, он называл тебя «настоящим художником», рассказывал, как пельменями тебя за это кормил. А меня он ругал, словом «художник». Оно, для него было матерным. Настоящий художник!

— Да ты просто с людьми не умеешь общаться. Что ты ждёшь от него? На то он и старшина, а не профессор Академии. Ты для него — салага, сачок. Тебя избаловали вниманием, а он тебя не знает.

— Это меня-то избаловали? — вот же гад, подумал я, всё тебе скажу, — да от меня все шарахались, как от заразного. Я только с тобой и разговаривал. Даже девки вешались на тебя, а мне валенком в морду!

— Я знаю, что в училище, с тобой любая пошла бы, только пальцем помани. Но ты же гений! Мне девчонки говорили, что ты смотрел на них, как на тлю. Роза переживала, что нахамила тебе. Специально прощальный вечер организовала, хотела с тобой объясниться. Я там успел с ней пообщаться, она сказала, что ты сжёг её своим презрительным взглядом. Она плакала в туалете. Мне было жалко её, я хотел вернуться, посочувствовать. Но ты отговорил, помнишь?

Димка переворачивал всё с ног на голову.

— Я помню, как ты хотел к ней в кровать залезть, перед её свадьбой! Я хорошо это помню, — осадил я его.

— Ну, и скотина же ты. Я же сказал тебе, ничего у нас не было. Мы дурака валяли, Роза хотела тебя подразнить. Мы же там чуть ни в ватниках спали. Даже не целовались ни разу. Ох и придурок ты! Ты ей нравился, а не я. Неужели так и не понял? — Димка смотрел на меня с сочувствием, как на идиота.

— Она угрожала мне! Обещала пожаловаться, что я якобы хотел её изнасиловать, — я уже действительно не понимал Димку.

— Да это она тебе свою невинность доказывала. Чтобы ты не думал, что она шлюха…

— Неправда! У меня с девчонками всегда плохо было. Не понимаю я этих марсианок!

— Договорились же не врать. В твоём институте некая Татьяна училась, помнишь? Мышь такая серая, она ещё в Фонде тебя искала. Говорят, она через тебя даже замуж вышла. На неё никто внимания не обращал. И вдруг она стала рассказывать, что ты в неё влюбился и проходу не даёшь. Но она, девушка порядочная и с женатыми не связывается. Тогда ты стал преследовать её, в квартиру к ней ломился, пока её мать не пообещала милицию вызвать. Она ходила вся важная такая, что перед тобой, устояла. Хотя девчонки ей не верили, потому что те, кого ты там попользовал, потом друг перед другом хвастались.

— Танька? Говорят? Кто говорит? Никого я не «пользовал», — он вообще, обо мне говорит, или о ком-то другом, подумал я.

— Жердяева, кто же ещё, она с институтом связей не теряет. Там до сих пор вспоминают, как удалось тебя заполучить. И удивляются, что ты там забыл. Тебя с радостью приняли бы в любую академию. И на счёт девчонок, не прибедняйся.

— Что за чушь, всё было совершенно не так! Ты ничего не знаешь!

— Да мне всё равно, я в чужие трусы не заглядываю. Какая разница кто кого трахает? Это — жизнь, никого не удивишь. Все ждут, когда ты шедеврами разродишься. Ты, вообще, делать что-нибудь собираешься? — Димка подскочил со стула и забегал по комнате.

— А на что я жить буду? Кто мне за мои картинки заплатит?

— Да заплатят! Работай! Выставку готовь. У тебя пока деньги есть, ты же хорошо зарабатывал. Неужели ничего не отложил?

— Меня твой преемник в Худ фонде, из мастерских выгнал! У меня теперь и мастерской нет.

— Да будет у тебя мастерская. Никто тебя не выгонит, ты только работай. Я с новым поговорю, он просто не понимает кто ты.

— Опять? Ты снова хочешь мной командовать, чтобы я от тебя зависел?

— Да брось ты это говно. Работай! И Петровича своего брось, гони его в шею.

— А ты в Австралию? Да? Говорят, у тебя там родственники? Я буду красить тут, а ты там, на кенгуру смотреть?

— Пообещай, что будешь писать, и я никуда не поеду. Не хочу я никуда уезжать, я хочу пользу приносить, — Димка схватил меня за рубашку, — я тебе буду помогать.

— Зачем? Зачем ты будешь мне помогать? Потому, что мама твоя так сказала? Да? — я задыхался от злости, — ты снова будешь командовать мной? Да? Как в армии?

— Кенгуру, блин! Дима, тебя сжирает твоя собственная жаба. Ты завидуешь какой-то вторичной шелухе, обёрткам от конфет, — Димка смотрел на меня с сочувствием, как на больного, — на что ты тратишь свою жизнь, да забудь ты это. Начни работать, и весь мир будет у твоих ног!

— Забыть? Да? Сказочник хренов! У меня семья! Больная мать! Ему рассказали! Он всё знает, видите-ли! Я тоже всё про тебя знаю! Это ведь ты сказал, чтобы меня директором не назначали! Мне всё известно! Вали к своим кенгуру. Я сам всего добьюсь. Я член Партии! У меня Красный диплом! У меня тесть, влиятельный!

— Ну и дурак же ты, Дима. Диплом у него, Красный. Да, дерьмо твой диплом, у Шагала никакого диплома не было, неужели ты не понимаешь? — выкручивался Димка, поняв, что я загнал его в угол.

— Диплом не нужен? Что же ты сам в институт поступил? Разве не за дипломом?!

— Да пойми ты, у нас с тобой разное предназначение.

— Ага! Вот оно! Разное предназначение? Рождённый ползать, летать не может?!

— Ладно, всё, спасибо, что зашёл попрощаться, — Димка встал со стула, давая понять, что разговор закончен.

Глава-57 Римское право

— Дима, ты не заболел? — вошла мама, — тебе на работу не надо? Уже одиннадцать….

— Мама, мы художники. Ты же знаешь, мы на работу не ходим, — я с трудом продирал глаза, — нам нужно настроение.

— Где это ты так поздно задержался вчера? Вставай, я блинчиков напекла.

От Димки я ушёл поздно. Долго шёл пешком. На полпути посчастливилось поймать такси. Всю дорогу думал, о чём говорили. Эх, если бы всё было так, как рассказывал Димка. Удивительно, он каким-то образом ухитрялся никогда не говорить гадости. Ну, сказал бы всё, что думает на самом деле, я бы понял. Не стал бы обижаться, я же всё понимаю, не слепой. А он зачем-то придумывает всю эту лапшу. Сказочник хренов, Шагала зачем-то приплёл. Другое дело, Петрович. Он людей насквозь видит.

Мамины блинчики, как всегда были отменными. Однако, нужно было что-то делать. Идти на работу не хотелось, и видеть никого не хотелось. Я знал, что творческому человеку не нужно себя насиловать, сознание рано или поздно предложит решение, нужно просто подождать. Завтра суббота. До понедельника ничего не произойдёт. Нужно продумать вариант «Б». Если я уйду из Фонда, то мне никто не помешает устроиться учителем рисования в школе, а то и в Художественное училище возьмут. Те старики, что меня знали, из училища поуходили уже. А у меня красный диплом Института Культуры. Буду учить молоденьких тёлочек, композициям разным. И никто мне носком в лицо тыкать не посмеет. А Петрович, ну его на хрен. Надоел он со своими наворотами. Да и в колхозе не так уж и плохо. Буду наглядную агитацию оформлять, чтобы тесть не донимал. Анжелка говорила, что в клубе есть помещение, под мастерскую….

— Мужик, одолжи рубль, трубы горят, — помятое лицо кого-то напоминало. Я и не заметил, как ноги сами принесли к Гастроному.

— Представляешь, сволочи, Тройника продают с 11 часов. А на водку у меня не хватает, одолжи рубль, будь человеком, — в глазах просившего не было никакой надежды. Я был явно не первым, к кому он обращался со своей просьбой. Это был тот самый гнусавый, помятый мужичок, что делился со мной водкой и мочился в подъезде. Меня он явно не узнавал.

— Что за Тройник? — невольно заинтересовался я, — что-то я про такое раньше не слышал.

— Ты что, из деревни? Одеколон Тройной. У нас все знают. Берёт хорошо, не хуже водки. На вкус, правда, не очень.

— Одеколон? Фу, — от одной мысли меня чуть не вывернуло.

— Ты, попробуй, может тебе понравится, — он явно хотел угодить, в надежде получить заветный рубль.

— А почему продают с одиннадцати?

— Указ такой вышел. Всю алкогольную продукцию продают с 11 утра и до 7 вечера. Ты же вроде не из деревни, неужели не знаешь?

— Одеколон, это же парфюмерия, а не алкогольная продукция, — удивился я, — такое в промтоварных магазинах продаётся.

— Вот и я о том же. Несправедливо! Продукция-то, парфюмерная, под указ не подпадает. А они говорят, пошёл вон!

— Кто они-то?

— Кто, кто, власть. Ольга Юрьевна, директор магазина Одежда, напротив парка. Я там Тройника беру.

— Слышь, уже второй час, если ты не понял.

— Второй час? Уже? Как же я так? — искренне расстроился мужик, — второй час, а я, никакой ещё.

— Да, упустил ты время. Ну, и чего ждёшь, одеколон уже продают. Давай быстрее.

Мужик обрадовался и смешно засеменил к магазину, но сразу вернулся, ещё более расстроенный.

— Одолжи рубль. Я верну, мамой клянусь….

— А с одеколоном, что?

— Обед у них, с часу до двух. Одолжи рубль… А давай лучше скинемся, я же вижу, тебе надо… У меня два рубля есть. Возьмём пузыря, — теперь его глаза светились надеждой, — знаешь, Тройник хорош, но после него во рту мылится. Врачи водку рекомендуют.

Я подумал, почему нет. Пятница, полдня прошло. Куда я пойду. А тут, живая душа.

— Ладно, пошли.

— Да я сам сгоняю. Тебя без очереди не пустят, а у меня там всё схвачено. Или, не доверяешь? Мамой клянусь, никуда не денусь. Вот, возьми шапку в залог. Она дорогая, была, — я не успел сообразить, как оказался один посреди улицы, с шапкой в руках, явно не раз валявшейся на земле.

Стоять пришлось довольно долго. Если бы не шапка, я бы, наверное, уже ушёл, но получилось бы, что я её украл. Проклиная всё на свете, я стал искать, куда бы её повесить на видном месте, и уйти наконец. Но, гонец вернулся. Прогулка без шапки, похоже, пошла ему на пользу. Щёки порозовели, он воспрял духом и гордо показывал горлышко бутылки торчавшей из кармана. Мне отдавать её, он явно не собирался.

— Пошли, я тут местечко знаю, — ответственно заявил он.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Пришли к тому самому подъезду, в котором мочился мой новый приятель. Увидев мою нерешительность, он с достоинством сказал,

— Не волнуйся, я тут всех знаю.

Пока шли, я уже тоже почувствовал потребность промочить горло, поэтому спорить не стал. В это время в подъезде было тихо и уютно, вероятно жильцы ушли на работу. Мой приятель привычно и ловко открыл бутылку и стал жадно глотать. Затем остановился, и посмотрел на меня счастливыми глазами, заулыбался.

— Слышь, а ты кто по жизни?

— Я? Художник, живописец.

— Я тоже художник, — с уважением посмотрев на меня, искренне сказал он, и, отхлебнув из бутылки, мечтательно добавил, — я ещё, музыкант. Музыку очень люблю.

— A зовут тебя, как?

— Я Васька, в смысле Василий я, рад знакомству! Слышь, художник, а ты зайца нарисовать сумеешь? Чтобы похож был? А я могу, у меня здорово получается. Ой, — вдруг осознав несправедливость, он ногтём сделал отметку на этикетке и протянул бутылку мне, — извини, заболтался. Вот до сюда глотай.

Глянув на Васю, я механически плеснул на пол содержимое бутылки, чтобы хоть как-то ополоснуть горлышко. Василий, уловив мой жест, вдруг закатил глаза, упал на колени, хлопая руками по грязному полу, и громко заорал, а-а! Как будто его резали. Выдохнув, он никак не мог набрать воздух, чтобы снова заорать. Закашлявшись, он попытался встать на ноги, но у него не получалось. Я помог ему.

— Зачем? Ну зачем?! Это же водка, она не заразная! Лучше бы мне отдал!

Наверху открылась чья-то дверь в квартиру,

— Эй, кто-там?! — грозно спросил недовольный мужской голос. Мы притихли, — я милицию вызову, — сказал голос! — дверь захлопнулась.

— Слушай, нет мочи терпеть, я сейчас, — Вася стал протискиваться вокруг меня, — дай пройти, дай пройти.

— Да что же у тебя за недержание? Дома что ли не можешь?

— Переволновался я, пусти, до темна не дотерплю.

— Ладно, я пойду на улицу. Не могу я тут с тобой. И не бойся, не убегу, — несчастный человек, подумал я. Может, у него и дома нет.

Пока я размышлял, дверь подъезда громка распахнулась.

— Бежим, ей лучше не попадаться, — успел произнести мой новый друг, и мы побежали.

— А кто это? Ты что, её знаешь?

— Ну да, — запыхавшись, я тут всех знаю, — это Ольга Юрьевна, директор магазина Одежда, где я Тройника беру. Она здесь живёт, с обеда идёт. Вообще, она добрая.

— Ох, сволота! — визжал вслед женский голос, — весь подъезд изгадили! Васька — мерзавец! Это ты, я тебя видела!

Спрятавшись от заморосившего дождя, в ярко раскрашенном фанерном домике на детской площадке, отдышались, выпили по глотку.

— Представляешь, они говорят, что я, как Шагал, и ещё Бога приплели, — вдруг вспомнив вчерашний разговор, почему-то сказал я.

— Несправедливо это, — погрустнел Вася, — меня жена так называла. А ты не верь им, не верь! Они всё врут.

— Несправедливо? Что несправедливо?

— Да, знаю я, знаю, справедливость — категория субъективная, — махнул рукой Вася, — просто обидно. Меня жена тоже так называла, перед тем, как уйти к моему другу. Мне, говорит, волк нужен, а ты — шакал.

— А, почему справедливость — категория субъективная?

— Ну, так по Римскому праву, — увидев моё удивлённое лицо, Вася уточнил, — ну, Домиций Ульпиан, юрист из второго-третьего века, помнишь? А ты что, не согласен?

— Вася, ты ничего не путаешь?

Ни про какого Ульпиана я и понятия не имел. Ошарашенный услышанным, я пытался сложить кубики в голове. Оказывается, Вася не всегда был алкоголиком. Почему-то мы нашли друг друга, и уже пьём вместе. Беги Димка отсюда, беги, пока не поздно.

— Ничего не путаю, я же сам юрист. Не верь им, они всё врут, ты не шакал. Ты — человек! — прижал к сердцу бутылку Вася.

— Так чего же ты гадишь в подъезде, если ты юрист? Там же люди живут!

— Там волк, с моей женой живёт. Я политический технолог, пусть знают, что я рядом. А ты сам, разве не так делаешь, кхе, кхе? Ты гадишь, где кормишься! — в Васиной шапке и с бутылкой в руках, передо мной сидел совершенно трезвый Петрович. Он вдруг выпучил глаза и дико заорал, — ша-ка-ал!

— Димочка, Димочка, проснись. Плохой сон приснился? Я испугалась, ты так кричал во сне, — мать прикладывала ладонь и целовала мой лоб….

* * * * *

Оглавление

Глава-1 Маленькое пианино

Глава-2 Нежное создание

Глава-3 Дружба

Глава-4 Вино и картошка

Глава-5 В логове друга

Глава-6 Украли картошку

Глава-7 Кисточки

Глава-8 Мыться в тазике

Глава-9 Десять вёдер краски

Глава-10 Прощание

Глава-11 Мононуклеоз

Глава-12 Догнать и перегнать

Глава-13 Персональная заявка

Глава-14 Спи спокойно, товарищ

Глава-15 Красная рыба

Глава-16 Он начальник, я солдат

Глава-17 Кино от Люсечки

Глава-18 Рост самосознания

Глава-19 Всем оставаться на местах!

Глава-20 Он — начальник, ты — дурак

Глава-21 Институт культуры

Глава-22 Партбюро

Глава-23 Мечта жениться

Глава-24 На букву «М»

Глава-25 Визитная карточка

Глава-26 Беспартийный неуч

Глава-27 Профессиональный художник

Глава-28 Упущенный шанс

Глава-29 За что ему всё?

Глава-30 Прокол

Глава-31 Почему не мне?

Глава-32 В борьбе за справедливость

Глава-33 Технический вопрос

Глава-34 Процесс пошёл

Глава-35 Копирка

Глава-36 Нервный срыв

Глава-37 Формальность

Глава-38 Два автомобиля

Глава-39 Искусство следствия

Глава-4 °Cвязи решают всё

Глава-41 Есть такое слово «надо»

Глава-42 Невезучий директор

Глава-43 Вопрос — политический!

Глава-44 Накрасить губы

Глава-45 Назначение

Глава-46 Взаимопонимание

Глава-47 Откровения

Глава-48 Опыт

Глава-49 Метод

Глава-50 Философия

Глава-51 План

Глава-52 Похмелье

Глава-53 Он всё знал

Глава-54 Рука бога

Глава-55 Знакомый из детства

Глава-56 Сказочники

Глава-57 Римское право