Куда светит Солнце. Поэмы и пьесы [Дмитрий Николаевич Москалев] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Москалев Куда светит Солнце. Поэмы и пьесы

Книга первая. Поэмы

Поэма первая. Преступник и его тень. Роман в стихах Предисловие

Дорогой читатель, эту книгу я хотел выпустить очень давно, но не мог толком ее начать, т. к. заниматься поэзией и философией тяжкий умственный труд, но я справился.

После написания поэмы, мне, как и любому автору собственная работа, показалась слабой, но после же убедил себя ее выпустить, вписав в философские рассуждения о процессах и явлениях в жизни людей. Я не претендую на истину и не планировал читать нотаций и мораль, каждый может поспорить со мной и подвергнуть критике, меня устроит такой подход, ведь в поиске и познается истина вещей. Тем более прохождение аспирантуры помогло мне подняться на новый для себя уровень в философии, увеличить свой просветительский опыт.

Поэты совершают одну и ту же ошибку — мнят себя гениями. Поэзия — как музыка, бывает либо хорошая, либо посредственная. Гениальность поэзии путают со способностью красноречиво выражаться, когда выражают либо набор слов, либо настоящий, монолитный смысл и идею произведения. Себя поэтом не считаю, на меня лишь повлияли Шекспир и Гёте.

Мысли и образы в этой книге, хочу обговорить это в предисловии, абстрактные и не связаны с личностями, событиями ни в мире, ни в стране, если кто-то подразумевается конкретный, то я указываю имя и фамилию, если страна, то конечно ее название. Эта книга — как одежда, которую вы можете примерить.

Глава 1. Ненависть в своем основном обличии

Ода Ненависти

Зачем тебе, о человек, желанье жить? Жизнь — драгоценность.

Вы когда-нибудь замечали, что некоторые люди желают умереть? И выставляют это за желание жить?

Стремление навести себе и окружающим вред, выдавая за могучее намерение сделать добро? Правильно говорят, что благими намерениями выложенная дорога в ад, если туда вообще есть дорога как таковая, а не лишь один вытоптанный босыми ногами путь. Но отбросим наши религиозные верования касательно ада и рая и всякий там намерений и полунамерений. Сейчас в век технологий остается вера только в искусственно созданный рай и ад. Ведь можно же сказать, что, если ада не существует, его можно выдумать, так и есть. Его выдумали. И воплотили люди.

Зачем? Стремление разрушать и строить новое, а потом вновь разрушать заложено в человеке с тех времен, когда тот научился только отламывать большую и тяжелую палку, понял, что ей можно дубасить своих соплеменников и так устанавливать свою власть. Сложно заметить, как растет лес, как утолщается ствол, для этого нужен созерцательный ум философа. Но каков адреналин, когда это огромное дерево с треском падет, собирая ветки рядом стоящих деревьев и в ужасе смотреть, как оно давит под собой сородичей? Это ли не истинное стремление людей разрушать?

Но думаю, в жизни все намного сложнее. Жизнь человека, безвольного заметьте, состоит из убеждений и предубеждений. А откуда эти предубеждения или изворотливые убеждения произошли уже другой вопрос. И совсем другой вопрос, почему человек абсолютно просвещенный старается их избегать, ведь ему дорога мысль о вечном и долгом, как о том столетиями растущем высь к солнцу стволе. В отличии от темного ума, которому нравится треск рушащегося вокруг мира, этот треск пылающего пламени вокруг и стремление заставить других в этом пламени сгореть.

Но зачем? Для чего? Чтобы побороть собственный страх смерти. Победить этот страх и остаться со смертью один на один. Вокруг должно быть столько смерти, чтобы наблюдение за душами восходящими отвлекали тебя от злобы дня и не напоминали тебе о твоей очереди, ведь это умолят страх. Не я, не я, а он, или она.

Но, чувствуете? Чего-то не хватает. Да! Не хватает именно того ключа, который заводит весь механизм — ненависти.

Ненависть ко всему

Я давно изучаю ненависть. Неправда ли хороший опыт в тридцать лет? От тех насмешек, унижений и избиений к всеобщей грызне и повсеместной смерти. Жить в постоянной ненависти — это жить в кошмарном сне, быть в нем то жертвой, то насильником. Так рождается насилие, из нашего сломанного ума, мировоззрения и восприятие того, что никак иначе, а то будет хуже. Поэтому нужно сделать больно, чтобы больно не сделали тебе. Но так ли это? Неужели? Подложить тело ближнего под падающее дерево или срубить это дерево жизни тогда, когда палка сменилась на изделие и продукт нашей уже окрепшей мыслительной деятельности? Ненависть — продукт нашей мыслительной деятельности, глубоко уходящий корнями к временам костров и пещер, когда нечто тебе непонятное, отрицаемое, и возможно находящееся в другом лесу, там за ночной тьмой подвергалось сомнению, неприязни и отторжению, как словно чужая мысль и идея, словно чужое мнение о жизни и ситуации. Неприятие, ненависть к чужому мнению рождается в пещерном сознании, темном. Которое не стремится к знанию, безопасности и просвещению. Мрак современности заключается в насаждении мракобесия и невежества, когда в эталон ставится ненависть. Сама главная добродетель, из которой соткана то ткань современной гибели человека. Бытовая, расовая, национальная ненависть есть невозделанная почва для зерна душ, которые искусный манипулятор сеет, а затем жнет, не щадя.

Когда в лесу становится слишком мало деревьев, то на горизонте появляется соседний лес.

Но далеко ли мы ушли от первобытного общества, если современное общество верит в духов и суеверия? Недалеко!

Когда, вместо благословения какая-нибудь бабушка плюёт тебе в спину и насылает порчу? Первобытный менталитет существует параллельно с развитым индустриальным и, даже, постиндустриальным обществом, и вырастает из невежества и ограниченности знаний, недостатка логического мышления. Бытие определяет менталитет народный.

Суеверие — есть разрыв с естеством, уход от естества в область страха и мистических вымыслов, догадок. Человек в этом случае ждёт предзнаменования и находит его, даже ни в чём неповинной чёрной кошке — явление это есть стремление возбудить в себе волю, а следовательно, спекуляция сознанием, переходящая в область неосознанности, назову эту спекуляция — спекуляцией суеверных суждений.

Воздух душный и жмет внутри

Когда человек сотворил богов, ему ничего не оставалось как создать антибогов. Но зачем? Ведь кому-то не подходили новоявленные кумиры. Существование лесных богов и проявление пантеизма было слишком прямолинейное и природное. Что рождается, то умирает, что подвластно и доступно, может быть тобой поймано, съедено и порабощено, иначе природа не даст тебе выжить. И тут появляется незаметный технический прогресс, который постепенно навязывает свою волю Богам и не все боги согласны быть пантеистическим, им нужна конкретика, нужны благие намерения.

Да. Судьба решит. Эта пресловутая судьба, сотканная из трупов, крови и кишок миллионов убитых на войнах, религиозных судилищах и в революциях. Современная ненависть любит, а иной раз просто обожает подкидывать кости на весах, склоняя их то в одну, то в другую сторону, забывая о простой возможности просто жить без себя самой.

Жизнь без ненависти

Чтобы жить без ненависти, нужна воля. Конечно, воли одних богов для жизни недостаточно, для начала нужно желание или нежелание родителей.

Не важно, стремятся родители дать свою чаду воспитание (или что они под этим словом понимают) или нет, главное это отсутствие желания, или неумение просвещать. Делать растущий ум светлее, изворотливее, прогоняя его через отрицание, бунт, критику и наконец подводя к первоисточнику — истине. Истине, которую не скрыть гримом, масками на маскараде безумных идей и идеологий, не скрыть трупную вонь и запах сожженных навсегда надежд.

Но человек существо изворотливое, во времена депрессии затаившееся и приспособившееся к условиям. Депривация заставляет избавиться от просветительства и вернуться к жертвоприношениям, мраку, иногда и пещерному.

Когда вокруг творится сущий ад, а мы отнюдь не черти в нем, но кто?

Всего лишь пыль, и этот ад для нас, ведь мы никто.

Заслужил ли человек жизнь? Если ее нужно заслужить, тогда зачем люди делают новых людей? Чтобы были?

Тьма любит рассеивать разум, в чем помогает пустая трата времени. Все страдают этой болезнью, просто тратить время, когда наступает тот момент, когда самого времени перестает хватать. Или обратный эффект, когда никогда время не тратилось в пустую, но все равно человек не удовлетворен результатом. Неужели стоит за это ненавидеть других, себя или время? Неужели человеку тяжело остановиться и посмотреть со стороны на себя и свою стремительно текущую жизнь? Тяжело. Иногда непреодолимая сила химии организма и мозга не дает сосредоточится и прочувствовать момент счастья или трагедии, пытаясь превратить цветное или черное в серое и ничем не отличающееся от повседневной скучной реальности.

Такие моменты стоит ценить, когда у тебя впереди вся жизнь, но что они стоят, когда ты стоишь на пороге дома смерти? Смерти плевать каким ты был, хорошим или нет, бил ли ты жену или ненавидел соседа за красивый дом. Возможно дело в желании быть лучше, не имея возможности и тогда появляется этот червяк зависти и приуменьшения чужих достижений, который подпитывается гневом и эмоциями, вырастая в войну и ненависть.

Когда сливается поток добра и зла, можно ли различить в нем блеск или глубину? Стоит ли бросать в него камни, надеясь услышать всплеск, когда гул заглушает собственный внутренний голос разума. Разница лишь в том, в потоке ли ты или на берегу, ждешь участи своей, когда и на тебя наступит вышедшая из берега беда и поглотит. Где собственный голос сольется в шуме, и лишь самый сильный голос будет способен развеять эту стихию и позвать на помощь, но остановить поток он не сможет. Русло как историческое течение, прокладывает путь к потрясению.

Получается, что смерти все равно, каким ты был, но жизни нет. Жизнь ли требует справедливости или смерть пытается всех уровнять и в этом ее справедливость, ведь лишь смерть дает покой, избавляет от забот, страха и чувств.

Ненависть как тяга к жизни рождает инструмент борьбы несправедливый, ведь она ослепляет и делает взгляд на вещи субъективным, ведь не у каждого есть мудрый руководитель, способный посеять умную мысль, или поставить под сомнение, принятое или обдумываемое решение.

Мир разграничен и логичен, пытаясь поставить дикость человека в рамки, так был придуман закон, которому потворствует наука. Но наука не дает ответы на житейские вопросы, в отличие от мудрых людей, знакомых с наукой.

Науку можно бить, топтать, роптать на нее и критиковать, и она всегда взойдет и вновь вырастет в отличие от религии, где стоит табу на критику, ведь наука заключается не только в знаниях и книгах, но в людях, которые живы и которые не теряют критическое мышление, даже от блеска великих открытий. Всегда, в каждой истине остается трещина, которую может расковырять пытливый ум и найти там новую вселенную. Так и ненависть можно расковырять и выпустить клубок таившихся в ней червей.

Но что тогда? Разбегутся ли эти черви поглощать питательный сок почвы или же двинутся к окоченелым трупам?

Ненависть не для этого создана химией человека, чтобы просто взять и испариться. Ее культивируют особые черви, иногда имея большой опыт за спиной и огромный статус, например, приближенного к божественному величию или мудрости, хотя эта мудрость всего лишь напущенный эгоизм, старающийся запудрить мозги просящим очередной порции мудрого словца, приправленной остротой.

Существует зависть, которая в ненависти своей к обладателю любимой вещи для завистника, или наоборот нелюбимой и ненавидимой, либо качества, стремится ввергнуть этого обладателя в ничтожество, нищету и неудачи. Такой завистник сделает все чтобы насладиться собственной властью и могуществом, и горе тому, над кем висит такая власть. Зависть эта наиболее разрушает человека, его личность, ведь она несет в себе зло. Чем долее терзает завистник свою жертву, тем дольше терзается сам, и гниет духовно.

Торговцы ненавистью

Наивный читатель думает, что ненависть культивируется сама по себе, словно плесень рождаясь там, где достаточно влажно и нет света. Но нет, не эти факторы основные. Есть фундамент, в основе которого лежит именно желание некоторых индивидов приторговывать и этим, получая выгоду для себя, выступая скверной дойной коровой, дающей мерзкую жижу из дерьма и желчи, которую хитрые торговцы пихают прямо в рты жаждущих и голодных на ненависть ко всему, всем или ближнему, не такому как они сами.

Глава 2. Преступник и его тень

Поэма о невозвратном

Совсем чуть-чуть, мне хочется заложить кирпич новой кладки в форме стиха, посвященного стене скорби и антиненависти. Дабы почувствовать весь серьезный настрой сей книги дальше пойдет немного поэзии, которую вновь сменит проза и философствование, которое поставит после всех умозаключений огромную точку.

Ведь тонкость невозможно рассказать, ее пропеть лишь можно или промычать.

В качестве действующего лица — крупный чиновник немецкого провинциального городка, судья и дворянин Зигфрид фон Фейхтванген, злодей, душегуб сорока пяти лет. XIX век.

I

Роман в стихах о невозвратном.

В качестве действующего лица — крупный чиновник немецкого провинциального городка, судья и дворянин Зигфрид фон Фейхтванген, злодей, душегуб сорока пяти лет, но уже старик. XIX век, остальное вы поймете сами…

Зюгфрид страдал от головного недуга, ночами он часто не спал, а если сон брал свое, то его непрестанно мучили кошмары. Так продолжалось много лет, и бессонница, тревожность взяли своё — они истощили старика, сделав его рохлей. Да-да, старой рохлей, развалиной. Всю жизнь этот человек имел невероятную энергию, которая, конечно, выливалась не в благие дела, а в отвратительные. А если вдруг ему было выгодно потратить энергию на благое дело, то вы прекрасно знаете, чем вымощена дорога туда, куда и не надо называть, все знают куда та ведет.

Судопроизводство утомляло его больше, чем занудные коллеги. Скука, мигрень, больная спина сделали и без того раздражительного человека вспыльчивого и раздражительного, но в одну ночь, всё это ушло в какой-то густой туман и Зигфрид почувствовал приближение своей кончины. Он стал грустным, он стал задумывать о прошлом, чего никогда не делал. Прошлое, как и вся скверна по его вине, его то и не интересовала, пусть хоть весь мир треснет по полам, угрызения совести его ни чуть не мучило, но до этой ночи. В эту ночь что-то зашевелилось в его груди, к горлу подступил комок, и работа совершенно не шла, он, судья, благородный муж, голубая кровей наиголубейшей крови, отодвинул документы в сторону, чего прежде никогда не делал. Он сделал над собой усилие, но заснул, что было потом… а вот что было до этого.

Кабинет Зигфрида.

Зигфрид поначалу не спит, на столе горит свеча, открыта счётная книга, документы стоят в стороне, хозяин дубового стола задумчиво смотрит на огонь, его мучают головные боли. Он одинок и немощен, но грозен и опасен, не осторожный взгляд, слово, всё помнит он, этот судебный гад, эта змея, в обличье судьи. Зигфрид любит власть, и если у него ее отнять, то старик непременно сойдет с ума, он тронется и умрет, раньше, чем его замучает недуг.

Зигфрид:

— Благо для других

Сокрыто столь полно

В поступках окрылённых,

Их действие настолько велико,

Что мне противно целиком оно.

Зигфрид всегда ненавидел законы, они мешали ему судить. Молодым, а больше старым, он полюбил деньги. Заработок, взятки, обогащение всецело поработили его, и вряд ли сыскался бы такой наглец, своим скряжничеством попытавшийся перебороть Зигфрида, имеющего секретные сбережения, дома, дворцы, плантации, суды, о да! Суды, свои карманные суды и военных, и чего только не имел старик через своих поверенных лиц. И он, будучи человеком не глупым, понимал, что смерть лишит его всего, и он ревновал свое богатство к смерти.

Не выгодно добро,

Оно мне и не ведомо,

Когда ни роста, ни процента ни дано,

И ни за жалость, ни за милосердие,

Наживы не имея — я не приложу усердия.

Что чернь мне? Что мне нищий смерд?

Я повелитель, я земной Гефест!

Кую я славу и богатство самого себя,

Без молота и без огня.

Не отступлюсь я от своих предубеждений,

Не отрекусь я от своих и преступлений,

Но то секрет,

Он скрыт от всех,

И лишь единственный кошмар

Такую жуть агонии и страх нагнал,

Что позабыл, когда последний раз я спал.

Но спустя время боли его отпускают и он засыпает в кресле. Ему снится всё тот же кошмар, который одолевает его уже на протяжении нескольких месяцев, ему снится ад. Ад, как покажется с первого раза, довольно милый, но увы, хочу разочаровать читателя, ад в который погрузился Зигфрид — настоящий, там вонь, там нечем дышать, там мука и страдание для каждого своё, и это не школьная скамья с хулиганами за спиной, которых ты сторонишься в коридорах, там настоящие истязатели душ, профессионалы своего дела.

Ад.

На вратах ада написано "Каждому своё".

Наверное, ад придумал какой-то промышленник.

Из-за ворот поют песню. Уныние грех.

Уныние:

— …Я жил пастухом,

Пастухом и умру.

Хотел я от мира отнять

Уж больше того,

Что мне мир может дать.

Я жил пастухом, пастухом и умру,

Я стадо пасу и нет сил на борьбу…

Горит лава, горит небо, черти водят хоровод вокруг Зигфрида. Им весело, они наслаждаются забавой, для них душа — игра, круглый мяч, предмет, им дела нет до боли и страданий людей, они понимают только свои, собственные проблемы, но тем они и сродни людям, бессердечные и жестокие.

Хор чертей:

— Вопи от слёз наш милый спутник,

Долой надежды уходящий миг,

Варись в сегодняшнем и настоящем,

Ведь ты, богов молящий,

Ты — мерзостный преступник!

Чего ж от ласки нашей так поник?

Вопи и радуйся, как прежде,

Страстей твоих нам хватит за глаза,

Ты рваной и гнилой одежде

Будь рад, пусть с щёк твоих бежит слеза.

Тобой порок повелевает,

А нами лишь злой рок,

Покуда твари божьи умирают,

Наш непрерывен род.

Раздастся гром, и молния сверкнёт,

В чертогах ада мёртв твой Зевс, Аид тебя лишь ждёт.

Вулкан из жерла лаву извергает,

Истлевший телом пепел изрыгает,

И мерзкий чорт, учуяв грешников, в окрестностях снуёт.

Им веры нет — они поистине особые лжецы,

Они утешат словом нежным, а сами носят хворост и топят пламенем котлы.

Здесь тела нет, лишь образ тела,

Его и жгут, и бьют и щипят, кипятят!

И с ним, порой, обходятся умело,

Порой чертей и кнут и кочерга кусаясь яростно, бросаются за дело.

Но этот мир — иллюзия земного,

Есть сторона несправедливости закона.

Зачем ещё земному человеку ад?

Единственно затем, что в суетных земных делах его разлад.

Мы в жизни сами ищем путь,

Едва ли в сторону нам суждено шагнуть,

Как мигом принимаемся его прокладывать, впотьмах,

Чрез неудачи, горе, через страх

От тьмы, сквозь свет, и вновь во тьму.

Где-то вдалеке поет демон, голос его грубый, но мелодичный, тысячи душ ему подпевают в агонии криков. Песнь его рваная, но мрачная и зловещая, и он поет, так, как никто не умеет петь в аду.

Демон издалека:

— I need get down

Through the hell that will save the soul own,

Which will help me it to try on,

And see how will sound one to

And how silent this will sing for you.

Where bones are carpeting our way,

Being is only patch out of the darkness in

Light and again into the darkness dives.

Появляется Харон в лодке, он поёт незнакомую грустную песню. Харон останавливается у берега и зовёт Зигфрида. Черти, поиздевавшись над стариком, расходятся, довольные и счастливые, если это можно назвать счастьем.

Харон:

— Уже пора,

Цена расплаты высока,

Монету крепко ты держи в руке,

Не потеряй её, ни то придётся в вечности томиться налегке.

Зигфрид садится в сырую лодку, и они молча переплывают реку Стикс. Когда Зигфрид оказывается на противоположном берегу его подхватывает под руку демон и уносит за собой. Демона Зигфрид не видит, он постоянно находится за спиной, но Зигфрид узнает голос, недавно звучавший из-за холмов. Старик понимает, что демон поет ему, и слова посвящены ему одному, и что ему, существу потустороннему известно всё.

Демон:

— Что заставляет их, людей, и ненавидеть и любить?

Что заставляет их бродить,

Иль предавать?

Или кидать в другого камень?

Что заставляет их беречь гроши,

Что заставляет их рыдать или молчать у плахи?

Что движет тем пером,

Чей росчерк так легко готов

Другому жизнь перечеркнуть,

Не разобрав ничуть ни быт, ни суть,

Что движет той рукой, готовой жечь и жечь?

Иль языком, который изливает желчь?

Все их дела –

Есть отраженье в зеркале нутра.

Все их слова,

И их натура, красота,

Или уродство –

Есть со скотиной низкой сродство.

Они изжили свой короткий век,

Они творили и добро и зло и не смыкая век,

Корпели над долиной ржи,

Засеянной во лжи,

В лукавстве,

Чтоб верить в собственную ложь могли

И в выдуманную правду,

Но тут, в аду, они от собственных же рук

Нашли за все грехи расплату.

И пусть теперь казнятся делом рук своих,

Так поделом пусть будет им.

Демон водит Зигфрида по аду и приводит его к гнилому болоту, в котором завяз человек. Ад ужасен, мрачен, у Зигфрида нет сил сопротивляться, железная хватка водит его, указываю ему на ничтожество, на свое ничто из другого мира, где он был король, а где он ничто, никто, воздух, который можно брать, как перышко синицы в руку, сжимать, разжимать, можно смять, сломать или сжечь. В болоте куча людей, они увязли навсегда, но этот человек ему знаком, он знал его в своей земной жизни, он был его "другом", удобным и также любящим деньги, бюрократом, вечно тормозящим всё и вся, все дела, словно тем, попадали в болота, вязли там и протухали.

Мученик:

— Мир обронили,

Мир разбили.

Нас новой жизнью наградили,

В ней пламя, лава, серный смрад,

Когда-то ад — был сад,

Когда-то ад и раем был,

Но бог об этом месте навсегда забыл.

Молю тебя, дай руку мне,

Я как во сне,

Не наяву,

В трясине вязкой я тону.

О дай мне шанс,

Избавь лишь нас

От одиночества в мученьях.

Зигфрид:

— О, нет! Утянешь за собою ты меня!

Ты наважденье!

Прочь!

Ничем я не могу тебе помочь!

Не дам тебе руки,

Как сильно не проси.

Зигфрид отдергивает руку от демона и пытается вырваться, убежать прочь, но топь не дает ему сделать и шагу, она всасывает его ноги, обволакивает нагие ступни, которые начинают гореть от кислоты. В дали слышен стук наковальни, уныло поют рабочие в душном овраге, но где до за когтистым холмом, поверх которого бьет красноватый и тусклый свет от кровавого, едва освещающего, но знойного солнца за темными облаками. Кажется, в этом ненастном мире нет покоя, шум, шум и вонь, Зигфрид вдыхает, с ужасом для себя, испарения гниющих в болоте тел.

Мученик:

— Будь проклят ты,

И все твои дела!

И, ты живой,

А я лишь бренный дух,

Гнию средь злобных мерзких мух!

Зигфрид:

— Плевать! Оставь меня! Пусти!

О боже, дай проснуться,

Пусть будет это сон!

Ад может только сниться!

Зигфрид бросается прочь, он вырывается из трясины, ему помогает демон, тот тянет его, старик носится в агонии, в истерике по аду, рвет волосы. Нигде ему нет приюта, отовсюду его гонят черти, говорят "не наш", мученики плюют в него, или тащат к себе, кидают в него камни. Зигфрид надает навзничь на камень и рыдает, а над ним все парит тот демон и наблюдает, нигде ему нельзя укрыться, везде его ждут глаза и чье-то внимание. Если и есть ад, то там, где все от темя постоянно чего-то ждут.

Зигфрид:

— Не думал я, что так закончу жизнь свою…

Но что за свет зовет меня в чужие дали?

Или глаза мои мираж чудесный увидали?

Зигфрид бредёт вперёд и выходит к берегу реки, вновь появляется Харон, который машет несчастному и подзывает его.

Харон:

— Я, проклятый на вечные дела, перевезу тебя обратно без труда,

Будь полон сил и свеж, надеждой полон,

И встрече нашей рад,

Теперь прощай, и впредь, врата в шеол

Живым закрыты навсегда

И нет пути назад!

Зигфрид сходит на обратный берег. Сверкает молния, огонь падает с неба, и Зигфрид просыпается. Вскакивает с кресла в поту, мокрый насквозь, до последней нитки и он всё еще чувствует смрад ада, чувствует как его руки пахнут серой.

Зигфрид:

— О, ночь пронизывает мрак,

Кошмар внушает потаённый страх,

Я весь дрожу и весь в поту,

Ещё чуть-чуть — с ума сойду!

Мне снился ад,

Мне снилось всё, как Данте описал,

Погибший и истлевший сад;

Не ангел, демон за руку держал!

Водил от круга к кругу,

Я видел в них себя, я видел в них и друга.

Друг, если его так можно было назвать, скорее сообщник, который помогал вершить скверные делишки, скрытные и доходные, выманивать взятки. Он умер от сердечной недостаточности, после того, как всё-таки напился, его бедное сердце не выдержало и прекратило стук, они сказало ему "хватит", но Зигфрид лишь улыбнулся, услышав о кончине своего друга, ибо тайну хранит только один. Вопрос безопасности решился сам собой, но хотя, о какой безопасности шла речь, если Зигфрид был не подсудным благородным мужем?

О, это сон, всего лишь сон!

Но так реален он,

Навеял мне животный ужас,

Воспоминанья воскресил все враз,

О том, как я судил в последний раз,

Как я стремясь обогатиться,

Заставил и других монетой обольститься.

Как я душил младенца — брата своего,

Как чувствовал победу над веленьем сердца,

Мне всё наследство утекло взамен,

"Жизнь на кошелек" — хороший сей обмен.

Имение и деньги стариков — вот результат злодейства.

Самая мерзость, таящаяся в Зигфриде — убийство своего брата, старик в молодости был таким деятельным, что любой конкурент был ему помехой в его нелегком деле накопления состояния, и в один день, решив, что брат будет вечно просить у него денег, помощи, тот пришел в ужас и ночью придушил того подушкой. На утро, бедняжку нашли мертвым, синим, решили, что он подавился слюной и умер. Зигфрид ликовал, и ликовал он всю оставшуюся жизнь. Это было чудовище ужасное и самое опасное, скрытное, на вид — человек. Что он почувствовал, убив брата? Сладость власти над человеческим ничтожеством, не более.

И что ж? Сейчас я важный человек,

Дожить свой век не грех,

Ещё б обогатиться как-нибудь,

Насытиться добром, по-старчески вздремнуть,

Но этот сон, он одолел меня уж напрочь,

Кошмар мой прочь! Долой! Исчезни прочь!

Но что это? Я не отбрасываю тень,

Горит свеча, стоит и стол и шкаф,

Иль мой помешанный и буйный нрав

Играет злую шутку?

Он может ослепил меня, чтоб я

Сплясал от страха под чужую дудку?

Но нет, не вурдалак же я!

О боже, я погиб, судьба!

Старик замечает, что он перестал отбрасывать темь, словно он стал прозрачным эфиром, духом. Он стал легче, головная боль покинула его.

Но кто это крадётся там за дверью не спеша,

Неужто всё — конец? За мною смерть пришла?

Со скрипом отворяется дверь, появляется тень Зигфрида. Старик недоумевает, он думал, что сон кончился, но где его тень? Что за чертовщина?

Входит человек в черном, он словно вливается в комнату, словно сгущается сумрак при закате солнца.

Тень:

— Злодей и тень злодея

Рядом, что может быть глупее?

Хотя и труп отбрасывает тень,

Когда его насквозь пронизывает тлен.

Ты умираешь, посмотри на руки,

И не от злобы, не от скуки,

Тебя ведь старость скручивать

Давно уж принялась!

Старик сторонится, он чувствует что обмочился от страха, горит и от стыда, но ему все равно, он пропал, и просто не подает вида, что опозорен и немощен.

Зигфрид:

— Оставь меня, изыди, бес!

Тень:

— А старость как берёт своё, так и брала,

Едва ли в бархат убралась,

И в гробик нежный улеглась,

Неужто и твоя так жизнь стара?

Зигфрид:

— Ты мучаешь меня, скажи, ну кто ты?

Испуганный Зигфрид рад потерять сознание, но не может, из груди вырывается жалобный писк, не производящий на незнакомца ни капли впечатления.

Тень:

— Я вестник злой охоты.

Давно меня манил твой грех,

Ценитель всех твоих пороков, всех!

Давно я наблюдал и грезил,

И, наконец, тебя я встретил.

Зигфрид:

— Я понял всё, ты смерть моя!

Тень:

— О нет, о нет.

На лице тени не прослеживается ни одной эмоции, кажется, что это не человек, а статуя, словно неподвижная маска его черты. Оно белое и мрачное.

Зигфрид:

— А кто тогда?

Не человек!

Тень:

— Я тень твоя.

Зигфрид:

— Но ты мужчина!

Тень:

— Так тень мужчины я, и ты мужчина,

Но не печалься, не горюй так сильно,

Не буду я тебя насильно

Своим вниманьем наделять,

Скажи, злодей, тебе чужое горе всласть?

Зигфрид:

— О чём ты не пойму…

Тень:

— О том, что нынче на слуху

У каждого мальчишке во дворе,

Пока спокойно ты сидишь наедине

С самим собой,

Ведь кто-то занялся тобой,

Тебе не скрыться между днем и темнотой,

Средь полок пыльных и бездарных книг,

Среди чернила, бумаг и букв сокрытых в них.

Старик понимает, что существо видит его насквозь, все без утайки, всё оно знает и нет существу смысла врать, не соврешь.

Зигфрид:

— Так знаешь ты и все и вся…

Тень:

— Отнюдь, ведь не творю я чудеса,

Я лишь сопровождаю своего творца

От самого начала до конца.

Зигфрид:

— Ты дьявол!

Тень:

— Может быть,

Но не тебе меня судить,

Ведь сам ты сущий дьявол,

Ты самый гнусный вор, злодей,

Ты зло творишь среди людей,

А я творю лишь злоключение злодеям,

И берегу своё, так и чужое время.

Зигфрид:

— Зачем ты здесь, кошмар?

Тень:

— Развеять силу злостных чар.

Не бойся, похвались судьбою,

Открой тщеславное и влажное нутро

Передо мною.

Там где душа должна зиять,

Там пустота и черви спят.

У каждой тени свой творец,

Бывает мудрый, бывает и мудрец,

Бывает и злодей невероятный и паскудный,

Бывает острый на язык, бывает скудный.

Зигфрид:

— Злодеем ты меня зовёшь,

Но знать не знаешь, что сокрыто под листвой

В тени моей души!

Тень:

— Меня хоть не смеши!

Ты обделён душою, затем я и пришёл,

К тебе домой,

Лишь договор оформить меж тобой и мной.

Бездушный человечишка во вред

Ты совесть променял на власть,

Но чтоб себя единственно лишь оправдать,

И пред творцом предстать

И на колени пасть,

Готов без воли всякой угодить в китову пасть.

Зигфрид:

— Откуда знаешь ты, о чём я думаю, чего боюсь?

Тень:

— Чу, я на ошибках то учусь.

Зигфрид:

— Напасть, напасть!

И лоб горячий, кошмар, ущипну себя!

О нет, всё чувствую, не сплю…

Тень:

— Ты думаешь, я тень твоя, тебя дурю?

Мне ведь забавно экое с тобой игранье,

Как любишь ты губить людей,

Так я люблю свиданья.

Зигфрид:

— Они не люди — чернь, не знать!

Тень:

— Ну мне ли этого не знать?

Бездушный ты, давай поищем душу?

Ведь я тебя не брошу, я же тень твоя,

От слов моих сойдёшь ты через месяц-два с ума.

Зигфрид:

— Да, да! Ты прав, боюсь суда…

Тень:

— Пойдём со мной, не чары это и не колдовство,

Любезность — это ремесло.

Зигфрид:

— Куда?

Тень:

— Хотел же ты сбежать с суда

Себя, так вот спасение твоё,

Найти раскаянье своё.

Зигфрид:

— Раскаяние? П-ф-ф, оно ли меня гложет?

В ад я не хочу!

Тень:

— И в ад я путь найду,

Хотя не близкий путь,

Там жарко очень — не вздохнуть, не продохнуть.

Там будет страх — одно твоё страданье,

Игривых змей удушливый и едкий яд,

Там смерти нет — одно лишь наказанье.

Зигфрид:

— Идём, идём!

Зачем родился я на свет?

Я чувствую, как жар сочится, и пятки жжёт,

Я столько натворил, я сколько ведь трудился,

Ведь я злодей — ничто!

Я столько жизней загубил,

Я засудил и осудил,

Мне, нищему душой червю, все золото давали!

Все! Покуда руки мои брали,

И всё в сокровище бросали, всё нагромождали!

За деньги не могу купить я искупленье,

Зато за деньги покупал я утешенье в наслажденьи,

За то платил, чего давно в помине нет…

Тень:

— Довольно, не терзай себя пустым,

Похвально то, что был хотя бы нелюдим,

Но статус, власть тебя так извратили,

Что и с монетами карманы сделались пустыми.

Мы улетим, пробило уж двенадцать,

Часам и нам не спать,

Победою дано походу увенчаться,

И не дано нам попусту пропасть.

Зигфрид:

— Куда меня зовёшь, о зло?

Тень:

— Я отражение твоё,

Не зло.

Зову лишь посмотреть твои плоды

Творенья, с обратной, тёмной стороны.

Зигфрид:

— Идём, не выдержу мученья,

Мои вески в сединах и спина не та,

И силы нет в руках, противна и еда.

Идём же!

Тень:

— Вся жизнь стремится к смерти,

И если смерти ты творец простой,

То в смерти ты найдёшь конец и свой.

Жизнь — как приведенье,

Внушает страх,

Кому и преступленье.

Зигфрид уходит, за ним движется его тень.

II

Городской притон, бордель, верхние палаты, наполненные оргией, шумом и дымом.

Зигфрид:

— Где мы?

Тень:

— Мы храм греха с тобою посещаем,

Здесь нет свечей, молитвы ни читают,

И над умершими монашки здесь не причитают.

Задушены любовь и ласка матерей,

Здесь двери, двери средь дверей

В палаты бархата, разврата,

Здесь вывеска — дорога ада.

Зигфрид:

— Кто здесь сокрыт?

Тень:

— Не матеря — блудницы,

Когда ты разорял станицы,

Они как мотыльки порхали,

И красотой блистали.

Они от грубости и нищеты

Так низко пали.

Их заманили палачи,

Что сладострастие для них? Не грех,

Когда оно лишь славится средь всех

Единственным прекрасным из мирских утех.

Едва ли их коснулось горе,

Как красоту они продать успели, как товар,

Покуда грим не смоет слёз их море,

Их красота — дешёвый дар,

Но вскоре, она угаснет навсегда,

Зачахнуть им и умереть –

Так предначертана судьба.

Зигфрид:

— Неужто это всё моё?

Тень:

— Твоё, твоё. Их не одна, их и не сотня,

Их Существо, изящна суть,

Для них давно уж не играет лютня,

Любви им жалок стал алтарь и путь,

Её уж в сердце не вернуть.

Зигфрид:

— И как же мне исправить всё, скажи мне?

Тень:

— Злодей не может этого исправить наперёд,

Он губит и коварствует и лжёт,

Живёт в довольном умиленье.

Он жмёт и сеет лишь своё поганое творенье,

Из мёртвых ведь никто уж не встаёт.

Зигфрид:

— Они не умерли, спасти их можно ли?

Тень:

— Увы…

Зигфрид:

— Но почему?

Тень:

— Они и живы и мертвы, как спят,

Но их сердца совсем пусты,

Заброшены, забыты,

И их мечты давно тобой убиты.

И это самый тяжкий грех –

Убить мечту для тех,

Каму даровано родиться в нищете,

Усугубить их положение в тройне,

С ехидной мерзкой на лице улыбкой.

Зигфрид:

— Не знал я. Есть на свете вещи хуже смерти!

Тень:

— О, смерть освобождает от оков,

Особенно от власти дураков.

Идём, предстало ль нам смотреть прелюбодейство,

Когда же дней прошедших свойство

Нас всё зовёт в поход к подножию лачуг,

И подворотен городских,

Где жизнь кипит, где нет и принципов людских.

Где в нищете едва ли мать готова

Второпях вскормить родного сына,

Ведь жизнь её, еда и быт — невыносимы.

Судьба — скотины.

III

Тень и Зигфрид появляются в городских трущобах. Ночь. Тень водит Зигфрида от лачуги к лачуге.

Тень:

— Как короток у жизни век,

Возможно станешь — раб, возможно — человек.

Зигфрид:

— По кругу водишь ты меня…

Тень:

— И этот круг второй,

Порой,

И стоит покружить,

Коль хочется ещё прожить.

Зайдём, здесь не услышишь ты

Весёлый смех детей, увы!

Помимо плесени, печной золы,

Здесь копошатся вши, клопы.

Здесь беднота — само богов творенье,

Она особенно так богачей стройнит,

Когда у тех от вкусных блюд живот болит,

Их не терзают угрызенья.

И это всё твоё соизволенье,

Когда рука во зло дела творит.

Еда — базарные объедки,

Из них супы, похлёбки едки,

И что лишь свет — подъём для них,

Для всех сирот, и вдов, больных,

Грядут вонючие, сырые будни,

И кабаков развязный гул,

Как в крупный док заходят судна,

Так в них, людей, вошёл порок.

В лачугах света нет,

Уж спят давно,

Им всё равно

На ваше омерзенье,

Которым вы, похабно открывая рот,

Хулите их, меж тем, используя как скот.

Зигфрид:

— Не верю я,

Что это всё творил лишь я, один!

Тень:

— Ты погоди, не пройден путь, мой господин!

Равно всё то, что может уровняться,

Скитаться то, что может по миру скитаться,

И жить, всё то, что может и дышать и мыслить, или говорить,

Но не в трущобах гадкие дела творить!

Их жизнь — не жизнь,

Им смерть — лишь облегченье,

Им в жизни есть одно лишь утешенье,

Напиться вечером, и обо всём забыть.

Когда людишек бог творил,

Он думал о хорошем,

Но он ли вас, злодеев породил?

Таких как ты, как плева от зерна,

Бог отделил, как явность ото сна.

Но только всем известный демон зла,

Который извиваясь со ствола

Спустился, и воплотился,

И переродился,

В чиновника, и книжного червя,

В тебя, в тебя ничтожество вселился.

Зигфрид:

— Не выносимо мне здесь находиться,

Хули, ругай меня, бичуй!

Тень:

— Не торопись, я обличу

Тебя во всех твоих делах,

Но содержание сего ни в двух словах,

Я выразить смогу,

Оно давно во книги поместиться норовит,

Твой грех, подобен древнему папирусу — он просто свит.

Зигфрид:

— Уйдём отсюда, не выносим мне здешний смрад!

Тень:

— Но как? Ведь в проведеньи божьем нет пути назад!

Что хуже ада может быть?

Лишь худший ад!

Зигфрид:

— Довольно…

Тень:

— Идём, идём, не суждено тебе в трущобах гнить,

Но будет позже с чем сравнить.

Прохлада нищенских могил,

Тебе остудит пыл,

Все те, кого убил и погубил,

Не зная ни имён, ни душ,

Они зовут тебя!

Зигфрид:

— Веди меня, ну что ж…

Глава 3. Волнение

Море ненависти в океане лжи

Пробираясь сквозь дебри лжи, светлый ум всегда ориентируется по солнцу, но, когда наступает ночь, его непременно преследуют упыри, стараясь скорее утащить в свое логово.

Логово, где тебя обязательно поджидают пытки и унижения.

Наверное, не все цивилизации переживают упадок, но на месте обязательно рождается нечто новое, и еще не известны предпосылки к просветительству или деспотии.

Ненависть цивилизаций зиждется на жидком песке прошлого. Это прошлое настолько шаткое и спорное, что неумелые строители пытаются кое-как слепить более-менее стабильное дно, основу… иногда добавляя туда трупы и навоз. Со временем такое строение, конструкции, которые нагромождаются из года в год и столетия в столетие, наконец-то приходят в негодность под гнетом ветра перемен и технического прогресса, который требует особой крепкой опоры по расчетам, требуют особой экономической базы, которая встраивается в общий город всех конструкций вокруг, иначе тебя просто отодвинут к обрыву или запросто сбросят в него, куда все бросают свои объедки и мусор. Философия ненависти такова, что только столетия и близость, проникновение одних в строй других может пошатнуть общественный устой в сторону принятия и равноправия, но рискнувшего остаться на дне цивилизации и грызть сброшенные ему кости не коснется освобождение и рука помощи.

Но перед этим что? Как самовольно можно прыгнуть в яму к отбросам и радоваться такому счастью? Ненависть к тем, у кого получается лучше, у кого более завистное положение, заставляет завистника быть антиподом, вести себя наоборот в силу своих комплексов и непринятия заслуг другого. Поэтому так люди ненавидят в других то, что хотели бы развить в себе, но по разным причинам не могут или не хотят.

Гитлер был ненавидящим всех и вся. Ненавидящим даже свой народ, который считал загрязненным евреями и другими низкими, по его мнению, нациями, но разве эта чернейшая и похабная мысль родилась в нем в одно мгновение, или она где все же существовала до него, в чужих умах?

Реваншизм и нахождение в отбросной яме после поражения в войне сыграли злую шутку с человечеством. Германия, находясь тогда в центре Европы взяла курс на благоустройство своего несправедливого мира, отстаивание из костей и мусора пушек, науки и танков, чтобы сравнять ими все выпирающее и торчащее ввысь. Оставление в одиночестве, на дне, под постоянным гнетом летящей на голову груды, родилась ненависть к реальной жизни и любовь к идеалу. Под гнетом небывалой депривации.

Так подобная депривация может возникнуть и в голове мыслителя, начитавшегося исторических книг и возродив желание все пережить вновь и поменять, стать более удачливым, обрести былые победы и проникнуться горечью незначительных неудач для приправы, для усиления вкуса. И вот, как только человек приближается к просветительству, отбрасывая свою пещерную шкуру прочь начинается волна ненависти и возрожденияада.

Идеал — это лишь субъективное отношение человека к вещи. В природе же нет ничего неидеального, даже через уродство или бесформенность природа стремится к идеалу и к красоте, априори. Это движение, или стремление постоянно и вечно.

Природа не терпит пустоты, вакуум заполняет материя, материю — вакуум между атомами, нейтронами и т. п. Движение в природе и в космической вселенной есть движение энергии, которая не исчезает в процессе своего движения, а преобразуется в иное, приобретает иные формы. Такое движение безостановочно стремится к состоянию покоя, к однородности, но никогда не достигает этого в Абсолюте. На примере материи, находящейся при абсолютном нуле, энергия никуда не исчезает, она а лишь принимает минимальные энергетические значения. Сумма этой энергии от начала своего развития, до завершения своего развития всегда равна. Энергия непрерывно затрачивается и преобразуется в другие формы, а из этого следует вывод, что река энергии — бесконечна, т. к. конечной формы своей идеального состояния никогда не достигает — нуля.

В науке происходит постоянный поиск идеального материала, универсальной материи. Это основная проблема человеческого материализма — развитие материи руками и разумом (и интеллектом) человека. Стремление человека создать или обуздать источник вечной энергии, или почти вечной, такого подобия вечного двигателя, или хотя бы движение к этой цели, является основной задачей науки, априори. Как известно, вселенная со временем затухает (замерзает), она стремится к минимальной затрате энергии и остывает, постепенно исчезают нейтронные звёзды, схлопываются черные дыры, завершается создание материи в звездных котлах и т. п. Создание приближенных к идеалу материалов — есть движение к идеалу материи. Стремление к идеалу в материи уже с Большого взрыва заложено суть в мироздания, которому и подчинен человек, и следовательно, учёный человек.

Образ будущего человечества — есть идеальный и вечный образ, но не конечный и незавершенный. Ведь ноль — это отсутствие какого-либо стремления и воли. Со временем меняются научные методы и приёмы, накапливаются знания и опыт, и у человека к этому развитию имеется огромный потенциал.

Энергия, и ее проявление в плотности (материи) — лишь наше сенсорное ощущение этой плотности, этого отношения одной материи (нашего собственного тела) к вещам, и как следствие, явление всего лишь сенсорной иллюзии, в реальности же существуют лишь вселенские законы, постоянные и незыблемые.

Наша вселенная существует во взаимодействии пространства и законов бытия, является своего рода "вселенской вычислительной машиной".

Как под гнилью и мусором свалки закапывают светлые и добрые идеи

Достаточно легко остаться в тех рамках, в которые человека поставила классическая школа и так называемое воспитание. Отчасти, воспитание, ограничиваемое парой напущенных слов о том, что старший всегда прав и ты еще, даже если тебе и все тридцать лет, все еще ребенок, ничего не понимающий, воспитание, которое сводится к продуктовой корзине в закромах и головному убору в холодную погоду, оставляет огромную пропасть эмоциональной эмпатии.

Все это спасет от ветра и голода, и то не всегда, но не спасет от губительных идей, которые подчиняются иррациональному желанию ненависти. В поверхностных идеях ненависти нет глубины и видно дно, виден ил тихого затопленного болота.

Трясина непринятия поглощает тех, кто смел ступить в ее берега, и все сильнее затягивает с каждым мгновением, когда и даже с помощью сильных не вытянуть.

Ницше говорил: когда смотришь в пропасть — пропасть смотрит в ответ, но разве пропасть это зло? В ней ничего не видно, в ней исчезает всё.

Честнее сказать, что, когда смотришь в трясину ненависти, ненависть смотрит в тебя и ее взгляд намного страшнее. Это вопрошающий и голодный до твоей жизни и крови взгляд. Где сгнившее и осевшее образует дно и тягучий вязкий ил. Так и все отжившие идеи, предвзятость и ненависть образуют вязкую ядовитую субстанцию.

Вечная злоба и ненависть к людям и на людей, направлена не на них, а на себя, внутрь себя. Такая злоба и ненависть поражает самого человека, как презрение — лишь отражение самого себя в других. Мысли и предубеждения о других — есть мысли о себе и от себя, как и пренебрежение другими. Тщеславие для человека, как гниль для дерева, как оно поражает сердцевину, так оно поражает сердце человека, наполняя его мертвым смыслом и мертвым существованием, во имя своих идеалов и предубеждений.

Если ты действительно хочешь узнать, что о тебе по-настоящему думает человек, хочешь узнать самого истинного человека, заключенного в телесной оболочке, стань ему врагом, и тогда из уст его выплеснется вся его суть, все то, что его наполняет.

IV

Зифгрид и Тень появляются на городском кладбище нищих. Кругом грязь после дождя, вместо могильных плит стоят несуразные камни, кое-где кресты, кое-где вырыты свежие неглубокие ямы.

Тень:

— Свершенное нельзя за пазуху приткнуть,

Нельзя и спрятать от забвенья,

И то немыслимо уму,

Как можно слепо верить в заблужденья,

Скажи, ты рад ему?

Ты рад чудесному спасенью?

Зигфрид:

— А разве я спасен?

Тень:

— Увы, не время верить в искупленье,

И кровью обрамляя путь, отбросив треволненья,

Мы познаем свободу, мы познаем и жизнь без пут,

Едва вступая на тернистый путь,

Мы носимся во тьме, теряя смысл и суть.

Теряем грань мы между небом и землёй,

Мы мечемся меж пропастью и горною стезёй,

Едва оступимся и катимся мы вниз,

К прохладным горным ручейкам,

Мы разбиваемся средь острых плит.

И эти плиты ли для нас,

В последний похоронный час

Становятся надгробьем?

Зигфрид:

— Надгробьем стал мне страх,

Меня тащил в загробье враг,

Какой при жизни мне был другом!

В болоте вяз и топ,

И уговаривал меня, как мог,

Но я из рук костлявых вырвался, я смог!

Тень:

— Из смерти рук не вырвешься, и не надейся,

Оставь её, надежду, и войди,

Хотя, едва ли грех возможно искупить,

Лишь мучиться напрасно,

Но разрываться меж могилой и землёй — вдвойне опасно.

Ложись в могилу и молчи,

Представь, на что же ты потратил жизнь?

На скупость, зависть и богатство,

На блуд, на золото, ты думал всё купить удастся?

Зигфрид слушается Тень и ложится в неглубокую могилу, яму.

Тень:

— Ты ощути, хозяева могил

Все те, кого при жизни ты сгубил.

И голод ли, болезнь?

Иль нищета, иль воинская честь?

Их легион, их и не счесть!

За стариком лежит младенец,

За матерью отец,

Ведь смерть скупа,

Она неважный чтец,

Она не разбирается в годах,

Един для смерти тот кто мал, и тот кто стар.

Лишь человеку важен год,

Ведь жизнь отведает лишь тот,

Кто молодость познал.

Зигфрид:

— Прости меня, я осознал,

Мне мой рассудок охладила

Сырая узкая могила,

И словно тысяча невинных рук,

Меня затягивают внутрь.

Освободи меня, молю, пообещай спасенье!

Тень:

— Ты хочешь, чтобы я спасенье даровал?

Спасенье — не дешевый дар,

Ты душу дьяволу продал,

Её не просто так вернуть.

Зигфрид:

— Но не окончен путь!

Я чувствую, как пятки жжет,

Меня уж рыжий черт, облизываясь, ждёт!

Тень:

— Идём, ты видел тысячи могил,

Ты видел — ты их сотворил,

Могильщик из последних сил,

Из года в год, устав от их числа,

Молил о том, чтоб расцвела весна.

Но вонь, и смрад прогнивших тел,

Погибшим награжденье и удел.

Зигфрид:

— Идём, лежать невмоготу,

Не то среди могильных плит,

Рассудка я лишусь, с ума сойду!

Тень:

— Идём, тебя другое место ждёт,

И крылья лишь расправь,

Пустись в полёт,

Пусть страх уйдёт.

Ты отпусти сомненья,

Бессилие оставь,

Смирись и побори свой страх!

Зигфрид:

— Не тень, а сущий демон ты!

Тень:

— Я Дух свободной темноты,

Я в вечности скитаться обречен,

Что свет мне в пустоте?

Ни он тот Бог, который светом наречён,

Который сотворил весь мир,

Оставив мысль присматривать за ним?

Не та ли топь тебя зовёт,

Какая поглотив тебя при жизни,

И после смерти с легкостью тебя пожрёт?

На что надеялся несчастный,

Когда творил свой труд напрасный,

Пред старостью бессмертных нет,

Пусть ты богат, пусть ты и в золоте, и разодет,

Ты нищий, ты несчастный!

И где твой род,

Где смех детей, где топот непокорных ног?

Иль ты надеялся, что счастье обрести навеки смог?

Утратив смысл, без будущих творений,

Не ты ль злодейства смертный гений?

Бессилие лишает торжества,

А старость наслаждений,

Когда могильный червь сожрёт творца

И зла и злодеяний,

Тогда, тогда взрастет трава,

Застелет зеленью отравленную землю,

О, слушаешь ли ты меня, кому я внемлю?

Зигфрид:

— Я каюсь, каюсь!

Во всем признаюсь!

Кровь на руках моих,

Её не смыть водою,

От глаз твоих, ну что я скрою?

Тень:

— Молчи, я сам секрет раскрою,

Идём, здесь дел покуда нет,

Мы вовремя прибудем к месту,

Чуть рассвет.

Глава 4. Неприятное нам

Мерзость

Всем ясно, что характер рождается в трудностях, словно песок через сито. Испытания меняют восприятие и отношение к вещам. Характер может выглядеть как стройный ствол или изломанный, кривой и страшный. Всегда необходимо смотреть на ногти праведника, который с трибуны раздает свои вдохновляющие речи моралиста. Сам же моралист может под ногтями своими держать такой слой засохшей крови, грязи и кожи, что говорило бы о наличии за его спиной пыточных застенков.

Речи моралистов могут быть полны ненависти. Выставляя свое мировоззрение на показ, они как правило становятся абсолютно голыми перед толпой. О какой красоте и о каком добре может идти речь, когда у говорящего рта дергается и кривится лицо в ненависти и презрении, в обиде на тех, кто не хочет и не желает жить по канонам придуманной им морали, или собранной по кускам на мусорке философии, от таких отмерших кусков разит падалью, они противны и тошнотворны, но удобны для различных уродцев.

И вот толпа уродцев объединяется в настоящий несмешной цирк, ужасающий.

Мораль — вещь опасная и имеет свойство портиться при неправильном ее хранении. Сквозь годы пробиваясь через развивающуюся психологию, наружу выползает облезлый плод мечтаний о прошлом, когда трава была зеленее и небо светлее. Ностальгические настроение по силе тогдашней морали есть ничто иное как закат. Да, да. Именно закат жизни. Когда уже невозможно смотреть в будущее, когда оно для моралиста скучное, не подчиняется его примитивной логике и не хочет быть таким, каким его хочет видеть сам моралист, мир под себя, тогда взор бунтовщика обращается в прошлые века, ища традиции и мораль в каждом престарелом кусте и мракобесных идеях. Дикость и жестокость нравов, когда люди толком не умели читать и лишь небольшая элитная часть обладала этими умениями и великими ресурсами особо привлекают моралиста современного, мнящего, что он то именно и подпадает под те критерии новой элиты. Так и проникает в общество червь ненависти и невежества, которые идут рука об руку, то и дело вытаскивая друг друга из болота и цепляясь за редкие кочки, которые не дают им окончательно увязнуть. И все бы ничего, но вместе с ненавистью приходит и желание уничтожить все то, что отличается от вновь собранной из гнили и пепла концепции. Тогда самое страшное, что может произойти — воскрешение империи ненависти и деспотии. Свобода других для ненавистника как яд.

V

Тень и Зигфрид появляются над могильной плитой умерщвленного брата Зигфрида.

Тень отодвигает камень, и отрывает могилу, достает череп младенца.

Тень:

— Ну что, Зигфрид, узнал ты брата своего?

В пыли могильной похожи стали вы…

Зигфрид:

— О бедный брат, не избежал безжалостной судьбы,

Дарованной убийцей, от собственного брата!

Твоя поддержка, сила, была бы мне сейчас отрада,

Но нет, загублена душа, тебя уж не вернуть,

Тобой не начат — мной окончен долгий путь.

Тень отдает череп Зигфриду и отходит в сторону. Зигфрид рыдает.

Тень:

— О люди!

Живёте вы среди богов бессмертных,

А всё трясётесь за свой бренный

Дух и жизнь,

Вас лишь страшит огонь геенны,

И собственный предсмертный хрип!

Долой печаль, приди в себя, очнись!

Иль думаешь, что можно искупить убийство?

Зигфрид:

— Подобный подвиг — фарисейство…

Тень:

— Не то, не то — особое злодейство!

Но кто бы говорил,

А как ты рассуждал, когда губил

Невинного младенца?

Не ты ли брал в расчёт,

Что смерть тебе не предоставит счёт?

Не ты ли под себя творил законов свод?

Иль думал ты, что память стариною занесёт?

Зигфрид:

— Не мучь меня, прошу, не надо,

Мой груз в руках, подобен камню,

Он тянет жизнь мою ко дну,

С прискорбными слезами я покуда справлюсь,

С рыданьем сердца уж не суждено.

Тень:

— Довольно, поздно — руки не отмыть,

Ты можешь и рыдать, и можешь выть,

Но брось его в могилу,

Давно пора его забыть.

Оставь печаль!

Ушедших в тёмное загробье не вернуть,

Из светлых облаков подавно,

Но стоит нам однажды повернуть

Обратно,

Для нас откроется особый путь, и это славно.

Зигфрид:

— О чём глаголишь ты?

О чём ты?

Что разве недостаточно моей слезы,

Чтоб искупить убийства мерзкий грех?

Тень:

— Остановись-ка, ты судьёю был,

О наказании, ты что забыл?

Иль незнаком тебе кирпичный мрачный свод,

Который заменяет утонченно небосвод?

Иль не знаком тебе тот кислый запах катакомб,

Какие собирают всех особенных особ?

Тебе ли забывать твои же казематы,

Полвека в них — цена расплаты,

Но нет такого времени у старика,

Не ждут минуты, какие тут века!

Нет честного суда, пока судим холоп,

А судят господа!

Ты загляни в глубины пустоты,

Застынь, задумайся, всмотрись,

Ни в эту ль пропасть канул без следа

Весь ты, она ли пожрала всего тебя?

Она есть ты,

А ты — она.

Ты пуст — сосуд без дна.

В тебе нет чувства, нет души,

Твоё богатство — жалкие гроши,

Какие век тебе наградой слыли,

Но вексель выманил их все,

Как разорял пред смертью всех,

Всю жизнь твою он обесценил и поднял на смех.

Проникновенно катится слеза,

Утри её, иначе, как вечерняя роса,

Она вся обратится в облако тумана,

Иначе горе без конца,

Иначе не дано тебе начать с начала

Жить, дышать, и верить в чудеса.

Зигфрид:

— Но посуди ты сам, что властен истинно лишь тот,

Кто с легкостью готов

Вонзить клинок по рукоять во плоть!

Кто силой возымев победу над сомненьем,

Порвал в клочки и так истлевший мир своим лишь дуновеньем.

Могу ли я теперь упасть,

Стирая в кровь колени

Ползать? Рыдать, теряя прелесть глаз,

Стонать, кривляясь в утешеньи,

Иль вновь воспламенить

Смертельную и роковую страсть?

Иль господину своему подошвы лобызать безвольно,

Робко.

Тень:

— Не можешь –

Жизнь твоя прошла…

Зигфрид:

— Веди вперёд тогда,

Пора вести пришла…

Глава 5.

О звонарях

Если звонарь пытается навязать вам мораль и элементы пресловутой нравственности, прислушайтесь, о чем его трескотня? О чем звон, терзающий уши? Мораль та — мораль блеющих овец, послушных и смирных. Она звенит от зари до зари и не знает усталости; ибо пастух не должен знать усталости и сна, овчарки его должны сторожить овец от волков. Кому же как ни звонарю стричь овец? Волки эти — аморальные мысли и антиовечьи суждения — антимораль в суждениях против трескотни и вранья. Слышите, что они говорят нам? О чем поют нам? Слышите ли их мелодию, читаете ли их ноты, чувствуете так их песни? Что внушают они нам? — покорность, страх и потребность. Потребность в их власти над нашими умами, и ушами.

Пропаганда нищеты включает в себя раболепное отношение к силе. Если этого достичь "мягко" не удается, это достигается силой, полицейским режимом, через запрет карикатур, высмеивания и глумления, как над лицами, так и над символами власти. Символы власти и сама власть становятся неприкосновенны, а лидер власти через пропаганду возводится в ранг божества, святого героя, обладающего всеми благодетелями смертного. Если эти благодетели вдруг нарушаются, то о нем говорят — "ну он же тоже человек". Таким образом, помимо юридической неприкосновенности внушается и святая неприкосновенность власти, в особенности через религию.

Где заканчивается логика, начинается вымысел, неподтвержденный логикой

Не думай, человек, что твоя жизнь не связана с жизнью других людей. Наша жизнь — есть взаимодействие миллиарда людей, живущих сейчас, и живших в прошлом, это невидимая нить, соединяющая всех людей на Земле — это и есть жизнь — Древо Жизни. В человеке заложено все с самого начала жизни: добро, зло, лень или трудолюбие, ему выбирать кое семя взрастить, только по средству разумности и осознанности.

Люди объединяются, из племен зарождается род, семья, их них — государство, предназначенная для отражения опасных вызова природы, агрессии организация, которая основана на безопасности для всех ее участников. Но так ли на самом деле? Опасность и угрозу в обществе и государстве несет ненависть, которая снимает табу равенства перед законом.

Если смотреть на взлеты и упадки государств, то видно, что ничего не умирает окончательно и на корню. Когда рушится твой внутренний мир, который ты создавал на протяжении всей своей жизни, или же, когда его рушат, под гнётом невзгод чувствуется близость конца, но после заката всегда наступает восход, а после восхода всегда садится солнце, и ты понимаешь, что смерть, как и жизнь — бессмысленны, они слишком скоротечны, чтобы иметь его, важен лишь момент жизни здесь и сейчас, сам путь от А до Я. Отсюда следует негласный вывод, что истинный смысл не заключен в жизни и смерти, а заключается в чём-то ином — вечном, в чём-то постоянном и нерушимом. Эмоции же, всего-навсего дают, человеку вкус жизни, дают возможность насладиться ею, или напиться до опьянения.

Отбрось ненависть и зависть, человек, и тогда твое сердце наполнится светом. Борись со злом, ведь тьма — всего лишь света пустота.

VI

Зигфрид и Тень появляются на городской переполненной площади, у самого эшафота. Зигфрид едва ли касается его, его теснит возбужденная толпа. Ведут приговоренного, молодого парня.

Толпа:

— Казнить, казнить!

Помиловать нельзя!

Ведь приговор вершил судья,

А он не мог ведь ошибиться!

Ему даровано чутье — рассеять склоку,

И приговору смертному дано свершиться,

Чтоб зуб за зуб и око вырвать из-за ока!

Сегодня кровь должна пролиться!

Хоть молод он — преступник хладнокровный,

Он нам чужак, он брат не кровный,

Мы требует от вас лишь зрелища, дерзайте!

И хлеба лишь в награду дайте!

Палач:

— Я вас прошу,

Вы только соблюдайте тишину,

Натёр я салом хитрый механизм,

Его игра и скрип и звук — раним,

Что только в тишине найдёте упоенье им,

Тогда юнца культя падёт, как Рим.

Тень:

— Узнал, входящего на трон

Злодейства государства?

Ведь это он, ведь он!

Зигфрид:

— Узнал… моих рук это дело,

Приговорил его я смело

К смертной казни,

Хотя он кроток был и невиновен,

Но я к стыду тогда уж был не склонен…

Тень:

— Так устыдись тогда,

Когда на дощатый помост

Падёт его невинная глава.

Приговоренному зачитывают приговор и дают последнее слово.

Приговоренный к смертной казни:

— Ну что же… наслаждайтесь!

На этом всё — весь монолог, прощайте!

Собрались вы в убийстве подвизаться,

Ну что ж, пора мне с жизнью распрощаться,

Хотя невинен я,

Вам Бог поэтому — судья!

Тень:

— Едва ли миг нас отделяет

От страшной смерти, пустоты,

Людей всех пропасть разделяет,

Она им вера, счастье и мечты,

Они, томясь в мирской надежде,

Вдыхают запах мёртвых и красивых роз,

И после жизни, после смерти близких,

Живут обычной серой скучной жизнью и всерьёз

С остервененьем молятся и строят в будущем надежды,

А ты, как одиноких без конца степей изгнанник,

Не льешь о них, несчастных, слёз,

Ты одинок, несчастен и суров, как прежде.

Казнись деянием своих же рук,

Чем больше крови — больше мук,

А гильотина, словно нож у мясника,

Со временем становится тупа,

Смотри, как сила властных велика!

Приговоренного уводят к гильотине. Крепко пристегивают, солдаты волнительно переминаются с ноги на ногу, зевают.

Палач опускает рычаг и нож со скрипом ползёт к шее несчастного, рывками достигает её и впивается, оставляя голову на месте. Несчастный вопит от боли, испуга, толпа ахает, ахает и палач. Вновь натягивается нож наверх и вновь он ползёт со скрипом, с ехидным скрежетом к шеи несчастного, так продолжается девять раз, несчастный ещё жив, он молит о пощаде.

Толпа шумит, оттесняет солдат и чуть ли не врывается на эшафот. Поднимается нож в последний раз, но палач не дёргает рычаг, он скрылся с глаз долой, скрылся и священник, чиновники; подбегают два солдата, под истерические крики офицера начинают отпиливать несчастному голову штыком, тянуть её, приговоренный бьётся в конвульсиях, хрипит, кровь залила весь помост, горло, тело, ноги солдат скользят в крови, и вот, с хрустом шеи голову отрывают, Зигфрид, мрачный падает в обморок. Солдат, схватившись за волосы, трясёт голову казнённого с радостной улыбкой облегчения.

Люди в толпе плюются, кричат и бранятся, с этим и расходятся. Тень приводит Зигфрида в чувство. Зигфрид рыдает.

Зигфрид:

— Прости меня!

Тень:

— Возможно, Бог простит,

Не я!

Свои теперь лачуги чтит толпа,

Расходится,

Её народная молва

До Азии свободно разлетится,

Она, умрёт, а где-то возродится,

Останется

Так в памяти ушедших лет,

История о том, как сам судья нарушил сына божьего завет.

Любуйся, сполна ли ты напился кровью?

Иль хочешь, в чувства приведу, тебя я ей умою?

Молчишь?

Молчи…

Ты не промолвишь слово,

Тебе, лжецу, едва ли сострадание знакомо.

Идём, противно это место мне,

Здесь гибель, смерть и смрад,

Идём же, траур примерять уж не по мне,

Здесь каждый трус и каждый гад

Лишь гибели другого рад.

А мир жесток,

И люди в нём жестоки,

Особый дар, творить земным добро?

Иль вечно ныть, без меры чтить ненужные истоки

Порока, чувств, каких везде полно?

Тень и Зигфрид молча уходят.

VII

Тень и Зигфрид появляются у подножья скалистого берега реки, уже стемнело и едва светит серп луны.

Тень:

— О, слышишь ты, как безмятежно

Зовёт тебя и манит нежно

Дорога вдоль утёса, через берег, прочь?

Наверх взгляни, едва луна

Способна нам помочь

В невежестве дорогу осветить,

Легко в ночи с пути сойти,

К вершине роковой горы

Нам тяжело взойти,

Но мы взойдём пусть крут наш путь,

Тропа полога и зигзагом загибает круть.

Зигфрид:

— Скажи, зачем

Мы к дивным птицам устремились на утёс?

Тень:

— Чтоб жизнь отведать и познать,

Чтоб смысл и истину узнать.

Что за вопрос,

Который сам в себе не открывает суть?

Пустой, ничто,

Так вот — наполним смыслом мы его.

Тень и Зигфрид поднимаются на верх скалы по узкой пологой тропе. Наверху у самого обрыва сидит молодая женщина с ребенком на руках в молчаливом раздумье, но едва всплакивая.

Тень:

— Ты слышишь дивный плачь?

Как хочется утешить и сказать

"Не плач, ну что же ты, несчастная, не плач",

Но нет, нельзя, мы затаимся у подножия и горного ручья.

Наш друг и ночь и чёрная скала,

Они укроют нас

От глаз.

Девушка с ребенком поёт грустную песню.

Спустя время она бросается со скалы в пропасть вместе с младенцем. Зигфрид в этот миг устремился за ней, но Тень хватает его за руку и останавливает.

Тень:

— Остановись, она всего лишь призрак,

Не нужно следом в пропасть прыгать,

Как смеем мы судить о тех,

Кто шаг ступил на встречу смерти,

Она летит к погибели — а мы стоим на тверди.

Зигфрид:

— Зачем, зачем?

Тень:

— О, ни зачем,

А от чего!

От нищеты и горя,

От власти Эроса мужского,

От Бога, которому молитвы обращала,

И от дитя, какое средь ночей от голода кричало.

Её уж больше нет,

Смирись, она ушла,

Отправилась на свет,

Покинув злобный мир,

Её парит в безвестности душа

Теперь,

Среди таких же душ и звёзд, и дивных громких лир.

Зигфрид:

— Я виноват?

Тень:

— О нет, не ты, а существо тебя,

Чиновника, какой и без огня

Творит пожар,

Какой и алчностью и лицемерием

Подталкивает жар

В горнило кузнеца Олимпа,

Ведь он олицетворение и власти,

Он и сила исполина!

И возомнив себя Отцом Всевышним,

Так молотом стучит и разбивает, не щадя, чужие жизни!

Зигфрид отталкивает Тень.

Зигфрид:

— Ты адское отродье! Прочь!

И ненависть моя к тебе не знает меры!

Тень:

— Пусть так, тебе решать,

Но я могу лишь помешать тебе разбиться,

Могу помочь тебе обратно вниз спуститься.

Зигфрид:

— Идём! И всю дорогу проклинать тебя я буду!

Тень:

— Так проклинай, а я об этом после позабуду.

Глава 6. Разжигание

Зачем тебе ум, человек, если ты пользуешься лишь его подобием? Отбрось его

Разжигание ненависти опасно. Словно из пустого появляется искра, куда подкидывают дровишки в виде психических расстройств, внешности, поступков шизоидов и маргиналов. Ненависть словно плавает в этом супе отборных человеческих шмурдяков, которые не имеют отношения ни к нациям, ни к расам, а лишь к антропологии и психологии. Девиантное поведение свойственно всем и степень отклонения определяется лишь общественными нормами. Но что делает разжигатель ненависти? Он выставляет стандартные общественные и человеческие явления как нечто свойственное лишь определенной группе людей и на это имеет личную выгоду, такой специалист по человеческим эмоциям может обобрать наивным простаков или хорошо заработать с помощью тех, кому разжигание ненависти выгодно. Разжигание аморально, оно выходит за рамки повседневной логики и входит в рамки негативных эмоций, таких как гнев, презрение, откуда и рождается сама ненависть. Объект ненависти начинает подвергаться желанию субъекта избавиться от него, прекратить эти негативные эмоции и страдания, этот всплеск гормонов, появляются желание и тяга восстановить справедливость, то есть сделать объект приемлемым для себя и для своих убеждений. Конечно, праведный гнев всегда основан на так называемых благих намерениях, которые выбирают почти всегда грязный путь осуществления.

Если вас вдруг осенило, что имеете дело именно с разжигателями ненависти, то обязательно обернитесь, возможно у вас за спиной стоит самый настоящий черт. Но не всегда так. Современный человек должен обладать волей к искушению ненавистью и гнать ее в шею.

Порой люди теряют человечность, а свинья — свинственность

Когда свинью награждают — она становится благородной. Замечали, когда какой-нибудь человек наевшись откровенного бреда и теорий заговоров начинает мнить себя просвещенным? Опасность в этом такая, что употребление такого рода духовной пищи обязательно вызовет отравление и возможно тошноту. Да, такую тошноту, при которой человека словно болтает при качке, как болтает при сопоставлении ложного выдуманного мира с реальным. Как и в любой науке, должна присутствовать логика, логика принятия решений, основанная на фактах, данных и статистике. Жизнь по выдуманным практикам, теориям и идеям ведет к ошибкам и иногда к катастрофам. Представьте, что инженеры проектировали бы машины основываясь на собственных фантазиях, а не на сопромате и математике. Где вместо моделирования в специальных компьютерных программах происходило бы выдумление композиции под названием автомобиль в уме фантазера, по факту создания даже внешнее схожее с оригиналом.

Как автор с большим опытом, хочу отметить, что лично чуть было не попал в секту с подобным мышлением. Там сладко кормили читательский ум яблоками знаний с дерева Эдема, гладили по головке особо не таких как все и всепонимающих, ругали остальных, которые ни черта не понимают и не способны к пониманию их истин, где наука представляет собой руины древних истинных знаний, она ложна и токсична, а доктора наук и академики непременно врут, скрывают факты и просто дураки. Опасайтесь такого рода нахваливания в свой адрес, оно имеет цель снизить бдительность и уничтожить или извратить критическое мышление. Остерегайтесь правдоподобия.

VIII

Тень в одиночестве выходит к берегу реки Стикс, вдумчиво смотрит в ее воды, тяжелый взгляд все выше и выше поднимается к черному непроглядному небу.

Тень:

— Нет хуже существа

Гнилого мерзкого червя,

Какой порочит тлен в могиле твой,

Нет хуже человека,

Какой из друга превратился во врага,

Какой изо всего, в твоих глазах упал,

И обратился весь в ничто,

Нет хуже словоблуда, нет хуже подлеца,

Какой под сердце в ярости вонзает нож вранья,

Хулит, который и бичует в бешенстве тебя зазря.

О, что сделал ты, чтоб омрачить чужую душу?

Едва ли ты какой закон нарушил,

Но человек, как есть, потребен рвать все нити,

Как и во тьме или во свете, их словно сети,

Какими спутан, словно вольный буйный ветер.

Тогда и стоит отпустить его в далекий путь,

Который без тебя пройдет он, тогда уж друга больше не вернуть,

Так не верни нечаянно врага!

Не жди, в противном случае, от падшего добра.

Мы раз живём,

Мы сладко спим и ночью, и бодрствуем несладко днём,

Но разве мы чужие тени,

Родителей, или кумиров, каких мы сами разумом лишь сотворили,

Что так боимся мы волненья,

Что прячемся в норе, как от людей,

Так от общенья, бежим и от веселья?

Что мы боимся проявить любовь, порвать все цепи у оков,

Какими нас сковало о других предубежденье,

И враз всем стать свободными до нескончаемых веков?

Но нет,

Где тьма растет, растет и свет,

Хотя, где нет добра, любви там больше нет.

Тень отворачивается и уходит прочь.

Глава 7. Жить дальше

Вся наша жизнь — мысли, созерцание и движение, а затем переосмысление, и так по кругу

Ненависть как порочный круг, разорвать его может только осознанность. Ненависть рождает ненависть, насилие рождает насилие, словно воронка она втягивает все вокруг, и вот, ты уже в нее упал, уже в горлышке и падешь в этот бесконечный цикл инфернальности, из которого почти нет выхода, словно из закупоренного сосуда. Но зачем природа человека создала этот эмоциональный процесс ненависти? Ненависть связана с внутренней сексуальной силой, которая включает страсть, любовь, привязанность. Ненависть обратная сторона — это отторжение, это обратная сила, для подавления раздражения, отвращения и страха. Переосмысление и осознанность, критическое отношение к собственным эмоциям — это то оружие против ненависти, способное поменять внутреннюю парадигму и отношение к объекту ненависти. К примеру дети, в силу своей психологической незрелости особенно жестоки. Травля, унижение в школе появляется именно благодаря давлению собственных зарождающихся эмоций и противоречий, неприятия другого и иного, непонятного над культурным, способным перешагнуть индивидуальное и предложить готовый путь к достижению благополучия каждого. Антиненависть — это труд, работа над созданием ориентира для всех, появлением лидирующей идеи добра и авторитета обществ, безопасности.

IX

Тень и Зигфрид появляются у городского кабака. В кабаке шумно, из окон льется музыка, голоса, свет проникает из маленьких окон и падает на грязный тротуар под ногами Зигфрида, он устал и обессилен.

Тень:

— Вот и веселью настала пора,

В таверне смех, там пьянство до утра,

И мы,

Вольемся незаметно в неистовый поток страстей,

Они давно не ждут таких гостей,

Как мы.

Для нас накроют бархатом столы,

Мы, как веселья почитатели, мы дианисовы столпы,

На золоте каких на троне держатся и короли,

Кумиров и воителей весь бастион и пантеон,

Войдем, напьемся, займем питейный трон.

Смотри же — путь открылся нам,

Войдем, пройдём в питейный зал.

Нам здесь нальют вина те краснобойкие и броские девицы,

Что нам не грех от суеты забыться.

Они проходят в зал и начинают пить, Зигфрид постепенной хмелеет.

Зигфрид:

— Когда закончится безумья торжество?

Устал скитаться словно мёртвый дух, хочу возмездья твоего,

Я понял всё и то, что жизнь я не познал,

Но поздно, жизнь прошла, я немощен и стар!

Ты слышешь, как же я устал!

Тень:

— Ну хватит…

Вольны мы быть собой,

Но свет, порой, затянут тьмой и мглой,

Поэтому мы носим маски для людей, и от людей,

И словно звери средь зверей,

Скрывая суть простых вещей, но эта суть

Сквозь пальца льется словно ртуть.

Питается наш дивный мир и страхом и страстями,

Он словно в академии скелет, гремит на кафедре костями,

Он — тлен, несовершенен он,

И он умрет, тогда и жизнь закончится, как страшный сон.

Но миг настал, и музыка нам в кружки льётся словно эль,

Пространство больше нет, как нет и стран, земель,

Едино всё в секунду упоенья,

И безразлично всё в минуту опьяненья.

Дурман дурной и затхлой жизни,

Какую вёл любой занудный сноб,

Развеется и унесёт себя, чем прежде

Раздастся за столом увеселенья смех и пьяный стон.

Богатство бытия, его и нищета,

Пред чем и Гегель спасовал,

(А нам он не чета)

Всё думал, да гадал, но тайну века

Всё ж не раскусил, и сплоховал!

Плохой удался из него мудрец,

Как престарелая девица -

Вся Философия царица.

Так вот — вся истина сияет на поверхности и в пене,

Влагай устами Дух, влагай устами время!

Испей нектар…

Чтоб сладкий сон продлился вечность

Ценить придется каждый миг и даже скоротечность.

Бушует океан страстей внутри,

Снаружи море гладко,

Но чтобы счастье обрести

Придется нам немалый путь пройти,

Порой, по нечистотам гадким.

Зигфрид:

— Пора очнуться ото сна,

Надежд дурманящего зова,

Моя звезда уж никогда

Не загорится вновь над горизонтом.

Не обратим поток времён,

И повернуть всё вспять нельзя,

Пройдёт гроза, пройдёт и буря,

И вновь природу поглотит покой,

Но ждёт меня лишь гробовой

Покой…

Когда твой спутник — одиночество твоё,

Оно тебе и щит, оно твоё копьё,

Но столь толста твоя броня,

Что словно сталь всё гнёт тебя, к земле сырой клоня.

И где твой друг?

В каком бою его ты потерял?

Иль он в дороге долгой от тебя отстал?

Но нет, его не сыщет белый свет,

Чего в помине нет — того не существует, того лишь просто нет.

И как изгой, бродить устав в толпе людей,

Мне хочется присесть,

Закрыть глаза и умереть,

Но мне мешает нечто, что сильней меня,

Чем ближе к смерти, тем сильней за жизнь борьба.

Тень:

— Ты прав, лишь мудрецам дано закрыть глаза,

Очнуться вдалеке, в долине райской, средь птиц и ангелов парящих,

Взойти, пройдя по восходящим

Ступеням к облакам высоким,

И право, им дано средь них остаться,

Чтоб вечной жизнью вечно наслаждаться.

Увы, нам не дано, мы как наивных два червя,

Копаем, роем землю, найти какой-то путь хотя,

А все пути — один большой обман,

Ведь рай в душе, ни в облаках, ни здесь, ни там!

Смотри, весь мир наполнен густотой,

Снаружи груб — внутри пустой.

И человек — пустой сосуд, его наполнить может всё плохое,

Хорошее иль ничего,

Всё что вольют в него другие,

И всё, что сам не выплеснет, или нальёт,

Останутся слова, и мысли, останутся предубеждения чужие,

И где же человек? Раз собран он осколками других людей,

Иль человек лишь просто дикий зверь?

Умеющий писать, читать и думать,

Как заяц след, людей других словами путать?

А есть на это лишь один ответ –

Чтоб бросить тень, ты человек, из тьмы взойди на свет.

Вдали от обезумевшей толпы

Вдыхаешь спертый запах ты

Дыханья одиночества и пустоты,

Не можешь вырваться из комнаты своей,

Сидишь, печалишься, и словно жизнь твоя и не была твоей,

И словно все твои года, как черновик, пустого, злого гения,

Какой изрыл все книги, словно книжный червь,

Чтоб приоткрыть немного к жизни дверь,

Но что теперь?

Когда тот гений умер,

Оставил ли он место дописать

Конец истории, иль сжег ее,

Чтоб нечего уж было вновь соврать?

Судьба злодейка слез твоих не замечая,

Все гнет тебя к земле, горбом вознаграждая.

Ей все равно, и безразличны ей,

Страдания простых людей.

Мечты разбитые или надежды –

Ей дела нет, а ты живи как прежде.

Вам цифры заменили плоть,

И без конца готовы вы оценивать людей,

Как приносящих прибыль и доход мясных свиней,

Готовы вы душить, гнобить всех тех,

Кто ниже вас, бедней вас всех.

Но мы едва ли понимаем, что жизнь ведет игру без правил,

Она нам лжет,

А после жизни смерть свое берет.

Чего боятся люди?

Лишь одиночества пред смертью,

И нет пред ней страшнее муки,

Как умирать в агонии или сдыхать от скуки.

Свобода человеку главный враг,

Он волен повергать во прах

Друзей, врагов или несчастных,

Он волен выбирать,

Кого губить, кого спасать,

И лучше нет советников у змей,

Чем тихий копошащийся клубок всё тех же ядовитых змей.

Чем больше пролито, тем меньше выпито вина,

Так подними же свой бокал, и пей до дна.

Зигфрид:

— Ты нас зовешь уже не раз червями.

Тень:

— Да, пред солнцем мы все черви,

В своей ничтожности и скудной жизни,

Но мы же всё-таки творцы, преобразуем земли,

Иль книги бороздим,

Всю жизнь мы за писанием сидим,

Страницы же от старости желтеют,

А волосы уподобляясь им седеют.

Но смысла в этом нет, как нет и представленья,

Зачем живем мы прожигая жизнь и мечемся в сомненьях.

Карабкаясь наверх, мы руки в кровь кустарниками режем,

Достигнув высоты, уставшие, едва мы дышим.

Хотели мы любви, хотели чтоб течение несло нас к берегам,

Где рай земной, нет доступа врагам,

Но лишь шагнув за горизонт мы видим, как поле дикое растет,

А в поле рая нет, один репейник лишь цветет.

И так душа без добрых дел и доброты пустеет,

Как темная душа, она лишь пустотой белеет.

X

Тень и Зигфрид пьют.

Проходит много времени, они сидят в тишине. Зигфрид греет в руках пустую кружку, и смотрит потупившись на дно.

К нему подсаживается рыжеволосая девица, окутывает его волосами и обнимает. Садится на колени.

Зигфрид:

— Хочу я растворить себя

В неведомой мне легкости земного бытия,

Как в отражении воды, где волны стихли,

Я вижу как несбыточны мечты, как страсть, огонь и пламя приутихли.

Я вижу в отражении далекое ничто,

Как смерть вдали за горизонтом ждет,

Как в страсти и любви уже совсем никто

Не утопает, и хочется вернуть весну из мая.

Мне хочется вернуть ту молодость, тот сеновал, морозную погоду,

Тот запах снега, звезды, млечный путь,

Для этого мне стоит лишь уснуть навечно, все начав с начала.

Ведь время оставляет лишь воспоминанья, и все счастливые мгновенья не удел, их ждут забвение, со временем земное угасанье.

Мне хочется вздохнуть, и все в одно мгновение, вернуть

Начать с начала, жить, любить и умирать.

Мне хочется страдать, и жить, без злобы, злости и обиды,

Чтоб доброта и верность не были забыты.

Распутница:

— Утешься плотью и грехом,

Быть снизу, будь верхом,

Ты жажду утоли, напейся,

А хочешь посмеяться — смейся,

ты слишком много рассуждаешь,

Ты между этим многое теряешь.

Хоть стал ты стар и безутешен,

Но кто и в старости в своей не грешен?

Вкуси разврат и ласки жрицы,

Сгори в пылу огня блудницы.

Тень:

— Открой глаза, горит свеча уж долго,

Налили здесь тебе сполна, теперь довольно.

Давай-ка осмотрись, прекрасно ли лицо твоей девицы?

Но если присмотреться, то копыта у нее, как у ослицы.

Оставь его, еще не время, не на земле сгореть его удел,

Его судьба лишь бремя,

А мы с тобою не у дел.

Зигфрид опускает взгляд и видит копыта, слышит, как они стучат о дощатый пол таверны. Старик пытается высвободиться, но девушка сжимает его шею сильнее и начинает душить, затем перепрыгивает через него и садиться на шею, Зигфрид вскакивает и начинает кружить, падает, проститутка смеется и болтает ногами, погоняет его. Зигфрид видит, что вокруг собрались черти, грубые, черные, сидят за столами, и сверкают белыми белками глаз и желтыми зубами, они смеются над ними, и он чувствует стыд, чувствует себя жалким, в то время, как Тень спокойно сидит и смотрит на вакханалию.

Но тут тень встает и черти с испугом прячутся кто где, кто-то лезет под стол, через окна, вдруг в комнате темнее, темнеет и лицо тени, тень вырастает до потолка и лик его становится ужасно властным и грозным.

Тень:

— Довольно! Не твой перед тобой

Несчастный, и не тебе он уготован,

Слезай и вон отсюда, чернота!

Низвергнись вниз долой, ни то беда

И злобное проклятье жду тебя!

Блудница:

— Твои слова убоги, они как яд текучий сквозь ушные щели

Проползают, отравляя божественные, мирские как дела и цели.

Что знает о страданьях тот, кто не испытывает их

И никогда не будет,

Живет века без них,

Мы вечно жаждем жизни, чувств,

Удар нам по лицу как дар

Господ жестоких, беспощадных,

Готовых нас судить нещадно,

Свой грех и черноту скрывая и окропляя ее святой водой,

За богоугодными делами — им ничего, а нам всю спину раздерут кнутом!

Ты злобный черный и могучий, ты тень всего и ничего,

Закончим разговор, задуй свечу!

Тень:

— Исчезни, мне нет доверия тебе,

Ты врешь, уйди, мне нечего рассматривать во тьме.

(Проститутка исчезает, она стонет и повизгивает, теряет обличие, и тряпки ее рвутся об острые предметы, гвозди, косяки, обо что угодно, словно прилипают к ним, от боли она вскрикивает и видна шерсть из под одежды, с лица ее стекает грим).

Тень:

— Встань, Зигфрид. Негоже ползать на земле, как скот,

Смахни со лба холодный пот,

Чертей смахни по сторонам,

Всё сделай, грубой силой, сам.

Я мрак, я тень,

И страх я нагоняю на чертей,

Его храню в себе,

Как очертания во тьме зверей,

Пока есть время, дорогой,

Храню твоё я тело и покой.

XI

Тень отворачивается. Произносит монолог.

Тень:

— Все разговоры на земле кем завтра быть

Построены на том, как жизнь прожить…

Казалось бы, всё просто, но чувства наши тем омрачены,

Что всё-таки конечны мы.

Не можем мы всего исправить, натворив,

Убив иль оскорбив, кому хватает духу подавить

И стыд другого «я» похоронить в себе навек,

Пока он не истек, хватает сил лишь всё пустить на самотек.

Меняется ли человек, дела творя, затем обдумывая их,

Меняется — уверенно скажу, но всё старье, как лишний груз

Он тащит в гору и концу пути, воспоминанья отпустив,

Изнеможенный, и не всегда счастливый, он ощущает, как сжимает грудь.

Как силы предают (а иногда и сыновья), как все проклятия в итоге искривляют старика.

Ведь молодому не понять, как жизнь проходит вся

И без остатка, как остается до конца

Едва два вздоха.

Как протянуть бы до утра,

Ни век, ни два.

XII

Тень и Зигфрид появляются у края скалы бушующего Моря слёз в аду. Зигфрида хватают призрачные руки и тянут к обрыву.

Тень:

— Пора! Бушует море, гром и молния сверкают,

Солёная вода — все слёзы тех людей,

Которые страдают

По твоей вине,

Обрыв — конец твой, тони же в глубине!

Зигфрид:

— Вешу я на обрыве, помоги,

Куда завёл меня?! Обманщик ты!

Я упаду!

Тень:

— Так падай, Падай!

Зигфрид:

— Тону, спаси!

Тень:

— О нет, едва дотронусь до тебя,

Злодей, ты душу захотел вернуть?

Ищи её в илу!

Зигфрид:

— Тону!

Тень:

— Да, да, идёшь ко дну.

Слезами море ты наполнил сам,

Тираном для других ты стал,

За это счёт особый,

Ты сам судил других, но сам себя приговорил!

Зигфрид тонет в море и идёт на дно.

Тень:

— В слезах лишь тонет тот,

Кто тяжестью своей обрёк

Страдать других,

И до конца убогих дней забыв о них.

Конец.

Август 2023 года.

Поэма вторая. Блакура

Блаку́ра

Поэма о людской сущности, про вечную борьбу добра и зла — одним словом — про всё человеческое.

I

Древо копья разбито в щепки, ударом молнии с божественных небес,

Под гнётом волн и бури громкой,

Огонь принёс вам Геркулес!

Наверх и тьму и водные валы́ со дна толкает буйный бес,

То, всё-таки, когда душа чиста — имеет больший вес.

Пусть гнёт утёс неумолимая волна,

И дует ветер, вздувая горные вершины,

В Валгаллу дух, порой, зовёт война

И О́дин пишет кровью бравые былины.

Миг роковой судьбы — низводит дружбу друг

До низменных и малодушных мук,

Так сильно бренен дух, и даже время тленно,

Великий ум, на суету вокруг,

Да смотрит ленно.

Презрительно взирает мудрость, да отгоняет мух,

От манны пролитой на землю –

Нет! Такой уж участи себе — я не приемлю!

Вовек жилья не сыщет сытый странник,

Голодный не узрит великодушных ваших шаек,

Поистине, лжеца не сыщет плут,

От ваших наглых слов, и баек –

Освободился я от тесных пут.

И нет вам озорных, весёлых балалаек,

Свирель свою закончил беглый Лут¹

Сейчас, своей рукой, вам злато раздаёт

Совсем уж дохлый Молох,

Чуть, слышите? И звон стоит,

И тихий шорох?

Мамона шерстью по металлу трёт,

Гефест роняет молот,

Чтоб золота кусок осла привлёк –

Не хватит сил и у богов!

Хотя на блеск его и падок глупый олух.

Хоть и горька́ вам счастья чаша,

Её когда-то осквернил закон,

Да пусть и так — ведь воля ваша,

Украсили дома свои вы хрусталём,

И золотом, и райским пеньем,

Плясуний заманили вы силком,

Врата вы сторожите страстным рденьем,

Но жалкий ваш удел — простой канон!

Во век работой занят весь народ,

Правитель ею занят,

Юродий²— да ведь какой же он урод?

Он лишь судьбою обделён,

Душою он ранимый!

Да только рыжий чёрт везде снуёт,

И омут мутит гривой,

Кипит и сталь — кипит чугун

И дым затмил Аида.

Куда, о, смотришь ты?!

Слепа, иль ты глуха — Фемида?

Да апостол ты, иль остолоп?!

На что взираешь ты с небес высоких?

Иль ты возвысившийся гот³

И райских врат тебе удел убог?

Да — соглашусь — хиреет род,

И пусть! Когда ступеней круть,

По скалам путь пологий –

Когда душа черна, к вершине истины –

Вас не поднимут ноги!

Что вам не плюнь — то вам роса!

Что не скажи — всё вздор,

И даже смерти не страшна коса,

И ангелов –

Сих херувим нравоученья — не укор!

Родителям не хватит слов,

Что на ките — слонов⁴

Таков же ваш, хулителей, сетей улов!

И всё зовёт навязчиво стезя,

Всё манит, манит!

И мудро старцы говорят,

Горбатого — могила всё исправит –

Сосновый гроб, и правда ведь, ничуть не давит,

Хоть праведник, да есть такой — молитвы в грош не ставит,

А груз и бремя на душу ему всё давит, давит!

Так и смотри, петля невзгод возьмёт, да и удавит!

Кому что дорого — то и растёт,

Кому процент, кому брюшко́ и жаркий пыл,

Кому не хватит и Авги́евых кобыл,

И стойла к ним, да императорских хором,

Кому и мало чарки внеземной⁵

Слегла обдать бесстыжий пыл,

Как пьяницам не надоест глотать любимый ром,

Так алчность жмёт на шее узелок и ждёт,

Пока каприза славный час придёт,

Чтоб сяк обогатить своё нутро,

Чтоб сладок сон был наутро́.

От страсти кровь кипит,

Гремит безудержно Олимп,

Арес стучит, всё точит копья, да старчески ворчит.

И те́рпок запах вин, да всё кипит за небом винодельня,

Пусть даже льстец получит лести нимб,

То вам уж не уйти, за ваши преступленья!

От кары совести посмертной, на одре мук,

От жизни скук –

От бога проведенья!

О! Что вижу я? Да это что за привиде́нье?!

От духа тёмного, от Мефистофеля,

Что, разве нет спасенья?

А что нам Гёте говорил,

Когда он Фауста пером цедил?

Иль в этом преступленье?

Нам позабыть тропу распутства и безделья?

Тропу насмешек — лицемерья,

Что стоит нам, всем позабыть –

Всем разом!

Людей земных предубежденья,

Да мелочность, беспутство суеверья?!

А коль повинен я,

То в чём моя вина?

Как беса приняла, как в том писании, свинья?

Не принял духа я,

Гнилого смрада, да ядовитых слов,

Жестокие, на смерть всех обрекают!

И, Её, великий благодетель, её — саму любовь!

Из уст своих изрёк их пустослов –

Химеру⁶ чьи дерзкие сыны, на смех всё поднимают!

О, вы вруны-песцы!

Словесные вы самодуры и блудцы,

О ваш язык я вытер ноги,

На ваши головы проклятья сыпят боги!

Чьи имена хулите вы?

Чьи образа в очах так ста́ры вам, да и убоги?

Но не уйдёте вы, от срамной и худой молвы,

О, добровольный раб,

Смери⁷ желания свои,

Как низок был ты, как и слаб!

А я безропотно смирю судьбу,

А жизнь смирит судьбина.

Ведь чувство состраданья –

Не дикий волк, не северная льдина!

Сердец печаль — растопит аль,

Сей изобилья рог я принесу,

Ко трону созерцанья,

И так пойду с самим собою на свиданье!

А кто есть я? Я в душу загляну,

В потёмки света!

И всё-таки, как не гори свеча — в себе,

Как и во тьме — мне не найти ответа!

Слова ведь молот?! А слог ведь наковальня?!

Так бей же в цель!

Топи горнило пламенем!

Мехами, вы, толкайте жару!

Давайте же, друзья, поддайте пару!

Кует кузнец свой крепкий меч,

И в ножны меч кладет сам Ахиллес!

Так бей же Ахиллес –

Ты стали не жалей,

Давай, убей! Давай — добей!

Как добивал ты Гектора,

Как сам Гомер ронял слезу за Трою.

Разрушь свой страх –

Ты отпусти коней на волю⁸!

Так славен станет грек,

Как усомнится он вовек,

В песках морали и закона⁹,

Как шулер — карточный игрок,

Всё знает, вся видит

До исхода рокового кона!

Вперёд дорога поведёт –

Дорога созиданья!

А скупость же в душе помрёт!

Та скупость на страданья!

Да из стороны, да в сторону -

Туда-сюда, метанье,

Спокойствие, рассудком обладанье –

Нас к счастью приведёт,

Мечты чудесной обаянье!

О! А вот — Паллада держит вожжи,

Метает стрелы Аполлон,

А Дионис вам корчит рожи,

Из кубка пролитым вином,

Ручьи бегут из буйной крови,

О! Я уйду! Оставьте лишь в покое

Рассудок бедной силе воли.

Но что внизу — вы только посмотрите!

Где наш Харон, где шест его?

И где ладья — украли!

О воры! О воды тёмные, о, годы!

О Стикс! О ужас, о печаль,

Несчастного и бедного

И то — вы обокрали!

А что взамен? Целковые –

И то — вы отобрали!

Ах! Это он — сорвался пёс с цепи!

И бросился терзать, а не терзаться!

Как Цербер, спрятался в тени,

Он алчен, скуп и ненасытен!

А ты кричи, немой, кричи –

Разбойник, вор, губитель!!!

Уйди! Уйди! Ведь говорят тебе — уйди!

Тебе и впредь не тронуть сей обитель!

Пусть и силён ты, так и слаб,

Но ты — опустошитель!

Да! Настанет страшный век,

И самый грешный человек

Готов поведать между делом –

Когда погиб душой –

Погиб и телом.

Как ум тяжёл, как ноги бренны?

Как языка слова скупы и ленны,

Почём же волею бедны?

Страдаем от своей же простоты,

И помыслов столь простодушных,

Что не хватает дел великодушных,

И нет желания грести,

И быть рабом, и жизнь свою вести,

Как каторжник галерный,

Как сын надежды боголепной.

Смотрите! Красным пламенем горит тоска,

И Карфаген горит, да не разрушен!

И в Новиго́род¹⁰ наш придёт война,

С великим самодуром и шутом,

С неистовым плутом,

С лисой, довольной сыром!

И пусть — так больно жалит кнут –

Гордись и ты достопочтенным гражданином!

II

Итак, из уст гусляра льётся повесть,

Несёт крылатый демон не́весть¹¹,

О тяжких будущих летах,

О смерти совести в худых мечтах,

О леших и чертях, закопошившихся в плохих местах,

О горьких бедах, о падших ангелах, да в прах!

Эх времена!

Ну что ж, извольте,

Засеять были семена!

Да нет! Вы уж позвольте,

Мне заново начать рассказ,

И буду слёзно лить о Белокурой Бестии –

О небывалом бедствии,

Вам древний краткий дивный сказ.

Что раньше говорил вам я — уж позабудьте!

Да будьте так добры, кто прав,

Кто виноват — уж сами растолкуйте!

III

Нет-нет! Не умер ты! Давай! Дыши!

Проснись от дрёма милый путник!

Ты — как Луна, Земли ты верный спутник!

Проснись Юпитер — громовержец!

Как обречён ты быть в дали?

Проснись Венера! Скинь ты жаркие оковы,

Проснись ты — Марс, и рой окопы!

Проснись Меркурий — весть ты донеси

До Зевса! До самого Плутона!

Последний ты — губителя в Тартару унеси!

Проснись и ты — Земля!

Меня, тяжёлого и бренного — ты на себе неси!

Прошу, и умоляю я — неси!

Проснись и ты герой! Проснись же

Прометей и наберись же сил,

Да пусть и высох древний Нил,

Сем оголив свой донъ¹² и ил.

Ловя небесную искру,

Ты высеки огонь, начни ты вечную игру!

Да потопи врага ты флот,

Как тот пойдёт ко дну,

Мечом ты отведи Тритона зу́бец,

Закрой богов хулителей поганый рот,

Да возроди героев род!

На месте ты не стой — безумец!

Избавь народ людской ты от спеси́,

Дух незабвенный вытяни ты из тряси,

Не бойся ты низвергнуть в преисподню

Поэта пьяного ты лютню!

Собрать там яблок с дерева Аида,

В летах сем и ничуть,

Не омолодив бессмертием Аспи́да!

Как в кабаках о стол стучат стаканы,

Забьют солдаты в барабаны,

Уйти и скрыться трусу так соблазн велик,

Но зиждется над битвой жаркой лик,

Эгиды знатной рати,

Глазеть собьются в кучу, как бараны,

Зевать на брань все местные глупцы,

Судьбе льстецы и пошлецы!

Тогда и оголи своей души ты раны!

Зови и ты! О, Прометей,

Скорей на помощь в славной битве,

Хоть и живёт сто лет Кощей,

Не бойся, ты зови богов войны,

И жди Афины давний клич — ура!

Не проведи ста дней в молитве!

Тащи щиты, точи мечи!

И не сиди ты на печи,

Как это делал юный Му́ра¹³,

Илья который, и благих же каликов¹⁴ ищи,

Хлебай из топора войны ты щи,

Из бочек мёды пей,

И запрягай скорей коней!

За лес уходит стая лебедей,

Её спугнул с родимых мест дух мести,

Оставив лишь руины и угли,

Лишил он неповинных чести.

Возьми свой меч и ты, о, Прометей!

Да не робей! Пой веселей, пей веселей,

Из кубков золотых, ешь сладкие ты сне́сти¹⁵!

И ты, приди, Персей — Нептуна сын!

О, как народом ты любим,

В младых летах силён — непобедим.

Сломил ты голову тирану,

Морскому злу — супруту Кракену-титану!

Явись, средь облаков и неземных светил,

И будь Ярило — Солнцу ясно мил,

Однако ж пред Гераклом падал грозный свин,

В бою кровавом ты не трать напрасно сил!

И набирайся их пред битвой роковой,

Не падай духом! Думай головой!

Не отправляй войска ты на погибель и убой!

Когда вдали густеют тучи,

Холмы, на ясный свет паду́чи¹⁶,

Поникли небом и молчат,

Волчица прочь же мчит своих волчат,

Но реки горные по-прежнему журчат,

А старики, не зря беды, всё ша́ркают ногами и ворчат.

Старухи, на руках держа внучат,

Поют на лад старинный, колыбельные им песни,

А мо́лодцы кружа девчат, и вьют вокруг да около кудесни¹⁷.

Ведя в чернеющую гладь,

Средь буйных гроз и скал морских,

Царь Одиссей сирен не слушал,

Как войско вёл он сию ладь,

Найдя руно, запретный плод

Тот, с дерева сорвал и скушал.

И так избег невзгод мирских,

Своё он тело нарядил в простого пастуха,

Изве́рг он стрелы, из самочинного нутра,

Все планы сих сует разрушив,

И хитрецов пирок нарушив.

Раздался голос близкой бури,

Прескверные ветра задули,

Согнав всех воронов с ветвей,

Да по лесам глухим сем разбудив зверей.

Слетели шапки с грозных бгатыре́й¹⁸,

И бога Ра прикрыв на колеснице,

В даль, прочь отсель, стремятся птицы!

Деревни в пламени горят,

Уж Древний Змий¹⁹ из рыла гадкого пускает яд,

О камень перепутья точит когти, и всё острит клыки,

А ведьмы в пляс пускаясь, заблудшим рвут виски́²⁰,

В хлевах дурные песню воют,

Могильщики могилы роют,

А нищие спасителя зовут,

От мук и ужаса над трупами сильно′ ору́т.

А княже²¹ благородные,

Совсем уж беззаботные,

В телеги собирают драгоценный скарб,

А девы²² монотонные,

На небе ещё сонные,

Из рук не выпускают дивных арб²³.

И слышит свя́тый²⁴ глас людской,

Да на коне, пускаясь рысью в чисто поле,

Преодолев и мёртвый риф,

И вой волны морской,

Преодолев и буйно-чёрно-море²⁵,

Он сбросил с плеч ночной покрой,

Открылся ризой золотой,

Удар нанёс могучею рукой,

Но пал он ниц, с пробитой головой.

А наглый плут на всё махнув рукой,

С персеев²⁶ падших собирает блат²⁷, да злато.

Кощей, шьёт тонкой нитью и иглой²⁸,

Костлявою рукой, кидая семя зла-то,

От глаз всех скрыв, храня судьбы яйцо в земле сырой,

Почём и выглядит и бодр и свеж, как парень молодой,

Как ткач, он ткёт лихую скатерть-самобранку,

И не скупясь на ней гадать — обкрадывать цыганку,

Всё шлёт и шлёт, да на героя белу грудь, да язву, да гнилую ранку.

А Водяной — сам чёрт морской,

Со дна подняв всю тину,

Да по лесам, да по лугам, да заложил трясину.

Утопленник домой плетёт²⁹ тропой мирской,

Корабль уж тонет, да идёт в пучину,

И льёт с небес всё дождь стеной,

И топит и сырит³⁰, благого пастуха, овчину.

А Черномор торгаш, укутавшись в меха,

Медяк всё тянет с бедняка,

Даёт крестьянам в быстрый рост,

Откуда к бороде его прирост.

Да в узелки суёт деньжата,

Готов обкрадывать и вора –

И родного брата.

В столпы³¹ идёт к деньге деньга,

Сияют серебром верха³²,

А голод ведь не тётка,

И смерть совсем не лётка³³!

Бушует всюду мор,

Стоит прискорбный ор.

Ох, нищие в поклоне бьются,

Из лужицы едва ль они напьются?

А ростовщик, брадою³⁴ скрыв улыбку,

Закроет на замок калитку.

За голодом плетёт и мор,

Лавины сходят с гор,

Эфир³⁵ затрясся от беды,

А власть осталась без узды,

Вулканы жгут –

Вруны всё лгут,

А богачи-обжоры — жрут.

Пустыни наводнил огонь геенны³⁶,

На поле ж казни мародёрствуют гиены.

С сухих степей монгольских прёт орда,

Защита натиском слаба,

Девиц ордынец тащит в полон³⁷,

Когда бурдюк³⁸ добычей полон.

Батыю хану лобызают перстни,

Шуты прислужливо протягивают песни,

Наложницы в гареме тихо спят,

А орды вражьи под Киевом стоят,

Разграбить, да огню предать град норовят.

Мурза с протянутой рукой взимает дань с Руси,

Да дёргает бояр за длинные усы,

А шведы уж опешились³⁹ с Невы,

Но там, героями сражений, станем уж не мы.

Добрыня молодой,

Мечом прокладывает путь домой.

Заблудший, в лес ступает он одной ногой,

Другой же отгоняет тварей рой,

В сражение вступает со старухою Ягой,

Едва потупил взор, закру́жил русой головой,

А уж гляди, как весь стоит нагой.

И щит дрогой⁴⁰ разбит, да в щепки под горой,

И лук оборван, и колчан пустой.

Вот и погиб, в сыром болоте, наш герой.

Так и помянем, так и пир долой!

С полей сухих повеял смрад,

И сам рассказчик уж не рад,

Когда позор зарос бурьяном,

Где рать легла глава́ми⁴¹ даром.

Ась стар Китеж невидим взору,

Да не доступен и Гермесу — вору.

Но в сие место нам дорога далека,

Не приведут туда старинные веха́⁴².

Давно уж солнце скрылось за буграми

А тучи спять за дивными холмами,

Никто не отзовётся уж в ночи,

Слетели с то́полей грачи,

Будь, милый, добр,

И не ворчи.

В пучину пал Буян,

Помпеи скрыл вулкан,

Везувий пепел с жаром раскидал,

А волны поглотили остров,

То ж касается и тех, кто не нашёл в сем сказе о́стов⁴³.

Эллада от копыт трясётся,

Наш Прометей на Русь несётся,

Да пред собой держа копьё,

В подземное ступил ко́пьё⁴⁴.

Зажёг бессмертный он огонь,

Развеял трупов всюду вонь,

И возвеличив пламя,

Вонзил он в ска́лу си́е света знамя.

От кня́жих сил, да и от простого люда,

Затеялась, да на Руси, большая смута.

Вцепились братья в братьев,

Деды в дедов, отцы в отцов,

А мо́лодцы, да в мо́лодцов.

Бу́йны-ба́бы цел не оставили ни кос, ни платьев,

А бра́вы-во́ины — ни копий, ни серебряных да латьев⁴⁵.

Спать на печи не захотела вошь,

Извозчик же седой в руке не держит вожжъ⁴⁶,

Дорогами загла́в⁴⁷ заведует грабёж,

Бгатырь бродатый уж не дюж,

Стал от распутицы глазами кос, да неуклюж.

Блудницы водят хоровод,

Бандит сидит на царском троне,

Не стра́шны им и трудности невзгод,

Покуда их дела прописаны в законе.

Ярмо несёт на шее раб,

Покуда волей слаб.

Невежа тянет за собою полный воз,

Набитый всякой чепухой,

От чьих семян повырастало ж столько лоз,

Что горб, от всяких там рогоз⁴⁶, трещит дугой.

Бедняк, де скрыт за прочною решеткой,

В чертогах бедности своей,

Так, что не вывести всех вшей железной щёткой,

Да всех клещей, сосущих кровь своих же сыновей.

И сам спаситель горько б плакал,

Узрев сие разорение святых,

Руины дел своих же б он оплакал,

Обрывы жизней струн витых.

Угас в окошке огонёк,

Злой бог⁴⁷ унёс, да в закрома денёк,

На волю выпустил из клеток сплетен стаю,

Беспутные по всем дворам, да навели и вой и лаю,

Что некуда бежать, от острых слов, плетей и языков,

А мы радеем встать над выжженным клеймом,

Не смея снять своих оков,

Гордимся мы своим изысканным умом,

И под конец, насытимся посмертным же венком.

Меж тем князьки от мёда и вина,

Всё утирают рты,

Им в уши льёт весёлая игра,

Высокая палата празднеством полна,

И гул, и шум стоит за три версты.

Бушует пир,

Среди могил,

Среди чумы –

Бояре пропили умы!

Да и прибу́дут к им с похмелья мудрые думы́!

Потом уж ты не отрекайся от тюрьмы и от сумы.

Паломник боле не собирается в поход,

Ему богов стал надоедлив род,

И не поможет уж Атлант держать тяжёлый небосвод,

Тогда он точно упадёт на голову невеж,

А супроти́в, не хватит на Руси средь городов высоких веж⁴⁸.

Дорогу в сторону давно не охраняет Хель⁴⁹,

Покуда стариков младит душистый хмель.

Зеленый змий бездонным сделал кубок,

Да жажду углубил, чтоб не напился сим вином приблудок⁵⁰,

Покуда впредь его и дрём и сон, не потревожил злой поступок,

Чтоб из горла́ того, он, кубка пил,

Да чтобы с губ его гранёный кубок мёртву воду лил –

Так чтоб на чистом поле, тот бедняга, не по́днял больше вил,

От расслабления ума, да без труда работу пьянкой прекратил.

Ядро разрухи угодило прямо в грудь,

Персею храброму — едва ль живому, но отнюдь,

Свободно нам нельзя ещё вздохнуть,

И слякоть, муть — всё портит долгий путь,

А ископыть⁵¹ мешает глину с колее́ю,

Покуда жизнь герою дорога,

То не расстанется он с нею,

Олимпа же вершина высока,

Лететь с неё, да кубарем невмоготу,

Хватаясь за надежды налету,

Пока ещё ведь не упал, не ведаешь вставать нужды,

Когда уж ты с колен поднялся — то ноги целые нужны.

Мораль завяла в звонкой тишине,

Её забыл полить виновник,

И конь дорогою застрял в сырой дрязге,

Забыл путь указать сановник,

С обочины кресты стоят,

А на казнённых вороны, и оперив хвосты, сидят,

Сухие петли, да под тяжким грузом всё скрипят,

В глубоких ямах скрыты совести заботы,

С сих пор в глухих умах уж стёрты песни ноты.

Сырые казематы ждут своих друзей,

Как бьёт напором с выси вниз ручей,

Так бьётся о решётку узник головою,

Противится он муки вою,

И истязанию души душою,

Да с жаром бьётся лбом и молится в тиши,

Но откровенья дверь ему и не откроется,

Скорее уж совсем закроется,

Как к счастью, да на крыльях воли не спеши,

Хотя, сим изнурительным тупым трудом

Какой и есть грешок, да и замо́лится,

Но от разрухи в голове, всё ж запустеет отчий дом.

Настал тот час, открылся низменный ломбард,

О том, как Фауст душу дьяволу продал,

Вам не споёт уж нынче бард,

Как из-за пазухи тот вынул тощий горб,

И под залог скупой, за увеселение черта отдал,

Как магисте́рский камень не спасёт уж нищих орд,

О том, как нынче ценится распутницы младое тело,

О том, как нынче низкий грех давно — не белым-бело.

О том, как можно падать без предела,

И запустить совсем благое жизни дело.

А можно ль ранить разум словом?

Лишь поразмыслив вслух о новом?

О чём совсем не ведает Шекспир,

И сам король великих лир,

Но проницательность его хвали -

Ведь он кумир! –

Все лавры наперёд собрав,

В стихах чудесных чуть соврав,

Едва ль теперь потомка пьесой удивишь,

Когда в награду слово лишь сулишь.

И впредь уж не закрыть пристыжено лица,

Чтоб не видать земного преступленья,

Когда сомнения толпы пожрут богов сердца,

Чьи набожны и так скучны рассудка повеленья,

Тогда уж разорвутся путы вяжущие словом гнев,

Мы созерцать на век останемся, всего на миг присев,

И после пира мусор весь волною смоет утренний прилив.

От взмаха буйного все разобьются чаши, наполненные горем,

Трагедией дневное небо разразив, и бурей сине море.

Сотрём ладонью же аттическую соль мы с мёртвых губ,

Друзей же наших, каких принёс когда-то в жертву душегуб,

Сотрём же всякие улыбки, слезами горькими запив,

И боли вздохи и стенанья, уйдём мы навсегда — забыв,

Окончим путь, к мечте божественной приплыв,

И бросим якорь мы в Элизия залив.

IV

И шепчет дьявол, во всём хуля богов,

Летит, не чтя границ и берегов,

Одно лишь слово — рухнет мир,

Одна лишь песня — и не услышать лести лир,

Один лишь миг и рухнет низ,

И жизни смысл решит всего один каприз.

И не узнает странник белых роз,

Покуда стебель не возрос.

Настала полночь звон пробил,

Распутства дух средь океана душ удил,

И всё смеялся, в пляс пускался — думал петь,

Но разорвал о скалы сеть!

Тщеславным планам шёл конец,

Но вовремя ему худую весть принёс гонец.

Лукавый дух велел собраться ратью,

Руководить желал великой тёмной знатью!

Дух распутства, дух лукавства,

Дух безделья и безверья,

Дух вранья и тяжкого житья,

Дух вражды и суеверья,

Их полно́ пороков племя,

Уж настало их заботы время!

Меж тем, безумный дух на крыльях страсти роковой,

Всё мчит и мчит, да не находит за горой,

Ни упоения, ни славы!

И вдруг летит пред ним орёл двуглавый,

Вздымаясь ввысь, блестит пером,

А клюв его набит же чистым серебром.

Дух алчный жаждет адской лавы,

И камнем падает лукавый,

Он полон злости, хочет кары,

Всё мчит к безумию земли,

Вслед оставляя судна жизни на мели.

Крылатый рвёт на части бедные сердца девиц,

От совести померкшей, готовых падать ниц,

Честолюбивый замысел его толкает жар со дна нутра,

И для греха, созрев, всё ожидает тот утра́.

Дух ненасытный, дух забвенный, всё ищет в душу узкий лаз,

Да упиваясь пламенной любовью, стыдясь, не прячет всюду глаз.

Не мучает его вина,

И кровь от сладострастия черна,

Осталась ли хотя б одна душа ему верна?

Иль все потухли в тяжкой муке,

Иль он порочит честь всего лишь от великой скуки?

Не существует для него разлуки!

И нет счастливых дней,

Когда же вместе, просто, чьи-то руки,

Когда танцует свет среди теней ветвей.

Скрыв за наве́сом ухищренья,

Крылатый демон, день и ночь, готовил похищенье,

Готовый на любую низость, отрёкся от души спасенья,

Открыл врата, наполнил мир скупою злобой, да великим униженьем,

Посеял воину он всяк позорно пораженье,

Отверг, тем самым, белый свет — сердец потухших исцеленье,

Впустил могучий дух, Блаку́ру-Бестию⁵², а сам пошёл на пониженье!

И затряслась земля,

И Зевс упал и скрылся в глубине,

Да возопил от ужаса Аид в земной коре,

Сам Посейдон затих в своей глухой норе,

И никакой мудрец уж никогда не изречёт глагола совести,

Ведь совесть та на чёрном дне!

Пером и летописец не напишет повести,

Ведь повесть эта плавает давно в людской вине.

Дымит, ревёт с небес огонь и жар кометы,

И разом превратились в черепицу все монеты,

Да затупились копья и мечи,

Повсюду очерствели и хлеба и калачи,

А солнце скрыли грозно тучи,

Повеял ужас, страх могучий!

О боги!!! Явился к нам, да не колосс на глиняных ногах,

Не миф, не призрак и не горный белый великан,

А женщина — на златочёрных жеребцах,

Да Белокура-Бестия — Титан!

Летит за горизонт на колеснице,

И не мешает злоба этой бледнолицей,

Всё жечь, всё рушить, да всех сечь,

И воеводе не даёт народ собрать, да веч.

И лучше так в борьбе за правду полем лечь,

Да опрокинуть вековую смуту с рабских плеч?

Чем поневоле мучеником стать,

И показать свою робеющую стать?

Клоака крыс заразных расплодила,

Чума и горе люд губила,

А Бестия смеялась и наглела,

Напором, страхом непокорных одолела,

И повернула вспять сих храбрецов,

Какие ж после предали своих родных отцов.

Осадой города и крепости брала жестоко,

А в битве же с Персеем потеряла одно око,

И опрокинув наземь силою умелого стрельца,

Да стёрла Рим с земли лица!

А опосля, в жаровне адской заколола агнца́,

По ветру раскидав рукою все остывшие угли и зыбкий тлен,

Повсюду разметала прах младого и лихого удальца,

В обитель жаркую свою понабрала рабов, да в страшный плен,

Сем разорив и мир, и множество вселен.

Зияет черная дыра

На месте Вавилонской башни,

Чей купол держится едва,

И рушится от дел земных столь важных,

Готов упасть он в про́пасть,

И навсегда же в ней пропа́сть

Что в этот миг толпа спиной подпёрла стены,

Но рассыпается их общий дом и превращается в руины,

Пускают дым среди равнин пожары,

Для обнищавших приготовлены сырые нары,

И опустение грозит земле,

Покуда истина блуждает в белой мгле.

Мир рухнул, не выдержал он тяжести бесстыдства,

Набрался человек великого постыдства,

Затрепетало вновь заоблачное небо,

И выпали холодные с небес дожди,

Обрушилось заветное монахов кредо,

И ты уж ясную погоду от богов вовек не жди,

Сам дух безверья заложил надгробья арку,

Когтями разорвал уверенности арфу.

О! Знания — какие сходят с плеч,

Когда же книгами ты топишь печь,

И голова пуста, и набираешься сноровки,

Как плут, как ловкость рук у рыночной воровки,

Твой ум становится хитёр и проницателен,

А персонаж твоей судьбы, характера — столь отрицательным,

Что дух безделья ухватив тебя за хвост,

Унёсся в даль, духовно обокрав — прохвост.

А лицемеры и безмерные лгуны

Зовут к себе на пир горой,

Но попадая на объедки,

Вкушаешь голые мослы,

И видишь, как улыбки едки,

Что взорваны общения мосты,

И отвернувшись в сторону, уйди готов порой –

Куда подальше от ехидных скрыться,

И одиночеством, да в тишине, да до бесчувствия напиться.

Спокойно смотришь ты,

Как дух вражды взбирается горой,

На фоне смерти дружбы вековой,

Забавы ради барствуют и зависть

И презренье, в предместье под скалой.

Они — немудрые и праздные всему виной!

И он, худой творец, пороков адских чтец,

Рисующий себе любимому, сверкающий венец,

Берущийся за кисть, сгущает краски все смолой!

Дух тяжкого житья, углём всё топит печи,

Обманщик сей, на площади стоя,

Толкает пламенные речи,

И нет рабочему у домны уж житья,

Крестьянин сухарями зубы крошит,

Тулуп его стал уж совсем худой,

И ест он на обед один горошек,

Вкушает хлебушек с дорожной лебедой,

Всё это запивает он водой,

Не оставляя за собой ни капель, и ни крошек,

И нет ему нигде волшебного боба,

Покуда в огороде прорастает бузина.

Основа бытия погибла, во имя славной Геры!

Мучительно и звучно — от острия самой Мегеры,

Навеял ветер локонами страх,

Своею скорбью распугав всех райских птах.

Сатир на поле прямодушия,

Посеял семя малодушия,

Слезами радости пожертвовал он грёзам смех,

А телу голому — облезлый старый мех.

Одной рукой залез к себе в худой карман,

Другою угодил в лесной капкан,

Беднягу вызволил дико́й сапсан –

Так из капкана в когти угадил,

Да фрукты растерял и флейту изломил,

Вино нечаянно на землю тот пролил –

И праздный пыл сем охладил,

Веселье ж смертью омрачил,

Да хищно птицу вдоволь накормил!

На молодость дурные сглазы шлёт,

Из зависти оглохшая старуха,

И в сту́пе воду палкой мнёт,

Для злого нынче слуха,

Едва краснея перья рвёт,

Кладёт себе под брюхо,

Да низко целый век живёт,

Но всё ж в немилости помрёт,

И не избегнет старчества недуга.

Покуда волен делом подстрекатель,

Событий времени гадатель,

На ухо веет языком,

А сам доволен пятаком.

В мирских интригах главный прорицатель,

Гнилым не брезгует словцом,

И мнит себя отчаянным дельцом.

Всегда за спинами снуёт,

И правильный всегда совет даёт.

Наушник⁵³ редкий сто́ит всех добыч,

А сплетник меткий — веских смыслом притч.

Пригретый ябеда — карманный простачёк,

Де, кривотолк и перетолк — сырой оброк –

Худой молвы обещанный зарок.

Столь жалкий хам,

Смеётся тут и там,

От наглых голосов стои́т и шум и гам,

Глумится и над бедами всерьёз, стараясь всё опошлить,

За прошлое житьё, желает всё припомнить,

И надо лишь ему о грубости напомнить,

От правды веянья аж кипяток страстей вскипит,

И маска лицемерия, да в бок, с кривого рта слетит,

Под ней то и скрывается пещерный троглодит⁵⁴!

Тогда ж ещё пророк,

О простоте души изрёк –

И как благая весть всецело победит,

И как Фортуна — светлость,

На крыльях журавля к нам в руки прилетит!

Ума калека злом пристыжен,

Да на судьбу свою обижен.

Как говорит — слюною брызжет,

А смотрит — в поисках кинжала рыщет,

Чтоб под ребро врагу вонзить,

Чтоб сильным, мужественным слыть.

И жертву глупости своей высматривать готов,

Покуда не найдёт, среди таких же глупых дураков.

И лучше с умным злато потерять,

Чем так — с ума калекой, силы в споре растерять.

Ступая узкою тропой,

Проходишь ею спуск крутой,

И вольно дышишь с лёгкой головой,

Но вот испа́рина стоит стеной,

И белой адской пеленой.

Блаку́ра день и ночь проклятия метает,

Над купола́ми в небесах летает,

Да о господстве мировом, трясся копьём — мечтает.

Её ханжа, игрой чужой душой, всё развлекает,

И веру златоглавую земным добром⁵⁵ тот укрепляет,

Мошной трясёт, и плату собирает,

И толстою рукой подачки загребает.

Дымит ладаном, ставит свечи,

Трудясь, молясь, во истину страстной предтечи,

Нет слаще для него, заблудшей в вере, дичи,

Нет сладострастнее, чем целомудрие даве́че⁵⁶.

Тело ж рыхлое разорвано на части,

Нужды, виновной лишь от части,

В грехопадении придворной масти,

Да в отупении, ваятеля, рабочей снасти⁵⁷,

Куски её разбросаны по всем земли углам,

По всем роскошным бархатным зала́м,

Где воля вольная гремящим музыкой бала́м.

И кое-где, её хоть пруд пруди, собра́лось ва́лом,

Хоть забирай всё сразу — даром!

В глухой деревни по полям взошла потре́ба⁵⁸,

И пу́сты очутились погреба́,

С базарами случилась кутерьма,

По закромам прошлась лишения погре́ба⁵⁹,

В амбарах ж чуть осталось хле́ба,

И так суровы сло́ва гласного доимки⁶⁰,

Покуда тяжки власти недоимки⁶¹.

Поэзия наполнилась слезами,

А музыка глухими голосами.

Народа вопли носятся безумно,

От Дона до великой Сены,

И как, из века в век, руины Трои

Той скорбят о красоте Елены!

Ошибок вымысла не повернуть уж вспять,

А духи времени давно уж крепко спят.

Вот слово молвит сила страсти:

— Не избежать любви напасти,

И ей не важно — шут, король –

Какую кто играет роль.

И чтоб ковёр не съела моль,

Мораль навета сыпет соль.

А робость силе шлёт привет,

Любовник гол, да не раздет,

Не нарушает скромности завет:

— Скажи, ты любишь, али нет? -

И ждёт, вздыхая тот ответ.

— Люблю сводить с ума и красно девицу и статного плута! –

Была чертовка такова!

Ей вздохи, ахи — стали тошны,

Страницы песен нынче пошлы,

Она мелодией цепляется за нити,

Почём, и чувств и дум хитёр пленитель –

Её интриг осведомитель.

За плату звонкую найдёт ключи в греха дворец,

Натурой разменяв златой черво́нец,

Закроет де́вица ларец.

Да не чужда ему и честь,

Так и расправа по нутру, и месть!

От голода уж зверь ревёт,

От жажды дно сухое лижет -

Чернилами так строки выводя,

Любовные он письма пишет.

Зарёкся притязателю⁶² отмстить,

И доверху бокал вином залить,

Единым залпом оный внутрь опустошить.

— О, искуситель, — молвит дева,

Забыла заповеди Ева.

— От злободневной скуки ты спаситель! –

Но яростный триумф,

И вкус влюбленных сочных губ — её обворожитель!

Но сей порок и скверный рок,

Её под старость лет к себе в берлогу уволок,

Где разорвал её, да в клочья –

Предсмертья седовласый волк.

А Бестия завидев серп из далека,

Вцепилась в горло простака,

Она в крови ведь знает толк,

Пила её — а тот умолк.

Гнилого упыря взяла в наместники,

А генерала главного в изменники,

И потянулись вслед за ней помещики,

Искать наживу и дары,

Их скупость и намеренья — как мир стары.

Помещик дикий два алтына отберёт,

На них же, как собака на скирду, помрёт!

Едва ль на нужды он хотя бы рублик то вернёт,

Скорее шею сам себе свернёт!

Блаку́ра ведает в дарах,

Как и в жестоких злых богах,

Она стихий души и чувств богиня -

Скупая алчная княгиня.

Её державный атрибут –

Покуда черви не пожрут!

Все духи мчатся на поклон,

Вселяясь в тело, в плоть –

Разносят всюду смрад и вонь,

Чуму и зараженье,

Им горе — упоенье!

А устремляясь, машут — вон!

У трона ползает змея,

Хитрит и льстит восточная лиса,

Целуют демонице ноги,

И веселятся — нету мочи!

Цари наряжены в шутов,

И шут танцует — он таков!

И развлекать и тешить

Бестию всегда готов!

В переплетениях,

Интригах сложных,

Порочных связях,

В чувствах ложных –

Замешена царица,

Она губить людей

Большая мастерица!

А ты спеши, друг, жить,

И прекрати тужить

О бедствиях и помутнении рассудка,

О тайнах выданных врагам,

В потоке слов и предрассудков.

Возьми своё, летам не поддавайся!

А в старости уж постарайся

Собой остаться,

С умом своим не распрощаться!

На истины жрецов смешно порой смотреть -

Дают глазеть на то, что сами могут не узреть.

Обманчив вид, изменчив облик,

И заблуждения заманчив блик,

Но не дано понять им и того,

Как образ истины велик.

Им утешение — гордыня знаний,

Она им служит для прикрытия незнаний.

И как сошёл Перикл к обычным рыбакам,

Уж не сойдёт и часть ума к великим дуракам!

И хоть сто раз ты объясняй порядок мужикам -

Они тяжёлым житиём учёны,

Им смысла жизни мёд приносят пчёлы,

И лишь бы целы были чёла.

Напротив ж, знатная особа,

Не любит сок науки выживать,

Да любит не особо много знать,

Из простоты черпать не любит дум,

Для этого её уж не заточен ум.

Замёрзнув — чти огонь, сгорев — чти холод,

Мир заново ты для себя открой — дорог он новых полон,

Изведав новый путь,

Ты не забудь должок богам вернуть,

И так же не забудь о продолжении его,

Так в жизни суждено

К итогу всем прийти, и не упасть на пол пути.

Не рой другому яму,

Не только спьяну

Туда легко попасть.

Такие выдумки отставь -

На трезву голову

Ты месть оставь!

Живи же смолоду

Не мстя, и не коварствуя,

И для души во благо царствуя.

Ни то, из собственных капканов,

Не вызволит тебя, да и пяток болванов.

Порой, теряют людичеловечность,

А свинья — свинственность,

И рьяно так храня беспечность,

Нескромно оголяют рыло и воинственность.

И каждому остаться бы на месте,

Но какова овца без шерсти?

Овчина выделки не стоит,

Пока в себе она покоит

Невзгод и бед плешивость.

И этим заслужив никчёмную паршивость,

Как тот баран не помнящий,

Становишься беспомощным,

Всем телом ощутив ретивость

Памяти и прошлых лет забытость.

Раз собрался отобедать

За одним столом с чертом –

Готовь длиннее ложку –

Ни то останешься голодным дураком.

И будь мудрее, хоть немножко –

Готовь побольше кружку.

Да не вкушай ты слишком много,

Была такая уж особа –

У ростовского попа корова,

От обжорства своего и треснула.

Чревоугодие оставь,

Пока на полный ты желудок не заснул,

Будь холоден к еде, как будто голод ветер сдул.

Обжорство велико,

Лишает множество оно,

А кормит одного.

Так непомерный аппетит

Рождает лишь убожество.

А Скупость на слова –

Рождает молчуна,

Щедрость — болтуна.

Поэтому-то празднословие опасно,

Тогда и сдержанность и ум прекрасны.

Они же твой поток словесный,

Так держат на цепи,

Что из пут крепких ему уж не уйти.

И смысл их многовесный,

Даёт рассудку в голову прийти.

Познание дневного ж празднолюбия –

Есть к лени ежедневная прелюдия –

Она и так и сяк валяется от бока с бока,

Её сестра и брат — есть лежебока.

И для ума нет ядовитей лени –

Людской обузы праздной тени.

И мал душой тот недоросток,

Который мнит себя рукою властной,

Его прельщает этикет –

А делом лишь скупой подросток.

Сей недоросль роняет слов букет,

И по щекам врагам небрежно хлещет,

Чему и меры нет!

О нём то и наслышан белый свет,

В томительных стенаниях зазнавшийся — опасный,

Он дал обет негласный –

Воткнуть во плоть коварства сей стилет,

Но ненависть его — всего лишь результат незрелых лет.

Глаша́тай придворный дует в рог,

А на бумаге для него и смысл

Стопа́ таков и сильно строг,

За толкование его обманщик сей выигрывает торг,

Вещать, любитель он, на все четыре стороны,

Крепки обмана сети и слова — вельможами дарованы,

Внушить желает пустозвон,

Что гром — есть колокольный звон.

Да из пустого перелить в порожнее,

К его наветам, друг, быть надо осторожнее!

Уж просто, гениальность духа вручается в награду,

Какая превращается в холсты, поэмы и отраду,

А для художника в потоки мысли!

Но главное — что б эти мысли были чи́сты!

Великим памятники, да строят быстро,

И вдохновлённая толпа,

Стуча огнивом друг о друга,

Так высечет души огонь и вложит в руки им,

И вылетит сквозь белый дым,

Сердец трепещущих, искра,

И никогда с полей любви, не унесёт пыльцу ветров молва.

Когда подруга предаёт забвению могучий символ дружбы,

То дружба превращается в подобие убогой службы,

Подружка из тебя — хоть косы вить,

Но для характера мужского такую перемену

Ни за что нельзя простить!

И лучше ползать в нищете и простоте,

Избегнув всякого людского взора,

Чем подле женских ног, у трона!

Ох! Эти элегантные девицы,

Всегда такие лёгкие, щебечут как синицы,

А сами ценят верность,

С мужами⁶³ изменяя,

Потом, от них по случаю, рожая,

Хватают казанов за щедрость,

И тянут всякую иную ценность.

Во всех грехах самих мужей же обвиняя,

Пока не пойман — то не вор,

В своей избе не видят сор,

И нарушают данный свыше уговор.

Родное чадо в колыбели,

Где ангелы сонеты нежно пели,

Не признаёт отец,

И чужд ему гнезда его младой птенец.

Старается от крови откупиться,

— И лучше, — думает, — ему бы не родиться! –

А самому пойти в кабак повеселиться,

Напиться и забыться,

Для успокоения души ранимой,

В объятиях почтенной и любимой

Бутыли, и жизни, меньше правильной, чем мнимой,

Рождает по ночам столь гадостный экстракт,

Которому сильней, чем отпрыску, тот рад.

А мать ремнём стегает сына,

Для воспитательных и прочих мер,

Чтоб подавить в нём мужества начала,

Чтоб тот и пискнуть ей в ответ не смел!

А для того, кто зарождён в утробе горя,

Несчастная всё просит слёзно гроба,

Пока родиться не успел!

Горгона яд презренья изливает,

Её видение — герой Персей её сбивает,

Он зеркало судьбы в осколки разбивает,

И взгляд безумный, фурии, в её же очи отражает.

И ждёт медуза роковой минуты,

В засаде спят её коварства спруты,

И локоны её шуршат,

И слышен больно громко тихий шаг!

Но молния сверкнув с небес,

Её же ослепить могла,

И очи гиблые в далёко та ехидна отвела,

А быстрота уж голову то с плеч снесла! –

Ахилл несясь на крыльях словно лань,

Персея щит принёс ко Прометею в дань.

О, смертный человек,

Узри бессмертья торжество,

Ты для небесного святого божества — земной червяк,

Хватаешься за мнимое ты с ним родство,

А для него — ты лишь пустяк.

Его соизволение лишить

Тебя способно и жизни и богатства,

И стоит ли вперёд спешить,

Из-за бездонного людского любопытства?

Страдать и мучиться так безотрадно,

Как лишь способно тело, слеплённое из глины,

И было б это странно,

Если люди все были б мысли исполины.

Скука от ума, что может быть опасней?

Что может хуже быть страстей напасти?

Что ж может породить такую тягу к буйству,

Которая способна подтолкнуть к убийству

Той хрупкой совести и принципа воинственного я?

Во истину души тепла, не затушить огня.

Ведь духом пали мы, иль это лишь пустяк?

И как же получилось так,

Что победили в сей морали дикари?

Грызут других, плюют друг в друга,

И хоть на части разорви — но ничего не говори!

Мы ль себе и им прислуга?!

Они ль богоподобные цари?!

И в этом разве вся заслуга,

Что стали чужды люди друг для друга?

Но ты держись — своё ж возьми,

В себе ты зверя победи!

Что властвует над нами?

Все наши чувства — соли привкус,

А наша явь наполнена ночными снами,

И жизнь, как кислый уксус,

Так сто́ит нам грустить, молясь лишь вечерами?

Боимся мы заката,

Иль жаждем мы рассвета?

Но от заката, до рассвета -

Тьма — всего лишь пустота для света.

Вернуть назад слова, мгновения — нельзя,

Как невозможно обновить свою же шкуру,

И где же вы — мои друзья?

Иль я зову вас лишь впустую?

Иль я цепляюсь лишь за миг,

Напрасно прожитый, каким наполнен этот стих?

Вы? Иль я о го́дах пройденных тоскую?

Когда-нибудь поведает гранитная плита,

О чём же всё-таки тоскуют небеса.

Под тяжестью же́рнова мельницы,

Что прочно в жизни сей?⁶⁴

Взрастить то семя ты сумей,

Какое было брошено заложницей,

Давно минувших дней.

Пока нам ум мешает жить,

Так сложно в радости продлить

Те годы юные, когда бушует молодая кровь,

Когда зовёт на подвиги любовь,

А ты становишься суров, угрюм,

И в этом виноват твой вольный ум!

С каким живётся безотрадно,

Какой так мысли впитывает жадно,

И видит всех людей насквозь,

Знакомясь с их душой лишь вскользь.

О, одиночество! Способно ль ты любить?

Иль ты способно лишь губить,

Ещё живое содроганье?

Готова ты отдать на растерзанье

Такое жалкое дитя, какое предало себя?

Когда из тишины тебя зовёт никто,

И кто тогда откликнется на зов? Ну кто?

Великий крик души лишь эхо передаст,

Но что оно, глухое и немое, для спасения отдаст?

И что взамен возьмёт?

Людское одиночество — пока ты жив — оно живёт,

А умер — и оно умрёт.

Сухой она и реку века перейдёт,

Так тесно с телом проведя холодный год,

Напустит хворь,

И превратит все силы в сор.

Не счесть погибших мотыльков,

Сгоревших в пламени людского безразличья,

На маскараде язвенных подруг и доблестных сынов,

Среди надменного величья,

Ты узнаёшь её одну⁶⁵,

Её холодный лик и бледность губ,

И твой фрегат надежд идёт ко дну,

Уютный уголок души спасается

В холодном бездыханном рву,

Но жажду утолил и охладел к тебе суккуб,

И как ты зол, и как ты б не был груб.

Великим же искусником — гонча́ром,

Какой ваял меж светлым — злым началом,

Был создан добрый человек,

Чей образ плыл по поколениям, из века в век,

Как будто на галере шёл в заморье старый грек.

И вот, явился нам в людском обличье,

Герой, который скинул прочь

Долой олимпа безразличье.

Решился нам своим плечом помочь.

И как судья Самсон,

Отмщением он не будет ослеплён,

Наш славный муж,

Насытился им уж,

И битвами и кандалами -

Не прочь заняться и делами,

И подвиг совершить,

Между землёй и небесами.

V

Пока поляков вёл Сусанин,

А Пушкин на дуэли не был ранен,

Продолжим летописи сказ,

О шабаше смешной рассказ.

***

Завывая песни вьюг,

Черти злобы чертят круг,

Сажей сыпят мир вокруг,

И гурьбой летят на юг!

Быстры кони,

И в погоне,

Развиваются с лихвой,

И карета вся разбита,

Слышен недалёко бой,

Но волнение забыто,

И дорога грязью смыта,

Колеёю вязкой взрыта –

Клячу уводи домой!

В кове́н⁶⁶ так пропустят? Вряд ли!

Спотыкаясь-ся о ядра,

Побросали хлопцы сабли,

Поскакали в быстры сани,

Шевеля вослед усами.

На холме, сплотившись вряд –

Мойры, демоны стоят,

Громыхнул сухой разряд,

Шабаша́ забил набат!

Зашипели три змеюки –

Кособокие старухи:

"Духи! Духи! Встаньте в круги,

Наливайте в чан сивухи,

Посрезайте в снизки⁶⁷ ухи,

Да разрушьте все округи!" –

И согнулись в гибки ду́ги,

Да совместно, в три дуги́,

Эти злобные гадюки!

Три веселые карги!

Снова грозный глас в ночи:

"Пей до дна и не спеши,

Хаос, ужас разрази!

Глубоко волны́ волненье,

Широко толпы́ смятенье,

Да крови́ сильно́ смешенье!

Ленью, хворью зарази!"

И собравшись в хоровод –

Закружил водоворот,

Бес и чёрт их в мглу несёт,

Там давно хозяин ждёт,

Да сердец печаль всё жнёт!

На дороге, в путь — назад,

Смерти с косами стоят,

За проезд взимать грозят!

Да всех путников разят!

Быстры кони,

Да в погоне,

Пробираются с трудом,

Сквозь снега и буйны вьюги,

Уж не виден милый дом.

Ведьмы Бестию зовут,

Песни лести ей поют!

Пляшут, скачут и орут,

Да пускают желчи пруд!

Ведьмы:

— Королева адской жизни,

Мы кусок даём отчизны,

На скормление тебе,

Чтобы быть навеселе!

И смеются и воркуют,

Ворожбой своей торгуют,

Лебедей к столу несут,

И пророчат высший суд.

Ведьмы:

— Ты, Блаку́ра, зов услышь,

Будь волной, как гладь, да тишь.

И узри — ложатся кости,

Да спешат к тебе уж гости!

Загремели небеса,

К ним спустилась снов завеса,

Да примчалась колесница,

В ней, златой — сама царица.

Белокурая вдова,

Но мертва, как пня зола,

Лязг и скрип стоит от шпоры,

И открыла ко́ням шоры.

Дьявол ползал сам, у ног,

И прислужничал как мог.

Блаку́ра:

— Вы корявые старухи,

Получите оплеухи! –

Бьёт их, и гремит копьём,

— Подчиняйтесь мне втроём!

Ведьмы:

— О, царица,

Милолица! –

Молвит старшая — Нюкта́⁶⁸,

Ночью страшная Ни́кта⁶⁹!

— Мы твои навеки вечные,

Слуги, сёстры мы сердечные!

Блаку́ра:

— Браво — сёстры, вы мои,

Да примите вы дары!

Силой, злобой награждаю,

Я судьбы исход решаю!

Злато, и алмазы ваши,

Наполняйте полны вазы!

Но велю вам мой наказ,

Срочно выполнить приказ!

Разошлите сие вести по хоромам,

Да по уличным домам!

Я — Блаку́ра их царица,

Красоты, ума зеница!

Я им счастья, я им совесть

Вновь отдам!

За царя себя уж выдам,

Я уж лучше знатных дам!

Ведьмы:

— Мы летим уж к часу ночи,

Нам топтать⁷⁰ уж нету мочи,

Разом мир мы облетим,

И сказаньем наградим!

Но своё мы уж возьмём,

Злобу, беды — раздаём.

Сёстры любят домового,

Злого маленького гнома,

Мы ему велим тащить,

В чаны яд, где варят щи.

Мы Кикимору загоним,

И в глазах её уроним,

Каждая красавица,

Перестанет парням нравиться.

А в глуши, вместо грибов,

Леший расплодит опасных сов,

И взберётся в огороды,

Принимать у девок роды!

Блаку́ра:

— Ах, принцессы вы мои,

Сладкощёкие сои́⁷¹,

Вы порвите струны гуслей,

Пусть народец станет грустный!

А меня уж ждут дела,

Все хотят чтоб я вела,

Да с богами счёт свела.

Улетать уж мне пора,

Ждёт меня богов гора!

И понёс её Пегас,

И покинул нынче нас,

Я на том печать поставил,

Да и публику оставил.

Но не долго нам грустить,

Надо терпеливым быть –

Рассказать, да и забыть!

VI

Прошли года,

И ратников, помятая орда,

Поникнув головами и звеня шлема́ми,

Назад же возвращается, побитая шельма́ми,

Горит их общий дом — там за столбами⁷²,

И сердце разрывается на части,

От устали болит и голова,

И вра́ги рыскают вокруг толпа́ми,

От рук же бесноватых, одуревших нет спасенья –

Сбываются и страхи — инсти́нкта опасенья.

Злая нечисть, удачу оседлав в войне,

Неистово ведёт себя втройне.

Арес им предан и Афина,

И множество защитников лежат давно в земле,

Нет благове́сти и пуста широкая равнина,

А Сфинкс столицу разрывает,

И падать в пропасть, иль загадывать — не помышляет.

Его злой дух, и злые помыслы терзают,

А стражи вечные покоя уж не знают.

Но есть на свете и вдали от глаз и взора,

Укромный уголок, с царицей мудрой и премудрой,

Тот ангельский клочок прикрыт от ха́оса и вздора.

Герой, шагая поступью простой,

Никто и не сказал ему "Постой",

Увидел женщину над гладью озера ночного,

Услышал музыку с небесных звёзд,

Узрел и светлячка лесного,

Склонился, и вошёл во свет.

А сто́ит ли гадать о том,

Кого серьезно ранит Купидон?

Простого смертного, иль бога? –

К любви свободная дорога!

Шелка иль соболя важны

Для будущей красавицы жены?

Иль поцелую, иль поступки,

А может быть взаимные уступки?

Венеры трон мерцает в поднебесье,

Ей милый Прометей

Любовных серенад затягивает песню.

Надеясь на взаимность,

Заполучить пытается интимность.

Прометей:

— О нимфа! Плывёшь ты своею судьбою,

Сквозь бури и столпы,

Сквозь толпы и грозы!

Идёшь — ты браваду поешь,

О вечном и славном,

О дне благодарном,

О жизни, любви и мечте.

Уносит ко солнцу ангел крылый,

За край льдом покрытый,

За славную гору ту песню

О божественном и сладостном сне.

Об облако бьешься своею

Высокой мечтою, и риф,

И Зевсом наполненный кубок своею рукою

Ты льешь на несказанный миф.

Скажи мне, о ангел!

Как быть мне и как победить,

Как одолеть мне и полчища вражьи,

И как бы мне их не простить?

Они налетели в веселье, куражье,

Кого же теперь обвинить?

Прикосновенье ветра,

Прикосновенье рук,

И свет твоей души — спасенье,

И шёпот твоих губ –

Всего лишь сновиденье и обман,

Ночной дурман,

Манящие мечты, гонимые словами о любви!

Прошу — не уходи!

Ты задержись лишь на мгновенье!

У озера отдохновенного ты слово мне скажи!

Венера:

— Однажды, лишь открыв глаза,

Увидела я, как падает с травы роса,

Как лучик трогает лучинку,

Как ветер перемен несёт снежинку,

Узрела я, как ночь нежна,

Как эта ночь блаженным сном полна!

Как сон твой полон сладких грёз,

Как этот сон тебя на крыльях невесомости унёс.

И время м тихий час,

Оно тут вечно.

И в этот миг, сейчас,

Я думала о встречи.

Преодолев, через пространство, вечность,

Я окунулась в бесконечность,

Твоей любви, но там огонь погас,

Который ты принёс,

И в руки людям передал от нас,

Стихия затушила и мерцание огней,

Тех сладостных воспоминаний,

И и́скры тех блаженных дней.

Мне хочется смеяться,

Бывает, хочется грустить,

И в высь за облако ворваться,

Ведь не дано тебя сгубить

Уж никому! Изменчив мир, изменчива природа,

И лишь моя любовь к тебе

В любое время года неизменная,

Как вечность и сама вселенная,

Возьму тебя, в награду я, к себе,

В обители моей земля не тленна,

На ней плоды растут, и воды льются рьяно.

Так вот же, друг — домой вернись

И в горло Бестии вцепись,

Тебе, огня стихия, охраняет путь,

Но не забудь мне долг вернуть –

Те кудри белые, какие демоница расплела,

С какими в годы старые, как нива расцвела.

Прометей:

— Ах, дива! Любой каприз исполню я беспрекословно,

Я раб твой! Невольник я, и чувств своих я пленник!

Готов упасть я на колени,

Молить о поцелуе и ответе

На устремления мои!

Ты снишься мне во снах,

Короткой ночи безвозвратной!

Желанья жажды безотрадной

Всё мучают меня, твоя рука ложится на плечо,

Ты смотришь мне в глаза,

Ни слова — лишь молчанье,

А просыпаясь, я зову тебя,

Ты оставляешь мне воспоминанья,

И с ними я живу, иль с ними я умру?

Время — вода,

И бежит она безотчетно,

Всюду вела нас с тобою

Судьба, ты для меня, есть и была мечтою,

Самой ранней и яркой небесной звездою!

О, жив я! И жизнь кипит во мне!

Восстал, как феникс, я из пепла!

Но сердцу не хватает крепости вполне,

Без устали держаться за крыло свободы,

Но впереди меня уж дожидается поход,

И я, не зная брода,

Готов и времени ускорить ход,

Пока бездействие не довело до гроба!

Жизнь, не оборвётся запятой,

Не оборвётся и на точке,

Мне боги ниспослали в одиночку

Избавиться, в бою, от фурии,

Но не дана совсем отсрочка,

Так поспешу, уж слышу голос бури.

Я, Прометей, людскую скорбь

Вдыхаю жадно, и наполняю ею грудь,

И жизнь моя, покуда вечна,

Наполнена единой сутью, ничуть не безмятежна,

В ответе я за все приземистые су́дьба,

И позабыл давно, и отстранён от будущих обид,

Во мне червяк поганой мести не сидит!

И мой секрет за раем скрыт,

Вины моей уж нет, но искупление на мне,

Но всё же я дышу, и я живу! В словах моих

И скрыты все мои пороки,

Навеки избавления от коих нет –

Я дам, вторжению немедленный ответ!

Неведомо, как в тлеющих сердца́х

Наших отзовётся эхо расставанья,

Но ведомо, как в миг прощания

Родиться ангел в небесах,

И ты, увидишь его в снах,

Придуманных не мною,

Прощай, мне суждено расстаться уж с тобою!

И как же мне всегда бывало тяжело,

В минуту грустного раздумья,

Когда прошёл уж полный путь я,

Остановлюсь и обернусь,

Но не вернусь

Во сей же миг? Обратно нет пока дороги!

Дорога есть вперёд!

Чего же я боюсь?

Она то и зовёт,

И манит, возможно, и обманет!

Меня уж ждут ветра́ невзгод,

Дорога есть вперёд — дороги нет назад!

О, вечная подруга! –

Ты есть предел моих мечтаний,

Разбитых вдребезги страданий,

И в будущем и в настоящем дне!

Прощай же! Уж громыхает в вышине!

А я спешу на зов судьбы! Меня зовут!

Венера:

— Обиды мнимые легко забыть,

Лишь стоит их в бокале утопить,

Прощальных слёз и красного вина,

Иди же — не твоя вина,

Давно уж боги, так решили –

Тебе же, Прометею, победу присудить.

Спеши, они способны передумать!

И стоит ли сейчас страдать и думать?

Иди, скорей прощайся,

И без победы ты не возвращайся!

Прометей:

— Мне жарко! Мне не хватает сил!

И страсти не хватает!

Слова мне коротки, а ночь скучна,

Но сердце мне сожгла

И вновь воспламенила одна она –

Моя мечта, моя искра восторга и желания!

И я не буду одинок, и впредь я никогда

Не буду робок! Час пробил!

Мне не хватает слабости,

И так же не хватает слов!

Пусть гаснут свечи от гуляющих ветров.

И вот — уж воцарилась тишина,

Она ушла — оставила меня.

И вместе с ней, мечта, такая кроткая,

Столь быстро растворилась в ней,

В тиши, в стране теней,

В тумане искреннего чувства!

И как моргнуть я не успел!

О, Венера, таков ли мой удел?

Меж тем, трубит со стана,

Трубач, высокого и злого сана,

Разверзлись облака

И колесница в облаках видна,

Героев вряд собрался полный пантеон,

Но нет его — остался только он!

Завыли вьюги, закружили вихри,

И все герои уж притихли,

И песни ратные в войсках затихли.

Армагеддон случился, как комета,

Да в зиму превратилось лето,

Ударили озе́мь копыта,

Что раскололось то корыто,

Какое в сказке было скрыто,

И землетрясения недуг,

Всех поглотил героев слуг.

На Бестию накинулись, и кто как мог,

Да и никто из них не смог,

Им стоит лишь легонько оступиться,

И Бестия сумеет кровушкой напиться.

И стоит им слегка остыть,

То Бестия начнёт ужасно выть.

Коня пустил бгатырь седой,

Но от Блаку́ры воя — стал немой,

И так от острых жал погиб Илья,

Который Му́ра! Погиб, да в чистом поле,

Враги избавили его от божьей воли!

И не глаголила такой судьбы ему семья,

Погиб от стрел из лука пуще,

Блаку́рой Бестией, пускаемых всё гуще!

Посмертный крик коней сих поднял на дыбы,

Что колесница Бестии расшиблась о дубы!

Илья Муромец:

— Зря пролежал я на печи,

И в одиночестве мечтал о битвах и походах,

Не думал я о злате и доходах,

В дрогу Мать-Сыра-Земля

Сейчас так сладко поманила –

Меня в себе почти похоронила.

О, белы груди!

Кровоточи́те вы смертельной раной,

Я знаю — помирать мне рано,

И столько я побил злодеев,

Долой же прочь гонимых лицедеев,

Что неразлучны мы с тобой,

Мой крест, и образа скрываемые простотой,

Всегда со мною.

То всё окажется засыпано землёй, –

Илья поник,

Раздался громкий крик.

И пал Ахилл — Афин любимец,

Упал он вниз, свалился ниц,

Среди знакомых бранных лиц.

А подвела его пята –

Его с рождения беда,

Блаку́ра луком овладела,

Его в пяту́ и поразила!

Сам Геркулес

Остался гол и без

Великих сил и дара,

Не выдержал он мощного удара,

Пронзенный молнией грозы и бури,

Отдал он душу Бестии Блаку́ре!

Огромный Святогор,

Напуган высью гор,

Он ног своих не может оторвать,

А Бестия уж рядом,

И начинает в клочья рвать!

И нет в руках уж силы,

Ему пророчество сулило,

В из гроба своего не выйти,

Его оплошность эта погубила!

Персея прах давно гуляет полем,

И Посейдон таким исходом не доволен,

Скорбит отец об убиенном сыне,

Он зол, он нелюдим отныне!

Волнами топит яростно суда,

И не пройти уж никому туда,

Где поле бранное гремит,

Но Прометей на крыльях Аргуса летит!

Сварога молот поломался,

А сам он оказался в миг у ног,

Злой Бестии, но он держался

Столько — сколько смог!

Тылы всё пали, пали кузни,

И поломались вскоре гусли,

Оставил братство трус союзник,

И Велес уж в цепях –

Идёт склонившись узник.

Попович бился с ратью тёмной,

Мечом махал и головы срубал,

Великозмея силой побивал!

Но обратили братцы тыл,

И от укуса ядовитого Алёшенька остыл.

Так бойся ахейцев, дары приносящих,

Коней поневоле во степи умчавших!

Не пал Одиссей и под Троей

И в плаванье цел оказался!

Блаку́ра напала с безудержным роем,

И конь под седлом отказался

Совсем от героя,

Не слушал и мчался и царь растерялся!

На копья врагов своей грудью нарвался.

Стрелой поражённый,

Пан с дерева наземь упал,

И шею о камень себе он сломал,

Орфей же от крови совсем заскучал,

И струнный форми́нга в бою замолчал,

И нет нигде песни, и музыка тонет,

И раненый в муках, страдания стонет,

Густую же тьму кто разгонит?

Кто Бестию адскую насмерть заколет?

Сам Минотавр ноздрями пышет,

Над головами падших жарко он дышит,

Тесея нет, и Ариадна громко плачет,

Чудесной нитью сети вяжет,

А Бестия уж рядом, ещё чуть-чуть — её накажет!

Порвались сети, друг погиб!

Любви уж новый господин,

Рогатый бык её несёт,

И вряд ли Бестии вернёт.

Могилы оскверняют демоны ехидны,

Кусают грудь

И не дают вздохнуть

А злыдни на плечах сидят,

Мешают воинам копьё воткнуть

Во плоть врага, и не дают передохнуть

Ни на секунду, и многие лежат -

Для них закончен бой

С самой судьбой!

А после уж погибли все,

Иже еси́ на небесе́.

VII

На холме стоят ворча

На глухого трубача,

Во всё горло хохоча́,

Три колдуньи с давеча́

Льют помои с горяча.

Рвут траву́,

Кусают ногти,

Отпускают о́стры когти,

И пускают в ход молву,

Всё помёт свой тря в муку.

Разливается река,

Боги смотрят свысока,

Но пока та грань тонка,

На равнине велика

Духа бранного война.

Первая ведьма:

— Задержавшийся обоз

Нам всех нитей не привёз!

Все тут есть, но нет его,

Может ли нарочно кто,

Так запрятал далеко?

Вторая ведьма:

— Нить его, конечно, ва́жна,

Не иметь её опасно,

Оборвать и после можно,

Только нужно осторожно.

Третья ведьма:

— Если бестия узнает,

Нас щадить она не станет!

Вторая ведьма:

— Мы другие оборвём,

Ту скорее так найдём!

Первая ведьма:

— Мы Блаку́ре врать не станем,

Скажем мы, что так уста́ли,

Пять ночей совсем не спа́ли,

То восход с полей встречали,

Прочь долой печали гнали,

Нитей много мы порвали –

Жизни быстро угасали!

Вторая ведьма:

— Чую-чую, я тоскую,

По щекам себя секу я,

Нужно браться нам за дело,

И губить героев смело,

И Блакур́е тем помочь.

Первая ведьма:

— Можно так, давай, ну что ж!

Судьбы в пепел уничтожь!

Третья ведьма:

— Про отраву позабыли!

Первая ведьма?

— От которой кони в мыле?

Да, то зелье ещё в силе!

Нам бы мелочью помочь,

И помёт перетолочь,

Чтоб покрепче были копья,

Оставляли крови хлопья!

Вторая ведьма:

— Да чтоб крючило живот,

Может кто так и помрёт?

Ползал б в приступах согнувшись,

Иль слюною поперхнувшись,

Перестал в строю́ стоять,

Во все стороны махать!

Первая ведьма:

— В стороне тихонько встанем,

Но с врагом шутить не станем!

Своё дело чётко знаем,

Если нужно погубить,

Мы готовы придушить!

Вторая ведьма:

— Хватит!

Надо поспешить,

Чтоб народ не рассмешить,

Нам закончить ворожбу

И узнать её судьбу!

Первая ведьма:

— Ждёт Блаку́ру милый гость.

Вторая ведьма:

— Ты сестрёнка это брось!

Первая ведьма:

— То уж было,

Всё сошлось!

Вторая ведьма:

— Хватит ныть, давай. Пророчь!

Первая ведьма:

— Не успеем мы помочь…

Третья ведьма:

— Кости накъ, приворожи,

И с царицы глаз сними.

Первая ведьма:

— Я плохих вестей чураюсь,

С ворожбой столетья знаюсь!

Вторая ведьма:

— Где же нить?!

Давай ищи!

Громом небо разрази,

Как найдёшь, сюда тащи!

Нитка та давно в кармане,

В балахоне на смутьяне,

Он с тех пор лежит в бурьяне,

То ли мёртвый, то ли ранен.

Тут Афина подхватила,

Из кармана нежный бархатный конец,

Намотала на десни́цу и сплела себе венец.

Сикинид на ухо Афине:

— До богов им не добраться,

Как бы сил им и хватило.

Стоит ли к Олимпу рваться,

С вольной жизнью распрощавшись?

Ведь для них вопрос нехилый,

Для меня же он немилый,

Их нутро так разомлело,

Что мне в доску всё осточертело!

Нужно мчать, во что есть мо́чи,

К ночи завтрашней прискочим!

Лес затих,

Раздался вой.

Под горой уж бьёт прибой,

Уж звучит ко сну отбой!

Афина Сикиниду:

— Подслушав разговор,

И различив старухи го́вор,

Герою я не вынесла тот смертный приговор,

Который наречён ему судьбой.

Ведь не палач я,

И не пешка,

К чему такая спешка?

К чему готовлю я себя?

Меня ведь смерть героя

Способна осушить до дна,

Как глубока бы не была река

Великодушия Афины,

По ней несясь летят дельфины

Наивной юности моей.

Отдам же должное я ей,

Чему она меня учила?

Откуда в ней такая сила?

Куда она во снах носила

Значение забытых дней?

Давно вернуться мне пора,

Не оставаться ж навсегда

Богинею добра без ремесла?

И пусть дурак ведёт осла,

Пусть он гребёт без легкого весла,

Но я не для того сюда пришла,

Чтоб дружбу заводить осла и ишака!

А для того чтоб бурю разыграть

Между титанами — им волю дать!

После чтоб ни думать,

И в гуще ни гадать,

Своё свободно взять.

Ну, а в замен отдать

Земную благодать!

И унесла Афина нить,

И стоит впредь о ней забыть.

VIII

Деметра — вольная богиня,

Она землёй владеет,

Её луга, поля под властью зеленеют.

Красавица свежа и высока во имя

Братиев своих, какие стадо стерегут,

Чтоб уродился больше гурт,

Зерно в муку всё трёт на мельне,

И топчет виноград на винокурне,

Рождает пир и празднество́,

Тем укрепляя с пастухом родство.

Для Бестии земля — осколки,

Гармония и безмятежность — колки,

Её же мир — сплошной обман,

Окутан тайною и канувший в туман

Тартары вечной и забвенной,

И шире он самой вселенной,

Чернее только ад,

Готов я биться об заклад –

Туда — раз не попал –

Всем сердцем рад!

Завоевательница рая!

Её друзей готова стая

Порвать и в пыль стереть любого,

И малого и уж большого,

И ни гнушаясь мертвяком,

Ни падалью, ни червяком,

Пожрать готова землю,

Да обглодать всё до последнего камня́ –

И подавившись твердью,

Закончить утром завтрашнего дня.

На чьей Гека́та стороне?

Гоняет дичь в чужой войне,

Деяния вершит,

Не зная наперёд –

Какой поступок совершить.

Ей Дионис даёт из кубка пить

Сухое красное вино,

Меж тем из уст его

Летит молва о том герое,

Способном Бестию убить.

Во честь и славу не пролить

Порочного напитка наземь,

Тем блуд с развратом расплодить,

И лишь позволено ему отпить

Малу́ю каплю, и забыть

Об оргиях в бою гремящих

Калёной сбруей и шипящих –

Вороним маслом раскаленным.

В молве своей едва упомянул об отдалённом

Великом пире и веселье, где нет войны,

Где ужас спасовал,

Где так вольготны львы –

Сам Дионис там долго пировал!

И Палефату гимном подпевал!

Арес остался при врагах,

Афина в доблестных сынах

Свою опору отыскала,

Она исхода наперёд не знала,

Но приняла́ решение уйти,

На гру́ди белые взойти

Блаку́ры кровожадной,

И как любая битва -

Сулит быть очень жаркой!

Его, веселья божество,

Решила посетить Афина.

Афина:

— Пока, ты распиваешь вина,

Горит долина за долиной,

И их тушить –

Уж некуда спешить!

Но ты скажи,

Мой Дионис,

Пока не выпил ты кумыс,

На чьей ты стороне,

Ты в латах, или на коне?

Смеется Дионис,

Его улыбка, из тысячи веселых лиц,

Единственно, довольна.

Дионис:

— Покуда Бестия на бранном поле вольна,

Её не охладит душистый хмель,

И если ж я от горя смел

Её во брани потревожить?

То скорчил бы ей только рожу.

Геката молвит той Афине:

— Была бы только георгина,

То я сумела бы помочь,

И есть заклятие точь-в-точь

Какие Бестия воркует,

Тогда нам боги растолкуют,

На чьей я стороне –

Так лучше на коне,

Чем навзничь на спине!

А есть на выжженной земле,

Хотя б один лишь цвет?

Иль мёртво всё, и жизни нет? –

Всё стоптано,

Но солнца свет

Афине указал в то место,

Куда прохода нет,

Куда идти опасно!

И там растёт единственный букет,

В шатре во стане у Блаку́ры,

Который сторожат три бури,

Но против хитрости им сил так мало!

Афине же победа так легко досталась,

Гекате цвет тот отнесла –

Сама цела осталась!

И рвёт Геката лепестки,

Не скрыться больше от тоски

Уставшей Бестии в ночи,

И прорастают уж ростки

Паденья превосходства,

В болото гадкого уродства!

Геката:

— Пусть сил лишится та вдова,

Чьи кудри пожрала

Старуха Седина.

Хоть Бестия свежа,

Но молодость ушла!

Её уж не вернуть,

И как бы долог не был путь,

Все соки время выжимает,

И даже для богов оно сжимает

Те временные рамки,

Покуда силы тянут лямки,

Но старости бессилие,

Способно совершить насилие

Лишь над собой.

Да! Вступлю я в бой!

Дионис:

— Тогда и я, моя сестра! –

И Дионис отправил

В гущу битвы доблесть,

Великую отвагу -

И ре́ки отравил

Веселою отравой,

Чтоб битва стала

Лишь забавой,

И не смущала гибелью,

Манила только славой!

Афина:

— Пусть Аполлон, –

Афина молвит, –

Сидит за праздничным столом-

Он наш вершитель дела,

Когда избавимся от тела -

Блакур́ы опустеет трон.

Дионис:

— Так решено, –

Возликовал наш Дионис, –

Достойно лишь Оно

Уйти в небытие своё,

И в заключении души,

(Её хоть черти унеси)

Ей суждено Тартару заселить,

И ни вино, а лаву только пить!

Геката:

— Помните, как Данте

Кру́жил по опасным ступеням?

Так же Блаку́ра покружит

По пепельным стенам!

***

Во стане Бестии у трона

Собра́лась знать держать корону.

Марс:

— Служить дозволено так гибко,

Насколько гибкости хватает нам в войне.

Ведём себя мы дико,

И даже рвём врагов и мечемся во сне!

Но службу мы свою так знаем твёрдо,

Что Аполлону мы ответим верно –

Наш выбор пал на Бестию вполне!

Дьявол:

— Во зле она есть сущий дьявол,

Когда вонзается когтями, я мол

Не такой жестокий как она,

И всё же Бестия вдова.

Меня б жениться позвала?

И сколько я смутил сердец,

Но тут остался без колец,

Какие подарил,

Когда себя я ей сулил!

Ведь повод был!

Тогда б я на земле зажил!

Она — само моё почтенье,

Советую возобновить ученье

О святости её же преступленья!

Мы храмы возведём с большими куполами,

Монеты отчеканим мы с Блаку́ры головами,

Насытимся врагами,

И забудем о чём же врали,

И о чём у трона этого мечтали!

Я потираю руки,

Без лишней скуки,

Свою я спину окрылю,

Всецело я себя ведь Бестии дарю!

Марс:

— Война — есть самый ценный дар,

Она куда получше ваших дивных чар!

Эрос:

— Я дев смутить помог

Развратом оргий и утех,

Да от чего и занемог болезнью томной,

Какие есть у всех паршивых тел.

Сейчас болею я болезнью сонной,

И тело уж не просится на грех!

Но блуд так крепко уж засел

В сердцах горячих потаскух,

Чьи голоса мне режут слух,

Там и дурманом всё пропитано вокруг!

Дьявол:

— Ух!

А где теперь тот синий цвет?

Даве́ча был,

Теперь уж нет?

Иль быстро так завял букет,

Который я недавно подарил,

Который так сердца разил

И мне и Бестии,

Ну что ж, остаться нам на месте?

Или пуститься в кругосвет?

Эрос:

— Я б дал ответ –

Ответа нет!

Марс:

— Мои щиты готовы,

А лезвия остры,

И все порушены мосты,

И все дома и все хоромы

Давно уж сожжены.

Дьявол:

— И всё ж,

Я уж не прочь

Пуститься за Блаку́рой,

И кто из вас решил помочь?

Эрос и Марс:

— Мы!

Блаку́ры дикие сыны!

Фемида обнажила золотом весы,

Нетерпеливо ждёт решенья, надеясь на часы,

Какие нескончаемо бегут песком,

Которые не спят ни днём,

Ни ночью, минуты коротая,

Но боги впредь о них не зная,

Секундным мигом лишь живут,

Бессмертие имея,

Всем людям непрестанно лгут

О скоротечности мгновенья.

А Аполлон,

Увешанный и золотом и серебром,

Решает замысла исход,

Каких трудов поход,

Героя Прометея, будет стоить

Для их божественных сынов.

Насытится ли Бестия людьми,

Иль мало ей?

И хоть богов поработи?

И смотрит Аполлон всё веселей.

Аполлон:

— Не счесть тех дней,

Какие белизной богаты

Тех нескончаемых полей,

Где дует ветер и шумит Борей,

Мне нужно торопиться и решать быстрей!

А кто остался,

Те со мной решили совещаться,

Ну что же я тяну, иль я немой?

Четыре "за"!

Три "против"!

И пятым буду я!

Дерзайте братья, сёстры –

Устремляйтесь в бой!

Под аркой, да вдали от стрел

И мёртвых тел,

Мыслители вдвоём

Толкуют вот о чём.

Гомер:

— О, слышишь Фауст, иль птицы райские порхают?

Или невидимые боги

Над головами в облаках витают?

И если так, на нас, или на них взирают?

Фауст:

— Устали мы с дороги,

Тебе мерещится твоя же Илиада,

Но кроме беспросветной тьмы и ада

Ну, ничего не вижу я!

И может стоило мне выпить яд,

Который я готовить так умею,

Но погубить себя не смею,

Покуда перед битвою немею!

Гомер:

— Но всё-таки богов честней начало,

Им, видимо, невинной крови мало,

Что тянут так с исходом боя,

Я стар уже, и требую покоя.

Фауст:

— И велика ль беды вся суть?

В сражении и мне нельзя вздремнуть,

Бессилен я пред духами и тьмою,

Да, могу пожертвовать собою,

Но я за сердцем камку крою

Волшебной магии лишенья дым -

Могу покрыть долину им.

Гомер:

— О, Фауст, прав ты муж учёный,

На годы долгие ты обреченный

Служить науке

В адской муке,

Под гнётом книг!

Но в сих божественных делах

Невежа ты, твой разве пыл утих?

Ты истину искал в словах,

А я нашёл её в стихах!

Фауст:

— Да! Гомер,

Твори, покуда цел!

А я уже творил,

И столько, раз, наговорил,

Что этим всем накликал я беду!

Но ни на шаг не отступлю

И пусть прогонят боги,

Всё ж верю я в природу,

И в философию, в живую воду,

Меня то держат ещё ноги!

Гомер:

— О, боги!

Деметра:

— О чём же спор ведёте вы?

Учением и словом ли способны

Помочь герою Прометею,

О, мудрецы?

И оба в рассуждениях свободны

От вихря битвы жаркой.

Стоят, и спорят под высокой аркой,

И ни малы,

И ни высоки,

Но нерешимы,

От них сражения так далеки,

Что из оцепенения в беседе

Пора их вывести в досаде

На прегрешения в прошедшем лете.

Фауст и Гомер:

— Сверкнуло!

Гомер:

— Молния, но грома нет!

О, господи! Подальше отведи меня от бед!

Но что это? О, голубь мира?!

Смотри же, Фауст, о нас Деметра не забыла!

Фауст:

— Голубь, как голубь.

Не верю я в твои божественные знаки!

Всё это сказки — враки!

Гомер:

— А в знаки в книгах веришь!

Фауст:

— Меня, Гомер, ты не изменишь!

Но молния меня смутила,

Во мне дрожащего червя

Так смело победила,

Тогда же в бой вступлю и я!

Фауст и Гомер:

— Героев в бой одна семья,

Всей мощью устремясь

Вступила, остался я,

На гибель не стремясь.

Богов неведомые знаки

Зовут в словесные нас драки!

Так уж пора,

Творить лишь росчерком пера!

Деметра:

— Тогда дождёмся Прометея,

Пусть душит гадостного змея!

Легко идёт он не робея,

Забудет и Сизифов грех,

Каким не обзавёлся и вовек,

И совершит благое дело,

Мечом, да умертвит Блаку́ры тело!

IX

В шатре. Дьявол один.

Дьявол:

— Пока герой любезничал с красавицей Венерой,

Князь тьмы не просидел без дела!

Огонь богов тихонько выкрал,

И ожерелье Бестии украсил!

Себе же изумруд забрал.

О, и как сейчас бы время скрасил! –

И Дьявол обратившись в ма́лого дьячка,

Легонько удалился выпить коньячка.

***

Меж тем. Царство мёртвых. Бес держит огненный шар.

Аид и бес.

Аид бесу:

— Но что принёс ты неразумный,

Да разве я безумный?

Взять на себя ответственность –

Принять людскую безответственность!

Зачем мне их мирская благодать?

Сюда, во царство мёртвых,

Куда не попадает свет,

От солнца, звёзд, планет.

Здесь постоянно от богов я жду дурную весть,

И души мёртвых сир сюда стекаются — не счесть!

Сей странный огненный предмет

Чужд загробным предпочтениям,

И вековым обычаям.

Его нисколько не желаю я принять, к тому же лично!

Я не скажу — что безразлично!

Отнюдь! О, нет!

Довольно уж меня тревожить, пора тебя унять!

И мне, наверное уж не понять,

Твоих намерений бесстыжих,

Друзей своих привёл ты рыжих,

Но разве так легко они тебе помогут?

Коли забудешь ты обратную дорогу?

Бес:

— Прощение прошу у вашего сиятельства!

За наше дело и на досуг ваш посягательство.

Меня Блаку́ра попросила

Запрятать это диво.

Куда уж больше никогда не ступит,

Едва ль и краешком наступит,

Героя Прометея грузная нога.

Она вручила мне вот этот шар,

Который ели как я дособрал!

Затмение наслала на зарницу,

И скуку небывалую на озорницу.

А мне отвесила такого тумака,

Что ноги я унёс едва!

Аид:

— Ну, раз Блаку́ра так велит,

То царь Аид благоволит.

Он в страхе к Бестии хранит соизволение,

Для быстрого принятия её решения.

Но теперь, и я прошу прощения,

Какие сверху ходят слухи?

Вы мои, или Блаку́ры слуги?

А шар горит, он жаром дышит,

Энергией и чистотою пышет.

Тот самый шар, какой зажёг и преисподнюю,

К седьмому соизволил дню.

О, не доволен будет Ра,

Хотя, мы с ним далёкие друзья.

Бес:

— Вам сто́ит от рассуждения отвлечься,

Немного баснею развлечься.

Так вот!

Персея растерзала

И прах по полю разметала

Бестия. И очень крепко привязала тело к колеснице,

Летала рысью от станицы до станицы!

Как Ахиллес, глумился над убитым Гектором,

При яростной осаде,

Блаку́ра в бешенной досаде

Поиздевалась, поистязалась краше,

Но погребение прошло намного гаже.

Тьфу!

Аид:

— Он молод был, да и красив,

Хотя немножко и спесив.

Так вот же, бес,

Не исполняй её приказы,

Нам не хватало бешенной заразы.

Особо ей не верь,

Она коварный зверь,

И нашу опосля расколет твердь!

Огонь же Прометея остаётся тлеть,

Коль выживет герой, тогда воротиться за ним.

Всё это время шар под защитой и храним.

Ещё — ты отнеси ему и яблок,

Их вкус божественный так сладок,

Что к жизни мёртвого вернёт,

Но не забудь об этом, плут!

Аид в сторону:

— О, что я творю?

В аду горю!

Не зол, а добр!

Как будто я не я — а Аполлон!

И бес закружился,

И в миг умчался,

С Аидом, проникшимся, едва ли распрощался.

***

Бранное поле. Блаку́ра. Прометей и другие.

Марс:

— О, реки — реки крови!

Рыдают, падают от горя!

А что творится за границей –

Известно Дьяволу м не мне!

Ослаб и шум, и лязг утих,

Среди высоких гор,

Среди равнин,

Блаку́ра в поисках гуляет,

Его найти и жаждет и желает.

Ослабла Бестия

От нескончаемых, неутомимых битв,

И выпила уж крови не один из горла литр,

Да гла́за нет, и а́мфора⁷³ войны разбита,

Но рать мертва — лежит на поле ею бита.

Смеётся Бестия и пляшет,

Копьём орудует и машет.

И думает, пришла её победа,

Кричит, что песня спета.

И ждёт дары и дань,

Но льётся сок из ран.

И вдруг окликнули её,

Ударили по темечку сильно,

И в битве равной закружили оба,

Что довело бы их до гроба.

И хитростью решив из Прометея выбить,

Все замыслы его, и в спину оробевшего убить,

Смогла то слово лести проронить.

Блаку́ра:

— О, подчинись мне милый путник,

Я знаю — ты ж тот ещё распутник!

Хоть учинил ты и расправу — безрассудный,

Но я сулю тебе процентик ссудный,

И станешь барствовать в денёк же судный,

И будешь править миром,

Большим и властным третьим Римом!

Начнёшь судить,

Царём же всех царей, всецело, быть!

Лукавство прочь,

Ведь я вознаградить тебя не прочь!

Тебе лишь нужно голову склонить,

Все распри наши позабыть,

Облобызать мои перста,

И знать почёт, и поклонения места,

Хоть и до них лежит и не одна верста,

Давай не будем портить кровью мы холста?

А Прометей согласья слов не выдал,

Он горько и сполна си обещания отведал,

В ответ на то уж слово молвил,

Меж тем аркан для шеи тихо вил.

Афина Дионису:

— Что-то будет!

Дионис Афине:

— Он мести не забудет!

Афина:

— Всё сделали мы для того,

Чтоб Бестия оставила его

В живых,

Чтоб пыл её притих!

Дионис смеясь:

— Го́ре-друзья уж мечутся,

Они от зла излечатся,

Могу пообещать –

Прольётся кровь их идола.

Боюсь ли я приврать?

Веселая сегодня ночка выдалась!

Афина:

— Блаку́ра почти ж выдохлась!

Деметра:

— Готовить ли преподношенье?

Уж мне не хочется сношенья

С подобной гадостной особой,

Гнилой и буйственной персоной!

Дионис Деметре:

— Ну, потерпи подруга,

Запомни слово друга -

Не делай выводов поспешных,

Исход сулит закончиться успешно!

По другую сторону, Дьявол Эросу:

— Проспали!

Не уж то обокрали!

Эрос Дьяволу и Марсу:

— Колдуньи нам наврали!

Не обольстил я их, но так хотел!

Не оказался духом смел.

Марс всем:

— И нить потеряна,

Победа, после этого, утеряна!

Не хватит сил у нас противиться

Герою Прометею,

Их нет, но может образумится?

Эрос всем:

— По мне, до нас так скоро доберутся,

Пора бы нам уж убираться!

Так будем мы целы,

За пол цены,

Какую бестия за нас отда́ла,

Когда ей было, видите ли, мало!

Дьявол:

— Любимою свою не брошу!

Хотя, затем такая ноша?

Тут позаботиться бы о себе,

Остаться бы здоровым, уж вполне

Сгодилось бы.

Марс Дьяволу:

— О, Бестии сыны!

Предатели, идите прочь!

И ты, моей богине не пророчь,

Кончину от полукровного червя -

Так оскорбить посмею я!

Эрос:

— Но Прометей Титан,

Он важный пан!

Дьявол всем:

— Кто хочет — оставайтесь,

Но впредь со мной не знайтесь!

Счастливо оставаться! –

И соизволил он умчаться.

Эрос Марсу:

— Должно быть статься,

И мне пора бы упорхнуть,

Пойду — вздремнуть!

Марс:

— Да пропадите пропадом мужи!

Трусливые гадюки и ужи!

Останусь я с Блаку́рой навсегда,

Таков мой выбор, такова судьба!

Афина Гекате:

— Смотри, Геката,

Должна быть этому ты рада!

Во стане смута воцарилась,

Она на всех распространилась!

Геката Афине:

— Остались ведьмы,

За ними присмотреть бы!

Тем временем ведьмы перешёптываются.

Первая ведьма:

— О, любовнички бежали!

Вторая ведьма:

— И нас они не подождали!

Первая ведьма:

— Бессовестные шлюхи!

Вторая ведьма:

— Эроса больные потаскухи!

А кто? Сам Сатана и Казанова!

Первая ведьма:

— Их устремления не но́вы!

Третья ведьма:

— А зря вы так кряхтите и бранитесь,

Вы лучше поскорей угомонитесь!

Первая ведьма:

— И ты?

О, Брут!

Третья ведьма:

— О, и на меня орут?!

Вторая ведьма:

— А ведь сестра права,

Защита держится едва!

Была фортуна наша,

Но стало всё иначе!

И это просто, словно "дважды два" –

Ноги уносить отсюда нам пора!

Третья ведьма:

— Вот нас уж двое,

А было б трое!

Остались бы на век в покое,

Залезли б мы в нору́,

И теснота нам по нутру

Была бы, но нет, надо показать,

Как надо ноги лобызать,

Почти уж по́мершей тварюге!

Вторая ведьма:

— И я об этом говорю подруге!

Давай уж не томи!

Крылатый и мохнатый уж в пути!

Первая ведьма:

— И что меня тут держит?

Награда мне какая?

Иль миска золотая,

Иль посеребрённый стержень?

Лишь за одно спасибо

Остаться я способна, либо

Отсюда вымести свой тощий зад,

Пока Блаку́ру всё ещё не свергли в ад!

Согласна я, уж что тут спорить,

Пора забыть о ссоре!

Вторая и третья ведьмы:

— Прощай Блаку́ра золотая,

Нам жаль что ты седая, -

Поднялся вихрь, и беса чёрт принёс,

Колдуний заморе унёс!

Геката Афине:

— И ведьмы испугались,

Что зря они связались

Со всеми нами.

Афина Гекате:

— Потом мы разберёмся,

Дело вкопанным конём не встанет!

Дионис:

— Что, воро́ны разлетелись воробьями?

Не будем с ними мы друзьями!

Пусть носятся, спасение ища, в угаре!

Афина всем:

— Прометей созрел,

И ум его от пыли отрезвел!

Прометей с глазу на глаз с Бестией.

Прометей:

— Ворожбу-ка́

Оставь ты, ну́-ка,

Окаянная змеюка!

Ан лучше голову к пеньку приставь,

И иголи́ще⁷⁴ о́струю ты в сторону отставь,

А идоли́ще⁷⁵ в горло пламени же вставь,

Так пусть горит — не будет худо,

Тогда и я уйду от сюда.

Вернуть тебя туда,

Откуда ты пришла –

Есть долг мой и удел,

Хоть я навек остался не у дел,

Как видишь бодр, как видишь цел!

Но след её простыл!

Осёкся Прометей, растерянно застыл.

И укусила Прометея в шею,

И выпила крови́цу не жалея.

Упал герой,

Да с раненой ногой, едва живой.

Афина:

— Вставай!

Вновь укусить себя ей не давай!

Блаку́ра:

— Попался, молоде́ц! –

Конец — и делу венец!

Меж тем под руку Прометею сунул бес,

Те яблоки, и незаметненько исчез.

Прометей:

— О, погибель!

Не забирай меня отец во свой обитель!

Живу не только я душой, но и любовью жаркой!

Жаровница горит внутри меня,

Дышать же дымом мне так сладко!

И я, заколотый и выпитый до дна, ползу,

Как на охоте дикий зверь,

В свою нору-могилу.

Меня, отец, в бессилии члено́в не разуверь!

О, как тяжело дышать,

И нету мо́чи кровь глотать,

Когда умру, ча́ю, лягу спать,

Земля мне станет как кровать.

Бес:

— Постой же ты несчастный,

Не прихожу я ежечасно

На зов заколотых зверей,

На стоны ланей и бешеных вепре́й.

К тебе, послушай, потерпи,

Послал меня великий тихий покровитель,

Могучий яростный хранитель

Божественной искры.

Вот эти яблоки из сказочной страны,

Ты их вкуси.

И жуй быстрее,

Чем больше тянешь — тем они гнилее!

Да, я был когда-то и рогат, и зол,

Но шкура ведь не праздничный камзол?!

Поверь, или смирись,

Живым иль мёртвым обернись!

Вкусил герой кусочек счастья,

И сбросил с плеч долой ненастье.

Поднялся и расправил груди,

И грозно указал Блаку́ре.

Да сил прибавилось, как с две горы,

И от чего смотрящие пораскрывали рты.

Прометей:

— Попалась ты –

Не я! Удача впредь моя!

Итог — вцепились бранью друг во друга,

Два непокорных божьих вра́га,

И сбил герой со́ шлема рога́,

Не помогли же стерве и подруги.

Стоптали землю под собой,

Помяли в войнах род людской,

А Бестия пустила жало,

Но промахнулась и бежала.

Да щит её догнал с медузы головой,

И встал пред ней высокий лес стеной.

Марс в сторону:

— Моя победа заржавела?

Что Бестия так борется несмело!

Владеет остриём умело,

Но мажет, словно онемела!

Настиг её наш Прометей могучий,

Войдя бесстрашно в лес дремучий,

И выжег факелом ей глаз,

Её сверкающий топаз!

Лишилась Бестия единственного ока,

Как выжег Одиссей глазницу у циклопа,

И не помог ей ни страстей запас,

И ни проклятия мешок, ни сглаз!

Марс в сторону Прометея:

— Если не был я так стар,

Я тебе бы показал!

Бранилась Бестия и сторонилась,

На смертном одре всё глумилась,

От ужаса крутилась и бесилась -

Об острый камень повеления судьбы разбилась!

Блаку́ра:

— Пощади! Хоть на мгновенье!

Останови свой гнев во имя умиленья!

Позволь мне слово молвить,

Ведь знаешь ты,

Что страсть мне голову вскружила,

Меня любовь к себе приворожила,

Хотела я матриархат, но получила шаг и мат!

Всё по́ миру бродила,

В скитаниях желая счастья,

Но очи воротила

От любящих и вожделеющих сердец.

Как завещал мне мой отец,

Что Бестии придёт конец –

Её погубит ласковый юнец,

Но ты не ласков!

Со мною ты не ласков!

Ты смотришь на меня с опаской!

Время вечное уродует тела,

Не пощадило время и меня.

Стара, не то, что раньше!

Как огнедышащий дракон,

Я занимала высший трон.

Как в красоте, так и в уме,

Всегда была на высоте!

И чем затягиваешь дольше,

Тем громче

От бессилья ты плачешь,

Но всё пройдёт, как не иначе?

Сердец танцующий огонь,

Всё пляшет оголяя лоно,

Своей белеющей рукой

Даю тебе вот этот белокурый локон

В надежде на пощаду,

Но знаю — поёшь другой ты серенаду,

Той, лучшей, которая нежнее ветра,

Чья ласка и любовь заметны

По всей земле!

И мною не затменны!

Я разрушаю,

А не творю!

Я смерть дарю,

Поэтому себя гублю

В отчаяние, сошедшем с колеи,

Так нужно ли

Себя жалеть мне дальше так безумно?

Совсем неумно?

Брать те верха эмоций и желаний

Копьем, мечом и наслаждением телесным.

Покуда мистика душевных врачеваний

Спасала тысячи голов невинных,

Без разных вольных и повинных.

И так жила, в порыве молодости чувства,

Какой и не изведала я никогда,

И от того мне грустно,

Что кончена дурная жизнь моя,

Что не дано мне материнство,

И нянчить будущих детей,

Что я разрушила людей единство,

Невежеством своим,

И изобилие всегдашних дней.

На смертном одре

Всё открылось мне,

Хоть я слепа.

Узри же зрячий — по своей природе

Ненависть к другим — есть ненависть к себе,

Жестокость порождает лишь жестокость нравов,

Любовь рождает лишь любовь,

Она волнует и остывшую с годами кровь.

Страдания других рождают только муку,

Готова за грехи отгрызть ту руку,

Которая деяния вершила,

Когда так Бестия, любившая себя, грешила

Против всего — против своей же женской сущности.

Но жизнь ушла,

И умерла моя душа,

Остался лишь заполненный сосуд

Телесных мук!

Давай руби!

Меня, ты, падшую, уж больше не щади!

И не жалей,

Хочу погибнуть я быстрее!

И зарыдав,

Блаку́ры душу увидав,

Набрался сил герой,

Поднял он щит с шипящей головой,

Занёс он меч и совершил поступок волевой -

Срубил он голову Блаку́ре –

Богоподобной мерзкой Фурии!

Да на поклон ушёл к Сатурну,

И кинул сей отрубок в урну!

Марс, падая на колени:

— Да неужели голову ей снёс?

Куда? Куда её понёс???

О, несчастная Блаку́ра,

Царица, нежная сестра!

Крокодильи слёзы лью я про тебя!

Прометей тихо:

— Таков судьбы её удел,

С чумою счёты свёл я, её то и сгубил, –

Победы рог с холма

Во славу Прометею прогудел,

— Своё ж я взял, и тварь убил!

Давайте, люди — начинайте пир…

Над телом Бестии склонился бог войны.

Марс:

— О, как загнул смердящий пёс!

Я не могу смотреть без слёз!

Погибло всё!

О, боги!

Обратной нет дороги!

И вряд ли ноги,

Словно кони

Унесут меня от пересуд!

Пора б порушить копья,

Собрать в охапку земли́ комья

И рассадить везде сады,

И никакой золы, и ни какой смолы!

Не видеть оных страх,

А слушать пенье райских птах!

Дионис Марсу:

— Да, давай старик,

Пора сдаваться!

Марс Дионису:

— Ведь невозможно разорваться?

Без смерти битва не вредит,

Но ежели ты бит,

Будь ты способен с честью распрощаться,

Без обид!

Афина Дионису:

— О Дионис, ты мне так мил!

Дионис Афине:

— Осталось бы для пьянки больше сил!

К телу подходят Прометей и Венера, держась за руки.

Венера держит в руке кудри Бестии.

Венера:

— Мне птицы напели

Благие свирели!

Мне кудри отдали,

По ним нагадали

Любовь и затмение зла.

Прометей:

— Когда-то был я опрометчив,

Держал несдержанные речи,

Но освободился я от юности несносной,

И без любви я лестной,

Не справился б — и это честно!

Выходят все.

Все:

— Прометей и Венера,

Как новые Зевс и Гера,

Сподвижники добра,

Вас принесла

Сюда Гомера

Мириада существа!

Выходит Аполлон.

Аполлон:

— Свершился суд,

И я на нём судья был,

Хоть бой казался и без правил,

Закон же этот я исправил!

И в лучезарных лаврах,

В шлемах, с рогами минотавров,

Герои возвращаются домой,

Для них, живых, закончен бой.

Но слушатель, постой!

Твой бой ведь не закончен,

Хотя рассказ и кончен.

И вот простой наказ тебе:

Ты доверяй себе,

Стремись ко звёздам, чтобы выше!

Ко счастью так, да чтобы тише!

Лети ко солнцу и мечтай,

Тогда и для тебя наступит рай!

А теперь — прощай,

И, друг мой, ни скучай!

Появляются Фауст и Гомер.

Гомер:

— Смотри же, Фауст — свершилось!

Фурия то разрешилась!

И правду говорят,

Неведомо нам то,

Что смело боги так творят! –

Неведомо их провиде́нье,

На нашу долю осталось лишь презренье

Ко безголовому худому туловищу.

Фауст:

— Но обратимся к будущему,

Оно — не наше!

Наше будущее краше!

Жить ослеплением невежества,

Нельзя друзья!

Война же с ним вдохнула свежести

И силы в хлипкие перста,

А знания — огонь в холодной но́чи,

Гоняют по́ небу дикарства злые тучи.

Гомер:

— Истины вы не ищите,

А для себя вы лучше отыщите

Огонь в душе,

Ведь жизни путь спиралями закружен!

Вам огонёк вдали всего лишь нужен.

Фауст:

— Пойдём, Гомер, писать,

Нам нужно это лишь потомкам передать!

Они уж сами разберутся,

В словах же наших вряд ли ошибутся!

X

За пышными буграми,

За дивными холмами,

За горными хребтами,

В глухом бору сосновом,

В высоком срубе новом,

За праздничным столом,

Закончив старый том,

Сих басен несказанных,

Бочонок мёда поднят был,

А слог по во́лнам сказки плыл,

Так, как конец я позабыл,

Таким, да сей рассказец кротким слыл.

На том и держится молва,

Мораль же басни такова –

Пока набрался сил, уж помирать пора!

Закончил буйство дикий бес!

Когда душа чиста — имеет больший вес!

Конец

Ноябрь-Декабрь 2016 года.

Поэма третья. Невыносимая гордость

Невыносимая гордость

Поэма о любви

I

Я как наивный пилигрим,

Стою пред ним

Завороженный,

С лица слетел весь лицемерный грим,

И лик печальный, облик сонный.

Зачем вечерняя заря,

Заставила меня, открыть врата

В заветный храм мечтаний?

Да и за сорок лет скитаний

Не отыскать покоя от страданий?

Затем — чтоб жизнь не испарилась зря.

И сам вдовец морских пучин,

И сирота степных равнин

Все насылает бурю скорби,

Все для того, чтоб из лозы

Пустой пустили корни

Великой истины дубы,

И чтоб глупцы не били оземь лбы,

Пророчит им, а те разинув рты

Все верят лжи чужой покорно.

Когда сквозь шквал и гром

Пробился путник обреченный,

Который богом наречен был

Промолвить слово истины сполна,

Обрушить небо и со дна

Поднять усохших ото сна,

Потока лжи, речей лгуна.

На площади средь бела дня,

Он погибает в пламени стоя,

Вещает лишь глагол, неугомонный,

Среди врагов,

Роняет кровь с оков,

Для гибели ему лишь

Не хватает двух глотков,

Лишь дыма, пары лишних слов.

Дымит пылающий огонь,

Костёр не угасает,

А далеко ль парит душа,

Средь городов, равнин летает?

Вернее гибель не найти

Как слово молвить громко

И почему бы тихо не уйти,

Глаза потупив скромно?

Один лишь раз дано нам умереть,

Чтоб вечно тлеть

В гробу,

Уж нет — я не уйду!

Воздам я почести ему,

Не раб я — мыслю вольно,

Прощай мой страх — довольно!

II

Словам не даст поток истлеть,

Он может всё вокруг стереть,

Но душу не затронет,

Толпу раскаянье лишь тронет,

Прискорбный пепел — дань ему,

Один лишь путь открыт — во тьму.

II

Где беззаконие рождает только смерть,

Где вместо тягла — робкий смерд,

Волнует ум один лишь стойкий человек,

Один, среди орды злодеев,

Он одинок, среди гнездовищ змеев.

Не устрашит оков рука

Как никогда,

Зло царствует среди людей тогда,

Когда безликость, безразличность в силе,

Когда великий дух гниёт в могиле.

Оплот морали лишь сожжен,

Когда пред смертью наряжён

В подобье царского шута,

Чтоб для придворного плута

Посмешищем предстать и заклейменным,

Посмертно статься нареченным –

Отступником, наказанным сполна.

И чья губительна молва,

Народ ли губит, иль судья?

Иль власть, могущество, богатство?

Чьё богатеет царство

От лжи, разбоя, и от рабства?

И кто смеётся нам

В глаза, когда в костре он должен сам

Вопить от боли, задыхаться,

Кто заставляет нас огня бояться?

Он дёргает за нити лжи,

Всех обобрал, и всё изжил,

Проклятьем, горем, наградил

Всех и того, кто из последних сил,

Как человек святой хоть и не жил,

Но сотворил добро.

Ему ли суждено,

Гореть, и гибнуть из-за слов?

Великий ум рождает мудреца,

Когда коварство лишь лжеца

Рождает,

Оно дымит и вечно угасает,

Пока прогнивший дух выходит из творца

Злодейства и разрухи.

Чьи навсегда в крови по локоть руки,

И чьи улыбка и веселый смех?

Отрадой и забавой славятся для тех

Кто правду жизни отвращает,

Кто свой карман обогащает,

Для сладострастья и утех?

Их имена толпа волнуясь восклицает,

Ваятель им скульптуры ставит

На постамент гранитный возвышаться,

Чтоб как Валькирия могли помчаться

В толпу и покорить умы и души,

Но будет ли толпа их слушать,

Когда им правда мысли сушит,

Того, чье локоны горят в огне,

Чьи руки сморщены, в золе?

Зло в человеке спрятано давно,

Проходит сквозь него оно

Во слово обращаясь,

Оно вокруг земли вращаясь,

Бранит и губит всё легко.

Развею прах страдальца там,

Где я прогуливался сам,

Где я держал свой стройный стан,

Когда и молод был и свеж,

Сейчас же седина и плешь,

Во плоть мою проели брешь.

В руке лишь сажа и угли,

Они лишь тело старика сожгли,

А сжечь золу не могут!

Они в ночи от злобной желчи стонут,

От алчности своей и власти могут

Во гнев и мщение лишь впасть,

Рабы и в этом им помогут,

На беззащитного и слабого напасть,

Они ли мыслить станут?

Но лишь один закон их до' смерти пугает,

Который ускоряя свой разбег,

Их всех в ничтожеств обращает,

Червей и тьму на них бросает,

И не лишает смертных бед.

IV

Одно скажу — лишь время властно над судьбою,

От вас я истину не скрою –

Всё кончено, спасенья нет!

Иссяк и свет, и человек.

Но луч надежды возгордившись,

Из пепла снова возродившись,

Даёт покой и упоенье,

Когда нет злобы на людей и угрязенья –

Есть только жизнь и возрожденье!

Поэма четвертая. Олег и Ольгерда

Олег и Ольгерда

Поэма о страсти, которая пылает, и любви, которая не горит. Действие происходит в окрестностях города Помпеи, май-август 79 года.

I

Друг, загляни в её глаза,

Что видишь ты?

От них ты сразу очи отведи,

За талию её возьми,

Открой врата своей души,

Ты ждёшь согласия, иль тихого отказа?

Иль ждёшь своей любви приказа,

Которая тебя смутить могла,

Преодолеть ту робость помогла,

И чувствуешь ли ты,

Её столь тонкий аромат,

Он кружит голову, и этому ты рад?

Но ты любви всего лишь раб,

Ты гол душой, и нищим слаб.

Она тебя зовёт?

Она ли в тишине поёт,

О неспокойной ночи, о той же страстной

Бури, какая за море твой свет несёт,

Ломает мачты и кажется такой опасной?

Разум волнами гнетёт?

Сомнений тьма, её манящий плащ

Всё тянет вниз, ко дну надежд,

В любви блуждающих невежд,

Как утопающий, ты жажду утолил.

Стои́шь дрожа у плахи, где палач

Занёс топор насмешки,

И так нечаянно и в спешке,

Он выронил дамоклов меч,

И голова несчастного слетела с плеч.

Так ты стоишь перед любимой дамой,

Дрожа, взахлёб лепечешь ты слова,

Взгляд направляешь в жгучие глаза и прямо

Держишь спину,

Едва ль душою мир покинув,

Тебе чужда людская суета и здешняя молва.

Велит тебе ли злой насмешник,

Скупой души гонимый грешник,

Отречься от божественного сна?

Когда во снах приходит лишь она,

И будит же в тебе и страсть и жажду,

И губит голодом, и тело истязает важно,

Как истязать могла лишь королева,

Твоих заветных дум — царица гнева,

Как алчная, всё ждёт любви посева,

Своею грудью в ложе манит тебя дева.

Она играючи зовёт,

И набирает ход полёт

Ко наслажденью счастьем и весельем,

И разве можно ль наважденьем

Остановить её, стеною преграждая путь,

Едва ль очнуться и вздохнуть

От грустных дум и пробужденья.

И требовать от сладких губ и горесть

И разлуку, не насладившись, даже малость,

Вкусом и теплом.

Так грустно,

Но, поделом,

И горе, тому кто в миг нужны обманет,

Вблизи который гонит прочь,

Вдали который манит,

Коварством кто умеет лишь помочь,

Несчастную к постели приволочь.

И ровно в полночь,

Все пороки присыпала прохладой ночь,

Когда мерцанье звёзд окутало долину,

Когда в темнице спят все исполины,

И облака, и солнце скрылось,

И лишь труба избушки той дымилась,

В какой красавица взирая сон,

Хватала счастье за подол.

Напротив, в царские хоромы,

В которых не слышны́ раскаты грома,

Ночь не проникла и молчит,

Едва ль голубка пёрышком строчит,

Не спит девица за столом,

Спешит и пишет девица о том,

О чём мечтать не смеют и вдвоём.

Её легка рука и грудь обнажена,

Её улыбка столь нежна,

Что за окном грустить весна,

И льёт ручьями слёзы,

Сквозь сказочные грёзы

Живёт и пышет чудесами,

Гремя, хвалясь всеобщими дарами.

А дева неподвижно гонит

Чернила по бумаге тонкой,

Любимому ответом звонким

Желает выразить тоску.

Над пропастью по волоску

Гуляя, и о любви запретной зная,

Она лелеет и души́т аромами записку,

Другой рукой с заколкою и кудрями играя,

В блаженной встречи лишь мечтая

Дотронуться губами до сладчайших губ

Того, который так всем сердцем люб.

Покорно небо, я покорен,

Чего же чувства сладостного боле,

Когда любви покорно море?

Когда бушует океан,

И яростный седой любви смутьян

Готовит сети для ветров,

Какие вместо шёлковых оков,

Сковать и удержать тебя готовы,

В темнице снов его суровых.

Великий чахнущий злодей,

Средь белой стаи лебедей,

Поникнув шапкою стоит,

В гладь озера, нахмурив брови, всё глядит,

И вместо тысяч слов чудесных,

Когда ему рассудок не велит,

Он горькую протягивает песню.

И вздох его так томен и холо́ден,

Его страстей дорога расцвела,

Но в немощные, старческие годы,

В столетия похитив, воды,

Потоком яростных звеня,

Средь звёзд и сотен

Юношей, и мириад девиц прекрасных,

В щеках своих весной горящих, красных,

Смели́ все краски со холста,

Оставив в лодке без единого весла.

Сейчас он красотою бледен,

Душою тёмной оскудел и беден,

Но как и прежде злобою богат,

Среди греха и де́моновых врат.

И эта злоба вновь его звала

К вершине нескончаемого зла,

Коварства и отравы.

Среди высоких сосен, где шумят дубравы,

Где нет и зла, и процветают полевые травы,

Жила одна краса, и на неё не падал взгляд лукавый.

Её и возжелал сгубить злодей,

Унизить, опорочить средь людей,

И посрамить её начало,

Синицу превратить в ворону,

Да чтоб не пела, а кричала,

А самому явиться к трону

Веселья и предсмертного вранья.

Но, Бог ему судья!

Он пробудился от ненастной спячки,

И в яростном пылу, горячке,

Послал на землю весть,

Слова в которой и счесть.

И вожделея душу статной,

Умом и делом непривратной,

Старик вдохнул в себя и выдохнул с трудом

Весь запах тлеющих стогов,

И рвя на части все свои вески,

В порыве гнева и тоски,

Он изрыгнул на волю пламя,

Весь мир разрушить, погубить желая,

Себя и деву ту, в которою влюбился,

От ревности к которой, жар его сквозь прочные пески пробился,

Тем воспалил все крылья бабочек, стремящихся к огню,

И охладил лишь пыл ко завтрашнему дню.

Но не о том пойдет рассказ -

О том, когда среди роскошных вилл и ваз,

Прогуливались двое.

И как узнаете вы вскоре,

Страстей пылающий пожар,

От чьих сердец исходит жар,

Дым лёгонько унёс их в небо,

Там затерялись оба, где-то.

Седой старик затеял злое дело -

Похитить молодое и изысканное тело,

Похитить душу из миров,

Где обитают духи средь богов,

И заключить в сухие казематы,

В своих чертоги и палаты,

И возыметь её своим нутром,

Завоевать своим словцом.

Чтоб девушка и охала, стонала,

В своей любви к нему сгорала,

При вздохах воздуха ей не хватало.

Заполучить её и верность и покорность,

И утолить свою тем ревность.

II

Когда любезный город спит,

Когда отец дочурке не велит,

Выглядывать из окон и слушать серенады,

Преодолев сады, преграды,

Помпезно юностью звеня,

Красавцы арфами играя,

Всем сердцем получить желая,

От милых кроткий взгляд, платочек ли,

Иль лучшие награды,

Вельможа знатный и богатый,

Влюбился в дочерь полевую,

Но столь прекрасную, младую,

Что помрачился юношеский ум,

Почём не смог заснуть от тяжких дум.

Стремясь всем сердцем к поцелую,

Олег, один из старших сыновей богатого купца,

Из всех скупцов — первейшего скупца,

И променяв любовь отца,

На сладкий аромат свобод, вина,

Пустился вскачь под окнами гулять,

В деревне, всем соседям не давать

Уснуть от игрищ и прогулок,

Его казался голос так красив и звонок,

Что ясна девица рукою нежной косы заплела,

От взглядов страстных расцвела,

И вышла не сказав ни слова,

Под руки хороводы завела,

И заманила юношу в сады,

Уединенья и любви.

Пастушка скромная едва ли молвит слово,

Тревоги тень родительского гнева,

Нависла над влюбленными сурово.

Олег:

— Ты ль нимфа сих полей широких,

Ты ль рано утром поднимаешься с востока?

И согреваешь светом и улыбкой все травинки, капельки россы?

Пусть с пеною у рта так гневятся и матеря, отцы,

Но боги покровительствуют нам,

Амур, Юпитер восседает там,

Где правит нежность с красотой прекрасных дам.

Ольгерда:

— О, юноша, едва ли мы знакомы,

Я дам отпор любому,

Кто пожелает разлучить с тобой меня,

Пусть он накажет сам себя,

Накинется на свой же меч,

Аяксом будет, и забыт, останется без погребения и свеч,

Исчезнет в пропасти навек!

Пусть даже этот человек

Роднее мне, чем в колыбели материнской ласковый ночлег.

И знай, как навсегда, или вовек,

Лучистый озаряет свет

Восхода наш любви пробег.

Олег:

— Кинжалом я расчищу путь,

Его готов в любое сердце я воткнуть.

В того, кто разлучить задумает лучистый свет со тьмою,

Готов убить его, затмить иной судьбою,

Чем пиршеством его победы надо мною.

И злые языки прижжём каленой сталью,

Насытим мы глупцов язвительной печалью,

Слова все заберут они назад,

Низвергнув сущность адскую обратно в ад!

Пусть губит порча, хворь гнетёт,

Но ястреб зоркий свой полёт

Не прекратит, охотой ястреб занят,

Добычу птица в клочья рвёт,

И свежие ягнята, меж них трусливые зайчата -

Из острых лап, когтей — ничто не пропадёт!

Так я вцепился чувством острым в плоть, себя покуда не щадя,

Пред Богом я в ответе, не погублю я никогда любовь судя.

И после лета жаркого, прохладного осеннего дождя,

Я знаю, и убеждён я твёрдо — фундамент верности и чувству — заложил не зря.

Судьба счастливца — жизнь Фортуны сына,

Отрывшего среди костей кувшины золота и серебра -

Моя судьба — судьба похмельца опьяневшего с вина.

А ты моё вино, для юноши отрада,

Для уст моих твой аромат и вкус услада,

Чужой же поцелуй для них, как страшная отрава,

Скажи, любимая, ты страсти этой рада?

Ольгерда:

— Я рада, когда взимаешь ты иную плату,

С пленённого тобою сердца,

Имеешь ты и мудрость старца.

И кровь кипит, как лава,

Страстей поток бурлит, как воды у Буяна,

Но, я скажу тебе, я безразлична к злату.

И не желаю я ни яркого наряда,

Ни царскую широкую палату.

Желаю я лишь одного,

Как понаписанному в книге, было б суждено

С тобою слиться в ласках и объятьях,

Из роз, цветов и травок полевых иметь лишь платья.

И мчаться легонько, босиком,

Сбивая капельки росы носком,

Ловить стрекоз и бабочек умело налету,

По полю вечному, душистому яру,

Среди берёз и лип,

Среди олив и слив,

Сосновому бору -

Промчаться на коне верхом,

И надышаться воздухом, костром и мхом.

Олег:

— Сулит успех нам дивная погода,

Прохлада ночи тёмной,

Гармонии река из года в год,

В страну спасения от заключения течёт,

В края любви и воли вольной.

И поцелуем страстным сем объяты,

Два человека в полон взяты,

Не ведают они своей судьбы,

Но от судьбы, увы, им не уйти.

Проснулся страшный старец и огнём свой гнев воспламенив,

Тихонько затаился и притих,

Подслушивать, интриги мерзкие плести метнулся,

И лишь к заре вернувшись,

Коварством упоённый выбился из сил.

Свалился с ног,

Но мести не забыв,

Уснул, нависшею тревогою, среди дорог

И пустырей, среди ветвей, согнав всех птиц,

И сбив улыбки с радостных, весёлых лиц,

Подговорил, явившийся во снах, в родительское ложе,

Против затей их чада, и против них же тоже,

Затеять свадьбу сына зрелого с богатою купеческою дочкой,

Поставить на капризах, прихотях любви тем точку.

Уехать прочь с подножия вулкана,

Подальше удалиться морем от коварного и злого великана.

III

Ты знаешь, нежный друг, как время льётся и часами

Голубки ворковать готовы, вечно любоваться небесами,

И звёздами в ночи, зарёю утренней, и летним зноем,

Когда любовный сон им не даёт покоя.

Так шли деньки в окрестностях Помпеи,

И не нашлось стихии злее,

Чем недр, поистине, и яростных, горячих,

Природою своей коварною, не спящих.

До августа любовью мучился старик,

Подглядывал красавицу, писал ей стих,

И так не смог её в свои чертоги заманить,

Раз ревностью воспламенив, поник.

Отмщенье путь он выбрал для себя,

Его мечта и цель в надеждах высока,

Как высока и далека его Юнона,

Решил старик, напасть, явиться и сорваться с лона.

Вниз кубарем летя,

И разрушая, не творя,

Решил порушить и деревни, города,

Завоевать царицу, дочерь бога!

И вот, ступив, на земли плодородные, его нога,

Топтать и рушить начала,

Что дорого так было,

И что так любящих манило.

Сбежал Олег к своей любимой,

Из под венца его далёко конь унёс,

И так один лишь глупый пёс

Своим таким же глупым лаем до ушей людей донёс,

Что молодец, позор, ради любви в порыве страсти снёс.

Меж тем чернел всё дым с горы,

И лишь до времени, поры,

Исчадье ада, и его пары́

Всё нарастали в виде пепла,

Отнюдь, влюбленных, чрез великие труды,

Любовь всё крепла.

Горел и жертвенный огонь,

В жаровню заносили мощи,

Огонь лишь согревал жреца ладонь,

А он не знал, не ведал дикой злобной мощи!

Не ведал старец сил стихий,

Они ему казались незнакомы, не ведал он интриг лихих,

И лишь к забвенью ночи,

Он катастрофу горожанам напророчил.

Неаполь, спал, как спал и Рим,

Когда Везувий зев открыл,

И поглотил Помпеи.

IV

Везувий, славный в мере старец,

Раскрыл сокровища сердец и в ларец

Он запустил костлявую руку́,

И чтоб доставить муку

Сбежавшему, от отчих, жениху,

Послал красавицу, из пепла, восковую,

Да таковую,

Что одурманила б любого,

Как грешного, так и святого

Неолла смотрит так сурово,

Ей пронзительный и томный взгляд,

Из тела душу может вытянуть, связать,

И с легкостью, так, право,

Сбить и с верного пути,

Но, мальчик мой, ты уж не дай себя очаровать

Не дай себя использовать и взять.

Ей тела, ду́ши, как Суккубу, мало,

Она своею красотой пленяла

Мужчин высоких и суровых,

И нежных юношей ранимых, робких,

И разбивать сердца не уставала,

Душить, пленять мужское данное начало.

И может быть, начать с начала -

Ей бы всё же не пристало,

Но если страсть её воспламенит,

Отдайся ей, так уж и быть!

Неолла, охает, и стонет,

Свои же мысли прочь долой и гонит,

Её тепло и рук и губ,

И шёлковый платок не груб,

Манящим жаром согревают,

Она им шею обвивает.

Неолла точно знает,

Зачем она играет

С любовью в сладострастие и грех,

И чтобы им насытиться вовек,

Всё обращает в смех.

Неолла:

— В постели нежной, и в напитке упоённом,

Горит страстей огонь геенны,

Возьми меня красавец, не стесняйся,

Отдайся в руки мне, отдайся!

Олег:

— Сам дьявол вытащил тебя наружу,

И наградил манерой похотливой и небрежной,

Но красотой изысканной, наружной,

Околдовать меня решил, с ума свести,

И думает, что мне от пут измены не уйти,

Но я хочу его надежды развенчать,

Своим поступком дать понять,

Что милую мою ему уж не отнять!

Так убирайся прочь,

Ты адское отродье, меня речами не морочь!

Катись к чертям, маши хвостом пред ними,

Пусть сами тешатся и наслаждаются твоими яствами гнилыми.

И растеклась де́вица потоком змей,

Тлёю обратилась, мухами и вшами,

И стала мумии мертвей,

И между швами

Вонзилась в плоть Олега,

Спасла его, с небес слетевши, Вега,

И утро пепельного снега.

Путь указав, Венера,

Вела Олега в ту пещеру,

В которой с вечера его ждала любовь и вера.

VI

Поникла тень и день поник,

Вершину озаряет блик,

Ольгерда, ждёт, стоит,

Ещё душа томиться и горит.

Ольгерда:

— О, сон! Тебя ждала я не смыкая глаз,

Один лишь раз,

И задремала,

Но вспомнила тебя, и разметала

Все сновидения, и враз

Проснулась, заметалась,

Но мне Венера повстречалась

На небосклоне,

Тогда я и тебя, увидела на склоне.

Олег:

— Пора!

Едва ль дорога нам преграждена!

Сгораю я и таю, когда смотрю в твои глаза,

Над головами нашими гнетущая и страшная заря

Играет с нашим разумом, пленит его и затмевает,

И Аполлон один лишь знает,

Насколько разливается моя река любви,

Но ты не уходи, Ольгерда, подожди,

Одна лишь ты затмила солнце,

Не пепел, и не дым

Среди равнин,

А ты! Ты небо мне прикрыла,

Ты крылья ястребу лучами подпалила.

И ястреб этот устремившись вниз на скалы,

Грохочет через тучи жалости своей и юного стыда,

И падает туда, где ломятся и винные подвалы,

Пасутся тихие стада.

Ольгерда:

— Не тот ли ястреб, устремясь во мглу,

Готов и пташку певчую терзать,

Клюв свой испачкать, не боясь, в крови, в пуху

Закончить тем её борьбу

С превратностями леса,

Играть и рвать,

Как бессердечный злой повеса?

Олег:

— Готов я душу подарить губителю и вору,

Чтоб ясному поддаться взору,

Раздать несметные богатства,

Раздать все земли, царства,

И нищим ноги целовать, обнять и бедняка,

Единственно лишь для того чтоб все незримые века

Смотреть, глаз не сводя, лишь на тебя.

Ольгерда, ты моя краса!

Во имя добрых чувств, я буйство крови обращу на пользу,

Умерю я безумие своё и пыл,

Но, умоляю, убежим!

В неведомые страны,

Где заживут разлуки раны.

Смотри, корабль из бухты ли отплыл?

Успеем мы взойти на судно,

И боги захотят, мы не пойдём ко дню

Кормить акул, то к завтрашнему дню,

Какой в мечтах уже давно храню,

Сыграем свадьбу!

Ольгерда:

— Из ромашек и лепестков

Сотку я свадебное платье,

Украшу голову венцом,

Но перед матерью, отцом

Не получу благословенье.

Олег?

— О, сон или веденье?

Благословенье мы получим от богов,

Едва ли сядем на корабль и освободимся от оков

Предубеждений и господских пут,

И боги нам с Олимпа ниспошлют

Своё великое веленье -

Нежное и слабое творенье.

И имя мы дадим ему Любовь,

Или Амур, если уж сынишка будет, качая колыбель,

Споём мы соловьиную свирель

О тихих девственных местах,

О море синем и лесах

До горизонта, уходящих в небо журавлях.

Потом умрём мы в старости,

И наш развеют прах.

Ольгерда:

— Условимся на завтра,

Подуют в паруса ветра,

И понесёт на крыльях нас Зефир,

Покажет дивный и чудесный мир,

Захватит нас и унесёт,

И вихрями лелея, нам споёт

Награда нам — свободный сказочный полёт.

V

Везувий:

— Всё слышал я! Узри безумец громовержца гнев,

Я с ланьею сражусь — я лев!

Узри трепещущий червяк, узри ты человек,

Как короток твой век!

Не кончен порох в погребе моём,

Ты можешь взглядом иль умом, судить о том,

Взойдёт ли семя, во что жеобратится твоё же завтра,

Богов решения знать тебе уж не дано, и это правда!

От провидения — не уйти,

Оно застегнет и в постели, и в пути…

С колен поднялся злой старик,

И изменил долины лик.

VI

Сверкают вспышки яростно за небесами,

На горизонте танцы хороводят бесы, возят с громом сани,

Людей всех покрывает серый камень,

И чёрный их окутывает мрак,

На голову помпейкам сыплет шлак.

Слюна во рту пересыхает,

И лёгкие от пыли так хрипят,

А трупы стелятся к подножью вряд,

Что все живые лишь молчание хранят.

А бешеный старик не утихает,

Он с жизнями, как с куклами играет.

Творит тиран злодейство и снуёт,

Всех всюду жаром обдаёт.

Он не жалеет стариков, детей и женщин,

Греха убийства он затейщик,

Он каменщик, душа его — гранитная плита,

Рука его так тяжела,

Что сила исполинская и спесь

Рождают варварскую смесь.

Везувий:

— Взываю в помощь копоть, желчь,

Над головами смертных поднимаю меч,

Ворам одно лишь наказанье,

У Стикса мрачного скитанье.

Когда душа заключена в сухую скорлупу,

Она обращена в невольного и вечного слугу.

Весь мир сожгу,

Своё сокровище найду,

Синицу ту, какая пробудив меня от спячки,

Чей голос — голос кроткой пташки,

Порхает с наглым вороном на юг,

Укрыться от сухих и чёрных вьюг.

Но их настигну я в пути,

От кары страшной, мести — не уйти, как ни крути!

Творить я буду небывалое злодейство,

И совершу такое действо,

Пред ним померкнет даже то прелюбодейство,

Какое не видал и белый свет!

На то, даю священный я обет!

Клянусь, что разлучу и погублю влюбленных,

Своею адской силой тёмной,

Сожгу любви уютный дом,

И пыл уйму я лишь на том".

И с грохотом обрушив неба свод,

Из синий и глубоких вод,

Излил всю лаву на Помпеи,

И обратились звери, змеи,

Ища надежду, в панике несясь в стихию для спасенья.

Все гибли под нависшей чёрной тенью.

Влюбленных захватил врасплох,

Исход злодейства оказался плох.

Забыл старик о силе чувства,

Слепец, поддавшийся злодейству.

Олег:

— Горим в печи любви и счастья,

О пепел, о ненастье!

Уста твои — мои уста — глоток спасенья,

Они одни пред смертью утешенье.

Ольгерда:

— Дымимся мы, на мне пылает кожа,

Но бог Юпитер нам поможет,

Сомкнём мы губы навсегда!

Не тьмою — поцелуем мы объяты!

О, да! Не полностью мы мраком взяты!

Олег:

— Ах!

И чем страшнее поцелуй — тем слаще!

У времени его я выхвачу из лап,

Ведь я не смерти смертный раб!

И это — не прощальный поцелуй,

А новой жизни!

Мы умираем, но уста сомкнув -

Не размыкаем!

Не разлучил старик влюбленных,

Под тенью зла, уединенных,

Его и ярость не сильна,

Хотя и сушит, жжёт она,

Истратил он последний миг,

И вдруг, сам навсегда затих.

Оставив два иссохших тела,

На что судьба посмела

Снизойти и сохранить для наших глаз,

На том и кончился любовный миф, рассказ.

Но наш потомок сможет сохранить,

И в памяти своей тот день хранить,

Когда любовь злодея побеждала,

Хотя и сил, и воздуха ей было мало.

Слепых дорогою ведя,

Она спасала от судьбы любя.

Среди ветров и пыли плотной,

В долине смерти и лощине сонной,

К Аиду воспарили две души,

И, друг мой, жить ты поспеши,

Ведь на твоём пути к любви

Не так бушуют ураганы,

Нависшей лавой конницу не гонят в бой смутьяны,

И тихо спят вулканы,

Ты на своём пути -

Любовь найди и страсть воспламени.

Стойко и уверенно вперёд иди!

Не бойся жизни,

Бойся смерти,

Но бойся жизни без любви,

Когда и дни, мгновения страданием и одиночеством полны,

Ведь без неё все вздохи сочтены.

Конец

Февраль 2017.

Книга вторая. Пьесы

Пьеса первая. Поющая кишка

Поющая кишка

Комедия

Место действия — Германия. Таверна "Поющая кишка".

Действующие лица:

Роу — пьяница, зажиточный крестьянин, наметивший в купцы;

Франц — гуляющий бард, песенник;

Трактирщик — владелец трактира;

Дьяк — дьявол;

Полицейский;

Управитель;

Жид;

Слуга жида;

Цыгане;

Другие.

Действие первое

(Таверна "Поющая кишка". Роу, Франц и другие пьющие. Трактирщик. Дьявол в обличии толстого дьяка).

Франц:

— Всему основа — шутовство,

Оно ведёт себя охально, скрывая замысел шута,

Любовь живёт, покуда живо сватовство,

А широко оно, как зев у рта кита.

И красная, как у австралийского быка губа.

Бывает сложен так простак,

Что попадает от стыда в просак⁷⁶.

От девы распрекрасной неосторожно мочится в штаны,

В волнениях натянутой страстей струны,

И живёхонько радеет за столом,

Чтоб получить большой кусок,

Орудует бесовским плутовством,

А для раздутых с остроты́⁷⁷ кишок,

Забитый до́верху мешок

Припрятан в уголке,

Скрывающий в себе

Забавный рыхлый порошок⁷⁸.

Роу трактирщику:

— Несите поскорей того визгливого ребёнка,

Каково закололи вы намедни — нежнейшего мясного поросёнка.

Изжарили его в краснеющих вы яблоках,

В соку из свежих утренних ручьёв, какие свин лакал.

Лишь оторвав от задницы кусок я подниму ещё бокал.

Франц трактирщику:

— Но, про́сите за дивное бедро,

За красоты изящество

Всего лишь два серебряных дуката,

И это, у бедного степей пирата!

Великое богатство наше — лишь ребячество,

Ни то, мы обратились бы в монашество.

Мы скоротаем ночку весело в угаре вин и эля,

В пределах винного борделя!

Трактирщик:

— Меня мамаша так учила,

"Когда сынок, ты разливаешь вина,

Из нашего скупого погребка,

Должна готова быть свинина,

К убою каждая скотина,

Она к столу, ох как легка"!

К тому же говорила,

И на лице её была такая мина.

(Трактирщик скорчил суровую морду).

Трактирщик:

— Всегда опасность высока,

Когда ты деньги вкладываешь

В проезжего лихого дурака!

Поэтому, пить — пейте,

Платите денежки, — ещё подлейте,

И лейте, лейте, лейте!

Хотите и покоя не давайте флейте,

Но я кормить задаром вас не стану,

Коль не хочу — в глупцах добра искать не стану!

Роу:

— Вот грязная холера,

Занять деньжонок у Бодлера?

Франц, как думаешь, к утру успеем?

Хотя лететь очертенеем,

Иль сыты будем мы попойкой?

Франц:

— Все мысли уж стремятся к койке,

Но на тоскливое журчание желудка,

Мне жизнь уж не мила, пока печётся утка.

Роу, ругаясь:

— Хороша б была к обеду проститутка!

Трактирщик:

— Мне бог велел держать рассудка

Не ощипанных гусей,

Живых и жирненьких прудовых карасей.

(Раздался стук в дверь).

Кто-то из других:

— Кого там чёрт принёс?

Уж время три,

Пойди ты посмотри!

Эй, трактирщик,

Отворяй все таверны двери!

Трактирщик ему:

— А ты, болван, смотри,

Чтоб никто из здешних обжорливых особ,

Не вынул и не сожрал моей свиньи!

(Трактирщик открывает дверь. Перед ним стоит щеголеватый, но промокший дьяк.

Дьяк проходит через удивленного трактирщика, отталкивая его своим грозным пузом, снимает плащ, кланяется).

Трактирщик:

— Ты чей?

Дьяк трактирщику и другим:

— Магистр кислых щей!

Эй, что вы скисли?

Налей-ка мне хозяин виски,

И выгони из грязной забегаловки скорее вшей.

О, чувствую, томиться для стола священного отца в жаровне свин.

Тащи его и горкой собери котлет, и нежную утробу,

Возьму её на пробу!

Не хочу уж больше ждать,

Я голоден

И весь промок,

Стои́т комок,

Под самый потолок

Уж в горле!

И губы от жажды пересохли.

Ну что уставились пройдохи, разинув рты?

Иль нету здесь какой осы?

А то имея аллергию,

Могу заполучить и аритмию.

Трактирщик:

— О, гость вы дорогой,

Устали вы разнузданной дорогой?

Тогда секретик сей таверны я открою,

На ночку кабачок

Я на замок закрою.

Когда устроиться серьёзный муж,

Решивший отдохнуть от сырости и луж,

За благородного постояльца

Его сочту,

А не за скитальца!

Дьяк:

— Тогда располагаюсь я,

Вас, друзья, я не чураюсь.

Роу Францу:

— Слушай, Франц, я за себя ведь не ручаюсь,

Подобных пакостных особ немного я дичаюсь.

Смотри, как пыжится он, щеголяя,

Хвостом и бедрами огромными виляя!

(Дьяк проходит за стол, садится рядом с Хоу и Францем).

Трактирщик дьяку:

— Вам, милый гость, вина, а может пива?

Совсем уж свежего разлива.

Дьяк, смеясь:

— Мне виски, дорогой мой Дионис.

Трактирщик щурясь:

— Позвольте, но бочонок скис.

Дьяк:

— Тогда налейте эля,

Побольше так, чтоб бочек не жалея!

Роу Дьяку:

— Пока не смею я ввязаться в драку,

И с уст своих пока не уронил я враку,

Спрошу у вас вельможа, иль вы пьян?

Иль вы большой гурман?

По мне, вот лучше эллинский дурман⁷⁹.

Дьяк:

— Самообман.

Старайтесь пить, и веселиться,

Я вас стеснять своей душой широкой,

И утренней зевотой

Ни шибко уж посмею,

Вы изволите мне здесь напиться?

Без вашего соизволения я пить не смею.

Франц:

— А нам то что?

Какое дело?

Хлебай, пока хлебаешь смело!

Ты пей, дьячок,

Хоть коньячок,

Вот только яства здешние

Для важных королевских гончих,

Они, порой, влетевшие,

Всё заберут, и даже самогон из общих

Кладовых, с собой в дорогу дальнюю возьмут,

И нас, простых бродяг, до нитки, по правам закона, обдерут.

Трактирщик:

— Не слушай их, они ведь бредят,

Своим ишачьим языком они хлев белят,

Чураясь праведных утех,

Их требуху в картёжный тянет грех.

Дьяк другим:

— О, вы играете?

А может, разыграете

Со мной конок?

Пока я ем свой изжаренный

До косточки окорочок.

Роу Францу:

— Какой уж бойкий живодёр тебя так тянет за язык

Коровий, который он тебе пришил?

Ты охоту пить отбил,

Когда ты дьяка выпить пригласил.

В игру зовёт,

Свой раскрывая рот.

А вдруг, он карточный обманщик?

И мелочь наберёт стаканчик,

Трактирщика заставит наливать,

А нас, под дудочку плясать?

Франц:

— Да что ты, отрезвись!

В речах угомонись,

Ты выверни карманы?

Иль до того так пьяны,

Что вши уж кажутся тебе не вшами,

А золотыми и алмазными дарами?

Роу шепотом:

— О, друг,

Ты многого не знаешь,

Что вокруг

Тебя лежит,

Узнаешь — сам меня обманешь!

Но верю я тебе,

В кармане у меня,

Все деньги из семьи,

Какие собирались года три!

(Трактирщик несёт обед дьяку).

Дьяк:

— О, подано!

Уж тыщу⁸⁰ лет

Как ждёт меня обед.

Удачно, удачно, удачно!

Роу Францу:

— Заладил, сейчас начнёт

И трескать смачно!

Дьяк трактирщику:

— Держи,

Вот золото!

Давай же всё неси,

Еда, освободит меня

От колик в животе и от спеси.

От адского, ей чорту, голода,

Я б ел и с поводом, и без повода!

Трактирщик:

— О, золото!

На зуб оно такое мягкое,

По весу тяжкое,

По звуку тонкое,

В кармане звонкое.

Мой, господин!

Не хватит вин,

То я к соседу устремлюсь,

Я не боюсь,

Лишь я боюсь на нос ваш лишнюю

Навесить грусть.

Другие:

— Вот это выдал,

За порося отдал он целого быка!

А кабы были у него рога,

То ещё в морду плюнул

И в рыло смерду дал!

Козёл!

Франц Роу:

— Смотри, блестит!

Так кто же там сидит?

Видать, придворный,

Иль засланный казачёк,

Наведал наш пьянчуг кружок.

Роу Францу:

— О, нет дружок,

По мне, как больше на шпиона,

Это всё короля страстны́е происки закона.

(Дьяк, съев утку одним присестом, выпил одиннадцать бутылок вина, запил бочонком пива, громко вздохнул).

Дьяк:

— Ну что вы,

Какой же я шпион?

Покуда крепок трон,

Нам такие гадости малы,

Как юности камзол.

Обычный дьяк,

Священный муж.

Роу на ухо Францу:

— Любитель жирных туш,

Из коих, больно, весом сам он дюж!

Дьяк:

— Меня послал приказ,

Неведомый исполнить мне наказ.

Свести письмо к милорду,

Знатному, богатому,

К тому же, лорду.

Но я застрял дорогой,

Копыта увязали,

Меня дрязгой связали,

А кони неистово так ржали,

Что глаза мои устали,

Сквозь водную стезю едва ли увидали,

В окошке свет,

Горит, не тухнет.

Мне будет там привет?

А гром, над головой, как ухнет!

И я уж здесь,

Ваш весь –

Поклон отвесь,

И все подобные дела,

Но хорошо хоть задница цела.

Роу Францу:

— Ох и лиса, плетёт!

Ноги он унёс едва,

Видать, большая у него меж ног елда⁸¹!

Раз так бубенчики звенят под громом, да?

Франц:

— Наверно — да!

Дьяк:

— Магистр я кислых щей,

Невежества гоню я вшей!

И за обедом сытным,

Учёным объявлю себя я деловитым.

Голо, голо, а луковка во щи,

А где они меня — там и ищи!

Трактирщик:

— Ещё подать, великая особа?

У нас запасов не особо,

Так чем радуем, тем вас жалуем.

Дьяк:

— О, мы его и так побалуем!

Бой огромный бурдючина,

Любит сортов разных вина.

Франц Роу:

— Каково сало, такова и свинья!

Всё жрёт, а голоден то я!

Дьяк:

— Меня недавно наградили,

К начальнику водили!

И подарили

Тридцать серебра!

Но жизнь, как знаете, едва ль ко мне добра,

Тогда же я потребовал не серебра,

А большего добра!

Другие:

— Когда свинью награждают,

Она становится благородной,

По простоте своей природной,

Обуздывает гордость и жирок

Нагуливает, в грязи ей всё равно милей мирок.

Францу Роу:

— Думается мне, он душу дьяволу продал!

Роу:

— Иль из пуза сало распродал!

О, я б ему как бы морду дал,

Если б он был больше пьян!

Какой он грубиян!

Франц:

— А может он какой смутьян?

Лжедмитрий, или Годунов,

Освободился от оков

И будь таков!

(Дьяк продолжает).

Дьяк:

— Всего-то получил я три злочёных пятака!

Обставили меня-то дурака!

(Трактирщик суетиться, спотыкается и всё падает из рук).

Трактирщик:

— Каналья⁸²!

Ярмарочный горелый блин!

Уронил!

Всё то, что для дьячка сварил!

Тогда я принесу соленья,

Какое ни какое, будет утешенье!

Дьяк:

— О, не в деньгах упоенье!

А упоение в вине и эле,

Ну, разве вы не ели?

Что ничего не держится в руках,

А чтоб держалось всё в руках,

Должно держаться и в умах!

(Трактирщик катит бочки с солениями, вяленной рыбой).

Трактирщик в сторону:

— Опустошил я закрома,

Такая удача золоченная пришла!

Что отнимать у бедных нищебродов мне пора,

И хле́ба не давать, его осталось только пять

Буханок, а мне с него ещё бы надобно содрать!

Дьяк немного опьянев:

— Трактирщик, добрый человек,

Держи ещё злотой,

И помни обо мне весь свой век.

Обедни проводи, ходи молись,

Неделями не ешь постись,

Великодушия моего ты сторонись,

Ведь я тянусь

Лишь к бочке мёда,

Хотя, не знатная бояр особа!

Трактирщик:

— Благодарю!

Я вам налью,

Вы только пейте,

Ходите в туалет,

И не хмелейте,

Для вас кровать освобожу

Я Роу,

Хотя, он не отдаст её без боя…

Дьяк:

— Да что же вы?

Готов поспать и на полу,

Мне чистый пол всегда был по нутру.

Хотя, я на часок вздремнул бы в обставленной,

Уставленной комнатушке

Благочестивой таверны,

И даже обошёлся бы без местной потаскушки!

Чьи постояльцы так благи, ничуть не скверны!

За это всё, отдам ещё я денег,

Но только попрошу о сдаче,

Так будет, не иначе,

Когда вы выставите счёт,

То я уж буду у ворот.

Трактирщик:

— Найду я сдачу,

Рассчитываю на удачу!

Я сбегаю на дачу

К жиду,

И у него я в долг возьму!

Пока обмен такой возможен,

К проворству ум мой был всегда приложен.

Дьяк:

— И мысли наши схожи,

Но скоро я начну кривить вам рожи,

Хорошие подсыпали в бочонки дрожжи!

(Трактирщик одевает свой протёртый плащ, и убегает к жиду).

Действие второе

Житт в тапочках и халате. Слуга Житта. Трактирщик.

(Житта разбудил громкий стук в дверь. Тот испуганно вскакивает, и прячет ассигнации под пол, куда втискивает и золотое, затем краденные (не им) украшения).

Житт:

— Жил бы в лесу,

Молился б колесу!

Теперь, как хвост у русака,

Пугаюсь каждого я пустяка.

Грозит мне заключеньем,

Каждое ночное посещенье.

Скорей слуга!

Проведай,

Кого принесло в столько поздний час,

Когда давно ночник погас.

Перед законом я робею,

Его открыто нарушать не смею.

Хотя контрабандиста шантажировать умею,

От этого доход хороший я имею.

(Житт зажигает свечи и идёт ко входу).

Слуга:

— Каково чёрта надо?

Кто, додумался среди глубокой ночи,

Покой господина

Высокопочтенного потревожить?

(Трактирщик от холода мнётся за дверью).

Трактирщик:

— Это я!

Трактирщик "Поющая кишка"!

(Слуга не расслышав, Житту).

Слуга хозяину:

— Говорят,

Пришли

Выпустить кишки!

Тебе и мне.

Житт:

— О Моисей пророк!

Пришёл мой срок,

Судьбоносный злобный рок!

А что ещё говорят?

Спроси!

Слуга трактирщику:

— Зачем пришли?

Трактирщик:

— Занять,

Дьяка ненасытного унять,

Обжорливый попался,

К тому же и богач,

Транжира и силач

Трепаться языком, и пузо

Набивать с трудом.

Мне надобно разменять

По срочному делу

Золотую данную под заверение монету.

Слуга хозяину:

— Говорит, их человек там двадцать пять,

Пришли тебя унять,

И разорвать твою ненасытную брюшину,

Чтоб ты скотина,

Отдал им все свои монеты,

И без стеснения расстался с языком,

Могу ещё взглянуть мельком.

(Житт пятится назад и с громом падает, опрокидывая столик с вазой, ваза разбивается).

Житт:

— А-а-а, погиб!

Скорее ноги уносить!

В окно, мой доблестный слуга!

Хоть я и стар, моя тверда нога!

Мы выберемся полем,

Там у меня в амбаре,

Заначка припрятана.

Её немного,

Но хватит нам на долгую дорогу

Ко брату моему Исааку,

Большому знатному жиду,

О, посмотри, они уже в саду!

(Житт выпрыгивает из окна и ломает ногу, кричит. Крик привлекает трактирщика).

Слуга:

— Опрометчивый вы однако,

Ведь осторожней надо,

Всегда была обвязана верёвка

У меня, чтоб на гулянке с соседкой

По ночам

Не пропадала даром старая сноровка.

Хотя, как Ромео, по окнам лазить мне не ловко!

(Слуга спускается по верёвке и пытается поднять Житта, тот орёт от боли).

Житт:

— Меня наказала моя же алчность,

Послав на тоненькие ноги хрупкую случайность.

Теперь нам не уйти,

А ты беги!

Удирай быстрей!

Спеши скорей брату сообщить,

Чтоб успел он вёсла просушить!

(Слуга бросает хозяина и убегает со всех ног. Из-за угла появляется трактирщик).

— Кто там кричит?

Кого убили в подворотне?

Грожу убийце кулаком!

Чтоб не размахивал своим клинком

Почём зря у дома почтенного

Ростовщика!

Житт:

— Помогите мне!

За мной пришёл губитель,

Чтоб выпустить мне все внутренности

Погулять,

Видать,

Не скоротать

Мне эту ночку, она останется в вечной вечности.

(Трактирщик подходит ближе).

Трактирщик:

— Так это вы, достопочтенный господин,

Но как же вы один?

Упали?

Вижу и ногу невзначай сломали.

Иль приснился вам кошмар,

Или лунатик вы?

Давайте руку, упали с высоты?

Тогда скорее в дом,

Со запасным ключом!

Житт:

— Благодарю, но в дом нельзя!

Там ждут меня незваные гости,

Пришли переломать мне кости.

Трактирщик:

— Так все уж спят давно,

Ещё и петушки не проснулись,

И сторожа со смены не вернулись,

Это я пришёл,

К вам за просьбой.

Услышал крик, и на помощь подошёл.

Житт:

— Ах, ты проклятый вшивый нищий,

Не надо было говорить потише!

А громче говорить,

Мой глупый слуга сумел всё перевернуть,

Меня своею глупостью так просто обмануть!

Если б не нога,

Отвесил бы тебе такого тумака!

И спустил бы на тебя всех своих собак,

Они бы гнали тебя в твой засаленный кабак!

(Житт немного успокоившись, направил трактирщика к уличной вазе, где припрятанный в тайнике хранился запасной ключ.

Дом. Кабинет Житта).

Житт:

— За ногу сломанную, сдеру с тебя вдвойне,

Но как бы мне не увязнуть с тобою в вексельной войне.

С векселем работать будем,

Такие обязательства дадим,

Какие ты исполнишь мне за оказанную услугу,

Чтоб заменить сбежавшего слугу!

Что за просьба,

Говори,

Что так глазами крутишь, не тяни!

(Трактирщик поникнув, к Житту).

Трактирщик:

— Дьяк забрёл в мою берлогу,

И положив ногу на ногу,

Устроился так основательно,

Что безосновательно

Его бы я давно уж выкинул,

Но он меня озолотил,

От него я получил

Вот этот золотой.

Он человек не такой уж и простой,

И видимо, какой-нибудь переодетый герцог,

Утробою своею он необъятен и пузом мерзок.

Когда ввалился, не был дерзок,

И попросил мне разменять на серебро его добро,

Хочу я поступить хитро́,

Обслуживать его,

И выманить деньжат побольше,

Хотя бы к следующей, не позднее, ночи.

Житт:

— Прошу и я свою долю,

Монета и правда настоящая,

И далеко не пиджачная,

Такая дорогая не должна храниться в кабаке,

Опасность быть обворованным возрастает,

Как течка по весне

У дворовых собак.

Покуда не вышло так,

Давай мне половину золотого

Как плату за оказание сих банковских услуг,

Ты станешь скрашивать дьячка досуг,

И с этого иметь, почти задаром! –

По мне, как быть честнейшим вором.

Половину по векселю

Ты мне, быть должен,

Отдать, тебя я своей же авторитетной росписью повеселю.

И печать, и знак на векселе приложен.

Но будь доро́гой осторожен,

Вот монеты серебром,

Займись своим же ремеслом.

(Трактирщик охает, вскакивает).

Трактирщик:

— А если не отдам?

То вечно буду предан вам?

Скупому хитрому жиду,

Да в заточении его, я ведь умру!

Житт:

— Извольте,

Здесь не камера инквизиции,

И не тюрьма в полиции,

В своей комнате когда-то

Померла лишь моя жена,

Когда ей было двадцать два.

Из слуг никто не погибал,

Хотя один уже удрал!

Другие требования я не приму,

И примите к сведению,

Я один банкир на всю округу,

Вы можете конечно обратиться к другу,

Но такие деньги для размена могут дорого вам обойтись,

Ведь процентик может и возрасти.

Трактирщик:

— О, будь проклят этот дьяк!

Любитель трескать дорогой коньяк,

Великий он обжора, хряк!

Житт:

— Ну, тогда извольте удалиться,

И разрешите мне откланяться,

Хочу сегодня я напиться,

Врача хоть вызвать утром,

И вознаградить его как можно скупо,

От боли затупились справедливости

Великие банкротства чувства.

Трактирщик:

— Я согласен!

Не потеряю я

Себя, если пущусь в такую

Авантюру,

В противном случае,

Споют мне на могиле увертюру⁸³.

Давай вексель,

Жидоватый ты хитрец!

Ни в слуги, а приготовлю

Для виска́ свинец!

Житт:

— Вот и молодец!

Плохое начало,

Но хороший конец!

Вексель твой,

И не ной,

Когда-то придётся возвращать

Долги,

В какие ты себя сам посадил.

Жидок

Не жи́док

На ногах,

Да крут на делах.

Запомни!

На будущие века!

Трактирщик:

— Прощай,

Хам!

Житт в сторону:

— О, нет!

До встречи!

Теперь ты мой навеки!

Тебя рабство жидиное излечит,

От воли в речи,

Ты отпрыск человечий,

Вонючий хвост овечий!

Теперь ты мой, и никуда не денешься под вечер!

(Житт снимает маску жида, под которой скрывается свиной пятак черта).

Чёрт:

— Житт,

Давно зарыт.

Он так боялся,

С жизнь распрощаться,

Что обманул контрабандистов,

Его за это и подрал насмерть антихрист!

(Чёрт смеётся и одевает маску обратно).

Действие третье

Роу, Франц, дьяк, трактирщик.

(Продолжение пьянки).

Роу Францу:

— Что там буркнул этот самозванец?

Ах, набожный обжора, оборванец!

И что сказал седой паршивец?

У стойки жадный и скупой ленивец?

Франц:

— Он сказал, что ваша кровать -

Не ваша,

Ну, так велю понять,

Была жена ваша — и вдруг уже не ваша!

Была,

Да сплыла!

Роу:

— Вот это каша

Заварилась!

И всё это случилось,

Когда бочонка гостя возымели

В нашей винной мы купели.

Франц:

— Ну что же, свою давно мы песню просвистели,

Гляди и петухи зарю пропели,

Пойдём мы ночевать в хлева,

На вольные и чистые хлеба.

Роу:

— К навозной куще нас сошлют,

Нам в морду уж который раз плюют!

Франц:

— Могло же быть и хуже,

Могли бы оказаться мордой в луже!

Роу:

— Пусть только он напьётся, дьячонок милый,

Я выпущу из под стола дубового

Семиметрового

Нильского крокодила!

Чтоб его настигла дикая горилла!

Франц:

— Жена твоя тебя б убила,

Завидев, что надираешься ты со мной,

И было бы паршиво

Как мне, так и тебе.

Роу:

— Не ври!

Ещё я не налакался,

В кармане ни гроша!

В застенках ни шиша!

Но широка моя душа,

Я буду бить по третьему

Свиному подбородку не спеша!

Дьяк:

— Эй вы, друзья,

Застолья вы князья,

Уж я почти доел, но не допил,

Хотелось бы у вас просить,

Готовы ли удачу подоить?

Иль оседлать единорога,

И выпить из его кривого рога

За здравие собравшейся общины,

Пока не кончились на том прилавке вина.

— Роу в сторону:

Скотина!

Роу громко Дьяку:

— У нас всего лишь два гроша,

У вас же денег тьма-гора,

Дьяк:

— Да я потратиться готов,

Готов вам дать немного в долг!

Когда хозяин забегаловки вернётся,

Он скоро от жида с хорошей вестью припрётся.

Роу:

— Холера!

Хоть разрази его понос!

Старик прохвост

Рисковое затеял дело!

Франц Рою:

— Господин, похоже, толстеет с вин,

И важен, как откормленный павлин.

А мы со дня всё пьём и хорошо сидим,

Но оказался под угрозой наш невинный пир,

Он приготовился ко сну,

И эль горючий бултыхается на дну,

Вот сам попробуй потряси,

Может всё-таки сыграем с ним "очко" или "балду"?

Роу:

— Мою́ ты алчность не мути,

Хоть я и денег не любитель,

Всегда презренье к ним питал,

Пока, на дно бутыли,

Осадок не упал.

Франц:

— Выходит — я спаситель,

Ведь нет коварней скуки,

Которая толкает нас с тобой на муки,

Растворенные в похмелье и безделье дней.

Роу раздражённо дьяку:

— Говорите, вы отец науки?

Дьяк:

— Я муж учёный…

Роу в сторону:

— Тот ещё калач толчённый…

Дьяк:

— В чревоугодии весь заключён мой дар,

Уроков по нему я вряд ли дам,

Пока я плотью пьян,

То это срам!

На трезвую башку

Служитель бюрократу я отличный,

А в отношениях со женским полом,

Совсем уж не приличный -

Им нужно всё болтать, когда я ем,

А я обычно глух и нем.

Нельзя и руки обмазать жиром об себя,

Трактирщик, а есть варёная-то колбаса?

Эй, трактирщик?

Другие:

— Трактирщик вышел,

И очень уж спешил.

Дьяк:

— А! Ну да!

Дурная голова!

Память превращается в дуршлаг,

А внимание — в дырявый шланг.

Роу на ухо Францу:

— Ты только посмотри,

Кадушка к бочке,

Получится отличный погребок

Свиного шпика!

Сколоченный из составных рядов,

Составленных в распор досок.

Да ухвати меня, зараза, за сосок,

Боюсь предположить размер богини

Той, которая поддаться

Так легко готова этому дьячине.

Дьяк:

— Жалеть приходится о том,

Что дамы нет, по мне в тоске

Скучает Купидон.

Сейчас трактирщик любезничает с тем жидом,

Обходительно склонять приня́лся,

Но главное, чтоб при моих деньгах остался.

Толкуют и о том, о сём.

Что словно дама на свиданье,

Как гимназист корпит над выданным заданьем -

Всё пыжится

И тужится,

Как недоросль или школяр,

Своим пером намажет кляксу там,

Что сам бы чорт ему не дал

Ни в рост, ни под залог,

Тем более копейки серебром,

Чтоб после пропить всё за праздничным столом,

Ну что же, дело за жидом.

Роу Францу:

— Послушай, дьяк воркует,

Уж вяжется язык, а он толкует

Такую несуразицу.

Ты погоди, физиономия его лоснящаяся,

К утру красиво в цвет окрасится.

Дьяк:

— Харчевник задержался,

А я не удержался,

От бутылки водки,

Спиртованной возгонной московки,

И для закуски не откажусь, и от сырой морковки.

(Дьяк доедает последние крохи, допивает вина, выпивает водку залпом и идёт к стойке).

Дьяк:

— О, готов трактирщиком себе я быть,

Я в совершенстве научусь не лить

Сладчайших капель

На каменный или дубовый кафель.

И поутру себе по мере открывать,

Бутылок двадцать пять,

Немецкого благоуханного вина, иль рома,

Хотя дыхание потом от рома и сурово.

И подливать вина́

Бесплатно в ваши кружки,

В писании священном

Глаголили тогда о наполнении

Души эфиром богосмелым,

В сердца друзей на выпивку умелых,

А если рядом были бы подружки,

То не хватило и огромной чашки,

В особенности для толстушки хохотушки.

Пилат,

Когда избавился от римских лат,

Пророка он тогда не вытянул из грязных лап,

Ручонки умывал,

Тайком и бражку попивал.

(Дьяк незаметно льёт вино на пол и поёт).

Дьяк:

— О вихрь!

Явись,

В смятении людском

Повеселись!

(Дьяк пьёт из горла и в таверну вихрем заносится табор цыган — переодетых бесов. Цыгане безудержно играют и поют, пляшут, хватают Роя и Франца и других из-за столов).

Цыгане:

— Цепляйся бес

За нос,

Чтоб господин подал червонец,

Не кормлен в стойле воронец,

Детишки стонут,

И бубнами звенят, чтоб утолить свой голод.

Цыганка:

— Очи юные,

Ночи скудные,

На любовь мою!

На тебя подлец,

Больше не смотрю!

Я в огне горю,

Страсти бешеной,

И грехи таю,

Смеси взвешенной!

(Цыгане уносятся и уносят других прочь, оставляя ошарашенного Роу и Франца).

Роу:

— Денежки пропали,

Цыгане нам задали!

Что не заметили, как обокрали.

Франц:

— Удрали?

А я от танца отрезвел,

И, слава богу, как всегда, остался невредим и цел.

Дьяк:

— И благодарите чорта,

Его такая уж черта,

Без денег оставляет он любого дурака.

О! Меня то и забыли обокрасть,

Приняв меня за хозяина харчевни,

Но думаю, дела не так плачевны.

Пока мошной своей трясу,

И сам готов пойти к суду,

Если дать вам в долг попытки тщетны.

Вам в долг даю,

Берите!

(Роу бросается с кулаками на дьяка)

Роу:

А что в замен, проклятый дьяк?

Франц:

— Не нужно, сэр, давай без драк!

Дьяк:

— Великодушие моё не знает никаких границ,

Как иней лёгонько смахнуть её с ресниц,

Готов швырнуть вам сдачу,

Которую несёт трактирщик с дачи.

Поэтому, я попрошу то,

Что захочу.

Но много ли хочу?

Чтоб взяли вы монету,

И сели бы за стол,

А не в карету!

И подвернули выше свой подол,

Играть ни в глупый тут престол,

А в "очко"

Хочу я, так суждено!

Роу:

— Нашёл же дурачков!

Франц Роу:

— Роу,

Не отправляй жирдяя на убой

Послушай, и постой!

То ли мираж,

То ли обман,

Но помнится, цыган!

Один из них копытами блистал,

И рога́ под шляпой прятал,

А хвост в штаны запрятал.

Роу:

— Запрятал ты в штаны свой хвост,

Который так поджал!

Ты руку чуть ему не жал,

Объевшему тебя черту и псу,

Как саранча он всё вокруг пожрал.

Запасы хлебные отдал

Желудочному соку.

Пузо его необъятное не обойдёшь,

Ни спереди ни с боку!

Разрази его гром,

Пусть треснет он нутром!

(Дьяк кряхтит за стойкой. В таверну вваливается озябший и промокший до нитки трактирщик, рыдает и мечется).

Трактирщик:

— Черти мохнатые меня околдовали,

Мне нагло пить свои же помои давали.

Пропал!

О, как же я попал!

Свою берлогу я на поганое пойло променял…

Роу трактирщику:

— Вот это поворот!

Что тебя постигло?

У нас наоборот,

Беспощадная утихла

Буря!

Теперь и я воркую,

О денежках своих нажитых по́том

И спирто́м тоскую.

Трактирщик:

— Лавина бесовщины на дворе

Настигла!

Кружили, пели песни,

Угнали сани,

Обчистили и сени.

Оставили без чести!

Роу шепотом:

— Вот кудесни!

Трактирщик:

— Увидел я под рясами хвосты,

Да и удрал за три версты!

Кобылы нет,

Гол я и раздет!

Дьяк:

— О, пострадал от яростных гуляк,

Подсунули ему тухляк.

Но столик твой не тронули,

И ни гроша не вынули.

Они завсегдатаев вывели,

Из них звенящих вшей повывели.

Франц:

— Карманы эти гуляки,

Начисто повывернули!

(Трактирщик вытирает горячий лоб, бросается за прилавок, находит там золотую монету и другие гроши, которые небрежно отшвыривает к стене).

Дьяк:

— Светает,

А со мной никто и не играет.

Ты подсоби,

Друзей уговори,

Отдай им золото, вместо меня,

Ты сдачу не отдал, на пляску променял.

И досыта меня не накормил,

Хотя я денежки дарил и был

Сердечно слишком мил.

Я не дарил

Тебе их навсегда,

А коли нет, то жди небесного суда,

Сам растолкуй,

Ведь есть копыта,

То должен быть и куй⁸⁴.

Трактирщик Роу:

— Берите же!

Мы опустошены,

И не найдётся нам такой страны,

Где мы избавимся от нищенства

Богатой пустоты

Карманов,

И голодных тараканов

Городских трущоб,

Если кто из нас хотя бы грош наскрёб!

Я задолжал жиду!

Да половину золотого,

А если не отдам — умру!

Поклялся я кровавою расправой

Расплатиться,

Чтоб жид угомонился,

И на условия такие согласился.

Намедни, отдаюсь в его раба,

И нет мне от кнута спасения,

Как от скупого старого жида!

Франц:

— О, боги! Я уйду!

Не по нутру

Мне, себя я берегу и стерегу,

От гибели азарта,

А сколько б было денег,

Сколько песен у греческого барда,

Хоть слитками заваленная арба,

Не сел бы я за стол,

Но я так и расстроен,

И так зол!

Давай играть,

Раз погибать, то погибать!

Роу:

— Из меня весь вышел хмель

И дурь печных емель⁸⁵

И шлак!

Какой я был дурак!

Но нету щуки,

А есть желания избавиться

От этой вот гадюки!

Дьяк:

— О, я зла вам не желаю,

На вас ни чуть не лаю

И не серчаю.

Роу:

— Играю, играю!

Уж если душу продавать,

Самому дьяволу, или Мамоне!

Не грех перед смертью вдоволь погулять!

Дьяк:

— Добро же вам,

До этого не скоро уж дойдёт,

Печаль пройдёт.

Дьяк в сторону:

— Норов у меня, действительно как у дьячка,

Явился я сюда насытить червячка,

И уморить свою поющую кишку!

(Тишина).

Дьяк:

— О, дьявол?! Я же шучу!

Без юмора вам не прожить

И дня,

Друзья!

Бросайте вы по глупостям тужить.

Давай, трактиришка, тащи,

Наваристые щи!

И карты подполом скорее поищи.

(Трактирщик приносит кастрюлю вчерашних остывших щей, сваренных для собственной надобности; карты, не полной колоды, без туза пики. Вновь спотыкается об тот же косяк и выливает все щи на Роу.

Дьяк:

— Вот оказия!

Поел с лихвой!

И правду говорят,

Что вешать лапшу на уши -

Искусство плясунов с кастрюлей,

Не надобно таким и трюфелей!

Чтоб угостить своих друзей,

Макаронами из одомашненной лапши!

Роу:

— С меня –

С гуся вода.

(Дьяк подсаживается к компании. Трактирщик пытается убрать щи с Роу, тот отмахивается. Трактирщик кладёт колоду и золотую монету на стол).

Трактирщик:

— Оступился я едва!

Тут не все,

Но искать колоду не время мне.

Пойду столы поставлю на ноги,

Помёт бродяжий подмету,

И поищу свою метлу.

Роу трактирщику:

— Играй, плешивый чёрт!

Ни то убью!

Тебя сейчас твоим же костылём забью!

Трактирщик:

— Делю, делю!

Всё на бумажку запишу!

(Все сидят за столом. Трактирщик стоит один).

Франц:

— У тебя что, столбняк?

Трактирщик:

— Нет, гем…тьфу! Да мне никак!

Не помешает мне игра стоять,

Могу и простоять, часов и пять!

Франц:

— А ну, раздай-ка,

Кон задай-ка,

И загадай-ка,

Чтоб не летела в проигравшего

Словесная нагайка!

(Трактирщик раздаёт).

Роу в мыслях:

— О, ни одного нет козыря,

Ни дамы, и ни козыля⁸⁶!

Роу:

— Ходи!

Не тяни!

(Роу, Франц и трактирщик проигрывают).

Трактирщик:

— Ну что же изнасилуем удачу!

(Франц плачет).

Франц:

— О, я плачу?!

Нет! Нет! Не плачу, я не плачу!

За хвост ухвачу эту вашу удачу,

(И за подол Фортуну)

Коли хвост останется в руке,

Я малость у неё сторгую!

(Играют. Выигрывает дьяк).

Роу:

— Шулер! Мошенник!

Дьяк:

— Я честный труженик,

Не надо суетиться,

Скупая суета -

Есть ерунда!

Играйте, пока деньги есть,

У вас их пока не счесть!

Трактирщик:

— Злые боги!

Сбили меня с дороги!

Оставив старику лишь честь!

(Играют, проигрывают).

Франц:

— Невероятно, но я пустой,

Вся жизнь долой

Умчалась карточной игрой!

Роу:

— На всё! Ва-банк!

Спускаю банк!

Дьяк:

— На всё согласен я,

Чтоб счастье попытать же ваше,

И если уж унизили себя,

Тогда же выиграйте и мир для нас

Покажется намного краше.

Франц:

— Ва-банк!

Трактирщик:

— Меня отправят либо в яму

Коунтергетскую⁸⁷, либо в тюрьму!

И я, и я, готовый испытать судьбу,

Раз уж терять,

То всё! Меня уж больше не унять,

Прости меня покойная жена,

За то, что я могу таверну потерять,

Как два гроша!

(Играют. Выигрывает дьяк, на стол из рукава дьяка падает туз пики).

Роу:

— Мошенник!

Откуда карта?

Ежели ни из рукава!

Вот откуда тянется ботва!

Франц:

— Раскусил!

Цыгане-то его рук дело!

А правда то назрела!

И золото награблено,

В фальшивые монеты сплавлено!

(Трактирщик прикусывает язык. Роу выхватывает из-за пояса нож. Бросается на дьяка).

Роу:

— Убью!

Свинью!

На части разорву,

Смердящего лгуна!

(Роу останавливает вмешавшийся трактирщик).

Трактирщик:

— Не надо!

Разве горя мало?!

(Роу, взбесившись, кидается к трактирщику).

Роу:

— Иуда!

Каната для тебя не жаль!

Паскуда!

Трактирщик:

— Оставь, прошу оставь!

(Роу ранит ножом трактирщика).

Трактирщик:

— Убит, убит! Святые небеса!

Свершились происки глупца,

Чахнущего над сундуком,

Судьба же предпочла ходить конём!

Действие четвёртое

Те же, полицейский и управитель.

(Открывается дверь. На шум входят полицейский и управитель).

Управитель:

— Услышали мы вой,

И шума бой!

Кровь на вас, стареющий слуга!

Разбойники! Не избегут позорного суда!

(Онемевший Роу бросает нож).

Роу:

— О, всё кончено!

За голову мою награда уж

Назначена!

Полицейский:

— Какой устроили дебош!

Ну что ж!

Пройдёмте, и нервы успокойте,

И вы раненный в мясную часть,

Ну не завидная у вас же участь!

Не скоро сможете сидеть

И слушать,

Так лучше уж постойте!

Но за мной пройдёмте!

(Полицейский, управитель, не обращая внимания на Франца и дьяка уводят трактирщика и Роу. Двери захлопываются. Гаснет свет ночников и свечей. Дьяк одевает свой плащ, и превращается в Дьявола).

Франц:

— А, я намочил штаны,

От ужаса, о как интриги сплетены!

Дьявол:

— От сумы и от тюрьмы не зарекайся,

В своих предубеждения не зазнавайся,

И загрехи прошлые и будущие ты покайся.

Ни то гореть тебе без времени

В горниле везувиевого⁸⁸ пламени!

(Франц в испуге падает на колени).

Франц:

— Каюсь, каюсь!

Я признаюсь,

Когда-то крал я у солдата,

И с рынка арбузы,

Один раз для себя, второй же для семьи!

Дьявол:

— Лови!

Монеты все твои,

Но смотри,

Покуда золото есть золото,

О счастье души, моли!

Пока оно блестит, её и береги!

(Дьявол бросает монеты Францу и исчезает. Франц ползает по полу, собирая монеты).

Франц:

— Вот она!

Но так черна!

Бледна и довольно уж легка.

(Франц пробует монету на вкус).

— Помёт куриный,

Ах я пёс постылый!!!

Тьфу!

Не обмануть судьбу!

(Франц выбрасывает помёт и мнёт его ногой).

Франц:

— Обманут я чертом,

Всю жизнь гонюсь за серебром,

А находя, теряю,

В помёт его легко так обращаю!

(Франц выходит из таверны, и падает на колени. Истерически смеётся).

Франц:

— О, свет!

Как я был слеп!

Конец.

Декабрь 2016 года.

Пьеса вторая. Пары любви

Пары́ любви

Комедия

Ипполита фон Бюргер — баронесса, толстушка.

Казановских — русский граф, статный красавец, знаменитый любовник и ловелас.

Граф Николай Орловский — друг Казановских.

Графиня Наталья Скупердяева.

Призраки барона и баронессы Бюргер.

Незнакомец.

Незнакомка в маске.

Милия — вдова, баронесса.

Элонна — сестра Милии, баронесса.

Муж Элонны, барон.

Муж Натальи, граф Скупердяев.

Ведьма.

Кухарка.

Духи — любовницы Казановских.

Злой дух.

Тень.

Купидон.

Сваты.

Гонец.

Священник.

Слуга.

Банкир — немец.

Служащий банка.

Толпа.

Толпа гуляк.

Горожане.

Разбойники.

Атаман разбойников.

Свора мальчишек.

Другие.

Действие первое

Призраки барона и баронессы Бюргер.

Ипполита.

Кухарка.

Тень.

Купидон.

Явление первое

Ипполита.

Кухарка.

Германия. Гамбург. Зажиточный дом Бюргеров, покойного барона и покойной баронессы.

Чердак. Ипполита в роскошном бальном платье чахнет над сундуком с приданным, держа в руках букет ромашек.

(Ипполита гадает).

Ипполита:

— Любит, не любит!

Любит, не любит…

Любит… не любит!

Не любит!

Вот досада!

Но для уст моих услада

Будет,

Если цвет покажет,

Что любит он меня,

А не накажет

Меня тем, что скажет,

Что не любит!

Но будь что будет,

Перегадаю я,

Начну сначала, о да, о да!

Сделаю это не для него, а для себя.

(Гадает).

Любит, не любит!

Любит, не любит!

Любит!

Ох, как же жарок этот сон,

В каком явился он.

Сон, какой мне очи не даёт открыть,

Его ведь дерзкий аромат,

Я не смогу уж позабыть.

Весь долгий полный месяц, коей рад

Меня с ума сводить своими белыми лучами,

Какие в дом и в сердце постучали

Одинокое и девственное, непорочное,

Священное!

Этот месяц — чувство необыкновенное

Мне навеял,

И розами влюбленности мне ноги усеял.

И лишь я приоткрыв десницей

Створку, в грудь мою, окна,

Повела себя я озорницей,

И с ума себя свела.

Не остаться б у разбитого корытца,

Из него ведь течь вода,

Начнёт, как раз и два,

И не даст совсем напиться

Даже в ливень

Из ведра!

Как бы не был дождь противен,

Мечтами и слезами не умыться,

Но в порыве

Страсти неразменной,

С ними всё же не проститься.

Стоит мне лишь охладеть,

К пищи сладостной и вкусной,

Жизнь моя на фоне грусти

Кажется совсем постна,

Но в душе цветёт весна,

И случается однажды,

Два события столь важных,

Их не уложить и в два письма.

Слов весло волнует русло,

Гонит прочь сомнения и устно

Развивает паруса,

Мчится вдаль корабль, и грохочут небеса,

Не уйти от бури чувства,

Это сильно ведь, весьма.

В горло мне не льётся

И вино и сладкая роса,

Что ж несчастной остаётся,

Как не погубить себя?

Он, в любви, серьёзный парень,

Но играет он без правил,

Ухватился лишь едва,

Ведь с него — с гуся вода!

Но его с того большого празднества

Увела та –

Весёлая вдова!

Тем обставила меня.

Мне уж, скоро, двадцать два,

Но дурна,

Я это знаю,

Но я с пудрою играю,

Хоть немного и полна.

В сундуках пылиться зависть,

И на выданье тряпьё,

Даже денежки остались,

Запоздало лишь сватьё!

Я его бы полюбила,

И кормила б, и кормила!

Так его бы откормила,

Что печаль бы позабыла.

Накормить — ведь это мило!

Появись свиное рыло –

Не свиное, а моё!

В милом ненаглядноё!

Только, как бы всё обставить,

И жениться так заставить

Без комедии, легко…

Чтоб его ко мне влекло.

Для постели он герой,

И любовник неплохой,

Но на кухне или в доме -

Лучше петь в церковном хоре.

Тем совсем отвратно горе,

Но мне стоит в том же тоне

Продолжать охоту,

И тогда уж вскоре,

Получу я дичь и даже в ясную погоду

Одевать я буду лисью шубу,

И закатывать губу

Молодому жениху.

На худой конец — и свадьба не беда,

Но победа будет нелегка!

Если все мои уловки,

И капканы, мышеловки

Не помогут мне успех найти,

То придётся в лес уйти.

Там в лесу на курьих ножках,

На широких лопухах,

По лесным глухим дорожкам,

Там — погибель женихам.

Там живёт та отрывная,

Ведьма, дикая и злая.

Ей я в лапу дам,

Дар — не по её годам!

А сейчас займусь я этим,

Как уж можно и отметить,

Ворожбою лютой и худой,

На костях куриных — знак простой.

Но судить меня постой,

Я нашлю смешную порчу,

Я ему кудель испорчу,

В страсти бойкой — вдруг застой.

Отобью ему сноровку,

Чтоб кутить ему неловко

Стало ненароком с той,

От нежных слов чьих

Сердце разрывает стон и вой.

Так не быть ему пророком

Вечеров и лож девичьих,

Под конец пришлю воровку,

Чтоб украла ту верёвку

За кою чёрт его за шею вздёрнет

От досад и неудач,

Он в удачах и победах ведь богач!

Упадут из рук бразды спасенья

В страсти не найдёт он умиленья,

Одомашненным он станет,

И денёк тот вдруг настанет

Под венец его силком,

Приволочат целиком.

Мне теперь пора на ужин,

Повар, как никак, нагружен,

Студень подан и остужен.

Разум мой не спить и потревожен,

И желудок мой пустой,

Но, друг мой волшебный, ты встревожен?

Ты хихикать уж постой!

Жениха разбудить бой

Резвых бубенцов

И весёлый крик гонцов.

(На чердак поднимается кухарка).

Кухарка:

— Госпожа, краса вы наша,

Ждёт полна уж ваша чаша,

И сготовилась говяжья каша,

И куриный ждёт рулет,

Миска целая свиных котлет.

Ипполита:

— Я иду! Поди уж прочь,

Ведь тебе совсем не дочь,

Чтоб от дела отрывать,

И за стол меня волочь!

(Ипполита толкает кухарку в дверь закрывает сундучок, уходит).

Явление второе

Призраки барона и баронессы Бюргер.

Тень.

Купидон.

Тот же чердак. Полночь. Пробило ровно двенадцать часов. Являются призраки Бюргеров.

(Призраки кружатся вокруг сундука и воют).

Призрак барона:

— Хоть и мертвы мы, но досадно,

Что с нашим отпрыском не ладно.

Её давно отдать пора,

Но нету смелого для дела жениха,

Который лишь лишён того нечаянного

Чувства красоты,

Для коего и безразличны все цветы,

Который окрылён полётом сытости и скуки,

И не боится адской суеты и муки

Домашней жизни с гадким лебедем.

Который так в душе томит

Красивый мир любви, но сыт

Уединением.

Призрак баронессы:

— Восславим этот дом,

И мы, вдвоём,

Заклятый ритуал здесь проведём.

Дадим ей сил исполнить ворожбу,

И не посеять с графом, между тем, вражду,

Исхода двадцать два года я всё жду,

И нет покоя мне,

Нет покоя и тебе.

Пусть её так охраняет бес любви,

Тот мальчик Купидон,

Пусть он заботится о том,

Чтоб стрелу точно так метнуть

В размоченное неудачами

Каменное сердце,

И этим завершить долгожданное дельце.

Призрак барона:

— Сомкнём же руки, супруга,

То, что мы делаем — не услуга!

А уступка,

Пусть мнёт порошок ступа,

Пусть сыпется пыль в стакан

Шампанского, и граф стои́т

Исполнив стройный стан.

Призрак баронессы:

— Пусть радости пылающий фонтан,

Прольётся на его стручок

И песню завершит сверчок.

(Баронесса и барон поют).

Баронесса и барон:

— О, выйди к нам на лунный свет,

Не игнорируй наш вопрос,

Дай на него ответ.

Явись ты к нам великий гений,

Чьё имя лишь мрачнее тени.

(Ветер. В углу чердака появляется чья-то тень).

Тень:

— Живой бы плоти не ответил,

Но вы, холодные зовёте

Меня к могиле в полночь эту,

Не к свету,

А во тьму,

Какая больше по нутру

Мне, говорите — иначе я уйду.

Баронесса и барон:

— О, незнакомец властный,

Не делай глас ужасным,

Лишь одного хотим мы — не уходи,

Ты нашу честь, ты наш славный род

От вымирания спаси.

Ты проси

У духов всё что хочешь,

В замен ты нам лишь напророчишь

О заклинании

И удержании

Сердца одного,

Неприкаянного.

Ты завяжи весь норов в узел,

Чтоб крепок был,

Пусти его на дно.

Так глубоко,

И далеко,

Для сети недоступный,

Пусть дно морское он хранит,

Меж этим, дух смятенья и блуда в графе спит.

Тень:

— Знаком тот граф мне,

Он на хорошем у меня счету,

Остался я доволен им вполне,

И это я учту,

Когда его я душу попрошу

У вас, покуда, не вышел срок,

И не выпали все перья у сорок,

Исполню ваше приказанье,

Страстей огнива угасанье.

Волненья камень более не выдаст

Никогда искру,

На этом замолчу,

И уйду,

До скончания договора,

А после должника найду,

И вексель заберу.

Баронесса и барон:

— Согласны мы,

Ведь душу мы дарим не свою,

Но подложили мы хорошую свинью,

Разгульному пажу.

(Ветер. Тень исчезает).

Баронесса и барон:

— Ушёл, оставив лишь молчанье стен,

Но зыбкий тлен

Зовёт на помощь нам удачу,

Явись наш мальчик Купидон!

Призрак баронессы:

— Динь-дон!

Динь-дон!

(Раздаётся скрип стропил и на чердак вваливается тучный мальчик с крыльями — Купидон).

Купидон:

— Нечаянно меня похитили

Из нежного заоблачного ложа,

Да не умыта моя рожа.

Перед гостями в виде я небрежном,

В одних трусах,

В глазах

Одних моих лишь страх!

На теле нежном

Мурашки бегают

От холода могильного,

Но разве я похож на посыльного?

Которого так легко вызвать к покойникам?

Пойду-ка я на подоконник!

(Баронесса и барон выходят на свет к Купидону).

Баронесса и барон:

— О, милый нежный Купидон,

Добро пожаловать в наш дом.

Не к нам, не к нам тебя зовём,

На чердаке мы лишь вдвоём.

Амур любви,

Мы умоляем, помоги!

Су́дьбы живых ты разреши,

Их запоздала зрелости игра,

Ты две судьбы спеши свести,

Твоя ведь хитрость на все выдумки сильна,

Рука легка,

И мысль вольна.

Купидон:

— Полюбишь и козла!

На счёт мой вы не заблуждайтесь,

Мне всё равно в кого стрелять,

И если это мне поможет,

Ещё так ночек семь поспать

В покое, то возмужайте,

Готов стрелу я занести

Над несчастными

В любви.

Могу я в стрелы те вложить

И яд и кислоту,

Надеюсь лишь на прямоту

Полёта и пера игривого волненье,

Любовь — всем людям наслажденье,

А мне лишь попадание и меткость — утешенье.

Так ваша дочь,

И граф,

О, нету больше граф

Пустых в книги их влюбленностей,

Но если обойтись без должностей

Мужа и жены,

То надобен натяг струны,

И с силой поразить,

Но для начала я пойду

Тренироваться наверху,

И вам желаю не тужить!

(Купидон с грохотом уносится наверх и исчезает).

Баронесса и барон:

— О, кончен ритуал!

Пора наведать карнавал,

Где будет много знатных дам,

И красотой они померкнут,

Когда портные снимут мерку

С нашей дочери, веди её на бал!

(Призраки исчезают).

Действие второе

Граф Казановских.

Граф Николай Орловский.

Ипполита.

Кухарка.

Явление первое.

Граф Казановских.

Граф Николай Орловский.

Съемная квартира графа Николая Орловского. Казановских не спеша одевается, его друг граф Орловский лежит на кровати и курит трубку.

Казановских:

— На маскарад!

Друг мой, на маскарад,

О, как ему я рад!

Там столько наберётся

Потаскух,

И знатных и простых,

Не надобно приёмов мне мирских,

Ведь ясно мне одно, мой друг,

В поздний вечер не останусь я один,

Полно от скуки слуг!

Орловский:

— Но вдруг?

Ты лучше подстрахуйся,

Возьми одну и с ней балуйся!

Казановских:

— В чужой стране мне стада мало!

Я как огульный радостный бычок,

Мне только дай толчок!

Всех перепортить немок,

Из девок

Превратить их в жриц

Любви, а не застенчивых девиц.

Орловский:

— Ох, огульных ты бычок,

Тебе бы на бочок,

А кстати, не хочешь табачок?

Казановских:

— От твоей махорки,

Мне воротит и тошнит,

Ты лучше б открыл у окон створки.

Орловский:

— Боюсь отвесить шторки,

Не то набросишься ты на соседок,

А там гляди и на соседа,

Хотя, может и выйдет мирная беседа.

Скажи, не надоело

Тебе от пыли вытирать

Подкроватную пядь?

Казановских:

— Соблазняй свободных и гуляй смело!

Но мне какое дело до мужей?

Коли эти потаскушки,

Готовы так развесишь ушки,

И прыгать на коленки,

Без всякой робости и нравственной оценки.

Орловский:

— Ты прав, ведь женщины дают нам жизнь,

Когда рожают нас,

Затем, когда так вдохновляют,

Они же знают,

Пред кем своим хвостом виляют.

И этим самым хвостиком,

На путь мужчин всех наставляют.

Казановских:

— Вот именно мой друг, ты прав,

И лучше нет любовных нар.

Орловский:

— У здешних буйный нрав,

И ты мой друг во сто раз прав,

Чем я, но для меня утеха -

Заполучить одну и остыть,

Как шкварка к котлу не пристыть,

Пока молод я, найти бы мне жену,

Не спьяну говорю!

Жену!

Казановских:

— Ну, жену, так жену!

Но к любовницам ходят не жену искать,

На маскарад — не с женами скакать!

Орловский:

— А веселиться

И искать девицу

Для сладострастия

И прелюбодеяния,

Для первого свидания -

Не дурно я скажу,

Своему дружу-жу-жу!

С кем-нибудь я задружу!

Но маскарад завтра,

А ты куда намылился,

Решил с той вдовушкой оттопыриться?

Казановских:

— Пфу-у-у… та вдова — уж прошлый век,

Я ведь модный человек.

Пригласил к себе на дачу,

Одну неместную знатную клячу.

Орловский:

— Удачи, друг, удачи!

От радости я за тебя поплачу.

Но только ты смотри,

Ничего от неё не подлови.

Казановских:

— Добро тебе уж дичь пороть,

Всё, я вышел за порог!

(Казановских выходит).

Орловский:

— Пока, пока, несчастный друг,

Мой ненавистник всех толстух,

Сердце твоё до поры до времени непоколебимо,

Но видится мне, оно, уязвимо

К твоей же страсти,

Которая и сыграет роль роковой напасти.

Явление второе

Ипполита.

Кухарка.

Тот же чердак дома Бюргеров. Ипполита занимается ворожбой. Чертит пиктограмму вокруг сундука, рисует заклинания. Толчет куриный помёт в ступе.

Ипполита:

— Худей мой мальчик от стыда.

Пусть тело хлещут ветки и роса,

Встаю я в круг чудесный,

Пою я эту песню,

Я приворожу тебя сейчас,

И наложу я прочный сглаз

Да отведу твой глаз,

От дивных и бугристых

Мясных холмов,

Смысл заклинания таков.

Пусть жизнь твоя усеет поле неудачи,

Пусть конь твой резвый больше уж не скачет,

Подсолнух не поднимет мякушку,

Не поцелует девушка лягушку,

А схватит зверь тебя за самую макушку.

Не соблазнишь ты больше потаскушку,

И не уйдёшь ты с ней в ночи за угол,

Ведь стал ты глуп и неуклюж,

Промокший ты средь грязных луж,

Искуситель более не дюж.

Я силой духов обладаю,

Об этом в скорости узнаю.

Тебя со мной сведёт злой чёрт,

Который в этом деле так упёрт,

Что поломает все облезлые рога,

Перебодав огромные стада

Красивых ланей и тигриц,

Льстивых и неугомонных лисиц,

Какие окружают сплошь тебя,

И манят, уводя в долину сладкого греха.

Откройся сундучок,

Как славный старичок

Хаттаб⁸⁹, исполни все мои желанья,

Любви и счастья подражанье!

(Сундук распахивается и задувает все свечи, Ипполита в ужас кричит, спотыкаясь и ударяясь головой в темноте о косяк, падает с лестницы вниз. Сундук захлопывается).

Кухарка:

— Бегу!

Разве воры!?

То я их перебью!

Я матёрая кухарка,

Курицам отрубаю головы я ловко!

Налету!

На то нужна особая сноровка.

Ипполита:

— Дура! Подними меня скорей!

Кухарка:

— Для этого не хватит ста коней!

Действие третье

Казановских.

Графиня Наталья Скупердяева.

Незнакомец.

Толпа гуляк.

Дача графа Казановских. Гостиный зал. Граф Казановских встречает русскую замужнюю княжну Скупердяеву Наталью.

Казановских:

— О, её приезд я жду

Уж больше месяца в поту.

Как же её я возжелал,

Когда я из России уезжал,

Что кудри на себе я рвал.

Ведь, как трус я удирал,

Её в свои объятия не сжал

И не прижал

Её к постели,

Но годы пролетели,

И я возмужал!

Но что-то чешется в носу,

И жжёт в паху,

Вот-вот чихну.

(Чихает).

Какая то нездешняя зараза,

Иль от волнения чахотка

Меня взяла в свои чарующие клешни,

Но я здоров, хотя бы внешне.

(Входит Наталья).

Наталья:

— О, ваше имя на слуху

Граф, не встречала я на своём веку,

Ещё таких озорников,

Готовых вблизь окон

Свои развесить сети

Для ночных заблудших мотыльков.

Но, граф мой милый, как же ты живёшь

Без северной России,

Ведь это непосильно,

Оставить одну меня без счастья вдвоём

Пройтись по Невскому проспекту летним вечерком.

Казановских:

— Краса ваша, Наталья,

Озаряет всю северную тьму,

Но на родину я не отплыву,

Мои паруса порвал попутный ветер,

За это вы в ответе.

Наталья:

— Я?

О боги здешние,

Святые небеса!

О чем вы граф?

Казановских:

— О том, что как далёкий остров,

Вы были в памяти моей,

Который я так и не изведал,

Его смертельные опасности

И странности и сладости

Его божественных плодов,

Среди дремучих дебрей

И свежих утренних ручьёв.

Вы для меня, как маятник в ночи,

Среди безумства моря,

Вы якорь мой,

Якорь бедствия и горя,

Упавший и бороздивший дно

Моей души.

Лишь вас зову в ночной глуши

Любви и вожделенья.

Наталья:

— О граф, но как же муж?

Едва ли мы успеем

Совершить извращенное дело,

Но надобно нам смело поспешить.

Где же ваша кровать,

Хочу взглянуть,

И если не понравится могу и улизнуть!

Казановских:

— Идёмте, покажу,

С палатами роскошными я с колыбели сей дружу.

(Казановских водит Наталью по дому и останавливается напротив занавесок).

Наталья:

— Занавески?

Казановских:

— Мои любимые,

Мной так чтимые,

Один итальянский мастер

Их изваял,

Подобный Микеланджело,

Или Гефест⁹⁰ великий бог,

Он ткал,

И золотом их прошивал.

Эти занавески подобны тем,

Какие нагоняют тьму на обитель

Моего разврата, мою кровать,

С которой так мне тяжело вставать

И отрываться от объятий жарких,

Поцелуев алчных и ароматов марких

От мужских губ и рук,

Скажите, я вам люб?

Наталья:

— Идёмте же в спальню не томите!

Меня вы в ней возьмите,

Сходу!

Я столько лет ждала,

Без ваших стонов я хирела

И чуть было не померла.

Зачем, вы граф, покинули меня?

Когда готова я была,

Для вас открыта

И доступна и легка,

Как над глупцом победа?

Казановских:

— О, серенада спета!

И без последнего куплета,

Увлеку вас, Наталья, на чистый трон

Утех Гоморры.

Наталья:

— Для вас доступны горы.

(Наталья в объятиях графа залетает в спальню. Они страстно целуются и раздеваются. Падают на кровать. Спустя время в комнату врывается запыхавшийся человек, незнакомый графу. Казановских вскакивает, прикрываясь штанами, Наталья падает в обморок).

Казановских:

— Вы кто? Зачем вломились вы в чужой дом?

Незнакомец:

— Кто я?! Кто я?!

Вы шутите, негодяй?

Я муж её!

И это вы, вторгаетесь в мой дом!

В мою семью,

За это я вас и убью!

(Человек достает пистолет и стреляет, но промахивается).

Казановских:

— И если не был я так гол,

В своём же доме оголён,

То научил бы вас стрелять,

Но вы испортили мои занавески!

(Казановских в ужасе отскакивает и хватается за занавески, затем начинает убегать от мужа).

Занавески! Занавески!

Незнакомец:

— Я порву их все в куски!

Раз для вас так дороги́!

(Незнакомец выхватывает кинжал и бросается на занавески, режет их в куски).

Казановских в сторону:

— Пока, изверг занят делом скверным,

Потрошить мою особую гордость,

Я захвачу штаны,

И смогу уйти окном,

Оставив шлюху с мужем чудаком.

Незнакомец:

— Рву, рву, всё слышал я!

Всё было на слуху!

Как ты хвалился и блистал словцом,

Как вешал ты лапшу

На уши так искусно,

Ты говорил по-русски,

Меж тем манил, как дикий мавр,

Но не успел собрать ты лавр.

Ты лев,

А я охотник!

Дай чуть разделаться с твоими идолами,

Я выпотрошу тебя,

Как дикого сибирского кабана!

За вами проследил

Я, поход этот меня не удивил!

Давно жена мне уж наставила рога,

Вот пришла пора, за это отомстить,

И придушить,

Как Дездемону порешить!

(Казановских выбегает на балкон, выпрыгивает из окна и уноситься прочь из дома, но зацепившись штанами за забор рвёт их).

Казановских:

— Штаны, и те порвали!

Негодяи!

Чем бегать за любовниками,

Лучше уж никогда не жениться!

О, мне нужно убежать и напиться,

Пока меня город не увидел,

И никто сквернословием не обидел.

Прочь, прочь от обители зла!

С мужем не изведаешь добра.

(Бежит по переулкам. Навстречу Казановских выходит толпа гуляк).

Один из гуляк:

— Вы видели? Он как младенец Иисус гол!

И у него стоял как…

Другой гуляка:

— Молчи уж дурень,

Хватит сквернословить,

Знакомого узнал я в нём,

Это же граф Казановских,

Блистал красивой головой,

Только с голой…

Первый гуляка:

— Ишь, не ругайся, мне запретил

И сам стесняйся!

Наш Казанова получил по …

Третий гуляка:

— По самым бубенцам,

Но вам самцам,

Такое и не снилось,

Бегать ночью по дворам,

Как бык голодный по стогам.

(Уходят).

Действие четвёртое

Явление первое

Орловский.

Казановских.

Квартира графа Николая Орловского. Орловский в постели. Разбуженный стуком в дверь поспешно встаёт и идёт открывать.

Орловский:

— Кого-то черти принесли,

Под звон зари.

Хоть дверь ты подопри,

Ведь не уймутся,

Хоть и не выходи.

(Кричит через дверь).

Нет никого дома!

Уходите!

И дикость свою заберите!

Казановских:

— Это я, граф! Скорее открывай,

А то по всем переулкам стоит и вой и лай,

Всех я собрал собак

И отморозил свой пятак.

Кочан мой изнутри промёрз,

Я не могу смотреть без слёз!

(Орловский открывает).

Орловский:

— Ох, божечки, да что случилось?

Что с тобою приключилось?

Ты почему, как Адам,

После грехопадения,

Скитаешься по лесам, по дворам?

Ну нет, вот это представление!!!

Казановских:

— Прошу, немного помолчи

И-и-и выслушай меня,

Та дама, какая к пол ночи

Ко мне приезжала,

На хвосте принесла дурные вести,

Которые меня оставили без чести,

Голышом я пробежал не две версты,

Преодолел я вплавь мосты.

Орловский:

— Дай угадать,

Не надобно мне и гадать,

Чтоб предугадать

Дела исход,

Так вот — тебя она оставила без штанов?

Но мало ль нынче дураков?

Казановских:

— Не она, не она!

А муж её, повеса,

Разинул рот на мой багаж,

Хотя её типаж –

Тупой ревнивый лысый дурень,

Давай покурим?

От волнения и холода ночного,

Похож я на дикаря лесного.

Он мне занавесочки порвал,

Какие я так страстно собирал,

Я их в Италии облюбовал!

Мне их один купец продал,

Совсем не дешево,

А за три тысячи рублей!

Выпивки налей,

Скорей!

(Орловский наливает водки и даёт Казановских трубку, тот раскуривает и пьёт).

Орловский:

— Может, тебе карету заказать?

Четыре есть, так скоро пять

Пробьёт,

Тебя никто не приметит

И никто не найдёт

В такую рань.

Казановских:

— Враг у ворот!

Он совершил переворот

На моей дачи,

И туда без страха,

И без штанов я не взгляну!

Он с пистолетом был,

И у него кинжал,

Было, думал, что пропал,

Но я с балкона вниз упал

И дёру дал!

Поедим вместе,

Но дай свою одежду мне,

Похож я буду на бродягу,

На уличную цепную дворнягу

В обвисшей одежде,

Но я переживу, ведь два друга вместе!

Орловский:

— Поедем, и порядок наведём,

Возьму свою я шпагу,

А ты возьми пистолет,

Он старый, ему, как тридцать лет,

И заряди его,

Ну, хорошего всего,

В путь!

(Казановских влезает в чужую одежду и два друга уезжают, немного погодя, на дачу).

Явление второе

Те же.

Дача Казановских. Оба графа входят.

Казановских:

— Дверь открыта,

Её отпёрли изнутри,

Но ты, первый входи.

(Орловский входит).

Орловский:

— Кто есть, выходи!

Я насажу тебя на свою шпагу!

Узнаешь ты доблести отвагу!

Я здесь останусь, как спартанец,

Из длинного числа,

Какие били персидского царя!

(Тишина).

Заходи, смелее друг,

Вокруг тишина,

И никого нет!

Враг твой давно уж видит белый свет.

(Входит Казановских).

Казановских:

— Спёртый дух здесь,

Витает, есмь.

(Проходят в спальню, и на кровати видят мёртвую графиню, занавески сплетены в длинную верёвку с узелками).

Орловский:

— О, бедный Кассио!

Задушена? Убита?

Смотри, лиана свита на её шее,

Ты ль её убил?

Скажи мне! Ты ли мне наврал?

Её, как коршун ты задрал!

Безумный мавр!

Казановских:

— Откинулась она, с испуга,

Вот тебе и мне услуга!

Когда оставил я её,

Покуда не пробрался в логово твоё,

Она всё время мёртвая была,

Ох, как речь её казалась мне сладка!

Как она мне голод разожгла!

Её бедное сердце не выдержало,

Но не выдержат и наши доводы,

Ведь это труп чужой женщины,

В чужой постели!

Без свидетелей,

Меня обвинят в преступлении,

И проведу остаток жизни я в уединении,

Без утех и игривых жриц увеселительных домов,

Покуда мне не снять с себя оков.

Орловский:

— Так, постой!

Ты говоришь, сердечный приступ и застой?

Тогда решить готов я дело,

Давай, берись за руки смело,

Её уж больше не найдут,

А лишь её измокший труп,

Проглотит жидкий пруд.

Во всём обвинят супруга,

Ведь это его жена и подруга.

Спустим её мы в канализацию,

Проведём, так сказать, утилизацию,

Здесь недалеко,

Неси, и дверь прикрой

За собой!

(Уходят, унося труп).

Явление третье.

Те же.

Дворы, канализация. Орловский Казановских спускают труп в открытый люк.

Орловский:

— Прощай,

Не забывай,

Покойся с миром.

Казановских:

— Ты была моим кумиром!

Теперь, друг мой, на маскарад!

Ему, чем погребению, я больше рад!

(Уходят).

Действия пятое

Ипполита.

Казановских.

Орловский.

Милия — вдова, баронесса.

Элонна — сестра Милии, баронесса.

Муж Элонны, барон.

Муж Натальи, граф.

Слуга.

Незнакомка в маске.

Кучер.

Другие.

Толпа.

Явление первое

Ипполита.

Казановских.

Слуга.

Незнакомка в маске.

Маскарад. Бальный роскошный зал. Ночной сад. Все в масках. Казановских танцует и его подхватывает незнакомка в маске.

Незнакомка в маске:

— Склонись, буйный ты ревнивец,

Перед судьбой своею решённой,

Дорогой предрешенной.

Настал конец,

Я твоей судьбы гонец

Вручаю вот этот гранатовый браслет,

Третьего такого нет,

Второй лишь у возлюбленной

Твоей, хранится на месте нежном и облюбленном.

Теперь прощай, кружись и веселись,

Злодей, развратный лис.

(Незнакомка исчезает).

Казановских:

— Вот ересь!

Наверное, это перекись

В вине,

Или мне уж чудится, вполне,

Но браслет у меня в руке!

Чур!

(Выбрасывает браслет).

(Казановских танцует дальше, но выбившись из сил отходит выпить шампанского. За ним наблюдает Ипполита.

Ипполита незаметно подсыпает в бокал шампанского порошок и отдаёт слуге).

Ипполита слуге:

— Вот он, тот граф, выполняй!

Отнеси ему бокал, лентяй.

Скажи, угощение ему от его поклонницы,

Его страсти наложницы.

И проследи чтоб взял,

Ни то для тебя окажется окончен бал!

Слуга:

— Повинуюсь, всё как приказали,

И всё что в точности сказали,

Я исполню!

Про вашу лютню

Любви, я умолчу,

И мигом ему вручу

Послание.

(Слуга уходит).

Ипполита:

— Под маской, он меня узнает,

Сколько сердце моё будет ещё маять?

Но решусь я, подойду,

И улыбку попрошу

Взамен,

Хотя…скупой обмен.

(Ипполита подходит к графу).

Казановских в сторону:

— Какое-то странное шампанское,

Наверное, бельгийское, или шотландское.

А это вы? Баронесса?

Вы в точности принцесса!

(В сторону).

Едва ль её так сложно не заметить,

Её одну на сто легко приметить.

Её бочонок, как всегда пустой,

Она любой обгложет стол.

Ипполита:

— Граф, вы мне льстите,

Не желаете ли вы

Показать мне те места,

Где розы вы растите

Для своих распущенных любовниц,

Для нас, скромниц.

(Граф узнает в толпе Милию, давнюю любовницу и убегает).

Казановских:

— Простите,

А вы идите,

Идите!

(Уходит к баронессе).

Казановских:

— О, барышня,

Вы, как спелая алыча

Заморская,

Такая сочная и скользкая,

Что вас, как рыбу за хвост

Невозможно поймать,

Как не старайся, ать?!

Милия:

— Ну, вы граф и прохвост!

Подкидывайте хворост,

Я вас уже так заждалась,

Что пляска даже началась.

Мы, может быть, приступим к делу?

Моя сестрёночка созрела.

Она нас поджидает наверху,

Имя её у каждого сорванца на языке,

Её зовут Эллона,

Она, как Венера,

Раздета и спела,

Составит нам компанию,

Для забавы и развлечения,

Идёте? Иль вы своё сердце бережёте

Для других?

Казановских:

— Что было б за пренебреженье!

Конечно же иду!

Да, не иду, бегу!

(Милия и Казановских уходят в закрытые апартаменты, наверх).

Явление второе

Казановских.

Орловский.

Милия.

Элонна.

Муж Элонны.

Муж Натальи.

Другие.

Толпа.

Апартаменты. На роскошном ложе, усыпанном лепестками роз, ждёт Элонна.

Элонна:

— Я заждалась,

Во мне страсть проснулась,

И потянулась к небесам,

К Эроса чудесам

Я прибегну, и тебя,

Красавец, не отвергну!

(Элонна тащит графа в кровать и не даёт встать).

Казановских:

— Вот это стать!

Вот это плечи,

Всего милей мне твои речи.

(Целуются, к ним присоединяется Милия и устраивает поцелуйный оргазм, все раздеты. Но в дверь начинают ломиться).

Милия:

— О боже!

Кто же, кто же?

Элонна:

— Да муж мой, сам назрел,

Видимо, нас он где-то подсмотрел!

Скорее граф, прячьтесь под кровать!

И из под неё под угрозой смерти не вылезать!

(Казановских под кроватью, встречает того же незнакомца, которого видел на своей дачи).

Казановских:

— Вот так встреча!

А вы несли такие речи,

В моём доме!

Но где же ваша жена,

Или размолвка и горе?

Между вами вышла?

Или всего лишь затишье

Перед бурей?

Муж Натальи:

— Где, где!?

В Караганде!

Сами знаете, осталась отдыхать

На вашей кровати, она устала

И переволновалась,

С ней такое случалось

С самого детства и случается,

Иногда она не разлучается

Со сном несколько дней!

Я хотел пустить, было, коней,

Но постеснялся в чужой дом повторно

Постучаться.

Невежливо без разрешения являться.

Казановских:

— О, боги!

За что такое наказанье?

За что, ты глумишься надо мной,

Устраиваешь мне такие свиданья,

О каких тебя я не просил,

Я выбился из сил!

(Казановских плачет).

(Милия открывает дверь и в комнату врывается пьяный здоровенный мужчина, муж Элонны).

Муж Элонны:

— Резвитесь птички?

От меня, видимо, под кроватью

Затаили тайнички?

Я видел всё, я видел, как ты, Милия,

Его вела, сюда наверх, этого лгуна!

Потаскуна!

Ты вдова,

Развратная шлюха! Беспутная карга!

(Муж Элонны отталкивает Милию и устремляется к кровати).

Элонна:

— Прости, ты не так всё понял!

Здесь только мы,

Никто уж более

Не потревожил наш покой

Муж Элонны:

— Пора выпить за упокой!

(Стаскивает Элонну и опрокидывает кровать).

Муж Элонны:

— Как? Да вас тут двое?

Муж Натальи:

— Можно разрешенье попросить

У вас, в подобном тоне

Не смейте так глаголить!

И в вашем споре,

Я не хочу участвовать,

Оставьте все меня в покое.

Я сам несчастный рогоносец.

Виновник перед вами,

Вы убедитесь сами.

Пригнали его сюда –

Плебей изысканного чувства,

Пышнейшие из плоти яства!

Так его и побейте!

Его чуть было не убил

Я, когда с моей женой он скромненько блудил!

Казановских:

— Погиб! Погиб!

Муж Элонны:

— Проваливай олень,

И больше мне не смей

Показывать и духу,

Тебя, прибью, как муху!

(Муж Натальи, Милия и Элонна убегают. Казановских остаётся голый один на один со здоровенным мужем).

Муж Элонны:

— На колени и

Молись перед смертью!

И ты выронил вот эту побрякушку,

Но дорогую безделушку,

Наверное, любовницы подарок,

Я слишком марок

Для него.

Браслет, хочу тебе вернуть я пред убийством,

Чтоб Бога попросить о чистом

Прощении,

Не изменю я своего решения!

Убить, убить!

(Входит Орловский).

Казановских:

— Спаси, о милый друг!

Орловский:

— Беги!

Этого бабуина я возьму на себя!

(Казановских голый выбегает вон, через маскарад, и уносится к своему экипажу).

Толпа:

— Смотрите!

Голозадый сорванец,

Как Купидон — любви гонец

Стремится прочь из лож рысцой,

За ним охотник прёт облавой,

И слышен рёв и лай, подобный лаве.

Иль он, как тот король?

Надел костюм для маскарада?

Но это роскошь,

Для нашего скромного немецкого града!

Другие:

— Там наверху дерётся кто-то,

Кого-то

Лупят хорошенько,

И если нам крадучись, туда пробраться,

То можем мы так подобраться

Что увидим всё своими глазами,

А не будем сыты сплетнями и поздними словами!

(Все поднимаются наверх).

Явление третье

Казановских.

Кучер.

Улица. Экипажи. Казановских выбегает, прикрываясь лопухом.

Казановских кучеру:

— Гони, гони

Отсюда прочь,

Мне уж больше не помочь,

Порочен я и опозорен

И только волен

Я бежать

Как рать,

Бежит от гибели

И поруганья,

К спасению, к обители

И к успокоенью!

Кучер:

— Изволите домой?

А ну конь!

П-р-р! П-р-р!

Пошёл,

Дорогу, умница, сам нашёл!

А вы, что медлите, догоняйте,

Тройкой играйте!

(Порошок, подсыпанный в шампанское, просыпается в животе и скручивает Казановских, тот выбегает в кусты).

(Казановских в кустах).

Казановских:

— О, боже, помоги!

Ты награди

Меня великим очищеньем,

Перед лицом своим,

Смой грязь лучистым омовеньем.

(Выбрасывает браслет прочь).

Действие шестое

Ипполита.

Духи — любовницы Казановских.

Дом Бюргеров. Чердак. Ипполита возится в сундуке, перебирая вещички.

Ипполита:

— Такой же у него, я видела

Браслет, но здесь только один

Лишь невредим!

Увидела одним глазком,

Он спрятал, кажется, его тайком.

Второй я не могу найти!

Но в любви,

Могу ему простить я воровство,

Покуда ждёт нас сватовство.

Милей мне нет убийцы,

Милей мне нет вора,

Пусть он пьяный валяется и у забора,

Всё равно его любить я буду,

Готова дать и за него я ссуду.

И бить в истерике посуду!

Женатого целовать не сладко,

Но я молюсь украдкой

О добрачном грехе,

Ведь я их имею все,

Кроме нескольких

И самых манящих.

Женихи, что лошади -

Товар тёмный,

Они бы мне стога ворочали!

Но он,

Одним бы вольным

Был конём.

И не сидел бы пнём,

А осваивал мягкое море,

И вскоре,

Плыл бы легко по волнам искусства любви,

Тогда б не жили в соре мы!

А рушили кровати столпы!

(Ипполита трёт браслет, стараясь прочесть надпись. Читает заклинание).

Ипполита:

— "Двое, навеки неразлучны,

Покуда узы счастья прочны"!

(Ветер. В комнату являются духи любовниц Казановских, и водят хоровод вокруг испуганной Ипполиты).

Духи:

— Устремления твои непорочны,

Возьми браслет и носи,

Не снимая его с руки,

До самой смерти.

Чары набирают силу,

И сколько б туфель ты не сносила,

Главное браслет храни,

И, во сне будь тише, не храпи!

Иди, иди…

К ведьме в дебри,

И смотри,

Как в болото не уйти!

(Духи исчезают. Ипполита падает в обморок, но через пару часов просыпается).

Ипполита:

— Привиделось с похмелья,

Несли какую-то чушь они про дикое храпенье,

И про браслет, сказки!

Россказни и враки дурные!

Но стоит поносить

Его, хоть громом разрази,

Он мне мал, ели натянула его,

Потерплю, так уж суждено…

(Ипполита закрывает сундук и спускается вниз).

Действие седьмое

Казановских.

Кучер.

Горожане.

Дача Казановских в огне. Её тушат горожане. Пожарный звон. Казановских в карете голый.

Кучер:

— Батюшки!

Горит!

Горит, а как дымит?!

Горожане:

— Сгорит, нечем тушить,

Надобно с начала поспешить,

Тогда уж можно было дело порешить,

И поправить,

Воды из вёдер прибавить.

Гори оно огнём!

Идём домой.

(Горожане уходят, оставляя дымящиеся угли).

Казановских:

— Пропало всё, мне не куда идти!

Придётся мне опять ночлег найти

У милого мне друга,

Проверь, крепка ль подпруга?

И едем! К Орловскому вези!

Гони! Гони!

Смотреть здесь не на что, одни угли…

Действие восьмое

Казановских.

Орловский.

Банкир.

Служащий банка.

Свора мальчишек.

Явление первое

Казановских.

Орловский.

Служащий банка.

Квартира Орловского. Орловский лежит в постели и стонет, лицо его усеяно шишками и синяками, рука сломана, сломаны пальца на правой ноге и выбиты передние зубы. Входит, не стучась, голый Казановских.

Орловский (шепелявя):

— Опять ты машешь своей голой мошной

По всему городу, проваливай, долой!

С меня уж хватит,

Иначе смерть меня захватит

С собой в кармане

И унесёт в аид.

Мой разум спит,

Я как в тумане!

И больше не хочу, участвовать

Яни в каком подобном балагане!

Уходи,

Не хочу тебя я видеть

И свой браслет ты прихвати!

Хватит с меня, разбитой морды,

По мне прошлись, словно тысячные орды -

Два гусарских полка!

Но, жизнь моя такова,

Что ни хочу я ждать погоды

С неба,

И от меня уж ты не жди привета!

(Казановских берёт со стола браслет и читает на нём надпись).

Казановских в сторону:

— Двое, навеки неразлучны,

Покуда узы счастья прочны!

(Ветер. Распахивается окно).

Ужас, мурашки по телу

Бегают, гоняют белок по лесу,

Слова — пою предсмертную я мессу

Свободной ловле.

Суждено мне погибнуть,

Замёрзнуть, иль проникнуть

В чужой дом, и пасть

Ещё ниже, стать преступником, грабителем!

В лесу, чужих карманов опустошителем…

(Выбрасывает браслет в окно. Раздаётся слабый стук в дверь).

Орловский:

— Кого ещё сюда, в сумрак и гнилой кабак,

А не дом, принесли черти?

Проходимый дом!

Так все сюда и прутся,

О, Боже, пусть это будет сном,

Мечтаю я о том,

Чтоб оставили меня эти блудцы

И льстецы.

Какого чёртова грешника

Занесло сюда, из какого немецкого орешника

Его физиономия вылезла?

Моя рука по его portfolio б съездила!

Живей открой, виновник моего постельного счастья!

Не хватало мне ещё одного ненастья.

(Казановских открывает. В квартиру входит высокий худой молодой человек, служащий банка).

Служащий банка:

— Приветствую вас господа,

От погорелого двора

Легонько не спеша,

Моя повозка привела

Меня сюда,

Как известно всем,

Что русских граф, сокол,

Водит дружбу с благородным орлом.

И на охоту вылетают они вдвоём.

Но я хочу поведать о другом:

Вот письмо из банка,

На фамилию Казановских,

Видимо, в нём изложена условная явка

Господина к банкиру,

К указанному сроку,

То есть к вечеру.

И, господа, оденьтесь,

Ваши игры голышом,

Добры для узких кругов,

Среди таких же как и вы голов.

Без лишних слов,

Я удаляюсь.

С вами я прощаюсь.

(Уходит).

(Казановских падает на стул и молчит).

Орловский:

— Ну что молчишь?

Читай письмо!

А, хотя можешь не читать,

Но разрешу тебе до времени со стула не вставать.

(Казановских читает письмо и бледнеет).

Казановских:

— Дай одежду!

Не могу же я ходить нагим…

Орловский:

— Иди, благим,

Скажи — юродивый ты,

И тебе спишут все долги.

Казановских:

— У меня нет долгов!

Имение даже не моё,

Оно отца,

И вот, чудеса! Из дому то нет письма!

Орловский:

— Оно сгорело может,

Тип сказал, что ты теперь бездомный,

Но твой ум томный,

Мне больше не товарищ,

Иди себе жильё ищи.

И возьми,

Какое-нибудь тряпьё из чемодана.

Но только не из чулана!

Казановских:

— Весьма благодарю, за скромный дар!

И если б я в эту историю не встрял,

С двумя суккубами,

То точно б не пропал, без дам!

Теперь прощай, ещё быть может свидимся.

Орловский:

— Да уж сколько можно,

Если только сквозь решётку,

Когда остепенимся.

(Казановских одевается и уходит).

Явление второе

Казановских.

Банкир.

Кабинет Банкира.

— Ах, голубчик,

Вы сегодня не везунчик,

На днях пришёл приказ,

У вас забрать самый дорогой топаз

Какой вы имеете -

Ваше имение.

Казановских:

— Не моё!

Банкир:

— Теперь уж ваше,

По завещанию покойного отца,

Да, да! Вот такие посмертные чудеса.

Казановских:

— Как покойного?

Банкир:

— А так,

Пока, какой-то дурак

На маскараде бегал с голой…

Ну вы понимаете, за старой сей Европой,

В полях бескрайних и суровых,

Ваш отец от ангины помер.

Он был уж стар,

Но тот ещё буян!

Всё в карты проиграл,

Ещё и задолжал.

Поэтому, я подрядился вас уведомить,

И эти векселя вручить, заверенные,

В общей сумме на два с половинной миллиона

Царских золотых рублей,

Но, улыбайтесь, веселей!

У вас ещё есть время

С плеч своих такое сбросить бремя.

Казановских:

— Но…но…Но откуда я возьму

Два с половиной миллиона?

У кого я такие деньги и займу?

У Господа Бога?

Банкир:

— Женитесь на богатой,

Может быть и вдове,

Вы граф, добра вы наживёте,

Может ещё поплывёте

На алых парусах!

Всплывёт затерянное сокровище,

И какая-нибудь тётушка

Оставит вам наследство,

Миллионов двести.

Казановских:

— Шутите надо мной?

Глумитесь?

Вам весело, вот вы и веселитесь!

А мне теперь только топиться!

(Уходит).

Банкир:

— Топиться…

Разбиться,

Или любовью напиться

Как в сказочном сне,

Наконец-то, на белом коне,

Да под венец вести её, и с радостью жениться.

Срок — две недели,

А он чешется, ели-ели,

Иначе, сцапают и посадят в тюрьму,

Такое, и не раз, случалось на моём веку.

Но свой процентик я сдеру!

Его поспешили арестовать экипаж. Кони под опекой, и отпущен кучер.

(Уходит).

Явление третье.

Казановских.

Свора мальчишек.

Казановских идёт по улице, сжавшись и спрятавшись в широкой рубашке. Его встречают уличные мальчишки.

Мальчишки:

— Бродяга, бродяга!

Бей его камнями!

Гоняй пинками!

Казановских:

— Я дворянин!

(Получает камнем в лоб).

Мальчишки:

— О господин!

Вы дворянин отбросов

С пекарни,

Может, макарон хотите?

Вы их только посолите,

Для этого сгодится уличная глина.

(Кидаются грязью и глиной).

Казановских:

— О, жизнь мне противна!

(Бежит, за ним бегут мальчишки и дразнят. Граф находит тот люк, куда сбрасывал тело Натальи, внизу с силой журчит поток).

Казановских:

— Здесь всё и началось,

Ну что ж!

Путь один,

Я сам над жизнью господин,

Сейчас же утоплюсь,

В людской исходной жиже,

Как говорят, что люди сделаны из глины,

Но увы, отныне,

Они сделаны из другого,

Возьми любого -

Кто рогоносец, кто подлец,

Кто сват, а кто отец,

Грехов мы искупаем много,

Ещё плодим сих новых,

Мы платим временем своим,

Своей же шкурой, кровью,

И не похмурив бровью,

Мы время отдаёт своих же дочерей

И сыновей,

Ну что ж, смелей!

Ныряй!

Пусть тело моё не найдут уж никогда. Останется оно, затянуто трясиной.

(Ныряет).

Действие девятое

Ипполита.

Ведьма.

Сват.

Разбойники.

Атаман разбойников.

Злой дух.

Явление первое

Сват.

(Выходит один из сватов).

Сват:

— Бравость правит повсеместно,

Сил, отваги придаёт

Против демонов даёт

Храбрости в словесной

Битве собственной и местной,

И, это право,

Интересно.

Шумит широкая дубрава,

И свин, почуяв аромат свободы,

Отведать жаждет сок охоты

За грибами,

В погоне за съестными трюфелями.

Ночь полна,

И набирает полный ход она.

Все звери спят.

Лишь хищники травою шелестят,

И призраки оковами звенят,

Сквозь ветки и заросли,

В поисках заблудших немощных ягнят.

Один ягнёнок потерявшись бродит,

И не озяб и не боится вроде,

И этот овен –

Ипполита,

В чужой сторонке и забыта.

Душа её для нас открыта,

А поступь широким грозным

Сапогом от глаз закрыта.

Она и тонет, вязнет в том болоте,

И волки гонят её в топи,

Судьбы открыт её причал,

И если зритель заскучал,

То я закончил,

И сказ свой вскоре кончил.

(Уходит).

Явление второе

Разбойники.

Ипполита.

Ночь. Лес. Ипполита пробирается через дебри к лесной избушке. Её освистывают лихие разбойники.

Ипполита:

— Ах, как страшно мне!

Подмышки вмиг вспотели,

Все-все птицы прочь долой

Отсюда улетели,

Оставив лишь сухой отстой

Лесной, болото с грязной тиной.

Но слышу вой,

И хруст ветвей,

Не уж то волки здеся,

Для них я еся -

Месяц сытости,

Мясной и жирной смеси.

(Вой, крики. Из кустов выбегают разбойники. Разбойники кричат и окружают Ипполиту).

Первый разбойник:

— Огня, огня несите!

Её стрекозные крылья подпалите,

Чтоб не запорхала пташка с сих земель,

Не вывела всех нас на денежную мель.

Второй разбойник:

— Причиним ей боль!

Третий разбойник:

— Вой, вой!

От ужаса!

Пора тебе краса,

Менять подштанники!

(Приносят огня. Появляется атаман).

Атаман:

— Светите!

О, черти лесные, уберите, уберите!

Кого поймали вы в болоте, что слепые?

Иль вы лихие?

Поймали вы Водянуху,

Огромную толстуху!

Бросайте всё, долой уносимся

Отсель,

Со проклятых и гнилых земель!

Быстрей! Быстрей!

(Разбойники в ужасе удирают).

Ипполита:

— Да не накрашенная я,

Куда вы?

Я милая и очаровательная,

Заблудилась, и зашла в болото,

Но вижу вдалеке я огонёк,

И небольшой, и скромный теремок,

Наверное, застану я старуху за работой.

Ведьмин дом

Пахнет дымом, а гроб ладаном!

И славно, войду широким станом!

Будь я робка,

То побоялась б,

Но широки мои бока.

Вон, шайки

Разбойников, да их брехни

Не испугалась!

Но, мне бы чуть перекусить,

Ведь аппетит то мой велик!

Явление третье

Ипполита.

Ведьма.

Злой дух.

Покосившаяся избушка. Внутри темно и пусто. Посередине стоит пустой котёл, камин затушен. Входит Ипполита.

Ипполита:

— Отворяй хозяйка

Двери, ходит байка,

Что ведьма ты!

Колдуешь, ворожишь!

Ты уж меня прости,

Врываюсь без приглашенья.

Меня сюда послали приведенья,

Давай же не томи,

Вылазь, в столь поздний час

Хотя б грибочков, огурчиков на стол,

Совсем немного, собери.

(Тишина. Ипполита осматривает пустующую хату).

Ипполита:

— Никого! Вот судьба моя -

Остаться в одиночестве лесном.

Лес! Лес!

Дремучий лес!

Чёрт меня сюда понёс…

Оставить все сомненья!

Поможет мне развеять

Прихоти волненья

Грёз, и слёз

Роняемых, ранимых -

Утешенье;

Любовников гонимых

Отрешенье,

Поможет исцелиться мне всерьёз

От чумы — гормона буйств.

Любовь сгубила больше люда

Чем холера.

Убила в человеке кавалера

И угодника

Всех дамских прихотей

И чувств.

Да нехотя

Сама ж у родника

Порочного

И чуда

Невозможного,

Возымела мужика,

Во имя блуда!

Блуд, блуд! Мужской блуд! Всему виной этот порок…

Оставим прочь мы философию

Высокопарных слов.

Ведь смысл жизни сей таков –

В пожаре никогда не хватит дров.

Всё горит и тлеет,

Жизни дух умеет

Обламывать носы наивных невежд,

Разбив их хрупкий мир надежд.

Храним мы непорочность

И целомудрие своё,

Но дикий мавр уж точно,

И не раз, ворвётся

В заводь тихую твою,

Кровь алая тогда и прольётся.

Попомни мне мои слова,

В распахнутую дверь он унесётся,

Искать утех, искать подруг,

Но что тогда на нашу долю остаётся?

Неужели ныть и плакать, как несчастные жёнушки? Ну уж нет! Под каблук, под каблук!

(Слышится шум на крыше. Из трубы сыпется гарь и копать, затем вниз, на угли, падает старуха).

Ведьма:

— Хорошо не затопила,

Не то б подол себе спалила!

Как говорится, берись не торопись,

Во щах не сварись!

Так давай,

Насыпай

В казан стружку,

Лепестки ромашек

Из кармана вынь.

Вшей вынь, да полож,

Волос свой клади,

Ну, и хватит, всё ж,

Отойди!

Мы варить начнём

Такой вот супчик,

Экий, чтобы твой голубчик

Был тебе и сыт и гож,

На тебя бы стал похож!

Ипполита:

— Всё я кинула туда,

Только вшей взять

Неоткуда…

Ведьма:

— Свои могу тебе отдать!

Кидать?

Ипполита:

— Кидать, кидать!

Это зелье приворотное?

Ведьма:

— Выворотное — суп,

А не зелье,

Мухоморов мы добавим,

И морковный мой отвар,

Мы к водичке той прибавим,

Да и чуточку добавим мы навоза

Гарь.

Ипполита:

— И это разве поможет?

Ведьма:

— Поможет,

Ух, как его продерёт!

Требуху графскую в клочья порвёт!

(Ведьма плюёт в суп, мешает его, тихо проговаривая какие-то слова, несуразицу).

Ведьма (громко):

— Явись, явись мой повелитель!

Ты тёмных дел вершитель!

(Ветер. В избу врывается злой дух).

Злой дух:

— Стакнуться вы меня позвали,

Начнёте сами ль?

Ведьма:

— Сами, сами!

Пожалуй, сплюнь в котёл,

Для лучшей приправы.

(Дух плюёт в чан, и тот вспыхивает адским пламенем).

Ипполита:

— Славно горит!

Однажды, я готовила корейскую

Морковку,

Мне рассказывать неловко,

Но всё же, когда моя кухарка

Вышла,

Я плеснула на сковороду уксус,

Ну, видите ли у меня утончённый вкус,

И он, как вспыхнет!

Злой дух (ведьме):

— Когда она утихнет?

Ведьма:

— Ох, эта клиентура,

Пусть хоть и дура,

Но заплатит.

Расплачиваться за ингредиенты

И за работу, все труды –

От такого векселя никому не уйти!

Но ты,

Господин, уж можешь испариться

В преисподнюю.

Злой дух:

— Покорно вас благодарю,

Откланиваюсь!

(Дух исчезает).

Ведьма:

— Теперь ты Ипполита,

Плюй в чан!

(Ипполита плюёт, и суп покрывается жировой плёночкой).

Ведьма:

— Смак!

Мёд и мёд!

Вот, вот!

Помешать и готово!

Духи, Духи! Завывайте,

В дом врывайтесь и дерзайте!

(Духи врываются в дом и летают).

Ты отведать дай отвар,

Новоявленному жениху,

Я сварила для него уху,

Его имя на слуху,

Казановских пусть придёт,

И судьбу свою найдёт

В этой хате из досок!

(Духи уносят ведьму прочь, оставляя Ипполиту одну).

Ипполита:

— Может самой попробовать?

Голодна немного я…

(Ест суп).

Тьфу! Гадость какая!

Но с голодухи и не такое съешь!

Действие десятое

Сват (другой).

Казановских.

Наталья.

Ипполита.

Разбойники.

Атаман разбойников.

Явление первое

Сват.

Сват:

— Красивых слов

Для пьесы мне не хватит,

Поэтому для вас, друзья,

Использую обычный слог.

Ведь каждый был женатым,

Иль дама замуж выходила.

На свадьбе скромненько присутствовал

Наш гость, иль в церковь заходил

Для обручения,

Но, может, случилось и везение,

Раньше времени, он этого не повидал,

Или она.

Вам, почти уж всё я рассказал,

Осталось лишь проникнуть,

Игрой и пьесой вас сподвигнуть.

Теперь перенесём мы свой рассказ,

В то место, которое каждый из вас

Обошёл бы стороной.

Итак, за мной!

(Уходит).

Явление второе

Казановских.

Наталья.

Лес. Казановских просыпается у ручья грязной и вонючей жижи.

Казановских:

— Едва ли я живой?

Иль ад это зловонный?

Не разберусь, я сонный,

Какой из круга ада?

Иль это и не ад совсем, а канализация его?

Помойная яма, куда сбрасывают все отходы и отбросы,

И, теперь, мне суждено питаться

Кусочками, и здесь навек остаться.

Ну, ничего, стерплю и такое,

Но мой живот так ноет,

Словно я живой,

Вот это реальность!

А говорят, в загробной жизни плоть долой!

Что это, свет?

Да это выход!

О, как темно,

Почти мне ничего не видно!

Выберусь наружу.

(Казановских выбирается из ямы на поверхность и оказывается у берега речки, вокруг простирается дремлющий лес).

Казановских:

— Глазам своим не верю,

Всё как в окрестностях Гамбурга!

(Из кустов выходит девушка, мокрая и с пристывшей грязью к телу и одежде).

Наталья:

— Как долго я спала,

Граф, где мы?

Помню только,

Словно сон,

Когда вломился он,

Мой муж,

И, затем темнота,

И сны, сны,

О том, о сём, куда-то несёт

Меня безудержный конь.

Может повезёт

Мне, расскажите, куда вы меня привезли,

Подышать свежим воздухом?

Но, почему я так пахну, и вы в грязи!

Казановских (испуганно):

— Чур меня, нежить!

Вернулась ты из преисподней,

Меня мучить среди могил и духов

Грустных?

О, как можно жить

Так, когда посмертно, тебя преследуют

Духи тех, которых ты убил!

Бог меня за это не простил,

За то, что тебя, Наталья, утомил

Я.

Наталья:

— О чём вы граф?

О чём вы? Не понимаю вас,

И принимаю

Ваши слова за бред,

Послелюбовный бред…

Скажите, мы занимались любовью?

Я исключительно ничего не помню!

Казановских (в сторону):

— Теперь она зовёт меня

В постель, как бес,

Как упырь, вампир скончавшийся,

Желает оставить тело без

Крови, и сока моего.

Казановских (громко):

— Ты бес, ты бес! Скажи, что ты — не человек!

Наталья:

— Граф, что с вами, вы здоровы?

Иначе я уйду, боюсь я вас!

Скажите, где мы, в каком лесу?

Казановских:

— В лесу греха!

Мы в Шеола пасти,

В царстве

Мёртвых!

Вы и я мертвы!

И за свои грехи,

Боги нас сюда свергли,

А в раю отвергли

Нас за блуд.

Наталья:

— О, граф, так больше не могу,

Я ухожу,

Я голодна и вся дрожу.

Наверное, это Эльба

Вдалеке журчит.

Казановских:

— Ба!

Куда же вы идёте?

Постойте!

Наталья:

— Всё кончено граф,

Сердце навсегда закройте,

И не пишите мне писем больше.

И да,

Мы ведь теперь друзья,

Возьмите этот браслет на память от меня,

Я его здесь нашла,

Видимо, это судьба

Дарит вам подарки,

За свой счёт!

Прощайте,

Я уезжаю с мужем в Россию.

Балы…балы!

(Наталья уходит. Казановских вытирает браслет от грязи и читает).

Казановских:

— "Двое, навеки неразлучны,

Покуда узы счастья прочны"!

Не может быть!

Этот тот браслет…

Видимо, от него мне избавленья нет!

И утопить его я не смогу,

Он выплывет,

Иль какой рыбак его сетями выловит!

Раз это ад, найду я лаву,

И превращу его в ничто!

Лишь в пепел!

(Уходит в лес).

Явление третье

Казановских.

Разбойники.

Атаман разбойников.

Казановских в лесу. Скоро начнёт светать.

Казановских:

— Всё потерял,

И о чём я даже не мечтал.

Жалею я о том,

Что много не видел,

Не путешествовал,

В оленей не стрелял,

А шатался, как болван

По балам,

И в карты играл.

Какой-то странный ад,

Похож на лес Гамбурга…

(Свист. Из кустов выпрыгивают разбойники).

Атаман:

— Леший нас проведал!

Он себе всю морду исцарапал,

И пахнет так -

Не подойти к нему и на метр!!!

Первый разбойник:

— Убить его, атаман?

Второй разбойник:

— Взять с него нечего,

Если только нос,

Какой терпит такую вонь!

Атаман:

— Постойте, постойте!

Решил, для него другую участь я исполнить!

Казановских:

— Кто вы? Вы черти?!

Вы черти! Пытать меня решили

В котле варить и дёргать кочергой,

Так, чтоб от самой плоти стоял жар и вой.

Третий разбойник:

— Перед тем, как тебя жарить,

Надобно отмыть хорошенечко!

Казановских:

— Я дворянин!

По крайней мере, был им.

Атаман:

— Мы все здесь дворянина,

Посмотрите сами,

Это наше угодье,

И мы его огородили!

Ведите его друзья,

И ведите на топи!

Мы в жертву принесём его ведьме

Той, от которой в страхе удирали,

Она,

Любит покушать, раз жирна!

Её удовлетворим мы благородным мясом.

Водная чертовка, останется довольна!

Её, пробудили древние гамбуржцы!

Ибо мы, шатаемся и не приносим дань!

Покойные отцы

Злятся на нас!

Тащите верёвку,

Вяжите и ведите к той поганой избушке!

(Казановских вяжут и ведут на болото, где бросают перед входом в избушку ведьмы. Бандиты уходят, посвистывая).

Действие одиннадцатое

Ипполита.

Казановских.

Гонец.

Явление первое

Ипполита.

Казановских.

Ипполита ест суп. Слышен свист разбойников.

Ипполита:

— Опять соловей свистит,

Давно на него Ильи Муромца не находилось,

Пора поймать его за усы!

(Выходит на улицу и волочет в дом связанного графа).

Явление второе

Те же.

Гонец.

(Граф и Ипполита входят. Ипполита развязывает мокрого и вонючего графа и узнает его сквозь грязь).

Граф:

— Вы?! Вы?!

Воды, воды!

Я умираю!

Жажду я не перестрадаю,

Вы оазис мой!

Надежда!

Вся моя испорчена души одежда…

Ипполита:

— Граф? Какими судьбами,

Что с вами?

Вы измазаны зловонной

Грязью, исцарапаны ненастью,

Какой-то, острыми ветвями,

Вы здоровы? Вы сюда добрались сами?

Казановских:

— Не сам, не сам!

За мной погоня,

Меня желают посадить в тюрьму,

И нету на моём веку

Постыдней дела!

Но я ушёл от шавок ссудных смело!

Ипполита:

— Ах, граф, зря отвергали вы меня,

Ведь ваша судьба — я.

На том балу ваша прыть меня с ума

Свела, когда увидела с другой

Вас — я убежала, я ушла,

Но от злых языков не скрыться,

Даже в лесу не укрыться

От сплетников

И противных клеветников.

Отведайте, пока,

Супчика.

Вы голодны?

Иль холодны

Теперь к еде?

Казановских:

— Я есть хочу, как африканский буйвол!

(Ест суп).

Хочу пожаловаться вам!

У меня теперь ничего нет,

Испортил последний камзол!

Я гол,

Я смерд

И сед

Теперь.

Погорелец

Я, и подлец.

Отец

Всё имущество проиграл в карты,

Кредиторы с нас поимели свои счёты,

Прошу, одолжите,

Помогите!

У меня есть браслет, хотите?

Я в отчаяние,

Меня уж мучает раскаяние,

За грехи мои.

(Граф показывает браслет Ипполите).

Ипполита:

— Браслет?

А второго такого нет?

Казановских:

— Нет,

Что вы, откуда???

Ипполита:

— А у меня есть,

Смотрите!

Чудо, чудо!

И надписи на них один

В один!

Одинаковые,

И слова знаковые.

Казановских:

— О, рок!

Мне дурно, колит бок!

(Казановских роняет браслет и падает без чувств).

Ипполита:

— Это он от счастья.

А ты, счастливец, любви

Не сторонись, и не отрекайся

От неё!

(Входит гонец и священник со свадебным венцом и кольцами).

Священник:

— Масти разные сошлись…

Гонец:

— Любовь зла,

Полюбишь и козла!

Конец.

Февраль 2017.

Пьеса третья. У каждого черта своя кочерга

У каждого черта своя кочерга

Комедия

Папа Римский — Павел III.

Кардинал — Джованни Пиетро Караффа.

Слуга Папы Римского.

Слуга кардинала.

Милорд.

Харчевник — хозяин трактира.

Федерико — немой бездомный.

Марта — жена харчевника, его служанка.

Незнакомец.

Первый и второй незнакомцы.

Полицейский.

Священник.

Духовенство.

Палач.

Тюремщик.

Голова.

Губошлёп.

Блоха.

Амбруаз-Дикобраз.

Карга.

Ублюдок.

Сёстры.

Стража.

Толпа.

Другие.

Действие первое

Папа Римский.

Кардинал.

Слуга Папы.

Ватикан. Рабочий кабинет Папы Римского. Заходит немного погулявший и выпивший слуга, что категорически запрещено слугам (употреблять яд Диониса, яд язычников), но, как известно, божественные слуги этим иногда пренебрегают.

Слуга:

— Книги… моль,

Он нищий что ль?

Мне нечем поживиться

Здесь!

Какая-то гремящая смесь

Из предметов старины.

Видать, не здесь растут маслины

И сады!

Ни шиша,

Ни гроша

Паршивого,

И нечем тут напиться,

Но надо ль мне в его норе уединиться?

Хотя б какой-нибудь и чёрствый сухарь

Попался, но нет, у нас он важный царь!

Мне суждено носить подносы,

И убирать за ним подроты⁹¹,

Так требую я для себя,

Немного счастья и вина,

Покуда жизнь моя мелка́ и так проста,

Что не приносит мне доходы.

Искать я буду иные подходы,

Вкушать и с барского стола отходы.

Вести подземные подкопы,

И проводить сырые проходы

В любовные окопы,

Против юных служанок,

И прихожанок

По воскресеньям!

В этот божий день добьюсь

Я от любви разрешения

Войти в закрытые двери,

Какие держат по будням на затворе.

(За дверью слышатся чьи-то шаги).

Слуга:

— Кто-то идёт,

Это он!

А я тут,

Найдёт — то мне каюк!

Прячусь,

В тень занавески обращаюсь!

(В кабинет входит кардинал. Осматривается и начинает его обыскивать).

Кардинал:

— Никого?

Вот повезло!

И дверь, как ни странно

Открыта.

Один лишь мусор,

Нет никаких интриг,

И нитей нет сомнительных,

Связей подозрительных.

А он, видать, предусмотрительный,

Что тщательно скрывает

Теневую жизнь.

И не за что мне ухватиться,

Прямо-таки, он не чает

В благодетельности изъяна.

Меня зависть связала

С сетями рыбаков,

Ловящих истину из тайников.

Этого дьявольского лицемера

Не смерит мера

И вера

Его скупа

На дела.

Презрение –

Его изгнание,

И есть его признание

Семьёю кардиналов!

Опорочить репутацию,

Способна лишь мутация

Общественного начала,

Что надобно начать с начала

Искать и рыться мне

В нижнем и грязном его белье.

Любовницы,

Или кладовые делишки?

Мне принесли после слежки

Бездомные мальчишки

Много интересного,

Но здесь, нет ничего!

Известно, что суждено

Мне отыскать чего-чего,

А самое то!

Ведь люди находят часто

Не то, что нужно,

А то, что ищут.

Сыны дорогу мне расчистят

Для преступления

Против запустения.

Но ждать соизволения случая –

Скучно!

А ненависть, как мигрень ползучая,

Расползается и давит.

Охотничьи ищейки рыщут,

В поиске и славу ищут.

Её и их громогласно Герн⁹² славит,

В погоне за вепрем диким нас он не оставит!

Но слышу шум,

Ворчанье голоса,

Шуршанье ног.

Наверное, хозяин кабинета

Переступил порог!

И обстоятельства

Велят мне скрыться

За вот этой занавеской,

Откуда я подслушивать готов,

И замысел лгуна раскрыть.

Он опозорится, и будь таков!

(Кардинал прячется на занавеской и подслушивает. Входит Папа Римский.

По разные стороны занавеса стоят кардинал и слуга).

Слуга в сторону:

— О, некая оказия, надобно за ним проследить,

А то он может и наблудить,

Шелудивый!

Смогу за это я деньжата получить,

Когда раскрою замысел

Врага,

Узнав получше умысел

Ведь правда — дорога!

Папа Римский:

— Объять необъятное!

Намного может быть приятнее

Уложить в тесную кладовую,

В свой Пандоры ящик,

Мысли, чтоб не кутить напропалую,

И не сыграть в него досрочно, как тот ямщик,

Который гнал безумно лошадей,

Всё быстрей и быстрей!

Так гнать коней мне невозможно

Под старость лет,

Таких сил у старика давно уж нет!

Но можно

Исторг унять,

И окунуться в детство,

Повернуть всё вспять!

Хоть я ношу́ священную рубаху,

Угодить на сердобольную кривую плаву

Народной вековой молвы,

На суд домашней суеты

Словесной,

И отзывов повсеместно

Нелестных

В мой адрес, могу!

И вряд ли этого избегну!

В ворчливых голосах я утону.

Народу нужно потакать,

Его словами не унять,

Мистерия⁹³ толпе необходима,

Она ему так дорога,

Она им так любима!

Словно, свежая травка для быка,

Как для овец пасущихся широкие луга.

Им травки дай,

Они и веселей!

Им огненной воды налей,

Озолотиться водолей!

Им проповедь пропой,

Нагорную, или другую какую,

Ту, о которой так тоскует

Вольный барашек,

В воображении рисует

Истину на траве всё краше.

Наш храм великой правды устоит,

Его незыблемы устои,

Не нужно ль нам умы простых

Оставить в архаическом покое?

Иль их, как Бог над глиною играл,

Нам суждено промять -

Умы и тела́ пройдох мирских

Обнять и этим обуять?

Среди наук божественных, морских,

Да выстроить к душе канал

И по нему купцов пускать,

Чтоб души покупать и покупать!

Задаром, за бесценок,

Не существует ведь

Душевных и божественных расценок!

Солнце светит для всех,

Иногда, оставляя без игривых утех

Слепых или слепцов,

А иногда и ватиканских

Высокостатусных отцов.

Пора звезду зажечь

И сжечь

Проклятый Вифлеем!

Но перед тем, пойду поем!

Время к обеду,

Откинем прочь мы старчества диету!

(Уходит).

(Выходит кардинал).

Кардинал:

— Можно загнать лошадь

В воду, но пить её не заставишь,

Пока не загоняешь

В мыло!

От чего б она брыкалась так сердито.

Чтоб я оглох,

Будь я олух,

Если не воспользуюсь

Предубеждениями высокопочтенного

Мужа́, и сумбуром

И фарсом не наслажусь

Я вдоволь!

На то моя молодцевата удаль!

Вот будет потеха!

Не обойдётся и без смеха!

Вот будет соль

Ему на язык, на то сгожусь,

Сыграю закулисную я роль!

За нос водить глупца,

Уважаемого отца,

Есть великая благодетель,

А паповодец — гениальный, по сути,

Государственный деятель!

Тот ещё получится злодей.

(Уходит).

(Выходит слуга).

Слуга:

— Ах, мракобесие,

Засилье бесчестия,

Этому алале я не позволю

И не дозволю

Осмеять и осрамить отца,

Из его потрохов выйдет

Отличная венгерская колбаса!

Негодник!

Змей!

На каждого хитрого лиса,

Найдётся свой хитрый охотник!

Для каждого вьючного ишака,

Найдётся свой груз книг.

На каждого лазутчика,

Найдётся свой везунчик.

На каждую…

А, ну хватит, хватит,

Нужно со своим языком длинным ладить!

Праведный гнев,

Разразится над головой

Этого израильтянского осла.

Думает он лев,

Как раскроет зев –

Обычный вол!

Так прослежу за ним,

Покуда над моею головой

Ещё сияет нимб

Святой,

Держащийся на глади пьянства.

Побегаю за ним рысцой.

Неуловимые души

Плывут по волнам,

А нам –

Тел недуги,

От коих так страдают вечно слуги.

Им меня разрази,

Этим недугом, пока океан спокоен,

Развесить стоит уши

Па всем сторона́м суши!

Padre он готовит осмеяние,

Хочет выставить на порицание

Толпы, в памяти потомков,

Чтоб имя его всплывало

И от него становилось им неловко,

И дурно, всё то он придумал ловко!

Но только этот болтун,

Или трепло, находка для шпиона,

Ты погоди, участь тебя ждёт Иона!

Теперь пойду,

Все нужные мне

Вещи соберу!

(Уходит).

Действие второе

Хозяин трактира.

Федерико.

Марта.

Незнакомец.

Первый и второй незнакомцы.

Полицейский.

Другие.

Кабак "Три звезды".

В кабаке тихо, сумрачно и грязно.

Хозяин:

— По всей Европе едва ль найдутся смельчаки,

Иль хотя б какие-никакие мастаки,

Рискнувшие повыпускать на волю языки

Из-за зубов,

И мысль свою из толстокожих и дубовых лбов.

В противном случае, они с лёгкостью

Могут их лишиться безвозвратно.

Язык, как известно, обратно не приставишь, это вряд ли.

Марта:

— Везёт тем,

У кого язык онемел.

Посмотрим на Федерико,

Его дивное пьяное лыко велико!

Хотя он им и не вяжет никогда,

Ведь он немой совсем и это, право,

Ему к лицу,

Он пропивает деньги с пользой,

И, не чешет языком как ты,

Ты только посмотри,

И откуда он берёт гроши?

Хозяин:

— Стыдись, о нищих говорить!

Его с пелёнок не любила мать,

Она и знала, что стегать

Нерадивого глупого ребёнка,

А сама бегала от жеребца к жеребёнку!

Мать умерла,

И мучить его начала́

Мачеха!

В словах дерзновенных искусная пала́чиха!

Федерико рос молчуном,

Но всё же был он миленьким сынком.

Маменькин гнев учил его держать рот на замке,

И даже в темноте, в чулане, наедине

С самим собой, ему воспрещалось

То, что другим разрешалось -

Играть, петь, говорить,

Иначе — ведьма начинала бить и бить и бить!

Подзатыльники колотить,

Словно колотит град

Спеющий виноград.

Итак, Федерико научился лишь

По делу высказывать слова,

И намёка не показывать

На то, что у него за сердцем кроется,

Ни то мачеха, узнает, и набросится

С лихвой наказывать!

Ребёнок был один в семье,

Остался сиротой,

К тому же и немой.

И лишь с соседским псом

Случался разговор,

И то не долгий,

Похожий на блошиный говор.

Меж тем росли долги,

За поместье,

И его выперли за предместье,

Просить милостыню,

Не отдали на ночь и простыню,

Погреть мотню!

И с этой самой скамьи "просвещения",

Ни нотки страха иль удивленья

Из него выманить не могли

И выбить,

Да сколько б ни старались, колотить

Не смогли молчанье перебить.

Учился жизненным уроки справно,

Исправно получал награду за учёбу,

Что в пору, малолетства, славно.

Жил с беспризорниками он ладно.

Марта:

— Известна той поры награда,

Как выбраться из круга ада,

Отведать плёток и розги́,

Тем и вышибли несчастному мозги.

Хозяин:

— Не перебивай,

Слово дай!

Баба!

Терпел, молчав, и награду и наказанье.

Но дорого обошлось его учение мачехе,

И накопилась сумма уже кругленькая,

Да стали с неё спрашивать,

И векселя пихать под нос,

Кто сколько смог, столько и унёс,

И ветер перемен его поместье в пух разнёс.

Она, старуха и вдова,

На лысине чьей прорастала седина,

Решила продать Федерико в рабство,

Туземное какой-то царство,

К диким маврам,

Каким-то динозаврам,

Толи кентаврам.

Не важно!

А важно, то, что его не продали,

Он и маленькие слуги сбежали,

Скрывались и побирались,

И до Рима, как-то раз, добрались.

Здесь золотое дно

Пока оно видно,

Для нищих милостыня есть.

Сдаётся, есть что съесть,

И на что пить,

Пока есть что налить!

Марта:

— Продолжай,

Но смотри, беспутный,

Не понасобирай

Чего лишнего!

И осади своего длинного бесстыжего!

Хозяин:

— Из здешнего

Арсенала,

Федерико самый малый.

Но пьёт за двоих,

Хотя двоих и тяжелее напоить!

Марта:

— А что за воспитательные меры?

Они что очертенели

Продавать плоть

Людскую, каким-то аборигенам,

Ссылаясь на экономическое дело?

Иль это выгода такая,

Или судьба, старуха, злая?

Хозяин:

— А я по чём знаю?

А, баба? Судьбу не предрекаю!

(Входит незнакомец).

Незнакомец:

— Налейте мне какой-никакой браги,

Набраться мне отваги

Стоит перед боем.

Мы славно бранью кроем

Врагов напористые лбы,

О нет, они не глыбы,

Чтоб стоять непоколебимо,

Они не рыбы — чтоб молчать!

Могли бы вы налить мне стаканов пять?

Солдат я, иду гулять.

Хочу повеселиться,

Ведь перед дорогой к чёрту

На кулички нужно надраться

И желательно подраться!

Язык немеет уж во рту,

От вожделения к спиртному.

Каждая секунда на дорогом счету,

А поваляться перед чьим-то порогом,

Не шевеля ни пальцами, ни рогом -

Есть самая лучшая забава, какая по нутру

Каждому солдату в отпуску́.

Хозяин шепотом Марте:

— Какой-то подозрительный солдат,

Мундира нет, и сапоги похоже на гвозде висят

В казарме, на улице, где расположена тюрьма.

Сейчас, наверное, начнётся кутерьма,

Если какой болван пустит слух,

Накормит сплетнями всех агентов вокруг.

Марта шепотом хозяину:

— Стоит ему надраться,

И он забудет всё,

Нам смелости набраться

Велит пророк забродившего сока

Виноградного,

Избавиться от незнакомца праздного

Необходимо и легко!

Но каково

Красноречие!

В нём нет противоречия,

Какая-никакая рыба клюнет,

Его он и надует!

(Марта наливают незнакомцу. Незнакомец выпивает немного и подсаживается к разморённому от бражки Федерико).

Незнакомец:

— Мы не знакомы,

Скажу тебе я прямо.

Не сочти меня за хама,

Но пить один я не люблю,

Я угощу за гостеприимство,

И награжу

Тебя добротным пойлом,

На праздник существа души тебя зову!

И выпить тебя за здравие моё молю.

(Молчание).

Незнакомец в сторону:

— Кто вечно молчит,

Тому есть что скрывать,

Но нужно сыграть

На охмелении рассудка.

Уж, хитрости готова дудка,

Начнёт плясать он под неё,

Покуда желание моё

Всё выведать из него

Огромно — велико!

(Незнакомец наливает Федерико. И спаивает пьяницу).

Незнакомец:

— Пей, пей!

Сил на это дело не жалей!

Эй, хозяин! Ещё подлей.

(Марта подаёт ещё выпивки).

Незнакомец:

— Однажды,

Я поймал такого окуня́,

Имел тот огромные рога, как у оленя́,

Его жена была ему верна

Лишь до обеда,

А после уж, победу

Одерживал её сосед,

Хотя и был немного сед,

Его и вывели на воду

Чистую, а мужу спели оду

О том, как нужно смотреть в оба.

(Федерико пьяный падает на стол. И засыпает).

Незнакомец в сторону:

— Всё пропало!

Хорошо было начало,

А этот подлец уснул,

Хотя ему немного сунул

Под его поганый рот,

Чтоб сгинул его род!

Другие:

— Наш Федерико откинулся,

А ты чего накинулся?

Иль не знаком с его характером?

Не нужно быть и нанимателем,

Или актёром в театре на углу,

Для того, чтобы распознать нашего Федерико.

Его дело шито-крыто,

Налакаться и уснуть.

Во снах, пасётся на лугу

Уже давно, но погоди,

Проснётся он и уведи

Его, тогда немедля с наших глаз долой

Домой!

Тогда с ним и поговори!

(Смеются).

Незнакомец в строну:

— Ну погодите же,

Поймёте вы,

С кем имеете дело,

У меня имеется особое зелье

Для развязывания языков,

Без пыток и оков

И выжженных зрачков

Могу я обойтись,

А, ты, немой

Уж лучше богу помолись!

(Незнакомец незаметно достаёт флакон и подсовывает под нос Федерико. Вливает в рот. Федерико вскакивает).

(Из угла харчевни появляются ещё два незнакомца, и подходят ближе).

Первый незнакомец:

— О, его узнал я.

Сначала не признал.

Интересно, кто ему приказал

Явиться в этот гадюшник

В это гетто,

Покуда лучше уж на конюшне,

Состряпать какое тёмное дело.

Второй незнакомец:

— Сейчас узнаем,

Что принесло сюда

Агента полиции,

И что хорошего выйдет для нашего ордена,

Может быть продвинутся вперёд дела

По обузданию священного отца.

Федерико:

— Друзья мои,

Долго я молчал,

На весь белый свет душой кричал,

Но никто не слышал,

А я стонал всё тише и тише.

И мне это, собственно, наскучило.

И жизнь меня нахлобучила

Приняться за язык,

Пора!

Пока я не отвык

Его ворочать и держать

Под двадцатью солдатами

Во фронт!

И речь моя звучит набатами!

Между тавернами и хатами,

Меж слуг закона и мандатами

Выданными на поругание

И осмеяние

Бунтовщиков -

Гробовщиков спокойствия.

Хочу я изобразить

Это, ведь сердце всё моё в мазне

Густыми красками испачкано,

И столько времени на то потрачено,

Чтоб вымыть её от липкой грязи,

Но всё на мази́!

Худой конец мой разрази,

И погуби моё чело,

Если меня словесно понесло!

Поведаю о том,

Но было то — иль явлю, или сном,

Не могу судить.

Желаю объявить,

Что папу видел голым!

Не помню где, не помню как,

Я не слепой, я лишь немой!

А это не пустяк!

Этот стакан мой,

Или не мой?

(Федерико пьёт и вновь падает на стол).

Незнакомец:

— То, что мне и нужно,

А то уж стало скучно

Собирать все отстойники,

В которых все молчат, как покойники!

Хозяин:

— Не ожидал такого,

Не видел я лихого

От немого.

Пропали мы,

Пора бежать!

Но что это?

Нас окружили,

Весь район наш оцепили!

И нас с тобою обвинят!

Точно — нам вину внушат,

Хотя свидетели мы ненамеренные,

Вели себя всегда примерно

И намеренно

Чтили закон!

Марта хозяину:

— С годами, закона аршин измерили

Мы, и оказался он короток,

Как судья, короток руками,

А писарь короток делами.

Хозяин:

— К худому исходу на старость лет

Мы Фдерико повстречали,

Лучше б его в детстве черти побрали!

И в клочья разметали!

Другие:

— Вот незадача,

Ведь правда наша,

Мы ни при чём,

Пусть будет крест на нём,

Но мы сидели пнём

И молчали за столом.

(Входит полицейский и полицейские ниже рангом).

Незнакомец:

— Полицейские!

Задержите всех,

И отправьте на допрос,

С них, со всех, огромный спрос!

А этого, пьянчугу,

Уволоките к сатане в лачугу!

Пусть вытянет из его суставов всё то

Что выпил он, вот ему награда -

Остаться без кро́ви и стакана.

Покуда суждено

Немого обернуть в болтливого говоруна,

Гореть начнёт от раскалённых

Клешней его облезлая спина!

Коварство бунтовщиков, покуда жив я,

Будет побеждено!

И та, скотская свинья,

Пойдёт за мной,

Со своею толстопузой женой!

Мы то жир выплавим калёной

Кочергой!

Хозяин:

— Но я не виноват!

Незнакомец:

— Нечего приют давать

Преступникам!

Отступникам,

Хулящим

И смердящим,

Не любящим Христа законы,

И церкви вселенской каноны!

Полицейский:

— А ну, собрались,

Что растерялись?

Иль не видали вы хорошее

И крепкое дубьё?

Жулики, ворьё!

(Полицейские уносят Федерико, уводят хозяина трактира и его Марту, уводят других. Незнакомцы показывают перстень и их оставляют в харчевне одних).

Первый незнакомец:

— После кабинета ни нашёл я ничего,

Но, как говорил я, суждено

Ответы мне найти в утробе суеты простой,

Ведь во дворце испытывал застой

Своей энергии, и от безделья

Не было и мыслей изобилья!

Но что слышал ты?

Юнец?

Когда-то оборванный подлец?

Ничего!

Меж тем,

Нам бог послал великий знак!

Развеять зловонный угар

Триумфа padre, наш действенный отвар -

Народное сказанье,

Вызвать на осмеянье

Голозадого короля!

Тогда устроим тра-ля-ля!

Пусть знает силу краля⁹⁴!

Второй незнакомец:

— Что имеете в виду, вы настоятель?

Первый незнакомец:

— Сойдут на землю, ведь я великий подражатель!

Коли умею подражать народной мудрости

В своем воображении лишиться скупости

На проделки и утайки!

Пора бы затянуть болты и гайки!

Как тянул их да Винчи,

И закрутить последний винтик,

В последствии стянуть крупнее фунтик

С лупоглазых и зевающих еретиков!

Тебе я прикажу,

Нанять проказу.

И долой с глаз!

Тогда и будет вылаз!

Пару словами и короче!

Ты соберёшь народ уж к ночи!

Всех плутов и воров, лгунов,

Поставишь в строй полков.

Нарядишь их в нищие обличье и лохмотья,

Из них отличные получатся уроды!

Тогда возымеют на свободе

От нас и золото и наставления,

А мы испытаем победы упоение!

Мы пустим слух,

Мы пустим байку!

И эту шайку

Направим на неподозревающего

В рясе блистающего

Padre, я сам выступлю в образе карги,

Нацеплю на ноги

Худые башмаки.

Весь мир калек

Узнает, как недалёк

Спасительный огонь,

Их быстрый конь

Пожиратель сплетен и надежд,

Созданных делами святых для невежд,

Устремится в даль,

Он уже, быстрее ветра прискакал!

Якобы прикосновение к голому телу

Padre излечивает любой недуг,

И вдруг!

Друг!

Объясню тебе по ходу пьесы,

А сами устроим допросы

Этих рыбацких шаланд!

Склонились в нашу сторону весы!

О, благодетели, покойные отцы!

(Уходят).

(Из под стола выползает слуга).

Слуга:

— Дьявол, переодетый в кардинала!

Вот начало!

А кардинал в лгуна и шельму,

Но урок преподнести дельцу

Необходимо, для наставленья

На путь добра и пораженья

Зла!

Бог шельму метит!

Его отметит,

Да так отметит,

Что надобно это отметить!

На каждого черта,

Найдётся кочерга!

(Слуга забирает полные бутылки с алкоголем и уходит).

Действие третье

Кардинал.

Священник.

Палач.

Тюремщик.

Федерико.

Харчевник.

Марта.

Другие.

Явление первое

Кардинал.

Кардинал в застенках тюрьмы.

Кардинал:

— Вершитель зла,

Снуёт от угла

В угол, пытаясь

К злоключению прийти,

И ключ заветный к вожделению найти,

Насытиться сполна всевластием

И ароматным счастьем

Суда.

В забвении не остыть,

И принять

Вызов брошенный сверхчеловеку,

Обращенного в калеку

Всемирными писаниями

И иными сказаниями

О правоте и истине,

О морали стада и пастуха, поистине,

Рожденных в природном неистовстве

И утонувших в человеческом естестве.

Восхождение на Гималаи, к вершине

Просвещения и вере

В собственное превосходство,

А не в уродство

Тела и души!

Вот что нужно кардиналу

Инквизиции,

Мы покровители полиции,

Римские патриции!

Мы держим под собой

Пол мира и далекие провинции!

Вполне уж племя одичало,

Чтоб возродить исток с начала,

Не хватит сил и духа, а у любви причала,

Собьются туши захлебнувшихся дельфинов,

Какие нас покинув,

Успели надышаться воздухом прохладной ночи

Пред воплощением моим ужасным,

Прогноз мой точен!

Сулит он быть прекрасным!

В своём обители багрово-красном,

Надеяться напрасно

На спасение из трясины предательства,

Достоин ты лишь пресмыкательства

Перед моею волею,

И более

Того, теперь и на века,

Отжил, ты друг любезный, все свои года.

(Уходит).

Явление второе.

Харчевник.

Марта.

Федерико.

Священник.

Тюремщик.

Палач.

Другие.

Городская тюрьма. Казематы. Камеры с заключенными.

Камера пыток. В комнату, уставленную разными приспособлениями, приводят Федерико, харчевника и Марту.

(Марта и харчевник на дыбе).

Тюремщик в сторону:

— Пополнение нисходит с плеч.

Хотел я было уж прилечь,

Как приказали мне топить и печь

И рыть могилы

Для калек

Несчастных, доблестных, но жертв

Тирана всех божественных побед

Над душой.

Теперь, огражденных

От воздуха и свободы — тюрьмой.

Харчевник:

— Ни Богу свечка,

Ни черту кочерга.

Сознаюсь я,

Ведь нет в том греха

Чтоб заводить моей любимой жёнушке меха?

Палач:

— Для вас припас

Большой запас

Орудий и пыток, какие до темна

Продлятся, ночь долга!

Вас ждёт и ласковая дева,

И аист белокрылый,

Взлетающий до облаков за небо,

Ещё стоя́т и дожидаются костей дробила!

Харчевник:

— Недоразумение какое

Не оставляет нам покоя!

Я и Марта невиновны,

Мы лишь по́слухи,

Вернее — глухи.

В момент сей, конечно, услыхали

Всё, что говорил тот наглый еретик,

Хотя он и под выпивкой поник.

Еже ли он рот ранее раскрыл бы,

То настучали б и выгнали

Его с порога вон,

Туда ему дорога,

Кормить собою вшей и уличных клопов!

Марта:

— Молитву я прочту,

Ведь я святых всех чту!

Палач стражникам:

— Священника зовите,

Ему вы прикажите

Исповедовать сих грешников,

Дьявола рогатого приспешников!

(Входит священник).

Харчевник:

— О, милый настоятель!

Вы можете за правду постоять ли?

На отпущении же нашем настоять!

А мы, готовы в раскаянье две души вам-с отдать,

От ваших слов, и дела, для нас наступит благодать.

Священник:

— Дети мои,

Как завещали нам отцы,

Не врать и не лжесвидетельствовать,

Могу свободу вам я посулить,

Но вы, должны сказанье породить

О Федерике юродивом,

Который при народе, вот,

Смел рассуждать

И принижать

Могущество католической церкви,

Не думая на тот момент о жертве,

Оказанную в сквернословии и зверстве.

Марта:

— Клянёмся!

Мы с Федерико на очной ставке разберёмся!

(Священник молча кивает).

Палач:

— Стража, введите говоруна!

Из подворотни болтуна,

Бездомного лгуна.

На порицанье священника,

Помазанника божьего,

Конченого преступника и безбожника!

Введите,

И на колени усадите.

(Стража приводит Федерико).

Священник палачу:

— Прошу вас удалиться,

И дверь закрыть,

Хочу я с грешником молиться

О спасении его души,

А очи лишние, хочу я приглушить,

Чтоб не смущали блеском

И не манили лоском.

(Палач выходит).

Харчевник Федерико:

— Бес! Пёс беспутный!

Притворщик распутный!

Слышал всё я!

О, лепетал ты дивно!

Об padre рассуждал,

Но столкнулся с аппаратом репрессивным!

И вновь ты сделался пассивным!

А мы, невинные страдаем на дыбе,

Тонем от ужаса в воде,

И ждём мучения, от палача

Какой с утра уж заведён, и ждёт, навеселе!

Марта:

— Согласна,

Что ложь опасна!

Но не напрасно

Бог нас свёл в темнице,

Пора покаяться блуднице!

Я изменяла,

И не раз

Но, не двадцать раз враз.

Всё на него пеняла,

Мол, он и виноват,

Что потерял давно уж мужественный хват!

Харчевник:

— Марта, что ты?! О, сатана её поработи!

Уйди, уйди!

Не время чушь нести!

Нам предоставлен шанс,

И этот шанс спастись за короткий час,

Ведь может нас

Отец освободить!

А ты о бабьем подоле треплешь,

За столько лет, не уразумеешь!

И на подвязке не перестаёшь блудить!

Но я смогу тебя простить…

Священник:

— Довольно!

Закройте глаза, и повторяйте молитву,

Святые пошлют на ваши головы спасительные чудеса,

И с глаз ваших падёт роса

Раскаянья, и преткновения слеза,

Ею разделю я огонь и небеса.

(Харчевник и Марта закрывают глаза и молятся. Священник достает флакон и вливает в рот замученному Федерико. Федерико вскакивает).

Федерико:

— Какой воз,

Таков и привоз!

Какова свинья,

Таково и сало!

А у меня с усов бежала

Божья сладкая водья!

Прозрел я,

Чего тужи́ть

И ту́житься?

Если палач решил казнить,

Наша задача — его не утомить,

Ведь он чертей прислужник!

Священник в сторону:

— Интересное снадобье,

Побольше его надобно

Раздобыть,

Здесь весело, можно немного и побыть.

Священник:

— Вы, говорили в харчевне дерзкие речи.

Федерико:

— Ну что ж, прикажете дожидаться

Иной грядущей предтечи?

Люблю я надраться,

Это да!

Но правда моя!

А папу видел голым,

Когда ещё я был совсем сопляк,

И мог ходить под стол

Тогда от молока обмяк,

Я все преграды смёл,

И увидел как-то раз его,

А все остальные воспоминания — того,

Единственный фрагмент –

Его обвисший зад,

Воспоминания уж больше не вернуть назад.

Кардинал в сторону:

— Теперь уж мне всё ясно,

Повеселил меня во славу плут!

Ежели его я сам не отлуплю,

Назначу до вечера щекотки,

Чтоб все ощипа́ли щиколотки.

Теперь мораль ясна,

Как одинокая сосна,

Она возвеличивается над кустарниками,

И над самими садовниками,

Который есть я,

Даю отсюда трепака!

Священник палачу за дверью:

— Палач,

Вели пустить других!

И самых малых, и больших!

(Входит палач за ним приводят других заключённых).

Другие:

— О, Федерико,

Покуда был немой,

Хранила Эйрена наш покой.

Священник:

— Угомонитесь,

И посторонитесь!

(Все расходятся по камере. Священник показывает перстень палачу).

Священник:

— Властью, данной мне,

Этот день для вас пройдёт во сне

Утех и жарких смехолюдий!

Палач, прощекочи все пяты

Этих особ, ведь их грехи предвзяты.

Тогда на них не оставь ты кандалов,

Ни оков.

И пусть идут своей дорогой,

С богом!

Кто домой, кто в забегаловку,

И смотри, ни один волос не пророни

С их головы!

Будь аккуратен, жизни береги!

Харчевник:

— Святая Мария!

Такое перетерплю я!

Уж лучше, расшатанные нервы,

И спущенные шта́ны,

Чем расшатанный череп!

Надежде был я верен!

Заживут, душевные рваные раны…

Марта:

— А, как я рада!

Для уст моих услада,

Слова преподобного

Великородного

Дона!

Сеньора!

Федерико:

— Где родился, там и уродился!

Медным тазом накрылся

Весь заведомый успех

Утех

Палача,

Благодарю я, плача!

Палач:

— Скучные люди не любят веселья,

Для них щекотки униженье,

Большое пяточное раздраженье,

Когда под мышками луженье

Происходит от пера

Большого королевского гуся!

Священник:

— Прощайте!

Слова из Библии не забывайте!

(Священник выходит. Палач щекочет подопытных до упаду).

Действие четвёртое

Первый незнакомец.

Второй незнакомец.

Голова.

Губошлёп.

Блоха.

Амбруаз-Дикобраз.

Карга.

Сёстры.

Ночь. Улица. Подворотня. Вновь два незнакомца. Топчутся на месте.

(Двое незнакомцев стоят в дверном широком косяке переулка).

Второй незнакомец:

— Успел я проплатить,

Всем уличным шутам,

Немного и вина разлить,

По низкосортным кабакам.

Пустить сумел я слух,

Среди знакомых слуг,

Придворных и не очень,

В словесных поединках,

Уж был я очень точен.

Дыхание навета

Из нового завета

Мне очи прояснило,

Главенство, как трясина

Меня всосало,

Как-то болото Данте.

В ад, имея прейс-куранты⁹⁵,

Раздать билеты я всегда готов,

Хотя они блестят не серебром,

А золотом.

Всегда найдётся тот смельчак,

Готовый на них, сходить

Напиться в низменный кабак:

Голова — дурья башка,

Губастый –

Губошлёп, тот ещё чёрт напористый!

Карга, и её сестра,

И сестра сестры,

Когда-то медсестра

Из богадельни.

Блоха –

Вроде не плоха, проказы шелуха.

Ублюдок –

Ест руками из любого блюда.

Не мытый и не бритый,

Бездомный паж,

Он тоже наш,

Устроит саботаж –

Амбруаз-Дикобраз.

Вот весь наш багаж,

Помимо них, ещё лиц

Со́рок,

Чтоб не ловили у собора соро́к,

Когда начнётся, я заплатил с лихвой,

Так громче будет вой.

Ещё пообещал зарок,

Отдать ещё в обещанный мной срок.

Первый незнакомец:

— Во славу духам и святым,

Когда я был слепым,

Ронял молитвы на мослы,

И не в карете проезжал мосты,

Не помышлял я путь пройти,

И от нищенства в монастыри уйти,

Но я вельможа ведь богатый,

И не люблю на то рогатых,

Какие безучастно ждут,

Пока плоды посева возымеет блуд.

Пусть голос мой и сух,

Средь приближенных слуг и сук,

Мы пилим сук,

И трон с грохотом провалится,

Унеся с собой и римского отца,

От удара судьбы тот развалится,

И сляжет в постель,

И наша канитель

Устроится

В дворце,

И возымеет силу в сердце

Каждого прихожанина,

Рима горожанина!

(Из тёмного угла выходят Голова, Губошлёп, Блоха, Амбруаз-Дикобраз, Карга и её сёстры).

Все:

— Здравствуйте господин,

Вы не один!

Но кто же с ним?

Сам принц, или король?

Какую он играет в пьесе роль?

Второй незнакомец:

— Инкогнито,

А вы лучше представьтесь,

Расспросы в сторону отставьте.

Все:

— Повинуемся,

За ваш каприз мы лишь волнуемся.

Губошлёп:

— У черта за пазухой,

Люблю я жить размашисто,

Ещё люблю болтать я беспросветно,

И всем известно,

Если меня понесло -

То можно сказать, словесно

В море унесло,

Где бушует океан страстей и дури,

Не скрыться там он адской бури

Череды букв и слого́в,

Как и от происков богов!

Блоха:

— Я всегда была мала,

Когда гуляла по миру молва,

О злой и яростной чуме,

Старухе рыскающей во тьме.

Болела оспой,

Какая изуродовав меня,

Оставила одну на разбитой улице,

И, как на дороге русской — ямы на лице.

Но подцепила я проказу,

Что поняла, не сразу.

Лишившись носа,

Я поняла, что нос совать, как та лиса

В чужой виноградник — не наберёшься зла,

От такого добра!

Голова:

— Рыцарство меня оберегало,

Пока меня не разуверило в обратном гало

Солнца, парящего среди лучей луны,

По голове своей я получил огромным буздыганом⁹⁶,

Когда сражался с мавританским ханом,

Не стало для меня Фортуны,

Ведь туп

Я и глуп,

Ношу теперь дырявый я тулуп,

Стал мелочен и скуп.

Амбруаз-Дикобраз:

— Держал пассаж,

Ещё имел богатый сад,

Но мой отец всё потерял,

И нас с сынами растерял,

Оставил в нищете,

И простоте,

Бултыхаться в вине

И грязной из ручья

Городского воде.

Французский был вельможа,

Теперь уж обросла та рожа,

Какая посещала и дворцы,

Поля, сады, полные статуй и зелёной травы.

Долги

Приходится платить и сыновьям,

Коль ты вечно пьян, и грубиян,

Раз не умеешь сохранить именье,

На то сноровка требует уменья!

Карга:

— Горб меня согнул,

И ветер гнул,

Испытывал на прочность,

Брала я ношу — сверхурочно

И днём и ночью я радела

Творить богоугодные дела.

Но как-то раз заря пропела,

И я противиться не смела,

Стала слаба и гнусава́,

За то и выгнали меня!

Сёстры:

— Мы вечные подруги

Побирушки мы, и слуги

Скупых господ,

На то велит Господь,

Просить у монастырей и церквей милостыню.

Не можем мы уйти в пустыню

И скитаться,

Питаться

Манною небесной,

Как проделывал то с рабами

Египетскими Моисей,

Нам вместе в трущобах веселей,

Наравне со вшами и клопами.

Второй незнакомец:

— Оставим

Это, Бог с ваши!

Займёмся завтра мы делами!

Все слухи подготовить вы поспейте,

И не подготовившись не смейте

Сунуть нос, у кого он есть,

На площадь, или рядом с нею сесть!

А мы, священные отцы,

Всё подготовим для спасения души

И излечения изъянов,

Блестеть все будут новизной, Как Ной,

Спасёт и вас своей стеной

Любви и упоенья

Покуда зиждиться спасенье

На вере

И мученье!

Первый незнакомец:

— Пора расстаться с вами, о благодетели,

Войдёте в рай, и жизнь дана вам будет в том обители.

Молитесь за грехи свои,

Дети мои,

Ведь Как Адам и Ева,

Когда уж яблоко грехопаденье спело,

Нам суждено отведать

И грех и сладострастие изведать,

Волю к власти, иль силу страсти.

Прощайте же,

И будьте настороже,

Всё по сигналу так случится,

Что с padre казус приключится.

И станем мы молиться

О недуге

И исцеленье,

Не плоти, а о испускаемом ею духе!

(Расходятся).

(Выходит прятавшийся слуга).

Слуга:

— Узри, о боже!

Настолько я был осторожен,

Насколько мне велел рассудок,

Предстану на твоём суде

Я, тогда и вспомни все мои заслуги.

Что вскрыл из язвы столько лжи,

И в гное мерзком и в дверной озябшей лу́же

При ветряном сквозняке и сту́жи

Трущоб,

Среди павших стариков и низменных особ,

Раскрыл я тайну Джованни,

Но нужно встать мне спозаранку, и даже ранее,

Чтоб получить аудиенцию у холодного мистраля,

Главуправленца в вертикали

Римской знати,

Мне нужно дать о них скорее знать

Ему, чтоб повод к перевороту у заговорщиков отнять!

(Уходит).

Действие пятое

Папа римский.

Кардинал.

Слуга Папы Римского.

Слуга кардинала.

Явление первое

Папа римский.

Кардинал.

Ночь. Кабинет Павла III. Входит кардинал.

Кардинал:

— Безумное поверье,

Словно гриппа поветрие,

Охватило умы нищих,

И беспризорников,

Обнаглевших,

Возомнивших,

Что, якобы, их исцеление

Заключено в теле вашем, и спасение

Не за горами!

Что, мир этот граничит с ангельскими мирами,

О прикосновении к вам мечтая,

А не колдуя и гадая,

Завтра на площадь вывалит народ!

Но необычный, а весь здешний искалеченный урод.

Приток его вольётся из провинций,

Но истукан Грааля церковного, ждёт провидца,

Какой обдаст их всех святой водой,

И окропит нескупой

Любовью и прощением.

На молебне средь тысяч тел

И смрада дыхания, кто смел?

Кто выйдет и разгонит паству?

Есть мой совет — обуздать

Толпу их же верой, и волю дать!

Федероко, юродивый затеял балаган,

Он тот ещё дворовый хулиган,

Но если он и есть смутьян,

То Бог его покарает,

Если он реально исцелился,

То дадим и ему напиться

Из кубка благочестивого,

Тогда рассудок его не пострадает!

Руки живые впредь не умолкают

Рукоплесканиями!

Папа Римский:

— Всегда тебе я доверял,

Как управлял ты

И решал дела.

Не спроста тебя назначил я

Своею правою рукой,

И если слухи верны,

То примем бой

Со стихиею людской.

Не важно кто поднял со дна,

Оттуда, где темнее глубина,

Этот вымысел про говоруна.

Давно уж суждено

Подкрепить обманом чернь,

Покуда из под ног моих не выдирают твердь.

Выступлю я на площади

И окроплю всех кровию Христа,

О том толкуют небеса

Во мечтах моих, а ты веди,

И не подведи

Меня.

Ты подкупи

Калек мирских.

Калеки вмиг прозреют,

Поднимутся с колен,

И от озарения пусть онемеют,

Слепые узрят,

А гнилые улетят

На крыльях

Одержимости спасенья.

В противном случае, улечу я,

Разорванный на куски,

От презрительной тоски

Несчастных обкусанных кочанов,

Христа обиженных сынов,

Под пение орга́нов.

Не станем мы жечь мотыльков,

Заблудших, в огне священного костра

Инквизиции, хотя и гильотина так остра,

Как жалит руку взбесившаяся оса,

Сыграем роль жрецов

В египетской мистерии,

И тем, избегнем истери́и.

Кардинал:

— О, Отец, всегда вы говорите истину,

Своими устами вы изливаете благоухание,

Найдём мы золотую середину,

Разгоним верою то́лпы и смерти дыхание,

Не прибегнув к армии,

Дворян и, звенящей копьями, арии.

Кардинал в сторону:

— Какая овца –

Такая шерсть,

Если подражать Федерико,

Видно, старине проела плешь

Старость,

За нею телом не поспеешь,

Уж если ты в руках имеешь трость

И думать уж о будущем не смеешь.

Кардинал:

— Тогда, разрешите мне уйти,

Пошаманить над приготовлениями -

Дела поправлениями?

Папа Римский:

— Иди,

И с Богом мне победу принеси!

Кардинал:

— Ушёл,

Увидел,

Победил!

Вот вам особое зелье,

Её налил

Во флакон один старец,

Он только для Вас отворил свой ларец,

Сам пить не смел,

Покуда умел собою обладать,

Но надо чем-то залатать

Ту брешь в толпе,

Этот кагор, необходимо подмешать

И выпить дать

Федерико — немому ослуху,

И так насытить его звонкими словами воздух.

(Кардинал уходит. Папа Римский прячет флакон).

Папа римский:

— Скорее ведьма,

Намешала зелье,

Приворотное, или порчи,

От этого исходят неудачи,

Но жду иной отдачи,

Хочу алхимию я обратить на пользу,

Ни то я приползу

Ко трону уж не папой,

И ни главой пресвятой

Обители святой.

Сейчас уж тело тянется ко сну,

Но, сомкнуть глаз своих я не смогу.

Велит мне божий глас,

Проверить поутру его наказ

И проведе́ние,

Роковой приказ опустошить,

По ходу причастия налить

В открытые же рты

Смолы,

Божеской крови́,

Растворённой в красном

Вине прекрасном,

Из личных погребов,

Где бочки ждут знамения,

И слуги чистят от грибов

Дубьё, вкушу и я до небольшого опьянения

Его.

(Достаёт бутылку дорогого вина и пьёт. Напивается и засыпает за столом).

Явление второе

Папа Римский.

Слуга папы Римского.

Кардинал.

Слуга кардинала.

(Входит слуга и будит Папу Римского).

Слуга:

— Проснитесь господин!

Вы не один!

Скорее одевайтесь,

И если у вас есть секрет признайтесь!

На улицах толпа,

А стража держится едва!

Море взбушевалось,

Оно до вас добралось,

Её осьминоги и спруты

Ломают прутья

Заборов

И лезет внутрь, сборище уродов.

Папа Римский:

— Уже?

Что может быть хуже,

Преждевременного начала!

Пока я спал, меня колыбель качала,

И песня сладкая умчала в мир бескрайний,

Но настал мой день крайний,

Или я выйду к толпе,

Или я умру!

Слуга:

— О, нет! Не на моём веку,

Хочу я сообщить,

Что вашу честь хотят заполучить

Ваши враги, одевшие маску

Друзей, устроили событие, похожее на сказку,

Они, ретивые, хотят порвать одежду вашу,

И опозорить!

Папа Римский:

— Хватит вздорить!

От жизни не уйти,

Как не уйти от смерти,

Что могут сделать смерды?

Коль окрылён я порывом великодушия?

Но, открой окно, ведь душно

Мне!

(Слуга открывает окно, в комнату врывается гул толпы).

Слуга:

— Поток уж близко,

Пора бы на ковчег,

И где-нибудь найти ночлег

В спокойном месте.

Папа Римский:

— Я думаю о чести!

Веди меня к толпе!

Слуга:

— Ну раз, решили вы погибнуть,

То за какие прегрешения меня могли подвигнуть

На безумие!

Это неразумие,

Бегу я страже доложить,

Судьба пророчила нам долго жить!

(Слуга убегает. В комнату входит кардинал и его слуга).

Кардинал:

— Слуга мой,

Сопровождай

К выходу отца премудрого,

Просителя милостивого,

И представь его народу!

Слуга кардинала:

— То есть сброду?

Кардинал:

— Городу!

Слуга кардиналу:

— Повинуюсь,

Парадным входом воспользуюсь!

(Уходят).

Действие шестое

Папа Римский.

Кардинал.

Милорд.

Слуга Папы Римского.

Слуга кардинала.

Стража.

Первый и второй незнакомцы.

Толпа.

Блоха.

Губошлёп.

Карга.

Ублюдок.

Амбруаз-Дикобраз.

Сёстры.

Федерико.

Духовенство.

Явление первое

Слуга Папы Римского.

Стражник.

Утро. На городскую площадь валит толпа народу. Чернь и благородные смешались.

(Слуга подбегает к городской страже).

Слуга:

— Скорее, готовится покушение

На самого Папу!

Я не вру!

Переодетые уроды

Уже готовы

Вонзить в него свои когти,

И острые ногти!

Поцарапать и разорвать.

Их сорок пять,

И они в толпе!

Матёрые бандиты,

И очень уж сердиты

Их дерзкие расчёты

Направлены на умерщвление

И к денежному влечению!

Стражник:

— Я сообщу милорду!

(Стражник убегает).

Слуга:

— Спеши, иначе нам набьют сурово морду!

Пока гуляю я, уж не сдержать орду!

Она заполонила всё вокруг,

И даже затмила солнечный круг!

Пока она ведёт себя так смирно,

На сколько её хватает, но мирно

Она не встанет

Пастись, как стадо на лугу!

(Слуга убегает).

Явление второе

Кардинал.

Слуга кардинала.

Со стороны за происходящим наблюдают кардинал и его слуга.

Кардинал:

— Как бы пора

Ему выйти.

Кабинет, как нора

Для лисицы, он его не упрячет,

Слышишь, как народ плачет?

Знаешь чего он хочет?

Он хочет нашего триумфа!

И с этим случится padre катастрофа!

Идём!

Пора раствориться в толпе,

Ни то мы так уснём,

Слоняясь безучастно!

Слуга кардинала:

— Решили Вы удачно

Обратить тылы!

Ежели бандиты злы,

Мы останемся целы.

Кардинал:

— Перевоплощение,

Раб мой,

Перевоплощение -

Есть наше спасение!

(Уходят).

Явление третье

Папа Римский

Кардинал.

Милорд.

Слуга Папы Римского.

Стража.

Первый и второй незнакомцы.

Толпа.

Блоха.

Губошлёп.

Карга.

Ублюдок.

Амбруаз-Дикобраз.

Сёстры.

Федерико.

Духовенство.

Площадь. Выходит Папа Римский с католическим окружением. Толпу разрывают овации и крики.

Толпа:

— Ангел! Ангел!

Сереброкрылый спустился

Нас проведать,

Своими перьями обдать

Каплями росы божественной.

Такую благодать,

О которой для наших костей мы не могли мечтать

Нам вышел херувим священный дать!

Над головами светит нам звезда рождественской

Ночи,

Комета прочь уносит смятенье и лучи

Ауры христовой

И хвост пернатый новый.

Ублюдок:

— Спустись же к нам на землю,

Отметить день рожденье

Ангела и христова сына,

Земля для нас сыра,

И губит нас она

Своим дыханием суровым

Даруя недуги новые.

Карга:

— Исцели мой горб,

Если ты не горд!

Папа Римский:

— Сыны мои, моё вы стадо,

Нам начать надо

Лишь с утренней зарёй,

Счастливыми уйти домой

Так пусть же юродивый такой,

Который век молчал, нищий и нагой

Взойдёт на помост благодетели,

Его измучили родители,

Но он идя ко свету,

От лета к лету

Озарялся им и прозрел,

Сей Федерико, был и тих и нем.

Толпа:

— Федерико! Федерико!

Губошлёп:

— Тащите этого умельца

А то сидит без дельца,

Этого шута горохового,

Плута дворового,

Который столько от нас скрывает,

Ежели столько поговорок знает!

Но нас не признаёт,

Немым пусть их споёт!

(Толпа подхватывает Федерико и тащит к ногам Папы Римского. Папа Наполняет кубок вином).

Папа Римский:

— Кровь сына Бога,

А ты, смельчак, у его порога

Открой свой рот,

Вот так, вот-вот!

(Вливает зелье Федерико).

Федерико:

— Где родился –

Там и уродился.

А где не пригодился,

Там и напился!

(Толпу разрывают овации и она с шумом устремляется на папу. Башка, Губошлёп, Карга, Амбруаз-Дикобраз, Блоха и другие расталкивают духовенство и стражу, набрасываются на Папу, увлекая за собой толпу).

Блоха:

— Его плоть

Есть жизнь!

Её кусок, хоть

Капля –

Глубокий корень

Исцеленья!

Амбруаз-Дикобраз:

— Одежды прочь!

Хочу себе я лишь помочь!

Прикосновение к светящемуся изваянию

Дань великому ознаменованию

Отрешению от болезней,

И это уместно -

Сделать сейчас

В данный богом час

Моленье!

(С Папы сорвана одежда и грязные руки мажут его припасённой грязью).

Папа Римский:

— Погиб! Погиб!

Оклеветали, опорочили!

Ведьмы, колдуны!

Вам от расправы не уйти!

Огонь, огонь гори!

(На площадь выбегает вся городская стража и окружает толпу, отбивает Папу Римского и арестовывает мошенников: Голова, Губошлёп, Блоха, Амбруаз-Дикобраз, Карга, сёстры связаны. Папу уносят).

Первый незнакомец (в старушечьем обличье):

— Свершилось,

Теперь и нам пора удрать,

Пока нас стража не смогла поймать!

В Клоаку мы с тобой поспеем,

Там нас искать уж больше не посмеют!

Второй незнакомец:

— Тонуть в людских нечистотах,

В грязных и грешных стоках…

(Первый и второй незнакомцы прыгают в канализацию и выбираются через двор).

(Выходит слуга Папы Римского со стражей и милордом).

Милорд:

— Арестовать всех мы не могли,

Другие с толпой смогли уйти.

Слуга:

— Среди них должен быть заговорщик

Главный, но я молчу, не обладая славной

Обличительной уликой,

Кроме как слежкой за двуликой

Мегерой, в которую перевоплотился сам дьявол

Устроив тем тьмы и зла произвол.

Как слышал я, старухой

Он имел возможность становиться,

Или в иного черта превратиться.

Стражник:

— Милорд,

Исколем горб

Старух, коли он ненастоящий,

Выпустим мы из него пух!

Милорд:

— Эй, смотрящий!

Тащи сюда облезлых ведьм,

Кудлатых ворожей,

Не вышедших по старчеству рожей.

(Приводят Каргу и сестёр).

Милорд:

— Коли!

За один раз все три

Горба!

(Старухи кричат, их щиплют и колют).

Карга:

— О, моя судьба, быть избитой,

Всю жизнь была забитой,

Валялась я в грязи,

Но как взяла я золото,

Хотела жить я молодо,

Но не спаслась,

Заколотой я сталась!

Так больше не вези

Меня везение

В даль отлучения.

Сёстры:

— Ай, ой! Оставьте,

Мир такой

Жестокий,

Мы не хотели зла,

В осмеянии вся краса

Сегодняшнего представления,

Оставьте, это и будет нам спасение.

Слуга:

— Улизнул!

В толпе он растворился!

Он, пока не осуществит свои интриги

Не угомонится! Ах, лисица!

Но, что это за запах?

От чьей особы прёт,

Что даже рвёт

Меня?

(К страже подходит кардинал и его слуга).

Кардинал:

— Вот, и до меня добрались

Мы было собрались

Спасать padre, но нас обдали с ног до головы,

Хотя остались мы не го́лы, но только посмотри!

Все в кашице какой-то

По адски знойной

И зловонной.

Слуга в сторону:

— У каждого черта

Своя кочерга!

Если ты бросаешь грязь в других,

Изволь же сам измазаться

И замараться

От таких

Проделок и худых

Страстей, какие пачкают

Тебя позором и навозом,

Но, тебе уж оставаться с этим полным возом

Жить!

(Прибегает один из духовенства):

Один из духовенства:

— Папе плохо,

Он слёг

В постель!

О, печаль!

О, наш учитель!

Законов и правил составитель!

При нём же процветал наш культ,

И каждому нашёлся бы ответ

На данный церкви клятвенный обет.

Кардинал:

— Милорд, всех арестовать

И сопровождать

В казематы!

Пусть будут рады

Скоропостижной смерти!

Толпу обуздать,

И дать

Им золотых

Пудов пять!

Слуга Папы Римского толпе:

— Сей ангел перед вами был,

Он среди божественных высот же слыл

Самым человеколюбимым,

Не Папа к вам спускался,

А ангел Павел!

Он вас ославил

Светом и живительным ручьём!

Теперь же вы потоком громким,

Пойдёте славить по домам громоздким,

И трущобам и дворцам,

По худобедным деревням

Это чудо!

О, стадо вы моё!

(Толпа расходится. Уходят стражники и милорд, уводя взятых под стражу. Убегают слуги и уходит Кардинал. Остаётся один Федерико. На площади никого).

Федерико:

— М-м-м-м…

(Немой поднимает кубок, и последнюю каплю выжимает на язык).

Федерико:

— Нет бороды, да нечего и стричь!

Нет привязи, так не за что и дёргать!

Язык не лопатка,

Знает, что горько,

А что сладко!

Порой, и до Киева доведёт!

И столько тебе бед найдёт,

Покуда до голой нитки не обдерёт

Поп, или чёрт!

(Уходит).

(Выходит слуга).

Слуга:

— А коли много знаешь,

Держи бескостного ты за зубами!

Как за частоколом крепким и коренастыми думами!

Знание — сила,

А эта сила уж многих взбесила.

(Уходит).

Конец.

Март 2017 года.

Примечания

1

Лут — пророк в исламе, ветхозаветный пророк Лот

(обратно)

2

Юродий — юродивый

(обратно)

3

Гот — здесь, дикарь

(обратно)

4

Что на ките — слонов… — тоже, что и на черепахе

(обратно)

5

Чарки внеземной… — созвездие "Большой ковш"

(обратно)

6

Химера — здесь, извращенная мечта

(обратно)

7

Смери́… — от гл. сме́рить

(обратно)

8

Ты отпусти коней на волю… — т. е. Троянский конь

(обратно)

9

В песках морали и закона… — т. е. зыбучие пески

(обратно)

10

Новиго́род — новый град, новый город, не существующий ныне, город будущего

(обратно)

11

Не́весть — "не́весть что"

(обратно)

12

Донъ — дно

(обратно)

13

Му́ра — Илья Муромец

(обратно)

14

Калики — странники, поющие былины

(обратно)

15

Сне́сти — здесь, кисти винограда

(обратно)

16

Паду́чи — робки, падки

(обратно)

17

Кудесни — озорство

(обратно)

18

С грозных бгатыре́й… — богатырей

(обратно)

19

Древний змий — Змей-искуситель в христианстве

(обратно)

20

Виски́ — волосы

(обратно)

21

Княже — князья и семья княжеские

(обратно)

22

Девы — музы

(обратно)

23

Арба — двухколесная или четырёх колесная телега; здесь имеется в виду арфа, т. е. звездные созвездия, плывущие по небу, как телеги, и играющие светом, как музыкальный инструмент — арфа

(обратно)

24

Свя́тый — Георгий Победоносец

(обратно)

25

Буйно-чёрно-море — Чёрное море

(обратно)

26

С персеев… — с героев

(обратно)

27

Блат — булат, булатная сталь, булатные клинки

(обратно)

28

Шьёт тонкой нитью и иглой… — игла Кощея

(обратно)

29

Домой плетёт… — плетёт ноги, плестись — идти медленно, вяло

(обратно)

30

И сырит… — т. е. мочит

(обратно)

31

Столпы — здесь, стопки монет

(обратно)

32

Верха — крыши хоромы

(обратно)

33

Лётка — отверстие в улье для пчёл; здесь, выход

(обратно)

34

Брада́ —то же, что и борода

(обратно)

35

Эфир — воздух

(обратно)

36

Геенна — Геенна Огненная, ад

(обратно)

37

Полон — то же, что и плен

(обратно)

38

Бурдюк — здесь, мешок

(обратно)

39

Опешиться — здесь, сойти на берег

(обратно)

40

Дрогой — дорогой

(обратно)

41

Главами — головами

(обратно)

42

Ве́ха — дорожный указатель пути

(обратно)

43

О́стов — основа

(обратно)

44

Копьё — копи, шахты

(обратно)

45

Ла́тьи — латы, доспехи

(обратно)

46

От всяких там рогоз… — т. е. розги

(обратно)

47

Злой бог — Чернобог, бог западных славян

(обратно)

48

Вежа — сторожевая башня на Руси

(обратно)

49

Хель — в германо-скандинавская мифология, повелительница мира мёртвых

(обратно)

50

Приблудок — бродяга

(обратно)

51

Ископы́ть — след от копыта лошади

(обратно)

52

Блаку́ра-Бестия —(Блаку́ра, Белокурая Бестия, Бестия) главный злодейский дух в поэме, выпущенный дьяволом титан, бог Хаоса, а так же разрушения, смуты и всех бед и несчастий. Титан, женщина, восседающая на колеснице и метающая стрелы, молнии, бушующая всеми стихиями, главный враг Прометея, несущего огонь людям

(обратно)

53

Наушник — сплетник шептун

(обратно)

54

Троглодит — грубый некультурный человек; пещерный человек, первобытный

(обратно)

55

Земным добром… — материальными ценностями

(обратно)

56

Даве́че — недавно, на днях, вчера

(обратно)

57

Снасти — инструмент

(обратно)

58

Потре́ба — потребность

(обратно)

59

Погре́ба — упадок, разруха

(обратно)

60

Доимка — взыскание неуплаты

(обратно)

61

Недоимка — неуплата

(обратно)

62

Притязатель — конкурент

(обратно)

63

Мужи — мужчины

(обратно)

64

Что прочно в жизни сей?… — отсылка к пьесе Н. Островского "Доходное место"

(обратно)

65

Её одну… — т. е. безразличие

(обратно)

66

Ковен — сообщество ведьм

(обратно)

67

Снизки — что-то нанизанное на верёвку

(обратно)

68

Нюкта́ — божество в греческой мифологии, олицетворение ночи и темноты

(обратно)

69

Ни́кта — тоже, что и Нюкта́

(обратно)

70

Топтать — т. е. танцевать

(обратно)

71

Сой — царь Спарты; здесь имеется ввиду — воинственная царица

(обратно)

72

Столбы — т. е. виселицы

(обратно)

73

А́мфора войны — т. е. колесница

(обратно)

74

Иголи́ще — копьё

(обратно)

75

Идоли́ще — идол или множество идолов (их скопище)

(обратно)

76

Просак — неловкое положение

(обратно)

77

Остроты́ — остро́ты, острые шутки

(обратно)

78

Рыхлый порошок — сода

(обратно)

79

Эллинский дурман — вино

(обратно)

80

Тыща — тысяча

(обратно)

81

Елда — лентяй

(обратно)

82

Каналья — проклять

(обратно)

83

Увертюра — музыкальное вступление к представлению, имеется ввиду реквием

(обратно)

84

Куй — кузнец

(обратно)

85

Печных емель… — Емеля-дурак

(обратно)

86

Козыль — здесь, валет

(обратно)

87

Коунтергетскую яма — из пьесы Шекспира "Веселые виндзорские кумушки"; долговая тюрьма

(обратно)

88

В горниле везувиевого пламени… — адское пламя

(обратно)

89

Старичок Хаттаб — здесь, джин

(обратно)

90

Гефест — (в грец., миф.) бог огня и кузнечества

(обратно)

91

Подроты — тоже что и подносы, только грубо

(обратно)

92

Герн — Херн-Охотник, призрак с оленьими рогами (англ.)

(обратно)

93

Мистерия — религиозное представление (театр.)

(обратно)

94

Краля — здесь, "красавица" (оскорб.)

(обратно)

95

Прейс-куранты — список цен

(обратно)

96

Буздыган — булава

(обратно)

Оглавление

Книга первая. Поэмы

  Поэма первая. Преступник и его тень. Роман в стихах Предисловие

    Глава 1. Ненависть в своем основном обличии

    Глава 2. Преступник и его тень

    Глава 3. Волнение

    Глава 4. Неприятное нам

    Глава 6. Разжигание

    Глава 7. Жить дальше

  Поэма вторая. Блакура

  Поэма третья. Невыносимая гордость

  Поэма четвертая. Олег и Ольгерда

Книга вторая. Пьесы

  Пьеса первая. Поющая кишка

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

    Действие четвёртое

  Пьеса вторая. Пары любви

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

    Действие четвёртое

    Действия пятое

    Действие шестое

    Действие седьмое

    Действие восьмое

    Действие девятое

    Действие десятое

    Действие одиннадцатое

  Пьеса третья. У каждого черта своя кочерга

    Действие первое

    Действие второе

    Действие третье

    Действие четвёртое

    Действие пятое

    Действие шестое

*** Примечания ***