На взлёт! (СИ) [Ольга Владимировна Голотвина] (fb2) читать онлайн
- На взлёт! (СИ) (а.с. Паруса над облаками -2) 1.17 Мб, 334с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Ольга Владимировна Голотвина
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
На взлёт!
I. ОБРЕТЕНИЕ ЛИЛОВОЙ ЖЕМЧУЖИНЫ
Сашеньке, моей дорогой невестке – с любовью.1
...И ветер почуять, Скользящий по жилам, Вослед парусам, Что летят по светилам...
(Э. Багрицкий)
– Не снижаться! Высоту держать! Если в этой темнотище врежемся в скалу... – Капитан, – тревожно крикнула пастушка, поднявшись из «мокрого трюма» на палубу, – лескаты еле тянут! Устали после дневного перелета! Дик Бенц удержал ругательство. Мара не виновата. Лескаты привыкли к дневным перелетам и ночному отдыху. Им нет дела до того, что на хвосте у «Миранды» повис корабль таможенной охраны. – Что хочешь с ними делай, – рявкнул капитан пастушке, – хоть себя им по кускам скорми, а чтоб несли шхуну! Если нас зацапает таможня, не лескаты в тюрьму отправятся! Мара без единого слова вернулась в «мокрый трюм». Бенц поднял глаза. Снизу обе мачты казались почти такими же длинными, как у морских судов. Сверху вниз проворно двигалась темная тень – это по вантам спускался Райсул. – Капитан, грот зарифлен, – доложил из-за плеча Бенца боцман Хаанс. Бенц кивнул. Да, нельзя и мечтать о настоящей скорости, о лихой гонке, если «Миранду» медленно тянет вниз. Но и корпус корабля – тоже большой парус. В эту страшную ночь вся маленькая команда шхуны стояла на аварийной вахте... нет, не вся. Лита Паучок мирно спала, не подозревая об опасности. Пусть спит. Заслужила. Именно благодаря ей сейчас погонщик старается увести корабль в облака – и не боится угодить в грозовую тучу. Все грозы, что злодействуют над Иллией, размечены на карте. Они далеко, они даже краешком не заденут «Миранду». Какая все-таки удача – иметь в экипаже мага-погодника! А девушка еще и становится сильнее. Раньше падала в обморок после каждого пророчества, а теперь ее просто тянет в сон. Глядишь, со временем научится разгонять непогоду с пути корабля!.. Если доживет. Если этой ночью «Миранда» не будет в щепки разбита копьеметами таможенников. Или не разобьется о скалы, потому что Простак и Лапушка не смогут поднять ее выше. О боги, Старшие и Младшие! Этой ночью он, Дик Бенц, ведет на верную смерть семь человек. Да сам с ними идет, восьмой... Если сейчас он приземлится и сдастся, его ждет виселица. Тут не выкрутишься: трюм полон шелка, и все рулоны – без таможенных печатей. А прочим леташам – только каторга. Шанс выжить. Боцман уже был на каторге – и сумел бежать... Дик Бенц представил себе хрупкую Литу, которая, в запряжке с другими каторжницами, тащит, спотыкаясь и падая, по подземным переходам тележку с рудой. Представил себе красавицу Мару, гордую спандийку, в лапах скотов-надсмотрщиков. Представил старика погонщика, который с трудом поднимает кирку, пытаясь нарубить столько угля, сколько надо, чтобы получить дневной паек. Представил юнгу, в прошлом – забитого раба. Парнишка только-только начал выправляться – и опять под плети? Эти образы мелькнули перед глазами капитана – и он устыдился. Какой еще плен, что за позорные мысли? Бенц стиснул кулаки. Для него мир внизу был гигантской черной кляксой, мир вверху прятал звезды в облаках, и лишь расчеты говорили капитану, где сейчас находится шхуна. К счастью, мрак был непроницаем лишь для человеческих глаз. А у штурвала сейчас стоял илв, беглец из леса Форенуар, который ночью видел лучше людей. Бенц подошел к рулевому. Сейчас, во мраке, эту темную фигуру можно было принять за человека. Не видно было ни шерсти на загривке и плечах, ни лица, похожего на собачью морду, ни желтых круглых глаз. В ясный день илв надевал повязку из тонкой, почти прозрачной материи, чтобы уберечь зрение. Зато ночью он мог вовремя увидеть любую опасность впереди. Хорошо, что Бенц заранее научил корабельного плотника стоять у штурвала. – Что по курсу, Филин? – Пока чисто, – высоким, птичьим голосом прощебетал илв. – Внизу – плохо. Скалы. Нельзя опускаться. Это капитан знал и без Филина. – Курс держать! – только и сказал он рулевому. И пошел к себе в каюту – проверить этот самый курс. Там, при неярком свете магического светильника (огня на летучем судне быть не могло), Бенц еще раз произвел расчеты. Да, он вел корабль к спасению... ну, к надежде на спасение. Если дотянут лескаты. Дик Бенц вернулся на палубу. Ночь была врагом. Ночь раскачивала корабль на черной ладони, грозила уронить в мешанину из скал и деревьев. Полная луна тоже была врагом – и хорошо, что она почти все время пряталась в тяжелых кучевых облаках. Ее свет был лжив. Только дразнил, показывал внизу не настоящие ущелья и скалы, а хитрую игру теней. Но луна могла ненадолго стать и союзницей. Выглянула на миг – и на ее сияющем фоне обрисовались клотик и часть шкаторины грот-марселя. Корабль-преследователь мелькнул – и исчез. «Не меньше четырех лескатов у них в «мокром трюме», а то и пять! – со злобной завистью подумал капитан Бенц. – Можно давать тварюшкам передышку. Двое тянут, остальные отдыхают. А наши-то...» Капитан сосредоточился, привычно нащупывая чувства лескатов. Получилось это не сразу: Бенц был слишком взволнован. Пришлось представить себе «мокрый трюм». Латунные стены, слабо освещенные вделанной в потолок пластиной магического светильника. В открытые вентиляционные отверстия льется воздух. Черная вода внизу. По ней в высоких сапогах ходит Мара, в руках у пастушки черпак на длинной ручке. А под низким потолком парят Лапушка и Простак. Массивные туши, похожие на скатов – потому и прозваны летучими скатами. Но широкие лапки, вроде лягушачьих, нарушают это сходство. Лескаты держат на себе корабль, тянут его вверх, упираются в доски крепкими спинами. В их плоские горбы-мозоли вшиты магические талисманы, увеличивающие подъемную силу. Мара зачерпывает трюмную воду, льет в отверстия на спинах лескатов. Там, внутри этих туш, вода разделяется на водород и кислород. Водород тянет вверх тварюшек – а с ними и судно... Эта мысль помогла капитану поймать чувства Простака и Лапушки. Усталость. Тоска. Страх. Непонимание – что за страшный враг там, внизу, держит их в воздухе, не дает опуститься? «Надо помочь Отцу, – подумал Бенц. – Ему трудно вести двоих, таких усталых. Они вот-вот перестанут слушаться, а враг рядом...» И едва эти слова – «враг рядом» – мелькнули в мозгу Дика, как враг воистину оказался рядом. Страшная тень нависла борт в борт, и яркий зеленоватый свет залил палубу «Миранды». Бенц не видел своего преследователя. Не смог бы сказать, сколько копьеметов направлено сейчас на шхуну и сколько леташей хлопочет возле них. Капитан в этот миг подумал о главном. Рука сама вскинула ко рту рупор, и Бенц заорал: – Вверх, собака ты старая! Дик еще не успел «отпустить» сознание лескатов. Поэтому его тоже накрыло той волной ужаса, которую погонщик метнул тварюшкам: «Враг! Лютый! Пасть! Снизу!» Простак и Лапушка от страха обрели новые силы. «Миранда» рывком ушла вверх, нырнула в облака, в промозглое, холодное блаженство – спасены, спасены! Нет, поправил себя Бенц, пока не спасены. Облака непостоянны, облака опасны! И еще... толчок был двойным! Капитан пошел среди водяных капель, висевших вокруг, по палубе туда, где должен был находиться люк, а возле люка – погонщик. Он внимательно смотрел под ноги, поэтому не споткнулся об ошкуренное бревно, лежавшее на палубе. Вот он, сдвоенный толчок! Все-таки успели по «Миранде» засадить из копьемета! Над бревном, касаясь ладонью его заостренного конца, склонилась щуплая фигурка. Капитан положил юнге руку на плечо. Парнишка поднял голову. Светлые волосы его были мокры, как трава росистым утром. – Пробили фальшборт, – доложил юнга. – Не беда, Филин залатает. Оба говорили тихо. Бенцу вспомнилось, что в Королевской небоходной академии шли ожесточенные споры между преподавателями – глохнут ли звуки в облаках? Так или иначе, Дик не хотел рисковать. Внизу, по кромке облака, ходил таможенный корабль. Лицо юнги было сейчас так близко, что капитан видел волнение и азарт. Но не страх! Бенц знал, что юнга боится только чужих людей – если они рядом, а не где-то за облаками. Да и боится не так сильно, как прежде. – Выкрутимся, Рейни, – сказал Дик тихо и пошел на поиски погонщика. Несколько шагов – и из водяной взвеси возникла фигура сидящего человека. Бенц опустился рядом, на посыпанную песком палубу, такую же сырую, как и все вокруг. На миг его охватил ужас: бревно, пущенное из проклятого копьемета, могло скользнуть чуть левее – и убить того, кого экипаж называл Отцом. Того, кто был для Дика правой рукой и лучшим другом. – Давай помогу, – негромко сказал капитан. – Кого брать? – Простака. Бенц сосредоточился. Да, он слышал обоих лескатов, чувствовал их тяжелую усталость и отчаяние. Но он умел различать тварюшек, таких разных. Лапушка была капризнее и своенравнее, она не только боялась, но и злилась: почему ее мучают, почему не дают отлежаться в воде? Простак был спокойнее и доверчивее. Когда погонщик передал капитану управление одним из лескатов, нарушилось равновесие, шхуна накренилась на правый борт, но тут же выпрямилась. Бенц полностью ушел в мысленную связь с Простаком. Он рисовал ему образ хищной клыкастой пасти, что ходит кругами внизу и поджидает, когда Простак опустится. Но это ненадолго, скоро враг уплывет, можно будет отдохнуть. Удерживать леската на лету было трудно, и Дик подивился мощному взрыву эмоций, которым старый Маркус Тамиш только что ухитрился швырнуть корабль в спасительное облако. «Нужен второй погонщик, – сказал себе Дик. – Старику тяжело одному». Но это легче было сказать, чем сделать. Погонщики знали себе цену и не рвались на борт шхуны контрабандистов... Когда Бенц и Отец убедились, что лескаты не пытаются взбунтоваться и что шхуна дрейфует вместе с облаком, погонщик обернулся к капитану: – Это не таможенники. Дик не сразу понял, о чем говорит старик, но тут же капитана обожгло понимание: – Ты про то, как он нас высветил? – Да. Я слышал про такие штуковины, а один раз видел. Магический светильник меж изогнутых зеркал. – Да? – загорелся капитан так, что чуть не заговорил в полный голос. Но спохватился, продолжил шепотом: – А самим такую штуку сделать нельзя? Или заказать? – Мощный светильник, сынок. Раз в десять дороже того, что вмонтирован у нас в «мокром трюме». – Ого!.. – А значит, – завершил свою мысль помощник, – это не таможня. На таможенный корабль такую дорогую игрушку не поставят. – А куда поставят? На военные корабли? – Не на каждый, разве что на крупный... Но что здесь делать флагману иллийского флота и с какой бы стати он гонялся за нашей мошкой-букашкой? Нет, сынок, самые дорогие украшенья ставят на личные корабли членов королевских семей. Припомни, кто из их-будь-они-неладны-высочеств чувствует к тебе особое расположение? Шхуна накренилась на левый борт: Простак, ощутив смятение капитана, из последних сил подался вверх. Успокоив его и выровняв крен, Дик Бенц взволнованно взглянул на Отца: – Думаешь, в нас вцепилась яхта принца Джиакомо? – А разве ты еще какой-нибудь высокой особе морду бил?.. И подумай вот о чем: если это принц, то у него на борту почти наверняка есть боевой маг.
2
Хуже придурка у штурвала только придурок на троне.
(В. Камша)
– Да, я боевой маг – и что с того? Что я могу сделать в этом киселе? Покажите мне противника – тогда другое дело. Принц постоянно хвастается, что окончил Королевскую небоходную академию. Ну и где его знания? – Высокий темноволосый мужчина поправил капюшон провощенного плаща-дождевика и тихо выругался. – Какие там знания? – не менее раздраженно огрызнулся капитан. – Ты думаешь, Джиакомо в академии хоть чему-то обучался? Он там смазливых студиозусов высматривал! Нынешнего дружка тоже там подцепил... Клянусь Гергеной Гостеприимной, лучше бы ему подцепить дурную болезнь! – Вообще-то, Агостино, для тебя это к лучшему, – хмыкнул маг. – Будь у Джиакомо хоть крохи знаний и интерес к небу, он бы не в каюте с дружком миловался, а совался бы тебе под руку на капитанской галерее. Или развлечения ради принимал команду на себя. – Да что ты такое говоришь, Винсенте! – вздрогнул капитан. – Да храни меня от такого Эссея Легкокрылая! – Ничего, успокойся. Скоро его высочеству будет не до полетов. И твой «Блистательный» прочно встанет на прикол в Альбине – на радость команде. – В Альбине? – удивился капитан. Маг хохотнул. – Стыдно, Агостино! Командуешь яхтой принца, так держи глаза открытыми, а ушки – на макушке! Дарю свежую тайную сплетню: принцесса Энния присмотрела себе в мужья наше национальное сокровище! Капитан был ошарашен: – Надо же... Но ведь Энния, я слыхал, метит со временем на престол? – Держу пари на пару перчаток, ей это удастся. А наш идиот станет принцем-консортом. Энния его загонит под трон. Если бы разговор услышал посторонний человек, непочтительные слова о лице королевской крови стоили бы собеседникам карьеры, а то и свободы. Но меж собой оба не опасались доноса. И не потому даже, что были в дружеских отношениях (каждый знал случаи, когда близкие вроде бы люди предавали друг друга). Важнее то, что они были двоюродными братьями и носили одну благородную фамилию диль Кароччи. Арест родственника – удар по всей семье. Поэтому оба сеора позволяли себе откровенность. – Но известно ли принцессе про его... хм... постельные предпочтения? Ведь ей понадобится обзавестись наследником! – Понадобится – обзаведется. Джиакомо для этого не так уж и нужен. Сеор Агостино отвлекся от беседы и отдал команду в переговорную трубку: – Сменить лескатов! – Да, капитан! – послышался ответ из трубки. – Послушай, ты поговорил бы с Джиакомо, – попросил капитана сеор Винсенте. – Может, прекратит эту дурацкую погоню? Он же, в конце концов, не таможенник! Гоняться за контрабандистами – разве это достойное занятие для принца? – Да я оплошал, – с досадой ответил сеор Агостино. – Боцман узнал шхуну и доложил мне: мол, «Миранда» под командой Дика Бенца. По слухам, возит контрабанду... А я, дурак, решил перед принцем блеснуть осведомленностью. Забыл, что его высочество это имя слышит не впервые. Он сейчас не контрабандиста ловит, он сводит личные счеты! – Счеты? – не понял маг. – Какие? Капитан не удержался от небольшой мести: – Стыдно, Винсенте! Считаешь себя светским человеком – а сплетни не слушаешь! А мне младший брат рассказал, он учился в академии в одно время с принцем Джиакомо. И там же учился этот Дик Бенц. Наш любвеобильный принц приметил Бенца. Когда юным небоходам вручили дипломы, Джиакомо напился и пристал к Бенцу. А тот врезал принцу так, что его высочество изволил улететь с балкона в кусты роз. Придворным лекарям пришлось с ним повозиться... – Я слышал эту историю, – недоуменно протянул сеор Винсенте, – но там говорилось о франусийском бароне... – Вот именно. В академию, как ты знаешь, принимают только дворян. Этот Бенц... уж не знаю, кто он и откуда родом... изготовил фальшивые документы на дворянское имя. И под этим именем учился. Это выяснилось, когда шло следствие по делу о нападении на принца. Но Бенц не дожидался следствия, удрал сразу. – А теперь возит контрабанду? Это понятно. Диплом-то на чужое имя, кто из судовладельцев возьмет его на службу? Но он, должно быть, богат, раз приобрел шхуну. – Мой боцман – он родом из Порт-о-Ранго – говорит, что, по слухам, Бенц мошеннически перехватил шхуну у местного короля преступников. Но подробностей в городе не знают... Маг предупреждающе коснулся руки кузена – и тот замолчал: сразу понял, кто сзади вошел на капитанскую галерею. Обернувшись, сеор Агостино диль Кароччи низко поклонился молодому человеку в широком темном плаще: – Ваше высочество... – Докладывайте, капитан! – перебил его принц Джиакомо. – Преследуемая шхуна была обнаружена, освещена и обстреляна из копьеметов, – доложил сеор Агостино, умело скрыв растерянность. – Да? И где этот мерзавец? Полагаю, с рассветом мы увидим внизу обломки? Капитан развел руками: – Ушел в облака. Скрылся от погони. Прошу разрешения совершить посадку... Тонкогубый, темноглазый, хрупкий юноша даже взвизгнул от возмущения: – Нет! Не разрешаю! Ходовые качества «Блистательного» куда лучше, чем у шхуны. А лескаты? Сколько их у него? Не больше трех, а то и вовсе два? Он просто вынужден будет сесть! С воздуха мы увидим его, как на блюдечке! Джиакомо шагнул в неяркий круг света от магического светильника, что освещал капитанскую галерею. Теперь видно было, что миловидный облик принца слегка подпорчен искривленным носом – видимо, тот был сломан и неудачно зажил. – Рассвет уже близок, и я сам – слышите, сеор Агостино? – сам приму команду над «Блистательным». Обшарю округу, найду негодяя и тут же повешу. Лица королевской крови имеют право вершить суд, и я своими руками затяну петлю на шее подлеца! Принц Джиакомо вздернул острый подбородок и покинул галерею. – Ну, Винсенте... – протянул капитан. – Ну, ты накаркал мне беду...
3
Крадется ночь, под скалы залипая, Крадется, тая в день, луна слепая, Иди за ней, в полшага, не спеша, В тиши не слышен, в тени не заметен, И даже тише, чем рассветный ветер, И даже в полды х анья не дыша.
(Д. Авилов)
– Садимся на Русалочьем озере. – Прямо сейчас? Пока не рассвело? – Именно сейчас. Когда начнет светать, мы будем как на ладони. Поставлю Филина на галерею, пусть смотрит вниз. Сам буду у штурвала. – На озеро-то, может, и опустимся, но даже илву не разглядеть черную пещеру в черной скале. – Эта скала описана в лоции. Погонщик замолчал. Лоция, когда-то принадлежавшая контрабандисту Лодовико Тоцци, еще ни разу не подвела экипаж «Миранды». Да о чем и спорить-то? Если не прятаться в гроте, то остается бросить шхуну и всем экипажем уходить прочь по лесу. Бросить шхуну? Да об этом и думать страшно!.. По вздоху погонщика Бенц понял: всё, окончен совет двух главных людей на корабле. Он сменил Филина у штурвала и приказал: – Ступай на галерею. Гляди вперед и вниз. Садимся на озеро. Осмотри береговую линию. В лоции сказано про двурогую скалу. Демон ее знает, почему она двурогая, но в ней есть грот, в который можно спрятать шхуну. – Да, капитан, – тихо чирикнул илв. – Буду искать рога. И исчез в сырой облачной мгле. А Дик Бенц шепотом воззвал к своей бессмертной защитнице – Риэли Насмешнице, богине удачи. И положил ладони на мокрые рукояти штурвала. Рядом возник боцман. Бенц не сомневался, что он подойдет. Ведь Хаанс понимает, что нельзя орать в рупор команды. Где-то рядом ходит враг. – Садимся на озеро. Якорь не бросаем, маневрируем на поверхности. Ищем пещеру в скалах. И чтоб не шуметь! Погонщику передай: медленно вниз! Очень медленно! И пришли сюда юнгу – передавать приказы. – Да, капитан. – И боцман поспешно ушел. Сырая пелена редела, таяла, почти исчезла. Шхуна выходила из облака. Бенц ждал, что вот-вот по корпусу ударит магический свет – и заговорят копьеметы. Но враг не возникал рядом, не становился борт в борт. И надо было скорее прятаться, пока в светлеющем небе «Миранда» не обрисовалась вся, от киля до клотика. Бенц сосредоточился, представив себе Русалочье озеро на карте. Капитану еще не приходилось останавливаться на здешних водах или хотя бы пролетать над ними. А место для контрабандиста – удобнее не придумаешь. Надо запомнить на будущее... если у «Миранды» есть будущее. Озеро в форме кошачьей головы с двумя ушами. Правое «ухо» – устье речушки Кружилки, что петляет по лесу и теряется в болотах. Левое «ухо» – бухточка, там на берегу рыбачья деревенька, несколько домов всего... Капитан нагнулся к переговорной трубке. Спросил: – Филин, внизу деревня? Есть огни, костры? С галереи прошелестел ответ: – Нет, капитан. Темно и тихо. – Хорошо. Снижаемся. – Капитан, на берегу скала, на ней два дуба. Может, она и есть двурогая? – Где она? – На четверть румба влево. Руки капитана налегли на рукояти штурвала. – Идем на воду – и в сторону этой скалы, – добавил илв. – Под нами чисто. Дик Бенц оценил предутренний ветер, прикинул, каков он внизу, над самым озером. И обернулся к застывшему в ожидании юнге: – Боцману: убрать стаксель и кливер. На одном корпусе дойдем до озера. – Да, капитан! Юнга сбежал по ступенькам с мостика и умчался, гулко стуча босыми пятками по палубе, посыпанной песком. Бенц вскользь подумал, что сейчас этот песок мокрый, как после ливня. И тут же забыл об этом. Все мысли – о посадке. Скала с двумя дубами на вершине – та ли, что нужна Бенцу? А если это не она? Бенц посадит шхуну, подгонит к скале-самозванке – и останется там торчать, как муха на блюдечке, на радость принцу Джиакомо. Если, конечно, «Миранду» выслеживает именно этот поганец. Рассвело уже настолько, что Дик и без Филина видел вокруг озера зубчатую корону из деревьев и скал. Ну какую еще из них можно назвать двурогой? Филин, исправно сообщая в трубку расстояние до воды, предупредил, что по курсу вершины елей. Бенц не встревожился. Массивные стволы смогли бы повредить корабль, но по вершинам шхуна пройдет, как сапог по ромашкам. Мгла еще не совсем рассеялась, она уходила под кроны деревьев, и вместе с нею шла прятаться шхуна с убранными парусами. Дик отогнал тревогу и слился воедино со своим судном. Он чувствовал, понимал, куда именно ветер несет снижающуюся «Миранду». Не дотянет до озера? Капитан чуть переложил руля, подставил корпус под другим углом к ветру – и движение ускорилось. Лишь бы измученные лескаты выдержали такой темп снижения, лишь бы не обрушили шхуну на деревья... Тут уж от Бенца ничего не зависело, тут уж старается Отец, уговаривает Простака и Лапушку... Вот хлестнули по днищу ветви, вот распахнутые крылья срезали вершины елей... Капитан обернулся, нашел взглядом юнгу: – Боцману: как только коснемся воды – немедля, сразу крылья сложить. – Да, капитан. И вот он, миг посадки, когда вода целует днище шхуны... Дик нашел глазами скалу с двумя дубами. Снизу, с воды, она уже не казалась двурогой. Деревья как деревья. Подножье скалы заросло ивняком, и никаких намеков на пещеру. А ветер окреп, гнал шхуну прямо на скалу-обманщицу. Экипаж бойко сложил крылья, не тратя время на то, чтобы убрать страховочные сетки. Правильно, не до них сейчас. Берег приближался, а ветер все крепчал, и шхуна, набравшая ход еще в воздухе, резво шла прямо на скалу. Бенц не слышал, о чем сейчас тревожно переговариваются леташи, но знал каждое слово: рехнулся капитан, разгрохает «Миранду», отвернуть же надо, отвернуть!.. На миг рука Дика дрогнула на штурвале. Отвернуть? Тут до Бенца долетел отголосок того, что испытывали лескаты. Тварюшки расслабились, почувствовали радость и облегчение. И чувство это поддержало капитана, укрепило уверенность, придало силы. Бенц торжествующе улыбнулся, когда бушприт «Миранды» с треском врезался в сплетение ивовых ветвей – и прошил его насквозь. – За топоры, парни! – приказал торжествующий капитан, сбегая на палубу. – Видите, застряла наша красавица! Расчистить ей путь, втащить шхуну на тросах в пещеру! На палубу вышла заспанная Лита: – Мы уже приземлились?.. Ой, где мы? Бенц обернулся к девушке: – А вы с юнгой – бегом в трюм, волоките маскировочную сеть! Да быстрее, пока погоня не нагрянула!
4
Может, ты и пойдешь на медведя, Да боишься в тайге комара.
(Л. Ошанин )
– А я говорю: они удрали! И виноваты в этом вы, капитан диль Кароччи! – Но, ваше высочество... – Вы же обстреляли эту мерзкую шхуну! Где обломки? Я хочу видеть обломки и трупы! Я для этого прикажу совершить посадку! Сеор Агостино стиснул зубы и молча проклял день, когда он получил это завидное назначение – капитаном на личный корабль принца Джиакомо. Вот и стой теперь дурак дураком у двери на капитанскую галерею. А по галерее расхаживает избалованная тварь и воображает себя командующим небоходными силами. Кстати, именно командующим небоходными силами Иллии этот недоумок и станет – как только уйдет в отставку старый адмирал диль Агуирре... Капитан пересилил себя и сказал мягко: – Ваше высочество, если шхуна разбилась над лесом, мы не найдем обломков. Здесь непролазная чаща. Есть только три места, пригодные для посадки: Русалочье озеро, излучина реки Плотогонной – это севернее – и Хлебная Краюха: это земли, расчищенные под пашню, владение графа диль Роцци. – Это слишком далеко, чтобы оттуда вести поиски! – возмутился принц, опустив подзорную трубу. «Он собирается вести поиски в этих дебрях? Силами моей команды?» – взвыл про себя капитан. – Начнем от Русалочьего озера, – увлекся своей идеей Джиакомо. – Совершим посадку на воду и начнем прочесывать окрестности. Я сам возглавлю поиски. С нами боевой маг... сеор Винсенте, где вы? – Я здесь, ваше высочество, – отозвался сеор Винсенте диль Кароччи, входя на галерею. Проходя мимо капитана, обернулся и весело подмигнул: мол, не бойся, выручу! У капитана отлегло от сердца: Винсенте с детства был хитрецом. Что-нибудь да придумает. А сеор Винсенте заговорил учтиво и приветливо: – Я рад решению вашего высочества. Правда, поиски – не моя специальность, но, возможно, я смогу быть полезным, когда мы отыщем мерзавца. – Когда мы отыщем мерзавца, – капризно перебил его принц, – уже ни к чему будет магия. Сеор Винсенте не смутился: – Тогда я попросту приму участие в поисках, наравне с леташами. Если говорить откровенно, я хочу еще и раскрыть тайну Русалочьего озера... – Сеор Винсенте изобразил легкую растерянность. – Впрочем, тайна эта столь мелка и забавна, что я не посмею тревожить такой ерундой слух вашего высочества. Принц насторожил любопытные уши: – Тайна? Что за тайна? – Да сущий вздор. Я на досуге пишу научный труд: дополнения и уточнения к «Землеописаниям» великого Аугусто Мелино. Расспрашиваю людей, которые побывали в малоизученных краях... – Сеор Винсенте, вы испытываете мое терпение! Что вас интересует на этом озере? – Ах, ваше высочество, всего лишь комары. Видом похожи на обычных, даже летают вместе с обычными. Жала длинные, прокалывают материю... но это как раз не удивительно, в этих краях и обычные комары кусают сквозь одежду. А особенность неизученных комаров в том, что после их укусов на коже остаются мерзкие багровые пятна, которые не исчезают годами. – Пятна?.. Годами?.. – взвизгнул принц. – Да. Мне говорили, что отметины исчезают за два-три года. Я беседовал с купцом, который опускался на Русалочье озеро для починки своего судна. У этого купца на лице были три пятна, вроде раздавленных брусничин. Одно над правой бровью, второе возле левой ноздри, третье на подбородке. И на руках у его леташей я видел похожие отметины. Принц ошеломленно поднял руку, коснулся тонкими пальцами своей правой брови. – И вы так спокойно говорите об этом, сеор? – Нет, мой принц, я волнуюсь. Появилась возможность изучить и назвать своим именем новый вид насекомых. И не где-нибудь на островах Вильдиэйди, а здесь, в Иллии. – Сеор Винсенте! – отчеканил принц. – Еще одно слово об этих отвратительных комарах – и я прикажу сбросить вас над озером, прямо в воду! Из-за ваших научных амбиций я не намерен рисковать... Принц оборвал фразу и обернулся к сеору Агостино: – Капитан, я отменяю приказ о посадке. Вместо этого будем вести поиски с воздуха. Приказываю смотреть в оба! Поиски вести до вечера, меняя лескатов, а потом повернуть к излучине реки Плотогонной для ночевки. – Да, мой принц! – браво гаркнул капитан. И подумал, что, когда «Блистательный» вернется в Белле-Флори, надо будет угостить врунишку Винсенте роскошным ужином.
* * *
– Что, боцман, летают? – Кружат, капитан! – отозвался из гущи ивняка Хаанс. – Низко ходят. Мне бы подзорную трубу – я бы их рожи разглядел до последней бородавки! – Эй-эй, – вмешался в разговор Отец. – Никакой тебе подзорной трубы! Сверкнет солнышко на окуляре – всех нас выдаст! Боцман промолчал. Про подзорную трубу он сказал для красного словца. А так-то он и сам все понимал – и сидел неподвижно, чтобы не тряслись ветви ив, укутанные маскировочной сеткой. Он понимал, что красавец-корабль, зависший над озером, не природой здесь любуется. И что как раз их подзорные трубы – все, какие есть на борту – направлены на берег. – Капитан, – тихо сказал боцман в полутьму пещеры. – Когда он разворачивался, я прочел название: «Блистательный». Дик Бенц зябко повел плечами: имя кораблю подходило! «Миранда» плотно, как нож в ножнах, стояла в продолговатой пещере. Бушприт был основательно поврежден; левое крыло, хоть и сложенное, крепко приложилось о стену пещеры – Филин сомневается, в порядке ли оно. А раз у корабельного плотника имеются сомнения... Впрочем, илв заверил капитана, что починит все, что сломано, как только ему позволят побродить по лесу с пилой и топором. Мара и Отец сидели на крышке люка. Отдыхали. Лица у обоих были одинаково расслабленные, спокойные. Найдут их враги, не найдут – от погонщика и пастушки это уже не зависело. Они сбросили с плеч незримый груз. Капитан понимал их. Он знал, как выматывает мысленная связь с лескатами. И в который раз пообещал себе, что найдет второго погонщика – в помощь Маркусу. А сейчас придется побеспокоить старика. Дик шагнул прочь от света, скользящего сквозь ветви и маскировочную сеть. Медленно пошел вдоль правого борта к носу. Дверь в кладовую была распахнута настежь – чтоб было хоть немного светлее. Там Лита нарезала окорок. Скудная еда ждала измотанных леташей – сухари, окорок и вино, полетная сухомятка. Позже, когда отвяжется погоня, Лита разведет на берегу костерок и приготовит горячую похлебку. Магия магией, а обязанности повара с нее никто не снимал. На пороге кладовой сидел юнга и тихо рассказывал девушке о ночных приключениях «Миранды». – Где Райсул и Филин? – негромко спросил капитан юнгу. – Илв в грузовом трюме, – вполголоса, но четко отрапортовал мальчуган. – Проверяет, нет ли течи. А Райсул спать пошел. Ему боцман позволил. – А ты почему не спишь? А ну бегом дрыхнуть! Мальчишке явно хотелось и дальше пугать и удивлять Литу. Но приказ есть приказ. – Да, капитан, – буркнул он, встал и пошел прочь. – На всей шхуне, похоже, только я и выспалась, – весело сказала из полутьмы Лита. – Вот и славно. Как нарежешь мясо – сменишь Хаанса на наблюдательном посту. – Да я уже нарезала! – Хорошо. Тем более что вряд ли у кого-то из команды кусок в горло полезет. В темном углу кладовой сверкнули зеленые глаза и раздалось протестующее: – Мяф! – У него когда угодно кусок в горло полезет, – хихикнула Лита. – Дашь мерзавцу ломоть окорока и выставишь из кладовой, чтоб не хозяйничал тут без тебя, – распорядился Дик. Молодой капитан любил животных, а к корабельному коту Бертрану питал особое расположение с прошлой зимы, когда кот обезвредил пробравшегося на борт убийцу. Тот, чтобы не шуметь, шел босиком – и наступил в темноте на кота. Прибежавшие на шум леташи с трудом отодрали кота от его добычи. Бертран Острый Коготь рвался из рук, выл от ярости и требовал, чтобы ему дали добить чужака... Капитан нагнулся, почесал кота за ухом и продолжил, обращаясь к Лите: – Сядешь на корме – и гляди в оба. Пока корабль кружит над лесом... пусть себе летает, он для нас вроде стрекозы. Даже если над входом снизится, не паникуй. У нас хорошая маскировочная сеть. А вот если увидишь, что они садятся на воду или где-то на берег высаживают с трапа леташей – тогда буди всех подряд, только без крика. – Да, капитан. – Если боцман заартачится – мол, не хочет он спать... скажи ему, что это мой приказ. – Да капитан. Уже иду... Котяра, брысь отсюда! Дам тебе вкусненького, дам, но из кладовки – брысь! Улыбнувшись, капитан дошел до люка – и увидел, что Мара заснула прямо на крышке. – Не буди, сынок, – шепнул капитану погонщик. – Ее дело молодое, и на бороне выспишься. Во сне Мара улыбалась – легко, светло. У капитана защемило сердце. Как давно девушка не улыбалась наяву! С той самой зимней ночи, когда на шхуну влез убийца. Та самая сволочь, подранная корабельным котом. Ференандо ду Вега-Тьерра, красивый спандиец, задуривший пастушке голову и сделавший ее своей невольной сообщницей. С тех пор Мара затосковала. Винит себя, зовет предательницей – но не может забыть подлеца, сердцу-то не прикажешь... – Как лескаты? – тихо спросил Бенц. – Отдыхают. Спокойные. – Так чего же ты спать не идешь? – Пойду и я, когда с тобой потолкую. Ты ведь посоветоваться хотел, верно? Бенц усмехнулся: погонщик, как всегда, понимал его по слову, по вздоху, по повороту головы... – Не то чтобы посоветоваться... Хотел рассказать про запись в лоции. Странная она, не совсем понятная... – Что-то про деревню? – Нет, про деревню одно слово: «Прикормлены». Почерком Тоцци-старшего. – Это хорошо, – улыбнулся Отец. Лоцию писали два контрабандиста, отец и сын. И слово «прикормлены» означало: крестьянам заплачено за сохранение тайны посадки. Возможно, заплачено не раз. – Меня другое удивляет, – продолжал капитан. – Там написано: «Вода годится для питья». Это рукой Ригардо Тоцци. А рядом приписка сына: «Не плавать!» – Вероятно, здесь водятся хищные рыбы, могут пловцу что-нибудь отхватить, – рассудил погонщик. – Но мы ведь плавать не собираемся? Нет? Тогда спать, спать...
* * *
«Блистательный» шел над берегом так низко, что принц Джиакомо под каким-то предлогом удалился в свою каюту. Оба кузена диль Кароччи опустили глаза, пряча насмешливый блеск. «Комаров боится! – подумал капитан. – Винсенте – молодчина. Если бы соврать принцу, что в здешних лесах водятся свирепые разбойники или кровожадные чудовища, паршивец пришел бы в восторг и принялся командовать поисками. Разумеется, командовать из своей каюты, не полезет же его высочество в чащу! Ему экипаж на палубу притащит хоть разбойников, хоть лютого зверя. И защитит его высочество от любой опасности. А как же, ведь королевская кровь! А комар везде пролезет, комару все равно кого кусать – хоть лесоруба, хоть принца... Хорошо Винсенте придумал про пятна, которые не сходят годами. Надо запомнить: за внешность принц трясется больше, чем за жизнь. Эх, славный у нас будет командующий, когда уйдет в отставку старик Агуирре!» Но тут в памяти капитана всплыл рассказ двоюродного брата о возможном браке принца с альбинской принцессой. Что ж, тогда Альбину придется терпеть это сокровище. Хотя, по слухам, принцесса Энния – особа с характером. Такая сумеет загнать принца-консорта под каблучок. – Эй, что там, внизу? – послышался с обзорной галереи голос сеора Винсенте. Капитан отогнал посторонние мысли и поспешил на галерею. Кузен стоял у нижнего окна – большого, составленного из стекол, заключенных в раму с мелкими ячейками. Отличный обзор, это вам не простая смотровая щель! Внизу под кораблем медленно проплывали крыши. – Ну да, там рыбачья деревня, – кивнул капитан. – Так у меня и в лоции значится. – А ты глянь внимательнее, – посоветовал кузен. Капитан вгляделся – и присвистнул. Даже отсюда, сверху, видно было, что крапива, вымахав в человеческий рост, закрывала окна домишек. Деревня была мертва. – Не болезнь ли какая, храни нас Младшие боги? – озабоченно пробормотал сеор Агостино. – Хорошо, что мы не опустились на воду. Сейчас сделаем еще круг над озером.. Если ничего не углядим – пойду к принцу, буду просить его прекратить погоню. Пользуясь тем, что на обзорной галерее они с капитаном были только вдвоем, маг сказал ехидно: – Пойдешь к каюту к принцу – стучись в дверь громче. Он может тебя не расслышать, и ты попадешь в неловкое положение. Ведь их высочество изволит искать утешение у своего дружка, которого везде таскает с собой.
* * *
– И все равно я не верю, что ты собираешься повесить Донатуса, – капризно протянул юный сеор Бенедетто, без одобрения разглядывая в зеркале свою бледную веснушчатую физиономию. – Ты просто не можешь его забыть. До сих пор. Ты никогда не забываешь то, чего не сумел получить. – Не говори вздор, – резко оборвал его принц Джиакомо. – Я хочу посчитаться с ублюдком, который меня изуродовал! Тонкопалая рука принца коснулась искривленной переносицы. – Вовсе ты не изуродован! – горячо ответил Бенедетто. – Этот пустяк придает твоей внешности завершенность... некая изюминка... – Заткнись, идиот! – пронзительно закричал принц, вытянувшись в струну и прижав к бокам руки, сжатые в кулаки. – Заткнись, или я твою рожу так... такую завершенность ей придам!.. Бенедетто испуганно замолчал. – Кстати, никакой он не Донатус, – буркнул принц, остывая. – Я же тебе говорил, что он учился по фальшивым документам. Его настоящее имя – Дик Бенц! Принц произнес эти два слова с таким отвращением, словно сплюнул на халфатийский ковер, покрывавший пол каюты. Бенедетто насторожился. Да, он знал, что их с принцем соученик по Королевской небоходной академии оказался самозванцем. Но настоящего имени его до сих пор не слышал. А эти слова – Дик Бенц – что-то говорили сеору Бенедетто. Бенедетто любил загадки. И терпеть не мог что-то забывать. А тут забытое связано именно с загадкой. Но сейчас не время было предаваться воспоминаниям. Следовало утешить обиженного принца, причем как можно скорее. И Бенедетто принялся «щебетать» – так сам он иронически называл поток комплиментов и нежностей. «Щебетал» он до тех пор, пока лицо Джиакомо не потеряло злую жесткость, не размякло, как кисель. – Ах, Бенедетто, – сказал принц, кладя ему руку на плечо, – как я благодарен своему небесному защитнику за то, что он послал мне такого сердечного, такого искреннего друга! Бенедетто едва сдержался, чтобы не скрипнуть зубами. Он знал, как легко и непринужденно принц меняет «сердечных друзей». Сам-то он задержался при его высочестве дольше прочих. Но лишь потому, что сумел вовремя очернить перед Джиакомо двух смазливых кандидатов на сердце принца. – Ты для меня дороже любого из алмазов короны, – продолжил принц выразительно. В этот момент в дверь отчетливо, громко постучали. – Войдите! – недовольно сказал принц, убирая руку с плеча своего фаворита. Вошел сеор Агостино, принялся говорить что-то о безуспешности поиска, о необходимости свернуть к излучине реки Плотогонной. Принц недовольно отвечал капитану. Но Бенедетто не слушал их обоих. Он вспомнил, вспомнил! Слово «алмаз», произнесенное принцем, высекло в памяти искорку, которая осветила если не всю загадку, то ее часть. Алмаз, да... Когда-то десятилетнему Бенедетто гадалка напророчила беду от алмаза. Ее слова врезались в душу, и с тех пор Бенедетто возненавидел алмазы. Впрочем, эти камни были и не по карману младшему сыну гордого, но не очень богатого графа Ауреццо. Связь с принцем сделала его богаче, но вкусам своим Бенедетто не изменил, был скромен в выборе украшений, а алмазов не носил вовсе. Прошлой осенью принц Джиакомо с небольшой свитой инкогнито посетил Альбинский Язык – полуостров, на котором находился древний храм Вильди. Целью визита была тайная встреча с принцессой Эннией, возможной будущей супругой. Пока принц и принцесса вели учтивую беседу в присутствии избранных лиц из свиты, Бенедетто устраивал свои делишки. Был у него слуга по имени Леандро – прожженный плут с кучей сомнительных знакомств в любом городе Антарэйди. То есть человек полезный. И вот этот полезный человек сообщил господину, что некий скупщик краденого (изысканно выражаясь, темнарь) продает перстень с очень крупным алмазом по совершенно несерьезной цене. Настолько несерьезной, что сеор Бенедетто может позволить себе подобное приобретение. Да, алмазы – не к добру, предсказание сидело в душе, словно заноза. Но – если приобрести перстень не для себя?.. Не носить его?.. Принц Джиакомо любит дорогие подарки и не скрывает этого. Говорит, что в дорогой подарок человек вкладывает душу. Вот и подарить принцу перстенек, когда настанет подходящий момент! Встреча с темнарем не разочаровала: перстень был достоин того, чтобы его носил принц крови. Но как такое сокровище попало к темнарю? Если алмаз снят грабителем с трупа вельможи, покупать его опасно. Признают драгоценность родственники убитого – и доказывай потом, что ты не душегуб! Скупщик, конечно, наотрез отказался говорить, откуда у него перстень. Но Бенедетто и Леандро прижали негодяя, пригрозили пыткой – и тот сознался, что купил эту вещь у капитана-небохода по имени Дик Бенц. А уж как алмаз попал к леташу... ну, какой темнарь задает такие вопросы? Бенедетто поверил скупщику краденого. И даже заплатил за перстень, хотя мог бы попросту отобрать. В таких делах лучше без шума... Делать принцу ценный подарок Бенедетто не спешил. Во-первых, не было подходящего случая. Во-вторых, хотелось до конца выяснить происхождение перстня. И придумать для него легенду – красивую, романтическую... А теперь вдруг оказывается, что леташ Дик Бенц – это барон Донатус деу Вильмготериан, старый недруг, еще со времен Академии. Если сейчас его принц изловит и повесит – это, конечно, будет приятно. Но вряд ли удастся узнать что-то о прошлом алмаза... Впрочем, мысли Бенедетто о казни Дика Бенца оказались несколько преждевременными. Спор капитана с принцем закончился неохотным согласием принца на прекращение поисков. – Ладно, уходим на Плотогонную, – распорядился Джиакомо. – Надеюсь, там нет неизученных комаров?
5
И после плохой жатвы на до сеять.
(Сенека Младший)
– Ушли? –Ушли, капитан. Весь день кружили, как вороны над полем боя. А завечерело – и показали нам корму, – кивнул боцман Хаанс. Капитан потянулся к стоящему на палубе ведру, плеснул себе в лицо воды. Все-таки он толком не выспался. Даже сквозь сон чувствовал, что враг рядом. Поднимался, смотрел на висящий над лесом корабль, менял вахтенных. В этот тревожный день наблюдение дольше других несла Лита, раз уж проспала ночную погоню. А Отца Дик вообще велел не будить: пусть старый человек отдохнет. А теперь, к вечеру, Маркус Тамиш проснулся, вышел из своей каюты. Бенц подошел к погонщику, обрадовал его вестью, что преследователи ушли. – Надо полагать, и не вернутся, – покивал Отец. – Если бы догадались, что мы в пещере прячемся, давно бы высадили десант и обшарили берега. А раз даже на озеро не сели... – Стало быть, полагают, – подхватил капитан, – что мы либо разбились над лесом при ночной слепой посадке, либо улетели куда глаза глядят. Они же не знают, что у нас только пара измотанных лескатов. Помощник встревожился, завертел головой: – Мара! Эй, Мара! Где ты, дочка? Из люка по пояс высунулась черноволосая спандийка: – Здесь я! – Как там наши тварюшки? – Сначала сильно на нас обижались. Теперь Простак успокоился, лопает да отдыхает. А Лапушка еще сердится. В лепешку раскаталась, на дно легла. – Неужто даже не поела? После такого перелета? – Поела, но мало... Капитан, прикажи парням поохотиться. Я в корм подолью свежей крови, тут уж она не устоит. – Прикажу, – пообещал Бенц. Мара вновь исчезла в трюме. – На охоту отправлю илва, – рассудил капитан. – Ночью. Ему в радость будет по ночному лесу пробежаться. – А пока не стемнело, – подсказал погонщик, – надо бы послать кого-нибудь в деревню. – Зачем? – не сразу сообразил Дик. – Ну, в лоции же сказано: прикормлены. Надо им немного деньжат подбросить, чтоб помалкивали насчет нашей посадки. Нам на озере не один день ремонтироваться. – Эх, – с досадой выдохнул капитан, – как же не вовремя прицепился к нам этот «Блистательный»! Мало того что с курса сбились и ночь в облаках потратили, так еще и чинись теперь! А груз, между прочим, ждут покупатели, и будет нам за опоздание вычет из платы! – Как сказал франусийский философ Ледьер, – тому, кто боится града, незачем распахивать поле. Ну, угодили мы под град, капитан... – Прибыль и так еле-еле покрывала расходы! – не подался Бенц на философское утешение. – А теперь, похоже, в долги влезем. – И зло усмехнулся. – Последние штаны придется продать. Так и буду ходить – без штанов, но с пистолетом. Чтобы пристрелить первого, кто хихикнет. Он махнул рукой: что, мол, скулить, от скулежа денег не прибавится. И подозвал Райсула: – Пока не стемнело, отправляйтесь с юнгой в деревню. Шлюпку спускать не стоит, пусть возьмут «трофейную» лодку. «Трофейной» экипаж называл небольшую лодку, доставшуюся им после визита на борт «Миранды» наемного убийцы. – Кланяйся старейшине, – продолжал капитан. – Пообещай деньжат за гостеприимство, точную сумму называть не надо. Капитан говорил по-халфатийски. Он всю прошлую зиму старательно изучал этот язык: многие контрабандные товары шли из Халфата, а переговоры всегда удобнее вести без переводчика. Райсул все реже поправлял своего способного ученика. Вот и сейчас он ответил только: «Да, капитан!» – тоже по-халфатийски. – Да, и не вздумайте купаться! – спохватился капитан. – Почему – не знаю, но лоции надо верить.
6
Храбрость тем дороже, чем больших она стоит усилий.
(Д. Б. Шоу)
Налегая на весла, Райсул поглядывал на опускающееся за лес солнце. – Возвращаться придется в темноте. Сидящий на руле юнга усмехнулся. Темноты он не боялся. Он боялся одиночества и – гораздо больше – чужих людей. – Райсул, а тот корабль не вернется? – Зачем ему возвращаться, да? Ушел так, что на грифоне не догонишь. Юнга знал, что последние слова – просто присказка халфатийцев. И все же встрепенулся, распахнул глаза: – Райсул, расскажи про грифонов! Халфатиец помолчал, подставив смуглое лицо закатным лучам, что сочились сквозь еловые лапы. Ели столпились у берега, как вражеское войско, молчаливое, провожающее взором пришельцев... – Грифоны... – повторил наконец Райсул, и в гортанном голосе его зазвучала нежность. – Грифоны – самое совершенное из созданий Единого. Самонадеянный скажет, что грифон – лучший подарок Единого людям. Это он скажет плохо! Грифоны – не подарок. Грифоны – это полет. Это тело льва, крылья и клюв орла. Глупец думает, что он приручил грифона? Глупец умрет из-за своей глупости! Грифон сам выбирает того, кто о нем будет заботиться. – Но у вас же целые отряды на грифонах! – не понял юнга. – Границу охраняют... – Вдоль Хребта Пророка, да... И я охранял... Юнга захлопал глазами. Впервые Райсул заговорил о своем прошлом. – Грифон платит дружбой за заботу. Грифон бьется вместе со всадником. Клювом и когтями рвет врага, да! Но трусу или слабому не позволит себя оседлать. Грифон – не лошадь. Райсул сдвинул брови и заговорил медленнее, явно что-то припоминая и на ходу переводя: – «Славься, о любимый сын небес и ветра! Твои крылья огромны, твои кости легки, твой живот поджар, твои жилы крепки. Клюв твой бьет, словно копье, а когти твои разят, словно ножи. Небо принадлежит тебе, о брат грозы, и счастлив тот, кому ты позволяешь надеть на себя седло и узду!» – Это песня? – робко спросил юнга. – Это стихи. «Ода грифону»... А когда они детеныши, они такие смешные! Грифон большой, его дети мелкие. Долго растут. Мой отец разводил грифонов, я видел, я знаю. Я играл с малышами. Привязывал на веревку дохлого голубя, дразнил их, как котят. Они рождаются без крыльев, но такие смелые, так прыгают... Мой отец глядел на игры и говорил: вот этот вырастет самым быстрым, вот этот будет неутомимым, а вот с этим совладает только герой... Лодка мягко ткнулась в берег. Юнга, опасаясь, что прервется такой замечательный разговор, поспешно спросил: – Райсул, а почему ты ушел из Халфата? Если там так... если грифоны... Халфатиец повернул к мальчугану закаменевшее лицо: – Я не ушел, Олух. Меня вышвырнули. И больше об этом не спрашивай.
* * *
Деревня встретила гостей равнодушно. Вообще никак не встретила. Не было ее, деревни. Были дома, еще не успевшие превратиться в развалины. – Еще в прошлом году здесь жили люди, – прикинул Райсул, глядя на крыши, почти не пострадавшие от весенних ливней, и на пороги, заросшие травой. Юнга кивнул, тревожно огляделся и подвинулся ближе к Райсулу. – Может, какая зараза? – опасливо спросил он. – Не подцепить бы... – От заразы всей деревней не бегут, да? Сначала сожгли бы хоть один дом, чтобы остановить болезнь. Думаешь, легко побросать свои жилища? Олух промолчал. Хотя он, беглый раб, как раз мог бы рассказать, что это такое – бросить край, где ты родился, и отправиться куда глаза глядят... Райсул бросил деловито: – Сейчас поглядим. Он оторвал скособоченные ставни крайнего домика и легко пролез в узкое окно. Юнга вздрогнул. Да, он понимал, что друг-леташ рядом, за этими бревенчатыми стенами. И все же показалось, что темнеющий лес придвинулся, обступил со всех сторон... Олух поспешно припал к подоконнику, глядя внутрь, где в полутьме возился Райсул. Да, парнишка научился кое-как справляться со страхом – но только на глазах у экипажа. Особенно важно было не опозориться при капитане, этом удивительном человеке, который дал ему имя. Когда-то мальчик рос безымянным. Он отзывался на хозяйское «эй, ты!» – кидался со всех ног на голос, надеясь избежать побоев. Имя заменяли бранные слова – первые, что приходили на ум господину, Джошу Карвайсу. Позже, когда невыносимый страх (не надежда на лучшее, а именно страх) вынудил раба сбежать из Карвайс-стоуна, мальчик продолжал оставаться безымянным. Он и человеком себя не чувствовал – так, ускользнувший из клетки мелкий зверек! Где бегом, где ползком, где пережидая опасность, пробирался он неизвестно куда, надеясь лишь на услышанные краем уха слова про какие-то города, откуда не выдают беглых. Беглецу повезло: он сумел пробраться в трюм морского корабля. Его нашли, когда корабль уже вышел в море. Капитан сгоряча едва не приказал вышвырнуть приблудного щенка за борт. Но сменил гнев на милость, велел оставить эту трясущуюся тварь до порта, а до тех пор загрузить паршивца работой по самые уши. Так беглый раб попал в Порт-о-Ранго. А там его ждало первое в жизни доброе чудо – встреча с Маркусом Тамишем, который пожалел мальчишку и упросил Джанстена, капитана «Облачного коня», взять бедолагу на борт юнгой. На борту его прозвали Олухом, но клички были у всех, а кличка – это почти имя... – Отойди от окна, – донесся из дома недовольный голос Райсула. – Света и так мало!.. Тут только лавка, стол да открытый сундук. Не померли хозяева, уехали. Со всеми вещами и... Фраза осталась неоконченной. Послышался треск, грохот... – Райсул!.. – Не ори, – послышался в ответ голос, полный боли. – Лезь в окно. Тут какой-то сын греха оставил открытым подпол. Я сломал ногу... – И Райсул добавил несколько слов по-халфатийски. Выругался, без перевода ясно. Мальчишка был уже в комнате, склонился над черным провалом: – Райсул, я не вижу лестницы! – А ее и нету. Вытащили за каким-то демоном. Поищи в сенях, только сам никуда не провались. Поиски в доме и на соседних дворах ни к чему не привели. А погреб оказался неожиданно глубоким. Даже когда Райсул, превозмогая боль, поднялся на одной ноге, выбраться он не смог. – Не суетись, дитя барана, – сказал леташ юнге. – Бери лодку, греби к шхуне, зови наших... – А если какой-нибудь зверь тебя сожрет? – У меня с собой тесак. Давай быстрее...
* * *
«Зови наших...» Эти слова звучали в ушах Олуха, когда он сталкивал лодку на воду и брался за весла. Как же замечательно, что там, за черным лесом, за мысом, прикрывающим вход в бухту, были – наши. Счастье быть не одиночкой, а членом экипажа он узнал на первом своем корабле, «Облачном коне». Там был замечательный Маркус Тамиш, которого все называли Отцом – и юнга стал называть его так, впервые в жизни произнеся это слово. Там была резкая, но добрая Мара. Была Лита, норовившая подсунуть кусочек повкуснее. Там были жесткие, смелые, бывалые леташи, и Олух из кожи вон лез, чтобы стать для них своим. А потом проклятый эдон Манвел ду Венчуэрра, король грабителей Порто-Ранго, не договорился о чем-то с капитаном Джанстеном – и приказал сжечь «Облачного коня». А оставшийся без судна Джанстен сбежал с корабельной казной, прихватив несколько человек из экипажа и бросив остальных на произвол судьбы... Лодка шла вдоль берега. Подмытые водой корни змеями вылезали из земли, словно тянулись к добыче. Юнга налегал на весла не жалея сил. Охваченный воспоминаниями, он снова переживал ужасные дни развала команды. Куда они могли податься вместе? Им и врозь трудно было куда-нибудь приткнуться, а уж юнга и подавно никому не был нужен. И тут в их жизнь ворвался Дик Бенц, капитан без корабля, зато с дипломом на чужое имя. Первая его попытка завербовать команду сгоревшего «Облачного коня» вылилась в роскошную трактирную драку. Но сразу после драки экипаж и ахнуть не успел, как оказался под командованием веселого и нахального незнакомца. Дик Бенц вернул леташам надежду. Придумал, как перехватить у мерзкого эдона Манвела шхуну. А юнге дал имя. – Рейни, – шептал парнишка, наваливаясь на весла. – Я – Рейни. Капитан назвал юнгу именем своего дяди Рейнарда Бенца, бродяги, авантюриста и лихого фехтовальщика. Всем сердцем Рейни чувствовал, какая это честь... Весло зацепилось за что-то – наверное, за корягу. У юнги вырвалось халфатийское ругательство, подцепленное у Райсула. Он приподнялся, чтобы высвободить лопасть. И в этот миг нечто ударило снизу в днище лодки. Лодка покачнулась, заплясала, как норовистый конь. Юнга взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Одно из весел выпало из уключины. Юнга с ужасом понял, что он не налетел на затопленный пень. Что-то живое, сильное раскачивало лодку, старалось ее перевернуть. В довершение кошмара мягкая мохнатая лапа проехалась сверху по плечам и голове подростка. Вскрикнув, Олух упал на дно лодки, глянул вверх. Но вместо когтей и клыков увидел темную листву. Всего-навсего старая береза, чьи корни уже с трудом держались за подмытый берег, низко склонилась над водой, почти легла на озеро. А лодка снова вздрогнула от удара снизу. Раздался треск. Юнга решился. Он встал, удерживая равновесие, вскинул руки. Дотянулся до тонких нижних веточек. Они оскорбленно рванулись из пальцев, оставив парнишке полные горсти листьев. Вторая попытка – и Олух вцепился в ветку, потащил ее вниз, со страхом думая: «Сейчас сломается!» Лодка рискованно накренилась. Юнга не знал, что за тварь там, внизу, пытается до него добраться. Но он уже понял, почему капитан запретил им с Райсулом купаться в озере. Впрочем, мысль о капитанском запрете лишь мелькнула в памяти. Сейчас важна была только крона, которая все ниже склонялась над головой. Пальцы уже перебрались на ветку потолще... всё, сильнее березу уже не нагнуть. Отчаяние придало парнишке силы и ловкости. Он подтянулся на руках так проворно и ловко, что впору илву! Ветви захрустели, но юнга уже добрался до ствола, растянулся на нем. Сломанные ветки до крови расцарапали руки и плечи, острый сук прорвал штанину и вонзился в ногу. Но парнишка не чувствовал боли. Береза содрогнулась. Олух представил себе, как подмытые корни не выдерживают, дерево плюхается в воду, а там уже ждут чьи-то жадные пасти... Некоторое время он лежал неподвижно, прислушиваясь к хлюпанью и треску внизу. Кто-то расправлялся с лодкой. Затем, решившись, юнга стал сползать по стволу, разрывая в лохмотья свою сине-белую рубаху леташа. Береза выстояла, выжила сама и спасла непрошеного гостя. Позволила перебраться на свои корни, а потом и на мшистый берег.
7
С кончиков хвои капают Тяжкие сонные капли. Серый туман лохмотьями Просачивается из-под кочек. Тихо, так тихо, что слышно, Как вздыхает промокший мох. Воздух, неслышный, терпкий, Пахнет смолой и сном. Мерно вершины качаются... Чу! Звук тревожный, жалобный...
(Е. Ливанова)
Юнга впервые оказался один в ночном лесу. Конечно, «Миранда» часто опускалась вечером на воды озера или реки. Оставив на берегу вахтенного, команда отправлялась на берег, разводила костер, чтобы побаловать себя горячей пищей – на борту ведь огонь разводить нельзя. Но хворост собирали засветло, а потом Олух неотвязно держался возле взрослых леташей. И никакие мысли о приключениях не тянули его в ночную чащу. До сих пор он твердо знал про лес одно: там полно комаров! И сейчас это знание подтвердилось. Комары гудящей тучей облепили неожиданную добычу. Но даже эта напасть не заставила парнишку забыть о только что пережитом страхе. Прижавшись к сухой холодной земле, Олух сквозь комариный звон вслушивался в звуки ночи. Но над озером стыла вязкая тишина. «Наверное, в лодку ударила крупная рыбина, – сказал себе парнишка. – Сом или щука. Хаанс говорит, они громадные вырастают, как бревна». Эта мысль слегка успокоила Олуха. Рыба, даже крупная и хищная, на берег не полезет. Впрочем, бедняга тут же вспомнил, что в лесу хватает и других хищных тварей. Волки, медведи, кто там еще... Райсул в подвале мертвого дома ждет помощи. А юнга тут застрял. А что делать? Идти берегом не получится, вон какие кусты! А от берега чуть свернешь – и заплутаешь! Нет, ночью он до шхуны не доберется. И до деревни не дойдет. И сам пропадет, и Райсула не выручит. Надо дождаться утра, а там уж как-нибудь... А чтоб не сожрали звери, надо залезть на дерево. Рядом с березой-спасительницей, опасно накренившейся над озером, росла вторая – старая, могучая, крепко вцепившаяся корнями в берег. Ее и выбрал юнга для временного пристанища. Проворно полез по ветвям вверх – и обнаружил неожиданное препятствие: голова уткнулась в доски. Настоящие строганные доски! Юнга быстро сообразил, что это такое. Охотничья засидка! Хаанс однажды показал мальчугану приколоченные на дереве доски и объяснил, что на таких штуковинах устраиваются в засаде охотники. Поджидают, когда дичь придет на водопой. Повеселев, Олух вскарабкался на засидку, натянул рукава на кисти рук. чтобы поменьше кусали комары, и огляделся. Туман поднимался от озера – серый, клочковатый. Черные вершины зубчатых елей выделялись на фоне чуть светлеющего уже на востоке неба. Страх почти отпустил Олуха. Мучили только комары да воспоминание об оставшемся в подвале беспомощном Райсуле. А потом даже комариное гудение словно отодвинулось, глаза начали слипаться. Олух пытался бороться со сном, но веки стали тяжелыми, мысли путались. Перед парнишкой проплыло самое страшное, что он видел в жизни. Багровое лицо со щеткой светлых усов, жесткое, надменное, с безжалостным взглядом. Джош Карвайс из Карвайс-стоуна. Хозяин. «Его здесь нет! – хотел крикнуть Олух. – Я здесь один!» Но губы не слушались. В ужасе юнга встряхнулся так, что едва не полетел вниз с досок. Вытаращив ошалелые глаза, он заозирался – и увидел, что небо на востоке стало еще светлее. Значит, он все-таки заснул! Туман осел ниже, теперь сквозь него островками проглядывали верхушки кустов. Где-то поблизости вскрикнула вспугнутая птица. Юнге хотелось есть. Кожа зудела от комариных укусов. Все тело болело так, словно его избили. (Снова в памяти всплыло лицо хозяина.) Но страшнее всего было одиночество. Невыносимо хотелось на палубу «Миранды», к леташам. Пусть бы даже снова погоня, пусть враги – плевать! Капитан Бенц не даст пропасть своей команде! – Рейни, не трусь! – вслух сказал себе юнга. И тут же огляделся: не слышит ли кто-нибудь его голос? Тут-то и заметил парнишка вбитый в дерево гвоздь. А на гвозде – кожаный мешочек, стянутый завязками. В первый миг Олух возрадовался: кошелек! Деньги! Но тут же одернул себя: какие деньги среди леса, кто их с собою на охоту берет? Очень осторожно юнга снял с гвоздя свою находку. Ему казалось, что одно неосторожное движение – и добыча полетит вниз, в лохматый, растрепанный туман, и там пропадет навсегда. Непослушные пальцы не сразу справились с туго затянутыми узлами. Юнга хотел разрезать завязки, но обнаружил, что потерял нож, подарок боцмана, и крепко огорчился. Содержимое жесткого мешочка его не утешило. Крупная бусина, вроде тех, какими расшивают нарядные башмаки, и деревянная дудочка. Бусину юнга раздраженно кинул обратно в мешочек, а дудочку задержал на ладони. Простая, бузинная, с тремя дырочками. Такая же была у него в детстве, в Карвайс-стоуне. Подарил немой раб-свинопас. Не только вырезал дудочку, но и играть научил. Сколько времени прошло, а не забылся единственный подарок, полученный до того, как мальчишка стал леташом. Воспоминания так завладели пареньком, что он невольно поднес дудочку к губам. Нет, он не собирался играть в этом недобром, опасном лесу. Просто руки сами вспомнили то радостное мгновение... Мелодичный, протяжный, громкий звук разнесся над берегом. От неожиданности юнга едва не сорвался с доски. Изумленно глянул он на дудочку, в которую даже не дунул! А если?.. Любопытство оказалось сильнее страха. Рука снова поднесла дудочку к губам – но на этот раз Олух робко дунул в нее. Он не пытался сыграть мелодию, не трогал пальцами дырочки странного инструмента. Мелодия возникла сама – незнакомая, тревожная, медленная. Почему-то Олух не мог прекратить игру. Вновь и вновь оживлял он дудочку своим дыханием, и мелодия длилась, однообразная, монотонная, недобрая. Наконец юнга нашел в себе силы оторвать дудочку от губ. Тишина навалилась, оглушила – но лишь на мгновение. А потом в эту тишину снизу вползли странные звуки – шуршание, скрежет, возня в кустах, треск ломающихся ветвей. Не сразу Олух набрался смелости посмотреть вниз. Увидел он не так уж много, но этого хватило, чтоб парнишка задохнулся от страха. В расползающемся предрассветном тумане копошились черные твари размером с большую собаку. Сколько их было – юнга не мог сосчитать. Четыре? Пять? Больше? Они деловито сновали от берега к березе и обратно, соскальзывали в воду и снова выбирались из нее. Что им было нужно – паренек не понимал, но точно знал: твари опасны. Он замер. Хотелось положить подлую дудку обратно в мешочек, но Олух боялся выдать себя движением. Время остановилось. Юнга пытался молиться, но в голове смешались обращения к Старшим богам, а своего заступника из Младших у него пока не было, мал еще... «И не успею выбрать заступника, не доживу...» – тоскливо думал Олух. А внизу постепенно стихало шуршание. Все реже доносилось звонкое постукивание, словно сыпались камешки. Паренек с надеждой вгляделся вниз – не уходят ли твари? А ведь их стало меньше! Ну да, меньше! Туман почти развеялся, видны две черные блестящие спины. И обе ползут к озеру, ура! Странно так ползут, по-рачьи, да и сами похожи на раков, только здоровущие! Одна за другой черные клешнястые твари скользнули в воду. Юнга некоторое время выжидал: не вернутся ли? Не вернулись... И что же теперь делать? Больше всего хотелось остаться здесь, на дереве, как можно дольше. Уже почти рассвело. Капитан не сразу хватится пропавших леташей. Решит, что заночевали в деревне. Но рано или поздно поймет: что-то не так. Отправится на поиски – с боцманом, с Филином. И его, Олуха, с дерева снимут, и Райсула выручат... Да? А если за это время Райсула кто-нибудь успеет сожрать? Если не волки, рыси и прочие медведи, то эти, черные, из озера. Тесак? А что им тесак? Спины на вид жесткие! Уже светает. В какую сторону идти, юнга помнит. Не заблудится. Рейни положил дудку обратно в мешочек, повесил свою находку за тесемки на гвоздь. И, судорожно вздохнув, полез с дерева. Лез медленно, вслушивался в звуки просыпающегося леса, готовый в любой момент по-обезьяньи вскарабкаться обратно. Парнишку била дрожь. Чтобы справиться с нею, он говорил себе: «Я Рейни, Рейни, Рейни...» Спрыгнул с нижней ветки. Под ногами что-то громко хрустнуло. С замиранием сердца юнга опустил глаза на рассыпанные по траве крупные речные ракушки – откуда они взялись под деревом? Неужели их принесли эти... эти... Быстрый взгляд на озеро – тихое, безобидное на вид... И юноша ломанулся прочь, прямо сквозь заросли, сквозь листву, тяжелую от утренней росы.
* * *
– А я-то думал, что ты, малец, врешь, – протянул боцман Хаанс, держа в руке обломок весла. – Что было страшно до нас добираться – и ты где-то всю ночь просидел. Юнга гордо вскинул голову: он смог доказать, что встретил настоящую опасность. Ранним утром он добрался до грота и поднял шум на борту. Мужчины спустили шлюпку и, оставив на вахте Литу и Мару (илв еще не вернулся с ночной охоты), отправились выручать Райсула. Вытащили леташа из подвала, ощупали его ногу – не сломана, вывихнута. Вправили вывих, осмотрели ближайшие дома – да, деревня брошена. Вернулись на «Миранду» и, предоставив Райсула женской заботе, решили проверить странную историю, рассказанную Олухом. И теперь боцман держал в руках весло – не сломанное, а перекушенное чем-то вроде очень больших клещей. – Говоришь, они были похожи на раков? – спросил Отец, озабоченно оглядывая переломанные кусты и содранный слоями прибрежный мох. – Ага, только вот такие! – Олух развел руки так широко, как только мог. – В лоции сказано, что плавать опасно, – вздохнул Маркус Тамиш. – Ох, сынок, как же тебя боги уберегли... И погладил счастливого парнишку по голове. – Я себе слово дал, – вспомнил юнга ночные мысли. – Если жив останусь – выберу небесного покровителя. – И добавил с вызовом: – Пора уже! Работаю как взрослый. – Дело хорошее, – одобрил Отец. – Жизнь у тебя опасная, нужен заступник среди богов. Кого выбрал? – Подумаю еще... – А сидел ты вон на тех досках? – глядя в листву, спросил капитан. – Ага. И мешочек с дудкой там остался. – Ну так принеси. Юнга подтянулся на ветке и ловко полез на березу. А Отец тихо сказал капитану: – Не знаю, что за дудка такая, но лучше б нам всякие непонятные вещи на борт не брать. Вспомни обезлюдевшую деревню, это ведь неспроста... Бенц неохотно кивнул. Боцман отошел к самому берегу и сказал громко: – Пригляжу пока, чтобы какая-нибудь сволочь и эту шлюпку не схряпала. Ишь, заразы, до корабельного имущества лакомы! Если полезут, то я им не юнга! Отец нагнулся, стал перебирать раковины, грудой сваленные у корней березы: – Вот тоже дело непонятное... С чего бы они тут? Олух спустился с дерева, гордо вручил капитану кожаный мешочек. Бенц распустил тесемки, вытащил дудку, повертел в руках. – Не вздумай свистеть! – не выдержал погонщик. – И не думал даже, – соврал Дик и положил дудку обратно в мешочек. – Погоди, тут еще что-то есть... – А, там еще бусина какая-то, – припомнил Олух. Капитан выкатил на ладонь бледно-лиловый шарик размером с крупную горошину. – Бусина? – переспросил он изменившимся голосом. – Ну, я бы не сказал, что бусина.
8
Зарождение жемчуга – дело случая, такая находка – редкое счастье, легкое поглаживание по плечу, которым удостаивает человека бог, или боги, или все они вместе.
(Д. Э. Стейнбек)
Капитан и погонщик обменялись серьезными взглядами. – Первый раз вижу такую крупную. И цвет редкий, лиловая, – негромко сказал погонщик. – Ну, теперь хоть с раковинами все понятно. – Так тут же не море! – возразил капитан. – Я думал, жемчуг только в море добывают! – Речной жемчуг тоже неплох. И крупным бывает, и цветным. А в озеро как раз рядом впадает река... Значит, озерные твари приносили на берег раковины... – ...по сигналу дудки, – закончил его фразу Бенц. Хаансу от лодки был хорошо слышен разговор капитана с помощником. Когда речь зашла о жемчуге, боцман потерял желание охранять корабельное имущество. Он подошел к груде раковин, сел на траву и, достав из-за голенища нож, принялся вскрывать раковины – одну за другой. Остальные стояли рядом и смотрели, как руки дюжего джермийца отбрасывают прочь раскрытые створки. – Пусто, – сказал наконец боцман, поднимаясь на ноги. – Ничего удивительного, – вздохнул отец, – жемчужины попадаются редко. – Но, видно, дело стоило того, чтобы какой-то мерзавец пустил в ход магию, – отозвался Бенц. – То ли купил эту поганую дудку, то ли смастерил... – А почему – поганую? – ревниво спросил Олух. Он уже справился с потрясением (бусина оказалась жемчужиной!) и теперь не понимал, почему капитан бранит найденную им замечательную волшебную вещь. – Вспомнил деревню на берегу, – печально ответил ему капитан. – Люди бросили дома, подались в чужие края... – Те, что выжили, – жестко уточнил Отец. – Из-за одной-двух смертей вся деревня бы с места не сорвалась. – Я так понимаю, – прикинул капитан, глядя на берег, – какой-то умник с колдовской дудкой приучил озерных раков таскать ему раковины-жемчужницы. – Раков? – переспросил боцман. – Конечно, раков! – кивнул Бенц. – Если бы здесь с древних времен жили чудища, люди не поселились бы на берегу. Наверное, магия подействовала на безобидных тварей, они начали расти... – Но медленно, – подхватил Отец. – Когда старший Тоцци составлял лоцию, он не писал о чудовищах. Просто отметил, что здесь опасно купаться. Видимо, кого-то из экипажа крепко цапнули клешней. – Но этот, с дудкой, всё собирал жемчуг, – мрачно продолжал капитан. – А тварям требовалось мясо... Поэтому деревня и опустела. – А ведь негодяй понимал, что делает! – Маркус Тамиш поднял глаза на крону старой березы. – Не на берегу музицировал, засидку сделал. – Что с находкой-то делать будем? – поинтересовался практичный боцман. Был бы он моряком – не посмел бы так бесцеремонно вмешаться в беседу двух главных людей в экипаже. Но у леташей (кроме экипажей военных кораблей) традиционно на борту царили более простые и свободные нравы. – С жемчужиной все ясно, – ответил Отец. – Если, конечно, наш юнга не настаивает на том, что это его находка и личная собственность. Гордый и счастливый юнга замотал головой: он не настаивал. – Что ж, – усмехнулся погонщик, – может быть, теперь тебе, капитан, и не придется продавать последние штаны. – Теперь, может, и не придется, – заулыбался Дик, катая на ладони лиловый шарик. – Я только не понимаю, почему жемчужина осталась в мешочке? Почему добытчик ее не забрал? – Может, этих красавиц был полный мешочек? – предположил боцман. – Колдун их куда-то пересыпал, а одна застряла в складке, он ее не заметил. – Но тогда почему он не забрал с засидки дудочку? – возразил Отец. – Думаю, все было трагичнее. Маг вызвал раков, они натаскали ему жемчужниц. Колдун вскрыл раковины и нашел вот эту, лиловую... Но ему этого показалось мало. Он снова поднялся на засидку и принялся играть. Раки принесли новую добычу. Маг спустился, чтобы вскрыть раковины... но, видимо, поторопился. Чудовища были еще слишком близко – а спасительная дудочка осталась на засидке... Юнга вспомнил твердые черные спины, сновавшие меж клочьев тумана. Он шагнул подальше от берега. – А вот дудка... – задумчиво протянул Бенц. – Тащить на борт «Миранды» магическую хрень я не позволю. Если она из раков сделала чудищ, то, может, и с лескатами что-нибудь сотворит? – И они сожрут команду, – подхватил погонщик то ли в шутку, то ли всерьез. – Но и бросать такую занятную штуку жалко, – вздохнул Дик. – Может, попробуем сами жемчуг добывать? – загорелся боцман. – А если эта дудочка не только раков изменяет? – отрезал Отец. – Если человека – тоже? Мы ведь того чародея не видели! Хаанс опешил. – Перепрячем дудку, – принял решение капитан, – на случай, если хозяин жив и вернется сюда. Найдем дуплистое дерево. Или в гроте местечко подыщем. А потом посоветуемся с толковым чародеем – не слыхал ли он про такие штуки. Наша-то Лита только в погоде разбирается... И хватит про эти демонские игрушки! Наше дело – чинить «Миранду» и выбираться отсюда!
ОЖЕРЕЛЬЕ-I. ЛОЦИЯ
1Эй, синьор! Хоть два карлина Дайте мне за что-нибудь! Спеть вам « Bella Sorrentina »? Или пыль с сапог стряхнуть?
(А. Майков)
– Два медяка, благородный чужестранец, всего два медяка! Для богатого человека это не расход, а я за это исполню любое ваше желание! Могу проводить к харчевне, где готовят неповторимый «пирог королевы» с рыбой и устрицами. Могу показать дорогу к гостинице, которая славится сказочно мягкими постелями. Говорят, сам Саймаш, бог сновидений, благословил эту гостиницу – и теперь ее постояльцам снятся радостные сны! А могу провести к веселым и нежным девушкам, которые прекраснее сновидений! Могу показать статуи и дворцы, которыми гордится мой Белле-Флори. Всего за два медяка! – А работать не пробовал? – насмешливо спросил Двуцвет приставучего оборванца. – Молодой, здоровый. Получил бы не два медяка, а побольше! – Ах, мудрый чужестранец! – Ухмылка белозубо сверкала в черной кудлатой бороде бродяги. – Всех на свете денег не заработаешь! К чему ломать спину, если море даст пару рыбин, которых можно зажарить на костре, а в чужом саду всегда можно сорвать парочку апельсинов? А на выпивку можно получить монетку у щедрых, добрых, насквозь благородных путников, которые прибывают в мой город. Я знаю здесь каждый закуток, могу везде провести и все показать... – Ну, судя по твоему голосу, сегодня ты уже добыл деньжат на выпивку, о философ безделья. Неужели твоей душой овладела алчность? – развлекался Двуцвет. – Ты вознамерился скопить гору монет и услаждать ими свой взор? Или в душе ты щеголь и решил купить парчовый камзол вместо вот этого... этого предмета одежды, что так ладно сидит на твоих плечах и количеством дыр напоминает рыбачью сеть? Бродяга заулыбался еще шире. Ему повезло. Ему попался веселый и разговорчивый чужестранец. Такой обязательно бросит хоть медяк. – Господин, за удачным днем придет скверная ночь. Сейчас весна, но какая холодная! Ты не поверишь, прошлым вечером даже выпал снег! Я своими глазами видел снежинки: они опускались на крыльцо дворца герцога диль Ганерры – а ведь я пытался уснуть на этом крыльце! И это в нашей теплой, ласковой Иллии! Как это было скверно со стороны снежинок! Поэтому сейчас и пытаюсь раздобыть денег на ночлежку... Мой господин – виктиец, верно? Вас там, в Виктии, снегом не удивишь и не испугаешь. Правду ли говорят, что королевский дворец заносит метелями по самые шпили? – Истинная правда, а по улицам городов бродят белые медведи, – с самым серьезным видом подтвердил Двуцвет. – Они едят болтливых попрошаек. Потому-то жизнь на моей родине так хороша. Маг не удивился тому, что его приняли за виктийца. За основу своей нынешней внешности он взял облик пирата Шараха (в котором появлялся в логове пиратского адмирала Свена Двужильного), но слегка его облагородил: лоб повыше, лицо поумнее. В речи – никаких словечек вроде «песьи ласты», которыми грешил Шарах, но остался заметный виктийский выговор. В сочетании с добротной одеждой получился образ зажиточного купца с юга Виктии. – Но ты и впрямь можешь заработать на ночлежку, если послужишь мне проводником, приятель. – О! Хоть на самое дно, до порога дворца морской принцессы! – Ну, зачем же так далеко? Мне нужна книжная лавка сеора Дэмиано диль Рокреди. Сможешь указать путь? Улыбка сползла с лица ошеломленного бродяги. – Я... да... то есть нет... ваша милость, тут есть еще одна книжная лавка, и гораздо ближе, сразу за Лебединым фонтаном! Пойдемте, я провожу, заодно ваша милость и на фонтан поглядит, уж такой красивый... – К чему мне фонтан? Мне нужна лавка сеора Дэмиано. Именно эта лавка. – А! Ну, что ж! За жалкий медяк я объясню вашей милости, как туда дойти. В ту сторону по улице, затем свернуть в Кошачий переулок, он выведет вашу милость на улицу императора Ригардо Непреклонного, а там – до самого здания Королевской небоходной академии. Обогнув академию, вашей милости следует углубиться в Небоходную слободу, где живут леташи. Там улочки запутанные, но ваша милость не заблудится, если будет помнить, что море должно оставаться по правую руку. Справа должны шуметь волны, и ветер должен доносить запах соли тоже справа. Потом, выйдя на более солидную... – Постой-постой, что ты мелешь? Почему я за свои деньги должен к чему-то прислушиваться и принюхиваться? Разве ты не доведешь меня до самой лавки? – Я, ваша милость, за одну-единственную монетку расскажу, как следует идти. Уж так подробно расскажу, что ваша милость и с закрытыми глазами дорогу отыщет! – Ну уж нет! Пожалуй, я найду себе провожатого, который не станет морочить мне голову, доведет до порога нужной мне лавки... а по пути расскажет, почему встречный трус отказался меня туда вести. И заработает он этим... скажем, полделера. – Полделера! – взвыл бродяга. – Да за полделера я... идемте, ваша милость! И всю дорогу оборванец страшным голосом пересказывал Двуцвету сплетни, которые ползали вокруг книжной лавки сеора Дэмиано. Говорили, например, что дом этот пожирает людей. Войдет туда ничего не подозревающий бедолага – и не выйдет больше. Молочница Нанна клялась Антарой Кормилицей, что у нее не раз скисало в кувшинах молоко, когда она просто-напросто проезжала на своей тележке мимо особняка диль Рокреди. Рассказывали про жуткие завывания, которые порой доносились по ночам из-за наглухо закрытых ставней. Слуг в доме не было, только иногда две смелые женщины приходили туда мыть полы. Хозяин жил совсем один, не боясь ни воров, ни прочих лихих людей. Да и кого ему бояться? Кто к нему сунется? И еще: живет он здесь год за годом, скольких уже соседей пережил, а все не стареет! – И сколько же лет этот господин живет, не зная старости? – посмеиваясь, уточнил Двуцвет. – Много, ваша милость! Сто! Двести! – выразительно замахал руками бродяга. – Ох, до чего же вы, иллийцы, любите преувеличивать!.. Когда путник и его провожатый дошли до двухэтажного особняка со стенами, украшенными лепниной, Двуцвет вручил оборванцу обещанные полделера. Бродяга рассыпался в благодарностях и сунулся целовать руки щедрому спутнику. Опытный Двуцвет был начеку и уловил момент, когда ловкая рука иллийца скользнула ему под плащ... Перехватив руку повыше запястья, Двуцвет резко вывернул ее. Бродяга рухнул на колени и взвыл от боли. При этом он уронил свою добычу – только что сорванную с пояса Двуцвета серебряную снежинку на тонкой цепочке. Это был талисман, который Двуцвет носил на поясе, укрывая складками плаща. Возиться с вором Двуцвету было некогда. Он разжал пальцы – и бродяга, вскочив, умчался прочь. Двуцвет поднял с мостовой серебряную цепочку с талисманом. Надо бы снова прицепить ее к поясу, но большое тонкое колечко смялось, а возиться с ним, приводя в порядок, было некогда. Двуцвет зажал цепочку со снежинкой в левую ладонь, а правой решительно взялся за дверной молоток и постучал в дверь.
2
Душа этого человека проглянула на минуту, как выглядывает иногда лицо злодея из окна почтенного буржуазного дома.
(О. Генри)
Двуцвет не удивился тому, что дверь ему отворил хозяин дома со свечой в руке. Говорил же проводник-бродяга, что в этом доме прислуга не держится. Странным было другое: чувство узнавания при взгляде в вежливые серые глаза сеора Дэмиано. Произнося обычные приветствия и извинения за поздний визит, Двуцвет рылся в памяти. Где он мог встречать этого человека? А нигде! На зрительную память Двуцвет не жаловался, а внешность этого моложавого, хотя и совершенно лысого человека была достаточно приметной, чтобы его запомнить навсегда. Сколько лиц скопилось в памяти Двуцвета! Как монетки в копилке – авось да пригодятся! А вот такой «монетки» в его казне нет! Тогда почему сейчас такое ощущение, что перед Двуцветом – знакомый? Причем недобрый, нехороший знакомый... Но чувств своих Двуцвет не выдал. Говорил со всей обходительностью: – Мое имя Рагнельд, сын Урвильди, внук Стангара. Я купец из Горячих Ключей. Если бы не надо было уезжать завтра, на рассвете, я не позволил бы себе побеспокоить почтенного человека, когда лавка уже наверняка закрыта. Но мне нужна одна из ваших книг, сеор Дэмиано. Хочу купить для сына-небохода рукописную лоцию – не всякую, а определенную, очень подробную. Уверен, что мы сойдемся в цене. – В самом деле? И вы уверены, что эта книга есть у меня? Двуцвет молча кивнул. Ему не хотелось рассказывать об иллийских соглядатаях, которые проследили путь книги до лавки, а также узнали кое-что о пристрастиях Дэмиано диль Рокреди, который оставляет для своей коллекции книги с драматической историей. – Прошу, – промолвил хозяин. – Вход в лавку с другой стороны, но мы пройдем через внутреннюю дверь. Он пошел впереди, освещая гостю путь через узкий коридорчик. Двуцвет последовал за ним, на ходу прикидывая, как ему половчее сказать этому коллекционеру, что его интересует не товар из лавки, а вещь из его собрания. Дом производил гнетущее впечатление. Вроде бы не было в нем ничего угрожающего: обычный особняк, обычный коридор, обычный просторный зал, в который коридорчик вывел гостя. Зал освещен только тлеющими в камине углями, ставни плотно закрыты. Поверху угадывается узкая галерейка... много в Белле-Флори таких домов. Но почему не исчезло ощущение опасности? Так, должно быть, охотник чувствует взгляд рыси, готовой прыгнуть ему на плечи... Нога поехала на коврике, лежащем у входа в зал. Двуцвет выругал себя за глупые предчувствия. Но легче не стало. Откуда-то потянуло сквозняком. Пламя свечи в руке сеора Дэмиано заплясало. Почему-то мысль о том, что свеча сейчас погаснет и оставит гостя и хозяина во мраке, ужаснуло Двуцвета – как в прошлом, в подземных дворцовых переходах, ужаснула мысль о встрече с гигантским пауком. А ведь он никогда не боялся темноты... Нет, маг не размышлял о свете и тьме. Он взмахнул рукой за спиной у сеора Дэмиано. Отработанный, привычный пасс – и пламя, совсем готовое умереть, вновь поднялось над свечой ровным язычком. Жаль, что Двуцвет не заметил у стены высокое зеркало, в котором отразилась не только свеча в руке хозяина, но и его ловкий взмах. А еще отразилось освещенное свечой лицо сеора Дэмиано, который прекрасно разглядел проделанный гостем пасс. На миг лицо это исказилось недоброй гримасой – но тут же вновь обрело безмятежное спокойствие. А гость тем временем успел оглядеться и оценить ряды книг, тянущиеся в полумраке на полках по стенам. – Мы еще не пришли в лавку, а уже находимся среди книжного моря! Неужели это и есть ваше знаменитое собрание редких изданий, почтенный сеор Дэмиано? Не буду ли я нескромен, если попрошу дозволения взглянуть на него хотя бы мельком? Хозяин поставил подсвечник на низенький шкафчик у камина и ответил: – Сделайте одолжение, взгляните. Эти простые слова укололи насторожившегося Двуцвета. Если коллекционер трясется над своим собранием и никого не допускает на него полюбоваться, то он должен был бы учтиво увести гостя подальше от своих сокровищ. А если он не прочь похвалиться редкостями, стоящими на полках, то почему не принялся рассказывать о самых ценных книгах, почему даже не посветил гостю или не предложил ему свечу? Да, конечно, в свете от камина можно разглядеть надписи на корешках, но... В другое время Двуцвет всерьез заинтересовался бы необычной коллекцией, потому что книги ценил и уважал. Но сейчас он изображал осмотр, тянул время, не желая углубляться за хозяином в недра этого подозрительногодома. Слабая ноющая боль в затылке заставила мага встрепенуться. Но тут же он спохватился и с удвоенным интересом уставился на черную обложку с надписью «Мемуары Бернадетто Гроцци, королевского палача». Какие уж тут мемуары, какой палач, если Двуцвет узнал ощущение, почти забытое с далеких лет ученичества! Теперь он точно знал: где-то во мраке скрывается демон.
* * * Да, когда-то они втроем – Двуцвет, Алмаз и Сапфир – заключили договор с демоном. Можно было найти достойного, знающего мага-человека, чтобы он обучил их. Увы, для большинства современных чародеев магия – не искусство, а жалкое ремесло. Двуцвет не хотел всю жизнь ладить волшебные светильники или кубки, которые обезвреживают налитый в них яд. Он хотел править миром. Сейчас, правда, он уже не мечтает о золотом престоле и о народах, склоненных перед этим престолом. Сидеть на троне скучно. Куда увлекательнее бесконечная, опасная и манящая игра: весь мир – доска, по которой передвигаются с клетки на клетку фигурки королей, министров, военачальников... Но тогда они, неопытные мечтатели, отдали себя демону в обмен на знания. Известно, что заветная мечта любого демона – вселиться в человеческое тело, испытывать человеческие чувства. Правда, демон изнутри «выжигает» тело, долго в нем жить не может. Приходится искать новое. Захватить тело силой демон не может – нужно добровольное согласие человека. Условия были просты: демон воспитывает из них магов и дает им десять лет, чтобы они могли распорядиться обретенной силой. Через десять лет трое магов кидают жребий – и проигравший отдает демону свое тело. Двое счастливцев живут еще пять-шесть лет – насколько хватит демону его добычи. Когда тело неудачника не сможет больше служить сосудом для демона, два оставшихся ученика снова бросают жребий. Ну, а третий без споров впустит в свое тело демона еще через несколько лет, когда придет его черед. Алмаз наивно считал, что десяти лет ему за глаза хватит, чтобы вывести новую, усовершенствованную расу людей. Сапфир не умела смотреть дальше завтрашнего дня – впрочем, и сейчас не умеет. И только Двуцвет заключил договор с четким намерением когда-нибудь его нарушить. Это демон не может лгать. Человек – может!
* * * Конечно, Двуцвет не предавался воспоминаниям. Им владела лишь одна мысль: рядом демон! И его не застала врасплох атака. Словно жесткая рука легла магу на горло, медленно сжимая... но было уже наготове привычное, давно вызубренное заклятье «малый щит». Два коротких слова, не сказанных даже, а выкашлянных, яркая вспышка перед глазами – и вот он вновь может дышать, незримая рука разжалась. Мышцы вялые, ноги еле держат чародея – но все же Двуцвет стоит, не падает. Ждет следующего нападения. Ему бы не ждать, ему бы в двери – и на улицу, прочь из проклятого дома. Там, на улице, без помех произнести заклятье «большой щит». И вернуться. «Большой щит» – серьезная оборона. Увы, его быстро не поставить. На это понадобится несколько минут, кто же в схватке даст противнику столько времени? А хозяин-иллиец уже переместился к порогу. Отрезал гостю путь к отступлению. В драку с ним лучше не лезть. Когда держишь «малый щит», не особо подерешься, да Двуцвет всегда-то был слабым бойцом. Но иллиец и сам в бой не суется. Просто караулит выход. Значит, сейчас главное – угадать, откуда наносит атаки демон, самый опасный из двух союзников. Демон может прикинуться любым предметом, может зависнуть в полумраке легким облачком – поди разгляди его! А тянуть время нельзя: щит-заклятье долго не продержится. И тогда демон разделается с ним, как кот с мышонком... где же главный враг, где?! И тут осенило. Вспомнилось чувство узнавания при взгляде на хозяина дома. Не из давних ли ученических лет пришло это чувство? Неужели против Двуцвета не два врага, а только один? Проверить, сейчас же проверить!.. И маг швырнул в лицо врагу серебряную цепочку со снежинкой, которую до сих пор держал в кулаке... ах, как же вовремя ее сорвал с пояса воришка! Тоненькая цепочка, легкая снежинка, они не сделали бы больно человеку. Но лысый иллиец вскинул руки к лицу, словно ему в глаза полетела пригоршня горячих углей. К потолку взметнулся вопль муки и гнева, и не было в этом вопле ничего человеческого. Цепочка отлетела далеко в сторону. Двуцвет поспешил нагнуться, неуклюже поднял свое самое надежное оружие. Демон в человеческом обличье не помешал ему: он рухнул на колени, прижал ладони к лицу, страдальчески скорчился. Но едва Двуцвет, угрожающе покачивая цепочкой, двинулся к выходу, его противник отнял ладони от лица и поднялся на ноги. – Не выпущу тебя! – сказал он хрипло. – Боль перетерплю, а ты не сможешь долго держать заклятье. Мне доводилось иметь дело с охотниками на демонов, и ни один потом не смог рассказать о нашей встрече. – Мне и впрямь доводилось иметь дело с демонами, – с удивлением отозвался Двуцвет, – но с чего ты взял, что я ищу такую дичь? – Не считай меня глупее улитки! На ночь глядя ко мне заявляется приезжий, несет чушь насчет книги, которая ему нужна вот именно сейчас, до утра дело не может подождать... а потом колдовством зажигает гаснущую свечу! Этим ты себя вконец выдал, проклятый маг! – А ты бросаешься на каждого мага, который действительно пришел к тебе за книгой? – огрызнулся Двуцвет, понимая, что переговоры заходят в тупик. Он покачал серебряной цепочкой, на конце которой блестела снежинка. Глаза демона неотступно следили за снежинкой, но он не отступал, не уходил с дороги. О да, он перетерпит боль, но не выпустит свою жертву за порог! А когда иссякнет сила «малого щита»... тут Двуцвету и конец! Что самое мерзкое, Двуцвет не может убить стоящего перед ним лысого моложавого мерзавца. Если будет разрушено тело, демон освободится от оболочки – и обретет гигантскую силищу. Но если нельзя убить – можно перехитрить... На лице Двуцвета явственно проступило отчаяние. – Ну, неужели, – хрипло взмолился он, – неужели мы не можем договориться? От неожиданной смены тона демон опешил. А Двуцвет, окончательно его изумив, грохнулся перед ним на колени. – Убивать-то меня зачем? – запричитал он. – Смилуйся, пощади, я... Не договорив, Двуцвет вцепился пальцами в коврик, на котором стоял хозяин дома, и рванул его на себя. Не таким уж сильным вышел рывок, не таким уж ловким – зато неожиданным! Сеор Дэмиано взмахнул руками, не устоял, плюхнулся на спину. Двуцвет, дернувшись вперед всем телом, упал на противника. Как ему удалось так быстро вытащить нож из-за голенища, он и сам не понял, но удалось же, и вот острая сталь уже у вражеского горла! – Осторожнее, – сказал Двуцвет, стараясь, чтобы голос звучал ровно и спокойно. – Если дернешься, клинок вонзится тебе в горло. Я этого не хочу, но все-таки сделаю. – Ты хоть понимаешь, что тогда будет? – осведомился пленник. – Понимаю. Ты покинешь истекающее кровью тело и вернешь себе могущество бесплотного демона. Сразу расправиться со мною не сможешь, но завалишь выход, обрушив стену. Потом дождешься, пока «малый щит» ослабеет, и прикончишь меня. –Ты готов к смерти? И все равно схватился за нож? – Раз так и так погибать, то надо хотя бы отомстить! Да, мне не справиться с демоном. Зато могу лишить тебя тела, которое прослужило бы еще не один год. – Года на три его еще хватит, – признал демон. – Вот! За эти три года ты получил бы столько великолепных ощущений! Ведь даже сейчас ты остро наслаждаешься ситуацией. Чувство плена, сталь у горла, боль в ушибленной спине – все это лучше бесплотного существования. – Ты понимаешь!.. Скольких демонов ты убил? – Ни одного. Но моим учителем был демон. – Что ты с ним сделал? – Заточил в колодце. – Пожалуй, это хуже смерти. Но для демонов нет достаточно надежного узилища. Когда-нибудь твой учитель обретет свободу, и если ты еще будешь к этому времени жив... – Вряд ли. Человеческая жизнь коротка... Кстати, о жизни – к чему нам ее укорачивать? Ну, найдут завтра добрые горожане руины дома и два трупа. Меня не станет, ты потеряешь тело и не скоро найдешь замену... – И что ты предлагаешь? – Если ты пообещаешь не вредить мне, я уберу нож. Демоны не лгут. – Да, но твоей-то клятве я не поверю! Люди лживы так, что об этом страшно думать. Двуцвет, хорошо помнивший учителя и его уважение к словесным формулировкам, предложил: – Дай клятву, что ты не причинишь мне вреда до тех пор, пока я не нарушу перемирие и не попытаюсь напасть на тебя... э, нет, не пойдет, – поспешно поправился он. – Ты можешь счесть попыткой нападения любое мое резкое движение или неосторожное слово. Как и ожидал Двуцвет, демон заинтересовался задачей. Сейчас его не отвлекали ни нож у горла, ни серебряная цепочка (Двуцвет обронил ее, но она лежала рядом). – Можно уговориться, что нападением можно счесть любое применение тобою магии, либо прикосновение к серебру, либо попытку взяться за оружие, – предложил он. Двуцвет, поддерживая спасительную игру, немного поспорил о значении слов «взяться за оружие» и выговорил себе право спрятать нож назад за голенище. Наконец должная клятва была произнесена, Двуцвет убрал нож от горла противника и встал. Сеор Дэмиано тоже неловко поднялся на ноги. – Полагаю, сеор, вы давно в этом теле? – поинтересовался Двуцвет, переходя на любезное «вы». – Спрашиваю потому, что по городу давно ходят о вас недобрые слухи. – Такую славу заработал прежний хозяин тела. У меня был уговор с сеором диль Рокреди: он поставляет мне... э-э... добровольцев, а я даю ему долгую жизнь и здоровье. – Добровольцев? Сложное дело! – Не очень. Я не могу принуждать человека к согласию, мучить его или угрожать. Но Дэмиано мог... Однако вышло так, что я не сумел вселиться в одного из добровольцев, а потому, в соответствии с договором, занял тело сеора Дэмиано... Но, уважаемый гость, если вы не охотник за демонами, то что вам нужно в моей лавке в столь поздний час? – Я сказал правду. Я действительно не могу ждать до завтра: на рассвете отправляется купеческий обоз, с которым мне по пути. Я хочу путешествовать в безопасности. И мне действительно нужна лоция, которую когда-то принесла в эту лавку вдова Лодовико Тоцци, повешенного за контрабанду. – Что же в ней такого ценного? – удивился демон. – Мало ли на свете лоций? «Следующий раз вселяйся в тело портового грузчика, – зло подумал Двуцвет. – Книготорговец из тебя никакой!» – Я мог бы сказать, что рукописных лоций не так уж много и каждая из них уникальна. Но не буду лгать: мне нужна именно эта. Полагаю, что среди путевых указаний Лодовико Тоцци сделал запись о некоем преступлении... «И о спрятанном сокровище», – добавил он про себя. – Хорошо, – пожал плечами хозяин дома, – сейчас спрошу у... прежнего Дэмиано. Оба чуть помолчали. Наконец демон сообщил: – Мой спутник приобрел лоцию у Фантарины Тоцци, вдовы Лодовико Тоцци, повешенного за контрабанду. Двуцвет даже взглядом не выдал своего волнения. «У Фантарины Тоцци? Не может быть...» – Очень редкое имя, – спокойно сказал он вслух. – Не может ли ваш... сосед рассказать, как выглядела эта женщина? Демон вновь мысленно посовещался с душой, которая делила с ним тело. – Сеор Дэмиано говорит, что ей было на вид лет двадцать пять. Иллийка. Темноволосая, темноглазая, смуглая. Высокая, с большой грудью. Вид не вдовий, не траурный. Глядит так, словно приглашает в постель. На левой щеке шрам, как от ножа, но ее это не портит. «Точно! – простонал про себя Двуцвет. – Та самая девка! Значит, вышла замуж за Лодовико! Это ж получается, что ни с каким обозом я отсюда утром не уеду! Придется задержаться в Белле-Флори, поискать эту стерву. Лоция лоцией, но... Почему я раньше не брал в расчет вдову? Потому что Лодовико перед бабами язык не распускал. Но вдова-то, оказывается, Фантарина! Нашли они, значит, друг друга! А Фантарина и сама кое-что может знать про краденые сокровища!» И сказал равнодушным тоном: – Нет, это не та женщина, которую я встречал. Но что все-таки насчет лоции? Короткое молчание... и вдруг демон залился искренним, очень человеческим хохотом. – Та самая книга! – воскликнул он. – Сударь, вы опоздали! Ее уже унесли отсюда! – Лоция продана? – подался вперед маг. – Кому? – Не продана! – весело откликнулся демон. – Подарена! Тому самому добровольцу, в тело которого я не сумел войти. Лишь потом я узнал, в чем была моя ошибка. Ну, вы наверняка знаете, как демон принимает человеческий облик. Демон спрашивает позволения, называя человека по имени... – Знаю, – настороженно кивнул Двуцвет. – Мне попался юноша, только что окончивший небоходную академию. Я даже видел диплом с его именем. И я взывал: «Барон деу Вильмготериан!..» И без толку! Позже выяснилось, что дерзкий юнец был простолюдином, который учился в академии под дворянским именем. И какой мне был смысл требовать чего-то у барона деу Вильмготериана, если передо мною был попросту Бенц! Двуцвет был искушен в дворцовой науке притворства и умел скрывать свои чувства. Поэтому он, услышав знакомое имя, не завопил: «Кто-о-о-?!!» Вернее, завопил, но про себя. А вслух лишь учтиво переспросил. – Простите, как вы назвали этого хитроумного небохода? – Бенц. Дик Бенц.
II. ОБРЕТЕНИЕ ЗАГАДКИ
1С утра приключений мы ищем, Но к вечеру этого дня Нам теплое нужно жилище, Одетое светом огня.
(А. Городницкий )
– «Лодка опасно раскачивалась, грозя в любой момент перевернуться. Но двое мужчин, сцепившихся в яростной схватке, не обращали на это внимания. Они забыли обо всем, кроме своей ненависти. Ксавьер оскалился, словно бешеный зверь. Бертран Острая Шпага стиснул его железными руками, но обезумевший разбойник зубами тянулся к горлу противника...» Лита читала выразительно, красиво, не отрывая взгляда от толстой книги в темном переплете. Позади был день, полный хлопот и деловой суеты. Вечер выдался спокойный, и команда попросила Литу почитать вслух. Что именно почитать – об этом и разговора не заходило. Разумеется, одну из книг Неведомого Странника, чье настоящее имя знали только его издатели. По этой части вкус у команды был един и незыблем. Когда леташи всем скопом дочитывали роман, они в складчину покупали следующую (весьма недешевую) книгу о похождениях лихого Бертрана по прозвищу Острая Шпага. Боцман как-то высказался: «Денег, конечно, жалко. Но Бертран их честно отрабатывает, до последнего медяка. То у него драка, то перестрелка, то красавицы к нему в объятья падают...» Этим вечером капитан позволил воспользоваться своим магическим светильником. Открытый огонь на борту разрешалось разводить только зимой, когда летучие корабли отдыхали в теплых портах, а лескаты надолго переселялись в загоны. Лишь тогда можно было не опасаться, что случайная искра воспламенит скопившуюся где-нибудь смесь водорода с кислородом. Лучше поосторожничать, чем лишиться корабля. И сейчас Лита, подстелив куртку, сидела на пороге капитанской каюты и держала книгу так, чтобы свет от вделанного в потолок светильника падал на страницы. Почти весь экипаж расселся вокруг нее на палубе, а капитан лежал на своей койке за спиной чтицы и тоже слушал, рассеянно гладя устроившегося рядом кота. – «Река вилась меж круч, покрытых лесом. Вдали слышался грохот водопада, лодка без весел мчалась к верной гибели, но противники не могли разорвать смертельные объятия...» – Дал бы ему лбом в переносицу, да? – не выдержал Райсул. – А потом, коли весел нет, прыгать за борт и плыть к берегу! – поддержал леташа боцман. Девушка на миг прервала чтение, бросила быстрый взгляд на слушателей – и пожалела, что среди них нет Мары. А ведь когда-то пастушка была самой горячей поклонницей великолепного Бертрана! Лита знала тайну подруги: та про себя называла Бертраном красавца спандийца, пленившего ее сердце. Увы, неотразимый эдон Ференандо оказался мерзавцем, заморочившим Маре голову, чтобы пробраться на шхуну и убить капитана. Убить-то не убил, а вот сердце Мары не скоро заживет... – «Водопад ревел уже рядом, когда Бертран сумел оттолкнуть Черного Ксавьера так, что злодей ударился о борт лодки головой и разжал руки. Бертран Острая Шпага вскочил на ноги и ухватился за склонившуюся над водой ветвь могучего дуба...» – Прямо как я на Русалочьем озере! – не выдержав, гордо воскликнул Рейни. Еще год назад он схлопотал бы подзатыльник за то, что перебил чтицу (что позволено боцману, не сходит с рук юнге). Но сейчас леташи заулыбались, а Отец взъерошил мальчишке волосы: – Ты у нас герой... Читай дальше, дочка! – «Ветка выдержала вскарабкавшегося на него Бертрана. А река повлекла дальше изрыгающего проклятья Черного Ксавьера – и обрушила в кипящий водопад...» Всё, леташи, конец главы, хватит на сегодня! Все разочарованно взвыли, но спорить с Литой не стали. Однако и расходиться не хотелось. Уж такой выдался хороший вечер! – Ксавьер, стало быть, утоп, – задумчиво протянул Хаанс. – Уверен, что нет, – возразил Отец. – Он уже погибал, помните? В горящем доме. – Верно, в «Роковом завещании», – кивнула Лита. Отложив книгу, она достала из мешочка на поясе вязанье и бойко застучала спицами. За привычку вязать каждую свободную минутку девушка была прозвана в экипаже Паучком. – А эдон Алонсо вроде как в болоте утонул, – подал голос из каюты капитан. – А потом в «Женихе из Черной Пади» выяснилось, что его спасли крестьяне. Бережет Неведомый Странник своих негодяев! – Хороший негодяй – украшение книги, – рассудил погонщик. – Чем каждый раз нового придумывать, лучше старых поберечь. Боцман хлопнул себя по лбу огромной пятерней: – Ох, у меня же из башки вылетело! А как про негодяев зашла речь, так и вспомнил! Я ж сегодня ходил к канатчику, а на обратном пути видел в порту одного из людей Зиберто Каракелли. Ну, у которого на лбу вмятина, будто его лошадь лягнула. Улыбки сразу исчезли с лиц. Капитан вскочил с койки, встал за спиной Литы. – И ты только сейчас об этом говоришь? – Замотался, запамятовал... – виновато признал боцман. Оплошность и впрямь была немалая. Семейка Каракелли причинила команде уйму неприятностей. Собственно, братья Джироламо и Зиберто Каракелли охотились за Литой... но неужели небоходы будут стоять в стороне и глядеть, как обижают их подругу? И что за дело леташам до предсказания, которое сделал какой-то шарлатан – мол, если поженить Фрэнцио диль Каракелли и Литу диль Фьорро, их потомки будут править миром! – Сразу предупредить не мог? – осерчал и погонщик. – Помнишь, как эти придурки зимой Литу похитили? До самого Хэддана пришлось за ними гнаться... – Погоди, Отец, – сказала Лита так спокойно, словно речь шла не о ее врагах. – Неужели ты думаешь, что наш боцман так и прошел мимо этого наемника?.. Что ты с ним сделал, Хаанс? – Да что я с ним сделал? – хохотнул джермиец. – Ничего я с ним не сделал. Подошел к нему, положил руку на плечо и говорю: «Здорово, приятель!» Тот задергался, а вырваться не может. Я спрашиваю: «Что ж ты по пристани шляешься, на борт не поднимешься? Вон сеор Зиберто обещал до нас добраться, а всё нет его да нет! Нам уже и ждать надоело! Ты заходи – пивка попьем, сеорета диль Фьорро к пиву ветчинки отрежет...» Говорю, а сам давлю ему на плечо, всё сильнее и сильнее. Он не устоял, на колени упал. А я ему: «Тебе что, плохо? Так ступай ложись в постель, а то как бы еще хуже не сделалось!» И отпустил его. Не в порту же мордобой затевать! – Правильно сделал, что обошелся без драки! – одобрил капитан. Джермийский городок Фейхштад, где шхуна недавно зимовала и куда леташи возвращались как к себе домой, по праву гордился порядком и добрыми нравами. Драчуны схлопотали бы штраф или угодили на принудительные работы в пользу города. Зато в этом мирном городке можно нарваться на пакости, чинимые тайком. Именно так, исподтишка, Каракелли ухитрились зимой украсть Литу. – Паучок, ты чтоб одна никуда не ходила! – строго приказал капитан. Лита хладнокровно кивнула, чуть шевеля губами: считала петли. Потом сказала негромко, словно самой себе: – Ну, теперь недолго им осталось за мной гоняться... – Почему? – расслышал ее слова Райсул. Девушка заулыбалась. И эта счастливая улыбка преобразила ее невзрачное лицо. Сейчас Лита казалась красивой. – А я как раз хотела сказать, пока все в сборе... – Она положила вязанье на колени и повысила голос: – Мара! Подойди на минутку! Пастушка подошла на зов, и Лита объявила торжественно: – С удовольствием сообщаю, что завтра состоится моя помолвка. В храме Эна Изначального. А вечером мы с женихом приглашаем всех, кроме вахтенных, в «Серебряную чашу». Ответом был радостный гам. Но всех перекричала Мара: – Нет, вы слышали, леташи, что она сказала? «Мы с женихом приглашаем...» А имени жениха не назвала! – И верно! – пробасил боцман. – Откуда нам знать, кого эта вертихвостка выбрала! – Сеорета диль Фьорро, – с веселой церемонностью поклонился капитан, – соблаговолите сказать: кого из своих поклонников вы решили осчастливить? Небоходы шутили. В жизни тихой скромницы Литы был лишь один мужчина, которого можно было назвать поклонником. Но зато поклонником преданным. Стоило шхуне приводниться в гавани Фейхштада, как один из портовых сторожей, заранее подкупленный, посылал своего сынишку с весточкой в некий особняк. И вскоре по направлению к порту стучали копытами две гнедые лошадки, шуршали колеса открытой коляски. А в коляске восседал молодой человек, сероглазый и светловолосый, в сопровождении двух мощных псов хорторской породы: Гром и Туман наотрез отказывались отпускать хозяина куда-то одного. Когда тот же сторож, предвкушающий получение еще одной монетки, орал с причала в рупор: «Эй, на «Миранде»! Сеорета диль Фьорро на борту? Ее тут спрашивать изволят!» – Лита заметно розовела и говорила с притворной досадой: «Ой, это опять он...» Так что имя жениха не было тайной ни для кого. Но Лита подержала шутку: – Я собрала своих кавалеров и предложила им бросить жребий: кому я достанусь в жены? Но при первом намеке на брак все поклонники разбежались, остался только Анри деу Родьер. – А он не смог сбечь, – пискнул было восхищенный юнга. Но Мара влепила бестактному мальчишке затрещину. А боцман, заглаживая неловкость, поспешно забасил: – А как он своих псин уговорит не ходить за ним в храм? Да, вся команда знала, что поклонник Литы передвигается на костылях. Ну, не ходят у него ноги... и что с того? Когда зимой Лита, спасаясь от настырных Каракелли, нашла убежище в особняке деу Родьера, тот не струсил и без слуг, со своими псами сумел выставить сеора Зиберто и его шайку из дома. А потом, когда Литу все-таки похитили, он каждый день приезжал в порт, чтобы узнать, не вернулись ли небоходы, отправившиеся в погоню за негодяями. Выбор Литы Паучка экипаж одобрил шумно и бурно. Молчал лишь Отец. А когда заговорил – голос его звучал серьезно: – Значит, с нами прощаешься? Выйдешь замуж, будешь дома сидеть... Все растерянно замолчали, помрачнели. Только Лита продолжала улыбаться: – Не дождетесь, леташи! Так просто вы от меня не отвяжетесь! Разве я не говорила, что выбрала своей небесной покровительницей Виариту Плетельщицу Дорог? Мне суждено до старости бродяжить! Анри меня понимает. Он сказал: «Небоходов на земле ждут их семьи. Я буду твоей семьей, я буду тебя ждать...» Команда от радости завопила так, что, наверное, на пристани было слышно. – Вот теперь точно одну никуда тебя не отпустим, – сказал капитан, когда все успокоились. – Что мы скажем господину деу Родьеру, если эти настырные придурки опять до тебя доберутся? – Ну, теперь мне только полгода прятаться, – мечтательно сказала Лита. – Через полгода Каракелли уползут в свой замок – оплакивать разбитые надежды. Все закивали. Да, конечно, в знатных семьях между помолвкой и свадьбой должно пройти не меньше полугода. Зато потом Лита станет законной женой Анри деу Родьера. Отец, не желая портить общее приподнятое настроение, шепнул капитану: – А если эти негодяи захотят сделать ее вдовой и выдать замуж второй раз – уже за своего Фрэнцио? Бенц помрачнел: эта мысль не приходила ему в голову. Так же тихо он ответил: – Надо узнать точно, как звучит предсказание. Кто им нужен, этим повелителям мира? Обязательно девица – или вдова сойдет? Боцман и Райсул тем временем наперебой объясняли Лите, что они сделают с сеором Зиберто, если, как выразился Райсул, «хоть тень его на твою дорогу упадет». Юнга поддакивал, сжимая кулаки, а илв злобно шипел и скалил клыки. – Герои, – хмыкнула Мара. – Один раз вы ее уже проворонили. – Как проворонили, так и вернули, – обиженно возразил боцман. – И второй раз в ту же лужу не ступим. Лита слушала спор со спокойным, ясным взором. В день, когда друзья отыскали ее в хэдданской глуши, в храмовой обители, девушка поверила: ее хранят боги и команда «Миранды». Лита больше не боялась Каракелли. – Да, вот еще что, – сказала она с удовольствием, предвкушая удивление команды. – Анри разрешил сказать вам это... Он и есть Неведомый Странник. Он и написал все книги, которые вам так нравятся.
2
В эту ночь сердца и кружки Д о краев у нас полны. Здесь, на дружеской пирушке, В се пьяны и все равны.
(Р. Бернс)
Помолвка прошла торжественно и чинно. Правда, ее чуть не испортили два обстоятельства. Во-первых, мешали гневные завывания Грома и Тумана, привязанных у входа. Они не видели хозяина – и бурно протестовали. Во-вторых, перед самой помолвкой нагрянули оба брата жениха. Кто-то из добрых соседей, обожающих лезть не в свои дела, не поленился отправить им письмецо: мол, ваш родич задумал жениться на девице с летучей шхуны. И братья примчались, чтобы прекратить это безобразие. Но скандала не получилось. И не только потому, что Анри твердо напомнил братьям: когда-то он, получив наследство от родственников матери, перебрался в Фейхштад именно от их назойливой опеки. И не намерен возвращаться к прежнему положению, когда над ним тряслись не только оба брата, но и их жены, а также две тетушки-вдовушки. Он, Анри, давно отказался слушать причитания над «бедненьким калекой». Так что если братья хотят присутствовать на помолвке – пожалуйста, он рад. А если нет – до свидания и привет прочей родне. Все-таки братьев утихомирили не жесткие слова Анри, а поведение Литы. Нарядная, спокойная, она холодно представилась и сказала, что ей непонятны возражения господ деу Родьер. Она, Лита диль Фьорро, принадлежит к одной из знатнейших иллийских семей. Ее родственники имеют серьезный вес при дворе и занимают важные государственные посты. Например, ее родной дядя Антанио диль Фьорро – ректор Королевской небоходной академии... Летучая шхуна?.. А что – шхуна? Она, Лита диль Фьорро, – маг-погодник. И не намерена зарывать в землю свой талант! Ее речь произвела впечатление на будущую родню. Раз невеста знатна, то это совсем другое дело! А «маг-погодник» звучит куда солиднее, чем просто «леташ»! Беседа закончилась куда более мирно, чем началась. Анри деу Родьер оставил за собой последнее слово, заявив, что непременно дознается, кто из его прислуги шпионит для любознательных соседей. И все семейство дружно проследовало в храм. Старшего брата, раз уж приехал, поставили свидетелем со стороны жениха. Свидетелем со стороны невесты был капитан Бенц. Старый жрец долго говорил известное всем: о творце Эне Изначальном, который создал мир и Старших богов, а потом отстранился от акта творения и теперь пристально наблюдает за судьбой каждого живого существа, а также измеряет добро и зло в человеческих поступках. Если когда-нибудь мера зла превысит меру добра, Эн Изначальный уничтожит мир и создаст его заново... Райсула и Филина в храме не было, они сами напросились остаться на вахте: Райсулу вера не позволяла войти в чужой храм, а илва жрецы могли и не впустить за порог. Зато остальная команда была в сборе – нарядная, чистая, трезвая, проникнутая сознанием важности момента. Капитан в своем лучшем костюме, черном с серебром, стоял рядом с невестой и искоса поглядывал на старших деу Родьеров – не вздумали бы в последнюю минуту что-нибудь учинить! Боцман с детским любопытством разглядывал стены, расписанные сложным цветочным орнаментом: Эн Изначальный был единственным божеством, которого запрещалось изображать в каком-либо облике. Мара с бдительностью старшей сестры приглядывала за юнгой. Стоило Олуху задремать под монотонный голос жреца, как мальчуган немедленно получал тычок в бок рукояткой сложенного веера. А старший помощник рассуждал про себя: как повезло жрецам, что клятва Эном Изначальным считается самой крепкой и нерушимой! Иначе храмы захирели бы. Кто пошел бы с приношениями к богу, которому запрещено молиться – чтобы не отвлекать его своими мелочными заботами от наблюдения за миром? Бог, которого нельзя ни о чем просить... А свадьбы да похороны – с этим можно и в храм любого из Старших богов. Но благодаря клятвам храмы процветают. Совершается крупная сделка – жрецы Эна и клятву примут, и занесут условия сделки в специальную книгу. Если выйдет что-то не так, то на суде строка из этой книги перевесит заявления любых свидетелей. Да, теперь Каракелли не посмеют отрицать помолвку Литы. Только бы до свадьбы уберечь девушку от мерзавцев!.. Выйдя из храма, жених с невестой в сопровождении гостей отправились к жертвенникам своих небесных заступников. (Младшим богам не полагалось храмов – лишь жертвенники под навесами.) Жених высыпал горсть монет на жертвенник Эраэнны, божественной покровительницы всех пишущих. (Экипаж «Миранды» за его спиной обменялся понимающими взглядами: ага, мол, знаем, почему он избрал именно эту богиню!) А Лита со слезами на глазах осыпала серебром жертвенник Виариты Плетельщицы Дорог, что хранит странников в пути. После помолвки братья Анри пожелали обрученным счастья и откланялись – они спешили домой. А жених, невеста и экипаж отправились в «Серебряную чашу» – самый приличный (и весьма недешевый) городской трактир. Но были они уже не в прежнем составе: мрачный юнга отправился на борт – подменить Райсула. Дело в том, что вечернюю вахту команда разыграла, бросая жребий. Не повезло Олуху и Маре. Огорченного юнгу немного утешили обещанием принести чего-нибудь вкусненького с праздничного стола. А Маре стоило лишь печально вздохнуть, как илв Филин предложил ей поменяться жребиями. Он, мол, все равно вина не пьет, человеческие лакомства не приводят его в восторг, а пожелать Лите счастья он может прямо здесь, на борту. Пусть уж Мара сходит, развлечется... Никого не удивил галантный поступок илва. Филин и Мара были очень близкими друзьями. Будь Филин человеком, даже Олух – и тот решил бы, что они любовники. Но илвы – существа однополые, человеческие женщины им ни к чему. Это не мешало им с Марой трогательно заботиться друг о друге... И теперь вся команда, кроме илва и юнги, собралась за столом в «Серебряной чаше» – не в общем зале, а в отдельной просторной комнате на втором этаже. Там было уютно и чисто, за приоткрытым окном шумело море – впрочем, над ним уже сгущались сумерки, да никто и не глядел в окно. Команда веселилась. Команда была в чудесном настроении. Команда наперебой превозносила достоинства невесты и на все лады расхваливала книги, которые пишет жених. (Вот только когда он соберется пришибить Черного Ксавьера и эдона Алонсо, а?) В разгар веселья в комнату вошел трактирщик и сказал, что внизу некий господин просит разрешения присоединиться к пирующим. А имени своего не изволит сообщать. Веселый шум разом стих. – Один? – уточнил капитан. – Без спутников? – Один! – закивал трактирщик. – Хаанс, выйди и глянь, – распорядился Бенц. Боцман степенно поднялся, сказал трактирщику: – Пошли, покажешь мне его сверху, с галерейки. Оба вышли и почти сразу вернулись. – Не знаю такого, – развел руками боцман. – Не встречал. Пожилой, степенный, вида господского... Капитан обменялся взглядом с женихом и сказал: – Ну... проси. Трактирщик исчез. Вскоре в комнату вошел немолодой, хорошо одетый человек – седой, бородатый, статный, лицо смущенное. Он явно хотел что-то сказать, но ему помешал радостный вскрик невесты. Лита вылетела из-за стола и бросилась на шею новому гостю: – Дядя! Дорогой дядя!
3
За дружбу старую – до дна! За счастье прежних дней!
(Р. Бернс)
Остальные участники пирушки не разделяли радости сеореты диль Фьорро. Дик Бенц вспомнил рассказ Литы о сватовстве Каракелли. Тогда Лита увидела слезы на глазах дяди – и поняла, что опекун, заменивший ей отца, не защитит ее от ненавистного брака. И Лита бежала из дома... И еще Бенцу вспомнилось, как зимой они настигли Зиберто Каракелли и его подручных, похитивших Литу. Тогда сеор Зиберто весьма уверенно говорил о том, что на его стороне опекун несовершеннолетней девушки. Анри деу Родьер тоже был взволнован. Он понимал, что помолвка – еще не свадьба. После свадьбы никто не может разлучить мужа и жену. А помолвку опекун может объявить незаконной. Боцман без приказа встал у приоткрытой двери и поглядывал в щель: не подбираются ли Каракелли? А сеор Антанио наконец отстранился от обнимающей его племянницы и сказал растроганно: – Как ты похорошела, моя девочка! Но познакомь меня скорее со своим женихом! Лита, сияя от счастья, повернулась к любимому. – Анри деу Родьер, – представился тот, встав из-за стола и опираясь на оба костыля. Голос его не выдал волнения. Сеор Антанио пытливым взглядом впился в лицо будущего родственника. Видимо, в этом лице старик прочел что-то такое, что успокоило его, вселило надежду. – Поздравляю. – Голос сеора Антанио дрогнул. – От души поздравляю вас обоих. И если пожелания старого человека хоть что-то значат в глазах богов, вы оба будете счастливы и... Он не договорил: перехватило от волнения горло, глаза наполнились слезами. Бенц поднес пожилому иллийцу бокал вина: – Выпейте с нами за здоровье молодых, сеор Антанио! – Благодарю. – Диль Фьорро взял бокал. – Молодой человек, мне знакомо ваше лицо. Где мы могли прежде встречаться? – В Королевской небоходной академии, – ухмыльнулся Дик. – Я в прошлом году получил диплом. – Погодите... – ошеломленно произнес сеор Антанио, вглядываясь в капитана. – Но вы же... не может быть! Барон деу Вильмготериан... то есть... – Дик Бенц, к вашим услугам, – без тени смущения поправил его молодой небоход. – Да-да, конечно... Ах, юноша, и наделали вы дел! Сколько было шуму! – Из-за моего самозванства? Или из-за того, что я дал в морду принцу? – Между нами говоря, принц этого давно заслуживал. А вот самозванство... Большой был переполох, его величество лично изволил посетить Академию. – Правда?! А я поторопился исчезнуть, пропустил визит короля. Знал бы – задержался бы. – Смейтесь, юноша, смейтесь. Если бы тогда вам не удалось уйти от стражи – было бы не до смеха. А сейчас, вероятно, вспоминаете эту историю как забавное приключение? – Нет, почему же.. Я не могу привести «Миранду» ни в один иллийский порт. Не так уж это забавно. – Полно, юноша! С вашим-то талантом рисовать фальшивые документы... По голосу сеора Антанио легко было понять, что он не сердится. И то, что его племянница летает в экипаже государственного преступника, не заставляет старика гневаться. Сеор Антанио глянул на бокал в своей руке: – Ах да, с меня тост... За ваше здоровье и счастье, мои дорогие, наверняка сегодня было уже выпито немало вина. Поэтому я пожелаю, чтобы все Каракелли убрались в свой захолустный замок и сидели там, не высовывая носа и не подавая голоса! И осушил бокал. Невеста последовала его примеру. Жених, чуть помедлив, тоже. А бестактный боцман бухнул напрямик: – А мы думали, вы с ними заодно, ваша милость... Сеор Антанио поставил бокал на стол и ответил вроде бы боцману, но на самом деле – всем: – Каракелли тоже так считают. Они не знают, что я сейчас здесь. Иначе бы потребовали, чтобы я волей опекуна разорвал помолвку. Мне пришлось изобразить серьезное недомогание и уехать на целебные воды в Фиаметтию. Слуги делают вид, будто я именно там, но по нездоровью никого не принимаю. Я тайком приехал сюда, чтобы поговорить с тобой, моя девочка. А попал на твою помолвку. Продержись еще полгода. Выйдешь замуж – и никто тебе не хозяин, кроме этого симпатичного молодого человека. – А нельзя было этих Каракелли попросту послать... за горизонт? – недоуменно спросила Мара. – Если понадобится, я так и сделаю, – грустно сказал диль Фьорро. – Но только в крайнем случае. Это может навлечь на меня очень серьезную беду. В тот черный день Каракелли приехали не только со сватовством, но и с угрозами. Они заявили, что могут обвинить меня в... некоем серьезном преступлении. Я его не совершал, но эти негодяи каким-то образом обзавелись уликами, указывающими на меня. Не представляю, как такое могло... Словом, мне дали сутки на размышление. Клянусь, я собирался им отказать! Но ты, бежав из дому, избавила меня от большой беды. Я сделал вид, что поддерживаю Каракелли, принял участие в поисках – и узнал, что ты добралась до вольного города, летаешь... Не можешь без неба, да? Наша кровь! Все молчали, скрывая удивление и недоверие. Только невеста посмотрела в лицо дяде спокойным, светлым взором и улыбнулась. – А приехал я для того, – продолжал сеор Антанио, – чтобы предупредить: с моей стороны не жди удара. Я сегодня же уеду в Фиаметтию и запрусь в своем особняке. Гостей принимать не буду, а если все же кто-то ко мне пробьется – слягу в постель и приму такой вид, словно у изголовья уж стоит Гергена Гостеприимная и манит меня в свои вечные владения. Он обвел взглядом нахмурившихся гостей: – Испортил тебе праздник? Прости... – Не испортил, – твердо сказала Лита. – Ты мой единственный родственник, я рада, что ты здесь. Мне очень не хватало тебя, дядя. Садись праздновать с нами, ты мой самый дорогой гость. – И то верно! – подал голос старый погонщик. – Гуляем дальше! Капитан, ты про подарок-то не забыл? – Забыл! – вскинулся Дик Бенц. – Сейчас! Я его у хозяина оставил. Он поднялся и вышел. Тем временем за столом воскресло праздничное настроение. Жених оставил подозрения, невеста светилась от счастья, новый гость смущенно улыбался, а прочие наполняли бокалы и перебрасывались шуточками. Вернулся капитан. Он держал сверток, переливающийся золотыми и серебряными нитями. Он поставил свою ношу на стол и дернул за концы материи. Она расправилась – и вот уже в руках капитана роскошная мантилья, расшитая золотыми розами на серебряных стеблях. Бенц держал мантилью так, что она закрывала какой-то предмет на столе. – У меня, собственно, два подарка, – торжественно начал капитан. – Для невесты – вот эта мантилья. Надеемся, в ней сеорета диль Фьорро будет еще краше. А для жениха... Мы учли, что человек он пишущий, допоздна засиживается над работой, а значит, эта вещь ему пригодится. Но главное не это... Ваша милость, Лита рассказывала вам о нашем приключении в Андерхилле? – Рассказывала! – широко улыбнулся жених. – Мне жаль, что меня там не было. Отменное приключение! Только к чему «ваша милость», капитан? Меня зовут Анри. – А меня – Дик... Так вот, из той передряги мы вышли с одним-единственным трофеем. Как велит обычай, он принадлежит всей команде. И вся команда дарит его вам, Анри, с пожеланием счастья. Жестом фокусника он взмахнул мантильей – и все увидели на столе серебряный подсвечник – дельфин, взлетевший на гребень волны. Легкая, грациозная, полная изящества фигурка. Команда заулыбалась, вспомнив, при каких обстоятельствах подсвечник попал на борт «Миранды». – Какая прелесть! – воскликнул Анри деу Родьер. – Можно подумать, это работа великого Джекко Челли. – Это и есть работа Джекко Челли, – сказал вдруг сеор Антанио таким тоном, что все обернулись к нему. – Что с тобой, дядя? – встревожилась невеста. Сеор Антанио, по-иллийски смуглый, сейчас казался серым – так отхлынула от щек кровь. Он не сводил глаз с серебряного дельфина. – Капитан, – произнес он таким же чужим, мертвым голосом, – могу я спросить, как попала к вам эта вещь? Да, вы говорили про Андерхилл... Очень прошу рассказать подробнее. Эта вещь когда-то сыграла большую роль в моей судьбе. Дик Бенц замешкался. За это время сеор Антанио взял себя в руки и продолжил уже спокойнее: – Может быть, капитан, вам будет понятно мое волнение, если я скажу, что эта вещь имеет отношение к истории, из-за которой Каракелли взяли надо мной власть. – Даже так? – удивился Бенц. – Что ж, расскажу – только, с вашего разрешения, без подробностей. Так получилось, что я, будучи в провинции Альбинский Язык, спас жизнь... э-э... одной из важнейших особ Альбина. Надо полагать, эта особа пустила в ход свое влияние. Меня и мою команду пригласил к себе губернатор Альбинского Языка Фредрик Слоутри. Эрл Фредрик сообщил, что меня вместе с моим экипажем приглашают в «золотое крыло». – Ого! – оценил сеор Антанио честь, оказанную молодому капитану. Опытный небоход знал. как трудно попасть в «золотое крыло» (так называли корабли, находящиеся в личном распоряжении членов королевских семейств). – Ну да, и мы обрадовались! – по-мальчишески просиял Дик. – Но тут один из офицеров губернаторской свиты... ну, как его... – Джош Карвайс, – подсказал боцман. – Верно. Так этот самый Джош Карвайс узнал в нашем юнге своего беглого раба. Мы уж и так, и сяк, и денег ему предлагали... нет, уперся, как таран в ворота. Мол, побег раба – позор для хозяина, а потому извольте мальчишку вернуть. Ну, мы тоже уперлись, учинили в резиденции губернатора шум и беспорядок, слегка придушили эрла Джоша... нет-нет, обошлось без трупов. Нам удалось унести ноги, а один из членов команды утешения ради прихватил подсвечник, который мы считаем общим боевым трофеем. Боцман приосанился: серебряного дельфина на бегу цапнул именно он. – Погони за намине было, – продолжал капитан. – Взлететь нам дали без помех. А этой весной мой знакомый капитан ходил рейсом в Андерхилл. Я просил его ознакомиться со списком преступников, объявленных в розыск по провинции: нет ли там меня? Он вернулся и сообщил: в списке мое имя не значится. И я вижу в этом руку знатной особы, которую я спас. Хаанс и Отец переглянулись, разом вспомнив одно и то же: зимнюю погоню за Каракелли, похитившими Литу, и встречу в лесной храмовой обители с принцессой Эннией, совершавшей паломничество. Для леташей не было секретом, что там, в обители, принцесса зазвала Дика Бенца к себе в постель и намеревалась сделать его своим придворным фаворитом. Но капитан не пожелал променять небо на жизнь паркетного шаркуна и наутро сбежал от Эннии. Так что в Андерхилле она, положим, выручила Бенца, но уж теперь-то постарается сделать ему гадость, если представится случай. – Понимаю... – Сеор Антанио кончиками пальцев тронул серебряного дельфина. – Боюсь, мне не удастся тихо спрятаться в своем фиаметтийском особняке. Придется ехать в Андерхилл и беседовать с губернатором. Нужно придумать приличный повод, чтобы выяснить, как попал во дворец подсвечник. – Об этом надо разговаривать не с эрлом Фредриком, – уточила Мара, – а с майором Карвайсом. Там, у губернатора, как раз речь зашла о подсвечнике, а я запомнила. Губернатор сказал: мол, эту вещицу купил для меня эрл Джош у какого-то торговца. – Значит, мне надо выяснить имя этого торговца, – мрачно подытожил сеор Антанио. Лита потянулась к нему через стол, положила свою ладонь ему на руку: – Дядя! Эти люди – мои друзья. Если хочешь, можешь рассказать им всё. Никто из экипажа не злоупотребит твоим доверием. Ведь любая беда, которая может случиться с тобой, ударит и по мне, верно? Сеор Антанио чуть помолчал, а потом грустно улыбнулся: – Ты права, девочка моя. Я действительно хочу рассказать тебе эту странную историю, эту загадку, разгадки которой я не знаю. Если Каракелли осуществят свои угрозы... если на мою седую голову обрушится позор... я буду знать, что тебе известна правда. И это меня утешит. И я не совершу преступления, открыв то, что было некогда придворной тайной: за прошедшие годы у трона встали другие люди, не имеющие отношения к старым секретам. Вот только не знаю, будет ли уместна эта история на празднике помолвки... – Рассказывайте, сеор, – твердо сказал жених. – мы слушаем. Дик Бенц, в глазах которого сверкало любопытство, кивнул, а невеста сочувственно погладила дядю по руке.
4
Прошли годы после событи й, о которых я собираюсь говорить, а все-таки описывать их приходится с большой осторожностью. Долго нельзя было, даже крайне сдержанно и с недомолвками, обнародовать эти факты, но теперь... история эта может быть рассказана так, чтобы никому не повредить.
(А.К. Дойл)
– Произошло это в год, когда король Анзельмо женил старшего сына, принца Арнульдо, на франусийской принцессе Сильвии. А придворные втайне уже готовили свадьбу второго королевского сына, Массимо. Подготовка к сватовству держалась в большом секрете, поскольку в невесты была выбрана халфатийская царевна Гюльби. Да, я понимаю ваше удивление. Халфатийская правящая семья не роднится с королевскими династиями по ту сторону Хребта Пророка. Поэтому король Анзельмо велел устроителям этого союза не болтать о нем заранее – чтобы не оказаться в глупом положении, если дело сорвется. Было выяснено, что халфатийцы, как и мы, иллийцы, придают большое значение подаркам, преподнесенным невесте. Придворные доложили королю, что в подарке ценится не столько стоимость, сколько изящество. Он должен говорить о хорошем вкусе жениха. По приказу короля были срочно собраны драгоценные изделия Джекко Челли, Туана Горти, Бернара Франусийца и других великих мастеров. Вещи эти отличались изысканностью, но не размерами, а потому вошли в сундучок вроде тех, в каких леташи хранят свои пожитки. Конечно, выглядел этот сундучок изящнее. Доставить драгоценные сокровища в Халфат собирались по воздуху. Допустить наш корабль за Хребет Пророка халфатийцы отказались – даже ради такого случая. А потому решено было, что у Хребта корабль встретит грифоний патруль и заберет сундучок. Я тогда командовал фрегатом «Орел Эссеи». Как раз перед этой историей был на северной границе. Там вконец распоясались виктийские пираты, которых возглавлял Харальд Клыкастый... Король Анзельмо велел унять его. Мы этому Клыкастому вышибли все клыки, а его пиратскую гавань пустили пеплом по ветру... Да, это было на территории Виктии. Виктийский конунг затрепыхался было, но быстро сообразил, что из-за погорелых пиратов рискует ввязаться в серьезную войну. Поэтому он сделал вид, что знать не знает никаких летучих грабителей и даже не думал им покровительствовать. Правильное было дело, хорошее. Сейчас бы Свена Двужильного так отделать, а то обнаглел, забыл про судьбу прежнего пиратского адмирала. Простите. Я отвлекся. Для моей истории имеет значение лишь то, что в экипаже «Орла Эссеи» были потери. Обычно я набирал леташей лично, беседовал с каждым, кого собирался взять на борт. Но тут пришлось поручить это дело помощнику, потому что меня срочно вызвали во дворец. Там я получил приказ: лететь в город Понто-Риччо, где принять груз, доставленный отрядом королевских гвардейцев. Куда мне с этим грузом дальше – сообщит командир отряда гвардейцев, он же с нами пойдет в рейс. Так и вышло, что впервые я взлетел с наспех набранной командой. Впрочем, новые леташи оказались ловкими и расторопными. Недоволен я был лишь семнадцатилетней пастушкой по имени Фантарина Леони. Редкое, красивое имя, и собой была хороша, но у меня ж не придворный театр, а боевой корабль. А юная красотка не столько о лескатах заботилась, сколько строила глазки направо и налево. Впрочем дело не страдало, потому что остальные пастухи, потеряв головы, охотно делали за девицу ее работу. Все же я решил: вернемся из рейса – выставлю вертихвостку из экипажа. Когда мы пришли в Понто-Риччо, мне представили офицера-гвардейца – сеора Джироламо Каракелли... да-да, девочка моя, того самого, который упорно пытается заполучить тебя в невестки. Кстати, он уже тогда был одержим этой идеей, хотя и ты, и его сын были еще детьми. В ратуше Понто-Риччо мне был вручен сундучок. В присутствии бургомистра сеор Джироламо открыл сундучок, вынул одну за другой драгоценные вещи и сверил с описью, которую ему вручили вместе с грузом. Потом драгоценности вновь уложили в сундучок и запечатали городской печатью Понто-Риччо. Кроме того, мы с сеором Джироламо добавили сургучные оттиски своих перстней-печаток. Это предложил Каракелли – для пущей сохранности. Я не такой уж ценитель прекрасного, но эти дивные творения рук человеческих поразили меня. Там был букет серебряных лилий в мелкой бриллиантовой росе, были чаши из самоцветов со стенками тонкими, словно бумага. Небольшая золотая конфетница в виде двух женских ладоней, сложенных пригоршней, таких изящных, что хотелось их поцеловать. Была фигурка из серебра и слоновой кости – девочка-подросток, смеясь, поправляет обеими руками растрепанные ветром волосы. Мне тогда показалось, что я слышу ее смех – и что ко мне на миг вернулась юность... Потом сундучок был доставлен на борт, в каюту сеора Джироламо, и помещен под койку. Матросу, который приходил убирать каюту, строго-настрого было приказано не сдвигать сундук с места. А над койкой диль Каракелли повесил круглое зеркальце в оправе из золотых цветочных лепестков. Я, помнится, подумал: штучка наверняка дорогая, но после тех прекрасных вещей, которые мы по одной вынимали из сундучка, этот подсолнух выглядит грубо и вульгарно. Не знал я, что зеркальце это – с хитростью. И сеор Джироламо не знал. Позже мне рассказали, что среди придворных, устраивавших сговор принца с царевной Гюльби, был некий маг. Имени его не знаю, но был он человеком предприимчивым: всучил придворным за хорошие деньги свое изобретение – вот это самое зеркальце. Маг велел повесить зеркальце над местом, где будет храниться сундучок. И если кто-то хотя бы сдвинет сундучок с места, зеркальце превратится в портрет этого человека. Если сундучок будет украден – в каюте останется изображение вора. А если перевозка завершится удачно, доказательством будет физиономия патрульного халфатийца в обрамлении золотых лепестков. (Позже, обдумывая всю эту историю, я пришел к выводу, что маг либо имел дар убеждать людей, либо мог как-то давить на придворных. Средство-то не из надежных. Что мешало вору прихватить вместе с сундучком и изобличающее его зеркальце?) Сеору Джироламо всего не рассказали. Строго велели сначала поставить сундучок под койку, а потом повесить над койкой зеркальце. Как он позже объяснил мне, он догадывался, что вещь волшебная. Но его воображение она не поразила. Ну, зеркало и зеркало. Бриться перед ним не очень удобно, потому что маленькое. Каракелли быстро привык к этой вещице – и забыл о ней. Полет с самого начала не заладился – северные ветры, грозы. От Понто-Риччо к условленному месту встречи мы шли не напрямик, сделали круг – соблюдали секретность, будь она неладна. Но время до условленной встречи у нас было. Не знаю, кто поручил Джироламо диль Каракелли охранять сундучок. Вероятно, связи помогли ему получить дело несложное, но почетное. Этот полет мог бы способствовать карьере... Так или иначе, о сундучке он если и беспокоился, то виду не показывал. Со стороны посмотреть, так были у него во время рейса только две заботы. Первая – сдружиться со мной и склонить меня к мысли породниться с семейством Каракелли. Как раз перед этим рейсом я принял опекунство над тобой, Лита, и с раздражением слушал разговоры о твоей свадьбе. Я тебя толком и не знал еще – только подписал, будучи в столице, документы по опеке да сказал пару ободряющих слов тихой бледной девочке. А тут речи о том, как важно найти для тебя хорошего жениха... Я, как мог, укрывался за повседневными делами и хлопотами. Неудобно было напрямую послать пассажира ко всем демонам и к Гергене Гостеприимной. Второй его заботой, увы, был отчаянный флирт с Фантариной Леони. Эта бойкая особа перестала обращать внимание на леташей и принялась добывать более завидный трофей. И даже корабельным кошкам было ясно, что ее военные действия увенчались успехом. У Каракелли глаза становились маслеными, когда он разглядывал кокетку. Я задал девчонке нагоняй, и она поклялась, что на борту «Орла Эссеи» у нее с сеором Джироламо ничего не будет. Когда цель полета была близка, меня свалила в постель виктийская лихорадка, подцепленная мною в походе против пиратов. Коварная и опасная болезнь. По месяцу дремлет в человеке, ничем себя не выдает, а потом выпускает когти – и вцепляется... Я только сменился с вахты, как почувствовал головокружение и звон в ушах. Сразу понял, что со мною происходит. Ох, думаю, как же не вовремя! Нет бы хоть на обратном пути! Вызвал к себе в каюту помощника, сеора Эпполито диль Саути, приказал принять команду над судном, но сохранить в тайне от экипажа мою болезнь. Как бы не поднялась паника: зараза на борту! Проговорил я это – и рухнул мимо койки. А дальше были жар и бред, и о том, что случилось, я узнал позже, с чужих слов. Сеор Эпполито рассказал, что перенес меня на койку и позвал лекаря. Вдвоем они договорились, что соврать команде. Лекарь остался ухаживать за мной, а сеор Эпполито поговорил со штурманом и погонщиками: мол, у капитана открылась старая рана в плече, лекарь велел полежать, чтоб лучше заживало. «Орел Эссеи» добрался до условного места у Хребта Пророка. Пришлось делать сухую посадку между лесом и горами. Сеор Эпполито поставил караульных и приготовился к ночлегу. Встреча была назначена на следующий день. На рассвете прибыли четверо халфатийцев на грифонах. Почти не разговаривали. Предъявили пергамент с печатями, забрали сундучок, погрузили его в сеть, растянутую между седел двух грифонов, и поднялись в небеса. Мы тоже не собирались задерживаться, и сеор Эпполито хотел командовать взлет. Но тут обнаружилось, что исчезли два леташа. Оба были из новичков, наняты перед полетом – рулевой Лодовико Тоцци и парусный мастер Нуммо Нулло. Отлет пришлось отложить. Леташи начали прочесывать лес вокруг корабля. Боцман Верано наткнулся на старуху, собиравшую, по ее словам, хворост. Старуха была в ужасе, бессвязно рассказывала о двух мужчинах в сине-белых рубахах, один из которых убил другого. Убитым был мужчина с широкой бородой, длинными усами, лохматый – по описанию похож на Нуммо Нулло. Но куда направился убийца и куда он спрятал труп – старуха толком поведать не могла. Все, что сумел узнать боцман, – то, что старуха живет в деревне неподалеку, вверх по ручью. Вот тут Верано допустил серьезную ошибку. Спеша осмотреть место убийства, он отпустил женщину, рассудив, что никуда бабка от родной деревни не денется. А когда чуть позже направился со своими людьми вверх по ручью – не нашел ни деревни, ни старухи. Вернувшись на корабль, он получил суровый нагоняй от сеора Эпполито, который точно знал, что никакой деревни здесь нет. В лоции деревня не значится, под крылом не наблюдалась. Вдоль Хребта Пророка лежали безлюдные леса, и откуда взялась старая женщина – осталось невыясненным. Кстати, на месте предполагаемого убийства, которое она назвала, действительно были обнаружены следы крови... Тут встрял сеор Джироламо. Его претензию Эпполито счел тогда мелкой и несвоевременной: в каюте гвардейского офицера со стены исчезло зеркальце. Конечно, воровство на палубе летучего корабля – это стыд и позор. В другое время мой помощник перетряс бы весь экипаж, отыскивая вора. Но сейчас ему было не до пропавшей побрякушки. Эпполито сделал в судовом журнале запись о дезертирах Лодовико Тоцци и Нуммо Нулло и скомандовал взлет. Но тут нагрянула новая беда: вернулся грифоний патруль. Все четверо были разгневаны. Оказывается, они опустились на землю, чтобы закрепить сундучок в сети, обо что-то его нечаянно ударили – и крышка отвалилась. В сундучке оказались камни! Халфатийцы догнали наш корабль на обратном пути в Понто-Риччо. Двое продолжили лететь рядом с «Орлом Эссеи», а двое опустились на палубу и потребовали капитана. Сеор Эпполито вынужден был сказать, что капитан болен, и предложил сам выслушать командира патруля. Поняв, в чем дело, мой помощник потребовал объяснений у сеора Джироламо. Каракелли оглядел сундучок и сказал, что вещь очень похожа на ту, которая была под его надзором. Резьба такая же. Но, скорее всего, сундучок другой. На нем только городская печать Понто-Риччо, настоящая или поддельная. А на крышке подлинного сундучка стояли еще фамильные печати диль Каракелли и диль Фьорро. Мой помощник заявил, что намерен держать курс на Порто-Риччо – а там пусть в этой истории разбираются те, кто за нее отвечают. Командир халфатийцев наотрез отказался покинуть корабль, поклявшись отправиться хоть в Порто-Риччо, хоть в Белле-Флори, хоть в пасть голодному демону – но узнать, почему он не может выполнить приказ своего повелителя. Сеор Эпполито признал правоту халфатийца. Тот велел одному из всадников (тому, у которого был самый быстрый грифон) лететь за Хребет с сообщением. Остальные отправились с «Орлом Эссеи» до Понто-Риччо. Как тут же выяснилось, в городе собралось несколько видных вельмож (не буду называть их имена). Они прибыли в Понто-Риччо порознь, у каждого была придумана причина для поездки. Они собирались продолжить переговоры о свадьбе – и получили известие о пропаже бесценных подарков. Вельможи были потрясены, но быстро опомнились и взяли на себя разбор дела. Когда я пришел в себя, уже шло расследование – без огласки, но старательно. Халфатийцы, тоже встревоженные, прислали в Понто-Риччо чародея с редким и ценным даром: он безошибочно отличал правду от лжи. Вернее, отличал то, что человек считает правдой, от того, что он считает ложью. Искреннее заблуждение человека чародей счел бы правдой. Он сам признал это и с достоинством попросил не преувеличивать его скромную помощь. Вельможи проверили способности чародея и остались ими чрезвычайно довольны. После этого халфатиец присутствовал на всех допросах. Лихорадка, которую я сначала счел карой богов, оказалась спасением для меня. Лекарь поклялся своим добрым именем, что я не то что выйти из каюты – даже с кровати встать бы не мог. Кроме того, у меня после болезни вид был, как у покойника, которого зачем-то вырыли из могилы. Одного взгляда на меня было достаточно, чтобы понять: я не имею отношения к этой странной истории. Допрашивали других – и выяснилось неприятнейшее обстоятельство. В ночь перед прибытием халфатийцев Джироламо Каракелли не ночевал в своей каюте. Негодяйка Фантарина Леони сдалась на его уговоры, но наотрез отказалась заниматься любовными играми на борту «Орла Эссеи». Она, мол, дала слово капитану, что на борту – ни-ни! А потому парочка спустилась за борт и уединилась в лесу. Часовой видел их, но не стал поднимать шума и выдавать любовников. Этот часовой, вынужденный во время следствия рассказать о своем недопустимом поведении, утверждал, что ни у женщины, ни у мужчины не было ничего в руках. То есть сундучок с борта они вынести не могли. Кто-то высказал предположение, что преступник, подменивший сундучок, вообще не выносил сокровища с борта «Орла Эссеи», так и оставил их на корабле. Мой бедный «Орел» был обыскан самым тщательным образом, причем в поисках принимал участие я сам: кто знает корабль лучше капитана? Ничего не было найдено. А в Понто-Риччо, когда «Орел» приземлился, никто не покидал корабля без ведома Эпполито диль Саути, который понимал серьезность происходившего. То есть сундучок можно было вынести только во время злополучной стоянки у Хребта Пророка. Вельможи, которые вели следствие, склонялись к тому, что здесь не обошлось без колдовства. Как, например, иначе объяснить пропажу сундучка из каюты Каракелли? Да, Джироламо не ночевал на борту, но у дверей стоял караульный небоход. Он клялся, что никто не входил в каюту, да и вообще никакие проходимцы по коридору не шлялись. (Халфатийский чародей выслушал это заявление и подтвердил: да, правда!) Окно было заперто изнутри, да к тому же оно слишком маленькое, чтобы в него пролез человек. Не прошла мимо следствия и пропажа зеркальца. (Тогда-то мы с Каракелли и узнали, что оно волшебное.) Казалось бы, тут все ясно: вор прихватил улику, чтобы скрыть свое преступление. И все же – как он вошел и как вышел? Леташ, убиравший каюту сеора Джироламо, подтвердил, что вечером зеркальце было на месте. Он с него еще пыль стер. Это помогло установить точное время похищения: ночь перед прибытием халфатийцев. Но это было единственное, что выяснили точно. Ни сундучок с подарками, ни волшебное зеркальце не были найдены. Халфатийцы сочли пропажу подарков недобрым знаком и отказались выдать царевну Гюльби за принца Массимо. Из-за этого кое-кто из придворных навлек на себя опалу и был удален от двора. Сеор Джироламо Каракелли был обвинен в преступной небрежности. Он пустил в ход свои связи при дворе и отделался легко. Его всего лишь вышвырнули из гвардии и велели отправляться в родовой замок. Фантарину Леони и часового, который скрыл ее безобразное поведение, приговорили к порке с правом замены штрафом. Женщина откупилась, часовой получил плети. Сеор Эпполито диль Саути командует «Орлом Эссеи». Эта история не испортила его карьеры: следствие пришло к выводу, что он действовал разумно и достойно. Был ли разыскан Лодовико Тоцци? Нашли ли труп Нуммо Нулло? Этого не знаю. Следствие велось в секрете. Я вышел из этой истории чистым от подозрений. Но лихорадка так ударила по здоровью, что с небом пришлось проститься. На капитанской галерее меня сменил Эпполито, а я был назначен ректором Королевской небоходной академии. Я зажил спокойной, размеренной жизнью: передавал свой опыт студиозусам и растил тебя, моя дорогая. Каким счастьем был для меня твой открывшийся магический дар! Я надеялся, что ты превзойдешь саму сеору Агвилью диль Кампороссо, величайшую из магов-погодников! Помнишь день, когда в наш мирный дом приехали Джироламо и Зиберто Каракелли? Ни ты, ни я не предчувствовали беды. Я был удивлен: с Джироламо я не встречался после той истории с пропавшим сундучком, а история была не из тех, какие приятно вспомнить. И уж совсем изумило меня предложение породниться, сделанное сеором Джироламо. Я отказал ему учтиво, но твердо. Джироламо расхохотался и сказал, что может уничтожить меня. Погубить доброе имя, ославить как преступника, отправить под суд, а затем – на каторгу или на виселицу. Я решил, что он сошел с ума. Но Каракелли напомнил мне о зеркальце в золотой оправе, что когда-то висело у него над кроватью в каюте. Мы оба знали уже, что волшебная вещь должна была запечатлеть лицо преступника, взявшего сундучок. Девочка моя, я многое перенес в жизни. Я сражался с пиратами, я дважды терпел крушение, в молодости трижды дрался на дуэли. Но ни разу я не был так потрясен и поражен, как в тот момент, когда проклятый Каракелли показал мне портрет в рамке из золотых цветочных лепестков. Это было мое лицо! Я не мог произнести ни слова. А Каракелли объяснил, что нашел эту вещицу (так и сказал – «вещицу»!) в лавке захолустного торговца. К тому она попала случайно, торговец считал ее просто миниатюрой в дорогой рамке и не подозревал ни о каком волшебстве. Клянусь честью, я понятия не имею, как зеркало могло запечатлеть мое лицо! Но если следствие начнется вновь, мне будет трудно – или даже невозможно – доказать свою невиновность. Тогда по мне видно было, что я перенес сильнейшую болезнь, с трудом стою на ногах. А сейчас могут сказать, что я подкупил лекаря – и он помог мне симулировать лихорадку. Лита, я не собирался жертвовать тобой, чтобы выпутаться из этой ужасной истории. Джироламо и Зиберто дали мне сутки на размышление. Поэтому в тот вечер ты видела слезы на моих глазах. Я собирался наутро отказать сватам – и будь что будет! Но твой смелый поступок спас нас обоих. Ты в ту же ночь бежала из дома – и спутала планы негодяев. Каракелли и сейчас считают, что я на их стороне. Но ты можешь быть во мне уверена. Я буду тянуть время, сколько смогу. И пошлю людей в Альбинский Язык – узнать, как попал к губернатору этот подсвечник, через какие руки прошел. Может, потянется ниточка к настоящему преступнику. Если загадочная старуха сказала правду, то это Лодовико Тоцци. Хотя, конечно, есть вероятность, что эта история подстроена халфатийцами, чтобы расстроить свадьбу царевны Гюльби.
* * *
Небоходы молчали, слушая сеора Антонио. Но тут с места поднялся Райсул. Длинная тень халфатийца метнулась по стене. – Нет, господин мой, – раздался гортанный голос. – Клянусь пророком Халфой, мы не срывали свадьбу дочери повелителя. Твоя история – моя история. Я был в том патруле. К седлу моего грифона по имени Ярый Мрак крепили сеть, чтобы увезти сундучок. Меня потом допрашивали в Иллии и в Халфате. – Ничего себе... – охнул Бенц. Анри деу Родьер переводил распахнутые глаза с одного говорившего на другого. На его собственной помолвке разворачивалась история, достойная стать сюжетом книги. А халфатиец продолжал: – Оммун, сын Валхана, командовал нами. Он не потребовал на борту корабля открыть сундучок и показать подарки. Он поверил в печать. – Печать? – быстро переспросил сеор Антанио. – Печать была одна? Или три? – Одна, – твердо ответил Райсул и продолжил рассказ: – Оммун был командир, Оммун должен был отвечать. Но отец Оммуна – первый советник повелителя. Как может быть виноват сын первого советника? Сказали, что командиром был я. Мой отец не советник, мой отец растит грифонов. Меня изгнали из патруля. Семья отказалась от меня, чтобы мой позор не пал на братьев. Я ушел за Хребет Пророка... Он вновь уселся на скамью и мрачно уставился куда-то мимо сеора Антанио. – Какое невероятное совпадение... – негромко сказал диль Фьорро. – Что ж, если это так, то у меня остается последняя надежда – разыскать Лодовико Тоцци. – Но вы его не найдете, – сочувственно сказал Дик Бенц. – Разве что во владениях Гергены Гостеприимной. – Что это значит, сударь? – Тоцци – очень редкая фамилия. А я знаю, что некий Лодовико Тоцци – леташ, прошу заметить! – был повешен за контрабанду лет пять тому назад. Удар был тяжел. Сеор Антанио помолчал, дрогнувшей рукой налил себе вина, выпил и сказал горько: – Значит, исчезла моя последняя надежда. Эта история окончена. – Окончена? – переспросил Дик Бенц. – А по-моему, все только начинается.
5
Любопытство – добродетель До тех пор, пока на свете Незаметно в спину метят, Путая следы.
(Л. Бочарова )
Все уставились на капитана. – Все только начинается, – объяснил Дик Бенц, – потому что мне стало любопытно. Он тоже налил себе вина и преспокойно осушил бокал, ничуть не смущаясь под общими взглядами. – Я хочу знать, что вышло с сундучком, – продолжил он весело. – Моя небесная покровительница – богиня удачи. Уверен, именно она подбросила мне этого дельфина! За спиной капитана невольно покачал головой боцман Хаанс. «Подбросила мне этого дельфина» – ага, как же! Как будто не он, Хаанс, удирая из кабинета губернатора, прихватил серебряную цацку! Но, конечно, поправлять капитана боцман не стал. – А раз дельфин попал ко мне, то я в этой истории не посторонний! – твердо заявил Бенц. – Я намерен в нее влезть! И я уже вижу ниточку, за которую можно потянуть, чтобы распутать клубочек. Если будет угодно моей божественной защитнице, то мы, ваша милость, сумеем доказать вашу невиновность и послать Каракелли ко всем демонам! Диль Фьорро пристально вгляделся в оживленное лицо молодого франусийца. – Капитан, вы... вы необычный человек. Вы говорите невероятные вещи, но я уже знаю, что вы способны на дела, которые мало кому даже пришли бы в голову. Чего стоит одно ваше обучение под чужим именем... Если вы действительно сумеете раздобыть сведения, которые прольют свет на это давнее преступление... клянусь, вы не пожалеете об этом! Семейство диль Фьорро обладает влиянием при иллийском дворе. Я многое смогу сделать для вас. Бенц посерьезнел. Ответный взгляд был пристальным, кинжальным – глаза в глаза. – Влияние при иллийском дворе? Что ж, ваша милость, предлагаю сделку. Я занимаюсь разгадкой тайны, которая мешает вам жить. И если мне удастся узнать что-то полезное... тогда вы, ваша милость, употребляете всё свое влияние и пускаете в ход все свои связи. И постараетесь добиться королевского указа, по которому в Небоходную академию принимали бы не только дворян, но и всех, у кого есть желание и деньги. – Ого! – не удержался старый погонщик. Сеор Антанио развел руками. Он ожидал чего угодно, но не этого. – Вы много обещаете – и многого требуете. Что ж, принимаю вызов. Если сумеете отгадать загадку, заданную преступниками... тогда я докажу, что слово адмирала диль Фьорро кое-что значит во дворце. Но с чего вы собираетесь начать? И могу ли я помочь? – Можете. – Дик был собран и серьезен, как на капитанской галерее. – Сделайте то, что собирались сделать до встречи со мной. Пошлите в Андерхилл умного, осторожного человека. Пусть аккуратно вызнает, как дельфин попал в кабинет губернатора. – Но вы только что сказали... – ...что Лодовико Тоцци повешен. Но не стоит сбрасывать со счетов Нуммо Нулло, парусного мастера. Нам сказали, что он убит, но кто сказал? Загадочная старуха, встреченная в глухом лесу, вдали от людских жилищ? Кто ее видел, кроме этого вашего боцмана... как его... Может, он про старуху все сочинил? – Верано. Боцман Верано. И он был не один, с ним были еще двое леташей. – Да? И все-таки не нравится мне эта бабка... Попробуйте разобраться с подсвечником – может, он приведет вас к Нуммо Нулло. А я лягу на другой курс. – На какой же? – Ну, вы же не верите, что сундучок был похищен случайно, правда? Такая ценная добыча, да еще и оказала влияние на отношения между Иллией и Халфатом... Ведь были же при дворе люди, желавшие сорвать эту свадьбу? – Да. Свадьба готовилась втайне, но слухи все-таки просочились, как мне потом рассказывали... – Вот! Ни за что не поверю, что кто-то увидел пустую каюту Каракелли и подумал: «А не спереть ли чего-нибудь, пока хозяина нет?» – В коридоре стоял часовой... – С часовым еще разберемся, я сейчас про Каракелли. В ночь, когда был украден сундучок, в каюте не было человека, который отвечал за сохранность свадебных подарков. Вы считаете это совпадением? Его увела женщина. Очень редкое имя. Кто она такая, Фантарина Леони? Откуда взялась... а главное – куда потом делась? – Куда делась – не знаю. Я был на ее допросе. Она ревела в голос, глаза раскраснелись, волосы растрепались. Но все равно бросалась в глаза ее красота – грубая, чувственная. Ей задавали вопросы, а она, от ужаса ничего не слыша, кричала одно и то же: да, она была ночью с Джироламо, но ничего не крала, не слышала ни про какой сундучок! Халфатийский чародей подтвердил: она не лжет! – Вот как! А спросили ее, случайно ли она уступила сеору Джироламо именно в эту ночь? Или кто-то приказал ей увести гвардейского офицера из каюты? – Вы думаете?.. – Да, я думаю, ее наняли, чтобы соблазнить Каракелли. И не объяснили, зачем это надо. Она не знала про сундучок, поэтому ей не пришлось лгать на допросе... Вы сказали, что ее и часового приговорили к плетям с заменой штрафом? Велик ли был штраф? – Не знаю. Судьи назначают сумму в зависимости от тяжести проступка. – Но обычно сумма очень высокая, верно? Часовой не смог заплатить – и лег под плети. А у женщины нашлись большие деньги, чтобы откупиться. – Так вы, сударь, хотите найти Фантарину Леони? Дик ухмыльнулся: – Нет. Зачем? Фантарина Леони знала мало, иначе рассказала бы все на допросе. Красивая баба, которую пустили в дело, как швыряют козырную карту поверх расклада. Нет, я буду искать женщину, которая, надеюсь, сумела узнать больше... Дик выдержал паузу, обвел взглядом слушателей. И закончил твердо: – Я буду искать Фантарину Тоцци! Все ахнули. – Что это значит, сударь? – строго спросил диль Фьорро. – Когда-то в букинистической лавке мне попалась великолепная рукописная лоция, принадлежащая двум контрабандистам. Сначала – Ригардо Тоцци, потом – его сыну Лодовико. Хозяин лавки сказал, что лоцию ему продала вдова повешенного Лодовико. Последняя страница по традиции предназначена для семейных записей: свадьбы, рождение детей, смерти родственников. Лоция, видимо, начала составляться уже после рождения у Ригардо сына, потому что на «семейной страничке» только две записи. Первая... не помню точную дату, но где-то лет шесть назад. Сделана рукой Ригардо: «Совершилась свадьба Лодовико и Фантарины Тоцци, да пошлет им Лаина Ласковая побольше детей!» А вторая запись – меньше чем через полгода, рукой Лодовико: «Скончался от простуды Ригардо Тоцци. Да будет Гергена добра к его душе!» Я, помнится, подумал: вот, только что женил сына, мечтал о внуках... – И вы думаете, – в волнении перебил капитана сеор Антанио, – что жена Лодовико – та самая женщина, которая... – У диль Фьорро перехватило дыхание. – Почему бы и нет? Представьте себе: через несколько лет после похищения сундучка Фантарина Леони встретилась с Лодовико и устроила ему скандал. Мол, втянул меня в преступление, не сказал ни про какие ценности, заплатил ерунду – да и та ушла, чтобы от порки откупиться... А потом... Или она его шантажировала, или между ними и впрямь вспыхнула любовь. И они сыграли свадьбу. А жена – не случайная потаскушка, нанятая, чтобы задурить голову идиоту-гвардейцу. Женам рассказывают многое. – Может быть, Лодовико рассказал ей, где спрятал сокровища! – всплеснула руками Лита. – Не думаю, что вот это Лодовико сказал жене, – негромко ответил Маркус Тамиш. – Почему? – не поняла Мара. – Потому что Фантарина была пастушкой. Из наших, из небоходов. Значит, знала цену рукописной лоции, созданной трудами двух поколений. Мара, – обернулся старик к спандийке, – попадись тебе, дочка, такая лоция – понесла бы ты ее в книжную лавку? – Еще чего! – вскинулась Мара. – Я бы с капитанами-небоходами потолковала – кто больше даст? – Тут девушка запнулась и неуверенно продолжила: – Хотя... это уж как нужда припрет. Если капитанов-небоходов до горизонта не наблюдается, а деньги позарез нужны... тогда и в лавку можно. – Ага, верно! – Бенц на лету поймал мысль. – Нужда ее приперла!.. Либо она не знала, где сокровища, либо знала, да руки коротки достать... словом, буду искать Фантарину Тоцци. Для начала махну в Белле-Флори, поговорю с тем книготорговцем... – Как – в Белле-Флори?! – всполошилась Лита. – Тебе нельзя! Ты же государственный преступник! Капитан небрежно отмахнулся от этих слов. Снова поднялся на ноги Райсул. Только что сидел, серьезный и сосредоточенный, о чем-то крепко размышляя. А тут вдруг полыхнул взглядом, сверкнул белыми зубами: – Не надо Белле-Флори! Не надо торговца! – В голосе его явственнее обозначился халфатийский выговор. – Меня спроси, капитан, меня! Райсул вспомнил, да! – Кажется, у нас сегодня день невероятных совпадений, – шепнул невесте Анри деу Родьер. Та молча кивнула. – Ну, спрашиваю... – протянул капитан. – Что ты вспомнил? – Прошлое лето... ночевали на реке... как ее, в Джермии... название, как будто ворона каркнула... – Крекрен, – подсказал Хаанс. – Так! Она! Там пристань, город, дорога. Там стоял халфатийский караван. Я отпросился к землякам. Поговорить. Ты отпустил, капитан. – Помню, было такое, – кивнул Бенц. – Я соседа встретил. Майрида. Вино пили, разговаривали. Он сказал: хозяин каравана – Усман, сын Усена. Богатый, да! Майрид сказал: в Иллии Усман себе бабу нашел, домой везет, в Байхент. Красивая, да! Груди как тыквы, глаза как у буйволицы. Звать Фантарина Тоцци, да! И оглядел слушателей, довольный произведенным впечатлением. Все онемели. Наконец сеор Антанио взял себя в руки и произнес с глубоким разочарованием: – Вот, капитан, и оборвалась ваша ниточка. Если вдова Лодовико Тоцци действительно отправилась в Халфат, она теперь недосягаема для нас. – Почему? – удивился Дик. – Это же не владения Гергены Гостеприимной. Я сказал, что доберусь до этой вдовушки! Халфат так Халфат!
ОЖЕРЕЛЬЕ-II. «СЪЕДЕННАЯ ШЛЯПА»
Выходи в привольный мир! К черту пыльных книжек хлам! Наша родина – трактир. Нам пивная – божий храм. Ночь проведши за стаканом, Не грешно упиться в дым. Добродетель – стариканам, Безрассудство – молодым!(Безымянный поэт-школяр XIII века)
– Да, сударь, госпожа Тоцци частенько заходила в «Съеденную шляпу». Ей нравилась телятина с таумекланским перцем. В тесте. Моя жена превосходно готовит. Кстати, сударь, я и вам рекомендовал бы отведать телятинки. Двуцвет, скрывая волнение, кивнул со снисходительным видом. Наконец-то удалось напасть на след исчезнувшей Фантарины. Съесть порцию острой телятины в тесте? Ну конечно, если это расположит хозяина таверны к гостю, сделает разговорчивее. Любое словцо может оказаться ниточкой к пропавшей негодяйке. – С удовольствием пообедаю здесь. – Двуцвет снял плащ, незаметно оценивая взглядом хозяина – удастся ли вызвать его на беседу? А тот приветливо улыбается, обмахивает тряпкой стол. Сам смуглый, белозубый, с серьгой в ухе, голова повязана алой косынкой – узлом назад, по-моряцки. С виду пират пиратом, а взгляд добродушный. – Дженнаро! – донесся из кухни звучный женский голос. – Поди сюда, надо большой котел передвинуть! – Сейчас, дорогая! – откликнулся «пират» и продолжил, обращаясь к гостю: – Извольте, сударь, сесть за стол. Сейчас принесу телятину. И вино – эфросское, пойдет? – Под телятину – вполне. – А на сладкое – лепешки с начинкой из сушеной вишни. Прямо сахарная, без косточек! – Хозяин причмокнул, всем своим видом выражая блаженство. – Отлично. Несите. Двуцвет удобно устроился на скамье, аккуратно положив рядом с собою сложенный плащ. – У нас славно, – продолжал болтать хозяин. – Ну, может, малость шумновато... Словно в ответ на эти слова, из дальнего угла трактира грянула развеселая песня. За двумя сдвинутыми столами веселилась компания молодых парней. Один из них влез на стол и, размахивая пустой бутылкой, дирижировал хором приятелей. – Студиозусы из Королевской академии, – объяснил хозяин. – Будущие небоходы. Любят мое заведение! А что порой буянят – так ведь когда и повеселиться, как не в юные годы? – Дженна-аро! – перекрыл шум женский голос из кухни. – Где ты застрял? Прикажешь мне самой этот котел тащить? – Тебе нельзя, он тяжелый!.. – вскинулся хозяин. – Иду, уже иду!.. И умчался. Двуцвет прикрыл глаза и расслабился. Его не раздражало буйное веселье студиозусов. Он слушал их песню со снисходительным добродушием – так взрослый волк мог бы наблюдать за игрой несмышленых волчат. Маг не испытывал зависти к бьющей через край молодости. Дожив до старости, он вернул себе юность – и теперь второй раз шел по дороге, которую обычный человек проходит лишь однажды. Двуцвет знал, что сможет со временем вновь омолодиться – и другие юнцы, дети этих весельчаков, примут его в свою компанию... Маг выбросил из головы мысли о разгулявшихся студиозусах и принялся перебирать в памяти то, что удалось узнать о Фантарине Тоцци. Это не заняло много времени. Двуцвет нашел комнату, которую проклятая баба снимала на чердаке у вдовы мелкого лавочника. Вдова только руками разводит: жила себе Фантарина, деньги вовремя платила... а потом подхватилась, собрала пожитки и ушла, а куда – не сказала... С кем дружбу водила? Хозяйка не знает. Где любила бывать? Да в «Съеденной шляпе»... Вернулся хозяин, принес на глиняном блюде телятину. Двуцвет снял с пояса нож, взрезал румяную корочку и зажмурился от предвкушения. Маг любил вкусно поесть. В распахнутое окно ворвался порыв ветра, принес из-за прибрежных улочек запах водорослей, рыбы, сохнущих сетей. Но Двуцвет недолго наслаждался минутами покоя и простого удовольствия. Вскоре его одолели тревожные мысли. Найденная ниточка – сведения о вдове Лодовико Тоцци – это чудесно. Двуцвет любил, потягивая за такие ниточки, распутывать сложные загадки. Хуже другое: с самого начала к этой ниточке прилипло имя Дика Бенца. Это имя врезалось Двуцвету в память, как сапог стражника врезается под ребра нищему. Что же он за человек, этот Бенц, проклятый леташ, который ухитряется тревожить семерых могучих магов? Еще недавно их Ожерелье спокойно царило в Семибашенном замке на Спорных Землях меж Альбином и Виктией. Алмаз магией и скальпелем пытался создать усовершенствованную расу людей. Аквамарин изучал морские глубины. Агат, темнокожая жрица-дикарка, творила обряды перед своим жутким идолом и, впадая в транс, предсказывала будущее. Илв Изумруд развел на холодном северном побережье роскошный тропический лес. Сапфир гоняла огромные массы воздуха, училась повелевать ураганами. Он, Двуцвет, отдыхал в замке между странствиями... ах, эти странствия, когда меняешь обличья и решаешь судьбы народов, влияя на решенья правителей – какая увлекательная игра!.. Только седьмой из магов, Рубин, в замке почти не бывал. Этому кровожадному негодяю больше нравилось в портовом городе быть королем преступников, чтобы стар и млад дрожали при звуках его имени – эдон Манвел ду Венчуэрра. Что ж, его дело! Ожерелье простит Рубину любую прихоть – ведь именно он с блеском проводил обряд омоложения, возвращая магам юность. А теперь... Аккуратно пережевывая кусочки мяса, маг мысленно «раскладывал по полочкам» все, что относилось к загадочному леташу, который ухитряется раз за разом вторгаться в жизнь обитателей Семибашенного замка. Началось все с пророчества Агат: мол, от некоего человека по имени Бенц исходит угроза для Ожерелья. Маги приняли пророчество к сведению, но всерьез обеспокоились лишь тогда, когда это имя прозвучало из уст илва Изумруда после колдовского обряда. А потом с ними связался Рубин и потребовал, чтобы собратья-маги помогли ему без шума разыскать и уничтожить леташа Дика Бенца, который хитростью перехватил у него, Рубина, шхуну. Хорошо, Рубин – злобный дурак. Но сам-то Двуцвет так старательно устроил покушение на альбинскую принцессу! Все должно было пройти как по маслу. Но случайно (или не случайно?) рядом оказался молодой негодяй со шпагой – и разделался с наемными убийцами. Двуцвет такие проказы не прощает! Он не пожалел времени и сил, чтобы узнать имя фехтовальщика, который суется не в свои дела. А когда узнал – не поверил своим ушам... Но и это не все. Двуцвету понадобилось связаться с пиратами Свена Двужильного. Так и тут не обошлось без вездесущего Бенца! Теми незадачливыми убийцами, с которыми расправился нахальный леташ, командовал любовник Гьеры, сестры Свена. И теперь отчаянная рыжая пиратка требует, чтобы Двуцвет где угодно разыскал для нее этого самого Бенца! Поэтому никак нельзя считать случайностью то, что рукописная лоция Лодовико Тоцци, так необходимая Двуцвету, досталась именно этому вездесущему небоходу!.. Когда превосходная телятина была съедена, трактирщик принес сладкие лепешки. Маг попросил хозяина присесть к столу. Дженнаро не заставил себя уговаривать. Двуцвету не составило труда перевести разговор на Фантарину Тоцци. – Помню, помню! – сверкал белыми зубами Дженнаро. – Таких женщин не забывают. Вроде бы и платье скромное, неброское, а как вздохнет – грудь поднимается, словно тесто на дрожжах. И взгляд... от такого взгляда мужчины превращаются в ягнят. Шрам у нее был на лице. Другая бы его стыдилась, белилами замазывала, а эта... Моя жена даже малость ревновала – ну, не всерьез, а так, закатила мне парочку скандалов. А потом вздохнула с облегчением, когда Фантарина уехала со своим халфатийцем. – С халфатийцем? – Ну да. Летом был тут халфатийский караван, стоял на пустыре за оливковой рощей.Горожане туда бегали, на верблюдов глядели. В наши края халфатийцы добираются не каждый год. Вот один в мою таверну и зачастил – осанистый такой, чернобородый. Звали... вот не помню. Кажется, Усман. Но точно из Байхента – это вроде столица тамошняя, да? На каждом пальце по золотому перстню, охранник с кривой саблей. Я еще подумал: для такого солидного гостя моя таверна простовата... Дженнаро замолчал, и Двуцвет вставил учтивую реплику: – Что вы, хозяин, здешняя стряпня придется по вкусу любому привереде! – Спасибо. Моя жена и впрямь хорошо готовит. Но халфатийцу, оказывается, понадобилось другое лакомство. Он положил глаз на Фантарину. Сидели парочкой, болтали. Жена мне еще на них кивнула: мол, пристроилась вдовушка! А как халфатийцы уехали, так и Фантарина исчезла, не заходит больше в «Съеденную шляпу». Двуцвет про себя прикинул, где можно узнать про халфатийский караван: из какого города прибыл, как звали купцов. Наверное, это судьба. Он собирался, сменив обличье, отправиться в Халфат по своим делам. Заодно можно разыскать вдовушку Тоцци. Маг узнал все, что хотел. Но обрывать разговор не стоило. Не хотелось остаться в памяти трактирщика странным гостем, который назойливо расспрашивал о пропавшей Фантарине. Надо было поболтать еще. – Я бывал как-то в Белле-Флори, даже забредал сюда, на окраину. Но что-то не припомню тут таверны с таким броским названием... – А раньше таверна называлась «Виноградная лоза». В конце лета ремонт делали, заодно и переименовали. – А почему именно «Съеденная шляпа»? Или это намек на то, что у вас такие вкусные соусы – шляпу с ними съешь и не заметишь? – Ха-ха-ха! Спасибо на добром слове, сударь... Нет, это из-за истории, которая произошла год назад. Молодые небоходы ее помнят, новичкам передают. А было всё здесь, в этих стенах, аккурат у меня на глазах. Давайте-ка я вам расскажу...
2
Как вожделенно жаждет век Нащупать брешь у нас в цепочке! Возьмемся, за руки, друзья, Чтоб не пропасть поодиночке!
(Б. Окуджава)
– Я тогда еще не был хозяином «Виноградной лозы». Я был слугой, подай-принеси-поди-вон. А хозяином был старый Винченцо, суровый такой старик. Но к господам студиозусам благоволил, на проказы не злился, по пустякам за стражей не посылал, а частенько и в долг кормил. Они, конечно, все как есть дворяне, а только дворянством кошелька не набьешь. Многим только-только хватало, чтоб за учебу заплатить, а на прокорм да на крышу над головой добывали как могли. Некоторые не стеснялись подработать кто чем умеет. А в «Виноградной лозе» кормили вкусно и дешево – здесь и сейчас такие порядки, как вы, сударь, успели заметить. И стала «Лоза» для будущих небоходов – что дом родной. Была для них тут и еще одна приманка: дочь хозяина, красавица Лючетта. Порхала, как птичка, со всеми шутила и болтала, знала про каждого – кто, откуда, что пишут из дому, как идут дела в Академии. Ничего худого про нее ни один посетитель сказать не мог, а если бы кто и сказал худое, его бы отлупили всей таверной. Среди прочих студиозусов захаживали в «Лозу» двое. Один был здешний, из Белле-Флори, младший сын графа Ауреццо, звали его Бенедетто. Вот уж кто не нуждался в деньгах, так этот самый Бенедетто! Кошелек набит туго, наряд парчовый, с золотым шитьем, шпага в серебре. Обычно вокруг такой акулы крутятся рыбы-прилипалы – студиозусы победнее, что рассчитывают на дармовой ужин. А у Бенедетто свиты не было, ибо скуповат был не по годам. Если и выкладывал монету, чтобы за кого-то заплатить, то ожидал, что все будут им восхищаться. А студиозусы все-таки дворяне, а не собачки уличные, чтоб за кусок хлеба на задних лапках плясать. Говаривали еще, что он водит очень уж тесную дружбу с принцем Джиакомо. Надо полагать, ради будущей карьеры при дворе: так-то он был парень как парень, на Лючетту заглядывался не хуже прочих. Один раз даже оплеуху от нее схлопотал, чтоб не тянул руки куда не надо. Второй студиозус на него был вовсе не похож. Франусиец, захолустный барон – из тех, у кого, кроме титула, и нет ничего. Имя ему было Донатус, а титула не помню, его все по имени величали. На учебу денег наскреб, а дальше пришлось крутиться. Зарабатывал, не стеснялся, баронство свое лишний раз не поминал. У него был прекрасный почерк, он подрабатывал писцом, составлял прошения, катал влюбленным парням послания к девушкам в изящных рамочках и с виньетками. А не было работы по письменной части – хватался за любую, какую дают. Сколько раз на заднем дворе «Лозы» дрова колол! И была у него привычка: получит заработанные деньги – не обедает один, зовет кого-нибудь из тех, кто дня два-три на хлебе и воде сидит. Да так учтиво приглашает: мол, ваша милость, мне в одиночку и обед не в обед, окажите честь, разделите трапезу... Веселый он был, языкастый, мастер на выдумки и проказы. И в приятелях у него была, почитай, вся Академия... ну, это я хватанул лишку, но все-таки любили Донатуса. А Бенедетто его терпеть не мог. Завидовал тому, что входит Донатус в таверну – все в его сторону оборачиваются, улыбаются, руками машут, к себе за стол зовут. Как-то собрались в таверне студиозусы. И завели разговор: мол, бродят слухи, будто городские власти задумали срубить Окраинный Дуб – так правда это или брехня? Вы, сударь, человек приезжий, откуда вам знать, что это за дуб такой. Всем дубам дуб! Пятерым не обхватить – такой ствол! Говаривали, будто посадил его Роландо Бесстрашный, когда основал Белле-Флори. Ну, это, пожалуй, вранье, однако самые древние наши старики от своих дедов слышали, что в их детстве дуб такой же могучий был. А наш прибрежный край считал дуб чем-то вроде талисмана. Матери младенцев к дубу приносили, чтоб ребенок сильным рос, а молодожены после свадьбы, прямо из храма, к дубу шли, чтоб семья крепкая была. Вот студиозусы и расшумелись: срубят дуб или не срубят? Сошлись на том, что не бывать такому скверному делу. А громче всех Донатус возмущался: «Не пойдет ратуша на такое! Да я готов съесть свою шляпу, если советники решат срубить дуб!» Вот тут в разговор и вмешался Бенедетто. Ах, мол, шляпу свою съешь? Пусть твоим словам будут свидетелями все, кто сейчас сидит в таверне! И что же, сударь, измыслил этот Бенедетто, чтобы Донатуса унизить?.. Нет-нет, я на него не наговариваю! Он сам потом спьяну хвалился, как пошел в храм Эна Изначального и поговорил со жрецами. Мол, до того как с франусийской земли в нашу Иллию пришла истинная вера и единый язык, наши темные предки поклонялись деревьям. Сколько уже веков прошло, живем в благости, чтим Старших и Младших богов, а темные горожане до сих пор бегают кланяться Окраинному Дубу! Как же было жрецам его не выслушать, ежели он – сын графа Ауреццо? А он и папашу своего попросил, тот надавил на бургомистра. И жрецы свое слово сказали... Рубили дуб ночью, чтоб народ не взбаламутить. И все равно окрестные улицы не спали, жители с факелами вышли. Бургомистр чуть ли не всю городскую стражу прислал, чтоб дровосеков от горожан защитить. Не было мятежа, но люди плакали. И до сих пор иной раз слеза скатится, как вспомним наш дуб-красавец... А Бенедетто рад-радешенек! Нарочно распустил слух по Академии: мол, собирайся, студиозусы, в «Виноградную лозу» – полюбоваться, как Донатус-франусиец своей шляпой давиться будет. И народу собралось – не протолкнешься! Я как сейчас помню: за столами сидят, меж столов стоят, с галерейки свешиваются, вниз глядят. Только за одним столом сидит Донатус – и больше никого. И лежит перед ним шляпа. Войлочная, коричневая, вокруг тульи лента с широким бантом. А Донатус... может, на душе у него и тлели угольки, да виду он не показывал. Прокатил шляпу по столу: «Что ж, мой верный головной убор, пришла пора прощаться. Уж как я тебя берег, в самые голодные дни не сожрал... но, видно, не судьба нам вместе жизнь прожить. Сегодня ты, моя добрая шляпа, будешь съедена. Как бы мне тебя потребить? С горчицей? С тертым хренком? С листьями салата? А может, попросить прелестную Лючетту, чтоб тебя на вертел насадила? Не насквозь прожарить – так, до румяной корочки...» Все молчат. Никто не смеется. Да и сам Донатус, похоже, через силу шутит. И тут подходит к его столу альбинец Фрэнк и говорит: «Портишься ты, Донатус. На глазах портишься. Раньше ты не имел привычки жрать обед в одно горло, сколько раз со мной делился. Так и теперь не жадничай, режь шляпу пополам!» Впервые на моей памяти Донатус растерялся. Сидит, не знает, что сказать. А тут в разговор вступил Туан по прозванию Сеорета Туанетта – тонколицый был, хрупкий, на девушку похож. «Как на экзаменах за подсказкой – так это ко мне, а как пирушку затеяли – так без меня, да? Ну-ка, господа, отрежьте мне кусочек от тульи!» Тут всех растолкал здоровенный джермиец, которого все звали Быком. Подошел к столу, грохнул на него три бутылки вина, сел и мрачно пробасил: «Эта, что ли, шляпа? А чего маленькая такая?» «Уж какая выросла...» – прорезался голос у Донатуса. «Ладно, сойдет. Давай, дели...» И тут началось!.. К столу ринулась толпа, каждый требовал себе кусочек. А с галерейки кричали: «И нам!.. Наверх кусок передайте!..» Шляпа была мелко нарезана и дружно, весело слопана под доброе винцо. И это, сударь, было зрелище, радующее глаза и сердце. Но лично мне больше всего удовольствия доставил вид бледного, потрясенного Бенедетто. А добила его красавица наша Лючетта, когда потянулась через стол, взяла с растерзанной шляпы кусочек ленты с бантом и, глядя прямо в глаза графскому сыну, прикусила этот бант своими ровненькими зубками. Словно розочку на торте, клянусь Младшими богами! А Донатус сказал этому графенышу: «Уж извините, ваша милость, но я действительно не привык обедать в одиночку...»
* * *
– Дженнаро! Что ты там с гостями вино распиваешь? Других дел у тебя нет? На пороге кухни встала женщина – молодая, статная, красивая. Передник не мог скрыть округлившегося, высокого живота. – Сейчас, дорогая, иду... – откликнулся Дженнаро. Женщина вернулась на кухню, а хозяин досказал скороговоркой: – Прошлой весной мы с Лючеттой поженились. Ее отец отдал нам таверну в полное владение, а сам уже ни во что не вмешивается, на покой ушел. Целыми днями с соседом вино пьет да молодость вспоминает. А мы тем же летом отремонтировали таверну, заодно и название сменили. Лючетта сказала, что каждое заведение должно иметь свою легенду. – Интересная история, – задумчиво протянул Двуцвет. Он жалел, что хозяин не запомнил титул барона-франусийца. Человек, который умеет привлекать к себе людей, может быть очень полезен. Маг не отказался бы познакомиться с такой незаурядной личностью. – Этот Донатус уже получил диплом? Полагаю, его ждет неплохая карьера. – А вот и нет, сударь, – вздохнул Дженнаро. – Диплом-то он получил, да сразу после этого оказалось, что за барона он себя только выдавал. На самом-то деле он обыкновенный простолюдин, вроде меня, а звать его попросту Дик Бенц... Ох, что с вами, сударь? Неужто лепешкой подавились? Вот, вина глотните... может, по спине постучать? – Нет, – прокашлявшись, сказал побагровевший маг. – Уже всё, просто кусочек не в то горло попал... Как вы сказали... как зовут самозванца? – Дик Бенц.
III. ОБРЕТЕНИЕ ГОРЬКОЙ СВОБОДЫ. Части 1-3
1Пустые бочки вином наполню, Расправлю вширь паруса-холсты. Прости-прощай, ничего не помню, Рассвет настал, небеса чисты...
(М. Щербаков)
Владелец летучей шхуны не может себе позволить бесцельное порхание туда-сюда по собственной прихоти. Велики расходы: плата экипажу, еда для небоходов, корм для лескатов. Шхуна должна зарабатывать деньги. За зиму, пока «Миранда» стояла в гавани Фейхштада, и за всю хлопотную весну Бенц старательно налаживал связи с заказчиками. Он стал уже бывалым контрабандистом, и в лоции, некогда созданной семейством Тоцци, появились пометки, сделанные его рукой. И сейчас нашел заказчика, чьи планы совпадали с его собственными замыслами. – Иллийское вино, – рассказывал он погонщику. – С виноградников Белледжори. Доставим нашим старым знакомым – Кривому Диого и его парням. Помнишь наш первый заказ – ковры из Халфата? Перебросим бочки до Крабовой бухты, там их примут люди Кривого Диого и передадут халфатийскому каравану. Выгодное дело, чтоб меня о скалы расколошматило! Хотел бы я напрямую, без посредников доставлять товары в Халфат... – И думать забудь, – вздохнул Маркус Тамиш. – Знаешь ведь, как халфатийцы относятся к летучим кораблям! Дик тоже вздохнул. Он знал. Пророк Халфа в свое время сказал, что небо – для живых существ. Летают птицы, насекомые, драконы, грифоны и люди на грифонах. А неживое летать не должно, это идет против воли Единого. Поэтому даже тень летучего корабля не должна осквернять святую землю пророка. Прошлой осенью Дик поспорил с халфатийским купцом. Доказывал тому, что небоходы не нарушают законы Халфы. Летают лескаты, они живые. А корабль при них, как уздечка и седло на грифоне. Но капитан зря старался. На все его доводы купец, закрыв глаза и отмахиваясь обеими руками, повторял одно-единственное слово: «Хамар!» Слово это вообще часто повторялось халфатийцами и означало «запрещено». – Думаю, с этим халфатийским караваном мы с Райсулом и двинемся за Хребет Пророка. Кривой Диого замолвит за нас словечко... что хмуришься, Отец? Что-то не так? – Все не так. Вся эта затея с поиском Фантарины Тоцци... – Ну, может быть, план слегка не в ладах со здравым смыслом... – Слегка? – рассердился Отец. – Здравый смысл обнюхал твой план, задрал над ним заднюю лапу и презрительно удалился! – Может, и так, – примирительно сказал Дик, – но нас с Райсулом ты не остановишь. Погонщик промолчал. Он знал, что капитан ни за что не откажется от своей безумной затеи. А Райсул поклялся тенью пророка Халфы, что найдет ту иллийскую бабу. И вызнает у нее, кто похитил сундучок и навлек на Райсула позор. – Я леташ, да! – горячился халфатиец. – Я летаю на деревянном корабле, это хамар! Но у меня нет грифона, и я буду летать – так! Не могу без неба! Поэтому Отец не стал осуждать «халфатийскую дурость» капитана и Райсула. Заговорил о том, что ближе: – Не хотелось бы мне иметь дело с Кривым Диого. Он, конечно, не грабитель, а контрабандист. Не из подданных «воровского короля». Однако живет в Порт-о-Ранго. Не продал бы тебя эдону Манвелу. – Ему невыгодно, – отмахнулся Дик. Маркус Тамиш уважал своего капитана, но иногда ему хотелось крепко врезать Бенцу за его легкомыслие. У погонщика была и еще одна причина для беспокойства, но о ней старик промолчал. Теплилась в его душе надежда: а вдруг капитан забудет о приманке, что ждет его в Порт-о-Ранго? И все время перелета, пока «Миранда» шла над джермийскими лесами и играла на крошечных озерах в прятки с таможенными бригантинами, Отец успокаивал себя: «Он забыл уже, забыл! Все-таки год прошел. Бенц ухитрился переспать с альбинской принцессой – а наутро от нее удрал! Так с чего я взял, что он до сих пор помнит...» Оказалось – помнит!
* * *
«Миранда» опустилась на воды крохотной, неприметной гавани, сложила крылья, под парусами вошла в устье речушки Медвянки и встала там на якорь под маскировочной сеткой. До условленной встречи с людьми Диого Кривого оставались сутки. Капитан, стоя на обзорной галерее, с которой сейчас виден был только поросший ивняком берег, задумчиво сказал Отцу; – И как там, в Порт-о-Ранго, поживает моя Кэти? Маркус Тамиш закусил губу и про себя помянул всех демонов и Гергену Гостеприимную. Этого-то он и боялся – что капитана потянет навестить бывшую подружку! Но вслух Отец сказал небрежно: – Я так думаю, давно замуж вышла. – С чего это вдруг – замуж? – вскинулся Бенц. – За кого еще замуж?! Она меня ждать обещала! – Ты, сынок, наверняка тоже ей много чего наобещал. Вспоминал ли ты об этом, когда обнимал принцессу Эннию? – Это другое! – бросил Дик. – Треска мороженая! Ничего в голове, кроме борьбы за трон! А вот Кэти... Голос капитана стал нежным, глаза – задумчивыми. – Знаешь, Отец, когда я приковылял в Порт-о-Ранго, я был бродяга бродягой. Ни гроша, ни друга, ни крыши над головой. Только бархатный наряд, в котором я дрых по кустам и сеновалам, пока брел из Белле-Флори. Да еще диплом на чужое имя... А она меня приютила, поселила у себя дома, с соседками такую ссору выдержала – они против были... Накормила меня, выстирала и заштопала одежду... Все это Маркус Тамиш давно знал. «А потом, когда тебе понадобились деньги, чтобы готовить шхуну к первому полету, – подумал Отец, – эта славная девочка не только отдала скромные сбереженья, но и уговорила других швей сложиться и одолжить тебе свои гроши...» Старику нравилась Катрин Верже – чистая, добрая, любящая. Но сейчас лучше бы капитану о ней не вспоминать. Ведь загорится, голова бесшабашная, жаждой встречи, помчится в Порт-о-Ранго, прямо в пасть к свирепому эдону Манвелу... Вот. Так и есть. Физиономия мечтательная, глаза сияют. О Кэти думает!.. Старик был прав. Дика захватили воспоминания о том дне, когда он в последний раз побывал в Порт-о-Ранго, чтобы вернуть Кэти и ее подругам взятые в долг деньги. Как же вовремя подвернулся ему тот перстень с алмазом... вернее, как вовремя подвернулась возможность спасти альбинскую принцессу от наемных убийц. А спасенная Энния подарила ему перстень. И велела носить не снимая... Не снимая? Ха! А команде чем жалованье платить?.. Ладно, леташи подождали бы с деньгами, но кормить чем-то надо и людей, и лескатов! И долги раздать... Словом, загнал Дик этот перстень скупщику краденого за часть цены. И даже не особо жалел о вещице. А вот в Порт-о-Ранго тогда пришлось пробираться тайком, опасаясь мести за перехваченную у «воровского короля» шхуну. А память дразнит – ну-ка, взгляни, как это было!..
2
Чтоб ты не страдала от пыли дорожной, Чтоб ветер твой след не закрыл, Любимую, на руки взяв осторожно, На облако я усадил.
(М. Светлов)
Какой теплой, какой ласковой была та осень в Порт-о-Ранго! Как полны были рынки, как звенел воздух от голосов торговцев, как толпились в Малом порту крутобокие рыбачьи суденышки, грузно осевшие от богатого улова! Веселы были рыбаки – и не Антару Надежную с ее полями и садами, а Вильди, коварного владыку волн, называли они своим кормильцем. Вот с одним из таких суденышек Бенц и прибыл тогда в Порт-о-Ранго. Заявился в одиночку, хотя леташи чуть не передрались: кому сопровождать капитана? Пришлось прикрикнуть (что получилось неубедительно), а потом объяснить, что у одного человека больше шансов проскользнуть незаметно, чем у двоих. Риэли Насмешница, божественная циркачка, своей прихотью уберегла Дика от встречи с людьми эдона Манвела лоб в лоб. Но, конечно же, она не превратила молодого человека в невидимку – а жаль, жаль... Кто углядел его на улице? Знакомый по игорному дому? Торговец, поставлявший на «Миранду» окорока и сухари? Случайный кабацкий выпивоха, когда-то глазевший на веселую драку в «Попутном ветре»? Ведь углядел же кто-то, помчался доносить эдону Манвелу! Но об этом Дик узнал уже потом, когда на его поиски рванулась вся псарня «воровского короля». А сначала был уютный домик, который в складчину снимали три швеи. И как же сладко было переступить его порог – словно воротиться в родной Ульдамер! Дома были только Марта и Росита. Росита ойкнула, накинула шаль и помчалась на поиски Кэти, которая, оказывается, ушла в храм Эссеи Легкокрылой. Дик мысленно встрепенулся: не за него ли молилась сероглазая милая пичуга, не просит ли богиню неба и ветра хранить «Миранду»? Но рыжая джермийка Марта сбила на взлете его радостное настроение, рассказав, как заявлялись в их дом какие-то подозрительные личности – норовили вызнать, нет ли вестей от капитана Бенца. Рассказала и о том, как за домом была установлена слежка – сейчас, хвала Старшим богам, ее, кажется, убрали! – и о том, как тяжело приходилось Кэти все эти дни. Прошел слух, что Бенц не вернется в Порт-о-Ранго, и восемнадцать честных, работящих девушек, которые под ручательство Кэти отдали последние сбережения, принялись дергать бедняжку на каждом шагу – когда, мол, они увидят назад свои денежки? Ну, хорошо-хорошо, не восемнадцать, они-то с Роситой подругу не мучили... но Кэти от этого легче не было! Неприятный разговор прерван был появлением сияющей Кэти. Дик шагнул ей навстречу, глянул в лучистые серые глаза – и разом забыл про Стрекозиные пруды и эрлету Клару (которая позже, зимой, вдруг оказалась принцессой Эннией). Какая там эрлета! На свете только одна девушка и есть! И ни словечка укоризны, ни одного колкого вопроса! Даже не поинтересовалась, привез ли он деньги. Главное – себя привез! Про долг Дик заговорил сам. Спросил Марту и Роситу: не возьмут ли они на себя труд раздать девушкам деньги? С условленной лихвой, разумеется. Марта, вскинув рыжеватые брови, хмыкнула: мол, не ожидала... И поинтересовалась: а почему бы этим не заняться Кэти? Ведь она – главный кредитор! Но разрумянившаяся Росита укоризненно дернула Марту за рукав: дескать, хватит издеваться над бедной парочкой, пошли отсюда! Взяла из рук Бенца кошелек, высыпала деньги на стол, быстро пересчитала, довольно кивнула, смахнула золото и серебро обратно в кошель и весело сказала: – Ну, расписку, сударь, получите у Кэти... пошли, Марта! Джермийка недовольно вздернула острый подбородок, но подчинилась. – Не обижайся на Марту, – тихо сказала Кэти, когда дверь за подругами захлопнулась. – Она беспокоилась об этом долге, потому что копит себе на приданое. Она помолвлена с мясником. Карл женился бы на ней хоть сегодня, но Марта не хочет, чтобы его родня говорила: мол, взял бесприданницу. И... Кэти не договорила: Дик привлек ее к себе, поцеловал нежно и крепко... Позже он пил холодное молоко, ел крендельки с тмином и рассказывал о своих похождениях (аккуратно удалив из повествования все, что имело отношение к эрлете Кларе). Кэти радостно ловила каждое слово. То, что ее любимый стал контрабандистом, не возмутило девушку: в Порт-о-Ранго многие жили этим опасным ремеслом. А Дик спросил про труппу Борхи и узнал, что театр на всю зиму остался в городе, причем признанная звезда труппы – Сибилла Лебедушка. Она так играла королеву, что зал выл от восторга! Рассказывая это, Кэти посмеивалась. Конечно, она знала про полет «Миранды» над городом и роскошное прощанье капитана с актрисой. Но какая может быть ревность, если эта женщина когда-то дружила с матерью Дика?.. Внезапно Кэти перестала улыбаться, побледнела, устремила за окно тревожный взгляд. – В чем дело? – напрягся Бенц. – Вон тот человек третий раз проходит мимо нашей калитки, – ровным голосом ответила девушка. Дик подошел к окну, встал так, чтобы его не видно было с улицы, и бросил взгляд наружу. Надо же, старый знакомый! Кадушка – тот самый, что ходил за Диком перед его отъездом из города. Тогда капитана избавил от «свиты» Хаанс, а теперь придется самому выкручиваться. Но Кэти-то, Кэти! Так была увлечена беседой – и все-таки не проглядела опасность! – Черный ход в доме есть? – Нет, – спокойно ответила Кэти, – но окно спальни выходит на задний двор. Тут бы Дику и уносить ноги. Но как оставишь Кэти одну в доме? А если вломятся подручные «воровского короля», примутся выпытывать у девушки: где, мол, ее дружок? Нет уж! Дик уйдет с шумом, оставляя заметный след, он это приготовил заранее. Но потом! А сейчас надо увести отсюда девушку. И умница Кэти не спорила, не визжала от страха. Даже улыбнулась, когда Дик помогал ей выбраться через окно на задний двор. Улыбка вышла бледной, но все-таки храброй. А потом были блуждания по кривым улочкам и переулкам. Преследователи теснили беглецов к побережью. Будь Дик один, он бы остановился и дал бой этой швали. Но нельзя подвергать опасности девушку, надо помочь ей спрятаться... К счастью, Бенц неплохо знал прибрежную окраину. Бегущая по его следу свора – морд этак десять – не могла загнать свою добычу в тупик. К тому же их на каждом повороте задерживала то рассыпавшаяся под ноги поленница, то упавшая сверху рыбачья сеть, то рухнувшая ветхая ограда. Но вот Дик Бенц сообразил, что угодил в действительно опасное место: тянущиеся один за другим склады, уже запертые по вечернему времени на тяжелые замки. Кричи не кричи, никто не явится выручать. Если и есть тут сторожа, то им своя шкура дороже. Впрочем, на подмогу Бенц и не рассчитывал. Был бы он один – заставил бы этих псов побегать за собой по крышам. Но Кэти устала, задыхается. Дик привычно обмотал плащом левую руку, чтобы отбивать удары, и готов был выхватить шпагу – но тут очень вовремя мелькнуло воспоминание. Он уже уходил как-то от погони по этой улице! Вот забор из широких досок... в одной из них внизу нет гвоздя, она отходит в сторону! Оказалось, гвоздь не вколочен до сих пор. Доска скользнула вбок и вверх, открыв широкую щель. – Кэти, туда! Последовав за девушкой, Дик вернул доску на место. И вовремя: за забором послышались голоса и топот погони. Дик и Кэти спустились по крутому откосу к морю. Бенц понимал, что это лишь отсрочка: улица выведет преследователей как раз на берег. Но спасение уже поджидало их у кромки воды. На большом плоском валуне задумчиво восседал старик в плотной вязаной фуфайке, холщовых штанах и высоких рыбацких сапогах. Задумчиво глядя в море, он курил трубку. Старик предусмотрительно устроился с подветренной стороны от «лукошка» – так насмешливо называли крошечные суденышки. Берег свое сокровище от случайной искры. «Лукошко» стояло прямо на прибрежном песке: эти плоскодонные крохи приземляются на сушу так же уверенно, как и на воду. Игрушечная мачта, два весла – и внизу, между днищем и палубой, один-единственный лескат. Наверняка старый, не способный уже «в упряжке» тащить корабль, а потому проданный за бесценок мелкому перевозчику. И его хозяин облетает деревни и поместья, продает свежую рыбу. – Эй, добрый человек! – окликнул перевозчика Бенц. – Хочу покатать свою девушку на твоей посудине. Уступи ее до утра! Уже стемнело, но не настолько, чтобы старик не разглядел в руке незнакомца золотую монету. Разглядел он и другое: у человека с капитанским шнуром левая рука была обмотана плащом, как перед схваткой. А его девушка, бледная, едва держащаяся на ногах, вовсе не походила на забавницу, которая наслаждается прогулкой. Нетрудно догадаться, что эти люди спешат. И если заартачиться, не взять монету, они не задумаются и силой забрать то, что им нужно. Хорошо, хоть платят, да еще целый коронет... Старик вынул трубку изо рта: – Буду ждать на рассвете. На этом самом месте. Леската зовут Тихоня. Уж поберегите его, ваша милость! Монета перекочевала из ладони в ладонь. Бенц перемахнул через борт, помог Кэти забраться в «лукошко» – и сразу дал Тихоне мысленную команду: «Вверх!» Старые лескаты, растратив силу, теряют и своенравие, становятся послушными и кроткими. К ним не надо «притираться» мыслями, они подчиняются любому, кто приказывает. Тихоня потянул «лукошко» неуклюже и тяжело. Крыльев у суденышка не было, оно рискованно покачнулось. Кэти ойкнула, плюхнулась на носовую скамью, вцепилась в пахнущую рыбой доску. Бенц румпелем развернул суденышко так, чтобы ветер поволок «лукошко» к темной полосе складов. С трудом управляя отупевшей от старости тварюшкой, Дик ухитрился посадить эту летучую кастрюлю на одну из крыш. Крыша выдержала, не провалилась. И вовремя! По берегу уже бежала, спотыкаясь, свора. Дику их было смутно видно на фоне светлого песка, а вот им не пришло в головы поднять глаза, пробежаться взглядом по линии крыш... а хоть бы и взглянули – и что? Заметили бы, что один из складов неровно, бугром, возвышается над другими? Черные тени окружили сидящего на камне старика. Слова терялись в гуле прибоя, но Дик и Кэти приметили жест перевозчика – вскинутую к уху ладонь: «Ась?.. Чего угодно господам?..» Видимо, старик на глазах поглупел, одряхлел и оглох. В конце концов бандитам удалось вытрясти из «бестолкового старикашки» что-то интересное – и вся стая с новыми силами ринулась дальше по берегу. Кэти коротко вздохнула, словно всхлипнула. Дик встревоженно оглянулся – и понял, что девушка на грани обморока. У него не было под рукой даже фляги с водой, успокаивать свою милую пришлось ласками и поцелуями. Помогло. Смелая пичуга даже заулыбалась. – А ведь тот коронет я отложил, чтобы купить тебе подарок, – вздохнул Дик. – Но ты и так сделал мне подарок! Я еще никогда не летала! – Ну так вверх! Маленький парус лежал у них под ногами, но Бенц не стал его ставить: они больше никуда не спешили, а ровный, слабый воздушный поток – это было как раз то, что нужно. И Кэти радостно, жадно глядела то на уходящий вниз темный город («Ой, огоньки по улицам ползут – это прохожие с факелами идут, да?»), то на рокочущее во мраке море (Ой, какое оно суровое!»), то на Дика, уверенно ведущего «лукошко» меж небом и водой. Ясно было, что пропахшее рыбой суденышко в ее глазах ничем не хуже королевской прогулочной яхты, а Дик... Дик в волнах ее счастливого обожания и сам себя почувствовал сказочным принцем. Когда Бенц ощутил, что старый Тихоня устает, он усадил «лукошко» за мысом, в тихом местечке, бросил на днище свой плащ – и постарался, чтобы Кэти даже не заметила, что полет прервался... Утром он высадил ее, притихшую, разрумянившуюся, на Старый причал за Рыбным рынком. – Домой пока не ходи, побудь у подруг. Не бойся, это только сегодня. Им нужен я, а не ты. Когда покину город, они оставят тебя в покое. Но если все-таки спросят... – То я ничего не знаю. – Кэти заставила себя улыбнуться. – Береги себя. – Я вернусь когда-нибудь. – Конечно. Я буду ждать... Проводив взглядом девушку, Бенц сел на весла и отогнал «лукошко» туда, где поджидал старый перевозчик. (Хоть и поджидал, а не верил все-таки, что получит назад суденышко – и обрадовался, как ребенок, увидев гребущего незнакомца.) А потом Бенц нахально заявился в «Золотую бочку» – самый шумный, людный и подозрительный игорный дом в Порт-о-Ранго. Дик пристроился к игрокам в кости, вытряхнул из кошелька последнюю медь и пошел трясти деревянным стаканчиком, бросая костяшки на выскобленный добела стол. Ему везло, он сгребал выигрыш за выигрышем, сыпал шуточками направо и налево – но при этом не забывал незаметно и зорко поглядывать по сторонам. И не пропустил момент, когда отворилась дверь и на пороге встали вчерашние преследователи. Они и в комнату войти не успели, как Бенц уже сиганул в окно. Под окном торчала какая-то ворона – догадались, поставили! Но ворона – она ворона и есть. Получил, дурень, в ухо, растянулся на земле и больше Бенцу не мешал. И была славная погоня, и была веселая драка на пустыре за Столярной улицей, были прыжки через заборы и пробежки по крышам. Никто не стрелял Бенцу вслед: хотели взять живым. Дик старался не отрываться от погони слишком далеко: если бы мерзавцы потеряли его след, они бы ринулись искать его в доме у Кэти. А так – вот он я, парни! Ловите меня, зачем вам швейка!.. А как выбраться из города, причем на глазах у преследователей, Бенц знал заранее. Он еще вчера, до того как идти к Кэти, выяснил все, что нужно, и теперь тянул время до полудня, нарезая круги неподалеку от храма Фламмара Жаркого. Именно полдень, когда солнце стоит в зените и властвует над миром, считается священным часом бога пламени. Именно в полдень возносятся молитвы в Алом храме, перед пылающим костром на жертвенной плите. И понятно, что именно в полдень тронулись в путь паломники, давшие обет Фламмару Грозному – пройти пешком, с пением гимнов, от храма в Порт-о-Ранго до храма в Берхагене. Кто-то благодарил Старшего бога за то, что во время большого пожара огонь пощадил его дом. Кто-то стал из подмастерья мастером-кузнецом и теперь призывал благословение на свой кузнечный горн. Кому-то была предсказана смерть от молнии – и человек молил владыку небесного копья изменить его судьбу, отвести удар. Два десятка путников, готовых к дальней дороге. Все, даже женщины, вооружены. И двое дюжих жрецов, которым выпал жребий сопровождать паломников. Жрецы тоже с оружием – и прекрасно умеют им пользоваться, ведь лихие люди в лесах не постыдятся напасть на странников, да и дикому зверью не объяснишь, кто таков Фламмар. Поэтому Дик и держался ближе к храму, рискуя быть пойманным. Наконец до него донеслось слаженное пение: «Мир согревающий, жизнь освещающий пламень очей...» Дик рванулся на голоса, перемахнул забор, обогнул тележку торговца яблоками, сбавил шаг, чинно вышел на широкую Храмовую улицу, по которой только что тронулась в путь процессия, пышная и многолюдная: почти все жрецы Алого храма вышли проводить паломников до городских ворот. Дик пристроился к веренице паломников и с чувством подхватил строку гимна: «Искра в костре и молния в небе – в воле твоей!» Идущий рядом жрец покосился на Бенца, но ничего не сказал. Ну, припозднился паломник – не гнать же его за это! А что паломник – так это без сомнения: еще вчера внес свое имя в список и заплатил дорожный взнос. Растерянные псы «воровского короля» шли рядом с процессией, расталкивая толпу, которая выкрикивала пожелания счастливого пути паломникам. Вот она, добыча: вышагивает на виду, горланит: «Будь милосерден, избавь от пожаров, дома пощади...» А попробуй до него доберись!.. В глубине души Дик имел опаску: у городской стражи было право остановить процессию, если среди паломников был преступник, скрывающийся от правосудия. Если бы преследователи догадались подкупить стражника... Не догадались. На глазах у них Дик миновал Джермийские ворота. А уж отстать от паломников на первом же постоялом дворе было легче легкого...
* * *
Воспоминания накатили теплой волной, смягчили душу. Бенцу казалось, что каждое мгновение разлуки он думал только о своей милой Кэти. – А и верно, – тающим голосом произнес он, – сколько еще девчонке меня ждать? Ну, раньше-то я был бродяга бродягой, хоть и при шхуне. Жил от рейса до рейса, не знал, наскребу ли денег на зимовку. А теперь дело двинулось. Почему бы мне сразу не забрать ее из Порт-о-Ранго? – И в Халфат не пойдешь? – со слабой надеждой спросил Отец. – Почему? Пойду. А пока брожу за Хребтом Пророка, ты присмотришь, чтобы с Кэти не случилось ничего плохого. – Но у нас нет времени. Завтра явятся люди Кривого... – Правильно говоришь, Отец! – вскинулся Дик. – Отправляюсь на шлюпке прямо сейчас! Если не успею вернуться, сами сдадите вино перекупщикам. – И вырученные деньги потратим на достойные похороны для тебя, – покивал Отец. – Если там останется что хоронить...
3
Человек не одинок. Кто-то же за ним следит!
(С. Е. Лец )
Риэли Насмешница, богиня удачи, обладает странным чувством юмора. Она любит окружить человека везением, охранять каждый его шаг... а когда наивный дурень задерет нос, вообразив себя любимцем судьбы, Риэли дает ему пинка и со смехом глядит, как бедолага шлепается, расквашивая в кровь физиономию... Всё удалось Дику Бенцу! Ну, всё! Удалось договориться с рыбаком, который провез Дика в город на своей лодке – и взял сущие гроши. Удалось незаметно выбраться с рыбачьей пристани. Удалось пройти почти полгорода. И успокоился Бенц. Решил, что в Порт-о-Ранго о нем забыли. А если даже не забыли, так судьбу всегда можно переплясать... Вот и доплясался. Нет, глаза его не подводят. И память тоже не подводит. Вон тот толстый, приземистый человечек в потертой куртке, плетущийся следом, – мелкий пособник ду Венчуэрры. Дик с ним в прошлом году встречался. Помнится, этого настырного преследователя прозвали Кадушкой – за изящество фигуры. Углядел. Прицепился, как репей к собачьему хвосту. А бежать за подмогой боится: вдруг Бенц удерет? И плакала тогда награда... Кстати, интересно: а сколько эдон ду Венчуэрра назначил за голову дерзкого небохода? Вляпался. И себя погубил, и на Кэти навел псов эдона Манвела... Сохраняя на физиономии полнейшую невозмутимость, Дик огляделся. Прямо перед ним на заборе наклеена была театральная афиша. Чтобы выиграть немного времени, Дик остановился перед нею. Театр «Неслыханные зрелища» обещал зрителю потрясающую драму «Отравленный кинжал», в которой блистали Аннелиза Светозарная и Амант Бесподобный. А в прошлом году в Порт-о-Ранго выступала другая труппа. Та, где играла Сибилла Лебедушка, подруга матери Дика. Надо было сообразить, как отвязаться от преследователя. А вместо умных мыслей в голову лезли воспоминания. Как Бенц и его друзья перехватили у короля воров шхуну, которую тот уже оплатил. Как для этой мошеннической проделки Сибилла одолжила пастушке Маре нарядное платье. Как потом, покидая Порт-о-Ранго, Дик не успел потихоньку вернуть актрисе ее наряд – и сделал это на глазах всего города, с шумом, ярко! Ах, какая толпа глазела снизу на корабль, зависший над зданием театра! Какой страстный голос в рупор умолял Сибиллу Лебедушку выйти на балкон! Как спустился на этот балкон по веревочной лестнице молодой капитан, как преподнес он актрисе сверток и букет, как целовал ее белые руки! Наверняка об этом галдел весь город... Стоп! Галдел весь город? Значит, и Кадушка слышал об этой выходке Бенца... Так это же хорошо! Может, удастся отвести внимание прихвостней эдона Манвела от домика. где живет Кэти... Бенц обернулся, оглядел пустой переулок. Толстячок, следовавший за ним, устремил взгляд на двух дерущихся воробьев – так, словно сроду не видел ничего интереснее. Дик подошел ближе и окликнул своего преследователя: – Эй, добрый человек, подойди на пару слов! Ты здешний? Кадушка сглотнул слюну и кивнул так резко, словно получил подзатыльник. В голосе Бенца звучало страдание, в глазах стыла тоска. (Дик не зря был сыном актрисы Миранды Бенц!) – Скажи, добрый человек... вот эта афиша, что здесь висит... какие-то «Неслыханные зрелища»... но ведь в городе играла труппа Джоша Борхи? Кадушка взял себя в руки настолько, что ответил почти нормальным голосом: – Ну да. Играли. По весне уехали. А театр арендовали эти... «Зрелища». Дик вцепился в плечо собеседника, спросил жарко: – А Сибилла? Актриса Сибилла Лебедушка? – Которая королев играла? – переспросил Кадушка в недоумении. – Так со всеми уехала. – Уехала! – воскликнул Дик. – Да как же она могла... Я в город вернулся, я так ждал... а она взяла да уехала... Кадушка потоптался на месте, не зная, как быть. Но Бенц не дал ему собраться с мыслями: – Послушай, добрый человек, ты сейчас никуда не торопишься? – Я... э-э... вроде нет. – Мне до того горько, что боюсь один остаться – не повеситься бы с тоски. Помню, где-то рядом трактир был... Сделай доброе дело, посиди со мной. Вино за мой счет.
* * *
Трактирщик едва успевал подавать вино. Бенц левой рукой обнимал своего лучшего друга Кадушку за плечо, а правой подливал то ему, то себе в глиняные кружки. Кадушка покорно слушал горькие речи о женском коварстве, поддакивал и старался пить поменьше. Это у него получалось плохо. А Бенц трагически жестикулировал, произносил пылкие монологи и время от времени, отвлекая собеседника, с ловкостью фокусника выплескивал содержимое своей кружки в раскрытое окно. – Эх, душа моя оплеванная! – занудно тосковал Бенц. – Одинокий я, брошенный! Взяла да уехала! Такие волосы, такие руки... а меня бросила! Змея, да? Вот скажи – змея? – Змея, – кивал Кадушка, прикидывая, как бы ему известить эдона Манвела об изловленной добыче. Послать трактирщика? Ну да, сейчас! Этой хитрой сволочи только намекни, он себе награду присвоит! – Помнишь, я с корабля... над крышей театра... я ей цветы... – Помню-помню... Да ты пей! Вино – оно хорошо лечит от бабьих подлостей. – Да я пью... А мне пить нельзя. Мне эта... как ее... голова трезвая нужна. Мне в погоню... за змеей... Куда она уехала? – Театр двинул колесить по Джермии. Зазывала орал с балкона, что их ждут аж в самом Берхавене. – Берхавен, да? – угрюмо переспросил Дик. – Стало быть, мне путь лежит в Берхавен. И скорее! Нечего мне в здешнем городишке делать, раз улетела моя Лебедушка! – Бенц подозрительно огляделся. – Только мне втихаря смыться надо. Меня здесь... Тсс! Хочешь, тайну открою? – Валяй. Мы же друзья. – Друг ты мой дорогой! –взвыл Бенц и сделал широкий жест рукой (разлив при этом по столу содержимое своей кружки). – Я тебе что хочешь расскажу! Тут, в городе, есть гад, который меня не любит. – Тебя? – изумился Кадушка. – С чего бы это? – А с подлости душевной. Я к своей Лебедушке тайком приполз... как червяк огородный... Вот не поверишь – в телеге с сеном прятался! Меня на всех воротах караулят. Если найдут – голову оторвут. Только ты смотри... никому! – Даже своей подушке не проболтаюсь! – заверил его собутыльник. Дик поднес к губам кружку и задумался. Затем поставил кружку на стол. – Как же я не подумал-то... Мне еще из города выбираться, а как?.. Дурак я, дурак! Опять в сене прятаться? Так на всех дураков в городе сена не хватит! Кадушка возликовал. Вот она, возможность обдурить идиота Бенца! – Я тебя, дружище, из города выведу! – Ты? Выведешь?! – пьяно ахнул Бенц. – А то зачем на свете есть друзья? За такие благородные слова тут же снова потребовалось выпить. – У меня младший брат в стражниках, – объяснил Кадушка. – Говоришь, на всех воротах караулят? А он выведет! Он хитрый! И Кадушка понес вздор про то, что завтра утром крупный городской чиновник отправляется в Порт-о-Бонито. Его сопровождают стражники. Брат Кадушки одолжит Бенцу форменный плащ и шляпу. На выезде из города ни один злодей не опознает... На такую побасенку не купился бы даже цыпленок. Но Бенц, распялив рот в глупой улыбке, кивал каждому слову своего нового друга. А когда тот закончил, Бенц с пьяным энтузиазмом выразил желание немедленно отправиться к младшемубрату Кадушки. Даже поднялся на ноги, но потерял равновесие и, ухватившись за край стола, едва его не опрокинул. – Тихо, тихо, – поддержал его Кадушка за локоть. – Да тебя ноги не держат! – Плевать! Надо будет, доползу до этого Бер... Бер... Вот только поспать бы чуток. – Это мысль! – обрадовался Кадушка и подозвал трактирщика. Все тут же уладилось. Трактирщик охотно согласился сдать захмелевшему гостю до утра чердачную комнатку. («Только деньги вперед!») Кадушка чуть ли не волоком по крутой лестнице доставил Бенца наверх. Маленькая комнатка, чистенькая и с закрытыми ставнями окном, понравилась Бенцу. Но первым делом он растянулся на полу и сообщил вслух, что под топчаном не прячутся убийцы. Потом он заверил Кадушку, что запрется изнутри на засов и ляжет спать. И никому не откроет, только дорогому другу. А дорогой друг ему завтра постучит вот этаким манером... И Дик выбил на двери дробь. Кадушка заверил собутыльника, что все понял. Постоял у двери, пока не услышал стук засова. А затем, когда с той стороны заскрипел топчан под рухнувшим на него телом, негромко сказал хозяину трактира, показав серебряный делер: – Снаружи нет засова. Может, загородить бы чем дверь, чтоб он не вышел? – Засова нет, а пазы для него есть, – хладнокровно сказал хозяин, беря монету. – Сейчас доску принесу и вставлю. Не выйдет, пока вам, сударь, не будет угодно... Тем временем Бенц, лежа в одежде и в сапогах на топчане, вслушивался в звуки, доносящиеся с лестницы. Когда все стихло, он встал, осмотрел ставни и аккуратно снял их с петель. Выглянул с высоты на пустую улицу, где было светло – эх, слишком светло! Затем снял перевязь со шпагой и, левой рукой вцепившись в оконную раму, рискованно высунувшись наружу, правой рукой отправил шпагу с перевязью наверх, на крышу над чердачным окном. Засунул туда же свою шляпу. Затем гибким, сильным движением, подтянувшись на руках, последовал за шпагой – наверх. Растянувшись на черепичной крыше, Дик некоторое время прислушивался: не потревожил ли он хозяина и слуг? Но все было тихо. Дик похвалил себя за то, что догадался разыграть страдальца перед Кадушкой. Вдруг люди эдона Манвела поверят, что он и в самом деле явился в Порт-о-Ранго ради Сибиллы Лебедушки! Есть надежда, что возле дома Кэти не будет засады... «Риэли Насмешница, не погуби! Мне надо совсем немного удачи – забрать Кэти с собой! Сгребу в охапку, унесу прочь из города... давно бы это сделать!» Бенц сел на гребне крыши. Стянул сапоги, привязал их за подколенные ремни к поясу – слева и справа. На край ремешка прицепил сбоку шляпу. Надел перевязь, но повернул ее так, чтобы шпага оказалась за спиной. Встал, сделал несколько шагов босиком по гребню. Раскинул руки, удерживая равновесие, и заулыбался. Дик любил высоту – даже такую небольшую (по меркам небохода). Прогулки по крышам он еще в детстве освоил и сделал любимой забавой, чем приводил в ужас своего деда, тихого книжника. Весело присвистнув, Дик со сноровкой бродячего кота прошелся по гребню, спустился к водосточному желобу, перебрался по нему на перила крохотного балкончика, великолепным прыжком перелетел на дерево, а оттуда – на карниз соседнего дома. И двинулся дальше, распугивая голубей и воробьев. Он был бесшумен, как летучая мышь, и никто из горожан не заметил тень наверху... если не считать мальчика, которому позже влетело от отца за вранье. Но мальчик стоял на своем: он видел огромного кота, с человека ростом! – Может быть, это был трубочист? – заступилась за сынишку мать. – У трубочистов не бывает хвостов, – резонно возразил сын. – А у этого хвост был, прямой такой. И трубочисты не прыгают с дома на дерево! Последнее заявление вывело отца из терпения, и он надрал уши своему отпрыску.
III. ОБРЕТЕНИЕ ГОРЬКОЙ СВОБОДЫ. Части 4-7
4Два черных характера, а какие разные краски!
(С. Е. Лец )
По улочке, где снимали домик три швеи, Дик шел чинно и неспешно, как обычный прохожий. Сапоги вновь были на ногах, шпага – у бедра. Голубиный помет, грязь и пыль были заботливо счищены с одежды, и по виду Бенца нельзя было догадаться, что недавно он лихо скакал по крышам. Когда молодой капитан увидел плющ, увивший белую стену, и клетку с чижиком на открытом окне, в горле встал ком. Как мог он, Дик, столько времени прожить без Кэти? Без тихой Кэти, без спокойного, прямого взгляда серых глаз, без маленькой ручки, таким милым движением поправляющей мягкие русые волосы! Какой ласковой, какой нежной могла быть эта ручка с тонкими пальчиками, исколотыми иглой! На стук Бенцу отворила дверь Росита, черноглазая подружка Кэти. Всплеснула руками, негромко охнула. Вцепилась в рукав гостя, потянула: – Глазам не верю! Заходите скорее, сударь! Дик вошел, затворил за собой дверь. – Кэти с Мартой в храм ушли, – затараторила Росита. – Кэти захотела принести жертву Эссее Легкокрылой, чтоб хранила в небесах вашу шхуну. – Не забыла, значит? – умилился Дик, вспомнив, что в прошлое его появление в этом доме Кэти тоже была в храме. – Только о вас и говорит. Посидите пока, я за нею сбегаю. Пока спандийка набрасывала на голову мантилью, Дик успел спросить: – Вас тут без меня не беспокоили? – Сначала беспокоили, – понимающе усмехнулась девушка. – Потом притихли. А сейчас уже и позабыли о нас. Вы ведь долго не давали о себе знать. Есть хотите? – Нет. – Ладно, только никуда не уходите, во имя всех богов! Если Кэти вернется, а вас здесь не будет... она же с ума сойдет!.. Уют маленького домика, щебет чижика на окне, запах девичьих духов так подействовали на Дика, что он целиком ушел в воспоминания. Нырнул в их теплый, благоуханный поток. Сел на стул, прислонился к стене – и не заметил, как задремал с мыслями о Кэти.
* * *
Прохожие оглядывались на бегущую по улице девушку, но Росита не замечала этих взглядов. Скорее, скорее! Надо первой успеть к эдону Манвелу, первой рассказать о появлении Бенца, первой заявить права на награду! Хвала богам, кончилась постылая караульная служба! Росита давно бы бросила и этот убогий домик, и жалкое ремесло швеи. Она уже нашла себе иное занятие – чудесное занятие, требующее хитрости, ловкости, отлично подвешенного языка и таких актерских способностей, что куда там театральным дамочкам! Она иногда подрабатывала своим новым искусством, получала неплохие деньги и потешалась над обманутыми идиотами. Увы, эдон Манвел жестко велел ей не оставлять прежнюю работу, жить под одной крышей с Катрин Верже и глядеть за девчонкой в оба глаза. Если Дик Бенц вспомнит о подружке и явится в Порт-о-Ранго, то чтоб бегом донести! Росита не смела спорить с «королем без короны», но про себя возмущалась. У проклятого леташа, забери его Гергена Гостеприимная, наверняка в каждом порту по дюжине подружек! С чего это он будет рисковать шкурой ради швейки-простушки? А вот рискнул! Эдон Манвел оказался прав! Сейчас Росита получит свою награду! Прощайте, нитки и игла! Да здравствует новая жизнь, веселая и денежная!
* * *
– Хорошо! – блеснул черными глазами эдон Манвел ду Венчуэрра. – Сончес, Хорхе, берите парней – и туда. Притащите мне этого щенка – лучше живым, не обязательно целым. – И добавил низким, глубоким голосом: – Он у меня долго будет вымаливать смерть!.. Людей возьмите побольше – он хорошо владеет шпагой. – Я проведу, я покажу дорогу! – с готовностью предложила Росита. – А то мои люди не знают, где этот дом! – хмыкнул воровской король. Под его тяжелым взглядом Хорхе и Сончес поспешно поклонились и исчезли за дверью. – Раз этого Бенца сейчас схватят, – почтительно сказала Росита, – так могу ли я напомнить вашей милости о награде за его голову? – О награде? – ухмыльнулся эдон Мигель. – А собственная уцелевшая жизнь – не награда? Тебя, паршивку, следовало бы сварить живьем в котле за то, что упустила девчонку. Я тебе что приказал? Глаз с нее не спускай! Каждое дыхание лови! Девчонка – приманка в капкане! А ты ее проворонила. Росита стояла, кротко опустив глаза. Она не пыталась оправдываться или молить о снисхождении. Да, девушка знала, что про котел с кипятком воровской король сказал не для красного словца. Эдон Манвел любил замысловатые пытки. Но спандийка знала и другое: если бы ду Венчуэрра гневался всерьез, он не беседовал бы сейчас с нею. Он приказал бы слугам готовить огонь, котел и воду. И действительно: эдон Манвел погладил черную бородку и сказал мягче: – Но раз идиот Бенц угодил в пустой капкан, без приманки... и раз ты быстро сообщила мне об этом... ладно, живи. Я строг, но справедлив. Росита не позволила себе улыбнуться. Она легким поклоном обозначила благодарность и так же учтиво задала второй вопрос: – Раз я больше не должна подкарауливать Бенца, ваша милость, будет ли мне дозволено бросить швейное ремесло и заняться более доходным промыслом? – Конечно. Займешься прямо сейчас. Отсюда отправишься в дом коменданта порта. Росита вскинула ровные бровки. Она не ожидала так быстро получить приказ. – У коменданта порта сегодня гости, – продолжал воровской король. – Небольшой семейный праздник – родственники и близкие друзья. Ты гадала двоюродной сестре коменданта, эдоне Кларисе, и произвела на нее впечатление. – Помню эту дуру, – серьезно кивнула Росита. Это и было ее вторым ремеслом: предсказывать судьбу под видом старой гадалки по прозвищу Вьеха. – Эдона Клариса расписала родственникам твою мудрость, и все дамы горят желанием заглянуть в свое будущее. Один из слуг сказал хозяину, что знает, где можно разыскать загадочную Вьеху. И теперь хозяин хочет на домашнем приеме сделать гостям сюрприз. А слуга этот работает на меня. – Понимаю. Могу ли я поговорить с этим слугой о гостях и хозяевах? Чтобы гадать, я должна хоть что-то знать о них. – Поговоришь по дороге к дому коменданта. Прием сегодня, с вечера до утра. Я как раз собирался за тобой послать, а ты сама прибежала. – Но. ваша милость, – запротестовала Росита, – я должна переодеться! Не могу же я работать в таком виде! – Девушка невольно бросила взгляд на свое темно-синее платье, расшитое по подолу белыми вьюнками. – Когда ты была у меня прошлый раз, ты забыла здесь свои перчатки. Вот и спрячешь свои красивые ручки. Темный плащ с капюшоном мы тебе подыщем. А больше ничего не надо. Никому не интересно, какого цвета платье у колдуньи под плащом. Ведь Вьеха не откидывает капюшон даже в комнатах, верно? – Да, ваша милость. Но на всякий случай я надеваю безобразную маску, а она осталась дома. – Глупышка. Думаешь, никто из гостей моего дома никогда не меняет внешность? Один из моих слуг прежде служил в театре. Он тебе сейчас налепит нос и наведет морщины. Но сначала запомни то, ради чего я посылаю тебя на этот прием. – Слушаю, ваша милость. – Со мной поговорили несколько городских торговцев. Они обеспокоены дошедшими до них слухами. До сих пор халфатийцы вели торговлю, рассылая по разным странам караваны. На всем пути эти караваны подкарауливали перекупщики. Они скупали большую часть товаров по низкой цене, и в Порт-о-Ранго купцы привозили малую часть того, с чем пускались в путь. Или просто не доводили караван до города. А теперь, как стало известно, халфатийцы снарядили два торговых корабля. Они намерены прийти в Порт-о-Ранго морским путем и сбывать товары напрямую, без посредников. Эта новость не обрадовала здешних купцов, и они заплатили мне, чтобы я сорвал халфатийцам их морскую прогулку. Я кое-что задумал, и одна из моих задумок – ты. – Что я должна сделать, ваша милость? – Слуга коменданта рассказал, что его господин суеверен. Визита загадочной старухи он ждет с нетерпением. Хоть и скрывает свое любопытство, но обязательно попросит тебя прочесть его будущее. Ты увяжешь будущий визит халфатийских кораблей со всякими опасностями и бедами для коменданта и его семьи. Ври что хочешь, но пусть он встречает халфатийские корабли враждебно. Таможенные придирки, долгий карантин на рейде... ну, это он сам разберется, я ему заплачу. Или припугну – по обстоятельствам. А ты подготовишь его, чтобы мне легче было с ним поладить. Кстати, у него на приеме будет один из тех торговцев-халфатийцев, которые здесь ждут корабли. Постарайся настроить хозяина против него. – Поняла, ваша милость.
5
И не было встреч, а разлука Как лезвие в сердце вошла, Без зова вошла и без стука. Умна, осторожна и зла.
(Ю. Друнина)
Дик проснулся: в прихожей скрипнула дверь. Кэти! Милая Кэти! Наконец-то вернулась!.. Но в комнату, на ходу снимая с плеч платок, вошла высокая рыжая джермийка Марта. Она увидела гостя – и застыла. – Вы все хорошеете, сударыня, – приветливо сказал Бенц. – А где моя радость? – Какая... радость? – непослушными губами переспросила джермийка. – Кэти, конечно! – удивился ее непонятливости Дик. – Вы в храм вместе ходили. так чего же врозь возвращаетесь? Марта взяла себя в рук и спросила глухо, тревожно: – Вам, сударь, кто-то сказал, что мы с Кэти пошли в храм? – Ну да, Росита сказала. Она вас искать побежала. Вы с нею разминулись? Дик и сам начал тревожиться, глядя на странное поведение швеи. Но ее ответ поразил парня. – Вот как? Росита пошла нас искать? А не сказала вам Росита. что Кэти еще зимой уехала из Порт-о-Ранго? – Как – уехала? Зачем, куда? – Не о том думаешь, парень! – Марта от волнения забыла об учтивости и перешла «на ты». – Если Росита сказала, что Кэти в городе, а сама куда-то убежала, то лучше тебе уносить отсюда ноги. И побыстрее. – Что?.. Да, конечно. А она оставила записку? Или на словах что-нибудь передала? – Убирайся, – сказала Марта, глядя в щель между шторами. – Там идут толпой какие-то мордовороты. Не с нашей улицы. Брысь отсюда. Через окно на задний двор. – Понял, – очнулся Дик. – Сматываюсь.
* * *
Необходимость удирать спасла на время Бенца от душевной боли. Но позже, сидя на задворках гостиной «Золотая чайка, находясь в недолгой безопасности, Дик почувствовал, что ему хочется выть в голос, словно волку под ледяной луной. Кэти уехала. Ни записки, ни словечка... Исчезла! Обещала ждать своего капитана – и не сдержала слова! Куда она могла укатить? И... и с кем? До сих пор Дик не знал. что такое ревность. Его не волновали похождения случайных подружек, с которыми он мимоходом делил постель. Но Кэти не была случайной подружкой! – Я хотел увезти ее отсюда... – вслух шепнул Бенц. Но долго предаваться горю он не мог. Местечко между забором и поленницей было надежным лишь до того момента, пока кто-нибудь из прислуги не придет за дровами. А погоня все-таки шла за ним от самого домика Кэти. Сейчас Дик оторвался от нее, но ненадолго. Настырные мерзавцы наверняка обшарят и ближайшие переулки, и задний двор гостиницы. Хозяин им не помешает, не поднимет шума: какой дурак в Порт-о-Ранго захочет ссориться с воровским королем?.. Ну, допустим, один дурак нашелся... вот он и сидит в крапиве за поленницей! Дик выглянул из своего убежища и огляделся. Как раз успел увидеть спину дородной служанки, которая с бадейкой воды исчезла в двери черного хода. Задний двор был пуст, а дверь осталась приоткрытой. Последовать за служанкой? Нет, не стоит. Наверняка коридор ведет на кухню, а там обязательно топчется прислуга. Поднимется шум, начнутся ненужные расспросы... Хорошо бы перехватить кого-то из челяди (или даже хозяина) и попробовать купить себе убежище. В кошельке Дика лежал полновесный золотой коронет, а золото имеет свойство пробуждать даже в самых черствых сердцах сострадание и милосердие. Но – это если разговор будет один на один. Потому что при свидетелях вряд ли кто-то захочет ввязываться в непонятную и опасную историю. Даже за деньги. Попытаться обратиться за помощью к стражникам? Ха! Все говорят, что у ду Венчуэрры куплены стража и суд. Конечно, всю стражу воровской король не подкупил бы, накладное дело. Но наверняка многие и в самом деле получают жалованье и справа. и слева. Так что лучше выкручиваться самому. Надо хотя бы переодеться. Манвеловские прихвостни его видели, а новая шкурка сбила бы их с толку. Хотя бы издали. Взгляд Дика все упорнее возвращался к открытому окну первого этажа, выходящему на задний двор. Два других окна были прикрыты ставнями, а это так и дразнило, так и приглашало. И Дик решился.
6
В этой жизни мы добиваемся для себя чего-то всегда за счет другого, теряющего столько же, сколько мы обрели. Но служит ли это для нас помехой? Довольно редко.
(Дж. Голсуор с и)
Перемахнув подоконник, Бенц очутился в освещенной двумя свечами комнатке, прямо перед столом, за которым восседал молодой человек – круглолицый, розовощекий, большеглазый... впрочем, пожалуй, большими его глаза стали только в миг, когда перед ним из окна появился незнакомец. Юноша застыл, не донеся к разинутому рту вилку с куском жаркого. – Прошу прощения, ваша милость, что прерываю вашу трапезу, – быстро и учтиво заговорил Бенц, – но я вынужден просить у вас помощи и убежища. Видите ли, меня преследуют. А я не могу поднять шум: дело личное, деликатное, затрагивающее чужую частную жизнь. Надо отдать юноше должное: он быстро пришел в себя. – От рогатого мужа, что ли, удираете, ваша милость? – спросил он неприветливо. Дик в ответ состроил смущенную физиономию, но ничего не ответил. И не поправил незнакомца – мол, я не «ваша милость», а всего-навсего «сударь». Раз уж этот господин счел его дворянином, то к чему разъяснять человеку его ошибку? – Ну так извольте удирать где-нибудь в другом месте! – Раздражение в голосе хозяина комнаты стало явственнее. – Город большой, хватит места для погони. А меня оставьте в покое. И с сожалением взглянул на вилку в своей руке. Похоже, воспитание не позволяло ему есть во время разговора. – Ваша милость! – негромко, но пылко произнес Дик. – Молю о милосердии. Если меня в неравном бою убьют под окнами вашей комнаты – неужели это не лишит вас аппетита и покоя? – Не лишит ни в коей мере, – твердо сказал незнакомец. – Сейчас же покиньте комнату! – Но я вам совершенно не помешаю! Я устроюсь в углу и буду вести себя тише мышонка. Заклинаю вас именем вашего небесного хранителя! Незнакомец презрительно усмехнулся: – Мой небесный хранитель – Тарган Непреклонный, защитник законной власти и покровитель тех, кто мечтает этой власти добиться. Тарган учит: тот, кто хочет высоко подняться, должен думать только о своем блистательном пути наверх и не преклонять слух на стенания просителей. «Это он мне процитировал фразу из какой-то книги, – закипая, подумал Дик. – Вот невезуха, а? Нарваться на юного амбициозного дурака!» – Так что убирайтесь, – подвел итог пышной тирады заносчивый юнец. – Не то... – Что – не то? – В голосе Бенца прозвучали уже не просительные нотки. Юнец нахмурился: – Тогда... тогда – вот! Он отодвинул салфетку, и Дик увидел лежащий на столе пистолет. – А! Убедительный довод! – откликнулся Бенц. Сейчас собеседников разделял только стол – но широкий. Дик мог бы попытаться протянуть руку схватить пистолет, но пальцы незнакомца уже рядом с оружием. Он успеет выстрелить – и на таком расстоянии точно не промахнется. – Что ж, – упавшим голосом сказал Бенц, – мне остается только откланяться... Он снял свою широкополую шляпу и с полупоклоном взмахнул ею. Юнец облегченно вздохнул и расслабился. И тут Бенц, рванувшись вперед, махнул шляпой – и сбил ею пистолет со стола. Юнец в растерянности не успел хлопнуть глазами, как Дик оказался рядом. Подхватив со стола измазанный соусом нож, которым молодой человек только что разрезал жаркое, Бенц приставил его к горлу хозяина комнаты. – Кричать не советую. Пока услышат, пока прибегут... но я-то уже здесь! – Если вы меня хоть пальцем тронете, – прошептал юнец, – вас повесят. – Если поймают, – согласился Дик. – А вам от этого легче уже не будет – там, во владениях Гергены Гостеприимной. Побледневший юнец не сопротивлялся, когда Бенц сдернул с него пояс и этим поясом связал запястья пленника за спинкой стула. – Мудрое решение, – одобрил Дик покорность юнца. – Вам, ваша милость, нужно беречь себя для блистательного пути наверх. Он поднял с пола пистолет, осмотрел – и разочарованно воскликнул: – Да он не заряжен! – Не заряжен, – мрачно подтвердил юнец. – Я его хотел после еды почистить. – А разве не слуга... – начал Дик. И замолчал, оценив кавардак в комнате – вытащенные из сундучка и разбросанные вещи. – Ваша милость не держит слугу? Бледность юнца сменилась жарким румянцем: – А зачем? В каждой гостинице есть прислуга. – Ну да, ну да, – рассеянно отозвался Дик, разглядывая раскиданную одежду. – Пожалуй, будет мне впору. – Так вы вор? – Юнец осмелел настолько, что позволил себе презрительно фыркнуть. – Вовсе нет, – возразил Дик учтиво. – Скорее уж грабитель. Но даже грабить вас я не собираюсь. За одежду, которую возьму в обмен на свою, я заплачу чистым золотом. И выложил на стол блестящий коронет. Полновесная монета недавней чеканки, месячное жалованье матроса-леташа. Теперь у Дика остался только один серебряный делер. Шевельнулось в душе сожаленье – так дорого платить за обмен одеждой... Но не будешь же спрашивать сдачу у человека, привязанного к стулу. При виде золота привязанный юнец вновь побледнел, нервно сглотнул, уставился на монету вылупленным глазами. И Дик убедился в своей догадке: у юноши, мечтающего о пути к вершинам власти, с деньгами было весьма негусто. На коронет, который Бенц этак небрежно положил на стол, можно было роскошно одеться с ног до головы – и еще осталось бы серебро. Да, пожалуй, молокосос не станет поднимать шум... Дик быстро скинул верхнюю одежду и принялся облачаться в камзол из светло-коричневой тафты, отделанный по вороту и манжетам оранжевой тесьмой, и в такие же коричневые штаны. – Просто и элегантно, – оценил он наряд. – Одобряю ваш вкус, ваша милость... Эй, а это что? Из вороха одежды, которую Дик держал в руках, выпал и шлепнулся на пол серый конверт с сургучной печатью. – Оставьте это! – дернулся юнец. – Не будете же вы ломать печать на чужом письме! – Ну что вы! – благородно возмутился Дик. – Ломать печать, конечно, не буду. А прочитать – прочитаю. Вообще-то я весь состою из достоинств, но есть в моей натуре и недостаток – любопытство. – Ваше поведение недостойно дворянина! – Когда мне пожалуют дворянство, я постараюсь поведение изменить, – пообещал Дик, быстро закончил свой туалет и поднял с пола конверт. Юнец задохнулся от негодования, поняв, что обращался со словами «ваша милость» к простолюдину. А Бенц, не обращая внимания на свирепую рожу щенка, нагрел на свече лезвие ножа, аккуратно отделил сургучную печать от бумаги и развернул письмо. Имя адресата было знакомо Дику, как и всему Порт-о-Ранго. Эдон Адемаро ду Бичето занимал пост коменданта порта. Бенцу не доводилось встречаться с ним лично, хотя он получал однажды в канцелярии коменданта разрешение на взлет «Миранды»: документ был передан капитану через чиновника канцелярии. А вот имя, которым было подписано письмо, ни о чем Бенцу не говорило. Некто Ортасио ду Вилье-Тахо, тепло вспоминая о юношеской дружбе с эдоном Адемаро, рекомендовал ему юного родственника своей жены, эдона Лансио ду Арте. Молодой человек, осиротев и приняв титул барона, не хочет прозябать в своем поместье неподалеку от Сьерра-Тахо, а стремится проявить себя на службе славному городу Порт-о-Ранго. – Так вы – барон, ваша милость? – дружелюбно спросил Дик, оторвавшись от чтения. Эдон Лансио надменно кивнул. – Это замечательно, – улыбнулся Дик. – Знаете, я тоже был бароном. Три года. Юный эдон захлопал глазами, пытаясь вникнуть в последнюю фразу. А Бенц закончил чтение рекомендательного письма, осторожно подогрел на свече неповрежденную сургучную печать и прилепил ее на место. – Как я понимаю, вы еще не ходили с этим письмом к коменданту? – Завтра собирался, – сердито ответил пленник. – Вот и хорошо, – одобрил Дик. – Вот завтра и пойдете. А я, пожалуй, схожу туда сегодня. С вашим письмом, если не возражаете. Пленник возражал, да еще как! Но Дик хладнокровно ему ответил: – Вы говорили, ваша милость, что нужно сосредоточиться на своем блистательном пути и не преклонять слух... ну, к чужому вяканью, как-то так, да? Мне понравилось, я тоже так хочу. Где здесь «тихая рыбка»?.. А, вот! В гостиницах Порт-о-Ранго был принят спандийский обычай. Каждому постояльцу выдавали деревянную рыбку с веревочной петелькой на плавнике. Если постоялец не хотел, чтобы его тревожили, он вешал рыбку на свою дверь снаружи. – Сегодня они не сунутся убирать со стола, но утром встревожатся, что господин барон не требует завтрак, и рискнут сунуть нос в комнату. И увидят, что постоялец лежит на кровати – связанный и с кляпом во рту... Нет-нет, ваша милость, не спорьте. Будет гораздо хуже, если завтра служанка обнаружит в постели ваш труп с перерезанным горлом. Представляете, как ужаснется бедная женщина! Пленник тут же согласился, что незачем так пугать служанку. Он покорно дал уложить себя в постель и связать, а Дик положил ему на подушку обещанную золотую монету и пожелал впредь щедрых милостей Таргана Непреклонного.
7
Ждал учтивый меня прием, Вечеринка из мира грез... ...Ждали чаши с вином и льдом, Чудо- клавишник виртуоз И фуршет без особых затей, Но отменно съедобный, А еще водопад новостей И хозяин предобрый.
(М. Щербаков)
Бенц оставил в гостиничной комнатушке весь свой наряд, кроме шляпы. Молодой небоход считал ее чем-то вроде талисмана. Эту шляпу с орлиным пером два года назад подарили Дику друзья-студиозусы (после того как прошлый головной убор был торжественно съеден по обещанию – ах, незабываемая была история!). Когда пришлось удирать из Белле-Флори, Дик не бросил шляпу. Она прошла с ним весь путь до Порт-о-Ранго – и дальше, в небеса! Поэтому и сейчас Дик надел ее, предварительно загнув поля вниз, чтобы хоть немного скрыть лицо. Из гостиницы удалось выйти незамеченным... во всяком случае, если за Бенцем кто-то и шел, то остановить не пытался, и на том спасибо.
* * *
Комендант, эдон Адемаро ду Бичето, принял незнакомца приветливо, тут же сломал многострадальную печать, прочел письмо от ду Вилье-Тахо и принялся расспрашивать «эдона Лансио» о делах и здоровье старого приятеля. Дик тут же измыслил для своего новообретенного родича ревматизм, проистекающий от жизни в сырых местах, практически на болоте – уж так неудачно расположено имение эдона Ортасио! – Странно, – удивился хозяин дома, – он мне об этом не писал... правда, последнее письмо было года два назад, если не три. – Дядюшка Ортасио не любитель писать письма, – поддакнул Дик. – Но он помнит о вашей старой дружбе. И когда я пожелал, так сказать, расправить крылья и улететь из отчего гнезда, он рассказал о человеке, который может послужить для меня примером не только всяческих добродетелей, но и умения сделать карьеру. – Да? А мне он в свое время говаривал, что я свалял дурака и толком не распорядился своими связями при спандийском дворе. Мне, знаете ли, пришлось покинуть столицу из-за дуэли. И все, чего я сумел достичь, – должность коменданта порта в этом сумасшедшем доме, который именует себя вольным городом. – Да кому нужны эти обветшалые, пыльные придворные должности? – с жаром вскричал Дик. – Разве не лучше держать руку на пульсе большого торгового города? Разве не лучше чувствовать себя господином самого главного, что есть в этом городе... того, что дает городу могущество... да что там – саму жизнь? Кто главнее коменданта порта? Бургомистр? Ха! Глава гильдии торговцев? Дважды, трижды ха! Не надо скромничать, эдон Адемаро. Я уверен, вы знали, что делаете, когда отбросили возможность получить должность главного подавателя королевских кальсон на утреннем одевании – или что там мог предложить вам двор? – и вместо этого взяли настоящую силу и настоящую власть! Эдон Адемаро, пухлый лысоватый коротыш, выпучил глаза. Ему явно до сих пор не приходило в голову взглянуть на свое положение с такой точки зрения. – А... ну да... имеем в городе кое-какой вес, имеем. И приятно, что молодежь так думает... ценит, так сказать... – За всю молодежь не поручусь, но я обдумал этот вопрос настолько серьезно, что приехал сюда с надеждой получить должность при вас. Хотя и пришлось оставить на управляющего свое поместье. Которое, кстати, не назовешь маленьким. Взгляд эдона Адемаро внезапно стал прицельным, хищным. А голос зазвучал мягко: – Я ценю ваши высокие устремления, молодой человек, и уверен, что могу помочь вам. Но этим вечером мы не будем говорить о делах. Позволю себе пригласить вас на небольшой семейный праздник... о, ничего особенного! Просто ровно тридцать лет назад моя супруга, эдона Мирита, избрала себе небесную заступницу – Лаину Ласковую. На празднике будут только родные и друзья. Ну и как положено – до рассвета. Я представлю вам свою дочь, эдонету Хасинту, которая избрала ту же небесную покровительницу, что и мать. Дик поклонился, изображая благодарность, и подумал: «А ведь сейчас он прикидывает, велико ли поместье у наивного провинциального молокососа. И годится ли молокосос в женихи дочке».
* * *
Праздник если и был скромным, то только по количеству гостей, в остальном же его можно было назвать даже роскошным. Тихая музыка, льющаяся из-за портьеры, отделяющей музыкантов от гостей; стол, уставленный посудой из серебра, заморского фарфора и граненого халфатийского стекла; оранжерейные цветы в вазах. Гости вели чинную беседу, ожидая, когда вернется хозяин дома, вышедший к нежданному посетителю. Хозяин вернулся не один, а с незнакомым молодым человеком. Слуги быстро поставили на стол еще один прибор. Эдон Адемаро представил всем барона ду Арте, племянника своего старого друга. – Покорнейший слуга вашей милости, – изящно поклонился Дик хозяйке дома,. осанистой, рослой даме с орлиными чертами лица. – Лаина Ласковая, бесспорно, добра к вам, об этом говорит ваш цветущий вид, ваша неотразимая красота. Если я погрешил против хорошего тона, вы уж простите провинциала, только что спустившегося с диких гор Сьерра-Тахо. – Ах, что вы, эдон Лансио, ваши манеры были бы уместны и при дворе! – доброжелательно ответила эдона Мирита и бросила взгляд на дочку. Эдонета Хасинта внешностью удалась не в мать, а в отца – пухленькая, с курносым носиком. Но было в ней обаяние, был огонек в глазах. Увы, в присутствии властной матери она тушевалась и выглядела неловкой дурочкой. Сейчас жесткий взгляд матери заставил ее вступить в разговор, и Хасинта пролепетала учтивый вопрос: как понравился гостю город? Дик ответил охотно и многословно, причем одним из ярчайших украшений Порт-о-Ранго, какие успел увидеть, назвал обеих хозяек этого гостеприимного дома. И эдона Мирита, и эдон Адемаро были явно довольны ответом. Но Дик, чья наблюдательность обострилась в двусмысленной и опасной ситуации, заметил, как напрягся один из гостей, как вслушивается он в безобидную светскую беседу. Это был молодой человек, стройный, смуглый, черноволосый – не халфатиец ли? Одет он был как состоятельный спандиец, но это ни о чем не говорило. Вон Райсул тоже не ходит в халате и туфлях с загнутыми носами, а носит бело-синюю рубаху леташа... Дику представили каждого из гостей: троих родственников, двоих портовых чиновников с супругами и этого самого молодого человека. Дик не ошибся: черноволосый юноша действительно оказался племянником богатого халфатийского купца. Сайхат, сын Шераддина, прибыл в город вместе с другими торговцами-халфатийцами, чтобы все здесь подготовить к скорому прибытию халфатийских кораблей. Седой толстяк в алом камзоле, брат хозяйки, принялся расспрашивать «эдона Лансио» о его поместье. Дик сложил целую поэму в прозе о небольшом, но очень прибыльном владении, после чего эдона Мирита стала еще любезнее, а ее дочь получила еще несколько сердитых взглядов: мол, не сиди, как курица на насесте, очаровывай барона! Семейство ду Бичето, проживая в вольном городе, все же соблюдало обычаи и традиции Спандии. Перед тем как пригласить гостей за стол, полагалось преподнести им «угощение для души». Первым развлек гостей «хозяин дома»: взял флейту и исполнил незамысловатую франусийскую мелодию. Гости отблагодарили его рукоплесканиями. Затем хозяйка дома села за клавесин, гости обступили инструмент кольцом, а брат хозяйки и его супруга, встав возле клавесина, весьма недурными голосами запели дуэт из оперы «Вознагражденная добродетель». Краем глаза Дик заметил легкое движение слева. Обернулся – и успел заметить, как эдонета Хасинта исчезает за открытой дверью в соседнюю комнату. Бенц пробежался взором по гостям, заметил, что исчез халфатиец Сайхат – должно быть, удалился во время первого музыкального номера. Усмехнувшись, Дик начал шаг за шагом тихо отступать к двери. Оказавшись у дверного косяка, он услышал за портьерами тихие, но страстные слова: – Радость моя, рубин моего сердца! Я тебя никому не отдам! – Но отец же сказал, что не согласен! И мама тоже ни за что не отдаст меня за халфатийца! – Никого не спрошу, грифоненок мой! В летучую шлюпку посажу, из города увезу! Выходи этой ночью на крышу, я подгоню шлюпку. А потом поженимся, твои родители простят. А не простят – мы с караваном в Халфат... На руках тебя буду носить, моя бирюза, невольниц приставлю, чтобы каждый вздох твой ловили! В шелка одену, на пальцы перстни с алмазами... – Сегодня же праздник, гости до утра не разойдутся. Мама с меня глаз не сводит, как же я – на крышу? Может, завтра? – Завтра поздно, роза моя! Завтра дядя, старый дракон, отправляет меня домой, в Байхент. Я не уеду, я тайком останусь в городе, но шлюпку будет не достать. – Сайхат, я боюсь... – Ничего не бойся, рассвет мой алый, все равно увезу, никому не отдам... Или разлюбила? – Ой, что ты... нет! Дик был уже в соседней комнате, но влюбленные, вцепившись друг другу в плечи и глядя в глаза, не заметили его появления. А за дверной портьерой звучат уже последние рулады. Сейчас эдона Мирита снимет руки с клавиш, обернется и обнаружит, что дочь ускользнула из комнаты. Ну вот – аплодисменты... – Друзья мои, – быстро, негромко проговорил Дик, – сейчас здесь будет эдона Мирита. Эдонета вспыхнула и закрыла лицо руками, а молодой халфатиец грозно шагнул к Дику. – Тихо-тихо, я не враг чужой любви, – так же быстро продолжил Бенц и оглянулся на дверь. Почти сразу портьера отлетела в сторону под решительной смуглой рукой. Эдона Мирита вплыла в комнату, словно флагманский корабль, атакующий пиратскую эскадру. Но «эдон Лансио» тут же ее перехватил и обезоружил: – Ох, прекрасная эдона, умоляю простить невежу-провинциала! Ну виноват я, виноват! С детства не выношу музыку, даже прекрасную, у меня от нее голова болит. А вот живопись обожаю! Когда эдон Адемаро вел меня через эту комнату, я обратил внимание на... – Дик бросил быстрый взгляд на стену, – ...на эти прелестные миниатюры. Ваша очаровательная дочь так мило рассказала о них мне и вот этому господину... прошу прощения, не очень расслышал имя... – Сайхат, – сдержанно отозвался халфатиец. – Мне и господину Сайхату. – Бенц устремил на хозяйку такой чистый, такой простодушный взор, что та почти успокоилась. И впрямь, все выглядело пристойно. Умница дочка увела состоятельного и знатного юношу от гостей в соседнюю комнату. Правда, к ним прицепился третий – нежелательный поклонник, настырный чужеземец. Но это не страшно. – Дитя мое, живопись – это прекрасно, но сейчас твоя очередь услаждать слух гостей музыкой. Где твоя лютня? Она подхватила дочь под руку, потащила к двери. На ходу обернулась: – Ах, эдон Лансио, как жаль, что у вас болит голова! Но музыка продлится недолго. А потом мы все пойдем к столу. Обе спандийки исчезли в соседней комнате. Сайхат двинулся следом, но Бенц встал у него на пути. Он не собирался так просто отпускать человека, у которого есть летучая шлюпка. Надо же как-то удирать из города! – В чем дело? – холодно поинтересовался Сайхат. Бенц заговорил жестко и повелительно: – Вы, сударь, не будете садиться за стол. Как только закончится музыка, вы вспомните про какое-нибудь неотложное дело, учтиво распрощаетесь с хозяином и покинете дом. Сквозь смуглую кожу халфатийца пробился румянец гнева, с губ сорвалось ругательство на родном языке. Но Дик не дал себя перебить: – И пойдете готовиться к побегу. Халфатиец ошарашенно замер, и Дик беспрепятственно продолжил: – Когда городские часы пробьют полночь, вы причалите к крыше этого дома – здесь ведь плоская крыша с садиком, так? – Да, но... – Шлюпка, полагаю, наемная – вам же вера не велит... Узнайте заранее – лескат хорошо отдохнул? Сыт? Выдержит ночной полет? – Да, но... – Это главное. Эдонета Хасинта выйдет на крышу. Позаботьтесь, чтобы все было готово для дальнего пути. С крыши придется лететь уже за городские стены. – Но как же красавица выйдет на крышу? Мать не отпускает ее от себя ни на шаг. – Со мной отпустит. Вы что, еще не поняли? Я знатен и богат, эдона Мирита видит во мне завидного жениха. – Я тоже знатен и богат, – буркнул халфатиец. – Но эта почтенная женщина не хочет отпускать дочь в чужую страну. – Я так и понял, – кивнул Дик. – Как только вы уйдете, я начну напропалую ухаживать за эдонетой Хасинтой и найду удобную минуту, чтобы рассказать ей о вашем плане. Конечно, она ничего не сможет взять с собой – только то платье и драгоценности, что на ней. – Мне не нужны ее драгоценности! – возопил халфатиец так горячо, что Дик поспешил шикнуть на него. – Я подарю ей наряды из атласа и украшу волосы жемчугом. – Вот и хорошо. Конечно, силой я ее на крышу не потащу. Рискнет сама на побег – ваше счастье. Не осмелится – я не виноват. В черных глазах халфатийца мелькнуло подозрение: – А как вы потом вернетесь в дом? Что скажете почтенному Адемаро? – Ничего не скажу. Улечу с вами. Надеюсь, не бросите? – Но вы же хотели стать чиновником в порту... – Чтобы помочь истинной любви, я готов пожертвовать карьерой! – с пафосом произнес Бенц.
III. ОБРЕТЕНИЕ ГОРЬКОЙ СВОБОДЫ. Части 8-10
8Погадай, возьми меня за руку, А взяла – не надо гадать...
(А. Вознесенский)
За столом Бенц был душой общества, сыпал веселыми байками, отвешивал комплименты то хозяйке, то ее дочери, спел по просьбе гостей короткую застольную песню. Он не удивился, когда его усадили рядом с эдонетой Хасинтой. Девушка была бледна, она неумело скрывала тревогу, не обнаружив за столом своего возлюбленного. Когда отведавшие вина гости завели общую беседу, Дик под шумок рассказал на ушко своей милой соседке про планы Сайхата. Бледность Хасинты сменилась жарким румянцем. Мать заметила это – и бросила на мужа выразительный взгляд. Когда гости насытились и разговор начал иссякать, эдона Мирита сообщила: – Мой дорогой супруг решил сделать к сегодняшнему празднику подарок – мне и вам всем. Полагаю, вам приходилось слышать о загадочной гадалке Вьехе. Все с интересом закивали. – Никто не знает, где живет эта удивительная старуха. Она сама приходит в тот дом, какой выберет, и с невероятной точностью рассказывает хозяевам дома о их прошлом, настоящем и будущем. Мой супруг ухитрился найти гадалку и нанять на сегодняшний вечер. Вьеха предскажет судьбу нам всем! Гости шумно выразили свое восхищение. – Мудрая гостья вот-вот прибудет, – подпустила таинственности в голос хозяйка. – Я приказала провести ее в голубую гостиную. Мы будем входить туда по одному. Мирита шутливо погрозила гостям пальцем. – Уверена, что некоторые шалуны и проказницы не захотят, чтобы их былые или нынешние похождения обсуждались при всех! Гости захихикали, весело переглядываясь. Слуга тихо вошел в столовую, остановился за спиной хозяйки и, склонившись над ухом. что-то сказал ей. Эдона Мирита взмахнула сложенным веером: – Ах, наша необычная гостья уже прибыла! Кто хочет первым заглянуть в будущее? Все на миг замешкались, и Бенц этим воспользовался. Наверняка гадалка, как все ее товарки по ремеслу, любит деньги. Пожалуй, ее можно будет уговорить сказать несколько нужных словечек. Жаль, при себе только один делер... авось хватит на мзду старухе! «Эдон Лансио» поспешно вскочил на ноги: – Если господа и дамы не сочтут меня дерзким... – Ах, что вы, что вы, ваша милость! – заулыбалась хозяйка и обернулась к слуге. – Хозе, проводи господина барона в голубую гостиную.
* * *
Гадалка походила на черную ворону, нахохлившуюся посреди веселенькой гостиной с голубыми цветочными обоями. Черный плащ с низко опущенным капюшоном скрывал фигуру и лицо. Руки, деловито тасующие колоду карт, были затянуты в черные нитяные перчатки. Женщина сидела на стуле с высокой спинкой у мраморного столика. Второй стул, рядом с нею, был поставлен для гостя. Дик уселся и приветливо спросил: – Как гадать будем, матушка? По руке или на картах? При звуке его голоса старуха вздрогнула, прекратила тасовать колоду, вскинула голову – и тут же вновь ее опустила. – Как прикажешь, господин, – хрипло шепнула она. – Можно сначала на ладонь глянуть, а можно и карты раскинуть. – Нужен ли я еще вашей милости? – спросил от дверей слуга. – Нет, ступай. Старуха проводила слугу взглядом – и лишь тогда, когда дверь закрылась, взяла обеими руками руку Бенца. – О! – выдохнула старуха. – Ты молод, но у тебя ладонь мужчины, познавшего жизнь. Ты человек суровой судьбы. Опасность позади, беда вокруг, смерть впереди. – Да? Не удивила. Смерть у всех впереди, лишь бы подольше там иоставалась! – Но твоя уже на тебя глядит, ухмыляется. Дик начал сердиться. Раз ты гадалка, так ври клиенту что-нибудь веселое да приятное! А пугать нечего. – А твоя, стало быть, далеко отсюда? – процедил он. – Может, в Таумеклане? Или еще где за морем? Ну-ка, покажи ладонь, сам тебе погадаю! И схватил женщину за левую руку. Та взвизгнула, шарахнулась. вырвалась. Всем телом подалась в сторону, готовая вскочить со стула и броситься к дверям. Но Дик не пошевелился. Он был удивлен. Взвизгнула старуха звонко, молодо. И движение, которым она выдернула руку, было ловким, сильным... – Не бойся, матушка, – сказал Бенц мирно. – Раскинь лучше карты. Успокоившись, старуха вернулась на место, вновь принялась тасовать колоду. А вот у Дика начисто пропало то легкое, приподнятое, веселое настроение, что владело им за ужином. Еще недавно самозванец чувствовал себя так, словно срывает выигрыш за выигрышем; удача несла его в ладонях. А теперь – стоп. Теперь надо насторожиться. Что-то не так, но что? Вьеха тем временем принялась медленно выкладывать на столик карты. Дик с нарастающей тревогой глядел на сложную фигуру, похожую на снежинку в кольце. Часть карт упала на столик рубашками вверх. Небоход не верил в гадание – ни на картах, ни по ладони, ни на ореховой скорлупе. Но в движениях рук старухи было что-то завораживающее, недоброе, опасное. И еще беспокоило неуловимое воспоминание. Словно комар кружится вокруг, а не поймаешь. – Странно! – возгласила Вьеха. – Если бы не знала. куда меня позвали, решила бы, что гадаю простолюдину. Прости, господин, обидеть не хочу, да только так карты легли. У Бенца холодок пробежал по спине. Он покосился на мраморный столик – словно куски раскрашенной бумаги и впрямь могли его выдать. – Вот грифон. – Вьеха коснулась пальцем клювастой головы на карте. – Это знак неба. Твою душу тянет ввысь, господин, и тянуть будет, если не перечеркнет твой небесный путь вот эта карта – факел. В этом раскладе она означает смерть. – Да сроду она не означала смерть... – трепыхнулся было Дик, которому в детстве дядя Рейнард шутки ради показал азы гадания – Означает, если рядом выпала чаша, – не дала себя сбить Вьеха. – Причем чаша перевернутая. Кончилась жизнь, вся вытекла, как вода из чаши. Дик открыл было рот, чтобы возразить, но промолчал. Не потому, что испугался. Просто в этот миг он понял, что показалось ему странным в облике гадалки. Когда женщина шарахалась от него, плащ распахнулся, приоткрыв платье. Темно-синее. Расшитое по подолу белыми вьюнками. И Бенц вспомнил, где он видел это платье. Совсем недавно. Сегодня. «Не может быть...» Дик усилием воли сдержал нахальную ухмылку и вопросил трагическим тоном: – А карты говорят, есть ли у меня надежда избежать смерти? Гадалка вперила взгляд в расклад: – Ох, сложно! Два лучника – спандийский и джермийский – целят в твою карту. Грифон далеко – небо тебя не спасет. Разве что надежду дает эта спандийская дама... – Знаю! – догадался Дик. – Спандийская дама означает гадалку, которая мотыжит мне мозги всяким вздором – а, Росита? Гадалка дернулась, словно ее ударили по щеке. Вскочила, но Бенц поймал ее за руку и силой усадил обратно. – Не прыгай, коза прозорливая! Только пискни мне поперек характера – все про тебя расскажу здешнему хозяину. – А я – про тебя! – змеей прошипела Росита. – Тебе слуга сказал «ваша милость». С каких пор ты дворянином заделался? – Я сюда пришел с рекомендательным письмом! – не дал себя запугать самозванец. – Мне руки скрутить не рискнут, а ты явная мошенница. Кому проще отсюда удрать? Росита притихла. Сейчас она не прятала лицо, держала голову высоко. Капюшон почти не скрывал страшноватого грима – горбатый нос среди извилистых морщин. – Если я созову хозяев и гостей, – продолжил Бенц, – и при всех сдерну с тебя это уродство, покажу твое смазливое личико – будет тогда вера твоим словам? – Не надо! – пискнула Росита. – То-то же! С этого бы и начинала! – Дик, – вкрадчиво произнесла спандийка, – договоримся по-хорошему. Ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Я тут всем погадаю и тихо-мирно уйду, а? Бенц молчал, и девушка поспешно добавила: – Если хочешь, я во время гаданья скажу хозяевам про тебя что-нибудь хорошее. – Так договориться можно, – кивнул Дик. – А я, когда отсюда выйду, расхвалю твое гаданье. Но вношу поправку курса: никуда ты отсюда тихо-мирно не уйдешь! – Почему? – Да потому, что ты, гадюка подколодная, едва перешагнешь порог – сразу побежишь к эдону Манвелу. – Я?! Дик, что ты такое говоришь? – А про мой приход в ваш домик ему чайки накричали? Собачонка соседская натявкала? Росита чуть помолчала, а затем спросила неуверенно: – Да как мне остаться-то? Я не гостья. Погадала, получила деньги – и пошла вон... – Они собираются разойтись засветло. Вот и скажи хозяйке или хозяину, что самое верное гадание – на рассвете, с первыми солнечными лучами. Не мне учить тебя вранью. А я уйду затемно. Росита медленно кивнула: – Пожалуй, это я сумею. – Тогда слушай. Споешь хозяевам романс о том, что лучший жених для их дочери – барон Лансио ду Арте. – Что еще за барон? Откуда он взялся? – Из поместья возле Сьерра-Тахо.. Ну, это я. – О боги, Старшие и Младшие! Дик Бенц, ты рехнулся? – Угу, уже и сам так думаю...
* * *
Вернувшись в столовую, Бенц воздел руки к потолку и заявил сгорающим от любопытства гостям: – Невероятно! Она читала прошлое, как по книге. И столько сказала о будущем... Тут он бросил взгляд на хозяйскую дочку, с подчеркнутым смущением отвел глаза, вернулся на свое место за столом и. не дожидаясь, пока подойдет слуга, налил себе вина.
9
Я принял, как святыню, в руки Ее, закрытую фатой, И весел – были тихи звуки, И челн – был призрак над водой.
Она не молвила ни слова И не явила нам лица, Но громче ропота морского Стучали сильные сердца!
(В. Брюсов)
Пока гости по одному выходили в голубую гостиную и возвращались оттуда, преисполненные изумления и восхищения, Дик вовсю ухаживал за эдонетой Хасинтой, не забывая при этом поглядывать на большие напольные часы. Когда время приблизилось к полночи, Дик перевел разговор на прелестный обычай спандийцев – разводить на плоских крышах цветы. Дамы оживились, наперебой принялись рассказывать, какие цветы растут в их «поднебесных садиках». Эдонета Хасинта произнесла застенчиво: – Наш «садик» не очень хорош, но оттуда просто волшебный вид на море. Особенно в лунную ночь, это просто сказка! «Умница!» – воскликнул про себя Бенц. Судя по довольной улыбке, скользнувшей по губам хозяйки, эдона Мирита подумала то же самое. – В нашей жизни так не хватает сказки! – сказал Дик нежно. – Хотел бы я хоть одним глазком увидеть с вашей крыши луну над заливом! Может ли скромный гость попросить вас, эдонета, стать его проводницей? – Ах, надо спросить маменьку! Эдона Мирита (которая уже побывала у гадалки и выслушала намеки на счастье, грядущее от Сьерра-Тахо) сочла просьбу гостя скромной и приличной. Лишь строго сказала дочери, чтобы та возвращалась через несколько минут и обязательно набросила мантилью – ведь наверху холодно!
* * *
Шлюпка зависла у края крыши. Сидевший на корме пожилой леташ явно нервничал (и Бенц вскользь понадеялся, что его волнение не передастся лескату). На мрачном лице Сайхата даже в лунном свете можно было прочесть, что он уже потерял остатки терпения и готов прорваться в дом, снося на своем пути все живое и неживое. Эдонета Хасинта от волнения закрыла лицо мантильей. Девушка не ответила на быстрые, жаркие слова халфатийца, но вцепилась в его руку обеими руками, и жест этот ни в коем случае нельзя было истолковать как «ах нет, верните меня домой, к маме!» По правде сказать, у Дика шевелился на душе червячок: а вдруг Сайхат – хитрый мерзавец? Похитит девушку и продаст в рабство... а он, Дик, выходит, сообщник негодяя? Но при взгляде на халфатийца он успокоился. Этот парень свою подружку не отдаст никому и ни за какие пряники! – Меня не забудьте! – напомнил Бенц влюбленным. – А то как я вернусь к гостям? – О да, конечно, да! – виновато отозвался Сайхат. – Прыгай на корму, да наградят тебя все боги этого мира! Шлюпка взмыла вверх. Халфатиец мягко усадил девушку на скамью, сел рядом, успокаивая, а потом огляделся – и устремил взор себе под ноги. «А ведь для него этот полет – прегрешение против веры! – сообразил вдруг Бенц. – Пророк Халфа запретил летучие корабли! Да... крепко же зацепила парня эта сероглазая барышня!» Темный, сонный город осыпался вниз. Блеснул отсвет луны в море. Небо приняло легкую шлюпку, ровный поток воздуха понес ее прочь из города. Эдонета Хасинта сидела, левой рукой придерживая у лица мантилью, а правой вцепившись в скамью. С городской стены шлюпку в рупор окликнул часовой, началась суета. Эдонета вздрогнула, но Бенц даже не взглянул вниз. Он понимал, что наземные копьеметы вряд ли достанут маленькую шлюпку на такой высоте, а пушки и вовсе плохо годились для стрельбы вверх.
* * *
Пока двое влюбленных и их дерзкий сообщник улетали навстречу свободе, в оставленном ими доме праздник превратился в сущее безумие. Слуги без толку метались по крыше, размахивая факелами. Эдон Адемаро орал на слуг. Эдона Мирита полулежала в кресле, а все гостьи столпились вокруг нее, утешая хозяйку дома и наслаждаясь разворачивающимся скандалом. Один из слуг сказал, что видел в небе черную тень, закрывшую звезды, и понял, что это пролетел Небесный Кашалот, предвестник смерти. Слуге дали по шее и сказали, что он болван. Более толковые сведения сообщила горничная, которая незадолго до этого вышла на балкон за перчатками, которые там забыла хозяйка. Девушка увидела шлюпку и стоящего в ней человека. Нет, она его в темноте не узнала, а крик подняла не сразу, потому что от ужаса лишилась сознания прямо на балконе. Когда очнулась, было уже поздно. Росита, все еще сидевшая в голубой гостиной, вслушивалась в гомон, охвативший дом. Даже дверь приоткрыла, чтобы лучше слышать. И смогла понять, что исчезла господская дочка. Конечно, это штучки неугомонного Бенца! Но ей-то, Росите, как быть? Удрать бы отсюда, но сейчас не получится. Рано или поздно вспомнят, что в гостиной сидит гадалка, и бедняжку Вьеху потребуют к ответу. Еще, чего доброго, сообщницей назовут! А что скажешь? Назовешь главным виновником барона ду Арте? Но ты же сама только что объявила его воплощением всех добродетелей, какие только можно найти на всей Антарэйди, от океана до океана! Ладно, здесь она как-нибудь выкрутится. Главное – потянуть время, а потом ухитриться выйти из дома. А там просто – сбросить плащ, содрать наклеенный нос... Но после этого придется убегать не только из особняка коменданта, но и из города. Она не сумела выполнить второе подряд поручение эдона Манвела. Да он же ее за это живьем распотрошит!.. И тут Росита вскинула голову. А кто сказал, что она провалила поручение? Когда хозяева вспомнят о гадалке и решат спросить ее о побеге дочери... о-о, как тогда развернется Вьеха! Козни злобных халфатийцев! Заговор подлых халфатийцев! Происки коварных халфатийцев! Уж она расстарается, чтобы бедный эдон Адемаро впредь дергался, услышав слово «Халфат»!
* * *
Шлюпка стояла на сыром прибрежном песке. Эдонета Хасинта все так же сидела на скамье, закрыв мантильей лицо. А Бенц прощался с Сайхатом. – По нашим обычаям, – веско говорил халфатиец, – тот, кто помогает жениху похитить невесту, становится братом. Возьми, мой благородный и отважный брат! – Юноша снял с руки серебряный браслет с чеканным узором и протянул Дику. – Мой отец – почтенный Шераддин, сын Майсуна. Он живет в Байхенте, возле площади Трех Грифонов. Он знатен и богат. Если когда-нибудь судьба сведет тебя с ним или с любым из моих родственников, браслет расскажет, какое большое дело сделал ты для меня. Это мой талисман, я ношу его со дня усекновения уха. Дик знал, что что халфатийцы в знак совершеннолетия отсекают себе часть уха – в память о пророке Халфе, которого некогда велел так наказать злобный правитель. Отступив на шаг, Дик учтиво сказал: – Я ценю щедрый подарок и как раз подумываю о поездке в Байхент. Но вдруг твои родственники, уважаемый Сайхат, решат, что я украл браслет? Юный халфатиец усмехнулся: – О нет! Мне и моему старшему брату отец заказал браслеты у мастера, известного хитроумными замочками и застежками. Попробуй надеть браслет! Украшение наотрез отказывалось держаться на руке Бенца. Концы не сходились вместе, на них не было застежки. Сайхат показал, на какие завитушки узора надо нажимать, чтобы из концов браслета выскользнули штырьки и, сцепившись, образовали застежку. Халфатиец поклонился названому брату, вернулся в шлюпку и кивком дал леташу команду на взлет. Шлюпка вновь скользнула над водой и ушла в сторону горизонта, уже затлевшегося рассветными лучами. Бенц, помрачнев, надел браслет на левую руку. Он пробрался в город за своей девушкой – а вместо этого помог украсть чужую. Сайхат нашел свое счастье, а Дик возвращается на борт «Миранды» с пустыми руками. Ах, Кэти... как ты могла... Рассветный лес, подступавший к побережью, сейчас словно дразнил парня: вот по этому песку сейчас бы могли идти они с Кэти, вот этих птиц слушали бы, вот этой опушкой любовались бы... Еще недавно Бенц чувствовал душевный подъем от удачного побега. Славно получилось! И сам ноги из города унес, и Сайхату с Хасинтой помог! А сейчас одиночество навалилось на грудь, мешая дышать, мир вокруг окрасился в черный цвет. – Зато я свободен, – сказал Дик вслух. Да, он был свободен. Не надо было решать, как устроить будущее – свое и русой большеглазой девочки. Не надо было заботиться о двоих. Жизнь покатилась легко и беспощадно, как сорвавшийся с горы камень – эй, не стой никто на пути! Но какой же горькой была эта свобода! «Эх, рому бы сейчас хватануть... – тоскливо подумал Дик. – Чтобы в груди так не болело... чтобы забыть...» И всю дорогу до Крабовой бухты он слышал, как в ушах стучала кровь злым, жестким звуком: «Кэти! Кэти! Кэти!»
* * *
Двое моряков, люди Кривого Диого, заканчивали перегрузку бочонков в трюм юркой, с небольшой осадкой фелуки. Сам Кривой Джо стоял на берегу и беседовал с Райсулом. – Дать знать, когда караван соберется возвращаться в Халфат? Я-то могу, но зачем это твоему капитану? Уж не вздумал ли он напрямую торговать с халфатийцами, вырвать у меня кусок изо рта? – Ай, зачем плохие слова говоришь? Какая торговля? Ты в нашем трюме был, наш груз целиком забрал! – Груз-то я видел, а вот на капитана взглянуть не удалось. – Капитан не девушка, чего на него глядеть? По делам отлучился, тебе же сказали! – Сказать-то сказали... я вот могу сказать, что я спандийский принц! А вдруг вы взбунтовались, капитана порешили, а теперь замыслили ограбить караван? А мне с этими халфатийцами еще работать! – Зачем такое говоришь? Как порешили, почему порешили?.. Ай, смотри! Вот же он, капитан, по берегу идет! К ним действительно приближался Бенц, но в каком виде! По мрачной физиономии можно было подумать, что команда действительно взбунтовалась, но не добила капитана – и теперь он грядет для беспощадной мести. Райсул радостно сунулся было с приветствием, но капитан проигнорировал его и отрывисто обратился к Кривому Диого: – Вино перегрузили? – Заканчиваем, сударь. – Один бочонок оставьте на палубе. Я за него заплачу.
10
...Бенц! Ступайте в свою каюту и хорошенько проспитесь!
(И. Бродский)
Экипаж, находившийся на грани бунта, собрался в грузовом трюме на тайный совет. – Вот нашел время нажраться! – зло сказала Мара. – Караван вот-вот уйдет! – А может, оно и к лучшему? – осторожно спросил Отец. – Упустим караван, не отправится капитан в Халфат, понемногу забудет про эту дурацкую историю... – Почему «дурацкую»? – взвился Райсул. – Не пойдет капитан, я один пойду! Я сам найду эту бабу! Узнаю, почему меня из грифоньего патруля выгнали! – А ну, цыц! – подал голос боцман. – У тебя договор с капитаном, ты без спросу не можешь уйти с корабля! – К демонам договор! Все равно уйду! – И капитан все равно уйдет! – горячо добавил юнга. – И без каравана уйдет, раз обещал! – Цыц, я сказал! Мало нам капитанских истерик!.. И ты, малец, разболтался... Лита, что он сейчас делает? Девушка, сидевшая ближе всех к лестнице, поднялась по ступенькам, выглянула на палубу, поспешно подалась назад – и захлопнула крышку. – Он на палубе. Кидает нож в дверь каюты. – Попадает? – заинтересовался Отец. – Отсюда не видно. – Вот зараза! – прорычал боцман. – Я надеялся, он проспится и в ум придет. А он очнулся – и снова пополз вино лопать. – И без закуски, – тихо добавил юнга. – Он все время поминает Кэти, – вздохнула Лита. Боцман витиевато высказал то, что думает о бабах вообще и о Кэти в частности. Мара, не отреагировав на оскорбление всего женского рода, спросила озабоченно: – Может, если поест, в ум придет? Он же на пустое брюхо хлещет винище. – Я носил ему еду, – пискнул юнга. – Он кинул в меня табуреткой. Промазал. – Наш капитан – и промазал? – изумился Райсул. – Ай, что вино с человеком делает! Филин, до сих пор молча сидевший в углу трюма и почти ничего не понимавший в человеческой беседе, все же решил высказаться: – Капитану плохо от вина? Может быть, не давать ему пить вино? Все обернулись к илву. Тот засмущался от общего внимания. – Да как же ему не дашь... – начала было Мара. Но боцман перебил ее: – Леташи, илв говорит дело. Видал я пьянчуг, что по несколько дней в запое валялись, а потом из него выходили – и ничего. Но наш-то не такой. Наш молодой и непривычный. Совсем у него мозги в узел завяжутся – что будем делать? Еще пойдет нас убивать... или подпалит «Миранду»... – Я утром послушала, что он там мямлит, – неохотно сообщила Мара. – Он про наших лескатов говорил. Мол, надо выпустить тварюшек на свободу. Кэти, мол, его бросила, так пусть уж все его бросают... – Плохо! – хмыкнул Отец. – Если и впрямь в море выпустит, нам с Марой долго их подманивать... – Простака, может, и подманим, – угрюмо поправила пастушка, – а Лапушку вряд ли. Она бойкая, ее только выпусти без сетки... – Так что илв говорит верно, – подытожил Отец. – Если надо – свяжем капитана. Веревками. И будем выводить из запоя. – Веревками? – потрясенно переспросил юнга. – Это капитана-то? Все подавленно замолчали. Поднять руку на капитана, даже пьяного в хлам... – Запереть в каюте? – неуверенно предложил боцман. – Поорет изнутри, потом уснет... – Голова-то при нем останется, – мрачно возразил Отец. – Причем пьяная и дурная. Сейчас он только ножами да табуретками кидается. А если вообразит, что в плену... Как бы не стал прямо из каюты командовать лескатами! Взлет-посадка, да по пьяни, да вслепую... Все вздрогнули, представив себе, как шхуна нелепо болтается меж водой, небом и берегом, то набирая, то теряя высоту. – Разобьет «Миранду», сын греха, – простонал Райсул. – Вот что, – твердо сказала Мара, поднимаясь на ноги. – Вы тут думайте, как капитана в ум привести, а я займусь лескатами. Филин, ты все равно больше ничего умного ребятам не присоветуешь, пошли со мной. Возьмем все страховочные сети, соорудим в заливе маленький загон. Пусть пока тварюшки на мелководье поплещутся. Филин охотно встал. Он и впрямь извелся, чувствуя общую беду, которой никак не мог помочь. – Верно придумала, дочка, – одобрил Маркус Тамиш. – А вот как бы нам по-быстрому протрезвить наше сокровище, пока караван не ушел? А то ведь они с Райсулом и впрямь одни уйдут. И ничего хорошего из этого не выйдет. Мара и Филин поднялись по лестнице. Илв выбрался на палубу, а Мара задержалась на ступеньках, выглянула наружу и сообщила: – Опять задрых. Прямо на палубе, у двери. И нож в руке. Боцман ухмыльнулся: – Я летал на «Стреле ветра», так после хорошего боя на борту были раненые. А лекарь от страху надрался по самые брови. Так капитан опустил корабль на воду и велел лекаря швырнуть на веревке в море. Соленой воды наглотался – враз протрезвел. – Положим, на «Стреле ветра» ты не служил, не ври, – усмехнулся Маркус Тамиш. – На военный фрегат леташей берут с оглядкой, с чего бы наняли беглого джермийского каторжника? Про пьяного лекаря ты услыхал в кабаке от небоходов со «Стрелы» – что, угадал я? – Угадал, Отец, – смущенно буркнул Хаанс. – А вот насчет купанья... Мара, дочка, погоди, не выпускай тварюшек из трюма. Лита, беги на берег, разводи костер, Райсул тебе поможет. Я научу тебя стряпать похлебку, которая крепко прочищает мозги с похмелья. Горячая, жирная, острая! Но там долго надо разваривать мясо, так что пускай наш господин и повелитель пока спит. А когда у тебя все будет готово...
* * *
Хлынувшая в горло соленая вода выдернула Бенца из тяжелого кошмара. Дик забарахтался, то погружаясь с головой, то вновь выныривая на поверхность и жадно глотая воздух. Мир разлетелся на осколки и не желал вновь складываться в целое. Бенц не мог понять, что происходит, да и некогда было размышлять. Он отчаянно бился, пытаясь удержаться над водой и выкашлять из легких соленую обжигающую гадость. Не сразу пришло понимание, что туловище перехватила веревка, режет под мышками, но помогает держаться на плаву. Болело все тело, но страшнее всего сочилась болью голова. Но нельзя было позволить боли командовать собой – он в воде, он может утонуть! Сознание прояснилось настолько, что Дик понял... нет, понять-то понял, но не поверил, счел продолжением кошмара. Не может же на самом деле быть такое, чтобы капитан судна болтался на веревке, сброшенной с борта?! Корабль завис почти над водой. Так низко, что измученные, пульсирующие от боли глаза различали мерзкие рожи леташей, свесившихся через борт, любовавшихся на позор своего капитана. Гнев даже вытеснил боль. Бунт на шхуне, да? Ладно, он еще доберется!.. Ну он тогда!.. Ну он их всех!..
* * *
Вытащенный на борт капитан попытался двинуть по первой же наглой морде – даже не понял, по чьей. Чья ближе!.. Но обессилевшее тело тоже его предало, кулак ушел в пустоту, а сзади на плечи легли тяжелые лапы. («Боцман», – промелькнуло в больном сознании.) Лапы дернули назад, прижали – и Дик шлепнулся на что-то твердое. Так же мельком понял, что его усадили на бочонок. Перед ним возникла из марева Лита, в руках держала деревянную миску с чем-то пахучим. Желудок скрутило, когда Дик сообразил, что его собираются кормить. Справа встала Мара, попыталась всунуть в руку ложку. Дик вяло отмахнулся. – А ну, жри! – гаркнул сзади боцман. – Не то снова за борт брошу. Каждое слово молотом било по голове, раскалывало ее на части. Не страх быть выброшенным за борт, а желание унять этот чудовищный голос заставило Бенца взять ложку. Через силу Дик принялся хлебать что-то обжигающее, густое, крепко заправленное таумекланским перцем.
* * *
– Ой, что теперь будет! – переживала Лита. Команда маялась. Никто не рискнула сунуться в каюту, куда удалился капитан, прикончивший похлебку. Теперь леташи ожидали кары за самоуправство В своей жизни все они знавали капитанов куда более суровых, чем этот юнец. Но Бенц был непредсказуем – и тем опасен. – Долго его нету, – пискнул юнга. – Может, снова спать лег? – предположил Филин. – Должен бы в себя прийти, – тихо сказал Отец. – Вроде мы всё сделали как надо. – Я слыхал, – озабоченно произнес боцман, – чтоб совсем выйти из запоя, надо бы еще ему бабу... Он оборвал фразу на середине, увидев, как резко изменились лица обеих девушек. – Еще чего! – гневно воскликнула Лита. – Я тебе свою юбку одолжу! – рявкнула Мара. – Надень, иди в каюту и предложи ему... Скрипнула, отворяясь, дверь каюты. Мара тут же замолчала. Капитан шагнул на палубу – да, уже капитан, а не юнец, которого дружно выводили из запоя. Свежая рубаха, прямая осанка, причесанные волосы, выбритые щеки. Да, под глазами лежали синие круги, но глаза из-под набрякших век смотрели холодно и твердо. Под этим взглядом каждый из леташей невольно шагнул назад. И каждый невольно подумал, что на бедре у капитана шпага, а за пояс заткнут пистолет. – Так, – выдохнул Бенц, – и кто же из вас, подлецов, отправил меня за борт? – Ну я, – мрачно прогудел боцман Хаанс. – Не надо меня выгораживать, – жестко сказал Отец. – Я тебя швырнул, я! Что со мной сделаешь? Пристрелишь старика? Филин выдал переливчатую трель, от волнения перейдя на родной язык. – Ой, не могу! Мужчины, герои! – повела плечом Мара. – Скажите уж как есть: за борт капитана кинула баба! – И эта баба – я! – запальчиво добавила Лита. – Молчи, женщина! Я бросил! – гортанно воскликнул Райсул. И даже юнга что-то пискнул, но его никто не услышал. Потому что капитан расхохотался – звонко, легко, по-мальчишески. – А еще кот?.. – произнес он сквозь хохот. – Бертрана забыли, мерзавцы! Да чтобы наш котяра в стороне от бунта остался!.. Словно поняв, что речь идет о нем, Бертран Острый Коготь веско отозвался от порога камбуза: – Мя-ау! И тут грохнул общий смех – радостный, облегченный. Не смеялся только Филин. Он переводил взгляд с одного лица на другое, пытаясь понять: плохое уже кончилось? Все помирились? Просмеявшись, капитан легким жестом поднял руку – и команда тут же заткнулась. – Халфатийский караван еще не ушел? – деловито и серьезно (словно и не хохотал только что) спросил Бенц. – Собираются в путь, – доложил Райсул. – Отлично. Мы с тобой присоединимся к каравану. На «Миранде» за главного остается погонщик. Ведите корабль в этот городок... возле которого у сеора Антанио вилла. – Фиаметтия, – поспешно подсказала Лита. – Вот-вот, там и встретимся. Только до моего возвращения сидите тихо и не суйтесь к сеору Антанио. Отец, пойдем в каюту. Я проложу курс, размечу остановки. Посмотрим, что там, в лоции, про дорогу сказано.
ОЖЕРЕЛЬЕ-III. ПОМОЛВКА
1Тебе я выйти замуж обещала И возвести на золотой престол, Коль я наследую все это королевство.
(М. Светлов)
Принцесса Энния стояла у окна и с неодобрением разглядывала двор, по которому бродили голенастые пестрые куры. Она молчала, но узкие плечи ее застыли жестко и прямо, словно на дворцовом приеме. Беатриса, фрейлина и подруга принцессы, тихо подошла сзади и принялась бережно расплетать светло-русые волосы Эннии. Принцесса не шевельнулась, не сказала ни слова. Беатриса понимала, что подруга недовольна не только этой жалкой гостиницей, не только жесткой кроватью и простой пищей. В первую очередь она недовольна собой. Энния постоянно твердила, что великие люди (к коим она твердо причисляла себя) обладают сильным духом и не позволяют себе замечать мелкие житейские неудобства. Но легко об этом рассуждать, когда живешь во дворце, вокруг тебя крутятся фрейлины, готовые по взгляду угадать твое желание, а повар знает твои вкусы и старается им угодить. А каково гордиться силой духа, если путешествуешь инкогнито, в сопровождении небольшой свиты, останавливаешься в обычных гостиницах? Клопам на постоялых дворах все равно, из кого пить кровь: из женщины, которая собирается войти в историю, или из жалких купчишек. А вареная курица, поданная сегодня принцессе на обед, даже отдаленно не напоминала ту кулинарную сказку, которую сотворил бы из этой же курицы дворцовый повар. Самой Беатрисе тоже надоели дорожные тяготы. Очень хотелось домой. Но девушка гнала такие мысли. Гордиться надо тем, что из всех фрейлин Энния выбрала в спутницы именно ее. Тайная поездка, без которой принцесса не сможет со временем взойти на альбинский трон... Не оборачиваясь, позволяя подруге расчесывать свои мягкие волосы, Энния сказала: – Белледжори – мерзкая дыра. Не спорю, здешние вина очень хороши. И храм Фламмара Неукротимого производит внушительное впечатление. Но больше здесь нет решительно ничего интересного. – Ну почему же? – мягко возразила Беатриса. – Самое интересное будет сегодня вечером. Энния презрительно хмыкнула. – Это же так романтично – тайная помолвка! – продолжила Беатриса, водя по локонам принцессы гребнем из ароматного сандалового дерева. – А принц Джиакомо хорош собой. Такой изящный, с такими выразительными глазами... – У принца сломан нос, – холодно отозвалась Энния. – И я знаю, при каких обстоятельствах он был сломан. Но для меня это не имеет значения. Да будь у него хоть овечья голова на плечах вместо человеческой... Граф Данкерн принес мне список: три претендента на роль принца-консорта. Возле каждого имени были пометки насчет характера и привычек принца. В политическом плане они равнозначны: младшие сыновья хороших династий, не имеющие надежд на трон. Данкерн сказал, что из этих царственных юношей я могу сама выбрать супруга. И я сразу ответила: Джиакомо, сын короля Анзельмо. Знаешь, почему я назвала именно его? – Не знаю, ваше высочество, – солгала Беатриса. – Потому что рядом с этим именем была приписка: «Предпочитает юношей». А это означает, что супруг не будет докучать мне в постели. На мой взгляд, все эти прелести плотской любви, воспеваемые поэтами, возмутительно приукрашены и преувеличены. Фрейлина, пользуясь тем, что стоит у принцессы за спиной, состроила в затылок своей венценосной подруге издевательскую гримаску. Сама-то Беатриса весьма ценила плотские утехи. И гордилась тем, что в ее длинных золотых волосах, как в паутине, запутались многие придворные кавалеры. «Ну да! Скажи уж прямо: никудышная из тебя любовница! Твой первый мужчина продал тебя наемным убийцам! Да-да, продал, ты еле спаслась! А второй избранник провел с тобой ночь, а наутро удрал. Хотя ты, между прочим, сулила ему чин адмирала небоходного флота и место у самого трона». Беатриса знала, о чем говорила. И не только потому, что после той ночи, на рассвете, Энния мечтательно делилась с подругой планами на будущее. Нет, фрейлина еще и подслушивала под дверью. На часах у входа стоял любовник Беатрисы, он свою подружку не выдал... Тогда, кстати, фрейлина и узнала о том, что иллийский принц, втайне избранный в мужья Эннии, увлекается мужчинами. Принцесса и об этом сказала любовнику, чтобы не ревновал. А любовник поведал ей, как однажды ударом в физиономию отправил принца с балкона в кусты роз... Вслух Беатриса произнесла встревоженно: – Но если так... не будет ли сложностей, когда... когда возникнет необходимость в появлении наследника престола? – Будет необходимость – будет и наследник, – небрежно махнула рукой Энния. – Джиакомо – не единственный мужчина на свете. Послышался робкий стук в дверь. – Да! – раздраженно сказала принцесса, не поворачивая головы, не мешая Беатрисе заплетать русые волосы в сложную, из девяти прядей, косу. Вошел с подносом в руках гостиничный слуга, румяный толстячок. – Дражайшие сеореты, вам угодно было вина с печеньем? – Поставь на стол и ступай!.. Беатриса, осторожнее! Ты дернула прядку! – Ах, прошу прощения! Фрейлина продолжила плести косу, гадая: почудилось ей или нет, что где-то она уже видела этого толстячка? Скорее всего, почудилось.
* * *
А толстячок, выйдя из комнаты, бросил взгляд налево и направо по коридору и припал ухом к замочной скважине. Двуцвет ругал себя за неосторожность. Не стоило появляться на глаза этим девицам в том же виде, в каком он крутился по служебным помещеньям королевского дворца. Но что оставалось делать? У чародея было только четыре обличья, которые он мог менять быстро. Прочие облики приходилось «выращивать», на это требовалось время, а где его взять? Нельзя было упустить такой случай: по пути в Халфат завернуть в Белледжори и узнать, как обстоят дела с брачными планами принцессы. Двуцвет решил твердо: Эннию он к трону не подпустит. Конечно, за нею стоит серьезная партия во главе с всесильным графом Данкерном. Но эта наглая девица собирается, взойдя на престол, взять под жесткий надзор всех магов Альбина. Превратить их в жалких ремесленников, клепающих волшебные светильники, талисманы для лескатов и прочий товар. Она, видите ли, будет выдавать разрешения на занятия магией тем, кто точно обрисует свою будущую деятельность и ни на шаг не будет заступать за начертанные рамки. Когда Двуцвет принес в Семибашенный замок весть о черных планах Эннии, Ожерелье вознегодовало. Кроме Аквамарина... но этот получеловек-полурыба, бывший иллийский рыбак, никогда не интересовался тем, что делается во дворцах. Зато остальные пришли в ярость. Сапфир визжала, что человеческая девка не посмеет лезть в дела магов. Алмаз молчал, но был страшно бледен, а глаза его сверкали. Рубин, которому сообщили неприятное известие через волшебное зеркало, ругался зло и грязно... хотя, казалось бы, ему-то что: городишко, где он изволит проживать, далеко от Альбина; а вот поди ж ты – зацепило чародея! Илв Изумруд, выглянув из кроны пышного экзотического дерева, такого неуместного на холодном морском берегу, внимательно выслушал Двуцвета и предложил быстро вырастить ягоды, которые лишат Эннию и глупости, и жизни. Агат, темнокожая жрица из Таумеклана, тихо зарычала и, не сказав ни слова, ушла к своему идолу – жечь перед ним благоуханный костер, плясать ритуальный танец и призывать беды и болезни на головы Эннии, дочери Аргента. Вот так. Дружеская поддержка – это, конечно, хорошо. Но на деле заниматься Эннией придется Двуцвету, причем без всякой помощи (если не считать илва с его полезными ягодами и травами). Остальные по уши в своей высокой магии – ах, не мешайте им, они творят и изучают! А Двуцвету не привыкать пачкать руки о грязные интриги, вот пусть и действует! Он спешил. Он успел в эту гостиницу раньше Эннии с ее свитой. Надо было убедить хозяина взять его в слуги, а в каком из четырех главных обликов он мог бы это сделать? Кто предстал бы перед хозяином – свирепого вида спандиец с пышными усами? Хрупкая старушка? Изысканный, с белыми руками аристократ? Нет уж, пришлось предстать румяным толстячком. И никто его не узнал, кроме этой глазастой фрейлины, да и та, похоже, решила, что ей померещилось. Только что Двуцвет принес принцессе вино и печенье. Чего бы проще – капнуть в вино чего-нибудь... для особого букета! Увы, Двуцвет считал вернейшей и опаснейшей приметой убивать своими руками, без наймитов. Такие попытки для мага всегда кончались плачевно. Кроме того, каждая такая попытка резко уменьшала магическую силу – и жди потом, когда эта сила восстановится! Ну и ладно. Зато он узнал главное: сегодня вечером состоится помолвка Эннии и Джиакомо. Это неплохо. Было бы гораздо хуже, если бы граф Данкерн вытряс из дворцового жреца Эна Изначального разрешение молодым пожениться без помолвки. А так – до свадьбы еще полгода, многое может случиться.
2
Скажи, кольцо, как друг иль как злодей Ты сжало мне трепещущую руку? Скажи, что мне сулишь: ряд ясных дней Иль черных дней томительную муку?
(А. Фет)
– Мне же еще и ждать приходится... – негромко сказал принц Джиакомо. – Ждать эту неприятную девицу... Ничто в лице его высочества не выдавало раздражения. Со стороны казалось, что королевский сын вместе с другом отошел от свиты, чтобы поближе разглядеть настенную роспись, действительно прекрасную: десятки золотистых саламандр плясали среди алых языков пламени. – Ты же знаешь, – мягко упрекнул принца Бенедетто, – никто не хочет тебя унизить. Принцесса и ее спутники должны пройти в храм, не привлекая внимания горожан. Принц неохотно кивнул. Ему не нравилась помолвка, окруженная тайной. Не нравилась невеста, которая то ли станет королевой, то ли нет. Не нравилось то, что при самом выгодном раскладе на трон взойдет его жена, а он, Джиакомо, станет лишь принцем-консортом. – Кобель для вязки, – сказал он тихо вслух. – Отец будущих породистых щенков. Бенедетто испустил тяжкий вздох, старательно изобразив на лице ревнивую тоску. При этом он предусмотрительно встал спиной к оставшейся поодаль свите. Ведь предполагалось, что они с принцем сейчас обсуждают храм Фламмара Неукротимого. Он действительно был весьма впечатляющ, этот огромный зал с множеством сводов, освещенный множеством факелов. Казалось бы, тут должно быть очень светло. Но мудрый зодчий так разместил гнезда для факелов, что тьма и пламя смешивались, рваные тени метались по стенам, а нарисованные саламандры ныряли в эти живые волны. Сейчас храм был почти пуст. Иногда сюда и ночью заходили верующие на поклонение пламени, но сегодня днем главный жрец объявил, что всю ночь он будет молиться здесь один. И двери храма были закрыты для случайных людей. Никто не должен был узнать, что этой ночью здесь состоится помолвка иллийского принца и альбинской принцессы. – Сколько ей храмов осталось объехать, два или три? – с неприкрытой враждебностью спросил принц. – Два, – тут же ответил Бенедетто. – Следующий – в Иллии, в Аква-Бассо. – Мелководье, – хмуро перевел принц со староиллийского. – Да. Самая западная точка Лазурного моря. Залив тянется почти до Хребта Пророка. И граница с Виктией рядом. – Неужели мне придется тащиться и в эту глухомань?! – Там самый древний храм Эссеи на всем континенте... – Бенедетто заранее разузнал все про их с принцем будущий маршрут. По альбинской традиции, лицо королевской крови должно было совершить паломничество по пяти храмам. Принцесса Энния прошлым летом посетила храм Вильди на Альбинском Языке (где впервые увидела своего жениха). Зимой она предприняла поездку в храмовую обитель Антары Лесной в одном из вольных княжеств. Сейчас она приехала сюда, в Белледжори. И каждая поездка – инкогнито, чтобы не встревожить раньше времени честолюбивого младшего брата. Пока Энния не вступила в брак, Джордан спокоен: незамужняя принцесса не может быть провозглашена наследницей трона. – Говорят, во дворце сейчас ее заменяет служанка с похожей физиономией, – брезгливо сказал Джиакомо. – Чтобы лазутчики не донесли братцу Джордану о ее отсутствии. Охотно верю. Ее легко заменить кем угодно. Такая неприметная внешность, ничего яркого, запоминающегося. И носит серые платья... бррр! – Это ты сейчас говоришь, – жарко прошептал Бенедетто. – А потом она вытеснит меня из твоего сердца! – Она? Не будь мы в храме, я бы расхохотался! Она вызывает во мне отвращение. Во время беседы в храме Вильди мы случайно коснулись пальцев друг друга – и отдернули руки, оба! Ее кисть была холодной, как из сугроба. – Говорят, руки холодные – сердце горячее. – У нее-то? Рыбина! Ледышка! Расчетливая стерва, мне про нее рассказывали... О, гляди – свита зашевелилась. Должно быть, невеста подъехала. Бенедетто понял, что настал момент для красивого поступка. Такого, чтобы надолго запомнился принцу. – У нас есть минута, пока ее нет, – шепнул он. – Выполни мою просьбу: прими подарок! В знак того, что эта помолвка нас не разлучит. И положил на ладонь принцу перстень, купленный у скупщика краденого. Джиакомо разбирался в драгоценностях. Он поднял на любовника удивленные глаза: – Но... этот алмаз... Бенедетто, неужели ты настолько богат, чтобы делать такие подарки? – Это фамильная вещь, – не моргнув глазом, солгал Бенедетто. А больше ничего они сказать не успели: в храм вошла принцесса Энния с небольшой свитой. Принц обернулся к девушке и пошел ей навстречу. Но, сделав шаг, он остановился, поднял руку так, чтобы видел любовник, и надел кольцо с алмазом. Это был знак: «Я помню о тебе». И это была последняя мысль принца о Бенедетто. Стены храма покачнулись перед глазами Джиакомо, золотые саламандры завертелись в бешеной пляске, оглушил грохот собственной крови в ушах. Забыв обо всем на свете, иллиец глядел на девушку, которая шла к нему, играя сложенным веером. Нет, она не изменилась с последней их встречи. Та же неестественно прямая осанка, тот же раздражающе уверенный взгляд, тот же презрительно задранный нос. Она не стала краше в глазах Джиакомо. Не стала роднее. Не стала ближе. Но почему-то стала желанной. Остро, невыносимо желанной. Что-то спросила... ах да, про здоровье... Принц ответил – впопад, невпопад, какая разница! Сгрести бы ее в охапку, впиться губами в губы, стереть поцелуями с лица это снисходительно-учтивое выражение! Вокруг шелестит свита, поздравляет с помолвкой... Будь проклят этот дурацкий обряд! Еще полгода до свадьбы! Почему нельзя прямо сейчас выгнать всех и остаться с нею вдвоем?!
* * *
Энния не понимала, что происходит с принцем. При первом знакомстве он был учтив, сдержан, умело вел светскую беседу. В голосе звучало равнодушие, во взгляде читалась даже легкая брезгливость. Это вполне устраивало Эннию. Принцесса убедилась, что нашла именно такого жениха, какой ей нужен. Но почему сейчас он так изменился? Почему у него такой пугающий, голодный, жадный взор? Это глаза хищника! Ни за что Энния не хотела бы остаться с этим опасным человеком наедине! Принцесса чирикнула что-то любезное. Джиакомо ответил хрипло, невпопад, и поднял к виску руку, словно желая унять биенье жилки на виске. И Энния, ледяная Энния, которая гордилась своей выдержкой, едва не заорала в голос, увидев на пальце принца знакомый перстень с алмазом. Чтобы не выдать себя, пришлось распахнуть веер и спрятаться за ним. Пусть все думают, что невеста смущается. О боги, Старшие и Младшие! Как мог перстень попасть к принцу? Этот мощный приворотный талисман подарил принцессе в день ее совершеннолетия эрл Джаспер, придворный маг. Человек, надевший перстень, воспылает страстьюк Эннии... Да, она совершила ошибку, подарив талисман небоходу, который спас ее от убийц. Решила, что это знак небес...что этот человек станет ее фаворитом, опорой трона... В памяти всплыли собственные слова, сказанные Беатрисе: «Он потеряет сон и покой, забудет про еду, ему станут постылыми прочие женщины... Я сделаю его верховным адмиралом – но пусть он сначала приползет к моим ногам!» Энния невольно отступила на шаг. Ноги подкашивались от ужаса и отчаяния. Она чувствовала себя, словно охотник, который угодил в им же поставленный медвежий капкан.
* * *
Наутро Двуцвет беседовал с Леандро, слугой младшего сына графа Ауреццо. Слугу чародей приманил золотом еще вчера. Хитрый парень, ловкий и быстроглазый, явно был доверенным лицом хозяина, но не видел золота от сеора Бенедетто. А от Двуцвета – увидел. Сейчас, подбрасывая на ладони новенький коронет, Леандро подтвердил: да, ночью состоялась помолвка принца Джиакомо с альбинской принцессой. Их высочества задержатся в Белледжори, чтобы совершить еще несколько обычных обрядов, не в тайне. Вроде как для этого сюда и приезжали. – Надолго задержатся? – Не знаю, – наморщил парень веснушчатый нос. – Мы-то с хозяином сегодня уедем, уже вещи собираем. Нам принц велел возвращаться в отцовское поместье. – Вот как? – удивился Двуцвет. – Принц порвал отношения со своим... другом? – Ага. Мы получили пинка под зад. Хозяин сидит в своей комнате, пьет, плачет и причитает: мол, гадалка была права, напророчила ему беду от алмаза... – От алмаза? – заинтересовался Двуцвет. Леандро вновь подбросил на ладони золотой и чуть помедлил: явно хотел попросить прибавки. Но решил не наглеть чересчур. Рассказал, похохатывая, про перстень, подаренный принцу. И даже показал на ногте, какого размера был алмаз. – Он еще соврал, будто перстень фамильный. А эту цацку я для него нашел у одного «темнаря». – В самом деле? Не рискованно ли было дарить принцу вещь, приобретенную у скупщика краденого? А если бывший хозяин алмаза признает свою пропажу? Вы хоть попытались узнать, кому кольцо принадлежало прежде? – Да «темнарь» сам мало знает. Сказал только, что купил перстенек у небохода по имени Дик Бенц. И тут парень весьма удивился: его собеседник резко побледнел, потянулся к кошельку и дал Леандро еще серебряный делер. Леандро монету взял – чего же не взять-то? – низко поклонился и ушел укладывать вещи и утешать своего господина. А Двуцвет остался размышлять о странном (и явно не случайном) повороте событий. Принц получает подарок от фаворита – и сразу после этого дает фавориту отставку? Странно. Двуцвет знает принца. Да, Джиакомо падок до драгоценностей, но от неприятного ему человека не взял бы ничего. Но главное даже не это. Главное то, что перстень принадлежал прежде Дику Бенцу. Двуцвет уже не мог спокойно слышать это имя! И пусть никто даже не пытается говорить ему про совпадения! Разумеется, Бенц каким-то способом всучил перстень сначала сеору Бенедетто, а через него – принцу. Вездесущий небоход играет в ту же игру, что и сам Двуцвет! Причем они, похоже, противники. Бенц сорвал покушение на принцессу Эннию, перехватил лоцию, которая может хранить важную тайну, и подстроил разрыв принца Джиакомо с фаворитом. Так чего же он добивается, этот ловкий, коварный, опасный, непредсказуемый Бенц?
IV. ОБРЕТЕНИЕ ВТОРОЙ ПАРЫ КРЫЛЬЕВ. Части 1-3
1Как раз верблюды кончили свой бег, И караван улегся на ночлег.
(Омар ибн Аби Рабиа )
Мейхан, сын Шаттаха, хозяин каравана, с трудом сдерживал в горле черные ругательства. Как можно бранить Байхент? Мейхан родился под одной из крыш этого города, и говорить о Байхенте худое – все равно что сквернословить о родителях. Да, надо придержать брань. Ну, закрылись городские ворота, когда не совсем еще стемнело. Ну, отказались стражники пропустить припозднившийся караван. Ну, проведет Мейхан еще одну ночь в разлуке с обеими своими женами – статными, полногрудыми, ласковыми... Эх! Все-таки хочется обругать Байхент! Хозяин каравана махнул рукой и велел располагаться на ночлег у городской стены. Не успели в город? Пусть это будет самой большой их неприятностью! Мейхан шел среди суетящихся людей, что хмуро обихаживали верблюдов и разводили костры. Шатры не ставил никто: ночь должна быть ясной и теплой. Хозяин покрикивал на погонщиков, чтобы проверили, не сбили ли верблюды себе мозоли на ногах, не натерли ли вьюки им горбы. Мейхан гордился своими верблюдами – рослыми, с крепкими костяками и с густой, длинной шерстью. Все они родились здесь, в Халфате. Верблюды, которых привозят из-за моря, стоят дешевле, потому что у них не такая теплая шерсть. На Вайя-Ах жарко, верблюды «легко одеты». А здесь, где зимой бушуют вьюги, взросла порода косматых верблюдов, и Мейхан покупает только таких. Взгляд караванщика скользнул по франусийцу с котелком воды – тот по широкой дуге обходил лежащего верблюда. Мейхан усмехнулся в бороду. Этого неверного в первый день пути оплевали верблюды, с тех пор тот не ценит и не уважает благородных животных. И зачем почтенный Райсул, сын Меймуна, взял охранником франусийского журавля со шпагой? Конечно, путь каравана пролегал по землям, кишащим разбойниками, но у Мейхана достаточно крепких слуг, умеющих держать в руках оружие. Впрочем, дорога была спокойной – а теперь закончилась, хвала Единому! И Райсул наверняка уже понял, что его деньги. уплаченные франусийцу-охраннику, все равно что выброшены в придорожную канаву.
* * * Бенц приладил котелок на рогульках над огнем – наловчился за время пути. Райсул, сидящий на подстилке их верблюжьей шерсти, задумчиво глядел в огонь. Дик вытащил из дорожной сумы мешочек с крупой и сплетенные в косичку полоски копченого мяса: стряпня в дороге, как и прочая работа, лежала на нем. Такую уж они историю сочинили для караванщиков: Райсул – купец, а Бенц – охранник и слуга. Возясь с похлебкой, Дик время от времени бросал на спутника незаметные взгляды. Не нравился ему в последнее время Райсул! Чем ближе халфатийская столица, тем мрачнее становился парень. Посолив и помешав варево, Дик уселся рядом с Райсулом и спросил: – А не боишься, что тебя кто-нибудь из родни узнает на улице? – Кому узнать? – дернул щекой Райсул. – Десять лет прошло, я уже не юнец. А узнают – мимо пройдут. Я изгнан из семьи. Его тон не понравился Дику, и тот поменял тему беседы: – Сейчас у ручья слышал странный разговор. Один караванщик говорит другому: «Если приду домой, а жена опять к своей сестре погостить убежала, – поколочу гадюку. Что за радость возвращаться в пустой дом?» А второй отвечает, вроде как со смешком: «Не боишься такие слова говорить? Луна-то уже почти полная!» Вот я и не понял – при чем тут луна? Или я ваш язык плохо знаю? Райсул стряхнул мрачные мысли, лег на спину и ухмыльнулся, глядя в звездное небо: – Ты хорошо знаешь наш язык. Ты наших сказок не знаешь. А эту сказку придумали женщины, чтобы мужей пугать. Здесь придумали, в Байхенте. В других местах не знают про Лунную Деву. – А что за Лунная Дева? – Каждое полнолуние луна выбирает один дом... – Голос Райсула стал загадочным, но в нем скользило озорство, словно мальчишка пугал своего ровесника. – Каждый раз – другой дом. Все в доме в эту ночь спят – крепко спят, хоть в бубен бей. А одна женщина просыпается – старая ли, молодая ли... Выходит во двор, в лунный свет. Муж спит, свекор спит, дети спят – никто не видит. И превращается она в Лунную Деву. Красива, как луна! Опасна, как дракон! Два меча за спиной! Бежит по темным улицам, прыгает с крыши на крышу – ищет дом, где муж жену зря бьет. Не за вину бьет, не чтоб поучить, а от своего дурного нрава. Находит дом, находит злого мужа. Запертые двери перед нею сами распахнутся. Войдет, встанет над спящим. Если рукой ударит – спящий наутро захворает. Если ногой ударит – спящего наутро злая болезнь возьмет, долго маяться будет. Если мечом ударит – спящий утром не проснется. – Ух ты! – восхитился Бенц. – И вывод: не обижай женщин! Он бросил взгляд на почти полную луну, которая словно зацепилась за кончик острого шпиля за стеной. – А это что за шпиль? Дворец правителя? – Нет, дворец дальше, – объяснил Райсул. – А это Дом Зеркала... по-вашему – храм... Нет, не храм! – поправился Райсул. – Там живут три мудрые старухи. Они хранят зеркало, которое принадлежало пророку Халфе. Зеркало, которым пророк мог лишить человека разума, а мог открыть ему взор на грядущие времена. И на мудрых старух падает отсвет силы пророка. Они носят у пояса на цепочках маленькие зеркальца. Приказывают человеку глядеть на такое зеркальце – и человек забывает свое имя. Грезит наяву, видит то, чего не увидишь обычным зрением... – Да ну? Это легенда – или кто-то видел такие чудеса? – Все видели. И я видел. Дважды в год правитель покидает дворец и идет к священному источнику – это за городом, в роще. А вдоль дороги весь город толпится – все чуда хотят. У источника его встречает одна из мудрых старух. Они тоже приходят к источнику, вместе с дворцовым шествием, все три. Одна открывает шкатулку, где хранится зеркало пророка. Хранитель глядит в зеркало. Старуха приказывает ему уснуть. Он спит и во сне прорицает. А придворные слушают, и люди слушают. Дети на деревьях сидят – слушают. Всем чуда хочется. Я маленьким был, тоже с дерева слушал. Что сказано у источника, того изменить нельзя. Такова воля Единого. Хотел Бенц сказать, что слыхал про альбинских чародеев, которые умеют вытворять похожие чудеса. Но удержался: Райсул улыбался, из глаз исчезла тоска, на лице была гордость... Вот и славно. Хоть ожил немного парень, а то совсем его пришибло возвращение на родину. Дик спросил о другом: – А эти мудрые дамы... они только дважды в год выходят из Дома Зеркала? – Да. Но город сам к ним приходит. Хочет человек узнать, изменяет ли ему жена, ворует ли приказчик, победит ли его грифон в гонках – идет к старухам. Та зовет прислужницу, дает ей смотреть в зеркало. Не в священное, а в то, что на цепочке. И та дает ответы на вопросы того, кто принес деньги. «А, деньги!» – хмыкнул про себя Бенц и вспомнил гадалку Роситу. Наверное, бабки из Дома Зеркала такие же мошенницы. Хотя... кто их знает, этих халфатиек. Дик снова перевел взгляд на луну, зацепившуюся за шпиль. Там, за стеной, лежал чужой, загадочный, полный тайн город. Сейчас Бенц видел только крохотный его кусочек, но какой интересный! Старые колдуньи, заставляющие людей произносить пророчества! Интересно, а может ли хоть одна предвидеть, что утром в Байхент войдет с караваном франусийский небоход Дик Бенц? Парень усмехнулся. Угу, конечно! Кому интересен бродяга-чужеземец? Во всем Байхенте о нем никто не думает, это уж точно!
* * *
Дик ошибался. Именно в этот миг в Доме Зеркала один человек думал о нем, капитане Бенце.
2
Трусость делала шаг назад, жадность делала шаг вперед, Не решившийся – не возьмет, остерегшийся – не умрет.
(Ибн-ар- Руми )
Двуцвет сидел на покрытом ковром полу, на высокой твердой подушке, и сосредоточенно глядел на низенький столик, уставленный сластями. Сейчас его не интересовало угощение. Возник короткий перерыв в беседе – и Двуцвет старался использовать его. Старая Ухтия, хозяйка комнаты, покинула гостя, отойдя на ежевечернее поклонение Зеркалу. Обряд недолгий, скоро она вернется. Итак, все ли он продумал? Цель – война Иллии с Альбином при поддержке Альбина Халфатом. Иллия, таким образом, будет зажата меж двух враждебных государств. Промежуточная цель – женитьба принца Джордана на царевне Айджан. Этот брак не только свяжет две страны союзническими обязательствами, но и даст Джордану новые козыри в борьбе за престол. Кстати, именно поэтому нельзя допустить свадьбы его сестрицы с иллийским гаденышем. Способ – обряд у священного источника. Погруженный в сон правитель должен произнести благословение будущему браку дочери. Исполнитель – мудрая старуха Ухтия... мудрая, да... безмозглая и хищная гадюка. Двуцвет, проживающий уже вторую жизнь, не раз бывал в Халфате и давно раскрыл тайну обряда. Старуха очень тихо подсказывает уснувшему правителю. что ему надо говорить. Двуцвет дважды давал деньги старым ведьмам (не этим, а их предшественницам), чтобы те вставили в пророчество несколько лишних словечек. Чародей крепко подозревал, что кое-кто из халфатийских вельмож тоже играет в эту игру. Средство – драгоценности. Старая Ухтия безобразно жадна до ювелирных изделий. Удачно, что именно ее выбрал жребий для обряда, который свершится через два дня. Итак, все ли предусмотрел Двуцвет? Нет. Он не предусмотрел Дика Бенца. А Дика Бенца отныне следует учитывать при любом раскладе. Казалось бы, о чем беспокоиться? В Халфат «Миранда» не прилетит, нету сюда ходу летучим кораблям. Но Двуцвет не мог забыть все случаи, когда планы магов Ожерелья были сорваны из-за проклятого франусийца. Совпадение? Двуцвет не верил в совпадения. Впрочем, кажется, сейчас он все-таки в безопасности от проклятого леташа... Зашуршал тяжелый бархат синей портьеры. Старая Ухтия вернулась к посетителю. Грузная, крупная женщина в черном парчовом наряде молча подошла к столику, уселась напротив Двуцвета и взяла с блюда медовую коврижку, усыпанную молотыми орехами. Маг ждал, когда Ухтия начнет беседу. Он глядел, как разламывали коврижку на куски короткие крепкие пальцы, унизанные кольцами. Одежда старухи была черной, без единого цветного лоскутка. Двуцвет знал. почему Ухтия всегда одевалась именно так: она считала, что на черном лучше смотрятся украшения. Ожерелье из самоцветов. Подвески из изумрудов, оправленных в золотые «капельки». Массивная брошь у горла, усыпанная мелкими бриллиантами. Пояс с пряжкой – серебро с агатами. Обруч на лбу – золото с крупным рубином. Все это не сочеталось между собой. Так могла нарядиться лишь женщина с мозгами и вкусом сороки. Зато стоили эти побрякушки действительно дорого и надеты были для него, уважаемого гостя с толстым кошельком. Чтоб знал: Ухтию задешево не купишь. Такая наивная уловка... Среди крикливых, броских украшений терялось то, что определяло положение старухи в халфатийском обществе: маленькое круглое зеркальце на медной цепочке... Дожевав коврижку и запив ее сладким вином, Ухтия вытерла липкие пальцы о край скатерти и сказала густым, низким голосом: – Нет, чужеземец. Ты даешь хорошие деньги, но я не подставлю из-за них шею под меч палача. – Мудрая Ухтия, зачем говорить о казни? – Двуцвет постарался, чтобы в голосе его не звучала насмешка. – Ты же провидица! Взгляни в будущее – и увидишь себя в окружении правнуков, счастливой и богатой. – Я и так не бедна. – Сейчас – да. Но ты выдаешь внучку за хранителя скипетра правителя. Твоя юная газель будет жить не в доме жалкого купчишки – во дворце! Ты даешь за нею роскошное приданое, об этом говорит весь Байхент! А плата свахе? А твоя доля в свадебных расходах? Твои сундуки, почтенная Ухтия, глубоки, но не бездонны. Старуха сердито поджала полные губы, над которыми выделялась темная ниточка усов. – Не считай золото в моих сундуках, чужестранец. У меня одна жизнь, я ее не продаю. – А я ее не покупаю, мудрая Ухтия, пусть длится она на радость твоей семье... у тебя ведь большая семья, верно? Двуцвет заранее узнал все о семействе вдовой старухи, которое проживало в богатом доме на другом конце города и часто навещало бабушку, которая со временем должна была оставить хорошее наследство. Маленькие глазки старухи забегали по сторонам. Ей явно хотелось взять золото... но как же ей было страшно! Двуцвет видел женщину насквозь. Одно дело – за деньги нашептать купеческой жене, что в будущем ей предстоит изменить мужу с соседом и обрести неслыханное счастье... и совсем другое – влезть в дворцовые игры. И в тот момент. когда Ухтия открыла рот (то ли отказаться, то ли поторговаться), Двуцвет опередил ее: – Я назвал цену – и не откажусь от нее, почтенная Ухтия, не увеличу ни на медяк. Но могу добавить подарок... но тогда попрошу еще об одной небольшой услуге. И на раскрытой ладони протянул перстень с большим сапфиром. Ухтия, забыв, с кем она говорит и где находится, с восхищением уставилась на камень. Кабошон, чистый и красивый, казался живым, и света висящей над ним лампы хватило, чтобы внутри камня зажглась лучистая звезда. Наконец старуха опомнилась. Решение было ею уже принято, но она не собиралась вот так, сразу, показать, что сдается. – И какую услугу я еще должна оказать? – сварливо спросила она. – Свести тебя с одной из жен правителя? Или провести тебя в дворцовую сокровищницу? – О, ничего столь ужасного, – мягко ответил Двуцвет. – Ты знаешь Байхент и его жителей лучше, чем солнце, что каждый день его освещает. Старуха польщенно заулыбалась. – Помоги мне разыскать чужестранку, которая приехала в Байхент с мужем. Имя супруга, видимо, Усман, но наверняка не скажу. Купец, ходил с караваном за Хребет Пророка. Женщина – иллийка. На родине ее звали Фантарина, но здесь ей могли поменять имя. Старуха помолчала, глядя на столик. Затем сказала негромко: – Я возьмусь исполнить оба твои поручения, иноземец. А сейчас ступай. Мне предстоит провести вечер в молитвах.
* * *
Оставшись одна, Ухтия неспешно завершила ужин, занятая мыслями. Наконец она взяла молоточек и потянулась к бронзовой пластине гонга. Раздался низкий звон. В комнату вошла прислужница – смуглая полногрудая женщина со шрамом на левой щеке. – Убери со стола, Фантарина, – приказала старуха. Женщина молча поклонилась и принялась собирать опустевшие блюда. Ухтия усмехнулась. Она мудро поступила, не сказав чужеземцу, что Фантарину, вдову купца Усмана, братья покойного мужа отдали в Дом Зеркала. Чтобы молилась за душу покойного супруга... да ясно ведь – чтоб не заявляла права на наследство! Чужак ищет Фантарину? Вот и хорошо, вот и пусть ищет. А она, Ухтия, сначала разузнает, зачем ему понадобилась иллийка. Может, Фантарине причитаются какие-то деньги от иноземных родственников? Или ее не может забыть далекий поклонник? Ухтия любила чужие тайны.
3
Рано утром со всех минаретов опять запели муэдзины, ворота открылись, и караван, сопровождаемый глухим звоном бубенцов, медленно вошел в город.
(Л. Соловьев)
– Куда мы теперь? – спросил Дик, глазея по сторонам. Байхент был не первым халфатийским городом на пути Бенца – но первым, в который он вошел. Райсул предупредил его о высокой входной пошлине для чужеземцев, и оба решили приберечь деньги для столицы. Теперь Дик убедился, что Байхент не был похож ни на один из городов, которые ему приходилось видеть раньше. И конечно же, он был самым шумным! Казалось в городе не молчал никто. Прохожие в голос переговаривались или, не стесняясь, распевали песни. На стене перекликались стражники. С высоких узорчатых башенок неслось что-то заунывное – то ли молитвы, то ли заклинания. Пронзительно верещали детишки. Горланили уличные торговцы с лотками. Ревели верблюды, пронзительно голосили ослы. Невольно вспомнился Фейхштад, где закричать или запеть на улице значило вызвать недоуменные взгляды прохожих и недоброе внимание стражи. Но ладно Фейхштад, джермийское захолустье... так ведь даже Белле-Флори, столица веселых и пылких иллийцев, где часто прямо на площади вспыхивали танцы, – даже там не стоял такой ошеломительный гвалт. И таких настырных торговцев в Белле-Флори не водилось. Идти рядом с прохожим, дергать его за рукав, нахваливая свой товар – да за такое в любом городе Антарэйди можно было схлопотать по уху. Кроме Байхента. Вот что нужно от Дика этому пестро одетому типу, явно безумцу, удравшему из-под присмотра? Чего он выплясывает вокруг, зачем трясет связками бус из речных раковин и птичьих косточек? Продает, что ли? Неужели кто-то купит такое убожество? Дик знает халфатийский язык, но этот сумасшедший тараторит так, что ничего не разобрать... Заметив растерянность капитана, Райсул пояснил, перекрикивая уличный гам: – Предлагает погадать!.. Ступай, ступай, добрый человек! Клянусь туфлей пророка, мы с моим спутником не хотим знать будущее. Рано или поздно оно само к нам придет, тогда мы на него и посмотрим. Дик одобрительно ухмыльнулся и припомнил Роситу. Должно быть, этот уличный плясун – такой же мошенник, как «Вьеха». Верблюды неспешно брели по знакомому пути – в караван-сарай, привычное место остановки. Именно там хозяин каравана начинал и заканчивал свои странствия. Райсул и Дик тоже собирались остановиться там. – А чего дома такие белые? Каменные? – поинтересовался Бенц. – Нет, бревенчатые. Просто обмазаны белой глиной. Традиция такая, наши предки привезли в Вайя-Ах. – Красиво, – одобрил Бенц. – Красиво, но непрочно, – хмыкнул Райсул. – Там, на старой родине, куда жарче. И дожди идут редко. А здесь зарядят ливни осенью – и плывет эта красота, снова мазать... И крыши плоские, как на Вайя-ах. – Ну и что? В Спандии тоже крыши плоские, и на юге Иллии... – В Спандии тепло. А здесь зимой снега наметает столько, что крышу может проломить. Как в Виктии и в Альбине. Только там крыши острые, снег на них не держится, скатывается. А мы все равно строим с плоскими крышами, как предки...
* * *
Караван-сарай встретил путников суетой и небрежным, на бегу, гостеприимством. Ни Райсул, ни Бенц не обиделись на то, что им уделили не слишком много времени: хозяину и слугам надо было принять толпу народа и обиходить десятка два верблюдов. Показали гостям комнату на двоих, принесли блюдо с лепешками и кувшин вина – и спасибо. – Вино здешнее, – оценил Райсул. – Кислятина. В Халфате растет виноград – не здесь, южнее. Но с иллийскими винами не сравнить. И со спандийскими... Капитан, ты пойдешь к Шераддину? – К Шераддину? Это кто таков? И с какой стати я к нему должен идти? – Ты рассказывал. Шераддин, сын Майсуна. Дом у площади Трех Грифонов. Ты помог его сыну украсть невесту. – Да, верно. – Дик глянул на свое левое запястье, украшенное серебряным браслетом. – Я и забыл про эту вещицу. Как будто всю жизнь ее таскаю. – Сайхат сказал: его отец знатен и богат. Так? – Так. – Зачем Сайхату лгать? Знатный человек, богатый человек сумеет нам помочь!
* * *
Те из караванщиков, чьи семьи жили в столице, разошлись по домам, и на постоялом дворе стало тише и спокойнее... вернее, тише и спокойнее по меркам Байхента, это Дик уже понял. Квадратный двор, обнесенный низкими постройками, не опустел, но суета в нем прекратилась. Верблюдов заперли в загоне, а посреди двора, в неглубокой яме, развели костер. Бенц уже знал – такие ямы есть во всех дворах. В домах есть очаги, но халфатийцы любят огонь на открытом воздухе. Только бедняки берегут дрова, чтобы отапливать дом. А здесь, в караван-сарае, постояльцы собрались у костра не только для того, чтобы поболтать и послушать певца, который высоким, звенящим голосом завел песню о неласковой красавице. Они еще и прилаживали у огня железные рогульки, чтобы, когда прогорит пламя, пожарить над углями мясо. Бенц мог бы посидеть с ними. Но мешали мысли о том, что Райсул ведет поиск, а он, Дик, здесь прохлаждается. Они уже расспросили хозяина караван-сарая – кому и знать купцов, как не ему! И тут выяснилось досадное обстоятельство. Хозяин припомнил десятка полтора торговцев, носящих имя Усман, но ни один из них не был сыном Усена. Либо Райсул перепутал имя, либо купец этот был в Байхенте лишь проездом. Хозяин, желая помочь, кликнул слуг – и один из них припомнил, что человек по имени Усман, сын Усена, жил где-то на северной окраине, но вроде бы ничем не торговал. Райсул встрепенулся, как гончий пес, взявший след, и заявил, что немедленно отправится на северную окраину. А Дик остался один. И это было обидно. Не будет он торчать тут, как брошенный тюк с дорожными припасами! Сам пойдет искать! Пожалуй, и в самом деле зайдет к знатному и богатому Шераддину, расскажет про Сайхата и похищенную спандийку. Тем более что хозяин постоялого двора очень даже знал Шераддина, сына Майсуна. Его, оказывается, знал весь Байхент. Тающим от восхищения голосом хозяин подтвердил, что почтенный Шераддин действительно изволит жить в великолепном особняке возле площади Трех Грифонов. («Ай, какой дом! Дворец, а не дом!») Хозяин объяснил Дику дорогу, но франусиец сбился с пути и вместо площади Трех Грифонов выбрел на базарную площадь.
IV. ОБРЕТЕНИЕ ВТОРОЙ ПАРЫ КРЫЛЬЕВ. Части 4-5
4И начался базар... Площадь... вся гудела, волновалась и двигалась, затопленная из конца в конец разноплеменной , многоязыкой, разноцветной толпой.
(Л. Соловьев)
До сих пор Дик Бенц считал Байхент невыносимо шумным городом. Но только теперь он понял, что настоящего шума он еще и не слышал! Потрясенный, оглохший, потерявший дорогу франусиец пытался противостоять человеческому водовороту, который стиснул его и потащил куда-то вдоль торговых рядов. Байхентский базар, город в городе, имел свою географию, с которой Дик не был знаком. Ряды, как улицы, мелькали перед ним – то красочное разноцветье ковров и тканей, то резкие запахи благовоний и пряностей. то дразнящие взор горы фруктов. Франусийцу казалось, что все вокруг пытаются заговорить именно с ним, ведут атаку на его кошелек, который он предусмотрительно накрыл ладонью. – Осторожнее, о благородный чужеземец, не раздави дыню! Едва ты подошел, она скатилась тебе под ноги. Она хочет, чтобы ты ее съел, о гордость своей семьи! И не раскололась, и не помялась... Купи дыню, чужестранец! – Ай, какой халат!.. Не хочешь халат? Почему не хочешь? – Красавец, эта парча наполнит счастьем сердца твоих жен! Возьми разные цвета, чтобы жены не передрались! Одна будет в желтом, как солнце, другая в синем, как небо, третья... Постой, куда же ты?.. – А не покупай! Совсем не покупай! Даром бери, как брату отдам! Просто подойди, посмотри, какие сапоги! Полюбуйся, примерь, я же сказал – даром отдам!.. Конечно, даром, разве же это цена за такие сапоги? – Верблюжьи седла! Твой верблюд мечтал о таком седле! Во сне видел! – Какой кувшин, а?! Ты видел раньше такой кувшин? Он не звенит, он поет! – А, твой взор упал на этот ятаган? Я и в толпе увижу знатока. Твой взгляд блестит так, что отражается на стали! Приятно иметь дело с понимающим человеком. У тебя руки воина, они тоскуют по ятагану. Подойди, договоримся! – Ай, пирожки, горячие пирожки! Нежные, как девичья щечка! Сам правитель такого не ел, а ты отведаешь! Поспеши, пока не остыли! – Зубы деру без боли! Твердая рука, заговоренные щипцы! Чужестранец, в твоих очах я вижу боль! Подойди, сядь, открой рот... В очах Дика Бенца была не боль, а смятение. И желание побыстрее выбраться из этого безумного места. Птичий ряд. Многоголосое квохтание, перекрывающее даже людской гам. За плетеными загородками – черные, белые, рыжие, серые перья. Дик загляделся на роскошных павлинов – до сих пор он о них только слышал, но узнал с первого взгляда. Налюбовался бы вволю, забыв даже о цели своего пути, но толпа оттеснила его от вольера с павлинами, прижала к низкой дощатой ограде, и лысый здоровяк в темном халате азартно спросил: – На кого ставишь? На Удар Грома или на Черного Демона? – Ни на кого не ставлю! – огрызнулся Дик. Он уже понял, куда попал. Петушиные бои. На родине Дика они были запрещены, потому что в древности петух был символом Франусии, священной птицей. А в Порт-о-Ранго Бенц видел однажды это зрелище на заднем дворе какого-то трактира. Не понравилось. И сейчас его заинтересовали не птицы, а их владельцы, стоящие за оградой друг против друга. Дика удивило то, что одной из них была женщина – рослая костлявая старуха. Но ведь петушиные бои считались чисто мужской забавой? – Время тянут, – недовольно сказал кто-то за спиной Дика. – Чтоб люди сделали побольше ставок. Если те двое, за оградой, действительно тянули время, они делали это артистично. – Мой Удар Грома – дитя пламени и вихря! – надрывался одноглазый толстячок. – Он рвется в бой, как грифон! Его клюв – копье, его шпоры – мечи. Он с первого удара убьет твоего цыпленка, женщина! Удар Грома – воин, хоть бери его в охрану правителя! – Свари своего воина в лапше, тогда от него польза будет! – пронзительно отвечала старуха. – Мой Черный Демон скрывает под перьями железные мышцы! Я растила его как свое дитя – на вареном мясе, твороге, орехах! Его удары жестки, его атака беспощадна! Даже его тень устрашает врага! Дик перевел взгляд на клетку, стоящую за оградой, но близко: протяни руку – и дотронешься. Да, Бенц видел петушиный бой, но там дрались обычные петухи, какие царят в любом курятнике. Черная птица, сидевшая в клетке, не очень-то на них походила. Туловище вытянуто вверх, словно петух пытался достать крышку клетки – да так и замер. На маленькой голове с грозным клювом нет ни гребня, ни сережек, зато надбровные дуги очень большие. Длинные ноги украшены железными шпорами. Этот грозный птах из-за решетки из лозы глядел на Бенца – враждебно, дерзко, с вызовом. Словно хотел сказать: «Пришел поглазеть, как я буду убивать или умирать?» – Удачи тебе, петух! – проговорил Бенц по-франусийски и принялся выбираться из толпы. Это удалось довольно легко, и вскоре Бенц свернул на другой ряд – гончарный. Здесь было чуть спокойнее, народу было поменьше. Хотя торговцы и покупатели в полный голос обсуждали товары и цену, все-таки Дику показалось, что здесь и шуму не так много. Горшки не кудахтали и не кукарекали. Просто тихий уголок, где можно устроить себе передышку... Это Дик зря так подумал. Сзади словно вихрь налетел. Послышался грохот разлетающейся в осколки глиняной посуды и свирепые проклятья гончаров. Обернувшись, Дик увидел, как по горшкам и кувшинам, размахивая крыльями и хрипло кукарекая, несется Черный Демон. Ноги с железными шпорами крушили все на пути, а сзади орущей лавиной катилась погоня. – Держи! – Лови! – Хватай! Старый гончар, спасая свое добро, замахал руками: – Прочь, отродье стервятника! Отродье стервятника шарахнулось в сторону и метнулось прямо на грудь Бенцу. Чтобы спасти лицо от грозного клюва, Дик вскинул руки навстречу – и вцепился в трепыхающийся ком перьев. – Вот он! – раздался рядом голос старухи, хозяйки петуха. – Хватайте, люди добрые! Это иноземный колдун! Он сглазил мое сокровище, дитя моей души! И хотел похитить! Стражу сюда, стражу! Стража появилась так быстро, словно где-то поблизости поджидала, когда ее кликнут. Трое дюжих парней в коричневых халатах, с ятаганами на поясах, обступили Бенца. Старший из них, плоскомордый дюжий верзила, начал весело: – Что вопишь, матушка Файзия? Улетел твой непобедимый орел? Так ведь поймали его! Чего голосишь, как в похоронной процессии? Он повернулся к Дику... и вдруг добродушное выражение исчезло с его лица. Стражник подобрался, взгляд стал жестким. Он негромко сказал одному из стражников: – За командиром, быстро! А старуха, выхватив петуха из рук Дика, завопила еще громче: – Правоверные, это колдун! Он встал возле клетки и произнес заклинанье на своем языке! И дверца клетки сама растворилась, а в мою благородную птицу вселился злой дух! Мой красавец покинул клетку и улетел! – Ай, какое черное колдовство! – с опаской заговорили вокруг. Толпа раздвинулась, давая дорогу статному, плечистому мужчине лет тридцати. На его горбоносом, смуглом, обрамленном аккуратной бородкой лице было написано, что он сейчас разберется самым тщательным образом и накажет кого попало. – Что тут произошло? Петух? Вот этот? Файзия, горластая ты гиена, забери свою птицу и готовься развязать кошелек. Штраф за то, что плохо смотрела за Черным Демоном, и плата гончарам за перебитые горшки. – Да при чем тут я? – вознегодовала старуха. – Мою птицу сглазили! – Да, и твой кошелек сглазили тоже! – твердо ответил тот, кто был, судя по всему, командиром стражи. – Договорись с гончарами, не то придется тебе встать перед судьей! Старуха замолчала и принялась кланяться. А командир обернулся к Бенцу – и Дик изумился ненависти, которая полыхнула в глазах халфатийца. – А этого уведите и бросьте в яму! Позже я сам с ним разберусь. Драться среди толпы не было смысла, и Дик пошел за стражей, размышляя на ходу: «С чего он вызверился? Можно подумать, что я лично ему сделал что-то худое!»
5
Замок снаружи и суровый страж. И узник в безнадежность погружен... Отсюда выход только в небеса, Глухие стены с четырех сторон.
( Хакани )
«Яма», куда стражники отвели Бенца, оказалась действительно ямой. Вернее, каменным колодцем, накрытым решеткой. Колодец располагался посреди мощного кирпичного сооружения – хоть штурмуй! Стражники отобрали у пленника шпагу, сноровисто оттащили тяжелую решетку в сторону и велели Бенцу встать на широкую доску, к обеим концам которой были прикреплены веревки. Из ямы тянуло затхлой прелью, и становиться на доску Дику не хотелось. Но парень догадывался, что если он вздумает трепыхаться, его попросту сбросят в яму. Без всяких подъемных устройств. Яма оказалась неглубокой – но до решетки не дотянуться. Стражники, с факелами в руках склонившиеся над ямой, крикнули, чтобы узник слез с доски и отошел к стене. В свете факелов Дик увидел на полу ворох соломы – и больше ничего. Доску втянули наверх, с лязгом втянули на место решетку. Свет удалился, со всех сторон навалилась темнота. Дик опустился на солому, обхватил руками колени и задумался о неожиданном повороте в судьбе. Может, надо было попробовать удрать, пока стражники вели его по улице? Ну да, удрать! В чужом городе, в чужой стране... А сейчас, когда он сидит здесь, как мышь под ведром, у него осталась еще надежда. Остались две тонкие ниточки, которые могли оборваться. Райсул. Он вернется на постоялый двор и примется искать своего капитана. Командир стражников. Он обещал разобраться с пленником. Понять бы еще, что нужно от Бенца этому... этому бойцовому петуху! А сейчас главное – не трусить и не ныть. Бенц расправил плечи и усмехнулся так смело и дерзко, словно на него в этот миг смотрели женские глаза. А что? И смотрели! Бенц не зря выбрал своей небесной хранительницей Риэли Насмешницу, богиню удачи. Сейчас ему было очень нужно ее покровительство, а Риэли презирала людей, падающих духом в трудный час.
* * *
Долго ждать не пришлось. Скоро свет опять просочился в ячеи решетки, наверху залязгало железо. Вновь вниз поехала доска – и теперь на ней стоял недавний знакомец с базара. Левой рукой командир стражи держался за веревку, в правой держал факел. «Не трус, – отметил про себя Дик. – Сунулся в яму один – а ведь арестант не связан и не на цепи. Правда, у него ятаган и факел. Но я, пожалуй, смог бы отобрать у него этот факел и запихнуть ему в глотку или куда-нибудь еще». Эта тайная похвальба помогла Дику собраться для серьезной беседы. И Бенц не вздрогнул, когда халфатиец рявкнул: – Ты будешь запираться, презренный, или ответишь на мои вопросы? – Не брал я петуха! – твердо ответил Бенц. На миг стражник опешил. Уж не забыл ли он, из-за чего Дика арестовали? Наконец рот, обрамленный черной бородой, изогнулся в жесткой усмешке: – Мне нет дела до петухов. Отвечай, презренный: где ты украл браслет, который носишь на левой руке? Теперь растерялся Бенц. Бросил взгляд на свое левое запястье: – Почему – украл? Это моя вещь. Командир взмахнул факелом. Пламя взметнулось у лица Дика. – Лживый чужеземец, как ты заполучил то, что тебе не принадлежит? Если скажешь правду, избавишься от пытки. Бенц постарался говорить спокойно. Не та была ситуация, чтобы дерзить. – Сайхат, сын Шераддина, подарил мне этот браслет. – Ого! – с издевкой отозвался стражник. – Ты даже знаешь имя того, кого обобрал? Но не знаешь, что такие вещи не дарят? – Голос его вновь стал свирепым: – С живого или с мертвого ты снял браслет? – Сайхат подарил мне браслет за то, что я помог ему украсть невесту. – Значит, не хочешь говорить правду. Что ж, палачи растянут тебя, как лягушку, и будут бить палками до тех пор, пока ты не сделаешься плоским, как старый ковер. Стражник подал знак своим подчиненным, свесившимся над ямой. Те потянули веревки, поднимая своего командира. Уже сверху, от решетки, стражник небрежно сказал: – Сайхат, сын Шераддина, не женат. Я знаю это точно. Жди палача, шакал.
* * *
Ждать пришлось не очень долго, но за это время Дик успел много раз обругать себя за то, что не дал деру, когда его вели в тюрьму. Он-то надеялся, что глупое недоразумение с петухом будет быстро улажено. А оказалось, что петух был лишь поводом. У командира какие-то счеты с Бенцем из-за браслета. Ясно одно: здесь никому ничего не докажешь. Если подвернется хотя бы мизерный шанс удрать – надо его использовать! «Риэли насмешница, небесная циркачка, потешающая богов! Пошли мне хоть крошечную надежду, а уж я расстараюсь!» Риэли, своенравная и злая богиня удачи, не осталась глухой к мольбе своего верного поклонника. Когда стражники сдвинули решетку и спустили на веревках доску, Дик собрался и приготовился к броску. Едва голова показалась над краем ямы, Бенц огляделся, мучая отвыкшие от света глаза. Снова этот командир... и какой-то старик в парчовом халате... и двое стражников... а главное – дверь нараспашку, свет прямо в глаза. Перешагнув с доски на каменный пол, Бенц сделал вид, что споткнулся, подхватил доску и врезал ею ближайшему стражнику. Второго, загораживавшего дверь, просто смел с пути, вылетел во двор и... И везенье закончилось. Четверо стражников, ожидавших во дворе, сделали именно то, что и надо делать, если на тебя выбегает растрепанный, с бешеными глазами пленник. Навалились на чужака вчетвером. Бенц дрался, но добился лишь того, что ему подбили глаз, рассадили губу и выбили дыхание так, что он едва не потерял сознание. Отдышался уже в здании, куда торжествующие стражники его вернули и поставили перед стариком в парчовом халате. Старик терпеливо выждал, когда Дик перестанет по-рыбьи хватать воздух ртом, и спокойно сказал: – Сними браслет. – Да берите, грабители, – пробормотал Дик. Привычно (научился уже!) пробежал пальцами по чеканному узору и сдернул с запястья украшение. Старик обернулся к командиру стражи: – Вот видишь, и секрет он знает... На колени! Дик принял приказ на свой счет и хотел огрызнуться, но тут командир стражников, неумело подогнув ноги, опустился на колени и коснулся лбом пола. Над ухом Дика резко выдохнул стражник. Видимо, от потрясения. Старик поглядел Дику в глаза, сказал строго и серьезно: – Если ты, чужеземец, вошедший отныне в нашу семью, считаешь, что тебе принесено мало извинений, я не убоюсь позора на свои седины и встану на колени рядом с моим сыном. – Я... нет, не надо на колени... – Дик взял себя в руки и заговорил более связно: – Я готов счесть этот случай недоразумением и не держу зла. Сын старика тут же поднялся на ноги и, взревев как лев, набросился на стражников. Дик не все понял в его гневном монологе, где упоминались гиены, шакалы, дети продажных женщин... но чего вникать-то? И так все ясно. Командир восстанавливает свой авторитет. И успешно восстанавливает: подчиненные стали серыми от страха. Старик же, не обращая внимания на трясущихся стражников, сказал приветливо: – О мой новый сын, посети наш дом! Рабыни приведут в порядок твой пострадавший наряд и нанесут целебную мазь на твои синяки и ссадины. А ты расскажешь нам о невесте, которую похитил мой младший сын Сайхат.
* * *
Почтенный Шераддин, сын Майсуна, оказался гостеприимным хозяином. Служанки с поклоном принесли Бенцу парчовый желтый халат, а камзол, испачканный и порванный, унесли. Тут же было подано вино и сладости. Бенц ел мало: болели разбитые в драке губы и шатался зуб. Старый Шераддин объяснил, из-за чего произошло недоразумение. К его старшему сыну Фархату, совершавшему обход базара, прибежал стражник и доложил, что схвачен некий чужестранец, на руке у которого точь-в-точь такой же браслет, как у благородного Фархата. Тот, беспокоясь за брата, у которого был такой браслет, отправил чужеземца в яму и принялся допрашивать. Словам про подарок и похищение невесты Фархат не поверил ни на просяное зернышко, и дело действительно могло дойти до палачей. К счастью, командир стражников решил сначала зайти домой, рассказать отцу об этом странном случае и позвать его на допрос подозрительного франусийца. Дома Фархат обнаружил семью в волнении. Оказывается, только что прилетел голубь с письмом, в котором Сайхат молит отца о благословении на брак с похищенной им чужеземкой. Шераддин не сказал больше ни слова о содержании письма, и у Бенца появилось подозрение, что его проверяют. Дик охотно выложил историю с похищением... ну хорошо, слегка подправленную. Скрыл, например, что он небоход – так, на всякий случай, ремесло-то в Халфате не из уважаемых, как говорится – хамар! Не сказал также, что гостил у коменданта порта под чужим именем. Зато всячески превознес и знатную спандийскую семью, глава которой занимает в Порт-о-Ранго высокий пост, и девушку, известную красотой, хорошим воспитанием и скромностью, которую можно упрекнуть лишь в одном: позволила своему сердцу попасть в плен к благородному чужеземцу. Не стал Бенц рассказывать и о том, что Сайхат увез свою суженую на летучей шлюпке – это хамар! Незачем выкладывать строгому папаше такую подробность. На вопрос Фархата, почему брат не мог прямо попросить свою избранницу у отца, Дик соврал, что родители на хотели отдавать свою жемчужину в дальние края – даже за такого достойного жениха, как Сайхат. Шераддин кивал сдовольным видом. Кажется, он уже свыкся с мыслью, что в их семью войдет чужеземка. А Фархат, хоть сначала сердито поглядывал на гостя, не в силах сразу забыть унижение, которому его подверг отец, понемногу оттаял и сказал, что похитить невесту – это доблесть, а похитить девушку в чужой земле – доблесть вдвое. Потом Шераддин спросил гостя, что привело его в Байхент. Дик и тут не стал лгать – лишь немного сократил историю. Он рассказал, что его друга, знатного и достойного человека, оклеветали враги. Он, Дик Бенц, поклялся доказать, что клеветники лгут. И теперь ищет свидетелей, которые помогли бы очистить доброе имя его друга. Возможно, в этом ему помогла бы женщина по имени Фантарина Тоцци, которая вышла за халфатийского купца. Поэтому он, Бенц, вместе со своим спутником по имени Райсул, ищет Усмана, сына Усена, чтобы попросить у него дозволения поговорить с его женой. Фархат оживился и сказал, что уж его-то стражники знают горожан – а если нет, то за что им, дармоедам, жалованье платить? Он сразу покинул застолье и отправился «потолковать с этими детьми ослиц». А старый Шераддин послал слугу на постоялый двор – передать Райсулу, где тот может найти своего спутника-франусийца. Явившись в особняк у площади Трех Грифонов, Райсул с удивлением узрел своего капитана, в роскошном желтом халате восседающего на высокой подушке. Благодушное выражение лица Бенца не вязалось с подбитым глазом и распухшими губами.. –Я узнал, что Усман, сын Усена, недавно умер, – сообщил Райсул, – но мне пока неведомо, что сталось с его вдовой. – Знаю уже, – небрежно отозвался Дик. – Стражники рассказали. Родственники мужа отдали ее в Дом Зеркала прислужницей.
IV. ОБРЕТЕНИЕ ВТОРОЙ ПАРЫ КРЫЛЬЕВ. Части 6-7
6Летом нам бассейн отраден плеском брызг! Блещет каждая из впадин плеском брызг! Томным полднем лень настала: освежись – Словно горстью светлых градин – плеском брызг!
(М. Кузмин)
Райсул шел по родному городу и радовался, что улица Медников ведет его к тем воротам, через которые вчера в Байхент вошел их караван, а не на восточную окраину, где за Желтыми воротами, за городской стеной, его отец держал грифоний приют. Райсул не хотел видеть места, где мальчишкой бегал с друзьями. Это было бы тяжело. Не сложись звезды в такой прихотливый узор, Райсул не вернулся бы в Байхент. Не стал бы мучить сердце воспоминаниями. Город детства. Город радости. Город, где душу впервые затронули женские глаза – ах, где она, та девочка с подведенными сурьмой бровями, чьей женой стала, сколько детей выносила под сердцем? Но ярче памяти о детских играх и первых поцелуях пылало воспоминание о триумфе, о победе, о выигранных состязаниях в день свадьбы младшего сына правителя. На грифоньи игры сошлись сыновья знатных и богатых людей – тех, кто мог позволить себе летать на крылатом пламени. Пришли дворцовые охранники – эти не покупали грифонов, им вручал грифонят-подлетков правитель, они сами обучали их под седло. И пришел Райсул – не знатный и не такой уж богатый, но преисполненный гордости, задора и высоких надежд. Ему повиновался Ярый Мрак, грифон редкой черной масти, крепколапый, широкогрудый и ширококрылый, весь – жилы, злоба и азарт. Гордость отцовского грифоньего приюта, лучший из лучших. А ведь когда-то отец хотел избавиться от маленького, бескрылого еще грифоненка, предсказывая, что тот не смирится с уздой и седлом и будет одного за другим убивать всадников. Но Райсул уговорил отца рискнуть – и не пожалел об этом. Да, Ярый Мрак не стал добрее. В городе приходилось надевать на него смиряющую двойную узду на клюв и «варежки» на передние лапы, чтобы помешать набрасываться на прохожих. Зато как этот свирепый зверь слушался Райсула! Как понимал каждое движение всадника! Как не щадил сил в гонках! А какой удивительный трюк он показал на тех незабвенных играх! Уже после гонок, на которых первыми пришли клюв в клюв Ярый Мрак и могучий рыжий Дух Битвы, была объявлена новая потеха. Благородная Сайбиби, ставшая в этот день супругой сына правителя, кинула с балкона на опустевшую площадь свой парчовый колпак и звонко крикнула: «Пусть его принесет мне всадник!» И загомонила толпа, которую перед этим стражники оттеснили с площади на улицы и в проулки. И начали всадники один за другим снижаться над площадью, стараясь свеситься с седла и подхватить высокий, жесткий головной убор. Это было трудно, ведь сажать грифона нельзя, а всадник переносит вес на одну сторону. Некоторые грифоны теряли равновесие, начинали барахтаться, роняли всадников наземь – и толпа хохотала над неудачниками. Райсулу никогда не удавался этот трюк. Каждый раз пальцы промахивались мимо вещи, которую надо было подхватить, да и падать доводилось. Когда дошла до него очередь, он опустил грифона низко-низко над площадью, чуть склонился направо – и увидел, как Мрак, умница Мрак, вытянул передние лапы, на которых сегодня не было «варежек», и стиснул в когтях алый колпак. Райсул тут же выпрямился в седле, поднял грифона, очень медленно полетел над площадью. Оказавшись над балконом, он громко крикнул: «Отдай!» Это первая команда, которой обучают крохотных грифонят. Услышав ее, Ярый Мрак разжал когти и уронил измятый колпак к ногам восхищенной Сайбиби. Правитель, подозвав к себе Райсула, похвалил его за прекрасно обученного грифона и изрек повеление: принять юношу в грифоний патруль. Благодарный Райсул пал ниц перед правителем. А в толпе стоял отец Райсула и плакал от счастья, не пряча лица, потому что такие слезы не позорят мужчину... Райсул тряхнул головой – зачем отравлять себя ядом счастливых воспоминаний? – и огляделся. Вот и площадь Цапли. А вот и цапля – мраморное изваяние над водоемом. Райсул усмехнулся, вспомнив разговор с капитаном за ужином. Бенц удивился тому, что его соратник собирается подстеречь Фантарину у водоема. Разве в Доме Зеркала нет своего колодца? Почему – нет? Обязательно есть. Колодцы в каждом дворе. Хочешь – мойся, хочешь – одежду стирай. Но к ближнему водоему прислужницы все равно придут. Райсул объяснил капитану, что на Вайя-Ах, откуда пришли предки халфатийцев, всегда жарко и мало воды. Поэтому источники там священны. Здесь, на земле, которую подарил своим приверженцам пророк Халфа, воды много. Но отношение к ней осталось прежним. Халфатийцы знают, что вода воде рознь, грязные водоемы плодят болезни. Когда роют новый колодец, зовут мудрых старцев, чтобы те решили, годится ли вода для питья – или только для стирки. А самые лучшие источники, с самой чистой и вкусной водой, заключают в мраморные чаши и объявляют собственностью города... да что там – сам город строился вокруг таких чаш! И старухи из Дома Зеркала ни за что не станут пить колодезную воду. Обязательно пошлют служанок к источнику!.. Сейчас, ясным летним днем, водоем был особенно хорош. В воде плясали солнечные лучи и отражалась лукавая белая цапля, изваянная умелым каменотесом. Впрочем, птице не удалось бы как следует разглядеть себя в воде: отражение колыхалось, расплывалось, дробилось под падающей в каменную чашу струей. У мраморной цапли скопилась небольшая очередь – девушки и женщины. Для развлечения они дразнили единственного затесавшегося среди них парня-слугу с кувшином: мол, с чего это хозяева велели ему заниматься женской работой? Или в доме нет ни одной женщины? Так не пора ли хозяину жениться? Пусть придет к источнику, вот тут сколько невест! А вокруг, в тени домов, сидели на корточках мужчины, негромко переговаривались, без азарта бросали игральные кости или лениво вырезали что-то из дерева. Вроде бездельничали... а на самом деле поджидали в засаде, эти волки, подкарауливающие овечек! Обычай не запрещал предложить женщине поднести до дома кувшин. Водоемы были лучшим местом для знакомства. Поэтому даже самые скромные девушки, идя за водой, причесывались и надевали хотя бы простенькие украшения. И сейчас женщины и девушки не торопились домой, где их ждали скучные домашние заботы. Да, можно не ждать, пока придет черед подставить сосуд под струю, можно зачерпнуть прямо из мраморной чаши... но кто же так делает? Самая чистая вода – та, что падает сверху. А ожидание не было скучным: горожанки сплетничали, смеялись, часто и охотно брызгали друг на друга водой. Иногда у водоема вспыхивали целые водяные сражения – о, для забавы, конечно, для забавы! Не для того же, чтобы привлечь внимание этих глупых мужчин, которые таращат на них глаза! Как любил когда-то Райсул эти встречи у источника, эту воду, взлетающую над женскими ладошками, этот смех, который сладко отзывается в душе... Он почти забыл об этом – леташ, парусный мастер, контрабандист. А теперь воспоминания перечеркнули всю жизнь за Хребтом Пророка. Смыли, словно пригоршней воды из источника... Райсул присел у чьего-то крыльца и стал ждать. Да, он не знал в лицо никого из прислужниц Дома Зеркала – и не надо. Райсул высматривал ту, у которой с пояса будет свисать веревочка с привязанной к ней деревянной рамкой без зеркала – в знак того, что когда-нибудь, в старости, эта женщина сможет, если будет на то воля Единого, носить у пояса зеркальце на цепочке. Вряд ли за водой придет именно Фантарина. У мудрых старух не одна прислужница. Но можно будет дать женщине денег, чтобы она вызвала иллийку на улицу... Но Райсулу повезло. Вот мужчины рядом заинтересованно вскинули головы: ага, идет женщина с открытым лицом! Замужние ходят или в вуали, или в платке, закрывающем все, кроме глаз. А девицы и вдовы лица не прячут, позволяют себя выбирать, словно спрашивают: кто ты, мой будущий супруг? Фантарину Райсул узнал сразу – и не только по шраму на щеке. Вдова купца Усмана была одета скромно: черные шаровары и широкая коричневая кофта, которая должна была спрятать грудь... как же, спрячешь такую! А походка!.. Каждый шаг иллийки вытряхивал из встречных мужчин мысли о будничных заботах и об оставленных дома женах. Райсул с ухмылкой подумал, что если бы в Байхенте падшие женщины, как в странах за Хребтом Пророка, ловили мужчин на улицах, а не поджидали их в домах веселья, то они бы вереницей пошли за Фантариной по пятам, подражая ее движениям и учась так зазывно покачивать бедрами. С досадой отогнав нескромные мысли, Райсул быстрым взглядом проверил: да, пустая рамочка у пояса, шрам на щеке – и поднялся на ноги. Одновременно с ним поднялся чернобородый мужчина, шагнул к красавице... И остановился, потому что путь ему преградил Райсул. Мужчины замерли, глядя друг другу в лицо. Сидевшие в тени «охотники на овечек» оживились, заинтересованно уставились на соперников. Рука чернобородого скользнула к поясу, к рукояти ножа. Райсул повторил этот жест, глядя на противника с холодным гневом. Этот взгляд был тверже клинка. – Сядь, почтенный, отдохни, – сказал Райсул ровно. Этому голосу когда-то подчинялся Ярый Мрак, свирепый грифон. И дрогнул, попятился бородатый халфатиец, отступил к стене, вновь сел на корточки, поджидая дичь, которая будет ему по зубам. Райсул выждал, когда бородач отойдет подальше, и обернулся к Фантарине. Та как раз начала наполнять кувшин и была всецело поглощена этим занятием. Какая-то ссора? Между мужчинами? Из-за нее? Ах, бросьте, станет ли она обращать внимание на такой вздор? Это ниже ее достоинства! Райсул улыбнулся и учтиво сказал: – Позволь, красавица из сновидений, я донесу твой кувшин!
* * *
– «Орел Эссеи»? Да, служила на нем. Пастушкой. И пропажу сундучка помню. Но с какой стати я буду копаться в прошлом? Допрашивали меня уже, ну и хватит! Райсул и Фантарина шли медленно: Дом зеркала стоял недалеко от водоема, а разговор затеялся интересный. Это вам не уличное ухаживание. В больших темных глазах Фантарины поблескивал интерес... и жадность, чего уж там, жадность! Райсул не стал сулить женщине груды золота. И уговаривать не стал. Сказал почтительно: – И впрямь, красавица, зачем тебе копаться в прошлом? Ты хорошо живешь. С утра до ночи ты трудишься на мудрых старух, хранящих зеркало пророка. А когда годы согнут твою спину и покроют морщинами лицо, ты сама станешь хранить зеркало. Или не станешь. Прислужниц много, мудрых старух только три. Слова метко попали в цель, больно ударили. Женщина даже остановилась, задохнувшись от ярости. – Верно говоришь! Когда Усман меня вез сюда, чего только не обещал... а пришлось стирать тряпки этих старых ворон! А всё его родня, чтоб им сдохнуть! – Ты не стой, красивая, ты иди, а то на нас прохожие смотрят... И думай головой. Хочешь до смерти воду таскать? – А если вам выложу, что знаю, какая мне польза? Денег дадите? А на что мне здесь деньги? Замуж уже не выйти, Дом Зеркала женщину до смерти держит. – А хочешь в Иллию, да? – Ну! Я еще не состарилась, найду себе мужчину. – Так и нам ни к чему оставлять тебя в Халфате. Вот расскажешь ты нам, что знаешь про похищение свадебных подарков. Вернемся в Иллию, поведаем об этом – а нам скажут: вы все выдумали! Нам нужна свидетельница. Фантарина задумалась, соображая. – Кое-что я знаю, да... Подарки я не крала, бояться мне нечего. Если увезете меня с собой – ничего не утаю. Но рот раскрою только на иллийской земле. – Если бежать, то завтра. Знаешь ведь, какой завтра день? – Знаю, а толку-то?.. Старые вороны возьмут всех прислужниц с собой в шествие. Для пышности. И не отойдешь от них никуда. – Да? Это хуже. Тогда придется бежать сегодня. Вечером. А завтра в толпе выведем тебя из города. Фантарина Тоцци оказалась женщиной решительной. Ответила сразу, без охов и ахов: – Тогда вечером встречаемся у водоема. Я снова приду за водой. – И с запозданием сообразила: – Но ты не сказал главного: сколько мне заплатят? Ответить Райсул не успел: раздался пронзительный вопль: – Эй, бесстыжая! Ты опять болтаешь с мужчинами, дочь шлюхи? Чтоб у тебя все волосы вылезли! У ворот стояла, подбоченившись, горбатая прислужница. На раскрасневшемся лице было написано, что никуда она не уйдет, пока не загонит в дом эту нахалку! Фантарина досадливо зашипела, выхватила у Райсула кувшин, быстро шепнула: «Вечером!» – и поспешила к воротам. Райсул глядел вслед. Колыханье ее бедер было истинной отрадой для очей. И все же покойный Усман был глупцом. Ввести такую женщину в свой дом – все равно что поселить у себя пожар или землетрясение. Небоход и сам подумывал обзавестись семьей, чтоб было к кому возвращаться из полетов. Но, храни его забота покойных предков, он женится не на такой, как Фантарина! Он попросит хозяина каравана привезти ему из Халфата юную невесту. Или найдет девушку в Фейхштаде. Джермийки такие беленькие, пухленькие... и, говорят, домовитые.
* * *
– Знаешь, я ведь сомневался, говорить ли нашему гостеприимному хозяину про Фантарину, – сказал Дик, сидя рядом с Райсулом неподалеку от водоема и рассеянно глядя на стайку женщин с кувшинами. – Почему? – удивился Райсул. – Без почтенного Шераддина, да хранит Единый его седую бороду, нам трудно было бы спрятать в Байхенте иллийку. – Я подумал: все-таки Дом Зеркала... священное место... – Воронье гнездо, – отрезал Райсул. – Приют глупых баб. Я согласен с Шераддином и его сыном. Дик с усмешкой вспомнил, как рискнул выложить Шераддину и Фархату свои планы. Оба помолчали, размышляя. Затем старец пригладил бороду и веско произнес: «Ты помог нашему Сайхату похитить женщину. Мы поможем тебе похитить женщину. Это честная плата». А Фархат, кивнув словам отца, добавил с неожиданной злобой: «Старух пора проучить. Я постараюсь, чтобы слух о похищении дошел до правителя. Пусть подумает: достойны ли хранить зеркало пророка те, кто не сумели уследить за собственной прислужницей!» Позже Райсул сказал капитану: в городе есть люди, которые не скрывают недоверия к мудрым старухам и считают, что зеркало пророка нужно передать в более надежные руки. Так у Бенца и Райсула появилось убежище. Шераддин и его сын пообещали спрятать беглянку и во время завтрашнего шествия вывести ее из города. Райсул уже объяснил капитану, что обычно женщины не покидают Байхент. Если же какая-нибудь девушка едет в другой город к жениху или старуха отправляется навестить внуков, живущих не в столице, то о такой поездке заранее предупреждают городскую стражу. Даже если надеть на Фантарину вуаль и назвать ее женой Райсула, все равно на воротах поднимется шум и начнутся нежелательные проверки. Но завтра – о, завтра! Какие там «предупреждения заранее»? Завтра за городские стены повалит весь Байхент, стар и млад. За Зеленые ворота выйдут веселые люди с корзинками, полными еды. День явления зеркала давно превратился в общий праздник. От дворца двинется процессия, которую горожане будут осыпать цветами и зерном. Шествие медленно выйдет за город и двинется к Уютной Беседке – так называется летний дворец, очень маленький по сравнению с главным дворцом. Райсул рассказал, что все придворные там не поместятся, потому многие велят слугам нести коврики для еды и легкие навесы от непогоды. Возле Уютной Беседки, возле чистого источника, на дощатом помосте будет восседать одна из мудрых старух, заранее выбранная по жребию. Вельможи опустятся на колени возле помоста, тут же пристроятся писцы, дабы запечатлеть услышанное. Чуть поодаль будет толпиться люд Байхента. Правитель поднимется на помост и вручит старухе свиток с вопросами, на которые надо узнать ответ. Старуха извлечет из шкатулки зеркальце, принадлежавшее некогда пророку. Правитель будет глядеть в зеркальце до тех пор, пока душа его не покинет на время тело, уступив место высшему чистому духу небес, служителю Единого. Тогда старуха начнет громко зачитывать вопросы по свитку, а высший дух устами правителя будет давать на них ответы. Каждый вопрос и каждый ответ глашатаи тут же повторят в жадно слушающую толпу. Потом никто не будет спешить в город. Семейства рассядутся на траве в дворцовом парке и в окрестной роще. Дети будут играть, а взрослые – обсуждать услышанное. В Байхент все возвратятся затемно, и в этот вечер не будут запираться городские ворота. – Завтра из города можно будет не то что женщину – заморского слона вывести, – убежденно сказал Райсул. Дик не ответил: мужчины вокруг отвели взгляды от женщин и уставились вверх. И женщины перестали щебетать, тоже подняли глаза. Над улицей медленно летели два всадника на грифонах. Дик много слышал об этих удивительных существах, но видел впервые. В книгах читал: лев с клювом и крыльями. Так их Бенц себе и представлял: льва он видел в Белле-Флори, в королевском зверинце. Нет, эти потрясающие существа не были похожи на львов. Голова вроде орлиной, с мощным клювом – но с длинными острыми ушами, увенчанными кисточками. По широкой, клином выступающей вперед груди – густое, пышное оперение. Передние лапы – птичьи, но толстые, мощные, вытянутые в полете вперед, а когтей не увидеть: на лапы надеты плотные чехлы. Тело держат на лету два очень широких крыла, они выглядят более крепкими и сильными, чем у птиц. Задняя часть туловища – львиная, покрытая шерстью. Животы поджарые, как у гончих псов. Оба грифона серой масти – один светлее, другой темнее, но крылья у обоих светлее шерсти, почти белые. Задние лапы откинуты назад, меж них вытянулся хвост, покрытый перьями. Дик, тая от восторга, подумал, что в полете хвост используется как руль. Всадники, нарядные молодые халфатийцы, уверенно держались в седлах. Дик успел заметить, что у седел нет стремян. Ноги всадника были вытянуты назад, вдоль хребта грифона, и казалось, что человек стоит на коленях на спине небесного «коня». На лицах юношей была скучающая заносчивость – словно они так давно считали себя выше жалких земных людишек, что им это слегка надоело. Дик их понимал. Сейчас ему казалось, что не жаль отдать левую руку, лишь бы правой держать широкую узду крылатого красавца. – Райсул, – хрипло спросил Дик, не сводя глаз с удаляющегося дивного видения, – кроме узды, у них петля вокруг клюва – это чтобы всадника не долбанул? Райсул отозвался не сразу: тоже был поглощен созерцанием грифона. – Нет, – ответил он наконец. – Грифон не достанет всадника на спине, шея не повернется. Петля – чтоб не дать на прохожих бросаться. В бою и на охоте петлю снимают. – Да... – протянул Дик. – Знаешь, я рад, что в детстве не видел грифонов. – Почему? – Я бы тогда не полюбил так летучие корабли... В Халфат стоило приехать уже ради того, чтобы увидеть вот это! – А! – воскликнул Райсул. – Ты понял!.. И замолчал, уставившись куда-то мимо плеча капитана. Тот обернулся – и не понял, чем привлекла внимание его спутника маленькая горбунья с кувшином в руке. Женщина тоже узнала Райсула. Отвела взгляд – глазеть на мужчину неприлично! – но, проходя мимо, прошипела со змеиным злорадством: – Ждешь свою потаскушку, развратник? Не дождешься! Заперли ее, наказали! И гордо прошествовала к источнику, не обернувшись на ошарашенных мужчин. – Клянусь поясом пророка, – огорчился Райсул, – сорвалось наше дело. Когда еще Фантарина выйдет из Дома Зеркала! А шествие – завтра! – Что ж, – твердо сказал Дик Бенц, – не удалось увести Фантарину потихоньку – украдем прямо из Дома Зеркала!
7
Не выстоишь, падешь, преград не поборов, Когда не станешь сам хитрей своих врагов.
Но если ты готов к опасностям заране , – Ты сможешь победить любое испытанье.
( Тааббата Шарран )
Мудрая Ухтия любила покой. Мудрая Ухтия любила после вкусного ужина возлечь на мягкое ложе под одеяло из заячьих шкурок. Мудрая Ухтия любила, когда день заканчивался рано: едва стемнеет, как все заботы и хлопоты уходят прочь. Но больше всего мудрая Ухтия любила золото и драгоценные камни. Любила так, что слово «мудрая» теряло смысл, превращалось из почетного прозвания в нечто вроде клички, данной в насмешку. Вот и сейчас – надо бы сказать служанке, чтобы спровадила бесцеремонного просителя. Нашел время прийти с вопросами о судьбе! Еще бы среди ночи явился! Завтра День явления зеркала. Ухтии предстоит проводить обряд. Надо выспаться как следует. Но, по словам прислужницы, дерзкий пришелец сказал: «Передай своей госпоже, что я плачу не серебром». Такая фраза подразумевает: и не медью. Выгонишь посетителя – завтра точно не придет, завтра весь Дом Зеркала участвует в шествии. Пророчество получит только правитель. А до послезавтра., глядишь, незнакомец и сам разберется со своей бедой. Если приходишь в Дом Зеркала на ночь глядя и готов выложить золото, значит, дело и впрямь подступает с ножом к горлу. Ухтия похвалила себя за умные рассуждения и спросила служанку: – Он один? – При нем женщина под вуалью. Вряд ли жена, одета небогато. И слуга... – Приведи всех... Постой! – вскинулась Ухтия. – Кликни сначала Серую и Желтую! Служанка с поклоном ушла, а старуха поздравила себя с осторожным решением. В доме много ценных вещей. А если это грабители решили пошарить по сундукам? Держать в Доме Зеркала мужчин-охранников неприлично, к тому же считается, что молитвы защищают реликвию надежнее, чем копья и мечи. Но на всякий случай мудрые старухи держали двух охранниц, дюжих виктиек. Прозвища свои обе получили за цвет волос: у одной золотистые, у другой – русые, напоминавшие мышиную шкурку. В остальном они были похожи как сестры: кряжистые, сильные, плечистые, с короткими крепкими шеями и маленькими, почти незаметными грудями. Как сказала мудрая Фатха, впервые увидев Серую: «Ее родители очень хотели зачать сына, и это им почти удалось». Охранницы предстали перед мудрой Ухтией – спокойные, равнодушные ко всему, глядящие словно сквозь госпожу. – Сейчас у меня будет гость. На всякий случай подождите здесь... – приказала Ухтия. Но не успели охранницы кивнуть, как старуха передумала: – Нет, сделаем иначе! Оставить охранниц в комнате, чтобы они слушали разговор и узнавали чужие тайны? Да гость и не станет при них откровенничать! – Ступайте в комнату напротив, через коридор. В ту, где хранятся одеяния. Будьте начеку. Если я закричу, бегите на помощь. Поклонившись, Серая и Желтая ушли. Ухтия сняла драгоценности, спрятала в сундук и заперла его. Почти сразу служанка ввела гостя и его слуг. Мудрая Ухтия, преуспевшая в своем ремесле, привычным взглядом оценила того, кто шагнул в комнату первым. Мужчина под тридцать, статный, с гордым и уверенным взглядом. Дорогой халат, сабля у пояса, руки в перчатках. Воин? Или был воином? На женщине плотная вуаль, одежонка неказистая, никаких украшений. Из-под вуали доносятся робкие всхлипывания. Похоже, бедняжка охотно убежала бы, но ее держал за локоть слуга-чужеземец с дерзким, открытым взглядом. Это не похоже на любовную историю. Наверное, произошла кража. Гость хочет узнать, кто из слуг к ней причастен. – Ну, – неприветливо спросила мудрая Ухтия, – о чем я должна буду поведать?
* * *
План Бенца и Райсула был незамысловат. Они поймали на улице женщину под вуалью, фигурой и ростом похожую на Фантарину, велели ей идти с ними, вести себя тихо и помалкивать. Затем вместе со своей испуганной пленницей пошли в Дом Зеркала и потребовали, чтобы их приняла любая из хранительниц. Их приняла мудрая Ухтия. Райсул, изображавший заказчика, не стал придумывать обстоятельства, которые привели его в этот дом. Он сразу перешел к главной части плана: – Мне говорили, о мудрая, что ты можешь погрузить любую из своих служанок в волшебный сон – и та начнет говорить о тайнах, сокрытых от очей людских? – Да, это так. – Прикажи, чтобы сюда привели ту из прислужниц, которую зовут Фантарина. – Ты мне указываешь? – изумилась старуха. – Да, мудрая. – По какому праву? – По праву человека с саблей. – О сын лжи и разбоя, не боишься ли ты, что я кликну охрану? – Ты умрешь до того, как охрана перешагнет порог, о помесь коровы и жабы. Об этом Ухтия не подумала. Она скрипнула зубами и кивнула. Старуха взяла молоточек на тонкой ручке, легко ударила по бронзовому кругу гонга. Не успел затихнуть протяжный звук, как в комнату с поклоном вошла служанка. – Приведи Фантарину, – распорядилась Ухтия, не глядя на девушку. Когда за служанкой закрылась дверь, старуха спросила со страхом и злобой: – Что ты собираешься делать, о будущий вороний корм? – Собираюсь увести Фантарину, о дочь чумы. Сейчас она обменяется платьями с вот этой женщиной – и мы уйдем. Привратница не заметит подмены. – А свою сообщницу вы оставите здесь? – Я не сообщница! – запричитала женщина под вуалью. – Я Райзия, жена гончара Бейхана! Отпустите меня домой! Муж меня побьет! – Цыц! – сказал пленнице Райсул. – Здесь не двор работорговцев и не дом греха. Здешние хозяйки тебя не обидят. – Он перевел взгляд на Ухтию. – А я не обижу здешних хозяек. Денег дам. Ухтия уже раскрыла рот, чтобы разразиться проклятьями, но закрыла его, услышав про деньги. Прислужница привела Фантарину и с поклоном удалилась. Глаза иллийки радостно вспыхнули, когда она узнала Райсула. С полуслова поняв, что надо делать, Фантарина схватила Райзию за руку, быстро огляделась – где можно переодеться? – и потащила ее за занавеску, где находилось ложе мудрой Ухтии. – Раздевайся! – скомандовала иллийка пленнице. – Бери мою одежду. – Ой, а вуаль? – пискнула Райзия. – Мне же нельзя... я замужем... Хамар! – Размотай пояс, дура. Он широкий. Завяжешь лицо, как платком. – Ой, а шаровары чем тогда подвязывать? Пока женщины переодевались, Бенц и Райсул связали почтенную Ухтию ее шарфом. Шарф был очень длинный, мечта байхентских модниц: он закрывал голову, охватывал шею, спускался по груди и несколько раз оборачивался вокруг талии. В разрезанном вдоль виде он сгодился на то, чтобы связать и руки, и ноги. Старуха за разрезанный шарф призвала на непрошеных гостей холеру, мужское бессилие и чесотку по всему телу. Пришлось заткнуть ей рот обрывком того же замечательного шарфа. Ухтия дергалась и мычала, пока Бенц не положил на подушку возле ее лица две золотые монеты. Тут она притихла. Бенц обратился к пленнице. Та успела распустить косу – и широкой прядью волос, как платком, закрыла лицо, только глаза были видны. Бенц протянул ей две серебряные монеты. Придерживая волосы левой рукой, Райзия правой схватила деньги, прекратила всхлипывать и деловито спрятала монеты в туфли. Теперь можно было уходить... Но вдруг на пороге возникла здоровенная бабища с саблей. И гадать не надо: охранница все-таки услышала шум. Райсул ухватился за саблю и успел отбить первый удар желтоволосой охранницы. – Уводи Фантарину, я задержу! – приказал Дик и огляделся в поисках оружия. Да какое оружие в комнате старой перечницы? А такое! Длинный массивный подсвечник – не хуже дубины! И круглый бронзовый гонг на стене – чем не щит? Вращая подсвечником и прикрываясь гонгом, Бенц перешел в атаку и почти прижал охранницу к стене. Умница Райсул схватил за руку Фантарину, уволок в коридор. Тут бы оглушить охранницу – и драпать самому... Увы, в комнате появилась вторая баба, медведица не хуже первой, и тоже с саблей. Вдвоем они взяли Бенца в такой оборот, что не до побега – не дать бы голову с плеч срубить! Райзия забилась в угол, съежилась в комок и сидела тихо. А в старой Ухтии, связанной, как баран на продажу, внезапно взыграл бойцовый дух. Она заизвивалась на подушках (что с ее фигурой было сложно), кое-как скатилась с низкого ложа, надеясь попасть под ноги чужеземцу. Но все получилось наоборот. Бенц, уходя от рук преследовательниц, оказался немного в стороне, а желтоволосая охранница как раз споткнулась и грохнулась на Ухтию. Дик воспользовался удачным мгновением, швырнул в голову второй противнице бронзовый гонг и выскочил в коридор. К воротам выбежал успешно, никто на пути не остановил. Привратница, успевшая задвинуть гостями засов, перепугалась и не помешала Дику отпереть ворота. Но пока парень возился с тугим засовом, из окна грянул жуткий протяжный вой. Так мог бы реветь раненный дракон. Дик уже слышал этот звук. Он знал: в каждом богатом доме Байхента есть труба, называемая «зов беды» Этой трубой, случись какая неприятность, призывали стражу. И ведь бегут, паршивцы исполнительные! Издали слышен топот! «Ладно, поиграем в догонялки. Нырнуть в ближайший переулок... не оказался бы он тупиком! Риэли Насмешница, богиня удачи, ты ведь не покинешь верного поклонника в незнакомом городе?!»
IV. ОБРЕТЕНИЕ ВТОРОЙ ПАРЫ КРЫЛЬЕВ. Части 8-9
8Случалось мне порой, бледнея от стыда, Считать себя глупцом, но трусом – никогда!
(Аль- Фараздак )
Бенц не испытывал страха. Погоня – увлекательная игра! Вот если его поймают, тогда уже не будет весело, тогда уже можно бояться, но это пусть еще поймают! Стражники бежали за ним цепко, как гончие по следу зайца. Похоже, этим ребятам платили за каждого изловленного злоумышленника. Луна играла на стороне преследователей, беспощадно высвечивая улочку. Не будь этого, Дик растянулся бы на утоптанной земле у забора и дал погоне промчаться мимо. А заборы в этой части города не очень высокие, глинобитные, это вам не кованые ограды с остриями наверху! Эти мы в два счета штурмом возьмем!.. Нет, сюда нам не надо, с той стороны собака надрывается от лая. А вот за этим забором тишина... поставить ногу в трещину в глине.. оп-ля, Дик уже наверху, теперь спрыгнуть во двор... Э, нет, стоп! Там тоже собака, только не лает! Подняла морду вверх, ждет гостя... Сиди спокойно, рыжая, я не к тебе иду, я по забору, как кот... Перепрыгнув на гребень соседнего забора, Дик обернулся. Ого, а погоня-то отстала! Сзади виден лишь один стражник, самый настырный. Так может, остановиться, подождать настырного и набить ему морду? Дик замешкался. За эти мгновения стражник почти вскарабкался на забор. И вдруг он разжал пальцы, мешком свалился обратно на улицу и с выпученными глазами завыл нечто неразборчивое. Впрочем, Дик в этом вое уловил, хоть и с трудом, слова молитвы. Бенц обернулся – и от потрясения сам едва не брякнулся с забора. По улице легко неслось дивное видение. Молодая прекрасная женщина, словно сотканная из лунного сияния. Ее волосы были черны как ночь, глаза сверкали звездным блеском, одеяние колыхалось на бегу, словно полосы тумана. А два меча за спиной казались ледяными или хрустальными. Бег ее был легок и грациозен, каждое движение полно было радости и свободы. Добежав до Дика и стражника, красавица остановилась, весело глядя то на одного, то на другого. – Чего смотришь? – задорно крикнул ей Дик (от волнения – по-франусийски). – Я сроду ни одну женщину не ударил! Стражник, видимо, не мог сказать того же о себе. Он снова завыл (на этот раз уже без слов), задом-задом попятился, вскочил на ноги и кинулся наутек. Лунная Дева его не преследовала. Она откинула голову и рассмеялась. Ветер взвил ее длинные волосы. Не переставая смеяться, она невероятным прыжком взмыла на соседний забор и побежала дальше по гребню, невесомая и светлая. Дик глядел ей вслед, и сердце разрывалось: никогда ему больше не увидеть ничего столь прекрасного. «Кто ты? Одна из жен правителя? Служанка торговца? Старая нищенка? Луна и Байхент подарили тебе одну ночь воли, красоты и легкости. Вспомнишь ли утром, как бежала по спящему городу, неся за плечами два меча?» Дик стряхнул с себя очарование увиденного. Да, рядом пробежала сказка, но сейчас к нему приближалась жизнь, причем на ходу она топала и сквернословила. Стражники все-таки догадались свернуть в этот переулок. Да, их стало на одного меньше, но они горели желанием получить награду за беглеца. Бенц припустил вовсю. Он метался из одной кривой улочки в другую, пока не вылетел на пустырь. Перед ним поднялась черная полуразрушенная башня. В голове мелькнуло: Дик же знает это место, это окраина, Райсул что-то рассказывал про эту развалину... Но вспоминать было некогда. Бенц любил уходить от погони вверх. Ставя ноги на камни с выкрошившимся раствором, цепляясь пальцами за трещины, он ящерицей заскользил наверх. Остановился лишь на изломанном «гребне» этой груды камней. Затаился. Прислушался. Внизу переругивались стражники, пытаясь понять, куда исчез беглец. Дик, в своем черном наряде, был снизу невидим. Наконец стражники убрались прочь. Дик растянулся на камнях и закрыл глаза. Спуститься вниз? А зачем? Слоняться по темным улицам с риском нарваться на стражу? Он спустится, когда начнет светать. А сейчас пусть успокоится сердце, расслабятся мышцы, выровняется дыхание. Теперь он знал, в какой стороне гостеприимный дом старого Шераддина. И еще он вспомнил, что рассказывал Райсул про эти руины. Мол, в незапамятные времена здесь жил маг по имени Самрат, носивший веселенькое прозвище Кровожадный. Он замыслил стать правителем Халфата, для чего заключил союз со злобными подземными чудовищами, пообещав, что, придя к власти, будет каждый день приносить им в жертву по человеку. Жителям Байхента эта затея не понравилась. Они разогнали подземных чудовищ, пришибли Самрата и попутно крепко повредили башню. Но потом успокоились и решили: башню до конца не сносить. Пусть напоминает об участи, которая постигнет любого предателя. Теперь это место считается проклятым, вокруг него пустырь... Тут возле уха Бенца раздался клекот. Дик открыл глаза – и обомлел. Как же неслышно возник он рядом, этот золотистый грифон! Медленно и бесшумно взмахивал он широкими крыльями, удерживая всадника на высоте «гребня». А всадник, ровесник Дика, чуть откинулся назад, небрежно держа левой рукой широкую синюю узду. Юнец напоминал принца Джиакомо: такое же легкое презрение ко всему вокруг застыло в его тонких чертах. И сейчас с этим брезгливым презрением он глядел на Дика Бенца. Бенц, не поворачивая головы, прохрипел тяжело и мрачно: – Кто ты, о смертный, потревоживший сон Самрата Кровожадного? Ответом был издевательский смех: – Бродяга, с Самратом Кровожадным ты встретишься в негасимом пламени! – Не вышло? – нормальным голосом спросил Бенц, садясь поудобнее. – Но попытаться все-таки стоило. Ладно, сдаюсь. Он не отрывал глаз от огромной головы с тяжелым клювом: близко, рядом, протяни руку – и погладь... Это была опасность, смертельная опасность, и все же – как прекрасен был грифон! – Сдаешься? – надменно отозвался халфатиец. – Ты не нужен мне, бродяга. Зато пригодишься Раскату. Слезай, побегаешь по пустырю. – Зачем? – Чтобы Раскат учился охотиться. В воздухе хорошо берет дичь, с земли – хуже. Слезай. Видно, из-за сегодняшних передряг Бенц стал хуже соображать. Только сейчас до него дошло, что всадник собирается отдать его грифону, как кошка отдает котенку полузадушенную мышь. Обучение хищника. – А если не слезу? – Не слезешь – отсюда грифон возьмет. Но с земли интереснее. Если добежишь до улочки – останешься в живых. Ему крылья меж домов не размахнуть. Улочка узкая. В голосе всадника скользнули фальшивые нотки. Дик свесился с края башни и взглядом смерил расстояние от башни до ближайшей улочки. Далеко, но шанс добежать все же есть. Рискнуть? И тут Бенц сообразил: а зачем грифону лететь за добычей? С такими мощными лапами он должен быть хорошим бегуном. Сложит крылья – догонит жертву и на улице. – Чего ждешь? Слезай! – Всаднику явно доставлял удовольствие этот разговор. – И тебе не жаль человека убить без вины? – вырвалось у Дика. – Кто человек? Ты? Ты мошка. Таракан. А умрешь благородной смертью. Поможешь грифону Раскату стать великим охотником и бойцом. Как-то иначе Бенц представлял себе цель своей жизни. Но обсуждать это с высокомерным юнцом не стал. Быстро перебрал возможности спасения. У Бенца не было даже шпаги – он ведь изображал слугу Райсула. Да и будь под рукой шпага – вряд ли она помогла бы одолеть этого великолепного зверя. Грифон достанет его на башне. Достанет на пустыре. Достанет на улице. И вдруг вспомнилась фраза, произнесенная Райсулом, когда они смотрели на пролетающих грифонов. Есть место, где грифон не тронет человека! Бенц не стал ничего решать и рассчитывать. Он вскочил на ноги и отчаянно прыгнул на единственное место, где его не могли достать ни когти, ни клюв. На спину Раскату.
9
Вьется кругом над полями, Виснет пластью надо рвами, Мчится скоком по горам, Ходит дыбом по лесам.
(П. Ершов)
От резкого толчка, от обрушившейся на спину неожиданной тяжести грифон потерял равновесие, забил крыльями, едва не забарахтался, словно сбитый стрелой. Но у самой земли он выровнял полет и толчком, с усилиями вновь набрал высоту. А на спине его разыгралась битва. Мужчины вцепились в друг в друга. Дик, сидя задом наперед на орлиной шее, у самого седла, удерживал руки противника. Халфатиец, рыча от ненависти, пытался плечами столкнуть Бенца, по-волчьи тянулся зубами к его горлу. Дик встретил его ударом – лбом в переносицу. Всадник вскрикнул, отшатнулся, а Дик подтолкнул его. Хозяин грифона сорвался с седла, полетел вниз – и остался лежать у подножья башни, словно сломанная кукла. Дик вцепился в низкую луку седла, чтобы удержаться. Грифон с клекотом снизился. Опустился на все четыре лапы. Склонил голову над телом всадника. Тронул его клювом. Воспользовавшись замешательством грифона, Дик перебрался в седло. Спрыгнуть наземь он не пытался. Зато помянул недобрым словом того, кто не додумался приделать к седлу стремена. Или они мешали бы в полете крыльям? К седлу были приделаны два полукруглых «желоба», обтянутых кожей – чтобы ноги лежали вдоль хребта грифона. Дик уселся, как только что сидел халфатиец. Да, словно на коленях стоишь. Неудобно. Грифон наконец поверил, что потерял хозяина. И понял, что у него на спине восседает наглый чужак. Золотой красавец поднял голову и звонко защелкал клювом. – Обещаешь меня порвать на тряпочки, да? – негромко спросил Дик Видимо, он правильно перевел речь грифона. Тот коротко, зло вскрикнул, присел на задних лапах, оттолкнулся ими – и мощным прыжком ушел в воздух. Дик еще не видел, как взлетают грифоны. Тело зверя было устремлено вверх, клюв целился в луну. Чтобы не сползти вниз, Дик прильнул к оперенной мощной шее, обронив узду и обеими руками вцепившись в низкую луку. Только бы не лопнула подпруга! Сейчас Дик, вытянувшись, лежал на спине взлетающего могучего зверя. Как две стрелы, человек и грифон были устремлены ввысь среди вздыбленного мира. Набрав высоту, грифон вскрикнул, принял горизонтальное положение – и вдруг резко накренился на левое крыло, стараясь сбросить самозваного всадника. – Раскат, не дури! – заорал Бенц, цепляясь за седло. Грифон, не выправляя полета, встряхнулся всем телом. Дик держался, вцепившись в луку седла, словно клещами. Мир вокруг накренился, город опрокинулся набок, словно огромная чаша. Полная луна укатилась вниз. Страха не было. Был восторг. Даже летучий корабль не давал такого великолепного ощущения высоты. Если бы грифон сбросил всадника, Дик умер бы счастливым. Раскат выровнял полет, сделал широкий круг над городской стеной. Снизу что-то кричали стражники. Грифон недовольно заклекотал и по дуге полетел прочь от города. «Куда он меня тащит?» – мелькнула мысль – и тут же исчезла. И впрямь, какая разница – куда? Главное – высота! И ветер, ох, какой ветер! На летучем корабле такого не было. Грифон нырял из потока в поток. Дик заметил, что Раскат старается идти навстречу ветру, так ему было проще, встречный ветер не заламывал перья... Это было последней осознанной мыслью Дика Бенца, потому что грифон взялся за наездника всерьез. Круг с набором высоты, еще один, еще... И грифон, сложив крылья, клювом вниз устремился к земле. Дик почувствовал, что ползет из седла на шею зверюге. – Курица проклятая! – заорал Дик, коленями стиснув переднюю луку седла. У самой землиРаскат ударил крыльями, извернулся, едва не задев лапами кусты на опушке. И вновь ушел в высоту – вертикально, вывернув крылья под другим углом. Дика потащило назад. В седле он не удержался – и лежал животом на теплом, остро пахнущем львином крупе, обеими руками цепляясь за «желобки». Ноги его болтались над бездной. Бросив взгляд вниз, Бенц увидел меж своих сапог сильный, оперенный, резко дергавшийся хвост. На миг показалось, что это его, Дика, собственный хвост. Бенц нервно рассмеялся и, подтянувшись на руках, вернулся в седло. «Желобки» выдержали его вес, не оторвались! На смех всадника грифон ответил грозным криком. Он перестал подниматься, лег в воздушном потоке и, неподвижно распахнув крылья, явно обдумывал, как сбросить недруга. Дик тем временем получше уселся в седле, подобрал широкую синюю узду. Он наслаждался каждым мгновением сбывшейся мечты. Наконец золотой птицезверь принялся кружить над лесом, все ниже и ниже. Вот он бесшумно скользнул над ночной рекой, спугнув на водопое двух оленей. Те в панике умчались прочь. Дик невольно представил себе охоту грифона: вот хищник бесшумно, как сова, возникает над спиной оленя, вонзается когтями в добычу, бьет клювом... И тут фантазии вылетели из головы, потому что Бенц понял, куда тащит его Раскат. Впереди берег. Грифон встанет на четыре лапы – и направится вон под те низко склонившиеся ветви деревьев. И будет тереться о ветви и стволы, пока не сдерет с себя всадника. Или сложит крылья и опрокинется на спину, раздавив Дика. Парень не стал додумывать эту мысль. Полный ярости, он бросил узду и, привстав на коленях, обеими руками ухватил уши грифона и рванул их. И чуть не сорвался с седла – не от страха, а от неожиданности. Бенц не подозревал, что грифон может так пронзительно визжать! Раскат забил крыльями, как петух, взлетающий над забором. Дик выпустил уши, вцепился в седло обеими руками. – Ага, не любишь? Я запомню! – крикнул Бенц. Надо не давать ему приземлиться. Уж точно не здесь. Хорошо, что на пустыре зверь не догадался покататься по земле. А может, он не умеет кататься? Ладно, что уж гадать. Главное – приземлиться только там, где есть надежда скрыться. А пока надо удерживать его в воздухе. А как удерживать-то? Так, а узда здесь зачем? Дик, правой рукой держась за луку седла, левой натянул узду, чувствуя, как грифон сопротивляется. Раскат как раз шел свечой вверх – но узда притянула его голову к груди. Раскат поневоле прекратил подъем и выровнял полет. «Ага, понял! А начнешь спускаться – я тебя, злодея, за уши!» Грифон снова взялся за воздушные выкрутасы. Он то ложился на бок, то резко шел вверх, то бросался вниз. Но Бенц уже освоился в седле и показал, что в эту игру можно играть и вдвоем. Он старался утомить Раската, удерживая его на одной и той же высоте. Когда грифон устремлялся вверх, узда прижимала его голову к груди, мешая подниматься. Когда пытался нырнуть вниз, рука человека вцеплялась ему в ухо. Светало. Лес внизу уже не казался темным пятном. Суровая игра измучила Бенца. Он держался на желании жить да на упрямстве. Плечи онемели, голова кружилась, перед глазами плыли цветные круги. Вот крылатый мерзавец опять пошел вниз. Сжав седло онемевшими коленями, Дик потянулся к его уху. И тут Раскат, повернув голову к всаднику, издал протяжный мяукающий звук. Так орал корабельный кот, просясь в теплую каюту. От изумления Дик чуть не сверзился со спины грифона. – Ты... неужто ты сдаешься? Грифон вновь жалобно мяукнул. «Я же не знаю, сколько он был под седлом до нашей схватки, – подумал Дик. – Может, он весь день летал, а тут я ему устроил танцы. Вот у него сил и не осталось!» Он убрал руку от уха, не мешая грифону приземлиться. Внизу был речной берег и опушка с редким подлеском. «Если набросится – буду бегать меж деревьев, – подумал Дик. – Он крупный, меж стволов не протиснется...» Но приземлившийся грифон даже не подумал нападать на человека, спрыгнувшего с седла. Раскат едва стоял на лапах, они у него разъезжались как у щенка. Наконец он плюхнулся на свой львиный зад, поглядел на Бенца и снова заорал по-кошачьи. – Замотал я тебя, чудо ты в перьях! – с раскаянием воскликнул Бенц, в этот миг начисто забывший, что ночью это чудовище пыталось его сожрать. Грифон потянулся к воде и жадно принялся пить. Ему не мешала узда, кольцом обхватившая клюв у основания. – А тебе можно пить? – встревожился Дик. – Лошадь так запалишь, а грифона? Эх, был бы тут Райсул! Напившись, зверь грохнулся на левый бок, подобрав под себя крыло, и вытянул лапы – орлиные и львиные. Голову он приподнял. Черные круглые глаза наблюдали за Бенцем. Парень почувствовал, что сейчас развалится на части. Руки болели, плечи ныли, ноги отказывались держать своего хозяина. Бесстрашно подойдя к огромной орлиной голове, Дик плюхнулся на песок. – Вздумаешь драться – цапну за ухо! – предупредил он чудовище. Грифон не пошевелился, и Бенц, вконец обнаглев, провел рукой по перьям. Вблизи, в упор, Раскат был еще красивее. Любой грифон прекрасен, но этот – особенный, несравненный, и пусть Дику Бенцу не говорят, что на свете есть второй такой. Львиный круп, мощный, мускулистый, сверкал золотой шерстью. Оперенье было светлое, бледно-желтое, и только маховые перья – яркие, красноватого оттенка. – Отдыхай. Снять бы с тебя седло, да я его потом обратно не присобачу. Какие-то ремни, застежки, полосы кожи... Райсул объяснит. Не знаешь Райсула? Ничего, узнаешь. Он хороший парень и любит грифонов. У нас с ним встреча назначена у Двойной скалы. Не знаешь, где это? Ну и дурень. А я вот знаю. Мне Райсул растолковал, как ее найти. Дик прислонился к жестким передним лапам. Клюв, который с одного удара мог расколоть человеку череп, закачался над лицом Бенца. Дик поднял руку и снова погладил грифона по перьям. Страха не было. Совсем. Там, в небесах, когда можно было в любой момент сорваться с седла, душой владел восторг, страху просто не было места. А здесь, на земле, зверь был уже своим, и Дик ласкал его, как лошадь или собаку. – Накормить бы тебя, – озабоченно сказал Дик. – Интересно, ваш брат ест рыбу? В реке ее много, вон как играет в воде. Я в детстве рыбу ловил прямо руками, под берегом. Еще можно рубашкой ловить... Ладно, потом поглядим, а сейчас я вздремну. Ты тоже отдохни, а клевать меня – хамар! Понял? Грифон откликнулся мягким клекотом. Дик опустил голову на твердую могучую лапу и закрыл глаза.
ОЖЕРЕЛЬЕ-IV. ПРОРОЧЕСТВО
1Хорошо меж подводных стеблей. Бледный свет. Тишина. Глубина. Мы заметим лишь тень кораблей, И до нас не доходит волна.
(К. Бальмонт)
Вспугнутый косяк сельди завертелся серебряной воронкой. Две темные тени скользили под косяком. Они напоминали людей, но длинные ноги заканчивались ластами. Да и не смог бы ни один человек так долго пробыть под водой. Фигуры легко вонзились в косяк и проплыли его насквозь, оставив позади вихрь серебристой паники. В руках у каждого из пловцов билось по крупной рыбине. Добыча не мешала охотникам плыть сквозь толщу воды, пронизанной струящимся сверху светом. Тот, что был крупнее, плыл впереди, уверенно и быстро; более мелкий следовал за ним. Дно стало ближе, на пути вздымались груды валунов, оплетенных водорослями. Близок был берег. В волнах, кидающихся на скалы, всплыла круглая голова, покрытая крупной серебристой чешуей. Морской обитатель огляделся: пуст ли берег, не увидят ли его чьи-то глаза? Убедившись, что вокруг никого нет, морское чудовище вынырнуло из воды по пояс и резко взмахнуло перепончатой когтистой лапой. Рыбина перелетела на берег, упала далеко от воды и забилась на камнях. Гибкая чешуйчатая спина морского обитателя зазмеилась меж камней – и вот он уже на берегу. Стоя на четвереньках, закашлялся. На шее сомкнулись плотные жаберные крышки, пряча под собой жабры. Чудовище встало на колени и несколько раз крепко втянуло в себя воздух. Затем обернулось к кромке прибоя – туда, где по валунам безуспешно скользил его младший спутник. Морская тварь хрипло вздохнула, протянула переднюю лапу и помогла малышу взобраться на берег. Тот тоже закрыл жаберные крышки и откашлялся. Затем сел на камни, раскинув ноги, и подставил чешуйчатое лицо солнцу. Он улыбался, обнажая острые треугольные зубы. Над берегом прозвучал мужской голос: – Где твоя рыба, Морис? Когда старший говорил, его лицо оставалось неподвижным, лишь немного шевелилась нижняя челюсть. Младший перестал улыбаться. – Ой, Джанни, не сердись. Обронил, когда на берег лез. – Недотепа, – без особой строгости сказал Джанни. – Ладно, тащи сюда мою, съедим пополам. Морис тут же перевернулся на четвереньки и в один рывок оказался рядом с сельдью, которая еще трепыхалась. Рыбина тут же была разодрана на части и съедена вместе с головой, костями и плавниками. После этого оба морских охотника растянулись на камнях под солнышком. Молчание прервал голосок Мориса, звенящий от волнения: – Джанни... я хотел тебе сказать... я не вернусь в клетку. Старший ответил не сразу. Когда он заговорил, голос его был холоден и сух: – И как ты собираешься жить? – Уплыву в далекие теплые моря, про какие ты рассказывал. – Ты знаешь туда дорогу? – Найду. А не найду – здесь буду плавать, у берегов. С голоду не сдохну. Лишь бы не назад, в клетку! Джанни, я больше не могу! – Понимаю. А девочки могут, Уна и Гедда? Аша может? – А... но... я... – Если ты не вернешься, Алмаз запретит остальным выходить со мной в море. Они будут день за днем сидеть за проклятой решеткой и глядеть, как море заливает бассейн, а в отлив проклятая вода уходит. – Я не подумал... Девчонки, да... Я вернусь. Голос Джанни смягчился: – Ты правильно решил. Но если бы ты сбежал, хуже всего пришлось бы все-таки не им, а тебе. Они были бы втроем, могли бы разговаривать. А ты рыскал бы вдоль проклятого берега, тоскуя в одиночестве. Не к людям же тебе соваться, верно? – Джанни поднялся на ноги. – Ладно, пора возвращаться. Когда-нибудь ваша судьба может измениться к лучшему, а сейчас будь мужчиной и не ной. Морис тоже встал. Не сдержался, бросил в спину старшему другу: – «Будь мужчиной», да? Тебе легко говорить! Ты-то в клетке не сидишь! Ты такой же колдун, как Алмаз... как они все! Захочешь – и примешь человеческий облик!
2
Тот, кто старается все предвидеть, теряет бдительность.
(«36 стратагем», древнекитайский военный трактат)
Слова Мориса звучали в душе Аквамарина, когда он, оставив мальчика за толстыми прутьями решетки, шел по одному из коридоров проклятого Семибашенного замка. Принять человеческое обличье? Да легко. Вот сейчас он – высокий, стройный, смуглый иллиец. Такой, каким был молодой рыбак Джанни, когда его схватили проклятые охотники за людьми и продали в рабство. Нет. Не такой. Полоски жаберных крышек все-таки приходится прятать под длинными волосами. Тут уж ничего не изменишь. Это след от проклятого скальпеля. Алмаз кладет одного раба за другим на стол, привязывает ремнями и пытается лезвием и магией сделать из человека высшее существо. Пока получаются все больше трупы. Ему, Джанни, вживили жабры акулы. Но тогда же, прямо на столе, проявился дремавший в душе магический дар – и полыхнул так, что замок зашатался! Даже маги поспешили признать его своим и приняли в Ожерелье, дав имя Аквамарин. Ха! Великое счастье! Джанни давно сбежал бы от них, поселился в рыбачьей деревушке, женился на тихой, доброй женщине... Да разве проклятые чародеи отпустят? На краю Антарэйди сыщут! Впрочем, теперь Джанни и сам не хотел удрать. Здесь у него появился якорь, крепко держит. Аша, Уна, Гедда, Морис. Четыре жертвы Алмаза. Или, как говорит эта сволочь, четыре его большие удачи. Четверо детей с вживленной в кожу чешуей, вставленными в рот акульими зубами, врезанными в шею жабрами. Старшей, Аше, всего шестнадцать лет. Младшим, близнецам Уне и Гедде, по восемь. А проклятый Алмаз похваляется, что от этих четверых пойдет род морских людей. Эти изменения, дескать, проявятся у их потомков, потому что Алмаз пользовался не только скальпелем, но и магией. Джанни постарается вытащить своих друзей из проклятой пещеры-клетки. Пока Алмаз отказывается их продать, но когда-нибудь... Чтобы успокоиться, Аквамарин прислонился к стене, закрыл глаза, привычно проверяя свою магическую силу. Перед внутренним взором заклубился серый туман, в котором, окружив чародея кольцом, пульсировала большая черная медуза. Отлично! Сила почти не растрачена... За поворотом коридора послышались голоса. Аквамарин открыл глаза и с неохотой пошел туда, где собрались почти все маги Ожерелья. Отвечать отказом на приглашение не стоило: зачем зря сердить Алмаза? В просторном каминном зале уже ждали четверо. Алмаз, как всегда в белоснежном одеянии, приветливо обернулся к вошедшему: – Хорошо, что ты пришел! Мы собрались здесь, чтобы разделить радость Двуцвета, его триумф. Присаживайся. И он указал на кресла, поставленные так, чтобы сидящим было хорошо видно зеркало в посеребренной раме, что висело меж двух старинных картин. – А где сам Двуцвет? – спросил Аквамарин, опускаясь в кресло и обводя взглядом темнокожую, с пронзительным взглядом Агат, илва Изумруда в буром балахоне, статную Сапфир, перекинувшую на грудь толстые светлые косы. – Двуцвет в Халфате, – пояснил Алмаз. – Он там добивается, чтобы царевну Айджан отдали за принца Джордана. И сегодня мы услышим, как правитель Халфата произнесет обещание... – А нам это надо? – не выдержав, перебил его Аквамарин. – Во-первых, надо, – укоризненно ответил Алмаз. – Нельзя допустить к власти принцессу Эннию, она может причинить чародеям много неприятностей. – Сука, – с ненавистью выдохнула Сапфир. Джанни-Аквамарин не понял, какое отношение имела царевна Айджан к принцессе Эннии, но переспрашивать не стал. – Во-вторых, – с той же мягкой укоризной продолжал Алмаз, – мы не горстка одиночек. Мы – Ожерелье. Мы радуемся свершением друзей и огорчаемся их неудачам. Двуцвет хочет показать результат своего хитроумия, своей предусмотрительности. Мы станем свидетелями его торжества. Жаль, что с нами сейчас нет Рубина. Но я уверен, что у себя в Порт-о-Ранго он тоже глядит в волшебное зеркало. Сапфир презрительно хмыкнула. Аквамарин опустил глаза, чтобы скрыть насмешку. Он ни в полушку не ценил дружбу чародеев. Илв Изумруд прощебетал (и в щебете слышны были ворчливые нотки): – Если мы друзья, почему мне до сих пор не помогли найти полосатого урода? – Ищем, – коротко ответил Алмаз. – Какого полосатого урода? – заинтересовалась Сапфир. – Илвы высоко ценят чистую наследственность, – объяснил Алмаз. – У каждого шерсть должна быть однотонной. Тех, у кого полосы и пятна, убивают, чтобы они не передали свой порок детям. Если я правильно понял, из леса Форенуар бежал, спасая жизнь, полосатый илв. За ним был пущен убийца – некая магическая сущность, суть которой ведома лишь шаманам. Изумруд хотел бы заполучить полосатого беглеца, приманить на него «тень-убийцу» и выяснить что это за сущность такая. – Я дал ниточку, которая ведет к полосатому! – продолжал обижаться Изумруд. – Змеи нашептали мне, что о нем знает какой-то Бенц! – Бенц? – вскинула курчавую голову Агат. – Тлолкалойо называл мне имя! Мой бог пророчил, что на всех тропах, по которым будет идти Ожерелье, путь нам преградит Бенц! Сапфир прекратила играть концом косы и явно хотела задать еще вопрос. Но тут зеркало неярко вспыхнуло – и на нем появилось лицо Двуцвета. Все прекратили разговор и с уважительным интересом принялись следить за тем, как в серебряной раме менялось изображение. Только что оттуда весело подмигнул Двуцвет – и вот уже мелькают нарядные халфатийцы, ухоженные цветочные клумбы, сверкающий прозрачный водоем и деревянный помост возле него. Алмаз, который знал кое-что о планах Двуцвета, рассказал магам об обряде явления зеркала и о пророчествах, которые правитель произнесет в дивном сне. – И эти пророчества сбываются? – усомнилась Агат. – Пророчит только бог! – Да, это мошенничество, – кивнул Алмаз. – Когда старуха вводит правителя в волшебный сон, она тихо велит ему слушать ее шепот и громко повторять то, что она прошепчет... О, глядите – правитель. На помост поднялся пожилой, но крепкий мужчина с длинной ухоженной бородой. Голову его венчал жесткий парчовый колпак. Жесткий взгляд и грубые, резкие черты лица говорили о властности. Не обращая внимания на взревевшую толпу, он опустился на высокую подушку и устроился поудобнее. Вслед за ним на помост поднялась тощая, прямая, как жердь, старуха в алом одеянии. В руках у нее была бронзовая шкатулка. Женщина открыла шкатулку и показала всем небольшое зеркало на золотой цепочке. Толпа вновь взвыла. – Мудрая Фатха готова узнать истину! – закричали глашатаи. Старуха уселась на подушку рядом с правителем – теперь зрители видели только ее спину. Поставив шкатулку рядом с собой, она принялась раскачивать зеркало перед лицом правителя. Волнение толпы передалось даже магам в Семибашенном замке. В напряжении смотрели они, как расслабились черты лица правителя, как отвисла его челюсть. Он продолжал сидеть, но закрыл глаза. Фатха достала из рукава свиток и, не оборачиваясь к толпе, громко произнесла: – Виновен ли Джефер, сын Умма, племянник правителя, в злоумышлении против царственного дяди – или на него возведен поклеп? Не открывая глаз, правитель громко и четко произнес: – Джефер, сын Умма, виновен в злоумышлении и должен быть предан казни через отсечение головы мечом. Глашатаи заорали, слово в слово повторяя произнесенную фразу. Когда толпа успокоилась, Фатха пронзительно прочла второй вопрос: – Какова будет судьба Айджан, возлюбленной дочери правителя, достигшей возраста невесты? Правитель ответил так же отчетливо: – Царевна Айджан станет высокой наградой. Первый советник Валхан, сын Румата, породнится с правителем, дав благородную Айджан в жены своему сыну Оммуну. Глашатаи принялись орать в толпу решение судьбы, а маги в креслах озадаченно переглянулись. – Разве Айджан – не та, которую Двуцвет хотел сосватать за Джордана? – спросил Аквамарин. Никто не успел ему ответить: в зеркале сменилось изображение. Вместо помоста с восседающими на нем правителем и старухой в раме появилось лицо Рубина, их собрата по Ожерелью, известного в Порт-о-Ранго как эдон Манвел ду Венчуэрра. – Вы видели то же, что видел я? – в веселом возбуждении заговорил он. – Видели, как обляпался наш прозорливый и предусмотрительный? – Увы! – Алмаз безуспешно пытался изобразить огорчение, но глаза его блестели насмешкой. – Боюсь, друг мой, ты прав. В чем-то наш Двуцвет потерял свою обычную расчетливость и осторожность.
3
Посмотришь, одни – простецы и глупцы, Другие – обманщики и хитрецы.
(Абу-ль-Ала Аль- Маарри )
Едва не рыча от ярости, Двуцвет опустил руку с зеркальцем, которым он незаметно, из-за плеча стоявшего перед ним халфатийца, пускал солнечный зайчик на помост. Теперь уже незачем было стараться, чтобы маги из Ожерелья увидели происходящее. Задуманный триумф обернулся позором. Надо было прервать показ зрелища уже в тот миг, когда на помост вместо Ухтии поднялась эта костлявая кляча Фатха. Но в груди ошеломленного мага жила надежда: а вдруг Ухтия, которая почему-то не смогла принять участие в обряде, договорилась с товаркой, что та скажет нужную фразу! Может быть, они поделили меж собой деньги! Двуцвет отсыпал столько золота, что хватило бы на весь Дом Зеркала... Как бы не так! Пророчество произнесено, Айджан станет невесткой советника, союз с Альбином под угрозой срыва – и даже в самом лучшем случае не будет скреплен родственными узами. А он, Двуцвет, выставил себя идиотом в глазах Ожерелья. Оставалось лишь узнать, кому сказать спасибо за проваленные замыслы. Учесть свои ошибки. И начать все сначала. Двуцвет вернулся в почти опустевший Байхент . Нет, не направился в Дом Зеркала. После сегодняшнего события можно было ожидать чего угодно. Вдруг толстуха Ухтия взята под стражу за намерение превратить обряд в балаган, а его, Двуцвета, ждет засада? Поэтому Двуцвет прошелся по городу. Ему повезло: обнаружилась незапертая лавка старьевщика. Хозяин лавки не принял участия в шествии, боясь упустить хоть какую-то выгоду. И оказался прав: Двуцвет, не торгуясь, купил у него коричневое покрывало и мягкие женские туфли. Найдя укромный уголок на задворках опустевшей маленькой харчевни, Двуцвет проверил уровень магической силы. Без этого он никогда не творил чары. Конечно, растраченная сила понемногу восстановится, но если по неосторожности растратишь последние капли – восстанавливаться будет нечему, навсегда перестанешь быть чародеем. Двуцвет с закрытыми глазами вслушался в себя – и оказался словно в кольце неярко горящих костров. Не так уж велик запас силы, но пользоваться можно. Румяный толстяк обернулся хрупкой старушкой с добрым морщинистым лицом и ясными, выцветшими от времени глазами. В последний раз Двуцвет пользовался этим обликом в Джермии, поэтому на старушке было платье, какие носят крестьянки по ту сторону Хребта Пророка. Двуцвет скинул башмаки, .всунул ноги в туфли, купленные у старьевщика, и скрыл платье под длинным покрывалом. Путь к Дому Зеркала лежал мимо базарной площади, которая не совсем опустела и в праздник. Двуцвет купил у торговца сладостями ореховой халвы в полотняном мешочке. Подойдя к воротам Дома Зеркала, старушка принялась стучаться в калитку и умолять ее впустить. Ей, мол, надо поговорить с одной из мудрых хранительниц зеркала. Привратница посоветовала старухе прийти завтра. Сегодня праздник, мудрые хранительницы отправились с дворцовым шествием. Старуха плачущим голосом прокричала, что с возрастом стала туговата на ухо, никак не разберет, что ей изволила сказать почтенная привратница. И продолжила лупить в калитку с усердием хорошего дровосека. Привратнице надоел грохот. Она выглянула в щель, убедилась, что настырная бабка пришла одна, и отворила калитку, надеясь вразумить бестолковую посетительницу. Но и слова сказать не успела: старуха ловко просочилась мимо нее во двор. Но дальше не пошла, протянула привратнице мешочек с халвой и ласково сказала: – Угостись, дочка, стоишь тут весь день на жаре. Гостья выглядела так безобидно, что привратница сменила гнев на милость. Конечно, в дом бабку не впустила, но угощение приняла и снисходительно выслушала жалобный рассказ: мол, приснился бедной женщине сон. Совсем худой сон. С сыном ее, что ушел с караваном за горы, стряслась беда. Вот и решила она, старая, пойти в Дом Зеркала – узнать о судьбе единственного сыночка... Завтра? А если она не доживет до завтра, так и помрет в волнении? – Ты уж, матушка, постарайся дожить до завтра, – посоветовала привратница. – Сегодня все ушли с шествием. Только мудрая Ухтия осталась, у нее два ребра сломаны... Да еще охрана тут! – поспешила добавить женщина, смекнув, что бабку могли подослать грабители. – Два ребра сломаны! – ахнула старуха. – Да неужто она сама себе не могла судьбу предсказать – мол, в такой-то день с лестницы надо осторожнее спускаться? – А она не с лестницы упала, – разоткровенничалась привратница. – На нас напали! И с удовольствием рассказала про злодеев, халфатийца и чужеземца, которые учинили буйство в Доме Зеркала, в потасовке поломали ребра мудрой Ухтии и увели с собой одну из прислужниц, иллийку Фантарину. Старуха переменилась в лице: – Иллийку? Фантарину? Дочка, да я же знавала иллийку, которую так звали! Но та была женой купца. – Так, может, она и овдовела?
* * *
Вновь приняв мужской облик, Двуцвет дождался, когда народ хлынет обратно в город, и разыскал давнего знакомца – ловкого, хитрого человечка, знающего Байхент. Двуцвет сказал ему, что его интересуют двое негодяев, халфатиец и чужеземец, учинившие бесчинство в Доме Зеркала. Ловить их не надо, на это есть стража, но хотелось бы знать, что это за люди и откуда они взялись в дивном городе Байхенте. Человечек старательно отработал полученные деньги. Побывал в Доме Зеркала. вызнал приметы незваных гостей, затем обошел все ворота города, расспросил стражников о чужеземцах, входивших в Байхент. Побывал на постоялых дворах, побродил по харчевням, потолковал с глазастыми городскими нищими. А потом доложил Двуцвету: – Люди, побывавшие в Доме Зеркала, похожи на странников, что остановились на постоялом дворе старого Хуссама. Халфатиец, а при нем – франусиец-охранник. Халфатийца зовут Райсул, сын Меймуна. Имя это ничего не говорило Двуцвету. – А как зовут охранника? – Он не назвался хозяину постоялого двора. Но хозяин случайно услышал, как Райсул обратился к охраннику по имени. Такое странное имя, иноземное... – Какое же? – Капитан. «Бенц! – про себя взвыл Двуцвет. – Непонятный, вездесущий Бенц!»
IV. ОБРЕТЕНИЕ НОВЫХ ВРАГОВ
1Там один был, непослушнее других, Из бывалых, небывалых, дорогих. Как дрожали его струнные бока! Как летел он теплым телом в облака!
(Р. Казакова)
Не так уж и волновали добрых жителей Байхента вопросы, которые будут заданы спящему правителю, и ответы, которые даст его устами небесный дух. Нет, приятно, конечно, поглазеть на это зрелище. Но не менее приятно провести летний день за городом, побалагурить с добрыми соседями, съесть на свежем воздухе прихваченную из дому еду. Шли семьями – держали за руки жен в темных вуалях, добродушно покрикивали на резвящихся детишек, вели под уздцы осликов, навьюченных мешками и кувшинами. Не отличался от прочих статный мужчина в добротном халате и отличных сапогах. Так же вел серого навьюченного ослика, так же покровительственно придерживал за руку закутанную в платок жену. И не привлек он у ворот внимания стражи, и не спросил никто даже его имени – если каждого проверять, толпа и до завтра не покинет Байхент. Единственным человеком, которого взволновал вид этого мужчины, была Райзия, жена гончара Бейхана. Она ойкнула, шарахнулась к мужу. – Ты чего? – недовольно спросил гончар. – Ничего... оступилась... – Курица глупая. Райзия не ответила. Может, она и курица глупая. Но у нее хватит ума, чтобы не вопить: «Люди, хватайте преступника! Он вчера вломился в Дом Зеркала!» Ну, вломился и вломился. Для нее, Райзии, все кончилось хорошо. Даже муж ее не побил. Попробовал на зуб серебряную монету, которую гордо вручила ему жена, выслушал ее взволнованный рассказ и буркнул: « Больше дома надо сидеть, меньше по улицам шляться!» И все! А про вторую монету, полученную от щедрого злодея, Райзия мужу не сказала, припрятала на черный день. Так чего уж теперь вопить-то?
* * *
Райсул, Фантарина и смирный ослик не спешили занять место, чтобы узреть, как правитель изрекает пророчество. Наоборот, они понемногу удалялись от толпы. Вот уже дворцовая роща осталась за спиной. Вот уже не слышен многоголосый гул зевак. Вот уже копытца ослика вышагивают по дороге. А вот и виднеется за придорожной порослью высокая Двойная скала – верная примета для путников, что Байхент близко. Чтобы добраться до условленного места, беглецам пришлось, невзирая на возражения ослика, свернуть в придорожные заросли и двинуться сквозь редкий, низкорослый осинник. Дойдя до скалы, Райсул набросил на сук узду осла и добродушно сказал спутнице: – Посиди пока, отдохни. Ждать будем капитана. – А если он не придет? – глухо спросила Фантарина. – Как – не придет? Почему – не придет? – А если его схватили стражники? Или убили во время погони? Такая мысль не приходила Райсулу в голову. – Ай, глупая женщина, зачем худое говоришь, беду кличешь? Как – убили? Таких, как мой капитан, Единый на ладони несет! – А если обронит с ладони – что тогда? – Тогда в город вернусь. Искать буду. Если у стражников – выручу. Если убит – узнаю, кто убил, найду и вырву горло. – А потом? – Вернусь на «Миранду». Пусть меня команда убьет, раз я капитана не уберег. – Такие дружные, да? И так уважаете капитана? Что же он за человек, ваш Бенц? – Кто такой Бенц? Это безумец! Он живет, словно пляшет в грозу под молниями. Другому бы так и дня не прожить, а он... Да ты послушай! И Райсул принялся рассказывать, как по велению воровского короля был сожжен летучий корабль «Облачный конь». Как сбежал с корабельной казной капитан Джанстен. Как экипаж заливал горе в таверне. Как вошел в таверну юнец в черном с серебром бархатном камзоле и заявил ошеломленной команде: «Поздравляю, погорельцы, вам повезло! Теперь я ваш капитан!» И как тут же выяснилось, что команду-то Бенц набирает, но ни денег, ни корабля у него нет – лишь капитанский диплом, да и тот на чужое имя. – И вы его не пришибли на месте? – изумилась Фантарина. – Мы попытались, – развел руками Райсул, – но это же Бенц! Мы и опомниться не успели, как... Вдруг рассказчик оборвал фразу, глядя мимо плеча Фантарины – в небо. Вскочил. Схватил женщину за руку, рывком поднял с земли: – Бежим! В кусты! Испуганно заревел ослик, пытаясь сорвать повод с сука. Над скалой заходил на посадку золотой грифон. Укрывшись в орешнике, Райсул и Фантарина глядели, как орлиные когти передних лап коснулись зеленого дерна. Как спрыгнул наземь всадник. Как замахал он рукой: – Эй, не прячьтесь, я вас сверху видел! – Женщина, скажи: у меня бред? – замогильным голосом выговорил Райсул. – Если бред, то у обоих одинаковый, – успокоила его Фантарина. – И-а, и-а! – вопил осел, ошалев от близости чудовища.
* * * – До чего масть хороша! – восхищалась Фантарина. – Чистое золото! – Да ладно масть, что там масть! Ты на грудь посмотри, ты послушай дыхание! – Райсул медленно обходил грифона вокруг. – А живот видишь? Не видишь! И я не вижу. Нет живота. Поджарый, как волк в голодную зиму. А крылья-то, крылья, да хранит их Единый! Такой даже полет с утра до вечера выдержит, если будет очень надо! – Он меня всю ночь скинуть пытался, – гордо заявил Дик, сидя между лапами Раската и почесывая ему шею. – Ты объездил его за одну ночь – немалый подвиг, капитан. Но тебе придется многому учиться, раз благородный грифон согласился взять тебя своим всадником. Дик фыркнул, вспомнив жалобное мяуканье, которым грифон изъявил свое согласие. И вдруг встрепенулся, спросил с тревогой: – Вы мою шпагу не забыли? – Нет, сударь, – оторвалась от созерцания грифона Фантарина. – Видите ковер, притороченный к седлу осла? В ковер закатаны и ваша шпага, и сабля Райсула, и ваш камзол, который вычистили и починили служанки. – Это хорошо, – с облегчением вздохнул Бенц. – Шпага принадлежала моему дяде, Рейнарду Бенцу. Я очень дорожу этим благородным оружием. И он бросил благосклонный взгляд на ослика, который удостоился чести нести столь ценный груз. Ослик уже успел успокоиться, смекнул, что грифон не собирается его сожрать, и теперь хладнокровно щипал травку. А Райсул не дал отвлечь себя на всякие житейские мелочи. Оглядев грифона, он веско сказал капитану: – Я научу тебя говорить слова, которые твой грифон уже знает от прежнего всадника. Научу говорить с ним и без слов, движениями. Научу вас охотиться вдвоем. Научу тебя варить для Раската из трав лекарства и снадобья от блох... – От блох? – Под перьями заводятся те же блохи, что у кур, а в шерсти – те же, что у псов. – Надо же... А скажи-ка: почему всадник звал этого зверя по-франусийски? – По-франусийски? – Ну да. Я только утром сообразил. Этот негодяй говорил со мной по-халфатийски. И только одно франусийское слово мелькало в его речах: Раскат. Райсул рассмеялся: – Это не франусийское слово. Это старый халфатийский язык, так говорят на Вайя-Ах. Приверженцы пророка Халфы в новой земле понемногу изменили язык, а старым пользуются, когда хотят сказать красиво и торжественно. «Расс Кат» в переводе со старого языка – Расчленяющий Клюв. – Расчленяющий? Тьфу!.. По-нашему лучше. Он клекочет – словно раскаты грома! – Ты всадник, тебе его называть. А сейчас сними с красавца седло. Надо посмотреть, не набил ли он себе спину за эту бурную ночь. – А как это сооружение снимается? – Сначала расстегни пряжку под животом. Потом ослабь подпругу, приподними седло за луку и сдвинь чепрак на круп... Приподняв луку, Дик обнаружил под нею аккуратно свернутые полосы плотной материи, сшитые в два слоя. – А это зачем? – поинтересовался Дик. Не услышав ответа, обернулся. Райсул глядел на него остекленевшими глазами. – Ты всю ночь объезжал грифона, – хрипло вытолкнул слова из горла халфатиец. – И ты не знаешь, зачем это? – Я много чего не знаю. Ну и что? Райсул где стоял, там и сел, словно его не держали ноги. Снизу вверх глядя на Бенца расширившимися глазами, он произнес истово: – Благодарность и хвала моя Единому за то, что он позволил мне идти по одной дороге с тобой, капитан. Ты трижды безумец, но ты великий человек. Знаешь, зачем эти полосы ткани? Прежде чем объезжать грифона, ты должен был привязать ими себя к седлу. Понимаешь? При-вя-зать!
2
Как по душе мне буйство это Потоков, падающих с гор И скачущих во весь опор В долину, где бушует лето!
(А. де Сент -Аман)
– Нашим предкам и не снилось такое обилие воды! – восхищался Райсул, слушая звон струй по горным камням. – Разве эта красота – не истинное благословение пророка, не дивный дар его последователям? Ослик был решительно не согласен с Райсулом. Он уже перешел вброд четыре потока и считал пятый определенно лишним. Ушастый упрямец уперся на берегу всеми четырьмя копытами и наотрез отказался идти в воду. – А вот я хворостину выломаю! – прикрикнула на него Фантарина. – Враз перестанешь капризничать! Ослик ответил возмущенным ревом. – Скажу капитану, пусть тебя грифону скормит! – пообещал ослику Райсул. Ослик не устрашился. – Силой тебя тянуть, сын греха и лени? – возмутился Райсул. – А ведь тебе и трудиться почти не приходится! Припасы, что ты нес, мы уже съели! Это было печальной правдой. Дорожный мешок, собранный по приказу заботливого Шераддина, успел опустеть. Это не было бедой. В горах летом можно было добыть еду. Райсул ловил рыбу в реках и озерах, Бенц пристрастился к охоте с грифоном, а Фантарина стряпала их добычу, умело разводя костерок в чаще, чтобы не разглядеть было ни издали, ни с воздуха. – Толковая баба, – признал однажды Райсул. – С мужем-контрабандистом летала, научилась. – Наш человек, – кивнул Дик. – И не хнычет, когда устает. Они не выспрашивали у Фантарины, что ей было известно о похищенных свадебных подарках. Держали слово, ждали возвращения в Иллию. Лишь однажды Райсул сказал, сидя у костра: «Мы выйдем как раз в те места, где твой корабль, женщина, ждал наш патруль». Но Фантарина не ударилась в воспоминания, лишь досадливо повела круглым плечом. – Может, бросим осла тут, пусть его волки съедят? – раздраженно вернулся Райсул к мыслям о сегодняшнем дне. – Что ему тащить? – Меня ему тащить! – твердо возразила Фантарина. – И тебя ему тащить. По очереди. Чем своими ногами эти горы мерить... – Ох, бабы! Все вы неженки! – заявил Райсул, сам при этом понимая, что несправедлив. Он уже знал, что Фантарина неженкой не была. Иллийка не успела возразить. Осел вдруг перестал упрямиться, поспешно покинул открытый каменистый берег, пересек поток и ломанулся в кусты. – Капитан возвращается, – понимающе улыбнулась Фантарина. Действительно, на берег упала тень крыльев грифона. Вскоре и Раскат пал всеми четырьмя лапами на валуны и игриво встряхнулся, пытаясь сбросить всадника. – Опять балуешь, паршивец? – хмыкнул Дик и спрыгнул с седла. – Без добычи? – огорчилась Фантарина. – Без добычи, – кивнул Дик. – Все живое попряталось. Гроза идет. Гора и деревья от вас закрывают тучу, но сверху-то видно... Быстро переходим поток, пока он от грозы не разлился. Мы с Раскатом нашли пещеру. Там можно переждать непогоду. – Если пещера никем не занята, – уточнил Райсул, сбросив сапоги и шагнув в холодную воду. Фантарина тоже поспешно разулась и пошла следом. – А кто там может быть, в пещере-то? – поинтересовался капитан, вновь занимая место в седле грифона. – Медведь? – предположила Фантарина, балансируя на мокрых камнях. – Хорошо бы медведь, – мечтательно сказал Дик. – Есть-то хочется! И гортанным коротким выдохом «кхай!» поднял грифона в небо. Райсул промолчал. Он имел в виду не только хищных зверей. Но сейчас не время было объясняться. Надо было поскорее найти убежище от непогоды. Он вышел на берег и подал руку Фантарине: – Скорее обувайся, а я поймаю осла. И пойдем, куда капитан улетел. Он нам дорогу показывает.
* * *
За путниками, уходившими от ручья, с поросшей бересклетом скалы наблюдал глаз. Один – но зоркий и цепкий. Второй глаз скрывался под черной повязкой, пересекающей узкую крючконосую физиономию. Обладатель зоркого глаза и черной повязки дождался, когда ветви скрыли путников, а потом пронзительно застрекотал сорокой. Откуда-то из чащи ему ответил такой же тревожный стрекот.
3
Да разве это жизнь, когда ночлега нет, Когда не раздобыть лепешки на обед? Есть голова, но в ней рассудок есть едва ли, Коль телу голова приносит только вред?
(Баба Тахир )
– Даже веток в пещеру не успели натаскать, – сквозь зубы молвила Фантарина. – Хоть костер бы развели. А то ни еды, ни тепла. – Женщина, не причитай! – оборвал ее Расул, который чувствовал то же самое, что иллийка, но считал ниже своего достоинства это показать. Лежавший у стены Раскат приподнял голову и недовольно заклекотал, словно поддерживая Райсула. Собственно, все в пещере думали примерно одно и то же. Есть хотели все, и всех злили потоки дождя, занавесившие выход из пещеры. Лучше всех устроился Дик – под крылом грифона, как под одеялом. Никому другому Раскат не позволил бы такой фамильярности. Сейчас Бенц задумчиво высунул голову из-под крыла и поинтересовался: – Райсул, а ослятина съедобна? – В Байхенте ослов не едят, в деревнях – едят. Почему спрашиваешь? Придумал, как развести костер? – Или сырым осла слопаешь? – подхватила Фантарина, зябко кутаясь в платок. – Я не о себе думаю, а о Раскате, – обиделся Дик. – Он же голодный! – А! Грифоны всё едят! – успокоил его Райсул. – Да ладно вам! – повела плечом Фантарина. – сколько тому ливню идти? Вот установится погода – и грифон вволю поохотится. – А вот охотиться ему здесь не стоит, – сказал Райсул серьезно. – Лучше вести его в поводу, не поднимая в воздух. – Почему? – удивился Дик. – Чтоб не получил в живот отравленную стрелу. От потрясения Дик выбрался из-под крыла. Раскат обиженно вскрикнул и принялся клювом рыться в перьях. – От кого – стрелу? – требовательно спросил капитан. – От разбойников. Или от контрабандистов. Я тут служил в драконьем патруле, места знаю. Ай, худые места! Рядом перевалы, караванные тропы на Иллию и на Виктию. Много тут таких, кто на купцах наживается. И в грифонов они стреляют с земли, потому что на грифонах там летает патруль. Если хоть царапнет стрела – беда будет. Наш бывший командир так потерял Верного Убийцу. Ай, хороший был грифон! Добычу без промаха когтил – хоть на земле, хоть в воздухе. От яда сгорел. Потому у нас командир и сменился. – Командир тоже погиб? – Зачем погиб? Поехал за новым грифоном. Дело долгое – постараться, чтобы грифон тебя признал. Нашим командиром стал Оммун, сын Валхана. – Они большими шайками бродят, разбойники-то? – с опаской спросила Фантарина. – Есть и большие. Главный в этих краях – Мемед Коршун. У него со мной счеты. Обещал, если меня поймает, кожу соломой набьет, а мясо скормит псам. – Это за что тебе такое особое внимание? – приподняла бровь Фантарина. – Прежде атаманом был его брат Марид Жареные Уши. Кличка потому была дана, что он над пленными издевался. Отрезал ухо, жарил над костром на прутике, а потом приказывал: «Ешь, не то убью...» Фантарина брезгливо передернулась, а Райсул продолжил спокойно: – Марида взял мой грифон Ярый Мрак. Вырвал из седла когтями, поднял на воздух, унес, как сова уносит мышь. Ах, какой был грифон! Сильнее и злее твоего золотого красавца, капитан!.. Нам вслед стреляли, пуля пробила мне бок. Мрак летел низко, ему было тяжело нести двоих. Марид отодрался от когтей, спрыгнул, хотел скрыться в густом подлеске. Я тоже спрыгнул, кинулся следом. Мы оба были ранены, но я его настиг и убил.
* * *
Гроза закончилась, путники босиком вышли в крутящиеся по земле пенные потоки. – Сейчас должна хорошо ловиться рыба. – Райсул сломал длинную палку и заострил ее. – Капитан, отведи Раската к ручью и дай поваляться на мокрой листве, ему полезно. А я порыбачу. Капитан кивнул. Он знал уже ловкость Райсула в ловле рыбы заостренной палкой. А рыбы в горных речках было много. – А я займусь костром, – сказала Фантарина. – Нож дайте. – Костром? – изумился Дик, оглядывая залитый водой лес. – Ты сумеешь разжечь огонь? – Я умею, меня научил Лодовико, – просто, без хвастовства сказала Фантарина. – Мы здесь заночуем? Уж больно пещера хороша. Пещера и вправду была хороша. Во-первых, большая: в ней уместились и три человека, и грифон, и осел. Во-вторых, вход в нее был немного выше уровня земли, и темные, грязные водяные потоки не заливали ее. – Заночуем, – кивнул Бенц. – Но как ты костер будешь разводить? Чему тут гореть? – В лесу всегда есть чему гореть. Здесь растут березы иели. – У нас нет топора. – А не надо. Ножом обойдусь. Береста пойдет на растопку. Она всегда сухая – изнутри. Содрать верхний слой – нижний годится в костер. – Ух ты! – восхитился Дик, который любил узнавать новое. – А если бы здесь не росли березы? – В горах всегда можно найти пару камней. Очистить веточки от коры, раздробить их меж двумя камнями – уже на растопку сгодится. Но береста лучше. – Хорошо, а дрова? – А с дровами, сударь, вы мне поможете. Наломаете еловых ветвей. Главная хитрость – нижние не берите, в них больше сырости. Ломайте с такой высоты – как мой рост. И поближе к стволу. – А потом? – В пещере пол хороший. Ветер нанес на камни слой земли, палых листьев. Туда и воткну три толстых сука – рядом друг с другом, как будто они сгрудились и друг дружку греют. Но не плотно, чтоб щели были. Между ними положу бересту, прутиков наломаю. И подожгу. Тяга будет, как в деревенской печке. Это называется «лесной факел». – Запомню, – кивнул Дик. – Здорово придумано. – Еще бы! – с неожиданной злостью бросила Фантарина. – Чего только люди не придумают, если крыши над головой нет! Я вот умею похлебку из лесных трав состряпать – если больше жрать нечего! Только нам и похлебки не будет, ее варить не в чем. Вот такие мы умные, вот так сами себя по лесам гоняем! – А что ж тебе в Доме Зеркала не сиделось? – хладнокровно отозвался Райсул. – Там была крыша над головой. И кормили не травой. – Из Дома Зеркала сбежала бы даже черепаха. Пока муж был жив, я никуда удирать и не думала. – Ничего, вернешься домой – поймаешь богатого дурака. В Иллии дураков много. – Было бы у нас их много – не пришлось бы мне за дураком в Халфат ехать. А как один дурень умер – другой меня охмурять начал, прямо у водоема. – Змея. – Шакал. – Так, прекратили! – ухмыльнулся Дик. – Райсул идет за рыбой, ты – за берестой, мы с Раскатом – по дрова.
4
Справа скала, слева скала, колючая поросль мелка. Чуть не в упор щелкнет затвор – но не видать стрелка.
(Р. Киплинг)
Раскат с наслаждением возился в сыром ивняке у ручья, обрушивая на себя воду с тяжелых от сырой листвы ветвей. Он блаженно изгибался всем телом, задирая голову в небо, и щелкал клювом. Дик уже научился отличать угрожающее щелканье от таких радостных звуков. Круп зверя казался не золотым, а медным: потемнел от влаги. К шерсти прилипли длинными язычками листья ивы. – Не простынешь? – забеспокоился Дик. – Демон тебя знает, как ты – к холоду... надо будет у Райсула спросить... Ладно, хватит резвиться. Пошли в ельник, Фантарина велела наломать сучьев. .. Я кому сказал, хватит иву драть!.. Тут вдали послышался отчаянный женский крик. И сразу оборвался. Улыбка разом исчезла с лица Дика. – Раскат, ко мне! Почуяв тревогу всадника, грифон повиновался без обычных своих штучек. На Раскате не было седла, лишь узда. А Райсул не раз предупреждал: без седла не летать! И сорваться легко, и грифона покалечить просто. Но сейчас некогда было возвращаться в пещеру за седлом. Бенц, повернув кисть вниз ладонью, взмахнул рукой перед глазами грифона: – Харр, Раскат, харр! Сидеть! – Бенц отдавал команды на двух языках, надеясь приучить грифона к франусийским приказам. Раскат без капризов сел на круп: летим? Бенц знал, что грифон взмывает «свечкой». Лишь потом его тело принимает в воздухе горизонтальное положение. В это время надо держаться за луку седла, чтобы не упасть. На узде не удержишься, можно грифону шею свернуть, узда лишь для управления. Но седла сейчас на грифоне не было. Для особых случаев Райсул показал, что надо делать: прильнуть к орлиной шее, обхватить ее обеими руками, пальцами загрести перья – они тут, на шее, держатся крепко. А ногами, лучше босыми, упереться в тазовые кости грифона – там, где они выступают под шкурой. Дик быстро разулся, обнял грифона, прижал ноги к золотому крупу и крикнул: – Кхай! Пошел! Грифон рванул вверх, и Дик еле удержался на нем. Но мучиться пришлось недолго. То ли грифон не хотел уронить всадника, то ли ему было больно от вцепившихся в перья пальцев, но он быстро принял горизонтальное положение. Дик выпустил мокрые перья и огляделся. Вон там – пещера. Выше по ручью встревоженный Райсул машет капитану рукой – увидел Бенца на неоседланном грифоне и понял, что стряслась беда. Левее – березняк, туда ушла Фантарина. Но там ее нет. По приказу всадника грифон снизился, и Дик с горечью увидел на мокрой траве платок Фантарины. Упал с плеч, когда... когда ее... Дик яростным «кхай!» поднял грифона выше. Да что за зеленая каша внизу? Разве разглядишь человека? Только островками торчат из ветвей вершины утесов. А вон там – прогалина! И по ней идут люди! Бенц дернул узду, резко поворачивая грифона. Раскат сердитым клекотом ответил на хамство всадника, но повернул мягко, плавно. Грифон понимал, что на его скользкой спине сидит человек, полный гнева. Круг над прогалиной... Четверо мужчин и Фантарина. Мужчины заметили грифона, задрали головы, галдят. Один из них вскинул короткий лук. Не достанет на такой высоте... Достал, сволочь! Тонкая стрелка – такой мелкую дичь бить! – клюнула грифона в круп, рядом с ногой Дика. Раскат мяукнул от боли. Выругавшись черной бранью, Бенц повел грифона вниз. Он без оружия, но грифон – могучий боец, да и он, Дик, в стороне стоять не будет. Уж как-нибудь... Из ветвей грохнул выстрел. Дик рванул узду, поднимая Раската на высоту. Грифон, прирожденный боец, подчинился неохотно, он хотел драки. Но Дик удержал его в небе. Если у этих четверых есть сообщник (или сообщники!) с пистолетом, что мешает им пристрелить грифона из укрытия? Нужно вернуться в пещеру, взять оружие. Есть шпага, есть пистолет – спасибо Шераддину, подарил в дорогу. Надеть на грифона седло, позвать Райсула с его саблей... У пещеры Раскат пошел на посадку... нет, рухнул, грохнулся, попытался встать – и растянулся ничком, взрывая орлиными когтями грязь. Дик, кубарем слетевший с его спины, поднялся на ноги, с отчаянием понимая: у Раската отказали задние лапы.
* * *
– Лучше бы эта стрела угодила мне в ногу! – горько сказал Дик, пучком ивовых прутьев растирая мокрую шкуру цвета светлой меди. – Конечно, лучше, – согласился Райсул. – На человека яд действует слабее... Халфатиец поднял голову грифона, бессильно лежавшего в воде, вгляделся в глаза. Только что мужчины вдвоем затащили Раската в ручей и принялись растирать лапы наломанными ветками, потому что Райсул сказал: «Одно спасение – проточная вода». – Жить будет? – с тревогой спросил Дик. – Не знаю. Продолжай растирать. – Райсул выбрался на берег и обулся. – Если поможет, он к ночи встанет на ноги. Если не поможет, умрет. А я дойду до той прогалины и по следам посмотрю, куда повели нашу женщину. – Погоди, я с тобой! – воскликнул Дик. И, чувствуя себя предателем, добавил: – Человек важнее грифона. – Нет! Грифон важнее десятка баб! – не хуже Раската проклекотал Райсул. – Тогда ты с ним оставайся, лечи. Ты же в грифонах разбираешься А я пойду. – Я бы остался. Но это твой грифон. Сейчас позволяет с собой возиться, потому что ему плохо. Очнется – мне голову отхватит. Он клювом может перекусить кость. – Но как же ты... один... – Я только пройдусь по следам, меня учили. Найду логово и вернусь за тобой. – Точно? Сам ни в какую заварушку не влезешь? – Не влезу, – с ясным, чистым взором ответил Райсул. – Какая заварушка, зачем заварушка? Разве я безумец?
5
В токе враждующей крови над котловиной лесною нож альбасетской работы засеребрился блесною.
(Ф. Г. Лорка)
Фантарина, женщина тертая и много повидавшая, знала: если попала в свору мерзавцев и не хочешь стать их общей забавой, выбери из них самого сильного – и пусть он тебя защищает. Или самого главного. Самым главным и сильным мерзавцем в этой своре был красномордый, длиннорукий великан, сидевший на бревне у костра и уплетавший недожаренный кус козлятины. Он перемазал красным соком губы, щеки и руки. Время от времени он вытирал жирные пальцы о полу парчового халата, какой и вельможе не стыдно было бы надеть. Козлобородый старикашка, обращаясь к красномордому, назвал его Мемедом. Фантарина сразу вспомнила рассказ Райсула: Мемед Коршун! Фантарина чинно стояла рядом с главарем. Не визжала, не пыталась бежать, не рыдала – а зачем? Неужели разбойники не видели женских слез? Да и глаза покраснеют. нос распухнет... Мемед дожевал козлятину, рыгнул и снизу вверх посмотрел в лицо пленнице, которую только что привели его люди. В масленых глазах блеснуло одобрение: главарь оценил спокойствие женщины. – Как зовут? – Фантарина, дочь Пьетро. – Чужое имя, длинное имя. Будешь Фатия. Тут надо бы сказать что-то учтивое, но отчаяние перехватило горло, и Фантарина лишь кивнула. – Молчишь? Правильно делаешь. Женщине пристало молчание. Со мной пока останешься. Если будешь послушной и усердной, я тебя, как спустимся с гор, продам доброму хозяину. Будешь строптивой – продам в скверный дом. Подавив отвращение, Фантарина твердо взглянула в глаза Коршуну и заставила себя улыбнуться. Довольный Мемед обвел взглядом собравшихся у костра разбойников: – Эта будет моя. Волчье ворчание прошло по своре: мужчины считали пленницу общим достоянием. – Кто к ней протянет руки – отрублю! – жестко пресек Коршун попытку протеста. Ворчанье смолкло. Поставив разбойников на место, атаман сменил гнев на милость: – Пока моя будет. Потом поделюсь, когда я жадным был? Хищные морды прояснились. повеселели, из глоток вырвался дружный вопль радости. «Это мы еще посмотрим, – стиснула зубы Фантарина. – Мужчину во сне легко придушить. Главное – знать, в какую сторону потом удирать...» Но едва стихли вопли, как откуда-то сверху обрушился, дробясь эхом в скалах, твердый мужской голос: – По праву крови, что между нами, вызываю Мемеда Коршуна на поединок перед очами предков. Разбойничья свора ахнула. Мемед уронил в грязь недоглоданную кость, завертел головой: – Кто сказал? Покажись! – Сказал Райсул, сын Меймуна! Меж нами кровь твоего брата Марида! Если откажешься от поединка, твои люди увидят лицо труса! Фантарина окаменела. Сумасшедший, что он делает? Сейчас вся стая ринется его искать! Что говорил Райсул про этого стервятника? «Если меня поймает, кожу соломой набьет, а мясо скормит псам...» Но разбойники застыли неподвижно, глядя на Мемеда. А тот молчал. И тут Фантарина вспомнила то, что первый муж рассказывал о халфатийских обычаях. Лодовико Тоцци вел дела со здешними контрабандистами и кое-что о них знал. Поединок пред очами предков – не халфатийский обряд. Он остался от народа, что жил здесь до появления пророка Халфы. Этот вызов можно было бросить лишь в том случае, если меж врагами лежит неотмщенная смерть. Обряд должен был оборвать кровную месть, не дать ей разрастись, превратиться в войну между родами. Все это мелькнуло в мозгу Фантарины мгновенно. И всей своей смятенной душей, всеми оголенными нервами она поняла: Мемед не выйдет на поединок. Вон в какой бесстыжей ухмылке растянулись губы! Сейчас он скажет, что халфатийцу не указ обычаи горных дикарей. И пошлет своих людей ловить Райсула... Фантарина горестно воскликнула: – О, позор мне! Неужели мне суждено стать женщиной труса? Ухмылка исчезла с лица атамана. Он обернулся к пленнице и ударил ее в лицо. Фантарина ждала удара – и почти увернулась от него. Кулак не смял ей нос, не вышиб зубы, лишь скользнул по скуле. Женщина устояла на ногах – но тут же рухнула на колени, вскинула ладони к вискам, начала раскачиваться из стороны в сторону. Так ведут себя халфатийки, когда у них страшное горе – или им грозит несмываемый позор. Разбойники зашушукались. Власть Мемеда над ними держалась на его силе, свирепости и отваге. А теперь перед ними женщина горевала, что достанется трусу... да-да, их главарю... Мемед досадливо хмыкнул, поняв, что угодил в ловушку. Конечно, любой в ватаге понимал, что самое умное – толпой изловить врага-одиночку и всласть над ним потешиться. Но теперь так поступить было опасно. Не примешь вызов – ославят трусом. Не в глаза скажут, будут шушукаться за спиной... но и бьют ведь ножом тоже в спину. – Будь по-твоему, убийца моего брата. Выходи, не прячься в кустах, как заяц. Мемед, сын Кашшаха, примет твой вызов. Эй, волки, разжигай дымные огни, готовь место для боя. Пусть все будет по обычаю. Разбойники слышали приказ, но замешкались с исполнением, потому что с поросшей орешником кручи спустился Райсул. Он вышел из сгустившихся сумерек к костру – гордый, стройный, с дерзкой улыбкой на губах. В руках не было оружия, а в глазах плясало злое веселье. И был он в этот миг так красив, что Фантарина прекратила раскачиваться и впилась в него взглядом, словно увидела впервые. Но тут общее оцепенение прошло, все зашушукались, задвигались. Всех перекричал козлобородый старикашка, который незадолго до этого беседовал с атаманом: – Если делать все по обычаю, то не забудьте завещание! Каждый должен оставить противнику что-то ценное! – Да! – хохотнул Мемед. – Что ты завещаешь мне, бродяга, выгнанный из патруля? Райсул вытащил из-за ворота цепочку и высоко поднял над головой круглый предмет, подвешенный на ней: – Дороже ничего у меня не было и нет. Талисман подарен мне отцом. Он переходил в нашей семье от отца к сыну. В серебряном шарике – гляди, Мемед, он раскрывается! – волос из бороды пророка Халфы, да будет благословенно его имя! – Ай, какой талисман! – потрясенно загалдели разбойники. Райсул, подойдя к Фантарине, стоявшей на коленях, набросил цепочку ей на шею. – Если Мемед меня зарежет – отдашь ему. – Достойное наследство, – кивнул Коршун. – Мне, стало быть, надо завещать тебе что-то не менее ценное? – А ты не жадничай, атаман! – сверкнул белозубой улыбкой Райсул. – Завещай мне пленницу. Разве не сказал пророк Халфа: «Мудрость мужчины и любовь женщины стоят друг друга!» – Пусть будет так, – согласился разбойничий главарь. – Перешагнув через мой труп, ты заберешь женщину – и пусть никто не помешает вам уйти... А свою власть над ватагой я завещаю тебе, Горелый. Верзила со страшными ожогами на лице благодарно упал в ноги Мемеду. – Прочее, что от меня останется, велю разделить поровну на всю ватагу. – О, щедрый! – взвыли разбойники. – Не спешите радоваться, я еще не умер. Сегодня я выпущу кишки из убийцы моего брата и возлягу с его женщиной... А почему не готово место для поединка? Я должен отдавать приказы дважды?
* * *
Небольшие чадящие костерки слабо освещали обложенную камнями площадку. Разбойники заботливо убрали с нее корни и валуны, но совсем ровной она не стала, и оба противника внимательно ее осмотрели, чтобы потом, во время боя, не пялиться под ноги. – Кто вскроет вены? – деловито спросил Райсул. – Законник, – ответил Мемед. – Эй, голова-на-двух-ногах, доставай кинжал. Козлобородый старикашка вытащил из ножен свой кинжал и подступил к противникам, которые уже закатывали левые рукава. – Это зачем?! – охнула Фантарина. Про такое ей муж не рассказывал. Стоявший рядом разбойник, не сводя глаз с Коршуна и Райсула, объяснил: – Чтоб не затягивать схватку. Кровь понемногу вытекает, боец слабеет. Фантарина прикусила язык, сдержав черную брань. – Рубахи совсем снимите, – придирчиво потребовал старик. – Ткань прилипнет к ране, остановит кровь. Не по обычаю будет. – Законник – он и есть Законник, – хохотнул Мемед, стаскивая через голову рубашку. Фантарина вскользь подумала, что, может быть, скоро эта жуткая гора мышц навалится на нее. И тут же забыла об этом. Райсул тоже снял рубаху, бросил ее к ногам Фантарины. Оба протянули старику левые руки – и тот быстро, почти одновременно тронул их кинжалом. Убрать кинжал в ножны старик не успел: Райсул правой рукой вырвал у него оружие. – Эй, ты чего? – возмутился старик. – У меня один кинжал, – дружелюбно улыбнулся Райсул. – По обычаю надо два. – Мужчины, вы слышали? Он даже оружием не запасся! – возмутился атаман. – Ты Мемеда Коршуна убивать пришел – или курицу резать? – Ну извини, – развел руками Райсул. Даже в слабом свете костров видны были тонкие черные ручейки, бежавшие у обоих по коже. Мемед тронул кровь кончиком пальца. Лизнул палец. – Эту рану, бродяга, мне перевяжет твоя женщина. – Моя женщина, грабитель, плюнет на твою могилу, – все так же весело отозвался Райсул. – Так мы деремся или болтаем, как на пирушке? И шагнул в огороженный камнями круг. Мемед последовал за ним. Набычился, обратил к врагу острия кинжалов – и стал похож на кабана-секача. Он был крупнее и массивнее Райсула. Наступило молчание. Даже уханье совы не нарушило гнетущую тишину. Все разом поняли: двое мужчин ушли из жизни в смерть. Вернется лишь один. Может быть. Медленно, мягко, не сводя друг с друга взгляда, оба двинулись по кругу. И тут тишина наполнилась ритмичными звуками. Разбойники, что сгрудились возле круга, дружно ударили в ладоши и на выдохе произнесли: – Ай-ха, тай-а ро! Ай-ха, тай-а ро! «Призывают духов предков, – вспомнила Фантарина. – Еще нужен барабан...» И тут же в ритмичные хлопки и завораживающие слова добавились гулкие удары камня о камень. – Ай-ха, тай-а ро! Ай-ха, тай-а ро! – повторяли разбойники, и Фантарина немеющими губами невольно подхватила древнее заклинание. Первым атаковал Коршун: ударом ноги попытался выбить один из кинжалов противника. Промахнулся – и Райсул успел режущим движением махнуть по его ноге. Мемед оскалился и вновь пошел по кругу, выбирая уязвимое место у врага. Слабый порез не заставил его даже прихрамывать. Хор голосов вокруг не сбился с ритма: – Ай-ха, тай-а ро! Ай-ха, тай-а ро! Райсул взмахнул кинжалом, метя в запястье противника. Это был обманный финт, и он удался. Райсул тут же ударил Мемеда ногой по правой лодыжке, подсек ее. Фантарина вскрикнула. Громадный разбойник рухнул. Райсул метнул в него кинжал, но проворный Коршун уже перекатывался по земле, разрывая расстояние меж собой и врагом. Кинжал Райсула ударился острием о камень с такой силой, что сломался. Райсул метнулся добить противника. Но разбойник успел подняться на одно колено и поймал над своей головой рубящий удар на скрещенные кинжалы. Круговым движением он «стряхнул», увел в сторону клинок врага. Райсул отпрыгнул, зная, что за этим движением последует удар. Это дало Мемеду мгновения, чтобы подняться на ноги. Враги вновь закружились лицом друг к другу, но у Райсула был теперь лишь один кинжал, а у Коршуна – два. Фантарина безотчетно нагнулась, подняла лежащую на траве рубаху Райсула, прижала к груди. При этом она не сводила глаз с круга смерти. А там Коршун перешел в атаку. Клинок его нырнул к левой руке Райсула с внутренней стороны, чтобы вспороть ее до запястья. А второй клинок почти сразу пошел в бок Райсулу. Но парень, отпрыгнув, отдернул руку – и на повороте запястья взрезал разбойнику правое предплечье. Кинжал пропахал кожу, из раны хлынула кровь. Рука разбойника выронила оружие. Мемед на миг замер, осознавая, что серьезно ранен. И этого мига Райсулу хватило, чтобы сильно и точно бросить кинжал в грудь врагу. Ритм заклинания сбился. Разбойники один за другим замолкали, глядя, как мертвой грудой рухнул на камни тот, кто еще недавно был их главарем. Райсул вышел из круга. Халфатиец был угрюм, не осталось и тени того веселого азарта, с которым он вызывал Коршуна на поединок. Он обвел взглядом разбойников – и те, что стояли рядом, невольно отступили назад. И лишь когда Райсул увидел Фантарину, прижимающую к груди его рубаху, уголки губ мужчины дрогнули в улыбке. Он взял рубаху и быстро оделся. Фантарина сняла с себя талисман, протянула Райсулу. Тот надел цепочку себе на шею. – Тебе надо перевязать руку, – робко сказала женщина. – Успеется. – Не спеши, – вмешался в разговор верзила с ожогами на лице. – Перевяжи рану. А потом можешь уйти. В голосе Горелого, которому Мемед только что завещал власть над шайкой, уже звучали хозяйские нотки.
* * *
Пока Райсул и Фантарина шли по ночному лесу, оба молчали. Не до разговоров, когда приходится во мраке брести сквозь кусты и перебираться через поваленные деревья. Лишь когда оба вышли на каменистую прогалину, над которой днем Бенц на грифоне выследил разбойников, Райсул заговорил: – Не верю разбойникам. Сейчас они слушаются Горелого, пока тело вожака не остыло. Но уверен, что уже ночью они наплюют на завещанье и начнут грызню за власть. И утром новый главарь пошлет свою свору нам вслед. Надо предупредить капитана. Уходим. Сразу. Лишь бы грифон смог встать на лапы. Не на крыло, хоть на лапы бы... – И тебе не удастся отдохнуть? – с досадой откликнулась женщина. У нее болела голова, ныла скула, куда угодил кулак Мемеда, ноги были исцарапаны в кровь ветвями, но она не думала о себе. – Не хочу отдыхать. – В голосе Райсула зазвучали иные нотки. – Знаешь, чего хочу? – Не знаю, – солгала Фантарина, которая кожей чувствовала его желание. – Тебя хочу. Прямо здесь. Но нельзя. Надо спешить к капитану и Раскату. – Ничего, – без тени кокетства ответила Фантарина. – Я от тебя никуда не денусь. Буду твоей, когда скажешь. – Я-то скажу, – пообещал Райсул. – Много раз скажу.
ОЖЕРЕЛЬЕ-V. МЕЧТА
1При имени его любой храбрец Бледнеет под загаром, как мертвец. Он правит, изумляя без конца, И властным словом леденит сердца. Но что за власть, чей беззаконный ход Понятен всем, так вс е х к себе влечет?.. ... Удачи блеск, умение в борьбе Чужую слабость подчинить себе.
(Д. Г. Байрон)
– Беспалый, хоть ты ему скажи! – А чего – Беспалый? Я что, меньше прочих жить хочу? Я Свену под руку соваться должен? Сам ему скажи! – Но ты же вчера горланил: самое время на добычу идти, а Свен засиделся в Горячих Ключах! – Горланил... ну горланил по пьяни! Да и что я такого сказал-то? Все парни рычать готовы: чего адмирал не ведет нас на добычу? Кончилась зима, купцы в путь двинулись – кому их щипать, если не нам? Корабли починены, лескаты отдохнули, люди в бой рвутся. Рычат, как звери! А адмирал команды не дает. Влюбился, понимаешь ли! – А ну, язык поставь на якорь! Свен не любит, когда про него разводят бабьи сплетни. – Ах, сплетни? Так я не буду сплетни разводить! Буду прямо говорить, что Свен тайком ходил на иллийскую сторону, чтобы понюхать цветочки в саду у бургомистра Аква-Бассо. И на тамошнюю ратушу полюбоваться. – Беспалый, заткнись, не то в зубы дам! Без тебя тошно. Разговоры мутные ведешь, а со Свеном потолковать боишься. А ведь ты погонщик на «Красном когте». Кому с ним поговорить, как не тебе? – Кому? А вот ей! – Беспалый толкнул собеседника локтем в бок и указал на женщину в мужской одежде, что шла в их сторону по городской улочке. Горячие Ключи – город не из маленьких, улицы всегда полны народа. Причем народа шумного да буйного, потому как зимовали здесь летучие корабли, по большей части пиратские. Озеро здесь большое, теплое от подземных источников – лескатам не хуже, чем в Лазурном море, так почему же не перезимовать? По негласному обычаю, пираты не трогают в это время мирных небоходов, и даже старые враги, встречаясь в Горячих Ключах, делают вид, что не замечают друг друга. Обычно улицы тут многолюдные да веселые, особенно зимой. Но и сейчас хватает лихих парней со шпагами у пояса и метательными ножами за голенищами. Семейные горожанки стараются сидеть по домам, а веселые девицы в платьях с глубоким вырезом, где так и пляшут грудки, бродят по городу, стреляя глазами налево и направо, выискивая очередного дружка. Но та, на которую Беспалый взглядом указал приятелю, не относилась к девицам подобного сорта. И даже не потому, что одежда ее была скромна: мужские штаны, высокие сапоги, белая рубаха завязана тесемками под горло. Во всем облике ее было нечто такое, из-за чего самый отчаянный бродяга не решился бы облапить ее на ходу. Женщина не была красавицей по виктийским меркам, Огненно-рыжие волосы, небрежно заплетенные в косу. Ястребиный, хищно изогнутый нос. Острый волевой подбородок. Глаза, полные золотистого света. Виктийцы предпочитали сильных, статных женщин с мягкими чертами лица, спокойным взором и тихим нравом. А эта орлица, хоть и сильная, кротостью явно не отличалась. Унаследовала неистовый нрав матери-иллийки. – Здравствуй, Гьера, дочь Вильдигарда, внучка Станхельма, – приветствовали ее столпившиеся у крыльца мужчины. Полным именем назвали, проявили уважение. Гьера улыбнулась в ответ. Верхняя губа чуть обнажила ровные белые зубы... не прельстительной, а опасной казалась молодая женщина. Она не поднялась на крыльцо, не отделалась легким кивком. Нет, она остановилась и поприветствовала каждого из них – без полных имен, дружески. А плечистого пожилого бородача с кожаной повязкой на левом глазу спросила заботливо: – Как твоя рана, Кутберт? Подживает плечо? Сумеешь ли удержать штурвал? Будет обидно, если «Медвежья лапа» уйдет в рейд без такого рулевого. – Я-то удержу, – горько откликнулся Кутберт. – Я-то не подведу. Да вот беда: пока «Медвежья лапа» соберется в боевой рейд, не то что рана заживет – параличный бегать научится. Мы ждем, а Свен молчит, не дает команду на взлет! – И верно, – из-за чужих спин подхватил Беспалый. – Парни злые и голодные, за зиму просадили золотишко, теперь аж рычат, так в небо хотят, с купцами переведаться! Спросила бы ты брата: когда в полет? – Спрошу, – серьезно и сочувственно ответила Гьера. – Разве я не понимаю, как худо орлам без добычи? Разве можно таких удальцов на земле держать? Тут кто-то не сдержался, вякнул неосмотрительно: – А правду ли говорят, что Двужильный потому засел в Горячих Ключах, что влюбился в жену бургомистра Аква-Бассо? И что оттуда и туда письма ходят? Все притихли, ожидая взрыва: сестра Свена была быстра и на язык, и на руку. Вопреки ожиданиям, Гьера ответила мягко: – Не будем, парни, сплетни про адмирала распускать, пусть этим занимаются старухи. А попросить за вас – попрошу. Взбежала на крыльцо и исчезла за дверью. Глядя ей вслед, Беспалый сказал негромко: – Толковая баба. Все согласно закивали, а Кутберт добавил: – И надежный командир.
2
То, что видишь изо дня в день, не вызывает подозрений.
(«36 стратагем», древнекитайский военный трактат)
Свен Двужильный, прославленный пиратский адмирал, оторвался от чтения письма, сунул листок дорогой голубоватой бумаги под развернутую на столе карту и обернулся к вошедшей в комнату сестре. Та, не поздоровавшись, остановилась у порога и, насмешливо прищурившись, принялась разглядывать брата. Всем они были схожи. Горбатый птичий нос, рыжие волосы, золотистые глаза, выдающийся вперед подбородок. Но себя Гьера не считала красавицей, а брат был красив. Мужественное, дерзкое лицо. Как обернулся, а?! Движение грациозного хищника! Как сверкнула в солнечном луче одна из оранжевых янтарных серег-рыбок! Все небоходы Антарэйди знали эти серьги (правда, большинство лишь понаслышке) и называли их «Свеновы акулы». В который раз Гьера вздохнула: почему она родилась сестрой этого великолепного мужчины? Почему нельзя отбить его у всех женщин на свете и рожать ему сыновей? Нельзя. Брат. Ищи, Гьера, себе героя, чтобы был не хуже Свена... Горько усмехнувшись, молодая женщина шагнула к столу, возле которого стоял брат, и уселась на широкий табурет. – Спорю на делер, что угадаю, чье письмо ты сейчас читал. – Побереги делер, – жестко, одними губами усмехнулся Свен, – и не суй нос в мои дела. – Как скажешь, – покладисто согласилась женщина. – Тогда я суну нос в наши общие дела. Когда эскадра распахнет крылья? – Когда я велю. – В голосе адмирала звучало: «И закончим этот разговор!» Гьера предпочла не услышать того, что не произнесено вслух. Сказала мягко: – И когда же ты велишь? Парни уже извелись, рвутся на добычу. – Подождут. – Свен, ты хочешь нарваться на бунт? – Пусть посмеют! – хохотнул адмирал. Понял по насмешливому взгляду сестры, что ответ ее не удовлетворил, и продолжил: – Не бойся за меня. Я не доверчивый теленок. Спину никому не подставлю. К тому же у крикунов нет вожака. Нет никого, кто смог бы заменить меня. Я слежу за ними. У Гьеры было на этот счет свое мнение. Но она не собиралась высказывать его брату. Заговорила о другом: – Правда ли, что ты уже ходил за границу? В Аква-Бассо? – Кто тебе это сказал? – вскинулся Свен. – Чайка над озером. Ворона на ветке. Воробей на крыше. Брат, ты действительно надеялся скрыть эту безумную затею от своих небоходов? – Вот как... Ну и ладно. Они и раньше не считали меня трусом. Теперь к рассказам о моих приключениях добавится еще один, только и всего. – Ты прав. Если бы ты вышел сейчас на крыльцо и гаркнул: «Эскадра, к походу!» – все леташи говорили бы: «Свен Двужильный свою бабу даже в Иллии достал, а уж купчишек с ценным грузом и вовсе в два счета настигнет...» – Так все и будет. Скоро. – Я бы и успокоилась, если бы не надушенные записочки... – Откуда знаешь, что надушенные?! – рявкнул Свен. – Угадала, да? – Гьера дерзко улыбнулась в лицо адмиралу. – Угадала, угадала! Свен сдержался, не ударил ее. Больше никто (и женщины тоже!) не посмел бы в глаза смеяться над знаменитым небесным пиратом. Но сестре Свен прощал многое. – Убирайся и благодари, что зубы целы! – остывая, бросил он. – Уйду... но пообещай, брат, что больше не пойдешь в Аква-Бассо. Если тебя там схватят, то повесят после очень скорого суда. – Думаешь, мои парни не придут на выручку адмиралу? – Может, и придут. И это будет концом всему. Тебе, мне, эскадре. Вспомни Харальда Клыкастого. Он тоже думал, что может безнаказанно разбойничать в Приграничье. Пока он трепал купцов на торговых путях, все было хорошо. Но он решил напасть на иллийский город. В ответ иллийцы тоже перешли границу. Помнишь, как горела пиратская гавань? Помнишь, как в воздухе и на земле бил пиратов проклятый Антанио диль Фьорро? Помнишь, как «Меч неба» уходил из боя, разваливаясь на лету? Свен скрипнул зубами. Все он помнил, разве такое забудешь? «Мечом неба» командовал отец, правая рука Харальда Клыкастого. Он погиб в том сражении – а для юнца Свена это был первый бой. А Гьера вообще была девчонкой, с земли глядела на битву. Еле выжили тогда дети капитана Вильдигарда... Гьера замолчала. Не стала напоминать, что конунг после налета иллийцев не поднял шума. Он, мол, к пиратам не имеет отношения, побили их – и ладно... Хотя дань, сволочь, с Харальда тайком брал. И со Свена берет. Тоже тайком. И все эту тайну знают. – Словом, думай сам, – оборвала Гьера беседу. – Вроде не прогулял еще мозги на пьянках со своими капитанами. А я попробую успокоить парней.
* * *
– Поговорила я с братом, небоходы, – удрученно сказала Гьера пиратам у крыльца. – Думать будет... Глянула в разочарованные лица. Сдернула с пояса кошелек, оборвав тесемку. – Если пират не в небе, то где он? В кабаке! Вот ты... ты ведь с «Облачной ведьмы», да? Я тебя помню, ты двумя абордажными саблями враз рубишься, а зовут тебя Хакон. Я хороших бойцов помню. Возьми, Хакон, кошелек. И проследи, чтобы трактирщик никого из компании не обидел. – Сто лет жизни Гьере! – дружно заорали пираты. Женщина поспешно пошла прочь, пряча от пиратов гримасу досады. Ни к чему было заводить этот разговор под окном у Свена. Незачем пиратскому адмиралу слышать, как его люди славят его сестру. «У этих крикунов нет вожака. Нет никого, кто смог бы заменить меня...» Ошибается брат, очень ошибается. Она, Гьера, в любой день сумеет поднять пиратов против главаря. «Я не доверчивый теленок. Спину никому не подставлю....» И тут он тоже ошибается. Ей, Гьере, он доверяет. Изо дня в день видит рядом – вот и утратил осторожность. Захотела бы – давно бы он мертвым лег. Но Гьера не хочет. Ей незачем. У Свена в жизни цель – стать самым грозным хищником на свете. Водить свою стаю на добычу, и чтоб все умирали от страха, услышав его имя. Высокая цель. Достойная. Для мужчины. А Гьера помнит сказки, которые ей рассказывали в детстве. Каждый вечер, когда малышка ложилась в постель. В этих сказках и нежные королевны, и грозные девы-воительницы, и могущественные колдуньи мечтали об одном: выйти замуж за величайшего из героев и родить ему сыновей, которые превзойдут отца. Из вечера в вечер мечта сказочных героинь капала в душу девочки. И стала собственной мечтой. Навсегда. Казалось бы, чего проще? Ты растешь среди пиратов. Трусов здесь не водится. Труса после боя убьют свои же товарищи. Так выбери такого, чтоб был отважнее и сильнее прочих! Острым словом и ножом отвадь от него прочих баб, дерзкой улыбкой заставь его забыть обо всем на свете. И рожай от него сыновей. Увы, все эти отчаянные головорезы замолкают и расступаются, когда сквозь их толпу проходит Свен. Нет никого, кто бы не робел перед адмиралом. «Я, конечно, люблю брата, я хорошая сестра, – говорила себе юная Гьера. – Но если кто-то убьет Свена – я не буду мстить этому человеку. Я выйду за него замуж». Не дождалась... Потом сказала себе: а почему я ищу свою мечту среди пиратов? Подумаешь, леташи с абордажными саблями! Что, на земле герои не водятся? А тут подвернулся случай увидеть мир не с борта летучего корабля. Позапрошлой зимой эскадра стояла здесь же, в Горячих Ключах. А Свен под чужим именем двинул в Альбин – у него, мол, там деловые встречи... Ха! Сказал бы уж прямо: захотелось подергать смерть за бороду! Гьера попросилась с братом. Свен не отказал. В Альбине она и познакомилась с Франтом. Откуда он был родом, этот наемный убийца, которого Гьера приняла за мужчину своей мечты? Альбинец? Иллиец? Спандиец? Во имя предков, да Гьера даже настоящего имени его так и не узнала! Но он был действительно смел. И понимал, что такое клинок. А еще умел рассказывать, как этим самым клинком, если обмакнуть его в кровь, можно переписать судьбы стран и народов. Франт работал не на жалких купчишек. Удар его клинка стоил дорого. Но главным было даже не это. Главным было то, что Франт выдержал тяжелый взгляд Свена и сказал твердо: «Ты, если хочешь, уезжай, а Гьера останется со мной». Гьера тогда бросила брату: «Я искала хищника себе под стать – и нашла!» А потом, обмирая от счастья, ждала драки. Тогда бы она точно узнала, кто сильнее. Но брат лишь уронил презрительно: «Ну и милуйся со своим сокровищем!» И уехал. Миловались? О, еще как! Франт и любовником оказался отличным. Гьере было с чем сравнить – попробовала уже себя в постельных битвах. Виктийки после свадьбы становятся верными женами. Но пока мужа нет – девушка сама себе госпожа. И еще Франт был щедр. Иногда исчезал на несколько дней, возвращался с полным кошельком золота и смеялся: «Пойдем, моя красавица, прогуляем чужую смерть!» Но Гьере этого было мало. Она упрашивала любовника взять ее с собой. Разве она не владеет оружием лучше многих мужчин? И к концу лета – уговорила. Франт привез ее в Андерхилл и сказал, что принцессу Эннию ее любовник Холлис заманит в Стрекозиные Пруды – парк, где любят гулять горожане. И там принцесса будет убита. Охраны при ее высочестве почти не будет – она же наведается в парк тайком! Гьера была слегка разочарована. Убить женщину, да еще с маленькой охраной – нужна ли тут отвага? Но любопытство взяло верх: принцесса же! Вот и полюбопытствовала... Единственного охранника Франт и Холлис убили быстро. Но затем случайный гуляка, оказавшийся поблизости, спас принцессу, заколов и Холлиса, и неотразимого Франта. А ее, Гьеру, столкнул в грязный пруд. Никогда не забыть Гьере, как барахталась она в тине, а наверху, над обрывом, стоял черный силуэт с блестящей шпагой в руке. Любовь к Франту умерла там же, у пруда. Хорошо, что Гьера не понесла от него ребенка. Что бы она потом сказала сыну об отце? Она вернулась к брату. А когда жизнь столкнула ее с магом – постаралась через этого чародея разыскать убийцу Франта. Того, чье лицо не разглядела в ту ночь – но найти хотела всей душой. Дурак чародей решил, что это – для мести. Угу, как же... Имя убийцы Гьера узнала. Но этого ей было мало...
* * *
Очнувшись от задумчивости, молодая женщина обнаружила, что успела дойти до окраины города. Отсюда меж домов видно было озеро, а на берегу – вытащенные для кренгования корабли. Туда, собственно, Гьера и шла, но сначала ей предстоял разговор, и чужие глаза были бы здесь лишними. Оглядевшись, женщина нырнула в заросли сирени. Села на землю меж кустов. Из мешочка, вшитого внутри левого рукава рубахи, осторожно вытряхнула осколок зеркальца, подаренный магом. Протерев зеркальце рукавом, Гьера принялась дышать на него. Вновь и вновь протирала запотевшее стекло – и вновь дышала, зная, что каким-то образом чародей слышит сейчас ее мысленный призыв. Наконец послышался негромкий приветливый голос: – Здравствуй, Гьера! Осколок был маленьким, женщина не видела лица – только шевелящиеся губы. Но это не имело значения: маг время от времени менял внешность. – Здравствуй, Двуцвет, – зло сказала Гьера. – Сколько еще я должна ждать? Ты обещал узнать, где сейчас Дик Бенц. Из мужского голоса исчезла приветливость: – Хотел бы я сам знать, где этот проклятый Бенц! Этот мерзавец был в Халфате – и разрушил мои планы! Вся политическая игра... – Голос осекся. видимо, маг сообразил, что пиратке незачем знать лишнее. – Словом, когда что-то узнаю – сообщу. Гьера, коротко вздохнув, запрокинула голову, взглянула в небо. Дик Бенц – не просто ловкий фехтовальщик, вогнавший клинок в грудь Франту. За Дика Бенца назначена огромная награда (причем, как проболтался Двуцвет, назначил награду тоже маг). А теперь в Халфате он перекроил политику так, как ему нужно. Невероятный человек! – Найди его! – жестко сказала Гьера. – Найди скорее! – Уж постараюсь! – желчно откликнулся Двуцвет. – Мне самому нужен этот Бенц!
VI. ОБРЕТЕНИЕ НЕЖЕЛАТЕЛЬНОГО ОПЫТА
1Страна живительной прохлады, Лесов и гор гудящих, где Всклокоченные водопады Ревут, как будто быть беде.
( Н. Гумилев)
Поток прыгал по камням, скатывался вниз, пенился на валунах и исчезал в лесу. Он звенел и пел, и ему отвечали другие потоки, омывавшие подножие Хребта Пророка. Здесь была уже иллийская земля, и птицы щебетали по-иллийски, и ветер нес совершенно иллийские запахи – запахи соли и водорослей от залива, от вытянувшегося на восток «луча» Лазурного моря. Путники слышали, чувствовали, как приветствует их Иллия. Им бы радоваться – но уже за перевалом их подкосила беда. Там, на халфатийской стороне, пришлось уходить от разбойничьей своры, идущей по пятам. Но они не ныли и радовались тому, что их крылатый спутник, грифон, сумел оправиться от яда и последовать за ними. Летал Раскат еще с трудом, но топал за своим всадником бодро и даже ухитрился пару раз изловить прятавшуюся в кустах живность, а люди не успели разглядеть, кого именно он слопал. Разбойники сунулись было даже на иллийскую сторону хребта, но быстро отстали и вернулись, потому что в небе время от времени появлялись грифоньи патрули. Это тоже была опасность, и серьезная. Райсул уверял, что обычных путников патрульные на иллийской стороне вряд ли тронут, но если заметят грифона – обязательно спустятся и начнут расспросы. Грифон – не лошадь. Везде, кроме Халфата, на грифонах ездят немногие, и все эти люди очень знатны или немыслимо богаты. Но и патрульные не побеспокоили удачливых беглецов. И жуткие скальные черви, которыми мрачно пугал своих спутников Райсул, не появились на пути. И когда все трое уже поверили, что опасности позади, грифон вновь свалился, судорожно царапая когтями землю, разрывая древесные корни. Втроем путники стащили несчастное животное в маленький водопад и в шесть рук принялись растирать золотую шкуру пучками жесткой травы и скрученными ветвями. Райсул, перемежая слова черной халфатийской бранью, говорил: – Не углядел я, гиенье отродье! И тебя не предупредил! Он наклевался с куста гадючьих ягод! – Ядовитые? – спросил Дик. – Не очень. Но у него от той стрелы в теле затаился яд. Он, бывает, по полгода ждет своего часа, а вместе с этими ягодами... Растирали долго. Раскат лежал тихо, лишь иногда приподнимал голову и тихо клекотал. Райсул говорил, что это хороший признак, но в голосе его не было уверенности. Наконец халфатиец сказал: – Хватит. Сделали, что могли. Вытаскиваем его из воды. Теперь ему надо просто отлежаться. Умрет грифон или выживет – это не в нашей воле. Пойду займусь костром. Фантарина тут же последовала за Райсулом. Дик понимающе прищурился. Лишь слепой идиот не заметил бы, как этих двоих тянет друг к другу. – Ступайте, – кивнул Дик. – Я еще побуду с Раскатом.
* * *
Дик еще долго бился над грифоном. То растирал ему лапы и круп, то перебирал перья на шее – он знал уже, что Раскату это нравится. А когда измученный грифон с трудом поднял голову и положил ее Бенцу на плечо, Дик едва не расплакался. Наконец голод и усталость взяли свое. Бенц заверил грифона, что скоро вернется, и пошел на полянку, где они недавно оставили осла и дорожные сумки. На поляне не было ни Райсула, ни Фантарины, ни костра. Дик встревожился было, но почти сразу увидел, что оба идут к нему сквозь дикий малинник. Однако успокаиваться было рано: лица у обоих были взволнованными. – Беда, капитан! – сразу начал Райсул. – Мы услышали стук копыт – на той дороге, что внизу, закустами. Вышли глянуть, кто едет. Ехал бродячий торговец в повозке. Я решил с ним потолковать. Торговцы обычно знают много новостей... – Да говори же! – не выдержал Бенц. – Что за новости? – Проезжал торговец через Фиаметтию. Мы спросили: что в тех краях творится? Оказалось, власти наложили руку на летучий корабль. Команду под арест отправили, на борту часовые стоят. Название торговец не запомнил... Капитан, Фиаметтия – не город, а городишко. Мышиная нора. Много там летучих кораблей, а? Кроме нашей «Миранды»?
2
Вот и разошлись пути-дороги вдруг: Один – на север, другой – на запад. Грустно мне, когда уходит друг Внезапно, внезапно.
(В. Высоцкий)
– Какой грифон? – тоскливо говорил Бенц, сидя на поляне рядом с дорожным мешком. – Какой грифон, когда наши леташи пропадают? Конечно, идем в Фиаметтию. Райсул, почти никогда не споривший с командиром, ответил резко: – Молчи, капитан, не говори худых слов! Бросишь грифона – с тобой летать не буду, уйду от тебя! – Да я сам не хочу его бросать! Но если там сейчас наших парней ведут вешать, а?.. Короткое мрачное молчание. Наконец Бенц спросил почти враждебно: – Когда станет ясно, выживет ли Раскат? Райсул ненадолго задумался. Ответил твердо, уверенно: – Завтра к рассвету станет ясно, жить грифону или умереть. Капитан, отпусти меня вперед одного! В Аква-Бассо добуду лошадь, поскачу в Фиаметтию. Все разузнаю. А если смогу, попробую выручить леташей. А вы оба дождитесь утра – и догоняйте меня... Капитан, не отводи взгляда! Я бы сам с ним остался, но он же, если очнется, убьет меня. Хочешь, на колени встану, просить буду? Грифона предать – лучшего друга предать! Если бросишь Раската, не смогу больше верить тебе, капитан! – Не дури... еще чего – на коленях... ни к чему мне эти балетные жесты... К рассвету, говоришь? – Дик глянул на солнце. – Если грифон очнется – очень будет слаб? – Не только пойдет, но, может быть, и на крыло встанет. – заверил его Райсул. – Иди, – решил Бенц, чувствуя себя предателем. – До рассвета подожду. А потом, с грифоном или без... Он на миг прервался, представив себе, как они с Фантариной топают по иллийским дорогам с грифоном на поводке. Но закончил: – А потом мы с Фантариной догоним тебя. – С Фантариной? – вмешалась в разговор женщина, до этого сидевшая молча. – Я тут задерживаться не согласна! Впереди Иллия, позади Халфат – чего я на границе застряну? Я погони боюсь! Бенц и не подумал прятать ехидную ухмылку. Погони она боится, как же! Сказала бы уж прямо: без Райсула не останется! – Я быстро пойду, ты меня задержишь, – без уверенности сказал халфатиец. – Задержу? Я? Фантарина была насквозь права, и мужчины это понимали. До сих пор она не была обузой в тяжелом пути через горы. Капитан полез в мешок. Достал кошелек, отсыпал немного меди, увязал себе в конец широкого пояса. Кошелек передал Райсулу: – В Аква-Бассо продайте осла, добавьте деньги к этим и купите лошадей. – Капитан, если грифон умрет, тебе тоже нужна будет лошадь... – Украду. И мы еще поглядим, кто быстрее доберемся до цели!
* * *
В эту ночь Дик не спал... ну, почти не спал. Порой ненадолго усталость и переживания брали свое, глаза слипались, и Дик ненадолго засыпал, прижимаясь к шее грифона. Потом вскидывался, глядел на пляшущее в водопаде лунное серебро, с тоской вслушивался в крики ночных птиц, бормотал Раскату в ухо что-то нежное. Утро лишило его последней надежды. Дик сидел на берегу, положив себе на колени голову Раската. Большая голова на коленях не уместилась, клюв уткнулся в камни. На глаз время от времени опускалась тонкая пленка века – и вновь уплывала. Это было единственным признаком жизни в теле грифона, еще недавно таком крепком и сильном. Дик не поймал, не заметил момент, когда пленка окончательно опустилась на глаз. Но почувствовал, как по большому телу зверя прошла медленная, тягучая судорога – и оно застыло. Всё? Неужели – конец? Стиснув зубы, Дик поднялся на ноги. Пора идти, он и так зря потратил ночь... И вдруг невыносимой стала мысль о том, что мертвого Раската будут рвать лисы и волки. Стиснув зубы, Дик оглянулся, нашел взглядом расщелину в скале и потянул к ней грифона. Жесткие передние лапы оставляли на траве полосы от когтей. Это была тяжелая ноша, но отчаяние придало молодому небоходу силы. Он затащил Раската в расщелину, сломал два крепких сука, вбил их в землю у входа и заплел зелеными ветками. Но задержит ли эта наивная стенка лесных хищников? Дик вспомнил, что ему рассказывали про охоту на волков – с флажками. Зверье боится человечьего запаха... Парень достал из дорожного мешка ношеный шейный платок, разорвал на полосы, вплел их в ветки. – Глупо, да, – сказал он севшим голосом. – Было бы у меня время – я бы тебе, Раскат, могилу вырыл... И тут случилось то, чего Дик от себя не ожидал. Он сел на замшелый валун и разрыдался. Будь тут Райсул и Фантарина, Дик сдержал бы чувства. Но лишь кривые сосны у водопада видели слезы небохода. Он оплакивал и крылатого друга, и себя, оставшегося без Раската, и детскую мечту о легком, сказочном полете – мечту, сбывшуюся так ненадолго... Наконец он вскочил и, не вытирая мокрого от слез лица, быстро зашагал сквозь редкий подлесок вниз по склону – в сторону дороги. Туда, где ждали его леташи с «Миранды».
3
О, вечно восхваляемый трактир. О, запах пива, пар, плывущий тихо Из широко распахнутых дверей, У твоего заветного порога Перекрестились все пути земные.
(Э. Багрицкий)
Трактир «Мартовский кот» стоял на берегу залива. Трактирщик не мог нарадоваться на удобное место, выбранное для заведения: тут и порт под боком, и проезжая дорога, а что с берега несет рыбьей чешуей и гнилыми водорослями, так от этого славного, здорового запаха еще никто не помер. Дядюшка Фрико, владелец «Мартовского кота», прекрасно понимал, что и для жителей Аква-Бассо, и для проезжих, что заходят в его заведение, он не только поилец-кормилец, но и главнейший рассказчик окрестных – и не только окрестных – слухов. Гости любят, собравшись за кружками пива, обсудить не только очередную драку рыбаков со стражниками или шашни аптекарши с писцом из ратуши, но и здоровье его величества Анзельмо, и происки соседей-виктийцев (дикарей, негодяев и налетчиков), и свару альбинских наследников престола – там, за Лазурным морем. Под эти разговоры и пиво лучше пилось, и гордость тешила душу: вот мы какие, не пьянчуги-забулдыги, а сошлись потолковать о серьезных вопросах! Поэтому дядюшка Фрико и не удивился, когда к его стойке подошел молодой путник и спросил, не слышно ли чего из Фиаметтии. Быстро, профессионально Фрико оценил гостя. Слуги при нем нет, одежда в пути поистрепалась, а что шпага на боку, так ведь времена сейчас такие – кто хочет, тот шпагу и носит. Однако была в путнике уверенность в себе, твердый взгляд, речь без подобострастия. И потому трактирщик на пробу назвал его не «сударь», а «ваша милость»: – Кое-какие слухи, ваша милость, из тех краев до нас дошли. Я бы с вами в охотку поболтал, да только надо спуститься ненадолго в погреб. Не будет ли пока вашей милости угодно вина или пива? (Потому как слухи гостям, конечно, полагаются, но не бесплатно, а только в придачу к выпивке-закуске.) «Вашу милость» незнакомец принял как должное. Сказал снисходительно: – Пива и тарелку жареной рыбы. Как вернешься – присаживайся, потолкуем. Встряхнулся сидящий на полу у стойки горбатый сказитель Загогулина. Похлопал осоловевшими глазами, проворно переместился к столу, за которым разместился путник со своей жареной рыбой. Уселся так же, на полу, у ног путника. Завел привычно: – А не угодно ли послушать про стародавние времена, когда правил в Иллии добрый властитель Танкредо. Был тогда славный город Аква-Бассо под властью мудрого наместника, сеора Манфредо диль Уровекко. И была у сеора Манфредо юная дочь, сеорета Джаннина. Была сеорета девицею скромной, но краса ее даже из-под шелковой вуали сияла, как звезда. И дошел слух об этой несравненной красоте до злобных и беззаконных виктийцев...
* * *
Бенц слушал рассказ вполслуха, уплетая рыбу и бросая взгляды на немногочисленных посетителей таверны. Трое бродяг играли за соседним столом в карты, Двое рыбаков у дальней стены вели неспешную беседу за пивом. Какой-то путник-одиночка задремал в углу, надвинув шляпу на глаза от света. Все было тихо-мирно. Сказитель продолжал рассказ, хотя Дик не поощрил его ни полушкой. Хозяин вернулся как раз тогда, когда разбойный конунг Хафтор ворвался в Аква-Бассо, дабы завладеть прекрасной и непорочной сеоретой Джанниной. Трактирщик бухнул на стол кувшин, сел рядом с Диком и небрежно бросил сказителю: – Загогулина, заткнись! Горбун даже голову в его сторону не повернул. Продолжил так же монотонно: – Благородная сеорета Джаннина со служанками и слугами замкнулась в сторожевой башне и не преклонила слух к речам распаленных виктийских хищников.. Больше трактирщик на сказителя внимания не обращал. Поинтересовался у Дика, не снизойдет ли тот до стаканчика доброго винца из Белледжори. Дик мысленно пересчитал оставшуюся у него мелочь – и до стаканчика снизошел, понимая, что это плата за беседу с хозяином. А беседа оказалась и впрямь интересной. Оказывается, вчера вечером в Аква-Бассо возвратился здешний торговец рыбой. Рыбник, по его словам, в чужих краях насмотрелся и наслушался занятного. Но толком не поговорил: спешил домой, а в «Мартовского кота» завернул мимоходом, горло промочить. Про Фиаметтию – да, заходил разговор... – Но прекрасная сеорета Джаннина гордо ответила конунгу: «Я лучше кинусь вниз головой из окна башни, моего спасительного приюта!» – вещал с пола Загогулина. «Да хоть бы она скорее самоубилась, твоя Джаннина! – раздраженно подумал Дик, но пинка сказителю не дал, сдержался. Незачем выказывать свое волнение. А трактирщик поведал со слов рыботорговца, что король Анзельмо прогневался на какого-то сеора, чья вилла была неподалеку от Фиаметтии, и послал гвардейцев его арестовать. Друзья опального господина пытались вывезти его из Фиаметтии на летучем корабле, но были схвачены, а на корабле несут караул гвардейцы-часовые. «Все сходится! – с ужасом и тоской думал Дик. – Сеор Антанио! Эти Каракелли нахрюкали королю, что сеор Антанио диль Фьорро – вор. А Лита сунулась выручать дядю, да еще и команду на это подбила. Вот и сгорели... а я, сволочь такая, тратил время, сидя возле умирающего грифона!» – Себастьяно, то есть рыбник, обещал сегодня зайти, посидеть, потолковать не спеша... – продолжал хозяин. Вдруг прервал фразу, обернулся к окну: – Э, подъехал кто-то? Со двора и впрямь донеслись стук копыт и окрик кучера. Хозяин встал, но не успел выйти во двор. Дверь распахнулась, на пороге встала золотоволосая красавица в коричневом дорожном платье, с серебряной флягой в руках. – Эй, кто тут хозяин? – спросила она весело. – У моей госпожи в дороге кончилась лимонная вода. Наполни-ка флягу, любезный! С первых слов, произнесенных этим певучим голосом, Бенц отвернулся к сказителю. Беатриса, фрейлина принцессы Эннии! Вот уж кого Дик не ожидал здесь увидеть! Если она его узнает... Сказитель, заметив интерес гостя, продолжил с воодушевлением: – Среди слуг сеореты Джаннины был юноша по имени Рикко Бентино. И сказал он: «Или погибну, или приведу подмогу!» Он спустился в колодец, питавший водой сторожевую башню, и поплыл по подземной реке. Поток не везде доходил до низкого каменного свода, кое-где отважный юноша мог высунуть голову из воды и вдохнуть воздух... Бенц, не удержавшись, бросил взгляд из-под опущенных полей шляпы на стойку. Трактирщик, вооружившись большой разливной ложкой, наполнял серебряную флягу водой, настоянной на лимонных корках. Беатриса стояла вполоборота к Дику и развязывала тесемки бархатного кошелечка. – И привела его подземная дорога в пещеру, из которой бил источник, и уходила вода в трещину пещеры, и не было оттуда иного выхода. Страх объял Рикко, и взмолился он богам, чтобы не дали ему погибнуть столь юным... «Расплатилась... уходит... ушла, не заметила, ура, не заметила!» За окном щелкнул бичом кучер, карета тронулась с места... – И принялся Рикко искать выход, и нашел во мраке, на ощупь, трещину, в которую проникли корни кустов. Раскапывая землю руками и разрывая корни, юноша расчистил себе путь наружу... Хлопнула дверь. – Привет, дядюшка Фрико! – послышался бодрый голос. – О, вот и Себастьяно! – воскликнул хозяин. – Себастьяно, иди-ка сюда! Тут путник интересуется: кого там в Фиаметтии арестовали? Полный, лысоватый Себастьяно, усевшись за стол, улыбнулся Бенцу. – В Фиаметтии? Да, было такое дело. Арестовали сеора Миртио диль Джаннибелло за пасквиль на первого министра. Весьма, говорят, злоехидные стишата. Друзья сеора Миртио хотели вывезти его через границу на «Крыле радуги», да не вышло у них. Как заплясали по стенам солнечные зайчики! Какой веселый, радостный ветерок ворвался в окно! Как замечательно стало жить на прекрасном белом свете! Схвачен не сеор Антанио, конфискована не «Миранда»! Сказитель продолжал что-то бубнить о юноше, который добрался до короля Танкредо и привел в Аква-Бассо помощь. Торговец Себастьяно глянул через стол: – Загогулина, это ты бренчишь? Захлопнись и сгинь! Сказитель строптиво, с вызовом в голосе, досказал концовку: – За сей доблестный подвиг король пожаловал бесстрашному Рикко Бентино дворянство и женил его на прекрасной сеорете Джаннине... – Загогулина, заткнись! – рявкнул уже и хозяин. – И жили они долго и счастливо! Дик развязал узел на поясе, расплатился за еду и выпивку. Глянул на оставшуюся полушку... все-таки можно купить хлебец в дорогу... Улыбнулся. Бросил полушку сказителю: – Держи, дружище! За отличную историю!
* * *
Едва за Бенцем захлопнулась дверь, как дремавший в углу путник щелчком сдвинул шляпу на затылок и оглядел трактир большими, темными, совершенно не сонными глазами. Жена трактирщика, проходившая через трапезную с корзинкой только что собранных в курятнике яиц, даже споткнулась под этим глубоким взглядом. Задержалась на минуту, перекладывая корзинку с руки на руку. Взором опытной женщины оценила и ладную фигуру, и золотистую кожу, и высокие скулы, и соблазнительную ямочку на волевом подбородке. Эх, какой мужчина забрел в «Мартовского кота»! Увы, красавец небрежно положил на стол монету и, не дожидаясь сдачи, направился к двери. Правда, проходя мимо хозяйки, он многозначительно улыбнулся... Он ее заметил! Вернется, а? Вернется?
* * *
Нет, эдон Ференандо ду Вега-Тьерра не собирался возвращаться в трактир. А улыбнулся хозяйке он по привычке, на всякий случай. Сейчас Ференандо уже забыл о хозяйке. Он шел за своей добычей, держась на расстоянии, чтобы не быть замеченным. Неужели боги дают ему возможность отквитаться за пережитое зимой унижение? Никто в Порт-о-Ранго не знает, что Ференандо разыскал в Джермии «Миранду» и ухитрился пробраться на борт. Да что там на борт – даже в капитанскую каюту! Еще немного – и накинул бы на голову спящему капитану волшебную петлю, которая сделала бы Бенца покорным рабом Ференандо. Тошно вспомнить, какие деньжищи перекочевали из ладони Ференандо в ладонь колдуна, тайком изготовляющего незаконные, запретные вещи! Но дело стоило того! Простой удар кинжалом в грудь спящему небоходу принес бы Ференандо кучу денег и благодарность эдона Манвела ду Венчуэрры. Но привести паршивца Бенца к эдону Манвелу живьем... о, это сделало бы Ференандо-Без-Промаха правой рукой воровского короля, первейшим, незаменимым помощником во всех делах. Так бы и сбылось, если бы не наступил он на распроклятого кота, когтистого и горластого. И остается скрежетать зубами от стыда, вспоминая, как сбежавшиеся на шум леташи вышвырнули его, Ференандо-Без-Промаха, голым за борт шхуны... Да, узнай об этом подручные эдона Манвела – задразнили бы, хоть вешайся... Ничего. Теперь-то он отомстит за свой позор. Ференандо получил весточку от надежного человека, что «Миранда» в самый разгар летного сезона за каким-то демоном торчит возле маленького иллийского городка. Ференандо тут же помчался в эту самую Фиаметтию, про которую прежде и слыхом не слыхал. Нашел «Миранду», нанял людей, чтобы следили за командой. Узнал из бесед, подслушанных этими людьми, что экипаж ждет капитана, который вот-вот вернется из Халфата... в Халфат-то его какие демоны понесли? Можно было спокойно дождаться появления Бенца, прикончить его и вернуться в Порт-о-Ранго за честно заработанной наградой. Но Ференандо рассудил иначе. От Халфата в Фиаметтию ведет лишь одна дорога – через Аква-Бассо. Почему же не встретить Бенца там, где его не прикрывает команда? Ференандо рискнул – и выиграл. Вот он, Бенц: идет с довольной мордой по берегу залива. И не знает, что доживает свой последний день.
* * *
Карета медленно ехала по узкой улочке. Кучер, время от времени привставая на козлах, держал курс на видневшуюся над домами крышу ратуши. А в карете принцесса Энния отняла от губ серебряную флягу: – Неплохая лимонная вода... Мы уже приехали, верно? Остановимся в гостинице, но сначала поговорим с бургомистром. Он знает, кто я такая. Его предупредили. – Я... я хочу сказать... – промолвила Беатриса. – Там, в таверне, был человек... Мне показалось, что это Дик Бенц. Серебряная фляга дрогнула в руке принцессы, накренилась, несколько капель вылилось на темное дорожное платье ее высочества. – Почему ты сразу не сказала мне об этом? Там, у трактира? – Голос принцессы был резок, как ледяной ветер. – Я... не была уверена. Беатриса лгала. Она опасалась, что Энния в ярости не сдержится и прикажет охранникам, сопровождавшим карету верхом, схватить Бенца. Вышла бы безобразная драка – и прощай тайна, прощай пребывание в городе инкогнито. Принцесса, чуть поразмыслив, пришла к такому же выводу. Она закрыла флягу колпачком и передала ее фрейлине. – Ничего. Буду беседовать с бургомистром – скажу ему, что по городу ходит государственный преступник. Беатриса закрыла глаза, откинулась на подушки и вспомнила вечер в обители Антары Лесной, когда провожала Дика Бенца из комнаты Эннии после свидания. Их кто-то спугнул, они спрятались в темной нише, чтобы не быть замеченными... «Если бы ты меня тогда поцеловал, – злопамятно подумала Беатриса, – я бы сейчас ни слова не сказала Эннии про тебя!»
4
Тянет мачтой на судно Даже сгнившую жердь...
(А. Баль )
Бенц лениво и счастливо брел по берегу залива. Куда теперь спешить? Можно найти какой-нибудь купеческий обоз, идущий в сторону Фиаметтии, чтобы идти пешком. А можно и впрямь украсть лошадь – только с умом, чтоб не поймали и не побили. Уколола душу мысль о брошенном грифоне. Знал бы, что с «Мирандой» все в порядке, выкопал бы Раскату могилу, или завалил бы труп камнями... Может быть, это воспоминание пробило бы броню легкомыслия Бенца. Но открывшееся за углом какого-то склада зрелище выбило из головы все мысли, заставило остановиться и разинуть рот. На берегу лежал... лежало нечто. Сначала Дику показалось, что это куча мусора. Потом, оставаясь кучей мусора, оно приобрело очертания летучего корабля. Дик сдвинул на макушку шляпу. Да чтоб его демоны живьем сожрали, если это не гафельная шхуна – такая же, как «Миранда», только поменьше. Возможно, этот кошмар и был когда-то шхуной – но она разбита в такой хлам, что только на дрова. Однако эту безнадежную покойницу кто-то пытался восстановить. используя все, что подвернулось под руку. Дик подошел ближе. Ну да, сбитый фальшборт надстроен трухлявыми досками – хороший хозяин не станет такими огораживать морковные грядки. А вот эта пробоина чуть выше ватерлинии... нет-нет, ничего Дику не мерещится! Она действительно заштопана большим куском кожи! Словно сама свалка приползла на берег и сделала вид, что собирается взлететь! Подойдя вплотную к нелепому сооружению, Дик понял, что кожа для пластыря аккуратно сшита из голенищ старых сапог, а швы тщательно промазаны смолой. Правое крыло отсутствовало, но левое, судя по крену на левый борт, было распахнуто. – Интересуетесь, сударь? – хихикнул кто-то за спиной у Бенца. – Интересуюсь. – Дик обернулся к упитанному горожанину, одетому прилично и не бедно. – Что это за чудо кораблестроительной мысли? – Он вернулся взглядом к «шхуне». Человечек снова хихикнул: – А это, извольте видеть, вроде как здешняя достопримечательность. Не первый год как воздвигается. Иногда приезжих водим показать. Очень изволят смеяться. – И кто же это... воздвигает? – Фамилию не упомню. Все его зовут Капитан Роландо, хотя никакой он не капитан. Сумасшедший, конечно. Дик медленно кивнул. Он как раз пытался понять, из чего сделан короткий и тонкий бом-утлегарь – и теперь онемел, признав в нем рукоять лопаты. Или граблей. – А ведь был, говорят, уважаемым человеком, – продолжал горожанин. – Служил в военном флоте погонщиком. Попал под военный суд за то, что отказался выполнить приказ капитана. Не знаю, что уж тот велел... вроде собирался налететь на толпу мирных беженцев... не знаю точно, а только было это аккурат после того, как наш король с виктийским конунгом подписали перемирие. А капитан, изволите видеть, не навоевался. Его, капитана, разжаловали потом. И правильно, нечего идти против королевской воли. А вот насчет погонщика военный суд призадумался. С одной стороны, неподчинение капитану. За это вешают. С другой стороны, подчинение воле короля. Не дал сорвать перемирие. Казус! – Человечек с важным видом поднял указательный палец. – Рассудили и решили: не вешать, но из военного флота в шею выставить. А на грузовые корабли его не брали. Кому нужен погонщик, который капитана не слушает? Да и не молод уже... Вот он в уме и повредился – без неба... – Понимаю, – тихо сказал Дик Бенц. – Он безобидный, сударь, вы не думайте... С утра ходит по дворам: где дров наколет, где починит что – руки у него правильные. Ест рыбу, какую наловит, да летом травки разные. А дадут за работу монетку-другую – он их тратит вот на это безобразие. Я, говорит, теперь сам себе капитан. И живет в этой шлюпке, внутри, даже зимой... – Не шлюпка, настоящая шхуна, – оценил Бенц масштаб строительства. – Такую один лескат не потянет, пара нужна. – А у него и одного нет. Кое у кого из здешних рыбаков имеются старые лескаты, списанные по возрасту с кораблей. Хозяева на этих доходягах развозят рыбу по деревням. Так они за своим летучим добром присматривают в оба. На всякий случай. Разговорчивый горожанин учтиво кивнул, прощаясь, и поспешил по своим делам. А Дик встрепенулся, услышав, как за шхуной, с левого борта, кто-то насвистывает «Портовую девчонку». Бенц обошел шхуну и увидел невысокого, крепко сбитого седого человека. На нем была сине-белая рубаха леташа, такая застиранная и выцветшая, что синие полосы едва отличались от белых (вернее, голубые от серых). Человек был бос, драные штаны закатаны до колен. В руках он держал маленькое ведерко с краской и кисть, которой только что закончил выводить на борту надпись: «Краса помойки». Заметив Бенца, человек улыбнулся ему, словно старому знакомому, и приветливо сказал: – Вот, краску добыл. Нельзя же судну без названия! Еще бы придумать, из чего сделать правое крыло. Бенц посмотрел на распахнутое левое крыло (которое явно было сколочено из того, что выбросило на берег море). Перевел взгляд на круглое, сияющее улыбкой лицо Капитана Роландо. И сказал без насмешки: – Так было бы название, а крылья уж как-нибудь... Старик перестал улыбаться. Темные глаза твердо встретили взгляд Бенца. – Небоход? – Небоход, – кивнул Бенц. Сейчас он жалел, что капитанский шнур лежит у него на дне дорожного мешка. – Значит, понимаете... Я почти закончил шхуну. Вот только правое крыло... И такелаж не весь натянут. Что-то спину прихватило. Должно быть, потянул, когда грот-мачту раскреплял. – В одиночку? – охнул Бенц. И тут же понял, что ляпнул глупость. Да, этот старый человек в одиночку ворочал жуткое бревно, которое выдает себя за грот-мачту. И никто ему не помогал. Дураков нету. – В одиночку, – снова улыбнулся Капитан Роландо. – Вантами и штагами раскрепил, но не до конца. Не рухнула бы мачта, пока у меня спину отпустит... И тут Дик почувствовал, что понимает старика как самого себя. До глубины души. Что бы сделал он, Дик Бенц, если бы потерял «Миранду»? Уж точно не спился бы с горя. Всю жизнь положил бы на то, чтобы вернуться в небо. А разве Капитан Роландо делает что-то другое? Да, его «шхуна» никогда не взлетит. Ну и что? – Капитан, – с учтивым поклоном сказал Дик, – позвольте вам помочь. Как леташ леташу. Раскреплю я вам до конца эту демонскую грот-мачту, чтоб стояла и не падала! Улыбка исчезла с лица старого небохода. – Вот как, сударь? Добрые горожане смеются надо мною. Однажды пьяная компания пыталась сжечь «Красу помойки», пришлось драться с ними. Те, что добрее, дают мне еду, некоторые – даже монеты. Но за все эти годы никто – никто! – не предложил помощи в постройке шхуны. Да вознаградит вас за это Эссея Легкокрылая!
5
Свободу чаще всего утрачивают те, кто жаждут ее.
(С. Е. Лец )
Ну, что он за человек, этот Бенц? Сейчас полез на жуткое бревно, явно трухлявое, зато гордо стоящее торчком и изображающее мачту... да-да, мачту, с первого раза не догадаешься, а поглазеешь – и сообразишь. Эдону Ференандо еще по дороге в трактир добрые люди растолковали, что это за дрянь валяется на берегу. Плохо здесь, в Аква-Бассо, за сумасшедшими присматривают! А теперь к местному безумцу присоединился безумец приезжий. Зачем Бенца понесло на верхотуру? Навернется оттуда, разобьет дурную башку об эти... эти дрова! И плакала тогда награда за убийство, кровавыми слезами плакала! Эдону Ференандо хотелось заорать на весь берег: «Эй, осторожнее там, наверху, идиот!» А еще больше хотелось вынуть из дорожного мешка пистолет, неспешно зарядить, аккуратно прицелиться – и снести эту птичку с мачты... Увы, нельзя. Вокруг полно народу. Вон даже стражники топают... с мушкетами, сожри их демон! Нет, пусть этот сукин сын сначала спустится... ага, уже спускается... осторожнее ногу ставь, дурак, там не ванты, а демон знает что... Уф! Спустился! Ну, теперь все в порядке. Вот он прощается с тем, другим кретином... руки друг другу жмут... Вот Бенц идет по берегу прочь... теперь следом за ним, чтобы не упустить. Разминуться с отрядом стражников... потом прибавить шагу – и, обгоняя Бенца, всадить ему под лопатку стилет. А самому – вон туда, к скопившимся на берегу рыбачьим домишкам, они так славно сгрудились, найдется где спрятаться... Эй, а это что?! Почему стражники не прошли мимо? Что им надо от Бенца? Да там дело серьезное, они на него мушкеты навели! Эдон Ференандо едва не взвыл от досады. «Вы с ума спятили, парни? Это моя добыча! А ну, лапы прочь!» Но четверо стражников, разумеется, не уловили крик души незадачливого убийцы. Эдону Ференандо осталось одно: идти следом за мерзавцами, так не вовремя возникшими на пути. Надо же узнать, куда поведут Бенца! А потом разведать, из-за чего, собственно, арест. Может, какой-нибудь пустяк! Тогда Бенца вскоре выпустят – и можно будет его потихоньку зарезать...
* * *
– Слышь, командир, может, нам его все-таки в курятник запереть? – Беппо, ты что, первый раз на свет родился? Государственного преступника – в курятник? Бургомистр собственным языком сказал: в башню! – Так бургомистр не знает, что в башне арестанта запереть негде! Там же все разваливается, а деньги на ремонт... их... ну... того... – Беппо, закрой язык, здесь тебе не тут. И не выворачивай мне свою рожу наизнанку. Наверху две каморки, туда запрем. Сам бы мог смекнуть. Голова у стражника, чтоб думать, а мозги – чтобы кумекать... Эй вы, оба сзади, кто давал команду хихикать? А ведь каждый из вас – взрослые мужики! Дохихикаетесь у меня, козлы с мушкетами! – Командир, в одной каморке крыша провалилась. А в другой заперт... сам знаешь кто... кого поминать не велено. – Беппо, ты что думаешь: вы все дураки, один я умный? Провалилась крыша, не провалилась – какая мне посторонняя разница? Велено запереть – запрем... Эй вы, оба сзади, чего плететесь, как дубы деревянные! Опять спите стоя на ходу? А ну, прибавить шагу! – Командир, оттуда и черепаха удерет, не то что государственные преступники. Может, запрем внизу, в нашей караулке, а? Там потолок целый и стены без дыр. – Беппо, стражнику мало усы отращивать, стражнику надо еще и работу соображать! В караулке сложены бочонки, что мы отобрали у контрабандистов! – Ну и что? Посидит на бочонках, не помрет. – И опять, Беппо, ты дураком получаешься. Вот ты сидел бы на бочонках с вином да знал бы, что тебя скоро повесят... стал бы ты на те бочонки любоваться? Уж как-нибудь расколотил бы их, добрался бы до винца! – Командир, а может, перекатим куда-нибудь бочонки? – Днем? Чтоб любая сволочь видела? Я на это вино уже покупателя нашел. До продажи бочонки должны лежать тихо и ничем себя не выдавать. Чтобы их ни одна собака не нашла! Даже я!.. Эй, оба сзади, чего ржете, как свиньи? Я вам не кабы кто, а командир! Я кому вам говорю? Вы стражники или где? Вы на службе или как?.. Дик Бенц горько усмехнулся. Он внимательно слушал беседу стражников и не упустил слова «государственный преступник» и «повесят». Эх, если бы не длинноствольные мушкеты, глядящие в спину! .. Хорошо бы его и вправду заперли в каком-нибудь курятнике. Вряд ли курятник удержит такого травленого лиса, как Бенц! Увы коренастый, мрачный командир не дал сбить себя с толку: – Вот станешь ты, Беппо, бургомистром, тогда и блести умом. А пока твои мыслишки гроша выеденного не стоят. А потому заткнись и веди арестанта в башню. Запри его... сам знаешь к кому. Ничего, до виселицы не загрызут друг друга.
6
Когда попадешься в одну яму с волком, не выказывай ему пренебрежения.
(С. Е. Лец )
В каменной клетушке, куда впихнули Бенца, было не очень темно. Падающего в крохотное оконце света было достаточно, чтобы осветить поднявшегося с пола статного рыжеволосого мужчину. – Да что за хамство! – возмутился обитатель каморки. – Тут и одному повернуться негде, а вы мне соседа привели! – Ничего, утрамбуетесь! – огрызнулся командир стражников. – Может, тебе еще кровать с балдахином поставить? Пока в тесноте посидите, зато вешать вас врозь будут, на просторе! Стражники подобострастно захихикали. – Чего сразу вешать-то? – запротестовал Дик. – Я мирный путник! Я слыхом не слыхал про того человека, за которого вы меня приняли! Разберитесь сначала! – Разберемся! – пообещал командир стражи. – Кишки из тебя вытянем и обратно сложить забудем. Дверь хлопнула, лязгнул засов. Дик вздохнул, бегло оглядел камеру (а что там оглядывать: голые стены, каменный пол, в одном углу охапка соломы, в другом – жестяное ведро) и перенес внимание на соседа. Тот уже сменил гнев на милость, смотрел на Дика спокойно, почти приветливо: – Ну, мирный путник, давай знакомиться. Мы собратья по несчастью: я тоже мирный путник, тоже схвачен по ошибке, тоже жду виселицы. За кого тебя приняли эти светочи мысли? – За государственного преступника, – развел руками Дик. – Ого! Серьезно... А подробнее можно? – Насколько я понял, кто-то дал в морду принцу Джиакомо, а мне приходится страдать за чужое удовольствие. – А зовут тебя как, мирный путник?.. Э, нет, спрошу иначе. Какое имя тебе присвоили власти этого приятного городка? – Меня собираются вздернуть под именем Дика Бенца... Слушай, а тут кормят? – Приносили какую-то бурду... А про меня не спрашиваешь? Не интересуешься, с кем тебя в одну камеру посадили? Бенц глянул на него с усмешкой: – Сначала-то я думал, что и без того знаю твое имя. Ну, когда увидел серьги в виде рыб. Такие оранжевые, прямо светятся! Уж очень похожи на те, которые все сказители именуют «Свеновыми акулами». Сосед польщенно улыбнулся. – А потом, – продолжил Дик, – я понял, что ошибся. Не мог Свен Двужильный, пиратский адмирал, оказаться таким законченным, набитым, распоследним дураком, чтобы заявиться в иллийский город – и не снять приметные серьги! Улыбка исчезла с лица соседа: – Ты... недоповешенный! В морду хочешь? – Нет. Не хочу я в морду. Побереги, адмирал, кулаки для стражников. Лучше скажи: у тебя есть друзья за стенами этой древней башни? Хоть кто-то может помочь? – Нет. Со мной был лишь один спутник – и он убит... И зря ты думаешь, что я попался из-за серег. У меня на голове был платок, повязанный по-моряцки. Нет, меня кто-то предал. Подозреваю, что женщина, к которой я шел. – Жаль... Кстати, полюбопытствую: а что же с тебя стражники серьги не содрали? – Им запрещено. Мол, это знаменитые серьги, я в них должен подняться на эшафот. Пусть никто не сомневается, что это действительно я, а не случайный бедолага. – Ясно... А может, когда нам принесут ужин, навалиться на этого, с бурдой? – Не выйдет. Еду мне приносил дряхлый такой дедок. А при нем двое стражников, и не с мушкетами даже, а с мушкетонами. – С мушкетонами? – Дик огорченно присвистнул. – Это которые бьют картечью? – Ну да. Небось рубленых гвоздей туда насыпали, сволочи. На таком расстоянии меткость не нужна. – Еще бы. Нашпигуют нас железом, как зайца чесноком... Ладно, про драку забыли. Попробуем с ними поговорить. Обмануть, напугать, купить... Не знаю, как ты, адмирал, а я не люблю, когда меня вешают. И я не намерен доставлять добрым жителям Аква-Бассо такого удовольствия! – А ты мне нравишься, мирный-путник-который-не-Дик-Бенц! – хмыкнул Свен. – Не ноешь, не скулишь... Ладно. Я смерть частенько видел вблизи. Ты, похоже, тоже. Авось выкрутимся и сейчас!
ОЖЕРЕЛЬЕ-VI. НОВОЕ ПРОРОЧЕСТВО
1Красный идол на белом камне Мне поведал разгадку чар.
(Н. Гумилев)
Невысокая темнокожая женщина сидела на морском берегу, зябко кутаясь в большую вязаную шаль. Рядом стояло деревянное кресло, но женщина устроилась прямо на камнях, поджав под себя ноги в сапогах с меховой опушкой и натянув на колени подол коричневого балахона. Никто из живущих на берегу холодного северного моря не стал бы так кутаться в разгар лета. Но стареющей таумекланке, почти вся жизнь которой прошла в куда более жарких краях, здешнее лето казалось почти таким же суровым, как зима. Женщина не смотрела на море. Глаза ее жадно впитывали чудо, подобного которому не было и не могло быть здесь, на севере, между Альбином и Виктией, на Спорных Землях. На берегу встал чудесный тропический лес – с высокими прямоствольными деревьями, перевитыми лианами, с безумно прекрасным подлеском, усеянном яркими цветами, со скользящими по ветвям нежно-зелеными ящерками, с горластыми птицами, переливающимися всеми оттенками радуги. Лес ровной дугой замер у прибрежных камней, не пытаясь ни травинкой, ни ростком нарушить границу, но и к себе не пропуская даже ветер с моря. И запахи леса не доходили до женщины, о чем она весьма сожалела. Таумекланка знала по именам все эти деревья, цветы, птиц – но имена эти произносила на языке, который в Семибашенном замке знала она одна. (Были в замке рабы из Таумеклана, но здешняя магия отняла у них почти всю память. Ползают, как мухи, молча и покорно выполняют приказы. Это правильно, это хорошо... но как же скучно с ними!) Женщина не пыталась войти в лес. Хотя ей и хотелось, скинув на камни сапоги, босиком шагнуть на мягкую, живую, пронизанную тонкими корнями землю. Вдохнуть влажный, теплый воздух, полный пряных цветочных запахов. Привычно и ловко поймать ящерку, оторвать ей голову вместе с мешочком яда и с удовольствием съесть остальное... Однажды она не выдержала и попросила Изумруда (чародея-илва, вырастившего это великолепие): «Пусти меня туда жить!» Илв немного помолчал, а потом прочирикал без особой охоты: «Тебя впущу. Твоего бога – нет!» А куда жрице без своего идола? А без позволения не войдешь. Вредный Изумруд наложил на лес охранные чары. Они не действуют только на Алмаза, которого илв считает вождем... О! Вот и он! Знакомый переливчатый щебет из листвы. Дома, в Таумеклане, женщина схватилась бы за нож: люди и илвы враждуют. Но здесь – вскинула голову, заулыбалась во весь свой широкий, толстогубый рот. Изумруд выскользнул из сочной листвы, уселся на толстой ветви. Вытянутая, как у собаки, безволосая морда светится удовольствием. Тоже рад поговорить о родине. – Здравствуй, Агат! Как это ты бросила без присмотра своего клыкастого идола? Он без тебя не заскучает? – А откуда ты знаешь, что Тлолкалойо – клыкастый? Тебе Алмаз рассказал? – Сам видел! Клыкастый! Пучеглазый! И красный, словно с него шкуру содрали! – Это когда же ты ухитрился его увидеть? В замке бываешь редко... – Я не в замке! Еще за морем, в храме! – Не может быть! – изумилась Агат. Изумруд, весело скалясь, рассказал, как в их стаю однажды пришел шаман. Илвы магию уважают, но боятся, поэтому шаманы живут отдельно от стаи. На этот раз шаман пришел, чтобы выбрать себе ученика. Осмотрел малышей, которые еще не поменяли окрас с детского на взрослый. Отобрал троих – и пообещал взять в обучение того, кто свершит нечто удивительное. Один детеныш попытался добыть в реке яйца донной черепахи – эти твари прячут свою кладку на глубине. Донырялся, глупец: его съел крокодил! Второй затеял принести шаману живого птенца птицы ри-риу. И даже принес, но птица по пути настигла его и выбила глаз. И птенец прокусил руку до кости, повредил сухожилие. Стая добила детеныша, чтобы не жил калекой. А тот, кто стал потом илвом Изумрудом, решил проникнуть в человеческую деревню, пробраться в храм, крытый пальмовыми листьями, и поведать шаману, как выглядит бог людей... – Повезло тебе! – развеселилась Агат. – Если бы тебя поймали, ты бы позавидовал тому, одноглазому... – Но не поймали! И шаман взял меня в ученики! – Наверное, ты многому научился, раз Алмаз и маги взяли тебя в свое племя. – Чему тут радоваться? Они лжецы! – Кто? Алмаз? – Он – первый лжец! Обещал найти полосатого урода и тень-убийцу. И не нашел! Агат заинтересовалась: про тень-убийцу она не слышала. Изумруд объяснил, что если детеныши, вырастая, приобретают окрас с пятнами или полосами, их убивают, чтобы не передавали этот ужасный недостаток детям. А один полосатый урод отказался умереть и удрал. Шаманы пустили ему вслед тень-убийцу – невидимое существо, медлительное, но неумолимое. Когда-нибудь оно обязательно настигнет полосатого и убьет. А Изумруд ничего не знает про тень-убийцу. Не успел ему шаман об этом рассказать. Пришли люди из-за моря, шамана убили, ученика продали в рабство. – Я хочу найти полосатого. Поселю его здесь, в лесу, и буду ждать, когда за ним придет тень-убийца. Посмотрю, как она будет его убивать. Может быть, открою тайну колдовства... Но Алмаз мне не помогает! А ведь я дал ему подсказку! Во время Змеиной Пляски змеи шепнули мне слово «Бенц». Оно имеет какое-то отношение к полосатому! – Бенц? – заволновалась таумекланка. – Бенц – это человек! Я знаю! Прошлым летом Тлолкалойо сказал, что от этого Бенца Ожерелью будет вред во все делах. А вчера... Агат замолчала – так нахлынули на нее воспоминания. Полутьма большого зала. Костер, разложенный на каменном полу, у ног багрового идола. Руки Агат – руки жрицы, в железных перчатках с окровавленными когтями. Бьющийся на цепях истерзанный, полуживой пленник. И то дивное, ни с чем не сравнимое чувство, словно взмываешь над собой, над своим неуклюжим, стареющим телом, видишь прошлое и будущее... – Тлолкалойо вчера сказал, – медленно проговорила жрица, – что путь Бенца может оборвать ветер. Очень большой ветер. Ураган. Враги Бенца могут призвать ветер. Так и сказал. Но я не понимаю. Кто может приказывать ветру? – Это простая загадка. Сапфир может. Разве она тебе не хвасталась? – Я с нею не разговариваю. Глупая гусыня с желтыми косами... Неужели она повелевает ураганами? – Да. Она сильная колдунья. Поговори с нею. – Придется поговорить... – задумчиво протянула Агат. – Бенц – и ветер... Ветер – и Бенц...
VII. ОБРЕТЕНИЕ СЕРЬГИ. Части 1-5
1Никогда не открывай двери тем, кто откроет их и без твоего позволения.
(С. Е. Лец )
Миловидная женщина средних лет судорожно всхлипывала, чувствуя, как холодит ее горло острая сталь. Еще недавно она была весела и счастлива. Возвращалась с рынка, спешила к оставленному в колыбельке спящему сынишке. И все же позволила себе переброситься парой шуточек с черноволосым красавцем, увязавшимся за нею следом. О, веселая болтовня, ничего больше! Ведь Франчетта – порядочная женщина и мать, супруга командира стражников! Но почему бы не позубоскалить, если слышишь столько лести! Да еще голос... такой глубокий, с легким спандийским выговором... Ах, какой мужчина! И когда речистый парень попросил кружку воды, Франчетта не послала его к колодцу на перекрестке. Нет, пригласила на кухню. А в душе тлел восхитительный, дразнящий огонек: ой, сорвет она поцелуй от дерзкого красавчика!.. Не насторожилась Франчетта даже тогда, когда гость, глянув в окно, оценил вид на башню. Даже похвасталась. Вот, мол, как удобно: хлопочет она на кухне – и видит, когда муж выйдет из караулки и пойдет домой... Дохвасталась. Стоит теперь с ножом у горла, жалобно смотрит на застывшего на застывшего на пороге мужа. А спандиец говорит жестко, властно: – Тебя зовут Чекко Ньери? Ты командир стражи? Потрясенный муж молча кивнул. – Хочешь, чтобы я перерезал твоей жене горло? Да, знаю, тогда ты на менянабросишься. И еще посмотрим, кто кого. Но если выживу – убью и твоего сына в колыбели. А жене в любом случае не жить. – Чего ты хочешь? – спросил Чекко страшным, хриплым, незнакомым голосом. Сердце Франчетты разрывалось от страха, любви и жалости к мужу. – В твоей башне заперт арестант. Где его камера – наверху или внизу? – Наверху. – Выход из башни один? Тот, что виден в это окно? – Да. – Отлично. Если хочешь, чтобы жена и сын остались живы, пойдешь сейчас и выпустишь арестанта. Когда он покажется на пороге башни, я уйду и не трону твою семью. – На выходе караулит Беппо... – Отошли Беппо с каким-нибудь поручением. Скажи, что пока сам покараулишь. – А что я потом скажу... – А меня это волнует? Сообразишь, что соврать. На тебя навел чары маг. Или напала орава злоумышленников. Еще я за тебя сочинять должен? Иди и помни: у меня твоя жена и твой сын! Чекко дернулся к выходу, но остановился: – Там... это... двое арестантов. Который нужен? – Дик Бенц. Востроносый сопляк. – Ага. – Голос Чекко уже не был таким хриплым. – Тогда выпустить придется обоих, второй же потом все расскажет... – Да во имя всех демонов, выпусти обоих. И учти: я смотрю в окно на дверь башни. Чекко молча исчез. Франчетта тихо всхлипнула. Страшный гость, оглядевшись, распахнул дверцу чуланчика, довольно кивнул – и впихнул туда Франчетту: – Посиди пока там. – А если малыш проснется? – Ничего, поплачет. А ты будешь слышать, что он живой. И дверь чулана захлопнулась, оставив женщину во тьме. Ноги не держали Франчетту. Она сползла по стене на пол и, стоя на коленях, начала истово молиться Лаине Ласковой, своей защитнице.
* * *
Заперев женщину, Ференандо распахнул кухонное окно... Да, обзор великолепный. Отлично видно, как командир стражи толкует со стоящим у дверей парнем. Ференандо развязал дорожный мешок. Вынул оба пистолета. Сел за стол и принялся быстро заряжать их, поглядывая в окно. Стражник, с которым говорил командир, пошел прочь от башни. Отлично! Теперь уже скоро... Как только Бенц появится на крыльце, получит пулю. Если понадобится его добить, наготове второй пистолет. Если Бенц сдохнет после первого же выстрела, вторую пулю получит второй арестант, кем бы он ни был. Пусть потом власти гадают, за кем из пленников шла охота. Скорее всего, убиты будут обе пташки. Ведь именно за меткую стрельбу подручный эдона Манвела получил прозвище Ференандо-Без-Промаха!
2
Бывают минуты, когда свобода звенит ключами тюремщиков.
(С. Е. Лец )
Дверь распахнулась. Арестанты быстро переглянулись. Они ожидали стражника с котелком похлебки под прикрытием двух мушкетов. А на пороге встал один-единственный командир стражи. Безоружный. – Так, парни, – быстро проговорил он, – спускаетесь по лестнице – и за дверь. Охраны там нет, в караулке – никого. За вас похлопотал ваш друг. Свен одним прыжком очутился за порогом и кинулся бы вниз по лестнице, но Дик звонко окликнул его: – А погоди... Свен остановился, оглянулся. Бенц был напряжен, как струна. Чувствовать фальшь он умел. И сейчас готов был поручиться: что-то не так! – Ты говорил, что с тобой был один спутник – и его убили. Так? Ну, а со мною и вовсе никого не было. Что же за благородный человек походатайствовал за нас? Свен медленно кивнул. Да, в первые мгновения пират чувствовал себя диким зверем в клетке: дверца открыта, бежать надо! Но оклик Бенца заставил его очнуться и стать прежним адмиралом небоходов – осторожным и недоверчивым. – Парни, вы чего? – удивился командир. – Выход там... Он протянул руку, указывая на ступеньки. Но Свен перехватил его руку и вывернул так, что стражник согнулся. – Ты слышал, о чем тебя спросил мой приятель? – голосом мурлычущего барса произнес Свен. – Что за человек тебя прислал? – Не знаю... – забарахтался в пиратской хватке стражник. – Он у меня дома сидит... грозится жену убить... если... Арестанты обменялись быстрыми взглядами. – Как он выглядит? – спросил Бенц. – Смуглый... волосы черные... спандийский выговор... – У меня таких знакомых нет. А у тебя? – Нет, – качнул головой Свен. – У меня на всю эскадру два спандийца – один седой, у второго нет левой руки... У этого как с руками? – Обе на месте, – признал стражник. – Да, мне это нравится так же, как и тебе, – угрюмо сказал Бенцу пират. – Какая-то здесь подлость. Но не можем же мы вернуться в камеру и дверь за собой захлопнуть... Эй, господин здешних чертогов, сколько из башни выходов? – Один... – пискнул «господин чертогов». – Вот. Поневоле придется выйти. А уж чего хочет от нас таинственный спаситель... – Погоди, – перебил его Дик. В памяти плясало что-то неуловимое. «Замкнулась в сторожевой башне... Погибну или приведу подмогу... Поток не везде доходил до низкого каменного свода...» – А колодец в башне есть? – тающим голосом вопросил Бенц. – Чего?.. А, колодец! Есть, внизу. Крышкой накрыт. – У меня есть сведения, – многозначительно сказал Дик Свену, – что через колодец можно выбраться из города. По подземному потоку. Бенц не собирался объяснять своему невольному спутнику, что сведения эти почерпнуты из услышанной в таверне сказочки. Свен оглянулся на лестницу. Открытая дверь, город, где можно затеряться. Но пират был травленым хищником. Он понимал сомнения Дика. – Ты думаешь... – начал он тяжело. – Я думаю, что если нам приветливо распахивают дверь и расстилают под ноги ковер, то где-то в конце ковровой дорожки стоит медвежий капкан. Свен отбросил колебания. – Ну, – встряхнул он стражника, – показывай, где этот колодец! – Минутку, – вмешался Бенц, – а где шпага, которую у меня отобрали ваши люди? – В караулке лежит, – проблеял стражник, которого Свен еще раз дернул за вывихнутую руку. – Где караулка? Стражник указал свободной рукой вниз. – Ах, тоже внизу? Вот и славно, по пути туда завернем. За оружием.
* * *
Когда из-за двери вместо счастливых беглецов вышел командир стражников и поспешно зашагал к своему дому, Ференандо отпрянул от окна. Что-то пошло не так, это было написано на роже командира. Ференандо поспешно скинул один из пистолетов в дорожный мешок, затянул его, вскинул мешок на плечи. Взял второй пистолет, оглянулся на чулан... нет, с бабой много хлопот. Шагнул к колыбели, левой рукой вытащил оттуда ребенка. Тот проснулся, захныкал. В этот миг хлопнула дверь. Командир стражи застыл на пороге, глядя на чужака, который держал левой рукой его сына, а правой направлял ему в грудь пистолет. – Где моя жена? – хрипло спросил стражник. – В чулане, жива. Где пленники? – Вот не поверишь, оба в колодец прыгнули! – Что-о? – В колодец. Они что, свихнулись? Я им дверь отворил, часового отослал. Выходи на свободу и радуйся! Так нет же, их зачем-то в колодец понесло! Ференандо вдруг с изумлением понял, что верит этому бреду. Чего-нибудь такого и следовало ожидать от Дика Бенца. Если для него открывают дверь, он выпрыгнет в окно. Или полезет в дымоход. Или нырнет в колодец. Дело сорвалось. Надо было уносить ноги. – Хочешь, чтобы твой щенок остался жив? – ровным голосом спросил Ференандо. Стражник молча кивнул. – Тогда отойди от двери. Мальчишка уже не хныкал, а ревел в голос. Стражник отступил на несколько шагов. Ференандо на миг замешкался, прикидывая: может, пристрелить его? Потом зарезать ту дуру в чулане – и никто его не видел, никто не свяжет его имя с этой историей... А потом вспомнил, как шел за бабенкой, расточая ей комплименты, как оборачивались на них прохожие – наверняка ее соседи и прочие знакомые. Иногда иллийское правосудие может быть весьма поспешным, а розыски – толковыми. Особенно если убит командир стражи. А из города уходить, спасая шкуру, не хочется. Надо бы еще поискать Бенца, если тот не утонул в своем окаянном колодце. – Слушай меня внимательно. Сейчас я уйду. Ребенка тебе отдам, баба твоя тоже жива. Все как я обещал. Но если меня поймают – скажу, что дал тебе взятку, поэтому ты выпустил пленников. Под суд пойдем вдвоем, понял? Стражник снова кивнул, не сводя глаз с ребенка. – Вот и славно. В твоих интересах, чтобы меня не поймали. А пленники... ну, сам подумай, что соврать. Советую приплести колдовство. «А глаза-то у стражника уже не стеклянные. Осмысленные у него глаза. Соображает, что начальству сбрехать...» Ференандо, не выпуская из рук плачущего мальчишку, прошел мимо стражника. Велел тому оставаться на крыльце. Дошел до невысокого забора. Положил ребенка на траву – и перемахнул через забор.
3
Того, кто свернул с дороги в ад, не испугаешь предупреждением: «Это дорога в никуда»
(С. Е. Лец )
Дику Бенцу хотелось вслух проклясть глупость, которая потащила его в колодец, когда перед ним была распахнута дверь к свободе. Мало радости брести по плечи в ледяной воде, которая тянет тебя назад, старается опрокинуть. Причем идти в полной темноте, по неровному дну, каждый миг ожидая, что каменный свод впереди снизится, вода займет все подземное русло – и отращивай, парень, жабры, если хочешь жить! Но вслух бранить себя было нельзя. Следом шел Свен Двужильный, грозный пиратский адмирал. Он брел за Бенцем спокойно и уверенно: ведь спутник точно знает про выход из тюрьмы! А если догадается, что парень махнул в колодец, вспомнив сказочку о стародавних временах... ну, тогда Дику точно не увидеть больше солнца. Про Свена Двужильного тоже рассказывали сказки. Страшные. Шаря руками по острым камням, Дик изрезал ладони, но почти не чувствовал боли. Только отчаяние и упрямство гнали его вперед, заставляли делать шаг за шагом, – а еще ощущение, что сзади идет крупный, опасный хищник. Когда вода подступила почти к своду, Бенц вдохнул воздух, нырнул и поплыл вперед. Под водой зацепился за камни шпагой, забарахтался, но почему-то в голову не пришло скинуть перевязь и бросить шпагу. Рванулся, высвободился из каменной хватки, в два гребка вырвался в черный сырой воздух – и не увидел во мраке, а почувствовал, что нет над ним низкого, давящего свода. Протянул руку – вода стекала по стене. Видимо, он выбрался к источнику. Отсюда вода стекает в озерцо, а потом через промоину, по подземному руслу – в колодец. «Пещера, – тупо, без радости подумал Дик. – Та самая, из сказки». Он выбрался на берег. Камни, а меж ними слизь. Снял сапоги, вылил из них воду, снова надел. Попрыгал, подвигался, чтобы согреться. Не хотелось радоваться спасению. Хотелось сдохнуть. Тело занемело, слушалось плохо. А еще искать выход... Рядом, судя по звукам, извергся из потока Свен Двужильный. Тоже выбрался на камни, хлюпая водой в сапогах. Спросил мрачно: – Где мы? – В пещере. – И куда теперь? – Надо найти выход. Где-то в стене есть трещина, забитая землей. В легенде сказано, что корни деревьев раздвинули... – Где-где сказано?! Бенц с досады едва не откусил себе язык: проболтался! Врать было поздно, и Дик, лязгая зубами (не только от холода), честно рассказал, откуда узнал про ход из колодца. Рев пиратского адмирала эхом заметался под каменным сводом: – Сволочь, убью! Я-то ему поверил... а он сказочек наслушался! Всего-то надо было – выйти на улицу! А он – в колодец... в эту ловушку... утоплю! Дик ожидал броска и удара. Еще не стихла рычащая угроза, как Бенц во мраке пригнулся и метнулся в сторону. Прошипела шпага, выхваченная из ножен. Дик знал, что рядом, во тьме, покинул ножны и тесак, который Свен прихватил в караулке. Фехтовать во мраке Бенцу еще не доводилось. А вот Свен наверняка был мастером ночных налетов на корабли, опустившиеся на стоянку. Бенц старался двигаться как можно тише, не стоял на месте – и дважды услышал рядом лязг о камни промахнувшегося тесака. Дик попробовал отпарировать на звук, но неудачно. В голове вертелась неуместная мысль: «Хотел согреться? Грейся! Прыгай!» Внезапно из тьмы – рядом! – донеслось быстрое, горячее: – Тихо! Слышишь?.. Дик сначала решил, что это ловушка. Беззвучно нырнул вниз, растянулся на камнях, уходя от тесака... И вдруг услышал, действительно услышал далекий слабый голосок! Кто-то выводил песенку про лукавую девчушку с синей лентой в волосах. Свен, шагнув в сторону, задел ногу Дика. Но не ударил. Сел рядом, шепнул с неожиданной робостью: – Это призрак, да? С появлением новой опасности вражда меж беглецами исчезла. Бенц шепнул: – С чего бы призракам деревенские песенки распевать? Подождем. Оба застыли, забыв о холоде, о боли и ссадинах от ушибов о камни. Голос приближался, во мраке возникло пятно света. Оно превратилось в фонарик в руке долговязого юнца, беспечно шагавшего по камням. В другой руке юнец нес ведро. Свен бесшумно шагнул навстречу. Появился перед парнишкой из темноты, черный и страшный, с тесаком в руке: – Стой! Кто таков? От страха парень выронил ведро: – Ой... Я Джемино... из артели старого Верджо... – Что за артель? Паренек от ужаса понес что-то неразборчивое. Подошедший Бенц тряхнул его за плечи. Только тогда удалось узнать, что артель старого Верджо работает в каменоломне, а Джемино они послали за водой. – Вот оно как! – от облегчения Свен сменил гнев на милость и ухмыльнулся. – Со времен твоей легенды, дружище, прошло время. Тут каменоломни соорудили, пробили свод пещеры... – И рявкнул на Джемино: – А ты, щенок, если не хочешь, чтоб я тебя придушил, выведешь нас на солнышко. Да так, чтоб твоя артель не заметила! Сможешь?.. По роже вижу, что сможешь!
4
Бегство – лучшая стратагема.
(«36 стратагем», древнекитайский военный трактат)
Каким счастьем было оказаться под лучами солнца! Только сейчас беглецы в полной мере прочувствовали, как они промерзли, как их знобит и трясет. Радость избавления была так велика, что Свен отпустил Джемино восвояси (хотя позже сказал Бенцу: надо было мальчишку убить, чтоб не наделал шуму). На прощанье пират сказал пареньку, что поблизости их ждет шайка, свирепая и вооруженная до зубов. Если Джемино будет трепать языком, то учинит большую беду: шайке придется вырезать всю артель. Перепуганный мальчуган поклялся молчать. – Хорошо, что мы за городской стеной, – деловито огляделся пират. – Я примерно представляю, где мы сейчас. Мне – на север. Давай со мной! Ты – надежный парень. – В Виктию? – уточнил Бенц. И на кивок пиратского адмирала усмехнулся: – Нет, меня ждет мой экипаж – в Фиаметтии. – Ты небоход? – Я капитан! Жаль, шнур мой остался в мешке, в караулке... – Не грусти. Голова цела, а шнур другой плетельщику закажешь. – И то верно. Моя команда и без шнура знает, кто на шхуне капитан. – Слушай, давай ко мне в эскадру! Мне нужны такие люди. Научу добывать хорошие деньги. Можешь со своим кораблем, можешь без него. Дик хотел отказаться резко и твердо. Пиратов он не уважал (хотя и самому ему, контрабандисту, постоянно грозила виселица). Но тут вспомнился пещерный мрак и лязг тесака по камню. Не хватало, чтобы измученные беглецы снова сцепились между собой! – Пока нам все равно по пути, – примирительно сказал Дик. – Я подумаю... На дорогу будем выходить? – Лучше в сторону вон той горы. Она обросла на верхушке шиповником, мы его обойдем по краю, а потом... – Эй! – перебил его Дик. – Обернись! Свен обернулся – и черным словом помянул город Аква-Бассо со всеми его жителями, их чадами, домочадцами и домашним скотом. По равнине, со стороны города, мчался отряд всадников. Рядом с лошадьми бежали крупные псы. Откуда только силы взялись! Беглецы, позабыв об усталости, помчались в гору. – Это за нами, – сообщил на бегу Дик то, что и так было ясно. – Прочесывают окрестности. – Плохо, что с собаками, – отозвался Свен. – Нам только добраться до кустов. Кони там не пройдут, а собак мы... Ох! Бенц пробежал несколько шагов. Оглянулся. Остановился. Свен сидел на камне, держась за левую ногу и скрипя зубами от боли. Сломал? Вывихнул? Дик вернулся, наклонился: – Некогда сидеть! Вставай, не то тебя в другое место пересадят! Клади руку мне на плечо – и пошли! – Рехнулся? Они же нас заметили! – Кончай болтать и вставай! Из вредности иди! Зло усмехнувшись, Свен оперся на плечо собрата по побегу и поднялся. Теперь они уже не бежали, а ковыляли, слушая приближающийся собачий лай и крики верховых. – Ничего! – на ходу успокаивал Дик не столько спутника, сколько себя, толчками выдавливая из горла слова: – Нам бы... до кустов... Но кусты были далеко, враги близко, а пиратский адмирал тяжело оттягивал плечо. Измученные беглецы не обратили внимания на упавшую сверху тень. Не до того им было – зашло солнце за тучу, не зашло... Вверх оба поглядели лишь тогда, когда перед их лицами закачался толстый канат, завязанный на конце узлом. А голос сверху проорал: – Эй, на земле, хватай конец! Лезьте оба наверх!
5
Все судно находилось в крайне ветхом состоянии, а кубрик и вовсе напоминал старое гниющее дупло. Дерево везде было сырое и заплесневелое, а местами мягкое, ноздреватое. Более того, все оно было безжалостно искромсано и изрублено.
(Г. Мелвилл)
Дик уже был несколько подготовлен к потрясающему зрелищу – парящей над головой груде хлама. А Свена Двужильного вид «Красы помойки» заставил выругаться. Но пират справился с изумлением. Выпустив плечо Бенца, он перехватил канат и с ловкостью истинного небохода полез на борт. Собаки были уже близко, а спасительное судно медленно уплывало вперед, в сторону вершины горы. Дик побежал вслед. Да, силы были на исходе, а бежать приходилось вверх по склону, но теперь, когда на плечо не давила тяжесть беспомощного Свена, Бенц сумел сделать рывок, чудом догнал уходящую шхуну, подпрыгнул и ухватился за канат. Подтянулся на руках, почувствовал, как собачьи зубы ударили по каблуку – и соскользнули. Когда Дик с помощью Свена и капитана Роландо перебрался на палубу, возле головы его просвистела пуля. – Низко идем, – тревожно сказал Свен. – Изрешетят. – Не успеют, – ответил Роландо. – Внизу уже кусты, там кони не пройдут. Напряжение схлынуло. Бенц без сил опустился на палубу. Его затрясло – и в душе вспыхнул стыд: Свен и капитан Роландо видят его слабость! Дик обхватил себя руками, то ли пытаясь унять дрожь, то ли стараясь согреться. Каждый синяк, каждая ссадина, полученные во время побега, резко дали о себе знать. Снизу донесся повелительный оклик: – Именем короля Анзельмо! Приказываю спуститься! На борту двое беглых висельников! Капитан Роландо поднес к губам рупор, сделанный из смятого в конус жестяного ведра, и азартно прокричал в ответ: – Не люблю, когда людей вешают! Меня тоже когда-то повесить собирались! Тут же пуля насквозь пробила рупор, который капитан только-только отнял от губ. – Ну вот, – огорчился Роландо, – испортили хорошую вещь! Еще две пули, выпущенные сгоряча, застряли в корпусе – и на том погоня отстала, выкрикивая угрозы и проклятия. Свен, сидя на посыпанной песочком палубе, изумленно оглядывался. – Во имя Эссеи Легкокрылой, пусть мне кто-нибудь скажет, куда я попал! – Вы на борту «Красы помойки», господа, – учтиво поклонился ему Роландо. – Чувствуйте себя как дома. По лицу Свена было видно, что ему трудно чувствовать себя как дома на этом наборе разномастных обломков, приколоченных друг к другу и непонятно как держащихся в воздухе. А Бенц, справившись с дрожью, заставил себя улыбнуться: – У вас получилось, капитан! У вас всё получилось! Она взлетела! Значит, вы придумали, из чего сделать правое крыло? – Разумеется, – со спокойным достоинством ответил капитан. – Из забора с калиткой. – Вот на заборе с калиткой я еще не летал... – ошарашенно покрутил головой Свен. – Хозяин забора был недоволен, – вздохнул Роландо. – Когда я улетал, он кричал вслед примерно то же, что эти... – Капитан махнул рукой в ту сторону, где осталась погоня. – Невероятно, – пробормотал Свен. – Вон там что приколочено – садовая лестница? Скажите мне, что я ошибаюсь! – Не ошибаетесь, сударь, это именно садовая лестница... Прошу прощения, но мне надо поговорить с лескатами. Конечно, на этой высоте тоже неплохой ветерок, но лучше подняться, не то кусты оторвут мне киль. Капитан Роландо уселся на крышку люка «мокрого трюма» (сделанную из днища бочки) и сосредоточенно примолк. Чтобы не мешать ему беседовать с тварюшками, Дик придвинулся к Свену и шепотом пересказал то, что знал о старом иллийце и его невероятном корабле. Когда шхуна поднялась выше и вошла в хороший, ровный воздушный поток, капитан вернулся к пассажирам. – Сударь, – уважительно обратился к нему Свен, – куда направляется ваша шхуна? – Сейчас – просто подальше от Аква-Бассо. Но вам, адмирал, я полагаю, надо в Виктию? – Так вы меня узнали? – Да, по серьгам. Кто о них не слышал? Свен смущенно усмехнулся и перевел разговор на другую тему: – Вы, капитан, сказали: «Поговорить с лескатами». На такой небольшой шхуне – не один, а два леската? Великолепно! На это Роландо ответил внушительно: – У меня их четырнадцать! Свен вежливо хохотнул, чтобы поддержать неудачную шутку. А Бенц вдруг вспомнил детство. Вспомнил призванного из моря маленького леската и поставленный ему на спину игрушечный кораблик. И Дика осенило: – Вы наловили диких лескатов, капитан? Роландо гордо кивнул. Свен подавился смехом. Владелец «Красы помойки» разъяснил: – Я присмотрел за городом узкий заливчик, отгородил его сетью. Призывал лескатов по одному, запускал их в загон. Кормил, дрессировал... – Но – четырнадцать? – изумился Свен. – И с двумя-то одновременно говорить замучаешься! Как вы добились того, чтобы четырнадцать тварюшек разом тянули шхуну? – Дикие лескаты привыкли жить в стае и слушаться вожака. Мне надо было вычислить вожака и подчинить его своей воле. Всего-навсего. – Всего-навсего, да?.. – И пиратский адмирал потрясенно замолчал. А Дик Бенц поглядел вокруг другими глазами. Летучие корабли поднимались в воздух силой запертых в трюме лескатов. Огромных, могучих, специально выведенных для работы. Но даже им не под силу был бы такой труд, если бы маги-ремесленники не вживляли в их спины волшебные талисманы. Четырнадцать мелких диких лескатов не могли поднять шхуну. Однако она летела. «Краса помойки» была сделана любовно и тщательно, и все же рухлядь есть рухлядь. Весь этот набор обломков под действием ветра и собственной тяжести должен был рассыпаться сразу после взлета. Однако он не рассыпался. Дику вспомнилось, как Маркус Тамиш однажды расфилософствовался. Мол, если человек посвящает всю свою жизнь работе, вкладывает в нее ум, сердце и душу, если сама работа нужна ему больше, чем деньги, которые за нее платят, – рано или поздно такой человек станет волшебником. Не просто умелым мастером, а чародеем, творящим чудеса в том, что прежде и без магии делал изумительно. Если верить Отцу, то сейчас перед Диком был маг... – Давайте взглянем на вашу ногу, адмирал, – предложил Роландо Свену. – Если не сломана, а вывихнута, то я вправлю. Гордый виктиец не позволил себе охнуть от боли, когда с него снимали сапог. Капитан Роландо ощупал ногу, заявил, что это обычный вывих, и умелым рывком поставил сустав на место. Свен расслабленно откинулся на локти, оглядывая немыслимое сооружение, которое уносило его от смерти к свободе. – Капитан Роландо, – благодушно сказал он, – я признателен вам за спасение. Когда будем в Горячих Ключах, подарю новехонькую шхуну, прямо со стапелей, с парой отличных лескатов, сильных и здоровых. Но «Красу помойки», не обессудьте, оставлю себе. Такой диковиной больше никто не может похвастаться. – Вы очень щедры, сударь, – учтиво отозвался Роландо. – Но я бы предпочел оставить «Красу помойки» себе. Она меня вполне устраивает. – Вот как? – В голосе пиратского адмирала зазвучали опасные нотки. – Вы слышали обо мне – и все же осмеливаетесь со мною спорить? Или вам рассказывали только про мои серьги, а не о том, что я всегда беру то, что мне нравится? Бенц подобрался, готовый к драке. Да, они со Свеном были товарищами по побегу, но даже ему Дик не позволит ограбить своего спасителя. Тут пирату не Горячие Ключи, тут эскадры под рукой нет! А старик даже бровью не повел. Легко улыбнулся, словно услышал шутку, и спросил спокойно: – Вы, сударь, наверняка слышали, что у судна, прослужившего долго, появляется душа? – Конечно, – кивнул Свен. – Но это же сказки! – не выдержал Дик. Два матерых небохода посмотрели на него, потом друг на друга – и хором сказали: – Молод еще! Бенц не стал возражать. – Этот дух корабля, – специально для Дика пояснил Роландо, – иногда является в человеческом образе кому-нибудь из команды. – Чаще погонщику или капитану, – уточнил Свен. Дик подумал: а как бы выглядел дух «Миранды»? Должно быть, женщина, веселая, легкая и грациозная, как танцовщица... Впрочем, какой там дух, шхуна летает второй год! – Шхуна, обломки которой я приспособил под «Красу помойки», была очень стара, – серьезно продолжил капитан. – Однажды ночью, когда я без сна ворочался в трюме недостроенного судна, мне явился дух... – Как он выглядел? – с любопытством перебил его Свен. – Представьте себе, он был похож на меня. Сам удивляюсь! Ночной гость – или правильнее называть его хозяином? – предложил мне сыграть в кости, поставив душу против души. Я согласился... Дик шумно вздохнул. – Мы кинули кости трижды – и все три раза у нас выпадало одинаковое количество очков. Мы оба выиграли – и обменялись душами. Теперь моя душа – в шхуне, а душа шхуны – во мне. Если нас разлучить, я умру, а «Краса помойки» рассыплется. Едва капитан произнес эти слова, как по судну прошел гул. Шхуна содрогнулась. Реи выгнулись, стыки досок завибрировали – вот-вот дерево вытолкнет из себя гвозди и скобы! – Понял-понял, – поспешно сказал Свен. – Ваша шхуна, не спорю, ваша!
VII. ОБРЕТЕНИЕ СЕРЬГИ. Части 6-11
6О, где мы снимали и шпагу, и шлем? В каких пировали тавернах?
(Р. Киплинг)
Большая удача выпала хозяину таверны «Дева Севера»! Вовремя подсуетился, распихал прочих владельцев питейных заведений – и смотрите-ка, именно в «Деве Севера» Свен Двужильный, адмирал пиратской эскадры, закатил пир по случаю своего возвращения. Все столы не уместились в трапезной, пир выплеснулся во двор. А во дворе над костром жарился целый бык – подходи, кто хочет, отрезай кусок, запивай пивом из бочки, поминай щедрость Свена, пожелай ему и впредь удачи на земле, на воде и в небесах! Пусть минует Свена петля, вражий клинок и нежданная буря! Сам Свен восседал в трапезной, за главным столом, веселый и хмельной. По левую руку от него сидел краснолицый крепкий старик, хмуро глядящий в свой кубок, а по правую – никому не известный парень лет двадцати с небольшим, долговязый, тощий и востроносый. Гьере оба незнакомца сразу не понравились. Она не спорила с желанием брата закатить пир по случаю спасения – да и что там спорить, все равно закатит. Она даже решила не попрекать Свена идиотским поступком – время назад не повернешь, прогулку в Иллию не отменишь. Вот завтра брат похмелится после пьянки – тогда можно с ним поговорить насчет рейда. Повода сидеть в Горячих Ключах больше нет, верно? Поэтому Гьера мирно прошла к столу, за которым сидел брат: ей там было оставлено место. Скривила губы: почему между нею и Свеном устроился этот скворец? Это ей, Гьере, положено сидеть по правую руку от брата! Надо бы рывком выдернуть из-за стола наглого чужака, скинуть его со скамьи и усесться на освободившееся место. Но раз уж Гьера решила быть кроткой младшей сестричкой... Заняв место рядом с незнакомым парнем, Гьера с неодобрением покосилась на соседа. Что это за птах и где его Свен подобрал? А Свен поднялся на ноги, поднял кубок и рявкнул: – Эй, небоходы, заткнулись! Адмирал говорить будет! Воцарилось молчание. Только в углу хрипловатый басок продолжал что-то втолковывать соседу. Обладателю хрипловатого баска дали по шее, он понятливо умолк. – Все вы знаете, что я был в Иллии – и меня поймет любой мужчина, который знает, что свою бабу надо добыть хоть из огня, хоть с морского дна, хоть из пасти демона. Пираты согласно заорали. Гьера скучающим взором обвела зал. Как разошлись парни! Каждый уверен, что и он не сплоховал бы, по зову своей женщины пришел хоть с другого края Антарэйди. А этот, востроносый, чему ухмыляется? – Обратно меня доставил капитан Роландо. – Свен оглянулся на краснолицего старика. – Удивительный человек, в одиночку построивший и поднявший в воздух самый невероятный корабль изо всех, что когда-нибудь взлетали над землей. Я благодарен ему – и благодарность хочу выразить не только словами. Но это завтра, а сегодня мы гуляем! Пираты пили, кричали, а Гьера злилась. Женщину все больше раздражал сосед. С ее появления в зале паршивец бросал на нее короткие странные взгляды. А теперь вдруг уставился в упор, заулыбался. «Если сунется ухаживать, – с холодной яростью подумала Гьера, подняв кубок, – я ему это вино вылью за шиворот!» – А сейчас скажу о главном моем спасителе! – провозгласил Свен Двужильный. – И каждый, кто мне не враг, выпьет за удачу этого человека. Имя его – Дик Бенц! И адмирал хлопнул по плечу своего соседа справа. Стены таверны вздрогнули от приветственных воплей. Кубок в руке Гьеры покачнулся, вино плеснуло на стол. Дик Бенц? Это – Дик Бенц?! – Мы с ним сидели в одной камере, – со вкусом рассказывал Свен. – За что туда попал я – сами понимаете. А он – за то, что начистил рыло принцу крови. Гьера ловила каждое слово брата. Потрясение быстро прошло. Молодая женщина была напряжена, как змея перед броском. – Но не построена еще темница, которая удержала бы таких парней, как мы с Бенцем! Мы пробились наружу. Уходили по руслу подземной реки, причем он шел впереди. Во всех передрягах он показал себя настоящим героем. А когда наши жизни висели на волоске, а я подвернул ногу, он тащил меня на себе. Гьера теперь глядела на соседа другими глазами. Не долговязый, а рослый и статный. Не наглый, а уверенный в себе. Не идиотская ухмылочка, а ироничная улыбка. Черный силуэт на берегу пруда, что стоял над трупом убитого Франта, обрел плоть, кровь, черты лица. Ах, почему Гьера, дура этакая, не догадалась надеть на пир нарядное платье и украшенья? – Он не просто друг – он брат мне отныне! – продолжал Свен. – В доказательство... вот, возьми! И потрясенная тишина объяла трапезную: пиратский адмирал вынул из левого уха одну из знаменитых серег и на ладони протянул Бенцу. Молодой небоход без смущенья принял подарок, тут же проколол острым крючком серьги мочку своего уха – и подмигнул соседке. Ни слова не произнес никто, лишь общий вздох пронесся по трапезной. Гьера. дочь Вильдигара, внучка Станхельма, распахнутыми глазами смотрела на мужчину своей мечты.
* * *
Дик Бенц блаженствовал. Да, он, как и большинство леташей, не любил пиратов. И не собирался становиться небесным разбойником, хотя Свен еще до пира повторил свое предложение. Но когда в твою честь закатывают празднество – это, что ни говори, приятно. Да и к чему задирать нос перед добрыми сотрапезниками? Он-то сам кто таков? Контрабандист. Что он, что Свен Двужильный – оба ходят в тени виселицы. Так почему бы не выпить вместе? Пираты теснились на лавках плечом к плечу, но место справа от Бенца было свободно, никто не сунулся его занять. Ждали кого-то. Едва на пороге появилась высокая, статная женщина в мужской рубахе и штанах, Дик догадался, для кого оставлено место. Женщина прошла вдоль стола, села рядом с Диком, обвела его презрительно-надменным взглядом – это, мол, что за явление? Дик не обратил внимания на ее явную холодность. Стараясь не пялиться на соседку, он азартно вспоминал, где мог ее встретить. Ведь видел же, видел он это яркое, необычное лицо – волевое, дерзкое, прекрасное! Дик почти не чувствовал вкуса еды. Где же, где они могли видеться? Он был даже уверен, что огненные волосы, сейчас повязанные черным платком по-мужски, узлом назад, в ту встречу были рассыпаны по плечам. Свен поднялся на ноги и начал речь в честь своих спасителей. Дик вместе со всеми выпил за капитана Роландо... и тут его осенило. Андерхилл! Стрекозиные пруды! Убийцы, преследующие принцессу Эннию! Женщина с кинжалом, которую Бенц спихнул с обрыва в воду. Точно! Она! Не может быть второго такого лица. Вспомнились сказочные гьеры – птицы с женскими лицами, хищные, но неотразимо влекущие к себе мужчин. Дик заулыбался, хотел напомнить красавице о знакомстве – но тут Свен заговорил о нем самом. Пришлось соответствовать моменту: сделать серьезное лицо и перестать пялиться на соседку. Когда пират протянул на ладони одну из своих знаменитых серег, Дик не раздумывая вдел оранжевую «акулу» себе в ухо – и не сдержался, подмигнул красавице. И с удовольствием увидел, что злость и раздражение исчезли с ее лица, а в глазах светится восхищение. Должно быть, рассказ Свена так на нее подействовал. Ну, раз девица сменила гнев на милость, этим надо пользоваться. Дик обернулся к соседке, легко коснулся ее кубка своим и сказал приветливо: – Я счастлив, что судьба снова нас свела. – Снова? – охотно откликнулась девушка. – Ты узнал меня? Хотя в ту ночь видел мокрое чучело, перемазанное тиной и ряской? – Чучело? – искренне удивился Дик. – Ты была грозна и прекрасна! Мне вспомнились иллийские сказки о гьерах, девах-птицах. У вас в Виктии, наверное, не рассказывают такие сказки? Понимаешь, это крылатые воительницы, они... Девушка со смехом вскинула руку, останавливая его: – Я слышала эту сказку. Неужели ты и вправду не знаешь, кто я? – Не знаю, – растерялся Дик. Красавица на миг посерьезнела, вгляделась Дику в глаза: не врет ли? Похоже, поверила, заулыбалась. – Меня зовут Гьера. Мать-иллийка дала такое имя. Я сестра Свена. Бенцу словно ведро воды за шиворот вылили. Сестра Свена! А могла и его женой оказаться! А он тут ухаживания развел! Чтобы скрыть смущение, Дик уткнулся в свой кубок, а потом не удержался – покосился на Свена. Тот о чем-то разговаривал с Роландо. Но почувствовал взгляд, обернулся – и улыбнулся так тепло, дружески, словно угадал мысли Дика. Какое облегчение почувствовал Дик, какой камень свалился с его души! Эта улыбка снимала все запреты. На мгновение Дик задохнулся от бесконечной благодарности к Свену – и обернулся к его сестре. Начался разговор, где каждое слово было пустым и драгоценным, простым и бесконечно сложным, ненужным и стоящим целой жизни. Гьера смеялась, а Дик говорил себе, что всегда искал именно эту женщину. Его затягивали ее глаза – эти омуты, полные расплавленного золота, и он тонул в них, тонул, забыв про пир. Впрочем, кубок перед ним не оставался пустым, кто-то подливал вино, Дик пил с жадностью, припадая к краю кубка, словно к ее губам. Когда и как они с Гьерой покинули застолье – Дик не запомнил. Просто исчезли куда-то пьяные рожи и возник бревенчатый коридор, тесные стены и горячий шепот женщины. А потом они очутились на кровати, и плевать было, откуда эта кровать взялась. И стала вдруг ненавистной одежда, и полетела она на пол, и два зверя сцепились в бешеной схватке. Гьера стонала и рычала. Дик забыл свое имя и летел, летел в бездонную пропасть, и сердце неистово било изнутри в клетку груди. Когда мужчина и женщина выпустили друг друга, Дик, понемногу приходя в себя, подумал, что такой неистовой страсти он еще не знал. Гьера негромко, глубоко и уверенно говорила что-то о великом будущем, о грозной эскадре, о крови и огне... еще о том, что Свен уже не тот, каким был прежде...Все это было лишним сейчас, ненужным, и Дик вновь молча притянул к себе женщину, и та подалась охотно, с резкой готовностью, и поцелуй сменился укусом... Прошло еще много времени, пока оба, утомленные и опустошенные, откинулись на подушки и заснули тяжелым сном.
7
Не меня ты любишь, Млада, Дикой вольности сестра! Любишь краденые клады, Полуночный свист костра!
(А. Блок)
Дик Бенц, прозванный Бешеным Волком, адмирал пиратской эскадры, проснулся и, не открывая глаз, сунул руку под край соломенного тюфяка. Нож был на месте. Просыпаться не хотелось: Волка еще удерживал странный сон. Что-то про молодость, про «Миранду», про Свена... Но уже навалилась, как тяжелая сеть на плечи, дневная жизнь. Заставила вскинуться, резко спустить ноги с постели... и сдержать крик боли. Всего-то сорок лет, а расклеился хуже старой бабы! Спину сорвал, когда в азарте воздушного боя кинулся сам разворачивать тяжелый копьемет. Конечно, тогда счет шел на мгновения, но все же... Встал босыми ногами на шкуру белого медведя, нашарил взглядом сапоги, принялся обуваться. Одежда была на нем со вчерашнего вечера, а кто снял с него сапоги? Гьера? Или кто-то другой? Нельзя так нажираться! Никого нельзя допускать к себе, когда упился до бесчувствия! Пьяному кто угодно может горло перерезать Никому нельзя доверять, никому! Вокруг одни предатели! Вот «Миранда» приснилась, будь проклята память о ней. Хаанс, джермийская скотина, хотел тайком увести шхуну. Бенц, понятное дело, приказал его повесить. И Маркус Тамиш, спасая боцмана, поднял мятеж. Неблагодарная сволочь. А ведь Дик, когда перешел на «Кровавый коготь», сделал Тамиша капитаном «Миранды». Вот и доверяй людям! Бенц тогда своей рукой разделался со старым негодяем... Пересохшее горло не позволило крикнуть, чтобы принесли вина. Да, ужрался... Всплыло то, что лучше бы забыть: вчерашняя дурацкая забава. Они с Гьерой на спор привязали пленного иллийца на веревке к дереву, как козу. Взяли по абордажной сабле, завязали себе глаза. И по очереди били вслепую, на звук: чей удар окажется смертельным? К концу потехи парень был изрублен, как колода для разделки мяса. Ну, выиграл Дик, и что? Развлек команду. И сгубил здорового, крепкого парня, которого можно было продать. А все Гьера, стерва злобная! Нет чтоб мужу к изголовью кувшин вина поставить.. дождешься от нее, как же! С годами все злее становится. И на него смотрит как на свою собственность. На Бешеного Волка, грозу небесных дорог! Правда, из-за баб не устраивает свары, и на том спасибо... Хотя один раз и это было... Бенц стиснул челюсти, пытаясь усилием воли изгнать воспоминание. Но оно не изгонялось, раскаленным гвоздем сидело в похмельной голове. Как звали ту тихую, покорную джермийку? Запомнились лишь большие мягкие груди, певучий голос и всегда опущенные глаза. Дик на всякий случай спрятал ее в домике на окраине Горячих Ключей. Но какой-то гад донес Гьере, что пленница забеременела от Бешеного Волка. Гьера нашла джермийку и вспорола ей живот. Говорят, кричала при этом: «Только я буду рожать ему волчат!» Так и рожала бы, кто ей не велит? Может, у нее и злобность оттого, что детей грудью не кормила? Выкидыш за выкидышем. Шесть лет назад смилостивилась над ней Лаина Ласковая, дала доносить до родов. Гьера притихла даже. Сидела дома, живот берегла. И рожала легко. Но – девочку! Гьера даже смотреть на дочку не стала. Велела найти для нее кормилицу и няньку – и выбросила из головы. Сам-то Дик иногда навещает малышку Хильду. Вот весной у нее был, подарки привез. Хорошая девочка, здоровенькая. А Гьере не нужна. Гьера еще не теряет надежды. Говорит, бабы и в сорок лет рожают. Я, говорит, еще выращу героя, чтоб в славе превзошел отца! Превзошел... Ясно зачем – чтоб с отцом разделаться и самому стать пиратским адмиралом. А счастливая мамаша будет умиленно смотреть, как сынок папашу убивает. Еще спасибо, что другого зверя для своих будущих зверенышей не нашла! Пока не нашла... Никому нельзя верить! Никому! Но Гьера хотя бы толковая соратница, правая рука в эскадре. Хозяйственная такая. Это вчера на нее спьяну дурь нашла – пленника для забавы порубить. Обычно-то она – монетку к монетке! Любит золото и знает ему счет. Такую не проведешь. Капитан «Хмельной акулы» попробовал утаить часть добычи, так его трезвые акулы слопали. На глазах у команды. Правильно. Добыча просто так не достается. Добыча – это вонзающиеся в человеческую плоть ножи, это кровь на палубе. И мысль о том, что общей свалке тебе свои же могут сунуть клинок под ребра... кто там после драки разберет... Да, добычу надо беречь. Поди ее повысматривай с капитанской галереи, добычу-то... И вдруг налетела мысль, такая прозрачная и пронзительная, что даже голова на несколько мгновений перестала болеть. А ведь когда-то он видел с капитанской галереи весь мир, огромный и прекрасный! Неужели он был когда-то таким глупым щенком? Да. Таким щенком. Он. Дик Бенц. Был. Бы-ы-ыл... Бешеный Волк запрокинул голову и завыл. Хриплые звуки, которые он выталкивал из пересохшей глотки, не походили на волчий вой, но полны были ненависти ко всему миру и к самому себе, к бессмысленной жизни, которой давно пора бы кончиться, да хоть и в петле у палача, а она, проклятая, все тянется, тянется, тянется...
8
Запомни, друг мой, лучшее из правил – Разбойникам и женщинам не верь.
(М. Светлов)
Дик открыл глаза. Вой беззвучно умирал в горле. Бенц с ужасом огляделся. Незнакомая комната с низким потолком. В щели меж ставнями сочится слабый утренний свет. Он, Бенц, лежит на широком деревянном топчане, на ворохе звериных шкур, меж разбросанных подушек. Рядом, разметав по волчьему меху огненные волосы, спит женщина, которую Бенц знает двадцать лет... нет, не та! Тяжелое, обрюзгшее от возраста лицо вновь стало ярким, выразительным. Исчезли грубые складки у рта. Юные круглые груди наверняка были упругими... но не хотелось протянуть руку, чтобы проверитьэто на ощупь. Лежащая рядом нагая красавица не вызывала ни малейшего желания. Сон размывался, покидал мозг. Навалилась головная боль, заныло пересохшее горло. Потрясенье отпустило парня – и вступило в свои права похмелье. Очень осторожно, стараясь не разбудить Гьеру, Дик сполз с топчана. Проворно собрал с пола свою одежду, натянул на себя. Обувался уже за дверью, тревожно прислушиваясь: не проснулась ли? Он уже понял, где находился. Это задняя комната таверны «Дева Севера». Хотелось пить, но возвращаться в таверну Дик не рискнул. Вроде вчера он видел за забором ручей... По двору валялись пьяные пираты – где застал их сон, там и рухнули. Едва светлело. Никто из прислуги и хозяев не вышел из дому. Ну и хорошо! Преодолевая глухую боль, что хозяйничала в черепе, Бенц припомнил, в какой стороне был ручей. Ага, как раз в заборе калитка... наверное, по воду ходят... Ручей, глубокий и чистый, бежал сразу за калиткой. Дик упал на четвереньки, пил долго, жадно, потом голову в воду сунул. Утолив жажду и слегка утихомирив боль, он сел на берегу и угрюмо задумался. Да, он понимал, что с ним произошло. Когда-то в Белле-Флори он освободил демона, которого пленил лысый негодяй, торговец книгами и колдун. В благодарность демон посулил Дику три сна. Как он тогда сказал? «Это особые сны... Вы узнаете их, когда увидите. Ошибиться будет нельзя». Первый сон он увидел в ночь, проведенную с принцессой Эннией. Как наяву, был он сорокалетним эрлом Диком, адмиралом небоходного флота, фаворитом королевы... да-да, гнусным придворным интриганом, рогатым супругом знатной шлюшки и любовником холодной, расчетливой стервы, опостылевшей ему до глубины души. А хуже всего то, что этот паркетный шаркун успел крепко и прочно отвыкнуть от неба, от полетов. Как же удирал наутро Дик от Эннии! А теперь, значит, он получил второй сон из обещанных трех? Вот, значит, что ждет его здесь, с Гьерой! Бешеный Волк, а? Если Энния – мороженая скумбрия, то Гьера – та волчица, от которой он заразится бешенством, да? «Стоп, Дик Бенц! Не вали на других то, что может когда-нибудь стать твоей собственной виной! Если подашься в пираты и станешь кровавым зверем – значит, было в твоей душе это злобное, темное, страшное. Сидело тихо, дожидалось своего часа». Дик передернулся от отвращения. Стиснул зубы и молча поклялся: «Как бы ни сложилась моя жизнь – Бешеным Волком не буду!» Захрустел песок под чьими-то ногами. Дик обернулся. На берег вышел капитан Роландо. Несмотря на раннее время, он выглядел выспавшимся, был аккуратно одет. По нему не сказать было, что вчера гулял на пиру. Приветливо глянул на Дика, протянул ему флягу: – Вот, похмелитесь. Дик с благодарностью цапнул флягу, сделал несколько больших глотков, не разбирая, что пьет. Вернул флягу хозяину – и тут же получил лепешку, в которую был завернут кусок острой, густо наперченной колбасы. – Закусывайте, – заботливо сказал Роландо. – Я искал вас, надо поговорить. Дик вгрызся в колбасу, с наслаждением чувствуя, как отступает боль. – Свен предлагал вам с ним пиратствовать? – спросил Роландо. Дик кивнул, жуя жесткую колбасу. – Вы согласны? Дик замотал головой, проглотил колбасу и уточнил: – Сказал, что подумаю. Не хотел обижать хорошего человека. – Вот видите, он для вас уже хороший человек. Вместе побывали в беде, вместе выпили – и уже добрые приятели. А я знаю таких людей. Дружить с ними – все равно что со львом или с медведем. Сейчас он вроде сытый, довольный и смирный, а чуть рассердится – голову с плеч смахнет. Чуть подумав, Дик медленно кивнул. – И еще... – осторожно продолжал Роландо. – Не хочу вас обижать, но эта девушка, сестра Свена... не знаю, насколько у вас все серьезно... – Такая же зверюга, как и брат, – завершил его мысль Дик. – Это я уже понял. – И что вы решили? Все-таки рискнете остаться? Или... – Кто, я? – изумленно распахнул глаза Дик. – Да я – отсюда и до иллийской границы!.. Бегом, без передышки! – Вот и славно. – с облегчением вздохнул капитан Роландо. – Но зачем же пешком? Приглашаю на борт «Красы помойки»! Я вчера, пока готовился пир, закатил в трюм пару бочонков корма для лескатов, бочонок воды, принес две ковриги хлеба и олений окорок. Сказал пиратам, что это приказ Свена Двужильного. Мои тварюшки в «мокром трюме», я их в озеро не выпустил. Тихо. никого не беспокоя, пробираемся на шхуну и – на взлет! – Удираем? – улыбнулся Дик во весь рот. – Удираем!
9
Неужто правда женщина могла Свершить такие смелые дела? Ее царицей сделают тогда...
(Д. Г. Байрон)
Гьера проснулась и с улыбкой поглядела на вмятину, которая осталась на подушке рядом с нею. Свершилось. Она нашла того, кто станет отцом героев. Она родит великих воинов, чьи следы на земле будут наполнены вражеской кровью. Женщина принялась одеваться. В груди горячим вином плескалось предвкушение: скоро, сегодня, вот-вот... Все, о чем она мечтала, слушая нянины сказки, стало жизнью. Гьера нашла зверя, который встанет во главе стаи. Вдвоем они возьмут весь мир за глотку. Клыками. Дружно. Сейчас, именно сейчас. Пока в ушах у пиратов, бывших на пиру, звучат похвалы Свена Двужильного Дику Бенцу. Пока они помнят, что Свен по глупости и неосторожности угодил в тюрьму – а Бенц его оттуда вытащил. Некстати вспомнилось. как в детстве сидели они со Свеном на крыше дома. Брат учил ее различать созвездия: Акула, Дракон, Копье... Поморщившись, Гьера отогнала воспоминание. Брат – это всего лишь брат. Женщина должна жить для мужа. И для будущих детей. Сегодня она преподнесет Дику Бенцу королевский подарок: голову родного брата. Свадебный подарок.
* * *
Они ввалились к Свену вшестером – капитаны и погонщики трех кораблей. Еще десятка два леташей толпились на крыльце. Свен встретил их неласково. Угрожать не стал, но руку держал на столе, рядом с пистолетом. Гьера выскользнула из-за спин мужчин, подошла к брату, встала рядом. Бросила на Свена выразительный взгляд: мол, разве их угомонишь? – С чем пожаловали? – хмуро бросил адмирал. Небоходы загалдели разом, мрачные, злые. Говорили о потраченном напрасно времени, об упущенной добыче, о глупом риске в Аква-Бассо. Подбадривали друг друга хриплыми голосами. – Ну, всё? Налаялись всласть? – перебил их Свен. – Говорите дело! Из-за спин капитанов подал голос Беспалый, погонщик с «Красного когтя»: – Небоходы говорят: зря Свен отдал чужаку серьгу. Говорят: с серьгой ушла половина силы Свена. Гьера едва не расхохоталась нервным смехом. Этого она не ожидала! Что ж, хорошо! Свен приподнял светлые брови: – Я должен слушать бабьи байки? Да любую из моих побрякушек хоть в воду брошу, хоть в огонь, а моя сила при мне останется! Решили сменить адмирала? Так говорите напрямик, не робейте. Я такому умнику выпущу потроха, и снова в эскадре настанет мир и покой. Вылетел из ножен тесак – тот самый, с которым Свен вернулся из плена. Адмирал сделал шаг вперед. Капитаны и погонщики шарахнулись к двери. – Ну! Смелее! Спину никому не подставлю, а грудь на грудь с любым сойдусь. Я... Свен Двужильный не закончил фразу. Выражение гордой ярости не успело сойти с лица, когда колени виктийского богатыря подогнулись – и он рухнул лицом на желтые доски пола. Под левой лопаткой его торчала рукоять ножа. Капитаны замерли. И в этой ледяной тишине Гьера нагнулась, вынула из уха мертвого брата серьгу-акулу и одним движением вдела себе в ухо. – Он был неосторожен, – твердо и громко сказала Гьера. – Он подставил спину. Ее голос словно разрушил чары. Капитаны быстро переглянулись. Беспалый, стоя в дверях, негромко проговорил что-то оставшимся на крыльце пиратам. Ответом ему был взметнувшийся рев. Женщина с серьгой адмирала в ухе подобрала тесак Свена, левой рукой взяла со стола пистолет. – Я знаю пиратские законы. – Гьера говорила так, что ее было слышно на улице. – Если хотите меня убить – у меня есть право на поединок. Альгерд Свежий Ветер, капитан «Медвежьей лапы», был известен мудростью и осмотрительностью. Он заговорил, осторожно подбирая слова: – Ты так уверена в себе, дочь Вильдигарда? Мы знаем, ты умна и бесстрашна. Но примет ли эскадра женщину-адмирала? Гьера улыбнулась. Она ждала этого вопроса. – Я готова быть капитаном при адмирале, если он истинный герой. Вчера вечером вы все пили за его здоровье и желали ему удачи. Свен собственной рукой отдал ему одну из своих серег. Разве плохим адмиралом будет Дик Бенц? Вот уж этого не ожидал никто из капитанов. Сейчас бы Гьере и вонзиться голосом, как саблей, в потрясенную тишину – провозгласить здравицу Дику Бенцу, пристрелить одного из тех, кто откажется кричать, и потребовать привести сюда нового адмирала. Но Гьеру опередил недоуменный вопрос Беспалого: – Дик Бенц? Но он же улетел на «Красе помойки». Еще на рассвете. Мир рухнул вокруг Гьеры, заполыхал пожаром над развалинами. Ее герой, которому она собиралась подарить весь мир и голову брата, сбежал? На мгновение захотелось швырнуть на пол тесак, упасть на колени и заплакать. Но – лишь на мгновение. А потом Гьеру подхватил на крылья незримый огненный дракон. Она бешено оскалилась – и от этой улыбки оробели матерые пираты. – Эта куча хлама далеко не улетит. Готовить к взлету «Красный коготь»... нет, «Медвежья лапа» быстрее. Альгерд, команду на борт. Будешь медлить – повешу на рее. Виктийцы, бывалые воины, увидели признаки боевого неистовства, которое порой просыпалось в их предках. Любой, кто сейчас возразил бы этой женщине, прожил бы не дольше мгновения. Альгерд поклонился и поспешно вышел за порог. Уже с крыльца он начал отдавать приказы леташам из своей команды. У пиратской эскадры появился новый адмирал.
10
Не лезь в сраженья, жив покуда! Пред тем как искушать судьбу, Спросить покойников не худо: Приятно ль им лежать в гробу?
(П. Скаррон )
– Он с ума сошел? Здесь же Иллия! – с изумлением и негодованием воскликнул Бенц, глядя с кормы на корабль, преследующий «Красу помойки». Еще недавно беглецы чувствовали себя в безопасности: ведь граница осталась позади! И вдруг... – Не он, а она, – поправил Бенца капитан Роландо, отводя от лица подзорную трубу. Дик знал, что эта труба – великолепная работа знаменитого стекольщика Пьетро Фраскини и чеканщика Луиджи Веккио – подарена Свеном Двужильным. И это единственный подарок, который капитан согласился принять от пиратского адмирала. (Если не считать корма для лескатов и съестных припасов, которые Роландо натаскал на борт «Красы помойки».) Поэтому Бенц не усомнился: капитан знает, о чем говорит. – Она, да? Тогда понятно. Эта пойдет хоть во дворец короля Анзельмо. – Нам только протянуть до ночи, – вздохнул Роландо. – Опустимся в ущелье... Дик бросил вниз цепкий взгляд небохода. Их снесло к Хребту Пророка. Довольно близко к месту, где Бенц, Райсул и Фантарина пересекли границу в Халфатом, возвращаясь в Иллию. – Хорошо бы встретить грифоний патруль, – вздохнул Дик. – С Халфатом не станет связываться даже эта сумасшедшая, – кивнул старый капитан. – А если что... вряд ли ее поддержит команда. Дик скрипнул зубами. Все это мечты, а пиратский корабль – вот он... – И еще я хотел сказать... – вздохнул старик. – Видите ли, это действительно мощная труба. Я разглядел даже лицо женщины – мелко, конечно. Но когда она повернула голову, на ее ухе блеснула оранжевая вспышка. – Серьга? – ахнул Бенц. – Но это означает... – Да, – печально ответил Роландо. – Я думаю, Свена нет в живых. – Но она же его сестра... – начал было Дик. Но замолчал, вспомнив свой сон – и слова, которые Гьера шептала ему в ночь страсти. Слова про весь мир и голову брата – Бенц счел их любовным бредом. – Мы идем с хорошей скоростью, – прикинул капитан. – Но мне приходится, чтобы удержаться в этом потоке, идти очень низко, почти по вершинам деревьев. Это опасно. А они уже близко. И она тоже на нас смотрит в трубу. Почти неотрывно. – Смотрит, да? – вскинулся Дик. – Капитан, есть идея! Она ловит не вас, а меня. И если нам разделиться, то «Краса помойки», скорее всего, спокойно уйдет, а они меня еще поищут внизу, в лесу! – Разделиться? – не понял Роландо. – Но я не могу тратить время на посадку! – И не надо!
* * *
Канат с узлом на конце был той самой «спасительной ниточкой», по которой еще недавно Дик и Свен вскарабкались на борт «Красы помойки». А теперь Бенц висел на этом канате, высматривая подходящую вершину: шхуна и впрямь шла над самым лесом. Гигантская старая ель плыла ему навстречу, приветливо распахнув сучья. – Удачи, капитан! – проорал Дик вверх – и метнулся в колючие объятья, тут же ободравшие его в кровь. Пистолетный выстрел с борта пиратского корабля показал, что его прыжок не остался незамеченным. И что у Гьеры не выдержали нервы.
* * *
Безумная затея удалась. Корабль-преследователь завис над лесом, предоставив «Красе помойки» возможность улететь прочь. Бенц видел, прячась в кустах, как по канатам на деревья спускались пираты. («Ох, да сколько же вас там?!») А вдогонку им с неба летел усиленный рупором женский голос: – Сто коронетов тому, кто принесет мне голову с серьгой! «Продержаться бы до ночи! – подбадривал себя Дик. – Ночью не найдут!» Он не учел, что для него, горожанина, ночная чаща станет враждебной и опасной, а среди пиратов наверняка есть такие, кто в любое время суток читают лес куда лучше, чем книги. Но и днем Дику пришлось солоно. Был бы здесь город, пусть и незнакомый! Ах, как несся бы Дик по крышам, как перемахивал бы заборы, пугая прохожих и собак! И шпага бы ему не мешала, она давно стала привычной, как часть тела. А тут верная стальная подруга принялась цепляться за все, что можно и нельзя. Да и сам Дик спотыкался о каждую корягу, проваливался по колено в муравейники, ободрался в кровь о сучья, живой решеткой преграждавшие путь. Куда-то делись привычные ловкость и проворство. Тошно было думать, какой след он оставляет за собой. А пираты все громче перекликались со всех сторон, все теснее сжимали кольцо облавы. Сработало привычное: «При опасности уходи вверх!» Бенц поднял голову. Какое мощное, высоченное дерево! Дуб, наверное... или иначе его зовут? А, плевать! Дику с ним не беседовать. Главное, у него замечательная, густая крона. И снизу не видно вершину. Вот там и пересидеть до ночи! Ведь с пиратами нет собак, верно? Вырвался нервный смешок: Дик представил себе собаку, которая, держась лапами и зубами за канат, спускается с летучего корабля. Ловко подтянувшись на нижней ветви, Дик проворно вскарабкался наверх. Что ж, убежище и впрямь недурное. Если прижаться к стволу, можно сквозь листву наблюдать за кораблем, кружащим над лесом. «Вниз сейчас смотрит! В подзорную трубу!» – зло подумал он о Гьере. И поежился при мысли о том, какие муки придумывает для него неистовая виктийка. Нет, попадать в плен живым нельзя ни в коем случае! Снизу послышались голоса: – Гляди, мох содран! Был он тут, заешь его волки! – Погоди, я воду из сапог вылью. В ручье по колено провалился. – Давай, только быстрее. Не то другие перехватят нашу добычу. «Во-во, давай быстрее! – зло подумал сверху Бенц. – И уводи отсюда своего глазастого дружка. Мох ему тут, видите ли, содран!» Конечно, содран. Дик Бенц – самое неуклюжее существо во всем лесу, от опушки до опушки! Медведь по сравнению с ним – балетный танцор. А еще он – самая жалкая тварь по ту и эту сторону Хребта Пророка. Затравленная тварь, загнанная на дерево, обреченная... Дик перевел глаза в небо – и вздрогнул. Меж листвы, меж ветвей, закрывавших обзор, в отдалении мелькнуло широкое крыло. Не бывает таких больших птиц! Не бывает! Неужели грифоний патруль? Счастье, спасение! Может, халфатийцы спугнут пиратов? Дик вспомнил рассказы о том, что у каждого патрульного в седельном мешке – глиняные шары с загадочной начинкой. Зайдут сверху, сбросят шар на палубу – и полыхнет пламя. А уж что такое огонь на палубе летучего судна... Дик спросил как-то Райсула про эти шары. Тот ответил невнятно и уклончиво. Капитан не стал настаивать. Зачем заставлять человека открывать тайны его родины? Теперь корабль обязательно уйдет! Правда, есть риск, что патрульные изловят его, Дика. А что они делают с подозрительными бродягами? Продают в рабство. Так потом можно удрать! Или дать знать друзьям, чтобы выкупили. А вот Гьера выкупа не возьмет. И не даст возможности сбежать. Но тут обжег ужас: а ведь халфатиец, наверное, уже летит прочь! Может, он углядел корабль и отправился за подмогой. А тем временем Дика десять раз успеют найти и прикончить. А если патрульный не заметил корабля? Ну да, вот такой дурак. А что, в Халфате дураков нет? Холодея, Дик понял: надо подать патрульному знак! Райсул научил капитана особому переливчатому свисту, который далеко разносится над горами и лесами. Так перекликаются патрульные, а грифонов с детства приучают откликаться на этот звук. Но если засвистеть – услышат эти, внизу! А, пропади все пропадом! Дик мысленно помянул богиню удачи – и засвистел, как безумный соловей. Снизу донеслась ошеломленная брань. А потом два голоса завопили: – Сюда, парни! Сюда! Он тут, на дереве! Еще и сам свистит! Чокнулся от страха! Бенц – чего уж терять! – рывком раздвинул перед собой ветви. В глаза ударило вечернее солнце. На огненном фоне к нему приближалась черная фигурка. Дик от острого разочарования прокусил губу – и не заметил этого. Не халфатийский патрульный! Грифон без всадника! Дикая тварь, которая услышала шум и высматривает, не сожрать ли тут кого. Рухнула последняя надежда. Дик даже не помянул черным словом богиню удачи – так пусто стало на душе. И все равно уже было, сожрет ли его грифон или доберутся галдящие внизу пираты. Досвистелся, дурень! Но все же хорошо, что Дик не стал бранить Риэли, божественную циркачку, свою небесную хранительницу. Потому что грифон приблизился – и перестал казаться черным. Стало видно, каким великолепным золотом отливает его шкура. Рядом с вершиной дерева, тревожно вскрикивая, бил крыльями Раскат.
11
Рассеки ветра, разорви дожди, мчись над скалами и над кручей, Утоли мое нетерпение, время странствия сократи. Мчись, крылатый мой, улетай-лети, под лучом спеши и под тучей, Самого себя не жалей в пути, но и всадника не щади!
(Н. Бараташвили)
Умный зверь, понимая, что хозяину не перепрыгнуть на спину от ствола дуба, кинулся на дерево, как на добычу, вцепился в ветви, сминая и ломая их, и повис, словно котенок на портьере. Дик перебрался на спину грифона, обнял шею руками, вцепился пальцами в перья. Тело действовало без участия потрясенного, изумленного мозга. Связно рассуждать Дик начал уже тогда, когда Раскат, свечкой взмыв вверх, лег на воздух. Первая мысль была: «Сапоги не снял! Райсул говорил: если без седла, то лучше босиком! Осторожнее каблуками, у него же там почки!» Судя по удаляющимся голосам снизу, пираты толком не поняли, что за возня слышалась с вершины и что такое здоровенное мелькало в листве. Но Гьера с капитанской галереи может увидеть грифона. Надо смываться, и быстрее. Да, но долго Дик так не усидит. Или сорвется, или попортит грифону спину каблучищами. Седло нужно, седло! А где оно осталось?.. Возле водопада, где Бенц лечил Раската. А где водопад?.. Да вот он, слева, узкий, как серебряная лента, наброшенная на склон горы. Их много, таких лент, но Бенц привык глядеть на землю сверху вниз и отмечать детали. Вон приметная одинокая сосна, вон каменная «ступенька», где Дик сидел, держа на коленях голову больного грифона. – Ой-яу! – по-халфатийски пронзительно отдал Дик команду снижаться. Грифон выполнил приказ с такой готовностью, что Дик едва не уехал по его шее на голову. К счастью, летели они невысоко, приземление прошло быстро. Опустился Раскат на каменную «ступеньку» – правда, не на том берегу, который нужен, но это пустяки. Вот только не улетел бы грифон, пока Дик бегает за седлом! – Харр, Раскат! – вытянул Бенц перед собой руку ладонью вниз. Грифон послушно сел, обернув лапы длинным хвостом. Дик понесся вброд через неглубокий поток. Седло обнаружилось там, где Бенц его оставил. Оно было мокрым от росы, а под ним лежала узда. А неподалеку зияла расщелина, где Бенц «похоронил» Раската. Парень усмехнулся, увидев разбросанные у входа увядшие ветки, связанные обрывками шейного платка. Вскинув на плечи седло и переходя поток обратно, Дик не в первый раз подивился: как может громоздкое с виду сооружение быть таким легким! Замечательные у халфатийцев седельные мастера! Грифон охотно дал себя растереть сброшенной рубахой Дика. – Ты отлежался, мой хороший? – спросил Дик, водя рубахой по шерсти. – Отлежался, выбрался и пошел искать меня, дурака? Раскат добродушно заклекотал. Швырнув на камни рубаху, превратившуюся в тряпку, Бенц накинул на голое тело куртку и принялся седлать своего замечательного зверя. Уроки Райсула не прошли даром: руки сами расправляли пришитый к седлу потник, затягивали подпругу, щелкали пряжкой. Грудь Дика едва не разрывалась от благодарности к Раскату, который не забыл его. Правильно говорил Райсул: грифон сам выбирает всадника. Обычно Дик летал без длинных плотных лент, которыми положено привязывать себя к седлу. Но предстоял долгий путь, и Дик аккуратно завязал ленты на своей талии. – Кхай! – звонко выкрикнул он команду, и грифон мощно оттолкнулся задними лапами от земли. Ударили крылья – и прыжок превратился в полет. И опрокинулось, качнулось над головой небо! И ударил в лицо великолепный горный ветер! И хором запели, удаляясь вниз, водопады! И... и... И выполз из-за скалы пиратский корабль. Так близко, что в распахнутой смотровой щели капитанской галереи Дик безо всякой подзорной трубы увидел Гьеру и какого-то незнакомого небохода. Рука Гьеры лежала на рукояти заткнутого за пояс пистолета. – Кхай! – взвыл Дик дурным голосом. Раскат послушно начал набирать высоту – медленно, слишком медленно! И слишком близко от корабля! На таком расстоянии Гьера вряд ли промахнулась бы. Но медлила, потрясенно раскрыв рот. Она не ожидала увидеть прямо перед собой врага на золотом грифоне – и потрясенно застыла, теряя драгоценные мгновения, такие удобные для убийства. Наконец женщина поняла, что это ей не мерещится. Лицо ее исказилось, рука выхватила из-за пояса пистолет. Спутник Гьеры схватил ее за запястье. Бенц не разобрал слов, но все было ясно и так: он говорил, что грифона с одной пули не убьешь, а подраненный зверь порвет полкоманды. Гьера второй рукой ударила мужчину в лицо – жестко, в кровь. Высвободилась, вскинула пистолет... но грифон уже поднялся так, что потолок капитанской галереи закрыл его от Гьеры. Лихая пиратка, придерживаясь левой рукой за раму смотровой щели, высунулась наружу так, что зависла на головокружительной высоте, и выстрелила вслед Бенцу. Но какой уж прицел в такой немыслимой позе? Пуля ушла куда-то, рассекая ветер. А Дик поднимался все выше. С палубы на него глядели ошалевшие пираты. Стрелять не пытался никто. Безумной на корабле была только Гьера. Больше не было желающих злить ни грифона, ни его отчаянного всадника. Но вот леташи очнулись, забегали по вантам, засуетились со снастями – видимо, Гьера прокричала им команду в переговорную трубку. Бенц счастливо расхохотался. Погоня? Да пожалуйста! Сколько угодно! Раскат куда маневреннее судна, даже сравнивать смешно. Правда, в отличие от корабля, грифон может устать. Но продержаться надо только до темноты, а ночью какое преследованье... И Дик склонился вперед, громко называя своего крылатого друга всеми ласковыми халфатийскими словами, какие мог вспомнить.
ОЖЕРЕЛЬЕ-VII. ДВЕ РАЗГНЕВАННЫЕ ЖЕНЩИНЫ И ОДИН КОЛДУН
1В самом аду нет фурии страшнее, Чем женщина, которую отвергли.
(У. Конгрив )
– Что значит – бежал? – очень ровно спросила принцесса Энния. Бургомистр напустил на лицо любезно-огорченное выражение и развел пухлыми ладошками, скрывая злость и страх. Наглая девица была не только принцессой могущественного государства. Она была еще и невестой принца Джиакомо – бургомистр был на их помолвке. Принцессу не выставишь за порог, как горластую торговку, пришедшую пожаловаться на сборщика налогов. Да, бургомистр надеялся скрыть побег государственного преступника. Но как его скроешь, если принцесса вознамерилась присутствовать при казни? Ей пора возвращаться домой, в Альбин, а она задержалась из-за глупой прихоти. Бургомистр тянул до последнего, не сообщал ей про побег. Тем более побег странный, сдобренный несусветной чушью, которую нес начальник стражи... про каких-то магов и колдовских птиц... – В ближайшее время, – холодно сообщила Энния, – я намерена писать моему будущему родственнику – королю Анзельмо. Можете не сомневаться, в приписке я сообщу о вашем безответственном отношении к службе, следствием которого явился побег из тюрьмы государственного преступника. Кстати, преступника, которого не выследили ваши люди, а случайно опознала моя фрейлина. Это не было пустой угрозой. Бургомистр понял: напишет, стерва. Он выпрямился во весь свой невеликий рост и произнес тоном человека, которому нечего терять: – Извольте, ваше высочество, пишите. Не забудьте указать также, что освободил преступника могущественный чародей. Принцесса выразительно вскинула бровки. – Да-да, ваше высочество! На глазах у народа стена башни, в которой сидели двое преступников, растаяла. Неизвестно откуда появились две огромные птицы, подхватили узников клювами – и стали незримыми. А стена, напротив того, вновь стала зримой и осязаемой. «Боги, что я несу! – в восторженном ужасе подумал бургомистр. Но тут же это неслышное восклицание вытеснили другие мысли: – Срочно выпустить начальника стражи из кутузки. Найти свидетелей, которые на любом допросе покажут, что видели птиц с людьми в клювах. Распустить по городу слухи, ключевые слова – «стена растаяла» и «две птицы». Заплатить менестрелю, чтобы сочинил о чуде песню и пел по всем кабакам. Подумать о вещественных доказательствах – кажется, у жены где-то валяется страусовое перо?» Принцесса растерялась. Ее сбил с толку уверенный, напористый тон бургомистра. – Вы понимаете, ваша милость, что такое событие не может остаться без расследования? – И наверняка это расследование проведут судебные чиновники из столицы, – кивнул бургомистр. Да, предстояла трудная битва. Но пока эти самые судебные чиновники доберутся до Аква-Бассо, след беглецов остынет, свидетели твердо вызубрят, что им надо говорить, а городские слухи перекипят, осядут и превратятся в легенду. Все, от богатого купца до метельщика, будут твердо знать: да, в городе свершилось чудо! Принцесса надменно вскинула голову и изобразила улыбку: – В таком случае, ваша милость, не стану отвлекать вас от дел. Стоящий у двери слуга раскрыл перед принцессой и ее фрейлиной дверь. Не успела еще эта дверь толком закрыться, как бургомистр с необычным для его фигуры проворством метнулся к стене и рванул лепное украшение в виде букетика цветов. Под букетиком открылось небольшое отверстие, к которому бургомистр прильнул ухом. Слуга и бровью не повел. Он сам некогда обнаружил этот маленький секрет, устроенный зодчим, воздвигшим ратушу, и рассказал о нем хозяину. В маленькое отверстие стекали все звуки из коридора перед кабинетом бургомистра. Коридор, к счастью, оказался пустым. Принцесса, как и надеялся бургомистр, заговорила с фрейлиной. Вот только слова она произнесла странные: – Ах, Беатриса, какая невероятная история! Но от Бенца всего можно ожидать. Кстати, меня посетила ужасная мысль. Как попал к Джиакомо мой волшебный перстень? Не Бенц ли подсунул его принцу, чтобы тот влюбился в меня? Ах, как я ненавижу проклятого леташа! Убила бы собственными руками!
* * *
А в это время в капитанской каюте «Медвежьей лапы» другая женщина говорила те же самые слова. И о том же самом человеке. Выставив Альгерда из его собственной каюты и оставшись в одиночестве, Гьера свирепо рычала, держа в вытянутой руке осколок зеркальца: – Ненавижу проклятого Бенца! Убила бы собственными руками! Но он верткий, как угорь. Вчера мои люди его почти изловили. Травили по лесу, как зайца. Но он от нас ушел, причем на грифоне! Грифона-то где взял, сволочь? Мужские губы, которые виднелись в осколке зеркальца, чуть дрогнули. Но собеседник Гьеры не стал уточнять, к кому относилось слово «сволочь» – к Бенцу или к нему самому? Вместо этого он спросил: – Грифон был под седлом? Гьера оборвала негодующую речь. Заставила себя вспомнить: – Было седло. И уздечка была. – Значит, все было подготовлено заранее. Бенц вел вас туда, где его ждали сообщники с грифоном. – Сообщники? – Ну, не в одиночку же оседланный и взнузданный грифон гулял по лесу! – А... а зачем ему все это нужно? – Не знаю. Помыслы Бенца сложны и загадочны. О них можно судить только по его победам. Например, по моим расстроенным планам. А его собственная паутина невероятно причудлива и извилиста. Я счастлив иметь противником такого расчетливого, мудрого и коварного человека. – Счастлив? А я буду счастлива, когда разобью эту мудрую голову. Слушай, колдун! Я требую, чтобы ты как можно скорее убил негодяя Бенца. Иначе у тебя появится целая эскадра врагов. Тебе это нужно? – Не нужно, – кротко отозвался маг. – Так же как и твоей эскадре не нужно иметь в числе врагов орден Ожерелья из Семибашенного замка. Ты ведь слышала о нас? – Ты из Ожерелья? – ахнула Гьера. И замолчала. «Поганые маги! Правильно их Свен не любил!» А колдун, чуть выждав, сказал мягко: – Но ты совершенно права. Он слишком зажился на свете, этот Дик Бенц.
VIII. ОБРЕТЕНИЕ РАЗГАДКИ
1Дурные последствия преступлений живут дольше, чем сами преступления.
(В. Скотт)
Янтарная серьга переходила из рук в руки. Маркус Тамиш хмурился. Райсул цокал языком. Боцман ухмылялся. Мара распахнула глаза, словно девочка, которой рассказывают сказку. Юнга раскрыл рот. И только Филин остался равнодушным: ну камешек и камешек! Наконец Лита прервала почтительное молчание: – Капитан, когда мы вернемся в Фейхштад, я попрошу вас рассказать все Анри. Это же просится в книгу! – Вот бы Гьера прочитала такую книжку! – хмыкнул боцман. – Вряд ли она читает книги, – негромко и серьезно сказал Бенц. – И ни к чему злить ее еще больше. Она и так – словно демон в клетке из серебра. – Да, капитан, – произнес сеор Антанио, до сих пор с каменным лицом слушавший рассказ, – поразили вы нас. «Свенова акула» – хорошее доказательство, а не то я, пожалуй, усомнился бы в ваших словах. – У меня свидетель есть! – взвился Дик. – Капитан Роландо! – Тише, тише, молодой человек. Я же не сказал, что не верю. Просто все, что случилось с вами, настолько невероятно... – А ему не привыкать, – негромко сказал Отец. Сеор Антанио замолчал. Он еще не пришел в себя оттого, как свалился ему на голову новый гость – в сумерках, задворками, ведя в поводу золотистого грифона. Крылатого хищника тут же заперли в пустой конюшне. Сеор Антанио взял с немногочисленной прислуги клятву молчать о странных происшествиях, творящихся на вилле. А команда «Миранды», дожидавшаяся капитана в одной из гостиниц Фиаметтии и примчавшаяся на зов, хоть и восхитилась золотым красавцем, но не особо удивилась. Прилетел на грифоне? Ну и что? Мог бы и дракона объездить, с него станется! Впрочем, добавил мысленно сеор Антанио, экипаж был уже подготовлен к появлению грифона – ведь незадолго до Бенца в Фиаметтии появились Райсул и Фантарина... Мысль о Фантарине, которую сеор Антанио успел уже коротко расспросить, настроила хозяина виллы на деловой лад. Он позвонил в колокольчик, и двое слуг внесли подносы с закусками. Они расставили принесенное на столе и по взгляду хозяина покинули комнату. – Прошу, господа, – указал диль Фьорро на стол. – Придвигайтесь, наливайте себе сами – я не хочу, чтобы при нашей беседе присутствовали лакеи. Мне кажется, настало время выслушать... э-э... вас, сударыня. Вздрогнув, Фантарина поднялась из кресла, шагнула к столу из темного угла, где до этого сидела, стараясь казаться незаметной. Тут же встал со своего места Райсул, потянул женщину за локоть к столу, усадил рядом с собой, плеснул ей в кубок вина. Все это он проделал со свирепой физиономией: мол, попробуйте ее обидеть! Выглядело это трогательно. Сеор Антанио поспешно спрятал улыбку и начал куда мягче, чем собирался: – Вы говорили, сударыня, что в похищении свадебных подарков был замешан маг? – Да. Лодовико называл его Двуцветом. – Фантарина не поднимала глаз, но говорила жестко и твердо. – Если Лодовико не врал, то маг из Ожерелья. Слушатели переглянулись. Кто не слыхал страшных рассказов про Ожерелье! – Двуцвет заранее подготовился, чтобы украсть подарки. Он умеет менять лицо. Он хвастался перед Лодовико: мол, раз – и другой человек на вид. Но так быстро он превращается не в кого попало. У него, кажется, четыре главных облика, а любую другую внешность он принимает медленно, за несколько дней. Вот он и начал заранее готовиться. Нанял Лодовико, нанял меня. И принял ваш облик, сеор Антанио. – Мой? – удивился диль Фьорро. – Зачем? – Он то ли вызнал заранее про волшебное зеркальце, то ли сам его подсунул для охраны сундучка... Потом ему понадобилось, чтобы мы, все трое, устроились на борт «Орла Эссеи». Он собирался убить троих из экипажа и как-то добиться, чтобы нас приняли на их место. Но это не понадобилось. «Орел» побывал в бою с пиратами, были потери, в команду понадобились леташи. Нас взяли. Двуцвет назвался парусным мастером Нуммо Нулло. Тут сеор Антанио, прищурившись, перебил Фантарину: – Я не раз видел Нуммо Нулло и разговаривал с ним. Ничего общего со мною! Весь в усах и бороде! – Да, – усмехнулась Фантарина, явно начиная чувствовать себя свободнее. – Каждый, кто на него глядел, видел только пышную копну волос. Я даже не знаю, приклеил он это великолепие или вырастил сам... Ну, я в их дела не лезла. Мне за хорошую плату велели сделать легкое и приятное дело: окрутить красивого, нестарого дворянина... да, сеор Джироламо красив! Райсул, не удержавшись, буркнул: – Когда мы с ним повстречаемся – станет некрасивым. На всю жизнь. Фантарина польщенно улыбнулась (пожалуй, она нарочно вызвала эту вспышку ревности) и продолжала: – Двуцвет дал мне крошечный флакончик духов, запах которых вызывал у мужчин любовное томление, и велел использовать их по капельке – и только для диль Каракелли. Но я управилась бы и без духов, потому что сеор Джироламо – кобель и дурак. А про сундучок я ничего не знала, не пришлось врать на суде. Потом Лодовико мне рассказал, что Двуцвет заранее приготовил сундучок, очень похожий на тот, с подарками, и набил его камнями, чтоб по весу не отличались. На последней стоянке, когда я... Женщина чуть запнулась, бросила быстрый взгляд на хмурого Райсула – и продолжила, осторожно подбирая слова: – Когда я увела Каракелли с корабля, эти двое начали действовать. Двуцвет обрезал волосы, сбрил или отклеил усы и бороду – и стал похож на вас, сеор Антанио. Он знал, что в зеркальце отразится лицо похитителя. И хотел навести на капитана корабля обвинение в краже. – Так... – задумчиво протянул сеор Антанио. – Он не знал, что я в это время валялся в бреду в своей каюте и не мог встать с койки. – И никто не знал! – кивнула Фантарина. – И часовой не знал, который стоял возле каюты Каракелли. Он потом на допросе орал, что никто не входил в каюту. И что никакие чужаки и проходимцы ему даже на глаза не попались. Он не врал. Просто ему в голову не пришло рассказать, что мимо него прошел капитан корабля. – А это был Двуцвет! – взволнованно воскликнула Лита. – Точно. Двуцвет. Проходя мимо часового, взмахнул рукой – и брызнул тому в глаза сонным зельем. Часовой привалился к стене и сразу уснул. А Двуцвет заранее предупредил Лодовико, что зайдет в каюту первым и снимет охранные чары. – Хотел, чтоб в зеркале отразилось лицо капитана! – не выдержала Мара. – Точно. А потом зашел Лодовико, они поставили поддельный сундучок под кровать, а настоящий унесли. Наверное, когда часовой проснулся, он не запомнил ничего. – А как они с корабля ушли? – сурово спросил боцман. – Не знаю, – развела руками Фантарина. – А только есть разные способы. Я сама, помню, в городе удирала с корабля на свидание. Часовой стоял на палубе, а я изнутри приоткрывала щель «мокрого трюма» и прыгала в воду. Если прыгнуть умеючи, не сильно плюхнуться, то гуляй, а одежда высыхает быстро, у нас тепло. – А обратно как? – заинтересовалась Мара. – По якорной цепи. А тут была сухая посадка, в воду нырять не надо было. И возвращаться они не собирались. А может, и этому часовому глаза отвели. Не догадалась я спросить у Лодовико... А только с самого начала у них не все пошло складно. Двуцвет выходил из каюты первым, Лодовико – следом. И заметил на стене портретик в золотой рамке. Лодовико же не знал ни про какое волшебное зеркальце! Висит дорогая побрякушка... Он ее цап – и за пазуху! – И это воровство спасло тебя от клеветы, дядя! – пылко сказала Лита. – Не спасло, – вздохнул сеор Антанио. – Оттянуло тот час, когда клевета может на меня обрушиться... Что ж, дальше все ясно. Дружная компания воров удалилась в неизвестном направлении, унося драгоценности. – А вот и не так! – загадочно произнесла Фантарина. Боцман Хаанс хлопнул себя ручищей по колену: – Лодовико, да? Решил поделить добычу на одного? Ай, молодец! Ай, прохвост! – И бывший разбойник сочно расхохотался. – А как же! – заулыбалась Фантарина. – Как отошли подальше от корабля, он ударил мага ножом. Убил или нет – не знает. Тот уполз в кусты, а искать его среди ночи – зря время тратить. Лодовико подхватил сундучок и дернул в бега на все четыре стороны. – И куда он дел сокровища? – строго спросил капитан Бенц. – Если б я знала, не сидела бы тут с вами! Рванула бы куда подальше – может, вообще на другой материк. И жила бы там по-королевски. Куда дел сокровища, говорите? Он это скрыл от собственной жены, рожа хитрая! Сказал только, что все вещи так в сундучке и лежат. Он вынул наугад только подсвечник, чтоб продать. И ту картинку в золотой рамке тоже продал. – Что ж, теперь многое стало понятным, – рассудил Маркус Тамиш. – И со старухой прояснилось. – С какой старухой? – удивилась Фантарина. – Когда команда «Орла Эссеи» разыскивала беглецов, они наткнулись на бабку. Та сказала, что живет в деревне у ручья – и видела убийство. Мол, человек в одежде леташа зарезал другого. А потом выяснилось, что поблизости нет никакой деревни. И старуха куда-то смылась. – Ты думаешь. это... – вскинулся капитан. – Ну, если маг может быстро принять одно из четырех обличий, то почему одному из этих обличий не быть женским? Впрочем, это мелочь. Важно другое: мы ничем не смогли помочь почтенному сеору Антанио. – Как – ничем? – обиделся Дик. – Мы же разобрались в этой темной истории! – И ты сумеешь убедить в этом суд? – Как – суд? – испугалась Фантарина. – Мы так не договаривались! Райсул успокоительно накрыл своей ладонью ее ладонь. – У нас только рассказ этой женщины, – развел руками Отец. – Я ей верю. Но поверят ли те, кому Каракелли принесет портрет преступника в золотой рамке? – Значит, дело не закончено, – огорчился капитан. – Что еще мы можем сделать? – Найти сокровище, – с чувством бухнул боцман. – Пожалуй, да, – поднял голову сеор Антанио. – Если удастся найти и вернуть сундучок, это будет сильным козырем. Боцман сдержался, не выругался. Но по разочарованной физиономии было видно, что слово «вернуть» в его предложение не входило. – Будем искать, – кивнул Дик. – Что еще? И тут подал голос юнга, про которого все забыли. – Да украсть эту картинку! – пискнул он – и обмер от собственной смелости. Взрыва возмущения не последовало. – Соображает малец, – хмыкнул боцман. – Не будет миниатюры – не будет доказательства, – кивнул Отец. – Надо узнать, где Каракелли прячут эту штучку, – деловито уточнила Мара. – Этим курсом и пойдем, – подытожил Бенц. – Сеор Антанио, а вас я попрошу узнать как можно больше про орден Ожерелья. Их всего семеро, о них ходят легенды. Не слышно ли о ком-то, что он умеет менять обличья? – Я займусь этим, – охотно ответил диль Фьорро. – А мы пока в соседнем городе найдем груз, поправим свои денежные дела. И еще я внимательно перечитаю лоцию, цепляясь к каждой пометке – вдруг это ключ к спрятанному кладу? И заодно попробую посчитаться с господами Каракелли. Расскажите-ка, сеор Антанио, где находится их поганое логово... ах, прошу прощенья, родовой замок!
ОЖЕРЕЛЬЕ-VIII. БИТВА
1Страх и гнев – черные крылья души.
(Д. Голсуорси)
У Двуцвета к Сапфир было сложное отношение. Он искренне почитал ее могучий магический дар и уважал неустанные труды, которыми она развивала свою силу. Но не понимал, как при таком таланте можно быть такой непроходимой дурой. Причем дурой самовлюбленной, надменной, презирающей всех людей – королей и рабов, ученых и воров – лишь за то, что они не маги. Впрочем. Двуцвета и Агат она приняла вполне любезно. Считала их равными себе: чародеи, высшая раса! Пригласила к столу, велела рабыням принести вино и сладости. На несколько мгновений они с Агатсцепились взглядами. Женщины не любили друг друга и старались реже общаться. Но не скандалили: каждая считала, что она выше этого. – Мы пришли к тебе за советом. – Двуцвет хотел сказать «с просьбой», но в последний момент решил не представать перед вредной бабой в роли просителя. – Кто лучше тебя разбирается в стихии воздуха? Сапфир польщенно улыбнулась и перекинула одну из своих светлых кос на грудь жестом, который сама она считала царственным. Двуцвет же не видел ничего царственного в этой надменной курице, дочке джермийского мясника. Агат, усевшись за стол, придвинула к себе чашу с засахаренными орехами и принялась их сосредоточенно жевать, предоставив Двуцвету вести беседу. – Агат снова вопрошала своего бога, – кивнул маг на темнокожую пророчицу. – Он опять говорит об опасности, которую сулит Ожерелью Дик Бенц. Сапфир сдвинула брови, явно припоминая, о ком идет речь. Двуцвет скрыл раздражение. Ведь говорили при ней о Бенце, и не раз. – Это... леташ? – спросила Сапфир неуверенно. – Что плохого нам может сделать жалкий человек? – «Жалкий человек» уже сделал много плохого Рубину. И мне. А теперь под угрозой весь Семибашенный замок. Этот, как ты выразилась, леташ поддерживает принцессу Эннию в ее борьбе за трон Альбина. Сапфир смотрела так тупо, что Двуцвету захотелось дать ей пощечину, как нерадивой ученице. – Напоминаю, моя дорогая, что замок стоит на Спорных Землях между Альбином и Виктией. Мы даже налоги платим и королю, и конунгу. – И что? – А то, что если Энния придет к власти, она прижмет всех альбинских чародеев. Каждый должен будет подать королеве прошение, в котором укажет, чем именно намерен заниматься. Если королева сочтет нужным, она позволит магу зарабатывать на жизнь своим ремеслом – но ни на шаг не отступать от того, что указано в прошении. Сапфир грязно выругалась, забыв о царственной манере разговаривать. – Но... но ведь это не может относиться к нам? – Не может, дорогая? А почему? Семибашенный замок стоит на земле, которую Альбин считает своей. Едва Энния взойдет на престол, как у ворот замка появится королевский чиновник. И ты, мое сокровище, должна будешь дать ему отчет за каждую рыбачью лачугу, которую ненароком смахнула в море, совершенствуя свой дар. – Пусть попробует явиться! – Сапфир храбрилась, но была явно испугана. – Случайная смерть... – Помрет – пришлют другого, – пожал плечами Двуцвет. – Что, в Альбине мало чиновников? А если случайных смертей станет больше одной, под стенами замка встанет королевское войско. И твою красивую голову привяжут за косы над воротами. – Но что-то надо делать... – Сапфир окончательно забыла о своей игре в «прекрасную повелительницу», в голосе появились визгливые нотки. – Вот я и пытаюсь что-то делать. И Агат пытается. Жрица бога Тлолкалойо подняла от сладостей круглую физиономию, перепачканную сахарной пудрой, и степенно подтвердила: – Тлолкалойо сказал: Ожерелью беда от Бенца, а Бенцу беда от ветра. – От Бенца? – не поняла Сапфир. – Мы же говорили про Эннию... – Бенц – любовник Эннии, – терпеливо растолковал Двуцвет. – Старается посадить ее на трон. У него это почти получилось. – Бенц – леташ... – некрасиво наморщила лоб Сапфир. – Поэтому он боится ветра? – Именно. – И ты хочешь, чтобы я его... – Дорогая, ну что ты! Вряд ли ты справишься с таким сложным делом. Я лишь хотел узнать, к кому из сильных чародеев, владеющих магией воздуха, ты бы посоветовала обратиться. – Сильных? Да сильнее меня никого нет! Да я твоего леташа... Как его найти? – Мне прислали с голубиной почтой письмо. Человек, которому я плачу́, разведал, куда шхуна «Миранда» пойдет с грузом и каким путем будет возвращаться. Получается, что сегодня она остановится на ночевку на Нерыбном озере – там, где в него впадает река Медвежина. Это почти у Спорных Земель. Шхуна возвращается из Вестертауна. Сапфир с грозным лицом поднялась из-за стола, шагнула к стене, завешенной портьерой. Рванула портьеру, раскрыв огромную, во всю стену, карту – всю в карандашных пометках. – Нерыбное? Где? Показывай! Женщина преобразилась. Глаза сияли, лицо стало одухотворенным, в каждом движении была уверенность. Вот такой она нравилась Двуцвету. – Завтра ты разнесешь их в клочья? – с уважением спросил он. – Завтра? – хищно улыбнулась Сапфир. Сейчас в ее облике не было ничего от «джермийской курицы». – После взлета? Чтоб они шли, выбирая поток, а я била наугад? Ну нет! – Женщина вгляделась в пометки на карте. – Хороший подход к озеру, через пустоши. Дальше редкий лесок, он мне не помеха. Убью их на озере. Сегодня. Сейчас.
2
Зашумели ветры, ахнул лес зеленый, Зашептался с эхом высохший ковыль...
(С. Есенин)
– Да откуда буря-то? – недоверчиво спросил капитан, не ожидая ответа: Лита, вошедшая в колдовской транс, могла и не услышать вопроса. Он выглянул в распахнутую дверь каюты. Прекрасный летний вечер. Озеро тихо дремало, только едва заметные волны шли со стороны реки, впадающей в Нерыбное. Тростник у берега замер неподвижно, в лесу лениво перекликались птицы, устраиваясь на ночь. За спиной Лита все-таки ответила на вопрос: – Не буря. Ураган. От пустошей, со Спорных Земель. Всё неправильно. Потоки смяты. Воздух бьется, вьется... он не хочет, его кто-то заставляет. Не Эссея... Бенц отбросил сомнения. В конце концов, зачем держать в экипаже мага-погодника, если не веришь его предсказаниям? А Лита сегодня сама напросилась прочесть погоду! На этот обряд у нее всегда уходило много сил. Прежде сознание теряла. Теперь окрепла, набралась опыта. Сейчас пришла: капитан, предчувствие у меня! Бенц вышел на палубу и рявкнул: – Эй, боцман! Все лишнее с палубы долой, остальное закрепить! Ураган идет! Скажи Райсулу, чтоб увел грифона в трюм... нет, сам уведу, он Райсулу не дастся!
* * * Когда Дик, привязав в трюме возмущенного Раската, вновь поднялся на палубу, он увидел, что мир вокруг шхуны изменился. Лес по-прежнему был тихим, но это была настороженная тишина, в ней уже не было переклички птиц. Тростник нехотя кланялся под первыми, легкими еще ударами ветра. Небо на севере, еще недавно ясное, стало свинцовым, и по краю горизонта поднимались тяжелые тучи, словно арьергард вражеского войска. А на палубе стояла Лита. Лицо девушки осунулось, под глазами легли тени, но она была в сознании, смотрела твердо, ожидая его, капитана.
3
А вдали, чернея, выползают тучи, И ревет сердито грозная река, Подымают брызги водяные кручи, Словно мечет землю сильная рука.
(С. Есенин)
Когда капитан покинул каюту, Лита, стараясь ступать твердо, вышла следом. Девушка не видела ни порога, ни дверного косяка, шла вслепую. Зато она видела все Спорные Земли – чахлый лес, пустоши, побережье и черный замок с семью башнями. И все это тонуло в прозрачном слоистом мареве воздуха, который перед глазами Литы стал плотным, зримым. Что стало с прекрасным порядком, установленном Эссеей Легкокрылой? Где величественное движение Небесной Реки, вечно несущей потоки воздуха с запада? Где ее водовороты, что крутятся против часовой стрелки, умирая и вновь рождаясь? Нет, сама Небесная Река была пока привычной, неизменной, но ее северный «берег» был смят, истерзан злой волей неведомого мага. – Что там? – спросил сзади капитан. – Семибашенный замок окутан вихрями, словно змеями. Когда этих змей спустят на нас, лес превратится в щепки, а озеро вывернется наизнанку, до самой донной тины. Сквозь отчаянье и тоску пробилась гордость: впервые Лита могла так спокойно разговаривать во время обряда. Раньше сил хватало лишь на то, чтобы не терять сознания, пока не предскажет погоду. Все-таки годы полетов и упорный труд пошли ей на пользу. – Уйти не успеем, я верно понял? – Верно. Остается одно: я помешаю магу колдовать. – О боги, ты это умеешь?! – Не умею. Но придется. – И вдруг попросила жалобным детским голоском: – Капитан, пусть все наши придут сюда. Мне страшно без вас... Пока Бенц сзывал команду, Лита поспешно вспоминала две любимые книги, подарок дяди Антанио. Обе рукописные, дорогие, существующие лишь в небольшом количестве копий. Одна – труд франусийского чародея Ришара Светозарного, где говорилось о том, как маг должен развивать и укреплять свой дар. Стихией Ришара был огонь, не все его советы годились для погодника, но кое-что полезное для себя Лита в его книге нашла. Вторая книга – воспоминания сеоры Агвильи диль Кампороссо, великого погодника, героини битвы у Черной скалы. Как восхищалась ею маленькая Лита, как мечтала стать такой же мудрой и отважной! Может быть, эти книги, друзья детства, спасут сейчас и Литу, и «Миранду»? Что-то мягкое коснулось ноги, и Лита невольно улыбнулась: кот! А команда была уже рядом. Все они. Лита их не видела, но чувствовала каждого. Могла бы сказать вслепую, кто и где стоит. Знала даже, что Мара в тревоге вцепилась в руку илва, а тот озирается: где враг? Это было как глоток живой воды. И Лита заговорила твердо, ясно, даже весело: – Чтобы помешать врагу творить чары, его надо увидеть. Пока его видишь, он может только сопротивляться тебе. На то, чтобы гонять ураган, силы уже не останется. Сеора Агвилья диль Кампороссо во время битвы у Черной скалы видела на расстоянии троих противников, а мне надо добраться до одного. Эта маленькая речь помогла Лите собраться, подготовиться к бою. Она простерла перед собой руки жестом, описанным в труде мудрого Ришара, и устремила взор сквозь сумятицу воздушных потоков. Замок она нашла давно, но ей нужен был не замок, а чародей. Пальцы согнулись, словно Лита пыталась зацепить что-то в воздухе. Рывок – и перед мысленным взором замковая стена приблизилась, нависла над Литой. Медленно, плавно... Вот стена словно прошла сквозь «Миранду», осталась позади – и девушка увидела комнату, словно окутанную туманом: не разглядеть ни стен, ни мебели. Да Лите было и не до того. Все внимание ее заняли три человеческие фигуры. Две походили на тени, отброшенные на стену лампой: неясные, колеблющиеся. А третья, высокая женщина в голубом платье, стояла спиной к Лите, и уж ее-то было видно прекрасно, до каждой пряди в длинных золотистых косах. «Обернись!» – хотела крикнуть Лита, но слово умерло в горле. Все-таки женщина услышала. Обернулась. Голубые глаза вспыхнули изумлением и гневом. Руки сделали резкое движение от груди, словно что-то отталкивали. Виденье исчезло. Рядом с Литой охнул юнга. – Кто это? – удивился Райсул. – Вы видели? – обрадовалась Лита. – Вы ее видели? Значит, мне не померещилось! Она подняла руки к груди, мысленно повторив жест чародейки. – Мы видели бабу, – уточнил капитан. – Холеная такая, косы длинные, желтые. – Джермийка, уж можете мне поверить, – солидно заявил боцман. – Сапфир, – встрял юнга. – Что-о? – хором удивились все. – Сапфир, – с опаской повторил Рейни. – Я сказителя в таверне слушал, он про Ожерелье говорил. Там есть госпожа по прозвищу Сапфир. Златовласая повелительница ветров, вот! Сверкнула первая молния – еще беззвучная, дальняя, пронзительно-синяя. – Она! – взвизгнула от восторга Лита. – Спасибо, Рейни! Прозвище – не имя, но хоть что-то... один раз это поможет... а про меня она вообще ничего не знает. И сейчас не смейте называть меня ни по имени, ни кличкой – вдруг она вас услышит?.. Ну, теперь я все косы выдеру этой повелительнице ветров!
* * *
– Вы тоже ее видели? – взвыла Сапфир, обращаясь к Двуцвету и Агат. (Те отступили от разъяренной чародейки). – Двуцвет, сволочь, ты почему не предупредил, что у них на борту колдунья?! – А я знал?.. – протестующе откликнулся Двуцвет – но вдруг замолчал. Как он мог быть таким беспечным, если речь шла о Дике Бенце? – Я не подумал... – совсем другим тоном начал он. – Мой человек донес из Аква-Бассо: весь город говорит лишь о Бенце. Он был в городской тюрьме вместе с... неважно, с другим узником. Некий чародей заставил стену тюрьмы исчезнуть, а потом послал двух гигантских птиц, которые унесли узников в клювах. – И ты лишь сейчас говоришь об этом?! – Я не поверил... – Идиот! Даже если птицы – лишь иллюзия... представляешь, какая силища нужна, чтобы город увидел и поверил? Двуцвет представил – и судорожно вздохнул. – Я собиралась спустить с цепи ураган и размолотить шхуну, – грустно улыбнулась Сапфир. – А теперь гонять воздух – только зря тратить силу. У шхуны магическая защита. – Отступишь? – Агат спрятала в голосе насмешку Сапфир этой насмешки не заметила. – Отступать поздно: чародейка видела меня. Она, конечно же, собирается биться насмерть. Правильно собирается: я намерена ее убить. Бегите за Изумрудом и Алмазом. Аквамарин здесь? – В море уплыл. – Жаль. Мне понадобится ваша сила, одна я не справлюсь. Или мы превращаем корабль и команду в кровавую кашу, или их колдунья доберется до нас!
4
Если ты не поделишься вовремя с другом – Все твое достоянье врагу отойдет.
(Омар Хайям)
Двуцвет вышел из комнаты и прислонился к серой каменной стене. От ужаса у него кружилась голова. До сих пор все шло хорошо. Удалось натравить джермийскую дуру на Бенца. Можно было сесть в удобное кресло и предвкушать гибель «Миранды» со всем экипажем. Душу томило легкое сожаление: ах, прощай, хитроумный Дик Бенц. Таких мудрых и коварных врагов судьба мне уже не пошлет... И вдруг – такой удар! На борту «Миранды» – чародейка! Сапфир права. Предстоит суровый бой. Вражеская колдунья держит конец нити, что протянулась между нею и Сапфир. И не выпустит. В бою, что вот-вот грянет, важны не искусство, не опыт, не тонкое знание. Важна сила, грубая сила. Никому из магов, кто сейчас в замке, не удастся остаться в стороне. И это было ужасно. Двуцвет вспомнил слова учителя-демона: «Отдать часть волшебной силы другому очень просто. Достаточно прикоснуться к этому человеку и пожелать поделиться с ним. Но представьте себе, что держите руку ладонью вверх. А на ладони – плоская миска с водой. Вода – волшебная сила, миска – жизнь. Вам надо, не помогая себе другой рукой, отлить немного воды. При должной ловкости вы можете наклонить ладонь, плеснуть воду из миски и снова выпрямить руку. Но велик риск, что выльете всю воду. Возможно также, что сама миска упадет на пол и разобьется. Помните об этом каждый раз, когда вздумаете наделить кого-то силой!» Потерять всю свою силу? Или даже умереть? «Может, до этого не дойдет», – успокоил себя Двуцвет и поспешил искать Алмаза.
* * *
Появившись на месте действия, Алмаз с ходу нашел виновных. Отчитал Сапфир за то, что влезла в бой, толком не подготовившись, и Двуцвета за то, что не разузнал про вражескую колдунью. Сапфир сообщила, что от него требуется не выволочка, а сила. Алмаз осознал это – и заметно погас, притих. Примчалась запыхавшаяся Агат, сообщила: Изумруд послал всех к линялым демонам и отказался выйти из леса. Сапфир принялась ругаться, но Алмаз сказал: – Его колдовская сила все равно тебе бы не подошла. Илв и человек не могут делиться ею друг с другом. Тут Агат, о чем-то размышлявшая, спросила: – Вождь, ты говорил, что волшебная сила есть в любом человеке. Только не всякий может ею воспользоваться и стать магом. В замке много рабов. Возьми их силу. – Не выйдет, – с сожалением сказал Алмаз. – Волшебное дерево, которое вырастил Изумруд, отняло у рабов волю. Они ничего не хотят. А отдавать силу надо по доброй воле, с охотой. – С охотой! – воскликнула темнокожая жрица. – Тогда я не подойду! Нет у меня охоты! Я трачу силу только на Тлолкалойо, на других не стану! Маги с отвращеньем устремили взгляды на взбунтовавшуюся товарку. Алмаз сказал холодно: – А ты отдашь силу ради своего бога. Если откажешься – прикажу рабам разбить идола на куски. – Мелкие, – уточнил Двуцвет. – И выбросить эти камни в море, – завершила Сапфир. Агат окинула взором лица противников. Поняла: они не шутят. И сказала мрачно: – Появилась охота делиться. Такая охота, что ни пить, ни есть, ни спать не могу. – Вот и славно, – кивнула Сапфир. – Тогда я начинаю.
5
Понакаркали черные вороны: Грозным битвам широкий простор. Крутит вихорь леса во все стороны, Машет саваном пена с озер.
(С. Есенин)
Первые тяжелые капли дождя били по озерной воде. Уже не тростник – деревья на опушке гнулись под ветром в навалившийся тьме. Но на «Миранду» не падал дождь, ветер огибал ее: тонкий незримый купол оберегал шхуну. Это Лита диль Фьорро, неопытный, но храбрый маг-погодник, защищала свой корабль и свою команду. Дверь в капитанскую каюту была распахнута, и магический светильник освещал собравшийся на палубе экипаж. Внезапно пелена мрака у борта разорвалась, в проеме возникла статная длиннокосая женщина в синем платье. Резкий жест обеими руками – и защитный купол разлетелся, дождь ворвался на палубу, а Лита охнула от боли. Злорадно улыбнувшись, женщина вновь подняла руки, чтобы добить соперницу. Но тут Лита звонко крикнула: – Сапфир! Не имя, лишь прозвище – но и оно дало на несколько мгновений Лите власть над врагом. И Лита, еле стоя на ногах, этими мгновениями воспользовалась. Резкое движение ладонями – зеркальное отражение жеста противницы... И Сапфир, не устояв на ногах, отлетела прочь. Видение светлой комнаты растаяло. Стена дождя вновь стояла вокруг «Миранды», не касаясь палубы. – Она не вернется, – с надеждой шепнула Лита. – Я так сильно ударила... Команда столпилась в шаге от чародейки. Только Филин скорчился у грот-мачты. Как все илвы, он боялся колдовства. Филин охотно ушел бы в трюм, но на палубе была Мара. Вдруг Мару надо будет спасать? – Она тоже сильно ударила, – увереннее сказала Лита. – Она прорвала мою защиту. И еще она держала ураган. У нее, наверное, и сил не осталось...
* * *
– У меня почти сил не осталось, – зло прорыдала Сапфир. – Я держу ураган! И я прорвала ее защиту! А эта стерва знает, кто я такая! И бьет, словно топором. – Ты ее убила? – деловито спросил Алмаз. – Нет! – встрепенулась Сапфир. – Добить ее! Скорее! Силы мне, силы! Лицо Алмаза стало каменным. Двуцвет сдержал нервный смешок. Вот чего он, дурак, вылез? Ему теперь силой и делиться! Сам Двуцвет предусмотрительно встал ближе к двери, чтобы его очередь была последней. А может, Сапфир и без его помощи управится. Алмаз изобразил любезную улыбку и шагнул к чародейке. – Дай руку! Я охотно и с радостью делюсь силой! – торжественно произнес он. Но Двуцвет, матерый знаток людей, заметил и его дрогнувшие губы, и звякнувшую в голосе фальшивую нотку. Наверняка Алмаз тоже вспомнил рассказ демона о миске с водой на ладони. И постарается отдать малую долю силы. Но Алмаз – великий маг. Даже малая доля поможет победить в бою.
* * *
И вновь разверзлись небеса над «Мирандой». В потоке света встала грозная колдунья. Вихри ручными волками легли у ее ног, струи дождя пели ей хвалу. – Получай, тварь! – крикнула Сапфир, вскинула руки – и исчезла, не бросив больше ни слова упавшей на палубу сопернице. Лита хрипло, с болью закашлялась. Проливной дождь обрушился на палубу, которую больше не прикрывал защитный купол. Ветер утих – госпоже было не до него. – Она... вернется... – с трудом выговорила Лита, приподнявшись на руках. – Кто-то отдает ей силы... я не спасла... простите. – Как – отдает? – не поняла Мара, склонившись над подругой. – Разве так можно? – Агвилья диль Кампороссо, – неожиданно четко выговорила Лита. Воспоминание о любимой героине придало ей твердости. – В битве у Черной скалы ей отдали силы четырнадцать человек. Двое из них умерли. – Четырнадцать? – вмешался Отец. – Не маги? Обычные люди? – Сила есть у каждого. И отдавать ее просто. Надо прикоснуться... и захотеть... Но это опасно! – Двое из четырнадцати? – прикинул Бенц. – Тоже мне риск! – Он схватил Литу за руку. – Забирай! И тут же рухнул на колени рядом с сидящей на палубе Литой. Лицо его стало серым, землистым. В свете, падавшем из двери каюты, он похож был на мертвеца. А у Литы прекратился шум в ушах. С трудом она поднялась на ноги. – Я... – с удивлением сказала девушка. – Я попробую... не знаю... И тут ее по-медвежьи облапил боцман: – Мою силу бери, сестренка! И врежь этой суке! Как я учил – лбом в переносицу!
* * *
Атака задержалась из-за Агат, которая в последний момент струсила и забилась в угол, вереща что-то на родном языке. Пришлось в три свирепых голоса напомнить ей об ужасной участи, ожидающей Тлолкалойо. Только после этого Агат смирилась, подошла к креслу, в котором полулежала Сапфир, тронула ее за плечо и визгливо крикнула: – Делюсь, бери! И отдернула руку, как от раскаленного железа.
* * *
А к Лите бросилась вся команда. Поспешно поднимая над шхуной защитный купол, она уже не видела лиц, но чувствовала прикосновения рук и слышала голоса. – Держи силу и бей крепче! – Это Мара. – Наших не возьмешь, да? – Это Райсул. Длинная переливчатая трель – это Филин... ох, Лита забыла сказать, что илв с человеком силой не делится... – Бери мою силу! – Это юнга... да кто его пустил, он же мальчишка еще! – Возьми силу, дочка! – А это Отец... ох, зачем, он же старый... – Мяв! – Да это Бертран трется об ногу! Сила лилась в душу, в кровь, но не радовала, потому что была взята у друзей. И не было уверенности, что эта сила поможет выстоять. «Пусть я умру, отбить бы атаку!» Она решила не тратить силы на оборону. Удар, только удар! И когда над «Мирандой» вновь возникло светлое пятно – ненавистная комната в ненавистном замке! – Лита направила всю силу в презрительно ухмыляющееся бледное лицо. Ответный удар смел защитный купол, заставил шхуну содрогнуться и швырнул Литу на палубу. Пятно смазалось и исчезло, словно его смыл дождь. А Лита почувствовала себя опустошенной, она не могла даже подняться. Глядя в небо, девушка с отчаянием поняла: бой проигран. Сапфир жива, она сможет вернуться и добить Литу. Все было напрасно...
* * *
Алмаз поспешно пододвинул кресло, Сапфир уселась и взвыла: – Да что там за змеюка такая могучая?! Я еле осталась жива! – Тем более ее надо добить, – вздохнул Алмаз. – Твой удар, повелительница ветров. – Теперь пускай Двуцвет помогает, – злорадно подсказала таумекланка. – Да-да, – кивнул Алмаз. – Твоя очередь, друг мой. – Сейчас, – угрюмо отозвался Двуцвет. – Только проверю уровень силы. Проверял долго, тщательно. Уровень, как назло, оказался отличным. Не сошлешься на слабость. Раскусят. Маг сделал приветливое лицо, протянул к Сапфир ладонь – и представил себе миску с водой. Только бы не плеснуть лишнего! – Возьми мою силу, – сказал Двуцвет сердечным тоном, – и убей эту девку.
* * *
Лита с закрытыми глазами лежала на палубе. Дождь хлестал ее, словно плетью, одежда промокла насквозь, но девушке это было безразлично. Рядом застонал кто-то – кажется, боцман. Лита дернулась было помочь, но не смогла пошевелиться. «Вот куда привела моя дорога! Прощайте, братцы-небоходы... Прощай, Анри!» Последняя мысль обожгла так, что Лита вздрогнула. Анри! Она клялась ему в любви – но не вспомнила о нем, идя на смерть! Перед глазами встало родное лицо. Умные, веселые серые глаза. Курносый нос, делающий Анри похожим на мальчишку. Светлые волосы, которые она любила взъерошить. Смешно оттопыренные уши – и такой твердый, такой волевой подбородок. Анри, который понимал Литу лучше, чем она сама понимала себя. Анри, который из ничего, из воздуха вынимал, словно фокусник, удивительные истории. Анри, который и не пытался побороть ее тягу к небесным странствиям – «летай, мое сердце!» Рядом с ним никогда не было ни страшно, ни тоскливо. Он умел делать мир прекрасным. «Прощай, любимый. Я обещала стать твоей женой – и не сдержала слова. Всё, чего я хотела бы перед смертью, – коснуться твоей руки. Твоих тонких пальцев в чернильных пятнах... Прощай!»
* * *
В это мгновение в Фейхштаде, в своем особняке, проснулся Анри деу Родьер. Спальня, и так-то неуютно огромная, стала безграничной. Исчезли стены. И оттуда, где вечером были эти стены, поползла черная жуть. Рывком сел на постели. Сердце билось глухо, сильно, словно пытаясь вырваться наружу. Душа полыхнула тревогой: Лита в беде, с Литой плохо! Рука привычно пошарила у изголовья, ища костыль. Не нашла, упала бессильно. Что случилось? Ночь стала давящей. Почему-то в ушах стояли отзвуки грома и шум дождя, хотя вечером ничто не предвещало непогоды. Но сейчас и гром не гремел. Стояла страшная, давящая тишина. Стояла смерть, глядела в упор. Не его смерть. Литы. Стиснув зубы, Анри поднялся с кровати. Сделал шаг, другой. Куда он шел – сам не знал, но надо было куда-то идти, что-то делать... Анри протянул руку во мрак и сказал громко: – Возьми мою жизнь, всего меня возьми... только живи, пожалуйста, живи! С ужасом и восторгом он ощутил, как его рука во мраке нашарила тонкие женские пальцы. Это было последним, что почувствовал Анри деу Родьер. Мрак, заполнивший мир, обрушился на него, и сознание погасло.
6
Но в крови горячечной Подымались мы. Но глаза незрячие Открывали мы.
(Э. Багр ицкий)
Лита резко села на палубе. Ее рука еще хранила тепло руки Анри. Да, это ей почудилось – но все равно заставило стряхнуть оцепенение. Посмотрел бы сейчас Анри на свою невесту! Валяется, как связанная овца, которую сейчас зарежут! Вокруг неподвижно, вповалку лежала команда. Лита отшвырнула от себя страшные мысли. Конечно, они живы. Их надо защитить. Откуда и силы взялись: превозмогая боль, поднялась на ноги. Размяла пальцы, пошевелила занемевшими запястьями. Враг дал короткую передышку – вот и возьмем ее. И снова в бой. Ей нельзя погибать. Она обещала Анри, что вернется. И обещала не дать уничтожить «Миранду». Опять в струях дождя засияло пятно света. «Иди сюда, Сапфир, убийца! Я ж тебя сейчас... даже не терпится...» В пятне света возникла чародейка. На губах ее змеилась презрительная, злая усмешка. Но тут же она сменилась гримасой страха: Сапфир увидела лицо противницы. Лита диль Фьорро вскинула руки перед собой и всем телом подалась вперед, устремляя силу в лицо мерзавке. В памяти мелькнули слова боцмана: «Бей лбом в переносицу, как я учил!» Лита четко представила себе этот удар. Вопль боли и ужаса пронесся над озером и потерялся в лесу. Исчез свет комнаты Семибашенного замка. Над озером вступила в свои права обычная ночь. Гроза теряла силу, погромыхивая где-то над лесом. Дождь стал слабее. «Она не вернется», – с усталым торжеством подумала Лита. И только тут ей стало страшно. Не за себя. За друзей. Живы ли они, отдавшие ей силу? Обернулась. Покачнулась. Поняла, что толку от нее сейчас мало. Вонзив когти в мачту, на девушку молча глядел Филин. – Что стоишь? – прохрипела Лита. – Помогай! Филин отцепился от мачты и первым делом, конечно, бросился к Маре.
* * *
Рабы с пустыми глазами и мертвыми лицами входили в спальню Сапфир и выходили обратно: кто нес воду, кто – чистую холстину, кто – жаровню и целебные благовония. Агат и Двуцвет не пошли вслед за Алмазом, который отнес в спальню бесчувственную, с окровавленным лицом чародейку. Алмаз у них за лекаря, вот пусть и хлопочет. Агат что-то плаксиво говорила на родном языке. Без перевода было ясно: жалуется своему богу на бестолковых магов, заставивших ее зря потратить часть силы. Двуцвет извелся. Нет, не от переживаний за Сапфир, которая может и не выжить. Он предвкушал выволочку от Алмаза. Он, Двуцвет, действительно не разузнал, в состоянии ли экипаж «Миранды» защититься от магической атаки. Но кто мог подумать, что на борту небольшой контрабандистской шхуны окажется такая сильная чародейка!.. Когда Алмаз вышел в коридор, он, вопреки обыкновению, не стал искать виноватых. Спросил озадаченно: – Мы постигали магию у одного учителя... напомни, пожалуйста, какие повреждения можно нанести врагу в магическом поединке? Я не о душевных повреждениях, только о телесных... – О телесных? – удивился Двуцвет, быстро вспоминая слова демона-наставника. – Ну... из смертельно опасных: остановка сердца, нарушение дыхания... задохнуться можно насмерть. Иногда лопаются сосуды в мозгу, может случиться паралич. И всегда – резкий упадок сил. Он, как правило, и ведет к смерти. – Так и я помню, – кивнул Алмаз. – А говорил ли учитель про переломы, ссадины? – Какие переломы, это же не кабацкая драка!.. А, ты про то, что у нее кровь пошла носом? – Кровь? Носом?.. Ну, можно сказать и так. Ее нос разбит в кашу. – Как – разбит?! – А так. Носовые хрящи смяты, словно нашей Сапфир перепало, как ты выразился, в кабацкой драке. Похоже, джермийская задавака на всю жизнь изуродована... Да что же там за чудовище, на этой «Миранде»? Ошеломленный Двуцвет медленно склонил голову. Теперь маг ясно видел свою ошибку. Он наступил на те же грабли: недооценил Бенца. Этот страшный человек, выдающий себя за обычного контрабандиста, не только коварен и непредсказуем, не только умеет плести несколько интриг сразу – он еще осторожен и предусмотрителен. От магической атаки его прикрывает могучая чародейка с какими-то особыми навыками. Даже демон-учитель не обучал их тому, что умеет летучая ведьма. А остальные члены команды, вероятно, все как один великие воины, знатоки древних боевых искусств, готовые защитить своего вожака от шпаги и кинжала. А значит, пока не стоит подсылать на «Миранду» убийц. Пусть Гьера и Рубин хоть надорвутся от брани. Двуцвет умеет делать выводы из собственных промахов. Этот непостижимый и опасный Бенц заслуживает тщательного наблюдения и изучения.
* * *
А в Фейхштаде, на ковре своей спальни, очнулся Анри деу Родьер. Его привел в чувство шершавый язык Тумана, вылизывающего хозяину лицо. В окно уже просочился слабый, бледный, храбрый рассвет, прогоняя ночные ужасы. Анри скосил глаза. Рядом сидел Гром, держа в зубах костыль. С трудом сев, Анри погладил обоих псов и с удовольствием сказал: – Дурак у вас хозяин. Просто идиот. Ему привиделся кошмар – и он ударился в панику. Да разве с Литой – с Литой! – может случиться что-то плохое? Псы не спорили с ним. Они тоже любили Литу. Мужчине пришла в голову неожиданная мысль. Он смерил взглядом расстояние от себя до кровати. Получилось весьма прилично – для калеки, разумеется. – Это я без костылей сюда дошел?! От страха? А если сейчас?.. Опираясь на загривок огромного Тумана, Анри поднялся на ноги. Он стоял, с непривычки раскинув руки, балансируя, чтобы не упасть, а довольные псы лупили хвостами по ковру.
7
Ну что за жизнь, когда кругом Одни друзья и их не счесть, Никто не стал твоим врагом – Не заслужил ты эту честь.
(А. Дольский)
«Миранда» слишком задержалась на Нерыбном озере. Но как поднимешься в воздух, если весь экипаж, кроме илва, в лежку лежит? Первым, как можно было догадаться, встал боцман. Жизнерадостно сообщил, что «башка гудит, будто по ней молотом врезали». И принялся помогать Филину ухаживать за друзьями. Подумаешь, какой пустяк – молотом по башке... Крепче всего досталось Отцу и юнге. Тоже можно было догадаться: самый старый и самый младший. Маркус Тамиш особенно заставил поволноваться команду: он ослеп. Сутки не видел даже света. Но постепенно зрение стало восстанавливаться на радость всем, в том числе и лескатам, которые чувствовали беду своего погонщика. Юнга долго метался в горячке, бредил, умолял не отдавать его эрлу Джошу. Мара меняла у него на лбу мокрые полотенца, а Филин притащил из леса какие-то травки. И потом гордился тем, что его зелья помогли мальчику. Райсул опасался, что вражеская колдунья вернется. Предлагал хотя бы перегнать шхуну куда-нибудь на сухую стоянку. Но выяснилось, что ни капитан, лежащий пластом в каюте, ни слепой погонщик не могут договориться с лескатами. А Лита, окончательно поверившая в свои силы, пообещала при повторном нападении поубивать в Семибашенном замке все живое, в том числе домашнюю птицу и скотину, если там есть курятник и хлев. Но теперь оживший экипаж кое-как готовился к отлету. А капитан, свалив предполетные хлопоты на боцмана, сидел на корме рядом с дремлющим грифоном. Зверь по-собачьи привалился боком к ноге человека. Когда Дик пересаживался поудобнее, грифон чутко вскидывал голову: «Ты не уходишь?» Бенц был занят важным делом. Он подсчитывал своих врагов. Эдон Манвел ду Венчуэрра. И за компанию с ним весь преступный мир Порт-о-Ранго. Принцесса Энния. И ее банда знатных сторонников, возглавляемая графом Данкерном. Гьера, пиратский адмирал. Ну и ее эскадра, куда же адмирал без эскадры. Принц Джиакомо. А также вся королевская стража Иллии, потому что – спасибо принцу! – Дик в Иллии числится государственным преступником. Одна из халфатийских «мудрых старух», имеющая влияние на правителя. Разбойничий отряд на границе с Халфатом... кто там у них в главарях после покойного Мемеда?.. А, неважно. Гнались разбойники за ними упорно. Ну, еще по мелочи набралось порядочно. Джош Карвайс, бывший хозяин юнги... Каракелли всякие... Тот идиот, что зимой влез на шхуну и был подран котом... Всех не упомнишь, но подборка получилась неплохая. А теперь еще и маги из Семибашенного замка. Жемчужина коллекции. Интересно, им-то Дик Бенц на какую мозоль наступил? Может, слетать и спросить? Тут недалеко... Дик захихикал, представив себе, как стучится в черные ворота: «Эй, кому я тут не нравлюсь?!» Но тут же посерьезнел. Сам-то он – ничего, крутится. Привык уже. Но с ним команда. И она постоянно рискует... Грифон вскинул орлиную голову, лапа проехалась по доскам палубы, оставляя царапины. Дик вскинулся: – Кончай мне уродовать шхуну, не то варежки надену... или как там твои чехлы называются... А, Отец, это ты! То-то мой зверь забеспокоился... Ты решил пройтись? – Да, засиделся в каюте. – Как твои глаза? – Получше. Тот берег не вижу, а мимо этого бочонка не сяду. – Маркус Тамиш уселся на днище одного из бочонков, приготовленных, чтобы запастись пресной водой. – А ты, капитан, вроде приуныл? – Ты меня и вслепую разглядишь... – смущенно пробормотал Дик. И не удержался, без утайки рассказал Отцу, о чем сейчас размышлял. Старый погонщик выслушал его. Ответил серьезно: – Без врагов живет только медуза, потому что дура. Впрочем, наверное, даже ее кто-нибудь жрет. А команда – не дети малые. Я же помню, как весной ты сказал леташам: мол, хоть и не кончился еще срок нашего договора, но если кто захочет сменить палубу, ты удерживать не станешь. Да, Дик тоже помнил день, когда предложил команде выбор. Помнил недоуменные, обиженные, негодующие взгляды. Высказался тогда только боцман, причем в выражениях, которые в адрес капитанов произносить не принято. – Кто не захочет рисковать – уйдет из экипажа, – продолжал Отец. – А кто останется – это уже его выбор и его судьба. Так что, капитан, не трудись считать врагов. Да и не все они твои. Лита подарила тебе семейку Каракелли, Райсул – шайку разбойников, Олух – своего хозяина, Филин – какую-то невидимую тварь, что за ним по пятам ползет. Глядишь, и я, старый, кого-нибудь за руку приведу. Жизнь-то за плечами длинная, без врагов не обошлось. – Приводи, – заулыбался Дик, вставая. – Веселее будет... А сейчас воды наберем – и на взлет!
Конец второй книги.
Последние комментарии
1 день 6 часов назад
1 день 10 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 20 часов назад