Ванька 6 (СИ) [Сергей Анатольевич Куковякин] (fb2) читать онлайн

Ванька 6

Глава 1

ВАНЬКА 6

Глава 1 Манифест российского императора

— Война! Война! Германцы напали!!!

Парнишка продолжал, хоть уже и довольно сильно охрип, криком привлекать к себе внимание. Вернее, не к себе, а к своему товару.

Бог с ним, с голосом — вернется, а сегодня ему повезло — денежек, похоже, он хорошо заработает. Война-то не каждый день начинается. Значит, случаем надо воспользоваться и побольше газет продать.

— Война! Война! Германцы напали!!!

Голова у меня после вчерашнего посещения «Додона» побаливала, а тут ещё этот пацан орёт…

Как будто спицы раскаленные мне в уши втыкает…

— Война! Война! Германцы напали!!!

Я порылся в кармане, кинул продавцу печатного слова гривенник. Он сунул мне газету, а про сдачу как бы и забыл.

Хитрец…

Ладно, не обеднею…

— Война! Война! Германцы напали!!!

Я развернул купленное «Русское слово».

Так…

'БОЖИЕЮ МИЛОСТИЮ,

МЫ, НИКОЛАЙ ВТОРОЙ,

ИМПЕРАТОР И САМОДЕРЖЕЦ

ВСЕРОССИЙСКИЙ, ЦАРЬ ПОЛЬСКИЙ,

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ФИНЛЯНДСКИЙ,

и прочее, и прочее, и прочее.

Объявляем всем верным Нашим подданным:

Следуя историческим своим заветам, Россия, единая по вере и крови с славянскими народами, никогда не взирала на их судьбу безучастно. С полным единодушием и особою силою пробудились братские чувства русского народа к славянам в последние дни, когда Австро-Венгрия предъявила Сербии заведомо неприемлемые для державного государства требования.

Презрев уступчивый и миролюбивый ответ Сербского Правительства, отвергнув доброжелательное посредничество России, Австрия поспешно перешла в вооруженное нападение, открыв бомбардировку беззащитного Белграда.

Вынужденные, в силу создавшихся условий, принять необходимые меры предосторожности, Мы повелели привести армию и флот на военное положение, но, дорожа кровью и достоянием Наших подданных, прилагали все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров.

Среди дружественных сношений, союзная Австрии Германия, вопреки Нашим надеждам на вековое доброе соседство и не внемля заверению Нашему, что принятые меры отнюдь не имеют враждебных ей целей, стала домогаться немедленной их отмены, и встретив отказ в этом требовании, внезапно объявила России войну.

Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную, родственную Нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение её среди Великих Держав. Мы непоколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все верные Наши подданные.

В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага.

С глубокою верою в правоту Нашего дела и смиренным упованием на Всемогущий Промысел Мы молитвенно призываем на Святую Русь и доблестные войска Наши Божие благословение.

Дан в Санкт-Петербурге, в двадцать первый день июля в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот двенадцатое, Царствования же Нашего в восемнадцатое'.

Во как…

Война…

С германцами…

А, мы тут по ресторанам водку пьянствуем…

— Война! Война! Германцы напали!!! — продолжал орать продавец газет.

Я отошёл в сторонку, достал из кармана подарок императора. Закурил.

Да. Тут не то, что закуришь.

Я здесь не так уж долго, а опять — война. Не дают никак России спокойно всякие ироды пожить.

Эта, насколько я помню, покровавей японской будет…

Глава 2

Глава 2 Газетная война

Про то, что война будет, я знал. Причем — мировая.

Однако, тут она почему-то раньше началась, по времени вперёд сдвинулась. Может, и окончание её для России более благоприятным будет?

Впрочем, гадать нечего. От самого меня мало что зависит, но в стороне я стоять не буду.

Родину надо защищать.

Россию.

Князь уже с полгода как уверен был, что с Германией мы схлестнёмся. Россияне и подданные Вильгельма кровушкой умоются. Даже не умоются, а с головой в неё окунутся. По самую маковку.

Такие выводы он из «газетной войны» сделал. Так он это явление социальной реальности называл. По его словам, пресса, как в России, так и за рубежом, общество к войне уже загодя готовила, рыхлила почву, куда будут брошены зерна сложных политических решений.

Александр Владимирович не только свободно говорил, но и читал на многих европейских языках. На столе в его кабинете ведущие периодические издания из многих стран постоянно присутствовали. Причём, не для создания антуража.

В феврале, когда я в воскресный день к князю на обед был зван, он по кабинету как заведенный туда-сюда расхаживал. Вид у Александра Владимировича был весьма озабоченный.

— Смотри.

Мне была протянута газета. «Kölnische Zeitung».

Соображения прочесть название у меня хватило, а дальше…

Я повертел газетный лист в руках. Вернул его владельцу.

— Здесь прямо обвиняют Россию в подготовке нападения на Германию. Не больше и не меньше.

Князь бросил газету на стол. Снова начал мерять шагами пространство своего просторного кабинета.

— Нет, ну подумать только…

Давненько я его таким не видел.

— Без согласия берлинского правительства такая статья бы не появилась…

Александр Владимирович продолжал выражать свои мысли вслух.

— И, ведь никогда не сознаются в этом…

Князь закурил. Со второй спички.

— Впрочем, пошли отобедаем.

За столом князь страдал отсутствием аппетита, мысли его где-то далеко витали.

Российская пресса на статью в немецкой газете прореагировала серьезно. Вернее, те, кто стоял за её спиной. Как князь однажды выразился — нет газет самостоятельных, они всегда чьи-то.

«Новое время» заявило, что данная публикация говорит о предстоящей неизбежной войне. «Голос Москвы» предупредил своих читателей, что положение ещё никогда не было таким грозным — Германия явно решила воспользоваться благоприятным для её моментом. Кадетская «Речь» предполагала, что данная статья — пробный шар и у нас он никого не смутит. «Русское слово» призывало к сдержанному ответу на данную немецкую публикацию.

О всём этом я был информирован опять же Александром Владимировичем на следующем воскресном обеде.

Уже после того, как мы вышли из-за стола, мне в кабинете князя было настоятельно рекомендовано познакомиться со статьей в «Голосе Москвы».

— Пора вспомнить, что мы великая, одна из величайших по размерам держав… и нужно стараться уметь быть великой не только по пространству, но и по месту в среде других…

Зачитывая текст, размещенный на газетном листе, князь на мгновение остановился и многозначительно посмотрел на меня.

— К войне общество готовят… — таков был его вердикт.

В «Русском слове» уже сам я прочитал, что «… лихорадочные вооружения Германии заставят русское правительство принять соответствующие меры предосторожности, и как бы ни настаивала по этому поводу германская печать, Россия от этих мер не откажется и их не уменьшит». Далее в том же сообщении значилось — «… кампания германских официозов, имеющая целью запугать Россию, может в итоге привести к совершенно неожиданному для берлинских политиков результату, а именно, к преобразованию тройственного согласия в форменный оборонительный тройственный союз».

Дальше — больше.

Каждый воскресный день, до, после и во время обеда мы с князем текущие газетные публикации только и обсуждали. Иностранные публикации Александр Владимирович мне переводил, а уж с нашими — я сам знакомился.

— «Berliner Tageblatt». Статья «Русский сосед», — сообщил мне мой добровольный переводчик. — Берлин и Вена до сегодняшнего дня беспрестанно отступали перед русскими притязаниями. Российская политика двулика: Петербург и Москва — консервативная автократия и радикальный панславизм, корректное Министерство иностранных дел и интригующая закулисная дипломатия, миролюбивый министр финансов и воинствующее офицерство, подчеркивание монархической солидарности с Берлином и Веной и братание с республиканскими заимодавцами с берегов Сены. Выход для Германии — в предупредительной войне против России…

Я только головой качал.

Что уж, так-то…

— Наш ответ в «Русском слове» на следующий день. — у князя для меня подборка материалов была загодя приготовлена. — Русофобская кампания возобновилась сегодня с удвоенной энергией. Печать, дипломаты, генералы не стесняются обвинять сегодня Россию в самых коварных замыслах'.

«Русское слово» полетело на стол. В руках князя были уже «Русские ведомости».

— Перед нами, несомненно, сознательная обработка немецкого общественного мнения в антирусском духе, ведущаяся кругами, к указаниям которых чутко прислушиваются самые различные органы печати…

«Русские ведомости» сменила «Речь».

— Берлинская прогрессивная газета, орган свободомыслящих… последовал примеру своих менее совестливых собратьев и напечатал статью, ничем не уступающую статьям «Kolnische Zeitung».

Газетная война ежедневно только нарастала. Россия и Германия обменивались ударами, обзаводились информационными союзниками. Германскую прессу безоговорочно поддерживали австрийцы. На стороне России была печать Англии и Франции.

Куда бы я без князя — никуда… Он же периодику данных стран как родную читал.

После озвучивания через немецкую прессу лозунга предупредительной войны, российские газеты завели у себя постоянную рубрику — «Россия и Германия». Там в деталях анализировалось состояние армий Германии и России, Антанты и Тройственного союза, публиковались прогнозы их столкновения в случае войны.

В конечном итоге, со страниц «Биржевых ведомостей» прозвучало: «Россия готова».

— Не избежать нам войны, — в который уже раз озвучил мне свои выводы из всего происходящего Александр Владимирович.

Глава 3

Глава 3 Про погоны

Вот так и случилось, что темно-синие петлицы цивильного врача, находящегося на государственной службе в Российской Империи, мне поносить сразу после выпуска из Императорской Военно-Медицинской академии не удалось.

Сразу на плечах моих погоны теперь опять окажутся.

Пусть и погоны, но в Российской императорской армии военные врачи офицерами не считаются.

Обидно, да? Мне — очень.

Ещё с японской войны я помню, как врачи наравне с солдатами и офицерами участвовали в боях, получали ранения, гибли… В плен попадали, без вести пропадали. Однако, и ордена получали. Даже с мечами, а кто и — с мечами и бантом.

Врач в императорской армии числится только всего лишь военным чиновником. Не больше и не меньше.

Тут вообще всё так запутано…

Вот я, пока ещё сегодня — лекарь. Так официально называют в империи врача, окончившего учебное заведение. Хотя, в просторечии, чаще его доктором кличут.

Доктор медицины — это совсем другое. Тут для нас это высшая учёная степень, присуждающаяся после защиты диссертации. Доктор медицины сверх практических врачебных знаний должен иметь неоспоримые доказательства своей учености.

Раньше в империи ещё были доктора медицины и хирургии, но потом это звание отменили.

Мне в данном вопросе война все карты спутала. Диссертация у меня уже готова, даже отпечатана. На осень этого года и защита её была назначена, а тут эти германцы…

Кстати, выпуск в этом году в Императорской Военно-Медицинской академии раньше на целый месяц провели. Знали, что война начнётся? Или, какие-то изменения в программе обучения появились?

Ничего, вот победим — защитимся. Лучше чуть позже, чем никогда.

Здесь как дома, никаких кандидатов наук нет. Сразу — доктор и никаких тебе гвоздей. Не надо вторую диссертацию писать, чтобы доктором наук стать.

Так вот, насчёт медицинских военных чиновников.

Как военный чиновник буду я в армии иметь классный чин согласно табели о рангах.

Тут много от должности зависеть будет.

В войсковом звене со временем можно до корпусного врача дослужиться, но это — не с моим счастьем. Годиков до революций мало остается. Никак при всём желании не успеть.

Чуть пониже — дивизионный врач. Ещё, спускаясь к грешной земле — старший и младший врач полка, бригады, дивизионного лазарета.

В лечебных же учреждениях войскового звена имеются должности главного и младшего врача перевязочного отряда.

Так вот, на серебряных моих погонах, что сегодня уже куплены, один продольный просвет и пока одна-единственная звёздочка. Я буду значиться во всех положенных списках по военному ведомству как коллежский регистратор.

Мля…

Позорище…

Впрочем, серебряные погоны я пока спрячу. От греха подальше. Носить буду полевые — серенькие такие, мышиные.

Там тоже — один просвет и одна звёздочка.

На японскую войну я ехал с одной лычкой — лазаретным служителем ефрейтором, а тут — с одной звёздочкой. Потом, правда, ещё одна лычка на погон у меня добавилась как у младшего фельдшера. Однако, до старшего фельдшера и до старшего надзирателя больных не дослужился — в плен попал.

Впрочем, не за звёздочками я на фронт еду…

Один просвет и две звёздочки одна над другой — погон уже военного врача губернского секретаря. Если три звезды на одном просвете у доктора на погоне красуется, он — коллежский секретарь по табелю о рангах. Чист погон с одним просветом от звёздочек — титулярный советник.

Два просвета и две звезды — коллежский асессор, два просвета и три звезды — надворный советник, два просвета без звёзд на погоне военного врача — коллежский советник.

Выше стоят — статский советник, действительный статский советник, тайный советник и действительный тайный советник. Здесь уже погоны с зигзагами…

Всё просто и без излишеств. У меня, как студента ИВМА, погоны и то понарядней были…

Даже чиновникам, состоящим на службе в Российском обществе Красного Креста, золото на погоны нашлось, а нам, военным врачам — только серебро.

Глава 4

Глава 4 Чудеса и неожиданности

Удивил сегодня вечером меня князенька, удивил…

Как есть, удивил.

Даже — два раза.

На прощальный ужин к нему я несколько раньше явился. Всего-то на полчаса…

Завтра мне в роли младшего врача дивизионного лазарета на театр военных действий отправляться, вот и зван был.

В холле на первом этаже их семейного особняка я с Александром Владимировичем столкнулся и обомлел.

Мля…

Недели не прошло, как мы в «Додоне» его капитанские погоны обмывали, а тут — на его плечах и груди совершенно иное.

Нет, звезд на погоне не прибыло — как не было, так и нет. Просвет второй появился и вензелёк какой-то хитрый.

На груди — среди всего прочего-разного — на левой стороне звезда ордена Святого Георгия и большой крест на шейной ленте!!!

Да, раньше-то Александр Владимирович даже с орденом Святого Георгия на колодке не был замечен…

Впрочем, другие у него были несуразности, не свойственные офицеру в небольших чинах. То, пропадал он чуть ли не на пару-тройку месяцев из Санкт-Петербурга в неизвестном направлении, а как же служба? С особами, весьма значимыми знался. Ну, пусть — князь, но князей-то тут не на пальчиках пересчитать…

В конце прошлого года его тоже полтора месяца не было, а потом дал о себе знать. Я приехал, а он бледный какой-то, прихрамывает и печальный до ужаса. Не одну неделю как в воду опущенный ходил, а потом только чуть веселее стал, улыбаться начал…

Князь, как меня увидел, уголок рта скривил, вздохнул тяжело.

Вот де, раскрыли меня и тут…

Впрочем, теперь уже таиться нечего. Вышел в тираж…

Я с расспросами не полез — не принято это тут. Да, и меньше знаешь…

Но, удивлен я был сильно.

Мне предложено было пройти в курительную комнату, а Александр Владимирович тем временем переоделся и вскоре в обычном обличье передо мной предстал.

Или, не этот его образ настоящий?

Да, ладно. Что теперь.

— Никуда Вы, Иван Иванович, завтра не едете…

Как бы вскользь, о совершенно обычном, мне было князем сказано.

— Это, почему же?

Я ещё от преображения капитана в полковника не могу отойти, а тут снова новости!

Князь, ни слова не говоря, мне бумагу казенного вида протягивает.

Так, так, так… Не успел я к одному лазарету прикомандироваться, как должен следовать к новому месту службы.

А, меня спросили?

Да, кто тебя — козявочку-букашечку-то, спрашивать будет⁈

Ещё и в условиях военного времени.

— Явишься завтра ровно в полдень в Главное военно-санитарное управление. К Александру Яковлевичу.

Я стою, только глазами хлопаю.

Только он меня и ждёт. Александр-то Яковлевич. Кто он, а кто я…

— Евдокимову, — на всякий случай уточнил князь.

Мог бы и не конкретизировать. Сам знаю, кто такой Александр Яковлевич в ГВСУ.

Тут меня от таких удивительных выкрутасов жизни немного и понесло…

— А, это за что мне такое счастье? Вы, порадели?

Князь построжел, опять в полковника, хоть и был теперь без мундира, превратился.

— Ваня…

Александр Владимирович пальцем, украшенным перстнем с затейливым вензелем, покачал.

— Господин коллежский регистратор… — указал мне на моё место в этой жизни князь.

Тут Александр Владимирович улыбнулся и прежним стал.

— Иван, а кто не раз мне говорил, что на театре военных действий для спасения и возвращения в строй раненых воинов, главное — организация? Что военные врачи отстранены у нас от такого важнейшего дела, как эвакуация раненых и больных из действующей армии в тыл? На Дальний Восток кивал?

Да уж… На той войне, где я с князем познакомился, этим всегда занимались строевые офицеры и генералы. Военным врачам, не относившимся к офицерскому корпусу, доверяли только выполнение на известных штатных этапах эвакуации те или иные лечебные мероприятия. Например, подготовку выбывших из строя контингентов к предстоящей транспортировке и их сопровождение в ходе таковой.

Не у одного меня было такое мнение. Тот же Потираловский в своей диссертационной работе на соискание степени доктора медицины «Тюренчен-Вафангоу-Ляоян в санитарно-тактическом отношении» об этом черным по белому писал.

— Тут специальная комиссия по данному вопросу свою работу заканчивает и Александр Яковлевич Вас в её состав включил…

Ещё чуднее…

Всё чудесатее и чудесатее…

Не успел я, однако, свою шпильку вставить, Александр Владимирович меня опередил.

— Да, я в этом немного посодействовал… Свежий взгляд и прочее…

Во. Точно. Порадел князь родному человечку.

Впрочем, какой я ему родной…

— Успеешь ещё в свой дивизионный лазарет. На тебе там свет клином не сошелся.

Не сошелся… Это, уж точно.

— Так, ужин сегодня никто не отменял. — Александр Владимирович кивнул на дверь кабинета. — Прошу Вас, господин коллежский регистратор…

Опять издевается…

Ну, да. Он же — князь, офицер…

Тут старший врач полка, не чета мне человечище, и то не может быть членом офицерского собрания и посещает его с особым на то разрешением строевого начальства. Это что, даже в офицерском заемном капитале он принять участие не имеет права…

— Иван Иванович, что-то Вы загрустили? Бросьте. Ничего в наших отношениях не меняется…

Глава 5

Глава 5 Член комиссии

Высоченные потолки, фундаментальные дубовые двери, наборный паркет…

На стенах — батальные сцены в позолоченных рамах.

Я что-то даже как бы немного заробел. Неуютно себя почувствовал.

Прохладно даже в жаркий полдень в стенах Главного военно-санитарного управления, однако, за последние пять минут мне два раза своим носовым платком пришлось воспользоваться, пот на висках им промокнуть.

Не каждый день я в таких местах бываю…

Как бабушка моя говорила — залетела ворона в высокие хоромы.

— Господин Воробьев…

Мне, кивком головы было указано на дверь. В смысле, куда мне войти требуется. Не выйти.

В это время часы забили.

Во как… Ровно полдень. Всё минута в минуточку.

К Александру Яковлевичу кто как относился. По-разному. Профессура Императорской Военно-Медицинской академии в большинстве своем Евдокимова не сильно любила. Военизировал де он сильно данное учебное заведение. А, как⁈ Военный врач, это тебе не врач цивильный. Тут совершенно две большие разницы. Военный врач военизированное образование и должен иметь, суть, миссию, цели и задачи военного дела хорошо понимать. Ну, и своё место и предназначение на театре военных действий.

Я же про Евдокимова ещё на войне с японцами слышал. Говорили только хорошее. Ну, а то, что строг… Зато умный.

Сам я его только пару раз издали и видел. Ну, сегодня вблизи рассмотрю…

Главный военно-санитарный инспектор русской армии выглядел утомленным. Правильно, забот у него сейчас полон рот. Сколько всего сразу на его голову свалилось.

За спиной Александра Яковлевича на парадном портрете куда-то в одному ему видимую даль смотрел государь император. Мне показалось, что когда я вошел, он на краткое мгновение на меня посмотрел и подмигнул. Не робей де, всё у тебя хорошо будет…

— Воробьев… Спаситель…

Тихо-тихо, едва слышно, для одного себя произнёс главный военно-санитарный инспектор, но я, спасибо золотым зверькам, разобрал его слова.

Во… Как пить дать, это так меня князь охарактеризовал, когда в комиссию пристраивал… Спасибо, князенька, удружил. Порадел.

В кабинете Евдокимова я не задержался. Тот на меня посмотрел, как будто старался запомнить, назвал номер кабинета, в который мне нужно было проследовать.

Там де, про меня уже уведомлены.

При этом ещё и кивнул мне поощрительно.

За каким всё это потребовалось? Вполне можно было без моего присутствия в данном высоком кабинете обойтись.

Но, видно — так надо. Скорее всего, из-за моего князя, это опять же…

За дверьми кабинета, куда я незамедлительно явился, ко мне отнеслись уважительно. Только один бородатый коллежский советник ухмыльнулся при виде имеющегося на моих плечах. Вот де, дал Бог помощника сопливого…

Ну, что мне теперь до этого…

Мне сам император сегодня с портрета подмигнул, одобрил моё здесь появление.

Прямо с порога я получил, как прикомандированный к комиссии, стопочку только-только отпечатанных листов.

«Временное положение об эвакуации раненых и больных» — значилось сверху верхнего из них.

Ну, коли дали, так почитаем…

Действующее положение мы в академии изучали. Правда, времени с этого момента прошло не мало.

Я напряг память. Даже глаза на момент прикрыл. Так у меня лучше что-то вспоминается.

Ну, оказалось — помню я нужный документ. Правда, не дословно.

Что же, будем читать новый и смотреть, чем он от прежнего отличается.

В новом положении общее руководство эвакуацией раненых и больных на театре военных действий, так я понял, возлагалось на главного начальника санитарной части армий фронтов, а во внутреннем эвакуационном районе — на начальника эвакуационного управления Главного управления Генерального штаба. Ага, старая песня — оба они генералы, а не врачи…

Смотрим дальше — в пределах района тыла полевых армий и района главного тыла, составлявших передовой район фронтов, эвакуационным процессом непосредственно должны руководить дежурный генерал по санитарной части армии через полевого инспектора госпиталей и начальник Эвакуационного отдела управления главного начальника санитарной части армий фронта, все опять же не врачи. Последний из упомянутых в проекте документа, одновременно являлся и начальником всех эвакуационных пунктов фронта, военно-врачебных заведений и учреждений, переданных ему для нужд эвакуации.

Мля…

Даже голова заболела.

Темный лес, это для меня…

Не мой, даже близко, уровень.

Точно, залетела ворона…

Далее по тексту пошло и новое. Выполнение мероприятий по организации эвакуации раненых и больных в передовом эвакуационном районе возлагалось уже не на эвакуационные комиссии времён минувшей войны, а на головные (сборные) и тыловые эвакуационные пункты, во внутреннем районе — на распределительные и окружные эвакуационные пункты, которые находились в непосредственном подчинении начальника штаба соответствующего военного округа. В губерниях, по которым рассеивались для лечения раненые и больные, действовали губернские попечительные о раненых и больных воинах комитеты. Продолжал действовать под высочайшим наблюдением и Александровский комитет о раненых.

Зачем я здесь? Тут уже, скорее всего, всё решено и согласовано…

Однако, мысли свои я не стал озвучивать, а с умным и весьма деловым видом вооружился красным карандашом. Им и стал делать одному мне понятные отметочки по ходу текста.

В паре мест, что уже мелочей на самом низовом уровне касались, даже что-то и добавил. Из личного, так сказать, опыта участия в русско-японской войне.

Предложения мои касались сортировки эвакуированных с поля боя раненых, количества носильщиков на роту. Последних мне маловато показалось.

С изучением проекта положения меня никто не торопил, но завтра мы его уже должны были представить на самый что ни на есть верх.

В который уже раз я свои листочки перечитал. А, если?

Уже глубоким вечером, я набрался храбрости и предложения по лечению раненых с помощью якобы мною придуманного аппарата внёс в свой экземпляр подготавливаемого документа. Понятно, что этим не на передовом перевязочном пункте должны заниматься.

Да, вписал я в проект положения ещё и то, что на главном перевязочном пункте не помешало бы иметь и стоматологический кабинет. Про него что-то здесь забыли. Понятно — спешили…

Глава 6

Глава 6 В чиновниках

Никогда я не думал в чиновники попасть.

Пусть и в военные.

Даже мысли такой не было…

Вот ни на столечко.

Однако, к моему большому удивлению, предложения, что я внёс во временное положение об эвакуации больных и раненых воинов, были благосклонно приняты.

Во как…

Чудеса, просто.

Тот самый бородач, коллежский советник, что сначала весьма скептически отнесся к моему появлению в составе комиссии, даже похвалил меня. Сказал, что хорош оказался свежий взгляд ветерана русско-японской войны, бывшего фельдшера, на то, что они тут разработали.

Даже пальцем в мой знак отличия Военного ордена ткнул. Ношу я его сейчас ежедневно. А, что, заслужил.

Пусть это солдатская и унтер-офицерская награда, но военным чиновникам её носить никакого запрета нет. Даже офицеры, кто такую награду имеют, свой мундир ею украшают. Ладно, офицеры. В своё время генерал Милорадович такой награды самим императором был удостоен с повелением её носить. Так и сказал ему Александр I: «Носи солдатский крест…»

Кстати, не так давно статут этой награды поменяли. Теперь знак отличия Военного ордена следует называть Георгиевский крест. Я же всё по-старому её именую. Ну, привык как.

Оправдал себя флотский подход. Ну, это когда самому младшему по званию высказать своё мнение дают. Причем, первому по очереди. Чтобы на него авторитетом более высоких по чину и званию не давило.

Вот такой точкой отсчёта тут теперь я и являюсь. Не совсем нолём, а какой-то мелкой циферкой после запятой.

Сказали опять же во всеуслышание, что про стоматологический кабинет они как-то и запамятовали в спешке, а именно я и внёс такое ценное предложение. Однако, сразу их организовать на главных перевязочных пунктах не получится. Соответствующего стоматологического инструментария и оборудования загодя не запасено, да и с персоналом — большая проблема. Но, будут думать, это кому положено, в данном направлении.

Ну, князь сейчас карманы себе набьет…

На его предприятии, что на Аптекарском острове размещено, медицинский инструментарий и производят. В том числе, и стоматологический. Получше он немецкого и английского будет.

Таким образом, на театр военных действий я пока не направляюсь, буду вопросами мобилизационного развёртывания медицинской службы Русской армии заниматься. Понятно, не глобальные вопросы решать, но и другой работы сейчас по данному роду деятельности достаточно.

Согласия моего на это никто не спрашивал. Сошка я здесь малая.

Как и с разработкой и утверждением положения об эвакуации раненых и больных воинов, времени на мобилизационное развёртывание медицинской службы было крайне мало. Всего пятнадцать дней. Всего!!!

В самой армии империи сейчас формировались двадцать четыре армейских корпуса, которые будут входить в состав двух фронтов.

Для медицинского обеспечения военных действий требовалось в указанные выше сроки сформировать двести двадцать пять лазаретов дивизии, сто девяносто один полевой запасный госпиталь, семьдесят крепостных госпиталей общим количеством на 265 401 койку. В дополнение ко всему этому Российским обществом Красного Креста комплектовались десять передовых отрядов, тридцать три подвижных лазарета на 50 мест каждый и сорок госпиталей по 200 мест. Таким образом, к концу мобилизации на театре военных действий в госпиталях должно было быть 278 501 госпитальная койка на 2 281 510 человек предполагаемого личного состава русских войск. Или, чтобы таким образом на одно госпитальное место приходилось по десять человек российских воинов.

Всё это я узнал на совещании у Александра Яковлевича, куда имел честь быть приглашенным.

Представил объем работы и меня даже передернуло.

Ещё и оказалось, по словам главного военно-санитарного инспектора русской армии, что того и другого, а также прочего не хватает. Не заготовили по неизвестным причинам в мирное время.

Тут же гром грянул и креститься начали. Через голову метаться…

Ну, как у нас всегда обычно и бывает.

На совещании присутствовали всё личности в больших чинах, на меня опять несколько недоуменных взглядов было брошено. Что, мол этот тут делает? Хоть и у самых дверей сидит, но имеет же честь быть здесь?

Или, он эту самую дверь в условиях военного времени от врагов охраняет?

Нет, вроде как человечек из военных чиновников…

Другие службы охраной занимаются.

Николай Александрович со своего парадного портрета на стене мне опять успокаивающе подмигивал. Не робей, Ванюша, всё у тебя идёт ровненько…

Ладно повозок и фельдшерских наборов инструментов не хватает… Основная проблема, озвученная Александром Яковлевичем, была в людях. Причем, в докторах. С фельдшерами и медицинскими сестрами, ну, как-то выкрутиться ещё можно было, а с докторами — вообще сливай воду.

Главный военно-санитарный инспектор русской армии, конечно, совсем не так выразился. Это уже я так его доклад интерпретировал.

Медицинскую-то помощь не ланцет или клистирная трубка оказывают. Тут медицинский специалист надобен. Человек со специальными знаниями, умениями и навыками. Конечно, ещё и мотивированный на данный вид профессиональной деятельности. Мало знать и уметь, надо ещё и хотеть.

Так дедушка всегда мой говорил. А, уж кому, кому, а ему в мудрости не откажешь.

Глава 7

Глава 7 На совещании у главного военно-санитарного инспектора

Между тем, заседание в кабинете главного военно-санитарного инспектора русской армии продолжалось.

Я, хоть и далеко от Александра Яковлевича сидел, в последнем ряду у самых дверей, но всё хорошо слышал. Каждое словечко до меня долетало.

Акустика в кабинете была прекрасная, не хуже, чем в Императорском Мариинском театре.

Теперь речь с материально-технического обеспечения на кадровый состав медицинской службы русской армии перешла.

Услуга-то, она — неотделима от источника. Нет врача или сестры милосердия — никто раненого или больного воина не попользует, не вылечит его, не облегчит его страданий…

Ну, или даже выбил враг всех медицинских носильщиков в роте. Опять же — беда. Одно из моих предложений как раз носильщиков и касалось. Во временном положении по эвакуации прописали, что их в военное время необходимо иметь по два на взвод, то есть по восемь на роту. В полку получается — сто двадцать восемь человек. Я осмелился предложение дать, что маловато это будет. Хотя бы в два раза их количество надо увеличить. Это позволит быстрее помощь раненым оказать. Пока же во временное положение их по два на роту прописали, но предложение моё опять же дельным сочли.

Кстати, в понятии «услуга», ничего зазорного нет. Ещё дома, на семинаре по философии нам преподаватель объяснил, что услуга — это действие, приносящее пользу, удовлетворяющее какую-то человеческую потребность.

Она, услуга, — не материальна, но нужна. Во время военных действий потребность в медицинских услугах просто до облаков взлетает. Война — это травматическая эпидемия. Так Николай Иванович Пирогов говорил. Он в четырёх войнах участвовал, как никто другой понимал размеры этой человеческой трагедии. Вот и придал военно-медицинскую окраску этому великому бедствию.

Может содержаться в услуге и материальный элемент, но он самостоятельного значения не имеет. Ушиваешь ты, например — рану, появляются на время в организме человека те же шелковые нити. Они — материальны, но без твоих профессиональных действий нити края раны сами-собой не стянут…

— В настоящее время в армии врачей кадра числится три тысячи пятьсот семьдесят пять…

Так, запишем эту циферку…

Кстати, почти все присутствующие записывали. Не один я такой умный.

—… мобилизационная же потребность определена дополнительно в тринадцать тысяч двести шестьдесят три врача… — хорошо поставленным голосом продолжал Александр Яковлевич.

Я быстро произвёл на своём листочке арифметические действия.

Так, так, так… Это получается, что надо в кратчайшие сроки призвать в армию почти половину от всех российских врачей… Почти пятьдесят процентов, если я что-то не путаю.

Где их такое количество сразу взять? Это же вся Россия-матушка почти без докторов останется…

Если я правильно помню, сейчас в империи практикует всего-навсего двадцать восемь тысяч сто докторов. Цифра просто мизерная. Повидать врача — уже счастье.

Ладно — в столице, в губернском городе, а если уезд последний врач покинет, попадёт под мобилизацию? Тут, хоть сразу вешайся. Сколько людей погибнет без врачебной помощи!!!

Война, не только на фронте свою человеческую жатву творит, она и для самой дальней от фронта деревни — беда-бедучая…

Что-то кажется мне, что озвученное Александром Яковлевичем нужное армии количество докторов маловато, пересмотреть эту цифру военные действия заставят. Очень даже скоро.

— Сейчас идёт призыв шести тысяч трехсот сорока восьми врачей запаса и двух тысяч семьсот пятидесяти четырёх врачей ополчения старше сорока пяти лет…

Острый кончик карандаша опять заскакал по листу бумаги.Мой Koh-I-Noor отлично справлялся со свой задачей. Тут я немного не патриотичен — пользуюсь заграничными карандашами. Хотя ещё сам Михаил Васильевич Ломоносов организовал в России выпуск этих нужных изделий. Сейчас, как писали в газетах, в Японии появился какой-то вечно острый карандаш от компании Sharp. Дома, вроде, фирма с подобным названием магнитофоны и телевизоры выпускает, а тут — карандаши…

Так, что-то опять я отвлёкся.

Всё равно, получается нехватка. Не покрывают эти мобилизуемые врачи полностью имеющуюся потребность…

Это же подтвердил и главный военно-санитарный инспектор.

— Таким образом, необходимо ещё провести призыв зауряд-врачей первого разряда — выпускников медицинских факультетов университетов…

Вот. Не одному мне война карты спутала. Ладно, нас хоть в ИВМА как положено выпустили, раньше на месяц, но экзамены мы сдали. Тут же, выпускники медицинских факультетов прослушали все предметы десяти семестров врачебного курса, а государственные экзамены, проводившиеся обычно в сентябре, сдать не успели. Я-то свою диссертацию не смог защитить, а они без диплома остались.

—… а, чуть позднее — и учащихся пятых курсов медицинских факультетов… — продолжил свой доклад Александр Яковлевич.

Однако…

Так скоро и до зауряд-врачей второго разряда доберутся — студентов-медиков четвёртого курса…

Там, и — до женщин-врачей дело дойдёт. Есть тут такая категория докторов. У них так даже в дипломе написано — женщина-врач. Ну, как бы — врач, но не до конца настоящий…

Глава 8

Глава 8 Из грязи в почти князи

Через несколько дней нахождения в военных чиновниках карьера моя взлетела в поднебесье.

Причем, я сам к этому никаких усилий практически и не прилагал.

Ладно, чин 13 класса, он тут уже почти сто лет как «спящий». Де-юре, он как бы и есть, не упразднен. Существует.

Де-факто же чин этого класса очень редко используется, разве что среди горных инженеров.

Реально, чиновник с самого низкого 14 класса по карьерной лестнице сразу поднимается на две ступени — к чину 12 класса, губернскому секретарю.

Что для этого требуется? Согласно Табелю о рангах — три года беспорочной службы. В жизни же — оно всяко-разно бывает.

Чин 11 класса… Ну, это тоже — старина седая. Пропускаем и его.

10 класс — коллежский секретарь, уже три звёздочки одна над другой на погоне. Невысокая, но уже руководящая должность, право решать некоторые небольшие вопросы.

Оказалось, про меня и моих коллег по курсу что-то там напутали. Выпускные экзамены-то мы уже сдали, дипломы получили! Пусть и раньше положенного времени. Да, человечка того уже наказали. Мне, выпускнику ИВМА, императорского медицинского высшего учебного заведения, положено было аж титулярного советника сразу получить!!!

А это — уже 9 класс!

Во как!

Оформляли на нас бумаги в день, когда война началась, а там — такой кавардак в головах у многих был…

Суета и прочее.

Вот и вышла ошибка.

Плюс к тому же здесь порой бестолковщины и головотяпства тоже хватает. Не раз я уже с таким сталкивался. Такого могут наворотить…

Одна-единственная звёздочка с моего погона моментально исчезла, только просвет на нём и остался. Но, это всем окружающим говорит только о моем карьерном росте. Уже не с удивлением под высокими сводами казенного учреждения на меня поглядывают, как де такой-сякой сюда допущен…

Благодарить за всё это надо было, оказывается, князя. Он-то, Александр Владимирович, сразу непорядок на моих погонах увидел. Мне ничего не сказал, но определенные действия неотлагательно предпринял.

Я, честно сказать, ко всем этим чинам и званиям так… Не сильно разбираюсь. Ну, не местный я. Дома всё совсем по-другому было.

Это, конечно, совсем неправильно. Глупость с моей стороны самая настоящая. Серьезнее ко всему этому надо бы относиться.

Понятно, что не за пять минут в моем деле разобрались, да и творилось сейчас черт те что. Жизнь у многих и во многом с ног на голову переворачивалась, все планы и обстоятельства враз менялись. Война, это тебе не фунт изюму…

— Иван Иванович, может я дырочку-то здесь аккуратно ниточкой стяну?

Глафира, моя прислуга, своим пальчиком на изъян, что погоны в сей момент имеют, показывает. Очень она экономная и хозяйственная к тому же. Звёздочки когда я снял, на погонах дефектик образовался. Небольшой, но заметный.

Надо погоны менять, теперь новые покупать.

Глафире жалко, хоть и не её деньги.

— Совсем и не заметно будет…

Продолжает она гнуть свою линию.

— Перестань, поменяю на новые.

Буду я ещё с дырочкой, стянутой ниточкой, ходить! Личное дворянство мне такого не позволяет. Супруга, коли такая у меня появится, тоже личной дворянкой будет. Правда, на детей и потомство всё это не распространяется. Самим им надо такого добиваться.

Ежели повезёт, дослужусь я здесь до действительного статского советника или орден Святого Владимира 3-й степени получу, тогда и потомственное дворянство у меня будет, а пока в личных дворянах скромно похожу. Пусть и не занесённый в никакие родословные книги.

— Иван Иванович, а может ниточкой стянем?

Никак не унимается Глафира! Совсем от рук отбилась!

Два года уже у меня в прислуге состоит, до нельзя разбаловалась!

Когда после излечения Настеньки, Егор к себе обратно в Сибирь уезжал, денег он мне порядочно отвалил. Я и квартирку снял, и Глафиру нанял. Сначала она была ниже травы, тише воды, а постепенно, шажок за шажком и начала нос задирать, перечить. Пора её приструнить.

— Глафира, всё! Замолчи со своими ниточками и дырочками! На улицу враз пойдёшь!

Лицо я ещё изобразил суровое.

Глафира руками замахала, носом зашмыгала. Не хочет на улицу. Где она ещё такое место найдёт…

Кстати, она, дурища, на меня ещё и определенные виды имеет.

Дамочка она, конечно, вся из себя такая ладная, но умом вот не блещет. Готовит божественно, но не из-за борщей же её замуж брать…

— Глафира, сегодня буду поздно. Ужин готовить не надо…

Вечером мы с князем в ресторан идём. Опять в тот же «Додон». Что-то там нам понравилось.

Глава 9

Глава 9 Защита диссертации

Хорошо тому живётся…

Что-то сегодня с утра меня потрясывает.

Аж и не по детски.

Вроде, и не с чего.

Ну, диссертацию я сегодня защищаю. Ну, и что?

Всё нормально у меня должно быть. Как в старые времена говорили — достоин градуса доктора. Материалы представлены, обсуждены, результаты получили внедрение в клинике. Публикации в уважаемых журналах имеются. Одобрениеот светил и живых классиков — да даже в письменном виде…

С типографией вопрос решен. После успешной защиты в виде книги мою научную работу опубликуют.

Война войной, а научная жизнь в империи продолжается. Сегодня меня вторым слушают, а после меня — ещё двое будут своими докладами на звание доктора медицины претендовать.

Хорошо тому живётся…

Вот ведь, из-за переживаний и волнений стишок из пионерского детства на ум пришёл. Привязался, не отлепишь…

Был я дома и октябренком, и пионером. Звёздочку с золотой головкой маленького Володи Ульянова, а затем и красный галстук носил.

В пионерах один раз даже побарабанить перед сбором доверили. Больше, правда, такой глупости старшие товарищи не совершали. Ну, а к горну меня и близко не подпускали. Там много желающих и так имелось.

Благо бы, хороший какой стишок. Так нет…

… у кого — стеклянный глаз, у кого — нога не гнётся, а вместо жопы — унитаз…

Так в пионерском лагере мальчика одного травили. Сашу. Протез у него вместо глаза был после травмы. Дети, они очень жестокие. Сострадание у них зачастую отсутствует. Иногда, самые отвратительные и кровавые преступления, они и совершают. Вот, недавно в газете прочитал…

— Иван Иванович, может, рюмочку?

Глафира, дурища, рюмочку хлебного вина предлагает для успокоения…

Не на защиту бы идти, тогда — можно…

Сегодня — нельзя. Вечером посидим. Ох, и посидим…

Доклад самолично мною напечатан, но утром сегодня я уже его в двух местах поправил — так лучше будет. Впрочем, можно было и всё как есть оставить… Перед смертью не надышишься.

— Иван Иванович…

Налила ведь, чуткая душа…

— Глафира, нельзя…

Стоит, коровьими глазами хлопает.

Зря я так на неё, она-то от всего доброго сердца…

Хорошо тому живётся…

Мне — хорошо что-то стало житься. Даже подозрительно.

Вот, днями медаль очередную получил — «За труды по отличному выполнению всеобщей мобилизации 1912 года».

Награждён, как лицо, которое в соответствии со своими служебными обязанностями принимало участие в планировании или осуществлении мобилизации.

Ну, пусть — бронзовая медаль. Зато, с портретом государя. На ленте ордена Белого Орла.

Что-то очень быстро её Санкт-Петербургский монетный двор изготовил. Даже — подозрительно.

Некоторые у нас в военно-санитарном управлении за проведение мобилизации и ордена получили, но мне и медаль не обидна. Я, как говорится, согласен на медаль…

Всё, пора ехать.

— Глафира, буду поздно и пьяный… Готовься…

Глаша меня на дорожку даже и перекрестила. Надо ей, кстати, денежек за службу прибавить. Всё в лавочках и на базарах подрожало, не раз уже она жаловалась.

Вот и академия показалась. Быстро меня сегодня довезли.

В ИВМА давно уже диссертации защищают. Ещё в 1801 году Медицинская коллегия передала Медико-хирургической академии право присвоения докторской степени. В следующем, 1802 году в академии и состоялась первая публичная защита диссертации на степень доктора медицины и хирургии. Физико-медико-хирургическую диссертацию под названием «Об электричестве и его этиологии» защитил С. В. Большой, лекарь Санкт-Петербургского Горного корпуса.

Чуть больше ста лет назад разрешили писать и защищать медицинские диссертации на русском языке. У меня, как раз такая. Можно сказать — повезло мне. А если бы в начало девятнадцатого века попал? Во, дела бы были…

Что и переживал. Всё прошло без сучка и задоринки.

Кстати, Александр Владимирович почтил своим присутствием. На князя некоторые поглядывали, перешептывались. Он при всём параде явился. Было на что посмотреть. Надо сказать, имел он полное право присутствовать — защита-то публичная. Мог даже вопрос задать.

Мне их что-то мало задавали. Знаем де мы и тебя, и твою работу…

— Поздравляю, Иван Иванович. — князь улыбался, был доволен моим успехом.

Двумя пальцами по своему погону провёл. Намекнул, что доктор медицины может смело претендовать на коллежского асессора. Это же уже не просто лекарь.

Ну, а кто бы и отказывался…

— Вашими молитвами, Александр Владимирович…

Настроение и у меня сейчас было самое наилучшее. Как гора с плеч спала.

— В «Додон»?

— В «Додон», — не высказал возражений князь.

Туда мы и направились. Чуть позднее и целой компанией.

Хорошо тому живётся…

Глава 10

Глава 10 На инспекцию

В первых числах декабря я уже щеголял в погонах коллежского асессора.

Вроде, и — заслуженно, но на меня опять в коридорах и кабинетах нашего заведения начали коситься. То, мал у меня чин был, чтобы здесь находиться, то — вон какую карьеру за несколько месяцев сделал. Не объяснять же всякому и каждому, что первоначально насчёт меня ошибка вышла, а далее я доктором медицины стал и заслуживаю чин восьмого класса.

Во как…

Александр Яковлевич не зря в своем кресле сидит. Помимо всего прочего, понимает, что проблему легче предупредить, чем потом её героически решать.

А нет человека — нет и проблемы.

Вот и должен я буквально завтра отправиться в роли инспектора на Юго-Западный фронт.

С завистливых глаз долой.

Нечего мне тут мельтешить, людям настроение портить.

Таким образом, хоть и с задержкой, но отправляюсь я на театр военных действий. Нет, и здесь от меня польза была, но и там я постараюсь соответствовать, не зря казенный хлебушек кушать.

Глаша в слезах…

Князь — кинжал фамильный подарил. Давно, говорит, он вражьей крови не пил. Вот, и утоли его жажду.

Ну, я же не на самую передовую линию окопов еду. Мне предстоит инспектировать организацию медицинской помощи в войсках. Где я там австрийцам, немцам и прочим супротивникам глотки буду резать?

— Пригодится…

Александр Владимирович серьезно так на меня смотрит, словно будущее моё ему до мелочей известно.

— Лишним не будет…

Ну, не будет, так не будет. Хорош кинжал, грех от такого отказываться.

Я князю, как водится, копеечкой отдарился.

Паровоз прогудел, вагон качнулся и тронулся. Поехали… Чух-чух…

Сначала, ещё и из окна вагона, война как-то почти совсем не чувствовалась.

Стало больше людей в армейской форме, так и раньше их немало было. Газеты в счёт брать не будем. Что там сообщается, я своими глазами не видел.

Ну, первые мои «военные» впечатления, надо сказать, начались уже на нашей границе в Радзивилове. Там, где происходили самые первые стычки с вторгшимися в наши российские пределы австрийскими войсками.

Местами рядом с железной дорогой начали попадаться окопы, печки, вырытые в земле. Мелькнули и быстро пропали из виду несколько совершенно разрушенных зданий…

Кресты… Одинокие кресты на могилах вдоль железной дороги…

Эти могилы с кое-как наспех сделанными крестами произвели на меня сильное впечатление. Наверное, с непривычки. Вернее — с отвычки. Японская-то война, в которой мне пришлось здесь немного поучаствовать, вон как давно уже была. Годы прошли, а за это время со мной чего только и не было. Но, в целом — расслабился я, жирком немного оброс.

Мой путь до самого Львова, кроме названных уже явлений, ничего интересного и оригинального не имел. Виды за окном вагона сильно напоминали картину уже привычных по прежним поездкам российских равнин, только около самого Львова имелись довольно живописные холмы.

Вот и львовский железнодорожный вокзал. Я покурил на перроне и решил немного прогуляться по городу. Никогда ранее мне здесь бывать не приходилось.

Львов, по местным меркам, это — очень красивый, большой и богатый город. Так все говорят. Впрочем, не зря. На меня он почти не произвёл впечатления только что завоеванного. Жизнь в нем шла довольно интенсивно, на улицах наблюдалось большое оживление. Прилично одетый народ чинно прогуливался, знакомые раскланивались друг с другом.

Яркие вывески, чисто вымытые блестящие витрины магазинов…

Кое-где — музыка.

Не скажешь, что где-то рядом — война.

Время меня не поджимало и я решил посмотреть кино. Когда ещё получится…

В синематографе было полно нарядных зрителей, и, что меня сильно удивило, объяснение картин шло на немецком языке!!!

Вот в Москве или Санкт-Петербурге кто бы позволил себе такое!

Быстро бы хозяина этого синематографа загребли под микитки.

Публика же в зале чувствовала себя, по-видимому, довольно хорошо и спокойно.

Почему картина на немецком? Князь мне говорил, что во Львове русский язык почти всем был понятен.

Я не стал досиживать сеанс и вышел из зала. Непатриотично это, кино на вражьем языке смотреть.

Военное время тут в городе что-то совершенно пока мною не чувствовалось. Только довольно большое количество офицеров и солдат на улицах придавало Львову в некоторой, причем — не большой, степени вид лагеря.

Я ещё немного прошелся и вот уже был по нужному адресу. Как мне объяснили ещё в Санкт-Петербурге, я должен был остановится в гостинице напротив памятника польского короля Яна Собесского.

Почему там? Спросите, что полегче.

Львов не являлся конечной точкой моего маршрута, здесь я не должен был долго задерживаться.

При устройстве в гостиницу, мне стал понятен назначенный выбор места моей остановки в городе. Командированных чинов из российской армии здесь размещали без оплаты. Экономной оказалась канцелярия у меня по месту службы. Ну, и — информированной. Тут уж — не без этого.

— при описании инспекции коллежского асессора Воробьева И. И. использованы дневники врача И. А. Арямова (ЦГАМО).

Глава 11

Глава 11 Ресторан

Львов для меня в инспекционной поездке, как в песне поётся — этап большого пути.

Ну, там, немного не такие слова, но довольно близко. Песни этой тут ещё нет, позже она появится. Это я так думаю.

Мне надо в штаб 8-й армии. Оттуда моя инспекция начинается.

Что-то мне кажется, что только там меня и ждут. Для полного счастья им ровно одного меня не хватает. Терзают меня такие смутные сомнения.

Вещей я из Санкт-Петербурга взял с собой не много — не на курорт еду. Не на воды, как здесь, говорят.

В гостинице я быстро расположился. Ну, саквояж свой только на коечку бросил. Умылся, побрился. Коллежскому асессору невместно с небритой мордой лица ходить.

Есть что-то сильно захотелось. После поезда — не хотелось, а тут — аж в животе забурчало.

Дорогой я питался не ахти как. Это, с моей точки зрения. Разбаловал я свою утробушку стряпней Глаши. Она — мастерица готовить. Тут уж и говорить нечего. Пока до Львова добирался, не раз её добрым словом вспоминал. Ну, а с обедами у князя — вообще никого сравнения с питанием в дороге не было… Война, что ли, на станционные буфеты отрицательно подействовала? Повара хорошие на фронт кашеварить ушли?

Куда командировочному податься? Понятное дело — в ресторан. Положение, так сказать, обязывает. Не в чайную же.

Вышел на улицу. Гражданского населения поубавилось, а лиц в шинелях как-то ещё больше стало. Особенно — офицеров. Им бы на фронте быть…

В ресторане, куда я зашёл, опять же почти все столики нашими военными были заняты. Дым стоял коромыслом, вино и что покрепче лилось рекой. Дамочка на сцене ресторана что-то по-немецки опять же пела. А не с говорящими на этом языке мы и воюем?

Мне бросилось в глаза, что участницами многих застолий являются женщины в форме сестер Красного Креста.

Мля…

Одни, я имею в виду офицеров, живут тут вовсю. Тоже, кстати, местное выражение, дома я такого не слышал. На фронт не торопятся. Другие, вместо того, чтобы в госпиталях за ранеными ухаживать, в ресторанах развлекаются. Хоть бы повязки и косынки с красными крестами сняли.

Место мне нашлось. Вполне приличное. В компании с полковником-пехотинцем.

— Леонид Петрович, — представился он.

Оказалось, с начала войны он уже два раза ранен! Полковник! Два раза! Он, что вместе с солдатами в штыковые атаки ходит?

Оказалось — не ходит. Но, вот такое у него везение. Хорошо, ранения были лёгкие. Без повреждения внутренних органов, а также кости ему не задело.

Про себя я вывод сделал — царапины.

Однако, полковник по полной программе лечился, аж в госпитале. Место какого-то солдатика занимал.

За коньяком чего только от Леонида Петровича я не наслушался. Слухами он был набит как баба базарная. Мне даже как-то неприятно стало. Офицер, полковник, а слухи распускает.

Ладно, спишем на воздействие алкоголя… Простим и поймём.

Как у почти местного жителя, я поинтересовался про дам в одеяниях Красного Креста. Очень их наличие в ресторане мне не нравилось.

Полковник на меня пьяные глаза выпучил.

— Иван Иванович… Какие сестры милосердия… Помилуйте… Это проститутки такую здесь моду взяли в условиях военного времени…

Мля…

Мне ещё больше обидно за Красный Крест стало.

Примазываются, суки, к большому и почтенному делу…

Проститутки…

Сориентировались, форму себе пошили…

Нос по ветру держат.

Ролевые, мля, игрища решили устраивать.

Я ещё бутылку заказал. Предыдущая у нас с полковником как-то быстро опустела. Уже, кстати, не первая.

Голод я утолил, теперь так уж в тарелке вилкой копался. Ошибка, конечно, это — коньяк надо обильно закусывать.

Тут ещё больнее и обиднее мне за высокое звание сестры милосердия стало.

Я встал из-за стола, к соседнему подошёл.

— Повязки и косынки сняли!

Разговор за столиком замолк. На меня четыре пары пьяных глаз смотрели. Две — офицерские, две — дам в одеяниях Красного Креста.

Тут одна из девиц меня куда подальше и послала. На ломаном, но великом и могучем. Вторая её поддержала.

Мля… Совсем распоясались…

Меня, коллежского асессора и доктора медицины…

Офицеры за столиком заржали.

Весело им.

Выпито мною с дороги было не мало. Это и спасло тех офицеров. Того, чему Федор меня учил, я ещё не забыл. Ну, и кое-какое умение ещё в Японии было получено.

Баб я одеждах сестер милосердия я не тронул, а офицерам досталось.

Ну, погорячился. Не без этого.

Уходил я из ресторана, как бы мой друг Мишка выразился, огородами.

Однако, денежку за съеденное и выпитое на столе оставил. Полковнику кивнул и на выход направился.

Дорогой меня ещё какие-то офицеры, наверное, знакомцы мною побитых, пытались остановить, но пали с ущербом для здоровья.

В общем, вечер у меня удался.

До гостиницы я добрался без приключений и лёг спать.

Завтра мне город покидать. Ждут меня в штабе 8-й армии. Все глаза уже проглядели.

Глава 12

Глава 12 На Ржешов

Дальше из Львова мне надо на Раву-Русскую — Ржешов.

В Ржешове штаб 8-й армии и должен находиться. Эти сведения у меня ещё из Санкт-Петербурга, а как на самом деле — кто знает. Война — дело неопределенное, тут всё не по плану, ситуация то и дело меняется…

Ну, пока буду придерживаться такого маршрута, а там видно будет.

Опять поезд. Сколько уж на них тут я наездился! Такое впечатление складывается, что половину времени на колесах я и живу.

Вот те раз! Знакомые всё лица!

Полковник. Леонид Петрович. Ага, на фронт. Впрочем, куда же ещё…

Третье ранение получить счастливым образом.

Где-то ранней порой полковник уже опохмелился и опять за своё. Про всякую всячину рассказывать. В мрачных тонах.

Ладно, вчера он здорово пьян был и всякую чушь нёс. Сегодня же опять у него рассказы какие-то упаднические.

Что солдатики де воевать не сильно настроены.

С горечью, чуть ли не со слезой на глазу полковник про это говорит.

Понятное дело — война, она не всем нравится.

Что солдат только нагайкой можно выгнать из окопов и вообще заставить что-то делать.

Ну, тут уж он точно перегнул…

Что начальство старается спрятаться от огня.

Да, мне тоже показалось, что во Львове как-то офицеров многовато.

Что нормально одет только тыл армии, а на передовой солдаты замерзают.

В последнее, исходя из личного опыта японской войны, не верить трудно, а верить — страшно. Неужели ничего в данном отношении так до конца и не наладили? Сколько же разговоров про это было…

Скоро полковник угомонился и завалился спать. Понятное дело, организм-то не железный. Отдых ему требуется.

Ну, не с одним полковником я в вагоне. Человек нас тут тридцать, не меньше.

Народ — всякий. Есть даже беглецы-добровольцы из кадетов и гимназистов. Рвутся их сердца на передовые позиции, таких не надо нагайкой, как полковник говорит, из окопа выгонять.

Вагон… Да, какой вагон — теплушка… Отопление — железная печь на ножках. Освещения — никакого. Обслуживающий железнодорожный персонал — отсутствует. Всё самим приходится делать.

Гимназистам, двое их здесь, поручили печь топить. Они и стараются, благо — пока есть чем.

— Откуда родом? — поинтересовался я у гимназистов.

— Из Вятки.

О! Мир тесен…

Из Вятки. Приходилось мне там бывать. Даже в психиатрической лечебнице, что расположена на Московском тракте на выезде из города поработать. С бьярмами столкнуться. С Агапитом ещё. Ну, и с Федором.

Мои золотые зверьки тоже как будто наш разговор услышали — тепло от них пошло.

— Знаю такой город. Красивый.

Гимназисты синхронно головами кивнули. Красивый — этого у Вятки не отнять.

Вот и докатили мы до Равы-Русской. С черепашьей скоростью.

Судя по всему — тут бои упорные были. Разрушения кругом серьезные, не пара домиков без окон и крыш остались. Станция по сути выгорела почти дочиста.

Куда ни глянь — окопы, окопы, окопы…

Уже на подъезде к станции — кресты, кресты, кресты на братских кладбищах. Уже не отдельные могилки, как около Львова, а поля целые из захоронений.

Тут я с первыми пленными в эту войну и столкнулся. Сам в плену был, понимаю — мало в этом радости. Однако, пленные австрийские солдаты, главным образом — галичане, с улыбками на лицах. Весёлые такие, радостные.

Что говорят — многое понятно. Но, не всё. Пленные разговаривают на смеси украинских и польских слов, пересыпанных немного русскими.

Полковник, выспался он уже, спросил, как в плен они попали. Интересно ему, потом, наверное, опять про это кому-то будет рассказывать.

Один из пленных почти чисто по-русски ему и ответил.

— Сидим в окопах, а русские к нам, — тут рассказчик на короткое время прервался, как будто нужные слова подбирал. — Ну, мы ружья побросали, шапки поснимали и кланяемся — вот нас и взяли…

— Не хотите воевать? — поинтересовался полковник.

Галичанин на его как на идиота посмотрел. Головой завертел отрицательно.

— Нет, нет, — ещё и для убедительности словами свой жест подтвердил.

Я заметил, что наши солдаты к пленным относятся без злобы, даже табачком угощают. Словами с мужиками в австрийской военной форме перекидываются, разговаривают о чем-то.

Постоял, постоял наш поезд и дальше двинулся. Так же неторопливо.

Следующие восемьдесят вёрст мы тянулись почти сутки. Говорят, что дальше будет ещё хуже.

Впрочем — дальше, похоже на поезде ехать некуда.

Впереди, вдалеке, но ясно слышен гул орудийной стрельбы. Глухой. Часто сплошной…

Полковник говорит, что это где-то в направлении Кракова. Ну, ему виднее. Я тут плохо пока на местности ориентируюсь.

По прибытии в Ржешов оказалось, что штаба 8-й армии тут уже нет. Чуть ли не первый встреченный мною офицер мне эту военную тайну и раскрыл, что ушёл штаб в Кросно.

Мля…

Разболтал военный о штабе, а вдруг я шпион какой…

Как-то тут всё это просто узнать. Ну, про штаб целой армии.

Спросил я ещё того офицера, как в это самое Кросно попасть. Оказалось — только на лошадях.

Ну, надо что-то искать, что на конной тяге двигается в нужном мне направлении. Сама лошадка к тебе не подойдёт, мордой своей тебе в плечо не толкнётся.

Ржешов — городок не большой. Мне показалось — сейчас почти опустевший. Жители все как будто разбежались, цивильного населения на улицах не видать. Мостовая и тротуары страшно загажены. Такая грязь кругом, что трудно пройти. И — запашок… Неприятный.

По улице движутся обозы. Тот, который идёт в нужном мне направлении, нашелся буквально через пять минут.

Представился старшему. Попросил подвести. Взяли с собой без проблем.

Глава 13

Глава 13 Блажов

Говорят, что плохо ехать, это всё равно лучше, чем хорошо идти.

Вроде и правильно, но очень, оказывается, скучно. Лошадиная сила, она — очень уж медленная. Плюс — постоянные остановки.

Да, и шоссе… Одно название. Наверное, до войны оно тут было нормальное, а сейчас — горькие слёзки. Как бабушка у меня говорила — всё его расчушили.

Обозы по шоссе один за одним идут, колонны солдат тянутся.

Я не сильно брезглив, но…

На обочинах то и дело туши павших лошадей встречаются. Ладно, сейчас декабрь, а если бы лето? Ещё одна строчка в моём блокноте военно-санитарного инспектора появилась. Вот именно — военно-санитарного. Подчиняюсь я сейчас главному военно-санитарному инспектору русской армии, значит и инспекция у меня военно-санитарная.

Предыдущая запись была про бурки.

Ещё во Львове по дороге на вокзал купил я себе а магазине Московского экономического общества бурки. Из Санкт-Петербурга-то я франтовато в сапогах выехал, только дорогой до меня дошло, что утеплиться бы мне не помешало.

Купил бурки, на какой-то маленькой станции из нашей теплушки вышел, погулял по довольно влажной земле. Покурил, а потом в вагон вернулся и стать лёг. Бурки поставил под полку. Утром их на ноги натянул, пару шагов сделал, а тут и конфуз выявился с моей обувью. Ходить в них стало совершенно невозможно. Ближе к носкам часть подошвы ночью отпала и почти свернулась в трубочку…

Подошвы у бурок оказались картонные.

Ладно, в дороге это у меня произошло и сапоги в запасе были, а если у какого офицера, сделавшего подобную покупку в магазине Московского экономического общества, такое бы на переднем крае в окопах приключилось? Босиком бы он в атаку ходил? Кого-то из унтеров или солдат без обуви оставил, себе их сапоги забрал?

Вредительство же это сплошное…

Пороть розгами за такое надо.

Так вот, про брезгливость. Не в падших лошадях дело.

Обочины шоссе все страшно загажены. Или ещё австрийцами, или уже нашими солдатами. Кушать-то они все кушают, хоть и не в «Додоне», а значит и выделяют продукт вторичный. Из колонны на некоторое время отлучатся и своё дело делают. Порядок, это с точки зрения военно-санитарного инспектора? Вопрос совершенно лишний…

Заночевал я вместе с обозом в Блажове. До Кросно только треть пути мы протащились, впереди — ещё в два раза больше.

Тут-то и встреча у меня с коллегами произошла, зауряд-врачами. Вчерашними пятикурсниками медицинского факультета Московского университета. В количестве шести человек.

Были они какие-то грустные, потерянные. Сидели, носами шмыгали. Самих их уже лечить надо было.

Мне они обрадовались. Родственную душу всё же на дорогах войны встретили.

Рассказ их был не весел. Если прямо сказать — форменное безобразие.

От Москвы до Львова они худо-бедно, но добрались. Затем до Ржешова доехали. Штаб 8-й армии там ещё застали в отличие от меня.

В штабе же, по их словам, были разочарованы и обескуражены.

— Справились о своем назначении в воинские части, а получили весьма любопытный ответ. Сейчас де не до вас, мы уезжаем, и вы уезжайте, а какими путями, нам все равно, хоть назад на Львов — Самбор — Санок, а потом, может быть, и мы туда приедем. И приехало вас больше, чем надо, куда вас девать, не знаем…

— Да уж… — мне в пору было хлопать глазами.

Я-то точно знал, что врачей в действующей армии не хватает. Даже с зауряд-врачами полного штата не было.

— Этого мы никак не ожидали. Боялись опоздать, а оказывается, и почти совсем не нужны. Штаб, по-видимому, есть штаб и до нужд армии ему дела мало. Интересно знать, куда нас денут?

Последний вопрос был мне задан. Я не знал, что и ответить коллегам.

— Хотелось бы в полк или, по крайней мере, в дивизионный лазарет…

Мля…

Во дела-то…

Скорее мне до штаба 8-й армии надо добраться. Выяснить, что там такое в отношении медицинского обеспечения войск творится. Вон как зауряд-врач образно выразился — штаб, есть штаб и до нужд армии ему дела мало…

Похоже, так и есть.

Я заверил коллег, что незамедлительно разберусь в их вопросе, как только до штаба доберусь. По крайней мере, сделаю всё, что от меня зависит.

Фамилии и прочие сведения про этих зауряд-врачей себе в блокнот я опять же записал. Ну, и данные того военного чиновника, с которым они в штабе общались. Доложу я про его выкрутасы главному военно-санитарному инспектору при возвращении в Санкт-Петербург. Как есть доведу до сведения.

Глава 14

Глава 14 Кросно

До Кросно я добрался только на третьи сутки после отъезда из Блажова.

Медленно? Не быстро?

Хорошо хоть так получилось…

Зауряд-врачи в Блажове остались. Это, третьего дня. Сейчас они, наверное, тоже в сторону Кросно с каким-нибудь обозом двигаются. Мне-то одному — легче. Им, шестерым, всем вместе труднее себе место в обозе найти. Телеги в обозах, как правило, до самой невозможности нагружены, не пустые в сторону линии фронта идут.

Война, она — обжора. Ей всего и много надо. Наполеон говорил, что для победы в войне нужны три вещи — деньги, деньги и её раз деньги. Я бы сказал, что нужны — ресурсы, ресурсы и ещё раз ресурсы. Не только людские. Много чего ещё требуется. Перечислить всё невозможно. Вот и идут обозы с одним, вторым, третьим…

Моя дорога в эти дни уже петляла по предгорьям Карпат. Места красивейшие — невысокие горы, покрытые лесами, преимущественно хвойными. Довольно часто в пути мне встречались деревни, хутора. Как они называются — спросить было не у кого. Местное население как будто попряталось. Ну, наверное, были у них для этого причины.

Чем ближе к Кросно, тем чаще и больше война напоминала о себе. Самое тяжелое впечатление на меня производили трупы павших лошадей. Там и тут они были разбросаны. Некоторые лежали прямо на дороге. Нередко повозка, на которой я ехал, наезжала своими колёсами прямо на лошадиные головы.

Что, убрать с дороги этих убитых и умерших лошадей тут совсем уж некому? Труда это большого не составит, однако же… Жестоко это и антисанитарно…

Опять в моем блокноте записей прибавилось. И, снова — отрицательных.

По Кросно пришлось немного поплутать, пока я нашёл штаб 8-й армии. Довольно быстро у меня получилось представиться начальнику санитарного отдела армии генералу Панчулидзеву.

Доложился, как положено. Генерал, на первое впечатление, как будто недурной человек, но непонятно зачем и почему вдруг разразился целой речью о святом деле облегчения страждущих военными врачами. Говорил, причем так, что его было неприятно слушать.

К чему это было им сказано? Хрен поймёшь…

Делами мне предложено было заняться завтра, а пока идти отдохнуть. Никуда мол моя инспекция не убежит, не волк. Торопиться де в таких делах не надо. Ещё и генерал подтвердил свои слова высказыванием на латыни, показал свою эрудицию и ученость.

Отдыхай…

Мля…

Отдохнёшь тут.

Разместили меня очень неудобно — не великой важности я птица. Ночевать пришлось в довольно большом танцевальном зале. Здесь уже до моего прихода более двадцати человек всякой твари по паре квартировало, а тут ещё и я прибавился. Нет, тесно не было, но какая-то мебель отсутствовала напрочь. На пол была навалена солома, правда, в достаточном количестве и лежать получалось не на голых досках.

Спать… Заснуть сразу у меня не получилось. Блохи заели. Они начали своё путешествие с моих ног, а потом и на туловище перебрались.

Мамонька родная! Вот так подарочек!

После первой ночи на соломе последовала и вторая. У этапного коменданта для меня не оказалось лошадей. Никто меня тут не ждал и не был оповещен о моей инспекции. Вот и транспортом для меня не озаботились…

Да, ночевать в танцевальном зале было холодно. Печи тут есть, но их почему-то не топят. Ещё к тому же совершенно не убирают, добыть даже кипятку — проблема.

Вообще, в Кросно, всюду опять какой-то разгром. Много сгоревших домов, а какие уцелели — стоят зачастую с выбитыми окнами.

И, — грязь, грязь, грязь…

Краем уха, когда устраивался спать, услышал разговор двух бедолаг, которым, как и мне пришлось ночевать в танцевальном зале. Речь шла о казаках. Неприятно было узнать, что они тут много шалят, занимаются грабежами…

Очередные сплетни? Кто знает. Проверить услышанное у меня возможности не было.

Наконец лошади для меня нашлись. Сегодня после обеда я должен буду выехать в Дуклу в штаб 12-го корпуса. Инспекция моя начнётся с 73-го пехотного Крымского полка.

Выбирать мне не приходится. Это распоряжение генерала.

На дорожку я решил купить хлеба. Консервы у меня имелись, а вот хлебушек весь кончился. Торговли в самом городе не было совершенно, ни одна лавочка не работала.

Я, так уж получилось, предпочитаю белый хлеб, но здесь в Кросно я его даже в глаза не видел. Только чёрный, но и то в офицерской столовой, размещенной в капуцинском монастыре.

Продавать его в офицерской столовой не продавали, он только в дополнение к каше и супу шел, но я сумел выпросить немного.

Мля, коллежский асессор, а хлеб приходится чуть ли не клянчить… Я бы купил, денег у меня как у дурака махорки, но негде. Деньги, они в нормальной жизни — всеобщий эквивалент обмена, а тут, на войне — совсем другие законы жизни.

Выехать получилось только ближе к вечеру, опять что-то там не складывалось. На войне, хоть я и не на передовой, планировать что-то трудно. То — одно, то — второе, то — третье… Не понос, так — золотуха.

В Дукле корпусные штабные офицеры встретили меня приветливо.

— Иван Иванович, сделаем для Вас, что можем…

Вот именно, что можем.

Корпусной врач Левочский, человек весьма добродушный, но как оказалось — малораспорядительный, почти сразу же огорошил меня своим заявлением.

— Подводы Вам, Иван Иванович не будет, устраивайтесь, как хотите…

Мне же ещё до конечного пункта следования больше двадцати вёрст добираться!!!

Пешком идти как калике перехожему?

Тут фортуна мне и улыбнулась. Адъютант штаба корпуса по какой-то важной надобности отправлялся в штаб дивизии на автомобиле и не отказался прихватить меня с собой. Повезло, иначе не скажешь.

Кстати, автомобиль его не шел ни в какое сравнение с тем, что был у Александра Владимировича. Князь имел авто гораздо более высокого класса.

Дорогой речь об автомобилях и зашла. Оказалось, что в сей момент во всей русской армии только два санитарных автомобиля.

Два! Всего!

У них в корпусе — вообще нет. Только — повозки. В большинстве своем — обыкновенные крестьянские телеги. Для перевозки раненых, они, скажем прямо, не очень…

В японскую войну мы с этими телегами намучились, а тут — то же самое…

Так скоро я весь свой блокнотик запишу, до линии фронта ещё не доехав.

Глава 15

Глава 15 Прапорщик и ещё двое

Автомобили здесь… Так скажем, менее комфортные, чем дома.

На дворе не май месяц, поэтому — прохладненько.

Ноги мои в сапогах быстро мёрзнуть стали. Под шинель тоже пододеть что-то бы не помешало. Надо было мне какую-то меховую безрукавочку купить…

Ага, купил уже. Бурки. С картонными подошвами…

Адъютанту штаба корпуса тоже, как я понимаю, не жарко. Сидит, сапожком о сапожок поколачивает. Ёжится. Двумя руками портфель довольно толстенький на коленях держит. То и дело на него взгляды кидает — не пропал ли он куда.

Кроме холода, имеется ещё одно неудобство. Рессоры бы им у автомобиля сделать получше не мешало. Так, запросто, язык прикусить при езде на данном авто можно.

Едем мы довольно быстро, это если состояние дороги учитывать.

Чудно, но дорога почти пустая. То от обозов и колонн солдат протолкнуться было нельзя, а то — так, отдельные встречные подводы. Может, потому, что день к вечеру клонится? Вполне, вполне так может быть…

Так, что там ещё такое?

Впереди на обочине — солдаты. Трое. Один нам что-то рукой машет.

Водитель нашего средства передвижения начал притормаживать. Адъютант с портфелем вперёд подался. Сощурился, смотрит, кто там нас тормозит.

В свой портфель адъютант ещё сильнее вцепился.

А, нет. Не трое солдат. Только двое. Третий — прапорщик. Издали я его погоны не разглядел.

Тем временем мы остановились.

— Что такое? — адъютант ко мне повернулся.

Во, нашёл кого спросить. Я ещё меньше его знаю.

Солдаты остались на месте, а прапорщик к нам неспешно направился. Так, даже с некоторой ленцой у него была походочка.

Стоп. Непорядок…

У прапорщика прямо на шинели орден…

Святого Георгия.

4-й степени.

Ну, что на шинели — ещё ладно. Хотя… Может он его сегодня утром только получил и всем теперь показать желает, каков он герой и прочее. Всё равно, как-то, не очень это.

Прапорщик…

Согласно статуту данного ордена прапорщик, удостоенный ордена Святого Георгия 4-й степени должен быть тут же произведён в подпоручики!

Этот же — прапорщик.

Что-то тут совсем не то!

Что совсем не то, кричало и ношение награды на правой стороне груди!!!

— Ряженые, — не подавая вида, что встревожен, шепнул я. Но, так, чтобы водитель и адъютант услышали.

— Что? — не понял адъютант.

Водитель ничего не ответил. Как сидел, так и сидеть остался.

— Не наши это, говорю, — успел сказать, уже громче, я.

Тут прапорщик, неправильно носивший орден, в нашего водителя и выстрелил.

В одно мгновение как-то очень быстро револьвер в его руке оказался. Откуда только он его и достал?

Моё изделие Тульского Императора Петра Великого оружейного завода на своём законном месте пребывало. Сидя, его ещё быстро достань…

Адъютант со своим портфелем к тому же что-то по сидению ко мне вдруг резко сместился, как бы попытался подальше от стрелявшего стать. Совсем мне стало почти до кобуры не добраться…

Мля…

Сходил за хлебушком…

Тут и двое в российском солдатском обмундировании начали быстро в нашу сторону двигаться.

Обучены, суки…

Ряженые больше не таились. Переодетый в прапорщика что-то по-немецки громко своим товарищам крикнул.

Что, опять в плен?

История со мной повторяется?

Водителя они сразу убили, а нас, наверное, за наличие офицерских погон, пока пощадили. Посмотреть де надо, что за птички в силки попали…

— Портфель…

На адъютанта было больно смотреть. Беды и несчастья всего мира одновременно на его лице нарисовались.

Мля… Что, делать-то?

Под тремя стволами вариантов действий как-то, если руку на сердце положить, не много.

Двое, якобы рядовые, сейчас находились, это если от меня считать, справа, а псевдопрапорщик — слева от машины. Сейчас он к моей двери машины и шагнул.

Всё я на грязь и хлам кругом под ногами тут жаловался, а здесь они и помогли. Переодетый в прапорщика то ли поскользнулся, то ли запнулся за что-то и на ногах не удержался. Упал, но быстро и вскочил.

Злой такой, морду у него всю перекосило…

Мне этого времени и хватило. Кинжал князя у меня хитрым образом внутри рукава был размешен. Как ещё мастер в Японии учил.

Когда дверь в машину с моей стороны распахнулась, он чужой кровушки и испробовал. Как Александр Владимирович меня в шутку в Санкт-Петербурге и попросил.

Простой человек бы не успел такое. Я же в плын провалился. Уже как секунд десять назад. Всё вокруг медленным стало, тягучим…

Одновременно со мной и адъютант штаба корпуса своё умение показал. Оказалось, что не просто так он ко мне по сидению передвинулся. Два раза он успел выстрелить, но и ему хорошо прилетело.

Мне бы тоже, скорее всего, досталось, но я уже не в машине был. Ударил кинжалом в грудь я ряженого и из салона автомобиля вывалился. Ближе слова не подобрать. Выпрыгиванием мною совершенное назвать было трудно.

Локоть правый ещё о дверцу ушиб.

Спасибо тебе, князь…

Не только за кинжал, но и за то, что настоятельно рекомендовал мне обеими руками научиться хорошо с оружием работать. Говорил не раз — пригодится. Вот и пригодилось.

— Портфель… В штаб дивизии…

Ну, насколько я понимаю, адъютант — не жилец. Совсем немного ему осталось, а про портфель помнит…

— Хорошо, хорошо, — успел я его успокоить, до того момента как душа его отлетела.

Да, вот и началось опять…

Ну, куда деваться…

Глава 16

Глава 16 Возница

Так…

Портфель. В штаб дивизии.

Ситуевина…

Ну, тут вопроса нет. Штаб — в Яслиске.

А эта самая Яслиска где?

Водитель и адъютант, конечно, знали, а я только в роли пассажира автомобиля выступал, что в Яслиску ехал.

Водитель и адъютант мертвы, их не спросись. Ряженые — тоже покойнички. Один я стою сейчас посреди шоссе.

Сам водить автомобиль я не умею. Дома не умел и тут не научился.

Попробовать? Три раза ха-ха. Что-то желания такого нет. Дорога хоть не сильно горная, но свалиться есть куда.

Кони мчат-несут.

Степь всё вдаль бежит…

Вьюга снежная

На степи гудит.

Снег да снег кругом,

Сердце грусть берёт.

Про моздокскую

Степь ямщик поёт…

Из-за поворота слова песни до меня долетели. Едет кто-то!

Судя по песне — наш. Австрийцы или германцы такую песню петь не будут.

Как простор степной

Широко-велик.

Как в степи глухой

Умирал ямщик.

Как в последний свой

Передсмертный час

Он товарищу

Отдавал приказ.

Хорошая песня. Народная. Впрочем, народная в ней только музыка, а слова хозяина имеют. Написал стихи Суриков Иван Захарович, уроженец деревни Новосёлово Угличского уезда Ярославской губернии. Откуда знаю? Странный вопрос — от князя. Он же энциклопедист, в том числе по русским поэтам.

У Сурикова много стихов народ на песни перевёл и поёт здесь распрекрасно. Ту же «Рябину». Ну, которая шумит, качаясь.

Кстати, песня не простая. Как минимум, парочка преступлений в ней спрятана. Это, если слова внимательно слушать. Не своей смертью умирал ямщик, ой не своей…

Ты, товарищ мой,

Не попомни зла,

Здесь в степи глухой

Схорони меня!

Схорони меня

Ты в степи глухой,

А коней моих

Отведи домой.

Товарищ его, этого ямщика, мне так кажется и уханькал. А раньше сам ямщик ему дорожку перебежал, зло в отношении его сотворил.

Песня становилась всё громче, в её слова вплелся скрип телеги. Что уж там в ней скрипело, хрен знает. Не специалист я по телегам.

Наконец и сама телега из-за поворота показалась. С приданной ей одной лошадиной силой.

Певец, похоже, был выпивши. По голосу это чувствовалось.

Отведи домой,

Отдай батюшке,

Мой поклон земной

Родной матушке.

А жене младой

Ты скажи, друг мой,

Чтоб она меня

Не ждала домой…

На последних словах возница-певец запнулся — стоящую на шоссе машину увидел.

Пьян-пьян, а затвор быстро передёрнул. Учёный…

Перед этим ещё и с телеги его как ветром сдуло.

— Земляк! Свои! — громко обозначился я.

Возница ничего не ответил. Свои-то разные бывают.

— Из штаба корпуса в дивизию ехали… — продолжал я информировать невидимого теперь мне возницу. — Напали на нас…

— Выдь… покажись… — раздалось уже откуда-то с обочины дороги.

— Выхожу!

Я отошёл от машины, так, чтобы меня было хорошо видно. Портфель в самой машине оставил. Никуда он тут не пропадёт.

— Ежели чего, стрельну… — предупредил меня возница.

Вот, все бы такие наши были. Это мы, простодыры, остановились на первый же взмах руки…

Возницей оказался мужик уже в годах. Солдат-обозник, а поди ж ты…

Через четверть часа я с ним уже в Яслиску и катил. Понятно, что не на машине. Трупы адъютанта, водителя и трёх ряженых были нами погружены на телегу. Портфель был при мне.

Когда покойников грузили, возница себе под нос бубнил, что всю телегу ему кровищей измажут теперь, отмывай потом… Мне даже рявкнуть на него захотелось.

Вообще, немного поколачивало меня…

Отходнячок после боя прилетел.

Точно, отвык я людей жизни лишать.

Передай словцо

Ей прощальное

И отдай кольцо

Обручальное.

Пусть она по мне

Не печалится,

С тем, кто сердцу мил,

Пусть венчается.

Продолжил через пол версты примерно Селиван, так возницу звали, с того места, где его песня прервалась.

Я ничего не стал ему говорить. Просит душа — пусть поет.

И умолк ямщик,

Кони ехали,

А в степи глухой

Бури плакали…

Хорошая песня. Да и голос у Селивана не подкачал.

Через полтора часа нас остановили. Уже наши.

Глава 17

Глава 17 Яслиска

В штаб дивизии я попал только утром.

Хотя, в самой Яслиске был уже ночью.

Главные штабные почивать изволили…

Мля…

Нормальных слов на это у меня уже просто не было.

Однако… Ну, прибыл какой-то. С портфелем. Ну, и что? Не противник же наступать ночной порой задумал. Ночь — она для сна, а утро вечера мудренее.

Портфель утром я всё же сбыл с рук, сообщил о произошедшем. Был удостоен похвалы и обещания, что представят к тому, что заслужил.

Да, ещё и накормили. Сейчас вот сижу себе на берегу какой-то неизвестной мне по названию быстрой и шумной, совершенно незамерзшей горной речки. Сижу и жду. Должна теперьприйти за мной подвода из полка. Нужный мне полк сейчас в боях, и адъютант полка не может прислать подводу.

Когда она будет? Сие одному Богу известно.

До позиций полка еще версты четыре-пять, но уже здесь немного слышна канонада.

Да, пешком отправляться туда глупо. Опять могу кого не надо встретить.

Сидеть надоело и я решил немного прогуляться. Хожу сейчас в окрестностях Яслиска или Яслиски — не знаю, как будет правильно, вдоль линии окопов, недавно бывших тут ареной жаркого сражения.

Теперь здесь стоит тишина. Только в одном окопе кто-то сделал могилку, воткнул в неё плохонький крест и на нем, видимо, заботливой рукой синим карандашом написал: «Убит старший унтер-офицер 11-й роты русской армии Ермаков».

Какую цель имел автор этой надписи? Кто его знает, но, во всяком случае, весьма трогательна мне эта его заботливость — сохранить по возможности от полного забвения имя убитого.

Тут что-то стало мне очень, очень грустно. Откуда-то сюда из далекой России пришел старший унтер-офицер Ермаков и вот сейчас лежит он один среди чуть заснеженных здешних чужих ему полей. Никогда больше ему не увидеть своего родного края, дома, и его родные долго-долго не будут знать о его судьбе и, во всяком случае, не поедут разыскивать его сюда.

Запашут потом это поле, потеряется сей убогий крестик, и исчезнет в земле бесследно старший унтер Ермаков…

Грустно. Грустно. И ещё раз грустно.

Так ходил я, пока ноги не загудели. Затем обратно в сторону штаба направился. Там и встретил своего бывшего сокурсника, который здесь на фронте с самого начала был.

Лучше бы и не встречал. Настроение от этой встречи у меня лучше не стало.

— Как-то ещё в начале осени с одного часу до пяти дня производил я санитарный осмотр одной бригады нашей пехотной дивизии…

Мой бывший соученик, кивнул мне и опростал стопку.

— Потрясающе, Иван, грустная картина… Дождь не первый день льет, насквозь промокли все палатки, мокры сами наши солдатики, — последовала недолгая пауза. — Площадь стоянки вся загажена… Солдаты по нескольку суток не видят обыкновенного свежего хлеба, да и сухарей зачастую им не хватает, каши тоже вдоволь не едят, сапоги у многих совсем развалились…

Говоривший поёжился. Вспомнил сентябрь, о котором рассказ шёл.

— Чего только много было, то это всяких предписаний и циркуляров для зависящих распоряжений, полных трюизмов и маниловщины, вроде того, что солдаты должны перед пищей тщательно мыть руки, пить только кипяченую воду…

Я разлил.

Выпили без тоста.

— Получена ещё в дивизии была нелепая телеграмма от главнокомандующего, которую могу привести тебе, Ваня, в текстуальной точности: «В видах предупреждения желудочных заболеваний главнокомандующий разрешил по 1 ноября отпуск бутылки красного вина на каждого нижнего чина армии для прибавления к чаю или теплой отварной воде; интендантству приказано ускорить приобретение и отпуск вина; впредь до отпуска вина натурой таковое приобретать покупкою с предъявлением счетов».

Мой бывший сокурсник тяжело вздохнул.

— По бутылке красного вина на каждого нижнего чина армии! Представляешь!!!

Да уж…

Ума палата…

— Типичное немышление в высоком кабинете сидящих людей, не видящих действительность в глаза и в лучшем случае играющих в руку кому-то, который при означенной операции наживет большие гешефты!

Тут говорящий потёр свой большой палец об указательный.

— Действительность же неприкрашенная, Иван, такова, что солдаты наши… буквально голодают, получая даже в счастливые дни не более фунта хлеба, а то все время — на сухарях, да и тех не в полной даче… В один голос несчастные вопиют: «Дайте, в-ство, только хлебушка!» Трагическая картина. Кроме того, солдату недодают чаю и сахару, а также каши. Самое большое — если иногда дадут по одному пиленому куску сахару в день! Солдаты к тому же все оборвались — у многих нет шинелей, сапоги развалились, нет белья, кроме того, которое на теле преет. Все обовшивели, исчесались! Один ужас и ужас…

За такими разговорами надрались мы по самое не могу — завтра ни ему, ни мне не предстояло никуда ехать. Так в штабе сказали.

— при написании именно данной главы использованы воспоминания военного врача Русской императорской армии Василия Кравкова.

Глава 18

Глава 18 Хмурое утро

Утром меня мутило и самочувствие организма было далеко от идеального. Это, если мягко сказать.

Молодец…

Напился…

Позволил себе…

А если бы срочно понадобилось медицинскую помощь оказывать? Пусть сейчас я выступаю в роли инспектора, но вдруг?

Начали бы поступать раненые в большом количестве? Лишние умелые руки точно бы лишними не были…

Надо бы позавтракать, но…

Есть не хотелось, а только пить. Побольше и похолоднее.

Вспомнился квас, который Глаша ставила. Да, квасок у Глафиры был хорош… Когда теперь снова придётся его испить.

Я вышел на улицу, закурил.

Что-то и не курилось.

По дороге двигалась колонна солдат.

Мля…

Слова моего бывшего соученика получали яркое наглядное подтверждение. Боже ты мой! Что за картина! Многие идущие укутали свои головы цветными платками, кто укрылся коридорной дорожкой, где только её и взял…

Солдаты шли озябшие, еле плелись, иные постукивали на ходу ногой об ногу. И такой вид имела наша надежда — защита родины! Мерзли люди…

Скрипнула дверь.

— Видел?

Мой коллега пригладил волосы, поместил на положенное место фуражку. Вид его от моего мало отличался.

— Вот, такие дела… А раненых и больных при погрузке в санитарные поезда мы обязаны снабдить полной амуницией. Пару сапог каждому выдаем, даже если у него одна нога ампутирована… На позициях же люди мерзнут…

— Видел…

Да уж…

— Стреляются… — папироса коллеги-врача недокуренной полетела на землю.

— Что? — не понял я.

— Из-за такого безобразия некоторые порядочные интенданты даже стреляются…

Доктор снова закурил. Потом продолжил.

— Не так давно застрелился полковник Краевский, наш интендант. Не вынесла его душа… Человек был, хороший… Мне за последнее время при встречах с ним всегда казалось, что он или сойдет с ума, или покончит с собой. — говорящий тяжело вздохнул. — Он страшно болел за необеспеченность нашего солдата предметами первой необходимости и мрачно взирал на ближайшее безотрадное и безнадежное в этом отношении его будущее…

Мне вдруг стало стыдно. Мы-то чем у себя там в Санкт-Петербурге зачастую занимались! Ну, не конкретно я…

Готовили приказы где подробно описывается… новая форма нарукавной повязки Красного Креста взамен формы, объявленной в приказе за 1869 год № 89!

Как такое? А?

Или — бумаги с подробным изложением происшедших перемен по части всяких крючков, петличек и пуговиц…

Колонна солдат между тем всё шла и шла мимо.

Мой однокорытник глядя на всё это продолжил изливать душу. Накипело у него.

— А, венерики и сифилитики…

Доктор совсем некультурно сплюнул на землю себе под ноги.

Я воздержался от вопроса о данном контингенте — сам сейчас всё расскажет.

— Специально заражаются, чтобы убраться с передовой. Согласно приказу главнокомандующего эвакуировать их в тыл нельзя, хоть специальные венерические отряды при госпиталях создавай…

Да уж… Про такое-то я никогда бы не подумал.

Может это только здесь? В одном отдельно взятом месте? Везде же всё по- разному!

Между тем вокруг начала усиливаться какая-то хмурость. Погода становилась всё более мерзкой и отвратительной. Небо затянуло, ветер усилился.

Так меня познабливало, а тут ещё хуже стало. Я запахнул свою шинель.

Тут ещё с неба крупка снежная посыпалась…

— Пошли в помещение, — предложил я похмельному коллеге.

— Пошли, — сразу согласился он.

Вот, захотели и в тепло пошли. У солдат же этого нет. Они неделями и месяцами в чистом поле находятся. Мерзнут, мокнут… Ещё и под пулями и шрапнелью.

У нас ещё оставалось, но больше решили не пить. Хватит. Надо себя в порядок приводить и делами заниматься. Вдруг мне сегодня в полк придётся ехать? Вполне такое возможно.

• — при написании данной главы использованы воспоминания военного врача Русской императорской армии Василия Кравкова.

Глава 19

Глава 19 Воля Нижня

Вот я и в полку…

Долго же я сюда добирался.

На календаре сегодня — уже 27 декабря.

На нашем участке фронта затишье. Свежих раненых нет, но зато больных — хоть весь полк с позиции снимай.

Раненых уже всех вывезли в ближайший госпиталь, а больные — остались. Есть и тяжелые — ревматизм, поносы в самых сильных степенях… Имеются и обмороженные. Хорошо, что зима здесь в этом году очень теплая, а то бы их гораздо больше было.

Лекарств — мало. В достаточном количестве только касторка, йод и салициловый натрий. Оказалось — всё это трофейное, у австрийцев захваченное.

Ну, почему бы и трофеями не пользоваться. Это на войне — нормально.

Враг — совсем рядом. Буквально в двухстах шагах от самого штаба полка уже австрийские окопы.

Смертью пахнет…

Ну, кто был, тот поймёт.

Что с нашей стороны, что с австрийской в окопах поодиночке длинной линией сидят роты солдат. Больших масс войск не видно.

Не знаю, как у австрийцев, а наши солдаты в большинстве своем измучены, у многих сапоги порваны. В последнее время я постоянно обращаю внимание на обувь воинов. Это после рассказа коллеги, что на линии фронта с сапогами плохо, а вот при отправке раненых в тыл им новые сапоги выдают. Кому даже и не надо.

Солдаты имеют вид не выспавшихся, лица осунулись.

Инспектирую. Записываю. Мне не мешают, но и особо не помогают. Своих проблем у всех хватает.

Иногда случаются маленькие перестрелки с австрийцами. Немного постреляют и всё. Как правило, всё кончается благополучно — никто у нас не ранен и не убит.

Можно мне уже и обратно, но тут, именно в тот день, когда я уезжать собрался, австрийцы пошли в наступление.

Наши их соответственно встретили. Загрохотали откуда-то из-за спины пушки, тоскливо завизжали и завились в воздухе шрапнели. Раньше я такого не видел. Если руку на сердце положить и забыть, что это такое, то картина даже красивая — на безоблачном небе в тихом воздухе вдруг появляются два облачка — вверху белое, а пониже — бурое. Постепенно они тают…

На позициях затарахтели пулеметы, тут и там стали носится ружейные пули. Как мухи. Надоедливые мухи…

Куснёт такая и… Тут уж как кому повезет.

Когда всё началось, я бегом бросился на перевязочный пункт.

Какой там в тыл уезжать! Тут я нужен.

Наш перевязочный пункт, расположен был не правильно. Говорил ведь я, но только в ответ головой покивали, а до дела не дошло. Отодвинуть его подальше от окопов надо было…

Ещё — размещен он был между двумя батареями орудий!

Когда они обстреливать австрийцев начали, те — не остолопы же, само-собой — ответили.

Только раненых начали на перевязочный пункт доставлять, троих в десяти шагах от него и убило. Это я уже позже узнал.

К вечеру у нас на пункте скопилось до ста пятидесяти раненых солдат и офицеров полка. Многие — тяжело.

Что мы могли сделать? Только перевязать. Больше — ничего.

Несколько поступивших до темноты и умерли. Среди них, хорошо знакомый мне капитан Мальчевский. Вчера только с ним я долго разговаривал. Он всё про Санкт-Петербург меня расспрашивал. Что там теперь и как.

Вот так. Вчера разговаривал, а сегодня — глаза ему закрыл.

Я тоже весь день перевязками занимался. Десмургии я хорошо учен.

По сторонам мне смотреть было некогда. Больше в палатке у перевязочного стола я находился. Выйду на короткое время, перекурю и бегом обратно.

Поэтому дури великой я и не увидел. Оказывается, днём прямо за нашими палатками стали разворачивать ещё шесть орудий! Кто-то же до такого додумался!

Однако, умный человек всё же нашелся и эти орудия куда-то убрали без единого выстрела. А, если бы нет? От нашего перевязочного пункта вообще бы ничего не осталось.

На следующий день австрийцы всё давили, наши — отбивались. Бои продолжались и раненые к нам прибывали.

Чего только я не насмотрелся… Перебитые руки и ноги, разорванные разрывными пулями тела, раздробленные челюсти с оторванными языками — все это чуть живое, корчащееся, стонущее, часто в последних предсмертных муках, в полубессознательном состоянии… Некоторые ещё и были смертельно утомлены — с тяжкими ранениями они часто засыпали до перевязки и почти не чувствовали боли…

Мля…

Оказалось, что на перевязочном пункте имеется довольно хороший набор хирургических инструментов! Что же раньше-то не сказали!

Я тут же велел нужное мне прокипятить и принялся за дело. Понятно, не за нейрохирургические операции, но хоть первичную хирургическую обработку стал производить. Не только раны бинтами покрывать.

Молоденького зауряд-врача я даже по этому поводу материть не стал. Что с него взять…

Полкового-то врача и второго младшего врача перевязочного пункта убило еще до моего прихода сюда. Одним из первых же снарядов, что в нашу сторону от австрийцев прилетели. Всё из-за этих самых батарей. Надо же было так перевязочный пункт разместить…

Глава 20

Глава 20 Красный Брод

Целую неделю австрийцы пытались прорвать нашу оборону.

Атаковали, атаковали, атаковали…

Иногда не раз на дню.

Наш полк зубами вцепился в землю и отбивался.

Представляю, сколько у них раненых и убитых, если у нас столько. Мы, хоть и под огнём, но в траншеях всё же сидим, а они — атакуют. По полю на наши пулеметы бегут.

Один из пулемётчиков сейчас у меня в пациентах. Что-то в голове у него повредилось. С кем-то, только одному ему видимым, ведёт разговоры, смеется, плачет…

Да уж… Не хотел бы я так.

Телесно он цел, а душу его теперь врачевать требуется. Да, ладно бы, если у него одного.

Наконец, враг выдохся. Сутки было затишье, а потом мы перешли в наступление. За несколько дней с боями почти сорок вёрст прошли и сейчас мы уже в Венгрии, а если совсем точным быть — в Угорской Руси.

Тут — красиво. Горные виды как на картинках.

Пока я в полку. Медицинского персонала в войсках не хватает — от врача до санитара.

Если бы только эта беда была! У меня даже йодная настойка кончилась! Как теперь перевязки делать? Первую помощь оказывать без йода?

За время обороны и дни наступления в полку образовалась недостача двенадцати ротных фельдшеров. На всё про всё имеется только два десятка санитаров-музыкантов. В передышки между боями они используются как музыканты в полковом оркестре, а в бою — как санитары.

Предлагал же я, когда положение по эвакуации писали, увеличить штаты санитаров… На своей сейчас шкуре испытываем мы их нехватку. Особенно теперь, зимой. Попробуй сейчас в снегу под пулями раненого с поля боя вытащи. Ещё и морозы ударили. При минус двадцати, да с кровопотерей — раненый быстро Богу душу отдает.

Сам я её чуть буквально вчера не лишился. Так получилось, что с небольшим медицинским отрядом сопровождал я третий батальон нашего полка в направлении деревни Няго. Попали мы там в самое настоящее адское пекло. Однако, австрийцев из деревни выбили.

В одной из халуп я разместил перевязочный пункт — в ней всё, чем на улице, теплее. Перевязки закончил, сел спиной к окну на стул отдохнуть. Посидел чуть, в себя пришёл и покурить потянуло.

Встал, на крыльцо совсем невысокое вышел. Даже крыльцом-то этот приступочек назвать трудно. Подарком императора щелкнул, прикурил…

В это время над деревней разорвалась шрапнель, а из халупы за моей спиной раздался крик.

Я — туда. Оказалось, так, что одна из пуль этой шрапнели пробила окно и ударила в спину санитара, который пока меня не было, стул, на котором я ранее сидел, и занял. Тоже, перевести немного дух он решил.

Перевёл…

А если бы я покурить не вышел? На этом самом месте остался? Пуля эта мне бы и досталась.

Санитар до темна помучился и умер. Ничем я ему помочь не смог…

Из Няго вскоре мы переместились в Красный Брод. Похоже, что наступление наше затормозилось. Нет, боевой дух солдат и офицеров не покинул — другая беда приключилась. Нет артиллерийских снарядов и большая нехватка патронов.

Получили строгий приказ — стрелять из орудий только по наступающему противнику и не как иначе. Опять же — очень экономно. Каждый снаряд на особом счету.

А австрийцы, в отличие от нас, снарядами богаты. С утра до вечера нас ими так и осыпают. Без работы меня не оставляют.

В полк пришло пополнение, но без винтовок и патронов. Ротные из души в душу матерятся. Как более вышестоящее начальство — не пришлось видеть.

Дело совсем до плохого дошло — собирают солдаты утерянные и брошенные винтовочные патроны. Глаза бы мои на это не смотрели…

Устал я очень сильно. Никогда в жизни так не уставал. Похудел, как один из немногих у меня оставшихся санитаров выразился — почти в шитную нитку. Интересное, однако, сравнение.

Глаза красные, на ходу покачивает… Безразличие какое-то накатило. Даже орден Святого Георгия 4-й степени, что за геройски спасенный портфель мне вручили, как-то так…

Точно, что-то уж сильно важное и ценное там было… Ну, я сей портфель не открывал, в роли любопытной Варвары себя не выказал.

Когда командира полка перевязывал, он мне сообщил, что им я опять же представлен. Я кивнул, спасибо сказал и дальше своё дело продолжил. Вот и всё. Иной бы на моем месте…

Только благодаря своим золотым зверькам я и держался. Не они бы…

На сколько ещё меня хватит…

Кто знает…

Но, чувствую, не на долго…

Глава 21

Глава 21 Красный Брод — Мезолаборч

Австрийские пушки всё долбят и долбят…

Долбят и долбят.

Долбят и долбят.

Мля…

Нам и ответить им нечем. Выражение даже сейчас особое появилось — «снарядный голод». Это у нас — голод, у австрийцев его не отмечается.

Что ведь они придумали! Одиннадцатидюймовки поставили на специальные платформы и по железной дороге подвезли их к нашим позициям на близкое расстояние.

С отвратительным свистом, даже каким-то завыванием их снаряды сейчас валятся к нам на головы.

Мне в очередной раз повезло. Потому, что я в окопе был. Снаряд от меня упал буквально в пятнадцати шагах. Потом уж я посмотрел — вырыл он яму сажени в две ширины и глубины. Земля аж задрожала…

Самочувствие у меня после этого паскудное…

Встряхнуло мой организм всё же.

Пояс со зверьками у меня сейчас почти всё время — тёплый. Лечат они меня, лечат, лечат, лечат…

Знали бы мои подопечные, на кого им надо молиться.

Много у меня раненых в голову — касок у наших солдат нет. Слышал, что во Франции их хотят закупить, но дело что-то совсем медленно двигается.

Да, не только раненых в голову… Вообще — раненых много. Как-то после одного «удачного» шрапнельного залпа из двухсот пятидесяти наших солдат не ранеными остались всего семеро.

Хорошо, это уже по моим здесь наблюдениям, легкораненые составляют до восьмидесяти процентов, только каждый пятый имеет ранения средней тяжести и тяжелые. А, если бы наоборот? Что тогда?

Мы сейчас как крысы сидим по блиндажам и все напряжены до крайности. Прячемся. Занять себя нечем. Грех, это большой, но я даже в душе радуюсь, когда раненого приносят. Работа у меня появляется и о том, что убить тебя в любой момент могут, немного забываешь. Именно, что немного. О смерти тут, всегда — помнится.

Когда раненых нет — сижу, бумаги перебираю. Медицинские циркуляры и предписания. Непонятно зачем, но к нам даже бумаги, касающиеся гражданских лечебных заведений попадают. Впрочем, те которые раненых касаются.

Сижу вот сейчас и знакомлюсь с необходимым документальным обеспечением лечебного процесса в тыловых земских и прочих больницах. Время-то как-то надо убить.

Оказывается, сии лечебные заведения должны иметь специальную приемную книгу для записи всех поступающих к ним больных и раненых воинов; истории болезни, которые составляются на каждого воинского чина, поступающего в лечебное заведение, и заключают в себе данные о течении болезни и методах лечения; уведомительную карточку или приемный листок для уведомления подлежащих органов военного ведомства о поступлении воинского чина в лечебное заведение; отчетно-осведомительную карточку для уведомления подлежащего военного начальства, а также российского общества Красного Креста и главного военно-санитарного управления о выписке, переводе или смерти воинского чина; билет о ранении для выдачи воинскому чину на руки, как документ, удостоверяющий его право на возбуждение в будущем ходатайства о пенсии или пособии. Билет должен быть выдан в первом лечебном заведении, последующие же лечебные заведения, через которые раненый проходит, должны делать лишь отметки о том, что он у них лечился. Документ должен оставаться у самого раненого. Для удобства, билет должен быть напечатан маленьким форматом и заключен в особую папку…

И прочая, и прочая, и прочая…

Многие циркуляры и документы требуют проведения совершенно невообразимых мероприятий. Просто невозможных в условиях фронта.

Есть и просто глупые. Так, мне попались выговоры командиру нашего полка, теперь тоже уже раненому, но продолжавшему выполнять свои обязанности, за чрезмерную эвакуацию в госпитали больных солдат.

Мы, что, должны половину больных задерживать на позициях?

Позиционная война, что здесь сейчас идёт, привела к тому, что солдаты длительное время находятся в тяжелых, совершенно антисанитарных условиях, холодных и влажных окопах, что способствует широкому распространению инфекционных заболеваний, артритов, ревматизма…

А вши? Ходуном просто ходят…

Помыться — проблема.

Ещё дома я байку слышал, что на фронте не болеют. Болеют. Ещё как…

Где-то через неделю в полк пошло пополнение. Весьма значительное. Пополнился и офицерский корпус, а то унтера чуть ли уж не всеми ротами у нас командовали. Взводами — это нормально, но уж не ротами же.

Подвозят и вооружение, и патроны.

Что это значит? Сильно гадать не надо — скоро пойдём вперёд.

Мне всё замены нет. Приехал с инспекцией, а врачом полка, можно сказать, заделался. Орден получил, второй на подходе…

Нет врачей. Хоть плачь. Можешь и не плакать — всё равно они под кустами не разбросаны, сами-собой не появятся.

Я и не горюю — в тылу и не мечтал отсиживаться. С подачи князя я там задержался. Медаль даже заработал. К уже имеющимся. Они у меня в Санкт-Петербурге все остались.

Сейчас бы день-два в тылу отдохнуть, в баньке помыться, в ресторане покушать…

Мечты, мечты…

Кто меня перед наступлением отпустит.

Гоняю я сейчас как этих самых коз своих фельдшеров и санитаров. Чую — скоро им большая работа предстоит.

Если честно — подготовка моих помощников страдает. Про это тоже я в свой инспекторский блокнотик записал.

Ну, не только в нём я записи делаю. Ещё и время от времени докладные записки в Санкт-Петербург шлю. Надеюсь, что не пропадают они дорогой, доходят до получателя.

Ладно, доходят. Главное — чтобы по ним меры принимали.

Глава 22

Глава 22 Солдат из соседнего полка

Март…

Пошли в наступление, но так по зубам получили…

Мама не горюй.

Я в полку. Можно было уже и в Санкт-Петербург вернуться, но мне такая замена пришла… Зауряд-военно-медицинский чиновник II разряда.

Нет, по бумагам всё верно: «При недостатке соответствующего персонала для замещения соответствующих должностей в мобилизуемых частях войск и военно-врачебных заведениях военного времени, к исполнению службы по сим должностям привлекаются медицинские студенты Императорских Военно-Медицинской Академии и всех Университетов, оканчивающие или окончившие слушание медицинских наук в V и IV курсах, которые сдали, при том удовлетворительно, полукурсовое медицинское испытание. Им присваивается наименование зауряд-врачей I и II разрядов, с отнесением к первому — лиц, окончивших полный курс медицинского образования и получивших выпускное свидетельство, а равно студентов V курса, которым зачтено не менее 9 полугодий, а ко второму — студентов, перешедших на V курс, и IV курса, которым зачтено не менее 7 полугодий…»

У него даже нагрудный знак зауряд-врача имелся, но доверить ему даже самые простейшие манипуляции…

Не представляю, как он до четвёртого курса доучился…

Нет, теорией он владел. Руки у него не из того места росли.

С таким я уже сталкивался. Как-то ещё дома, пришли мы на семинар по хирургии. Наш преподаватель, доцент, за столом сидит — от боли его всего перекосило. Как и сидит — одному Богу известно.

Что у него случилось — я позже узнал. Его оперировать надо было, не то, чтобы совсем уж срочно, не минуты дело решали, но надо было. Ждал он, когда заведующий кафедрой в весьма уже серьезных годах на заседание Ученого Совета отбудет. У заведующего — регалий, степеней и званий — море, но он — теоретик. Как так случилось? Загадка… Впрочем — нет. Предыдущий заведующий серьезно проштрафился, вот этот орденоносец по конкурсу и прошёл. Голова — Дом Советов, но руки не из того места росли. Тот же наш доцент сколько раз его на операциях выручал.

Так вот, узнает о заболевании доцента заведующий, все дела бросит, на Ученый Совет не поедет, а сам оперировать его примется. Ему и не поперечишь…

Вот наш преподаватель и терпел, пока за машиной профессора пыль из-под колёс не полетит.

Как тот уехал, его сразу на стол и взяли. Всё уже готово было. Бригада чуть ли не помыта ждала.

Прооперировал доцента рядовой ассистент кафедры. Он такие операции не по одной в день делал. Здорово насобачился.

Так вот, зауряд-теоретика мне на замену и прислали. Я же почему-то тут в полку младшим врачом числился. Хоть и старший давно уж убит был. На войне — путаницы хватает.

Я посчитал невозможным полк на него оставить. Тем более, замены старшему врачу полка так до сих пор и не было.

Наши пушки несмотря на снарядный голод что-то и выдали, слабенько, но всё же. Пехота в атаку пошла. Понесли мы громадные потери, а вперёд только чуть и продвинулись. Австрийцы перепугались и сами свои позиции на холмах бросили.

Раненые прибывали потоком… Самого опытного фельдшера я на сортировку поставил, а зауряд-теоретика при себе держу. Глазом на него то и дело кошу, не напортачил бы он чего. Тот, вроде и молодец — только мною позволенное ему делает.

Тут у меня зубы точно все одновременно без обезболивания сверлить начали. Так только в Вятке было, когда бьярмы меня убивать пришли. Скальпель из моей руки чуть не выпал, на глазах слёзы выступили.

Замычал я что-то, башкой завертел…

В палатку в это время чуть ли не бегом санитары носилки затаскивают. На ней — обрубок человеческий. Ног, той и другой, нет. Как сюда и доставили. Помереть он уже был должен. Там ещё, на поле перед холмами.

Я подошёл. Бьярм…

На меня стеклянными от боли глазами смотрит, сказать что-то пытается.

Поднялась его грудь, и всё…

Не успел он ничего вымолвить — кончился.

У меня зубы враз отпустило.

— Откуда этот? — махнул я рукой на покойника санитарам.

— Из соседнего полка. Вместе наступаем…

Понятно… Из соседнего…

Солдат-бьярм. Поди ж ты…

Глава 23

Глава 23 Опять ночной гость

Наработался я сегодня до полного физического и морального истощения…

Руки даже начали трястись как у столетнего старика.

Всё, больше не могу, да и что нужно было сделать — сделал. Больше ничем здесь я раненым помочь не могу.

Настроение — препаршивейшее. Не один только солдат-бьярм на моих глазах сегодня на перевязочном пункте умер. Свою душу умирающим не вложишь…

— Иван Иванович, идите отдохните… — зауряд-врач, мой помощник, меня за плечо потряс.

Да уж… Уснул я сидя. Вырубился, как бы друг мой Мишка сказал.

Теперь уж там, дома, он, наверное, почти матерый доктор. Институт — позади, интернатуру прошел, а то и ординатуру. Может уже отделением заведует? По прошедшему времени — вполне может быть…

Так, опять глаза у меня закрываются…

Пожалуй, пойду… А зауряд-то мой, не совсем безнадежный. Кое-что у него получаться начало. Попрактикуется тут под моим чутким контролем и через какое-то время и сам что-то делать будет.

— Иван Иванович, идите… Я подежурю, присмотрю за тяжелыми…

— Хорошо, хорошо… Спасибо…

Я встал, добрёл до выхода из палатки. Спина и плечи как свинцом налиты…

Ночь-то какая сегодня лунная… Звёзды огромные, да сколько их… Яркие, даже мохнатые какие-то…

Я дошёл до своей палатки, полог откинул.

Сел на кровати, надо бы раздеться, а сил совсем нет…

Тут ночной гость у меня и нарисовался.

Как обычно, сейчас прямо из брезентовой стены, появился искатель сокровищ бьярмов.

Покойники, они такие…

Кстати, давно не виделись. С японской войны…

Гость по своему обыкновению к печи шагнул. Кто-то из санитаров днём за ней следил, дровишек подкидывал. Мне бы тоже не мешало это сделать.

— Холодно… — протянутые руки покойника почти в железный бок печки упёрлись. — Ой, хорошо…

Любит покойничек живой огонь…

— Холодно, — согласился я с ним.

Днём — умирающий бьярм, теперь — вот он. Что, опять всё снова да ладом начинается? Ходи теперь и оглядывайся? Агапита-то рядом нет.

— Сжечь его надо… — покойник ко мне голову свою повернул.

— Сжечь? Кого? — не понял я.

— Сжечь. Бьярма. — гость поёжился.

— Зачем?

— Так надо, — не стал вдаваться в подробности пришедший ко мне. — Тебе же лучше будет. Может и отстанут они от тебя после этого.

Как же, отстанут… Ну, а вдруг?

— Как ты себе это представляешь?

— Сам думай…

Мля… Сам думай…

Сегодняшний визит покойника не затянулся. Ещё он раз мне кивнул и опять прямо через стену палатки удалился. Та даже не шелохнулась.

Сжечь… Легко сказать…

Ну, ладно. Умершие сейчас отдельно в сарайчике лежат. Хоронить их только завтра будут. Сегодня просто некогда и некому это сделать было.

Все, кто можно и нельзя сегодня на труднодоступные австрийские высоты с тройными проволочными заграждениями в атаки ходили. Дошла до меня информация, что наш командир полка против этого был, обращался даже в высшие инстанции. Полк де не доукомплектован, люди многие обессилели, еле двигаются. Пополнение — не обучено… Снарядов — кот наплакал.

С истинным положением дел на верху считаться не пожелали — вперёд и вперёд. Таков был приказ.

Вот плохое и случилось…

Угробили кучу народу.

Небольшой совсем успех, который мы имеем, но с большими потерями — из-за полной несостоятельности противника. Из австрийцев воины — так себе.

Даже я понимаю, что наступать нам без резервов и нормальной артподготовки нельзя было. Нет их у нас — ни людей, ни снарядов. Австрийцы, может, подумали, что мы хитрим, куда-то их спрятали? Как же, как же. Полк вытянут в одну тонкую нитку по боевой линии, без каких бы то резервов…

Так… Похищением трупов я ещё не занимался…

Может, правда, отстанут от меня тогда бьярмы? Эти зверьки-то золотые у них явно, не последние, а отправлю я в дальний путь их сородича через огонь, зачтется мне? Хотя, почему именно этого бьярма надо сжечь? Хозяина зверьков, вон, просто в могиле закопали…

Так, так, так… А, может, и там один пепел от него был? Сам-то я в могилу не спускался, зверьки же уже на поверхности земли лежали!!!

Искателя биарминских сокровищ теперь не спросись — ушел уже он. Вызывать же мертвых я сам не умею. Не по тому направлению учился.

В общем, спать этой ночью мне не пришлось.

Персонал перевязочного пункта дрых без задних ног. Мой зауряд, кстати, тоже. Так он за тяжелыми следит…

Я прокрался к сарайчику. Хорошо, мёртвый бьярм рядом с входом в него лежал. Я уложил тело без ног на кусок брезента и таща его по земле зашагал в темноту.

Мля…

Приходи и бери что угодно…

Часовых что ли забыли выставить у перевязочного пункта?

Раньше, если ничего я не путаю, они всегда были. Некого, что ли, в эту ночь даже на посты расставить?

Что-то я совсем ничего не понимаю. Бардачина какая-то у нас творится…

Глава 24

Глава 24 Тиф

12 апреля.

Мы всё на одном месте сидим как гвоздями прибитые.

Бои идут непрерывно. То чуть отойдём, то обратно вернёмся…

Народу в сыру земельку положили, как с нашей, так и с вражеской стороны — прорву просто.

Сейчас я — старший врач полка. До замены. Так в дивизии решили. От роли инспектора я временно освобожден и к полку приписан. Ну, всё что ни делается — к лучшему.

Антисанитария кругом — полная. Речки, а тут их оказалось на удивление много, заражены всяческими трупами. Не только животных, не только…

Солдаты и офицеры переутомлены до крайней степени. Почему нас не меняют? Почему не проведут одного из главнейших нужных мероприятий — не устроят людям отдых?

К тому же у меня нет никакой возможности организовать противоэпидемические мероприятия. Чем? Нет ничего нужного…

Люди в полку завшивели, грязные до невозможности.

Вещевое снабжение — отвратительное. Не хватает белья, сапог, шинелей. Говорят, что всё это где-то на складах есть, но до нашего полка почему-то не доходит.

С медикаментами — проблема.

Ещё одного зауряд-врача мне прислали. Стало чуть полегче.

— Иван Иванович, тиф… — он меня сегодня и обрадовал.

— Точно?

— Сами извольте посмотреть.

Иду, только мне этого не хватало до полного счастья.

В палатке на лавке солдатик сидит. Худой, дышит тяжело… Трясет его.

— Жалуется на головную боль, ломоту в мышцах, сильную слабость…

Зауряд-врач указал мне на солдата.

— Температура на высоких значениях… Рвёт его, отмечает нарушения сознания…

Мне был протянут термометр.

Ого, сорок…

— Язык сухой, обложен белым налётом, — продолжал докладывать мне пациента зауряд-врач.

Так…

Лицо гиперемировано, кожа отечна, склеры красные…

Я взял солдата за руку — кожа сухая, горячая.

На переходных складках конъюнктивы — кровоизлияния.

Сосудики-то при тифе хрупкие…

Ага, кровоизлияния на слизистой глотки…

Налёт на языке пока белый, скоро — жди темно-коричневый…

Печень уже увеличена…

Плохо! Плохо! Плохо!

Всё за тиф говорит.

Лаборатории у меня нет. Анализов крови и мочи — сделать нет возможности.

Антибиотиков ещё не придумали. Гормонов — в помине нет… Про бакпосев крови в условиях передовой и думать нечего.

— Один во взводе так болеешь? — трясу за плечо солдата.

Тормозной он какой-то. Правильно — интоксикация…

— Не, не один…

Вот они — вошки!!! Допрыгались!!!

Вакцина от брюшного тифа уже имеется, а от сыпного, что я сейчас наблюдаю — нет и долго не предвидится…

— Этого — в палатку-изолятор. Собирай фельдшеров — к нему во взвод пойдём…

Зауряд мне согласно кивнул.

В общем — всех я на уши поставил. Командование полка в том числе. Начнётся в полку тиф — хоть стреляйся.

Командир полка как наскипидаренный в штаб дивизии ускакал. Что там и как было — не знаю, но чудо произошло. Нам замена нашлась и в тыл нас пообещали в скором времени отвести. В карантин. В дивизии умные и информированные люди имелись, дивизионный врач до заикания сыпного тифа испугался. Были, оказывается, в армии уже прецеденты. Штабелями умерших складывали.

Слава Богу, я выявил только единичные случаи тифа. Можно сказать — вовремя к нам тот солдат пришёл.

По счастливому стечению обстоятельств в нашу армию прибыл бактериологический отряд. Они и помогли нам. Совместно с дезинфекционным отрядом.

Да, это самое счастливое стечение обстоятельств произошло из-за того, что 8-ю армию собирался посетить Верховный начальник санитарной и эвакуационной части русской армии принц Александр Петрович Ольденбургский. Во как.

Повезло мне. Очень-очень. Звёзды, наверное, счастливо сошлись.

Да. Представление командира полка на меня удовлетворили. Сейчас у меня и Станислав 3-й степени имеется. Конечно, не весть, это что после Георгия, но тоже на дороге не валяется. Но, Анне я бы больше доволен был.

Глава 25

Глава 25 На отдыхе

Наш отвод в тыл занял несколько дней — полк на позициях за пять минут не поменяешь. Хотя, от полка-то всего нас и осталось…

Как-то бестолково потом два дня до назначенного места шли. То, туда двинемся, а потом обратно возвратимся — оказалось, не совсем куда надо шли. Не там свернули…

Нет, правильно друг Мишка говорил — кто в армии служил, тот в цирке не смеется…

Вот мы и в тылу. Сегодня какой-то чёрт ещё до солнышка меня поднял. Спать бы да спать, а не спится. Как бы чего-то не хватает. Тихо тут. От этой тишины и сна нет.

Недалеко от нас оказалось место расположения двадцатой общины Красного Креста. В ней полно смазливых женщин, которые непонятно зачем сюда прибыли. Им бы раненым и больным помогать, а они тут, в тылу отираются. Разряженные, надушенные, кокетливо одетые в костюмы сестер милосердия…

Их уполномоченный Красного Креста по фамилии Данич часто праздники устраивает и приглашает на них офицеров из штаба дивизии. Хлебосольно угощает начальство, кормит и поит до отвала. Как и войны нет.

Его приглашение охотно принимают, развлекаются, не хочется даже уточнять чем занимаются.

Особенно близко Данич сошёлся с начальником штаба дивизии. Офицеры из полков жалуются, что с них он требует отзывы, что община эта от зари до зари работает не покладая рук под огнём неприятеля, не щадя свои жизни помогает раненым.

Самого Данича начальник штаба настоятельно рекомендует представлять к наградам.

Суки…

Что придумали устраивать…

Это я про этих куколок-сестричек. В брошенных окопах они фотографируются, изображая картины помощи раненым воинам. Перевязывают их, чуть ли не на себе из-под огня неприятеля выносят…

Потом эти фотографии можно увидеть в московских и петербургских журналах с соответствующими подписями. Что происходит это на самых что ни на есть передовых позициях под свист пуль.

Точно, суки…

За настоящих сестер милосердия мне очень обидно — не все ведь такие.

Вот, даже сама Императрица Александра, а также ее сестра — Великая княгиня Елизавета и дочери — Ольга и Татьяна, с начала войны стали работать в лазаретах. Не погнушались, а тут…

Ко мне тоже Данич подкатывал, но обломилось ему.

Солдатам в тылу нравится. Их помыли, переодели. Кормят горячим.

Положенный российскому воину рацион вроде и не плох, но он что-то у нас на передовой не очень соблюдался. То, одного нет, то — другого…

Тут, в тылу, питание наладилось. В девять утра солдаты получали сладкий чай и хлеб. Через пару часов у них начинался обед со щами и кашей. Ужинали около восемнадцати часов. Не разнообразно, но обильно.

Все по своим ротам здесь пищу принимают, артельно.

У солдат ещё и деньги имеются. Многие их и проедают. Покупают разрешенное у местного населения.

Да, каждый день ещё всем выдаются винные порции. По медицинским показаниям. Это уже я для полка расстарался. Не думал, что получится, но на фоне нашего карантина — прокатило.

Так-то тут особо служивых алкоголем сейчас не балуют. Винная порция выдаётся не часто, а именно — в первый день Святой Пасхи, в первый день Рождества Христова, в день тезоименитств Государя, Государыни, Наследника Престола, дочерей Государя, шефа полка, в день полкового праздника и в день ротного праздника.

Могли приказом командира части выдать вино в ненастную погоду или при тяжелом переходе. Ну, или как я тут провернул дело — по медицинским показаниям. По одной двухсотой части ведра на нос.

Пьяных не было. Получарка, это получается даже меньше семидесяти грамм, чуть больше шестидесяти, нашим солдатам — что слону дробина. Тем же французским военным сейчас ежедневно пол литра вина выдают, а если деньги есть — покупай его на свои сколько хочешь. Говорят, что к вечеру некоторые такие воины у них и лыка уже не вяжут.

Да, получарку тут ещё шкаликом называют.

Пополнили нам и НЗ — выдали консервы и мешочки с галетами. Здешние галеты из белой муки мне нравятся, консервы — тоже. Для нужд армии тут производят сейчас несколько их разновидностей в жестянках цилиндрической формы — «жареная говядина», «рагу из говядины», «щи с мясом», «горох с мясом»… Иногда бывают консервы и из осетрины. Причем, целым куском. Вот где, вкусно-то…

Дома консервы были гораздо хуже. Здесь для их изготовления берут только мясо высших сортов из задней части туши или лопатки. Мясо, до закладки в жестяные банки, предварительно жарят, а не сырым кладут, а потом уже вместе с банкой тушат. Считают, что так лучше.

Консервы эти, как правило, пять лет где-то на военном складе лежат. Потом, когда время приходит обновлять запасы, их в войска и отдают. Ничего за эти пять лет с консервами не делается, вполне годны они все к употреблению.

Махорку выдали — по четыре золотника каждому на день, спички, книжки курительной бумаги. По семь книжек такой бумаги в месяц солдату положено. Кури — не хочу. Вот и курят все поголовно. Даже те, кто до армии не курил. Да, офицерам — папиросы дали. Мне — тоже.

Глава 26

Глава 26 В сторону Перемышля

Ежедневно я, мои два зауряд-врача и фельдшеры выходим в роты.

Слава Богу, больше случаев сыпного тифа не выявляется. Карантин сняли, и в полк пошло пополнение.

Во времена отца нынешнего нашего императора Николая Александровича призывной возраст повысили до двадцати одного года, а сейчас, когда война началась, его пришлось снизить до девятнадцати лет.

Что дальше будет? Ещё снизят? Людские-то потери мы имеем сейчас не маленькие…

Нас возвращают на фронт. Солдаты погрустнели, не рады такому.

Погода наладилась, уже по-весеннему светит солнышко, небо стало выше. Это совсем не хорошо — новая беда у нас появилась. Аэропланы. Враг усердно рыщет на них по небу, осматривает землю.

До линии фронта ещё не добрались, а уже потери…

Аэропланы эти, когда мы их в первый раз заметили, сначала кружились далеко-далеко, едва видны были, и только гул моторов, как один из моих зауряд-врачей выразился, выдавал их непернатую породу. Даже интересно в бинокль было смотреть на эти красивые полёты, радоваться завоеванию воздуха человеческим гением. Это, до поры, до времени, пока аэропланы вели себя прилично, нам не мешали, вреда никакого не наносили.

Потом, довольно быстро, стало хуже. Аэропланы начали снижаться, уже не только землю они сверху стали обшаривать…

Пролетят туда-сюда над нашей колонной, примерятся и бомбу сбросят!

Козлины рогатые…

Первый раз бомба разорвалась в самой гуще нашей проходящей колонны. Хорошо, уже в обозе. Наверное, лётчик был не опытный. Метил в солдат, а попал в обоз. Наше счастье в этот день было, не его.

Двух лошадей убило, возницу ранило.

После обеда сразу два аэроплана прилетели. Совсем в наглую вниз спустились и начали бомбить. Наши уже тогда наготове были и стрелять стали. Отпугнули, хоть и не подбили, они аэропланы.

Когда уже на линию окопов вышли, аэропланы нам гадить не перестали, но уже — по-иному. Не бомбами. Ракетами.

Подлетят, высмотрят, что у нас и как, а после этого пустит аэроплан сразу две-три ракеты. Несутся к земле яркие звёздочки, а за ними — дымный хвост. Если ветра нет, он долго висит и показывает место обстрела вражеским батареям.

Как пальчикам указано место тяжелым снарядам, куда им надлежит попасть. Туда и долбят.

Не любят наши солдаты аэропланы. Чем только можно пытаются сбить. Винтовочные, пулеметные залпы, шрапнели — всё используют.

Тут, правда один нюансик есть. Пули и осколки, наши, наши, а какие же, обратно с неба нам на голову и падают. Каски до сих пор в роты не прислали, хотя я не устаю командиру полка докладывать, что необходимы они, с ними потери будут гораздо меньше.

Мы не любим их аэропланы, немцы и австрийцы — наших «Муромцев». Они пострашнее немецких аэропланов будут.

Не успел наш полк даже окопы обжить, как покинуть их пришлось. Как гром среди ясного неба для всех нас это было. Сидели себе в Карпатах на хорошо укрепленных позициях, даже слухи какие-то пошли, что скоро вперед опять пойдём…

Был, правда, некоторый недостаток в боеприпасах, но противник нас сковырнуть с места не мог. Да, не сильно и пытался.

Вдруг! Приказ об отступлении!

Прямо темной, совершенно безлунной ночью мы спешно стали отходить, превосходные позиции бросать. Спешка, сутолока…

Даже для командира полка, как оказалось, это было неожиданностью. Про себя я уж и не говорю. Для моих заурядов — тоже. Однако, свернулись быстро, ничего полезного не бросили.

Противник тоже был в удивлении. Их передовые посты, заслышав среди ночи наш шум, сильно обеспокоились, тревогу подняли. Подумали, что мы в наступление двинулись.

До утра в полной готовности враги по окопам сидели, а только как рассвело увидели — нас-то на прежнем месте и нет…

Так разведка их доложила…

Почти неделю полк откатывался, надо должное командиру полка отдать — в полном порядке.

До самого Перемышля мы отступили, а это — верст сто, не меньше.

Почему? Оказывается, немцы ударили по девятому и десятому нашим корпусам и опрокинули их, прорвали фронт. Нам и нашим соседям они в тыл заходили, могли нас отрезать и окружить.

Раз и всё…

Сколько сил было приложено, сколько человеческих жертв принесено, чтобы мы в эту войну овладели Галицией и Карпатами!

Раз, и всё пошло прахом…

За неделю отдали, что много месяцев большой кровью брали.

Растянули наши войска огромный фронт в одну тонкую ниточку, резервов не имели… Наши полки бессменно вон сколько были на позициях, устали, обескровлены были. Боеприпасов и прочих ресурсов недостаточно имели.

Однако, при всём при этом мы теснили врага, не давали ему спуску…

Только при угрозе окружения и отступили.

Мои фельдшеры и зауряд-врачи при отступлении очень хорошо себя проявили. На ходу даже прием больных организовали. Опыта оказания медицинской помощи в таком большом отступлении у нас, само собой, не было, но как-то вот справились.

По дороге отставших обессиленных солдатиков и из других частей без помощи мы не оставляли. Раз даже повезло — две почти полные телеги с медикаментами и перевязочным материалом нам достались. Не совсем, может, и законно, но прибрали мы их к рукам. Лишним такое добро на войне не будет. А, не надо где попало своё без охраны и призора оставлять…

Глава 27

Глава 27 Подарок

Отступать мы начали организованно…

По холодочку.

Ничего врагу не оставили. Может, потому, что до конца ещё и не разложились, не развернулись? Только пришли, и почти сразу — обратно?

У меня тоже часть имущества перевязочного пункта ещё в тюках была.

Кстати, после отдыха в карантине, отношение солдат нашего полка ко мне изменилось. Нет, оно никогда плохим не было. Тут же, откуда-то мнение у солдатиков появилось, что это только благодаря мне полк с позиций в тыл и отвели. Дали отдохнуть, отмыли, одели-обули, пополнили…

Как я выяснил, немалое обоснование этих выдумок дал… мой портсигар.

Его де, нашему доктору сам государь подарил.

Да, правда это. Сам я об этом особо не распространяюсь, но разве такое утаишь.

Нашего де доктора сам государь-император на примете держит…

Ну, это уж — чистая выдумка.

Его советов по медицинской части слушает…

Ага, слушает… Даже и не слышал. Есть кого Николаю Александровичу в этом отношении слушать.

Доктор де, и попросил императора полк на отдых отвести…

Ну, и так далее, и тому подобное.

В общем — сорок бочек арестантов…

Завершилось всё это крайне неожиданно. Откуда — не знаю, но получил я невероятный и фантастический подарок. Ну, чего только в жизни не случается…

Привезли нам на перевязочный пункт солдаты нашего полка… пулемет. Станковый. Австро-венгерской армии. Maschinengewehr Patent Schwarzlose M.07/12

Нет, не раненый и не испорченный, а — с иголочки…

Зелёненький такой. С небольшими следами бытования.

Бандурина не маленькая. Тяжелый. Сам не меньше двадцати килограмм, а станок — ещё столько же.

Плюс к этому две деревянных коробки с лентами. Каждая — на двести пятьдесят патронов.

— Вот, Вам…

Меня в тот момент надо было со стороны видеть!

Пробовал я отказываться, говорил, что в окопах он нужнее.

Тут один унтер красиво из положения вышел.

— А, раненых защищать…

Ну, тут резон был.

В последнее время разговоры пошли, что австрийцы на наши лазареты нападают. Фронт же не сплошная линия окопов и прочего. Есть в нём достаточно мест, через которые пробраться можно.

То там они на обоз нападут, то на перевязочный пункт. Их сейчас подальше от передовой стали отодвигать. Артиллерия противника быстро коррективы в российские медицинские приказы и положения ввела.

Сейчас у меня на перевязочном пункте свободные телеги имелись. Не те, на которых раненых эвакуируют, а — для перевозки имущества. Одна даже была подрессоренная. На эту мне Шварцлозе и приспособили. Часть станка убрали. В общем — хорошо получилось. Пулеметная тачанка, можно сказать. Мобильный огневой пункт.

Сверху это дело брезентом прикрыли.

Подозреваю, про то, что у меня такое оружие возмездия для незваных гостей есть, многие в полку и не знали.

Ну, и показали мне солдаты, как этим агрегатом правильно пользоваться.

Тут наши «Максимы» на неподрессоренных повозках артиллерийского типа давно уже перевозят. Но, только перевозят. Я же про Англо-Бурскую войну здесь много читал. Они, буры, пулеметы на повозках не только возили, но и стреляли с них. Причем, за милую душу.

На третий день отступления насели и на нас. Бочком-бочком по полям-лугам австрийская кавалерия прошла.

— Иван Иванович!!!

Мой зауряд, что первым ко мне прислан был, вправо пальцем тычет. Глазастый, парнишка…

Так… Мундиры — синие. Штаны — красные. На головах — что-то типа шлема, а сверху него — как бы такая табуреточка…

Точно, не наши…

Ага, ещё и за каким-то хреном один нетерпеливый в нашу сторону стрелять принялся…

Идиотина…

Павлин-мавлин…

Народ у меня засуетился растерянно. Понятно, мои кадры в штыковую не ходят.

— Петров! — ору санитару.

Он у меня в помощники мною самолично определен у трофейного пулемета.

— Бегу!

Бежит он… На крыльях надо лететь…

Кавалеристы лёгкую добычу почувствовали — на тентах повозок красные кресты, пехоты рядом не видно. Мы быстрее её двигаемся, вот и оторвались от полка немного на свою беду. Всё плотненько шли, а тут вот так получилось…

Упор я в левое плечо упёр…

Масло в пулемет у меня трофейное залито — солдаты и его подарили, не забыли. Каждый патрон оно смазывать будет.

Наше масло хуже. Не рекомендуют его служивые. Они такими пулеметами не первый месяц пользуются, навострились.

В Галиции много таких пулеметов в прошлом году к нам попало.

Четыре литра водички в кожух залито.

Холщовая лента с патронами на своем месте.

Готов пулемет к работе.

За обе ручки я вцепился…

Отвел предохранитель вправо.

Ну, понеслась.

Петров придерживал ленту, а я стрелял.

Австрийцы от санитарного обоза такого не ожидали. Ещё немного вперёд проскакали, несколько человек с коней свалилось. Впрочем, и им досталось.

От себя я таких талантов не ожидал…

Кавалеристы отвернули в сторону… Я же пот на лбу вытер.

Глава 28

Глава 28 Отступление через Карпаты

Дальше стало только хуже…

Неприятель нас догонять начал. Не только уже его кавалерия.

На прикрывающие отступление части русских войск теперь наседала пехота, по ним била артиллерия…

Сначала где-то вдалеке, но со временем всё ближе и ближе, стал слышен глухой гул орудий. Затем можно уже было различить отдельные разрывы тяжелых снарядов. Наконец — невооруженным взглядом увидеть громадные столбы дыма и пыли в местах боев, облачка от разрывающихся шрапнелей.

Ружейной перестрелки пехоты пока не было слышно. Она ещё была где-то довольно далеко.

— Иван Иванович, медленно идём…

Сам вижу, что медленно. Лошади устали, к тому же напоить-накормить их хорошо который день не получается.

— Скидывайте лишнее.

Легко сказать — лишнее. Ничего у нас лишнего нет.

Что, бинты и медикаменты с телег на обочину сбрасывать? Инструментарий?

Да я лучше сам пешком пойду…

Что-то и получилось скинуть, немножко лошадкам груз убавить. Толку-то от этого…

С разных мест на шоссе стягивались обозы, лазареты, штабы корпусов и дивизии. На дороге стало не протолкнуться. Случится что-то с колесом у одной телеги — готов затор. Пока её в сторону откатят — время и идёт.

К вечеру сзади отступающей лавины войск появились зарева пожаров. Это горели деревни, а также скирды оставляемых и подожженных, запасов хлеба и обмундирования.

Во как… На передовой разутые-раздетые ходили, а теперь — жжем.

Так почти круглые сутки. Днём с утра до вечера идёт бой, а ночью наши части отходят. Почти на пятки начинают наступать обозным колоннам.

У меня — порядок. Все на своих местах, никакой ругани и шума. Ни одно колесо у телег не отпало. Движемся как по расписанию, если и стоим, то это происходит совсем не по нашей вине.

Часа не проходит, как на дороге, то впереди, то сзади от нашей лазаретной колонны возникает суматоха. Кричать начинают, что неприятельская конница прорвалась и сюда движется. Кто орёт? Зачем? Скоро выясняется, что это ложный слух и все начинают двигаться дальше.

Тут вдруг вестовой прискакал. Приказ — остановиться.

Ну, приказ, так приказ. Остановились. Хоть лошадки наши отдохнут.

Кстати, почему встали? То шли, шли, а вдруг — остановиться. Ситуация изменилась?

Стояли почти трое суток. Никакой ясности не было. До нас только слухи доходили, что день и ночь жестокий бой идёт. Противник просто засыпает наши части снарядами, их пехота усердно волна за волной прёт на наши позиции. Австрийцы и германцы несут огромные потери, а наши не уступают ни пяди земли. Российская артиллерия необыкновенно удачно использует имеющиеся в её распоряжении снаряды, пехота проявляет чудеса мужества.

Разговоры пошли, что всё — больше откатываться назад не будем, снова погоним противника через горы.

Не тут-то было…

Снова получен приказ об отступлении и мы двинулись дальше. Только теперь на телегах у меня ни одного свободного местечка не имеется. Всё ранеными заложено. Многие в операциях нуждаются, а мы им только раны, сколько возможности позволили, обработали, перевязали и эвакуируем.

С Карпат спустились в равнину Галиции…

Скрипим и скрипим колёсами по довольно разбитой уже дороге. Сколько их до нашего лазарета тут уже проехало.

На меня грусть какая-то накатила. Уходим вот из галицийских городков и сел, а тут ведь нас хорошо встречали. Не все, правда. Стыдно мне даже за наше отступление. Местное население поверило в наше могущество, думало — мы тут навсегда, а мы — уходим, бросаем их…

— Перемышль? — мой зауряд, который глазастый, кивает на приближающийся город.

— Перемышль… — подтверждаю его догадку.

Вот уже куда мы доотступались.

Удержимся ли хоть здесь? Неизвестно…

Крепость сильно разрушена. Сами мы её и обстреливали, взрывали. Не так и давно её гарнизон нам сдался. Помню, как все радовались.

Под Перемышлем командование устроило отступающим частям смотр. Нашему корпусу в том числе.

Оказалось, что в полках у нас после всего этого отступления в среднем по три с половиной тысячи штыков. Я не кадровый офицер, но теперь знаю, что в военное время в полку должно быть на лицо четыре тысячи штыков. Убыль в пятьсот солдат, это если считать всех убитых, раненых, заболевших и отставших от усталости и по многим другим причинам — не так и много. Тем более, что отступали мы в непрерывных боях.

Получается, что сохранили мы свою боеспособность, имеем большие силы для дальнейших боевых действий.

Состояние моего хозяйства тоже было признано удовлетворительным. Всё ценное имущество мы не утратили. Персонал мой тоже почти в полном составе. Нет, пополнить нас бы не помешало, но совершенство — недостижимо.

— Иван Иванович, а Вы ведь опять представлены, — обрадовал меня командир полка.

— За что? — позволил себе уточнить я.

Командир полка изобразил жестами стрельбу из австрийского пулемёта.

Всё-то он знает…

Ну, ему это положено…

Глава 29

Глава 29 То — туда, то — сюда…

Перемышль…

В эту войну два раза российская армия уже его осаждала. Со второго раза только и взяли.

Про первую осаду я лишь по рассказам от наших солдат и знал…

Положили осенью народу тут немеряно.

Уже в первых числах сентября наши передовые отряды из 3-й армии под командованием генерала Радко-Дмитриева подошли к крепости. Она состояла из восьми секторов обороны. Первые два сектора включали внутренний обвод протяжённостью пятнадцать километров и радиусом в шесть километров. Всего там имелось восемнадцать фортов и четыре батареи. Внешний обвод данной крепости, уже общей протяжённостью в сорок пять километров, подразделялся на шесть секторов обороны в составе пятнадцати главных и двадцати девяти вспомогательных фортов. Между ними размещались двадцать пять австрийских артиллерийских батарей. Большинство фортов Перемышля были оснащены самой современной артиллерией, имели электроснабжение, прожекторы, лифты, вентиляторы, помпы, рефлекторы для улучшения условий круглосуточной обороны.

Громадина. Иначе и не скажешь.

Гениальное достижение местной инженерной мысли.

Через три недели, столько длилась необходимая подготовка, начался штурм. Солдатские души повзводно и поротно в небушко так и летели…

Тут австрийская армия к Перемышлю подступила и наши вынуждены были отойти. Осада с крепости была снята.

Брусилов, говорят, очень расстроен был. Можно же было Перемышль взять, а не получилось.

Когда я на театр военных действий прибыл, Перемышль уже второй раз осаждали.

Австро-германцы были отбиты, осадная армия Селиванова Перемышль окружила. Наши силы по численности меньше чем гарнизон крепости были, осадная артиллерия ещё не подошла. Селиванов, надо отдать ему должное, бессмысленных попыток штурма не предпринимал, а окружил крепость широким кольцом. Решил взять её измором.

Наконец и наша тяжелая артиллерия подошла. Орудия крупного калибра начали по крепости вести свою работу.

На пятом месяце осады в крепости начался голод. Одних австро-венгерских солдат там было более ста тридцати тысяч. Плюс гражданское население и наши пленные.

В марте австро-венгерское командование попробовало деблокировать Перемышль. Наш полк в этих боях, а я — вместе с ним, по полной программе поучаствовал. Так что, мой вклад во вторую осаду тоже имеется. Не велик, но есть.

Прорваться из осажденного Перемышля его гарнизону не удалось. Их уже ждали. Головные колонны, в которых шли самые надежные венгерские части были буквально выкошены пулеметным огнём. Нам достались все брошенные обозы с боеприпасами и продовольствием.

22 марта, не так и давно, гарнизон Перемышля безоговорочно капитулировал.

Газеты писали, что в плен взято русскими войсками девять генералов, девяносто три штаб-офицера, две тысячи двести четыре обер-офицера, сто тринадцать тысяч восемьсот девяносто нижних чинов. В количестве трофейных орудий в газетных публикациях имелись расхождения. Одни издания авторитетно утверждали, что захвачено девятьсот орудий, другие — тысяча пятьдесят.

Будет битва за с таким трудом взятую крепость? Оставим её, как и многое другое до этого?

Вопрос о Перемышле где-то в верхах решался трудно.

Мы раз пять, не меньше, то садились на коней, чтобы отступать дальше на восток, то слезали с них.

Мля…

Ушли в Карпаты, а в тылу резервные линии обороны не создали!

На наше авось опять понадеялись!

Вот теперь отступаем, а опереться и не на что.

Неужели отдадим город за просто так?

Крепостью, конечно, его уже назвать затруднительно. Наша артиллерия, молодцы, на совесть поработали.

Но, за апрель-май можно же было тут хоть немного что-то в порядок привести?

Солдаты ходили хмурые. Настроение у всех было тягостное.

Глава 30

Глава 30 Мальнувска Воля

Всё же отступили.

А ведь, когда Перемышль взяли, сам император даже приезжал…

Как же — такая победа. Крепость захватили, пленных — море, трофеи — богатейшие. Ещё и не одну тысячу наших пленных освободили, которые в Перемышле содержались.

Правда, некоторые пленные и погибли. Нет, не враги их жизни лишили. От огня нашей артиллерии. Вот так и получилось…

У меня опять работы — непочатый край. Опыт профессиональной деятельности просто рекой льется. Правда, аппарат свой так ни разу и не накладывал. Было кому, но время, время, время…

С одним раненым провозишься, а несколько и помощь не получат.

Ещё и по действующей тактике эвакуации, раненых стараются скорее в тыл отправить. Грузят в санитарные поезда и везут в сторону больших городов. Сутки, вторые, третьи везут, время уходит, а потом — ампутации, хотя многим конечности и можно было спасти.

Как в штабе нашего полка говорят — фронт сейчас значительно выпрямился, имеются большие резервы. Однако немцы, то тут, то там прорываются.

Раньше напротив полка австро-венгерские войска стояли, а теперь — германцы. Они вояки получше будут.

Командир полка, с ним у меня как-то сами собой очень хорошие отношения наладились, недоволен вышестоящим руководством. Об этом он на каждом углу не кричит, но в приватных наших разговорах у него частенько такое прорывается.

— Вот ведь как, Иван Иванович, резервы наши сейчас распределены большими группами. То густо, то пусто… Немецкая разведка отлично работает и бьют они, там, где у нас тонкие места. Затем и лезут, и лезут в эти прорывы…

Да, правда. Вроде, войск у нас сейчас больше, чем у противника, а теснит он то тут, то там.

— Планирование ещё страдает, происходит без определенных точных задач. Выстроят в затылок стрелковые полки, пластунов, массу артиллерии, а они и стоят без дела… Результат — снова и снова потери и никакого успеха.

Потери — это точно. Раненых много…

Перевязочный пункт мой сейчас развёрнут недалеко от Мальнувской Воли. От самой передовой довольно далеко и как там дела на фронте, узнаем только от раненых.

Солдаты охотно делятся информацией, но много ли они знают…

— Пока, вроде, не сбивают нас…

— Утих немного германец…

Точно, утих. Три дня назад я непрерывно слышал артиллерийскую канонаду, а теперь — тихо. Нет, постреливают, но не часто.

— Дали мы им…

— Тысячами пленных взяли…

Оказалось — совсем неправда. Никаких побед и пленных не было. Напридумывал раненый. Головушкой он повредился.

Чем дальше, тем больше солдат с расстройствами психики. В большинстве случаев, они курабельны, но в специально созданных условиях и не быстро. Здесь, вблизи от передовой, с ними некогда заниматься.

По делам материального обеспечения перевязочного пункта сегодня я опять направился в штаб полка. Бумаги, бумаги, черт бы их подрал…

Штаб полка сейчас размещается у нас совсем не далеко от передовой линии в наполовину вырубленном лесу. Даже нормальными землянки там назвать нельзя. Так, всё какое-то временное, не серьезное.

Сходил на передний край. Немцы есть немцы. Укрепились хорошо, тщательно. Проволочные заграждения — в десять рядов. Сам я это не разглядел, получил сведения от унтера, что взводом командовал.

— Всё ползают и ползают перед нашими окопами, — говорил он мне с озабоченным видом. — Что ни ночь, перестрелки устраивают с нашим сторожевым охранением.

Заметил я, что все как-то пытаются со мной своими проблемами и опасениями поделиться, высказаться, груз с души снять. То даже командир полка, то вот, унтер, как сейчас.

Я всех внимательно выслушиваю, а им и легче становится. Правильно, врач — человек, после разговора с которым должно стать легче. Ну, если, это хороший врач. Он обязан уметь слушать, а не только говорить.

— Аэропланы эти ещё. С утра до темной ночи всё летают, что-то высматривают и вынюхивают…

Унтер не был лишен образности языка, ещё и сопровождал свои слова активной жестикуляцией.

— Посверкивают биноклями, ощупывают линии наших окопов, батареи, резервы… Как к нам пополнения и обозы подходят…

Ну, не унтер, а целый штабс-капитан.

— Вчера ещё «колбасу» подняли.

Точно, над равниной в указанном мне направлении имелся в небе аэростат. Гадать не надо, что там у немцев наблюдательный пункт. Далеко им оттуда всё видно.

Грамотно, собаки злые, воюют…

— Шебуршатся немцы, не иначе как подкрепления к ним подходят, подвозят боевые припасы. Готовятся к чему-то серьезному. Со вчерашнего дня их лёгкие орудия пристреливаются по нам шрапнелью, тяжелые — наши батареи нащупывают…

Нет, не штабс-капитан, а целый унтер полковник. Вон, как масштабно мыслит.

В штабе я задержался на целый день, канцелярии накопилось много. Только уже даже не вечером, а в начале ночи отправился к себе на перевязочный пункт.

Кругом тихо, тепло почти по-летнему, звёздно. Даже соловей поёт где-то близко-близко. Как и войны нет.

Мне хотелось думать о чем-то хорошем, мироном. Не знал я, какая буря вот-вот разразится.

Глава 31

Глава 31 Против закона Божьего и человеческого

Всё на этой войне перепуталось, всё смешалось…

Так, кавалерия, как во времена Саин-хана, сына Джучи, внука Чингисхана, друг друга пиками тычет.

Наши казаки — деревянными, германцы — полыми металлическими, в во французской армии, говорят — самому не приходилось видеть, пики вообще бамбуковые. У меня дома в младших классах лыжные палки были бамбуковые, а тут — пики…

Мля…

Внизу пиками тычутся, а в небе — аэропланы, аэростаты.

По той же кавалерии пулеметы лупят во всю моченьку.

Артиллерия за многие версты поражение чужой армии наносит.

Сегодня утром в мой перевязочный отряд поступило несколько солдат, пострадавших от немецких пламеметов.

Мля…

Ещё одна напасть…

Так-то создателем ранцевого огненного прибора является наш российский изобретатель Зигер-Корн. Ещё в девятнадцатом веке он предложил военному ведомству такое оружие, но что-то, как обычно у нас, не задалось…

Прибор был признан очень сложным и опасным в употреблении и не принят на вооружение под предлогом нереальности.

Немцы же позднее создали подобную конструкцию и без всяких на то колебаний приняли на вооружение.

Ещё, когда в Карпатах мы наступали, несколько таких пламеметов и захватили. Не успели вражины их против наших войск применить, а тут начали.

Сегодня утром германцы пламеметы и применили. Эх, вчера такой вечер хороший был, а утро вон совсем не задалось…

Старшему унтеру я ожог обрабатываю, а он мне и всё как было рассказывает. — Совсем рано ещё было. — мой пациент поморщился, видно — больно ему. — Германцы постреливать своими батареями начали. Вдруг, их первую линию огонь охватил. Не видно было, откуда он и появился. Летит огонь этот и черный дым в нашу сторону…

Унтер рассказывает, а я его перевязываю. Пусть говорит, немного хоть от обработки ожога отвлекается.

— Огонь — как бы крутится, ревёт ещё… Некоторые у нас закричали, по траншее заметались — страшно же, жуть…

Обожженный на секунду замолк.

— Не больно? — спрашиваю унтера.

— Не… Вот. Страшно, сильно страшно… Огонь всё ближе к нам подходит, в нашу траншею капли горящего масла повалились. Может и не масло, но — похоже. За огнём этим их пехота поднялась, густо в атаку пошла. Я ору, чтобы пулемет бить по ним начал. Федор и вдарил… Тут и все стрелять стали. На меня это масло и попало…

Унтер скосил глаза на свою руку, с которой теперь я и занимался.

— По всему полю наложили мы германцев, не помог им огонь этот…

Унтер — герой. Когда, как он выразился — горящее масло ему на рукав шинели попало, винтовку свою не бросил, стрелял до последнего, пока от боли сознание не потерял. Не сбивал другой рукой огонь, тем самым кисть свою и спас. Мог ведь и инвалидом остаться — сжёг бы кисть до костей, ампутировать бы её пришлось.

На плече его сейчас ожог глубокий. Струп аж темно-коричневый. По периферии его пузыри с гемморагическим содержимым. Из-за сильного отека струп в нескольких местах лопнул и мне видны пораженные мышцы…

Рубец будет… Это если гнойное осложнение ещё не присоединятся. Тогда и совсем унтер может руку потерять.

Против закона Божьего и человеческого сегодня проявили себя германцы… Самих бы их так…

Позднее оказалось, что не один я так думал. Уже осенью, в руки мне попала газета, где писалось следующее: «…Петербургской Декларацией 1868 года признано, что употребление такого оружия, которое по нанесении противнику раны без пользы увеличивает страдания людей, выведенных из строя, или делает смерть их неизбежною, — противно законам человеколюбия. Тем не менее, наши враги в боях на близком расстоянии обливают наших солдат горящими и едкими жидкостями, пользуясь для этой цели специальными аппаратами, состоящими из металлических цилиндров, наполненных под большим давлением смесью легковоспламеняющихся жидкостей, смолистых веществ или едких кислот. К цилиндру приделан кран, при открытии которого из него бьет на 30 шагов вперед струя пламени или жидкости. При действии огневыбрасывающих аппаратов струя у выхода из трубки зажигается и, развивая очень высокую температуру, сжигает на своем пути все предметы и превращает живых людей в сплошную обуглившуюся массу. Не менее ужасно действие кислот. Попадая на тело, хотя бы и защищенное одеждой, кислота причиняет глубокие ожоги, кожа немедленно начинает дымиться, мясо до костей распадается и кости обугливаются. Пораженные кислотами люди умирают в жесточайших страданиях и лишь в редких случаях остаются в живых… 23 февраля 1915 года части С… полка, при атаке немецких окопов, близ деревни Конопницы, были облиты горящей смолистою жидкостью, причинившей нижним чинам тяжкие ожоги тела и лица; в ночь на 22 апреля, при атаке высоты 958 Макувки, чинами нашей пехотной дивизии были найдены около 100 обуглившихся трупов наших солдат, подвергшихся действию огневыбрасывателей, и у австрийцев захвачено 8 таких аппаратов. Кроме того, многие нижние чины получили тогда серьезные ранения от ожогов; в ночь на 17 мая в местечке Долины, в Галиции, огневыбрасыватели применялись против И… пехотного полка, которым несколько из таких аппаратов были отняты у неприятеля; 20 мая при атаке у Перемышля получили тяжкие ожоги несколько чинов О… пехотного полка; в мае же у немцев были отобраны несколько огневыбрасывающих аппаратов на р. Бзуре; 10 февраля у м. Едвабно пострадали чины лейб-гвардии П… полка, получившие ожоги серной кислотой, смешанной с керосином; 27 февраля, при взятии неприятельских окопов у Перемышля, чинами К… полка были найдены 3 аппарата, наполненные кислотой; в середине марта австрийцы применяли выбрасывающий кислоту аппарат близ деревни Яблонки при наступлении наших войск; 12 мая около местечка Долина при атаке австрийских позиций И… полком были облиты кислотой некоторые нижние чины, причем у одного из казаков была сожжена до кости щека, вследствие чего он вскоре скончался; 13 июня близ села Бобрика, в Галиции, 4 нижних чина Ф… полка были облиты жидкостью, воспламенявшейся во время прикосновения к одежде, причем два из них тогда заживо сгорели; 24 июля у Осовца были взяты в плен германский офицер и солдаты, при которых были обнаружены банки с едкой жидкостью, поражающей зрение. Помимо специальных аппаратов, неприятель прибегал и к бросанию в наших солдат обыкновенных бутылок, наполненных кислотами, как-то установлено в боях на р. Равке и под Лодзью зимой 1914 года, и, наконец, 9 января 1915 года чинами И… полка были найдены оставленные австрийцами в своих окопах, близ деревни Липной, горшки с кислотой, выделяющей удушливые пары…»

Про огнемётную атаку на наш полк в той газетной публикации ничего не было сказано.

Глава 32

Глава 32 Обстрел

С пламеметами у германцев не выгорело…

Тут рукотворная буря и разразилась…

Только-только с обработкой ожогов у старшего унтера я закончил, как со стороны вражеских позиций раздался гул. Не отдельные орудия стреляли, а складывалось такое впечатление, что по позициям нашего полка одновременно ударили сотни пушек.

Обстрел продолжался почти четыре часа. Немцы наши позиции поделили на квадраты и по очереди каждый обстреливали. Причем, как из трёхдюймовых шрапнельных орудий, так и из двенадцатидюймовых гаубиц. Всё, что можно, против нас использовали.

Я не первый месяц на фронте, различаю уже из чего нас обстреливают.

Ни одного живого места не осталось, там, где были траншеи полка.

Раненые начали поступать один за другим. Оба мои зауряд-врача, я, фельдшеры — все по горло были заняты.

Перевязывали, перевязывали, перевязывали…

Я — которых посложнее. На сортировке уже хорошо знали, кого ко мне на стол направлять.

Мой перевязочный пункт сейчас не в палатках размещен, нам, от кого не знаю, в наследство хорошие землянки достались. Может — наши, может — австрийские. Линия фронта тут раньше туда-сюда двигалась, те и другие обустраивались как могли. По мере возможностей.

Палатки бы уж давно в решето превратились. Ну, и мы с ними…

Германцы, не только передний край полка из орудий с земелькой смешивали, тылы — тоже не забывали. Их аэропланы не зря столько времени воронами тут вились.

Снаряд из тяжелого орудия где-то совсем рядом попал, хорошо — не прямо нам в голову…

Земля дрогнула, два ряда брёвен, что сейчас над моей головой были, словно ожили…

Земля — на меня, санитара, что помогал с обработкой ран, на самого раненого на столе, сверху водопадом хлынула…

В моей голове мелькнула мысль — «Всё, конец…»

Ещё один раненый, что своей очереди на перевязку ждал и у дверей в землянку сидел, беззвучно как-то повалился. Словно в синематографе.

Я почувствовал, как меня что-то ударило в левую половину тела. Причем, сразу во всю, а не в какое-то определенное место.

Боль не успела прийти — я потерял сознание.

Очнулся — уже рядом с большущей воронкой лежу. Немного как бы на бугорке, поэтому мне её и видно. Достали меня, вытащили на свет Божий добрые люди. Не дали погибнуть заживо похороненному.

Дождик ещё накрапывает. Плачет природа из-за творящегося безобразия.

Оказывается, после артиллерийской подготовки, германцы по всему фронту нашего полка в наступление пошли. Яростно так и сильно.

Наши держатся из последних сил, положение с каждой секундой становится всё серьезней и серьезней. Фронт удержать полку нет никакой возможности.

Отступление — неизбежно…

Левую половину тела я совсем плохо чувствую…

Мля…

Санитар подбежал, ко мне наклонился.

— Все наши живы?

Головой санитар ворочает виновато — не все. Словно из-за него самого такая беда и случилась.

— Раненых и контуженных вывозите…

— Хорошо, хорошо.

— Инструментарий не бросать.

— Хорошо, хорошо.

— Медикаменты, какие остались. Перевязочный материал…

Санитар только головой кивает.

— Бумаги на раненых…

— Хорошо, хорошо…

Ну, как пластинку у него заело. Всё — хорошо, да хорошо…

Тут меня самого замутило, голова закружилась. В глазах — как ночь вдруг наступила.

Когда я снова очнулся, всё тело, а не только левая его сторона, болезненно ныло. Попробовал повернуться — так всё заболело, что чуть снова сознание я не потерял. Опять в голове завертелось, завертелось, завертелось…

— Иван Иванович, спокойно лежите. — мой первый зауряд надо мной склонился.

Жив…

Хорошо…

Есть кому помощь оказывать…

— Всех вывезли?

— Всех. Никого из раненых не бросили.

Зауряд даже улыбнулся им сказанному.

Так… На телеге меня куда-то везут.

Чуть голову повернуть у меня получилось. Телега тащилась по лесу. Хотя, что от него осталось — лесом назвать было уже трудно. Словно, буря тут сутки без перерыва резвилась. Там и тут в полном беспорядке поваленные деревья валялись.

Через какое-то время территория бурелома закончилась. Телега, на которой я лежал, выкатила на равнину.

Тут опять дождь начался. Крупные капли мне прямо на лицо упали.

Пусть падают — некоторое облегчение мне от этого.

Впереди, справа и слева горели сёла, хутора, громадные языки пламени лизали уже начинавшее темнеть небо. Густой чёрный дым поднимался к облакам.

— Как, Вы? Иван Иванович?

Мой зауряд говорит даже с трудом. Вид у него до крайности замотанный.

— Плохо… Всё болит. Голова временами кружится.

Не стал я скрывать своего состояния. Для планирования дальнейшей деятельности ему надо знать истинное положение дел. Помощник сейчас из меня — никакой. Пусть на меня он даже и не рассчитывает.

— Плохо… — повторил сказанное мною зауряд. — Плохо…

Ну, чего уж хорошего.

Тут на равнину, по которой мы двигались, опять густо немецкие снаряды повалились. Не наши же… По своим артиллерия не будет целить.

Стреляли по бредущим кучкам раненых, что самостоятельно двигались в тыл, по телегам, на которых везли какой-то скарб.

Может и не специально, просто так попадали…

Я опять на какое-то время провалился в беспамятство.

Глава 33

Глава 33 В тыл

Очнулся на этот раз я быстро. Сознание меня покинуло на весьма краткое время — картина вокруг была совершенно та же. Ничего не изменилось.

Скорей бы темнело…

Когда темно — аэропланы тут пока не летают.

Артиллерия противника, та по перевязочным пунктам и околоткам, что днём, что ночью бьет. Хотя, и огромные флаги с красными крестами на высоких шестах мы поднимаем. С наблюдательных пунктов они прекрасно видны, а все равно — стреляют. Не соблюдают никакие международные конвенции и договорённости. Ни Божьи, ни человеческие законы.

Так, ещё весной, у меня на перевязочном пункте убило санитара Малыгина и был ранен санитар Цукерман. Снарядом, когда тот разорвался, ему правую руку и левую ногу оторвало. Ранение, прямо скажем, не совсем типичное.

В мае я даже запрещать своим начал флаг с красным крестом над перевязочным пунктом вывешивать. Немцы совсем с катушек съехали, как такой флаг заметят, так по нему огонь и открывают.

Нарушение, это всех предписаний, конечно. А, пусть наказывает. За отсутствие флага. В апреле мы так флаг подняли, а нас тут же шрапнелями засыпать начали, зажгли наши палатки, несколько раненых убили и санитара Иванчихина у меня ранило.

А сколько раз они санитаров полка обстреливали, когда те с позиций начинали раненых выносить? Стали, помню, выносить штабс-капитана Доброгорского, командира пятнадцатой роты, а немцы огонь и открыли. Одного санитара ранили, а второго — вообще убили. Это при том, что все санитары, как положено, имели повязки Красного Креста.

В иные дни не получалось ни одного раненого вынести из окопов…

Ещё в Карпатах транспорт санитарных повозок в нашей дивизии расстреляли. Двигался он из котловины в гору, повозки группами шли, на каждой шест с флагом Красного Креста имелся. Возница Копылов мне потом рассказывал, что как выедет группа повозок на гору, тут и усиленно её расстреляют из орудий. Так все шестьдесят повозок с ранеными и персоналом и уничтожили.

Я бы старшего в обозе за такое самолично расстрелял. Разбили у тебя первую группу санитарного транспорта, остановись! Зачем, остальные под пушки выводишь? На всеобщее растерзание и умерщвление?

Совсем здесь некоторые умом порушились!!!

Не даром генерал-лейтенант Бехтерев, соученик земского фельдшера из села Федора пишет, что за краткое время войны, ещё и год она не длится, а количество душевнобольных в армии увеличилось в три с половиной раза! Уму просто не постижимо! Так статья руководителя медицинского отдела «Комитета помощи воинам на поле брани в память Н. И. Пирогова» и называется — «Война и психозы».

Война войной, а в свободные минутки я здесь специальную литературу и свежие медицинские журналы читаю. А, как без этого? Врач учится не на всю жизнь, а — всю жизнь.

Били ведь ещё тогда по санитарному обозу чемоданами. Самым крупным калибром. Тяжелыми снарядами.

Быстрей бы темнело…

Аэропланы тогда не прилетят…

Красный Крест на крышах наших палаток и повозок для них — самая настоящая мишень. Бомбу-другую сбросить — за великую радость. Железными стрелами осыпать — полнейшее удовольствие.

Стрелы эти, как большие длинные гвозди, только с винтообразным выемом сверху. Младший врач из соседнего полка жаловался мне, что как-то их перевязочный пункт такими стрелами засыпали, у него двух санитаров как бабочек каких к землице пришпилило и добили лежавшего на носилках нижнего чина. До перевязочного пункта его санитары-носильщики доставили, а там, в тылу, он свою смерть и нашел.

Обстрел продолжался…

Тех, кто уцелел, меня в том числе, переложили на повозки Красного Креста.

— Куда нас эвакуируют? — остались ещё у меня силы спросить возницу.

— В Янув… — не оборачиваясь ответил тот.

Ну, в Янув, так в Янув.

У меня возражений не имеется.

Мы со своего перевязочного пункта туда же раненых и больных на санитарные поезда отправляли. Не сильно близко это, но другого варианта нет.

Повозка Красного Креста была поновее той, на которой я только что был увезен с передовой. Ход и у ней был помягче, да и продолжавший накрапывать дождь уже не мочил — над головой имелся брезентовый тент.

Скоро я задремал. Ещё и порошок помог, которым мой зауряд меня на дорожку угостил.

Константин Константинович, мой младший врач, за моим выбытием в настоящий момент за старшего на нашем перевязочном пункте оставался.

— Справится, — сказал я сам себе.

— Справится, — повторил уже совсем засыпая.

Глава 34

Глава 34 Песня возницы

Дорогой я начал немного приходить в себя. Опять же — спасибо моим золотым зверькам. Не они — неизвестно, сколько бы восстанавливался.

Вот ведь, когда их изготовили, никто о контузиях от близкого разрыва снаряда даже и не думал. Однако, как оказалось, лечат они и от этого. Причем — прекрасно.

Так, пожалуй, меня и в симулянты запишут. Осмотрит меня врач в Януве и признает совершенно здоровым. Покинувшим без уважительной причины театр военных действий…

Брали русские бригады

Галицийские поля,

И достались мнев награду

Два тяжелых костыля…

Так… Что это такое мой возница напевает?

Поёт, чтобы не заснуть дорогой. Наверное, не первый рейс уже без сна и отдыха делает…

Про Галицию, про костыли…

Да, много солдат после неё костыли заимели.

Мы из дому трое вышли,

Самых лучших на селе.

И остались в Перемышле

Двое гнить в сырой земле.

Перемышль… Оставили Перемышль…

Сколько кровушки российской там земля в себя впитала. Брали, брали и отдали…

У меня опять левую половину тела заломило.

Отрицательные эмоции и тяжелые мысли выздоровлению не способствуют. Давно замечено, что при неуспехах на фронте, при отступлении — солдаты дольше после ранений выздоравливают. Ну, в той армии, что отступление ведёт.

Ежели армия имеет успех, вперёд идёт, пусть и с тяжелыми боями врага громит, то раны на солдатах чуть ли не сами собой зарастают.

Гнать от себя, Иван Иванович, тяжелые мысли надо, о чем-то хорошем думать.

Возница же на позитив никак не давал мне настроиться.

Я вернусь в село родное,

Всем нелюбый и чужой…

Печь не ставлю, дом не строю,

Жисть такая, тока вой…

Это уж точно… Пока здоров был солдатик, веру, царя и всё прочее мог защищать — нужен был. Только в зашитый-заштопанный обрубок превратился — всем обузой стал. Кормить и поить его надо, а от самого толку — как от козла молока…

Нет, прямо такого ему, скорее всего, не скажут, но понять дадут.

Энтой жизнью колыхаюсь,

Как тряпица на окне…

Руки ноют, ноги ломют,

Будто щас они при мне…

Да, фантомные боли — вещь неприятная… Нет ноги, а болит она, как есть…

Великий французский хирург Амбруаз Паре фантомные боли ещё в шестнадцатом веке описал, а отчего они возникают — так и до конца не ясно.

Из нашего перевязочного пункта не всегда оперативно раненых в тыл эвакуировали, иногда ампутанты и задерживались. Я тогда заметил, что в первую неделю после ампутации конечности, три четверти этих солдат на боли в отсутствующей конечности жалуются.

Сначала безболевой фантом у них возникает — чувствовать они начинают отсутствующую руку или ногу. Потом и заболит то, чего нет…

Ладно нога… Был у меня случай — солдат зуба лишился, так он у него так болел… На стенку солдатик лез, а помочь ему нечем. Никак нельзя полечить отсутствующий зуб.

Год, два, три пройдёт, а у половины всё равно ампутированные конечности болят.

Эх…

Возница между тем всё пел.

Я вернусь в село родное

Дом срублю на стороне.

Ветер воет, ноги ноют,

Будто вновь они при мне.

Вот-вот, об этом песня и есть… Нет ног, а они ноют…

Хорошо, кстати, поёт. Душевно. Никто в нашей повозке его не прерывает. Всех он своим пением разбудил, а тихо лежат — слушают.

Буду жить один на свете,

Всем не нужный, всем ничей.

Так скажите, кто ответит

За погибших трёх людей?..

Если бы за трёх… За миллионы, что до времени в землю лягут…

— Спасибо, братец. — лежавший рядом со мной штабс-капитан приподнялся на локте.

Возница ничего не ответил.

Может, не слышал?

Мы уже въезжали в Янув. Скоро и железнодорожный вокзал будет. Я в этом городке бывал, где и что — немного знаю.

На вокзале нас ждала неприятная новость — санитарных поездов не было. Нет, утром и днём они были, но их полностью, по самое горлышко загрузили и они отбыли.

Стоять тут им никакого резона не было, ещё и под обстрелом.

Я как столетний старик вылез из повозки, оперся об неё, закурил. Слава Богу, хоть подарок императора при мне остался, не потерял я его.

На путях пыхал паровоз. За ним — несколько грузовых платформ.

Ну, и чего?

Раненых вывозить надо?

Надо.

Платформы есть?

Имеются.

Вот на них и размещать надо всех увечных…

— Санитар! — крикнул я проходящему мимо нижнему чину с краснокрестной повязкой на рукаве.

— Ась?

— Сюда! Быстро! — напустил я на себя строгость.

Глава 35

Глава 35 Спасение раненых

— Ян Карлович где? — осведомился я о старшем враче сортировочного пункта.

Санитар руками развёл.

— Болен…

Болен… Ну да, возраст у Яна Карловича — так долго не живут.

Я с ним только шапочно знаком, но и то, им осведомлен о множестве болезней доктора.

Старость — это не возраст, это имеющийся набор хронических заболеваний. Иной и за семьдесят, а — как огурчик, а иной — и в тридцать лет уже старик…

Впрочем, тут тех, кому ещё и сорока нет, уже стариками считают. Да они и выглядят как старики. Жизнь в начале двадцатого века — не малина. Многие и до года не доживают, а сколько на первых пяти годах жизни умирает…

Болен Ян Карлович…

— Кто за старшего? — продолжаю пытать санитара.

— Федотыч…

Мля…

Что ещё за Федотыч?

— Фельдшер… — предвосхитил мой вопрос санитар.

Я направился на сортировочный пункт. Он прямо в здании вокзала тут размещен. Скорее, вокзальчика, а не вокзала. Маленького, как игрушечного.

В сортировочном пункте, прямо за столом спал человек. Старший фельдшер, это если судить по погонам на шинели.

Умаялся, сердечный…

Да, работы тут у них хватает…

— Милейший! — я потряс спящего за плечо.

— А?

Спящий вскинулся. На меня непонимающе со сна посмотрел.

— Раненых со станции вывозить надо.

Старший фельдшер по моим погонам взглядом мазнул. Кто де тут раскомандовался?

Коллежский асессор.

Это как капитан в пехоте.

Ротмистр в кавалерии.

Есаул, если у казаков.

Ну, не совсем…

Это — военный чиновник.

— Нет санитарного поезда…

Мля…

Этот тоже руками разводит, как тот санитар на перроне.

Врача — нет, санитарного поезда — нет. А что есть?

Носилки!

В углу зала ожидания вокзала, а теперь — сортировочного пункта, высились аккуратные штабели носилок.

Ну, хоть что-то имеется…

Сейчас мы на грузовые платформы эти носилки и расставим. Лежачих на них разместим. Ну, а ходячих — тут уж кто как. Не оставлять же их врагу.

— Пусть грузовой состав задержат. На нём раненых вывозить будем.

Старший фельдшер кивнул. Как гора у него с плеч спала. Более высокий чин на сортировочном пункте появился, на себя ответственность взял, а значит — с него самого взятки гладки.

— Ян Карлович болен, — проинформировал старший фельдшер незнакомого ему коллежского асессора.

— Уже знаю…

Отправку грузового состава по моему распоряжению остановили. Платформы носилками заставили. Раненых на них разместили.

На станции ещё и два пустых нормальных товарных вагона нашлось — сорок человек или восемь лошадей вместить может каждый.

Лошадей мы не эвакуировали, а для раненых такой вагон — самое то будет…

Ну, за неимением лучшего.

Кстати, а гул-то стрельбы всё приближается…

Не удержались наши, отступили. Тем более тогда — надо срочно раненых эвакуировать.

По моему распоряжению размещали раненых где только можно — даже на крышах этих самых двух теплушек, на паровозе…

Всех у меня получалось вывезти, спасти от неминучей гибели.

Немцы наших раненых совсем не жалеют, где увидят — там в них и стреляют. Целые санитарные поезда в полном составе из винтовок и пулеметов расстреливают на станциях и перегонах.

Сам я разместился на тендере, прямо на каменном угле, которым топили паровоз.

Состав наш тронулся уже когда совсем где-то близко стрелять начали. Не мог я больше никого ждать — так и погубить всех раненых можно.

В небе над покидаемым нами городком появились облачка от рвавшихся шрапнелей, на окраине Янува — громадные столбы дыма и пыли от тяжелых снарядов.

— Ад… — кивнул головой в сторону взрывов старший фельдшер.

Он тоже со всеми нами ехал. Рядом со мной на каменном угле сидел. Не для плена же ему в городке оставаться?

— Ад, — согласился я.

Через час езды над нами уже сияло безоблачное небо, с которого ласково смотрело солнышко.

Спас…

Не одну сотню…

Ну, можно сказать — уже не зря жизнь прожил…

Глава 36

Глава 36 Львовские встречи

Никогда ещё так я тут не путешествовал.

На тендере.

На угле.

Паровоз — вот он. Рядышком.

Поэтому, есть некоторое неудобство, а именно — дым.

Ещё и с копотью.

Гадость какую-то в топку паровоза кидают…

От этой самой копоти я скоро в самого настоящего негра превращусь. Африканского.

Небо ни с того, ни с сего тучами затянуло, а скоро и дождик пошёл. Не такой и сильный, но достаточный, чтобы копоть, осевшая на лице и руках, превратилась в грязь.

Да, ладно…

Бог с ними, грязью и копотью. Не было бы этого состава — остались бы мы в Януве. Вот германцы бы обрадовались!

Старший унтер из сортировочного пункта оказался мужиком предусмотрительным. Видя, какое место расположения у нас с ним в составе будет, в здание вокзала метнулся. Возвратился со свёрнутым в рулон матрасом и какими-то большущими пустыми мешками. Скорее всего, из-под мягкого инвентаря.

Поэтому едем мы с ним мягко. Как принцессы на горошине.

Худо-бедно, а до Львова мы добрались. Дорогой не голодали. Старший унтер и об этом озаботился. Угостил он меня местным пирогом из гречневой крупы и пшенной каши с сыром и сметаной. Название у него было очень уж заковыристым и я его не запомнил. С пирогом за милую душу пошла и янувская медовая налевка. Хороша, зараза, только больно уж крепка… Градусов пятьдесят, а то и больше.

Вокзал во Львове был забит составами. Вывозили всё, что можно.

Делалось это организованно и без всякой суеты. Никто не бегал, руками не размахивал.

Все госпитали из города были уже эвакуированы и поэтому раненые, что моими стараниями были доставлены из Янува, будут транзитом отправлены дальше. В Россию.

Эх, как мы её вспоминали в Карпатах. Давно ли это было…

Куда?

Куда санитарные поезда из Львова отправлены будут. Они ещё на вокзале имелись.

Мать моя…

Вот так встреча!!!

605 военно-санитарный поезд Вятской губернии!!!

Так на вагоне прямо и написано…

Надо же! Вятские!

Как раз в него моих раненых и перегружать стали. Кого — куда.

Кого — в вагоны третьего и четвертого класса, оборудованные для перевозки легкораненых.

Кого — в вагоны для тяжелораненых. Этих прямо с носилками в специально оборудованный вагон заносят. Имеются там специальные подставки для носилок. Нечего раненого воина лишний раз трясти, с места на место перекладывать.

Пока так положат, а потом, когда на перевязку бойца возьмут, ему всё и перестелют. Будет он на белой простынке лежать.

Вон, кстати, и вагон-операционная. Прямо рядом с вагонами для тяжелораненых.

Я, ради профессионального интереса, заглянул в окно вышеназванного вагона. А, хорошо они всё там оборудовали… Молодцы, ничего не скажешь…

Были в поезде и специальный вагон для персонала, и вагон-кухня, и ещё какие-то. Всего — двадцать один вагон.

А отметинки-то характерные на стенах вагонов имеются… Попадали значит вятские в переплёты…

Пока я возле поезда шарашился, знакомое лицо мелькнуло. Доктор, это, из губернской земской больницы, в психиатрическом отделении которой мне и послужить какое-то время получилось. Фамилия, вот из памяти выветрилась, а на лицо я его ещё помню.

Я отошел в сторонку. Не следует мне с вятскими медицинскими работниками встречаться. Нехорошо я губернскую больницу покинул. Пара трупов перед психиатрическим отделением даже осталась…

Небось, я в Вятке до сих пор в розыске.

Моих раненых они пусть забирают, а я — как-нибудь уж на другом военно-санитарном поезде в тыл отправлюсь.

На этом мои неожиданные встречи на вокзале Львова не закончились. Просто чудеса, да и только…

Мимо меня торопливо, по сторонам не оглядываясь, группа из трёх человек прошмыгнула. Женщина, молодой парень и мужик.

Мужик — совсем мне неизвестный.

В лице парня было что-то знакомое, но что? Мало ли, кто на кого похож…

Женщина… Да, это же… Мадам!!!

Постарела, конечно, но она — точно, она! Её-то, уж я хорошо запомнил. На всю оставшуюся жизнь.

А парень — это, Ванька-сученок, внук Мадам. Первый человек, которого я в этом мире встретил. Тащил ещё его я на себе по лесу… Сейчас, вон какая орясина. Вымахал, выше меня.

Потом из-за них чуть жизни не лишился…

Так, я-то думал, что им — всё, кранты, а он — живее всех живых.

Что они тут делают? Рыбку в мутной водичке ловят? С них станется…

Полицию позвать? Не успею — вон они уже за угол вокзала заворачивают. Да, и что я полиции скажу? Что они несколько лет назад поезд хотели ограбить?

Прихрамывая, я насколько мог быстро поспешил за троицей. Левая нога у меня ещё не совсем хорошо работала.

Мадам, внучок Ванька и мужик от вокзала по улице бодренько так двигались, а я в отдалении за ними поспешал.

Куда они? Хрен знает…

Кобура у меня не пустая, так что…

Мадам со спутниками шли не оглядываясь, да, если бы и оглянулись — вряд ли бы меня узнали. Ну, ковыляет куда-то военный в обмундировании не первой свежести. Много их таких тут сейчас. Армия отступает.

Добрался окопник до большого города, ходит — красотами Львова любуется. Ну, это если под ноги не глядеть. На мостовой довольно мусорно, но сами дома стоят — загляденье просто.

Глава 37

Глава 37 Колышком по головушке

Так…

С организацией движения транспорта по городским улицам вопрос они так и не решили…

Мля! Я чуть под колёса автомобиля не попал! Причем, совершенно какой-то развалюхи.

В городах Российской империи, где мне случилось побывать за то время, что я здесь нахожусь, везде движение — правостороннее, а во Львове — левостороннее.

Ладно, при австрийцах, они могли тут так ездить, но сколько уже месяцев, как во Львове российская власть!

Как там в газете было написано?

А, вот…

'Шумят победно русские знамёна,

Блестят на солнце русские штыки.

Свободным встань, народ порабощённый,

Встречай с любовью братские полки!'

Полки-то братские русские во Львове сначала встретили, а сейчас, вот — провожают… Правостороннее же движение так и не наладили. Когда я на фронт через Львов добирался — так и ездили, сейчас — тоже ничего не изменилось.

Это всё из-за львовских трамваев. Имелся тут такой камень преткновения. Они по левой стороне улиц ходят. Нельзя весь остальной транспорт по правой стороне пустить, пока трамваи левостороннего движения придерживаются.

Для перевода трамваев на правостороннее движение надо было все стрелки в городе переделать, а по военному времени, видно, это сделать и не успели. Более первостепенные проблемы решали.

Мадам, сученок Ванька и мужик между тем хода своего не сбавляли. Я за ними еле и поспевал. Близко не приближался, но и старался далеко не отставать. Шмыгнут они куда-то во двор и потеряю я их. Города-то я совершенно не знаю.

Куда они все же идут?

После очередного пересечения улиц мне стало видно, даже уже издали, солидное серое здание. Почти по самому верху его и надпись соответствующая имелась.

Сообщалось ею всем проходящим и едущим, что здесь банк расположен. Правда, было это сделано на латинице, но на таком-то уровне я её разобрать могу.

Точно! Банк они грабануть решили! В этом деле опыта им, наверное, не занимать.

Однако, выводы мои были преждевременны и не верны.

Троица банк миновала, только проходя мимо, внучок Мадам в него пальцем начал тыкать. Как бы, предлагал зайти. Говорил ещё что-то бабуле.

Мужик и Мадам его намерений не разделили.

Нет… Не банк им нужен. Что же?

На следующем пересечении улиц их ждали. По виду как будто местный житель из самого что ни на есть крестьянского сословия. Я чуть не спалился, пришлось за ствол дерева, что тут росло, бочком стать.

Поджидавший троицу передал каждому по вещевому мешку. Они их за спину закинули. Мешки были, судя по всему, не самые лёгкие.

Интересно, что в них такое?

Может, взрывчатка? У Мадам сбудется…

Получив груз, Мадам, внучок-сученок и мужик немного рядом со ждавшим их задержались, о чем-то его спросили. Почему я так подумал? Он им что-то объяснять стал, руками показывать. Дескать, сначала всё прямо и прямо по улице пойдёте, затем необходимо вправо свернуть, а далее опять прямо двигаться.

Мадам на его объяснения кивнула. Показала, что всё ей ясно и понятно. После этого она и двое её спутников по указанной улице и двинулись.

Я за ними прихрамывая крался.

Трое с мешками за плечами двигались не оборачиваясь, но вдруг на одном перекрёстке остановились.

Мадам обернулась, посмотрела в мою сторону, но как бы сквозь меня, куда-то мне за спину. Головой кивнула.

Кто там?

Я разворачиваться начал, левая нога меня немного подвела, поэтому и прилетело мне чуть вскользь. Тот мужик, что заплечные мешки Мадам и Ваньке с мужиком передал, меня деревяжиной по башке и звезданул.

Полностью в плын я нырнуть не успел — больно уж быстро всё произошло. Успел ещё матюгнуть себя. Ну, за то, что идущего за мной просмотрел.

Мадам, а может и мужик, не Ванька же сученок, заметили меня полоротого… Я за троицей следил, ни сном, ни духом, а ко мне сзади и подкрались… Следитель, мля, нашелся…

Всё хорошо делать невозможно, во всем сноровка и опыт нужны, а я устроил слежку, сыщик-любитель…

Вот колышком по головушке и прилетело.

Дубинка сбила с меня фуражку, чуть уха не лишила и на правое плечо со всего маху приземлилась.

Левая рука после немецкого снаряда у меня ещё до конца не отошла, а сейчас и правая плетью повисла.

Ладно рука, перед ней голове всё же не слабо досталось. Уже теряя сознание, заваливаясь назад, я на рефлексах правой ногой ударил напавшего на меня.

Бузники ногами не бьют, они ногами убивают…

Глава 38

Глава 38 Городовой

Как это банально не звучит, но рано или поздно количественные изменения переводят объект в новое качество…

Так и с моей головой случилось. Не отошла она ещё от сотрясения разрывом германского снаряда, как по ней колом прилетело. Раньше бы я такое и перенёс, а сейчас — вырубился.

Успел ещё ногой нападавшего ударить, но это уже на автопилоте. Так бы мой друг Мишка выразился.

Впрочем, мужику и этого хватило. Бузники ногами не бьют, они ими убивают…

Видно, кто-то там наверху в этом мире Ивана Ивановича Воробьева продолжал хранить. Из-за угла весьма кстати городовой показался. Настоящий. В мундире. Во Львов из России присланный. Все, и львовская публика, и приезжие хорошо знали, что такой шутить не будет, не то что местная опереточная милиция.

Почему опереточная? Всё просто. В местную милицию, Городскую гражданскую стражу, после того как в городе не стало австрийских полицейских, записывались ремесленники, мелкие торговцы, чиновники, оставшиеся без работы. Были среди милиционеров так же артисты театра и оперетты. Поэтому и милицию называли опереточной. Одеты милиционеры были в гражданские костюмы, у кого что имелось, носили повязки на рукаве и саблю на боку. Почтения и уважения эти милиционеры у населения не вызывали.

Одергивали представители Городской гражданской стражи кого-то редко, приказывали — того реже, не особенно настаивали на исполнении своих распоряжений, а сабли из ножен никогда и не доставали. В ножнах у них пауки себе гнёзда свили…

Этот же городовой не проробел. Как же — человека в российской армейской шинели, по виду совсем не нижнего чина какой-то местный житель по голове дрекольем ударил и ещё три подозрительных личности ему на помощь бегут. Причем, не нашему военному, а самому что ни на есть разбойнику.

Время сейчас не мирное, в городе много плохого творится, полномочия у городового самые широкие.

Револьвер системы Нагана русского производства не подвёл хозяина. Это агенты полиции сейчас вооружены английскими револьверами «Веблей» полицейского образца, а у него — оружие от отечественного производителя. Надежное и не раз в деле проверенное.

Пусть и в солдатском варианте, который не может стрелять самовзводом, но убойная-то сила от этого не страдает.

Впрочем, городовой смертоубийство и не думал учинять. Два лица мужского пола по пуле в ногу получили, а тётка в возрасте, не знал городовой, что это — Мадам, умнее их оказалась и при первом же выстреле развернулась и подобрав юбку быстро-быстро с места происшествия стала во всю прыть улепетывать.

— Ваше благородие…

Городовой потряс лежащего на мостовой военного.

Два просвета на погоне, две звезды.

Коллежский асессор, это как капитан, а к офицерам от прапорщика до капитана положено обращаться — «ваше благородие». Если бы городовой к подполковнику или полковнику, что сейчас с разбитой до крови головой перед ним лежал, обратился, то именовать того бы правильно было — «ваше высокоблагородие».

Иван Иванович Воробьев до высокоблагородия ещё не дослужился. Тем более — до вашего превосходительства, как генерал-майоров и генерал-лейтенантов называют, а до вашего высокопревосходительства ему как до Китая… ползком на четвереньках. Причем, задом наперёд.

— Ваше благородие…

— А…

Я глаза открыл.

Сверху над моим лицом усатая морда нависла. Наша. Такую ни с чем не спутаешь.

— К доктору бы Вас надо…

— Сам доктор.

Я попытался сесть.

К моему некоторому удивлению — даже у меня получилось.

Вытер кровь на лице. Потрогал ухо.

Больно… Шишка ещё…

Городовой помог мне подняться.

Метрах в пятнадцати, может чуть дальше, на мостовой лежа, своими подвываниями внучок-сученок, а так же и неизвестный мне мужик, тишину нарушали. Городовой им помогать не торопился. Только иногда хмуро поглядывал.

Да, недалеко ещё и труп лежал. Совершенно без признаков жизни.

Ну, бузники же, он ногами не бьют…

Недавно ещё улица была совершенно пустой, а сейчас на ней и народ появился. Любопытствующий. Как же — стреляли…

— Разойдись! — гаркнул мой спаситель.

Публика подчинилась, начала на глазах рассасываться.

Ну, со стражем порядка у нас не забалуешь…

А, вот и местная милиция появилась. Городовой каждому нашел дело, в том числе и сопроводить меня в сторону медицинского учреждения. Оказывается, буквально за углом тут имелась популярная частная медицинская практика.

Перевязаться мне сейчас не мешало. Я не стал возражать к захромал по указанному направлению. Интеллигентный молодой человек с повязкой на рукаве и постоянно придерживающий рукой мешавшую ему саблю был выделен мне в сопровождающие.

— Вот как Львов гостей встречает… — криво улыбнулся я милиционеру.

— Извините… — виновато заморгал мой сопровождающий.

На его лице была написана вся мировая скорбь…

Глава 39

Глава 39 В Санкт-Петербург

Что-то мне опять плохо стало…

Видно, на одном адреналине я за Мадам и её спутниками бегал. Вернее, не бегал, а ковылял, но и это здоровья мне не прибавило.

Ещё и по своей глупой головушке в очередной раз получил. Скоро, подводя итоги дня, буду я сам себе обязательный вопрос задавать — перепало мне сегодня чем-то по голове или нет? Или утром гадать — встретится с чем-то тяжелым в течение дня моя черепная коробка или минет меня чаша сия?

Вот до чего дело дошло…

Рану на волосистой части головы мне перевязали, даже пару швов наложили. Счёт ещё предъявили. Причем, не в российских рублях, а в австро-венгерских кронах. Куда теперь рубли во Львове? Русская армия уходит, австрийцы возвращаются, вот и доктор, что мне помощь оказывал, уже в новых реалиях сориентировался.

Крон у меня не было. Откуда они возьмутся? Рассчитался рублями, хотя и мог местного врача в оборот взять. Что за дела-то такие? Мы ещё здесь, а он с меня кроны требует?

Честно говоря, не до выяснения отношений мне было. Опять вся левая половина тела у меня как свинцом налилась, заболела левая нога и рука с той же стороны. Хорошо, правая рука отошла после удара. Ничего у меня оказалось не сломано.

Местный милиционер, что городовым мне был в помощь приставлен, извозчика мне нашел и тот на вокзал меня доставил. Извозчик кроны не потребовал, российскими деньгами удовлетворился. С поклоном от меня полтинник принял с изображением Николая Александровича. Серебро, оно и в Африке — серебро, а не какая-то бумажка.

Я посмотрел на часы.

Да уж…

Времени-то с того момента, как я покинул перрон, всего ничего прошло. Час с небольшим, а я и в переплёт попасть успел, по голове получить удосужился, фуражку потерял и в сей момент чепцом Гиппократа народ на перроне пугаю. Почему-то именно такую повязку мне местный доктор наложил. Видимо, приверженец он старой школы и практикует классическую десмургию.

— Иван Иванович, а мы Вас потеряли…

Знакомый санитар меня за рукав шинели тронул.

— Всех наших уже погрузили, а Вас только нет. Санитарный поезд вот-вот отправится…

Ишь, потеряли они меня… Заботливые какие…

Тут мне ещё сильнее нехорошо стало. Совсем даже плохо.

Смутно помню, как в вагоне очутился.

— Куда хоть нас вывозят? — только и хватило сил у соседа по вагону спросить.

Вот как-то, непонятно и зачем, захотелось мне про это узнать. Лежал бы и лежал, какая мне собственно разница? Эвакуируют из Львова и хорошо, не оставили на перроне…

— В Санкт-Петербург, — получил я ответ у более осведомленного раненого.

У него, кстати, тоже голова была вся забинтована.

Сколько раз я уже про каски, и с командиром полка разговаривал, и в дивизию обращался, а толку никакого. Один ответ — нет касок, закупки осуществляются, но пока на линию фронта не доставили.

Могли бы французы и помочь своим союзникам, снабдить нас касками разработки генерала армии Огюста Луи Адриана. Сами они эту войну тоже в кепи начинали, которое никакой защиты от вражеского огня не даёт. Однако, быстро сориентировались и сейчас количество ранений в голову у них в четыре раза сократилось. В четыре раза!!! А сколько убитых меньше стало! Нет, чего-то я совсем не понимаю…

Лучше уж два лишних фунта металла на голове носить и сберечь её от шрапнели. Пусть от пуль она не очень хороша, но всё же защищает…

Так с мыслями про каски я в сон и провалился.

Спал я, как потом оказалось, почти целые сутки. Никто меня не тревожил, мертвец в очередной раз ко мне не приходил. Ну, тот, что на сокровища бьярмов меня навёл.

Сон, он — хорошее лекарство. Особенно, в сочетании с моими золотыми зверьками.

— Ужин, ужин, ужин…

По проходу нашего вагона усач в белом халате двигался. По виду — санитар.

Его слова меня и разбудили. Спящий мозг на сообщение о раздаче пищи среагировал, перешел в один момент в активное состояние. Вот ведь как бывает…

Действительно, перекусить бы весьма не мешало. Последний раз я ещё на тендере паровоза ел, а с этого момента времени вон уж сколько прошло.

Каша была просто замечательная. Не даром говорят, что голод — лучший повар.

Так, а добавка будет? Гречки с тушеночкой я бы ещё навернул…

Добавка была. Государь-император на кормлении раненых не экономил. Да, честно сказать, не у всех моих соседей по санитарному вагону аппетит и был. Сосед мой, пару ложек в себя запихнул и всё. Не елось ему, болезному.

Похоже, завершилась моя инспекционная поездка на театр военных действий. Дорогой я с помощью магии бьярмов немного должен оклематься, может ещё чуток в госпитале поваляюсь и надо мне скорее, всё, что про имеющие непорядки узнал доложить. Нет, писать-то я писал, но всё ли дошло? И про необходимость совершенствования порядка эвакуации, и про каски… Да, многое про что. За всё время нахождения на позициях что-то мои послания толка никакого не имели, всё как было — так и осталось. Сами если только что-то из действующих положений мы нарушали для пользы больных и раненых воинов. По шапке за это получали, но жизни-то солдат дороже.

На следующий день нахождения в поезде я выпросил у сестры милосердия бумагу и карандаш. Они мне для подготовки черновика моего доклада необходимы были. Мысли у меня после контузии путались и приходилось написанное по нескольку раз править. Ещё и стоны попутчиков отвлекали. Это же санитарный вагон, а не тишь кабинета.

Ехали мы на удивление быстро, нигде долго не стояли. Сестры милосердия даже удивлялись — никогда у них такого рейса ещё не было.

— И бомбили нас с аэропланов, и обстреливали… Железными стрелами засыпали… — поделилась со мной воспоминаниями одна из сестер милосердия.

Я ей, похоже, понравился. На шею мне Капитолина Павловна не вешалась, но глазками, ой как постреливала…

Глава 40

Глава 40 В санитарном поезде

Пишу, черкаю, переписываю…

Эх, сейчас бы мне в руки мои блокнотики с записями, но они там, на фронте остались. Хорошо, самого вывезли, какие уж там блокнотики. Не до них было…

Само собой, общего видения проблем у меня не имелось, но — материала довольно много было собрано. Полк наш и наступал, и отступал, и в обороне сидел. Всё было.

Жалко, что пропала моя статистика по ранениям и заболеваниям в ходе разных видов военных действий, в различные периоды времени. Много чего у меня было собрано — хоть ещё одну диссертацию пиши. Всё ведь у меня по полочкам раскладывалось — чем ранение нанесено, куда, какая помощь была оказана…

Отмечал ещё я, что можно было лучше сделать. Ну, это если бы ресурсы позволяли. Что врач, что фельдшер, он ведь своим трудом превращает имеющиеся ресурсы в медицинские услуги. Нет инструментария и медикаментов, будь ты хоть семи пядей во лбу и с золотыми руками — результат твоей деятельности будет весьма плачевный.

У офицеров нашего полка, кстати, те же проблемы были. Постоянно они жаловались в наших с ними разговорах на нехватку снарядов, патронов и прочего. Голым задом даже ежа напугать сложно.

Эвакуация в тыл мне тоже кое-какую информацию дала, но выводы из неё я делать не торопился. Это только мои впечатления, личностное мнение, а для каких-то обоснованных выводов нужно иметь достаточное количество наблюдений. Не даром нас в академии математике учили. Цифры, они миром не правят, но дают о нём представление. Многие мои соученики от математики отмахивались, зачем де она военному врачу? Ну, это — от небольшого ума, от недопонимания происходило.

— Иван Иванович, на перевязку…

Капитолина Павловна меня в очередной раз от моих мудрствований отвлекает.

Что мою голову-то каждый день перевязывать, бинты зря изводить? Всё там нормально. Давно уже швы снять пора. Хотя, это только у меня. Зверьки мои меня хорошо полечили — выбиваюсь я из принятых нормативов снятия швов. По времени их снимать рано, но клиническая картина конкретно у меня совсем о другом говорит. Нельзя же всё по стандарту делать, медицина — это наука вероятности и искусство неопределенности, каждый по-своему болеет и выздоравливает. Индивидуальный подход, а не фельдшеризм здесь требуется…

Впрочем, о чем это я? Капитолина Павловна даже не фельдшер, а сестра милосердия. Курсы закончила и всё. В ножки ей надо поклониться, что она нашему брату помогает…

Два месяца обучения, получение разряда «сестра милосердия военного времени» и всё. До войны совсем не так было. На сестру милосердия тогда обучались полтора года, а на сестру-фельдшерицу — целых три. Перед этим ещё и четыре класса гимназии иметь надо было, не меньше. Иначе — путь тебе только в санитарки. Экзамены после обучения к тому же не больше половины сдавало, а остальные на этом этапе отсеивались. Строго всё было, не как сейчас. Катастрофически не хватает сестер. До чего дело дошло — иностранок брать стали. Среди российских сестер милосердия сейчас можно встретить и француженок, и шведок, и китаянок, итальянок, болгарок… У меня вон на перевязочном пункте шведка была…

— Ай!

— Ну, что Вы, Иван Иванович, потерпите…

Ага, потерпите… Волосы-то зачем с бинтом отдирать…

— Извините, Капитолина Павловна. Больше такого не повторится.

Стоит, ресницами хлопает. Вот-вот слёзки покатятся…

— Швы снимите. Всё там хорошо, в Ваше же зеркальце я видел…

Попросил я вчера у неё зеркальце. Дала. Куда ей деваться…

— Рано, Иван Иванович.

— Ничего не рано, нормально. Кто из нас доктор?

— Вы…

— Вот и снимайте, Капитолина Павловна.

— Не положено…

— Почему же?

— Рано ещё…

Вот заладила… Рано, рано…

— Петра Карловича пригласить можно?

— Доктор оперирует… Занят…

— Ладно, накладывай повязку…

Ведь не переспоришь её. Зазубрила на своих курсах на какой день нужно швы снимать и всё. Ой беда…

Из вагона-перевязочной я вернулся на своё место. Писать доклад что-то не хотелось.

— Иван Иванович, а не принять ли нам с целью лечения коньяку?

Сосед по выделенному мне в санитарном вагоне койко-месту через проход хитро подмигивает, опять меня с пути истинного сбить желает. Откуда он его только и берет? В нашем поезде вагон-ресторан не предусмотрен.

— Только если по чуть-чуть, — соглашаюсь я.

— По чуть-чуть, для ускорения заживления наших ран.

Штабс-капитан потирает руки, извлекает серебряные стопочки.

Они-то откуда? Вчера ещё у него их не было…

— Ну, за здоровье, Иван Иванович.

— За здоровье…

В общем, до обеда бутылку мы опростали. Капитолина Павловна опять дуться на нас будет, но Петру Карловичу не выдаст.

— Обед, обед, обед…

Вот и санитар-усач легок на помине. До нас со штабс-капитаном дошёл, воздух через свой нос с красными прожилками глубоко втянул. Да, коньяком от нас попахивает.

Оделил санитар нас положенным и дальше по проходу двинулся.

— Обед, обед, обед…

Ну, обед, так обед. Кто бы возражал.

Глава 41

Глава 41 Доклад

Вот я и в Санкт-Петербурге.

Доехал.

Добрался.

Кстати, как я узнал у начальника нашего эвакуационного медико-санитарного поезда, сюда и в Москву вывозят до восьмидесяти процентов всех раненых. Тут лечебные заведения ранеными воинами переполнены, а на периферии они и простаивают. Непорядок, это. Обязательно я упомяну о такой ситуации в своем докладе. Получается, как в пословице — тут густо, а там пусто…

Князь меня встретил — я ему телеграфировал ещё с одной из станций по пути.

Дорогой золотые зверьки меня подлечили и я сейчас вполне мог быть отнесен к разряду легкораненых. Зачем таких в глубокий тыл тащить? Вполне в армейских и даже дивизионных лазаретах могла быть мне оказана помощь.

Опять недоработка — таких как я, легкораненых, в нашем поезде было не мало. Почти половина от всех эвакуируемых. Глупость, это просто и полное безобразие.

В госпиталь я ехать отказался, уведомил о прибытии в Главном военно-санитарном управлении, то есть по месту своей службы. Вернулся де я с инспекции и готов представить доклад.

Мне три дня дали на окончательную его доработку и затем готовы были меня выслушать и принять собранный материал в печатном виде.

Три дня — это много. Хоть в себя приду с дороги, а напечатать доклад — это труда не составляет. Даже машинистка мне не нужна, сам справлюсь.

В управление я явился при полном параде, как дедушка мой говорил — с солидным иконостасом. Да, так тут про награды не говорят — к религии и к тому, что с ней связано, здесь относятся уважительно. Иконостас, он иконостас и есть, а не то, что у тебя на грудь навешано.

В коридорах опять я ловил завистливые взгляды — коллежский асессор, Святые Георгии третьей и четвёртой степени, Станислав третьей степени. Не Станиславу, понятное дело, завидовали, а вот третья степень Георгия… Ещё и у какого-то коллежского асессора. Гадать не надо — скоро надворный советник, это будет, третья звезда между двумя просветами на погоне появится… А, что — война ведь, тут сроки выслуги зачастую не соблюдаются. Ещё и полученные ордена учесть надо.

Доклад мой должны были заслушать в конце общего заседания, не отдельно. Не велика я пока птица. Так что, присутствующих при моем выступлении было не мало.

Князь, вот хитрец ведь, повязку с головы мне настоятельно рекомендовал не снимать. Так я более героически выгляжу. Оставил я небольшую циркулярную, хоть, руку на сердце положа, она мне уже и не требовалась.

К трибуне вышел под шушуканье.

Мля…

Иззавидовались…

Сами тогда на фронт и езжайте.

Начал я, как положено, с состояния вопроса на сей момент. Генералы, они к прошедшей войне готовятся. Так и у нас получилось.

— На передовые перевязочные пункты возлагается оказание первой медицинской помощи раненым, проведение хирургических операций по жизненным показаниям, питание раненых и больных. На главные перевязочные пункты — оказание неотложной хирургической и общеврачебной помощи, временное размещение и уход за ранеными до отправления их на следующий этап, а также медицинская сортировка. Головной эвакуационный пункт планируется размещать как можно ближе к корпусным районам, на главной железнодорожной станции. В его задачи входят приём и сортировка раненых, эвакуация тяжелораненых и больных. Тыловые эвакуационные пункты развертываются в тылах армий. Они предназначались для приёма раненых и больных, прибывающих с дивизионных или полковых лазаретов…

Присутствующим всё это хорошо известно, многие из них в разработке данной структуры участвовали с учетом опыта войны с Японией.

Остановился я и на превалирующем сейчас на театре военных действий принципе «эвакуация прежде всего». Указал на то, что даже при проникающих ранениях живота хирурги предпочитают воздерживаться от операций. Помощь такому раненому, по сути дела, сводится к перевязке.

В зале шепотки начались, ерзания.

— Живучесть этой концепции объясняется рядом моментов — неспособностью российских военных медиков организовать массовую хирургическую помощь в прифронтовой полосе из-за отсутствия необходимого опыта и кадров, нехватки сложного хирургического оборудования, а также рентгеновских аппаратов и медикаментов…

Критикуешь — предлагай.

Я и предложил.

Первое — программу обучения по военно-полевой хирургии докторов, которые в своей практике скальпеля в руках не держали, второе — перечень инструментов для проведения операций в полевых условиях, а также где их могут быстро изготовить. Где-где? На заводе Александра Владимировича на Аптекарском острове. Они получше всяких английских и германских будут. С князем мы этот вопрос все три дня подробно обговаривали. Даже и примерные цены я озвучил на такие хирургические наборы. Причем, намного они дешевле будут зарубежных без ущерба для качества.

По необходимым медикаментам у меня личная статистика была. На её я и сослался в своем третьем предложении.

Были в моем докладе и предложения по штатам перевязочного пункта полка, опять же исходя из личного опыта нахождения на передовой в течение нескольких месяцев.

Привлекла внимание зала и статистика ранений.

Упомянул я и о несостоятельности идеи консервативного отношения к огнестрельной ране. Из-за этого пышно цвела раневая инфекция, увеличивались безвозвратные потери…

Профессор Оппель, что присутствовал при моем выступлении, даже свой палец вверх поднял. Вот де, дело парнишка говорит.

Сказал и о том, что не надо легкораненых в тыл тащить, что сейчас и делается. Что достаточно им помощь оказать в прифронтовых госпиталях. Но, опять же для этого необходимо внести коррективы в их штатное расписание и табель оборудования.

Глава 42

Глава 42 Про орден и социальные лифты

Кто куда, а мы — в «Додон».

Традиция такая уже у меня с князем сложилась.

Тем более, что обмыть есть что.

Я-то не местный, многое с точки зрения оцениваю, которая у меня ещё дома сложилась. Да, здесь я уже давно, не как в первые дни ресничками хлопаю, но всё же…

Александр Владимирович до сих пор мне на отдельные события и явления продолжает глазоньки-то раскрывать. Терпеливо, причем. Скидку мне делает на моё происхождение. По всем документам, я — кто? Из самого что ни на есть крестьянского сословия. От сохи и бороны.

Ну, повезло мне по жизни, вскочил я в социальный лифт.

Про эти социальные лифты нам на занятии дома в институте на философии рассказывали. Понятие данное ввел Питирим Сорокин. Американский социолог российского происхождения. Наш, но, как и многие, себя за пределами родного отечества весьма высоко проявивший.

Писал Сорокин, что общество делится на слои, а в них люди постоянно перемещаются. Допустим, преподаватель из одной гимназии перешёл на работу в другую. Это — горизонтальная мобильность. При ней социальный статус преподавателя не изменился. Как был, так и остался.

При вертикальной мобильности социальный статус человека изменяется. Дослужился наш преподаватель до директора гимназии — уже поднялся в социальном статусе, на хромой козе теперь к нему не подъедешь…

Так вот, из одного социального слоя в другой можно подняться на социальном лифте. К примеру, пошёл крестьянин в армию, а там себя проявил, сначала до унтера, а потом на войне и до офицера дослужился. Армия — это социальный лифт.

Такой у меня, правда не по своей воле, случился. Сдало меня сельское общество в армию вместо какой-то своей родной кровиночки. Я же в селе Федора пришлый был, чужой, а такого не жалко.

Князь не раз уже со мной о женитьбе поговаривал…

Сейчас я — жених завидный. Ну, не для всех, но… Покане титулованный дворянин, беден ещё, правда. А, возьму и женюсь на девице-денежном мешке. Так подняться враз можно… Кстати, здесь это широко практикуется. Семья — по Питириму Сорокину — тоже социальный лифт.

Кроме армии, продолжил тут я по статусу через образование подниматься. Образование в России — самый частый социальный лифт. Им я после армии и воспользовался. Военно-медицинская академия — это весьма престижно и старт карьере дает. Кстати, она — карьера, тоже относится к социальным лифтам.

Кто-то ещё в разные партии вступает, секты, общественные движения. Тоже это — лифты.

Свой бизнес организует…

Через церковь вверх поднимается…

Лифтов много, умные люди ими и пользуются.

Да, на социальном лифте можно и вниз съехать. Пить без меры, колоться всякой гадостью начать — враз на самое дно скатишься.

Мне, как в управление с фронта прибыл, многие завистливые взгляды были не совсем понятны, раздражали даже.

Да, Святой Георгий третьей степени — очень высокая награда, но я же его не выпрашивал?

Александр Владимирович мне объяснил, что так уж сложилось, что этот орден третьей степени — штаб-офицерский. Да, награждались и капитаны, но… когда это было.

— Видно, Иван Иванович, опять в отношении Вас с бумагами что-то напутали, время военное — бардак… Решение о производстве в более высокий чин уже имеется, но где-то в дороге.

Любил князь в свою речь иногда и простонародные словечки вставить.

— Ну, и…

Тут княжеский перст был в потолок упёрт. Кто мол, государя императора от неминуемой гибели спас? Об этом тоже помнить надо. Хотя, вывоз целого эшелона раненых — подвиг несомненный.

Орден обмыли. Поговорили о том, о сём.

— Так, а сейчас не про кровь и кишки, Иван Иванович, а про что-то бы более весёлое от Вас хотелось услышать…

Князь с проблем разговор свернул, у него сейчас и своих хватало.

— На войне, согласен, забавного мало, но — вдруг…

Я повспоминал. А, ведь — было!

— Как-то поступил ко мне на перевязочный пункт раненый, — начал я. — Двое земляков его под руки ведут, один его винтовку несёт, ещё один — шинель, следующий — шапку. Ну, а ещё один солдатик, просто — в сопровождающие увязался…

Князь даже вино из своего бокала на скатерть расплескал — так смеялся.

— Шапку… Шинель… Просто увязался…

— Да, шапку. Я их обратно в тот же момент на позиции шуганул. Хорошо, не во время атаки это произошло, а просто германцы нас обстреливали.

Князь салфеткой руку вытер. Головой мотнул.

— Да. Повеселили Вы меня, Иван Иванович…

Какое уж там веселье…

Война, она не веселая.

Глава 43

Глава 43 Стрижка под ноль

Удружил князенька…

Три дня пришлось мне с повязкой на голове ходить. Ну, не снимешь же её на следующий день после того, как с докладом при всём честном народе выступал.

Скажут, вот — замотал голову бинтом для придания себе геройского вида. И так, после возвращения с фронта в Главное военно-санитарное управление, «почитателей» там у меня прибавилось. То один, то другой норовят мне гадость какую-то сотворить.

Доклад, отпечатанный мной на «Ремингтоне», до дыр зачитали. Всё какие-то несоответствия и ошибки выискивали. В тех же моих математических выкладках.

Да, народец тут…

Нет, есть и весьма хорошие люди, но, порой такие встречаются… Серпентарий, иначе и не назовёшь…

А уж когда погоны надворного советника на плечах у меня появились… Прав оказался Александр Владимирович, бумага на моё производство уже была, но где-то затерялась. Какой-то доброжелатель её под сукном чуток придержал.

В новых погонах я ещё и с побритой головой в управление явился. Во Львове, когда мне швы на голову накладывали, часть волос сбрить пришлось. Поэтому, после снятия повязки, картина вырисовалась несколько неприглядная. Справа над ухом — проплешина имелась. Ну, не то что там совсем волос не было, а не отросли они ещё до достаточной длины.

Я не мудрствуя лукаво всю голову и побрил. Пусть все волосы одинаково отрастут. Говорят, что после бритья волос на голове их густота значительно увеличивается.

Князь над результатом моего эксперимента только интеллигентно похмыкал. Ничего не сказал.

Потом только до меня дошло, что немного я перестарался. Не на фронте ведь я сейчас. Это там многие волосы под ноль брили. Для предотвращения появления вредных насекомых.

Да, ладно…

— Это, Вы, Иван Иванович, стальной шлем готовитесь носить? — встреченный мною в коридоре управления медицинский чиновник с ухмылочкой на мою голову посмотрел.

Дался им этот шлем… Опять мой доклад вспомнили. Там несколько минут я уделил необходимости ускорения закупки для российской армии шлемов Адриана.

— А, что? — не стал я обострять ситуацию.

— Как, разве ещё не знаете? Вы же в составе экспедиционного корпуса во Францию отправляетесь…

Морда встреченного мною в коридоре выразила притворное удивление.

— Во Францию?

Честно говоря, я был совершенно не в курсе.

Какой такой экспедиционный корпус? Зачем во Францию? Что-то я ничего не понимаю.

— Так, это — интернациональная помощь, обмен между союзниками по Антанте…

Конец шестой части. Как понимаете, будет и седьмая. Догадаться не составляет труда, о чем…

Автор совершенно не обижается на лайки, подаренные его тексту и сохранению его в библиотеках читателей.

Всем всего самого доброго. До встречи в «Ваньке 7».

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43