Примечание:  Пожалуйста, не ругайтесь сильно на опечатки и ошибки, мы работаем над текстом три года, конечно же первые главы будут заметно слабее финальных. У Прист очень сложный язык. Очень надеемся на понимание ^^"

Полноценно отредактированный текст с авторскими правками будет в печатном издании над которым мы работаем с нуля, на это нужно время ~

Если вы вдруг нашли опечатки, ошибки или что-то кажется вам странным и непонятным - пожалуйста - присылайте эти комментарии в ЛС в группу в ВК или сюда в ЛС профиля. Поскольку на перевод очень много уведомлений (от 1000 и более в день), мы просто можем не увидеть Ваш комментарий. Вы очень нам поможете! Спасибо :З

!!! ОБЯЗАТЕЛЬНО ПРИСЫЛАЙТЕ В ЛС СООБЩЕНИЯ ЕСЛИ УВИДЕЛИ В КОММЕНТАРИЯХ АГРЕССИВНЫЙ КОНТЕНТ И ИНФОРМАЦИЮ НЕ ОТНОСЯЩУЮСЯ К НОВЕЛЛЕ !!! Вы нам очень поможете! 

Готовьтесь к тому, что читать будет не просто. Вас ждёт много политики, дворцовых интриг, заговоров. Огромное количество второстепенных персонажей, отсылки к классической китайской литературе, военным стратегемам, буддизму. 

Если хотите поддержать переводчиков или узнать больше о любимом фендоме - вступайте в группу ВКонтакте, мы всегда рады новым гостям, читателям и очаровательным волчатам!

Любопытные ссылки, они могут Вам помочь в дальнейшем разобраться в новеле (ссылки ведут в группу ВКонтакте на конкретные посты. Так как копирование на Ваттпаде запрещено, мы сделали короткие ссылки для удобства ручного ввода. Для ленивых искать эти штуки в самой группе): 

- Ссылка на глоссарий: https://clck.ru/RvgMH

- Ссылка на расшифровку названия новелы: https://clck.ru/RvgNY (действительно интересная и очень важная информация)

Желаем всем приятного прочтения! (*＾3＾)/～♡

***

    В общем — Шэнь Шилю был слепым и глухим.

***

В приграничном городке Яньхуэй возвышался Цзянцзюнь По — Генеральский холм. Его название звучало весьма грозно, но на деле это был совсем небольшой холмик бесполезного мусора. Достаточно чуть вытянуть шею, чтобы спокойно посмотреть поверх него.

Этот холм не всегда был там. Четырнадцать лет назад три батальона Черного Железного Лагеря Великой Лян отправились в один из своих величайших походов на север, чтобы навсегда покончить с восемнадцатью варварскими племенами. Поговаривали, что возвращаясь в столицу, они победоносно промаршировали через весь Яньхуэй, сбросив там свои разбитые доспехи, которые скопились в небольшой курган. С тех пор миновали годы песка, ветров, дождя, и теперь этот курган гордо именовался Генеральским холмом.

Генеральский холм был совершенно безжизненным местом. Вокруг него никогда ничего не росло, сколько ни сажай. Это место не украшали даже сорняки. Что уж говорить — если влюбленные захотят тайно повеселиться здесь, то не смогут найти должного укрытия. Холм просто возвышался посреди поля, и никто не знал, можно ли с пользой использовать это место. Старики рассказывали, что это все из-за того, что Черные батальоны окутаны аурой смерти и невероятной жестокости.

Время шло. В конце концов уличные шайки, у которых было слишком много свободного времени, воспользовались мрачными сплетнями и принялись сочинять разнообразные истории о призраках, что обитают возле холма. Постепенно все меньше людей ходили к этому пугающему месту.

Но этим вечером двое детей лет десяти на вид пробрались к холму. Один был высоким и худым. Другой — невысоким и толстым. Рядом они поразительно походили на миску для риса и палочки для еды, которые бежали куда-то.

Худой был одет в женское платье, и только с близкого расстояния можно было точно понять, что это был маленький мальчик. Его звали Цао Нянцзы [1].

Так вышло, что гадалка сказала, что у Цао Нянцзы жизненный путь девушки, просто он родился не в том теле. Боги, конечно, предложат ему поискать другое, но родителей такая перспектива не очень обрадовала, и поэтому они просто воспитывали сына как дочь.

Толстого звали Гэ Пансяо [2] — он был сыном местного мясника.

Без сомнения, его внешность соответствовала имени: казалось, все тело Гэ Пансяо лоснилось от лишнего жира.

Медленно озираясь, они испуганно замерли и не решились подойти к холму ближе. Они слышали слишком уж много историй о призраках.

Гэ Пансяо сжимал в толстых маленьких руках «Глаз тысячи миль» [3], аккуратно убранный в кожаный чехол. Старательно вытянув шею, он взглянул в сторону холма и пробормотал:

— Солнце уже садится, а он все еще не вернулся... Старший брат был прав... Эм... Это вроде так говорится: лучше повеситься, чем стать обузой!

Цао Нянцзы ответил:

— Вообще-то — убери волосы и подложи под зад шипы, а то заснешь во время учебы. А теперь — прекрати нести чушь и дай мне «Глаз»!

Эта фальшивая маленькая девочка иногда слегка переигрывала свою роль. К тому же Цао Нянцзы вел себя не как леди, а как какой-то грубоватый сорванец, особенно когда пытался щипать всех подряд своими длинными ногтями, похожими на куриные когти.

Когда Гэ Пансяо протянул руку, мышцы под слоем его жира свело от ноющей боли. Он бросил быстрый взгляд на «Глаз» и предупредил:

— Будь с ним осторожен! Если ты его сломаешь, отец превратит меня в мясной пирог!

Этот так называемый «Глаз тысячи миль» представлял собой маленькую медную трубку с вырезанными по краю пятью летучими мышками. Внутри корпус разделяло несколько слоев прозрачного стекла. Если очень внимательно посмотреть через них, можно было определить пол кролика на расстоянии около десяти ли [4].

Переданный по наследству Гэ Пансяо «Глаз» был не совсем обычным. В прошлом он принадлежал его деду — бывшему разведчику.

Цао Нянцзы еще некоторое время взволнованно сжимал его в руках, а затем поднял к небу.

— Такое ясное...

Гэ Пансяо проследил за его взглядом.

— О! Я знаю, что это! Это же вечерняя звезда! А еще я знаю, что Чан Гэн — имя старшего брата — тоже самое! Я помню, что учитель Шэнь рассказывал нам об этом!

Цао Нянцзы ухмыльнулся:

— Кто-кто твой старший брат? Он с тобой вообще разговаривает? Посмотри на себя! Ты все время гоняешься за ним, чтобы он стал твоим «старшим братом»! Ты хотя бы понимаешь, какой это позо... Эй, подожди... Это он?

Гэ Пансяо взглянул туда, куда указал Цао Нянцзы. И, да, там действительно был он.

С Генеральского холма с мечом в руке спускался подросток. Гэ Пансяо тут же забыл все страхи о призраках из страшных историй, и как пуля метнулся вперед.

— Старший брат! Старший брат!

Гэ Пансяо бежал слишком быстро и умудрился споткнуться у самого подножия холма. Упав, он проехался по земле и остановился прямо у ног подростка. Гэ Пансяо поднял запачканное грязью лицо. Не успел он встать на ноги, как широко заулыбался и сквозь зубы сказал:

— Хе-хе, старший брат, я ждал тебя здесь весь день!

Чуть не наступив на мальчика, Чан Гэн молчал убрал ногу.

Каждый раз, когда он видел Гэ Пансяо, у него всегда возникало впечатление, что у мясника Гэ, убившего тысячи свиней, были очень внимательные глаза. Он видел все. Тем не менее, спустя столько лет, абсолютное чудо то, что он все еще не убил по ошибке своего сына. Независимо от того, о чем он там думал, Чан Гэн уже был достаточно взрослым совершеннолетним молодым человеком и никогда не сказал бы подобное вслух.

Чан Гэн, точно он действительно был старшим братом, помог Гэ Пансяо подняться на ноги, а затем отряхнул его одежду от грязи.

— Будь осторожен. Зачем ты бежал? Что-то случилось?

Гэ Пансяо ответил:

— Старший брат Чан Гэн! Твой отец скоро вернется — давай не пойдем на урок, а пойдем с нами, сражаться за ян! Вместе мы точно разобьем этих маленьких обезьян!

Отцом Чан Гэна был мэр Сюй. Господин мэр не был его родным отцом. Когда мальчику было около трех лет, его овдовевшая мать, госпожа Сю, привезла его в Яньхуэй, дабы просить помощи у родственников. Прибыв в город, она узнала, что все родственники давно уехали. Но обстоятельства сложились очень удачно для госпожи Сю — в это же время господин Сюй, будучи бездетным, потерял супругу. И он решил жениться на госпоже Сю.

Мэр Сюй отправился с несколькими мужчинами за сбором ежегодной дани. Он должен был вернуться через пару дней.

Сам городок был очень бедным. Детям нечего было есть. Поэтому каждый раз, возвращаясь из ежегодных патрулей, солдаты всегда приносили с собой немного сыра и сушеного мяса. Они бросали еду на дорогу, и дети сражались за нее. Эта традиция стала известна как «битва за ян».

Поскольку эта «битва» всего лишь необразованной детворы, взрослые позволяли им принимать в ней участие. Дети дрались до тех пор, пока что-нибудь не ломалось. В конечном счете они начали объединяться в группы, и все это стало похоже на какой-то бизнес. Конечно же, ни для кого не было секретом, что тот, кто заполучит Чан Гэна, станет абсолютно непобедим в этой «битве».

Чан Гэн изучал боевые искусства с раннего детства. Несмотря на то, что в городах, расположившихся у границы, обычно было много солдат и семей военных, и в Яньхуэй были и те, кто успел изучить немало приемов. Вот только большинство из них считали изучение подобного слишком сложным и обычно останавливались на паре приемов. И лишь Чан Гэн, сколько себя помнил, каждый день с завидной настойчивостью и силой воли ходил практиковаться с мечом на вершину Генеральского холма вот уже много лет.

В возрасте четырнадцати лет Чан Гэн уже мог спокойно носить в одной руке тяжелый меч весом в тридцать килограмм. Несмотря на то, что он прекрасно знал о своих способностях, Чан Гэн никогда не принимал участие в схватках маленьких детей. К тому же малышня его побаивалась.

Чан Гэн не воспринимал мальчика перед собой всерьез. Он засмеялся:

— Я больше не ребенок! Зачем мне собирать ян?

— Я уже сказал учителю Шэнь, и он согласился! Поэтому мы можем несколько дней отдохнуть, — не сдавался Гэ Пансяо.

Чан Гэн медленно шел, держа руки за спиной. Тяжелый меч стучал по его ноге. Все, что говорил Гэ Пансяо, он уже не слышал.

Учится он или нет, занимался он борьбой на мечах или нет — это было его личное дело. И это совершенно не имело никакого отношения к тому, освободил ли их от учебы учитель Шэнь на эти дни или нет.

— Кроме того, учитель Шэнь сказал, что он делает лекарство для дяди Шилю, — не унимался Гэ Пансяо. — А это значит, что он может надолго уйти за травами, и его не будет дома. Тебе тоже некуда идти — почему бы тогда не пойти с нами? Да и что забавного в этих твоих играх с большим мечом?

Вот тут Чан Гэн услышал мальчика. Он остановился и выдержал паузу.

— Разве Шилю не вернулся на днях из Чанъяна? Как он снова умудрился заболеть?

— Ах... Я не знаю... То есть... Я хотел сказать, что не было ни дня, когда он не болел... — ответил Гэ Пансяо.

— Я пойду проведаю его, — Чан Гэн отмахнулся от двух назойливых мальчишек. — Иди домой. Уже поздно. Если ты пропустишь ужин, тебе снова достанется от отца.

— Э-э-э, старший братик, хм... Ну...

У Чан Гэна не осталось никакого интереса к этому бесконечному потоку слов.

Каждый год для мальчишек их возраста был очень значительным. Это касалось не только их роста, но и вопросов зрелости. Так вышло, что кто-то становился взрослым слишком рано. Чан Гэн уже был не в том возрасте, чтобы общаться с такими детьми как Гэ Пансяо.

Он мастерски использовал свое преимущество в росте и длинных ногах и вскоре ушел достаточно далеко.

Маленький толстяк попросту потратил время. Он даже не смог пригласить старшего брата на бой.

Разочарованно вздохнув, он впился взглядом в Цао Нянцзы.

— Ничего не хочешь сказать?!

Цао Нянцзы покраснел, в глазах помутнело, и вся злость, которую он испытывал к Гэ Пансяо несколько минут назад, полностью испарилась. Схватившись за грудь, точно он был взрослой девушкой, переживающей интенсивное половое созревание, он протяжно выдохнул:

— Ах, походка моего старшего брата Чан Гэна даже привлекательнее, чем у других людей!

Гэ Пансяо промолчал.

«Не могу больше терпеть этого мальчишку...»

Учитель Шэнь, о котором говорил Гэ Пансяо, и дядя Шилю были братьями. Но в истории отношений Чан Гэна и дяди Шилю было множество событий, которые они пережили вместе.

Два года назад, когда Чан Гэн был еще совсем маленьким, он в одиночку вышел за городские ворота, чтобы поиграть. К несчастью, он заблудился и чуть не погиб от волчьей стаи. Ему просто повезло, что в тот день мимо проходили братья Шэнь.

Учитель Шэнь использовал какой-то лекарственный порошок, чтобы отпугнуть волков, и этим спас жизнь маленького Чан Гэна. После этого двое братьев поселились в Яньхуэй, и мэр Сюй бесплатно отдал им свободный дом в благодарность за спасение сына.

Старшего брата звали Шэнь И. Он был несостоявшимся ученым. Несмотря на то, что Шэнь И еще был молод, он уже успел отказаться от всех своих начинаний и желаний, поэтому и осел отшельником в этом грязном месте, и все жители города вежливо называли его учителем.

Помимо того, что Шэнь И был отшельником, он также занимал должность доктора, каллиграфа и местного учителя, «мастера длинных рук» и занимался многими другими видами деятельности. Он мог делать все, что угодно — от заботы о раненых до приема родов у лошадей. Днем Шэнь И обучал детишек у себя дома. С наступлением вечера он прогонял всех по домам. В это время он, засучив рукава, начинал возиться с разными механизмами: паровыми двигателями, доспехами, тренировочными манекенами. С таким количеством умений он, вероятно, был самым занятым отшельником из всех когда-либо существовавших.

Учитель Шэнь делал практически все: от зарабатывания денег до заботы о семье, вплоть до готовки, в которой он был очень хорош. Забрав все таланты, Шэнь И ничего не оставил своему брату, ставшему в этой жизни разве что настоящим расточителем. Брата учителя Шэня звали Шэнь Шилю. Похоже, что Шэнь Шилю всегда был болезненным ребенком. Судя по всему его родители не думали, что их ребенок проживет так долго, поэтому не удосужились дать ему имя. Он родился на шестнадцатый день после Нового Года и поэтому они просто назвали его Шилю, что означало «шестнадцать».

Шэнь Шилю ничего не делал целыми днями. Он не учился, не читал, не работал. Если опрокинуть бутылку с маслом, он даже не протянет руку, чтобы поднять ее. Он наверняка за всю свою жизнь не поднял ни одного ведра с водой. Все, что он делал — бродил и пил. Шэнь Шилю был настолько бесполезен, что в нем попросту не было ничего хорошего.

Кроме его красивой внешности.

Шэнь Шилю действительно был очень красив. Об этом даже сказал самый старый дедушка в городе: что за почти девяносто лет свой жизни он никогда не встречал такого изящного мужчину.

Но, к сожалению, то, его красота не имела никакого значения. Однажды, еще когда он был маленьким, Шэнь Шилю тяжело заболел. Болезнь убивала его, сейчас он уже едва мог видеть. Если он видел перед собой две ноги на расстоянии десяти шагов, то не мог определить — мужчина это или женщина. Также Шэнь Шилю был глуховат. Если кто-то хотел ему что-то сказать, то единственным способом был крик. Каждый раз, когда кто-то проходил мимо двора братьев Шэнь, они могли услышать сквозь толстую стену, как учитель Шэнь кричит на брата, как какая-то бешеная собака.

В общем — Шэнь Шилю был слепым и глухим.

В таком положении он должен был жить в комфортных условиях. Но в этом жалком маленьком городке было два типа людей: бедные люди и еще более бедные. Даже если богиня красоты спустится на эти грязные земли, никто не сможет достойно принять ее.

Согласно местной традиции, если вы в долгу перед кем-то, но у вас нет возможности вернуть этот долг, вы официально признаете потомков (если таковые были) или этого человека, своей семьей.

Братья Шэнь спасли Чан Гэна из пасти волка, и этого было достаточно, чтобы Чан Гэн номинально признал одного из них своим отцом.

Учитель Шэнь учился слишком усердно и сломал себе мозг, настаивая на том, что все это не правильно, что он не примет Чан Гэна как своего сына. Но вот его дорогому старшему брату было все равно. Шэнь Шилю вышел вперед и сразу назвал Чан Гэна своим сыном.

Было похоже на то, что этот ублюдок Шилю поймал большую рыбу, не пошевелив даже мизинцем! Если он был куском мусора, он бы и оставался куском мусора, так ничего не делая до конца своей жизни! Чан Гэну ничего не оставалось, и он все равно должен был заботиться о нем до самой его смерти.

Чан Гэн прошел мимо своего двора, свернул за угол и подошел к дому братьев Шэнь.

Семья Шэнь состояла из двух холостяков, у которых не было даже кур, поэтому, естественно, не нужно было бояться случайных слухов. Всякий раз, когда Чан Гэн приходил, он просто входил, даже не удосужившись постучаться.

Когда он вошел во двор, его окружили отчетливый запах лекарств и тонкая мелодия флейты сюнь [5].

Учитель Шэнь, нахмурив брови, варил лекарство во дворе. Он был молодым ученым, одетым в поношенный халат. Он ни в коем случае не был стар, но постоянный хмурый взгляд на лице придавал ему потрепанный вид старого мудреца.

Из дома доносилась мелодия флейты. Изящный силуэт исполнителя отбрасывал тень на тусклое окно. Исполнителю явно не хватало мастерства, и как бы он ни старался, мелодию разобрать было невозможно. Иногда одна или две упрямые ноты отказывались играть, из-за чего ритм мелодии колебался то вверх, то вниз. Это вызывало унылое, давящее чувство утомленности и скуки.

Назвать нечто подобное музыкой можно было с огромным трудом. Чан Гэн послушал немного и в конце концов решил, что если он скажет об этом подобии музыки хоть что-то хорошее, то ее можно будет использовать разве что на похоронах.

Шэнь И услышал его шаги и с улыбкой поднял взгляд. Развернувшись, он громко сказал:

— Уважаемый господин, прошу, пощадите наши жизни! Вы нас в могилу сведете этими звуками! Чан Гэн пришел!

Исполнитель на флейте не подал никакой реакции. С его слухом он, скорее всего — более чем вероятно — даже ничего толком не услышал.

Учитель Шэнь развернулся к Чан Гэну с таким выражением на лице, будто он только что съел кусок дерьма.

Судя по звукам, у того, кто играл на флейте, были тонны энергии. Сразу не скажешь о том, что такой человек вообще способен заболеть. От этих мыслей на сердце Чан Гэна отлегло.

— Я слышал от Гэ Пансяо, что вы готовите новое лекарство для Шилю. Что-то случилось?

Учитель Шэнь раздраженно уставился на цвет кипящего лекарственного супа.

— Ничего особенного, всего лишь смена сезона. Для каждого времени года нужны разные лекарства. А с его деликатной болезнью... Ох... Ты пришел как раз вовремя! Он тут кое-что приготовил для тебя. Правда, я понятия не имею где. Да и он собирался отдать это только завтра. Но так как ты уже пришел, иди, взгляни.

Примечания:

Нянцзы на китайском диалекте — женщина.

2. Пансяо на китайском диалекте — маленький и толстый.

3. Глаз тысячи миль — 千里眼 — qiānlǐyǎn:

1) дальновидный, прозорливый

2) бинокль; телескоп

4. 1 ли — примерно 0,5 км. 10 ли = 5 км.

5. Сюнь — тип музыкального духового инструмента в форме яйца с отверстиями.

***

Этой ночью вдоль речных вод плыли огоньки. Заблудшие души возвращались домой.

***

Взяв еще горячую миску со свежесваренным лекарством, Чан Гэн неторопливо вошел в комнату своего молодого отца.

Комнату Шэнь Шилю освещала только одна тусклая масляная лампа. Её свет был настолько мал, что можно было сравнить его размер с бобом. Или с крохотным светлячком.

Шэнь Шилю сидел у окна. Тень лампы скрыла часть его лица и со стороны казалось, что он спит. Он не пользовался «короной» [2] для волос, и его распущенные волосы красиво рассыпались по плечам и спине.

Две крохотные и весьма привлекательные точки цвета киновари спрятались в уголке глаза и на мочке уха. Настолько крохотные, будто они появились от прикосновения кончика иглы. Единственный скудный источник света был обращен на эту пару совершенных символов красоты ослеплявших своей простотой и совершенством.

Чан Гэн наблюдал за ним в полумраке просторной комнаты и отметил, что в подобном свете очарование Шилю только усилилось.

Его совершенный облик был бесподобен, и каждый раз Чан Гэн смотрел на него, будто впервые, взволнованно задерживая дыхание от безмолвного восторга.

Он быстро моргнул, пытаясь отвлечься от пары кроваво-красных точек перед глазами. Сглотнув, он расслабился и громко сказал:

— Шилю! Прими лекарство!

Из-за подросткового возраста у Чан Гэна ломался голос, и ему было достаточно трудно говорить с полуглухим человеком. К счастью, Шэнь Шилю услышал его, и жуткие звуки флейты прекратились.

Чтобы разглядеть стоявшего в дверях Чан Гэна, Шэнь Шилю прищурился:

— Ну и где твои манеры? Ты понимаешь, к кому обращаешься?

Шэнь Шилю был всего на семь-восемь лет старше Чан Гэна. Он до сих пор не был женат. Полностью осознавая свою бесполезную натуру, Шэнь Шилю был вполне не против прожить всю жизнь в гордом одиночестве. Без жены. Но вдруг у него появился сын, которого он должен был воспитывать. Проблема в том, что он совершенно ничего не хотел делать — кроме как крепко держать этого мальчишку возле себя. Вот только бездействуя, он с трудом мог отстаивать свою роль «отца».

Чан Гэн проигнорировал возмущение со стороны Шилю и осторожно поставил перед ним миску с лекарством.

— Пей, пока горячее. И уже поздно. Так что как выпьешь, сразу ложись!

Отложив флейту в сторону, Шилю взял миску в руки.

— Какой неблагодарный... Тебе так плохо живется, будучи моим сыном? Я потратил столько сил, чтобы обращаться с тобой как следует!

Быстро осушив миску с лекарством, он сделал пару глотков чистой воды, которую ему протянул Чан Гэн, и махнул рукой, обращая на себя внимание:

— Я сегодня был на рынке в Чанъяне и принес для тебя кое-что потрясающие! Иди сюда!

Пока Шэнь Шилю искал это «кое-что», он так низко наклонился к столу, что едва не касался его кончиком носа.

Чан Гэн не мог не вмешаться:

— Что ты ищешь? Давай я помогу? — Он нахмурился и добавил: — Я уже вырос! Неужели ты не можешь придумать ничего другого, кроме как приносить мне детские игрушки?

«Если у тебя так много свободного времени, почему бы просто не перестать доставлять мне неприятности и позволить заниматься более полезными вещами!»

Но эту мысль Чан Гэн не стал произносить вслух, посчитав немного обидной.

К сожалению, из года в год господин Сюй Байху редко оставался дома. Он был хорошим и честным человеком, который всегда был очень добр к Чан Гэну, даже несмотря на то, что практически не общался с ним. Так вышло, что Чан Гэн начал часто думать об этом и о том, что самые важные годы своей жизни он провел со своим неисправимым ифу.

Шэнь Шилю же был жутким бездельником. Он попросту прожигал день за днем. И при этом он всегда таскал Чан Гэна с собой! Если не на ярмарку, то обязательно покататься на лошадях.

Однажды он даже нашел для Чан Гэна «щенка» и гордо вручил его тому в руки. Увидев это, учитель Шэнь покраснел от страха. Этот слепой не мог отличить волка от пса, и в итоге притащил в дом крохотного волчонка!

Сколько же должно быть силы воли у мальчика, который только начал взрослеть, чтобы не перенять эти вредные привычки Шэнь Шилю?

Чан Гэн в ужасе представил, сколько ему на это потребуется сил.

С раннего детства он не питал особо интереса к игрушкам. Чан Гэн умудрялся все планировать и строго следовал собственному распорядку. И больше всего он не хотел — да и не любил — чтобы его беспокоили другие. Почти всегда Чан Гэн, будучи очень весьма строгим человеком, недовольно реагировал на веселье других людей. Поэтому его так раздражало постоянное беспокойство о Шэнь Шилю.

Но Чан Гэн не мог злиться на него долго, потому что знал, что Шэнь Шилю действительно любил его как родного сына — и это были не пустые слова.

Однажды, когда Чан Гэн очень тяжело заболел, Сюй Байху как обычно не было дома. Врачи предупреждали, что жизнь мальчика в опасности. Его ифу забрал его к себе домой и наблюдал за ним без сна три дня и ночи.

Каждый раз, когда Шилю выходил из дома, для него было совершенно не важно, как близко или далеко от него Чан Гэн. Не было важно даже то, чем мальчик мог заниматься в это время. Но он всегда дарил Чан Гэну несколько маленьких игрушек или сладостей. Пусть Чан Гэну всё это жутко не нравилось, но он не мог не отрицать того, что Шилю думал о нём всегда, в любое время и в любом месте.

Короче говоря, каждый раз, когда Чан Гэн встречался с Шилю, он всегда очень быстро и чрезвычайно сильно раздражался. И всё же, смотря на своего ифу, он не мог скрыть того, что беспокоился за него.

Иногда Чан Гэн задумывался: пусть Шэнь Шилю никогда не был военным, ученым, да и вообще не мог даже по дому ничего толком сделать — найдется ли в будущем кто-нибудь, чей разум будет обманут его красотой, что... полюбит его?

Когда-нибудь его ифу, конечно же, женится. У него появятся свои детишки. Вспомнит ли он тогда своего приемного сына?

От таких мыслей в сердце Чан Гэна закралось тревожное волнение, но тут он заметил квадратную коробочку на столе Шилю. Выкинув лишние мысли из головы, он обратил внимание своего ифу на коробочку:

— Это оно?

Шэнь Шилю кивнул.

— Это для тебя. Открывай.

Там, наверное, рогатка. Или пакет с сыром. В любом случае — точно ничего ценного.

Чан Гэн открыл коробочку, не ожидая увидеть там что-нибудьу стоящее и заранее ругаясь на Шилю:

— Тебе стоит научиться экономить деньги. Даже если у тебя есть лишние. К тому же, я...

Увидев предмет в коробке, он внезапно закрыл рот и широко раскрыл глаза.

В коробке лежал железный браслет!

Так называемый железный браслет — часть легкой брони, его использовали в армии. Внешне он был похож на невзрачный лист металла, который достаточно обернуть вокруг запястья. Но железный браслет был настолько удобен, что его очень часто отделяли от основной брони.

Железный браслет был шириной около четырех цунь [3]. Внутри него могло быть три или четыре маленьких ножа, изготовленных невероятно искусно с особым усердием руками настоящих мастеров. Они были настолько тонкими, что их можно было сравнить с крыльями цикады. Их еще называли «Сю чжун сы» [4]. Говорят, что лучшие мастера могут выстрелить из «Сю чжун сы» так, что в мгновение ока на расстоянии нескольких футов разрежут волосок пополам.

Чан Гэн был поражен.

— Откуда... Где ты это взял?..

— Шшш! Говори тише, а то Шэнь И услышит, а если увидит — снова начнет ныть и морали читать! Это же не игрушка. Ты знаешь, как им пользоваться?

Учитель Шэнь тем временем поливал цветы во дворе. И слышал он прекрасно. Поэтому ему не составило труда услышать, о чем говорят в доме. Только он понятия не имел, что ему нужно сделать с этим несносным полуглухим человеком, который так любит мерить всех по себе?

Чан Гэн учился у Шэнь И разбирать доспехи, поэтому он умело надел железный браслет на запястье. И только после он понял, чем этот браслет отличался от других.

Изготовление «Сю чжун сы» требовало особого мастерства. В округе не каждый был способен создать нечто подобное. Большинство железных браслетов на рынке были старыми и уже использованными. К тому же все они были рассчитаны на взрослых мужчин. Но вот браслет, подаренный Шилю, был явно меньше по размеру и идеально подходил для запястья подростка.

Чан Гэн остолбенел.

Шэнь Шилю знал, о чем его сын хотел спросить, и медленно сказал:

— Я слышал от торговца, что это дефектный товар. Это не значит, что он весь испорчен. Просто размер немного маловат. Никто не хотел покупать, и он продал мне браслет по самой низкой цене. Использовать я его ни для чего не могу, поэтому ты можешь поиграться с ним. Просто будь осторожен и никому не причиняй вреда.

Чан Гэн редко проявлял восторженность. Сейчас как раз был такой момент.

— Спасибо... — тихо сказал он.

Шэнь Шилю не мог не пошутить:

— Спасибо кому?

Чан Гэн тут же вспыхнул и раздраженно крикнул:

— ИФУ!!!

— А ну немедленно подчинись тому, кто тебя кормит, несносный мальчишка! — Шэнь Шилю засмеялся и обнял Чан Гэна за плечи. — Иди домой. Не задерживайся допоздна в месяц отрекшихся духов.

Чан Гэн выслушал его и задумался. Действительно, сегодня же пятнадцатое июля.

Через заднюю дверь дома братьев Шэнь он вышел в сторону своего дома. И тут его внезапно осенило: мелодия, которую наигрывал Шилю, была ему знакома. Может быть Чан Гэн и ошибался, но она очень напомнила мелодию, что играют во время церемонии погребения умерших.

«Разве это уместно?..»

***

Когда Чан Гэн ушел домой, Шэнь Шилю склонил голову и прищурился в попытке найти дверь. Поискав, он, наконец, нащупал её очертания и осторожно толкнул её.

Шэнь И ожидал его во дворе и, когда Шилю вышел, протянул руку, чтобы помочь подойти.

— Этот железный браслет изготовлен из лучшего сплава, а три лезвия внутри изготовлены самим мастером Цю Тяньлинь. Мастер скончался, и они прекратили производить и продавать его... ммм... дефектные товары?

Шилю не ответил.

— Хорош! Прекрати уже придуриваться! Ты ведь хочешь воспитать его как своего собственного сына?

— Конечно хочу! Да и нравится он мне. Он примерный, доброжелательный, — наконец ответил Шилю. — Может, он тоже думает об этом. Если я действительно смогу сделать его своим наследником и передать ему свое имя, то мы решим сразу столько проблем! К тому же он станет намного лучше жить.

Учитель Шэнь выдержал короткую паузу, затем прошептал:

— Для начала тебе стоить научить его не раздражаться на тебя так резко. Или тебя это совсем не волнует?

Шэнь Шилю улыбнулся, приподнял край халата и толкнул дверь в дом.

С совершенно бесстыдным лицом он ответил:

— В мире существует куда больше людей, которые терпеть меня не могут.

***

Этой ночью вдоль речных вод плыли огоньки. Заблудшие души возвращались домой.

Глубокой ночью, еще до рассвета, тело Чан Гэна охватил жар, а на коже выступили капли холодного пота. Его набедренная повязка была влажной.

В жизни каждого подростка, когда он начинает взрослеть, всегда наступает момент, когда ему стоит задуматься о некоторых несколько неловких вещах, про которые обычно не принято говорить вслух. Он будет испытывать страх и растерянность, но ничего не сможет с этим поделать.

Но Чан Гэн отличался от обычных подростков. Он не паниковал и не был смущен. Он совершенно беспечно сидел на кровати, а затем поднялся, чтобы поскорее помыться. На его лице застыло легкое, едва уловимое выражение отвращения к самому себе.

Он спустился, чтобы набрать ведро холодной воды. Облившись с головы до ног и вытершись, Чан Гэн достал аккуратно сложенную одежду, заменил постельное белье, оставив только подушки, допил оставленный еще вечером чай и начал заниматься обычными делами.

Чан Гэн не знал, что снится другим людям.

У него никогда не было весенних снов [5], но ему почти всегда снились смертоносные метели, способные убивать людей.

В тот день ветер был похож на густой грубый белый мех, безжалостно проносящийся мимо. Кровь на руках Чан Гэна сгустилась, превратившись в месиво из снега и грязи. Рев волков был повсюду. Он не чувствовал даже ржавого запаха собственной крови. Каждый вздох приносил новую волну дикой боли, проникавшей глубоко в кости. Конечности Чан Гэна едва не окаменели от холода. Легкие горели. Он был уверен в том, что снег полностью поглотит его.

Но нет.

Когда Чан Гэн нашел в себе силы открыть глаза, он почувствовал приятное тепло. Кто-то накинул на него меховую накидку, укутал и нес на руках.

Он помнил, что тот человек был одет в белое одеяние, а его тело источало запах горького лекарства. Когда Чан Гэн открыл глаза, человек не сказал ни слова. Он просто вынул глиняный кувшин с вином и дал сделать всего один глоток.

Чан Гэн не знал, что это было за вино. И он никогда не пробовал нечто подобное снова. Он только помнил, что даже «Шао Дао-цзы» [6], которая продавалась за пределами города, не была такой крепкой. Один глоток был похож на огонь, прокатившийся по его горлу и испепеливший всю кровь и внутренности от единственного глотка.

Тем человеком был Шэнь Шилю.

Это было так ярко. Ощущения от сна, в котором руки Шилю прижимали его к себе. В котором он нес его. Чан Гэн только не мог понять — неужели этот человек тогда не был болен? В окружении пугающих льдов и яростных снегов, как у него могли быть такие сильные и надежные руки?

Чан Гэн взглянул на железный браслет на своем запястье. Он не знал, из какого он сделан материала, но даже после того, как он пробыл на его на запястье всю ночь, браслет совсем не нагрелся.

С прохладой на сердце Чан Гэн терпеливо ждал, когда же его тело и сердце успокоятся, а кровь перестанет быть такой нестерпимо горячей. Он ухмыльнулся внезапным и таким нелепым мыслям: «Увидеть своего ифу в весеннем сне... ха...»

Чан Гэн зажег лампу и принялся читать.

Вдруг земля задрожала, стены завибрировали и отовсюду послышался грохот. Лишь мгновение спустя Чан Гэн вспомнил, что самое время для возвращения гигантского воздушного змея подразделения Северного патруля.

«Гигантский змей» представлял собой огромный корабль длиной более 5000 чи [7]. У корабля было два крыла, а весь его корпус состоял из тысяч «пылающих плавников». Когда гигантский воздушный змей взлетал, все «пылающие плавники» извергали клубы белого пара, сверкая фиолетово-красными искрами. Весь корабль покрывался миллионом ярких огней. Каждый плавник сжигал цзылюцзинь [8]. Это тип масла, который питает все механические устройства — от экипировки в армии, до предметов домашнего быта. Цзылюцзинь являлся одним из важнейших элементов для существования и жизни.

Четырнадцать лет назад племя Северных Варваров склонились перед Великой Лян и дали слово, что будут исправно выплачивать дань в знак своего уважения. Каждый год, пятнадцатого числа первого месяца, из приграничных районов вылетают десятки гигантских змеев, следуя каждый своему установленному маршруту. Они могли пролетать тысячи ли [9] и в их власти было наблюдать за всеми перемещениями варваров.

Гигантский змей также отвечал за отправку дани обратно в столицу. В основном это был цзылюцзинь. Один змей мог перевозить почти миллион цзинь [10] цзылюцзиня.

Расход топлива значительно увеличивался, когда корабль держал курс обратно. Это связано с огромной нагрузкой и тяжестью перевозимой дани. За 20, 30 ли [11] можно было услышать пугающий гул и шум «пылающих плавников».

Северный Патруль отправился в первый месяц года и вернулся только через шесть месяцев.

Примечания:

1. Ифу — приёмный отец, крестный отец, воспитывающий отец.

2. Вы могли обратить внимание на подобную «корону» в исторических дорамах. Это традиционный китайский аксессуар для укладки волос в пучок или хвостик.

3. Цунь - 寸- cùn — цунь (мера длины, около 3,33 см); вершок, дюйм; одна десятая китайского фута.

4. Сю чжун сы - 袖中丝 — спрятанная в рукаве нить.

5. Весенние сны — эротические сны.

6. 烧刀子 - shāodāozi — раскалённый нож (обр. в знач.: крепкая (гаоляновая) водка).

7. chǐ, чи - 市尺 - ~1,094 фута ~ 333,4 метра. Длина корабля выходит 1667 м.

8. Цзылюцзинь - 紫流金 — пурпурное, жидкое золото.

9. 千里 - qiānlǐ — тысяча ли; очень далеко; дальний путь.

10. 斤 - jīn — цзинь (китайский фунт; 10 лянов/500 грамм в КНР и Малайзии) полкилограмма.

11. 里 - lǐ, li — ли (мера длины, равная 0,5 км).

***

Шилю был слепым и глухим. Как само собой разумеющееся - у него не было никаких планов на жизнь. У него на это решительно не было никакого желания.

***

Семья Сюй владела несколькими крупными участками земли — как-никак Сюй Байху был военным. Оседлая жизнь все-таки была не такой уж и плохой. Их небольших сбережений хватало, чтобы платить старой служанке, помогавшей по дому с уборкой и едой.

С рассветом старая служанка семьи Сюй неторопливо закончила готовить завтрак.Поднявшись к дверям учебной комнаты Чан Гэна, она тихо постучалась:

— Молодой господин, госпожа интересуется, не желаете ли вы позавтракать в ее комнате?

Сконцентрировавшись на уроках каллиграфии, Чан Гэн старательно выводил иероглифы по единственному примеру. Когда Чан Гэн услышал голос служанки, его рука чуть дрогнула и замерла. Он обыденно ответил:

— Нет. Матушка предпочитает тишину и покой. Я не смею тревожить ее. Не могли бы вы передать ей мои извинения?

Она задавала этот вопрос изо дня в день и получала один и тот же ответ. Для нее он был таким же обычным, как рутинное выполнение домашних обязанностей.

На самом деле, подобные отношения действительно были очень странными. Логично, что Сюй Байху был всего лишь отчимом, и только между Чан Гэном и Сю Нян была кровная связь. Но вот когда Сюй Байху жил дома, мать и сын совершенно спокойно ели за общим столом, обменивались приветствиями, проявляли сыновье благочестие и всеми силами притворялись счастливой семьей. Но стоило господину Сюй снова уехать, как мать и сын становились все более и более странными, всеми силами стараясь не обращать друг на друга внимание. Они жили под одной крышей, но Чан Гэн никогда не пользовался главным входом в дом. Каждый день он выходил со стороны двора соседа и пользовался дверью со стороны сада. Мать и сын могли не видеться месяцами.

Когда Чан Гэн боролся за свою жизнь, Сю Нян всего лишь безучастно взглянула на него, даже не поинтересовавшись, жив он или мертв. В конце концов, Шилю забрал его, чтобы как следует о нем позаботиться.

Наблюдая за отношениями матери и сына, старая служанка начала подозревать, что Чан Гэн не родной сын Сю Нян. И все же внешне они были чем-то похожи. Возможно, между ними все же было кровное родство.

Более того, эта ранимая и хрупкая женщина, не способная даже постоять за себя, покинула родной город с грудным ребенком на руках... Если это не ее родной сын, почему она все еще за него держится?

Это было действительно странно.

Старая служанка вскоре вернулась и принесла Чан Гэну тарелку с завтраком:

— Возможно господин порадует нас сегодня своим возвращением. Госпожа попросила молодого господина вернуться домой пораньше.

Чан Гэн прекрасно понимал, что это значит: когда Сюй Байху вернется, они снова должны будут строить из себя "счастливую семью"..

Он коротко кивнул:

— Я знаю.

Чан Гэн бросил взгляд на тарелку с едой. На ее краю он заметил длинный волос. Брезгливо вытянув его, Чан Гэн резко откинул в сторону. Волосы старой служанки уже поседели. Этот черный длинный волос не мог ей принадлежать. А Сюй Байху еще не вернулся. Не считая старой служанки, в этом доме жило три человека. Так что... Если это не волос старой служанки, значит он принадлежал Сю Нян.

Чан Гэн был слишком чистоплотным. Порой это доходило до странностей. К тому же, он ненавидел свою мать.

Он совершенно спокойно мог доесть рис из тарелки своего ифу, прячась в его доме, расположенном по соседству. Но вот у себя дома Чан Гэн, узнав, что Сю Нян приложила руку к приготовлению еды, никогда к ней не прикасался.

Старая служанка знала об этой весьма странной причуде молодого господина и с улыбкой заверила его:

— Госпожа просто случайно позволила волосу упасть с головы. К завтраку никто не прикасался. Пожалуйста, будьте спокойны.

Чан Гэн вежливо ей улыбнулся:

— Не обращайте на это внимание. У меня есть несколько вопросов, которые я хотел бы задать учителю Шэнь. Я позавтракаю у ифу.

В конце концов, к еде он так и не притронулся. Собрав со стола свои бумаги и заметки, Чан Гэн быстро сунул их подмышку, прихватил с собой тяжелый меч, висевший на двери, и быстро ушел.

***

Шэнь И, засучив рукава, работал во дворе. Он смазывал несколько старых разобранных доспехов. Сюда их прислали офицеры из городской стражи. В Яньхуэй также было свое подразделение механиков. Они специализировались на обслуживании боевых стальных доспехов. Но требовавших технического обслуживания доспехов было слишком много, и подразделение искало механиков среди простых людей, чтобы хоть как-то облегчить нагрузку.

«Чанби Ши» [1] — механики — «люди с длинными руками», или попросту те, кто занимался ремонтом стальных доспехов и механизмов. Они целыми днями, точно как обычные ремесленники, работали еще и над «железным оружием». И все же, в глазах простых людей механики и те, кто занимался мелким ремеслом — от стрижки волос до тех, кто просто равнял ногти, — были равны. Эта работа относилась к так называемому «низшему классу». Пока подобный род занятий приносил лишь еду на стол, он не считался серьезным.

Шэнь И был ученым человеком. Никто не мог понять, почему у него было такое необычное хобби. Он не только любил тратить все свое свободное время на возню с этими доспехами, но еще очень часто пользовался своими навыками, чтобы заработать немного денег, пусть это и унижало его образ ученого.

А вот Шэнь Шилю — так бессовестно ворвавшийся в сны Чан Гэна — просто лениво вытянул свои длинные стройные ноги. Он сидел на пороге, прислонившись спиной к дверному косяку, и выглядел настолько расслабленно, будто в его теле не было ни единой кости. Рядом с ним стояла пустая пиала из-под лекарства — он даже не удосужился отнести и помыть ее, после того как выпил все лекарство.

Шилю лениво потянулся и слабо помахал рукой Чан Гэну:

— Сын мой, иди, принеси мне мою бутылку вина!

Шэнь И, все руки которого были запачканы машинным маслом и потом, обратился к Чан Гэну:

— Не обращай на него внимание. Ты уже позавтракал?

— Нет еще, — ответил Чан Гэн.

Шэнь И повернул голову и сердито прикрикнул на Шилю:

— Не успел проснуться, а уже валяется и ждет, когда ему вина подадут! Почему ты не можешь немного помочь? Иди, вымой немного риса и приготовь несколько мисок каши!

Шэнь Шилю, склонив голову и «достаточно» оглохнув, тут же ответил:

— А-а-а? Что-о-о?

— Позвольте мне, — вздохнул привыкший к такому сценарию Чан Гэн. — Какой рис можно приготовить?

А вот это уважаемый господин Шилю уже отчетливо услышал, поднял тонкие брови и высказал Шэнь И:

— Прекрати использовать детский труд! Почему бы тебе самому этим не заняться?

Воспитанный и образованный господин Шэнь ежедневно страдал от расточительства своего несносного братца, и каждый раз от очередной проделки Шилю лицо Шэнь И пылало от гнева.

— Разве мы не говорили о том, что будем готовить по очереди? Не слышать — это одно дело, но почему ты никогда не держишь свое слово?!

— О чем он там говорит?..

Как же точно сказано — быть глухим действительно порой бывает очень удобно.

— Он сказал, что... — Чан Гэн склонил голову и был поражен столь искренним игривым взглядом Шилю.В ту же секунду прямо перед его глазами вспыхнули сцены из последнего сна. Похоже, что Шилю все же был не так уж безразличен Чан Гэну.

В горле Чан Гэна внезапно пересохло. Он попытался успокоиться и унять непрошеные мысли.

— Пожалуйста, сиди спокойно, не надо дергаться. Я сам все сделаю. — Лицо Чан Гэна ничего не выражало.

Шэнь Шилю не успел выпить с утра. И, пока остатки его совести не впитались в ликер, он улыбнулся, схватил Чан Гэна за руку и, потратив совсем немного сил, поднялся на ноги. Погладив мальчика по голове, он неторопливо поплелся на кухню.

И ведь он действительно шел на кухню, чтобы приготовить немного риса. Боги, господин Шилю собирается делать работу по дому! Это было невероятное, редчайшее явление! Такого не было, наверное, последние сто лет! Это можно было сравнить разве что с цветением железных деревьев!

Чан Гэн поспешил за ним, только чтобы увидеть это чудо природы — работающий на кухне ифу. И он увидел, как тот небрежно хватает несколько горстей риса, бросает их в горшок и заливает водой, да так, что вся вода разбрызгалась вокруг горшка. Затем он даже немного наклонился, чтобы размешать воду с рисом... двумя пальцами. Вытащив их, он быстро стряхнул с них воду и заявил:

— Я сделал свою половину работы! Шэнь И, твоя очередь делать твою половину работы!

Шэнь И раздраженно нахмурился и вздохнул.

Затем Шэнь Шилю схватил бутылку с вином со стола, наклонил голову назад и сделал хороший глоток. Его движения были совершенно точными, подобные плавному течению облаков и мягким волнам.

Иногда Чан Гэн задумывался о том, что слепота его ифу была всего лишь хорошей актерской игрой.

Шэнь И признал поражение. Спорить с братцем было совершенно бесполезно. Он быстро вымыл руки с мылом и бросился на кухню. Поставив завтрак на огонь, Шэнь И начал убирать оставленный Шилю беспорядок.

Чан Гэн достал несколько листов бумаги, на которых писал сегодня с утра, и протянул их Шэнь И. После того, как тот выскажет все, что думает о записях, их можно будет смело отправить в печь.

— Твой почерк стал заметно лучше. Ты очень усердно занимаешься в последнее время, не так ли? — поинтересовался учитель Шэнь. — Я заметил, что ты подражаешь каллиграфии в поэме «Чан Тин» [2] — Аньдинхоу [3] Гу Юня?

— Да, — ответил Чан Гэн.

Услышав это, Шилю, отлично проводивший время бездельничая, тут же повернул голову. На его лице промелькнуло удивленное выражение.

Учитель Шэнь не поднимал взгляд.

— Аньдинхоу Гу принял командование армией в пятнадцать лет. Его первая битва закончилась славной победой. В семнадцать по приказу Императора он отправился в свой первый поход — то была Западная Экспедиция. Перейдя границу города Силян, он увидел останки прежних династий. Они до сих пор там... Хотя прошли сотни лет. Тогда, поглощенный эмоциями от увиденного, он и написал «Чан Тин». Написать подобное, конечно, одно. Тогда должны были сделать копию и выгравировать ее на каменной таблице. Аньдинхоу Гу обучал известный ученый — господин Мо Сен. У Гу Юня действительно есть чему поучиться. Когда он писал «Чан Тин», то был еще совсем молод. С юношескими амбициями, не зная высоты неба и толщины земли [4], он был еще неопытным мальчишкой. Если ты хочешь практиковать каллиграфию, есть много древних трактатов, из которых ты действительно мог бы извлечь пару полезных уроков. Почему ты выбрал заметки человека, живущего в наше время?

Чан Гэн свернул листы с прописью и без колебания бросил их в огонь.

— Я слышал рассказы о Черных Орлах, Черной Броне и Черной Кавалерии — о трех основных батальонах Черного Железного Лагеря — которые под управлением бывшего Аньдинхоу заставили замолчать восемнадцать варварских племен. Потом он передал титул молодому Аньдинхоу, и вскоре западные регионы склонили головы. Не то, чтобы мне нравились эти слова... Я просто хотел знать, как выглядит почерк человека, в руках которого была власть над всем Черным Железным Лагерем.

Учитель Шэнь безучастно мешал ложкой рис в кастрюле. Его взгляд затерялся где-то очень далеко. Выдержав короткую паузу, он медленно сказал:

— Фамилия Аньдинхоу — Гу. Первое имя — Юнь. Второе имя — Гу Цзыси [5]. Единственный сын первой принцессы и предыдущего Аньдинхоу. Его родителей убили, когда он был еще совсем маленьким. Император пожалел Гу Юня, и мальчик был принят во дворец, где и был воспитан. Особым указом Император даже пожаловал ему королевский титул. У нынешнего Аньдинхоу была возможность жить богато, но он сбежал в западный регион есть песок. Герой он или нет, я не знаю, просто боюсь, что у него все не совсем в порядке с головой.

Шэнь И был в белой рубашке, аккуратный воротник которой запятнали несколько капель машинного масла. На шее висел старый фартук. В их доме не было женщин, поэтому братьям ничего не оставалось, кроме как жить обычной жизнью и вместе кое-как следить за хозяйством. Никто даже не знал, стирали ли этот халат хотя бы раз в жизни, но определить его первоначальный цвет уже не представлялось возможным. Носить его явно было не совсем прилично.

Но Чан Гэн впервые обратил внимание на немного изменившееся лицо Шэнь И.

У него был вздернутый кончик носа. Когда он не смеялся и не разговаривал, его профиль казался воинственным и внушающим страх. Его веки едва задрожали, и он внезапно выпалил:

— С тех пор, как старый Аньдинхоу ушел и жизни, великие достижения Черного Железного Лагеря вызывали только страх. А среди подданных двора пошли слухи, явно приукрашивающие реальность...

Шилю, который до сих пор ни слова не проронил, внезапно резко прервал учителя Шэнь:

— Шэнь И!..

Два человека со стороны плиты одновременно бросили взгляд на Шилю. А тот спокойно смотрел на паутину в дверном проеме. Ничто в его лице не выдавало, что он уже успел выпить немного вина. К тому же, он сделал всего один глоток. Теперь его лицо побледнело, а в глазах появились огоньки эмоций, но каких — никто не мог точно сказать.

Он тихо сказал:

— Не говори ерунды.

Братьев Шэнь обычно не заботили вопросы манер и этикета. Младший брат будет неуважительно относиться к старшему, а старший — всегда угождать прихотям младшего. Они могли громко спорить с утра до вечера изо дня в день, но оставались очень хорошими друзьями, с крепкими братскими узами.

Чан Гэн никогда раньше не замечал, чтобы Шилю говорил в таком серьезном, даже жестком, тоне. Этот подросток от природы был достаточно чувствительным ребенком и остро реагировал на подобное. Он нахмурился, не понимая, что же сейчас произошло, что такого сказал Шэнь И и как это могло заставить Шилю так себя повести.

Шэнь И сжал губы. Понимая, что Чан Гэн смотрит прямо на него, он попытался избавиться от лишних эмоций и улыбнулся мальчику:

— Я зашел слишком далеко. Я не хотел оскорбить своими словами императорский двор. Это всего лишь пустая болтовня, которую можно совершенно спокойно вести во время еды, не так ли? Я же имею право высказывать свою точку зрения!

Чан Гэну стало немного неловко. Он ловко переключил тему и спросил:

— Те десять лет, что прошли между северной экспедицией и западной экспедицией, кто отвечал за Черный Железный Лагерь?

— Никто, — ответил Шэнь И. — После северной экспедиции в Черном Железном Лагере была тишина: кто-то ушел, кто-то умер. Ветераны впали в уныние. Прошло больше целого десятилетия. Прибыли новые солдаты, оборудование и снаряжение. Старое же снаряжение давно заржавело и сломалось. Несколько лет назад западный регион восстал, и у императорского двора не было другого выбора, кроме как позволить Аньдинхоу Гу взять на себя эту ношу и дать Черному Железному Лагерю новую жизнь. Не скажу, что Аньдинхоу Гу принял командование Лагерем. Он скорее обучил группу элитных солдат Западного региона. Если у тебя есть возможность, тебе лучше изучить его нынешний стиль письма.

Чан Гэн был поражен:

— Получается, что учитель Шэнь видел почерк Аньдинхоу Гу более поздних лет?

Шэнь И засмеялся:

— Это большая редкость! Но на рынке порой появляются одна-две страницы. Все утверждают, что они подлинные. А так... Я не знаю, действительно ли они настоящие, и стоит ли эта сделка тех денег, — сказал он, отгоняя белый пар и выставляя пиалы с рисом на стол.

Чан Гэн немедленно принялся помогать учителю Шэнь. Взяв в руки миску с рисом, он хотел было поставить ее перед Шилю, но мужчина протянул руку и схватил его за плечо.

Чан Гэн рос быстрее, чем обычный подросток его лет. Он уже был выше, чем большинство сверстников. Несмотря на то, что он еще недостаточно окреп и не был так хорошо сложен, ростом он уже догонял своего молодого ифу. Шилю достаточно было чуть наклонить голову, чтобы он мог посмотреть ему прямо в глаза.

У Шэнь Шилю на самом деле была пара красивых персиковых [6] глаз. Заметить это можно было только тогда, когда его взгляд был рассеян: когда он сосредотачивался, его зрачки, казалось, выглядели как пара черных бесконечных пропастей, скрытых глубоко в темных, бездонных облаках.

Сердце Чан Гэна дрогнуло, и он понизил голос, сознательно использовав обращение, которое он обычно никогда не произносил:

— Ифу, что такое?..

Шилю обыденно ответил:

— Детям следует больше веселиться, а не ходить целыми днями с полной головой мыслей о том, как стать героем! Как ты думаешь, как заканчивались истории таких вот «героев»? Все, о чем тебе стоит думать — еда на столе и крыша над головой. Не забивай свою голову ерундой! Лучше быть немного ограниченным в деньгах и долго искать работу, но жить беззаботно, ни о чем не думая и ни о чем не беспокоясь.

Шэнь Шилю, притворяющийся тупым бараном, был обыденным явлением. Он редко говорил о чем-то разумном, но сейчас был именно такой момент, и его слова вылились на Чан Гэна ушатом ледяной воды. Шилю был слепым и глухим. Как само собой разумеющееся — он не строил никаких планов на жизнь. У него на это решительно не было никакого желания. Как после этого предлагаете подростку реагировать на такие слова?

Чан Гэн почувствовал себя не в своей тарелке. Ему казалось, что на него смотрят свысока, и этот взгляд давит на него, прожигает его насквозь. Он с раздражением подумал: «Если я буду прожигать каждый день как ты, кто будет поддерживать твою семью в будущем? Кто оденет и накормит тебя? Это действительно легче сказать, чем сделать!»

Увернувшись от руки Шилю, он спокойно сказал:

— Не двигайся, а то обожжешься. Каша очень горячая...

Примечания:

1. «长臂师 - Чанби Ши — Механики» — «люди с длинными руками», или попросту те, кто занимается ремонтом стальных доспехов и механизмов.

2. «Чан Тин» — поэма, написанная Гу Юнем. 长亭 - chángtíng - стар. павильон для отдыха (на тракте через каждые 10 ли: обр. также о месте расставания провожающего с отъезжающим)

3. *Аньдинхоу — титул Гу Юня.

安定 - āndìng - быть (становиться) устойчивым, стабилизироваться; устойчивость, прочность, стабильность; стабильный, устойчивый

1) 侯 - hóu - хоу (наследственный титул знати второго из пяти высших классов);

2) феодал; удельный князь; господин

4. 不知天高地厚 - bù zhī tiān gāo dì hòu - не знать высоту неба и толщину земли; быть невежественным и заносчивым

5. Личное имя, которым нарекали младенца в древнем Китае, называется мин (кит. 名, пиньинь: míng, буквально: «[официальное] имя») или хуэй (кит. 諱, пиньинь: huì, буквально: «тайное, табуированное имя»).

Личное имя мин в древности давалось ребенку спустя три месяца после рождения, поскольку считалось, что тогда он может понимать окружающих и начинает процесс познания мира.

В брачном возрасте молодой человек в древности получал второе имя (цзы), и с этих пор обращаться к нему стоило именно по цзы. Личное имя мин считалось даром родителей, требующим особого уважения. Обращаться к взрослому по имени мин имели право только его родители и государь, в остальных случаях это принималось за оскорбление.

Согласно «Цюй ли», обращение по имени-мин ко взрослому человеку — признак особого презрения: по имени называют преступников и злодеев, далеких от государя, чжухоу, потерявших уделы, и погубивших свою родню.

顾 - gù

1) сострадание, внимание, забота

2) заботиться о...; считаться с...; усматривать, учитывать (чьи-либо) интересы

昀 - yún - лучи солнца, солнечный свет

子 - zi, zǐ - сын, дитя, дитеныш

熹 - xī - рассветать; светить, сиять; рассвет; радостный, веселый

6. Персиковый взгляд — кокетливый взгляд.

***

Если Северный Патруль обладал такой силой, на что были способны три основных батальона Черного Железного Лагеря?

***

Братьям Шэнь было совершенно безразлично простое правило «Помалкивай за столом, помалкивай перед сном», что означало «Не говори во время еды, не говори после того, как лег спать». Во время еды учитель Шэнь прочитал Чан Гэну лекцию о «Великом Учении» [1].

В какой-то момент основная нить повествования была прервана и, в итоге, учитель Шэнь закончил свой урок не конфуцианством, а тем, «как сохранить стальную броню зимой».

Учитель Шэнь был человеком широкого кругозора. Он всегда говорил о том, о чем думал. Не удивительно, что его образ мыслей походил на очень быстрый переменчивый поток. Однажды он с нескрываемым энтузиазмом рассказывал Чан Гэну о методах контроля и лечения болезней у лошадей. Этого энтузиазма было так много, что даже глухой человек — а в нашем случае это многоуважаемый господин Шилю — не мог больше выносить этого и заставил Шэнь И замолчать.

Закончив урок, учитель Шэнь с крайним недовольством на лице принялся мыть посуду. Его опять прервали, не дав возможности поговорить побольше. Со вздохом он обратился к Чан Гэну:

— Я должен за сегодня закончить ремонт этой железной кучи доспехов. За ними не следили должным образом, и все швы проржавели. А во второй половине дня мне надо будет пройтись, собрать немного трав. Гэ Пансяо с другими ребятами очень попросили выходной. У тебя есть какие-нибудь планы?

— Я пойду на Генеральский холм. Попрактикуюсь с...

Только он собирался закончить предложение, как, обернувшись назад, увидел, что Шэнь Шилю вешает его железный меч на стену. После он заявил:

— Сын мой, сегодня в город возвращается гигантский змей. Ты присоединишься к веселью и пойдешь со мной!

Чан Гэн почувствовал себя беспомощным.

— Ифу, я же только что сказал учителю Шэнь, что...

— Что-о? Говори громче!!!

Великолепно. Это снова началось...

Гигантский змей отправлялся и возвращался каждый год в одно и тоже время. Чан Гэн всеми силами пытался отвертеться и придумать достойное оправдание, но не успел и рта открыть, чтобы возразить, а Шилю уже почти вытащил его из дома.

Летняя жара не утихала, и люди были одеты в тонкие одежды. Шилю прижимал Чан Гэна спиной к своей груди, и Чан Гэн чувствовал, как вокруг его ифу витал горький запах лекарств.

Прямо как в его сне...

Чан Гэн внезапно почувствовал себя странно и совсем не в своей тарелке. Он попытался отстраниться от ифу. Склонив голову, он закрыл нос рукой и сделал вид, что чихнул. Шилю ухмыльнулся, решив воспользоваться ситуацией, чтобы подразнить своего приемного сына:

— Кто же скучает по тебе? Возможно, это та молодая девица с круглым лицом из дома старого Вана!

Чан Гэн снова не выдержал. Он сердито нахмурил брови и, смотря прямо на Шилю, сказал:

— Ифу... дразнить таким образом собственного сына... Это нормально?

Шэнь Шилю, конечно же, не обратил на это никакого внимания. Он улыбнулся:

— Нормально? О, я никогда раньше не был отцом. Я понятия не имею, что нормально, а что — нет. В следующий раз я буду внимательнее следить за словами.

Если бы кто-то попытался пообщаться с Шилю, он бы наверняка разразился праведным гневом.

Чан Гэн сбросил руку этого непристойного человека с плеча и уверенно зашагал вперед.

Где-то сзади послышался голос Шэнь И:

— Шилю! Не забудь вернуться пораньше! Порубить дров!

Шилю продолжил идти, как на крыльях, и бессовестно крикнул в ответ:

— Не слышу тебя! Пока-пока!

Чан Гэн, который был вынужден то идти, то почти бежать, спросил Шилю:

— Когда ты стал глухим?

Шэнь Шилю только рассмеялся. В этот момент Чан Гэн не смог понять выражение его лица.

В это время, когда они проходили мимо главного входа в дом Чан Гэна, главные ворота открылись. В проходе появилась женская фигура в длинном одноцветном платье. Как только Чан Гэн увидел её, на его лице смешалось чувство дикого раздражения и горькой досады. На него будто вылили ведро ледяной воды, и он пытался подавить гнев. Внезапно его глаза стали совершенно пустыми и безэмоциональными. Даже его юношеская пылкость полностью исчезла.

Это была Сю Нян, мнимая мать Чан Гэна.

Она была уже не молода, но её красота ни на секунду не померкла. В лучах утреннего солнца Сю Нян напоминала картины с утонченными нежными красавицами. Такая женщина, пусть и вдова, не должна быть замужем за скромным мэром мелкого городишки на границе Империи.

Сю Нян поправила свои одежды и, сложив руки, поклонилась со всем возможным изяществом, поприветствовав Шилю:

— Господин Шилю.

Шэнь Шилю проявлял своё неподобающее поведение только в отношении Шэнь И. Но вот в присутствии женщины он сразу принял на себя роль настоящего джентльмена. Он чуть склонился, покорно опуская взгляд и стараясь не смотреть прямо в лицо Сю Нян, приветствуя её с непривычной и весьма изысканной вежливостью:

— Госпожа Сюй. Я взял с собой Чан Гэна немного развеяться.

— Благодарю вас за беспокойство, — Сю Нян улыбнулась, не разжимая губ.

Затем она повернулась к Чан Гэну и тихо сказала:

— Твой отец возвращается сегодня. Если заглянете на рынок, возьмите для меня губную помаду.

Она говорила мягко и спокойно. Её слова растворились в воздухе прежде, чем Чан Гэн успел ответить. Шэнь Шилю опередил его и ответил первым:

— Госпожа, будьте уверены.

Чан Гэн удивленно посмотрел на своего ифу. У него появились смутные представления о том, как и когда Шилю становился «глухим». Каждое слово Шэнь И он обязательно не услышит. Ни одного. Никогда. Но вот слова других людей он всегда «оценивал» — нравится ли ему их «слышать» или нет. Особенно это касалось молоденьких девушек и скучающих дам. Кажется, что если самка комара издаст слабый писк — он, без сомнений, обязательно его услышит. Это значит, что он...

Он был не только ленивым бездельником! Он еще и неисправимый обольститель!

Выражение «покрытый золотом нефрит, да давно прогнил внутри» точно про него!

Когда гигантский воздушный змей возвращается, дети из всех соседних городов собираются у главных городских ворот. Ушлые торговцы, пользуясь случаем, разворачивают свои лавки, дабы привлечь как можно больше покупателей. Из года в год так и формируется крупный рынок. Местные жители прозвали его «рынок Ян Цзы».

Шэнь Шилю никогда не понимал эмоции других людей, да и всё равно он никогда не обращал на это внимания. Может он попросту не умел... Возможно поэтому он никогда не мог понять настроение своего приемного сына. Но это не мешало ему бродить по рынку и проявлять восторженный интерес к любой попадавшейся на глаза безделушке.

В последние годы мир переживал значительные изменения. Не было никакой стабильности, что привело к бедности людей. На рынки уже не привозили ничего ценного — повсюду торговали лишь мелкими безделушками, которые производили местные фермеры. Не было вкусной еды или хорошей выпивки. Было просто убийственно скучно.

Говорят, что людей до такой тяжелой жизни довели нескончаемые войны, да налоги с каждым годом становились всё выше. Простым фермерам и крестьянам выплачивать стало практически нечего. В недавнем прошлом после очередной войны или сбора налогов у людей оставалось немного времени, сил и средств, чтобы оправиться и отвлечься от такой нагрузки. Но никто не понимал, почему именно в последние годы стало настолько сложно, что даже такое событие, как возвращение гигантского змея, не давало людям должного отдыха.

За последние двадцать лет Великая Лян сначала провела Северный поход, затем Западный, стала великой нацией и заслужила уважение среди соседних стран, отстаивая огромную честь.

И всё же... люди становились всё беднее и беднее. Никто не понимал, почему.

Чан Гэну было до смерти скучно бродить по рынку. Он едва сдерживался, чтобы не зевнуть во весь рот. Он только надеялся на то, что этот неотёсанный деревенщина — то есть Шилю, совавший свой любопытный нос просто везде — вскоре утомится, и они смогут вернуться домой. Лучше бы он сейчас помогал учителю Шэнь, а не вот это всё...

Шэнь Шилю прикупил себе пакетик жареных соленых бобов и ел их, пока они гуляли по рынку. Чан Гэн и не заметил, как Шилю протянул руку и осторожно положил ему в рот один боб. У этого ифу, что глаза на затылке?! Чан Гэн был застигнут врасплох. Он случайно облизал палец Шилю, и только он хотел его как следует укусить, ифу уже убрал руку, из-за чего Чан Гэн прикусил собственный язык. Вскрикнув от боли, он сердито посмотрел на бедолагу Шилю.

Увядшие цветы способны снова расцвести, но молодость человека — никогда.

Шэнь Шилю не оглядывался. Он взял один боб и поднял его к солнечному свету.

У Шилю были невероятно красивые руки — изящные и белые. Его руки словно принадлежали юноше из благородной семьи. Они больше подходили для того, чтобы двигать фигуры сянци [2] или перелистывать страницы старых книг. Но уж точно не держать эту черную солёную фасоль.

С тоном человека, претерпевшего множество взлетов и падений, Шилю сказал:

— Когда ты вырастешь, поймешь, насколько велика ценность молодости. Но она в мгновение ока пролетит перед тобой и исчезнет как этот маленький боб, и никогда больше не вернется. Только тогда ты поймешь, сколько потратил времени впустую.

Чан Гэн промолчал. Он действительно не мог понять, как человек, подобный Шилю, вообще мог заикнуться о такой вещи как «потерянное время».

Толпа возле городских ворот разразилась волной аплодисментов. Даже полуслепец мог увидеть приближение гигантского змея. Множество «пылающих плавников» плавно опускались и поднимались. Прямо из-под них вырывались клубы белого пара, который напоминал падающую прямо с неба вату. Из огромных клубов дыма начал медленно появляться гигантский корабль, корма которого была увенчана восемью величественными головами драконов. Прорезавшие облака с невиданной мощью грозные драконы выглядели будто живыми.

Сначала Шэнь Шилю выразил восторг, но затем склонил голову, и красная точка цвета киновари на мочке его уха, казалось, вспыхнула красным. Он нахмурился и прошептал:

— Как же так?.. Почему корабль в этом году такой легкий?..

Но его слова мгновенно потерялись в грохоте гигантского змея. Стоявший рядом с ним Чан Гэн даже не услышал своего ифу. Шум заполнил рынок, перекрывая даже оживленные возгласы толпы. Детишки сильнее прижимали к себе маленькие бамбуковые корзинки, протискиваясь через толпу и стараясь найти самое лучшее для обозрения место.

Группа офицеров и солдат выстроились в два ряда, отгораживая толпу. Они остановились на расстоянии три чжан [3] от высоких горнов тунхоу [4], ожидая команды.

Командир сделал глубокий вдох и, повысив голос, заговорил в один конец горна. Исходящий с другого конца горна звук усиливался в десятки раз, отражаясь от стен бесконечным эхом:

— Гигантский змей вернулся! Открыть проход!

Услышав команду, два ряда офицеров и солдат немедля схватили огромные деревянные колесные рукояти и в один голос закричали, принимая команду. Они были одеты в одни штаны, демонстрируя народу свои великолепные мускулы, вкладывали в каждый оборот колеса все силы. Деревянное колесо начало медленно вращаться. Каменная дорога начала медленно раздвигаться, точно сама земля раскололась на две части, открывая подземную темную реку, протекающую через весь город Янхуэй.

Командир громко отдал новый приказ через горн. Его командный тон можно было услышать во всем городе. Гигантский змей ответил ему невероятно мощным ревом. «Пылающие плавники» огромного корабля одновременно взметнулись вверх и начали плавно опускаться — гигантский змей был готов опуститься на воду.

Первые порции еды посыпались сверху. Дети, точно обезумевшие, рванули вперед в надежде первыми схватить лакомый кусочек. К сожалению, в этом году «рацион» оказался слишком мал. Гигантский змей быстро опустился в самом центре реки и замер на поверхности воды.

Блестящий холодный металл огромного корпуса корабля поражал в самое сердце своей ужасающей и пугающей красотой. Сигнальный вой корабля был одновременно ужасен и трагичен. Этот гул разносился по всему городу Яньхуэй, будто падшие души тысячелетних солдат проснулись и спели в унисон.

Гигантский змей начал движение, разрезая острым килем водную гладь, постепенно входя в город по темной реке. Солдат на борту отдал длинный сигнал. Командир приказал:

— Погасить огни!

Два «пылающих плавника» корабля были немедленно потушены, и в воздухе повис горелый запах, похожий на запах взорвавшихся петард. Гигантский змей продолжал медленно двигаться вперед по течению реки. На корпусе корабля можно было видеть узоры из драконов, летящих через облака, сквозь время и эпохи, и несущих за собой пугающую демоническую ауру.

Чан Гэн внимательно следил за движением гигантского змея. Несмотря на то, что он упрямо отказывался от походов на рынок, сейчас он не мог отвести взгляд, ошеломленный внушительными размерами корабля.

Если Северный Патруль обладал такой силой, на что были способны три основных батальона Черного Железного Лагеря?

Мальчишке, запертому в этом тихом городишке на отшибе, было тяжело представить подобные масштабы, как бы он ни старался.

С приближением гигантского змея Чан Гэн почувствовал на лице жар от уже потухших «пылающих плавников». Юноша сознательно отошел в сторону.

— Здесь слишком много людей. Давай немного отойдем... — он протянул руку, чтобы схватить человека рядом с собой, но его пальцы сжались в воздухе.

Чан Гэн обернулся и обнаружил, что его ифу пропал.

Примечания:

«Великое учение» — введение в конфуцианство. Это часть свода канонических текстов Сы Шу, «Четверокнижие», избранный в XII веке Чжу Си. Четверокнижие, вместе с утверждёнными как ортодоксия комментариями Чжу Си, примерно в 1315 году вошло в список произведений, изучаемых для сдачи государственных экзаменов, примерно в 1315 году. Как таковое, оно считалось основой классического образования вплоть до XX века, когда отмена экзаменационной системы положила конец господству конфуцианской идеологии.

2. Сянци (кит. 象棋, пиньинь xiàngqí) — китайская настольная игра, подобная западным шахматам, индийской чатуранге, японским сёги.

3. 丈 - zhàng - сущ. /счётное слово -чжан (китайская сажень, равна 3,33 метра)

4. 铜 - tóng - медь, медный

吼 - hǒu гл. рычать, реветь, гудеть

Тунхоу — большой медный горн, расположенный на стене города. С внешней стороны кольцо горна напоминало резной цветок, покрытый тонким слоем позеленевшей ржавчины.

***

Но стоило только подумать о том, что в тот момент, когда Чан Гэн потерял Шилю, когда он сходил с ума от волнения, этот человек совершенно спокойно выбирал цвет помады. Вспышка ярости болезненным комком застряла в горле, и мальчик едва не начал дышать гневным пламенем. И он не мог подавить это чувство, как бы ни старался.

***

Ноги стали ватными. Чан Гэн изо всех сил старался устоять на земле и не упасть прямо в толпу. Голова кружилась. Он с трудом пытался найти знакомый образ в толпе.

— Шилю! — кричал он.

Но ответа не было.

Следовавшая за гигантским змеем толпа начала стремительно расти. Со всех сторон раздавалось множество голосов. Кто-то кричал: «Сюда!», а кто-то злобно рычал «Прекратите толкаться!»

Несколько человек толкнули Чан Гэна, пытаясь протиснуться глубже в толпу и хоть как-то пройти дальше. Его раздражение становилось всё сильнее и сильнее. Вместе с этим росло и чувство беспокойства.

Чан Гэн начал кричать так громко, как только мог:

— ИФУ!!!

Толпа стремительно двигалась вдоль темной реки. Чан Гэну с трудом удавалось держаться на ногах от такого нескончаемого потока людей, но он все равно продолжал идти, постоянно оглядываясь взад-вперед. От волнения на его лице выступили капли пота. Изумление и восторг, которые он испытывал пару минут назад, мгновенно испарились.

Этот ифу только что отобрал у тебя годы жизни!

Чан Гэн сердито подумал про себя: «Этот Шэнь Шилю действительно настоящий идиот! Вот ему делать больше нечего, как в такую жару тащиться сюда, когда тут собираются толпы людей!»

В этот момент кто-то громко закричал:

— Прекратите толкаться! Кто-то упал!

Постоянно оглядываясь, Чан Гэн невольно пошел в ту сторону, откуда доносились крики. На берегу реки небольшая группа людей находилась в жутком замешательстве. Они о чем-то спорили, но, похоже, не могли ничего придумать.

— Неужели кто-то действительно упал?!

— Иди и найди скорее дежурного офицера!

— Уступите дорогу! Пожалуйста, разойдитесь! Не пройти же!..

Чан Гэн собирался уступить дорогу человеку, отчаянно пытавшемуся пройти к берегу. Но тут он услышал, как кто-то рядом сказал:

— Господин Шилю, будьте осторожны!

Чан Гэн насторожился, нервы натянулись до предела. Он шагнул вперед и резко схватил человека, вышедшего из толпы.

— Кто упал?! Шэнь Шилю?!

Человек от такого напора растерялся и даже не сразу понял, чего от него хотят. Он рассеянно кивнул:

— Возможно... Отпусти!

В голове Чан Гэна зашумело, точно сотни сверчков застрекотали разом. Он почувствовал жар приближающегося гигантского змея. По спине пробежал холодок.

Чан Гэн попытался взять себя в руки и хоть немного успокоиться. Глубоко вздохнув, он быстро зашагал против толпы, бесцеремонно отталкивая от себя людей. Уже у самого берега он чуть споткнулся и тут же вцепился в перила. Опустив взгляд к черной реке, он в ужасе увидел, что в воде действительно барахтается человек.

Река протекала на глубине шести-семи чжан [1] от земли. С такой высоты невозможно было увидеть дно этих ледяных темных вод. Клубы пара гигантского змея непрерывно опускались вниз, собираясь над водой. Человеку внизу не за что было даже ухватиться, а на такой высоте даже не было слышно его криков. Узнать, кто же упал в реку, было невозможно.

Чан Гэн быстро скинул с себя верхнюю одежду и двинулся через толпу:

— Дайте пройти! Пожалуйста, пропустите!

Кто-то закричал в его сторону:

— Стой! Не прыгай! Скорее, дайте мальчику веревку!

Чан Гэну быстро сунули веревку в руки. Он поднял голову и посмотрел на гигантского змея. Он неумолимо приближался и совсем скоро будет прямо здесь.

Чан Гэн без колебаний прыгнул в реку.

— Держите крепче!!! Скорее же!!! Их же смоет!!!

Гигантский змей был всё ближе и ближе. От его движения поверхность воды пошла волнами. Когда Чан Гэн прыгнул вниз, волна ударила в его грудь. Вода попала ему в рот, и он еле удержался на плаву. Отчаянно вцепившись в веревку, Чан Гэн откашлялся, сплюнув воду из рта, и потер глаза.

Грохот двигателей гигантского змея, замедляющего ход, ударил по ушам заставил сердце замереть от страха. Чан Гэн не мог ничего разглядеть, перед его глазами застыли гребни воды и клубы белого пара. Он едва мог видеть и слышать кричащих на берегу людей.

— Прекратите разматывать веревку дальше! Гигантский змей идет! Быстро! Тяните мальчишку, пока не стало слишком поздно!

— Стойте! — закричал Чан Гэн. — Подождите!!!

Шум гигантского змея заглушал все звуки. Чан Гэн не расслышал даже собственный крик. Чан Гэн изо всех сил старался показать жестами, чтобы стоящие на берегу господа прекратили тянуть веревку обратно, пока мальчик всеми изо всех сил боролся с наступающими на него волнами.

В безумстве шума и волн кто-то резко схватил Чан Гэна за руку. Времени на разбор, кто же был в воде, не было, и Чан Гэн быстро схватил несчастного за запястье и притянул к себе. Мальчик даже не мог разглядеть того, кто это был. Грохот гигантского змея усиливался. Волны становились выше. Еще несколько секунд, и их попросту смоет!

Грубая веревка, завязанная вокруг талии Чан Гэна, внезапно сильно натянулась. Люди на берегу объединились, чтобы совместными усилиями вытащить их из воды. Когда их потянули наверх, Чан Гэн почувствовал, что тело в его руках стало легче. Сморгнув с ресниц тяжелые капли, он наконец понял, что тот, кого он вытащил из воды, был не Шэнь Шилю. Это был одиннадцатилетний ребенок по имени Цао Нянцзы.

В эту же секунду по ушам ударил пронзительный гудок гигантского змея. Голову чуть не разорвало на тысячи маленьких кусочков. Зажмурившись от боли, Чан Гэн помог Цао Нянцзы первому выбраться на берег. Зеваки на берегу кричали и старались всеми силами скорее вытащить мальчишек на берег. Но что-то обязательно шло не так. Разнесся новый сигнал гигантского змея, едва не разорвав барабанные перепонки. Чан Гэн ногами чувствовал жар, исходивший от «пылающих плавников».

— Не прикасайся к «плавникам»!

— Будь осторожен!!!

Через толпу, расталкивая людей, бледные руки потянулись к Чан Гэну и, схватив его за руку, потянули прямо вверх. Люди вокруг заголосили и отступили. Чан Гэн почувствовал себя так, будто сейчас упадет прямо в толпу. Но вместо этого он упал в объятия мужчины. Чан Гэн глубоко вздохнул, и в его нос мгновенно ударил горький запах лекарственных трав. Мальчик резко поднял голову, и кончик его носа едва не ударился о ровную линию челюсти Шэнь Шилю.

Шилю тяжело смотрел на своего приемного сына.

— Я только на секунду отвел взгляд — и ты сразу попал в неприятности!

Чан Гэн потерял дар речи.

Шэнь Шилю продолжил давить на мальчика:

— Эх ты! На берегу столько солдат и мужчин, разве им могла понадобиться помощь такого ребенка, как ты? Они могли бы прекрасно справиться сами!

Чан Гэн упрямо молчал. Повисшее где-то между рекой и берегом сердце вернулось на свое место, постепенно разгоняя кровь по окоченевшим конечностям, точно как вода этой черной реки шла волнами недавно. Он наконец смог спокойно выдохнуть, но внутри осталось неприятное ощущение, будто все его органы перевернулись вверх тормашками. Ноги все еще были ватными, и он еле стоял на земле.

Цао Нянзцы начал постепенно приходить в себя и громко закашлялся. Убедившись, что с ребенком все в порядке, Шилю с крайне недовольным выражением лица вывел Чан Гэна из толпы. Тот все еще с огромным трудом передвигал ногами, вцепившись в своего ифу, не перестававшего его ругать:

— Температура «плавников» еще не спала. Тебе достаточно едва дотронуться до них, чтобы остаться без ног! Ты хочешь остаться калекой на всю оставшуюся жизнь? Ты всего лишь мальчишка, не знающий своих пределов!

Чан Гэн все еще неуверенно ковылял за Шилю, пытаясь хоть как-то успокоиться и прийти в себя. «Злодей» Шилю продолжал давить, и у Чан Гэна попросту не осталось слов. Он не успевал сказать хоть что-нибудь или сказать что-то первым, отчего мальчишка начал закипать от злости. Не выдержав, Чан Гэн выкрикнул со всей оставшейся силой:

— Я думал, ты упал!

Шэнь Шилю вскинул свои длинные брови:

— Прекрати искать оправдания! Я уже взрослый человек — КАК я могу упасть в реку без причины?!

Ответить на это Чан Гэн не смог.

Его чувства и сердце, открытые к проявлению тепла и заботы, были отброшены прочь, как ненужный кусок мяса. Сильный жар хлынул от его шеи к ушам. Чан Гэн не мог ничего сказать. Было ли это от того, что он дико смущался, или оттого, что ужасно злился — он не знал. Но даже если бы его сейчас окатили холодной водой, это бы не помогло.

— Хорошо. Пора уходить, — Шэнь Шилю протянул руку и мягко коснулся длинных мокрых волос Чан Гэна. Развязав свое верхнее платье, он обернул его вокруг мальчика. — Тут слишком шумно. Сегодня я с тобой больше не буду спорить о случившемся. Поспеши домой и переоденься, а то простудишься.

Какая щедрость с его стороны!

Чан Гэн яростно хлопнул Шилю по рукам, но тут его пальцы случайно ударились о что-то твердое внутри его рукава.

Шэнь Шилю заметил это и сказал:

— О, это помада. Я только что купил ее твоей маме. Не забудь ей отдать... Эй! Чан Гэн, ты куда?!

Не дожидаясь, пока Шилю закончит, Чан Гэн убежал, не говоря ни слова.

Чан Гэн понимал, что устраивать подобные ссоры — в его характере. Он всегда очень бурно реагировал на подобные ситуации, как, например, на ту, что произошла на берегу с Цао Нянцзы. Он даже не видел, кто упал, а уже запаниковал и прыгнул вслед за ним. То, что ифу отругал его, было разумно и правильно.

Но стоило только подумать о том, что в тот момент, когда Чан Гэн потерял Шилю, когда он сходил с ума от волнения, этот человек совершенно спокойно выбирал цвет помады. Вспышка ярости болезненным комком застряла в горле, и мальчик едва не начал дышать гневным пламенем. И он не мог подавить это чувство, как бы ни старался.

Шэнь Шилю сейчас не был рядом. Он стоял далеко позади, неловко потирая нос. Шилю пришел к выводу, что каждый мальчик должен пройти определенный период в жизни, когда они особенно непредсказуемы и капризны.

Отец-на-первое-время по имени Шэнь Шилю был очень обеспокоен и подумал: «Если бы я знал заранее, что случится нечто подобное... Я бы придержал железный браслет. Ему точно сейчас не очень спокойно на душе. И как мне теперь его задобрить?..»

Он стоял у реки с заложенными за спину руками. Гигантский змей давно прошел мимо него. На хвосте корабля мерцало множество ярких огоньков. Тёмная река начала постепенно закрываться.

Беспокойство из-за Чан Гэна начало медленно отступать. Шилю продолжил смотреть в одну точку — туда, где мерцали огоньки на хвосте корабля. Но теперь его взгляд не был таким рассеянным, как обычно. Он медленно нахмурился.

Шэнь Шилю исчез в толпе, как рыба в воде. Его шаги были тихими, а движения — чрезвычайно быстрыми — быстрее, чем в обычные дни, когда ему потребовалось бы полдня, чтобы найти дверь в свою комнату.

***

Чан Гэн вернулся домой. Жаркий летний ветер холодил промокшую в речной воде одежду. Чан Гэн начал потихонечку успокаиваться. Раздражение и злоба на его лице постепенно рассеивались. Сейчас его глаза были очень похожи на глаза Сю Нян. С возрастом у Чан Гэна начали меняться черты лица — такие были не свойственны жителям Центральной Равнины, но и на иностранца он не походил. В целом, у Чан Гэна было очень выразительное и красивое лицо.

Чан Гэн только вошел в дом и тут же заметил старую служанку, стоявшую на цыпочках и что-то высматривавшую снаружи. Но, увидев, в каком виде Чан Гэн вернулся домой, старая дева ошарашенно выдохнула:

— Ох, нет! Что с вами произошло?

— Ничего, — слабо ответил Чан Гэн. — Мальчик упал в реку, я прыгнул на помощь и промок.

Старая служанка подошла к нему чуть ближе и прошептала:

— Госпожа велела не подавать обед. Я подумала, что она хочет дождаться господина мэра. Ах... Еще госпожа попросила, чтобы молодой господин заглянул к ней. Она сказала, что у неё есть личное дело, касающееся матери и сына.

Плечи Чан Гэна чуть напряглись, и он, выдержав короткую паузу, кивнул.

Прежде чем идти к матери, он вернулся в свою комнату, чтобы переодеться в сухую одежду. Угрюмый и раздраженный, он аккуратно сложил платье Шэнь Шилю, затем взял коробочку с губной помадой и пошел в комнату Сю Нян.

Старой служанке было очень любопытно, что же скрывалось за столь странными отношениями. Она не смела спрашивать их об этом лично. Поэтому она тихонечко последовала за ним, чтобы подслушать их разговор.

Остановившись прямо перед дверью Сю Нян, Чан Гэн оправил одежду. Всего лишь формальность, которой он всегда придерживался, даже когда принимал дома гостей. Только когда он решил, что его одежда выглядит достаточно аккуратно, он опустил голову и постучал:

— Мама?..

В ответ он услышал холодный и чистый женский голос:

— Входи.

Чан Гэн осторожно толкнул дверь.

Войдя, он огляделся и увидел, что старая служанка следит за ними. Заметив на себе его взгляд, она испугалась и тут же отвела глаза. Когда она подняла лицо, двери в комнату Сю Нян уже закрылись.

В комнате Сю Нян было очень темно. Единственное окно, выходящее на солнечную сторону, было закрыто. Как будто она не желала видеть дневной свет.

Сю Нян сидела одна в темном углу, лицом к зеркалу. Она была одета в мягкое желтое платье. Волосы были убраны в прическу незамужней женщины. Годы сберегли её красоту, а темнота комнаты прятала морщины вокруг глаз. Её внешность не уступала двадцатилетней красавице.

Чан Гэн посмотрел на её спину и слегка нахмурился. Он не знал, что творится у неё в голове. И чего ему от неё ждать. Чан Гэн уже собрался позвать ее, но Сю Нян начала первой:

— Когда рядом никого нет — не называй меня матерью. Ты принес губную помаду?

Услышав эти слова, Чан Гэн проглотил второе «мама», которое чуть не сказал, затем подошел и осторожно поставил коробочку на столик для макияжа.

— Какой красивый цвет. Такой яркий, — Сю Нян показала редкую улыбку.

Коснувшись помады кончиками пальцев, она медленно провела ими по бледным губам и восторженно посмотрела в зеркало.

— Мне идет?

Чан Гэн стоял рядом, не издавая ни единого звука. На его сердце становилось все холоднее и мрачнее. Он до сих пор не мог понять, зачем она позвала его сюда. Только подумав об этом, его веки внезапно нервно дернулись. Дважды. Без предупреждения. Чан Гэн чувствовал себя совсем не спокойно, а в сердце появилось зловещее предчувствие.

Сю Нян снова заговорила:

— В будущем ты можешь не называть меня матерью перед посторонними. Наши родственные отношения заканчиваются сегодня.

Она подняла лицо и вытянула свои хрупкие руки, будто намеривалась поправить воротник Чан Гэна.

Чан Гэн тут же отступил назад и дрожащим голосом спросил:

— Что вы имеете в виду?..

Примечания:

丈 - zhàng - чжан (китайская сажень, равна 3,33 метра)

***

Никто не будет любить тебя.

Никто не будет с тобой искренен...

***

Сю Нян улыбнулась и одернула руку и стерла с губ купленную Шэнь Шилю помаду. Ее бледное и благородное лицо стало красивее, чем раньше, как будто почти мертвый цветок впитал в себя упавшие на его лепестки капли крови и ожил.

— Я знала, что ты задашь этот вопрос. Сегодня у нас появилась возможность поговорить. Поэтому давай поясню: ты действительно не мой родной сын, - сказала Сю Нян. - Тебе стало от этого легче?

Глаз Чан Гэна снова нервно дернулся. Он был еще совсем молод и не научился скрывать свои эмоции. В этом мире, независимо от того, насколько у тебя хороший друг или учитель - никто никогда не сможет заменить мать. Даже отец не смог бы заменить ее. Чан Гэндействительно тосковал по матери, пусть это и случалось в редкие моменты его жизни. Но теперь, когда он знал правду, когда все его сознание категорически отказывалось принять судьбу, он просто не мог признаться себе, что Сю Нян - не его родная мать. Осознание всего этого было слишком болезненным. У него не хватало сил даже пожалеть самого себя.

Чан Гэн задавался одним и тем же вопросом несчетное количество раз - был ли он родным сыном Сю Нян? И тут он вдруг узнал ответ. В его сердце образовалась пустота. Он сам не мог понять, что это за новое чувство, но и ничего другого он больше не чувствовал.

Предчувствие неотвратимой беды постепенно усиливалось в сердце Чан Гэна, и он насторожился.

— Почему вы говорите мне об этом только сейчас?

Сю Нян смотрела на свое отражение в зеркале. Ее лицо было мертвенно-бледным. Возможно это от того, что она наложила слишком много пудры. Она осторожно коснулась пальцами губной помады и медленно растерла ее по впалым щекам.

— Чан Гэн - имя, которое я дала тебе в детстве, - сказала Сю Нян. - Жители Центральных равнин говорят: «Цимин на востоке, Чан Гэн на западе» [1]. Угроза жизням, любитель наблюдать за кровавыми войнами, восставший в сумерках. Пусть в твоих жилах течет самая благородная кровь, но она же — самая грязная кровь в мире. Ты рожден, чтобы стать ужасным монстром, и тебе не дано носить другое имя.

Чан Гэн холодно ответил:

— Разве я - не результат вашего бродяжничества по западным горам и плена у бандитов? Даже по пальцам моих рук нельзя сосчитать, сколько у меня было «отцов»! Я - сын бандита и шлюхи! О какой еще благородной крови вы смеете говорить?!

Сю Нян была ошеломлена реакцией мальчика. Она не шелохнулась. В ее глазах промелькнула болезненная искра, но эта боль быстро утихла, и Сю Нян снова стала спокойной.

Самое раннее воспоминание о прошлом у Чан Гэна было про горное убежище бандитов. Сю Нян всегда запирала Чан Гэна в затхлом, провонявшим старым деревом шкафу. Сквозь трещины прогнившей дверцы шкафа совсем еще юный Чан Гэн видел, как к ней врывались вдрызг пьяные горные бандиты. Эти жестокие, дикие люди либо избивали Сю Нян, либо насиловали прямо на глазах маленького Чан Гэна.

Когда они попали в плен к этим диким горцам, те очень внимательно и строго следили за охраной Сю Нян - чтобы она не сбежала, конечно же. Постепенно они начали замечать, что хрупкая женщина не может постоять за себя, и дали ей больше свободы —даже позволили выходить за стены старого убежища, но только чтобы она прислуживала им, как другие старые слуги, по своей глупости попавшие в плен очень, очень давно.

Тогда Сю Нян и отравила все колодцы и сотни винных горшков. Даже небожители не знали, сколько она потратила яда. В тот день она принесла Чан Гэну небольшую миску с отравленной колодезной водой. И только когда он выпил эту воду, она пожалела о своем поступке, и отчаянно сдавила ему горло, вынуждая выплюнуть отраву.

Положив полумертвого мальчика в бамбуковую корзину, она закрепила ее на спине и взяла в руки стальной нож. Если кто-то смог выжить, то она без труда исправила и это.

Чан Гэн помнил ее длинное залитое кровью платье. Она нашла потайное хранилище главаря бандитов и забрала оттуда масло и цзылюцзинь, только чтобы сжечь это проклятое место дотла и уйти с мальчиком как можно дальше отсюда.

Чан Гэн помнил свои последние десять лет жизни. Сю Нян бесчисленное количество раз пыталась убить его. Она давала ему ядовитое вино, воду. Она нападала на него с ножом. Привязывала к лошади и пускала ее в бег. Он помнил бесчисленные долгие ночи, когда он просыпался от того, что не мог пошевелиться. Ночи, когда Сю Нян пыталась задушить его одеялом.

Но каждый раз она останавливалась в самый последний момент, сохраняя его маленькую хрупкую жизнь.

Оставив вместе с жизнью дикий страх и несбыточные мечты.

Чан Гэн сказал со всем возможным спокойствием, на которое он был способен:

— Вы слишком много напридумывали себе. Я никогда не думал о вас, как о своей матери. Но я всегда чувствовал, что причина, по которой вы так ненавидите меня в том, что я - грязное пятно, оставленное на вашей жизни бандитами.

Лицо Сю Нян становилось все бледнее и бледнее. Она продолжала смотреть на свое отражение в зеркале. После долгой минуты молчания она вздохнула и сказала:

— Дитя, мне так жаль...

Эти слова в одно мгновение стерли всю обиду из души Чан Гэна. Чан Гэн понял, что все обиды, что он таил с самого раннего детства, можно было решить таким коротким предложением.

Четырнадцатилетний мальчик всеми силами старался сдержать жгучие слезы.

— Чего вы хотите добиться этими словами? Это вам совесть нашептала - извиниться передо мной таким образом? Или вы намерены прямо сейчас убить меня?

Сю Нян посмотрела на него с блеском в глазах, будто перед ней была редкая драгоценность:

— Ты знаешь ответ...

— Я только знаю, что с того дня, как мы оказались в городе Яньхуэй, у меня не было ни единой ночи без кошмаров! Даже когда я мог позволить себе дневной сон - все равно просыпался от очередного жуткого сна!

Единственным исключением была последняя ночь. Мысли Чан Гэна на секунду сбились. Он вдруг пожалел о том, что рассердился на Шилю.

— Пусть в моей жизни не было никаких грандиозных достижений, но я никогда не совершал и безнравственных поступков! Откуда же столько призраков, каждую ночь стучащих в мою дверь?! Или я страдаю от странной болезни, которая каждую ночь вызывает кошмары?!

Ярко-красные губы Сю Нян исказились в злой улыбке, а ее взгляд медленно упал на железный браслет на запястье Чан Гэна. В ее глазах появился недобрый огонек, и взгляд стал ядовитым, презрительным и острым как наконечники отравленных стрел.

— Что же тебе еще известно, дитя?..

Чан Гэн тут же натянул рукав на браслет, как будто даже ее взгляд мог сломать его.

— Я также знаю, что тогда, два года назад, за пределами города, волки... Они не сами пришли туда. Их приманили! И я оказался в ловушке! Вы как-то предупредили, что я никогда не смогу сбежать от вас. Это потому, что у вас есть десятки способов прикончить меня, верно?

Он выдержал короткую паузу, затем тихо добавил:

— Только варвар знает, как управлять волками. Когда мы прибыли в Яньхуэй, вы общались с ними. Я полагаю, что вы тоже из варварских племен. Однажды, когда вы заперли меня в шкафу, я увидел человека. Он пришел и сорвал с вас одежду. Я видел символ волка на вашей груди!

Сю Нян тихо засмеялась.

— Варвары... Ты на самом деле зовешь нас варварами...

Ее смех становился все громче и громче, пока, в конце концов, ей перестало хватать воздуха. Она схватилась за грудь и резко закашлялась. Чан Гэн инстинктивно потянулся к ней, чтобы помочь, но тут же остановился. Пальцы судорожно сжались в кулаки от одного осознания — кому он хотел сейчас помочь.

С края алых губ Сю Нян прямо на ее пальцы упало несколько капель крови. Они стекли на ее мягкое желтое платье, раскрываясь на ткани пугающими пурпурно-черными цветами.

От увиденного Чан Гэн остолбенел и сделал короткий шаг вперед:

— Вы...

Сю Нян резко схватила его за руку и изо всех сил попыталась выпрямить спину, изогнутую в конвульсии от боли. Она дрожала, как сухой лист на ветру. Схватив половину нефритового кулона со дна коробки с косметикой, она сунула его в руку Чан Гэна, окропив ладонь мальчика своей пугающей, почти черной кровью.

Лицо Сю Нян было белым как снег. Кровь на губах была ярче губной помады. Она посмотрела на Чан Гэна налитыми кровью глазами:

— Меня зовут не Сю Нян. Это имя женщины Центральных Равнин. Меня зовут Ху Гээр, что означает — цзылюцзинь, протекающий в самом сердце земли...

Каждое слово давалось ей с трудом. С последними словами Сю Нян чуть не задохнулась, со свистом втягивая драгоценный воздух, вызвавший у нее волну мучительного кашля. С очередным приступом из ее рта хлынул поток крови, окрасив одежду Чан Гэна в пугающий, алый цвет.

— Неудачник... Цзылюцзинь...

Женщина издала какой-то странный вскрик, как будто снова захотела засмеяться, но вместо этого из ее горла вырывались болезненные стоны. Ее дыхание постепенно стало более прерывистым.

— Моя старшая сестра - Богиня Долголетия... Даже Король Волков поклонялся ей, ты... - Сю Нян резко ухмыльнулась. - Ты - маленькое чудовище, которое я взрастила собственными руками! - она мрачно рассмеялась. - Никто не будет любить тебя. Никто не будет с тобой искренен...

Она изо всех сил старалась удержать Чан Гэна, крепче сжимая его запястье своими тонкими окровавленными пальцами, впиваясь длинными ногтями в кожу мальчика.

— Это браслет Юнь Паня, часть Черной Брони, созданной специально для этих демонов Черного Железного Лагеря... Кто тебе дал его, а?..

Чан Гэн тут же оттолкнул ее от себя, словно обжегся.

Женщина упала на туалетный столик и вся сжалась от боли. Ее некогда красивые глаза феникса [2] расширились, а после закатились, став пугающе белыми, будто перед Чан Гэном сидела слепая женщина.

— Ты проклят... Я сама навела на тебя это проклятье... Дав тебе имя на китайском диалекте... «Чан Гэн»... Тебе нравится?..

Ее лицо исказила пугающая гримаса. Кровь и белая пена смешались на опухших губах. Ее голос становился все тише, но Чан Гэн все еще мог слышать речь Сю Нян.

— Это проклятье — единственное в своем роде. Никто не сможет узнать о нем... Никто не сможет избавить тебя от него... Однажды ты станешь самым могущественным воином во всем мире... Но ты никогда не сможешь отличить кошмарный сон от реальности... Ты станешь самым жестоким безумцем...

Чан Гэн не шелохнулся. Он чувствовал, что эти непонятные слова давят на него, дробят кости без камня.

Сю Нян продолжала медленно говорить затихающим голосом:

— Кровь Богини течет в моей груди. Я благословлю тебя бесконечной силой долголетия. Ты... До скончания дней в твоем сердце впредь будет только ненависть и недоверие... Жестокость и желание разрушать все на своем пути... Бедствия обрушатся на тебя, куда бы ты ни пошел... И все, кого ты встретишь на своем пути, никогда не встретят... хороший...

Слово «конец» выпорхнуло с ее губ, и тело женщины судорожно сжалось. Сю Нян как будто что-то поедало изнутри. Она медленно повернула голову и посмотрела на маленький ароматный мешочек, висевший возле ее кровати. Внутри него был оберег, хранящий дом в мире и покое. Однажды, возвращаясь домой, Сюй Байху помолился в пригородном храме и приобрел там этот оберег. Вернувшись, он подарил его своей супруге.

Ресницы Сю Нян мягко дрожали, а глаза начали наполняться слезами. Слезами, вымывшими из ее глаз всю злобу. В тот момент она казалась такой нежной, трепетной, доброй. Расширяющийся зрачок был похож на истекающую маслом тлеющую лампу. Изящная женщина с красивым макияжем сделала последний вздох, сохранив на алых губах слова сказанного проклятия, а затем ее жизнь угасла, как потухшая масляная лампа.

«Никто не будет любить тебя. Никто не будет с тобой искренен. Вся твоя жизнь будет наполнена только ненавистью и подозрениями. Как и твое сердце. Ты будешь жесток и хладнокровен. Везде, где ты ходишь, ты будешь приносить за собой только бедствия. И всех, кого ты знал, тебе суждено довести до их смерти».

В бушующем огне летнего вечера Чан Гэн, сжимая окровавленный железный браслет, безучастно смотрел на великолепное тело Сю Нян, лежавшее на туалетном столике.

Почему она убила себя?

За что она так обижена на него?

Почему она до сих пор растила его?

Что это за браслет, принадлежащий Черному Железному Лагерю?

И...

Кто же такой этот Шэнь Шилю?..

Проклятие Сю Нян, похоже, уже вступило в силу.

Доверие ребенка было основано на любви и заботе его родителей. Но Чан Гэн никогда не испытывал подобных чувств.

Даже если он был рожден великодушным и благочестивым - каждый раз, сталкиваясь с сомнениями и подозрением, он становился всего лишь трусливым, раненым псом, убегающим от проблем, поджав хвост.

Даже при всем своем желании ощутить хоть немного семейного тепла, он все равно бы в страхе отталкивал эту возможность.

У Чан Гэна появилось совершенно неожиданное, настойчивое желание — он должен найти Шэнь Шилю. Он должен задать вопрос прямо в лицо своему ифу - кто он такой? Что за значимая фигура он в этой истории? Что он скрывает? Какие преследует цели?

Чан Гэн еще не успел выйти из пропахшей кровью комнаты и застыл в тихом ужасе.

«Верно, - внезапно он подумал. - Из всего того, что рассказывал учитель Шэнь, как Шилю может быть простым, лишенным мотивации, учеником, никогда не сдававшим экзамены?..»

Несмотря на то, что Шэнь Шилю изо дня в день бездельничал, у него были манеры, свойственные благородным семьям. Даже если он поселится в самом скромном жилище - посмотрев на него, о какой нищете может идти речь? Как этот человек может быть обычным бездельником?

Чан Гэн должен был понять все это с самого начала! Закрывая глаза, он неизбежно видел лицо Шилю. Как он смотрел на него, подпирая голову одной рукой. Как присматривал за ним, когда мальчик был сильно болен.

Или это все притворная привязанность?..

Старая служанка, пытавшаяся подслушать их разговор, заметила открывшуюся дверь. Она тут же подлетела к мальчику и улыбнулась:

— Молодой господин, сегодня...

Чан Гэн тяжело посмотрел на нее покрасневшими глазами.

Старая дева испуганно отшатнулась. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Она похлопала себя по груди и спросила:

— Что же произо...

Служанка не успела закончить, увидев тело Сю Нян возле туалетного столика. Старушка застыла на месте, затем отступила на три шага назад и упала на землю. Из ее горла вырвался нечеловеческий визг.

В этот момент по всему городу разнесся пронзительный сигнал тревоги.

Никто не знал, кто включил сигнал из башни. Из свистка длиной в два чи [3] вылетали окрашенные цзылюцзинем клубы дыма и улетали в небо. Этот звук напоминал водную рябь, простирающуюся на тридцать, или даже сорок ли [4], прорываясь через тишину и спокойствие города Яньхуэй.

Спокойствие маленького городка длилось целых четырнадцать лет.

***

С головой погрузившись в работу с железной броней, Шэнь И услышал, как кто-то снаружи открыл большие ворота главного входа в поместье. Он поднял голову и тут же схватил меч, снятый со стальной брони.

— Это я, - прошептал Шэнь Шилю.

Шэнь И понизил голос и тихо спросил:

— Все пошло не так, как мы думали, и варвары решили начать раньше?

Несмотря на то, что Шэнь И говорил очень тихо, «полуглухой» Шилю прекрасно услышал каждое слово.

— На борту есть варварские шпионы. На вернувшемся корабле не было наших людей, - уверенно ответил Шэнь Шилю, без остановки двигаясь в сторону своей комнаты.

Подняв руку с мечом, он разрубил кровать пополам. На первый взгляд под ней ничего не было. Но под деревянными половицами была спрятана темная железная броня.

Руки Шэнь Шилю ловко раскрыли пластину на груди стальной брони, и он достал жетон Черного Железного Лагеря. Кусок холодного металла отбросил на его длинные пальцы синюю тень.

Он быстро обернулся. Узкая спина, обычно расслабленная, теперь выпрямилась и напоминала железное копье. Прорывающийся через открытые двери ночной ветер легко развевал его тонкие одежды, точно даже воздух был напуган желанием убивать, которое исходило от Шилю.

— Цзипин.

«Цзипин» — имя, которое никогда раньше не произносилось перед посторонними. Имя, принадлежавшее Шэнь И. В обычные дни эти братья постоянно ссорились из-за бытовых мелочей. Они действительно были очень близки, как настоящие кровные братья. Но когда Шилю назвал это имя, Шэнь И уверенно отступил на шаг назад и быстро встал на колено:

— Ваш подчиненный здесь!

— Они пришли слишком быстро. Мы воспользуемся этим. Я доверяю тебе защиту Его Высочества — четвертого принца. Для начала - выведи его из города.

— Принял!

Шэнь Шилю быстро схватил накидку, меч и, развернувшись, вышел из дома.

Примечания:

1. Люди называют Цимин — утренней звездой, а Чан Гэн — вечерней звездой. Цимин — как метафора восхода солнца, а Чан Гэн — как метафора заката. Слово Lucifer состоит из латинских корней lux «свет» и fero «несу». Люцифером называли планету Венера, видимую только во время утренней или вечерней зари. Чан Гэн также носит одно из значений своего имени — Венера. Люцифер.

В Древнем Китае люди следили за движением планеты Венера. Вечерняя Венера восходит в сумерках — это несчастливый знак. Несчастливая звезда. Цимин — утренняя Венера. Венера по своему влиянию и значению считалась близкой к Марсу, такой же агрессивной и несчастливой планетой, но имеющей более мощное воздействие, чем Марс. Совпадения звезд с Венерой почти всегда несчастливы, приносят войны, горе народу, плохую погоду, гибель посевов.

2. 凤眼 - fèngyǎn - глаза феникса (миндалевидные глаза с приподнятыми кверху наружными уголками), обр. о красивых глазах

3. 尺- chǐ, chě -I chǐ сущ. /счетное слово — чи, китайский фут (мера длины, равная 1/3 метра)

4. 里- lǐ, li - ли (кит. мера длины, равная 0,5 км)

***

Чан Гэн впервые видел такие глаза. Они будто были насквозь пропитаны едкой ржавчиной.

***

В тот день за оборону города отвечал умудренный опытом солдат с фамилией Ван. Половину своей жизни он благополучно потратил впустую, решив отбывать службу в городе в провинции. Впрочем, он вел весьма неплохой для себя образ жизни. Во время затишья он любил как следует выпить молодого вина. Стоило ему пригубить несколько чарок, и старик Ван неизбежно начинал хвастаться и рассказывать небылицы, а историй у него было слишком много. Самая излюбленная — о том, как он когда-то служил старому Аньдинхоу и отправился вместе с ним в Северную экспедицию. Конечно же, никто не знал — правда это или ложь. Но и нельзя было отрицать, что подобный вариант невозможен. В конце концов, старый Аньдинхоу был человеком, которому хотелось есть и пить. Ему, конечно же, нужен был слуга, который позаботится об этом.

Но, каким бы он не был беспечным фантазером, старый Ван никогда не смел пить в день возвращения гигантского змея. В день, когда каждый офицер и солдат, вне зависимости от ранга и возраста, должен был занять положенный ему пост. Все боялись осрамиться.

К сожалению, в жизни так принято, что ты получаешь именно то, чего больше всего опасаешься.

Услышав тревожный сигнал, старый Ван поднял глаза к небу и раздраженно зарычал:

— Это что еще такое?! Этот ублюдок опять все проссал и даже на дату не посмотрел?! Это не тот ли, который, нажравшись вина, любит поприставать к твоей жене? Кто посмел отдать сигнал?! Этот старик, что, решил тут представление устроить?!

В конце темной реки был большой бассейн, окруженный железной оградой. Из-за скорого прибытия гигантского змея проход в бассейн был наполовину открыт. Молодой солдат, ответственный за железные ворота, испугался внезапной тревоги. Не понимая, что происходит, ответственный юноша перепроверил рычаг от ворот.

Железные ворота оставались наполовину открыты, как огромная пасть дракона на носовой части корпуса гигантского змея.

На берегу, вокруг бассейна, собравшиеся для выгрузки с корабля цзылюцзиня солдаты и мужчины, в полном недоумении начали озираться по сторонам. Отвечавший за поступление военных товаров чиновник извлек маленький медный тунхоу, направил его в сторону засуетившихся солдат и в полный голос закричал:

— Вы там что — уснули?! Неужели не видите?! Гигантский змей застрял!!!

Но не успел чиновник закончить, как с палубы гигантского змея раздался мощный выстрел. В небо взмыли густые, искрящиеся клубы дыма, и вслед за ними воздух свирепо пронзила стальная, толщиной с руку, стрела. От удивления толпа зашумела. Стрела взмыла в небо и со свистом пронзила сигнальный горн. Мгновением позже на дозорной башне погасли огни, и в округе воцарилась тишина. После чего — БУМ! — и тишину нарушил оглушающий взрыв.

— Стрела байхун!!!

— Что происходит?! Кто выпустил стрелу?! Там на борту с ума все посходили что ли?!

— Бунт!!! Что они задумали?!

«Байхун» — механический гигантский лук. Его также называют «Белая Радуга». Когда тетива лука натянута, его будет более семи чжан. Лук такого размера можно установить только на очень большие корабли с широкой палубой. Как, например, на гигантском змее. Это смертоносное оружие, конечно же, приводилось в действие не только людьми. Под луком было механическое устройство, работающее на цзылюцзиня. Стрела, выпущенная из такого лука, могла пробить городские ворота толщиной в несколько чжан.

Говорят, когда гигантский змей плывет по небу сквозь густые облака, летящие с него стрелы Байхун подобны божественной каре, падающей на землю стальным дождем, мощь которого не выдерживает даже тяжелая броня.

Все произошло слишком быстро. Старый Ван схватил цяньлиянь [1] вытянул шею, как старая черепаха и пробормотал:

— О нет... Быть беде... Скорее! Доложи господину Лу Дуцзюнь и господину Го! Ну, пошел!

Потухшие крылья гигантского змея внезапно вспыхнули снова. Из-за нехватки цзылюцзиня корабль разразился грохочущим ревом, точно судно было огромным голодным зверем, которого посмели разбудить.

Старый Ван в ужасе наблюдал широко раскрытыми глазами за судном, которое начало медленно разворачиваться.

Облаченные в тяжелую броню солдаты выстроились в ряд. Их железное обмундирование блестело в лучах солнца, отражавшегося от поверхности черной реки. Они выглядели настолько устрашающе, что даже на расстоянии можно было почувствовать их мощь и силу.

Их лидер вышел вперед и поднял защитную маску, обнажив страшное, лицо покрытое шрамами.

Старый Ван пораженно выдохнул: «Какое странное лицо у этого человека... Как он попал на борт гигантского змея?»

Человек со страшным лицом остро улыбнулся, затем поднял лицо к небу и взвыл. Его волчий вой был настолько громким, что заглушил рев машин. Стоявшие позади него воины также подняли головы и завыли следом. Их вой напоминал стаю изголодавшихся волков, раскрывших смертоносные пасти с острыми клыками.

В паникующей толпе кто-то крикнул: «Варвары!»

Слово, ставшее дырой в осиновом улье.

На площади небольшого городишки Яньхуэй собрались люди из десятка соседних городов и деревень. Мужчины и женщины. Молодые и старые. Все теперь напоминали стаю до смерти напуганных антилоп. Они толкались, сбивали друг друга с дороги, переступали через упавших, пытались убежать из этого хаоса и суматохи, не обращая ни на кого внимания, думая только о своих жалких жизнях. Даже офицерские лошади непрерывно фырчали и пятились, когда через них проталкивались люди.

Поднявшись на сторожевую башню, старый Ван схватил длинное острое копье и потянулся им к вершине башни — к «золотому ящику». В ящике был цзылюцзинь, который использовался для освещения сторожки. Старик Ван знал, что делает. Если ему повезет, и он сможет правильно поджечь топливо, то верх сторожевой башни взорвется и станет сигнальным огнем в небе.

Солдат, всю свою жизнь любивший рассказывать небылицы, со всей силы ударил ножом в угол «золотого ящика». Цзылюцзинь начал выливаться наружу. Старый Ван, дрожа от страха, неторопливо достал огниво. Когда вой волков пронесся по небу, вспыхнуло несколько искр, и он протянул свои немощные руки к «золотому ящику».

Часть цзылюцзиня успела вытечь через небольшую щель, но в ящике оставалась еще где-то половина. Хватило всего одной искры, чтобы топливо моментально вспыхнуло. Вентилятор, гоняющий тепло и отвечающий за механизм освещения сторожевой башни, моментально остановился. Из ящика вырвались клубы дыма. Все начало пугающе вибрировать и, казалось, что вся башня вот-вот взорвется.

С корабля послышался новый мощный выстрел. Байхун выпустил еще одну стрелу, и она пронзила грудь старого любителя историй, солдата Ван, мгновенно разорвав его крепкое тело на куски. Сторожевая башня взорвалась и рухнула на землю, подняв столб пыли. Обломки рассыпались повсюду, офицеры и простые люди поспешно кинулись во все стороны.

Горевший на вершине башни «золотой ящик» взлетел в воздух, оставляя за собой дымовой хвост пугающего пурпурного цвета. Ящик вспыхнул и разлетелся в воздухе ярким фейерверком, осветив половину города Яньхуэй. Сразу после взрыва главнокомандующий стражей схватился за тунхоу и изо всех сил закричал:

— Враг напал!!! Варвары пришли!!!

Захваченный варварами гигантский змей начал медленно отрываться от воды в воздух. На землю обрушился дождь из стрел байхун, унося десятки жизней. Люди разлетались во все стороны — без конечностей или голов. Городская кавалерия быстро проскакала по мостовой из зеленого камня, которую еще не успели перекрыть. На одной из башен городской стены артиллеристы одновременно подняли головы и навели оружие на гигантское судно, покачивающееся в воздухе. Трюм, возле которого хранился цзылюцзинь, оказался открыт. Десятки солдат северных племен варваров с волчьим воем спрыгивали с борта корабля.

Весь город был охвачен дымом и огнем. Улицы были залиты кровью. Стая волков ни на мгновение не прекращала свой устрашающий вой.

Человек со шрамами спрыгнул с гигантского змея с высоты более десяти метров. Из-под его железной брони вырывались густые клубы пара. Он приземлился на лошадь прямо за ее всадником. Лошадь не смогла выдержать вес тяжелой брони, и под тяжестью варвара ее передние ноги тут же сломались. Солдат даже не успел среагировать, а варвар уже сжал его шею ладонями, поднял голову и впился в шею солдата острыми зубами. Кровь потекла, подобно маслу из размозженной оливы, и жизнь солдата прервалась. Предводитель варваров громко рассмеялся и с наслаждением проглотил попавшую в его рот плоть молодого офицера.

Стоило варвару свистнуть, как за его спиной тут же появилось пятеро облаченных в тяжелую броню варваров. Сойдя с мертвой лошади и наступив на окровавленный труп офицера, он в сопровождении своих людей направился прямо к дому Сюй Байху.

Военная броня разделялась на два типа: «легкая» и «тяжелая».. По сравнению с тяжелой броней у легкой была лишь малая часть ее преимуществ. Легкой броней, например, пользовалась кавалерия. Воину в легкой броне приходилось полагаться на собственные силы, интуицию и надеяться на удачу. Единственным преимуществом такой брони являлся незначительный вес.

Тяжелая броня обладала совершенно другими качествами. Ее «размер» равнялся росту двух взрослых мужчин. На ее спине был «золотой ящик», в котором содержался цзылюцзинь — он протекал через все суставы, изгибы и конечности тяжелой брони. Ноги владельца такого обмундирования могли без устали преодолевать тысячи ли, а силы в руках было столько, что он спокойно мог бы размахивать сто футовым мечом одной рукой. На талии крепилась взрывчатка. Один солдат в тяжелой броне с легкостью смог бы уничтожить целую армию.

Если в армии была тяжелая броня, войну можно было провести без участия кавалерии, пехоты и флота... Но, к сожалению для многих, такая роскошь была не всем по карману. Тяжелая броня была очень дорогостоящим удовольствием. За несколько часов броня сжигала один ящик цзылюцзиня. Один такой ящик мог поддерживать свет на сторожевой башне в течении двух лет.

Цзылюцзинь был кровью, текущей в жилах нации. За пару золотых на черном рынке не каждый может себе позволить даже партию цзылюцзиня, разбавленного семью или восемью частями примесей.

Даже великая и могущественная нация могла полностью вооружить тяжелой броней только солдат пограничных войск — Черный Железный Лагерь Аньдинхоу Гу Юня.

Возникал вопрос — откуда же у диких варваров столько тяжелой брони?

Только мертвые солдаты знают ответ.

Старая служанка поспешила покинуть поместье Сюй, но не успела даже выйти за порог, как ее тут же поймали варвары и размозжили об стену.

Предводитель варваров ворвался во внутренние комнаты и закричал:

— Ху Гээр! Ху Гээр!!!

Варвары не знали, что «Ху Гээр» — Сю Нян — уже ничего не сможет им ответить.

Предводитель варваров со всей силы выбил резную дверь, ведущую в комнату Сю Нян. Дверь с грохотом разлетелась на несколько частей и рухнула на пол. Непобедимый варвар остановился прямо перед входом в комнату женщины.

В полутемной комнате витали полупрозрачные облачка дыма. От висевшей над кроватью кисточки вдоль пола растянулись длинные тени. На столике для макияжа все было убрано, а на краю стояла открытая коробочка с губной помадой.

Возле кровати, повернувшись к ней спиной, на коленях сидел мальчик. За ним, прикрытое одеялом, лежало тело Сю Нян. Этим мальчиком был Чан Гэн. Услышав треск выбиваемой двери, он инстинктивно оглянулся. Чан Гэн видел, как дикие варвары бесцеремонно ворвались в его дом средь бела дня, но на его сердце не было ни малейших признаков страха. Только теперь он, внезапно сам для себя, понял, почему Сю Нян хотела умереть.

Если эти варвары смогли войти в город, то они несомненно сговорились с Сю Нян. Сюй Байху должен был находиться на гигантском змее, но так как она поддерживала тайную связь с варварами, те наверняка сразу же убили и его. Пусть Сю Нян успешно отомстила за свою страну, но платой за это стало то, что она позволила напрасно погибнуть человеку, который относился к ней с искренней добротой.

Равнодушно посмотрев на появившегося на пороге варвара, Чан Гэн развернулся и медленно поклонился лежавшей на кровати женщине, пока его лоб не коснулся пола. Поблагодарив ее за то, что за все эти годы она не убила его, он окончательно разорвал с умершей все связывающие их нити. Встав с пола, Чан Гэн обернулся к стоявшему у двери предводителю варваров.

Варвар был похож на мощную гору. Чан Гэн же был всего лишь ребенком из плоти и крови. Он казался муравьем, решившим встряхнуть большое дерево [2].

Возможно, мальчик должен был испугаться этого ужасного человека в тяжелой броне, но этого не произошло. Чан Гэн не был самоуверенным мальчишкой, решившим, что сможет противостоять предводителю варваров. Он понимал, что и убежать от мужчины не получится. Почему же Чан Гэн не испытывал чувство страха?

Может, все его страхи появились в тот день, когда он узнал, что в мире есть еще один очень важный человек? Значимый для него человек, носивший имя Шэнь Шилю.

Человек, чье лицо было изуродовано глубокими шрамами, тяжело посмотрел на мальчишку. Внезапно его лицо исказилось в гневе, и он зарычал:

— Где Ху Гээр?!

Взгляд Чан Гэна на секунду задержался на лице варвара, и он ответил:

— Я помню тебя. Это ты привел стаю волков той зимой, намереваясь незаметно убить меня под покровом метели.

Один из варваров, также облаченный в броню, шагнул вперед, пытаясь схватить Чан Гэна, но предводитель поднял руку, приказывая остановиться. Он слегка наклонил голову и неуклюже согнул спину, склоняясь к мальчику ближе — Чан Гэн даже не доставал до его груди — и снова спросил по-китайски, с очень явным акцентом:

— Я спрашиваю тебя — Ху Гээр... Сюй... Сю Нян — где она?

— Она мертва.

Мальчик шагнул в сторону и сдернул одеяло, открыв безжизненное тело, что лежало на кровати. На губах Сю Нян остались следы пурпурно-черной крови. Ее лицо было пугающе белым, как засохший от яда цветок. Все, кроме предводителя варваров, тут же упали на колени и громко закричали от горя.

Ошеломленный предводитель медленно ступил вперед. Несмотря на то, что он двигался не только медленно, но и осторожно, каждый его шаг в тяжелой броне оставлял за собой глубокие вмятины на половицах. Только варвар протянул руку, чтобы опереться о перила резной кровати, как тут же замер, прикинув, что он попросту превратит опору кровати в щепки. Исходящий из спины его брони белый пар начал сгущаться в маленькой спальне. Горящий внутри цзылюцзинь создавал звук, напоминающий тихий вой умирающего зверя. Медленно склонившись, варвар протянул руку и нежно прикоснулся к лицу женщины.

Оно было таким холодным...

Сквозь тишину и звуки горящего топлива внезапно разнесся дикий вой самца, потерявшего свою волчицу. В следующий момент варвар развернулся с такой скоростью, которую не способен уловить человеческий глаз. Из брони резко вырвались новые клубы пара, и механическая рука потянулась к горлу Чан Гэна. Сомкнув пальцы на шее мальчишки, варвар тут же оторвал Чан Гэна от земли и с силой впечатал спиной в стену. Все внутренности подростка будто перевернулись с ног на голову. Терпеть эту боль было невозможно. По стене поползли трещины, а с губ заструилась кровь, падая рубиновыми каплями на железную руку варвара.

С трудом открыв глаза, Чан Гэн встретился с диким взглядом человека, который желал только одного — убивать. Чан Гэн впервые видел такие глаза. Они будто были насквозь пропитаны едкой ржавчиной.

Чан Гэн не знал, есть ли у такого слабого мальчика как он шансы выстоять перед невероятной силой варвара. Но он вдруг почувствовал непреклонное желание сражаться за свою жизнь. Чан Гэн не отводил взгляд и продолжал яростно смотреть прямо в глаза варвара со страшным, исчерченным шрамами, лицом.

Примечания:

1. 千里眼 - qiānlǐyǎn - бинокль; телескоп

2. Идиома — 蚍蜉撼大树 pí fú hàn dà shù lit — муравей, решивший встряхнуть большое дерево.

***

Я — подчиненный Чёрного Железного Лагеря под непосредственным командованием маршала Гу.

***

Юноша и убийца встретились взглядами. Клыки молодого волка еще не обострились, но уже сейчас он испытывал желание жестко разорвать противника в клочья, подобно взрослому самцу волка. Это была его врожденная черта характера. Его темперамент.

Когда люди попадают в смертельно опасные ситуации, внутри них начинается настоящее противоборство. В такие моменты появлялось два типа людей. Первое присуще очень расчетливым людям, действующим из чувства долга, правил морали и честности. Людям, которые будут взвешивать все «за» и «против». Такие личности всегда по-настоящему смелые. Они не ведают страха, их совесть или разум всегда выше подобных чувств.

Второй тип — люди, которые ни о чем не будут думать. Все их поступки будут основаны на инстинктах: злобе и воле к борьбе. Даже если один из них хоть немного будет осознавать, к каким ужасным последствиям может привести каждое их действие, оказавшись вместе, они не смогут сдержать свой пылкий темперамент и будут активно сопротивляться изо всех сил.

Чан Гэн относился ко второму типу людей.

Не только Сю Нян боролась со своей совестью — Чан Гэн тоже испытывал эти чувства. В конце концов, Сю Нян не убила его. Возможно, что половина крови в его жилах принадлежит ее старшей сестре. У Чан Гэна тоже была возможность убить свою «мать», но он не сделал этого. После всего, что между ними было, она все-таки оставалась той, кто его вырастил.

Чан Гэн не отводил глаза, пронзая острым взглядом изуродованное шрамами лицо варвара. Разгневавшись, чужеземец поднял огромный кулак, собираясь спустить с мальчишки шкуру.

В этот же момент со стороны двери раздался нечеловеческий вопль и через комнату, ломая всю мебель своим телом, пролетел стоявший на страже варвар.

Из образовавшейся в стене дыры в темную комнату ворвались яркие солнечные лучи. Услышав леденящий кровь в жилах крик, Чан Гэн прищурился и попытался хоть что-то разглядеть сквозь ослепляющий свет. Сжимавшая его горло рука в миг была безжалостно отрезана. Но мальчик не успел упасть на пол — он почувствовал, как его кто-то нежно, насколько это было возможно, обнял. По ощущениям, этот «кто-то» был в такой же железной броне, что и варвары.

Во дворе учителя Шэнь стояло несколько демонтированных частей железной брони. Механики не могли позволить простым людям заниматься ремонтом столь дорогостоящей брони. Даже такой влиятельный человек, как Сюй Байху, не смог бы получить разрешение.

Как-то раз к механикам попала тяжелая броня, которую было уже невозможно восстановить. По правилам ее требовалось отнести на Генеральский холм. Учитель Шэнь воспользовался своими связями и тайно присвоил броню себе. С присущим ему одному энтузиазмом, Шэнь И понемногу разбирал ее. Когда к нему заглядывал Чан Гэн, учитель Шэнь подолгу рассказывал подростку про внутреннее и внешнее устройство тяжелой брони, изношенной и переломанной за долгие годы .

Чан Гэн помнил почти все наставления учителя Шэнь. Помнил о преимуществах, которые даровала людям такая броня: стоит кому-то надеть тяжелую броню, как он сразу получает мощь, сравнимую с силой многотысячной армии. В его власти сокрушать стены, сбивать с ног кавалерию. Мальчик помнил, что, зная основы использования тяжелой брони, даже ребенок сможет использовать ее.

Поднять гору — не самая сложная задача. Ведь было кое-что еще...

Сильнейшим воином в тяжелой броне становился тот, кто мог пропустить тончайшую нить через ушко иглы для вышивания.

Железная броня незнакомца отличалась от брони варваров. Она была немного тоньше, светлая и не такая блестящая. Его тяжелая броня была темной и совершенно невзрачной.

Осторожно похлопав Чан Гэна по спине, человек в тяжелой броне уложил мальчика на плечо и приглушенно сказал:

— Не бойся.

Исходивший из-за железной маски голос был немного искажен. Чан Гэн повернул голову назад, задумчиво уставившись на плотно прикрытую маску.

Когда варвары сообразили, что произошло, они ворвались в дом подобно рою пчел, быстро окружив мальчика и человека, державшего его. Во главе кольца варваров стоял их лидер с кровоточащей отрубленной конечностью. Незнакомец в тяжелой броне осторожно прижал Чан Гэна чуть ближе к плечу одной рукой, а другой — крепко сжал железный «прут», из которого медленно поднимались непроглядные клубы пара. Каждое его движение было таким быстрым, что мальчик не смог понять — действительно ли оружием этого человека была эта потрепанная железная палка?

Изуродованное лицо варвара покрылось холодным потом и от злости посинело. Он осторожно отступил на два шага назад и прошипел:

— Черная броня... Гэфэнжэнь [1]... Ты один из тех чернокрылых демонов!

Понимание того, о ком говорил варвар, пришло к Чан Гэну не сразу. Но тут его спина резко напряглась — чернокрылый демон! Правильно! Четырнадцать лет назад, когда во время Северной экспедиции Черный Железный Лагерь ворвался на земли варваров в северных степях. Они наступали подобно черному урагану. Тогда-то негодующие и перепуганные варвары и прозвали их «чернокрылыми демонами».

Человек в черной броне не обратил на это никакого внимания и хладнокровно напомнил Чан Гэну:

— Держись крепче.

Предводитель варваров закричал и бросился прямо на них. Еще четыре хорошо обученных варвара бросились вслед за ним. Со всех четырех сторон посыпались смертоносные удары мечами. Под ногами незнакомца в черной броне вспыхнуло темно-фиолетовое свечение. Выпрямив спину, он ловко проделал несколько трещин в потолке и тут же запрыгнул на полуразрушенную крышу дома Сюй. Найдя устойчивое положение, мужчина устроил Чан Гэна на левом плече. Но его правая рука двигалась с нечеловеческой скоростью. Железный «прут», зажатый в ней, был похож на иллюзию. Глаза Чан Гэна расширились: он увидел то, чего не замечал раньше — на кончике железного «прута» было острое лезвие. Он видел, как клинок, подобно весеннему граду, обрушился ударами вниз, не оставляя варварам ни единого шанса на спасение. Стоило незнакомцу нанести точный удар в грудь нападавшего, как воздух неизменно начинал просачиваться в золотой ящик на груди железной брони варвара — цзылюцзинь мгновенно взрывался, разрывая гигантские железные доспехи на мелкие кусочки.

Горячая кровь окропила лицо Чан Гэна. Он всеми силами старался держать себя в руках и не отводить взгляд, крепко цепляясь пальцами за плечо черной брони.

Это был... легендарный Черный Железный Лагерь, в силах которого было уничтожить тысячи воинов, преодолеть любую из преград, что покажется на их пути...

Варваром ничего не оставалось, кроме как признать превосходство противника. Нападать на воина в черной броне поодиночке было совершенно бессмысленно. Варвары переглянулись. Неккоторые из них, выбравшись наружу, рассредоточились по крыше дома. Один бросился к ногам человека в черной броне, намереваясь перерезать сухожилие. Второй, перекрывая путь к отступлению, замахнулся мечом на голову воина. Третий нацелился прямо на золотой ящик в самом центре черной брони.

Варвар с изуродованным лицом и отрубленной рукой сделал более десяти шагов назад. Подняв мощную руку, он раскрыл отсек, размещенный в поручах брони. Внутри него покоилась стрела, наконечник которой уже был нацелен прямо на Чан Гэна, так доверчиво цеплявшегося за плечо человека в черной броне.

Эти варвары все делают вместе с самых ранних лет — охотятся, окружают, убивают. Их командной работе не было равных.

Воздух отравила неутолимая прихоть — убить. Казалось, можно было даже почувствовать, как у варваров от злости волосы на голове встали дыбом.

В попытке разглядеть «прут» в руках человека в черной броне, Чан Гэн, наконец, ясно увидел, как работает этот оружие. При движении на высокой скорости, из конца длинного железного «прута» вытягивалось лезвие длиной в три-четыре чи [2], непрерывно выплевывая молочный пар. Воину не требовалось прикладывать усилий, чтобы лезвие продолжало двигаться с максимальной скоростью, вращаясь по кругу и напоминая ужасающую мясорубку.

И тут Чан Гэн почувствовал под ногами землю. Человек в черной броне быстро опустил его с плеча и, согнувшись над мальчиком, тут же крепко прижал сильной железной рукой к груди.

Чан Гэн был потрясен — не считая веса человека, только одна тяжелая броня должна была весить сотни фунтов. После того, как он принял это положение, весь их вес уйдет в нижнюю часть спины человека в броне. Не сломает ли он спину?

Крепко прижимая к себе Чан Гэна, воин быстро спрыгнул с крыши и очень аккуратно повернулся в воздухе, избегая направленной в голову мальчика стрелы.

Движения клинка Гэфэнжень было похоже на тонкие линии света. Каждый его взмах был быстрым и точным, поражая противников — расправившись с одним, он и тут же рассекал ноги второму. Механизм внутри щитка на ногах выпустил белый пар, толкая тяжелую броню вперед. В мгновение ока воин и Чан Гэн пересекли более десяти чжан [3].

Человек в черной железной броне мог бы с легкостью расправиться с варварами, но у него в руках был Чан Гэн. Возможно поэтому он решил отступить.

— Для начала я выведу тебя из города, — спокойным, ровным тоном сказал человек в черной броне. — Тут слишком опасно. И твоя мать... Пожалуйста, держись.

Чан Гэн крепче прижался к нему. Некоторое время он помолчал, но потом нашел силы сказать:

— Моя мать выпила яд и покончила с собой. Она и до этого общалась с варварами. Возможно, что она — их шпион.

Человек вброне ничего не сказал. Похоже, что услышанное его даже удивило.

— Вы спасли сына варвара. Эту партию вы проиграли...

Чан Гэн сделал паузу, затем уверенно закончил:

— Учитель Шэнь.

За ухом человека в броне со свистом вылетело небольшое облачко белого пара. Черная железная маска поднялась, открыв лицо Шэнь И.

— На корабле Северного Патруля произошло восстание, — сказал Шэнь И. — Сначала я подумал, что предателем был брат Сюй. Но теперь я понимаю, что самоубийство Сю Нян было связано с раскаянием, которое она посвятила своему мужу. Он стал жертвой ради страны, но он не знал об этом до последнего вздоха. Ты должен... с честью принять эту потерю.

— Похоже, что вы и так все знали... — прошептал Чан Гэн. — Кто же вы на самом деле?

— Я — подчиненный Черного Железного Лагеря под непосредственным командованием маршала Гу.

Это было похоже на сон... В голове мальчика никак не могли уложиться события этого дня. Не прошло и часа, как он узнал, что Сю Нян не была его родной матерью. Она — шпион варваров! А теперь он еще узнает, что учитель Шэнь — человек, который все эти годы обучал его, Шэнь И — сосед и тот, чьи руки всегда были в машинном масле — генерал Черного Железного Лагеря!

Тогда... Кем все-таки был Шилю?

Чан Гэн грустно улыбнулся. Даже если ему сейчас кто-то скажет, что его ифу — это маршал Гу или сам Император — он не удивится.

— Почему генерал маршала Гу прячется в этом городе, так далеко от столицы?! Почему вы спасли сына варварской женщины?! — задав эти два вопроса, Чан Гэн понял, что он начал терять над собой контроль.

Он хотел было закрыть рот, но у него остался еще один невысказанный вопрос:

— Где Шилю?

Чан Гэн почувствовал, как его сердце сжалось от тоски. Все уже и так произошло! Все карты раскрылись! Но... Он продолжал переживать за Шилю. Чан Гэн полностью осознавал, что его маленький ифу — кто-то особенный, просто прячущийся под маской простолюдина и бездельника. Мальчик переживал, что Шилю плохо видит и слышит. Вдруг его ранят!.. Сможет ли он найти убежище, чтобы переждать эту бурю? Чан Гэн даже успел подумать о том, почему к нему на помощь пришел учитель Шэнь. Почему не Шилю?

Воздух по-прежнему заполнял шум из разъяренных воплей и предсмертных криков. Гигантский змей накрыл Яньхуэй своей тенью. Стрелы Байхун обрушивались на город подобно дождю Преисподней, разнося здания в щепки, оставляя за собой волны пыли, дыма и грязи. Огонь отгорящих домов быстро распространялся по всему городу.

Шэнь И взял мальчика на руки и крепко прижал к себе, уклоняясь от летящих в их сторону стрел.

— Ваше Высочество, прошу, держитесь крепче.

Чан Гэн изумленно спросил:

— Как вы меня назвали?..

Шэнь И спокойно ответил:

— Четырнадцать лет назад, когда Его Величество патрулировал южные границы, императорская супруга была беременна. Оставшись во дворце совсем одна, она стала жертвой заговора, заготовленного некогда верноподданными Его Величества. Верные слуги и ее сестры помогли ей бежать, и она отправилась на юг. По пути к супругу она была поймана мятежниками. Императорская супруга была очень слаба, и среди всего этого хаоса и безумия она рисковала жизнью, чтобы подарить жизнь Вашему Высочеству. В итоге... Она никогда не сможет увидеть вас... Младшая сестра императорской супруги забрала Ваше Высочество и сбежала. С тех пор императорский двор не знал ничего о вашей дальнейшей судьбе. Последние несколько лет Император тайно отправлял бесчисленное количество людей на ваши поиски. Он всегда думал, что Ваше Высочество уже встретили свою смерть, но три года назад появилось несколько незначительных следов. Его Величество отправил нас сюда, чтобы вернуть вас домой, — Шэнь И на секунду замолчал. — Нам было запрещено раскрывать наши личности Вашему Высочеству. Прошу, простите нас...

Чан Гэн не знал — смеяться или плакать. Ему показалось, что масло попало в мозг учителя Шэнь. Потому что в этой истории было столько противоречий. Если верить его словам, то получается, что Сю Нян была младшей сестрой императорской супруги. Это что тогда получается, что и императорская супруга тоже была варваром?

Кроме того, если сам Император отправил людей на поиски ребенка — почему он отправил только двух человек? Даже будь Император крайне беден, ни для кого не было секретом, что на службе у императорского двора было множество чиновников и военнослужащих — как он мог отправить только двух человек? И почему целых два года эти двое так старательно скрывали свои личности?

Эти невероятные ребята из Черного Железного Лагеря спокойно жили по соседству, как будто не знали, кто такая Сю Нян и что она тайно общалась с варварами... Почему же они не остановили ее?

Чан Гэн резко сказал:

— Вы ошибаетесь!

— Ваше Высочество...

— Вы нашли не того человека!

Чан Гэн чувствовал себя настолько измотанным и ослабленным, что ему попросту уже не хотелось спорить с этими людьми. Они только и могли, что лгать!

— Отпустите меня! Я всего лишь ублюдок, рожденной от союза варварской шлюхи и бандита! И я не тот, кого должны спасать генералы Черного Железного лагеря, рискуя своей жизнью! Не они! И не мой ифу!

От слов мальчишки у Шэнь И перехватило дыхание. Он почувствовал, что восемьдесят процентов сказанных слов Чан Гэна были направлены на Шэнь Шилю. Мальчик настолько сильно запутался, что направил свой гнев не на того человека.

Шэнь И осторожно прижал бьющего по броне ногами мальчика к себе чуть крепче.

— Простите неучтивому солдату его дерзость — но мизинец вашей правой ноги слегка согнут, как и у Его императорского Величества. Без сомнений — это родословная дракона.

На сердце Чан Гэна становилось все холоднее и холоднее.

Он отлично помнил, что родился он с совершенно нормальными ногами. А палец у него искривлен потому, что в раннем детстве его сломала Сю Нян. Она не обратила внимания на его крики и слез. Сломав мизинец, она перевязала его каким-то женским методом, чтобы сохранить это уродство навсегда.

Чушь собачья... Родословная дракона... Неужели и тут ему лгали?

Примечания:

割风刃 - Гэфэнжэнь - рассекающий ветер клинок

一尺 - (мера длины) один чи. Составляет 1/10 чжана и в свою очередь состоит из 10 цуней. Примерно 33,3 см.

丈 - zhàng - сущ. /счетное слово - чжан (китайская сажень, равна 3,33 метра)

***

Похоже, Сю Нян оказалась права — он был монстром

***

Чан Гэн услышал крики. Голоса показались ему уж больно знакомыми. Повернув голову, он увидел несколько крюков с насаженными на них головами свиней. И среди них на свободный крюк нанизали голову мясника Гэ. Под разрушенной стеной дома семьи Гэ лежало раздавленное тело жены мясника. Её лицо было синюшным — минуту назад она задохнулась и умерла. Отчаянные крики Гэ Пансяо продолжали доноситься откуда-то издалека. И тут Чан Гэн понял, что сам себя загнал в ловушку. Он понимал, что у него не осталось сил, чтобы заботиться о ком-то. Он мысленно говорил себе: «Кажется, это Гэ Пансяо из семьи мясников...»

Шэнь И продолжал без остановки идти вперед.

И тут Чан Гэн выкрикнул:

— Постойте!

— Этому подданному было приказано защищать Ваше Императорское Высочество и вывести его из города. О задержках не может быть и речи, — голос из-за железной маски был холоден, подобно погруженному в лед металлу.

Чан Гэн ошарашенно уставился на Шэнь И.

Ветер со свистом пронесся мимо его ушей, а по позвоночнику скатился липкий, холодный пот. Касаясь чёрной железной брони в любом её месте, мальчик чувствовал, что железо оставалось таким же холодным, как и браслет на его запястье.

Гэ Пансяо всегда вел себя, как обычный избалованный ребенок. Он улыбался, показывая все свои зубы. Да и сам по себе он был немного чудным. Но в этом городе не было ни одного человека, который не любил бы этого шустрого мальчишку.

Чан Гэн тихо спросил:

— Он ведь... ваш ученик?..

Разве в глазах Шэнь И эти ученики, проводившие с ним целые дни напролет, не были всего лишь прикрытием этой двухлетней императорской миссии? Верно. Чем этот маленький городок Яньхуэй на самом деле был для двух великих личностей из Чёрного Железного Лагеря?

Кем же для них тогда был обычный ребенок из семьи мясника?

В этом мире жизнь одних людей стоила дороже жизни других. Если жизнь одного человека ничего не стоит в сравнении с жизнью того, у кого есть все, это не значит, что он не заслужил любви.

Шэнь И, конечно же, не был таким же холодным, как его доспехи. Сейчас же он был один, и именно поэтому должен был правильно расставить приоритеты, чтобы не совершить ошибки, исполняя приказ.

Западные земли понесли серьезные потери и сдались под власть Черного Железного Лагеря, собравшего там свои лучшие силы. Гу Юнь мог позволить себе перебросить сюда лишь небольшую их часть. После двух лет плетения сетей требовалось сделать всего один точный ход и вытащить эту большую рыбу. Если всё пойдет по плану, то они смогут добиться долгожданного мира и стабильности для северной границы. В противном случае все их усилия будут напрасны.

Всё это было так сложно для понимания — как Шэнь И сможет объяснить суть ребенку всего в двух словах?

И тут он, со всей серьезностью, сказал:

— Ваше Высочество, прошу, простите меня!.. Ваше Высочество!

Но Шэнь И не был готов к тому, что задумал Чан Гэн. Стоило ему отвлечься, как мальчик наклонился и коснулся замка на локте железной брони.

Тяжелую броню из Черного Железного Лагеря так просто, конечно же, не открыть. Но Чан Гэн успешно немного раздвинул пластины на бронированной руке.

Впервые Чан Гэн увидел настоящую тяжелую броню. Он никогда раньше не понимал различие между этими искусными доспехами и ржавым барахлом, что использовали солдаты для обороны города. Если кто-то и решит подобраться к облаченному в тяжелую броню солдату, чтобы схватиться врукопашную, то тот, кто находится внутри, может открыть замок, и тогда сила вырвавшегося пара обратит смельчака в суповой набор, ведь сила и напор вырвавшегося пара способны сломать даже большое дерево.

Чан Гэн воспользовался замешательством Шэнь И, быстро высвободился и ловко спрыгнул с его плеча. Отойдя на пару шагов от своего учителя, Чан Гэн хмуро посмотрел на него:

— Я не «Его Высочество», — его лицо было мрачнее черного железа брони. — Мои пальцы — тоже не «пальцы дракона». Это уродство, которое мне подарила моя «мать», воспользовавшись обломком фарфора. Если она действительно связана с королевской семьей, возможно ее истинная цель — создать подделку, чтобы испортить императорскую родословную. Генерал так торопится — похоже, что у вас есть другие, более важные обязательства. Я не боюсь смерти. И я не собираюсь красть личность члена императорской семьи. Надеюсь, что я открыл вам глаза, и теперь все встало на свои места. Впредь можете не беспокоиться за меня — я не смею вам мешать.

Шэнь И с недоумением посмотрел на мальчика перед собой.

Чан Гэн больше ничего не сказал, перепрыгнул через стену и побежал на голос Гэ Пансяо.

В таком маленьком городке заметить фигуру в черной железной броне не составит труда, поэтому группа варваров быстро окружила Шэнь И, провожающего удивленным взглядом Чан Гэна. Юношу это уже не волновало. Он продолжил бежать в сторону крика, но, даже отбежав достаточно далеко, он все еще мог видеть бой между варварами и этим искусным воином из Чёрного Железного Лагеря. У варваров не было и шанса на победу.

Теперь-то Чан Гэн понимал, что в сказках о противостоянии Черного Железного Лагеря и варваров из северных степей история была немного преувеличена. Говорили, что тогда через степь пронеслось сорок человек в черной железной броне. Но, похоже, что это было не совсем так.

Совершенствование и оттачивание мастерства в боевых искусствах на протяжении многих лет оказались не напрасными. Чан Гэн проворно пересек несколько улиц и перепрыгнул через стену небольшого дворика дома Гэ. Когда он оказался внутри, то увидел, как варвар пробивает дыру в груди старого солдата, отвечавшего за охрану города Яньхуэй. Бывалый солдат, не издав ни единого звука, с грохотом упал на землю, беспомощно глядя в небо и встречая свой конец.

В углу разрушенного дома, схватившись за голову, сидел напуганный и запыхавшийся Гэ Пансяо.

Чан Гэн увидел, как в нескольких чжан от его ног, из рук варвара выпал меч старого солдата. Воспользовавшись тем, что варвар стоял к нему спиной, Чан Гэн ловко сделал выпад вперед и схватил оружие. Из рукояти меча вылетела тонкая струя пара. Похоже, что в прошлом оружие принадлежало владельцу легкой железной брони. Но этот меч, к сожалению, долго не ремонтировали, и было непонятно, можно ли вообще его использовать.

Заметив непонятное движение за своей спиной, варвар мгновенно обернулся. Но выглядело это крайне неуклюже. Было видно, что варвар не умеет обращаться с железной броней. Гэ Пансяо от удивления разинул рот.

Чан Гэн умело выкрутил паровой регулятор в рукояти стального меча. Острый клинок тут же начал грохотать и вращаться по кругу. В воздухе повис запах горячего металла. Сколько же деталей в этом мече было сломано?

Чан Гэн больше не мог держать себя в руках и, закричав, он нанес удар по большому дереву, растущему близко к нему. Хоть этот лязгающий меч и напоминал лишь груду бесполезного и переломанного металла, он с легкостью разрубил дерево. Варвар не успел и глазом моргнуть, как огромное, размером с целый дом, дерево тут же упало прямо на него.

Чан Гэн сердито закричал на Гэ Пансяо:

— Почему ты не убегаешь?!

Лицо Гэ Пансяо было покрыто соплями и слезами. Он громко заголосил:

— Старший брат!!!

Варвар, на которого внезапно обрушилась яблоня, яростно зарычал и разрубил ее пополам, отбросив обломки в сторону. Налитыми кровью глазами он смотрел на детей перед собой, словно разъяренный бык.

Чан Гэн понимал, что ситуация становится только хуже, и он вынужден немедленно вступить в бой.

Глубоко вздохнув, Чан Гэн чуть наклонился вперед, расправил плечи, крепко сжал меч в руках и принял боевую стойку.

Жаль, что то, насколько твердо он стоял на ногах, оказалось совершенно бесполезно. Услышав странный треск, Чан Гэн испуганно замер. Протрещав еще дважды и изрыгнув клубы черного дыма, меч в его руках замер, и теперь толку от него было, как от быка молока.

Гэ Пансяо мелко задрожал:

— Это... Это...

— Сиди тихо! — прошипел Чан Гэн в его сторону.

Гэ Пансяо не зря называли сообразительным. Он мгновенно превратился в безобидную фрикадельку и отполз подальше в угол, совершенно не мешая своему старшему братику.

Варвар вновь яростно зарычал. Он поднял два огромных кулака и приготовился разнести этого несносного мальчишку на куски. Чан Гэн ловко увернулся от мощного удара, направленного точно в его голову. И тут юноша мгновенно метнулся к телу погибшего солдата. Быстро опустившись перед ним, он с максимальной скоростью стянул с ног мужчины стальные поножи.

В сторону мальчика полетел очередной удар. Но только ветер коснулся его волос, как Чан Гэн, крепко прижав к груди поножи, ловко перекатился под небольшим отверстием в стене. Оказавшись в безопасности — пусть и ненадолго — не заботясь о том, правильно ли он надевает поножи, Чан Гэн зафиксировал их на ногах.

Раздался грохочущий шум: хрупкие стены дома простолюдина не выстояли против силы варвара, одним ударом разрушившего их. На землю тут же посыпались обломки и битые кирпичи. Из стальных поножей вылетело несколько струек пара — в них оставалось еще немного цзылюцзиня. И в самый решающий момент протекторы на ногах Чан Гэна отбросили все его тело на три чжан вперед.

Чан Гэну на секунду показалось, что он сейчас взлетит в воздух.

Он впервые примерил часть брони — не считая железного браслета, покоившегося на его руке.

В ситуации, когда секунды играли решающую роль, Чан Гэн, балансируя на тонкой грани между жизнью и смертью, очень старался сохранить равновесие. Он отчаянно схватился за угол обрушенной стены внутреннего двора семьи Гэ.

Гэ Пансяо крикнул Чан Гэну:

— Будь осторожен!

Варвар яростно стряхнул со своей брони пыль и обломки кирпичей. Его железная броня издавала невыносимый скрежет. Пар под его ногами напоминал густое облако. Варвар был крайне удивлен, что не может победить какого-то ребенка. Убрав железные кулаки за спину, варвар позволил броне на его груди трансформироваться, и на Чан Гэна нацелилась темная взрывчатка, призванная покончить с ребёнком одним быстрым выстрелом.

Чан Гэн всё еще не научился мирно сосуществовать с этой парой Фэн Хо Лунь [1] под ногами.

Услышав раздражающий гудящий звук, Чан Гэн инстинктивно бросился бежать. И тут он почувствовал спиной палящие волны жара. Прямо на его голову посыпался песок, да с такой силой, будто на него обрушился дождь из стальных гвоздей. Мальчик только и успел, что защитить свое лицо и голову поломанным мечом.

Железная броня Центральных Равнин не предназначалась для установки взрывчатки непосредственно на груди. Мощная отдача от взрыва была способна раздробить человеческие кости. Только варвары с их естественной и неукротимой силой могли додуматься до подобного.

Поговаривали, что причина, по которой три основные фракции Черного Железного Лагеря смогли победить восемнадцать варварских племен в тот год, была в том, что варварские племена были недостаточно развиты и еще не открыли для себя производство железной брони.

Теперь никто не знал, где и как они достали такое огромное количество тяжелой брони. Учитывая бесконечные потоки цзылюцзиня под их растянувшимися на тысячи миль степями, позволили бы они людям с Центральной равнины доминировать над собой, как над овцами?

Это всё слишком ужасно... Но сейчас Чан Гэну было явно не до подобных размышлений.

Когда учитель Шэнь... Генерал Шэнь учил его уходу за железной броней, он случайно упомянул, что в броне не так уж и много места для установки подобного взрывного устройства и что охлаждающая трубка может не справиться с такой нагрузкой.

Чтобы человек в броне не спекся заживо, каждый раз после использования взрывного устройства требовалось некоторое время для охлаждения доспеха. На это время механизм запуска железной брони автоматически блокировался.

Следовательно, у Чан Гэна было немного времени в запасе, чтобы сбежать.

Варвар закричал на ломаном языке жителей Центральной Равнины:

— Беги, до смерти напуганный ничтожный червь! Беги!!!

Глаза Чан Гэна потемнели. Он скользнул по стене одним быстрым движением и резко повернулся, чтобы броситься навстречу варвару, преследовавшему его на высокой скорости в тяжелой броне.

Тот был застигнут врасплох. Он не ожидал, что какой-то мальчишка будет таким мужественным. Варвар инстинктивно развернулся и воспользовался длинным мечом, чтобы остановить Чан Гэна. Тяжелая броня была почти в два раза выше мальчика — естественно, что под ногами варвара было слепое пятно. Чан Гэн упал на спину и скользнул по земле. Стальная защита на ногах терлась о гравий на земле, и от нее во все стороны разлетались скопы искр.

Чан Гэн ловко увернулся от мощного удара варвара и, оказавшись за его спиной, нанес удар своим подобием меча. Разбойник инстинктивно увернулся. В этот момент Чан Гэн вытянул руку и дернул пряжку на своем железном браслете. Сючжун Сы вылетел в мгновение ока, подобно ядовитой змее, разрубая тяжелую броню так, словно та была арбузом.

Чан Гэн ошеломленно замер. Удача оказалась на его стороне. Он не ожидал, что железный браслет, который ему подарил Шэнь Шилю, окажется таким невероятным оружием, а не какой-то бесполезной игрушкой.

Сю Чжун Сы пробил «золотой ящик» на тяжелой броне варвара, и тот моментально замер. Чтобы предотвратить взрыв, вызванный утечкой цзылюцзиня, тяжелая броня активировала механизм самозащиты — все суставы от рук и до спины были мгновенно заблокированы.

Если бы в тяжелой броне оказался человек, способный здраво мыслить — он спокойно мог бы выбраться и закончить начатое — убить врага. Ведь даже без тяжелой брони человек внутри оставался варваром с явным преимуществом в силе и росте перед двумя маленькими мальчиками.

Но очевидно, что варвары, пусть и заполучившие тяжелую броню, так и не научились работать с этим железным монстром. Когда тяжелая броня остановилась, варвар внутри растерялся и вместо того, чтобы спокойно покинуть её, решил воспользоваться грубой силой, пытаясь сорвать механический замок.

Вот только... Как человеческое тело из плоти и крови, даже если оно и создано самим Богом, способно противостоять силе тяжелой брони?

В конечном счёте, варвар потерял равновесие и упал на траву.

Чан Гэн воспользовался этой возможностью, чтобы окончательно покончить с ним. Он, не колеблясь в своём решении, шагнул вперед. Стальная защита на его ногах запустила максимальную мощность. Он прицелился в «золотой ящик», расположенный рядом с взрывчаткой, и со всей силы опустил ногу прямо на него.

Даже если поножи были не самого лучшего качества, Чан Гэн все еще мог раздавить камень высотой в три цуня: по «золотому ящику» тут же побежали трещины.

Тем не менее, сразу после удара по жесткой броне стальная защита ног Чан Гэна также была уничтожена. В свой удар он вложил слишком много сил, и отдача вышла непредсказуемо мощной. Одна нога тут же отозвалась дикой болью, да так, что Чан Гэн не смог ею даже пошевелить. Сломана она или нет — он не знал.

Стиснув зубы, юноша с трудом перенёс вес на вторую ногу. Но стоило ему сделать всего лишь шаг, как «золотой ящик» на груди тяжелой брони взорвался, разорвав варвара и броню на мелкие кусочки. На лицо Чан Гэна неизбежно брызнула кровь и то, что когда-то звалось «варваром». Чан Гэн равнодушно стер грязь с лица, и теперь, когда в воздухе повисло зловоние смерти, сердце Чан Гэна больше не ведало страха.

Похоже, Сю Нян оказалась права — он был монстром.

В этот мрачный момент Гэ Пансяо проявил свое остроумие. Хотя он дрожал всем телом от страха, его мозг ещё неплохо соображал. Он сказал Чан Гэну:

— Старший брат, давай найдем укрытие. Я отведу тебя в погреб отца!

Чан Гэн сделал всего один шаг, но нестерпимая боль в ноге заставила его вскрикнуть и упасть. Увидев это, Гэ Пансяо тут же бросился к нему. Он был еще таким юным, но его большое и мягкое тело колыхалось, пока он бежал. От короткой пробежки Гэ Пансяо почти сразу запыхался. Но даже когда у него перехватило дыхание, он все равно заговорил, решив дать Чан Гэну свою клятву верности:

— Старший брат, они убили мою мать и моего отца, а ты — спас меня! С этого момента я буду всегда следовать за тобой! И я буду делать всё, о чем ты меня попросишь! Давай убьем всех этих варваров!.. — и тут его голос сорвался. Мальчик зарыдал.

У Чан Гэна не осталось сил, и он выронил сломанный меч, позволив ему упасть на землю с громким звоном. Мышцы била мелкая дрожь, но он изо всех сил постарался улыбнуться и пошутить над Гэ Пансяо:

— Почему я постоянно спасаю тебя? Чтобы сэкономить в голодный год, а потом — съесть?

Гэ Пансяо жалобно всхлипнул:

— Я могу хотя бы вымыть твои ноги...

Чан Гэн внезапно услышал зловещий щелкающий звук. Он быстро спохватился и шикнул на Гэ Пансяо:

— Тшш!

Но Гэ Пансяо продолжил:

— Моя мама всегда говорила, что я очень хорошо мою ноги. Когда я мыл ноги отцу, они были даже белее паровых булочек...

И тут мальчик наконец замолчал. Он в ужасе замер, а затем сделал два робких шага назад.

В конце узкой тропинки появился варвар в тяжелой броне серебряного цвета...

Примечания:

1. Колесо из ветра и огня. В мифологической истории «Фэншэнь Яньи», Бессмертный Тайи дал Нэчже ветровое колесо и огненное колесо, которые помогали ему летать.

ПОСМОТРИТЕ НЭЧЖУ И ВСЕ ПОЙМЕТЕ

***

"Ваш подданный Гу Юнь с опозданием прибыл на помощь".

***

Губы и десны Чан Гэна продолжали кровоточить. Закрывая рот, он чувствовал сладковатый запах крови.

Гэ Пансяо пробежал всего несколько шагов и уже начал задыхаться. Тем не менее этот полненький мальчик прекрасно осознавал свои возможности. Он вцепился в рукав Чан Гэна холодными и липкими от пота руками. Чан Гэн же, со своей врожденной чистоплотностью, не одернул руку. Двое маленьких детей напоминали сейчас двух крохотных зверят, которым некуда было бежать, и они были вынуждены обнажить свои молочные клычки.

Человек в конце тропинки потянулся руками к защитной маске, чтобы поднять ее на лоб, раскрывая красивые черты худого, с впалыми щеками, лица.

В его глазах мелькали тень Центральной Равнины, простирающейся на тысячи миль. Когда он бросил на Чан Гэна взгляд, в его глазах читались крайне спутанные эмоции. Эмоции, выражавшие легкую тоску, смешанную с чувством гордыни, проявляющуюся в сострадательном взгляде.

Как жаль, что это сострадание длилось недолго. В конце концов, этот человек был охвачен глубокой ненавистью. Оно напоминало беспредельную красную нить, захороненную в Больших снегах за стенами Гуаньвай. Не успеешь и глазом моргнуть, а от нее не останется и следа [1].

Рев тяжелой железной брони раздавался вновь и вновь, и все больше и больше варваров в сверкающих доспехах приземлялись позади человека. Вскоре их стало больше двадцати.

Позади мальчиков внезапно поднялся сильный ветер. Чан Гэн настороженно обернулся, и тут его плечо мягко сжала чья-то рука. Прямо за их спинами, в темной броне стоял Шэнь И. Все его обмундирование было покрыто кровью, отчего оно стало еще темнее.

Гэ Пансяо ничего не знал о случившемся в доме Сю Нян. Он так широко раскрыл глаза, что, казалось, они вот-вот выскочат:

— У... Учитель Шэнь?!

Чан Гэн отвернулся и сплюнул кровь.

— Это Генерал Черного Железного Лагеря, подчиненный Аньдинхоу. Не будь так груб.

Язык Гэ Пансяо внезапно заплелся, как веревка, и все его жирное, мясистое тельце задрожало. Он, заикаясь, воскликнул:

— Ань-Ань-Аньдинхоу?!

Шэнь И поднял руку в извиняющемся жесте, направленном в сторону Гэ Пансяо.

Его запятнанная кровью рука была такой же большой, как голова маленького мальчика. Гэ Пансяо инстинктивно дернул шею назад, но железная рука мужчины лишь едва прикоснулась к его затылку. Это прикосновение было даже мягче, чем упавшее на голову перо - ни один волос не был поврежден.

Твердо встав надежной защитой перед мальчиками, Шэнь И обратился к человеку в конце тропинки:

— Я слышал, что у предводителя восемнадцати племен "Небесных Волков" - короля Гэ Ту - есть талантливый сын по имени...

Человек холодно закончил за Шэнь И:

— Цзялай. На вашем языке, жителей Центральной Равнины, это означает "восхитительный".

— Приветствую вас, принц Инхо! - Учитель Шэнь, опираясь на Гэфэнжень, медленно поднял к груди кулак, приветствуя принца согласно этикету человеческих племен.

Второе имя Принца Варваров - Инхо. Инхо - согласно традиционной китайской астрологии - планета Марс.

Принц-варвар потребовал:

— Демон-ворон, назови свое имя!

— Я - просто скромный безымянный сын, не достойный ушей королевской семьи.

Шэнь И улыбнулся, а затем спросил своим нежным тоном ученого. Его голос звучал очень рассудительно:

— Люди восемнадцати племен уже более десяти лет знакомы с нашим императорским двором. В последние годы дружба между двумя странами окрепла. Дань была посильной, и дела шли хорошо. Обе страны были в мире, Великая Лян никогда плохо не обращалась с вами. Но теперь вы пришли без приглашения и напали на беззащитных и безоружных людей. В чем причина?

Гэ Пансяо остолбенел - еще этим утром учитель Шэнь был в забавном фартуке и ругался, кашеваря на кухне. А сейчас, когда он стоял перед рядами варваров, облаченный в темные доспехи, он был совершенно непоколебим и излучал ауру, будто говорящую: "Я буду идти вперед, даже если вас будут тысячи и миллионы".

Принц-варвар несколько секунд смотрел на Шэнь И, а затем беззвучно фыркнул. Его взгляд снова упал на Чан Гэна, и Инхо продолжил, выговаривая каждое слово с четкой дикцией, на диалекте гуаньхуа [2]:

- Мои братья сообщили мне, что в городе есть кто-то из Черного Железного Лагеря. Я предположил, что они всего-навсего преувеличивают. А это оказалось правдой. Значит ли это, что и... другой слух - тоже правда? Сын, рожденный Богиней [3], которого отнял у нас ваш император - действительно ли он прячется в этом городке?

Сердце Чан Гэна дрогнуло.

Принц-варвар обратил свой взгляд на Чан Гэна только на мгновение. Казалось, что смотреть на него дольше у него просто не хватало сил.

Высокий варвар слегка поднял голову. Небо было темным, пасмурным и отражалось в его бездонных глазах. И он прошептал неизвестному Богу на небесах:

— Богиня восемнадцати племен "Небесных Волков"... 

Как чиста ее душа! Даже ветер с Небес, целовать края ее юбок готов,

И все твари живые ей кланяются и охотно в песне ей вторят,

А на лугах и полях, где пела она и танцевала...

Там на будущий год соберутся быки и бараны, коровы и овцы,

Гуще прежнего разрастется трава и выше — деревья,

А поляны свежих цветов расцветут ярким ковром...

У его голоса был странный ритм, похожий на пастушью песню из саванны.

— А этот Генерал... - продолжил Принц-варвар. - Вы, люди, захватили наши пастбища! Опустошили сердце земли и похитили нашу Богиню! И теперь вы спрашиваете: почему мы пришли?! Какой вздор! Тысячи людей с древнейших времен обучаются философии вашей страны! Неужели это они научили вас, как стать вором? Да даже если ты из Черного Железного Лагеря - ты тут один! И я советую тебе отойти в сторону! Отдай мне этого чертового ребенка, и пусть он станет огнем, и умилостивит Чан Шэнтянь [4], чтобы унять обиду оскверненной Богини! Я действительно... не могу смотреть на его лицо!

Сердце Гэ Пансяо билось в беспорядке, но, услышав это, он смог разобраться в некоторых моментах возникшей ситуации:

— Старший братик, он сказал "чертов"... - он кашлянул. - Это про тебя?

Чан Гэн был и без того раздражен, поэтому он холодно ответил мальчику:

— Ты можешь болтать поменьше?

— Принц говорит такие вещи... - Шэнь И осуждающе покачал головой. - Воистину - злодей, который сначала обвиняет! Для нас двоих стоять здесь совершенно бесполезно, в попытке проследить причину Северной экспедиции четырнадцатилетней давности. Если вы хотите сразиться, тогда выходите вперед!

Его решительные слова были колкими, точно мелкие гвозди.

Низкие стены с двух сторон узкой тропинки были разрушены двумя рядами солдат северных варваров, возвышавшихся над уровнем стен. Разделившись на две группы, они окружили Шэнь И и Чан Гэна, намереваясь поскорее расправиться с ними.

Шэнь И извлек из своей брони короткий меч и протянул его Чан Гэну:

— Ваше Высочество, будьте осторожны!

Учитель Шэнь говорил так сдержанно, чего не скажешь о его действиях – не успев произнести последнее слово, он решил напасть на варваров первым.

Задняя часть черной брони выбросила поток пара почти на один чжан [5]. С пронзительным свистом в его руке взметнулись ввысь лезвия Гэфэнжэня, подобно яркому, искрящемуся снежному вихрю. Ближайшая к нему троица варваров была застигнуты врасплох - в одно мгновение их золотые ящики одновременно были разбиты, и их тяжелая броня мгновенно заблокировалась, обездвижив чужеземцев на месте.

Принц-варвар закричал и бросился вперед, ведя за собой своих солдат, оставляя позади шлейф удушающего, горячего ветра.

Шэнь И без колебаний продолжил свое движение, крикнув Чан Гэну и Гэ Пансяо:

— Бегите!

Темные доспехи Черного Железного Лагеря действительно были потрясающими. Но было еще кое-что более невероятное: говорят, что темная броня была значительно легче обычной тяжелой брони примерно на сорок фунтов. Шэнь И напоминал нежного ученого, у которого сил было заметно меньше, чем у варварского принца. Обеими руками он поднял Гэфэнжэнь вновь. Хотя он смог сдержать сильные удары противника, все его тело было отброшено назад.

Двое воинов в тяжелой броне столкнулись друг с другом - окружавшие их низкие стены, сады и каменные дома... даже толстые многолетние деревья. Они не пощадили ничего - все в один момент рухнуло.

Варварский принц закричал:

— Немедленно схватите этого маленького ублюдка!

Несколько солдат в тяжелой броне моментально отреагировали на приказ, отчего повсюду распространился белоснежный пар. Разбойники смогли перехватить двух, ковылявших на трех ногах, мальчиков.

Чан Гэн защищал грудь мечом, но одна нога не могла выдержать силы удара, отчего мальчик завалился на бок. Его сердце громко стучало и, казалось, скоро разорвется на части. На его лице появилось детское угрюмое выражение. Волчий инстинкт в его крови был вытеснен в противостоянии с воином-варваром. Независимо от того, действительно ли была так называемая "Богиня" его матерью, даже если бы это было так - что это еще за дикая вера в то, что нужно сжечь ребенка, чтобы воздать должное его матери?

Гэ Пансяо утер нос от сажи и пыли и задал весьма глупый вопрос:

— Старший братик, ты действительно "Его Высочество"? Это что, значит, что мы станем богатыми?

— Вранъе это все! - фыркнул Чан Гэн. - Они просто нашли не того человека, а мы, к тому же, скоро умрем... Почему ты до сих пор не убежал?!

Гэ Пансяо высоко задрал нос:

— Я не буду убегать! Я буду следовать за своим старшим братиком!.. О, Боже мой!!!

К мальчишкам с двух сторон подлетели два варвара. Один из них, готовый покончить с сорванцом, отшвырнув того подальше, уже схватил Гэ Пансяо, не успевшего закончить свою пламенную речь.

Гэ Пансяо отличался своими рефлексами - он быстро-быстро задвигал конечностями, пока не схватился за ветки большого дерева, так удачно оказавшегося рядом. Находясь на грани между жизнью и смертью, ребенок почувствовал, как в нем внезапно появились нечеловеческие силы, и он благополучно спасся, вцепившись в дерево.

Вот только его "нечеловеческая" сила не спасла его штаны - они оказались разорваны на части.

Не было уверенности в том, что у Гэ Пансяо внезапно появился гениальный план или он просто был напуган до смерти - когда он увидел, что его штаны были сорваны, он удобненько пописал на лицо мужчины. Маска варвара была поднята, и все это он поймал своим уродливым лицом.

Варвар совершенно обезумел; он издал громкий рев и попытался убить жирного мальчишку одним взмахом железного кулака, но тут его ноги внезапно вышли из-под контроля. Оказалось, что, пока Чан Гэн прятался от врагов, он увидел, что тот стоял совершенно неподвижно. Чан Гэн воспользовался ситуацией, прицелился и нанес точный удар прямо по шву на поножах варвара.

Этот короткий меч действительно оправдал себя как отличное оружие Черного Железного Лагеря. Он был невероятно острым - как будто не существовало того, чего он не смог бы перерубить.

Чан Гэн резко ударил одного из варваров по пластине на тяжелой броне на ноге – варвар тут же потерял равновесие и споткнулся, преградив путь другому чужеземцу.

Гэ Пансяо напоминал маленькую толстенькую обезьяну - он спрыгнул с ветки дерева на крышу и пробежал через разрушенные стены. Собрав побольше кирпичей, он крикнул Чан Гэну:

— Старший брат! Быстро уходи с дороги!

Из ног Чан Гэна вырвался белый пар. Вставать было слишком поздно - он мог только позволить защите ног оттащить его на несколько футов. И тут прямо на железный шлем варвара приземлился большой камень. Звон бесконечным эхом отразился в голове.

Гэ Пансяо кричал:

— Ублюдки! Это за то, что порвали мои штаны!

Чан Гэн ворочался прямо в грязи. Когда он изо всех сил пытался встать на одну ногу, его шеи коснулась внезапная сила: огромная железная рука появилась прямо с неба и подняла все тело мальчика. Чан Гэн подсознательно потянулся к железному браслету, но варвар не позволил ему - он приготовился размазать парнишку по стене.

Оказавшийся полностью втянутым в сражение с принцем варваров, Шэнь И был слишком поглощен боем, чтобы помочь.

В этот момент раздалось резкое ржание лошади. Небо пронзила сверкающая железная стрела, пробивая толстую стальную пластину тяжелой брони и насквозь пронзая тело варвара, прижавшего Чан Гэна к низкой стене.

Стена не выдержала веса тяжелой брони и рассыпалась на мелкие кусочки. Чан Гэн упал следом за мертвым варваром и внезапно услышал пронзительный крик орлов в небе. Он поднял голову: в воздухе кружили две огромные тени, накрывшие восемнадцать железных варварских воинов. Вооружившись длинными луками, Черные Орлы направили на противников наконечники железных стрел.

Принц-варвар быстро поднял голову и с ненавистью посмотрел в небо:

— Черный Орел!

Один человек неподалеку ответил:

— Да неужели? Давно не виделись! Привет от трех фракций Черного Железного Лагеря Его Величества!

Голос был чрезвычайно знаком, заставив все тело Чан Гэна остолбенеть. Стоя на коленях среди битого кирпича и обломков, он недоверчиво посмотрел на приближающего всадника, одетого в легкую броню.

У мужчины был самый легкий тип брони, предназначенный специально для верховой езды. Броня весила всего около тридцати фунтов - ее также называли "легкой броней". На мужчине не было защитной маски, а шлем он небрежно держал в руке.

И Чан Гэн увидел лицо, которое по ошибке ворвалось в его сон. Перед глазами мальчика пылала метка цвета киновари.

Качавшийся на стене взад-вперед Гэ Пансяо чуть не упал человеку прямо на голову. Он ущипнул себя за бедро и воскликнул:

— Боже мой!.. А ты не мой ли дядя Шилю?!

— Да, все верно, племянник, - "Шэнь Шилю" беззаботно двигался вперед, как будто он не брал во внимание развернувшееся перед его глазами поле битвы. Он высокомерно извлек с талии Гэфэнжэнь и отодвинул тело варвара в сторону. Развернувшись к стене, он в шутку отругал Гэ Пансяо:

— Маленький сорванец, не позволяй ему вот так висеть посреди улицы! Поспеши и найди лист, чтобы прикрыться!

Смущенный Гэ Пансяо быстро попытался прикрыть себя.

Чан Гэн пристально смотрел на него, на мгновение забыв, где он.

"Шэнь Шилю" поймал его взгляд, повернулся, чтобы спешиться, затем слегка наклонился, предлагая Чан Гэну руку:

— Ваш подданный Гу Юнь с опозданием прибыл на помощь.

Примечания:

1. - Гуаньвай - 关外 - guānwài - ист. Гуаньвай (территория к востоку от г. Шаньхайгуань: пров. Хэйлунцзян, Гирин и Ляонин; КНР)

- Большие снега - 大雪 - dàxuě - один из 24 сезонов года, с 7-го или 8-го декабря, отнесен к первой половине 11-го лунного месяца, см. 节气)

- красная нить - 红线 - hóngxiàn - нить предопределения (по поверью связывавшая будущих супругов)

2. 官话 - guānhuà

1) уст. гуаньхуа, мандаринское наречие (старое название китайского общегосударственного языка)

2) светский (учтивый) разговор; официальная беседа, разговор в официальном тоне

3. Богиня - всего лишь часть религии варварских племен, здесь не имеется в виду ничего магического или сверхъестественного.

4. "Чан Шэнтянь" - верховный и вечный Бог монголов. Этот термин, как правило, просто еще один способ сказать "Бог".

5. 丈 – zhàng - сущ. /счетное слово

1) чжан (китайская сажень, равна 3,33 метра)

十尺为一丈 10 чи составляют 1 чжан

***

Даже если кто-то ударит его сейчас мечом - он не почувствует боли.

***

Гу Юнь, похоже, родился без должного чувства скромности. Пусть его высокомерие и легкомыслие юношеских лет и были разбавлены золотом песков западных границ, внутри он был похож на пса, не перестающего жрать дерьмо.

Все эти годы, кто бы ни хвалил или оскорблял его, он никогда не обращал на них никакого внимания.

Однако, в тот момент, когда ранним утром Гу Юнь, еще скрывался под псевдонимом "Шэнь Шилю", и, лениво распивая алкоголь на кухне, неожиданно подслушал, как Шэнь И сказал, что Чан Гэн совершенствует искусство каллиграфии на примере его почерка из "Чан Тин" – в тот самый момент поистине неописуемые чувства овладели его сердцем.

Впервые за всю свою жизнь Гу Юнь испугался. Как бы он хотел, чтобы у него выросло еще несколько пар ушей, дабы он мог расслышать каждое слово Чан Гэна, и, наконец, узнать, считает или нет Чан Гэн его почерк красивым. Гу Юнь очень переживал о том, было ли в ту пору у него достаточно мастерства, и что, в итоге, он попросту введет ребенка в заблуждение.

Наверное, каждому отцу свойственно испытывать подобные чувства и желания: невзначай услышать, как их дети впервые говорят: "Я бы хотел стать таким, как мой отец!"

Шэнь И однажды спросил у Гу Юня: что он будет делать, если Чан Гэн обидится на него?

Тогда Шэнь Шилю с гордостью ответил, однако та правда была полной ложью.

Преисполненный спокойствия, Великий маршал Гу появился на поле битвы, стараясь сохранять самообладание. Смотря на своего приемного сына, он ожидал разглядеть на его лице хотя бы толику удивления или восторга, даже если это "удивление" могло оказаться сильнее "восторга". Однако, неожиданно для него, Чан Гэн лишь остановил на нем бесцветный взгляд, уставясь так, будто его сердце давно перестало биться.

На его лице сохранилась маска самообладания и спокойствия, но сердце Аньдинхоу продолжало встревоженно биться.

«О нет, на этот раз он действительно зол».

Это был определенный тип людей, по природе своей они рождаются щедрыми и добропорядочными. Даже пройдя множество жестоких поворотов судьбы, как бы ни было сложно, такие люди все-равно смогут сохранить свою благожелательность. Подобные редко рождаются, но Чан Гэн, похоже, был одним из них.

Жизнь мальчика изменилась в мгновение ока. От растерянности он даже не сразу нашел в себе силы понять, что за охваченная мрачными тенями личность предстала перед ним. Мальчик, который оказался вовлеченным в настоящий хаос, учиненный руками вторгшихся в деревню варваров.

Как бы там ни было, несмотря на неуверенность в отношении собственного будущего, несмотря на беспомощность и обуревающий его гнев, даже несмотря на скрытые за слоями подозрений о личностях братьев семьи Шэнь... Чан Гэн все еще хотел спасти Гэ Пансяо. Но... Он все еще не мог сдержать жгучую тревогу из-за того, что нигде не встречал "Шэнь Шилю".

Бессчетное число раз Чан Гэн прокручивал мысли о том, что прямо сейчас, когда город кишел варварами-убийцами, когда учитель Шэнь был именно рядом с ним на этом месте... то, что вот-вот станет с его беспомощным ифу, которому требовалось пол дня, чтобы просто выйти за порог дома?

Кто защитит его? Кто поможет вывести его из города?

В один момент все его переживания и тревоги рассеялись пеплом, стоило ему услышать два слова: "Гу Юнь".

Чан Гэн неожиданно для себя подметил, что он не знал, что ему говорить при встрече с Шилю - Гу Юнем.

Это же смешно! Как мог великий маршал Гу, чьеимя было известно по всей стране, казаться больным человеком, который плохо видел и плохо слышал? Как о нем можно было беспокоиться?

Кроме того, как Гу Юнь оказался в таком глухом и отдаленном месте? Разве Черный Железный Лагерь не должен защищать западные границы? Как он так быстро переместил свои силы сюда?

Неужели, это из-за неожиданного нападения принца варваров? Или они невольно попались в специально вырытую для них яму?

Эти мысли взорвались в сознании Чан Гэна подобно фейерверкам и быстро пронеслись подобно метеорам. Он слишком устал, чтобы думать об этом и дальше. Ему было очень тяжело, сердце щемило, и все потому, что после стольких глупых проблем, он, казалось, попросту переоценил свои силы.

Чан Гэн узнал вкус «ужаса» и «разочарований». Он также узнал, что такое отчаяние, и успел почувствовать холодок приближающейся смерти. Просто он никогда не знал, что даже слово «смущение» способно вызвать такую боль, сравнимую с той, с какой его кишки разрезали бы по кускам.

Не услышав от Чан Гэна ответа и заметив, что его глаза покраснели, Гу Юнь почувствовал легкий укол вины от и без того прогнившей совести. Он вздохнул, затем на глазах у многочисленных варварских солдат опустился на одно колено и осторожно снял с раненой ноги Чан Гэна стальную защиту. Облаченная в железную пластину ладонь осторожно сжала лодыжку мальчика несколько раз:

— Все не так плохо! Всего лишь лодыжка вывихнута. Больно?

Чан Гэн ничего не ответил.

Хотя обычно этот ребенок тут же устраивал истерику и начинал злиться на Шэнь Шилю. Он никогда не сдерживал потока слов в отношении своего ифу. Но в этот момент Чан Гэн уставился на него чужим отстраненным взглядом. Гу Юнь мгновенно почувствовал сожаление.

Но его сожаление длилось недолго.

В голове жестокосердного Аньдинхоу быстро пронеслась единственная мысль: "Все к этому и шло, какой уже смысл сожалеть?"

Сохраняя прежнее выражение лица, он наклонился и, не говоря ни слова, вправил сустав ноги Чан Гэна.

Чан Гэн напряженно вздрогнул, но не закричал от боли.

Даже если бы кто-то сейчас ударил его мечом, он бы не почувствовал боли.

Подняв Чан Гэна на руки, Гу Юнь посадил его на свою лошадь. Понимая, что справиться с собственным приемным сыном ему тотчас не под силу, он решил немного поиздеваться над варварами.

С того самого момента, как он выбрался из седла и столкнулся нос к носу с холодностью Чан Гэна, затем вправил тому сустав – он ни разу не поднял голову, как будто вокруг не было ни единого вооруженного варвара. Но в эту минуту не было ни одного безумца, решившего бы опрометчиво напасть на них – возможно, достаточно было одного имени "Гу" на боевом флаге, чтобы до смерти напугать этих одержимых волков.

Взгляд принца-варвара был подобен оскалу вожака, самого Короля волков, хищно уставившегося на охотника, перебившего всю его стаю. Его обида была подобна чувству, которое испытывает загнанный зверь, заточенный в кованую клетку.

Четырнадцать лет назад отец Гу Юня перебил всех главнокомандующих восемнадцати варварских племен. Король волков, он же – отец принца-варвара – теперь вынужден ходить на двух мерзких протезах вместо ног. Это было своеобразное "помилование" со стороны старшего маршала Гу.

Принц не был глупцом. Это понимал даже Чан Гэн - ребенок с неспокойным сердцем. Принц, конечно же, понимал и то, что потерял свое преимущество, стоило ему увидеть Гу Юня.

И тут, будто кто-то недобрый услышал его мысли - в воздухе разнесся пронзительный свист, и бледная сигнальная ракета взмыла в небо, освещая все вокруг подобно яркому лучу восхода.

В тот же момент, один за другим восемь теней Черных Орлов, подобно янтарным всполохам молний, приземлились на Гигантского Змея.

Черные Орлы были самым страшным и неминуемым возмездием в отношении Гигантского Воздушного Змея. Пусть у варваров откуда-то и появилась железная броня - их навыки не отличались от навыков новичков. Пускай их облик и внушал страх - они не могли соперничать с элитным подразделением Черного Железного Лагеря.

Гу Юнь отвел невозмутимый взгляд в сторону и произнес особо обольстительным и провокационным тоном:

— Как там поживает павший Король волков Гэ Ту? Его кости все так же крепки и сильны?

Шэнь И, даже сталкиваясь лицом к лицу с противником, всегда оставался спокойным, будучи представителем более развитой нации. Принц варваров же не мог спокойно вынести речь маршала Гу и яростно выплюнул:

— Ты!..

Гу Юнь продолжил:

— Я как-то слышал, что у Принца Восемнадцати Племен весьма внушительные амбиции, если он умудрился создать план под названием "Золотая Эрозия". Ваше Высочество, скажите мне, вы хотите поглотить Великую Лян? Осторожнее, а то подавитесь!

Лицо варварского принца сильно исказилось.

План "Золотая Эрозия" до последнего дня оставался главным секретом племен "Небесных Волков". К тому же - это был план, лично разработанный принцем Инхо, когда тот принял бразды правления.

Железная броня и паровые технологии стремительно развивались в Великой Лян. "Небесные Волки" в этом плане упустили свою возможность. На протяжении десяти лет их вынуждали работать так, что у них не оставалось времени даже для крохотного перерыва.

И теперь, после столь мощных экономических реформ, когда в Великой Лян появилась Железная Броня и Гигантские Змеи, даже сильнейший из варваров напоминает упрямого богомола, желавшего преградить путь колеснице, летящей на всех парах. [1]

Принцу все было предельно ясно в этом отношении. Решительное желание отомстить, полагаясь только на силы в ближнем бою, казалось еще более нелепым, чем толкование снов перед набитым глупцом. [2]

До момента, пока Великая Лян не сгниет не только снаружи, но и изнутри.

Несмотря на обширные территории Великой Лян, на ее границах не нашлось ни одной крупной шахты по добыче Цзылюцзиня. Цзылюцзинь был источником жизненной силы целой страны. Ошибок быть не могло. И императорский двор вынес указ, запрещающий частную перепродажу топлива. С правонарушителями разбирались также, как с зачинщиками мятежа. В случае поимки подозреваемого, вынесенный Министерством Наказаний указ «О казни девяти поколений» незамедлительно был бы исполнен. [3]

Все виды техники, требующие огневой мощи, в случае использования гражданскими лицами, должны сопровождаться гарантийным письмом ученого или правительственного чиновника, отвечающего за местные регионы и т.п. В отношении высокопоставленных лиц правила были не менее строгими: они могли приобрести только разбавленный Цзылюцзинь исключительно в магазинах императорского двора.

Цзылюцзинь оставался самым прибыльным товаром для ведения бизнеса; остановить его перепродажу было невозможно даже после многократных запретов на организацию черных рынков. В народе говорили: "Люди гибнут в погоне за богатством, птицы гибнут в погоне за пищей". [4] Сколько было отчаявшихся людей, с незапамятных времен желавших отдать собственную жизнь ради денег? Однако, даже если бы они были готовы совершить столь отчаянный поступок – не оказавшись источников обеспечения, все обернулось бы бесполезной тратой времени.

Одни из самых первых "золотых торговцев" черного рынка отправились в степи, дабы попытать удачу там. Но, ни одному из тысяч людей не повезло - большинство из них умирало на полпути, так и не достигнув цели.

Что касается "Небесных Волков" - они целенаправленно устремились на черные рынки Великой Лян. Варвары без колебаний убивали куриц ради яиц. Каждый год добывалось огромное количество Цзылюцзиня. После уплаты дани, лишний Цзылюцзинь использовался для подкупа пограничных солдат и офицеров, после чего их одного за другим убивали. Это был план "Золотая Эрозия".

Этот план постепенно начали воплощать в жизнь около семи лет назад. Впоследствии варвары связались с живущей в небольшом городке Яньхуэй женщиной - Ху Гээр. Обе стороны помогали друг другу.

Спустя столько лет кропотливых трудов, принц-варвар был совершенно уверен: в этом городке, на северной границе, нет ни одного угла, куда бы не могли дотянуться его руки и где бы ни видели его глаза.

Но, даже если бы небеса и земля знали об этом, сам зачинщик был прекрасно осведомлен. Как тогда Гу Юнь смог узнать?

Или у него правда были глаза, способные наблюдать за всем, что происходит в мире?

Без промедлений – всего за несколько фраз – борьба за Гигантского Воздушного Змея была окончена.

Вот только неуемный Гу Юнь, сложив руки за спиной, все еще не был удовлетворен и решил продолжить язвить над варварским принцем:

— Ваше Высочество, я скажу вам правду. Гу так долго ждал вас в этом проклятом месте. Каждую ночь меня мучили кошмары о том, что вы не придете. Если бы вы не появились, у меня не нашлось бы достойного оправдания тому, что я безжалостно уничтожил паразитов, пожиравших императорскую казну и ничего не делавших! Воистину! Благодарю вас!

Варварский принц выглядел так, будто хотел разорвать Аньдинхоу на части. Гу Юнь отметил, что принц почти сошел с ума от переполнявшей его ярости. И только сейчас раздражение от бессилия и неспособности справиться с Чан Гэном, наконец, спало. Принц-варвар улыбнулся.

— Ха-ха, "Золотая Эрозия" - поистине гениальный план. Но, хватит глупой болтовни! Схватить их!

Гу Юнь тут же вцепился за повод и сказал:

- Ваше Высочество напугано. Позвольте вашему подданному вести лошадь для Вашего Высочества.

Чан Гэн изо всех сил старался не отводить взгляд от человека перед собой. Пускай и взгляд паренька метал гром и молнии, Гу Юнь же оставался неизменно спокойным... будто он всего-навсего пропустил мимо ушей обыденную просьбу Шэнь И помыть посуду.

Чан Гэн понизил голос:

— Аньдинхоу не привел с собой ни одного слугу, и, к тому же, проделал долгий путь до этого забытого городка на отшибе. Очевидно, что эти происки оказались весьма утомительны!

В порыве гнева ему хватило смелости произнести еще лишнее обидное слово в отношение Шилю. До смерти мучившие Чан Гэна издевательские слова наконец вырвались из его горла, и ладони, сжимавшие поводья, побелели.

"Настолько рассержен, что больше меня не признает", - обеспокоенно подумал Гу Юнь. - "И что мне теперь делать?"

Гу Юнь всегда мастерски разжигал пламя раздора, и ему было совершенно неважно, кого коснется это пламя. К тому же, он не очень хорошо разбирался в том, как потушить этот пожар. Каждый раз, когда он все-таки пытался помириться, никто не мог понять, почему ситуация не улучшалась, а только накалялась до немыслимых пределов.

Гу Юнь смягчил голос и терпеливо объяснил:

— Согласно военному уставу я не мог раскрыть свою личность Вашему Высочеству до сих пор. Я действительно оскорбил вас. Также оскорбил и тем, что прежде много раз использовал маленького принца... Я надеюсь, что по возвращении вы не расскажете Императору...

Он не успел закончить, как вдруг со стены закричал Гэ Пансяо:

— Берегитесь!!!

Никто не знал, когда варвар, погребенный под завалами, внезапно включил силовую установку металлических поножей и, занося меч над головой, с яростным ревом бросился за спину Гу Юня.

Сидевший на лошади Чан Гэн увидел это. В один миг вся его боль и обида испарились. В отчаянии он бросился вперед и вытянул руки в попытке остановить меч варвара, заслоняя Гу Юня:

— Ифу!!!!

Из защитных поножей Гу Юня вырвались клубы белого пара. Легкая броня все-таки значительно отличалась от тяжелых доспехов. В таком обмундировании самое незначительное движение может заставить почувствовать себя подобно птице. Гу Юнь в мгновение ока оседлал коня. Чан Гэн почувствовал на своей талии объятия крепких рук, его спина врезалась в тонкий слой легкой брони Гу Юня, и перед глазами взметнулась черная тень.

Лезвия внутри Гэфэнженя, зажатого в свободной руке Гу Юня, еще не были выпущены - оружие держало форму гладкого и черного железного прута. Но острый наконечник с разящей точностью уже погрузился в плечо тяжелой брони нападавшего. Механизм на плече брони тут же замер. Железная рука варвара издала пронзительный шум и тут же замерла: длинный меч повис в воздухе.

Между лезвием и лбом Гу Юня было менее трех цюнь. [5]

Тот даже не моргнул.

Гу Юнь пришпорил коня. Тот громко заржал и встал на дыбы. Рука с талии Чан Гэна медленно двинулась выше, пока не легла на глаза мальчика. Из железного наконечника Гэфэнженя моментально вырвались смертоносные лезвия. Лошадь стремительно бросилась вперед, и из оружия с характерным хлопком вырвались струи пара. Обнаженные, вращающиеся лезвия длиной по три чи [6] – каждый, начиная с плеча, разрубили варвара на куски.

Чан Гэн ощутил на шее влажный теплый пар. Он озадаченно замер, пока не почувствовал запах крови.

Аромат горьких лекарств, которыми, казалось, было пропитано все тело Гу Юня, затерялся где-то глубоко под железной броней. Не в состоянии ощутить такой знакомый и родной аромат, Чан Гэн почувствовал себя мучительно неуютно. Ему казалось, что прямо за ним сидел совершенно незнакомый ему человек.

Как будто его маленького ифу никогда не существовало...

Примечания:

螳臂当车 - táng bì dāng chē - богомол лапками задерживает колесницу, обр. пытаться сделать непосильное, переоценивать свои силы; лезть на рожон, обречен на поражение; безнадежная попытка, непосильная задача)

2. 痴人说梦 - chīrénshuōmèng

1) дурень толкует сны (обр. в знач.: нести чушь, рассказывать небылицы; о бреде, небылице, фантазии)

2) вм. 痴人前说梦 толковать сны перед дураком (обр. в знач.: толковать неспособному понять; ср.: метать бисер перед свиньями)

3. 九族 - jiǔzú - 9 поколений (от прапрадеда до праправнука)

4. 人为财死，鸟为食亡 - rén wèi cái sǐ, niǎo wèi shí wáng - люди гибнут в погоне за богатством, птицы гибнут в погоне за пищей (обр. жадность приводит к несчастьям, ср. жадность фраера погубит, жаба душит)

5. 寸 – цюнь - 1) цунь (мера длины, около 3,33 см); вершок, дюйм; одна десятая китайского фута

6. 尺 - chǐ, chě - чи, китайский фут (мера длины, равная 1/3 метра)

***

Шэнь И взглянул на лысые кусты мяты, объеденные козлом по имени Гу Юнь, а затем последовал за ним.

***

Варвары собрали все свои волю и силы, подготовили всю имеющуюся тяжелую броню для внезапного нападения на город Яньхуэй; смело было можно сказать о том, что ради осуществления задуманного они готовы были рискнуть возможностью дожить до старости лет. Обслуживание Тяжелой Брони дорого обходилось даже Великой Лян, однако несложно было предположить, какой ценой давалось её содержание восемнадцати варварским племенам.

Вероятно, даже после того, как варвары высосут всю кровь, этого всё равно им будет недостаточно. Они трижды обглодают кости и повысасывают костный мозг.

Их раса развивалась, разделяя одно логово с волками – по природе своей дикие племена отлично разбирались в боевых искусствах. Учитывая, как долго и тщательно варвары разрабатывали план нападения, а также мощь их тяжелой брони, они должны были прослыть как непобедимая армия.

Вопреки ожиданиям, к несчастью, им суждено было столкнуться с Чёрным Железным Лагерем.

"Чёрные Орлы" вернули контроль над Гигантским Змеем. Принца варваров Чёрный Железный Лагерь живым захватили в плен. С безмолвного согласия Гу Юня, все оставшиеся варварские силы в городе были уничтожены. Солнце ещё не успело скрыться за горизонтом, как битва подошла к своему завершению.

Вместе с тем были ещё кое-какие дела. Когда Гу Юнь со скоростью молнии расправился с вражескими захватчиками, он немедленно перебросил силы Лагеря на разрешение еще нескольких немаловажных проблем. Предназначением знаменитого Чёрного Железного Лагеря по сей день вызывало страх в сердцах многих. Гу Юнь спокойно, без оказанного встречного сопротивления, арестовал всех военнослужащих в Яньхуэй и у ворот Чанъян. Всех без исключения чинов и званий. Всего было арестовано более шестидесяти человек с первой линии северной границы.

Не возникало никаких споров о том, что синее, что красное, что чёрное, что белое [1]. Виновные беспромедлительно оказались заключены под стражу и ожидали суда. Поднявшийся шум ветра и крики журавлей нещадно охватили жителей Синьцзян на Северной границе [2].

Чан Гэна и Гэ Пансяо временно разместили в доме губернатора Яньхуэй, господина Го. Господин Го, увидев Гу Юня, в страхе задрожал, боясь, что и его арестуют, после чего – обвинят в измене.

Как только ему отдали приказ: как следует позаботиться о маленьком принце, – он тут же убежал исполнять его. Господин Го не смел пренебречь отношением к принцу; он немедленно выстроил возле комнаты Чан Гэна несколько слуг, чтобы те внимали каждому его слову. Единственное, чего только не хватало – это самому зайти подать чай и приготовить воду. Благодаря Чан Гэну, Гэ Пансяо удалось насладиться всеми благами учтивого обхождения со знатными лицами.

Когда маленькая «фрикаделька» успокоился, он осознал, что его дом разрушен, а семья – убита, от этих мыслей он сразу же расплакался. Пока он хныкал, то внезапно осознал, что Чан Гэна постигла та же участь. Он тоже остался совсем один. И всё же, у него оставался последний, пусть и некровный, но родственник. Правда, дяди Шилю нигде не было видно, да он и ни разу не зашел проведать их. Горе любит компанию: Гэ Пансяо не мог не посочувствовать другу, однако сейчас он боялся даже вздохнуть перед Чан Гэном.

Перестав оплакивать прошлое, Гэ Пансяо обнаружил, что у него попросту не было других дел. Он гнул пальцы, пытаясь хоть как-то разобраться в сложившейся ситуации, но, в конце концов, он сдался. Для него это занятие оказалось непосильным: как бы он ни старался, в итоге только запутался в собственных мыслях. Мальчик обратился к Чан Гэну:

— Старший брат, они говорят, что твой отец – император. Это значит, что тётя Сю – императрица?

Чан Гэн держал в руках половину Сю Чжун Сы. Спасая Гэ Пансяо, он выстрелил одним Сю Чжун Сы из железного браслета, а затем, когда они зачищали поле битвы, тихонько забрал его обратно.

Что касается деталей, созданных из метала, сложно обеспечить остроту на длительное время. Хотя Сю Чжун Сы и мог с лёгкостью перерезать любой железный сплав, сам он был не таким уж и прочным: когда он рассек тяжелую броню варвара, наконечник надломился, а сам Сю Чжун Сы оплавился горячим Цзылюцзинем. Оплавилось даже лезвие. Теперь это оружие было похоже на совершенно бесполезный чёрный кусок металла.

Чан Гэн, воспользовавшись гвоздем, начал скоблить по этому куску железа, небрежно бросив Гэ Пансяо:

— Не все сыновья императора рождены от одной императрицы. У него дюжина жен. Более того, Сю Нян принадлежала расе варваров. Эта женщина хотела, чтобы я стал похож на принца, но я не принц.

Маленький сын мясника выслушал ответ и... еще больше запутался. Он на мгновение растерянно приоткрыл рот. Ему стало очень жалко Чан Гэна. Ведь даже у птиц и животных были родители. Вот только Чан Гэн не мог понять, откуда же растут его корни. Его появление на свет напоминало тесно спутанный клубок ниток, который невозможно было так запросто взять и распутать. Он не знал, кто же он на самом деле.

В этот момент Гэ Пансяо решился пообещать Чан Гэну следующее:

— Старший брат, будь уверен: родись ты хоть сыном самого императора, или сыном мэра, да пускай даже сыном бродячего музыканта, ты навсегда останешься моим старшим братом!

Выслушав это, Чан Гэн вначале сухо ухмыльнулся. Однако, всё же те слова, вероятно, задели в душе мальчишки чувствительную, никому не ведомую, струну, и на губах его, наконец, показалась едва заметная мягкая улыбка.

Гэ Пансяо мечтательно вздохнул:

— Как было бы здорово, если бы я в будущем смог попасть в Чёрный Железный Лагерь...

Не успел Чан Гэн ответить, как неизвестный за стеной неожиданно ответил за него:

— В отличие от рядовых солдат, офицеры Чёрного Железного Лагеря ежедневно подвергаются крайне суровым и изнурительным тренировкам. Сможешь ли ты выдержать такие?

Двое мальчиков подняли глаза и увидели, как Шэнь И мягко отодвинул дверную створку.

Шэнь И сменил пугающую тёмную броню и опять стал походить на бедного ученого. Слово «бедный» целиком и полностью отпечаталось на всем его внешнем виде. Он поставил два бамбуковых короба с едой на стол:

— Ночной перекус. Ешьте.

Мастер Го уделял слишком много внимания здоровому питанию, поэтому обед для мальчиков состоял ну из очень водянистого супа. Взрослым-то, пожалуй, и хватило бы подобного «варева», они, быть может, и не заметили бы разницы, если в блюдо им не доложили бы пары жалких ложек риса. Но как голод мог отразиться на двух растущих организмах? Гэ Пансяо уплел три миски куриного супа с лапшой, но он всё равно чувствовал себя так, будто попросту напился воды. Открыв коробы с едой и увидев, что внутри теплились паровые булочки и настоящее мясо, мальчики с таким воодушевлением поспешили и набросились на еду, что в сравнении с ними воля и скорость воинов Чёрного и Белого Железного Лагеря остались бы далеко позади. И всё же сын мясника не растерял правил приличия и свои манеры. Даже если он забудет обо всём на свете, он никогда не забудет своего старшего брата. Он вынул из коробки большую паровую булочку и протянул её Чан Гэну:

— Старший брат, поешь.

Чан Гэн посмотрел за плечо Шэнь И, но тот, кого он хотел там увидеть, не пришел. Мальчик тут же потерял аппетит, безучастно отмахнулся от предложения друга и попытался хоть как-то подавить в своем сердце горькое чувство невысказанной потери. Он устало поприветствовал своего учителя:

— Генерал Шэнь.

— Я не достоин такой чести, – Шэнь И взглянул на лицо мальчика и сразу понял, о чём он думает. Он сел рядом и спокойно объяснил:

— Сейчас в пограничном районе проводятся серьезные проверки и зачистки. Аньдинхоу при всём желании не смог бы клонировать себя, но он переживает огромное беспокойство за Ваше Высочество. Он лично попросил меня проведать вас.

— Я не достоин чести зваться "Его Высочество", – холодно ответил Чан Гэн, склонив голову. – Ши... Аньдинхоу изо дня в день занят военными делами, но у него всё еще есть сердце, и он помнит о нас – это и вправду лестно.

Шэнь И рассмеялся:

— Если Великий Маршал узнает, как далеко ты отдалился от него за его спиной, он, без сомнения, будет крайне опечален. К сожалению, этот человек никогда не показывает, насколько сильно он огорчен, и для нас, подчиненных, это всегда большая проблема.

Чан Гэн холодно промолчал. Казалось, что всё его внимание было направлено на остатки Сю Чжун Сы в его руках. Он тщательно подобрал положение и начал со всем усердием скоблить отверстие гвоздём.

Его помыслы оставались кристально чисты, подобно зеркалу, и он откровенно не верил в то, что Шэнь И – какой-то там простой рядовой подчиненный. Когда они находились в Яньхуэй, замаскировавшись под братьев, как этот "рядовой подчиненный" вообще мог приказывать Аньдинхоу мыть посуду или готовить кашу? Если только он не являлся бессмертным существом, порывавшимся наложить на себя руки, смертельно устав от череды нескончаемых дней.

В комнате повисла тишина, и обстановка в мгновение ока стала гнетущей.

Пусть Шэнь И расплывался в улыбке, однако про себя он страшно бранил Гу Юня – тому бы следовало лично узреть выражение, застывшее на лице Чан Гэна в эту минуту. Но этот Гу Юнь... Этот мерзавец! Сам не смея взглянуть на мальчишку, он просто запихнул его сюда, а Шэнь И превратил в козла отпущения. Он размышлял: "С того самого неудачного дня, как я угодил в ту же лодку, что и человек с фамилией Гу, никогда со мной ничего хорошего не случалось".

Шэнь И родился в элитной и влиятельной семье, у которой были некоторые связи с семьей матери старшего Аньдинхоу Гу. Еще при жизни старший маркиз позволил Шэнь И какое-то время пожить в их семье. В раннем детстве Гу Юнь был великим озорником, половина проделок которого считались «заслугами» Шень И. Позже, когда старший Аньдинхоу Гу и первая принцесса скончались, пути Шэнь И и Гу Юня разошлись. Гу Юнь вошел в состав членов императорского двора, дабы унаследовать свой титул. Шэнь И вернулся, чтобы принять участие в имперском экзамене. Однако, даже после успешной сдачи экзамена, он отказался от поступления в Императорскую Академию "Ханьлинь" [3]. Вместо этого – несмотря на то, что все на него смотрели, как на сумасшедшего – он лично попросил разрешения вступить в Институт "Лин Шу" [4].

Институт "Лин Шу" не занимался диагностикой болезней или приготовлением лекарств. "Починка" человеческих тел оставалась вне их возможностей и полномочий, но они вполне могли починить любые машины. "Лин Шу" мог сравниться по влиянию с Императорской Гвардией, находившейся под командованием непосредственно самого Императора. Институт также являлся крупнейшим сборщиком долгов для Министерства Доходов, и кроме того, он был «родителем», кормившим и одевавшим вооруженные силы Великой Лян.

"Змей", "Броня", "Кавалерия", "Лёгкая броня", "Орел", "Колесная машина", "Пушка" и "Дракон" — семь основных видов вооружения, разработкой которой занимались в "Лин Шу", начиная от чертежей конструкций, заканчивая перестройкой и улучшением. В этом и заключалась разгадка тайны о могуществе Чёрного Железного Лагеря – все семь видов были созданы в Институте "Лин Шу".

Институт "Лин Шу" часто назывался называл себя "Имперскими механиками", проявляя скромность и приуменьшая собственную значимость. О них почти никогда не говорили при императорском дворе, как будто они оставались незначительными персонами. Все свое время они скрывались в институте "Лин Шу", с головой зарывшись в отладку железных механизмов.

Тем не менее, никто так же не смел сравнивать их с мастерами из простых людей, зарабатывавшими на жизнь, копошась в машинном масле.

Причина, по которой Гу Юнь смог восстановить Черный Железный Лагерь, была не только в том, что, ссылаясь в своем жалком письме на чрезвычайное положение, Его Величество умолял о помощи. В значительной степени всё случилось благодаря его старому другу Шэнь И, который помог наладить отношения с институтом "Лин Шу". В ключевой момент именно «механики» стояли за этим молодым генералом и оказывали ему всяческую поддержку, заставив в ослабленные за десять лет военные мощности вдохнуть новую жизнь силой недюжинного ума болтливых ученых-магистратов. Когда Чёрный Железный Лагерь снова оказался в деле и вернулся к жизни – Гу Юнь предложил Шэнь И бросить Институт "Лин Шу" и стать его личным доверенным помощником.

Однако Чан Гэн, еще не отягощенный знаниями и опытом, никогда не узнал бы об этих грязных делишках.

Шэнь И, впрочем, и не собирался оправдываться перед мальчишкой. Он поднял глаза и обратился к Гэ Пансяо:

— У меня есть несколько вопросов, которые я хотел бы обсудить с Его Высочеством. Не мог бы ты...

Гэ Пансяо ловко ответил:

— Да-да, конечно, продолжайте! Я, когда наемся, всегда чувствую такую сонливость. Самое время вздремнуть!

Прихватив с собой две большие паровые булочки и свиную ножку, он спрыгнул со стула и убежал.

В комнате осталось двое. Шэнь И, не спеша, заговорил первым:

— Когда военная ситуация на западе стабилизировалась, Великий Маршал получил от Императора тайный указ: он приказал ему отправиться на северную границу в поисках Вашего Высочества – четвёртого принца – который исчез вместе с сестрой Императрицы.

Чан Гэн на секунду прекратил своё монотонное занятие и поднял взгляд, молча встретившись глазами с Шэнь И.

Лицо Шэнь И выражало одну лишь искренность. Не было даже намёка на ложь. Он продолжил:

— Когда мы подошли к Яньхуэй, за пределами городских ворот мы обнаружили признаки провокации со стороны варваров. Сын Короля Волков всегда был чрезмерно амбициозным. Он всегда стремился быть кем-то более значимым, чем играть простую роль наблюдателя.

Великий Маршал был обеспокоен угрожающими переменами, нависшими над Северной границей, и он решил остаться, чтобы проследить за развитием событий. Так получилось, Ваше Императорское Высочество он встретил совершенно случайно. Той ночью, среди волков.

Четырнадцать лет назад, когда маршал был еще совсем ребенком, он проводил много времени с первой принцессой и имел возможность однажды встретиться с её сестрой. В тот момент, когда он увидел тебя, он тотчас ощутил, что ты кажешься ему смутно знакомым. Когда мы вернули тебя в город Яньхуэй, мы встретили Сю Нян, и тогда мы уже убедились, что ты и есть четвертый принц, которого мы искали.

Сю Нян давно забыла, как выглядит Аньдинхоу, ведь четырнадцать лет назад маршал был еще слишком мал. Сначала мы думали раскрыть свою личность и забрать вас двоих в столицу. Но для нас стало неожиданностью то, что Сю Нян тайно общалась с варварами. Чтобы не сорвать их тайный план, Аньдинхоу Гу незаметно перевел несколько человек с запада сюда, замышляя обернуть их коварный план против них же самих.

Восемнадцать варварских племён потерпели поражение. Их принц был захвачен в плен. Слишком много ценных ресурсов было потрачено впустую. По крайне мере, в этом году мы хотя бы стабильно можем поддерживать мир и обезопасить людей рядом с Северной границей. Я надеюсь, что Ваше Высочество возьмет на себя всю полноту ответственности за жизни тысяч мирных жителей и не станет обвинять маршала в гнусной лжи.

Чан Гэн внимательно его выслушал, задумался на мгновение, а затем все же кивнул – слова Шэнь И звучали разумно и справедливо.

— Хорошо.

Шэнь И мгновенно почувствовал облегчение. Он улыбнулся и сказал:

— В тот год, когда "Небесные Волки" совершили поклон Великой Лян, они подарили Его Величеству два сокровища саванны: первым стал Цзылюцзинь, вторым – их Богиня. Самая почитаемая Богиня тронула его своей искренностью, и он сделал её своей законной супругой. Так она и стала единственной женой при императорском дворе.

А что касается других вопросов, ваш поданный уже рассказывал о них раньше. Когда Ее покойное Величество увидит с небес, как вы выросли, она будет счастлива.

Чан Гэн сдержал внутреннюю усмешку. Если судить по словам Шэнь И, то, получается, что Сю Нян – Ху Гээр – была его кровной тётей? Если его тётя считалась настолько привлекательной в те годы, насколько красивой тогда была его родная мать?

— Я считаю, – сказал Чан Гэн, – что, согласно здравому смыслу, эта история должна звучать чуть по-другому: что, после того, как императорская супруга обнаружила, что она беременна, она рискнула жизнью в попытке убежать, а чтобы избавиться от ребенка, она выпила чашу со снадобьем, вызывающим аборт.

О многих секретах императорского дворца не следовало говорить, но этот ребёнок попал в самую точку.

Шэнь И всё детство провёл с благородными людьми и аристократами, поэтому, какие бы мысли его не тревожили, они никогда не отражались на его лице. Сейчас он старательно попытался изобразить спокойствие на своём удивленном и напряженном лице:

— Почему Ваше Высочество говорит о таких вещах? Если вы говорите о госпоже Сю – не стоит на этом так зацикливаться. В конце концов, госпожа Сю была чужеземкой и нет ничего плохого в том, что её сердце принадлежало её родному народу.

Не говоря уже о том, что, несмотря на скрытую ненависть, последние несколько лет она неустанно работала, чтобы вырастить Ваше Высочество. Ей даже удалось отправить половину нефритового кулона обратно в столицу. Это было сделано потому, что она собиралась умереть за страну, и не хотела вовлекать в это Ваше Высочество. Стоит ли объяснять, что подобные чувства – это ни что иное, как самые настоящие кровные узы? Даже если ваша тётя не любила вас, разве ваша родная мать могла вас не любить?

Шэнь И выдержал короткую паузу, затем продолжил:

— Ваше Высочество и Ее покойное Величество похожи настолько, словно вылиты из одной и той же формы, но ваш характер – как у Его Величества. Разве это не кровная связь? Что касается того факта, что госпожа Сю сломала палец Вашего Высочества, я думаю, что причиной того послужили какие-то особые скрытые мотивы. Или, может быть, потому, что Ваше Высочество был еще слишком молод, поэтому мог неправильно понять и запомнил всё совсем не так, как было на самом деле. Как знать? Но очень может быть.

Необычайно красноречивая речь учителя Шэнь звучала разумно: если бы Чан Гэн не знал о яде, текущем в его жилах, что постепенно сводил его с ума, он бы, наверное, искренне поверил в эту выдуманную историю и в то, что Сю Нян всем своим сердцем любила его и искренне беспокоилась о нём.

Чан Гэн был из тех людей, которые не верят в подобные истории. Он всегда скептически относился к ним, и у него всегда будет возникать целая кипа вопросов. Он начнет разбирать каждое предложение, обдумывать каждое слово и, каждый раз, когда он копнет глубже, у него всегда возникнет множество новых сомнений.

Чан Гэн почувствовал себя смертельно измотанным.

Когда палочка для благовоний догорела, Шэнь И всё ещё сохранял на крайне напряженном лице лёгкую улыбку. Чан Гэн проводил Шэнь И до двери, затем произнес:

— Прежде, когда я ещё думал, что здоровье Аньдинхоу Гу было слабым, я постоянно напоминал ему об этом. Я прошу, чтобы Аньдинхоу простил меня.

Шэнь И опустил взгляд, но увидел только макушку Чан Гэна - мальчик отказывался смотреть на него. Он вздохнул и вышел из небольшой комнаты. Когда он покинул дом, то свернул на узкую тропинку и увидел "занятого военного делами" Гу Юня. Тот расположился в небольшом цветочном саду, раскинувшемся по двору.

Во дворе господина Го росло очень много мяты. Гу Юнь в одиночестве сидел под крышей небольшой беседки. Делать ему было нечего, поэтому он не нашел занятия поинтереснее, как начать собирать листья мяты и совать их в рот. Затем он их пережевывал и глотал.

Сколько он тут просидел, так сразу сказать оказалось сложно, но несколько кустов мяты вокруг него порядком облысели. Как будто тут прошлась голодная коза и всё усердно общипала.

Шэнь И тихо прокашлялся, но, похоже, Гу Юнь его совсем не услышал. Только когда он подошел поближе, Аньдинхоу прищурился и ни без труда узнал его.

— Неужели действие лекарства закончилось?.. - вздохнул Шэнь И.

Гу Юнь смутился, инстинктивно подавая жест, что он не слышит.

Шэнь И подошел поближе и склонился к нему:

— Давай-ка для начала вернемся, я всё тебе расскажу. Дай руку, тут каменные ступеньки.

Гу Юнь покачал головой, отказываясь от помощи. Он опустил на переносицу Люли Цзин [5], затем, не сказав ни слова, медленно вышел из беседки. Даже две киноварные отметки, казалось, поблекли на его красивом лице.

Шэнь И взглянул на лысые кусты мяты, порядком объеденные козлом по имени Гу Юнь. И последовал за ним.

Примечания:

不问青红皂白

bùwèn qīnghóngzàobái

«Не интересоваться (не различать), что синее, что красное, что чёрное, что белое».
(обр. в знач.: не разбираться в существе вопроса; без разбора, огулом)

- не разбирающий, кто прав, кто виноват.

2. 风声鹤唳

fēng shēng hè lì

«Ветра шум и крики журавлей» - принимать за крики преследующего врага;

(обр. в знач.: бояться всего и вся; пуганая ворона и куста боится; у страха глаза велики; паника, впасть в панику; подозрительность, паранойя)

3. Императорская Академия Ханьлинь начала своё существование с династии Тан и просуществовала до 1911 года.

4. Название института можно перевести, как "больница", вот почему ходят шутки о том, что они не занимаются лечением людей.

5. 琉璃 镜 (Liúlí jìng) Люли Цзин – «окрашенная линза для глаз» – монокль Гу Юня.

***

Можно было подумать, что человек по фамилии Гу явился будто невзначай, дабы принести извинения. Однако... К несчастью, с какой стороны не посмотри, он явился будто специально, дабы развязать войну.

***

Гу Юнь остановился прямо по соседству с домом губернатора Го. Но в сравнении с домом мэра в доме Гу Юня было достаточно холодно.

Если бы Чан Гэн бросил сгоряча: "Мне не нужна прислуга!", губернатор Го уверенно и без доли смущения похвалил бы "Его Императорское Высочество", выдав, мол, "сердце его принадлежит народу", а затем бы тут же отправил к его покоям десяток слуг.

Однако, если губернатору Го посчастливилось бы где-то приобрести огромный мешок храбрости, перед маршалом бы господин Го не осмелится проронить ни единого лестного словечка.

Гу Юнь вскользь отдал приказ "не беспокоить" его. К порогу его дома никто не осмеливался подходить и на полшага, кроме пугающих округу солдат Черного Железного Лагеря.

В ситуациях, когда Гу Юнь не мог хорошо видеть и слышать, он становился крайне раздражительным и напряженным. В такие моменты ему совершенно не хотелось, чтобы рядом болтались какие-то незнакомцы. Шэнь И давно не видел его таким суровым, как будто каждый куст казался Аньдинхоу вражеским солдатом. Шэнь И думал, что пока они мирно жили последние два года в городке Яньхуэй, Гу Юнь научился-таки сосуществовать с этой туманной идеей обычной жизни. Однако, в конце концов, это оказалось невозможно. Обычной безмятежной жизнью научился жить "Шэнь Шилю", но никак не Гу Юнь. Хотя этот человек всегда вел себя достаточно уверенно и спокойно, большая часть составляющих его характера была сплошной ложью. Он настолько виртуозно играл свою роль, что никто не мог отличить где правда, а где вымысел. В то же время, его слепота и глухота были реальны, но многие воспринимали этот недуг, как отличную актерскую игру. Рассматривая собственное «я» с этой точки зрения, маршал Гу мог спокойно охарактеризовать себя одной крылатой фразой: "Истина может быть ложью, а ложь может быть истиной". Шэнь И не знал, на самом ли деле у него в какой-то момент что-то переломилось внутри, или он специально вел себя так?

Ах да, его чувства всегда оставались искренними и чистыми, но кажется, что не так-то много людей верило в это.

Ближе к вечеру, когда ночь уже постепенно вступала в свои права, а сумеречные звезды еще не вспыхнули на небе, первое, что сделал Гу Юнь, вернувшись в свою комнату, – зажег весь свет в доме. Затем он снял с переносицы Люли Цзин, сильно растер глаза и обратился к Шэнь И:

— Принеси мне лекарство.

Шэнь И делано скривил рот. Помимо участия в битвах, он также занимался напрасными уговорами в тщетной попытке переубедить Гу Юня употреблять лекарства в таком количестве; каждый раз он непринужденно повторял: "Великий маршал, тридцать процентов лекарства – чистый яд. Когда ситуация не требует срочных мер, я считаю, что вам стоит пить его как можно меньше...".

Гу Юнь стоял под лампой, выражение его лица оставалось неизменным, а взгляд казался слегка затуманенным. Он ничего не ответил.

Шэнь И закрыл рот: он вспомнил, что на таком расстоянии Гу Юнь его не расслышит.

В такие моменты глухота Гу Юня действительно была отличным трюком, чтобы избегать праздной болтовни, которая совершенно его не интересовала. За все эти годы выученный трюк еще ни разу не подвел. Шэнь И ничего не оставалось, как молча развернуться и пойти на кухню, чтобы приготовить лекарство.

Стекло монокля Люли было очень хрупким. Если стекло треснуло бы, оно могло бы с легкостью повредить глаза. Монокль крепился с обеих сторон переносицы. Достаточно небольшого скачка температуры, чтобы на стекле появился слой белого конденсата, полностью перекрывающий обзор. В целом, для военных офицеров данный оптический прибор казался ужасно неудобным, вместе с тем, он отлично выручал маршала дома или в момент срочности для поиска решений неотложных вопросов.

Когда Шэнь И возвратился, Гу Юнь надел монокль на переносицу, развел чернила и принялся писать доклад.

Дом, в котором жил Гу Юнь, также принадлежал господину Го. Несмотря на то, что губернатор Го служил мелким чиновником на границе, жил он весьма неплохо. На рабочем столе располагалась лампа – далеко не масляная дешевка, а даже напротив – паровая, с регулятором яркости света. Судя по изысканной и вычурной резьбе, выполненной на металлическом корпусе, можно было предположить, что господин Го приобрел ее у людей с Востока.

Рядом с паровой лампой еще стояли часы с Запада – пусть они и казались дешевой подделкой, но выглядели так же дорого, как настоящие. При более детальном рассмотрении можно было разглядеть изысканные метки, обозначающие двенадцать Земных Ветвей и десять Небесных Стволов, а также двенадцатичасовой период дня. В левом верхнем углу было небольшое окошко, в котором отмечались чередующиеся двадцать четыре солнечных цикла. Конструкция все же выглядела неоднозначной. Нижняя часть часов была совершенно прозрачной – большие и малые шестерни выдвигались вперед.

Гу Юнь ненавидел эти часы, потому что шестеренки при повороте издавали ужасный шум; он задумался о том, чтобы приказать убрать их отсюда. Но сейчас это все равно бы ни сыграло никакой роли: так или иначе, в этот момент Гу Юнь ничего не слышал.

Когда Шэнь И вернулся с пиалой лекарственного отвара, Гу Юнь закончил писать и опустил кисть.

- Окажи мне кое-какую услугу: просмотри доклад. Возможно, я допустил несколько ошибок.

Вдоль абажура слепящей лампы красовались фигурки, изображавшие западных женщин. Те демонстрировали свои обнаженные груди и позировали так откровенно, что можно было рассмотреть каждую деталь. Шэнь И рукой закрыл глаза от яркого света и прошептал:

— Как пошло.

Затем он быстро пробежался взглядом по докладу Гу Юня и вздохнул:

- Возможно?! Негодный Шень нижайше просит прощения – его способности скромны, а знания поверхностны – однако ваш убогий слуга не видит здесь ничего, что соответствовало бы благородной истине.

— А? Что?

Шэнь И решил промолчать.

Он взял доклад за уголок и сунул обратно в руки Гу Юня. Осторожно придержав маршала за локоть, он направил его в сторону небольшой кушетки, намекая, что маршалу стоит прилечь. Затем Шэнь И достал чистый лист бумаги, окунул кисть в чернила и попытался переписать все это безобразие по новой.

Гу Юнь взял пиалу с лекарственным отваром и ловко осушил ее одним глотком. Лениво опустившись на изысканную резную кушетку, не соизволив даже снять обувь, он закинул ногу на ногу и принялся терпеливо ждать, когда лекарство начнет действовать. Тем не менее, руки Гу Юня не остались без дела – он быстро сложил ненужный доклад в бумажную птицу и нацелился на затылок Шэнь И.

Насколько этот человек мог быть невыносим!

Шэнь И краем уха уловил шелест бумаги и ловко поймал бумажную птицу рукой. На этот раз он признал перед Гу Юнем свое поражение.

— Ты меня слышишь? – спросил Шэнь И.

— Уже лучше, правда все еще слегка нечетко, – ответил Гу Юнь. – В общем, ты же можешь перефразировать то, что я написал, чтобы это смотрелось получше?

Шэнь И вздохнул и сказал:

— Маршал, вы хотите сказать Императору, что четвертый принц сам прознал про заговор варваров и, предав тесную кровную связь с той женщиной, предоставил намвозможность перебить их братию одним махом? Вы сами поверили бы во что-то подобное?

Две маленькие киноварные метки под глазом и на мочке уха Гу Юня будто вернулись к жизни и снова стали ярко-красными, стоило ему принять лекарство.

— А как иначе? – спросил Гу Юнь. – То есть, ты предлагаешь сообщить Его Величеству, что я давно решил взять под контроль вооруженные силы Великой Лян? Мы только урегулировали ситуацию на Западной границе, а я уже готовлюсь установить тотальный военный контроль у Северной границы? И поэтому я решил воспользоваться его прямым приказом защитить маленького принца, попавшего в ловушку варваров? Или нам следует сообщить Его Величеству о том, что я решил запустить свою руку в карман черных рынков Цзылюцзиня, строго запрещенных законом, и случайно обнаружил, что за последние годы количество Цзылюцзиня, попавшего на эти самые рынки, отклонилось от нормы?

Шэнь И ничего не ответил. Гу Юнь надменно продолжил:

— Ты в силах переписать так, чтобы это звучало более правдоподобно, а иначе зачем бы я просил тебя об этом? Более того, когда мы вернемся в столицу, этого ребенка, Чан Гэна, начнут повсюду преследовать эти матерые волки – вшивые варвары. Ты должен постараться хорошенько переиначить мои слова, обратив их в душещипательную историю. Скажем, что четвертый принц проживал в тяжелейших условиях, однако, несмотря на многочисленные перипетии и тягости, пламя верности своей стране в его сердце по-прежнему не угасло. Преврати это в душераздирающую повесть. И чем дольше Его Величество будет пускать слезы, читая этот доклад – тем лучше, а я погляжу со стороны, посмеет ли кто-нибудь вставить хоть слово.

Сначала Гу Юнь вынудил его задобрить принца. Теперь же он его просит вынудить самого Императора броситься в слезы.

Шэнь И ухмыльнулся и опустил кисть:

— Прошу прощения, но у вашего подданного для подобного не хватит чернил. Маршалу стоит пойти и попросить об этом другого, более опытного господина.

Гу Юнь выдохнул:

— Ах ты!..

Шэнь И поднял голову и увидел, как Гу Юнь совершенно бессовестно изображал из себя жертву:

— У меня так болит голова... Больно, больно, больно! Так больно, что она вот-вот взорвется! Братик Цзипин, кроме тебя нет никого, кто будет заботиться обо мне и поддерживать в трудную минуту! И ты вот так легко бросаешь меня? Этот унылый, холодный, грешный мир со мной так жесток! Для чего мне тогда вообще жить?

Далее он схватился за грудь и упал на кушетку, притворившись мертвым.

Зачем хвататься за грудь, говоря, что у тебя болит голова?..

На тыльной стороне ладони Шэнь И вздулось несколько синих венок.

Не смотря на эту крайне абсурдную сцену, Шэнь И все-таки неохотно сел поудобнее, развернул лист бумаги, и, тщательно обдумав каждое слово, переписал доклад Гу Юня.

"Покойный" в лице Гу Юня не спешил возвращаться к жизни, потому, как его голова действительно разрывалась от боли. Шэнь И не мог не знать о побочном эффекте лекарства.

Гу Юнь выпил лекарственный отвар, и сразу после, пока тлела одна палочка благовоний, его глаза могли видеть необычайно четко, а слух тотчас делался чрезвычайно острым. Когда благовония догорали, начиналась страшная мигрень. Весь мир кружился перед глазами, стоило Гу Юню их открыть. Каждый окружающий его звук эхом отражался в голове.

Где-то через полчаса этот эффект постепенно шел на убыль. Немногим после его глаза и уши становились, как у нормальных людей.

Но как долго он мог оставаться нормальным? На этот вопрос было сложно ответить.

Когда Гу Юнь принял это лекарство в первый раз, ему было так больно, что он был готов биться головой о колонну кровати. Зато потом он мог видеть и слышать более трех месяцев – за то время он почти забыл, что он калека.

С недавних пор Гу Юнь начал принимать свое лекарство все чаще и чаще. С одной стороны, он научился засыпать с головной болью, насколько бы мучительной она ни была. С другой стороны, действие лекарства становилось все менее и менее эффективным.

На данный момент разовой дозы могло хватить лишь на три-пять дней.

"Через несколько лет оно может стать совершенно бесполезным", - подумал Шэнь И.

Двое: один – сидящий, второй – лежащий; оба не сказали ни слова. Длилась эта тишина до наступления глубокой ночи, пока до них не донеслись голоса ночного патруля. Шэнь И, наконец, опустил кисть. Он обернулся, взял одеяло и укрыл им Гу Юня.

Гу Юнь до сих пор ни разу не пошевельнулся – он так и заснул. Его брови казались слегка нахмуренными, а губы и щеки дышали лунным отсветом, словно в них не было ни капли крови. И только две киноварные отметки продолжали алеть своей красотой.

Шэнь И посмотрел на него и тихонько вышел.

На следующий день, когда маршал Гу проснулся, он вновь стал бодрым Аньдинхоу, полным сил и энергии.

Утреннее солнце едва выглянуло из-за горизонта, а Гу Юнь уже разбудил Шэнь И. Тот успел разве что открыть дверь, как перед его заспанными глазами возник восторженный Гу Юнь:

— То, что я заказал, наконец-то пришло! Ты только посмотри! Будь уверен – я лично гарантирую – когда преподнесу этот подарок принцу в знак извинения, это полностью усмирит гнев моего маленького братишки!

Шэнь И позабыл про сон. Внезапно его сердцем овладело дурное предчувствие.

Маршал отдал приказ четырем солдатам Черного Железного Лагеря перетащить огромную – размером с арку дома – коробку, а затем энергично зашагал к дому губернатора. Пройдя мимо цветочного сада и мятных кустов – тех, что он прошлой ночью благополучно общипал – он сорвал один листочек мяты и положил его в рот, даже не обратив внимания, что острый листный край изрядно порезал ему губу. Гу Юнь напевал мелодию, которую сам же и придумал, решив таким способом издалека известить о своем визите в качестве гостя.

Но, стоило Аньдинхоу ступить во внутренний двор губернатора Го, как его тут же попытался встретить смертоносный длинный меч, направленный прямо в его сторону.

Проходящий мимо слуга, несший чайный поднос, закричал от испуга и упал на землю вместе с чайным сервизом, который тут же разлетелся на мелкие кусочки.

В одно мгновенье из браслета на запястье Гу Юня вылетело острое, размером с ладонь, лезвие, оказывая сопротивление мечу Чан Гэна. Два острых края соприкоснулись, издав пронзительный звук. Однако, стоило Гу Юню согнуть пальцы в кулак и чуть сильнее нажать на меч, как запястье Чан Гэна болезненно заныло и начало быстро неметь. Мальчику пришлось опустить свой меч и отступить, иначе он рисковал бы остаться со сломанным запястьем.

Лезвие с щелчком скрылось в браслете Гу Юня. Сложив обе руки за спиной, молодой человек улыбнулся, спросив:

— Что могло так сильно разозлить Ваше Высочество этим ранним утром? Хотя это уже неважно. Вы можете выплеснуть весь свой гнев на вашего подчиненного.

Чан Гэн ничего не ответил.

Можно было подумать, что человек по фамилии Гу явился будто невзначай, дабы принести извинения. Однако... К несчастью, с какой стороны не посмотри, он явился будто специально, дабы развязать войну

***

Одним словом, маршал Гу, весьма преуспевший в искусстве "говорить о вещах, о коих говорить не следовало", в очередной раз превосходно справился с поставленной задачей.

***

Солнце еще не успело взойти, а старший брат уже вовсю тренировался с мечом. На этот раз Гэ Пансяо как следует подготовился, вспомнив известные ему хвалебные фразы для старшего брата. Однако до того, как мальчишка сумел улучить подходящий момент, на подходе к дому он неожиданно остолбенел, дрожа в подлинном ужасе. От потрясения он не решался даже выдохнуть.

Чан Гэн, похоже, плохо спал. Его лицо казалось бледным, а глаз нервно подергивался. Тяжело глядя на Гу Юня, он медленно опустил меч и невозмутимо произнес:

— Прошу прощения, похоже, я сильно оскорбил маршала своим промахом.

Гу Юнь потер подбородок, пытаясь сдержать смех. Он протянул руку, стремясь положить ее на плечо Чан Гэна, как всегда делал раньше, но мальчик, как и ожидалось, тут же отстранился и холодно произнес:

— Аньдинхоу, прошу, проходите в дом.

Гу Юнь смущенно убрал руку и прикрыл рот, кашлянув.

— Чан Гэн, подожди.

Услышав, как Гу Юнь обратился к нему по имени, юноша бессознательно остановился. Гу Юнь обернулся и кому-то замахал рукой. Во двор сейчас же вошли несколько солдат, неся с собой огромный ящик. Поставив его на землю, они сделали один шаг назад, выстроились в ряд и синхронно опустились на одно колено.

— Маршал!

Гу Юнь поднял руку и дал знак солдатам, чтобы те встали. Затем он вышел вперед лично открыть замок на ящике. Задержав руку на механизме, точно желал подразнить маленьких детей, он оглянулся и с загадочной улыбкой обратился к Чан Гэну:

— Подойди. Я хотел бы показать тебе кое-что любопытное.

Крышка ящика со скрипом открылась. Гэ Пансяо взглянул на Чан Гэна. Тот продолжал молчать, но сдержать свое любопытство он не мог, а потому шагнул вперед, чтобы все-таки взглянуть на таинственное содержимое ящика. Но стоило ему подойти ближе, как он тут же вскрикнул от изумления.

Внутри коробки оказалась серебристо-серая тяжелая броня. Вдоль всего корпуса брони не было никаких лишних следов пестрящей раскраски. Каждая выемка и изгиб казались одновременно пугающе и чарующе красивыми. В сравнении с этой броней доспехи варваров выглядели не более чем грудой тяжелого металла.

С ноткой гордости в голосе Гу Юнь пояснил:

— Ее изготовил на заказ мастер института "Лин Шу". Огневая мощь Цзылюцзиня в ней в два раза выше по сравнению с другими моделями тяжелой брони. Швы имеют армирующий слой, и, к тому же, ни один Сю Чжун Сы не застрянет в поручах, в отличие от рухляди варваров. Этот шедевр значительно эффективнее того, что использовал я, будучи еще молодым и неопытным. Однако у этой брони до сих пор нет имени... Ты уже в том возрасте, когда у тебя вот-вот должно появиться взрослое имя, а ее ты сможешь называть своим детским.

Кроме бликов света, отражавшихся от брони в глазах Чан Гэна, ни одна тень эмоций не взыграла на его лице. Особенно после того, как Гу Юнь предложил ему дать тяжелой броне имя "Чан Гэн". Он не понимал, с каких это пор имя "Чан Гэн" стало настолько расхожим. Сю Нян – Ху Гээр и Гу Юнь – похоже, что они оба отдают предпочтение именно этому имени.

Обезумевшая женщина, называвшая себя его матерью, ни раз травившая его, дала мальчику это имя: "Чан Гэн". Его собственный ифу, о котором он хотел заботиться всю оставшуюся жизнь – пока все эти планы не превратились в лопнувший пузырь – подаривший ему эту превосходную тяжелую броню, предложил дать ей имя "Чан Гэн".

Разве может быть что-то более ироничным, чем это?

Одним словом, маршал Гу, весьма преуспевший в искусстве "говорить о вещах, о коих говорить не следовало", в очередной раз превосходно справился с поставленной задачей.

Долгое молчание Чан Гэна заставило людей чувствовать себя неловко. Гэ Пансяо не выдержал – он подошел к юноше, протянул руку и осторожно потянул того за рукав:

— Старший брат, ты не собираешься примерить ее? Я впервые увидел тяжелую броню тогда, на варварах...

Однако Чан Гэн вдруг резко отступил и, не сказав ни слова, вернулся в дом, с силой захлопнув за собой двери.

Улыбка на губах Гу Юня стала немного горькой. Стоя вот так посреди двора, он почувствовал себя весьма неловко. Тем не менее, он постарался быстро успокоиться, посмеявшись сам над собой:

— Я впервые стал чьим-то ифу и не совсем хорош в этом деле. Как стыдно...

Подчиненный в черной броне вышел вперед и спросил:

— Маршал, эта броня...

— Уберите ее... эм... Просто отнесите броню к его комнате и оставьте для него ключ от сундука, – Гу Юнь выдержал недолгую паузу, словно собираясь сказать что-то еще, но, в конце концов, он еще больше растерялся. – Забудьте об этом.

Гу Юнь был одет в повседневные одежды из тонких тканей цвета индиго, скрывающих его поджарую фигуру. Он приложил много усилий в попытке угодить мальчишке, но в итоге поднял вопросы, которые не следовало поднимать. Он выглядел таким жалким, с грустью смотря на плотно запертые перед ним двери.

Шэнь И стал свидетелем этой сцены и не мог не поругать маршала:

— С каких это пор ты стал таким самонадеянным? Ударил ногой по железной пластине! [2] Так тебе и надо!

Гэ Пансяо, все пуще чувствуя себя не в своей тарелке, неуклюже почесал голову:

— Дядя Шилю...

Гу Юнь потрепал мальчика по голове и неохотно улыбнулся:

— Все нормально, иди поиграй.

После он увел Шэнь И чуть в сторону и прошептал:

— Разве он не был чертовски счастлив, когда я подарил ему железный браслет? Почему же сейчас это не сработало?

Убедившись, что их беседу никто не подслушает, Шэнь И прямо ответил:

— Маршал, вы правда думаете, что он набитый дурак? С чего вы взяли, что один и тот же трюк сработает дважды?

Гу Юнь заволновался:

— Отбрось свои лукавые замечания. Тогда что, по-твоему, я должен был сделать?

Шэнь И широко распахнул глаза:

— Послушай, ты совершил множество великих деяний на Северной границе, но ты так долго скрывал все от Чан Гэна. Он обращался к тебе от чистого сердца и с открытой душой, а что насчет тебя? Теперь же он думает, что ты все это время притворялся слепым и глухим, чтобы одурачить его, не говоря уже о том, что мать, воспитывающая его с ранних лет, оказалась шпионом; мать, которая, мало того, что уже мертва, в добавок ее смерть – пускай, косвенно, но твоих рук дело!

— Чушь! – взорвался Гу Юнь. – Если бы эта степная красавица смогла предвидеть тот факт, что их задумка не увенчается успехом, она без сожалений покончила бы собой. К тому же, Ху Гээр догадывалась о моем пребывании в Яньхуэй. В глубине души она понимала, что у варваров не осталось и шанса на победу, а ей оставалось лишь покорно ждать своей ужасной кончины.

Шэнь И обдумал его слова. Он не мог понять, как они связаны с его поведением в отношении Чан Гэна. В то же время, в потоке слов он все же уловил ключевой момент: "Герой мира, если не я, то кто?". Неужели, речь маршала Гу стоит понимать, как: "Узнав, что принц здесь, я наконец понял, что у меня просто нет выбора»?

Это безнадежно.

Шэнь И предпочел не обращать внимания на слова Гу Юня и бесстрастно парировал:

— Просто дай ему побыть наедине с собой, предоставь ему несколько дней тишины и покоя. Прекрати бегать за ним, как докучливая наложница. Хватит его беспокоить. Дай ему прийти в себя.

— У меня нет наложницы.

Шэнь И усмехнулся:

— Верно. У тебя даже нет жены.

За эти слова Гу Юнь пихнул его ногой.

И только через пару шагов маршал Гу понял, как-таки удачно все обернулось – ведь он, на самом деле, не хотел возвращаться в столицу прямо сейчас. Тем не менее, вечно оставаться в Яньхуэй они тоже не могли – им необходимо сопроводить маленького принца. Гу Юнь бегло все обдумал, и ему в голову пришла хитроумная идея.

Гу Юнь сказал Шэнь И:

— Доклад, написанный вчера вечером, еще не был отослан Императору. Сейчас ты пойдешь и перепишешь его. Напиши о том, что четвертый принц питает искреннюю сыновью почтительность. Но совместить верность народу и благочестивое отношение к отцу слишком трудно, однако, он избрал приверженность своей семье. Впоследствии, из-за безмерной скорби, он оказался прикован к постели тяжелой болезнью. Мы отдыхаем в Яньхуэй, ожидая, когда Его Высочество наберется сил, а затем мы вернемся в столицу.

Как следует обдумай это и перепиши доклад! Твои слова должны заставить сердце Императора плакать.

Если бы у Шэнь И был хотя бы шанс одержать над ним победу в словесной дуэли, он лично заставил бы этого Гу расплакаться.

Жаль, что людской расчет не поддается сравнению с расчетом Всевышнего.

***

На следующий день, когда Гу Юнь, опираясь о гребень стены поместья, наблюдал за тренировкой Чан Гэна с мечом, перед ним неожиданно предстал Черный Орел, протянувший приказ с золотой биркой. Достаточно было одного взгляда на него, чтобы выражение лица Гу Юня в миг изменилось.

Император был в критическом состоянии. Аньдинхоу был отдан приказ как можно скорее вернуть четвертого принца в столицу.

Гу Юнь развернулся и спрыгнул со стены. Чан Гэну удалось расслышать отголоски разговора Аньдинхоу с кем-то за стеной двора:

— Пришли ко мне Цзипина, мы должны немедленно вернуться в столицу.

Чан Гэн был озадачен услышанным. Он опустил меч, чуя приближение непредвиденных обстоятельств.

Сколько людей оставалось уверенными, что он и есть четвертый принц? Все так думали, кроме него самого. Чан Гэн всегда ощущал себя обиженным этой жизнью. Если он действительно был принцем – чистокровным или нет, неужели не нашелся хоть один единственный родственник Сына Неба, кто бы мог приютить его?

Почему события в его жизни всегда складываются так, а не иначе?

В любом случае, принадлежал ли он к императорской семье или же родился отпрыском семьи нищих – в этом случае у него не было права голоса.

Гэ Пансяо, который все время наблюдал за Чан Гэном, подметил для себя, что у того было скверное настроение. Он внезапно улыбнулся и сказал:

— Старший брат, не волнуйся, я всегда буду следовать за тобой! Если ты станешь генералом – я буду твоим телохранителем! Если ты станешь чиновником – я буду твоим помощником. А если ты станешь Императором – я буду твоим евнухом... Эммм!..

Чан Гэн накрыл его рот ладонью и свирепо воззрился на мальчишку:

— Как ты смеешь говорить такие глупости? Тебе жить надоело?

Маленькая пара зрачков Гэ Пансяо скользнула влево, затем вправо, напоминая пару бобовых зерен в опустевшей тарелке.

Внезапно настроение Чан Гэна заметно улучшилось. Даже маленький мальчик из семьи мясника не отчаивался. Ведь если Чан Гэн продолжит и дальше погружаться в бездну тревог и смятения, не уличит ли это его слабости и безволие? Чан Гэн подумал: "Ничто мне не мешает просто взять и сбежать ради спасения собственной шкуры. Я могу убежать в дремучие леса, в безлюдные горы и стать охотником. И никто никогда не сможет меня отыскать".

Однако, если он все-таки решит сбежать, ему придется, в первую очередь, бросить Шилю... а потом только Гу Юня. Когда он начал прокручивать эту мысль, душу мальчика накрыла волна нестерпимой боли, как будто все внутри начало распадаться на куски. Похоже, у него не осталось выбора, кроме как на время отложить эту затею.

Продолжая плыть по течению, Гу Юнь уже готовился сопровождать его по пути в столицу.

Гэ Пансяо твердо решил, что будет следовать за старшим братиком куда угодно. Мальчик, выросший в маленьком городке, избрал путь, ведущий в столицу за тысячу километров от дома.

Купи один – получишь второй бесплатно. На следующий день, когда все уже были готовы отправляться в дорогу, у порога появился Цао Нянцзы. Он был одет в мужскую одежду, но, как ни крути, он все равно походил на девчонку, которая просто переоделась.

Цао Нянцзы собрался с духом и попытался чуть повысить голос:

— Старший брат Чан Гэн! В тот день, у реки, ты спас мою жизнь! Отец сказал, что я как мужчина, не могу оказаться неблагодарным, и за спасение я должен отплатить тебе своей жизнью.

Услышав "как мужчина", Чан Гэн ощутил прорву мурашек, катившихся по спине. Дослушав до "отплатить своей жизнью", он внезапно почувствовал острую боль в животе. Чан Гэн сухо ответил:

— Это необязательно.

Уши Цао Нянцзы полыхали ярко-красными, он неловко продолжил:

— Я... я просто хочу поехать с тобой в столицу... остаться рядом и служить тебе...

Чан Гэн уже собрался отказать ему, но как только слова были уже готовы вспорхнуть с его губ, как тотчас вернулись обратно.

С его стороны, Гэ Пансяо и Цао Нянцзы были словно его парой маленьких «хвостиков», следовавших за ним шаг в шаг. Они едва ли общались с ним, как закадычные друзья. Нельзя было точно сказать, были ли они вообще когда-то друзьями. Однако теперь, стоило ему покинуть Яньхуэй, и эти двое мальчишек внезапно оказались для него последней связующей ниточкой воспоминаний о городе, в котором он вырос. Шэнь Шилю – не в счет.

Чан Гэн на мгновение растерялся, затем повернул голову, обращаясь к солдату:

— Ты... можешь спросить у маршала разрешение?..

Солдат быстро ответил:

— Великий маршал сообщил, что все зависит от вашего решения.

Чан Гэн тихо вздохнул. Как он и думал: Гу Юнь не станет обращать внимания на подобные пустяки.

Подведя Гэ Пансяо и Цао Нянцзы к лошади, Чан Гэн запрыгнул в седло, затем обернулся и в последний раз взглянул на маленький городок Яньхуэй.

Еще совсем недавно в этот город возвращался Гигантский Змей, собирая вокруг себя толпы восхищенных людей. Несмотря на бедность, жизнь в этом городке всегда была счастливой и мирной. Теперь же огонь войны охватил всю округу, и Яньхуэй, казалось, погрузился во мрак. Издалека доносился вороний крик.

В сердце Чан Гэна затаилось пугающее ощущение того, что эти счастливые дни спокойной обыденной жизни больше никогда не вернутся.

Солдаты Черного Железного Лагеря строевым шагом также направились в столицу.

***

Некогда энергичные мальчишки были полностью истощены несколькими днями путешествия. Солдаты разбили в долине лагерь, чтобы немного отдохнуть. Посреди всей суматохи, Чан Гэну приснился кошмар, совершенно отличающийся от того, что ему когда-либо снилось. Во сне он сжимал в руке заточенный нож. Он вонзал его в грудь Гу Юня, пока горячая кровь не заструилась по его рукам. У маршала было бледное, точно лист бумаги, лицо. Его глаза потемнели, взгляд рассеялся. Тонкая струйка крови стекала с его побелевших губ.

Чан Гэн в ужасе закричал: "Ифу!", - и очнулся в постели. По горячей коже бежали капли холодного пота, и мальчик подсознательно коснулся груди. Он сжал пальцами обломок Сю Чжун Сы, и тут ему в глаза бросились некоторые детали лезвия. Следы, оставленные после возгорания Цзылюцзиня, походили на некий узор, напоминающий облака.

Этот Сю Чжун Сы спас его тогда, сразив варвара. Чан Гэн считал, что в тот момент, увидев кровь, он перестал быть ребенком. Теперь он мог считать себя настоящим мужчиной, с того дня он всегда будет носить на шее этот клинок.

Медленно погладив пальцами кусок прохладного черного металла, Чан Гэн постепенно успокоился.

Он судорожно выдохнул, затем, поднявшись на ноги, направился к выходу из своей палатки. Ночной патрульный сразу же последовал за ним. Но Чан Гэн отказался от его сопровождения и в одиночку спустился к маленькой речке.

Наклонившись к воде, он умыл лицо, вслушиваясь в шум множества насекомых, укрывавшихся в сочной траве. Протянув руку, Чан Гэн поймал крылатую цикаду.

Совсем скоро Антарес [3] озарит поднебесную, суля начало прохладной осени. Значит и жизнь этого крохотного существа тоже подходит к концу. Чан Гэну стало жалко эту маленькую цикаду, и он отпустил ее.

Бесцельно прогуливаясь вдоль речного берега, он неосознанно подошел к палатке Гу Юня. Мальчик усмехнулся и развернулся, чтобы поскорее уйти. Однако тут он заметил, как в палатку забежал Шэнь И, держа в руках фарфоровую миску, из которой доносился очень знакомый лекарственный аромат.

Ощутив этот запах, Чан Гэн более не сумел сделать ни шагу.

Примечания:

1. «Оттепель» — 破冰 – pòbīng – знач. «положить начало установлению или улучшению отношений» (досл. "сломать лед" в отношениях, сделать их более теплыми).

2. 踢到铁板 - tī dào tiě bǎn – обр. «ударить в грязь лицом».

3. Антарес ( 流火 Liúhuǒ ) – современное название огненной звезды в древнем Китае.

Движение Антареса символизирует окончание лета.

***

Ифу был неправ, договорились?

***

Чан Гэну было тяжело воспринимать Шэнь Шилю и Гу Юня как одного человека.

Шэнь Шилю был неисправимым бездельником из пограничного городка, прожигающим дни досужими прогулками, не зарабатывающим на жизнь, оставаясь при этом весьма придирчивым едоком, кому чрезвычайно трудно угодить. Он был искренним и настоящим, но, в то же время, у него был скверный характер.

А вот Гу Юнь был совершенно другим человеком.

Для многих людей в этом мире «Гу Юнь» оставался не просто «личностью». Он был своеобразным «символом»; невероятным существом с тремя головами и шестью руками, исключительно талантливым и ловким.

У Великой Империи, простирающейся на тысячи ли, мог быть лишь один человек, подобный Гу Юню – он сам.

Так думал не только Чан Гэн, но и Гэ Пансяо, и Цао Нянцзы. Когда они обсуждали свое положение, то пришли к общему мнению, что ощущают происходящее с ними сродни дивному сну.

И все же, Чан Гэн отличался от своих маленьких приятелей. В конце концов, Шэнь Шилю не был их ифу. Чан Гэн не обижался на Гу Юня за его жестокую ложь. Как-никак он был окружен сплошным обманом с самого своего рождения, поэтому очередная капля вымысла посреди всего происходящего в жизни мальчика не могла иметь такого большого значения.

К тому же, какую бы выгоду сулила Великому Маршалу ложь, окрутившая нищего сироту подобно Чан Гэну?

Следует отдать должное «благословению» Сю Нян – той, кто нацепил на него маску чужой личности – ведь благодаря этой «удаче» такой жалкий человек, как он, смог лично повстречаться с Аньдинхоу при его жизни. Но удивительнее тот момент: дабы «обмануть» Чан Гэна, маршал пожертвовал даже собственным статусом до времени, хотя на то, возможно, были и другие причины.

Чувства Чан Гэна и его искренняя любовь оказались раздроблены на несколько частей: две доли были отданы его родной стране, другие две – его отчиму, Сюй Байху, пусть тот и редко бывал дома. Остальные шесть он отдал своему маленькому ифу. Однако теперь, когда маршал Гу сделал все возможное, чтобы маленький ифу безвозвратно исчез, те шесть частей глубокой привязанности и любви вдребезги разбились об землю, рассыпавшись в пыль, и оставили в сердце мальчика кровоточащую рану, боль от которой распространялась по всему телу, овладевая им.

Вместе с тем, в этот самый момент, когда Шэнь И поздним вечером приготовил для Гу Юня лекарство, Шэнь Шилю и Гу Юнь – две личности, точно два противоположных берега, разделенные глубокой рекой – совершенно неожиданно слились воедино.

Вскоре Шэнь И вышел из палатки Гу Юня с пустой миской. Чан Гэн расслышал, как тот отдал приказ солдатам, несущим караул возле палатки маршала: "Будьте предельно внимательны! Никому не позволяйте входить и беспокоить его!"

Чан Гэн нерешительно двинулся вперед, однако после двух робких шагов он не только не остановился, а, напротив, продолжил двигаться в сторону полога, будто некая загадочная сила, сокрытая от взоров, подталкивала его.

Спустя несколько дней совместного путешествия, личная охрана Гу Юня, без сомнения, узнала мальчика. В то же время, согласно приказу Шэнь И, у них не оставалось иного выбора, как сделать шаг вперед и остановить Чан Гэна.

— Ваше Императорское Высочество, маршал сейчас весьма нехорошо себя чувствует. Он уже принял лекарство и лег спать. Если у вас есть какое-то поручение – ваши подчиненные готовы немедленно его исполнить.

Чтобы даже мельком увидеть лицо человека, с которым прежде Чан Гэн жил по соседству и в спальню которого он мог без стука зайти, теперь приходилось беспокоить других. Чан Гэн опустил голову, а в его голосе проскользнули нотки горького одиночества:

— Старший брат...

Стражник тут же опустился на колено:

— Я не смею!

— Нет, нет, я не это имел в виду! – Чан Гэн замахал руками и беспомощно улыбнулся. Коротко вздохнув, он проговорил, – В Яньхуэй обычно я носил ему лекарства. Мне хотелось только взглянуть... Но раз уж это действительно причинит неудобства, тогда я...

Больше он ничего не смог придумать. Чан Гэн решил, что, если ему снова ответят отказом, он больше не станет унижаться.

Как вдруг неожиданно подошел другой стражник и шепнул первому на ухо: "Разве маршал не говорил, что нет особой необходимости сообщать ему о визите Его Высочества, если он решит заглянуть в гости? Не стоит быть таким упрямым".

Благодаря острому слуху, Чан Гэн легко разобрал слова. Изумленный, он поднял голову. Далеко не сразу ему удалось справиться с эмоциями, терзавшими сердце. Ведь ему только что разрешили войти.

В воздухе стойко держался запах лекарств. Шторы были распахнуты. Под тентом палатки виднелась неподвижная фигура мужчины.

Подойдя чуть ближе, Чан Гэн обнаружил, что Гу Юнь еще не спал. Его пальцы были плотно прижаты к вискам, вероятно, из-за головной боли. Его брови казались напряженными, а взгляд – тяжелым и сердитым. Похоже, он даже не заметил, что кто-то вошел.

Стоя в нескольких шагах от Гу Юня, Чан Гэн сглотнул комок в пересохшем горле, затем осторожно обратился: "Мар..."

Только он издал звук. Гу Юнь, секунду назад лежавший на кровати, мгновенно поднялся и выхватил спрятанный под одеялом короткий клинок, лезвие которого составляло по меньшей мере три дюйма. Чан Гэн не успел даже моргнуть, как наточенное острие слегка коснулось его шеи, обдавая кожу холодом закаленной стали. Человек, сжимавший клинок, походил на свирепого дракона, чей сон дерзнули нарушить.

Чан Гэн был потрясен этим пугающим намерением убивать, и он был вынужден крикнуть:

— Шилю!

Гу Юнь чуть склонил голову и сузил глаза. Когда ему удалось-таки узнать Чан Гэна, он невнятно пробормотал:

— Прошу прощения.

Убрав клинок обратно под одеяло, он осторожно коснулся шеи Чан Гэна и поинтересовался:

— Я сделал тебе больно?

Чан Гэн был напуган. Овладев собой, он ощутил где-то внутри себя необычное чувство, напоминавшее отголоски зарождающегося подозрения: может Гу Юнь действительно ничего не видит? Однако он тотчас отбросил эту странную мысль – разве слепец может стать Аньдинхоу?

Гу Юнь нащупал накидку и рассеянно натянул ее себе на плечи:

— Почему ты пришел?

Попытавшись подняться на ноги, маршал внезапно испытал сильнейшее головокружение. Пошатнувшись, он упал обратно на кровать. В итоге, Гу Юнь оказался в положении полулежа-полусидя, прижимая одну руку ко лбу, а другой – хватаясь за столбик кровати.

— Не двигайся, – Чан Гэн неосознанно потянулся, чтобы подхватить его.

На пару мгновений Чан Гэн застыл в нерешительности, однако затем все же наклонился, помогая Гу Юню закинуть ноги на постель, прежде чем укрыть того одеялом. Не касаясь растрепанных длинных волос маршала, рассыпавшихся по подушке, он придержал Гу Юня за плечи и помог ему лечь. Уложив своего ифу, Чан Гэн осознал, что прямо сейчас он не мог подобрать слов, чтобы сказать хоть что-то, поэтому некоторое время он недвижно стоял на месте в полном молчании. Пока, наконец, с его уст не сорвался единственный вопрос:

— Что с тобой случилось?..

Лекарство Гу Юня начало действовать. Он и думать не смел, что Чан Гэн, до сей ночи "закатывавший истерики", внезапно, а самое главное, добровольно явится сюда. Маршалу ничего не оставалось, кроме как терпеть невыносимую головную боль и рокот звуков, разносившийся в ушах.

Поначалу он даже подумывал отослать Чан Гэна, но тут он неловко рассмеялся и произнес:

— Может ли один белоглазый волк [1] перестать сердиться? Ваше Высочество, прошу, побеспокойтесь о вашем подчиненном и подайте ему кувшин вина.

Зная себя, Гу Юнь решил выпить немного вина – так он сможет стать чуть более сносным. Чан Гэн нахмурился и бросил на него подозрительный взгляд.

Голова Гу Юня гудела так сильно, будто ее раскололи на две части. Он солгал:

— Лекарственное вино Шэнь И поможет мне избавиться от мигрени.

Это сработало, и доверчивый Чан Гэн взял кувшин, висевший на шнурке рядом с легкой броней.

Запрокинув голову назад, Гу Юнь выпил зараз добрую половину бутылки. Бутылка почти опустела, как Чан Гэн быстро схватил Гу Юня за запястье и силой отобрал вино.

— Достаточно! Не пей так много, даже если это лекарственное вино!

Крепкий напиток обжег его внутренности сильнее полыхающего огня, заставляя кровь в теле закипать. Гу Юнь выдохнул и ощутил, как его зрение стало яснее. Вот только от накатившего дурмана у него снова закружилась голова.

Между ними снова повисла неловкая тишина. Пару мгновений безмолвно изучая взглядом Чан Гэна, Гу Юнь не выдержал и с закрытыми глазами опустился на кровать. Его желание отправить Чан Гэна прочь из этой палатки набирало силу. Даже Чан Гэн понимал, что ему стоило уйти, однако он не мог сдвинуться с места, как будто его ноги пустили корни прямо здесь. С одной стороны, Чан Гэн пытался хоть как-то подтолкнуть себя: "От твоего беспокойства нет никакой пользы. Будь благоразумен и уйди прямо сейчас!"

В то же время, он невольно протянул руки и начал медленно массировать виски Гу Юня. Он чувствовал себя ужасно неловко, но уже не мог остановиться.

Лоб Гу Юня казался холодным. Не считая нахмуренных бровей, на его лице больше не проскальзывало никакой эмоции. Он смиренно позволил Чан Гэну делать то, что тот хотел.

Когда мальчик немного подустал, он тихо спросил:

— Тебе лучше?

Гу Юнь открыл глаза и молча посмотрел на мальчишку.

"Порой даже мудрец ошибается, а иногда даже глупцы могут быть правы".

Удивительно, что после такого количества выпитого, Гу Юнь смог изречь нечто осмысленное. Он продолжил:

— Даже когда мы прибудем в столицу, твой ифу всегда будет рядом, чтобы защитить тебя. Не бойся.

Чан Гэн остолбенел. Под лучами тусклого света казалось, что им овладела сильная дрожь.

В свои ранние годы он был вынужден быстро взрослеть. Прекрасно зная, что ему некуда идти и не на кого положиться, кроме как на себя самого, он стиснул зубы и всеми силами попытался заставить себя успокоиться, чтобы выглядеть невозмутимым и сдержанным взрослым. Вот только отыскав столь махонькую крупицу тепла, к которому Чан Гэн всегда отчаянно тянулся, его личина жестокости и решительности вмиг расползалась по швам, обнажая мягкого и хрупкого ребенка, все это время жившего внутри него.

Гу Юнь протянул руку к Чан Гэну и произнес:

— Ифу был неправ, договорились?

Он и представить не мог, как глубоко эти слова тронули израненное сердце мальчика. Возможно, оброненные им сейчас красивые фразы были не совсем искренними, ведь Гу Юнь то и дело не задумывался, мог ли он где-то оказаться неправ. Пусть даже иногда его совесть и брала верх над его поступками, он зачастую не понимал, где именно он был неправ. А в его внезапной снисходительности к мальчику сейчас было виновато исключительно вино.

Чан Гэн сжал его руку так сильно, словно та была единственной спасительной ниточкой, за которую он еще мог ухватиться. Плечи, где в последние дни копилось гнетущее напряжение, сбросив груз, опустились, и мальчик едва не расплакался.

Только сейчас он понял, что все это время он ждал лишь эти несколько слов: "Ифу был неправ, ифу все еще нуждается в тебе". Ему было достаточно знать, что и после смерти Сю Нян, которая всю его жизнь пыталась избавиться от него; что и после смерти Сюй Байху, с которым он даже не смог по-хорошему попрощаться, в этом мире для него все еще оставалось немного тепла... тогда он смог бы простить своего маленького ифу за все, что бы ни было.

За все прошлые ошибки. А отныне – за будущие.

И не важно, как его звали: Шэнь Шилю или Гу Юнь.

Веки Гу Юня тяжелели с каждым мгновением. Он улегся на кровати, закрыл глаза и проговорил:

— Чан Гэн, с этого момента изменится многое. Никто не может точно сказать, где он обретет собственную судьбу – иногда тебе не следует так много думать.

Чан Гэн уставился на Гу Юня немигающим взглядом. В его глазах совершенно неосознанно искрился намек на тщательно скрытую алчность. В конце концов, он с грустью признал, что Гу Юнь был прав: многое изменится, живые люди умрут, хорошие времена закончатся, родные и друзья будут вынуждены разлучиться, а чувства, столь же глубокие, как море, и столь высокие, как небеса, в конце концов, превратятся в мелеющие реки, стекающие к разным концам земли...

Исход Чан Гэна уже давно предрешен – он станет сумасшедшим.

Гу Юнь отодвинулся от края кровати и похлопал по пустому месту рядом с собой:

— Иди сюда. Завтра мы отправимся в путь. Сегодня ночью поспишь у меня.

После полуночи Чан Гэн уснул в палатке маршала Гу Юня. Кость Нечистоты, как и всякую ночь, не давала покоя – затяжные кошмары являлись один за другим. Однако теперь он чувствовал подле себя слабый лекарственный запах. Даже смутно различая границы сновидений, он ощущал себя в безопасности, а все страхи и обиды казались далекими от него.

Для Чан Гэна это была редкая ночь.

Если бы только, проснувшись, мальчишка не обнаружил, что он всю ночь обнимал руку Аньдинхоу, точно подушку, заставив ее онеметь. И ведь этим не кончилось: пока он спал, то тесно прижимался к груди ифу всем своим телом.

Бесстыдный мерзавец по имени Гу Юнь никогда не поймет горячего и чувствительного сердца маленького мальчика. И чем застенчивее вел себя Чан Гэн, тем обильнее лилось масло в огонь из рук Гу Юня. Маршал Гу решил: если этой ночью они разделили постель, значит, Чан Гэн помирился с ним, и отныне он в праве вновь начать проявлять вредный характер. Он потер свою онемевшую руку и, в качестве утреннего развлечения, решил подразнить мальчика. Похоже, что он как следует запомнит эту самую ночь, чтобы в будущем частенько напоминать мальчишке.

Неужели прошлой ночью он снова притворялся больным и слабым?!

Ранним утром Шэнь И заметил, как из палатки Гу Юня вылетел сердитый и раскрасневшийся Чан Гэн. Остаток дня тот старательно избегал любых контактов с Гу Юнем.

По пути в столицу Шэнь И верхом поравнялся с конем Гу Юня. Обернувшись к маршалу, он спросил его:

— Теперь-то все в порядке?

Гу Юнь, подобно волку с большим хвостом [2], беззаботно, с толикой гордости в голосе, ответил:

— Мелочи, он всего лишь маленький ребенок. Между нами с самого начала не было никаких обид.

Шэнь И был свидетелем того, как последние два дня Гу Юнь ломал голову и тревожился. Он ничего не ответил, лишь коротко хмыкнул.

Делая вид, что ничего не слышал, Гу Юнь издали наблюдал за спиной Чан Гэна. И вдруг он задал вопрос:

— Скажи... Могу ли я в будущем доверить ему Черный Железный Лагерь?

Шэнь И ответил сухо:

— Ты желаешь ему мучительной смерти?

Гу Юнь раздраженно выдохнул, как будто Шэнь И своим ответным вопросом вмиг испортил ему прекрасное настроение.

— Что хорошего в Черном Железном Лагере? Клянусь тебе, Цзыси, и прости за то, что я говорю тебе эти неприятные слова, я знаю, как их трудно услышать, – поделился Шэнь И. – Когда Черный Железный Лагерь был в руках прежнего Аньдинхоу – он был "оружием во имя Империи". Однако же, когда он попал в твои руки – он стал "оружием против Империи". Оружие, созданное во имя Империи, – сияющее и благоcтное, чего не скажешь об оружии, которое идет против нее.

Как только маршал осознал смысл сказанных Цзыпином слов, ленивая улыбка сразу исчезла с его лица.

Примечания:

1. 白眼狼 – báiyǎnláng – «бесчувственный и неблагодарный человек».

2. 大尾巴狼 -dà wěiba láng, dà yǐba láng – букв. «волк с большим хвостом»; обр. «кто думает о себе невесть что», «кто считает себя пупом земли», «воображала», «показной», «показушный».

***

Гу Юнь не чувствовал себя обиженным от слова совсем. Он разразился смехом, и сейчас вся его сущность начала источать высокомерную и дикую ауру "бушующего ветра и проливного дождя, не способного сбить его с ног" [2].

***

Если кто-то захочет обсудить тему сложных отношений с Императором, то, пожалуй, стоит начать с истории о покойном Императоре.

Предшествующий Император провел всю свою жизнь верхом на лошади, достиг невероятных высот как в политике, так и в военном деле. Он слыл настоящей легендой, встреча с которой являлась большой редкостью – не каждому поколению посчастливилось ее лицезреть. Этот человек сумел приблизить Великую Лян к апогею могущества, подобно раскаленному солнцу в ясный полдень – ни одна страна, граничащая с Великой Империей, не осмелилась бы совершить преступление у ее границ. Кроме того, Император был основателем Института "Лин Шу" и Черного Железного Лагеря.

К великому сожалению, такому мудрому и выдающемуся человеку было суждено прожить одинокую жизнь. За все время правления Император имел четырех супруг, но ни одна из них надолго не задержалась в мире живых. Всего у него родилось трое сыновей и две дочери. Ему пришлось стать свидетелем смерти четверых из них.

Когда же Император скончался, последним оставшимся у него ребенком была первая принцесса, судьба которой распорядилась о ее слишком раннем замужестве.

Говорят, принцессе было около шестнадцати-семнадцати лет, когда ее поразила тяжелая болезнь, едва не унесшая жизнь единственной наследницы. По счастливой случайности, у принцессы имелось брачное соглашение [3] с отцом Гу Юня. Монах храма Ху Го зажег свечу долголетия для молодой принцессы и посоветовал ей поскорее выйти замуж.

Ходят слухи, когда принцесса заключила брак с Аньдинхоу, ее болезнь начала заметно отступать.

Возможно ли, что причиной столь ранней смерти детей предшествующего Императора послужила сама судьба Сына Неба, учиняя расправу над их печальными судьбами.

Император, потерявший всех своих жен и наследников, пред смертью решил оставить Черный Железный Лагерь и передать бесценную военную мощь Империи своей любимой принцессе и ее мужу. Однако законы Великой Лян оставались беспрекословными, и будущего императора необходимо было избрать из побочной родословной ветви.

Нынешний император – Его Величество Император Юань Хэ – смог беспрепятственно взойти на престол в тот год во многом благодаря огромной поддержке первой принцессы.

Император Юань Хэ питал к ней сердечную привязанность. До ее кончины он с уважением называл принцессу "тетей" и провожал Гу Юня, ее единственного сына, во дворец, чтобы там о мальчике как следует позаботились. Именно он дал ему имя "Цзыси". А еще, он неоднократно повторял офицерам и чиновникам, что "Цзыси похож на моего младшего брата", и отдал приказ, обязующий при личной встрече обращаться к мальчику с тем же почтением, что и к "императорскому дяде".

"Дядя" и "тетя" были просто фальшивыми титулами, но это было неважно. Важнее казался тот факт, что маленькому мальчику по имени Гу Юнь, нынешнему Аньдинхоу, перешла вся власть над вооруженными силами Великой Лян.

При нем также сохранилось влияние, некогда принадлежавшее его отцу. Это означало, что в случае любых злоключений с Гу Юнем, произошедших во время правления Его Величества Императора Юань Хэ – независимо от того, будет Император на троне или нет – это могло вызвать массу споров.

Воспользовавшись тем, что Гу Юнь был еще молод, Император Юань Хэ за десять лет своего правления сумел постепенно ослабить власть старого Аньдинхоу – Черный Железный Лагерь опасно балансировална краю пропасти под лезвием этого мягкого ножа [4].

Жаль, что людской расчет не поддается сравнению с расчетом Всевышнего.

Оборона западных границ продлилась куда дольше планируемого, что привело к возникновению в Империи столь критического положения. Чужеземцы вторглись на территорию Великой Лян, отправив на эту бойню трех молодых главнокомандующих. С ними легко можно было бы справиться, окажись они дряхлыми стариками, чтившими отжившие устои. В свою очередь Великая Лян, привыкшая к мирным песням и танцам, отдала предпочтение перу, а не мечу.

Как следствие, императорский двор не смог найти ни одного человека, способного взять в руки оружие.

Институт «Лин Шу», молчавший несколько лет, неожиданно обратился с просьбой восстановить Черный Железный Лагерь.

Военная мощь, обращенная в негодный ржавый металл за десять лет правления Его Величества, в руках Гу Юня вернула себе былой потенциал и боеспособность.

Смесь чувств Гу Юня к Императору описать было крайне непросто.

С одной стороны, после смерти старого Аньдинхоу и первой принцессы, именно Его Величество занимался его воспитанием.

Император Юань Хэ дал ему тепло, которое он никогда не получал от своих родителей.

Первая принцесса была не из тех, кто прятался в стенах дома – она была из тех, кто смело мог взяться за оружие. Ей всего лишь хотелось остаться в живых до своего замужества ради отца, ее светоча – этого было достаточно, чтобы считаться настоящим героем.

Гу Юня будто окружали два отца; ему не были знакомы ощущения радости, подаренные материнской любовью. Эта беспечная пара привела мальчика на поле битвы у Северной границы еще до того, как он научился твердо стоять на ногах. Он проводил детство и взрослел, питаясь песком и ветром. Можно было смело утверждать, что нежную заботу и каплю свободы, какой грешат родители по отношению к детям, Гу Юнь получал именно от Юань Хэ.

С другой стороны, Император показал себя довольно слабовольным человеком. Когда он был молод, его малодушие и нерешительность можно было списать на "доброжелательность и скромность". Когда же он начал стареть, это превратилось в "слабоволие и немощь".

Изо дня в день этот старик размышлял не о том, как укрепить страну и расширить территории, вовсе нет – его заботило лишь собственное право на престол. Если бы он не воспользовался своей властью, чтобы толком укрепиться на троне, он наверняка придушил бы Гу Юня – мальчика, которому военные присягнули на верность, чтобы одним махом вывести их из игры.

С одной стороны, Гу Юнь был под монаршей защитой, а с другой – оказался связан монаршей гегемонией по рукам и ногам. Будущий Аньдинхоу застрял где-то между этих двух типов "скрупулезности". Вместо этого он предпочел бы глотать песок у границы.

Шэнь И вложил в свои следующие слова более глубокий смысл и произнес:

— Луна, став полной, обязательно начнет убывать [5], все хорошо в меру. Так, Великий Маршал, говорили люди с незапамятных времен. Даже выдающиеся свершения не должны стать угрозой вышестоящему чину. Вы продолжите наносить удар по четырем границам снова и снова, но что ожидает вас в будущем? Восстание? Конечно же, вы не планируете подобного, однако мы не знаем доподлинно, о чем помышляет Император, что он скрывает от нас.

Гу Юнь равнодушно ответил:

— Мне вручили звание главнокомандующего лишь для того, чтобы я сражался во имя порядка в Великой Лян; другие вопросы не относятся к моим полномочиям.

Шэнь И открыл рот.

Гу Юнь перебил:

— Я знаю, что ты хочешь сказать, но лучше не стоит.

Эти двое стойко выдержали испытание временем, встречая невзгоды плечом к плечу, поэтому достаточно было единственного взгляда, чтобы догадаться, о чем каждый думает. Этот диалог мог показаться весьма запутанным. Шэнь И пытался не говорить о нынешнем Императоре с Гу Юнем. Император никак не мог оправиться от болезни, к тому же, имел весьма преклонный возраст. В этот раз он срочно отозвал Гу Юня обратно в столицу – это указывало на то, что Дракон совсем скоро отправится на Небеса.

Разумеется вопрос, который Шень И хотел обсудить, касался наследника императорского престола.

Не считая пропавшего Чан Гэна, у Императора было два сына. Наследный принц, Ли Фэн, был надежным и мирным человеком. С раннего детства его интересовали книги и древние писания. Его философия во многом казалась схожей со взглядом отца на жизнь: он так же отдавал предпочтение литературе, а не военному делу; он не одобрял увеличение численности армии и укрепление военной мощи – он верил, что это разгневает Небеса и поставит под угрозу безмятежную жизнь народа.

Второй принц, Вэй-ван, напротив, зарекомендовал себя личностью чрезвычайно амбициозной. Получив воинское звание, он страстно стремился расширить территорию Великой Лян.

Офицеров, подобно им с Шень И, не требовалось расспрашивать, кого и почему они считают более или менее приличествующим из наследников – выбор был очевиден.

Лицо Гу Юня омрачилось.

Шэнь И знал, что сейчас правильным было бы закрыть свой рот, но он не мог удержаться:

— Маршал, пока в вас зарождается слепое намерение, даже если это всего лишь молчаливое согласие...

Гу Юнь бросил на него уничтожающий взгляд – словно в его глазах затаилась пара клинков Гэфеджень, готовых разорвать на кусочки любого.

Сердце Шэнь И резко оборвалось, ухнув в пятки; слова непроизвольно застряли в горле плотным комком.

Гу Юнь заговорил, вкладывая угрожающую силу в каждую фразу, чеканя каждое слово:

— После прибытия в столицу трех фракций Черного Железного Лагеря, они будут ожидать за пределами Девяти Врат. Любой, кто осмелится воспользоваться ослабленным состоянием Его Величества, будет немедленно казнен на месте, независимо от своего статуса и положения в обществе. Шэнь Цзипин, я понятно выражаюсь?

Лицо Шэнь И побледнело и после долгой паузы он, наконец, выдохнул: "Да..."

Они замолчали на минуту. Гу Юнь постепенно расслабился и успокоился. Он сказал:

— Я не хотел задеть тебя.

Шэнь И неохотно улыбнулся.

— Тринадцатый год правления Юань Хэ... Это был самый мучительно долгий год в моей жизни. Когда первая принцесса и прежний Аньдинхоу уже были мертвы, а тебя забрали в дом Шэнь... Тогда я почти ослеп, а мои уши не могли слышать, – Гу Юнь произнес это практически шепотом. – В тот день шел сильный снег, было до смерти холодно. Я сжимал меч отца и прятался за дверью, не желая, чтобы хоть кто-то приближался ко мне.

В тот день к порогу моего дома тихо подошел Император. Он привел с собой Его Высочество третьего принца. Будучи верховным правителем Империи, он простоял под снегопадом добрую половину часа, прежде чем смог уговорить меня выйти из дома. Чтобы со мной общаться, он писал на моей ладони... Еще он велел стражникам слепить для нас пару снеговиков.

Третий принц... Янь... Он был всего на год младше меня. Он казался мне застенчивым, как маленькая девочка. Всегда улыбался. И он никогда не злился на меня, независимо от того, каким бы отвратительным человеком я не был...

Гу Юнь замолчал.

Третий принц скончался в возрасте девяти лет.

— Его Величество был весьма сострадательным человеком, еще попробуй найди такого же, – произнес Шэнь И.

Любовь и сострадание... К сожалению, достойный Император не может позволить подобным качествам преобладать в своей душе.

Гу Юнь больше ничего не сказал. Он поднял глаза и издали наблюдал за Чан Гэном, невозмутимо ехавшим верхом. Чан Гэн наклонил голову, чтобы кое-что рассказать сидящему в телеге Гэ Пансяо. Круглая голова беззаботного мальчишки повернулась навстречу приятелю, и он с улыбкой на лице ему ответил, разразившись звонким смехом.

Чан Гэн почувствовал, как ему пристально глядят в спину. Он обернулся и поймал взор Гу Юня. Выражение лица мальчика внезапно изменилось, и он раздраженно отвернулся.

Гу Юнь заметил:

— Этот ребенок внешне очень похож на свою мать-чужеземку. Но характером он больше пошел в Его Величество. Если бы Янь дожил до его возраста, они были бы похожи.

Шэнь И продолжал отмалчиваться, прекрасно осознавая всю бессмысленность слов, поскольку сейчас его попросту не расслышали бы.

Чан Гэн не мог догадаться, о чем вели разговор Гу Юнь и Шэнь И. Он всегда относился к подобным кулуарным беседам так, будто они ухмыляясь смотрели на него сверху вниз, клюя острыми клювами взглядов его бедную спину. Он так не хотел видеть Гу Юня, и в то же время ощущал, как тот сокращает дистанцию. Украдкой обратив взор на маршала, Чан Гэн, к своему сожалению, оказался прав: тот подгонял лошадь все ближе и ближе.

Это когда-нибудь закончится?..

Чан Гэн вообще не желал с ним разговаривать. Он пришпорил лошадь, и та рванула вперед. Вот только неожиданно для Чан Гэна, она пробежала чересчур далеко, и мальчик случайно подобрался к конвою, везущему заключенного – принца варваров.

Взгляд принца Небесных Волков был переполнен нескрываемой обидой, высеченной на каждой его кости. Стоило Чан Гэну поймать на себе этот взгляд, пронизывающий душу, как он тотчас схватился за поводья, намереваясь убраться подальше от варвара.

Глаза принца скользнули мимо Чан Гэна и оказались направлены на кого-то далеко позади. Принц усмехнулся и произнес:

— Гу Юнь... Миллионы неупокоенных душ следят за тобой.

Его голос походил на скрежет куска ржавого железа, царапающего фарфоровую тарелку. Он был пропитан какой-то демонической силой, из-за чего у всех волосы стали дыбом. Лошадь Чан Гэна взволнованно заржала и в панике рванула вперед.

— Падшие души наших племен смотрят на тебя; обломки железной брони с их могил смотрят на тебя, ха-ха-ха-ха!!! Безграничная сила Небожителей будет слать тебе неисчислимые дурные предзнаменования. Острые кинжалы нашего племени порубят тебя по частям, а после смерти тебе уготованы жуткие страдания! Твою душу разорвут на тысячи кусков тысячи демонов, и через тысячу лет не сможешь ты вырваться из их лап на свободу...

Внезапно, в глазах Чан Гэна, подобно наваждению, наслоились друг на друга искаженное яростью лицо принца варваров и образ окровавленных губ Сю Нян. Мальчик почувствовал, что все его тело с ног до головы окунули в леденящую пустоту. Он гневно закричал и немедленно потянулся к висящему на талии мечу – он желал немедленно лишить гнусного варвара его головы.

Однако, прежде чем он успел полностью извлечь меч из ножен, он почувствовал, как его остановила чья-то рука, небрежно возвратившая меч обратно.

Рядом с мальчиком оказался Гу Юнь, поторопившийся на выручку. Он бросил раздраженный взгляд на одержимого дикаря, болтающего вздор.

— Почему бы Вашему Высочеству не сберечь "Безграничные силы Небожителей", дабы благословить родные племена и превратить их в господствующую нацию на десятки тысячелетий вперед?

Закончив говорить, Гу Юнь натянул поводья лошади Чан Гэна и повернул голову. Мужчина оглянулся на побледневшего мальчика, чтобы подарить ему улыбку.

— Ты действительно веришь его словам? Послушай, эти люди – мастера запугивания детей. В этом плане они опередили Великую Лян самое меньшее лет на десять. Да и что интересного в пленниках? Иди, иди! Поиграй лучше там.

Чан Гэн тут же выпалил:

— Но он посмел сказать такое...

Гу Юнь не чувствовал себя обиженным от слова совсем. Он разразился смехом, и сейчас вся его сущность источала высокомерную и дикую ауру "бушующего ветра и проливного дождя, не способного сбить его с ног". Чан Гэн продолжал угрюмо смотреть на него. Поначалу он действительно был очень зол, но постепенно, когда эфемерные потоки ледяного тумана растаяли в беззаботном смехе Гу Юня, – слова варвара действительно приобретали совершенно иной, абсурдный оттенок.

И тут у мальчика впервые в голове вспыхнула любопытная мысль. Он подумал: "Почему я должен бояться? Я что, просто сойду с ума, потому что на меня влияет Кость Нечистоты?"

В этом затяжном походе, окруженный солдатами Черного Железного Лагеря, Чан Гэн ощутил, как страх и печаль на сердце начали постепенно утихать. Он казался себе похожим на крохотный, истощенный росток, упавший на холодную землю. Чтобы выпрямиться вновь, ему требовалось совсем немного солнечного света.

Вскоре они прибыли в столицу Великой Лян.

Массивные ворота главного города распахнулись, и Черные Орлы, летящие высоко над головами, опустились на землю и склонили колени, пропуская прибывших в город.

Гу Юнь положил руку на спину Чан Гэна и произнес: "Не стоит так много думать. Давай встретимся с твоим отцом Императором?"

Гу Юнь подтолкнул Чан Гэна вперед, и мальчик, наконец, разглядел на кровати старика. Эту увядшую и больную фигуру Чан Гэн едва мог назвать "Императором".

Тот был очень стар. Его седые волосы напоминали копну высохших серебряных нитей, кожа выглядела сморщенной, а сам он казался чрезвычайно хрупким с прозрачно-бледным лицом. Губы Императора слегка дрожали, он с трудом поднял на Гу Юня глаза.

Маршал безмолвно остановился позади мальчика. У напряженного Чан Гэна перехватило дыхание. Когда он оглянулся, то увидел лишь совершенно бесстрастное выражение лица Гу Юня.

— Ваше Величество, ваш подданный исполнил приказ, – доложил Гу Юнь. – Я привел к вам Его Высочество четвертого принца.

Император Юань Хэ медленно перевел взгляд на Чан Гэна. Мальчик буквально оторопел от испуга. На мгновение ему захотелось сделать шаг назад. Он чувствовал, что во взгляде старика затаился неописуемый крюк, пронизывающий течение самого времени. Этот человек смотрел вовсе не на него – он будто смотрел сквозь него на кого-то.

Гу Юнь снова подтолкнул Чан Гэна в спину, и мальчик был вынужден сделать еще два шага вперед. Маршал прошептал ему на ухо: "Опустись на колени".

Как и подсказали, Чан Гэн опустился на колени. Он заметил, как блеснули в глазах Императора Юань Хэ горькие слезы. Хрустальные капельки собирались в морщинках на уголках его потускневших очей и текли по дряхлым щекам.

Чан Гэн услышал, как Гу Юнь сзади пробормотал: "Назови его своим отцом".

Примечания:

1. 风云, fengyun – в названии главы – «грозовые тучи»; обр. «смута», «междоусобица».

2. 疾风骤雨 – jí fēng zhòu yǔ – «силой ветра и неистовством ливня»; «резкий», «неистовый», «стремительный»; обр. «напряженная борьба»; «преодолевать трудности».

3. В Древнем Китае женились только по указанию родителей или свахи.

Брак заключался семьями жениха и невесты или самим женихом и скреплялся частным соглашением, нарушение которого влекло за собой не только определенные материальные потери, но и наказание в уголовном порядке старших в семье.

Согласно древнекитайским свадебным обычаям, вступать в брак могли мужчины не моложе тридцати лет и женщины не моложе двадцати лет.

4. 软刀子 - ruǎn dāozi – «мягкий нож»; обр. «закулисные махинации для причинения вреда кому-либо»; «коварство»; «коварный человек».

5. 月满则亏 – yuèmǎnzékuī – «луна, став полной, обязательно начнет убывать» (обр. в знач.: «все, что достигает цветущего состояния, приходит затем в упадок»).

***

Старший двоюродный брат... Присмотрит за тобой.

***

Чан Гэн не мог произнести ни слова. По дороге к Императору юноша чувствовал на себе бессчетные взоры людей; он захлебывался в неумолимом потоке внимания. Теперь же, взирая на лежавшего в кровати человека, он все еще не видел никакого сходства между им и собой – ни единым волоском.

Гу Юнь склонился к уху Чан Гэна и еле слышно попросил: "Просто скажи одно слово, будь эта правда или ложь. Всего один раз".

Чан Гэн обернулся и встретился глазами со своим маленьким ифу. Взгляд маршала оставался холодным и ясным – не было ни единого намека на слезы или притворство. Он казался одновременно удивительно красивым и... чертовски жестоким.

И этот безжалостный человек неожиданно вздохнул, прошептав: "Умоляю тебя..."

В сердце Чан Гэна вспыхнуло несметное множество внутренних противоречий и новых вопросов, ответы на которые он не мог отыскать. Однако теперь, внимая мольбе, он осознавал: у него не оставалось иного выбора, кроме как пойти на уступку. Он думал: "Похоже, что мне придется идти навстречу, лишь бы эта нелепая ложь утешила его".

Мальчик опустил взгляд и произнес заветное: "Отец", – не вкладывая в сказанное ни капли чувства.

Глаза Императора Юань Хэ внезапно загорелись, будто в них сосредоточился остаток жизненных сил, коих хватило бы создать лучик света. Его взгляд походил на фейерверк, осветивший всю комнату. Тем не менее, как долго бы он ни смотрел на Чан Гэна, ему было недостаточно. Он тихо сказал:

— Я жалую тебе... Я дам тебе имя "Минь" [1] в надежде, что мой сын вырастет в мире без войн и останется добродетельным, жизнерадостным и справедливым... Что он проведет долгие годы своей жизни в покое и здравии... сотню лет... У тебя есть детское имя?

— Да, мое имя – Чан Гэн.

Губы Императора Юань Хэ слегка дрожали, а его дыхание перемежалось мучительной хрипотой, из-за чего он некоторое время не мог изречь ни слова.

Гу Юнь подошел к Императору и помог старику сесть в постели. Он мягко похлопал того по спине, помогая ему вдохнуть и откашляться. Жадно хватая губами воздух, Юань Хэ тяжело выдохнул и опустился обратно на кровать. Но тут его костлявая рука схватила запястье Гу Юня.

Маршал немедля отреагировал:

— Ваш подданный здесь.

Речь Императора Юань Хэ безотвязно преследовали дыхательные спазмы, точно воздух покидал его легкие, выдуваемый кузнечными мехами:

— Его братья... уже выросли... Только мой Чан Гэн... Я не мог видеть, как он взрослеет.

И тут Гу Юнь что-то почувствовал. Он смотрел прямо в глаза Императору. Старик и молодой человек: один – взволнованный с глазами, мокрыми от слез, второй – преисполненный невозмутимости. Они лишь молча обменялись взглядами, и в то же время казалось, что эти двое заключили друг с другом тайное соглашение.

— Ваш подданный понимает, – кивнул Гу Юнь.

— Я доверяю этого ребенка тебе, Цзыси. У меня больше никого нет, и я могу положиться на тебя одного. Позаботься о нем для меня... – голос Императора Юань Хэ постепенно стихал, а слова превращались в неразборчивые звуки. Гу Юнь с трудом различал, о чем говорил Император.

— Я хочу пожаловать ему императорский титул... Где ты нашел его?

— На северной границе, в Яньхуэй.

— Яньхуэй... – пробормотал Император себе под нос. – Я никогда там не был... Этот городок так далеко... Тогда... передай... передай мой указ... четвертому сыну Императора, Ли Минь, я жалую имя Ян Бэй-ван [2], но... не сейчас... мы должны дождаться церемонии совершеннолетия...

Гу Юнь слушал Императора, не перебивая.

В Великой Лян всем братьям и сыновьям Императора жаловали титул "Цинь-ван". Второму принцу, например, присваивался титул "Вэнь-ван". Также существовал более низкий, в сравнении с первым титулом –"Цзюнь-ван". Последний обычно получали сыновья наследника престола.

— Я не хочу обидеть его, – сказал Император. – Но я не смогу его защищать. Поэтому я должен воспрепятствовать возможной неприязни его старших братьев в будущем. Цзыси, ты же понимаешь, почему нужно дождаться церемонии совершеннолетия, чтобы он мог унаследовать титул?

Гу Юнь выдержал паузу, затем кивнул.

Чан Гэн не понимал загадок, какими они перекидывались. Он невольно переживал бешенные удары собственного сердца, будто оно могло предчувствовать грядущую беду.

— Я хочу издать указ... Поэтому, пусть мой Чан Гэн станет твоим приемным сыном. У меня больше никого нет, кому бы я доверял. Я хочу, чтобы следующие несколько лет он полагался на тебя, пока останется без титула и положения в обществе... Цзыси, будь добр к нему. Даже если у тебя в будущем появятся свои дети, не обращайся с ним плохо. Он уже подрос и не будет тебя обременять... Когда придет его время принимать титул, он будет жить в личном поместье в качестве принца... Я уже выбрал для него подходящее место...

После этих слов Юань Хэ зашелся в сильнейшем приступе кашля. Гу Юнь протянул к нему руки, чтобы помочь, но тот лишь отмахнулся от него.

Старый Император узрел нездоровый цвет лица Чан Гэна – почти мертвенно-бледный. И чем дольше он смотрел на него, тем горестнее ему становилось на сердце.

Он думал о том, почему такой хороший ребенок, как Чан Гэн, не остался рядом с ним?

Почему после всех пережитых тревог, пока велись его поиски, сам он оказался не в силах оттянуть неизбежное, чтобы глядеть на мальчика чуть дольше?

Император отвел взгляд от Чан Гэна, точно слабый и трусливый ребенок. Вместо этого он обратился к Гу Юню:

— Он, должно быть, измучен долгой пыльной дорогой. Пускай мальчик отправляется отдыхать. Я бы хотел поговорить с тобой наедине.

Гу Юнь проводил Чан Гэна до двери и передал его на попечение гвардейцу. Перед уходом он шепнул юноше на ухо:

— Тебе следует отдохнуть. Дождись меня, я тебя найду.

Чан Гэн ничего не сказал и молча последовал за гвардейцем. Его сердце продолжало тревожно биться, однако мальчик не мог в точности описать, что именно он ощущал в этот момент.

На сей раз он становился приемным сыном Гу Юня официально. Это, должно быть, хорошим известием, вместе с тем он никак не мог заставить себя почувствовать радость от таких перемен.

Однако Император сказал свое слово, и Чан Гэн не мог отказаться. Пусть ему не позволили выбирать, он не смел противиться указу самого Императора.

Он мог только склонить голову и мелкими шагами семенить прочь из дворца, окруженного благоговейной и смертоносной аурой. Покидая царственные покои, Чан Гэн невольно оглянулся на Гу Юня и увидел, как тот развернулся к Императору вполоборота. Профиль молодого Аньдинхоу был прекрасен, подобно изысканному портрету.

Строгие и тяжелые одежды главнокомандующего, скрывавшие поджарую фигуру, создавали образ личности сдержанной. При одном взгляде на него в сердце зарождалось необычайно горькое чувство, какое нельзя было выразить несколькими словами.

«О чем ты думал? – усмехнулся Чан Гэн про себя. – Несколько дней назад ты считал себя ничем не примечательным сыном мэра захудалого городка; сыном матери, которая оскорбляла тебя и травила ядом. Сегодня ты – приемный сын молодого Аньдинхоу. Ты не осмеливался даже мечтать о таком подарке судьбы – настолько он удивителен».

Он смеялся над самим собой, будучи совершенно бессильным перед лицом обстоятельств, заставших его врасплох. Четырнадцатилетний мальчик прошел по тускло освещенной галерее императорского дворца. Девятьсот восемьдесят один шаг – прогулка, которую он запомнит на всю оставшуюся жизнь.

Створки дверей в императорские покои оказались плотно запертыми. Возле постели Юань Хэ испускала белый дым паровая курительница. Гу Юнь стоял на коленях перед Императором, а Юань Хэ беседовал с ним:

— Я помню, как в детстве ты был очень близок с принцем Янь. Вы двое были почти ровесниками, а когда вы стояли друг рядом с другом – походили на пару нефритовых кукол.

Когда Гу Юнь услышал о третьем принце, выражение его лица, наконец, немного смягчилось.

— Ваш подданный рос очень упрямым, и ему было не сравнится с характером утонченного третьего принца, имевшего понимание о хороших манерах в столь раннем возрасте.

— Ты не был упрям, – Юань Хэ сделал паузу, затем продолжил слабеющим голосом:

— Не был... Если бы Янь хоть немного походил на тебя, он бы не умер так рано. Драконы рождаются от драконов. Фениксы – от фениксов. Какое семя будет посажено – таким взрастет и побег. Цзыси, кровь, текущая по твоим жилам, достойна силы предшествующего Императора...

— Ваш подданный в смятении.

Император Юань Хэ отмахнулся и продолжил:

— Сегодня, пока нет посторонних, я хотел бы сказать тебе несколько искренних слов. Цзыси, ты рожден, чтобы расширить территории Великой Лян. Даже волкам суждено дрожать и падать ниц пред тобой. Но меня волнует то, что вокруг тебя витает слишком жестокая аура, а это может привести к пагубным последствиям для тебя.

Среди простых жителей ходили слухи о том, что дедушка Гу Юня по материнской линии – Император У – за всю свою жизнь убил бессчетное множество человек, в результате чего судьба сыграла с несчастным правителем злую шутку, и он начал терять своих детей одного за другим.

— Амбиции Вэй-вана могут привести страну к великому будущему. Зная, что ты будешь на страже границ, я спокоен за будущее страны, оставшейся во власти наследного принца. Но я беспокоюсь за тебя... Послушай же меня: все хорошее в этом мире может стать плохим. Если все зайдет слишком далеко, ты должен задуматься и о собственном будущем. Вспомни о том, что старый настоятель храма Ху Го наблюдал за тобой с самого раннего детства. Учения Будды безграничны. Если у тебя появится немного свободного времени, ты должен посетить его.

У старого лысого осла храма Ху Го был вороний клюв [3]: однажды он сказал, что Гу Юня ведет звезда бедствий, заставляя и его близких родственников: родителей, братьев, сестёр, супругов, детей – разделить с ним горькую судьбу. Поэтому до сего дня маршал отказывался наведываться в этот храм.

Заслышав, как Император упомянул это место, Гу Юнь напомнил сам себе: "Да, верно, я почти забыл об этом лысом старике. Нужно дождаться подходящего момента и за все как следует с ним расквитаться: поджечь его храм, прогнивший от лицемерия и порочности, где обманывают людей".

В тот год, после смерти прежнего Аньдинхоу, Император удачно воспользовался аргументом, гласившим: "чрезмерное кровопролитие принесет зловещие предзнаменования", чтобы ослабить влияние Черного Железного Лагеря.

Однако последние несколько лет в морях Великой Лян нередко встречались "драконы" [4] жителей западных земель. От Северной границы до Западной и дальше: за тысячи километров до Восточного моря – ни один кусочек территории Великой Лян не был свободен от алчных взоров иностранных врагов – тех, что притаились, наблюдая за своей добычей, подобно голодным тиграм.

«Чрезмерное кровопролитие принесет плохие предзнаменования» – значит ли это, что в случае отказа Черного Железного Лагеря от кровопролитий наша страна, павшая под гнетом врагов, опаленная пожарами, наглотавшись дыма беспрерывных войн; страна, истоптанная босыми ногами бездомных и отравленная гниющими потрохами искромсанных тел, плывущих по морям и рекам многими днями, – это и был тот процветающий мир, о котором говорил Император?

Если бы он, маршал Гу, и Черный Железный Лагерь оказались такими же сентиментальными, как его дальний родственник, то на кого тогда оставалось рассчитывать невинным гражданам столь великой нации?

Или мы собираемся направлять умы ученых из императорского двора, чтобы "покорять людей красноречием"?

По правде говоря, Гу Юнь не просто жаждал войны, он хотел дать врагам Империи бой, чтобы они запомнили его раз и навсегда. Желая стереть с лица земли весь Западный регион, полностью разгромив их войско, он рассчитывал до смерти напугать тех, кто когда-либо осмелился бы помышлять о территориях Центральных равнин, принадлежащих другой нации.

Когда восстание на западе было подавлено, Гу Юнь обратился к Императору с этой просьбой. Вероятно, Император подумал, что маршал сошел с ума, и решительно отклонил его прошение. Более того, он не просто отказал Гу Юню, он еще отправил его к Северной границе с замысловатым приказом: "Отыскать четвертого принца".

Вот только Император оказался недальновидным и не мог ожидать, что в попытке удерживать Гу Юня на Северной границе, он предоставит ему столь прекрасную возможность захватить в плен принца варваров. Некоторым людям, над головами коих воссияла звезда кровавых битв – на тот случай, если им не повезло стать лояльными генералами, помогавшими расширять территорию, – было суждено вернуться, чтобы стать для собственной страны бедой цвета пролитой крови.

Мягкосердечный дряхлый Император и хладнокровный молодой генерал: один лежал на узкой кровати, второй стоял перед ней на коленях – болезненный укол в последний раз глубоко вонзился в сердце государя, но, в конце концов, ни один из них не смог переубедить другого.

Император Юань Хэ посмотрел в холодные глаза главнокомандующего Черного Железного Лагеря и внезапно почувствовал безмерную печаль. Старый Император подумал: если бы он сам не возжелал императорской власти с той болезненной одержимостью, то оказался бы он сейчас всего-навсего принцем, неторопливо выгуливающим собаку?

Тогда бы он не встретил женщину, судьба которой уже была предрешена. Возможно, он отдал бы свою любовь кому-нибудь другому, и ему не пришлось бы проводить годы своей жизни вдали от любимой.

Этот проклятый трон казался ему пронизанным жалящими шипами роз и сухими костями. Неужели право занять его имели лишь те, кто был полон решимости беспощадно убивать, подобно старому Аньдинхоу?

Император Юань Хэ прошептал: "Цзы... Си... Цзыси... ох..."

Лицо Гу Юня, казалось, вылитое из чугуна, внезапно дрогнуло; веки слегка опустились, прямые напряженные плечи стали немного мягче. Император спросил:

— Ты презираешь меня?..

— Ваш подданный не смеет, – ответил Гу Юнь.

— Тогда ты... будешь помнить обо мне?..

Гу Юнь ничего не сказал.

Престарелый Император уставился на него и продолжил давить:

— Почему ты молчишь?

Гу Юнь помолчал еще несколько секунд. Тень печали не коснулась его лица. Он все же ответил:

— Если Ваше Величество уйдет, у Цзыси больше не останется ни единого члена семьи.

Грудь Императора точно сдавило незримой рукой. Он никогда в жизни не слышал, чтобы этот подлый ублюдок по имени Гу Юнь мог изречь нечто столь благодушное. Одна единственная фраза едва ли разом не стерла накопившееся обиды и бережную привязанность между двумя поколениями, – о чем никогда не говорилось вслух, – растворяя в непрерывном потоке времени хрупкое и одинокое сожаление о необходимости расстаться друг с другом.

В этот момент слуга за дверью Императора осторожно напомнил: "Ваше Величество, пришло время принимать лекарства".

Гу Юнь встрепенулся. Когда он снова поднял глаза, он вновь обратился в столь совершенное и одновременно столь презираемое оружие, сокрытое под человеческой оболочкой.

— Ваше Величество, пожалуйста, позаботьтесь о себе. Ваш подданный должен идти.

Император Юань Хэ внезапно открыл рот и выкрикнул:

— Сяо Шилю!

Гу Юнь замер на пороге.

Превозмогая немощь и боль, Император засунул руку под подушку и достал оттуда цепочку старых браслетов из деревянных бусин.

— Подойди сюда, дай мне руку.

Гу Юнь смотрел на тяжело дышащего старика, трясущимися пальцами натягивающего буддийский браслет на его запястье. Побрякушка с виду не представляла особой ценности. Внутри него лихорадочно вскипели крайне противоречивые чувства.

— Старший двоюродный брат... Присмотрит за тобой, – неразборчиво пролепетал Император Юань Хэ, гладя тыльную сторону ладони Гу.

Сердце Гу Юня на части раздирало тоской, не в силах вынести это. Маршал больше не мог сохранять видимость спокойствия. Ему хватило сил только на то, чтобы быстро попросить прощения.

Три дня спустя Император Юань Хэ скончался.

Чиновники, военные и тысячи мирных жителей простились с минувшей эпохой.

Примечания:

Минь (旻) – «осень», «небо», «дождливое осеннее небо»; «милосердие», «сострадание».

2. Ян (雁) – «дикий гусь из "Яньхуэй"» («возвращающийся гусь»).

Бэй (北) – «север», «северный».

«Ян Бэй» означает «Северный Гусь» («Северная птица»).

Ван (кит. 王; пиньинь: wáng) – титул правителя в Древнем Китае.

Титул не входил в иерархию пяти степеней знатности (гун, хоу, бо, цзы, нань) и стоял над ними. Пожалование титулом Вана было исключительной прерогативой Императора.

3. 乌鸦嘴 – wūyāzuǐ - обр. человек, приносящий плохие новости (букв. клюв вороны), накаркать

4. «Дракон» – тип морского судна, путешествующего по морям.

***

Маршал, неопытный маленький ребенок или тяжелобольной взрослый – все они учат вас, как стать лучше. Возможность встретиться с ними – уже большая удача.

***

После того, как столицу залило неистовыми дождями, холод, прятавшийся под землей, постепенно пробирался наружу, что вызывало чувство давящей грусти, рассеивавшейся морозным инеем вдоль дорог.

Чан Гэн бездумно следовал за толпой незнакомцев, чтобы подарить прощальный поклон усопшему Императору, желая проводить его в последний путь. Во время похоронного шествия верная конница Императора из восьми скакунов везла за собой гроб Девяти Драконов. На каждой из сторон широкой площади были установлены массивные звуковые колонки с паровым приводом, из которых по всей округе разносилась погребальная мелодия. Саму процессию сопровождали офицеры в тяжелой броне, не позволяя особо любопытным зевакам подобраться чересчур близко. Сквозь этот барьер за ритуалом следило огромное число людей – начиная с представителей народов Великой Лян, И, Байюэ, варваров и заканчивая иностранцами с Запада.

Бесчисленное множество пристальных и жадных взоров падало на Чан Гэна, ведь он оказался четвёртым сыном покойного Императора, носившим имя Ли Минь, — личностью, окруженную завесой тайны. Однако никто не осмеливался подойти к нему, чтобы завести разговор – юноша находился под пристальным наблюдением Аньдинхоу. Прикрывая его, Гу Юнь демонстрировал поддержку со своей стороны. За последние несколько дней, не считая наследного принца и господина Вэй-вана, крутившиеся вокруг Чан Гэна по несколько раз на дню, он больше не беседовал ни с кем из посторонних.

Когда вся пыль осела, Чан Гэна привели в поместье Аньдинхоу.

Снаружи поместье предстало воистину гигантским и устрашающим: массивные ворота раскрылись, и две пугающие звериные головы с зелёными мордами и обнажёнными золотыми клыками уставились на мальчишку. Тот замер – из их ртов и носов повалила струя обжигающего белого пара. Одновременно закрутились тридцать шесть шестерней, заведенные механизмом – поднимались тяжелые засовы. По бокам от ворот взору открывались две массивные железные марионетки [1]. Чуть в стороне висело два комплекта чёрной брони. Тусклый свет от паровой лампы падал на железных стражников, от которых веяло холодом смертоносной ауры.

Наверное, так и должно было оставаться, но впечатление от поместья изменилось, стоило юноше пересечь створки главных врат.

Несмотря на то, что внутренний двор был достаточно просторным, растительность в нём казалась немногочисленной. Где-то далеко просматривались кроны редких деревьев. Перед зловещим фасадом поместья Аньдинхоу появилось несколько пожилых слуг, не издавших ни звука. Они остановились лишь для того, чтобы с почтением поприветствовать Гу Юня.

Большую часть бытовой техники и железных марионеток простой народ заправлял обычным углем. Редко кто пользовался Цзылюцзинем для обслуживания этих машин. Его использовали, в основном, для различных масштабных конструкций, таких как дамба или гигантские марионетки, предназначение коих заключалось в ремонте различной сложности. Подобные агрегаты принадлежали местному управлению. Что касалось дорогих безделушек и предметов обихода, то ими могли пользоваться только высокопоставленные офицеры.

Конечно, правила есть правила, но будут их соблюдать или нет — это совсем другая история. Как например, имущество губернатора Го из небольшого городка Яньхуэй на Северной границе не соответствовало обязательным требованиям.

Губернатор использовал больше дозволенных механизмов, питаемых Цзылюцзинем, чем это было положено согласно правилам – не более одного.

Однако касательно Аньдинхоу, чей титул был значительно выше простого губернатора, так его поместье оказалось неожиданно скромным и бедным, если не считать нескольких железных марионеток. Что до остальных устройств, питаемых Цзылюцзинем, то их попросту не было видно.

Возможно, что в этом поместье самыми ценными были личные записи, созданные, пожалуй, самым известным ученым того времени — учителем Линь Мосэнь. Говорят, что господин Мосэнь являлся учителем Аньдинхоу, поэтому смело можно было предположить, что эти очерки достались ему задаром.

Гэ Пансяо и Цао Нянцзы также прибыли в поместье вместе с Чан Гэном. Трое детей из сельской местности, не успевшие посмотреть мир за свою короткую жизнь, непрерывно крутили головами, озираясь по сторонам.

Гэ Пансяо очень тихо позвал:

— Дядя Шилю...

Цао Нянцзы шикнул на него:

— Это Аньдинхоу!

— Хе-хе, господин Аньдинхоу, – произнес Гэ Пансяо. – А ваш дом не так хорош, как у мастера Го.

Гу Юнь не отрицал этого:

— Как я смею соревноваться с господином Го? Он так далеко от столицы и значительно богаче меня. Чтобы сэкономить деньги, по праздникам я посещаю дворец Императора, где могу, не тратясь, наесться до отвала.

Его слова должны были прозвучать в качестве шутки, но Чан Гэн ощутил в них нечто совсем иное.

Не дожидаясь, пока до Гэ Пансяо дойдет смысл слов Аньдинхоу, Цао Нянцзы, понизив голос, спросил:

— Разве в театральных постановках знатные дома не изображают с качелями посреди цветника со множеством прекрасным дам?

Гэ Пансяо ответил так, будто он прекрасно разбирался в подобных вещах:

— Цветочные сады обычно расположены на заднем дворе. А прекрасные дамы не могут так просто показать свои лица без дозволения хозяина дома. Думаешь, что они так и ждут момента, чтобы продемонстрировать тебе себя? Не задавай таких глупых вопросов!

Гу Юнь улыбнулся и сказал:

— В моем доме нет женщин, кроме пожилых домработниц. Также присутствует и парочка слуг. Признаюсь по секрету, кое-кто красивый в этом поместье все-таки есть, и это – я. Поэтому, если хочешь на меня посмотреть – можешь не стесняться.

После того, как он закончил свою вызывающую речь, маршал несколько раз моргнул и широко улыбнулся, обнажая белые зубы.

Цао Нянцзы незамедлительно отвел робкий взгляд. Гэ Пансяо также был ошеломлен – он не ожидал, что Великий Маршал будет таким же бесстыдником, как "Шэнь Шилю".

Гу Юнь сложил руки за спиной; его длинные пальцы перебирали деревянные бусины браслета, подаренного ему Императором. Пройдя через заброшенный внутренний двор, Аньдинхоу рассказал:

— Моя мать давно умерла, а я до сих пор не женат. Холостяк – ни молод, ни стар. Зачем такому, как я, множество прекрасных дам? Их присутствие здесь будет несколько неуместным.

Это прозвучало так, будто он тут самый праведный человек из всех.

Цао Нянцзы не смел поднять на Гу Юня глаза – когда дело доходило до симпатичных мужчин, он никогда не решался на подобное. Он застенчиво задал вопрос:

— Господин... Аньдинхоу... в той пьесе были слова: "Ступив в поместье лишь раз, уйдешь вглубь навсегда..."

Гу Юнь не смог сдержать смех и решил подразнить мальчика:

— Неужели ты расстанешься со своим юным Сяо, чтобы стать моим благоверным супругом? [2]

Маленькое лицо Цао Нянцзы покраснело, как зад обезьяны.

Выражение лица Чан Гэна вмиг изменилось.

— Ифу! – возмутился он.

И только теперь Гу Юнь вспомнил, что он все-таки старший в этом доме. Он с трудом вернул себе достопочтенный вид:

— В моем поместье не так много правил. Если захотите поесть, то на кухне вам помогут найти продукты, из которых приготовят все, что пожелаете. На заднем дворе располагаются библиотека, оружейная и конюшня. Делайте что хотите: можете читать, практиковать боевые искусства или кататься на лошадях – все зависит исключительно от вашего желания.

Шэнь И обычно заезжает сюда в свободное время. Если же он будет занят, я попрошу найти для вас другого учителя. Нет необходимости уведомлять меня, если вы решили пойти поиграть. На улице постарайтесь не нарываться на неприятности... Хм... Дайте подумать, что же еще?..

Поразмыслив немного, Гу Юнь развернулся и продолжил:

— Ах, да, некоторые слуги уже преклонного возраста – они неизбежно медлительны. Пожалуйста, не сердитесь и простите их за это.

Маршал давал самые общие наставления, но сердце Чан Гэна беспричинно сжималось от диковинного тепла в словах маршала – пускай это тепло предназначалось совсем не ему.

Гу Юнь похлопал Чан Гэна по спине:

— Тут немного пустынно, но постарайся думать о моем доме, как о своем собственном.

Еще очень-очень долго после прибытия в поместье Аньдинхоу, у Чан Гэна не было возможности увидеть Гу Юня снова.

Новый Император должен был занять трон, а потому, господина Вэй-вана следовало запугать; также нужно было разобраться с захваченным в плен принцем варваров. Помимо этого, необходимо было расставить все точки над "и" в ситуации, когда варвары посмели вторгнуться на чужие земли без наглядного повода. А это влекло за собой череду непрерывных переговоров, тщательных расследований и тому подобное.

Чан Гэн считал себя прилежным учеником, но каждое утро он не успевал еще толком проснуться, как Гу Юнь уже уходил. Когда Чан Гэн просыпался среди ночи, Гу Юня все еще не было дома.

Сезон удушающей жары подошел к концу, также спешно минула хмурая осень. Начался сезон отопления печей.

К середине ночи каменная тропинка покрылась тонким слоем льда. Воздух наполнился облаками холодного серебристого тумана. С конца улицы донесся цокот копыт. Пара черных скакунов рассекли туманный покров и остановились у заднего входа в поместье Аньдинхоу. Тихо заскрипела повозка, и из трех нагревательных трубок повалил заклубившийся густой пар. Толкнув дверь наружу, первым вышел Шэнь И.

Из его рта шел теплый белый пар – он заговорил с человеком внутри повозки:

— Я думаю, что тебе не следует выходить. Пусть слуги откроют ворота и экипаж заедет во двор. Тут слишком холодно.

Другим человеком был Гу Юнь. Он согласно промычал. На его лице рябью мелькнула тень безмерной усталости, в то же время, боевой дух казался в порядке. Гу Юнь попросил конюха:

— Открой ворота.

Конюх тотчас же подчинился его приказу и, соскочив с повозки, бросился открывать.

Шэнь И спросил:

- Головная боль утихла?

Гу Юнь лениво отозвался, растягивая гласные:

— Ага, я бы запросто прикончил еще нескольких Цзя Лаев.

— Зачем Его Величество вызвал вас во дворец? – осведомился Шэнь И. – Я слышал, что Небесные Волки отправили посла.

- Этот старый калека осмелился просить за своего сынка, не забыв испачкать сопливой просьбой начищенный императорский пол. Обещая, что они увеличат ежегодную дань Цзылюцзиня на десять процентов, он умолял Императора простить его сына. Ведь он еще совсем "молодой и глупый", такой "невежественный". Даже заговорил о том, что готов поменяться местами и стать пленником Великой Лян вместо него.

Гу Юнь переживал явно не лучшее настроение, да и разговоры о всей этой ситуации не доставляли особого удовольствия.

— Вот старый ублюдок, его отпрыск был "молодым и глупым" лет в семь-восемь. Эточто получается – за пределами страны нет хорошей почвы, и саженцы так лениво растут?

Шэнь И нахмурился и спросил:

— Ты же не сорвался прямо посреди судебного заседания, не так ли?

— Это с каких-таких пор у меня столь поганый характер? Если бы я просто стоял на месте, как господин чиновник из Министерства Доходов, с ума сходящий от нищеты, я бы сразу же на месте со всем согласился, – огрызнулся Гу Юнь. Вздохнув, он смягчил голос и продолжил:

- Императорский двор полон мудрейших ученых умов, но никто из них до сих пор не понял значение фразы: "выпустить тигра обратно на его гору".

У варваров, напавших на Яньхуэй, было нестандартное обмундирование: их тяжелая броня была снабжена взрывчатым веществом, расположенным на груди. Это было отличительным признаком доспехов, принадлежащих людям с Запада. [3]

Кости жителей центральной равнины были значительно тоньше, чем у жителей запада. Даже солдаты из армии оказались не столь крепкими. Их тяжелая броня также изготавливалась более легкой, отчего солдаты перемещались значительно быстрее. Такие воины отдавали предпочтение скорости и на поле битвы не играли в игру "разбей валун грудью".

Не оставалось никаких сомнений в том, что истинной неприятельской силой, поддерживающей Цзя Лай Ин Хо и скрывавшейся в их тени, был никто иной, как западные иностранцы, давно положившие глаз на территории Великой Лян.

Гу Юнь опустил взгляд на мерцающий снег, тонким слоем покрывший замерзшую почву, и прошептал:

— Родную страну окружают лишь тигры и волки.

Он мечтал о дне, когда сможет сесть на "дракона" и атаковать Западное море, направив судно на границу тамошних стран. Однако, после долгих лет непрекращающихся сражений, он благополучно опустошил казну Великой Лян. Гу Юнь поддержал первого принца, в то же время Вэй-ван также стремился заполучить власть всеми силами, воспользовавшись критическим состоянием бывшего правителя, отчего с каждым днем все более менялось к нему отношение наследника престола. Как долго возведенный на трон молодой Император будет терпеть его выходки, сохраняя видимость взаимного уважения и согласия?

Шэнь И покачал головой:

— Давай больше не будем обсуждать этот вопрос. Как поживает Его Высочество четвертый принц?

— Его Высочество? – Гу Юнь на мгновение поддался замешательству. – А... Очень хорошо.

— И чем он занимается изо дня в день? – поинтересовался Шэнь И.

Гу Юнь на секунду задумался, после неуверенно ответил:

— Играет, вроде как... Вот только дядя Ван сообщил, что он, похоже, очень редко выходит на улицу.

Шэнь И сразу понял, что маршал Гу занялся воспитанием Его Высочества, воспользовавшись теми правилами, что используются для выращивания мелкого рогатого скота. «Корми овцу травой каждый день – о другом можно не переживать». Для Гу Юня это было далеко не в новинку, ведь старый Аньдинхоу и первая принцесса занимались воспитанием единственного ребенка, используя тот же метод.

Шэнь И вздохнул:

— Ты уже успел забыть, как к тебе относился прежний Император?

На лице Гу Юня промелькнули краски смущения – он искренне не понимал, как поладить с приемным сыном.

Чан Гэн был уже личностью достаточно зрелой; он благополучно пропустил тот период жизни, когда взрослые обычно балуют своих детей. Когда мальчик прибыл в Яньхуэй, именно он больше всего заботился о своем нерадивом ифу – никак не наоборот.

Что касалось Гу Юня – тот не мог позволить себе проводить весь день с кучкой детишек, хотя, играя роль старшего, ему оказалось так же трудно заниматься обучением Чан Гэна.

Теперь это стало официальной обязанностью и своеобразным бременем, павшим на плечи Аньдинхоу. К тому же он был еще не в том возрасте, чтобы оказаться отцом, и поэтому его смутные представления о том, как следует себя вести в таком случае, едва ли соответствовали действительности.

Шэнь И спросил:

— И какие у тебя планы касательно Его Высочества?

Гу Юнь как-то сказал, что в будущем он хотел бы передать управление Черным Железным Лагерем Чан Гэну, но тогда, по правде говоря, это была всего лишь шутка. В душе Гу Юнь отлично понимал, что это невозможно.

Кроме того, чтобы добиться действительно значимых успехов в воинском деле, мальчишке пришлось бы преодолеть немало опасностей. Кто как не Гу Юнь мог поведать об этом. И пока он жив, то будет служить своей Родине – Великой Лян. И больше всего он желал, чтобы Чан Гэн не испытал той же горечи, что и он. Гу надеялся, что маленького принца ждет светлое будущее... и он сможет постоять за себя.

Однако, может ли человек, не познавший страданий, рассчитывать на достойное будущее?

Родители со всех уголков мира всеми силами пытались найти ответ на этот вопрос, поэтому Гу Юню как названному отцу оставалось не переживать слишком по этому поводу. У него не было иного выбора, кроме как позволить Чан Гэну повзрослеть самостоятельно.

Кучер открыл ворота в поместье, зажег огни и отошел в сторону, ожидая следующих приказов.

— Я понимаю, что тебя бесполезно просить о том, чтобы ты как следует присматривал за ним, – произнес Шэнь И. – Но ему пришлось пережить немало лишений в этой жизни. Ты – единственный родственник, который у него остался. Ты должен быть с ним более искренним и откровенным. Если не знаешь, что делать – подбодри и напиши для него несколько каллиграфических заметок – этого будет достаточно.

Похоже, что смысл этих слов, наконец, дошел до Гу Юня, и он ответил более терпеливо:

— Хорошо.

Шэнь И выпряг лошадь из повозки, оседлал ее и натянул поводья.

Сделав несколько шагов вперед, он не мог не развернуться и не добавить:

— Маршал! Неопытный маленький ребенок или тяжелобольной взрослый – все они учат вас, как стать лучше. Возможность встретиться с ними – уже большая удача.

Гу Юнь потер лоб, страдая от головной боли:

— Боже мой! Ты, паршивец с длинным языком, умоляю тебя, езжай уже отсюда!

Шэнь И в насмешку ругнулся на него, затем натянул поводья и поскакал вперед.

Примечания:

Железные марионетки приводятся в движение с помощью Цзылюцзиня. Они могут автоматически перемещаться. Внешне они представляют собой подобие тяжелой железной брони, способной самостоятельно двигаться.

2. Цао Нянцзы и Гу Юнь ссылаются на стихотворение Цуй Чжао "To The Maiden Who Has Been Sold" династии Тан. Оригинальные строки можно примерно перевести как: "Ступив в поместье лишь раз, уйдешь вглубь навсегда \ ее юный Сяо теперь всего лишь чужак...»
Речь идет о доме богача. Дом богача не только хорошо охраняется, но еще он и очень большой. В поместье богатого хоу может быть 10 построек и между ними может быть по 3 моста, и в каждом доме может быть по 3-4 просторные комнаты.

Оригинал еще говорит о том, что там смысл в том, что в такой дом трудно попасть и из него трудно выйти (можно заблудиться).

Это своеобразная метафора о том, что богатые люди неприступны.

Или еще говорится: дом хоу такой же большой как море.

3. В этой новелле "люди с Запада" – это аналогия европейской цивилизации.

***

Он зарылся лицом в одеяло и закричал. Он казался себе омерзительным и был слишком смущен, чтобы взглянуть на кого-либо снова. Он не желал ничего более, кроме как просто удариться головой о столбик кровати и положить конец этой никчемной жизни.

***

После полуночи Гу Юнь был совершенно измотан. Сначала он хотел вернуться в свою комнату и отдохнуть, но в конце концов, после слов Шэнь И, бессознательно повернул в другую сторону.

В это время на улицах столицы еще горели редкие огни. Чан Гэн уже давно спал. Решив не беспокоить престарелых слуг, Гу Юнь спокойно вошел в комнату мальчика. Тусклый свет, отражавшийся от снега за окном, послужил ему проводником, когда он, протянув руки, осторожно поправил одеяло Чан Гэна. И тут маршал нечаянно обнаружил, что ребенок, похоже, дурно спал, мучаемый ночными кошмарами.

"Не привык жить в огромном поместье?" – подумал Гу Юнь, сжимая запястье мальчишки в своих ледяных руках.

Чан Гэн вздрогнул, глубоко вдохнул и внезапно проснулся. Его взгляд был наполнен сомнениями и трепетом – он с оцепенением уставился на человека у своей кровати.

Гу Юнь нежно погладил его ладонь и мягко спросил:

— Тебя одолели кошмары? Что тебе снилось?

Чан Гэн некоторое время ничего не отвечал – его заспанно-рассеянный взгляд начал потихоньку фокусироваться. Он посмотрел в глаза Гу Юня – они напомнили ему два горящих теплых огонька среди темной ночи – и неожиданно обнял его за талию.

Маршал принес с собой в комнату холодный воздух ранней зимы. Его плечи все еще обтягивали черные железные щитки, и Чан Гэн прижался лбом к холодному снаряжению. И тут ему невольно почудилось, что он перенесся назад – в тот самый год и в то место за городскими воротами, когда пугающей снежной ночью холод нещадно пронизывал его до костей. Он судорожно вздрогнул – только сейчас оковы кошмарного сна перестали теснить его разум. Измученный, он подумал про себя: «Я все еще жив».

Шестеренки домашних часов, повернувшись, зарокотали. В нагретой жаровне тихо потрескивали раскаленные угли. Сама жаровня походила на выставленный посреди комнаты котел, обвитый тонкими трубами, из которого поднимался и стелился по полу тонкий белый дымок. Таким образом тепло уютно циркулировало по комнате.

Чан Гэн обнял Гу Юня так внезапно, что маршал на мгновение оцепенел. Странное чувство заполнило его сердце – впервые кто-то обнял его так крепко, искреннее делясь чувством взаимной потребности друг в друге.

Легкомысленный и нахальный образ маршала Гу – "я непобедим в этом мире", который он натягивал на себя изо дня в день, и впрямь оказался искусной маской. Он прекрасно осознавал как преимущество собственных сильных сторон, так и пределы своих возможностей. Если бы Аньдинхоу был так самоуверен, то после нескольких вылазок на поле боя трава на его могиле, вероятно, уже бы выросла в человеческий рост.

Однако в какой-то момент сердце Гу Юня облачилось в броню из притворной личины "в этом мире нет ничего, что бы я не сумел".

Хоть Чан Гэн и подрос, став заметно крепче, но все равно напоминал маленького мальчика. Протянув руку и крепче обняв его, Гу Юнь почувствовал, как сквозь тонкую одежду выпирали тощие мальчишеские ребра.

Это худое тело прижалось к нему. Гу Юнь понимал, что он должен позаботиться об этом ребенке, присматривая за ним и защищая, чтобы тот мог вырасти и, как велел Император, прожить беззаботную счастливую жизнь до ста лет.

Он наконец-то понял, что теперь в состоянии исполнить данное перед Императором обещание.

Гу Юнь снял железные щитки, повесив их у кровати. Не раздеваясь, он забрался в постель к Чан Гэну и тихонько спросил:

— Ты все еще скучаешь по своей матери? Ой... Я имел в виду твою тетю.

Чан Гэн покачал головой.

Он также не испытывал глубокой привязанности к Императору и назвал прежнего владыку «отцом» только из уважения к Гу Юню.

Понимая это, маршал задал следующий вопрос:

— Ты скучаешь по брату Сюй?

На этот раз Чан Гэн не стал отрицать.

За все эти годы, Сюй Байху был первым великодушным человеком, которого Чан Гэн повстречал на своем пути. Хотя отчима нельзя было назвать исключительно одаренным, однако тот оставался щедрым и снисходительным. Он старался подать мальчику хороший пример. Общаясь с ним, Чан Гэн впервые понял, что значит жить спокойной жизнью.

Сюй Байху всегда был занят военными делами и почти никогда не возвращался домой. Это обстоятельство и подарило Гу Юню редкую возможность заполнить пустоту в сердце Чан Гэна.

Получив молчаливое подтверждение своей догадки, Гу Юнь наклонил голову и затуманенным взглядом уставился на полог кровати. Он внезапно поймал себя на мысли, что не в состоянии остановить неприятное ощущение, пожирающее его изнутри. Он невольно спросил:

— Брат Сюй обращался с тобой лучше, чем я?

Чан Гэн удивленно воззрился на него, не понимая, почему Гу Юнь задал вопрос, ответ на который и так очевиден.

В этот раз Гу Юнь чудесным образом прочитал его взгляд, внезапно ощутив, как порыв ледяного ветра пронзил его в самое сердце. Он сухо отозвался:

— Другого выбора нет – приказ Императора невозможно нарушить, его можно только исполнить.

Гу Юнь горько расхохотался. Когда маршал засмеялся, Чан Гэн почувствовал легкую вибрацию в груди; внезапно его поразило какое-то незнакомое переживание. Левая половина его сердца подсказывала, что расстояние между ними сейчас было несколько неестественным, и мальчику захотелось отстранится от своего ифу. Но правая половина желала, чтобы его превратили в тонкий листок бумаги и приклеили поближе к ифу, не оставив даже малейшего зазора.

Эти два без конца противоборствующих друг с другом начала, казалось, разрывали мальчика пополам.

И как раз в тот момент, когда решающая битва уже набирала обороты, дурная привычка Гу Юня снова показала себя во всей красе.

Волосы Чан Гэна оставались распущенными, ниспадая за его спиной и, к сожалению, попали Гу Юню под руку. Маршал начал бессознательно играть с ними, пропуская локоны между пальцев и чуть оттягивая их. Он не использовал силу, но мягко потянул волосы Чан Гэна на себя.

Чан Гэн вздрогнул – по всему телу бежали мурашки. Ровное движение крови сменилось бесноватым потоком – настолько стремительным, что Чан Гэну мерещилось: он был в силах расслышать, как кровь, пульсируя, билась в его собственных жилах. Неведомое тепло проникало в каждый уголок его бытия, изнутри обжигая мальчишку.

Чан Гэн быстро встал и убрал волосы. Смущенный, он возмутился:

— Не шути так со мной!

В детстве Гу Юнь часто болел, что привело к отставанию в росте. Будучи тринадцатилетним подростком, он выглядел, как маленький мальчик. Поэтому сейчас он не воспринимал Чан Гэна, как взрослого, хотя и догадывался, что его поведение несколько неуместно в данной ситуации.

Он нерешительно убрал ладонь, заложив обе руки за голову, и обратился к Чан Гэну:

— Я не женат. И, разумеется, у меня нет своих детей. У меня никогда не было ни братьев, ни сестер. Поэтому неизбежно то, что я не могу должным образом позаботиться о тебе. Мне будет очень трудно догадаться, как поступить, если ты будешь недостаточно искренен со мной. Если ты скрываешь какие-то обиды или тайны, не прячь их в своем сердце, хорошо?

Тон его голоса был глубоким грудным с нотками дразнящего лукавства – приятным на слух. Он достиг непорочного юного уха, отчего волосы мальчика встали дыбом, а спина покрылась колючей испариной.

Чан Гэн лихорадочно соображал: "Он всего лишь задал несколько глупых вопросов, разве не так? Почему я чувствую себя так, будто выхожу на поле боя?"

— Ваше Высочество, будьте великодушны к своему подданному, – попросил Гу Юнь с хитрой улыбкой, похлопав по месту рядом с собой. – Давай, ложись рядом и расскажи мне побольше о своем кошмаре.

При одном упоминании о сновидениях внутренний огонь Чан Гэна постепенно угас. Он смотрел на Гу Юня еще некоторое время, с трудом сдерживая желание открыть тайну о своем проклятии. Однако для начала ему не терпелось разузнать кое-что еще, и он задал вопрос:

— Шилю, есть ли в этом мире яд, способный свести человека с ума?

Гу Юнь недовольно вздернул брови:

— Кого это ты назвал «Шилю»?

Несмотря на то, что он сделал мальчику выговор, на самом деле он не обратил на это особого внимания. После паузы он все же приступил к объяснению:

— Мы живем в очень большом мире. На обширных землях западных стран растут разнообразные виды трав и растений, которых нет на наших Центральных равнинах. Не говоря уже обо всех их божественных существах и богах, о ком истории передаются из поколения в поколение. У чужеземцев есть много секретов и уловок, какие мы не в состоянии разгадать.

Сердце Чан Гэна вздрогнуло; пальцы сжали изуродованный черный Су Чжун Сы на груди.

Гу Юню показался этот вопрос подозрительным, и он поинтересовался:

— Почему ты спрашиваешь об этом?

Пальцы Чан Гэна похолодели. Конфликт в его голове сам собой разрешился.

С грустью в голосе он произнес:

— Да так... Просто когда-то видел сон, в котором я предстал сущим безумцем, что забрал множество невинных жизней.

После, не дожидаясь ответа Гу Юня, Чан Гэн первым прервал тишину:

— Все эти сны никак не связаны с реальностью.

Он принял окончательное решение ничего не говорить Гу Юню о своем проклятии. Юношеская целеустремленность и сила воли побуждали Чан Гэна не признавать возможность собственного поражения. Он будет должен сам сражаться и противостоять Кости Нечистоты, чтобы оставаться в здравом уме до последнего вздоха.

Несмотря на излишнюю самоуверенность, он так и не решился узнать мнение Гу Юня о том, что могло поджидать его в будущем.

Чан Гэн понимал, что даже если бы его тело оказалось целиком поражено ужасными язвами, его маленький ифу никогда не оставил бы его в одиночестве. Однако, что случится, если Гу Юнь узнает: Чан Гэну уготовано, в конце концов, стать вздорным безумцем?

Он инстинктивно загорелся желанием поговорить, но все же решил не акцентировать на этом внимание, меняя тему:

— А тебе когда-нибудь снились кошмары?

Гу Юнь выпалил:

— Как это возможно?

Маршал тут же вспомнил слова Шэнь И, что с Чан Гэном следует вести себя откровеннее. Он почувствовал, что его ложь зашла слишком далеко. Прокашлявшись, он произнес:

— Нет... Ну... Когда поза для сна выбрана неправильно, это иногда может вызвать нехорошие сны.

— И что тебе снится? — спросил Чан Гэн.

Гу Юнь не любил говорить о личных переживаниях. Обсуждая нечто подобное, он чувствовал себя столь же отвратительно, как если бы пресекал улицу голышом. Он безучастно ответил:

— Всякая ерунда, о которой я забываю по пробуждении. Поспеши и ложись спать, небеса скоро начнут светлеть.

Чан Гэн не шелохнулся.

Тем не менее, спустя какое-то время, когда Гу Юнь украдкой взглянул на мальчишку, то заметил, что тот смотрел на него широко открытыми глазами. Гу не мог расправиться со своей головной болью.

— Хорошо, – выдохнул он и принялся шарить в закромах памяти, а после заговорил тоном, словно убаюкивал малыша:

— Когда я был ребенком, мне снилось, что я оказался закрытым в темном страшном месте, где не мог видеть даже собственных пальцев. Единственное, что я знал, так это то, что меня окружало множество чудищ, и я был вынужден бежать. Возможно, мне снилось это оттого, что мои ноги не были вытянуты. Говорят, если не вытянуть ноги, то во сне не сможешь быстро бежать. Я бежал из последних сил, но меня не покидало чувство, что мои ноги и ступни сделаны из ваты – чем больше я старался ускориться, тем медленнее бежал.

Чан Гэн спросил:

— А что было потом?

— Потом, разумеется, я просыпался в холодном поту, что же еще могло быть?

Но, Гу Юнь отказывался признавать тот факт, что просыпался он именно от страха, поэтому он решил убедительно соврать:

— В конце концов, мне это надоело. Не знаю, как, но я достал огромный меч с золотой гравировкой и одним взмахом уничтожал всех монстров, преследовавших меня, а затем проснулся с чувством удовлетворенности.

Чан Гэн промолчал.

Он бы хотел услышать от ифу несколько серьезных слов, но, похоже, это было просто невозможно.

Гу Юнь неожиданно спросил:

— Знаешь, что делать, если тебе снятся кошмары?

Чан Гэн растерянно покачал головой, доверчиво ожидая совет от Гу Юня.

Маршал продолжил:

— Тебе снятся кошмары, потому что демоны прокрадываются к тебе в дом, чтобы подшутить над тобой. Они боятся грязи, так что не забудь поставить свой ночной горшок у двери. Гарантирую – это испугает их до смерти.

Чан Гэн вновь ничего не сказал.

Мальчик легко давал себя обмануть, всерьез воспринимая байки других людей. Гу Юнь мгновенно воспользовался его слабостью в надежде поразвлечься. Решив подразнить мальчишку, он обеспечил себе порцию ночного веселья.

Чан Гэн наивно поверил, что его маленький ифу навещает его из-за беспокойства. Теперь же он знал, что этот человек приходил лишь для того, чтобы над ним посмеяться!

Он со злобой во взгляде повернулся к Гу Юню. На его лице читалось лишь одно: «Убирайся».

Гу Юнь не ушел – он остался с пареньком до тех пор, пока дыхание того не успокоилось, как и подобает спящему человеку. Маршал заботливо укрыл его одеялом, и лишь затем встал с постели, намереваясь уйти.

Перед уходом, Гу Юнь подошел взять щитки, которые ранее снял. Однако перед тем, как забрать их, ему припомнилась настоящая причина, почему дети просыпаются посреди ночи: ослабление и недостаток энергии Ян, что привлекает нечистых духов. Следовало поместить нечто железное над изголовьем кровати, чтобы защитить ребенка.

Гу Юнь никогда не верил в эти дурацкие приметы, которым следовал простой народ, но, в этот момент он ощутил, что в них есть толика истины, иначе почему эти приметы используют и по сей день?

Он решил оставить пару железных наплечников на прежнем месте и вышел из спальни Чан Гэна.

Маршал Гу в полном значении этого слова превратился в главного врага армии злых духов и призраков. Стоит добавить, что в ту ночь демоны не беспокоили Чан Гэна, и он крепко проспал до самого утра.

Однако произошел некий парадокс: проснувшись, Чан Гэн выглядел еще хуже, чем если бы и вовсе не спал.

Он сел в кровати; за ночь его лицо приобрело зеленоватый оттенок. Когда он приподнял одеяло, чтобы взглянуть, он не смог сделать ничего другого, как выдохнуть с шумом, но это дыхание больше напомнило всхлип. Чан Гэн свернулся в калачик и схватился за голову.

Это был второй раз.

Сон был отчетливым и выразительным.

Он четко и ясно помнил, как совершал во сне весьма непотребные вещи со своим ифу.

Он зарылся лицом в одеяло и закричал. Он казался себе омерзительным и был слишком смущен, чтобы взглянуть на кого-либо снова. Он не желал ничего более, кроме как просто удариться головой о столбик кровати и положить конец этой никчемной жизни. Сейчас даже клинок не смог бы помочь ему успокоиться.

Пребывая в разбитом и крайне растерянном состоянии, Чан Гэн до смерти испугался внезапного стука в дверь.

Первая реакция – в панике скомкать простыни.

Он стиснул зубы, заставляя разум проясниться, затем поднялся с постели и заковылял в сторону входной двери.

Когда он открыл дверь, Чан Гэна окатила вторая волна изумления.

***

Порой подростку достаточно лишь краткого мгновения, чтобы выйти за грань "веры в то, что он уже повзрослел" и понять, что он действительно стал взрослым.

***

Перед дверью стояла огромная фигура, высота которой превышала человеческий рост, полностью выполненная из железа. Под ее шлемом мерцали два светящихся фиолетовых ока – признак горения Цзылюцзиня. Эффект от пламени был действительно впечатляющим: в ночных кошмарах о призраках этот персонаж, определенно, заслуживал главную роль.

Железная фигура глядела строго вперед, бесцельно всматриваясь в интерьер поверх головы Чан Гэна. Поднимая и опуская руку, что была размером с вазу, она не прекращала стучаться в дверь, напоминая назойливого дятла.

Перепуганная душа Чан Гэна все еще будто витала где-то вокруг, исполняя в воздухе свой безумный танец, и не спешила возвращаться обратно в тело. Чан Гэн не мог прийти в себя. Стоило ему повстречаться с этим железным монстром, как волосы на голове мальчика, лохматые и без того, встали дыбом.

Он глубоко вздохнул и поспешно отступил назад, хватая висящий у двери меч.

В этот момент из-за спины массивной железной фигуры появился воодушевленный Гу Юнь, попутно интересуясь:

— Любопытно, не так ли?

Чан Гэн промолчал.

Нет!

— Стража моего поместья не осмелится замахнуться на тебя мечом. А от дяди Вана я слышал, что ты каждый день практикуешь свое фехтование во внутреннем дворе. Мне кажется, что это довольно глупо и ужасно скучно. Все потому, что у тебя нет противника.

Пока Гу Юнь говорил, он что-то небрежно закручивал на затылке этого ужасного железного монстра. В одну секунду марионетка вдруг неподвижно замерла. Гу Юнь поднял руку и похлопал гиганта по железной голове. Он улыбнулся Чан Гэну и добавил:

— Поэтому я привел к тебе эту тренировочную марионетку. Ты можешь с ней поиграть, хорошо?

Чан Гэн не мог позволить себе слишком долго смотреть на Гу Юня и уперся взглядом в обездвиженного железного монстра, напоминавшего гору.

Через секунду он указал на себя и спросил:

— Я? Поиграть... с ним?

Разве это не он будет играть со мной?..

Гу Юнь толкнул железную куклу в маленький внутренний дворик, возле которого и находились покои Чан Гэна. Парнишка устало поплелся за ними.

Вот только Чан Гэна до сих пор тревожила совесть из-за несколько неуместных мыслей в отношении его ифу. Хотя он все еще мог сохранять самообладание, скрываясь под маской невозмутимости, однако, стоило ифу отвернуться, как Чан Гэн тут же смело бросал на Гу Юня заинтересованный взгляд. Несколько раз жадно разглядев своего ифу, Чан Гэн подметил, что на нем оказалось надето не так уж и много одежды.

Ранним зимним утром, когда теплый воздух, вылетая изо рта, превращался в пар, Гу Юнь решил надеть всего один – ни старый, ни новый – комплект одежды. Когда он слегка наклонился, чтобы что-то поправить у железной марионетки, его талия, под натянутыми тканями став отчетливо различимой, оказалась намного тоньше, чем мальчишка себе представлял.

Вскоре Чан Гэн понял, что смотрит на то место, куда смотреть не следовало. Запаниковав, он быстро отвернулся и тут же спросил:

— Ты сегодня никуда не пойдешь?

— Да, у меня выходной, – ответил Гу Юнь.

Чан Гэн некоторое время молчал, однако, не сдержавшись, все же продолжил задавать вопросы:

— Почему ты так одеваешься? Тебе разве не холодно?

— Прекрати копировать Шэнь И и болтать ерунду! Иди сюда, – Гу Юнь подозвал мальчика поближе. Он поставил железного монстра на ноги и похлопал его по твердым плечам.

— Это один из экземпляров железной марионетки. Он отличается от обычных, ну, или тех, которых еще называют "надзирателями". Эту марионетку, как правило, используют для обучения владению мечом. В столице для многих практикующих боевые искусства ему подобные выступают в роли самого первого наставника. Когда я был моложе, я тоже пользовался таким.

Для начинающих у этого "наставника" есть несколько установок. На его теле – семь точек: голова, шея, грудь, живот, а также плечи, руки и ноги. Если ты сможешь нанести удар по любой из первых четырех точек – он немедленно остановится. Но если ты коснешься трех последних, тебе следует быть осторожнее. Нанося удар по плечам или рукам, необходимо не забывать: его ноги все еще смогут двигаться, и в любой момент по тебе может быть нанесен новый удар. В подобном случае, если ты захочешь заблокировать марионетку, тебе нужно будет нанести одновременно удар и по его плечам, и по его ногам. Ну что, попробуешь?

В своем объяснении Гу Юнь ограничился лишь парой-тройкой фраз, рассказав обо всем быстрее, чем если бы он сейчас "пустил ветра". Сразу после этого маршал решил перейти к практике, строго веля: "Крепко держи свой меч!"

Он не успел договорить – железный гигант уже бросился навстречу мальчишке. Глаза марионетки вспыхнули ярко-пурпурным светом – монстр занес свой клинок.

Чан Гэн не был готов к подобному исходу. Он даже не успел вытащить меч и поспешно отступил назад. Но железный монстр не позволил ему спокойно уйти: с самого первого шага он начал преследовать Чан Гэна, загнав парнишку в угол – а тот и оглянуться не успел.

Мальчику было некуда бежать. Он стиснул зубы, обеими руками схватил меч и взмахнул им снизу-вверх. Два железных клинка столкнулись друг с другом. Тем временем запястья Чан Гэна не выдержали напряжения, и он выронил оружие из рук. По телу мальчика побежал холодный пот. И тут Чан Гэн от испуга подсознательно опустил голову – меч марионетки замер на расстоянии рукоятки прямо над его лбом.

Железное лезвие куклы отразило холодный луч света.

В маленьком внутреннем дворике стояла полнейшая тишина, что можно было легко расслышать тяжелое дыхание Чан Гэна и "грохот" в теле марионетки.

Гу Юнь ничего не говорил и не давал никаких указаний. Он сел за каменный столик, вынул маленькую пиалу, снял с талии флягу с вином и решил просто понаблюдать за тем, как железная марионетка преследует Чан Гэна. Это было похоже на бесплатное зрелище, поданное маршалу как раз под напиток.

Когда Чан Гэн поймал на себе взгляд Гу Юня, его и без того переменчивое настроение обернулось вспышкой...

С одной стороны, Чан Гэн был похож на юного неотесанного павлина, которому еще предстояло вырасти, а он уже вовсю старался похвастаться своими крыльями и куцым хвостом. С другой стороны, внутри него бурлили разочарование и беспокойство. А от одного взгляда на Гу Юня начинала кружиться голова.

Пламя пугающего желания в груди Чан Гэна маятником колебалось туда-обратно, мечась между крайностями – сильнейшим взрывом и желанием окончательно угаснуть.

Марионетка замерла. Похоже, что в этой ситуации она ничего больше не могла сделать. Белый пар заклубился под ногами железного монстра. Он сделал выпад на несколько шагов вперед, занял боевую стойку и направил орудие в сторону Чан Гэна.

Паренек замахнулся мечом от плеча и взял на себя инициативу в атаке. Он отчаянно пытался вспомнить уловку, с помощью которой Гу Юнь выбил меч из его рук одним кинжалом – тогда, в доме губернатора Го.

Наблюдая за Чан Гэном, Гу Юнь играл с винной пиалой в руке, щелкал языком и качал головой.

Два меча встретились снова, и во все стороны разлетелись снопы ослепительных искр. Марионетка, не изменяя заданным правилам, снова начала давить на лезвие меча Чан Гэна. Это обернулось невыносимой тяжестью, упавшей на предплечья мальчишки. Чан Гэн никак не мог добраться до желаемой точки на теле железного монстра, да и сил держаться у него уже не осталось – его меч снова выскользнул из рук и отлетел в сторону где-то в паре шагов.

Эта марионетка создавалась специально для таких тренировок – она была не способна навредить человеку. Фиолетовый свет в ее глазах несколько раз моргнул. Железный монстр отвел меч от головы Чан Гэна, затем отступил и снова встал в боевую стойку.

По лбу паренька текли капли пота. Отвлечься от марионетки он никак не мог, но умудрился на секунду бросить пронзительный взгляд на Гу Юня. Мальчик с раздражением подумал: "Неужели он и правда никуда не собирается уходить сегодня? Ему что, так приятно на это смотреть?!"

Гу Юнь безмятежно глядел на то, как марионетка снова и снова выбивала меч из рук Чан Гэна. Его холодное вино уже давно закончилось. Скрещенные длинные ноги пару раз сменили положение. Тем не менее, маршал очень спокойно и терпеливо продолжал наблюдать... до того момента, пока железное тело марионетки не нанесло Чан Гэну удар внушительной силы, с ног сбив мальчишку – тогда Гу Юнь лениво поднялся со своего места.

Упав на землю, Чан Гэн сильно ободрал кожу. Протянув руку к царапине, он почувствовал на кончиках пальцев собственную кровь. Похоже, что сейчас ему не удастся так просто стереть это недоразумение. Гу Юнь остановился прямо возле него. Скрестив руки на груди, он уставился на огромную железную марионетку перед собой.

Чан Гэн опустил взгляд, признавая факт, что потерпел окончательное поражение. Он просто не смел поднять взгляд на Гу Юня, чтобы еще хотя бы разок посмотреть на него.

— Когда твое сердце в панике – твои ноги не будут тверды, – произнес Гу Юнь. – Если ты не можешь твердо стоять на ногах, вне зависимости от того, насколько искусно ты владеешь мечом, – этого все равно недостаточно. Ты подобен воде без источника, стволу без корней.

Чан Гэн испугался и поднял голову. Гу Юнь редко говорил в таком серьезном тоне.

— Вставай, я тебя научу.

От удивления зрачки Чан Гэна расширились и, прежде чем он успел среагировать, Гу Юнь поднял его на ноги. Он держал Чан Гэна за руку, крепко обнимая мальчика со спины. Чан Гэн тяжело сглотнул, от прикосновений его поясница горела.

— Расслабься. Не смотри на меня – смотри на свой меч, – прошептал Гу Юнь.

Не успел он закончить, как в глазах марионетки снова вспыхнули фиолетовые огни. Все тело железного монстра грохотало, напоминая звучание боевых барабанов. Железный гигант ринулся вперед. Его движения ничуть не изменились, а его меч был направлен прямо в их головы.

Где-то очень глубоко в жилах Чан Гэна нечто дикое, первородное, до сих пор дремавшее в нем, могло вспыхнуть на грани жизни и смерти – в момент, когда необходимо было выплеснуть всю скопившуюся ярость. А ведь это был всего лишь учебный поединок с какой-то железякой!

В такие моменты он не мог позволить себе оставаться застенчивым и робким мальчишкой. Сейчас его первой реакцией было желание отступить – эта была бы естественная реакция для любого, кто когда-либо сталкивался с ужасающим давлением со стороны гигантского железного монстра.

Но Гу Юнь не позволил ему этого.

Чан Гэн почувствовал, как маршал бросился вместе с ним вперед, ведя его, подобно бесстрашной марионетке, что управлялась без струн. Он чувствовал, как крепко Гу Юнь сжимал его запястье. Хватка маршала была настолько неумолимой, словно его рука была отлитой из железа. Чан Гэн невольно передал контроль над своим мечом ифу, и в короткий момент юноша почувствовал, как Гу Юнь слегка наклонил меч под другим углом. Столкнувшись с мечом железного монстра, оружие марионетки немедленно было отброшено в сторону.

Холодное железное лезвие пролетело мимо головы мальчишки, едва не задев его висок. Чан Гэн инстинктивно зажмурился, полагая, что вот-вот сам врежется в огромную куклу.

Гу Юнь вздохнул и подумал: "Этому ребенку не хватает толики смелости. Он боится, что окажется не из тех, кто способен держать в руках меч".

Запах холодного металла ударил Чан Гэну в нос. Руки железной куклы на мгновение замерли. Гу Юнь стукнул паренька под колено и закричал:

— Открой глаза! Следи за его руками!

Чан Гэн послушно согнул коленный сустав, и его нога от удара Гу Юня с хирургической точностью попала в точку на руке марионетки.

Железный механизм издал скрипящий звук, и плечо тренировочной марионетки застыло на месте. Малец едва успел сделать глоток драгоценного воздуха, как в следующую секунду Гу Юнь внезапно согнул его спину.

Ушей коснулся свист зловещего ветра – нога марионетки пролетела прямо над головой парнишки.

— Внимательнее! – прикрикнул на него Гу Юнь.

Он крепко схватил Чан Гэна за руку и протащил по земле, проделав борозду его ногами в форме полукруга. Кончик меча пронзил точку на лодыжке железной фигуры.

Механизм издал очередной скрипящий звук, и марионетка, уже не меняя позы, решительно замерла на месте. Фиолетовый свет в ее глазах вспыхнул несколько раз, а затем мало-помалу угас.

Ладони Чан Гэна сильно взмокли от пота, от каждого вздоха его грудь высоко вздымалась. Он даже не заметил, когда Гу Юнь отпустил его.

В этот короткий момент его жизни он почувствовал колоссальный разрыв между навыками – своего маленького ифу и его самого.

Гу Юнь небрежно стряхнул с одежды пыль, поясняя:

— Отступление – это часть человеческой природы. На самом деле, если твои противники – люди, сбежать от них будет не так проблематично. Но помни: если ты столкнешься с железными марионетками или солдатами в тяжелой броне, оказавшись при этом не экипированным – не смей отступать. На ногах снаряжения солдат, одетых в тяжелую броню, спрятан особый механизм. Это двигатель, питаемый Цзылюцзинем. Они моментально догонят тебя, стоит тебе попытаться сбежать. Ты не сможешь избавиться от мысли, что сумеешь спастись. И в итоге... Ты потеряешь равновесие и упадешь. Тебе будет трудно восстановить энергию в течение столь краткого срока, и у тебя не окажется сил на сопротивление. Твои руки и ноги предадут тебя, и, в конце концов, ты попадешь в руки противника.

Чан Гэн долго раздумывал и решил-таки спросить:

— Что ифу хотел сказать, говоря о стычке с противником, который намного сильнее, чем ты? Неужели такое противостояние увеличит шансы на победу?

Гу Юнь вздернул брови, он немало удивился вопросу Чан Гэна:

— А? Почему ты решил назвать меня "ифу"?

Чан Гэн, разумеется, оставался хорошим мальчиком во всех смыслах этого слова. Вот только его рот, кажется, не мог поспеть за норовом растущего мальчишки, привыкшего звать своего приемного отца "Шилю" и никак иначе.

Как же это раздражает!

Гу Юнь родился шестнадцатого числа первого месяца. Детское имя "Шилю" ему подарила первая принцесса. Не считая ее и бывшего Императора, даже старый Аньдинхоу не называл его этим именем, хотя он не имел ничего против. Но отчего-то маршала крайне раздражала мысль о том, что этот стервозный малец изо дня в день начнет обращаться к нему: "Шилю – то, Шилю – это".

Полагаясь на собственный опыт, Гу Юнь знал, что в этой жизни есть две ситуации, когда он разрешил бы назвать его "ифу". Первая: в случае, если "слепой кот столкнется с мертвой мышью". Это означало, что он случайным образом умудрится порадовать того самого мальца. Вторая: если "кошка наступила на хвост собаки" – когда он ненароком спровоцирует мелкого паршивца.

Чан Гэн пристально смотрел на Гу Юня многозначительным взглядом, затем сказал:

— Раньше я был невежлив. Впредь я не буду себя так вести.

Чан Гэн, наконец, признал собственную наивность и теперь осознавал, что он не смеет вести себя так, как ему нравилось прежде.

Порой подростку достаточно лишь краткого мгновения, чтобы выйти за грань "веры в то, что он уже повзрослел" и понять, что он действительно стал взрослым.

Даже такой беззаботный человек, как Гу Юнь, смутно ощущал, как в Чан Гэне что-то изменилось.

***

«Скажи мне, что если однажды я внезапно умру? Что мы тогда будем делать?»

***

Позволить себе каждый день отдыхать дома было чем-то за гранью возможного для Аньдинхоу. Время приема чиновников Великой Лян приходилось на пять или семь часов утра. Меньшая часть офицеров низшего ранга могла покинуть императорский двор и отправиться к своим семьям в три или пять часов после полудня. Гу Юнь, конечно же, не являлся офицером низшего ранга.

Гу Юнь редко посещал столицу, поэтому даже после того, как он покидал императорский двор, если сам Император не требовал с ним аудиенции, то маршала Гу обязательно разыскивали другие чиновники. График встреч Гу Юня был переполнен, у него просто не было свободного времени на спокойный отдых. В крайне редком случае, когда ему выпадал свободный день, он обязан был отправляться в северный лагерь для плановой проверки. В подобной ситуации возможность вернуться в поместье до захода солнца таяла на глазах, как снег в жаркий весенний день.

Одним словом, Гу Юнь жил хуже кур и собак.

Поэтому, если кто-то хотел личной аудиенции с маршалом Гу, то он мог его найти исключительно ранним утром, еще до того, как маршал Гу переступит порог стен императорского дворца, дабы поприсутствовать на совещании с чиновниками.

С тех пор Чан Гэн просыпался на рассвете и возвращался домой поздней ночью. Каждый день, пока курицы и собаки еще крепко спали, он выводил тренировочную марионетку на задний двор и ждал Гу Юня.

Чан Гэн быстро рос. Высокий и стройный подросток с мечом в руке шел вперед, за ним шумно шла железная марионетка с вытянутыми громадными руками. На ее левой руке висел паровой фонарь, на правой - контейнер для еды. Со стороны марионетку смело могли принять за человека, доставляющего еду.

Старый слуга забрал контейнер из железных рук и отошел разжечь немного огня под плитой, дабы разогреть завтрак. В этот утренний час, пока еда разогревалась, Гу Юнь мог начать тренировку со своим приемным сыном.

"Доставщик еды" сегодня точно будет избит с ног до головы, и выглядеть он будет хуже покалеченного животного... такая трагедия.

Сразу по окончании тренировки, когда завтрак уже был разогрет, Чан Гэн и Гу Юнь вместе завтракали, а после расходились каждый по своим делам. Гу Юнь был вынужден уходить из поместья, а Чан Гэн оставался и занимался чтением со своим учителем. Днем Чан Гэн продолжал практиковать фехтование с одним из стражников поместья.

На самом деле, Гу Юнь был не таким уж и хорошим учителем. Как и у Шэнь И, у него была плохая привычка говорить обо всем, что приходило на ум. Чаще всего, когда Чан Гэн заканчивал спарринг с железной марионеткой, Гу Юнь начинал рассказ, скажем, об эффективности и разных моделях Тяжелой Брони, о том, как наиболее выгодно распределить подразделения в легкой и тяжелой броне для наилучшей экономии Цзылюцзиня; он мог даже говорить о разнице между породами лошадей с запада и Центральной равнины, или о том, какой рацион должен соблюдаться для борьбы с голодом, ну и все в подобном роде.

Обычно такие монологи, в ходе которых был исследован каждый уголок в Великой Лян, заканчивались вполне осознанным вопросом со стороны Гу Юня:

- Я снова ушел от темы? О чем я изначально хотел с тобой поговорить?

Они сидели на громадных железных ступнях марионетки, вслушиваясь в щелкающие звуки шестеренок, вращающихся внутри тела железного монстра, лихорадочно пытаясь вспомнить, о чем же Гу Юнь собирался начать говорить, что же это была за тема до того, как паровоз мыслей маршала унесся на тысячу миль прочь.

Услышав, что маршал Гу будет обучать их лично, Гэ Пансяо и Цао Нянцзы ощутили в сердцах чувство, выражавшее одновременно волнение и восторг. Преодолев столько трудностей и подавив незваную зевоту - ради такого им даже удалось сбежать от скучного учителя - они прибежали, чтобы послушать, что же им расскажет маршал Гу. Вот только неожиданно для них двоих, когда они выслушали все от начала и до самого конца, у мальчиков остался один единственный вопрос - и что это было?!

Гэ Пансяо тихонько шепнул:

- Лучше бы я слушал монотонное бурчание учителя Шэнь, чем это...

- Он - генерал Шэнь! Почему ты вечно забываешь об этом?! - с раздражением поправил его Цао Нянцзы, но затем на короткое мгновение задумался, разрываясь между "прекрасным мужчиной" и "совестью". В конце концов, "совесть" одержала верх, и он добавил:

- Я тоже так думаю.

Только у Чан Гэна по этому поводу не было никакого мнения. Если бы он мог оставаться рядом с Гу Юнем каждый день хоть ненадолго, он был бы рад даже стоять на страже у его дверей всю ночь. В любом случае, его ничего не держало, ведь каждая его ночь сопровождалась повторяющимися кошмарными снами.

Он также верил в то, что он сможет сдерживать проклятье; верил, что сможет стать смертоносным клинком, что он сможет изо дня в день избавляться от лишних и плохих вещей, в том числе и отего странных снов о его маленьком ифу.

Более того, лекции Гу Юня были крайне сумбурными. Только если его действительно внимательно слушать, то можно было заметить, что все вопросы и проблемы, которые он затрагивал, были весьма полезны.

Когда родители впервые вывели Гу Юня на поле брани, он был еще совсем ребенком. А несколько лет комфортной жизни во дворце после лишений в военных походах продлились совсем недолго. В пятнадцать лет он последовал за старым опытным генералом на юг, дабы подавить восстание бандитов. С тех пор и по сей день он служил в Императорской армии.

Всего в военном ведомстве Императора насчитывалось семь основных силовых фракций. Железные Драконы, составлявшие морской флот, были единственным подразделением, с которым Гу Юнь был не так хорошо знаком. Зато он весьма успешно справлялся со всеми остальными. Маршал Гу одерживал много побед, но у него также было много поражений. Он видел все свои сильные и слабые стороны как на ладони.

Чан Гэн слушал его, точно он был жадным до таких историй зверьком. Гу Юнь был для него подобен горе - мальчик каждый день смотрел на него и находил в его образе что-то, что помогало ему двигаться вперед. При каждом совершенном им шаге он всеми силами старался подавить все неуместные мысли, которые разгорались в его сердце.

Однако Гу Юнь не считал эти разговоры уроками.

Именно поэтому он специально пригласил для обучения Чан Гэна учителя и инструктора по боевым искусствам. Каждое утро, занимался ли Чан Гэн с железной марионеткой или обсуждал какие-то вопросы, - Гу Юнь считал, если говорить начистоту, что он всего лишь проводит свое время за своеобразной игрой с Чан Гэном.

Долго наблюдая за мальчиком, Гу Юнь не думал, что Чан Гэн последует по тому же самому пути, что и он. Чан Гэн всегда проявлял сдержанность. Несмотря на то, что он периодически вел себя несколько упрямо, он все же оставался здравомыслящим человеком.

Гу Юнь подумал, что когда мальчик вырастет, он станет достойным и благородным мужем, а не генералом-убийцей, к которому не посмеют приблизиться ни демоны, ни боги.

Ну вот и наступил конец года.

В первый год правления нового Императора, стоило ему вступить на престол, как он назвал наступающую эру "Лунань" [1] и объявил об общей амнистии на всей территории Центральной равнины.

В стране, в столичной тюрьме которой был заключен Принц варваров Цзялай Инхо.

В течении последних двух месяцев Император терпеливо замалчивал всё, связанное с Принцем варваров, и выражал свое мнение самыми окольными путями. Условие со стороны старого короля-волка по увеличению дани на десять процентов каждый год было весьма заманчивым, но при этом Император не хотел бы проявить неуважение по отношению к Гу Юню, именно из-за этого, во время каждого совещания данный вопрос не затрагивался. Письма из Министерства Доходов и от Аньдинхоу были отложены до ежегодного ритуала большого жертвоприношения Небу [2]. И только после все, наконец, увидели результат этих затяжных споров.

Императорская гвардия рассредоточилась по обе стороны от Аньдинхоу. Шэнь И с выкриком пришпорил коня и направился в сторону облаченного в легкую броню Гу Юня.

Гу Юнь посмотрел на остановившегося возле него Шэнь И и медленно развернул лошадь, чтобы двинуться в обратном направлении. Шэнь И быстро среагировал и последовал за ним.

- Великий Маршал, вижу, что на этот раз Его Величество твердо решил "выпустить тигра обратно на гору", - сказал Шэнь И. - Что будем делать?

- Сын неба [3] совершил пред Небом ритуал, исполняя великое желание богов, его слова подобны яшмовым речам [4]. Вылитую воду трудно собрать [5]. Как по-твоему я мог вмешаться? - без тени эмоций на лице сказал Гу Юнь. - Чтобы меня успокоить, Его Величество пообещал снабдить Черный Железный Лагерь тридцатью колесницами и четырьмя сотнями комплектов железной брони. Его указ уже передали в Лин Шу. Его Величество до конца верен идеалам, проявляя высшую гуманность и справедливость, он сделал все, что было в его силах. Разве я мог бессовестно влезть и продолжать бесконечно приставать к нему с такими мелочами?

Новому Императору было чуть больше тридцати лет. В сравнении с его почившим отцом, он был более жестким.

Гу Юнь совершенно не переживал по поводу нового Сына Неба, ему в большей степени было все равно, был ли новый Император жестоким или нет. Проблема заключалась в том, что его политика в отношении пограничных территорий шла вразрез с ожиданиями покойного Императора. Это был весьма недальновидный расчет.

Гу Юнь и Шэнь И молча ступали бок о бок.

- Фактом остается и то, что казна пуста, - сказал Гу Юнь. - Его Величество только унаследовал трон, и он не признает, что он немного поспешил, ты же понимаешь это. Вчера к нам с запада отправили безобразного посла в "огромной высокой шляпе" [6] с длинным носом и впалыми щеками. Они вчера так много говорили, что у меня до сих пор звенит в ушах от их болтовни.

Шэнь И потребовалось немного времени, чтобы ответить:

- Ты же не говоришь о верховном понтифике?..

В сердцах большинства людей Великой Лян западные люди вели себя совершенно неприемлемо: "Папа" никогда не хотел оставаться в стенах своего храма и его широкополая шляпа [9] мелькала повсюду, а еще он везде совал свой длинный нос. Неужели слово их Короля не имеет никакого значения - разве это не прямой призыв к началу мятежа?

Гу Юнь кивнул.

- Они хотят завести торговые отношения. Вчера я немного подслушал разговор между ними. Они заинтересованы в том, чтобы продлить Великий Шелковый Путь [7] вдоль западной границы до крупнейших торговых трактов. Обе стороны гарантируют предоставлять войска для охраны и обеспечения бесперебойной торговли. Наговорив ему цветистых слов [8] с три короба, он достал карту и одним взмахом кисти расписал все так, что искушенный Император затрепетал от перспектив и выгоды этих совершенно нереальных финансовых отношений.

Шэнь И улыбнулся:

- Торговля - это же хорошо, о чем ты говоришь?

- Я не говорю о том, что торговля - это плохо, просто потому, что я не очень хорошо разбираюсь в таких вопросах, - сказал Гу Юнь. - Я думаю о том, что если иностранцы будут заниматься торговлей с нашей страной, то это может быть не очень выгодно для их стороны.

— Почему же они проделали такой долгий путь, если с этого для них не было никакой выгоды? Они будто преследовали какие-то личные скрытые мотивы.

Это была правда.

Товары с запада в Великую Лян начали поступать со времен правления Императора У. Среди них были детально проработанные маленькие безделушки и игрушки, как, например, застекленные лампы и очки. К сожалению, все это длилось недолго. Товары оставались свежими и новыми в течении всего нескольких лет. Несмотря на то, что некоторые западные предметы домашнего обихода и были весьма изощренными, многим из них требовалось топливо - Цзылюцзинь. С того дня, как иностранцы ступили на Центральную равнину, они стали опосредствованными поставщиками драгоценного топлива на черные рынки Цзылюцзиня.

Император У понимал, что если так и будет продолжаться, то страна совсем скоро развалится. Чтобы строго контролировать использование Цзылюцзиня среди простых людей, он подготовил ряд мягких и жестких мер. В один день Император У издал четыре указа и раскрыл всех, кто использовал "пурпурное топливо" в торговле на черных рынках. Все правонарушители были убиты сразу при аресте, ко всем преступникам отнеслись также беспощадно, как и к мятежникам. Дабы удержать жизненно важные артерии страны, Император У вынужден был приложить тяжелую железную руку ко всем виновникам.

После, Институт Лин Шу взял на себя инициативу и собрал большое количество механиков среди простых людей, поручив им работать быстро и сверхурочно, чтобы как можно скорее имитировать западные товары с аналогичными функциями, с единственным исключением в их конструкциях – они должны были работать от угля или с помощью заводного механизма.

Твердый нож отрезал выход Цзылюцзиня на черные рынки, а мягкий нож отрубил все пути к западным рынкам. Даже если кто-то владел запасами Цзылюцзиня, кто не хотел бы пользоваться более дешевым топливом в качестве альтернативы? Кроме того, дизайн западных товаров был слишком аляпистым, что было не совсем по вкусу жителям Центральной равнины.

Подлинные западные товары вскоре заменили имитацией, а западные торговцы больше не имели права продавать свой товар на Центральной равнине.

Чего не скажешь о деликатных товарах, таких как шелк, они пользовались большой популярностью в западных странах.

- Наверное, я слишком много думаю, - сказал Гу Юнь.

Шэнь И секунду помолчал, затем спросил:

- Как Его Величество отреагировал на это?

Губы Гу Юня сжались в горькой улыбке.

- Его Величеству нечего бояться, - сказал он. - Он знает, что пока Черный Железный Лагерь охраняет северо-западную границу, Великая Лян будет неуязвима. Если бы я не знал о том, что все так обернется, думаешь, у меня не болела бы голова?

Шэнь И спросил:

- Его Величество лично сказал тебе это?

Гу Юнь болезненно улыбнулся.

- Он не только сказал это мне в лицо, он еще и пожаловал мне шубу на лисьем меху.

У маршала Гу действительно была плохая привычка носить круглый год только один слой одежды. Об этом было хорошо известно и среди всего офицерского состава императорского двора. Он одевал еще несколько слоев только в том случае, если во время службы на границе его настигала снежная буря. Теперь же Император подарил ему достойную зимнюю одежду. Только слепец не поймет, что было сокрыто в его словах.

Шэнь И промолчал.

- После празднования Нового Года я, вероятно, вернусь на северо-западную границу. Его Величество не сможет как следует выспаться, пока Черный Железный Лагерь в столице.

Страхами нового Императора, тысячи миль рек и гор слились в одну линию, тяжело рухнув на плечи Аньдинхоу.

Все верили, что пока в руках Маршала Гу будет власть над тремя всемогущими фракциями Черного Железного лагеря, он останется непобедимым, одерживая победу за победой в каждом сражении. Против такой силы никто ничего не сможет сделать.

Они были опорой и поддержкой нового Императора, а он страшился, боялся их.

- Скажи мне, что если однажды я внезапно умру? Что мы тогда будем делать? - спросил Гу Юнь.

Выражение лица Шэнь И в миг изменилось.

- Прекрати говорить ерунду! - огрызнулся он.

Гу Юнь спокойно продолжил:

- Нет необходимости избегать разговоры о жизни и смерти, богатства и бедности, все они решают нашу судьбу. У нас - тех, кто носит фамилию Гу - не было ни одного человека, который бы прожил долгую жизнь. Мы не только мало живем, но и наш род не слишком плодовит. Всякий раз, когда старый Аньдинхоу видел меня, он никак не мог сдержать глубокий вздох. Каждый раз, когда кто-то говорит о моем будущем, у меня... нет никого, кто мог бы стать моим наследником.

- Разве у тебя нет Его Высочества четвертого принца? - спросил Шэнь И.

Гу Юнь покачал головой.

- Этому ребенку не суждено жить в тумане и есть песок. Почему мы говорим на эти мрачные темы в такой хороший новогодний вечер? Иди и закажи для меня "Красноглавого Змея". Я пойду домой и заберу своего сына.

Закончив, Гу Юнь пришпорил коня и бросился вперед, оставляя Шэнь И позади.

- Ты не мог сказать об этом раньше?! Во всей столице всего двадцать таких "Змеев"! - сердито прорычал Шэнь И. - И как мне заполучить одного, если ты сообщил мне об этом только сейчас?!

- Ты уж постарайся справиться с...

Слово "этим" потерялось в северо-западном ветре, а затем ударило Шэнь И в лицо. Аньдинхоу давно скрылся вдали широкой дороги.

Чан Гэн сидел дома и очень внимательно, с усердием читал книгу, пока кто-то неожиданно не распахнул двери главного входа в поместье. Холодный ветер и снежинки ворвались вслед за нарушителем тишины, потревожив разложенные на столе бумаги и заставив их рассыпаться по полу.

Этой ходячей неприятностью был никто иной, как Гу Юнь. Чан Гэн неохотно повернул голову и выдохнул:

- Ифу...

Гэ Пансяо и Цао Нянцзы прыгали по обе стороны от маршала. Они активно размахивали руками, обращая на себя внимание Чан Гэна.

- Старший брат, старший брат! Аньдинхоу сказал, что возьмет нас на борт "Красноглавого Змея"!

Чан Гэн не любил выходить на улицу. Он отдавал предпочтение спокойствию, а не подобной чрезмерной активности. Ему также было очень некомфортно, когда вокруг полно людей - они очень раздражали его. В Яньхуэй он был вынужден покидать свой двор, чтобы пойти потренироваться с мечом на Генеральский Холм. Это была вынужденная мера, потому что двор мэра Сюй был очень маленьким. С тех пор, как они прибыли в поместье Аньдинхоу, Чан Гэн не собирался покидать его стены.

Он считал, что в канун Нового Года следовало бы лучше собраться всем вместе дома, возле маленькой печи, разогрев пару бочонков вина за дружеской болтовней. Почему обязательно выходить глотать холодный ветер и наблюдать за толпой людей?

Но Гу Юнь вмешался первым, снял верхнюю одежду и поинтересовался:

- А ну не вытягивай тут ноги и давай скорее собирайся! Дядя Ван сказал, что ты не выходил за дверь с тех пор, как прибыл в поместье. Ты тут что, грибы выращиваешь?

Достаточно было просто представить море бесчисленных людей, как у Чан Гэна тут же по коже побежали мурашки. Что-то радости ему эта идея не очень доставляла, несмотря даже на то, что он будет вместе с Гу Юнем. Он не сдвинулся с места, стараясь найти подходящее оправдание:

- Ифу, мы должны очень серьезно отнестись к празднованию Нового Года, кто-то должен остаться, чтобы присмотреть за домом, я... Ах!

Гу Юнь не позволил ему закончить. Без лишних слов он тут же обернул шерстяную накидку вокруг Чан Гэна, затем взглянул на него, как на рулон ткани, который научился кричать, а уже после - вытащил его из поместья, взвалив на плечо:

- Мальчишка, ты еще совсем ребенок, а уже такой "внимательный"!

Автору есть что сказать:

Обсуждаем несложные методы борьбы с маленьким зазнайкой - просто заворачиваешь его и уносишь с собой =w=

Примечания:

1) Лунань:

隆 - Лун - Милостивый, благосклонный.

安 - Ань - спокойный, тихий, мирный.

2) Ритуал был одним из самых важных событий для Империи.

Император — единственное человеческое существо, имевшее право быть посредником между небом и землей, между людьми и верховными божествами. Только он один от имени всего народа и империи имел право молиться небу и приносить ему жертвоприношения. «Получив» власть от неба, император считался непогрешимым, всезнающим и всевидящим.

3) Сын неба - в древнем Китае "Сын Неба" - одно из обращений к Императору.

4) 金口玉言 - jīn kǒu yù yán - золотые уста и яшмовые речи (обр. золотые слова, мудрые высказывания, добрый совет)

5) 覆水难收 - fù shuǐ nán shōu - вылитую воду трудно собрать (обр. в знач.: сделанного не воротишь; прошлому возврата нет)

6) 高帽 - gāomào - высокая шляпа - важность, стремление придать себе значимость, любовь к лести)

7) Великий Шелковый Путь — Оттуда в страны Запада во II веке до н.э. начинают привозить шелк и другие товары, неизвестные ранее в Европе. Шелковый путь формировался на протяжении нескольких веков из небольших караванных дорог.

8) tian hua luan zhui - букв. небесные цветы падают на землю, обр. разглагольствовать, расписывать, приукрашивать.

9) В новелле головным убором Папы является широкополая шляпа, в то время как по традиции в католицизме, Папа Римский носит тиару

***

Чан Гэн внезапно ощутил сильное желание сию же секунду стать сильным

***

Чан Гэн покраснел от макушки до кончиков пальцев ног, от него едва не пошел пар! Он подгорел до хрустящей корочки, при этом оставаясь нежным внутри. Он был зол до такой степени, что не мог произнести ни единого слова.

В это же время, Цао Нянцзы ловил себя на мысли, что ему очень уж нравится вот так вот стоять и рассматривать маршала Гу. Вот и сейчас он стоял за спиной Гу Юня и едва не пускал слюни, наблюдая за ним.

- Если в этой жизни Аньдинхоу хотя бы раз понесет меня вот так на руках, тогда я... - сказал он Гэ Пансяо, - я буду готов умереть без толики сожаления о прожитых годах!

Услышав эти слова, Гэ Пансяо тут же утер нос, твердо встал на ноги, втянул живот и принял такую позу, будто он был готов принять непреподъемную ношу. Похлопав себя по плечу, он сказал:

- Забирайся!

Цао Нянцзы недовольно уставился на толстого мальчишку, затем с презрением сплюнул и, поджав губы, широкими шагами вышел за ворота.

В канун Нового Года была временно отменена большая часть правил и запретов.

Когда Гу Юнь и дети вышли на улицу, маршал, наконец, вспомнил о том, что ему все-таки следует побеспокоиться о репутации своего названного сына, и опустил его на ноги.

С мрачным выражением лица Чан Гэн, ступая широкими шагами, пошел вперед. Его прямая спина была так напряжена, что вполне могла бы служить флагштоком. Накидка мягко ниспадала по его плечам и спине. Он быстро взрослел, и его фигура уже выдавала в нем высокого и сильного мужчину, каким он обязан был стать в будущем.

Гу Юнь потер нос, быстро догнал мальчика и без зазрения совести, с некой усмешкой в голосе, спросил:

- Ты сердишься на меня?

Чан Гэн сердито убрал руку Гу Юня со своего плеча и холодно ответил:

- Я не смею!

- Ты весь день прячешься в доме, разве ты не устаешь от этого? Маленьким детям...

Чан Гэн посмотрел на него мрачным и внушающим страх взглядом. Когда Гу Юнь понял, почему на него так смотрят, он поспешил поправить себя:

- Молодым людям стоит быть немного активнее. Ты прожил всего несколько лет, а уже устал от мира смертных?

Чан Гэну нечего было ответить своему слишком уж жизнерадостному ифу. Он с бесстрастным выражением лица снова намеревался оттолкнуть руку Гу Юня, решившего потащить своего приёмного сына за собой. Но, едва Чан Гэн коснулся пальцев Гу Юня, он ошеломленно вздрогнул, у Гу Юня были невероятно холодные руки.

Нахмурившись, Чан Гэн схватил руку своего маленького ифу. От холода она была почти синей. Эта рука будто принадлежала мертвецу, которого только вытащили из земли. В животах людей не горит Цзылюцзинь, а, потому, бегая по улице в одном слое одежды, как тут не замерзнуть?

Просто... вот нечем ему больше заняться!

Чан Гэн очень сильно переживал за своего ифу, отчего у него на сердце становилось только неспокойнее. Он сердито надулся, развязал свою накидку и без лишних слов закутал в нее Гу Юня. Маршал неизбежно был вынужден чуть наклониться к Чан Гэну, пока тот не затянул завязки на меховой накидке. Гу Юнь искренне улыбнулся, доверчиво наслаждаясь пропитанной праведным гневом сыновьей почтительностью. И он подумал про себя: "Это и вправду очень приятно, когда у тебя есть ребенок. Надо дождаться, когда Сяо [1] Чан Гэн подрастет, и тогда мне следует задуматься о поиске кого-нибудь, кто смог бы родить для меня. Думаю, что было бы неплохо, если бы у меня родилась девочка".

В канун Нового Года, с семи часов вечера и в течении каждого последующего часа, на всю столицу звучал протяжный звук тромбона, напоминая людям о приближающемся торжестве.

По всему городу гремели фейерверки и разносился праздничный бой барабанов, а в воздухе повсюду, подобно бабочкам, летали бесчисленные красные листки бумаги. Люди были абсолютно везде - на берегу реки, посреди улиц и на высоких зданиях. У Чан Гэна от одного взгляда на эту толпу кровь стыла в жилах, казалось, что все люди мира собрались в крохотном городке. По сравнению с этими жизнерадостными и ликующими толпами людей, эти зеваки с рынка городка Яньхуэй кажутся просто опустошенными одинокими скитальцами.

И сейчас, наблюдая за беззаботными Гэ Пансяо и Цао Нянцзы, Чан Гэну было уже не столь важно, кто вытащил его из дома. Он держался за холодную руку Гу Юня, пытаясь ее как можно быстрее согреть, не забывая присматривать за парой деревенских детей - а то вдруг потеряются еще - восторженно оглядывающих всё вокруг. Даже несмотря на то, что рядом с ними ступали несколько солдат из Черного Железного Лагеря, он никак не мог избавиться от удушающего чувства беспокойства.

Некоторые люди уже родились такими - они будут постоянно волноваться.

В эту же секунду в воздухе раздался долгий звук, напоминающий крик орла и курлыканье журавлей. Толпа взревела, громко приветствуя судно и указывая на небо:

- "Красноглавый Змей"

- Смотрите! Взлетел первый "Красноглавый Змей"!

Столица была основной территорией правления Императора и, как правило, в стенах столицы были запрещены любые воздушные перемещения. На всех девяти воротах города были установлены заряженные арбалеты со стрелами Байхун. Даже если к столице по воздуху посмеет приблизиться фракция Черных Орлов, их немедленно собьют.

Единственным исключением для этого правила был канун празднования Нового Года.

На широком тракте, ведущем прямо в столицу, возвышался важнейший символ Центральной Равнины - Башня "Ци Юань" [2].

Говорят, что, когда жители Запада пересекли море на своих огромных кораблях и ступили на Центральные Равнины, они знали только о двух достопримечательностях - первым был Императорский Дворец, а вторым - башня "Ци Юань".

Башня "Ци Юань" не являлась заурядной постройкой. Она была построена почившим Императором на двадцать первый год правления Юань Хэ за счет сокращения расходов на военные нужды. Тогда Император охотно приветствовал гостей со всего мира. Именно в то время территория Центральной Равнины разделилась на два крупных региона - на северный и южный. На северных землях было установлено множество трибун с высокими смотровыми площадками. Их называли "Небесные грёзы". На южных землях установили высокую башню, которую насмешливо называли башней "Чжай Син" [3]. Конечно же, никто не смел открыто называть её так, поэтому в народе её обычно называли башней "Тин Юань" [4].

Обращенные друг к другу Императорский Дворец и башня "Ци Юань" стали принятым обозначением севера и юга, неба и земли.

Каждый год, в канун Нового Года, башня "Тин Юань" становилась центром всей столицы. Известнейшие актеры и певички со всей страны желали придумать хотя бы одну песню или танец, чтобы преподнести их на праздник. Люди собирались огромными толпами под башней, а смотровая площадка "Небесные грёзы" была забита высокопоставленными чиновниками и знатными благородными господами.

Около семи часов вечера в небо взлетят двадцать "Красноглавых Змеев".

Механизм работы "Красноглавого Змея" был похож на механизм "Гигантского Змея". Единственное различие между ними заключалось в том, что одного только названия "Гигантский Змей" было достаточно, чтобы варвары задрожали от страха, в то время как "Красноглавый Змей" использовался исключительно для развлечений.

С двух сторон на корпусе огромного судна были выгравированы две огненно-красные рыбки - карпы кои. "Красноглавый Змей" взлетал в небо с помощью восьмидесяти одного пылающего крыла. Само судно было закреплено на платформе специальными, напоминающими паутину, полупрозрачными веревками.

Множество крыльев вспыхнули, и более двадцати сияющих, как красные кои, невероятно прекрасных "Красноглавых Змеев" медленно, слегка покачиваясь, начали подниматься в воздух.

Обзор с палубы "Красноглавого Змея" был превосходным - можно было видеть красные стены Императорского Дворца и бесчисленное множество

горящих по всей столице фонарей. На самом судне, вдоль округлых палуб, располагались изысканные каюты. Напитки и еду можно было передавать по паутинообразным веревкам.

Гу Юнь провел троих детей по узкой дорожке прямо к платформе. Стражник выпал в осадок, узнав в лице Гу Юня Аньдинхоу. Он уже было собрался отдать маршалу поклон, дабы выразить своё почтение, но Гу Юнь остановил его, сказав:

- Не нужно этих формальностей, я всего лишь привел детей немного поиграть. Вы видели генерала Шэнь?

Откуда-то издалека к ним подбежал подавальщик:

- Аньдинхоу, господин, генерал Шэнь ждет вас на борту "Красноглавого Змея".

Гу Юнь спокойно кивнул, но внутри он восторгался генералом Шэнь - маршал привел Чан Гэна и его друзей, чтобы присоединиться к веселью и совершенно не ожидал, что Шэнь И окажется настолько невероятным. Как же ему удалось добыть судно?..

Гэ Пансяо уставился на "Красноглавого Змея". Ступая за Гу Юнем, он спросил:

- Аньдинхоу, господин, мы отправимся на небеса?

- Не нужно так туда спешить. На небеса мы отправимся через несколько десятилетий. Сегодня мы всего лишь ненадолго ступим в их чертоги.

Ночью, в канун Нового Года, Чан Гэн слушал болтовню взрослых мужчин, обменивающихся взаимными пожеланиями светлого будущего, искренне желая заткнуть им рты.

В каюте "Змея" было тепло, как весной. Когда Гу Юнь вошел, он развязал накидку и кинул ее на спинку стула.

Шэнь И уже звал всех к праздничному столу, уставленному винами и множеством разнообразных блюд. В каюте также были красивые молодые слуги - мужчины и женщины. Самые смелые постоянно поглядывали на Аньдинхоу Гу.

Глаза Гу Юня широко раскрылись, и он пристально посмотрел на генерала Шэнь - Шэнь И был типичным книжным червем и буквоедом, который не по возрасту одряхлел. Шэнь И даже не решался смотреть на картины западных художников, считая, что их сюжеты могут пагубно отразиться на его эстетическом вкусе. И как после этого он, неисправимый ханжа, притворявшийся праведником, осмелился собрать тут целую толпу молодых да гибких юнцов?

Когда Гу Юнь бросил на него вопросительный взгляд, Шэнь И шепнул ему на ухо:

- Стоило господину Вэй услышать о том, что тебе требуется корабль, как Вэй-ван настоял, чтобы это судно передали тебе.

Гу Юнь даже не знал, что на это ответить, сдерживая на лице необъяснимое выражение.

Один из подавальщиков умел подстраиваться под ситуацию, и, потому он сразу же вышел вперед, поинтересовавшись у Гу Юня:

- Господин, мы будем разогревать двигатель?

Гу Юнь выдержал паузу, затем кивнул и ответил:

- Да, конечно. И передайте братьям, охраняющим палубу, отойти на ужин. Сегодня нет никого постороннего, следовательно, нет необходимости так фанатично следовать правилам вежливости.

Получив инструкции, подавальщик вышел на палубу. По воздуху разнесся длинный сигнал.

В каюту маршала немедленно зашли несколько солдат Черного Железного Лагеря. Выстроившись в стройный ряд, они в один голос поприветствовали Гу Юня:

- Великий маршал!

Холод их черной брони мгновенно пронзил приятную, мягкую атмосферу комнаты, и весь её волшебный трепет рассеялся.

Гу Юнь посмотрел на отступающих слуг. Одна из них, пожалуй, самая приятная на вид, молодая девушка, бросила на маршала кокетливый взгляд.

Гу Юнь улыбнулся ей в ответ, но в его взгляде проскользнули нотки разочарования, ведь он привел с собой троих еще совсем юных мальчиков. Подобные ночные развлечения следует заканчивать на стадии переглядываний.

Шэнь И кашлянул, а Гу Юнь отвел взгляд, как будто ничего не произошло.

- Вэй-ван уже взрослый мужчина, как он может вести себя так неподобающе? - сетовал Гу Юнь.

Шэнь И беззаботно рассмеялся.

К счастью, внимание мальчишек привлекли окружившие "Красноглавого Змея" пылающие крылья. Смотря в окна, они даже не заметили, какими непотребствами тихонько занимались взрослые.

Пылающие крылья зашипели, и мимо окон резко пронесся горячий воздух. Чан Гэн едва не потерял равновесие, цепляясь за деревянное окно. Рядом закричал Цао Нянцзы, когда судно "Красноглавого Змея" завибрировало и начало подниматься в небо.

В семь часов вечера с платформы "Тин Юань" запустили фейерверки, ярко вспыхнувшие прямо в кольце двадцати алеющих в небе "Красноглавых Змеев". Соединяющие судна нити окрасили ярко-оранжевые всполохи света.

Платформа начала медленно подниматься. Шестерни под платформой цеплялись друг за дружку. Прямо на платформе появилась танцовщица в красном платье. Она пела, аккомпанируя себе игрой на пипе [5].

Нет ничего, что могло бы быть превыше подобного великолепия праздной пышности на небе и на земле.

Шэнь И открыл бутылку вина и протянул руку, чтобы заполнить чарку Гу Юня.

- Это первый год выплаты дани с запада после подавления восстания. Лучший сорт виноградного вина и яшмовая чарка. Отличное вино должно соответствовать герою. Отведай же его!

Гу Юнь уставился на яшмовую чарку, и выражение его лица постепенно смягчилось, став более подобающим празднику. Он сделал всего один глоток, затем отставил пиалу в сторону - не то, чтобы вино было плохим, Гу Юнь просто всегда чувствовал себя не очень хорошо.

- Довольно, - сказал Гу Юнь, - я не очень люблю такое вино. Поменяй его на желтое вино "Хуадяо" [6]. Я не герой, а трус. Ох, господа, прошу, присаживайтесь, не волнуйтесь о детях, они поели дома. Пусть играют.

Пока они разговаривали, Гу Юнь почувствовал, что его линия обзора стала немного размытой. Он наклонился и ущипнул себя за переносицу. Он прекрасно понимал, что действие лекарства, которое он принял несколько дней назад, скоро закончится.

Эффект от лекарства заканчивается примерно за пол часа. Когда это начинает происходить, Гу Юнь постепенно начинает терять зрение и слух.

Когда Шэнь И заметил этот знакомый жест, он сразу понял, что происходит.

- Маршал?..

- Ничего, - Гу Юнь покачал головой. Заменив вино, он поднял чарку ко всем сидящим за столом.

- Все вы - одни из миллиона могущественных воинов Великой Лян. Вы все отважились выйти на поле брани рядом со мной. Пусть у нас нет ни богатств, ни власти, ни влияния, лишь только суровые условия жизни на границе и ничтожное жалование. Вы все пережили так много. И эту чарку я поднимаю в честь всех вас, мои братья.

Когда Гу Юнь закончил с первым тостом, он наклонился к своей чарке, а затем налил себе еще немного вина:

- Вторую чарку я поднимаю братьям, павшим на западе. Тогда я не знал высоту неба и толщину земли, я был неопытен и повел их вперед, но я не смог вернуть их назад...

- Маршал, - сказал Шэнь И, - наступает Новый Год. Пожалуйста, не нужно больше ничего говорить.

Гу Юнь чуть улыбнулся. Опустошив чарку, он доверху наполнил её и поднял, чтобы произнести еще один тост:

- Третью чарку, - прошептал Гу Юнь, - я поднимаю Владыке неба и Владычице земли. Я желаю, чтобы Боги радушно приняли души моих соратников.

Чан Гэн стоял у окна. Никто не знал, когда красивые пейзажи снаружи перестали привлекать его. Он повернулся и, не моргая, уставился на Гу Юня.

Он видел Гу Юня увлеченным и полным энергии, но он также видел, как Гу Юнь совершенно бесстыдно может лениться.

Но он никогда не видел, чтобы Гу Юнь поднимал тост и залпом выпивал за чьи-то души. Такой ифу ему был незнаком.

Размышляя об этом, Чан Гэн понимал, что Гу Юнь также никогда не злился на него. Он вообще редко когда-либо показывал свою усталость или раздражение. Он иногда дразнил Чан Гэна и забавлялся, когда тот в ответ мило обижался. Он был доброжелательным и приветливым, но при этом он был таким... Возмутительно отвратительным! И все же, другие эмоции Гу Юня были скрыты от Чан Гэна.

Потому что Чан Гэн был просто ребенком, который ничего не мог сделать.

Чан Гэн внезапно ощутил сильное желание сию же секунду стать сильным.

В этот момент Гэ Пансяо обернулся и закричал:

- Аньдинхоу, господин! Генерал Шэнь! Западный человек вывел танцевать много диких зверей! Смотрите!

Примечания:

1) Cяо - обращение: младший, маленький молодой (относительно младший), употребляется вне зависимости от пола.

2) 鸢 [yuān] "Юань" означает "Змей". В башне Ци Юань (起鸢楼) это тоже самое что "Юань" в "Гигантском Змее" или в "Красноглавом Змее". "Ци" одначает "подняться, взлететь, возвыситься". Башня Ци Юань это здание-платформа для взлета "Змеев" в небо.

3) Чжай Син (摘星) переводится, как "срывать\собирать звёзды" (обр. о высоком пике, здании). Башня была очень высокой, оттуда и такое название.

4) Тин (停) - означает "останавливаться, стоять". Тин Юань - место, где "Змеи" могут приземлиться.

5) Пи́па́ (кит. упр. 琵琶, пиньинь: pípá) — китайский 4-струнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни.

6) 花雕 huādiāo «хуадяо» (лучшее шаосинское рисовое вино)

***

"Я - цветок трех фракций выдающегося Черного Железного Лагеря, чья слава простирается далеко за океан!"

***

Гу Юнь неторопливо вынул монокль "Люли" и опустил его на переносицу. Он как бы между прочим подошел к Чан Гэну, распахнул окно и прищурился, всматриваясь в платформу корабля.

За ухом Гу Юня от монокля "Люли" поблескивала тонкая цепочка из белого золота. Тонкое стекло полностью перекрывало глаз цвета спелого персика, отчего создавалась иллюзия, благодаря которой переносица казалась на вид более прямой. От Гу Юня исходила леденящая душу аура, потому сейчас он напоминал дикого зверя в человеческой оболочке.

Чан Гэн несколько секунд молча смотрел на него, а затем спросил:

- Ифу, что это ты надел?

- Небольшой аксессуар, подарочек наших западных друзей. Он мне идёт? Для людей с запада, которые носят подобный аксессуар - это всего лишь дань моде. Позволь мне пройти кружок по западным границам, и я приведу тебе западную мачеху, хорошо? - дразнился Гу Юнь.

Чан Гэн ничего не ответил.

Невысокий солдат из фракции Черных Орлов попытался как-то разбавить нависшую в комнате тяжелую атмосферу:

- А! Маршал, вы же не родной отец ему! - бойко сказал он.

Гу Юнь беззаботно засмеялся.

Низкорослый солдат покачал головой и сказал:

- За последние несколько лет мир изменился. Мысли людей не те, что прежде. Раньше женщины уважали наши добродетель, натуру и нрав; мы ни о чем не переживали. Но теперь все совсем наоборот. Их заботит только то, насколько мужчина талантливый и как он красив. Маршал, мы, братья, холосты не потому, что мы неприглядны, а потому, что просто родились под несчастливой звездой.

Гу Юнь громко рассмеялся.

- Катись отсюда! Не втягивая меня в это! Это кто тут неприглядный? Я - цветок трех фракций выдающегося Черного Железного Лагеря, чья слава простирается далеко за океан!

Суровые военнослужащие были совершенно потрясены бесстыдством своего маршала, и у них не было другого выбора, кроме как рассмеяться вместе с ним.

- Маршал, - холодно сказал Шэнь И. - Если вы прекрасны, как цветок, почему вы до сих пор не можете найти жену?

Всего одно предложение вызвало у Гу Юня тягостные воспоминания о печальных событиях. Маршал скрестил руки на груди и сказал:

- Я в ожидании наиболее высокой цены. К тому же, все самое лучшее происходит под занавес. Что ты вообще смыслишь в этом?.

Ну, если говорить о подобных вещах с такого ракурса, то тут действительно нельзя было так просто обвинять Гу Юня.

Чувства почившего Императора были к нему довольно противоречивыми. Он любил Гу Юня, но в то же время был осторожен с ним. Все было хорошо, пока Гу Юнь был ребенком. Но когда он стал старше, брак молодого Аньдинхоу стал рыбьей костью, застрявшей в горле почившего Дракона.

Если бы он выбрал кого-то из семьи, занимающей в обществе низкое положение, он бы боялся критики со стороны народа, потому что он плохо поступил с потомком верного подданного. Старый Император не смог бы помешать разносящимся в народе разговорам, о чем бы они ни говорили. Но вот если бы он выбрал кого-то из очень влиятельной семьи, он не почувствовал бы ничего, кроме тревоги.

Перед лицом возникшей дилеммы, для почившего Императора это был крайне сложный выбор, какой бы из двух вариантов он не предпочёл. Возможно, в тот год почивший Император желал бы, чтобы Гу Юнь был всего лишь маленьким евнухом.

Вопрос о женитьбе молодого Аньдинхоу тянулся слишком долго и часто откладывался, пока выбор Императора не пал на дочь одного благородного ученого семьи Го.

Из поколения в поколение в семье Го жили высокообразованные ученые. Они всегда отличались социальным происхождением и благонравием. Говорят, что молодая госпожа Го была прекрасна, подобно цветку орхидеи, а о ее талантах и остром уме знала вся столица. В том году, вместе с супругой наследника престола - нынешней Императрицей - они составили столичную пару красавиц. Этот выбор не должен был повлечь за собой никакой личной выгоды, а также не опозорил бы имя Гу Юня.

Но было нечто действительно странное. Тогда, сразу после их помолвки, этот прославленный цветок, казалось, покрылся инеем. Прекрасная девушка начала болеть и с каждым днем становилась все слабее и слабее. Не дождавшись победоносного возвращения Гу Юня с границы, госпожа Го скончалась.

Если подумать, многие жены умирали в столь раннем возрасте, не говоря о невестах, не успевших выйти замуж. Это не было чем-то необычным. Но тогда эта проблема коснулась молодого Аньдинхоу, и людям было трудно не вспомнить судьбу его одинокого дедушки, потерявшего своих жен и детей. Трудно было не задуматься о кончине родителей Гу Юня, почивших, когда Гу Юнь был еще совсем ребенком.

Таким образом репутация Аньдинхоу, судьба которого противостояла судьбе его жены, начала разноситься по всей столице.

Стать супругой молодого Аньдинхоу, несомненно, было очень престижно. Помимо внушительной денежной выгоды, полностью отпадала необходимость в уходе за престарелыми родственниками. Но, получив даже великое благословение неба на подобный брак, нужно было оставаться в живых, чтобы наслаждаться обещанными почестями.

После трагических событий, Гу Юнь бегал туда-сюда между северной и западной границами. Он не возвращался в столицу последние пять лет и у него просто не было возможности снова заняться вопросом своей женитьбы. Теперь, когда старый Император скончался, пусть нынешний Сын Неба был старше Гу Юня на несколько лет, он с детства называл Гу Юня "императорским дядей". Их разделяло целое поколение. Даже несмотря на то, что один был Императором, а второй - подданным, ему было неудобно заниматься вопросом о браке Гу Юня.

У Гу Юня попросту не было сил думать об этом, поэтому данный вопрос тянулся и по сей день.

Шэнь И продолжил беспощадно терроризировать Гу Юня:

- Наиболее высокой цены? И кому вы хотите продать себя?

Гу Юнь поднял взгляд и сквозь монокль "Люли" увидел, что Чан Гэн пристально смотрит на него с довольно напряженным выражением лица. Гу Юнь предположил, что мальчик беспокоится о том, что после женитьбы Гу Юнь больше не будет любить его.

Он поднял руку и похлопал Чан Гэна по голове в попытке хоть немного утешить его.

- Я предпочитаю умных, ласковых и добрых. Не переживай, я не собираюсь попасть в лапы льва Хадун [1], чтобы не расстроить тебя.

Эти слова будто вспороли Чан Гэну грудь. Казалось, что все эти непристойные сны, которые он, исходя из личных умозаключений, успешно подавил, воспользовались моментом, чтобы снова вырваться наружу и суетливо начать раздирать мальчика изнутри печалью и чувством безнадежности, без возможности быть выставленными на показ.

Он с трудом выжал из себя натянутую улыбку.

С таким же трудом он каждую ночь заставлял себя спать.

В этот момент на платформе "Тин Юань", вперемешку с боем барабанов и аплодисментами, неожиданно поднялся шум. Несколько танцевавших с обезьянами и попугаями западных актеров покинули сцену. На платформу подняли огромную, прикрытую тканью, железную клетку. Западный клоун в белом гриме изогнулся и, развернувшись, установил большой пылающий обруч. Через несколько вопросительных гримас и поз, в попытке вызвать должный интерес со стороны любопытной толпы, он, наконец, сорвал ткань с клетки.

В клетке был огромный тигр!

Гэ Пансяо высунул из окна почти все свое тело и спросил:

- Ого! Да ладно?! Это настоящий тигр?!

Клоун вышел вперед и распахнул железную клетку. Схватив тигра за ошейник, он вывел его наружу.

Тигр казался раздражённым и беспокойным. Невозможно было сказать точно, было ли это потому, что за ним наблюдало столько людей, но он двигался с огромным нежеланием.

Гу Юнь нахмурился и холодно сказал:

- Эти иностранцы прекрасно соблюдают нормы приличия. Вывести дикого зверя, подобно этому, на праздновании Нового года. Сяо Цзя!

Молодой солдат из Черных Орлов, который сегодня болтал больше всех, тут же ответил:

- Да!

- Иди и найди солдат, чтобы проследить за ними. Внизу слишком много людей, не позволь возможным неприятностям случиться, - приказал Гу Юнь.

Сяо Цзя, приняв приказ, спрыгнул прямо с палубы "Красноглавого Змея". От их каюты до земли было около тридцати метров. Его силуэт вспыхнул в воздухе, оставляя позади себя шлейф тонкого белого пара, а затем, в мгновение ока, скрылся из виду.

Подгоняемый оглушающим ревом толпы, беспокойный тигр начал неохотно прыгать через огненное кольцо. Оскал на его морде придавал свирепости зверю, будто его заставляли выполнять трюки против собственной воли.

По всей трибуне "Небесные грезы" раз за разом раздавались аплодисменты и хлопки, каждый последующий громче предыдущего. Среди зрителей даже были те, которые в самый разгар шоу начали бросать деньги.

Наблюдая за выступлением западных актеров, воодушевленная толпа, ведомая благими намерениями, кидала медные монеты прямо на платформу "Тин Юань". Многие делали это и раньше, но сегодняшней ночью никто не знал, откуда взялся и кем был этот безответственный и слабоумный наблюдатель, который начал бросать вниз листовое золото.

Наблюдающая за платформой, оживленная толпа разразилась криками:

- Смотрите, золото! - Эти слова повторялись снова и снова.

Но прежде, чем кто-то смог добраться до золота, прыгающий через пылающий обруч тигр, вспыхнул праведным гневом. Он взревел и впился острыми клыками в руку беззащитного клоуна.

Свирепый тигр откусил его руку от предплечья, и клоун разразился душераздирающим криком.

Яростно взревев, потерявший контроль зверь бросился в толпу людей под платформой "Тин Юань".

Люди, которые были ближе всего к платформе, были дико напуганы агрессивным животным, и в попытке сохранить свои жизни, начали бежать, в то время как люди, которые были дальше всего от платформы, до сих пор не знали о сложившейся ситуации. Услышав о золоте, эти люди продолжали протискиваться вперед, желая побороться за листовое золото.

Никто не мог двигаться - одна сторона толкалась в попытке убежать, вторая - в попытке подобраться ближе к платформе.

Кто-то выкрикивал: "Золото!". Кто-то вопил: "Тигр!"

В толпе были и те, кто падал на землю, не в силах снова подняться на ноги. Возле платформы начался полный хаос.

Толпа умудрилась разбить ровные ряды ночной стражи. В башне "Ци Юань" не было недостатка в чиновниках и знатных господах - многие из них даже не замечали жизни простых людей. В спешке господа заботились только о сохранении собственных жизней. Убегая, они продолжали важничать, приказывая слугам расчистить им путь.

Гу Юнь схватил Чан Гэна за плечо и оттолкнул его назад. Схватив длинный лук, который Шэнь И повесил возледвери, он поднял стрелу и отдал приказ:

- Не выходить!

Солдаты Черного Железного Лагеря встали из-за стола.

Шэнь И схватил Гу Юня за локоть и выпалил:

- Твои глаза...

Чан Гэн молниеносно среагировал на слова учителя Шэнь. Тут же подняв голову, он подумал: "Глаза? Что случилось с его глазами?"

Гу Юнь проигнорировал его, вырвал руку из цепких пальцев Шэнь И и с ноги открыл дверь "Красноглавого Змея".

Несколько солдат фракции Черных Орлов спрыгнули с борта "Змея" и полетели в сторону платформы. В прохладе ночного сумрака вспыхнуло несколько фейерверков. Один из солдат в черной железной броне, стоявший достаточно высоко, начал взбираться на сигнальный столб "Красноглавого Змея", сжимая в руках тунхоу.

- Аньдинхоу здесь! Не создавайте панику!

Это подействовало на толпу эффективнее, чем священный указ, данный Императором. Многие люди мгновенно перестали толкаться, достаточно им было услышать единственное: "Аньдинхоу"

Вой тигра можно было услышать издалека. Яростный зверь проталкивался через толпу, подобно молнии, и вскоре под его когтями оказался зажат юноша.

Гу Юнь встал на расписанную под кои корму корабля, прислонился к окну, чуть наклонился и начал натягивать тетиву со стрелой.

Монокль "Люли" все еще держался на переносице маршала. Никто никогда не использовал этот монокль для стрельбы. Из-за этого тонкого стекла поле зрения становилось неточным.

Тонкие ткани одежды Гу Юня колыхались под порывами горячего ветра, исходившими от пылающих плавников. От стойки маршала веяло неописуемой, несколько высокомерной аурой. Вся эта затея действительно была похожа на стрельбу из лука с закрытыми глазами.

Тем ни менее, Шэнь И знал одно: если Гу Юнь сейчас снимет монокль, он не сможет отличить человека от зверя, и, по сути, это действительно не будет отличаться от стрельбы с закрытыми глазами.

Почему же это произошло тогда, когда вопрос стоял о жизни и смерти?

Ладони Шэнь И покрылись тонким слоем пота, спина напряглась.

В этот момент Гу Юнь отпустил тетиву.

Примечания:

1) Лев Хадун (河东狮 hédōng shī ) - термин для обозначения свирепых, ревнивых и жестоких женщин.

***

В его чистых, ясных глазах будто мерцало море безмятежных звезд.

***

Похожая на метеор стрела пролетела сквозь сложную паутинно-веревочную систему, связывающую двадцать "Красноглавых Змеев" и - фьють! - пронзила затылок тигра. Никто не мог сказать, с какой силой была выпущена стрела, с легкостью пробившая большой и толстокостный череп зверя. Пораженный тигр качнулся и замертво рухнул на землю, не успев издать ни звука.

Но Гу Юнь на этом не остановился. Он потянулся за второй стрелой и наложил ее на тетиву. Прижавшись спиной к дверному косяку, маршал повернулся чуть в сторону и выпустил стрелу. Его целью оказался человек, бросавший на смотровую площадку листовое золото.

На трибуне раздался крик. Стрела не попала в голову иностранца, а лишь пригвоздила его шляпу к ближайшему столбу. Хвост стрелы еще некоторое время сильно вибрировал.

Пораженный страхом мужчина свалился со стула.

Убрав длинный лук, Гу Юнь повернулся и обратился к солдату в черной броне, расположившемуся на сигнальном столбе "Змея":

- Этот человек держал камень за пазухой [1]. Заключите его под следствие для допроса.

Только сейчас юноша, попавший в лапы тигра, медленно начал приходить в себя, всхлипывая с тихим стоном. Окружающие его люди видели весь ужас, который произошел в какие-то жалкие мгновения. Кто-то двинулся вперед, чтобы помочь юноше выбраться из-под тигра.

Под платформой "Тин Юань" неприметный человек худого телосложения и низкого роста, пользуясь суматохой, скрылся тенью в толпе, чтобы вскоре взойти на покачивающееся на водной глади судно недалеко от платформы.

Взойдя на лодку, он развязал платок на голове, за которым скрывался облик молодого темноволосого мужчины с черными глазами. Внешне он походил на жителя Центральной Равнины. Иностранца быстро впустили в отдельную комнату, где его уже ждали.

Человеком оказался молодой мужчина средних лет, одетый в свободные бело-красные одежды со сложной вышивкой. Подле него стоял причудливой формы скипетр. По плечам иностранца спадали аккуратно расчесанные, кудрявые, темно-каштановые волосы. Палец его руки был украшен увесистым церемониальным перстнем.

Это был посол верховного понтифика.

Хрупкий черноволосый иностранец с почтением опустился на одно колено и поприветствовал посла:

- Ваше преосвященство.

Епископ слегка наклонился вперед, демонстрируя, что он внимательно слушает.

- Боюсь, что все произошло именно так, как вы и говорили, - сказал черноволосый мужчина. - В сердцах этих восточных людей, Гу и его семья имеют какое-то символическое значение. Пока "черный ворон" спокойно летит по ночному небу, даже если в стране наступит чудовищный кризис, эти глупые люди будут слепо следовать за своей овчаркой, как стадо овец. Эту их полоумную веру сложно понять, к тому же, по моим скромным наблюдениям, многие из них даже не знают полного имени Гу Юня.

Епископ задумался на мгновение, затем сказал:

- "Семя" не пострадало?

- Вряд ли, - склонил голову черноволосый мужчина. - Аньдинхоу оказался на судне "Красноглавого Змея". Мне неведомо, как быстро его люди смешались с толпой, или как наши люди не заметили этого, а может быть он сам обладает исключительной способностью чувствовать критические ситуации. Как только мы посадили "семя", Черные Вороны немедленно отреагировали. Гу убил "семя" одним выстрелом с борта "Змея" и одновременно арестовал "сеятеля".

Епископ откинулся на резное кресло, пальцы огладили бороду.

- Это не личное достоинство Гу, а совокупное накопление опыта трех поколений. Люди Центральной Равнины слепо доверяют этим "чернокрылым воронам", едва ли не создав непоколебимую веру в семью Гу.

- Церковь долго дискутировала о том, почему в восточном обществе нередки изъяны, но людям каким-то образом удается сохранить этот изорванный мир цельным. Я думаю, что эта вера также является одной из причин.

Епископ поднялся и прошелся по судну, заложив руки за спину.

- Это наш шанс, - пробормотал он, - и это вовсе не прискорбное событие - я должен написать Папе письмо, мы можем немедленно привести в действие план Лоулань [2].

В башне "Ци Юань" все, наконец, успокоилось. Императорская стража быстро прибыла на место для оказания помощи пострадавшим. Гу Юнь понял, что здесь его присутствие более не обязательно. Он махнул Шэнь И, давая сигнал, что они могут идти.

Зрение Гу Юня было уже слишком размытым, как снизилась и острота слуха. Окружавший его шум постепенно становился все тише и тише.

Гу Юнь обратился к солдату Черных Орлов:

- Я пойду первым, а ты кое о чем позаботься. Следуй приказам Его Высочества Четвертого Принца и его друзей. Если они захотят домой, дождись, пока все не успокоится. Если они захотят еще немного поиграть на "Змее", пусть. Я не знаю, будут ли еще какие-нибудь представления.

- Ифу, - спросил Чан Гэн, - что насчет тебя?

Но Гу Юнь уже не мог его услышать. Он просто похлопал мальчика по плечу и поспешил прочь.

Грохот под их ногами нарастал. "Красноглавый Змей" начал медленно приземляться на платформу "Тин Юань". Гу Юнь и Шэнь И покинули судно ступая бок о бок. Ночные морозы были суровы. Чан Гэн сжимал накидку, которую Гу Юнь оставил на судне. Мальчик попытался догнать их, пока его не остановил солдат Черных Орлов.

- Ваше Императорское Высочество, - сказал солдат. - Пожалуйста, остановитесь. Великий Маршал не носит зимнюю одежду в Столице. На улицах все еще неспокойно. Прошу вас, следуйте за мной.

В сердце Чан Гэна вдруг возникло подозрение - почему Гу Юнь не носит ее? Дело было явно не в его телосложении, и это явно не потому, что он не боялся холода.

Он еще помнил слова Шэнь И, которые он сказал Гу Юню с тревогой: "Твои глаза..." и это также заставило мальчика почувствовать, будто в его горле застряла кость.

Чан Гэн не мог забыть игру в "слепого и глухого" Шэнь Шилю в Яньхуэй. Конечно же, Шэнь Шилю частенько использовал свои глаза и уши для того, чтобы поиграться с Чан Гэном, но бывали ситуации, когда он действительно не мог видеть. Было ли это для того, чтобы обмануть Сю Нян и тех варваров, которые хотели пересечь северную границу?

Чем больше Чан Гэн думал об этом, тем тревожнее ему становилось. На сердце было ужасно беспокойно, и это чувство не угасало даже тогда, когда солдат старательно сопровождал их до поместья Аньдинхоу.

Чан Гэн вернулся в свою комнату, но сколько бы он не ворочался, он не смог заснуть. Уложив Цао Нянцзы и Гэ Пансяо, он спокойно повязал зимнюю накидку и побежал в комнату Гу Юня, чтобы дождаться его там.

Комната Гу Юня была очень чистой, с толикой изысканности и аккуратности, без лишних украшений, полностью удовлетворяя вкусу и потребностям военнослужащих. На столе лежало несколько книг и стояла паровая лампа. На стене висело полотно, на котором каллиграфическим почерком была изображена надпись: "Жизнь неизбежна". Похоже, это был почерк Гу Юня.

Не считая повешенной у кровати новой накидки из лисьего меха, спальное место Аньдинхоу было несколько... запущенным.

В ожидании Чан Гэн невольно уснул за маленьким столиком. Опустившись грудью на стол, вскоре он снова увидел кошмарный сон.

Сквозь дымку он видел стоящего к нему спиной Гу Юня. Во снах Чан Гэна ничего не сдерживало, и он действовал намного смелее, чем на самом деле. Он обнял Гу Юня, прижав того спиной к своей груди:

- Ифу...

Гу Юнь медленно развернулся. Его глазницы были совершенно пустыми. По щекам струились линии кровавых слез.

- Ты звал меня?

Чан Гэн закричал и резко проснулся, сев за столом. Со стороны входа в комнату Гу Юня, со свистом ворвались порывы холодного ветра. Мальчик в оцепенении уставился на вошедшего человека.

Гу Юнь не ожидал увидеть Чан Гэна в своей комнате. Он закрыл дверь и спросил:

- Что ты здесь делаешь?

Его голос был хриплым, как и нездоровым был цвет его лица.

Застывший в груди Чан Гэна ледяной воздух, наконец, вырвался наружу, когда мальчик увидел Гу Юня. На мгновение он не мог отличить сон от реальности. Он был почти в восторге от того, что он снова испытал то, что, как он думал, давно прошло.

Гу Юнь продолжил стоять у входа, у него кружилась голова. Он слабо поманил Чан Гэна:

- Подойди, помоги мне. Мне завтра нужно отвести тебя во дворец, чтобы поприветствовать Его Величество и отдать ему поклон в новом году. Мне надо постараться завтра встать с постели.

Чан Гэн придержал его за локоть и помог добраться до кровати.

- Ифу, что с тобой?

- По пути домой меня перехватили офицеры северного лагеря, ну и я, кажется, слишком много выпил, - Гу Юнь не стал снимать обувь и упал спиной на кровать. После того, как он принял лекарство, у него до сих пор невыносимо болела голова.

- Тебе нужно отдохнуть, завтра рано вставать, - устало сказал он.

Чан Гэн нахмурился - от Гу Юня действительно пахло вином. Но он достаточно уверенно мог ходить, а речь его была чиста. Он совсем не выглядел так, будто "выпил слишком много".

Тем не менее, мальчик не стал ждать, когда его попросят о том же снова. Гу Юнь замолчал и заснул почти сразу, как его голова опустилась на подушку.

Чан Гэн снял с него обувь, носки, и натянул на своего ифу одеяло. Он чувствовал холод тела Гу Юня и понимал, что ничто никогда не сможет его согреть. Разогрев паровую жаровню, он прислонился к столбику постели, молча наблюдая за лицом провалившегося в сон маршала.

"Я не позволю своим снам сбить меня с толку", - он трижды повторил эти слова про себя. После, подобно взволнованному зверьку, он немного приблизился к Гу Юню, как будто желая ощутить запах чужого тела, но тут мальчик невольно задержал дыхание.

На следующий день Чан Гэну показалось, что он едва закрыл глаза, а кошмарный сон не успел закончиться, как Гу Юнь уже разбудил его. Он безрадостно последовал за маршалом во дворец, чтобы поприветствовать своего старшего брата - Императора Лунань.

По дороге Гу Юнь сказал:

- Независимо от того, как Его Величество относится к тебе, тебе не стоит обращать на это внимание. Когда Вдовствующая Императрица была жива, она не очень хорошо ладила с супругой Императора, но это были дела взрослых, и они не имеют к тебе никакого отношения... Тц, вот черт!

Чан Гэн рассеянно слушал, но он никогда не слышал, как маршал кидает себе под нос проклятья. Чан Гэн поднял голову и заметил, что Гу Юнь как-то угрюмо смотрит на повозку.

Эта была повозка храма Ху Го.

Императорская семья Великой Лян практиковала буддизм. Даже решительный дедушка Гу Юня не был исключением. А нынешний Император в любой удобный момент, когда у него появлялось немного свободного времени, любил сидеть и обсуждать всевозможные вопросы с главой буддийских монахов.

Но если говорить о самой ненавистной вещи Гу Юня, то это не иностранцы с каждой из четырех сторон, а эти лысые головы!

В частности, у старого настоятеля храма Ху Го был вороний рот, и он с давних пор утверждал, что судьба не будет благосклонна к жизни Гу Юня и его родственников.

Аньдинхоу весьма успешно вымещает свой гнев на монахах храма Ху Го за то, что он до сих пор не женат.

Личный советник Императора Лунань - Ли Фэн - неторопливо выбежал, увидев приближающегося Гу Юня.

Мужчина был крепким, почти таким же высоким, как маршал Гу, но в три раза шире. Рожденный с двумя крошечными ногами, когда он делал маленькие шаги, он напоминал дерево с широкими, изящно раскачивающимися на ветру листьями.

Его фамилия была Чжу. Все обращались к нему «евнух Чжу». Но, за его спиной люди прозвали его «Чжу коротенькие ножки».

У Чжу-коротенькие-ножки не было доброго имени. За пределами дворца он воспитал двух «приемных сыновей». Никто не знал для чего, но они всегда измазывали свои лица пудрой и косметикой.

Из-за того, что Великая Лян рано расширила морские пути, обычаи простых людей были не так ограничены, как у предыдущих династий. В каждом чиновнике и уважаемом господине можно было найти множество постыдных секретов, о которых они не каждому будут говорить. Именно поэтому к Чжу-коротенькие-ножки не должно быть никаких дел и вопросов, до тех пор, пока этот евнух не будет потворствовать своим сыновьям, используя собственное звание и имя для их личной выгоды.

Чжу-коротенькие-ножки подошел к Гу Юню и улыбнулся.

- Аньдинхоу и Ваше Высочество Четвертый Принц уже прибыли? Его Величество беседует с господином Ляо Чи из храма Ху Го. Мне сообщили, что, если вы оба здесь, вы можете смело войти. Старший монах Ляо Чи сказал, что так много времени прошло с тех пор, как он в последний раз видел вас. О, как раз вовремя, господа выходят!

Пока он говорил, из императорского дворца вышли два монаха.

Гу Юнь знал того, кто шел впереди. У того было сморщенное, полное скорби лицо, как будто он в жизни не ел нормальной, полноценной пищи. Это был настоятель храма Ху Го.

Гу Юнь просто не мог не бросить взгляд на человека позади настоятеля. Это тоже был монах, лет двадцати, может тридцати, облаченный в белоснежные одежды. Его лицо было красиво, подобно живописной картине. Выйдя из стен императорского дворца в чистых и аккуратных туфлях, он был похож на божественное существо, ступающего по снегу.

Несмотря на то, что Гу Юнь ненавидел лысину, в тот момент он не мог не вспомнить легенду о монахе [3] прошлой династии, который отправился в путешествие по Тяньчжу.

И этот молодой монах как будто почувствовал, что на него смотрят. Он поднял голову и встретился взглядом с Гу Юнем. В его чистых, ясных глазах будто мерцало море безмятежных звезд, которые могли заставить людей погрузиться в их глубину с первого взгляда.

Молодой монах сложил руки и издалека поприветствовал Гу Юня.

Гу Юнь будто вырвался из сна и тут же отвел взгляд, подумав: "Я что, смотрю на лысоголового?"

На остальных он не обратил никакого внимания, лишь грубо отвернулся и спросил у Чжу-коротенькие-ножки:

- Кто этот смазливый красавчик рядом с этим старым плешивым ослом?

Чжу-коротенькие-ножки наблюдал за Гу Юнем с раннего детства, видел, как он рос, поэтому он прекрасно понимал, какой у Гу Юня характер. Он быстро ответил:

- Это младший брат настоятеля, мастер Ляо Жань. Он только вернулся из-за моря, где путешествовал.

Гу Юнь подумал: "Какое дерьмовое монашеское имя. Мне просто не повезло услышать его".

Кто бы мог подумать, что чем больше маршал Гу желает избегать тех, кто его раздражает, тем больше они, вопреки его желаниями, мелькают перед его глазами.

Примечания:

1) 包藏祸心 - bāocánghuòxīn - скрывать коварные замыслы, питать злые намерения

2) Лоулань - древний оазис и царство в пустыне Такла-Макан, важный пункт на Великом шелковом пути между Хотаном и Дуньхуаном. Расположен возле озера Лоб-Нор. Ныне носит название Синьцзян.

3) Отсылка к монаху Сань Чжан из романа "Путешествие на Запад" один из четырех классических романов на китайском языке. Опубликован в 1590-е годы без указания автора. Монах, который отправился в Тяньчжу, чтобы получить книги Будды для своих земляков.

***

«Маршал, да ты храбрец, а!»

***

Настоятель Ляо Чи привел своего чрезмерно красивого младшего брата и сложил руки, чтобы поприветствовать Гу Юня. Солнечно улыбнувшись, он сказал:

- Я не видел вас много лет, но Аньдинхоу по-прежнему так грациозен. Это подобно истинному благословению для жителей Великой Лян.

Отвратительное лицо старика действовало на Гу Юня удушающе, невольно вызывая тошнотворные позывы. Он подумал: "Да неужели? Ты-то не был проклят до скончания дней".

Конечно же, Аньдинхоу не мог быть настолько безрассудным, чтобы вступать в словесную перепалку только из-за своих эмоций. Хотя бы внешне он должен оставаться равнодушным. Он лишь слегка кивнул и ответил:

- Все благодаря благословению Мастера.

Белолицый монах поклонился, чтобы отдать дань уважения, но он не произнес ни слова, продолжая лишь мягко улыбаться. Гу Юнь не мог не взглянуть на него снова.

- Аньдинхоу, пожалуйста, не стоит так удивляться. Мой ученик отлично понимает все познанные Буддой дхармы, но, к сожалению, он рожден, чтобы ступать по пути безмолвного созерцания, - пояснил Ляо Чи.

Гу Юнь удивился, для него оказалось неожиданностью то, что этот человек, Ляо Жань, был немой.

Монах вышел вперед и протянул Гу Юню руку. Его лицо было до такой степени ослепительно белым, из-за чего его брови казались чернее обгорелого куска дерева, лежащего на снежном поле. Если бы он не был пострижен под монаха, у него были бы длинные чернильные волосы, алые губы и белоснежные зубы. Он походил на чарующее божество из белого фарфора.

Гу Юнь слегка нахмурился и подумал: "Что он делает? Он хочет ниспослать мне счастья?"

- Аньдинхоу несет на своих плечах мир и стабильность для всех уголков Великой Лян, - сказал Ляо Чи. - Я полагаю, что через несколько дней вам придется отбыть на границу. Мой младший брат хотел бы помолиться о вашей безопасности.

Гу Юнь слабо улыбнулся.

- Не стоит беспокоить Мастера, ведь в этом нет необходимости - я никогда раньше не читал учения Будды и не жег благовония. Я не нарушу покой Будды.

- Знания Амита Будды безграничны, способны спасать все живое. Слова Аньдинхоу несколько неуместны.

Услышав "Амита Будда", Гу Юнь испытал резкое желание немедленно кого-нибудь избить. Похоже его терпение достигло предела. Не желая продолжать с монахами разговор он холодно ответил:

- Меня все еще ожидает Его Величество, я не посмею заставлять его ждать дольше. Прошу меня извинить за то, что не смогу сопровождать вас.

Закончив, он потянул Чан Гэна за собой и последовал за Чжу-коротенькие-ножки во дворец.

Чан Гэн ненароком оглянулся, дабы убедиться, что отношение Гу Юня к монаху никак не повлияло на последнего. Монах оставался таким же набожным и искренним, как будто он опустился на колени перед Буддой. Желал того Гу Юнь или нет, но, пока маршал продвигался во дворец, губы монаха двигались, произнося вслед Гу Юню безмолвные слова молитвы на счастье.

Чан Гэн изумленно уставился на Гу Юня, когда тот потянул мальчика за руку.

- Что хорошего в том, чтобы смотреть на монахов? - тихо сказал Гу Юнь с нотками раздражения в голосе. - Если будешь долго смотреть, закружится голова.

Чан Гэн послушно отвел взгляд и спросил Гу Юня:

- Ифу, этот мастер сказал, что скоро тебе придется покинуть столицу. Это правда?

- Ммм...

- Когда? - спросил Чан Гэн.

- Трудно сказать, - ответил Гу Юнь. - Мне стоит полагаться на слово Императора. Но, даже если я вынужден буду покинуть столицу, ты останешься в поместье за старшего. Последнее слово всегда будет за тобой. А если найдется что-то, чего ты не понимаешь, ты всегда сможешь обсудить это с дядей Ван.

Гу Юню не нужно было напоминать Чан Гэну о том, чтобы он сосредоточился на учебе или усердно занимался боевыми искусствами, ведь мальчик действительно очень старался и был прилежным учеником, и даже у такого "старика", как Гу Юнь, от стыда перед усердием мальчика, лицо покрылось бы потом.

Получив ответ Гу Юня, мальчик огорошено, с горечью в голосе спросил:

- Разве ифу не собирается взять меня с собой?..

- А? - не понял Гу Юнь. - Зачем мне брать тебя с собой?

Чан Гэн вдруг остановился.

До этого дня Чан Гэну не приходилось задумываться об этом.

От Яньхуэй и до столицы они всегда были вместе. Чан Гэн еще не осознавал, что, когда его маленький ифу поведет войска обратно на северо-запад, их будет разделять половина земель Центральной Равнины.

В один короткий миг сердце Чан Гэна погрузилось в водоворот мыслей - в глазах своего ифу он был всего лишь ребенком, не смыслящим ни в литературе, ни в боевых искусствах. Неужели кто-то из вооруженных солдат, ступающих на границу, возьмет с собой члена семьи, несмотря на всю обременительность ситуации?

Когда же Гу Юнь отправится на северо-западную границу, если все будет спокойно и Великой Лян ничего не будет угрожать, он сможет вернуться в столицу для ежегодного отчета. Но, если же наоборот - ситуация окажется нестабильной - никто не знает, как долго ему придется там находиться.

Сейчас Чан Гэну официально было четырнадцать лет. Сколько ему оставалось до церемонии совершеннолетия?

Похоже, что ему придется оставить безопасное пристанище и покинуть поместье Аньдинхоу в одиночку. Он возьмет себе фальшивую личность, чтобы можно было спокойно жить в этой огромной и такой одинокой столице...

Потом ифу женится, у него появятся дети, а после - вспомнит ли он это маленькое бремя, которое маршал держал в поместье, как скот?

Они называли друг друга отцом и сыном, но с самого начала их судьба была похожа на судьбу разбитой лампы, фитиль которой скоропостижно потух. А он все еще забивал свою голову этими бредовыми сновидениями!

От собственных мыслей Чан Гэну показалось, что весь императорский дворец превратился в ледяную пещеру, заморозившую его изнутри.

Заметив, что Чан Гэн остановился, Гу Юнь развернулся и озадаченно посмотрел на мальчика.

- Я хочу пойти с тобой на границу! Я могу вступить в армию! - в панике выпалил Чан Гэн.

"Не создавай проблем. Столько сил нужно, чтобы просто вытащить тебя на улицу погулять. Это что еще за разговоры о получении воинского звания?" - подумал Гу Юнь.

Однако, спустя полгода "личного опыта", ему все-таки удалось подобрать необходимый ловкий прием, чтобы начать обращаться с этим мальчиком, как подобает взрослому родителю. Он не хотел как-то обидеть Чан Гэна и лишь улыбнулся с, казалось, преувеличенным ободрением:

- Хорошо, в будущем ты сможешь в вступить в армию. Хорошо, Ваше маленькое Высочество?

Чан Гэн ничего не ответил.

Ловкий прием, который нашел Гу Юнь, справился бы с четырехлетним ребенком, но Чан Гэн был на десять лет старше.

Отчаянная привязанность Чан Гэна была попросту вырвана из груди, как будто ее никогда там и не было.

Мальчик закрыл рот, решив больше ничего не говорить и не впадать снова в эту бессмысленную борьбу. Он смотрел на широкую спину Гу Юня, будто рассматривая узкую дверь, до которой он не сможет добраться до конца своих дней.

***

Император Ли Фэн был старшим братом Чан Гэна, но вот по их внешнему виду никто не мог определить, что они связаны кровными узами. Его Величество больше походил на почившего Императора.

Чан Гэн видел его только второй раз в жизни. Из-за безумных событий прошлого только теперь Чан Гэн смог немного получше разглядеть своего брата.

Новому Императору едва исполнилось тридцать лет - говорят, что это самый прекрасный период в жизни человека. У него было приятное на вид лицо. Оно отличалось весьма утонченными чертами и мудростью. Даже если бы он не был Императором, судя только по его внешности, уже можно было сказать, что он добился успеха в жизни.

Чан Гэн был очень проницательным мальчиком, особенно после прибытия в столицу. Он стал еще острее считывать чужие выражения лиц и понимать скрытый смысл сказанных слов. Гу Юнь редко говорил хоть что-то про Императора, но вот учитель Шэнь как-то об этом не задумывался. Шэнь И питал немало недовольства в отношении Императора и часто жаловался на него, когда они оставались наедине. Поэтому, Чан Гэну было достаточно легко связать образ Его Величества с образом въедливого и ехидного человека с крысиной утробой и куриными кишками [1].

Разумеется, на деле все оказалось не так.

Гу Юнь не успел ступить внутрь, как Император Лунань [2] уже отдал слуге приказ принести жаровню.

- Я говорил им, что дядя рано приедет. Скорее, входите, вам нужно согреться! Мне самому становится холодно только при одном взгляде на вас!

Император Лунань называл его "дядя" и это было самое правильное обращение к маршалу, потому что Гу Юнь не носил фамилию Ли.

Перед Гу Юнем он не говорил о себе "чжэнь" [3] и не показывал своего статуса. В манере его поведения прослеживалось панибратство, совершенно не похожее на то, как стоило правителю относиться к своему подчиненному. Скорее больше подходившее для общения с членом семьи.

- Сяо Чан Гэн тоже пришел, - Ли Фэн посмотрел на Чан Гэна и вздохнул. - Молодые так быстро растут, меняются изо дня в день. Когда мы видели его в последний раз, мальчик не был таким высоким. Мы едва унаследовали трон, что всегда так волнительно. Наши руки все время были заняты множеством дел, поэтому мы не могли уделить тебе внимания больше, чем можем. Подойди ближе, дай старшему брату хорошенько рассмотреть тебя.

Чан Гэн уже был готов к тому, что ему не будут симпатизировать, но "неприязнь" Императора была настолько хорошо завуалирована, что мальчик этого даже не почувствовал.

В столице Великой Лян, под покровительством нового Императора, любые проявления благодетели сразу представали глазам народа, в то время как вражда тщательно пряталась за маской благодушия.

Гу Юнь и Император свободно болтали, время от времени вспоминая свои детские годы. После разговора, Император Лунань извлек "деньги в красном конверте" [4], специально приготовленные для Чан Гэна.

Чан Гэн был непослушным ребенком, выросшим в сельском городке Яньхуэй, он никогда никого не превосходил. Он лишь знал, что "без труда не получишь награды". Когда он слушал, как Чжу-коротенькие-ножки перечислял один за другим свои достижения, Чан Гэн начинал чувствовал себя неловко, подозревая, что причина, по которой Гу Юнь взял его рано утром с собой и повел в императорский дворец, заключалась в том, чтобы просто прийти к Императору, чтобы получить эти деньги.

Император Лунань с искренней радостью поинтересовался об успехах в практике боевых искусств и в чтении Чан Гэна.

- Ты - потомок семьи Ли, - сказал Император. - Ты должен быть прилежным учеником и должен вырасти талантливым человеком с твердой волей, чтобы помогать брату разделять его трудности. Чем Чан Гэн хочет заниматься в будущем?

Чан Гэн взглянул на Гу Юня и сказал:

- Я готов в будущем занять место в армии под предводительством маршала Гу, служить ему и помогать расширять территории для Вашего Величества.

Император Лунань засмеялся. Он как будто искренне радовался и восхвалял Чан Гэна за его амбиции.

Гу Юнь поднял со стола чайную пиалу и сделал глоток. Он не вмешивался в их разговор и тихо смеялся - от смеха его глаза стали тонкими линиями, а его взгляд был очень теплым.

"Кто это еще кому послужит?" - беспомощно подумал Гу.

Пусть эта мысль была несколько беспомощна, но эти слова были такими уютными, проникающими прямо в сердце. Даже эта неприятная встреча с монахами полностью растворилась и осталась позади.

Император Лунань сказал в шутку:

- Неплохо, но солдатам на границах приходится сносить очень суровые условия жизни. Как твой ифу может позволить тебе отправиться туда за подобными страданиями?

Гу Юнь понимал, что Император говорил так специально, чтобы предупредить маршала. Прекрасно и остро чувствуя ситуацию, Гу Юнь ловко ответил:

- Если ваш подданный осмелится привести маленького принца на поле битвы, Ваше Величество на правах старшего брата будет первым, кто сделает мне выговор.

Император Лунань был удовлетворен этим ответом. Он подал знак Чжу-коротенькие-ножки и сказал:

- Посланник западного Папы во время последнего визита подарил нам большие часы. Они больше скал в императорском саду и напоминают маленькое здание. Каждые пол часа появляются марионетки, исполняющие песни и танцы, как живые. Отведите Чан Гэна посмотреть на них, я хочу немного поговорить с дядей.

Чан Гэн знал, что у них есть важные темы для обсуждения, и сразу же покорно последовал за Чжу-коротенькие-ножки.

Чжу-коротенькие-ножки очень старательно обходился с этим невероятно воспитанным Четвертым Принцем и повел его к зимнему павильону.

"Зимний павильон" представлял собой полуторный сад, покрытый с внешней стороны причудливой разноцветной плиткой из стекла. На продуваемых участках сада были установлены паровые жаровни. Круглый год внутри сада была настоящая весна с бесчисленными коврами цветущих цветов.

Часы, о которых говорил Император Лунань, стояли в самом центре сада. В середине огромной конструкции было установлено западное устройство для просмотра изображений, и сейчас на нем красовался горный пейзаж западных краев.

Чан Гэна очень впечатлило изысканное мастерство иностранцев, но, как и большинство людей Центральной Равнины, он не оценил слишком яркие цвета изображений на этом устройстве. После вспышки секундного восторга, мальчик вскоре потерял к этим часам интерес. Его взгляд упал на угол павильона. Там было два человека, один из которых оказался монахом, встретившимся ранее на их пути.

Ляо Жань не мог говорить, но он спокойно мог общаться жестами рук. Стоявший рядом с ним маленький настоятель немедленно подошел к Чан Гэну, чтобы поприветствовать его и евнуха:

- Ваше Высочество, евнух Чжу, благодаря милости Его Величества, дядя и я смогли побывать в императорском саду, дабы осмотреть достопримечательности. По дороге сюда мы встретились с принцем Вэй. Мастер отошел, чтобы поговорить с принцем. Мы ожидаем его здесь. Я надеюсь, что мы не потревожили Его Императорское Высочество.

Чан Гэн вежливо ответил:

- Это я потревожил Мастера.

После нескольких жестов, в воздухе повисла какая-то мистическая атмосфера. Чтобы этот монах ни делал, на душе оставалось устойчивое ощущение чего-то умиротворенного и совершенно естественного, отчего окружающие люди не чувствовали себя неловко, когда сталкивались с немым монахом.

- Дядя сказал, - пояснил маленький настоятель, - что он почувствовал предопределенную вам судьбу, когда впервые увидел Ваше Высочество. В будущем, если у вас будет время, пожалуйста, приходите в храм Ху Го. Я уверяю, что вам подадут лучший чай.

- Да, конечно, - сказал Чан Гэн.

Ляо Жань протянул Чан Гэну руку. Чан Гэн не сразу понял, чего от него хотят, поэтому он пару секунд растерянно смотрел на монаха, прежде чем протянуть ему руку.

И монах написал на ладони мальчика: "Ваше Высочество верит в Будду?"

Чан Гэн не испытывал отвращения к монахам, как Гу Юнь. Тихая и мирная аура, исходившая от монахов, произвела на юношу очень хорошее впечатление с самой первой минуты их встречи.

Но он не был верующим человеком, потому что не имел даже общего представления о буддизме. Если ты чего-то не понимаешь, ты не сможешь сказать, веришь ты в это или нет.

Но Чан Гэн не хотел, чтобы Ляо Жань потерял лицо, поэтому он лишь робко улыбнулся.

Ляо Жань сразу все понял. Он совсем не злился на мальчика за это. Вместо этого он мягко улыбнулся и написал на ладони Чан Гэна: "Не познав страдания, не поверишь в Будду".

Чан Гэн был поражен до глубины души. Мальчик посмотрел в глаза немого монаха, который, казалось, познал весь его внутренний мир. И тут Чан Гэн внезапно почувствовал, что в его сердце, с другой стороны, таится глубокая печаль. В этот момент Кость Нечистоты, Сю Нян, его непостижимое происхождение и неспособность говорить о неправильных мыслях - все они потекли по сердцу, подобно ледяным ручьям, раня плоть словами "Не познав страдания, не поверишь в Будду".

Собираясь покинуть павильон, Ляо Жань сложил руки, дабы выразить Четвертому Принцу свое почтение.

Чан Гэн внезапно остановил его:

- Мастер, я приду в храм Ху Го!

Ляо Жань улыбнулся и ненавязчиво повел за собой маленького настоятеля.

В эту минуту по всему павильону разнесся звук больших часов и в воздухе заиграла легкая мелодия. Чан Гэн обернулся и увидел, как открылось двенадцать маленьких дверок огромных часов и из-за них показались маленькие марионетки: одна была с арфой, другая танцевала, третья пела высоким голосом какую-то пронзительную песню. Закончив свою радостную и веселую игру, они поклонились и спрятались за дверками часов.

И наступила тишина.

***

На следующий день Гу Юнь снова рано покинул дом, а вернулся еще позднее обычного. Император Лунань выказал желание отправить его представлять Великую Лян и подписать торговый договор с послом западного Папы. На западной границе теперь велись торговые отношения и, если бы все прошло также гладко, как планировалось, рыночные связи между Великой Лян и Западом разрослись до небывалых масштабов.

Ситуация требовала немедленной подготовки к отъезду. Гу Юнь совершил несколько поездок из столицы в северный лагерь. Прежде чем отправиться с важной миссией, ему все еще нужно было позаботиться о распределении Цзылюцзиня в армии через министерство доходов. Он занимался этими вопросами днем и ночью.

Шестнадцатого дня первого месяца по лунному календарю Гу Юнь и Шэнь И как обычно вернулись домой поздней ночью, уже приняв решение о том, что на следующий день маршал покинет столицу. У них еще было что обсудить, и они вместе вернулись в поместье Аньдинхоу.

- Как Император осмелился передать нам Цзя Лая для сопровождения? Неужели ему не страшно, что мы втихомолку прибьем этого принца варваров посреди дороги? - спросил Шэнь И.

Гу Юнь грустно улыбнулся и сказал:

- Император отклонил мою просьбу увеличить распределение Цзылюцзиня в этом году. Говорит, что институт Лин Шу заполучил в свои руки новый дизайн кукол от западных иностранцев. Они хотят использовать в качестве землекопов, вместо людей. Пожалуй, это звучит потрясающе. В этом году они собираются продвигать их сначала в Цзяннань. Даже у Цзылюцзиня есть новые места для распространения. Что еще я могу сказать? Почему Черный Железный Лагерь пытается конкурировать с людьми?

Император сказал, что Черный Железный Лагерь - оружие империи. И этому оружию нужно топливо, которого у нас может не хватать. Варвары будут платить нам ежегодную дань. Как ты думаешь, после всего этого я осмелюсь хотя бы пальцем тронуть этого варвара?

Император Лунань очень ясно выразился: если принц Цзя Лай потеряет хотя бы волос, железным монстрам из Черного Железного Лагеря больше не потребуется Цзылюцзинь, а Гу Юню придется толкать их собственными руками или вовсе отказаться от них.

Шэнь И обдумал слова Гу Юня и понял, что ничем не сможет на это ответить. Оставалось только горько усмехнуться.

Двое мужчин прошли мимо марионеток, охранявших вход в поместье.

- Все верно. Завтра ты покинешь столицу. Ты уже сказал об этом Его Высочеству? - спросил Шэнь И.

Гу Юнь потер свой нос.

- Что? - поинтересовался Шэнь И.

Гу Юнь понизил голос и сказал ему на ухо:

- Я сказал ему, что буду сопровождать Его Величество в Сяншань и не смогу вернуться завтра вечером. А если ты чисто случайно встретишься с ним, не дай ему повода усомниться во мне.

Шэнь И промолчал, а затем сказал:

- Маршал, да ты храбрец, а!

Гу Юнь тоже был огорчен. Чан Гэн совершенно случайно узнал о том, что Гу Юню придется вернуться на границу, и это очень изменило мальчика. Раньше он усердно занимался боевыми искусствами, но теперь ради того, чтобы поехать с маршалом, он был готов рискнуть собственной жизнью. На днях он повредил запястье, и оно распухло, как паровая булочка. Днем он настоял на том, чтобы пойти на стрельбу из лука, даже не смотря на свою поврежденную руку. Его инструктор настолько испугался, что изо дня в день ему пришлось искать Гу Юня, дабы попросить у него прощения.

Гу Юнь чувствовал, что Чан Гэн слишком привязан к нему. Отцов и сыновей из других семей, порой, тоже тошнит друг от друга от такой слащавости?

Этот "ватный халат" [5] был слишком теплый, что заставляло Гу Юня вспотеть - это было действительно очень приятное и трепетное бремя.

Мужчины вместе вошли в поместье, обнаружив, что внутри повсюду все еще ярко горел свет и никто не ложился спать.

Маленькая девочка, красивая, точно нежный цветок, выскочила изнутри и закричала:

- Старший брат, Аньдинхоу вернулся!

Гу Юнь подумал: "С каких это пор у меня в поместье появилась девушка? Это что, растущая у дверей ива ожила?"

Присмотревшись, Гу Юнь понял, что "маленькой девочкой" оказался Цао Нянцзы. Он оделся как маленькая леди. А если точнее, как маленькая леди, готовая встречать Новый Год.

- И что вы все тут делаете? - озадаченно спросил Гу Юнь.

- Старший брат Чан Гэн сказал, что сегодня у Аньдинхоу день рождения! Он велел всем дождаться, пока вы не вернетесь, - сказал Цао Нянцзы. — Генерал Шэнь тоже пришел как раз вовремя! Мы сможем все вместе поесть лапшу долголетия!

- Хорошо, - согласился Шэнь И. - Прийти вовремя лучше, чем прийти рано.

После этого он многозначительно посмотрел на Гу Юня и увидел в его глазах тонкое: «Ах ты лжец! Чувствуешь ли ты себя виноватым?!»

---

С Днем Рождения, ифу!

Примечания:

1) 鼠肚鸡肠 — shǔdùjīcháng — крысиная утроба и куриные кишки (обр. о человеке в знач.: ограниченный, мелкий, мелочный, расчетливый)

2) Лунань:

隆 — lóng — милостивый, благосклонный, щедрый

安 — ān — спокойный, тихий, мирный; устойчивый, непоколебимый

3) 朕 — zhèn — уст., офиц. Мы (император о себе, с дин. Цинь), все императоры использовали это вместо того, чтобы говорить "Я".

4) 压岁钱 — yāsuìqián — деньги в красном конверте (традиционный подарок детям на китайский Новый год

5) "Ватный халат" - родители часто говорят так о своих дочерях, о теплых и заботливых по отношению к родителям.

***

"Если человеческое сердце мало, то все его страдания, даже те, что подобны огромному дому, смогут спрятаться в этом маленьком крае. Но если сердце человека такое же большое, как небо и земля, то даже если все его беды окажутся так же велики, как горы, для него они будут не более, чем каплей воды в бескрайнем море".

***

Каждый день рождения пожилого человека всегда проходит церемониально и оживленно, ведь в этот день празднуют его долголетие. Каждый день рождения ребенка также проводится весьма торжественно и весело, ведь так непросто стать на целый год старше, повзрослев, и, тем самым, позволить родителям вздохнуть с облегчением.

Гу Юнь не был ни стариком, ни молодым, у него не было привязанности ни к кому из родственников, хоть близких, хоть дальних. Если бы он был дома, старый слуга ни в коем случае не забыл бы приготовить что-нибудь для него, но в большинстве случаев, Гу Юня дома не было. За таким количеством работы и обязанностей он и сам забыл бы шестнадцатый день первого месяца.

Да и праздновать, откровенно говоря, было нечего. Среди простых людей ходит поговорка: "Девушки, рожденные в первый день лунного месяца, должны стать Императрицами; рожденные в полнолуние юноши, должны стать чиновниками".

Это значит, что девушки, рожденные в первый день лунного месяца и юноши, рожденные пятнадцатого числа лунного месяца, счастливо проведут всю свою жизнь.

Гу Юнь мог родиться в ночь на первое полнолуние нового лунного года, сулящую богатство и счастье, но его рождение было отложено на несколько часов. Тогда-то и стало ясно, что ему сулят несчастья еще до его рождения, с того момента, пока он не появился из утробы матери.

Цао Нянцзы не только принарядился, но еще и присоединился к Чан Гэну и другим, чтобы немного поиграть с тренировочной марионеткой.

Дети нарисовали на лице железного монстра пару кружочков румянца, а еще обвязали старым шелком его могучие железные руки. Откуда они достали столько шелка, никто, разумеется, не знал.

Тренировочная марионетка, украшенная яркими тканями, расписанными под огненные деревья и серебряные цветы, держала в обеих руках чашу лапши и беспомощно смотрела на Гу Юня. Казалось, что на ее черном железном лице явно прослеживалась невысказанная обида.

- Негодники! - ругнулся Гу Юнь. - Это марионетка для тренировок с мечом, а не для таких игр!

Гэ Пансяо вышел вперед, чтобы рассказать о том, что каждый из них сделал для Гу Юня:

- Аньдинхоу, господин, эта фальшивая девчонка наложила румяна, я помог разжечь огонь для лапши, а старший брат положил в нее яйцо!

Гу Юнь на мгновение ошеломленно уставился на детей. Когда его поместье погрузилось в эту праздную атмосферу, это место, которое так долго простаивало в одиночестве, вдруг стало совершенно неузнаваемым.

- Ифу, - сказал Чан Гэн. - Прежде чем ты войдешь в двери, ты должен съесть лапшу.

- Хорошо, - ответил Гу Юнь.

Он поднял чашу с лапшой, взглянул на Чан Гэна и специально начал есть ее с яйца. С первым укусом он почувствовал на зубах кусочек яичной скорлупы, но маршал не выразил недовольства. Он продолжил жевать и проглатывать лапшу целиком. Это выглядело так, будто он ничего не ел в течении восьми жизней. Он съел полную чашу лапши в одно мгновение, и даже выпил бульон до последней капли.

С давних времен "уютное гнездышко" было "курганом всем героям". Когда Гу Юнь в последний раз выезжал из столицы, он ни о чем не переживал и ничего его не беспокоило. Только в этот раз егосердце и душа были полны печали и скорби.

Возможно, эти чувства возникли потому, что для маршала подобные поездки всегда были "возвращением" к границе. Но, на этот раз, ему очень скоро придется "покинуть" родной дом.

К сожалению, столь нежные, ласковые и мягкие мысли были разорваны на кусочки наплывающей скорбью. Ничто не могло остановить Аньдинхоу.

На следующий день, Гу Юнь готовился к отъезду так, как будто все было совершенно нормально. Он даже не попрощался с Чан Гэном и в одиночку отправился в северный лагерь. И только один раз он оглянулся, чтобы бросить на столицу прощальный взгляд.

Как жаль, что с такого расстояния он едва ли мог разглядеть даже башню "Ци Юань".

Шэнь И подошел к Гу Юню и спросил:

- Великий маршал, в тебе совесть заговорила?

Гу Юнь вздохнул и ответил:

- Возможно, в следующий раз, когда я вернусь, он даже не узнает меня. А отведенный мне на время титул «ифу» вот-вот затрещит по швам... Поехали.

Маршируя, Черный Железный Лагерь двигался строгим ровным строем, подобно проносящемуся мимо черному вихрю так, что встречавшиеся на его пути люди невольно отходили на почтительное расстояние, уступая войску дорогу.

Им было поручено сопровождать варварского принца на север, после - отправиться на запад и уничтожить бунтующих в пустыне, на западной границе, бандитов, чтобы обеспечить безопасное и беспрепятственное функционирование шелкового пути.

На следующий день, сразу после отъезда маршала и Черного Железного Лагеря, Чан Гэн, как обычно, проснулся очень ранним утром. Он вспомнил, что Гу Юня уже не было дома, но все равно не мог не вывести тренировочную марионетку во двор, чтобы скрестить с ней мечи, а после тренировки, в одиночестве позавтракать.

Но, только он собрался покинуть двор, как, ненароком подняв взгляд вверх, увидел, что во дворе поместья Гу расцвела слива.

Еще несколько дней назад был сильный снегопад; от холода нежные лепестки сливового дерева покрылись тонким слоем изморози. Чем дольше Чан Гэн смотрел, тем больше ему нравилась эта непревзойденная красота. Он не мог не потянуться, чтобы сломать пару веток. Рассматривая их, юноша сначала подумал о том, что хотел бы сохранить их для Гу Юня, хотя он прекрасно понимал, что Гу Юнь не вернется в ближайшие три или пять дней. Он бережно стряхнул снег с веток, а затем побежал прочь, чтобы найти цветочную вазу, дабы оставить сливовый цвет в комнате Гу Юня.

Но, когда Чан Гэн заглянул в просторную комнату маршала, он не смог найти хоть что-то, что могло бы послужить вазой, не нашлось даже винной бутылки. Он распахнул окно и поинтересовался у старого слуги:

- Дядя Ван, у нас дома есть ваза?

Старый слуга дал мальчику ответ, а затем ушел за вазой. Чан Гэн, сжимая в руках две цветущие сливовые ветви, окинул комнату Гу Юня взглядом.

И тут его внимание задержалось на постели маршала. Мальчик замер. Шуба из лисьей шкуры, которая раньше лежала на кровати, придавая спальне более богатый облик, исчезла.

В эту минуту в покои Гу Юня вошел дядя Ван с голубой фарфоровой вазой. Улыбнувшись Чан Гэну, он спросил:

- Ваше Высочество, такая подойдет? Куда слуге стоит поставить ее?

Чан Гэн продолжал пристально смотреть на пустую кровать и спросил:

- Дядя Ван, почему Аньдинхоу убрал шубу так рано?..

В уголках глаз дяди Ван чуть дернулись морщинки и он нерешительно ответил:

- Разве Аньдинхоу не отправился сопровождать Его Величество? Возможно, он взял ее с собой.

Сердце Чан Гэна пропустило удар.

В канун Нового Года, солдат из фракции Черных Орлов, служивших под началом Гу Юня, сказал мальчику, что маршал никогда не носит зимнюю одежду в столице и лишь изредка надевает ее перед лицом метели.

Уже тогда он почувствовал, что это очень странно - если Гу Юнь не носил зимнюю одежду, зачем он взял с собой шубу? Для чего она ему? От этих хаотичных мыслей, Чан Гэна начали одолевать кошмарные домыслы, он не понимал, что происходит, поэтому решил для себя, что больше не будет задаваться подобными вопросами.

Чан Гэн понизил голос и сухо поинтересовался:

- Дядя Ван, - его голос был подобен растянутой до предела, сухой веревке. - И все же - куда он отправился? Пожалуйста, не врите мне только потому, что я не люблю выходить на улицу. Даже я знаю, что Сяншань находится гораздо ближе к столице, чем северный лагерь.

Дядя Ван недвижимо стоял на месте, сжимая в руках вазу.

Гу Юнь сложил с себя ответственность за объяснения с мальчиком на других, и спокойно покинул столицу. Старый слуга ожидал, что рано или поздно это случится, но он не ожидал, что это случится так быстро.

Чан Гэн глубоко вздохнул и спокойно спросил:

- Он покинул столицу, чтобы отправиться на границу? Куда? На север или на запад?

Старый слуга неловко улыбнулся:

- Старый слуга не очень хорошо осведомлен в военных делах... Ваше Высочество, возможно, Аньдинхоу поступил так потому, что не хотел, чтобы вы беспокоились...

Чан Гэн с силой сжал пальцы и сломал одну из веток пополам.

- Он не боится, что я буду волноваться, - мальчик чеканил каждое слово. - Он боится, что, вопреки всему, я буду настаивать на поездке вместе с ним.

Старый слуга закрыл рот.

Чан Гэн был приемным сыном Гу Юня. Пусть в течении жизни никто не принимал его радушно и не заботился о нем, он все же носил фамилию Ли. В будущем, он унаследует титул Цзюнь-ван.

Старый слуга чувствовал себя крайне расстроенно, понимая, что в решающую минуту он струсил перед лицом хозяина, бросив в него обратно эту горячую картофелину [1]. Дядя Ван морально подготовился к тому, что мальчик его вот-вот раздавит гневом.

Но Чан Гэн не сказал ни слова.

Душераздирающие крики и печальные возгласы Чан Гэна затерялись в сердце.

Дело было даже не в том, что Гу Юнь внезапно отказался даже попрощаться с ним. Ему не раз лгали, мальчику к этому уже следовало бы привыкнуть, и, сейчас, он должен был спокойно смотреть на сложившуюся ситуацию.

Но в эту минуту волна беспокойства и тревог, которые копились в его сердце с самого первого дня, как они прибыли в столицу, в конце концов, вырвалась наружу, точно вода из открытого шлюза. Он больше не в силах был сдерживать эмоции внутри себя...

В сердце Чан Гэна впервые стало так ясно; оно стало зеркально чистым, ведь мальчик всегда знал, что его существование никогда и никому не было нужным. Он не собирался вмешиваться. Ему суждено было стать незначительной шахматной фигурой на доске, подобной темной, спрятанной глубоко под землей реке, протекающей через сельский городок Яньхуэй.

За эти несколько дней ему навязали на горло нити ложных чувств мира, покоя и счастья. В сердце мальчика подняла голову жадность. Он хотел было уцепиться за эти фальшивые чувства, но обманул сам себя и теперь он решительно отказывался думать о будущем.

"Чего ты хочешь?.."

Положа руку на сердце, спросил сам у себя Чан Гэн.

"Ты многого хочешь..."

Однако, несмотря на бурные волны, с новой силой поднимающиеся в его сердце, Чан Гэн ничего не сказал, встретившись взглядом со старым седовласым слугой.

- Ваше Императорское Высочество?.. - с тревогой обратился старый слуга.

Аккуратно обрезав ветку сломанного цветка, Чан Гэн молча забрал вазу из рук старика. Поставив вазу на стол Гу Юня, он опустил в нее веточки сливы и прошептал:

- Простите, что затруднил вас...

Когда мальчик закончил, он развернулся и направился к выходу.

Покинув комнату Гу Юня, он перешел с обычного шага на бег, оставляя позади себя марионетку с мечом.

Гэ Пансяо сжимал в руках небольшую коробочку Цзылюцзиня. Откуда он ее достал - никто не знал. Но, пока он шел по тропинке внутреннего дворика, он едва не врезался в Чан Гэна.

- О, старший брат...

Чан Гэн сделал вид, что не услышал. Толстячка будто коснулся легкий порыв пролетающего мимо ветра. Чан Гэн ворвался в свою комнату и тут же плотно закрыл за собой дверь.

Гу Юнь больше всего любил эту черту характера Чан Гэна. Даже когда мальчик крайне сильно гневался, он никогда не давал волю своим эмоциям, не позволял им вырваться наружу при посторонних людях. В этом плане нельзя было отрицать вклад Сю Нян. Ее длительное и постоянное жестокое обращение с мальчиком на протяжении более десяти лет научило Чан Гэна невероятной выносливости.

И эта Кость Нечистоты, спрятанная где-то глубоко в мальчишеском теле, была подобна постоянно произрастающему ростку, который нужно было подпитывать ядовитой водой, чтобы тот постепенно превратился в дикий цветок.

Чан Гэну стало тяжело дышать. Его грудь будто сдавило слоями тяжеленных валунов, а мышцы стянули ржавые, железные оковы. Ноги начали дрожать против его воли.

В ушах звенело. Мальчик был в ужасе от совершенно новых, странных, болезненных ощущений, вырвавшихся из его груди. Он сжал пальцы в кулаки, настолько крепко, как смог, до громкого хруста костей. И сейчас он словно впервые увидел действительно кошмарный сон.

Чан Гэн явно чувствовал, как незримая рука молниеносно и нещадно вырвала все теплые чувства и любовь из его сердца.

Поначалу Чан Гэн еще мог ясно мыслить. Он со страхом подумал: "Это Кость Нечистоты? Что со мной случилось?"

От ужаса и страха у мальчика помутилось сознание. Он начал задаваться вопросом - где он? Множество мыслей в его голове то всплывали, то исчезали, подобно потокам морской воды. И тут из ниоткуда в его голове родилось желание убивать.

С одной стороны, он думал о том, что Гу Юнь уже ушел - он больше не нужен, с другой стороны, казалось, будто он видел Гу Юня прямо сейчас. Маршал стоял прямо перед ним с каменным лицом, и он словно издевался над мальчишкой, над его неспособностью держать себя в руках, над его беспомощностью, бездарностью.

Кость Нечистоты усилила в сердце Чан Гэна все негативные эмоции в сотни... тысячи раз!

В этот момент казалось, что Гу Юнь больше не маленький ифу, которого Чан Гэн так нежно любил всем своим сердцем, что он — ненавистный враг, существование которого Чан Гэн презирал, которого он жаждал схватить, которого он так хотел безжалостно унизить.

Чан Гэн сжал висящий на груди осколок сломанного лезвия, но, несмотря на то, что края лезвия были сглажены, они достаточно глубоко врезались в пальцы, разрезая тонкую плоть и пуская кровь.

Яркая вспышка боли, пронзившая окоченевшие конечности, пробудила Чан Гэна, он смог выбраться из этого бесконечного кошмара. Мальчик сжал пальцы в кулаки. Его ладони были исцарапаны, кожа была разодрана, и из ран сочилась кровь.

Когда действия Кости Нечистоты постепенно утихло, солнце уже медленно опускалось за горизонт.

Одежда Чан Гэна была насквозь пропитана холодным потом. Ладони и руки были покрыты кровью. От истощения мальчик прислонился к двери. Он познал силу Кости Нечистоты и понял, каким же он был глупцом, думая о том, что это проклятье вызывает только кошмарные сны.

Сю Нян действительно обошлась с ним далеко не снисходительно.

Старый слуга и другая прислуга заметили, что мальчик долго не выходил из своей комнаты. Когда они стучались в его дверь, ответа также не последовало. Они очень переживали, ходили около его комнаты и через короткие промежутки времени снова и снова пытались дозваться до него.

Переживания старших заставили Чан Гэна почувствовать себя лучше. Его веки слегка дернулись. Тяжелая капля холодного пота скатилась по его лбу и упала на ресницы. Чан Гэн не в силах был просто открыть глаза.

- Я в порядке, - сказал он. - Оставьте меня ненадолго одного.

- Вы весь день не ели, - сказал старый слуга. - Если бы Аньдинхоу был тут, он не смог бы смотреть на то, как Ваше Высочество так плохо с собой обращается. Достаточно будет хотя бы чаши овсяной каши, позвольте старому слуге подать ее для вас?

Чан Гэн был измучен не только психически, но и физически. При одном упоминании Гу Юня, он несколько раз произнес про себя имя другого человека, изо всех сил стараясь взять себя в руки:

- Все в порядке, дядя Ван. Если я проголодаюсь, ночью я схожу и поищу что-нибудь поесть.

Старый слуга вслушивался в его голос. Мальчик говорил тихо, но весьма слаженно и четко. Продолжать давить на него не было никакого смысла. Ему пришлось отойти, чтобы отозвать других слуг, а также Гэ Пансяо и Цао Нянцзы, с беспокойством наблюдавших за ними. Уходя, они несколько раз оборачивались, посматривая на дверь в комнату Чан Гэна.

Чан Гэн сидел прямо под дверью. Подняв взгляд, он увидел над кроватью пару наплечников с брони Гу Юня.

Они были темными и холодными, от них веяло чем-то бездушным, но Гу Юнь сам лично оставил их тут, чтобы разогнать кошмары Чан Гэна.

Мальчик не знал, как долго он просидел на одном месте. Паровая жаровня постепенно согревала его холодное тело. Восстановив немного сил, Чан Гэн поднялся на ноги и решил немного привести себя в порядок. Переодевшись в новую одежду, он нашел лекарство, которое ему дал учитель по боевым искусствам в тот день, когда мальчик получил травму во время тренировки на мечах. Промыв раны, он осторожно нанес лекарство.

Сняв со стены наплечники Гу Юня, он сжал их в своих руках, а затем опустил на кровать.

Чан Гэн не плакал.

Может, потому, что у него не осталось сил. А может потому, что он только что потерял много крови.

Зачастую бывает, что тот, кто проливает кровь, больше никогда не сможет пролить слезы. В конце концов, в человеке не так много воды, поэтому всегда следует выбирать только одну сторону, на которую можно было потратиться.

Чан Гэн только что создал себе врага, который однажды придет к нему и даст сдачи. Даже несмотря на то, что в его голове был полный сумбур, мальчик прекрасно понимал, какой силой обладает его враг.

Было странным и то, что мальчик совершенно не испытывал страха, как было тогда, в Яньхуэй, когда он, оказавшись в комнате Сю Нян, впервые столкнувшись лицом к лицу со свирепым варваром в тяжелой броне.

Чан Гэн был добрым и мягкосердечным мальчиком, но ничто в этом мире не могло заставить его сдаться.

Ах... Да... Все, что угодно, кроме Гу Юня.

Истощенный Чан Гэн подумал: "Я буду ненавидеть Гу Юня до самой смерти..."

После, Чан Гэн решил попробовать надеть на себя наплечники Аньдинхоу. Он никогда раньше не носил броню, и он не знал, пойдет ли она ему. Но уже сейчас он начал чувствовать, как эта штука давит на его тело, и она оказалась намного тяжелее, чем он себе представлял.

Он так и заснул, прямо в наплечниках Гу Юня, и впереди его ждали только бесчисленные кошмарные сны.

***

На следующий день Чан Гэн сообщил, что хочет ненадолго куда-нибудь сходить.

Все жители поместья были поражены. Ведь в их памяти еще была свежа та сцена, когда маршал Гу перед Новым Годом силком вытаскивал Его Высочество из дома.

Перед отъездом Гу Юнь сказал: "Придержите его дома три-пять дней. К тому времени мы уже пересечем семь главных ворот, перейдем северную часть Синьцзяна, и двинемся к северной границе. Будем честными, он не сможет нас догнать, и успокоится".

Но три-пять дней еще не прошли. Старый слуга испугался, что Чан Гэн готовит свою лошадь, чтобы отправиться за ними.

- Ваше Императорское Высочество! - быстро позвал он Чан Гэна. - Черный Железный Лагерь - не обычная армия. Они движутся очень быстро. Даже крепкая и здоровая лошадь не сможет догнать их. Более того, они не позволят лицам, не имеющим воинского звания, остаться с ними, это правило было принято еще предыдущим Аньдинхоу...

- Дядя Ван, - спокойно ответил Чан Гэн. - Я не собираюсь преследовать их, чтобы доставить им хлопот. Я уже давно не наивный ребенок.

- Тогда вы...

- Я хочу посетить храм Ху Го и навестить мастера Ляо Жань. Я обещал ему.

В очередной раз лицо старого слуги подернули странные эмоции - он как будто только встал с постели.

Выходит, когда маршал вернется домой, он обнаружит, что в его отсутствие, Его маленькое Высочество совершил измену, предал свою страну и сбежал в храм Ху Го...

Старый слуга даже представить себе не мог, какое выражение будет на лице Гу Юня. Чем это все будет отличаться от того, что у старого слуги на голове будет зеленая шапка? [2]

Но сейчас была кое-какая другая неотложная задача - подбодрить сына Аньдинхоу. У его слуги не было другого выбора, кроме как упрямо сжать зубы и собрать для Чан Гэна охрану, чтобы те сопроводили его в храм Ху Го.

Как можно более могущественнее и громаднее, выше городских ворот, чтобы они первыми могли заступиться за мальчика.

***

Ляо Жань приготовил чай. Когда он увидел Чан Гэна, он не удивился. Казалось, будто он знал, что мальчик придет. Он предложил Чан Гэну присесть и налил ему в пиалу горячий чай. Также он попросил маленького аббата принести им жаровню, перо и бумагу. Похоже, он решил обсудить с Чан Гэном что-то очень важное.

Прошло всего пол месяца с тех пор, как Ляо Жань последний раз видел Чан Гэна, но теперь он не замечал в глазах мальчика смятения и беспокойства. Чан Гэн выглядел решительным и спокойным, с легким намеком на горесть, подобно бабочке, едва вырвавшейся из куколки.

Чан Гэн поблагодарил его, приподнял пиалу с чаем, сделал глоток, и... Едва не выплюнул его обратно.

В прошлый раз монах пообещал, что ему подадут лучший чай. Похоже, он сказал это чисто из вежливости. Чан Гэн не знал, какой чай приготовил для него этот человек, но напиток был настолько горьким, что у мальчика едва не онемел язык. Это совершенно не было похоже на чай!

- Что это такое? - спросил Чан Гэн.

Ляо Жань улыбнулся и написал: «"Кудин" [3]. Улучшает кровообращение, зрение и сон».

- Разве это не "Гуалу"? Я раньше пил его в поместье, и, казалось, что он...

Был не такого отвратительного вкуса, как этот.

"Тот чай был сварен из мелких листьев, а этот - из крупных", - пояснил Ляо Жань.

Крупные листья - это звучит несколько удивительно. Только Чан Гэн собрался похвалить монаха, пока тот искренне не написал всю правду: "Большие листья дешевле".

Он внимательно посмотрел на пиалу монаха. Это была пиала отличного качества, тщательно отмытая. К сожалению, из-за того, что он пользовался ею слишком долго, трудно было избежать нескольких падений, отчего ее края были слегка сколоты.

"Ваше Высочество, пожалуйста, простите нас за состояние храма", - написал Ляо Жань.

Столица оставила у мальчика впечатление о роскоши и грандиозности, как будто каждый житель столицы был богат. Город был наполнен всевозможными развлечениями. Гости запада говорили, что плитка, которой были уложены дороги столицы Великой Лян, были покрыты золотом. Разумеется, это было не так.

Никто не знал почему, но все люди, которых знал Чан Гэн, были бедны.

Не стоит говорить о Шэнь И, рожденном с кислым лицом. Из поколения в поколение его семья занималась фермерством и они были вынуждены жить в нужде и тягостях. Маршал Гу тоже не сильно отличился. Хотя у него было целое поместье, оно было совершенно пустым. Ранним утром первого дня нового года он не мог дождаться, чтобы взять Чан Гэна и поспешить вместе с ним во дворец, чтобы забрать деньги. А теперь перед Чан Гэном сидел монах, Ляо Жань, с разбитой чайной пиалой.

- В храме Ху Го так много благовоний и подношений. Повсюду клубится дым от курительниц. Но мастер живет здесь, в мире, ведя скромный образ жизни. Настоящее посвящение учениям Будды, - сказал Чан Гэн.

Ляо Жань улыбнулся и написал: "Этот монах путешествовал через север и юг. Я быстро привык к этому. Мои глубочайшие извинения за непочтительность к уважаемым благородным господам".

- Я слышал, как люди говорили, что мастер также был в западных странах на железном драконе - он проповедовал учения Будды? - спросил Чан Гэн.

"Я неопытен и мне еще много предстоит узнать", - ответил Ляо Жань. "Я не смею идти по стопам других высокообразованных мастеров древности. Я путешествовал только затем, чтобы увидеть мир, увидеть людей".

Чан Гэн сделал еще один глоток чая "Кудин", но, чем больше он его пил, тем он становился более горьким, не было даже намека на сладость. Ему пришлось проглотить его с глубоким разочарованием.

- Я вырос в маленьком городке далеко на границе. Я никогда раньше не ступал за пределы этого крошечного клочка земли. Даже после прибытия в столицу, я не покидал поместье. Может быть, я слишком доволен тем, что имею, и мне не хватает желания двигаться вперед? - сказал Чан Гэн. - Но я чувствую, что все радости и печали, злоба и страдания в этом мире - одинаковы. Даже наблюдая за другими людьми, я понимаю, что человеку не так просто найти свой собственный верный путь.

"Если человеческое сердце мало, то все его страдания, даже те, что подобны огромному дому, смогут спрятаться в этом маленьком крае. Но если сердце человека такое же большое, как небо и земля, то даже если все его беды окажутся так же велики, как горы, для него они будут не более, чем каплей воды в бескрайнем море".

Чан Гэн был потрясен увиденными на бумаге словами монаха. Он поднял взгляд, чтобы посмотреть на мастера Ляо Жань, и опустил все исписанные листочки на жаровню, медленно отдавая их огню.

- Мастер, в тот день вы сказали мне, что "Не познав страдания, не поверишь в Будду". Я познал вкус страданий, и я пришел послушать учение Будды. Могу ли я попросить вас указать мне правильный путь?

Примечания:

1) 烫手的山芋 — tàngshǒu de shānyù — горячая картофелина; обр. щекотливая проблема, головная боль.

2) 绿帽子 — lǜmàozi — зелёная шапка; обр. о рогах, якобы наставленных обманутому мужу.

3) Китайский чай Кудин, относится скорее к тем напиткам, которые употребляются не как жаждоутоляющие или приносящие удовольствие, а как оздоровительное средство и профилактика от множества заболеваний, он очень горький. Еще его называют «Гуалу»

***

«Лучше бы этому лысому ослу, Ляо Жаню, не попадаться мне в руки...»

***

В глубине души будто Безымянный Бог шепнул Гу Юню, что его сына обманным путем вот-вот заставит бежать из дома один плешивый осел. Спустя один месяц после отбытия Черного Железного Лагеря из столицы, Гу Юнь, составляя доклад Императору, между делом не забыл написать весточку и Чан Гэну, отправив письмо лично ему с печатью дома маршала Гу.

Он писал очень знакомым Чан Гэну почерком, тем самым, который мальчик так старательно копировал, исписывая страницу за страницей. Для начала, Гу Юнь искренне признался в своих ошибках, а затем, тщательно подбирая слова, которые могли тронуть сердце мальчика, довольно красноречиво постарался объяснить, почему он ушел, не попрощавшись. Наконец, он прямым текстом сказал, что скучает по Чан Гэну и пообещал, что если северо-запад будет в безопасности, он вернется в поместье до конца года, чтобы они могли вместе встретить Новый Год.

Чан Гэн прочитал письмо от начала до конца, а затем с улыбкой отложил его в сторону. Даже если бы он думал пальцем ноги, то прекрасно бы понял, что это письмо написано не рукой Аньдинхоу.

Эти отвратительные, приторно-слащавые слова, как "разделенные тысячью ли, с беспокойными думами днями и ночами", "ешь больше и одевайся теплее, не заставляй меня волноваться", просто не могли родиться в голове Гу Юня. Судя по таким длинным выражениям и предложениям, Чан Гэн смело мог сказать о том, что это письмо вместо Гу Юня написал Шэнь И.

В лучшем случае, этот козел по имени Гу Юнь просто переписал его своей рукой.

Тем не менее, Чан Гэн вдруг с грустью осознал, что, стоило ему представить, что эти слова действительно написаны рукой и пером Гу Юня, как он не смог не пожелать запечатлеть каждое его слово в своей памяти.

К сожалению, Гу Юнь съел свои слова [1].

Гу Юнь искренне чувствовал себя виноватым, прекрасно осознавая, что он не смог сдержать данное мальчику слово. В этот раз он выгнал Шэнь И, который давал обещания от его имени, затем взял себя в руки и сам лично написал Чан Гэну очень длинное письмо.

Прочитав это письмо, Чан Гэн разочарованно улыбнулся. Пусть мальчик и почувствовал, что письмо действительно было написано искренне, Гу Юнь попросту не умел задабривать, а вместо этого выходило, что он лишь подливал масла в огонь.

В этом письме маршал Гу описывал целую кучу обыденных дел, которые, как он считал, были весьма интересны и занимательны. Он написал целую тысячу слов, которые не касались "тысячи ли". И только в конце он несколько обобщенно написал "занят военными делами", что и стало итоговой причиной того, почему он не вернулся в столицу.

Чан Гэна не интересовало, как правильно жарить скорпионов на углях в пустыне, чтобы можно было вкусно поесть. Он вчитывался в эти длинные строчки несколько раз подряд, но так и не нашел ни одного предложения, которое волновало его больше всего: если Гу Юнь не сможет вернуться в этом году, когда же он вернется?

Но после слов "занят военными делами" больше ничего не было, только длинный список подарков.

Возможно, Гу Юнь понимал, что извинений на словах недостаточно, поэтому он старался выразить это делом, отправив все самое лучшее, что ему удалось собрать за целый год, в поместье Чан Гэну - все, от роскошных ювелирных изделий, сияющих драгоценностей, до всякой пустяковой мелочи.

В тот день, пятнадцатилетний Чан Гэн заперся в своей комнате вместе с кинжалом, который ему прислал Гу Юнь из Лоулань, и пережил еще один болезненный приступ, вызванный Костью Нечистоты.

Тогда мальчик принял решение - он не хочет жить жизнью того, кого отвергнули. Он не хотел следовать за старым учителем и осторожным инструктором, чтобы заниматься только литературой и боевыми искусствами - в теории и на бумаге. Он хотел путешествовать, увидеть мир.

В первый день Нового Года, Чан Гэн вошел во дворец вместе с Чжу-коротенькие-ножки, чтобы отдать поклон и поздравить Императора с Новым Годом.

Он оставался в поместье до шестнадцатого числа первого месяца. Чан Гэн велел кухарке приготовить «Лапшу Долголетия», а после, взяв тарелку, он принес ее в свою комнату и съел в одиночку. Прежде чем спокойно объявить о решении, которое поразило всех домочадцев.

- Я собираюсь некоторое время пожить в храме Ху Го, - сказал Чан Гэн.

Увидев бледно-зеленое лицо старого слуги, он добавил:

- Дядя Ван, не переживайте, я не собираюсь становиться монахом. Я просто хочу некоторое время последовать за мастером Ляо Жань, к тому же, я смогу помолиться и за ифу.

Старый слуга ничего на это не ответил.

Ну что мог сказать старик? Ему ничего больше не оставалось, только как перетерпеть острую боль в груди, приготовить подношения и благовония, а, после, приказать солдатам сопроводить Чан Гэна, Гэ Пансяо и Цао Нянцзы в храм Ху Го.

Старый слуга уже начал подумывать о том, что эту семью, похоже, прокляла какая-то древняя ведьма. Неважно, кто входил в эти двери - ребенок, родившийся в этой семье, или приемный ребенок, - с ними одинаково было трудно справиться. Старый слуга помнил пугающий взгляд Гу Юня, когда тот был еще совсем мальчишкой. Он был похож на раненого волчонка, без причины ненавидевшего всех окружавших его людей, и ему было все равно, кем они были для него.

Но, несмотря на многочисленные трудности, этот мальчик смог вырасти во взрослого мужчину и теперь ему в пору было задуматься и о своей семье.

Зато здесь, в поместье, теперь подрастал еще один мальчишка, и он-то оказался еще более непредсказуемым.

После того, как Гу Юнь покинул столицу, Чан Гэн каждый день бегал в храм Ху Го.

Но ведь вокруг было так много людей, с которым он мог бы проводить свое время, почему он предпочел проводить его в храме? Его Высочество четвертый принц Ли Минь редко выходил за порог, но когда он выходил, это было действительно что-то важное.

Старый слуга до такой степени переживал и беспокоился за четвертого принца, что он каждый день думал о том, что Чан Гэн рано или поздно побреет свою голову.

Еще старый слуга прекрасно осознавал, что именно в пятнадцать лет мальчики самые непослушные, особенно когда доходило до уговоров со стороны старших. Не говоря уже о том, что Чан Гэн не был его собственным ребенком. Старый слуга не смел сильно вмешиваться в его жизнь, поэтому он пошел уговаривать Гэ Пансяо и Цан Нянцзы временно встать на сторону старика, чтобы отговорить Чан Гэна.

Когда Цао Нянцзы услышал о том, что Чан Гэн собрался пожить в храме Ху Го, его глаза раскрылись так широко, что с век мальчика посыпались тени.

- Что?! - разгневался Цао Нянцзы. - Лысый осел хочет обмануть моего старшего брата Чан Гэна, чтобы он стал монахом?!

Красивые мужчины также редки, как перо Феникса, или рог Дракона. Маршал Гу без колебаний покинул поместье, но тень Цзы-ду [2] будто бы до сих пор осталась в этих стенах. Чан Гэн достиг того возраста, когда любой стресс мог сказаться на его красоте, а ему и так приходится непросто, а теперь появился риск того, что Чан Гэн станет одним из этих лысых, плешивых ослов! Только от одной подобной мысли Цао Нянцзы резко перешел на сторону поддержки старого слуги.

На следующий день Цао Нянцзы совершенно сознательно оделся в мужскую одежду и без зазрения совести настоял на том, что пойдет вместе с Чан Гэном посмотреть на эти священные места и этот буддийский храм. Когда он вышел за ворота, он закатал рукава и прямо перед парой железных марионеток уверенно двинул руками в самоуверенном жесте, демонстрируя, что он точно добьется всего, чего желает.

Вот только марионетки были не живыми людьми, они могли только смотреть на его спину, пристально наблюдая за его странной походкой, будто под этой одеждой спряталась змея-оборотень.

Однако, той ночью, когда он вернулся из храма Ху Го, Цао Нянцзы ничего не говорил о том, чтобы "заставить очаровательного монаха раскрыть свою истинную форму". С тех пор мальчик бросил сторону старого слуги и присоединился к противоположной - где был Чан Гэн и его монах. И теперь Цао Нянцзы каждый день слушал учения Будды. Что касается причины, почему он перешел на сторону Чан Гэна, так это ни что иное, как "очаровательный монах просто был слишком красив".

Хотя маршал тоже был красив, но, к сожалению, он был слишком агрессивным, не мог спокойно сидеть на одном месте и не ценил других. А вот мастер Ляо Жань был совершенно другим. Цао Нянцзы сравнил его с прогуливающимся по этому миру лотосом, а если его опустить в пруд, он будет увековечен на поколения. Достаточно всего одного взгляда на этого мужчину, чтобы Цао Нянцзы стал счастливым еще на несколько дней.

Старый слуга искренне недоумевал, каким проклятьем этот монах охмурил мальчиков, и он срочно начал искать Гэ Пансяо.

Раз уж так велел долг, Гэ Пансяо тоже направился в храм.

Несколько дней спустя, Гэ Пансяо тоже перешел на сторону Чан Гэна и монаха.

Как оказалось, мастер Ляо Жань, помимо чтения Священных Писаний Будды, был весьма искусен о сведущ в разнообразии марионеток и других машин, работающих на Цзылюцзине. Гэ Пансяо даже смог повстречаться прямо дома с инженерами из Института Лин Шу.

Мальчик, который жаждал подняться на борт "Гигантского Воздушного Змея", и видел во сне этот счастливый момент, без лишних слов преклонил колени прямо у лотосового трона бронзового Будды.

Вот так вот, в течении последнего года, старый слуга свыкся с мыслью, что Чан Гэн перебрался в храм Ху Го, и поначалу он не принимал это так близко к сердцу.

Но, вопреки ожиданиям, Его Высочество проявил свои не самые лучшие черты характера. Прибыв в храм Ху Го, он последовал плохому примеру Гу Юня, а на следующий день золотая цикада сбросила оболочку [3] и мальчик исчез, не попрощавшись.

Сначала он сказал страже, что он и мастер Ляо Жань закроют дверь, чтобы они могли спокойно помедитировать. Люди, которые не имеют к этому никакого отношения, не должны их беспокоить. Охранники, разумеется, послушались Чан Гэна и, не смея тревожить его покой, остались за дверью.

Вечером того же дня, Чан Гэн взял с собой двух предателей и последовал за мастером Ляо Жань в Цзяннань.

Через несколько дней стражники решили, что что-то не так и отправились их искать. Но в комнате Медитации они нашли только одно письмо.

Старый слуга от разочарования хотел взреветь и расплакаться. Он немедленно отправил сообщение Императору и письмо Гу Юню.

До конца выслушав пришедшие вести, Император был несказанно рад. Во-первых, ему было наплевать на младшего брата, который резко из ниоткуда появился на его пути. Во-вторых, он с головой окунулся в буддизм и так слепо доверял Мастеру Ляо Жань. Едва он узнал о том, что Чан Гэн отправился вместе с ним в путешествие, Император не мог сдержать своего восторга и лишь сожалел, что он сам был скован и не мог последовать за мастером, чтобы лично убедиться в правоте своих слов.

Гу Юнь сейчас был очень далеко и на него можно было не рассчитывать. Ни для кого не секрет, что на западной границе, в пустынях сейчас орудуют бандиты, и их было так же много, как шерстинок у быка [4]. Целыми днями, не зная отдыха, Гу Юнь гонялся за ними. Когда посланник дяди Ван прибыл к воротам Западной Лян [5], в случае, когда ему нужно было немедленно найти маршала Гу, бедняге оставалось рассчитывать только на удачу.

Хотя Ляо Жань был монахом, он обсуждал Священные Писания и никогда не говорил о Дхарме или буддийских стихах, в которых было трудно разобраться. Большую часть времени он рассказывал об общеизвестных вещах. Как монах он, похоже, не очень хорошо практиковал свою религию. Для своего статуса он оказался слишком погруженным в земные проблемы. Он даже поднимал вопросы о нынешних политических трудностях, а после того, как они заканчивали разговор, монах всегда сжигал бумаги, на которых писал.

Через полмесяца, в маленькой чайной в Цзяннане, трое мальчиков сидели с монахом за одним столом.

В Цзяннане как раз началась весенняя вспашка, но, повсюду, куда ни глянь, в полях работало не так то и много людей. Трое старых опытных хлеборобов [6], прячась от солнца в тени соломенных шляп, лениво наблюдая за железными марионетками, усердно трудившихся на полях вместо них.

По сравнению с пугающими марионетками, которые использовали для охраны поместья и для тренировки с мечом, эти мирные сельскохозяйственные марионетки совершенно не были похожи на людей. Они больше походили на маленькие тележки, бегающие туда-сюда по полю с резной деревянной конструкцией, по форме напоминающей голову буйвола, с совершенно очаровательно-невинными глазками.

Это была первая партия сельскохозяйственных марионеток, пожалованных императорским двором, и прошедших испытания в Наньцзине.

Когда Гэ Пансяо жил в Яньхуэй, он питал необычайный интерес к сломанному, бесполезному ржавому барахлу, которым занимался Шэнь И, и уже тогда его интересовало все, что касалось подобных железяк. А сейчас, когда он смотрел на эти марионетки, его глаза сияли ярче звезд.

Ляо Жань постучал по столу, чтобы привлечь к себе внимание Чан Гэна и его друзей. За год Чан Гэн выучил язык жестов и теперь монаху не приходилось каждый раз писать на бумаге.

"Я видел, как таких марионеток используют за границей, в западных странах. За одним акром земли может с легкостью ухаживать одна марионетка. Несмотря на то, что для ее работы нужно немного Цзылюцзиня, после нескольких модернизаций и улучшений, для ее работоспособности будет достаточно простого угля. Затраты на ее содержание значительно снизятся. Говорят, что одна такая кукла станет экономнее расходовать топливо, в сравнении с той же лампой Чан Мин [7]".

- Это же очень хорошо! - ответил Гэ Пансяо. - Это значит, что отныне фермерам больше не нужно будет рано вставать и задерживаться на полях допоздна, да?

Тестируемые марионетки в Нанкин были также пожалованы императорским двором. Каждый местный деревенский шэньши [8] должны были зарегистрировать себе по одной марионетке и забрать под свое управление. Они также отвечали за последующее содержание марионеток. Если крестьяне, арендующие землю, желали продолжать заниматься посадками самостоятельно, никто им этого не запрещал. Если же их не интересует фермерство - они спокойно могут отказаться от земли, которую арендовали для марионеток. Когда наступит сезон сбора урожая, арендная плата будет увеличена на 10 процентов, чтобы компенсировать сжигание угля и незначительное количество Цзылюцзиня.

В первый год очень немногие пользовались марионетками, потому что пришлось платить повышенную стоимость арендной платы. Но, с приходом второго года, использование марионеток стало более распространенным. Люди осознали, что рабочая сила этой штуки была значительно выше, чем у человека. Арендная плата была увеличена, но количество урожая, которого фермеры смогли собрать, по сравнению с прошлым годом, было гораздо выше. Кроме того, им не нужно было больше работать с самого раннего утра. Это же действительно было так удобно, кто бы не захотел воспользоваться этим?

Вот почему на полях Цзяннаня не было видно ни одного фермера.

Ляо Жань безмолвно улыбнулся.

Но тут Чан Гэн неожиданно сказал:

- Я не уверен, что это хорошо. Если железные куклы смогут полностью заменить людей, что тогда делать людям? Эта арендованная земля принадлежит местным шэньши. Может, первые несколько лет эти люди и будут согласны накормить по старой дружбе неспособных работать на полях стариков, но, сколько лет это сможет продолжаться?

Одержимый механизмами Гэ Пансяо, который видел эти машины даже во сне, тут же ответил:

- Они могут остаться и стать механиками!

- Одного я даже знаю, - сказал Цао Нянцзы. - Но даже если собрать всю железную броню для всех вооруженных сил Яньхуэй, для их содержания достаточно будет всего двух механиков. Они только иногда приходили, чтобы найти учителя - генерала Шэнь. И то, когда они были слишком заняты. Им не нужно так много механиков.

- Ну, они смогут себе найти занятие по душе, например...

Но например "что" - Гэ Пансяо так и не смог придумать. Раньше, у себя дома, в семье мясника, он весьма неплохо жил. Просто Гэ Пансяо считал, что помимо земледелия, всегда можно найти что-нибудь другое из целого множества иной работы.

Цао Нянцзы попытался оторвать взгляд от красивого лица Ляо Жань и спросил:

- Если люди не смогут найти работу, или... очень много людей не сможет найти работу, будут ли они бунтовать?

Ляо Жань посмотрел на него сверху-вниз и Цао Нянцзы тут же покраснел.

"Не будут еще несколько лет", - жестом ответил монах.

Мальчики замолчали, пока Чан Гэн не спросил:

- Это из-за моего ифу?..

Ляо Жань улыбнулся и взглянул на четвертого принца.

- Я помню тигра, которого привезли иностранцы в канун Нового Года. Тогда паника людей превратилась в настоящий хаос... И только когда они увидели моего ифу, они успокоились. - Чан Гэн сделал паузу, затем продолжил, - потом я слышал, как люди говорили о том, что у башни Ци Юань было слишком много людей. Если бы не ифу, который успокоил толпу, в этой толкучке погибло бы больше людей.

Ляо Жань жестами сказал: "Тем, что я взял Ваше Императорское Высочество в такое путешествие, я оскорбил Аньдинхоу великим преступлением. Если в будущем поднимут этот вопрос, я молю, чтобы под лезвием Аньдинхоу Ваше Высочество сохранил ничтожную жизнь монаха".

Гэ Пансяо и Цао Нянцзы рассмеялись, потому что они думали, что монах так шутит. Ведь Гу Юнь, по их представлению, всегда был очень доброжелательным и мягким.

Ляо Жань горько улыбнулся, решив рассказать другую историю.

«Мирные жители рассказали легенду о том, что предыдущий Аньдинхоу с тридцатью солдатами заставил склонить головы Северных Волков. Говорят, что солдаты Черного Железного Лагеря - это ниспосланные на землю, обладающие невероятными способностями, боги, которым ничего не может навредить. Черный Железный Лагерь служил мощной и прочной опорой, предотвращающей рост бандитских группировок, которые разрастались из недовольных жителей».

- Но я слышал, как люди говорили, что прежде, чем снести дом, для начала нужно сломать несущую опору, - сказал Чан Гэн, сев прямо.

Ляо Жань взглянул на мальчика перед собой. Действительно, если Гу Юнь вернется, он не узнает Чан Гэна. Всего за год четвертый принц подрос на несколько цуней, а на его лице исчез даже намек на детскую наивность.

Мальчик, так сильно беспокоившийся в канун Нового Года, сидел в маленькой деревенской чайной далеко в Цзяннане, беседуя с монахом о том, как живут люди.

"Вашему императорскому Высочеству не стоит беспокоиться, Аньдинхоу уже давно знает, что к чему", - сказал Ляо Жань.

Чан Гэн вспомнил надпись, которую увидел на стене в комнате Гу Юня - "Жизнь неизбежна". Сердце мальчика поразила внезапная волна тоски и того, что он очень скучает. Он молча и спокойно сидел на месте, позволяя мыслям оставить его голову. Грустно улыбнувшись, Чан Гэн поднял чайную пиалу и одним глотком осушил ее.

Гу Юнь, по которому Чан Гэн очень сильно скучал, все еще был в пустыне, у западной границы. Больше месяца он постоянно вступал в стычки с одной из крупнейших бандитских группировок.

Ворота Западной Лян уже не казались такими заброшенными, как раньше. С тех пор, как Великая Лян и Папа подписали торговый договор, все дороги, ведущие к воротам Си Лян стали настоящей сокровищницей. В близлежащих городах стремительно появлялись торговцы и туристы, население разрасталось, и теперь западные иностранцы, жители центральной равнины и жители соседних небольших стран жили вместе.

Лоулань - древний оазис, важнейший пункт у самого начала Великого шелкового пути - стал центром торговых отношений. Так, страна, о которой раньше никто никогда не слышал, стала одной из богатейших, озолоченных стран.

Жители Лоулань были счастливы, как никогда. Они жили и работали в мире, не зная бед. Даже в прошлом восстание на западной границе их совершенно не затронуло. А что касается их отношений с Великой Лян, то они всегда были весьма благоприятны. Именно поэтому Сын Неба и назначил это место входом на Шелковый Путь.

- Маршал, сторонники Сяо Цзя заняли "гнездо разбойников". Приступаем?

- Чего ты ждешь? - ответил Гу Юнь. - Захватим их лидера и сегодня вечером пойдем и бесплатно поедим в доме принца Лоулань! - сказав это, он слегка потер веки.

- С твоими глазами опять что-то не так... - констатировал Шэнь И.

- Нет, - жалостливо сказал Гу Юнь. - У меня глаза от раздражения дергаться начали, может потому...

Но не успел он закончить, как к нему подошел солдат и протянул письмо:

- Маршал!

- Ох, - выдохнул Гу Юнь. - Откуда оно?

- Это письмо из поместья Аньдинхоу, его отправили к воротам Си Лян, - ответил солдат. - Слуга семьи не смог найти вас, поэтому он передал письмо людям Лоулань, чтобы его доставили сюда.

"Может это ответное письмо от Чан Гэна", - подумал Гу Юнь и нетерпеливо развернул бумагу.

И тут Шэнь И увидел, как выражение лица Гу Юня начало медленно меняться.

- Что случилось? - спросил Шэнь И.

- Лучше бы этому плешивому лысому ослу, Ляо Жаню, не попадаться мне в руки, - угрюмо сказал Гу Юнь, сложив руки за спиной и начав ходить туда-сюда по шатру. Сердито пнув ногой по столу, он сказал, - Договорись для меня с несколькими Черными Орлами. Цзипин, тывременно позаботишься обо всем за меня.

Примечания:

1) 食言 - shíyán - съесть своё слово (обр. обмануть доверие, нарушить своё слово, обещание; взять свои слова обратно; отказываться от своих слов, брать назад свои слова)

2) 子都 - zǐdū - [красавец] Цзы-ду (имя легендарного красавца, ставшее нарицательным)

3) 金蝉脱壳 - jīnchán-tuōqiào - золотая цикада сбрасывает оболочку (обр. в знач. пустить в ход отвлекающий маневр; для отвода глаз, чтобы отвлечь внимание; ускользнуть, скрыться, бежать

4) 多如牛毛 - duōrúniúmáo - так же много, как шерстинок у быка (обр. в знач.: превеликое множество, неисчислимый)

5) 西凉 - xī liáng - Западная Лян (400-421 гг. одно из 16 варварских государств, на которые распался в IV веке Северный Китай. Основатель Ли Гао 李暠)

6) 老农 - lǎonóng - опытный хлебороб (крестьянин), старый (по возрасту) крестьянин

7) 长明灯 - chángmíngdēng:

7.1 рел. неугасимая лампада

7.2 дежурная (пилотная) горелка

8) 乡绅 - xiāngshēn - деревенские шэньши; деревенский аристократ (чиновник в отставке)

***

П\п: посмотрите-ка, кто вернулся.

***

Чан Гэн считал, что он по-прежнему может оставаться сдержанным и спокойным, но юноша в очередной раз переоценил себя. Он не ожидал, что Гу Юнь действительно отправится в Цзяннань, чтобы отыскать своего приемного сына.

***

— Что? - спросил Шэнь И.

— Я отправляюсь в Цзяннань, - ответил Гу Юнь.

— Ая-яй! - зашипел Шэнь И. - Как больно! Это что, челюсть мне на ноги упала?! Ты что, с ума сошел?! Главнокомандующий северо-западного гарнизона самовольно, тайком отправляется в Цзяннань! Ты смерти ищешь или восстания хочешь, а?!

— Мы уже разгромили бандитский притон в пустыне, - спокойно ответил Гу Юнь. - Через несколько месяцев тут будет спокойно. Со скоростью Черных Орлов я прибуду в Цзяннань через день, может, два. И я не собираюсь там надолго задерживаться. Как только я найду его, то немедленно вернусь.

Шэнь И сделал глубокий вздох и, готовый продолжить свой долгий и красноречивый спор, неожиданно получил от Гу Юня хороший удар с колена прямо в даньтянь [1].

Шэнь И согнулся и приглушенно возмутился:

— Я же еще ничего не сказал!

— Я просто решил предотвратить проблему до того, как она могла возникнуть, - ответил Гу Юнь.

В течение всей ночи, тридцать кавалеристов Черного Железного Лагеря захватили скрывающихся в глубине пустыни главаря бандитов и его прихвостней. Гу Юнь выслушал доклад и отдал короткий приказ: "В тюрьму". В ту же ночь, не передохнув и минуты, он был готов отправиться в Цзяннань.

Лоуланьский Принц Бань Эдо, в ожидании грандиозного пира с Черным Железным Лагерем подготовил праздничные блюда и вино. Но, когда он прибыл к шатру маршала, то увидел, как раздраженный Гу Юнь переодевается в броню Черных Орлов.

Лоулань располагался у самого начала Шелкового Пути. Жители этого, некогда пустынного городка, всегда питали огромную ненависть к разгуливающим по их землям бандитам. Со временем они стали лучшими информаторами для Черного Железного Лагеря, а также успешно помогали солдатам в ликвидации бандитов. Так между двумя сторонами сложились отличные отношения.

Жители Лоулань были весьма талантливы в пении и танцах, но, в особенности, они любили хорошее вино. Мужчины и женщины поголовно были запойными гуляками, а вот их принц был самым большим любителем пригубить вина среди всех них.

Непредсказуемые стратегии Маршала Гу или его непревзойденное мастерство в боевых искусствах - принца интересовало это не так сильно, как способность Гу Юня употреблять крепкий алкоголь вместо воды, откровенно заставляя Бань Эдо постоянно превозносить этот "талант". Он даже объявил себя "другом-собутыльником" маршала Гу. Лоуланьский Принц относился к нему с невероятной преданностью и сотрудничал с ним, со всей ответственностью подходя к любому делу.

Шелестящий голос Бань Эдо напоминал мелодии пустынных певцов. Он мурлыкающе спросил Гу Юня:

— Маршал Гу, почему вы торопитесь так же быстро, как движутся облака на небе? Вы спешите за барышней заката?

Шэнь И вопросительно вскинул брови.

Что еще за барышня заката? Это кто-то «румяный» и «пухлый»?

— Я спешу кое-кого убить, - ответил Гу Юнь.

— Ох! - Бань Эдо пораженно оцепенел, сжимая пару пузатых кувшинов вина, а мгновением после задумчиво поинтересовался:

— Вы решили убить еще кого-то?

— Ты не приступаешь к ужину, если уже позавтракал? - кровожадно и резко ответил Гу Юнь. - Прочь с дороги!

Несколько солдат подразделения Черных Орлов пронеслись мимо маршала Гу подобно теням и, едва коснувшись кончиками пальцев ног земли, последовали за своим Аньдинхоу. В мгновение ока черный вихрь бесследно взмыл в воздух, ни оставив позади себя и тени, и лишь клубы белого пара изящно изогнулись в воздухе.

Бань Эдо проводил восторженным взглядом удаляющуюся фигуру маршала и обратился к Шэнь И:

— Маршал обязан убивать по три человека в день?

Шэнь И махнул рукой, давая знак, что сейчас скажет по секрету нечто важное, а затем подошел к принцу почти вплотную и прошептал ему на ухо:

— Кое-кто надоумил его сына сбежать из дома.

Бань Эдо схватился за грудь:

— Ох! Это непременно барышня полнолуния!

— Ммм... - вздохнул Шэнь И. - Нет, полнолуние у него только на голове.

Оставив принца с полной головой вопросов, Шэнь И ушел прочь с тяжеленным бременем на своих плечах. Через пару шагов он внезапно изменился в лице.

О нет!

Гу Юнь так быстро покинул лагерь, не забыл ли он взять с собой лекарство?..

***

Цзяннань встретил покрытого пылью и песком Гу Юня мелким дождем. Маршал даже не остановился на отдых и немедленно направился в резиденцию Интянь [2], к провинциальному эмиссару юстиции — инспектору Яо Чжэнь.

Согласно социальному положению Гу Юня, он не должен был иметь никаких отношений с провинциальными чиновниками из Цзяннань. Что касается текущего положения дел, Гу Юнь решил обратиться к этому человеку из-за неких старых дел.

В пятнадцать лет Гу Юнь впервые в жизни повел войско, дабы подавить восстание бандитов. Тогда он спас несколько несчастных заложников, среди которых был и Яо Чжэнь. В тот год его подставили и лишили хорошей должности, и он был вынужден вернуться домой, к семье, но попал в плен. Когда господин Яо поправился и излечился от ран, по велению неба он смог получить должность инспектора, а его отношения с Аньдинхоу остались на уровне дружбы благородных мужей, которых не связывала никакая личная выгода, но эти отношения каким-то образом сохранились и по сей день.

Господин Яо как раз сегодня решил взять выходной. Он спал так долго, что солнце уже успело оказаться на высоте трех шестов [3], но даже тогда он все еще отказывался покидать постель. Услышав доклад слуги, господин Яо, волнительно задрожав, поинтересовался:

— Как, говоришь, он себя назвал?

— Он сказал, - ответил слуга, - что его фамилия - Гу. Гу Цзыси.

— Гу Цзыси, - задумчиво протянул Яо Чжэнь, стряхивая с глаз засохшие заспанки. - Аньдинхоу Гу Цзыси? Тогда я - главный сановник самого Императора! Гони прочь этого мошенника!

Слуга с поклоном дал знать, что уходит. Но тут господин Яо резко остановил его.

— Подожди! - он натянул на себя одеяло и сел на постели. - Подожди, я сам схожу проверю...

Когда приходит счастье, ум оживляется [4]. Господин Яо не знал, почему и как, но вдруг он неожиданно осознал, что Гу Юнь действительно мог самовольно оставить свои обязанности и прибыть в Цзяннань.

В это же время буддийский монах, как раз остановившийся в резиденции Интянь, даже не подозревал, что над его головой нависла большая угроза.

Пусть сердце буддийского монаха было открыто для восприятия истины, а душа его пребывала в созерцании, он был жутким скрягой.

Прежде чем потратить одну монету, ее следует сначала разменять на две. Если бы в Цзяннань был хотя бы один разрушенный храм, который мог бы послужить временным пристанищем, он бы не попросил места на постоялом дворе. С самого раннего утра и до позднего вечера, и так - изо дня в день - он ел только мякину и глотал траву [5]. А если хочешь хорошо и вкусно поесть, то самое время найти друзей или, проще говоря, заняться попрошайничеством.

Сам он не тратил деньги. Более того, он не позволял их тратить Чан Гэну и его друзьям. К счастью, трое юношей смогли пережить трудности, следуя за монахом и проживая день за днем, как бездомные бродяги.

Маршрут Ляо Жаня постоянно был непредсказуемым. Время от времени он вынуждал Чан Гэна бродяжничать по улицам города. Иногда они бесцельно бродили по полям и селам, не отказываясь от пожертвований в виде пайков, независимо от того, были ли они плохими или хорошими. Они могли поселиться в доме щедрого шэньши или у самой обычной, благодетельной семьи. Иными словами, им было все равно, где останавливаться, - они принимали все, что смогли получить.

Однажды они остановились у пожилой бездетной вдовы почтенного возраста. Увидев, что ей нечего есть, они не только не попросили еды, но даже дали ей денег.

"Даже в процветающем и благоденствующем мире есть тот, кто голодает и замерзает насмерть. Даже в неспокойном мире есть место богатству и почестям", - жестами сказал монах Чан Гэну, когда они проходили через рынок маленького провинциального городка. "Ход мировых событий следует разделить на две части. "Мораль" - это устремления и чаяния народа, всеобщее заветное желание. Так, из поколения в поколение, во всех домах горит море огней. "Мир" - это рисовое зернышко на тысячу семей, кирпич на тысячу городов".

— Подстриженному в буддийские монахи мастеру следует находиться за пределами этого мира и не думать о "мире" простых людей, но в разговорах о житейских вещах он может выражать свое четкое и логичное представление, - сказал Чан Гэн.

Чан Гэн был уже чуть выше монаха, и из его голоса полностью исчезли звонкие подростковые нотки. Его тон стал глубже, а речь была ни быстрой, ни медленной. Он говорил очень размеренно и спокойно.

Раньше он любил тишину, и всякий раз, когда он оказывался в толпе, он чувствовал себя очень неуютно. Чан Гэн никогда не чувствовал себя комфортно, когда сталкивался с незнакомцами, а все потому, что мальчик никогда не знал, что им отвечать. И тут он неосознанно начал совершенствовать и закалять себя [6] везде, куда бы он ни пошел, даже если это была обычная, беззаботная прогулка по пустому двору.

Возможно, все это было потому, что он разбил все котлы и потопил лодки [7], а тонкие веточки и конечное коленцо бамбука [8] в его сердце, пусть и неохотно, но, как и предполагалось, естественным путем обратились всего лишь в ничего не значащий пустяк.

Ляо Жань весело улыбнулся и спросил: "Если монах не понимает ход мировых событий, как он смеет говорить, что вышел за пределы людского мира"?

Монах, конечно, родился с очень знойным лицом: когда его тщательно умыли, сразу стало ясно, что он - мастер, ступивший за пределы этого мира, ушедший от мирской суеты, настоящий буддийский наставник. Немало дней этот буддийский проповедник не мылся, но это не мешало лучу просветления отражаться от его светлой головы. А в его глазах был бескрайний бассейн кристальной очищающей воды со множеством знаний, призванной спасти все живущее. Если бы он был более щедрым - не считая того, когда дела доходили до нескольких монет (но ведь это же всего лишь материальная ценность) - то Чан Гэн и другие были бы вынуждены признать, что Ляо Жань действительно был высокообразованным мастером.

Вдруг Цао Нянцзы перебил Чан Гэна и тихо сказал:

— Старший братик Чан Гэн, нам не стоит говорить об этом. Ты заметил, что многие смотрят на нас?

Монах, нежный молодой господин, пухлый сын состоятельного мясника и маленькая девочка – нежная и красивая, но с некоей странной изюминкой - гуляя вместе, они очень привлекали к себе внимание. Они давно должны были привыкнуть к тому, что на них постоянно так смотрели, а Чан Гэн так вообще почти не обращал на это внимания.

Вот только на этот раз зрителей было как-то уж слишком много.

Люди специально останавливались, чтобы посмотреть на них. Они не просто смотрели, они еще и тихо перешептывались друг с другом.

— Мне кажется, что что-то должно произойти, - сказал Гэ Пансяо.

— Ты прав, - согласился Чан Гэн.

Как самый высокий из их четверки, Чан Гэн взглянул на толпу, и тут его взгляд выхватил объявление, вывешенное на башне на городской стене. На нем был изображен реалистичный портрет прекрасного молодого господина с тонкими чертами лица лысоголового монаха, а чуть ниже - надпись:

"Этот человек притворился хозяином храма Ху Го. Он мошенник, творит, что заблагорассудится, бесчинствует, мелочный, вульгарный. Настоящим объявлением, в случае, если будет замечен этот преступник, немедленно донесите властям. Любому человеку, сообщившему о мошеннике, полагается награда в десять серебряных монет".

— Мастер Ляо Жань, - сказал Чан Гэн, - вы стоите десять серебряных монет.

Буддийский монах ошеломленно замер на месте, подобно прекрасной каменной статуе.

— Похоже, мой ифу получил письмо от дяди Ван и отправил людей, чтобы разыскать вас, - Чан Гэн смотрел прямо в толпу, которая искушенно двигалась в их сторону, желая заполучить десять серебряных монет.

— Я, конечно, прошу прощения, но будет лучше, если мы как можно скорее уйдем отсюда.

Ляо Жань быстро сказал: «О, Амитабха [9], Ваше Высочество, прошу, не забудьте о вашем обещании в чайной».

И тут монах побежал так, будто его ноги были смазаны маслом. Он бежал тихо, подобно неподвижной статуе, но при этом быстро, словно сам ветер.

Толпа людей с рынка, желавшая ухватить "десять серебряных монет", заметила, что монах догадался об их планах. Решив отказаться от всякой скрытности, они закричали ему вслед: "гнилой монах!", "мошенник!", и побежали за мастером со всех сторон маленького рынка.

— Мой отец делал так же, когда охотился на кроликов в горах, - отметил Гэ Пансяо.

Чан Гэн и Цао Нянцзы обратили на него внимание.

— Он гнал их палкой и кричал на них. От этого кролики пугались, теряли направление и попадали в сеть... Ах... Да, все так и было.

У мастера Ляо Жань, разумеется, ума было многим больше, чем у кролика. Когда он смог понять расположение и устройство городского рынка, тогда он быстро повернул налево, затем направо. Никто не знал, как он так рассчитал свою траекторию побега, но люди, преследовавшие его со всех сторон, в итоге выстроились в одну линию.

И тут, неподалеку от толпы и беглеца, разнесся крик:

— Разойтись!

Это были солдаты и обычные мужчины, уверенными шагами приближавшиеся к монаху. Похоже, именно им отдали приказ арестовать виновника.

— Как и ожидалось, Гу Юнь нашел кого-то, кто сможет все это организовать.

Чан Гэн оставался непоколебимо спокойным, но в то же время он осознавал, что его спокойствие начало постепенно улетучиваться.

И его единственным утешением было то, что Гу Юнь, даже будучи далеко на северо-западе, даже когда он до последнего упрямо отказывался брать Чан Гэна с собой, пусть он тогда ушел, не сказав ни слова, в душе Чан Гэн понимал, что его ифу все-таки беспокоится и думает о нем.

Он понимал, что втянул в это и мастера Ляо Жань. И все же, Гу Юнь не вернулся домой даже на Новый Год. Так почему Чан Гэн должен сейчас, в этот самый момент, после всего, протянуть руку помощи? Зачем?

Цао Нянцзы схватил Чан Гэна за руку:

— Старший братик, что нам делать?

Чан Гэн вырвался из пут своих запутанных мыслей и, немного поразмыслив, сунул руку в свою сумку. Выхватив оттуда горстку серебряных монет, он и бросил ее в сторону толпы.

— Ловите деньги!

По счастливому стечению обстоятельств, мастер Ляо Жань сбежал, иначе ему пришлось бы задуматься о том, чтобы отрастить волосы обратно.

Преследователи монаха остолбенели, завидев на земле разбросанную горстку серебра. И тут сработал их инстинкт - нужно было немедленно забрать эти деньги. Кто-то в толпе обмолвился, что эти деньги хотя бы в руках подержать можно, и тут же все отказались от поимки добычи за ту же цену. Собирая серебро, толпа весьма удачно преградила путь офицерам и мужчинам, которые уже успели отстать от монаха. В мгновение ока Ляо Жань исчез.

Чан Гэн улыбнулся и сказал:

— Нам тоже пора идти.

Взяв инициативу на себя, он окинул толпу пронзительным взглядом и уже приготовился уйти отсюда как можно подальше. Но тут с другого конца узкой улицы разнесся отзвук лошадиных копыт. Кажется, кто-то решил загнать их в тупик.

Подавая волю коню на оживленных торговых улочках шумного рынка, этот человек явно искал тут не занятие по душе, он прибыл сюда, чтобы кого-то арестовать.

— Старший брат, мы можем уйти через ту улочку, - предложил Гэ Пансяо.

— Нет, - вмешался Цао Нянцзы. - Мы должны стоять и ждать.

Звук лошадиных копыт подступил вплотную к толпе и несколько чинных, подтянутых мужчин, которые, похоже, явно были приближенными императорской армии, выстроились в ряд. Один человек из самого центра ровного ряда солдат вышел вперед.

Человек, которого Чан Гэн узнал бы, даже если бы он превратился в пепел.

Юноша был ошарашен. Он не ожидал, что маршал Гу проделает такой долгий путь с северо-западной границы, чтобы арестовать его.

А вот то, что Гу Юнь сделает с этими двумя, маршал старательно обдумывал всю дорогу. Для начала он снимет кожу с Ляо Жань, а затем заберет Чан Гэна и как следует его отшлепает.

Маленькое дерево вырастет изгибистым, если его изначально не выпрямить должным образом. Гу Юнь понимал, что он слишком избаловал этого ребенка. Способ воспитания почившего императора не сработал, а это значит, что придется воспитывать своего сына методами железного кулака бывшего Аньдинхоу.

Но стоило ему увидеть Чан Гэна, как пламя праведного гнева внутри него внезапно потухло.

Гу Юнь, сидя на лошади, почти не узнал Чан Гэна.

Мальчики-подростки меняются каждый день. Когда они жили в Яньхуэй, Чан Гэн всегда был под носом у своего ифу, поэтому его ежедневный рост не так явно бросался в глаза. Но можно было отметить, что, когда он подрастал, его штаны заметно становились короче. Теперь их разлука продлилась больше года, и Чан Гэн из мальчишки внезапно превратился в незнакомца.

Он уже почти сровнялся с высоким ростом Гу Юня, а его некогда хрупкое мальчишеское тело окрепло, и Чан Гэн стал походить на взрослого молодого господина. И лишь всего на мгновение в его глазах промелькнуло удивление, но оно почти тут же безвозвратно скрылось под тенью его едва постигнутого спокойствия.

Гу Юнь позволил своей лошади потоптаться на месте. С совершенно безэмоциональным выражением на лице он подумал: "Я не смогу поднять на него руку".

Дело было не в том, что маршал физически бы не смог этого сделать. Чан Гэн уже стал взрослым мужчиной и, если бы Гу Юнь применил такое наказание, предназначенное для маленьких детей, это был бы не урок, а унижение.

Время для Гу Юня шло быстро, безрадостно и совершенно бессмысленно. Маршал не видел разницы между годами минувшими и наступившим.

Но он вдруг почувствовал сейчас всю жестокость тех времен. Маршал будто бы успел моргнуть всего один раз, а его маленький Чан Гэн уже так повзрослел. Гу Юнь осознал, что никогда больше не сможет наверстать каждый из упущенных им дней.

Гу Юнь наконец-то понял, что Чан Гэну уже пятнадцать лет, и совсем скоро ему уже будет шестнадцать. Через три-четыре года он переедет в резиденцию Ян Бэй-ван и смело сможет отказаться от покровительства всех тех, кто всё это время служил ему опорой, поддерживая. Но что такое "три-четыре года"? Возможно, этого бы с трудом хватило, чтобы Гу Юнь хотя бы раз навестил столицу. Получается, что все, что между ними случится за оставшиеся годы - это лишь единственная встреча?

Спустя целый год разлуки в израненное сердце маршала Гу наконец смогли проникнуть столь глубокие чувства, и он быстро среагировал на зов, поспешив на помощь.

Он спрыгнул со своей лошади, подошел прямо к Чан Гэну и спокойно произнес с мрачным выражением лица:

— Следуй за мной.

Чан Гэн не мог оторвать взгляда от прекрасного лица своего ифу, не смел даже на сантиметр посмотреть в сторону. На шее Гу Юня виднелась небольшая рана, которую он получил в пустыне на северо-западной границе. До сегодняшнего дня она еще не успела зажить.

Чан Гэн всеми силами пытался выдавить из себя хотя бы слово.

— Ифу, зачем ты пришел?..

Гу Юнь хладнокровно хмыкнул и мрачно двинулся прочь с рынка.

Даже его манера говорить полностью изменилась. Гу Юнь, превозмогая горечь мыслей, на мгновение задумался о том, что потерял что-то очень важное.

Офицеры и мужчины, подбежав к Гу Юню, спросили:

— Великий маршал, монах сбежал. Нам продолжать преследовать его?

— Преследуйте, - ответил Гу Юнь. - Объявите его в розыск по всему городу. Если он прыгнет в море - вытащите его обратно!

Все хором ответили:

— Вас понял!

Цао Нянцзы незаметно вцепился в рукав Гэ Пансяо. Он считал, что в этой ситуации им будет очень трудно защитить себя. У него не было другого выбора, кроме как беспомощно качать головой, надеясь, что мастер Ляо Жань сможет позаботиться о себе сам.

Чан Гэн и остальные последовали за Гу Юнем в резиденцию господина Яо. Мастер Яо старательно подготовился и заучил слова, чтобы должным образом поприветствовать высокоуважаемых гостей. Он встретил их вместе со слугами у входа в резиденцию:

— Его Высочество Четвертый Принц прибыл в мое убогое поместье, и моё скромное жилище озарилось светом, это большая честь! Пожалуйста, проходите внутрь, ваш верный слуга приготовил для Вашего Высочества вина и кушанья!

Он едва закончил говорить, Гу Юнь спокойно развернул к нему лицо, и господин Яо будто увидел лик самого владыки Ада Янь-ван [10] с суженными глазами и нахмуренными бровями. На нем ясно читалось: «Праздник? Какой еще праздник?! Просто не дай ему помереть с голоду!»

Всю ночь Гу Юнь никак не мог найти способ, как подобраться к Чан Гэну, чтобы поговорить с ним. Он сидел в своей комнате и осушал чашку за чашкой лоуланьского вина, которое он прихватил с собой. Через некоторое время кто-то постучался в дверь.

— Входите, - сказал Гу Юнь.

Осторожно толкнув дверь, в комнату вошел Чан Гэн.

— Ифу...

Гу Юнь не проронил ни слова, не издал ни единого звука, а на его лице застыли невысказанные эмоции.

Чан Гэн закрыл за собой дверь и опустил голову. Он как будто очень долго и с огромным трудом смотрел на Гу Юня.

— Ифу... - сказал Чан Гэн. - Я очень скучал по тебе...

Гу Юнь еще некоторое время молчал, но потом, наконец, вздохнул и сказал:

— Иди сюда, дай мне посмотреть на тебя.

Чан Гэн послушно подошел. Гу Юня окружил странный запах вина. Он был несколько сладковатым. Похоже, что это было западное вино. На плечах маршала держалась холодная, прочная железная броня. Она была неизменна годами. Чан Гэн считал, что он по-прежнему может оставаться сдержанным и спокойным, но юноша в очередной раз переоценил себя. Он не ожидал, что Гу Юнь действительно отправится в Цзяннань, чтобы отыскать своего приемного сына.

Он с облегчением вздохнул и на одном выдохе подался вперед, чтобы как можно крепче обнять Гу Юня.

Примечания:

1) 丹田 - dāntián - кит. мед. даньтянь (часть тела, находящаяся на 3 цуня ниже пупка; половая сфера, место сосредоточения жизненных сил)

2) 应天 - yìngtiān - по велению неба, в соответствии с волей неба

3) 日上三竿 - rìshàngsāngān - солнце уже на высоте трёх шестов (обр. в знач.: солнце уже высоко, позднее утро)

4) 福至心灵 - fú zhì xīn líng - когда приходит счастье, ум оживляется; удачи оживляют ум.

Это означает, что ум подсказывает человеку, как ему стоит правильно поступить в тот или иной значимый момент.

5) 吃糠咽菜 - chīkāngyàncài - есть мякину и глотать траву (обр. в знач.: питаться скудно, есть грубую пищу)

6) 修炼 - xiūliàn

1) даос. готовить пилюлю бессмертия

2) совершенствовать и закалять себя; вести суровую (аскетическую) жизнь

3) даос. совершенствование и плавка (термин даосской внутренней алхимии, связанный с совершенствованием собственной природы и плавкой собственной изначальной ци)

7) 破釜沉舟 - pò fǔ chén zhōu - разбить котлы, потопить лодки (обр. в знач.: стоять насмерть, отрезать себе путь к отступлению, сжечь мосты, не отступать, не сдаваться)

8) 细枝末节 - xì zhī mò jié - тонкая веточка и конечное коленце бамбука (обр. в знач.: мелочь, пустяк)

малосущественные детали и подробности; мелочные подробности; мелочный подробность

9) 阿弥陀佛 - ēmítuófó - О, Амитабха! (одно из употребительнейших молитвенных причитаний у буддистов; ср. «о, господи», «слава богу»)

10) 阎王 - yánwáng; yánwang

1) миф. Янь-ван, владыка ада (загробного мира)

去见阎王 отправиться на свидание с Янь-ваном (обр. в знач.: отправиться на тот свет, умереть)

2) перен. злодей, изверг, изувер

***

Глубоководный Демон Восточного моря жаждет превратиться в дракона, а этот монах явился с целью бросить ему вызов.

***

В одно мгновение весь гнев и раздражение, раздирающие Гу Юня, унеслись прочь легким порывом ворвавшегося в комнату ветра.

Он протянул руки, чтобы поймать Чан Гэна в крепкие объятия и несколько раз мягко похлопал его по спине, а его острый подбородок уткнулся мальчику в плечо. Теперь Гу Юнь мог почувствовать, что его руки - это не просто собранный из нескольких костей механизм.

Как же сильно Гу Юнь хотел сказать в ответ: "Я тоже скучал по тебе", - но он никогда не произносил подобных слов. Они трижды перевернулись внутри него, подползли к горлу и снова от испуга рухнули вниз, задержавшись в желудке.

Он лишь слабо улыбнулся и сказал:

— Сколько же тебе лет, что ты так ластишься?

Чан Гэн закрыл глаза, понимая, что отныне ему следует вести себя более сдержанно. Он не мог контролировать свои чувства, чего не скажешь о его руках и теле.

Чан Гэн покорно отстранился и спокойно встал рядом с Гу Юнем, всеми силами стараясь удержать незримые огни пламени, выжигающие его легкие. Он прекрасно осознавал, что желает непозволительно многого, и это чувство вызвало целую волну пренебрежения и ненависти к самому себе. Это все было настолько отвратительно и несуразно, что Чан Гэн просто не мог позволить подобным желаниям хоть как-то высвободиться.

Чан Гэн глубоко вздохнул и спросил:

—Почему ифу поехал в Цзяннань?

Гу Юнь посмотрел на него и радостно ответил:

— Тебе еще хватает смелости спрашивать у меня, не из-за тебя ли это?

Чан Гэн не смел так долго смотреть на своего ифу, и юноша слегка склонил голову.

Гу Юнь начал предполагать, что его ответ был несколько неуместным. Он только хотел сделать Чан Гэну замечание и едва оно не сорвалось с кончика языка, как Гу Юнь поспешно проглотил невысказанную мысль. Ладонью он сжал большой палец на руке, пару раз согнул и разогнул сустав. Он начал ощущать, как на нем начал сказываться тяжелый перелет длиною в тысячу ли. Но маршал смог выдержать это давящее чувство внезапной усталости и, обдумав свои слова, он постарался как можно более спокойно ответить Чан Гэну:

— Садись. Расскажи мне, зачем ты пошел за этим лысым... кхм...

Гу Юнь начал понимать и то, что ему не следует называть Ляо Жаня «лысым ослом» перед Чан Гэном. Как и не мог называть его «мастером». Гу Юнь застрял где-то между этими двумя титулами.

— Когда мастер Ляо Жань решил отправиться на юг, я сам настоял на поездке с ним. Я понимаю, как сильно это беспокоит ифу, сам бы я тоже чувствовал себя крайне неловко...

Гу Юнь промолчал.

В подобных разговорах, дипломатические способности Чан Гэна были на высоте. Всего одним предложением он попросил Гу Юня не злиться и помиловать этого осла. Окинув маршала поверхностным взглядом, можно было понять, что он действительно чувствует себя "неловко". За сегодня он уже второй раз был удивлен. Как всего за год Чан Гэн, который привык быть таким же простым, как деревянный столб, научился так говорить?

— Когда ифу был моего возраста, он отважно сражался на южной границе, дабы ослабить восстание. Но я по-прежнему неопытный мальчишка и поэтому я захотел покинуть поместье, чтобы увидеть мир за его стенами.

Чан Гэн всего на секунду поднял взгляд на Гу Юня и заметил, как в его глазах полопались капилляры, красными нитями пересекающие его ясный взгляд. Говорить становилось все тяжелее, от груди к горлу подорвалось удушающее чувство вины и Чан Гэн прошептал:

— Я вел себя излишне импульсивно и посмел заставить своего ифу беспокоиться, вынудив его прилететь сюда. Я был неправ, ифу, пожалуйста, накажи меня...

Гу Юнь выдержал недолгую паузу, а затем сказал:

— Так все и было. Тогда я впервые повел солдат на южную границу в знак благодарности старому генералу Ду и всем, кто служил под началом прежнего Аньдинхоу, всем, кто упорно трудился и верно служил почившему Императору.

Чан Гэн поднял взгляд к потолку.

Гу Юнь не очень ограничивал себя в словах и не слыл скромнягой. Когда он много выпивал, он совершенно не контролировал свою речь, струящуюся с его губ. Маршал мог даже уверенно заявить, что "может победить двадцать железных марионеток до того, как догорит одна палочка благовоний, и все это с забитыми ватой ушами и завязанными глазами".

И все же, размышляя о своем прошлом, Гу Юнь вдруг осознал, что он стал известным будучи еще совсем юнцом. С того момента начала тянуться цепь истории, начиная с минут, когда он впервые сжал в руках боевое знамя и повел войско на Запад, и заканчивая восстановлением Черного Железного Лагеря. Всего одного события из перечисленных будет достаточно, чтобы рассказывать о нем в течении полжизни, но Гу Юнь никогда об этом не упоминал.

Гу Юнь налил в чарку Чан Гэна немного кислого вина.

— Это вино приготовили жители Лоулань. Ты уже взрослый и можешь сделать несколько глотков.

Чан Гэн сделал глоток, но вкуса он разобрать не смог, отставив чарку обратно на стол. Ему было достаточно просто увидеть Гу Юня здесь и сейчас, ведь они так долго не виделись. Для того, чтобы кровь в его груди снова вскипела, Чан Гэну не требовалось никакого вина.

— Тогда я совсем ни в чем не разбирался и был глупцом, - сказал Гу Юнь. - Я вел людей и создавал только проблемы, а вместе с моей молодостью и высокомерием я не был готов признать собственные ошибки.

Когда мы выступили, дабы ликвидировать бандитов, я слишком стремился проявить инициативу и действовать в одиночку. Такая маленькая кампания закончилась потерей более тридцати единиц тяжелой брони, в которые были вложены огромные суммы. Но не это самое страшное... Самое страшное было то, что из-за произошедшего старый генерал Ду был серьезно ранен... Ты слышал про генерала Ду Чандэ?

Чан Гэн раньше слышал о нем от Ляо Жаня. Этот монах, возможно, гораздо лучше знаком с магистрами и военными ушедшей Династии, чем с Писаниями Будды.

Десять лет назад, старый Аньдинхоу и его супруга скончались от тяжелой болезни. Гу Юнь был еще слишком молод. И именно генерал Ду покорно присматривал и за границей, и за императорским двором, в одиночку отмечая текущее состояние дел. К сожалению, старые раны дали о себе знать и генерал Ду скончался во время северо-западной кампании. После смерти генерала Ду, когда Гу Юню было всего семнадцать лет, он был назначен главнокомандующим северо-западной кампании.

— Тогда, - продолжил Гу Юнь, - если бы не я, старик остался бы здоровым и сильным, а его старые раны не напомнили бы о себе во время какой-то несчастной простуды.

Устранив врагов на южной границе и вернувшись в столицу, генерал Ду, передавая императорскому двору доклад, ни разу не упомянул о моих ошибках и всегда, до самого своего последнего дня, он говорил только о моих заслугах и все это время позволял мне быть рядом с ним в армии.

Гу Юнь остановился на этих словах и замолчал.

Все это было как-то... Нереально. Пока Гу Юнь летел в Цзяннань, он только и думал о том, как отчитать Чан Гэна, начиная лекциями, заканчивая реальными действиями. Но он никак не ожидал, что задуманное превратится в то, что он будет вот так вот сидеть и признаваться в собственных старых делах.

Гу Юнь думал, что будет скрывать их до скончания своих дней, но теперь, взглянув на них в очередной раз, он отметил, что может с легкостью посмотреть им прямо в глаза.

Это было за пределами его понимания.

Возможно, Шэнь И был прав. Молодой сын и старый отец - это тяжелое бремя. Они были способны обратить внимание людей на себя, и, более -заставить склониться перед ними, но как следует разобраться в себе – было за гранью их возможностей.

— Причина, по которой я занимаю эту должность, кроется не в том, что я лучше всех, а в том, что я ношу фамилию Гу, - сказал Гу Юнь, подняв на Чан Гэна взгляд. - Иногда то, что ты должен делать, и то, что делать не следует, определяет только твое происхождение.

Впервые Гу Юнь объяснил Чан Гэну причину, по которой он не смог взять мальчика с собой на северо-запад, хотя это было довольно трудно понять.

Чан Гэн очень сосредоточенно смотрел на него.

Гу Юнь несколько секунд что-то обдумывал, а затем сказал:

— Тебе стоит хорошенько подумать о том, по какому пути ты собираешься пройти, но тебе не следует так сильно беспокоиться об этом. Пока я жив, у меня всегда будет достаточно сил, чтобы смести все препятствия с твоего пути.

Чан Гэн подумал о том, что за все время, которое он провел вместе с мастером Ляо Жань, он научился с легкостью вести беседу с большинством самых разных людей. Но только сейчас он осознал, что это "большинство" не достойно внимания Гу Юня. В такие моменты, когда Гу Юнь сталкивался с подобным человеком, он сразу же проглатывал свой язык и начинал странно себя вести.

Чан Гэн всегда считал себя обузой, которую старый Император повесил на шею Гу Юня. Он всегда видел маршала алчным существом, жадным до мира, который ему не принадлежал. Но это было вовсе не так.

Чан Гэн думал о том, что никто и никогда в этом мире не сможет общаться с ним так, как Гу Юнь.

И тут за дверью внезапно проскользнула тень человека:

— Маршал!

Гу Юнь взял себя в руки и махнул Чан Гэну рукой:

— Иди и отдохни, ляг сегодня пораньше. Пока ты ходил с этим монахом, ты явно плохо ел и спал... или ты хочешь остаться и переночевать у меня?

Чан Гэн ничего не ответил.

Его разум разлетелся на множество цветных огоньков, а сам он раскраснелся до кончиков ушей.

Гу Юнь улыбнулся и сказал:

— Ты познал чувство стыда. Раньше, когда ты до слез пугался ночных кошмаров, разве мне не удавалось снова уложить тебя спать?

Чан Гэн просто не знал, как вообще реагировать на такие заявления прямо в лицо - просто Гу Юнь сейчас сказал это совершенно невозмутимо, будто для него это было обычным делом!

В голове мальчика внезапно не осталось ни одной мысли и он выбежал из комнаты Гу Юня так быстро, словно скользил по облакам.

Когда Чан Гэн ушел, Гу Юнь махнул человеку за дверью:

— Входи!

Солдат в броне Черных Орлов сразу же вошел в комнату.

— Вашему подчиненному был отдан приказ найти монаха... - сказал солдат.

Ляо Жань обманным путем заставил Четвертого Принца покинуть столицу. Этот поступок был возмутителен, благо мальчика все-таки удалось найти. Гу Юнь же не мог позволить себе слишком сильно оскорбить храм Ху Го, не говоря уже о том, что Чан Гэн сам просил помилования от имени монаха.

— Забудь, - сказал Гу Юнь. - Сообщи Чун Цзэ, чтобы отозвал приказ. Это всего-лишь недоразумение. Позже я угощу мастеря Ляо Жань обедом.

Чун Цзэ – имя мастера Яо Чжэнь. Он как-то говорил, что Ляо Жань ни в коем случае не осмелится пойти на званый обед. Гу Юнь был уверен, что когда монах увидит его лицо, он не сможет выпить и капли воды.

Солдат Черных Орлов прошептал:

— Ваш подчиненный не справился. Пока я не смог обнаружить следов этого преступника. Но, сегодня вечером я видел его на борту небольшого корабля. Я отправил туда людей и мы кое-что обнаружили...

Когда он закончил говорить, то спокойно извлек из-за пазухи небольшую матерчатую сумку с узким лоскутом ткани, в котором было завернуто немного золотистого порошка.

Гу Юнь взглянул на находку и нахмурился.

Он прекрасно знал, что это за порошок. Его называют "Суй Си" - это руда, которую добывают вместе с Цзылюцзинем. Если ее измельчить в порошок, то ее можно добавить в Цзылюцзинь, соблюдая пропорцию, дабы предотвратить взрыв во время транспортировки топлива на большие расстояния. Для дальнейшей фильтрации пурпурного золота даже была разработана специальная несложная технология.

Одно дело, когда такой порошок могут найти при перевозке Цзылюцзиня, если не на воздушном судне "Гигантского Змея", то на специально отведенных трактах, на которых топливо перевозят в сопровождении гарнизонных войск. Другое дело – какой-то мелкий корабль какого-то монаха. Как эта смесь оказалась там?

— Тебя никто не заметил?

— Маршал, будьте уверены!

Гу Юнь поднялся на ноги и сделал пару шагов на месте.

— Если так, то приказ о розыске не может быть отозван. Мы должны поймать монаха. Попроси братьев проследить за этим кораблем для меня. Выясните, откуда он пришел, откуда он взялся, куда направляется...

Когда Гу Юнь закончил говорить, он заметил, что перестал слышать собственный голос. Перед глазами все начало расплываться. Фигура солдата, который стоял недалеко от маршала, превратилась в одно большое пятно.

"Плохо", - подумал Гу Юнь. - "Я так торопился, что забыл взять лекарство..."

Вот откуда взялось это странное чувство, будто бы он что-то забыл. Ух, Шэнь И, этот никчемный дармоед, не напомнил ему об этом!

— Великий Маршал?..

Гу Юнь тут же продолжил:

— Если возможно, лучше всего будет узнать владельца этого судна. Обратите особое внимание на то, с кем он регулярно имеет дело.

Солдат ничего не заподозрил.

— Вас понял.

— Подожди! - позвал его Гу Юнь. - Если найдешь монаха, приведи его ко мне.

Получив приказ, солдат Черных Орлов сразу же ушел.

Отослав солдата, Гу Юнь сел и включил стоящую на столе паровую лампу.

Цзяннань не занимается добычей Цзылюцзиня. Если эти корабли связаны с какими-то темными делами, то это могут быть только две вещи. Либо в Цзаннань есть чиновники, занимающиеся перепродажей топлива, либо эти корабли прибыли из-за границы.

Если это первое, то тут все довольно легко объяснить. Цзаннань достаточно богатый город и он расположен далеко от столицы. Людям не составит труда воспользоваться этими куклами, которые сейчас активно применяют в сельском хозяйстве, чтобы спокойно пробраться на склады, где и хранится Цзылюцзинь, чтобы взять немного себе. С этой проблемой могут разобраться лишь местные инспекторы.

Но, если это второе, то тут все уже гораздо сложнее.

Семь основных военных фракций Великой Лян имели великую силу. "Броня" и "Орлы" были самыми могущественными. Они - труды трех поколений института Лин Шу, отдавших на их разработку свои сердца и души. В этом отношении они не уступали ремесленникам западного народа.

Отличились только "Драконы".

Не смотря на то, что "Драконы" Великой Лян предназначались для морских сражений, их, как правило, чаще всего использовали только для береговой обороны и наблюдения. Они редко выходили в море. Они не были похожи на гигантские корабли западников, способные храбро сопротивляться ветру и разрезать волны.

Так было всегда - когда морские торговые пути сошлись с востоком, западом, севером и югом, все порты на побережье были заполнены западными кораблями. В том году, при Императоре У, Великая Лян начала процветать и обогатилась, а, потому никого особо не заботили деловые и торговые отношения с западом. В основном иностранцы приезжали сюда для добычи золота.

В то же время, так называемые "иностранные бизнесмены" представляли собой кардинально другую сторону торговых отношений. Они привозили свой товар в порт. Не смотря на свое высокое положение, они могли только открыть двери своих лавок, выложить всякие мелочи и установить им цену, обычно не сильно высокую.

Что касается нынешнего Императора и его почившего отца, вопреки тому, что они признавали всю выгоду морского транспортного бизнеса и питали к нему большой энтузиазм, к сожалению, северо-западная граница всегда была нестабильной и планы по обороне "Драконов" пришлось отодвинуть назад. Если не из-за недостатка средств, то из-за отсутствия Цзылюцзиня.

Если искомый корабль был вовлечен в частную перепродажу топлива, то это может обернуться серьезной угрозой обороне Восточного моря.

И еще этот монах, Ляо Жань, который привел их к тому кораблю... Это было непреднамеренно? Или все это время он вынашивал какой-то коварный план?

За эти несколько долгих минут, которые Гу Юнь провел в размышлениях, его зрение становилось все хуже и хуже. Он нащупал на груди стекло Люли и опустил его на переносицу. Так он хотя бы одним глазом сможет кое-как, но видеть.

Гу Юнь грустно улыбнулся и подумал: "И что мне теперь делать?"

Чан Гэн добежал до своей комнаты. Он бежал так быстро, что его бешено бьющемуся в клети ребер сердцу пришлось долго успокаиваться. Когда он толкнул дверь, он увидел монаха. И тут его сердце мгновенно напряглось. Он быстро закрыл за собой дверь и приглушенно спросил:

— Мастер, что вы тут делаете?

Ляо Жань поднял руки и улыбнулся: "О, Амитабха, нет места, куда этот монах не мог бы войти".

Этот монах явно был обучен подобному мастерству, позволявшему ему бесследно приходить и уходить в любое время. Поместье Инспектора особо не отличилось. Это было действительно чем-то... Божественным.

"Возможно, Аньдинхоу на этот раз пощадил меня", - жестами сказал Ляо Жань. "Ваше Высочество, не стоит беспокоиться".

Чан Гэн как раз-таки не беспокоился за него. Его разум был чист и ясен. Не считая одного вопроса, который он поспешил задать:

— Неужели ты намеренно используешь меня, чтобы заманить его сюда? Что такого в этом поместье Интянь?

Ляо Жань с искренней признательностью посмотрел на Чан Гэна и сказал:

"Глубоководный Демон Восточного моря жаждет превратиться в дракона, а этот монах явился с целью бросить ему вызов".

Что он хочет сделать? Вэй-ван решил начать восстание?

Или что-то еще?

Сердце Чан Гэна пропустило удар. Он давно знал, что этот монах погружен в мир смертных. Но он не ожидал, что он будет погружен так глубоко. Подозрения и предостережения были не напрасны и открыли мальчику глаза.

Тем не менее, не успев задать интересующие Чан Гэна вопросы, Ляо Жань жестом попросил юношу поспешить за ним, а затем выпрыгнул в окно. Чан Гэн всего секунду колебался, но затем схватил свой меч и последовал за ним.

***

Какой-то он слишком дерзкий для глухого.

***

Чан Гэн гнался за монахом, пока они оба не оказались за пределами города. С наступлением глубокой ночи, когда в округе умолкли все посторонние звуки и всюду воцарилась звенящая тишина, всё же изредка был слышен слабый отстук колесдеревянной тележки и голоса ночных сторожей. Чан Гэн остановился и позвал Ляо Жаня:

— Мастер, пожалуйста, остановитесь.

Ляо Жань тут же остановился.

Чан Гэн говорил медленно и в его голосе не проскальзывало ни единой гневной ноты. Его голос был мягким, а манера речи - вежливой, как будто в этот момент, точно, как в прошлом году, он сидел в комнате медитации и пил чай "кудин".

Вот только его рука опустилась на рукоять меча и юноша был готов в любой момент обнажить острый клинок, чтобы с молниеносной точностью и легкостью проткнуть монаха, нанизав его на меч, точно кусок мяса на вертел.

—Все эти дни у меня была возможность вдоволь насладиться разговорами с вами, мастер, и я многое извлек из этих бесед. Но мне так же известно, что мастер - не из тех людей, что способны неподвижно стоять в буддийском храме, говоря об учениях Будды, что он куда охотнее будет беседовать не о Дао, а о простых людях.

Что касается моего происхождения, возможно, мастер также слышал и об этом. Влияние прославленного главнокомандующего, нынешнего Аньдинхоу, распространено за тысячи ли. И совершенно не важно, где он находится и какой очередной приказ ему отдали. Для меня он - тот единственный родной человек, без которого я не могу жить, с которым мы друг для друга - опора.

Я же - всего лишь мелюзга, без каких-либо особых навыков, а этого оружия, которое я могу держать в руках, достаточно, чтобы защитить только самого себя. Я не из тех, кто способен зацикливаться на каких-то более великих делах и грандиозных событиях.

В моем сердце осталась лишь память о крошечном, размером с ладошку, поместье Аньдинхоу, и о нескольких людях, живущих там. Поэтому я все еще надеюсь, что мастер сможет войти в положение и понять меня.

Ляо Жань промолчал.

Монах не знал, как Чан Гэн обычно разговаривал с Гу Юнем, но для посторонних людей речь юноши всегда ограничивалась "несколькими словами, наполненными глубоким смыслом". Ляо Жань подумал и о том, что сам испытал это на себе, но он все равно не ожидал, что в этом мире даже такие кровожадные и острые слова, как "Дружба есть дружба, но если ты осмелишься прикоснуться к Гу Юню, я проткну тебя этим мечом", можно сказать в столь совершенно спокойной манере.

Ляо Жань опустил взгляд к своим ногам и взглянул на обувь. Последние несколько дней он так много ходил и бегал, что она потеряла свой изначальный цвет. Он сделал шаг навстречу Чан Гэну и осторожно ответил: "Ваше Высочество благородных кровей, вы очень великодушны и щедры на гуманное отношение к людям. Ваше сердце подобно необъятным просторам неба и земли. Вам не стоит принижать свои достоинства".

На бледном лице Чан Гэна не проскользнуло и тени эмоций, он не двинулся с места, ответив:

— Мужчина, рожденный в этом мире, должен позаботиться о близких, дать им землю и кров. Но если тебе не нужен несчастный клочок земли, что тогда? Зачем смотреть так далеко?

Губы монаха тронула горькая улыбка. Он прекрасно знал, что Чан Гэна не так легко одурачить. У Ляо Жаня не было другого выбора, кроме как клятвенно заверить Чан Гэна в своей правде: "Маршал Гу - опора Империи. Достаточно вытянуть всего один волос, чтобы повлиять на все тело. Как этот монах может осмелиться переступить черту дозволенного"?

Рука Чан Гэна все еще была сжата на рукояти меча:

— Но мастер все еще намерен привести моего ифу в это место.

"Ваше Высочество", - со всей серьезностью заявил Ляо Жань: "Пожалуйста, пойдемте со мной".

Чан Гэн бросил на монаха тяжелый взгляд, убрал руку с рукояти висевшего на поясе меча и с улыбкой сказал:

— В таком случае, благодарю за любезность и простите, что затруднил вас. Мастер развеял мои сомнения.

Если ты не сможешь объяснить, что происходит, мне придется убить тебя.

И тут монах снял с себя верхние белоснежные одежды и вывернул их наизнанку. Внутри ткань оказалась чернее ночи, и когда монах обернулся в них, вся его фигура исчезла в кромешной темноте.

Совершенно невольно в сердце Чан Гэна возник вопрос - во время их путешествия из столицы в Цзяннань, он никогда не видел, как Ляо Жань переодевался. Его одежды внутри были действительно черного цвета, или это результат того, что он носил своё одеяние слишком долго?

Эта мысль слишком сильно вцепилась в голову юноши, у которого хватало заморочек на тему чистоплотности, и он понял, что он больше не сможет ходить рядом с этим монахом!

Облаченный в "ночные одеяния", Ляо Жань повел Чан Гэна по правому берегу реки Янцзы, затем через Цзяннань, со множеством извилистых речушек и маленьких мостов, и вскоре они прибыли на пристань Великого канала.

Путь между морскими путями Великой Лян и Великим каналом был открыт десять лет назад. Два морских прохода были параллельны друг другу. Это было очень удобно для прибывающих и отбывающих из города кораблей. Торговые суда принесли городку, раскинувшему вдоль побережья, процветание и богатство. Но, за последние несколько лет, из-за высоких налогов, ситуация изменилась не в лучшую сторону и побережье стало казаться несколько запущенным и пустынным.

Однако, худой верблюд больше лошади [1]. Несмотря на столь поздний час, на причале еще было много торговых судов и лодочников.

Ляо Жань махнул Чан Гэну рукой, остановив его. Он сказал: "Впереди дозорные Черного Железного Лагеря, мы не можем идти дальше".

Чан Гэн взглянул на монаха, затем вытащил Тяньли Янь [2] и взглянул в сторону оживленного ночного порта.

Внешне пристань была спокойна. Лодочники и рабочие чинно приходили и уходили. Несколько солдат, которых перевели из гарнизона Цзяннань, стояли на берегу и проверяли прибывшие товары. Но Чан Гэн точно не увидел солдат Черного Железного Лагеря, как и не увидел никаких особых изменений на воде.

Чан Гэн и в этот раз решил не доверять Ляо Жаню. Юноша не задал никаких вопросов и продолжил молча наблюдать за происходящим.

Лодочники продолжали погрузку товаров, упакованных в тонкие деревянные ящики. Перед тем, как отправить груз на судно, крышку каждого ящика нужно было открыть и поместить на ленту, приводимую в движение роторным зубчатым колесом, чтобы офицеры гарнизона проверили содержимое. Проверенные ящики отгружали в дальний конец судна, где товар принимали уже другие рабочие.

Несколько дней назад, Чан Гэн слышал, как местные жители говорили о ситуации на причале - раньше отношение к морским и речным торговым судам было не таким строгим. Введение подобных мер связано с внедрением в сельское хозяйство Цзяннань рабочих марионеток, на содержание которых императорский двор выделял большое количество Цзылюцзиня. Дабы предотвратить любые частные перепродажи топлива, был ужесточен процесс проверки отправляемого товара.

Когда вскрыли очередной ящик, даже на расстоянии сотни чжан Чан Гэн не смог стерпеть отвратительный смрад, поморщившись:

— Это что еще за вонь?

Ляо Жань написал на росшем возле них дереве: "Ароматный бальзам".

— Что?..

Ляо Жань продолжил писать: "Ваше Императорское Высочество жил в поместье Аньдинхоу, используемый там бальзам был отправлен из императорского двора, в отличие от дешевой имитации, которую отправляют мирным жителям".

"Этот бальзам - оставшиеся от производства ароматических продуктов специи и травы, спрессованные в масло или пасту - они имеют очень терпкий аромат. После покупки их необходимо запаковать в трёхслойную герметичную банку, чтобы предотвратить появление запаха. Но эту смесь можно использовать в течении нескольких месяцев, для этого достаточно добавить немного теплой воды".

"Ароматизированный бальзам, упакованный в баночку размером с большой палец, можно использовать в течении восьми или десяти лет. К тому же - он обойдется вам всего в один цянь [3]".

У такого бальзама был слишком тяжелый запах. Стоило этому аромату повисеть немного в воздухе, как его накопленная концентрация сразу давала о себе знать совершенно невыносимой вонью. От одного вдоха этой смеси, Чан Гэна начинала разрывать головная боль. Все его мысли улетучились, он даже не мог сейчас думать о недоразумениях, совершенных монахом. В поместье Аньдинхоу никогда не использовали такой бальзам, и постиранная одежда имела только запах гледичии [4].

Чан Гэн снова поднял Тяньли Янь и обратил внимание на фигуру человека, стоящего на борту одного из торговых судов. Его прическа, одежда и аксессуары отличались от облика жителей Центральной Равнины. Чан Гэн имел некоторые представления о жителях других стран, благодаря рассказам Ляо Жаня. Он спросил:

— Кажется, я только что увидел человека с островов Дунъин [5]. Похоже, если верить вашим рассказам, это торговое судно отправится именно в Дунъин... Зачем людям Дунъин такой ароматный бальзам? Чтобы отвезти его домой и приготовить самим?

Ляо Жань посмотрел на юношу исполненным благодарностью взглядом.

Деревянные ящики с бальзамом выкладывались в длинную линию, сверху напоминающую хвостатого дракона. В темноте ночи, пять кораблей готовились принять груз. Внешне эти корабли выглядели более эффектно, нежели безобидные торговые судна, на которых перевозили морепродукты и овощи.

Если всего одну баночку такого ароматного бальзама можно использовать в течении почти десяти лет, зачем кому-то нужно покупать столько этой смеси?

Не говоря уже о небольших размерах островов Дунъин. Даже всем жителям Великой Лян с их обширными землями не нужно было бы столько бальзама на таком количестве кораблей.

Глаза офицеров на причале слезились, мужчины крепко прижимали к носу платки, отчаянно призывая лодочников поспешить с погрузкой груза. В инспекции принимал участие еще и сторожевой пес, но он не выдержал столь сильного запаха и теперь неподвижно лежал на боку.

— Могу ли я спросить у мастера, - прошептал Чан Гэн. - Тот пес, который лежит возле сторожевой будки, зачем он им?

"Это - "инспекционная собака", - ответил монах. "Цзылюцзинь имеет слабый запах с легкой металлической горечью. Люди не могут его обнаружить, но у собак очень острый нюх. Цзылюцзинь очень важен. Когда Император У опустил свою тяжелую руку на черные рынки Цзылюцзиня, инспекционные собаки внесли в это дело очень большой вклад. Такими псами пользуются и по сей день".

От отвратительных запахов этих дешевых смесей у пса закатились глаза и сейчас он даже не чувствовал аромата мяса и костей, не говоря уже о Цзылюцзине.

— Мастер подозревает, - начал Чан Гэн, - что эти купцы из Дунъин преследуют коварные личные цели, поэтому мастер решил привести сюда моего ифу для расследования?

Не успел монах кивнуть, как Чан Гэн сразу же спросил:

— И я смею спросить у мастера, откуда ему знать, что Аньдинхоу придет лично? Такие вопросы должны решаться местным инспектором из резиденции Интянь и офицерами Цзяннань. Мой ифу пренебрёг своим долгом, чтобы добраться сюда. Откуда мастеру знать, что он вмешается?

Почему вы не обратились к губернатору или инспектору, почему пропускаете простейшее решение проблемы, решив пойти к тому, кто находится дальше от мастера, почему нужно проходить через столько проблем, чтобы привести сюда главнокомандующего северо-западной границы?

Когда Ляо Жань впервые столкнулся с этим грандиозным заговором на пристани, он пребывал в шоковом состоянии и с легкостью мог упустить многие важные детали. Но он не ожидал, что Чан Гэна совершенно не шокирует эта серьезная проблема. С той секунды, как они прибыли сюда, юноша лишь один раз нахмурился. Более того, Чан Гэн начал настаивать на том, чтобы разобраться в происходящем и добраться до сути дела.

Монах не мог не вспомнить слухи о том, что когда Гу Юнь привез этого ребенка из Яньхуэй, многие сочли, что восстание варваров было спровоцировано приемной матерью четвёртого принца, но Его Высочество поставил общественные интересы выше личных, подготовив Черный Железный Лагерь к уничтожению варваров.

Сколько тогда Чан Гэну было лет? Где-то двенадцать, может тринадцать...

И вдруг Ляо Жань захотел задать один вопрос: "Когда Яньхуэй был объят пламенем, вы убили человека?" Но в ту же секунду монах проглотил его обратно, чувствуя, что подобные вопросы задавать не следует.

Чан Гэн молча посмотрел на мастера, и под сенью лунного света Ляо Жань увидел скрытую в глазах принца тень.

Ляо Жань знал, что Чан Гэн с ранних лет обладал острым умом. Он думал о том, что это все потому, что мальчику слишком рано пришлось привыкать к радикальным и тяжелым изменениям, с которыми он постоянно сталкивался в течении всей жизни, в отличие от других жителей столицы. До этого момента Ляо Жань не понимал, но теперь он точно знал, взглянув в глаза юноши, что в душе четвертого принца есть темный угол, о котором никто не знал, которого никто никогда не видел.

Он подозревал, что даже Гу Юнь не знал об этом.

Ляо Жань в один миг стал серьезным. Выдержав минутную паузу, он начал медленно объяснять Чан Гэну: "Я знаю, что он придет. Я также знаю, когда он придет. Он обязательно вмешается. Это очень серьезная проблема и ее не сможет решить инспекция резиденции Интянь. Есть вещи, о которых Аньдинхоу уже осведомлён и знает гораздо больше, чем мы".

Чан Гэн сморгнул, отметив, что Ляо Жань сказал "мы".

В ту же секунду за их спинами взвыли порывы сильного ветра. Ляо Жань не среагировал также быстро, как Чан Гэн, мгновенно обнаживший изысканный, с витиеватым орнаментом, клинок. Это уже была полностью инстинктивная реакция, возникающая у Чан Гэна бесчисленное количество раз, когда он скрещивал меч с тренировочной железной марионеткой.

Светлая сталь острого клинка столкнулась со свистящим острием Гэфэдженя. Чан Гэн узнал в нарушителе тишины солдата Черных Орлов и в ту же секунду они оба отшатнулись друг от друга.

Солдат тут же опустился на колено:

— Приношу свои глубочайшие извинения за внезапное нападение - Аньдинхоу отдал приказ вашему подчиненному привести обратно Ваше Высочество и мастера.

Чан Гэн удивленно вскинул брови. Откуда Гу Юнь узнал, что он и Ляо Жань тайком выбрались именно сюда?

И что значит, что Гу Юнь "знает гораздо больше"? О чем это монах говорил несколько минут ранее?

Однако, Ляо Жань ничему не удивился. Он снял с головы свой смешной головной платок, сложил руки вместе и медленно вежливо поклонился, безмолвно выражая единственное - "благодарю за беспокойство".

Как только они вернулись, Чан Гэна немедленно отправили в его комнату. Он не знал, о чем именно говорил Гу Юнь и Ляо Жань, но ранним утром в дверь четвертого принца постучался солдат Черных Орлов.

— Мастер Ляо Жань, - сказал солдат, - вынужден продолжить свое путешествие. Маршал также обязан вернуться на северо-западную границу. Вашему подчиненному было приказано сопроводить Ваше Высочество обратно в поместье. Пожалуйста, укажите подходящее время для удобного отъезда.

Если бы он не видел того, что творилось на причале с кораблями Дунъин накануне, Чан Гэн бы поверил услышанным словам.

Но не успел он ответить, как кто-то начал легонько постукивать по деревянным стенам.

Солдат даже не заметил, как за его спиной внезапно оказался загадочный немой монах, а дверь в комнату Чан Гэна уже была открыта. Ляо Жань быстро жестовым языком обратился к Чан Гэну, попросив его немного подождать. После чего он протянул руку и распахнул дверь в комнату Гу Юня.

Чан Гэн и Черный Орел были потрясены - монах даже в дверь не постучался!

Если бы не тот факт, что все поголовно в поместье знали, что Гу Юнь ненавидит этих плешивых лысоголовых монахов, Чан Гэн был готов почти поверить в то, что между ними сложились весьма необычные отношения.

Возможно, монах боялся, что его выгонят силой, поэтому, открыв дверь, он не пересек порог и остался стоять снаружи, все-таки проявляя уважение к находящемуся внутри человеку.

Гу Юнь не обратил на это никакого внимания. Он лишь нетерпеливо спросил:

— И что же мастер задумал?

"Маршал, молодая птица не выросла в золотой клетке, не говоря уже о том, что на этот раз вам потребуется несколько сопровождающих, чтобы избежать внимания со стороны местных. Почему бы не взять с собой Его Высочество? Пару лет назад, почивший Император пожаловал Его Высочеству имя Янбэй и титул -ван. Через пару лет Его Высочество должен войти в императорский двор.

— Мастер умело расширяет свою зону влияния, - холодно ответил Гу Юнь.

И тут Ляо Жань сделал шаг вперед и пересек порог комнаты. Казалось, он продемонстрировал Гу Юню какой-то жест, но никто его не заметил.

В комнате повисла тишина, Гу Юнь ничего не сказал.

Чан Гэн услышал за своей спиной голос Цао Нянцзы:

— Что это значит? Куда маршал поведет нас?

Сердце Чан Гэна разлетелось на множество мелких кусочков. Чан Гэн прекрасно знал, что не было никаких шансов, что Гу Юнь согласится взять его с собой. Похоже, что пора принять решение и выбрать что-то между "тайно следовать за ним и жить самостоятельно" или "послушно вернуться в столицу и больше его не беспокоить". Чан Гэн никогда не надеялся на то, что Гу Юнь позволит ему последовать за ним.

Но тут, совершенно внезапно, внутри юноши вспыхнуло чувство надежды, а его ладони взмокли от волнения.

Даже когда он столкнулся нос к носу с варварами, он не нервничал так сильно.

И тут он услышал, как Гу Юнь со вздохом сказал:

— Хорошо. Ты можешь пойти со мной. Но не смей уходить от меня ни на шаг и пообещай делать все, что я буду тебе говорить.

Гэ Пансяо и Цао Нянцзы, несмотря на то, что они не знали куда и зачем им надо идти, не могли скрыть своего восторга, а Чан Гэн опустил голову и кашлянул, пытаясь подавить счастливую и совершенно невинную улыбку, тронувшую его губы. Но тут в его сердце всплыл ещё один вопрос - что же Ляо Жань сказал Гу Юню?

Неужели в этом мире есть кто-то, кто может в чем-то убедить его ифу?

Вскоре в пригород отправился потрепанный экипаж.

В качестве кучера сидел монах, внутри повозки были "благовоспитанный и утончённый ученый господин" с парой молодых слуг и маленькой девочкой-служанкой. От Гу Юня и Черных Орлов в Цзяннань не осталось и следа.

Чан Гэн не мог не взглянуть на Гу Юня. Маршал снял с себя всю броню и переоделся в халат с высоким воротником и воздушными широкополыми рукавами. Он также спрятал рану на шее. Волосы Гу Юнь решил оставить распущенными, в качестве насмешки над лысым монахом. Глаза Гу Юня закрывала черная тканевая лента.

Поскольку верхняя часть лица маршала была прикрыта, Чан Гэн невольно поймал себя на том, что все его внимание сосредоточилось на бледных губах его ифу. Юноша тут же заставил себя отвлечься и отвел взгляд в сторону.

— Аньдинхоу, господин, - не мог не спросить Гэ Пансяо, - почему вы должны так маскироваться?

Гу Юнь чуть повернул голову в противоположную от мальчика сторону, указал на ухо пальцем и серьезно сказал:

— Я глухой, не разговаривай со мной.

Гэ Пансяо несколько опешил.

Какой-то он слишком дерзкий для глухого.

Никто не знал, чья это была идея, но Гу Юнь облачился в личность эксперта по ароматам, чтобы найти виновника среди торговых судов, где до сих пор стояли ящики с ароматным бальзамом.

Люди, которые ведут дела, связанные с подобными "ароматными" бальзамами и не только, верят, что пять чувств мешают обонянию. С самого раннего детства маленьких детей ослепляли и лишали слуха, чтобы в дальнейшем обучить их этому мастерству, дабы они могли зарабатывать себе на жизнь. Люди, которые становились таким образом мастерами по ароматам, были одними из самых ценных кадров среди всех сведущих в этом бизнесе. Таких людей называли "ароматными мастерами".

Спрос на таких мастеров был слишком велик, и даже сотни тысяч золотых будет недостаточно, чтобы пригласить себе на работу такого мастера.

Гу Юнь завязал глаза и притворился глухим. Он также попросил других не разговаривать с ним, когда они покинут экипаж, чтобы лучше сыграть свою роль.

Когда они прибыли на причал, кое-кто уже ждал их. Чан Гэн чуть отодвинул край занавески экипажа и увидел низкорослого мужчину средних лет. Незнакомец приятно улыбался, глядя в сторону прибывших гостей.

— Господин Чжан немного опоздал. Что-то случилось в дороге?

Никто не знал, чью личность Гу Юнь сейчас примерил на себя. Чан Гэн же подозревал, что настоящего мастера давно похитили солдаты подразделения Черных Орлов. Выражение лица юноши не дрогнуло. Он лишь сложил руки вместе и в поклоне сказал:

— Мои извинения, глаза и уши нашего господина...

Мужчина средних лет ошеломленно уставился на прибывших. Гу Юнь потянулся и похлопал Чан Гэна по руке, а затем протянул ладонь, чтобы тот помог ему покинуть экипаж.

Чан Гэн быстро поймал его за руку, но в голове проскользнула непрошеная мысль: "Даже если он всего лишь притворяется, а на его глазах повязка, почему он двигается так уверенно"?

Гу Юнь протянул руку, блуждая в потемках, прежде чем нащупать руку Чан Гэна, но каждое его движение было точным и выверенным. Он как будто давно привык быть незрячим.

Однако, подобное сомнение вспыхнуло в голове юноши всего на мгновение. Когда Гу Юнь покинул экипаж, ему пришлось чуть наклониться и он чуть не упал в руки Чан Гэна. Когда маршал снял с себя всю броню, его точеная, худощавая фигура оказалась такой хрупкой. Чан Гэн совершенно бессовестно представил, как он мог бы в этот момент потянуть Гу Юня на себя, обхватить его руками, оторвав своего маленького ифу от земли крепкими объятиями.

От подобных мыслей во рту Чан Гэна пересохло, а острота пытливого ума, сохранившаяся с того момента, когда он допрашивал Ляо Жаня, бесследно улетучилась. Ему хватило сил лишь сдержать на своем лице непоколебимое спокойствие. С запутанными в голове мыслями, и в то же время в изумлении, он осторожно подвел Гу Юня к низкорослому мужчине.

Незнакомец с некоторым подозрением и осторожностью сказал:

— Прошу прощения, я не знал, что вы - "ароматный мастер". Мы всего лишь ведем скромный бизнес по продаже ароматных бальзамов, которые стоят всего несколько монет, как мы могли позволить себе пригласить кого-то вроде...

Он не успел договорить, как несколько человек, облаченных в одежду простых моряков, обернулись. Их глаза ярко сияли, на висках вздулись вены [6]. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, что они - не обычные моряки.

Чан Гэн слегка склонил голову, шагнул вперед и мягко спрятал за своей спиной руку Гу Юня, чтобы написать на ней несколько слов: "Господин, их интересует откуда мы прибыли?.."

Примечания:

瘦死的骆驼比马大 - shòusǐ de luòtuo bǐ mǎ dà - букв. худой верблюд больше лошади, обр. в знач. обедневший аристократ - все равно аристократ

2. 千里眼 - qiānlǐyǎn - глаз тысячи миль - подзорная труба

3. 钱 - qián

1) деньги; монета

2) цянь (весовая единица, 1/10 часть 两 ляна)

4. 皂角 - zàojiǎo

1) мыльное дерево, гледичия (лат. Gleditsia, род растений семейства бобовых)

2) мыльные стручки (стручки гледичии, сок которых употребляется вместо мыла)

5. 东瀛 - dōngyíng - Япония

6. Вздутые вены на висках признак того, что они хорошо обучены боевым искусствам и весьма агрессивно настроены.

***

Не трогай его!

***

Гу Юнь, сохраняя непоколебимое хладнокровие, совершенно спокойно извлек из внутреннего кармана конверт и протянул его Чан Гэну.

Вот только внутри конверта ничего не было.

От самого конверта исходил легкий древесно-кожаный аромат. Он был похож на смесь ароматов алойного дерева - аквилярия [2] с "холодными" нотками чего-то другого.

Накануне вечером отряд Черных Орлов изъял у захваченного "ароматного мастера" три конверта - одним из них был этот. Все конверты были пропитаны разными ароматами, вот только "ароматный мастер" был слишком упрям, и как бы сильно его не допрашивали, он ничего не рассказал о составе ароматов. В случае, если бы он так быстро раскололся, Гу Юнь едва ли бы поверил ему на слово.

Среди трех конвертов единственным, о котором Гу Юнь хоть что-то мог рассказать, оказался конверт с ароматом агары.

Согласно легенде, один прогнивший Император из прошлых династий глубоко верил в нечистые силы. Он отдал императорскому постелничию собрать для него аромат, который сделал бы его бессмертным. Этот аромат получил название "Юйхуан" - холодный, непонятный, но при этом весьма изящный. Почившему Императору Великой Лян однажды пришла в голову неправедная мысль, и он в тайне вдохнул всего каплю "Юйхуан". После этого, он приказал в течении года использовать только этот аромат. "Юйхуан" очень отличался от благовоний, которые обычно использовали во дворце.

Приближенный слуга бывшего Императора втайне поведал ему, что, несмотря на приятный запах, данный аромат был так же известен, как "павшая династия". Использовать его втайне и для личного пользования не было зазорным, но в случае, если придворные министры узнают об этом, они поднимут шум, и именно поэтому Император не должен никому рассказывать о "Юйхуан".

Даже спустя так много лет Гу Юнь все еще мог распознать аромат "павшей династии".

Чан Гэн слегка напрягся, как Гу Юнь сразу подметил это. Не дожидаясь, пока юноша напишет свой вопрос на ладони, маршал задумался о том, что будет, если он попросту выкинет этот конверт?

Гу Юнь тщательно обдумывал сложившуюся ситуацию: "Нужно выбрать один из трех. Риск слишком велик. Если не выйдет, вторгнется враг — найдутся генералы, чтобы отразить его, разбушуется паводок — дамба его остановит". [3]

К счастью, он был единственным, кто думал о "риске". Другие были вынуждены сохранять спокойствие, видя непоколебимую уверенность на лице Гу Юня.

Мужчина средних лет напряженно взглянул на конверт. Он взял его в руки, поднес к носу и поводил туда и обратно, вперёд и назад, принюхиваясь, пока выражение его лица неожиданно не изменилось.

Чан Гэн задумался: "Нам точно не нужно применить силу?"

Гу Юнь начал неторопливо похлопывать себя по напряженной тыльной стороне руки.

Мужчина средних лет посмотрел на Гу Юня. Его взгляд стал намного серьезнее, чем раньше. И тут он сказал:

— Мое имя Ди Сун. Я - глава торговых судов. Могу я спросить, откуда мастер прибыл и куда он направляется?

"Этот акцент..."

Чан Гэн вывел несколько символов на ладони Гу Юня.

Гу Юнь впервые открыл рот и сказал:

— Прибыл с земель, направляюсь в Хаоли.

Мужчина по имени Ди Сун был ошеломлен. Он несколько растерялся, а голос его ослаб:

— Я... Я побеспокоил мастера. Прошу, сюда.

Гу Юнь остался на своем месте; сейчас он был очень внимателен и старательно изображал из себя глухого. Пока Чан Гэн слегка не потянул его за руку. Он будет покорно следовать за своим проводником с непроницаемым выражением лица, безупречно вливаясь в роль, подобно истинному "ароматному мастеру", полностью потерявшему все пять чувств.

Воспользовавшись широкими рукавами Гу Юня, Чан Гэн незаметно написал на его ладони: "Откуда ифу знаком этот акцент?"

На самом деле, маршал узнал о нем из подслушанных Черными Орлами разговоров, когда им был отдан приказ наблюдать за торговыми судами. Они докладывали маршалу о каждой детали, независимо от ее важности и веса. По правде говоря, Гу Юнь не знал истинных значений этих слов, но он мог воспользоваться ими с единственной целью - обмануть торговцев.

Подобно волку с большим хвостом [4] Гу Юнь бахвально ответил Чан Гэну: "Я всезнающий".

Юноша решил ничего не отвечать на эту провокацию.

Они беспрепятственно поднялись на торговое судно Дунъин под внимательными и любопытными взорами нескольких иностранцев, наблюдающими за легендарным "ароматным мастером".

Великая Лян в свое время несколько повлияла на жителей Дунъин, познакомив их с буддизмом, и эта вера завоевала среди островитян должную популярность. Многие из торговцев обратили особое внимание на то, что позади "ароматного мастера", молчаливо приветствуя каждого, покорно ступал буддийский монах.

Чан Гэн незаметно наблюдал за жителями Дунъин - их оказалось гораздо больше, чем он мог себе представить. Было ясно, что сопровождавшие их судна лишь назывались торговыми кораблями. Борта корабля очень напоминали вытянутый длинный меч. У многих иностранцев поверх одежды были зафиксированы на застежках железные браслеты с тонкими лезвиями-дротиками, выполненными в очень причудливой форме. Если подойти к иностранцам поближе, можно было ощутить слабый запах крови.

Внезапно, позади них, стены судна сотряс душераздирающий крик. За спиной Гу Юня приземлился человек в маске жителя Дунъин и, не сказав ни слова, он замахнулся сжатым в руке, изогнутым клинком, желая нанести удар по спине маршала.

Реакция Чан Гэна была молниеносной - обнажив клинок, он парировал удар противника.

Чужеземец издал пронзительный крик, и тут его худое и маленькое тело пугающе изогнулось - он был похож на бесхребетную змею, а странный кинжал в его руке будто стал языком этой дикой гадюки - и противник нанес по Чан Гэну семь ударов подряд; в туже секунду на его плече вдруг что-то щелкнуло, и оттуда, прямо в Гу Юня, вылетел дротик.

Никто не знал, что задумал Гу Юнь, как никто и не догадывался о том, что, играя эту роль, он должен был влиться в нее и притворяться до самого конца - ведь прямо сейчас он продолжил стоять на месте с совершенно безэмоциональным лицом, будто он действительно до кончиков волос был лишен всех чувств!

В этот отчаянный момент Чан Гэн до конца обнажил клинок, разделяя острое лезвие с ножнами, которые он яростно бросил в сторону Гу Юня, сбивая летящий дротик.

Это был не первый раз, когда Чан Гэн с кем-то вступал в поединок. Это был и не первый раз, когда он оказался в смертельно опасной ситуации. Но впервые кто-то чуть не ранил его ифу прямо у него на глазах.

Внезапно, перед глазами юноши все словно покрылось алой пеленой.

И Кость Нечистоты дала о себе знать.

Чан Гэн закричал и резко опустил руки вниз. Он воспользовался той же техникой, какую он применял в тренировках с марионеткой. Кинжал в руках противника сильно задрожал, а его запястье пугающе изогнулось от давления невероятной силы. Не дожидаясь, пока чужеземец не воспользуется другим оружием, Чан Гэн ударил иностранца ногой в живот.

Легенда гласит, что для того, чтобы наемные убийцы могли с легкостью взбираться по стенам и бегать по крышам, их тела должны быть меньше, чем у обычных людей. Эти змееподобные мужчины должны быть лучшими из лучших. Несмотря на то, что они были невероятно гибкими, они были не такими уж и крепкими, чтобы выдержать удар такой силы. Один удар ногой чуть не пробил ему желудок, от боли он даже не смог удержать оружие и был вынужден отступить.

Вот только Чан Гэн не собирался так просто его отпускать. Подкинув носком сапога изогнутый кинжал противника, Чан Гэн вытянул его прямо перед носом убийцы, всем своим видом показывая, что вот-вот разрубит его на две части.

Все происходило слишком быстро, окружавшие их враги и друзья - никто не успел среагировать. Не успел Чан Гэн упасть на противника камнем [5] и нанести решающий, смертоносный удар, как трое одновременно выкрикнули: "Остановись!"

С четырех сторон одновременно вытянулось четыре дунъинских клинка, остановив Чан Гэна.

Ошеломленный монах нервно вытер выступившие капли пота. Похоже, что слова Чан Гэна нынешней ночью о том, что он его убьет, были правдой.

Чан Гэн прошипел: "В сторону!"

Ди Сун поспешил все скорее объяснить:

— Это просто недоразумение! Недоразумение! Господин Уекава впервые прибыл в Великую Лян, он плохо понимает местные правила и обычаи! Когда он увидел, что у младшего брата с собой меч, он просто хотел немного поиграть! Пожалуйста, сжальтесь, будьте добры и простите его! Он пошутил!

Пронизанный алой пеленой взгляд Чан Гэна был направлен на съежившегося от страха человека, который начал отступать в сторону.

— Пошутил?.. - растягивая каждый слог, сквозь зубы поинтересовался юноша.

Ди Сун попытался улыбнуться, обернувшись к Гу Юню, продолжавшему стоять на месте, как ни в чем не бывало.

— Господин Чжан...

Увидев непроницаемое лицо «ароматного мастера», мужчина средних лет вспомнил, что ароматные мастера высшего класса не видят и не слышат. Он сделал шаг вперед и протянул Гу Юню руку.

Он еще не успел прикоснуться к мужчине, как ощутил за спиной сильный порыв ветра. К счастью, реакция у него оказалась быстрой, а иначе не было никаких гарантий на то, что он сможет еще хоть что-то сделать этой рукой.

— Не трогай его! - прорычал Чан Гэн.

Среди них всех, один - ничего не слышащий, второй - ничего не произносящий, пара детишек и единственный человек - их представитель, и тот - с клинком в одной, и мечом в другой руке.

В эту секунду на судне повисла пугающая тишина.

Гу Юнь, наконец, открыл рот и сказал:

— Почему мы все еще стоим? Не пропустите время отправления.

Он будто не почувствовал вспыхнувшего минуту назад конфликта.

Ди Сун попытался хоть немного разбавить атмосферу.

— Совершенно верно. Мы все - члены одной семьи...

Не дожидаясь, пока он закончит, Гу Юнь поднял руку. Чан Гэн остановился и кончиком меча поддел брошенные на землю ножны, а затем спрятал в них клинок. После он взял Гу Юня за руку и отвел его внутрь.

Ляо Жань должен был позаботиться об остальном. Он миролюбиво улыбнулся толпе напуганных иностранцев. Никто даже не заметил, как он достал деревянные буддийские четки. Каждая бусина была покрыта слоем темно-красного лака, повторяющего цвет сандалового дерева. Он так часто перебирал их, что краска на бусинах поблекла, отчего ее оттенок теперь стал напоминать цвет розового дерева.

Очаровательный монах с красивым белым лицом, одетый в изношенные одежды, расплывшись в улыбке, беззвучно прочел Священные Тексты, молясь за присутствующих, попутно убеждая Гэ Пансяо и Цао Нянцзы уходить отсюда.

На этот раз, жители островов Дунъин прикрывали собственные спины, относясь к присутствующим, как к врагам. И больше к ним никто не подходил, чтобы поприветствовать.

Чан Гэн привел Гу Юня в каюту, которую специально подготовили для "ароматного мастера". Нервы юноши все еще были напряжены до предела. Когда они оказались в каюте, он внимательно осмотрелся, выглянул наружу, а затем закрыл за ними дверь.

— Иф...

Гу Юнь обернулся и приложил палец к губам.

Пока Гу Юню не закричишь прямо в уши, он и слова не услышит.

Маршал почувствовал движение воздуха рядом с собой, когда Чан Гэн закрыл дверь и быстро развернулся. Гу Юнь предположил, что мальчик, возможно, захочет с ним поговорить, поэтому он взял на себя инициативу остановить Чан Гэна до того, как юноша откроет рот.

Лекарство, которое принимал Гу Юнь, прописал ему высококвалифицированный врач из числа простых людей, которого тогда пригласил старый Аньдинхоу. До этого Гу Юню приходилось терпеть некоторые неудобства, связанные с нефункциональными глазами и ушами.

Прежний Аньдинхоу полжизни был очень самодисциплинированным. Он был крайне требовательным к себе, но куда большие требования он предъявлял к собственному сыну.

Старый Аньдинхоу не признавал самого понятия "сильной любви". Неважно, был зрячим Гу Юнь или нет, мог ли испытывать какие-либо чувства - мастерство необходимо было оттачивать. Да и железные марионетки не будут мириться или как-то подстраиваться под неудобства Гу Юня.

Прежние марионетки были далеко не такими, как те, с которыми тренировался Чан Гэн. Конечно же, любая тренировка с такой марионеткой была очень страшной, но после специальной настройки - она останавливалась в нужный момент и не причиняла людям вред.

Но вот когда железные марионетки приводились в движение, они превращались в бесчеловечных, вылитых из металла, истинных монстров.

Чтобы победить их, молодому Гу Юню оставалось только полагаться на свое слабое зрение и слух, оперируя потоками воздуха. Но как бы маленький Гу усердно не тренировался, он никогда не поспевал за требованиями старого Аньдинхоу. Едва мальчик адаптировался к необходимому уровню скорости и силы, как требования немедленно повышались на еще более высокий уровень.

Старый Аньдинхоу как-то сказал: "Либо ты сам поднимешься, либо поползешь искать себе поперечную балку, чтобы повеситься. В семье Гу скорее отдадут предпочтение не продолжать род, чем воспитать никчемную дрянь".

Эти слова были похожи на холодный стальной гвоздь, который отец вбил в кости Гу Юня в очень раннем возрасте. Похоже, маршал не сможет вытащить этот гвоздь и до конца своих дней. Когда Гу Юнь вошел во дворец после смерти старого Аньдинхоу, он не смел ни на секунду расслабиться.

Подобные чувства, которые в нем взращивали и оттачивали на протяжении многих лет, теперь помогали ему скрыть свои эмоции. Еще это было причиной, почему он не носил толстую одежду, если ему не было холодно до такой степени, что его смертная плоть не могла выдержать настолько низких температур.

Потому что толстый лисий мех и хлопковые накидки прямо влияют на его реакцию и чувственное восприятие.

Пару секунд он искал рядом с собой Чан Гэна, а когда поймал его ладонь, вывел на ней несколько слов: "Тот, кто только что с тобой сражался, был ниндзя Дунъина. Эти люди - мастера в воровстве. Будь осторожен, даже у стен есть уши".

Чан Гэн опустил голову. Он ничем не мог помочь Гу Юню, но все равно схватил его тонкую руку. Выпустив застрявший в груди глубокий вздох, он обреченно покачал головой - Гу Юнь навсегда останется непоколебимо спокойным, а он всегда будет бояться за него до смерти.

Гу Юнь нахмурился. Он не мог понять, отчего Чан Гэн так глубоко вздыхает. Повернув голову в сторону юноши, чтобы "посмотреть" на него, маршал удивленно вскинул брови.

Когда Гу Юнь поднял лицо, Чан Гэн нагло уставился на повязку на глазах маршала.

Гу Юнь мягко повел руку вдоль руки Чан Гэна, а затем поднял ладонь к голове юноши, чтобы мягко погладить его по волосам.

Чан Гэн закрыл глаза, едва сдерживая свой порыв потереться головой о руку своего ифу.

Он отнял руку Гу Юня от своей головы и написал: "Я впервые столкнулся с такой ситуацией, когда рядом был мой ифу. Я немного испугался..."

Самым страшным моментом была та короткая секунда, когда дротик убийцы полетел в сторону Гу Юня.

А Гу Юнь как будто что-то вдруг вспомнил, отчего на его губах заиграла легкая улыбка.

"Почему ты смеешься?" - спросил Чан Гэн.

"Я слишком сильно тебя баловал", - написал Гу Юнь. "Если бы я осмелился сказать слово "испугался" перед моим отцом, меня бы точно избили палкой".

Чан Гэн задумался и в его голове проскользнул вопрос: "Тогда почему ты никогда не бьешь меня палкой"?

Гу Юнь не только никогда не бил его, он еще крайне редко сильно злился на него, а его гнев никогда не длился дольше трех предложений.

Когда Чан Гэн впервые столкнулся с тренировочной марионеткой, мальчик был поглощен страхом и никак не мог с ним совладать. Наблюдая за ним, Гу Юнь никогда не проявлял разочарования или нетерпения. Спустя целый год расставания Чан Гэн почувствовал, что Гу Юнь не такой уж и строгий, как какой-нибудь старый учитель, который в силу возраста будет научать подрастающее поколение. Гу Юнь, скорее - взрослый, что с улыбкой будет наблюдать за неуклюжими стараниями ребенка.

"С людьми Дунъинь трудно иметь дело", - написал Гу Юнь. "В их рукавах спрятано много трюков, но не всех их можно назвать настоящими, первоклассными бойцами. Тот дротик в его руках лишь внешне выглядел устрашающе, на самом деле он был изогнут. Он всего лишь хотел проверить, действительно ли я слеп. Меня не волнуют люди Дунъина на этом корабле - меня волнует то, куда их судно направляется".

Торговые суда покинули материк, сплавляясь между морем и каналом, направляясь на восток, доставляя товар на острова Дунъин.

Во время путешествия, им нужно будет пройти через несколько пунктов досмотра. На кораблях, которые перевозят ароматный бальзам, обязательно должен быть "ароматный мастер", который будет помогать выгрузке бальзама на каждой из точек досмотра. Поэтому, какой бы ни была истинная цель этих торговых судов, всегда должен быть "ароматный мастер", который сможет закрывать людям глаза и уши [6].

Через десять дней путешествия, Гэ Пансяо прокрался в комнату Гу Юня.

— Мар... Мастер Чжан, братик Чан Гэн... - но тут он увидел повязку на глазах Гу Юня и пробормотал: - Забыл, что он глухой...

Поздоровавшись, он начал вытаскивать какие-то предметы. Сначала он извлек два компаса, затем коробку, из которой непрерывной тонкой нитью вылетал белый пар. Этот пухлый маленький мальчик действительно был удивительным. Казалось, что он может втянуть живот и спрятать под одежду много вещей. Вот только когда он снова расслаблял живот он... Не очень то становился "меньше".

— Что это? Там внутри что-то горит? - спросил Чан Гэн.

— Хе-хе, да, Цзылюцзинь, - с улыбкой ответил Гэ Пансяо.

— И тебе не жарко? - поинтересовался Чан Гэн.

Гэ Пансяо распахнул одежду и тут Чан Гэн увидел на его груди темный лист. Подобные листы использовались внутри тяжелой брони в том месте, где хранилась взрывчатка, выполняя функцию теплоизоляции. Мальчик порезал ее по форме традиционного китайского нижнего белья для девочек:

— Железное белье! - бесстыдно заверил Гэ Пансяо.

Гу Юнь снял с глаз повязку, опустил на переносицу стекло Люли и внимательно посмотрел на шедевр Гэ Пансяо. Он просто не мог не оценить эту работу, восхищенно смотря на мальчика. Он понимал, что, пусть эти дети ничего не знали, кроме детских игр и забав, даже в таком юном возрасте они настояли на поездке с Чан Гэном в столицу. Пусть у них не было больших амбиций, но у них, безусловно, были свои личные таланты.

Гэ Пансяо воспользовался языком жестов и спросил: "Кто сказал, что только женщины могут носить нижнее белье?"

Гу Юнь поднял большой палец вверх - ты совершенно точно прав.

Чан Гэну на это нечего было сказать.

Лежащие на столе компасы крутились, как сумасшедшие. Гэ Пансяо попросил взглянуть на них, затем постучал по столу и показал три пальца - они сломались три дня назад.

Гу Юнь часто покидал родные края, поэтому он сразу понял, что они отправляются куда-то не по назначенному курсу.

На время путешествий люди обычно берут с собой два компаса. Если один из них выйдет из строя, всегда можно воспользоваться вторым компасом, чтобы определить - сломался ли первый или проблема в месте их нахождения. В пустыне или на море всегда были места, где компас мог начать вести себя непредсказуемо, поэтому торговый транспорт или рыболовецкие суда старательно избегали подобных мест.

Вот только сейчас судно островитян не только не уклонилось от этого маршрута, но еще и намеренно отправилась через него. Несомненно, маршрут отклонился от изначального установленного пункта назначения.

"Прибыл с земель, направляюсь в Хаоли, что это за "Хаоли""?

— К счастью, я прихватил еще и это, - сказал Гэ Пансяо, открывая коробочку, из которой вились нити белого пара. Внутри оказался миниатюрный, очень деликатный механизм, в середине которого было крохотное колесо, связанное с валом. Навнешней части механизма было несколько сверкающих золотых колец. В углу стояла подпись - "Лин", что свидетельствовало о том, что механизм принадлежит Институту Лин Шу.

— Этот прототип изготовили инженеры из Института Лин Шу. Если повернуть вот так, то вот эта ось будет всегда направлена в одну сторону, - отметил Гэ Пансяо. - Он более точен, в отличие от компаса, но он работает на Цзылюцзине. Я слышал, что заказчики отказались от его разработки еще до того, как появился первый законченный прототип. Мы вместе с мастером Ляо Жань сделали его. Прежде чем мы покинули поместье, я прихватил немного Цзылюцзиня из тренировочной марионетки, с которой тренировался старший брат.

Гу Юнь осторожно поднял маленький предмет. Он видел, как хорошо и старательно он был собран, поэтому очень боялся сломать его, если сожмет пальцы чуть сильнее.

— Если Шэнь И когда-нибудь увидит эту штуку, он позовет тебя замуж.

Гэ Пансяо откуда-то извлек сложенную, измятую карту из бараньей шкуры - откуда он ее достал, никто не понял - и его толстый палец долго скользил вдоль нее, пока в какой-то момент не остановился на одной точке.

— Если верить нашему текущему маршруту, мастер Ляо Жань и я предположили, что совсем скоро мы прибудем... Сюда!

Примечания:

1) 蒿里 - hāolǐ - полынная деревня (обр. в знач.: кладбище, тот свет)

Немного больше информации тут: https://vk.com/wall-179179157_8316

2) 沉香 - chénxiāng - бот. аквилярий, алойное (орлиное) дерево (Aquiiaria agallocha Roxb.)
Аквилярий, Ligum Aquilariae Resinatum - смолистая часть дерева применяется как лекарство для улучшения циркуляции Ци и утоления боли, согревания среднего Цзяо и опускания Ци.

3) 兵来将挡，水来土掩 - bīng lái jiàng dǎng, shuǐ lái tǔ yǎn - вторгнется враг — найдутся генералы, чтобы отразить его, разбушуется паводок — дамба его остановит; обр. принимать меры в зависимости от конкретной ситуации; быть готовым к любому развитию событий, быть готовым ко всему; из любой ситуации всегда есть выход; на любой случай найдется средство; из трудного положения выход найдётся; всё обойдётся; бог не выдаст, свинья не съест

4) 大尾巴狼 - dà wěiba láng, dà yǐba láng - букв. волк с большим хвостом; обр. кто думает о себе невесть что, кто считает себя пупом земли, воображала, показной, показушный

5) 兔起鹘落 - tùqǐhúluò - как заяц поднимется, так ястреб упадёт [на него камнем] (обр. в знач.: а) быстро, моментально, молниеносно; б) уверенно; метко)

6) 掩人耳目 - yǎnrén ěrmù - закрывать людям глаза и уши (обр. в знач.: вводить в заблуждение, втирать очки)

***

В семье с фамилией Гу не знают путей отступления. Если в будущем настанет такой день, подчиненный Гу должен пожертвовать собой и стать топливом для будущего своей страны и во имя предков.

***

Это была карта небольшого острова, расположенного в водах Дунхай [2]. Изображение было очень размытым, как будто на лист упала тяжелая чернильная капля.

Гу Юнь хранил в душе карту всей Великой Лян, но он не помнил этих мест. На торговом судне не было хорошей паровой лампы, а свет от масляной был очень тусклым. Даже если Гу Юнь надел бы монокль Люли, он с трудом смог бы разглядеть изображение перед собой. Помяв переносицу, он попытался настроить масляную лампу, чтобы она дала хоть чуть-чуть больше света.

— Эту карту мне дал мастер Ляо Жань, - сказал Гэ Пансяо. - Я не видел этого места на картах военного министерства. Такие маленькие острова обычно непригодны для жизни. Вокруг них - лишь гребни подводных скал и бурных ручьев. А еще, там водится много призраков и люди рассказывают про эти места страшные легенды. Говорят, что даже местные жители не догадывались о существовании этого острова.

К тому же, этот остров далеко от суши. До него можно добраться если не по воде, то только на воздушном судне.

Вот только "Гигантские змеи" были слишком медлительны, а их траектория сильно зависела от работы компаса. Если возле острова полюсы на устройстве резко изменятся или начнут беспорядочно дергаться, корабли попросту не смогут даже подлететь к острову. Более того, остров находится на территории Дунъин. Если "Гигантский змей" или "Дракон" Великой Лян начнут без причины обходить этот остров, это будет выглядеть, как провокация со стороны Великой Лян.

Что касается "Орлов", их техническое обслуживание тоже было весьма сложным и затратным. Очень нелегко поддерживать полет "Орла" в течении длительного времени. Касательно территорий Восточного моря, на его островах не было размещено никаких типов военной силы, особенно такой мощности, и Восточное море считается нейтральной, мирной территорией.

Чан Гэн не мог не спросить:

— Если этой территории нет даже на картах военного министерства, откуда же мастер Ляо Жань достал эту?

Гэ Пансяо ответил серьезным тоном:

— Он сказал, что несправедливый Император из прошлых династий очень любил дунхайский жемчуг. Рыбаки очень страдали от тяжелой ежегодной дани и у них не оставалось выбора, как создать команду смельчаков, которые, рискуя жизнью, ныряли глубоко под воду, чтобы достать этот жемчуг. Во время одного из заплывов они случайно наткнулись на этот остров и нарисовали карту.

Чан Гэн ничего не ответил.

Монах придумал историю, которая с легкостью может одурачить любого глупого ребенка.

— Аньдинхоу, господин, - Гэ Пансяо обратился к Гу Юню. - Что нам теперь делать?

Гу Юнь не успел ответить мальчику, как весь корабль внезапно сильно накренился. Маршал едва успел схватить масляную лампу, которая чуть было не упала со стола. Он посмотрел на Гэ Пансяо и жестом дал знак, чтобы мальчишка немедленно убрал все со стола.

Гэ Пансяо тут же глубоко вдохнул, втянул живот и быстро спрятал все вещи под одежду.

Чан Гэн схватил со стола меч:

— Пойду посмотрю.

— Подожди! - крикнул Гэ Пансяо. - Я тоже хочу пойти!

Когда эти двое покинули каюту, Гу Юнь снял монокль Люли и потер уставшие глаза.

Расположение архипелага было очень спорным. Он пересекал острова Дунъин, сходился у берегов Великой Лян в направлении Цзинань. Этот остров мог быть прекрасным стратегическим пунктом, но в правительственном цензорате никак не могли решить, как поделить эти территории, оттого остров остался нейтральной территорией.

Даже если военно-морские силы Великой Лян были значительно слабее вражеских, варвары с востока не смогли бы противостоять им. К тому же, до сих пор в водах Дунхай не нашли золотые прииски Цзылюциня.

Экспортная политика Цзылюцзиня Великой Лян была чрезвычайно строга. Империя напоминала железного петуха, не позволявшего ощипать себя ни на единое перышко. Если дунъинцам потребуются гораздо большие объемы Цзылюцзиня, им придется либо выкупать его у западных торговцев по высокой цене, либо пытаться заполучить пурпурное топливо на черных рынках Великой Лян.

Если бы они решили заключить торговые отношения с западниками, они бы точно не пересекали границу Великой Лян.

А что касается черных рынков...

В случае вступления контрабандистов в сговор с чиновниками, продлится это недолго.

Три поколения правителей Великой Лян питали отвращение к черным рынкам Цзылюцзиня. Они напоминали сороконожку с сотней ног. Она вроде мертва, но не побеждена [3]. Стоило только ситуации в подобных торговых отношениях разрешиться, как торговля возобновлялась с новой силой.

Даже если кто-то бы начал думать пальцем ноги, они бы думали только о том, что торговцы на черных рынках - не какие-то закоренелые преступники, а самые обычные люди, но за спиной каждого из торговцев стоял кто-то, в чьих руках были сила, власть и влияние.

Не говоря уже о других. Руки Гу Юня тоже не были чисты. Иначе он бы не смог справиться со своими обязанностями, используя только Цзылюцзинь, ежегодно предоставлявшийся ему императорским двором. Чего уж говорить об обслуживании Черной Брони, Черных Орлах, или Черной Кавалерии. Воробьи, черный пес и тигрята не смогли бы пережить ночь без пищи.

В столь крупном потоке контрабанды Цзылюцзиня, стоявшие за спиной маршала люди явно не были простыми торговцами.

В этот момент деревянная дверь каюты распахнулась. В помещение быстро вошел Ляо Жань, сложил руки в приветственном жесте так, как будто они уже давно были знакомы, а затем закрыл за собой дверь.

Гу Юню пришлось вернуть на переносицу стекло Люли, чтобы поприветствовать гостя.

Маршал искренне не понимал, откуда у Ляо Жаня так много уверенности в том, что его не изобьют до бесформенной массы?

Монах пользовался тем, что у него такое красивое и приятное лицо?

Окунувшись с головой в омут холодного взора Аньдинхоу, Ляо Жань предпочел никак на это не реагировать, а просто начал искать стул, чтобы присесть.

"Сегодня вечером корабль прибудет в Хаоли. После, монах будет следовать каждому приказу маршала".

— Прошу прощения за откровенность - но что именно монах может делать? - поинтересовался Гу Юнь. - У меня нет нужды в дополнительных источниках света.

Ляо Жань деликатно промолчал.

Гу Юнь постарался сесть более прямо. Пусть его глаза не могли хорошо видеть, в его взгляде все равно проскальзывали острия холодных ножей:

— Я действительно не ожидал такого развития событий. Руки "Линь Юань" дотянулись и до храма Ху Го. Мастер, нам вдвоем пора бы поговорить открыто [4] - вы сами влезли в это дело. В конце концов, каков же ваш мотив?

Мягкая улыбка буддийского монаха начала постепенно гаснуть на его красивом лице, сменившись печалью и обидой за простых смертных: " "Линь Юань" не намерен причинять вред".

— В таком случае, как мастер считает – почему он до сих пор жив? - улыбнулся Гу Юнь.

Согласно легендам, в одну из предыдущих династий непосильные налоги давили на простых жителей, Император не справлялся с возложенной на него ответственностью вести народ, власть в его руках ослабевала. И в эти тяжелые времена таланты со всех уголков мира отправлялись в "Линь Юань".

Одна из причин, по которой Император Тай-цзу [5] так отличился среди его преемников и предшественников в том, что его избрал один загадочный "Линь Юань".

Павильон Линь Юань собирает в своих стенах талантливых людей, от чиновников и дворян, до мелких купцов и слуг, акцентируя внимание на бесчисленное количество исключительных людей по всей стране.

Когда Великая Лян только начинала свое существование, Император Тай-цзу хотел пожаловать "Линь Юань" титул за большие заслуги. Вот только глава "Линь Юань" наотрез отверг желание Императора. С тех пор "Линь Юань" с его невероятными, масштабными идеями и наработками, заставили замолчать и "Линь Юань" был вынужден спрятаться в тени. И это продолжается и по сей день.

— "Линь Юань" ушел глубоко под воду в эру благоденствующего и процветающего мира, но внезапно вынырнул в тяжелые, опасные времена. Люди называют Черный Железный Лагерь чернокрылыми воронами, но, по моему мнению, самый настоящий черный ворон тут вы, мастер.

Внезапно Ляо Жань опустил глаза и весь его образ был похож на прекрасного, сострадательного Будду. Монах сказал: "Аньдинхоу прекрасно знает о моем происхождении, но маршал не помешал монаху приблизиться к Его Императорскому Высочеству".

Гу Юнь молча посмотрел на него.

"Монах смеет предположить, что переживания в сердце маршала схожи с переживаниями монаха".

Судно немного успокоилось и двинулось по воде более плавно. На столе мерно горела масляная лампа. Гу Юнь немного унял свое неприятие. По его плечам и спине рассыпались длинные, распущенные волосы. Между его бровями потерялась небольшая морщинка. Вот только складывалось впечатление, что кто-то прошелся по его лицу ногами. Постепенно в голову Гу Юня начали приходить все новые и новые мысли.

Эти двое больше не обменивались никакими звуками, а общались лишь быстрыми жестами, но даже сейчас казалось, что они не могут о чем-то договориться и попросту найти общий язык.

"Цзылюцзинь горит слишком сильно", начал Ляо Жань. "Это пламя непобедимо, никто не способен остановить его. Маршал когда-нибудь думал о том, как бежать с поля боя?"

Ответа монах ждать не стал и продолжил: "Все говорят, что Аньдинхоу - человек военного дела, что он только и умеет, что сражаться, что он - лишь оружие в руках Императора. Но монах так не считает. Иначе... Почему маршал до сих пор не женат? Неужели это только из-за проклятия моего брата?"

Гу Юнь улыбнулся, снял с переносицы монокль, закрыл глаза повязкой, намекая на то, что он больше не хочет общаться с Ляо Жанем. Немногим позже маршал сказал:

— В семье с фамилией Гу не знают путей отступления. Если в будущем настанет такой день, подчиненный Гу должен пожертвовать собой и стать топливом для будущего своей страны и во имя предков. Ах, да, в следующий раз, когда встретите врача, который исцелил мои глаза, передавайте ему привет от моего имени.

С того дня, когда из земли выкопали первую чашу Цзылюциня, все сразу поняли, что этот мир никогда больше не сможет жить в мире.

Усердные фермеры проиграют железным куклам, неустанно бегающим по полям. А лучшие бойцы не смогут устоять перед силой тяжелой брони, способной одним махом уничтожить целую армию. Мирные жители попадут в беспрецедентный мир хаоса и беспорядков. И лишь для того, чтобы хоть как-то удержаться на плаву, они окажутся либо чрезвычайно богатыми, либо крайне бедными.

И проигравшие на этом поле боя уже не смогут ничего изменить. Всегда, когда дело касалось подобных вопросов, итог был одинаков, как для великих наций, так и для мирного простого народа.

И когда все поймут, что произошло, хаос будет неизбежен. Останется только один вопрос - когда это случится. Это поток времен, непобедимых героев или знатных правителей. Никто не способен его остановить.

Закончив говорить, Гу Юнь вернулся в свое обычное, спокойное состояние. Он больше не обращал внимание на монаха. Покинув каюту со сложенными за спиной руками, Гу Юнь решил взглянуть на то, что же все-таки произошло, отчего монах так быстро прибежал в каюту и поклялся в верности.

Выйдя на палубу, Гу Юнь почувствовал странный запах, распространяющийся по всей длине морской линии. Как будто что-то горело. Гу Юнь стоял у самого выхода из каюты и прекрасно мог отличить запах ветра от этого. Только после он понял, что это был за запах. Это был горящий Цзылюцзинь с какими-то примесями.

"Торговое судно" медленно ступало по мелководью рядом с небольшим островом. По обе стороны от корабля стояли два ряда "Гигантских Драконов". Яркие, как снег, боевые, полностью укомплектованные боеприпасами, корабли, выстроились в ряд. Торговые корабли, перевозившие контрабанду Цзылюцзиня, двигались вперед ровной линией, один за другим, подобно простым рыночным телегам, перевозившим провиант среди тысячи солдат, совершенно не привлекая к себе внимания.

Пусть Гу Юнь не мог видеть, но из-за повисшего в воздухе напряжения, он догадывался, что произошло.

С такой численностью экипажа, даже если бы у них в качестве поддержки был Цзяннаньский флот, они не смогли бы противостоять Драконам. Не говоря уже о Черных Орлах, которые так же были на тех суднах.

В эту секунду к нему наклонился один очень знакомый человек и молча протянул маршалу руку.

Никто так не делал, кроме Чан Гэна. Он либо помогал ему, либо нет. Только Чан Гэн знал верную последовательность действий.

Гу Юнь чувствовал, что Чан Гэн всегда был странно напряжен, когда он находился рядом. Для начала ему следует сообщить о своем присутствии Гу Юню. Затем Гу Юнь протягивал Чан Гэну руку, чтобы тот мог ему помочь. Если нет - то Чан Гэн никак не вступал с ним в контакт.

"Глупый..." - подумал Гу Юнь, держась за руку Чан Гэна. "Что такого тревожного в том, чтобы находиться рядом со мной? Разве в этом мире есть отец добрее меня?"

Чан Гэн быстро написал на руке маршала: "Тут сотни военных кораблей. Я не уверен, что это гигантские драконы..."

"Это они", - ответил Гу Юнь. "Я чувствую запах Цзылюцзиня".

Разве Ляо Жань не говорил, что человек не чувствует запах Цзылюцзиня? Что его способны учуять только инспекционные собаки?

Эта способность его ифу... Похоже, что она неизбежна.

Гу Юнь тихо вздохнул в глубине души и продолжил жаловаться про себя: "Это все благодаря твоему расточительному скряге старшему братику, который вышвырнул меня на северо-запад, чтобы я чувствовал себя там в безопасности. А теперь посмотрите на это - старая дальневосточная черепаха в садовом лотосовом пруду желает поднять ветер и сделать волны [6]! Служу Императору!"

Вечером монах переоделся в "ночную одежду" и отправился искать Гу Юня. Маршал был вынужден носить монокль Люли постоянно. Его уши могли уловить только громкие звуки в пределах двух чи [7], а один из глаз едва ли мог видеть тех, кто сейчас находился вместе с ним в комнате. Его верноподданными "солдатами" были: немой монах, пухлый мальчишка, девочка и один талантливый в актерском мастерстве, но ужасно избалованный сын.

Рядом с торговыми судами стоял огромный флот вооруженных кораблей, ожидавших команды. Не говоря уже о множестве солдат Великой Лян.

Но рядом с Гу Юнем никто не нервничал - маршал прекрасно понимал масштабы войска.

— Прекратите уже прикидываться дураком, - обратился Гу Юнь к монаху. - В этом "Хаоли" должны быть ваши люди. Иначе как так вышло, что все, что вы так долго планировали, пошло не по плану? Говорите уже, или еще не ясно, что все мы - кузнечики на одной веревке?

Ляо Жань безмолвно прочел строчку из буддийских Писаний, а затем протянул маршалу потрепанные, потерявшие цвет бусины из "сандалового дерева". Когда Гу Юнь потянулся за ними, он невольно поморщился. Его необычайно чувствительный нос уловил запах чего-то испорченного.

Гу Юнь тут же отстранился. Он никогда не задумывался о манерах, когда речь шла о монахах, поэтому он прямо сказал:

— Ох, небеса, мастер, как давно вы мылись? Вы скоро запузыритесь от этого запаха и на вас появится паутина.

Трое мальчиков тут же одновременно отступили на три шага назад.

Чан Гэн не мог вспомнить, как выглядел монах в первый день их встречи во дворце. Тогда, чтобы повидаться с Императором, монаху принесли воду в белом лотосе, чтобы он мог помыться.

Выражение лица Гу Юня было холоднее льда. Он был слеп и глух, а монах был немым. У маршала было сильное обоняние, а монах не любил купаться. И все же, в целом мире не сыщется ни единого плешивого осла, которому Гу Юнь бы поддался.

Сто восемь деревянных бусин. Развинчивая каждую, внутри можно будет найти марку. Всего тридцать шесть таких марок. Каждая из которых относится к членам Павильона Линь Юань.

Гу Юнь выдержал короткую паузу, а затем спросил:

— Вылезет ли павильон Линь Юань из гнезда?

Лао Жань улыбнулся и ничего не ответил.

Чан Гэн нахмурился и спросил:

— Что за Павильон «Линь Юань»?

Когда юноша внезапно заговорил, Гу Юнь даже не понял, что он сказал. Он догадался, что Чан Гэн что-то сказал только тогда, когда увидел, что Ляо Жань начал говорить с юношей на языке жестов. Маршал мог только догадаться, о чем они говорили, и тут же поспешил прервать их беседу:

— Эта кучка воронов... Так, у нас нет времени на болтовню. Как нам связаться с этими людьми?

Ляо Жань поспешил ответить: "Я не совсем уверен, как связаться с ними всеми, но я знаю одного музыканта, который играет для их главы. Для начала мы можем попытаться связаться с ним.

Гу Юнь задумался: "У наших северо-западных войск императорской армии нет ни одной цикады, которая пела бы для нас, но в этой частной армии даже есть свой личный музыкант? И где тут справедливость?"

— Нам стоит быть осторожнее, - сказал Чан Гэн. - Люди Дунъин подозревают нас. Я несколько раз чувствовал их присутствие.

Стоило Чан Гэну начать говорить, как тут же заговорил Гэ Пансяо:

— Аньдинхоу, господин, когда прибудут наши люди?

Гу Юнь спокойно сидел на одном месте, сдерживая на лице нейтральное выражение лица подчиненного Великой Лян - на самом деле, он ничего не мог услышать. Он пытался угадывать, читая по губам, но без языка жестов, одно чтение по губам давалось ему слишком тяжело.

Ляо Жань тут же прикрыл его и ответил: "Будьте терпеливы, если сюда прибудет еще и Цзяннаньский флот, это может привести к более масштабным последствиям..."

После ответа монаха, Гу Юнь сразу понял, что Гэ Пансяо спрашивал о подкреплении.

— Офицеров Черных Орлов, которых я взял с собой, можно пересчитать по пальцам одной руки. Также нам не известно, будет ли Яо Чжэнь полезен или нет. Он может явится только под конец битвы.

Подумав над сложившейся ситуацией, он снова перебил мастера и сказал:

— Военно-морские силы такого масштаба невозможно сформировать всего за пару дней. Я подозреваю, что кто-то при императорском дворе задумал совершить восстание. Иначе говоря, эта куча железа - не наша цель. Нам нужно захватить этого человека.

Добросердечный монах, который поспешил маршалу на помощь, был дважды перебит.

И тут внезапно о себе напомнил Цао Нянцзы, кашлянув в кулак. За все это время он не произнес ни слова. Когда он видел Гу Юня с распущенными, спадающими на плечи, волосами, мальчик каждый раз не мог спокойно дышать и ничего вокруг не слышал, когда находился рядом с ним.

— Я тоже могу помочь с некоторыми поручениями, - осторожно сказал Цао Нянцзы.

Гу Юнь знал, что этого ребенка день и ночь заботят только симпатичные мужчины, и что ему все-таки немного не хватает подготовки, поэтому маршал тут же отказал:

— Нет, продолжай играть роль маленькой девочки.

— Я могу одеться как Дунъинский мужчина, - осторожно предложил Цао Нянцзы.

Гу Юнь вскинул брови.

— Я могу! - быстро ответил Цао Нянцзы. - Я и раньше маскировался под мужчин!

Гу Юнь не нашел, что ответить. Маршал чуть наклонился вперед и со всей искренностью задал всего один вопрос:

— Молодой человек, вы в курсе, что вы - мужчина?

Цао Нянцзы мгновенно покраснел. Его душа подвисла на буксирном канате корабля и начала качаться туда-сюда. Он даже не услышал, что сказал Гу Юнь.

Внезапно кто-то потянул Гу Юня с силой за плечо. На этот раз Чан Гэн не боялся прикоснуться к своему ифу. Он стоял за его спиной с серьезным выражением лица. Спокойный, как вода, но с таким же строгим выражением лица, как у учителя Шэнь.

Гу Юнь кашлянул и покорно откинулся назад, ведомый сильной рукой Чан Гэна, уверенно заверив Цао Нянцзы:

— Это не поможет, ты не знаешь язык дунъинцев.

И тут, когда Цао Нянцзы заговорил, все, кроме Гу Юня, который просто ничего сейчас не слышал, удивленно уставились на мальчика - он только что сказал какое-то очень сложное предложение, составленное из слов на языке дунъинца. Никто, конечно, не понял, что он сказал. Сам язык был достаточно красноречивым, а среди иноземных слов проскальзывали слова на гуаньхуа [8]. Люди Дунъин, работающие на торговых судах, круглый год путешествуют по территории Великой Лян. Они все могли говорить на гуаньхуа, только их произношение было несколько эксцентричным, а слова часто перемешивались со словами их родного языка. Но Цао Нянцзы безупречно мог говорить на их языке.

Когда Цао Нянцзы закончил и увидев, что все на него уставились, он тут же опустил взгляд и закрыл лицо руками.

— Где ты этому научился? - спросил Чан Гэн.

— Я слушал дунъинцев, которые каждый день приносили нам еду, - тихо ответил Цао Нянцзы.

Чан Гэн прекрасно его понял и решил больше не задавать лишних вопросов. Один из доставщиков еды, вероятно, был очень красивым.

Той же ночью, на маленьком острове появился стройный "дунъинский мальчик", о котором никто ничего не знал.

Там было слишком много дунъинских людей, а так как глубокой ночью было слишком темно, его даже никто не заметил. Взглянув на ряды военных кораблей, мальчик вздрогнул, а затем быстро побежал прочь.

В это же время, незваный гость отправился искать Гу Юня.

Чан Гэн приоткрыл дверь. Снаружи стоял Ди Сун и с улыбкой на лице пояснил:

— Наш генерал наслышан, что ароматный мастер украсил наше торговое судно своим присутствием. Он специально отправил меня пригласить вас на ужин.

Примечания:

1. Линь Юань - 临渊 - lín yuān - подступающая\приходящая\наступающая пучина\омут\пропасть

2. 东海 - dōnghǎi
1) Восточно-Китайское море
2) Восточное море (корейское название Японского моря)

3. 死而不僵 - sǐ ér bù jiāng - идиома - умереть тяжело; умереть, но не быть побежденным; мертв, но без признаков смерти

4. 打开天窗说亮话 - dǎ kāi tiān chuāng shuō liàng huà
говорить без утайки; говорить откровенно; открыть карты

5. 太祖 - tàizǔ - Тай-цзу (храмовое имя императора, как правило - основателя династии; букв. великий предок)

6. 兴风作浪 - xīngfēngzuòlàng
поднимать ветер и делать волны (обр. в знач.: накалять обстановку, устраивать беспорядки, поднимать шум)

7. 尺 - chǐ, chě
I chǐ сущ. /счетное слово
1) чи, китайский фут (мера длины, равная 1/3 метра)

8. 官话 - guānhuà - уст. гуаньхуа, мандаринское наречие (старое название китайского общегосударственного языка)

***

Он продолжал говорить, медленно снимая с глаз тканевую ленту. Его глаза сияли, подобно ледяным искрам падающих звезд, и в них не было ни намека на слепоту.

***

— Подождите немного, - спокойно сказал Чан Гэн.

Затем он, с совершенно нейтральным выражением лица, закрыл деревянную дверь и прислонился к ней спиной. Глубоко вздохнув, юноша попытался успокоиться и написал на ладони маршала: "Ифу, глава мятежников спрашивал о тебе. Что делать?"

У Гэ Пансяо на душе стало тревожно, отчего он невольно задержал дыхание, пока его лицо не посинело и не начало походить на баклажан.

Реакция Гу Юня была слишком странной.

Когда Чан Гэн увидел реакцию маршала, он немного удивился, но не сдержал улыбку от нахлынувших на него чувств. Он будто схватил победу голыми руками и пришел с конкурентом к взаимопониманию.

— Это все равно что получить подушку, стоит тебе уже уснуть, - ответил Аньдинхоу - тот самый маршал, который больше всего в жизни опасался, что мир погрязнет в хаосе. - Давненько я не встречался с оставшимися в живых лидерами мятежников. Я благодарен ему за внимание [1].

Гэ Пансяо было слишком просто одурачить. Гу Юнь же ни на волос не насторожился. Пухлый мальчик расслабился, предположив, что он увидит не какого-то опасного лидера мятежников, а какое-то очень редкое драгоценное сокровище!

Вот только Чан Гэн решительно отказывался верить в столь явную ложь. Его лицо вытянулось от напряжения. Накопившиеся в сердце юноши сомнения, которые он все это время старательно подавлял, тут же выплыли наружу.

— Где сейчас военные корабли Цзяннань и Черный Железный Лагерь? - спросил Чан Гэн.

В такие моменты, даже последний слепец, как Гу Юнь, с легкостью смог бы заметить мертвенно-бледный оттенок кожи лица Чан Гэна.

Может Чан Гэн и не знал о том, что это было за место, "Линь Юань", но зато все прекрасно знали об отношении маршала Гу к храму Ху Го. Не говоря уже о других вещах. Если в распоряжении Гу Юня были свои люди, зачем ему брать с собой Ляо Жаня? Он же был сродни бельму на глазу маршала.

Во время визита в Яньхуэй, Гу Юнь держал на руках тайный императорский указ, позволяющий ему перемещать войска по его усмотрению. Но в этот раз только то, что Гу Юнь самовольно отправился в Цзяннань, уже ставило перед фактом, что маршал отказался от долга службы по личным мотивам. Позитивным моментом было то, что у него в распоряжении находилось несколько солдат Черных Орлов, но где ему отыскать целый отряд?

И... почему Гу Юнь выдерживает долгую паузу перед каждым сказанным предложением, и в то же время грубо перебивает Ляо Жаня?

Со стороны могло показаться, что маршал специально вел себя так, чтобы позлить Ляо Жаня. Но Чан Гэн прекрасно знал, на что способен Гу Юнь. Будучи наедине, он всегда с презрением относился к монаху, но когда дело доходило до серьезных вопросов, Гу Юнь не втягивал в них свои личные неприязни.

В этот короткий миг в сердце Чан Гэна вспыхнула пугающая догадка: возможно, что Гу Юнь и вовсе не строил из себя «ароматного мастера», возможно он... действительно ничего не слышал. Он мог только читать язык жестов Ляо Жаня и только на основе ответов монаха его ифу мог делать выводы о том, о чем же говорили другие.

Поначалу Чан Гэн думал, что эта мысль звучит слишком абсурдно, но в его голове тут же начали всплывать детали странного поведения Гу Юня за последние несколько дней.

Во-первых, Гу Юнь был не из молчаливых. Вот только в течении прошедшей пары суток, когда они оставались наедине, или с ними оставался кто-то еще - Гу Юнь вообще не "говорил" с Чан Гэном. Все их разговоры были только на языке жестов. Неужели дунъинцы действительно следили за ними день и ночь?

Во-вторых, почему Гу Юнь взял на себя роль "ароматного мастера"? Чтобы оказаться на этом корабле? В целом мире бесчисленное множество обычных мастеров по ароматам, почему он настоял на том, чтобы стать истинным "ароматным мастером"?

Тщательно обдумав все возникшие в голове варианты, Чан Гэн пришел к выводу, что положительного эффекта это не возымело, а наоборот - такой поворот событий с легкостью мог привести к непоправимым последствиям. Вероятность разоблачения была крайне высока. Чан Гэн не верил, что Гу Юнь принял на себя этот облик только ради оттачивания актерского мастерства.

В-третьих, была еще одна маленькая деталь. Когда Ляо Жань вошел в каюту Гу Юня, он не постучал в дверь - неужели монаху не знакомы правила приличия и он так возмужал? Или монах заранее знал, что стучать в дверь было бесполезно?

Чан Гэн должен был с самого начала обратить внимание на эти крохотные детали, но маршал Гу был главнокомандующим армией на протяжении многих лет и от этого от маршала веяло лживой аурой, от которой окружающие его люди верили, что у него всё всегда под контролем. А другим оставалось вести себя покорно и следовать его приказам. Именно из-за этого Чан Гэн и упустил из виду многие противоестественные поступки Гу Юня.

Гэ Пансяо заметил, что Чан Гэн изменился в лице. Мальчик медленно перевел взгляд от Чан Гэна до Гу Юня и обратно.

В дверь снова мягко постучался Ди Сун, настояв:

— Мой генерал ждет вас, мастер Чжан. Пожалуйста, поторопитесь.

Гу Юнь похлопал Чан Гэна по плечу и прошептал ему на ухо:

— Черный Железный Лагерь здесь, не бойся.

Затем он протянул Чан Гэну сложенную черную ткань, указав юноше, чтобы тот сам повязал ее на глаза маршала.

Приняв кусок ткани, Чан Гэн скрыл свои противоречивые эмоции и закрыл Гу Юню глаза повязкой.

Теперь Гу Юнь точно ничего не видел. Чан Гэн кивнул Гэ Пансяо.

Гэ Пансяо не сразу среагировал и не понял, что же старший брат имел в виду. Чан Гэн тихо сказал:

— Ифу, почему ты так себя ведешь? Я тебя не узнаю.

Глаза Гэ Пансяо широко раскрылись.

— А?.. - выдохнул мальчик.

Гу Юнь махнул рукой в их сторону и сказал:

- Ни слова больше. Когда мы доберемся до нужного места, не отходи от меня. Это будет для тебя хорошим уроком.

Гэ Пансяо был поражен до глубины души. Он даже не знал, что сказать.

Сердце Чан Гэна болезненно сжалось в груди - Гу Юнь действительно ничего не слышал. Но он как-то понял, что Чан Гэн говорит с Гэ Пансяо. Неужели его глаза тоже...

Но разве несколько дней назад он не мог ясно видеть?

Не успел юноша задуматься об этом, как Гу Юнь толкнул дверь и вышел на палубу.

Сердце Чан Гэна пропустило удар и юноша в легком смятении поспешил за Гу Юнем, чтобы помочь ему. Он уже не чувствовал смущения или давящего чувства напряжения от того, что они были рядом. Он нервно поддерживал Гу Юня за предплечье, а вторую руку нежно прижал к его спине, пока сердце раздирало от ужасных домыслов и они спокойно шли вперед.

Гу Юнь подумал, что Чан Гэн так переживает из-за внезапных перемен, поэтому осторожно похлопал юношу по руке.

Чан Гэн решил ничего не говорить и молча вел Гу Юня вперед.

Гу Юнь вел себя слишком странно даже с близкими ему людьми. Чан Гэн не мог точно сказать, был ли его ифу действительно спокоен или он попросту притворялся, что ничего не боится?

Ди Сун ждал их. Увидев Чан Гэна и Гэ Пансяо рядом с Гу Юнем, он улыбнулся и поприветствовал дорогих гостей:

— Господин Чжан, прошу, проходите. О? Барышня и второй мастер сегодня не с нами?

— Барышня не очень хорошо себя чувствует из-за смены климата, а мастер остался, чтобы позаботиться о ней, - ответил Чан Гэн, сосредоточив все свое внимание на Гу Юне, но не забыл улыбнуться Ди Сун. - Генерал желает повидаться с почтенным господином, чтобы он осмотрел товар?

— Молодой господин, о чем вы говорите? - вежливо поинтересовался Ди Сун.

Среди просторов Восточного моря была разбросана горсть необитаемых островов. Чтобы обойти самый большой из них, понадобиться всего один день. А маленькие острова занимали не больше одного му [2] земли. Вдоль цепи островов, железными цепями между собой были соединены корабли, из труб которых клубился белый пар. На расстоянии они напоминали плавающий над морем огромный город.

Пока они шли, Чан Гэн описывал на ладони Гу Юня их окружение. Также Чан Гэн не мог не отметить, что расположение этого маленького острова было очень любопытным. После того, как сюда тайно привезли контрабандный Цзылюцзинь, этот остров действительно было бы не так то просто обнаружить. С такими темпами этот островок скоро превратится в легендарный Пэнлай [3], ведь весь цзяннаньский флот уже нашел свою смерть в его водах, не так ли?

Или, быть может флот Цзяннань уже втянул в эти черные дела и своих людей?..

Хаотичные мысли в голове Чан Гэна то и дело сбивались с логической цепочки.

Ди Сун внезапно остановился.

Прямо перед ними по канатной дороге легкими, быстрыми, грациозными шагами спустилось несколько человек. Они напоминали танцоров, ступающих не по длинной канатной дороге, а плывущих над землей по ступеням из солнечного света. На контрасте с окружающими их клубами белого пара они напоминали бессмертных небожителей.

Во главе шла простолюдинка в белоснежных одеждах, сжимавшая в руках цитру. Увидев Ди Сун, она остановилась и поприветствовала его сложением рукавов [4] с легким поклоном. Нельзя было сказать, что она была красива. У нее было равнодушное выражение лица, как будто она пряталась за тонкой вуалью. Окинув ее взглядом, сложно было отметить какую-либо особенность ее тела. Она выглядела приятно, однако, стоило только отвернуться, как ее образ тут же выпадал из памяти.

— Барышня Чэнь, прошу, не стойте, проходите. Генерал, должно быть, уже заждался!

От предложения девушка не отказалась. Она поздоровалась с присутствующими кивком головы, затем чуть поклонилась, прижала к себе цитру и вскоре незаметно удалилась в клубах белого пара. После нее воздух наполнился ароматом успокоительного и благовоний.

Чан Гэн заметил на губах Гу Юня легкую улыбку.

В это же время, переодетый в дунъинского мальчишку Цао Нянцзы добежал до неприметной лодки. Караульный спал. Цао Нянцзы сунул руки за спину и сжал железную палку, затем медленно приблизился к караульному.

Мальчик был маленьким с хрупкой, стройной фигурой, а его руки и ноги работали значительно быстрее, чем у дунъинцев. Он подошел к караульному еще ближе, но тот продолжил спать. Отражающийся от морской глади лунный свет падал на храпящего человека. Заметив, что слюна, стекающая с уголков его губ, уже почти дотянулась до шеи, Цао Нянцзы облегченно вздохнул и подумал: "Вот урод..."

Морские волны мягко покачивали небольшую лодку. Караульный перевернулся на бок и чуть было не упал со своего деревянного стула. Он проснулся и иступлено уставился на стоящего подле него мальчишку. Караульный перевернулся и ровно сел, не отводя от дунъинского подростка взгляд. Цао Нянцзы поздоровался с ним на их родном языке.

Мужчина расслабился и потер глаза, собираясь рассмотреть мальчишку перед собой, как Цао Нянцзы уже замахнулся палкой по затылку сторожилы.

Караульный, не издав ни звука, рухнул на землю.

Виновник происшествия похлопал себя по груди и прошептал:

— Я чуть не умер от страха! Ты меня до смерти напугал!

Пусть Цао Нянцзы и испугался, но его руки оказались быстрее страха. Он быстро снял с пояса караульного связку ключей и побежал на корабль. Как человек, велевший ему отправиться сюда, и сказал - на корабле действительно располагалась тюремная камера. За решетками находилось около тридцати человек. Похоже, они были простыми ремесленниками. Увидев Цао Нянцзы, они начали перешептываться:

— Вокоу [5] пришел!

— Шшшш!.. - прошипел Цао Нянцзы, а затем грубовато-добродушно объяснил: - Я не дунъинец! Я прибыл сюда вместе с Аньдинху, чтобы ослабить восстание. Давайте я для начала освобожу вас всех.

Глубокой ночью над морскими волнами повисло покрывало легкого тумана.

Ляо Жань и одетый в черное мужчина быстро скрылись в каюте корабля. Внутри каюты были аккуратно разложены десятки единиц железной брони.

Ляо Жань достал из своей сумки бутылку, развернулся и бросил ее прямо в руки своему спутнику. Обменявшись взглядами, они начали заливать железную броню чернилами каракатицы.

Ди Сун отвел Гу Юня и остальных на самый простой, совершенно непримечательный корабль, на корме которого был изображен водяной, безрогий дракон.

До конца канатной дороги еще было далеко, но уже отсюда можно было услышать звонкий смех и мелодичную музыку. Стоило Ди Сун ступить на палубу, как произошло нечто неожиданное...

Чан Гэн прекрасно знал, как нападать исподтишка. С сильным хлопком повсюду разлетелись клубы густого, белого пара. Из темноты прямо на Гу Юня с диким ревом и размахивая мечом вылетела железная марионетка.

Даже Ди Сун был застигнул врасплох. Он тут же закричал и упал на землю.

Чан Гэн потянулся за мечом, но кто-то толкнул его руку назад, возвращая клинок в ножны.

В следующий момент Гу Юнь отпустил руку юноши и, незрячий, погруженный в кромешную тишину глухоты, маршал, скользнул вихрем мимо пронесшейся марионетки. Движения Гу Юня были легкими, почти расслабленными. Но в какой-то момент он развернулся на кончике носка и потерял ощущение присутствия железного монстра. Маршал только повернул голову в сторону плеча, как в следующий миг на его лице засияла тонкая линия света от острия смертоносного клинка марионетки.

Зрачки Чан Гэна сузились. Погодите!.. Разве Гу Юню не завязали глаза? Разве он не слышит?..

За долю секунды сияние исчезло. Гу Юнь скрылся за марионеткой и тишину ночи пронзил истошный вопль. Мгновением позже в воздухе повисла звенящая тишина.

Ди Сун сильно дрожал.

Марионетка показалась на протянутых в воздухе канатах. В это же мгновение, с борта вылетело тело дунъинца. Полы накидки Гу Юня всколыхнули порывы ветра, пронесшегося с поднявшимися по воде волнами. Маршал твердо стоял на ногах, сжимая в руке дунъинский клинок. Достав из внутреннего кармана платок, он с отвращением провел им по окровавленному лезвию. Затем он совершенно беззаботно чуть приподнял голову и протянул руку.

Чан Гэн сглотнул, его сердце бешено билось, подобно барабану. Юноша тут же сделал шаг вперед, чтобы взять Гу Юня за руку.

— Если это - искренние помыслы генерала, нам не стоит идти дальше, - сказал Гу Юнь.

Ди Сун нервно и очень старательно стирал стекающий с его лица пот. Но только он собрался открыть рот, чтобы ответить "ароматному мастеру", как Гу Юнь прервал его:

- Вам не стоит оправдываться, - вскользь сказал маршал. - Глухой человек ничего не слышал.

Закончив говорить, мужчина развернулся и направился в сторону каюты генерала. Деревянная дверь вдруг распахнулась и небо оглушили звуки чарующих мелодий, песен и танцев.

Из каюты выступили два ряда вооруженных наёмников, ступая чеканным шагом, плечом к плечу. Выстроившись в ровную линию, они освободили проход посередине. Чан Гэн повернул голову, чтобы взглянуть на того, кто же скрывался в каюте. Генералом оказался белокожий мужчина средних лет. Он пристально смотрел Гу Юню в спину и громко сказал:

— Господин Чжан, прошу, задержитесь!

Гу Юнь всё еще был глух. Маршал написал на ладони Чан Гэна: "Вот и глава мятежников".

И при этом маршал про себя отметил: "Сын мой, он не глава мятежников..."

Мужчина поднялся со своего места и покорно отдал "ароматному мастеру" поклон [6]:

— Ваш покорный слуга давно наслышан о доброй славе господина Чжан. У этого Императора-пса во власти такие таланты, но он не знает, как использовать эти таланты наилучшим образом. Действительно... часы его сочтены.

Чем больше Гэ Пансяо слушал, тем больше он чувствовал себя крайне неловко. Он подумал: "Разве "господин Чжан" - не обычное имя, которое Аньдинхоу случайно придумал? Что еще за "давно наслышан о доброй славе"? Эти льстивые присказки слишком завышены...

Гу Юнь не обратил на слова мятежника никакого внимания. Маршал склонил голову к Чан Гэну и спросил:

— Что он сказал?

"Он сказал, что давно ждал встречи с тобой. Что Император не умеет пользоваться тобой, что он играет со смертью", - вкратце написал Чан Гэн на ладони Гу Юня. В считанные секунды в голове юноши уже начала связываться цепь событий.

Правдой было то, что Гу Юнь сначала только притворялся "ароматным мастером", чтобы сесть на корабль.

Ароматный мастер, лодочник и сопровождение корабля в Дунъин были за одно. Вот только мятежникам нужно было перетянуть этих людей на свою сторону, ведь они были всего лишь второстепенными персонажами в этой игре. Почему глава мятежников желал встречи именно с этим "ароматным мастером"?

Либо его личность была раскрыта, либо монах как-то умудрился создать для Гу Юня полноценную фальшивую личность.

И тут Чан Гэн вспомнил улыбку, тронувшую губы Гу Юня в тот момент, когда все узнали, что лидер хочет встретиться с ним. Сердце замерло в груди юноши - неужели Гу Юнь знает что-то еще про этого главу мятежников?

Через год разлуки Чан Гэну больше не требовалось задирать голову, чтобы посмотреть на Гу Юня. А старый подарок, специально изготовленный под руку мальчика, железный браслет, уже был непригодным для носки. Юноша чувствовал, что если Гу Юнь снимет всю свою броню, то Чан Гэн сможет обнять его одной рукой.

Вот только в сердце юноши между ними снова образовалась пустота длинной в неизмеримое расстояние, которое ему никогда не удастся преодолеть.

Гу Юнь не спешил оглядываться. Он равнодушно кивнул головой.

Глава решил объясниться:

— Мы смогли встретиться только сейчас лишь потому, что этим южным варварам [7] не знакомы правила приличия, но и мы с вами, господин Чжан, ведь никогда раньше не встречались. Мне известно, что вы, достопочтенный господин, испытываете недостаточность в слухе и зрении. Не смотря на это, ваш покорный слуга заранее подготовил рекомендательное письмо, пусть мне и не были знакомы ваши исключительные навыки и то, какой господин выдающийся человек! Ха-ха, но теперь-то мои глаза открыты и я действительно поражен! Цисюй, скорее налей господину Чжан вина, чтобы мастер мог составить мне компанию!

Чан Гэн коротко пояснил Гу Юню о всей нелепойчепухе, о которой говорил этот человек. Но, прежде чем Чан Гэн закончил писать, из-за стола с роскошными яствами, предназначенными для грандиозного пиршества, поднялась девушка.

По пути сюда они столкнулись с женщиной в белоснежных одеждах.

С совершенно без эмоциональным выражением лица она налила для "ароматного мастера" не пиалку вина, а целую чашу.

Не проронив ни единого слова, она медленно подошла к нему и протянула чашу прямо в руки Гу Юню.

Смесь запаха успокоительного, в сочетании с солёным ароматами морской воды, ударила в нос. Девушка была простым музыкантом, ее работа заключалась в развлечении господина и ему подобных. В ее манере держаться не было ничего обаятельного и романтичного. Она была холодной и казалась отстраненной.

Гу Юнь потянулся и принял чашу с вином из рук девушки, незаметно едва наклонившись, чтобы уловить аромат напитка.

"Ароматный мастер" не смог сдержать улыбку и прошептал слова благодарности.

Чан Гэн не успел остановить его, ведь в ту же секунду Гу Юнь опустошил всю чашу.

Женщина опустила взгляд в пол, чуть склонилась в поклоне и отступила в сторону. Глава мятежников позади них громко засмеялся:

— Господин Чжан счастлив! Я всегда любил таких открытых людей!

Чан Гэн был вне себя от злости. Он схватил Гу Юня за руку и написал на ладони: "А если там был яд?"

Гу Юнь сначала предположил, что это вопрос от этого предателя. Поэтому он спокойно ответил: "Чтобы отравить "ароматного мастера", который не видит и не слышит, нужно работать старательнее, чтобы найти яд, у которого нет запаха и вкуса".

Чан Гэн промолчал.

К счастью, Гу Юнь всегда отличался заносчивостью характера. Пусть его слова прозвучали несколько бездарно, но он, похоже, озвучил очень правильные вещи.

В такие моменты Чан Гэн начинал чувствовать себя более уверенно, понимая, что Гу Юнь действительно ничего не слышит, и что это не актерская игра.

— Прошу, господа, присаживайтесь! - сказал мужчина средних лет.

Чан Гэн решил не возиться с долгими подробностями и они ступили в каюту. Хладнокровная госпожа начала игру на музыкальном инструменте.

— К великому счастью, - сказал глава мятежников, - со столь бесчестным императором, преступающим нормы морали, мы смогли собрать все таланты мира. Это счастье все моей жизни!

Гу Юнь усмехнулся:

— Я бы не сказал, что сидеть за одним столом с кучкой вокоу можно называть "счастьем".

Каждое его острое слово сопровождалось язвительной усмешкой. Подобное поведение еще больше усиливало его образ исключительного гения.

Глава "иностранных варваров" не принял слова "ароматного мастера" близко к сердцу. Похоже, что ради восстания он был готов перетянуть на свою сторону всех уродов мира.

- Чтобы совершить большое дело, не стоит ограничивать себя соблюдением мелких деталей [8]. Слова господина несправедливы. Когда Император У открыл морской путь, в Великую Лян полилось бесчисленное множество товаров, сделанных руками чужеземцев. Даже цзяннаньские марионетки-фермеры уже влекут за собой тень чужеземцев. Интересно только, чья это тень? Со стороны восточного или западного народа?

Мужчина продолжал разглагольствовать болезненным голосом, перечисляя все преступления власти, начиная со времен правления Юань Хэ и по сей день.

Люди, с которыми Чан Гэн и Гэ Пансяо регулярно общались, если это не были монахи из храма Ху Го, на деле оказыались великими учеными, которых приглашали в поместье Аньдинхоу за кучку золота. Такие же разговоры они слышали впервые. Для мальчиков это было в новинку - весь этот набор слов не содержал никакой логики, потому как этот мужчина нес какую-то чепуху.

Гу Юнь ничего не говорил и продолжал усмехаться.

Когда прогорела палочка благовоний, терпение Гу Юня лопнуло. Он прервал этот поток слов и сказал:

— Некто Чжан со всей искренностью прибыл в поисках покровительства влиятельного человека, но господин видит перед собой марионетку, едва способную говорить, которая в действительности может только развлекать. Какое разочарование.

Выражение лица главы шайки варваров мгновенно изменилось.

Гу Юню не нужно было повторять дважды. Он заставил Чан Гэна встать:

— Раз так, мы уходим, - сказал юноша.

— Стойте! - воскликнул мужчина средних лет. - Господин Чжан, прошу, остановитесь!

Но Гу Юнь его не слышал.

В этот момент, стоящая у входа стража разошлась в сторону, открывая между ними проход. В каюту вошел высокий худой мужчина в длинной накидке.

— Господин Чжан, может ли подчиненный Хуан просить аудиенции с вами?

Мужчина быстро подошел к высокому человеку и представил его Гу Юню:

— Этот господин, член нашей семьи - Хуан Цяо. Господин желает убедиться в положении "ароматного мастера". Мы горячо надеемся, что господин поймет и простит нас.

Чан Гэн нахмурился. Имя "Хуан Цяо" показалось ему до боли знакомым. Только он собирался написать его на ладони Гу Юня, как маршал остановил юношу, сжав в ладони его палец.

Тот, кто всё это время был глухим, теперь мог прекрасно расслышать это имя.

— Господин Хуан, - прошептал Гу Юнь. - Тиду [9] воды и суши в Цзяннань... Господин удивил меня.

Он продолжал говорить, медленно снимая с глаз тканевую ленту. Его глаза сияли, подобно ледяным искрам падающих звезд, и в них не было ни намека на слепоту.

С встревоженным выражением лица Чан Гэн потянулся, чтобы придержать Гу Юня за предплечье, но маршал отмахнулся и с усмешкой на лице обратился к вошедшему господину:

— Ай-я, господин Хуан, в тот год, когда я верой и правдой служил под командованием генерала Ду, вы, вроде как, были полковником, не так ли? Столько лет прошло, вы еще помните меня?

Примечания:

领了 - Я благодарю его - вежливая форма отказа в деловой форме общения;

2. 亩 - mǔ; mǒu - сущ. му (мера земельной площади, равная 60 квадратным чжан 丈, что соответствует приблизительно 0,07 га (667 кв. метров, 7 соток));

3. 蓬莱 - pénglái - миф. Пэнлай (сказочный остров бессмертных якобы в заливе Бохай);

4. 敛衽 - liǎnrèn - стар. приветствовать сложением рукавов (о женщинах), женское приветствие (поклон) со сложенными и спрятанными в рукава кистями рук;

5. 倭寇 - wōkòu - вако, вокоу (японские пираты, ронины и контрабандисты, которые разоряли берега Китая и Кореи с XIII по XVI века);

6. 拱手 - gǒngshǒu - складывать руки (в знак приветствия, просьбы, почтения) (левая кисть охватывает правый кулак перед грудью) ; приветствовать (кланяться со) сложенными у груди руками; кланяться; с поклоном;

7. 蛮子 - mánzi - стар., ирон. южный варвар (северяне о южанах);

8. 不拘小节 - bùjū xiǎojié - не ограничивать себя соблюдением мелких; деталей (обр. в знач.: не быть мелочным, не обращать внимания на мелочи, не заниматься пустяками);

9. 提督 - tídū, tídu - тиду (командующий войсками провинции в старом Китае);

***

Перепугавшись, Чан Гэн поспешил поймать своего ифу. Случайно прикоснувшись к спине Гу Юня, юноша побледнел. Гу Юнь будто вынырнул из воды. Вся его спина была пропитана холодным потом.

***

Перебирая ключи в металлической связке, мальчик обнаружил, что только шестой ключ подходит к замку. Наконец, тюремная камера была открыта.

— Ну же, быстрее, быстрее, вылезайте! - подгонял заключенных Цао Нянцзы.

Сидящие за решеткой люди были подобны птицам, уже пуганным луками и стрелами [1]. Им достаточно было увидеть железную палку в руках мальчика, как они тут же пятились назад и сжимались от страха.

Во главе напуганных рабочих был пожилой мужчина, на вид которому было около шестидесяти лет.

— Молодой командующий, - дрожащим голосом обратился к мальчику старик, - мы всего-лишь скромные механики, захваченные мятежниками, мы не следуем за ними. Молодой командующий должен доложить обо всем Аньдинхоу Гу!

Цао Нянцзы быстро спрятал железную палку за спину и сказал:

— Мой господин знал, что вы так скажите. Он нуждается в вашей помощи в кое-каком деле.

Поддерживая друг друга, группа босоногих механиков начала медленно покидать эту непримечательную лодку, спрыгивая с борта и расплываясь в разные стороны. Караульный, который начал медленно приходить в сознание, еще разок получил железной палкой по лицу.

Цао Нянцзы закончил свою миссию. Уперев руки в бока, он опустил взгляд на валяющегося на земле караульного - когда красивые мужчины падают в обморок, они подобны разгульным изящным господам, отдыхающим у склона нефритовой горы, чего не скажешь об этом уроде. Почему когда такие уроды теряют сознание, их глаза обязательно закатываются к черепу?

Мальчика покачал головой. "Как нелепо", - подумал он.

Зажав нос [2], он затащил караульного за решетку и "щелк", камера закрылась. Большое дело было успешно завершено, и мальчик сразу же побежал прочь, подальше от этого зловонного места.

В это же время, в каюте главы мятежников Гу Юнь и пара подростков подле него, спокойно стояли с заложенными за спину руками, глядя на вооруженных наемников перед ними.

Конечно же, характер человека, бесчисленное множество раз сталкивающегося с подобными ситуациями на поле брани, будет отличаться от пылкого темперамента мальчишки пятнадцати-шестнадцати лет, который впервые вышел из тростниковой хижины [3]. С первого взгляда такого человека будет не просто узнать, но маршалу Гу повезло - его облик не был изуродован многочисленными поединками и временем, лишь немного изменился его характер.

Услышав речь Гу Юня, Хуан Цяо удивился, но удивление быстро сменилось подозрением. Он долго смотрел на мужчину перед собой, пока не задрожал и не попятился назад.

— Ты... Ты...

Гу Юнь сжимал в ладони дунъинский кинжал. Как бы невзначай он взвесил его на ладони, а затем взял черную ткань - ту, которой завязывал глаза, и повязал ею рассыпанные по плечам волосы в хвост.

— Какая честь, - улыбнулся он, - похоже, командующий Хуан все-таки узнал нижайшего покорного слугу.

Хуан Цяо, который буквально секунду назад держал гордую осанку и демонстрировал изящные манеры, относился с уважением к мудрецам и милостиво — к просто образованным людям, и глазом не успел моргнуть, как его будто поразило бесконтрольное заикание:

— Гу... Гу...

— Гу Юнь, - ответил маршал. - Давно не виделись.

Не успел Гу Юнь договорить, как по каюте разнесся характерный для падающего оружия звук - "дзынь" - один из наемников от страха выронил оружие. В каюте повисло леденящую душу напряжение. И только облаченная в белые одежды женщина продолжала наигрывать мелодии, совершенно не обращая никакого внимания на сложившуюся в каюте ситуацию. Мелодия продолжала плавно течь, тонкие пальцы девушки не пропускали ни единой ноты, выводя мягкие ритмы. В эту секунду особенно громко зазвучала песня цзяннаньских рыбаков.

— Невозможно! - взорвался глава мятежников. - Аньдинхоу, истреблявший бандитов на северо-западной границе, как он мог...

— Вам стоит больше читать книжек, если вы задумали совершить восстание, - со всей серьезностью сказал Гу Юнь, пронзительно посмотрев на мужчину. - На территории восточного моря нет ресурсов, чтобы поддерживать Черных Орлов. Вы что, впервые слышите об этом?

Аньдинхоу вновь не успел закончить, как из-за стен каюты начали доноситься истошные вопли. Кто-то из слуг поспешил принести почти угаснувшую лампу, чтобы хоть как-то увидеть, что происходит. Сквозь ночь пронеслось несколько призрачных теней, с быстротой молнии вырвавших перья у пролетающих гусей [4], взмывая в ночное небо и вновь стремительно возвращаясь на палубу, умерщвляя одного наемника за другим.

— Черные Орлы! Это Черные Орлы!!!

— Нет!.. Невозможно! Заткнись! - закричал Хуан Цяо. - Как Черный Железный Лагерь и Аньдинхоу могут оказаться в восточном море?! Это невозможно! Стреляйте в них! Используйте стрелы Байхун! Уничтожьте этих демонов [5]!

— Господин, берегитесь!

Над его головой пронесся один из Орлов. Стрелы падали на судно, подобно проливному дождю. Тот, кто обязан был запустить стрелу Байхун, обхватил голову руками и сбежал как мышь [6], спасая свою жалкую жизнь, дабы не угодить под ливень из стрел.

Повсюду начался настоящий хаос. И только хладнокровная барышня продолжила скользить пальцами по струнам, срывая с них песню "Шимянь Майфу" [7], как раз очень удачно подошедшую под ситуацию.

Хуан Цяо широко распахнул глаза и взревел:

— Даже если Гу Юнь здесь, что он может сделать?! Я не верю, что он смог привести с собой весь Черный Железный Лагерь! Убейте его! Я посмотрю, на кого еще может положиться этот императорский цепной пес! В бой!

Наемники немедленно последовали его приказу и обнажили клинки, бросая смертоносные взгляды в сторону окруженных мужчины и пары подростков.

Напуганный Гэ Пансяо, вслушиваясь в мелодию, незаметно потянул Чан Гэна за рукав.

— Старший брат, он прав! Что будем делать?

Чан Гэн не успел ответить. Его перебил Гу Юнь, похлопав Гэ Пансяо по голове.

— Да, у меня с собой действительно всего лишь несколько Черных Орлов, - спокойно сказал он с улыбкой на лице. - Командир Хуан все верно сказал!

— Старший брат, нет, - сморгнул Гэ Пансяо. - Не слишком ли Аньдинхоу самоуверен?..

Чан Гэн ничего не ответил.

Несколько солдат сделали шаг вперед, другие - шаг назад. Таким образом, отряд стал напоминать изгиб морской волны. Но, даже двигаясь взад-вперед, никто из наемников не решался подойти хоть на шаг ближе.

Гэ Пансяо окончательно запутался и сам себе задал вопрос: "В конце концов - у него есть люди, или нет?.."

Чан Гэн не считал себя умным, но обычно он рассуждал немного глубже, чем Гэ Пансяо. Мысли юноши запутались не меньше домыслов пухлого мальчика. Чан Гэн задумался: "В конце концов - он глухой или нет?.."

Маршал Гу, замыслы которого разгадать было сложнее, чем пройти лабиринт, звонко рассмеялся и двинулся к Хуан Цяо, совершенно игнорируя окружавших их вооруженных наемников.

— Если я правильно помню, наставник командира Хуан - Чэн Чжилу. Он же, если не ошибаюсь, дядя принца Вэй, не так ли? Почему же в тот год, когда скончался Император, Вэй-ван не бросил все силы на формирование императорской гвардии, и отдал предпочтение флоту?

И тут Чан Гэн внезапно вспомнил – в тот год, когда Гу Юнь забрал мальчика в столицу, с ними отправилась меньшая часть солдат Черного Железного Лагеря. Солдаты были вынуждены остаться за столичной стеной. Они не могли надолго задерживаться на пограничных со столицей территориях и в скором времени удалились прочь. Когда Чан Гэн вместе со своим ифу ступили во дворец, они встретились с принцем Вэй и наследным принцем - нынешним Императром. Вэй-ван и наследный принц отдавали поклон почившему Императору. Тогда Гу Юнь даже остановился, чтобы поприветствовать их.

Задумавшись обо всем этом сейчас, Чан Гэн понял, что в приветствие Гу Юня был заложен более глубокий смысл.

Получается, что Вэй-ван уже тогда задумал восстание, но все пошло не по его плану. Неужели это было заслугой Гу Юня, так спешившего вернуться в столицу?

Узнав об этом, Хуан Цяо будто был поражен ударом молнии. Он немедленно предположил, что заговор раскрыт.

Почивший Император сразу отметил амбиции принца Вэй. О замысле принца узнали либо со стороны почившего Императора, либо со стороны самого Вэй-ван были предатели - в любом случае, сейчас это было совершенно не важно. Чан Гэн теперь точно знал, что Гу Юнь отправился в это плаванье, чтобы покончить с подлым заговором.

Конечно, даже после смерти Хуан Цяо никогда не узнает, что Гу Юнь, преследуя личные цели, активно пользуется своим положением в общении со многими военными командирами, состоящими на службе при императорском дворе.

Гэ Пансяо широко раскрыл глаза. "Что?! И как давно Аньдинхоу узнал о том, что Вэй-ван задумал восстание?!" - подумал пухлый мальчик.

Чан Гэн прижал руку к висящему на поясе мечу.

Хуан Цяо понимал, что он обречен, и единственное, что ему оставалось - рисковать собственной жизнью. Он закричал и бросился на Гу Юня.

По углам каюты стояло несколько железных марионеток. До этого момента их использовали исключительно для украшения интерьера, но в эту секунду они одновременно взревели и подняли сжатые в железных кулаках мечи.

Чан Гэн метнулся за спину Гу Юня и заблокировал меч Хуан Цяо прежде, чем Гу Юнь сделал шаг в сторону.

— Позволь мне узнать, насколько командующий хорош в боевых искусствах, - сказал юноша низким голосом.

Простые наемники не смели отступить, как только увидели, что их командир напал первым. Как бы не было страшно, они всем скопом бросились в крохотную каюту.

Гэ Пансяо лихорадочно оглядывался, в попытке найти хоть что-то, чем он смог бы защититься, но мальчик быстро принял решение следовать примеру Гу Юня.

Маршал держал перед собой дунъинский кинжал, отводя им направленный в его сторону меч.

— Шшшш, - выдохнул он, - неужели не слышите?..

Непредсказуемая актерская игра маршала была невероятнее его боевых навыков и силы рук. После его слов, окружавшие его наемники не могли не прислушаться.

Длинный меч Чан Гэна разрезал воздух между ним и командиром Хуан. С безэмоциональным выражением лица Чан Гэн безжалостно ударил Хуан Цяо с ноги в поясницу, и мужчина с криком отлетел прямо к ногам железной марионетки.

Железный монстр не мог отличить друзей от врагов, желая лишить жизни любого, кого он видел перед собой. Хуан Цяо принял попытку сбежать от него.

Звучание переливов мелодии в каюте не прекращалось - никто не знал, о чем думала женщина, перебирая пальцами по холодным струнам, меняя песню с "Шимянь Майфу" на "Фэн Цю Хуан" [8].

Морские волны усилились, покачивая судно. Пронзая ночь пугающим возгласами, над кораблем кружили Черные Орлы. И тут все замерло, лица наемников перекосило от страха.

Они услышали орлиные крики, свист и... Бой боевых барабанов!

Гомон пугающих звуков создавал впечатление, будто судно мятежников со всех четырех сторон света окружено тысячами солдат.

Сердце Хуан Цяо сжалось от страха. В этот момент он вспомнил все самые страшные истории о Черном Железном Лагере.

В тот год, на северной границе Синьцзян, на территориях Гуаньвай [9], небо застилали нескончаемые метели, поглощающие километры дорог саванны, где бок о бок от холода и страха дрожали волки и овцы. Смертоносный ветер привел с собой воинство царства тьмы. Они были облачены в черную броню цвета самой ночи, а позади них стелились покровы густого, белого тумана. Прорезая ветер, они уверенно двигались вперед. В тот год демоны и боги познали истинный ужас...

Свет на Гигантских Драконах начинал постепенно тускнеть. Один за другим угасали огни на кораблях. Темнота стала напоминать незримого гигантского монстра, поглощающего не способные постоять за себя корабль за кораблем. Наемники и дунъинцы запаниковали. В воздухе взорвался большой фейерверк, осветив небосвод. И кто-то самый внимательный воскликнул:

— Черный Железный Лагерь!!!

В свете фейерверков на борт корабля поднялись облаченные в черную броню солдаты. Ведущий их человек повернул лицо в сторону наемников. Его взгляд был пронизан тысячами разрядов молний.

Чан Гэн опустил клинок вниз, устремив его в сторону Хуан Цяо, нависая над командиром смертоносной тенью. Гэ Пансяо перевел взгляд от Чан Гэна к прибывшим солдатам. Затем он достал небольшой железный шар и подкатил его к ногам Хуан Цяо.

— Старший брат, позволь мне помочь тебе!

Железный шар под собственной тяжестью начал разгоняться. Командир Хуан опешил и попытался хоть как-то увернуться от шара, парируя удары Чан Гэна. Но, в очередной попытке отразить удар юноши, он чуть не лишился руки. Закричав от боли, мужчина рухнул на холодный деревянный пол каюты.

Маленький железный шар выкатился из толпы наемников к самому краю палубы и со свистом взлетев, взорвался в воздухе.

Чан Гэн чуть вывернул руку и вонзил ножны от меча в грудь приближающейся к нему железной марионетки. Ему достаточно было немного надавить на нее, после чего железный монстр несколько раз щелкнул, неподвижно замерев на месте.

— Ифу, - сказал Чан Гэн. - Глава мятежников пойман.

Гу Юнь засмеялся:

— Глава мятежников все еще в столице.

Аньдинхоу вышел из каюты, ни на кого не обращая внимание. Никто не осмелился его остановить.

Над палубой, прямо в воздухе кружилось несколько солдат из числа Черных Орлов. Гу Юнь извлек железную бирку, размером с ладонь, и подкинул ее в воздух. Один из Черных Орлов тут же подхватил бирку и опустился на острую верхушку мачты. Подняв ко рту медный тунхоу, он сказал:

— Глава мятежников захвачен! Черная Тигровая Бирка здесь, всем присутствующим - комсоставу и рядовым цзяньнаньского флота, если вы видите ее, предписываю: те, кто отречется от тьмы и обратится к свету, те, кто встанет на правильный путь - ваши предыдущие проступки будут помилованы, оказавшие сопротивление предатели приговариваются к обезглавливанию немедленно!

Бирка Черного Тигра была вручена Аньдинхоу Императором У. В безвыходных ситуациях, бирка давала право командовать семью главными военными фракциями. Всего таких бирок было три: одна - в руках Гу Юня. Одна - при императорском дворе, и одна - в руках Императора.

Более тридцати механиков, ранее запертых за решеткой, смогли отключить энергию всех гигантских драконов. Никто не смог связаться с кораблями. Большая часть наемников, состоявших на службе у мятежников, были простыми солдатами военно-морского флота, которых привез с собой Хуан Цяо. Другая же часть - простые наемники, которых просто завербовали на службу.

Услышав призыв солдата-орла, приказавшего мятежникам сдаться, наемники тут же засуетились, создав на судне переполох. Некоторые начали упорно сопротивляться, некоторые дезертировали на месте. Но большинство все равно пребывало в растерянности, не зная, что делать.

Согласно приказу, дунъинцы должны были перехватить инициативу и напасть на предателей.

Главное судно мятежников было ярко освещено. Чан Гэн вытолкнул связанного Хуан Цяо вперед. Мятежники же, увидев, что они потеряли преимущество, немедленно бросили оружие.

Безмолвная барышня продолжила спокойно играть на своем музыкальном инструменте. Но ее лицо все-таки исказило несколько эмоций, возникших после стольких проигранных мелодий, каждую из которых она исполняла весьма недурно.

Под тусклым светом угасающего фейерверка, Гу Юнь выглядел очень спокойным. Чан Гэн растерянно смотрел на него. С одной стороны, юноша был уверен в том, что маршал не первый раз столкнулся с подобной ситуацией. С другой стороны, Чан Гэн не мог не задаться вопросом, откуда взялись солдаты Черного Железного Лагеря.

Пару-тройку Черных Орлов было легко спрятать, но можно ли тоже самое сказать о солдатах Черного Железного Лагеря?

Более того, как маршалу Гу удалось переместить солдат сюда, с пустыни на северо-западной границе?

Он только притворялся глухим? Или он притворяется, что хорошо слышит?

В какой-то момент даже Чан Гэн не мог не почувствовать, что Гу Юнь очень рано узнал о том, что Вэй-ван положил глаз на восточное море. Маршал просто терпеливо ждал, когда сможет выйти и сразу собрать весь урожай.

Неподалеку раздался знакомый гул. Яо Чжэнь, наконец, мобилизировал военно-морские силы Цзяннань. В море вышли гигантские драконы, а вдали показался силуэт гигантского змея.

Гу Юнь и кружащие в небе Черные Орлы могли общаться жестами рук. Один из них получил приказ, забрал бирку черного тигра и полетел к гигантскому змею, дабы поприветствовать привезенные Яо Чжэнем войска.

Хуан Цяо закрыл глаза - у них не осталось ни шанса на лучший исход.

Бесконечная музыка, наконец, прекратилась. Девушка покинула каюту, прижимая музыкальный инструмент к груди и глядя на связанного Хуан Цяо.

Хуан Цяо поднял на нее взгляд и закричал:

— Чэнь Цинсюй, даже ты предала меня?!

Чэнь Цинсюй бросила на него безмолвный взгляд и прошла мимо с безэмоциональным выражением лица. Ее лицо напоминало маску - с таким же выражением лица она наливала вино; с таким же – исполняла мелодии, когда на судне началась драка; с этим же - когда командира Хуан Цяо допрашивали.

Она медленно подошла к Гу Юню и поприветствовала его:

— Господин Аньдинхоу.

Гу Юнь ненадолго отложил свое высокомерие.

— Благодарю вас за помощь, барышня Чэнь. Могу я поинтересоваться, какие у вас отношения с почтенным учителем Чэнь Чжоу?

Господин Чэнь Чжоу был старым лекарем, который много лет назад прописал Гу Юню лекарство.

— Это мой дедушка, - ответила Чэнь Цинсюй. - Морские волны очень сильны, Аньдинхоу и его друзьям стоит пройти в каюту.

Гу Юнь понимал, что барышня напоминает ему о побочном действии лекарства - сильной головной боли. Он лишь улыбнулся, ничего не ответив.

Чэнь Цинсюй заметила, что он ее не слушал. Она больше ничего не произнесла. Подобрав полы одежды в почтительном поклоне, она сказала:

— Я молюсь, чтобы наступило великое спокойствие и благоденствие, и желаю милостивому Императору долгих лет жизни.

— Премного благодарен, - ответил Гу Юнь.

Чэнь Цинсюй развернулась, чтобы покинуть корабль. Она так устала от музыки, что даже не обратила никакого внимания на противостояние мятежников и дунъинцев.

— О! - воскликнул Гэ Пансяо. - Там же так много людей! Как сестра сможет пройти мимо них?!

Гу Юнь нахмурился. Только он собирался окликнуть ее, как увидел пробивающегося по канатной дороге дунъинца. Разинув рот, наемник выплюнул стрелу.

Взлетевший высоко Черный Орел немедленно выстрелил в его сторону и дунъинец рухнул в море. Балансируя на носке, двигаясь легкими шагами по канатной дороге, барышня Чэнь будто танцевала под ритм натянутой нити. Миниатюрная стрела убийцы ударилась о металлическую цепь, издав звенящий звук. Девушка ни на секунду не подняла взгляд, продолжая мягко двигаться вперед, подобно бестелесному призраку.

Гэ Пансяо завороженно смотрел на нее, не говоря ни слова.

Да уж, в "Линь Юань" действительно вступали уродцы со всего мира.

Когда прибыли гигантские воздушные змеи и драконы, мятежники уже были не в состоянии сопротивляться. Черные Орлы охраняли заключенных на основном судне мятежников, а императорская гвардия занялась зачисткой.

На борт корабля ступил один из солдат Черного Железного Лагеря. Когда он снял защитную маску, Чан Гэн потерял дар речи. За маской оказался Ляо Жань.

И все же, было заметно, что мастеру не очень легко удавалось совладать с тяжелой броней. Хотя он выглядел не столь ужасно, как варвары, совершившие набег на Яньхуэй. Несмотря на то, что ему удалось добиться должного уровня силы, благодаря механическому сопротивлению, его шаги все же были неуклюжи. Мастер не умел контролировать количество используемой силы, поэтому со стороны его движения напоминали огромного и неуклюжего кролика. Он был вынужден схватиться за мачту, чтобы удержаться на ногах, но почти сразу снова рухнул на колени.

Если посмотреть внимательнее, то можно было заметить, что благородный черный цвет его "черной железной брони" начал постепенно смываться, раскрывая белый цвет дешевого металла, а от самой брони несло запахом рыбы.

Это что за "Черный Лагерь" такой получается? Откуда взялись эти крики? Это какое-то искусство звукоподражания?

Чан Гэн заскрипел зубами, понимая, что Гу Юнь снова обманул его.

Ляо Жань очень старался совладать с механической силой брони. Он так хотел сделать несколько знаков руками, но ничего не смог поделать с давящей на него силой. Монах не мог даже согнуть суставы пальцев. Его руки дрожали как ламинария, и никто не мог понять, что он говорит.

Он так старался показать хотя бы один знак, что весь вспотел.

Гэ Пансяо недоуменно посмотрел на мастера и сказал Гу Юню:

— Аньдинхоу, господин, похоже, мастеру срочно нужно доложить о военной ситуации.

Гу Юнь чуть повернул голову в сторону мальчика и ответил:

— Ничего страшного. Этот идиот просто не может выбраться из брони. Помоги ему снять ее.

Гэ Пансяо проглотил язык.

Запертый в тяжелой броне буддийский монах посмотрел на мальчика совершенно невинным взглядом. Гэ Пансяо глубоко вздохнул:

— Мастер, вы, получается, не разбираетесь во всех видах железной брони, да?..

Монах не мог говорить, он мог только использовать язык жестов. Но еще он мог использовать свои необычайно живые глаза для того, чтобы передать свои мысли: "Знание не равнозначно мастерству. Монах не создан для походов на поле боя".

Гэ Пансяо, вместе с Чан Гэном, помогли мастеру снять тяжелую броню. Выкатившись из груды железа, монах даже не подумал о том, чтобы оправить свою одежду и хоть немного привести себя в порядок. Он сразу же подошел к Гу Юню с совершенно серьезным выражением лица. "Маршал, прибыл цзяннаньский флот. Капитан Яо на борту Воздушного Змея. Вам стоит немного отдохнуть в каюте".

Чан Гэн удивленно смотрел на этих двоих. Он что-то почувствовал в этом предложении монаха. Посмотрев на Гу Юня, юноша отметил, что маршал оставался таким же непоколебимо спокойным.

Впрочем, Гу Юнь не настаивал на том, чтобы остаться тут. Он согласился с монахом, смотря на дунъинский клинок, который все это время сжимал в руке. Чан Гэн поспешил к Гу Юню.

В этот момент, худощавый дунъинец, похожий на змею, воспользовался тенями и темнотой, чтобы подобраться поближе к каюте. В зафиксированном на его запястье железном браслете блеснул в отблесках тусклого света наконечник Сючжун Сы.

Человек-змея коварно улыбнулся, и в ту же секунду, когда Гу Юнь уже собирался перешагнуть порог каюты, пара железных браслетов на его руках одновременно активировались, и в сторону Гу Юня полетело шесть стрел Сючжун Сы.

Черный Орел взревел и молниеносно рванул вниз.

Заметив это, Чан Гэн спешно, подчинившись инстинкту, рванул вперед, чтобы защитить своего ифу. Сильные волны, покачивающие судно, стали спасением Гу Юня от летящих в него лезвий.

Маршал схватил Чан Гэна за руку и бросил дунъинский клинок вперед. Три лезвия Сючжун Сы как по маслу разрезали железный клинок на три части. Гу Юнь резко вскинул руку; широкий рукав взметнулся в воздух. Маршал, прижимая к себе Чан Гэна, направился в сторону каюты. Тонкие лезвия Сючжун Сы прорезали черную полосу ткани, перетягивающую волосы маршала. Человека-змею немедленно застрелили пролетавшие над ним Черные Орлы.

Гу Юнь даже не заметил, как все произошло. Он похлопал Чан Гэна по плечу и сказал безразличным голосом:

— Просто вырвавшаяся из сети рыба [10]. Ничего страшного...

Он прижался к плечу Чан Гэна, оперевшись о юношу. Кто бы мог подумать, что в этот момент он споткнется.

Перепугавшись, Чан Гэн поспешил поймать своего ифу. Случайно прикоснувшись к спине Гу Юня, юноша побледнел. Гу Юнь будто вынырнул из воды. Вся его спина была пропитана холодным потом.

Примечания:

惊弓之鸟 - jīng gōng zhī niǎo - птица, уже пуганная луком [и стрелами] (обр. в знач.: пуганая ворона и куста боится)

2. 捏着鼻子 - niēzhe bízi - зажимать нос; перен. через силу, против желания; сносить молча

3. 初出茅庐 - chūchū máolú - впервые вышел из тростниковой хижины (обр.) только что вступивший на жизненный путь; неопытный, новичок, делающий первые шаги; неоперившийся, зеленый

4. 雁过拔毛 - yànguòbámáo - вырвать перо у пролетающего гуся (обр. в знач.: своего не упустит, не пропустит случая поживиться; жадный, хваткий)

5. 装神弄鬼 - zhuāng shén nòng guǐ - притворяться духом; прикидываться демоном (обр. в знач.: дурачить, обманывать, морочить, мистифицировать; заклинать духов)

6. 抱头鼠窜 - bàotóu shǔcuàn - обхватить голову и убежать как мыши обр. в знач.: бежать в панике, обратиться в бегство; давать стрекача; давать деру

7. 十面埋伏 - shímiàn máifú
1) засада со всех сторон, облава

"Дом летающих кинжалов" (худ. фильм)

Соло лютни пиба.
«Военное произведение» для пиба. Музыка повествует о том, как во время войны царств Чу и Хань (220 г. до н. э.) царство Хань, применив стратегический метод «Осады со всех сторон», разбило чускую армию. В музыке мы можем услышать и триумфальное шествие победителей, и стоны побежденных.

8. 凤求凰 - Фэн Цю Хуан - Название песни. Для Гуцинь Цюя, когда Хан Сима Сян был гостем, он сыграл песню для Чжуо Вэньцзюня. Из-за риторики было предложено «Фэн Ю Фэн вернулся в свой родной город и отправился через море в поисках своего феникса», отсюда и название «Фэн Цю Хуан».

9. 关外 - guānwài
1) за Великой стеной; внешние территории Китая; уст. территории застенного Китая
2) ист. Гуаньвай (территория к востоку от г. Шаньхайгуань: пров. Хэйлунцзян, Гирин и Ляонин; КНР)

10. 漏网之鱼
lòuwǎngzhīyú
рыба, ускользнувшая из сети (обр. в знач.: преступник, ускользнувший от наказания)

***

Чан Гэн думал о том, что больше не сможет оставаться ни в поместье, ни рядом с Гу Юнем.

***

Гу Юнь неспешно пытался выровнять дыхание, но от каждого вздоха его тело продолжало лихорадочно дрожать. Он будто стоял на самом краю мачты, и никто не мог видеть, как ему плохо. Когда Чан Гэн сжимал своего ифу в руках, то чувствовал, как по его телу проходят волны сильнейшей боли.

Cквозь частые тяжелые вздохи Гу Юнь выдавил нежную улыбку. Трудно было не заметить морщинки между его бровями. И маршал в очередной раз солгал Чан Гэну:

— Ну, ну, это всего лишь какой-то дунъинец. Дай поглажу тебя по голове. Не бойся, не надо так крепко сжимать меня.

На это Чан Гэн ничего не ответил.

Ему было слишком больно, и в то же время он испытывал страстное желание прямо сейчас прибить этого человека.

Гу Юнь уперся ножнами от дунъинского клинка о палубу и с трудом встал на ноги. Синие нити вен выступили на тыльной стороне его рук и, казалось, будто они вот-вот порвут кожу.

В чаше, которую маршалу дала барышня Чэнь Цинсюй, было привычное ему лекарство. Он мгновенно узнал его, стоило ему поднести чашу к носу и сделать всего один вдох. В тот момент его разрывало между «слепой и глухой» и «с ужасной головной болью, но ясным взором», но выбрал он, конечно же, второй вариант.

По-хорошему, даже не прими он лекарство, это бы не стало проблемой. Кроме того, в тот момент Гу Юнь не знал, что «музыкантом» Линь Юань была внучка лекаря Чэнь. Но как только в его руках оказалась чаша с лекарством, он не смог преодолеть желание вернуть контроль над своим телом.

Гу Юнь был почти готов признать правоту Шэнь И. Он понимал и знал, что однажды ему придется научиться жить в мире с этим сломанным телом. Но Гу Юню до сих пор было не по силам понять это, принять, чтобы мирно существовать с этим недугом.

Даже при том условии, что он знал, что без зрения и слуха он сможет спокойно жить без особых помех. Если бы Гу Юнь в глубине души принял этот факт, то для него эта болезнь в конце концов станет простым пустяком.

Но это все — причины, по которым прежний Аньдинхоу лишил Гу Юня самых беззаботных дней в раннем детстве. И пусть прошло уже так много лет, и все давно изменилось, он до сих пор не мог избавиться от этой старой обиды.

Подобные трудности совершенно спокойно можно было бы решить постепенно, хотя для этого и требовалось немного терпения и времени. Ведь за последние несколько лет, когда Гу Юнь научился спокойно жить вместе с Чан Гэном, его обиды на старое поколение значительно приуменьшились. И хотя Гу Юнь решил для себя, что не будет так же жестоко обращаться с Чан Гэном, как старый Аньдинхоу с ним, сейчас он понимал, какие тогда его отец испытывал чувства.

— Нет, — сквозь зубы процедил Чан Гэн.

Юноша не только не отпустил Гу Юня, но еще крепче сжал руки, вкладывая в свои объятия все силы, какие у него были. Он практически всем телом прижался к маршалу, и они оба переступили порог каюты.

— Как ты умудрился изобрести новый вид избалованности? — ловко спросил Гу Юнь.

Чан Гэн усмехнулся, подчеркивая каждое слово:

— Меня до смерти напугали эти дунъинцы.

Гу Юнь ничего не ответил.

«Спокойно, держи себя в руках», — успокаивал себя Чан Гэн.

Он всеми силами старался успокоиться, одновременно помогая Гу Юню после стычки с главарем мятежников — то есть помогал ему как можно удобнее сесть на стул.

Юноша нахмурился, встретившись с Гу Юнем взглядом.

— Ифу, — поинтересовался он приглушенным голосом, — что тебя беспокоит?

Гу Юнь знал, что не сможет скрыть от Чан Гэна свой недуг. Он размышлял долгую минуту, что же ответить юноше, пока не придумал коварный план. Он поманил Чан Гэна пальцем.

Тот склонился чуть ближе, и Гу Юнь прошептал:

— Нерегулярные лунные дни, живот разрывает от боли.

Чан Гэн не сразу среагировал, изумленно уставившись на маршала.

— Что?..

Ответ Гу Юня дошел до юноши только после того, как он задал вопрос. Лицо Чан Гэна мгновенно покраснело. Оставалось только разобраться, отчего — от смущения или гнева?

У Гу Юня так невыносимо болела голова, что он страстно желал удариться головой об стену. Но увидев робкое, такое милое и очаровательное выражение на лице Чан Гэна, Гу Юнь не мог сдержать звонкий смех. Это секундное развлечение разогнало скуку и помогло немного унять боль.

Чан Гэн сердито сверлил Гу Юня взглядом — от одного такого взора все вокруг было готово полыхнуть.

Как помнил Гу Юнь, если «сыграл злую шутку», то сразу же надо как-то загладить ситуацию и задобрить юношу. Он кашлянул:

— У меня не было времени на ужин, и после того как я выпил чашу холодного вина от барышни Чэнь, у меня немного разболелся живот. Ничего страшного.

Это хотя бы звучало более разумно и правдоподобно. Но как люди, долгие годы проводящие время на службе в армии, которые часто сталкиваются с проблемой нерегулярного питания, справляются с этим? Один день наедаются, а потом целый день голодают?

А этот толстокожий Великий Маршал Гу, как он вообще смеет так бесстыдно вести себя, словно он тут самый нежный и хрупкий?

Попытка Чан Гэна хоть как-то совладать с собой и сохранить крупицу спокойствия в один миг разлетелась на мелкие кусочки.

— Гу Шилю, ты!.. — взорвался Чан Гэн.

Короткое «ты» повисло в воздухе — юноша просто не нашел, что сказать после.

Гу Юнь неожиданно улыбнулся, поднял руку и похлопал Чан Гэна по голове.

— Что, уже подрос и у тебя начало сердце болеть за своего ифу? Не переживай понапрасну.

Его ладонь была подобна безграничному небесному своду, и яростное пламя в сердце Чан Гэна в мгновение ока взмыло до небес, оставив после себя лишь тонкую струйку дыма и рассеяв в воздухе его беспомощность и бессилие.

«Это у душ предков из-за тебя сердце болит», — подумал Чан Гэн. «С твоих губ не срывается ни единого правдивого слова. С чего это я должен взваливать на себя такую ответственность и беспокоится зазря? Только через мой труп».

И все же, болезненно побледневшее лицо Гу Юня вызывало боль в глазах юноши. Чан Гэн еще был в состоянии следить за своим языком и мыслями, но он не мог контролировать возникающие в его сердце тревогу.

Вздохнув, юноша обошел широкий стул и принялся делать Гу Юню массаж висков. Он делал это весьма умело своими натренированными руками.

Чан Гэн отметил, что плечи Гу Юня немного расслабились. Как правило, если человека не тревожат боли в груди или животе, он сможет как обычно активно работать руками и ногами. Также Чан Гэн отметил, что даже легкая травма его конечностей не приведет к такой боли, которую Гу Юнь испытывал сейчас. Как следует поразмыслив над тем, что же все-таки беспокоит его ифу, он остановился на единственном варианте — головной боли. Чан Гэн вспомнил, что Гу Юнь уже испытывал такую боль однажды, когда они покинули Яньхуэй и отправились в столицу.

Продолжая массировать виски, Чан Гэн не мог не отметить с усмешкой:

— Как-то раз ифу мне уже говорил, что у него мигрень. Неужели сегодня ифу забыл об этом?

Гу Юнь промолчал.

Он действительно уже и позабыл, как много лжи он сотворил на протяжении всей своей жизни. Если бы он помнил каждую ложь, что вырывалась из его рта, у него бы не осталось места для чего-то другого.

— Ну так что?.. — поинтересовался Чан Гэн.

— Голова у меня тоже болит. Не потому ли, что я не пощадил себя ради Великой Лян, м?

Подобные слова можно было столь бесстыдно произносить в чужой стране. Чан Гэн признал поражение, и гнев его полностью испарился.

Закончив разговор, Гу Юнь воспользовался излюбленным старым трюком «заснуть сразу, как голова коснется подушки», закрыв глаза от наслаждения от услужливого массажа Чан Гэна.

Вот только, к великому сожалению, за стенами каюты все еще было неспокойно, ситуация не была урегулирована. Гу Юнь был вынужден постоянно держать ухо востро и не смел впасть в полноценный сон.

Все внимание Чан Гэна было сосредоточено на акупунктурных точках на голове Гу Юня, но через несколько секунд он не мог не опустить взгляд на лицо своего ифу.

Для тех, кто привык постоянно видеть перед собой красивых людей, все равно наступал момент, когда даже в подобной красоте находились незначительные изъяны. Например, вот этот красивый, очаровательный буддийский монах. Проведя рядом с ним столько времени, Чан Гэн мог отметить, что он ничем не отличается от дяди Ван — старого слуги в поместье Аньдинхоу. Но, кстати, дядя Ван гораздо больше внимания уделял личной гигиене — в отличие от монаха.

Гу Юнь же был исключением.

Дунъинский убийца испортил ленту, которой Гу Юнь перевязывал волосы, и у него не было времени, чтобы снова убрать их в хвост. Его локоны лежали на плечах, стекая подобно проточной воде. Чан Гэн долго смотрел на своего ифу, старательно подавляя яркие образы из давних снов. Они внезапно вырвались из крепких оков и воспарили в сознании юноши, напоминая о себе. Если Чан Гэн не сможет сдержать себя, подобные воспоминания, получив цунь, продвинутся на чи [1], и будут снова и снова будут напоминать о себе, создавая бесконечную цепь удушающих иллюзий.

Каждый раз, когда образы вновь всплывали в его голове, он силой прерывал бесконечный поток мыслей. Так же он поступал и с Костью Нечистоты. Он начинал вспоминать эти бессмысленные стихи из буддийского священного писания, которым его научил Ляо Жань. Он столько раз повторял их, что они отпечатались на дне его души. Они точили его сердце подобно точильному камню.

Отчего-то сейчас этот трюк не сработал. Похоже, что все самообладание Чан Гэна ушло на сдерживание гнева. Его мысли вырвались из-под контроля, подобно сбросившей поводья лошади.

Кость Нечистоты соткала в глубине его сознания совершенно невыразимые, абсурдные иллюзии.

Он видел, как склоняется над Гу Юнем и касается легким поцелуем его лба. Бровей. Переносицы... Губ. Губы Гу Юня не должны быть очень мягкими и сладкими. Возможно, у них легкий горький вкус, похожий на аромат лекарственных трав, который всегда окутывал его тело. А может они на вкус как вино? Чан Гэн поймал себя на мысли, что хотел бы даже слегка прикусить его губы.

Стоило Чан Гэну только подумать об этом, как во рту появился сладкий ржавый привкус крови. Он задрожал от страха.

Вернувшись в реальность, Чан Гэн обнаружил, что все еще стоит позади сидящего настуле Гу Юня, прикусив кончик языка.

В ту же секунду Чан Гэн понял, что его пальцы были все еще на голове Гу Юня, и он в миг отдернул руки, будто обжегся.

Некоторое время он растерянно стоял на месте, прежде чем спросить дрожащим от беспокойства голосом:

— Ифу?..

Гу Юнь крепко спал. Его глаза были закрыты. Он не видел кроваво-красный блеск в глазах Чан Гэна.

Тот еще несколько секунд смотрел на него, затем взял свой меч и выбежал из каюты.

Палубу яростно обдували порывы морского бриза. Солдаты Черных Орлов, охранявшие главное судно мятежников, бдительно кружили над ним. Подчиненные цзяннаньского флота под командованием Яо Чжэня занимались зачисткой. Люди Дунъина разбежались на все четыре стороны. Кто-то прыгал прямо в море, кто-то умудрялся уплыть на небольших шлюпках, а кто-то — вплавь. Но для таких беглецов морские драконы уже опустили в воду черные сети, и им удалось быстро поймать «уплывающих рыбок» в ловушку.

Хуан Цяо лично предстал перед Яо Чжэнем. Последний пребывал в глубоких размышлениях. Он склонился, чтобы что-то сказать командиру Хуан.

Множество событий быстро пронеслось перед глазами Чан Гэна, но совершенно не тронули его сознание. Жар с его лица постепенно сдували порывы морского бриза.

Холодный морской воздух был подобен язве, врезающейся в кости, пробивающейся все глубже подобно земляному буру, дабы оставить свой след на костях на века [2]. Стоя лицом к морю, под порывами ледяного ветра, Чан Гэн корил себя: «Ты — ничтожное животное».

Он думал о том, что больше не сможет оставаться ни в поместье Аньдинхоу, ни рядом с Гу Юнем.

Двумя днями позже. Поместье господина Яо.

Во дворе поместья господина Яо зацвели персиковые деревья. Пар обогревателей смешивался с витавшими в воздухе ароматами. Сидя у окна, Гу Юнь щелкал тыквенные семечки и ждал, когда Яо Чжэнь закончит докладную записку Императору [3]. Опасаясь возможной смуты в столице, туда отправили срочный доклад.

В столице новости невозможно было так просто распространить, но даже там есть свои глаза и уши. И кое-что из секретной информации все же просочилось — поговаривали, что Император был в такой ярости, что приказал императорской гвардии схватить принца Вэй. Поздней ночью Вэй-ван намеревался сбежать из столицы, но его поймали у Дэшэнмэнь [4]. Что же с ним произошло после — никому не известно.

Пыль в Цзяннане осела, и нужно было составить еще один доклад, в котором до Императора доводились бы вся история и обстоятельства данного дела.

Лицо Яо Чжэнь выглядело так, будто он не спал несколько дней подряд. Опустив перо, он обратился к Гу Юню:

— Аньдинхоу, господин, что вы думаете об этом деле?

— Просто скажите, что старшему инспектору были известны события на море, — вскользь ответил Гу Юнь. — Что он тайно послал людей, дабы тщательно расследовать планы мятежников, прежде чем те воплотят свой заговор, и арестовать их.

— Нет, нет, нет! — вспылил Яо Чжэнь. — Я простой ученый. Меня укачивало на гигантском змее. Меня тошнило на драконе. На протяжении всего пути меня выворачивало наизнанку! У меня нет ни талантов, ни подходящих навыков. Только Аньдинхоу способен выйти навстречу врагу и предотвратить беду.

— Аньдинхоу? Тот самый Аньдинхоу, который служит на северо-западной границе? Как он смог так быстро переместиться в Восточное море? И все же, я наслышан о том, что господин Яо остроумно приказал своим людям облачиться в Черную Броню, напугав мятежников до такой степени, что они начали сражаться друг с другом. Это действительно достойно восхищения.

— Я не могу, — пробубнил господин Яо. — Пожалуйста, не расстраивайте меня.

В этом году господину Яо исполнилось тридцать шесть лет — самый благоприятный возраст в жизни мужчины. Господин Яо был полон жизни и энергии. У него были выразительные усы, умное, красивое лицо и золотые руки. Этот человек полжизни строил служебную карьеру в чиновных кругах. Он претерпел множество взлетов и падений. С самых первых дней службы он посвятил себя этим богатым, плодородным землям с изобилием рыбы и риса. Пусть он и не сделал какого-то особенного вклада, но и эти земли не особо стремились к развитию и прогрессу. К тому же, господин Яо обладал величайшим мастерством — он мог спать всю ночь напролет до полудня.

Наверное поэтому многие жители вообще забыли о его существовании. На двенадцатом году правления Императора Юань Хэ, учитель Гу Юня, Линь Мосэнь, который в те годы еще был жив, оказался главным экзаменатором господина Яо на императорском экзамене. Увидев письменный труд Яо Чжэня, господин Линь не мог сдержать восторг — он начал стучать по столу и ахать от восторга [5]. Он подал тот доклад Императору Юань Хэ, а Его Величество пожаловал господину Яо титул Хуанъ Юаньлан [6].

— Подавили восстание в Дунхай, одержали победу в великой битве, которая могла поставить под угрозу границы первостепенной важности. Разве вы не достойны этих подвигов? В будущем господин сможет ступить в императорский двор сановником, искусным и в военных, и в гражданских делах, — сказал Гу Юнь более серьезно.

Яо Чжэнь горько улыбнулся и сказал:

— Какие у меня таланты за такое жалование? Подчиненный бездарен и недобродетелен. Слуга, лишь желающий найти спокойное место, чтобы в старости достойно уйти на покой. Откуда у него способности найти выход из подобной ситуации? Аньдинхоу, прошу, пожалейте нижайшего подчиненного.

— Я все еще думаю о том, чтобы доложить Его Величеству, что собираюсь отправить вас на северо-западную границу в должности инспектора армии.

Не опуская головы, Яо Чжэнь парировал:

— У вашего подчиненного до сих пор жива матушка, ей уже больше восьмидесяти лет. У нижайшего есть голодающие маленькие дети. Нижайший просит героя оказать снисхождение и позволить слуге прожить свою собачью жизнь со своей семьей. Если господин пожелает, он может вынести все из дома слуги.

Гу Юнь промолчал.

— Аньдинхоу, господин, поскольку все события, которые коснулись Цзяннань, затронули наместника Лянцзян [7] — губернатора Чжоу — господин не сможет избежать участия. Я должен все обсудить с ним.

Увидев помрачневшее лица Гу Юня, Яо Чжэнь извинился и быстро добавил:

— О! Кстати! Есть еще молодой принц. Во время путешествия Его Высочество отправился в Цзяннань и случайно столкнулся с мятежниками, захватившими в плен механиков. Увидев несправедливости в пути [8], он в одиночку проник на их судно. Выручив механиков, он с их помощью смог лично поймать главу мятежников. Как вы смотрите на такой вариант развития событий?

Гу Юнь не проронил ни слова.

Что касается происхождения Чан Гэна, хотя ныне правящий Император не выражал открыто своего мнения, было очевидно, что у него есть сомнения по этому поводу. Сейчас, когда в заговоре оказался замешан Вэй-ван, Его Величество должен быть сильно разочарован. И если после этого он обратит внимание не неугодного младшего брата, который очевидно на его стороне, то возможно он оставит прошлые обиды на деяния прошлого поколения.

Чан Гэн приближался к возрасту наследования данного ему почившим Императором имени. Если бы ему удалось заручиться благосклонностью Его Величества, возможно, в будущем это бы ему пригодилось.

Гу Юнь обдумал этот вариант, а после разочарованно посмотрел на Яо Чжэня. Господин Яо действительно был очень талантлив. В противном случае у него не было бы столь долгосрочных отношений с Аньдинхоу. Они встречались лишь однажды, и сейчас Гу Юнь начал понимать, почему господин Яо не стремился к дальнейшему карьерному росту и желал только есть и ждать смерти [9]. В будущем господин Яо отпустит свой ум и интеллект в небо, а сам господин останется на земле, продолжая низкопоклонничать, есть и спать.

— Аньдинхоу, господин, — улыбнулся Яо Чжэнь и снова спросил: — Что скажете?

Гу Юнь не потрудился ответить на это. Он поднял глаза к потолку [10], набросил на плечи верхние одежды и ушел прочь.

Он собирался спокойно покинуть Цзяннань. В этом вопросе были замешаны и Линь Юань, и Черный Железный Лагерь, но обеим сторонам не следовало бы принимать участие в этом деле. Им оставалось полагаться только на перо господина Яо.

Когда Гу Юнь толкнул дверь, то он увидел во внутреннем дворе Чан Гэна. Юноша делал бамбуковую флейту. Вокруг него сидели Гэ Пансяо, Цао Нянцзы и две маленькое дочери господина Яо. Чан Гэн очень старательно и терпеливо делал флейту для каждого из них. Его работа выглядела очень даже неплохо. Две маленькие девочки, которым еще и десяти лет не исполнилось, веселились и прыгали вокруг юноши.

Увидев Чан Гэна, Гу Юнь почувствовал себя значительно лучше. Пусть маршал никогда не говорил об этом вслух, он всегда надеялся, что Чан Гэн вырастет сообразительным, остроумным молодым человеком, который не будет выпячивать свой ум наружу. Что он станет праведным и доброжелательным, но и не лишенным решимости. Что Чан Гэн будет не таким нерешительным, как его отец, но и не таким вспыльчивым, как его мать.

Человек, в которого вырос Чан Гэн сейчас, был как раз тем, кого Гу Юнь хотел видеть перед собой.

И даже в его внешнем облике проскальзывали лучшие черты обоих родителей.

Гу Юнь подошел к детям и забрал из рук Чан Гэна флейту, которую юноша только начал делать.

— А для меня есть одна? — улыбнулся он.

Мягкая улыбка исчезла с лица Чан Гэна. Он забрал флейту назад и отдал ее маленькой девочке, которая с нетерпением сидела у юноши под боком и ждала, когда он закончит для нее игрушку.

— Это всего лишь детская игрушка, она слишком груба и проста. Ифу, пожалуйста, не делай из меня посмешище.

Гу Юнь промолчал.

Маршал молча смотрел на флейту в руках маленькой девочки и заявил:

— Я хочу ее.

Девочка, которая едва доставала до талии Гу Юня, спрятала руки за спину и пристально посмотрела на маршала.

Чан Гэн отложил инструменты, жестом показал Гэ Пансяо, чтобы тот забрал девочек и они пошли куда-нибудь поиграть, а сам поднялся на ноги и последовал за Гу Юнем.

— Ифу возвращается на западные земли?

— Да. Ммм... Возвращайся в столицу и получи аудиенцию у Его Величества, — сказал Гу Юнь. — Не волнуйся, Чжун Цзэ научит тебя всему, что тебе нужно будет сказать.

Чан Гэн молча кивнул.

— Ты совершил настоящий подвиг. Возможно, Император даже пожалует для тебя награду, — сказал Гу Юнь. — Он может вызвать тебя на суд, чтобы обсудить политические вопросы. Кто знает, может он даже позволит тебе отправиться на северо-западную границу и найти меня.

Встретив Чан Гэна через год разлуки, Гу Юнь отметил, что юноша уже подрос, став зрелым молодым человеком, который не терялся перед лицом смертельной опасности. Детство прошло, и Гу Юнь стал более терпимо относиться к идее позволить Чан Гэну отправиться на северо-запад.

С этого дня можно считать, что между ними снова мир. Он думал, что сможет взять Чан Гэна с собой и научить его чему-то новому. Но даже если Гу Юнь не сделает этого, после возвращения в столицу Чан Гэн все равно будет считать это разрешение заслуженной наградой.

В тот год, когда Гу Юнь покинул поместье, Чан Гэн пожелал поехать вместе с ним на северо-западную границу. Гу Юнь думал, что если Чан Гэн теперь получит то, что хотел, он будет счастлив.

Чан Гэн неожиданно остановился, промолчал несколько секунд и затем сказал:

— Ифу, я больше не хочу на западные земли...

Примечания:

得寸进尺
dé cùn jìn chǐ
получив цунь, продвинуться на чи (обр. в знач.: ненасытный, алчный, руки загребущие; сколько ни дай, ему все мало; жадничать, зарываться ср. дай ему палец – всю руку отхватит)

2. 刻骨铭心
kègǔ míngxīn
выгравировать на костях и запечатлеть в сердце, обр. запечатлеть глубоко в душе; навечно запомнить; незабываемый, век не забыть

3. 奏折
zòuzhé
стар. докладная записка (сложенная в виде гармоники); доклад императору

4. 德胜门
déshèngmén
Дэшэнмэнь, досл. «врата победы добродетельностью»(название крепостных ворот в северной части бывшей пекинской крепостной стены)

5. 拍案叫绝
pāiàn jiàojué
стучать по столу и ахать от восторга (обр. в знач.: быть в восхищении, бурно выражать восторг, ахать от восторга)

6. 状元
zhuàngyuan
1) стар. чжуанъюань, первый из сильнейших (победитель на столичных экзаменах, первый кандидат на высокую должность)

Хуанъ Юаньлан — высший титул, присуждаемый Императором лучшему на высшем императорском экзамене.

7. 两江
liǎngjiāng
оба Поречья (низовье Янцзы, пров.: Цзянсу, Аньхой и Цзянси)

8. 路见不平
lùjiàn bùpíng
увидеть несправедливость в пути (обр. в знач.: заметить несправедливость, быть поборником справедливости)

9. 混吃等死
hùn chī děng sǐ
[только] есть и ждать смерти (обр. в знач.: духовная бедность, потеря смысла жизни, потеря идеала, отсутствие стимула к чему-либо)

10. 白眼
báiyǎn
1) выкатить глаза, поднять глаза к потолку (в знак возмущения, презрения)
2) презрительный взгляд

***

Кто бы мог подумать, что этот ребенок осмелится огрызаться!

***

Пораженный до глубины души, Гу Юнь остолбенел. Это решительно отличалось от того, что он ожидал услышать от Чан Гэна. Он немедля спросил:

— Почему?

— Западные земли [1] под надежной защитой Черного Железного Лагеря моего ифу, — ответил Чан Гэн. — Мое пребывание там принесет лишь новые проблемы. Кроме того, я не смею обременять ифу заботой о моих фальшивых заслугах, которые он желает присвоить мне, ведь это все совершенно бессмысленно.

Пусть Гу Юнь считал точно так же, однако стоило Чан Гэну самому завести разговор об этой ситуации, маршал вдруг почувствовал себя так, будто его окатили ледяной водой. Гу Юнь едва смог сохранить безучастное выражение лица и ответил Чан Гэну:

— В таком случае... быть по сему. Отправляйся в столицу. Ты сможешь ежедневно посещать дворец, назначать аудиенции, заниматься делами управления и разрешать политические споры — это тоже вполне приемлемо. У моего старого учителя есть несколько учеников, ты можешь познакомится с ними и...

— Думаешь, это то, что меня интересует?

Пока Чан Гэн говорил, то посматривал в конец длинного узкого коридора. Усыпанный множеством раскрывшихся бутонов весенний сад был сплошь залит ярким золотом цзяннаньского солнца. Правда садовники господина Яо как-то судачили, что именно в это время наступает самый активный сезон цветения, хотя длится он недолго: от десяти дней до полутора месяцев.

По крайней мере, они цвели именно здесь, в просторном саду, а не где-то там, на краю горизонта, у склона безлюдной горы, где им некому явить свою красоту прежде, чем они безмолвно увянут. Жизнь и смерть разделяет мгновение — не успеешь и глазом моргнуть, как твое время иссякнет. И свидетелями кратчайшего мига красоты бытия тех цветов станут птицы, пролетающие мимо, и дикие звери. Разве им есть дело до них? Разве могут они постичь смысл сего чуда?

Мгновению жизни цветка уподобились совершенно никчемные чувства: грызущая сердце ненависть и исцеляющая сердце любовь.

— Ифу, — произнес Чан Гэн, — мастер Ляо Жань знаком со множеством незаурядных и выдающихся людей. Я хотел бы странствовать по свету вместе с ними. Я ни в коем случае не буду откладывать занятия по чтению и тренировки...

Это еще что за чушь?..

Чан Гэн даже закончить не успел, как Гу Юнь перебил его сухим кратким:

— Нет.

Чан Гэн молча встретился взглядом с Гу Юнем. Лицо маршала помрачнело.

До сего момента Гу Юню даже не приходило в голову попытаться разгадать, какие эмоции могли скрываться в сердце юноши, стоявшего спиной к свету. И сейчас, вопреки всем ожиданиям, посмотрев Чан Гэну прямо в глаза, Гу Юнь ощутил давяще чувство тревоги.

Гу Юнь понял, что он ответил слишком резко. Немного смягчив голос и выражение лица, он произнес:

— Хорошо! Если тебе вдруг захотелось пойти поиграть, не спеши. Вернись в столицу и попроси дядю Ван предоставить тебе в сопровождение несколько охранников из поместья. И еще одно условие: я запрещаю тебе ехать туда, где нет императорской почтовой станции. Каждый раз, прибывая на новую станцию, ты должен будешь отправить мне письмо, в котором сообщишь о том, что ты в целости и сохранности.

Чан Гэн глухо добавил:

— И пусть весь путь за мной таскаются тюки с богатой одеждой и лучшей едой, да? С тем же успехом я бы мог пойти поставить несколько курительный палочек в храм Ху Го в сопровождении молодых барышень. Это сэкономило бы кучу сил и денег.

Гу Юнь промолчал.

Кто бы мог подумать, что этот ребенок осмелится огрызаться!

Более того, в каждое его изящное слово так непринужденно вплетался скрытый смысл — это походило на колкую насмешку!

Приподнятое настроение Гу Юня, вдохновившегося весенними пейзажами в Цзяннане, в мгновение рассеялось. Он подумал: «До сих пор он меня не слушается потому, что я слишком его баловал?»

Гу Юнь ответил более строгим и нетерпеливым тоном:

— Мир огромен, а человеческие сердца коварны. И что тут веселого? Этот монах не способен даже постоять за себя. Он может только бежать от несчастья и унижаться, попрошайничая еду. Если с тобой что-нибудь приключится во время путешествия с ним, как прикажешь мне оправдываться перед почившим Императором?!

«Ах, вот как, — равнодушно подумалось Чан Гэну. — Значит, это из-за необходимости объясняться перед покойным Императором. Если бы он прознал, что я всего лишь маленький ублюдок, рожденный той женщиной, Сю Нян, взявшейся неизвестно откуда; если бы он прознал об этом и, наконец бы понял, что мое высочайшее происхождение — лишь гнусная ложь — уловка, сбившая с толку императорскую семью — он впал бы в ярость и вернулся к жизни, только чтобы найти меня и убить».

Каждый раз, когда он смотрел на Гу Юня, то чувствовал, будто его сердце мучительно медленно кромсают острым ножом, разрезая на жалкие кусочки. Его грех, камнем висевший на шее, только лишь тяжелел, и Чан Гэну не хотелось ничего больше, кроме как немедленно сбежать подальше от этого человека. В то же время Гу Юнь отказывался отпускать и крепко держал его.

Он не знал этого, но в сердце Чан Гэна стремительно рождались новые, совершенно необузданные чувства — такие, как безграничная ненависть к Гу Юню. Однако же, к счастью, Чан Гэн умел совладать с собой и быстро возвращался в нормальное состояние.

Чан Гэн отвел взгляд от Гу Юня и спокойно проговорил:

— На днях ифу сказал мне, что какой бы путь я ни выбрал, если этот путь — тот, который я хочу пройти сам, все будет в порядке. Прошло всего несколько дней, а ифу уже забирает свои слова обратно?

Вспыхнувшее в груди Гу Юня пламя обожгло его сердце:

— Я сказал, что хочу, чтоб ты все тщательно обдумал. Считаешь, ты уже сделал это?

— Я хорошо подумал.

— Нет! Подумай еще раз! А после, когда ты как следуешь обо всем подумаешь, найди меня, — Гу Юнь не хотел ругать его, поэтому круто развернулся и быстро отправился прочь.

Чан Гэн наблюдал за удаляющейся фигурой. Маршал нервно стряхивал с плеч опавшие лепестки персиковых цветков. Позади юноши послышались легкие шаги. Чан Гэну не нужно было поворачиваться, чтобы понять, кто стоял позади него.

— Чтобы мастер стал свидетелем такой сцены... Как неловко.

Монах не смел появляться и показался лишь тогда, когда Гу Юнь ушел. Ляо Жань с облегчением явил свое лицо и произнес: «У Аньдинхоу благие намерения».

Чан Гэн взглянул на свои ладони: на некогда тонкой коже появилось несколько багровых следов мозолей. Вот только на этих руках до сих пор не было ни одного шрама.

— Я не хотел бы превратиться в ничтожество, которое только и может, что полагаться на его доброту, — холодно произнёс Чан Гэн.

«Жалкий слуга лишь хотел обратить внимание на то, что Ваше Высочество немного перегнул палку, — заметил монах. — Если бы в мире существовал мудрец, постигший истину Бытия, в юности он так или иначе воспитывался почтенными матерью и отцом, находясь под их безграничным покровительством. Однако, по словам Вашего Высочества, получается, что все люди в этом мире несут на себе печать ничтожества? Большой сосуд долго делается [2]. Не стоит зазнаваться и проявлять излишнюю поспешность».

Чан Гэн ничего не ответил. Разумеется, он имел в виду совсем не это.

«Я разглядел выражение на лице Вашего Высочества, — сказал монах. — Похоже, яд добрался до ваших костей».

Чан Гэн ошарашенно посмотрел на монаха. Откуда он узнал о Кости Нечистоты?

Монах продолжил:

«В сердце каждого человека есть яд. Он может пребывать очень глубоко, а может и нет. Ваше Высочество, в ваши годы вам не следует думать о подобном так много, лучше отпустить излишние мысли».

— Откуда мастеру знать? — грустно улыбнулся Чан Гэн.

Он всегда чувствовал: все, что его окружало — его императорский статус, его фальшивая личность, — все для него украла Сю Нян. Может, однажды кто-нибудь тоже сможет это понять. Они раскроют правду и скажут, что он не заслужил того, что имел. И тогда он все потеряет.

Постоянное беспокойство вошло у Чан Гэна в привычку; именно поэтому в столице он чувствовал себя посторонним.

Гу Юнь всегда оставался на стороне Четвертого Принца, неустанно помогая ему двигаться по пути к светлому будущему, но в какой-то момент Чан Гэн осознал, что он не способен ради этого будущего возложить на алтарь свое сердце.

Каждый день, глядя в зеркало, он видел перед собой не Цзы-ду [3], а «подземного дракона» [4], барахтающегося в грязи. Но его окружение старательно цепляло на него рога и чешую, стараясь облачить его в шкуру истинного дракона. Тем не менее, даже если у него будет множество величайших наград, он все равно останется негодным червем, тем, кто никогда не войдет во дворец императора в статусе наследного принца.

Именно поэтому лучше держаться подальше от столичных интриг, чтобы избежать неловкости в дальнейшем.

А что касается Гу Юня... радости и печали, которые он приносил... в каждом слове его — ни намека на неискренность... Такого не забыть. Такое попросту невозможно вычеркнуть... выдрать из памяти! Это навсегда отпечаталось на костях Чан Гэна. Он не мог обмануть себя и сказать, что легко сможет отпустить его — просто чувствовал, что не достоин всего этого.

Чан Гэн решил не продолжать отчитывать самого себя. Вскоре он собрался и снова обратился к монаху:

— Ах да, мастер, я всегда хотел спросить у вас. В конце концов, что это за болезнь, от которой страдал мой ифу? В восточном море он очень странно себя вел. Однако он отказался мне о чем-то рассказывать.

Монах поспешно покачал головой и быстро ответил: «Амитабха, монах не смеет обсуждать подобное».

Чан Гэн нахмурился и спросил:

— Он кичится своим влиянием, а ты все равно помог ему, не принимая это в расчет?

«Неужели Аньдинхоу из тех, кто начнет бессмысленно кичиться своим влиянием, — со смехом сказал монах. — Если он не хочет говорить об этом, то это не потому, что он боится, если о его слабостях узнают другие. Возможно, эта слабость — вросшая в его тело чешуйка, яд в его сердце. Кто посмеет прикоснуться к самому уязвимому месту Аньдинхоу? Ваше Высочество, прошу, пощадите и позвольте монаху сохранить его жизнь».

Чан Гэн снова нахмурился.

Гу Юню было непросто сбежать из плена желтых песков западной пустыни Сали [5]. Эти несколько дней он думал наслаждаться пейзажами Цзяннани, прокатиться верхом на лошади, покататься на лодке по озеру, налюбоваться прекрасными дамами и прочее. В общем, перед тем, как вернуться на границу, он всего-навсего хотел немного отдохнуть.

А что в итоге? Всего пара колких фраз Чан Гэна испортила ему настроение, и сейчас он отсиживался в своей комнате, не желая ступить ни единого шага за порог. Достаточно было только взглянуть на Чан Гэна, и маршал уже впадал в ярость. Впрочем, на Яо Чжэня это тоже распространялось. Хотя куда больше Гу Юнь был зол на этого плешивого осла Ляо Жаня.

Две испорченные малявки семьи Яо продолжали нарочито громко дуть в свои флейты. Они шумели, точно пара крикливых попугаев.

Вслушиваясь в игру двух маленьких девочек, Гу Юнь невольно вспомнил, как Чан Гэн вырвал флейту из его рук, и разозлился еще сильнее. Разве прежде он не дарил такие вещи своему ифу? Как он так быстро изменился?

Так жаль, что родители и их дети, связанные одной лишь судьбой, остаются таковыми недолго. Даже в настоящих семьях, где всех объединяет близкое родство, нередко случается такое. Что уж говорить о незнакомцах, подобных им — ведь они даже не были связаны кровными узами.

Поздним вечером во двор поместья господина Яо приземлился Черный Орел.

— Великий маршал, генерал Шэнь просил передать вам письмо.

Гу Юнь унял свой гнев и взял протянутый ему конверт. Развернув его, маршал обнаружил, что сообщение полностью отличается от привычных длинных тирад, которыми грешил Шэнь И. В письме было написано всего три слова:

«Срочно. Скорее назад».

От Линь Юань до ситуаций, касающихся жизни и смерти на поле брани — не было ничего, чего бы Шэнь И не встречал на своем пути раньше. Если бы не возник столь неотложный вопрос, он бы не писал срочные письма с настоятельным призывом вернуться.

— Маршал, — обратился солдат, — по-вашему...

— Я понял, — отрезал Гу Юнь. — Ничего не говорите. Мы отправляемся завтра.

До этого письма Гу Юнь думал задержаться в Цзяннане еще на пару дней, чтобы после снова поговорить с Чан Гэном. Но Шэнь И настоятельно взывал к возвращению, у Гу Юня просто не было другого выбора. Маршал дважды прошелся по комнате, затем покинул ее, чтобы найти Чан Гэна.

Юноша занимался с мечом во внутреннем дворе поместья. Гу Юнь молчал стоял и наблюдал за Чан Гэном. Затем он развернулся и обнажил клинок, взятый с пояса Черного Орла, который не успел снять обмундирование. Ширина лезвия тяжелого меча соотносилась с шириной мужской ладони. Гу Юнь сжал меч так, будто в его руках оказалась перьевая метелка.

— Берегись!

Не успел он договорить, как его клинок со свистом разрезал холодный воздух, мелькнув прямо перед носом Чан Гэна. Юноша решительно поднял свой меч, защищаясь, и не отступил ни на шаг.

«Он многому научился, — подумал Гу Юнь. — В его руках заметно прибавилось силы».

Воспользовавшись давлением клинка Чан Гэна, маршал подпрыгнул, а его меч обрисовал в воздухе подобный полнолунию круг.

Чан Гэн не осмелился противостоять технике Гу Юня и немедленно сделал несколько шагов назад. Юноше не хватило опыта, чтобы защититься от тяжелого удара Гу Юня. Меч в руках маршала напоминал призрачный змеиный силуэт. В мгновение ока маршал сделал три режущих выпада. Чан Гэн держал меч перед грудью, отражая быстрые удары, но с каждым шагом он все ближе и ближе подбирался к стене, пока не оказался зажат в угол. Юноша высоко подпрыгнул и, стремясь взобраться повыше, наступил одной ногой на широкое лезвие меча Гу Юня.

Маршал похвалил Чан Гэна, но внезапно ослабил хватку на рукояти клинка. Чан Гэн тут же почувствовал, что теряет опору, и упал на землю. Затем Гу Юнь вновь крепко взял темный меч в руку и вытянул его, аккуратно нажав кончиком меча на плечо юноши, не успевшему подняться. По всему телу Чан Гэна пробежали мурашки от грозного вида темного клинка.

Гу Юнь улыбнулся, похлопал Чан Гэна по плечу кончиком меча, а затем бросил клинок обратно Черному Орлу, стоявшему за его спиной.

— Неплохо! Время прошло не впустую — ты усердно тренировался.

Чан Гэн потер слегка онемевшее запястье.

— Но я все еще не так хорош, как ифу.

— Ммм... — выдохнул Гу Юнь. — Да, действительно, ты сильно не дотягиваешь!

Чан Гэн ничего не ответил.

При обычных обстоятельствах разве он не должен был сначала сказать несколько слов похвалы, а только потом раздавать множество советов? Он сейчас что, использовал его, чтобы снова повыпендриваться?! Этот ифу вообще может вести себя благопристойно?!

— Если ты приедешь в лагерь на северо-западной границе, я смогу лично обучать тебя, — заверил его Гу Юнь.

Конечно же, он опять завел об этом разговор. Чан Гэн не смог сдержать смех.

Так странно. Когда этот человек действительно чего-то хотел, он был готов перепробовать все возможные и невозможные способы, рискнуть всем, чтобы в конце получить желаемое. Но когда такой человек начинает понимать, что ему это больше не нужно, то обязательно вскоре обнаружит это у порога.

— Как-то раз, в поместье Аньдинхоу, я задал вопрос своему наставнику. Когда ифу был молод, занимался фехтованием и боевыми искусствами в поместье. Как же ифу стал таким могущественным? Тогда наставник объяснил мне: зависит от того, сколько усилий человек готов потратить на обучение. Однако, чтобы обрести силу, подобную ифу, человек должен пройти через множество смертельно опасных поединков на поле боя. И уже не важно, кто будет твоим учителем.

Улыбка исчезла с лица Гу Юня.

— Ифу, — произнес Чан Гэн, — я все хорошо обдумал. Я все-таки хочу отправиться в путешествие и увидеть мир.

Гу Юнь нахмурился.

— Неужели небо и земля в столице и небо и земля на границах Великой Лян настолько разнятся? Что же еще ты хочешь увидеть? Тебе уже недостаточно Великой Лян? Хочешь отплыть в западные страны?

Похоже, эта парочка — отец и сын — решили схлестнуться вновь в словесном поединке. Черный Орел смирно стоял позади, не смея издать ни звука — высокий «небесный убийца» сжал пальцы на рукояти своего длинного клинка, притворяясь кучкой угля, той, что просто забыли вынести.

Чан Гэн не проронил ни слова и, встретившись взглядом с Гу Юнем, словно заглянул тому в душу. На мгновение ему захотелось извергнуть из себя все, что он подавлял до этих пор в своем сердце, однако быстро отказался от этой затеи. Достаточно было представить себе возможную реакцию Гу Юня на подобное... Юноша осознал, что Гу Юнь не сможет справиться с этим.

— Тебе не нужно ничего говорить, — предупредил его Гу Юнь. — Я не хочу знать, откуда у тебя взялись такие мысли. Завтра ты скажешь монаху, чтобы проваливал прочь. Ты же вернешься в столицу. Если не хочешь ехать на северо-запад — оставайся дома и не смей никуда уходить!

Чан Гэну очень хотелось выкрикнуть: «Поместье — не мой дом!»

Едва обидные слова коснулись его губ, как Чан Гэн поспешил закрыть свой рот и проглотить рвущиеся наружу слова. В глубине души Чан Гэн боялся, что его слова глубоко ранят сердце Гу Юня — пусть юноша и не знал, есть ли у Гу Юня сердце, способное ощутить эту боль.

— Ифу, — тихо сказал Чан Гэн. — Я потревожил тебя, и ты прибыл сюда с далекой северо-западной границы. Мне действительно очень жаль, но, если ты не хочешь говорить о причинах, я буду действовать только по своему усмотрению. Я сбежал однажды. Я могу сбежать во второй раз. Ты не сможешь присматривать за мной вечно, а охрана поместья не удержит меня.

Гу Юнь был в ярости. Его сердце всегда тянулось в поместье. Как бы сильно он не презирал идею вернуться в столицу — всегда думал о том, что ему наконец-то удастся вернуться домой. Этого дня он ждал с нетерпением.

Но сейчас он осознал, что в глазах Чан Гэна это место ничем не отличалось от тюрьмы.

— Поживем — увидим, — ответил Гу Юнь.

В очередной раз они расставались на дурной ноте.

Черный Орел немедленно последовал за Гу Юнем. Они не отошли далеко, но Гу Юня не волновало, слышит его Чан Гэн или нет.

— Завтра вы отправитесь не со мной, — холодно приказал маршал. — Отправляйтесь с Его Высочеством Четвертым Принцем в столицу и не позволяйте ему и шагу сделать из города!

— Вас понял, — отчеканил солдат.

Когда городские ворота охватывает пожар, рыбе в пруду приходится плохо [6]. И Черного Орла можно обдать лютым пламенем — пух и перья его обгорят, и он превратится в плешивого петуха. Вот досада...

Ранним утром на следующий день Гу Юнь, преисполненный гнева, покинул поместье господина Яо.

Он больше не разговаривал с Чан Гэном. Уже собираясь отправиться в путь, в конец растерявший совесть Аньдинхоу незаметно прокрался во двор и украл лежавшую на качелях бамбуковую флейту пятилетнего ребенка господина Яо.

Когда девочка проснулась и обнаружила, что ее флейта пропала, то весь день рыдала от горя.

Гу Юнь вернулся на границу гораздо быстрее, чем добирался в Цзяннань. И первое, что он произнес, когда приземлился:

— Приготовь лекарство.

Шэнь И спросил со строгим лицом:

— Ты до сих пор можешь слышать?

— Да, — ответил Гу Юнь. — Но это ненадолго. Если есть что-то важное, говори быстро.

Шэнь И достал несколько листов бумаги.

— Это признание Ша Сецзы [7]. Его никто не видел. Я лично допрашивал его и ждал, когда вернется маршал, чтобы принять решение.

Гу Юнь принялся читать признание, одним взглядом охватывая десять строк [8]. По пути к шатрам он внезапно остановился и скомкал бумагу в руке.

В эту секунду выражение его лица внушало неподдельный ужас.

Ша Сецзы вторгся на Шелковый Путь исключительно из-за его удачного расположения. Но его истинной целью была Лоулань. В его руках, стоит думать, была лоуланьская карта сокровищ, а «сокровищем», на удивление, оказалась шахта цзылюцзиня.

— Маршал, — приглушенным тоном обратился Шэнь И. — Это очень серьезное дело. Доложить о нем императорскому двору?

— Нет, — быстро ответил Гу Юнь.

Задумавшись, он спросил у Шэнь И:

— Где карта?

Шэнь И говорил шепотом, но довольно четко, чтобы Гу Юнь мог его расслышать:

— Ша Сецзы сделал татуировку на животе.

— Разве он не сообщил, откуда он ее взял?

— Ее украли, — ответил Шэнь И. — Эти пустынные головорезы бесчинствуют на всех четырех сторонах света и никого не боятся. Они грабят всех, с кем столкнутся: людей Великой Лян, небольшие страны на западной границе, западных иноземцев. Даже сами бандиты не знают, откуда у них взялась эта карта — она просто оказалась в числе награбленных ими трофеев.

— Ммм... — задумчиво прищурил глаза Гу Юнь.

Пейзаж перед его глазами начал размываться. Он смотрел на далекий процветающий Лоулань, горящий тысячами огней. На городской стене сидел лоуланьский мальчик и играл на однострунном инструменте. Он улыбался и хохотал, глядя в сторону Гу Юня.

Маршалу больше не хватало сил резвиться с лоуланьскими жителями, которые только и умели, что есть и пить. Он вернул Шэнь И скомканные листочки бумаги и приказал:

— Уничтожить свидетеля.

Шэнь И кивнул и отступил на шаг назад.

— Устрани его и избавься от трупа, скрой все следы, — Гу Юнь почти не шевелил губами, звуки точно застревали в нем. — Бандитов тоже. Просто объясни, что они собирались сбежать. У нас не было другого выбора кроме, как уничтожить их. Это дело касается только нас двоих, и если кто-то об этом узнает — то лишь от тебя. Немедленно выясни, откуда взялась эта карта.

— Вас понял, — отозвался Шэнь И.

Через секунду он все же решил задать вопрос, волновавший его:

— Маршал, до меня дошли слухи из столицы, что Вэй-ван был заключен в тюрьму. Это так?

— Ты сам сказал, что это всего лишь слухи. Императорский указ еще не прислали. Не строй догадок и немедленно приступай к работе.

— Так точно, — быстро ответил Шэнь И.

Следы усталости не исчезли с лица Гу Юня. Он продолжал неподвижно стоять на одном месте, потирая уголки глаз. Ему оставалось только надеяться, что он не слишком остро отреагировал на эту карту сокровищ, взявшуюся непонятно откуда.

Последствия трагедии, связанной с драконами в Дунхай, еще окончательно не улеглись, а на северо-западной границе случился такой небывалый инцидент. Гу Юнь не мог избавиться от мысли, что череда этих событий далеко не случайна.

Спустя полмесяца перед Его Императорским Величеством Ли Фэном лежало две докладные записки о ситуации в Цзяннане.

Ли Фэн постучал по столу, и в рабочий кабинет Императора вскоре явился мужчина, на вид лет сорока или чуть старше, с длинной бородкой. Он принес паровую лампу. Этот человек был кровным дядей Его Величества, князем Го. Именно князь являлся любимейшим подданный императорского дворца.

Ли Фэн развернул первый доклад. Он был написан в соответствии с тем, что Гу Юнь и Яо Чжэнь обсуждали в тот день, раздавая хвалу всем цзяннаньским чиновникам от мала до велика, а затем воспевали их подвиги и прославляли добродетель. Закончив читать первый доклад, Император ничего не сказал и потянулся за вторым докладом.

Это сообщение было совершенно конфиденциально, и все, что было написано в ней, полностью отличалось от того, о чем было написано в предыдущем докладе.

«В тот день Аньдинхоу и дюжина солдат батальона Черные Орлы из Черного Железного Лагеря, появились в Дунхай и захватили главу мятежников. По признанию главы повстанцев, на его корабле находилась женщина. Она вела себя скрытно и осторожно. Она подозревается в принадлежности к Линь Юань, а также к принадлежности к старому знакомому Аньдинхоу Гу Юня».

Когда Ли Фэн закончил читать, то вновь ничего не сказал и передал обе докладные записки князю Го.

Князь Го быстро пробежался по тексту и внимательно посмотрел на совершенно бесстрастное выражение лица Императора, силясь понять, о чем же Его Величество сейчас думает.

— Ваше Величество... — начал князь Го. — Участие Аньдинхоу в этом деле... Пусть у него достаточно заслуг, но самовольно бросить свой долг...

— У него есть Черные Орлы, они позволяют ему путешествовать на тысячи ли, пересекая всю Центральную Равнину. Это дело нескольких дней. Пусть он и оставил свой пост, но он действовал не по своей воле. Только мы не уверены, как могло произойти подобное совпадение? Какую роль во всех этих делает играет Аньдинхоу?

Князь Го сузил глаза, он как будто что-то понял.

Ли Фэн постучал тонкими пальцами по столу.

— Там еще был этот павильон... Линь Юань. Линь Юань, который столько лет скрывался в недрах рек и озер. Почему они появились так внезапно? И когда Гу Юнь связался с ними?

Линь Юань ушел глубоко под воду в эру благоденствующего и процветающего мира, но внезапно вынырнул в тяжелые и опасные времена.

Князь Го глубоко вздохнул:

— Ваше Величество хочет сказать, что... У Гу Юня есть скрытые мотивы?..

Ли Фэн взглянул на подчиненного, и его губы изогнулись в улыбке:

— О чем говорит дядя самого Императора? Дядя Шилю рос вместе с нами. Подавление восстания — значительный подвиг. Или от подобных слов у верноподданного сановника холод на сердце?

Князь Го не понимал, что Император имел в виду. Он собирался вторить ему, но не решился ответить.

— Наша родина, Великая Лян, простирается на десять тысяч ли [9] с севера на юг на все четыре стороны света, охватывая реки и горы. Безопасность наших границ держится на плечах одного человека, — провозгласил Ли Фэн. — Разве мы не должны начать думать о том, что наш маленький дядя может умереть от чрезмерной усталости? Мы все время думаем об этом и... Похоже, пришло время найти того, кто сможет разделить тяготы его службы.

Примечания:

西域 — xīyù — ист., «западные земли», «западные страны» (напр., Западный Китай, Средняя Азия, Центральная Азия, Индия).

2. 大器晚成

dà qì wǎn chéng

«большой сосуд долго делается» (обр. в знач.: «большой талант созревает нескоро», «большому таланту нелегко найти себе применение»; «найти свою дорогу (прославиться, разбогатеть и т. п) в зрелом возрасте»).

Чтобы стать деятелем, то необходимо время; на изготовление крупного изделия требуется время; для пестования большого таланта нужны годы

3. 子都

zǐdū

[красавец] Цзы-ду — имя легендарного красавца, ставшее нарицательным.

4. 地龙

dìlóng

1) миф. «подземный дракон»

2) «земляной (дождевой) червь»

5. 沙里 — shālǐ — Сали (Тибетский авт. р-н, КНР)

6. 城门失火殃及池鱼

chéngménshīhuǒyāngjíchíyú

Когда городские ворота охватывает пожар, рыбе в пруду приходится плохо; (обр., «при большом несчастье даже малому трудно уберечься»; «посторонние тоже пострадали»; «быть впутанным в несчастье»; «ни за что пострадать»).

7. 沙 — shā — «песок»; «гравий»; «песочный»; «песчаный»

蝎子 — xiēzi — «скорпион».

8. 一目十行 — yīmù shíháng

«одним взглядом охватывать десять строк» (обр. в знач.: «быстро читать»; «беглое чтение», «пробегать глазами»).

9. Ли (кит. 里, Lǐ) — китайская единица измерения расстояния. В древности составляла 300 или 360 шагов (步), современное общепринятое значение — 500 метров. В китайских идиоматических выражениях тысяча, десять тысяч ли означают очень долгий путь.

***

Четыре года назад его "сопроводил" в столицу Черный Орел после большой ссоры с Гу Юнем.

***

И славное имя Императора в век его правления заняло свое место на страницах истории.

На протяжении веков множество династий претерпевали коренные изменения, ныне увековеченные на страницах истории. Великая империя с каждой эпохой неизбежно отличалась от предыдущей. В одну из династий Император мог принести мир и процветание на свои земли. В другой же век правитель пожелал стремиться к уничтожению империи и истреблению народа. Некоторых правителей заботили лишь вопросы просветления, пренебрегая вопросами политическими. А кому-то суждено было стать причиной безудержного ненастья.

Император Юань Хэ, несомненно, был из тех, кого интересовали учения школы самосовершенствования. Он был великодушным и снисходительным. Наследника же интриговали лишь собственные политические убеждения. Он как раз был из тех, кто способен поднять волны и ветер, затеяв необузданные житейские бури.

Император Лунань – Ли Фэн – никогда не верил, что "управление большим царством напоминает приготовление блюда из мелких рыб" [2]. Вступив на престол, он усердно занимался не только политическими вопросами, но стремился стать умнейшим и трудолюбивым человеком. Держа в руках бразды правления, он неустанно работал над кардинальной реформой политического режима отца. И в море начали подниматься волны...

В первый год правления он отправил Аньдинхоу императорский указ: сопроводить наследника княжеского дома Цзялай Инхо обратно на север. В этот же год он заключил несколько торговых соглашений с западными странами [3] и открыл торговые дороги вдоль Шелкового Пути.

Будь то восстановление дружеских отношений и союз с народом мань [4] или распоряжение маршалу осесть на западной границе, следуя указу Императора, из-за поспешного расширения Шелкового Пути – каждое подобное действие выражали его притязания к императорской казне, что пустела день ото дня у всех на глазах. Император как будто приказывал: "Гу Юнь, если ты не можешь заработать денег, иди и продай себя" [5].

Второй год правления Лунань. Брат Императора, Вэй-ван, в тайне вступил в сговор с народом островов Дунъин в тщетной попытке расширить свое влияние на море и устранить драконов Великой Лян, подстроив им засаду. Однако совершенно неожиданно его заговор оказался раскрытым. Цзяннаньский военно-морской флот немедленно захватил предводителя мятежников. Вэй-ван был пойман и брошен в тюрьму. В конце концов, он сдался и "покончил с собой", выпив яд.

Император Лунань воспользовался поводом и занялся чисткойсреди цзяннаньских офицеров. В деле оказалось замешано восемьдесят шесть мелких и крупных чиновников. Более сорока из них были приговорены к обезглавливанию. К концу осени приказ привели в исполнение, хотя он затронул не всех виновных чиновников – оставшихся разделили на три группы. Одну группу приговорили к кастрации и отправили служить старикам, другую группу приговорили к ссылке и отправили в изгнание, третьи лишились титула – в будущем их никогда не смогут назначить на службу и принять на любую работу.

В тот же год, Император издал новый указ, который, начиная с Цзанняня, вскоре распространился и на другие районы Центральной Равнины. Указ был направлен на усиление контроля над землями деревенских шэньши и крестьян. Однако даже после того, как земли будут осмотрены и описаны, их не вернут простым людям – их передадут во власть императорского двора.

Вплоть до третьего года правления Лунань, когда полномочия местных властей были переданы столичным чиновникам, каждый кусочек земли подлежал новым правилам: все, что будет высажено или построено на такой земле, должно пройти через ряд одобрений. Степень централизации власти превзошла даже указы при правлении Императора У-ди. Не говоря уже об ограничениях на использование Цзылюцзиня, достигших небывалого ранее уровня.

Никто не смел не согласиться с действующим режимом нынешнего правителя. А если кто-то решится, то этот человек, несомненно, будет назван одним из сторонников Вэй-вана, и его немедленно прикажут казнить.

Шел четвертый год правления Лунань. В силу вступил указ Ли Фэна – "Чжан Лин": чтобы продолжить заниматься своей работой, механики обязаны зарегистрировать свои имена в местных населенных пунктах и получить жетоны "Чжан Лин".

В зависимости от квалификации и опыта каждого мастера, императорский двор разделил механиков на пять рангов. На второй стороне жетона ставилась печать с уникальным номером. Все, кто получил такой жетон, и все, что они починили или создали – обязательно должно быть зафиксировано и внесено в протокол.

Также отныне существовали жесткие рамки в отношении того, какую работу разрешалось выполнять в зависимости от ранга. Незарегистрированным механикам запрещалось браться за любую работу.

Что касалось военного снабжения и оборудования – механикам, не состоящим в списках личного состава на службе в армии, запрещалось вмешиваться в ремонт техники. В случае нарушения указа механику ломали пальцы и отправляли в изгнание.

Когда слухи про указы Императора добрались до сановников, в столице вспыхнуло множество споров. Однако, как бы упорно не спорили придворные министры, императорская канцелярия выгораживала себя, давая один и тот же ответ: если не ограничить механиков, как тогда «закрутить клапан» постоянной утечки Цзылюциня?

Не успел этот указ выйти в свет, как Ли Фэн бросил очередной, пугающий, словно гром средь ясного неба, указ. Император дал ему название "Цзигу Лин", направленный непосредственно на военную службу в армии.

В соответствии с различными функциями по всей территории Великой Лян, в каждом регионе было установлено семь основных военных подразделений, которыми руководило по одному командиру. Эти командиры были отправлены в Цзяннань, Чжунъюань, Сайбей, западные земли и Наньцзян. Военным министерством координировались назначения и увольнения военнослужащих, денежные довольствия, пайки, военная броня и снаряжение. Остальные вопросы решались главнокомандующими пяти военных округов.

Аньдинхоу, на руках которого был жетон Черного Тигра, в критической ситуации мог взять командование войсками любого региона по всей стране.

Ли Фэн влиял на работу пяти основных регионов, но не прикасался к жетону Черного тигра в руках Аньдинхоу. Он назначил нескольких инспекторов в дополнение к нынешним командирам по регионам. Командиры подчинялись непосредственно военному министерству. Один раз в три года на эту должность назначался новый человек. Работа действующего командования состояла лишь в том, чтобы запросить у военного министерства "Цзигу Лин".

Если при переброске войск по "Цзигу Лин" солдаты не прибыли по приказу, действия командира, развернувшего войска, рассматривались как восстание против императорского двора.

Все военные силы, размещенные в пяти основных регионах, должны были соблюдать этот закон. За исключением Черного Железного Лагеря.

Когда о "Цзигу Лин" узнали среди народа, по всей Центральной Равнине пронеслась волна громких возмущений. Кого в такой ситуации будет заботить судьба простых механиков? Неужели "Чжан Лин" выеденного яйца не стоит [6]?

Император и придворные министры шумно спорили в течение всего года: трое из пяти командиров подали в отставку. Ситуация выходила из под контроля, что вызывало тревогу Аньдинхоу, служащего на северо-западной границе.

Маршал еще не успел выразить свое мнение по поводу указа Его Величества, вероятно искавшего смерти подобными указами, как оказался вынужден, отвердив кожу головы [7], отправиться в путешествие через всю империю, дабы укрепить боевой дух в регионах. Не смотря на трудности, ему пришлось вооружиться терпением и начать успокаивать сердца военнослужащих, мирясь с криками старых генералов. Стоило решить один вопрос, как незамедлительно возникал другой, отчего маршалу пришлось метаться по всей Центральной Равнине.

На первое полнолуние в вечер празднования фонарей [7,5], Гу Юнь вернулся в столицу, чтобы предоставить Императору ежегодный доклад. На выходе из города по всей улице было разбросано более пятидесяти платков молодых барышень и невесток [8]. Даже представить было сложно, какое войско прошло через столицу. Через несколько дней главная дорога в столицу была убрана. Даже пеленки расходовали не так расточительно.

Помимо военных, этим законом были обеспокоены и мирные жители. Ученые каждой библиотеки по всей Центральной Равнине не могли говорить ни о чем другом – каждый день пересуживали его снова и снова. И снова – этот указ, этот указ, указ, указ! Все неустанно спорили только о нем.

В стенах императорского двора, погруженного в тяжелую и безмолвную атмосферу под властью Императора Юань Хэ, наконец-то нашли, о чем поспорить.

Эта сумятица из-за нового указа продлилась до шестого года правления Лунань. Споры о "Цзигу Лин" до сих пор не прекращались. Император отказывался отзывать указ, в то же время, ему не хватало инспекторов на службу в регионы. Закон был подобен подвешенному в воздухе мечу, готовый в любую секунду перерубить одну из сторон. Никому не было известно, что ожидало после: победа Императора или его поражение.

В тот год стояла прохладная осень. С событий в Цзяннане прошло четыре года. Кости Вэй-вана давно остыли. Указ Императора исчерпал свой интерес, и никто о нем больше не говорил.

Возле казенного тракта Чжунгуаньцунь расположилась таверна, носившая название "Деревня Синхуа". Говорят, на территории всей Великой Лян "Деревня Синхуа" – самое распространенное название. Если где-то и стояла лавка по продаже алкоголя, восемь из десяти таких лавок носили название "Деревня Синхуа".

Осторожно приподняв дверную занавеску, порог таверны пересек молодой господин.

На вид ему было около двадцати лет. Он носил старый истрепанный халат и больше напоминал нищего ученого. Не смотря на это, молодой господин казался очень красивым и изящным – его высокую переносицу будто вырезал скульптор, а глаза излучали холод зимних звезд. Сторонний наблюдатель про себя не подумал бы, что молодой господин внушает страх, он скорее источал нежность яшмы.

Глаза любопытствующих начинали сиять с первого взгляда на молодого господина. Даже если долго разглядывать того с нескрываемым восхищением, наблюдатель не испытывал скуку, а скорее наоборот – чувствовал на душе нечто приятное, безмятежное.

Таверна была очень маленькой. Чтобы преодолеть ее порог, даже большой собаке пришлось бы пригнуться. Внутри таверны было всего два стола и сегодня они уже были заняты.

Хозяин таверны, выполнявший работу разносчика и полового, сидел и от нечего делать перебирал кости на счетах. Вошедший молодой господин неожиданно привлек его внимание. Хозяин молча выразил свой восторг, и немедленно сложил руки, чтобы поприветствовать гостя:

- Дорогой гость, господин, недостойный просит прощения! Так получилось, что все столы уже заняты, однако есть одно место, где вы могли бы остановиться и отдохнуть. Оно находится в пяти ли отсюда, может вы посетите его?

Бедный ученый не разозлился на слова хозяина таверны и ответил:

— Во время путешествия меня одолела жажда. Могу ли я побеспокоить хозяина и попросить наполнить мою флягу хорошим вином? Мне не нужно место.

Хозяин таверны принял протянутую флягу. Открыв крышку, он почувствовал, как в нос ударил сильный запах вина.

— Чжу Е Цин [9], очень хорошо...

Один из гостей выкрикнул с места:

— Молодой господин, прошу, присаживайтесь и отдохните! Вы можете сесть на мое место!

Молодой ученый не отказался и вежливо поблагодарил гостя таверны:

— Благодарю вас.

Не успев сесть на свободное место, молодой господин уловил нить разговора, что вели господа за соседним столом:

— Да что вы говорите? Я считаю, что наш Император очень хорош. Что плохого в том, что он решил взять все в свои руки? Позвольте мне высказать несколько неуважительных слов в отношении человека, которому ничего не удалось добиться. Тот, что целыми днями, если не вел беседы с постельничим, то читал священные писания Будды – разве это хороший Император?

Молодой господин не ожидал встретить людей, затрагивающих вопросы политики, особенно в этой таверне. Подняв глаза, он увидел перед собой пожилого мужчину в подвернутых штанах. У него были крепкие руки, а пальцы были запятнаны машинным маслом. Возможно, он работал механиком низшего ранга.

Рядом с ним сидел человек, больше похожий на пожилого фермера. Он немедленно возразил собеседнику:

— Да неужели? Взгляни на цену за рис! Неужели до появления этой династии ты видел рис дешевле?

Механик отметил, что у него появился достойный собеседник, и он продолжил с большим энтузиазмом:

— День назад я ездил в город и случайно подслушал в библиотеке разговор среди ученых. Когда они заговорили о "Цзигу Лин", какой-то желторотый студент начал нести чепуху о том, что своими действиями Император "ослабляет пограничные войска Великой Лян". Это же пустые разговоры, так смешно! Неужели вы все не застали восстание Вэй-вана? Небеса – высоко, император – далеко [10]. Если военные и питают какие-то коварные планы в отношении Его Величества, смело обсуждая всеобщую безопасность, разве в это все не будут втянуты несчастные, такие как мы, простые люди?

— Я слышал, как люди говорили, что при таком контроле военного министерства, кто знает, на сколько можно сократить военных расходов. Людям не придется платить большие налоги, разве это плохо?

После этих слов люди в таверне согласно закивали. Даже тот старик, что предложил молодому ученому занять его место, открыл рот и сказал:

— Даже Аньдинхоу не пошел против него, хотя другой уже взбеленился бы на его месте.

Поначалу молодой господин не обращал внимание на их болтовню, пока не услышал единственное слово: "Аньдинхоу". Он поднял глаза и спросил:

— Как все это связано с Аньдинхоу?

Старик ответил с улыбкой:

— Молодой господин еще не понял, что со стороны может показаться, что Император не вовлекал Черный Железный Лагерь в вопросы военной реформы, но на самом деле, он уже разделил военную власть маршала, бывшую в его руках.

Задумайтесь, если в будущем с "Цзигу Лин" можно будет мобилизовать войска со всех четырех сторон, что тогда делать с жетоном Черного Тигра в руках маршала? Те, кто мобилизует войска без "Цзигу Лин", будут считаться мятежниками. Если военное министерство не прикажет, кого же послушаются пять командиров? Военное министерство или маршала?

Молодой ученый засмеялся:

— Вот оно что... Простите за причиненное беспокойство. Ученик получил наставления.

Сказав это, он заметил, что хозяин таверны уже подготовил вино, давно перестав слушать чепуху жителей деревушки. Поблагодарив пожилого господина, уступившего ему место, молодой человек положил деньги и покинул заведение.

Уже за стенами таверны молодой ученый понял, что его уже поджидали, но отчего-то преследователю было неловко пересекаться с бедным ученым. Незнакомец, стоявший неподалеку быстро выразил свое почтение согласно правилам приличия и приблизился.

Молодой человек беспомощно потер лоб, размышляя: "У них получается все быстрее находить меня".

Под маской ученого скрывался Чан Гэн. Четыре года назад его "сопроводил" в столицу Черный Орел после большой ссоры с Гу Юнем.

В течении полугода Чан Гэн избегал всяческой похвалы со стороны Императора. Постоянно пересекаясь со стражей, он старался как можно быстрее выбраться из поместья Аньдинхоу. В конце концов, ему все-таки удалось сбежать.

Гу Юнь несколько раз посылал за ним людей, чтобы они преследовали принца. Противоборствующие стороны мучительно боролись друг с другом на протяжение года, пока Гу Юнь не осознал, что этот ребенок похож на юного орла, которого невозможно удержать. Маршал был вынужден пойти на компромисс и отпустить Чан Гэна.

Тем не менее, куда бы Чан Гэн не отправился, он все равно натыкался на людей из Черного Железного Лагеря, по пятам следовавших за ним.

Позже, по совету Ляо Жаня, Чан Гэн решил стать студентом безымянного народного мастера. Следуя за своим наставником, он посвятил дни непрерывным странствиям, путешествуя по всей стране, пересекая реки и горы, посещая места, куда никогда не ступал человек. В какие-то редкие моменты ему все-таки удавалось скрыться от Черного Железного Лагеря, промелькнув, словно дух, исчезая, как призрак [11].

Однако, стоило ему оказаться у любой почтовой станции, его начинали преследовать вновь. Он только прибыл в Чжунгуаньцунь, а молодого принца уже поджидал рядовой солдат.

Чан Гэн был давно не тем упрямым ребенком, который не знал, за кем следовать, не знал, кого слушаться. Он пресытился такой жизнью за юные годы. Не говоря ни слова, он потянул лошадь за собой и, подойдя к рядовому солдату, доброжелательно поинтересовался:

— Брат, наверное, вы устали, но позвольте вашему верному слуге получить ответ на один вопрос: с ифу все хорошо?

Молодой солдат был не очень хорош в мирских разговорах. Он не ожидал, что Чан Гэн подойдет к нему и заговорит.

— Ваше Высо... – неуклюже начал он. – Молодой господин, с мастером все хорошо. Он сказал, что если до конца года ситуация на границе уладится, он вернется домой на празднование Нового Года.

— Хорошо, – кивнул Чан Гэн. – Я вернусь в столицу через два дня.

По выражению его лица тяжело было понять, счастлив ли он или отправится в столицу вопреки желаниям.

Протянув молодому офицеру флягу с вином, он произнес:

— Брат проделал долгий путь, согрейтесь глотком вина.

Пусть солдат старался не придавать этому большого значения, все же он знал, что его внезапное появление было крайне нежелательным. Однако, вопреки ожиданиям, Чан Гэн не только не рассердился, но даже предложил ему выпить вина. На мгновение рядовой оказался совершенно сбит с толку от подобного жеста.

Он не посмел прикоснуться губами к горлышку фляги, нервно удерживая ее на небольшом расстоянии. Когда сделал глоток, он не посмел пролить ни одной капли. Затем обеими руками вернул флягу Чан Гэну и последовал пешком за его лошадью.

— Этой весной я отправился на северо-запад, – поделился Чан Гэн. – Ифу был занят военными делами – я не показывался, чтобы не беспокоить его. Шелковый Путь вовсю процветает. Кто знал, что море золотого песка может так быть переполнено людьми. Во всей Великой Лян не найти таких богатых мест, как Шелковый Путь.

Молодой солдат оглянулся и, убедившись, что их не подслушают, шепнул:

— Благодаря службе маршала за последние годы практически исчезли пустынные бандиты. Чтобы заняться торговлей, многие люди поселились вблизи Шелкового Пути. Повсюду можно встретить самые разные механизмы и безделушки. Маршал сказал, что если вам что-нибудь приглянется, он подарит это вам на Новый Год.

Чан Гэн выдержал короткую паузу, а затем едва слышно произнес:

— Я только хочу, чтобы он вернулся...

Молодой солдат не смог уловить глубокий смысл во фразе Чан Гэна, решив, что это был лишь случайно брошенный комментарий. Те, кто долго служил в армии, не умели льстить, поэтому солдат промолчал.

Ступая по казенному тракту Чжунгуаньцунь с совершенно обычным лицом, Чан Гэн ощущал, как в груди становилось теплее.

Он думал о том, что разлука подобна разбрызгиванию воды: если зачерпнуть обоими руками воду, небольшая часть непременно прольется. Даже киноварь гарцинии или нежно-зеленый цвет вермикулита [12] рано или поздно окажутся смытыми. Но, вопреки ожиданиям, образ Гу Юня и его имя уже были вырезаны на его костях. Если попытаться стереть эту метку, она будет только глубже и глубже врезаться в плоть.

Услышав, что Гу Юнь вернется в столицу в конце года – а сейчас было лишь начало осени – Чан Гэн был потрясен тем фактом, что спустя столько лет многие чувства вновь дали о себе знать, достаточно было ему вернуться домой. Ведомый чувствами тоски по дому, он выпалил, что "готов отправиться в столицу". Теперь эти слова заставили его почувствовать себя таким ничтожным. В этот момент он пожелал забрать свои слова обратно и бежать... бежать как можно дальше – на край света.

Силуэт хрупкой женщины, попавшийся на глаза, перебил его мысли. На спине она несла еще одного человека. С трудом передвигая ногами, женщина оказалась вынуждена останавливаться через каждые несколько шагов, чтобы немного отдохнуть. Она очень тяжело дышала. И плакала. Сделав еще шаг, она споткнулась о камень и упала на землю вместе со своей ношей.

Чан Гэн немедленно поспешил навстречу, обратившись к женщине:

— Тетушка, вы в порядке?

Неизвестно, какой путь она проделала пешком, но было видно, что она слишком устала, даже чтобы ответить. Она не успела открыть рот – ее глаза вновь наполнились слезами.

Чан Гэн на секунду испугался за здоровье этих двоих. Он не стал расспрашивать, почему она плачет. Он осторожно снял пожилого мужчину со спины женщины и проверил пульс на его запястье. Через мгновение Чан Гэн заключил:

— Его болезнь вызвана тем, что он долгое время не мог двигаться. В сочетании с огромным количеством подавляемого гнева это вызвало воспаление сердца. Он поправится, если применить несколько игл. Его жизнь вне опасности. Если вы доверяете мне, следуйте за мной.

Молодой солдат не ожидал, что Его Высочество так хорошо разбирается в медицине. Он подошел, чтобы помочь нести пожилого человека.

Чан Гэн позволил женщине сесть на коня, сам же ступал рядом и всю дорогу вел его под уздцы. Вскоре они прибыли в деревню. Он жил в небольшом изысканном доме, а за дверью, чуть в стороне, висела связка вяленого мяса.

Чан Гэн крепко привязал лошадь, затем толкнул дверь, и они дотащили больного старика до маленькой кровати. Вытащив из-под подушки коробку с серебряными иглами, Чан Гэн подвернул рукава и приступил к лечению иглами.

— Вы... живете здесь? – поинтересовался молодой солдат.

Быстро подняв взгляд, Чан Гэн коротко ответил с улыбкой на лице:

— Нет, это дом моего друга...

Не успел он договорить, как послышался чей-то голос:

— Вы снова явились без приглашения.

Приподняв дверную занавеску, в комнату вошла высокая и стройная женщина в белых одеждах. Солдат интуитивно напрягся – он вообще не заметил, как она появилась. Вместе с тем он почувствовал, что ее навыки значительно превышают его собственные.

Руки Чан Гэна умело продолжали работать с иглами. На его лице не было и тени смущения.

— Госпожа Чэнь, я думал, вас нет дома.

Это была Чэнь Цинсюй из Линь Юань, с которой они встретились в этом году посреди Восточного моря.

Примечания:

击鼓 (jī gǔ), из идиомы 击鼓鸣金 (jī gǔ míng jīn) – «бить в барабаны и слышать звуки гонга» – «исполнять приказ и напасть на противника или отступать».

2. Цитата из книги "Дао дэ Цзин" ("Книга о Пути и Добродетели") Лао-цзы.

Дословно фразу можно перевести как «приготовление этого блюда требует от повара соблюдения спокойствия и осторожности».

Это означает, что если в блюдо добавить слишком много мелкой рыбки, то она развалится. В контексте новеллы: если слишком сильно вмешиваться в дела простых людей при управлении страной, это вызовет народные беспорядки.

3. «Западные земли», «западные страны» (напр. Западный Китай, Средняя Азия, Центральная Азия, Индия)

4. 蛮 – mán – сущ.

1) ист.* мань (некитайские племена на юге Китая)

2) «инородец», «варвар», «дикарь»; бран.: «иностранец»; «инородческий», «некитайский».

5. 卖身 – màishēn

1) «торговать своим телом»; «заниматься проституцией»;

2) «продать себя [в рабство]».

6.鸡毛蒜皮 — jīmáo suànpí — «куриный пух и чесночная шелуха»; «выеденного яйца не стоит» (обр. о нестоящем человеке, дрянной вещи, мелком деле); «мелочь», «пустяк», «сущий пустяк».

7. 硬着头皮 — yìngzhe tóupí — «отвердив кожу головы»; обр.: «с упорством»; «скрепя сердце»; «через не хочу», «заставляя себя».

7.5 Канун Нового Года

8. Когда войска проходят через столицу, барышня бросает платок в сторону солдата, которого она находит красивым.

9. 竹叶青 – zhúyèqīng - «Зелень листьев бамбука» (травяная настойка на базе гаоляновой водки).

10. 天高皇帝远 — tiān gāohuángdìyuǎn – «небеса – высоко, император – далеко».

обр.:

1) медлительное (запоздалое) правосудие;

2) каждый может делать что хочет, ничего не опасаясь.

11. 神出鬼没 — shénchūguǐmò — «появляться как дух и исчезать как призрак» (обр. в знач.: «мгновенно», «как по волшебству»; «неуловимо»).

12. Вермикули́т — минерал из группы гидрослюд, имеющих слоистую структуру.

Представляет собой крупные пластинчатые кристаллы золотисто-жёлтого или бурого цвета. При нагревании из пластинок образуются червеобразные столбики или нити золотистого или серебристого цвета с поперечным делением на тончайшие чешуйки (вспученный вермикулит). Обожжённые массы вермикулита свободно плавают на поверхности воды.

***

Он не видел Гу Юня больше четырех лет. Его тоска по нему и то, насколько сильно он скучал – эти чувства, копясь, превратились в огромную гору. И каждый раз смотря на нее, Чан Гэн не мог не испытывать страха, раздиравшего его грудь, что эта самая гора может рухнуть от малейшего порыва ветра.

***

Несмотря на то, что в дом Чэнь Цинсюй вновь пришли без приглашения, на ее лице не отразилось и тени гнева. Похоже, она давно привыкла к тому, что ее дом посещают незваные гости.

Она отложила собранные травы и соединила руки, любезно приветствуя гостей:

— Меня зовут Чэнь, я – лекарь из Цзянху.

Она так назвалась, но ее манеры скорее принадлежали девушке из высокопоставленной и богатой семьи. Чэнь Цинсюй не улыбалась, выражение ее лица по-прежнему отображало полнейшее хладнокровие. Прибывшая со стариком женщина ничем не могла помочь Чан Гэну, и сама чувствовала себя очень плохо. Она не ответила, но мгновением позже нашла в себе силы поприветствовать вошедшую госпожу глубоким поклоном.

Чэнь Цинсюй взглянула на Чан Гэна, умело проводящего иглоукалывание, и сказала:

— Он вполне может считаться моим полу-учеником. Воскресить человека он, конечно, не может, но прекрасно справляется с обычными болезнями. Старшая сестра, пожалуйста, не беспокойтесь!

Судя лишь по внешности госпожи, было трудно угадать, сколько ей было лет, однако характер ее одеяния подсказывал, что перед ними стояла юная барышня. Сердце молодого солдата, как барабан, забилось в груди.

Это получается, что Его Высочество безо всякого стеснения вошел в комнату незамужней девушки, даже не поприветствовав ее должным образом. Пускай она лекарь, но разве... это уместно? А если обратить внимание на то, как уверенно он работает с иглами, кто мог знать, сколько раз он наведывался сюда?

В столице, где во многих домах большое внимание уделялось манерам и правилам этикета, даже муж и жена, намереваясь встретиться друг с другом, были обязаны сначала послать слугу, чтобы тот доставил надлежащее сообщение.

Хотя она была женщиной из Цзянху, где не обращали внимание на простые правила вежливости...

Молодой солдат впервые встретился с Чан Гэном и последовал за ним, но сейчас его не отпускали мысли о том, какие же отношения могли сложиться между этой женщиной и Его Императорским Высочеством. Он даже представить не мог, как разозлится Гу Юнь, узнав об этом. Сердце рядового готовилось вырваться из груди. Ему казалось, он вот-вот заревет в голос от того, что совершенно не знает, как доложить об этом маршалу.

Пока присутствующие в комнате беседовали, пожилой мужчина несколько раз кашлянул, приходя в сознание.

Чан Гэн не побрезговал и взял с тумбы плевательницу, чтобы мужчина мог сплюнуть накопившуюся во рту слюну.

Едва завидев, что старику уже лучше, женщина не смогла сдержать безграничного счастья и неустанно выказывала слова благодарности господину. Чэнь Цинсюй протянула Чан Гэну полотенце и посоветовала:

— Сходи, выпиши рецепт, а я пока осмотрю его.

Она говорила очень тихо, но произнесенная фраза напомнила не заурядную просьбу, а скорее приказ. Чан Гэн ничего не ответил – развернул листок бумаги и надолго погрузился в раздумья, прежде чем записать рецепт.

Молодой солдат выпучил глаза. Находясь рядом с Гу Юнем, он не раз слышал, как тот упоминал, что Его Высочество уже давно вырос, и маршал уже не может управлять им. Было очевидно, что нынешний Чан Гэн вел себя гораздо лучше, по сравнению с теми же детишками из школы. Он уже не походил на ребенка, что рассорился с Аньдинхоу в раннем возрасте.

Солдат окончательно запутался в собственных размышлениях. А Чэнь Цинсюй начала разговор с женщиной.

Заметив, что состояние пациентки улучшилось, госпожа лекарь заметно расслабилась. Разговор продолжался, и внезапно солдат понял, что нездоровье тех двоих оказалось связано с новым указом Императора о землях и фермерских марионетках. У местного населения больше не осталось земель для сельскохозяйственных работ. Несмотря на то, что императорский двор издал указ, запрещающий чиновникам плохо обращаться с жителями и фермерами, но по прошествии времени кто удосужится кормить простых людей, которым больше негде выращивать рис себе на пропитание?

Нехватка марионеток также становилась обычным явлением в это тяжелое время. Те, кто занимался производством фермерских марионеток, постепенно все чаще показывали свою раздражительность. Со временем разнесенные по нескольким фракциям механики, торговцы, землевладельцы и фермеры начали понимать, что они уже не зависели друг от друга, что каждый сам по себе, и теперь они могли быть только врагами.

Муж этой женщины отказался сидеть сложа руки, пока другие, выражая свой гнев и недовольство, пытались чего-то добиться. Он отправился на юг в поисках работы вместе со своими земляками. С момента его отъезда от него не было никаких известий...

К тому времени в семье этой женщины заболел старый свекр. Совсем еще маленькие дети не могли помогать по хозяйству. В это же время из деревни уехал и деревенский лекарь, ведомый скукой из-за отсутствия работы. У женщины не оставалось иного выбора, кроме того, как в одиночку повсюду искать любого другого врача, неся на себе отца мужа.

Услышав эту историю, Чэнь Цинсюй нахмурилась.

— Юг? На юге в этом году произошло масштабное наводнение. И после бедствия там еще ничего не привели в порядок. Как можно искать там работу?

Женщина в растерянности опустила взгляд. Она всю жизнь провела в горной деревушке и не знала ничего за пределами кусочка земли под собственным домом. Она не догадывалась, что в этом мире есть другие места, где могло произойти все что угодно.

Выписывая рецепт, Чан Гэн поинтересовался у женщины:

— Смогла ли тетушка в этом году получить пищевое довольствие?

Услышав вопрос, женщина взглянула на лежащего в кровати свекра и с грустью поведала:

— Честно говоря... Нет. Я... уже в том возрасте, когда человек не готов драться за еду у дверей чиновников. К счастью, в этом году цены на продовольствие были довольно низкими. В семье оставалось немного сбережений, и мы пока могли себе позволить кое-что купить.

Чан Гэн догадывался, что эти люди принадлежали семьям, работавшим фермерами на протяжении нескольких поколений – они не привыкли тратить деньги. Каждая подобная трата походила на пронзающий сердце нож. Иначе почему она не вызвала повозку, а решила тащить свекра на своей спине, преодолевая тысячи дорог шаг за шагом на своих двоих?

— Разве у императорского двора нет общественной земли? – поинтересовалась Чэнь Цинсюй. – Я слышала, что после того, как ежегодно в императорскую казну поступает собранный налог, назначенный чиновник обязан распределить ресурсы между простыми людьми.

Женщина горько улыбнулась и ответила:

— Нашу землю запретили использовать для посадки семян – она заброшена уже два года.

— Почему? – спросил Чан Гэн. – Из-за обедневшей почвы?

— Я слышала, это потому, что наш дом и поля находятся рядом с усадьбой одного чинуши. Начальник округа хотел воспользоваться этой землей, чтобы построить на ней молельню. Но представители вышестоящих рангов по каким-то причинам отказывали ему. Обе стороны ходили туда-сюда. В конце концов, они так и не пришли к согласию. С тех пор земля пришла в запустение.

После слов женщины все в комнате замолчали.

— Три доли гор и шесть долей рек, а им нужно только одно поле, но и его они погубили, – вздохнула Чэнь Цинсюй. – Как эти люди вообще...

Чан Гэн молчал. Никто не знал, о чем он думал. Он быстро закончил выписывать рецепт и протянул его Чэнь Цинсюй на проверку.

— Мм... Все в порядке. Сестра, пожалуйста, пройдемте со мной – у меня осталось в запасе немного лекарств, и вам не нужно будет волноваться об их покупке, – она провела женщину в дальнюю комнату, где хранились снадобья. Все это время молодую госпожу неустанно продолжали благодарить за помощь.

Когда они ушли, солдат из Черного Железного Лагеря сразу почувствовал облегчение и неспешно подошел к Чан Гэну. Рядовой не проронил ни слова – просто следовал за ним. Чем бы молодой человек не собирался заняться, солдат закатывал рукава и старался сделать это для него первым.

Ему понадобилось немного времени, прежде чем он взялся за бумагу и перо. Записав первое предложение, он произнес твердым голосом:

— Молодой господин хорошо знаком с этим местом.

— Мм... Я часто останавливаюсь здесь, когда езжу в Чжунгуаньцунь, – ответил Чан Гэн.

Что?! Одинокий мужчина и одинокая женщина?!

Солдат зарделся. Внезапно он понял всю важность своей миссии. Если он с ней не справится, то возможно, когда он вернется, Аньдинхоу собственным ножом превратит его в плевательницу.

Чан Гэн заметил выражение лица рядового. Он выглядел так, будто секунду назад его ударило молнией. Однако теперь Чан Гэн сообразил, о чем раздумывал этот солдат и быстро, с улыбкой на лице, пояснил:

— О чем ты подумал? Разумеется, это дом госпожи Чэнь, но большую часть времени ее не бывает дома. Обычно здесь пусто.

Ее друзья из Цзянху, кто бы из них сюда ни приехал, могли отдохнуть тут несколько дней. Если случалось так, что она тоже бывала дома – женщины могли остаться, но мужчинам приходилось искать себе другое место. Я хотел предложить вам отдохнуть здесь пару дней, однако госпожа Чэнь вернулась, и нам двоим необходимо найти постоялый двор.

Молодой солдат расслабился, и его сердце почувствовало облегчение.

— Ох... – выдохнул он про себя.

Но не успел рядовой окончательно успокоиться, как снова напрягся. Ему пришло в голову жалостливое: "Несмотря на то, что он – четвертый принц, ему бы стоило немного сэкономить денег на постоялый двор..."

Окинув взглядом поношенные одежды Чан Гэна, он не мог не выказать своего мнения:

— Если бы марш... Господин узнает, что молодой хозяин живет в таких нелегких условиях во внешнем мире, ему будет нестерпимо грустно...

Он не был хорош в беседах. Он привык выражать себя с помощью действий, поэтому – если он иногда и мог начать разговор о подобных вещах – он чувствовал себя самым искренним человеком на свете.

Однако на сердце Чан Гэна стало лишь тяжелей, и он не сумел тут же ответить солдату.

Чэнь Цинсюй закончила выдавать женщине лекарства. Когда они вернулись, госпожа лекарь нахмурилась, взглянув Чан Гэну в глаза.

— Спокойствие, разве я не говорила тебе об этом?

Чан Гэн пришел в себя и горько улыбнулся.

Чэнь Цинсюй действительно была его полу-учителем.

Два года назад, во время очередного приступа, наставник Чан Гэна узнал о Кости Нечистоты. Тайна, о которой знали лишь небо и юноша, в конце концов, вырвалась в свет.

Тогда наставник сказал ему, что не очень хорошо разбирается в медицине, поэтому они начали ездить по разным местам, пока на востоке, наконец, не встретились с Чэнь Цинсюй. К сожалению, секрет исцеления от Кости Нечистоты принадлежал только Северной маньской Ведьме, и даже доктор Чэнь, с ее широкими познаниями в медицине, не смогла отыскать лекарство. Единственное, чем она могла помочь, – прописать ему успокоительный эликсир сильнейшего действия, чтобы Чан Гэн мог сохранять контроль над собой, пока она занимается исследованием его недуга.

Тогда Чан Гэн решил поговорить с ней о делах Гу Юня и осторожно поинтересовался:

— Госпожа Чэнь, есть ли в этом мире человек, чьи глаза и уши иногда работают, а иногда – нет?

Чэнь Цинсюй, конечно же, догадалась, о ком говорил Чан Гэн. Однако она не имела права рассказывать ему всей правды. Она просто ответила:

— Да.

Но Чан Гэн задал еще один вопрос:

— Тогда при каких условиях можно облегчить страдания с помощью лекарства, а при каких – нет?

— Это невозможно, если человек родился с этой болезнью, – разъяснила Чэнь Цинсюй. – Что же касается повреждений, полученных при травме во время взросления, – такие необходимо оценивать уже в индивидуальном порядке. Возможно, лекарство может помочь тем, кто был отравлен.

Она предположила, что Чан Гэн осторожно заговорил с ней о болезни, чтобы потом спросить непосредственно про Гу Юня, однако он этого не сделал. И в тот момент она поняла, что, похоже, недооценила проницательность и остроту ума этого паренька.

Получив ответ, Чан Гэн сначала долго молчал, а после он начал умолять ее принять его в качестве своего ученика.

Несколько поколений семьи Чэнь были искусными врачевателями. Они уделяли много времени и внимания своим манерам, но, в то же время, внутри их семьи соблюдалось еще одно неукоснительное правило: "Практиковать медицину для спасения жизней". Их род не относился к тем эксцентричным "богоподобным" врачам, о которых судачили в народе или описывали в книгах – отбирающих себе пациентов с неизлечимыми заболеваниями в надежде спасти их, способных "видеть все болезни" – такая практика категорически не приветствовалась в семье Чэнь.

Госпожа Чэнь могла исцелять тяжелые травмы и заболевания, лечить отравления необычными ядами, или же помочь с детской простудой. Она с радостью принимала беременных женщин и помогала принять роды.

Она не относилась к своим знаниям, как к бесценному сокровищу, что держала бы при себе, скрывая от всех. К тому же не существовало правила: "знания семьи не могут быть переданы посторонним лицам". Если бы кто-то ее попросил – она бы его научила. Но госпожа Чэнь как-то упомянула, что сама еще не закончила школу и не посмела бы принять ученика, поэтому ее можно было считать лишь "полу-учителем".

Поместье семьи Чэнь находилось в Тайюань. Чэнь Цинсюй обычно не останавливалась на юге осенью и зимой. Чан Гэн мог только предположить: если она все еще в Чжунгуаньцунь, возможно, у нее еще остались какие-то незаконченные дела. Чан Гэн достал сумку и протянул молодому солдату деньги, чтобы тот вызвал повозку для женщины и ее свекра.

Как молодой солдат мог осмелиться взять деньги из рук бедного четвертого принца? Несколько раз отказавшись, он убежал в сторону прибывшей повозки.

Когда все ушли, Чэнь Цинсюй достала особый мешочек и произнесла:

— Очень хорошо, что мы встретились тут. Я приготовила для тебя новую порцию успокаивающего эликсира. Попробуй.

Чан Гэн поблагодарил ее, взял немного лекарства и осторожно убрал в сумку.

У Чэнь Циньсюй заблестели глаза, стоило ей обратить внимание на сумку Чан Гэна. Она отметила, что на ней не было головокружительно пестрых и сложных рисунков вроде "утка-мандаринка плещется в воде" или "летающие бабочки".

Внутри сумка была обшита чистым шелком, а снаружи покрывалась тонким, мягким слоем кожи. На самой коже виднелся незамысловатый узор, напоминавший резьбу на рукояти клинка. Такой же узор был выгравирован на железном браслете, внутри которого скрывались тонкие ножи, стремившиеся вырваться наружу. Сами ножи были сделаны очень искусно.

— Откуда у тебя эта сумка? – поинтересовалась госпожа. – Она необыкновенно прелестна...

— Я сам ее сделал, – улыбнулся Чан Гэн. – Хотите такою же?

Чэнь Цинсюй ничего не ответила.

Лекарь Чэнь, выражение лица которой оставалось непоколебимо спокойным даже перед взорами тысячного войска, в эту секунду почувствовала себя неловко.

— Она очень прочная, – заверил Чан Гэн. – Ах, да, я хотел спросить: фестиваль середины осени [1] уже закончился. Почему вы все еще здесь, в Чжунгуаньцунь?

— Аньдинхоу отправится на юг, пересекая Чжунгуаньцунь. Он попросил меня встретиться с ним, – объяснила Чэнь Цинсюй. – Ты разве не знал?

Круг Фэн-шуй снова перевернулся, и теперь неловко себя чувствовал совсем другой человек.

Как говорить, Чан Гэн вспомнил лишь спустя минуту молчания, продлившуюся целую вечность. Он очнулся благодаря приятному аромату эликсира.

— Нет, я не знал, что мой ифу... Зачем ему отправляться на юг?

Чэнь Цинсюй удивилась:

— Аньдинхоу покинул северо-западную границу, потому что у него могут появиться военные дела и другие вопросы, касающиеся армии. Я могу судить лишь по нескольким брошенным мне словам, не более. Зачем ему рассказывать мне о своих планах?

— Но младший брат из Черного Железного Лагеря сказал мне, что он вернется на Новый Год...

Услышав слова Чан Гэна, Чэнь Цинсюй еще больше запуталась.

— Праздник хризантем еще не прошел [1]. Вернется ли Аньдинхоу на Новый Год или нет – разве это не зависит о того, где ему прикажут нести службу?

Чан Гэн был в замешательстве. И тут он рассмеялся, понимая, каким же глупцом он был. Достаточно было подумать о том, что только такие, как он – кто постоянно стремится к чему-то и, одновременно, это чего-то страшиться, – будут считать срок в три-четыре месяца пустяком.

— Я подумала, что ты пришел сюда, потому что знаешь об этом. Оказалось, что это просто совпадение, – вслух размышляла Чэнь Цинсюй. – В письме он указал, что прибудет через несколько дней. Если ты никуда не торопишься, то дождись его.

Чан Гэн от растерянности издал невнятный звук в знак согласия. Его мысли уже давно улетели за тысячи ли [2] прочь.

Чэнь Цинсюй подошла к Чан Гэну и закричала ему прямо в ухо:

— Чан Гэн! Чан Гэн!

Лишь тогда Чан Гэн наконец-то пришел в себя.

Чэнь Цинсюй вновь заговорила со всей строгостью в голосе:

— Я уже говорила тебе, что мой эликсир не является противоядием. Это всего-навсего простая формула, которая может помочь тебе немного успокоить нервы.

Чтобы Кость Нечистоты не тревожила, необходимо учиться не поддаваться тревогам. Все мысли, что беспокоят тебя, что забираются в твое сердце, – будут пищей для яда. Только сегодня за короткий промежуток времени твой разум уже дважды рассеивался. Что, в конце то концов, происходит с тобой?

— Мне жаль... – ответил Чан Гэн и опустил свой взгляд. Он больше не хотел возвращаться к этой теме и поспешил перевести разговор в иное русло: к вопросу о рецепте, который он только что выписал.

Он думал о том, как Чэнь Цинсюй путешествовала по стране, излечив множество тяжелых заболеваний, исцеляя бесчисленные раны на смертной плоти. Но знала ли она, как спасти человеческое сердце?

Вернув пациентов домой, молодой солдат Черного Железного Лагеря поспешил обратно. Увидев, что Чан Гэн остался на том же месте и не бросил солдата на произвол судьбы, он почувствовал облегчение.

Чан Гэн позаимствовал несколько книг из серии "Классика фармацевтики" и, попрощавшись с Чэнь Цинсюй, взял с собой молодого солдата. Так они вдвоем отправились в соседний город на поиски постоялого двора.

Осенние цикады и прочие насекомые с наступлением вечера стрекотали более зычно.

Чан Гэн положил успокаивающий эликсир рядом со своей подушкой, ощущая, что на этот раз лекарство госпожи Чэнь не очень ему помогало. Оно не только не успокаивало, но и заставляло чувствовать себя еще более взволнованным. Не успел он закрыть глаза, как проснулся среди ночи. В конце концов, от нечего делать молодой человек зажег свет и принялся читать.

Когда сгорела первая миска лампового масла, Чан Гэн прочитал две с половиной из трех книг "Классики фармацевтики". До самого рассвета он так и не смог заснуть.

В недра его груди, казалось, тайно разместили золотой короб, извергающий белый пар, что продолжал сжигать нескончаемые запасы Цзылюцзиня.

Чан Гэн неоднократно уговаривал себе сохранять спокойствие. Он повторял эти слова десятки тысяч раз, заставляя вторить их сердцем. Гу Юнь собирался вскоре приехать сюда – сможет ли Чан Гэн невозмутимо разговаривать с ним? Он не мог себе этого даже представить. Его безудержное влечение к нему и постоянные тревоги переплелись вокруг его костей. Каждую минуту – нет, каждую секунду – его сердце нещадно сжимала лоза, покрытая острыми шипами, и болезненно впивалась в плоть все глубже и глубже. Этот самообман оказался совершенно бесполезен...

Ранним утром следующего дня Чан Гэн обратился к молодому солдату:

— Младший брат, скажи, если ты захочешь отправиться на юг, пересекая Чжунгуаньцунь и направляясь в Синьцзян, какой путь ты выберешь?

— Если бы это был вопрос служебных дел, – быстро ответил солдат, – естественно, я пошел бы по казенному тракту. Если вопрос касается другого, я бы действовал по своему усмотрению – трудно сказать. Возможно, я мог бы пересечь горы или перемещаться вдоль прибрежной полосы.

Чан Гэн молча кивнул.

И тут рядовой остолбенел в крайнем изумлении. Он заметил, что Чан Гэн сменил поношенные одежды, которые он носил во время путешествия по Цзянху. Новый наряд пускай и не выглядел роскошно, однако он казался весьма изысканным, тонко намекавшим напринадлежность господина к благородному сану – представляя, если не знатный род, то, по крайней мере, богатый дом.

За одну ночь Чан Гэн превратился из бедного студента в настоящего молодого господина. Разумеется, обращение к нему хозяина постоялого двора не могло не стать более уважительным, чем раньше.

Надевая изящные одежды, он каждый день ездил верхом по казенному тракту. Никто не знал, ожидал ли он кого-то или просто показушничал.

Конечно же, как и любая одежда, эта не могла не испачкаться. Возвращаясь к концу дня, молодой человек с сожалением подмечал, что его одежды покрылись слоем пыли. Чан Гэн не хотел никого обременять, поэтому он тщательным образом отстирывал их сам. У него не было других вариантов, поэтому приходилось приводить одежду в порядок самостоятельно, ведь у Чан Гэна в запасе было всего два комплекта одежды "молодого господина". Если бы он не трудился так усердно, у него попросту не осталось бы другой одежды, в которую мог бы переодеться.

Каждый новый день, когда Чан Гэн садился на лошадь, его голову неизменно посещала горькая мысль: "Возможно, мне стоит уйти".

Он не видел Гу Юня больше четырех лет. Его тоска по нему и то, насколько сильно он скучал – эти чувства, копясь, превратились в огромную гору. И каждый раз смотря на нее, Чан Гэн не мог не испытывать страха, раздиравшего его грудь, что эта самая гора может рухнуть от малейшего порыва ветра.

Он так хотел сбежать, но не мог. Каждый день он неизменно сражался с самим собой. До сих пор не найдя решение, он вновь и вновь появлялся на официальном тракте. Тратя дни, Чан Гэн мог только плыть по течению. Он весь день питался ветром и песком, но дорогу не пробегал даже кролик. Возвращаясь поздним вечером обратно, он каждый раз обещал себе: "Я подожду еще завтра утром, а потом сбегу на всю жизнь".

На следующий день он забирал свои слова обратно и возвращался на казенную дорогу.

Ворох противоречивых мыслей и чувств захлестнули Чан Гэна – последние пять дней он пребывал в этом неотвратимом безумии. К вечеру пятого дня, когда молодой человек уже повернул своего коня, чтобы возвратиться на постоялый двор – он замедлил свой ход, чтобы полюбоваться заходящим на западе солнцем, окрасившим небо в кроваво-красные цвета. Это зрелище казалось ему невероятным. Он не мог сдержаться от такой красоты и остановился, позволяя лошади насладиться травой. И тут Чан Гэн вспомнил о том, чем он занимался последние несколько дней. Он не знал, смеяться или плакать. "Если Ляо Жань узнает об этом, он, наверное, будет смеяться, пока не выпадут зубы," – подумал Чан Гэн.

В этот момент молодой человек внезапно услышал позади себя звук конских копыт. Он развернул лошадь, чтобы отойти с дороги. Когда он инстинктивно оглянулся, то увидел множество больших и сильных коней, стремительно бегущих вперед. Они все быстрее и быстрее сокращали дистанцию между ними. Позади ряда скакунов промелькнул запряженный экипаж.

Издали кавалерия казалась одета в обычные наряды. Они выглядели так же, как и все остальные путешественники, какие очень спешили куда-то.

Никто не знал, почему, но сердце Чан Гэна внезапно начало биться быстрее.

Примечания:

1. Фестиваль середины осени...

重阳 - chóngyáng – 9-е число 9-го лунного месяца, праздник двойной девятки, праздник хризантем (народный праздник в Китае).

2. «Ли» — название двух китайских единиц измерения расстояния:

первая — кит. 市里 или кит. 里, Lǐ — для больших расстояний, в древности ли (里) составляла 300 или 360 шагов (步, бу), стандартизированное метрическое значение — 500 метров;

вторая — кит. 市厘, стандартизированное метрическое значение которой составляло ⅓ мм. В китайском языке эти слова пишутся разными иероглифами и произносятся разным тоном.

***

«Как сладки речи этого ребенка, — подумал Гу Юнь. — Это слишком опасно».

***

Сквозь завывания порывистого ветра и мерный цокот подков Шэнь И сумел уловить неприятные звуки из экипажа и понял: внутри было что-то не так. Он подогнал лошадь поближе и пересекся взглядом с Гу Юнем. Имитируя жест дурноты, Шэнь И прижал к груди свободную руку, безмолвно спрашивая, как поступить, если человека из экипажа сейчас вырвет.

Гу Юнь усмехнулся, одним своим выражением лица подсказав ответ: мол, так ему и надо; а ты будешь хорошим подчиненным и как следует уберешь за ним.

Гу Юнь отправился на юг из-за похорон члена семьи Фу Чжичэна, главы министерства военной разведки. Только что скончалась пожилая матушка генерала Фу, поэтому тот направил в императорский двор письмо с просьбой разрешить ему на время оставить свой пост и вернуться домой, дабы он мог выразить свое сыновнее благочестие.

На самом деле «похороны» оказались подходящим предлогом отойти от службы, чего ни один чиновник прежде не мог позволить себе.

Если главнокомандующий отправится в увольнение на несколько лет, кто будет исполнять его долг и нести ответственность за солдат, если начнется полномасштабная война?

Более того, во всей Великой Лян не осталось того, кто не знал о связах генерала Фу — прежде он считался главой отряда разбойников. В свое время старый Аньдинхоу умудрился разбить его банду и привлечь на свою сторону. Время от времени Император не мог сдержаться и бросал в сторону чиновника резкие фразы, но генерал Фу был не из тех, кто обращает внимание на подобное.

Фу Чжичэн не скрывал своего недовольства указом «Цзигу Лин». Ко всему прочему, в этом году ему пришлось столкнуться с последствиями разрушительных наводнений. Южная граница погрузились в чудовищный хаос — погибло множество людей. В такой ситуации генералу не стоило даже задумываться о том, чтобы оставить границу без обороны, тем самым подвергнув опасности императорский двор.

В экипаже расположился представитель военного министерства, господин Сунь Цзяо — верный сторонник указа «Цзигу Лин». Император послал его в качестве уполномоченного «фусюй» [1] с целью успокоить верноподданного Великой Лян. Однако господин Сунь неожиданно для всех испугался. Он кричал и плакал, уверяя Его Величество, что готов отправиться в путь, жертвуя собой ради страны, но больше всего боялся, что уже не сможет вернуться обратно, если его отправят в путь/на это задание.

Император оказался в безвыходном положении. Он отдал приказ отправить чиновника на северо-западную границу, чтобы передать золотую бирку [2] и военное распоряжение, взвалив поддержку этого тягостного и совершенно бесполезного дела на плечи Гу Юня.

Маршал работал на износ в течение целого года. Вынужденный непрестанно подтирать зад Его Величеству, он испытывал ужасное раздражение. Однако у Гу Юня не оставалось иного выхода. Ему приходилось следовать за Императором, признавая его «справедливые» доводы. И сейчас ему приказали маяться с этим бесстыдником — господином Сунь.

Проезжая мимо Шучжун [3], Гу Юнь воспользовался удачным стечением обстоятельств и поручил написать для Чэнь Цинсюй письмо, договорившись встретиться с ней в Чжунгуаньцунь.

За последние несколько лет Гу Юнь заметил, что лекарство, созданноедоктором Чэнь — дедом госпожи лекаря — в далеком прошлом, начало терять свою эффективность. Раньше одного приема хватало на четыре-пять дней, теперь он оказался вынужден принимать лекарство каждые два дня.

Когда они свернули на казенный тракт, Гу Юнь заметил одинокого господина верхом на коне, следовавшего вдоль обочины. Поначалу он не придал этому никакого значения. Однако, проезжая мимо, он снова обратил внимание на молодого всадника... и в тотчас поймал на себе... мимолетный взгляд...

Превосходный скакун маршала устремился прочь, и Гу Юнь не успел отреагировать вовремя...

Когда он интуитивно крепко вцепился в поводья и с силой потянул за них, конь заржал и поднялся на дыбы, высоко задирая передние копыта. Опустившись на землю и описав полукруг, он двинулся в обратном направлении. Приблизившись, Гу Юнь уставился на молодого человека. Как такое возможно? Этот господин казался ему столь знакомым, в то же время он никак мог припомнить, кто стоял перед ним.

«Не может такого быть, — подумал Гу Юнь. — Неужели я ошибочно принял чужака за того человека, о ком неустанно думаю каждый день?»

Тут к нему подошел Шэнь И:

— Что?.. Ох!

Молодой солдат из Черного Железного Лагеря, внезапно оказавшийся возле Чан Гэна, наконец-то опомнился и поспешил обратиться к Гу Юню:

— Маршал!

Конь Аньдинхоу выглядел чем-то напуганным — он слегка приподнимал переднюю ногу, фырчал и бил об землю копытом.

В этот момент Чан Гэн боялся, что не сможет успокоить сердце, бешено бьющеесяв груди , даже если кто-то нечаянно бросит в него целую гору успокоительных эликсиров. Разум его вдруг оказался совершенно пуст — в голове не мелькнуло ни единой мысли. Он продолжил непоколебимо восседать на своем коне, не имея силы проронить и слова — будто на языке распустился гигантский лотос, заполнив весь рот.

Чан Гэну оставалось полагаться только на собственные инстинкты. Он слабо улыбнулся.

— Чан Гэн?.. — робко спросил Гу Юнь.

Два слова ударили громом средь ясного неба, оглушая Чан Гэна раскатами. Он старался не терять головы, натягивая маску невозмутимости, однако все равно в смятении чуть опустил лицо — ему попросту не удавалось держать себя в руках.

— Я как раз проходил через Шучжун и случайно услышал от тетушки Чэнь, что скоро мой ифу проедет тут. Я решил задержаться на несколько дней. Но не ожидал, что смогу встретиться с тобой во время прогулки.

Рядовой солдат вытаращил глаза, растерянно рассуждая: «Каждый день с раннего утра он готовил одежду и отправлялся на казенный тракт... просто чтобы прогуляться?!»

Он пристально оглядел лошадь Чан Гэна, размышляя о том, что под шкурой, должно быть, спрятан не обычный, а какой-то сказочный конь.

Дверь экипажа с грохотом отворилась. Господин Сунь с пренебрежением покосился на волнующую сцену встречи отца и сына после долгой разлуки. Внезапно пошатнувшись, он быстро покинул экипаж, а затем его вырвало.

Наконец, Чан Гэн вспомнил, как дышать, и драгоценный воздух ворвался в его грудь пьянящим потоком. Он склонил голову, разглядывая чиновника из военного министерства, который в данный момент больше походил на больного цыпленка. Притворившись удивленным, Чан Гэн осторожно поинтересовался:

— Я сказал нечто столь отвратительное?

Гу Юнь засмеялся.

Несмотря на то, что маршал Гу был осведомлен о местонахождении Чан Гэна, он не мог предположить, что за последние несколько лет мальчик изменится подобным образом. Чан Гэн будто заново родился и сменил кости [4].

На мгновение Гу Юнь начисто позабыл их прошлую встречу, когда они расстались в страшной ссоре; забыл утомительно долгие дни, когда между ними шла холодная война [5], когда он упрямо отправлял людей для тщательной слежки за упрямым мальчишкой.

Маршал был поражен осознанием того факта, что сумел узнать Чан Гэна и вовремя остановился. Мальчик — начиная от его движений и поведения, заканчивая улыбкой на лице — действительно очень изменился.

Время пролетело перед глазами Гу Юня, и он прикинул на пальцах — конечно же! Как Чан Гэн мог оставаться прежним? Ведь прошло уже больше четырех лет!

Шэнь И подошел ближе и улыбнулся:

— Небеса, наш молодой князь... Ты все еще помнишь меня?

— Конечно, генерал Шэнь, — ответил Чан Гэн.

— Если бы на его месте был я, то не смог бы узнать тебя. Лишь твой ифу, горячо волнующийся за твое счастье и чье сердце сжималось от боли, когда ты ушел, смог. Если он замечал кого-то, отдаленно походившего на тебя, то всегда подолгу смотрел в ту сторону...

Гу Юнь не выдержал и перебил Шэнь И:

— Что за чушь ты несешь?

Шэнь И оглянулся, а затем громко расхохотался. Подведя лошадь к страдающему чиновнику, он наклонился помочь тому вернуться обратно в экипаж. Протягивая руку, он поинтересовался:

— Господин Сунь, с вами все в порядке? Подождите еще немного, мы скоро прибудем на постоялый двор.

Чиновник на последнем издыхании оперся об экипаж, стараясь перевести дух и опасаясь, что так он скоро протянет ноги.

Вскоре господин Сунь понял, что Чан Гэн оказался его спасителем. После встречи с ним, эти животные из Черного Железного Лагеря перешли от быстрого галопа к спокойному прогулочному шагу — даже звук множества копыт стал более мягким.

Чан Гэн проводил экипаж на постоялый двор. Хозяин согласился сдать гостиницу целиком, однако помещений было не так много — в каждой комнате пришлось размещаться по двое.

— Я остановлюсь в комнате сына, — заявил Гу Юнь. — Офицер Сунь может забрать мою комнату.

Чиновник тут же забеспокоился и любезно произнес в ответ:

— Как я смею так несправедливо поступить с маршалом...

Шэнь И похлопал того по плечу и, понизив голос, сказал:

— Господин, пожалуйста, просто примите его предложение. После встречи с Его Высочеством четвертым принцем у маршала улучшилось настроение. Или вы хотите стать свидетелем того, как он пожелает «забрать вашу жалкую жизнь»?

Сунь Цзяо промолчал.

Ладони Чан Гэна по-прежнему были влажными от волнения. Пока они шли к постоялому двору, пару раз у него из рук едва не выскользнули поводья. Он как будто сильно напился. Чан Гэн понимал, что ему не стоит бросаться в омут с головой, но он ничего не мог с собой поделать.

До встречи с Гу Юнем молодой человек разрывался между «уйти» и «остаться». Увидевшись с маршалом, он понял, что в его голове не осталось ни одной мысли.

Наконец Гу Юню удастся сравнять счеты с Чан Гэном. Когда мужчина вошел в комнату и закрыл за собой дверь, выражение его лица резко изменилось:

— Ты становишься все более и более непочтительным. Старый слуга доложил, что за последние четыре года ты ни разу не возвращался в поместье. Когда я в прошлый раз прибыл во дворец с докладом, Его Величество напрямую спросил меня об этом. И что, по-твоему, я должен был ему сказать?

Раньше Чан Гэн очень нервничал, когда Гу Юнь так вот менялся в лице. Тогда он мгновенно либо признавался во всех своих ошибках, либо начинал препираться. Они не виделись столько лет, и теперь Чан Гэн с удивлением обнаружил, что прежние напряжение и страх больше не трогали его сердце. Смеялся Гу Юнь или злился — Чан Гэн страстно желал видеть все его эмоции.

Четыре года назад, безустанно притворяясь, что ему не больно, он пресытился страданиями. Тогда Чан Гэн чуть не сказал: «Поместье — не мой дом! Оно не сможет удержать меня!»

Четыре года спустя он с трепетом смотрел на Гу Юня, словами обнажая самые сокровенные чувства:

— Если ифу нет дома, какой смысл возвращаться?

Маршал Гу не мог злиться больше трех предложений. Осознав смысл вопроса Чан Гэна, он перестал удерживать холодное выражение лица, а его каменное сердце превратилось в мягкий хлопок.

Гу Юнь окинул взглядом маленькую комнату. На столе лежало несколько медицинских книг. Он взял одну из них и повертел в руках.

— Зачем ты читаешь это?

— Я беру уроки у госпожи Чэнь, чтобы узнать больше о медицине, — объяснил Чан Гэн.

Гу Юнь удивился, задумавшись: «Ему что-то наговорили в Линь Юань?»

Он мысленно улыбнулся. Во-первых, он сейчас, похоже, немного переоценил себя, так уверенно начав строить догадки в отношении Чан Гэна. Во-вторых, люди из Линь Юань были не самыми разговорчивыми.

— Я хочу получить целостные знания о медицине, чтобы в будущем заботиться о своем ифу. К сожалению, мои знания ещё очень скудны. Пока я хорошо знаком только с основами, — признался Чан Гэн.

Гу Юнь ничего не ответил.

«Как сладки речи этого ребенка, — подумал он. — Это слишком опасно».

После многих лет охраны Шелкового Пути, сила, отвага и несгибаемый дух Гу Юня, выставленные напоказ, постепенно начали терять прежнее влияние. Небесное оружие вот-вот должно было возвратиться обратно в ножны. И сейчас два человека, не сговариваясь, оставили проблемы прошлого и спокойно беседовали о том, что они видели, с чем столкнулись, что узнали нового за последние несколько лет.

Во время разговора Чан Гэн неожиданно обнаружил, что Гу Юнь перестал ему отвечать. Набравшись смелости, Чан Гэн повернул голову и оглянулся на кровать. Она была довольно мала, и Гу Юнь одним боком свесился с края узкой кушетки. Одеяло оказалось затолкано куда-то в угол. Ноги почти касались конца кровати, а рука маршала лежала под головой. Он прилег всего на минутку, чтобы чуть-чуть отдохнуть, а в итоге бессознательно провалился в сон.

Чан Гэн тут же замолчал и еще долго смотрел на очертания Гу Юня во мраке.

Он протянул руку, но затем быстро отдёрнул. Так его рука несколько раз неуверенно замирала в воздухе. , сколько ему потребовалось времени, чтобы немного успокоить свое трепещущее дыхание, Чан Гэн не знал но, в конце концов, смог нежно приобнять Гу Юня за талию. Будто стряхивая пыль, он мягко похлопал маршала и прошептал:

— Ифу, подвинься немного, ты вот-вот упадешь...

Гу Юнь проснулся и быстро понял, где он находится. Его глаза оставались прикрытыми, и он что-то промычал в ответ. Он поддался навстречу рукам Чан Гэна и слегка подвинулся на кровати, отвечая еле слышно:

— Заснуть посреди разговора... Ведь еще не старик, но тело уже не по годам немощно...

Чан Гэн помог поправить одеяло и снять заколку с длинных волос ифу.

— Я положил успокоительный эликсир рядом с подушкой, поэтому ты так быстро уснул.

Гу Юнь ничего не ответил. Теперь он действительно крепко спал.

То, как они с Чан Гэном шепотом беседовали друг с другом, расположившись на узкой кровати, создало обманчивую иллюзию, что они прижимались друг к другу ухом к уху, виском к виску [6]. Чан Гэн склонился и мягко коснулся губами виска Гу Юня — сейчас это казалось совершенно естественным и единственно правильным поступком.

Тем не менее, секундой позже он почувствовал, будто совершил величайшее преступление, тут же отстранился и спокойно лёг рядом.

Успокоительное, похоже, все-таки работало. Гу Юнь крепко и мирно спал. Наверное, Чан Гэн слишком придирался к этому эликсиру, когда думал о том, что средство вовсе не помогает. Сейчас, лежа рядом с Гу Юнем, он думал о том, что все это похоже на сон. Он не хотел снова открывать глаза, сомневаясь, не исчезнет ли происходящее, растворившись в унылой реальности.

Однако несколько раз Чан Гэн все-таки решился приоткрыть глаза. Так он и не смог заснуть — вся сонливость развеялась, точно пар в воздухе. Всю оставшуюся ночь он спокойно наблюдал за спящим Гу Юнем.

На следующее утро к порогу постоялого двора прибыла Чэнь Цинсюй. Она воспользовалась «умирающим» господином Сунь, сделав из него как образец для нового урока по медицине, а затем вышвырнула прочь, чтобы Чан Гэн мог поиграть с... Нет-нет, чтобы он позаботился о нем! Тогда она и отправилась на встречу с Гу Юнем.

Пока госпожа Чэнь поднималась наверх, Чан Гэн провожал ее взглядом. Не было ничего необычного — он спокойно смотрел ей вслед, как будто его не мучило любопытство.

Шэнь И листал книги барышни Чэнь, сидя в комнате Гу Юня. Чэнь Цинсюй не расспрашивала о симптомах. Осмотрев маршала, она лишь осведомилась:

— Разве зрение Аньдинхоу ослабло по сравнению с прошлым разом?

— Я должен был принять лекарство вчера, — объяснил Гу Юнь, — но так как я хотел, чтобы госпожа Чэнь взглянула, я не стал делать этого.

Чэнь Цинсюй задумалась.

— В тот год, когда мой дедушка прописал это лекарство для Аньдинхоу, он должен был предупредить, что оно не является противоядием. Боюсь, что его надолго не хватит.

Гу Юнь, похоже, даже не удивился.

— Сколько у меня осталось времени? — спросил маршал.

— Если Аньдинхоу сможет воздержаться от частых приемов лекарства, оно будет эффективно еще несколько лет.

— Боюсь, что это невозможно, — предупредил Гу Юнь. — Как насчет увеличения дозы или, например, перехода на новый рецепт?

Не успела Чэнь Цинсюй ответить, как в разговор уверенно вмешался Шэнь И:

— Это лекарство содержит яд. Ты слишком много его принимаешь. Переход на новый рецепт — это риск. Ядовитой водой не утолить жажды, не так ли?

— Верно, — кивнула госпожа Чэнь. — Стыдно признавать, что семья Чэнь называет себя лекарями, но за все эти годы мы так и не смогли отыскать подходящий рецепт для глаз и ушей маршала.

— Госпожа Чэнь, о чем вы говорите? — спросил с улыбкой Гу Юнь. — Это я беспокою вас и вашу семью.

Чэнь Цинсюй покачала головой.

— Готовясь к нападению варваров, мы слишком долго не покидали пределов Центральной Равнины. Аньдинхоу, прошу, дайте мне еще несколько лет. Вскоре я собираюсь покинуть страну и, быть может, смогу найти решение.

Услышав это, Гу Юнь был глубоко поражен. Он договорился о встрече с госпожой Чэнь здесь, в Чжунгуаньцунь, просто чтобы убедиться в том, что ситуация с его глазами и ушами не изменилась. Он хотел воспользоваться этой встречей, чтобы остановиться тут на пару дней.

Разумеется, он даже не собирался требовать от молодой госпожи каких-либо решений. Даже ее дед — гораздо более опытный лекарь — не мог найти ответ.

Маршал быстро произнес:

— Госпожа Чэнь, вы не должны делать этого. Я буду в порядке независимо от того, могу ли я видеть и слышать вас или же вовсе нет. Северные варвары были нашими врагами на протяжении многих поколений. Если из-за моей незначительной проблемы вы рискнете своей жизнью, как я в будущем смогу объяснить это семье Чэнь?

Чэнь Цинсюй ничего не ответила. Она достала из своей маленькой сумки исписанную вручную книжечку и произнесла:

— Это набор акупунктурных процедур. Я сама придумала и усовершенствовала их. Они бесполезны для глаз и ушей, но могут помочь облегчить головную боль, вызванную лекарством. Его Высочество некоторое время следовал за мной и изучал акупунктуру. Он разбирается в этом.

Поймав на себе хмурый взгляд Гу Юня, госпожа Чэнь добавила:

— Я ничего ему не говорила. Он все понял сам.

Гу Юнь несколько раз поменялся в лице, однако после он, наконец, вздохнул. У него начала болеть голова.

Чэнь Цинсюй дала еще несколько советов и, найдя бумагу и перо, записала пару рецептов для здорового питания:

— Это лучше, чем ничего. Мне пора идти. Аньдинхоу, пожалуйста, берегите себя!

— Подождите! — позвал ее Гу Юнь. — Госпожа Чэнь, если вы хотите покинуть страну, пожалуйста, как следует подумайте, прежде чем решитесь на это.

Чэнь Цинсюй оглянулась, и на ее бесстрастном лице появилась тень робкой улыбки.

— Это касается не только болезни Аньдинхоу. В этом мире есть и другие дела, которые обязательно нужно доделать. Позвольте мне сказать несколько бесстыдных слов: пусть я слаба, однако, будучи рожденной в семье Чэнь и ступив на путь Линь Юань, как я смею прятаться в тени моих предков, отринув будущее? — сказала она. — До скорой встречи, господин!

Не дожидаясь ответа, Чэнь Цинсюй спустилась вниз по лестнице.

Долго путешествуя по Цзянху, Чан Гэн многому научился. Когда госпожа лекарь вернулась, Чан Гэн переступил порог и сказал:

— Госпожа, позвольте проводить вас.

Чэнь Цинсюй отмахнулась, затем внимательно оглядела его лицо. Благодаря молодости и силе Чан Гэн оказался бы в полном порядке, проведи он сутки без сна. Однако сейчас на его лице отпечатался след бессонных ночей.

— Почему успокоительное не помогло? — осведомилась госпожа Чэнь.

— Это моя личная проблема, — горько улыбнулся Чан Гэн.

Чэнь Цинсюй задумалась.

— Я всегда говорила тебе сохранять спокойствие. Но правда в том, что я не знаю, есть ли в твоем сердце место хладнокровию. Говорить всегда легче, чем делать — люди не могут отринуть эмоции и желания. Если ты не в силах сдерживать себя, позволь происходящему идти своим чередом.

Чан Гэн остолбенел. Он невольно сжал губы и подумал: «Это еще как? Что значит "идти своим чередом"?»

Чэнь Цинсюй немедленно отправилась в путь, оставив позади Чан Гэна — тот пребывал в глубокой растерянности весь оставшийся день.

Гу Юнь прожил в небольшом постоялом дворе еще два дня. Сунь Цзяо торопился продолжить путь, но едва он вспоминал долгие дни путешествий по каменистым дорогам и сумасшедший галоп, у него внутри все переворачивалось, поэтому он не осмеливался открыть рот, чтобы убедить маршала скорее вернуться к исполнению поручения Его Величества.

Когда они отправились в путь, Гу Юнь неожиданно изменился — он будто нарочно искал смерти, рискуя в пути своей жизнью. Четвертый принц находился рядом с маршалом, и сейчас он осознал, что путешествия по дикой местности значительно отличались от весенних поездок за город. Стремясь скорее добраться до южных границ, они примыкали к караванам торговцев, возвращавшихся с заработков.

Нрав и обычаи жителей южных окраин считались очень дерзкими. Разбойники всяких мастей бесчинствовали в тех землях. Учитывая это, поездка господина Сунь в качестве «фусюй» была лишь предлогом. Его основной целью являлось желание воспользоваться влиянием Аньдинхоу, чтобы заполучить доказательства против Фу Чжичэна и схватить его. Пусть Фу Чжичэн был императорским сановником, его подозревали в сговоре с горными разбойниками – вероятно, в будущем он попытается воспользоваться положением южной границы и ее действующими силами. Не скрывая враждебных намерений, он желал сподвигнуть Императора к открытому противостоянию, тем самым указав на всеобщее недовольство бессмысленным указом "Цзигу Лин".

После прибытия в Чжунгуаньцунь, Гу Юнь неоднократно задерживался в пути. Центральная и южная части этого района оказались подчинены влиянию Фу Чжичэна. «Змей», хозяйствующий здесь, должно быть, уже знал о том, кто прибыл на его земли. Каким образом им придется действовать, чтобы застать его врасплох? Как они смогут захватить его без отряда военных?

В этот раз господин Сунь не чувствовал тошноты. Вместо этого им овладело волнение такой силы, что кровь, казалось, вот-вот забурлит в жилах.

Шэнь И тихо обратился Гу Юню:

— Оскорбить праведника, не унижая злодея... Тебе следует действовать осторожно, чтобы он не оклеветал тебя по возвращении во дворец.

Гу Юнь улыбнулся.

Увидев эту расслабленную улыбку, Шэнь И едва сдержался, чтобы не начать пылкую речь. Его неожиданно опередил Гу Юнь:

— Праведники и злодеи не проблема.

Шэнь И разочарованно ответил:

— Не натворить бед — вот что проблема.

Гу Юнь не обратил на него никакого внимания. Он сказал еще тише:

— Проблема — тот человек... Мне не стоит вмешиваться в дела военного министерства, понимаешь?

Шэнь И растерянно замолчал. Он больше ничего не добавил, лишь вздохнул.

Когда этот гордый маршал Гу научился читать между строк?

— Я больше не буду тебя слушать, старая дева, — подытожил Гу Юнь. — Я пошел искать сына.

Проигнорировав возражения Шэнь И, он погнал лошадь вперед.

Шэнь И понял, что его начинает тошнить от этих двоих.

Высокие зеленые холмы с двух сторон разделяли южные земли. Осенью и зимой пейзажи неизменно оставались пышными и красивыми. Прогуливаясь по небольшой извилистой тропе, уходящей далеко на вершину, трудно было предсказать, где она заканчивалась.

Сжав в руках кнут, Гу Юнь подошел к Чан Гэну и принялся небрежно объяснять:

— Те, кто служат в армии, где бы не находились, всегда испытывают волнение и тревогу, когда попадают в подобные ситуации. Если противник задумал устроить засаду, мы легко попадем в нее — будем ждать, пока не услышим бой барабанов. К худу или к добру, здесь, на территории Великой Лян, разбойники найдут способ поймать жертву в ловуш...

Не успел он закончить, как издалека, скользя между гор, донесся грозный отзвук сигнального свистка.

Шэнь И устало проворчал:

— Почтенный маршал, вы — черный ворон в человеческом обличье?..

Примечания:

抚恤 — fǔxù — «оказывать благотворительную помощь»; «выражать соболезнование и оказывать материальную помощь» (напр. родственникам умершего).

2. 金牌 — jīnpái

1) «золотая медаль»

2) ист. «золотой ярлык», «золотая пайза» — верительная бирка, покрытая красным лаком, с золотыми знаками.

3. 蜀中 — «Шучжун» — древняя страна, уничтоженная во время правления династии Цинь.

4. 脱胎换骨 — tuōtāi huàngǔ — «родиться вновь и сменить кости» (обр. в знач.: «совершенно измениться», «полностью переродиться», «стать новым, иным»).

5. 冷战 — lěngzhàn, lěngzhan

1) «холодная война»

Напр. 界在冷战中剑拨弩张 — «во времена холодной войны весь мир был в напряжении»;

2) «быть в напряжённых отношениях», «молчаливая ссора», «дуться».

Напр. 两个人冷战了个多月 — «у них напряжение в отношениях уже много месяцев».

6. 耳鬓厮磨 — ěrbìnsīmó — «прижимать ухо к уху, висок к виску» (обр. в знач.: «быть в тесной близости», «жить в теснейшем общении», «быть очень дружными»).

***

«Помни, — обратился Гу Юнь к Чан Гэну, — тот, кто не хочет умирать на поле боя, умрет первым...»

***

На вершине горы медленно развевался большой флаг. Издалека было сложно разобрать надпись — поначалу она читалась как «Синхуа Цунь». Однако стоило присмотреться внимательнее, когда ветер коснулся ткани, расправив ее — и появился шанс разгадать иероглифы. На флаге явственно показались символы «Синцзы Линь» [1]. В высокой траве прятались широкоплечие и тощие головорезы, облаченные в незамысловатые самодельные доспехи. Натянув множество тугих жил тетивы, они направили стрелы на людей, остановившихся у подножья горы. Кое-кто вооружился кинжалами, приготовившись к яростному нападению.

Неожиданно на вершине горы вспыхнул серебристый свет. Чан Гэн прищурился, силясь угадать, что же там. На самой вершине показался солдат в тяжелой броне — никто не знал, откуда бандиты могли ее умыкнуть. Стоя там, на открытой местности, этот солдат становился легкой мишенью. С такого расстояния было невозможно разглядеть, кто скрывался за тяжелой броней. Но эти бандиты намеревались ограбить самого Аньдинхоу... Чан Гэн не знал, смеяться ему или плакать.

Оглянувшись на Гу Юня, он-таки подметил, что маршал и не думал улыбаться, а совсем наоборот... Тот был охвачен пламенем ярости и неустанно цедил сквозь плотно сжатые зубы всего одно слово: «Идиот».

Чан Гэн быстро оценил в уме сложившуюся ситуацию и, понизив голос, задал откровенный вопрос:

— Получается, что слухи о сговоре чиновников южных границ с бандитами вовсе не были слухами, а чистой правдой?

Гу Юнь ничего не ответил, выражение его лица сменилось еще более мрачным.

Во время правления династии Великой Лян Восточное море славилось своим жемчугом, Лоулань — лучшим вином, а южные границы — всё новыми и новыми безжалостными горными бандитами.

За последние два года с расцветом применения фермерских марионеток, многие фермеры не могли найти работу. Некоторые отправились вслед за странствующими купцами, чтобы попробовать получить заработок на севере. В то же время многие свернули с благого пути, навсегда оставшись за преступной чертой — превратились в горных разбойников. Когда товары стали дешеветь, деньги быстро подорожали. Поэтому людей, способных хоть как-то сохранить остатки продовольствия, становилось все меньше и меньше. Вместо этого все принялись копить золото и серебро — это способствовало росту числа грабежей и мародерства — бандиты пополняли свои ряды.

Мародерство на южных границах набирало обороты. Их логова росли и приумножались, словно кроличий приплод. Подобная ситуация все больше напоминала поговорку: «Огонь не может полностью сжечь траву, весенние ветры снова дадут ей жизнь» [2].

Долгое время южная пограничная армия не могла вести эффективную борьбу с разбойниками?. Связь между армией и военным министерством напоминала общение ребенка с его мачехой: выделенных средств не хватало, а финансовые расходы оказались слишком велики.

Вместе с тем, пускай горные бандиты выигрывали численностью, но их общая боевая мощь была ограничена. В конечном счете, столкнувшись с регулярными войсками императорской армии, они разбегутся по своим гнездам. Так же они будут реагировать и на гарнизонные отряды.

Будь у людей деньги, они бы стремились к мирной и спокойной жизни. Никто не хотел жить жизнью, за которой гонятся горные бандиты. В конечном итоге, бандиты — тоже люди.

Так продолжалось лишь до тех пор, пока между южной пограничной армией и местными бандитами не сложились долгосрочные и взаимовыгодные отношения.

Главнокомандующий южной пограничной армии Фу Чжичэн был горным бандитом. С одной стороны, позволяя им заниматься грабежом, он в то же время сдерживал их: не разрешал брать еще больше денег и ранить мирных жителей. Однако, с другой— он их не прикрывал. Ежегодное финансирование южной пограничной армии оставалось невероятно скудным, и для того, чтобы содержать войска, он попросту не мог проигнорировать «вклад» горных бандитов.

Не было повода гордиться сговором между офицерами и бандитами — это Гу Юнь прекрасно осознавал. За последние два года Император продвигал развитие фермерских марионеток и открыл Шелковый Путь для расширения торговых отношений. Без сомнения, это можно было назвать великими политическими достижениями, направленными на увеличение богатства и влияния Великой Лян в мире. Однако кто мог знать, отчего не только опустела императорская казна, но и вновь пришлось сокращать военные расходы?

Юг переживал последствия наводнений. Бедствие закончилось, но процесс восстановления и оказания помощи пострадавшим продолжался до сих пор. Если начнется война, насилие и грабежи волной прокатятся по деревням и городам, оставив без гроша и без того обедневшие дома и семьи. Однако если предположить, что императорский двор хотел сместить главнокомандующего южной пограничной армии, воспользовавшись подобным исходом... Гу Юнь не мог припомнить того, кто смог бы занять место генерала.

Оказавшись перед нелегким выбором, маршал был вынужден принять решение — ему придется найти способ спасти Фу Чжичэна.

Через несколько лет, когда работа над развитием Шелкового Пути будет завершена, внутренние торговые пути Великой Лян будут полностью открыты. Из-за границы в империю начнет стекаться серебро, что позволит стране снова вздохнуть свободно. Когда придет время, императорская канцелярия не только направит войска к южной границе, но и установит на пути дозорный пункт, ужесточив контроль над этой территорией, столь отдаленной от столицы. Лишь одновременно выполнив два представленных условия, Император сможет решить главную проблему южных границ.

Однако обычные люди, похоже, не собирались вникать в чужие проблемы, думая только о своих собственных.

И дело было не в том, что они совершенно не понимали сути вопроса. Просто для них гораздо важнее оставалось то, что благодаря указу Императора «Цзигу Лин» в будущем они смогут неплохо разбогатеть.

По пути Гу Юнь размышлял о возможных вариантах защиты главнокомандующего Фу. Он даже отправил ему письмо с просьбой сообщить всю информацию. Однако тут выясняется, что этот человек избрал иной путь и решился на столь ужасный поступок...

Какой бандит осмелится вылезти из логова со всей своей сворой, поднять флаг и бить в барабан, давая понять вражеской стороне, что они готовы к нападению? Неужели они не поняли, что факт угрозы против императорского посла приравнивается к попытке восстания?

В течение нескольких последних лет Чан Гэн немало общался с простыми людьми со всех четырех сторон света. Он прекрасно понимал, как они живут при нынешнем политическом режиме. Немного подумав, он связал в уме причины и следствия, и ему наконец стало все понятно. Он посмотрел на Гу Юня и прошептал:

— Ифу, мне кажется, что все это начал не генерал Фу.

— Вздор! — холодно ответил Гу Юнь. — Неужели Фу Чжичэн настолько глуп?

Эти бандиты — неотесанная свора. Среди них довольно сложно найти того, кто умел бы читать и считать. Среди этих гор, может быть, и нашелся один человек, который смог бы хоть как-то вести бумажную работу. Вполне вероятно, что до них дошли непроверенные слухи, поэтому бандиты и решили подобраться поближе к дороге и разведать ситуацию, продемонстрировав свою мощь, чтобы после похвастаться своими достижениями генералу Фу.

Взобравшись как можно выше, бандит поднес к губам медный горн и выкрикнул в сторону людей Гу Юня:

— Кто вы такие?! Назовите свое имя!

Стоявший рядом с ним Шэнь И, не зная, смеяться или же плакать, вытащил стрелу.

— Маршал?

— Стреляй! — приказал Гу Юнь.

Шэнь И выпустил стрелу одновременно с приказом Гу Юня. Она ударила бандита, державшего медный горн — будто пронзила бамбуковый ствол. Птица вскрикнула и поднялась в небо. Ее крик эхом разнесся по всей долине, теряясь между гор.

Когда офицер Сунь увидел это, он забыл о поимке Фу Чжичэна. Перепугавшись, он вылез из экипажа и начал тараторить:

— Так не годится! Мы не справимся! На этой горе не меньше сотни бандитов! А нас всего несколько человек без брони! Мы безоружны! Здесь также Его Высочество! Он — член императорской семьи, у нас нет права на ошибку...

Гу Юнь даже не взглянул в его сторону, лишь махнул Чан Гэну рукой:

— Ваше Высочество, вы усердно тренировались в боевых искусствах?

Чан Гэн чуть наклонился и ответил:

— Чтобы стать молодым кавалеристом при Аньдинхоу, я по-прежнему обязан соответствовать его требованиям.

— Идем! Я научу тебя сражаться с горными обезьянами.

Хлестнув лошадь, Гу Юнь поспешил вперед. Чан Гэн без колебаний последовал за ним. Все солдаты Черного Железного Лагеря были хорошо обучены. Когда Гу Юнь рванул, все немедленно поняли замысел своего командира. Они тотчас поспешили за ним, оставив позади лишь крики офицера Сунь:

— Маршал! Мы не можем!..

В эту секунду господин Сунь почувствовал тяжелый удар по шее, все туловище моментально стало легким — Шэнь И ударил его рукоятью меча, а затем взвалил ослабленное тело на спину коня.

Сунь Цзяо закричал, от удара его глаза закатились.

— Господин Сунь, — неохотно сказал Шэнь И, — пожалуйста, не кричите больше! Будьте уверены: генерал не даст вам умереть.

Произнеся это, генерал Шэнь ощутил, как невольно сжалось его сердце. Маршал Гу родился в поместье Аньдинхоу. С самого раннего детства за ним всегда следовала пожилая служанка — отдавать приказы уже вошло у него в привычку. Когда Гу Юнь вырос, то обнаружил, что в Черном Железном Лагере не было служанки. Абсурд, но теперь старой служанкой Гу Юнь считал генерала Шэнь.

Оглядев потерявшего сознание офицера Сунь, Шэнь И пробормотал:

— Я впервые вижу офицера, столь похожего на евнуха.

Тем временем на вершине холма один из приближенных отчитывался своему господину:

— Старший брат, я слышал, как евнух кричал «Маршал»!

Внешность лидера горных бандитов скрывала тяжелая броня. Он поднял защитную маску и яростно закричал:

— Хватит болтать чепуху! Быстро! Стреляйте! Окружите их!

Над горами вновь разнесся звук боевого рога. Бандиты с криками ринулись вниз прямо на «войско» Гу Юня, состоящего из горстки людей.

Стремясь окружить их, разбойники непрестанно продолжили бить в гонги без явной причины, как будто это могло помочь им добавить крупицу мужества. Поднимая в воздух пыль и грязь, они лихорадочно бежали и кричали. Отряды горных бандитов наступали со всех сторон, «окружая» маршала Гу.

Как жаль, что многие их лошади были украдены у мирных купцов — разве эти несчастные кобылы могли соперничать с отборными и натренированными боевыми конями Черного Железного Лагеря? Едва подобравшись ближе, лошади испугались и тут же бросились прочь.

Гу Юнь поднял руку и сделал единственный жест рукой. Несколько солдат, стоявших за ним, сразу его поняли и рассредоточились нужным образом, став обманчивой целью для стрел, беспорядочно летевших с гор.

Целая толпа горных бандитов все еще стояла перед маршалом. Не меняя бестрастного выражения на лице, Гу Юнь вытянул меч. Длинное лезвие клинка сверкало, подобно отсветам первого снега.

— Помни, — обратился Гу Юнь к Чан Гэну, — тот, кто не хочет умирать на поле боя, умрет первым...

Меч в руках Гу Юня практически ослепил Чан Гэна.

Оружие маршала напоминало летящего по небу дракона — одного взмаха было достаточно, чтобы кровь жертвы хлынула на все четыре стороны. Двигаясь к вершине горы, маршал оставлял позади себя множество трупов.

— ...даже если твой враг, — внезапно продолжил Гу Юнь, — всего лишь кучка бесполезных людишек!

Лидер нападавших сжимал в руках цяньлиянь [3], продолжая наблюдать за всем сверху. Когда все пошло не по его плану, он яростно закричал:

— Я же приказал тебе окружить их! Что происходит?!

Стоящий рядом с ним щуплый бандит нахмурился и произнес:

— Старший брат, я не знаю!

В этот момент к нему подбежал еще один и доложил:

— Старший брат, дела плохи!

В мгновение ока на дороге, проходившей меж гор, показалась кавалерия. Тот бандит, что сжимал в руках медный горн, не успел вовремя среагировать — в воздухе вспыхнули отсветы смертоносного клинка, и его голова моментально оказалась отрубленной.

Гу Юнь прекрасно держался в седле. Он мог ездить через скалистую местность так, будто перемещался по ровной поверхности. Однако сейчас, пересекая довольно узкий проход, он вынужден был опустить клинок. Но тут из-за утеса донеслись раздирающие душу вопли — похоже, кто-то ждал их в засаде. Гу Юнь стряхнул кровь со своего меча. Дождавшись Чан Гэна, он произнес:

— В горах достаточно мест, где можно укрыться. За ними всегда будут прятаться змеи. Как бы ты ни был великолепен в боевых искусствах, ты не всегда сможешь избежать засады.

Чан Гэн поднял взгляд и увидел, что за высоким камнем установлен лук с незамысловатым механизмом, готовый выстрелить в любую секунду. В отличие от скакуна Гу Юня конь четвертого принца не был натренирован для боевых походов, поэтому передвигался чуть медленнее. В этот момент Чан Гэн почувствовал, как кровь в жилах начала закипать.

— Ифу, откуда ты узнал?

— Привычка, — ухмыльнулся Гу Юнь.

Сверху на них внезапно свалился камень. Гу Юнь моментально отреагировал — его конь резво прыгнул вперед. Падая, скала едва задела кончик его хвоста.

Гу Юнь выпрыгнул из седла и, схватившись за виноградную лозу, в одно мгновение оказался на скалистом выступе. Услышав звуки борьбы, Чан Гэн на всякий случай немного отступил назад. Он все еще не очень хотел, чтобы льющаяся сверху кровь жертв его свирепого ифу попала ему на лицо.

Гу Юнь посмотрел на Чан Гэна с лозы и, приподняв брови, улыбнулся. Стоило свистнуть, и его прекрасно обученный конь тут же двинулся вперед, чтобы найти путь к маршалу.

Сердце в груди Чан Гэна забилось, как сумасшедшее. Улыбка Гу Юня едва не похитила его душу.

— Когда сражаешься с горными обезьянами, — кричал Гу Юнь откуда-то сверху, — не забывай пользоваться преимуществом: заберись как можновыше.

«Окружение» нападавших превратилось в настоящий хаос. Солдаты Черного Железного Лагеря заблокировали все пути к отступлению, и горные бандиты разбегались во все стороны, точно мухи. С высоты их добивали из луков одного за другим. Когда Чан Гэн смог добраться до Гу Юня, маршал уже оседлал своего коня. Он внезапно извлек из-за спины специальную стрелу.

Его лук и стрела были очень тяжелыми. Похоже, что только лук весил около десяти цзинь [4]. На самом луке висела небольшая, размером с большой палец, коробочка. Чан Гэн присмотрелся и подумал: «Это что, золотой ящик?..»

Предположения Чан Гэна подтвердились, когда лук Гу Юня окружил белый пар. Сама стрела, казалось, была сделана их железа. Сорвавшись с тетивы, она издала резкий, подобный эху, лязг. Взмыв в небо, стрела подняла такой грохот, будто разом взорвались двадцать фейерверков. Железная стрела напоминала миниатюрную стрелу байхун.

Рассекая солнечные лучи, она врезалась в огромный камень.

Камень затрясся, а потом рухнул с горы.

Выжившие обезьяны начали разбегаться во все стороны, а вот их лидеру помешала тяжелая броня. Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы посмотреть вверх, однако прежде чем он что-то увидел, уже был погребен под увесистым камнем, с грохотом рухнувшим на него.

Чан Гэн улыбнулся и сказал:

— Ифу, я слышал, ловя разбойников, надо сначала поймать главаря [5], так ведь?

Все это время Гу Юнь защищал его. Чан Гэн старался идти рядом, глядя, как тот со свистом проносился средь толпы горных разбойников. С головы четвертого принца не упал ни один волосок; одежды мягко покачивались на ветру. Сейчас Чан Гэн был похож на невероятно красивого и соблазнительного молодого господина.

Гу Юнь «цокнул» про себя, подумав: «Боюсь, когда я в следующий раз вернусь в столицу, число дам, бросающих мне свои платки, сократится вдвое».

Через пол часа Гу Юнь взял с собой несколько «невооруженных» солдат Черного Железного Лагеря и гордо вошел в логово бандитов.

Когда бандиты увидели, как их лидер в серебряной броне погиб, они тотчас покинули поле боя. Прекрасно зная особенности горной местности, они быстро спрятались без особого труда.

У Гу Юня не было так много людей, чтобы гоняться за беглецами. Но нескольких все-таки удалось поймать и повесить на одну веревку, как перепелок.

Гу Юнь опустился на кожаный трон главаря бандитов, покрытый тигровой шкурой. Он сразу почувствовал, что ему не очень удобно — маршал встал на ноги, окинув взглядом свободный помост: «Трон короля гор поистине уникален».

Ножки трона оказались отпилены, вместо них стояли стопки золота, накрытые простыми деревянными дощечками.

— Сидя на этом, — раздумывал вслух Гу Юнь, — можно ли откладывать золотые яйца?

Шэнь И кашлянул, жестом попросив, чтобы маршал подбирал более разумные слова.

В это время офицер Сунь, обмочившийся от страха, успел поменять штаны. Улучив момент, он быстро переоделся, осознав, что позже у него не будет такой возможности. И тут офицер Сунь внезапно изменился. Избавившись от прежней трусости, он уверенно шагнул вперед и закричал:

— Кто дал вам право грабить императорского посла?! Кто это придумал?! Говорите!

Услышав эти слова, Чан Гэн сложил руки в особом поклоне и, подняв на бандитов взгляд, произнес:

— Ограбление императорского посла расценивается как восстание, но пока у бандитов нет лидера, их можно только изгнать. Для столь мужественных людей, как вы...

Он остановился, многозначительно улыбаясь и игнорируя толпу дрожащих бандитов. Он как будто непреднамеренно начал говорить об этом, переводя взгляд от одного бандита на другого. В конце концов, он переключил свое внимание на Гу Юня и с улыбкой спросил:

— Ифу, твои лук и стрелы очень хороши. Можно мне их взять?

Гу Юнь махнул рукой:

— Бери.

Сунь Цзяо был напуган. Он не понимал, что задумал четвертый принц. Встретившись с ним впервые, он подумал, что молодой господин не был высокомерным, наоборот, казался очень чутким, искусным в беседах и совершенно бескорыстным. Однако теперь офицер Сунь понимал, что он, возможно, был слеп.

Чан Гэн объявил это, но бандиты тоже были не глупы. После его слов они закричали:

— Мы простые крестьяне! Мы не знали, что вы — императорские послы! Господа, пожалуйста, простите нас!

— Не так просто зарабатывать на жизнь на этих дорогах! Мы по несколько дней не видим людей, которые решились бы заехать на южные земли. Кто мог подумать о том, что мы встретим императорского посла! Мы крестьяне, мы не виновны... Нет, ну хотя не совсем, но у нас есть старики и дети! Это все очень непросто!

В этот момент вмешался солдат Черного Железного Лагеря и прошептал на ухо Гу Юню:

— Маршал, императорский инспектор южной границы, господин Куай, прислал посла. Он объяснил, что уже в курсе того, что на Аньдинхоу напали местные бандиты. Он скоро прибудет и приведет двести человек из личного состава.

Гу Юнь поднял невозмутимое лицо и встретился с Сунь Цзяо взглядом. Кровь на одеждах маршала еще не высохла, и победоносный блеск в глазах офицера Сунь смениться испугом.

Фу Чжичэн оставался горным разбойником, даже если он сдался когда-то, и его завербовали в армию; даже имея военные заслуги и ратные подвиги, нерационально было бы оставлять его на южной границе в качестве главнокомандующего.

К сожалению, в этом году разбойники с южных границ воспользовались восстанием на западной границе и захватили небольшую территорию Великой Лян. Тогда Гу Юнь был вынужден отправиться на запад. При императорском дворе не нашлось другого человека для службы на южной границе, поэтому у императорской канцелярии не оставалось выбора, кроме как «воскресить мертвую лошадь» и приказать Фу Чжичэну возглавить войско на южной границе.

Однако Его Величество ему не доверял. Императорский инспектор южной границы господин Куай Ланьту был специально отправлен служить на юг в сопровождении пары сотен людей, чтобы сдерживать Фу Чжичэна. Личный отряд господина Куай был так же хорош, как элитные войска. Господин Куай в критический момент мог распоряжаться силами по своему усмотрению. Если же сложится действительно опасная ситуация, и эти солдаты не смогут сразиться с гарнизоном, расположившимся вдоль южных границ, то им не составит труда вырваться из осады и вовремя отправить сообщение.

Фу Чжичэн и Куай Ланьту оказались врагами, что столкнулись на узкой тропе. Каждая из сторон давно желала противнику скорейшей смерти, полагая, что от него определенно не стоит ждать добрых намерений.

— Я только переступил порог разбойничьего логова, а инспектор Куай уже «услышал» известие об этом. Похоже, что информация тут распространяется быстрее, чем у Тудигун [6].

Сунь Цзяо знал и то, что Куай Ланьту обычно не тратил время, выжидая подходящий момент, и отправлялся на место происшествия слишком уж незамедлительно. Офицер Сунь тут же попытался оправдать его:

— Маршал, честно говоря, наша поездкаявляется секретом. Мы не ожидали, что встретим по пути Его Высочество. Как я мог позволить принцу подвергнуть себя опасности? У меня не было другого выбора, и я попросил у инспектора подкрепление...

— У господина Сунь благие намерения, — улыбнулся Чан Гэн. — Но откуда вы знали, что поездка на юг окажется настолько рискованной?

Сунь Цзяо, знавший, что вот-вот прибудет его сторонник, выпрямился и пояснил:

— Вашему подданному было приказано отправляться на юг, чтобы успокоить южные пограничные войска. Мне давно известно о беззаконии в этом регионе. Поэтому чтобы предотвратить любой непредвиденный инцидент, я специально попросил Его Величество перед уходом о «Цзигу Лин» — как видите, кое-что пошло не так, как планировали, но, к счастью, Аньдинхоу очень опытен и не испугался опасности.

Гу Юнь беззаботно улыбнулся, не обратив внимания на лесть.

— Эти бандиты, — продолжил Сунь Цзяо, — буйствуют без страха, и с каждым разом становятся все наглее и опаснее. Если они осмелились напасть на императорских послов, то что говорить о простых людях? Если мы не избавимся от этой проблемы, ситуация на юго-западе не стабилизируется. Похоже, я был прав, взяв с собой «Цзигу Лин». Первый «Цзигу Лин» Великой Лян вот-вот обрушится на генерала Фу.

Примечания:

杏花村 — Синхуа цунь — «Деревня Синхуа».

Написание очень похоже на то, что на самом деле было написано на флаге: 杏子林 — Синцзы Линь — «Абрикосовая Роща».

2. 野火烧不尽，春风吹又生

1) «Огонь не может полностью сжечь [траву], весенние ветры снова дают ей жизнь».

2) «Пожар не выжег ее (траву) дотла, весенний ветер повеял и она проросла вновь».

3. 千里眼 — qiānlǐyǎn — «бинокль»; «телескоп».

4. 斤 — jīn — «цзинь» (китайский фунт; 10 лянов/500 грамм в КНР и Малайзии, 16 лянов/600 грамм в Гонконге, Сингапуре, на Тайване и других территориях) — полкилограмма.

5. 擒贼擒王

qínzéi qínwáng

«Ловя разбойников, [надо сначала] поймать главаря» (обр. в знач.: «в каждом деле надо начинать с главного»).

6. 土地公

tǔdìgōng

«Дух земли, Полевик» — местное божество.

***

Пожалуйста, приведите генерала Фу. Посмотрим, как он собирается восстать.

***

Помимо двухсот солдат, в управлении южного пограничника было десять единиц тяжелой брони и пятнадцать легкой — если ко всему этому добавить одного гигантского змея, выйдет полный состав оборонительных сил северного пограничного города Яньхуэй.

Получив письмо от Сунь Цзяо, южный пограничник понял, что наступил тот день, которого он так ждал.

Фу Чжичэн долго был горным королем: грубый и высокомерный, он заставлял Куай Ланьту — которого императорский двор послал присматривать за господином Фу — не раз терять лицо. У растущей между ними ненависти была очень долгая история.

Император решил собрать всю военную мощь Великой Лян и прекрасно понимал, что для того, чтобы привести «Цзигу Лин» в действие, неизбежно придется кем-то пожертвовать. Северо-западные границы были во власти Гу Юня — они какое-то время оставались и остаются неприкосновенными. Цзяннань сосредоточил в себе военно-морскую мощь, на них была возложена важнейшая задача — вести наблюдение за западными кораблями. В связи с последними событиями и нашумевшим инцидентом, вмешиваться в их дела было бы несколько неуместно. Солдаты Центральной Равнины должны защищать самый центр, сердце страны. Даже если им сейчас отдать новый приказ, они имеют полное право исполнить его позже. Оставались только опустевшие южные регионы.

Если Фу Чжичэн желает действовать по уму, ему следует спокойно оставаться на южной границе, притворяясь, что его просто не существует. До тех пор пока он не явится из ниоткуда с устрашающим лицом, напоминая императорскому двору о том, что он потерял родителя и что он в трауре.

Один из солдат шагнул вперед и прошептал:

— Господин, масло готово.

Куай Ланьту поднял к глазу цяньлиянь и взглянул на видневшиеся вдали окровавленные зеленые холмы. Этими холмами владел бывший даосский священник Цзинсюй. Он, как и простой народ, следовали примеру Императора, следующего по пути Будды. Со временем Цзинсюю становилось все труднее и труднее поддерживать жизнь своего храма. Это было связано не только с тем, что к нему в основном приходили горные бандиты, чтобы ограбить его, прекрасно понимая, какая он легкая жертва. Но и с тем, что однажды, в порыве ярости, Цзинсюй случайно убил одного из воров. С тех пор ему некуда было пойти, и он отправился в горы и стал горным бандитом.

Цзинсюй умел читать и писать. Он был безжалостным человеком. Среди всех разбойников он был исключительной личностью и вскоре стал лидером всех горных бандитов в пределах трехсот ли от гор на южной границе.

Куай Ланьту знал, что у Цзинсюя и Фу Чжичэна близкие отношения. Чтобы убить Фу Чжичэена, господину Куай сначала придется избавиться от священника.

С того дня, как Император передал Гу Юню золотую бирку, Куай Ланьту и Сунь Цзяо уже придумали план. И все началось с того, что по южной границе разлетелся слух, будто скоро прибудут императорские послы с целью расследования дела о заговоре между Фу Чжичэном и бандитами.

Чтобы не навредить императорскому послу, Фу Чжичэн должен был заранее предупредить главарей крупных банд что скоро прибудут «императорский посол и фусюй», поэтому лидеры должны держать своих подчиненных от них подальше. Если все пойдет именно так, кому поверят бандиты — генералу Фу или разлетающимся по южной границе слухам? Если бандиты засомневались в словах генерала Фу, недооценившего ситуацию о «императорском после и фусюй», о чем еще могут подумать главари горных бандитов?

В преддверии прибытия императорского посла к южной границе, Куай Ланьту получил от Сунь Цзяо письмо. Он отправил одного из своих подчиненных, чтобы тот притворился солдатом армии южных границ нашёл Цзинсюя и сообщил ему о том, что по пути на границу был ограблен экипаж Аньдинхоу. В интересах генерала Фу было избегать посторонних взглядов и лишних слухов о его связи с бандитами, и у него не было другого выбора, кроме как обратиться к бывшему даосскому священнику за помощью.

Цзинсюй и Фу Чжичэн — лучшие друзья. Какие бы подозрения не одолевали Цзинсюя сейчас, в эти тяжелые времена он до самого конца будет продолжать поддерживать Фу Чжичэна. Услышав новости о императорском после, он немедленно со всей присущей ему преданностью бросился к господину Фу.

На второй день, когда Цзинсюй и Фу Чжичэн покинули свое убежище, Куай Ланьту, ожидавший в засаде, воспользовался тяжелой броней и заблокировал горный перевал.

Заготовив тысячи смазанных маслом стрел, он приготовился дотла сжечь укрытие Цзинсюя.

В это же время он отправил несколько солдат в тяжелой броне, чтобы они обошли гору, поймали и казнили всех, кто осмелился бежать: от охранявших гору бандитов до живущих в горах пожилых людей, слабых женщин и детей. Он позволил лишь нескольким свидетелям бежать, чтобы они обо всем доложили Цзинсюю.

Когда гора была полностью сожжена, Куай Ланьту, поглаживая бороду, торжествующе засмеялся.

— Довольно. Уходим. Встретимся с маршалом Гу.

Куай Ланьту махнул рукой, и возле него собрались солдаты в тяжелой броне и двести хорошо обученных солдат, готовые отправиться на встречу с Аньдинхоу.

Куай Ланьту оседлал лошадь и оглянулся назад. Позади него, на горе, огонь превратил красоту природы в настоящий хаос из плоти и крови.

— Послушаем, что нам скажет этот Фу Чжичэн, — без тени эмоций сказал Куай Ланьту, — о злых и коварных горных бандитах, о «бесконечных степных пожарах, вспыхивающих каждый раз с порывами весеннего ветра». На этот раз этим ветром оказался я, посмотрим, как скоро он узнает об этом. Уходим!

Все в горах знали, что у Фу Чжичэна есть тактика оттягивания боевых действий, чтобы немного задержать посла и сохранить лицо перед императорским двором. И начал он со своих приближенных «братьев».

Куай Ланьту устроил между горными бандитами собачью грызню, а Фу Чжичэн всегда отличался излишней самонадеянностью и уверенностью в себе. Неужели он никогда не думал о том, что никто не сможет найти его слабое место?

Конечно же, для того, чтобы помешать Фу Чжичэну совершить измену, когда его вот-вот загонят в угол, Сунь Цзяо специально написал Аньдинхоу письмо с просьбой о помощи.

Маршалу Гу не было и тридцати лет. Он и в одиночку сможет справиться с целой армией мятежников, но вот удержать такого высокопоставленного чиновника, выбравшегося из целой кучи трупов, как Фу Чжичэн, ему вряд ли удастся. Сейчас это не имело никакого значения. Разве у чиновника Фу не осталось долга и чувства чести перед покровительством старого Аньдинхоу?

Куай Ланьту был абсолютно уверен, что Фу Чжичэн не осмелится навредить Гу Юню. Многие из тех, кто служил по руководством старого Аньдинхоу, давно ушли из армии, состарившись. Отношения между ними пусть и были сложными, но сохранились по сей день. Если Фу Чжичэн посмеет выразить неблагодарность и обидеть единственного сына старого Аньдинхоу, внутри армии южной границы начнется настоящий хаос, и это погубит Фу Чжичэна.

В придачу к тому, если генерал Фу снова начнет неистовствовать, сможет ли он хотя бы подумать о том, что жалкий южный пограничный гарнизон способен поднять восстание и пошатнуть Великую Лян?

Когда Куай Ланьту ушел, деревянная птица размером с ладонь повернула глаза. Ее крылья задрожали, и она взлетела в небо, затянутое дымом и кроваво-красное от пожара. Быстро превратившись в крохотную черную точку вдали, она исчезла.

В это же время Фу Чжичэн в южном пограничном гарнизоне получил известие о том, что экипаж Аньдинхоу был ограблен. От ярости Фу Чжичэн вскочил на ноги, схватил разведчика за воротник и рявкнул:

— Где сейчас Аньдинхоу?!

Разведчик сторожевой линии на границе немедленно ответил:

— Аньдинхоу застрелил главаря бандитов Синцзы Линь и, не знаю почему, но он решил остаться в логове главы Синцзы Линь. Он никуда не выходил и даже заменил знамена бандитов боевыми знаменами Черного Железного Лагеря.

Выслушав доклад, Фу Чжичэн в одно мгновение изменился в лице. Подняв руку, он скинул на землю со стола все чайные чашки и кубки и воскликнул наполненным ненавистью голосом:

— Успехов недостаточно, а неудач ― с избытком! [1]

Разведчик не осмелился даже выдохнуть. Он с опаской преклонил колени, осторожно наблюдая за тем, как командир южной армии ходил туда-сюда, напоминая загнанного в клетку зверя. Фу Чжичэн нисколько не удивился, услышав, что Гу Юнь очистил логово Синцзы Линь. Но чтобы Гу Юнь позволил себя ограбить — это удивительный случай.

Задача только в том... Что, в конце концов, задумал Аньдинхоу?

Почему он не продолжил свой путь и остался в логове Синцзы Линь?

Если он остался с целью допросить бандитов, зачем поменял знамена?

Кого он ждет? Чего он ждет?

Гу Юнь прибыл, чтобы почтить память покойного и выразить соболезнование, зачем он взял с собой знамена Черного Железного Лагеря?

Если у него с собой есть боевые знамена, означает ли это, что у него с собой и жетон Черного Тигра?

Неужели рядом с ним было всего несколько охранников и один никудышный шилан [2]?

Примерно в ста ли отсюда есть еще один императорский инспектор, который уже наверняка приготовил огромный бак черной грязи, намереваясь вылить его на Фу Чжичэна. Гу Юнь уже общался с ним?

На чьей стороне Гу Юнь?

Веки Фу Чжичэна внезапно дернулись. Раньше он служил под командованием старого Аньдинхоу, но никогда не имел никаких отношений с Гу Юнем. Единственное, что он знал —тот всегда презирал его преступный образ жизни.

Когда Гу Юнь появился на южной границе, Фу Чжичэн почувствовал себя крайне неуверенно.

— Седлать лошадь! — Внезапно сказал Фу Чжичэн. — Три батальона, Шаньху, Байлан и Линху [3], отправятся со мной на встречу с Аньдинхоу и императорским послом. Линь Бао, будьте в готовности. Следите за сигнальным дымом и будьте готовы выступать в любой момент.

Разведчик тревожно смотрел на Фу Чжичэна. Генерал Фу мобилизовал почти половину войск южной армии. Он собрался «встретиться с Аньдинхоу» или «уничтожить Аньдинхоу»?

Фу Чжичэн снял со стены свое длинное копье и закричал:

— Чего ты ждёшь?!

Следуя по пятам за императорским инспектором, южный пограничный гарнизон переместил почти половину своих войск к логову Синцзы Линь, даже не надеясь вернуться.

***

Глубокой ночью на казенном тракте южного пограничья большие и малые торговые караваны обустраивались на обочине, готовясь к ночлегу. Бродячие купцы, путешествующие от юга к северу, привыкли спать под открытым небом. Оставив около себя лишь несколько сторожей и горящих факелов, они начали постепенно засыпать.

Во время третьей ночной стражи [4] из лесов донеслось пение кукушки.

Стоящие на страже и несколько «купцов», притворявшиеся спящими, встали. Не говоря ни слова, они проходили мимо друг друга и лишь обменивались взглядами, обходя торговый экипаж.

Разобрав товары, сложенные под самой крышей экипажа, в самом низу «купцы» нашли холодную броню, от которой даже не отражался лунный свет.

Группа ночных «купцов» быстро облачилась в обмундирование, среди которого были Орлы, Броня и несколько легких доспехов для кавалерии.

Развернувшись, они разошлись на все четыре стороны, растворившись в ночи. На короткое мгновение ветер в горах тревожно зашелестел, спящие птицы испуганно взлетели в небо. В следующий миг снова наступила тишина, как будто ничего и не произошло.

Огни от факелов купцов продолжали тревожно дрожать среди рек и гор южных окраин, раскинутые по горам подобно россыпи золотых искр.

Этой ночью со всех сторон провинции в сторону Синцзы Линь направились различные силы, преследующие каждый свои недобрые цели.

Главарь бандитов Синцзы Линь, которого раздавило камнем, даже представить не мог, что все обернется именно так. Что его глупое решение станет той самой искрой, которая подожжёт тлеющие угли, и южные окраины незамедлительно соберут все свои войска в одном месте.

В это время в старом логове Синцзы Линь бандиты продолжали настаивать на том, что они не знали о прибытии императорских послов. Сунь Цзяо еще некоторое время пытался допрашивать их, но все это было совершенно бесполезно. У него не оставалось другого выбора, кроме как сдаться. Но его взгляд непрерывно цеплялся за дверь в логово.

Гу Юнь поел совсем немного... Когда Сунь Цзяо вернулся, маршал опустил палочки для еды. Стоило ему увидеть посла, у него сделалось такое лицо, будто кто-то воткнул ему в задницу раскаленный гвоздь.

— Офицер Сунь, — с улыбкой на лице обратился Гу Юнь, — время ужина еще не подошло к концу, но вы уже восемь раз посмотрели на дверь. С нетерпением ждете прибытия инспектора Куай?

Выражение лица Сунь Цзяо несколько раз изменилось. Он едва выдавил из себя улыбку и ответил:

— Маршал шутит... Почему маршал не ест? Разве еда маршалу не по вкусу?

— Нет, — одним своим взглядом Гу Юнь ответил на вопрос офицера. — Я буду не такой подвижный, если буду много есть. Пока и этого достаточно. А! Цзипин, если у тебя нет других важных дел, иди и подсчитай, сколько золота и серебра в этой берлоге. Позже вместе все это запакуем и заберем с собой.

Услышав это, Сунь Цзяо промолчал.

— Господин Сунь же ничего не будет обо мне докладывать, когда мы вернемся, не так ли? Увы, признаюсь по секрету, в военном министерстве одни скряги, и содержание Черного Железного Лагеря очень печально.

Связанные и перепуганные горные разбойники, услышав о том, что Гу Юнь скоро отправится обратно, поспешили сказать:

— У нас есть записи приходов и расходов! Там, наверху!

Шэнь И повернул голову и увидел, что в том месте, куда указывали бандиты, действительно была «тайная комната»: к ней вела широкая лестница, ведущая прямо на крышу, под которой расположилась прикрытый тростником чердак.

«Отлично, — подумал Шэнь И, — я опять стал счетоводом в этом курятнике».

Первым в Синцзы Линь прибыл Куай Ланьту.

Куай Ланьту пришел со своей личной охраной. Его тело до сих пор было покрыто следами крови и гари; от него веяло пугающей смертоносной аурой. Сделав шаг вперед, он сказал исполненным гордостью голосом:

— Подчиненный южной границы императорский инспектор Куай Ланьту приветствет Аньдинхоу, господина Сунь, милостивых генералов и...

— Ли Минь, — улыбнулся Чан Гэн.

Куай Ланьту промолчал.

Сунь Цзяо понизил голос и поспешил сказать:

— Не будьте неуважительны! Это Яньбэй-ван, Его Высочество четвертый принц!

Куай Ланьту был ошеломлен.

Младший брат Императора, Ли Минь, никогда не появлялся на людях. Многие знали только то, что он жил среди простых людей. Вернувшись в столицу, он жил в поместье Аньдинхоу, и у него не было никаких достижений. Он был еще так молод... Куай Ланьту знал, что пусть этот молодой человек был из императорской семьи, беспокоиться не о чем. Но сейчас его появление тут было очень неожиданно. Такие моменты всегда вызывают беспокойство.

Это как будто что-то сулило. Веки Куай Ланьту дернулись, в уголках глаз собрались морщинки.

Он не успел сказать что-либо еще, как вошел его личный охранник и что-то прошептал ему на ухо.

— А? — тут же вмешался Гу Юнь. — Слюна семьи Куай так дорога, что мы не можем слушать [5]?

Куай Ланьту быстро оттолкнул охранника и сказал:

— Как невежливо! Шептать прямо перед Аньдинхоу и Его Высочеством! Где твои манеры?!

Охранника это не разозлило. Он немедленно приклонил колени и доложил о случившемся:

— Докладываю перед всеми господами! Десятки тысяч солдат приближаются к Синцзы Линь. Похоже, это южная пограничная армия!..

Не успел охранник закончить свой доклад, как по склону горы поднялся странный солдат. Вся стража инспектора обнажила клинки и копья, отразившие холодный лунный отсвет в эту темную ночь.

Прибыший солдат ничуть не испугался и, повысив голос, доложил:

— Генерал-губернатор юго-западной границы, Фу Чжичэн, в сопровождении личной стражи прибыл, чтобы поприветствовать маршала!

Гу Юнь равнодушно подумал: «Этот Фу умеет играть со смертью».

Куай Ланьту взглянул на Чан Гэна. Тот улыбнулся ему, а затем развернулся к лестнице в углу и поднялся наверх.

Куай Ланьту понял, что нельзя упустить эту возможность. Он сделал шаг вперед и сказал:

— Маршал! У вашего подчиненного есть дело, о котором он желает доложить!

Гу Юнь перевел на него свой взгляд.

— Фу Чжичэн, будучи защитником южной границы, пренебрег своими обязанностями, вступив в сговор с бандитами, угнетал народ, вступив в сговор с юго-восточным морем. Его намерение восстать так же ярко, как день. Маршал, пожалуйста, будьте готовы...

— О? Правда? — услышав это, Гу Юнь совершенно не удивился. Он едва касался кончиками пальцев бусин на запястье, мягко перебирая их, словно размышлял о чем-то.

Через долгую минуту он сказал:

— Раз так, тогда прошу его подняться к нам.

Куай Ланьту и Сунь Цзяо молча обменялись растерянными взглядами, беспомощно уставившись друг на друга. Им показалось, что они услышали что-то не то.

— Пожалуйста, приведите генерала Фу. Посмотрим, как он собирается восстать.

***

Чан Гэн поднялся на маленький чердак, обнаружив, что он был каким-то особенным. На крыше было окно из которого открывался прекрасный вид на небо. Выбираясь из этого окна, бандиты устанавливали свои флаги. Рядом с флагом Шэнь И поставил факел. Никто не знал, какое он использовал топливо, но, сгорая, факел создавал белый дым, который при дуновении ветра не рассеивался и улетал прямо в небо.

Чан Гэн улыбнулся:

— Я думал, что генерал Шэнь будет заниматься счетоводством и решил подняться, чтобы помочь. Оказалось, что генерал Шэнь посылает дымовой сигнал.

Шэнь И спрыгнул обратно на чердак и спросил:

— Ваше Высочество даже знает, как вести счетные книги? Уехав в чужие края, чем ты занимался последние несколько лет?

— Ничем особенным, — ответил Чан Гэн. — Я следовал за барышней Чэнь, изучал медицину. Иногда в цзянху помогал друзьям. Путешествовал с купцами. Теперь я знаю всего по чуть-чуть.

Шэнь И отметил, что Чан Гэн ответил только из вежливости, поэтому больше не задавал вопросов. Знания и опыт человека, которые он испытал сам, были не тем, что можно было бы выковать. Даже если Чан Гэн постоянно притворялся непоколебимо спокойным, смотря на него, все равно можно было описать его, как вдумчивого, внимательного и целеустремленного молодого человека, способного на очень многое.

Путешествие Чан Гэна в цзянху за эти годы, конечно же, было непростым, но, иначе он бы не смог постичь той загадочной глубины знаний, которыми обладал сейчас.

Чан Гэн открыл маленькое окно и выглянул наружу.

Он увидел у подножия горы большое, могущественное войско, ступающее по склону и выходящее на извилистый тракт. Видел, как развеваются на завывающем ветру их знамена.

В свете факелов пронзительно-холодная броня, выпускающая пары на тысячи ли, напоминала тяжело дышащего огромного дракона.

Фу Чжичэн в течение десяти лет возглавлял южный пограничный гарнизон. Пока он не стал настоящим правителем своих территорий. Сейчас он привел пару сотен человек, чтобы «подавить бандитов и поприветствовать императорского посла». У него еще оставалось место для маневров, но он фактически мобилизовал половину войск в гарнизоне.

— Ифу, возможно, собирается сначала защитить генерала Фу, но теперь, похоже, его уже не спасти, — сказал Чан Гэн.

— Он не только неблагодарный, но, похоже, ещё и решил прийти один, чтобы устроить перед всеми сцену, — Шэнь И посмотрел на профиль Чан Гэна, на его умиротворенное и спокойное лицо. — Ваше Высочество не боится смертельной опасности, подобно настоящему генералу и полководцу. Это большая редкость.

— Со временем к такому привыкаешь, — тихо сказал Чан Гэн. — В тот год, когда я вместе с ифу отправился в гнездо мятежников армии восточного моря, была действительно пугающая ситуация. Я до сих пор помню ощущения, будто земля уходит из-под ног. Тогда нас было всего несколько человек, и мы были для него обузой. Никто не знал, когда прибудет флот. Никто не говорил, получили ли наши союзники вести, которые мы послали. Но, не смотря на это, ифу, как обычно, говорил и смеялся, пока все, в конце концов, благополучно не завершилось. Тогда я понял одну вещь...

— Какую?

— Бояться бессмысленно.

Шэнь И задумался, а потом улыбнулся и покачал головой, сказав:

— Конечно, все знают, что нет никакого смысла бояться. Но это все равно что голодать, когда нечего есть, или мерзнуть, когда на тебе недостаточно одежды. Это естественная реакция человека. Как такое можно сдержать?

На лице Чан Гэна проскользнула едва заметная, слабая улыбка.

— Это возможно.

Ответ Чан Гэна напугал Шэнь И. У него появилось странное чувство, что слова Чан Гэна — «это возможно» — будто скрывают более глубокий смысл.

— Я верю, — продолжил Чан Гэн, — что пока ты хочешь и веришь, в мире нет ничего, что могло бы победить тебя, даже эта смертная плоть.

Эти совершенно заурядные слова ласкали слух, однако Чан Гэн произнес их серьезным тоном. Его решимость создавала удивительное очарование, заставляющее людей невольно верить его словам.

— Ваше императорское Высочество, — сказал Шэнь И. — В тот год, когда вы с маршалом попали в ловушку в восточном море, вас окружали десятки мастеров Линь Юань. Можно сказать, что обе стороны оказывали друг другу помощь. Но на этот раз все по другому. Офицер Сунь требует исполнения «Цзигу Лин», да ещё и инспектор Куай, у которого нет никаких добрых намерений, и вскоре на гору поднимется Фу Чжичэн, в руках которого тысячи солдат. Разве это не опаснее, чем в тот год? Ваше Высочество ни о чем не беспокоится?

— Я ни о чем не беспокоюсь, — спокойно ответил Чан Гэн и улыбнулся. — Увидев боевое знамя Черного Железного Лагеря над логовом бандитов, я сразу понял, что в лесах на юго-западе прячется три тысячи кавалеристов. Поэтому я чувствую себя совершенно спокойно и уверенно.

Шэнь И ошеломленно уставился на Чан Гэна, горько улыбнулся, а затем рассмеялся. Говоря прямо, Гу Юнь крепко держал в руках настоящее сокровище. Маленький принц в его семье был совсем не прост. Он действительно был достойным потомком Дракона.

— Разве вы не знали, генерал Шэнь? — поинтересовался Чан Гэн. — Мой ифу вряд ли искренне думал защитить Фу Чжичэна.

Шэнь И промолчал.

Этого он не знал!

Примечания:

1) 成事不足，败事有余

chéng shì bù zú, bài shì yǒu yú

приносить не столько пользы, сколько вреда; не помогать, а вредить; только портить

2) 侍郎

shìláng

1) стар. товарищ министра

左(右)侍郎 первый (второй) товарищ министра

2) шилан (чиновник из личной охраны императора)

3) шилан (церемониймейстер в княжестве, дин. Цзинь)

3) Шаньху — горный тигр:

山 — shān — гора; гористый; горный

虎 — hǔ — тигр

Байлан — 白狼 — bái láng — белый волк

Линху — дух лисы:

灵 — líng — душа; жизненная субстанция; душевный, астральный; духовный

狐 — hú – лиса

4) 三更

sāngēng

третья ночная стража (время с 11 часов до 1 часа ночи)

5) Друзья, это не китайский эфемизм. Генерал просто очень много говорит, говорит громко, выразительно. Слюни во все стороны летят. А тут видите ли он пожалел своей генеральской слюны, а Гу Юнь воспринял это, как оскорбление. В общем, как мы все дружно поняли, эта его фраза означает, что не стоит генералу молчать и скрывать что-то от Аньдинхоу, поэтому нечего слюны жалеть.

***

Он хотел стать сильнее настолько быстро, насколько это возможно, достичь дня, когда он сможет подавить Кость Нечистоты... Чтобы стать достаточно сильным для того, чтобы защитить одного человека.

***

Страже Куай Ланьту было приказано уступить дорогу, но они даже не убрали мечи в ножны, оставляя Фу Чжичэну лишь узкую тропу. Бандит Фу не собирался сдаваться и уверенно ступал вверх по горе, взяв с собой пару элитных вооруженных солдат.

Клинки каждой из сторон касались друг друга и под этот разбрызгивающийся во все стороны звон смертоносных мечей, Фу Чжичэн, стиснув зубы и скрепя сердцем, упорно поднимался все выше и выше.

На первый взгляд он пришел не для того, чтобы просить снисхождения, а чтобы объявить Гу Юню войну.

Подобно голодному хищному тигру, преследующему свою добычу, южный гарнизон со всех сторон окружил Синцзы Линь, оттесняя сторонние войска ближе к горе.

Куай Ланьту не ожидал, что генерал Фу окажется таким наглым. Он даже не потрудился взять себя в руки перед глазами Аньдинхоу. Куай Ланьту невольно раздраженно стиснул зубы.

Фу Чжичэн взлетел на гору подобно бурному ветру. Когда он проходил мимо Куай Ланьту, последнего по лицу ударила сильнейшая волна ярости.

Стоявший на дороге пес по имени Сунь Цзяо первым попал под удар. Он торопливо начал отступать и случайно наступил на ногу одного из связанных горных разбойников, который тут же во все горло выкрикнул болезненное "Ау!", отчего ноги Сунь Цзяо тут же стали ватными от страха.

Фу Чжичэн не успел открыть рот, как тут же заметил благоговение и глубокое уважение к своей персоне.

Чан Гэн с интересом выглянул с чердака и сказал Шэнь И:

— Я только что кое-что вспомнил...

Шэнь И внимательно посмотрел на него.

— Младшая сестра господина Сунь вышла замуж за императорского дядю, чтобы войти в императорскую семью... Неужели Его Величество... Как он вообще решил отправить своего шурина служить в военное министерство? Проводя все дни в компании этих вояк, разве он не страдает от этого?

— Ваше Высочество, — осторожно обратился Шэнь И, — вы только что сказали, что маршал на самом деле и не думал защитить Фу Чжичэна, пожалуйста, расскажите об этом поподробнее.

— А иначе зачем нам задерживаться в этом бандитском логове? Если бы он действительно принял твердое решение защитить Фу Чжичэна, он бы давно поспешил в южный пограничный гарнизон, требуя от Фу Чжичэна объяснений.

Шэнь И ничего не мог сказать в ответ. Этот вопрос не оставлял его в покое. Долгие годы он безоговорочно доверял Гу Юню, но сейчас даже предположить не мог, что у маршала есть план.

— Если бы Фу Чжичэн признал свою вину, ифу бы задумался над тем, чтобы оставить его в покое. Но сейчас... — Чан Гэн усмехнулся, — жадность не является пороком, хитрость — ложью, даже глупость можно проигнорировать. Но Фу Чжичэн не должен был бросать вызов Черному Железному Лагерю.

Над созданием Черного Железного Лагеря усердно работали три поколения. Независимо от того, была ли эта военная мощь в руках императора или в руках Гу Юня, пока существует Черный Железный Лагерь, мир и стабильность Великой Лян будут нерушимы.

Фу Чжичэн короткое мгновение пристально смотрел на Гу Юня, однако, в конце концов, он все-таки вернул самообладание. Вернув меч в ножны он почтительно поклонился:

— Не виделись много лет, маршал Гу. Похоже, у вас всё хорошо.

Как только Фу Чжичэн склонил голову, приближенная стража надежной стеной стоявшая позади него, убрала оружие. Обстановка вокруг в тот же момент напряжение в воздухе немного ослабло.

И Куай Ланьту, и Сунь Цзяо в душе облегчённо выдохнули: похоже, что решение отправить сюда Гу Юня было правильным.

— Не совсем, — Гу Юнь бросил короткий взгляд на Фу Чжичэна, прежде чем неожиданно открыть рот и продолжить говорить: — Генерал Фу, императорский инспектор Куай только что сказал мне, что вы, генерал-губернатор юго-запада, вступили в сговор с горными разбойниками, а также ведете сотрудничество со странами южных морей. Ваше намерение восстать ясно, как день. Что вы думаете обо всем этом?

Фу Чжичэн ничего не ответил.

Никто не ожидал, что Гу Юнь окажется даже более прямолинейным, чем совершенно беспомощный Фу Чжичэн. Даже сейчас, перед лицом огромного войска, окружившего гору, он задал ему этот вопрос прямо в лоб.

Но это спокойствие продлилось недолго. Меч обнажен и натянута тетива самострела [1]. Не спускаясь с чердака, Чан Гэн оставался по прежнему непоколебимо спокойным. Похоже, ему очень понравился лук, который ему дал Гу Юнь. Он не желал расставаться с этим тяжелым — весом в несколько цзинь — оружием ни на минуту, не снимая его со спины. Но сейчас он решил подержать его в руках, а после — достал неизвестно откуда взявшийся платок и принялся сосредоточенно и бережно протирать.

Через некоторое время Шэнь И сказал:

— Но если ему придется бросить Фу Чжичэна, разве это не значит, что он будет безучастно наблюдать со стороны, как Император принудительно приводит в жизнь исполнение "Цзигу Лин"?

Чан Гэн без колебаний ответил:

— Неужели генерал Шэнь так и не понял? Когда появился "Цзигу Лин" все деревенские жители и старики поняли, что этот приказ разделил военную мощь в руках ифу. Один за другим, полководцы всех четырех сторон света возразили против "Цзигу Лин", почему же ифу ничего не сказал?

— Почему? — тут же спросил Шэнь И.

— Он с малых лет рос вместе с Императором. Как никто другой, он понимает, как своенравен и упрям этот человек. Пока "Цзигу Лин" не начал действовать, а у Императора нет возможности контролировать всю военную мощь в своих руках, он от беспокойства не сможет есть и спать. Противодействие его планам только усугубит внутренний конфликт, вызвав разлад между правителем и его подчиненными, и тогда заговорщики получат превосходство. Рано или поздно кому-то все равно придется пойти на компромисс, вопрос только в том, кому.

Его последние слова были почти заглушены яростным ревом.

Куай Ланьту не был таким трусливым, как Сунь Цзяо. Услышав вопрос Гу Юня, он сразу понял, что это дело не будет решено спокойно. Сегодня в Синьцзы Лин умрет кто-то из этих двоих: либо Гу Юнь, либо Фу Чжичэн. У подножья горы собралось огромное войско южной границы. Быстрее смерть найдет тот, кто больше всего будет нести ерунду. Разве не легче было бы арестовать этого Фу Чжичэна, пока он ничего не заподозрил? Какой бы многочисленной не была его армия, разве без предводителя они будут лишь стаей драконов [2], отдавшей себя на растерзание другим?

Ступив к Гу Юню, императорский инспектор Куай принял моментальное решение, указав на Фу Чжичэна и закричав:

— Арестуйте этого сановника-смутьяна, поднявшего руку на своего Императора!

Бывшие в полной готовности солдаты, только услышав приказ императорского инспектора, тут же бросились на гору напролом.

Чан Гэн взял из бамбуковой плетеной корзины увесистую железную стрелу и медленно натянул тетиву. Край изогнутого полумесяцем лука издал шипящий звук, выпуская клубы пара, крошечными каплями осевшего на лице Чан Гэна. Вскоре открытые участки его тела были покрыты едва заметным слоем влаги, раскрывая ещё большую яшмовую нежность и красоту его рук.

От этой картины у Шэнь И затрепетало сердце. Лук был создан специально для Гу Юня, и даже с добавлением золотого ящичка с топливом обычные люди все равно не смогли бы добиться эффекта, как от стрелы байхун. Прицеливаясь, Чан Гэн натянул тетиву до предела, но при этом обе его сильные руки даже не задрожали — навыки маленького принца, вероятно, были чем-то большим, чем простое "усердие".

— Допустим, даже если у маршала действительно было намерение пойти на компромисс, — сказал Шэнь И, — кто сможет заменить генерала Фу, чтобы привести в порядок весь этот бардак на южной границе?

— Хотелось бы услышать подробности, — сказал Чан Гэн.

Шэнь И быстро подсчитал всех крупных и малых генералов при императорском дворе:

— Не считая нового командующего военно-морским флотом Цзяннаня Чжао Юфана, который обладает необходимыми навыками, нет никого, кто подходил бы на эту роль. Быть может, у нас нет недостатка в отважных полководцах, но невозможно быть командующим границы, имея опыт лишь в сражениях. Нужно уметь спорить и убеждать местные силы, и даже военное министерство. Император ни в коем случае не потянет командующего флотом в южные горы, не так ли?

Тем временем, под чердаком Фу Чжичэн, конечно же, отказывался быть схваченными со связанными руками [3]. Генерал южной границы с достоинством храбро обнажил меч и одним ударом отрубил голову солдату господина Куай, а затем повернулся, чтобы встретиться взглядом со стоявшим позади него воином в тяжёлой броне, немедленно потянувшегося за генералом Фу, дабы схватить его. Фу Чжичэн не уклонялся и не прятался, размахивая мечом, и, подпрыгнув, наступил на плечо тяжёлой брони, используя её в качестве опоры. Его тело перевернулось в воздухе, и три солдата южной армии, что сопровождали генерала, немедленно отреагировали — кнуты в их руках полетели вперёд, удерживая воина в тяжёлой броне.

Воин в тяжёлой броне и Фу Чжичэн одновременно взревели. Фу Чжичэн, держа железный меч обеими руками, безжалостно опустил его, вонзая точно в щель в тяжёлой броне, пронзая шею человека внутри. Воин с трудом сделал шаг вперёд замирая на месте...

И кровь потекла подобно речному горному потоку.

Фу Чжичэн стоял на плече тяжёлой брони. Вытерев кровь с лица, он хищным соколиным взглядом уставился на Куай Ланьту.

Куай Ланьту подсознательно отступил на шаг назад.

В этот момент стрела, похожая на пронзающую солнце радугу, вынырнула сверху из чердачного окна; её свист эхом отразился в логове. Зрачки Фу Чжичэна сузились, но уворачиваться было уже слишком поздно. Стрела пролетела мимо лица Куай Ланьту, срезав прядь волос. Волосы инспектора Куай медленно упали на землю, а сам он с распущенными и взъерошенными волосами стал похож на отвратительного демона. Стрела же полетела дальше, насквозь пробив двухслойную стальную пластину на груди тяжёлой брони. Фу Чжичэн был поражен неослабевающей силой стрелы. Солдат в тяжелой броне отступил назад и упал. Железная стрела вонзилась в колышек в земле и замерла.

Мгновение после в месте падения стрелы земля взорвалась, вынудив несколько солдатюжной армии отступить. Наконечник стрелы прямо пронзил пересечение их трёх кнутов.

Хвост стрелы непрерывно дрожал, издавая звук, похожий на гул ветра.

— Уважаемый господин слишком наглый, — пробормотал Чан Гэн, а затем, сопровождаемый испуганными взглядами, наложил ещё одну железную стрелу на тетиву. — Генерал Шэнь, не забывайте, здесь есть ещё один человек.

Шэнь И всё ещё не мог выкинуть из головы недавний выстрел, лишь спустя долгую минуту вновь обретя дар речи:

— Прошу прощения, я не понимаю...

— Далеко на краю неба, близко перед глазами [4], — сказал Чан Гэн.

Шэнь И ошеломленно спросил:

— Что?..

— Да, да, — сказал Чан Гэн. — Это вы.

Тем временем, внизу, выражение лица Гу Юня было не таким беззаботным, как обычно — оно было пугающе холодным и бесстрастным:

— Инспектор Куай, я всегда хотел спросить — откуда у вас столько мужества и смелости, чтобы обучить так много людей для личной стражи?

Лицо Куай Ланьту в миг стало землистого цвета, в его ушах всё ещё гудел пронзительный свист железной стрелы. Не понимая, на чьей стороне Гу Юнь, он начал паниковать:

— Мар... Маршал, императорский инспектор пограничной территории был размещен на границе, дабы подавить массовые беспорядки, которые постоянно учиняют южные погромщики, поэтому императорский двор жаловал частную амнистию, позволяющую иметь отдельное подразделение оборонных сил...

— Оборонительным армиям в этой стране, за исключением императорской гвардии, запрещено использовать какую-либо технику, помимо лёгкой брони и кавалерии, — тут же отрезал Гу Юнь. — Даже тяжёлая броня имперской армии не может превышать шести печатей [5] — Куай Ланьту, неужели я что-то запомнил неверно? Или же что-то неверно запомнил ты?

Куай Ланьту вздрогнул от холода в голосе Гу Юня.

Конечно он знал, что превысил полномочия, но считал, что не это было сейчас серьезной проблемой. Сейчас они должны одолеть Фу Чжичэна и претворить в действие "Цзигу Лин". Это будет ничем иным, как небольшим проступком, совершенным ради большой заслуги.

У инспектора не было пути назад:

— Предатель находится сейчас прямо перед нами, маршал действительно желает обсудить нарушение правил простых рядовых солдат?

Гу Юнь нахмурился. Он будто не привык к подобным острым спорам с глазу на глаз. Куай Ланьту немедленно отметил выражение, промелькнувшее на лице Гу Юня, внезапно почувствовав, что этот легендарный Аньдинхоу не так страшен, как о нём говорят. В тот год, в Восточном море на борту военного судна мятежных войск, у Гу Юня были более масляные уста и скользкий язык [6]. И сейчас маршала как будто подменили, будто тогда он был совершенно другим человеком.

Куай Ланьту, невзирая ни на что, решил пойти напролом, осмелел и подумал: "В конце концов, он просто молодой человек с высокой должностью и статусом, не более. Без подчиненных прежнего Аньдинхоу что из себя представляет один только Гу Юнь?"

Фу Чжичэн яростно крикнул:

— Куай, кого это ты назвал предателем?!

Куай Ланьту повысил голос:

— Господа, мы окружены силами повстанцев, лучшее решение сейчас — захватить их предводителя, не давая им никакой возможности отреагировать! Я также прошу всех вас держать ситуацию под контролем, не позволяйте мятежникам связать вам руки!

Фу Чжичэн был рассержен настолько, что начал смеяться, делая своё изначально ужасное лицо ещё страшнее:

— Пленить меня? Подойди и попробуй!

Когда он закончил говорить, лучшие солдаты Фу Чжичэна взяли на себя инициативу и двинулись в атаку первыми, бросившись напролом по горным хребтам, рассредоточившись по землям горных разбойников. В битве схлестнулись воины южной пограничной армии и отряд инспектора.

В маленьком логове Синцзы Линь стало так тесно, что воде было не просочиться [7].

Шэнь И не мог понять, почему Гу Юнь всё ещё бездействует, спокойно наблюдая за происходящим. Потрясенный сотрясающими воздух громким шумом и воплями, Шэнь И бросился в сторону лестницы, но, обернувшись, заметил, что лицо Чан Гэна по-прежнему оставалось спокойным. Юноша продолжал целиться в сторону Гу Юня, и любой, кто осмеливался приблизиться к маршалу, в ту же секунду оказывался нанизан на стрелу.

— Генерал Шэнь, пожалуйста, не беспокойтесь. Всё идёт согласно плану ифу, и я тоже наготове, — когда Чан Гэн заговорил, в его словах звучала странная неоспоримая уверенность.

В голове Шэнь И внезапно появилась странная догадка. Мог ли Гу Юнь намеренно обострить противостояние Фу Чжичэна и Куай Ланьту для того, чтобы убить взятым взаймы ножом? [8]

— Если сегодня Фу Чжичэн будет захвачен, — сказал Чан Гэн. — Положение командующего армией южной границы будет пустовать. Хотя Император настойчив, он также соблюдает меру. Приграничный край является критически важной территорией, на эту должность могут быть назначены только генералы. Если смотреть на весь имперский двор, ни у кого, кроме вас, генерал Шэнь, нет более подходящего послужного списка. Не говоря уже о том, что Император желает ослабить власть ифу над армией только из-за своей болезненной подозрительности. Детская привязанность всё ещё сохранилась, безопасность Великой Лян всё ещё лежит на плечах моего ифу. Когда будет исполнен "Цзигу Лин", жетон Черного Тигра потеряет свою власть. Кто бы ни стал командующим южной границей, он будет иметь право контролировать и управлять войсками, но не будет иметь реальной военной мощи. Поскольку ифу уже выразил своё мнение, разве Император не должен после наказания палками предложить награду сладкими финиками, дабы оказать поддержку генералу Шэнь?

Договорив, Чан Гэн улыбнулся:

— Генерал Шэнь, не смотря на то что Император не очень благоволит мне, как младшему брату, во время празднования Нового года мое жалованье, возможно, будет даже больше, чем жалованье ифу.

Шэнь И задался вопросом: "Кто, в конце концов, содержит поместье Аньдинхоу?"

Он удивленно посмотрел на Чан Гэна. Выражение его лица менялось несколько раз, прежде чем он сказал со вздохом:

— Подумать только! Ваше Высочество, вы так сильно изменились.

В то время подросток, живший в Яньхуэй, был простым и упрямым, все его эмоции — от счастья до скорби — были ясны с первого взгляда. Шэнь И втайне восхищался им: будь это какой-нибудь другой ребенок, всего за одну ночь превратившийся из деревенского мальчишки в принца, он был бы ослеплен тщеславием столицы.

В то время Чан Гэн был просто ребенком, который раньше никогда не знал роскоши и богатства, но он решительно настоял на том, чтобы покинуть поместье. Он предпочел бы бесконечно бродить под этим безграничным небом, чем вернуться и стать принцем, лягушкой, сидящей на дне колодца [9].

Вот только прямо сейчас, молодой человек, обсуждающий с ним положение дел в стране посреди мечей и клинков, был лишён каких-либо следов ребячества.

Чан Гэн не ответил. За последние четыре года он никогда не осмеливался быть снисходительным ни к своему телу, ни к душе, но не ради того, чтобы добиться каких-то великих заслуг. Он хотел стать сильнее настолько быстро, насколько это возможно, достичь дня, когда он сможет подавить Кость Нечистоты... И стать достаточно сильным для того, чтобы защитить одного человека.

— Самая большая проблема сейчас — нехватка денег, — сказал Чан Гэн. — Хотя морской путь открыт, люди Центральных равнин редко выходят в море. Как докладывает береговая охрана, другая сторона тоже не так часто выходит в море. Если полагаться только на иностранцев, которые приезжают сюда с целью наживы, теми, кто выиграет от этого, будут всё те же морские торговцы. Скудного количества поступающего серебра недостаточно для того, чтобы Император тайно скупал цзылюцзинь из рук западников.

— Это временная мера, — сказал Шэнь И. — Это не значит, что выход найти невозможно.

Чан Гэн едва заметно улыбнулся:

— Да, я путешествовал этой весной, чтобы увидеть Шелковый путь. Въезд в Лоулань сейчас невероятно процветает. Когда я думал о том, что всё это стало возможным благодаря усилиям ифу, я не мог не чувствовать невероятную гордость. Через три года Шелковый путь может быть полностью открыт, связывая всю территорию Великой Лян. Подождите, пока люди действительно смогут извлечь из этого выгоду, и в казну будет поступать достаточно золота и серебра. Институту Линшу больше не придется беспокоиться о деньгах. Повсюду будет достаточно войск для защиты. Кто тогда посмеет вторгнуться? Если это так, то, не будет никакой разницы от того, кто скажет последнее слово — военное министерство или мой ифу.

Шэнь И молчал. Он не понимал, как после четырех лет разлуки Чан Гэн так хорошо научился понимать Гу Юня.

Но всё, что он сказал, было правдой.

Последние несколько лет Гу Юнь часто задумывался об этом. Но с тех пор, как ему было приказано позаботиться о Шелковом пути, он упоминал эти вопросы всё реже и реже.

С одной стороны, когда он стал старше и начал размышлять больше, его гнев начал сходить на нет. С другой стороны — это было потому, что Гу Юнь, который никогда не думал о том, чтобы полностью взять военную мощь в свои руки, хотел, чтобы на протяжении всей его жизни его родная страна жила в мире.

Если нужно сражаться — он готов облачиться в броню, сесть на коня и сражаться. Если нужно охранять — он будет скромным и честным охранником на дорогах Шелкового Пути.

Чан Гэн отметил, что Шэнь И был глубоко погружен в свои мысли. Он внезапно вспомнил о том, что слышал раньше —понимание и доверие между маршалом и его механиком было чем-то, что не смог бы разрушить никто другой. В сердце Чан Гэна невольно зародилась зависть. Но, прежде чем его ревность обрела форму, он вдруг услышал взмахи крыльев.

На подоконник села птица. Чан Гэн удивлённо вскинул брови, после чего опустил лук. Птица вспорхнула и села на его ладонь. Это была прекрасно обработанная деревянная фигурка в виде птицы, её шея двигалась так плавно, что казалось, что эта восхитительная фигурка была живой.

Шэнь И пришёл из института Линшу, и у него была очень плохая привычка — у него начинали чесаться руки, стоило ему увидеть достойное произведение искусства. Как только он увидел птицу, то не мог оторвать от неё восторженный взгляд, сгорая от любопытства, но обращаться к Чан Гэну ему было немного неловко.

Чан Гэн несколько раз мягко постучал по животу птицы. Створка открылась и оттуда показался небольшой свиток.

Чан Гэн прочёл написанное с лицом, выражение которого, пожалуй, не изменилось бы, даже рухни перед ним гора Тайшань.

— В чём дело? — спросил Шэнь И.

В это время, Гу Юнь краем глаза уловил проблеск света за окном на чердаке. Он опустил руку, но только для того, чтобы опустить свою красивую кисть на висевший у него на поясе длинный меч.

Внезапно появился низкорослый солдат южной армии и бросился прямо к Куай Ланьту. Солдат Черного Железного Лагеря немедленно поспешил инспектору на помощь.

Куай Ланьту не успел успокоиться, как солдат Южной армии открыл рот и что-то выплюнул. Инспектор инстинктивно почувствовал, что что-то не так, но уворачиваться было уже слишком поздно.

Стрела размером с палец вонзилась в шею инспектора в то же время, когда солдат Черного Железного Лагеря разбил голову солдату Южной армии, действуя так, словно он вообще не видел стрелы, летевшей к господину Куай.

Горло Куай Ланьту подергивалось, он протянул руку, словно желая ухватиться за торчащую из его шеи стрелу.

Через долю секунды убийца и жертва одновременно умерли.

Сунь Цзяо не мог представить такое даже во сне. Упав на спину, он в ужасе отполз назад и упёрся спиной в стену. Внезапно Гу Юнь улыбнулся ему.

В следующий момент громкий визг пронёсся по небу. Крышу бандитского логова едва не разорвало на части. Небо наполнилось свистом от множества появившихся Чёрных Орлов.

Куай Ланьту и Сунь Цзяо хотели использовать Гу Юня для того, чтобы заставить Фу Чжичэна восстать, но, неожиданно, Гу Юнь не последовал их плану. Прежде чем они смогли сделать свой ход, он взял на себя инициативу усилить враждебность между обеими сторонами, одолжив руку Фу Чжичэна, чтобы убить хлопотливого Куай Ланьту.

Затем каким-то образом он скрыл Черный Железный Лагерь на южной границе, чтобы позже разобраться уже с Фу Чжичэном, тем самым одной стрелой уложить двух ястребов [10]

Но это еще не все.

Чан Гэн неожиданно развернулся и бросился вниз с чердака. Эта игра не закончилась здесь!

Тем, кто всё это начал, был не Куай Ланьту, не военное министерство, не Сунь Цзяо и даже не Гу Юнь...

Примечания:

剑拔弩张

jiàn bá nǔ zhāng

меч обнажён и натянута тетива самострела; обр. готов к бою, в состоянии боевой готовности; напряженное (состояние, обстановка)

2. 群龙无首

qúnlóngwúshǒu

стая драконов без главы (обр. в знач.: массы без вождя; остаться без руководства)

3. 束手就擒

shù shǒu jiù qín

быть схваченным со связанными руками (обр. в знач.: сдаться без сопротивления, без борьбы)

4. 远在天边，近在眼前

yuǎn zài tiān biān, jìn zài yǎn qián

досл. далеко на краю неба, близко перед глазами; далече, да близко; искать то, что под носом

5. Символизм числа "шесть",

— Шесть царств (III в. до н. э., противники Циньского царства)

— Шесть генералов

— Во времена династии Тан шесть печатей на лошади чиновника\посла.

6. 油嘴滑舌

yóuzuǐ huáshé

масляные уста и скользкий язык, обр. легкомысленный, несерьёзный в речи, болтун, шутник

7. 水泄不通

shuǐxièbùtōng

[так плотно, что и] воде не просочиться (обр. яблоку негде упасть; битком набитый; плотным кольцом (окружить)

8. 借刀杀人

jièdāo shārén

убивать взятым взаймы ножом (обр. в знач.: делать грязную работу чужими руками).

обр. погубить кого-либо чужими руками; творить чёрные дела руками других

9. 井底之蛙

jǐng dǐ zhī wā

человек с ограниченными взглядами, узким кругозором, досл. лягушка на дне колодца

человек с ограниченным взглядом; уподобиться лягушке, сидящей на дне колодца; не видеть дальше своего носа

10. 一箭双雕

yījiàn shuāngdiāo

одной стрелой уложить двух ястребов, обр. одним действием добиться двойного результата, ср. одним выстрелом убить двух зайцев

***

Ифу, ты можешь лечь мне на колени?..

***

Главарь разбойников Цзинсюй следовал за «солдатом южной армии», который поспешил доложить ему обстановку, чтобы спасти Фу Чжичэна и ситуацию, но через некоторое время этот опытный старый разбойник обнаружил одну проблему — кажется, проводник привел их в место, которое бандиты часто использовали для того, чтобы «бить в колокол».

Подобные места часто встречались в юго-западных горах. Рельеф местности был чрезвычайно сложным: лабиринты были созданы самой природой, и кроме местных змей [1], никто другой, попадись он в ловушку гор, не сможет найти север [2]. Под землей было бесчисленное множество пещер. Если бы люди внутри решили устроить засаду, они смогли бы незаметно появляться и исчезать, появляясь подобно духам и исчезая как призраки.

Горные разбойники, как правило, сначала всеми правдами и неправдами пытались обмануть людей, затем блокировали пути отступления и грабили их. Это место идеально подходило для подобного рода дел. Лабиринт был специально разработан для работы с некоторыми известными экипажами или группами сопровождения грузов из цзянху, которые на своем жаргоне называют такое место «колокольней».

Не смотря на то, что Цзинсюй очень спешил, его мысли оставались ясными. Приблизившись к нужному ему месту, он был шокирован, когда понял, что это место было «колокольней». По его спине потек холодный пот. Цзинсюй немедленно остановился и допросил «солдата южной армии». Тот был немногословен, но его ответы изобиловали неточностями. «Солдат» попытался напасть на Цзинсюя, но его не смогли удержать. И тут, вопреки ожиданиям, он покончил с собой, выпив яд.

В сердце ошеломленного Цзинсюя закрались нехорошие подозрения, и он немедленно приказал своим людям отступать. На обратном пути он увидел пропитанные кровью тела двух братьев из своего лагеря — только тогда он узнал, что его логово было уничтожено. Когда они спешно бросились назад, повсюду были видны только обломки и обгоревшие трупы.

Десятки лет трудов за одну ночь превратились в пепел.

— Старший брат! — к Цзинсюю подбежал один из бандитов и схватил его за руку. — Тайный ход! Без паники! У нас все еще есть тайный ход!

На юго-западе было много гор. Большинство горных разбойников научились делать укрытия в пещерах, пересеченные множеством тайных проходов в горах, что позволило им бежать под землю.

Если враг атаковал их на горе, они могли притвориться, что ведут бой, а затем сбежать через тысячи тайных проходов. Даже Черные Орлы в небе не смогут поймать подземных крыс.

Услышав эти слова, разбойники будто проснулись ото сна. Их глаза загорелись.

Но Цзинсюй дрожал, подобно клену, а на его лице не было ни намека на радость.

Он бесстрастно наблюдал, как его восторженные подчиненные, ведомые слепыми надеждами, отправляются на поиск тайных проходов — он знал, что эти проходы сейчас совершенно бесполезны.

Если враг намеревался только убить людей, то большинство из разбойников могли бы спастись, сбежав по этим самым проходам, и спрятаться в горах. В любом случае, противник не смог взять укрепленное укрытие — вместо этого он сжег гору.

Даже Куай Ланьту не знал о том, что он сгорел.

Цзинсюй очень долго неподвижно стоял. Недалеко от него внезапно раздался резкий крик, переходящий в рев. Он услышал, как отчаянно кричит человек, который отправился в поисках тайной дороги:

— Тайный ход разрушен!

Вот значит как...

Главарь разбойников закрыл глаза.

Под горой, в этом незаурядном тайном хранилище, было не настоящее золото и серебро, как в Синцзы Линь, а цзылюцзинь.

Количество цзылюцзиня из императорского двора для местного гарнизона было невероятно ограничено. Даже Черный Железный Лагерь не отличался от остальных и испытывал недостаток в топливе, не говоря уже о южном пограничном гарнизоне. Но у Фу Чжичэна, несомненно, были свои способы достать цзылюцзынь. Куай Ланьту получил тайное сообщение и узнал, что Фу Чжичэн очень тесно общался с главарем разбойников, даосом Цзинсюй, но он не знал, что на самом деле этот лживый даос Цзинсюй был «казначеем», который незаконно ввез цзылюцзинь для Фу Чжичэна.

Горные разбойники занимались грабежами, разоряли семьи и грабили хижины, делая все, чтобы вырвать перо у пролетающего гуся [3]. Цзинсюй вступил в контакт с черным рынком для Фу Чжичэна и контрабандой провез цзылюцзинь. Несомненно, он тоже поживился на этом, но считал, что он не жадный человек — каждый раз Цзинсюй оставлял себе только одну часть. Фу Чжичэн знал об этом и всегда молча принимал это положение дел.

Незадолго до этого Цзинсюй отправил последнюю партию цзылюцзиня на южную границу. В тайном хранилище под горой оставалась лишь одна десятая излишка цзылюцзиня. Кто бы мог подумать, что именно он станет смертоносной фигурой после поджога взорвавшись и уничтожив без остатка все логово и все его тайные проходы.

Это было совпадением? Такое вообще может быть совпадением?

Цзинсюй вспомнил, как давным-давно кто-то сказал ему: «Благородный человек хорошо разбирается в морали, а подлый хорошо разбирается в прибыли, и если два таких человека встретятся, их союз непременно развалится».

Он и Фу Чжичэн работали вместе ради прибыли. Теперь, когда эта тайна раскрылась, Фу Чжичэн, конечно, может легко отказаться от их союза. В горах было полно разбойников: избавившись от одного Цзинсюя, он сможет найти бесчисленное множество других на замену.

Кто-то подбежал к нему и приглушенно сказал:

— Старший брат, давай раскопаем проход, кто знает, но может там еще есть выжившие.

Цзинсюй продолжил стоять с равнодушным выражением лица и покачал головой.

— Старший брат!

Когда со всех сторон раздался плач, Цзинсюй внезапно закричал:

— Довольно!

Все выжившие по счастливой случайности разбойники топтались на выжженной земле и таращились на него.

— Следуйте за мной.

Глаза Цзинсюя постепенно стали красными, словно у готового вцепиться в глотку зверя.

Он прошипел сквозь зубы:

— Если Фу Чжичэн не проявит должного уважения, не вините меня за несправедливость — после стольких лет, неужели он действительно думает, что у меня нет никаких способов с ним справиться?

***

— На южной границе много гор и укрытий. Местные разбойники сформировали систему и не действуют самостоятельно. Насколько мы знаем, есть три главаря.

В Синцзы Линь Чан Гэн достал выполненную из бараньей кожи карту. Гу Юнь заметил, что Чан Гэн, видимо, не раз сталкивался с подобными ситуациями, так как карта была весьма потрепанной и со множеством меток. Отметки на ней были чрезвычайно сложными, с учетом местности, погоды, типа дорог и лошадей, на которых можно было передвигаться, и многими другими.

Подобный рисунок Гу Юнь уже видел в Цзяннане. Это, несомненно, была работа Линь Юань. Он задумчиво посмотрел на Чан Гэна, склонившегося к масляной лампе, но не проронил ни слова, знаком давая понять, что Чан Гэн может продолжать.

Гу Юнь позволил трем тысячам лучших солдат Черного Железного Лагеря смешаться с возвращающимися домой с севера караванами. Используя дым сигнального огня, глубокой ночью они тайно передвигались в сторону сигнала. Пока стража Куай Ланьту окружала Фу Чжичэна, неожиданно с неба появилось более двадцати небесных убийц — Черных Орлов — захвативших ситуацию под свой контроль, пока на поле боя не закончилась собачья грызня [4]. Войска наступали в две волны, десятки тысяч военнослужащих Южной армии, дислоцированных у подножия горы, были разделены на несколько отрядов.

Когда прибыли солдаты Черного Железного Лагеря, вражеский главнокомандующий немедленно был арестован. Пусть у южного пограничного гарнизона и было много солдат, сейчас он напоминал лишь стадо домашних овец, которые не могли сопротивляться, в результате подчинились Гу Юню.

Если смелый и уверенный командир не ведет свои войска с целью убивать, совершенно не важно, волк или тигр стоит за солдатами — если его поймают, они будут не более чем овцами.

Однако, хаос в Синцзы Линь даже не закончился, когда Чан Гэн принес еще одну весть.

— Эти три главаря разделили южную границу на три области. Обычно они живут в мире и согласии, каждый сдерживал своих подчиненных. Все были более или менее связаны с южными войсками. Самый заметный из них — даосский священник Цзинсюй с севера, — сказал Чан Гэн.

Шэнь И спросил:

— Почему этот человек особенный, он самый могущественный? Или он ближе всего к Фу Чжичену?

— Потому что он контрабандой провез цзылюцзинь для генерала Фу, — ответил Чан Гэн.

Гу Юнь неожиданно поднял голову и прищурился:

— Откуда ты это знаешь? И вообще, что ты делал на юго-западе?

Четыре года назад, когда Ляо Жань привел Чан Гэна в Цзяннань, у Гу Юня уже были свои догадки и предположения. Затерявшись среди безграничных просторов цзянху, невозможно было перехватывать информацию между верными подчиненными Линь Юань. Единственное, что помогло найти зацепку в Восточном море и предотвратить катастрофу — это отслеживание черных рынков цзылюцзиня.

Чан Гэн слабо улыбнулся. Он, похоже, не хотел больше говорить:

— Ифу не стоит беспокоиться, у людей из цзянху свои методы.

Гу Юнь поднял руку, чтобы остановить Чан Гэна. Лицо маршала помрачнело:

— Ты должен знать, что такое контрабанда цзылюцзиня — тот, кто возьмется за это дело обязательно умрет. Черные рынки цзылюцзиня переполнены отчаянными злодеями и головорезами, смело рискующими собственными жизнями. Праведники не будут стоять под стеной, которая вот-вот рухнет, понимаешь?

Стоявший в сторонке Шэнь И был очень смущен, когда услышал слова Гу Юня. Ему было неудобно до такой степени, что уже был готов покраснеть вместо маршала Гу. Использовать подобные слова при поучении других, как будто контрабанда цзылюцзиня не имеет лично к нему совершенно никакого отношения!

Чан Гэн решил не спорить со своим ифу. С улыбкой на лице он поднял на него взгляд, в котором ясно читалось: «Я все знаю о твоих маленьких делах, но здесь есть посторонние, и говорить об этом вслух будет неудобно».

Гу Юнь остолбенел, но быстро пришел в себя, подумав: «Что? Этот маленький подлец уже успел изучить всю мою подноготную?»

Чан Гэн взял Гу Юня за руку, крепко сжав его ладонь, и сказал:

— Ифу, не сердись, сначала послушай меня. Позволь мне договорить.

Он положил ладонь на тыльную сторону руки Гу Юня. Рука маршала была теплой, с четко очерченными суставами. Чан Гэн нежно придерживал его кисть так, будто держал беззащитного птенца, убирая пальцы в ту же секунду, как едва касался кожи. Они не понимали отчего, но ощущения от этих прикосновений были так... необычны.

Гу Юнь вдруг почувствовал себя немного неловко. Между друзьями и братьями, если у них были достаточно близкие отношения, были позволительны объятья или же шутливое держание за руки, даже легкий поцелуй не был бы чем-то необычным в подобных отношениях. Военачальники не обращали особого внимания на тривиальную вежливость, это было особенно распространенно в армии, но этот жест Чан Гэна... был немного «интимным». Гу Юнь неосознанно убрал руку, на мгновение забыв, что он хотел сказать.

Чан Гэн не менялся в лице, сохраняя полное хладнокровие:

— Гэ Чэнь послал мне письмо, использовав деревянную птицу. В письме говорилось, что гора Цзинсюя была сожжена.

— Гэ Чэнь?.. — спросил Гу Юнь.

— Это Гэ Пансяо, — ответил Чан Гэн.

Гу Юнь взглянул на Сунь Цзяо. С тех пор как Куай Ланьту погиб, а Фу Чжичэна арестовали, мастер Сунь напоминал хрупкую и жалкую маленькую птичку. Он уже ни на что не был способен: только и мог, что сидеть и дрожать. Гу Юнь должен был найти людей, чтобы присматривать за ним.

Если как следует задуматься, то положение дел становилось все более понятным.

Фу Чжичэн узнал о местонахождении Гу Юня. Если он действительно хотел разорвать свои отношения с разбойниками, почему он решил действовать именно в этот критический момент? Разве это не то же самое, что доказать свою вину, даже не будучи обвиненным?

Если вспомнить, как по-идиотски Сунь Цзяо выставил на показ свой план «Я вступил в сговор с инспектором Куай», то все становилось ясно с первого взгляда от самого начала и до конца: для того, чтобы военное министерство силой продвинуло «Цзигу Лин», а для Куай Ланьту смог убрать Фу Чжичэна, они объединили силы друг с другом, сфабриковали конфликт между Фу Чжичэном и разбойниками, позволив им воевать друг с другом. Когда пришло время, даже если Гу Юнь и хотел защитить Фу Чжичэна, у него уже не было другого способа, кроме как повернуть эту волну вспять.

Такой бесчеловечный поступок, как поджог горы, несомненно, дело рук Куай Ланьту.

Однако Куай Ланьту не мог знать, какие же истинные отношения между Цзинсюем и Фу Чжичэном. В противном случае он бы не поджег гору, потому что даже имея явные доказательства сговора Фу Чжичэна с разбойниками, их могло быть недостаточно, чтобы убить командира и главу Южной границы.

Знай Куай Ланьту, что Фу Чжичэн контрабандой провез цзылюцзинь с помощью Цзинсюя, он бы не уничтожил улики — контрабанда цзылюцзиня считалась настолько же тяжким преступлением, как и восстание. Даже убийства десяти Фу Чжичэнов было бы недостаточно.

— У черного рынка цзылюцзиня есть три источника, — сказал Чан Гэн. — Первый — со склада чиновников. Несмотря на строгие правила, всегда есть крысы, готовые пойти на риск ради наживы. Они крадут у чиновников запасы, смешивают их с различными примесями, а затем продают их. Второй — от «торговцев черным золотом». Это те, кто выезжает за пределы страны в поисках рудников цзылюцзиня, и, рискуя своей жизнью, добывает его; третий — из-за границы, поэтому мы пришли проверить эту линию, особенно потому, что основным источником цзылюцзиня является Южное море.

Гу Юнь выпрямил спину и спросил:

— Ты уверен?

Чан Гэн молча кивнул.

Выражение лица Шэнь И также стало серьезным.

Все они знали, что в Южном море нет источников цзылюзиня.

В Великой Лян свободно занимались торговлей цзылюцзиня на огромных черных рынках. Из-за большого риска торговцы не ввязывались в сотрудничество с иностранцами через посредников, доставляя товар напрямую из-за рубежа, а не из других мест.

Если кто-то действительно использовал Южное море в качестве прикрытия, чтобы контролировать юго-западный черный рынок цзылюцзиня, и если те, кто стоял за всем этим, так сильно рисковали, надежно прячась, то их целью, конечно, была не просто покупка и продажа цзылюцзиня.

— Страны южных морей находятся в пределах нашей страны, — сказал Чан Гэн. — Наши возможности ограничены. Мы несколько раз посылали людей в Южное море, но все они вернулись с пустыми руками. Есть еще кое-что — этот священник Цзинсюй, он до сих пор не показал нам свое лицо. Ифу, я думаю, если дикий бандит узнает о местонахождении цзылюцзиня, он даже не подумает найти сельскохозяйственных марионеток, чтобы те обработали землю.

Внимательно выслушав его, Гу Юнь на мгновение замолчал, а затем встал и протяжно свистнул. Черный Орел бесшумно спустился с неба и приземлился перед маршалом.

Гу Юнь, нахмурив брови, и, не успев и глазом моргнуть, отдал три приказа.

— Два отряда Черных Орлов, следуя этой карте, отправляются на разведку по территориям трех главарей разбойников южной границы. Для начала мы должны захватить их! Взять под стражу оборонительные войска императорского инспектора, тщательно выяснить, кто разработал этот план для Куай Ланьту и позволил ему использовать этот метод для провокации Фу Чжичэна и разбойников! Допросить Фу Чжичэна, Цзипин, вперед!

Получив приказы, все ушли. Закончив, Гу Юнь отступил и невольно прищурился. Даже Шэнь И не заметил, что с ним что-то не так, но Чан Гэн тут же это почувствовал:

— Ифу, ты... Ты взял свои лекарства? Скоро рассветет, давай немного отдохнем?

Шэнь И смог вернуться к реальности только тогда, когда услышал слово «лекарства». Внутри зародилось какое-то странное чувство. Чан Гэн чрезвычайно внимательно следил за Гу Юнем, отмечая даже малейшие движения.

Тот по привычке хотел было отрицать свой недуг.

Но Чан Гэн не дал ему и слова сказать и предложил:

— Я до сих пор не опробовал метод иглоукалывания, который барышня Чэнь показала мне в прошлый раз. Боюсь, что не все вопросы еще решены и что может произойти еще больше событий. А пока, ифу, пожалуйста, позволь мне опробовать его.

Гу Юнь вспомнил, что Чан Гэн уже все прекрасно знал о его состоянии, так что скрывать дальше было бесполезно.

— Я немного отдохну в дальней комнате, — сказал Гу Юнь и молча последовал за Чан Гэном.

В сумке Чан Гэна были серебряные иглы, немного самых простых лекарств, сломанные кусочки серебра и несколько книг. Гу Юнь вскоре обнаружил, что пусть этот ребенок внешне и походил на высокого, утонченного и хорошо одетого молодого господина, на самом деле у него было лишь два комплекта одежды, в которые он мог переодеться.

Гу Юнь не мог понять: когда Чан Гэн был ребенком, даже прогулка на рынок требовала от маршала всевозможных ухищрений. В конце концов, по какой причине Чан Гэн настаивал на том, чтобы покинуть столицу, пережить дни скитаний по цзянху и почувствовать тяготы скудной жизни?

Хотя это может быть новым опытом на пару месяцев, будет ли он все еще новым через четыре года?

Чан Гэн и раньше занимался иглоукалыванием и помог многим людям, но сейчас, оставшись с Гу Юнем наедине, он не мог избавиться от нахлынувшего на него волнения. Он не чувствовал ничего подобного, даже когда следил за барышней Чэнь, чтобы научиться иглоукалыванию и в первый раз выполнил его на себе.

Чан Гэн тщательно мыл руки, почти стирая кожу, пока терпение Гу Юня не лопнуло. Маршал поинтересовался:

— Барышня Чэнь так долго занималась твоим обучением, но в итоге ты научился только мыть руки?

Чан Гэн сглотнул и осторожно спросил напряженным голосом:

— Ифу, ты можешь лечь мне на колени?..

Гу Юнь не понимал, что тут такого, ведь это были не женские ноги, бояться нечего. Он действительно хотел спросить: «Ты правда сможешь сделать это?» — но боялся, что его слова увеличат давление на нерешительного доктора Чан Гэна. В конце концов, проглотив свой вопрос, Гу Юнь просто великодушно подумал: «Чего бояться, я все равно не умру».

Он был готов почувствовать иглы на своем теле, но, совершенно неожиданно, Чан Гэн оказался совсем не так плох, как Гу Юнь смел думать. Очень тонкие иглы, касавшиеся его акупунктурных точек, практически не ощущались. Через некоторое время вновь появились знакомая головная боль, вот только непонятно, был ли это психологический эффект — но после Гу Юнь действительно почувствовал себя намного лучше.

Гу Юнь расслабился и не мог не спросить:

— Ты следовал за Линь Юань через многие трудности и лишения, чего ты надеешься достичь?

Если Чан Гэн действительно хочет быть полезен стране, ему следует вернуться к императорскому двору и начать править как цзюньван [5]. Будучи принцем, по какой причине он должен следовать за этими рискующими жизнью людьми из цзянху и расследовать дела, связанные с цзылюцзинем?

Чан Гэн умолк, но движения его запястий не прекращались. Он искусно уклонился от ответа:

— Я не допрашиваю ифу о его отравленных ранах, глазах и ушах.

Гу Юнь промолчал.

Чан Гэн улыбнулся, полагая, что ему удалось заставить его замолчать. Но, через долю секунды Гу Юнь неожиданно спокойно сказал:

— Когда я был ребенком, старый Аньдинхоу привез меня на поле боя на северной границе, и ядовитая стрела варваров оцарапала мне кожу.

Чан Гэн ничего не ответил.

— Я ответил, теперь твоя очередь.

Этот человек, Гу Юнь, независимо от того, играл ли он роль хищного волка или прибеднялся, строя из себя жалкую овечку, все равно оставался мастером на все руки. Он мог сказать всего несколько слов с непоколебимым выражением лица, смешивая правду и ложь, не оставляя следов, выдававших его. Чан Гэн мог полагаться только на свою интуицию, чувствуя, что в словах Гу Юня должна была быть скрыта ложь.

— Я... Я хотел увидеть все своими глазами, — сказал Чан Гэн. — Мастер Ляо Жань говорил мне раньше: если сердце человека так же велико, как небо и земля, досада и огорчения, заблуждения и страдания, страсти и искушения будут незначительны. Горы и реки, все живые существа и все сущее, если одно часто смотрит на других, то, стоит лишь склонить голову, оно сможет увидеть и себя. Если не позаботиться об умирающем пациенте, кто-то подумает, что царапина на коже того — это серьезная травма. Если кто-то не набьет полный рот песка и камней, он продолжит думать, что металлические копья и железные кони [6] — это лишь грозная тень. Если человек не испробовал вкус бедности, не ел мякину и не глотал траву [7], то жаловаться на «тяготы жизни» — это не более, чем стонать без болезни [8].

Гу Юнь взглянул на Чан Гэна.

Взгляд Гу Юня начал постепенно фокусироваться после иглоукалывания. Чан Гэн поначалу избегал его, а потом пришел в себя и спокойно встретил этот взгляд, но долго смотреть в глаза Гу Юню не смог — казалось, что в его груди золотой ящик, и его жар никак не может рассеяться, полыхая в теле. У него зудела спина, он бессознательно свел ноги; он даже сидеть спокойно не мог.

Гу Юнь вдруг сказал:

— Фамилия твоего учителя Чжун, Чжун Чань, верно?

Чан Гэн удивленно посмотрел на маршала.

— Великий полководец, второго такого нет в Поднебесной. Его навыки стрельбы из лука с коня и боевые искусства были несравненны. Десять лет назад он выступил против бывшего императора и был осужден, однако, все магистраты и чиновники императорского двора просили и умоляли Его Величество о снисхождении. В конце концов, он был лишь отправлен в отставку и не был заключен в тюрьму.

Когда западные страны подняли восстание, император в панике подумывал вновь вернуть старого ветерана на прежнюю должность, но тот исчез, не оставив ни следов, ни тени [9].

Гу Юнь вздохнул и продолжил:

— Как только я увидел, как ты стреляешь из лука, я сразу понял, что это его учение — не удивительно, что все люди, которых я посылал за тобой, постоянно теряли тебя из виду. Тело почтенного старика все еще крепкое?

Чан Гэн согласно кивнул:

— Да.

Гу Юнь долгое время не говорил ни слова.

Он не сказал Чан Гэну самого главного — Чжун Чань давным-давно был и его учителем. А теперь Линь Юань познакомил его с Чан Гэном. Совпадение? Или нет?

Он не мог ничего сделать, но с нетерпением ждал того дня, когда маленький принц, ребенок со свисающими волосами [10], которого Гу Юнь растил с десяти лет, сможет наконец вырасти, возмужать и стать опорой Великой Лян?

Во время глубоких раздумий Гу Юнь заснул, едва ощущая сквозь сон, как кто-то гладит его лицо.

Когда он проснулся, небо уже посветлело. Гу Юнь откинул со своих плеч одеяло, даже не догадываясь, кто укрыл его.

— Что случилось? — тихо спросил маршал.

— Маршал, — ответил стоявший у двери Черный Орел. — Три главаря разбойников собрались ночью, сформировав армию мятежников рядом с речной переправой на юге...

Гу Юнь нахмурился.

— У них десять стрел байхун, несколько десятков единиц тяжелой брони. Если ваш подчиненный не ошибся, у них в руках есть даже Черные Орлы.

Примечания:

1. 地头蛇

dìtóushé

букв. местный змей; обр. местный царек, глава местной мафии; местный хулиган, местная шпана, здешние заправилы

2. 找不着北

zhǎobùzháoběi

не в состоянии найти север (обр. в знач. потерять ориентировку, потерять голову, быть в замешательстве, быть в растерянности)

3. 雁过拔毛

yànguòbámáo

вырвать перо у пролетающего гуся (обр. в знач.: своего не упустит, не пропустит случая поживиться; жадный, хваткий)

4. 狗咬狗

gǒu yǎo gǒu

собачья грызня, внутренние раздоры; грызться (досл. собака кусает собаку)

5. 郡王

jùnwáng

1) цзюньван (князь из пожалованных)

6.金戈铁马

jīngētiěmǎ

металлические копья и железные кони (обр. в знач.: военные дела, бесконечные войны)

7. 吃糠咽菜

chīkāngyàncài

есть мякину и глотать траву (обр. в знач.: питаться скудно, есть грубую пищу)

8. 无病呻吟

wúbìngshēnyín

стонать без болезни (обр. в знач.: зря ныть; нытье; упаднический)

9. 无影无踪

wúyǐng wúzōng

не оставлять ни тени, ни следов (обр. в знач.: совершенно незаметно, бесследно)

10. 垂髫

chuítiáo

носить свисающие волосы (обр. в знач.: в детском возрасте)

***

Что из себя вообще представляет этот Аньдинхоу, если у тебя такая совершенная птица в руках?

***

Это единственное предложение разведчика Черных Орлов полностью разбудило Гу Юня.

— Орел, — тихо обратился Гу Юнь. — Ты уверен?

— Подчиненный клянется своей головой — это правда, — ответил разведчик.

«Орел» был самой уникальной военной разработкой из всего, что было на вооружении у императорской армии. Хотя «Орел» не расходовал слишком много топлива, он был чрезвычайно требователен в обслуживании и уходе. «Орлов» каждый год отдавали на ремонт специалистами из института Линшу. Затраты на ремонт никогда не были ниже стоимости новой единицы тяжелой брони.

Встретить на поле боя солдат в тяжелой броне можно было гораздо чаще. Даже гвардия Куай Ланьту имела несколько единиц, что превышало разрешенный уровень. Если окинуть взглядом всю территорию Великой Лян, то можно встретить только фракцию, полностью вооруженную «орлами» — Черных Орлов.

Откуда взялись Орлы у этих бандитов?

Украли из Черного Железного Лагеря!

Гу Юнь встал и вышел на улицу. Люди в Синцзы Линь нервничали. Лишенный оружия Фу Чжичэн, увидев Гу Юня, упал на колени и громко закричал:

— Маршал! Маршал, меня оклеветали!

Гу Юнь поднял ногу и ударил по груди бандита. Фу Чжичэн, сильный и крепкий человек, был отправлен в полет. Он выплюнул полный рот крови, кашлял и катался по земле, не имея возможности говорить.

— Тебя оклеветали? — хладнокровно сказал Гу Юнь. — Вздор! Ты, ублюдок, сформировал группу повстанцев прямо под нашим носом! Легкая и тяжелая броня, на два ли отсюда установлены стрелы байхун, там даже есть Орлы! Слишком роскошно, даже по сравнению с цзяннаньским военным флотом! У тебя отличные способности, Фу Чжичэн!

Униженный Фу Чжичэн дергался на земле, а в его взгляде, на удивление, не было ложного притворства. Он продолжил умолять:

— Маршал, клянусь небом, я не знаю, откуда у них взялся железный Орел, даже у моего южного гарнизона нет Орлов!

Шэнь И прошептал:

— Маршал, я всю ночь допрашивал генерала Фу, он не смог даже назвать место, где был спрятан цзылюцзинь. Он признался только в том, что вступил в контакт с Цзынсюем.

— Этот идиот, сговариваясь с тигром о том, как получить его шкуру [1], все еще думает, что пригрел на руках котенка, у которого еще молоко на усах не обсохло, — Гу Юнь бросил на Фу Чжичэна короткий взгляд. — Продолжайте расследование, принесите карту. Всем войскам приготовиться, окружить мятежников. Южный пограничный гарнизон временно будет под моим командованием, любой нарушитель будет наказан по военному закону!

Он говорил, надевая броню, но, протянув руку, он не смог найти свой лук. Только тогда он вспомнил, что лук и стрелы он подарил Чан Гэну.

Гу Юнь совсем немного опешил и спросил:

— Где Чан Гэн?

В это время Цзинсюй шел по длинной секретной тропе среди гор, где его уже ждал человек.

Он был высоким. Под светом паровой лампы черты его лица были острыми, как нож. В уголках рта затерялись линии морщин. Тяжело было сказать, сколько лет было этому человеку, но сразу становилось ясно, откуда он прибыл. Он точно был не уроженцем Центральной Равнины.

Солнце наградило его сухую кожу легким загаром, но кожа все равно оставалась такого цвета, как у странников, прошедших через ветер и иней [2]. Спокойный взгляд его бледно-голубых глаз опустился на увесистый ящик с песком [3].

С этим человеком Цзинсюй проявлял крайнюю осторожность:

— Господин Я, Гу Юнь попадет в ловушку?

«Господин Я» поднял лицо и посмотрел на Цзинсюя:

— Возможно, ты сможешь обмануть его, но ты не сможешь его удержать. Аньдинхоу на поле боя с самого детства. Ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, что та броня, что летает в небе и бегает по твоим землям, не обладает реальной боевой силой против Черного Железного Лагеря.

— Тогда...

Господин Я поднял палец:

— Помни, что я тебе говорил: Черный Железный Лагерь был создан тремя поколениями людей. Это один из лучших боевых отрядов мира, смертоносное оружие, которое вышло за рамки нашего времени. Не питай надежды, что ты сможешь бросить им вызов напрямую. Это будет не более, чем борьба гиганта с ребенком. Все, что нам нужно — лишь ненадолго отвлечь тигра от горы и задержать его насекунду.

　Он слегка постучал пальцами по импровизированному столу:

— Гу Юня привлекут Орлы и тяжелая броня, которых мы оставили на свету, хотя мы и не сможем задержать его тут надолго. Однако... я только что получил сообщение — Фу Чжичэн немного помог нам, направив большую часть войск в Синцзы Линь. Теперь внутренняя оборона войск, дислоцированных в южном пограничном гарнизоне, совершенно беспомощна, а оставшиеся люди даже не знают, что ты сменил сторону.

Глаза Цзинсюя загорелись.

— Тебе просто нужно делать то, что ты делал каждый раз, когда провозил контрабандой цзылюцзинь для Фу Чжичэна — прятать людей в ящиках доставки. Те, кто находятся на юго-западном складе, не остановят вас и не раскроют себя. Когда придет время, обе стороны, изнутри и снаружи, будут помогать друг другу, — господин Я махнул рукой вниз. — Не успеют они опрокинуть пиалу чая, вы захватите юго-западное хранилище.

В юго-западной части хранилища находилось огромное количество цзылюцзиня. Пока один человек стоял там с факелом, даже боги не посмеют сделать еще один шаг вперед, не говоря уже о Черном Железном Лагере.

— Там тысячи цзинь цзылюцзиня. Если они сгорят, даже сам Аньдинхоу не сможет понести это преступление, — господин Я нежно качнул паровую лампу, стоявшую на песочном столе, и его глаза замерцали в темноте. Его губы изогнулись в хитрой улыбке. — Во время переговоров в стенах императорского двора во время суда у тебя будет очень много возможностей.

Нельзя было сказать, что их план был тщательно обдуманным, но в это же время на южных окраинах была еще одна сила, которая еще не показала себя.

До того, как Черный Железный Лагерь сделал свой ход, Чан Гэн в Синцзы Линь получил вторую деревянную птицу.

Первая, что прилетела сюда, была немедленно отправлена обратно. Шэнь И даже не успел дотронуться ни до одного из ее перьев. Увидев, как вторая птица влетает внутрь, Шэнь И начал истекать слюной. Он нетерпеливо подошел ближе, потирая руки:

— Ваше Высочество, скажите... могу ли я открыть ее для вас?

Чан Гэн искренне передал птицу ему. Деревянная птица действительно ничем не отличалась от настоящей. Когда ее держали в руках, кроме твердости, которая отличала ее от реальной птицы, не было никакой другой разницы.

Шэнь И держал божественную птицу обеими ладонями, чувствуя, что его сердце вот-вот растает:

— Она умеет кивать и даже клевать!

— Слышь, мать, — обратился Гу Юнь, — веди себя благопристойно.

Что из себя вообще представляет этот Аньдинхоу, если у тебя в руках такая совершенная птица?

Шэнь И не обратил на Гу Юня вообще никакого внимания. Со страстью прикоснувшись к спине деревянной птицы, он внимательно осмотрел механизм на ее животике.

— Тогда я открою ее прямо сейчас, — сказал Шэнь И.

— Подожди! Сначала надо потрясти... - начал Чан Гэн.

Не успел Чан Гэн закончить, как Шэнь И уже снял брюшко деревянной птицы. Оказалось, что у этого маленького животика был один маленький секрет. Как только крышка открылась, лист бумаги отскочил, как пушечное ядро, ударившись о переносицу генерала Шэнь, едва не вызвав кровотечение из носа, а затем миниатюрный пергамент раскрылся и едва не закрыл генералу все лицо.

Птица размером с ладонь несла в себе кусок бумаги, который мог покрыть всю стену.

— Сначала ее нужно было потрясти, — сказал Чан Гэн. — Поскольку пространство в животе птицы ограничено, иногда люди используют «морскую зернистую бумагу»...

Услышав это Шэнь И, несмотря на слезы, которые все еще были в его глазах от удара, все равно решил вставить свое слово:

— О, морская зернистая бумага! Я знаю о ней! Это разновидность бумаги, изготовленная по специальной технологии. Неважно, насколько велики ее размеры, она может быть спрессована в таблетку. Чернила не исчезают и даже восстановятся, если надолго их оставить!

В мире не было ничего, что могло бы остановить непрекращающиеся объяснения генерала Шэнь, даже кровоточащий нос.

«Почему она не сломала ему рот?», — подумал Гу Юнь без толики сочувствия и схватил лист бумаги, который теперь больше походил на оружие.

Это был чертеж «Орла» — от двух крыльев до золотой коробки, даже защитная маска; все было нарисовано очень реалистично и подробно. На листке также была большая подпись — символ «Гэ».

— Это Орел в руках бандитов? — Гу Юнь не был механиком, но ему приходилось носить всевозможные боевые доспехи. С первого взгляда он увидел на рисунке разницу между «Черным Орлом» и «Орлом».

— Они убрали слишком много деталей.

Шэнь И прикрыл свой нос, посмотрел на Гу Юня и сказал:

— Я думаю, по сравнению с Черным Орлом его вес легче, по крайней мере, равняется весу легкой брони. Возможно, они хотели сэкономить на топливе.

— Даже бумажный воздушный змей экономичнее... — сказал Гу Юнь.

Не успел он закончить, как в ту же секунду выражение его лица внезапно изменилось.

— Подождите!

Хотя этот Орел был не более чем вышитой подушкой, его инженер, несомненно, разбирался в механизме работы Орлов, он должен был знать, что эта броня не обладала боевой силой. С другой стороны, эти Орлы парили так высоко, что они, несомненно, намеревались увести тигра с горы.

Вопрос в том, где была эта «гора»?

　Говорят, что, сражаясь со змеей, нужно бить на семь цунь ниже ее головы. Вопрос был в том, где находится сердце южного пограничного гарнизона... и даже самого Гу Юня. Где семь цунь от головы Гу Юня?

Гу Юнь повернулся к Фу Чжичэну и внезапно спросил:

— Куда вы обычно приказываете бандитам посылать цзылюцзинь?

Лицо Фу Чжичэна было залито кровью. Он в замешательстве посмотрел на Гу Юня и несколько долгих секунд ничего не отвечал. Но, наконец, он смог отреагировать на происходящее. Его взгляд начал блуждать — признаться в контрабанде цзылюцзиня, разве это не то же самое, что признаться в преступлении, равном восстанию?

В этот момент, стоя за Гу Юнем, Чан Гэн мягко сказал:

— Генерал Фу, подумайте как следует: инспектор Куай умер от ваших рук. Мастер Сунь из военного министерства выступит в качестве свидетеля, ваше преступление мятежа и убийство, независимо от того, что будет дальше, эти преступления подтверждены. Вы тот человек, которому суждено умереть, так какая разница где умирать — в столице или здесь?

　Фу Чжичэн никогда не видел такого благовоспитанного и благородного человека, как Его Высочество четвертый Принц. Когда он впервые увидел этого юношу, то заподозрил, что тот не сможет даже бочку сдвинуть. Однако сейчас он не сомневался в том, что, если он не будет сотрудничать, «ученый» четвертый принц сможет убить его одним ударом меча.

Гу Юнь подхватил разговор:

— Если ты понимаешь свое положение, самое время искупить свои грехи и поступить правильно.

Губы Фу Чжичэна дрожали, как и его голос:

— Юго-западное хранилище, у меня нет другого места, я всегда позволял Цзинсюю посылать цзылюцзинь туда, я не взял в свое поместье ни капли.

Гу Юнь встал.

— Маршал! — внезапно вскрикнул Фу Чжичэн. — Этот Фу всю свою жизнь предавал все огню и мечу, разорял гробницы и переворачивал могилы, нет таких ужасных вещей, которых я не совершил, но после приказа разместиться на южной границе, я добросовестно работал и старался, у меня никогда не было скрытых мотивов! Я с почтением служил Его Величеству, но теперь я закончил вот так. О чем подумают мои братья и соратники, когда узнают? Маршал, что говорит вам ваше сердце?

Гу Юнь внимательно посмотрел на него.

На мгновение Фу Чжичэн подумал, что ему удалось достучаться до Гу Юня.

Однако Гу Юнь не начал вздыхать от тяжелых переживаний или же злиться. Его лицо, казалось, было скрыто непроницаемой маской, которую не могли пробить даже буря с ливнем [4]. Качнув головой, он отвернулся и сказал:

— Думаешь, что ты можешь контролировать мои мысли?

Через короткую паузу, Гу Юнь отдал приказ:

— Цзипин, возьми Орлов и выступай, в обязательном порядке необходимо захватить юго-западное хранилище раньше бандитов, Сяо Ань...

Маленький солдат Черного Железного Лагеря, который следовал за Чан Гэном, вышел из строя.

— Возглавь отряд южных пограничных войск гарнизона и сделай вид, что атакуешь холмы, на которых собрались бандиты, — приказал Гу Юнь.

— Вас понял! — ответил Сяо Ань.

— Подожди, — сказал Гу Юнь. — Возьмите их доспехи и разбрызгайте на них немного чернил. Это не обязательно должно быть очень реалистично, поэтому много чернил не надо.

Этому трюку их научил Ляо Жань. Сяо Ань сначала был напуган, но затем понял намерение Гу Юня и сразу с радостью удалился.

Три главаря разбойников южной границы уже закончили осмотр своих подчиненных. Цзинсюй посмотрел на безмолвную толпу перед ним. В это мгновение он почувствовал гордость и радость от того, что в его руках были тысячи солдат.

Он поднял руки к небу и повысил голос:

— Офицеры гарнизонных войск со всех сторон света, облаченные в железную броню, бесчинствуют! Черный Железный Лагерь похож на отвратительного ворона, спустившегося с небес! Их слава вселяет страх и наводит ужас за морями! Настолько сильная армия Великой Лян. Однако, за последние десять лет флоты Фуцзянь и Цзяннань не отставали и поднимали военный мятеж, отчего же? Если бы не невежественный правитель, захвативший власть и позволяющий своевольничать угодливым сановникам, то почему мы, простолюдины, должны самоотверженно лететь на огонь подобно мотылькам [5] и жертвовать собой? Сегодня мы, братья, оказались в тупике, наши жизни и жизни наших семей на тонком льду, под нашими ногами остался только путь к смерти. Но, не рискуя жизнью, как мы сможем найти надежду на выживание? Желаете ли вы, братья, присоединиться ко мне и поклясться на крови, чтобы мы вместе сделали великое дело, чтобы мы вместе делили счастье и невзгоды?

Горные разбойники всю свою жизнь только грабили, количество слов, которые они понимали, было не так много, как их собственных пальцев. Спокойный голос Цзинсюя заставил кровь в мгновение ока прилить к их голове, и каждый из них почувствовал будто попал в ряды императорских стражей.

Цзинсюй взял в руки чашу вина, поданную ему одним из его людей, за раз осушил ее и бросил на землю:

— Победа или поражение зависит от одного действия! [6]

Все разбойники выпили. Набравшись смелости и разбивая чашки, они поочередно выходили из просторной тайной комнаты.

Цзинсюй повернулся, чтобы мельком посмотреть на господина Я. Этот таинственный иностранец когда-то действовал как связующее звено с Южным морем, когда Цзинсюй контрабандой ввозил цзылюцзинь для Фу Чжичэна. Кто знает сколько он жил на Центральных Равнинах, но этот человек был чрезвычайно умен.

Как раз сейчас, когда господин Я слушал вдохновляющую речь Цзинсюя, вырвавшуюся из глубин его сердца, на его лице не было даже намека на эмоции. Свет паровой лампы игриво касался морщинок на его лице, выделяя изгиб его губ в легкой издевательской улыбке, пока господин Я продолжал неподвижно стоять на ни светлом, ни темном месте.

В первый раз, когда Цзинсюй взял часть цзылюцзиня, предназначенного Фу Чжичэну, он хотел продать ее через господина Я, в обмен на золото и серебро, чтобы каждый день спать спокойно. В то время, господин Я искренне уговаривал его сохранить весь этот цзылюцзинь, чтобы перевезти его в другое безопасное место, а затем начать собирать оружие. Он даже посоветовал ему не хранить собранную броню и оружие в одном месте с деньгами.

Этот непредсказуемый иностранец, казалось, давно предвидел нынешнюю ситуацию.

Внезапно в сердце подозрительного главаря разбойников Цзинсюя возник вопрос. Он задумался: «Неужели этот господин Я действительно всего лишь змееголовый продавец цзылюцзиня?»

В этот момент один из людей Цзинсюя внезапно явился с докладом:

— Старший брат, я видел, как человек в черной броне поднимается к месту, где мы оставили Орла!

Сомнения, едва проросшие в его сердце, были вытеснены волнением.

— Господин Я прав, они повелись на нашу ловушку! Натянуть стрелу байхун! Задержите их как можно дольше! Согласно плану, немедленно выдвигайте войска! Быстрее! — приказал Цзинсюй.

В этот момент группа незаметных сопровождающих цзылюцзинь тихо подошла к юго-западному хранилищу. У входа мужчина, возглавлявший группу, сдвинул защитную маску, показав свое лицо командиру отряда:

— Это я.

С контрабандой цзылюцзиня дела обстояли так, что чем меньше людей знали об этом, тем лучше. Таким образом, Цзинсюй для доставки и Фу Чжичэн для получения использовали своих собственных постоянных доверенных лиц. Начальник хранилища служил связующим звеном с разбойниками внутри южного гарнизона. Фу Чжичжэн попросил его вести себя тихо, когда он получит цзылюцзинь.

Согласно договоренности, капитан не задал ни одного вопроса, а лишь махнул рукой с совершенно спокойным выражением лица и впустил их. Более того, капитан привык сопровождать доставку на склад с цзылюцзинем. Но, сегодня, никто не знал, какой призрак овладел им. Сделав несколько шагов, он вдруг спросил:

— Я помню, как вы отправили партию всего несколько дней назад. Как получилось, что произошла такая быстрая доставка?

Лицо разбойника, сопровождавшего доставку цзылюцзиня, скрывала маска. Он мрачно ответил:

— Это дело господина и старшего брата. Откуда мне знать?

Пока капитан искал ключи, он продолжил говорить будто в трансе:

— По правде говоря, наш господин увез с собой вчера больше половины людей, никто не знает, что случилось.

Бандит в шлеме следил за каждым его движением: как он открывал двери на склад и подсознательно облизывал губы.

— Мы все лишь исполняем приказы! — грубо отрезал он. — Мы тоже ничего не знаем. Открой дверь!

Капитан внезапно остановился, повернулся и нахмурился:

— Я чувствую, что ты сегодня...

Он умолк. Стоявший от него в трех шагах бандит поднял небольшой лук, натянул стрелу, целясь прямо в горло капитана.

Капитан дрогнул, и горный разбойник, сразу же поняв, что их раскрыли, просто решил закончить свою работу. Он отпустил пальцы, и короткая стрела пронзила горло капитана отряда. Ворвавшийся в легкие воздух едва не переросший в крик, так и не вышел наружу.

Разбойник в шлеме вышел вперед, схватил упавшее тело капитана за плечи и потянулся за ключом от склада.

Он чувствовал себя так, словно его сердце вот-вот выпрыгнет из груди — ведь как только эта дверь откроется, десятки тысяч солдат с южной границы и три тысячи черных железных воронов — все они окажутся в его власти.

В этот момент он вдруг услышал крик позади. Разбойник еще не пришел в себя от волнения и, оглянувшись, увидел, что все его люди напуганы. Только тогда он почувствовал, что его рука не в порядке — рука с ключами была пробита неожиданно появившейся железной стрелой. В следующую же секунду стрела взорвалась.

Половина взорванной руки крепко продолжала сжимать ключ от склада, но разбойник теперь никогда не сможет пошевелить ею.

Он истошно закричал нечеловеческим голосом.

Вскоре преследовавшие их Орлы прибыли на место. Не убирая лук и стрелы, Шэнь И приземлился на вершину склада с цзылюцзинем, вытащив железный жетон черного тигра. Внизу жетона на тонкой нити висел самый первый «Цзигу Лин» Великой Лян.

Шэнь И стоял высоко, раскрыв за орлиной броней пару темных, как грозовые тучи, крыльев. Он обратился к напуганным солдатам южного гарнизона:

— Здесь находятся жетон черного тигра и «Цзигу Лин». Под командованием Аньдинхоу, я принимаю на себя полномочия командующего юго-западных войск! Вход в это место запрещен! Все нарушители будут убиты на месте!

Трое главарей разбойников южной границы все еще не знали, что ситуация изменилась. В это время они разделились на три маршрута, с нетерпением устремившись на юго-запад.

В этот момент Цзинсюй вдруг услышал странный металлический звук, как будто тяжелые предметы скатывались с горы, гремя о камни. Он неосознанно поднял голову.

По склону холма катилась человеческая голова в железном шлеме.

Это была та самая броня, которую препроводили под конвоем, отправившимся на юго-запад с целью проникнуть в стены хранилища цзылюциня.

Цзинсюй застыл.

Словно в тумане он видел заполнившие горы и долины [7] южные пограничные войска, видел перемещение войск в черной броне. На разбойников с вершины горы было направлено бесчисленное множество острых стрел, а в этот момент другая половина сил Цзинсюя все еще была где-то под горой, внутри тайного прохода.

Примечания:

1. 与虎谋皮

yǔ hǔ móu pí

совещаться с тигром о том, как получить его шкуру (об участниках дела, преследующих противоположные интересы)

2.风霜

fēngshuāng

ветер и иней (обр. в знач.: а) трудности, горести жизни; б) выдержанный, строгий: в) проходящие годы, приближение старости)

3. 沙盘

shāpán

[плоский] ящик с песком (для макетов местности)

4. 狂风暴雨

kuángfēng bàoyǔ

1) буря с ливнем (также обр. в знач.: житейские бури, невзгоды)

5. 飞蛾投火

fēi é tóu huǒ

как мотылек лететь на огонь (обр. в знач.: идти на верную гибель)

6. 成败在此一举

chéng bài zài cǐ yī jǔ

успех или неудача зависит от одного действия — принятие значительных мер

7. 漫山遍野

màn shān biàn yě

заполнять горы и заполнять долины (обр. в знач.: заполнять собой все; иметься в огромных количествах; [быть] повсюду во множестве)

____

У Шэнь И в глазах защипало: «Цзыси, тебе действительно не нужно...»

____

Что касается Цзинсюя, Гу Юнь, бросив на него всего один взгляд, заметил, что он ничем не примечательный господин. Гу Юнь слишком быстро потерял интерес к этому человеку, главарям и их толпам горных разбойников. Сейчас его гораздо больше волновал другой вопрос — когда же вернется Чан Гэн?

В этот самый момент Чан Гэн очень вовремя заявил, что собирается встретиться со своими спутниками, которые исследовали тайные ходы под горой. Гу Юнь вздохнул с облегчением. Но внешне он все-таки выглядел достаточно напряженно и, передав ему несколько солдат из личного состава Черного Железного Лагеря, со всей серьезностью сказал, чтобы он был осторожен с разбойниками, которые ускользнули из сети [1].

Провожая Чан Гэна взглядом, Гу Юнь отошел в сторону и отдал черным кавалеристам приказ:

— Подыщите двух человек и проследите за ним. Если Его Высочество вернется слишком быстро, займите его чем-нибудь, только не дайте ему прийти сюда.

Когда солдаты приняли приказ и ушел, Гу Юнь, наконец, перевел свое внимание.

Он осмотрел захваченных в плен разбойников, задерживая свой взгляд на каждом из них. В его глазах читалась безграничная жестокость, и сегодня она была не такой, как обычно.

— У меня только один вопрос, — сказал Гу Юнь. — Сколько входов и выходов у вас в этих подземных крысиных гнездах? Пожалуйста, не забывайте в каком вы сейчас положении. Давайте сделаем так: начиная с первого человека на западной стороне, будем обезглавливать на месте того, кто не заговорит. Когда первый человек закончит, второй может добавить больше деталей. Если кто-то не сможет добавить больше, то увы. У тех, кто находится в первых рядах, все равно может быть какое-то преимущество. Давайте начнем, считаю до трех, молчание приведет к смерти, равно как если кто-то начнет нести чушь.

Разбойники замерли в страхе перед Аньдинхоу, который оказался более диким, чем они сами.

Черная кавалерия, которой было поручено провести допрос, стала незамедлительно опрашивать первого человека. Тот инстинктивно оглядывался по сторонам, нерешительно пытаясь подобрать слова.

Гу Юнь, не колеблясь, взмахнул рукой, и гэфэнжень в руках кавалериста начал двигаться.

Кавалерия, как правило, умела убивать только людей и не занималась такой ерундой, как убийство обезьян, а также они не очень-то знали способы обезглавливания. Лезвия гэфэнжень вонзились в шею бандита, но, к сожалению, застряли в кости шейного сустава. Голова бандита оказалась отрезана лишь наполовину, а вот голосовые связки лезвие не затронуло, и ужасающие вопли распугали стаи птиц не только в ближайших горах, но и вдалеке.

Кавалерист прищурился и нажал сильнее, наконец положив конец жизни несчастного человека.

Кровь сильной струей брызнула из шеи разбойника на стоявшего рядом с ним человека. Второй разбойник сильно дрожал, подобно перегруженному золотому ящику; его разум был совершенно пуст, пока он трясущейся рукой не показал за спину:

— Там... Там есть один...

Гу Юнь усмехнулся и произнес с насмешкой:

— Чепуха, неужели я сам его не вижу?

Вторая голова упала на землю.

Третий разбойник испугался ужаса наполовину отрезанной головы до такой степени, что обмочился. "Хлоп!" — он упал на землю и схватился за голову обеими руками. В ужасе от того, что облаченный в черное палач прямо сейчас казнит и его, он на одном дыхании перечислил десять выходов и входов в тайные проходы, пока люди позади таращились на него так, словно вот-вот сделают в его спине несколько сквозных отверстий и прикончат его на месте.

После того, как этот разбойник положил начало ответам на вопрос, дальше было уже проще. На дороге между жизнью и смертью было бесполезно хранить секреты. Люди, стоявшие позади, неизбежно раскрывали их, чтобы сохранить свои жизни.

Гу Юнь молчал, но в глубине души он был по-настоящему потрясен тем, как основательно разбойники пустили корни на южной границе. Некоторые из входов и выходов этих гор уже были обнаружены Линь Юань, в противном случае даже Черный Железный Лагерь не смог бы с лёгкостью заблокировать этих крыс на полпути. Но проходов было больше. Даже в Линь Юань об этом не знали.

Солдаты Черного Железного Лагеря тихо расходились, чтобы проверить, верно ли бандиты указали на входы и выходы, и проследить за ними. На это ушло немного времени — не успела догореть палочка благовоний. Они как будто играли в игру "Цзигу Схуаньхуа" [2]: бандиты рассказали про все подземные пути, которые простирались во всех направлениях, вплоть до самых маленьких.

В мгновение ока этот смертельный "цветок" был передан тому, кто начал все это: лидеру Цзинсюю.

В этой жизни Цзинсюй беспощадно создавал горы трупов, чтобы стать королем горы. У него не было великих талантов, но, конечно, не было и недостатка в мужестве и безжалостных методах. Увидев, что перед ним появился кончик клинка, а стекающая по земле кровь собралась в ручейки, он глубоко вздохнул и выпрямил спину, превратив все силы, которые он накопил в этой жизни, в опору для своего тела, и уставился на Гу Юня, который непринужденно подошел к нему, заложив руки за спину.

　Цзинсюй сказал:

— Раньше я слышал, как люди говорили, что изящности и талантам маршала Гу нет равных. Я не ожидал, что вы хорошо разбираетесь даже в методах пыток при допросе. Действительно, знаний много не бывает, умения всегда пригодятся.

—Не надо лести, — сказал Гу Юнь с веселой улыбкой. — Главное в войнах — убивать людей. Я не запирал тебя в темной комнате, не клал на ложе с шипами, не просил сидеть на "тигровой скамье" [3]. Слова "пытки ради допроса" я не осмеливаюсь принять. Если тебе нечего сказать, ты можешь пойти и составить компанию своим погибшим братьям.

Глаза Цзинсюя яростно подёргивались:

— Всего здесь шестьдесят четыре входа и выхода. Они признались во всём сразу. Первые никчёмные начали нести чушь, и они уже мертвы. Простите мою глупость, но я не понимаю намерений маршала Гу.

— Это лишь вопрос безопасности, у меня нет никаких скрытых намерений, — усмехнувшись, сказал Гу Юнь. — Если есть ускользнувшая из сети рыба [4], ты хочешь уговорить меня прекратить убивать? Вас много, не беспокойся, я не могу позволить себе убить вас всех.

Цзинсюй промолчал.

— Так как они смотрели на тебя, как на своего лидера, — сказал Гу Юнь. — Я полагаю, что есть и другие вещи, о которых ты знаешь. Почему бы тебе не рассказать о том, чего я ещё не слышал?

Цзинсюй стиснул зубы, вспоминая Фу Чжичэна, главного виновника всего этого, и не желая ничего, кроме как снять с него кожу. Он говорил через стиснутые челюсти:

— Если я скажу, что Фу Чжичэн занимался контрабандой цзылюцзиня для мятежников, будет ли маршалу интересно это услышать?

Веселая улыбка на лице Гу Юня постепенно исчезла.

— Не знай я этого, я что, решу, что ты настолько осмелел и так быстро побежал в юго-западное хранилище, чтобы принести туда немного еды? Я дам тебе еще один шанс — скажи то, чего я не знаю.

Гэфэнжень Черного Железного Лагеря гудел рядом с ухом Цзинсюя. При малейшем движении тот чувствовал пугающий холод металла. Он также знал, что достаточно малейшего движения пара, и лезвие разрежет его голову подобно овощу. Гу Юнь был холоден и беспощаден — если Цзинсюй продолжит упрямиться, это приведет к тому, что его голова упадет на покрытую пылью землю и ничем не будет отличаться от голов других разбойников.

— Что маршал хочет знать? — сдался Цзинсюй.

Гу Юнь помахал рукой, лезвие гэфэнжень убрали чуть в сторону от головы Цзынсюя:

— Я хочу знать, кто служил связующим звеном после того, как цзылюцзинь переправляли из Южного моря в Великую Лян. Кто приказал тебе в частном порядке запасать цзылюцзинь и хранить оружие? Кто придумал эту схему, позволив вам использовать этих змеев, чтобы запутать меня, чтобы воспользоваться этой возможностью и занять юго-западное хранилище?

Цзинсюй крепко стиснул зубы.

— На твоем месте я бы так самоотверженно не отказывался от своей жизни, чтобы защитить этого человека, — Гу Юнь неожиданно сделал шаг вперед и понизил голос: — Посмотри на секретные проходы с шестьюдесятью четырьмя выходами позади тебя. Вы, разбойники, которым нечего делать, могли бурить там в любое время, когда пожелаете, даже боги не смогли бы перевернуть эту землю, чтобы выкопать всех вас... Кто побудил тебя собрать основные силы трех гор вместе? Это чтобы мы смогли выловить всех за один заброс сети [5], а?

Гу Юнь был мастером в том, чтобы менять местами верх и низ, черное и белое. В этой жизни он достиг совершенства в трёх вещах: литературном искусстве, мастерстве битвы и обмане. Нелогичные слова могли стать невероятно убедительными, когда они исходили из его уст. Более того, при внимательном обдумывании не было ничего нелогичного в том, что он только что сказал и что заставило спину Цзинсюя покрыться холодным потом.

Гу Юню понадобилось больше времени, чтобы допросить разбойников, чем Чан Гэну — найти своих товарищей. Незадолго до того, как Чан Гэн вернулся и прежде, чем он смог подняться на холм, его уже остановили солдаты Черного Железного Лагеря. Молодой солдат искренне повторил именно то, что ему было приказано сказать:

— Ваше императорское Высочество, маршал приказал вам сначала немного отдохнуть здесь.

Чан Гэн, похоже, не удивился. Ничего не спрашивая, он покорно начал ждать в этом месте.

В эти годы, хотя Чан Гэн и не мог видеть Гу Юня собственными глазами, он со старым генералом Чжуном изучал каждую битву, в которой Гу Юнь когда-либо сражался, изучал изменения его позиции в политике, начиная с того момента, когда он унаследовал звание Аньдинхоу от прошлой династии, и до настоящего времени; даже его почерк — если Чан Гэн теперь попадет в кабинет Гу Юня и возьмет какие-нибудь старые заметки, то он в целом сможет сказать, в каком возрасте Гу Юнь написал это письмо.

Это помогло ему понять Гу Юня гораздо больше, чем если бы он был рядом с ним, слушая, как он целыми днями напролет бахвалится словно "северо-западный цветок".

Видя нерешительность в глазах Гу Юня, Чан Гэн смог понять, что тот намеревался допрашивать силой, и более того — не хотел, чтобы Чан Гэн был свидетелем этого. До сих пор Гу Юнь инстинктивно хотел сохранить свой вечно хрупкий образ "любящего отца" перед Чан Гэном.

　Чан Гэн не возражал против этого, напротив, он очень дорожил этой хрупкой любовью, о которой ифу не говорил вслух.

　Из Яньхуэй в столицу за Чан Гэном последовали два человека —Гэ Пансяо и Цао Нянцзы. Теперь их звали Гэ Чэнь [6] и Цао Чуньхуа [7].

Гэ Чэнь в детстве был очаровательным пухленьким круглолицым мальчиком. Теперь, когда он повзрослел, его пухлое тело стало высоким, сильным и крепким. Если смотреть на него сверху вниз, можно было бы отнести к категории "великанов".

Но, к сожалению, если смотреть со стороны шеи вверх, то голову туда, казалось, поместили по ошибке — на ней было лицо с нежно-белой кожей, две мягкие детские щеки, очень похожие на тофу, и теряющиеся между ними короткий нос, розовенький ротик и маленькие узкие глазки. Не было ни одного из семи отверстий [8], которые бы не выдавали невинность и безобидность.

　Изменения Цао Чуньхуа были гораздо более радикальными. Как бы он ни думал в своем сердце, он не мог остановить взросление своего тела. Было очень сложно сохранять такую же безупречную внешность, какая была у него в юности. У него не оставалось другого выбора, кроме как признать, что он действительно отвратительный мужчина, и изменить одежды обратно на мужские. И даже тогда он все равно колебался и выбрал себе имя "Цао Чуньхуа" — кроме него самого, никто не мог сказать, чем "Чуньхуа" отличается от "Нянцзи".

— Почему мы не можем поехать? — спросил Цао Чуньхуа, разминая шею. — Я не видел своего Аньдинхоу несколько лет, последние несколько дней я не мог заснуть.

Чан Гэн мрачно посмотрел на него и мысленно взмахнул кистью, одним росчерком оставляя метку рядом с именем Цао Чуньхуа. Он постоянно ждал момента, когда этот человек произнесет "мой Аньдинхоу" в общей сложности пятьдесят раз. Тогда Чан Гэн его изобьет.

Все еще ничего не подозревающий и совершенно бессовестный Цао Чуньхуа спросил еще раз:

— Старший брат, на этот раз, возвращаясь в столицу, ты унаследуешь свой императорский титул? Я слышал, что бывший император приготовил для тебя поместье Яньбэй, тогда ты съедешь в будущем, или ты все еще будешь жить в поместье Аньдинхоу?

Чан Гэн вздрогнул, а затем горько улыбнулся:

— Это будет зависеть от того, захочет ли Аньдинхоу видеть меня там или нет.

Сейчас, оглядываясь назад, в свое прошлое, Чан Гэн даже представить себе не мог, как ему удалось набраться смелости и сбежать из поместья своего ифу, бросить Гу Юня.

Не встречаться с ним было нормально, но на этот раз, когда он встретился с Гу Юнем в Сычуань, он был обречен встретиться лицом к лицу со своей судьбой. Даже если бы он был забит до смерти, ему все равно было бы трудно набраться той решимости, которую он проявил в том году.

Чэнь Цинсюй сказала ему: "Сохраняйте спокойствие, не позволяйте вашим мыслям сбиться с пути". Конечно, это играло роль в сдерживании Кости Нечистоты. Но человеческие эмоции — гнев или радость, печаль или счастье — связаны друг с другом. От постоянного сдерживания обиды и гнева естественным образом постепенно исчезла и радость.

Можно было уподобиться лишенной солнца траве — хотя она и могла оставаться в живых, но цвет все равно ее покинул.

Чан Гэн думал, что вот-вот превратится в Будду [9].

До тех пор, пока вновь не встретил Гу Юня.

Не говоря уже об усталости во время путешествия вместе с Гу Юнем. Целыми днями, если они не имели дел с мятежниками, они сражались с разбойниками. Тем не менее, сердце Чан Гэна всегда было наполнено неразумным счастьем, жаждой и ожиданием — как будто едва открыв глаза утром, он уже мог знать, что случится что-то хорошее.

Хотя Чан Гэн знал, что ничего хорошего не случится, Кость Нечистоты каждую ночь напоминала о себе.

Если он унаследует свой титул, позволит ли Гу Юнь ему остаться?

Если подумать логически, Гу Юнь позволил бы ему остаться, по крайней мере, Чан Гэн мог бы оставаться в поместье до того времени, пока он официально не женится. Если он останется холостяком, возможно, он мог бы остаться там навсегда.

Эта идея была слишком хороша, что Чан Гэн должен был собрать силу из девяти быков и двух тигров, чтобы не дать глупой улыбке загореться на его лице.

Они ждали где-то полчаса, пока Гу Юнь, наконец, не вышел.

Тайные ходы внутри горы напоминали огромную паутину, простирающуюся во всех направлениях, все стороны которой были соединены между собой. Гу Юнь отрубил в общей сложности более сорока голов, и, если не брать в расчет весь бред от тех немногих, кто испугался до слез, он, наконец, нашел входы для шестидесяти четырех тайных проходов.

　Услышав об этом, Гэ Чэнь задрожал от волнения:

— Что?! Мы, два брата, пробыли на этой горе более полугода, притворяясь горцами, только чтобы найти более тридцати входов! Как Аньдинхоу удалось обнаружить более шестидесяти, едва прибыв сюда?!

— Если бы не вы, я бы не смог их задержать, не говоря уже о допросе, — Гу Юнь посмотрел на Гэ Чэня, пытаясь сдержаться, а потом, в конце концов, потерял над собой контроль и махнул рукой. — Иди сюда!

Гэ Чэнь думал, что у маршала есть чему его поучить, и потому с нетерпением подошел поближе. И тут, совершенно неожиданно, Гу Юнь протянул руку и ущипнул его за щеку.

Гу Юнь давным-давно хотел сделать это и вскоре это желание стало болезнью, проникшей в самое нутро [10]. Всякий раз, когда он чувствовал, что что-то можно потрогать, чтобы почувствовать тактильно, он просто не мог сдерживать себя.

— Это так весело, — Гу Юнь ущипнул его ещё раз, думая, что он не может остановиться и хочет продолжать: — Как такое возможно?..

Гэ Чэнь деликатно промолчал.

Тигриный влюбленный взгляд Цао Чуньхуа был полон белой зависти. Он прошептал:

— Аньдинхоу несправедлив, почему бы вам не ущипнуть за лицо меня?

Он не осмелился сказать это перед Гу Юнем, зато Чан Гэн услышал его и подумал: "Хорошо, это сорок восьмой раз".

Цао Чуньхуа почувствовал на своей спине странный холодок. Он на мгновение обернулся, внезапно ощутив, как в сердце закралось какое-то зловещее предчувствие.

Гу Юнь использовал признание Цзинсюя, чтобы создать карту этой области. Затем он приказал людям окуривать тайные входы и выходы, наполнять их дымом три дня, превращая большую гору в дымоход. Летучие мыши, крысы, ядовитые насекомые, неважно, большие или маленькие, сбежали вместе со своими семьями, но в конце концов, человека, которого Гу Юнь хотел поймать, все равно нигде не было видно.

Несколько солдат вызвались натянуть веревку и пробурить тайный проход для исследования. Они искали с восхода солнца до полуночи внутри шестидесяти четырех ходов, но не смогли найти ни единого волоса, только стол, о котором упоминал Цзинсюй.　　

　На четвёртый день подчиненные сообщили, что проверили все связи Куай Ланьту и обнаружили подозрительного человека — это был гость по имени Ван Буфань [11], которого Куай Ланьту держал в своём доме. Его имя слишком походило на прозвище.

Этот гость обычно не выходил на улицу и не общался с другими людьми, но несколько доверенных лиц Куай Ланьту знали, что он очень доверял и очень уважал этого человека. Куай Ланьту выделил ему частный двор в своем поместье, приказав доверенным слугам и красивым служанкам сопровождать его.

— Где сейчас этот Буфань? — спросил Гу Юнь.

Подчиненный ответил:

— Сбежал. Слуги отравлены. Никто даже не знал об этом. Когда люди в поместье обнаружили это, трупы давно остыли.

— Маршал, — в это же время подошел кавалерист и сказал: — Мы поехали проверить несколько мест, где можно спрятать контрабандный цзылюцзинь, согласно признанию Цзинсюя, но они совершенно пусты, там нет ни одного кусочка бумаги.

Гу Юнь молча сжал старые буддийские бусы в руке. Таинственный гость Куай Ланьту, "господин Я" в истории Цзинсюя... На первый взгляд все казалось случайным, но Гу Юнь инстинктивно почувствовал, что это дело было связано с чрезвычайно большим заговором.

Эти люди тайно всколыхнули политику южной границы. Они прибыли анонимно, а затем исчезли без следа. Их личность стала загадкой, и цель тоже.

Казалось бы, они были врагами, но в то же время, казалось бы, помогали ему в истреблении этих разбойников.

Гу Юнь не мог понять, в конце концов, это он испортил их схему или же был её частью?

Человек, из-за которого Гу Юнь перерывал землю в поисках, в настоящее время садился на обычный небольшой грузовой корабль на водах Южного моря.

Господин Я уже переоделся обратно в сложную западную одежду и склонился над картой. На этом маленьком кусочке кожи были изображены огромные просторы Великой Лян. Мужчина держал в руке перо и нарисовал маленький красный круг на южной границе.

Вместе с этим кружком на старой карте уже было три красных круга, два других — Северная граница и Восточное море.

　Наконечник пера господина Я на некоторое время завис над картой, колеблясь, а затем, наконец, задержал внимание у входа на Шелковый путь на западе.

— На сегодняшний день наша ловушка идеально расставлена, — улыбнулся господин Я. — Нужно только поджечь фитиль. Стоит ему воспламениться, и все взорвется с оглушительным грохотом.

　Ван Буфань, чей облик напоминал людей из центральной равнины, продолжил его слова:

— И море огня поглотит центральные равнины.

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Каждый из них поднял свою чашу, с легким звоном касаясь чаши другого.

В условиях столь масштабной ситуации, сложившейся на южной границе, Император во дворце, конечно же, был сильно возмущен, настоятельно призывая Гу Юня быстро сопроводить главарей разбойников и генерала-предателя обратно в столицу.

Гу Юнь вынужден был временно отбросить свои сомнения и отправиться на север.

Но, помня о том, что на этот раз его дорогой сын готов вернуться с ним, и в поместье снова будет оживленно, он с нетерпением ждал обратную поездку в столицу.

— Повзрослев, он стал намного очаровательнее, — прошептал "старик" Гу Юнь Шэнь И. — Просто он вдруг стал таким благоразумным, что я до сих пор не совсем привык к этому.

— Отвратительно, — привычно лаконично высказал свое мнение Шэнь И, ну и, как он и ожидал, получил удар кнутом.

　Шэнь И спросил:

— Кстати, что ты собираешься делать, когда схватишь Фу Чжичэна?

Гу Юнь перестал шутить, замолкнув на мгновение, а потом заговорил со всей серьезностью:

— Цзипин, все эти годы я постоянно думал о том, что ты так за мной следишь — не напрасная ли это трата талантов?

Шэнь И молча взглянул на него.

— Ты досконально разбираешься в древнем и современном, — сказал Гу Юнь. — Твои литературные навыки могут войти в Ханьлинь [11], твои боевые искусства могут принести мир на территорию, но ты скрываешься в институте Лин Шу и Черном Железном Лагере на протяжении стольких лет. Я думаю, что пришло время показать себя...

Хотя он уже слышал, как Чан Гэн анализировал его, но слушая, как Гу Юнь говорит об этом, Шэнь И не мог не измениться в лице и растрогаться.

Оба были товарищами и друзьями. Несмотря на то, что у них были близкие отношения, достаточно крепкие, чтобы пройти сквозь жизнь и смерть, и достаточно доверительные, чтобы даже оставить жену и ребенка в руках другого, если что-то случится, но собачий рот Гу Юня не мог выплюнуть слоновую кость. Маршал никогда раньше не выражал своей признательности непосредственно по отношению к нему.

У Шэнь И в глазах защипало:

— Цзыси, тебе действительно не нужно...

— Более того, мне также очень жаль, — искренне добавил Гу Юнь. — Видишь ли, ты такой прекрасный человек, красавец-мужчина, которого вырастили потрясающие родители, а мой отец и я, которые всегда были рядом с тобой, отгораживали от тебя персиковые цветы [12], заставляя оставаться старым холостяком. Это действительно... это все моя вина.

Шэнь И ничего не ответил.

Этот "прекрасный человек, красавец-мужчина, которого вырастили потрясающие родители" ознаменовал конец разумным предложениям, которых Гу Юнь мог выдать максимум два за день, и теперь маршал явно собирался вновь нести всякую чушь. Несмотря на всё, что он хотел сказать, на все слова, застрявшие в горле, Шэнь И был вынужден промолчать. Фыркнув, он пришпорил коня и скрылся из виду.

Стоявший неподалеку Чан Гэн увидел эту сцену, и быстро воспользовался возможностью подъехать поближе, заняв место Шэнь И, и поскакал бок о бок с Гу Юнем:

— Генерал Шэнь снова сбежал?

Гу Юнь улыбнулся, потирая нос.

Чан Гэн увидел, что к его легкой броне прицепился листок, и протянул руку, чтобы убрать его, а затем осторожно сказал:

— Ифу, даже легкая броня весит не менее сорока цзинь, давай снимем ее, чтобы тебе было полегче?

Гу Юнь не возражал и позволил Чан Гэну по частям снять с него броню. Они были слишком близко друг к другу, и тут их лошади задержали друг на друге взгляды.

Гу Юнь одной рукой оттолкнул голову своего коня и отругал его:

— Хватит безобразничать!

Броня на его руке была снята наполовину. Из-за одного движения она едва не слетела с запястья, пока что-то не вылетело из рукава.

Чан Гэн быстро отреагировал и вовремя поймал предмет. Он обнаружил, что на самом деле это была бамбуковая флейта, выполненная очень просто и грубо.

Примечания:

1. 漏网

lòuwǎng

ускользнуть из сети (обр. в знач.: уйти от карающей руки закона)

2. 击鼓传花

jīgǔ chuánhuā

игра "передай другому";

игра, в которой игроки сидят по кругу, передавая друг другу цветок, пока барабан бьется — когда барабанный бой останавливается, игрок, держащий цветок, должен спеть песню, ответить на вопрос или выпить стакан вина и т. д

3. 老虎凳

lǎohǔdèng

стар. «тигровая скамья» (орудие пытки, на котором растягивали ноги истязуемого)

坐老虎凳 посидеть на «тигровой скамье» (обр. в знач.: быть подвергнутым пытке) вид орудия пытки

4. 漏网之鱼

lòuwǎngzhīyú

рыба, ускользнувшая из сети (обр. в знач.: преступник, ускользнувший от наказания)

5. 一网打尽

yīwǎngdǎjìn

выловить дочиста за один заброс сети, обр выловить всех сразу, арестовать всех сразу

6. 葛

gé; gě

Гэ (фамилия)

1) бот. пуэрария волосистая (Pueraria hirsuta Schneid., текстильное и лекарственное растение)

晨

chén

1) утро, рассвет; утром, рано, на рассвете; утренний

Чэнь (созвездие: 房星 — fángxīng — кит. астр. Фан (Покои, Небесная Четвёрка; четыре звезды в четвёртом созвездии восточного сектора неба, соответствуют СЗ углу созвездия Скорпион)

7. 曹

cáo

Цао — фамилия.

1) книжн. компания, группа; соратники, люди одного поколения (при личных местоимениях служит показателем множественного числа)

Чуньхуа — 春花 — весенние цветы

8. 七窍

qīqiào

семь отверстий (в голове человека: уши, глаза, ноздри, рот: органы восприятия внешнего мира; способности человека)

9. У этого слова (成佛 chéngfó) есть еще и другое значение, которое можно трактовать как "уйти в лучший мир; умереть".

10. 病入膏肓

bìng rù gāo huāng

болезнь проникла в самое нутро (обр. быть в безнадёжном состоянии, болезнь зашла слишком далеко, недуг стал неизлечимым; неизлечимый, безнадежный)

11. 不凡

bùfán

незаурядный, необыкновенный; выдающийся

12. 翰林

hànlín

1) литературный олимп, литературная элита

2) ист. [Ханьлиньский] академик (высшая учёная степень в Китае до 1911г.)

ханьлиньский академик

13. 桃花

táohuā

1) цветы персика (символ женщины)

________

Тот узнает, что спешу я сквозь холод и снег, кто утонет в ликере за мною вослед...

____

Сначала никто из них не отреагировал.

Чан Гэн задумался: "Зачем он носит с собой эту сломанную флейту?.."

Гу Юнь озадаченно спросил:

— Что там выпало?

Затем мужчины опустили свой взгляд на бамбуковую флейту, натерпевшуюся за годы невзгод и слегка надломленную у свистка.

Через секунду Чан Гэн вдруг почувствовал, что флейта выглядит довольно знакомо. Гу Юня будто молния поразила — он тут же вспомнил откуда у него эта флейта! Та самая флейта, у которой не самое светлое прошлое.

И тут Гу Юнь и Чан Гэн одновременно наклонились к флейте: Гу Юнь протянул руку, чтобы схватить ее, но Чан Гэн уже сжал на ней свою ладонь, и оба ошарашенно замерли, сжимая флейту.

Чан Гэн совершенно невинно поинтересовался:

— Могу ли я взглянуть?

Гу Юнь парировал:

— На что ты так хочешь посмотреть?

Гу Юнь силой вырвал маленькую бамбуковую флейту из руки Чан Гэна, поспешно вернув ее в рукав.

Чан Гэн редко мог видеть Гу Юня, который так виновато себя вел. Он не мог не вспомнить маленькую девочку, которая рыдала в семье Яо четыре года назад. Чан Гэн начал смутно понимать, откуда у его ифу эта флейта, но в то же время очень не хотел верить этим догадкам, поэтому поинтересовался:

— Это чей-то подарок?

Гу Юнь умел лгать не краснея, и дыхание у него не сбивалось. Он смело заявил:

— Я сам ее сделал.

— О, — Чан Гэн моргнул.

Через долю секунды он спросил, вскинув брови:

— На западных землях Лоулани тоже растет бамбук?

Гу Юнь промолчал.

Чан Гэн снова моргнул, и его глаза заблестели.

— Мастерство ифу очень грубо, позволит ли ифу в следующий раз сделать для него другую флейту? — спросил он с улыбкой на лице.

Смущенный до смерти Гу Юнь продолжал молчать. У него было ощущение, что этот мальчишка видел его насквозь и специально насмехался над ним. Украсть флейту — невероятно постыдное деяние. Именно поэтому маршал не мог позволить себе злиться. Заячий хвост — длинным быть не может [1]. Ему пришлось поджать хвост и сбежать.

Чан Гэн не погнался за ним. Он остался на том же месте, размышляя над этой ситуацией. Он не мог не удивиться, восстановив в памяти цепочку событий от начала до конца, когда Гу Юнь рано утром пробрался во двор ребенка — Чан Гэн не мог сдержать улыбку — чтобы украсть флейту. В одно мгновение цветы его сердца наполнились жизнью [2], раскрывшись в полную силу до тех пор, пока солнце не склонилось к западу, и лишь после все утихло.

Этот томительный аромат в сердце толкнул Кость Нечистоты в тесный угол. Когда цветок упал в ручей и окрасил воду красным, это породило мысль, похожую на семя, прорастающее на тысячу концов десятью тысяч нитей ветвей [3].

Чан Гэн подумал: "Почему он сохранил ее?"

Все эти годы он носил ее с собой. Доставал ли он флейту иногда, чтобы взглянуть на нее?

Когда он смотрел на нее, думал ли он обо мне?

Значит ли это, что чувства Гу Юня к нему... глубже, чем Чан Гэн всегда себе представлял?

Может ли Чан Гэн жадно желать большего и стать ближе к ифу?

Чан Гэн почувствовал аромат успокоительного госпожи Чэнь, лежавшего в его сумке. Чан Гэн уставился на спину Гу Юня. Отголоски фразы "плыть по течению" [4], которую он услышал от народа уйгур [5], эхом пронеслись в его сознании. Он больше не мог думать об этом, однако, охваченный беспокойством и преисполненный волнения, в страхе утаивая эту маленькую догадку, он не мог избежать зудящего, неудобного ощущения внутри, что сжигало душу и разъедало кости.

Путешествовать, сопровождая преступников, должно быть долго и скучно, но, к сожалению, не было понятно, быстро ли двигался Черный Железный Лагерь, или для Чан Гэна время шло иначе. В любом случае, они вернулись в столицу до наступления холодной зимы.

В это же время слухи о восстании на южной границе активно обсуждались в стенах столицы.

Сунь Цзяо вернулся в столицу ни живым, ни мертвым. От пережитого страха он заболел и в мгновение ока оказался прикован к постели. Даже сам Император Лунань не ожидал подобного поворота событий. Он использовал этот маленький план только для выполнения "Цзигу Лин", но этот командир юго-западной границы все равно осмелился восстать. Напуганный и разъярённый Император приказал продолжать расследование.

Из-за значимости этого дела министерство чинов, министерство наказаний, военное министерство, а также храм Дали [6] вплоть до цензората, от больших до малых, были объяты ужасом. Даже Гу Юнь, которому и без того редко выпадала возможность вернуться в столицу, чтобы хоть немного отдохнуть, не имел ни минуты покоя — его постоянно вызывали в суд на допросы.

Адмирал флота и главнокомандующий юго-западной границы Фу Чжичэн вступили в сговор с горными разбойниками, убили сотрудников суда, тайно занимались контрабандой цзылюцзиня и готовились к восстанию. Главари разбойников и повстанцы вместе со своими семьями были приговорены к смертной казни.

Но хладнокровный император Лунань все равно отказывался сдаваться, и ситуация быстро стала необратимой и напоминала редис, который вытащили из земли вместе с грязью и почвой. Это дело затронуло шесть министерств центрального правительства [7]. Те, кто поддерживал личные отношения с Фу Чжичэном, те, кто получал взятки и открывал ему заднюю дверь, даже старый министр, который в прошлом рекомендовал Фу Чжичэна — никто не мог бежать, все были вовлечены в это.

Некоторые были заключены в тюрьму, некоторые были уволены с должностей, а те, кто служил при императорском дворе, были в состоянии тревоги. Столицу поглотили шум ветра и крики журавлей [8].

До конца года небо оставалось затянуто тучами, но к новому году начались сильные снегопады.

В этом году, когда все простились со старым и встретили новое [9], Аньдинхоу вернул черный тигровый жетон, и внедрение "Цзигу Лин" стало непреложным фактом. Военное министерство незамедлительно направило во все фракции специализированных людей в качестве инспекторов армии.

В это же время Император Лунань собрал всю военную мощь и усилил контроль над армией до предела. Даже император У-ди [10] в свое время не смог бы сравниться с ним.

В течение всего года, возможно, единственное, что могло заставить Ли Фэна чувствовать себя непринужденно, — понимание ситуации Гу Юнем.

Как и предсказывал Чан Гэн, желание Императора было исполнено. В свою очередь, он вернул доброе имя Гу Юню, повысил статус Шэнь И на два ранга и издал указ, назначив его главнокомандующим юго-западной границы. И в то же время даровал четвертому принцу Ли Мину титул Янбэй-ван.

Шестнадцатого числа первого месяца, на день рождения Аньдинхоу, старый господин Шэнь прислал две заполненные подарками повозки, перекрывшие вход в поместье Гу Юня.

Старый господин Шэнь уже давно ушел в отставку. В его семье был только один единственный Шэнь И — ребенок, который не стремился к продвижению по службе. Он с детства отличался от других детей. Он достиг великолепных успехов в литературных и боевых искусствах, но в то же время не был одержим ни тем, ни другим. Вместо этого он целый день прятался во дворе, возясь с машинами.

В семье Шэнь, начиная с охраняющих дом железных марионеток, и заканчивая висящей в комнате паровой лампой, не осталось ни одного предмета, который не был бы им разобран.

Хотя старый господин Шэнь глубоко верил в Лао-Цзы, обращая внимание на то, что у всего живого есть своя воля и нужно уметь делать все хорошо, все же у него оставалось мало надежды в отношении своего сына.

Ранним утром Гу Юня вызвали во дворец, и он был вынужден покинуть поместье. Несмотря на то, что он не был в столице целый год, обладая высоким статусом, Гу Юнь тем не менее получил много подарков. В поместье не было хозяйки, о ежегодных подарках по случаю праздника заботился только старый слуга. Услышав, что это были подарки от отца Шэнь И, Чан Гэн особенно внимательно следил за старым слугой, поглядывая на него с любопытством.

Старик Шэнь тоже был чудаком. В юном возрасте он любил играть, продолжал играть в расцвете лет, а теперь, устав от игр на склоне лет, начал искать просветления и бессмертия, и не обращал внимания на обычный мир. Естественно, он предпочитал готовить пилюлю бессмертия и делать вино.

В подарках, которые господин Шэнь послал Гу Юню, антиквариат, шелка и прочие драгоценности... их там попросту не было. Зато вместо этого он подарил забитые доверху две телеги изготовленного им самим вина.

Чан Гэн не знал, смеяться или плакать. Как только он поднял глаза, увидел свежеиспеченного юго-западного командира, мчавшегося на своей лошади в его сторону.

Старый господин Шэнь приготовил этот подарок собственноручно. К тому времени, когда Шэнь И узнал о том, что задумал его отец, и погнался за повозкой, было уже слишком поздно. Шэнь И посмотрел на повозку с вином у входа в поместье, а затем спрятал лицо на шее своей лошади:

— Какой стыд!

Позже вечером, когда Гу Юнь вернулся в поместье, он обратил внимание на слуг, что выгружали вино из повозки. Недалеко в стороне стоял Шэнь И с лицом белее мела.

Никто не знал, что Гу Юню сказал Император. Выражение лица маршала было совершенно безразличным, хотя он всегда становился счастливым, как только возвращался в поместье. Он не смеялся, когда входил в дверь, не шутил с караульными у ворот, похоже на этот раз он должно быть по-настоящему раздражен.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Гу Юнь.

Шэнь И кивнул в сторону повозки с вином, от которой у него чуть сердце не разорвалось:

— Мой старик передал тебе взятку в знак благодарности за то, что из-за тебя меня повысили.

Гу Юнь сделал шаг вперед, взял один из кувшинов, сломал на нем печать, и, принюхавшись, сделал глоток, продолжая стоять на месте.

— Если жаждешь чего-то, то это получаешь. То, что это приготовил твой отец, я понял сразу по запаху, — вздохнув, сказал Гу Юнь. — Кстати, раз ты пришел, не уходи. Еще на наступил конец первого месяца, а мы оба уже оказались в разных уголках мира. Один из нас теперь на севере, а другой — на юге. Кто знает, когда наступит год обезьяны и месяц лошади [11], прежде чем мы встретимся вновь. Сегодня составь мне компанию и выпей со мной.

Шэнь И думал о том же и полностью согласился с маршалом.

— Где Чан Гэн? — спросил Гу Юнь.

— На кухне.

Гу Юнь ошалело посмотрел на Шэнь И:

— Что?..

— Он настоял на том, чтобы приготовить для тебя миску лапши лично, — засмеялся Шэнь И. — Дядя Ван долго пытался его остановить, но не смог. Его Высочество цзюньван очень талантлив. Может стабилизировать ситуацию перед лицом врагов, провести иглоукалывание и прижигание, шить сумки в свободное время. Он даже ходит по опаснейшему полю боя или на кухне так, словно над ним ясное небо, а под ногами равнина... Если бы он был девушкой, даже если будь здесь весь Черный Железный Лагерь, он не смог бы заблокировать ворота и удержать людей, просящих его руки.

Гу Юнь нахмурился:

— Благородный муж должен держаться подальше от кухни [12]. Это глупости подобно.

Шэнь И отметил неприветливое выражение лица маршала и спросил:

— В чем дело? Зачем Его Величество вызвал тебя во дворец?

Гу Юнь на мгновение замолчал, после чего ответил, понизив голос:

— Император хочет избавиться от господина Фэнханя.

— Что?.. — Шэнь И был напуган.

Господин Фэнхань, носивший фамилию Чжан и второе имя Фэнхань, восемнадцать лет возглавлял институт Лин Шу. Когда Шэнь И учился там, то работал под руководством господина Фэнханя. Этот человек дожил до шестидесяти лет, посвятив всю свою жизнь институту Лин Шу. Он ни разу не женился; у него не было ни супруги, ни потомков, и он не интересовался однополыми отношениями.

Поговаривали, что слуги, наливающие чай в его доме, выполнены из железа. Из живых существ, помимо него самого, была только одна старая собака, которая вот-вот должна была умереть. Но, конечно, это всего лишь слухи. Даже Шэнь И никогда там не был, не говоря уже о других людях.

Старый господин был необычным человеком и не любил видеть гостей у себя дома. Всю свою жизнь он посвятил броне и машинам, за исключением того времени, когда Гу Юнь восстанавливал Черный Железный Лагерь, смело выступив вперед и заняв четкую позицию.

В другое время, не говоря уже о политических вопросах при императорском дворе, он был слишком ленив, чтобы думать даже о людях. Как кто-то столь равнодушный к миру и общественным нравам смог разгневать Императора?

— Почему? — спросил Шэнь И.

— Вчера старик подал прошение и выступил против закона "Чжан Лин", что привело Его Величество в ярость, — ответил Гу Юнь.

— Не было и дня, когда он не высказывался против этого закона. С того дня, как закон был введен в действие, он никогда не молчал. Я слышал от своего старого знакомого, что старик каждые три дня подавал новый запрос, невзирая на дождь и ветер [13]. Император никогда не обращал на него внимания. Почему он вдруг...

Указ "Чжан Лин" ограничил доступ простого народа к механизмам. Когда он впервые вышел, то вызвал много споров, но позже был похоронен под большими волнами, вызванными новым указом — "Цзигу Лин".

— Характер господина Фэнханя... Ты не видел того, что он написал в своем прошении. Он сказал, что то, что ограничивает "Чжан Лин" — не механизмы, а мудрость народа. Если все так и будет продолжаться, эта страна не будет прежней, позволив нам сидеть здесь и ждать того дня, когда иностранцы, вознесшиеся на облаках и скачущие на туманах [14], придут и постучат в двери на границе Великой Лян. Единственное, чего не хватало, это чтобы он указал прямо на нос Императора и назвал его опасным для страны.

На самом деле Его Величество обычно не обращал на Фэнханя особого внимания. Но из-за случая в южном море сердце Его Величества оказалось завязано узлом и не могло развязаться всего за одну зиму, а эти действия старика были равносильны удару по лицу.

Гу Юнь сделал паузу и покачал головой:

— Сегодня, перед моим отъездом, Его Величество даже остановил меня и спросил: "Мы спрашиваем себя с момента нашего престолонаследия, всегда ли мы были добросовестны и старательны, почему у народа никогда не было ни единого мирного дня?" Что еще я мог сказать ему?

Император Лунань взошел на престол лишь несколько лет назад. Сначала кровный брат с народом дунъин замыслили измену. Затем высокопоставленный чиновник на границе вступил в сговор с разбойниками с целью восстания. Каждое событие, казалось, несло в себе огромную насмешку. Черный рынок цзылюцзиня, на который неоднократно накладывались запреты, но который никто не мог окончательно остановить, стал болезнью в его сердце.

Шэнь И ничего не сказал. Двое бок о бок шли через внутренний двор. Они оба знали, что, хотя своими действиями господин Фэнхань явно искал смерти, то, о чем он говорил, не было необоснованным.

Позднее, когда механизмы, доступные для народа, будут ограничены, сколько новых технологий может быть произведено в год в институте Лин Шу? Более того, институт Лин Шу навсегда поставит производство военной брони на первое место. Останется ли в будущем шанс на развитие технологий для гражданского населения?

— Есть ли какой-нибудь способ спасти его? — спросил Шэнь И.

Гу Юнь посмотрел на край столицы, тонущий в свете заходящего солнца. Его дыхание вырвалось облачком пара:

— Не знаю. Я сделаю все возможное.

Шэнь И кивнул. Через некоторое время он вдруг сказал:

— Маршал, я вырос здесь, в столице, но иногда мне кажется, что я не могу дышать в ее стенах.

Гу Юнь передал ему кувшин вина, не сказав ни слова.

Шэнь И выпил домашнее вино своей семьи, и крепкий алкоголь поспешил обратно, оказавшись слишком тяжелым напитком для Шэнь И. Он протянул руку и похлопал Гу Юня по спине:

— Они все готовятся к празднованию твоего дня рождения, прекрати носить это каменное выражение лица.

Два человека стояли в извилистом коридоре, говоря о жизни, и глоток за глотком выпили целый кувшин вина.

Вино способно развеять горе, может согреть кровь и добавить красоты в виде легкого румянца на щеках. Вино может заставить людей отложить в сторону любые большие испытания и позволить немного расслабиться.

Однако, как только они вошли в комнату, Гу Юнь выпал в осадок.

Большинство сломанных марионеток в поместье забрал Гэ Чэнь. Никто не знал, сколько времени ему понадобилось, чтобы отремонтировать их всех, но сейчас группа больших железных кукол двигалась нормально, быстро перемещаясь туда и обратно.

Еще одна группа марионеток, без доспехов и оружия, держа в каждой руке атласный веер, выстроилась в ряд и танцевала во дворе. Цао Чунхуа был единственным человеком из плоти и крови, одетым в яркую одежду, руководящий танцами.

Шэнь И покачал головой:

— Вот уж действительно — настоящий гений, — похвалил он.

— А?.. — выдохнул Гу Юнь.

Шэнь И положил руку на плечо Гу Юня:

— Гэ Чэнь, это дитя, действительно гений. Всякий раз, когда я вспоминаю, что первые легкие и тяжелые доспехи, с которыми этот гений работал, он получил от меня, я просто... Мне сразу хочется похитить его и взять с собой на Южную границу.

Гу Юнь ничего не ответил.

Эти слова генерала Шэнь показались ему несколько странными.

Чан Гэн действительно приготовил для Гу Юня миску лапши. В прошлый раз он положил яйцо, даже не убрав с него яичную скорлупу. На этот раз Чан Гэн вернулся и вновь пришёл на кухню. Теперь его мастерство действительно не могло сравниться с тем, что было раньше.

Эта лапша была приготовлена невероятно хорошо. Опустошив до дна полную миску, Гу Юнь больше не упоминал перед ним то, что "мужчина должен держаться подальше от кухни".

С тремя чашами вина в желудке, все во дворе, не признавая ни законов, ни велений неба, начали безобразничать.

Шэнь И вздохнул:

— На протяжении стольких лет, от столицы до западных регионов, от северной до Лоулань, мы всегда были вместе, но в будущем тебя уже не будет рядом, и я не могу не грустить по этому поводу.

— Поменьше неси чепухи, лучше выпей еще, — ответил Гу Юнь.

Следом подошел Гэ Чэнь и со всей искренностью в голосе произнес:

— Генерал Шэнь, на юго-западе у меня есть друзья из Цзянху. Если в будущем у вас возникнут какие-либо трудности, вы можете позволить им решить их для вас!

Шэнь И посмотрел на него слезящимися глазами:

— Друзья из Цзянху не так уж необходимы. Вместо этого не мог бы ты подарить мне одну из своих деревянных птиц?

И они, крепко держась за руки и глядя друг на друга полными слез глазами, оплакивая то, что они встретились слишком поздно, отошли в сторону, начав говорить о том, "как продлить жизнь машинам". Гу Юнь просто обязан был оштрафовать каждого из них на три чаши вина.

После выпитого Гэ Чэнь практически сполз под стол, Цао Чунхуа творил безумства, катаясь кубарем с марионетками по двору. Чан Гэн должен был постоянно следить за ними, ни на секунду не выпуская их из виду.

Похоже все они сильно перебрали.

Шэнь И схватил Гу Юня за руку.

— Цзыси... — у него заплетался язык, но он продолжил нудно повторять имя маршала: — Цзыси... ах, твоя семья всегда жила в бурные времена... — он отрыгнул и продолжил, — всегда в бурные времена, ты должен быть... осторожен....

Гу Юнь оперся на кувшины с вином, не утруждая себя лишними движениями или разговорами.

Он только смеялся, и его смех не утихал, пока на глаза не навернулись слезы. Он улыбнулся и подумал: «В семье Гу остался только я».

Шэнь И встал, и, шатаясь, смог проделать от силы два шага, после чего упал на землю, не прекращая бубнить себе под нос:

— Император... Император боится тебя...

Он не уточнял, кого именно боится Император, но Чан Гэн уже насторожился, быстро позвав охрану, чтобы те помогли Шэнь И подняться:

— Поторопитесь и уведите генерала Шэнь.

Гу Юнь прислонился к столу, таинственно улыбнувшись. Если бы не его рассеянный взгляд, он бы походил на вполне трезвого человека.

Охранник помог встать Шэнь И на ноги, но генерал не давал спокойно дать себя увести. Он сопротивлялся, не переставая бубнить:

— Ты... Гу Цзыси, в твоем сердце... ты отпустил... но Император... Император не смог отпустить, он всегда будет бояться тебя, как и почивший Император. Как они могут не бояться тебя, а? Они пытались уничтожить тебя, но вопреки ожиданиям ты смог выжить и даже вернул прежнее могущество Черного Железного Лагеря. Эти люди думали, что, если обстоятельства изменятся, как они смогут отомстить тебе? Каждый мерит людей по себе, чтобы судить о других, Цзыси... каждый человек в этом мире будет мерить людей по себе, чтобы судить о других...

Чан Гэн имел некоторую устойчивость к алкоголю, но к этому моменту Гу Юнь заставил его выпить слишком много, и молодой человек едва мог сохранять ясность мысли. Но стоило ему услышать слова Шэнь И, как он сразу протрезвел.

Что он имел в виду под "уничтожить тебя"?

Чан Гэн не был уверен, что это всего лишь бред пьяного человека, поэтому сделал шаг вперед, желая услышать больше.

Кто знал, что после того, как Шэнь И болезненно взвыв, схватится за столб дома, и его стошнит прямо в грязь, а затем генерал свалится на землю и сразу же погрузится в беспамятство?

Чан Гэн был в полном отчаянии, и у не было другого выбора, кроме как позволить хоть кому-то трезвому в этом дворе по очереди увести этих пьяниц.

В конце концов, только несколько марионеток остались прилежно танцевать, выпуская белый пар из голов.

Радость и смех столицы постепенно смолкли.

Гу Юнь облокотился на крышку стола, и, сквозь пелену во взгляде, пробормотал:

— Отлично, ну и идите отсюда.

— Все еще можешь насмехаться над другими, — Чан Гэн протяжно выдохнул и, понизив голос, принялся уговаривать своего ифу:

— Великий маршал, давай вернемся в комнату. Я помогу тебе, ладно?

Гу Юнь посмотрел на него. Его глаза были слишком темными, а взгляд проникновенно глубоким, и из-за этого взгляда Чан Гэн вновь почувствовал себя опьяненным.

— А-Янь... — вдруг прошептал Гу Юнь.

Чан Гэн нахмурился.

— А-Янь, — беспомощно смеялся Гу Юнь, с намеком на горечь, лишенный желания жить. И сейчас он вел себя не так, как обычно. — Я открою тебе секрет, но не рассказывай другим... твой отец... он действительно сволочь.

Чан Гэн промолчал.

Сплошная путаница!

Гу Юнь засмеялся и низким голосом пробормотал:

— Тот узнает, что спешу я сквозь холод и снег, кто утонет в ликере за мною вослед...

Чан Гэн не собирался принимать участие в соревновании по красноречию с этим пьяным котом. Беспомощно посмотрев на него, он протянул руку и помог Гу Юню встать, в итоге дотащив мужчину до спальни. Неожиданно, пьяный Гу Юнь оказался очень приставучим, совершенно хаотично цепляясь за Чан Гэна, точно Денту Цзы [15]. Чан Гэн был на грани и раздраженно подумывал бросить свою ношу прямо на кровать, но, посмотрев вниз на жесткую кровать маршала Гу с одним лишь тонким матрасом, он просто не мог так бессердечно поступить со своим ифу.

Внезапно Гу Юнь тронул локоть Чан Гэна, и от этого прикосновения рука Чан Гэна потеряла силу, почти позволив Гу Юню упасть. Чан Гэн собирался протянуть руку, чтобы поймать его, но забыл, что и сам он в настоящее время совершенно не устойчив, в итоге Гу Юнь за долю секунды окончательно сбил его с ног.

Приземлившись на жесткую кровать, Гу Юнь резко выдохнул. Он похлопал Чан Гэна по спине и принялся нести чепуху:

— Ой-ой, дорогая, ты раздавишь меня насмерть.

Чан Гэн лежал на нем, чувствуя себя так, будто сгорает в разгар летнего дня, а спрятанное в темноте его сердца семя начало распускаться.

Он уставился на бледный подбородок Гу Юня и вдруг прошептал:

— С кем ты говоришь?..

Гу Юнь молчал.

Чан Гэн чувствовал, что он, возможно, тоже пьян, в противном случае, как он мог проявить столько смелости?

Он повторил настойчивее, сжав подбородок Гу Юня пальцами:

— Ифу, с кем ты говоришь?

Обращение "ифу", похоже, напомнило Гу Юню о чем-то, он ошеломленно произнес:

— Чан Гэн.

Эти два слова раздались у уха Чан Гэна металлическим скрежетом. Что-то в его голове взорвалось, а слова "плыть по течению" превратились в руку, толкнувшую его в спину.

Точно одержимый, он наклонился и поцеловал Гу Юня в губы.

Гу Юнь в первые мгновения замер, а затем медленно начал реагировать. Схватив Чан Гэна за воротник, он неожиданно оттолкнул его от себя.

Чан Гэн промолчал.

Спиной он ударился о жесткую, похожую на камень, кровать Гу Юня, и в одно мгновение протрезвел. Кровь отхлынула от его лица. В полной панике Чан Гэн подумал : "Что я творю?"

Гу Юнь смотрел на него сверху вниз. Чан Гэн хотел открыть рот и коротко позвать: "ифу"... но понял, что не в состоянии вымолвить ни слова.

Вдруг Гу Юнь улыбнулся. Этот пьяница больше не мог никого узнать. Он протянул руку и провел пальцами по чужому лицу, смутно говоря гнусавым голосом:

— Будь послушным.

Чан Гэн ничего не ответил.

В следующий момент Гу Юнь крепко сжал в объятиях сильное тело Чан Гэна, чувственно покрывая его лицо поцелуями от лба до подбородка, нежно скользя языком по приоткрытым губам; все это было похоже на длинную изводящую пытку. Руки Гу Юня тоже не задерживались на месте, безудержно на ощупь пытаясь распахнуть полы одежд Чан Гэна.

Чан Гэн чувствовал, что вот-вот взорвется. Его дрожащие руки лежали на талии Гу Юня, но он не осмеливался применить силу.

Гу Юнь, похоже, почувствовал его дрожь. В постели этот человек действительно обладал манерами сына богатой семьи. Он дотронулся до пояса Чан Гэна, пьяно улыбаясь и нежно говоря:

— Не бойся, следуй за мной, отныне я буду хорошо с тобой обращаться.

Чан Гэн приглушил голос и тихо спросил:

— Кто я?..

Гу Юнь был озадачен, когда услышал его голос, и в оцепенении начал размышлять. Но, к сожалению, голова у него не очень хорошо варила. Он не только не смог прийти к заключению, но и запутался в одежде Чан Гэна, провозившись слишком долго. Чем больше он пытался развязать завязки, тем больше они запутывались. В конце концов мышцы утомились и силы иссякли [16], и, в итоге, маршал лег рядом и заснул.

Чан Гэн сжал зубы в тишине ночи и приложил все усилия, чтобы посчитать свои долгие неровные выдохи. Лишь когда достигнув пятидесяти или шестидесяти раз, он, наконец, собрал достаточно сил, чтобы встать и оттолкнуть Гу Юня.

Чан Гэн быстро вытащил свою одежду из руки Гу Юня, поправил его руки и ноги так, чтобы тело лежало в приличном положении и кое-как натянул на него одеяло. После этого, он, не в состоянии находится тут ни мгновением дольше, поспешно сбежал.

Примечания:

1. 兔子尾巴
tùzi de wěiba — chángbuliǎo
заячий хвост — длинным быть не может, обр. а) не бесконечный, рано или поздно закончится; ср. недолго музыка играла; любое зло рано или поздно будет наказано; сколь веревочке ни виться

2. 心花怒放
xīn huā nù fàng
цветы сердца бурно расцвели (обр. в знач.: приходить в восторг; ликовать, быть в восторге)

3. 千头万绪
qiāntóu wànxù
на тысячу концов десять тысяч нитей (обр. в знач.: крайне запутанный, многосложный)

4. 顺其自然
shùn qí zì rán
развиваться согласно естественному течению событий, своим чередом, естественным путем, само собой, само по себе, будь что будет, плыть по течению

5. Тюркский коренной народ Восточного Туркестана, ныне Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР. По вероисповеданию — мусульмане-сунниты. Уйгурский язык относится к тюркской языковой группе. Уйгуры — тюркоязычный народ, подавляющее большинство их живет в регионе под названием Синьцзян на крайнем западе Китая.

6. 大理寺
dàlǐsì
Буддийский храм Дали.
ист. Ревизионная палата, Палата по уголовным делам; апелляционный суд (до конца дин. Цин)

7. 六部
liùbù
ист. шесть министерств (центрального правительства: 吏, 户, 礼, 兵, 刑, 工; до конца дин. Цин)
Администрация, Финансы, Обряды, Война, Наказания, Общественные работы

8. 风声鹤唳
fēng shēng hè lì
ветра шум и крики журавлей (принимать за крики преследующего врага; обр. в знач.: бояться всего и вся; пуганая ворона и куста боится; у страха глаза велики; паника, впасть в панику; подозрительность, паранойя)

9. 辞旧迎新
cí jiù yíng xīn
проститься со старым и встретить новое (поздравление на Новый Год)
проводить старый год и встречать новый год

10. 武帝
wǔdì
У-ди (156-87 до н. э., седьмой император династии Хань)

11. 猴年马月
hóu nián mǎ yuè
в год обезьяны, месяц лошади, обр. неизвестно когда, никогда, когда рак на горе свистнет, после дождичка в четверг, до бесконечности

12. 君子远庖厨
jūnzǐ yuàn páochú
благородный муж держится подальше от [бойни и] кухни (т.е. обладает жэнь 仁, добротой сердца; фраза из Мэн-цзы 孟子) — совершенный человек держит кухню в отдалении
孟子
mèng zǐ
1) Мэн-цзы (китайский философ, представитель конфуцианской традиции)
2) «Мэн-цзы» (трактат, входящий в конфуцианский канон)

13. 风雨无阻
fēng yǔ wú zǔ
невзирая на дождь и ветер, в любую погоду; при любых обстоятельствах

14. 腾云驾雾
téngyúnjiàwù
возноситься на облаках и ехать на туманах (обр. в знач.: возноситься в заоблачные выси; чувствовать себя дурно)

15. 登徒子
dēngtúzi
бран. сластолюбец, потаскун, бабник, дон-жуан (персонаж из оды Сун Юя, поэта эпохи Чжаньго, приживший пятерых детей от уродливой женщины)

16. 筋疲力尽
jīnpí lìjìn
мышцы утомились и силы иссякли (обр. в знач.: совершенно выбиться из сил; быть совершенно изнуренным)

____

Сбежал прямиком из дома!

____

Когда Гу Юнь проснулся, солнце уже поднялось на высоту трех шестов [1].

Вчера он был крайне расстроен и планировал утопить свои горести в вине, но в итоге настолько перебрал, что по пробуждению чувствовал себя еще более вымотанным — тело его занемело, а кости ныли, будто за всю ночь Гу Юнь совсем не сомкнул глаз.

Какой-то неизвестный благожелатель оставил для него на маленьком столике у кровати миску с бульоном от похмелья. Через силу, Гу Юнь разом осушил чашку и наконец нашел силы разлепить заспанные глаза. Посидев немного на кровати, полусонный, он прислушался к себе и внезапно понял, что душу его съедает необъяснимое чувство тревоги.

«Неужели все настолько плохо?» — самокритично подумал Гу Юнь и зевнул.

Разумеется, если хорошенько поразмыслить, то все было не так уж плохо.

В последние годы императорская казна остро нуждалась в средствах. Разумеется, армии тоже не хватало финансирования, но ситуация была не настолько тяжелой, чтобы люди голодали.

Небесный владыка их миловал. Всего пара наводнений, землетрясений и засуха два-три года назад, да и то не особо серьезных. Центральные равнины были настолько обширны, что каждый раз, когда Лунван [2] выдыхал грозовые тучи, двор должен был тут же прикладывать все силы, чтобы справиться с бедствием. В первый год правления Императора Лунаня моря стали зеркальными, а реки — прозрачными [3].

Что касается двух военных конфликтов — на юго-западной границе и в Цзяннани, то они оба повлекли за собой значительные последствия, и Император слышал шум ветра и крики журавлей [4]. Впрочем, по мнению Гу Юня, это были не более чем небольшие столкновения. Очевидно, что Вэй-ван недостаточно хорошо подготовился к восстанию в Восточном море. Потом, после утечки цзылюцзиня на южной границе, столкнулись три армии. Фу Чжичэн же и вовсе опасался идти против течения и не планировал мятеж. Все это было не так опасно, как охота на разбойников в бескрайних желтых песках пустыни.

Пока у Великой Лян не было сильного войска, Гу Юню в одиночку приходилось подавлять мятежи и атаки, которые создавали западные страны и шесть государств [5], не так-то это и просто, а?

Тогда каждый день он проживал, не зная, суждено ли ему встретить следующий восход солнца, но сердце его было спокойно. Он занимал высокое положение, находился в стенах своего поместья, любовался танцем янгэ [6] железных марионеток, даже выпил немного вина, чтобы отвлечься от забот. До чего же хорошо!

После чего, видимо, что-то случилось...

Что же он натворил?

— Да, точно, — припомнил Гу Юнь, в задумчивости потирая висок. — Кажется, я приставал к служанке, напугал бедняжку.

— Вот стыд-то, — пробормотал он про себя, пока умывался и переодевался в чистую одежду.

И тут он замер... Что-то не сходилось, ведь в его поместье не было женщин: даже кобылы не нашлось бы, откуда взяться служанке?!

Гу Юнь побледнел и окончательно очнулся ото сна, а после встряхнул покрывало и заметил небольшой предмет, закатившийся в уголок кровати — подвесной мешочек, который Чан Гэн всегда носил при себе.

Гу Юнь промолчал.

По сравнению с Гу Юнем Шэнь И совершенно не умел пить. Ранним утром, не дав ему до конца проснуться, Гу Юнь ворвался в гостевую комнату и вытащил его из постели:

— Я должен кое-что тебе рассказать.

Выражение лица у Гу Юня было столь мрачным, словно он встретил призрака.

Шэнь И не осмелился протестовать, в его голове уже роились тревожные мысли.

Фу Чжичэн сбежал из тюрьмы? Император признал господина Фэнханя виновным? На них напали северные варвары? В гарнизоне на центральных равнинах подняли восстание?

Несмотря на плохое самочувствие, Шэнь И сосредоточился, готовясь выслушать то, что Гу Юнь пришел ему сказать.

В итоге Гу Юнь столько времени мялся, что обвел взглядом всю комнату — от широкого потолка до носков своей обуви, но не проронил ни звука.

— Что стряслось-то в конце то концов? — у Шэнь И душа ушла в пятки.

Гу Юнь сказал:

— А, забудь... Даже говорить об этом больше не хочу.

Шэнь И немедленно пришел в ярость, все волоски на его теле встали дыбом. Как этого любителя недомолвок никто до сих пор не зарубил насмерть?

— Погоди-ка, — Шэнь И схватил Гу Юня и со злостью в голосе спросил: — Что тут вообще творится?!

К тому времени Гу Юнь уже нашел «доказательство» у себя на постели и понемногу вспоминал, как напился, что тогда сказал и сделал. Во всех смущающих, отвратительных и мерзких подробностях.

Гу Юнь закрыл лицо руками: «Что же я натворил?»

Его чуть от самого себя не стошнило. Он горько спросил у Шэнь И:

— Я вчера надрался и бесчинствовал?

— Ты вроде не так много выпил, разве нет?

Шэнь И сжал одеяло. Последний год они провели на границе и время от времени выпивали вместе, но никогда не позволяли себе злоупотреблять алкоголем, поскольку это было опасно, случись что.

— Что стряслось? — с любопытством глядя Гу Юню в лицо, спросил Шэнь И. — Что за непотребство ты совершил вчера?

Гу Юнь потянулся к ничего не подозревающему Шэнь И и толкнул его на одеяло. Быстро в растерянности отпрянув, он отметил для себя, что ему срочно нужно найти поясной ремень и повеситься.

Если утром Гу Юнь думал, что легко отделался, рассуждая следующим образом: «Разве сяо Чан Гэн обратит внимание на выходку пьяницы? На его месте я бы не принимал ситуацию близко к сердцу...»

... Или припоминал бы ему эту историю еще года полтора.

Однако вскоре его благодушный настрой испарился: Гу Юнь вспомнил, что, когда он вчера прижимал Чан Гэна к кровати, тот непрерывно дрожал. Кажется, Чан Гэн не просто принял это все близко к сердцу, а сильно разгневался.

Нахмурив брови и сделав страдающее лицо, Гу Юнь посмотрел на мешочек Чан Гэна — так словно внутри хранился порох, который мог в любую секунду взорваться.

Мешочек источал сильный запах успокоительного. Гу Юнь вдохнул его, пребывая в раздумьях: «Стоит сказаться смущенным? Или сделать вид, что ничего не помню? Или быть может, лучше вести себя как ни в чем не бывало?»

Старый слуга подошел раньше, чем Гу Юнь принял окончательное решение, поэтому обыденно, будто узнавал о дороге, спросил:

— Дядя Ван, а где Его Высочество?

Старый слуга ответил:

— Я как раз собирался доложить господину. Его Высочество рано утром отправился в храм Ху Го.

Гу Юнь промолчал.

Сбежал прямиком из дома!

Старый слуга не обратил внимания на выражение его лица — словно Гу Юнь проглотил горькую траву — и добавил к сказанному:

— Да, кстати. Вчера господин из храма Дали прислал Аньдинхоу в подарок на день рождения картину, к ней прилагалось письмо, не желает ли господин взглянуть?

Гу Юнь остолбенел:

— Принеси.

Хотя Шэнь И следовал за Гу Юнем на полях сражений, а затем внезапно получил звание генерала, по правде говоря, он мог бы получить место при императорском дворе, потому что ранее сдавал экзамен [7]. Глава ведомства храма Дали, Цзян Чун учился вместе с Шэнь И, и был его братом-наставником. Так Цзян Чун и познакомился с Гу Юнем. Позднее выяснилось, что у них много общего, в результате они подружились, но, чтобы избежать подозрений, они нечасто виделись.

Гу Юнь быстро проглядел письмо и то, злится ли на него Чан Гэн или нет, резко перестало его занимать.

Помимо поздравлений с днем рождения, Цзян Чун кратко изложил ему последние новости: Император насмерть стоял на том, чтобы уничтожить черные рынки цзылюцзиня.

В одном этом предложении было слишком много информации.

Под вечер гул человеческих голосов в башне Ци Юань напоминал клокотание кипящего котла. Командующий юго-западных войск Шэнь И в отдельной комнате во главе стола принимал своих старых друзей из столицы и бывших коллег по институту Лин Шу. Скоро Шэнь И должен будет отправиться на юго-запад, чтобы вступить в должность командующего, и, хотя его отправляли в отдаленный гарнизон, это все равно считалось впечатляющим повышением и его старые друзья ждали, что он отпразднует это вместе с ними.

После третьей чаши вина самолично прибыл Аньдинхоу, но задержался совсем ненадолго и ушел раньше, сославшись на дела в поместье. Вскоре после него, откланявшись, покинул прием и Цзян Чун, глава храма Дали.

Цзян Чун покинул башню Ци Юань и отослал почти всех слуг, сообщив им, что хотел бы немного прогуляться и проветрить голову. Сопровождал его лишь один маленький слуга. Вместе они спустились по тропе Ханьцзян [8]. Сразу за поворотом их ждал заурядный экипаж. Шторы одернулись, и показалось лицо Гу Юня:

— Холод собачий. Я могу подвезти брата Ханьши [9].

Цзян Чун ответил:

— Извините за беспокойство, — и, поняв его намерения, он забрался в экипаж.

Господину Цзян перевалило за сорок, однако его лицо почти не тронуло время. Если бы не его спокойная манера держать себя, его можно было бы назвать молодым человеком.

В экипаже он поднес руки к небольшой печке, чтобы согреться. Цзян Чун был не из тех, кто ходит вокруг да около, поэтому сразу перешел к делу:

— Вчера сразу после того, как Аньдинхоу покинул дворец, император в тайне созвал трех государственных министров [10]. Мне кажется, что он не просто хочет вернуть указ «Жунцзинь Лин» [11], а убить одним выстрелом двух зайцев: ликвидировать последствия недавней попытки восстания на юго-западной границе и тщательно расследовать черные рынки цзылюцзиня.

Так называемый указ «Жунцзинь Лин» восходил еще к эпохе Императора Лян У-ди, дедушки Гу Юня по материнской линии. В то время морские пути только открылись, и частное использование цзылюцзиня стало трудно контролировать. Чтобы урегулировать ситуацию, Император У-ди издал четыре строгих положения. Последующие поколения называли их указом «Жунцзинь Лин».

Но из-за увеличения используемых в повседневной жизни механизмов и оружия, проблема перестала быть столь острой, и указ отменили в годы правления Императора Юаньхэ.

Цзян Чун продолжил:

— Скорее всего, с приходом весны Аньдинхоу отправится на северо-западную границу. Можно полагать, что в таком случае, даже если в столице небеса упадут на землю, это никоим образом не затронет Аньдинхоу. Однако, если Император потребует тщательного расследования черных рынков цзылюцзиня, то даже если Аньдинхоу надолго задержится на границе, его вполне безобидные действия с высокой долей вероятности могут быть неверно истолкованы. Пожалуйста, будьте осторожнее.

Цзян Чун не мог прямо сказать Гу Юню: «Я знаю, что вы нечисты на руку. В последнее время проводятся тщательные расследования черных рынков, оборвите все связи с ними и на пару дней залягте на дно».

Хотя намек ясно читался.

Гу Юнь все понял и поблагодарил его:

— Спасибо за совет.

Донеся свою идею, Цзян Чун решил сменить тему:

— Когда речь заходит о цзылюцзине, то приходится встречаться с жестокими и коварными людьми. Только одно дело — сталкиваться с этой сворой в цзянху, а совсем другое — когда у всех них есть тайные связи с императорским двором. Кого можно трогать? Кого нельзя? И как вообще проводить расследование? Признаюсь честно, Аньдинхоу, я даже не знаю, что мне делать. В слишком чистой воде не водится рыба [12]. Не знаю, ведет ли Император Лунань нашу страну к миру или собирается мутить воду.

Гу Юнь понимал его смятение и попытался подбодрить:

— Брат Ханьши может быть уверен, что как только это станет достоянием общественности, любой достаточно прозорливый человек уйдет в тень. Мы переживаем ничуть не меньше твоего. Если у тебя в будущем возникнут проблемы, пиши. Пусть у меня больше нет Жетона Черного Тигра и местные гарнизоны больше не в моей власти, но они все еще могут помочь из оставшейся у них толики уважения ко мне.

Цзян Чун горько улыбнулся:

— Премного благодарен. Сначала указ «Чжан Лин», теперь указ «Жунцзинь Лин»... Я редко выезжаю из столицы и многое от меня скрыто. Я слышал, что прежде говорили «стелется по улице белый туман, ночная стража отбывает часы». Сейчас же многие говорят о том, что отправиться в путешествие на «быстрой лошади» — давно умершие мечты.

Гу Юнь поперебирал в руке старые деревянные четки и решил переменить тему:

— Как поживает господин Фэнхань?

— По-прежнему в тюрьме, — ответил Цзян Чун. — Можете не переживать, я слежу за ситуацией. Или Аньдинхоу собирается просить Императора помиловать его?

Гу Юнь печально улыбнулся:

— Я? Если я за него вступлюсь, то Император быстрее казнит его. Впрочем, в моей защите нет нужды, многие из чиновников во дворце вышли из стен института Лин Шу. Встретившись с ними, Император вспомнит его добрые дела. Господин Фэнхань с трепетом относится к механизмам и совершенно не понимает, как устроен реальный мир. Как только до Императора это наконец дойдет, его гнев утихнет за пару дней.

Легко говорить, но требовалось тщательно все спланировать для того, чтобы намекнуть Императору, что у Фэнханя лучше выходит держать собак, чем заводить детей, и при этом развеселить Его Величество шуткой, а не разжечь еще сильнее пламя его гнева.

Цзян Чун взглянул на Гу Юня и подумал, что у того, вероятно, уже есть свой план. Ведь Аньдинхоу вырос во дворце и умел манипулировать людьми, просто...

Цзян Чун прошептал:

— После возвращения с северо-западной границы Аньдинхоу стал куда мягче [13] вести свои дела.

Гу Юнь многозначительно произнес:

— Когда вокруг кружат волки и тигры [14], я пожертвую собой. Пока неуспокоятся горы и реки, я не осмелюсь пренебрегать данным мне телом. Бесполезно спорить о чувстве справедливости и спокойствии духа.

После того, как они обменялись намеками в нескольких фразах, Цзян Чун попрощался. Но перед этим он на мгновение замер:

— Простите меня за резкость. В последние два года ежегодные отчеты из провинций сообщают о том, насколько успешно сельскохозяйственные марионетки применяются при сборе урожая. Кое-где появились даже особые машины на пару, способные ткать и шить одежду, однако казна наша по-прежнему не заполнена. И появляются все новые законы, напоминающие железные тиски. Этот ничтожный чиновник живет под впечатлением, что после стольких лет вернулась эпоха правления Императора У-ди.

Гу Юнь с улыбкой ответил ему:

— Честно признаюсь брату Ханьши, что в последние годы меня тоже съедает безосновательная тревога. Возможно, дело в том, что люди всегда хотят, чтобы с каждым днем жизнь становилась все лучше и лучше. И если видят временную задержку в развитии, то, даже занимая высокую должность, чувствуют тоску и тревогу.

Выражение лица Цзян Чуна несколько переменилось — казалось, что он собирался высказаться, но потом передумал.

Гу Юнь спросил:

— В чем дело?..

Глава храма Дали прошептал:

— У нас, тех, кто занимается расследованиями, иногда срабатывает предчувствие. Вроде нет никаких причин и оснований для подозрений, но в итоге наши опасения претворяются в жизнь. Чем опытнее чиновник, тем острее его интуиция. Аньдинхоу возвращается на поле битвы, где столкнется со смертельно опасными ситуациями, возможно, твоя интуиция не подводит тебя — от рождения до смерти... Я надеюсь, что Аньдинхоу позаботится о себе.

Гу Юнь на мгновение замер, но продолжения не последовало, и двое приятелей с тяжелым сердцем разошлись.

Пока Гу Юнь добирался до поместья, успело стемнеть. Стражники доложили ему, что Чан Гэн до сих пор не пришел. Только оставил записку, что мастер Ляо Жань вернулся в храм Ху Го, поэтому Чан Гэн намерен провести там еще несколько дней.

Гу Юнь невольно подумал: «Ладно, побудь там, пока гнев твой не утихнет, а потом возвращайся».

Однако, к его удивлению, гнев Чан Гэна оказался слишком силен или же нашлась иная причина, но тот решил задержаться в храме Ху Го на четыре-пять дней, а то и вовсе навеки там поселиться. Оставалось не так много времени до того дня, как Гу Юнь должен будет покинуть столицу, а потом кто знает, сколько лет пройдет до их новой встречи. Наконец, не в силах больше ждать, Гу Юнь отправился в храм Ху Го.

Ляо Жань совсем не изменился: весь год путешествовал и только по возвращению в храм Ху Го ради приема важных гостей омыл тело чистой водой с гибискусом. Ему не так просто было выделить свободное время этим вечером, чтобы сыграть с Чан Гэном в шахматы в зале для погружений в созерцание [15]. Они спокойно и тихо вели беседу на языке жестов, но обсудить успели многое.

Чан Гэн спросил:

«Я хочу задать мастеру всего один вопрос: что случилось со зрением и слухом моего ифу?»

Ляо Жань быстро ответил: «Если судачить о людях у них за спиной, ничего хорошего не выйдет».

«Мне важно это знать». Потом с мрачным выражением лица Чан Гэн добавил: «И я докопаюсь до истины: если мастер откажется открыть мне правду, то я пойду к кому-нибудь другому».

Монах пристально на него посмотрел.

Повисла долгая пауза. Наконец Ляо Жань, колеблясь, но все же решил использовать язык жестов:

«Монах лишь ловил ветер и гонялся за тенью [16]. Когда Аньдинхоу был еще ребенком, то старый Аньдинхоу и первая Принцесса взяли его с собой на северную границу. К тому времени война между Великой Лян и варварскими племенами уже стихала, поэтому ему ничего не должно было грозить. Но неожиданно отряд северных маньских варваров решил сопротивляться до конца и прорвался в военный гарнизон. Аньдинхоу ранили стрелой, и так вышло, что эта стрела была отравлена варварами».

Пока слова Ляо Жаня совпадали с тем, что ему рассказывал Гу Юнь.

Чан Гэн спросил: «Что это был за яд?»

Ляо Жань покачал головой:

«Как Вашему Высочеству уже должно быть известно от госпожи Чэнь, некоторые из ядов, известных варварам, ставят в тупик даже семейство Чэнь. А последствия применения этого яда крайне разрушительны. Взрослого человека разобьет паралич, и он умрет уже через пару дней, однако, на детей яд действует медленнее. В тот год почтенный учитель Чэнь всю ночь спешил в Шаньси в гарнизон на северной границе. Без сна и отдыха он два дня и одну ночь боролся за жизнь юного Аньдинхоу и с помощью фамильной техники акупунктуры сумел спасти ему жизнь, однако зрение и слух все равно серьезно пострадали».

Чан Гэн слегка нахмурился: «На северной границе...»

Если виновниками были северные варвары, не поэтому ли Шэнь И тогда сказал: «Они уничтожили тебя».

Было ли дело только в крайней степени опьянения?

И тут внезапно вошел молодой монах и доложил:

— Ваше Высочество, дядюшка-наставник [17] Ляо Жань, прибыл Аньдинхоу.

Примечания:

日上三竿

rìshàngsāngān

солнце уже на высоте трёх шестов (обр. в знач.: солнце уже высоко, позднее утро)

2. 龙王爷

lóngwangyé

миф. Лунван, Царь драконов (божество вод, дождя, колодцев)

3. 河清海晏

héqīng hǎiyàn

моря станут зеркальными и реки прозрачными (обр. в знач.: наступила мирная жизнь; спокойствие восстановлено)

4. 风声鹤唳 — fēng shēng hè lì — ветра шум и крики журавлей (принимать за крики преследующего врага; обр. в знач.: бояться всего и вся; пуганая ворона и куста боится; у страха глаза велики; паника, впасть в панику; подозрительность, паранойя

5. 六国 — liùguó —

1) шесть государств, шестёрка государств

2) ист. шесть царств (III в. до н. э., противники Циньского царства

С 230 года до н. э. по 221 год до н. э. , он по порядку ликвидировал шесть королевств: Хань, Вей, Чу, Янь, Чжао, Ци, создав в истории Китая первое единое централизованно-управляемое феодальное государство — Цинь Чао (династия Цинь)

6. кит: 扭秧歌 — niǔ yāngge — танцевать янгэ (традиционный китайский танец)

7. 科举 — kējǔ — кэцзюй, отбор путём экзаменов (старая, до 1905 г., система государственных экзаменов в Китае для получения учёной степени и права поступления на должность)) и тогда понял, что посвятит жизнь гуманитарным наукам

8. (寒江

Hánjiāng — студёная река + отсылка к стихотворению江雪 — «Снег над Цзяном» (стихотворение Лю Цзунъюаня) и двинулись вниз, к снежной иве (тут тоже есть кое что любопытное: 雪柳 — xuěliù — 1) стар. снежная ива (бумажное украшение перед гробом; также 雪柳花))

9. Брат Ханьши — 寒石 - hánshí - крупная [каменная] соль

10. 三司-Sānsī -ист.

1) три государственных министра (司马, 司空, 司徒, с дин. Вост. Хань)

2) три правителя, три высших чиновника провинциальной администрации (и их канцелярии 布政使司,按察使司, 都指挥使司, дин. Мин, или 提学使司, дин. Цин).

11. Указ — расплавленное золото\плавить золото (融 — róng — таять, плавиться; талый, плавленый и 金 –jīn — золото, хим. золото (Au)

12. 水至清则无鱼 — shuǐ zhì qīng zé wú yú — в слишком чистой воде не водится рыба, у чересчур въедливых людей не водится близких, обр. в знач. не стоит иметь завышенных требований

13. стал мягче — 圆融 — yuánróng — 1) мягкий, уступчивый, гибкий

2) будд. полная гармония, слияние; гармоничный, совершенный

14. тигры и волки из-за границы — 虎狼

Hǔláng — тигр и волк (обр. о жестоком, свирепом злодее

15. 禅房 — chánfáng — зал для погружений в созерцание (при храме или монастыре) помещение в буддийском монастыре, куда уединяются для созерцания; жилище в храме

16. 捕风捉影 — bǔ fēng zhuō yǐng — ловить ветер и гоняться за тенью; обр. выдумывать, измышлять, фабриковать, высасывать из пальца, вымышленный, ни на чем не основанный; вымысел, выдумки; томление духа

17. Дядюшка-наставник -师叔 — shīshū

дядюшка-наставник (вежл. о младшем брате учителя или его младшем соученике)

____

Сердце тревожно забилось: прежде Гу Юнь не замечал, какой выразительный у юноши взгляд. 

____

Ляо Жань был потрясен. Он никак не ожидал, что сам уважаемый господин Аньдинхоу однажды почтит храм Ху Го визитом, поэтому быстро показал Чан Гэну на языке жестов: «Разве Аньдинхоу не претит ступать по пеплу от благовоний? Сегодня он так смело шагнул в логово к тигру [1], стоит ли ожидать, что завтра он вернется и омоет кожу полынной травой [2]?»

Чан Гэн не обратил внимания на слова монаха, и на его лице промелькнуло неловкое выражение, поскольку он пока не был готов лицом к лицу встретиться с Гу Юнем и объясниться.

В действительности же дело обстояло так: оба пришли к выводу, что накануне перебрали и вели себя неподобающе, и каждый терзался муками совести.

Ляо Жань бросил на Чан Гэна озадаченный взгляд. В последние годы, для того чтобы подавлять Кость Нечистоты, Чан Гэн достиг таких высот в технике медитации, что мог провести в полной неподвижности два или три дня. Даже этот «бонза» [3] готов был склонить перед ним голову.

Порой стоило пребывающему в смятенных чувствах жителю столицы поймать взгляд юноши, и он невольно заражался его спокойствием. Невероятно прекрасный, облаченный в белые одежды [4], бедный буддийский монах с белым игральным камешком в левой руке сидел на старом молитвенном коврике и всем своим видом должен был излучать неземное спокойствие. Однако одно единственное слово «Аньдинхоу» тяжело упало в воды умиротворения, пустив по водной глади тревожную рябь.

Чан Гэн больше не в силах был сидеть спокойно: он заметался на коврике, неожиданно протянул вперед руку, словно сам не зная, что собирается делать, и поймал на себе пристальный взгляд Ляо Жаня. Это помогло Чан Гэну немного успокоиться: он взял чашку и сделал нервный глоток.

Мастер Жао, который все это время притворялся духом, недоуменно посмотрел на поднявшегося Ляо Жаня и подумал: «Что стряслось? Аньдинхоу явился собирать долги?»

Вскоре в зал быстрым шагом вошел Гу Юнь. Выражение его лица — от уголков глаз до кончиков бровей — было настолько пугающим, что сразу хотелось сунуть голову в петлю. Всем своим видом Гу Юнь давал понять, что будь у него выбор, он бы и кончика носа не сунул в эти стены, а если бы пришлось — ходил бы по этому гнусному полу на носках. С притворной улыбкой на лице он поприветствовал Ляо Жаня:

— Со дня нашей последней встречи кожа мастера стала намного белее.

Ляо Жань повел себя как прекрасно образованный монах, что выше подобных упреков. То есть молитвенно сложил руки и поприветствовал Гу Юня: «Сердце монаха подобно чистому зеркалу, на нем нет ни пылинки».

Оказывается, если ты не способен пойти и принять ванну, ты имеешь право цитировать каноны!

Кислый запах снова ударил Гу Юню в нос. Чувствуя, что больше ни минуты не выдержит в этом ужасном месте, он повернулся к Чан Гэну:

— Ты уже несколько дней отвлекаешь мастера от его медитаций, пора бы вернуться домой.

От слов «вернуться домой» беспокойное сердце Чан Гэна снова часто забилось. Даже сидя под деревом Бодхи [5], он не смог бы процитировать строчку из сутры Сердца «чувственно воспринимаемое не отлично от пустоты» [6]. Наконец он совладал с тревогой и покорно встал с коврика.

От дыма сандалового дерева Гу Юнь закашлялся, стремительно выбежал из зала для погружений в созерцание и теперь со скучающим видом наблюдал за тем, как Чан Гэн прощается с монахами.

Считается, что человеку трудно объективно оценивать красоту друзей и родных, которых он часто видит. Гу Юнь всегда знал, что Чан Гэн больше напоминал свою мать-варварку, но теперь, внимательно к нему приглядевшись, подумал, что это не совсем верно. Его острые черты лица, лишившиеся детской наивности, притягивали внимание. Трудно было сходу сказать, на кого он теперь походил, но внешность его подобно нефриту услаждала взор.

Гу Юнь немного опешил, вспомнив, что люди на свете бывают разные. После открытия морских путей различные нравы и обычаи, что начали распространяться по Великой Лян, сделали людей более терпимыми. Поговаривали, что на побережье Восточного моря отношения между мужчинами и вовсе не редкость. Чан Гэн был белым драконом в обличье рыбы [7]. Неужели нашелся идиот, решившийся спровоцировать его?

Не поэтому ли в тот день он так разгневался?

«Точно, — подумал Гу Юнь. Мысли стремительно носились в его голове подобно лошадям без поводьев: — Если бы я повел себя подобным образом с Шэнь Цзипином, тот бы точно не принял это близко к сердцу. У него было такое кислое лицо, что он даже не подумал бы о том, что я полезу к нему целоваться. Хотя в его случае я бы, скорее всего, поплатился за это».

Чем дольше он об этом думал, тем яснее видел истину. Чем дольше он об этом думал, тем более неловко ему становилось. Гу Юнь вскоре принял решение сделать вид, что ничего не помнит.

Поэтому он повернулся к подошедшему Чан Гэну и спросил как ни в чем не бывало:

— Что заставило тебя задержаться в храме Ху Го на столь долгий срок? Неужели капуста и тофу здесь настолько вкусные?

Заметив расслабленное выражение его лица, Чан Гэн успокоился.

— Внимание учению Будды и соблюдение поста могут помочь успокоить душу.

— В юности следует наслаждаться жизнью. Ты же не собираешься уходить в монастырь, к чему тогда эти разговоры о душе?

Они шли рядом. Гу Юнь по привычке потянулся, чтобы положить руку ему на плечо и замер — его охватил страх, не подумает ли Чан Гэн, что это уже перебор, поэтому он отстранился и сложил обе руки за спиной.

Чан Гэн спокойно произнес:

— Я подумывал об этом.

Однажды ему вздумалось порвать все связи с суетным миром и тремя тысячами других миров [8], покинуть дом и последовать буддистским заветам. Надеясь, что его сердце, полное недостойных мыслей, обретет покой в безграничном учении Будды.

— Что? — Гу Юнь остановился на месте, лишившись дара речи. Наконец он потрясенно вымолвил: — Ты хотел уйти в монахи?..

Чан Гэну редко доводилось увидеть его настолько удивленным. С улыбкой он ответил:

— Я только размышлял над этим, но в итоге не решился.

Гу Юнь про себя подумал: «Что за чушь? Если бы ты решил уйти в монахи, я бы ногу тебе сломал».

Но Чан Гэн давно не был тем беспомощным приемным ребенком, которого Аньдинхоу приютил в своем поместье. Хотя император пожаловал принцу титул Цзюнь-вана, тот по-прежнему называл его своим ифу, потому что был искренне к нему привязан. Поскольку Гу Юнь не мог отчитывать Чан Гэна как родного сына, то решил вести себя более сдержанно.

Он мрачно спросил:

— Почему?

Чан Гэн вежливо поприветствовал подошедшего молодого монаха. Обменявшись с ним поклонами, Чан Гэн неторопливо повернулся к Гу Юню и ответил:

— В детстве я бежал от мира и витал в облаках, смотря на каллиграфию, висевшую в комнате ифу. В юности, преодолев вместе с учителем горы и реки, я только начал наслаждаться этим суровым и опасным миром, как я мог так просто отказаться от него? Пусть и способности мои ограничены, смогу ли я когда-нибудь достичь хотя бы тысячной доли того, что оставили нам мудрецы прежних эпох? Раз уж я появился на свет, то мне не должно быть стыдно ни перед Небесами, ни перед Землей, ни перед самим собой...

Ни перед тобой...

Последние три слова Чан Гэн сохранил в своем сердце, не решившись произнести их вслух.

В тот раз, когда Сю Нян привязала его к лошади и поволокла за собой, это не убило его. Как бы ни упорствовала Кость Нечистоты, особенно сейчас, ей по-прежнему не удавалось свести его с ума. Иногда Чан Гэна охватывало чувство, что только если встать на пути у ветра и волн [9], упрямо идти против течения, он наконец будет уважать себя. И тогда, возможно, проснувшись посреди ночи, позволит себе немного подумать о своем маленьком ифу.

На первый взгляд гнев Гу Юня остыл, однако вид у него все равно оставался недовольный и мрачный:

— В таком случае, чем же вы, уважаемый господин, занимались у этих монахов?

Чан Гэн беззаботно ответил:

— Пил чай с мастером Ляо Жанем. Иногда пламя внутри разгорается слишком сильно и не дает мне уснуть. Барышня Чэнь выписала мне успокоительное, не так ли? Я хранил его в мешочке, но вот уже несколько дней нигде не могу его найти.

Гу Юнь ничего ему на это не ответил.

Чан Гэн продолжил:

— Даже не знаю, где я мог его обронить.

Гу Юнь побледнел: у некоторых людей талант заваривать чай в холодной воде [10].

Терзаемый угрызениями совести маршал Гу хранил молчание. Пока, наконец, не нащупал во внутреннем кармане изготовленный из бычьей кожи мешочек. Не проронив ни слова, он протянул его Чан Гэну:

— Держи.

Застигнутый врасплох, Чан Гэн потерял дар речи.

Он будто упал в яму, которую сам вырыл, и чуть не прикусил язык. Всего мгновение назад Янбэй-ван источал ауру сведущего ученого мужа «преодолевшего горы и реки», теперь же он бормотал, чувствуя, как вспотели ладони:

— Как... Как он очутился в комнате ифу?

Прошедший огонь и воду маршал Гу с преспокойным видом бросил:

— Вот не знаю. Нашел на кровати. Похоже, тогда я перебрал и случайно стянул его у тебя.

Чан Гэн смотрел на него с ужасом.

Гу Юнь закосил под дурачка:

— А что не так?

Чан Гэн покачал головой и мысленно вздохнул с облегчением. Теперь вопрос явно был закрыт, так что он мог общаться со своим ифу как прежде. К сожалению, некоторые тайны сложно скрыть, поэтому Чан Гэн чувствовал себя несколько растерянно.

Заметив выражение его лица, Гу Юнь решил, что тот все еще переживает из-за случившегося, поэтому мягко сменил тему:

— Кстати, забыл тебе рассказать. Пару дней назад Император желает представить тебя ко двору, чтобы приобщить к политике. Чем бы ты хотел заниматься? Я найду для тебя место.

Чан Гэн тут же отбросил лишние мысли и серьезно ответил:

— Каждое из шести министерств наделено особой властью и влиянием. Мне не хотелось бы вмешиваться и нарушать их работу. Для этого ни мои литературные таланты, ни боевые искусства недостаточно хороши. Кроме того, в последние годы я привык жить в праздности. Если Его Величество желает приобщить меня к политике, то из уважения к нему я исполню его просьбу... Или я мог бы помочь господину Цзяну из храма Дали с его расследованиями.

Гу Юнь не знал, насколько искренне ответил Чан Гэна, но это явно было то, что император желал услышать. У Гу Юня сжалось сердце: ему не хотелось отправлять Чан Гэна ко двору императора Лунаня, где он впустую бы растрачивал свои таланты, встречая лишь пренебрежение и высокомерие.

Но что поделаешь? Его фамилия была Ли. Даже если ему суждено вести праздную жизнь принца, не может же Чан Гэн до конца своих дней прятаться в поместье Аньдинхоу.

— Если хочешь служить в храме Дали, то лучше немного погодить с этим, — сказал Гу Юнь. — Император как раз отдал приказ расследовать черные рынки цзылюцзиня. В управлении господина Цзяна и так царит неразбериха. Не лезь туда еще и ты, и не втягивай в это Линь Юань.

Чан Гэн ответил на это кратким «а-а». Казалось, новость совершенно его не удивила.

— Так быстро? Его Величество поистине нетерпелив. На днях я размышлял о том, скоро ли нам ждать возвращение указа «Жунцзинь Лин»?

Гу Юнь спросил:

— Откуда ты знаешь?

— Догадался.

Редкие снежинки кружились в воздухе, и Чан Гэн взял у входа в храм маленький бумажный зонт. Хотя он и был совсем небольшим, Чан Гэн пытался укрыть им еще и Гу Юня. Вскоре одно его плечо покрывал тонкий слой снега. Однако, словно не замечая этого, Чан Гэн размеренно продолжил прогулку и, похоже, искренне ей наслаждался.

— Признаю, что это не совсем догадка, ифу. Достаточно вспомнить, что и Его Величество, и прошлый Император, и даже Император Лян У-ди — хотя правление каждого из них было по-своему мудро — все они придерживались одной и той же позиции по цзылюцзиню. Для них он оставался огромной проблемой.

Гу Юнь всегда считал Чан Гэна представителем другого поколения. Поэтому прогуливаться с ним плечом к плечу и выслушивать его мысли было ему в новинку. Он не перебивал.

— Еще в детстве, живя в городке Яньхуэй, я заметил, что императорский двор расходует множество ресурсов ради цзылюцзиня. Я размышлял над этим и позже, задаваясь вопросом: «А так ли необходим строгий контроль оборота топлива? Если бы любой мог легко приобрести цзылюцзинь, точно рис или шелк, не исчезли бы черные рынки сами собой?»

Чан Гэн покачал головой.

— Чуть позже я пришел к выводу, что это невозможно. Прости за резкость, но в независимости от того, кто будет следующим императором, будет ли он мудр или же наоборот несостоятелен, будет ли он отдавать предпочтение боевым искусствам или литературе... Ни в коем случае нельзя допустить свободного оборота цзылюцзиня. Иначе в тот день, когда цзылюцзинь поступит в продажу, все, кто им завладеет — купцы, иностранцы, жители Дунъин, безжалостные разбойники и даже некоторые чиновники... Каждый будет сжимать в руках «меч».

Гу Юнь заметил:

— Как вышло с разбойниками на южной границе.

— Именно, — согласился Чан Гэн. — И это только небольшой черный рынок, небольшая шайка разбойников. Небольшой клочок земли у южной границы. А что произойдет, если распространить эту схему на всю Великую Лян? Что если каждому дать в руки «меч»? Разумеется, императорский двор не сможет уследить за всеми жителями страны и угодить им. Придет время, и проблемы начнут расти словно грибы. Не успеешь решить текущую, как появится новая. И вскоре во главе станет тот, кто окажется сильнее всех. Таким образом каждый начнет думать, что он сможет освоить искусство резать драконов [11] своим драгоценным мечом. Люди будут сражаться, рвать друг друга зубами, наплевав на мораль и закон, точно черви, пока не появится король червей, который приберет страну к рукам?

Гу Юнь нахмурился:

— Чан Гэн, можешь делиться своими мыслями со мной, но при других тебе лучше не упоминать об этом. То есть, ты считаешь, что нужно вернуть указ «Жунцзинь Лин»?

— Не совсем. По-моему, для того, чтобы стабилизировать экономику и решить самые срочные финансовые вопросы, лучше продолжить политику слабого контроля, которой придерживался прошлый Император.

После появления сельскохозяйственных марионеток большая часть годовых запасов еды сгнивает в амбарах. Цены на рис продолжают падать, а люди предпочитают хранить деньги под матрасом. То немногое золото и серебро, что осталось, прячется на складах. Нет ничего удивительного в том, что императорская казна не заполнена.

Деньги не берутся из воздуха. Если сейчас отчеканить больше монет, то вода вдалеке жажду не утолит [12]. Мы можем рассчитывать только на иностранцев. Когда полностью откроется Шелковый путь, это стабилизирует экономику. А имя ифу навеки войдет в историю и даже сотня восстаний будут нам на страшны.

Деньги — это как позвоночник для человека или фундамент для дома. Когда придет время, с их помощью мы сможем понемногу наладить внутренние дела. Да, конечно, проблемы никуда не денутся, но, когда ситуация не такая тяжелая, то сотню лет государство спокойно и народ наслаждается миром [13]. Сменится одно-два поколения и, возможно, жизнь станет лучше.

Договорив, Чан Гэн вздохнул.

— К несчастью, оба восстания, случившиеся за последние четыре года, связаны с черными рынками. Поэтому неудивительно, что Император столь остро на это отреагировал. Я всегда подозревал, что конфликты в Восточном море и на южной границе не были случайностью. Пока я провожу расследование, пользуясь властью, данной мне Линь Юань. И хотя я приоткрыл только одну из связующих нитей заговоров, те, кто стоят за ними — крайне хитры. Ифу стоит быть осторожным.

Выслушав его безупречную речь, Гу Юнь долгое время хранил молчание. Лицо его также ничего не выражало. Чан Гэн не настаивал на ответе и лишь сопровождал его на обратном пути.

Грохот барабанов доносился из храма Ху Го, и эхом отдавался в горах. В остальном было тихо. Снег медленно падал на землю, покрывая ее густым покровом.

Старый генерал Чжун Чань сумел укрепить государство, но не смог научить, как управлять страной и вести ее к мирной жизни. Впервые в жизни с глубочайшим сожалением в сердце Гу Юнь подумал: «Почему Чан Гэну суждено носить фамилию Ли?»

Не будь его фамилия Ли, он бы легко влился в ряды чиновников, сдав императорский экзамен. В будущем он бы легкими шагами поднялся к синим облакам [14] и мог стать мудрым сановником. Тогда Чан Гэн получил бы возможность делиться своими соображениями не только с ифу в тени обветшалого храма. Ему бы не пришлось лукавить, что он не желает ничего иного, кроме праздной жизни Цзюнь-вана, похожего на красивую марионетку.

... Все в руках судьбы.

Чан Гэн продолжил:

— Погода испортилась, а ифу легко одет. Чем ехать верхом, лучше воспользуйся моим экипажем.

Погруженный в свои мысли Гу Юнь, едва услыхав его слова, повернул голову и посмотрел ему в глаза. Сердце тревожно забилось: прежде Гу Юнь не замечал, какой выразительный у юноши взгляд. Чан Гэн будто смотрел ему прямо в душу. Снежинки отражались в темных зрачках.

Гу Юнь сумел застать его врасплох, но вскоре Чан Гэн пришел в себя и быстро отвернулся. Но это движение, призванное скрыть смятение, кажется, наоборот его выдало. Опустив голову, Чан Гэн махнул рукавом от злости и оказалось, что ткань промокла насквозь и прилипла к руке.

Гу Юнь заметил, что плечо Чан Гэна покрыто слоем льда. Но тот даже вида не подал, а все это время неспешно шел рядом.

Когда Гу Юнь протянул руку и коснулся его плеча, то почувствовал обжигающий холод под пальцами:

— Ты...

Чан Гэн напрягся — всего на мгновение, но Гу Юнь заметил.

В неофициальной обстановке маршал обычно не обращал внимание на всякие мелочи. Часто не нарочно, просто не задумывался о приличиях. Однако, из-за последнего раза, когда он бессовестно напился, он стал чрезвычайно остро реагировать на подобные вещи.

«Или мне показалось?» — с сомнением спросил себя Гу Юнь, когда забирался в экипаж.

Внутри уже затопили печку. Гу Юнь прислонился к стенке и прикрыл глаза. В полусне он вдруг почувствовал, как кто-то пододвинулся к нему, но глаза открывать не стал. Чан Гэн накрыл его тонким покрывалом, двигаясь практически бесшумно, словно боясь его разбудить.

Шэнь И бы просто-напросто швырнул в него этим покрывалом. Даже самый преданный и внимательный из его солдат не стал бы с ним нежничать и, уж тем более, проявлять такую заботу.

Дрему как рукой сняло. Гу Юнь не спешил открывать глаза, делая вид, что забылся беспокойным сном. Он так и лежал, чувствуя на себе чужой взгляд. Шея затекла, но он боялся пошевелиться.

Видимо, ничто в этом мире нельзя скрыть, не оставив следов. Достаточно знать, куда смотреть.

Сердце Гу Юня было неспокойно. На протяжении следующих нескольких дней он втайне наблюдал за Чан Гэном, но это не только не развеяло его подозрений, а еще больше встревожило.

Помимо Чан Гэна его беспокоил указ «Жунцзинь Лин» и то, что Император намерен предпринять насчет черных рынков цзылюцзиня. Кроме того, нужно было найти обходной путь, чтобы вытащить из заключения мастера Фэнханя, самого упрямого человека в институте Лин Шу. Все эти проблемы оставили его совершенно без сил — и моральных, и физических. Гу Юню было так тяжело, что и словами не передашь.

Двадцать третьего числа первого месяца он отослал Шэнь И из столицы на юго-запад, чтобы тот вступил в должность командующего.

Двадцать пятого числа первого месяца Император решил посетить Императорский сад Юйхуаюань [15], и карета сломалась на полпути к месту назначения.

Сопровождавший его слуга совершенно случайно напомнил Его Величеству, как когда-то мастер Фэнхань лично опустился на колени, чтобы проверить работающий на пару механизм кареты для Его Величества. Это немного смягчило гнев Императора.

Наведя справки, он узнал, что старик один как перст [16]. Кроме нескольких студентов из института Ли Шу никто не навещал его в тюрьме. У мастера Фэнханя даже не было слуги, который приносил бы ему пищу.

Император пребывал в отличном расположении духа, поэтому, еще раз изучив письмо от старика, пожалел его. И приказал простить и отпустить его, в качестве наказания лишь урезав вполовину жалование Фэнханя на ближайшие полгода.

Разобравшись с этими проблемами, Гу Юнь понял, что не может больше ни дня оставаться в столице и немедленно подал докладную записку о возвращении в Лоулань.

Пора было ехать. У Императора не нашлось возражений, так что прошение Гу Юня было удовлетворено в тот же день.

За день до отъезда, уже поздней ночью, он выпил лекарство и сразу лег в постель. До этого Чан Гэн провел ему сеанс иглоукалывания и, хотя полностью не избавил от головной боли, но немного облегчил ее.

Пока Гу Юнь ворочался, пытаясь заснуть, прибыл гонец от Императора и передал приказ немедленно явиться во дворец.

Тогда нельзя было точно сказать, не послужили ли тому причиной побочные эффекты лекарства, но у Гу Юня задергался глаз.

Примечания:

1.虎穴 — hǔxué — логово тигра (также обр. в знач.: опасное место)

2. Полынь отгоняет злых духов, оберегает людей от сглаза, порчи, несчастий. В Китае с этой целью растение подвешивают над дверью горящая или брошенная в котел полынь защитит дом от бурь и молний защитит находящихся в доме детей.

3. 高僧 — gāosēng буддийский наставник (бонза) высшего ранга — возвышенный монах.

4. 白衣 — báiyī — будд. люди в белых одеждах (о брахманах)

5. Под деревом Бодхи (菩提树 — pútíshù — будд. дерево бодхи, древо познания истины) по легенде Будда достиг просветления
6. 色即是空 — строчка из буддисткой сутры Сердца (прочитать о ней можно тут: ), которую каждый день произносят в буддистских храмах во время медитации. Полное название: Праджняпарамита хридая сутра, «Сутра сердца совершенной мудрости» или просто «Сутра сердца». Это один из самых известных первоисточников буддизма Махаяны. Сутра повествует о «Пустоте».

7. Белый дракон в обличье рыбы — 白龙鱼服 — bólóngyúfú — белый дракон в обличье рыбы (обр. в знач.: а) назвавшись груздем, полезай в кузов; по притче о белом драконе, принявшем обличье рыбы; рыбак стрелял в него, на что дракон пожаловался верховному владыке; последний оправдал рыбака)

8. В одном сознании — три тысячи миров. Таких миров традиция насчитывает десять. Прежде всего, это шесть миров сансарических существ: миры адов, голодных духов, животных, людей, титанов — асуров и божеств. К этим мирам сансары добавляются ещё четыре мира «благородных личностей» (арья пудгала): мир шраваков, пратьекабудд, бодхисаттв и мир Будды.

Каждый из этих миров присутствует в любом другом мире, миры как бы проникают друг в друга, мир адов присутствует в мире Будды (а значит природе Будды присуще не только добро, но и зло), но также и мир Будды присутствует в адах; умножение десяти на десять дает сто миров.

9. 风浪 – fēnglàng — 1) ветер и волны (на море) : шторм, буря 2) перен. житейские бури, невзгоды, потрясения; опасный момент)

10. У некоторых людей талант заваривать чай в холодной воде. 哪壶不开提哪壶 — nǎ hú bù kāi tí nǎ hú — буквально "брать тот чайник, который не кипит" (по притче о владельце чайной, который отвадил неплатившего посетителя, заваривая ему чай холодной водой); обр. задевать за живое, допустить бестактность, затронуть запретную тему; ср. наступить на больную мозоль, в доме повешенного говорить о веревке, сыпать соль на рану

11. 屠龙 — túlóng — искусство резать драконов (обр. в знач.: а) бесполезное мастерство; б) высокое, но неприменимое мастерство)

12. 远水解不了近渴 — yuǎn shuǐ jiě bù liǎo jìn kě — "вода вдалеке жажду не утолит": отдаленные планы не решают насущную проблему

13. 国泰民安 — guó tài mín ān — государство спокойно и народ наслаждается миром (обр. в. знач.: всеобщее благоденствие)

14. 平步青云 — píngbùqīngyún — лёгкими шагами подняться к синим облакам; обр. быстро вырасти в должности, подняться по социальной лестнице

15. 御花园 — yùhuāyuán — Императорский сад Юйхуаюань — Запретный город, Пекин

16. 孤苦伶仃 — gūkǔ língdīng — обр. сирый; один как перст; горемычный; круглый сирота, лишённый заботы и поддержки; ни роду ни племени

____

Наблюдавший за ним Гу Юнь помрачнел и подумал: «Так больше не может продолжаться. Мне во что бы то ни стало надо переговорить с Чан Гэном после того, как вернусь из дворца.

____

Гу Юнь наспех набросил одежду и уже на выходе из спальни с удивлением заметил Чан Гэна, расположившегося во внутренних покоях. Тому тоже не спалось. Накинув на плечи верхнюю одежду и положив на колени книжку, он читал при свете маленькой, размером с крупную горошину, паровой лампы.

Комната по соседству с покоями господина обычно служила спальней для слуг. Поскольку Гу Юнь привык вести довольно простой образ жизни, там никто не ночевал. Только старый слуга время от времени заглядывал сюда среди ночи, чтобы подбросить угля в печку.

— Чан Гэн? — удивился Гу Юнь. — Что ты здесь делаешь? Я принял тебя за дядю Вана...

Чан Гэн ответил ему:

— Ждал, пока ты заснешь.

— Твое имя написано на яшмовой таблице. Ты — Цзюнь-ван, — нахмурился Гу Юнь. — Вашего покорного слугу обижает то, что вы находитесь в таком месте, разве так можно?

— Цзюнь-ван — всего лишь фальшивый титул. Я лучше буду слугой моего ифу, мне это куда приятнее, — едва слышно произнес Чан Гэн, пока ставил чайник обратно на раскаленную печку, налив Гу Юню травяного чаю: — Ифу направляется во дворец? Если он не желает надевать меховую накидку, то пусть хотя бы выпьет горячего, чтобы не замерзнуть.

Гу Юнь в растерянности промолчал.

Даже если бы ему взбрело в голову жениться, вряд ли он сумел бы найти супругу более заботливую, чем Чан Гэн. Стоило этой мысли появиться в голове, как он мысленно сам себе дал оплеуху: «Бесстыдник, совсем из ума выжил?»

Гу Юнь взял чашку горячего чая и залпом ее выпил. Когда он ставил ее на место, их пальцы случайно соприкоснулись. Чан Гэн резко отдернул руку, будто острой иголкой укололся, а затем как ни в чем не бывало повернулся и поставил чайник на место.

Наблюдавший за ним Гу Юнь помрачнел и подумал: «Так больше не может продолжаться. Мне во что бы то ни стало надо переговорить с Чан Гэном после того, как вернусь из дворца».

Оставшиеся снаружи дворцовые слуги поторопили его, поэтому Гу Юнь не мог больше ждать и поспешил последовать за ними.

Стояла холодная ночь первого месяца года. Ледяной ветер колол так, будто голова Гу Юня была игольницей.

Когда они шли вдоль дворцовой стены, евнух во главе процессии не смел головы поднять. В трех шагах от них располагался один из пяти сторожевых постов с боевыми арбалетами с изображением цилиня [1]. Глядя на звериные головы с кровожадными ликами, их клыки, выпускающие белый пар, и на то, как медленно с характерным металлическим звуком вращались шестерни в их шеях и повергали всех в еще больший трепет перед красными стенами дворца, ни одна живая душа не рискнула бы подойти ближе.

Дворцовый фонарь [2], окруженный облаком густого пара, колыхался на ветру, но в нем не было ничего божественного. Он отбрасывал печальные тусклые тени, нагнетая таинственную атмосферу.

Доверенный слуга Императора Лунаня, евнух Чжу-коротенькие-ножки, сопровождал группу людей в зимнюю комнату [3], как раз в то время, когда Гу Юнь проходил мимо. Это оказались люди с Запада. Их долговязый и худой лидер был полностью седым и чертами лица сильно напоминал сокола. Глаза его внушали страх, нос был высоко-вздернутым и крючковатым, а тонкие губы едва заметными — точно их высекли ударом меча.

Чжу-кopотенькие-ножки сделал шаг вперед и с поклоном поспешил выказать свое почтение Гу Юню:

— Аньдинхоу, это посланники Папы с Запада.

Беловолосый мужчина внимательно посмотрел на Гу Юня и спросил:

— Неужто перед нами Его превосходительство Аньдинхоу?

Ресницы Гу Юня были запорошены снегом, все его существо источало морозный холод. Он равнодушно сложил перед собой руки [4] и поклонился в знак приветствия.

Седовласый посол вытянул руки перед грудью в полупоклоне:

— Я никак не ожидал, что Аньдинхоу окажется столь молод и хорош собой. Для меня честь встретиться с вами.

Гу Юнь ответил:

— Вы мне льстите.

Две процессии наконец разминулись, и после того, как иностранцы удалились, Гу Юнь удостоил Чжу-кopотенькие-ножки внимательным взглядом.

Тот подмигнул ему и, понизив голос, сказал:

— Пока не ясно, о чем иностранцы беседовали с Его Величеством, но Его Величество от этого пришел в крайнее оживление и постоянно спрашивал у меня, когда же наконец прибудет Аньдинхоу. Так что Аньдинхоу не стоит бояться плохих вестей.

О старшем дворцовом евнухе [5] шла дурная слава из-за того, что он был императорским любимчиком и подхалимом, но с маршалом у них были неплохие отношения. Можно сказать, мальчик вырос у него на глазах. Однажды евнуху довелось прогневать предыдущего Императора. Присутствовавший при этом событии Гу Юнь замолвил за него словечко перед правителем и тем самым спас ему жизнь.

Кроме того, несмотря на то что Чжу-кopотенькие-ножки был человеком довольно подлым, тем не менее, он умел платить долги и всегда хранил в сердце память о добром отношении. Вызволить мастера Фэнханя из темницы пару дней назад удалось благодаря его помощи.

Однако Гу Юнь не спешил поверить его оптимистичным заверениям.

Император обычно не отличался добродушным нравом, и у него на уме могли зародиться опасные мысли... Ведь кто-то из низов мог обвинить маршала в покупке цзылюцзиня на черных рынках для собственных нужд.

Впрочем, злые языки могли обвинять его в чем угодно. В любом случае Гу Юнь уже попросил нескольких подчиненных разобраться с этим делом и замести следы, чтобы не осталось никаких доказательств. Так что максимум, что ему грозило — словесная перепалка с Императором

Только что же могло привести Его Величество в такое «оживление»?

У Гу Юня еще сильнее задергался глаз.

Когда он вошел, Ли Фэн был занят чтением [6] донесения. При свете паровой лампы Император Лунань не отличался гордой осанкой и изящными манерами, скорее, был еще бледнее, чем мучающийся от головной боли Гу Юнь. Решив не тратить время на приветствия, Ли Фэн махнул рукой и доброжелательно и мягко произнес:

— Тут нет посторонних. Дядюшке Императора незачем церемониться со мной.

Ли Фэн повернулся к Чжу-кopотенькие-ножки:

— Пойди разузнай, остался ли с обеда женьшеневый суп, да принеси дядюшке миску супа согреть руки.

«Какой заботливый, — вздохнул про себя Гу Юнь. — Если бы я не знал его, то купился бы».

Ли Фэн, не подозревавший о том, какие мысли витают в голове Гу Юня, непринужденно спросил:

— Помнится, дядюшка говорил в прошлый раз, что часть запасов цзылюцзиня мятежника Фу Чжичэна доставили из-за Южного моря.

Гу Юнь ответил:

— Да. Ваш бездарный подданный просит прощения у Его Величества за то, что так и не смог точно установить источник цзылюцзиня.

Ли Фэн совершенно не рассердился:

— Ничего страшного. Ведь эти предатели были такими изворотливыми. То, что дядюшке в незнакомом ему месте удалось найти их тайный ход и поймать всех разбойников за раз — уже огромное достижение. Раз уж сам Аньдинхоу сомневается в своих способностях, то что мне делать с другими чиновниками и придворными, неужели разогнать?

Гу Юнь никак не мог понять, что за игру ведет Император, поэтому не смел ничего ему ответить.

— Черный рынок цзылюцзиня на территории Великой Лян совершенно не управляем, — сказал Ли Фэн, быстро сменив тему. — Поэтому на этот раз я поручил провести частное расследование в тайне. Выяснилось, что большая часть поставок топлива идет из-за границы.

Так Гу Юнь сразу понял, что чиновники, воровавшие топливо на территории страны, должно быть, узнали о проверках благодаря многочисленным связям и притихли, держа нос по ветру. Цзян Чуну и его людям попалась только мелкая рыбешка и те крохи, что тайком добывали в шахтах. Поэтому Гу Юнь прикусил язык, продолжив слушать речь Императора.

— Дядя много времени проводит на границе, поэтому видит шире. Это мы сидим в своей столице и смотрим на небо со дна колодца. Не знает ли случайно дядя, куда обычно направляются эти частные добытчики?

Гу Юнь сказал:

— Отвечаю Вашему Величеству. Обычно это угодья северных варваров.

— Верно, — засмеялся Ли Фэн и поднялся на ноги. — Хотя не все так просто. Дядя, подойдите скорее, взгляните.

С тревогой Гу Юнь принял из рук Ли Фэна тайное донесение. И когда бегло просмотрел его, то у него голова пошла кругом.

В донесении были подробно перечислены все существующие торговые пути поставок цзылюцзиня. Гу Юнь знал большинство из них наизусть, кроме одного — «Лоулань».

Откуда здесь взялась Лоулань?

Черный Железный Лагерь находился на пороге Шелкового пути, расположенного у стен Лоулани. Гу Юнь никогда не слышал ни в песнях, ни в питейных заведениях о том, что там есть цзылюцзинь.

Откуда об этом узнали?

Кто этот тайный посланец, предоставивший трону доклад?

Ли Фэн спросил:

— Так что дядя об этом думает?

На сердце у Гу Юня было неспокойно, его бросило в холодный пот:

— Ваше Величество, Черный Железный Лагерь и Лоулань на протяжении многих лет были соседями. Но я никогда не слышал о том, чтобы в Лоулани располагалась шахта по добыче цзылюцзиня. Простите вашего подданного за дерзость, но осмелюсь спросить, кто послал вам это донесение? Какие у них доказательства?

— Ах, дядя принимает все слишком близко к сердцу, — с улыбкой ответил ему Ли Фэн. — Я ведь не обвинил его в том, что он связан с ворами, тайно добывающими топливо. Нет ничего удивительного в том, что он никогда не слышал о тех шахтах.

Гу Юнь сделал глубокий вдох с трудом держа себя в руках, показывая, что готов промыть уши и почтительно внимать [7] Императору.

Ли Фэн продолжил:

— Это долгая история. В прошлом году в девятом лунном месяце [8] дядя вместе с войсками отправился на южную границу. Во время его отсутствия Лоулань обратилась за помощью к расквартированным рядом оставшимся солдатам Черного Железного Лагеря, чтобы окружить и уничтожить шайку разбойников.

Генерал Цю Вэньшань направил туда отряд и добился великолепной победы: убиты были сотни пустынных разбойников, удалось и вызволить из плена несколько странствующих тяньчжуйских [9] купцов. Поскольку у купцов имелись при себе пропуска через границу Великой Лян, то генерал Цю конвоировал их с охраной на Западный пограничный пункт. Только позже неожиданно выяснилось, что пропуска были фальшивыми.

Ли Фэн находился в до того в прекрасном расположении духа, что специально прервал рассказ на интересном месте, разжигая чужое любопытство. К своему удивлению Император обнаружил, что Гу Юнь слушает его с совершенно не характерным для себя мрачным выражением лица. И не спешит задавать ему вопросы, что же случилось дальше. Император от этого невольно погибал от тоски.

Ничего не оставалось, кроме как с неудовольствием вголосе продолжить свой рассказ:

— Согласно закону, тех, кого поймали с поддельными пропусками через границу, полагается доставить в следственный отдел для проведения расследования и принятия мер. Проверив там их документы, северо-западный командующий обнаружил, что перед ним никакие не тяньчжуйские купцы, а самые настоящие «золотые воины», связанные с черным рынком цзылюцзиня.

«Золотыми воинами» называли контрабандистов, которые с риском для жизни поставляли цзылюцзинь.

— К счастью, мои тайные посланники тогда только-только прибыли на Запад. И вот не успели их ноги ступить на эти земли, как золотые воины уже сами угодили в ловушку. Контрабандисты сознались, что раньше добывали топливо в частной шахте неподалеку от Гуаньвай [10]. Но недавно им в руки попала «карта сокровищ», где были отмечены многочисленные месторождения цзылюцзиня в Лоулани, поэтому они решили попытать там счастья. Разве это не поразительно? Мне удалось выяснить, какие сокровища скрывает их земли раньше, чем самим лоуланьцам.

Гу Юнь вспомнил банду разбойников, которых они поймали четыре года назад в пустыне, и у него волосы встали дыбом.

Тогда о том, чтобы разбойники никому ничего не смогли рассказать, позаботились Гу Юнь и Шэнь И. Позже маршал не раз посылал своих людей на поиски таинственной «цзылюцзиневой шахты», но никому из них не удалось ничего найти.

И вот, спустя пару лет, когда Гу Юнь уже и вспоминать об этой истории перестал, правда всплыла, да еще и при таких обстоятельствах!

К тому же... Кто отправил в поход солдат Цю Вэньшаня?

В Черном Железном Лагере этот генерал отвечал за оборону и раньше никогда не вмешивался в вопросы, касающиеся торговых трактов. Если бы во главе операции стоял человек бывалый, то он бы ни при каких обстоятельствах не приказал сопроводить куда-то купцов, не проверив их документы на подлинность. Северо-западный командующий напрямую подчинялся центральному правительству. После перевода Черный Железный Лагерь потерял право вмешиваться в гражданские дела.

Шэнь И уехал с Гу Юнем, но командующие трех главных квартир [11] оставались в лагере. Куда они все подевались?

Гу Юнь спросил:

— Ваше Величество, простите вашего слугу за дерзость, но позвольте узнать, когда напали бандиты?

Ли Фэн ответил:

— В конце прошлого года. А что?

Гу Юнь выдавил из себя улыбку:

— Ничего особенно. Просто вашему подданному кажется немного странным, что разбойники с Запада, которых уничтожили много лет назад, вдруг внезапно объявились.

Головная боль усиливалась. Похоже, те побочные эффекты лекарства, что Чан Гэну удалось ослабить при помощи иглоукалывания, снова вернулись.

Точно. В конце прошлого года на Шелковом пути проходила крупная ярмарка, которая привлекла купцов из множества стран, Черному Железному Лагерю даже пришлось ради безопасности усилить там свое присутствие. Помимо этого, обычно они охраняли караваны с ежегодной данью, которую везли с северной границы в столицу через северо-запад... Неудивительно, что ставка почти обезлюдела.

Почему они выбрали именно этот момент?

Как так вышло, что северо-западный командующий вдруг наткнулся на «золотых воинов» в тот самый день, когда прибыл тайный императорский посланник, поэтому не имел вариантов для маневра?

Более того, почему маршалу никто не доложил об инциденте — ни сразу же, ни позднее?

У него так сильно болела голова, что было трудно дышать, а мысли путались. Гу Юнь почувствовал, как задыхается, хотя в теплом павильоне круглый год стояла весна.

Ли Фэн сказал:

— Западные разбойники давно кружат вокруг границ Великой Лян. Поскольку без высочайшего дозволения дядя не может поднять войска, неудивительно, что ему непросто с ними расправиться. Но сегодня мы пригласили императорского дядю во дворец не для того, чтобы допытывать его о разбойниках, а для того, чтобы поручить дядюшке важную миссию.

Гу Юнь поднял на него взгляд.

В глазах Ли Фэна бушевало пламя:

— Наш тайный посланник сумел проникнуть на территорию Лоулани. Боюсь, что с большой вероятностью месторождение цзылюцзиня расположено под землей... Дядя понимает, на что мы намекаем?

У Гу Юня упало сердце, слова давались ему с трудом:

— Ваше Величество, простите вашего невежественного подчиненного, но не мог бы Император дать точные указания?

Ли Фэн потрепал его по плечу. Казалось, тело Гу Юня совершенно закоченело и что ты с ним делай, оно останется подобным камню, который три дня пролежал в глыбе льда.

— Честно говоря, как дяде давно уже известно, внутренние и внешние дела нашей Великой Лян находятся в беспорядке, — вздохнул Ли Фэн. — Нас чрезвычайно это беспокоит, но нам некому довериться и не с кем разделить этот груз, когда мы просыпаемся среди ночи и чувствуем реки и горы Великой Лян на своих плечах.

Гу Юнь осторожно выбирал слова прежде, чем мягко сказать:

— Бесчисленное множество важных дел изо дня в день падает на плечи Императора. Народ видит это и непременно переживает за тело и здоровье дракона, Вашему Величеству стоит поберечь себя.

Ваш подданный не сведущ в работе канцелярии по приему жалоб и прошений трону, а также в делах управления, однако, за последние несколько лет Шелковый Путь понемногу растет. С каждым годом он все больше оживляется и процветает. Богатые северо-западные купцы уже рискуют путешествовать заграницу. В центральных равнинах всегда жили старательные и трудолюбивые люди, поэтому ваш слуга искренне питает надежду, что в течении пяти лет процветание накроет территорию всей Великой Лян...

Несмотря на то, что ответ был уклончивым, Ли Фэн дураком не был и, разумеется, догадался, что ему отказали.

В текущем радостном расположении духа добрые слова маршала подействовали на Императора Лунаня как ведро ледяной воды.

— Подданный Гу, — Ли Фэн резко перебил его, сменив обращение, — и правда ничего не смыслит в государственных делах. Да, в последние годы деловые поездки стали довольно прибыльны, но кто может гарантировать, что так будет всегда? Кстати говоря, раз уж речь зашла об этих дельцах, так ли вы хорошо их знаете? Я и не подозревал, что Аньдинхоу умеет не только убивать врагов, но разбирается в предпринимательстве и торговле.

Видно было, что Император в ярости.

Гу Юнь понимал, что, едва заслышав обращение «поданный Гу», ему полагалось замолкнуть и делать все, как велено.

На секунду он замер. По неизвестной причине пламя в паровом светильнике позади Императора с треском задрожало.

Гу Юнь вспомнил, как еще несколько дней назад сам клялся господину Цзяну, что «не осмелится пренебрегать данным ему телом»...

Ли Фэн поднял руку и потер переносицу, чтобы унять гнев, и предложил удобный выход для них обоих. Он сухо произнес:

— Забудьте, лучше еще немного отдохните. Мы доверяем дяде разобраться самому. Вернетесь в поместье и хорошенько над этим поразмыслите. Весна пока не наступила, на северо-западе холодная погода, и земля еще мерзлая, мой дорогой подчиненный может не спешить возвращаться туда...

— Ваше Величество.

Гу Юнь прищурился, вдруг приподнял свои одежды и преклонил колени. Однажды маршал сказал, что не станет драться из бессмысленного упрямства и уверенности в собственной правоте, но дело сейчас было не в его упрямстве или уверенности в собственной правоте.

— Простите меня, Ваше Величество, — медленно произнес Гу Юнь. — Простите своему подданному его невежество, но хотя цзылюцзинь, несомненно, важен, ваш непонятливый подданный никак не может понять глубинные мотивы, стоящие за действиями Его Величества. Превратить Шелковый путь в процветающий и мирный торговый тракт было нелегко. Неужели Его Величество действительно планирует все бросить, чтобы добыть немного цзылюцзиня?

— Нельзя отрицать, что без участия подданного Гу Шелковый путь не стал таким, каким мы видим его сегодня. Мы понимаем, что после долгих лет усердной работы, одна только мысль... Что, думаете, у нас сердце не болит?

Ли Фэн сдержал порыв и терпеливо продолжил свое объяснение:

— Великая держава подобна огромному ветхому особняку: ветер задувает с четырех сторон, и как только начинаются дожди, приходится сносить Восточную стену, чтобы возвести Западную [12]. Осталось ли в ней хоть одно нетронутое место [13]?

Гу Юнь про себя усмехнулся, но внешне ничем это не выдал и сохранил бесстрастное выражение лица.

— Пол холодный, а здоровье дядюшки оставляет желать лучшего. Лекарственный запах еще не успел выветриться, негоже дядюшке стоять на коленях. — Казалось, Ли Фэн успокоился и пытался урезонить Гу Юня: — Помнится, когда мы были детьми, наставник [14] Линь учил нас, что могущество государства заключается в двух силах: дарованной небом и созданной человеком. А дядя помнит?

Гу Юнь ответил:

— Я помню. Горы и реки, травы и деревья, зерно, скот и цзылюцзинь под землей ниспосланы небом. Людьми же созданы мудрые учения предков, промышленность и торговля, ремесло, механизмы и оружие. Обе силы подобны опорным балкам. Одна сможет выдержать, если другая накренится, но они не выстоят, если подрубить их обе разом, и правитель должен помнить об этом.

— Память дяди действительно хранит каждую прочитанную им строчку [15], — Ли Фэн опустил взгляд и посмотрел на него. — Сейчас обе этих балки изъедены червями до дыр, что нам остается делать?

Гу Юню хотелось прямо ответить ему: «Если бы ты не настаивал так на введении этого дурацкого указа "Жунцзинь Лин", то, может, и червей там завелось бы поменьше». Но говорить об этом вслух было бесполезно. Стоило вспомнить о судьбе мастера Фэнханя, который теперь за закрытыми дверями поместья со своими милыми щеночками размышлял о своем поведении.

Последний раз они так общались — обменивались вопросами и ответами — когда в юности учились вместе. Тогда Гу Юнь был крайне болезненным ребенком и практически ежедневно принимал лекарства. Характер, впрочем, его сильно не отличался от нынешнего: ему было на всех плевать. Впрочем, он прекрасно знал, что приходится братьям «дядюшкой». И хотя по возрасту он был младше Вэй-вана, каждый раз, когда ему попадалась в руки какая-нибудь сладость или потешная вещица, он приберегал ее для племянников, а не присваивал или прятал. Когда Гу Юня о чем-то спрашивали, он отвечал, когда его о чем-то просили, он удовлетворял любой каприз и находил ответы на все вопросы. Было время, когда за это Ли Фэн очень любил его.

— Поднимайтесь скорее, — Ли Фэн окончательно перестал на него сердиться. — Для нашей страны дядя точно острый клинок. Без его помощи не укрепить все четыре стены.

Услышав его слова, Гу Юнь медленно поклонился, коснувшись лбом собственных пальцев, прижатых к полу.

Ли Фэн вздохнул с облегчением, решив, что ему удалось убедить маршала в своей правоте. В последние годы Гу Юнь стал вести себя гораздо мудрее, куда глубже понимал государственные дела и больше не вспыхивал от малейшей искры, как раньше. Его уклончивый отказ можно было списать на чересчур резкую реакцию на упоминание «Лоулани».

Лоулань... Понятно, что прожив там более пяти лет, Гу Юнь привязался к этой земле.

Размышляя подобным образом, Ли Фэн смягчился. Он даже протянул руку, чтобы помочь маршалу встать.

Неожиданно его руку не приняли. Хотя Гу Юнь все равно поднялся на ноги и спокойным тоном произнес:

— Ваше Величество, пусть Лоулань и небольшая, но они всегда оставались нашими добрыми друзьями. В тот год, когда большинство западных провинций подняли восстание, и наша армия более чем на двадцать дней застряла в золотых песках и безлюдных холмах, единственными, кто в тайне передавал нам вести и поставлял провиант и фураж, были лоуланцы. Позднее, когда иностранцы с западных земель и Тяньчжу заключили с Великой Лян Соглашение о создании Шелкового Пути, Лоулань также послужила...

Рука Ли Фэна потрясенно повисла в воздухе. Он немедленно пришел в ярость и громко закричал:

— Достаточно!

— Покушаться на природные ресурсы другого государства, нападать на них и брать в осаду — это бесчеловечно! Плевать на старые клятвы, нарушая собственные обещания, это бесчестно!

Гу Юню явно пока было не «достаточно». Каждое его слово подобно мечу врезалось в землю.

Ли Фэна даже затрясло от гнева:

— Закрой рот!

Император мгновенно оказался возле стола и, сбросив на пол бумаги, схватил тушечницу [16] и в ярости швырнул ее в маршала. Гу Юнь не стал уклоняться, позволив квадратной тушечнице с глухим звуком удариться о броню. На груди Аньдинхоу, на парадных одеждах [17], расплылось чернильное пятно.

Ли Фэн спросил его:

— Гу Юнь, что ты намереваешься делать?

Медленно цедя слова, Гу Юнь не меняясь в лице ответил:

— Бесчеловечная и бесчестная армия несет лишь несчастья. Черный Железный Лагерь насчитывает пятьдесят тысяч солдат. И хотя мы не боимся смерти, но не готовы последовать вашему приказу. Ваше Величество, прошу, отзовите его.

Примечания:

1. 麒麟 - qílín - цилинь, единорог (сказочный зверь, изображаемый в виде однорогого оленя, покрытого чешуёй: согласно легендам отличается добротой и бережным обращением со всеми видами живой природы, является предвестником счастливых событии, дарует детей бездетным супругам; когда показывается людям, то этим предвещает появление гениального исторического деятеля)

2. 宫灯 - gōngdēng - дворцовый фонарь (восьми- или шестигранный, расписной шёлковый или стеклянный)

3. 暖阁 - nuǎngé, диaл. nǎnggé - зимняя (отапливаемая) комната (часть летнего помещения)

4. Тут подразуме6вается традиционное приветствие, когда складывают руки (в знак приветствия, просьбы, почтения): левая кисть охватывает правый кулак перед грудью

5. 太监 - tàijiàn - стар. старший дворцовый евнух (по должности – чин IV класса

6. 封奏 - fēngzòu - стар. секретный доклад [на высочайшее имя]

7. 洗耳恭听 - xǐ'ěrgōngtīng - промыть уши и почтительно внимать (обр. в знач.: внимательно слушать, отнестись с полным вниманием, готов выслушать)

8. 九月 - jiǔyuè - девятый лунный месяц; сентябрь

9. 天竺 - tiānzhú - устар. Индия; индийский

10. Гуаньвай (территория к востоку от г. Шаньхайгуань: пров. Хэйлунцзян, Гирин и Ляонин; КНР

11. 三大营 - sāndàyíng - ист. три главных квартиры (строевая, караульная и артиллерийская

12. 拆东墙补西墙 - chāi dōngqiáng bǔ xīqiáng - разобрать восточную стену, [чтобы] отремонтировать западную стену обр. взять в долг у одного, чтобы заплатить другому; создать новую проблему, пытаясь найти решение старой; отрезать фалды на заплату локтей

13. В любом месте 捉襟见肘 - zhuōjīn jiànzhǒu - потянешь за полу ― видны локти, ср. тришкин кафтан, обр. а) прохудившаяся одежда; б) не сводить концы с концами, бедствовать; в) нос вытащишь - хвост увязнет; г) недостаток (например: средств, способности)

14. 太傅 - tàifù - ист. наставник двора (обычно: несовершеннолетнего императора)

15. 过目不忘 - guòmùbùwàng - не забывать увиденное (обр. в знач.: запоминать с первого взгляда, обладать фотографической памятью)

16. 砚台 - yàntai - тушечница (каменная, для растирания туши)

17. 朝服 - cháofú - стар. парадная одежда (для приёмов при дворе)

____

Если и существовала на свете мантра, способная очистить сердце или легкие, то одного предложения оказалось достаточно, чтобы все усилия обернулись прахом.

____

Жаровня рядом с западной зимней комнатой каждый период горения курительной палочки [1] сама подбрасывала уголь. Огромные приспособления, похожие на чаши, приводились в движение благодаря сцепленным зубчатым шестеренкам. Вне зависимости от того, забирала ли печка еще угля или выпускала наружу немного пара, механизм работал крайне слаженно. Время от времени из жаровни сзади вырывалось облако белого пара, и она гудела, точно вздыхая.

Внутри зимней комнаты двое — правитель и его подданный, — горячо спорили. Один — стоя, а другой – опустившись на колени. От напряжения на руке Ли Фэна, что сжимала край деревянного стола с вырезанным на нем драконом, проступили вены. Он медленно чеканил каждое слово:

— Ах ты! А ну повтори!

Гу Юнь уже выразил свою позицию, но также понимал, что не стоит чрезмерно сердить Императора. Поэтому маршал пошел на попятную:

— Ваш подданный заслуживает смерти.

Ли Фэн был бледен как смерть. Он нервно крутил на пальце белое яшмовое кольцо.

Гу Юнь прошептал:

— Когда дело касается Шелкового пути, стоит дернуть за одну ниточку и все рухнет [2]. Прошу Ваше Величество тщательно все обдумать.

Ли Фэн мрачно спросил:

— Аньдинхоу полагает, что в случае, если с ним что-то случится, Императору не на кого будет положиться?

Раз уж об этом зашла речь, то продолжение беседы лишь приведет к новой ссоре. Гу Юнь предпочел придержать язык, притворившись мертвым.

Вдруг в комнату быстрым шагом вошел Чжу-кopотенькие-ножки. Евнух напоминал актера, исполняющего роль старухи: когда он что-то тихо докладывал Императору, его голос то гудел, то жужжал.

— Ваше Величество, князь Го прибыл и снаружи ожидает высочайшего распоряжения...

Обычно, когда Император гневался, то дворцовые слуги убеждали всех приходивших к нему посетителей немного подождать снаружи. Чжу-кopотенькие-ножки намеренно вмешался в разговор, чтобы выручить маршала из затруднительного положения. Гу Юнь посмотрел в его сторону и подмигнул, выказывая благодарность.

У Ли Фэна дернулся глаз, несколько сердитых морщин прорезали его лицо. Он взглянул сверху-вниз на Гу Юня и холодно произнес:

— Аньдинхоу следует немного остыть во дворе, чтобы дым из головы выветрился, и подумать над тем, что стоит, а что не стоит говорить перед лицом своего Императора!

Гу Юнь ответил:

— Ваше Величество, позаботьтесь о себе.

Произнеся это, он поклонился и, покинув зимнюю комнату, опустился на колени прямо в снег во дворе, буквально восприняв приказ «остыть».

Ли Фэн пристально смотрел ему вслед. Вошедший императорский дядя князь Го боялся лишний раз вздохнуть и молча стоял в стороне и ждал. Ничего не подозревавший молодой придворный евнух едва шагнул вперед, намереваясь убрать разбитую вдребезги тушницу, которую Император швырнул в Аньдинхоу, когда евнух Чжу-кopотенькие-ножки быстро пресек его попытку. Слуга замер и после небольшой заминки молча скрылся.

Князь Го оценивающе посмотрел на выражение лица Императора и, понизив голос, предложил:

— Ваше Величество, Аньдинхоу еще молод и амбициозен. Более того, он долго вел дикий образ жизни бок о бок с грубыми вояками на границе. Порой некоторое нарушение субординации неизбежно, Вашему Величеству ни к чему гневаться ради своей следующей жизни.

Ли Фэн долгое время молчал.

Когда Император Юань Хэ пожаловал своему старшему сыну титул Наследного принца, тот славился усердием; в то же время он обладал острым умом. Наследный принц имел все шансы стать мудрым правителем, Императором, который сохранит достижения былых поколений. Когда Ли Фэн только унаследовал престол, то оправдал надежды прошлого Императора. Но нельзя отрицать тот факт, что Император Юань Хэ оставил своему сыну страну в крайнем беспорядке. Поэтому сейчас Великой Лян требовался не тот правитель, что сохранит достижения предков, а тот, кто обладает решимостью и сумеет увидеть перспективы.

Можно сказать, что с тех пор, как Император Лунань взошел на престол, все дела шли неудачно. Часто он спрашивал у своей совести: «Под силу ли нам управлять этим народом?»

Бывает так, особенно с людьми, занимающими высокое положение и обличенными властью, что сами они часто терзаются подобным вопросом, но не выносят, когда кто-то посторонний подвергает сомнению их власть.

Натянутая улыбка застыла на губах князя Го:

— Ваше Величество...

Ли Фэн внезапно перебил его:

— Императорский дядя, в последнее время наше сердце мучает один вопрос. Жетон Черного Тигра был пожалован Аньдинхоу самим Императором Лян У-ди, с чего Гу Юнь вдруг решил так просто добровольно вернуть его нам?

Князь Го опешил, бесстрашно глядя на императора Лунаня. Ему показалось, что это уже перебор — неужели Императору нечем заняться и он действительно с нетерпением ждет и грезит о том дне, когда Гу Юнь решит бросить вызов Небесам или поднять восстание?

— Ну... — князь Го быстро прикидывал, что же ему сказать. Не оставалось иного выхода, кроме как свести все к лести, чтобы уберечься от переменчивого сердца монарха. — Император талантлив и мудр, он будет править тысячи лет. Ваш покорный слуга не пощадит себя и отдаст все силы ради служения Дракону. Что значит какой-то жалкий Жетон, когда ваши подданные готовы пожертвовать жизнью ради Вашего Величества?

Ли Фэн рассмеялся:

— Боюсь, императорский дядя заблуждается. До сегодняшнего дня мы и сами не понимали, в чем дело. Честно говоря, не так важно обладает ли Гу Юнь Жетоном Черного Тигра или нет. Сколько среди командующих офицеров принадлежат к фракции Гу? Сейчас состояние дел в армии таково, что слова Аньдинхоу значат больше, чем наши, а Жетон — всего лишь формальный символ власти. На самом деле он особо ему и не нужен.

Речь Ли Фэна плавно лилась, словно они были близкими друзьями и вели непринужденную послеобеденную беседу. Заслышав его слова, князь Го невольно вздрогнул, прекрасно понимая, скрытую в них угрозу.

— Изначально мы вызвали императорского дядю во дворец, чтобы обсудить дела, связанные с Лоуланью, но сейчас это неважно. — Ли Фэн устало взмахнул рукой. — Мой дорогой дядя может идти, мы тоже устали.

Князь Го опустил брови [3], покинув западную зимнюю комнату.

Никто не знал, что случилось с погодой: хотя сезон дождей [4] уже закончился, затяжные снегопады в столице продолжались, следуя один за другим. Гу Юнь простоял на коленях менее половины большого часа [5], но успел зверски замерзнуть — на парадной одежде уже образовался тонкий слой льда, а броня на плечах была покрыта снегом. Невозможно даже представить, как же ему было холодно.

Князь Го поспешил пройти мимо, лишь на мгновение взглянув на прекрасный и бледный профиль знаменитого Аньдинхоу, и вздохнул. Ему стало жаль маршала, да и только. Ведь князь Го был достаточно умен, чтобы осознавать, что человек он сам подневольный и от него зависит благополучие множества подчиненных. Он прекрасно понимал, как ему следует поступить.

Сумерки над императорским дворцом сменились напряженной безмолвной ночью.

Дождавшись, пока Ли Фэн уснет, евнух Чжу-кopотенькие-ножки набрался смелости, раскрыл зонт и дрожа от страха отправился проведать Гу Юня.

Тело маршала утопало в снегу. Чжу-кopотенькие-ножки жестом указал на возвращавшуюся по галерее из личных покоев императора молодую служанку в пепельно-сером халате и отчитал ее:

— Вот бестолочь! Снег так и валит, а ты даже не додумалась принести Аньдинхоу зонтик! Неужели глаза у тебя чисто для красоты?

В глазах молодой служанки евнух, о которого все вытирали ноги, являлся крайне важным лицом, и она перепугалась до смерти. Ее лицо побледнело и она дрожала от страха.

Гу Юнь моргнул, отчего снежинки на его ресницах растаяли, и светски заметил:

— Дедушка, не пугай это дитя. Его Величество сказал мне немного остынуть. Как я мог исполнить его приказ, если бы она принесла зонт?

Чжу-кopотенькие-ножки подбежал к Гу Юню, намереваясь помочь ему отряхнуться от снега, и потрясенно ойкнул, коснувшись его плеча. Холодный черный металл настолько заледенел, что евнух едва не обморозил свою толстенькую мягкую руку. Старший дворцовый евнух, дрожа, пожаловался:

— Вот зачем было Аньдинхоу ссориться с Его Величеством? Если провести на коленях всю ночь, то будет чудом, если просто не заболеешь. Зачем обрекать себя на подобные страдания и гневить Императора?

Гу Юнь улыбнулся:

— Ничего страшного. У нас, воинов, толстая кожа и закаленная плоть. Тогда я немного погорячился и наговорил лишнего. Спасибо за любезность, я буду помнить о заботе дедушки.

Чжу-кopотенькие-ножки обдумал его слова и, понизив голос, предложил:

— Как насчет того, чтобы я послал гонца за Янбэй-ваном? Утром он заглянет во дворец и замолвит словечко за Аньдинхоу перед Императором.

Гу Юнь снова покачал головой:

— Не нужно его вмешивать. Все в порядке.

Евнух тщательно все взвесил и пришел к выводу, что больше ничем не сможет помочь маршалу. Кроме того, он до смерти боялся того, что у императора Лунаня утром найдутся для него новые поручения. Не смея надолго отлучаться от своих обязанностей перед правителем, евнух положил рядом Гу Юнем зонт, собираясь удалиться.

— Дедушка Чжу, — Гу Юнь внезапно окликнул его, а потом шепотом сказал: — Большое спасибо, но зонт лучше забрать.

Чжу-кopотенькие-ножки его слова привели в замешательство.

Гу Юнь пояснил:

— Я буду стоять тут на коленях до тех пор, пока гнев Его Величества не утихнет. А ты — его верный слуга, не заставляй его сомневаться в этом.

Это был всего лишь намек, но Чжу-кopотенькие-ножки, разумеется, его понял. Старый евнух вздохнул:

— Если бы Аньдинхоу проявил подобную рассудительность, когда спорил с Его Величеством, то уж точно не попал бы под холодный северо-западный ветер.

После ухода Чжу-кopотенькие-ножки изо рта Гу Юня вырвалось облако белого пара. Не зная, куда себя деть, маршал вдумчиво размышлял над тем, что Чан Гэн сказал ему в храме Ху Го: происшествие в Восточном море и восстание на юго-западе, возможно, произошли не просто так.

Постепенно Гу Юнь смог нащупать смутную связь между этими двумя событиями.

Вэй-ван разместил свои силы в Восточном море, где, стремясь захватить власть, и планировал устроить морское сражение.

Гу Юню тогда удалось вовремя остановить армию мятежников, не потеряв ни одного солдата. В сравнении с поднявшейся из-за этого волной, то была капля в море.

События в Восточном море взбудоражили двор, а флот в Цзяннани перетряхнули до основания. Когда Император исчерпал ресурсы института Лин Шу, требуя построить целую флотилию драконов, то военный бюджет страны еще больше сократился.

Самым ощутимым последствием стало то, что беда в Восточном море привела к введению двух указов: «Жунцзинь Лин» ограничил права простых механиков и «Цзигу Лин» — влияние и власть армии. Последний был направлен непосредственно против Гу Юня. Оглядываясь назад, становилось понятно, что Императору Лунаню незачем было зря начинать бурю. Возможно, действия Аньдинхоу в Цзяннани не остались незамеченными.

Введение указа «Цзигу Лин» сразу же усилило противостояние между различными фракциями в армии и при дворе и послужило причиной истории с Фу Чжичэном.

Гу Юнь непосредственно участвовал в событиях на юго-западе и угодил прямиком в подготовленную для него ловушку. Все это время его не покидало чувство, что кто-то потревожил эти мутные воды. То есть намеренно разжигал конфликт между шайкой горных разбойников и Фу Чжичэном. Затем с помощью этого идиота, Куай Ланьту, некто усугубил ситуацию, чтобы поджечь фитиль взрывчатки прямо перед лицом Гу Юня. В результате и шайка разбойников, и Фу Чжичэн оказались пойманы Черного Железного Лагеря и доставлены в столицу к Императору.

Император был в ужасе, увидев, что хотя оборот цзылюцзиня в стране ограничен, его продолжают поставлять из-за границы.

Гу Юнь вдруг припомнил, что хотя они с Шэнь И довольно долго прожили в Лоулани, пока проводили расследование и собирали информацию, несмотря на все приложенные усилия, им так и не удалось обнаружить таинственную Лоуланскую «карту сокровищ». Но стоило Императору послать парочку тайных агентов, совершенно незнакомых с местностью, как в течение всего пары дней они узнали тайну и в донесении писали, что «с большой вероятностью месторождение цзылюцзиня расположено...».

Действительно ли посланники Императора обладали невероятными способностями? Или же кто-то умышленно направлял их?

Снегопад усиливался, и Гу Юнь дрожал от холода. Позади него ветка цветущей зимней сливы нагнулась под тяжестью и, переломившись, упала на землю. Аромат исчез, и яшма потускнела [6].

Чан Гэн проснулся от хруста сломанной ветки.

Всю ночь он, лежа в постели, прождал Гу Юня, но тот так и не вернулся. Всю ночь его одолевали странные кошмары. Сейчас же небо прояснилось. Еще не наступило утро, но из-за того, что снег отражал свет, казалось, что рассветный час близок. Чан Гэн резко подскочил и распахнул дверь комнаты — как раз, чтобы заметить спешащего куда-то дядю Вана.

— Дядя Ван, постой! — окликнул его Чан Гэн. — Что стряслось?

Несмотря на холодный ветер старый слуга вспотел.

— Ваше Высочество, пришли вести из дворца. Говорят, что вчера Аньдинхоу повздорил с самим Императором, и, хотя никто не знает причины, Император в ярости...

Зрачки Чан Гэна расширились.

Вскоре всадник на лошади покинул поместье Аньдинхоу и сквозь снег устремился к храму Ху Го.

На следующий день во дворце не было назначено никаких аудиенций, поэтому Император Лунань мог позволить себе не вставать спозаранку, но в его покоях было чересчур жарко натоплено. Поэтому правитель совершенно не выспался и встал с головокружением и головной болью.

Евнух Чжу-кopотенькие-ножки подошел к своему господину и, разминая ему виски, предложил:

— Ваше Величество, тяньчжуйские благовония, подаренные настоятелем Ляо Чи, способны успокоить сердце и нервы. Когда Ваше Величество последний раз ими пользовались, то оценили чудодейственный эффект. Следует ли вашему старому слуге зажечь их сейчас?

Ли Фэн задумчиво хмыкнул и спросил:

— Настоятель все еще во дворце?

В течение первого месяца года настоятель храма Ху Го, мастер Ляо Чи, жил во дворце и просил Небеса благословить процветание Великой Лян, так же наставляя самого истово верующего в учение Будды — Императора Лунаня.

Евнух поспешно ответил:

— Да, насколько вашему слуге известно, мастер рано встает ради утренней медитации, невзирая на дождь и ветер. Ваш слуга заметил, что веки Вашего Величества покраснели. Возможно, из-за огня, пылающего в сердце. Следует ли вашему подданному попросить мастера прочесть вам пару сутр для успокоения сердца?

Ли Фэн улыбнулся и отчитал его:

— Какое неуважение. Мастер Ляо Чи — один из самых высокообразованных монахов нашего времени, а ты низвел его до уличного артиста?

Чжу-кopотенькие-ножки заискивающе заулыбался и ударил себя по лицу:

— Что за вздор несет рот этого раба? Вашему старому слуге не достает мудрости, он только вновь выставил себя на посмешище... Но хотя ваш раб скуден умом, каждый раз, когда мастер играет на муюй [7], все печали отлегают от сердца.

Выслушав его, Ли Фэн, с трудом соображая от головной боли, чуть погодя ответил:

— Тогда попроси его почтить нас визитом.

Чжу-кopотенькие-ножки немедленно поручил слугам доставить приглашение, после чего молча помог Императору умыться и переодеться. Вдруг Ли Фэн спросил его:

— А где сейчас Гу Юнь?

Евнуху не терпелось поднять эту тему, но заговорить первым он не осмеливался, поэтому, услышав прямой вопрос, тотчас же ответил:

— Ваше Величество, Аньдинхоу все еще стоит на коленях перед зимней комнатой.

Ли Фэн фыркнул, но выражение лица его осталось равнодушным. Чжу-кopотенькие-ножки не решался продолжить эту тему, поэтому оставалось лишь втайне надеяться на старого монаха. Даже такой ненадежный и безответственный спаситель мог бы принести немного пользы.

Вскоре мастер Ляо Чи прибыл в зимнюю комнату. Проходя мимо стоявшего на улице снеговика, он удостоил его лишь коротким взглядом, будто никогда не видал такого чуда.

Даже сам Амитабха Будда не знал, каким одурманивающим зельем этот старый монах опоил Императора Лунань. Стоило настоятелю провести с ним совсем немного времени, как вскоре Чжу-кopотенькие-ножки уже выбежал оттуда с указом. С евнух важно зачитал:

— Указ Императора. Аньдинхоу недостойно вел себя и проявил неуважение к Сыну Небес. За это у него временно изымается маршальская печаль, удерживается жалованье за три следующих месяца. Кроме того, ему приказано вернуться в поместье и подумать над своим поведением.

Гу Юнь был поражен.

Чжу-кopотенькие-ножки подмигнул ему.

Гу Юнь сказал:

— Подданный благодарит за милость и принял указ...

Евнух похлопал себя по бедру и повысил голос, командуя слугами:

— Эй, обезьяны, вы, что, слепые? Чего встали? Скорее помогите Аньдинхоу подняться!

Не успел он договорить, как Гу Юнь сам встал на ноги. В его руки и ноги словно воткнули иглы, прошившие парадную одежду и железные доспехи. Дорожки растаявшего снега стекали по его телу, сквозь промокшую насквозь одежду чудовищный холод продирал до костей. Гу Юнь сложил руки в знак почтения и благодарности, после чего с тяжелым сердцем покинул дворец. Хотя его снедала одна мысль: «В лысого плешивого осла кто-то вселился? С чего ему меня выручать?»

... Ровно до тех пор, пока маршал не встретил у дворцовых ворот дожидавшегося его Чан Гэна.

Гу Юнь догадался:

— Так значит это ты вмешал сюда храм Ху Го. А я-то все думал, с чего лысый плешивый осел так добр ко мне.

Как только Чан Гэн услыхал о том, что Гу Юнь всю ночь провел на коленях в глубоком снегу, Кость Нечистоты ударила ему в голову, и его тело действовало, не думая о том, что правильно, а что нет. Однако сердце его не поддалось панике. Чан Гэн снова и снова повторял про себя успокаивающие сутры, пока ходил туда-сюда у ворот дворца, точно пойманный в клетку зверь.

Впрочем, никакая моральная подготовка тут не помогла: Гу Юнь выглядел еще хуже, чем он предполагал. Разум Чан Гэна помутился, кровь почти прилила к горлу.

Не говоря ни слова, он завернул Гу Юня в шубу на лисьем меху и, протянув руку, коснулся его бледного посиневшего лица. Даже если маршал был закален, за ночь он замерз и скорость его реакций замедлилась.

И все же жест этот крайне смущал, поэтому Гу Юнь увернулся и со смехом отшутился:

— Ну что, удалось пересчитать мои кости?

Трудно сказать, было ли сердце его настолько огромно, что могло вместить реки и горы, или же маршал был по-настоящему бессердечен, раз в столь плачевном состоянии находил силы для шуток!

С красными от переживаний глазами Чан Гэн потащил Гу Юня, точно швабру, за собой и запихнул в экипаж.

Стоило последнему оказаться внутри, как тепло прилило к щекам. Маршал растер руки и, повернув голову, попросил Чан Гэна:

— Налей мне вина, если есть.

Чан Гэн не вымолвил ни слова.

Гу Юнь склонил голову на бок и, заметив, что глаза его воспитанника налиты кровью, не удержался от шутки:

— О Небеса! С самого детства я не видел твоих слез. Можно считать, сегодня небо послало мне необычный опыт. Поедем же поскорее в поместье, чтобы дядя Ван собрал в чашу твои драгоценные слезы. Император как раз на три месяца оставил меня без жалования, но благодаря тебе мы будем вкушать на ужин золотые бобы [8].

Разумеется, Чан Гэн не плакал. Он с трудом подавлял кровожадные порывы и некоторые ложные надежды. Казалось, что его разорвет на две личности.

Гу Юнь наконец заметил, что с глазами Чан Гэна что-то не так.

— Чан Гэн?

Чан Гэн заставил себя вернуться к реальности и безэмоционально выдавил:

— Ифу следует сначала переодеться.

Его голос звучал хрипло, будто две ржавые железяки скрежетали друг о друга. Гу Юнь нахмурился, распустил мокрые волосы, взял сухую одежду и тут же начал переодеваться.

Чан Гэн не осмеливался смотреть в его сторону. Он сидел в уголке, опустив глаза, и дышал по рекомендованному барышней Чэнь методу. Хотя шорох одежды, обычно едва слышный в шуме движущегося экипажа, в этот раз звучал невероятно громко, практически стуча в ушах. Чем сильнее Чан Гэн пытался сосредоточиться на дыхании, тем хуже у него получалось.

Глухой звук, когда Гу Юнь положил заколку для волос на небольшой столик, привел Чан Гэна в чувства:

— Я приготовил тебе лекарство, чтобы согреться. Прими сначала...

Он замер, когда холодные пальцы Гу Юня поймали его за запястье.

Чан Гэн вздрогнул. Ему на мгновение захотелось отдернуть руку, но хватка Гу Юня на его пульсе была крепкой. Удалось только тихо прошептать на выдохе:

— Ифу...

— Я не умею мерить пульс, — выражение лица Гу Юня было крайне серьезным. — Но мне известно, что дыхательная практика, вышедшая из-под контроля, может привести к безумию.

В панике Чан Гэн отвел глаза.

— Чан Гэн, признайся честно, ты...

Гу Юнь смутился и не договорил. Даже если сердце его было глубоко точно море, а кожа — толще, чем стены дворца, о некоторых вещах не подобает говорить вслух.

Кажется, Чан Гэн догадывался, о чем речь, и медленно поднял на него покрасневшие глаза.

Некоторое время Гу Юнь молчал, набираясь смелости. Это было страшнее, чем перечить Императору.

— Тебе есть что скрывать от меня?

Глотнув немного воздуха, Чан Гэн прошептал:

— О чем ифу говорит?

Гу Юнь добавил:

— ... об отношениях между мужчиной и женщиной.

Если и существовала на свете мантра, способная очистить сердце или легкие, то одного предложения оказалось достаточно, чтобы все усилия обернулись прахом.

Примечания:

1. Время сгорания курительной палочки - примерно 30 минут.

2. 牵一发而动全身

qiān yī fà ér dòng quánshēn

букв. потянешь за волосок - все тело придет в движение; малое сказывается на большом; любая мелочь может отразиться на ситуации в целом; важна каждая деталь

3. 低眉 - dīméi - опустить брови (обр. в знач.: покориться, подчиниться)

4. 雨水 - yǔshuǐ - дожди (период года с 19 - 20 февраля, отнесён ко второй половине 1-го лунного месяца

5. 时辰 - shíchen -стар. большой час (одна двенадцатая часть суток, был равен 2 часам)

6. 香消玉殒 - xiāngxiāo yùyǔn - аромат исчез и яшма потускнела (обр. о смерти девушки)

7. Муюй - 木鱼 - mùyú

будд. деревянная рыба (деревянное било в форме рыбы или безногого краба, на котором отбивается такт при чтении молитв)

8. Золотые бобы в древнем Китае - известный нам кумкват.

____

У названия есть примечание, которое Вы найдете в конце главы ~

____

Как бы не была сильна Кость Нечистоты, в противовес ей существовал Гу Юнь.

____

Когда Гу Юнь договорил, то сразу почувствовал, как у Чан Гэна участился пульс, настолько сильно, что он сбился со счета. Запястье Чан Гэна было обжигающе горячим на ощупь. Словно по его венам текла раскаленная магма, и подобно вулкану она готова была взорваться от одного лишь прикосновения.

Хотя Гу Юнь готов был проявить гибкость, он никак не ожидал, что Чан Гэн настолько остро отреагирует. Маршал забеспокоился, что повел себя неподобающе, поэтому осторожно протянул руку и сжал одежду на груди Чан Гэна.

— Успокойся! Приведи в порядок свои мысли!

Чан Гэн протянул руку и крепко, до хруста, стиснул ладонь маршала в своей. Гу Юнь прищурился.

Лицо Чан Гэна побледнело, глаза налились кровью. Перед его глазами промелькнули образы огромного могучего войска безымянных воинов, неистово бьющих в железные колокола. Злые духи гор, вод, деревьев и скал своевольно пролетали сквозь них, Кость Нечистоты становилась все сильнее, напитываясь кровью из его сердца. Она стремительно прорастала внутри подобно ветвистому дереву, ветки которого были усыпаны острейшими шипами, и, упираясь в глотку, как рыбья кость, разрывала его сердце и легкие в клочья...

Как бы не была сильна Кость Нечистоты, в противовес ей существовал Гу Юнь.

... и пока Чан Гэн не исчез, его ифу был за пределами тысяч рек и гор.

Увиденное привело маршала в ужас, его губы едва заметно зашевелились, но он не знал, как реагировать.

Тогда Чан Гэн бережно взял его ладонь обеими руками и осторожно прижал ее к своей груди. После чего всхлипнул, закрыл глаза и дрожащими губами прижался к тыльной стороне холодной кисти Гу Юня. На морозе кожа того потрескалась.

Хотя у Гу Юня имелись прежде некоторые догадки о природе его чувств, он никак не ожидал подобной сцены. Горячее дыхание Чан Гэна обжигало кожу под рукавом, казалось, еще немного — и голова взорвется от всего этого. Слова «Ты, что, с ума сошел?» вертелись на языке.

Вдруг Чан Гэн оттолкнул его в сторону и сам отступил на полшага. Он сложился пополам и его вырвало темно-фиолетовой кровью.

Гу Юнь промолчал.

События развивались стремительно, практически молниеносно. Гу Юнь все еще злился, но гораздо больше переживал за него. Из-за сильного потрясения слова болезненным комком застыли в горле; Гу Юнь ошеломленно застыл на месте.

Лицо Чан Гэна стало бледнее пепла. После того, как он сплюнул дурную кровь, сердце его немного успокоилось и к нему вернулся разум. Маршал протянул руки, чтобы помочь Чан Гэну, но тот увернулся:

— Я оскорбил ифу. Если ифу желает избить или отчитать меня за это... Кхе-кхе, то я и слова не скажу.

Гу Юнь хватанул ртом холодного воздуха. И хотя у него имелось множество поводов для беспокойства, благодаря которым он мог бы прочитать несколько длинных нудных лекций, основанных на «Цитатах генерала Шэнь Цзипина», он не решался озвучить их вслух. Задыхаясь от невероятного напряжения, он подумал про себя: «Я даже не успел спросить о твоих проступках, а ты уже плюешься кровью. Как я, мать твою, осмелюсь после такого вообще открыть рот?»

Он наклонился и, обняв Чан Гэна, помог ему подняться, а после усадил на скамейку в просторном экипаже. Душа его была в полном смятении. Совладав со своим встревоженным сердцем, он тихо, но строго произнес:

— Лучше помолчи. Сперва займемся твоими ранами.

Чан Гэн послушно закрыл глаза.

Некоторое время Гу Юнь просто молча наблюдал за ним. Обыскав весь экипаж, он так и не смог найти ни капли вина. Не оставалось иного выбора, кроме как взять стоявшее на печке лекарство и выпить его. От острого запаха свежего имбиря заболела голова.

Раньше Гу Юнь думал, что Чан Гэн всего лишь запутался и не осознавал, что творил. Что, возможно, в тот день виной всему был алкоголь, вызвавший неподобающие мысли. Поэтому такой сообразительный и проницательный ребенок как Чан Гэн, протрезвев, сам во всем разберется, стоит ему лишь намекнуть. Кто же мог ожидать, что, не произнеся ни слова из заготовленной речи, одним лишь прикосновением Гу Юнь едва не сведет его с ума?

Как же так?

Гу Юнь мрачно посмотрел на Чан Гэна. Тот так и сидел с закрытыми глазами, пытаясь выровнять дыхание, его голова печально склонилась на бок. Гу Юнь сел рядом, всеми помыслами души желая помочь вырваться из этой грусти.

Мудрецы прошлого говорили: «Совершенствование начинается с собственного "я" и продолжается в семье, и только после ты сможешь управлять государством и нести мир». Кто знает, было ли дело в том, что Гу Юнь недостаточно усердно занимался совершенствованием или в чем-то ином, но и семейная жизнь, и дела государственные пребывали в таком беспорядке, что это до смерти его утомило.

Поместье Аньдинхоу находилось неподалеку от императорского дворца. Дажеесли бы экипаж тащила за собой черепаха, они бы все равно добрались в два счета.

Стоило ему ступить на твердую землю, как деревянная птица подлетела к нему, невозмутимо уселась на плечо и склонила голову, молча уставившись на маршала.

Вдруг у него из-за спины высунулась рука — Гу Юнь не заметил, как Чан Гэн вышел из экипажа — и схватила птицу.

Чан Гэну было по прежнему дурно, но он выглядел гораздо спокойнее.

Хотя деревянная птица лежала у него в руках, Чан Гэн не спешил вытаскивать послание. Когда старый слуга отогнал экипаж, он подошел к Гу Юню и прошептал:

— Я могу съехать, если ифу теперь тяготит мое присутствие. Не буду мозолить глаза и в будущем никогда не повторю этот недостойный поступок.

Красные прожилки в его глазах полностью исчезли, взгляд был опущен. Выражение его лица теперь казалось сдержанным, даже задумчивым. Это было лицо человека, сердце которого обратилось в холодный прах [2].

Гу Юнь ошеломленно замер, пока не понял, что нет ничего, что он мог бы сказать или сделать в ответ, после чего развернулся и, так и не произнеся ни слова, ушел.

Только рано утром Гэ Чэнь и Цао Чунхуа узнали, что накануне ночью что-то произошло. Им пришлось долго прождать под дверью, а потом, когда они радостно устремились на встречу Гу Юню, чтобы поприветствовать его, тот невозмутимо прошел мимо.

Чан Гэн мрачно смотрел ему вслед, в уголке его губ запеклась капля крови, а в зрачках отражалась горечь. Казалось, прошлая ночь далась ему еще тяжелее, чем простоявшему на коленях маршалу.

Гэ Чэнь спросил:

— Старший брат, что стряслось?

Чан Гэн покачал головой. Только после ухода Гу Юня он опустил взгляд и раскрыл брюшко птицы, чтобы достать оттуда послание.

Записка гласила: «В первый год правления Императора, маршалу Гу поручили сопровождать с конвоем принца одного из племён северных варваров [3]. Из-за тяжелой болезни маршала мой младший брат поспешил в Тайюань и вернулся только в начале первого месяца».

Подписано письмо было именем «Чэнь».

Трудно было определить, сколько дней деревянная птица добиралась сюда. Ее крылья заметно поистрепались.

Поскольку Чэнь Цинсюй в письме была довольно кратка — никаких предисловий и пояснений, посторонний человек мог не понять, о чем идет речь. В качестве меры предосторожности Чан Гэн потер спинку деревянной птицы, и оттуда вырвался небольшой огонек.

Не успел никто и глазом моргнуть, как послание сгорело дотла.

Цао Чунхуа осторожно спросил:

— Старший брат, в последнее время я часто вижу, как стаи деревянных птиц вылетают из окон поместья. Ты что-то пытаешься выяснить?

— Расследую старое дело, — ответил Чан Гэн. — Раньше я полагал, что, хотя характер ифу и остался прежним, после возвращения с северо-запада он стал иначе смотреть на многие вещи. Сначала я решил, что это тонкое влияние Шелкового пути и Лоулани, но похоже, что дело в чем-то другом.

Гэ Чэнь и Цао Чунхуа переглянулись.

Чан Гэн к тому времени успел оправиться от чувства утраты и прошептал про себя: «Так что же такого произошло по пути к северной границе?»

Что же такого могло там случиться, раз человек вроде Гу Юня, настоящий мастер военного дела, опытный генерал, способный спать под открытым небом, вдруг заболел в дороге и так перепугал семью Чэнь, вынудив их отправиться в Тайюань? Неужели он с кем-то встречался за северной границей? Это была тайная любовная связь? Или он что-то разведывал?

Ни с того ни с сего Чан Гэн попросил:

— Сяо Цао, А-Чэнь, вы двое не поможете ли мне с одним делом?

После того, как Цао Чунхуа втайне уехал, Чан Гэн, подобно загадочному дракону, показывал то голову, то хвост [4].

В это же время Гу Юнь сходил с ума от беспокойства. Он собирался потратить один день и обсудить произошедшее с Чан Гэном, но как оказалось, его банально было невозможно застать в поместье! Его избегали.

Из-за невозможности найти себе занятие с утра до вечера голова уже трещала от разных мыслей. Гу Юнь даже перестал пить лекарство: в том, чтобы ничего не видеть и не слышать, было нечто умиротворяющее.

Зато императорский двор тем временем содрогался от бушевавших волн и ветра.

Во-первых, Император Лунань решил вернуть указ «Жунцзинь Лин». Когда объявили соответствующий указ, министерство финансов и министерство труда направили Императору совместное письмо. О себе напомнило даже военное министерство, которое недавно претерпело значительные изменения, и мнения чиновников явно расходились с мнением Императора

Ли Фэн никак на это не реагировал и лишь упорно стоял на своем. Вскоре последовал его ответ.

Второго числа второго месяца императорский цензор обвинил министра финансов в «получении взяток от других государств». Позднее, после проведения тщательного расследования, выяснилось, что многие чиновники брали взятки. Это вылилось в самое крупное дело о коррупции и мошенничестве за все правление Лунаня.

Министр труда по характеру напоминал дядю Императора. Хотя в душе он радел за свой народ и державу, но человеком он был трусливым, готовым ретироваться сразу, как только запахнет жареным. Узнав, какую позицию занял Император, он мгновенно сориентировался в ситуации, закрыл рот и ушел в тень. После этого никто не осмеливался подвергать критике больной вопрос возвращения указа «Жунцзинь Лин».

Десятого числа второго месяца, когда Гу Юнь уже полмесяца находился под домашним арестом, Черный Орел втайне прибыл в столицу из Северного гарнизона, переоделся в гражданскую одежду, смешался с толпой и ночью таинственным образом проник в поместье Аньдинхоу.

Наконец Гу Юню выпала возможность увидеться с Чан Гэном, избегавшим его, точно тот был змеей.

Чан Гэн поставил перед Гу Юнем чашку с целебным отваром. Между ними царила до смешного неловкая атмосфера.

— Прибыл Черный Орел.

Гу Юнь кивнул и взял лекарство, чтобы выпить. Чан Гэн уже приготовил серебряные иглы. Заметив, что ифу опустил чашку, он показал взглядом на иглы: "Ты готов?"

Это выглядело настолько отстраненно и почтительно, что Гу Юнь еще больше растерялся.

Не лежать ему больше у Чан Гэна на коленях. Тот напоминал незнакомого лекаря, мягко сжимающего иглы, и жестами показывал, как Гу Юню повернуться. Он старался избегать даже случайных взглядов.

Гу Юнь закрыл глаза, ожидая, когда в полную силу подействует лекарство. Слух уже почти вернулся, все вокруг внезапно сделалось невероятно громким. Он слышал, как журчит речь слуг, что убирали на улице снег, скрежет оружия и доспехов охранников, шуршание одежды Чан Гэн при ходьбе... Все эти звуки сливались воедино и резали слух. Больше десяти дней Гу Юнь провел глухим и не сразу смог привыкнуть к нормальному положению вещей.

Гу Юнь справился с раздражением и наконец, воспользовавшись случаем, спросил:

— Чан Гэн, можешь назвать мне причину?

Чан Гэн определенно знал, о чем идет речь, но не проронил ни слова.

Тогда Гу Юнь продолжил:

— Это все потому, что... В тот день я слишком много выпил и совершил по отношению к тебе нечто... ну...

Рука Чан Гэна задрожала, приготовленная игла зависла в воздухе.

Долгое время он хранил молчание, отчего Гу Юнь чувствовал себя крайне неуютно. Даже разгневайся на него снова Ли Фэн, совесть его осталась бы чиста, и ему не было бы стыдно ни перед Небесами, ни перед Землей, ни перед самим собой. Однако, когда дело касалось Чан Гэна, Гу Юнь никак не мог выкрутиться, чувствуя, что виноваты в этой ситуации они оба [5].

Но если он не вел себя неподобающе, то почему Чан Гэн...

— Нет, — внезапно ответил ему Чан Гэн. Его голос звучал невероятно спокойно: — Тогда это я первым совершил неподобающий поступок в отношении ифу.

Гу Юнь промолчал.

— Без всякой на то причины, — Чан Гэн осторожно зафиксировал его голову, не позволяя двигаться; его интонация звучала довольно обыденно. — Что же могло послужить причиной для такого поступка? Если хорошо об этом подумать, то возможно, дело в том, что с детства я не знал ни отцовской, ни материнской привязанности. Никто кроме ифу не любил меня. Шли годы, и это дало почву для возникновения неосуществимых желаний. Ты никогда этого не замечал, а я не собирался никому об этом рассказывать. Пока однажды, будучи в ярости, случайно себя не выдал.

Огромный камень словно упал с неба прямо Гу Юню на грудь, сдавив легкие и не давая дышать. Ведь он полагал, что Чан Гэн лишь немного сбился с пути, кто мог предугадать, что это старый недуг!

— Ифу не стоит принимать это близко к сердцу, он может сделать вид, что ничего не было, — с безразличием в голосе закончил Чан Гэн.

Иглы в его руках даже не дрогнули. Если бы не это признание, Гу Юнь, возможно, и дальше продолжил был считать, что дело в его собственном непристойном поведении, в том, что он переоценил тогда свои силы и допустил недостойные мысли.

Но как теперь-то он мог делать вид, что ничего не произошло?

Казалось, еще немного и это сведет его с ума! Вот оно, преждевременное старение: впервые в жизни «цветок северо-запада» почувствовал, что дни его юности безвозвратно минули, и он перестал понимать, что творится в голове у молодежи!

— Император два дня подряд вызывал меня во дворец для допроса, — Чан Гэн резко сменил тему. — Там с утра до вечера стоит ругань из-за масштабного дела, связанного с коррупцией и мошенничеством. Но благодаря этому я смог уловить ход мыслей Императора. Что ифу планирует делать?

Гу Юнь, который был явно не в настроении обсуждать политику, наградил его непонимающим взглядом.

Чан Гэн со вздохом протянул руку и снял люли цзин с переносицы Гу Юня. У того на лице и во взгляде читалось единственное: «Ничего я тебе не скажу».

— Я сделаю все, что ты пожелаешь. Если тебе неприятно меня видеть, могу исчезнуть с глаз долой. Если тебе нужен только почительный и понимающий сын [5], то клянусь, что больше никогда не пересеку эту черту. — Чан Гэн продолжил: — Ифу, эта тема крайне меня смущает. Пожалуйста, прекрати расспрашивать, что у меня на сердце, хорошо?

На лице Гу Юня было большими буквами написано «нет».

Втыкая серебряную иглу в его тело, Чан Гэн спокойно спросил:

— Тогда как мне следует поступить? — не дожидаясь ответа, он добавил: — Прикажи что угодно.

Если бы Чан Гэн вел себя по-настоящему неподобающе: лип к нему или докучал, — возможно, Гу Юнь давно бы приказал трем сотням стражникам выселить его из своего поместья в уже построенную резиденцию Янбэй-вана.

После того, как острым клинком он разрубил бы связующие их нити, достаточно было около года проявлять к нему холодность, и все было бы кончено.

Однако Чан Гэн выражал смирение в духе «даже если ты отошлешь меня на край света, я с радостью подчинюсь приказу».

У Гу Юня уже раскалывалась голова. Он чувствовал себя собакой, кусающей черепаший панцирь — некуда было воткнуть зубы.

После длительной паузы Гу Юнь спросил:

— Как твоя рана? Тебе лучше?

Чан Гэн хмыкнул и кивнул — берег слова точно золото.

Тогда Гу Юнь продолжил:

— Как ты ее получил?

Чан Гэн спокойно произнес:

— После того, как на протяжении долгих лет тешил себя несбыточными надеждами, на мгновение впал в безумство.

Гу Юнь промолчал.

Мало было несчастий...

Чан Гэн тщательно собрал серебряные иглы, заглянул в угол комнаты и зажег немного успокоительного:

— Мне пригласить Черного Орла?

— Ваше Высочество, — вдруг с самым серьезным видом обратился к нему Гу Юнь. — Вы ведете свой род из золотых ветвей и яшмовых листьев [7]. Никто не знает, сколь высоким может стать ваше положение в будущем. В то время как все обращаются с Вашим Высочеством как с сокровищем, драгоценным камнем, ваш подданный надеется, что как бы не сложилась ваша жизнь в дальнейшем и кем бы вы не стали... Ваше Высочество всегда будет заботиться, ценить себя и помнить о важности своего статуса.

Большая часть лица Чан Гэна оставалась в тени. Непоколебимый даже перед лицом всех восьми ветров [8] он спокойно ответил:

— Хорошо. Аньдинхоу может не переживать за меня.

Гу Юнь промолчал.

Чан Гэн стоял неподвижно, словно дожидаясь указаний. Но спустя какое-то время, заметив, что Гу Юнь, лишившись дара речи, замер на месте, он развернулся и ушел.

Гу Юнь откинулся назад на подушках и сделал глубокий вдох.

Он бы предпочел, чтобы Чан Гэн горячо с ним спорил, как бывало в юности. Тогда, возможно, проще было бы с ним сладить. Поскольку, как недавно выяснил Гу Юнь, когда паршивец ничего больше не желал, то становился непрошибаем.

Гу Юнь, чувствовавший себя «побежденным», нарезал круги по комнате, пока не решил для себя, что больше никогда не будет мечтать ни о каком там «нежном благоухании» [9] или «красных рукавах» [10]. Хватит с него!

Раздался стук в дверь, и дожидавшийся снаружи Черный Орел вошел.

Вероятно, Черный Орел в спешке летел в столицу. Хотя тот успел принять ванну и расчесать волосы, он выглядел сильно усталым, даже бороду сбрить не успел.

Солдат преклонил колени:

— Главнокомандующий.

— Отставить церемонии, — поберег его силы Гу Юнь. — Что стряслось? Тебя послал сюда Хэ Жунхуэй?

Черный Орел ответил:

— Да!

Тогда Гу Юнь продолжил:

— Покажи мне письмо.

Он раскрыл поданное ему солдатом послание и бегло проглядел его. Командир Орлов, Хэ Жунхуэй, обладал невероятно уродливым почерком и излагал все кратко и по существу.

В конце месяца две небольшие державы на Западе, Цюцы [11] и Цемо [12], повздорили из-за приграничной торговли, однако отношения между западными странами были настолько запутанными, что войска Великой Лян обычно в них не вмешивались, поэтому поначалу не обратили на конфликт внимания.

Так вышло, что Лоулань и эти две страны образовывали треугольник. Поэтому правитель Лоулани направил в качестве посла своего родного младшего брата, чтобы тот помог соседям урегулировать конфликт, но во время дипломатической миссии его отряд был уничтожен на границе с Цюцы. Никто не выжил.

Поначалу виновниками посчитали шайку пустынных разбойников. Но после того, как правитель Лоулани провел тщательное расследование, выяснилось, что на найденном на месте трагедии оружии был выгравирован символ дворцовой стражи королевства Цюцы. После чего он немедленно призвал эту страну к ответу. Но в Цюцы категорически отрицали свою причастность, утверждая, что Лоулань всегда больше поддерживала королевство Цемо, а к лоуланьским послам и вовсе отнеслись крайне неуважительно. Тогда Лоулань направила в Цюцы новую делегацию — своего наследного принца и три тысячи кавалеристов, чтобы добиться справедливости. Поначалу Цюцы отказывалась даже впускать их внутрь и вступать в переговоры. Пока внезапно ворота не распахнулись и их не встретили сотни «Пустынных Тигров».

«Пустынными Тиграми» называлась невероятно тяжелая военная техника, способная пересекать пустыню и потреблявшая огромное количество цзылюцзиня. Их рабочий механизм имел крайне сложное устройство.

Десять лет назад, подавляя восстание на Западе, Гу Юнь смог разгромить их. Тогда в сражении участвовали только три «Пустынных Тигра», но этого оказалось достаточно, чтобы едва не загнать в угол половину сил еще не успевшего набраться боевого опыта Черного Железного Лагеря. Насколько Гу Юню было известно, чтобы построить три таких машины, тогда всем западным странам пришлось объединить усилия.

Гу Юнь резко встал на ноги, сильно нахмурившись; его пальцы рассеянно перебирали деревянные четки в руках. Слишком уж этот конфликт напоминал ему восстание на Юго-Западе. Он понизил голос и уточнил:

— А это точно были настоящие «Пустынные Тигры», а не муляж?

Черный Орел тотчас ответил:

— Маршал, это точно были настоящие «Пустынные Тигры». Вскоре весь отряд лоуланьских всадников был полностью разгромлен. Принц едва не погиб на поле боя, солдаты рисковали своими жизнями, чтобы спасти его. В тот же день Лоулань обратилась в наш гарнизон за помощью. Но не успели мы сломать печать на послании, как из-за длинных языков иностранных солдат новости уже разнеслись по Шелковому пути, и всех обуял страх. Теперь другие западные страны, Тяньчжу и иностранцы собирают военные силы на своих постах. Командующий Северо-Запада мастер Мэн лично явился в гарнизон, чтобы приказать нам ждать указа «Цзигу Лин».

Гу Юнь ударил по столу:

— Что за вздор?!

Солдат подумал, что маршал говорит об указе «Цзигу Лин» и кивнул:

— Командир Черных Орлов тоже так считает. Черный Железный Лагерь не подчиняется указу «Цзигу Лин», но командующий Мэн заявил, что раз Аньдинхоу находится под домашним арестом и ему приказано поразмыслить над своим поведением, то нам следует ждать высочайшего императорского указа...

Примечания:

1. Cвежий ветер и светлая луна (обр. прекрасный вечер; красивый пейзаж; обстановка, располагающая к лирической беседе, к мечтательности и любви)

2. 心如死灰 - xīn rú sǐ huī - сердце (на душе) - словно потухший пепел; обр. охладеть, очерстветь

3. Маньский княжеский дом

4. 神龙见首不见尾 - shén lóng jiàn shǒu bù jiàn wěi - букв. видно то драконью голову, то хвост обр. вести подозрительный образ жизни, то проявить себя, то снова закрыться; что-то утаивать

5. 一个巴掌拍不响 - yīge bāzhang pāibuxiǎng - одной рукой в ладоши не хлопнешь, обр. для ссоры нужны двое, все ссоры и противоречия не могут исходить лишь от одной стороны; у обоих рыльца в пушку; один в поле не воин

6. 义子- yìzǐ - приёмный (названый) сын

7. 金枝玉叶 - jīnzhī yùyè - золотые ветви и яшмовые листья (обр. в знач.: члены императорской фамилии, люди аристократического происхождения)

8. 八风 - bāfēng -ветры с восьми направлений, ветры всех румбов; роза ветров

9. Отсылка к нежному телу женщины

10. 红袖 - hóngxiù - красные рукава (обр. в знач.: женщина, девушка, красавица)

11. 龟兹 - qiūcí - Куча, Цюцы (древнее королевство в Синьцзян-Уйгурском авт. р-не, КНР)

12. 且末 - qiěmò - г. и уезд Черчен (Qarqan; Синьцзян-Уйгурский авт. р-н, КНР)

____

Гу Юнь пододвинул к себе половину недопитой бутылки вина, проверил температуру, а затем сделал глоток. «Мелкий паршивец, думал, я не найду на тебя управу?»

____

У Гу Юня сжалось сердце: события развивались гораздо стремительнее, чем он ожидал. Он не мог представить себе, что беспорядок может достичь такого масштаба.

Западные земли [1] напоминали мелкий колодец, кишащий лягушками. Небольшие королевства были точно гора козьего помета: одна часть смотрела на запад, другая — на восток, и все они бесконечно враждовали между собой в борьбе за власть. Однако, поскольку в последние годы Черный Железный Лагерь приглядывал за Шелковым путем, никто не решался учинять там беспорядки.

Королевство Цюцы было размером с комариный глаз. Даже если разбить котел и продать обломки металла [2], этого не хватит, чтобы выстроить сотню Пустынных Тигров. Ясно как день, что за этим необычным поступком скрываются хищники покрупнее.

Вот только пока оставалось неясным, какие цели преследуют те, кто стоит за спиной королевства Цюцы.

Гу Юнь не верил, что подобный гамбит провернул тот самый человек, сидевший на троне Великой Лян. Ведь Ли Фэн привык все тщательно контролировать, поэтому не любил идти на риск и предпочитал вести дела определенным образом. Действовать сгоряча и спонтанно в обстоятельствах, которые невозможно четко спланировать, было совершенно не в его стиле.

Гу Юнь опасался, что Ли Фэна эта ситуация застигла врасплох, как и его самого. С одной стороны, точная информация о том, как обстоят дела на северо-западе, пока была маршалу неизвестна. С другой стороны, существовал риск, что Черный Железный Лагерь самовольно вмешается в конфликт, нарушив договоренности со двором. «Маршальская печать сейчас конфискована, поэтому указ "Цзигу Лин" нельзя привести в силу» — он мог использовать это как оправдание, чтобы придержать армию.

Гу Юнь спросил:

— Сколько примерно солдат насчитывает каждый гарнизон других стран?

Черный Орел ответил:

— Гарнизоны Запада насчитывают всего около трех тысяч солдат. Тяньчжу расположена дальше, поэтому у них примерно тысяча человек, остальные — из западных стран.

— Быть того не может, — Гу Юнь прикусил кончик языка и не произнес рвавшийся наружу приказ: «Тогда еще раз это проверьте», потому что вспомнил, что сейчас не руководит армией...

... а заперт в городе размером с колодец и не в состоянии ничего предпринять.

— Появление сотен Песчаных Тигров говорит о том, что враги рассчитывают на полномасштабное сражение. Если за техникой не стоит армия из нескольких десятков тысяч тренированных солдат, то весь их цзылюцзинь будет потрачен впустую. Пусть силы их выглядят незначительными, но враг может скрывать большее войско, — Гу Юнь прищурился, легонько постукивая пальцами по столу: — Для того, чтобы расправиться с никчемной лоуланьской кавалерией, более чем достаточно нескольких солдат в тяжелой броне и пары Пустынных Тигров. Однако они привели к нашим границам сотни Пустынных Тигров и десятки тысяч солдат, это говорит о том, что перед нами не обычный конфликт между западными странами.

Солдата его слова озадачили:

— Тогда... вашему подчиненному следует немедленно возвращаться на фронт...

Гу Юнь перебил его:

— Нет смысла. Уже слишком поздно.

Черный Орел спешил сюда из пограничного пункта на Шелковом пути, дорога заняла у него два дня, что уже считалось невероятной скоростью. Поскольку воздушное пространство над столицей было закрыто, приземлиться он мог только в Северном гарнизоне. Даже если гонец за ночь добрался до столицы и сразу предстал перед Гу Юнем, третий день был на исходе. Если отправить его с ответным донесением, то, даже если он измотает себя до смерти, считая время, затраченное на дорогу туда и обратно, выходит пять или шесть дней.

Ситуация на поле боя меняется молниеносно, пяти или шести дней может быть достаточно, чтобы погубить страну...

Гу Юнь сжал зубы. Ух, вот надо же им было выбрать момент, когда он не может выбраться из столицы!

— Лучше сначала отдохни, — прошептал Гу Юнь. — Дай мне немного подумать.

Черный Орел не осмелился ему перечить и послушно удалился.

Подогрев себе бутылку вина, Гу Юнь нарезал круги по комнате. В маленьком помещении его голова немного прояснилась, и он подумал: «Возможно, удастся избежать беды».

Его отстранили от командования, а Шэнь И был далеко. В данный момент северо-западной фракцией Черного Железного Лагеря управлял Хэ Жунхуэй, командир Черных Орлов.

Гу Юнь прекрасно помнил скверный характер Хэ Жунхуэя. Все знали, как трудно с ним вести дела. Не он один так считал, Шэнь И тоже на дух не переносил командира Черных Орлов. Ясно как день, что Хэ Жунхуэй не будет считаться со словами северо-западного командующего. А если Мэн Пэнфэй попытается продемонстрировать свою власть над гарнизоном, ссылаясь на указ «Цзигу Лин», то Хэ Жунхуэй этого не потерпит, и кто знает... возможно, даже отстранит командующего Мэна.

И как тогда будут развиваться события?

Внезапно раздался стук в дверь. Гу Юнь распахнул ее и обнаружил стоявшего за ней Чан Гэна.