Истории небольшого города. Сборник рассказов [Влад Тарханов] (fb2) читать онлайн

Влад Тарханов ИСТОРИИ НЕБОЛЬШОГО ГОРОДА

История Ольги О, которая вспомнила одну из прошлых своих жизней

1.

Ольга подошла к окну. За окном — немного запотевшим и достаточно грязным шел дождь. Дождь тоже казался ей грязным и потным, как был грязным и потным клиент, отчаянно плескавшийся в душе и пытавшийся отмыть себя от нее, Ольги. Да, Ольга не было ее именем. Рабочее наименование. При ее работе по-другому нельзя. В Интернетовском пространстве она сама выбрала себе имя Ольга О. Она имела в виду Ольга-Ольга, иконку этой старорусской святой, княгини, которая повластвовала в свое удовольствие больше чем тысячу лет назад, Ольга прятала в своих вещах надежнее, чем пачку долларов — все свои сбережения. Иконку ей привезла школьная подруга, которая ездила в Иерусалим. Кроме всего прочего, подружка умудрилась освятить иконку на гробу Господнем. Именно это делало это простенькое изображение столь ценным для Ольги. Свое прошлое имя она постаралась забыть. Не будем и мы вспоминать его всуе, чтобы не тревожить демонов, которые в ее душе уже давным-давно уснули.

Клиент попался чистоплотный и отмывал себя достаточно тщательно. Он был немного ленив, требовал особого внимания к своему достоинству, а так же тешил свое самолюбие тем, что он «самец» и «настоящий мачо». Ольга сказала, что ей еще ни с кем не было так хорошо. Это, плюс удачная имитация оргазма принесли ей чаевые в двадцать долларов, от чего Ольга, естественно, отказываться не собиралась. Ольга посмотрела на часы — клиент провел в ее съемной квартире уже на 7 минут больше уплаченного. Впрочем, Ольга не работала в салоне и могла себе позволить не вводить посекундную тарификацию клиента, впрочем, давать ему тут забесплатно рассиживаться, тоже не было никакого резона.

Громко зарычал сливной бачок, а еще через пару секунд ее очередной клиент оставил ее помещение. Ольга тут же вычеркнула этого мужчину из своей памяти. Этот из тех, кто не придет еще, как его не нахваливай. Ему важно количество «побед», даже приобретенных столь сомнительным способом. Она открыла окно и закурила. Ольга старалась в рабочем помещении не курить — некоторые клиенты не выносили сигаретного дыма. Впрочем, рассиживаться и ей смысла особого не было. Новый клиент появится только через три часа. Поэтому надо было продолжать зарабатывать. Шоу маст гоу он… Как говорится.

Ольга закрыла окно. Противно скрипнула оконная рама, деревянная, экологически чистая, но рассохшаяся от времени. Пора было за работу номер два. Или даже три. Слава Богу, Ольга была индивидуалкой. Нет, у нее был тот, кого принято называть «крышей». И крыша появлялась ежедневно. Она забирала добрую долю, но Ольга всегда отдавала все, что от нее требовали. И никогда не обманывала. Она чувствовала, что ее приход контролируется ее крышевателями. Но некоторая свобода действий и почти что полное отсутствие «субботников» устраивало Ольгу больше всего. Она работала в нескольких салонах, и знала, какие там порядки. А тут ее все пока что устраивало. Говорят, ей просто повезло. Кто знает.

Ольга пошла к ванной, почистила зубы, привычным движением руки придала окрашенным в блонд волосам вид чуть растрепанный, но именно этот вид был для нее самым выгодным: она была чуть широкоскулой, с достаточно узкими глазками, волосы же имела роскошные и именно они отвлекали внимание на себя. Носик вот не подвел. Ольга тут же скорчила сама себе гримасу и надавила на носик большим пальцем, стараясь смотреть в разные стороны. Это ей удалось, вторая гримаса получилась еще уморительней первой. Ольга проверила, или из комбинации не выпадает грудь — ее задача состояла в том, чтобы грудь был достаточно обнаженной, но не до конца. Кто-то из великих говорил, что полураздетость действует намного сильнее, чем полная обнаженность. Все было в порядке.

Она включила свой ноутбук, проверила изображение, ввела пароль, улеглась на диван и стала смотреть в строку чата. Пока что с ней на связи никого не было. Захотелось зевнуть, но Ольга подавила внезапный призыв организма. На самом деле нет ничего скучнее, чем висеть в эротическом чате и ждать, когда на тебя кто-то посмотрит, тогда надо будет что-то изображать, тоже эротическое. А если кто-то настучит тебе пару слов — уже прогресс, потому что тебе уже начнет что-то капать. А когда капнет что-то существенное, можно учудить: выполнить указания своего виртуального собеседника. Правда, ничего сверхъестественного и чудного он не заказывали. А уж за три часа что-то заработать было не слишком-то реально. Прошло примерно сорок минут, когда в строке сообщений выстучалось:

— А ты красивая.

— есть немножка…

Ольга не слишком уделяла внимания правилам правописания.

— Покажи грудь.

— переведи на спасиба.

Ольга увидела, как в окошке ее видеочата зажглось сообщение о переводе нужной суммы денег. Она улыбнулась. Она всегда сидела к видеокамере чуть в полоборота, направо. Она точно знала, что так ее лицо выглядит наилучшим образом. Что-что, а свою работу надо делать хорошо. Особенно если получила стопроцентную предоплату. Ольга все сделала хорошо. И на этот раз все сделала как следует. Медленно оголилась, станцевала стриптиз, положенное количество раз раздвигала ножки и крутила роскошным задом (она видела его на видео и знала, что зад у нее действительно роскошный). Ей удалось раскрутить клиента на еще две проплаты, и это девушку серьезно обрадовало. Она редко когда за три часа могла заработать столько денег.

В конце Ольга получила еще одну проплату, поигралась с фаллоимитатором, изобразила оргазм, к приходу клиента оставалось двадцать минут и надо было приготовиться. Ольга готовилась отключить видеочат, когда прочла от того же щедрого клиента:

— Почему тебя зовут Ольга О? Что означает О? Оргазм? Обалденная? Обманщица?

— так много вапросов.

— А что? Мне интересно…

— считай что Оргазм, если тебе так будет приятна.

— Вот как. И ты знаешь кто ты?

На прямые вопросы Ольга всегда отвечала честно. Привычка.

— проститутка я…

— Нет, кто ты, знаешь?

— не даставайте меня плиз.

Ольга выдавила максимум вежливости, хотя у нее это плохо получалось. Эта пустая болтовня стала раздражать ее, хотя бы потому, что у нее было мало времени до прихода следующего клиента.

— Очень скоро ты узнаешь, кто ты.

От такой наглости Ольга совершенно охренела и готовилась уже отписать какую-то гадость, что было запрещено правилами чата, но… но ее клиент уже отключился, вышел из чата. Девушка почувствовала определенную неудовлетворенность. Вот если бы ей удалось послать этого гада куда следует… Она прикинула парочку соответствующих адресов… Но он исчез. Ольга встряхнулась, быстренько привела себя в порядок, выключила машинку, стала прибираться в комнате. Она еле-еле успела, как услышала звонок в дверь. К ней уже пришли.

2.

Наверное, эта странная фраза застряла-таки в мозгу Ольги. Она была немного рассеяна и не так хорошо имитировала оргазм, о чем пожалела, потому что поняла, что клиент хороший, но больше не придет. Такие чутко улавливают имитацию, и такого не прощают. А был такой спокойный, интеллигентный. Она ему приготовила кофе. А он запросил чашку чая и заказал коньяк. И не пил его. Пригодится. Она пила только водку. Не жадный. Но ничего не накинул. Все-таки девушка чувствовала, что была не права, но ничего поделать с собой не могла. У нее было два часа до последнего клиента на сегодня. Надо было собраться. Этот заказал на всю ночь. Ольга знала, что у нее вся ночь не стоила слишком уж дорого. И этим многие пользовались. Да и она чаще всего пользовалась этим по полной программе: можно было немного не так напрягаться. Начало ныть внизу живота — первый сигнал предстоящих месячных. Ольга сверилась с календариком — все шло точно по графику, значит, Рафик возражать не будет. Рафик — это ее крыша, точнее тот, кто ее «курировал». Она не знала его настоящего имени и подозревала, что за Рафиком стоят куда как более серьезные лица, которых ей, простой проститутке, знать не положено. Она и не интересовалась этим: меньше знаешь, дольше живешь.

Каждая женщина-проститутка старается придумать свою жалостливую историю, оправдывающую ее такое занятие. Ольга ничего придумывать не собиралась. Ей нужны были деньги. Достаточные для того, чтобы нормально прожить те годы, когда ей работать по основной профессии будет уже не с руки. Это был расчет. Достаточно трезвый и спокойный. Ее родители, простые инженеры, уже давно не имели работы и ничем дочери помочь не могли. Самой пробивать дорогу в жизнь? Так именно этим девушка и занималась. Ее путь был таким, каким она его рассчитала. Не без трений и проблем. Но все-таки… Она уже знала горькие истории девиц, стоявших на трассах, такая жизненная перспектива ее не устраивала. У нее был свой, четко выстроенный план. Сначала надо было приобрести опыт соблазнения. Она стала просто «снимать» мужчин постарше, трезво рассуждая, что они могут научить ее более изощренному пониманию секса, нежели ее неоперившиеся еще однолетки. Тогда же Ольга сделал первую ошибку в своей жизни, которую она простить себе не могла: она практически бесплатно рассталась с девственностью (ресторан и полсотни баксов, которые ей оставил заботливый партнер, так расчетливо выбранный ею, конечно же, не в счет). Потом, в первом своем салоне, ей объяснили, сколько бы стоила ее девственность, если продать ее с умом. Но получилось так, как получилось. Вам покажется странным, что эта девушка просто шла к своей цели? Но именно так и было. Ее главной чертой была бережливость. Она переняла ее от мамы, которая жила от зарплаты до зарплаты и умела распоряжаться двумя невысокими окладами итээровцев с ювелирной точностью: чтобы на все хватало. Они и сейчас с отцом и братом-инвалидом выживали на одну инвалидную пенсию благодаря той же маминой гениальной бережливости. Их небольшие заработки (мамы и отца) шли в общий котел. Но Ольга в общем котле участия не принимала. Она считала, что родители выполнили свой долг по отношению к ней, она теперь вольная птица. Денег родным не посылала, жила скромно, деньги прятала, превращая свой доход в вечнозеленые постоянные. Доллары США она научилась прятать так искусно, что никто из ее сутенеров найти ничего не мог. Впрочем, у нее была своя биография в этом нелегком бизнесе. Она сменила двух сутенеров, три салона, две крыши как индивидуалка. Она снималась в трех порнофильмах отечественного производства: дешевых как по качеству съемок, так и по содержанию, нескольких фотосессиях от весьма специфической направленности порносайтов, что позволило ей создать достаточно привлекательную страничку в Инете. Большинство клиентов приходили именно оттуда.

Большинство, но только не тот, который должен был прийти сейчас. Она имела ввиду гостя на всю ночь, а не Рафика, который уже вошел к ней в комнату.

— Ну что?

Это был его традиционный вопрос, что-то вместо «Привет!» или «Как дела?». Рафик был невысокого роста, плотного телосложения, с густой щетиной и тонкими усиками, опускавшимися почти до подбородка, что придавало всему его лицу несколько комическое выражение. При этом он был зол, напорист, быстр и агрессивен. Решения принимал быстро, из чего Ольга решила, что в своей структуре он далеко не простая «шестерка». Ольга протянула пачку денег. Ее улов за сутки. Рафик неторопливо пересчитал, отложил ее долю, потом достал небольшую трубочку, девушка знала — это ее гонорар за Интернет, за целую неделю. Можно было ничего не говорить, но Ольга подала голос:

— Рафик, дорогой… у меня месячные будут завтра, думаю…

Рафик кивнул головой, развернулся и, молча, покинул ее квартиру. Теперь он появится только через четыре дня, когда физиологический перерыв закончится. Ольга точно знала, что Рафик знает и количество денег, которые она тут зарабатывает, и некоторые ее «нычки» — она специально оставляла там некоторую сумму денег, чтобы создать у своей «крыши» дополнительную уверенность в том, что она полностью под контролем. Но при этом она так же понимала, что Рафик не доверяет ей ни на грош и в любой момент может ее уничтожить. Поэтому она предпочитала не обманывать. Но девушка не предполагала, что их встреча с Рафиком состоится намного раньше, чем через четверо суток.

3.

Ночной клиент не был слишком обременительным. Правда, он оказался с фантазией, а его фантазии заставили Ольгу потрудиться, и изображать оргазм приходилось намного чаще, чем с обычным клиентом. Нет, она испытывала оргазм. Но очень редко. И чаще всего при лесбийском сексе. У нее даже была такая услуга и несколько подруг, которые могли помочь ей устроить небольшое шоу тому, кто желал на это дело посмотреть. Но вот с мужчинами ей как-то было не настолько приятно, как с подругами. Се ля ви… Девушка часто думала, что смотрит на мужчин, как на инструмент, средство для заработка денег, и именно это мешало ей испытывать настоящее удовольствие. Впрочем, лесбиянкой Ольга тоже не была. Она не влюблялась ни в кого из подружек, ни в коем случае ни в кого из клиентов, а тем более ни в кого из сутенеров. Она жила для себя холодной размеренной и просчитанной на несколько недель вперед жизнью. Ей так нравилось. И чувства, которые могла вызвать в ее сердце любовь, казались ей излишней роскошью, на которую не следовало тратить времени. Сколько женщин, сколотивших проституцией какое-то состояние, теряли все из-за смазливого любовника-альфонса? И зачем ей это? Надо сказать, что Ольга смогла полностью отойти от того странного разговора в видеочате и смогла полностью сосредоточиться на работе. Она была уверена, что ее новый клиент зайдет и еще неоднократно.

Рафик появился через час после того, как клиент покинул ее квартиру. Ольга была встревожена его появлением, протянула деньги, заработанные за ночь. Рафик молча пересчитал, так же молча отложил ее долю, после чего сказал:

— Собирайся. Субботник. Сейчас.

Ольга стала быстро одеваться, стараясь не раздражать своего сутенера.

— Месячные не начались? — лениво поинтересовался незваный гость.

— Вот-вот начнутся, к вечеру точно.

— Успеешь…

Вернулась же она уже под ночь. Месячные начались когда она уже собиралась вызывать такси. У нее болело внизу живота и ломило в затылке. Так было практически всегда. И этот раз не был исключением. А вот обезболивающее она не приняла с утра зря. Ольга быстро скинула с себя порядком измятые вещи, вытащила из тумбочки пачку лекарств, выпила сразу две таблетки, после чего полезла в душ…

Настроение у нее было преотвратное. И дело было не в самом субботнике, точнее, не в самом факте бесплатной работы для своей «крыши», отчего же, Ольга понимала, что такой порядок вещей и если хочешь в этих условиях жить и работать, то правила надо соблюдать. Дело было в особо грязных клиентах, которые, как показалось Ольге, только вчера спустились с горных отрогов. Воспоминание про этих двух горцев вызвали у нее легкое подташнивание. Нет! Хватит! Достаточно того, что они ее чуть не изорвали этим анальным сексом… Вот, надо не забыть смазать противовоспалительной мазью, а то наутро уже не только от месячных скрутит… Грубость, мужская грубость, всегда вызывали у Ольги такое неприятное чувство, ощущение злости на мужиков, которые считали тебя какой-то надувной куклой, которая, правда, живет, но только для удовлетворения их прихотей. Да, она была проституткой, но обходительный вежливый клиент создавал впечатление, что она все-таки женщина, что она имеет какое-то достоинство и право на уважение, хотя бы потому, что она женщина. Но такие вот… такие грубо расставляли все на свои места. Почему-то раньше Ольга так не раздражалась на мужскую грубость. Может быть, она чувствовала ее наигранность? С ней чаще играли в грубость и насилие. Но только не сегодня. Сегодня это была природная грубость и такое же природное насилие.

Ольга привела кое-как в порядок тело. Достала четвертак водки. Это ей, обычно, в такие минуты как-то помогало. В холодильнике нашлась закуска. Пару кусочков рыбы, сыр и соленый огурец. Ольга опять подошла к единственному в комнате замызганному окну. Было темно. Фонарь во дворе и не думал гореть, все как всегда: гнусно, темно, сыро. Соседний дом горел призрачными окнами, за которыми обыватели творили свои обыденные дела. Вот толстый мужик с голым волосатым торсом опрокинул рюмку водки, профессионально и хладнокровно, вон женщина дает затрещину сыну, чтобы тот сел, закончил уроки, как будто мальчику нечем больше заняться, вот старушка кипятит чайник на газовой плите, чайник со свистом, который никто не услышит. Ольга не любила смотреть в окна. Иногда там творилось что-то интересное, но даже тогда, когда можно было понаблюдать за жизнью окружающих, девушка старалась это не делать — не хотелось перегружать свой мозг излишними эмоциями.

Теперь оставалось как-то отойти ко сну. Да вот, не получилось. Эта квартира была с довольно плохоньким ремонтом: Рафик приказал квартиру сменить, в той, что она нашла, его ребята делали ремонт под евро, а Ольга пока работала на не самой приспособленной для ее дела территории. Эта квартира проститутку недолюбливала, казалось, она высокомерно заявляла про свою пролетарскую гордость и высокую образцовую нравственность. Однако, такого финта квартира еще не вытворяла. Свет, который всегда был в ней немного тусклый, стал каким-то совершенно невнятным, что-то зашипело на кухне, и свет тут же погас. В окнах напротив со светом было все в порядке. И это Ольгу еще более обидело. Казалось, что сегодня все ее решили обидеть: Рафик с субботником накануне месячных, эти небритые горные козлы, от которых разило кислым потом многонедельной немытости, да еще и квартира, которая хотела как можно скорее избавиться от своей аморальной постоялицы. Из-за немытого окна свет в квартиру от соседнего падал совсем тусклый и можно было считать, что освещения, как такого и не было. Мобилка, которая могла бы послужить источником света осталась на кухне, там же были свечи и спички. Ольга нетвердым шагом ринулась на кухню, ей хотелось быстрее оказаться на свету, но усталость давала о себе знать, усталость, да еще темнота. Она не поняла, что произошло, только почувствовала боль в ноге, потеряла равновесие, рухнула куда-то вперед и влево, и тут же черная ткань заволокла ее, закрыла весь этот негостеприимный мир — девушка потеряла сознание.

4.

Эта история могла бы на этом и закончится, если бы удар о край тумбочки был бы сильнее. Но Ольга упала как-то удачно: удар пришелся в висок, но по касательной, ободрала кожу, потеряла немного крови да потеряла сознание, правда, на пару часов.

Очнулась Ольга в кромешной темноте. Была глубокая ночь. Но ночь была какая-то неправильная, не такая, как должна была быть. Почему-то в окне не светились окна противоположного дома, а стояла какая-то абсолютная, совершенно непролазная темень. Неужели в том доме тоже пропал свет? Ну вот тебе и начало двенадцатого года. Все как предсказывали: вспышки на солнце, внезапные исчезновения электричества. Интересно, как люди в прошлом так существовали, без электричества? Наверное, их мир был беспросветно темным, особенно в безлунную ночь, когда силы зла… Ну и ударило меня, заговариваться стала! Ольга поняла, что надо на ощупь стать и добраться до кухни. Ее что-то смущало, но она никак не могла понять, что именно.

То ли пол стал каким-то не таким, то ли ее ощущения, но девушке стало казаться, что комната стала меньше, и потолок стал какой-то ниже, почти нависал над нею, как только она приподнялась. Тут же Ольга заметила, что откуда-то из кухни виднеется какое-то странное отражение света. Мерцание, что ли… Она двинулась туда, неловко плечом коснувшись перегородки, оказалась в не таком темном помещении, где чуть тлела настоящая, самая что ни на есть настоящая лучина. Ольга перестала что-то понимать, решив, что ее рассудок просто помутился. Она прекрасно понимала, что это темное помещение с осколком зеркала, тазом воды и допотопным умывальником не могло быть ее кухней. Разве что так воспринимает мир ее помутившийся рассудок. Может, я умерла? И все это фантазии моего потустороннего перевоплощения? Может, так выглядит рай? И Ольге на секунду стало страшно, потому что рай ей никак не светил, но разве так могло выглядеть преддверие ада? Каким-то чудом она не потеряла сознание вновь. Наверное, для того, чтобы ужаснуться в следующую минуту. В эту минуту она заглянула в зеркало. На нее глядело небритое лицо худого горца с горбатым носом и впалыми орбитами глаз под мощными надбровными дугами. Брови были густые, глаза какие-то черные, неаккуратная борода и всклокоченные волосы на голове достойным образом завершали образ, представший перед нею. На секунду ей показалось, что перед нею лицо тех самых «насильников», как она в глубине души назвала парочку извергов, к которым попала на «субботник». Но те оба были достаточно жирными, а тут лицо почти вечно голодного создания. Что это с нею? Ее душа попыталась вырваться наружу, но ничего не произошло. Рывок закончился возвратом в тоже место: к зеркалу. Ее рука, такая грубая, но в тоже время и гибкая, ее рука прощупала голову — кровь тут же окрасила ладонь, Ольга почувствовала липкий теплый предмет, поняла, что именно так она воспринимает кровь, захотела очутиться без сознания снова, но ей ничего не удалось. Она (он?) зачерпнула ладонью воду из тазика. В воде плавали окрошка штукатурки, но ее это почему-то не слишком беспокоило. Промыла наспех рану, точнее, смазала кровь с лица, пошатываясь, направилась к выходу. Там была вырвана дверь, и огромная луна смотрела прямо в дверной проем, что делало картину подобной фантастическому роману. Но фантастикой и не пахло. Ольга выбежала во двор и увидела, что находится в каком-то горном ауле. Тело ее — такое мужское и непривычное все делало само по себе. Это она была в теле как сторонний наблюдатель, который только фиксирует происходящее, и не более того. Горный аул был небольшим, возможно, ей так казалось, но узкие улочки, грязь между домами с высокими крышами, несколько каменных башен совсем рядом, наводили на мысльо том, что это горное село где-то в Грузии. Она когда-то видела что-то подобное по телевизору., Некоторые дома горели. Внезапно из-за клубов дыма она увидела людей и тут же ощутила запахи… Вонь — запах горящего дерева, соломы, подгоревшего мяса, крови перемешивались в ночном воздухе, создавая страшный, но такой понятный запах смерти. Вот только странными были люди, которых она увидела. В фесках, вооруженные саблями и винтовками с длинными стволами и штыками, они своей формой были совершенно не похожи на современных солдат ни одной армии, скорее, турецкая армия конца позапрошлого или начала прошлого века. Пока Ольга фиксировала эти факты, бесстрастно, просто, как фиксируют в лабораторном журнале результаты вскрытия крысы, ее тело искало выход. Оно споткнулось, опять-таки удачно — кто-то из оцепления, которое внезапно проступило из клубов дыма, подозрительно всматривался в их сторону. Это было похоже на офицера с револьвером, который тот держал в руке, но револьвер за цепочку был соединен с кобурой. Ольга еще не понимала, для чего она фиксирует эти детали, но она не могла не фиксировать происходящее, сознание работало помимо воли. Будь ее воля — она уже давным-давно отключилась.

Она (он?) повернула голову и наткнулась на тело женщины, та лежала бездыханная, стеклянными глазами уставившись в черное дымное небо. Только сейчас она поняла, что у женщины вспорот живот. От страшной гримасы боли на лице сложно было понять возраст убитой, но по тому, как стало больно, Ольга поняла, что это кто-то из его (ее) близких.

Внезапно раздались одиночные выстрелы, откуда-то из глубины села. Выстрелы были какие-то глухие, но тут раздалось целая серия более хлестких, а потом застучали молоточки. Ольга с удивлением поняла, что знает, что глухие выстрелы — это ружья горцев, хлесткие — турецких солдат, а молоточки — работа станкового пулемета системы Хоткинса. Девушка внезапно осознала, что набор ее обычных знаний пополнился знаниями и еще какого-то неизвестного ей человека. И это сильно стало ее раздражать.

Но ее тело делало все, чтобы выжить, или же нет? Почему он пополз почти на оцепление? Нет, к краю села? Неужели что-то знает? Зачем? Так их могут найти… быстрее найти… Внезапно он (она) приподнимается и делает рывок к самому краю села, туда, где пропасть открывается, пропасть над горным потоком, до которого падает метров девяносто, как минимум, но он почти бежит, чувству, что уже его заметили, что в них стреляют, что пули свистят над головой, и сбоку, и он (она) падают в пропасть, удерживаются за какое-то растение, зачем? Неужели, чтобы покончить с жизнью надо выбирать такой сложный путь? Какое-то мгновение они висят над страшной пропастью, От того, что он посмотрел вниз, у Ольги все закружилось перед глазами, и тут в руку, которая держалась за растение, впивается пуля, краем глаза она успевает увидеть стрелка, который стоит на противоположном краю обрыва: черное пятно на фоне почти что черного неба.

5.

Ольга пошевелилась. Боль тут же пронзила ее насквозь. Она пошевелилась. Была кромешная темень. Но каким-то шестым чувством, она ощутила, что находится на съемной квартире. Было темно, окна напротив опять-таки не светились, но Ольгу это не смущало. Она твердо знала, что ей делать, даже на ощупь. Путь на кухню оказался не таким уж и сложным. Девушке удалось достаточно быстро найти спички и зажечь свечу, которая от долгого стояния в стаканчике странным образом согнулась. Она разломала свечу на две половинки, только так ей удалось заполучить свет. В доме напротив света тоже не было. Ольга подошла к зеркалу в ванной, осветила лицо. Рана на виске была небольшой, но крови было предостаточно. Ольга привела себя в порядок. Приняла обезболивающее и снотворное. Но сон все не приходил. Девушка металась по постели, пока не забылась и сон ее был тяжелым. Она видела образы из того кошмара, который видела, когда потеряла сознание. И видела, как знакомое тело падает в пропасть, но нет, вот она — небольшая терраска, место, почти что звериная тропа, на которую ей, точнее ему, мужчине из сна, удалось приземлиться. Она чувствовала холод горного камня, за которым пришлось лежать почти до утра, когда в предрассветной дымке стало ясно, что враги ушли, она видела страшные картины разрушения: разрушенные и сожженные дома, взорванные башни, расстрелянные, зарезанные люди: все… женщины, мужчины, дети, старики. Она (он) шли, шатаясь, по селу и ничего не понимали. Ольга чувствовала, как слезы душат ее, и не понимала, для чего осталась жить. Этот мир, такой простой и такой жестокий…

Она проснулась в холодном поту. За окном серел рассвет. В прихожей и на кухне горел свет. Ольга привела себя в порядок: за ночь рана подсохла и перестала кровить. Это даже не рана была, а так, царапина, за пару дней заживет. Боль внизу живота утихла. Так и должно было быть. Ольга не чувствовала в организме ничего, что было бы необычным. Вот только со вчерашним видением и ночным кошмаром следовало разобраться. Возможно, если бы не вынужденный простой, Ольга бы ни в чем разобраться не пыталась: конвейер добывания денег не дал бы ей возможности расслабиться, а там, за повседневными делами, кто знает, кошмары бы прошли, или бы до них не было никакого дела. А так — было время этим заняться. Вот только с какой стороны подойти к этому делу? Девушка была в недоумении. Психологам она не доверяла. Врачам тем более. К кому обратиться за помощью?

В некоторые минуты жизни Ольга прибегала к подсказкам. Возможно, это не были подсказки, возможно, именно так ее подсознание находило объяснение самому простому способу разрешения сложной ситуации, мне это точно не известно. Но в трудных жизненных ситуациях девушка часто применяла один и тот же фокус. Она шла и покупала в ближайшем киоске газету. Любую, которая ей первая попадала в глаза. Дома она открывала газету и смотрела заголовки. Один из них и подсказывал ей путь, по которому надо было идти дальше. Связей между заголовком и жизненной ситуацией никакой не было, во всяком случае, если связь и существовала, то только в Ольгином воображении. Но и в этот раз девушка пошла проторенной дорогой. В десять утра на раскладке она купила газету, набитую пустопорожней (для Ольги) рекламой. Сразу же открыла и напоролась взглядом на объявление о ясновидящей Оксане. Фотография достаточно молодой ухоженной блондинки почему-то сильно привлекала Ольгу, настолько сильно, что она, не задумываясь, набрала указанный в рекламе номер, а уже через три часа попала на прием заинтересовавшей ее ясновидящей.

В небольшой затемненной комнате, с плотно зашторенными окнами, где пахло благовониями и горели ароматические свечи, стояли чучела сов, банки с какими-то красителями, на небольшом столике были разложены карты Таро, сидела женщина. Она была не такой уж стройной, и совсем не такой молодой, как на фотографии. Волосы она окрашивала, но вот ее глаза — черные, как уголь, причем именно черные, а не темно-коричневые, притягивали и завораживали мгновенно. Ее руки — полные и холеные были унизаны кольцами, на запястьях громоздились браслеты, а тяжелые бусы утяжеляли короткую шею.

Женщина тяжелым взглядом окинула Ольгу и довольно неприветливо спросила:

— Зачем тебе это?

Ольга встряхнулась. Она такой встречи не ожидала. Во всяком случае, заплатив помощнице ясновидящей деньги, рассчитывала на более радушный прием.

— Простите, что это? — Ольга ответила сквозь зубы.

— Зачем тебе в этом разбираться? Оно тебе нужно? — ясновидящая и не собиралась поддаваться на расспросы.

— Раз я здесь…

— Все вы так… думаете, раз заплатили деньги, то узнаете что-то такое важное… Ну, узнаешь ты это важное, а как жить с этим будешь? Ты подумала?

— А разве мы с вами на ты? — так же резко, но уже по инерции ответила девушка. Ольга была растеряна, но считала, что ее просто водят за нос и не хотят отдавать деньги.

— Ну, как знаешь, я тебя предупредила… — почти прошипела ясновидящая.

— О чем? — вот тут Ольга действительно растерялась и даже немного струхнула.

— В Великих знаниях Великие печали, — распевно произнесла женщина в черном платье и так же торжественно умолкла. Пауза немного затянулась. Ольга решила, что пора с этим кончать — слишком много недосказанного и эти намеки, разве за этим она сюда пришла?

— Хватит туман напускать, говорите, если есть что конкретное, нет, так давайте мои деньги.

— Сама захотела.

Последнюю фразу ясновидящая произнесла как-то буднично, не подвывая, не выкрикивая слова в пространство, тут же вытащила колоду карт таро и стала их раскладывать, при этом приговаривая так, чтобы ее клиентке все было хорошо слышно.

— И был тебе голос, и было это недавно. И сказано было, что ты вспомнишь все, что помнить не должна была. И это твой крест. Там смерть. И там жизнь. И что бы ты не делала, от креста не уйти. Тебя тревожит то, что ты увидела. Спать не дает. Ты знать хочешь. Все знать. Но я не все вижу. Ты сама должна увидеть. А в конце пути — или жизнь, или смерть. Опасайся мужчин. Они предадут тебя. Опасайся женщин — они не поймут тебя. Опасайся детей — они будут бросать в тебя камни. Не приближайся к старикам — их палки для тебя опасны. Я все сказала.

— Что я видела? — Ольга решила поставить вопрос ребром.

— Я не вижу, что ты видела, но могу сказать, что ты проникла в одну из своих прошлых жизней. Ты видела то, что пережила уже когда-то.

— Я была когда-то… — с удивлением потянула Ольга.

— Не говори мне это! — вдруг вскрикнула ясновидящая. — Извини, мне хватает своих демонов. Ты со своими должна справиться сама и только сама. Видеть свою прошлую жизнь… Не знаю: дар это, или проклятие. Я склоняясь ко второму. Тебе решать, что с этим делать.

— Но как? И что? Я ведь видела только один фрагмент… Неужели нет никакой подсказки?

— Есть. Раз ты решила идти до конца, я должна тебе помочь. Ничего хорошего в этом я не вижу, но все-таки. Возьми.

И женщина положила на стол перед Ольгой небольшой мешочек.

— Тут травы. Я научу тебя, как ими пользоваться.

6.

Опять-таки, в жизни имеют значения акценты. У Ольги О было достаточно свободного времени. Достаточно для того, чтобы заняться изучением своего прошлого. Целые сутки она провела в наркотическом тумане. В том, что ясновидящая подсунула ей не целебные травы, а наркоту, да еще и галлюциногенную, девушка и не сомневалась. Она достаточно хорошо разбиралась в этой гадости, несколько раз ее «подруги» угощали то тем, то этим, но врожденная бережливость всегда выручала Ольгу: ей непозволительно было тратить кровно заработанное непонятно на что.

Но теперь она курила траву, не похожую на марихуану, впадала в сон, не похожий на наркотическое забытье, и вся прошлая жизнь проносилась у нее перед глазами.

Следующий день, напившись обезболивающих, Ольга просидела в библиотеке и в Интернете, но не демонстрируя свое тело желающим, а в поисках нужной информации.

Когда закончились ее вынужденные выходные, вся история очутилась у нее как на ладони.

Алхари. Кхеты. Алхари — это ее имя. Кхеты — имя народа. Этот народ исповедовал христианство, приняв ее почти в одно время с грузинами и армянами. В чем-то он был близок армянам. А их письменность была не похожа ни на один из языков Закавказья. Кхетинская долина — это было место их небольшого государства. Горы, небольшая плодородная долина, по которой пробегала река Кхетала — вот место жительства этого небольшого народа. Когда-то они владели всей долиной. Но к началу двадцатого века от всего народа осталось одно село, в котором жило примерно полторы тысячи гордых горцев. По кривой гримасе истории народ, не истребленный ни персами, ни османами, оказался на границе Турции и Персии, как раз по реке и проходила граница. Село было все на турецкой стороне. Это и было причиной его гибели. Все происходило северо-восточнее древнего города Ван. Немецкие этнографы в свое время утверждали, что кхеты потомки езидов, которые смешались с местным населением, армянами, когда бежали от врагов в Междуречьи Ирака, подвергаясь религиозным гонениям. Под влиянием местных армян они переняли христианство, но их язык и письменность ближе к езидской, чем к армянской. На начало двадцатого века кхетов насчитывалось не более двух — двух с половиной тысяч. И почти все они жили в горном ауле Кхетауре. Среди них и Алхари Кхетаван, местный учитель и, к тому же, писатель. Единственный, кто в то время писал стихи и прозу на языке кхетов. Он рос болезненным ребенком, был влюблен, но в родном селении считался чудаком, невеста ему отказала. Двадцать второго февраля тысяча девятьсот пятнадцатого года османские солдаты окружили аул Кхетаури и вырезали все население. В пятнадцатом году политика геноцида была политикой младотурок. Вырезали не только армян (их, конечно же, вырезали больше всех), но и ассирийцев, курдов, езидов. Вырезали и всех кхетов, так, заодно, за то, что были христианами и не собирались принимать мусульманство. Некоторые утверждали, что лидеры курдов-мусульман, занимавшихся разбоем в этих местах, которым гордые кхеты не раз давали отпор «уговорили» губернатора провинции послать в Кхетаури войска. Аул защищал вход в селения плодородной долины, богатые на добычу для грабителей. Но если другие народы были более многочисленные, и свидетельства об их геноциде были представлены человечеству, то про трагедию кхетов рассказать было не кому. Но это было неправдой. Один выжил. Учитель Алхари сумел спастись. Он перебрался на территорию Персии, а потом России. Благо, граница была так рядом. В Ереване, где болью в сердцах отзывался геноцид армян, Алхари сел писать воспоминания о своем народе и о той резне, которую учинили в его селе турки. Он пытался отнести в газеты, но ни его книга, которую он писал на языке кхетов, ни статьи, написанные по-турецки, не вызвали интереса у журналистов и издателей. Их (армян) трагедия, как казалось Алхари, затмила трагедию целого народа, исчезнувшего с лица земли. И только один из армян, достаточно богатый, чтобы помочь Алхари, сумел отправить учителя-кхета в Париж. Там он должен был рассказать о своем народе на весь мир. Первая мировая катилась к концу. Империи распадались. В России назревала революция. Призрак коммунизма ходил по Европе. А учителя из Кхетаури никто не слышал. Он попробовал издать свой роман «Кхеты» (а именно так назвал свою книгу Алхари) в Париже. Несколько журналистов, с которыми он нашел общий язык, заинтересовались этими фактами. Франция искала, что предъявить побежденной Турции. 1 января 1917 года учителя Алхари убили турецкие агенты тремя выстрелами в упор прямо у выхода из дома, в котором он остановился в Париже. Роман исчез бесследно.

Ольга почти всю информацию почерпнула из снов. Интернет и библиотека дали только немного фактажа, который позволил ей разобраться в происходящих в то время событиях.

Единственное, что Ольга никак не могла в этой картине себе представить — так это тот голос из Интернета, да еще смутные какие-то намеки ясновидящей, к которой Ольга обратилась совсем недавно.

Удивительно, как много может достигнуть человек, если хочет и имеет для этого достаточно свободного времени.

Примерно две недели ничего больше не происходило: сны не тревожили Ольгу, она занималась тем же, чем и всегда, только отметила, что появилось какое-то легкое смутное беспокойство, как будто какая-то мысль поселилась в голове, но никак не дает себя выразить словами или образами. В одну из ночей, когда Ольга О имела полтора часа времени между клиентами, а постель уже была подготовлена к приему, и тело подготовлено тем более, девушку потянуло к бумаге. Она нашла тетрадь, которую держала для каких-то записей, но в которой были только чистые листы, с огромным трудом нашла ручку, которую пришлось пару минут расписывать, склонилась над плоскостью сероватой от старости бумаги… и быстрым росчерком начертила несколько странных символов с округлыми загогулинками. Потом она созерцала эти символы, не понимая, что совершила, но понимая при этом, что совершила что-то очень и очень важное. Когда она писала это, то испытывала восторг, настоящий восторг, который могла бы описать словом «оргазм», но это было только сродни физиологическому оргазму, одновременно будучи чем-то большим. Девушка задумалась. Ей пришлось приложить усилие, чтобы стряхнуть задумчивость ко времени прихода клиента хотя бы потому, что это было непрофессионально.

Она собралась. Но сразу после того, как клиент ушел, вернулась к рисунку и стала смотреть на символы, прочерченные поперек листа. Они складывались в красивый узор, но смысл этого узора был от Ольги сокрыт.

Примерно на протяжении месяца девушка вела себя как обычно. Ничего в ее жизни не изменилось. Почти ничего. Вот только раз за разом возникали в ее голове какие-то знаки, которые она старательно записывала в тетрадку. Но это похоже на плотину. Знаете, когда ничего не происходит, а на самом деле происходит, только это никто не замечает, оно накапливается, оно готовится к действию, оно должно прорваться, потому что плотина сознания, которая сдерживает этот поток, становится тоньше с каждым днем, так вот, наступает момент. Извините, что я сбивчиво так объясняю, это вообще трудно объяснить. Ольга тоже не могла себе объяснить, почему в один из дней, уставившись в листы исписанной бумаги, она сказала себе: «Хватит!». Это слово было четким, как и ее действия после этого. У девушки была одна черта, которая определяла ее поведение: она быстро принимала решения, и так же быстро делала то, что считала нужным делать.

Она набрала номер Рафика, своего сутенера и попросила прийти. Срочно. Она знала, что Рафик будет обязательно. Правда, сначала появится его охранник. Рафик не любил такие звонки, и сначала пускал вперед охранника, и только потом появлялся сам. Так было и на этот раз.

— Что слючилос? — Рафик говорил с резким, даже слишком резким акцентом, что говорило о том, что он волнуется.

— Рафик, я хочу уйти из дела.

— Тэбэ кто-та нашол другой? Узнаю, уши отрэжу.

— Что ты, не глупи. Я хочу простой обычной жизни. Перееду, заведу семью. Ты же знаешь, я хочу именно этого.

— Ну?

— Ну не могу я, понимаешь, это мой предел.

— Можэт, трака дать, или что-то покрэпчэ? Расслабишеся, пайдот, как по маслу.

— Рафик, это твердое решение.

— Ти правила знаешшш? — зашипел сутенер, уставившись немигающим взглядом прямо в Ольгины глаза.

— Да… сколько?

— Восэм.

Восемь тысяч евро за уход «на пенсию». Вот только пенсионный фонд — она себе сам. Но восемь, это еще по-божески.

— И это толко по тому, что ти нас ни обманула. Твой удача.

— Возьми. Ты ведь знаешь, где. Там десять. Возьми десять.

— Ххэ…

Рафик прошел к месту, в котором Ольга прятала деньги. Вытащил. Пересчитал. Сложил все опять в одну пачку, она получилась не слишком-то толстой… Потом положил деньги на стол и сказал:

— Мэсяц субботник? Хочэш? Ровно двадцат восэм рабочий дэн.

Ольга согласно кивнула.

— Спасибо, Рафик.

— Вах…

7.

Это был самый тяжелый, но и самый короткий месяц в ее жизни. Но и он прошел, как проходит все, чему суждено пройти. Рафик позвонил в самый последний день. Он напомнил, что если Ольга передумает, он ее снова возьмет в работу. Но Ольга понимала, что беспокоит сутенера и заверила Рафика, что ни на кого другого работать не собирается. Да и зачем было рисковать? В кои-то веки сутенер нормальный попался.

Ольга решила не уезжать куда-то далеко, она выбрала для жизни небольшой провинциальный городок, райцентр, в котором жителей было немного, а двухэтажный дом был уже городской постройкой, а квартира в таком доме — не слишком дорогая по столичным меркам, по местным меркам была предметом роскоши.

Кроме того, в райцентре был Интернет.

Как человек бережливый, Ольга просто арендовала квартиру на год. Выбрала жилье с неким подобием ремонта, только чтобы можно было спать, есть, готовить пищу… и писать… писать непонятные символы на непонятном языке. У нее было несколько предположений на эту тему, но говорить про них девушке ни с кем не хотелось. Она прекрасно понимала, какой может быть реакция окружающих на то, что она начнет им рассказывать. И это только в лучшем случае будут крутить пальцем у виска. А психушка? Это будет более верным исходом. Иногда Ольге казалось, что она действительно психически больна. Но Ольга прекрасно контролировала свою жизнь, отдавала себе отчет в том, что она делает. Она могла днями не подходить к листам бумаги, если не хотела этого или была не в настроении. Но каждый раз, когда она прикасалась к ручке или карандашу, каждый раз, когда она уже довольноубористым почерком исписывала еще одну школьную тетрадь в косую линеечку, Ольга испытывала истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение. Тетрадей набралось достаточно прилично. Но что делать с этим достоянием, Ольга не знала.

В этот день она смотрела телевизор. Показывали битву экстрасенсов. Экстрасенсы были откровенно слабыми. Но вот одна женщина на фоне остальных выделялась. И не только тем, что спокойно преодолевала любые испытания, но и тем, что в ней чувствовалась какая-то внутренняя сила. Набравшись смелости, девушка набрала редакцию телевизионного канала. Ей посоветовали заполнить анкету на сайте, отправить письмо. Но Ольга умела быть достаточно настойчивой. Достаточно для того, чтобы суметь добиться своего: получить заветный номер мобильного телефона экстрасенса. Наверное, тот парень в редакции так и не понял, почему он так поступил, но за то время, что Ольга общалась с мужчинами: от мальчиков до стариков, девушка могла что-то разузнать о способах ненавязчивой манипуляции? Что-то такое она тогда и применила. А вот к разговору с экстрасенсом проститутка в отставке (как себя Ольга величала) готова не была. Внутренне не была. Она хотела получить ответы на свои вопросы, но и боялась их.

И все-таки она набрала номер телефона. Голос на той стороне казался чуть глуховатым и совершенно отстраненным.

— Здравствуйте, Альмира. Меня зовут Ольга. И мне очень нужна ваша помощь.

— Это не ваше имя, — сухо проскрипело в трубке, — но помощь вам действительно нужна. Подождите минуточку, я выясню, когда в моем графике будет время.

Они встретились в номере гостиницы, в котором остановилась Альмира на время съемок. Битва подходила к концу. Альмира шла в фаворитках соревнования, но это давалось ей с большими усилиями, что было очевидно, особенно для другой женщины. Экстрасенс курила, когда Ольга поздоровалась и присела на самый краешек стула.

— Итак, вы хотите знать, что происходит. Но не готовы выслушать ответы. Или я не права?

— Я боюсь этого. — Ольга решила не кривить душой.

— И правильно делаете. Я помогу вам. Но при одном условии.

Ольга напряглась, подумала о том, достаточно ли денег взяла с собой, и каким может быть гонорар экстрасенса-телезвезды.

— Глупости, речь не о деньгах. Я не могу взять с вас деньги. Это другое. Готовы услышать мое условие?

С трудом сдерживая волнение, Ольга кивнула головой.

— Вы должны выполнить свою миссию. Выполнить до конца. Это потребует от вас усилий. И не только нравственных. Я уверена в этом, но… выбор за вами.

— Знаете, я много думала, я не знаю до сих пор, что с этим делать, но я не могу не делать…

Ольга запнулась. Вынужденная пауза затянулась на несколько долгих минут.

— Но я чувствую, что должна дойти до конца. Я обещаю, что дойду до конца.

— Вы обещаете? Поймите, нас слышат.

— Обещаю.

Ольга решила не расспрашивать о том, кто их слышит, она чувствовала, что прекрасно это понимает и без объяснения экстрасенса.

Теперь пришел ее черед рассказать Альмире все, что с ней случилась. Та внимательно слушала, ни разу не прервав собеседницу, и только изредка покачивала головой, словно бы в такт каким-то своим, ей одной понятным, мыслям.

После рассказа Ольги экстрасенс закурила. Она курила долго — три сигареты одну за другой, и только после этого заговорила:

— Ты вспомнила свою прошлую жизнь. Последнюю, или предпоследнюю — не важно. Это бывает. И не так редко, как тебе кажется. Но ты вспомнила только потому, что твоя миссия в прошлой жизни не была закончена. И теперь ты должна суметь. Да, ты сама понимаешь что… Память о твоем народе не должна исчезнуть. Как и память о преступлении, которое произошло. Эти листы и тетради, это та самая книга, которую ты написала почти сто лет назад. Ты должна сделать так, чтобы про эту трагедию узнали. Как? Это уже твое дело…

— Но этот язык никому не известен?

Ольга пыталась вставить вопросы в речь экстрасенса, но та властным жестом остановила девушку.

— Это мало кого интересует. Только ты можешь дописать эту книгу до конца. Только ты можешь перевести ее на русский. А чтобы тебе было легче и не надо было пробовать всякую гадость, вот тебе книга. Там написано, как правильно медитировать, и что тебе надо делать. Конечно, в общих чертах, но ты разберешься, как это применять. Мозги у тебя варят.

8.

Все неприятности начались, когда книга была полностью написана. Прошло почти два года. Ольга заканчивала перевод на русский, и это давалось ей довольно просто. Казалось, она сама прекрасно разбирается не только в родном языке, но и языке кхетов. Это было самое трудное, но и самое прекрасное время в жизни Ольги.

Она нашла в своем райцентре учительницу-пенсионерку и серьезно занялась русским языком и литературой. Ей хотелось, чтобы перевод был грамотным и литературным. Она хотела эту работу сделать качественно. Точно так же, как качественно умела обслуживать клиентов с самой изощренной фантазией.

А однажды поехала в Турцию. На курорт. Но там она нашла наших пилотов, работающих на какую-то турецкую авиакомпанию. Вертолетом она отправилась в то самое место, где раньше располагалось последнее селение Кхетов. Место было недалеко от границы с Ираком, тут шли периодически бои турецкой армии с курдскими повстанцами, так что получить разрешение на полет было более чем сложно. Девушка вместе с русским пилотом могла только несколько раз облететь селение, рассмотреть остовы разрушенных башен, да еле заметные остатки домов. Тут никто не жил. И только курдские боевики (по словам турецкой стороны) использовали эту местность в качестве временной базы перед рейдами вглубь турецкой территории.

А вот с поездкой в Париж не заладилось. Незамужней женщине без легальных доходов посольство визу открывать не хотело. Не помогла даже справка из банка про мощный депозит. Франция оставалась непреклонной. Ольга хотела оказаться на месте гибели писателя Алхари. И только со временем она узнает, что это место подверглось перестройке сразу после Второй мировой войны.

Самое трудное для Ольги было учеба. Она твердо решила изучить язык. Родной, русский, на который будет переводить книгу из своей прошлой жизни. Она нашла учительницу, благо, пенсионерок в глубинке хватало. И многим надо было кормить семьи. Учительница была удивлена достаточно возрастной ученицей, которой вдруг, по необъяснимой прихоти, захотелось освоить все тонкости русского литературного языка. Но любопытство было приглушено хорошими гонорарами. Ольга вгрызалась в тонкости применения глаголов, разбирала стилистические и синтаксические ошибки, писала диктанты, изложения и небольшие опусы-сочинения на строго заданные темы. Ровно год Ольга грызла этот гранит науки. И только через год перешла от слов к делу — начала переводить текст, который был ею полностью написан на языке исчезнувшего горного народа кхетов, на литературный русский язык. Книгу она переводила очень сложно: ведь ей при переводе приходилось все переживать заново. Нет-нет, а приходили воспоминания, да еще и такие острые, что сердце начинало болеть. А ужасы, описанные так подробно, заставляли плакать за экраном ноутбука. И порой из-за слез она вынуждена была останавливать работу, пока не успокаивались нервы, и становилось возможным продолжать работу.

Эти два года Ольга жила очень скромно, питалась еще скромнее. Одежду новую не покупала. Ей казалось, что деньги могут еще пригодиться. Но вот настал тот день, когда эта тяжелая работа была закончена. Когда принтер выплюнул последний листок перевода и она, прикасаясь к горячим листам неожиданно ощутила, что цель ее близка, девушка даже предположить не могла, как она далека была от своей цели. Прошло три года и три с половиной месяца с того дня, как Ольга О оставила свою профессию проститутки и начала грызть гранит нового ремесла. Но она совершенно не осознавала того, что написать книгу и издать ее — две большие разницы.

Ее мытарства начались тогда, когда она попыталась пробиться с книгой в издательства. На какой-то момент она ощутила себя в шкуре писателя Алхари, шкуре столетней давности. Она ощутила почти на физическом плане, что ее книгу просто не хотят печатать, по тем или иным предлогом, уклоняясь от ответа. Она была уже сыта этими вечными редакционными «откладываниями» переносами сроков, утрясаниями, рецензиями. И прочими атрибутами издательского бизнеса. Ей объясняли сложности издания книги на неизвестном языке. Ей объясняли срочность заказов и необходимость дождаться нужного момента. А когда она стала добиваться, чтобы издать книгу за собственные деньги, внезапно оказалось, что и это сделать крайне сложно. Ольга была в отчаянии. Она ничего не могла понять. В итоге ей пришлось соблазнить одного из редакторов (благо, соблазнить этого толстогубого слюнтяя не было ничего проще) и только в его мятой постели, которую тот даже не удосужился перестелить, пропахшей потом и его прочими выделениями, говорящими о глубоком мужском одиночестве, Ольга узнала, что ей отказывают не просто так. Официально издательской цензуры не существовало. Но была негласная цензура. И была практика «советоваться» по книгам определенной тематики с определенными лицами из столь же определенных органов. А ее книги (потому что Ольга хотела издать и перевод, и оригинал) как-то были не в тему. Их почему-то не одобряли. Почему — сказать было сложно. Но их шеф, главный редактор издания, не смотря на восторженную рецензию этого самого толстогубого редактора сказал «положить книгу в долгий ящик». По-видимому, что-то не получалось. Как только литературный ответработник заснул, Ольга выбралась из его кровати и отправилась к себе домой, в районный центр. Так гнусно она не чувствовала себя со времени своего последнего «субботника». А теперь домой и только домой, там она решила обдумать положение и решить, что же ей все-таки делать.

Было раннее-раннее утро. В это время, когда птицы отчаянно щебечут в кронах городских деревьев, не заглушаемые шумом автомобильных моторов, окружающий мир кажется таким легким и умиротворенным, таким щедрым на свет, радость, любовь… Но это величие природы столь шаткое и неуверенное, особенно когда ты сталкиваешься с самым отвратительным созданием природы — человеком.

Ольга ждала маршрутку — первая маршрутка отправлялась буквально вот-вот, минут через десять-пятнадцать. И тут она столкнулась лицом к лицу с мужчиной. Она точно могла определить, когда мужчина был заинтересован ею. И этот, именно этот мужчина действительно ею интересовался. Он был среднего роста, не слишком строен, не слишком подтянут, от него вообще несло невоенной статью, точнее, это была стать богатства. Ольга таких умела чувствовать за версту. Так же она чувствовала, что его внимание к ней не совсем обычное. Это не было желание… тех, кто ее желал, девушка вычисляла сразу же, по тому тонкому аромату сладострастия, который невольно возникал в этой простой жизненной ситуации. Но интерес, несомненно, был.

Мужчина подошел к Ольге и сразу же взял быка за рога: он предъявил ей удостоверение и попросил переговорить. Ольга расстроилась. Она понимала, что от ребят из этой конторы не следует ожидать чего-то хорошего. Но, как ни странно, человек, представившийся Анатолием Тихоновичем, не повез Ольгу ни в контору, ни в отделение милиции, ни на конспиративную квартиру. Они сели поговорить в небольшом кафе. Которое работало круглосуточно по столичному счету «до последнего клиента», а в привокзальном районе это и означало — постоянно. За относительно чистыми столиками почти никого не было. Тройка закоренелых алкашей в самом углу соображали водки под закусь водопроводной воды, да одинокий юноша, похожий на выгнанного из университета студента ковырял взглядом чашечку кофе.

— Марина Николаевна, — собеседник сразу показал Ольге степень осведомленности в ее личной жизни, — мне хочется побеседовать с вами по одному деликатному вопросу…

— Называйте меня Ольгой, как все, — спокойно попросила девушка, она подозревала, что кому-то если очень захочется раскопать ее прошлое, то он его и раскопает.

— Хорошо, Оленька, так вот, у меня возник один непонятный момент: как так получилось, что обычная проститутка-индивидуалка, ничего, что я так грубо?

Ольга пожала плечами, мол, чего там…

— Так вот, каким таким чудом она оказывается знатоком вымершего языка, да еще и переводит литературное произведение. А откуда взялся оригинал? Эти ксерокопии рукописного текста… Понимаете, мы кое-что проверили… да, факты, о которых вы говорите в книге, простите, в своем переводе, они действительно могли иметь место. Как вы понимаете, если бы это было фантазией, нам это было бы неинтересно… Но… Скажите, откуда у вас этот материал?

— Из прошлой жизни.

Ольга спокойно ответила правду и так же спокойно была уверена в том, что ей ни на грош не поверят.

— Ну вот, я к вам со всей душой, а вы мне не доверяете, нехорошо это. Непатриотично.

Анатолий Тихонович закурил.

— Скажите. Это имеет значение? Откуда у меня этот материал? Я никому не собираюсь предъявлять оригиналы. Достаточно того, что их уже пытались уничтожить. Почти сто лет назад.

— Вот именно. Почти сто лет назад!

И куда девалась спокойствие и вальяжность Анатолия Тихоновича. Внезапно он преобразился, как будто какая-то пружина внутри него развернулась и выстрелила, выкрутилась, сделала его громадным, грозным, могущественным. И это ощущение необоримой силы стало давить на девушку с силой кузнечного десятитонного молота.

— Сто лет никто не ворошил эту тему! Понимаете! Да, был геноцид… Был… И сколько людей тогда пропало? Вы знаете? По некоторым оценкам до полутора миллионов. И не только армян. Но зачем это вам? Русской? Зачем? Есть курды, ассирийцы, есть армяне, в конце-то концов. Пусть они продолжают это раскручивать. Это их тема…

— Извините, я что-то не пойму…

— Нет, вам никто не запрещает писать про эту трагедию. Можете попробовать что-то опубликовать, но… мы не рекомендуем вам заниматься этой темой впредь. Сейчас турецкое правительство слишком болезненно реагирует на обвинения в геноциде. А у нас сложные отношения и свои интересы в том регионе. Появление вашей книги осложнит нашу работу. Надеюсь, вы понимаете меня?

Ольга кивнула головой, что тут было непонятного.

— И еще… вот вам моя визитка… Подумайте хорошенько. Если вы отдадите нам оригинал рукописи, то мы учтем ваш патриотический поступок.

— И что в нем такого патриотического?

С нескрываемым раздражением спросила девушка.

— Вы не понимаете… ваша книга может послужить интересам нашего государства. Если опубликовать ее в нужное время. Например, если наши друзья захотят изменить свою дружественную позицию. Даже факт наличия таких документов…

— Извините, я ведь в политике не разбираюсь.

Ольга попыталась «вкатить дурочку», но этот номер с ее собеседником не проходил.

— А зачем тогда вы в эту самую политику лезете?

Ольга промолчала в ответ.

— Ладно. Я даю вам три дня на размышление. Подумайте и сделайте все, как полагается гражданину нашей страны. Я надеюсь, мне не надо объяснять вам, что мы можем доставить вам некоторые неудобства?

Ольга улыбнулась.

— Я не думала, что вы опуститесь до угроз… Неужели убьете меня и обыщите мои вещи? Хотя нет, вещи мои вы уже обыскали, и ничего не нашли. Верно? Только мои ксерокопии.

— Да… и наши эксперты подтвердили, что это язык этого народа… кхетов? Так?

— Да.

— Подумайте о сохранности оригиналов. Еще раз. До свидания.

И на стол перед Ольгой лег серебряный прямоугольник визитки с одним-единственным телефоном.

9.

В тот день Ольга не позвонила Анатолию Тихоновичу. Она приняла решение не звонить. Ей почему-то не верилось, что ей угрожают всерьез. Слишком мелким казался ей повод. Впрочем, в политике мелочей не бывает, кажется, так говаривал великий Макиавелли?

Ощущения страха не было. Было ощущение закрытых дверей. И тогда она решила сделать небольшую паузу. И пауза эта растянулась почти что на полгода.

Ольга закрылась у себя на квартиреи стала писать. Она писала небольшие рассказы из жизни горного народа, христиан, оказавшихся под мусульманским игом. Это были и бытовые зарисовки, и почти этнографические описания местных обычаев, и рассказы о семьях, и исторические зарисовки, полные фактов, о которых давным-давно позабыли. Эти рассказы девушка выкладывала в Сети. Ей было просто писать: она писала о том, что твердо помнила из своей прошлой жизни, казалось, что видела каждое лицо и каждую семью, что все герои ее рассказов находятся рядом с нею и диктуют свои воспоминания. И только тему геноцида она не затрагивала, обходила стороной.

Как ни странно, эти ее рассказы приобрели известность, стали даже популярными. По-прежнему, издательства обходили ее стороной, но читателей рассказов хватало, как и хватало хвалебных рецензий. Ей даже удалось выиграть какой-то небольшой интернет-конкурс, куда ее рассказ отобрал кто-то из организаторов этого соревнования.

Ольга все это время ощущала, что внимание к ней то пропадает, то появляется снова. Несколько раз она видела Анатолия Тихоновича, но как-то издалека. Он вроде бы показывался ей, напоминал о себе, и так же незаметно исчезал из поля ее зрения. И только после того, как три месяца спустя последнего появления перед ее взором Анатолия Тихоновича Ольга перестала чувствовать на себе этот пристальный взор, девушка решилась действовать снова.

Решение она приняла спонтанно, когда из почтового ящика, даже не из ее квартиры, выпала рекламная листовка. Но привлекло внимание девушки не рекламное объявление на серенькой бумаге, а тот факт, который был распечатан мелкими буквами, и в котором значилось, что весь тираж рекламного произведения распечатан на местной типографии. О том, что в захудалом районном центре может быть типография, Ольга и не догадывалась. И теперь она точно знала, что ей предстоит сделать.

В тот же день Ольга очутилась перед дверью типографии. Та располагалась в захудалом двухэтажном домике-особнячке еще дореволюционной, скорее всего, постройки. Здание было ветхим, впрочем, таким же ветхим могло оказаться и оборудование типографии. Так оно и оказалось. Но самым ветхим был человек. Который типографией руководил. Это был живописный тип со всколоченной поэтической шевелюрой и нездоровой печенью, о чем можно было судить по желтоватому оттенку его кожи. Арам Николаевич Панаетенко был удивительным человеком, в котором слилась кровь трех древних и двух молодых народов. Он был талантлив, но еще в советские времена, не сумев талант свой реализовать докатился до руководителя районной газеты и шефа районной же типографии. Он не сумел реализовать себя и в семейной жизни — жил бобылем, пил, и допился почти что до ручки. На его многодневные запои перестали обращать внимание, типография еле сводила концы с концами, начальство махнуло на все это рукой, потому как никого больше в этом районе не осталось, чтобы типографским делом более-менее профессионально заниматься.

Но кем-кем, а дураком Арам Панаетенко не был. Открыв рукопись, принесенную Ольгой, он сразу же понял, в чем тут собака порылась.

— Значится так, девушка… Роман ваш никто не пропустит. Ни в переводе, ни так… Я-то знаю… есть темы, которые пока что по каким-то соображениям не пускают. Да, можно напечатать в частной типографии, только их тоже могут курировать… в общем, обегаете столицу и где напечатать, не найдете. Другое дело мы… у нас на безрыбье и рак рыбой становится. А если еще учесть, что начальство знает, что я могу уйти в запой, то… рукопись я у вас приму. И рецензии напишут, все как положено. И заказ оформят. Вот только я не смогу визу запретную поставить — уйду в запой, который вы мне и организовать поможете. Ведь поможете?

Ольга кивнула головой.

— А если подкинете еще две-три сотни баксов, то…

Ольга, готовая к такому повороту разговора положила на стол пять бумажек по пятьдесят долларов каждая. С отсутствующим видом Арам Николаевич смел бумажки в ящик рабочего стола.

Еще месяц Ольга ходила в занюханную типографию как на работу. Как ни странно, оказалось, что там работают прекрасные люди: ответственный редактор Нила Павловна, наборщик Семен Сергеевич Спицын, рабочие Петр и Григорий, которые наотрез отказались называть себя еще и по отчеству. Они работали самоотверженно, особенно, когда появлялась работа. Техника постоянно приходила в негодность. Не выдерживали наборщики, которым приходилось разбираться с последовательностью непонятных знаков, а бедная Нила Павловна, казалось, забыла о родном доме, вычитывая перевод и исправляя незаметные Ольге, но так хорошо заметные ее опытному глазу, ошибки.

10.

И вот этот день настал.

Ольга вышла из типографии с двумя сигнальными экземплярами своих книг. Перевода и той, написанной столетие назад на языке исчезнувшего народа.

У нее оставалось денег в самый обрез: чтобы разослать эти книги по намеченным адресам — публичным библиотекам (в списке кроме областных и районных библиотек бывшего СССР фигурировали республиканские книгохранилища, публичные библиотеки Конгресса США, а так же крупнейших городов мира). Эти расходы вместе с сопроводительными дарственными документами обошлись Ольге в куда как большую сумму, чем издание самого тиража. Но девушка ни о чем не жалела.

Она еще не знала, что будет делать дальше, как и на что жить: все накопленное ею уже разошлось. Вот и проплата за квартиру заканчивалась через три месяца, а запас денег, на который предстояло жить и жить долгие годы, внезапно оказался полностью исчерпан.

И все-таки она не жалела ни о чем. В этот хмурый непогожий день, когда тучи собирались над обветшалым зданием типографии, готовясь превратить в болото близлежащие окрестности, весь мир казался ей радостным и солнечным. Она неслась легким шагам по мостовой, в которой угадывались остатки прошловековой брусчатки, и в ее голове пели сладкоголосые райские птицы.

Угрозы? Кто знает, будут ли ей угрожать теперь, когда Дело сделано и ее мисия, не выполненная в прошлой жизни, наконец-то закончена.

Ну и что, что денег нет? Она найдет как заработать. Не головой, так телом. Но каким-то внутренним чутьем Ольга понимала, что на панель ей возврата уже нет. Что эта ее прошлая жизнь сумела изменить ее жизнь настоящую.

Но больше всего ее радовало то, что в книге, на самой первой странице, там где пишут имя переводчика значилось Марина Николаевна Москвина. Ее настоящее имя.

Январь 2012. Винница.

Мой лучший друг Лучано Паваротти^[1] (повесть из провинциальной жизни)

1.

Это утро в Нижнем Вьюганске выдалось особенно противным. Дамы и господа, давным-давно было отмечено, что именно в начале сентября утренние часы в Нижнем Вьюганске как-то не задаются, но именно это утро 5-го сентября две тысячи двенадцатого года оказалось самым противным из всех сентябрьских утр за все время синоптических наблюдений.

Еще ночью зарядил мелкий противный дождь, умудряющийся каждых полчаса превращаться на пять-десять минут в форменный ливень. Сама погода выдалась на редкость холодной, а вместе с дождем пробирала до костей, а одеваться еще не хотелось, но приходилось, и телом ты был еще в лете, а тебя уже осень пригвождала к матушке земле, избавляя от глупых фантазий и скрипучего ожидания отпуска. Впрочем, Степан Никодимович Христофоров, директор организации, гордо именуемой Нижне-Вьюганской филармонией, в этом году в отпуск еще не ходил. Он хотел продлить лето, и выбраться где-то в районе ноября в страны с куда как более теплым климатом. Правда, не знал, получится ли. Дела шли в филармонии как-то не слишком живенько. Звезды, даже самые захудалые, в еще более захудалый Нижний Вьюганск не ехали ни за какие коврижки, да и коврижки были в этом городе не такие уж чтобы… А без звезд не заполнить зал. А артистов осталось с Гулькин нос… И что то были за артисты! Даже на гастроли отправлять стыдно. И если бы не старушечьи хоровые коллективы, исполняющие все — от фолка до рока, то стоять бы Степану Никодимовичу на паперти с протянутой рукой.

Степан Христофоров с грустью смотрел в окно. Дождь, который почти полностью перестал каких-то две-три минуты назад, теперь припустил, косыми плетями хлестал деревья, по слепой случайности выросшие у здания горисполкома напротив. Горисполком располагался в помещении, которое еще до революции было домом какого-то помещика, крепкое, приземистое, с обязательной колоннадой и портиком, здание осталось почти полностью таким, как было, казалось даже, что и никаких ремонтов в нем не проводилось — с времен той самой революции, когда здание перешло во владение народу, да стало исполнять функцию приюта местной власти.

«Ах, если бы я был барином, да если бы революции не было!» — внезапно возникло в голове господина Христофорова. Как вы понимаете, судя по этой мысли, голова Степана Никодимовича на сей момент была пустой, подобной космическому вакууму, то есть приближалась к вакууму абсолютному. В руке он держал старенький Паркер, доставшийся ему еще со времен Она, а на столе лежал бюджет его организации и акт выполненных работ по развлечению работников Ремезинского лесоповала на рабочем месте в обеденное время. Поскольку работникам филармонии удалось каким-то чудом не испортить аппетит работникам лесоповальной бригады, то в ведомство Христофорова капнула небольшая копейка, а главбух ходил уже неделю в праздничном настроении.

«И все-таки плана нет…» — внеплановая мысль посетила Степана Никодимовича в самый неподходящий момент. От неожиданности он вздрогнул, отполированный до блеска потными пальцами хозяина Паркер выскользнул из нервных христофоровых рук и свалился под стол. Чертыхаясь и кроя несуразные мысли свои площадным матом, Степа Христофоров забрался под стол, а когда выбрался из под него, сжимая свой счастливый Паркер в левой руке (а господин Христофоров был левшой и по рождению, и по сути своей), то обнаружил, что над его столом нависла рыхлая двухметровая фигура местного народного целителя Михаила Георгиевича Абрамова.

— Вы… кто?.. Вы… что?..

Только и сумел пролепетать Христофоров, пораженный внезапным появлением посетителя в рабочем кабинете.

— Степан Никодимович, не говорите, что вы меня не узнали. Это же я, Михаил Георгиевич, помните, прошлым летом я вашу супругу от головных болей пользовал. Как ее мигрень, прошла?

— Прошла…

Директор филармонии уже расположился в рабочем кресле, поправил костюм, свою обязательную форму, но при этом немного ослабил захват галстука, чтобы было больше возможности дышать. При виде нежданного посетителя дышать стало как-то несподручно.

— Вашими молитвами, Зинаида Герасимовна чувствует себя значительно лучше.

— Головные боли перед сном не беспокоят более?

— Не беспокоят… — заерзал, пытаясь найти выход из немного щекотливой беседы, руководитель филармонии.

— Не мешает ей исполнять супружеские обязанности?

Адамов был настойчив и бесцеремонен. Он грубо и зримо напомнил Христофорову тот факт, что причиной обращения семейной пары к народному целителю было то, что супруга Степана Никодимовича перестала исполнять супружеский долг, ссылаясь на постоянные головные боли в вечернее время. Надо сказать, что за десять дней лечения народный целитель совершил маленькое чудо — госпожа Христофорова забыла о вечерних головных болях и стала вновь исполнять супружеский долг, впрочем, не с таким же энтузиазмом, как это с нею случалось ранее, до болезни. А ведь в первые годы их жизни Зинаида казалась Степе Христофорову настоящей нимфоманкой. Потом возникли эти головные боли, превратившие его супружескую жизнь через какое-то время в сущий ад. Развестись с супругой Христофоров не мог — любил ее, гадину, вот и пришлось обращаться за помощью к народному целителю.

— С этим все хорошо, Михаил Георгиевич, скажите, любезнейший, что вас ко мне привело? — Христофоров стремился как можно быстрее закончить не самым приятным образом дебютировавший разговор.

— Вот из-за этого я у вас, любезнейший, — передразнил в последнем слове оппонента целитель Абрамов, указывая одновременно руководителю филармонии на неподписанный бюджет его организации.

— Имею к вам несомненное деловое предложение, — добавил он, увидев печать ошарашенности на лице собеседника.

— Ну… — только и сумел выдавить из себя Степан Никодимович Христофоров, мысли которого разбежались во все стороны и никак не могли сбежаться в одну точку.

— А что вы скажите, если к нам с концертом приедет настоящая звезда?

— Нууу… — характер слова «Ну» изменился, что свидетельствовало о том, что в голове руководителя филармонии начинается какой-то мыслительный процесс.

— Скажем так, Степан Никодимович, что я воспользуюсь своими связями и приглашу к нам настоящую звезду, что вы скажите? — Абрамов пошел на третий заход, пытаясь выбить из Христофорова хоть какую-то вразумительную фразу.

— Ну… нашей… филармонии… это… как-то… помогло бы…

Наконец разразился целой речью руководитель музыкального учреждения.

— Ну вот… Хорошо… Тогда готовьтесь. А пока обговорим условия.

— Ээээ… — выдавил из себя господин Христофоров.

— Степан Никодимович, вы что же, думаете, что я такое дело буду за ради обычного интереса продвигать? Выборы прошли. Нет сейчас выборов. И агитировать не за кого. А у меня в этом деле есть шкурный коммерческий интерес. Понятно?

— Семь процентов от сбора на стадионе! — внезапно выпалил Христофоров, даже не слишком задумываясь о смысле фразы, которую произносит.

— Вот незадачка-то, речь-то о стадионе-то не идет-то. Выступление только в вашем концертном зале. Там акустика более-менее подходящая.

— Тээээкс… Двести мест по двести рубликов это сорок тыщ получается, да на мое хорошее отношение десяти процентов, более дать не могу — четыре тыщи. Так это вы из-за четырех кусков такой сыр-бор устроили? — Христофоров выглядел изумленным. Он-то хорошо знал гонорары народного целителя. Так сказать, не по наслышкке.

— Степан Никодимович — вкрадчиво и убедительно произнес Абрамов. — Вы не совсем понимаете, что я вам предлагаю. К вам приедет звезда. Настоящая. Даже не группа «Корешки», берите куда выше…

— Хотите сказать, что вы вылечили от геморроя Филиппа Киркорьева? — зло поиронизировал Христофоров, которого этот мутный разговор начал уже утомлять.

— Берите выше, драгоценный Степан Никодимович, берите выше! — Абрамов продолжал нагнетать таинственность.

— А выше уже некуда. Примадонна, что ли? Так ежели у Киркорьева финансы запоют романсы, так он и в нашу дыру пожалует — в это я поверить могу, а вот чтобы Прима сама… это уже бред!

— Хо-хо-ха-ха… — внезапно рассмеялся народный целитель, так что даже окладистая борода его затряслась над столом, отчего на бумагу с бюджетом упали две седые волосинки.

— Что это с вами? — неприязненно поинтересовался Христофоров, брезгливо смахивая волосинки с деловых бумаг.

— А выше Примы вы и представить никого не можете? — с нехорошим огоньком в глазах спросил народный целитель.

— Не кощунствуйте… — с горьким привкусом от разговора отозвался руководитель филармонии. Ему стало казаться, что Абрамов пришел поиздеваться над ним, чтобы улучшить свое настроение и самооценку. Но для чего это и так успешному человеку такое дело надо было бы?

— Мое предложение простое: доход от концерта делим пополам. И это очень щедрое предложение с моей стороны.

— Как это пополам, как это я смогу оформить, что вы…

Христофоров притворно всплеснул руками, но сам-то гад почувствовал, что разговор ему начинает нравиться.

— Условия такие: десять тысяч — гонорар звезде, передаете непосредственно в руки перед концертом, зал проводите как аренду через брата вашей супруги, как делаете обычно при проведении корпоративов, а оставшуюся сумму делим пополам.

— Конечно, понимаю и приветствую вашу осведомленность в моих делах, но что за звезда согласиться выступить за десять тыщ рубликов, да еще более звездная, чем Примадонна? — Христофорова опять пробило на иронию.

— Вы не поняли, Степан Никодимович. Десять тысяч евро. — Абрамов был спокоен и серьезен, как никогда.

— Бред! Да нет такой звезды, чтобы у нас собрать по пятьдесят евро за место в филармонии. Никто не пойдет!

— Бред! Я ведь не сказал вам главного — имя звезды, не правда ли? — глаза Абрамова блеснули тем же нехорошим огоньком.

— Нууу… — согласился с собеседником Христофоров.

— К нам приедет Лучано Паваротти.

2.

Надо сказать, что в наше время любая история имеет склонность повторяться, а некоторые сцены, описанные великими классиками прошлого, повторяются с завидной частотой, например, классическая немая сцена из «Ревизора», вышедшего из-под пера господина Гоголя, в моей жизни случалась неоднократно. Случилась она и в здании Нижне-Вьюганской филармонии как раз после того, как народный целитель Абрамов произнес свою фразу о Паваротти. На каких-то пять-шесть минут руководитель городской музыкальной жизни, господин Христофоров, застыл, превратившись в мумию, не шевелился и господин Абрамов, который продолжал стоять, опираясь руками на письменный стол начальства. Но ровно через пять минут и тридцать две секунды от начала сцены господина Христофорова прорвало: у него начался истерический смех, громкий, неприличный, со слезами на глазах, подвываниями и прочими атрибутами истерического состояния, сопровождаемого этим самым непрекращающимся неприличным смехом. Целитель Абрамов понял, что такая истерика долго продолжаться не может, а потому принял единственное возможное в данном случае решение и закатил Степану Христофорову пощечину, причем такую, что голова музыкального гуру дернулась назад, чуть было затылком не пробуравила стену, но потом вернулась в нормальное положение. Истерика прекратилась. Казалось, что Степан Никодимович пощечины даже не заметил, он протер глаза от слез, после чего, параллельно высморкавшись в платок, произнес:

— Ну, вы меня уморили, Михаил Георгиевич, давно я так не смеялся, а ведь я вам почти что поверил… надо же, так шутить над старым человеком! Ой, не могу… расскажу вечером жене, похохочем вместе.

И Христофоров тем же платком протер лысину от крупных капель пота, выступивших от натужного смеха.

— Да ведь я вполне серьезно, Степан Никодимович, а тут такая ваша обидная реакция получается.

Внезапно Христофоров вскипел. От истерики он мгновенно перешел к агрессии, вскочил и заорал на собеседника так, что вены на шее вздулись, превратившись в тугие канаты, а лицо побагровело.

— Хватит! Хватит меня держать за идиота! Паваротти умер! Умер! Или вы его вытащили из гроба? Концерт оживших трупов меня не интересует принципиально! Вы слышите! Принципиально!

— Сесть!

Абрамов включил приказной тон, а для усиления эффекта еще и надавил музыканту-истерику на плечи. Степан Христофоров неожиданно обмяк, его запал куда-то исчез (он вообще не был человеком, который способен долго и твердо отстаивать свое мнение) поняв, что от Михаила Абрамова так просто не отделаться, шеф филармонии стал тут же прикидывать, как бы вызвать сюда неотложку да отправить целителя к целителю-психиатру.

— Я знаю, Степан Никодимович, что у вас возникли сомнения в моем психическом здравии, так вот, посмотрите.

И народный целитель вытащил на стол бумажку, в которую Христофоров был вынужден уткнуться носом, дабы по носу не получить, он же чувствовал, что его собеседник к рукоприкладству склонен, и церемониться не собирается. Перед его носом лежала справка, подписанная местным психиатром и наркологом по совместительству, единственным специалистом на весь город, господином Кучеревским. И в справке значилось, что в результате экспертного осмотра господин Абрамов Михаил Георгиевич признан абсолютно вменяемым и отдающим отчет в своих словах действиях. Печать. А после фраза, повергшая Степу Христофорова в шок: «Постскриптум. Про Паваротти сущая правда».

— Что скажете, Степан Никодимович?

Христофоров постарался на стуле отъерзать как можно дальше от стола, пока не уперся в стенку, после чего произнес:

— Я боюсь, что это заразно.

— Да хватит вам, Степан Никодимович, клоуна разыгрывать. Если вы готовы выслушать мои аргументы, то я все вам расскажу. А потом вы примете решение. Согласны?

— Согласен…

Чтобы не раздражать буйного посетителя, руководитель филармонии изобразил полное и безоговорочное согласие.

— Я вижу, что не вполне согласны. Только подумайте, кто в городе меня больше всех ненавидит? Конечно же наш горе-нарколог и психиатр, господин Кучеревский. Я ведь у него хлеб отбираю. Знаете, сколько он написал на меня кляуз? А тут такую справку выдал. Почему?

Абрамов сел на стул, который располагался рядом со столом, перестав давить своим немалым телом на филармоническое начальство. Христофоров сразу ощутил прилив воздуха, сил и способности здраво рассуждать.

— Вы его подкупили, — внезапно пришла в голову начальника мысль, которую он тут же выдал на-гора.

— Зачем мне это делать? Чтобы посмеяться над вами? У меня что, нет для этого других, более обидных поводов?

Степан Никодимович заскрипел зубами — поводы у Абрамова были и в достаточном количестве.

— Так вот, дело это началось за пять лет до так называемой смерти господина Паваротти. Я смотрел какой-то его концерт, из самых свежих, он пел бесподобно, настолько, насколько это может передать телевидение, конечно. Но в его облике показалось мне что-то до неприличия неправильное, болезненное, что-то, несущее в себе печать смерти. Вы в курсе моих родовых способностей? — как бы невзначай поинтересовался народный целитель.

Тут Христофоров вспомнил, что народный целитель Абрамов имел свою тайну, точнее, историю, о которой в городе говорили только шепотом, да и то, мало кто в это верил. Дело в том, что прабабка Абрамова, урожденная Вешнякова, была из рода местных ведьм и целительниц. Но особой силой не владела, успеха громкого не имела, а потому ездила она как-то к самому Григорию Распутину, тогда еще жившему в сибирском захолустье и о столице не помышлявшем. Ездила, как она говорила, силушки поднабраться. Неизвестно, чего она там поднабралась, да только через восемь месяцев с неделькою родила мальчонку. Назвала его Григорием Григорьевичем, фамилию дала Абрамов, по фамилии мужа своего, тока мужа второй год как при ней не было. И сила целительная теперь по мужской линии пошла. И каждый целитель-мужчина в роду был куда как сильнее старой ведьмы Вешняковой. И стало господину Христофорову как-то не по себе.

— Я сразу же определил, в чем корень проблемы. И тогда я стал искать. Я нашел личный email Лучано Паваротти. Можете себе представить, чего мне это стоило! И я написал ему письмо. Нет, не на итальянском, что вы, на английском. Я им прекрасно владею.

Христофоров, хотевший поиронизировать по поводу знания Абрамовым основ итальянского языка сразу же притих, как говориться, прикусил себе язык.

— В письме я описал то, что беспокоит сейчас Паваротти, симптомы, которые возникнут в ближайшее время, назвал проблему — раковую опухоль, место ее локализации, описал возможный выход из этого положения. Надо сказать, что я предложил ему свою методику лечения. Длительную, сложную, дорогую, но… вполне возможную. Правда, чтобы излечиться, ему надо было обязательно прекратить петь. Выступать. Без этого никак. На два-три года! Знаете, он сначала тоже решил, что это шутка. Но прошел обследование. И мое предположение, к сожалению, превратилось в диагноз.

Стало видно, что при рассказе народный целитель начинал немного нервничать. Он то слишком сильно сжимал губы, то постукивал костяшками пальцев по столешнице, то немного бледнел.

— Но и после этого Паваротти не захотел внять моим рекомендациям. Он стал лечиться у обычных врачей. Закономерно, что его состояние постоянно ухудшалось. Он перестал играть в театре, но продолжал концертную деятельность. А тут еще его брак! Вы понимаете, насколько это все сложно. Молодая жена, расходы, все это не давало ему совершенно уйти со сцены и заняться своим здоровьем. И все-таки я получил письмо. Примерно за год до того, как случилось то, что называют его смертью. Он соглашался с тем, чтобы я его лечил, просил меня приехать. Я немедленно отправился в Италию. Посмотрите мой загранпаспорт. Вы увидите. Я был в Италии пять раз за год. Последний — как раз за день до его «смерти».

Абрамов бросил на стол паспорт. И пока пораженный Христофоров невидящим взглядом рассматривал шенгены, народный целитель продолжал:

— Я не буду уговаривать вас, и рассказывать бредни типа «смерти не существует». Смерть — самая реальная штука в нашей несколько нереальной жизни. Увы. Так получилось, что Лучано все равно нарушал некоторые мои предписания. Он был слишком строптив, слишком большой звездой, не мог отказаться от некоторых пагубных привычек, а, самое главное, не мог прекратить петь. Ирония судьбы заключалась в том, что чтобы выздороветь, он должен был умереть…

— Вы хотите сказать, что его смерть — инсценировка?

В голосе Христофорова, на сей раз, никакой иронии не было, только любопытство.

— Увы, не все так просто… Я ведь не Джеймс Бонд. Да и такая театральная постановка мне не по плечу. Все было неожиданно. Ему стало плохо. Он успел позвонить мне и сообщить, чтобы я срочно приезжал, что ему стало хуже. Он в который раз пренебрег элементарными правилами, которые я ему навязывал. Пока я прилетел, Лучано был уже в коме. Знаете, о его последних часах написано много. Но ничего не написано правды. Его могли бы держать на искусственном дыхании достаточно долго. Но, знаете, что такое молодая жена, она уже думала не о Лучано, а о его наследстве. Пожилым богатым сеньорам не стоит заводить слишком молодых жен. Старые будут держать его у жизни просто по привычке. А вот молодая захочет сразу же приступить к разделу имущества. Она сразу же дала разрешение, даже нет, распоряжение, на отключение аппаратуры. Единственным препятствием был адвокат Лучано, который ждал моего приезда. Мне удалось стабилизировать состояние великого певца. Но уже было распоряжение об отключения от аппаратуры, а жить без нее было пока еще невозможно. Мне пришлось приложить весь свой дар, чтобы подчинить себе врача-реаниматора. Все остальное решили деньги. С ним попрощались. Его похоронили. Но на небольшой вилле, снятой его адвокатом, стоял бокс с нужной аппаратурой. Теперь великий тенор вбезопасности. Он выжил. И излечился. Смотрите, я практически из Италии не выезжал эти пару месяцев. Когда я уезжал, он спросил, что мог бы лично для меня сделать. Я попросил его дать один концерт в небольшом зале в моем родном городе. Он согласился. Только выдвинул ряд условий… вы понимаете, ведь концерт будет инкогнито…

— Погодите, милейший Михаил Георгиевич, ваша история завораживающая, интересная, но… но кто поверит, что он жив? Это ведь чистой воды вымысел… На первый взгляд. Хотя и весьма убедительный.

Руководитель филармонии понимал, что ему очень хочется в эту всю фантастическую историю поверить, но голос разума твердил, что это не может быть правдой, потому что не может быть никогда.

— А теперь к фактам.

Абрамов положил на стол перед Христофоровым папочку с документами. Он выкладывал их, параллельно комментируя каждый документ.

— Тут ксерокопия моего загранпаспорта. Можете проверить все по датам. Тут фотографии мои с Лучано Паваротти. Это в Милане, в пиццерии, у Миланского собора, это в Риме, Венеции, вот видите, мы нарушаем режим. Он пьет красное вино, знаете, итальянцы мир наводнили своим кисляком, которое называют сухим вином, а сами пьют что-то совершенно другое, более похожее на наши полусухие или полусладкие вина, это мы пьем какое-то вино из района Венеции, его делает одна семья и не более двух тысяч бутылок в год. Стоит безумно дорого. Вот эти — сделаны совершенно недавно, тут есть дата, в Эболи, в том месте, где мы лечили его после реанимации. Всего три фота на мобильный, сняты тайком. Сами видите, как он изменился. Вот заключение эксперта, что все фото подлинные и никаких следов обработки не содержат. Извините, но три последних я не могу вам оставить. Это не моя тайна. Достаточно, что вы их видели. Остальными любуйтесь. Это статья в «Курьерре де ла спорте» о том, что супруга Лучано Паваротти так и не вступила в законное владение наследством. Объявление завещание должно было состояться почти две недели назад, но по настоянию адвоката певца, перенесено на конец ноября этого года. Подчеркивается, что это второй перенос объявления завещания. Вот эта статья из бульварной римской газетенки. Там один охотник утверждает, что видел самого Лучано Паваротти месяц назад в предгорьях Итальянских Альп. Есть даже фото, но ее качество ничего не смогло подтвердить. Так… это статья одного известного американского медиума, который не смог связаться с душою Лучано Паваротти и сделал вывод, что его душа застряла где-то по дороге к небесам. Вот еще… вам понравиться. Это заказ чартера частный самолет из аэропорта Венеция до нашего Нижне Вьюганска. Я уже переговорил с полковником Кошевым. Они дадут полосу. Больше, чем у них приземлиться будет негде. А это его письмо, копия из личного почтового ящика, на мой, где говорится об условиях проведения концерта. Это распечатки. А вот тут, на отдельном листочке, даны ссылки на странички в Интернете. Вы в состоянии будете проверить все сами. У вас на рабочем месте Интернета нет? Ах, да, у вас даже компьютера нет…

Руководитель филармонии виновато развел руками.

— Простите, Михаил Георгиевич, я изучу эти материалы, но, поймите сами, кто отдаст у нас в городе такие деньги за посещение филармонии? У нас не найдется столько богатых людей… Мы прогорим… Это нереально…

— Найдутся. Посмотрите список тех, кто я, уверен, точно захотят попасть на концерт. И это далеко еще не все. Заранее оговариваю, для своих близких знакомых, пять контрамарок. У вас их лимит двадцать. Но не более… По рукам?

— Ну, если я приму решение о концерте, то… по рукам… и доход пополам (со вздохом)?

— Да. Это мое главное условие.

— Не будем торговаться. Но… но… Я подумаю.

3.

В эти два месяца не было в Нижнем Вьюганске человека более влиятельного, чем Степан Никодимович Христофоров.

Нет, дамы и господа, не подумайте, что такой тертый калач, как господин Христофоров поверил такому странному человеку, как народный целитель Абрамов. Конечно же нет! Но дома он засадил сына за Интернет, пообещав ему апгрейд компьютера, если все получиться. Сынок поскрипел, но материалы для папаши собрал. И все получалось именно так, как сказал Михаил Георгиевич Абрамов. Но еще интересней было то, что, покопавшись, сынок вытащил еще пять-шесть статей, в которых авторы сомневались в смерти великого тенора. Обычно это были сообщения в не заслуживающих доверия бульварных изданиях, но Христофоров точно знал, что кроме пережаренных фактов такие газетенки иногда печатают и правдивую информацию, в которую многие отказываются верить. Например, сообщение крестьян, которые слышали, как голос Лучано Паваротти доносился из какой-то рощи, опять-таки в предгорном районе Итальянских Альп. А еще таинственный звонок одному музыкальному редактору, которому сообщили, что найдены несуществующие записи Лучано Паваротти. Конечно же, записи были откровенным пиратством, плохого качества, а вмешательство адвоката семьи Паваротти поставило на этой истории окончательную точку.

И все-таки руководитель филармонии, Степан Никодимович Христофоров пребывал в некотором замешательстве, и разглашать никому ничего не собирался. Правда, пришлось рассказать про все супруге, которая узнала информацию от сына, напряженно лазившего по Сети и даже не отужинавшего. Дражайшая Зинаида Герасимовна Христофорова после того, как за две минуты расколола сына, пятиминутной пыткой выведала все у незабвенного супруга своего, точнее, он мог стать незабвенным, если бы вовремя не раскололся.

А началось все через два дня после супружеского допроса. На работу директору филармонии позвонили. Ой, да что я буду ходить вокруг да около! Позвонил Христофорову директор Нижне-Вьюганской чулочной фабрики, один из самых состоятельных людей в городе, Петр Прохорович Чумаченков. Узнав голос прижимистого городского мецената, Степан Никодимович даже побледнел. Чумаченков никогда не звонил просто так.

— Степан (меценат никогда еще не называл работников культуры по имени-отчеству), я тут узнал, что у тебя концерт намечается. Интересный.

— Ну… еще не все ясно…

— Не темни! Или ты хочешь мне отказать в пригласительных?

«Каких таких пригласительных?» — изумился директор филармонии.

— Так… они еще и не напечатаны даже… — нашелся Христофоров.

— Значится так… — пять штук мне зарезервируй. Семьей пойду.

И трубка пронзительно загудела. За час последовало еще три звонка от людей богатых и влиятельных. Христофоров понял, что назад дороги нет. Его супруга сумела растрезвонить по всему городу с подробностями. А что делать с афишами? А ничего не делать! Все ведь уже сделано! И директор филармонии ограничился одним только объявлением о том, что такого-то числа такого-то месяца состоится закрытый концерт.

Конечно, он еще раз встретился с Абрамовым, окончательно согласовал детали мероприятия, но это уже были рабочие моменты. Так сказать, мелочи, не влияющие на общий ход событий…

«Эх! — как-то подумалось Христофорову. — Или грудь в орденах, или ноги в бетонных валенках!».

Надо сказать, что пригласительные на закрытый концерт стали самым большим в городе дефицитом. Они уходили по самым что ни на есть спекулятивным ценам, а Христофоров подумывал, что мог бы поднять стоимость билета еще на пару сотен евро, его клиенты этого бы просто не заметили.

Надо было решать и другие организационные вопросы. Контрамарки только семье, остальное шло в доходную корзину. Да, еще, городское руководство, прокурор с супругой, начальник полиции с немалым аппетитом, судья… он же не идиот судье отказывать… Так что зал получался просто переполненным. Впрочем, выход нашелся сразу же. Приставные стулья! Хотя Абрамов предупреждал, чтобы этого безобразия не было, Степан Никодимович скрепя сердце пошел на принятие непопулярного решения в обход делового партнера, деньги прежде всего! А вот от кресел на сцене пришлось отказаться. Такая звезда могла бы просто плюнуть на концерт и уехать… этого руководитель филармонии допустить не мог!

А скольким людям он отказал! И каким людям! Даже гинеколог жены был в пролете! Но самый комичный случай произошел за пять дней до концерта. В кабинет к Христофрову ввалились трое: Семен Рукавишников, Лаврентий Харин да Павел Оренбургский. Все они были музыкантами, да еще какими! Лучшими в городе! Все самые крутые свадьбы и практически все похороны без их участия не обходились! Одеты они были кто во что горазд, но достаточно прилично, что было фактом удивительным. Было видно, что они стесняются, даже приняли немного для храбрости, но разговор начать не решаются.

— Ну… чего надо… говорите и выметайтесь! — Степан Никодимович с музыкальной «братвой» решил не церемониться.

— Значится так, Степан Никодимович! — начал по привычке первая скрипка Рукавишников. — Узнали мы, что у нас в городе интересный концерт намечается.

— А из музыкальной общественности на концерте гулькин хрен! — поддержал Рукавишникова, спрятавшись за его худую спину, толстячок флейтист Харин.

— А раз дело такое… непорядок это… мы за контрамарками пришли. — Подытожил разговор широкоплечий красавец Оренбургский, чьим постоянным уделом были ударные.

— Все трое?

— Да… — грустным дружным хором ответили посетители.

— За тремя контрамарками?

— Да… — еще более грустно и как-то более тихо ответили городские музыканты.

— Значится так, господа хорошие. На этот концерт никаких контрамарок не существует. Есть только пригласительные. Цену знаете?

— Мы же музыканты, народ небогатый! — завела первая скрипка.

— Где нам такие евро найти? — заныла флейта.

— Войдите в положение! — ухнули ударные.

— У нас только на этой неделе пять похорон было. Так что, господа, или деньги, или концерт без вас.

Господа музыканты помялись, а потом стали мять в руках бумажки с вожделенными евроденежными знаками. И тут в голову Христофорову пришла замечательная мысль! Он открыл ящичек стола, в котором держал пригласительные, дрожащей рукой вытащил один единственный билет, после чего произнес трагическим голосом:

— Господа! У нас проблема! Остался один пригласительный. Только один! Последний!

— А нам-то что делать? — недружным хором спросили музыканты-просители.

— Есть один выход, господа музыканты, из уважения к вашей профессии, я этот последний пригласительный не зажилю, а отдам вам. Только вы выйдите, поговорите, решите сами между собой, кому он достанется. А я ему и передам пригласительный. Чего остолбенели? Вон из кабинета, бля!

От крика руководителя филармонии музыкальная братия очнулась и вывалила на улицу. Примерно минут через сорок-сорок пять в кабинет Христофорова ввалился Оренбургский. Видно было, что красота и молодость победили. Правда, победа не далась молодости так просто. Оба глаза цвели наливающимися фингалами, правый рукав пиджачишки был оторван почти весь, а левый отсутствовал как исторический факт, шишка на лбу и испачканные брюки завершали общую картинку.

— Вот!

И музыкант выложил на стол перед Христофоровым долгожданные евро.

Степан Никодимович отдал тот самый пригласительный билет, и весь день настроение у него было лучше лучшего.

4.

В эти два месяца не было в Нижнем Вьюганске человека более влиятельного, чем Степан Никодимович Христофоров.

Каким-то чудом было закончено строительство его загородного дома, из ложной скромности именуемого «дачей». Все, даже отделочные работы, которые провели в самый сжатый срок. А мебельщики за смешные деньги не только сделали прихожую и кухню, а даже умудрились их смонтировать как раз за два дня до концерта! О других благах цивилизации, которые сыпались на Христофорова, как из рога изобилия я промолчу. Каждое кресло в зале, каждый приставной стул был оплачен потом и кровью, а не только деньгами!

Но вот наступил он — день концерта. Ранним утром директор филармонии присутствовал при встрече дорогого гостя. На военном аэродроме приземлилась реактивная Сесна — юркий быстроходный лайнер, придназначенный для комфортного полета частных лиц. Обслуга аэродрома тут же присоединилась к встречающим. Дверца открылась, и вот оно… вышли, он прибыл в сопровождении адвоката, аккомпаниатора и струнного квартета, именно этим музыкантам предназначался гонорар, обусловленный договором. Гость был в классической черном итальянском пальтишке, его голова была замотана бинтами, так что только нижняя часть лица оставалась видной. Круглый подбородок, взлохмаченная борода. Он казался не таким высоким, как на телевидении, да и вес его куда-то подевался. Тут Христофоров вспомнил, чем Лучано болел и перестал удивляться. С великим тенором пообщаться не удалось, он как-то быстро скользнул в машину Абрамова, они сразу же уехали в дом народного целителя. А с директором филармонии остановился побеседовать адвокат. Он забрал пачку с гонораром, что-то пробормотал на неплохом английском, из чего Христофоров ни бельмеса не понял. И остальные итальянцы тут же куда-то отправились.

А руководитель филармонии поспешил проверить, все ли готово к концерту. На его счастье, настройщик, уже неделю возившийся с их стареньким концертным роялем заявил, что с полчаса как работу закончил, и теперь на рояле не стыдно было бы играть и самому Рихтеру. А Христофоров подумал, что приезд Рихтера он бы точно не пережил, а вот факту, что рояль готов, был, несомненно, рад. Тут настройщик, чтобы закрепить у заказчика уверенность в готовности сложного аппарата, нажал на какую-то клавишу. Клавиша скрипнула, раздался неприятный скрежет, и настройщик, побледнев, выдав порцию площадного крепчайшего мата, тут же погрузился в недра рояля. Степана Никодимовича пробил холодный пот. Окончательно рояль был готов за два часа до концерта.

Но за два часа до концерта Христофорову было уже не до рояля. В его кабинет вошла делегация из пяти человек. Увидев, кто к нему пожаловал, директор филармонии побледнел и чуть было не наложил в штаны от страха. Это был губернатор с супругой и тремя помощниками, один из которых, ни больше, ни меньше, как начальник областного ФСБ лично!

— Здравствуйте, Степан Никодимович! — И губернатор протянул мгновенно пропотевшему руководителю филармонии руку. Христофоров пожал руку начальства с должным благолепием, но что ожидать от визита, просто не знал.

— Прослышал я, Степан Никодимович, что у вас интересное мероприятие намечается. Так мы с супругой и несколькими помощниками хотим поприсутствовать. Не возражаете?

— Почту за честь, Вениамин Николаевич. Рад вас видеть, и вас, Нина Андреевна, рад…

— А вы уверены, Степан Никодимович, что он это он? — вкрадчивым шепотом прошелестел губернатор почти что на ухо музыкальному гуру Нижнего Вьюганска.

— Я сам сомневался до последнего. Но частный самолет из Италии… Нет, это исключено.

— А исполнение? Вдруг есть возможность провернуть весь концерт под фонограмму?

— Да что вы, упаси Боже! У нас ведь и аппаратуры такой нет, чтобы качественное фоно обеспечить. Он ведь от микрофонов отказался. Никакой усиливающей аппаратуры. Только живой оркестр и голос! Музыкантов привез с собой. Дама за роялем — это его постоянный аккомпаниатор!

— Ну что же, посмотрим… посмотрим…

А теперь уже громко:

— А на концерте что за публика будет? Музыкальная общественность представлена, или только избранные?

— Ну что вы, Вениамин Николаевич, будет музыкальная общественность — у нее слух особенно тонкий.

— Это верно… Да и у нас со слухом все в порядке, видите куда слух о вашем действе долетел, — пошутило начальство. Господин Христофоров мгновенно покрылся холодным потом, а где-то далеко, внизу, очень-очень низко, появились предательские ощущения быстро нарастающей тяжести… Но руководитель филармонии мужественно подавил вздох отчаяния, готовый сорваться с его быстро немеющих губ.

— А что журналюги? — поинтересовалось начальство столь же невинным тоном, что и ранее.

— Ни-ни-ни! Сам лично следил, чтобы даже среди некоторых родственников не попались. Всю аппаратуру и мобильные телефоны будут сдавать в гардеробе, я там даже спецсейф поставил.

— Предусмотрительно. Молодец. А пригласительные для нас найдутся?

— Ну что за вопрос, Вениамин Николаевич. Все будет в полном ажуре! Вот только…

И Христофоров немного замялся.

— Ну что там?.. — вальяжно поинтересовался губернатор.

— Вы почти перед самым концертом пожаловали. Для вас с супругой места рядышком, а вот для помощников… или поодиночке в зале, или рядом, но на приставных стульчиках… знаете, небывалый ажиотаж…

Извиняющимся тоном сообщил Степан Христофоров. Сам он проклинал свою жадность, из-за которой еще поутру сплавил последние билеты за фантастическую сумму, да добрым словом вспоминал свою супругу, Зинаиду Герасимовну, которая накануне закатила ему скандал, сообщив, что без двух лучших подруг на концерт не пойдет. А потому образовались пять мест в центре зала, два из которых на приставных стульчиках.

— Рядом! Все вместе рядом, — сообщил свое решение губернатор.

Тут в комнату ввалился городской голова Рахманов. Он был бледен, видимо, для него приезд губернского начальства был как снег на голову.

— А вот и вы, Мирсултан Рахмонович! А мы тут с вашим музыкальным руководством как раз плюшками балуемся!

— Рад видеть вас, Вениамин Николаевич… Извините, не ожидал…

— Ну да, у тебя тут такое творится, а ты не ожидал? Ну, извини, пригласить не догадался, так мы сами с усами. Нагрянули. Ну, время есть немного, так мы по городу пройдемся, не возражаешь?

Городничий (простите за ассоциацию с классикой) затряс головой, мол не возражает. Тут Христофоров вытащил пригласительные, и вновь начальника филармонии прошиб пот, ему показалось, что тучи сгущаются над ним и над головой сверкает меч правосудия. Губернатор сгреб билеты и широким жестом бросил на стол букет стоевровых купюр. Он попытался деньги вернуть, понял, что это глупо, стушевался, покраснел, растерялся, но тут голос губернатора привел его в нормальный вид.

— Филармония у вас маленькая, ей финансы вот как нужны, а мы люди государственные, нам полагается некоторую сумму при себе иметь. Да, Мирсултан Рахмонович, проследите, чтобы тут местные тоже оплату произвели. И прокурор в том числе. Слышите?

Когда начальство покинуло кабинет Христофрова, он сел в свое видавшее виды кресло и трижды ущипнул себя за ногу. Но пачка евро свидетельствовала, что случившееся сном не было. А ущипленное место потом еще долго болело. Через минут сорок явился помощник городского головы, принесший еще одну увесистую пачку евро. Деньги тут же переправились в сейф.

Надо сказать, что супруга Христофорова, милейшая Зинаида Герасимовна, женщина властная, капризная и взрывная, своего супруга на сей раз не подвела. Даже прониклась деликатностью ситуации, согласилась посмотреть концерт из-за кулис. Там ведь будет видно все лучше, да и слышно… самое то!

До концерта оставалось чуть более получаса.

5.

Если говорить, что человек может почивать на лаврах, то именно так чувствовал себя директор Нижне-Вьюганской филармонии, Степан Никодимович Христофоров. Вчерашний концерт мог быть полным провалом, а обернулся форменным триумфом. Теперь Христофоров вальяжно расположился у себя в кабинете между рюмкой смертельно дорогого французского коньяка и дорогущей гаванской сигарой, которую не позволял себе курить последних лет двадцать, как минимум. Он почивал на лаврах. Даже позволил себе не ехать на военный аэродром провожать звезду, в имени которого теперь и не сомневался. С таким багажом в сейфе он чувствовал себя Богом!

А как нервно концерт начинался! Весь зал был как на иголках. Гостя вышел представлять Абрамов. Христофоров мог и сам это сделать, но Абрамов так нагло напросился на эту роль, что пришлось ему уступить подобную честь.

Народный целитель попросил минуточку внимания и сообщил, что к нам в город приехал его друг, известный тенор, который согласился дать концерт на родине целителя. Из-за болезни он несколько изменился, похудел, поэтому просит прощение, что его голос не будет звучать точно так же, как обычно. В этом месте зал зашумел и зашушукался. И еще гость из-за аллергии будет выступать в повязке, чтобы не смущать дам своим лицом. И, последняя новость… Доктора разрешили гостю не более сорокапятиминутного выступления, но он настоял, чтобы концерт длился час. На этих словах зал затих. И тут он вышел. Забинтованное лицо. Клочьями борода. Полные руки. Концертный фрак строгого черного цвета, ослепительная белая рубашка. Бабочка. Все как положено.

И тут он запел…

И все!

Все исчезло! Осталась только музыка и его голос… Это невозможно передать! Христофоров слушал его записи, но никакая запись не в силах передать переливы голоса, который принадлежит гениальному певцу!

Никакая запись не откроет вам того волшебства, которое именуется Высоким искусством!

Он пел!

И Степан Никодимович ловил себя на том, что весь этот час в зале были только он, музыка и Господь Бог! И то, что он мог внимать этому — было огромнейшим счастьем.

Да, никто не в силах описать вам, что ощущал зрительный зал. Многие пожалели, что не могли оставить себе на память о часовом волшебстве запись или фотографию, но в этом была вся уникальность этого момента, что никто и никогда больше такого концерта не услышит. И все понимали это. И это делало их ощущения еще более яркими и эмоциональными.

Даже толстокожие бизнесмены, не расстающиеся с мобильниками на любом другом концерте сидели, разинув рты, позабыв о своих чертовых бизнес-интересах, и слушали, потому что понимали, что никогда более такого уже не услышат!

А потом, когда час прошел, а зал ревел и топал, и орал, это было какое-то бесовское ликование, чего Христофоров у себя в филармонии никогда не наблюдал ни до, ни после… И снова вышел Абрамов и попросил прощения от имени звезды, сослался на его самочувствие и попросил не бисировать…

И зал притих… а еще через пять минут вся сцена была завалена цветами, а Христофорову подумалось, что так много цветов бывает только на похоронах, но он тут же отогнал эти мысли, потому что очутился в крепких объятиях городского ударника Павла Сергеевича Оренбургского.

— Степа! Я твой до гроба! За такое чудо! Ты скажи, кого убить надо — так я пойду и убью!

И голос музыканта звучал так искренне, что Христофоров понимал, что скажи он сейчас — так ведь пойдет и убьет, и не надо будет мучатся больше в этой супружеской жизни… а что, он чего-то лучше найдет? Лучше уж известная змея, чем неизвестная… Да-с…

— А скажи, Паша, как тебе его голос? Ну, с чисто музыкальной точки зрения?

— Ну… Бесподобен… Конечно, он не так безупречен, потеря веса всегда сказывается на связках, да и болезнь не делает голос звонче… Но он берет такие ноты! Только он берет так такие ноты! Виртуоз! Эта его бесподобная манера пения… Если бы я даже не видел сцену, я бы все равно знал, кто на ней, потому что это… Волшебно! Грандиозно! Брависсимо! Степа! Я твой до гроба!

И Оренбургский разрыдался на плече руководителя филармонии.

Но самым дорогим моментом было прощание с губернатором. Тот энергично пожал Христофорову руку, поблагодарил, и сообщил, что вскорости освобождается должность директора филармонии на их, губернском уровне, так что не помешает Степану Никодимовичу собирать чемоданчики. Дорос. Эта финальная нота была воспринята его семейным окружением как настоящая победа. В завершение всего, уже глубокой ночью, пересчитав с супругой доходную часть мероприятия и перераспределив выручку, Христофоров прямо среди денег бурно овладел супругой, которая оказалась на сей раз неугомонной и весьма пылкой.

Но вот наутро директор филармонии увидел и обратную сторону популярности. На его девятке на дверцах гвоздем было процарапано слово «быдло». На такое способен был только флейтист Харин из-за полного отсутствия художественного воображения и подлой мстительности своего мелочного характера.

А пока приказ об увольнении Лаврентия Харитоновича Харина готовился появиться на свет (благо его неоднократные попойки нашли отражение в трудовой книжке), Христофоров спокойно почивал на лаврах.

Появление Абрамова он пропустил из-за клуба сигарного дыма, который замутил обзор перед столом.

— Курить вредно для потенции, — ядовито заметил народный целитель.

— Ах, это вы… Ну что, Михаил Георгиевич, займемся расчетом?

— Не мешало бы.

Харин бросил на стол перед целителем бумажку с расчетами по концерту.

— Что это?

— Знаете, был губернатор… я вынужден был поднять стоимость аренды в десять раз, иначе меня не поймут.

— Это ваши проблемы.

Христофоров выложил на стол заранее приготовленную сумму в евровалюте.

— Что это? — спросил Абрамов, пересчитав наличность.

— Ну что, разве вам мало?

— Да вы за билеты такие сшибали суммы. А прикладные стулья? Мы же договаривались… Я должен был краснеть!

— Понимаете, это начальство, оно ведь не платило…

— Вы врете. Я знаю, что даже прокурор заплатил.

Христофоров тяжело вздохнул…

— Ну хорошо, вот вам еще… как от сердца отрываю.

Он выложил на стол еще одну пачку, впрочем, народный целитель ожидал большего.

— Это все?

— Все, честью клянусь, что мы в расчете.

— Ну-ну…

Почивавший на лаврах Христофоров даже не почувствовал, что нажил себе еще одного врага, куда как более опасного, чем пресловутый Харин. Абрамов развернулся и пошел к выходу.

— Милейший Михаил Георгиевич, ну мы же с вами друзья, вы мне можете сказать, как это у вас получилось?

— Что Это? — не поворачиваясь, с недобрым блеском в глазах переспросил целитель Абрамов.

Ну, все это? Уточняю: кто это был на самом деле. Вот!

Недобрый огонек в глазах народного целителя тут же превратился в настоящий таежный пожар несдерживаемой ярости, бессмысленный и беспощадный.

«Ну почему это все хотят узнать то, что они называют „правдой“?» Ну, получилось ведь, получилось! Ты же нагреб на этом деле куда больше, чем должен был, кинул меня, как засранца, на бабки! Только так и не понял, что главное в этом деле не бабки, и не то, что ты такой ловкий, а то, чьим другом был так называемый господин Паваротти. А теперь мне, как целителю цены-то не будет, эх, Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка? Сотру я тебя в порошок… когда-нибудь, когда к слову придется… И зачем тебе было это? Глупые и ненужные вопросы задавать?

И Абрамов развернулся к Христофорову всем телом.

— Это был мой лучший друг, певец, Лучано Паваротти!

12-14 сентября 2012 года. Глинск.

Новый год со звездой (glamour story)

1.

Мобильный все трезвонил и трезвонил. Она отключила звук. Но вибрация продолжала тревожить ее по всей квартире. Господи! Три часа свободного времени… Всего только три часа! И этого ей не дано! Алена нахмурилась, укуталась в свой любимый халат, подошла к тумбочке, на которой лежал и заряжался мобильный, и взяла его, как только телефон перестал вибрировать. Было двенадцать пропущенных звонков. Кто ж это меня так хочет с самого утра? Телефон выдал список номеров: все к дьяволу, обойдутся, но вот три последних звонка были с неопределенного номера. Алена вздохнула, чуть нахмурилась, соображая, кто это мог быть, а это мог быть кто угодно, в том числе и дочка. Девочка сейчас жила в Штатах и наша сеть ее хитромудрый номер не воспринимала. «Достали все! Все равно трубку не возьму! Пусть терпят до вечера, кому нужно».

Так, я сегодня никому не доступная, я неприступная и вообще, надо позвать Леру и узнать, как дела с новогодним столом. Лера — это старая домохозяйка человека, который при жизни стал легендой, суперзвезды и народной артистки Алены Разиной. Лера изумительно готовила и обладала совершенно незаменим свойством: быть незаметной тогда, когда ее присутствие не было крайне необходимым. Говорят, что такие старые домохозяйки часто становятся домашними тиранами, но Валерия Леонидовна была исключением из правил.

Надо ей напомнить про фаршированную рыбу. Я ее не люблю. Я ее совершенно не люблю. Я отношусь к фаршированной рыбе абсолютно равнодушно. Я не смотрю на нее даже когда блюдо подают на стол, даже когда Лера готовит ее по старым еврейским рецептам с мацой… Ой! — Так Алена приговаривала себе и себе сама бессовестным образом же лгала. И вот снова мысли вернулись к еде. Сколько себе говорила, сколько себе приговаривала… Ах… Позвонить, что ли Елене Павловне? Ага… И слушать промывку мозгов и о том, как есть вредно, и о том… О-о-о! Мысли о еде, как о вожделении исчезли. Сработало. Так бы всегда срабатывало. А теперь…

А теперь Алена подошла к окну. Темное московское утро навалилось свинцовыми тучами на город, давило к земле, расплющивало утлые городские постройки, как будто говорило: ужо я вам покажу! А грозило оно снегопадом — и не шуточным. Значит, сильного мороза не будет. Когда снег падает, становится немного теплее. Алена чуть согрелась от этих мыслей. Надо разобраться, что же меня так беспокоит. Надо разобраться. Надо. Резкий шаг в сторону от окна, еще плотнее запахнуть полы халата. Все-таки телефон. А вдруг, ну, хоть чуть-чуть вдруг — это доча? Пролетела первая снежинка, потом вторая, потом третья. И вот снег начал валить — сначала пошла мелкая крупа, которая стала внезапно густой, а потом крупа сварилась, стала падать большими комками, быстро приклеиваясь к теплой поверхности стекла… Ну вот, теперь пора возвращаться в мир реальности, решила Алена. А лучше всего возвращаться в реальность вместе с чашечкой кофе. Но тут Алена поняла, что реальность уже присутствует в ее сиюминутном сознании: кофе замедляет процесс потери веса… Она эти фразы заучила наизусть. А когда забывала, тут же всплывала дорогая Елена Павловна и методично вдалбливала эти надоедливые истины в ее бедную голову…

«Голова моя глупая, безногая, безрукая». Алена вспомнила чью-то песню, чуть ли не ставшую хитом, улыбнулась, она от такого материала обычно имела привычку отказываться. «Меня тревожит телефон», — сказала себе Алена. «Да, только меня тревожат вот эти три звонка от неопределившегося номера, а вдруг это действительно дочка»?

Если обычно, когда находишь причину тревоги, тревога немного успокаивается, стихает, то сейчас этот феномен не произошел. Тревога разгорелась с еще большей силой. А вдруг она выезжает, или нет, их рейс задерживается, или отложили полет, там, передавали, погода ни к черту… И рука как-то сама по себе потянулась к пирожному, которое, по глупой случайности не тронул кто-то из вчерашних гостей. И в этот момент телефон завибрировал с новой силой, как будто отчаялся вызывать нерадивую хозяйку.

Эта история не произошла бы, если бы Алена не ждала на Новый год гостей. Обычно Новый год Алена праздновала не в кругу семьи, а в гостях у какого-то крутика, которому не жалко было расстаться с миллионом-другим баксов, и заполучить в качестве снегурочки ее, Алену Пичугину, которая на сцене взяла громкий псевдоним «Разина», слишком уж фамилия Пичугина выглядела не сценически. Пичугина, Пичугина… Какая такая Пичугина? А вот Разина или там Пугачева, или даже Пожарская — это звучит. И с историческими реалиями пересекается. Для популярности немаловажно. Хотя, если нет у тебя божьего дара, то называй себя хоть Горбачевой, хоть Левински — ни фига у тебя не выйдет. В общем, у кого Новый год праздник, а у кого — страда. Тридцатого декабря корпоративные вечеринки у не самых богатых, тридцать первого — у самых, а ночь с тридцать первого на первое, как по праву первой ночи, принадлежит сюзерену, ну, тому, у которого кошелек посюзеренистее.

Это так заведено и не мне это менять. А в этом году изменила. А что? В кои то веки моя семья соберется вся вместе. Дочь, оба внучат: внук и внучка. Теперешний? А его как раз и не будет. Он будет дедморозничать у какого-то крутика. Этакий подарок тринадцатилетней соплюшке, которая этим мальчиком бредит. Да, пусть ему, все пыжится, старается заработать больше, чем я. Ну вот, теперь сможет. Для его мужского достоинства это будет как раз, а то что-то его достоинство в последнее время выглядит не слишком-то достойно.

И в этот момент телефон завибрировал с новой силой, как будто отчаялся вызывать нерадивую хозяйку. Алена потянула к нему руку, отдернула, потом все-таки взяла, посмотрела на экран — номер не определялся и нажала клавишу ответа. Ах уж эти «а вдруг, а вдруг, а вдруг»!

— Алена, ты только не бг'осай тг'убку…

Алена тут же бросила трубку, услышав, как Мусик продолжает быстро картавить в трубу:

— Это супег'пг'едложение? Новый год с…

Итак, это была не доча, это вообще не была… Это был Мусик — он же Славик Мулерман, Мусик, какого тебе от меня надо…

Алена хорошо знала голос Мусика, и когда он говорил таким тоном, вот так, выстрачивая слова, напрочь забыв про свое заикание, следовательно, попалось действительно что-то из ряда вон выходящее. Но. Не в этом году, Мусик. Не в этом. И чего это он так сильно взволновался? Никакой звонок ни от какого Славика Мулермана не заставит меня отменить Новый год в семейном кругу. Все. Решено и подписано. И тут телефон звякнул: пришла эсэмэска. Ну, если это от Мусика — он труп! В Аленыном окружении знали, что названивать на телефон ей, примадонне, можно, а вот эсэмэски слать — ни-ни. Это только самые родные и близкие. И то, в самых экстренных случаях. А по делам, да в таком виде — означало вызвать у Алены приступ бешенства. Эту особенность Аленыного характера знали все продюсеры, менеджеры, промоутеры, агенты, журналисты, критики и прочая околохудожественная дрянь, которая так любит сосать соки из творческих личностей. Итак, Мусик явно нарывался.

Однако, сообщение было не от Славика. Значит, Мусик будет жить. «Приехать не смогу. Приглашена в Академию. Трубку не берешь. Целую», — дочка.

Итак, новогодний стол на четыре персоны: Алена, дочка, внук и внучка накрылись медным тазиком. Ладно. Будем праздновать в укороченном варианте: только с внуками. Старший внук, Бориска, прилетает завтра утром из Гарварда, а внучка, Аленка-младшая (приятно, что девочку назвали в честь меня) сегодня вечером из Австралии. Жалко, что я буду на работе, и Аленушку встретит Лера. Ничего. Посплетничают за моей спиной. Обоим приятно будет. У Бориса это первый год студенческой жизни. А вот младшенькая, она каждый Новый год встречала с отцом, а тут, в этом году, внезапно позвонила бабушке и сама предложила к ней приехать, отпраздновать вместе с бабулей. Где-то в глубине души, только самой себе, Алена признавалась, что в этот Новый год она отказывалась от всех этих заманчивых предложений только из-за Алены-младшенькой. У каждой бабушки есть своя слабость. У каждого человека есть своя идея-фикс. И что плохого, если эта идея — провести новогоднюю ночь с любимой внучей?

А ведь кто знает, что я особа не тусовочная, что мне нужна хорошая крепкая семья? Не дом. Дом — это место, помещение, где мы спим, едим, спариваемся. А семья — сложный клубок взаимоотношений, запутанный, из которого постоянно высовываются иглы, из-за которого не только радуешься, но и плачешь. И все-таки как она нужна — семья… И что из того, что мой новый на три года младше моей дочери? Это модно. И для здоровья полезно. А, пусть говорят. На то у людей языки, чтобы ими ляпать. Алена провела по плоской груди, потом перевела взгляд на тарелку от утреннего салата, и ей опять захотелось съесть большой кусок запрещенной фаршированной рыбы. Интересно, почему грудь худеет первая? Почему не может сберечь свою форму? Бедная грудь! И ведь неплохо смотрится сама по себе, но стоит только сесть на диету — тут же куда-то исчезает.

Ну что же делать? Алена вздохнула. Делать ничего не хотелось, а приходилось. Она сняла с себя халат и осталась в довольно легкомысленной одежде: одних трусах и приступила к комплексу для груди. Этот физический комплекс ей настоятельно рекомендовала Елена Павловна Мотовиленко, ее личный врач-диетолог. Вот только диетолог ли? Елпа была и психологом, и физруком и няней — и все в одном лице. Вот и этот комплекс она Алене рекомендовала как только та пожаловалась, что ее грудь начинает худеть слишком сильно.

Алена как раз махала руками, когда раздался характерный звонок — звонки от Елпы выделялись другой мелодией — милицейской сиреной. Она могла позвонить и во время концерта, и во время сна, в любую подходящую или не подходящую минуту. От нее не было спасения, а от ее нотаций никакого лекарства, после получаса разговора по телефону Алене хотелось принять яду, но голод проходил. И вот из-за этого самого непонятного, но волшебного эффекта исчезновения чувства жора, дорогую Елену Павловну приходилось терпеть. Рука сама включила блютус, засверкали неоновые огоньки на приемном устройстве и прямо в ухо Алене зажжужала Елена-пчела. Кто сказал что Алена не может себе ничего позволить? Она может себе позволить все, только не забудь про список продуктов, и еще не забудь про растяжки. Делала? Как мило. А что ела? И когда? Записала в дневник? Умничка. Что за проблема. Очень хочется фаршированной рыбки? Так съешь ее. Ну ты же помнишь, что я тебе говорила. Только возьми овощей побольше. Да, взвесь, обязательно взвесь. На сто грамм рыбы примерно триста грамм овощей. Не любишь капусту? Так ведь есть цветная и брокколи. Тоже сойдет, я же говорила. Это, как таблица умножений. Иначе никогда ты не станешь стройнее и моложе. Да, псомотри на меня… Канешна… Канешна… Канешна…

И в этот момент Алена отключилась. Она прекрасно понимала, что ее грузят, отвечала чисто на автомате (автомат выдавал Елпе нужные ответы), а сама Алена думала о своем. Этот метод защиты от перегрузки она получила в подарок от своего третьего, нет четвертого, да от четвертого. Они ходили на семинар. И именно там она смогла раскрыться. И смогла научиться делать так, чтобы ее никто и никогда не доставал. На этот раз она смотрела на себя сквозь стеклянную стену. Самый простой и достаточно эффективный прием. Руки-ноги продолжали делать движения, которые Алена заучила наизусть. А мысли сами по себе возвращались к звонку Славика Мулермана.

Из всех работников гастрольного фронта, которые теперь гордо именовали себя продюсерами или же по-модному, концертными агентами, с Мусиком Алене работалось проще всего. Славик Мулерман обладал поразительным талантом — находить самое интересное предложение, был не слишком-то жаден и давал заработать, когда чуть-больше, когда чуть меньше, но при этом никогда не обманывал. Они познакомились еще тогда, когда Алена работала в областной филармонии. Именно Мусик свел ее с первым композитором, вывел на первый конкурс, стоял в кулисах и наблюдал за ее первыми успехами. «Лёна, меня будут помнить только потому, что я тебя откгыл для публики. Так-то», — не раз говаривал, выпивши лишку бесподобный Славик Мулерман. Алена окончательно остановила свой выбор на Мусике после той истории. Истории с Дворжецким.

Дмитрий Константинович Дворжецкий появился в московском бомонде случайным утром мутного года. То время было очень-очень мутным, и шоу-бизнес только становился бизнесом под пристальным взором криминалитета. Откуда появился Дворжецкий никто не знал. Но как-то так само собой получилось, что Д. К. Дворжецкий знал всех, и все знали его. Д. К. Дворжецкий потому что в визитках он только так и писал, да и представлялся не как Дмитрий Константинович Дворжецкий, а как «Д. К. Дворжецкий лично». Он постоянно бравировал своим дворянским происхождением, точнее, своими польскими шляхетными корнями. В то время это было особенно модно. В столице Д. К. занялся устройством гастролей. Он сумел очаровать кучу звезд, а чтобы заполучить меня… Да, я переспала с ним. Вот только кто же тогда был моим мужем? А-ааа, неважно. Да, он соблазнил меня. Но соблазнил меня, в первую очередь, большим гонораром. Намного большим, чем мог дать Мусик. И тогда я позвонила Славику Мулерману и сказала, что отказываюсь от его контракта, тем более, что он еще не был подписан. Хотя это было время, когда устные договоренности стоили куда больше подписей на контракте. «Лёна, (когда Мусик нервничал, он Алену называл Лёной) ты знаешь, я не знаю, кто такой этот Двог'жецкий, не знаю, ну и ладно. Ты же знаешь, что я тебя люблю. Пламенно и нежно. Так вот. Я с тебя не возьму компенсации за сог'ванный концег'т. Я буду благог'одным. Я даже возьму тебя обг'атно, потом, ну ты сама все увидишь». Алена сначала не поняла, что она должна увидеть, пока этот напыщенный потомок старинного дворянского рода (Алена, у нас сорок поколений графов! Дворжецкие не врут!) не испарился в неизвестность вместе со всеми деньгами. И Алена вернулась к Мусику. И он ее принял.

Стоп! Сработало подсознание. Вот тут надо включиться в процесс. Первого я не смогу. Я буду праздновать. Нет, ну что ты, Леночка, это исключено. Нет, не настаивай. У меня будут внуки, мы посидим за праздничным столом. Да, я все помню. Все твои правила, да, я все сделаю так, как ты говорила. Конечно, я уверена, что за эти праздники не наберу ни одного килограмма. А когда можно будет взвеситься? В понедельник? Исключено. Я буду отсыпаться. Сон — это святое. Стараюсь. Программу? Ну, давай, ты ее напишешь мне во вторник? Ок? Ну и ладно. Согласна. Согласна. Согласна. Нет, по лестнице сегодня не ходила. Хорошо. Я помню (не дождешься, чтобы я, как дура, гасала по лестничным площадкам). Нет. Подумаю… Хорошо. Мы это уже обговаривали. Начало апреля я делаю для тебя двухнедельное окно. Хотя, я не могу твердо обещать. Может быть, пять дней или даже десять, но неделя — это точно. Цьом…

Господи! И кому нужны эти мучения. Алена стала к зеркалу. Грудь не стала совершенней. Вот уже пристала. Пиявка. И Алена показала язык своему отражению. Кряхтя, она подошла к старенькой тетрадке, в которую вносила данные о своем пищевом рационе и вписала меню скудного завтрака.

Ладушки. Сегодня, завтра, послезавтра. Сегодня и завтра отрабатываю, зато ночь на новый год и первое января за мной.

За окном погода стала откровенно паршивой. Ветер метал комки снега со страшной силой, окно затягивало изморозью так быстро, что Алена перепугалась и ринулась к телефону. А вдруг из-за оледенения закроют аэропорт? И эта мысль теперь стала барабанить по мозгу, отзываясь глухими ударами в ушах (неужели поднимается давление?). Эта мысль была неприятной. Благодаря заботам Елены Павловны Алена перестала глотать таблетки от давления и ни разу не пожаловалась на головную боль.

Алена опять накинула халат, подняла трубку домашнего интеркома и попросила Леру зайти к ней. Но когда увидела, с каким извиняющимся лицом входит Лера,поняла, что что-то не так.

— Ну, что случилась, старая корова? — сказала Алена самым шутливым тоном, на какой была способна.

«Старая корова» нисколечко не обиделась. Когда Алена была не в настроении, можно было услышать кое-что и похлеще. Она просто положила перед хозяйкой на столе факс. «Ба, не смогу приехать, у нас тут новогодний квест в Уэльсе, не могу подвести свой ковен, целую, Б.». Ну вот. Алена почувствовала, как что-то внутри нее оборвалось. Не приедет Борька, не приедет. Так, ладно, не сопливься.

— Лера, позвони, узнай, принимает ли аэропорт, а то… Я за младшенькую переживаю.

— Хорошо.

Лера ко всем ее достоинствам была еще и особой немногословной.

— Соли пришла.

Соли была невысокая мулаточка, которая регулярно делала примадонне педикюр. Алена кивнула, мол можно, чего там время терять, все равно времени мало совсем, а еще надо принять душ — от этих физических упражнений страшно потеешь. И не так много позанималась — всего пятнадцать минут, а вся мокрая, как…

— Соли, милочка, ты пока приготовь, а я в душ.

— Хорошо… Ой, Алена Витальевна, как вы хорошо похудели.

— Н-да? — самокритично заметила Алена, хотя слова Соли были явный подхалимаж, все равно было приятно.

А я действительно похудела, вот уж не думала, ладно, пусть не так сильно, чтобы ойкать, но еще один размер за эту неделю ушел. И что теперь мне, бедной девушке, делать? Парфюмер — это через час. И опять работа. Вот, встречу Мусика — тресну его трубкой по брюху — пусть не зарывается.

В этом году, в связи с тем, что у Алены намечался семейный Новый год, а от предложений и настойчивых звонков просто не было передыха, Алена заломила несусветную цену за свою новогоднюю ночь. Пять лимонов зелеными. Звонки стали тут же единичными. А и тем немногим, совсем немногим, которые готовы были расстаться со своими кровными (а их нашлось аж трое, воистину, на любой товар есть свой товаровед) Алена находила дипломатичный повод отказать.

Наскоро вытерев воду (Алена не слишком любила вытираться, ей больше нравилось вот так, мокрой, укутаться в толстый банный халат и сохнуть постепенно, в неге и тепле) отдала себя в руки Соли. У нее были действительно удивительные руки. Почти незаметно, как они порхают, абсолютно не чувствуешь, как они прикасаются к тебе, и вообще, забываешь обо всем, когда Соли делает педикюр.

Пока Соли занималась ее ножками, Алена задумалась о мужиках. Ее предпоследний настолько был занят собой, любимым, что Соли выходила из их дому только после трех часов терзаний. И терзал ее он, предпоследний, затрахал своей маниакальной красотой. Мужчина, страдающий безвкусицей — это страшно. А если он, к тому же, еще и глуп, как тонна пробкового дерева… А если еще и в постели не так хорош, как кажется. И с таким маленьким… И говори ему, что он очень большой. Он-то большой, а вот он — маленький. Непомерно раздутое эго не увеличивает размер полового члена. Ну и ладна… Надо гнать эти раздраженные мысли. Гнать, как пух с тополей, гнать, как ветер гонит снежинки за моим окном.

И зачем все-таки звонил Мусик? Нет, у меня этот Новый год будет семейным. Ну и что, что только с внучей? А где еще такую девочку найду? Умница, скромница, подает надежды куда большие, чем ее мама. А что Наина? Талантлива. Все твердила мне: кино да кино. А что кино? Это шоу-бизнес для меня как открытая карта. Я тут первая. Захочу — отдам первое место своему родному человеку, а вот первейшее — все равно за мной останется. Пусть тут заработает, а там, в кино, если захочет, тоже получится. Заработает. А кто сказал, что деньги для меня — это не проблема? Нет, найти двадцать тысяч долларов, это действительно не проблема, но когда речь идет о том, чтобы раскрутить какой-то проект. И тут мысли опять вернулись к мужчинам. Точнее, к деньгам и мужчинам. Интересно, кто из моих мужей жил со мной не ради денег, а ради меня? Наверное, только первый. Остальные рассматривали меня как источник: благ, денег, возможности карьерного роста. Про предпоследнего не будем. Уникал. Единственной, кто умудрился меня трижды разорить. Трижды! И каждый раз я бралась за концерты. Нет, это совсем не как в советские времена, когда мы умудрялись выступать трижды в день. Сейчас у меня совсем другие условия для работы и совсем другие гонорары. И все-таки, когда нужны деньги — закатываешь тур и в каждом городе по концерту. Когда через день, а когда и подряд. Знаешь, как определить, что у звезды полная лажа с бабками? Очень просто. Если звезда дает концерт в Мухосранске, следовательно, с деньгами у нее капут-абсолют! А я за время этого замужества была в Мухосранске с концертами пять раз!

Эти мысли прервал длинный телефонный звонок. Неужели опять Мусик? Алена протянула руку и сообразительная Соли протянула хозяйке мобильник. Нет, это был не Мусик. Номер телефона был незнакомым. Но звонили откуда-то из-за рубежа. Может быть, кто-то хочет поздравить с праздником наступающим? Но почему-то так предательски заныло в груди.

— Бабушка…

Точно, она младшенькая. Заныло, укололо, отпустило, а вдруг только сообщить что вылетает, как раз время вылета.

— Ты меня слышишь? У меня мобильник разрядился. Рейсы отменили. Завтра, говорят, тоже не будет.

Вот оно. Оборвалось. И укололо. Так укололо, что стало на секунду страшно, а вдруг остановится. Но нет. Пошло.

— Так ты в аэропортовой гостинице? Может, выпустят?

— За мной па приехал. Ба, я не прилечу. Целую. Пока…

— Целую, младшенькая.

2.

Машину немного повело, качнуло, и Алена с удивлением посмотрела на водителя, оторвавшись от своих грустных мыслей.

— Мы на боковуху свернули, Алена Витальевна, тут дорога не такая, я скорость сбросил, а ее повело, любит, чертяка, на скорости идти, — водитель объяснился авансом, не ожидаю раздраженной реплики примадонны.

На этот раз Алена спешила. Все получалось как-то не так, все нескладно, не кстати, не по-людски. Вот, и когда встретила Мусика, а он ей прошептал на ухо предложение, и когда она согласилась, и когда Мусик потирая руки (и подсчитывая свои комиссионные), начал говорить ей дежурные, положенные по случаю, комплименты, даже тогда не покидало Алену ощущение, что все происходящее с ней только сон, фата-моргана, а вот стоит ущипнуть себя за руку и внучка окажется рядом, и будет накрыт семейный стол, и праздник будет опять с тобой.

А как Мусик заливался соловьем. Как расписывал прелести именно его, Мусика предприимчивости, что же, сам себя не похвалишь, никто тебя не похвалит, особенно в шоу-бизнесе.

На новогодний праздник собиралась тоже, как на пожар. Надо хорошо выглядеть. Особенно, когда тебе платят такой гонорар. Десять миллионов долларов. Кстати, все налом. Славик Мулерман это произнес с особой растяжкой, грассируя и восхищенно вздыхая. Десять миллионов долларов уже лежали в депозитарии самого надежного банка столицы.

Одно осознание такой суммы денег очень повышало самомнение. Очень-очень. Да, кто наш герой? Алена вытащила из сумочки папочку, которую ей вручил Мусик. Ага краткие биографические данные, фотография. Сорок четыре года. Симпатишный такой. И родинка на щеке такая, задорная. Не красавец, не урод, обаятельный, наверняка, барышни устоять не могут, когда он свое обаяние в ход пускает.

Так, пройдемся по биографии. Странно. Не нефтяной магнат. Ага. Имеет долю… ага, свой бизнес, состояние оценивается… прилично. Для миллионера очень прилично. Для миллиардера конечно тьфу, еще котенок несмышленый, но все равно, впечатление производит. Связи с преступным миром — не замечен. Ох уж этот Мусик. Любит он такие подробности! Семейное положение, это интересно…

Тут Алена ощутила какой-то толчок и услышала громкий хлопок, как будто кто-то выстрелил рядом из пистолета. Инстинктивно бросилась вниз, стараясь как-то съежиться.

— Раскудрить твою мать… — выругался водитель. — Так что колесо полетело, Алена Васильевна. Погодьте немного, я сейчас справлюсь. Наша тачанка не для таких дорог предназначается, это ж какой изврат получается, в новехоньком лимузине да по тропе войны…

Добавив еще порцию матюков, водитель полез под машину с домкратом. Алена, так и не собрав разбросанные листики досье, вышла из машины, кутаясь в теплую соболью шубу. Любовь к мехам — вещь непостижимая.

— Палыч, ты постарайся побыстрее, а то и так опаздываю.

— Да знаю я, знаю, не пиз…е под руку, пожалуйста.

Алена была не права, а потому предпочла заткнутся. Что-то не шло, что-то не получалось, если даже всегда такой спокойный Палыч, известный всему городу тем, что мог вытерпеть любой каприз любой звезды, и тот нервничает. Что-то не то сегодня со звездами.

И как только отзвучала эта крамольная мысль, произошло следующее: из-под машины раздался какой-то скрежет, как будто металл рвало об металл, и сразу же вослед восьмиярусный матюк, который исторгла глотка отчаявшегося водителя. Алена побоялась даже спросить, что же случилось на самом деле. В любом случае, это — катастрофа!

— Все, — Палыч добавил матюк, правда попроще, и только ударив по колесу носком ботинка смог продолжить.

— Домкрат заклинило, так его итить… Ни туда, ни сюда, я его не выбью. Он на такую махину рассчитан. Эхм…

Далее последовал небольшой технический экскурс, прерываемый постоянными вставками нецензурных выражений, из которого Алена поняла, что все в мире дерьмо, машины — дерьмо, водители — дерьмо, а дороги — полное говно.

Странно, но Алене материться не хотелось. Она смотрела на растерянное и расстроенное лицо водителя, понимая, что это не его испуг написан — это неустойка, конфликт, потеря большущих денег. Это еще не катастрофа, но катастрофой назвать можно без натяжек. Ну кто, скажите мне, кто попрется в этот чертов поселок по этой чертовой дороге?

— Палыч, тут сеть есть?

Палыч, оторопевший от того, что Алена Игоревна не матерится, а говорит спокойно и как-то буднично, без напряга, вытащил мобилку, сообщил, что сеть есть, но еле-еле, всего одна черточка.

— Значится так, звони Махневскому, пусть кого-то пришлет, а я постараюсь вызвонить такси.

Конечно, второй план был жестом отчаяния, но поделать было нечего. Хоть что-то да надо было предпринимать. На лице Палыча нарисовалось такое отчаяние, что Алена не выдержала, расхохоталась и села в машину, чтобы набрать мобильные номера такси. В это время начал валить снег. Опять стало так черно, что, как говорится, не видно ни зги. Снег моментально залепил стекла лимузина, ветер стал нести снежные комья, разбрасывая его вдоль дороги так, что и дороги стало не видать. Но хуже всего стало то, что мобильная связь сразу же куда-то исчезла, скрываемая сплошными помехами и треском в трубке. Так что помощи ждать было реально неоткуда. Ну, разве что кто-то перед самым Новым годом попрется по каким-то своим важным делам вот сюда, на эту чертову дорогу.

Вот это влипла, Господи Боже мой, за что? Идиотка, ведь предлагали тебе ехать на хозяйском джипике, так нет же, захотела полчаса лишних сэкономить. Сэкономила?

В такие минуты хочешь не хочешь, а молишься. Вот так и она — посидев пять минут в машине, заносимой снегом, обратилась к Всевышнему. Обратилась не со стандартной молитвой, а просто с просьбой, ну, чтобы все получилось. И все получилось. Так ей показалось, когда проблеском проявились какие-то фары.

Алена сорвалась с места. Это ее шанс. Пусть будет танк, пусть будет трактор, пусть будет захудалый москвичонок — лишь бы добраться до места без опоздания, в срок! По дороге что-то действительно ехало. Тарахтело, скрипело, но с натугой пробиваясь сквозь снежную пелену — ехало. Алена заняла проезжую часть, так, чтобы ее невозможно было объехать, и усиленно замахала руками. Палыч вылез из кабины без форменного кашкета и, широко разинув рот, смотрел на небывалое действо: Алена Разина голосует на проселочной дороге. Было холодно, и Алена еще сильнее замахала руками, не столько даже для того, чтобы ее заметили, сколько для того, чтобы хоть чуть-чуть согреться. И перестала махать только тогда, когда куда-то делся свет фар, исчезло тарахтение неведомого транспортного средства, а спокойный мужской голос откуда-то из-под левой коленки поинтересовался:

— Женщина, что-то случилось?

Алена посмотрела вниз. Не смотря на ее старания, ее таки объехали. Слева от нее стоял горбатенький запорожец замызговато-кофейного цвета, немного ржавый и чуть-чуть опутанный паутинками проволочек. Алене на какое-то мгновение стало дурно. Но потом в голове защелкали цифры и моментально дурь прошла.

— Случилось, — сказала Алена, решительно нагибаясь к водителю запорожца.

— У этого козла домкрат полетел. А я опаздываю. Подкинешь? Я плачу.

Алена рванула на себя дверцу машины, видя, что водитель, несомненно, узнавший ее, пребывает в полном трансе.

— Ну, давай, чего ты? Павлов яр поселок называется, знаешь, где это?

Водитель, одуревший от такого счастья, как-то по-детски заморгал, потом произнес сдавленным голосом:

— Отчего же, знаю, это как раз налево. Мне в Вотчинское, направо, а в Павлов Яр налево. Там одна крутень проживает. Раньше был генеральский поселок, теперь мы его называем Миллионным яром. Там только миллионеры живут.

— Ну и прекрасно. Подвезешь?

— Подвезу, отчего не подвезти. А скажите, вы — это она…

— Она, она — произнесла Алена чуть легкомысленно, — ну, чего же ты стоишь, трогай давай…

— Ага, я сейчас, я только бензин, вот… там мало осталось, чтобы не останавливаться — засуетился водитель.

Через пару секунд хозяин горбатого вытащил из-под сиденья пластиковую бутылку в которой раньше плескалась сладкая вода типа «крем-сода». Но сейчас в пластике была какая-то подозрительного цвета жидкость. Алена смотрела, раскрыв глаза, как водитель перегнулся, вытащил откуда-то из-под задней сидушки такую же бутылку, в которую вел гибкий пластмассовый шланг, зубами открутил пробку, поменял бутылки местами, а вновь прибывшую бутылку, в которой бензина было меньше трети, закрутил крышечкой и бросил куда-то назад.

— Понимаете, бак тек, да и влазит в него уйму бензина, а сколько остается без дела? Мне такое расточительство незачем, так я так вот приспособился.

— Алена Витальевна, так вы что, порешили ехать? — Палыч появился около Алены, надеясь, что она передумает.

— Палыч. Это только у нас, в России, звезды первой величины разъезжают в новогоднюю ночь на запорожцах. А знаешь почему? Потому что они полные дуры и бедные к тому же, на всем экономят, и не могут взять на работу нормального водителя! Все! Что смотришь! Поехали! — прикрикнула она на водителя запорожца. Тот втянул голову в плечи, на что-то нажал, машина затарахтела, заурчала, завизжала, и, наконец, стронулась с места.

Только бы этот козел не начал «вы знаете, я помню ваши песни еще когда я был маленьким», ненавижу… Да и не козел он. Если бы побрился, вполне такой симпатичный мужичонка. Суховат немного, да хорошему жеребчику сала не нагнать… Усы не портят. При таком вытянутом лице как раз то, что надо, глаза веселые, это как-то радует.

— Вы знаете, я не буду говорить, что помню ваши песни с детства, (какая сволочь!) тем более, что это неправда.

Какая наглая сволочь! — решила про себя Алена. Нет. Не так: Наглющая сволочь на запорожце!

— У меня дед был из старых большевиков. Они были, как монстры революции. Ему как-то повезло, что под репрессии не попал. Так он только революционные песни слушал. И не дай бог принести в дом какую-то эстраду, не говоря про джаз или рок — скандал, разрыв, и пшел вон из семьи…

— Бывает, — спокойно улыбнулась Алена.

— Тут меня мама в музыкальную школу определила. На скрипочке пиликать. Тут уже классика пошла. Дед хочешь-не-хочешь, а классику стал слушать. Тем более, что сам Ильич Бетховена уважал. Играю я как-то что-то такое пронзительное, из Шостаковича, дед аж всплакнул. Кто это написал, спрашивает. Я и брякни, что Шостакович! Тут дед взвился, говорит, что это запрещенный композитор, что его играть опасно, что передовица в «Правде» была. Мама его еле в чувство привела, сказала, что Шостакович одумался, исправился и ему даже государственную премию вручили. Так дед пошел и все это в библиотеке проверил. Только после этого разрешил мне Шостаковича играть.

— И как вы с этим всем справлялись?

— Выход нашли быстро. Чтобы не играл, я говорил деду, что это Бетховен. Знаете, «нечеловеческая музыка»? Вот и прокатывало. А я Битлами увлекся. Мы все тогда битломанами были.

Запорожец дернуло, он с трудом проехал правым боком какую-то сугробень. Алена, у которой и так подбородок упирался в колени, непроизвольно щелкнула зубами.

— А как-то аккуратнее невозможно было?

— В этом месте никак. Тут, где сугроб, это овчарка замерзла, так ее обледенило и сугроб накидало, а если левее податься, там лужа, а на дне лужи вечногорячий гейзер — труба отопления треснула, так из нее и льется потихоньку. Конечно, мороз все это прихватил, но лужа глубокая, сам бы я, может, и проехал, а с вами опасно, можем застрять…

Ууууу, какая наглючая морда на запоре! И за что мне это сегодня, за что??? — возопила Алена к небесам.

— Хотите анекдот расскажу. Идет урок русской литературы в школе на Западной Украине.

— Петрик, что мы проходим? — спрашивает учительница. Поднимается Петрик и отвечает:

— Му-му.

— Расскажи нам содержание произведения.

— Ну цэ такэ дило. Жыв соби нимый Герасым, а в нього був пэсык.

— Петрик, это урок русской литературы, говори, пожалуйста, на русском языке.

— Зачэкайтэ трохи, Марь Петривна. Ось. И буллы там пани в ных, злюща така. Каже вона Герасыму — втопы песыка, втопы песыка.

— Петрик, по русски рассказывай, на русском языке, слышишь?

— Да чую, зачэкайтэ трохы. И взяв Герасым човнык и поплывлы воны на середыну ричкы и став Герасым мотузку песыку въязаты.

— Петрик, на русском…

— Ще трохы. И тоди каже йому песык Муму на ваший сучий мови: «За что?».

Алена усмехнулась.

— Это что, у меня на лбу было написано: «за что?»

— Почти.

— Почти написано?

— Почти на лбу.

— Ладно, шутник, имя-то у тебя есть?

— Анатолий.

— Хорошо, Анатолий, так что, музыку благополучно забросил?

— Зачем же? Музыкальное училище, консерватория, все как положено.

— Даже песни писал? — Алена постаралась вложить в это предложение как можно больше иронии.

— Да и сейчас пописываю, не забросил.

Так, влипла, сейчас начнет что-то свое предлагать и мне в композиторы набиваться. Надо проявить благосклонность. Надо постараться проявить благосклонность. Надо постараться не послать его на хер на первой же музыкальной фразе.

— Только я настоящие песни пишу, не попсу. Рассказы пописываю, историческую прозу.

— Слушай, а чего это я такого писателя, Анатолия, как-там тебя?

— Анатолий Николаевич Серветников.

— Писателя Анатолия Николаевича Серветникова не знаю, ничего не видела, не читала, песен не слышала?

— Так я писатель-неудачник. Славы нет. Да и не надо. А песни мои люди знают. Мне этого и достаточно.

— Ну да? Ни славы не надо, ни денег?

— Нет, деньги нужны. Слава — тоже не помешает. Шумиха не нужна. Я люблю писать в тишине. Поэтому в Вотчинское перебрался. Мне там спокойнее пишется.

— Ага. Ну-ну…

— Что вы сказали?

— Ага, ну-ну, — четко повторила Алена.

— А-а-а-а-а…

— Вот он, поворот, — произнес после пяти-шести минут молчания господин писатель.

— Ну так поворачивайте себе, чего уж там.

— Поворачиваю.

Вот еще один. То ли бард, то ли блатняцкий музыка. Обиженный. Мало славы дали. Так, наверное, мало ради славы работал. Я, чтобы свою славу добыть пахала как лошадь. Три семьи разбила себе. Три! А славы добилась. И не только славы, но и положения. А писать себе в ящик — это любой дурак умеет… Наверняка, злобный, потому и острит так, обидно… Настоящие песни он пишет… Хотя, если разобраться, настоящих песен действительно мало. Вот у меня. Сколько песен спето, сколько для меня написано. А настоящих из них сколько? Вот то-то и оно. Настоящая песня, она как жемчужина, их у бардов тоже не так много. Жемчуг, он редкая штука, когда не фальшивый. Ой, а что это он мурлыкает? Во дает, совсем обнаглел, Толик, блин.

Алена была уверена, что кто-то в ее присутствии если захочет что-то пропеть, спросит ее разрешения, конечно, она забыла, в чьем запорожце она едет, да что поделать? Все равно. Она же мега-звезда, а не он! А Толик умудрялся не просто петь, он еще и играл — за весь воображаемый оркестр. То труба пробьется, то виолончель, то гитара… Ну, комик. Он пел явно что-то из таких типа «чукчанских» песен. Ну, типа едет чукча по тундре, едет, едет, едет чукча по тундре. Вот навстречу чукче бежит олень. Ха!

Алена не заметила, как ритм и простенькая мелодия этой песни заворожила ее, расслабила, заставила забыть обо всем, и теперь она кивала головой, вслушиваясь в мелодию, а потом стала незаметно подпевать, выводить вторым голосом, брать на себя вокал, оставив Толику подвывать за все музыкальные инструменты вместе взятые…

О!

Йесссс!!!!

3.

Запорожец резко затормозил около шлагбаума. Из-за такой резкой остановки Алена смазала носом по коленям, и ее благодушное настроение вмиг куда-то исчезло. Достала мобильный телефон. Тут сети еще не было. А по времени укладываюсь, тютелька в тютельку. Только чего стали.

Толик нажал на руль. Запорожец гундосо пронявкал. Потом еще и еще раз.

— Толик, поднимай эту палку и поехали. Времени нет совсем.

— Алена Витальевна, тут такой номер не проходит.

И действительно, после минуты усиленного подвывания запорожца из небольшого блочка, где должна скрываться охрана, вышел, отчаянно позевывая, охранник: здоровенный детина в тулупе и с автоматом через плечо. Посмотрев на рожу детины Толик как-то сморщился и вздохнул.

— Ты чего, Толян?..

— Бить будут, — как-то обреченно заметил водитель.

— Ты же со мной.

— Все равно. Сначала бить будут, чтоб не мешал работать, а потом разбираться, с кем это я приехал.

— Вот еще.

Из охранки показалась еще одна такая же заспанная морда. Алена посмотрела и решила, что Толян не так уж и прав. Тогда решительно рванула на себя дверь и вышла из машины в снежную пургу.

— Я к Зарецкому. Пропускай! — она вложила в эту фразу максимум презрительного приказа.

Охранник поморщился, как будто ему на нос села надоедливая мошка, глянул на даму, оценил ее меха, потом на запорожец, потом опять на даму, переоценил стоимость меха в уме и сообщил напарнику.

— Смотри, Димон, какая шалава к ноль-пятнадцатому…

— Ага, я такой не помню. К нему девочки помоложе таскаются. Что-то он под новый год вкусы поменял.

— Может, это мама из села?

— Да ну, чтобы он маме искусственную шубу подарил? Катись ты отсюда, пока неприятностей на свою голову не нашла.

— Так, ребята, вы меня разозлили.

— Что??? — вытянулась морда охранника.

Алена действительно разозлилась не на шутку.

— Я Алена Разина. А эта шубка натуральный соболь, и стоит чуть побольше, чем вы оба, вместе взятые. И я приглашена господином Зарецким и уже должна быть у него в доме. За опоздание с меня вычтут неустойку. А мой адвокат сделает все, чтобы эту неустойки сняли с вас, козлов. Понятно! Не с вашей гребаной охранной фирмы, а именно с вас лично!

— П-писец… Слушай, может это из трансвестит-шоу?

— Или шоу двойников? — Димон поддержал товарища. Но только Алена стала в позу, уперев руки в бока, как один из охранников, Димон, сбавил спеси и сказал:

— Минуточку, гражданочка.

— Сява, слышь, а к ноль-пятнадцатому точно один гость. И велено никого больше не пускать. Только если вы Алена Разина и есть тот самый гость, почему на запоре пожаловали?

— Мой линкольн стоит на обочине дороги, колесо пробито, сломался домкрат. Вот, что-то поймала…

— Сейчас. Лена, соедини с ноль-пятнадцатым. Кто беспокоит? Пост охраны номер три. Тут к вам дама, вы гостя ждете. Кого? Ну, раз спрашиваю, значит надо. Говорит, что Алена Разина. Только она запорожцем прибыла. Каким? Горбатым. Говорит, сломался. Понял. Я выеду, поможем, что за вопрос…

Тот из охранников, который был все время на улице, склонился к водителю и сказал.

— Третий дом с левой стороны. Витые ворота с единорогами. Усек?

— Усек.

Все время разговора Толик сидел в машине тише воды ниже травы.

— Не дрейф, Толян, со мной не пропадешь. Алена села в запор, уткнулась коленками в нос, хлопнула водителя где-то по бедру, от такой неожиданности Толик поперхнулся, что-то нажал, машина чихнула и завелась с полуоборота.

К нужному дому пришлось ехать еще где-то с километр. Дачные участки здесь были далеко не маленькими. Около ворот запорожец оглушительно пернул и тут же заглох. Алена вышла из машины. Ворота отворились. Но певица повернулась к дому задом, а к Толику передом. В руке была бумажка в пятьдесят баксов.

— Возьми!

— Не возьму. Сами знаете, что не возьму.

— Знаю, — вздохнула почему-то Алена.

— Толик, у тебя дети есть?

— Трое, — не без гордости ответил водитель.

— Вот. — Алена вытащила из сумочки визитку. Это мой агент. Скажешь ему, что ты Толик-водитель, он тебе даст контрамарки на один любой мой концерт. Ты только надолго не откладывай, а то у Рафика память короткая.

— За это спасибо!

— Он тебе лучшие места сделает. Зуб даю…

Толик в ответ широко улыбнулся.

А улыбка у него замечательная, — решила про себя Алена.

4.

Это был добротный подмосковный особняк на берегу небольшого водоема. Два этажа и две трехэтажные башенки справа и слева от главного входа. Ничего стандартного в доме не было, чувствовалось, что проект уникален, и что владелец особняка имел на проектантов значительное влияние. Тут был стиль, более того, художественный вкус. Художественный вкус — это когда дом настолько пропорционален, и так гармонирует с окружающим мирком, что кажется, что он тут стоял от начала начал. Аккуратная аллейка, обсаженная вечнозелеными туями, была выложена какими-то плитами, и, не смотря на метель, снега на плитах не было. Алена присмотрелась: снежинки, прикоснувшись к плитам, тут же таяли. Наклонилась, потрогала руками плиты — они были теплыми. Охренеть! Аллейка с подогревом! Во сколько она ему стала? В голове защелкали цифры. Как только Алена подошла к первым туям, кроме боковых фонарей стали вспыхивать фонарики, вмонтированные между плит. Они вспыхивали, когда Алена проходила над ними и тут же гасли, уступая очередь другим, которые вспыхивали по мановению волшебной палочки. У богатых свои причуды, а у очень богатых очень причудливые причуды, — решила про себя Алена. Где-то она понимала, что многие причуды, не смотря на заоблачные гонорары, позволить себе не может. А к причудам других часто присматривается, как бы примеряясь, прицеливаясь, сможет сама такую причуду позволить или нет. Идея с подогреваемой аллеей ее восхитила, а с вспыхивающими огоньками — тем более. И последняя идея была не настолько дорогостоящей, чтобы ее себе не позволить.

Из-за снега дворик проглядывался плохо, все, что Алена поняла, что участочек тут немаленький. А когда подошла уже к самому концу аллеи, внезапно вспыхнули лампы не только в плитке, а весь парадный вход в дом засверкал многочисленными огнями, осветился яркими всполохами прожекторов, часть из которых вращалась, создавая вокруг гостьи ореол яркого света.

Э-э-э да вы, батенька, любитель театральных постановок. Однако, сцена получилась яркой — Краснов отдыхает. Дверь распахнулась, и тут у Алены перехватило дух.

Это наверняка был он. Фотография точно передавала черты лица, но этот классный стильный костюм, эта мужская самоуверенность, придающая силу и страсть, эта неотразимая атлетическая фигура, которую можно заработать только постоянными тренировками в зале, прическа, сделанная у одного из пяти лучших куафюрных дел мастеров столицы… От этого человека исходил дух силы, уверенности и богатства. И только если очень внимательно смотреть в глаза, то, может быть, можно найти искорку тоски и одиночества. А у кого такой искорки нет? У меня, что ли? Вместо семьи провожу Новый год с чужим, абсолютно чужим мне человеком. Пусть мне за это и платят. Пусть. Проституция? Нет. Это никогда не назовут проституцией. Это просто услуги очень дорогой Снегурочки. Хотя… Все мы продаемся. Просто мне платят больше за то, что от других получить не могут. Так я вам на это отвечу.

— Алена Витальевна! Здравствуйте! С Новым годом вас!

— Виктор Николаевич! С новым годом вас, счастья вам, здоровья и любви! И, если можно, зайдем в дом, там я вам спою колядку, а то тут опасаюсь за связки…

Он улыбнулся, улыбка безукоризненная. Зубы — ряд белых здоровых зубов… Нет, очень хорошая и дорогая пластика, — решила про себя Алена. Потом сделал поворот, приглашающий жест рукой, пропуская даму в дом. Алена вошла и у нее сперло дыхание.

Это был дом из мечты. Сказочный. Настолько все просто и изящно. Нет вычурности и аляповатой безвкусицы, излишнего нагромождения золота и мрамора, все в меру, все строго и пропорционально. Несколько небольших скульптур. Не копии, а оригинальные работы — это видно сразу. Не Роден или Майоль, скорее всего, кто-то из современных ребят, но сделаны изящно и со вкусом вписаны в интерьер. Красивая лестница, ведущая на второй этаж, цветы, море огней. И все это в полной гармонии с тем, что называется стиль хозяина дома — строго, мужественно, немного чопорно, чуть педантично, но все по делу, все так, как должно быть. Алена выхватывала из этого великолепия то одну деталь, то вторую, понимая, что по отдельности, сами по себе, эти детали ничего не стоят. А вот все вместе они создавали удивительное ощущение целостной композиции. Композиции, составленной гением дизайна.

Алена оторвалась от созерцания и пропела новогоднюю колядку на английском языке. Она не любила переводы иностранных хитов на русский, очень редко они были лучше оригинального текста. Кроме того, Алена прекрасно владела голосом и могла позволить себе спеть что угодно акапелло, без музыкального сопровождения. А на таких мероприятиях выступление под полную фонуху считалось неприличным. Минусовка у Разиной была с собой, но певица предпочитала петь большую часть песен без музыкального сопровождения, прекрасно зная, что только один ее голос способен вывести человека из обычного состояния созерцания и заставить переживать самые разные, но острые и глубокие чувства.

Хозяин вежливо похлопал, потом поклонился, поразмыслив немного, спросил:

— Ну что же вы, Алена Витальевна, отказались от моего джипика? Я же предлагал выслать его за вами? Тут, по подмосковным дорогам, еще не всюду можно на лимузинах вышивать.

— Да все гордыня глупая. Ну как же не явиться к такому импозантному молодому человеку на лимузине? По статусу не положено. Вот и пришлось запорожцем дочапывать.

— Ну что же, прошу вас.

Теперь предстояло подняться по лестнице, ведущей наверх. Адена извинилась, ей указали дамскую комнату на первом этаже, она поправила макияж и прическу и минут через пятнадцать была готова продолжать вести новогодний вечер. Хозяин дома ждал ее там же, на первом этаже, и на его широком, спокойном лице не было ни намека на какие-то эмоции. Теперь его лицо стало напоминать Алене венецианскую карнавальную маску: очень красивую и столь же бездушную. За безупречными манерами не скрывалось презрение к людям, столь характерное для светских львов современности, но и не чувствовалось искренней заинтересованности в происходящем, была какая-то отстраненность. Этот человек умеет держать дистанцию, — решила про себя певица и настороженно направилась к хозяину.

— У вас много гостей сегодня? — обычно нувориши, заказывая такую снегурочку, приглашали значительное количество гостей: родни, и не только, смотрите, мол, как я крут! Праздновать же только в семейном кругу с Аленой Разиной — снегурочкой, тамадой и певицей в одном комплекте позволяли себе только самые-самые большие зазнайки, которых мнение окружающих не беспокоило совершенно.

— Только вы и я.

Алена восприняла эту новость немного ошарашено. Хозяин же дал ей возможность чуть переварить услышанное и добавил:

— Охрану и прислугу я отпустил. Так что, неудобств вам никто создавать не будет. Или нескромные взгляды прислуги вас никогда не раздражали?

— Раздражали, еще как раздражали, — ответила наша звезда, подхватив мужчину под элегантно предложенную руку.

Это был самый длительный подъем по лестнице в ее длинной, как эта лестница, жизни. Алена думала о том, какую линию поведения ей надо придерживаться. И не будет ли он слишком настойчив, и не случится ли… Ах, не с моим счастьем! Сколько ему? Сорок два или сорок три. Нет, вспомнила, сорок четыре. А мне? В мамы гожусь. Ну, если бы родила сразу же после окончания школы.

И все-таки есть в этом всем какая-то непонятна, еле-еле уловимая фальшь. Я не точно знаю, я точно чувствую. Игра. Вот именно. Это то слово, что надо Это игра. Он играет со мной, но мне пока что правила непонятны. Что же он хочет? Точнее, что он хочет на самом деле? Вот в чем вопрос, который бедному Гамлету и в страшном сне не снился.

Ну что же, учитывая, что наш герой любит театральные эффекты, постараемся оценить место действия. Декорации: гостиная, стол из настоящего дуба, наверняка старинный, да еще и с какой-то своей, мало кому известной историей. Стол-скиталец, переходящий символ зажиточности и власти. Такие столы раньше были только у дворян, да еще и небедных. Потом, после победы гегемона, такие столы стояли на правительственных дачах, да и то, вытаскивали их на свет Божий только тогда, когда встречали торжественно какие-то важные делегации. А сейчас таким столом могут похвастаться только избранные. Ему лет двести, если не…

— Этому столу двести восемьдесят лет.

— Это известно?

— Мастер вырезал дату его изготовления рядом со своим клеймом.

— Так даже известно, кто этот мастер?

— К сожалению, его делали в Париже. Несколько революций изрядно подпортили архивы многих гильдий. Мебельщики относятся к их числу.

— А жаль.

— Не знаю, какое это имеет значение?

И, действительно, какое? Сам стол был сделан так добротно, что его качеству могут позавидовать многие современные произведения столярного искусства. Такой не найти в каталогах известных фирм, что-то подобное мелькало на сайтах мастеров-индивидуалов, но все равно, было в этом гиганте что-то от тех времен, когда Гаргантюа и Пантагрюэль закатывали свои легендарные пиры в добром городе Париже.

Стол был изысканно сервирован, хотя блюд на нем не было — только бутылки воды и алкоголя, а около стола стояло всего три стула с высокими спинками. Хозяина — по центру и два по бокам, справа и слева. Собственно, стульями назвать это не поворачивался язык. Это были старинной работы кресла, сделанные в одном стиле, покрытые одинаковой резьбой, вот только центральное выглядело не просто как кресло, а как настоящий трон. Резьба изображала переплетающиеся лоз винограда и лилии, а спинки заканчивались изящными точеными башенками.

— Это тоже Франция?

— А вот этот набор действительно раритет. Он принадлежал королеве Изабелле, можно сказать, ее повседневное кресло и стулья для ее детей.

— Вот как?

— Наверное, он обошелся вам в сумасшедшую сумму, — ляпнула Алена и тут же смутилась, она ведь сама хозяину обошлась в очень сумасшедшую сумму. Ответ был в недоуменном пожатии плечами, мол, какие там расходы…

Часы, старинные, добротные, с маятником и боем гулко пробили одиннадцать раз. До нового года осталось всего час времени.

— До Нового года только час, как приглашенная снегурочка, я обязана что-то спеть…

Алена должна была напрячься и отрабатывать по программе, но работать было не для кого, разве что для этого, довольно странного хозяина. Странность заключалась не в том, что Новый год он проводил с певицей тет-а-тет, такое уже случалось, даже трижды. Странность была в том, что кроме них никого больше не было — ни одного человека. Такой тет-а-тет могли себе позволить некоторые эксцентрические личности, но дома, до определенного момента всегда кто-то оставался: прислуга, повар, официант, ну кто-то, без кого праздник неосуществим. Да, охрана в конце-концов! Охрана остается у таких людей всегда. Ее нельзя так просто взять и удалить. По себе же знаю. У них такие пункты в договор забиты, что без них никак! Простите, в туалет невозможно порой пойти без охранника, особенно, если на это есть серьезные причины.

И тут раздался звонок ее особого мобильного. Того самого, это звонила ее врач-охранитель, она же похудательница, Елпа, Елена Павловна Мотовиленко. Сука хахляцкая, нашла время звонить! Вот не подниму трубку и все тут…

— Вам звонят?

— Минуточку, простите меня.

— Да, да, я пока подам еду.

Вот так вот, сам хозяин будет подавать еду, здорово, значит, посуду меня мыть не заставит, и на том спасибо!

Звонок повторился, так же нагло и настойчиво. И какого дьявола взяла этот хренов мобильный с собою? Виктор поднялся и вышел, Алена тут же сняла трубку.

— Аленочка, с Новым годом вас, вы все помните, ничего не забыли? Успели поесть перед тем, как поехали на праздник? Что у вас на столе?

— Я же говорила, меня не надо беспокоить. — Алена собрала все силы, чтобы не взорваться и не послать эту Елпу к еб…й матери, однажды уже послала, правда, потом извинялась и тут же стала платить в полтора раза больше.

— Алена, вы же знаете, я беспокоюсь о вас. Если вы не будете делать так, как мы договорились, вы никогда не похудеете. Вам же самой это нужно, в первую очередь.

Алена поняла, что Елпа встала на тропу нотаций. А с этой тропы невозможно было ее сбить. И дай Бог, чтобы эта нотация продлилась пять минут всего. Со своей безлимитки она впивалась в плоть и мозги Алены так, что свет быстро меркнул, а мир становился маленьким, жалким и все пронизывало чувство беспомощности. И Алена тут же соглашалась на все, чтобы только она отстала. А она не отставала, пока наконец Алена не начинала понимать, что сама хочет именно то, что от нее требует Елпа. Как у этого, англичанина, когда героя расстреливают не тогда, когда он стоит в оппозиции к власти, а когда с властью становится в один фронт.

— У меня…

— Алена. Вы должны помнить, что на сто грамм мяса должно приходиться в три раза больше овощей! И еще, делайте перерывы, а, главное, не забывайте правило пятерни, ну вспомнили?

— У меня сейчас работа. Не звоните, Елена, очень прошу, трубку поднимать не буду.

Алена нажала кнопку разсоединения, и сама не поверила, что сумела это сделать. А что тут такого? И тут Алена осознала, что вот эти нули, которые стоят в контракте — самое лучшее лекарство от этих паразитов, которые за твои же деньги делают тебя лучше и красивее. За мои кровные заработанные деньги. Не буду работать, хер тебе обломится, Елпаты долбанная! И на этой ноте Алена сделала то, чего не делала никогда, и от чего ее Елпа заговаривала постоянно: она отключила этот мобильный.

Тут появился Виктор. Он вез столик, на котором покоились судочки с едой. Столик с напитками находился по левую руку от гостьи. Алена смотрела, как просто на столе возникают пиршеские блюда. Одно за другим.

— У меня есть предложение. И вы мне, как хозяину, надеюсь, не откажите.

— Я вся во внимании.

— Давайте, перекусим, проведем старый год, ну, а потом встретим новый. Согласны?

— Ничего против не имею…

— Тогда рекомендую вам начать вот с этого…

Виктор поднял крышку. Это была фаршированная рыба. Конечно, не такая вкусная, как делает Лера, Аленкина домохозяйка, но тоже фаршированная рыба. Как говорится, фаршированную рыбу любят даже антисемиты. Что же. Спиртным придется обеспечивать себя самостоятельно. Что тут у нас? Вот это будет хорошо. Семьдесят четвертый год, Франция. Хороший был год для белых вин.

— За старый год!

— За старый год, — эхом отозвался Виктор.

Бокалы соприкоснулись, издали еле слышный звон, потом вино приятно охладило горло. А потом пришел черед рыбы. Алена съела небольшой кусочек и поняла, что что-то не то! Что же? Что же?? Что же не то, черт подери??? Ах, вот что, эта рыба совершенно не отличалась от той, которую делает Лера. Но такого быть не может. Лера никому не сообщает рецепт! Это невозможно. Наверное, лицо Алены было настолько ошарашенным, что Виктор невольно улыбнулся.

— Что-то случилось, Алена Витальевна?

— Рыба, — еле выдавила из себя певица.

— Фаршированная рыба, — продолжая чуть заметно улыбаться, поправил Алену хозяин.

— Простите, Виктор, где вы заказывали эту… рыбу?

— Неужели неудачная? А мне так понравилось, даже очень.

— Понравилась. Поэтому и спрашиваю.

— Ну, такую фаршированную рыбу готовят только в одном месте.

— Да? — Алена постаралась улыбнуться, но получилось у нее достаточно плохо.

— Такую фаршированную рыбу готовят только в доме народной певицы России Алены Разиной.

Виктор спокойно произнес эту фразу и стал наблюдать за реакцией Алены. А там… Там громыхала буря. Неужели это Лера приготовила и продала налево, сука! Мы же договаривались, что она никому не готовит. Морду начищу. Уволить не уволю. А морду придется начистить. А, может быть, уволить ее на хер, слишком далеко зашла! Я же не разрешила ей. Не разрешила! Убью, а потом уволю!!!

И Алена решительным жестом отодвинула от себя тарелку подальше.

— Алена Васильевна, простите, я ведь только хотел вам сделать приятно.

— У вас не получилось.

— Нет, не думайте, Валерия Леонидовна не готовит на сторону. Она согласилась сделать эту рыбу только потому, что вы будете встречать Новый год здесь, со мной. А встречать новый год без такой фаршированной рыбы, это же нечестно! Согласитесь.

— Во сколько обошлось вам это блюдо?

— Алена Васильевна, вы плохо думаете о людях. Достаточно былоуважаемой Валерии Леонидовне показать ваш контракт и объяснить ситуацию. И просто попросить сделать для вас приятное. А сколько вы ей захотите заплатить за этот сюрприз — ваше дело.

Сюрприз! Да уж, сюрприз так сюрприз!

— Скажите, Виктор, можно, я вас просто по имени? (он согласно кивнул) А нельзя обойтись без сюрпризов, а то я как-то начинаю себя не слишком уютно чувствовать.

— Алена Васильевна, я на маньяка похож?

— Ну, разве что чуточку.

— Спасибо за откровенность.

— Не за что.

— Обещаю, что подобных сюрпризов не будет. Давайте, отдадим должное моему повару.

И они отдали ему должное. Надо сказать, что Алена была настолько расстроена историей с этой дурацкой фаршированной рыбой, что даже не сразу вспомнила про дурацкие шесть правил, которые надо соблюдать за праздничным столом, чтобы пожрать конкретно и при этом не набрать вес. Она ела от души, ела так, как давно уже не могла себе позволить. Не жрала, а именно ела, наслаждаясь каждым кусочком съеденной пищи. Легкая светская беседа, которая служила приправой позднему ужину, не откладывалась в памяти, не ложилась тяжелым камнем на совесть и служила лучшим сопровождением процессу поглощения пищи. На какое-то мгновение второе «я» Алены проснулось и возопило: «Дура, что ты делаешь, ты так килограмма три наберешь, если не четыре! Посмотри на себя!» Заткнись, я на работе. Подумай, сколько мне платят. Неужели за то, чтобы я объясняла, что сижу на диете? Херушки. За то, что я доставляю этому Виктору удовольствие. А кому будет приятно слушать про мои мучения? То-то. Или, думаешь, эти шесть приколов тут сработают? Он же умный пацан, а не лох какой-то. Сразу сообразит, что тут что-то не так. Нетушки, такие бабки надо отрабатывать сполна. И она, вторая я Алены Разиной, заткнулась и больше не выступала.

— А вот и пять минут до Нового года! — заметил Виктор, почему-то глядя прямо в глаза Алене.

Взгляд был настолько откровенным, что Алена как-то смутилась. А что? Неплохой самец, вот, только что делать, если он захочет действительно захочет? А то ему, девок не хватает. С такой внешностью, да при деньгах — ему любая даст… А что я? Ну разве что он коллекционер, для галочки. «Переспал с Аленой Разиной: удовольствие ниже среднего». Да, да, да. Не надо себе льстить. Лет тридцать назад могла бы с этим поспорить, тогда только выше среднего, потом среднее, а сейчас ниже среднего, я что, не понимаю… И что мне делать? А если он придерется к контракту и придется возвращать? Да что ты ерунду несешь, сама знаешь, что он не такой. Ты просто себе признаться не хочешь в том, что если бы он предложил, то ты бы согласилась. И согласилась бы с удовольствием! Чтобы как-то заполнить затянувшуюся паузу, Алена затянула:

— Это не из вашего репертуара.

— Но слова хорошие. Мне нравятся. И в тему.

— Согласен. Ну что, шампанское?

— Шампанское. — Без напряжения, которое куда-то исчезло, как только Алена уяснила для себя его причину, согласилась гостья.

На огромном экране плазменного телевизора возникло изображение Президента. Он был в отличном костюме. Алена на мгновенье заслушалась. Простые сердечные слова трогали душу и создавали тепло и уют. Приятно было осознавать, что снова живешь в могучей державе, что государственные мужи способны не только воровать, а способны стали, наконец-то вершить судьбы российского народа. Почему-то, не знаю почему, может из-за того, что люди называют глупым патриотизмом, но чувство гордости стало переполнять Алену. И она почувствовала, что краснеет.

Хлопнула пробка. Шампанское в умелых руках Виктора быстро оказалось в широких и плоских, похожих на вазочки для варенья, бокалах.

— С Новым годом! — произнес с экрана президент, и тут же забухали куранты.

— С Новым годом! — произнес Виктор с одиннадцатым ударом часов.

— С Новым годом! — эхом отозвалась Алена, как только грянул двенадцатый удар домашних часов, совпавший с последним ударом кремлевских курантов.

Они пили стоя, Алена чуть пригубила шампанское, сухое, терпкое, но в этот момент Виктор сделал какое-то несуразное движение, наверное, хотел предложить брудершафт, но тело пришло в движение раньше, чем язык произнес нужные слова, но, в результате, мужчина задел локоток певицы и шампанское выплеснулось на костюм, шипя и всасываясь в ткань, грозя оставить серьезное пятно.

— Ой! — как-то буднично и просто вскрикнула Алена.

— Простите! — Виктор стал салфеткой стирать шампанское с костюма, пытаясь вымокнуть поскорее жидкость.

— Да что вы, я помогу.

— Не надо, простите. Я хотел бы попросить вас…

— Да?

Алена пыталась помочь, протереть костюм собственной салфеткой, но тут ее руку задержали мужской рукой на бортике костюма.

— Мне хочется, чтобы вы меня выслушали. Это не совсем обычная просьба. Я знаю. Поэтому и плачу такие деньги. Пройдемте в каминный зал. Я только переоденусь.

Он указал Алене куда пройти. А сам ушел в противоположную сторону. Ну вот, надеялась, что он тебя трахнет, а вместо этого придется выслушивать, как его десять лет назад кастрировали в Сибири. Как все глупо! В моем возрасте надеяться на что-то. Пусть пять пластик. Каких пять! Пять крупных, а по-мелкому и считать перестала. А-а-а-а-а-а-а! Все равно глупо! И, для порядка, обматерив себя как следует, Алена двинулась в направлении, указанном радушным хозяином.

5.

Не надо быть дурой. Нет, надо казаться дурой. А вот быть дурой — это непростительно. Сколько себе обещала. Хорошо быть циничной. Полезно. Пытаюсь. Ан нет, пробьет что-то такое, романтическое. Блин! И не хочется в романтику верить. Всегда, всегда эта романтика поворачивается только болью и разочарованием. Надеялась на романтическое продолжение? Надеялась, чего там себя дурить. А получилось, что парень за пару лимонов захотел получить психотерапевта. Вот тебе новое амплуа; Алена Разина психотерапевт. А что? Тогда доктор Курбанов просто отдыхает! А про Лалиску и говорить нечего… Могу у обоих передачи отобрать вместе с рейтингами и всем, что к этому прилагается. Будет супер-пупер шоу: Алена Разина зализывает раны. Тоже мне — у нее один официальный развод, а у меня? То-то же! Расскажет, кого сколько обижали. Да, пошло оно все. Все телевизионщики сволочье. Вот только без этого сволочья никак. Они-то это знают. Пользуются. И еще как. Так, перестань быть дурой. Лучше выпей и успокойся.

— Меня всю жизнь интересовали только деньги.

Виктор появился в пушистом ослепительно-белом свитере и темных брюках, которые создавали с белизной верха разительный контраст. Любит театральные эффекты! — опять вспомнила Алена и решила, что это все-таки работает эффективно. Она даже перестала злится за ту клятую фаршированную рыбу. Каминный зал был небольшим, но очень уютным. Большой камин, обложенный мраморными плитами (Алена не удивилась, если бы мрамор оказался каррарским) был украшен небольшими скульптурками, скорее всего, работы современных художников, судя по стилю, но работу на редкость удачные. А вот эта — точная копия Родена. Или оригинал? Но тогда она стоит… и в уме тут же защелкали цифры со многими нулями.

— Это оригинал.

Виктор сумел перехватить взгляд певицы. Алена поняла, что удивляться тут нечему.

— Неужели скупка краденого?

— Ну что вы, Алена Васильевна. Эта скульптура попала в нашу страну в виде трофея. Я выкупил ее у вдовы отставного генерал-лейтенанта КГБ за очень приличную сумму. Старушка не хотела расставаться со скульптурой, но из-за того, что проиграла в казино почти все свои сбережения, а играть-то все равно хотелось, мне удалось совершить удачную сделку. Не по деньгам. Я отвалил более чем достаточно, а по результату. Я опять получил то, что хотел.

— Знаете, в детстве я всегда мечтал сделать так, чтобы все мои желания выполнялись.

— Вот как, оригинальное желание для детства. Я бы и сейчас от такого не отказалась.

Алена устроилась на большой шкуре, брошенной перед камином, столик с напитками и холодной закуской стоял рядышком — протяни руку, и он твой. Ей нравилось сидеть на полу, по-турецки поджав под себя ноги, а еще захотелось курить. Она не выдержала, тем более, что сигареты, ее любимые, суперлегкие, были приготовлены заботливым хозяином особняка и ждали своего часа на том же столике с напитками. Вот только зажигалки не было. Ну и ничего. Достала сигарету, и стала осматриваться по сторонам в поисках огня. Виктор тут же подошел к камину и щипцами ловко и привычно вытащил из огня раскаленный уголек. Что же, от уголька в камине Алена прикуривала в первый раз в жизни. От газовой конфорки прикуривала, от огня из газовой горелки сварщика — было, от углей из костра — неоднократно, от самых разных спичек и зажигалок — бессчетное количество раз, прикуриватель в автомобиле — бессчетное множество, ах! дважды прикуривала из газовой духовки, засунув туда голову почти целиком. Однажды, когда горела соседская дача и устали ее тушить, и уже приехали пожарные, а мы стояли уже в стороне, к ее ногам упала головешка, еще дымящаяся и горящая, такие разносило ветром, так от нее тоже прикурить приходилось. А вот из камина угольком — впервой. Интересные щипчики — тонкие, наверняка как раз для прикуривательной цели. Затянулась — с наслаждением, почувствовала аромат сигаретного дыма, решила, что со вторника перейдет только на единичку, чтобы эти суперлегкие стали суперлегчайшими.

Виктор уселся напротив камина так, чтобы огонь горел ему в спину, получилось и напротив Алены, но шкур было достаточно — снежные барсы легко расставались с жизнью, чтобы устлать этот пол воспоминаниями о своей короткой жизни, поэтому Место Виктора получилось на достаточном расстоянии от Алены. Тоже мне, пионэр, со своим пионэрским расстоянием.

— проворчала про себя Алена.

— Так вот, я всю жизнь интересовался только деньгами. И сейчас, когда денег у меня более, чем достаточно я страдаю отвращением к жизни.

Ну вот тебе. Приехали. Придется утирать сопли еще одному мажору. Ладно. За такие деньги можно поработать и носовым платочком.

— Стоп! — Алена сделала жест, как будто останавливала поезд, несущейся под откос.

— Если пошел серьезный разговор, то, можно, отбросим эти херовы условности. Давай по стопарику водочки!

Виктор в ответ даже не улыбнулся, но водку из пузатенького графинчика, запотевшего (недавно из холодильника) налил. По графинчику сложно было судить, что это за продукт, наверняка, не из самых дешевых. Алена дернула с Виктором на пару без тоста, без слов, осушив стопочку до дна, как положено, одним солидным глотком. И тут же ее обожгло и свет в глазах померк — на мгновение.

— Что это? — Алена таращила глаза, пытаясь сделать вдох-второй.

— Первачок.

— Что? — рука сама собой потянулась за маслинкой. Соленый вкус на какое-то время заставил забыться об огне, бушующем во рту. И так же внезапно огонь прошел, оставив после себя неожиданно приятное послевкусие.

— Я родом с Украины. Это — первая порция сахарного самогона. Ну, не совсем самая-самая первая, но пятьдесят градусов есть.

— А водка должна иметь сорок градусов. Это еще старик Мечников открыл, — блеснула эрудицией певица.

— Я, когда приехал сюда, все объяснял, что самогон намного лучше водки. Меня постоянно подначивали. Действительно, тот, что гонят на продажу — дерьмо. А вот такой — мой отец был приличным инженером.

— Был?

— Его уже нет со мной.

— Простите…

— Ничего, не страшно. Теперь не страшно. Так вот, он сам рассчитал параметры аппарата так, чтобы вся гадость оседала во время фильтрации. Тут весь секрет в спиральке.

— Ага. Помню. По фильму «Самогонщики».

— В России самогон не делают, а если и делают, то он не такой. Настоящий качественный продукт получается из чистого сахара. Тут важно все. И качество дрожжей, и температура, при которой самогон бродит, и время суток, когда вы начинаете его гнать. А когда все это совпадает. Получается отменное пойло. Ну, если говорить честно, то украинская водка украинскому же самогону конкуренции не составляет. Русская водка имеет пару сортов, которые самогону по качеству не уступят. А импортные — это так, ништяк.

— Да вы просто националист. Бендеровец.

— Хвалить украинский самогон значит быть бендеровцом?

— Я пошутила.

— Я понимаю.

— Мне тут анекдот рассказали. Про муму.

— И про вашу сучу мову? Слышал.

— Ну вот, а я думала, что это свежак.

— Недели две назад на анекдотахру вывесили.

— Вот куда не захожу, так это на анекдотыру. И так в жизни сплошной анекдот. Продолжим?

Виктор тут же разлил еще по стопарику.

— Я имела в виду разговор.

— Без этого — никак.

— Ага.

Они снова остопарились и тут Алена почувствовала, что порядком захмелела. Ее руку пронесло куда-то мимо лимончика. Этот продукт жарких полей Украины оказалс слишком с ног сшибающим, вот, бля, развезло тебя, суку, проговорила Алена сама себе, с трудом ухватываясь за происходящее.

А происходило действительно нечто интересное. В каминный зал ворвалась девица худая, со злющими зелеными глазами и с боевым макияжем на все довольно миловидное, шоб только не такое злое, личико. Одета девица была в шубку, которую тут же сбросила, представ перед беседующими в довольно легкомысленном, даже для встречи Нового года, платьице. Лифчика на ней не было отродясь, так что груди буквально вываливались из глубоко разреза, трусиков, скорее всего, тоже. Беспардонная красавиц с большими претензиями и пустотой в голове вместо мозгов. Девица достаточно долго молчала вперив взгляд в захмелевшую Алену. Алена хотела спросить, как умела, чего, мол, вызырилась, сучка, да только язык плохо ворочался. Однако, привычка к употреблению крепких напитков свое дело делала. Быстро картина происходящего уходила из туманной дымки и становилась все четче и ярче. Конечно, участия в событиях Алена принимать не могла, но воспринимала уже происходящее вполне адекватно.

— И это есть та твоя новая, из-за которой ты отменил наш Новый год?

Она осмотрела Алену еще более презрительно.

— А не слишком ли она для тебя молодая? — девушка попыталась вложить в последнюю фразу максимум презрения и негодования.

Виктор молчал.

— Ну, знала я, что мужчин тянет на зрелых женщин, но чтобы на перезревших.

— Блядь, — сказала Алена и попыталась встать. Это ей не удалось.

— Что? А ты кто? А ты? Ты?

Девушка всматривалась в лицо Алены, по которому перебегали блики каминного огня.

— Так вот в чем дело? Решил для коллекции заграбать еще и ее? Скажи, это что, она? Действительно она. Сволочь ты, Витька. И подлец. Решил от меня откупиться, выбросить на хер на помойку. А сам… Я-то думала, он страдает, а он!

Виктор молчал, смотрел на девицу из-под насупленных бровей — и молчал.

— И что тебе в ней, кроме имени? Скажи, что ты нашел в этой упившейся суке? Это же ходячая рухлядью Ну что в ней? Ноги? Посмотри! — и она задрала юбку. Трусики на ней были обозначены. Ножки у девицы росли где-то от ушей, и были действительно хороши.

— Перестань.

Виктор наконец не выдержал и выдавил из себя хоть что-то.

— Или грудь? У нее что, большая и красивая грудь? Я не верю!

— Грудь.

— Лучше, чем у меня?

— Лучше.

Тут девица рванула вечернее платье так, что ее грудь среднего размера с крупными розовыми сосками совершенно вывалилась из одежды.

— Так лучше? Лучше, говори, лучше?

Алена попыталась заметить, что ничем не хуже, но потом вспомнила, что похудевшая грудь утратила свою неотразимость и решила промолчать, правда, если бы и попыталась что-то проскрипеть, вряд ли у нее что-то вразумительное получилось.

— Так ты считаешь, что лучше?!

Это было начало хорошо спланированной истерики. И тут девица рванулась к каминной полке, нацеливая свой удар на скульптуру Родена. Жесткий захват остановил ее на полпути к цели.

— Как ты сюда проникла?

— Охрана праздновала, я спокойно проехала. Понятно?

— Понятно.

— Ну, отпусти.

— Сядь, приведи себя в порядок, и закрой рот. — Виктор говорил так властно и спокойно, что девица затихла и уселась на небольшой пуфик. Алена же попыталась встать, и это ей удалось.

— Я тут, да? — с трудом сложила сколь-нибудь вразумительную фразу Алена.

— Вторая дверь налево. Проводить?

— Нет. Сама.

Между двумя словами произошла пауза с пять минут, наверное, а Алена вспотела так, как будто произносила речь перед президентами Франции, Англии и Соединенных Штатов, вместе взятыми.

— Леонид, с Новым годом тебя. Слушай, тут на третьем посту два лоха. Пропустили гостью. Не ту. Да. Говорит, что они упились. Быть того не может? Говорил с ними? Когда? Две минуты назад? Тогда сейчас выясним правду.

— Пятьсот баксов, — буркнула девица.

— Пятьсот зеленых, — проворчал куда-то в трубку Виктор. — Угу. Давно пора. Совсем окозлели. Будь.

— А теперь ты оставишь меня. Ясно?

Алена вывалилась из комнаты, и, увидев дверь туалета, рванулась туда с прытью и грацией сильно выпившей лани. Споткнулась, удержала равновесие, боднула головой стену, поняла, что чуть-чуть промахнулась мимо двери. Наконец, попала туда и склонилась над унитазом. Через секунду ее стало рвать.

6.

— Выпей.

— Что это?

— Лекарство. Через пять минут попустит. Нельзя же так, сидеть на диете, а потом вот так сразу налечь…

— Нельзя. Но если бы ты знал, как оно заеб…о, все эти диеты, все эти психологи и диетологи, паразиты, которые из тебя сосут и сосут…

— Но все ради твоего блага…

— Да… Мне надо бы себя в порядок привести.

Алена проглотила таблетку и запила ее водой. На нее смотрело из зеркала какое-то незнакомое чудовище…

— Ну вот, ты хотел выплакаться мне, а я тут плачусь тебе.

— Бывает. Ванная напротив. Я пока уберу в зале. Там Элка разгром попыталась устроить.

— Элка? Жена? (В досье Мусика про жену не было ни слова).

— Девушка. Мы только две недели назад расстались. Все еще переживает.

— А ты?

— А я нет. Там, в ванной, халат. Твою одежду все равно надо приводить в порядок.

— Если водитель приехал, там у меня запасной вариант.

— Пока никого не было. Я могу вызвать шофера, он поедет — привезет.

— Да ладно, не порть человеку праздник. Мой подъедет — даст знать.

Алена прошла в ванную и с наслаждением избавилась от одежды. Вместо ванны она решила принять душ, тем более тут душ был со всеми прибамбасами, вплоть до циркулярного душа, выбирай — не хочу. Для начала Алена врубила холодный душ, такой холодный, что аж вскрикнула, когда ледяные струйки побежали по коже. И тут же врубила горячущую воду. После троекратного повторения контрастной процедуры Алена намылилась, потом стала под приятный, чуть горячий душ и стала смывать с себя пену, массируя кожу специальной рукавичкой. А вроде ничего грудь, зря я так. Может, отожрала ее? Да нет, просто грудь — это грудь! И ничем моя не хуже! Пусть мне уже и огого сколько! Да и ножки у меня. Не такие длинные. Но ровные и форма классическая! Мне так скульптор Мюраделли говорил: классические формы. Клялся, что я богиня. Ну, снизошло на него божественное вдохновение той же ночью. А что он? Оказался самым обычным импотентом. Одна только фамилия потентная, а вот сам он — пшик, а не мужчина.

Вытерев воду и закутавшись в большой белый махровый халат, Алена обнаружила фен и тут же стала сушить свои роскошные непослушные волосы.

Виктор сидел на той же шкуре, в том же месте, только свитер поменял: вместо ослепительно-белого одел довольно будничный гольф темно-синего цвета. Мужчина держал в руке широкий бокал с коричневатой жидкостью, которая приятно плескалась в бокале под блики огня, скорее всего, это был коньяк. Алена явилась на шкуры в халате, в тапочках на босу ногу, но волосы были уже высушены и уложены более-менее аккуратно.

— Простите меня за мою прическу. Что могла. Продолжим?

— Глупости, какие извинения. Да, ваш багаж сейчас только что доставили. Лимузин отремонтируют где-то через час-второй.

— Не возражаешь, я так пока побуду.

— Нет, не возражаю. В принципе, мы и не начали.

Виктор отпил коньяк.

— Прости, ты что-то будешь?

— Вряд ли.

— После этого лекарства можно…

— Пока воздержусь.

— Ладно.

Пока Алена устраивалась на шкуре снежного барса, Виктор наполнил два бокала из пузатой бутылки с армянским коньяком. Он поставил один около Алены, жестом прервав ее начавшееся было возмущение, мол, это на всякий случай, не хочешь, не пей.

— Ну, так вот. Деньги всегда меня привлекали. Потому я и пошел заниматься банковским делом. Поступил в Москве. В Москве же и остался работать. Студентом я был не самым блестящим, но анкета у меня была — не придерешься. Так я попал на банковскую госслужбу. А когда пошли развиваться коммерческие банки, все изменилось. Я тогда уже занимал немалую должность на государственной службе, а тут стал руководителем целого банка. Мне тридцати не было. Банк быстро развивался. И вот, с какого-то момента хозяева резко изменили политику банка: у меня появились три зама, каждый из которых был сыном хозяина. Они делили ресурсы банка и вливали деньги в свой бизнес. В такой ситуации я понял, что надо валить. Но уже тогда я задумал грандиозную аферу. Было боязно. Но я решился. Я был уверен, что до такого додуматься мог только я один. И переоценил себя. Всегда найдется кто-то, кто ничуть не глупее тебя. Если помнишь, был такой вор в законе, Сергунчик? Кто-то из его окружения пронюхал о моей афере, а кто-то умный раскусил ее. Мне дали возможность провернуть аферу, но уйти с плодами ее — не дали. Сам Сергунчик предложил мне работать на него. Я отказался. Ненавижу работать на кого-то. Надоело. Сначала надоело работать на государство, потом еще больше надоело работать на хозяина. Я отказался. Был уверен, что меня закатают в бетон — и на дно. Мне дали возможность пару дней подумать. Потом позвонили еще раз. Я отказался опять. Во мне проснулся проклятый упрямый хохол. И если стою на своем — не сдвинуть меня с этого ни за что.

— И не боялся, что убьют?

— Боялся. Кто смерти не боится? Только не хотел становиться пешкой в чужих руках.

— И что потом?

— А потом три месяца в реанимации. На мое счастье покушение на меня и на Сергунчика случилось в один день. И те, кто шел на Сергунчика были более удачливыми. Они выкосили из автоматов и самого вора, и его охрану, и его окружение. Было не до меня. И это меня устраивало больше всего.

— А не боялся, что еще кто-то догадается?

— Нет, не боялся. Думаю, Сергунчика люди на меня напали тоже абсолютно случайно. Я по своей природе волк-одиночка, и в стае охотиться не буду ни за какие коврижки.

— В наше время в одиночку ничего не провернешь.

— Нет, когда я проворачивал аферу, у меня были помощники. Только они были как маленькие детальки в игрушечной машине. Каждый делал свое дело, и никто не видел общей картины.

— Умно.

— А я не дурак.

— Заметно.

Алена не выдержала, и пригубила напиток. Коньяк был приятным и мягким на вкус. Долька лимона лежала тут же, на небольшом блюдце. Алена схватила дольку, скривилась от кислоты и решила в который раз, что лимон — это неправильная закуска под коньячок. Ей было интересно.

Нет, не то, как и чем закончиться эта история. Ей было интересно вообще! Так ее давным-давно не интриговали. А про Сергунчика она не только слышала, она была с ним знакома. Как-то сей тип решил вложиться в шоу-бизнес и начал именно с топовых артистов. Если бы не Мусик! Ведь от ребят Сергунчика так тяжело было отбиться. Как тесен наш мир! — почему-то подумала Алена.

— Тогда за тебя, — произнес Виктор бархатным голосом.

Только сейчас Алена осознала, что они перешли на ты. Это произошло слишком естественно и незаметно, получилось, что какую-то грань, которую она никогда никому из клиентов переходить не давала тут была скомкана и отброшена, как использованная салфетка. Господи! Ну зачем я пила этот чертов самогон!

Алена отхлебнула еще немного коньяка. Она любила армянский коньяк не меньше, чем французский. А тут еще вспомнила, как Елпа, ее мучительница-похудительница, вдалбливала, что коньяк для худеющего организма намного полезнее водки. Наверное, потому что дороже стоит.

— Ну что же, продолжим? — Алена старалась не раскиснуть, но почему-то киснуть захотелось до чертиков.

— Конечно. После катастрофы и лечения я вышел в люди. Но меня в мире никто не ждал. Вернуться в мир бизнеса. Но мои деньги растаяли, их просто украл Сергунчик. Претензии, как понимаешь, предъявлять было не к кому. А что-то начинать — без финансового толчка, глупости. Сказки, причем самые наивные. А работать так, как я работал раньше, на государство или на дядю, не мог, просто не мог.

— Понимаю. Но жрать-то надо было?

— Вот именно. Я стал искать какие-то варианты. Организовал одно дело, оно прогорело, взял в дело товарища — через полгода мы стали врагами. Третья попытка хоть что-то организовать кончилась полным провалом. И вот, у меня наступили паршивые времена. Я не успел заработать на жилье, поэтому оказался без средств к существованию, крыши над головой и надежды. Меня посещали самые черные мысли и я стал перебирать различные способы самоубийства, так, чтобы выбрать то, которое окажется самым простым и безболезненным. Знаешь, хотелось уйти в мир иной красиво!

— Глупости.

— Почему? Ты пойми, я был в таком отчаянии, что ничего другого в голову не приходило. У меня были долги. И большие долги. Часть возникла из-за моего хорошего знания особенностей работы банковской системы. Но большинство наших частных банков имело тесные связи с криминалом, так что мои долги банкам были в зоне серьезного риска. По бизнесу тоже шли проколы, а это опять же вылилось в долги. Я не знал, как найду деньги на еду, разве что украду. Но и это было для меня неприемлемым. Лучше уж умереть. И тут мне показалось, что что-то засветилось, появился выход. У меня в Киеве был дядя. Так получилось, что к тому времени, когда он умер, мои родители оказались его единственными наследниками. Трехкомнатная квартира, не так далеко от центра, да еще и в Киеве. Совсем неплохо! Мама ничего против не имела, чтобы я оформил наследство на себя. Знаешь, родители ведь тонко чувствуют, когда у детей наступают тяжелые времена.

— Знаю ли я, конечно знаю! — Алена обхватила колени ногами и устроилась удобнее слушать Виктора. В конце-концов, сколько таких историй приходится выслушивать в жизни? То попадется случайный попутчик, то слишком разговорчивый шофер, то домработница начнет рассказывать историю своей ближайшей подруги, а через полгода окажется, что в ее лучших подругах ходит половина Бирюлева.

— В Киев я поехал на последние деньги, которые смог найти. Вот только в городе меня ждал сюрприз. И сюрприз самого неприятного толка. Оказалось, что мой дядя завещал свою квартиру… квартирантам. За год до смерти у него поселилась старшая медсестра реанимационного отделения их участковой больницы вместе с мужем и сыном. Понимаешь, за неделю до смерти у старика появляется завещание, а потом он впадает в кому и за шесть дней гаснет, как свеча. Тихо и незаметно ушел из жизни товарищ Н., который нам всем и не товарищ вовсе… Н-да. Инсульт. И это у человека, который обладал отменным здоровьем для своих семидесяти пяти лет! Понимаешь, у меня были серьезные сомнения в его смерти, и, тем более, в законности этого завещания. Думаю, дяде Мише помогли уйти из жизни, а завещание появилось тогда, когда он уже потерял сознание. Подкупить нотариуса в некоторых случаях возможно. Особенно, если знаешь, кого подкупать.

— Мутная история.

— Верно. А, самое главное, у меня не было денег, чтобы хоть как-то эту историю раскрутить. Я обращался в прокуратуру, искал адвоката, чтобы подать в суд. Но работать за гонорар от суммы выигрыша дураков не оказалось. Любой адвокат понимал, что дело это слизкое, и славы на нем не добудешь, и денег, скорее всего, тоже. Так что плати вперед… А судья сказал мне прямо, что у меня шансов на положительное решение суда нулевые. С моими ресурсами, само собой разумеется.

— И что, без вариантов?

— Абсолютно. На всю эту метушню ушли не только последние деньги, но и те, что выслала матушка, в надежде, что у меня хоть что-то получиться. Ноль. И вот тут меня прижало окончательно. Свет стал мне не мил. А что ты хочешь? За мной уже тянулся след неудач. Он стал таким мощным, что я был уверен в обреченности на неудачу. Все, к чему я прикасался, рассыпалось в прах, все, что я задумывал, кончалось пшиком… Денег не было вообще. И шансов расплатиться с долгами — тем более. Скрываться от кредиторов? Глупо. За такие деньги они меня найдут не только в Киеве, но и на обратной стороне луны. Конечно, когда я так себе говорил, я льстил себе, деньги не были такими уж и большими, но и немалыми. И я прекрасно понимал, что моя последняя карта в этой игре, которую все называют жизнью, была бита. Что оставалось делать?

— Начать новую жизнь. Попроще, без амбиций, ну, не знаю, просто новую жизнь. — Алена попыталась вставить своих пять копеек в историю Виктора, но он только пожал недоуменно плечами.

— Но тогда это был бы не я. И это была бы не моя история.

— Скорее всего так. Знаешь, я ведь поднималась с нуля. И не раз. И не только с нуля. У меня тоже были долги. Впрягалась и отпахивала. И снова зарабатывала, а потом разорялась и снова поднималась… Это жизнь такая — горбатая. То найдешь, то потеряешь…

— У кого как. А вообще-то ты права. Горбатая. Я ведь не сразу понял это. Для меня падение было очень жестким. Не было соломки, которую можно было бы подстелить. Не было ничего, чтобы помогло мне выжить. Я был в таком отчаянии, что поперся к мосту Патона. Правда, не доперся. Меня перехватили буквально в сотне метров от моста.

— Кредиторы? — Алена старалась избегать иронии, но в этом слове ирония чуть пробивалась.

— Да нет, скорее, доктор Мефистофель. Извини, это доктор Фаустус, а Мефистофель так, мастер, не более. В общем, я встретил довольно странного человечка. Настолько странного, что эта странность заставила меня задержаться не только возле моста, вообще задержаться. Тут, в этой жизни.

— Такое возможно?

— Возможно. Это когда ветер рвет тебе в глаза, и когда дождь начинается.

— Но не депрессивный, а настоящий, ливень, когда струи дождя хлещут по тебе так, что не вода это, кажется, а розги. А ты идешь. Идешь к мосту и знаешь, что именно с этого моста надо сигануть вниз, чтобы расстаться с жизнью. И тут ты видишь человека, который сидит на раскладном стульчике посреди этого безумного разгула стихии, и поджидает тебя, и начинает с тобой разговаривать, и ваш покорный слуга вместо того, чтобы броситься от него прочь, слушает, разинув рот, как мальчишка.

7.

В это время лимузин Разиной наконец-то выбрался из западни и доехал к особняку Виктора. Палыч, старый верный Палыч, постоянный водитель певицы Алены Разиной притормозил у ворот, подумал, стоит ли попытаться въехать во двор или она сейчас работает и на его звонок отреагирует слишком бурно. Палыч знал, что характер у Алены тот еще. Взорвется так, что потом будет жарко. То, что было на дороге, тоже не взрыв, а так — маленькая прелюдия к взрыву. А так пойдет матюки гнуть, да говорить тебе всякие колкости да мнения о твоих умственных способностях, да еще и родителей помянет. Нет, не стоит ее сейчас трогать. Так решил умудренный опытом Палыч. И был абсолютно прав.

Алену нельзя было трогать. Не то, чтобы она всецело была поглощена историей Виктора, она честно отрабатывала свои деньги, не замечая, что личность или личина этого молодого миллионера заинтриговала ее до чертиков.

— Итак, Витя, тебе сделали предложение, от которого ты не смог отказаться? И что же это? Безумный спонсор, который выделил тебе оборотку, пару лимонов?

— Ну вот, Алена, ты слушаешь замечательно, а вот предположения строишь, лучше не надо…

— Ладно, не буду.

— Жизнь проще и в тоже время удивительнее любых наших фантазий. Вот мы представляем себе ситуацию, нафантазировали то-то, даже свои фразы в уме расписали, как и в зависимости от чего что буду говорить. А тут хлоп! И от твоих умопостроений остается мокрое место. И только потому, что ты и не мог предположить, как оно сложится на самом деле. И остается стоять с открытым ртом и понимать, что ты просто жуткий придурок. Так и со мной получилось. Знаешь, что происходит с машинистом, когда надо быстро остановить поезд? Он все делает на автомате, так, как его учили на тренировках, почти не думая, а потом впадает в ступор. Тоже произошло и со мной. Я шел с твердым намерением с моста в реку. А тут меня остановили. Остановили, и я уже понял, что не дойду до моста. Дождь лупит по лицу, а он с такой издевательской улыбочкой говорит: что, отчаялся, с моста в реку? И из-за чего, из-за дурацких денег? Давай, я тебе дам не рыбу, но удочку… А у меня-то и рыба и удочка — все в одном лице. Я стою и глупо улыбаюсь.

— И что он тебе предложил? Деньги в обмен на бессмертную душу?

— Опять…

— Ой, извини, я действительно бываю беспросветной дурой.

— Конечно, не это. Он предложил мне сыграть в игру. Мы дошли до ближайшего макдональдса, он объяснил мне правила игры, напоил за свой счет горячим кофе, и мы подписали договор.

— Кровью? Ой! — И Алена смешно, по-детски зажала себе рот обеими руками. Виктор улыбнулся.

— Ну, у него был паркер, так что кровь не понадобилась. Нет, договор был про то, что через год я выплачу ему миллион долларов. Если у меня все получиться. Я только должен был соблюдать нехитрые инструкции. И все. Я был не просто удивлен, я был поражен. Я просто не понимал, почему и как должно произойти чудо. А он ничего больше не объяснял. Знаешь, когда врач дает таблетку, он же не объясняет как и на что она действует, и как потом из организма удаляется. Он говорит — пей, и говорит, как принимать лекарство, чтобы оно действовало как можно лучше.

— И в чем суть этой игры? Или это страшный секрет?

— Секрет не сама игра, игра-то простая. Ты берешь, представляешь, что у тебя в кармане лежит тысяча долларов. Берешь и тратишь их. На следующий день ты тратишь две тысячи долларов, потом три, четыре и так по восходящей. Главное — записывать все, что ты потратила, и играть как можно ближе к реальности.

— Так просто?

— Так просто.

— И что это дает?

— А я не знаю что это дает. Я просто стал играть. Поехал к родителям, а через месяц вернулся в Москву. Я пошел к самому злобному своему кредитору. И предложил план финансовой операции. Тот посмотрел на меня такими глазами! И куда девалась его вальяжность, презрительное ко мне отношение? После хорошей паузы он говорит, мол, так денег не зарабатывают. А я говорю: именно поэтому мы и будем так зарабатывать. Но работать с вами я буду год. После этого расходимся, как в море корабли. Как ни странно, но через год меня отпустили. Им осталось хорошее дело, а я был на коне — заработал не один миллион, так что рассчитался со своим Мефистофелем сполна. Я нашел его, чуть больше, чем через год, мне хотелось узнать, в чем секрет таких моих превращений. А он только рассмеялся в ответ. Говорит, ты у меня седьмой. Когда соберу статистику посерьезнее, тогда и проведу небольшой саммит миллионеров, и расскажу вам всем, в чем тут секрет, чтобы не повторяться.

— Удочку имеет, а из чего она сделана не знает…

— Очень может быть. Очень может быть. Умение делать деньги не делает человека наблюдательным. Он просто сказал, что нас, так и сказал, нас, которые успешно прошли программу, уже девять человек. Так что я примерно представляю размер его капитала. К тому времени, как мы встретились, у меня было достаточно средств для того, чтобы делать деньги при помощи денег. Я начал свою собственную игру. Вскоре мне не стало необходимым следить за своими расходами: доходы многократно их перекрывали. И вот тогда мне стало смертельно скучно жить. Понимаешь, я не умею ничего, кроме зарабатывания денег. Ничего! Я никогда не отдыхаю по-человечески, все время что-то мешает. Дела, люди, планы, идеи. Моя голова постоянно работает, она не может не работать. И я так устал от этого, так устал!

И Виктор совершенно по-детски, как-то беззащитно и доверчиво уткнулся в плечо Алены. Она была в полной растерянности. Рука непроизвольно потянулась к волосам мужчины и стала почему-то гладить голову таким знакомым, заученным на подсознании движением…

— Оставь все это. Я ведь так понимаю, ты заработал достаточно, чтобы жить на дивиденды.

— Ха, так разве ж это жизнь? Это существование. Деньги всегда были моей главной страстью. Лиши меня возможности их зарабатывать — и я исчезну как личность, стану комком глины, обычной серой массой.

Виктор чуть задумался, потом плеснул себе в бокал коньяка и продолжил:

— Если помнишь, был такой миллионер, он еще от всего отказался и поехал в село фермерствовать. О нем еще передача была. Так вот, он скоро и там, в селе, станет миллионером. Ну не может человек, привыкший зарабатывать большие деньги от этого избавиться. Разве что в монастырь пойти. Так для этого надо верить хотя бы в Бога, если в себя не получается.

И тут раздался резкий звонок.

— Простите, это охрана.

Виктор взял трубку небольшого мобильника.

— Я слушаю.

— Ко мне? Кто? Люциферов? С компанией? А что делать? Да…

— Извини, сейчас тут появится сосед. Если его не принять, то он начнет форменную осаду. Легче принять, а то…

Он махнул рукой, как будто старался отогнать назойливую и кусючую августовскую муху.

— Ну, тогда я приведу себя в порядок.

— Конечно, конечно… хотя мне так было уютнее…

Виктор опять чуть-чуть улыбнулся.

— А Люциферов это фамилия такая? — спросила Алена уже почти на выходе из зала.

— Это сущность такая, — бросил в ответ Виктор.

8.

Они действительно ввалились в дом, шумная толпа разукрашенных, в доску пьяных людей, все в блестках, шубах, девицы, коих было неисчислимое количество, еще и в масках, шум, гам, треск трубочек, шипенье шариков, гул топающих каблучков, какафония звуков в мире тишины покоя и порядка. Они поднимались по лестнице, предводительствуемые невысоким полненьким плюгавеньким мужчинкой лет шестидесятипяти, не смотря на маску, Алена узнала его, это был некто Арфеньев, минутку, Алена наморщила лобик и выдала себе более детальную информацию: Иван Семенович Арфеньев, себя именует Эдуардом Левиантовичем, по профессии — светский лев. Отличается особым безвкусием в одежде и страстью к длинноногим девицам не старше девятнадцати лет.

Люциферов же, смачная пародия на Наполеона, быстро семеня ножками, взлетал по лестничному пролету, за ним поцокала стайка девиц, а уж за теми плелись достаточно подуставшие и перепившие гости.

— Тюша, дорогой мой затворник! С Новым годом тебя, с новым счастьем! — Эдик начал орать поздравление еще на подходе, размахивая руками, в одной руке он держал бутылку шампанского, в другой неизменную спутницу его светской жизгни — барсетку от Сен-Лорана.

— Девочки, не отставать!

Девочки с трудом держались на длинных ножках, но не отставали. А вот остальные сопровождающие Люциферова плелись на изрядном расстоянии, пошатываясь, к тому же, как привидения, из стороны в сторону. Не всякий мог перепить этого светского льва, особенно, когда он сам навязывал гостям ритм выпивки. Дело в том, что Ваня Арфеньев мог пить понемногу и часто. И при этом почти не пьянел. Так он выиграл не одну водочную дуэль. Кстати, хотя гостей своих Люциферов щедро одаривал любыми напитками, сам пил только водку и только одной торговой марки, а какой — мы с вами умолчим, дабы не рекламировать спиртное, тем более, что по убеждению того же Виктора Зарецкого, эта водка была вообще дерьмом, а его родному самогону и в подметки не годилась.

— Виктор и Виктория! С нами ты не более!!! Не болеть тебе! С нами пить всегда и везде!!!

Люциферов пытался басить голоском кастрата, получилось довольно мило, так что пение сего типчика резало не только слух, но и глаз. Он выглядел слишком комично и слишком, слишком пародийно. Но недаром говорят, что нет существа опаснее, чем шут. И глаза этого Люциферова глядели жестко, колко, не было в этих узеньких глазках никакого пьяного веселья. Такой будет пить с тобой всю ночь напролет, целовать тебя, называть лучшим другом, а потом все-все вспомнит, что ты говорил по-пьяни, и все это против тебя же и использует.

— Эдичка, я рад тебя поздравить и всех твоих друзей тем более!!!

— Что-то ты не искренне это говоришь? Или мы помешали интиму? — и тут Люциферов, наконец, соизволил снизойти своим вниманием до Алены Разиной.

— А, Аленушка, так это вы? В последний раз мы встречались с вами на рауте у Ксюши, кстати, между нами, раут был отвратителен. Ксения просто никогда не имела никакого художественного вкуса, а тогда ей изменило и чувство меры. Но это строго между нами!.. — почти орал непрошеный гость, в уверенности, что все его услышат.

В ответ на тираду Люциферова Алена только слабо улыбнулась.

— Ну что ты, Виктор, давай же выпьем за Новый год! Он уже наступил! Ну же!

И гость взмахнул рукой, передал бутылку шампанского, не глядя, кому-то назад, гости выхватили еще бутылки и бокалы, непонятно только, где они все это хранили, а Люциферов вооружился неизменной фляжкой с его любимым сортом водки. Виктор и Алена тоже подхватили какое-то пойло со столика, причем Алена даже не осознавала, что она пьет.

— Витюша, я знаю, непрошеный гость хуже татарина, но ты же знаешь, как я люблю тебя, скотину! У тебя такой нюх на деньги, что даже мне, пройдохе, не снилось…

Люциферов оттащил подальше Виктора и начал водить пальцем по белой поверхности свитера, гости шумно веселились, хлопнуло пару хлопушек, они пили, подходили к Алене и что-то шептали, но она не воспринимала их слова, значимым был только он, Люциферов, все эти его прихлебатели — пена дней, не более того, нули, малозначимые личности.

— Так ты подумал о моем предложении? Вижу, что подумал… Так нет? Нет… Жаль. Очень жаль. Извини, что отвлек тебя от твоего праздника… Так что точно — нет? Да-да-да… ладно, больше не приду, просить не буду. Это все-таки третий отказ, а кто знает, может наберусь наглости и нарвусь на четвертый, кто знает, кто знает?

Тут голос Люциферова снизился до шепота так, что слышал его только Виктор.

— Может тебе пару девчонок оставить — они такие умелицы, не пожалеешь. Нет, понятно, неужели с нею? Ну ты даешь. Я о тебе был высокого мнения, но чтобы так высоко прыгнуть? Молодец.

— Значит, интим я тебе, милый Витек, таки нарушил, — снова заорал Люциферов.

— Мальчики, девочки, нам пора. Как говориться, мы чужие на этом празднике жизни! О-о-о! Мадам! Может вы нам споете на посошок, а мы выпьем под вашу песню, мою любимую, про лилии, можно? Или нет, про гортензии, ну, вы знаете,что я имею ввиду, да? Прошу вас! Мы все просим.

И, по мановению дирижерской палочки, такому быстролетному, что никто его и не заметил, вся пришедшая толпа пала у ног Алены.

— Нам будет петь сама Алена Разина! — продолжал кривляться Люциферов.

— Хорошо, дамы и господа, я спою.

И она начала петь. Без музыкального сопровождения. И, завороженные ее голосом, те, кто действительно были хуже татарина, начали постепенно валить к выходу.

А голос Алены окреп, звучал все мощнее, наполнял весь дом, а Виктор смотрел на нее так, как смотрят на богиню, которая явилась перед пастухами, извечные погонщики-козопасы. А Алена на пару минут — ровно столько длилась песня, забыла обо всем. Она очень редко пела так, выкладываясь до конца, выворачивая душу наизнанку, так, что даже беспардонный Люциферов почувствовал себя неуютно рядом с таким искренним искусством и предпочел ретироваться в тартарары.

И было мгновение, когда песня перестала звучать в стенах особняка, мгновение, когда оцепенение, охватившее время, пространство, сознание людей стало спадать. Первым пришел в себя Виктор. Он подошел к Алене и крепко взял ее за плечи.

— Что это было? — Алена намекала на исчезнувших гостей.

— Люциферчик хочет, чтобы мы работали вместе. Дарить девочкам брильянты довольно разорительное занятие. Даже для такого светского льва, как он.

— Действительно.

Алена поймала себя на мысли, что никто и никогда не знал, где и как работает Люциферов. Рауты, приемы, вечеринки, постоянные тусовки, распродажи, аукционы, вернисажи. А вот когда зарабатываются на это деньги? Впрочем, культурные люди таких вопросов не задают.

— И что ты, отказался?

— А смысл? Зачем, если я уже мертв. Мертвые на работу не ходят. Она им ни к чему.

И тут Алена резко развернулась и обхватила лицо Виктора ладонями.

— Глупый несносный мальчишка. Ты хочешь умереть? Умереть и не видеть, как падает снег и тает, прикоснувшись к плиткам на аллее, умереть и не видеть, как встает солнце, пробиваясь сквозь утреннюю дымку, не чувствовать, как морозный воздух пронизывает легкие, не бежать на лыжах по лесу, который тут такой великолепный? А ну давай, не раскисай, пошли вниз, на улицу, я хочу дышать, слышишь, я хочу дышать всей грудью! Ну же!!!

И она побежала вниз, совсем как молодая девчонка, ощущая, что этот мужчина следует за ней, и старается не отставать, а она бежала, уже бежала, и ей было так легко, как никогда в жизни легко еще не было.

9.

Ни ветра, ни снега — ничего уже не было, мороз немного спал, Алена, в меховой накидке и легком, открытом вечернем платье неслась по плитам аллеи, и свет вспыхивал под ее ногами, бросая блики в низкие свинцовые зимние облака. Она бежала по аллее странными зигзагами, постоянно меняя курс движения, он же стоял на крыльце и наблюдал за нею, а ей было так чертовски хорошо, так, как никогда еще не было за последние двадцать лет ее жизни. Виктор смотрел на это действо, как завороженный. На его лице не было и кровинки. Просто застывшая маска. Казалось, что какая-то внутренняя борьба заставляет его застыть на месте и не двигаться. Что он выберет — движение (жизнь) или обездвиженность (смерть)?

Вот дрогнул один мускул, потом чуть-чуть рванулся вверх правый уголок рта, рука непроизвольно сделала движение чуть назад, корпус тела наклонился, чуть-чуть сместился центр тяжести, и…

Первый шаг медленный и депрессивный, чуть медленный второй, а потом энергия становилась сильнее и сильнее с каждым шагом, Виктор побежал. Пошел меленький-меленький снежок, снежинки липли к его лицу и быстро таяли, сливались с белым фоном его махрового свитера, и пропадали в складках, а он побежал к ней, ускользающей и неуловимой… Побежал тяжело, как бы вытягивая каждый шаг из невидимого болота, но каждый шаг становился все легче, все быстрее, все проще. Теперь по аллее уже возникали два световых фейерверка, то идущих друг другу навстречу, то бросающихся в разные стороны, кружащих, замирающих и тут же оживающих вновь.

Это стало игрой. Простенькой: мужчина давал женщине возможность ускользнуть, оставляя за ней право выбора того момента, когда женщина должна сдаться. Пока Алена сдаваться не хотела: она почувствовала себя лет на тридцать моложе, тогда, когда было все еще возможно.

Но вот этот момент, когда гибкое тело женщины чуть застыло, задумавшись, двигаться, или капитулировать, момент, когда ожидание затянулось чуть дольше, чем должно было бы для продолжения игры, мужчина кинулся к женщины напрямую, быстро, резко, решительно, как бросался древний охотник за загнанной добычей. И женщина вместо прыжка в сторону бросилась ему навстречу. Их руки раскрылись, еще мгновение, женщина закружилась в крепких мужских руках. «Господи! Какая же я безнравственная дура!» — прозвучала мимолетная мысль, прозвучала и погасла, как только ее губы нащупали снежинки, тающие на его горячих губах…

Он нес ее в дом, красуясь физической силой и мощью, нес в тот самый каминный зал, туда, где ярко горел огонь в камине, где были погашены все свечи, где только шкуры снежных барсов оттеняли блеск тел, переплетшихся в огне любви подобно извечным роденовским любовникам. Она шептала глупые слова, которые шепчет женщина, когда любит мужчину, шептала, чтобы унять голос, который твердил, что она сука, что она не может не трахаться с первым встречным, что ей уже огого сколько лет и хватит одного молодого любовника, а двое будет страшные перебор и ее организму никакой пользы… Она прижимала его губы к своим, ловила каждое его движение, подобно ненасытной фурии впивалась ногтями в кожу на его спине, а когда его губы прикоснулись в ее твердым горячим соскам, поняла, что совершенно теряет контроль над ситуацией. Теперь властвовал он, он и его жаркий крепкий член, который упирался в лобок, чуть щекотал женское лоно, она ухватилась за этого немаленького червяка рукой и тут же почувствовала, что он готов. Она уже давно хотела его, хотела так, что лоно ее горело от вожделения, и, когда мужчина вошел в нее, сильно, но не грубо, она вскрикнула, прижалась всем телом к нему и отдалась во власть тому чувству, которую именуют страсть. Эта страсть гнула, давила ее, превращала в податливую глину, воспламеняла, мгновенно превращая в огненную фурию, то охлаждала мгновенно, чтобы еще через мгновение, еще через толчок воспламенить вновь. Он оказался умелым любовником, меняя темп движения, силу и направление толчков, он доводил женщину до безумия, Алена почувствовала, как на нее накатывает это… она заорала, содрогаясь в оргазме, а он как бы и не заметил это, продолжая орудовать в ней с удвоенной энергией… После третьего оргазма, еще более бурного, чем два предыдущих, Алена почувствовала, что движения мужчины становятся еще более сильными, жесткими, уверенными. Еще мгновение, и хриплый стон вырвался из его горла. А еще через мгновение Алена почувствовала, что тело мужчины обмякло и успокоилось.

Вот тебе, бабушка, и Новый год! — подумала Алена, сжимая ладонями голову мужчины, навалившегося на ее уставшее от любви тело.

10.

Кому-то любовь приносит истощение, кому-то усталость, у кого-то вызывает прилив сил. Но вот что было точно, так то, что Алена почувствовала, что хмель выветрился из головы совершенно, не было и следа алкоголя в организме, мысли стали простыми и ясными, да и вообще и светлее, оставалось только понять, что делать дальше.

Алена аккуратно отодвинулась от мужчины, который, казалось, заснул, однако, это было не так. Виктор чуть пошевелился и перевернулся на бок, не говоря ни слова, он смотрел на женщину такими большими глазами, что, казалось, видит ее впервые в жизни.

Женщина поднялась, не стесняясь откровенного взгляда мужчины, не надевая на себя одежду, отправилась в ванную, туда, где располагалась душевая кабинка. Он пришел к ней, когда она мылась в душе, отодвинул дверцу, вошел, стал мылить ее тело — сначала спину, потом шею, потом его руки, все в мыле, коснулись ее груди, он поцеловал ее в ушко, чуть укусил при этом, потом поцелуи спустились к шейке, Алена поняла, что мужчина готов опять овладеть ею, и она отдалась ему со всей страстью женщины, испытывающей приступ поздней любви.

Было поздно, или, точнее, было уже рано. Они валялись на тех же шкурах в том же каминном зале, не стесняясь своей наготы. Алена давно не чувствовала такого сильного мужчину. Нет, тот, предпоследний, конечно, большой мужчина, большой мужчина с маленьким членом и раздутыми амбициями, это будет точнее. Пшик. Сейчас средненький, но этот пока что лучший. Из всех, которые у меня были. Точно, лучший.

— А ты знаешь, больше всего я тосковал от того, что одинок. Абсолютно. Два года назад родители умерли. С тех пор возле меня не было близкого человека.

— Неужели никогда не любил?

— Я любил деньги. Женщины были — но не более, чем физическое упражнение, так, чтобы для здоровья было полезно, ну и для престижа.

— Ну да, дресс код надо соблюдать…

— Что-то вроде того. Их было много. Но никто меня не трогал. Я понимал, что им нужен не я, а мои деньги. Мои деньги. Глупости. Деньги не принадлежат кому-то, деньги живут своей собственной жизнью, чтобы их заработать, надо это понимать. И не только понимать, принимать и пользоваться этим фактом. Оксану я встретил тогда, когда только приехал в Москву. Только был на встрече с кредитором, только начал выкарабкиваться из помойной ямы. Она тоже была с Украины. Мы начали жить вместе просто и буднично. Она снимала квартиру на окраине столицы, я просто переехал к ней, и еще три месяца она платила за квартиру сама, да еще и кормила нас обоих. При этом я не слышал от нее ни одного укора. Все изменилось тогда, когда появились деньги. Мы должны были пожениться. Оксана стала сорить деньгами так, что даже я возмутился. Но она не переставала транжирить. И успевала спустить больше, чем я успевал заработать. Я не мог себе позволить продолжать эту связь. Я оставил ей сто тысяч долларов и ушел. Глупо как-то. Знаешь, иногда нежданное богатство для семьи означает скорую смерть, а общие испытания только ее укрепляют. Я до сих пор скучаю за нашими вечерами, которые мы проводили за бутылкой пива и сушеной камбалой. Странно, не правда ли?

— А чего тут странного?

— Оксана потом вышла замуж за Никольского.

— Это который недавно разорился?

— Да. Потом я поклялся, что никого, никого к себе не подпущу. Только случайные и ничего не значащие связи. И преуспел в этом. Больше недели подряд ни с кем не встречался.

— Тоже метод.

— Угу. Только не помогло. Я снова влюбился. В пустышку. Я был уверен, что она пустышка. Глупа, как пробка, красива, как солнце. За эту красоту я снисходительно терпел ее глупость. Иногда меня все-таки раздражали ее претензии, тогда я осаживал ее, как мог, и, конечно, не собирался на ней жениться ни за какие коврижки. Кстати, я делал ей подарки и намного дороже тех, которые делал Люциферов своим пассиям. Я ведь знаю толк в брильянтах. И не только. Квартира, дорогая машина, картины. Ее дом был образцом изящества и современного дизайна. Однажды, когда она слишком зарвалась, я припугнул ее, сказав, что отберу все подарки обратно. И она стала как шелковая. Более послушной и ласковой кошечки я не видел со времен нашего первого знакомства. Мне это понравилось. И я использовал этот кнут с неизменным успехом. Однажды она попросила меня о небольшой сумме, тысяч десять зеленью, чтобы купить себе какую-то вещицу, по-моему, шубку. Я пообещал. Но потом был слишком занят. Намечалось новое дело и мне надо было обдумать его. Я тогда отключил телефоны, сбежал на наемную конспиративную квартиру, и об этой безделице просто забыл. Как только мы встретились, она со слезами и упреками набросилась на меня. Я пообещал, что перекину ей деньги в понедельник. Мы встретились, на мое счастье, в субботу. А в воскресенье утром меня нашел скромный такой человечек и сообщил, что она заказала меня киллеру. За десять косарей. Тех самых, которые я должен был перекинуть ей в понедельник. Киллера давно подозревали, но доказать не могли, зато слежку поставили профессионально. Когда она вышла на него, решили их задержать, как говориться, на горячем.

— Какая дура!

— Самое главное, я понимаю, что сам своими угрозами все отобрать у нее, ее же к этому и подтолкнул. Глупо. Разве я похож на жлоба? Но она была настолько глупа, что даже этого не рассмотрела.

— Тебе ее жалко?

— Жалко. И нет. В конце-концов, она опять же любила мои деньги, не меня. Деньги. Деньги. Деньги. Что это за роковая сила, скажи мне?

— Не знаю, но если бы не деньги, мы бы с тобой не встретились тут, на Новый год. Странно?

— Нет, не странно. Да, хорошо, что ты напомнила. Вот. Это письмо. Отдашь его Мусику. Без него контракт не будет считаться выполненным. Откроешь его в машине, когда будешь ехать обратно. Договорились?

Виктор встал, достал с каминной полки пакет довольно объемный по своему размеру. Похоже на новогодний подарок. Даже розовой ленточкой перевязан.

— Ну вот, а что мне подарить тебе, мой глупенький мальчик?

Алена обняла Виктора, когда он опустился на пол рядышком с нею.

— Надежду. Подари мне надежду. Очень нужно.

И женщина склонилась над мужчиной, и, придавив его к мягкой шкуре убитого животного, прижалась всем телом, втягивая в себя странный аромат страсти, которая вот-вот вновь поглотит все на свете, страсти, имя которой — любовь. И все началось снова, как бывает только в такую, безумную новогоднюю ночь, особенно, если ты ее так давно ожидаешь.

11.

Как хорошо, что снег перестал идти, как хорошо, что уже светает. Алена вышла из особняка и направилась прямиком к лимузину, который стоял у ворот усадьбы. Она шла, довольная собой и довольная этим Новым годом, еще бы, ей, как минимум, удалось спасти одну человеческую жизнь, а это, согласитесь, немало! Она еще не знала, будет ли расставаться с нынешним, чтобы завязать отношения с Виктором, или будет еще пару раз встречаться с ним, как с выдающимся самцом и вообще, человеком, или эта встреча окажется единственной такой встречей, да и не время об этом сейчас думать, да и не следует.

Она просто шла к своему лимузину, навстречу своей собственной судьбе. И на ее пути не было ни одной снежинки. И ветер стих. И светало, медленно, тягостно, как только светает зимним свинцовым утром. И тучи, еще беременные снегопадом висели мрачной массой над головой, висели так низко, что до них можно было бы дотронуться рукою, особенно, если взобраться на крышу десятиэтажки.

Говорят, что последняя любовь самая острая…

Да, странности говорят люди, разве они ведают, что творят?

Алена, наконец-то, добралась до автомобиля. Палыч, водитель Алены Разиной, мирно спал на своем боевом посту. Алена постучала в окошко, Палыч мгновенно проснулся, выскочил из машины, открыл дверцу, подождал, когда Алена сядет на свое излюбленное место, и только тогда стал заводить машину. Еще мгновение, и машина бесшумно двинулась с места.

— Ты потише, Палыч, я хочу письмо прочитать.

Палыч ничего не сказал, но машина очень медленно покатила по дороге. Алена оглянулась, ей показалось, что Виктор вышел на крыльцо дома. Нет, не может быть, он же спал. Спал, утомленный и истощенный любовными играми. В плотном конверте была записка для Мусика. Она была короткой. «Мусик, все ок!» и подпись в виде закорючки со множественными завитками, напоминающими геометрический узор. В конверт был вложен еще один конверт. Алена вскрыла его. Там лежал мобильный телефон и чек на предъявителя. В чеке была прописана сумма три миллиона евро и венчала его та же закорючка. На конверте было написано одно слово «премиальные». Кроме того, из конверта выпал мобильный телефон. Очень дорогая, точнее, самая дорогая женская модель, стоит не одну пару штук тех же самых евро. Телефон был включен и, как только Алена взяла его в руки, ожил. Что-то пискнуло, и детский задорный голосок сообщил, что пришло новое сообщение. Адена открыла его, в сообщении значилось: «Усталость от жизни болезнь неизлечимая. Спасибо за все. Виктор».

— Стой! — заорала Алена дурным голосом.

Перепуганный Палыч тут же остановился. Алена выскочила и побежала, она добежала до кованой решетки, служившей оградой усадьбе Виктора и таки увидела его, стоящего на крыльце дома и машущего ей рукой.

— Виктор! Витя! Витенькааааа!!! — заорала певица дурным голосом, надеясь, что вдруг он ее таки услышит.

Кто знает, может, и увидел, и услышал. Рука перестала махать и опустилась к сердцу. Наверное, там была спрятана кнопка, потому что, как только рука коснулась рубашки около сердца, прогремел взрыв. Дом разлетелся на миллиарды кусков, огромный огненный дым столбом поднялся над озерцом, Алену бросило на снег мощной ударной волной, она видела, как его, мужчину, с которым она всего каких-то полтора часа назад занималась любовью, просто разнесло на куски.

В шоке Алена неподвижно застыла и смотрела на это безумными, совершенно безумными глазами. А в небе тут же вспыхнул фейерверк, громадные синие, оранжевые, красные и зеленые шары вспухали на небе и опадали красивыми гроздьями, потом пошли серебряные стрелы, потом еще и еще. Этим фейерверком Виктор прощался с жизнью. Феерическое зрелище: взорванный дом и праздничные огни над его углями…

И тут пошел снег. Грязный, закопченный, кровавый. Алена стала биться в истерике, кататься по снегу, размазывая слезы по щекам, Палыч, который сам еле пришел в себя как мог, оттаскивал хозяйку к лимузину и пытался ее успокоить. К дому начали съезжаться какие-то люди, Палыч последним усилием забросил Алену в лимузин и поднял все окна, чтобы защитить от назойливых взглядов. Он откупорил фляжку с любимым сортом коньяка, которая всегда находилась тут, в лимузине, на всякий пожарный случай. Но кто мог предполагать, что случай будет настолько пожарным?

Алена схватила флягу и начала пить коньяк, как будто это фляга с водой. И только после этого чуть-чуть пришла в чувство. Закашлялась. Палыч легонько постучал по спине, так, чтобы обозначить какое-то действие…

Ее первым стремлением было порвать и чек, и эту дурацкую записку, адресованную Мусику. Ей не хотелось жить, ей хотелось выть, стать волчицей и выть на горькую луну, которая еще висела в этом проклятом зимнем небе. Но быстро замелькавшие в уме нули отрезвили Алену. Эмоциям пришлось чуть-чуть подвинуться. Алена прикинула комиссионные Мусика, налоги, а все равно оставалась приличная сумма. Размышления о деньгах как-то и отвлекли, и успокоили ее, все еще хотелось реветь, и Алена всплакнула, но уже без истерики, даже Палыч вежливо отвернулся, чтобы она могла дать волю слезам, но слезы уже как-то не шли. Еще раз, и очень остро захотелось выть, выть, выть, подвывать, что ли…

И тут Алена поняла, что деньги-то с нею, и что жизнь, не смотря ни на что, продолжается.

P.S.

Эту речку кто-то назвал Выдьмой. Может быть, казаки-первопроходцы, организовавшие в этих местах, километрах в пятидесяти выше по течению, имели в виду ведьму-реку, а потом как-то перекрестили ее, кто теперь вспомнит? Место это было глухое и на большинстве карт не отмеченное. Тут даже геологи не попадались — слишком уж бесперспективным оно было для освоения. Тем более странным казался вертолет МЧС, зависший над пологим берегом Выдьмы-реки. Крылорукий висел несколько минут, потом стал резко набирать высоту, уходя по пологой кривой за горизонт, истыканный верхушками вековых сосен.

— Странный этот мужик.

— Угу, — согласился со штурманом пилот.

— Отвалил такие бабки за такой пустяшный рейс.

— Не за рейс он заплатил, а за то, что мы про этот рейс навсегда забудем, — наставительно произнес пилот.

— Какой рейс?

— Уже лучше, куда вы сегодня летали, штурман Зябликов?

— На стоянку Эвель-Марь.

— Совсем другой разговор. И что там?

— Еще никого.

— Правильный ответ.

Человек, высадившийся на берег Выдьмы был среднего возраста, довольно высокий, через лицо шел шрам от свежего ожога. Он вспомнил, как любовь к театральным эффектам чуть-чуть не подвела его во время самой последней постановки. Что же, теперь он был там, где хотел оказаться, там, где деньги не имели никакого значения, а имел значение только он один. Он, и его жажда жить. Выживет или нет? Он проверил свое снаряжение, поправил охотничий карабин, пересчитал патроны — два десятка. Больше брать не хотел. Он хотел одного — одиночества. Одиночества и возможности испытать себя. Может быть, через это испытание к нему вернется страсть к жизни? Он продумал еще раз, не оставил ли где-то следов? Нет, не оставил. Человек глубоко вздохнул, расправил плечи и стал смотреть на медленное, плавное и такое уверенное течение сибирской речушки. Он никуда не спешил. Он просто хотел тишины и одиночества, и, как всегда, получил желаемое.

Винница — Глинск 2008 г.

Ресторан «Голова врага твоего»

Дорога была тяжелой: размытая, со следами тракторов и большегрузных автомобилей, которые выбили глубокую и очень неприятную для легкового автомобиля колею, эта дорога казалась не дорогой, а полосой препятствий, с главным препятствием под названием «болото».

«Черт бы побрал эту чертову дыру!»

Анжелина ударила по тормозам. Те мерзко заскрипели, жалуясь на грязь проселочной дороги, попавшую в тормозную систему, но женщина не собиралась обращать на них никакого внимания. Обычно Анжела была намного более внимательна к своей машине — старенькому, но очень еще рабочему Опелю системы Кадет. Опель-кадет был ее давней мечтой. И когда мечта эта осуществилась, Анжела почувствовала себя по-настоящему счастливым человеком. Так же она была счастлива, когда вышла замуж, и когда испытала первый оргазм, встретившись впервые с ее шефом на съемной квартире, и когда мама привезла из Японии куклу-Барби, которой ни у кого из подруг тогда еще и в мечтах не было.

Но сейчас ей было не до счастья, и тем более, не до машины. Она еще раз выругалась, точно такими же словами, как и в только что, потом вспомнила, как бабушка не советовала ей вспоминать черта, когда солнце клонится к закату, и стала успокаиваться.

В эту командировку Анжелина ехать не хотела. Не просто не хотела, а никак не хотела, упиралась изо всех сил, пыталась увернуться от поездки с использованием всех женских хитростей, бывших в ее богатом арсенале. Но ни ее обычное обаяние, ни просьбы о помиловании, ни мнимая болезнь дочери не помогли ей на этот раз. Босс (по совместительству ее периодический любовник) был неумолим. Она должна была ехать.

И если подумать, что же так не пускало ее в эту командировку, так ничего такого и не было! Не было больной дочки (мамы, бабушки, мужа, брата или сестры), не было плохого самочувствия, не было ничего, кроме какого-то неприятного, жгучего ощущения того, что ей сюда, в эту чертову дыру, ехать нет никакой необходимости.

Все началось с того, что она выехала на два с половиной часа позже. Ехать было далеко, Анжелина рассчитывала нагнать время в дороге, но ничего из этого не получилось: вместо пяти с половиной часов дороги ей удалось уложиться только в пять. Потом ее продержали на КПП намного больше, чем было бы нужно. Прорвавшись внутрь, Анжелина все поняла: начальник тюрьмы был слишком пьян для того, чтобы соображать, что ему надо сегодня подписывать. Более того, он был не в состоянии вообще что-нибудь подписывать.

Их фирма специализировалась на поставках продовольствия исправительным учреждениям по всей стране. Работа была не пыльной, но достаточно муторной. Командировок было более чем достаточно, иногда больше, чем хотелось бы. Анжела практически не работала с поставщиками, шеф предпочитал выводить ее на потребителей собранной ими продукции: руководителей исправительных учреждений. Появление эффектной молодой женщины всегда производило на грузных мужчин, которыми, в большинстве своем, оказывались начальники колоний, просто разительный эффект. Со временем они привыкали, но далеко не все, и далеко не всегда.

Но в Разумихино, где располагалась колония под номером 88113, Анжелина не ездила еще ни разу. Надо еще сказать, что колония располагалась не в самом селе, а в километрах пяти, на берегу небольшой речушки. Наверное, чтобы расположить там это заведение пришлось вырубить роскошный ивняк, которым так были богаты берега речушки с ласковым названием Скалка.

На пути в колонию Анжела сумела село обогнуть, но теперь, чтобы дождаться, когда поутру начальник колонии сумеет подписать договора, надо было где-то переночевать. Достаточно быстро темнело, в желудке уже чувствовалась мерзкая пустота, признак запущенного гастрита. Анжелина всегда ела мало, но ела регулярно и следила за своей фигурой и здоровьем. Это ее брат, парень полутора сотен килограммов весом, Артем, был полной ее противоположностью — с самого детства.

И черт ее дернул двинуться по дороге в село! Надо было ехать в райцентр, пусть там десяток километров в объезд! Тоже не фонтан, но кто сказал, что село будет лучше? Во всяком случае, добралась бы намного проще. Но Анжела не привыкла себя обманывать: по дороге в колонию она проезжала улочками этого страшного запущенного райцентра. Там все было чертовски паршиво. Старенькие дома, в подавляющем своем количестве деревянные, попадались даже доме из теса, такие страшные, что это становилось уже неприличным. И почему она решила, что в селе дома будут получше? Только потому, что не проезжала селом? Наверное…

Анжела тяжело вздохнула, повернула ключ, вырубив мотор. Теперь надо было выйти, чтобы оглядеться и решить, как ей действовать дальше.

Вечерело. В этих местах и в это время вечереет намного быстрее, чем обычно, кажется, так ей говорил Петруша, который уже бывал в этой чертовой колонии. И чего это его не послали подписывать эти все бумаженции? Да нет, она все знала: Петруша не был человеком, который мог добиться того, чтобы условия контракта соответствовали пожеланиям шефа. Как ей надоели эти морды, в глазах которых читался всегда только один и тот же вопрос: какая будет сумма отката? Надоели их липкие взгляды, концентрирующиеся на чаще всего на ее ладных коленках, старающихся еще издали раздвинуть ей ноги. Надоели эти постоянные ритуалы распития, нет уничтожения коньяка в немыслимых количествах, как обязательная прелюдия неизвестно к чему, и просто так, без повода, в качестве водопроводной воды к контракту. Надоело все это, верно, но что еще делать? Анжела вышла из машины, тут же угодила в скопление грязи, чуть поскользнулась, судорожным движением размазала неожиданную грязь по голени, вот к чему приводят отвлеченные мысли! Сумела выбраться на обочину, смогла как-то найти островок относительно не так скользкого пространства, оглянулась — мокрые ветви кустов принялись буквально хлестать по лицу и груди. Вода попала в глаза, Анжелина поморщилась, вытерла глаз платком, отметила прискорбный факт растекания туши по плоскости лица и только после этого вспомнила, что Петюня говаривал, что наткнулся недалеко от этого села на вполне приличный ресторанчик. А кушать хотелось, и еще как!

Анжела наметила маршрут прохождения колеи, прошлась чуть за пределы заболоченного участка, заметила дома и огни села, а так же дорожку — достаточно заметную, к тому же присыпанную гравием. Дорожку не так давно выравнивали грейдером. И вела она к домику, совсем не похожему на жилища местных поселян.

Опель-кадет утробно зарычал. Хорошо, что умудрилась заправиться еще на трассе, теперь было как-то спокойнее выбираться из этой передряги, а если бы ко всему закончился бы бензин? Дождь, который недавно совсем-совсем прекратился, начал накрапывать снова, судя по небу, он должен был припустить снова, и припустить хорошо, этот дождь собирался портить настроение очень и очень долго. Дождь — он хорош, когда ты сидишь в теплой мансарде и стихи строчишь. Писать стихи под ритм дождя очень даже приятное и благодарное дело. А вот работать, да еще и перемещаться за рулем самоходного автомобильного агрегата как-то не самое лучшее в дождь времяпровождение. Машина дернулась, двигатель стал набирать мощность, наконец, медленно-медленно потащился через грязь и колдобины, выбираясь на более-менее твердое место. Она почти проехала тот поворот, но все-таки свернула, вспомнив ноющее чувство опустошенности в желудке. Опелек заворчал, недовольный таким изменчивым управлением, а ведь за последние годы мог бы и привыкнуть к такому стилю общения со стороны хозяйки, ан нет, все ему мужская рука требуется, все ему логику подавай вместо эмоций и желаний!

Анжела постаралась вести машину аккуратнее. Небольшое кирпичное строение в два этажа вылетело из темноты на резком повороте влево. Девушка хотела взять с собой папку с документами, но потом передумала. Пусть полежит на сиденье, ничего с ней не станется. В предчувствии еды девушка замурлыкала свой любимый хит, точнее, одну из песен группы «Корни». Она прекрасно знала, что это песни-однодневки, но ничего с собой поделать не могла. Навязчивые фразы не выходили из ее головы, она решила не сопротивляться и просто перепевала все, что помнила, а помнила весь диск, а на диске было шестнадцать композиций.

— Лалалала, лала. Лалала…

Промурлыкала она вместо слов, которые почему-то улетучились из памяти. Здание не производило особого впечатления. Большой сарай с достроенным вторым этажом и с пластиковыми окнами. Но могли бы отштукатурить все вместе, а то тон краски первого и второго этажа отличается так же, как Красная площадь с Кремлем от Зимнего дворца с Дворцовой площадью. Экономисты! А вот вывеска, на которой красовалось блюдо с отрезанной головой, из стиля явно выпадало. В наше время такие вывески считаются признаком дурного тона. В веке шестнадцатом это было бы авангардизмом, в семнадцатом — самое то, а вот сейчас, в двадцать первом — форменный нонсенс.

И слово «экономисты» Анжела произнесла явно с негативным смыслом. Впрочем, главное в этом деле не внешность, а содержание. Главное, чтобы еда была свежей, чтобы не отравиться, а вкус — это уже дело второе.

Что-что, а поесть Анжелина любила. И, хотя ела она мало, еда должна была быть вкусной и свежей. Количество уступало место качеству. Конечно, это касалось питания домашних условиях. В командировках приходилось питаться тем, что удавалось найти. И не всегда самого лучшего качества. Как ни странно, но внутренний интерьер ресторанчика произвел на девушку приятное впечатление. Он был в меру стильным. Без особых излишеств, но стильным. По стенам были развешаны картины — репродукции мастеров восемнадцатого-девятнадцатого веков из Англии, тяжелые шторы, аккуратная барная стойка, столики не из пластика, а хорошего добротного дерева и стулья с высокими спинками из того же дерева, наверняка, тяжелые, так удобно, чтобы никто не видел, кто где и как располагается. Действительно, очень удобные стулья. Чувствовалось сразу, что в интерьер было вложено предостаточно денег. Анжела заняла место за столиком у окна, скорее по привычке, чем из желания полюбоваться полем и рекой — за окном быстро темнело, так что пейзажами любоваться не было никакого смысла. Официант — невысокий, изморщенный, лысый, как яйцо, появился сразу же, как женщина заняла место за столиком. Анжелине его бегающие, бесцветные глазки сразу же не понравились. Официант склонился как-то по старорежимному, примостил на краешек стола меню и собирался по-быстрому смыться. Ну уж нет. Анжеле сегодня не удалось пообщаться с начальником исправительного учреждения, так что теперь официанту придется страдать за все.

— Молодой человек, минуточку. Давайте-ка вы расскажите мне что у вас есть тут на хозяйстве.

— Все, что в меню, то и есть.

— Все абсолютно? Знаете. У меня такая карма… Ткну в меню, а вы скажете, что блюда нет.

— У нас меню каждый день меняют.

— А это что, гарантия того, что все будет возможно заказать?

Официант попался какой-то слишком уж немногословный. Он в ответ только равнодушно пожал плечами.

— Хорошо, а что это у вас за фирменное блюдо?

Официант еще раз пожал плечами, но, уловив по бешенному блеску глаз посетительницы, что покоя ему не видать, коротко буркнул:

— Оно вам не понравится.

— Подождите… Я имею в виду то самое блюдо, что у вас на вывеске значится: «Голова твоего врага».

— Голова врага твоего, — глубокомысленно поправил Анжелу официант, — заказывать будете?

— Я хочу узнать, что это за блюдо… И почему оно стоит так дорого — почти три сотни баксов? Точнее, триста тридцать девять! — Анжела совершила в уме быстрый пересчет. — У вас там что, лобстеры с омарами трахаются?

От последнего слова женщины официанта аж передернуло. Он как-то безнадежно оглянулся, потом посмотрел в потолок. Выдержал паузу, не совсем уж такую и длинную, не мхатовскую, нет, скорее паузу из Современника, и только после этого снизошел до очередной фразы:

— Пожалуй, приглашу администратора.

Не дожидаясь ответа ошарашенной посетительницы, официант развернулся на кривых тонких ножках, блеснул лысиной под прямым светом лампы, и чуток вразвалку пошел к барной стойке. При этом Анжеле на секунду показалось, что он похож на маленького чертика со спиленными рожками.

Администратор, которого так и хотелось назвать по-старинке: метрдотелем, был высоким видным, немного слащавым мужчиной неопределенного возраста, про которого, кажется, Карлсон, который живет на крыше высказался: мужчина хоть куда, в самом расцвете сил! Он был одет в серый, отливающий серебром смокинг, и в этой одежде, украшенной ярко-красным галстуком-бабочкой напоминал более конферансье, чем администратора ресторанного бизнеса. В петлице фрака сверкал какой-то непонятный цветок, крупный, алый, напоминающий орхидею, но все-таки не орхидея.

— Извините, а что это у вас в петлице? — не выдержала Анжела и задала вопрос, как только администратор навис над ее столиком.

— Это Махадрус Пурпурика, дальний родственник орхидеи обыкновенной, цветок, который, по преданиям, цветет раз в сто лет и растет исключительно в царстве Аида. По иронии судьбы, обитальцы потустороннего мира не могут видеть его цвет и ощущать его аромат.

— Не видеть? Не ощущать? — как бы в глубоком раздумьи произнесла Анжелина.

— У умерших душ черно-белое зрение… — как нечто, само собой разумеющееся, сообщил администратор.

— Хорошо, оставим похоронную тему, скажите мне, что это за ваше фирменное блюдо? Голова врага твоего?

— Простите. Это праздное любопытство или у вас есть в наличии требуемая сумма?

— Карточки принимаете?

— Без вопросов.

— А теперь кто-то ответит на мой вопрос?

— Однозначно. Прошу прощения. Вы должны это увидеть. Это блюдо не для общего зала.

— Вот как?

— Прошу вас следовать за мной.

Анжела последовала. И только тут она поняла, что такое настоящая вип-комната в хорошем ресторане. Комната была на удивление большой, в центре ее стоял настоящий антикварный стол, большой и круглый в стиле ампир, с вычурными ножками, отделанный изящной резьбой. Стены были обиты материей, напоминающей бархат с красивым тиснением на молочно-кофейном тоне. Электрического освещения не было: зал был украшен многочисленными канделябрами, в которых горели множество свечей. Круглый канделябр о семи свечах украшал центр стола. А самые красивые подсвечники располагались с обоих сторон от дивана, сделанном в таком же стиле, что и стол. Вот только рисунок обивки резко отличался от выбитого на обоях: он не был настолько абстрактным, это была уменьшенная копия гравюры Дюрера со всадниками апокалипсиса. На стенах висели четыре копии картин тех же англичан конца восемнадцатого века с их неподражаемым владением холодными аристократическими цветовыми оттенками.

— Простите, кто делал эти копии? Они выглядят совсем как оригиналы.

— Это и есть оригиналы. Вот эта принадлежит кисти неподражаемого Гейнсборо, а вот та…

— Извините, давайте все-таки про еду… — раздраженная высокомерным тоном и записным враньем администратора Анжелина решила прекратить поток очевидной лжи. Неизвестное творения Гейнсборо в такой дыре! Нонсенс… или анонс? Как там говаривали наши народные избранники?

— Прошу обратить ваше внимание, мадам, на это кресло.

Кресло было роскошным. С высокой спинкой, широкими подлокотниками, оно было украшено фигурами львов вместо ножек. На подлокотниках имелось расширение с углублениями как раз под растопыренную пятерню. Анжела тут же расположилась в кресле, руки ее сами по себе легли на подлокотники, а ладони в предназначенные для них углубления. И она тут же почувствовала какую-то приятную музыку, тихую и спокойную, вместе с музыкой пришло и чувство успокоения, безмятежности, внутренней тишины, то чувство, которое Анжелу последние годы никогда не посещало.

— Вы уже ощутили на себе действие кресла. В действительности оно что-то вроде огромного детектора. Нет… Не лжи. Детектора ненависти. Когда оно чувствует, что вы мыслите о человеке, которого вы действительно ненавидите, оно перехватывает ваш образ, и вы получаете готовое блюдо в виде головы того человека, которого считаете своим врагом. Настоящим врагом, искренним. Тем, кого вы не задумываюсь бы убили. Согласитесь, в жизни каждого человека можно найти того, кого хотелось бы убить? Вы можете совершить с ним акт каннибализма: скушать его… И таким образом покончить с этой проблемой.

— Оригинальный способ сервировки стола и подачи еды, — решила сострить Анжела.

— Как вам будет угодно, — немного невпопад ответил администратор.

— Короче говоря, кроме еды я прохожу здесь еще и сеанс психотерапии? За это и цена? — второй вопрос женщина задала намного менее уверенным тоном.

— Цена полностью соответствует качеству услуги, — администратор был настроен весьма решительно на лаконичное общение с клиентом. От его былого многоречия не осталось и следа. — Оплата вперед.

— А какой вкус у этого вашего блюда?

— Восхитительный.

— Надеюсь… голодной после этого пиршества я не останусь? — Анжела неуверенно попыталась окончательно отшутиться.

— Не извольте беспокоиться.

— Тогда вот… прошу…

— Минуточку.

Администратор ушел с карточкой и через минуту вернулся, неся Анжеле на подпись чек.

— Напитки включены в стоимость блюда, — сообщил он женщине.

Как только Анжелина поставила подпись, как подумала о том, что поставила подпись, а еды не получила. Она не привыкла к тому, чтобы расплачиваться в ресторане авансом. В импортных ресторанах такое случалось, но только в ресторанах с отличной репутацией. А чтобы в этой дыре, так еще и авансом, да еще и неизвестно за что? А какой у этой головы вкус? Ей так ничего и не сообщили. Она впервые почувствовала, что ее крупно надули.

— Аперитив, — сообщил неизвестно откуда выскочивший, как чертик из табакерки, официант.

Анжела подозрительно посмотрела на золотой поднос, с которого на стол перекочевала рюмочка с белой жидкостью и кусочком черного хлеба, на котором гордо восседал кубик белого вещества, похожего на сало.

— Э… — начала было Анжелина, но официанта уже след простыл. Глупее она себя еще никогда не чувствовала. Но… орешек знанья тверд… но!.. мы не привыкли отступать! С этими мыслями Анжела дернула рюмку. Горло тут же обожгло. Самогон. Первак! Мать его! Кусок хлеба с салом оказался куском хлеба с салом, который к такому аперитиву был самое то.

Блин! А то хотелось-таки дернуть чего-то такого! В такую погоду! Под такое настроение! Неужели кресло действительно угадывает мои вкусы и желания? А почему я это решила? Вроде бы мне никто такого не говорил. Бред какой-то!

Тут официант возник снова.

— Прошу вас приготовиться. Сосредоточьтесь. Очистите свои мысли. Вы ни о чем не думаете. Представьте себе лицо человека, которого вы ненавидите всеми фибрами своей души. Ничего не говорите. Просто представьте. Поверните это изображение чуть-чуть вправо… теперь чуть-чуть влево. Достаточно. Ждите. Сейчас принесу результат…

Ну тут и придурки! Ваатще! Анжелина чувствовала себя совершенно не в своей тарелке. Это все походило на какой-то несмешной фарс, в котором актеры пытаются играть серьезные роли, делают это совершенно несерьезно, непрофессионально, постоянно путают слова, валят пьесу на глазах изумленного подобным безобразием зрителя. Она даже не смогла как следует сосредоточиться на задании, что там мысли очистить! Это же фигня на постном масле все эти заморочки: очистить мысли, раскрыть душу, вообразить, представить, как это сейчас принято говорить — визуализировать! Вот! Не верю я в эти все хитрожопинские мудометрия! Кстати, на секундочку она представила пьяную рожу того самого начальника колонии 88113. Кажется, именно на него она была сегодня больше всего злая. А так… я девушка добрая… ни на кого зла не держу. А если и держу, так помогает девичья память — тут же и забываю...

Да… достал меня сегодняшний день! Сегодня меня все достали! И свекровь, и муж, и все, все, все, даже мама с братцем! Так что съесть чью-то голову будет как раз кстати.

Но то, что официант поставил на стол, назвать чьей-либо головой не было никакой возможности. На большом блюде красовалась горка чего-то желеобразного, зеленовато-желтого, не похожего ни на что и совершенно неаппетитного.

— Что это? — не преминула возмутиться Анжелина. Тут же у столика появился администратор.

— Понимаете, мадам, весь вопрос в том, что вы так и не смогли представить себе человека, которого на самом деле ненавидите. Только-то и всего. Попробуйте еще раз сосредоточиться, тут важна именно точность в плане … эмоций… Скорее всего, вы к объекту испытывали что-то вроде неприязни, и не более того, раздражения, может быть. Нет, именно раздражения.

— Почему?

— Зеленый цвет — это цвет раздражения, — вежливо объяснил администратор.

— И что же?

— У вас есть еще несколько попыток. Сосредоточьтесь. Очистите все мысли. А теперь представьте себе лицо человека, которого вы так ненавидите! Вспомните, за что вы его так ненавидите, что могли бы, как минимум, убить!

— Извините!

— Простите, мадам, вы не совсем правильно понимаете принцип работы нашего… хм… механизма. Он улавливает волны, идущие от вашего мозга, и формирует блюдо в соответствии с вашими вкусами и отношением к предполагаемому объекту ненависти. Зрительный ряд дает образ, который реализуется в виде объемной модели блюда, а вкусовые качества блюда являются результатом обработки данных, получаемых с ваших вкусовых рецепторов. В итоге, «Голова врага твоего» — это не одно комплексное блюдо, а три с разным набором вкусов, каждый из которых будет для вас оптимальным. Только приодном условии: если объект ненависти выбран верно. Я достаточно точно объяснил?

— Достаточно.

— А теперь попробуйте… начнитевсе с самого начала…

— Я попробую.

— Тогда я вам больше не нужен. У Родриго получается лучше вводить в нужное состояние.

По-видимому, Родриго, это… то ли имя, то ли прозвище официанта, хотя бы потому, что после слов администратора официант появился рядом со столиком так же неожиданно, как и ранее.

— Вы можете начинать, Родриго.

Анжела захотела как-то подбодрить официанта, впрочем, услышав свое имя, Родриго совершенно не обрадовался, а, наоборот, стал еще более сосредоточенным и немного более грустным, чем обычно. Анжела не понимала, с чем связана эта необычная флегматичность официанта, да и не хотела в этом разбираться. Переживав какие-то свои неприятные мысли, официант завел привычную шарманку:

— Прошу вас приготовиться. Сосредоточьтесь. Очистите свои мысли. Вы ни о чем не думаете. Представьте себе лицо человека, которого вы ненавидите всеми фибрами своей души. Ничего не говорите. Просто представьте. Поверните это изображение чуть-чуть вправо… теперь чуть-чуть влево.

Анжела успокоилась. Сосредоточилась. Очистила мысли. Неожиданно ее накрыло белой простыней пустоты. Она стала думать о человеке, которого действительно могла назвать своим врагом. Ну, конечно же, шеф…

Он был ее врагом. Несомненно.

Анжела пришла работать в фирму еще только тогда, когда она (фирма) организовывалась. Они все начинали с нуля и все были равноправными партнерами. Все пятеро. Это было трудное время. Но они не просто выжили, они поднялись, стали на ноги и смогли начать зарабатывать приличные деньги. Трое ушли, когда Антон стал подминать фирму под себя. А Анжела осталась. Из-за Антона. И из-за своей розовой мечты, которая благодаря Антону стала реальностью. Он сумел стать ее шефом, почти одновременно стал ее любовником, а потом — сутенером, как только ему надоела роль героя-любовника. Но сутенерство было чисто деловое. Для получения нужного контракта Анжела вступала в интимные (и не только интимные, что было еще более противно) отношении с лицами, от которых эти контракты зависели. И не всегда это были слишком деловые начальники колоний, совсем не всегда. Сначала она не ушла из-за Антона, потомон приманил ее мечтой, она ведь никогда не отложила бы на машину, и если бы не этот подарок… подарок! Машина Опель-кадет, принадлежащая сначала фирме, но оформленная на Анжелу, стала ей же и принадлежать, а чувство благодарности продержало Анжелу на работе еще какое-то время. А потом… потом, она, наверное, привыкла. Привыкла к этой работе, к обеспеченному положению, к тому, что на лекарства дочери всегда есть деньги, и тот же Антон не всегда становится сукой, а часто входит в ее положение, пусть не из любви, а из привычки… и из того, что ему выгодно иметь такую сотрудницу. Выгода в их отношениях, несомненно, была обоюдной.

И тут Анжела вспомнила тот самый первый раз, когда Антон так ловко «выставил» ее майору из СБУ. И в глазах ее потемнело. И руки сами по себе сжались, как будто бы для удара.

И тут раздался звоночек, и звук голоса, который мог принадлежать только официанту Родриго:

— Достаточно. Ждите. Сейчас принесу результат…

На этот раз результат был неплох. Анжелина увидела практически его трехмерную копию. Ну разве что уши чуть больше оттопырены, чем обычно, губки чуть более бантиком, чем нужно, а нос еще толще, чем в жизни. За этот нос все на фирме поддразнивали Антона, намекая на его весьма вероятное еврейство. Антон был закоренелым поляком и на все поддевки просто не реагировал. Зато оставил всех, кто его поддразнивал, с носом. Каждый мстит так, как умеет.

Голова Антона была посыпана чем-то белым, похожим на кокосовую стружку, а изо рта торчала неизменная сигарета, достаточно реалистично, но все-таки не совсем так, как на самом деле, слишком бледный и немного не сохранены пропорции. Главная из которых — размер.

Блюдо было большим, голова на нем помещалась в самом центре. Рядом с блюдом официант поставил бокал с какой-то жидкостью. Это было легкое вино, чуть золотистое, не газированное, это вино с приятной кислинкой и тонким букетом имело легкий пряный привкус, настолько легкий, что отметить его можно было только после того, как сделаешь несколько маленьких глотков подряд. Анжела подумала, ткнула вилкой в ухо… и тут раздался дикий крик. Женщина вздрогнула. Но по наглой морде официанта поняла, что крик входит в фирменную начинку для блюда и тут же успокоилась, подобрала брошенный в растерянности прибор и приступила к еде. Сначала отрезала намеченный кусок уха, потом не удержалась и оттяпала Антону нос, как раз столько, чтобы его можно было считать человеческого размера. Вкус головы был приятным, чуть солоноватым, совершенно ненавязчивым, отдавал пряными травами, базиликом и орегано, теми травами, без которых Анжела ничего никогда не готовила. Вино подчеркнуло вкус пищи. Анжела пришла в хорошее расположение духа.

— Вы готовы еще? — официант был сама вежливость.

— Нет, я сейчас готова перекурить. Немного позже.

— Как вам будет угодно.

И он тут же растворился в неизвестном направлении. Анжела посмотрела на свои запасы — их стоило бы пополнить. Последние два года она сознательно уменьшала содержание никотина и смолы в сигаретах, которые курила, не будучи в силах откинуть эту привычку насовсем, она ведь решила постепенно снижать никотиновый индекс своих сигарет. Сейчас она курила тройку и никак не могла решиться перейти на единичку. Ее любимого сорта на заправке не оказалось, и она купила те, которые показались наиболее подходящими. Женщина вышла из ресторана на улицу. Странно, как быстро пролетело время! Небо начало быстро темнеть. А ведь сегодня должно было бы быть полнолуние! Анжела присмотрелась: луна повисла прямо над крышей, еще тусклая, бледная, она готовилась спрятаться на время в тонкой пелене размытого белесоватого облака, похожего на разорванную гривну. Видимо, дождь уже изошелся на землю, небо постепенно очищалось, предзнаменуя хорошую погоду на следующий день. Вечер душил сыростью, а в воздухе пролетали листья, мокрые и сухие — следы слишком жаркого лета. Анжела закурила, подумала о том, что человеку никогда не угодить, в жару он требует дождя, а в прохладную дождливую погоду начинает сожалеть о тепле и солнце, и усмехнулась. На какое-то мгновение ей показалось, что стало как-то легче на душе. Слопала врага своего! Теперь она понимала, что будет при встречах с Антоном видеть его огромный нос, отрезаемый острым ножом и капающее на блюдо желе. Это оказалось достаточно симпатичным зрелищем. Кажется, теперь он не будет иметь над ней столько власти! Странно… она думала, что это будет только игрой, а оказалось, что это еще и ощущение… непередаваемое ощущение внутреннего успокоения, даже свободы, именно, свободы! Как же это приятно! И свежий воздух, свежий, влажный воздух реки, который повеял так внезапно, только подчеркнул то ощущение свободы, которого женщина не ощущала так давно, наверное, с самого детства.

На этом ощущении, на этой волне чувств Анжелина вернулась в кабинет. Официант наблюдал за ее возвращением из угла комнаты, с неизменным отсутствующе-презрительным выражением на лице, свойственным официантам со стажем.

— Я готова продолжать.

Родриго, да-да, его звали Родриго, но Анжела почему-то не рискнула опять называть его по имени. Скорее всего, Родриго считал такое обращение фамильярностью, излишней между ним и клиентом. Он так же спокойно забубнил:

— Прошу вас приготовиться. Сосредоточьтесь. Очистите свои мысли. Вы ни о чем не думаете. Представьте себе лицо человека, которого вы ненавидите всеми фибрами своей души. Ничего не говорите. Просто представьте. Поверните это изображение чуть-чуть вправо… теперь чуть-чуть влево.

Николка. Брат. Она его любила. И ненавидела. Ненавидела намного больше. Николка был ее противоположностью. Толстый, большой, грубый. Он был туповат, не слишком успешно учился, ничем не интересовался, рано женился и все равно мама любила его намного больше, чем Анжелу. Брат был старше. Он всегда издевался над нею. Бил… Да… бил… только со временем старался бить так, чтобы следов не оставалось. Он бил исподтишка, злобно, жестоко, почти никогда не ограничивался только одним ударом или толчком. Так было всегда — до того времени, как Николка женился. Анжелина надеялась, что женившись брат остепениться и вечные побои прекратятся. Ничего не вышло. Теперь он продолжал избивать сестру, но избивать морально. Это из-за Николки она так рано вышла замуж, только чтобы муж забрал ее из дома, только чтобы не быть под постоянным прицелом его шуточек, быть объектом его насмешек и фантазий. Наверное, проблема была все-таки в ней. В ее беззащитности и слепом подчинении маме. А мама считала Николку совершенством, дивным цветком, чудом распустившимся в их скудной семье, красивым и всегда правым. Зачем мальчику учиться? Ну и что, что вылетел с этой работы, найдет другую. Его не смогли оценить… Его никак не могут оценить! Это твой долг… содержать мать. А мать содержала еще и Николку. Он вытягивал из нее жизненные силы. Кто знал, сколько денег уходило на его с мамой содержание? Ах, да… это из-за Анжелы мать получила инвалидность… Но из-за Николки она превратилась в то, чем стала сейчас. Как она ненавидела это толстое грубое лицо с вечно жирными губами и юношескими прыщами, которые он несет через всю свою жизнь!

Опять звякнул колокольчик.

— Достаточно. Ждите. Сейчас принесу результат…

Какое братское блюдо ожидается!

Голова брата превзошла все ожидания! Она была совершенно как живая, точная копия братца — такая же наглая тупая жирная морда, как и всегда. На сей раз Анжела не сомневалась — воткнула нож прямо в центр блюда, разрезав голову от глаза к глазу, и даже бровью не повела, когда вновь раздался истошный мужской крик.

На вкус это было просто великолепно! Она любила красную рыбу с рисом. Это было желе из красной рыбы с рисом. То, что она любила, но с таким вкусовым букетом, что хотелось пальчики облизать. Женщина не заметила даже, что уничтожила почти всю голову, практически не задумываясь. Теперь в ее желудке было тепло и приятно. Она сделала несколько глотков напитка, который уже стоял на столе. Это был довольно крепкий коньяк с тонким привкусом ванили и шоколада. Напиток окончательно привел ее в превосходное расположение духа. Никогда она не думала, что может расставаться со своими комплексами так легко и приятно — во время еды. Как странно, что об этом ресторане никто ничего не слышал! Да тут наплыв народу должен был бы быть! Анжелина даже похлопала себя по животику, как бы подчеркивая чувство особого комфорта. И тут же застеснялась такого неприличного движения, оглянулась. В комнате никого не было. Тут Анжела заметила, что геометрические узоры на обоях, если их чуть-чуть сместить, будут напоминать сатанинские знаки. Или это действие коньяка? Присмотревшись еще раз, она убедилась, что тайные знаки прислужников Сатаны всего лишь плод разыгравшегося воображения.

К десерту Анжела приступила только после того, как посетила роскошно убранную туалетную комнату. Тут было все, о чем может мечтать женщина в дальней дороге и даже более того. Чтобы не утомлять читателя подробностями привычной человеческой физиологии замечу, что наличие мелких и приятных удобств немало способствует тому, что настроение женщины меняется к лучшему независимо от того, где она в данный момент оказалась. Ой! Простите за столь заковыристую фразу, знаете, мне еще трудно бывает отказаться от привычного уже триста лет высокого стиля. Проще говоря, чем комфортнее условия, тем женщина оказывается довольнее.

— Прошу вас приготовиться. Сосредоточьтесь. Очистите свои мысли. Вы ни о чем не думаете. Представьте себе лицо человека, которого вы ненавидите всеми фибрами своей души. Ничего не говорите. Просто представьте. Поверните это изображение чуть-чуть вправо… теперь чуть-чуть влево.

Картинка возникла сразу же. Муж. Ее муж, у которого давным-давно кто-то есть. Тюфяк. Бесчувственный, безобразно глупый и такой инертный. Нет, простите, он не дурак. Он просто такой безразличный ко всему! Ей пришлось так много сил потратить еще и на то, чтобы создав бизнес себе создать бизнес своему мужу. Вот только бизнесмен из него прехреновейший. Как из отца рыбак… Как я люблю рыбалку… А он никогда меня с собой не брал. И рыбы не приносил! Та еще была у него рыбалка! Он бросил нас с мамой тогда, когда мне было двенадцать. Я считала себя достаточно взрослой, чтобы не замечать того, что мама с ним мучается. А когда расстались, то… отец забыл обо мне. Я всегда тянулась к нему, а он… как говорится «с глаз долой — из сердца вон». Он был холоден и со мной, и с мамой, и с братом. А как я его любила! Как ждала от него хоть какого-то знака внимания! А вместо этого — тишина! Он уехал обратно, в свой Владимир, о котором бредил все время, пока жил на Украине. Мне казалось, что мама была неправа, что нельзя было переезжать сюда, что после распада страны он так и не смог привыкнуть к тому, что живет не-в-России! И вот я приехала к нему во Владимир, город, в котором я и родилась. Но город не был мне родным! Отец не был мне уже родным! Он был снова женат. Он встретил меня как чужого человека, совершенно чужого! Так встречают почтальонов, сантехников, маляров, кого угодно, только не родную дочь!

Я не знала, что со мной происходит! Но никогда в жизни мне не было так больно! Помню, как шла узкой кривой улочкой, а дощатые домики склоняли ко мне свои старые истрепанные крыши, резанные зверьки почерневшего дерева старались утешить меня… а утешение все не приходило. И даже снег (по глупости я отправилась к отцу зимой), снег, падающий на лицо, не мог отвлечь меня от грустных мыслей. И каждый раз, когда пытаюсь с ним мысленно заговорить, чувствую, как тают снежинки на щеках, как слезы замерзают на морозе, как скулит душа, сжавшись комком, подобно избитой собаке.

Боже мой! О чем же я? Так… о муже!

И Анжелина старательно прокрутила голову мужа во всех мыслимых проекциях.

Колокольчик неожиданно громко прозвонил. Раздался резкий скрипучий голос, не напоминающий голос официанта:

— Достаточно. Ждите. Сейчас будет результат…

Анжела откинулась на спинку стула и стала нервно курить, не замечая, что пепельницы за столиком не было, и что тут же располагалась табличка с призывом не смоктать сигаретку.

На этот раз блюдо вкатил лично администратор заведения. Блюдо было большим и накрыто внушительной серебряной крышкой. С видимым усилием администратор водрузил блюдо на стол. Анжелина сидела тихо, как мышка, почему-то боясь даже пошелохнуться. Администратор отошел в сторону, предоставив официанту возможность установить на стол бокал зеленоватой жидкости, подозрительно напоминающей абсент. После того, как официант ушел, администратор вновь пришел в движение: он положил рядом с прибором тонкий острый молоточек какой-то до боли знакомой формы.

— Что это? — тихим голоском выдавила из себя Анжелина.

— Абсент, — спокойно сообщил администратор.

— Нет, вот это…

— Ах. Это… апельшток, подарок самого Рамона Меркадера, видите, там даже гравировка имеется. Ледоруб в просторечии, — добавил администратор, увидев недоуменный взгляд клиентки. — Вы готовы?

— Да… — еле-еле выцедила Анжелина. Конечно, ей хотелось заехать мужу по черепу, но чтобы ледорубом, это уж слишком!

Администратор жестом заправского фокусника откинул крышку блюда. Там красовалась голова ее отца! Анжелина аж задохнулась от неожиданности. Чего-чего, а этого она никак не ожидала. Она ведь представила мужа! Мужа, а не отца! Голова выглядела совершенно живой, даже щетина на щеках была отображена с фотографической точностью, даже родинка под губой с короткими жесткими волосками, и это вечное пятно-раздражение на носу, вот только глаза были закрыты, так что голова казалась просто спящей.

И тут женщина поняла одну простую вещь: в действительности она думала об отце! Именно его она ненавидела больше всего на свете! Именно в этом она боялась признаться себе, именно про свою ненависть к самому, казалось бы, любимому человеку, нет, любимому мужчине были ее настоящие мысли! Аппарат ничуть не обманывал ее. И тут же на щеках появилось то самое мерзкое покалывание от тающих снежинок, мерзкое ощущение брошенности, ненужности, предательства — все это нахлынуло на нее, стало душить, так что слезы стали вытекать из глаз, а рука сама по себе сжала ручку апельштока.

Она сама не поняла, как нанесла удар. Но удар был сильным, она вложила в него всю ненависть, которую так долго сдерживала в себе. Неожиданно голова ожила, вытянулась в страшной гримасе боли, из проломленного черепа стала хлестать по виду совсем настоящая кровь, а крик стал нестерпимым, громким и таким знакомым! Чтобы прекратить все это Анжела нанесла по голове еще три удара подряд, не соображая до конца, что делает и что с нею происходит. Из проломанной черепной коробки вывалились вполне настоящие мозги в мутной мозговой жидкости. Подобного натурализма женщина уже не выдержала. Ее начало мутить и тошнить, ей было так плохо, что она выбежала из кафе, рванулась к посадке и стала там рвать всей проклятой съеденной пищей. Спазмы еще били ее тело, когда она услышала еще один крик, доносившийся прямо из ресторана, охваченная каким-то нечеловеческим ужасом, женщина рванула напрямик, прямо по посадке, скользя в грязи, обрывая одежду об колючки кустарника. Ветки хлестали ее по груди и лицу, она остановилась только вырвавшись на берег речки. Очутившись по колено в холодной воде Анжелина смогла немного отдышаться.

— Господи Боже мой, что это было? — Еле слышно произнесла она, обратив взгляд к абсолютно круглой луне. Но луна молчала, оскалившись щербатой злобной ухмылкой.

Еще не соображая толком ничего, напоминая сама себе пресловутого ежика в тумане, Анжела попыталась выбраться к машине. С трудом, поскальзываясь, парочку раз падая в грязь, измазанная и вымотанная до предела, она добралась до места, где припарковала машину. Около дерева она поскользнулась еще раз, упала на спину, проехала несколько метров на заднице, после чего врезалась головой в дверцу машины.

Она пришла в себя, обнаружив, что сидит в грязи, уткнувшись лбом в свой любимый опелек. На лбу прощупывалась прегромаднейшая шишка, нога прескверно болела, одежда была испачкана грязью. Свое состояние она описала одним емким, точным, но нецензурным словом. Оглянувшись, она поняла, что, скорее всего, упала, как только вышла из машины. Надо было припарковываться не так близко к посадке. Неужели все это было ее сном? Анжела удивленно стала осматриваться вокруг. Ничего не происходило. Всюду была тишь да гладь. Темнота уже полностью накрыла землю, а машина заслонила от женщины огни ресторана. Ощупывая голову, она нащупала что-то влажное… по вкусу — кровь. Женщина стала приводить себя в порядок. Благо, у нее была сменная одежда. Очутившись в теплой одежде и в комфортном салоне машины, Анжелина окончательно пришла в себя. Ей хотелось спать и, почему-то, есть. Поговорив с машиной, ласково и нежно, она неожиданно легко завелась и вырулила с импровизированной стоянки. На вывеску ресторана женщина не стала даже обращать внимания. Она ехала домой, наплевав на командировку, впервые за всю свою бизнесменскую практику. Ей было теперь наплевать на то, кто и когда поедет подписывать этот контракт. Она ехала домой, еще не осознавая, что мир вокруг нее остался тем же, а если что и изменилось, так это ее внутреннее я.

P.S.

Не могу не рассказать о некоторых странностях, связанных с этой историей.

В районе учреждения 88113 единственным приличным заведением общепита было, есть, и пока что будет кафе-ресторан под гордым именем «Вареничная».

Отец главной героини этой истории умер в ночь полнолуния в городе Владимире, от удара какого-то тупого предмета, молотка или ледоруба по голове. Анжелина после того, памятного визита во Владимир, в Россию никогда не выезжала, отказалась даже от поездки на похороны отца.

Специалист по контактам

Читая «Кибериаду» незабвенного Станислава Лема, я похохатывал над его странным Разбойником с Дипломом, а вот время наступило такое, что сам по себе Диплом оказался вещью в себе, чем-то одновременно маргинальным и эзотерическим, макулатурой, имеющей непреходящую ценность. Из размышлений на эту тему появилась вот эта история.

(автор)

В моей жизни был такой момент, когда небо казалось в алмазах. В глазах, помню, отчаянно рябило, в ушах что-то торжественно позвякивало. Короче говоря, Мариша тогда призналась мне в любви. Я добивался ее расположения уже почти год. И, когда был почти уверен, что у нас ничего не срастется, как вот вам, получите… И я получил свое небо в алмазах… Так вот, по сравнению с моим состоянием на сейчас это все какие-то детские побрякушки из фольги на дешевом анилиновом фоне. Ерунда, короче… А тут даже сказать не могу — дыхание перекрыло, а в глазах такое твориться, что никакой наркоты не надо — все просто фонтанирует бриллиантами и каждый с большое ведро величиной… Впрочем, обо всем расскажу как можно подробнее и по порядку, а то, собьюсь, и вы меня не поймете. А очень хочется, честно говоря.

1.

Меня зовут Артамонов Владлен Витальевич, мне сорок два года и я специалист по контактам с неземными цивилизациями. Ну, вот вы и заулыбались. А кто-то уже крутит пальцем у виска, мол, чего слушать эти бредни, видали мы таких специалистов в дурдоме хоть пруд пруди. Если быть честным, то так называемых специалистов по контактам с неземными цивилизациями и не в дурдоме хоть пруд пруди. Кажется, что куда не плюнешь, так в такого специалиста попадешь. Только я не зря сказал, что они все «так называемые» специалисты. А я единственный на планете специалист по контактам с неземными цивилизациями с дипломом! Не верите? Но ведь если я обещал рассказать все с самого начала, то и про диплом вы услышите обязательно, зуб даю!

2.

Когда-то, в другой жизни, я был спортсменом. Занимался греблей на байдарке-двойке, получил КМС и был уверен в своем будущем. А оно, будущее, которое уже прошлое — такая странная и неуверенная штука, да-с… У нас в Виннице, простите, я забыл сказать, что родился и вырос, да и живу теперь в небольшом городке в самом центре Украины, городке, который именуется Винницей. Отец родом из Таганрога, мать — самая что ни на есть натуральная казашка. Отца-военного помотало по гарнизонам, пока он не очутился в штабе ракетной армии, тут в Виннице. Тогда это был страшнейший секрет, о котором никто-никто в мире не знал, кроме всей Винницы и всего мира в придачу. Тут в городе неплохая секция гребли на «Спартаке». Это так местный пляж называется. Там я и прозанимался энное количество лет. И не жалею. Спортивная закалка да еще спартанское воспитание, все, что смогли дать мне родители, стало в жизни как никогда кстати. Все изменилось прекрасным майским днем, когда нечистая понесла меня кататься на велосипеде. Я не заметил ту кочку, а она оказалась скользкой и коварной. Велосипед вильнул, и меня вынесло прямо на речной обрыв. Берег Южного Буга в этом месте высок и обрывист. Эту географическую истину я узнал на своей шкуре. А когда вылез из гипса, судьба великого спортсмена стала для меня несбыточной мечтой. А тут понеслось…

Я не спился. Это от отца, он терпеть не мог водки, вино пил очень редко, коньяк в дом не приносил, потому что считал его снобистским напитком. А снобов отец не переносил на дух. В этом я пошел в отца. Но я отправился в столицу, а через некоторое время вернулся в Винницу, но уже загруженный новеньким дипломом выпускника юридического факультета. Мне было двадцать три года, точнее, уже двадцать три года. Армия мне не светила (после этой злополучной травмы), а на работу по направлению (юрисконсульта химзавода) надо было устраиваться примерно через полтора месяца. По случаю начала взрослой самостоятельной жизни я умотался отдыхать на моря. А зацепило меня на обратной дороге. Я очень долго был юношей застенчивым, просто от природы. После травмы у меня еще возникли другие комплексы. Я считал, что правая сторона лица, исполосованная рубиновыми шрамами, не слишком привлекает девушек. Да мало ли каких комплексов во мне было понамешано? Поэтому поехал отдыхать на отцовской машине один. Сначала планировал в Крым, но робость, все та же робость… плохое качество для будущего юриста? Ну, а что делать? Я как выехал за Немиров, это каких-то пару десятков километров от Винницы, так сразу же понял, что передумал. Мне приятели рассказали о скоплении баз отдыха в небольшом курортном поселке Затока. Даже дали наводку на одну базу с очень приятной администраторшей, с которой всегда можно было договориться. База располагалась на песчаной косе, между морем и лиманом, мне почему-то захотелось именно туда. И я поехал. Десять дней отдыха извели меня окончательно. Там совершенно нечего было делать, кроме как пляжиться, загорать, да шататься по базам, на которых попеременно устраивались танцы. В Затоку приезжают семьями, так что обилия свободных девушек не наблюдалось, а тут еще моя стеснительность. Ну не мог я просто так подойти, познакомиться, завязать разговор. Даже с Маргаритой Павловной, добрым администратором базы «Синее море» я сумел завязать разговор не сразу, преодолев свою извечную робость. Так что я отдохнул, но совершенно без приключений. Танцпол — это не мое, простите, за банальный повтор банальной же мысли. А вот на обратном пути меня ждало то самое приключение. Я объезжал какой-то странный холм, центральная дорога была перекрыта ремонтными работами, знак объезда был намертво примотан к трем штахетинам почему-то колючей проволокой. Мне еще врезались в память кусты облепихи с острыми, почти серебряными листами, на которых уже начинали желтеть ягоды, они были как раз с той стороны холма, которым я стал ехать, но вот около самого холма, почти напротив пляжа и забора очередной базы, почему-то совершенно заброшенной, машина заглохла. Я любил этот наш старенький 412-й Москвич, выкрашенный от рождения в какой-то горчично-поносный цвет. Это была рабочая лошадка нашей семьи, которую использовали, в основном, для поездок на дачу. А вот тут, около моря, да еще на фоне августовского зноя, машинка не выдержала. Мотор закипел. Мне не оставалось ничего другого, только ожидание. Я чуть откатил машину, чтобы не мешала проезду по узкой обходной не дороге даже, а тропе. Прижав к песку совершенно сухие колючки, машинка остановилась под забором базы, выкрашенном зеленой облупившейся краской. Старые штахетины подгнили, то тут, то там были видны проплешины, через которые вся заброшенная территория была как на ладони. Удивительно, но там стояли палатки. Не много. Я увидел две, а когда забрался на территорию базы, обнаружил еще одну.

— Чего надо? — спросил хмурый мужик в майке, коловший дрова. Ребята, нет, две девушки, готовили на огне, а этот мужик с окладистой бородой и носом картошкой как-то опасливо зырил на меня из-под бровей.

— Мне помощь нужна, мой Москвич заглох. Вот тут, за забором.

— Угу…

Мужик вроде как задумался, доверять мне или нет, только что тут доверять? Ведь, если не вру, то и машина заглохшая имеется… Проверить — раз плюнуть.

— Михалыч, возьми кого-то из техников, пусть машину посмотрят… человеку.

А вот последнее слово получилось у него каким-то особенно выделенным. Вот только всей гаммы чувств и интонаций не уловил, что-то такое странное было в этом коктейле, необычное.

Я только пожал плечами, но когда из-за покосившегося фанерного домика вышло двое молодых парней, я невольно задумался, кто из них Михалыч. Они были одеты одинаково, да и крепкие натруженные руки с буграми мышц выдавали в них людей, физический труд которым не чужд. Но и в глазах что-то такое имелось, что люди называют интеллектом. Тот, что был на пару сантиметров ниже второго, спросил меня:

— Где?

По вопросу я понял, что этот крепыш и есть Михалыч.

— Влад! — представился я и протянул руку.

— Михалыч, — почему то лицо парня сразу ж расплылось в улыбке. — А вот тот угрюмый товарищ Сен Сеич, а это Мишаня, а за костром колдуют две настоящие ведьмы. Слава и Оля.

— Ну-ну, поосторожней! Мы все слышим! Так и без ужина остаться можно! — весело отозвалась та, которую звали Оля. Впрочем, мне было не до девушек. Ребята отмахнулись от Олиной шутки, подняв вверх кулаки, такая пикировка, как я понял, была в их компании чем-то вроде обычной формы общения. Как только мы вышли к Москвичонку, как Мишаня грустно покачал головой и произнес:

— Да, а Бобик-то сдох…

Если не останавливаться на технических подробностях, то получилось, что через час моя машинка была загнана в лагерь, а мы на потрепанной «Ниве» Сен Сеича уже тряслись в город-герой Одессу, чтобы прикупить запчастей. Дело шло к вечеру, когда мы вернулись, так что вполне естественно, что я остался в лагере. Там еще было двое парней, которых я раньше не видел, скорее всего, они только приехали, потому что к моему Москвичонку уже пристроился весь в засохшей грязи «Запорожец».

Знаете, я, наверное, очень хотел остаться в этом лагере. И дело, конечно же, было не в молоденьких ведьмочках, вполне обычных девчонках, которых в любом городе пруд пруди, нет, дело было в самой компании. Тянуло меня к ним, вот и достал я бутылку «Столичной», из старых запасов, которую за все время отдыха так и не сподобился приговорить, а уже под водку и разговор пошел совсем другой. Даже девочки как-то порозовели, стали раскованнее и симпатичнее. Правда, кроме «Столичной» мы потом еще много чего пили, а я пустил в расход пару килограмм винограда, который взял родителей побаловать, да че там жалеть?

Так я познакомился с группой уфологов. Ну, это сейчас их так называют. А тогда это были страшно секретные ребята (как они хотели о себе думать), и занимались изучением НЛО, аномальных зон, полтергейстов. В общем, всего того, что официальная наука отрицала, не признавала и старалась затушевать. Больше всего они боялись «колпака» КГБ. Но мне казалось, что это им так приятно щекотать себе нервы. Тут такое твориться в стране, неужели ребятам из спецслужб есть какое-то дело до группы парней и девушек, которые лезут во всякие дебри, очертя голову? Так получилось, что я пробыл в лагере три дня, так завязались мои отношения с этими ребятами. Потом начался кавардак. Не хочу сказать, что мы ни с кем из них больше не встречались, но… Как-то не до летающих тарелок мне было. Но интерес к теме не пропал. И я старательно собирал крупицы информации, иногда встречаясь с теми, кто знал намного больше меня.

3.

А в году две тысячи шестом, примерно, плотину прорвало! Количество материалов по теме инопланетян, эзотерики и прочим непонятным и запретным ранее вещам стало расти по экспоненте. С каждым месяцем выкладывалось все больше и больше материалов. К этому времени в моей жизни произошли перемены. Родителей не стало, я остался один, как перст, с Маришей как-то не заладилось. Она все-таки ушла от мужа, но зацепила молодого актера из местного театра, тот тоже развелся с молодой же женой, так что я был в этих раскладах пятым лишним. За пару лет я сменил две крупные фирмы и сейчас работал юристом в небольшом, но государственном банке. Это придавало моему жизненному статусу какую-то уверенность в завтрашнем дне. Мол, кризисы кризисами, а мой банк будет крепко стоять среди кризисных волн. С этой работой у меня почти не оставалось свободного времени, но с каждым месяцем я все больше отдавался поиску информации, все больше и больше накапливал данных, которые аккуратно ложились на жесткий диск очередного лаптопа. Я снова сблизился с ребятами из той, самой первой компании, и уже за моей спиной было пять походов по загадочным местам. У нас в банке была такая заведена практика: весь отпуск сразу не давать, а делить его на две почти что равные части. Этим я и воспользовался. И чем дальше, тем все более четко в моей голове вызревала мысль.

А потом эта мысль оформилась в совершенно точную форму. Я как раз был в экспедиции, мы торчали около старинного замка в Карпатах, ну, знаете, там еще камни с выбитыми письменами есть, их еще все подряд расшифровать пытаются. Так вот, я эти самые руны (письмена) в первый же день скопировал, сфотографировал на цифровик, но ничего с ними делать не собирался. Нас не камни интересовали, а подземелья. Я уже второй поход подряд лез во всякие дырки в земле. Так скоро в диггеры перекрашусь. А что, под родной Винницей тоже лабиринтов хватает… Я не говорю про ставку Гитлера. В тот день было пасмурно, тяжелые тучи висели прямо над горами. Замок и парк в нем стали приводить в порядок, но тут, около точки входа, была та еще целина. Кучи строительного мусора, старые прогнившие балки, мотки проржавленной колючки, все это живописно лежало возле каменного завала, служившего нам входом в подвальные помещения крепости. Сегодня мы нарвались на скелет. Было в нем что-то странное, в его положении. Кажется, так могли лежать скелеты, которыми защищали какие-то сокровища. Сен Сеич благоразумно решил не переться прямо к черту на рога, а вдруг там действительно какая-то пакость припасена, а решил связаться с Овцебыком, есть такой в общей тусовке специалист по скелетам, и не только в шкафу. Образовалась чертова прорва свободного времени. Приставленный к нам научный сотрудник тут же помчался докладывать про находку начальству. Я же уставился на вид, который открывался с реставрированного вала. С гор прямо на нас набегали тяжелые свинцовые тучи. Их тут называют «хмарами». И что-то в этом слове есть такое, точное, так и хочется сказать, что небо не хмурилось, а хмарилось… Тучи шли жирными тугими черными полосами в три слоя, и каждый нижний был чернее верхнего и намного. А посреди этого черного разлапистого уныния примостились две эфемерные белые тучки, похожие на небольших драконов из китайской книги-раскраски. Глядя на этих драконов, в моей голове и вырисовалась мысль: «Хочу стать специалистом по общению с инопланетянами». Это вот так она сформулировалась в первый раз. Смутно? Еще бы… Тогда я не придал этой мысли какого-нибудь значения. Всплыла и забудется! Да и дождь хлынул, как из ведра, заставив укрыться под импровизированным навесом, оставленом строителями прошлых лет. От настоящего ливня навес спасал плохо. Через три дня я вынужден был вернуться в Винницу, а еще через день уже лежал в больнице с воспалением легких. Надо сказать, что ту экспедицию все-таки свернули. Не знаю, по какой причине, но вход было приказано замуровать, Сен Сеич что-то знал про причины, но хмуро отмалчивался. Это у него получалось как-то естественно, хмуро отмалчиваться. А мысль, как оказалось, не пропала втуне. Вскоре она проросла самым неожиданным боком.

4.

В жизни ничего не происходит просто так. И непросто не происходит. Мы не видим тех пружинок, которые заставляют поворачиваться ситуацию именно тем боком, которым она развернулась, и наивно верим в то, что мы и есть та самая пружинка, которая заставит ситуацию измениться. Но все ли зависит от нашей воли? Или только какое-то определенное сложение векторов самых разных сил позволит менять ситуацию, и при чем тогда наш единичный вектор?

Я долго размышлял на эту тему, даже строил графики, выводил статистические закономерности, мне казалось, что я вот-вот прикоснусь к истине. Точнее, к небольшой ее искорке, к тому, как управляется общество и как происходит его развитие. Но… На работе дела шли не шатко, не валко. Смутно вырисовывался кризис, который в других странах уже вовсю скалил зубы. Казалось, что самая устойчивая система финансирования в мире вот-вот рухнет. И кто-то собирается попировать на развалинах этой системы.

Я принял решение уйти из банка, повинуясь какому-то импульсу. Мне захотелось уйти, пока еще все в порядке. А не уходить на фоне сокращений. Грызни в коллективе, постоянного стресса по работе, который вот-вот станет невыносимым. Уход был воспринят друзьями и коллегами как какая-то странная прихоть. Ладно бы. Если бы перешел в другой банк на должность повыше, что-то выиграл в зарплате, социальном статусе, но я ушел в никуда. И это вызывало недоумение. Я как раз много читал про дауншифтеров, что-то вроде социального явления, когда люди уходили с больших должностей, меняли социальный статус на намного более низкий, хотя бы для того, чтобы скинуть тот груз ответственности, который был непосилен их плечам. И только после этого они начинали жить по-настоящему. У меня были небольшие сбережения, которые позволяли прожить какое-то время достаточно комфортно. Был и небольшой источник доходов: квартира родителей сдавалась внаем, я за время пребывания на банковской работе купил малогабаритную квартиру в кредит и успел с кредитом рассчитаться. Так что будущего я не боялся. Смущала неопределенность, мутные абрисы будущего. Впрочем, учитывая, что будущего не существует, а живем мы только в настоящем, будущее меня тоже смущало не сильно. Меня смущало то, что я так и не нашел себя.

5.

Этот голос я услышал на рассвете. Есть такое время сна, когда ты и не спишь, но вроде как и не бодрствуешь. Ты находишься не во сне, и во сне одновременно. Это не сон даже, а какое-то видение, чаще всего вещее. На этот раз видения не было. Был голос. Пусть психиатры называют это слуховыми галлюцинациями, наплевать. Голос шел в небес. Он был немного ироничным, но только немного. Его мягкий бархатный тембр успокаивал, как будто голос был предназначен для того, чтобы погасить невольную тревогу. «Ты хотел быть специалистом по контактам?» — спросил голос. Каким-то образом я почувствовал, что кивнул в ответ. «Так будь им!» — пророкотал голос, но уже совершенно другими, повелительными интонациями. Я проснулся весь в поту.

Побывав в разных экстремальных местах, да еще связанных с самыми непонятными явлениями в природе, не только с НЛО. В действительности, даже мы в ходе экспедиций убедились, что подавляющее большинство свидетельств об НЛО — фантазии какого-то очередного разыгравшегося воображения. Но кроме НЛО в аномальных зонах было много странного. И эти странности научили очень бережно относиться к вещим снам.

И тут я начал думать, как мне стать этим самым специалистом по контактам с неземными цивилизациями. Нет, такие специалисты были, их имена появляются в Интернете, они пишут книги и гордо называют себя «контактерами». Но разве контактеры они на самом деле? Кто их обучил этому? Ответ пришел через небольшое время, когда я получил ответы на бесконечный поток писем. Все они были самыми настоящими самоучками. Кто-то из них даже обещал помочь выучиться этому нелегкому ремеслу. Но ремесла нет. Если никто ему не обучает на регулярной основе. Простите, выражу мысль точнее. Профессии в современном мире нет, если никто из специальных обучающих учреждений не имеет ее в программе и не выдает дипломы государственного образца, свидетельствующие о твоем освоении этой специальности. Таким образом, я окончательно зашел в тупик. Конечно, можно было согласиться на одно из частных предложений, но чему учиться у самоучки? Я интуитивно чувствовал, что этот путь для меня закрыт. Почему-то мне казалось, что он неправильный, ложный, не мой. Решение пришло ко мне вместе с рекламным проспектом. Странно, стоит задать вопрос — и ты имеешь возможность получить на него ответ. Надо только этот ответ прочитать, а не пройти мимо. А получилось так, что на мой почтовый ящик стал валить СПАМ. Где-то мой электронный адрес засветился, настроил фильтр, который позволял отсеять надоедливую рекламу еще до того, как она попадет в ящик, но чистил я этот фильтр самостоятельно. Эти интеллектуальные системы ненадежны, частенько в СПАМ попадали и совершенно необходимые мне письма, так что надо было быть настороже.

Из длинного списка абсолютно ненужной рекламы способов увеличения члена, самых настоящих швейцарских часов и недвижимости на Карибах мне в глаза попалась реклама курсов повышения профессионального мастерства и самосовершенствования некого Довбаня. Я убрал галочку, которая должна была отправить рекламку в небытие, и развернул ее посмотреть. Довбань было что-то знакомое, известное… Это и заставило меня ее открыть. Рекламка была достаточно компактной, но в ее теле содержалась ссылка на сайт курсов. И я перешел по ссылке. Антивирусник попросил меня еще раз подумать, прежде чем перейти по незнакомой ссылке, потом предупредил о среднем уровне антивирусной опасности, после чего благополучно отключился.

Увидев лицо руководителя курсов, я сразу вспомнил его историю. Он был комсомольским функционером, который на самой заре кооперативного движения бросился в бизнес, за что был глухо осуждаем обществом, стал одним из первых легальных миллионеров в тогда еще СССР, он первым вводил в наш быт многие непонятные термины, которые во всем мире означали правила ведения культурного бизнеса. Что он только не производил. От водки… до интеллектуального продукта, каковым являлись курсы личностного роста, самосовершенствования, риторики, психологии и так далее. Кроме самосовершенствования, личностного роста, риторики, которые ни к чему не обязывали, в перечне курсов были и программы обучении на базе первого высшего образования, которые давали второй диплом государственного образца. Прилагался список специальностей и список документов, которые надо было привезти с собой… А еще… сразу же возникло ощущение, что я нашел именно то, что мне было нужно. Нет, у Довбаня не учили контактам с внеземными цивилизациями, но, вполне возможно, только пока что не учили!

6.

Когда я очутился в Москве, осень уже вступила в свои права. Моросил противный московский дождик, люди в плащах и высоких шапках черных зонтиков прощались с таким неуловимо ускользающим летом. Ветер еще не был по-осеннему промозглым, но и летняя ласковость куда-то исчезла. Короче, конец августа в Москве казался концом сентября. Привыкли мы к мягкой перемене погоды, особенно по-винницки, когда осень постепенно сменяет лето, а зима приходит в начале января, а весна только-только начинает пробиваться к нам в середине апреля. Рекламные плакаты, пропитанные влагой, гулко стонали под напорами ветра, старушки, извечные московские старушки уже натянули на себя теплые кофты…

Осень в Москве уже началась. До назначенной встречи было еще сорок четыре минуты. А до офиса Довбаня — ровно три минуты пешком. Как мне удалось попасть к Самому Довбаню? Наверное, все дело в решительности, с которой я добивался очной встречи. Говорят, что сам Адонис Поликарович Довбань выступал только с вводными лекциями на нескольких курсах, а групп не вел практически никаких. Но все-таки мне удалось уговорить секретаря назначить мне время для встречи, настойчиво повторив свою просьбу всамых различных вариациях. Примерно шестнадцатый заход принес мне успех. Не уверен, что мне удалось найти формулу, которая открыла сознание секретаря, скорее всего, его сломила моя настойчивость. После дождливой Москвы оказаться в европейском офисе, обставленном по последнему слову делового дизайн, было неожиданно приятно. Тем более, что внешне ничего такого не предполагалось. Офис компании «Довбань» казался обычным гадким утенком, которых понастроили в последнее время сверх всякой меры и не только в столице. Они строились с учетом только одного: впихнуть как можно больше персонала в не самые большие площади, за которые потом можно драть фантастическую арендную плату. А тут вполне все просторно, цивильно, красиво. Да, на дизайнеров Адонис Поликарович потратился не по-детски. Секретарь, приятный молодой человек в строгом сером костюме, возник как бы ниоткуда, но он был осведомлен и обо мне, и о цели моего визита.

— Владлен Витальевич? — скорее, интонации его не были вопросительными, это было утверждение, но скрытое в некой вопросительной форме. — Прошу за мной. У вас будет ровно семь минут. Постарайтесь не отвлекаться и изложить суть вашего вопроса. Это сложно, но ничего невозможного в этом нет.

— Хотелось бы времени чуть больше, — несколько раздраженным тоном произнес я. Все-таки, по моим понятиям, такие правила должны сообщаться заранее. Впрочем, я тут в роли просителя, поэтому и правила устанавливать не мне.

— Кто не может уложиться в семь минут, ни за что не уложится и в семнадцать, — так же подчеркнуто любезно сообщил мне секретарь, после чего открыл дверь в приемную. Там уже ждала секретарша, по традиции миллионщиков, финалистка какого-нибудь конкурса красоты, где длина ног и мощь бюста полностью исчерпывают человеческие характеристики претендентки на титул. Она же без слов препроводила меня в глубь приемной, где открылась дверь в покои Самого.

Он показался мне не таким круглолицым и совершенно хмурым. Есть такой тип людей, которые уверены в одном: гениальные мысли приходят только в их светлые головы. Те же, кто пытается отвлечь их своими пустопорожними идейками, попросту крадут их драгоценное время. И с ним мне придется говорить уже шесть минут и пятьдесят секунд! Ужас!

— Адонис Поликарович! У меня есть к вам деловое предложение. Открыть новые курсы. И я буду их первым слушателем.

— И кого же мы будем на этих курсах готовить? Секретарей-референтов? Я эту специальность вычеркнул давно за ненадобностью.

— Нет. Вы будете готовить специалистов по контактам с неземными цивилизациями.

— Что?

Довбань выпучил глаза, морда его лица налилась багровым цветом, и он зычно захохотал. Хохотал он ровно полторы минуты. После чего успокоился и вытер вспотевшее от хохота лицо носовым платком в черно-белую клеточку.

— У меня есть к семи минутам еще две, — подчеркнуто вежливо произнес я.

— Даже четыре, — неожиданно дружелюбно произнес Адонис Довбань, — из-за моей эмоциональной реакции вы могли сбиться с мысли.

— Я готов стать первым слушателем этого курса и оплатить обучение от начала и до победного конца.

— Зачем вам это надо? — Довбань смотрел на меня, чуть прищурив правый глаз. Интересно, что означает этот его идеомоторный ответ?

— Это надо нам обоим.

— Вот как? — не удержался и съязвил хозяин компании, в которой обучали всему на свете, кроме того, что мне было нужно.

— Мне это нужно потому что я хочу стать единственным на планете дипломированным специалистом по контактам с неземными цивилизациями.

— А что надо в этом мне? — так же с иронией спросил мэтр Адонис.

— Вы ведь ведете курсы личностного роста? — ответил я вопросом на вопрос.

— Да, в пределах бывшего СССР я первый начал развивать эту тему.

— Так неужели создание этих курсов не приведут вас к вашему личностному росту?

И я понял, что попал в цель.

7.

А на следующий день я уже стоял на углу Кропоткинской улицы, у самого людного перехода и мочился на мостовую на глазах у всех прохожих. Так началось мое обучение тому, чему я не знал еще сам. Да, Довбаня я заинтересовал. По его лицу было видно, что идея обучить тому, чего вообще никто не учит потому что его не существует, была для него чем-то вроде медовой ловушки для пчелы. И эта ловушка сработала. Но я-то еще не знал, чем это для меня обернется! Хот первое задание я выполнил успешно, сумев даже объяснить милиционеру, что такое общество людей, страдающих недержанием мочи — достаточно влиятельна организация в мире, которая следит за наличием общественных туалетов в любом цивилизованном городе, второе задание я завалил. Мне надо было найти общий язык с нищим, который просил милостыню на углу той же Кропоткинской, только в трех кварталах выше того места, где я пообщался с милиционером. На сей раз мой контакт был полностью провальным. С Адонисом мы встретились через час после моего блистательного фиаско. О его блистательности свидетельствовал фингал, который оставил мне на память неожиданно избавившийся от паралича инвалид, собиравший милостыню практически точно в той точке, которая мне была нужна.

Так началось мое обучение по новой программе. Как оказалось, первый ее этап был почти полностью посвящен тому, чтобы выбить из меня брезгливость в общении. То есть, мне приходилось общаться с самыми разными людьми, все эти встречи организовывал Довбань или его секретарь-референт, и каждая встреча обставлялась еще и дополнительными заданиями, которые только усложняли ситуацию. Через какое-то время я понял, что суперцель всех этих заданий — это преодоление того, что мы называем в литературе ксенофобией, то есть, выработка способности спокойно и адекватно общатьс с любыми людьми независимо от их цвета кожи, уровня образования и каких-то особых привычек. С какой-то иезуитской подлостью мне подсовывали всевозможных извращенцев, у которых сексуальные и не только фантазии зашкаливали так далеко, что и людьми некоторых называть было бы сложно. И не только общаться, с некоторыми и вступать в интимные отношения. Знаете, это было намного похуже того момента, когда мне пришлось мочиться на глазах у сотен прохожих или в балетной пачке раздавать приглашения на лекции Чубайса. Но и это оказалось не пределом того, что мне пришлось пережить в первый год обучения. Финальным выстрелом в висок была поездка в Штаты. Я не знал цели этой поездки, но те встречи, ради которых совершил это турне (а кроме Штатов мой учитель внес в программу поездки и Великобританию) совершенно перевернули мое сознание. Сначала был культурный шок. Вы знаете, что может сделать с собой человек при помощи современной пластической хирургии? Нет, вы этого еще не знаете. То, что иногда попадает в СМИ — это все так… ерунда. Я видел, во что превращаются обычные люди, и не только вливая в губы и сиськи литры силикона, а когда в голову впиливаются рога, или на теле появляются встроенные драгоценные и не слишком камни, когда кожа становится похожей на драгоценный фолиант с икрустацией, но это еще пол беды, а когда тело вообще становится нечеловеческим. Культура комиксов породила культуру комиксоподобных монстро-людей. И соответственно с внешностью, менялись и их мозги… А потом меня потащили по двум линиям: от социального дна до высшей аристократии этих стран. И, знаете, мне сложно сказать, что было бы сложнее — установить контакт с инопланетянином или настоящим английским аристократом. Наверное, все-таки второе намного-намного сложнее. А еще больше впечатлений у меня оставила встреча с английским потомственным аристократом, опустившимся на самое дно, и не в силу жизненных обстоятельств, а по своей собственной воле. Сила разрушения взяла верх над силой созидания? Если бы все было так просто. Он упивался своим дауншифтерством, как наркоман упивается очередной дозой избранной дури. Он находил в своем состоянии такие прелести, которые совершенно непонятны обывательскому уму. И если бы он оставил себе возможность вернуть все на круги своя и занять достойное социальное положение, так нет, это не была игра — он сознательно обрушил все мосты, ведущие назад, он сознательно упивался своей нынешней ничтожностью… И это было настолько поразительной формой деградации сильной личности, что я стал задумываться над тем, была ли в его поступках деградация или наоборот, он двигался к своей, очень высокой (по его меркам) цели.

Так закончился первый год обучения. За этот год всего трижды встречался с самим Адонисом Поликаровичем, только тогда, когда он хотел что-то мне объяснить лично. Задания я получал от его секретаря-референта, много времени проводил в библиотеках, штудируя литературу самого разного содержания. Казалось, что эта литература никакого отношения к моей работе и не имеет, но чтение развивает мозг, даже если это чтение злополучной беллетристики. Правда. Это я сейчас, задним умом такой богатый, а тогда я только злился на непродуктивное проведение времени в практически кабинетной тиши. Как я был наивен тогда!

8.

Как меня огорошил секретарь-референт, второй год обучения я должен был полностью провести в полевых испытаниях. Мол, теоретическую базу я получил, а теперь пора перейти к практическим занятиям. Но если мои встречи и поездки не были практическими занятиями, то чем они были тогда?

Увы мне, увы мне!

За этот год я так и ни разу не побывал в Москве. Куда только не забрасывал меня злой гений Учителя. Но вся мулька была в том, что мне теперь предстояло устанавливать контакт с кем угодно, но только не с людьми. Поверьте, когда мне надо было упросить рысь в густом бору под Пенегой уступить только что задранную добычу, или уговорить дикого верблюда принести самых питательных колючек, при этом не съесть их по дороге — это были только цветочки. А как установить контакт с совершенно неживыми предметами, такими, как камни? А кто вам сказал, что камни не имеют сознания? Кто вам сказал, что они не-живые? Что они не имеют памяти? Ведь не зря болтается в литературе затертый штамп «память камней»? А провести переговоры с коварным песчаным барханом, готовым предоставить неосторожному переговорщику доступ к самым зыбучим пескам во всей пустыне? И если вы думаете, что человек попадает в зыбучие пески совершенно случайно, так вы глубоко ошибаетесь. Ничего случайного в таком попадании нет и быть не может. Пустыня поглощает только тех, кто высокомерно не обращает на нее никакого внимания. За это время я научился воспринимать практически любую форму материи как нечто живое. Исключение составляли только рукотворные формы, созданные не-творцом человеком. Увы, кирпичи, асфальтное покрытие и бетонные короба домов совершенно мертвые, в отличие от тесанных и обиженных этим камней древних сооружений.

9.

Это случилось двадцать второго августа, в среду. Как всегда, я получил от секретаря-референта конверт с координатами рандеву. В этом месте мне надо было найти второй конверт уже непосредственно с заданием. Первых два-три месяца, да чего уж там, первых пол года я с этими поисками намучался, и преизрядно. А время-то, отведенное на выполнение задания, убегало, как песок в клепсидре. Так что дефицит времени у меня постоянно был, а работа в цейтноте — это то, чего я никогда не любил. А приходилось и к этому привыкнуть. Потом мне удалось как-то разгадать схемы установки тайников с заданиями, но как только у меня становилось больше времени, как мой злопамятный шеф мгновенно менял схемы тайников, приходилось снова тратить врем на такой несвоевременный поиск. Тогда я поменял тактику — усвоив новую схему закладки тайников, я старался находить закладку не сразу, но и не слишком поздно. Дело в том, что если вместо того, чтобы вчитываться в стоки задания, оценить окружающую обстановку, подумать, прикинуть, то вполне можно представить себе, что за задание тебе приготовил шеф. А то, что задания составлял АПД^[2] лично, я даже и не сомневался.

Но на сей раз все было иначе. У обусловленного перекрестка был вкопан столб, а к нему привязан конверт с заданием, повязанный почему-то розовой ленточкой. Я стал вчитываться в торопливые, написанные от руки строки. Смысл задания был предельно прост. На речке Уворот есть такой мысок, там уже все травы от жары посохли, на мыске несколько старых деревьев, чьи кроны так же слишком быстро почернели. А в одном из деревьев располагался улей диких пчел. Семья была небольшая, но подходить к ним было как-то боязно, уж больно грозный гул создавали эти маленькие труженики полей, лесов, лугов и пашен. А мне надо было всего-то уговорить пчелок поделиться медом. Точнее, забрать его весь. И при этом не пользоваться ничем, никакими охранными или подручными средствами. Медочку надо было зачерпнуть чуть ли не руками и пронести почти через весь лесок до условленного места у дороги.

Это было не совсем обычно — такое вот задание и прямо в лоб. Да и то, что скрытая камера наблюдала за мной с того же столба совершенно в открытую тоже было необычным. Скорее всего, мой Гуру решил таким образом выбить меня из колеи, создать непривычные условия выполнения сложного задания, которое только на первый взгляд могло показаться простым.

Ну что? Я вобрал в легкие побольше воздуха, помедитировал пять-семь секунд (а кто сказал что пять секунд в Нирванне это мало? Кое-кто за всю жизнь и двух секунд не наберет). А потом решил все-таки осмотреться, очень уж хотелось понять, в чем тут подвох. Карта, как всегда, взятая из Интернета, точно указывала дорожку, по которой мне следовало идти. Вот только дорожкой это петляние по сильно заросшей травой и колючками местности назвать было трудно. Я дважды терял ориентир, пока не вышел к большому полю подсолнуха. Подсолнух только-только начал цветение, потому в воздухе висел разительный гул дружных пчелиных работников, собирающих с янтарных головок такого желанного медоноса трудовой взяток. Не помню, но, кажется, медоносность пчелиной семьи килограмма 2–3 за стуки с такого вот поля. Становилось жарко, а я все больше обливался потом, что становилось дополнительным раздражающим фактором: пчелы не слишком-то любят неприятные чужие запахи. А вот это оказалось неожиданностью. На краю поля с подсолнухами обнаружилась машинка — старенький «Опель-Кадет» грязно-коричневого цвета с прицепом и грузным водителем, который мирно посапывал за рулем. Около прицепа стояли улья — небольшие, аккуратные, выкрашенные ярко-оранжевой краской, числом всего шесть, и пчелы вокруг этих ульев кружились как угорелые.

Еще через полчаса дорожка вывела меня к тому мысу, о котором шел разговор. Дерево и дупло с пчелиной семьей я нашел достаточно быстро. Вот только мельтешения, такого, как я наблюдал над полевым станом-пасекой, не было напрочь. Несколько вылетевших пчел показались мне очень уж агрессивными. И это было самым что ни на есть неприятным моментом. Лезть, извините, голой жопой да на рой диких пчел мне совершенно не светило. Ну да что там… Надо начинать работу.

Сначала надо сделать так, чтобы объект перестал относиться ко мне как к врагу. Это самое сложное. Я сформировал образ цветка, который стал главной мыслеформой, передаваемой мною в открытую. Цветок для пчел был странным, мелким, не пах, малопривлекательным, но он был чем-то привычным и неопасным, а вот человек, медведь либо какой другой шибко резвый зверь тут же наткнулся бы на оппозицию из острых пчелиных жал. Посмотреть на непонятный цветок вылетело несколько пчел-разведчиков. Это они выясняют, где что питательное есть и куда можно навести сотоварищей. Пока эти пчелы начинали кружиться надо мной, стал их слушать. Вы думаете, что пчелы не разговаривают? А тембр их жужжания? А повороты их тел, а танец, который они устраивают на любой ровной поверхности? Пчелиный язык трудный, разобрать его сложно, но ненамного сложнее, чем язык карабахского туфа или рыбы-пираньи. Так что не сразу, но постепенно стало понятно, что основная беда улья в том, что пчелы-конкуренты выжили их изо всех возможных угодий. Человек, который поставил пасеку в селе неподалеку не подумал о том, что его пчелы уничтожают рой диких товарок только потому что сами по себе крупнее и агрессивнее. А все медоносные места, которых в этой местности было не так уж и много находились под плотным контролем человека, постоянно развозившего пчел к самым медоносным полм и полянам. А ведь мед нужен пчелам постоянно. И его запасы в лесном улье подходили к концу. Единственный медонос, доступный им сейчас, в конце лета — подсолнечное поле было полностью перекрыто конкурентами, большая часть рабочих пчел не вернулась из единственной попытки взять взяток. Вот и получалось, что кроме того, что не было меда, в улье возник и постоянный дефицит рабочих крыльев (чуть было не сказал рук). И неизвестно, что могло погубить пчелиную семью раньше: дефицит меда или дефицит кадров...

10.

Костер горел, приятно щекоча небо дымом, к которому примешивался запах августовского разнотравья. Над лесной поляной, выходившей на крутой склон реки, вились комары, но дым не давал пикирующим созданиям подобраться к двум теплокровным особям, расположившимся прямо у костра. Один из них, в котором легко угадывался Адонис Поликарович Довбань, с интересом рассматривал соты с медом диких пчел, которые разительно отличались от привычных сот пчел домашних. Куполообразная конструкция была наполнена густым, темно-коричневым содержимым. Вот только было его всего ничего, как говориться, «кот наплакал».

— И как удалось их «уговорить»? — Довбань повернулся к молодому еще человеку, которого мы знаем под именем Владлена Витальевича Артамонова.

— Я сначала уговорил их конкурентов, а это было намного сложнее.

Довбань вопросительно поднял брови. Впрочем. Его оппонент и не собирался тянуть того же кота за хвост и сказал:

— Проблема этой семьи была в местной пасеке и местном пасечнике. Он накупил слишком много семей… а полей и лесов с медоносами тут маловато будет. А тут еще… у него все семьи относятся к подвиду равнинных кавказских пчел, они намного агрессивнее местных. Да еще и мед воруют. После их налета и начались основные проблемы улья.

— Ну, примерно, я это и сам знаю… Сообщай что-то новое.

— С кавказцами тоже можно договориться.

— То есть? — голос господина Довбаня выдавал некоторую долю нетерпения.

— Сначала надо сформировать мыслеобраз жадного хозяина пасеки, который изымает у пчел весь взяток. Это не сложно, потому что этот образ для пчел более чем привычен.

Довбань кивнул головой, показывая, что следит за ходом моих рассуждений.

— Потом надо было создать тревогу, потому что за оставшееся время стоящих медоносов не будет, а хозяин не закупил сахар, чтобы сделать пчелам патоку. И это было не столь сложно. А вот подвинуть пчел на формальную забастовку, это было сложно. Но я создал мыслеобраз разоренного улья диких пчел и таких же ульев пчел-кавказцев. Это была параллель, которая вызвала негативный ответ у семей нашего пасечника.

— И что в итоге?

— Они, кавказцы, согласились оставить поле подсолнечника в покое, заняться поиском в дальних полях с разнотравьем, а уговорить диких пчел дать мне запасы меда в обмен на беспрепятственную работу в царстве подсолнуха, было несложно. Три дня — и пчелиная семья создаст себе НЗ меда, достаточного для перезимовки. А я им дал всю неделю.

— Да… мед диких пчел не такой эстетичный, как мед культурных, пасечных, но… вкуснее намного…

Произнеся эту, довольно банальную сентенцию, Адонис Поликарович задумался, но недолго…

— А что ж это я? Сбегай, посмотри, за рыбкой… пора заняться ухой…

11.

Уха у Довбаня получилась на славу. Может быть, причина была в том, что я нанервничался за весь день. А прилив адреналина вызывает и прилив голода, но точно знаю, что такой ароматной ушицы я не ел еще никогда в своей жизни. Может быть, виной была еще и рюмка водки, которую мой шеф опрокинул в уху перед тем, как снимать ее с огня, может быть, тем более, что это была его, та самая, фирменная «Довбань», которую уже не выпускали, так сказать, коллекционный эксклюзив.

Адонис Поликарович ел мало, как-то без аппетита, был задумчив, но не грустил. Это были, скорее всего, минуты отдыха, во время которых было приятно поразмыслить. Посему ел я тихо. Аккуратно, стараясь не мешать шефу думать, совсем как в фильме: «Тихо! Чапай думать будет!» — не хватало только удалого Петьки и выстрела в воздух.

Но вот Чапай все передумал.

— Ну что же, Владлен Витальевич, должен сказать, что задание вы выполнили более чем успешно. Тем более, что это задание было вашим выпускным экзаменом. Я был уверен, что вы не справитесь, что где-то проколитесь или пойдете каким-то таким путем, что мне придется экзаменовать вас еще раз. Ан нет. Не получилось. Я задал вам задачку высшей сложности, а вы ее разрешили. Извините, что не мог для экзамена найти вам подходящего инопланетянина, но и так получилось… Как вы понимаете, на этом наше сотрудничество заканчивается. Вот… прошу вас.

С этими словами Адонис Довбань протянул мне книжицу незамысловатого синего цвета. И вот тут я от удивления потерял дар речи.

Это был мой диплом «специалиста по контактам с инопланетными цивилизациями», но государственного образца! Вот это был номер! Максимум, на что я надеялся — типовой диплом фирмы Довбаня о том, что успешно прослушал такой-то курс и сдал экзамен, но такое… Я на секунду представил себе, что стоило пробить такую специальность с введением в госреестр… и мне стало дурно!

— Ах да, извините, забыл…

С этими словами Адонис Поликарович забрал из моих трясущихся рук диплом и росчерком пера самой незамысловатой авторучки поставил свою подпись и дату. Печать на дипломе уже присутствовала.

— Держите! Заслужили.

— Простите, Адонис Поликарович, но как же…

— Как же. Как же. Как же… А не перейти ли нам на ты? — и он с легким прищуром посмотрел на мою озадаченную физиономию, налил в две рюмки водочки, той самой, эксклюзивной, протянул одну рюмку мне и произнес:

— Поехали!

Мы выпили, закусили уже порядком подостывшей ухой, после чего Довбань уже с заметной улыбкой произнес.

— Тут такое дело, ты задал мне такой сложности задачку, что я и не ожидал. А ведь я привык решать сложные задачки. И мое хобби — это торить такие дорожки, по которым никто еще не ходил, это ведь я придумал франчайзинговые схемы, первый, сумел их раскрутить, да и в бизнесе был всегда на первых ролях… Правда, я не стал олигархом, но меня это и не привлекало. Меня привлекало быть первым там, где никто еще не хаживал. А тут твое предложение. Да, признаюсь, меня зацепило… Знаешь, в чем главный недостаток очень богатого человека?

Я пожал плечами в ответ, прекрасно понимая, что пока что у меня все еще нет слов для этой ситуации.

— Очень богатому человеку очень скучно! Он уже знает и умеет зарабатывать деньги, конкурентов давить, решать вопросы, все это становится рутиной, привычной, а потому еще более скучной. После определенного порога не имеет значение стоимость твоей яхты, и насколько престижная баба рожает тебе детей. Нет вызова, который позволяет сделать жизнь яркой и интересной. А ты стал таким вызовом. Мне пришлось пораскинуть мозгами как научить тебя тому, чего не существует на самом деле. И я оказался этим доволен. Настолько доволен, что приложил некоторые усилия, поднял связи, вот так и появилась в перечне профессий этот «специалист по контактам»… а мы стали единственным сертифицированным учебным заведением, которое таких специалистов готовит… Зачем мне это надо, спросишь ты?

Я не собирался это спрашивать, все равно структура «беседы» была такова, что он сам мне все должен был рассказать.

— Так вот, весь вопрос в стоимости вопроса! Пока ты готовился, мои ребятки провели анализ… Так вот, в мире найдется десятка два-три людей, которые захотят такой диплом получить. Причем именно второе высшее образование с дипломом государственного образца, дающим право реально работать в этой сфере. А стоимость обучения будет такова, что уже следующий ученик покроет все мои расходы.

— Осталось только пустить рекламу…

Я сумел-таки вставить фразу, и сразу же оценил всю глубину ее глупости. Довольный Адонис тут же рассмеялся и сказал:

— А я ее уже запустил! Ты и есть ходячая реклама моих курсов…

12.

Я обмывал диплом уже восьмой день. Сюрпризы от Довбаня не закончились нашим разговором у реки. В его офисе, куда я зашел, чтобы окончательно рассчитаться за курсы, меня ждал конверт с чеком на приличную сумму, намного превышавшую ту, что я должен был за курсы заплатить. К чеку прилагалась записка, в которой ровным уверенным почерком значилось: «Я учил тебя, ты учил меня». Могу сказать, что был растроган. Мне было неожиданно приятно. Тем более, что я стоял у порога принятия решения совершенного другого вопроса, а именно: «Что делать?». Мои сбережения почти что растаяли, а теперь у меня была возможность взять небольшую паузу и не принимать поспешных решений.

В Виннице, как только я вернулся, оказалось, что мои ребята, с которыми мы не раз и не два ходили в походы по местам появления НЛО и прочим странным местам страны, оказалось смогли сорганизоваться в некий клуб, точнее общественную организацию. Не страдая изысками фантазма они назвали ее «Вервольф», намекая на связь с самым мистическим местом Винницы — бывшей ставкой Гитлера. Тогда как раз шел разговор о том, кто этот объект возьмет в аренду и начнет окультуривать. В том смысле, что собирать деньги с доверчивых туристов. Вот с ними я и начал процесс празднования.

Надо сказать, что ребята были рады, что в их коллективе теперь появился спец по контактам, вот только я не знал, в их ли я команде вообще? Как-то меня теперь их клуб не грел, вообще хотелось спокойствия и одиночества. Да когда оно придет спокойствие-то? Разве что в сырой могиле. Ребята исчезали по своим делам, кто-то появлялся, кто-то находил повод напомнить о себе еще раз, так что восьмой день, матушка-императрица пьем мы за твое здоровье! (цитата из классики)

Сегодня над Винницей висели ленивые белые облака, напоминающие теток с ожирением, которые наперегонки по телевизору сбрасывали вес. Эти были еще на самом начальном периоде шоу. Впрочем, наблюдать за кувырканием влажных масс воздуха мне было как-то не с руки. Похмелье я задавил с самого утра привычной бутылкой «Балтики», так что сейчас передо мной стояла дилемма: продолжать отмечание с постепенным скатыванием к запою (это когда я не буду знать точно, сколько дней я пью), или же попробовать сегодня куда-то упасть, чтобы меня не нашли и чтобы начать постепенно отходить от этого затянувшегося праздника. Слишком затянувшегося. Старик Хэм писал про праздник, который всегда с тобой, но я на такое не согласен: пусть кроме праздника со мной немножко побудут и будни — для контраста. Поднялся ветерок, поднимающий пыль с мостовой, стало немного прохладнее. И все-таки стояла поздняя августовская жара. Еще немного и лето свалится в сентябрь с его стайками школьников — таких деловых и таких загорелых после летнего отдыха. И этот осенний шум и гам, который сразу же излечивает городок от летней лени будет преследовать меня, а пока… А пока решил спуститься к реке. От башни Козицкого мимо поликлиники и Третьей школы я направил свои стопы прямиком к спуску, лестничными зигзагами идущему к реке. Это одно из самых живописных мест Винницы, на мой вкус. Тут было несколько скамеечек. К одной из них я и сумел примоститься. Скамеечка была скрипучая, красилась в противно-зеленый цвет давненько, о чем свидетельствовали куски облупившейся краски. Но все равно было дивно как хорошо. А вот если бы еще бутылочку пива! И как-то сразу же зажмурились глаза от предчувствия удовольствия, хотя идти по пиво было лень. И тут я услышал:

— Вы «Черниговское светлое» пить будете?

Сначала приоткрыл правый глаз. Немного скрипучий противный голос принадлежал мужчине весьма почтенного возраста в светло-зеленом летнем костюме. Его лысую совершенно круглую голову украшало тонкое пенсне, а чуть вытянутые уши с приросшими к голове мочками напоминали по форме уши эльфов. Несколько извилистых морщин и густые лохматые брови делали его лицо несколько комичным, но вот собачка, которую он притащил на поводке — точь-в-точь сошла из «Людей в черном». Этакая симпатичная мопсина, рассматривавшая меня со всем своим собачьим интересом. Ремешок покоился в левой руке прохожего, а в правой я узрел две бутылки вожделенного напитка.

«Эх, пропади оно пропадом!» — подумал я про себя и протянул руку к бутылке. Мужчина понимающе кивнул мне, отцепил пальцами крышку от бутылки, так что я должен был бы тут же оценить мощь его руки, но мне было не до того, как только холодное пиво прошлось по пищеводу, как жизнь сразу же наладилась, и я стал соображать совершенно спокойно и отчетливо.

— Простите, вы всех встречных пивом угощаете? — я брякнул первое, что пришло мне в голову.

— Нет, что вы… Просто у вас на лице было написано такое страдание, что именно бутылочка пива могла немного помочь. Простите, что ничего лучшего не нашлось…

— Нет что вы, что вы, я вам очень благодарен. Мне действительно стало лучше. Намного лучше.

— Это замечательно. Разрешите присесть?

Вежливо посторонился, давая новоявленному меценату возможность расположиться на скамейке рядом с собой. Мопс тут же устроился где-то рядышком, периодически пытаясь вырваться от хозяина и урвать куда-то по своим важным собачьим делам.

— Александр Федорович Проказин, военврач в отставке, — представился мой спаситель.

— Владлен Витальевич Артамонов. Специалист по контактам. — Произнес я в ответ. Наверное, на меня так пиво подействовало, расслабляющее. Иначе бы я представился совсем по-другому, например, юристом.

— Вы инженер-электрик? — не въехав в ситуацию, произнес мой новый знакомый. Он неспешно открыл таким же макаром вторую бутылку пива, и начал пить, высоко запрокинув бутылку. Ее содержимое исчезло за считанные секунды… Ну и тяга у товарища! Но надо было отвечать. Молчать было как-то невежливо, да и пиво было уже выпито…

— Я специалист по контактам с неземными цивилизациями.

И я уставился на военврача, ожидая его ответной реакции. Я ожидал какой угодно реакции: от недоверия, подозрение на сумасшествие до какая удачная шутка, но получил в ответ какое-то раздумье, как будто человек взвешивает мне совершенно непонятные шансы.

— Извините, что допытываюсь, но где готовят специалистов столь… экзотической специальности?

— Это второе высшее образование на базе юридического. Два года очного обучения в Центре Универсального Обучения самого Адониса Поликаровича Довбаня.

— Вот как?

Густые брови господина Проказина удивленно взлетели вверх.

— Скажите, а можно я задам вам вопрос из анекдота? — я даже не успел удивиться, но ответил как-то не так, не совсем правильно. Правильным ответом было бы, наверняка: «Какой?». Я же ответил:

— Какого?

— Ну, моя любимая история, простите за некоторую фривольность. Зашел как-то старенький еврей к нотариусу. Спрашивает: «Скажите, пожалуйста, а вы настоящий нотариус?». «Конечно», — отвечает женщина. «И что, у вас даже диплом есть?». «Есть, на стеночке в рамке висит». «А можно посмотреть?». «Смотрите». Снимает диплом, дает посмотреть, тот крутит диплом в руках, отдает и спрашивает дальше: «А у вас даже гербовая печать есть?». «Есть,» — отвечает нотариус. «И что, можно посмотреть?» «Смотрите». Она дает странному посетителю печать, он ее внимательно смотрит, крутит в руках, потом отдает нотариусу и продолжает таким же спокойным тоном: «И что, у вас даже гербовая бумага есть?» «Есть» «И что, можно посмотреть?» «Смотрите», — отвечает нотариус, протягивая лист бумаги и напоминая себе, что старость надо уважать. Старик смотрит гербовую бумагу на свет, крутит ее, потом отдает и спрашивает: «И что, у вас даже можно составить завещание?». Нотариус облегченно вздохнула, вот и дошли до тела… «Конечно, вот вам лист бумаги. Это черновик. Вы напишите текст завещания, я его дам секретарю, он наберет на компьютере, распечатаем на черновике, вы еще раз внимательно вычитаете его, потом исправим ошибки, если они будут, потом распечатаем на гербовой бумаге, я его заверю. Зарегистрирую, вот и все». И она протягивает посетителю лист бумаги. Тот начинает что-то корябать, потом поднимает голову и спрашивает: «А „никомунихрена“ как пишется: вместе или раздельно?».

Я рассмеялся, анекдот понравился. Но вот от смеха голова стала как-то побаливать, видимо, напрягаться было еще противопоказано.

— Так вот, мой вопрос: «И у вас диплом такой есть?», — и военврач Проказин улыбнулся, подчеркивая шутейность ситуации. Мол, ты пошутил, я пошутил, теперь расскажем друг другу, что это шутка. В ответ я потянулся в карман, в котором лежала небольшая книжечка-диплом. За прошедшие дни мне приходилось показывать ее чаще, чем командировочному пропуск на секретном заводе.

— Чтобы вы не задавали второй вопрос из анекдота, а тем более, не повторяли его дважды, прошу вас, убедитесь.

С величайшей осторожностью доктор покрутил в руках диплом, после чего начал как-то странно жевать губами, то ли говорил что-то, но говорил совершенно беззвучно.

— Удивительно, — наконец обратился ко мне господин Проказин, — у вас диплом государственного образца! Пусть и Российской Федерации, но все-таки! Снимаю шляпу! И что, вы действительно можете установить контакт с любым разумным существом?

Наверное, личность еврея из анекдота чем-то сильно импонировала личности военврача Проказина, причем настолько сильно, что останавливаться в этих типичных вопросах он не собирался. И что я мог сказать ему в ответ?

— Меня этому и обучали…

— Хм, хм, а с моим господином Тобиасом сможете установить контакт?

По всей видимости он имел в виду своего смешнючего мопса, который изучал бабочку, присевшую на травинку в совершенной близости от его черного мокрого носа. И тут у меня стал складываться пазл в голове. Знаете, когда маленькие такие подсказки сливаются в логическую цепочку и наталкивают на правильный ответ. Например эта псинка, так похожая на псинку из «Людей в черном» это что, не подсказка? А ее поведение? Оно было слишком правильным для собачки, слишком правильным. А разве существует собака, которая ведет себя абсолютно по-собачьи? Да не в жизнь не поверю. Мы и любим собак за то, что они при своей собачьей сущности ведут себя по-человечьи. Вот я и брякнул:

— А что его устанавливать. В вашем дуэте главным был и остается господин Тобиас, а вы при нем что-то вроде придатка. Охранник или переводчик. Так что контакт у нас давно установлен, хотя и можно было бы поговорить без посредника, даже если он представляется военврачем и рассказывает бородатые анекдоты.

— Хорошо! — неожиданно щелкнуло у меня в голове. — Будем говорить без посредников. Для вас ментальный контакт не является слишком болезненным?

— Нет, неожиданным, да. Неприятным, очень даже да, а вот болезненным — пока что не чувствую. — Я даже мысленно не собирался врать, потому как мысленно врать намного сложнее, чем говоря на каком-то из языков.

— Отлично. Алекс может пока что отключиться и отдохнуть. А я сразу же перейду к сути нашего контакта. Мне нужно связаться с ключевыми людьми в вашем правительстве.

— Проведите меня к вашему лидеру! — копируя заунывный скрип робота из старого космического боевичка, пошутил в ответ.

— Что-то вроде того, — мой собеседник не был настроен шутить, пришлось быстро перенастраиваться на исключительно деловой лад.

— Украины?

— России. У вас ведь диплом Российской Федерации?

— Да.

— Это значит, что пока вы можете юридически правомерно действовать только на ее территории.

— Даже не подозревал.

— Не отвлекайтесь.

— А почему именно со мной вы вступили в контакт?

— Потому что вы специалист с дипломом.

— Это что, имеет какое-то значение?

— Решающее.

— Но ведь вы контактируете с правительством…

— Мы нет… Кроме того, эти так называемые контакты — результат техногенных катастроф. Они не могут быть официально признаны Сообществом. Мы, раса Эф, заинтересованы в юридически правильно оформленных отношениях.

— Почему?

— Пришло время, — просто ответил голос у меня в голове.

И в это мгновение мир в моей голове окончательно перевернулся. Я не могу точно описать того, что творилось у меня в душе на протяжении, наверное, нескольких минут. Со стороны, наверное, это выглядело немного странновато: берег реки, скамейка, на которой сидят двое мужчин, собачка на поводке. Вот только один из мужчин судорожно пытается проглотить слюну и ничего у него из этого не получается. Наконец что-то в голове моей снова стало успокаиваться. На душе еще штормило. Я получил настоящий ксеношок, но справился с ним, благодаря тому, что внутренне был к такому повороту событий готов. У меня на этот счет даже диплом имеется. Но мысли все еще были сумбурны. И только еще через несколько минут я сумел привести их в порядок и начал что-то соображать.

— Итак, вы согласны?

— Это ведь был не вопрос? Конечно, согласен… Если вам нужен формальный ответ.

— Нужен. С чего вы собираетесь начать?

— Начать? Это как раз самое простое… У вас есть время подождать?

— Время для нас самый простой из ресурсов. Мы не собираемся вас подгонять в шею…

— Гнать в шею — это правильная идиома.

— Спасибо.

— Тогда я начну с того, что напишу фантастический рассказ про нашу встречу.

— Зачем?

— Вы мне сообщите несколько фактов, которые я могу узнать только от вас при непосредственном контакте. Эти факты встраиваем в рассказ. Размещаем его в журнале «Фантастика» и разбрасываем по Всемирной Паутине. У нас есть люди, которые читают такие рассказы. И если там проскакивает информация, они стараются локализовать ее источник.

— И если они изолируют вас? Это будет неудача.

— Это будет неизбежный этап. Но он не будет долгим. У меня есть стратегия, как этому противостоять. После этого меня приведут к тем, кто действительно будет принимать решения. А теперь о главном: что вы хотите от нас, и что мы сможем получить от вас в обмен?

— Да, вас действительно хорошо подготовили.

— У меня все экзамены и зачеты сданы на «отлично»! — подтвердил я вывод господина Тобиаса.

Глинск. Июль-август 2014 года.

Сон о Гилютине

Иван Федорович Гилютин служил младшим научным сотрудником Института Прикладной химии Новосибирской академии наук. В тридцать девять лет он с трудом защитил кандидатскую диссертацию, и теперь ожидал законного подтверждения и такого же законного повышения. По своему характеру был он человеком нерешительным, робким, застенчивым, малообщительным и достаточно ленивым. А еще над ним висело фамильное проклятие. Дело в том, что Иван Федорович был родственником месье Гильотена, да-да, того самого Гильотена, который изобрел, а потом испытал на себе прогрессивное устройство, названное по его имени гильотиной. Родственники Гильотена сбежали в Россию, а там, чтобы избежать лишних вопросов, переменили фамилию на созвучную русскую Гилютины. А вот от семейного проклятия перемена фамилии не спасла. Более чем два столетия, ровно в сорок лет, старший мужчина в роду Гилютиных погибал насильственной смертью. Сегодня настроение Ивана Федоровича было прескверным. Он подал свои документы на конкурс. В лаборатории неорганического синтеза открылась должность старшего научного сотрудника. Но ему намекнули, что это место уже давным-давно забронировано. Раньше бы он документы забрал. Но сейчас, когда ему исполнилось ровно сорок лет, отступать не было никакого смысла. И он подал документы на конкурс. От треволнения, непривычного его неприметному организму, Иван Федорович почувствовал, как болит сердце. Вызвали скорую. Ему сделали уколы, сунули под язык таблетку валидола, и велели полежать. Домой мнс Гилютин отправился в десятом часу. Было темно. Холодный зимний ветер нес комья снега вперемешку с отколовшимися от крыш кусочками льда. Было так темно, что и глаз выколоть недолго. И тут Иван Федорович напоролся на высокого мужчину без лица. Нет, лицо было, его только видно не было. Тень от большой меховой шапки да просторный капюшон делали человека похожим на приведение из фильма ужасов. Застыв от страха на месте, Гилютин не нашел в себе силы спросить ничего умного, а только каким-то противно-писклявым голосом выдавил из себя:

— Вы кто?

— Я проклятие рода Гильотенов, — спокойно ответствовал мужчина. И Гилютин почувствовал, как начинают холодеть его ноги.

— Простите… кто? — почти неслышно прохрипел Иван Федорович.

— Ваше родовое проклятие.

Мужчина перемялся, переступил с ноги на ногу, но, к ужасу своему, никакого скрипа снега при этом не раздалось.

— Ваш предок изобрел страшное орудие казни. Тысячи людей расстались с жизнью из-за вашего предка. Ваш род проклят.

Почти что задушевным воем сообщило родовое проклятие.

— Но моего предка самого… того… гильотинировали… — сделал робкую попытку спастись Гилютин.

— Это не искупает те реки крови, которые пролились по его вине.

— Но те все люди, они ведь были обречены, их бы все равно казнили… Отрубили бы голову, или повесили, или камнями забросали, так почему же проклятие?

— Тогда бы проклятие коснулось бы кого-то другого, — резонно заметило проклятие. — Но все сложилось так, как сложилось.

— Но нас-то за что? Меня? — сделал последнюю попытку спастись Иван Гилютин. — Я за свою жизнь никому ничего плохого не сделал, мухи не обидел?

Проклятие только пожало плечами в ответ.

— Это вопрос крови. И пока вашей крови, крови Гильотенов не прольется столько же, сколько пролила крови придуманная вами машина, не будет спокойствия всему вашему роду!

И блеснула холодная сталь…

И мсье Гильотен проснулся. Он задремал прямо в кресле. Что-то тяжелые сны снятся мне сегодня! Наверное, туго затянул платок. Он поправил шейный платок. Вроде бы дышать стало намного легче. Взял письмо. Мсье Огюст сообщал, что договорился для мсье Гильотена аудиенции у его величества… Мсье Гильотен любовно упаковал модель своего изобретения в коробку, перевязал ее алой лентой (другой в доме почему-то не нашлось), погладил коробку. Наш век — век просвещенного гуманизма. Почему-то подумалось ему. Потом он вспомнил этот странный сон. Почему в Россию? Что за странные предсказания? Наверное, это все из-за недостатка воздуха. Надо бы уехать в деревню. Отдохнуть. Он взвесил еще раз все за и против, опять вспомнил этот странный навязчивый сон, махнул на него рукой, отгоняя, какотгоняют стадо навязчивых мух, взял в руки коробку и отправился во дворец. А навстречу ему уже спешило неминуемое будущее.

Винница декабрь, 2010

Жизнь в сорок только начинается

Барков посмотрел в серое окно.

На желтоватой поверхности стекла медленно и лениво передвигалась сонная осенняя муха.

— Последняя, наверное, — подумал Барков.

Жизнь в сорок только начинается…

Вот только с чего?

Барков поморщился.

Хотелось выпить.

Почему все так паршиво…

Вот и она… ушла… что ли?

Надо было оторвать свой взгляд от окна и посмотреть… — но это же надо было бы переться в соседнюю комнату. Нет, на такой подвиг в семь утра Валентин Сергеевич Барков (по прозвищу Белка-в-колесе) был не способен.

Он задумчиво отлепил от подоконника позавчерашнюю жвачку и постарался разжевать почти бетонную твердь. Еще теплилась надежда вылепить из этой бывшей смакоты хоть один пузырь. Бесполезно… немного поколебавшись, Барков вернул жвачку на место.

— Господи, уже семь-двадцать… так и вставать придется…

Неужели новый день, новые (те же по сути) заботы, тревоги, надежды.

Он разлепил свои ясные очи — семь двадцать две…

Еще три минуты… нет, лучше восемь…

Нет…

Не лучше.

Барков благополучно заснул.

Ему снился Александр Сергеевич Пушкин, гуляющий в летнем саду с господами Герценом и Огаревым.

Они еще не собирались будить русскую революционную демократию, но к народу уже были очень близки, особенно эфиопскому.

В семь пятьдесят девять Баркова подкинуло с кровати (сработал рефлекс Штирлица). До выхода на работу оставалось ровно пятьдесят восемь секунд.

— Успею — решил Барков.

И он действительно успел.

Но не на работу (что там делать?) — он успел зайти в пивнушку…

Ровно в семь пятьдесят девять Барков (работал тот же Штирлицов рефлекс) появился в подъезде своего дома.

Вечерело.

Мухи усиленно гадили на и так до предела загаженные окна…

Вымыл бы их кто… — с особенной тоской подумал Барков о мухах.

Наконец-то он добрался до двери с облупившейся краской и так же тоскливо повернул ключ… Скрип оказался невыносимым…

Смазать бы их — так же автоматически подумал о ключах Барков и влез в квартиру.

В соседней комнате Галки не было.

— Значит, ушла… — решил Барков.

Он посмотрел повнимательнее — вещей (розовой сумки и маленького чемоданчика) тоже не было.

Зато в углу стояла недопитая бутылка портвейна…

— Прийдет — обрадовался Барков не столько факту возможного возвращения Галки, сколько оставленной бутылке.

Он подъехал к заветной стекляшки и быстро сделал два опустошительных барковских глотка (в три таковых он осушал всю бутылку, посему никто из приятелей не давал ему «сделать один глоточек» — только лили в стакан).

В ту же секунду нутро его обожгло…

Барков ломанулся в ванную и начал глотать вонючую воду прямо из-под крана. Жить окончательно не хотелось, но приходилось.

Через пять минут такой жизни Баркова вырвало…

Это повторялось еще трижды.

На бутылке синим химическим карандашом (вся Галкина косметика) было выведено «ШОБтыподавилсяСКОТИНА».

— Шож я ей такого сделал? — орала душа Баркова из который мгновенно вылетели все остатки интеллигентности.

В течении трех часов три подъезда семиэтажного дома на речном бульваре вынуждены были слушать непрерывную тираду made in Barkoff, каждое четвертое слово в которой было «mather».

Спас Баркова сердобольный сосед дядя Леша — он притащил страдальцу запыленный четвертак мутной бурачанки (чудом уцелевшей в его стариковском логовище)… Валя поправился… Боль как-то улеглась и он затих………..

Целую неделю после описанных событий Барков чувствовал себя не в своей тарелке.

Не то, чтобы он не помнил из-за чего Галка плеснула ему уксус в бутылку из-под портяша, а вот чего-то в жизни стало не хватать…

Пора становиться человеком — решил для себя в один из дней Барков.

Для начала он пошел в поликлинику.

Как и раньше участковый смотрела на него холодно и равнодушно:

— Бюллютень вам не светит, — процедила она сквозь зубы.

— А я не за этим — почти жизнерадостно, хотя и огорчившись отсутствием возможности оправдаться на работе, сообщил Барков.

— Тогда за чем? — подозрительно посмотрела на пациента поверх очков участковая.

— Хочу излечиться от пагубной привычки, стать человеком… — и лицо Баркова приняло почти ангельское выражение.

— Идите к наркологу — двадцать второй кабинет, — не поддавшись на обаяние пациента так же сухо сообщила доктор.

— Вот… — сказал Барков, зайдя в кабинет к наркологу.

— Ну… — ответил ему нарколог — крупный энергичный мужчина сорока пяти лет от роду.

— Хочу перестать пить — набравшись храбрости, одним залпом — как водку из стакана, выпалил Барков.

— На учете состоишь?

— Не-а… — растерялся посетитель…

— Надо поставить, сообщить в коллектив — он поможет, в ЖЭК… в общем, привлечь общественность к твоей беде.

— А если без привлечения общественности?.. — как-то вяло поинтересовался Барков. Медсестра засуетилась, перестала заполнять карточки и исчезла из кабинета.

— Пятьдесят рублей, — спокойно ответил нарколог.

— Угу — ответил Валентин и пошел к выходу, — погодите, доктор, принесуу — погодите, доктор, принесу…

Настроение было ни к черту. Один раз захотел стать человеком и на тебе…

Тут Барков вспомнил, что ему не помешало бы зайти на работу — авось что-то да в кассе набежало для рабочего человека?

На работе в кассе Баркова ожидали двадцать два рубля сорок одна копейка и настоятельная просьба зайти в отдел кадров. В последнем кадрист (отставной гебник) посоветовал Баркову написать по собственному, дабы его не выкинули по волчьей статье за прогулы. Ранее, как неоднократно случалось Барков аппелировал бы к рабочей совести, клялся бы, что завяжет, просился бы у трудового коллектива на поруки, но на сей раз он собирался стать человеком, вот и решил поступить по-человечески:

— Давайте по-волчьей, ведь заслужил… — кадрист схватился за сердце…

— Ты… Ты так не шути… — он сглотнул воздух и поморщился. — Я и не таких видывал, нахрапом не возьмешь, думаешь, я не знаю, как нас чехвостить будут в министерстве. Ты хочешь напоследок дверью хлопнуть, чтобы нас квартальной премии лишили? Пиши по собственному…

Через час уговоров Барков сдался.

Он вышел на улицу довольный собою — душу грело воспоминание о том, как он щегольски оставил кассиру одну копейку от зарплаты — на долгую добрую память. Но настроение нашего героя в поликлинике сразу же упало. Доктор двадцатку не взял, а на учет Баркова поставила давешняя медсестра — охая и причитая, она заполняла на Баркова формуляр и все нашептывала — пойди договорись с ним — только все деньги сразу неси — он вашему брату не верит…

Но в веркино счастье Барков не верил. Он знал уже наперёд, что доктор ничем помочь ему не сможет, лучше я попробую к энтому — доктору Дерьновину по методу Волженко исцелиться, там хоч деньги платиш, так вот результат на морду.

Но Доктор Дерьновин, проглотив двадцатку как ни в чём не бывало сообщил старине Баркову, что лучшим вариантом в его запущенном случае станет визит в крымскую обитель самого Волженко. Вот он результат гарантирует на все сто-пятьдесят процентов.

Не хотелось нашему герою попасть во вторую полусотню, но билет он мужественно оплатил, получил в зубы клочёк изжёванной бумаги с маршрутом следования до клиники самого… ну и поехал.

День был превосходным. Но это был к тому же и седьмой день воздержания!

Ёкалы мэнэ! — думал про себя Барков (про тебя он думал приблизительно тоже, но в выражениях не так стеснялся).

Это ж полный! — уже восьмой день пошёл. И так на душе было спокойно, как в кассе на второй день после получки.

Теперь меня точно Валентином Сергеичем величать будут! Я теперича человеком могу стать… если не сорвусь! Вот — в понедельник пойду в шахматы во дворе играть! Хватит козла говенного забивать.

Да разъед…ть… ть!

Большой колонный зал дачи. В котором располагался колониальный санаторий должен был настроить сотню посетителей самого на самый серьёзный лад. Всё располагало к серьёзной психотерапевтической беседе — и тяжёлые шторы у окон, и мягкий бархат кафедрального ложа, и неподвижные надгрудия Великих мужей Эллинской поры.

За кафедру взошёл сухопарый энергичный мужчина в самом расцвете сил, более напоминающий нового мериканского Пастера нежели привычного нашему собрату врача-кашпировского.

Представление началось!

Барков был ошарашен… он хотя и не был человеком с самым высшим и медицинским образованием, но все эти психологические наезды, типа я вкладываю вам в голову, вы ничего не…. Вы никогда… это вызывает в вас чувство… Барков с удивлением наблюдал как его соседи впадают в прострацию, как их глаза соловеют и они покачиваются в такт мерному движению лектора по сцене. «Эт их прикачало!» — вздохнул про себя Барков.

И всё было бы ничего, если бы не две факты: был Барков совершенно невосприимчив ни к какому гипнозу, а когда в ихний город приезжал с сеансами Кашпировский и Нинка потащила его против всякой воли на сеанс, сидел на оном Вася и хлопал глазами, а его-то и не вело! И руки не сводило, и из сцепки пальцы выходили как по маслу, ничё в общем, смотрел Вася Барков на гипнотизированных граждан и сам про себя ухмылялся: а меня мол не возьмешь! А ещё та ж Нинка. Она медсестра была, а потом переквалифицировалась и в школе психологом устроилась работать. Васяня тогда и не пил ничё, она ему заместо всей водки была… Так вот Нинка ему такие психотесты устраивала, такие игры на нём отыгрывала, что самому Дейлу Карнеги не стыдно б за неё было. Как-то потащила Нинка Васю Баркова на встречу с коллегой-психологом, окончившим только-только обучение в самой Польше по методике «Десяти шагов избавления от всех вредных привычек к жизни»… Выступающая читала лекцию по психологии общения в коллективе, но больше всего касалась вопросов своего общения с коллективом польских коллег. Было скучно. Очень скучно. Невыносимо скучно. И тогда Нинка спросила энту даму, мол как вы относитесь к идеям старины Карнеги по поводу управления людьми? Последовала тяжеловесная, но не слишком долгая пауза и далее гениальная фраза дамы-психолога: «Дейл Карнеги, это тот, который написал такую красную книжицу?» «Да — быстро среагировала Нинка, — а ещё он написал белую книжицу, синюю книжицу и такую сиреневенькую книжицу с двумя жёлтыми полосками». Понятно, почему Вася с Нинкой так и не ужился?

А вот ту сиреневенькую книжицу он осилил. Теперь никакой «сам» Волженко с мятым лицом и наверняка запахом гнили изо рта, прикрытого мятной жвачкой, не мог сбить Баркова с его естсественно-природного скепсиса.

«Вещай, вещай — Останкино» — ухмыльнулся Барков и чуток потянулся. Сеанс закончился.

И за эту петрушку было заплачено… плюс дорога… плюс консервы «бычки в томате»… нет, это уж слишком! — решил Барков.

Люди отходили от сеанса. Ничё се — решил Барков, глядя в их полурассонные лица. Надо идтить… и он стремглав бросился из зала, преодолел мраморную лестницу парадного входа и очутился у дорожки, ведущей далеко вниз — к вокзалу…

А там, вдали-вдали виднелась вожделенная жёлтая бочка с неизменной очередью… и там наливали.

Пиво было тёплым. Но Вася заказал три кружки, со скоростью урагана притащил их на импровизированный столик в виде круглого камня, за которым уже стояло пяток физиономий и с двадцаток пивных кружек. Барков вытащил из сумки шмат бородинского хлеба и разломил его на несколько частей. У него взяли кусок хлеба и одарили его куском воблы. Почти мгновенно всосал в себя Вася Барков вожделенное пиво… Уф-х!!! хлебушек с воблой и пивом — завтрак российского интеллигента!

А тут как раз начала подтягиваться к электричке вся толпа облагодетельствованных Волженковым алкоголиков-туниядцев… Один из них, такой косоглазый облезлый старикашка, сидевший на сеансе рядом с Барковым остановился как вкопанный:

— Ты чё, пьёшь? — остолбенело спросил старикашка.

— Пью, — спокойно ответствовал Вася.

— И живой? — от волнения старикан проглотил слюну и рванул воротник рубахи…

— Живой — подтвердил худшие опасения старика Барков и влил в себя ещё пол-кружки тёплого пива.

Барков смотрел на горы, подступившие к морю, на белый-белый санаторий-профилакторий в зелёной гуще деревьев, на волны ультрамаринового цвета, лениво слизывающие песок небольшого пляжа, и понял: в сорок лет жизнь только начинается…

А за его спиной вслед за расторопным косоглазым старичком выстраивалась к пивной бочке в очередь вся толпа излечённых было Волженком тунеядцев-алкоголиков.

2003–2005. Винница.

Подлинная история Афанасия Уголовникова, рассказанная им самим

Векторная алгебра не в силах описать направление человеческих чувств. Архимедова сила почему-то уступает силе смеха. Выталкивая человека на свет Божий женщина почему-то кричит, а мужчина подле неё — радуется… Мир полон противоречий. Еще больше в мире несоответствий с правилами формальной логики. Встречаются и полные опровержения всех законов физики, которые, при внимательном рассмотрении, оказываются чистой воды шарлатанством, но не все и не всегда…

Афанасий Уголовников носил чёрный берет, замшевые коричневые ботинки на грубой подошве и ярко-сиреневую рубаху-апаш. Когда приходили холода, он натягивал на себя чёрный, почти до пят плащ из плотной ткани, в дождь Афанасий из дому не выходил и кутался в одетую поверх рубашки кожаную жилетку, в единственном кармане которой навечно привязались луковицеобразные часы на цепочке с приятным и мелодичным боем…

Часы не ходили лет с полста. Впрочем, когда какой-то английскоговорящий экстрасенс по TV заводил всем часы, Афанасий тоже вытащил на свет золотую луковку, открыл ее и прокричал: «Идти!»… Часы пошли… Но что удивительнее всего, всего через два часа остановились. И если предположить, что часы действительно пошли! А это было именно так! И не иначе — то почему они, чёрт подери, остановились? И почему именно в этот день шел дождь? И почему Афанасий имел привычку ковырять в носу и одевать в дождь именно этот жилет с именно этими часами в кармане?

Я попытался провести вероятностный анализ событий — получилось две целых и четыре десятых, помноженных на десять в минус хрен его знает какой степени. Я возмутился — вероятность появления кожаного жилета у рассказчика за период описываемых событий — всего две с половиной стомиллионных, что тоже, согласитесь, неплохо.

Но теперь вернемся к, собственно говоря, Уголовникову, точнее, с Вашего позволения, к его внешности. Лицо у Афанасия — самое что ни на есть обычное. Следы от прыщей, горбатый нос, бесцветные глаза, трехдневная щетина на подбородке… Лет сто с лишком назад Афанасий сошел бы за итальянского инсургента, однако время народников, контрреволюционеров и тайных заговоров уже прошло, оставив Уголовникову типичную инсургентскую внешность и любовь к длинным (до плеч) волосам.

Женщин Афанасий не любил. Мужчин (что при таком раскладе кажется удивительным) — тем более. Из всех живых существ он любил только свою кошку Мурку, которая платила ему за это чувство полным равнодушием и даже показательным презрением. Импотентом Уголовников не был, что доказывал на каждый уик-энд какой-нибудь из своих подружек… К девчатам сиим Афанасий относился почти что с муркиным презрением, менял их практически ежемесячно и был постоянным клиентом одного частнопрактикующего дерьматолога, что по Киевской, 21.

Занимался Афанасий где-то по рекламной части. И не то что бы занимался. И не то чтобы по рекламной… В общем, занимался из рук вон плохо. Жил — не думая… Думал, не живя… Ой, простите… Вообще не думал. Ибо мыслительный процесс для Афанасия был слишком болезненным. Во всём он полагался на свою неотразимую внешность и Госпожу Удачу. И иногда (минимум — на уик-энд) эта дама подмигивала Афанасию левым глазом.

День 20 октября 1999 года начался для г-на Уголовникова более чем удачно: с самого утреца заключил он договор на рекламу рифлёных презервативов то областному TV (TV про это ещё не догадывалось), закадрил в кафе «На Берлине» классную чувырлу с ярко-оранжевыми волосами и трёмя зелёными прядками на висках. Она была одета в полосатые гольфы, шузы — «мустанги» белого цвета на и ярко-красно-зеленый комплект (издали напоминающий дезабилье) на тонюсеньких бретельках на худющих плечах. Ей можно было дать от четырнадцати до сорока четырех. Афанасий дал пятёрку за хот-дог, сто грамм и кофе… Сам же ограничился бутылкой пива.

Вот эта бутылочка «Черниговского» и была, по-видимому, в тот день совершенно излишней. Афанасию захотелось куда-то срочно перебежать… Он успел что-то промямлить новой знакомой про классный уик-энд на ближайшее воскресенье и тут же умчался за угол ближайшего здания (господа читатели наверняка знают, что кафе «На Берлине» подобных удобств лишено из-за удобства собственного расположения).

Чтобы понять, что далее произошло, не лишним будет напомнить, что думать Афоня-то не любил. Жил он только чувствами. Когда чувствовал голод — вытаскивал из холодильника пачку пельменей… Когда чувствовал дождь — кутался в кожаный жилет… Когда чувствовал, что кончился уик-энд, вытряхивал очередную гёрлу из своей постели и направлялся к частнопрактикующему дерьматологу.

Выскочив из подворотни, которая для Афанасьевых дел была оборудована не то чтоб на две звёздочки — и одной не насчитать… Афанасий остановился, как вкопанный и… обомлел. Причиною его обомления и внезапного приторможения было тщедушное юное существо в стареньком розовеньком халатике с сиреневыми цветочками, шлёпанцах на босу ногу и с ярко-синими, невероятно синими глазами. Смотрели эти глаза на Афанасия Уголовникова с очевидным презрением, даже как-то пренебрежительно возможно потому, что обладательница этих глаз терпеть не могла горбоносых мужчин или же горбоносых мужчин, забывших застегнуть ширинку джинсов, или же вообще терпеть не могла итальянских инсургентов. В прошлой жизни она, скорее всего, была австрийским кирасиром.

Тут Афоня почувствовал, что Госпожа Удача покинула его. И не сработает его ослепительная внешность. И не сработает обычный нахально-презрительный напор. Да и в кармане осталась трёха, что для подкупа девицы было совершенно очевидно, что совершенно недостаточно.

И тут в голове Афанасия что-то заскрежетало, треснуло, лопнуло, заскрежетало еще сильнее… Скорее всего, пошёл ограниченный мыслительный процесс…

— Э-э-э… — выдавил из себя результат процесса Афанасий.

Девушка пожала плечиками и повернулась на носках стоптанных тапочек, показав ослепительно-розовые пяточки.

Скрип в голове Афанасия стал столь явственным, что из соседних домов повысовывались праздные наблюдатели. Двое из них даже освоили крышу, чтобы оттуда понаблюдать попраздничнее. Они держали по такому случаю в руках по банке «Heineken» и орали гимны английских бой-скаутов.

Наконец что-то в голове Афанасия окончательно лопнуло и скрип перешёл в скоростной скрежет — от его громового шума всех любопытствующих посдувало с подоконников обратно в постели, а эти, на крыше, уронили свои «Heineken» на мостовую.

Афанасий заправился…

Мыслительный акт закончился окончательно…

Девушка тут же исчезла.

Уик-энд оказался испорченным окончательно. Обычное посещение дерматолога обычного успокоения не принесло.

Афанасий Уголовников ощутил, что он смертельно болен… Но что делать с этим новым чувством Афоня не знал… А запустить мыслительный процесс вновь ему никак не удавалось.

Он ходил каждый день на то самое место, где мысль посетила его в последний раз (надо сказать, что Афанасий совершенно забыл, какая это была, собственно говоря, мысль, но она была же, чёрт подери!)…

Однажды…

Буквально на черезследующий уик-энд… Та девушка опять появилась во дворе. Но она была одета в светлокоричневый костюм на голое тело и туфли-шпильки на десятисантиметровом каблуке… Она опять не заметила Афанасия.

Но и Афанасий при её приближении ничего нового не ощутил…

Он вернулся домой и почувствовал, что что-то из его жизни ушло навсегда. Солнце светило вовсю, но Афоне Уголовникову показалось, что идёт дождь. Он натянул на голое тело жилет… Что-то неприятно оттягивало единственный карман… Афанасий вытащил на свет Божий чуть проржавевшую луковицу часов… Они шли… Второй раз за последнее десятилетие… Шли… И на сей раз уже ничто не могло их остановить. Афанасий Уголовников смотрел на них час… два… три… четыре… пять… шесть… семь… восемь… девять… десять… А часы всё шли и шли.

И тогда Афанасий пошёл на кухню за молотком.

Винница, ноябрь 2000 года.

Притча

Умер старенький еврей. Попал на небо к Господу. Говорит ему Господь:

— Ну вот ты и Фроим попал ко мне, в мое царствие.

В ответ Фроим вздыхает и говорит:

— Скажи мне, Господи! Я так всю жизнь старался, я не нарушал твоих заповедей, я старался жить праведно и никому не мешал. Скажи мне, Господи, почему я прожил такую тяжелую и бедную жизнь? Почему я никак не мог разбогатеть? Почему я так долго скитался по странам и городам, пока не приобрел этот жалкий домишко на самом юге Израиля, так недалеко от сектора Газа? Почему мне досталась такая некрасивая жена, а дети мои до сих пор не имеют семей? Почему я так долго и тяжело болел, прежде чем умереть? Разве ты не мог дать мне хоть что-нибудь? Ты дал этому негодяю Мойше хорошую и добрую жену. Семен Руцкий, тот самый, что попил мне крови, из седьмой квартиры, пышет силой и здоровьем. Ваня Нудельман пусть и подпольный, но все-таки миллионер. Савик уже три года крутится на лучших телеканалах, получил и славу, и деньги. Ты дал им все, мне же ты не дал ничего. Господи! Дал бы ты мне еще немного здоровья, чтобы я прожил еще пару лет этой тяжелой и бедной жизни!

Господь посмотрел на представшего пред ним человека и ответил ему вопросом на вопрос:

— Скажи, Фроим, а ты меня о чем-то просил?

Смешался старенький еврей, задумался. Господь его не торопил с ответом. У Господа много времени. Есть времени и на Ваню Нудельмана, и на Сему Руцкого, и на негодяя Мойше, и даже на старенького Фроима есть у Господа времени.

— Скажи мне, Господи! Тебе молила Раечка про сына, умолял Миша, но не тот, а из Нарвы, чтобы ты дал ему удачи, а Валера Кривой просил тебя ежедневно, чтобы его дочка могла иметь детей, ты же не дал им ничего? Как я мог тебя просить, Господи?

И ответил ему Господь:

— Скажи, Фроим, разве я должен выполнять все прошения?

И задумался Фроим. Крепко задумался. Господь опять не торопил его с ответом. У Господа много времени. Есть времени и на Ваню Нудельмана, и на Сему Руцкого, и на негодяя Мойше, и на Раечку из двадцатого дома, и на Мишу из Нарвы, и на Валеру Кривого, чтоб ему здоровья и дочке его детей, и даже на старенького Фроима есть у Господа времени.

Тогда собрался с духом Фроим и говорит Господу:

— Скажи мне, Господи! Рома просил у тебя выиграть в карты. Он продал дом и сидит по уши в долгах. Даня, тот, что с Краснофлотского переулка, просил у тебя здоровья, а умер через два месяца от рака, Гоша молил тебя жениться, а стал гомосексуалистом, Изя просил тебя шестисотый Мерседес, но до сих пор ездит на Запорожце? Скажи, Господи, как я мог просить тебя после этого?

И отвечает Господь старенькому еврею:

— Скажи Фроим, а кто сказал, что я выполняю просьбы дословно? Каждый получает то, чего он заслуживает. Вот Изе нужна была машина, чтобы возить свое бренное тело, так он получил эту машину. Но какое это тело? Сорок пять килограмм после сытного обеда! Так зачем такому телу Мерседес? Ему по этой земле и Запорожца достаточно. А тот самый Гоша никогда не хотел жениться, он хотел получить удачную партию. Так теперь он живет с Мирча в Бухаресте душа в душу, шоб все так хорошо жили!

И смутился старенький еврей, поникла его душа, сморщилось и сжалось в комок его тщедушное эфирное тело. Увидел это Господь и говорит:

— Хорошо, Фроим, мы тут не в Бердичеве на базаре, ты все-таки в Царстве моем. Загадай желание. Но только одно. И я его исполню точно и дословно, как ты пожелаешь.

— Я могу все пожелать?

— Для себя, своей памяти, своей семьи — все, но ничего глобального, ничего про арабов, ничего про все человечество.

И задумался старый еврей Фроим. Крепко задумался, надолго. Господь не спешил подгонять его с ответом, вопрос ведь серьезный. У Господа много времени. Есть времени и на Ваню Нудельмана, и на Сему Руцкого, и на негодяя Мойше, и на Раечку из двадцатого дома, и на Мишу из Нарвы, и на Валеру Кривого, чтоб ему здоровья и дочке его детей, и на Рому и на Даню, и на Гошу-гомосексуалиста, и на Изю с его Запорожцем, и даже на старенького Фроима есть у Господа времени.

И вдруг встрепенулся старенький еврей Фроим, даже его эфирное тело как-то встрепенулось и ожило, и сказал он тогда Господу:

— Господь мой! Сделай так, чтобы дети мои никогда ни о чем тебя не просили!

Глинск. 23 мая 2011 года.

Гонорар

«К станку!»

«К станку!»

«К станку!»

Эти слова стучат по черепу молотком, тяжелым, чугунным молотом, вбивают каждое слово в мой мягкий нежный мозг… Какого черта все это надо? Стоп! Кажется… Кажется я позавчера заначил на самый крайний случай… Это он или не он? Или потерпеть? Да какое там терпеть? Чего играться? Станок подождет… Баночка из-под сурика… Так, они думают, что могут все обнаружить, все прибрать… Ничего подобного! Я в этой игре корову съел… Прятки называется. Спрячь пятьдесят грамм так, чтобы их никто не заметил. Вот она, заветная… Йес… Хорошо пошла. Занюхал, по традиции, рукавом… Теперь можно рассказать и о том, как я добрался до подобной жизни.

По дороге посмотрел на себя в зеркало — вчера много работал лазурью, теперь небритая морда отсвечивает синими разводами около рта. А… ничего…

Меня зовут Николай Амнеподестович Силуанов. Я родился в далеком тридцатом году уже прошлого несколько лет как века. За что моего отца дед Афанасий назвал Амнеподестом — я понятия не имею. Назвал, так назвал. Доля его такая. А я родился зимой, как раз на Николая, вот и получил это имя, как говорил отец, хотели назвать Владимиром, но дед уперся так, что пикнуть никто не посмел. Деда забрали в тридцать седьмом. Отца не забрали свои так забрали немцы: его забросили к партизанам для связи с центром, он уже тогда был знатным подрывником-инструктором. Вот только при высадке натолкнулись на полицаев. Мне было тринадцать, когда отец пропал без вести, и сорок четыре, когда его судьба была выяснена, и мы получили официальную похоронку. В детстве я рос довольно хилым, но весьма впечатлительным ребенком. Мама, как могла, ставила меня и двух младших сестер на ноги. А я с десяти лет хотел рисовать. Мне тогда снилось, как люди смотрят на мои картины и аплодирует от восхищения. Кто знал, что тарасовы мечты иногда сбываются? Но кто знал, как они сбываются! Иногда не знаешь, так ли это нужно, чтобы мечты сбывались…

Так… а ведь ничегошеньки не осталось. Ничегошеньки… Может, еще рукав понюхать? Авось запах-то хоть остался, не выветрился еще? Нет… выветрился… Сейчас точно попустило, есть еще время на рассказ… а потом к станку, мать его так… к станку…

Мама — это святой человек. Если бы не она, не видал бы я в своей жизни того мольберта. Пахал бы в солнечном Узбекистане, куда вовремя эвакуировали семью военного, но… мама нашла какую-то армянку, которая работала в интернате для одаренных детей, рассказала про меня. Так я оказался в Ташкенте. Оказалось, что есть какой-то талант, и есть жгучее желание его развивать.

Художественное училище. Мне опять повезло. Я учился в столице. Там и женился. Тамара была не самой красивой, не самой изящной, но в ней чувствовался сильный характер, она была дочкой крупного партийного деятеля. Не настолько крупного, чтобы я сразу же вошел в число великих мастеров реализма, но достаточно крупного, чтобы я переехал на Украину, в его родной Чернигов, и там чувствовал себя более чем уверенно. До сих пор не могу понять, был ли это брак по расчету или все-таки по любви? А, может быть, по рассчитанной любви? Впрочем, тогда я об этом и не задумывался, даже когда стал одним из самых молодых членов союза Художников Украины.

Только не подумайте, что я бил баклуши и выезжал только на спине тестя, ну уж нет, я сам пахал как лошадь, да и Тамары не забалуешь. «Душа обязана трудиться» — это был ее девиз, взятый у кого-то из классиков. Вот и первая моя персональная выставка — это как первый бал Наташи Ростовой… такие же глупые волнения. Сейчас понимаю, насколько глупые…

Знаете, все было как всегда. Все было как у всех. Родились дети. Старший — Артем, в честь тестя, младшая — Алеся, в честь, соответственно, тещи. Мы перебрались за тестем в Винницу, получили квартиру, дети стали учиться. А потом все рухнуло. Тесть как-то неожиданно погас. Не умер, а именно погас, тихо, незаметно, как погасла его партийная должность. И горстки пепла не осталось… Я набросал портрет на его надгробье, а что еще мог сделать для этого человека? Тамара начала болеть. А я стал все чаще и чаще прикладываться к рюмочке.

Да, кстати… у меня же еще есть махонький такой резервик… там грамм двадцать пять-тридцать чистейшего спирта… Ха! Точно, на самом видном месте. Поэтому ее и не нашли. Ну, за тебя, Тома… мир твоему праху! Пусть земля тебе будет пухом, скоро и я к тебе присоединюсь в юдоли небесной…

Все мои беды начались со смертью жены. Я, кажется, говорил, что у нее был железный характер? Скорее всего, из меня получился отменный подкаблучник. А что еще было мне надо? Чтобы жена создала быт, уют и все условия для творчества. Так все и было. Но она не выпускала меня из ежовых рукавиц и я был постоянно в творческом тонусе. Нет, мы часто ездили отдыхать, были у меня и творческие командировки. Тогда членство в Союзе Художников давало многое… Но всем руководила жена. Она и не давала мне спиться. Да! Любил выпить и люблю до сих пор! А что? Как еще расслабиться мятежной душе художника? Да если хотите, сам Тарас Шевченко приложиться к рюмочке был не дурак! Вы его дневники почитайте! Я вот читал и на языке оригинала, а не в переводе на украинский. Вот глупость читать Кобзаря в переводе на ридну мову! Так и я выпить не дурак… все мы художники такие. А думаете, легко постоянно под прессом жонкиным жить? Вот за чарочкой и приходит иллюзия того, что ты от нее свободен. Хотел ли я свободы? Да, хотел… Любовь она ведь быстро прошла. Остался только расчет. И интрижи появлялись, и изменял я ей, нет не на пропалую, но бывало… И чуть не оставил ее, так влюбился… а потом испугался ее с детьми малыми оставлять. Дурак был… она бы тоно не пропала, а я вот… Боялся, что пропаду… Ха! Оказывается, не того боялся.

И после смерти жончиной начал я пить без устали. Здоровье мое, благодаря регулярным выездам на море с семьей, поправилось, так что запасов здоровья хватило на пару лет беспробудного пьянства. Самых страшных лет моей жизни, когда деньги обесценивались, а все мое творчество уже ничего не стоило.

Вот, все говорят, что при СССР не было свободы творчества, что личности художника было тесно в рамках официоза… Не знаю, моему творчеству это никак не мешало. Я работал в своем жанре, работал, в тех рамках, которые установил себе сам. И меня они устраивали. Да, были у нас «обязаловки», темы, которые надо было поднять, чтобы пропустили персоналку, были и «колхозы», когда мы собирались большим коллективом, создавая полотно на революционную тематику. Помню, к большой выставке наших «членов» (в смысле, членов Союза Художников Украины в нашей области) мы собрались солидным таким коллективом и писали картину «Революция на селе». Изобразили село, майдан, всадники с революционной вестью, ликующие селяне, весенний пейзаж, всадник, с горячей речью с коня обращается к селянам, рассказывая о светлом будущем… Я рисовал тыны и цветущие садки. Потом мы собрались всем коллективом, был поздний вечер, сидели кто с чем, пили водку, закусывая чем Бог послал и говорили об искусстве. А что изменилось сейчас? Помню, уже при незалежности, мы собрались перед новой масштабной выставкой в том же составе. Было несколько молодых парней, и не было с нами несколько тех, кому повезло умереть до этого бардака. Мы писали историческую картину «Гайдамаки». Украинское село, майдан, всадники-гайдамаки, с вестью о поднятом восстании, ликующие селяне, весенний пейзаж, всадник с коня обращается к селянам с речью, призывая защитить наше светлое будущее. Я рисовал тыны и цветущие садки. А вечером мы собрались всем коллективом, пили крепкий самогон, закусывая чем смогли наскрести и говорили о тяжелой жизни. Вот и все изменения. Хочешь персоналку? Изволь вывести образ Шевченка и не забыть написать про освобождение от москаливщины. А коли поднимешь какую новую тему типа разорения Батурина москалями (чем эта тема лучше разорения Полтавы стариком Мазепой, которое произошло чуток раньше?), то тебе еще и бонус на шею. Противно. Мой конек был натюрморты. Ну, написал я несколько натюрмортов с козацкой шаблюкой, да все равно от этого воротило. Я стал писать все меньше и меньше. А пить все больше и больше. Так и умер бы под забором. Если бы не детки. Не дали пропать отцу-то, ох не дали мне пропасть, сучье семя…

Все изменилось в одночасье, когда Артем с женой и сыном, тобто внуком моим, Бориской, переехали жить ко мне в мастерскую, которая была и моим домом. Эта мастерская — предсмертный подарок тестя, так что Артем почувствовал себя в праве сюда вселиться, да я и не возражал. Сынок попытался побизнесменить. Взял под квартиру кредит, прогорел. Пришлось квартирку продать, так хватило еле-еле с долгами расквитаться. Остался без бизнеса, без квартиры, но и без обязательств. Рассчитывал на мою помощь, а чем я помочь-то мог? Картины почти все пропил, да и тогда не стоили они почти ничего… Вот и пустил я его жить. Не выкидывать же родную кровь на улицу. Как-то так случилось, что и Алеся через полгода с обеими дочурками оказалась под моим кровом — разошлась с мужем-неудачником, который уже второй год сидел без работы. А на заработки ехать ему его начальственная натура не позволяла. Как и я, спиваться начал. Вот тут-то мне поставили условие: бросай, дед пить, не смущай внуков. Я стал пить так, чтобы внуки не видели, и из мастерской теперь не вылазил. Если Алеся что принесет поесть, то ем, не принесет, ну и ладно. Так началось мое добровольное затворничество.

А беды мои начались апосля того, как сыночек мой обнаружил, что мои картины могут чего-нибудь стоить. Нашел его как-то один крутой банкир из города Киева. Попросил пару моих картин. Тот принес. Банкир поинтересовался, жив ли я, какое мое здоровье. Ответами сына был доволен. Отвалил ему за картины сумму, которую сынок даже и во сне представить себе не мог. Что-то в районе штуки зелени за кажную картинку. Тут расчет у банкирки простой был: жив еще, член Союза Художников, так моя картина, вывези ее тот банкир в Польшу али Чехию, сразу раз в десять вырастит. А когда окочурюсь, то и более. Так что вложение капитала для него и прямая выгода для сыночка. И детки поняли, что папашка-то их может оказаться семье источником пропитания. Так и стали на мне зарабатывать. Только им стало понятно, что картин моих маловато будет. Сначала мне мастерскую привели в порядок и все запасы спиртного из нее изъяли. Потом мое добровольное закрытие превратилось в принудительное. Выйти никуда не мог, чтобы где на точке пляшкой ворованного спирта не припасся. Я теперь должен был натюрморты писать. Каждый день по картине. Лучше по две. И «Арбайтен, Стаханофф!». Свои детки, оказываются, самыми жестокими быть могут! Артемка то особо жесткий парень оказался. Все кровушка мамашкина в нем кипит. Чуть что не по нем — бьет меня, старика… чтобы понятливее был на склоне лет своих. Есть дают, но так, чтобы ноги не протянул. Художник-то лучше на голодный желудок творит… А выпить дают, только когда картину выношу. Так и общаемся. Перестуком. Постучал три раза — картина готова. Мне чарочку и закусочку на блюдечке. Принял я свой гонорар, выпил… Вот и полегчало. Картину забрали, старика под замок. Я было маразм хотел старческий изобразить. Пару раз оправился посеред студии, да калом картинку намалевал. Но сынок мой, Артемка, пусть кулачки его устали не знают, из меня быстренько весь старческий маразм выбил. Недели две ребрышки мои болели, но ничего, откашлялся, оправился, живуч оказался, курилка. И спасибо дочурке, Алесеньке, это она меня, кровинушка, сигарками снабжает, единственное в чем нужды не имею. Она у меня и прибирает. Она тут у меня заначку водочную вынюхивает и отбирает, когда найдет. Только меня в этой семейной игре «прятки» не обойти. Стар я уже, тертый калач. И с фантазией все в порядке. Каждый раз что-то новое придумываю. А еще это Алеся все старается, чтобы у меня было с чего натюрморды свои писать… Вот и сейчас букетик принесла флоксы… цветы так себе, но писать их люблю, мне лепестки мазками хорошо передать получается. Почти живыми выходят. Сирень еще люблю и георгины, но не эти, пышные, заграничные, а наши, попроще. Их люблю малевать. Да только что я сейчас пишу? Глупость все это… рука не та… Спасибо, что дают благословенной выпить, чтобы руки не дрожали… так ведь уже от старости начинают дрожать, а не от недопою. Порой подпись приходится перемалевывать, а то не узнают еще. А за подписью сыночек следит особо. Хотей не хотей, а подпись должна быть четкой, пусть картина окажется клякса кляксой, а вот подпись должна быть точь в точь, как в каталоге, чтоб им с этими каталогами пропади они пропадом! Неужели ничего не осталось… разговорился, а душа-то горит, от того, что горюет. И ничем не могу подлечить ее, разве что благославенной… Стоп! А заначка за вазочкой с флоксами? А вдруг не заметила? Я ведь специяльно одну заначку так оставляю, чтобы заметила, чтобы не сильно искала. Нашла и довольно, что старичка радости лишила. Так я ужо пятый годок мучаюсь. Одна радость — получить гонорар, выпить, да и забыться… хоть на время, забыться… Когда же придет забытье мое вечное? Тут, видать все просто… не верю я в Бога, а Бог не верит в меня, смерти не посылает. Мучаюсь.

А, черт! Только о Боге подумаешь, а тут и Сатана тебе под руку! Разбил я вазочку… дурно разбил. Заметила схованку дочурка моя, заметила, змеюка подколодная. Что теперича будет? Артемка бить за вазочку будет. Точно будет бить! Отольются вам еще слезы мои грешные! Странно… а флоксы-то как на полу лежат… и вазы осколки… и солнце в них играет… надо бы это успеть словить…. Скорее… Интересно получается… Так, пока солнышко не исчезло…

«К станку!»

«К станку!»

«К станку!»

P.S.

Николай Силуанов умер в возрасте семидесяти семи лет в окружении детей и внуков. Последнее десятилетие его творчества отмечается особой творческой производительностью художника. Работая в это время исключительно в жанре натюрморта, он создал почти столько же картин, как за все более раннее время своего творчества. Такое число картин не выходило из-под его пера даже в годы молодого творческого рассвета, пришедшего на конец шестидесятых годов прошлого века. Надо отметить некоторое однообразие сюжетов и незначительную «неряшливость» работ, вызванных некоторым изменением манеры письма. Из огромного числа работ необходимо выделить картину «Флоксы с разбитой вазой на полу», которую многие считают вершиной творчества Николая Амнеподестовича Силуанова.

Винница, декабрь 2014 года.

Точка излома

И жизнь прожить — не поле перейти…

1.

Во вторник, 14 августа 2012 г. Николаю Степановичу Безруку исполнилось сорок три. И впервые за последние сорок с крючком лет его собственный день рождения Николая Степановича не обрадовал. Традиционно он проводил день рождения в каком-то кафе, во-первых, чтобы можно было собрать всех друзей, во-вторых, чтобы не «напрягать» жену, в-третьих, чтобы не раздражать лишний раз тещу.

Так получилось, что после первого неудачного брака, который тянулся восемь долгих лет и закончился стремительным и болезненным разводом, Николай оказался, как говорят на Украине «в прыймах»^[3]. Его вторая жена, Надя, женщина добрая, бесконфликтная и очень спокойная по характеру была противоположностью взрывному и эмоциональному мужчине, которым был по сути своей Коля Безрук. В свои сорок три он стал обладателем второго сына, теперь уже пяти лет отроду, (старший от первого брака жил вдалеке от отца — в другом районе города), дочери чуть помоложе, и очень спокойной семьи. Казалось, вот оно, счастье, живи и наслаждайся.

Но жить и наслаждаться не получилось.

Говорят, что после сорока все болезни начинают вылезать наружу. У Николая получилось, что болезни пошли в атаку после сорока одного. Появились какие-то боли внизу живота, сначала тупые, какие-то мутные, непонятные ни для Коли, ни для участкового врача. Обследования долго ничего не давали. А боли становились сильнее. И вот накануне своего сорокатрехлетия, в областном онкодиспансере, Николай получил окончательный приговор. Сейчас врачи говорят диагноз в лоб, сразу, чтобы поставить человека перед выбором — лечиться или умирать. Никто ни от кого ничего не скрывает. Большинство выбирает лечиться. У врачей. Совсем немногие выбирают лечиться альтернативными методами, а еще значительно меньшее число выбирает умирать. Но некоторые, кто выбирают умирать, живут дольше тех, кто выбрал лечиться.

Николай Степанович Безрук к медицине прямого отношения не имел, был по профессии инженером, работал в политехническом университете, в лаборатории измерительной техники, но именно из-за этого имел с медициной кое-какие дела: их лаборатория разрабатывала датчики для медицинских экспериментальных приборов. Некоторые были настолько удачными, что пошли в серийное производство, а один датчик, к разработке которого Николай имел непосредственное отношение, был куплен серьезной иностранной фирмой, как только прошел патентирование.

По ходу своей работы Коля последние семь лет регулярно посещал медицинские учреждения города, общался с врачами (большей частью профессурой), а потому в медицинских вопросах худо-бедно ориентировался.

Николай сел в лифт, а уже через каких-то полторы-две минуты вышел в колодец двора,окруженного такими же стандартными многоэтажками, в какой ему пришлось провести большую часть своей никчемной жизни. На улице накрапывал дождь. Небо было хмурым и серым, черные и свинцовые тучи висели низко, облака перестраивались на самых разных высотах, казалось, что небо давит на Колю всей своей тяжестью, но эта тяжесть была ему в радость, ведь скоро он почувствует всю тяжесть земли. Да-да, все дело было в настроении. Оно было тяжелым, свинцовым, безрадостным: как раз под стать кошмару, происходившему во дворе. Дождь немного подумал, чуть было перестал, но тут же усилился. Безрук бросил курить девять лет назад, но сейчас, именно в эту тяжелую минуту, ему захотелось быстро выкурить одну-две сигареты подряд или затянуться крепкой ароматной сигарой, как те кубинские, которыми его угостил студент из Острова Свободы, живший с ним в общежитии в одной комнате. Почему-то студенческие воспоминания Колю Безрука немного успокоили. И многоэтажный приземистый корпус их института, который теперь уже стал университетом, и общежития, расположенные рядом с корпусом факультета, и студенческие вечеринки, на одной из которых он познакомился со своей первой женой, которая, как ему казалось тогда, была самим воплощением совершенства. Воспоминания нахлынули как-то хаотично. Детство в маленьком провинциальном городке. Школа. Потом вспомнился развод родителей. Потом его собственный развод, который он очень сильно пережил, даже поседел в тот самый день, день развода.

Где-то прогрохатало. Коля осмотрелся, но никакой тяжелой машины нигде не было видно. Неужели гроза? Но молнии вроде бы не сверкали, хотя, кто его знает, с этой странной погодой, была же гроза каких-то пару дней назад, а на небе вроде с утра ни облачка.

Неожиданно Николай обратил внимание на людей. Они куда-то шли, в чем-то копошились, как ему показалось, такие же безрадостные, угнетенные тяжелыми мыслями, придавленные этой жуткой погодой, такие же, как и он сам… Даже вот тот ребенок в резиновых ботиках и с лопаткой в руке, направляющийся в песочницу, смеялся как-то неискренне. И что ему делать в мокрой и холодной песочнице, вот и смеется неискренне, Коля был в этом уверен.

Нет, давайте попытаемся полностью восстановить ход событий. Примерно около года Коля стал замечать неладное: он похудел, пропал аппетит, стал каким-то капризным в еде, да и вообще капризен вне всякой меры, быстро уставал, а когда работал физически, очень быстро стала появляться одышка, для его возраста совершенно не характерная. Николай не сразу бросился к врачам, но когда наступило время, что не заметить изменения его здоровья было невозможно, а с мочой неожиданно пошла кровь, Коля просто вынужден был лечь в больницу на обследование. Увы, даже если все профессора местного медицинского будут твоими знакомыми, неутешительный диагноз, если он есть, все равно тебе объявят.

Профессор-онколог, с которым Коля испытывал датчик чрескожного измерения насыщенности крови кислородом^[4], взял на себя тяжелую обязанность объявления пациенту диагноза, который и звучал как приговор.

— Николай, мы нашли у тебя опухоль в области почки, она небольшая, но дала метастазы. Могу сказать, что в данной ситуации операцию делать нет никакого смысла. Ты мужчина крепкий, так что курс-второй лучевой терапии и плюс химия, так что не все еще потеряно.

— Виктор Алексеевич (так звали профессора), скажите откровенно, какие мои шансы? — голос Николая звучал как-то немного отстраненно, даже равнодушно, как будто он спрашивал не о себе, а о какой-то тетке Вали из Торжка.

— Коля, извини, но ты сам просишь… — казалось, что медику стало немного неудобно, он как-то извинялся сам перед собой, что ли. — Дело в том, что если будешь сидеть на химии и лучевой — года три-четыре, больше тебе никто гарантировать не сможет… Если не лечиться — другой крайний вариант, можешь годика полтора-два протянуть, сам знаешь, что…

— Я помню, Виктор Алексеевич, чем в более молодом возрасте рак возникает, тем быстрее он прогрессирует.

— Да… но это не только рака касается… — Профессор, по всей видимости, хотел было прочитать коротенькую лекцию, но вспомнил, кто перед ним и сам себя тормознул.

— Да, да, да… — Николай сокрушенно покачал головой.

— Лично я тебе могу посоветовать: попробуй клинику в Израиле, там хорошо лечат такие формы рака. Кстати, на Кубе тоже, там, на Кубе, даже обойдется дешевле. Но я все-таки рекомендовал бы тебе Израиль.

— А… да… спсибо… — почти сквозь зубы процедил Коля Безрук, после чего покинул профессорский кабинет с чувством некоторого облегчения: что надо, он услышал, а тянуть это все дальше не имело никакого смысла. Может быть, профессора прорвало бы еще не парочку бесполезных советов, типа лечения в Израиле, да слушать кого-то больше не хотелось.

Этот день изменил в жизни Николая очень и очень многое. Где-то, в глубине души, он подозревал, что может случиться что-то неприятное, что надо будет бороться, но был совершенно не готов к тому, что диагноз будет, фактически, приговором.

— Безрук!

— Да…

— Конечно, мы должны были бы вывести вас на третью группу, для начала, но по совокупности диагнозов…

Врач подождал, выдержал паузу, но Николай никак на его тираду не реагировал. Обычно дальше шел традиционный вопрос «Сколько?» — от более догадливых пациентов, но не в этом случае.

— Но за вас просил сам Виктор Алексеевич, а я не могу ему отказать. Вторая группа, бессрочно.

— Скажите, а вы уверены, что я дожил бы до переаттестации на вторую группу?

Врач в ответ пожал плечами. Ему было все равно. Главное, что от этого клиента ему не было никакого толка.

От пережитого Николай впал в самую настоящую депрессию. Сейчас он понимал, что единственной причиной его депрессии было то, что всем было все равно. Он умирал, а всем вокруг было все равно. Все равно было теще. Он подслушал как теща и жена говорили на кухне про его болезнь. Теща утешала дочку тем, что та еще достаточно молода и привлекательна, и кого-то еще найдет. Дочка возражала, что с двумя детьми она никому больше не будет нужна, а если и найдет какого-то мужчину, то только в качестве любовника. И кто будет заботиться о детях. Ее детях! Как будто его, Николая Петровича Безрука, уже и не существовало на этом белом свете! А сколько денег еще пойдет на бесполезное лечение! — посокрушалась теща.

И Николай впервые понял, насколько он одинок.

Он зашел на работу, чтобы забрать из отдела личные вещи. Их было немного, но каждая из них дорога была ему лично и не представляла никакого интереса. Коля был безмерно благодарен сотрудникам в том, что никто из них не проявлял ложного сочувствия, никто не приставал к нему с тягостными и глупыми расспросами. Наоборот, рассказали пару пошлых анекдотов, похлопали по плечу, пожали руку, после чего он покинул двери многострадального научного отдела, в котором провел почти два десятилетия жизни.

2.

Вторник. Середина августа. Погода, которая полностью соответствует настроению нашего героя, все сводится к одному: человеку плохо, он умирает, и он один на один со своим умиранием. Дождь, который то чуть переставал, то чуть усиливался внезапно пошел стеной, в небе загрохотало, ударили молнии — одна справа, прямо над одиннадцатиэтажным административным зданием, которое с самого недавнего времени заняла налоговая служба, вторая прямо напротив, где-то в районе над городским парком. Николай поймал себя на мысли, что ему хотелось бы, чтобы молния ударил прямо в него, так захотел, чтобы мгновенная боль, быстро, чтобы не мучится, чтобы не было этих бесконечных операций, чтобы никак никто никогда его не резал на куски, пусть уж сразу и мгновенно…

Но в свои сорок с хвостиком Коле Безруку тотально не везло. Он уже не раз подумывал о том, чтобы покончить с жизнью, но как? Старенький учебник по судебной медицине в разделе «самоубийства» подсказал ему, как. Но мешала страховка, которую он оформил лет пять назад. Пойди таким путем — и его семья не получит по страховке ничего! Вообще ничего! Выйдя на группу Коля сразу же написал в страховую компанию о наступлении «страхового случая», но что-то компания никак на его письмо с приложенными документами не реагировала. Радовало наличие квитанции об отправленном письме и уведомление о его вручении. Но Николай понимал, что до конца общения со страховой компанией ему придется на этом свете задержаться.

Только сейчас Николай осознал, что стоит посреди двора, что хлещет дождь, как из ведра, а жена с сыном тянут его за рукав, стараясь затащить под козырек подъезда.

Через пять-шесть минут он сидел на кухне, переодетый в сухую новую одежду, на которой настояла жена, окруженный детьми, которые наперебой поздравляли папу с днем рождения. Они засыпали отца поделками, которые готовили от него в секрете и не один день, это точно. От всего этого у Николая настроение еще больше стало минорным. Неожиданно из глаз выступили слезы, и не было никакой возможности их остановить.

Наверняка, со стороны вся эта картина выглядела довольно странно: здоровый с виду мужчина в самом расцвете сил плачет в окружении детей, а молодая женщина тайком утирает слезы, отвернувшись к окну. А за окном все хлещет и хлещет дождь, превращающий улицу и соседние дома в нечеткие миражи, и скоро за окном ничего, кроме как струй дождя, завываний ветра, хмурого, не по-летнему сурового неба.

Внезапно Коле стало плохо от этих не в меру слезливых сцен. И тут жена, почувствовавшая что-то, произнесла:

— Коля, нам надо серьезно поговорить.

Надюшу (а раньше Николай называл жену только так и не иначе) он любил нежно, трепетно и очень сильно. Он даже с тещей уживался только потому, что Надя ни за что на свете не оставила бы маму. Оба ее брата выпорхнули из семейного гнезда и показывались там крайне редко, да и то в сопровождении грубоватых и жадных до всего чужого невесток. После первого неудачного брака Надюша казалась Коле глотком свежего воздуха: она понимала мужа, помогала, очень скоро Николай стал делать успехи в карьере, его тему признали профилирующей, кроме зарплаты стали появляться регулярные премии, сначала небольшие, потом и солиднее, и еще немного солиднее, чем солидные. Эта была единственная женщина, кроме мамы, которую Николай ощущал как свою. Это редкое ощущение своего, родного, семейного тепла и уюта делало его второй брак на редкость счастливым. И теперь этому счастью должен был прийти конец!

Внезапно Николай осознал, что его семейному счастью уже пришел конец, что он позволял себе Надюше нагрубить, что он перестал называть ее Надюшей, и даже Надеждой называл с плохо скрываемой иронией. Его семейное счастье, казавшееся столь нерушимым, рассыпалось, как карточный домик. Только из-за одного-единственного диагноза! А тут вдруг этот «серьезный разговор». Николай хотел было пробурчать что-то типа «отстань, что за разговоры, могу я в свой день рождения не слушать нотаций», но посмотрел в глаза жены, и сил сопротивляться не стало. Видимо, она тоже пришла к какой-то черте, раз решилась на разговор, который никак у нее не шел, по крайней мере, последние несколько недель.

— Говори.

Надя отправила детей смотреть мультики, а сама присела на край табуретки, сначала смотрела Коле в глаза, потом потупила взгляд и заговорила:

— Коленька, так ведь нельзя! Что ты в самом-то деле… Ты ведь сдался… надо бороться… надо что-то делать, а ты ничего… пройди ты эту чертовы лучи, а там химию, вдруг да поможет? Коленька… Получим страховку, будут деньги на лечение. Мы на квартиру откладывали… Что-то наскребем. Будешь ты, будут и деньги…

Надя говорила не слишком убедительно, постоянно прерываясь, отдельные фразы давались ей с трудом, но женщине надо было выговориться. Чтобы хоть как-то вылить ту боль, которая накапливалась в ней последние месяцы, месяцы, когда у мужа обнаружили эту чертову болячку.

— Ты же сам знаешь, это ведь не приговор… Коленька, ну делай же что-нибудь, нельзя же себя хоронить заживо и нас в могилу за собой тянуть… Как я буду без тебя, Коленька! Ради меня сделай же что-нибудь!

Неожиданно всю последнюю тираду Надюша произнесла на одном дыхании, как будто ее прорвало, не останавливаясь, чуть приостановив дыхание в середине фразы.

Николай в ответ молчал.

— Ну, Коленька, скажи хоть что-нибудь!

— Надюша (он впервые за последние месяцы произнес «Надюша», далось это без труда, и даже вкус приятных воспоминаний неожиданно мелькнул в сознании).

— Надюша, я буду голодать.

— Что? — жена оказалась совершенно не готова к такому повороту событий. Оказалось, что муж ее все это время искал какой-то выход, но почему именно такой? Почему? Ведь во всех книгах, медицинских и не только, написано, что голодание противопоказано при раке?

— Коленька, извини, что ты сказал? Я правильно поняла, что ты собираешься голодать? Но почему? Зачем? Это ведь может быть опасно! Ты и так сильно похудел, ослаб… Коленька!

— Странно! Ты заметила, что называешь мен Коленькой по-прежнему, а я тебя Надюшей только сегодня, впервые за последние месяцы?

Жена пожала плечами, как бы отмахиваясь от этой мелочной назойливой детали.

— Неужели ты любишь меня больше? Ладно, извини за эту глупость. Лучи убивают иммунитет. Химия убивает его еще больше. Любая инфекция в этот период прикончит меня надежнее автомата Калашникова. Гарантий — никаких. Мы потратим деньги на лечение и не получим ничего взамен. Может быть, совсем ничего! Я понимаю, что даже лечение за бугром ничего не гарантирует.

— Но там намного больше возможностей…

— Это помогло Раисе Горбачевой? Если рак в запущенном состоянии, даже гениальные врачи ничего не сделают. Да и пока мы соберем нужную сумму… Ты же знаешь, наших сбережений не хватит, а брать кредит… смысла нет. Надюша, остается одно. Мне когда-то сказал один профессор, что голодание — единственное лекарство, которое помогает в самых безнадежных случаях. Помнишь Николая Марковича? Он еще был у нас в гостях, консультировал маму?

— У нас будет твоя страховка… — робко попыталась возразить супруга, но запнулась под суровым взглядом мужа.

— Ерунда, ты ведь знаешь, этих денег хватит только на начало лечения… и то, когда мы их увидим…

Надюша помнила этого профессора с по-эйнштейновски взлохмаченной шевелюрой, сухонькими ручками и острым взглядом, от которого нельзя было ничего скрыть. Он выписал ее маме противоглистные препараты, и, о чудо! та, страдающая почти полгода желтухой, внезапно выздоровела.

— Коленька! — начала было Надежда, но мужчина прервал ее, как будто боялся, впервые в жизни боялся, что его прервут.

— Я уже принял решение. Это единственный шанс. Или мой организм сожрет опухоль, или та прикончит меня. Но все решится в эти три-четыре месяца. Дешево и сердито… Правда, понадобятся деньги при выходе из голодания, там надо будет все свежее, да экологически чистое… Клизму я купил. Осталось все только приспособить…

3.

Говорят, что все люди инженерных профессий обладают всеми навыками рационального мышления. Вот уж… чего не знаю, того не знаю. Во всяком случае, Надежда Сергеевна Безрук, законная жена Николая Степановича Безрука, после разговора с мужем на кухне так не думала. Она никак не могла понять, как это муж отвергает возможности современной медицины и отдает себя во власть околомедицинского шарлатанства.

Надя относилась к тем женщинам, которые врачам и медицине верят безоговорочно, передача «Здоровье» была эталоном такой веры, и все ее рекомендации выполнялись неукоснительно.

Точно такой же подход у Нади был и к здоровью детей. Она пользовалась только рекомендованными памперсами, чуть чих или насморк — вызывала врача, а все лекарства принимались строго по схеме, предписанной доктором. А чтобы что-то не запамятовать, Надюша еще и составляла шахматку, в которой прием лекарств обозначался крестиками. И эти игры в крестики-нолики с собственным здоровьем Надежду Безрук совершенно не напрягали, наоборот, они делали ее жизнь осознанной и наполненной важным смыслом: забота о здоровье должна быть на самом высоком уровне.

Но вот с мужем это почему-то не работало. Она оберегала его, как могла. В свое время уговорила бросить курить, а пить он прекратил почти что сразу, как только они познакомились.

Надежда не считала, что успехи мужа — ее личная творческая заслуга, наоборот, она твердо верила в то, что ее Николаша добился все сам, благодаря трудолюбию и упорству. Конечно, она принесла ему немного удачи… А тут… вся его карьера коту под хвост, диссертация, которую он выстрадал самым упорным трудом, теперь никому не нужна, он так и не решился ее подать на защиту. Коля так и сказал: «Нет смысла, Надя…», и верная подруга и жена больше этот вопрос не поднимала.

А теперь этот вот разговор.

И Надя, которая оказалась в полной растерянности, во всяком случае, в самом начале, в первые час-полтора после данного разговора, неожиданно для себя перешла в фазу активного поиска. Она еще раз подняла всю литературу про лечебное голодание, только для того, чтобы убедиться еще раз — Николаша выбрал не самый лучший путь борьбы… Хотя… Она понимала мужа, знала его характер, его нелюбовь к химикатам, всем этим лекарствам, многие из которых проходили испытания через его руки, она знала, что муж принял такое решение только хорошо взвесив все «за» и «против», но ничего не могла с собой поделать — ей казалось, что он не прав, что надо попытаться довериться врачам, вот только бы найти врача толкового, а то хороших специалистов у нас раз-два и обчелся.

За эту неделю, прошедшую со дня разговора Надюша нашла двух врачей, про которых говорили, что они врачи от Бога. Но ни с одним из них Николай, покорно сходивший на обе консультации, общий язык не нашел.

4.

В семье все неприятности начинаются на кухне. Эта простая истина пришла в голову Николаю Безруку тогда, когда жена выловила его для еще одного серьезного разговора ровно через неделю после первой попытки. Надо сказать, что стремление Надюши выйти на такой разговор начало Николая раздражать. Он по характеру был человеком замкнутым, проблему предпочитал носить в себе, и справляться ос всем сам, порой путем долгого, жестокого и мучительного самоанализа. Это моральное регулярное самобичевание было противно Надюше, которая регулярно устраивала выволакивание души и душевной боли наружу. Чаще всего это происходило вечером, во время ужин, или ночью, в постели.

Но последний месяц Коленька переселился на диванчик, ему казалось, что Надюше неприятно спать рядом с полутрупом, хотя жена пыталась и переубедить его, но мужчина на сей раз оказался непреклонен. И теперь возможность излить душу технически была только за ужином, но в последние месяцы Николай был закрыт для подобного рода разговоров. Он так прочно замкнулся в скорлупе болезни, что Надюше стоило больших усилий пробиться к супругу даже для одного единственного разговора, а о регулярных душевных излияниях не могло быть и речи.

Николай, все еще пребывавший в отвратительном настроении, и на этот разговор пошел без видимого удовольствия.

Августовская неделя после дня рождения была особенно тягостной.

Николай почему-то очень остро осознал, что после его смерти ничего не измениться. Ни для кого, кроме него самого. И это осознание обидело его больше всего на свете. Его и раньше задевало понимание того, что он никогда не узнает, что же случиться после него, никогда не узнает, чем закончиться следующий чемпионат мира или Европы по футболу, правда, нашим никогда не светило что-либо выиграть, это как-то скрашивало мысль о невозможность узнать, чем оно все закончиться, но утешало сие слабовато. Намного больше ранила невозможность наблюдать за тем, как вырастут дети, как они повзрослеют, как обзаведутся семьями. Он понимал, что уже никогда не сможет увидеть, какие у него внуки. Что не сможет через год-второй прижать к себе сына, обнять его, посоветовать ему что-то толковое, показать, как надо отремонтировать телевизор, как держать в руках паяльник, как смастерить что-то или просто защитить его, если у него возникнут какие-то неприятности. Он не будет иметь возможности наблюдать за тем, как растет дочь, как жена заплетает ей косички, вплетает банты, как они закончат школу… Все это уже не для него. Когда они будут все это делать, просто жить… Ему будет не до того… он будет слишком далеко. Он будет слишком занят.

А еще… в пятницу Николай взял в руки пресловутый учебник по судебной медицине, начал читать там, где говорилось, что происходит с телом после смерти. И ему это очень не понравилось.

Его тело, которое ему служило больше сорока лет, служило в общем-то хорошо, иногда болело, иногда подводило его, иногда давало сбои, но все-таки это был он, его тело, черт возьми! И все?????

Два дня Коля провел перед зеркалом. Он прощался с собственным телом. Нет, не поймите меня неправильно — Николай что-то делал по дому, на автомате общался с родными и соседями, но слишком уж подолгу пропадал в совмещенной ванной комнате, несколько раз за день раздевался, всматривался, и ничего не понимал. Его сознание не могло смириться с тем, что его уже практически не существует!

Но сейчас реальность придавила его опять всей своей неотвратимой простотой. И эта реальность сидела напротив него: немного полная женщина с круглым, почти постоянно улыбающимся лицом, длинными русыми волосами, которые с недавнего времени стали подкрашиваться под блондинку, коротким задорным носиком, который он часто в шутку сравнивал с пуговкой, большими серыми глазами, Надюше не была красавицей, особенно ее смущали икры — крепкие, толстые, но почему-то именно такая форма ножек особенно нравилась Николаю. Да, Надюша не была красавицей, если ее рассматривать беспристрастным взглядом, но Николай обладал взглядом другим — взглядом любящего мужчины. И этот взгляд заставлял подмечать в ее красоте такие детали, которые непосвященным были абсолютно неизвестны, более того, совершенно им не нужны… И тут его размышления о Надюшиной красоте прервала простая мысль: а кто будет с нею потом? Когда меня не станет… И что я хочу? Чтобы она кого-то нашла? А что будет тогда с детьми? Но и одной ей будет тяжело… А дети? И опять неприятно защемило в груди. И опять роковые вопросы… Господи! Почему я не умер от разрыва сердца? Почему должен ходить под этим, как под готовой рухнуть многотонной бетонной стеной?

Она была в простом халатике, не новом, но очень аккуратном. Этот ее аккуратизм порой сводил Николая с ума. Тапочки на босу ногу… И это все мне надо будет оставить? Тут… оставить…????

Надюша как будто прочитала невеселые мысли супруга.

— Николаша, так нельзя… Ты ничего не начинаешь делать. Ты все так же ушел в себя и только тянешь время. А у тебя нет времени. Понимаешь, нет! Каждый день отдаляет тебя от спасения, пойми это!

— Надюша, посмотри на это с другой стороны: каждый день приближает меня к смерти!

Голос Николая оказался вдруг хриплым и каким-то приплюснутым, как будто кто-то только что прошелся по его связкам каленым железом, вколачивая каждый звук обратно в глотку.

— Коленька, миленький, ну нельзя же так! Нельзя сдаваться. Ни в коем случае! Я хочу поговорить с тобой про твое голодание…

— Ну что там? — Николай почти прервал жену, но ее назойливая настойчивость на сей раз преодолела присущую от рождения деликатность.

— Я скажу откровенно. Я перечитала почти все, что смогла о голодании найти. Я понимаю, что ты идешь как минимум на тридцатидневный ли сорокапятидневный курс. Иначе ничего не получиться. Чтобы излечиться, курс голодания должен быть продолжительным.

Коля посмотрел на жену с интересом. Неужели его смогут понять?

— Я не уверена, сможешь ли ты пройти этот курс. Все считают, что при раке голодать нельзя: слишком велик риск не выйти из голодания, что ослабленный организм не справиться с болезнью и осложнениями голодания. Но если ты принял такое решение, почему ты не претворяешь его в жизнь? Зачем говорил мне про голодание…

И тут Надя зарыдала…

— Пойми меня… Коленька… — пробивалось сквозь слезы, — пойми меня, миленький… же делай… делай же хоть что-нибудь, прошу тебя, делай… Это же невыносимо… ничего не делать и умирать… хоть что-то, хоть голодай… или еще что-то… прошу тебя! Неужели лучше… и все? И не пытаться? Если бы ты был старик… А так… Прошу тебя! Ты ведь нам нужен…

Потом Николай бросился к жене, обнял ее, стал утешать, говорить какие-то совершенно ненужные слова, стирал ее слезы с лица кухонным полотенцем, даже поцеловал ее, впервые за последние три месяца, точно…

5.

На этот раз после неудачного секса Николай не почувствовал себя импотентом. Он даже не пытался обвинить себя во всем. Не кивал на болезнь. В нем что-то перевернулось этой ночью… И не то чтобы он захотел жить, он постоянно хотел жить, даже когда его донимала нестерпимая боль, все равно хотел, а вот такая странная штука — психика, Николаю Безруку показалось, что он смотрит на ситуацию немного со стороны. Нет, это все он, но и не он, вот он, Безрук-второй, стоит совсем рядом и наблюдает за всем со стороны.

Чтобы начать голодать, надо преодолеть несколько барьеров, и самый сложный из них — психологический. Но если ты уже вышел на тот настрой, который необходим, возникает еще несколько неприятных моментов, скорее всего, организационного и физиологического характера. И именно эти проблемы Коле пришлось решать, преодолевать, ну не знаю, как еще про это рассказать, чтобы не нагружать вас излишними, никому не нужными подробностями.

И все-таки он решился!

Он поклялся себя, что это будет единственной попыткой, что он все преодолеет, но на третий день голодания Николай сорвался. В отместку организм наказал его приступом холецистита в купе с панкреатитом, две недели Николай сидел на строжайшей диете, принимал лекарства, и чувствовал, что теряет силы, теряет их с каждым днем, да нет — с каждым часом, каждой минутой, каждым мгновением.

И именно это субъективное ощущение потерянного времени, возникшее после того самого, решающего разговора с женой, позволило Николаю собраться с силами еще раз.

Когда последняя капельница была прокапана, а врачи и медсестры получили свою толику благодарности, Николай, который предпочитал долгое время не думать о провале, принялся анализировать причины срыва.

Дети? Жена? Теща! Итак, представим себе картину: два человека в достаточно замкнутом пространстве квартиры на пятом этаже стандартной девятиэтажки. Один из них голодает. Второй посвятил последний (пенсионный) период жизни приготовлению пищи. Кухня превращается в конвейер. Дом постоянно наполняется запахами чего-то вкусного и ароматного. Кроме того, Николаю пять раз сообщалось, что уже приготовлено поесть, дважды по пять раз у него интересовались, когда он соизволит покушать то, что уставшая старушка горбатясь у плиты сумела «наварганить», а все ответы типа того, что он голодает и что у него нет никакого желания ничего кушать, натыкались на стену глухого непонимания, даже более того, активного неприятия. Он и кушать начал после того, как старушка устроила форменную истерику со слезами, обвинив зятя в том, что он ее не уважает, и намеренно игнорирует приготовленную пищу. Кроме того, Николай с ужасом отметил, сколько времени человек может тратить на еду! Клара Львовна (а именно так звали тещу) кушала всегда медленно и основательно. И делала это по пять-шесть раз на день, причем так, что из открытой кухни ароматы еды почти мгновенно распространялись по всей квартире. Какое-то время старушка вынуждена была тратить на бесцельный просмотр телевизора, но, чтобы цель все-таки появилась, телевизор был установлен на кухне, и теперь готовка и прием пищи шли под постоянное сопровождение почти круглосуточного вещания.

Надо сказать, что Клара Львовна была человеком добрейшим, бесконфликтным, и зятя терпела по одной причине: этого человека любила дочка! Где-то в глубине души она считала «Николашу» законченными неудачником, которому сказочно повезло в жизни: он слишком удачно женился второй раз. Теперь любимая доченька страдала из-за того, что вышла не совсем за того человека, которого была достойна. Дело в том, что в характере добрейшей Клары Львовны душевность и доброта каким-то удивительным образом сочетались с абсолютно несгибаемыми принципами и мнениями, приравненными к абсолютной истине в последней инстанции. И это было во всем: от питания до образа жизни (с образом мысли соответственно). Например, это выражалось в неспособности прощать, в неспособности воспринимать чужую точку зрения. Хотя внешне могло показаться совершенно не так — когда с Кларой Львовной кто-то начинал усиленно спорить, она вроде бы как соглашалась с оппонентом, но только для того, чтобы прекратить бесполезную дискуссию.

У пенсионерки наблюдался какой-то странный и интересный набор жизненных аксиом, большинство из которых строились на ее опыте и не зависели от мнения окружающих.

Так, Клара Львовна считала, что все мужчины козлы (за исключением ее родимого сыночка, которого она любила без памяти и намного больше чем дочку, каждый телефонный звонок сына, живущего в двенадцати километрах от города, не говоря о его торжественном приезде был поводом для искренних восторгов). Кроме того, она была уверена, что практически все врачи — идиоты, и в ее болезнях не разбираются лучшее ее самой. А еще она была уверена в том, что курить — полезно, и в том, что лучшее средство от поноса — настойка из перегородок молодого грецкого ореха, ив том, что Бога (дедушки с седой бородой на облаке) не существует. Она постоянно подчеркивала свой атеизм, и носилась с ним, как некто с писаной торбой, указывая на эту особенность своего мировосприятия где надо и где не надо. Но ее неверие в Бога было притворством, старательной попыткой привести мир к ее язвительному мировоззрению.

Впрочем, больше всего Никола я раздражала тихая язвительность милой старушки. Та умела подкусить любого — неожиданно и вполне зло, так что ее тихий, спокойный и добрый характер открывался совершенно с неожиданной стороны. Наверное, это обижало Колю Безрука не потому, что такой характер он терпеть не мог, а потому, что чаще всего объект подкусываний оказывался именно он. Впрочем, вскоре Николаша научился покусываться в ответ, причем так, что старушка не раз и не два обижалась на слишком кусачего зятя. Впрочем, их семейные столкновения не были слишком серьезными, особенно на фоне последних событий.

Если копаться в причинах его раздражения, то… Ну не может же человек столько времени жрать! Оказывается, что может! Ну не может же человек всю жизнь тратить на приготовление и поглощение пищи. Оказывается, может!

Ему надо было закрыть рот на замок, а кто-то совсем рядом мог спокойно наслаждаться едой и делает это почти все свое свободное время!

А еще… теща постоянно болела, но имела все шансы повеселиться на похоронах зятя. Почему??? Что за несправедливость? Коля не желал дражайшей Кларе Львовне смерти, но не понимал, почему все должно произойти именно так, а не как-то иначе.

Сутки Николай выписывал все свои мысли на бумагу, на вторые — просмотрел свои установки, понял, каким идиотом он стал из-за своей болезни. А на третий день сжег бумагу вместе со всем своим нытьем.

Наверняка, Надюша ведь права, полностью права. И это только его личная проблема — невозможность организовать комфортное пространство для жизни. Он и сейчас, как постоянно, ждет того, чтобы кто-то организовал ему это комфортное состояние, положил на блюдечке то, что никто кроме него положить не может — десяток-второй лет жизни.

Причем здесь теща, жена или дети? Умирает ведь он. И в этом слове Он (Я) заключался весь безысходный трагизм его ситуации.

Но, если посмотреть на это по-другому, то разве не он сам виноват в том, что жизнь вокруг него стала адом? Почему близкие должны страдать из-за того, что ему плохо? Им ведь тоже тяжело, очень тяжело, но тяжело по-своему.

Они его любят, а он бежит навстречу смерти с распростертыми объятиями и не хочет сделать попытку себя спасти. И главная причина того, что он сорвался с голодания не теща и с кухней, нет, главная причина в том, что он где-то внутри себя уже умер, смирился, сдался… И кто тебе виноват, кроме себя самого?

6.

Некоторые решения человек принимает спонтанно. Но, если разобраться, то в самом спонтанном решении прячется злонамеренная закономерность, такая легкая, неприметная, что рассмотреть ее удается только под самым совершенным мелкоспокопом, по точному замечанию господина Лескова. Наше время — это время психологического самоанализа. Мы самокопаемся у себя в душе, то ли в поисках истины, то ли в поисках Бога, то ли в поисках спокойствия — каждый придумывает себе причину сам. Но причина одна — необходимость. Это жуткое чувство необходимости заставляет человека искать причину своих спонтанных действий, но удовлетворения от этого, чаще всего, человек не получает.

Для внешне спонтанного действия, которое совершил Коля Безрук, на самом деле, существовали определенные предпосылки. Ах да, я забыл про само действие…

Коля уехал на дачу.

Это строение еще называли «финским домиком», хотя к настоящим домам оно имело весьма отдаленное отношение. Простая коробка с тонкими стенами из дранки, такой же крышей, покрытой еще и рубероидом, перегородкой делилась на две условные секции: кухня и спальня. Обе они служили складом для инструментов и, на очень короткое время, собранных продуктов питания. Из электроприборов присутствовало только радио на батарейках, ни холодильника, ни телевизора и в помине не было. Но свет был. И был колодец. И даже в колодец Николай приспособил небольшой насос, чтобы не тянуть воду в ручную. Покойный тесть настоял в свое время, чтобы Коля занялся колодцем, тот не хотел, да и с деньгами было туго, но тесть помог материально, пару раз подтолкнул Николашу к действию… и у него все получилось! Теперь Коля Безрук был благодарен тестю как никогда в жизни. Для голодания требовалось много воды — в первую очередь для того, чтобы смывать с себя жуткий пот, с выходящими из организма токсинами, да и питьевой режим должен был быть расширенным — пару литров воды в день. Колю радовало, что он догадался поставить дома резервуар из нержавейки, который наполнялся шлангом из того же колодца — так что в дом таскать воду ведрами не было необходимости. Николай сделал это для удобства Надюши, и это теперь так же оказалось ему на руку. Как говориться, делай другим добро, авось и себе пригодиться!

Маленький участок в шесть соток достался Николаю от предприятия, когда дачникам раздавались еще сотки под ведение сельского хозяйства и застройку. Николай умудрился завести на участке яблони и груши, вишню и черешню, один абрикос, даже посадил два куста винограда, да полтора десятка кустов разных ягод. Имелся и небольшой огородик, предназначенный для выращивания домашней зелени и маленького количества помидор, чем занималась Надежда. В этом году дача пребывала практически в заброшенном состоянии: Николай был настолько занят собой, что совершенно забросил участок и ничего там не делал, у него было занятие поважнее: он умирал. И вместе с ним кощунственно умирала заброшенная дача, необработанная земля! Теперь, когда надо было бороться, Николай решил заодно и участок привести в более-менее божеский вид, если на это хватит сил.

Дорогу до дачи, которую Николай преодолел на их стареньком москвиченке 412-й модели, выкрашенном я противный светло-коричневый цвет детской неожиданности, Коля преодолел в превосходном настроении духа, впервые с того времени, когда врачи обнаружили рак. Наверное, погода, которая в эти последние предсентябрьские дни, установилась прохладная, ветреная, но солнечная, способствовала тому, что настроение Николая Безрука было более чем приподнятым. Он впервые за все это время не думал о своей болезни, и о раке вообще не размышлял, и не задал ни одного вопроса по поводу справедливости и несправедливости окружающего мира.

Машина, чихнув, остановилась перед облупленным штакетником бывшего белого цвета, который ограждал дачу, Коля медленно выбрался из машины, открыл простенькие ворота и загнал машину во двор, под навес, который он сумел поставить еще до болезни.

Странно, но Николай понял, что вся жизнь его была разделена на два периода: до болезни и после того, как он узнал диагноз. И вторая часть его жизни оказалась сущим адом. Николай не хотел умирать, но неожиданно понял, что болезнь может заставить его думать о смерти, как о спасении. И это его почему-то немного успокоило.

В его сознании появились новые мысли, как в музыке композитора начинают звучать новые нотки, когда его играет очередной музыкант.

И именно это: новые нотки, новые мысли, новые ощущения делали жизнь Николая уже не адом, но жизнью.

7.

Николай был в постоянном напряжении все эти месяцы, настолько серьезном напряжении, что сейчас, когда появилась возможность расслабиться, тут же возникла какая-то странная эйфория, чувство свободы, легкости, впервые за последнее долгое время страданий.

Коля перетащил в домик нехитрый скарб, который решил взять с собой. Основу этого скарба составляли теплые вещи (Николай знал, что во время голодания организм теряет энергию, и ему необходимо будет согреваться), электрокамин, несколько книг эзотерического содержания, при помощи которых он хотел разрешить для себя вопрос метафизики смерти, и альбом с семейными фотографиями, чтобы не забывать, ради кого он собирается выдержать голодание.

Это был первый день, точнее, утро этого первого дня, которое пришлось на четверг. Первым делом Коля расчистил дорожку от травы и убрал мусор, который скопился за эти месяцы на участке. Потом пришла пора сбора урожая. Николай решительным образом обнес все фруктовые деревья, чтобы не оставлять никакого шанса себе сорваться, даже просто автоматически сорвав с ветки и откусив спелое яблочко. Чтобы добро не пропадало, Коля Безрук загрузил урожай в ящики и сделал еще одну ходку в город. Двенадцать километров от дачи до квартиры не были тем расстоянием, из-за которого стоило бы раздумываться о необходимости тратить бензин. Три ящика с урожаем (яблоки были недоспевшими, но, Коля был уверен в этом, через неделю-вторую они дойдут до нужного состояния) он сложил в гараже, но в квартиру решил не возвращаться, чтобы не получать из-за какой-то неосторожности заряд отрицательных эмоций.

Гараж противно скрипнул, когда Николай закрыл створки ворот, как будто бы прощался с хозяином. Противного цвета москвич с не меньшим скрипом завелся (он всегда заводился с большим трудом, но вот ездить на нем было просто и легко), заурчал, потом громко фыркнул и вскоре доставил Колю Безрука к фанерной даче.

Целый день Коля потратил на то, чтобы привести дачу в состояние, достаточное для того, чтобы продержаться на ней месяц-второй, как раз столько, сколько надо будет ему для курса голодания и начала выхода из голода, ведь именно первые дни после прекращения голодания становятся самыми опасными. А чем грозит неправильный выход, ему удалось ощутить это на собственной шкуре. Глупо спасаться от рака, а загнуться от панкреатита! Последним делом, которое совершил Николай — это сооружение что-то вроде приспособления для самоклизмования в кухне дачного домика… Конечно, к туалету надо будет немного пробежаться, но на крайний случай Коля тоже кой-чего придумал.

И только вечером Николай обнаружил, что его мобильный телефон отключен! Включив требовательный агрегат, убедился, что пропустил двадцать два звонка и все от Надежды. Николай не успел набрать ее номер, как требовательный звонок разорвал дачную тишину.

— Николай! Ты где!???

Женщина находилась в состоянии истерики.

— На даче, у меня телефон отключился, а я не заметил, был занят. Ты что, записку не нашла?

— Какую записку, ты что, смеешься надо мной? Я уже все морги обзвонила, все приемные отделения, скорую помощь…

Коля слышал, что Надюша рыдает, но не мог понять, почему это его не раздражает, а наоборот, успокаивает.

— Я бы тебя убила, немедленно…

— На письменном столе, я ее еще канделябром прижал.

Массивный бронзовый канделябр начала двадцатого века с уникальным гербом был единственным фамильным сокровищем, который он привнес в эту семью, его генетической памятью, свидетельством существования их рода — Безруков, мелких дворян Тверской губернии. Его предок, в бою под Кинбурном прикрыл генерала Суворова от турецкой пули, которая раздробила воину руку. Отсюда и пошло прозвище ветерана: Безрук, которое стало по возвращении на тверскую твердь фамилией героя. Александр Васильевич солдатика не забыл, тот получил хорошую помощь от генерала, вскоре удачно женился, приобрел землицы, а почти перед коронацией Николая Второго земский врач Николай Алексеевич Безрук был произведен в дворянское достоинство «за поразительные успехи в искоренении опасных заразных болезней» на той же тверской земле. Дворянство после революции было запретной темой в семье Безруков, которые переехали на Украину буквально перед началом первой мировой войны. Но вот это фамильный бронзовый предмет с их фамильным гербом был свидетельством его дворянских корней, такая вот петрушка.

— Нет там никакого канделябра, что ты мне голову морочишь! — у Надежды истерика не прекращалась, она орала на мужа, впервые орала за время их совместной жизни!

— Надюша, успокойся и посмотри внимательнее. Ты обязательно найдешь, я написал тебе записку на большом листе из школьной тетрадки, она никуда подеваться не могла.

— Мамочка! Мамочка! Я нафла папино письмо, Лефа иф него самолетик шделал! — услышал в трубке голос Аннушки, дочки. Та, по традиции, сдавала брата со всеми потрохами.

А через какое-то время нашелся и канделябр, которым драгоценная теща решила придавить моченые яблоки, из-за чего канделябр оказался на балконе, записка оказалась на полу, а Алексей тут же превратил ее в самолетик.

Она позвонила еще раз. Когда было достаточно темно, и когда Николай уже готовился ко сну. Надюша извинилась за истерику, и спросила, может ли приехать к нему. Коля объяснил супруге, что сейчас у него будут самые сложные дни, а ей надо будет что-то кушать, значит, приедет с продуктами, а из-за этого он может сорваться. И очень сильно попросил ее пока что не приезжать. Ему трудно было это сделать. Очень трудно. И ведь знал, что моральная поддержка жены была бы ему очень кстати, но поддержка поддержкой, а пустой холодильник был куда как важнее. По литературе выходило, что через пять-шесть дней от начала голодания аппетит исчезает,впрочем, многие говорили, что чувство голода и аппетит исчезают у каждого вполне индивидуально. У кого на третий день, а у кого и через две недели. А еще Николай подготовился к тому, что его будет тревожить ацетон. Он купил несколько видов минеральных щелочных вод и приготовил несколько упаковок чистой глюкозы, чтобы применить ее тогда, когда ацетон будет слишком высоким. Николай Маркович, профессор, по случайному совету которого Николай принял решение о голодании, говорил, что голодать надо только в клинике под врачебным присмотром, как раз из-за того, что ацетон может дать очень неприятные побочные эффекты, вплоть до комы, из которой попробуй человека выведи. Но наш Николай (не Маркович) решил, что лучше профилактировать это дело, вооружился учебниками по медицине, выяснил, как от ацетона кому предотвратить, и теперь пребывал в полной уверенности в том, что задуманное дело у него получиться.

8.

Первые три дня не получились самыми тяжелыми. Николай был готов к нечеловеческому испытанию голодом, но, то ли настраивался он должным образом, то ли не все в книгах написанное оказывается правдой, но за трое суток его всего раз или два посасывало под ложечкой. В эти дни он много работал на свежем воздухе, благо, погода способствовала, дожди не лили, можно было заняться приведением участка в должный вид, и очень скоро, к концу третьего дня, участок выглядел образцово ухоженным. Конец третьего дня ознаменовался торжественным сжиганием веток, бурьянов и сухостоя. У костра Николай даже как-то согрелся. Почему-то именно чувство холода и необходимость одеваться теплее, чем обычно, становились для него самым неприятным ощущением. А еще — клизмы. Он делал их, как и положено, дважды в день. Учитывая, что туалет находился во дворе, и к нему надо было пройти какое-то расстояние, каждая процедура превращалась в подвиг по борьбе с собственным организмом. И так все три дня. Николай понял, что такой ежедневный двухразовый подвиг предстоит ему все то время, когда будет продолжаться голодание. И еще несколько дней после голодания, пока не станет нормально функционировать кишечник.

Впрочем, физиологические неприятности не были самыми главными проблемами для Николая. Главными проблемами оказались — одиночество, и невозможность примириться со смертью. Коля хотел жить. Даже вот так, когда ничем не питаешься, когда еда стала просто сном — все равно хотелось жить, дышать, чувствовать боль, наслаждаться тем, что утро наступило, знать, что завтра — это не призрачное нечто, а реальность, которая обязательно наступит!

И все дело было в этом самом ключевом слове «завтра». Казалось бы — мы живем в реальном «сейчас», и никакого «завтра» не существует, потому что когда оно наступает это так называемом «завтра», оно становится «сейчас». Так где оно? В мерцающим многоличии возможных вариантов, только один из которых становится реальным «здесь и сейчас»? Что такое наш мир? Зачем я пришел сюда?

Он искал смысл в смерти, и понял, понял это неожиданно, что необходимо сначала найти смысл в собственно жизни.

Пока что смерть представлялась ему актом высшей бессмысленности, он понимал тещу, которая уже пожила и не раз заводила разговоры о том, что пора дать дорогу молодым, что она зажилась на этом свете, но в этих разговорах было слишком много неискреннего лукавства, некоего старческого кокетства и какой-то бессмысленной бравады, мол, не боюсь я смерти, а ведь страх был, он знал это наверняка. То что говорить ему, который практически и не жил. И мира не видел. Пару поездок в ближайшее зарубежье, которое было когда-то единой страной, Николай за «посмотреть мир» не засчитывал.

Но общего понимания проблемы все еще не было.

Постепенно Николай понял, что его главной проблемой становится холод. Холод и постепенный упадок сил. Нет, эти первые десять дней не были такими, что бывший инженер Безрук стал тащить ноги, а не передвигаться. Нет. Он все еще был активен, делал какую-то работу, но уже вечером, который становился по-осеннему холодным, Коля усиленно кутался в плед, а потом требовал еще одеяло, да замечал, что хочет только лежать, а приходилось издеваться над собой, идти на кухню, бежать на улицу.

Слабость нарастала с каждым днем. Именно она, а не ацетон, больше всего расстраивали Колю и больше всего приводили его к какой-то непонятной депрессии. Ему стало все равно. Аппетит пропал вообще, наступило какое-то эмоциональное опустошение, настолько странное, что даже к своему страшно исхудавшему отражению в зеркале Коля стал относиться как к чему-то инопланетному, а не своему родному.

В этот день Николай почти что умер. Точнее, он ощутил себя мертвым. Это был странный, но очень важный опыт в его жизни.

Накануне вечером ему было особенно холодно.

А с самого утра его прижала такая слабость, что даже рукой пошевелить было тяжело. Это был двадцать второй день голодания. С утра его еще и тошнило больше, чем обычно. Но раньше щелочная вода снимала ацетон, точнее, делала его не таким заметным. А вот сегодня все совпало: и щелочная вода внезапно закончилась, и ацетон был сильнее, чем обычно, в общем, все один к одному. У Николая хватило сил седлать утренние процедуры, да еще и определить, что ацетон по тест-полоске действительно зашкаливает. Но что делать в этой ситуации — Николай уже не соображал. Он еще сумел набрать номер мобильного жены (он был на цифре 2 быстрого набора), но мобильный выпал из его рук, и Коля Безрук погрузился в то состояние, которое он сам назвал смертью. Это не была смерть как таковая — не было того самого мостика или коридора, по которому ты идешь к свету или дверям, не было ничего, что врач бы назвал феноменом даже кратковременного пребывания в мире ином, но было ощущение, что тело не его, был взгляд откуда-то сбоку. И Николай точно осознавал, что именно этот взгляд сбоку принадлежит его душе, которая вырвалась из телесной оболочки. Наверное, кто-то причислит это к голодным галлюцинациям, кто-то посчитает просто бредом, но Коля точно осознавал, что это его душа, которая сейчас не без удивления наблюдает за телом. И было осознание того, что он — это душа, а тело, это тоже Он, но какой-то не такой как он. А просто «он»… Коля чувствовал эти нюансы, но объяснить их не мог.

Он был тут, сбоку, когда приехала жена, когда Надюша увидела инструкцию, которую Николай составил для нее заранее, как она — другая сущность, и Коля явно видел не только ее оболочку, но и ее тело, настоящее тело, которое было ярко-фиолетового цвета, в котором горе и действие слились в единый клубок эмоций.

Она — сущность, которая находилась в теле по имени Надюша отпаивала его теплым раствором свежеприготовленной глюкозы. А он сожалел, что приходится возвращаться назад. Но он уже чувствовал, что приходится возвращаться.

9.

Я заранее вынужден просить прощения у тех, кому брезгливость мешала читать, но некоторые физиологические нюансы состояния моего героя как-то должны были быть освещены, если не слишком деликатно получилось, простите, пока не могу иначе.

Я решил не утомлять вас подробностями того состояния, которое еще двадцать три дня сопровождало Николая. Но рядом с ним была Надежда. Она взяла отпуск и теперь помогала супругу во всем. На удивление, Клара Львовна, мама Надюши безропотно согласилась быть с детьми. И, не смотря на свой возраст и весь букет неизлечимых заболеваний, справлялась с внуками более чем успешно. А Надюша стала ангелом-хранителем Николеньки. Ему было очень трудно, особенно последние две недели, но Коля Безрук выдержал. Опять-таки, благодаря Надюше, которая оказалась рядом с ним в самое нужное время. Она вытащила его с того света, заставила задержаться на этом. Она сдерживала его пробуждающийся аппетит, когда стала отпаивать яблочным соком, разведенным кипяченой водой, она была с ним, когда он начал есть твердую пищу, когда боялся, что уничтожит все, что есть в холодильнике, она умудрялась есть так незаметно, что в холодильнике никогда ничего не было!

Николай не мог даже представить себе, что его кто-то другой так сильно любит!

И он выдержал весь курс голодания!

Три месяца!

Три месяца, которые круто изменили его жизнь.

Он уже не был таким бледным. Точнее, бледность была, но уже не было того болезненного желтушного оттенка бледности, который и выдает настоящую болезнь. Он чувствовал, что идет на поправку. Но это чувство необходимо было проверить.

Николай шел на УЗИ, которое ему назначил профессор-онколог. Он шел по узкой тропинке между зданиями онкоцентра, и неожиданно поймал себя на мысли о том, что для того, чтобы примириться со смертью, сначала надо примириться с жизнью. Мысль была простой, но поразила его настолько, что он остановился и начал глотать воздух огромными глотками. Это помогло. Он точно осознал, что хочет жить. Но страх перед неотвратимой смертью прошел. Он мог жить и трезво смотреть и на жизнь, и на смерть, и эта трезвость неожиданно испугала его, потому что он понял, что смог заглянуть в себя, понять о себе нечто, что составляет сущность его жизни.

«Я прожил пусть короткую, но вполне хорошую жизнь!» — неожиданно подумал Николай. И тут же пришло осознание — осознание того, что его жизнь была действительно хорошей. Два сына, дочка… Любимая женщина! Как это на самом деле много! И вот это утверждение — и должно было стать той самой точкой, точкой перелома, которая должна была изменить его жизнь. Не мертвый диагноз — приговор медицины, а нечто, дающее опору в этой непростой жизни.

«Но почему я не стал ближе к Богу»? — задал себе вопрос Коля Безрук.

Тут он огляделся — вокруг него шумели сосны (областной онкоцентр располагался в сосновом бору), пробежала белка — рыжая красотка, перепрыгнувшая на ствол сосны, выпрашивающая орешек. Небо отливало особой осенней синевой, немного грязной, но все-таки синевой, день оказался в меру теплым. И Николай понял, что его вопрос — полнейшая несусветная глупость.

Он вошел в поликлинику, поднялся на третий этаж и толкнул дверь кабинета. И впервые за последнее время у него было ощущение, что он идет не за приговором, а за диагнозом.

Винница. Август-сентябрь 2012 года

Примечания

1

В этой истории нет ничего, кроме вымысла, тем не менее, это самая правдивая история из всех столь же неправдоподобных историй (прим. автора).

(обратно)

2

Адонис Поликарович Довбань.

(обратно)

3

То есть жил с женой на квартире свекрови и свекра. (прим. автора).

(обратно)

4

Автор понятия не имеет, существует ли такой датчик вообще, если что-то подобное есть, заранее приносит извинения его авторам (прим. автора).

(обратно)

Оглавление

История Ольги О, которая вспомнила одну из прошлых своих жизней

Мой лучший друг Лучано Паваротти[1] (повесть из провинциальной жизни)

Новый год со звездой (glamour story)

Ресторан «Голова врага твоего»

Специалист по контактам

Сон о Гилютине

Жизнь в сорок только начинается

Подлинная история Афанасия Уголовникова, рассказанная им самим

Притча

Гонорар

Точка излома

*** Примечания ***