Он [Данил Дёмин] (fb2) читать онлайн

Данил Дёмин Он

Мой день — послезавтрашний; некоторые люди рождаются на свет посмертно

В.Ф. Ницще

1

Кофейная чашка стояла чуть ли не на самом краю так, что она просто не могла не упасть от неловкого движения какого — нибудь посетителя, однако пока ещё не сделала этого. Он сидел у окна, задумчиво глядел в него, отпивал из чашки и ставил её на законное место — край стола. Кажется, его мало волновало, что происходит вокруг, Он, казалось, целиком ушел в себя.

Все, кто был с Ним знаком, говорили, что Он выглядел чуть ли не на тридцать с небольшим, но на тот момент Ему было куда меньше. Его старили глаза. В них виднелся отпечаток сильного, но неповоротливого ума, их нельзя было назвать красивыми — они были маленькими, мутноватыми и выражали какую — то неизъяснимую, чеховскую тоску человека, который очень одинок, выделяющуюся на фоне всего остального, что было в Его лице. Большие чёрные брови, расположенные близко друг к другу, как — то подчёркивали общую усталость его физиономии, а губам и носу словно забыли придать что — то выделяющее их: правильной формы, не большие и не маленькие, не красивые и не уродливые — обычные. Это было лицо мало жившего, но много пережившего человека.

Каждая история предполагает дать её героям имя, будь оно вымышленное или настоящее. Герою этого повествования дать имя — значит лишить его сути, особенности, сущности, значит наполнить. Я был бы извергом, если бы позволил себе сделать это и лишить вас, дорогие читатели, удовольствия по-настоящему погрузиться внутрь того, что люди так часто называют душа. Поэтому, для удобства я стану звать его Пустым.

Тем временем кофе был допит, чашка продолжала стоять на краю, а Пустой всё так же задумчиво, почти не шевелясь, тёр свои глаза о синеву неба в раме окна. Как ни посмотри на внешнюю сторону этого явления, ничего особенного обнаружить не удастся.

Мгновение, чашка полетела со стола и, упав на пол, разбилась. Ещё одно — за ней отправился стол — ещё, и стулом Он крушит всё, что Его окружает и что попадает Ему под руку, работники и посетители покрепче кидаются Его унимать, Он бросается на них с кулаками и бьёт, бьёт, бьёт до того, как снова оказывается в реальности, в которой Он сидит и смотрит уже на чашку, стоящую на краю. Он расплатился и вышел. Чашка осталась стоять на краю, пока официант не пришёл и не убрал её.

Оказавшись на улице, Он остановился на входе, глубоко вдохнул тёплый весенний воздух, прищурившись, посмотрел на солнце и как — то странно улыбнулся. Ну вот, снова ничего. Он снова ничего не почувствовал, хотя невероятно хотел этого. Никакая погода не радовала и не злила Его по-настоящему. Ему было всё равно, шёл на улице дождь или стояла самая страшная жара. Единственное, что Он испытывал, — это неудобства, связанные с этими погодными условиями, но и эти неудобства не вызывали у Него досады или каких — либо ещё чувств. Но прошу вас, не подумайте, что наш герой постоянно ходил с каменным лицом, совсем напротив, Его физиономия несмотря на отпечаток опыта и некую флегматичность, была довольно живой. Когда Он смеялся и, пусть то случалось редко, плакал, все ничуть не сомневались в искренности Его чувств. На самом же деле не было никаких чувств. Ни один актёр не сыграл бы так хорошо, как это на протяжении весьма длительного времени делал Пустой. При первом знакомстве вы бы увидели в Нём интересную личность, славного малого. Именно их Он всем и демонстрировал, ведь людям такие нравятся. Не подумайте, однако, что Он был рад дурачить всех и вся, что он делал это от пустой скуки и развлечения ради, о нет: совсем наоборот, Он был бы совершенно несчастлив, если бы знал, каково это. Представьте, будто бы вам, скрывая врождённое уродство, приходится носить маску, вы бы, конечно, рады не скрываться, но какова будет реакция других, «нормальных»? Примет ли вас общество, зная и, более того, созерцая ваше уродство каждый день, непосредственно, а не на словах соприкасаясь с ним? Те, для кого этот вопрос не риторический, большие оптимисты и человеколюбы. Пустой всё прекрасно понимал и не был ни тем ни другим.

Пока Он шёл по улице и рассматривал людей и здания, Ему в голову приходили совершенно разные мысли, оттого всё, что Он видел, становилось как бы фоном для Его размышлений, на который Он почти не обращал внимания. Такое случалось у Него довольно часто, ведь в отсутствии чувств всем распоряжался рассудок. Всё, что с Ним, когда — либо происходило, вызывало в Нём совершенно разные мысли: так, прогуливаясь сейчас по улице Он мог обдумывать то, что с ним происходило пять минут назад, а мог рассуждать о том, чему минуло пять лет. Он рассматривал каждую мысль, как оценщик изучает драгоценность, принесённую бедняком, тщательно, с тактом и расстановкой, до последнего отказываясь верить в её правильность, откладывая, всё же, её в сторону, чтобы потом снова вернуться к ней и использовать, появись на то надобность.

Все, кто был с Ним знаком, замечали, что Он невероятно умён, но сами не понимали, о чём говорят. Ум — самая знаменитая и затёртая категория, чаще всего применяющаяся к людям неправильно. Очень часто его путают с интеллектом и чуть реже с мудростью, однако на самом деле ум — это способность притворяться, смекалка и актёрское мастерство, умение вжиться в социальную роль, отведённую тебе обществом. Пустой, правда был умным, и ненавидел это в себе из — за внутреннего аристократизма и некоего благородства духа, которые сами по себе исключают ложь и притворство. Как домино падает одно за другим, так и здесь: ум ведёт с собой интеллект, интеллект ведёт за собой мудрость и наоборот, так работает не всегда, но случай Пустого именно такой.

Даже сейчас, остановившись и наблюдая за играющими детьми, Пустой находил в происходящем аргументы и примеры для своих рассуждений. Его со вчерашнего дня не отпускала мысль о неразрывной связи трагедии и комедии, смешного и трагического. В каждом стоне горя ему слышались ноты счастливого смеха и чем сильнее был стон, тем сильнее становился слышен смех. Мальчик скатился с горки и упал. Его лицо в считанные мгновения из смеющегося превратилось в плаче в корчащееся от боли и страдания. И как без мучений мы бы узнали удовольствие? Ради чего нам было бы жить, если бы мы не бежали за удовольствием? Если бы было только оно, если бы оно не прекращалось, к чему тогда вообще жизнь? Порой граница между противоположностями становится тонка подобно льду весной, так тонка, что перейти её ничего не стоит, уйти под лёд ничего не стоит. Но сам человек редко осмеливается перейти её, а чаще всего просто не замечает. Нужен внешний толчок, что — то ослепляющее и заставляющее не видеть сначала одной грани чего — либо, а потом и всех. Кажется, именно такое состояние полного освобождения от сторон и границ, потеря в бесформенном пространстве и осознание его есть подлинная жизнь.

К мальчику подбежал родитель, стал его успокаивать, и вот лицо мальчика снова претерпело метаморфозы: он перестаёт плакать, слушая утешения, морщит свой маленький лобик, ещё раз всхлипывает и, наконец, едва заметная тень улыбки, а затем и сама улыбка снова появляются на лице мальчишки. Ведь именно таково течение любой «нормальной» жизни с её взлетами и падениям, с плохим и хорошим, которые приносит радость и боль, удовольствие и страдание. И именно в этой блестяще отлаженной системе жизни Ему было суждено стать бракованной шестерёнкой, чужим. Если Ему и смеяться по — настоящему, то только со слезами на глазах, ведь Он давно, не по своей воле, уже перешёл грань и стал другим. Чтобы быть как все, Ему нужно обманывать, притворяться, прятать и создавать новую версию себя: «для людей». Он хочет абсолютной свободы от общества и жаждет цепей «нормальности» — эти трагикомичные ноты души сливаются в единую мелодию Его жизни и не дают Ему покоя.

Он смотрел на площадку и думал, думал, думал. Вскоре он очнулся. Всё это время люди огибали его, словно вода, обтекающая камень, дети и родители, находившиеся в тот момент на площадке, не замечали этого взгляда, потому как были заняты своими делами. Солнце тихо грело, ветки деревьев с ещё не распустившейся листвой чуть покачивались от лёгких дуновений ветра, а птицы напевали один из своих мотивов, это был определённо прекрасный, солнечный весенний день. Но это было снаружи, а то, что происходило снаружи, а уж тем более такие мелочи как хорошая погода, редко хоть как — то задевали его. Так он стоял, пока все куда — то спешили: на работу, домой, в кино и спортзалы, в школу и из неё, а он никуда не спешил. Некуда.

2

Мама снова сказала посидеть в комнате и снова пообещала, что всё будет хорошо. Вечно она так. Конечно, я знаю, что что — то происходит, но что? Когда она так говорит, я слышу крики, кричит мама и ещё один какой — то очень знакомый голос, но я до конца не могу понять кто это — дверь приглушает звук. Обычно всё заканчивается ударом, затем тишина и хлопок входной дверью — так почти каждый вечер. Я пробовал включать телевизор, чтобы не слышать эти почему — то очень пугающие звуки, но передачи оказывались либо слишком взрослыми, и я совсем ничего не понимал, либо слишком детскими и смотреть их было совсем не интересно. Я пытался засыпать, но шум постоянно будил меня и в тишине, которая оставалось после шума, было что — то страшное и тяжёлое, что не давало заснуть. Я хотел к маме, но знал, что запрет нарушать нельзя.

В один из таких вечеров, это стало невыносимо, и я решил выйти и узнать, что происходит. Выйдя из комнаты после удара, я ожидал увидеть что угодно, но только не это. Мать недвижно лежала на полу, а над ней стоял отец. Несмотря на то, что я вообще не часто видел отца, я никогда не видел его таким: шатаясь, будто под какой — то тяжестью и едва стоя на ногах, отец повернулся. В его глазах как-то жутко, непонятно затуманенных читались остатки какого — то невиданного мной у него раньше чувства. Обычно эти глаза излучали теплоту и нежность, это было так знакомо и понятно, что казалось иначе и быть не может. Оказывается, могло. Отец как — то ужасно улыбнулся и шатаясь вышел, хлопнув дверью.

3

«Он постоянно витает в облаках», «Как не от мира сего, ей богу», «Спустись со звёзд на землю», «Земля вызывает …» — так Ему постоянно говорили все вокруг, Его это ничуть не смущало — пусть себе говорят, что им вздумается. Однако в последнее время Он стал задумчивее обычного, хотя, наверное, куда уж больше. Приступы повторялись всё чаще и совершенно спонтанно, случалось даже в совсем не подходящих для этого обстоятельствах. Так, однажды, поздним вечером Он задумался о чём-то очень важном, не заметил, как уехал на другой край города и чуть там не застрял, благо удалось вызвать такси. Чаще всего Он думал о прошлом, реже о будущем, оно Его не привлекало, как Он в него не вглядывался, оно казалось ему таким же пустым, как Он сам. Он думал о своём месте в этом мире, о том, кто Он такой. Он мечтал, но мечты эти не наполняли Его, Он желал их ощутить, загореться страстью хоть к чему — то, но всё безуспешно. Он не мог поверить во что — то одно, принять правильность или ошибочность одного и отвергнуть правильность или ошибочность другого, Он не мог верить и всё же принимал на веру всё, что Его окружало, Он не мог себя наполнить.

Он неспешно направился к своему дому и дошел за пару минут. Остановившись на миг, окинув взглядом свой грязный заплеванный подъезд, Он вошёл внутрь. Заученным движением рука потянулась к кнопке лифта. Не работает. Точно, ведь вот уже как вторую неделю обещают сделать. Снова подниматься по лестнице. Он не любил лестницы, они навевали неприятные воспоминания. Зачем-то Он каждый раз пересчитывал ступеньки, заведомо зная, сколько должно получится 6+2 = 68 почему-то так Он запомнил. Наконец Он оказался на лестничной площадке своей квартиры, вставив ключ, Он провернул его раз, другой, третий, дёрнул дверь на себя, она открылась.

4

Мама сильно заболела, поэтому отец теперь почти всё время был дома. С тех пор как я всё увидел, он очень сильно изменился: стал каким — то угрюмым, мало разговаривал и совсем не улыбался, будто превратился в другого человека. Он постоянно сидел на кухне и что — то пил, к маме заходил редко и ненадолго, а ухаживать за ней приходилось мне. Когда нужно было что — то купить, отец давал мне денег и говорил, что нужно купить, я уходил и, если задерживался хотя бы на пять минут, он кричал и говорил, что «хорошенько отлупит» меня, но так ни разу и не сделал этого. Гулять на улице мне, конечно, тоже было запрещено, так что я развлекал себя как мог: смотрел телевизор, спал, лежал и глядел в потолок, снова спал и так по кругу.

Я даже не знаю, сколько времени так прошло, помню только как снег падал, а потом таял, как вещи из нашей квартиры постепенно исчезали. Маме лучше не становилось.

В один день отец с улыбкой и тёплым голосом прошлых дней подозвал меня к себе. От него так плохо пахло, что я стоя вблизи чуть не отвернулся и старался дышать как можно реже.

— Сынок, понимаешь, денег совсем не осталось, а жить нам как-то нужно. Так что ты должен пойти и заработать их. — он сказал это так легко, что и сделать то, о чём он просил, показалось мне очень просто. Да, легко, ведь у нас всегда были деньги, а значит заработать их легко. Только как?

— Папа, но как я должен это сделать? — после этих слов улыбка и теплота в голосе отца снова пропала и сменилась теперь уже обычным холодным гневом.

— Откуда я знаю? Укради, попрошайничай, делай, что хочешь только принеси их, принеси деньги и без них не возвращайся. — Тут его замутнённые глаза засверкали и налились кровью. Я испугался и выбежал из дома. Оказавшись на улице и не зная, что делать, я сел на тротуар и начал тихо плакать, а люди проходили мимо меня, никому не было до меня дела кроме меня самого. Когда я понял это, смог встать и пойти. Куда? Не знаю. Самое главное, что я шёл и с дорогой не чувствовал себя одиноким. Сколько я бродил не знаю, но найти мне ничего не удалось, а в животе сильно урчало, не найдя ничего лучше, я побрёл домой. Постучав в дверь несколько раз, я ждал пока мне откроют, потянув за ручку, я открыл её, как оказалось, она была не заперта. Отец сидел на кухне, его голова смотрела вниз, в руках, повисших как плети, был нож. С него капало. На полу образовалась красная лужа. Видимо услышав, как я зашёл, он медленно поднял голову и уставился на меня. Его глаза уже не были затуманены или гневливы, в них страх играл с безумием и яростью. Он широко улыбнулся, покачиваясь и посмеиваясь, встал и пошёл на меня. Страх, холодный ужас тысячью игл пронзили меня, я смотрел на него как мышонок смотрит на змею, перед тем как та его съест. Тут оцепенение резко пропало и на его месте появилось что — то новое, какая — то сверхъестественная решимость: я швырнул в отца стулом и с криками выбежал по лестнице из дома.

5

Отворив дверь и войдя в комнату, Он сразу почувствовал, что что-то не так, слишком было тихо, как будто в морге, даже птицы за окном перестали петь. Осторожно, едва дыша, Он прошёл из коридора в зал, оглядел его и понял: всё было на своих местах. Заглянул в комнату: тоже всё чисто ничего, совсем ничего. Он успокоился. «Наверное, ушла» — подумал Он и прыгнул на кровать. Его как-то сморило, и, «всего на секунду» прикрыв глаза, Он заснул. Когда Он проснулся, первым делом выглянул в окно. Уже вечерело, облака потянулись розовой дымкой, а солнце неспешно уходило за горизонт, Он любил это время суток, оно нравилось Ему за отсутствие суеты и поэтику чего — то угасающего. Для того, чтобы этот вечер прошёл успешно, Ему нужно пару хороших книг и крепкий кофе; первое уже ждало Его около постели, а за вторым нужно идти в магазин. Наш герой совсем не раздевался и никаких вещей кроме денег и ключей в кармане с собой не носил, потому был готов.

Спускаясь и вновь пересчитывая все 68 ступенек, Он что — то напевал себе под нос и едва заметно улыбался. Погода на улице не изменилась, хоть солнце и начало заходить, было по-весеннему тепло и лёгкий ветерок приятно обдавал лицо. Сейчас в его голове было совсем пусто. Никаких тяжёлых мыслей. Он как будто совсем освободился от них и теперь, когда это произошло, просто созерцал всё вокруг и пытался осознать то, что его окружает. Такие минуты были, наверное, самыми лучшими: У него как будто раскрывались глаза, и на любой вопрос он мог ответить совершенно точно и нисколько бы не сомневался в своей правоте. Теперь, стоя на кассе, он точно знал, что ответит любому человеку, если тот его о чём — либо спросит.

— Пакет будете брать? — Он не обратил внимания на глупый вопрос, заплатил, взял свой кофе и вышел из магазина. Созерцательное состояние прошло. Мысль неистово завертелась в голове Пустого. Почему люди так любят болтать впустую? Задают вопросы, делятся мнением, отстаивают позиции и защищают убеждения — как так можно? Причём делают они это с самыми серьёзными лицами, будто их слова, да и слова вообще, чего — то стоят. Люди приписывают словам почти магическую силу: «слово может ранить» — бред. Ранить может человек, произнесший это слово. Люди всё чаще отдают свои мысли и жизни на растерзание ярлыкам и стереотипам, заставляют вещи, проблемы, обстоятельства, оживать и занимать роль управляющих в ткацких мастерских судьбы. Всё это живёт за них, вместо них, оставляя им бессвободное существование, которое они принимают с восторгом раба перед могущественным хозяином.

Он уже заходил в подъезд, однако тут Его окрикнули:

— Эй, ты — Пустой повернулся в сторону, откуда кричали — да, ты, подойди сюда. — Он увидел, кто Его звал — это был мужчина лет сорока с обычной наружностью рабочего завода и грубым сипловатым голосом. Он подошёл к этому мужичку и только тут увидел, что у того одышка.

— Ты обронил. — Работяга протянул ему ключи. Наверное, выпали, когда Он доставал деньги, чтобы расплатиться. Он взял ключи и посмотрел ему в глаза, взгляды пересеклись и остановились. Они стояли так пару мгновений, потом Он просто обнял его и развернувшись ушёл к себе домой, оставив ошеломлённого таким порывом нежности незнакомого человека позади.

Снова лестница. 68. Раз, два, три. Дверь отворилась. Странно, до сих пор так тихо, она уже должна была вернуться. Он, опять же ничего с себя не снимая, пошёл на кухню.

Не может быть. Нет. Такого просто не может быть. Он отказывался в это верить. Она лежала на полу раскинув руки, а рядом с ней валялась пачка молока, растёкшегося по полу. Он пощупал пульс. Его не было. Она умерла уже давно. Какая необычная пустота. Наверное, он должен плакать, звонить в полицию и скорую, рвать на себе волосы — так Ему виделась смерть кого — то из близких. Близких? Кто эти близкие? Люди, которых с тобой связывает кровное родство? Почему же они близкие, если всегда были так далеко от него? Почему он должен убиваться и тратить свою жизнь на оплакивание мертвых, которым вряд ли есть до этого дело также, как и Ему? В любом случае, Он ничего не чувствовал и Ему ничего не хотелось делать. Вечер был испорчен. А так как людей рядом не было, Ему даже не нужно было играть замученного горем родственника. Он позвонил в скорую помощь, сел на диван и стал ждать, опустив голову вниз.

6

Когда меня привезли, мне совсем не хотелось вставать с кровати, на которую меня положили. Я не ел, не спал и только изредка пил то, что подносили к моим губам поднимая мне голову. Я всё смотрел на светло-синюю стену и думал, что она — это я, что мы с ней одно и то же и что потолок очень уж давит. Я слышал звуки разговоров вокруг себя, но значение тщетно пытавшихся выстроится в предложения слов не доходило до меня, и они просто исчезали в воздухе времени.

Это была ночь, все спали. Я не понимал где я и что делаю в этой большой комнате, но из открытого окна потянуло ночной прохладой, ветер врывавшийся в комнату незатейливо играл с занавеской, пытаясь придать ей свои черты — это успокоило меня. Глаза привыкли к темноте и стали шарить по комнате, как оказалось, полной спящими. Выйдя в коридор с белыми, разрываемыми светло — серым деревом инородных, как будто лишних дверей, я отправился к слабому источнику света в самом его конце. Всё казалось пугающе — искусственным, лишённым смысла, словно сон, в котором пластика абсурда сорвалась с цепей и стремительно заполняла всё вокруг. Всё вокруг, кричало чтобы я боялся, но мне было страшно в той же мере, в которой было нечего терять, а терять было нечего. Дойдя до конца, я остановился. Передо мной сидела и, опустив голову над бумагой, что — то писала женщина среднего возраста. Видимо закончив с предложением, она одним органичным движением подняла голову, положила ручку и направила изрядно уставший, но сохранивший следы обыкновенной для неё строгости взгляд на меня. В этот момент я почувствовал, как расстояние, разделявшее нас, выросло в разы, а я стал ещё более инородным телом в реальности того места, где я оказался.

— Зачем ты вскочил? Вопрос из разряда тех, на которые если отвечаешь чувствуешь себя дураком, а если не отвечаешь, то тебя обязательно заставляют почувствовать себя хамом. Больше всего таких в воспитательных учреждениях, больницах и армии, тоесть там, где один человек состоит в принудительной зависимости от другого в большей чем где бы то ни было степени.

— Не знаю. Мне нужно в туалет. Я не совсем понимал, что говорю и голос, словно падавший с моих губ, казался мне незнакомым.

— Ты ведь недавно здесь. — Небольшая пауза для вопроса, как бы смешанного с утверждением. — Здесь, чтобы выйти в туалет, нужно спросить разрешения.

— Можно мне в туалет? — эта фраза стала мне ненавистна.

7

Тело забрали. Перед тем как уйти Его похлопали по плечу и сказали держаться. В это время Он думал о том, что теперь готовить еду и платить за жильё придётся только Ему. Теперь Он один. Совсем. От таких мыслей Пустой невольно поморщился. Какой — то странной, немного хромающей походкой Он подошёл к окну и вперил в него свой мутный, тяжёлый взгляд.

Тут и там загорались огни многоэтажек, фонари. Люди с пакетами в руках спешили в свой коммунальный рай (не такой уж и потерянный как оказалось). Город, чем дольше в него вглядываешься, тем больше напоминает муравейник. Всё в нём мелко и суетно, негде развернуться Человеку, он задыхается парами никчёмности и бессилия, тщательно укрываемыми в этом вертепе случайно и крепко застрявших в мире существ, сам, наконец, становясь одним из них. Построенный Человеком для удобства, город стал для него западнёй, не просто убивающей в нём человеческое, но извращающей саму его природу, перекрывая кислород жизни и подсаживая его на самый тяжёлый наркотик бездумного существования.

Он вздохнул. Ему как никогда захотелось выпить. В баре оказались непочатая бутылка водки и полбутылки красного вина, схватив обе и поставив на стол, Он посмотрел на них как на горькие таблетки, которые Ему необходимо принять.

Когда Пустой пил, Он становился совсем другим человеком. Ему не нужно было скрывать своё нутро, ведь странные для него поступки, окружающие запросто списывали на состояние изменённого сознания; пьяными бреднями называли Его правду.

Он пил дешёвое вино, не обращая внимания на вкус, в котором отвратительные фрукты смешивались с устойчивым послевкусием спирта. Он вообще редко отмечал вкус того или иного блюда и напитка, всякая еда воспринималась Им как средство для поддержания жизнедеятельности собственного организма. Что держи Его на хлебе и воде, что корми Его божественным нектаром, Он не почувствует какой бы то ни было серьёзной разницы. Поэтому водка была ему куда ближе. Она как никакой другой напиток обжигала своей непосредственной и ничем не прикрытой безвкусностью, спирт здесь не прятался за нарочито сложной ароматикой и вкусом, а гордо и с достоинством показывал всего себя, прямо следуя к своей сути — опьянению.

Опустошённая бутылка стояла на краю и настойчиво вызывала в нём мысль о том, что, если быть пьяным плохо, значит по-настоящему пьяные мы, когда не выпили не капли. Вдруг Его резко потянуло на улицу, к людям, к таким же несчастным и затравленным свирепой логикой жизни людям каким был в этот момент Он сам. Схватив бутылку, Он стал одеваться. Ветровка оказалась в шкафу, и, пока Он искал её, всё, что висело в шкафу, попадало с вешалок и теперь как — то странно и глупо валялось на полу. С ботинками легче — надо только найти ложку. Где же она? К чёрту. Он сел на пол и обул сначала одну туфлю, затем другую. Пустой встал и подошёл к двери, рука легла на ручку — «Ад — это другие» — Он медленно опустился на пол и откупорив бутылку сделал хороший глоток.

8

Ну вот, снова они шепчутся. Они снова что — то задумали. На этот раз я не стану терпеть. Как только я сюда попал, они стали бояться меня, все, они все меня боялись, кроме неё. Она постоянно ходила в белом платье, у неё были красивые голубые глаза и, казалось, она была совсем другой, совсем не такой, как эти идиоты, окружавшие её, от неё точно исходил какой — то свет, выделявший её на фоне остальных. Она не обращала внимания ни на кого, но и меня она совсем не боялась, относилась как ко всем, этого мне было достаточно. И сейчас она сидела у себя на кровати, лёжа читала. Все собрались вокруг Старшего, он здесь всем заправлял, на меня, конечно, эта власть не распространялась. Наверное, им что — то рассказали про меня и это тоже не прибавило мне популярности. Скорее всего, они собирались в очередной раз меня избить, один накрывал подушкой, двое держали, другой бил, это называлось «Тёмная». Прошлые разы, когда они делали это, мне совсем не хотелось сопротивляться, не хотелось жить. Но сейчас что — то произошло и мне как будто снова захотелось прожить всю эту жизнь целиком, поэтому сегодня я готовился дать отпор. Показать им на что я способен.

Наступило время для сна. Свет выключили, началась возня и перешёптывания. Я замер и старался приготовиться, дыхание становилось отрывистым. Пройдёт ещё несколько минут, и они накинуться, я знаю это точно. Я услышал, как старший встал, за ним начали подыматься другие. Я приготовился. Когда Старший оказался у моей кровати я вскочил и с диким криком набросился на него. Повалив его на землю, я начал бить его по лицу, пока все кричали и носились в темноте, спотыкаясь друг о друга, я просто бил, мои руки становились красными, а я всё бил и бил. Казалось это продолжается вечность. Включился свет, вбежали взрослые, а я всё сидел на нём и бил по заплывшему от синяков лицу. Меня оттащили. Через минуту пришёл врач, проверив пульс, он сказал, что мальчик мёртв. Я искал Её взглядом.

9

Он проснулся на том же месте, в прихожей. На удивление, голова совсем не болела. Рядом валялась пустая бутылка и один снятый ботинок. Разувшись до конца, Он решил убраться: выбросил мусор, застелил кровать, протёр подоконник. Пока Он занимался этой незамысловатой работой в Его голове, играл какой — то заедающий современный шлягер, позволявший ему ни о чём особенно не думать.

Работа была кончена, однако этот музыкальный мотив, так странно похожий на оливковый цвет обоев, не следуя её примеру, продолжал длиться, снова и снова возникая на горизонте Его сознания.

Наконец, это показалось ему скучным, Он, силой остановив мелодию, более не способный выносить этой квартирки, что как будто сжималась вокруг Него, наподобие консервной банки в руках демонстрирующего силу, стал немедленно одеваться.

Открыв дверь, Он повернул ключи в замке. Раз, два, три. Дальше ступеньки: спускаясь и не досчитав одну, Он остановился. Что — то не так. Он вернулся обратно. Получилось. 68. Такого с Ним ещё не было, Он никогда не ошибался. Спустившись, Он снова не досчитал одной ступеньки. Посмотрев на лестничный пролёт взглядом полным Его понимающего удивления, Пустой с улыбкой на лице развернулся, и вышел на улицу.

Скамейка рядом с домом была, по его мнению, лучшим архитектурным решением во всём городе. Солнце, успевшее вскарабкаться по лазури неба довольно высоко, теперь щедро разливало свет на осиротевшую от него землю. Ночь соединяла Урана и Гею в первозданном хаосе тьмы, чтобы всё живое могло отдохнуть от бесконечного потока жизни. Сидя на скамейке, Он думал о смерти: именно так она представлялась Ему сегодня — вечной ночью без дня, и сейчас Он как никогда жаждал её, этого вечного покоя.

Недалеко от себя, Он заметил осторожно грациозную походку девушки. Он покинул место своих измышлений и ринулся за её белым платьем. Опомнившись, и сделав шаг чуть быстрее того, который был у неё, Пустой принял важный вид, с которым и обогнал Её. Он обернулся.

10

Их взгляды пересеклись, и Они нашли друг друга.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10