Тропические выходные [Алексис Алкастэн] (fb2) читать онлайн

Алексис Алкастэн Тропические выходные

І

Очередь произносить тост дошла до Саин Имберх. В то время как остальные, собравшиеся за праздничным столом, сидя подняли наполненные шампанским бокалы, она, демонстрируя торжественность своей речи, встала.

— Я не умею говорить цветасто, — с её извечно милым от скромности смущением заговорила она. — Поэтому буду предельно краткой. Пусть в наступающем году ни у кого не будет сколько-нибудь серьёзных проблем со здоровьем. По крайней мере, для меня сейчас это самое актуальное.

— Поддерживаю тебя целиком и полностью, — не в тон проникновенно сказанному бесшабашно заявил Бьювель. — Нам ох как понадобится здоровье, чтобы съесть и выпить всё, что есть на столе.

— А почему «самое актуальное»? — уловив в этом некий скрытый смысл, — спросила Кейнор, забыв об игристом напитке. — Что ты под этим подразумеваешь?

— Ну, эту историю в двух словах не расскажешь. Просто её обстоятельства не позволяют желать ничего иного, кроме здоровья.

— С тобой что-то не в порядке?

— Нет, не со мной. То есть, можно сказать, и со мной, если это с моим дорогим Ульбеком.

— Ну-ка, ну-ка, выкладывай, что там стряслось, — проникся интересом уже и Бьювель.

— Не знаю стоит ли отнимать время разговорами на столь не подходящую такому празднику тему.

— Стоит, — настойчиво заявил Бьювель.

Обведя присутствующих взглядом, Саин удостоверилась в их подлинном намерении её слушать. Ещё растерянная таким к ней вниманием, она посмотрела на Ульбека, и он одобрительным кивком головы благословил её поведать заинтриговавшую всех повесть. Саин сдалась.

ІІ

— Начну я с того, что конец рабочей недели проходил для меня в весьма приподнятом настроении. Причиной тому был звонок Ульбека, прозвучавший в пятницу во второй половине дня. Он сообщил мне тогда, что на выходные мы отправляемся на озёра Южной Арандии. Это прозвучало так же воодушевляющее, как приглашение в ресторан. Даже больше. Ведь ресторанов полным-полно и в нашем городе, а путешествие на юг страны — это самое настоящее приключение. Приятно уже само внимание, оказанное тебе любимым человеком, а мысль о грандиозности задуманного им плана, когда в какие-то четыре часа полёта ты из этой декабрьской слякоти, холода и пронизывающего до костей ветра окажешься в тропическом раю, где среди пышных цветов, вечной зелени и всегда тёплого солнца трудно поверить, что где-то люди кутаются в тёплые одежды, вызывала у меня ещё больший отзыв. Безразличному тебе человеку не делают столь щедрых подарков. И я была счастлива сознавать, что я взаимно любима.

Ульбек заехал за мной на такси, едва я по приходу домой переоделась и собрала необходимые в дорогу вещи. От меня мы прямиком направились в аэропорт, а оттуда — за две с половиной тысячи миль на юг.

Прилетев на место, мы взяли в прокате внедорожник, палатку, рыболовные принадлежности и прочее необходимое для походной жизни. Затем, потрясясь по горнолесному бездорожью, мы забрались в самые отдалённый и дикий уголок. Ульбек сказал, что хочет со мной уединения, подобного тому, какое было у Адама и Евы в Эдемском саду. Когда человеком движут такие высокие романтические идеалы, их не воспримет только чёрствое сердце. Меня ни чуть не смущало отсутствие привычных мне комфорта и не казался не уместным отказ от отелей в курортной зоне. Главное — со мной был любимый.

Ульбек поставил палатку, и пока я готовила нам обед, пошёл на озеро порыбачить. Мне уже оставалось сделать последние штрихи, чтобы позвать его к импровизированному столу, когда до моего слуха донёсся хлопок с доволоьно сильным всплеском воды. Подняв на шум голову, я несколько секунд не могла понять, что произошло. Ульбек, едва касаясь ногами берега, лежит лицом в воде, удочка качается на волнах, а объяснить причины того, что вижу мне никак не удаётся. На меня прямо какой-то интеллектуальный ступор напал.

— Ульбек! — позвала я голосом, придавленным от предчувствия чего-то недоброго, а сама уже медленно поднимаюсь с земли, где на расстеленном покрывале разложена всякая снедь. — Что случилось?

В ответ ни слова, ни звука. Воздух переполнен пением птиц, а ощущение такое, словно повсеместно стоит космическая тишина, и ничто не разбавляет этого странного впечатления.

И вдруг словно кто-то прокричал мне в самое ухо: «Дура, чего ты стоишь как истукан, когда на счету каждая секунда?!» Тогда я тут же подбежала к Ульбеку и, не думая ни о чём, кроме того, что если он жив, то лёжа вот так лицом в воде может захлебнуться, перевернула его на спину. На облегчение мне он приоткрыл глаза. Слабо, как-то бессмысленно, и всё же с искоркой жизни. Этим он и мне придал надежду на лучшее.

Озеро плескалось, заливая ему лицо. Я приподняла его голову над водой и говорю:

— Что с тобой, Ульбек? Ты поскользнулся, да? Где ты ударился? Больно?

Чушь несу. Поскользнулся. Ударился. Сама вижу, что чушь. Но тогда только в это и хотелось верить. Стукнулся чуток. Когда первая острая боль пройдёт, он встанет, и мы вместе посмеёмся над его приключением.

— Чего-то мне как-то не так, — отвечает он мне против всех моих ожиданий. — Что случилось? Где я?

— Ульбек, да что же это с тобой? — совсем растерялась я. Смотрю на него бессмысленными глазами, прямо как он на меня. — Скажи, что у тебя болит.

— Ни чего не болит. Слабо мне что-то. Всё вокруг вертится и шатается. И холодно, жуть.

— Да-да, холодно. Надо тебя как-нибудь из воды. Господи, что же мне делать? Ты можешь привстать? Хоть чуточку помоги мне. Одна я тебя с места не сдвину.

— Не знаю. Ты успокойся. Не пугайся так. Я попробую.

Промокла я не хуже его, пока он становился на четвереньки. Слово-то какое «четвереньки». Звучит смешно, а он и это сделал, можно сказать, кровью и потом. Обхватив его сверху, я тянула его изо всех сил, чтобы уменьшить тяжесть тела, приходящуюся на его руки. Так мы и выбрались на сушу. Расстояние было метра полтора, не больше, а преодолевали мы его, казалось, целую вечность.

Ульбек стоит, отдувается. Я сама умаялась. Сердце так и скачет в груди.

— Ну как ты, Ульбек? — спрашиваю. — Может получше?

— Вижу тебя, слышу. Значит лучше, чем с самого начала. Вот только земля… Я как будто в ней вязну.

Я вполне отчётливо понимаю, что мне нужно ему чем-то помочь. Но что, кроме моих причитаний и сочувствия я могла ему предложить? С собой, дурочка, я и лекарств никаких не прихватила. Одни лишь таблетки от головы. Ну кто же знал, что случится такая беда? Я грешной душой подумала: лучше б у него голова разболелась. Как на зло я и машину водить не умею, чтобы отвезти его в городскую больницу. Мечусь в своих мыслях и кажется нахожу выход: вспоминаю про сотовый телефон. И вот как всё один к одному плохо складывается: мобильной связи в этом районе нет. Хоть кричи!

Подошла я к Ульбеку после того, как бегала к машине за телефоном и, чтобы его не волновать как можно спокойней говорю:

— Чем мне тебе помочь? Подскажи мне пожалуйста. Я просто не знаю, что мне делать.

— Мобильник не берёт?

— Не берёт, — выдохнула я, словно призналась в измене.

— Без врача, думаю, мне не обойтись.

А где ты этого врача тут достанешь? Что мне ему ответить? Тут в пору пожалеть, что я лишь консультант по косметике. Но ищущий ответ всегда его находит. Нашла и я. Не самый лучший, но в данных обстоятельствах другого быть не могло.

Когда мы добирались до конечного пункта следования, в трёх или четырёх милях до того мы проезжали видимую в отдалении ферму. Возле жилого дома стояли машины, работали люди, и только на них я могла тогда уповать.

— Послушай, — стала я выражать свою мысль. — Помнишь ферму по дороге сюда?

— Да, Саин, помню. Какая ты у меня умница. Отправляйся туда. Там должны помочь.

— Тебя здесь нельзя оставлять. Нужно хоть до палатки добраться.

— Хорошо. Пойдём потихоньку.

Добирались мы так же, как вылезали из воды. По дороге Ульбек несколько раз останавливался, чтобы отдышаться, после чего продолжал вскользь по земле передвигать ноги и руки. Всё это время помимо помощи ему, я ещё думала то о том дойдём мы или нет, то сокрушалась о том, что мы не поставили палатку ближе. Когда же нам удалось осилить этот тяжёлый, хотя и не долгий путь, Ульбек повалился на спину прямо у входа в походное убежище.

— Всё, — говорит, а дыхание тяжёлое словно воздуха не хватает. — Здесь буду лежать. Мне сойдёт. Иди, Саин. Время понапрасну не трать.

Напоследок я стащила с него мокрую одежду, помогла перелечь на расстеленный спальный мешок и укутала в одеяло. Переодеваться самой я не сочла уместным, рассудив, что в отличии от Ульбека, в движении мне скоро удастся обсохнуть. Кроме того было бы не простительной глупостью отнимать от важного дела драгоценное время на какие-то пустяки. Тут бы уж всё, можно отправляться в дорогу. Но в эту самую секунду меня вдруг бросило в дрожь, когда я представила, что Ульбеку в таком беспомощном состоянии придётся остаться одному. Меня самопроизвольно захлестнуло видение того ужаса, что если ему, не дай Бог, станет хуже, с ним рядом не окажется никого, кто бы хоть слово ободрения произнёс. Вместо того, чтобы идти за тем, в чём он нуждается самым насущным образом, за тем, от чего зависит его жизнь, я, как безмозглая кукла, стояла, зацепившись за него взглядом. В этом мне как будто находилось оправдание, при том, что бездеятельное участие в судьбе человека, вдобавок когда ты должен и в состоянии действовать ему во благо, оправданию не подлежит.

— Всё, Саин, — подал голос Ульбек. — Ты устроила меня хорошо. Спасибо. Теперь иди.

Я быстро, в одно, слитое с моим порывом движение, опустилась перед ним на колени и стиснула руку в своих ладонях:

— Я скоро, Ульбек. Туда и назад. Ты только держись.

— Иди спокойно. Я обязательно тебя дождусь. Даю тебе слово.

Его руку бережно, как старинный пергамент, я опустила на одеяло, после чего стремительно поднялась.

— Ты и соскучиться без меня не успеешь, — сказала я не меньше для себя, чем для него и без оглядки бросилась на шедшую через лес грунтовую дорогу, на которой вряд ли разъехались бы два автомобиля.

Я не шла, я даже не шла быстро, я что было у меня мочи бежала, надеясь сократить время, в которое Ульбек будет одиноко ожидать помощи. И вот тут, как мне скоро стало понятно, я совершила огромную ошибку, простительную только из-за моих искренних побуждений. Старт я взяла как спринтер, но и как спринтер, не выдержав марафонской дистанции, очень быстро выдохлась. Я не хотела мириться со своим измождением. Не смотря на то, что из-за него моя скорость сама по себе снижалась, я упрямо продолжала переставлять ноги и не заметила как непроизвольно перешла на шаг. Чуть позже я вовсе остановилась и, ухватившись за дерево, восстанавливала дыхание и злилась, что мне, от которой зависит человеческая жизнь, так мало дано. В стиснутой точно ремнями груди поселились тысячи тысяч иголок, при каждом вздохе причиняющих мне острую боль. Но продолжительная передышка была для меня слишком не позволительной роскошью.

Отклеившись от дерева, я, наученная горьким опытом, возобновила свой прерванный путь. На этот раз, экономя и время и силы, я чередовала умеренный бег с реабилитирующей ходьбой. Преодолеть таким образом четыре мили задачей для меня было тоже не из лёгких. Но о том, чтобы сдаться у меня не возникало ни малейшего поползновения.

Мои мысли раздваивались на равные по силе части. Одна их половина, держась за ферму, гнала и гнала меня вперёд. Другая, не отпуская Ульбека, так сильно звала меня вернуться назад, что ради скорейшего возвращения гнала меня вперёд ещё настойчивей. Иной раз у меня подкашивались ноги, когда самопроизвольно на ум мне приходила мысль, что, быть может, в эту самую минуту, когда я бегу ему за помощью, он уже не нуждается ни в ней, ни в чём-либо ином в жизни. Я силой заставляла себя думать о лучшем, говорила: «Всё обойдётся. Я приведу людей. Он обязательно поправится». Но мысли, вертевшиеся вокруг этой больной темы, нет-нет да и рисовали мне совершенно обратное. Тогда я принялась петь. Пела не вслух, а про себя, так как вовремя сообразила, что пение в сочетании с движением будет скорее отнимать у меня драгоценные силы. Мало помалу, хоть добрые отрезки вдруг забытых мной слов заменялись мелодичным мычанием, я перестала бояться плачевных перспектив. Они не покинули до конца мою голову, но обрели вид не связанной с реальностью фантазии. Я рассматривала её как кино, волнительное не более, чем в силу своей вымышленности.

Всё изменилось когда здорово меня напугав, с нависшего над дорогой дерева взлетела какая-то огромная тёмная птица. Мне только тогда стало ясно в каком опасном месте я нахожусь. Сейчас — слава Богу! — это всего лишь птица. Но на многие мили вокруг простираются настоящие дебри, где не может не водиться хищных зверей. Вот тут-то каждый куст и стал таить от меня ядовитую змею, питона, волка, ягуара, медведя — всех мыслимых и не мыслимых, обитающих и никогда не обитавших в этих широтах животных. Со страхом за себя ко мне вернулся и страх за Ульбека. В беспомощном состоянии в отличии от меня, имеющей возможность хотя бы попытаться спастись бегством или сопротивлением, он лёгкая, а от того и более предпочтительная добыча. Я дико сокрушалась, что не оставила ему ракетницу, и вместе с тем, ругала себя за то, что не взяла с собой хотя бы охотничий нож. В моём воображении над Ульбеком в то мгновение нависла новая ранее упущенная мной из виду угроза. Состояла она как в том, что на него может напасть голодный плотоядный зверь, так и в том, что я тоже не избавлена от того, чтобы пасть жертвой такого зверя. Ведь тогда без приведённой мною помощи его может добить свалившаяся как снег на голову болезнь. Не знаю, что меня подавляло больше: возможность моей собственной гибели или его, или то и другое вместе взятое. Скажу одно: гнетущее чувство не покинуло меня и тогда, когда я благополучно выбралась из леса на поросший сочной травой луг.

Впереди показались строения, в стремлении к которым я столько всего претерпела. Теперь, когда финиш был так близок, я бежала, задыхалась, едва не падала в заплетающихся ногах и всё же двигалась, считая себя не в праве на малейшую задержку.

Во дворе не было ни души. Дом, куда я вошла в не запертые двери, на все мои попытки привлечь к себе внимание ответил полной тишиной. Хозяина фермы, занятого починкой трактора, я, бесплодно обойдя ещё несколько строений, нашла лишь в гараже. Он живо отреагировал сразу как из моих сбивчивых объяснений уяснил суть приведшего меня к нему дела. На ходу вытирая о ветошь замусоленные руки, он повёл меня к пикапу, на котором, завернув за его работавшим в поле сыном, мы и отправились к ожидавшему нас на озере Ульбеку. Странное дело, мне, не занятому ничем пассажиру, дорога на машине показалась гораздо длиннее, проделанной мною бегом. Между тем она не была другой.

На месте я выскочила из кабины пикапа раньше моих спутников. До палатки бежала. Потом меня охватил ужас перед, быть может, готовым открыться мне трагическим зрелищем. Я кралась вдоль палаточной стены к входу так, словно от моей осторожности зависит подстрелят меня или нет. Первыми выплыли ноги Ульбека, в положении, позволяющим определить, что он, как я его и оставила, лежит на спине. Они покоились смирно, и по мере их роста к туловищу своей неподвижностью, отвечающей моим самым страшным предположениям, держали меня на грани разрыва сердца. Окаменевшими были и руки, и тело. У меня так потемнело в глазах, что я не сразу поняла смотрит ли на меня Ульбек. Не знаю к чему я была уже готова: то ли бежать отсюда сломя голову, то ли дико закричать от ужаса, но всё вдруг радостно разрешилось для меня взмахом его руки. Он слабо в жалком приветствии поднял её и подал растрогавший меня голос:

— Не бойся, Саин, я дождался тебя, как и обещал.

— Ульбек, хороший мой, — бросилась я к нему и вновь сжала руку. — Я вернулась, Ульбек. Я привела помощь. Слышишь, со мной люди. Они помогут тебе.

— Спасибо тебе, моя спасительница.

Всё было как в кино. Но так как в действительности всё происходило реально, спаси Господи кому-то подобное переживать.

Мужчины с фермы перенесли Ульбека в кузов пикапа, где я для удобства расстелила одеяло, и доставили в больницу ближайшего городка. После тщательного обследования доктор сообщил, что Ульбек совершенно здоров и объяснил причину его недомогания резкой сменой климатических условий, к чему не успел адаптироваться его организм. На этой успокоительной таблетке наши с ним злоключения и подошли к финалу. Мы вернулись домой, снова в непогоду северной зимы, и по моему настоятельному требованию Ульбек отлёживался несколько дней подряд. Откровенно говоря, я боялась, что обратная перемена климата вызовет у него повторный кризис. Но Господь Бог — Спасибо Ему! — смилостивился. Всё обошлось.

Вот, кажется, и последняя точка. Теперь вы знаете почему банальное пожелание здоровья для меня особенно ценно и весомо.

— За это непременно надо выпить! — поднял свой бокал Ульбек.

Застольные товарищи, отзываясь на его бодрое предложение, зашевелились.

Бьювель вкрадчиво наклонился к Ульбеку:

— Может тебе не надо пить?

— С чего это вдруг? Чтобы вам больше досталось? Нет уж, дудки.

— Нет, что ты? Я имею ввиду, после того, что с тобой случилось стоит ли так рисковать? Я бы не стал.

— Но за сегодняшний вечер это не первый мой бокал.

— Так раньше я ведь не знал о твоих проблемах.

— Не беспокойся, дружище. Всё в полном порядке. Поверь мне на слово.

Бьювель, однако, смотрел на Ульбека с заботливым недоверием к затее приятеля выпить, так что тому пришлось ещё раз его успокаивать:

— Не сверли ты меня так глазами. Всё под контролем. В конце концов, если тебе интересно, я позже всё тебе объясню.

По гостиной растеклось певучее позвякивание чокающегося хрусталя.

ІІІ

Разговор между молодыми мужчинами состоялся, когда они уединились на балконе, чтобы выкурить по сигарете.

— Я требую объяснений, — с шутливой агрессивностью заявил Бьювель.

Ульбек после неторопливой задумчивой затяжки выпустил неторопливую струйку дыма прямо в потолок, где она расползлась в клубящуюся завесу.

— В общем, Саин представила лишь свою версию случившегося, — сказал он затем— Но есть иная совершенно ей не известная правда.

— Не представляю о чём ты говоришь.

— Видишь ли, дело в том, что тогда я притворялся больным.

— Ты, что ли, разыграл её?

— Да нет, разыгрывать её до такой степени было бы слишком жестоко. Оно и было жестоко с моей стороны. Только для меня это был вовсе не розыгрыш.

— Нет? Но что в таком случае?

— Скажем так, проверка на вшивость. Не знаю обращал ли ты на это внимание, но в наши дни подавляющее большинство женщин, впрочем, как и мужчин, хотят, чтобы заботились только о них. Хотят, чтобы их холили и лелеяли и при этом ни на секунду не задумываются о том, чтобы отплатить добром за добро. Едва ли не все мечтают получать всё, не отдавая ничего взамен. Разве я не прав?

— Почему же не прав? С этим нельзя не согласиться.

— Ну так вот, до того, как я переехал сюда у меня был приятель. Собственно он и сейчас есть, только из-за того, что мы сейчас живём в разных городах нам не часто доводится видеться. И вот как-то вечерком заглянув к нему на огонёк, я застал такую картину: он из-за жесточайшей головной боли лежит лицом в подушку на диване, дети в соседней комнате возятся на полу с игрушками, а жёнушка как ни в чём не бывало собирается на занятия шейпингом. Фигуру блюдёт, чтоб её. «Не забудь покормить детей», — сказала она мужу. Попрощалась уже с нами двоими, сказав «Пока, мальчики», — и предоставила нам возможность насладиться без неё свободой.

Приятель всё лежит и лежит. Я дурак дураком всё сижу и сижу. Поговорить с ним никак не получается. На всё что бы я ему ни сказал, он либо мычит, либо совсем отмалчивается. А тут и малые давай из соседней комнаты прибегать по одному: «Есть хотим, да есть хотим». А приятель на это только и повторяет: «Сейчас, да сейчас». А сам ни с места.

Я тоже, как и его дошкольницы дочки, верил, что вот он встанет и накормит их. В конце концов мне стало ясно, что прихватило его настолько, что исполнять свои родительские обязанности он ещё долго не сможет. Тогда я сам решил накормить девчёнок. По моей просьбе приятель объяснил где у них какая еда, я отправился на кухню, накрыл стол и накормил-таки малышню. Затем помыл посуду и, вернувшись к приятелю, просидел с ним до возвращения его жёнушки. Она оставила больного мужа с детьми, ещё не способными позаботиться о себе, и за три часа отсутствия даже не звякнула по мобиле: «Как вы там, мои хорошие?» Тогда-то я и подумал, что такая как она никогда не найдёт во мне лопуха, который на неё клюнет. Даже если бы она была последней женщиной на свете. Хотя, в своём роде, она и есть последняя. Ты понимаешь, что я хочу сказать.

Бьювель, не проронив и слова, утвердительно кивнул. В вырожении его лица читался глубокий мыслительный процесс, проходивший под воздействием приятельского рассказа. Сейчас, охваченный чувствами, он и сам вряд ли сказал бы какое направление склонны принять его размышления.

— Поэтому когда мы стали серьёзно встречаться с Саин я решил проверить насколько я нужен ей, — продолжал своё повествование Ульбек. — Насколько сильны её чувства ко мне. Так ли они сильны как мои к ней. Мне хотелось узнать как она поведёт себя, если в будущем я действительно попаду в сложную ситуацию. Хотелось узнать смогу ли я рассчитывать на неё так же, как она на меня. Понимаешь: я хотел знать наверняка к чему мне в случае чего быть готовым, чтобы потом не пришлось недоумевать по поводу неожиданно неприятного для себя открытия. Избранный для этого способ, может, и не самый удачный. Зато я на деле выяснил то, во что многие другие лишь безосновательно верят.

— Слушай, а что если бы по дороге на Саин и в правду напал какой-нибудь хищник? В южно Арандской сельве их как тараканов.

— Ей совершенно ничего не угрожало. С дробовиком на спине и мачете на поясе, я тайком следовал за ней. Потом, когда она вышла из леса, я сел на мотоцикл, спрятанный в кустах фермерами и оказался на месте, где меня оставила Саин раньше, чем она привела помощь. Ты правильно меня понял, дружище. Я заранее договорился и с фермерами, и с доктором из городка, чтобы они подыграли мне и вообще помогли испытать Саин на человечность. Мне стоило это четырёх месячных жалований. Но что стоят деньги в сравнении со знаниями о том, чего стоит Саин?!

— И что ты теперь скажешь? — Бьювель стряхнул пепел сигареты в бронзовую пепельницу. — Саин прошла проверку?

— Как видишь, мы вместе с ней входим в новый год. Надеюсь, что и в новую жизнь, в которой у нас будет любовь и согласие. Думаю, что если бы на озере она отнеслась ко мне с прохладой, это оттолкнуло бы меня от неё. Тогда вряд ли бы что осталось ради чего мне стоило бы её держаться. Хорошо, что этого не произошло. После всего, что там было я даже сильнее её полюбил.

Непосредственно услышанному Бьювель не дал никакого конкретного комментария. Сквозь стеклянную дверь он долго, не говоря ни слова, наблюдал за сидящими в комнате женщинами, которые то и дело прерывали смехом свой не известно о чём разговор.

— А я ведь тоже до конца не знаю какая из себя Кейнор, — словно самому себе сказал он. — Знаю как зовут ту, с кем мы делим одну над головой крышу, и понятия не имею, так ли красива её душа, как имя. Для меня она — загадка сфинкса. Надо признать, устроенная тобой проверка, определённо, не лишена смысла.