КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 712970 томов
Объем библиотеки - 1401 Гб.
Всего авторов - 274602
Пользователей - 125079

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

Влад и мир про Шенгальц: Черные ножи (Альтернативная история)

Читать не интересно. Стиль написания - тягомотина и небывальщина. Как вы представляете 16 летнего пацана за 180, худого, болезненного, с больным сердцем, недоедающего, работающего по 12 часов в цеху по сборке танков, при этом имеющий силы вставать пораньше и заниматься спортом и тренировкой. Тут и здоровый человек сдохнет. Как всегда автор пишет о чём не имеет представление. Я лично общался с рабочим на заводе Свердлова, производившего

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Влад и мир про Владимиров: Ирландец 2 (Альтернативная история)

Написано хорошо. Но сама тема не моя. Становление мафиози! Не люблю ворьё. Вор на воре сидит и вором погоняет и о ворах книжки сочиняет! Любой вор всегда себя считает жертвой обстоятельств, мол не сам, а жизнь такая! А жизнь кругом такая, потому, что сам ты такой! С арифметикой у автора тоже всё печально, как и у ГГ. Простая задачка. Есть игроки, сдающие определённую сумму для участия в игре и получающие определённое количество фишек. Если в

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Дамиров: Курсант: Назад в СССР (Детективная фантастика)

Месяца 3-4 назад прочел (а вернее прослушал в аудиоверсии) данную книгу - а руки (прокомментировать ее) все никак не доходили)) Ну а вот на выходных, появилось время - за сим, я наконец-таки сподобился это сделать))

С одной стороны - казалось бы вполне «знакомая и местами изьезженная» тема (чуть не сказал - пластинка)) С другой же, именно нюансы порой позволяют отличить очередной «шаблон», от действительно интересной вещи...

В начале

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Стариков: Геополитика: Как это делается (Политика и дипломатия)

Вообще-то если честно, то я даже не собирался брать эту книгу... Однако - отсутствие иного выбора и низкая цена (после 3 или 4-го захода в книжный) все таки "сделали свое черное дело" и книга была куплена))

Не собирался же ее брать изначально поскольку (давным давно до этого) после прочтения одной "явно неудавшейся" книги автора, навсегда зарекся это делать... Но потом до меня все-таки дошло что (это все же) не "очередная злободневная" (читай

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Москаленко: Малой. Книга 3 (Боевая фантастика)

Третья часть делает еще более явный уклон в экзотерику и несмотря на все стсндартные шаблоны Eve-вселенной (базы знаний, нейросети и прочие девайсы) все сводится к очередной "ступени самосознания" и общения "в Астралях")) А уж почти каждодневные "глюки-подключения-беседы" с "проснувшейся планетой" (в виде галлюцинации - в образе симпатичной девчонки) так и вообще...))

В общем герою (лишь формально вникающему в разные железки и нейросети)

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Фритьоф Смелый [Эсайас Тегнер] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Фритьоф Смелый Эсайас Тегнер Сага о Фритьофе Древнеисландская сага о Фритьофе Смелом

К ЧИТАТЕЛЮ

«Это мир реальной жизни, лицо подчас грубой, но могучей человечности, здравой силы и бурных страстей, мир деятельной воли и мужества. Удары боевых мечей о крепкие брони, гордый бег корабля к чужим берегам за добычей и славой, шипение пенного меда в тяжелых заздравных кубках, скрип зерна под увесистым ручным жерновом, — вот образы и обстановка этих сказаний: битвы, походы, тяжелый труд, опасные охоты, шумные пиры...» — писала известный ученый-скандинавист и переводчик «Старшей Эдды» С. Свириденко.

И именно этот мир героев Севера,мир викингов, с детстка влек к себе Эсайаса Тегнера, классика шведской литературы, который в 1825 году создал «Сагу о Фритьофе».

Поэма за короткое время была переведена на все европейские языки и принесла автору мировую известность. И по сей день «Сага» издается в Европе громандными тиражами.

В России полный перевод «Фритьоф-саги» издавался в 1841, 1874, 1898 и 1935 годах.

Ее перевод в 60-е годы был сделан Иосифом Бродским.

Несомненно, что этот том, в который вошли творение великого шведа и его первоисточник, явится украшением нашей серии, тем более что печатается он по книге, вышедшей в 1935 году в издательстве «Academia» тиражом 5300 экземпляров и уже давно ставшей библиографической редкостью...

Нам представляется необходимым сказать несколько слов о переводчиках «Саги о Фритьофе».

Айхенвальд Борис Юльевич (1902, Москва — 1938) — литературовед. Научный сотрудник Государственной Академии Художественных Наук (ГАХН), автор многочисленных неопубликованных работ по истории русской литературы и эстетики. В 1937 году был арестован, умер в лагере на Дальнем Востоке.

Смирницкий Александр Иванович (1903, Москва — 195, Москва) — филолог-германист, профессор МГУ, автор работ по теории и истории английского языка, сравнительному и общему языкознанию. Один из зачинателей отечественной скандинавистики, в частности, рунологии. Широкому читателю известен большой «Русско-английский словарь», составленный под его руководством.

Редколлегия серии выражает благодарность Ольге Александровне Смирницкой, доктору филологических наук, за помощь в подготовке этого тома.

Счастливого плавания на викингских драккарах!


ТАТЬЯНА ЧЕСНОКОВА «...И свод небес, и круг земной» (о Тегнере и его Саге)

В южном шведском городке Векшё, рядом с древним собором, стоит памятник поэту. Эсайас Тегнер (1782-1846), сидя в кресле, вдохновенно смотрит вдаль, а барельефы пьедестала изображают бурные морские волны» корабль и могучего викинга» бесстрашно плывущего навстречу неизвестности. Главное творение Тегнера — «Сага о Фритьофе» — о любви, жизни и смерти викингов — вознесло своего создателя на вершины не только скандинавской, но и мировой литературы. И для нас этот писатель в основном остается и поныне автором одной книги.

* * *
Георг Брандес, в 1878 году написавший статью о Тегнере, отмечал, что шведскому народу три раза в течение своей истории удалось слить в своей поэзии классический элемент с народным: таков был Бельман, поэт XVIII века, с его типами из уличной жизни Стокгольма; затем в XIX веке — Рунеберг, воплотивший финский национальный характер; и наконец, Тегнер, с его возвратом в древность, в эпоху викингов.

Древнескандинавская литература — это прозаические саги, поэзия скальдов, «Эдда» — главный памятник народного эпоса. В основе наших знании об «Эдде» лежит исландская рукопись XIII века «Codex Regius». Образы и сюжеты древнескандинавской мифологии, песен о богах и героях были и остаются неисчерпаемым источником для национальной литературы последующих веков. Они превратились в своеобразный культурный код, к которому прибегали писатели самых различных творческих школ и направлений! Такова и поэма Тегнера, вобравшая в себя сюжет древнеисландской! саги о Фритьофе Смелом, а также мотивы и образы некоторых других саг и песен «Эдды» (в частности, «Прорицания провидицы» и «Изречений Высокого»).

Жизнь и представления о мире древних викингов отразились в поэме Тегнера. Мы видим их уклад жизни, — и конунгов, и свободолюбивых бондов, — их древние родовые понятия. Здесь нравы и обычаи, законы, пиры и битвы, морские странствия. Между тем образ викинга, нарисованный Тегнером, в значительной степени отличается от Фритьофа Смелого древнеисландской саги. По первоисточнику, это самый сильный и храбрый из героев. Среди викингов право силы остается господствующим. Кроме того, сила Фритьофа не знает удержу. Охваченный страстью к Ингеборг, он оскверняет святилище Бальдера, а потом и вовсе сжигает этот языческий храм. Конунги изгоняют его из страны, но Ринг, оценив великодушие Фритьофа, отдает ему в конце концов Ингеборг. Фритьоф — варвар даже по отношению к собственным богам, но он умеет быть благородным и хранит кодекс чести викинга. Он никогда не нанесет удар в спину, предпочитая встретиться лицом к лицу, в открытом бою.

Лаконичное и выразительное повествование древней саги Тегнер разворачивает в поражающую своим ритмическим богатством поэму, в центре которой — мятущаяся душа Фритьофа, борьба страстей и переживании. Невольно очаровывает пиршество фантазии поэта, когда он живописует историю любви своих героев. Ибо первая же песнь — это гимн страсти нежной. Язычество и варварство эпохи викингов Тегнер, по его же собственному признанию, существенно смягчает. В действительности, сама викингская эпоха послужила переходом к христианству на Севере. И события в саге Тегнера концентрируются вокруг храма Бальдера, — этого языческого бога с явными элементами христианства. В эсхатологических представлениях древних скандинавов, Бальдер (или Бальдр) — бог света, сын верховного бога Одина и богини Фритт. Его мать взяла клятву со всего живого на земле, что никто не повредит Бальдеру, и позабыла только об омеле. Коварный Локи, ищущий навредить богам-асам, срезает побег омелы, и по его наущению слепой бог Хёдер (или Хёд) стрелой из этого растения убивает Бальдера. Смерть светлого бога — начало гибели богов, и вернется он к жизни только после возрождения всего мира. О смерти Бальдера рассказывается в «Прорицании провидицы», где изложена история мира, его устройство, гибель и возрождение в верованиях древних скандинавов.

Фритьоф в поэме Тегнера выказывает большее почитание Бальдера, кроткого бога, — чем его прообраз, — и надеется, что бог не отвергнет его любовь к Ингеборг. Однако сама Ингеборг противопоставляет страсти чувство долга, смиряясь перед последним. У Тегнера Фритьоф напуган пожаром в храме Бальдера и пытается потушить его. И хотя устав викинга, который он пишет для своей дружины, — это прежде всего основание воинских доблестей, все же буйство силы сдерживается впоследствии кротостью и смирением. Фритьоф у Тегнера ищет смягчить гнев Бальдера и, получив прощение, растопил в себе ненависть и месть. Отошла «тревога битв и бурь». И пророчества «Эдды» Тегнер делает символами внутренней борьбы, ведущейся в душе человека. В каждом живут Бальдер и слепой Хёдер. И благородство преодоления искушения, раскаяние, примирение, — т. е. христианская нравственность, — ничуть не меньше викингских чести и силы.

Обращенность в человеческое сердце обнаруживает романтический характер поэмы Тегнера. Викинг, страдающий от любви, викинг-изгнанник, отдавшийся на волю волн, морской стихии, — это герой романтической литературы. И поэма Тегнера была сразу же после ее издания в 1825 году оценена как выдающееся произведение национальной романтической школы.

* * *
Скандинавский романтизм зародился на рубеже XVIII-XIX веком, тогда же, когда и в Западной Европе. Именно движению романтизма, как никакому другому в литературе, мы обязаны возрождением интереса к фольклору, к памятникам народного творчества, собиранием и изданием сказок, баллад, легенд, преданий. Генрих Гейне в своем труде «Романтическая школа» уточнял, что романтики прославляли все национальное в искусстве: они плыли по течению времени, которое возвращалось к своему истоку.

Идеалы героического прошлого, эпохи викингов отстаивал в Швеции Готский Союз, который издавал журнал «Идуна» (от имени древнескандинавской богини Идун, хранящей яблоки вечной молодости). Главную роль в Союзе играл Эрик Густав Гейер, выдающийся историк своего времени, а также поэт и композитор. «Идуна» печатала его патриотические стихотворения, и среди них — знаменитого «Викинга». Автором этого журнала был и Тегнер.

Другая группа шведских романтиков объединилась вокруг журнала «Фосфор», который редактировал писатель Пер Даниель Аттербум. Фосфористы увлекались эстетикой Шеллинга, мистикой, обращением к эпохе средневековья. Романтическая школа в Швеции — Бесков, Никандер, Францен, Виталис, Стагнелиус, — как и западноевропейские романтики, испытывала влияние немецкой философии (Шеллинг и Фихте) и эстетики (йенский кружок). И хотя уже к середине XIX века романтизм превратился в эпигонское течение, заслуга скандинавских романтиков состояла в преодолении подражательного характера национальных литератур и в обращении к народным традициям. Романтики начала века перебросили мост к жанру литературной сказки, к поэтическому расцвету неоромантизма и символизма в конце XIX столетия.

Но течение времени возвращало не только к истокам. Бурные политические события начала века так или иначе вовлекли в свой водоворот шведских писателей. Наполеоновские войны изменили карту Европы. В своей знаменитой «Исповеди сына века» французский романтик Альфред де Мюссе писал о том, как современность переживалась его поколением: ступая по земле, не знаешь, что у тебя под ногами — всходы или развалины. Байрон дал лишь свое имя тому настроению, которое ощущал в себе каждый. Дух байронизма — отчаяния, разочарования и тоски, пронесся по всему миру. И каждый писатель по-своему пережил восхождение Наполеона и падение злого гения.

Для многих романтиков Наполеон был олицетворением славы и героизма. Молодой Тегнер тоже видел его фигуру в романтическом ореоле. Но и в шведском романтизме существовали разные политические полюса. Так, поэт Стагнелиус питал к Наполеону ненависть и, напротив, приветствовал в русском царе Александре I освободителя Народов. В 1817 году Стагнелиус написал поэму «Владимир Великий», в которой противопоставлял святую Русь безбожной Франции. Каким же стало положение Швеции в результате наполеоновских войн?

Швеция вместе с Россией, Англией и Австрией воевала против Наполеона. Король Густав IV Адольф был непримиримым врагом Бонапарта. Однако в 1807 году, после объявления Россией войны Англии, стала неизбежной и русско-шведская война. Густав IV отрекся от престола. В 1809 году русские войска были уже в Финляндии и на Аландских островах. Другая часть русской армии заняла северный шведский город Умео. По мирному договору 1809 года Швеция вынуждена была уступить России Финляндию. Этого Тегнер никак не мог простить своей стране. Он, как, пожалуй, никто из его современников, оплакивал окончательное крушение шведского великодержавия. И изображение в его творчестве былого геройского духа викингов не в последнюю очередь преследовало главную цель — упрекнуть своих современников в пассивности, напомнить им об их славном прошлом, воодушевить их древней доблестью и подвигами Предков. Творчество Тегнера, таким образом, имело самые непосредственные связи с политикой и современностью, а ностальгия по Империи питала его патриотическую лирику.

Многие тогда требовали реванша, желали вернуть Финляндию в состав Шведского королевства. Тегнер открыто ненавидел русских, не смиряясь с потерей Финляндии. Большие надежды он возлагал на Карла XIV Юхана, нового шведского короля. Под этим именем риксдаг избрал в 1810 году в Эребру на престол наполеоновского маршала, Жана Батиста Бернадота. Но все происходило иначе. В 1812 году Швеция заключила в Петербурге тайный союз с Россией. Оба недавних противника открыто выступили против Наполеона. Карл Юхан подтвердил отказ Швеции от Финляндии, а Россия помогла ему получить Норвегию, которую Дания в итоге и уступила Швеции по договору 1814 года.

После наполеоновских войн и поражения Франции Швеция укрепила свой международный авторитет, хотя уния с Норвегией не возместила ей потерю Финляндии. А настроения великодержавия долго еще будут изживаться шведскими романтиками, видевшими вокруг себя лишь развалины.

* * *
Дидактическое начало явственно проступает в «Саге о Фритьофе». Но дидактика, поучение были несвойственны романтикам. Мир романтизма — это ночной мир: вспомним «Гимны к ночи» Новалиса. Вместо солнца как символа в романтизме сияют путеводные звезды. Ингеборг, поистине романтическая героиня, устремляет свой взор к Северной звезде, которая стережет «отцов могилы». У ночи много очей, — говорится в саге Тегнера, — но у дня — одно солнце. Сам автор поэмы требовал ясности. Как отмечали многие шведские исследователи, Тегнер был рационалистом в романтизме, и в этом — своеобразие его таланта. Острый, язвительный, желчный ум поэта отразился в полной мере в его письмах, которые недаром считают прозой Тегнера. Они опубликованы в Швеции. Но натиска духа времени, духа байронизма его ум не выдержал. Жизненный путь Тегнера трагичен и в конце омрачен неизлечимым недугом.

Уроженец провинции Вермланд, он в своей юношеской лирике прославляет культ Наполеона и деяния древних викингов-свеев. Затем он переживает разочарование в политике, переходит в оппозицию к ближайшим друзьям по Готскому Союзу, которые поддерживали короля Карла Юхана. Слава Тегнера-поэта бесспорна. Он становится профессором Лундского университета, членом шведской Академии наук. Наивысший расцвет его творчества приходится на 1820-1825 годы, когда писалась «Сага о Фритьофе». В 1826 году Тегнер в качестве епископа едет в Векше, оставив Лунд. Усиливающиеся меланхолия и пессимизм подтачивают его силы в последние годы жизни и приводят к душевному расстройству. Возможно, ему представлялось, что мир его юношеских идеалов рухнул и никогда более не возродится. Испытывал ли он примирение с небом и с жизнью, с ходом истории, как некогда смирил свое буйство страстей созданный им герой Фритьоф? Переживший свой собственный Рагнарёк, гибель богов и кончину мира в древнескандинавской мифологии, — поэт уже не поднялся вновь. Он угас вместе со своей эпохой, — эпохой романтизма.

* * *
Поэма Тегнера «Сага о Фритьофе» привлекла к себе внимание европейцев еще тогда, когда отдельные ее песни печатались в журнале «Идуна». Известен похвальный отзыв о ней Гёте. Уже в 1820-е годы «Сага» была переведена на некоторые европейские языки. В это же время заговорили о Тегнере и в России. Романтический Север узнавался русскими читателями по лирическим произведениям Тегнера и датчанина Эленшлегера, этих скальдов нового времени. Их творчество дышало поэзией родного края, Скандинавии, где, по словам Тегнера, «природа сама творит поэтические образы в грандиозных, но суровых формах, и где старые боги еще живы и бродят в светлые зимние ночи». (Цит. по: Брандес Г. Собр. соч. в 12 тт., т. 2, с. 9).

В 1841 году Яков Грот опубликовал свой перевод «Саги о Фритьофе» под названием «Фритиоф, скандинавский богатырь». Известна и рецензия Белинского на этот первый на русском языке перевод, в которой критик говорил об общечеловеческом содержании поэмы Тегнера, с ее героической эпохой викингов, идеалами самоотвержения, чести, славы и красоты. Общечеловечность поэмы вдохновляла и новые поколения переводчиков. «Сага о Фритьофе» выдержала испытание временем. Ибо в каждом из нас вновь и вновь оживают кроткий Бальдер и слепой Хёдер.

ЭСАЙАС ТЕГНЕР Сага о Фритьофе

ПЕСНЬ 1 ФРИТЬОФ И ИНГЕБОРГ

Хранила Хильдинга рука
С заботой отчей два ростка.
В долинах Севера, на воле,
Прекрасней не было дотоле.
5 Один — могуч, как дуб лесной,
Копью подобен ствол прямой;
И легкий ветр играет кроной,
И шлемом выгнут свод зеленый.
Как роза цвел другой росток,
10 Когда зимы уж минуя срок,
Весна же дремлет безмятежно,
Сокрыта в почке розы нежной.
Но грянет буря над землей,
С ней дуб поспорит молодой.
15 Но луч весенний запылает, —
И роза губы раскрывает.
Их дни мелькали без забот,
И Фритьоф дуб был юный тот;
А розу, чуждую печали,
20 Прекрасной Ингеборг назвали.
При свете дня на них глядишь —
Себя ты в доме Фреи мнишь,
Где сонмы пар летают брачных
На крыльях легких и прозрачных.
25 Глядишь при месяце на них,
Танцующих в ветвях густых, —
То Эльф с супругой молодою
Танцует в роще под луною,
Какой счастливый день настал;
30 Он руну первую узнал!
Так горд и конунг не бывает;
Он в руны Ингборг посвящает.
Как с нею весело в челне
На темно-синей глубине!
35 Повернут парус — и сердечно
Она в ладони бьет беспечно,
Гнезда такого он не знал,
Где б для нее не побывал.
Орел, кружась под облаками,
40 Ограблен дерзкими руками.
Через стремнину быстрых вод
Легко он Ингеборг несет.
В потоке шумном счастлив смелый —
Он крепко обнят ручкой белой,
45 Цветы весенние полей
Он предлагал с любовью ей,
И горсти ягоды душистой,
И первый колос золотистый
Но детства дни летят — и вот
50 Прекрасный юноша цветет,
Надеждой блещет взор мятежный,
Прекрасна дева с грудью нежной,
Нередко Фритьоф молодой
Опасной тешился игрой:
55 С медведем, бросив меч надменно,
Боролся храбрый дерзновенно.
Они сражались с грудью грудь,
И, победив, в обратный путь,
Косматой ношей отягченный,
60 Спешил он к деве благосклонной.
Отвагой сердце тронешь ты
Достойна сила красоты:
Одна другую дополняет —
Так гордый шлем чело венчает.
65 Зимой, когда метет пурга,
Читал он возле очага
Песнь о Валхалле озаренной
И думал, сагой увлеченный:
«У Фреи золото кудрей,
70 Как волны спеющих полей.
У Ингборг кудри, как у Фреи;
Сеть золотая вкруг лилеи.
Идуны нежной грудь пышна,
Колышет легкий шелк она;
75 Иное зыблют покрывало
Два светлых Эльфа с почкой алой.
У Фригги ясные глаза,
Как голубые небеса.
Когда иные смотрят очи,
80 Весенний день мрачнее ночи.
У Герды славной снег ланит
Сияньем северным горит.
Иных ланит румянец ясный —
Зажженный утром луч прекрасный.
85 Мне сердце ведомо: оно,
Как Нанны, нежности полно.
О Бальдер, скальдами хвалимый,
Ты счастлив, Нанною любимый!
Мне не страшна судьба твоя.
90 У Хель готов остаться я,
Оплакан девою прекрасной,
Как Нанна преданной и страстной»
Дочь короля меж тем ковер
Ткала, и пела, и в узор
95 Вплетала сагу о герое,
И лес, и море голубое.
И вырастали чередой
Щиты из нити золотой,
Кольчуги серебром сверкали,
100 И копья красные летали,
Но под искусною рукой
С знакомым обликом герой
На белой шерсти выступает
И деву, радуя, смущает.
105 А Фритьоф на стволах дерев
«И» всюду резал рядом с «Ф».
Как сердце с сердцем, без печали,
Две руны вместе вырастали.
Стоит ли день на небесах,
110 Король в сверкающих кудрях,
И жизнь бежит, и мир в движенье
Одним полны их помышленья.
Стоит ли ночь на небесах,
Мать мира в темных волосах,
115 Безмолвно в небе звезд движенье—
Одним полны их сновиденья,
«Земля! Весенние цветы
В кудрях зеленых прячешь ты!
Дай лучших мне! На кудри друга
120 Из них венок сплетет подруга».
«О море! В тьме твоих палат
Жемчужин тысячи лежат!
Дай лучших мне! Рукою смелой
Их укреплю вкруг шеи белой».
125 «На троне Одина кружок!
Вселенной золотой зрачок!
Твой диск блестящий, коль могла бы,
Щитом я Фритьофу дала бы!»
«В дому Альфадера свеча!
130 Мерцанье бледного луча!
Когда бы мог, я месяц ясный
Подруге отдал бы прекрасной!»
По Хильдинг молвил: «Не лелей,
Мой сын, любви в душе своей.
135 Знай; неравна судьба людская,
Дочь Беле — дева молодая.
К Альфадеру высокий род
В чертоги звездные ведет.
Не будь, сын бонда, своенравным!
140 Лишь равный счастлив в жизни с равным».
Смеялся Фритьоф: «Что ж? Мой род
В долину мертвых вниз идет.
Король лесной лежит убитый, —
Со шкурой предки мной добыты.
145 Не уступает тот, кто смел,
Весь мир — свободного удел.
Отец! Для счастья нет закона;
Надежду осенит корона,
Родоначальник силы Тор;
150 Высокий предок с давних пор.
Не знатность — честь он измеряет:
Могучим сватом меч бывает.
За деву юную мою
И с богом грома в бой вступлю.
155 Цвети, Лилея, дни за днями —
И горе ставшему меж нами!»

ПЕСНЬ 2 КОНУНГ БЕЛЕ И ТОРСТЕН ВИКИНГССОН

Король стоял, опершись на меч стальной,
С ним рядом Торстен Викингссон, боец седой,
Брат Беле по оружию, он стар годами
И, словно камень рунный, покрыт рубцами.
5 Казалось, обращаясь и в пыль, и в прах,
Языческих два храма стоят в горах.
Но мудрые без счету на стенах знаки,
И память дней минувших живет во мраке,
«К закату, — молвил конунг, — мой день идет,
10 Мне тяжек шлем и боле не сладок мед.
Во тьме мой взор не видит судьбу людскую,
Но ближе блеск Валхаллы, и смерть я чую.
Моих сынов позвал я, и с ними твой,
Пусть будут неразлучны, как мы с тобой,
15 Орлят хочу я ныне наставить снова:
На языке у мертвых уснет и слово».
И в зал тогда вступили они втроем,
Шел первым Хельге мрачный, угрюм лицом.
Его влекли гаданья перед святыней,
20 С кровавыми руками пришел он ныне.
Светловолосый Хальвдан за ним возник,
Исполнен благородства, но нежен лик
Для отрока, казалось, был меч игрою,
На деву походил он в плаще героя.
25 В накидке синей Фритьоф затем вступил,
Он на голову выше обоих был.
Меж братьями стоял он, как день блестящий
Меж розовой зарею и ночью в чаще.
«Настал, — промолвил конунг, — уж вечер мой.
30 В согласьи братском правьте моей страной.
Согласье укрепляет соединяя,
Копье теряет цену, кольцо теряя.
Пусть сила охраняет, как сторож, вход,
Внутри же за оградой пусть мир цветет.
35 Пусть меч не вред наносит, но защищает,
И щит амбары бонда да замыкает!
Свой край лишь неразумный король гнетет:
Могущество владыке дает народ.
Венец зеленый вянет, когда на кручах
40 Иссохла сердцевина стволов могучих.
Небесный свод четыре столба несут,
Для трона же опора — лишь правый суд.
Когда пристрастье судит, близка невзгода,
Закон — владыки гордость и мир народа.
45 Алтарь и храм, о Хельге, богов приют,
Но, спрятавшись, улитки одни живут.
Витают всюду боги, где день сверкает,
Где песни раздаются и мысль летает.
Бывают лживы знаки у сокола в груди.
50 От рун на брусьях правды всегда не жди.
Но в честном сердце мужа, чей дух свободен,
Правдивых много знаков начертит Один.
Не будь жесток, о конунг, но только строг!
Чем меч острей, тем гибче его клинок.
55 Как розы щит, так милость украсит мужа,
И день весенний боле несет, чем стужа.
Друзей презрев, на гибель и сильный обречен,
Как ствол в пустыне гибнет, коры лишен.
Но тот цветет, кто в дружбе нашел защиту,
60 Как дерево, что в роще от бурь укрыто.
Не хвастай славой предков, свою добудь;
Тот лук лишь твой, который ты мог согнуть,
От чести погребенной что толку в споре?
Свой вал поток могучий хранит и в море,
65 Награда мудрых, Хальвдан, веселый нрав,
Но избегай, о конунг, пустых забав.
Из меда варят с хмелем напиток бражный,
Стальным клинок быть должен, забава — важной.
Не может лишним знанием и мудрый обладать,
70 Но слишком мало, Хальвдан, совсем не знать.
И на скамье почетной глупцу нет чести,
А мудрому внимают на всяком месте.
К жилищу друга, Хальвдан, кто сердцу мил,
Не долог путь, хотя бы вдали он жил.
75 Но к тем длинна дорога, кто нелюбимы,
Пусть даже ты проходишь усадьбы мимо.
Любому, кто захочет, мой сын, не верь!
В пустом лишь доме настежь открыта дверь.
Один пусть избран будет, ненужны двое,
80 И мир узнает, Хальвдан, что знают трое».
Затем поднялся Торстен, в венце седин:
«К богам не должен конунг идти один.
Мы братски жизнь делили, король, с тобою,
И смерть делить нам также дано судьбою.
85 О Фритьоф! Лет минувших я слышу речь,
Тебя хочу я ныне предостеречь.
Альфадера к курганам слетают птицы,
На губы старца вещий совет ложится.
Богов почти высоких! Добро и зло,
90 Как свет и бурю, небо земле дало,
Богам открыты сердца глухие своды,
И то, что миг разрушил, оплатят годы.
Вождю покорствуй! Править лишь одному дано,
Очей у ночи много, у дня — одно.
95 С достойнейшим достойный не ищет спора,
Клинок без рукояти лишен упора.
Даруют силу боги, их дар высок,
Но в силе неразумной велик ли прок?
Медведь сильней десятка, одним убитый,
100 Щит от меча, от силы — закон защитой.
Не многим страшен гордый, у всех к нему вражда;
Заносчивость к падению ведет всегда.
Кто в небе реял, ныне с клюкой всечасно,
Посев — погоде, счастье ветрам подвластно.
105 О Фритьоф, день хвали ты, когда закат придет,
Совет хвали исполнив и выпив — мед.
Во многом безрассудно юнец уверен,
Но друг — в беде, и в битве клинок проверен.
Не верь змее уснувшей, весны снегам,
110 Ночному льду не верь ты и дев словам.
На колесе бегущем их грудь точили,
И два холма лилейных неверность скрыли,
Ты сам умрешь, и сгинет твой дом и скот,
Одно я знаю, Фритьоф, что не умрет:
115 То суд над мертвым; будь же высок в стремлениях,
В поступках справедлив будь и в помышлениях».
Так старые учили на склоне лет,
Как позже в «Изреченьях» учил поэт.
От рода к роду мудрых слова летели,
120 Из тьмы курганов шепчут они доселе.
И много говорили затем они
О том, как в верной дружбе текли их дни,
И в смерти неразлучны, в борьбе с судьбою
Они держались вместе, рука с рукою.
125 «Спина к спине стояли мы, как один,
И норна щит встречала везде, мой сын.
Нам Валхалла открыта теперь богами,
Но дух отцов, о дети, да будет с вами!»
И конунгом прославлен был Фритьоф вновь:
130 Геройский дух важнее, чем род и кровь.
И Торстен внукам асов хвалы слагает.
Сияньем славы Север владык венчает.
«Держитесь, дети, вместе, всегда втроем,
И Север не увидит вас под ярмом.
135 Примкнувшая к величью, подобна сила
Кайме стальной, что злато щита обвила.
И юной розе, Ингборг моей, привет!
Она росла в покое от ранних лет.
От бурь ее храните, пусть вихрь мятежный
140 Не укрепит на шлеме цветок мой нежный.
Отцом ей будь, о Хельге, будь ласков с ней,
Как дочь, мою ты Ингборг люби, лелей!
Насилье дух высокий лишь раздражает,
Но кротость — честь и правду в сердца влагает.
145 Насыпьте два кургана для нас, сыны,
На каждом бреге фьорда вблизи волны,
Чтоб сладостная песня наш дух ласкала,
Звучат как драпа плески волны о скалы.
Когда на горы месяц свой свет прольет
150 И на могильный камень роса падет,
Сидеть, о Торстен, будем мы над водою
И речи о грядущем вести с тобою.
Теперь прощайте, дети! Оставьте нас!
К Альфадеру идем мы, настал наш час,
155 Ручьи, уставши, к морю свой бег направят,
Пусть Фрей, и Тор, и Один вас не оставят!»

ПЕСНЬ 3 ФРИТЬОФ ПОЛУЧАЕТ НАСЛЕДСТВО ОТЦА

Скрыты в могильных курганах могучий Беле и Торстен,
Как повелели они: на брегах обоих залива
Высились в небо холмы — разделенные смертью две груди.
Хельге и Хальвдан отцовской страной по решенью народа
5 Править стали совместно, а Фритьоф, единый наследник,
Занял, ни с кем не делясь, спокойно Фрамнес богатый.
На три мили вокруг простирались владенья усадьбы.
С трех сторон были горы и дол, с четвертой же — море.
Холмы венчал березовый лес, а на склонах покатых
10 Рос ячмень золотой и высокая рожь колыхалась.
Множество светлых озер отражало горы и рощи,
Где выступали легко королевскою поступью лоси,
Пили из сотен ручьев, рога склоняя крутые.
В долах зеленых кругом стада паслись беззаботно;
15 Лоснилась кожа коров и подойников жаждало вымя.
Здесь и там, несметны числом, белорунные овцы
Между ними бродили — гряды облаков беловатых
В небе рассеяны так, когда повеет весною.
Дважды двенадцать коней, необузданных вихрей в оковах,
20 Сено жевали в конюшнях, стуча по настилу ногами —
В гривах алые ленты, блестящая сталь на копытах.
Зал для пиршеств отдельно из лучших сосен был срублен.
С лишком пятьсот человек (по десять дюжин на сотню)
В нем помещались просторно, собравшись праздновать Зиму.
25 Стол из крепкого дуба по длинному залу тянулся,
Вылощен, светел, как будто стальной; у почетного места
Два столба возвышались — два бога резные из вяза:
Один со взором владыки и Фрей, увенчанный солнцем.
Там на шкуре медвежьей (была она черной, как уголь,
30 Ярко-красная пасть, в серебро оправлены когти),
Торстен недавно с друзьями сидел, как радушье с весельем.
Часто старик вспоминал, когда месяц плыл сквозь туманы,
Чуждых земель чудеса и плаванья викингов смелых
В Гандвике, в море Восточном и в дальних Западных водах.
35 Пир безмолвно внимал, к устам его взором приникнув,
Словно к розе пчела; а скальду казалось, что Браге,
Сребробородый бог, с языком, письменами покрытым,
Сидя под буком ветвистым, немолчным Мимера струям
Сагу вещает свою и — сам как сага живая.
40 Пол был соломою устлан; на нем в огнище из камня
Яркое пламя пылало, а через окно дымовое
В зал свободно глядели друзья небесные — звезды.
Шлемы кругом и брони на гвоздях из кованой стали
Друг возле друга висели, и между ними сверкали
45 Молнии светлых мечей, как ночью падучие звезды.
Ярче и шлемов, и лезвий шиты, однако, сияли,
Светлы, как солнечный круг иль месяца диск серебристый.
Дева, стол обходя и роги гостям наполняя,
Очи потупив, краснела: и лик, в щите отраженный,
50 Так же краснел, как она: то бойцов на пиру веселило.
Дом богат был: повсюду найдешь, посмотрев, ты не мало
Полных амбаров, ларей, кладовых с изобильным запасом.
Много хранилось в дому богатств, добытых победой,
Золота в рунах былых, серебра искусной чеканки.
55 Но из сокровищ обильных там три ценились всех выше:
Меч был первым из трех — наследье давнее рода, —
Ангурвадель он звался — и брат сверкающих молний.
В землях далеких Востока он выкован был — по преданью, —
Карлов огнем закален; сначала Бьёрн Синезубый
60 Долго владел им, доколе с мечом не утратил и жизни,
В Грёнингасунде, на юге, сраженный Вифелем мощным.
Сын был у Вифеля — Викинг. В то время, дряхлый и слабый,
В Уллерукере жил с цветущей дочерью конунг.
Вышел однажды из чащи лесов исполин безобразный,
65 Ростом выше породы людской, и косматый и лютый,
Требовал он поединка иль — девы юной и края.
Биться никто не дерзал: не нашлось бы и стали, способной
Череп его расколоть; был он прозван — Железное Темя.
Только Викинг решился (пятнадцать зим ему было),
70 Ангурваделю веря — и силе. Ударом единым
Спас прекрасную он, разрубив ревущего тролля.
Торстен, Викинга сын, наследовал меч, и оставил
Фритьофу ныне его; озарялся зал его взмахом,
Молния блещет, казалось, иль Севера светит сиянье.
75 Златом горела меча рукоять, на клинке были руны;
Северу смысл их неведом — у солнечных врат он понятен:
Жили отцы там, доколе сюда их не вывели асы.
Тускло руны светились в годину мира, когда же
Хильдур игру начинала, их лента пылала на стали,
80 Рдея, как гребень петуший в бою: обречен был на гибель
Тот, кто в битве клинок с горящими рунами встретил.
Славен повсюду был меч, из мечей на Севере первый.
Вслед за ним из сокровищ ценнейшим было запястье;
Северной Саги Вулкан, хромой его выковал Волунд.
85 Три оно весило марки — из чистого золота было.
Небо сияло на нем и двенадцать замков Бессмертных
Образ месяцев года — для скальдов — обители солнца.
Фрея замок был виден: то солнце, когда, возродившись,
Вновь к середине зимы начинает ввысь подниматься.
90 Был там и Сёквабек, сидел в нем Один у Саги
С чашей вина золотой; та чаша — море земное
В золоте пламенном утра, а Сага — весна молодая,
Руны ее — цветы, вплетенные в свежую зелень,
Бальдер на троне сверкал, беззакатное летнее солнце,
95 Льющее с тверди небесной на землю свое изобилье,
Образ добра, ибо зло и добро — то мрак и сиянье.
Тягостно солнцу взбираться на круть, у добра же не мене
Кружится там голова, и оба, вдохнувши глубоко,
К мрачной спускаются Хель; на костре то Бальдер пылает.
100 В Глитнере — мирном чертоге — с весами в руке восседал там,
Споры решая, Форсете — судья на тинге осеннем.
Образы эти, и много других, означающих битвы
Света на своде небес и в душе людской, на запястье
Вырезал мастер искусно. Рубином дивным увенчан
105 Был его выгнутый круг, как солнцем увенчано небо.
Издавна было запястье наследьем в роду: ибо Волунд,
Хоть и по линии женской, считался отцом поколений.
В северных водах кружась, однажды сокровище выкрал
Соте-разбойник; надолго оно утрачено было.
110 Слух прошел наконец, что в курган замурованный Соте
Скрылся на бреге британском, живым, с кораблем и с богатством;
Там не нашел он покоя, — и призрак в кургане метался.
Торстен молву услыхал, на дракона он с Беле поднялся,
Пенный вал рассекая, поплыл в британское море.
115 Словно храмовый свод или двор королевский, покрытый
Щебнем и дерном зеленым, курган возвышался на бреге.
Свет сиял изнутри: бойцы сквозь щель заглянули —
Викинга там просмоленный корабль стоял — с якорями,
Вытянув реи и мачты подняв; над кормой же высоко
120 Страшный призрак сидел; он в огненный плащ облачен был.
Мрачный сидел он, клинок вытирал, запятнанный кровью,
Вытереть пятен не мог; и сокровищ награбленных груды
Сложены были вокруг; на руке же сверкало запястье.
Беле шепнул: «Войдем — и с огненным духом сразимся,
125 Против тролля нас двое…» Но Торстен ответил сердито:
«Предков обычай — один на один; я так же сражаюсь».
Долго спорили оба, кто первый судьбу испытает
В страшном деле, и шлем, наконец, свой Беле приподнял,
Два в нем жребья потряс, и при звездном мерцании Торстен
130 Снова свой жребий узрел, От удара копья отскочили
Разом замки и засовы… Коль спрашивал кто-либо после,
Что испытал он во тьме — безмолвствовал он содрогаясь.
Беле сначала услышал, как песнь заклятья звучала,
Звон раздался затем: клинки, казалось, скрестились,
135 Дикий крик наконец. Все стихло — и выбежал Торстен,
Бледен, растерян, смятен: со смертью он бился в кургане.
Все же запястье он нес. «Дорогая цена! — говорил он. —
Раз я в жизни дрожал — когда его добывал я».
Славилось всюду запястье и было на Севере первым.
140 Третьим сокровищем рода корабль Эллида считался.
Викинг (преданье гласит), из похода домой возвращаясь,
Плыл у родных берегов — и видит, на малом обломке,
Словно играя с волной, качается кто-то беспечно.
Ростом пловец был высок, благороден осанкой, и лик был
145 Светел, открыт, но изменчив, как море в солнечном блеске.
Плащ его был голубым, золотым с кораллами — пояс,
Пены белей борода и, как море, зеленые кудри.
Викинг ладью повернул, и бедного спас, и в усадьбу
Взял незнакомца с собой, и, иззябшего, там угостил он;
150 Вечером гостю постель предложил, но тот засмеялся:
«Веет ветер попутный, корабль мой не плох, как ты видел,
Сотни миль, я уверен, на нем проплыву до рассвета.
Был ты радушен со мной, благодарствуй! Хотел я о госте
Память оставить тебе, но мои сокровища в море;
155 Может быть, все же на бреге найдешь ты завтра подарок».
Утром Викинг у моря стоял, — и вот по заливу,
Словно орел за добычей, дракон несется крылатый.
Нет пловцов на борту, не виден и кормчий, однако
Руль извилистый путь находит средь шхер и утесов:
160 Дух в нем, казалось, живет. Корабль приблизился к брегу,
Сами свились паруса, и, ничьей не тронут рукою,
Якорь, в глубь опустившись, во дно залива вонзился.
Викинг безмолвно глядел, а волны пели играя:
«Эгира ты приютил — тебе он дарит дракона».
165 Был королевским подарок: дубовые гнутые доски
Не были сомкнуты лишь, но срослись неразрывно друг с другом.
Выше дракона морского казался корабль; поднимал он
Голову к небу, и золотом пасть пламенела червонным.
Синим и желтым пестрело широкое чрево, могучий
170 Хвост свивался кольцом, серебром чешуи отливая,
Черные были крыла с каймою алой; раскрыв их,
Вровень он с бурей летел орел — позади оставался.
Если с оружьем бойцы наполняли корабль, казалось,
Конунга замок морской иль крепость плавучая мчится.
175 Славился всюду корабль, и был он на Севере первым.
Эти и много иных унаследовал Фритьоф сокровищ.
В Северном крае едва ль нашелся б наследник богаче,
Если не конунга сын, ибо мощь королей несравненна.
Не был он конунга сыном, но духом был конунгу равен,
180 Кроток, приветлив, открыт — и быстро росла его слава.
Верных двенадцать бойцов имел он, князей по отваге,
С грудью стальною, в рубцах, отца товарищей давних.
Самым последним сидел, как роза средь листьев увядших,
Юноша, Фритьофа сверстник, и звали воина Бьёрном:
185 Весел, как отрок, надежен, как муж, и как старец, разумен.
С Фритьофом юноша вырос и был его названным братом.
Кровь смешав, поклялись делить они радость и горе,
Смертью за смерть отомстить: таков обычай норманнов.
Средь бойцов и гостей, к погребальному пиву пришедших,
190 Фритьоф, печальный хозяин, в слезах сидел молчаливо,
Чтил он память отца по обычаю предков и слушал
Скальдов хвалебную песнь, гремящую драпу; затем же
Занял отца он скамью, а ныне свою — между Фреем
Светлым и Одином мудрым: то место Тора в Валхалле.

ПЕСНЬ 4 СВАТОВСТВО ФРИТЬОФА

У Фритьофа в зале песни звучат,
И скальды поют его предков ряд.
Но он похвальной
Не внемлет песне, — сидит, печальный.
5 И в зелень оделась земля опять,
И режут драконы морскую гладь.
Но сын героя
В дубраве бродит, лишен покоя.
Недавно так весел, так счастлив он был:
10 Суровый Хельге его посетил,
И Хальвдан ясный;
В гостях они были с сестрой прекрасной.
Сидел он с ней рядом, он руку ей жал,
Пожатье в ответ от нее получал,
15 Отвлечь не в силах
Был взора от черт благородных, милых.
Они говорили о детской поре,
О жизни, покрытой росой на заре, —
Садам душистым
20 Подобна память о детстве чистом.
От дола привет принесла она,
От рощи, где врезаны их имена,
От холма славы,
Где прах героя в тени дубравы.
25 «Ко мне неприветлив конунгов кров,
Ведь Хальвдан ребячлив, а Хельге суров;
Вожди надменны,
Лишь внемлют хвале да мольбе смиренной.
И не с кем, — тут розой зарделась она, —
30 И слова мне молвить, когда я грустна!
Там так уныло,
У Хильдинга в доме привольней было!
И ястреб ручных распугал голубей,
Питомцев наших с младенческих дней.
35 Лишь два в долине
Остались: возьми одного ты ныне.
Ведь голубь в родное гнездо полетит,
И он, как всякий, к подруге спешит.
С приветом нежным
40 Мне руну пошли под крылом надежным».
И так шептались они и днем,
Шептались и вечером, сидя вдвоем,
Как ветер весною
Под вечер шепчет с листвой густою.
45 Но вот ее нет, и вместе с ней
И с радостью Фритьоф расстался своей.
И кровь младая
Пылает в щеках; он молчит, вздыхая.
В письме он излил тоску и печаль,
50 И радостно голубь понесся в даль;
Но ах, он снова
К нему не летит из гнезда родного.
Был Бьёрн недоволен таким житьем.
Сказал он: «Что с нашим юным орлом?
55 Молчит сердито —
Прострелена грудь, иль крыло подбито?
Чего ты хочешь? Обилен у нас
И желтого сала, и меда запас;
Певцов не мало,
60 Чтоб песня в зале всегда звучала.
Скакун в конюшне нетерпелив,
И сокола хищный слышен призыв,
Но в туче дальней
Охотится Фритьоф, всегда печальный.
65 Мятежной Эллиды канат напряжен,
На якоре мечется, рвется дракон.
Эллида, смирно!
Не хочет боя наш Фритьоф мирный.
class="stanza">
И смерть на соломе все смерть: себя,
70 Как Один, покрою рунами я,
Иль без сомненья
Нас примут Хель сине-белой владенья».
И Фритьоф дракону свободу дал, —
И вздулся парус, и вспенился вал.
75 Он брег оставил
И к конунгам путь через фьорд направил.
На холме отцовском сидели сыны,
Судили и слушали голос страны;
Но вот далече
80 Гремят по долинам героя речи:
«Вы, конунги! Ингеборг мне мила;
Хочу, чтоб она мне невестой была,
И молвить смею
Что воля Беле — союз мой с нею.
85 Взрасти у Хильдинга дал он нам,
Как сросшимся вместе младым деревцам.
И их, лелея,
Тесьмой золотою связала Фрея.
Хотя не король и не ярл мой отец,
90 Но песни слагает о нем певец.
На камне свода
Вещают руны о славе рода.
Корону и земли добыть я могу,
Но жизнь мне милей на родном берегу;
95 Здесь буду другом
Двору королей и простым лачугам.
Сам конунг Беле здесь погребен,
И слово каждое слышит он.
Его моленье
100 С моим едино; я жду решенья!»
Но, вставши, Хельге сказал свысока:
«Сестры не коснется бонда рука.
Лишь конунг властный
Достоин дщери Валхаллы ясной.
105 На Севере славься, мужчин покоряй
Ты мощью, а женщин словами пленяй!
Но асов чадо
Не будет гордыне служить наградой.
Свой край защитить сумею я сам,
110 О нем не заботься; но место дам
Средь слуг герою,
Коль стать ты хочешь моим слугою».
«Тебе не слуга я, — ответил боец, —
Свободен я буду, как был мой отец:
115 Из ножен смело
Взлетай, Ангурвадель, тебе есть дело!»
Блеснула синяя сталь в руке,
И красные руны горят на клинке.
«Ты, меч мой ратный,
120 Ты, Ангурвадель, породы знатной.
И если б я мира кургана не чтил,
Здесь, черный король, я б тебя уложил.
Но впредь далеко
Держись от меча, не забудь урока!»
125 Сказав, рассек он ударом одним
Щит Хельге златой, висевший пред ним.
И щит со звоном
Упал, и холм ему вторит стоном.
«Клинок мой верный, хорош удар!
130 Мечтай о славе, но рун пожар
Сокрой ты ныне.
Пора нам в дорогу по зыби синей».

ПЕСНЬ 5 КОНУНГ РИНГ

И Ринг отодвинул свой стул золотой,
Король великий,
Как Мимер мудрый, как Бальдер благой,
И скальд седой,
5 И воин поднялись, внимая владыке.
Был край его рощей, где боги живут,
И меч кровавый
Не проникает в зеленый приют.
В тени растут
10 Цветы безмятежно и травы.
Сама справедливость — закона оплот
Судьей бывала,
И мир приносил благодатный плод
Из года в год,
15 И золото зерен на солнце сверкало.
И черногрудых волны несли
Улиток крылатых
Из сотен земель, и из каждой земли
Ладьи везли
20 Богатство — добычу богатых.
И радостен был союз тишины
И мысли свободной,
Любили северных высей сыны
Отца страны,
25 Свободен на тинге был голос народный.
Тридцатую зиму, храним судьбой,
Он правил ими.
Шел каждый утешен под кров родной,
И в час ночной
30 В мольбах возносилось к богам его имя.
И стул золотой отодвинул он сам,
Король великий,
Отрадно и скальдам внимать, и бойцам
Его словам;
35 Но молвил, вздохнувши глубоко, владыка:
«На пурпурных тканях супруга моя
В чертогах Фреи,
Травою над прахом покрыта земля,
И близ ручья
40 Цветут на могиле лилеи.
Прекрасной гордилась моя страна,
Ей равной не знаю.
Наградою Валхалла ей суждена,
Но мать нужна
45 Тоскующим детям и краю.
Гостил у меня конунг Беле седой
Не раз весною;
Оставил он дочь; у лилеи младой
Горят зарей
50 Ланиты — прекрасная выбрана мною.
Я знаю, что девы в мечтах своих
Цветы срывают,
Я ж в семя пошел, и в когда-то густых
Кудрях моих
55 Уж зимы снега рассыпают.
Но если бойца она может любить
С седой главою
И слабым захочет матерью быть
И их хранить,
60 То Осень разделит свой трон с Весною.
Уборы и золото выньте на свет
Из подземелья,
Пусть с арфами скальды идут вослед,
Несут привет:
65 Бог песен повсюду, где свадьбы веселье».
И отроки с кликами, с шумом идут,
С мольбой, с дарами,
И скальды песнь о героях поют,
Привет несут, —
70 И вот предстали пред Беле сынами.
И Хельге с гостями три дня пировал;
С зарею новой
Ответ — они просят — чтоб конунг им дал,
Их срок настал,
75 И в путь они ныне готовы.
Но в жертву коня и сокола тот
Приносит, хмурый;
Жреца и провидицу конунг зовет,
Ответа ждет:
80 Что лучше сестре белокурой?
Но знаки на легких и Вещей ответ
Брак отвергают,
И твердо конунг, страшась примет,
Ответил «нет»;
85 Богам пусть люди внимают.
А Хальдван смеялся: «Конец пирам,
Пора прощаться!
Седой Бороде, если б ехал он сам
К своим горам,
90 Охотно б помог я на лошадь взобраться».
Гонцы возвратились к горам родным
С печальной вестью,
Но мрачно Ринг отвечает им:
«Мечом своим
95 Седая отомстит Борода за бесчестье».
В висевший на липе свой щит боевой
Он ударяет,
И с гребнем кровавым плывет на бой
Драконов строй,
100 И ветер на шлемах играет.
И молвил Хельге, к войне готов,
Угрюм душою:
«Могуч король, будет бой суров,
Под мирный кров
105 Сестру в храм Бальдера скрою».
И в роще заветной прекрасная ждет,
Любовь лелея,
По шелковой ткани золотом шьет
И слезы льет
110 На грудь: то роса на лилее.

ПЕСНЬ 6 ФРИТЬОФ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ

Бьёрн и Фритьоф, сидя в зале,
Утром в шахматы играли;
И за клеткой золотою
Блещет клетка серебра.
5 Входит Хильдинг. «Рад я чести!
На почетном сядешь месте.
Полный рог перед тобою —
Скоро кончится игра».
«Послан Беле я сынами,
10 Прихожу к тебе с мольбами.
Злая весть страну тревожит,
На тебя глядит она».
«Будь на страже неустанной,
Бьёрн, король — в беде нежданной.
15 Но спастись он пешкой может:
Пешка жертвой быть должна».
«Не дразни орлят напрасно:
Спорить с силою опасно.
Войско их пред Рингом скудно,
20 Но сильней твоих бойцов».
«Вижу, Бьёрн, грозишь ты башне.
Нападенье мне не страшно.
К башне, Бьёрн, пробраться трудно
За ограду из щитов».
25 «В роще Бальдера, рыдая,
Вянет Ингборг молодая.
Ради слез голубоокой
Ты не дашь отпор врагам?»
«Бьёрн, стараешься напрасно:
30 С детства я пленен прекрасной.
Пусть судьба к другим жестока
Королеву не отдам».
«Фритьоф, занят ты игрою?
И, не выслушан тобою,
35 Прочь уйду? Ты не желаешь
Волю мне сказать свою?»
Фритьоф вымолвил, вставая,
Руку Хильдинга сжимая:
Мой ответ, отец, ты знаешь,
40 Слышал волю ты мою.
Возвратись же к братьям ныне:
Оскорблен я их гордыней,
С ними нас союз не свяжет,
Их слугой не буду я».
45 «Так иди стезей своею,
Осудить твой гнев не смею.
Один лучшее укажет», —
Молвил Хильдинг уходя.

ПЕСНЬ 7 СЧАСТЬЕ ФРИТЬОФА

Пусть братья рыщут за мечами
Из дола в дол, судьбу кляня!
Мой не для них; в священном храме —
Там поле чести для меня.
5 В ограде Бальдера забуду
Про скорбь земли, про месть вождей,
Богов блаженство пить я буду
Вдвоем с невестою моей.
Доколе солнце разливает
10 Пурпурный блеск средь лепестков,
Подобный шелку, что скрывает
Грудь Ингборг — целый мир цветов,
Дотоль, не ведая покоя,
Брожу я в сладостной тоске,
15 Мечом я имя дорогое
Черчу, вздыхая, на песке.
Как время движется лениво!
Сын Деллинга, что ж медлишь ты?
Ужель впервые видишь нивы,
20 И фьорд, и рощи, и цветы?
В чертогах западных подруга
Ужель давно тебя не ждет? —
Летит с любовью к сердцу друга
И о любви лишь речь ведет.
25 Но вот склонился ты, усталый,
Окончен трудный путь дневной.
Над счастьем асов полог алый
Задернул вечер золотой.
Любви дыханье в ветре южном,
30 Любовь в журчании ручьев.
Привет, о Ночь, в венце жемчужном,
В одежде брачной, мать богов!
Как тихи звезды! Словно к милой
Влюбленный на носках скользит!
35 Играй, волна, шуми, ветрило,
Эллида через фьорд летит!
Вот рощу вижу я с отрадой,
К богам мы благостным плывем,
Там храм священный за оградой,
40 Любви богиня скрыта в нем.
Как счастлив я на брег вступаю!
Земля, к тебе прильнуть я рад,
Цветы лесные я лобзаю,
Что тропку узкую пестрят!
45 Разлив сиянье неземное
На храме, роще и холмах,
Как Сага в свадебном покое,
Ты грезишь, месяц, в небесах!
Кто научил тебя, журчащий
50 Источник, голосу любви?
Кто, соловьи родимой чащи,
Вам выдал жалобы мои?
На синей ткани Эльф рисует
Зари багрянцем Ингборг лик,
55 Но Фрея к образу ревнует,
Его с небес сдувает в миг.
Ты, образ трепетный, погасни!
Сама идет ко мне она,
Надежды радостной прекрасней,
60 Как память детских дней, верна.
Приди, любимая! Награда
Моей любви в любви твоей.
Склонись ко мне, души отрада,
Покойся на груди моей.
65 Пышна, как роза пред зарею,
Как стебель лилии, стройна,
Как мысль богов, чиста душою,
Как Фрея, пылкости полна.
Целуй меня! Пусть увлекает
70 Тебя волною пламень мой!
Ах! В поцелуе исчезает
И свод небес, и круг земной,
Не бойся, в роще за оградой
На страже Бьёрн с мечом стоит.
75 От всей вселенной, если надо,
Наш мир дружина охранит.
Я сам — о если бы сражаться
Мне за тебя судьба дала!
Я счастлив в Валхаллу подняться,
80 Когда б Валькирьей ты была.
Ты шепчешь: «Гневен Бальдер ясный…»
О нет, не гневен кроткий бог,
Любимый бог, любовью страстной
Сердца он наши сам зажег.
85 В сияньи солнца бог лучистый,
Он верность вечную хранил:
Как я тебя, любовью чистой
Он Нанну пламенно любил.
Он здесь! Колени я склоняю!
90 Он кротко смотрит на меня.
К его ногам любовь слагаю
И сердце, полное огня.
Склонись и ты со мной, подруга!
Прекрасней, выше дара нет:
95 Два сердца, любящих друг друга
И давших верности обет.
Моя любовь чужда земного,
Ты дочь небес не отвергай,
На небе вскормленная, снова
100 Она стремится в отчий край.
О если б умереть с тобою!
О если б ныне быть мне там!
Обнявшись с девой молодою,
В Валхаллу улететь к богам!
105 Когда бойцы на бой помчатся
Из всех серебряных дверей,
Твой верный друг, я любоваться
Останусь красотой твоей.
Когда же рог в руках Валькирий
110 Заблещет пеной золотой,
Я буду чокаться на пире,
Любви исполнен, лишь с тобой.
Я над волнами голубыми
Из веток выстрою шалаш,
115 В тени деревьев с золотыми
Плодами — сладок отдых наш.
Когда же солнце загорится
Вновь дивным пламенем лучей,
К богам вернемся, но стремиться
120 Все ж будем к хижине своей.
Огонь кудрей, чело прекрасной
Венцом из звезд украшу я,
Танцуя станет розой красной
Лилея бледная моя!
125 Затем сокроюсь с златокудрой
Под кров любви, где мир живет,
Где каждый вечер Браге мудрый
Нам песни брачные поет.
Как дрозд поет порой ночною!
130 То из Валхаллы нам привет.
Как месяц блещет над волною!
Из края мертвых льется свет.
И песнь, и свет лишь мир блаженный
Любви нам могут предвещать;
135 Тот мир хочу я, упоенный,
С моею Ингборг созерцать.
Не плачь, любимая! Струится
Еще по жилам жизнь во мне,
Но ввысь мечта любви стремится,
140 Ей сладко реять в вышине.
Ах! Подними лишь взор свой ясный,
Свои объятья лишь раскрой,
И как легко мечтатель страстный
На землю увлечен тобой!
145 «Ты слышишь — жаворонка пенье».
Нет, то голубка с голубком;
С подругой спит в уединенье
Беспечным жаворонок сном.
Счастливые! Никто с зарею
150 Друг с другом их не разлучит;
Вольна, как крылья, над землею
Чета беспечная парит.
«Смотри, светает». Нет, огнями
Горит дозорными восток.
155 Часы блаженства перед нами,
Еще не минул ночи срок.
Не просыпайся, золотая
Звезда денницы, не спеши!
По мне, ты можешь, не вставая,
160 До Рагнарёка спать в тиши.
Увы! Желанье безнадежно,
Повеял утра ветерок,
И, как ланиты Ингборг, нежно
Зарделся розами восток.
165 Крылатая щебечет стая
В прозрачном небе, близок день,
И блещет вал, и, улетая,
Влюбленных увлекает тень.
И вот встаешь ты в блеске славы!
170 Прости мольбу, о солнце, мне!
О бог златой! Как величаво
Ты выступаешь в вышине!
Кто б мог, как ты, без колебанья,
Так непреклонно путь свершать,
175 Свой бег в победу и сиянье,
Ликуя, гордо облекать!
Взгляни: что равное прекрасной,
Ты в мире увидать бы мог!
Храни ее: твой образ ясный
180 В ней отражен, высокий бог.
Как луч, душа ее сияет,
Как небо, синева очей.
И, как чело твое, сверкает
У девы золото кудрей.
185 Прости, любимая: свиданье
Нам ночью снова суждено.
Прости! В чело еще лобзанье,
В уста твои еще одно.
Теперь усни: проснись, мечтая,
190 К полудню; и одна грусти,
Томись, так я, часы считая,
Гори, как я. Прости, прости!

ПЕСНЬ 8 ПРОЩАНИЕ

Ингеборг
Уж близок день, но Фритьофа все нет!
Вчера был созван тинг на холме Беле:
Судьба решалась дочери его,
Избрали место тинга справедливо.
5 Молила много. Много пролила
Я слез горячих, считанных лишь Фреей,
Чтоб растопить лед ненависти в сердце
И выманить из гордых уст обет —
Вновь руку протянуть для примиренья.
10 Ах! Все ж жесток мужчина; ради чести —
Так гордость называет он свою —
Готов без колебанья, коль придется,
Глубоко ранить преданное сердце.
А женщина, прильнув к его груди,
15 Былинку на скале напоминает:
Цветет она, бледна и незаметна,
Цепляется за камень лишь с трудом,
И пища для нее — ночные слезы.
Итак, вчера судьба моя решилась,
20 И закатился солнца круг над нею.
Но Фритьофа все нет! Бледнеют звезды,
Одна вслед за другою тихо гаснут,
И с каждой угасающей звездой
В моей груди надежда умирает.
25 На что надеяться? Валхаллы боги
Меня не любят, я их прогневила.
Высокий Бальдер, давший мне защиту,
Мной оскорблен: любовь людей земная
Предстать пред взором асов недостойна,
30 И радости земной запретен вход
Под мирный кров, под своды, где владыки
Высокие и строгие живут.
Все ж, в чем вина моя? Зачем разгневан
Благочестивый бог любовью девы?
35 Иль не чиста она, как Урды ключ,
Не беспорочна, словно Гефьон грезы?
Благое солнце ока своего
От любящей четы не отвращает,
И ночь, печальная вдовица дня,
40 Внимает радостно любовным клятвам.
Что незапретно под небесным сводом,
Ужель преступно то под сводом храма?
Я Фритьофа люблю. Ах, я любила
Его с тех пор, как я себя лишь помню;
45 Любовь моя — ровесница со мной;
Не знаю я, как началась она,
Чужда мне мысль, чтоб с нею мне расстаться.
Как плод вокруг ядра растет и зреет,
Под летними лучами округляя
50 Вокруг него свой золотистый шар,
Так вырастала я и созревала
Вкруг моего ядра, и жизнь моя
Моей любви лишь служит оболочкой.
Прости мне, Бальдер! В храм твой с верным сердцем
55 Вступила я, и с верным же оставлю
Твою обитель: с ним я через Бифрост
Свой путь свершу и пред лицом богов
Предстану в Валхалле с моей любовью:
Там будет жить она, богов дитя,
60 В щитах блестящих отражаясь, реять
На крыльях голубиных в синеве
Необозримой, возвратившись в лоно
Альфадера родное. Что нахмурил
Свое чело ты в сумраке рассвета?
65 Кровь Одина в моих струится жилах,
Как и в твоих. Чего ты хочешь, родич?
Пожертвовать любовью не могу
И не хочу, — она дороже неба.
Но в жертву принести могу я счастье,
70 Его отброшу я, как королева
Свой сбрасывает плащ, и без него
Все той же оставаясь. Я решилась!
Не устыдится дочери своей
Валхалла: как герой с своей судьбою,
75 Так встречусь я с моей.
Но вот и Фритьоф. Как дик, как бледен он!
Увы, увы! Идет с ним норна гневная моя.
Крепись, мой дух! Привет тебе, хоть поздно!
Прочла я на челе твоем высокою
80 Судьбы решенье.
Фритьоф
Также о бесчестье
И об изгнанье говорящих рун
Кровавых не прочла ль?
Ингеборг
Приди в себя,
О Фритьоф, все скажи! Давно уж чую
Я худшее, готова ко всему.
Фритьоф
85 Вчера к кургану я на тинг явился;
Норманнами был весь зеленый склон
Покрыт — мечи в руках и щит к щиту,
Одно кольцо бойцов внутри другого
Вплоть до вершины: там сидел на камне,
90 Как туча грозовая, брат твой Хельге,
Со взором темным бледный жрец кровавый;
С ним рядом Хальвдан, взрослое дитя,
Сидел, мечом играя беззаботно.
Вперед я вышел и сказал: «Война
95 В свой ратный щит уж бьет в твоих пределах:
В опасности твой край, о конунг Хельге!
Сестру мне дай, я руку дам тебе,
Она в бою, быть может, пригодится.
Да будет позабыта наша рознь,
100 Мне тяжко во вражде быть с братом Ингборг.
Разумен будь, король: златой венец
Спаси — и с ним сестры прекрасной сердце.
Даю тебе я руку. Видит Тор,
Последний раз ее я предлагаю».
105 Стал шумен тинг. Звон тысячи мечей
О тысячу щитов вещал согласье,
И вольных одобрение тому,
Что справедливо, небо пило жадно.
«Дай Ингеборг ему, отдай лилею,
110 Прекраснее которой не взрастало
В долинах наших; он наш лучший меч,
Дай Ингеборг ему». — Наш Хильдинг старый,
Сребробородый, мудро говорил,
И изречений меткие слова
115 Звучали кратко, как меча удары;
И с места королевского сам Хальвдан
Тут встал, моля и взором, и словами.
Напрасно все; пропали все мольбы,
Как солнца свет, на скалы расточенный:
120 Ростков не выманить из сердца камня.
Остался неизменен Хельге лик:
Немое «нет» на все мольбы людские.
«Дать сыну бонда, — молвил он с презреньем,
Я б Ингборг мог, но осквернитель храма
125 Достоин вряд ли дочери Валхаллы.
Не ты ли Бальдера нарушил мир?
Не ты ли в храме виделся с сестрою,
Когда для вашей встречи день скрывался?
Да или нет!» Тут крики потрясли
130 Кольцо бойцов: «Скажи, скажи лишь «нет»,
Поверим слову, просим за тебя,
Сын Торстена, всем конунгу подобный;
Скажи лишь «нет» — и Ингеборг твоя!»
«Мне счастье жизни слово даст одно, —
135 Я молвил, — но не бойся, конунг Хельге!
Я не солгу для радостей Валхаллы,
Ни для земных. Твою сестру я видел,
Во мраке храма с нею говорил,
Но мира Бальдера тем не нарушил»,
140 Не мог я кончить. Ужас рокотаньем
Прошел по тингу. Ближние ряды,
Как перед зачумленным, отступали;
И суеверье глупое сковало
У всех язык, и извести белей
145 В миг стали лица, цветшие надеждой.
Тут Хельге победил. И вот глухим
И страшным голосом — как мертвой Валы
Тот голос был, когда она запела
Пред Одином про Хель и горе асов —
150 Он так сказал: «Изгнанье или смерть
Я присудить могу за преступленье.
Таков закон отцов; но кротким быть,
Как Бальдер, чей поруган храм, хочу я.
На море Западном есть острова,
155 Они подвластны ярлу Ангантиру.
При жизни Беле ежегодно ярл
Нам дань платил; ее не шлет он боле.
Пустись же за море, добейся дани!
Вот выкуп, дерзости твоей достойный.
160 Есть слух, — прибавил он с усмешкой низкой, —
Что крепок Ангантир, что он над златом
Как Фафнер-змей трясется, но не ты ль
Наш новый Сигурд — Фафнера убийца?
Ты лучший подвиг мужества сверши,
165 Чем дев в ограде Бальдера дурачить.
Мы ждем, что к лету возвратишься ты
Со славою, всего же прежде — с данью.
Коль нет, — ты, Фритьоф, враг для всех презренный,
И мира ты навек лишен в стране».
170 Так он судил, и с тем был тинг распущен.
Ингеборг
Что ж ты решил?
Фритьоф
Могу ль я выбирать?
Он честь мою связал своим веленьем.
Я выкуплю ее — пусть Ангантир
Хоть в реках Настранда упрятал злато.
175 Пущусь сегодня ж в путь.
Ингеборг
Меня покинув?
Фритьоф
Нет, не покинув, — взяв тебя с собой.
Ингеборг
Тому не быть!
Фритьоф
Но выслушай же прежде!
Твой мудрый брат, как мнится мне, забыл,
Что Ангантир был друг отцу и Беле;
180 И может быть, добром отдаст он то,
Что требовать я буду; коль откажет —
Надежный увещатель, острый, есть
При мне, у левого бедра висит он.
Пошлю любезное я злато Хельге,
185 И тем навек избегнем мы ножа
Венчанного жреца и лицемера.
А сами, Ингеборг моя, взовьем
Эллиды парус над волной иной;
И где-нибудь найдем приветный брег,
190 Что изгнанной любви приют подарит.
Что ныне Север мне, что мне народ,
Бледнеющий от слов жреца-владыки,
Готовый впиться наглою рукой
В цветок души моей, в святыню сердца?
195 Клянусь я Фреей, не удастся им.
Презренный раб к клочку земли привязан,
Где он рожден, я ж вольным быть хочу.
Как ветер горный, вольным. Горсть земли
С кургана отчего и с холма Беле
200 Мы на корабль захватим: это все,
Что стоит взять нам из родного края.
Любимая, другое солнце есть,
Не то, что блекнет над горою снежной;
Есть небеса прекраснее, чем здесь, —
205 Божественно сиянье кротких звезд,
С высот глядящих теплой летней ночью
На лавр густой и верную чету.
Отец мой, Торстен Викингссон, далеко
Бывал в походах; часто вечерами
210 У очага рассказывал зимою
О море Греческом и островах,
Зеленых рощах над волной блестящей.
Могучее там прежде жило племя,
Богам воздвигло мраморные храмы.
215 Они в забвенье ныне; их ступени
Трава покрыла, и цветы растут
Из рун, о древней мудрости гласящих;
И стройные колонны их кругом
Увиты зеленью роскошной Юга.
220 Земля ж все людям нужное дает
Сама собой — там жатва без посева, —
И золотистый плод в листве пылает,
И грозди алые свисают с лоз
И округляются, устам твоим подобны.
225 Там, Ингеборг, там создадим средь волн
Мы новый, лучший Север для себя,
И своды легкие наполним мы
Любовью нашей — счастием людским
Развеселим богов, давно забытых.
230 Когда на парусах, едва раздутых
(Не знает бурь той край), пловец чужой
Близ острова под вечер проплывет
И с розовой волны на берег взглянет,
Увидит в храме новую он Фрею
235 (На языке их, мнится, Афродитой
Ее зовут), дивиться будет он
Златым кудрям, струящимся по ветру,
Очам, светлей полуденного неба.
Вокруг богини вырастет потом,
240 Под сенью храма, альфов поколенье,
С ланитами, как Севера снега,
В которых Юг свои рассыпал розы.
Ах, Ингеборг! Как верным двум сердцам
Легко достичь всего земного счастья!
245 Пусть взять его лишь мужество найдут —
Оно пойдет за ними, здесь уже,
Под облаками, им построит Вингольф.
Спеши, идем! Мы каждым словом миг
От нашего блаженства отрываем.
250 Готово все, Эллида напрягает,
Орлу подобна, черные крыла,
И свежий ветр увлечь нас хочет прочь,
Навеки прочь от брега суеверья.
Что ж медлишь ты?
Ингеборг
С тобою мне не плыть.
Фритьоф
255 Не плыть со мной?
Ингеборг
Ах, Фритьоф, ты счастливый!
Свободен ты, стремишься ты вперед,
Как твой дракон, и собственная воля
Рукою твердой держит руль, твой путь
Средь гневных волн бесстрашно направляя.
260 Но мой удел так непохож на твой!
Моя судьба в чужих руках жестоких:
Пусть кровь течет — не выпустят добычи;
Быть жертвой, плакать, тихо в скорби вянуть —
Вот королевской дочери свобода.
Фритьоф
265 Иль не свободна ты, едва захочешь?
В кургане твой отец.
Ингеборг
Отец мой — Хельге,
Отца мне заменяет он, и властен
Он над рукой моей; не украдет
Дочь Беле счастья, как оно ни близко.
270 Чем женщина была бы, цепь порвав,
Которою Альфадер приковал
К сильнейшему слабейшее созданье?
Она подобна лилии в воде;
С волной она встает, с волною никнет,
275 И киль пловца, свой пролагая путь,
И не заметит, как разрежет стебель.
Таков ее удел; но все ж, пока
За дно корнями держится растенье,
В нем ценность есть; оно свою окраску
280 Заимствует у бледных звезд-сестер —
Само звезда на глуби темносиней.
Но если вырван корень, поплывет,
Увядший лист, по воле волн пустынных.
Минувшей ночью — ночь была ужасна
285 Тебя ждала я долго, все не шел ты,
И дети ночи, тягостные мысли,
С кудрями черными неслись чредой
Передо мной, и сна, и слез лишенной;
И Бальдер, бог бескровный, на меня
290 Бросал свой взор, исполненный угрозы, —
Минувшей ночью думала я много,
Решилась твердо я — останусь здесь,
Для брата буду жертвою покорной.
Все ж хорошо, что вымысла тогда
295 Не слышала об островах воздушных,
Где пурпур вечера цветущий край
Любви и мира вечно озаряет.
Свою кто знает слабость? Грезы детства,
Давно умолкшие, встают опять
300 И шепчут на ухо, и голос их
Знаком, как если б то сестра шептала,
И нежен, как возлюбленного шепот.
Я вас не слышу, нет, я вас не слышу,
Вы, гояоса когда-то дорогие!
305 Что я, дочь Севера, найду на Юге?
Я так бледна для пышных роз его,
Бесцветен дух мой для его огня,
И опален он был бы знойным солнцем,
И устремляла бы с тоскою взор
310 Я к Северной звезде, что стережет—
Небесный часовой — отцов могилы.
Мой благородный Фритьоф из страны,
Защитником которой он родился,
Бежать не будет, славы не отдаст
315 Всего лишь за любовь прекрасной девы,
Такая жизнь, когда из года в год
Вьет солнце дни, подобные друг другу,
Недвижная в красе своей, годна
Лишь женщине, но будет тяготить
320 Она мужчины дух, и твой — всех боле.
Ты рад, когда на вспененном коне
Над бездною морскою скачет буря,
И на щепе средь волн за честь свою
Ты в смертный бой с опасностью вступаешь.
325 Блаженства край, куда ты манишь, стал бы
И не рожденных подвигов могилой.
Заржавел бы там вместе со щитом
И дух свободный твой. Но так не будет!
Я имя Фритьофа не украду
330 Из песен скальдов, моего героя
Не погашу я славы восходящей.
Будь мудр, мой Фритьоф: должно уступить
Высоким норнам; с корабля судьбы
Разбитого хоть честь спасти нам должно, —
335 Пусть счастья жизни не спасти уж нам.
Должны расстаться мы. Зачем должны?
Фритьоф
Затем, что ночь без сна твой дух смутила?
Ингеборг
Затем, чтоб честь мою спасти с твоей.
Фритьоф
Честь женщины — в любви мужчины верной.
Ингеборг
340 Кратка любовь его без уваженья.
Фритьоф
Не станет он за прихоть уважать.
Ингеборг
Возвышенная прихоть — чувство долга.
Фритьоф
Вчера любовь не враждовала с ним.
Ингеборг
Сегодня также, — бегство с ним враждует.
Фритьоф
345 Необходимость гонит нас; идем!
Ингеборг
Что благородно, то необходимо.
Фритьоф
Все выше солнце, и уходит время.
Ингеборг
Увы, оно ушло, ушло навек!
Фритьоф
Одумайся, иных не скажешь слов?
Ингеборг
350 Мной все обдумано, я все сказала.
Фритьоф
Коль так, — прощай, сестра родная Хельге!
Ингеборг
О Фритьоф, Фритьоф, так ли нам расстаться?
Ужель для друга детства не найдешь
Ты ласкового взгляда, и несчастной,
355 Любимой прежде, ты не дашь руки?
Иль думаешь, что я стою на розах
И счастье жизни прочь гоню с улыбкой,
Без муки вырываю из груди
Надежду, что срослась в одно со мною?
360 Не ты ль был сердца утренней мечтой?
Всем радостям лишь Фритьоф было имя,
И все, что благородно и велико,
В моих глазах твой образ принимало.
Не омрачай его, суров не будь
365 Со слабой, ныне приносящей в жертву
Все, чем ей мил досель был круг земной,
Все, чем мила ей может быть Валхалла.
О Фритьоф, жертва эта не легка;
Она достойна слова утешенья.
370 Меня ты любишь, знаю я давно,
С тех пор как жизни день забрезжил, знала;
И много лет, где б ни был ты, там будет
С тобою память Ингеборг твоей.
Но звон мечей все ж заглушит печаль,
375 Она развеется на диком море,
И места нет ей на скамье бойцов,
Из рога пьющих на пиру победном.
Лишь изредка, когда в ночной тиши
Былые дни обозревать ты будешь,
380 Поблекший образ промелькнет средь них:
Его ты знаешь, он несет тебе
Привет от мест любимых; образ тот —
Лик бледной девы в бальдеровом храме.
Ты от себя его не отгоняй,
385 Хотя и скорбен он; ты слово ласки
Шепни ему: оно на крыльях верных
Ночного ветра полетит ко мне —
Все ж утешенье, если нет другого!
Моей тоски ничто уж не рассеет,
390 Во всем ее мне будет слышен голос.
Мне своды храма будут говорить
Лишь о тебе, и бог, забыв угрозу,
Твои черты в сиянье лунном примет.
Взгляну ль на море — там врезал твой киль
395 Свой пенный путь к тоскующей на бреге.
Взгляну ль на рощу — там в коре дерев
Начертаны тобою руны Ингборг.
Но нарастет кора — не станет их:
То значит смерть, как говорит преданье.
400 Спрошу ль у дня, где видел он тебя,
Спрошу ль у ночи, — промолчат они,
И даже море, что тебя несет,
В ответ о брег ударит лишь — вздохнувши.
С зарей вечерней, гаснущей вдали
405 Средь волн твоих, тебе привет пошлю я;
И жалобу покинутой возьмет
К себе на борт корабль небесный — туча.
Так буду в тереме своем сидеть,
Вдовица счастья в черном, вышивая
410 Из лилий сломанных узор, доколе
Весна не вышьет над моей могилой
Узором лучших лилий ткань свою.
Когда ж возьму я арфу, чтоб излить
Безмерную печаль в напевах грустных,
415 Я плакать буду, как теперь.
Фритьоф
Ты победила, Беле дочь, не плачь же!
Прости мой гнев — то скорбь моя была,
Что в одеянье гнева облеклась;
Не быть ей долго в этом одеянье.
420 Ты, Ингборг, норна добрая моя:
Высокому нас учит дух высокий.
Необходимость нс могла б найти
Прекрасней провозвестницы, чем ты,
С устами алыми младая вала!
425 Да, пред необходимостью склоняюсь,
Расстанусь я с тобой, но не с надеждой;
По западным волнам помчусь я с нею,
До врат могилы с нею буду я.
Сюда я с первым днем весны вернусь,
430 Меня, надеюсь, Хельге вновь увидит;
Исполню свой обет, его веленье,
За преступленье мнимое дам выкуп
Тогда просить, нет, требовать тебя
На тинге буду средь щитов блестящих,
435 И не у Хельге — у норманнов всех;
Дочь конунга, народ — твой попечитель!
Найду ответ тому, кто мне откажет.
Прощай дотоль, не забывай и будь
Верна; как память детства и любви
440 Прими мое запястье: Волунд сам
Все чудеса небес здесь врезал в злато —
Но чудо высшее есть верность сердца.
Как белая рука в кольце прекрасна —
Лилеи стебель, светляком обвитый!
445 Прости, невеста, милая, прости,
Чрез краткий срок все по-иному будет.
(Уходит.)
Ингеборг
Как весел, дерзок, как надежды полн!
Он гордо держит острие меча
Пред грудью норны, говоря: уступишь!
450 Нет, бедный Фритьоф, норна не уступит,
Идет, над Ангурваделем смеясь.
Как брата мрачного ты мало знаешь!
Героя дух открытый твой постичь
Не может тьмы и ненависти вечной,
455 Пылающей в завистливой груди.
Тебе сестру он не отдаст; скорей
Отдаст венец, скорее жизнь, а мною
Пожертвует он Одину седому
Иль Рингу старому, с кем бой ведет.
460 Надежды нет, куда ни кину взгляд,
Но рада я: ты не расстался с нею.
Свою печаль одна снести сумею,
Тебя ж благие боги пусть хранят!
В узоре твоего кольца златого
465 Я каждый месяц скорби счесть могу;
Вот два, четыре, шесть — и здесь ты снова,
Но Ингборг не найдешь на берегу.

ПЕСНЬ 9 ПЛАЧ ИНГЕБОРГ

Осень грозна,
Бурную грудь поднимает волна.
Ах, но отрадно у моря
Быть на просторе!
5 Видела я
Парус, летевший в чужие края.
Ах, не тоскует ветрило —
Фритьоф с ним милый.
Вал голубой,
10 Так не бушуй! Они мчатся стрелой.
Звезды, пловцу посветите,
Путь укажите!
С вешним теплом
Он возвратится, но в доле родном
15 Вновь уж не встретит подруга
Милого друга:
Холод в крови,
Лик побледнел, — умерла от любви,
Иль из-за братьев суровых
20 Плачет в оковах.
Нежно любим
Будешь ты, сокол, оставленный им
Будешь, охотник крылатый,
Жить у меня ты.
25 С лапкой златой
Вышью тебя у него над рукой,
И серебра в изобилье
Дам я на крылья.
Фрею несли
30 Сокола крылья вокруг земли;
Север и юг облетала,
Ода искала.
В крыльях твоих
Пользы мне нет — не летать мне на них!
35 Даст только смерть мне отныне
Крылья богини.
Сокол, сиди
Здесь на плече ты и в море гляди!
Ах, не вернется! Тоскуя,
40 Тщетно гляжу я.
Мертвой лежать
Буду, когда приплывет он опять.
Ты же приветствуй у моря
Фритьофа в горе!

ПЕСНЬ 10 ФРИТЬОФ НА МОРЕ

Вот на берег морской
Конунг Хельге ступил,
Омрачен душой,
Пел и троллей молил.
5 Видишь, меркнут неба своды,
В пустоте гуляет гром,
И вскипают в недрах воды,
Море пенится кругом.
Вспышки молний окаймляют
10 Тучи кровью здесь и там,
Птицы с моря улетают,
С криком мчатся к берегам.
«Ветер крепнет, братья!
Взмахи крыльев бури
15 Слышу издалека, —
Но не дрогнем мы.
Будь покойна в роще,
Обо мне тоскуя,
И в слезах прекрасна,
20 Ингеборг моя!»
И плывут по волнам
Двое троллей на бой;
Это — вьюжный Хам,
Это Хейд — снеговой.
25 Буря крылья расправляет,
То в пучине топит их,
То, свирепая, взвивает
До жилищ богов благих.
И из пенистой могилы,
30 Из бездонной глубины
Ужаса всплывают силы,
Скачут на хребте волны.
«В тихом свете лунном
По зеркальной глади
35 К бальдеровой роще
Легче был наш путь!
И теплее было
Там, у сердца Ингборг,
Грудь ее вздымалась
40 Пенных волн белей».
Остров Солунд встал
Из-за белых гребней,
Там стихает вал,
В гавань правь скорей!
45 Но не знает страха викинг
На дубовом корабле,
Рад разгулу ветров диких,
Сам стоит он на руле.
Он острее волны режет,
50 Крепче ставит парус свой,
Прямо путь на запад держит, —
Все на запад, за волной!
«Весело сразиться
Мне с могучей бурей,
55 Вместе с бурей в море
Властвует норманн.
Стыдно стало б Ингборг
За орла морского,
Если б, крылья свесив,
60 Полетел к земле!»
Все растут валы,
Глубже бездны пасть,
И трещат стволы,
Застонала снасть.
65 Но хоть грозными грядами
Борт Эллиды бьет волна,
Ей, построенной богами,
Злоба моря не страшна.
Радостно, звездой падучей,
70 Путь она свершает свой,
Через пропасти и кручи
Скачет горною козой.
«Лучше было в храме
Целовать невесту,
75 Чем соленой пены
Брызги здесь вкушать.
Лучше было девы
Стан держать в объятьях,
Чем стоять, сжимая
80 Кормчее весло».
Снег из туч валит,
Небо стужу шлет,
Град стучит о щит,
По настилу бьет.
85 И корабль окутан мглою,
Меж стволами ночь царит,
Как под сводами покоя,
Где во мраке мертвый спит.
Море бурное мятежно,
90 Колдовством разъярено,
И могилою безбрежной
Разверзается оно.
«Синие перины
Ран для нас готовит,
95 Но перины, Ингборг,
Ждут меня твои!
На Эллиде весла
У гребцов надежных,
Киль богами срублен,
100 Он не выдаст нас!»
Вот набег свершил
На борт вал седой,
Корабля настил
Заблестел водой.
105 И запястье золотое
Фритьоф снять с руки спешит:
Беле дар, кольцо литое,
Солнцем утренним горит.
И на части разрубает
110 Карликов изделье он,
Никого не забывает,
Каждый щедро оделен.
«Золото нам нужно,
Свататься мы едем;
115 Да никто не вступит
К синей Ран ни с чем!
Поцелуи стынут,
Ран неуловима,
Но морскую деву
120 Золотом возьмем».
Полон новых сбил,
Шторм свиреп, ревет,
С мачты рею сбил,
Разрывает шкот.
125 Осажден корабль, и вскоре
Волны погребут его.
Люди черпают, но моря
Им не вычерпать всего.
Видит Фритьоф — меж пловцами
130 Смерть на палубе гостит.
Все ж над бурей и валами
Слово властное звучит:
«Бьёрн! Схвати покрепче
Руль медвежьей лапой!
135 Валхалла погоды
Не пошлет такой.
Колдовство я чую:
Верно, пел над морем
Заклинанья Хельге:
140 С мачты я взгляну!»
И куницей легко
Он на мачту взлетел,
Там сидел высоко,
Вниз на море глядел.
145 Посмотри, в волнах огромный,
Словно остров, кит плывет.
Троллей злых над бездной темной
Пред Эллидой он несет.
Хейд осыпан весь снегами,
150 В белой шубе, как медведь,
Хам с простертыми крылами,
Как орел, готов взяететь.
«Покажи, Эллида,
Что в груди дубовой,
155 Крепкой, как железо,
Дух неустрашим!
Слушай, что скажу я:
Если дочь богов ты —
В колдовского зверя
160 Медный киль вонзи!»
И Эллиде клик
Боевой знаком —
Налетела вмиг
На кита прыжком.
165 Вот, дымясь, зияет рана,
К тучам кровь струею бьет;
В ил глубокий океана
Погружаясь, зверь ревет.
Разом два копья взлетают,
170 Меткая рука смела,
В бок медведя поражают,
В сердце — черного орла.
«Верно бьешь, Эллида!
Ил в крови, и мнится,
175 Вынырнет не скоро
Конунга корабль.
Хейд и Хам над морем
Уж не властны боле:
Горько им вгрызаться
180 В голубую сталь!»
Сразу прочь летит
Буря с синих вод,
Плавно зыбь бежит,
К островам несет.
185 Солнце небо озаряет,
Словно конунг в зал вошел,
Радует и оживляет
И корабль, и холм, и дол.
И венчает луч прощальный
190 Темный лес, вершины скал;
Эфьесунда берег дальний
Каждый с корабля узнал.
«Ингеборг моленья,
Трепетные девы,
195 На колени пали
Во дворце богов.
Синих глаз слезою,
Вздохомнежной груди
Тронули вы асов.
200 Благодарность вам!»
Но Эллиде кит
Дно пробил — она
Лишь едва скользит,
Вся воды полна.
205 И на ней устали люди,
Долгий путь их изнурил:
На мечи склонили груди
И стоят бойцы без сил.
Вот с могучих плеч снимает
210 Бьёрн на берег четверых,
На песок к огню сажает
Фритьоф разом восьмерых.
«Побледнеть не стыдно!
Вал — могучий викинг;
215 С девами морскими
Биться не легко.
С ножкой золотою
Рог идет, и медом
Тело он согреет.
220 Пьем за Ингеборг!»

ПЕСНЬ 11 ФРИТЬОФ У АНГАНТИРА

Пора поведать ныне
О том, как Антантир
Давал своей дружине
В сосновом зале пир.
5 Глядел, веселья полный,
На путь он голубой —
Садилось солнце в волны,
Как лебедь золотой.
Снаружи Хальвар славный
10 В тот день на страже стал.
Он сторожил исправно,
Но мед не забывал.
Был у бойца седого
Обычай: выпьет мед,
15 Не вымолвит ни слова,
Лишь рог в окно сует.
Вот кинул в угол зала
Свой рог он и запел:
«В волнах корабль усталый,
20 Тяжел пловцов удел.
Почти мертвы герои;
Вот парус у земли,
И великанов двое
Усталых понесли».
25 И ярл в окно палаты
Взглянул на волны сам.
«С Эллидою крылатой,
Я вижу, Фритьоф к нам.
И поступью, и ликом
30 То юный Торстенссон.
На Севере великом
Таков один лишь он»,
Тут черный Атле, брови
Нахмуривши, вскочил;
35 Свирепый жаждал крови,
Он грозный берсерк был.
«О Фритьофе давно я
Хочу проверить речь,
Что не бежит он боя
40 И укрощает меч».
Бойцов, готовых к брани,
Двенадцать встали с ним,
И каждый уж заране
Махал мечом своим.
45 Бегут с вождем суровым
На брег, где отдыхал
Дракон — и Фритьоф словом
Дружину укреплял.
«В миг справился б с тобою! —
50 Так Атле стал вопить, —
Все ж выбор дам герою —
Бежать иль в бой вступить.
Но коль попросишь мира,
Хоть я боец лихой,
55 В палаты Ангантира
Вступлю, как друг, с тобой».
«Устал я, — негодуя,
Тут Фритьоф молвит, встав, —
Все ж мира не приму я,
60 Мечей не испытав».
Рукою смуглой сжата,
Блеснула сталь лучом,
И лента рун объята
На лезвии огнем.
65 Вот рубятся, свирепы,
Ударов сыплют град, —
Щиты разбиты в щепы,
Куски их врозь летят.
Бойцы же без укора
70 В кругу стоят. Жесток
Был Ангурвадель, — скоро
У Атле сбит клинок.
«Враг без меча, и мною
Не будет меч подъят.
75 Но хочешь — бой с тобою
Начнем на новый лад».
И, бурные, столкнулись,
Как с валом вал, они,
И груди их сомкнулись
80 Под кольцами брони.
Так два медведя бьются
На круче снеговой,
Так два орла дерутся
Над гневною волной.
85 Гранит утеса мшистый
Едва бы устоял,
Легко бы дуб ветвистый
При меньшей хватке пал.
С чела их пот стекает,
90 И дышит грудь с трудом;
И камни прочь сшибают,
Кустарник мнут кругом.
И с трепетом исхода
Стальные мужи ждут:
95 Все Севера народы
О той борьбе поют.
С врагом своим надменным
Все ж Фритьоф совладал,
На грудь ступил коленом
100 И в гневе так сказал:
«Ты, с черной бородою!
Немедля б я твой век —
Будь только меч со мною —
Клинком стальным пресек!»
105 «Ты без помехи ныне
Клинок свой можешь взять, —
Промолвил тот в гордыне. —
Останусь я лежать.
В Валхаллу чередою
110 Мы все должны вступить:
Сегодня — я, за мною
Ты — завтра, может быть»,
И Фритьоф меч высоко
Занес тогда над ним:
115 Конец игре жестокой, —
Но Атле недвижим.
И гневный дух смягчился,
Герой удар прервал,
Он к павшему склонился.
120 Ему он руку дал.
Тут Хальвар в нетерпенье
Жезлом своим потряс:
«Веселый пир в забвенье
Не будет из-за вас!
125 Над серебром сосуда
Давно уж пар стоит,
Напрасно стынут блюда,
И жажда нас томит».
Вражда их миновала,
130 Вступили вместе в зал,
И нового не мало
Там Фритьоф увидал.
Не доски там простые
Нагой стены покров,
135 Но кожи золотые
С узором из цветов.
Огонь не мечет света,
Пылая на полу,
Но мрамором одетый
140 Камин стоит в углу.
Не реет дым клубами
Под черным потолком,
Там двери все с замками
И окна со стеклом.
145 Там на пиру у храбрых
Лучины не трещат,
Но свечи в канделябрах
Серебряных горят.
Олень, листвой увитый,
150 Зажарен целиком,
Из золота копыто
Вздымает над столом.
Там дева за могучей
Спиной бойца стоит,
155 Так из-за грозной тучи
Звезда в ночи глядит.
И темны кудри юной,
И светел ясный взгляд,
И розой, ввитой в руну,
160 Уста ее горят.
Высоко средь палаты
На троне ярл сидит:
Броня его из злата,
Как солнце, шлем блестит.
165 Звездами плащ сияет,
И белый горностай
Богато украшает
Его багряный край,
И гостю встав навстречу,
170 Три шага ярл ступил
И руку подал с речью:
«Садись же! Ты мне мил.
Здесь с Торстеном я вместе
Рог выпил не один;
175 Сидеть достоин чести
Не дальше славный сын».
Он поднял кубок полный, —
Сицилии вино
Запенилось, как волны,
180 Огнем горит оно.
«Рад Торстена я сына
Принять в краю моем;
Я сам и вся дружина
Мы память друга пьем».
185 Морвены скальд суровый
По струнам арфы бьет
И о героях слово
На вельский лад поет.
Но пел, как пели деды,
190 О Торстене другой —
И одержал победу
Норвежский скальд седой.
Ярл гостя вопрошает
О Севере родном,
195 И Фритьоф отвечает
Ему на все с умом.
В речах никто напрасно
Им не был осужден,
Как Сага беспристрастный,
200 Судил спокойно он.
Что видел на глубинах,
Он рассказал потом,
О троллях-исполинах,
Поверженных копьем, —
205 И весел ярл державный,
И радость вкруг стола,
Гремит победе славной
Воителей хвала.
Когда ж он повествует
210 Об Ингеборг своей,
Как нежная тоскует,
Грустит в тиши ночей,
Тогда пылают щеки
У девы не одной,
215 И слышен вздох глубокий —
Так близок ей герой!
Вот Хельге порученьем
Рассказ он заключил,
И слушал ярл с терпеньем.
220 Пока он говорил.
«Мы дани не платили,
Я не был подчинен;
Всегда мы Беле чтили,
Но не его закон.
225 Сынов его не знаю;
Коль взять желают дань,
Как мужам предлагаю
Затеять с нами брань!
Готовы будем к бою —
230 Но Торстен друг мне был»,
И дочь свою рукою,
Сказавши, поманил,
Она, побег лилеи,
Встает с скамьи златой;
235 Найдется ль грудь круглее
И тоньше стан прямой!
И Астрильд шаловливый
Таится в ямках щек,
Как мотылек игривый,
240 Укрывшийся в цветок.
Вот выпорхнула в двери,
Кошель несет она:
Там в роще бродят звери;
Из серебра луна
245 Над морем с парусами
Горит на кошельке;
С златыми он кистями,
С рубинами в замке.
И с кошелем богатым
250 К отцу она идет,
И чужеземным златом
Его наполнил тот.
«Прими же дар привета, Ч
то хочешь, делай с ним,
255 Но обещай до лета
Здесь гостем быть моим.
Хоть мужество полезно,
Но бурь пора теперь,
И Хейд и Хам из бездны
260 Восстали вновь, поверь!
Прыжок свершит удачный
Эллида не всегда,
Китов в пучине мрачной
Бесчисленны стада».
265 Всю ночь смеются в зале,
До света пьют вино;
Не хмель в златом бокале —
Веселье лишь одно.
И ярл почтен бойцами
270 Заздравным кубком был;
Так Фритьоф за пирами
Там зиму проводил.

ПЕСНЬ 12 ВОЗВРАЩЕНИЕ ФРИТЬОФА

Синеет небо, дыша весной,
Оделась новой земля травой.
И гость простился с друзьями вскоре,
Он мчится вновь по равнине моря,
5 И черный лебедь в морскую грудь
Свой серебристый врезает путь.
И дщери моря вкруг киля плещут,
Одеждой синей на солнце блещут,
И ветр попутный, как соловей,
10 Поет весною среди снастей.
Ты рад, пловец, повернуть ветрило
От стран далеких к отчизне милой,
Где дым клубится над очагом
И память детства жива во всем,
15 Ручьи, как прежде, журчат на склонах,
Отцы же дремлют в холмах зеленых,
И дева смотрит с утеса в даль,
И сердце верной томит печаль.
Шесть дней плывет он, с седьмой денницей
20 Вдали, где неба и волн граница,
Черта синеет; растет она,
Вот шхеры, остров, земля видна.
Его тот край, что растет из моря,
Там лес в зеленом стоит уборе,
25 Там слышен пенных порогов вал,
Сверкают груди нагие скал.
Привет утесам, привет проливу,
Вот роща бога, где он, счастливый,
Минувшим летом так много раз
30 Бывал у Ингборг в полночный час.
«Что нет любимой? Ужель не знает,
Как близко друга волна качает?
Быть может, ею оставлен храм,
Вернулась к братьям, на арфе там,
35 Грустна, играет, свивает злато».
Вдруг сокол с кровли взвился зубчатой;
Взлетев высоко, спустился вмиг
К плечу владельца, как он привык.
Махать крылами он не устанет,
40 Его с плеча уж никто не сманит,
Он желтым когтем плечо скребет,
Пловцу покоя он не дает.
Он к уху клюв свой кривой склоняет,
Как будто что-то сказать желает —
45 От Ингборг вести, быть может, то,
Но звук невнятный поймет ли кто?
Вот мимо мыса, шумя волною,
Эллида скачет, как лань весною:
Вкруг киля плещет знакомый вал,
50 И бодро Фритьоф у штевня встал.
Вот трет глаза он, вот прилагает
К челу он руку, на брег взирает,
Но как ни трет он глаза рукой,
Не виден Фрамнес его родной.
55 Огнища камни встают из пыли,
Костям подобны бойца в могиле.
Где дом стоял, там спаленный луг,
И ветер пепел метет вокруг.
Спешит на берег опустошенный
60 С Эллиды Фритьоф; на двор сожженный,
На двор отцовский, угрюм, глядит.
Тут Бран косматый к нему бежит,
Тот пес, что верно служил герою,
С ним на медведя ходил порою.
65 То к господину он прыгнет вдруг,
То скачет, весел, носясь вокруг.
Вот мчится конь — молока белее,
С ногами лани, с лебяжьей шеей,
Со златом в гриве, — спешит на брег;
70 Знаком герою красавца бег!
Он ржет приветно, трясет он гривой,
И хлеба просит скакун ретивый.
Но бедный Фритьоф — он их бедней,
Чем оделит он своих друзей?
75 На почве предков, среди развалин,
Без крова Фритьоф стоит, печален;
И старый Хильдинг с главой седой
Идет к питомцу на брег пустой.
«Тому, что вижу, дивлюсь едва ли:
80 Орел умчался — гнездо сломали.
Вот мирный подвиг для короля!
Врагом быть людям, богов хваля, —
Такую клятву хранит он свято,
Огонь и смерть его — эриксгата.
85 Моей печали мой гнев сильней;
Но где же Ингборг, что сталось с ней?»
«От слов моих, так старик ответил,
Боюсь, что взор твой не станет светел.
Едва отплыл ты нам — Ринг грозит,
90 С пятью щитами на каждый щит.
И в Дисардале был бой жестокий,
Зарделась кровью вода потока.
Смеялся Хальвдан и всё шутил,
Но и врагов он как муж, разил.
95 Я щит пред юным держал героем,
Его доволен я первым боем.
Не долго тешились мы игрой:
Бежал наш Хельге — был кончен бой.
Когда бежал он, высокий родом,
100 Поджег твой Фрамнес он мимоходом.
Условье братьям такое шлют:
Пусть Рингу в жены сестру дадут —
То будет выкуп за оскорбленье —
Иль край с венцом он возьмет в отмщенье.
105 О мире весть понеслась с гонцом;
И Ринг невесту увез в свой дом».
«О дева, дева! — сказал угрюмо
Тут Фритьоф. — Первой у Локе думой
Явилась ложь; и он лжи своей
110 Дал женский облик среди людей.
Ложь с ясным взором притворно плачет,
И нас чарует, и нас дурачит,
Ложь с пышной грудью, чей лик цветет,
Верна, как ветер, как вешний лед.
115 В тщеславном сердце обман таится,
И вероломство в устах резвится.
И все ж, как сердцу она была
Всегда мила — и теперь мила!
Дня, помню, в детстве не проходило,
120 Чтоб не играл я с подругой милой;
И каждый подвиг, в мечте моей,
Ее наградой имел своей.
Когда два древа срастутся тесно —
В одно ударит огонь небесный,
125 Другое вянет; одно с листвой,
Дает побеги и ствол другой.
Так с ней я радость делил и горе,
Не знал, что буду один я вскоре.
И вот один я. Ты, Вар, с резцом
130 Обходишь землю и на златом
Ты диске пишешь слова обета —
Покончи с глупой забавой этой!
Ты ложь врезаешь в свой диск златой,
Поруган верный металл тобой,
135 О Нанне песню я вспоминаю,
Но правды в сердце людском не знаю.
И верность в людях ужель найдешь,
Коль в голос Ингборг проникла ложь —
Как арфа Браге, тот голос чистый,
140 Как вешний ветер в траве душистой!
Не буду слушать я арфу вновь,
Забуду к лживой мою любовь.
Где буря пляшет, помчусь туда я,
Кровь пить ты будешь, волна морская!
145 Везде, где жатва лишь есть мечу —
И горах, в долинах, — там быть хочу.
Коль встречусь я с королем средь боя,
Увидишь ты, пощажу ль его я!
Коль встречусь в битве с младым бойцом,
150 Чья грудь любовью полна, с глупцом,
Что верит в верность и в слово чести, —
Его мечом уложу на месте,
Из состраданья, чтоб не был он,
Как я, поруган, в обман введен».
155 «Как кровь вскипает того, кто молод, —
Промолвил Хильдинг, — как часто холод
Ей снега нужен, что годы шлют;
О благородной неправ твой суд.
Упреки деве твои напрасны,
160 На норну сетуй, над чьим не властны
Мы жребьем гневным; из облаков,
Как гром, разит он земли сынов.
Никто не знал, как она страдала;
Как Видар в саге, она молчала.
165 Так в чаще леса, под сенью лип,
Грустит голубка, чей друг погиб.
Прекрасной сердце лишь мне открылось,
Печаль в глубинах его таилась.
Морскую птицу ты ранишь в грудь —
170 Она глубоко спешит нырнуть;
Чтоб день не видел, как кровь струится,
На дно морское она ложится;
Так скорбь сокрыла и дочь моя,
О горе сильной узнал лишь я.
175 «За край я жертва, — мне говорила
Она нередко, — цветы могилы
Кладут на жертву, венок сплетен
Для девы мира, прекрасен он!
И смерть была бы пощадой деве,
180 Но выкуп нужен для бога в гневе:
Нескорой смертью пусть мучусь я,
Пусть кровь, волнуясь, течет моя,
Но слабой скрой ты от всех боренье,
Ничье не нужно мне сожаленье;
185 Дочь Беле в силах всю скорбь снести;
От Ингборг другу скажи «прости!»
Настал день свадьбы — я б дал не мало,
Его чтоб руна с жезла пропала, —
Тут девы в белом вослед бойцам
190 Чредой неспешной тянулись в храм,
И пел печально певец придворный.
Как бледный призрак на туче черной,
Была невеста бледна лицом,
На черном сидя коне своем.
195 С седла я поднял мою лилею,
Под кров священный вступил я с нею;
Не дрогнул голос, когда она
Пред Лофн поклясться была должна;
Молилась долго она в печали
200 Пред белым богом, и все рыдали.
Вдруг Хельге в гневе кольцо твое,
Заметив, сдернул с руки ее;
Теперь украшен им Бальдер белый.
Не справясь с гневом, из ножен смело
205 Надежный вырвал я свой клинок,
Что конунг Хельге тут значить мог!
Но шепчет Ингборг: «Оставь, не надо!
Могла б от брата быть мне пощада,
Но бед избегнем лишь в смертный час.
210 Пусть судит строго Альфадер нас».
Воскликнул Фритьоф: «Пусть судит строго!
И я хочу посудить немного.
Не солнца ль праздник теперь, отец?
Король поджогов, венчанный жрец,
215 Сестру продавший ведь в храме бога:
Хочу и я посудить немного».

ПЕСНЬ 13 КОСТЕР БАЛЬДЕРА

Солнце полночи над горой —
Круг кроваво-красный;
Ни свет дневной, ни мрак ночной,
Сумрак был неясный.
5 Образ солнца, костер зажжен
Бальдера бога в храме.
Хедеру будет мир подчинен,
Едва угаснет пламя.
Кругом жрецы в седых волосах,
10 Костер шевеля, стояли,
Бледные старцы в жестких руках
Ножи из кремня держали.
Рядом конунг в венце стоит,
Ему заботы много.
15 Чу! Оружье в ночи звенит
В жертвенной роще бога.
«Бьёрн, на страже стой у дверей!
Скрыться никто не сумеет.
Череп тому руби смелей,
20 Двинуться кто посмеет!»
Голос, бледнея, король узнал —
Бури осенней напевы.
Грозно Фритьоф пред ним восстал,
Дух его полон гнева.
25 «С волн закатных, послан тобой,
Дань привез я ныне.
Вот, возьми — и смертный бой
Начнем мы перед святыней;
На спину — щит, открыта грудь,
30 Ничто не помеха бою.
Первый твой удар, не забудь,
Конунг, второй за мною.
Что ты смотришь на дверь? В норе
Пойман лис премудрый,
35 Вспомни Фрамнес, о сестре
Вспомни золотокудрой!»
Так по праву сказал герой,
Кошель из-за пояса вынул,
Конунгу в гневе мощной рукой
40 В лоб его он кинул.
Хлынула кровь из уст ручьем,
Мрак в очах глубокий;
Пал недвижим пред алтарем
Асов родич высокий.
45 «Золота ты снести не умел,
Страны своей жалкий воин?
Ангурвадель для тех, кто смел;
Трус — меча недостоин.
Бледные лунных лучей князья,
50 Старцы, — не шевелиться!
Мог бы и вашей жизнью я
Дать клинку напиться.
Белый Бальдер, гнев умерь,
Взор твой мрачный не страшен.
55 Правду молвить, кольцом, поверь,
Краденым ты украшен.
Не для тебя оно рукой
Волунда сковано было.
Плакала дева — плутни долой!
60 Сила кольцо захватила!»
Тянет он дерзко; рука с кольцом,
Казалось, срослись; но смело
Фритьоф рванул — и в гневе лицом
В пламя падает Белый.
65 «Зуб золотой взметнув, трещит
Огонь, на кровле блещет.
Бледен Бьёрн в дверях стоит,
Фритьоф, смущенный, трепещет.
70 «Стражи не нужно! Путь открыт!
Настежь двери в храме!
Лейте воду, храм горит,
Лейте все море на пламя!»
Тотчас связаны берег и храм
Цепью рук сплетенных.
75 Быстро волны бегут по рукам,
На брусьях шипят опаленных.
Фритьоф с балки, как бог дождя,
Потоки воды низвергает.
Всюду слышны слова вождя,
80 Он жаркую смерть презирает.
Тщетно! Огонь в борьбе превозмог,
Вихрем дым клубится,
Плавятся плиты, и на песок
Золото храма струится.
85 Гибнет все! Из огня взлетел
Красный петух, как пламя,
Сел на гребень крыши, запел,
Радостно бьет крылами.
Веет ветер перед зарей,
90 Огонь полыхает высоко.
Сухо в роще летней порой,
Голодное пламя жестоко.
Мчится огонь, свиреп и скор,
По веткам, конца не знает.
95 Бальдера грозен, велик костер,
Диким светом сияет.
Слышишь треск могучих корней,
Видишь, пылает вершина!
Что ничтожная сила людей
100 Для Муспеля красного сына!
В роще море огня кипит,
Волны вздымает грядами.
Солнце встанет, но фьорд отразит
Лишь бездны страшное пламя.
105 В пепел скоро храм обращен,
Пепел роща святая.
Фритьоф прочь идет омрачен,
Плачет, утро встречая.

ПЕСНЬ 14 ФРИТЬОФ УХОДИТ В ИЗГНАНИЕ

На корабле
Сидел во мгле
Он скорби полный.
В груди, как волны,
5 То грусть, то гнев;
Среди дерев
Пожар дымился
И дым клубился.
«О дым, клубись,
10 Взвивайся ввысь
К Валхалле ясной;
Пусть бог прекрасный,
Услышав весть,
Готовит месть.
15 Поведай смело,
Чтоб все гремело,
Как храм пылал
И пеплом стал,
Как идол в храме
20 Свалился в пламя
И стал золой,
Как ствол любой,
Как рощу бога,
Куда дорогу
25 Не ведал меч,
Посмел я сжечь,
И гнить святыня
Не будет ныне.
Спеши, взлетай,
30 Все передай,
Ты, вестник мглистый,
Чтоб Бальдер чистый,
Туманный бог,
Все ведать мог.
35 И пусть великий
Воспет владыка,
Пусть он, кляня,
Изгнал меня, —
В края иные,
40 Где голубые
Валы бегут,
Не медля тут,
Эллида, боле,
Плыви по воле
45 Вслед за волной
На край земной.
Полна отваги
В соленой влаге
Качайся там.
50 Пусть по волнам
Кровь за тобою
Бежит струею.
Среди валов
Лишь ты мой кров;
55 Другой, о Белый,
Сжег внук твой смелый.
Ты — край родной,
Ты — Север мой;
Прочь из другого
60 Плыву я снова;
Ты мне жена,
Пусть грудь черна;
Забыть о белой
Судьба велела.
65 О вольный вал,
Владык не знал
С причудой злою
Ты над собою!
Тот властелин
70 Морских пучин,
Чья кровь играет,
Когда вздымает
Грудь выше скал
Кипящий вал.
75 На синем поле
Герою воля.
Киль, словно плуг,
Идет вокруг.
Там дождь кровавый
80 Предвестник славы.
Там за кормой
Посев стальной,
И плод богатый —
И честь, и злато, —
85 Там снят с полей.
Так в путь смелей!
Зеленый гордо
Стоит у фьорда
Близ шумных волн
90 Отцовский холм.
А мой — лазурный,
Весь в пене бурной,
Сквозь океан,
В грозу, в туман,
95 Пусть вечно мчится,
Средь бурь клубится,
Меня влечет
В пучину вод.
Мне море было
100 Отчизной милой,
Могилой будь,
Морская грудь!»
Так пел мятежный,
И киль надежный
105 От скал отплыл,
Как он, уныл.
Скользит он мерно
Средь шхер, что верно,
Проход стеснив,
110 Хранят залив.
Но месть готова:
Король суровый
Драконов строй
Ведет на бой.
115 И клик раздался:
«Он пасть собрался,
Дает он бой;
Здесь под луной
Снедает скука
120 Валхаллы внука,
И бога кровь
Стремится вновь
Уйти в чертоги,
Где блещут боги».
125 И вот тогда
Врагов суда
Морская сила
За киль схватила.
И в океан
130 К коварной Ран
Их увлекает;
Едва всплывает,
Борясь с волной,
Сам Хельге злой.
135 А Бьёрн доволен,
Смеяться волен:
«Ты, кровь богов!
Рази врагов!
Игра забавна:
140 Я дно исправно
Средь ночи сам
Сверлил судам.
И Ран добычи,
Храня обычай,
145 Уж не вернет;
Но жаль: из вод
Король поднялся
И жив остался».
Разгневан встал
150 Король меж скал,
Из волн спасенный,
И, разъяренный,
Напряг рукой
Свой лук стальной.
155 Он сталь все боле
Сгибал, доколе
Со звоном вдруг
Не лопнул лук.
А Фритьоф гордый
160 Копье сжал твердо;
«Здесь за крыла
Держу орла,
Взлетит жестокий,
Ты, трус высокий,
165 Тогда падешь,
Сражен за ложь
Но будь спокоен,
Презренный воин!
Живи; копье
170 Не пьет мое
Кровь негодяя!
Сталь боевая
Моя чертит
Могил гранит,
175 Не столб позора,
Где имя вора.
Честь короля
На дне. Земля
О ней слыхала,
180 О конунг, мало.
Ржа сломит сталь,
Не ты; я вдаль
К высокой цели
Стремлюсь; ужели,
185 Король, с твоей
Сравниться ей!»
Тогда, суровый,
Он ствол сосновый
Весла берет
190 И прочь гребет.
Гребет он с силой:
Как стебель хилый,
Как хрупкий меч
Средь грозных сеч,
195 Весло сломилось
И расщепилось.
Круг солнца встал
Над высью скал,
Гора алеет,
200 И ветер веет
С земли; волна,
Озарена,
В лучах струится,
Эляида мчится
205 По гребням вод,
Пловец поет:
«Ты, Север гордый,
Героев мать!
На бреге фьорда
210 Мне не стоять.
Чело Вселенной,
Могучий край,
Приют блаженный,
Прощай, прощай!»
215 Прощай, Валхаллы
Престол златой,
Ты, солнце, алый
Зрачок ночной!
На тверди чистой,
220 Звезда, сверкай,
Ты, свод лучистый,
Прощай, прощай!
Прощайте, кручи
Родимых скал,
225 Вас Тор могучий
Для рун избрал.
Ты, шхер опасных
Любимый край
В озерах ясных,
230 Прощай, прощай!
Прощай, у фьорда
Отцов приют;
Над славой гордой
Там Саги суд.
235 Ты, липа, снегом
Холм осыпай,
Цветя над брегом,
Прощай, прощай!
Прощай, о чаща,
240 Зеленый кров,
Напев журчащий
Лесных ручьев,
О том, что было,
Ты вспоминай,
245 Друг детства милый,
Прощай, прощай!
Любовь разбита,
И выжжен двор,
Гоним, плыви ты
250 В морской простор.
Презрен в отчизне,
В морях играй,
Но радость жизни,
Прощай, прощай!»

ПЕСНЬ 15 УСТАВ ВИКИНГА

Он скитался кругом по пустынным морям, —
вольный сокол не знает застав, —
И бойцам на борту он законы писал —
хочешь викинга слышать устав?
«Жить не должно в шатрах, спать не должно в дому:
за дверьми лишь врагов мы найдем.
Викинг спит на щите, и в руке его — меч,
небо синее служит шатром.
Молот Тора могуч — рукоять коротка,
и лишь в локоть у Фрея клинок;
Меч не нужен длинней; есть отвага в груди,
от врага ты не будешь далек.
Если шторм налетит, паруса поднимай,
веселись над кипящей волной;
Пусть играет гроза: парус спустит лишь трус, —
лучше гибель в пучине морской.
Дева радость дает, но на борт не веди;
даже Фрея обманет любя.
Ямки девичьих щек всех опаснее рвов;
локон вьющийся — сеть для тебя.
Пьет Вальфадер вино, сладок хмель и тебе —
но не будь безрассудно ты пьян:
Упадешь на земле, тотчас встанешь, а здесь —
упадешь к усыпляющей Ран.
Проплывет ли купец, охрани его путь,
взять со слабого дани не жаль.
Ты король на волнах, он же прибыли раб,
стоит золота верная сталь.
На настиле товар жеребьевкой дели,
не завидуй в судьбе никому.
Сам же конунг морской не бросает костей:
честь победы на долю ему.
Горячо под щитом, когда с викингом в бой
мы сцепляемся, к краю наш край.
Коль отступишь на шаг, уходи навсегда,
вот закон, а затем выбирай!
Кровь не лей победив: кто, утратя клинок,
молит мира, не враг он тебе.
Дочь Валхаллы мольба, и презренен боец,
не внимающий робкой мольбе.
Раны викингу честь, украшенье бойцу,
коль на гордом челе иль груди:
Пусть течет из них кровь, если хочешь быть наш —
через сутки повязку клади.
Так чертил он закон, и росла с каждым днем
его слава в далеком краю;
На волнах голубых ему равного нет,
и дружина ликует в бою.
Но он мрачно сидел одинок у руля
и смотрел на играющий вал:
«Мир, быть может, живет в голубой глубине,
на волнах я его не встречал.
Если Беле разгневан, пусть меч он возьмет
и, суровый, меня поразит.
Но он с неба мне думы тяжелые шлет,
неустанно мне душу томит».
Но орлом отдохнувшим взлетает могуч
его дух, когда близится бой.
С просветлевшим челом, как сверкающий Тор,
он дружину ведет за собой.
Так он плыл по могиле из пенистых волн
от победы к победам иным
И до южного моря, до греческих шхер —
он доплыл, среди волн невредим.
И когда он увидел кругом острова,
зелень рощ и разрушенный храм,
Что он думал, понятно, о вы, кто любил,
только Фрее, и скальду, и вам!
«Здесь мы жили бы с ней; по рассказам отца
южных рощ мне знакома страна.
К этим шхерам, сюда, я любимую звал,
не покинула Север она.
Память прошлого скрыта меж белых колонн,
мир и радость в долинах живут,
И как шепот влюбленных журчанье ручьев,
песню брачную птицы поют.
Где жестокая ныне? Забыла ль меня
для увядших седин короля?
Я забыть не могу. Чтоб увидеть ее,
жизнь ненужную отдал бы я.
Я три года не видел родимой страны,
королевского зала бойцов.
В небо высятся ль скалы по-прежнему там,
сеть ли зелень в долине отцов?
И жива ль еще липа, что я посадил
на холм, где отец мой лежит?
Дай ей соков, земля, дай ей, небо, росы!
Ныне нежную кто охранит?
Что же медлю я доле на чуждых волнах,
дань беру, убиваю людей?
Жалкий золота блеск презирает мой дух,
а славы нет равной моей.
Флаг на мачте на Север назад устремлен,
там любимую вижу страну;
Я по воле небесных ветров поплыву,
я на Север мой руль поверну».

ПЕСНЬ 16 ФРИТЬОФ И БЬЁРН

Фритьоф
Бьёрн! Мне наскучил мятежный вал;
Море и волны покоя не знают.
С силой чудесной мой дух привлекают
Выси любимые северных скал.
5 Счастлив, кто в мире с родною страною,
Кто не в разлуке с курганом отцов!
Долго я, долго не ведал покою,
Мира лишенный, средь бурных валов.
Бьёрн
Море прекрасно, упрек незаслужен;
10 В море свобода и радость живут,
Весело вместе с волной бегут,
Вольному жалкий покой не нужен.
Старым я стану, тогда прирасту
Крепко к земле я, как травка лесная,
15 Ныне ж рубиться и пить на борту
Буду, заботы и горя не зная.
Фритьоф
В бухту глухую мы загнаны льдом,
Мертвые волны вкруг киля ложатся.
На зиму здесь не хочу я остаться,
20 Берег пустынен, лишь камни кругом.
С Севером вместе отпраздную Зиму,
Ринга и милую я посещу;
Раз еще видеть кудри любимой,
Голос похищенной слышать хочу.
Бьёрн
25 Понял тебя я: конунг увидит,
Викинга месть никого не щадит;
Двор подожжем мы, старик сгорит,
Фритьоф прекрасную в полночь похитит.
Иль короля поединком с собой
30 Викинг, быть может, почтить намерен;
Или на льду ты назначишь бой,
Как ни решишь ты, во мне будь уверен.
Фритьоф
Не говори об огне и войне;
К конунгу ныне иду я без гнева:
35 Он без вины, без вины королева,
Грозные боги отметили мне.
Нет на земле у меня надежды;
С той, что мила мне, я только прощусь
Ныне навеки; и вешней одежды
40 Лес не наденет — я к вам вернусь.
Бьёрн
Фритьоф! На глупость твою негодую:
Стоит ли женщина грусти твоей!
Мир ими полон, к досаде моей.
Тысячью новых заменишь любую.
45 Хочешь, чтоб целый корабль привез
Этого груза я с жаркого Юга?
Тише овечек, румянее роз!
Мы в дележе не обидим друг друга.
Фритьоф
Бьёрн, ты, как Фрей, безмятежен всегда:
50 Храбрый в бою, помогаешь советом,
Тора и Одина верен заветам,
Нежная Фрея тебе чужда.
Спорить о власти богов безрассудно;
Гнева богини, шутя, не буди!
55 Дремлющей искре проснуться не трудно
Рано иль поздно во всякой груди.
Бьёрн
В путь ты не должен один пускаться.
Фритьоф Но не один я — мой меч со мной.
Бьёрн
Помнишь, повешен был Хагбарт младой?
Фритьоф
60 Петли достоин, кто может сдаться.
Бьёрн
Брат, коль падешь, и врагу не уйти:
Врежу убийце орла я в отмщенье.
Фритьоф
Незачем, Бьёрн! Петушиного пенья
Он без меня не услышит. Прости!

ПЕСНЬ 17 ФРИТЬОФ ПРИХОДИТ К КОРОЛЮ РИНГУ

Справляя Зиму, весел
король на пир глядит,
Румяная, как роза,
супруга с ним сидит.
Казалось — рядом осень
и свежая весна,
Он — осенью увядшей,
весной была она.
5 Но вот в палаты Ринга
старик чужой вступил,
И с ног до головы он
закутан в шкуру был.
И сгорбившись вошел он,
держа в руке клюку,
Однако ж уступали
все ростом старику.
Он сел внизу у двери,
потупив молча взгляд,
10 Как прежде, так и ныне,
там бедные сидят.
И тотчас шум поднялся,
хохочут все кругом
На гостя указуют
косматого перстом.
Сверкнул очами грозно
тогда старик чужой,
И дерзкого юнца он
схватил одной рукой.
15 Кружить его он начал,
не делая вреда,
Притихли все; мы тоже
умолкли бы тогда.
«Кто смел затеять ссору
за пиршеством моим?
Поди сюда ты, старый,
давай поговорим.
Как звать тебя? И кто ты?
Сюда пришел отколь?»
20 Так молвил гневно старцу
смиренному король.
«Спросил ты много, конунг,
но дам ответ тебе.
Я имени не выдам,
храню его себе.
В Раскаяньи я вскормлен,
мой отчий дом — Нужда,
Расставшись с Волком, ныне
я путь держал сюда.
25 Во дни былые верный
носил меня дракон,
Летал, веселья полон,
на крыльях мощных он.
Лежит, замерзнув, ныне
без сил он на снегу,
Я старым стал, и соль я
варю на берегу.
Твою увидеть мудрость
я шел в твои края,
30 Насмешками был встречен,
для них не создан я,
Кружить я начал дурня
и в воздухе трясти,
Но цел и невредим он:
меня, король, прости».
«Не плохо, — молвил конунг, —
ты речь свою повел,
Я старых почитаю:
садись со мной за стол.
35 Нам радость здесь любезна,
пусть твой наряд спадет:
В чужом обличье радость
привольно не цветет».
И вот с главы пришельца
медвежий мех упал,
Не старец пред гостями,
но юноша стоял.
К плечам его могучим
с высокого чела
40 Волна кудрей спадала,
как золото, светла.
Окутан темно-синим
он бархатным плащом,
Был пояс со зверями
серебряный на нем.
Чеканил мастер славный
зверей в былые дни,
Вкруг стана чужеземца
игру вели они.
45 Златым была запястьем
украшена рука,
И молнией застывшей
казалась сталь клинка.
Герой стоял средь зала,
подняв спокойный взор,
Как Бальдер, был прекрасен,
могуч, как Аса-Тор.
Горит у королевы
румянец на щеках,
50 Как Севера сиянье
алеет на снегах,
И грудь так бурно дышит —
казалось, под грозой
Две лилии речные
качались над волной.
Вот рога звук раздался,
обетов час пришел,
Все стихло — вепря Фрея
поставили на стол,
55 С венками вкруг лопаток,
он яблоко держал,
Колена он на блюде
серебряном склонял.
И конунг Ринг поднялся,
сверкая сединой,
Чела коснувшись вепря,
обет промолвил свой:
«Клянусь, что овладею я
Фритьофом самим;
60 Мне светлый Фрей поможет
и Тор могучий с ним!»
Тогда с усмешкой дерзкой
пришелец гордо встал,
И гнев в лице героя,
как молния, сверкал.
Стальным мечом с размаху
он по столу хватил,
И каждый гость с дубовой
скамьи своей вскочил.
65 «Так выслушай же, конунг,
теперь и мой обет:
Мне родич Фритьоф,
знаю его я с детских лет.
Клянусь его хранить я —
весь мир зову на бой, —
Пусть норна мне поможет,
с ней меч надежный мой!»
Король со смехом молвил:
«Хоть дерзок твой язык,
70 Но речь вольна в чертогах
у Северных владык.
Пришельцу, королева,
полнее рог налей.
Надеюсь, прогостит он
у нас до вешних дней».
И тотчас королева
глубокий рог берет,
Со лба у зубра сломан
был рог бесценный тот,
75 Отделан серебром он
и золотом обвит,
Картинами былого
и рунами покрыт.
Потупив очи, гостю
подносит рог она,
Дрожит рука, и капли
бегут по ней вина.
И, темные, на белой
руке горят они —
80 На лилиях так блещут
закатные огни.
И рог у благородной
принять пришелец рад;
Из нынешних и двое
его не осушат;
Но, теша королеву,
не напрягая сил,
Его единым духом
могучий осушил.
85 И скальд под звуки арфы
стал песни петь свои
О Хагбарте и Сигне,
о Северной любви;
Глубок и нежен голос
седого был певца,
И под броней смягчались
суровые сердца.
О Валхалле запел он,
награде для бойцов,
90 О подвигах бесстрашных
прославленных отцов.
И все за меч хватались,
и взор сверкал огнем,
Кругом гулял усердней
глубокий рог с вином.
И крепко пили в зале,
и Зимний пир шумел,
И скоро хмель великий
бойцами овладел.
95 Затем легли беспечно
все гости на покой,
И с Ингеборг прекрасной
уснул король седой.

ПЕСНЬ 18 ПОЕЗДКА ПО ЛЬДУ

На пиршество конунг с супругой спешит,
На море зеркальный лед блестит.
Сказал чужеземец: «Непрочен лед,
Король, берегись холодных вод».
5 «Не мне, — молвил Ринг, — тонуть подо льдом,
Тот, кто боится, пусть едет кругом».
С угрозою мрачной гость взглянул,
К ноге он быстро конек пристегнул.
Вот конь рванулся, могуч и рад,
10 И брызги огня из ноздрей летят.
Король воскликнул: «Мой конь, вперед,
Не Слейпнера ль кровь в тебе течет!»
И вот — словно буря идет по морям.
Старик не внемлет супруги мольбам.
15 Но мчится и гость быстрей и быстрей,
Легко он скользит вокруг саней.
И чертит руны конька острие,
Ингеборг едет чрез имя свое.
Спешат они гладкой дорогой вперед,
20 Внизу же коварно их Ран стережет.
Она пробивает покров изо льда,
И плещет вокруг саней вода.
Ланиты Ингборг снега белей,
Но мчится, как вихрь, чужеземец к ней.
25 Он в лед вонзает конек стальной,
Хватает коня за гриву рукой.
И взмахом легким — одним скачком —
На лед поднимает сани с конем.
«Я хватке мощной хвалу воздам,
30 Не сделал бы лучше и Фритьоф сам».
Тогда повернули к усадьбе своей,
Там жил чужеземец до вешних дней.

ПЕСНЬ 19 ИСКУШЕНИЕ ФРИТЬОФА

Солнце светит, в роще зелень, в небе вешнем птичий гам,
И поток свободный с песнью к морю мчится по камням.
Рдея, как ланиты Фреи, почка розы расцвела,
В сердце вновь проснулась радость и надеждаожила.
5 Старый конунг с королевой на охоту едет в бор,
И толпится, собираясь, в пестром блеске пышный двор.
Кони землю бьют копытом, лук звенит, колчан гремит,
В колпачке узорном сокол хищно рвется и кричит.
На коне молочно-белом — бедный Фритьоф, не гляди! —
10 Как звезда на вешнем небе, королева впереди.
То ли Фрея, то ли Рота, но прекрасней их двоих,
На кудрях убор пурпурный в перьях темно-голубых.
Не любуйся златокудрой, не гляди в лазурь очей!
Берегись, нет гибче стана, где найдется грудь пышней!
15 Роз и лилий на ланитах не любуйся ты игрой
И не слушай милый голос, что поет, как ветр весной.
В сборе все. Вперед! Охота вольный бег средь гор стремит,
Рог трубит, и взвился сокол, к залам Одина летит.
В страхе жители лесные ищут логово свое,
20 Но Валькирия несется по следам, подняв копье.
Старый конунг не догонит быстро скачущих ловцов
Только Фритьоф едет рядом и безмолвен, и суров.
Думой мрачной и унылой непрестанно угнетен,
И измученного сердца слышит жалобный он стон.
25 «О, зачем себе на горе я покинул вал морской,
В море скорбь недолговечна, ветр умчит ее с собой.
Грустен викинг — бой нагрянул, буйной пляской захватил,
Мысли мрачные исчезли, блеск мечей их ослепил.
Здесь не то; брожу уныло, как во сне я, глядя вдаль,
30 Вкруг чела крылами плещет несказанная печаль.
Не могу забыть обета — в мирной роще страстных слов, —
Ею не был он нарушен, волей злобною богов.
Род людской им ненавистен, с гневом видят счастья дни
И на грудь зимы суровой розу бросили они.
35 Что зиме цветок прекрасный? Прелесть розы не поймет,
Лишь холодное дыханье одевает почку в лед».
Так роптал он. Вот пред ними дол и мрачный, и глухой,
Сжатый скалами, покрытый и березой, и ольхой.
Конунг молвил: «Как прекрасно, как прохладно здесь в тени,
40 Я устал, усну немного, ты со мною отдохни».
«Спать, король, ты здесь не должен, холодна земля, сыра,
Тяжек будет сон, поедем! Путь недолог до двора».
«Как все боги, — молвил старец, — сон нежданно к нам летит,
Гость хозяину ужели краткий отдых запретит?»
45 Фритьоф снял свой плащ широкий и на землю постелил,
На его колени конунг тихо голову склонил,
Мирно спит, как после боя воин на щите своем,
Как у матери в объятьях спит дитя беспечным сном.
Так он дремлет. Чу! Запела птица черная с ветвей:
50 «Распрю, Фритьоф, кончи разом, смело старого убей.
Завладей его супругой, ты жених ей с давних пор,
Глубь могильная безмолвна, и ничей не видит взор».
Фритьоф слышит: чу! Запела птица белая с ветвей:
«Видит Один нас повсюду, где не видит взор ничей;
55 Трус, ты сон убить задумал? Старца слабого сразить?
Все добудешь, только славы не сумеешь ты добыть».
Так поют они; и Фритьоф вынул меч свой боевой,
Бросил в ужасе далеко в дикий лес, объятый тьмой.
Птица черная, как уголь, в Настранд свой полет стремит.
60 И, звеня, как арфа, к солнцу белоснежная летит.
Тотчас конунг пробудился. «Я забылся славным сном,
Сладко спится, если храбрый охраняет сон мечом.
Но скажи, пришелец, где он, молний брат, где твой клинок?
Кто доселе неразлучных разлучить друг с другом мог?»
65 «Нужды нет, — ответил Фритьоф. — Много есть других клинков;
Злобно, конунг, жало стали и не знает мирных слов.
Мрачных духов Нифельхема обиталище она,
Сон вблизи от них неверен, дразнит духов седина».
«Знай, о юноша, не спал я, испытаньем был мой сон,
70 Мудрый — свой клинок проверит, и проверит друга он,
Фритьоф ты, тебя узнал я, на порог лишь ты ступил,
Старый Ринг давно проведал то, что мудрый гость таил.
Имя скрыв, лицо закутав, ты зачем пришел как тать?
Не невесту ли задумал ты у старого отнять?
75 Честь, о Фритьоф, меж гостями безыменной не сидит,
Светел щит ее, как солнце, смелый лик ее открыт.
Некий Фритьоф мне известен — ужас смертных и богов, —
Щит разбить и храм поджечь он с равной дерзостью готов.
Буду слушать голос грома, буду слушать бури вой,
110 И когда кругом грохочет, в сердце Фритьофа покой.
Ливень стрел, щитов бряцанье! В битве радостно паду,
И к богам я примиренным светел духом отойду».
Думал я, ко мне придет он, щит подъемля боевой.
80 Он пришел — закутан в ветошь, с жалкой нищенской клюкой.
Почему ты взор потупил? Разве старым был я век?
Жизнь — сраженье с колыбели, юность — берсерка набег.
Должно сжать ее щитами, чтоб иссякло буйство сил;
Испытав, тебя простил я, пожалел я и забыл.
85 Видишь, дряхлым стал я. Скоро в холм могильный скроюсь я,
Край возьми и королеву ты тогда, она твоя.
Сыном будь моим дотоле; меч утративший боец
Будет верной мне защитой — и былой вражде конец».
«Нет, — ответил Фритьоф мрачно. — Я не шел к тебе как тать,
90 Взять хотел бы королеву, кто бы мог мне помешать?
Но лишь раз мою невесту вновь увидеть я желал.
О, глупец! Полупотухший пламень снова запылал.
Слишком долго гостем, конунг, я в дому твоем живу!
Гнев богов непримиренных тяготит мою главу.
95 Кроток Бальдер светлокудрый, каждый смертный им любим,
Я лишь богу ненавистен, я один отвержен им!
Да, я сжег его святыню. Волком храма наречен,
Слыша имя, плачут дети, пир веселый омрачен.
И отвержен сын погибший гневной родиной своей,
100 Мира нет в краю родимом, мира нет в груди моей.
На земле зеленой больше Фритьоф мира не найдет,
Под ногой пылает почва, роща тени не дает.
Ингборг я мою утратил, старый Ринг ее супруг,
И погасло солнце жизни, беспросветный мрак вокруг.
105 Что ж! К волнам родимым снова! В путь, дракон мой, в даль стремись!
Вновь, ликуя, в вал соленый черной грудью окунись;
Разрезай с шипеньем волны, крылья к тучам взвей! Вперед!
Звезды путь тебе укажут, вал покорный понесет!

ПЕСНЬ 20 СМЕРТЬ КОРОЛЯ РИНГА

Конь златогривый
Ввысь увлекает
Солнце из волн на сияющий круг.
Дважды красивый
5 В зале играет
Утренний луч; у дверей слышен стук.
С скорбною думой
Фритьоф вступает;
Бледен король, и вздымается грудь
10 Ингеборг юной.
Гость запевает
Песню разлуки. Далек его путь.
«Конь окрыленный
К морю стремится,
15 Рвется он вдаль от прибрежной волны.
Гость омраченный
Должен проститься
С другом любимым приветной страны.
Память былого
20 Пусть обитает
Верно в запястье; возьми же его,
Ингеборг, снова.
Фритьоф прощает,
Друга не встретишь ты вновь своего.
Року покорный
25 Больше отныне,
Северный дым, не увижу тебя.
Властвуют норны;
Моря пустыня —
30 Вотчина там и могила моя.
С Ингеборг к морю,
Ринг, не ходи ты
В час, когда звезды свой свет разольют.
Может быть, вскоре
35 Волны сердито
Кости изгнанника к брегу прибьют».
Внемлет ответу:
«Тяжко мне слушать
Жалобы мужа, как девичий стон.
40 Песня пропета
Смерти грядущей,
Что ж? Кто родился, на смерть обречен.
Споры напрасны
С неотвратимым,
45 Норны не внемлют покорным мольбам.
Будь же прекрасной
Мужем любимым,
Край мой для сына тебе передам.
Часто сидел я
50 В зале с друзьями.
Мир золотой я любил и искал.
Но не бледнел я
В битве с врагами,
В долах, на морс щиты их ломал.
55 Ныне мне время
Вычертить руны.
Жалок удел на соломе уснуть.
Подвига бремя
Тяжко ль норманну?
60 Смерть не труднее, чем жизненный путь».
Резал он смело
Руны глубоко,
Смертные Одина руны копьем.
И заблестела
65 Алым потоком
Кровь на груди меж волос серебром.
«Слабнет мой голос…
Север свободный!
Рог поднимаю во славу тебе.
70 Спеющий колос,
Дух благородный,
Ласковый мир я любил на земле.
Меж беззаконных
Конунгов диких
75 Тщетно искать его: прочь он бежит;
Ныне ж у трона Асов великих
Сын родового кургана стоит.
Валхаллы боги!
80 Честь вам и слава!
Скрылась земля, и на праздник трубит
К асам в чертоги
Рог величавый;
Гостя блаженство, как шлем, осенит».
85 Ингеборг милой
С ласковым словом,
Сыну и другу он руку пожал.
Очи смежила Смерть, и суровый
90 Дух королевский Альфадер приял.

ПЕСНЬ 21 ДРАПА РИНГА

Спит под курганом
Славный властитель,
Сталью доспехов
Стан облечен.
5 Конь его ратный
Ржет, замурован,
Землю скребет он
Златом копыт.
Путь совершает
10 По мосту конунг,
Бремя колеблет
Бифроста свод.
В выси отверзлись
Валхаллы двери,
15 Приняли Ринга
Руки богов.
Аса-Тор бьется
В битве далеко.
Вальфадер кличет
20 Кубок подать.
Вьет вкруг короны
Конунга колос
Фрей, и вплетает
Фригга цветы.
25 Браге же старый
Струны настроил,
Тише, чем прежде,
Песню запел.
Ванадис внемлет,
30 Взор загорелся,
Ниже склонилась
Нежная грудь:
«Песнь непрестанна
Стали на шлемах,
35 Вольные волны
Вечно в крови.
Бьется, как берсерк,
Буйствует сила —
Дар благодатный
40 Добрых богов.
Доблестный был нам
Дорог владыка,
Мощный хранитель
Мирных полей.
45 Образ высокий
Силы разумной,
Днесь он, как жертвы
Дым, воспарил.
Вальфадер молвит
50 Меткое слово,
Сидя у Саги
В славном дворце.
Мимера светлым
Струям подобна,
55 Равно звучала
Рингова речь.
Мирно Форсёте
Судит высокий
Распри близ Урды
60 Резвой волны.
Так же у камня
Конунг судил нас,
К милости руку
Мести склонял.
65 Скуп не был конунг,
Сыпал вокруг он
Ложе драконов,
Карликов свет.
Радостен дар был
70 Рук бескорыстных,
Слез утешенье -
Слово его.
Мир тебе, вещий
Валхаллы воин!
75 Имя прославит
Север твое!
Радостно Браге
Рог осушает:
Мира несешь ты
80 С Севера весть!»

ПЕСНЬ 22 ИЗБРАНИЕ КОРОЛЯ

Обходит жезл кругом страны,
На тинг! На тинг!
Мы выбрать конунга должны,
В могиле Ринг.
5 И верный бонд тогда берет
Свой меч стальной,
И он по лезвию ведет.
Слегка рукой.
И мальчик смотрит, как огнем
10 Горит клинок,
Едва подняли меч вдвоем:
Один не мог.
А дочь до блеска чистит шлем
Перед окном,
15 Краснеет, образ свой затем
Увидя в нем.
Багряный на руку надет
Округлый щит.
Железный бонд, тебе привет,
20 Твой дух открыт!
Из сердца вольного растет
Вся честь страны.
Ты разум края — и оплот
Во дни войны.
25 Под звон мечей и стук щитов
Спешит народ
На тинг открытый, там, где кров —
Небесный свод.
На камне тинга Фритьоф ждал,
30 И с золотым
Венцом волос малыш стоял,
Сын Ринга, с ним.
«Он мал! — тогда слова бегут. —
Не может он
35 Вести войска и править суд,
Хранить закон!»
Но поднял на щите своем
Его герой.
«Народ! Страны надежда в нем,
40 Вот конунг твой!
Сверкает в новой красоте
В нем асов род.
Как рыбка в море, на щите
Он чужд забот,
45 Клянусь страну его мечом
Я охранять
И золотым отца венцом
Его венчать.
Форсете мудрый речь мою
50 Да сохранит!
И если клятве изменю,
Меня сразит!»
Как конунг, мальчик восседал,
Взнесен на щит.
55 На солнце так с высоких скал
Орел глядит.
Но ожиданья долог срок,
Играет кровь.
И прыгнул он — вождя прыжок! —
60 На землю вновь.
И клики огласили тинг,
Кругом летя:
«Ты избран нами; будь, как Ринг,
Щита дитя!
65 И словом будет управлять
Пусть ярл твоим.
Ярл Фритьоф, мы младенца мать
Тебе дадим!»
Но мрачен тот: «Вождя избрать
70 Лишь должно нам;
Не свадьба здесь; невесту взять
Сумею сам.
В священный Бальдера приют
Направлюсь я
75 К условной встрече; норны ждут
Давно меня.
Я должен слово молвить им,
Носящим щит.
Судьбы завет лишь им одним
80 В веках открыт.
И светлый бог не примирен,
Разгневан ждет.
Невесту сердца отнял он,
Лишь он вернет».
85 Он молодого короля
Поцеловал
И тихо, вереск шевеля,
В дали пропал.

ПЕСНЬ 23 ФРИТЬОФ НА КУРГАНЕ ОТЦА

«Как солнца луч смеющийся прекрасен,
Листы дерев ласкающий в игре,
Как взор Альфадера и чист, и ясен —
И в море, и в росинках на заре!
5 Как свет вечерний на утесах красен!
Пред Бальдером то кровь на алтаре!
Уснет земля под сводом ночи вскоре,
Ты, солнце, щит златой, потонешь в море.
Но прежде дай взглянуть на дол любимый,
10 На друга детских лет, что сердцу мил.
Ах, те ж цветы цветут в стране родимой,
Лес тех же птиц под сенью приютил.
Шумит, как прежде, вал неутомимый,
О, счастлив тот, кого он не носил!
15 Твердит о славе лживый и веселый,
Но вдаль влечет он от родного дола.
Знаком ты мне, поток, где, чужд печали,
Пловец скользил с отвагой детских лет.
Знаком ты мне, о дол, где клятву дали
20 Мы верности, которой в мире нет.
И вы, березы, в чью кору врастали
Две руны — их вы сохранили след, —
Стоите белые, в родной долине;
Все, как и встарь, лишь я не прежний ныне.
25 Все, как и встарь? Но где же Фрамнес милый?
Где храм, что осенял священный брег?
Ах, радостно в долинах детства было,
Но вот огонь свершил сюда набег,
И страннику вещает брег унылый,
30 Как в гневе мстит и бог, и человек.
Пусть странники святыни здесь не ищут,
Ведь в роще Бальдера лишь звери рыщут.
Есть искуситель злобный во вселенной,
Коварный Нидхёгг, мрак его вскормил.
35 Он ненавидит асов блеск священный,
Что взор и меч героя озарил.
И все то зло, что гнев свершил мгновенный,
То он внушил, то дань для темных сил.
Он рад, когда пожар пылает в храме,
40 В веселье бьет он черными руками.
Ужели нет, Валхалла, примиренья?
О, синеокий Бальдер, ты ль суров?
Родне за павших платят в искупленье
И жертвой отвращают гнев богов.
45 Лишь повели, и все без сожаленья,
О кроткий бог, я в жертву дать готов.
Твой храм спалил без умысла я злого,
Пусть незапятнан щит мой блещет снова.
Пусть не владеет мрак душой моею,
50 Сними твой гнет, под ним герой поник;
Раскаяньем и славной жизнью всею
Дай искупить один преступный миг!
Я пред разящим Тором не бледнею
И Хель бестрепетно я вижу лик.
55 Ты, бог благой, чей взор, как месяц, блещет, —
Лишь пред тобой мой гордый дух трепещет.
Вот холм отца могильный. Спит воитель?
Ах, безвозвратный путь им совершен.
Вся в звездах, говорят, его обитель,
60 Там пьет он мед, щитов он слышит звон.
Свой взор склони ко мне, Валхаллы житель,
Услышь ты сына, Торстен Викингссон!
Я рун не режу, не пою, колдуя,
Но научи, чем Бальдера смягчу я.
65 Безмолвна ль смерть? Чтоб меч вернуть, в кургане
Очнулся Ангантир — и мог вещать.
Но стоит ли меч Тирфинг заклинаний
Пред тем, что я прошу — не мне взывать,
Прося меча: клинок возьму я в брани, —
70 Мне асов мир ты должен ниспослать.
Для мысли смутной я прошу намека,
Гнев Бальдера гнетет мой дух жестоко.
Молчишь, отец? Внемли, струи морские
Рокочут нежно, с ними голос слей!
75 С крылами бури мчись в края земные
И, пролетая, мне шепнуть успей!
Украсят запад кольца золотые,
Одно из них гонцом пошли скорей!
Ни откликом, ни знаком сон могильный
80 Ты не прервешь, отец! Как смерть бессильна!»
Вот гаснет солнце; ветер, усыпляя
Детей земли, им нежно песнь поет;
Взъезжает колесница огневая
Зари вечерней на небесный свод,
85 Средь синих гор, Валхаллу отражая,
Над синим долом свой стремит полет.
И вот несется из страны заката
Видение из пламени и злата.
To — марево, мы говорим о чуде,
90 В Валхалле имя лучшее дано.
Как золотой венец на изумруде,
Над рощей Бальдера парит оно.
Лучей таких дотоль не зрели люди,
Сияньем дивным все озарено.
95 Но вот оно на землю опустилось,
Где храм стоял, там в храм преобразилось.
Как Брейдаблик, высокою стеною
Из серебра светился он средь скал.
Столбы сияли сталью голубою,
100 И камнем дорогим алтарь сверкал.
Подобен небу звездному зимою,
Как духами несомый, свод вставал.
Валхаллы боги высились на тронах,
В одеждах синих, в золотых коронах.
105 И вот, стоят безмолвно у колонны
Три норны, опершись на щит рукой:
И прелести полны, и непреклонны,
Три розы в урне взросшие одной.
Взгляд Урды устремлен на храм сожженный,
110 На новый — Скульда взор бросает свой.
И Фритьоф, потрясенный и счастливый,
Еще глядит, но уж исчезло диво.
«О девы рока, вас могу постигнуть,
Ответ ты дал, отец, мольбе моей!
115 Я должен ныне новый храм воздвигнуть
Сожженного прекрасней и пышней.
Отрадно мирным подвигом достигнуть
Прощенья за гордыню юных дней!
Отверженец надеждой окрылился,
120 Прощает Бальдер, белый бог смягчился,
Привет вам, звезды, шествуйте в молчанье!
Отрадны снова ваши мне лучи.
Привет тебе, о Севера сиянье!
Пожаром мне казалось ты в ночи.
125 Цвети, курган, и моря рокотанье,
Как прежде, песнью чудною звучи!
Здесь на щите засну я, чужд тревоги,
Мне сниться будет, как прощают боги».

ПЕСНЬ 24 ПРИМИРЕНИЕ

И вот закончен храм. Не частокол стоял
Вокруг него, как встарь, воздвигнута была
Железная ограда с шаром золотым
На каждом кованом жезле: она, как рать
5 Бойцов, одетых в сталь, и в шлемах золотых,
И с алебардами, хранила новый храм.
Из цельных был камней с искусством дерзким свод
Сведен — созданье исполинов на века,
Подобное Упсалы храму, где свою
10 Валхаллу видел Север в образе земном.
На круче высился он гордо, и чело
Высокое его вал светлый отражал,
Вокруг же, словно чудный пояс из цветов,
Лежала Бальдера долина, мирный край,
15 Где слышно пенье птиц и шелест рощ густых.
Из меди дверь высокая была, внутри
Ряды столбов легко держали на плечах
Могучих круглый свод — прекрасен, словно щит,
Блестящий, выпуклый, висел над храмом он.
20 Там жертвенник стоял. Он в северных горах
Был вырублен из мраморной скалы, вокруг
Змей извивался, в рунах, в мудрых письменах
Из «Слов Высокого» и «Валы». А в стене
Над змеем было углубленье в золотых
25 Звездах на темной синеве: там восседал
Серебряный бог милосердья, кроток, тих,
Как месяц серебристый в синих небесах.
Таков был храм. И вот, в серебряный покров
Облачены, в него двенадцать юных дев
30 Вступили по-двое; и на ланитах их,
И в сердце чистом — розы. Окружив алтарь
Святой, перед богом танцевали девы; так
Весенний ветерок танцует над ручьем,
В траве высокой так танцуют эльфы в час,
35 Когда блестит на ней роса в лучах зари.
Священную они, танцуя, пели песнь
О кротком Бальдере, о том, как был любим
Он всем живым, как пал от Хедера стрелы,
И небо плакало, и море, и земля.
40 Не из людской груди та песнь, казалось, шла —
Лилась, как звук из Брейдаблика, как мечта
О милом девы одинокой в тишине,
Когда средь мирной ночи перепел поет
И месяц Севера березы озарил.
45 На меч опершись, Фритьоф восхищен смотрел
На дев; воспоминанья детских дней пред ним
Теснились радостной, невинною толпой.
С очами, голубыми, словно небеса,
С волнами золота кудрявого, они
50 Приветливо кивали другу юных дней.
И погрузилась в ночь кровавой тенью жизнь
Былая викинга с тревогой битв и бурь,
И думалось ему, на их могиле сам,
Как камень, убранный цветами, он стоит.
55 И песнь росла, и к Валаскьяльфу ввысь взлетал
Из низменной земной юдоли дух его;
И тихо таяли и ненависть, и месть,
Как на груди утеса тает панцирь льда
В лучах весны; и хлынули, как море, в грудь
60 Героя безмятежный мир, немой восторг.
Ему казалось, бьется в сердце у него
Природы сердце, в умиленье он желал
Всю землю в братские объятья заключить,
Пред богом примириться вновь со всем живым.
65 И вот явился Бальдера верховный жрец,
Не юн и не прекрасен словно бог, но лик
Был величав и кроток, и струилась вниз
До пояса, серебряная борода.
Благоговеньем непривычным гордый дух
70 Объят был, и склонились низко два крыла
Орлиные на шлеме; старец молвил так:
«Привет, о Фритьоф! Ждал тебя я здесь давно:
Так сила буйствует по землям и морям
Подобна берсерку, что бледен впился в шит,
75 Но истощась, она спешит в родимый дом.
Сам Тор не раз ходил на Иотунхейм, в стальных
Был рукавицах, в поясе богов, а все ж
Утгарда-Локе трон досель неколебим.
Не отступает перед силой зло, само
80 Являясь силою. Лишь детская игра
Без силы кротость, луч на Эгира груди,
Неверный, беглый блик, поднявшийся с волной
И с ней поникший вновь: основы он лишен.
Но сила, кротости чужда, сама себя,
85 Как меч в кургане, разъедает: жизни хмель
Она, но нас забвенья цапля сторожит
Над рогом, и стыдится пьяный пробудясь.
Родится мощь от тела Имера — земли,
Потоки дикие и воды — кровь ее,
90 А сухожилья выкованы из руды.
Но пусто все, бесплодно на земле, доколь
Не блещет солнце — кротость неба. Зеленеть
Тогда начнет трава, зардеет ткань цветов,
И дерево в листву плод золотой вплетет,
95 И человек, и зверь прильнут к родной груди.
Таков и Аска род. Альфадер положил
Две тяжести на чаши жизненных весов;
Их равен вес, когда весы верны; зовут
Их кротостью небесной, силою земной.
100 Могуч, бесспорно, Тор, когда разит, стянув
Свой Менингьярд на бедрах, крепких, как скала,
И Один мудр, когда в серебряный глядит
Источник Урды и несет отцу людей
И асов птица вести, землю облетев.
105 Но побледнели оба, их корон угас
Наполовину блеск, лишь Бальдер, кроткий бог,
Сражен был; ибо он богов соединял.
Тогда поблек венец на дереве времен,
И Нидхёгг корни грыз, и вырвались тогда
110 Все силы древней ночи. Иормунганд взметнул
Свой хвост, от яда вспухший, к небу, Фенрис выл,
И Суртра огненный клинок тогда сверкал.
И с той поры сквозь жизнь, подъемля щит, борьба
Идет: в Валхалле с гребнем золотым петух
115 Поет, петух кроваво-красный на земле
И под землей зовет на бой. Дотоль был мир
Не только в залах асов, но и на земле;
Был мир в груди людей, как и в груди богов
Высоких. Ибо все, что здесь бывает, там
120 В размере большем было: жизнь людская — лишь
Валхаллы отблеск, и небесный свет в щите,
Покрытом рунами, у Саги отражен.
Свой Бальдер в каждом сердце есть.
Ты помнишь дни, Когда в груди твоей цвел мир и жизнь была
125 Тиха и радостна, как певчей птицы сон,
Когда колышет ветр ночной ее постель
Из листьев и головки дремлющих цветов?
В то время Бальдер жил еще в душе твоей,
Ты, образ Валхаллы бродящий, асов сын!
130 Бог для детей не мертв, и возвращает Хель
Добычу каждый раз, как человек рожден.
Но рядом с Бальдером растет в душе и брат
Его слепой и мрачный — Хедер, ибо зло
Рождается слепым, как род медвежий; ночь —
135 Его покров, Добро же в свет облечено.
Усерден искуситель Локе, руку он
Слепого направляет, и летит копье
В грудь Бальдера младого, радости богов.
Тогда Насилье хищно рвет добычу, Волк
140 Меча голодный рыщет по горам, плывут
Драконы дикие среди кровавых волн,
А Кротость чистая, как немощная тень,
Средь мертвых мертвая — во власти бледной Хель,
И Бальдера священный дом испепелен.
145 Так асов жизнь высокая прообраз есть
Для низшей жизни человека: обе — лишь
Мысль неизменная Альфадера. Все то,
Что было и что будет, знает Валы песнь,
Песнь колыбельная времен и драпа их.
150 Ее напев звучит в былых делах земли,
И собственную сагу слышат люди в ней.
«Поймете ль весть мою? » — так Вала говорит.
Ты примиренья ищешь? Посмотри в глаза
Мне, юноша, и не бледней. По всей земле
155 Проходит примиритель, он зовется —
Смерть. Земное время — вечности осадок, жизнь
Земная — отпаденье от отца богов,
Тот примирится, кто очищен ввысь к нему
Вернется. Сами асы пали; Рагнарёк —
160 День искупленья их, кровавый день, среди
Равнин стомильных Вигрида: они падут,
Но неотмщенными не будут, ибо зло
Навеки сгинет, и для высшей жизни вновь
Очищенным добро восстанет из огня.
165 Пусть упадет с чела небес венец светил
Поблекших, пусть земля потонет среди вод,
Она прекрасней возродится и из волн
Поднимет радостно цветущую главу;
И звезды юные над сотворенной вновь
170 В божественном сияньи тихо поплывут.
А на холмах зеленых будет Бальдер сам
Людей и асов возрожденных направлять.
Скрижали с рунами златые, на заре
Времен утраченные, вновь в траве тогда
175 Валхаллы дети примиренные найдут.
Так гибель падшего добра есть для него
Лишь искус огненный и искупленье, лишь
Рожденье к лучшей жизни; в отчий край оно
Омытое вернется, как дитя, резвясь.
180 Увы! Прекрасного обитель — за холмом
Могильным, в залах Гимле, и нечисто все,
И низменно, что здесь, под звездами, живет.
Но есть и в жизни примирение свое,
Начало слабое великого. Так скальд
185 По арфе пальцами искусными скользит
И согласует звуки, пробуя напев,
Доколе не ударит мощною рукой
По золоту струны — и встанут из могил
Дела великие минувших дней, и блеск
190 Валхаллы восхищенных озарит.
Земля есть только тень небес, и жизнь земли —
Преддверье бальдерова храма в вышине.
Для асов проливают кровь, коня ведут
В златом седле, с уздой пурпурной в жертву им.
195 То некий знак с глубоким смыслом, ибо кровь —
Дня примиренья каждого заря. Но знак
Не дело, примиренья он не даст. Твоей
Вины не искупить другому. Мертвый — мир
На благостной груди Альфадера найдет,
200 Живой — в душе своей. Иная жертва есть,
Она милей богам, чем благовонный дым
Из чаш на алтаре: пожертвуй местью им
И дикой ненавистью сердца своего.
Коль меч вражды не можешь укротить, простить
205 Не можешь, юноша, чего ты хочешь здесь,
В жилище Бальдера? Зачем воздвиг ты храм?
Камнями Бальдера не примиришь: живет
Там примиренье лишь, где мир живет. С врагом
Своим, с самим собою примирись, тогда
210 И с богом светлокудрым будешь примирен.
На Юге славен некий Бальдер, девы сын.
Его послал Альфадер руны на щите
У норн, неясные досель, истолковать.
И мир был кличем боевым его, любовь —
215 Мечом, невинность, словно голубь, шлем его
Серебряный венчала. Кротко жил, учил
И умер он простив. Средь дальних пальм, в лучах.
Его могила, и идет из дола в дол
Его ученье, жесткие сердца мягчит,
220 Соединяет руки, поселяет мир.
С ним мало я знаком, но смутно все ж его
Предчувствовал я в лучшие мои часы.
И сердце каждое, как и мое, порой
Его предчувствует. И день придет: оно
225 Крылами белыми, как голубь, осенит
Весь Север. Но не будет Севера тогда
Для нас, и над холмом забытых тихо дуб
Зашелестит. О вы, кому дано в те дни
Из чаши блещущей пить новый свет, привет!
230 Вы счастливы: все облака рассеет он,
Окутавшие солнце жизни. Но и нас
Не презирайте: луч божественный его,
Не отвращая взор, искали мы!
Един Альфадер, вестники бесчисленны его.
235 Ты ненавидишь Беле сыновей. За что?
Потомку бонда вольного они сестру
Отдать не захотели: Семинга в ней кровь,
Прославленного сына Одина; их род
Восходит к Валхалле — и тем они горды.
240 Но не заслуга род, а счастье, скажешь ты,
Заслугою, о юноша, никто не горд,
Но только счастьем; ибо лучшее есть дар
Благих богов. И не гордишься ли ты сам
Геройством подвигов, могуществом своим?
245 Ты сам ли силу дал себе? Не Тор ли сплел,
Как ветви дуба, крепко мышцы рук твоих?
Не Тора ль мужество в груди твоей крутой —
Ограде из щитов — ликует? Не его ль
Сверкает молния в огне твоих очей?
250 Уже у колыбели пели норны песнь
Высокую твоей судьбы. Заслуга то
Твоя не более, чем конунгов — их род.
Не осуждай другого гордости, твоей
Да не осудят. Ныне конунг Хельге пал».
255 Прервал тут Фритьоф: «Хельге пал? Когда и где?»
«Ты знаешь сам, меж тем, как строил ты, в горах
У финнов воевал он. На скале нагой
Там древний храм в честь бога Юмалы стоял.
Он заперт был и брошен с давних пор. И лишь
260 Чудовищный, старинный бога лик еще
Висел, обрушиться готовый, над дверьми.
Никто не смел приблизиться: из рода в род
Преданье шло в народе: первый, кто дерзнет
В святилище вступить, тот Юмалу узрит.
265 То Хельге услыхал, и в ярости слепой
Он к богу ненавистному наверх полез
Тропами дикими, чтобы низвергнуть храм.
Дверь замкнута была, и ключ заржавел в ней.
Тогда, схватившись за столбы дверные, он
270 Гнилые косяки потряс: и с треском страшным бог
Низринулся с дверей и, падая, убил
Валхаллы сына; так он Юмалу узрел.
К нам ночью весть о том пришла. Один теперь
На троне Беле Хальвдан; руку протяни
275 Ему, богам пожертвуй мщением своим;
Сам Бальдер жертвы ждет, я жду, его слуга,
Как знак, что не осмеян мирный бог тобой,
Коль ты откажешься — напрасно создан храм,
Напрасна речь моя». Тогда переступил
280 Порог, обитый медью, Хальвдан; молча он
От страшного поодаль с робким взором стал.
И Фритьоф щит златой приставил к алтарю,
И ненавистника брони он отвязал
От стана: безоружным подошел к врагу
285 И молвил: «В этой битве благородней тот,
Кто первый руку мира даст». Тогда совлек
Стальную рукавицу Хальвдан покраснев,
И с давних пор разрозненные руки вновь
Сплелись в пожатьи верном, мощном, как скала.
290 Проклятье старец снял тогда с главы того,
Кто изгнан был и Волком храма наречен.
И тотчас Ингборг в горностаевом плаще,
В одежде брачной появилась среди дев,
Как на небесном своде месяц среди звезд.
295 Она приникла со слезами на очах
Прекрасных к сердцу брата, он же, умилен,
Сестру склоняет нежно к Фритьофу на грудь.
И руку подала она над алтарем
Возлюбленному сердца, другу детских дней.

ЭСАЙАС ТЕГНЕР Письмо о «Фритьофсаге»

В то время, когда я писал «Фритьофсагу», шведские литераторы — для примера довольно назвать одного Леопольда — были уверены, что так называемая готическая поэзия, какой бы талант ни взялся за нее, ошибочна в самом начале своем.

Утверждали, что она основывается на нравах и понятиях столь грубых и на общественном порядке столь несовременном, что с ними невозможно согласовать поэзию настоящего времени. Последнюю считали по справедливости дочерью новейшего просвещения, в которой наш век узнает свои собственные черты, но только украшенными, идеализированными.

И точно, всякая поэзия должна выражать дух своей эпохи и степень ее образованности; однако ж есть общие отношения и страсти человеческие, которые во все времена должны оставаться неизменными и могут быть названы основным капиталом поэзии.

Еще Линг I, хотя не всегда с одинаковым успехом, пользовался северными преданиями, по большей части для драм. Было замечено, что в высоком даровании его лирическое настроение преобладает над драматическим и что он внешнюю природу лучше изображает, нежели внутреннюю со всеми ее оттенками.

Что тем не менее северная сага может быть удачно облекаема даже в драматическую форму — доказывают трагедии Эленшлегера, и я должен сознаться, что первоначальную идею «Фритьофа» подал мне его «Хельге».

Цель моя в этой поэме состояла, однако ж, не в том — как многие по-видимому думают, — чтобы переложить сагу в стихи. Самоа беглое сравнение могло бы удостоверить всякого, что не только развязка совершенно другая в саге ив поэме, но даже многие отделы, например II, III, V, XV, XXI, XXIII, XXIV, не имеют никакого или почти никакого основания в саге. Нет, не в этой именно, но в разных исландских сагах, вместе взятых, можно бы найти источник развитых мною подробностей.

Я хотел создать поэтическую картину геройской жизни древнего скандинавского Севера. Не Фритьофа самого по себе хотел я изобразить, но тот век, представителем которого он может быть назван.

В этом отношении я, конечно, сохранил остов или существенное очертание саги, но в то же время счел себя вправе дополнять и сокращать ее согласно с моею целью. Это, казалось мне, принадлежит к той поэтической свободе, без которой в области искусства нельзя произвести ничего самобытного.

В саге встречается много такого, что во все времена останется; величественным и геройским; но вместе с тем иное отзывается в ней невежеством, дикостью, варварством: все это надлежало или совершенно устранить, или по крайней мере смягчить.

Итак, в некоторой степени необходимо было примениться к духу новейшего времени; но здесь предстояла большая трудность в соблюдении настоящей меры.

С одной стороны, поэма не должна была слишком оскорблять наших более утонченных нравов и менее суровых понятий; но с другой — не следовало жертвовать ничем национальным, животрепещущим, верным природе.

Поэму должен был пронизать холодный зимний воздух, свежий северный ветер (ибо таковы и климат и характер Севера), но не с такою силой, чтобы самая ртуть замерзала и все нежнейшие ощущения сердца пропадали.

Эту задачу старался я разрешить собственно в развитии характера Фритьофа.

Без сомнения, он непременно должен был соединять в себе благородство, величие души, храбрость, как существенные черты всякого героизма, и элементы для того находятся как в этой, так и во многих других сагах.

Но сверх такого общего геройства старался я придать характеру Фритьофа кое-что исключительно скандинавское: эту жизненную свежесть, эту отвагу, эту дерзость, которые принадлежат или, по крайней мере, некогда принадлежали к национальному духу.

Ингеборг говорит о Фритьофе:

Как весел, дерзок, как надежды поли!
Он гордо держит острие меча
Пред грудью норны, говоря: ступишь![1]
Эти строки носят в себе ключ к характеру Фритьофа и даже к целой поэме. Сам кроткий, миролюбивый, богатый друзьями старый конунг Ринг не отрицает собою этой национальной особенности, по крайней мере по избранному им роду смерти; не без причины заставил я его «чертиться копьем» — обычай, бее сомнения, варварский  но резко обозначающий дух времени и народа.

Другую особенность жителей Севера составляет некоторое расположение к унынию и задумчивости, более или менее свойственное всякому глубокому характеру. Оно, как основной элегический тон, проникает все старинные наши национальные мелодии и вообще все существенное в наших бытописаниях, потому что мы носим это расположение в самой глубине души.

Я где-то сказал о Бельмане[2], самом национальном поэте нашем:

Заметьте на лице уныния черту,
Знак северных певцов, — печаль на алом поле!
Ибо это уныние, вовсе не убивая жизненной веселости и свежести в характере, только придает ему более внутренней силы и упругости. Есть веселость (и в этом общее мнение укоряет французов), которая проистекает из легкомыслия; напротив, веселость северная основывается на степенности.

Вот почему я старался обозначить и в Фритьофе эту задумчивую тоску. Его раскаяние в неумышленном сожжении храма, терзающий его страх мести Бальдера, который

...с неба мне думы тяжелые шлет,
неустанно мне душу томит,
его пламенное стремление к окончательному примирению и душевному покою доказывают не только религиозную потребность, во еще более свойственную всем умам степенным, по крайней мере на скандинавском Севере, наклонность к унынию.

Меня упрекали (кажется, неосновательно) в том, что я любви Фритьофа и Ингеборг придал (например, в Прощании) характер слишком мечтательно-нежный, принадлежащий собственно нашему времени.

Против этого я должен заметить, что племена германские с незапамятных времен и задолго до распространения христианства уважали женщину. Оттого легкомысленное, чувственное понятие о любви, существовавшее даже у просвещеннейших народов древности, было чуждо скандинавам.

Предания наполнены были рассказами о романической любви на нашем Севере намного раньше, чем рыцарство обратило женщину в предмет обожания на Юге.

Итак, мне кажется, что любовь Фритьофа и Ингеборг утверждается на достаточном историческом основании, если не в их собственном лице, то, по крайней мере, в нравах и понятиях века.

Тонкое чувство обязанности, с каким Ингеборг отказывается последовать за своим возлюбленным и хочет скорее пожертвовать страстью, нежели выйти самовольно из-под власти своего брата-опекуна, — это чувство, по моему мнению, удовлетворительно объясняется свойствами женщины возвышенной, которые во все времена неизменны.

Особенность, заключающаяся, таким образом, и в самих характерах, предписывала, или, по крайней мере, допускала отступление от обыкновенного эпического однообразия в изложении.

Всего удобнее казалось мне разбить эпическую форму на непринужденные лирические романсы. Я видел перед собою пример Эленшлегера в «Хельге», а впоследствии нашел, что многие воспользовались тем же приемом. С ним соединена та выгода, что можно изменять размер сообразно с содержанием, и я сомневаюсь, чтобы, например, «План Ингеборг» (Песнь 9) можно было на каком бы то ни было языке удачно передать гекзаметром или пятистопным ямбом с рифмами или без рифм.

Знаю, что такая форма, по мнению многих, противоречит эпическому единству, которое, впрочем, так легко переходит в однообразие, но полагаю, что здесь единство с лихвою вознаграждается простором и разнообразием.

Только правильное употребление этой свободы требует особенного старания, ума и вкуса, потому что надобно заботиться о приискании для каждого отдела пригодной формы, не всегда уже готовой в языке.

Оттого я сделал опыт (с большим или меньшим успехом) ввести в мою поэму некоторые чужие, особенно древние размеры. Таковы пятистопный ямб с лишним в третьей стопе слогом (II), ямб двустопный (XIV), Аристофановы анапесты (XV), дактило-трохеический тетраметр (XVI) и трагический сенарий (XXIV), которые до меня или вовсе не были известны, или мало употреблялись в шведской поэзии.

Что касается самого языка, то древность содержания побуждала меня пользоваться по временам архаизмами, преимущественно такими, которые, не будучи непонятны, казались мне особенно выразительными, — труд, во всяком случае потерянный для иностранцев, а иногда и для самих соотечественников.

Он требует однако ж большой осторожности, ибо существенной формой новейшего произведения, как само собою разумеется, должен все-таки оставаться язык общеупотребительный, хотя он в известных случаях и может приближаться к устарелому.

Я. К. ГРОТ Очерк быта, религии и поэзии древних скандинавов[3]

I Норманны и Скандинавия — Родина Фритьофа — Землевладельцы

В средние века, особливо в VII и VIII столетиях, приморские страны Европы были часто тревожимы норманнами. Эти отважные люди, которые в русских летописях называются варягами, являлись с легкими судами своими на всех морях, нападали на встречные корабли и, приставая к берегам или углубляясь реками во внутренность земель, опустошали города и села, основывали новые государства.

Отечеством норманнов была Скандинавия, то есть та часть Северной Европы, в состав которой входит ныне Швеция с Норвегией и Дания. Страны этиразделились в то время на множество мелких владений, и в каждом был свой король, или, как его там называли, конунг, с ограниченной властью; в случае войны он становился предводителем рати.

Раздробление на мелкие области достигло высшей степени в Норвегии (Нордландии), и ее-то жители были самыми страстными мореходами. Толпы, наводившие ужас на берега Европы, состояли преимущественно из норвежцев. Вот отчего название норманнов и распространилось на всех вообще скандинавов. В юго-западной части Норвегии, на берегу Немецкого моря, находилась между прочим небольшая область Согн. Ее разделял длинный и узкий залив (какими вся Норвегия изрезана с запада), еще и теперь известный под именем Согнского (Sognefjord). В этом-то краю родился знаменитый в скандинавских сказаниях Фритьоф.

Природа скандинавская сурова, но величественна и разнообразна. Гранитные скалы и горы, в недрах своих скрывающие металл; озера, усеянные островами; реки быстрые и часто пенящиеся водопадами; огромные леса, растущие то в долинах, то на высотах; наконец море, омывающее утесистые берега, а перед ними усеянное скалами, которые вместе с окружающей их водой, образуют так называемые шкеры или, правильнее, шхеры (skar): таковы отличительные черты тамошней природы. Припомним сверх того, что на дальнем севере солнце, в продолжение нескольких недель, совсем не заходит и при ясном небе бывает видно целую ночь, почему и называется там в эту пору полуночным. Пользуясь правами поэта, Тегнер и в Согнском, относительно южном, крае предполагает явление беззакатного солнца.

Главное сословие народа у скандинавов составляли владельцы более или менее обширных участков земли, которыми они управляли независимо. Вся их обязанность в отношении к конунгу состояла в том, что они должны были следовать за ним на войну. Они назывались крестьянами или бондами (bonde). Каждый бонд носил оружие, и, если был богат, держал при себе наемную дружину. Он нередко бывал в тесном союзе с конунгом, но находиться в его дружине считал для себя унизительным. Конунг всегда избирался народом, и с саном своим соединял звание верховного жреца. При религиозных торжествах он сам отправлял* богослужение в храме. Его сыновья, еще при жизни отца, также назывались конунгами. Случалось, что отец с сыном, или два брата вместе управляли краем. Владетельные семейства обыкновенно с гордостью вели свой род от богов. За конунгами, по знатности сана, следовали ярлы (графы), которые и сами быт или иногда главами областей.

II Война и походы — Морские вожди — Братские союзы — Воспитание — Суда и оружие — Щиты

Война была для норманна главным и самым почетным занятием; но особенно уважались морские походы. Первоначально они служили к удовлетворению торговые потребностей, да и впоследствии коммерческий интерес оставался одним из сильнейших побуждений к таким странствованиям. Их предпринимали, по большей части, младшие сыновья конунгов и бондов, то есть люди, которые, не имея права на наследство земли, хотели оружием поправить обиду судьбы. Их целью было добыть себе имущество или область. Но иногда к походу понуждало их и одно удальство или славолюбие. Такой воитель назывался викингом или морским конунгом. Сначала он строго держался правил чести и великодушия, но позднее благородная война обратилась в разбойничество. Сверх дружины, при викинге был неразлучный сподвижник, называвшийся его братом по оружию (vapenbroder) или по воспитанию (fosterbroder).

Надобно объяснить начало и значение этого священного для норманнов союза. Воинственному отцу некогда было самому заниматься воспитанием детей своих. Это, а может быть, и желание удалить их от вредных развлечений, было причиной, что знатный скандинав часто отдавал сына или дочь в дом какого-нибудь старца, известного своею мудростью й уединенной жизнью. Последний становился для своих питомцев отцом по воспитанию (fosterfader) и навсегда принимал в отношении к ним родительские обязанности. Отсюда проистекало добровольное подчинение пестуна более богатому доверителю; была поговорка: «Кто воспитывает чужое дитя, тот беднее отца его».

Между тем дети, соединенные под одним общим надзором, делались братьями по воспитанию. Подрастая вместе, два мальчика, несмотря на разность своего состояния, торжественно заключали друг с другом вечный союз. Обыкновенно, каждый из них наносил себе по легкой ране на ладони, и слитая на землю в одну ямку кровь их, тщательно перемешанная, служила символом братства: в заключение обряда они подавали друг другу руку. С той поры они уже никогда не разлучались: делили веселье и горе, труды и опасности. Даже собственность была у них общая. Если оба возвращались из своих странствований, то и среди мира, иногда до глубокой старости, они продолжали жить вместе и нередко вместе же умирали: в последний, час богатый и знатный увлекал за собою беднейшего, который при этом воображал, что перейдет со своим товарищем-покровителем в одно и то же место неземного мира. Если один погибал от оружия, вступали не только воспитывавшиеся в одном доме, но и вообще люди, которых сближала одинаковая страсть к славным подвигам. В таком случае сподвижники назывались братьями по оружию.

Суда, на которых совершались морские походы, были гребные ладьи с парусами и иногда вмещали в себе до двухсот человек. Они строились большей частью в виде драконов, улиток и тому подобное, отчего и обозначались именами этих животных. Во «Фритьофе» названия дракон и шнек (улитка) не раз встречаются вместо слова корабль. Под драконом разумелось военное судно, большое, крепкое, с высокими бортами и разными украшениями. Оно получило это название от драконовой головы на носу корабля и от хвостообразной кормы. Несясь на распущенных парусах, такое судно действительно напоминало летящего змея. Шнек — общегерманское судно — отличался длинной, узкой формой, низким бортами долгим носом. По своему легкому, скорому ходу шнеки были особенно пригодны для быстрого нападения; на них и прибалтийские славяне успешно сражались с норманнами. Рассказывают, что однажды король Вендов Ратибор на 2 500 шнеках поплыл с огромным войском к берегам Норвегии. Суда этого имени до сих пор известны у датчан и норвежцев, а от последних заимствованы и русскими: на мурманском (норманнском) берегу, по Северному морю, лодку известных размеров до сих пор зовут шнеком. Корабль Фритьофа назывался Эллидою. Это было, впрочем, нарицательное имя, которым означалось крепкое, удобное для битв судно, иногда имевшее до тридцати весел и обитое железом. В названии его некоторые видят родство со славянским словом ладья.

Вообще корабли в Скандинавии пользовались особенным почетом; на них смотрели как на живые существа; их уподобляли не только дракону, но также коню, оленю, волку и волу; на переднем конце судна являлись в изваяниях головы разных животных, иногда и человеческие, и этим изображениям приписывалась чудесная, не всегда дружелюбная сила. Как герой в час битвы обращался с просьбами и увещаниями к мечу своему, так точно и мореплаватель среди бури и опасности взывал к своему кораблю. Паруса на скандинавских судах были часто из дорогих разноцветных тканей, нередко с шитьем; красивый парус считался почетным подарком. Норвежцы употребляли и черные паруса. У богатых вождей ладьи бывали украшены позолотою, а по временам борты унизывались щитами, которые сверх того служили тут и для обороны. Когда не ожидали опасности, например, ночью, то раскидывали на палубе шатры; а перед битвой их убирали. Черные шатры считались самыми щегольскими и преимущественно употреблялись на войне: но люди, хвалившиеся храбростью, предпочитали устраивать над кораблем навес из щитов.

Оружие скандинавов соединяло в себе изящество отделки с удивительной крепостью. Древнейшим были копья разных родов; позднее, когда развилось нравственное чувство и нападать неожиданно сделалось постыдным, стали употреблять мечи. В глубокой древности были только кремневые ножи, но уже рано приготовлялись также мечи стальные и медные. Неудивительно, что скандинавы и в мече представляли себе затаенную жизнь. Его уподобляли змею, который, как меч из ножен, выскакивает из своего убежища и вонзает острый зуб в своего врага. В песнях и сагах много рассказов о геройских мечах. Естественно, что в них видели сокровища, что добивались узнавать их происхождение и перечисляли всех их владельцев. Так, меч проходил часто чрез многие степени рода, как женские украшения доставались от матери дочке, внучке и правнучке. На клинке находились иногда таинственные знаки или руны (древние буквы), которым приписывалось волшебное действие. У норманнов было поверье, что мечу посредством чар может быть сообщена сверхъестественная сила, и ничто, кроме колдовства же, не может превозмочь ее. Вот отчего истинному герою недовольно было храбрости: ему необходимо было еще и умение притуплять ворожбою или усыплять заколдованное оружие. Меч был первым сокровищем скандинава и, по господствовавшему обычаю отличать драгоценные предмет ы собственными именами, получал название, которое вместе с ним переходило из рода в род и славилось наравне с именем самого героя. Так, знаменитый меч Фритьофа назывался Ангурваделем.

Щиты, которыми норманны особенно щеголяли, были у богатых то золотые или вызолоченные, то с живописью или выпуклыми изображениями, преимущественно представлявшими цветы. Простые воины носили щиты железные, медные, деревянные и даже кожаные. Величиной скандинавский щит был обыкновенно в рост воина и, независимо от прямого своего назначения, употреблялся в разных случаях. На щите относили убитого к месту погребения; удар в щит означал вызов на брань; поднятые щиты служили войску вместо знамен для отличия отрядов. Красный, таким образом несомый шит был вестником войны; напротив, белым выражалось требование мира. Из щитов ратники составляли иногда род шатра или крепости (skoldborg) вокруг вождя для ограждения его от врага или от ненастья. Наконец, палаты и корабли украшались развешенными щитами.

III Скандинавские женщины — Щитоносцы — Хоромы, увеселения, празднества

Скандинавы любили одеваться роскошно. Изготовление платья было делом одних женщин; вообще они употребляли свои досуги на i разные рукоделья. Даже знатные жены и дочери не чуждались таких занятий, ткали, вышивали шелком и золотом. Дочь богатого землевладельца жила в отдельной, так называвшейся девической палате (jungfrubur), которая строилась в самой отдаленной части двора. Такой обычай, конечно, был первоначально вызван необходимостью обезопасить женщину от господствовавшей грубости нравов.

Первой принадлежностью красоты и благородного происхождения у скандинавов, как и вообще у германского племени, считался светлый цвет кожи, глаз и волос. Недаром и прекраснейший бог Бальдер сиял белизною тела, и ярко-белая трава называлась бровью Бальдера. Русые и даже рыжие волосы нравились норманнам; черные же волосы и глаза и обыкновенный при них смуглый цвет кожи не ценились, потому что служили отличительными чертами других племен, на которые скандинавы смотрели с презрением. Особенно дорожили они густыми светлыми кудрями; впоследствии ими гордились как признаком нравственного достоинства; только свободный муж и девушка безукоризненных нравов носили длинные волосы; их остригали у рабов и у женщин, запятнавших свою честь. Но мужчины носили гладкие волосы; кто являлся с длинными кудрями, того считали женоподобным. Девушки ходили с распущенными волосами; невесты подбирали их сеткой; замужние женщины надевали на голову платок, покрывало или шапку.

Норманны уважали женщину; никогда они не запирали ее, не обращали в рабыню. Пиры свои они умели украшать ее присутствием. Тут вместе с хозяином сидели перед гостями жена его и дочери: тут и прислуга была женская. Вообще, обхождение с женщиной имело у норманнов несколько романтический, рыцарский характер. Скандинавские женщины любили употреблять ожерелья, кольца, запястья (браслеты) из дорогих металлов. Все эти сокровища отличались утонченною работой и носили на себе разного рода мудрые изображения, свидетельствовавшие об их глубокой древности. То же надобно разуметь и о других драгоценностях, составлявших домашнюю утварь. Золото и серебро норманны в изобилии добывали на юге оружием, а отчасти и торговлею. Торговля, как и везде, заключалась в мене, и так как самою обыкновенною собственностью был скот, то он и служил деньгами. Рядом с ним ходили в этом значении куски драгоценных металлов. Кольца, которые носились как украшения на шее и на руках, выше и ниже локтя, представляли, смотря по их ценности, весу, денежную единицу. Для мелких платежей их разбивали или разрубали на куски. Золотым кольцам так же, как мечам и кораблям, давались собственные имена; в роде владельца сохранялось предание об их происхождении и переходе от одного поколения к другому. Высоко ценились также пояса, то серебряные, то оправленные в золото и осыпанные дорогими каменьями. Искусством ковать металлы скандинавы издревле обладали в высокой степени и видели в том благородное занятие. У них между богами был, как и у древних греков, хромоногий бог-ковач: их Вулкан назывался Ваулундом (в переводе чудодеем).

Когда нужно было, скандинавские женщины не уступали самым грозным витязям в воинственном духе и свирепости. Для отмщения за убитых родственников они готовы были на ужаснейшие дела. Были и такие, которые, увлекаясь отвагой, спешили в доспехах на поле брани и с губительным оружием отчаянно бросались в толпу сражающихся. Это северные амазонки, известные в сагах йод именем дев-щитоносиц (skoldmor).

Было замечено, что девическая палата строилась отдельно. Вообще каждая комната хором или чертогов составляла особый дом. Строения были обыкновенно деревянные (сосновые), но внутри представляли часто великолепное убранство. Главным зданием была храмина для пиров. Скандинав любил пиры почти так же, как битвы. Он всегда чувствовал потребность в тревоге и шуме, и когда вокруг него не стучало оружие, не раздавались воинские клики, он хотел слышать, по крайней мере, стук заздравных кубков и клики веселья, хотел упиваться медом, если не кровью. Любимыми удовольствиями его были, кроме того, бег, борьба, катанье на коньках и лыжах, особливо же охота. Таким образом он с детства развивал в себе необыкновенную телесную силу и ловкость, приобретал удальство и неустрашимость в борьбе с опасностями. Саги рассказывают о смельчаках, которые без оружия побеждали медведей. Медвежье мясо ценилось не только по своему вкусу, но и как добыча, купленная победой над грозным врагом. Норманну были знакомы и умственные забавы. Он искал развлечения в решении загадок и в шахматной игре; жадно слушал песни и рассказы о геройских подвигах предков.

Победа, смерть героя и другие торжественные случаи служили поводом к роскошным пирам. Сверх того были в году два срока, праздновавшиеся таким же образом, именно летнее и зимнее солнцестояние. Конунги и знатные иногда приглашали на пир несколько сот гостей, не считая домашней дружины, которая всегда в нем участвовала. Легко судить о величине палаты, в которой собиралось такое множество людей. Это была обыкновенно продолговатая зала. По обеим главным стенам ее шли две широкие скамьи, и в середине каждой возвышалось почетное место, похожее на престол. Одно занимал сам хозяин, другое — знатнейший гость. По одну сторону от каждого почетного места садились мужчины, по другую женщины. В двух поперечных стенах были двери; иногда же дверь находилась только в одной, а у противоположной стены стояла скамья для женщин, которых в таком случае уже не было на других местах. Вдоль скамей тянулись столы. Впрочем, не всегда устройство палаты для пиров было одинаково: иногда почетнейшее общество с хозяином помешалось за особым столом, стоявшим на возвышении.

Убранство пиршественной храмины состояло в развешенных по стенам щитах и мечах (Валгаллу, рай храбрых, представляли себе построенною из одного оружия). Кроме того стены покрывались иногда «обоями», то есть узорчатыми тканями или позолоченными кожами. По обе стороны почетного места возвышались два столба, либо изваянные в виде истуканов, либо только увенчанные ликами богов и по большей части украшенные резьбой. Скамьи, ширина которых позволяла сидевшему положить за собою и оружие, устилались разноцветными коврами, а места важнейших гостей — подушками. Для освещения палаты разводился огонь среди пола, на небольшом каменном возвышении. Дым выходил в круглые отверстия, сделанные в крыше. В странах более богатых становились вокруг пирующих мальчики с смоляными факелами, вместо которых позднее, при распространении роскоши, появились на столах канделябры из дорогих металлов. Пол на время пира посыпаем был соломою. След этого обычая до сих пор остается на скандинавском и финском севере: на святках там и в самой грязной избе пол устилается соломой.

На пирах у норманнов вино почти всегда заменялось медом, любимым напитком всех арийских народов, издревле знакомых с пчеловодством. Мировой ясень, который, по общегерманскому поверью, проходит чрез девятиярусное здание Вселенной, каждое утро стряхивает со своих листьев сладкую медвяную росу, собираемую пчелами. Медом не пренебрегали и сами боги. В большом почете было также пиво, которое варили женщины, стараясь угождать искусством в приготовлении его мужьям и женихам своим. Вино, получавшееся из Германии и Англии, употреблялось только самыми богатыми людьми; даже из богов только Один пьет благородный виноградный сок, а у людей этот напиток первоначально был доступен только королям И их семействам.

С самой отдаленной древности кубками служили изящно отделанные звериные, особенно буйволовые или турьи рога. Богатые люди обивали их драгоценными металлами, украшали хранительными рунами и разными изображениями. Такие кубки оставались у германских народов в употреблении до позднейших времен. У скандинавов рог имел вид круто согнутой дуги и утверждался на ножках, приделанных к нижней части его.

Любимым обычаем было пить вдвоем (tvemenning) или по двое: мужчина и женщина, случайно сидевшие рядом на пиру, пили вместе. Только викинги, не допускавшие в свое общество женщин, пили не так, а пускали рог кругом по всему собранию в знак того, что оно составляет одно нераздельное целое. Но вообще участвовать в попойках было для женщин делом привычным; этому способствовало сперва то, что рог подносила хозяйка или ее дочь, а потом обыкновение пить попарно с мужчинами. Мед часто разливали и разносили прислуживавшие за столом девушки.

На пирах пили иногда из освященного кубка в жертву богам, особенно Одину, Тору и Фрею. В то же время ходил кругом кубок Брага: (бога песен), над которым произносили обеты. Это продолжалось в несколько измененном виде еще и после введения христианства. Так поступали особенно на праздниках зимнего солнцестояния (jul), но иногда и при других торжественных случаях, например, при помолвках и при получении наследства. Произнесение обетов над кубком Брага сопровождалось различными обрядами. Очень древен был обычай провести откормленного вепря перец, скамьями пирующих: кто хотел принести какой-нибудь обет, брал зверя одной рукой за голову, а другую клал на щетину и высказывал свою клятву. Дело шло обыкновенно о сватовстве, о совершении мести, о воинских или хищнических предприятиях. В поэме Тегнера Фритьоф произносит обет мщения над заколотым вепрем, поданным на стол в виде жаркого.

IV Поэзия и скальды — Берсерки — Кровавая месть — Поединки — Смерть на соломе — Честное самоубийство — Ад и рай

Скальды были поэты-импровизаторы, которых народ любил слушать и на пирах, и в сражениях. Скальд был сам героем; он жил в чертогах конунга, служил ему другом и советником, украшал пиры его звуками и вместе с ним отправлялся на поле брани. Там он не только воодушевлял дружины воинскими песнями, но и сам бился в первых рядах, чтоб быть свидетелем подвигов и после увековечивать их стихами. Звание скальда было весьма почетно: им гордились мужи высокого происхождения, знаменитые вожди и даже конунги. Иногда певец странствовал из края в край, от одного двора к другому, и везде находил блестящий прием. Он пел (или вернее, говорил нараспев) с арфою в руках, славил богов и героев, восхвалял храбрость или изрекал правила глубокой мудрости, которая считалась драгоценнейшим достоянием скальда.

Так, в поэзии скандинавов соединялись и религия, и история, и философия их Так, скальд был не только песнопевцем и героем, но также витиею, летописцем, музыкантом. Первоначально в этой поэзии сила сопровождалась высокою простотой, но впоследствии эти качества уступили место изысканности образов и множеству околичных выражений. Между разными родами песен особенною торжественностью отличалась так называвшаяся драпа или смертная песнь. Ее на погребальном пиру возглашали собранные скальды в похвалу усопшему. В их песнях не было рифмы, но она заменялась тем, что в двух рядом стоящих стихах несколько слов начинались одною и тою же буквой. Созвучие этого рода называется аллитерацией — Тегнер в одной из песен «Фритьофа» (XXI) сделал опыт употребления аллитерации.

Самым резким выражением воинственного характера скандинавов были люди, в которых боевой жар доходил до настоящего исступления. Они не носили панциря, почему и назывались на языке норманнов берсерками, то есть воинами в одной сорочке. В припадке бешенства берсерк не щадил ни людей, ни предметов неодушевленных. С обнаженным мечом бросался он на все, что ему ни встречалось, или грыз собственный щит свой и неистовствовал, пока его не укрощали насильно: способ, употреблявшийся к этому, состоял в том, что его стесняли щитами. Берсерки жили, в качестве телохранителей, при дворе многих конунгов.

Были в скандинавских нравах и другие черты суровости. Такова была, например, кровавая месть. Особенно ужасен был один вид ее: врагу взрезывали спину и выгибали оттуда ребра в виде крыльев. Это называлось — резать кровавого орла. Впрочем, только гнуснейшие преступления наказывались таким образом. Иногда дело между двумя врагами решалось поединком, который обыкновенно происходил на каком-нибудь небольшом острове или на скале в море (отчего и назывался holmgang): таким выбором места предупреждались и обман, и помощь, и бегство. Подобно этому целые рати сражались иногда в зимнее время на льду морском, представлявшем им равнины, каких в Скандинавии, пригористой почве ее, мало.

Первою добродетелью для скандинава была храбрость; первою заслугою — смерть в бою; а трусость — самым низким пороком, естественная смерть — позором и бедствием. На этом основывалось понятие народа о будущей жизни: рай был наградою храбрых, падших от оружия, ад — наследием робких, умерших от старости или болезни. Естественная смерть презрительно называлась «смертью на соломе» (stradob). Чтобы избегнуть ее, храбрый, которому не удавалось пасть от руки неприятеля, считал священным долгом самоубийство. Оно совершалось особым торжественным образом. Чувствуя приближение кончины, воин облекался в свои богатейшие доспехи, и, обнажив себе грудь и руки, копьем вырезал на теле в нескольких местах таинственные знаки, после чего истекал кровью. Наносить себе такую смерть называлось — «чертить себя концом копья» (marka sik gersoddi). Было предание, что древний вождь Один, именем которого означали впоследствии отца богов, подал первый пример подобной смерти. Оттого избиравший ее скандинав говорил также, что он изрезает себя «для Одина».

Но в чем полагал он блаженство рая и муки ада? Битвы и пиры — первая свои наслаждения в здешней жизни — признавал он и лучшими украшениями будущей. Он верил, что на небе есть огромная и великолепная палата — по имени Валгалла, — в стенах которой устроены целые сотни широких ворот, ведущих на неизмеримую долину. В палате той храбрые пируют за роскошными столами и пьют мед, подаваемый им девами; в долине же они сражаются, падают, но не умирают от ран, и, встав исцеленными, вновь отправляются пировать.

Адом, напротив, служит глубочайшая подземная область; здесь властвует богиня смерти Гела, представляемая в образе полубелой и полусиней женщины. Сюда, как уже замечено, попадают трусы, вообще — умершие тихою смертью. Есть еще особый ад для клятвопреступников и бесчестных убийц: это большая палата, вымощенная змеями; яд, извергаемый ими, образует в ней целые реки. Имя ее — Настранд.

V Могилы — Народные собрания — Скандинавский календарь — Письмена — Могильные камни — Дома Солнца

В Скандинавии, как и во многих местностях России, встречаются древние насыпи из земли и камней. Это курганы, могилы вождей и героев. Под такою насыпью устраивали один или несколько покоев со сводами, куда клали, а часто и сажали умершего мужа или постепенно целое семейство. Вместе с покойником, богато одетым и с ног до головы вооруженным, хоронили предметы, добытые им в боях, и вообще любимые его сокровища. В числе их обыкновенно бывал и конь, которого убивали перед курганом, а потом с седлом и сбруею, украшенного золотом и серебром, ставили близ господина. Нередко при погребенном человеке помещали и корабль его со всеми снастями. Случалось, что воитель, желая скрыться, еще при жизни поселялся со своею дружиною под курганом.

Могильные холмы знаменитых вождей служили часто сборным местом народа, который сходился для совещания о делах общественных, для выслушивания законов, для суда и расправы. Такое собрание или вече называлось тингом (ting). Конунг или, по смерти его, тот, кому наследство давало право искать этого сана, занимал на вершине холма возвышенный круглый камень, а народ стоял кругом и спускался по скатам до самой подошвы кургана. Все были тут в полном вооружении.

Для оповещения народа употреблялся особенный способ, который отчасти и теперь еще в обыкновении на севере Скандинавского полуострова и Англии. Он состоит в том, что из селения в селение переносится небольшой деревянный жезл, (budkafle), иногда с надписью.

В домашнем быту скандинавов обращались еще другого рода жезлы с разными начертаниями. Они служили календарями и до XVII-го столетия были в употреблении под именем рунических жезлов (runstaf). Рунами, как известно, назывались буквы скандинавского письма. Их было шестнадцать. В северной Норвегии есть места, где народ поныне разбирает руны. Первоначально под словом руна (runa) разумели, по всей вероятности, таинство. Знаки, так называвшиеся, составляли одно из орудий чародейства и были известны только жрецам. Письмена в начале были также достоянием одних жрецов и оттого получили то же название.

Впрочем, ошибочно было бы думать, что у норманнов в отдаленной уже древности письмо имело такое же обширное применение, как у новейших народов. Книг на Севере тогда еще не сочиняли. Сперва руны служили только для начертания кратких надписей, законов, песен и разве для переписки. Рунические манускрипты большого объема принадлежат позднейшей эпохе. Скандинавы, как и древние германцы, писали на дереве. Законы изображаемы были на досках. Оттого и теперь еще отделы или главы в скандинавских уложениях называются досками (balk).

Надписи вырезались и на камнях. На или при могильном кургане ставился так называвшийся рунический камень (runsten), возвещавший имя и подвиги покойника. Надпись начертывалась обыкновенно в виде змея, свернувшегося кольцом. Впрочем, иногда мавзолей воителя состоял в узком и довольно высоком каменном обрубке без всякой надписи (bautasten); он ставился или также при кургане, или чаще одиноко, особливо при какой-нибудь людной дороге, и таким образом заменял курган. Это бывало в том случае, когда хотели почтить память героя, павшего на чужбине. Заметим кстати, что и у древних римлян существовал обычай хоронить покойников при дорогах, — вероятно, с целью, чтобы могила тем чаще напоминала об усопшем. Оттуда непременное восклицание старинных эпитафий: «Прохожий, стой (siste, viator)!»

Камней последнего рода, из-за простоты их формы, сохранилось в Скандинавии очень мало; напротив того, рунические встречаются в необыкновенном множестве.

Из всего сказанного видно, что скандинавы, при всей суровости своих нравов, не были народом невежественным. Употребление ими календарей доказывает, что они имели уже некоторые сведения в астрономии. Они воображали, что боги их живут на небе в двенадцати крепостях, называемых домами солнца. Сквозь этот вымысел ясно просвечивается понятие о двенадцати знаках зодиака, чрез которые проходит солнце. Доныне почти всякий крестьянин на Скандинавском полуострове знает важнейшие созвездия и по их течению распределяет свои работы, а рыболов направляет свое плавание в море.

VI Религия — Храмы и жертвоприношения — Происхождение человека — Жилища богов — Древо времени — Небесный мост — Великаны, враги богов — Страж неба — Бог войны и его девы — Источник мудрости — Восьминогий конь — Бог силы с его принадлежностями — Бог плодородия и празднества в честь его

Храмы у скандинавов, так же как и чертоги, были обширны и великолепны. Собственно молитвенный дом составлял только малую часть капища; в целости же служило оно как бы сборным местом жителей всего окрестного края. В большие празднества там не только поклонялись богам, но и пировали вокруг жертвенников. Подобный же обычай существовал не только у других языческих народов, но и в самой христианской церкви в первые века ее. Каждый храм у скандинавов был посвящен одному какому-нибудь богу, которого истукан стоял внутри его. При капище была священная роща для жертвоприношений; алтарем служил круглый камень; он обагрялся кровью соколов, коней (преимущественно белых) и других животных. По их внутренностям жрецы прорицали будущее. Древнейший скандинавский храм был в Упсале; предание говорит о нем как о чуде великолепия и искусства.

Религия скандинавов, во многих частях своих, исполнена глубокого значения и является плодом мудрых соображений о человеческой жизни и мире вообще. Если рассматривать северные мифы во всей их чистоте, какими находим их в первобытных памятниках, без позднейшей примеси, то надобно согласиться, что это учение представляет изумительную силу, важность и последовательность мысли, свойственные мифологии немногих лишь народов древности. Особенно замечательна пронизывающая скандинавскую религию основная идея борьбы добра со злом и окончательной победы добра. Но с другой стороны, эта религия в отношении к стройности и пластической красоте образов, конечно, не выдерживает сравнения с греческим богоучением. Есть однако же и в некоторых мифах скандинавов какая-то особенная свежесть и прелесть.

Здесь неуместно было бы излагать подробно скандинавскую мифологию: выберу из нее только главные, для моей цели нужные черты.

Вселенная происходит от вечного, бестелесного Существа, которое потому и называется Всемирным Отцом, Альфадером. Земля и небо созданы из тела великана Имера. Человек есть преображенное дерево: мужчина сотворен из ясеня (ask), женщина — из ольхи (embla). Над пределами видимого мира есть два враждебные между собою племени: боги и великаны.

Боги, которые, нося человеческий образ, не должны быть смешиваемы с Альфадером, живут на небе. Их край отделен рекою от мира великанов и иногда весь называется, по имени рая. Валгаллою. Главных богов и богинь по двенадцати, и у каждого своя крепость (дома солнца). Вселенная осенена исполинским Ясенем, деревом времени. У корней его есть источник мудрости и другой, именуемый Урда. Над последним боги каждый день собираются для совещания. Небо соединяется с землею огромным мостом, являющимся в образе радуги.

Великаны всячески стараются вредить богам, и действительно, мало-помалу одерживают над ними верх по мере того, как боги изменяют добру и нарушают мир. Некогда великаны совершенно истребят их, но сами никогда не овладеют небом, а возникнет новое, очищенное племя мироправителей. Боги, предвидя открытое нападение со стороны великанов, содержат при вратах Валгаллы стража с громозвучною трубою, которой гул возвестит им приближение опасности.

Отец богов и главный владыка мира есть мудрый Один, не имеющий ничего общего с Альфадером. Один в особенности бог войны. Есть предание, что первоначально имя его принадлежало вождю, под предводительством которого предки норманнов завоевали Скандинавию. Будучи родом из Азии, они назывались Асами. Воспоминание об Одине-вожде было, как полагают, началом вымысла об Одине-боге. Оттого, как он, так и вообще те из скандинавских богов, которые отличаются силою, известны под именем Асов.

Один управляет боями; при нем девы-щитоносицы, Валкирии: когда на земле сражаются, то он посылает этих дев на поля битв. Там они выбирают достойных славной смерти, и падших уносят в Валгаллу. В качестве бога войны Один иначе называется Валфадером: значение слова «вал» во всех этих именах трудно определить с точностью.

Красота редко бывает соединена с мудростью: оттого и Один безобразен. У него только один глаз, да и тот на лбу. Другой его глаз сверкает на дне источника мудрости, и вот по какой причине. Источник этот принадлежит богу Мимеру. Один просил у него позволения испить благотворной воды, но Мимер не иначе согласился на то, как с условием, что бог войны отдаст ему один из глаз своих в залог.

Чтобы знать обо всем, что происходит в мире, Один, не слишком надеясь на свой единственный глаз, держит двух воронов. По воле его, они каждое утро отправляются на землю и, облетев ее, возвращаются вечером к отцу богов, садятся ему на плечи и рассказывают на ухо все, что ни проведали.

Другую принадлежность Одина составляет восьминогий конь Слейпнер. Глава богов настолько выше других, что даже не довольствуется общим их напитком, медом, и пьет только вино. Супругу его зовут Фриггой.

Один был представителем высшей духовной силы, по понятиям скандинавов, то есть воинственности, соединенной с мудростью; напротив, олицетворением силы телесной был Тор, могучий владыка грома. Он вооружен древнейшим оружием — молотом, для которого носит железные рукавицы, сверх того есть у него пояс, удваивающий силу. Тор часто ходил войною на великанов, и в стране их прославился множеством подвигов, но сила его не раз была побеждаема хитростью врагов.

Важным богом был также Фрей: в его власти погода и солнечное сияние, почему он и считается богом плодородия. Символ его находили в солнце, когда оно после зимнего поворота начинает как бы новый путь и приносит земле возрождение. Оттого праздники зимнего солнцестояния и были посвящены Фрею. Время их называлось: юль (jul), и так как впоследствии Рождество Христово стало праздноваться около той же эпохи, то это языческое имя в Скандинавии перешло на святки, которые там и поныне называются jul.

VII Бальдер, бог добра и света — Погибель его от богов зла и мрака — Вдова Бальдера — Празднества в честь его — Храм Бальдера

Самое замечательное и вместе светлое явление в скандинавской мифологии есть бог Бальдер. Он исполнен любви и кротости. Трудно объяснить, каким образом в мыслях народа сурового могло возникнуть понятие о таком идеале благости. Все предание о Бальдере дышит поэзией.

Он — бог добра и света, видимый в лучезарном солнце, и столь же прекрасный телом, как и духом. Цвет лица его нежен, волосы светлы и ярко блестят, весь он как будто облит сиянием. Пока он жив между богами, им неопасны козни великанов, но его утрата решит их погибель. Вот отчего все боги впадают в уныние, когда его начинают тревожить зловещие сны. Сам Один, отец его, едет на своем восьминогом коне в область Гелы, или смерти, узнавать грядущее. Он будит от мертвого сна бледную прорицательницу, или Валу, но слышит в ее диком голосе одни страшные предвещания. Тогда Асы, для отвращения бедствия, заклинают все вещества не вредить тому, от кого зависит счастье небес.

Но великаны не перестают помышлять о погибели Бальдера. В числе их есть один, составляющий с ним совершенную противоположность. Это Лок, представитель зла, который под прекрасным образом скрывает глубокое коварство. Он всячески преследует и осмеивает Асов. У Бальдера же есть слепой брат, Гедер (Hoder), бог мрака, в котором Лок может найти себе помощь.

Уверенные, что, по заклятии всего в природе, Бальдер неуязвим, боги предлагают ему однажды игрище: он станет посреди их, а они для забавы будут поражать его своим оружием. С притворным гневом наносят ему удары и Один, и Тор. Но Бальдер остался невредим.

Лок, глядя на игрище, занят лукавою мыслью. К западу от Валгаллы растет слабый отпрыск[4], оставленный без внимания при заклятии природы. Проведав это, Лок спешит сорвать забытую ветку и, подав ее слепому Гедеру, хитро уговаривает его, чтобы по примеру других богов и он поразил брата безвредным оружием. Гедер с ветвью в руках бежит на Бальдера, и прекрасный бог, пронзенный роковым растением, падает к ногам обманутого брата. Тень жертвы переходит во владение Гелы.

Смерть Бальдера повергает ботов в отчаяние: они решаются просить Гелу о возвращении его небу. Богиня смерти обещает это только под тем условием, если все существа, без исключения, станут оплакивать Бальдера. И все зарыдало, кроме одной старой женщины, в которой узнали преобразившегося Лока. Итак, любимец Вселенной должен был остаться во власти смерти: падение Асов было неизбежно.

У Бальдера была страстно любившая его супруга Наина. Когда тело его предали сожжению, она не могла перенести своего горя; у ней, по словам предания, разорвалось сердце, и один костер принял останки обоих супругов.

Бальдеру, как богу света, были посвящены пиршества летнего солнцестояния. В это время в храме, при богослужении, зажигаем был костер, как символ сгорающего бога. В целом мифе о Бальдере, жертве злобы Лока и слепоты Гедера, нельзя не видеть олицетворения солнца или дня, умирающего в пламени заката, будто на костре, жертвою сумерок и ночи. Во «Фритьофе» Бальдер является главным, по участию в событиях, божеством. Храм, находящийся в области Согн, посвящен ему и украшен его истуканом. Этот храм, по свидетельству саг, принадлежал к числу великолепнейших: он был обведен широкою оградой и состоял из многих богато построенных зданий.

VIII Бог песен — Бог морей — Богиня красоты — Богини рока — Погибель и возрождение мира — Баснословные существа на земле — Волхвы и вещуньи — Чародейство

Богом песнопений, богом-скальдом был Браг, мудрый и красноречивый старец с длинною снежно-белой бородой и златострунною арфой; язык его покрыт таинственными рунами. Источник мудрости служит и источником поэзии. Не глубокая ли мысль заключается в этом понятии? Но вот другая, не менее разительная: супруга Брага, Идуна, есть богиня юности. Она хранит золотые яблоки, которыми обновляет юность богов и особенно своего супруга.

Морем владеет Эгир со своею супругой, коварною Раной, в которой собственно олицетворена обманчивая бездна морская. Волны почитаются морскими девами, дочерьми Эгира. Любовь и красота олицетворены также особою богиней; это главная из всех небесных жен, Фрея, которую не должно смешивать с Фреем, богом плодородия: он брат ее. Фрея живет в обширном и прекрасном чертоге, куда поступает половина убитых на поле брани. Она замужем за богом Одером и так любит его, что однажды, когда он не возвращался из дальнего странствия, она приняла образ сокола и долго летала за ним из края в край.

Из богинь заметим еще прекрасную, стыдливую Герду, супругу бога Фрея, и Сагу, богиню истории, которая сидя в своем чертоге, рассказывает Одину судьбы народов.

В племени великанов (йотов), кроме Лока, особенно важны три девы-щитоносицы, три сестры, Норны. В начале веков были у Асов залогом их благоденствия золотые скрижали с таинственными начертаниями. Но впоследствии они утратились, и ими овладели Норны. Эти девы перенесли начертания скрижалей на свои щиты и таким образом стали богинями судьбы, страшными для самих Асов. У каждой особое имя, взятое от прошедшего, настоящего и будущего. Они живут в богатом чертоге над источником Урдой, который орошает один из корней Древа времен. Впрочем есть еще Норны низшего разряда, и число их неограниченно: всякий новорожденный поступает в ведение одной из них, и, смотря по жребию, какой ему достается, находит в ней добрую или злую Норну.

С погибелью Бальдера началось торжество зла: могущество богов поколебалось, в небе и на земле вспыхнула война, утвердилось насилие, и хотя боги успели схватить и оковать своего ненавистника Лока, ничто уж не может отвратить их падения.

Предтечею страшной годины, называемой сумерками богов (Ragnarok), будет трехлетняя зима с кровопролитными войнами; тогда сын восстанет на отца и брат на брата; то будет век секир, мечей, бурь и волков. Наконец запоют вместе три петуха Вселенной; в Валгалле петух с золотым гребнем, на земле — огненно-красный, в преисподней — бледный петух. Этот крик будет вестью всеобщего разрушения: земля заколеблется и море выступит из берегов своих. Грозная рать огней поплывет на корабле, построенном из ногтей мертвецов. Предводителем ее будет Черный Великан (Surtør), одетый в пламя, вооруженный мечем, ярче солнца сверкающим. Вдруг разорвется небо, мост его сокрушится под тяжестью врагов, чуткий страж Валгаллы затрубит в свой рог и звуками его потрясет вселенную. Тогда Один ополчится со всеми богами и героями, и на неизмеримой долине, окружающей Валгаллу, грянет решительный бой. Асы погибнут, светила небесные померкнут, море поглотит землю. Но вскоре мир возродится прекраснее прежнего. Падших, суровых богов заменит воскреснувший Бальдер с братом своим; они найдут золотые скрижали, некогда утраченные Асами, и на обновленной земле утвердится вечное царство мира и правосудия.

Не только небо, но и разные части видимого мира воображение скандинавов населило баснословными существами. В глубине вод, во мраке пещер и лесов живут троллы, — духи враждебные человеку, принимающие разные чудовищные образы и называемые также великанами. Под вымыслом великанов, как небесных, так и земных, скрывается вероятно воспоминание о тех рослых и упорно защищавшихся людях особого племени, которых предки норманнов нашли в Скандинавии при ее завоевании. В недрах земли, во внутренности гор водятся карлы, существа безобразные, хитрые, но чрезвычайно искусные в разработке металлов и приготовления из них утонченных изделий. В воздухе, при свете луны, особливо на берегах рек и в рощах, являются маленькие, крылатые альфы или эльфы, прелестные жители одного из небесных чертогов, светлое, воздушное племя.

У скандинавов, как и у других народов, суеверие породиловолхвов и предвещательниц (последние назывались Валами), с которыми советовались в затруднительных случаях. Большим уважением пользовались также колдуны и колдуньи, обладавшие чарами разного рода. Множеству знаков приписывалось таинственное влияние: так изображение дракона считалось надежнейшим стражем лежавших под ним сокровищ. Таково было вообще понятие о змеях в древности; вот откуда старинное поверье многих народов о драконах, покоящихся на кучах золота.

Г. АЛЕКСАНДРОВ Тегнер и его время[5]

I
Французская революция и последовавшие за ней исторические события открыли и для Швеции новую эру.

Весь XVIII век, после краха великодержавных стремлении Швеции и поражения абсолютизма в результате авантюристской политики Карла XII, прошел в обостренной борьбе между нисходящей феодальной аристократией и подымающейся буржуазией. Олигархическое правление Швеции игнорировало интересы мелкого сельского хозяйства и бедного крестьянства, которое к тому же было лишено политических прав и не имело своего представительства в риксдаге[6]. Это породило громадное недовольство среди деревенского населения, а тяжелые налоги на товары, пролетаризация ремесленников и появление разночинцев в городе вызвали к жизни своеобразное демократическое движение, во главе которого стало мелкопоместное и часть чиновного дворянства, организовавшиеся в партию, известную под названием «mossor» («колпаки», «шапки», или, как их презрительно называли, nattmossor — «ночные колпаки»), в противовес аристократической партии «hattor» («шляпы»).

Весь период так называемого «свободного правления сословных представителей» (Frinhetstidens standervalde, 1719-1772) проходит под знаком глубоких противоречий и борьбы между этими партиями, поддерживаемой извне борющимися в Европе крупными странами торгового капитала. Видя в России одного из сильных конкурентов, Франция и Англия разжигали в Швеции политические страсти и поддерживали идею реванша по отношению к России. Россия же, стремясь к дальнейшему укреплению своей власти и влияния на Балтийском море, питала надежду на подчинение себе Швеции. Руководители политических партий брали взятки с тех и других.

«Шведы, — писал французский посол в одном из своих Донесений, — считают свои доходы от риксдага точно так же, как помещики доходы от своей земли». Для поддержки «шляп» Франция выплатила им свыше двух миллионов долларов, Россия же «колпакам» — свыше трех миллионов. Несмотря на сильное укрепление торгового, капитала, правление «шляп» первой половины XVIII века, вследствие неудачной войны Швеции с Россией (1741-1743), стоившей ей потери Финляндии до реки Кюммене, и никчемного участия Швеции в семилетней войне (1757-1762), привело в сильное расстройство шведские финансы. Государственный долг возрос до шестидесяти миллионов долларов. Пришлось прибегнуть к девальвации денег на половину их ценности.

В 1743 году шведское крестьянство и мелкая буржуазия подняли восстание, кроваво подавленное войсками правительства «шляп». Однако все углублявшиеся экономические затруднения в стране и дальнейшая консолидация сил крестьянства н городской мелкой буржуазии выдвинули в 1765 году к власти «колпаки», которые занялись проведением земельной реформы. Швеция, несмотря на богатую и старую аграрную культуру, не могла существовать на своем хлебе. Крестьяне, скученные по деревням, имели небольшие участки земли, пересеченные сложной чересполосицей, так, например, двадцать крестьян одной деревни могли иметь до пяти тысяч мелких клочков земли, далеко находящихся от дома и настолько узких, что плуг при обработке невольно при поворотах захватывал чужую землю. «Колпаки» начали проводить объединение мелких клочков в так называемые «большие наделы» (storskifte) и поддерживать в сельском хозяйстве скотоводство, но эта реформа не была доведена до конца, так как встретила сопротивление богатых крестьян.

«Колпаки» прекратили раздачу субсидий промышленности и стали проводить жесткую политику экономии. Все сильнее и сильнее стали раздаваться голоса за отказ от меркантилизма, в пользу введения свободной конкуренции. Ряд фабрик начал закрываться, появились первые безработные, и началась эмиграция из Швеции.

Новый экономический кризис 1769 года снова привел к власти «шляпы», но власть их продолжалась недолго. В 1771 году на шведский престол вступил Густав III (1771-1792), при котором был положен конец олигархическому правлению в Швеции. Воспитанный в духе просветительных идей XVIII века, идущих из Франции и имевших огромное влияние на развитие шведской культуры (основание Академии художеств в 1735 г., Академии наук в 1739 г., появление крупнейших ученых — ботаник Линней (1707-1778), физик и астроном Цельсий (1701-1744), химики Бергман (1735-1784) и Шеле (1742-1780), естественник и философ Сведенборг (1688-1772) и др.), и увлеченный теорией просвещенного абсолютизма, опираясь на широкое недовольство дворянской олигархией и пользуясь поддержкой партии «колпаков», а также страхом перед разделом Швеции по примеру Польши, Густав III произвел в 1772 году государственный переворот. Все реформы Густава III проникнуты духом просвещенного абсолютизма и влиянием физиократов. Была отменена пытка в судебных процессах, улучшены администрация и финансы, принимались меры к поднятию сельского хозяйства, проводилась программа «колпаков» о «больших наделах», поощрялось развитие упавшей промышленности на началах свободной конкуренции, была введена свобода печати и вероисповедания. Позиция вооруженного нейтралитета во время Северо-Американской войны (1780) и денежная реформа, установившая твердый курс валюты, значительно подняли шведскую торговлю. Густав III всемерно поддерживал развитие шведской культуры, всячески способствуя дальнейшему влиянию на нее Франции (основывает в 1771 г. Музыкальную академию, в 1782 г. — Оперу, в 1786 г. — Шведскую академию по образцу Французской и в том же году Историческую и Археологическую академии), сам пишет ряд драматических произведений и меценатствует крупным художникам и поэтам (скульптор Сергель (1740-1814), поэты Бельман (1740-1795), Леопольд (1756-1829), Чельгрен (1751-1795).

Однако недовольство феодального дворянства в связи с ограничением его прав, духовенства — в связи с введением свободы вероисповедания, и промышленной и городской буржуазии — в связи с изменениями в меркантильной системе, поддержанное к тому же сильным недовольством крестьян вследствие введения государственной монополии на изготовление спирта, ограничившего свободное курение вина крестьянами, в значительной мере подорвало положение Густава III. Тогда он, подстрекаемый французской и английской дипломатией и рассчитывая на затруднения России в войне с турками, начал войну с нею (1788-1790), во время которой недовольное шведское дворянство и финская аристократия составили заговор, известный под названием Аньяльского союза[7]. Шведское дворянство требовало созыва риксдага и восстановления «свободного правления сословных представителей», т. е. восстановления олигархии, а финны — отделения от Швеции и создания самостоятельного государства под протекторатом России. Воспользовавшись нападением Дании, действовавшей в союзе с Россией, на шведскую территорию, Густав III вернулся в Швецию, объединил на базе национальной защиты крестьянство и буржуазию, разбил датчан и при помощи Англии и Пруссии принудил их к миру, после чего созвал в 1789 году риксдаг, на котором голосами буржуазии, крестьянства и части духовенства против дворян провел новый государственный переворот под формой «акта единения и защиты» (forenings och sakerhetsakten) и вернул Швецию к абсолютизму Карлов XI и XII.

В страхе перед развивающимися событиями французской революции, желая стать на защиту Людовика XVI, Густав III начал готовиться и вооруженному выступлению против революционной Франции. Внутри страны он сильно ограничил свободу печати и начал преследования оппозиции. Новый дворянский заговор окончился покушением на Густава III, павшего от пули капитана Анкарстрёма в 1792 году.

II
За малолетством сына Густава III, Густава IV Адольфа (1792-1809), в течение четырех лет управлял Швецией брат Густава III, герцог Карл, приверженец революционно-мелкобуржуазных демократических идей Ж.-Ж. Руссо. Не разделяя контрреволюционных планов своего брата, герцог Карл не принял участия в английской коалиции против Франции, а вместе с Данией объявил в интересах свободной торговли скандинавских стран вооруженный нейтралитет. Когда же в 1796 году совершеннолетия достиг Густава IV Адольф, воспитанный в духе абсолютизма и проникнутый ненавистью к Наполеону, подогретой агитацией французских эмигрантов, отношение Швеции к событиям во Франции резко изменилось. Это диктовалось и тем, что объявленная Наполеоном в отношении Англии «континентальная блокада» сильно ударяла по экономической жизни Швеции, так как Англия была главным покупателем шведского железа и леса и поставщиком необходимых колониальных товаров. Финансовое положение Швеции в это время было весьма подорвано, союз же с Англией предоставлял Швеции определенные субсидии. Она примыкает к коалиции держав против Наполеона и участвует в военных операциях в союзе с Австрией, Россией и Пруссией (1805-1807).

После заключения Тильзитского мира между Наполеоном, Россией и Пруссией Швеции пришлось принять удар наполеоновских армий, одна из которых под предводительством наполеоновского маршала Жана Бернадотта заняла Голштинию, Шлезвиг и Ютландию и намеревалась перейти в южную Швецию. Английский флот помешал Бернадотту перейти проливы. Тогда Россия с согласия Франции напала на Финляндию и в короткое время заняла не только всю территорию Финляндии, но войска ее, перейдя по льду через Ботнический залив, вторглись в самую Швецию, сжигая и разоряя прибрежные города и деревни.

В армии при поддержке буржуазии и крестьянства поднялось восстание, и офицерство 13 марта 1809 года арестовало Густава IV. Был созван риксдаг, который низложил Густава IV и выбрал на его место дядю его, герцога Карла, под именем короля Карла XIII (1809-1818). Была выбрана особая конституционная комиссия, которая в течение двух недель выработала новую конституцию, обнародованную 6 июня 1809 года и составленную в духе победившей и растущей буржуазии. Права ригсдага были расширены. Крестьянство получило свое выборное представительство в риксдаг; расширено было также представительство буржуазии. Право на занятие ответственных государственных постов предоставлялось всем сословиям, никаких исключительных привилегий дворянству не давали ни поместья, ни родовитость.

Осенью 1809 года по Фридрихсгамскому миру Швеция уступила России всю Финляндию до рек Торнео и Муонио, а также Аландские острова, связанные со Швецией в течение шестисот лет. Мир с Францией в 1810 году включил Швецию в «континентальную блокаду» и заставил ее, подчиняясь нарастающим требованиям восходящей буржуазии, ориентироваться на Наполеона. Эта ориентация ярче всего выразилась в вопросе выбора наследника шведского престола. Приверженцы олигархии и непримиримых контрреволюционных настроений последних Густавов мечтали о реставрации королевского дома Вазы в лице лишенного прав на престолонаследие сына Густава IV, но встретили сильное противодействие среди представителей буржуазии, которым удалось провозгласить наследником датского принца Карла Августа, одного из преданных вассалов Наполеона. Внезапная смерть Карла Августа дала повод к еще более обостренной борьбе с «густавианами» и привела к убийству руководителя партии «густавианов», Акселя фон Ферзена.

Молодое офицерство, мечтавшее в союзе с Наполеоном восстановить военный престиж Швеции и вернуть Финляндию, начало через своего представителя в Париже тайные переговоры с наполеоновским маршалом Жаном Бернадоттом. Жан Бернадотт был сыном небогатого адвоката из По де Гасконья, примкнувший к революции и принимавший участие в возвышении Наполеона. В связи с женитьбой на сестре жены короля Испании Иосифа, брата Наполеона, Жану Бернадотту был присвоен титул князя Понте Корве. Тайные переговоры в Париже привели к соглашению о провозглашении Бернадотта наследником шведского престола.

Для подготовки этого выбора были посланы агенты в Швецию, предлагавшие восемь миллионов франков займа и уплату всех долгов шведских торговых предприятий во Франции. 21 августа 1810 года Жан Бернадотт был выбран наследником шведского престола под именем Карла Юхана.

Бернадотт, прекрасно учитывавший все противоречия, рожденные в Европе наполеоновской завоевательной политикой, не разделял слепой веры шведских наполеоновских энтузиастов. Являясь с первых же дней пребывания в Швеции фактическим правителем страны, Бернадотт учитывал, что интересы растущей шведской промышленности и торгового капитала лежат не на востоке, а в союзе с Норвегией и тесной торговле с Англией. Поэтому он, когда Франция во исполнение договора о «континентальной блокаде» заставила Швецию в 1811 году объявить войну Англии, не начал военных действий против нее, а продолжал контрабандную торговлю с Англией и заключил тайный договор с Александром I, по которому обязался в случае войны России с Францией предоставить шведские войска России за поддержку притязаний Швеции к Норвегии. Расчеты Бернадотта оказались правильными. В 1813 году шведские войска во главе с Бернадоттом высаживаются в Померании и присоединяются к союзникам, с которыми вместе и вступают в Париж. Затем, чтобы принудить Данию отказаться от своих прав на Норвегию, Бернадотт, совместно с русскими войсками напал на Данию, занял Голштинию и принудил Данию мирным договором в Киле 14 января 1814 года передать свои униальные права на Норвегию Швеции.

Экономическое положение Швеции в начале XIX века было крайне тяжелое. Страна была сильно разорена последними войнами и потерями своих богатых областей, особенно Финляндии. Уния с Норвегией не могла ни в какой степени компенсировать эти потери, так как экономическая жизнь Норвегии, вывозившей на мировой рынок конкурировавшие с Швецией товары, и ее самостоятельное положение рождали глубокие противоречия, мешавшие монопольному развитию шведской торговли и промышленности..

Являясь по преимуществу страной сельскохозяйственной (в начале XIX столетии городского населения в Швеции было лишь 230 000 человек против 2 120 000 сельского), Швеции пришлось в первую очередь заняться реформой крайне разрозненного и отсталого сельского хозяйства. Реформа «колпаков», касавшаяся «больших наделов», немногим улучшила положение. «Большие наделы» не ликвидировали чересполосицы. В 1827 году была проведена реформа «единого надела» (enskifte), по которому у каждого хозяйства должна быть единая обрабатываемая им площадь. Эта реформа окончательно ликвидировала старую шведскую деревню и перевела ее на хуторское хозяйство. Для увеличения посевной площади начали прибегать к широко распространенному осушению торфяников и болот. В первую половину XIX века посевная площадь зерновых культур Швеции увеличилась вдвое (с 591 500 до 1 112 100 гектаров). Переход на хуторское хозяйство в значительной мере способствовал развитию в Швеции скотоводства и молочного хозяйства, укрепляя тем самым положение зажиточного и среднего крестьянства. В области промышленности были проведены новейшие усовершенствования. Ручной труд начал заменяться паровыми машинами, начинается рациональное использование водопадов. Однако развитие шведской промышленности сильно тормозилось монополистическими цеховыми законами. Принципы меркантилизма окончательно заменяются свободной конкуренцией. Для улучшения финансового положения страны еще в 1812 году были аннулированы долги иностранным державам, а затем приступлено к денежной реформе, значительно укрепившей развитие частного капитала.

Французская июльская революция 1830 года в сильной степени активизировала шведскую буржуазию. Реакционные тенденции первого Бернадотта и его камарильи[8], стремившихся к ограничению влияния риксдага на государственные дела, а также стремление камарильи обогатиться за счет государства, причем за период 1810-1827 гг. было из государственных средств изъято на всякие подачки приближенным к королю свыше трех миллионов риксдалеров[9], вызывали общее недовольство и требование, по примеру завоеваний французской буржуазной революции, уничтожения сословного представительства и замены его единым парламентом, а также действительно ответственного перед народным представительством министерства. К этому присоединились требования восстановления свободы печати и свободы труда. Особой остроты противоречия между либеральной оппозицией и реакционной придворной камарильей выявились на риксдаге 1840 года, значительно усиленном представителями крупной промышленной буржуазии и зажиточного крестьянства. Карл XIV Юхан принужден был реформировать свое министерство и принять закон об обязательном начальном образовании. Окончательная же победа буржуазного либерализма была осуществлена значительно позднее, в 60-х годах, в обстановке сильного подъема шведской промышленности и первых выступлений промышленного пролетариата, как новой силы в классовых боях.

III
Изменившаяся политическая и социально-экономическая структура Швеции в начале XIX века получила свое яркое отражение в тех боях на литературном фронте, которые с небывалой страстностью разгорелись на стыке двух эпох — ухода феодально-аристократического господства XVIII века и поступательного движения восходящей буржуазии XIX века.

Доминирующее влияние французской литературы и культуры к концу XVIII века начинает ослабевать. Немецкое литературное движение «бури и натиска», а также мелкобуржуазный революционный демократизм Ж.-Ж. Руссо начинают проникать в Швецию. Застывшие художественные формы французской классики подвергаются резкой критике. Уже в 80-х годах XVIII века поэт и публицист Томас Турильд (1759-1808) восстает против французских традиций Шведской академии и требует в своем еженедельнике «Новая критика» («Nya granskaren») полной свободы как художественной формы, так и тематики. Политическая реакция значительно урезала свободу печати в Швеции. Всякая оппозиция против закостенелых форм «академизма» принималась как попытка ниспровержения существующего порядка. Изданный Турильдом в 1792 году «Мемориал о свободе общественного разума» («Memorial om det allmana forstandets frihet») с приложением вводной статьи о «честности» (arligheten) было расценено как произведение революционное. Автор его был арестован и по суду изгнан из страны на четыре года.

Однако политические события и социальные сдвиги конца XVIII века проводят в рядах передовой шведской интеллигенции глубокую дифференциацию. Питаясь одним и тем же источником романтизма периода «бури и натиска», представители передовой шведской интеллигенции, в зависимости от связи с различными прослойками общества, по разному выявляют свое отношение и происходящим историческим событиям. Четко вырисовываются два диаметрально противоположных течения. Одно отражает упадочное настроение уходящего феодального дворянства и мелкой буржуазии, оттесняемой капиталистической буржуазией, другое — боеспособное, уверенное в победе, полное сил настроение восходящей буржуазии, с пробужденным под влиянием наполеоновской завоевательной политики национализмом. В результате своей борьбы с рутиной академического классицизма как то, так и другое течение обращаются к изучению забытого национального прошлого, стараются в воскресших идеалах средневековья найти для себя моральную основу в своей борьбе как против закостеневших форм академизма, так и против рационализма французских просвещенцев.

Упадочные настроения уходящего феодального дворянства и разочарованной в революции мелкой буржуазии концентрировались вокруг литературных кругов сначала в университетском городе Упсале, в обществе «Друзья литературы» («Vitterhetsvanner»), основанном в 1803 году, а затем в Стокгольме в созданном в 1807 году поэтом Пер Даниель Аттербумом обществе «Союз Авроры» («Aurora forbundet»), издававшем в 1809 году сатирический журнал «Полифем», в котором зло высмеивались под названием «тунгузов» академисты, а в 1810 году — литературно-публицистический журнал «Светоч» («Phosphoros»), Эта оппозиционная группа, ведшая бешеную борьбу с просветительными идеями французского классицизма, получила наименование «фосфористое». Базируя свою идеологию на немецкой романтической философской школе Фридриха Шеллинга, проникнутой мистицизмом, «фосфористы» находились под сильным влиянием немецких романтиков, Людвига Тика, с его сказочными и фантастическими мотивами, фон Гарденберга (Новалис), с его средневековой философией и мистикой, братьев Августа н Фридриха Шлегелей, с их субъективизмом на почве разочарования в идеях французской революции и идеализацией средневекового католицизма, как единственного источника духовного возрождения нации, а также Гофмана с его болезненной фантастикой, отражающей растерянность мелкобуржуазной интеллигенции в эпоху обостренной борьбы буржуазии с отживающим феодализмом.

Все литературное творчество лучших представителей «фосфористов» — Пера Даниеля Аттербума (1790-1855), Лоренцо Хаммаршёльда (1785-1827), Вильгельма Фредрика Пальмблада (1788-1852), Карла Фредрика Дальгрена (1791-1844) и других — проникнуто мечтательностью и пропущенной через призму средневековья фантастической мистикой. Они бегут дневного света, им родственны лишь настроения сумерек и ночи, они верят только в чудесное, непонятное, спасение человечества видят исключительно в глубоком религиозном чувстве, которое было утеряно с введением реформации, порвавшей с «единственно спасающей церковью», с католицизмом. Вопросы жизни решаются не разумом, а чувством. Познание истины и красоты может быть постигнуто в моменты наивысшего вдохновения одним лишь путем интуиции, а она может быть выражена в неопределенных и малопонятных поэтических формулировках. В этом отношении «фосфористы» были последовательными проводниками натурфилософии Шеллинга. Лучшим поэтическим памятником этого литературного течения является сказочное представление «Остров блаженства» («Lycksalighatens y») Аттербума.

Считая причиной всех несчастий, выпавших на долю человечества, французскую революцию, «фосфористы» сосредоточили свою ненависть на Наполеоне и полагали, что их полная победа может наступить лишь с падением Наполеона. Эти настроения получили яркое отражение в поэме «Владимир Великий» («Vladimir den Store») Эрика Юхана Стагнелиуса (1793-1823), не входившего лично в литературный кружок «фосфористов», но стоявшего на их позициях и находившегося под большим их влиянием. В этой поэме, трактующей историю русского князя Владимира и крещения Руси, Стагнелиус воспевает победоносную силу христианства и как на лучшую носительницу христианских идеалов указывает на «святую Русь», которой предопределено стать спасительницей народов в борьбе с Наполеоном. Этот дифирамб «святой Руси» звучал полным диссонансом умонастроениям передовых общественных кругов Швеции, только что потерявшей Финляндию и считавшей Россию с ее завоевательной политикой своим заклятым историческим врагом. Вообще «фосфористы» не пользовались симпатиями широких слоев шведского общества, да и правительство Бернадотта, пришедшее к власти в результате побед буржуазии, смотрело на них как на бунтарей, и лишь в период усиления реакционных стремлений Карла XIV Юхана правительство изменило свое отношение к «фосфористам», предоставив им всем хорошо оплачиваемую государственную службу и проведя в 1839 году Аттербума в число восемнадцати «бессмертных» Шведской академии.

Из всей борьбы «фосфористов» против академистов единственно, что имело плодотворное влияние на развитие и рост шведской литературы, это освобождение шведского стихосложения от застывших форм французского классицизма, свободный выбор тематики и углубленная разработка поэтических образов. В противоположность упадничеству «фосфористов» выступила буржуазная молодежь, выходцы из кругов промышленной буржуазии, крестьянства и небогатого духовенства, сгруппировавшиеся вокруг основанного ими в 1811 году в Стокгольме «Готского союза» («Gotiska forbundet»). Воспитанная также на плодотворной почве немецкого романтизма, эта, боеспособная, полная сил и уверенная в своей победе молодежь восходящей буржуазии впитала в себя все лучшее и здоровое, что было заложено в «бурей натиске» немецкой культуры. Лессинг, Шиллер и Гете, с одной стороны, Фридрих Клопшток и Иоганн Гердер — с другой — вот источники, из которых черпали молодые «готские союзники» свои силы. Громадное влияние на это молодое шведское движение оказал датский поэт Адам Готлиб Эленшлегер (1779-1850), выпустивший в 1807 году свои «Северные стихи» («Nordiske Digte»). Государственный переворот и низложение Густава IV, потеря Финляндии, неуверенность в создавшейся с приходом Бернадотта для Швеции политической международной ситуации возбуждали в «готских союзниках» желание встать на защиту национальных интересов. Они ищут в героическом прошлом готов поддержки в своих стремлениях, пытаются «воскресить свободолюбие старых готов, их мужество и прямодушие». Они принимаются с молодой горячностью изучать «древнеготские саги и обычаи». Вначале этот союз не ставил перед собой задач стать литературным обществом — это был скорее политический клуб, члены которого выбирались не по своим склонностям к литературе и науке, а «по своему характеру и стремлению помочь национальному возрождению». Это стремление к реставрации седой старины времен викингов у некоторых выдающихся членов «готского союза» получило чисто реакционный, мракобесньй характер, как у собирателя народных песен Л. Ф. Рифа (1786-1872), не признававшего пароходов и железных дорог и требовавшего сохранения телесного наказания и позорного столба, или как у доходившего в своих мечтах о восстановлении поэзии героического эпоса до педантичного абсурда известного основателя шведской гимнастики Пера Хенрика Линга (1776-1839). На поэзию они смотрели лишь как на средство пробудить патриотические чувства и любовь к изучению старины. Темой поэтического творчества должна была быть языческая сага. Для выбора же стихосложной формы предоставлялась полная свобода. «Готский союз» приступил немедленно же после своего основания к изданию своего журнала «Идуна» для любителей северной старины («Jduna», en skrift for den nordiska forna Iderns alskare), выходящего двумя книжками в год (1811-1824). В нем печатались переводы и переделки древнескандинавской «Эдды»[10], статьи о северных сагах и северной мифологии, сообщения об археологических раскопках и, наконец, лучшие произведения шведских поэтов, вписавших свое имя в мировую сокровищницу литературы, Э. Г. Гейера (1783-1847) и Э. Тегнера.

IV
Эсайас Тегнер родился в 1782 году в провинции Вермланд в деревне Чюркерюд, в семье небогатого сельского пастора. Как отец, так и мать Тегнера происходили из зажиточной крестьянской среды. Отец Тегнера был пастором небогатого сельского прихода. Характерно для Швеции еще и теперь, что служители культа главным образом выходят из крестьянских зажиточных семей. В 1792 году умер отец Тегнера, оставив семью из шести человек детей совершенно необеспеченной. Два старших брата Тегнера, Ларе Густав и Элоф, успели окончить гимназию и поступить в университет в Лунде (на юге Швеции в провинции Сконэ); третий брат, Юханнес, с детства был душевнобольным и требовал особого ухода со стороны матери, которой пришлось после смерти мужа жить только на доходы от своего рукоделия. После смерти отца братьям Тегнерам пришлось для окончания своего образования поступить в качестве репетиторов в богатые семьи. Десятилетний же Эсайас был бы оставлен на произвол судьбы, если бы старый друг покойного пастора, королевский фохт (старший судебный и фискальный чиновник в уезде) Якоб Брантинг не взял к себе маленького Эссе на воспитание с целью сделать из него своего помощника. Однако вскоре Брантинг заметил у своего воспитанника исключительные наклонности к чтению и освоению прочитанного. Особенно во время многочисленных служебных поездок по своему уезду, расположенному в самой живописной части Вермланда — около поэтических озер Фрюкеншён, старик Брантинг заслушивался рассуждениями десятилетнего мальчика. Одной из первых книг, прочитанных Эссе, был толстый фолиант исландских саг на шведском языке «Подвиги северных богатырей» («Nordiska Kampodater») Бьёрнера, изданных в 1737 году. 06 этом времени Тегнер сам рассказывает: «Хотя я и не знал тогда другого языка, кроме шведского, я читал все, что мне попадалось под руку, особенно если это была поэма или история. В это время я познакомился с древними северными сагами. Когда я начал заниматься стихосложением, не помню, но твердо помню, что в это время мало-мальски выдающиеся события моих тогдашних однообразных будней были мною воспеты в стихах. У меня ничего не осталось из моих первых поэтических попыток, но помню, что я написал длинную поэму «Атле» в форме принятого тогда александрийского стихосложения, тема же поэмы была мною заимствована из собрания «Подвиги северных богатырей» Бьёрнера[11]. И эта поэма затеряна. Этими опытами я освоил определенную технику стихосложения и овладел языком, не свойственным детям моего возраста».

Видя недюжинные способности тринадцатилетнего мальчика, Брантинг решил написать зажиточному помещику в соседнем местечке Мальма, капитану Лёвеньельму, у которого старший брат Тегнера Ларе Густав был домашним учителем девяти его детей. «Дорогой друг, — писал Брантинг Лёвеньельму, — у Эсайаса Тегнера, проживающего у меня в качестве писаря, слишком хорошая голова и способности, чтобы идти простой дорогой чинуши. У тебя в качестве преподавателя твоих детей находится его брат. Позволь брату, так как Тегнер не имеет своих средств для продолжения своего образования, пригласить его к тебе для занятий».

В марте месяце 1796 года Эсайас переселился к капитану Лёвеньельму. За пятнадцать месяцев четырнадцатилетний мальчик с избытком нагоняет все, что им было пропущено для подготовки на экзамен зрелости. Об этом периоде Тегнер пишет: «Я начал изучать латынь. Метод был старый, основательный и, по-моему, единственно правильный, он в общем сохраняет время. Я вызубривал слова и необходимое в грамматике. Память моя в то время была настолько острой, что, прочитавши три-четыре раза слова в словарике к латинским текстам Шёгрена, содержащем до шестидесяти слов, я мог повторить их без записки. В связи с изучением грамматики начались переводы из Корнелия Непота[12], сначала под руководством учителя, затем самостоятельные, причем в качестве помощника был тот же словарь, хотя и приходилось иногда прибегать к объяснению учителя. Таким образом, к концу года был пройден весь Корнелий Непот, а по-французски весь Телемак[13]. Греческий язык начался позднее, мною было прочитано лишь четыре евангелиста. И это произошло без достаточной грамматической подготовки, а так как мне впоследствии пришлось основательно изучить грамматику, я искренне сожалел, что выбрал эту кратчайшую дорогу. Обучаясь таким образом под руководством учителя три четверти года, я решил продолжать дальше самостоятельно. И это было мною сделано с той горячностью, на которую способна сильная воля, особенно в молодости. В течение 1797 года я прошел массу латинских авторов, особенно поэтов. Поэты настолько врезались мне в память, что я еще и сегодня могу прочесть наизусть значительные цитаты из давно заученного».

Летом 1797 года Ларе Густав Тегнер переехал в качестве домашнего учителя к богатому помещику и владельцу Ременских железных рудников в северной части Вермланда, граничащей с Далекарлией, — Мюрману. С ним вместе переехал туда и Эсайас. Богатейшая библиотека Мюрмана на шведском и иностранных языках привела молодого Тегнера в восторг. Он «поглощал греческий, запивал латынью и на сладкое наслаждался порцией новых языков». Латынью он владел в это время уже в совершенстве. Грек Гомер своей «Одиссеей» и англичанин Джемс Макферсон поэмой об Оссиане произвели на Тегнера глубокое и неизгладимое впечатление. С немецкой литературой, которая совершенно отсутствовала у Мюрмана, Тегнер ознакомился значительно позднее, питая долгое время к немецкому языку предубеждение. Свои занятия он прерывал лишь для прогулок и игр в лесу, в полях с живой и веселой молодежью помещика Мюрмана.

На следующий год, когда старший брат Ларе Густав со старшими детьми Мюрмана переехал в Лунд для занятий в университете, Эсайас становится домашним учителем младших детей Мюрмана. Но это уже не тот веселый, шаловливый мальчик Эссе, а замкнутый, застенчивый юноша, живущий исключительно в мире книг. Зачастую утро заставало его за книгой, и лучшим подарком ему служила лишняя сальная свеча, так как выдаваемых ему экономной хозяйкой не хватало в темные, длинные зимние ночи. В это время в нем пробуждается первая любовь к младшей дочери Мюрмана. Он скрывает свои чувства, ему нужно много, много учиться, чтобы завоевать себе положение, выйти из бедности.

В сентябре 1799 года Эсайас Тегнер вместе со своими учениками, тремя младшими братьями Мюрманами, прибывает в Лунд, где и поступает в университет, получая материальную помощь от Брантинга и Мюрмана. В университете он обращает на себя внимание своим исключительным прилежанием. Он просиживает за книгами до двадцати часов в сутки. Его мало интересует шумная студенческая жизнь, волнующаяся злободневными политическими вопросами. Вот как характеризует Тегнера один из лучших шведских историков литературы, Оскар Левертин (1862-1906): «Тегнер принадлежит к зачитывающимся до одури и бегущим от людей одиночкам, которые идут своими путями, на лицах которых даже при дневном свете отражаются лучи ночной настольной лампы, на которых другие студенты, живущие полной жизнью, смотрят косо, но с завистью, подозревая, что духовная жизнь этих одиночек, может быть, гораздо богаче, полнее и ярче, чем веселая жизнь поющих и кутящих по кабакам товарищей».

Летом 1800 года Тегнер едет репетитором к детям барона Лейонхювуда в богатое именье Икскульсунд в провинции Смоланд. Здесь-то впервые у Тегнера в его письмах проскальзывает определенное критическое отношение к уходящему феодально-аристократическому классу.

Если Лёвеньельм и Мюрман были типичными представителями той аристократии, которая по-деловому примкнула к восходящей капиталистической буржуазии (они ведь были одновременно помещиками и промышленниками), то барон Лейонхювуд был типичным представителем «густавианов». Тегнер пишет старику Мюрману: «Место хотя и почетно, но ужасно скучно. Забавно наблюдать, как мои господа кичатся теми прошлыми столетиями, когда короли пользовались услугами их предков». А в другом письме к одному из своих друзей он пишет: «Неволя, в которой я нахожусь, для меня невыносима. Может быть, это прилив излишней меланхолии. Но у меня есть целый ряд к этому причин. Мое настроение и мое здоровье с каждым днем все больше и больше портятся». К этому времени относятся углубленные занятия Тегнера философией Канта и в особенности Фихте.

В 1802 году среди увенчанных лаврами тридцати четырех магистров философии Эсайас Тегнер был «примусом» (первым). К этому же времени относится участие Тегнера в студенческой демонстрации против ректора университета, которого студенты не любили за его аристократические тенденции и покровительство студентам-детям феодальных дворян. Сверстник Тегнера, впоследствии известный шведский профессор философии и истории, а также один из лучших поэтов, Эрик Густав Гейер, встретивший магистра Тегнера в доме его невесты Анны Мюрман в 1804 году, так описывает молодого ученого: «Среди общего шума и веселья находился одинокий молчаливый чужак. Его можно было бы назвать отсутствующим гостем среди многих присутствующих. Он был высок и строен, с светлыми вьющимися волосами и голубыми, исключительно ясными глазами. Но эти глаза, казалось, ничего не видят перед собой, а сам он бродит, как в полусне. Но если его внимание пробуждалось чем-нибудь, в глазах его загорался лукавый огонек, речь оживлялась, и появлялась удивительная улыбка. Его мало интересовали вечеринки и шумные игры. Его распорядок дня в корне расходился с распорядком всего дома. Он часто отсутствовал за столом. Его пути были иные, чем обычных людей... Как мы разговорились, я не помню, но мы вскоре же вступили в горячий спор. И так было всегда. Мы никогда не могли говорить спокойно. Я понял вскоре, что с ним нельзя было вести обычного разговора. Он бросался от одной темы к другой, постоянно возвращаясь к первой. За его мыслью было так же трудно следить, как за лучами солнца в колышащейся листве. Но все, о чем бы он ни говорил, было ярко. Это была сама природа, красочная птичка, гений с блестящими крыльями. Я не знал никого, о ком можно было бы с большим правом сказать — вот человек мгновенья. Он был гений мгновенья. Никто не мог увлекать так, как он. Все у него моментально превращалось в удивительные картины, полные ярких, блестящих красок, горящих, как сверкающий алмаз, всегда свежих, всегда новых». И это писал Гейер, в то время примыкавший к консервативному крылу университетской молодежи, тогда как Тегнер в то время был приверженцем радикализма. Об этой встрече Тегнер писал позднее: «Мы резко расходились в наших взглядах на жизнь и литературу, которые со временем еще более углубились. Наши встречи обращались в неустанный диспут, однако без желчи и брани. Я тогда уже ценил Гейера как талантливейшего и благороднейшего человека нашей страны».

После блестящей защиты диссертации «Об эзоповских баснях» Тегнер в 1803 году получает доцентуру по эстетике и выбирается секретарем философского факультета, одновременно становится он и библиотекарем университетской библиотеки. Это дает ему определенную обеспеченность. Жалованье Тегнера составляло в это время 60 бочек зерна. В шведских университетах того времени жалованье чинам духовного и учебного ведомства производилось рожью и ячменем пополам, которые они должны были для обращения в деньги продавать. Доход их, таким образом, зависел от цен на хлеб. Бочка же зерна стоила, в зависимости от урожая, 10-17 рублей.

В 1806 году, с женитьбой на Анне Мюрман и первыми успехами начинающего поэта, Эсайас Тегнер совершенно меняет свой образ жизни. Из замкнутого мыслителя он превращается в веселого, жизнерадостного, гостеприимного хозяина. Он всюду принят как самый желанный гость. Он становится центром всего живого, молодого и радостного в университетском городе Лунде. Он умеет своим остроумием, своим красноречием увлечь и взбодрить. Его речь — блестящий фейерверк мысли и образов. Его лекции по греческой литературе привлекают переполненную восторженную аудиторию. Начался самый блестящий период жизни Тегнера.

Первые поэтически-творческие проблески связаны у Тегнера с его детскими увлечениями древнеисландскими сагами, затем античной классикой и ее преломлением во французской поэзии «просвещенцев», являвшимся доминирующим течением в шведской литературе ее золотой академической эпохи, эпохи Густава III. Эсайас Тегнер мыслил всегда поэтическими образами. Даже его лекции по греческой философии принимали форму высокого поэтического претворения. Целый ряд воспоминаний его слушателей говорят о том, что после основательного анализа текста он переходил к переводу, в котором «вся поэтическая прелесть оригинала блистала подлинными красотами и смелыми поэтическими дерзаниями. Перевод сам собой переходил на метрический стих, увлекавший не только профессора, но и всю аудиторию, забывавшую, что давно уже прошло положенное время лекции».

Первые опубликованные стихи Тегнера, как «Элегия на смерть брата» («Elegi vid en broders dod», 1803) и «Мудрец» («Den vise», 1804), премированные «Литературным обществом» в Гетеборге, носят на себе отпечаток «просвещенного академизма», рассудочности и дидактики. Но уже написанное в том же 1804 году стихотворение «Моей родине» полно живыми поэтическими образами, отходящими от напыщенности и статичности академизма. Вот почему посланные на конкурс Шведской академии первые произведения Тегнера не получили удовлетворительного отзыва. На Тегнера все болmiе н больше влияет немецкая поэзия, в особенности молодые Шиллер и Гете, в стиле которых написаны «Англия и Франция» («England och Frankrike», 1806) и «Вечность» («Det evige», 1810). Не бесследно прошло также и знакомство Тегнера с творчеством Байрона. Мощная волна национального пробуждения, как результат наполеоновских войн, поднявшаяся в Европе и достигшая своего наивысшего подъема в Германии, не могла не докатиться и до Скандинавии. Датский философ и поэт Эленшлегер и его шведский последователь Линг, один из основателей «Готского союза», своими красочными, боеспособными и дышащими живыми образами поэмами из прошлого северных народов, полными героического пафоса древних скандинавских саг, не могли не увлечь горящего творческой энергией Тегнера, в котором с детства жила вся фантастика «Подвигов северных богатырей».

Внутренние неурядицы и эпидемии в Швеции, недовольство реакционно-шовинистической и абсолютистской политикой Густава IV, мечты об идеалах Французской революции, нападение России на Финляндию весной 1808 года, негодование, вызванное предательством высших чинов шведской армии и полной неподготовленностью к оборонительной войне, сильно повлияли на поэтическое творчество Тегнера. В темные ноябрьские дни 1808 года, когда дошли до Швеции слухи о позорном для шведской армии перемирии с русскими в Олькийоки (Финляндия), молодой поэт создает свою знаменитую «Боевую песню сконского ополчения» («Krigsang for skanska landtvarnet»)[14].

Зачем меч не испытан
И тих зачем?
Зачем же не избит он,
Защитный шлем?

Погубленные годы
В избе сенной...
На битву марш, — в походы
За край родной!

Клич в бой недалеко. —
Подходят с востока,
Все ближе гремят они бурей шальной...
Шлет запад их, в злости
Незваные гости...

На битву, на битву за край наш родней!
………
И вековые
Несет проклятья
Кровавый пир, —
И кровь рекою
Течет людскою,
И гибнет мир...

Изменнической сворой,
Сокрыв свои мечи,
Изменники, как воры,
Вдруг подползли в ночи...

class="stanza">
Мир и покой народа нарушая,
Они придут на тихие поля,
Чтоб хищно грабить наши урожаи,
И, прах отцов топча и шевеля,
Чтоб наших женщин зверски растлевать,
А сыновей нещадно убивать...
………

Не объявляет он войны, — он поджигает...
Под маской рыцарей — обман им нипочем,
И человеческую кровь он сберегает,
Беря могилу Эрнсверда[15] — мечом!

Мы меч достанем ржавый,
Суд наш суров,
Мы били со славой
Сонмы врагов...
Изведаем скоро,
Как меч наш остер,
И выйдем из спора,
Дав смелый отпор!

………
Вставайте, угнетенные!
Войска на бой зови!
Мы вихри зажженные
Утопим в крови!

И враг наш гонимый
Бежит тут и там, —
И ужас за ними
Спешит по пятам
………

Кто пал, — в родной земле зарыт,
И несть его жива
Свободный Север повторит
Его слова...

И старец прохожий
Потупит свой взор
И тихо положит
Цветы на бугор.

И девушка порою
К могиле подойдет
И, грустный дар герою, —
Слезу она прольет.

Поэт споет былое, —
Гимн доблести земной,
В честь юношей-героев,
Кто пал за край родной...

Бури смолкнут скоро,
Отдохнут поля, —
Без боев, без спора
Заблестит земля.

В согласном хоре
Звучит покой, —
Забудет горе
Весь род людской...

День мирный, новый
Настал сейчас, —
Венец лавровый
Венчает нас...

Заздравной чашей
Звенит наш пир:
За счастье наше!
За нас! За мир!
Мастерски переданная смена настроений, блестящая по форме смена стихосложного размера и ритмов, динамика и страсть, а главное, живые, близкие образы, — как все это было непохоже на принятые застывшие формы спокойного, добродетельного и дидактическото академизма. Здесь зов к борьбе, здесь ненависть и злоба, здесь подлинная человеческая скорбь по погибшим н радостная вера в победу и светлое будущее родины. «Боевая песня» звучала набатом, стала, по отзывам современников, «шведской марсельезой», «тиртеевским гимном»[16]. Однако надежда на победу, высказанная Тегнером в «Боевой песне», рухнула. Великодержавная Швеция Фридрихсгамским миром в 1809 году окончательно уходит в область предания. Финляндия — житница Швеции — отходит в руки царской России. С глубоким чувством горечи и болью Тегнер в своем поэтическом произведении «Свеа»[17], представленном на конкурс Шведской академии в 1811 году, упрекает своих сородичей в измене национальным интересам, в упадке героизма и продажности, со скорбным пафосом вспоминает гордые дни величия и военной славы Швеции, пролетевшей по всей Европе. С нескрываемой иронией он обращается к Финляндии, к ее желанию найти под царским скипетром «мир и защиту». «Ну хорошо, — говорит Тегнер, — лобзай его ты длани и спи у ног его! Но пробужденье будет страшно!..» Склоняясь перед необходимостью потери Финляндии, Тегнер призывает Швецию:

Пусть Свеи недра гор дары вдвойне дадут,
Пусть блещет урожай, леса, как ночь, цветут...
Все силы рек, ручьев природа пусть сольет, —
И Швеция в себе Финляндию найдет!
Если в опубликованной Шведской академией и премированной высшей наградой редакции поэме «Свеа» доминирующим мотивом является эпическая покорность перед совершившимися насилием, то, по свидетельству друга Тегнера епископа Агарда, «целый ряд прекрасных, величественных строф в этой патриотической поэме с резкими выпадами против России были Академией выброшены, как места слишком возмутительного характера». В той форме, в которой поэма была представлена на конкурс в Академию, поэма была явно проникнута чувством реванша и призывала Швецию к оружию против России, пока еще есть время:

«Еще ты можешь мужеством дать миру удивленье,
И честь еще спасти свою, хотя б в своем паденьи...»
К союзу Бернадотта с Александром I Тегнер вместе с большинством передовой шведской интеллигенции относился с нескрываемой ненавистью. Пример Польши, писал Тегнер, доказал, что «гораздо опаснее иметь «государство казаков» в качестве покровителей, чем открытых врагов». Однако Тегнер подчинился совету и нажиму Академии и переделал свою «Свеа» в духе мирного строительства вместо воинственного реванша. Но это не радовало Тегнера. Его радость признанного Академией поэта и шумный успех у публики были отравлены тем, что ему пришлось, по его выражению, «перешивать и ставить на «Свеа» заплатки». В своей ненависти к русским он был непреклонен, и не потому только, что они отняли Финляндию, а потому, что для него «царское государство было символом вечного варварства, было страной, в которой вечно царит бесправие и насилие, страной, в которой еще нет граждан, а лишь господа и рабы, которых можно покупать подобно любому скоту». В русских он видел народ с внешней оболочкой образования, «в сердцах которых глубоко сидит варвар», и страна царизма, по мнению Тегнера, опасна не только для шведов, но и для всей европейской культуры. «Александр I, — пишет Тегнер, — главная опора мракобесия, явление самого подлого характера, какой мне только приходилось встречать в истории». Дружба Карла Юхана с «казаком» вызывала в Тегнере чувство глубокой ненависти. По поводу же войны с Данией, начатой Бернадоттом, Тегнер пишет, когда Шведская академия просила его написать соответствующее стихотворение, в 1813 году своему другу Адлербету: «Против бедных датчан я ничего не могу писать. Это несчастный народ, который; вот уже в продолжение многих лет не делал нам ничего худого. Сможем мы силою отторгнуть Норвегию, было бы без сомнения не плохо, но подобное завоевание у беззащитного народа вряд ли воспоет честный человек. Вот если война обернется против нашего заклятого врага, я с радостью начну писать. Я рожден в ненависти к варварам и надеюсь независимо от модных софизмов умереть с нею». Принужденный написать приветствие по поводу годовщины победы над датчанами, Тегнер в стихотворении, озаглавленном «Настоятельно принужденное приветствие офицерам в годовщину битвы при Борхнёфте» («Efter mycket nodgande till nogra officerare pa arsdagen av slaget vid Bornhoft»), иронически заканчивает:

Итак, почтенные, годичный срок проплыл, —
А дело шло чертовски жарко
Для офицеров и кобыл, —
Так пей, кто хочет, эту чарку!
Ненависть к «заклятому врагу» никогда не оставляла Тегнера. Даже на склоне своих лет, когда Тегнер из радикала-разночинца превратился в консерватора-епископа, в 1833 году в стихотворении «Стрелок» («Skytten»), написанном по поводу открытия стрельбища в г. Кристианстаде[18], говорит о том, что:

Надежность рук и меткость глаза...
Не знаем мы, где встретим дичь...
И, если вихрь начнется сразу, —
Услышим из норд-оста[19] клич...

Высока игра, прекрасна, —
Бьем мы дичь из края в край...
Мимо бить тогда — опасно...
Эй, охотник, — не зевай!
Поэма «Свеа» была принята восторженно всеми кругами шведского общества и получила большую премию Шведской академии. Первый биограф и современник Тегнера, поэт Ф. М. Францен (1772-1847), говорит об этом произведении, что «оно замечательно не только по своему высокому патриотизму и по эпической красоте, но и по внезапной перемене формы в середине его. От александрийского стиха, исполненного той многозначительной силы и той тихой, но постоянной гармонии, которых требует этот размер, поэт, повинуясь мгновенному увлечению, вдруг переходит к дифирамбу и, соответственно богатому разнообразию самого предмета, извлекает из арфы своей разнообразнейшие звуки. Перед нами встает поэтическое видение, где баснословные образы древнего Севера служат только оболочкой современных дум, чувствования й надежд». Поэма «Свеа» появилась как раз в разгар бешеной борьбы литературных течений — «академизма» и «фосфоризма». Разрыв академической формы александрийского стиха пламенным дифирамбом, живые, яркие и страстные образы, вплетенные в грустные лирические размышления, — как все это было непохоже на эпическое спокойствие академистов и как в то же самое время непохоже на трансцендентную туманную поэзию романтиков-«фосфористов»! Францен правильно констатирует: «Встречающееся в стихотворении «Свеа» соединение обоих родов поэзии, хотя, быть может, и неумышленное, показывает, как думал Тегнер относительно раскола, возникшего тогда на шведском Парнасе. Не унижая старой словесности, он сам приготовил новую, но никогда не приставал к «фосфоризму». Вот его собственные слова: «Немецкие теории с господствовавшею в поэзии таинственностью были мне противны. Переворот в шведской поэзии считал и я необходимым, но его можно и должно было произвести более самостоятельным образом. Новая школа казалась мне слишком отрицательной, а ее критические выпады — слишком несправедливыми. Поэтому я в войне не принимал участия, за исключением кое-каких шуток, которые я в письме и на словах позволял себе».

«Свеа» сблизила Тегнера, с одной стороны, со стариками из Академии, в Несторе же старых «густавианов», маститом поэте Леопольде (1756-1829), он обрел искреннего друга и почитателя; с другой — заставила «фосфористов» чутко прислушиваться к нему и несколько умерить свои нападки на возможность использовать старые академические формы для отражения идей современности. Однако взаимоотношения Тегнера с «фосфористами» оставались на всю жизнь обостренными. В эпиграмме «Металличность» («Metalliteten», 1815) Тегнер зло осмеивает манерность и туманность «фосфористов».

Природы ухо — есть металл:
Клинг-клингелли-кланг!
Язык как отзвук духа стал:
Плинг-плингелли-планг!
Философ — головой — металл:
Клинг-клингелли-кланг!
Звенящий бубенец — германским эхом стал:
Плинг-плингелли-планг!
Для Тегнера мир, в котором царят реакционные и упадочные туманные философские идеи шеллингианства, должен быть уничтожен. Свое саркастическое новогоднее стихотворение на 1816 год («Nyaret») Тегнер заканчивает:

Ура! Религия — есть иезуит, —
А якобинец — людское есть право...
И ворон бел, и вольный мир открыт, —
И — да здравствует папа и дьявол!
Поеду в Германию, — учиться у мудрых поэтов
Искусству творения там злободневных сонетов:
С новым годом, — с мраком и убийством,
С ложью, глупостью и суетой!..
Надеюсь, нашу землю ждет твой выстрел —
Своей ее ты пулей удостой...
Она, как многие, полна тревоги быстрой, —
Но усмирит ее — в упор твой выстрел...
Ближе всего был Тегнеру «Готский союз», хотя он никогда не мог полностью согласиться с ультранационалистическими тенденциями Рэфа, мечтавшего о кулачном праве средневековья и противника культурных завоеваний человечества, следовательно, являвшегося как бы предшественником современного фашизма.

В 1812 году Тегнер, не достигший еще 30 лет, получает в Лундском университете самостоятельную профессуру по греческой словесности и в виде побочного дохода по примеру большинства профессоров — «пребенте», т. е. пасторский приход с обязательным посвящением одновременно в пасторы. В продолжение многих веков эта традиция при шведских университетах была формой контроля и «духовного» влияния на профессуру, на которую передовые молодые профессора смотрели лишь как на необходимое зло, бороться с которым, однако, не решались

V
Ближайшие двенадцать лет (1812-1824) являются в жизни молодого блестящего профессора Эсайаса Тегнера самым ярким, самым жизнерадостным и плодотворным периодом в его творчестве. Шумный успех «Свеа» и общее признание исключительного таланта молодого поэта окрыляют Тегнера, и он приступает к созданию своих больших поэтических полотен, поставивших его в ряды мировых классиков начала XIX века.

«Готский союз» выбирает Тегнера в том же году своим действие тельным членом, и он становится активнейшим сотрудником журнала «Идуна». Литературное течение, образовавшееся вокруг «готов», представляется Тегнеру как средостение между французским «академизмом» и немецким «фосфоризмом».

Выросшие, в сущности, на общей почве романтизма, «готы», так же, как и «фосфористы», оперируя главным образом национальным прошлым, стремятся отразить в своих произведениях личность, противостоящую обществу, личность исключительную. Это преклонение перед личностью вполне отвечало мыслям Тегнера, впитавшего в себя весь пафос подымающейся буржуазии, но он ищет своего героя не только в прошлом, для него в настоящем таким героем является Наполеон. Тегнер не разделяет ненависти «фосфористов» к Наполеону. Идея «Священного союза» ему противна. Все его симпатии на стороне Наполеона. Еще в 1799 году в бытность у Мюрмана в качестве домашнего учителя Тегнер вспоминает, что «при распространившемся тогда слухе о смерти Наполеона в Египте я написал большую лирическую поэму. Мюрман, большой поклонник Наполеона и вообще героев французской революции, сам писавший стихи, с большой похвалой отозвался об этом произведении». В 1813 году Тегнер публикует своего «Героя» («Hehlten»), в котором оправдывает «победоносный полет орла в лучах сияющего солнца».

Видишь, том, где мощь большая,
Вечен взмах могучих крыльев.
Виноват ли в том орел?
Голубь клюнет, напевая,
Он же рвет добычу силой,
Там, где солнца путь прошел...

Разве буря, воя, спросит,
Или спросит гром гремящий,
Над землей неся свой гул,
Коль цветы, сломав, уносит
Иль влюбленных пару в чаще
Неожиданно спугнул?
Что старо, — уходит в вечность,
И знакомое ученье
Ни к чему нам повторять...
Все уходит в бесконечность
И должно из разрушенья
Вновь здоровым расцветать!
Когда Наполеону удалось бежать с острова Эльбы и тем самым создать угрозу Венскому конгрессу, Тегнер пишет в 1815 году «Пробудившегося орла» («Den vaknande ornen»), в котором с радостью приветствует «грозного орла, парящего над стаей воронов». «Берегитесь, — восклицает Тегнер, — берегитесь, мелкие стервятники, — мститель близок, он прекратит ваш разбойничий дележ!»

Как ночь, расправляет он крылья ветров,
Молньеносные бури неся...
И страх, над вороньею стаей вися,
Твердит: — берегитесь, вам, хищники, мстя,
Судья кончить пир ваш готов!
Над трупом Европы спокойно воссев,
Вы рвете кусок за куском, —
Порою лишь каркнув тупым голоском,
Что ворон, мол, бел, что свободно кругом...
Таков ваш вороний напев!
Ну что ж, защищайтесь!
Часы подошли...
Посмотрим, на что вы годны...
Он, подвигов сын, он грядет с вышины.
Шумящие крылья все ближе слышны...
И когти, как круги Земли!
Лети, королевский орел! Ты умел...
Сверши свой полет еще раз!
Чтоб дрогнула мразь, что на тронах сейчас,
Чтоб тот, кто крылатым стал, взвился в свой час, —
И к солнцу, — да, к солнцу взлетел!
В этом же восхищении перед трагической судьбой героя проходит у Тегнера его преклонение перед «Карлом XII» («Karl XII», 1818).

Бодростью и радостью проникнута вся его поэзия этого периода. «Песнь к солнцу» («Song, till solen») в 1817 году и в особенности «Песнь» («Sangea») в 1819 году являются лучшими отражениями этого жизнеутверждающего начала у Тегнера.

Не знает он преданий темных,
Без веры, без надежд, без сил,
Не знает жалоб, нежных, томных,
Задач, каких бы не решил...
Ему поток желанен шумный,
В ширь моря мчащийся поток,
И ветерок в игре раздумной,
В цветах могилы ветерок...
Им чтимый храм в огне сияет, —
У стен его ручей журчит...
В поэта силы он вливает
И глубь времен к нему их мчит...
И лечит он сердца больные, —
Поток, исполненный чудес.
Быть может, слезы в нем земные?
Нет, — он лишь зеркало небес
Итак, — хочу, коль я достоин,
К напитку чудному прильнуть, —
Здоров, бесстрашен и спокоен, —
На мир больной хочу взглянуть.
Не может петь златая лира
О муках, что я создал сам, —
Не для поэта горе мира, —
Он отдан ясным небесам.
Покуда в звездный свежий вечер
Отцам сияет небосвод
И северный, бодрящий ветер
Для деток Свеи песнь поет, —
Пока хранит певучий
Север Звучанье дивных голосов, —
И в шведском, доблестном напеве
Звон горных далей и лесов!
В это время Тегнер работает над созданием двух своих лучших произведений: «Саги о Фритьофе», первые девять песен которой появились в журнале «Идуна» в 1820-1822 годах, и «Акселя» (там же в 1822 году).

Еще в детстве Тегнера увлекали героические образы скандинавской «Эдды». Романтика, воскресшая на стыке двух эпох, еще с большей силой возвращала Тегнера к изучению средневековой поэзии, но его увлекали не проникнутые мистической фантастикой индийские поэмы и кельтские сказания, не призрачная туманность мистических легенд позднейшего христианского средневековья, как это увлекало «фосфористов», а жизнерадостная яркость и ясность скандинавской «Эдды», проникнутой здоровым реализмом живого человека. Известная русская переводчица «Эдды» С. Свириденко совершенно правильно характеризует «Эдду»; «Это мир реальной жизни, лицо подчас грубой, но могучей человечности, здоровой силы и бурных страстей, мир деятельной воли и мужества. Удары боевых мечей о крепкие брони, гордый бег корабля к чужим берегам за добычей и славой, шипение пенного меда в тяжелых заздравных кубках, скрип зерна под увесистым ручным жерновом, — вот образы и обстановка этих сказаний: битвы, походы, тяжелый труд, опасные охоты, шумные пиры... Все сильно и ярко, все дышит жизнью».

И к этой любимой и близкой своему миропониманию теме подходит зрелый поэтический талант Тегнера. Он останавливается на героическом образе Фритьофа, но присоединяет к нему черты героев, взятых из других саг и «Эдды», пропуская все это через призму современного ему мировоззрения, именно такого, какой нужен для интересов подымающейся буржуазии; ведь Фритьоф в древнескандинавской саге сродни капиталистическому буржуа. «Фритьофу, — говорится в XI главе саги, — легко доставались богатство и почет, куда он ни ездил. Убивал злодеев и свирепых викингов, но бондов[20] и купцов оставлял в покое. Был он тогда снова прозван Фритьофом Смелым. У него собралась большая надежная дружина, и стал Фритьоф очень богат движимым имуществом». В поэтической обработке образа Фритьофа, особенно в последней его части, есть сильное влияние рационалистической лютеранской морали, этого специфического буржуазного духа.

«Сага о Фритьофе» является кульминационным пунктом в поэтическом творчестве Тегнера. Она доставила ему мировую славу. «Сага о Фритьофе» в короткое время была переведена на все европейские языки.

Я. К. Грот, первый переводчик этого исключительного памятника первой четверти XIX века на русский язык, в своем предисловии указывает на многочисленные переводы на немецкий, французский и английский языки. Первое русское издание, вышедшее в 1841 году, было встречено всей русской критикой, в том числе и Белинским, с большим сочувствием.

70-летний ветеран Шведской академии, слепой поэт Леопольд, в своем письме к Тегнеру пишет: «Я без ума от Фритьофа, влюблен в него больше самой Ингеборг. Говорить о том, что Фритьоф оставляет за собой все, что было в шведской поэзии до сих пор, было бы пошлостью... Новая эра открывается для шведской поэзии, и я могу сказать словами Симеона: «Ныне отпущаеши раба твоего, владыка, по глаголу твоему с миром, яко видеста очи мои свет во откровение языцев и славу людей твоих...»

Когда Тегнер заканчивал «Сагу о Фритьофе», он мечтал дать в поэтической обработке средневековую легенду «О великане Фине и епископе Абсалоне», в которой представлена была бы борьба язычества и христианства, но это произведение, начатое в 1820 году, не было им закончено, так как средневековое христианство было Тегнеру чуждо. Из оставшихся набросков языческих образов, особенно дочери великана, прекрасной Герды, скорее проглядывают симпатии поэта к полнокровному, жизнеутверждающему «греховному» началу язычества, чем к бледным, морализующим аскетическим обликам служителей церкви.

Лирической поэмой «Аксель», посвященной академику Леопольду, Тегнер отдал долг байронизму. Темой этой поэмы взята любовная история участника походов Карла XII, храброго «карловца» Акселя Руса и его русской невесты Марии, слышанная якобы Тегнером из уст старого «карловца». Поэма была восторженно принята всеми без исключения литературными кругами Швеции. Эта поэма с ее лирическим грустным концом, так не свойственным жизнерадостному Тегнеру, свидетельствует о глубоких идеологических сдвигах, происходящих в нем. Его бурная, полная страстных порывов жизнь, его постоянные любовные увлечения не укладываются в рамки буржуазно-мещанского быта провинциального университетского города. Тегнера нужно угомонить, университетскую молодежь нужно оградить от разлагающего влияния мятущегося, беспокойного профессора. Это Тегнер чувствовал, н нотка разочарования, нотка пессимизма проникает в радостную гармонию тегнеровской лиры. К этому присоединяются также и экономические заботы. Кроме семьи, Тегнер содержит целый ряд своих обедневших родственников и родственников своего воспитателя Брантинга. Этим кончается второй, самый светлый, самый счастливый в творчестве Тегнера период.

VI
В 1824 году произошла большая перемена в жизни Тегнера. Его назначают епископом в провинциальный город Векшё[21]. Об этом назначении Тегнер пишет в письме своему другу детства: «Что касается моего назначения епископом, то я прежде всего должен категорически заявить тебе, что я ни прямо, ни косвенно не желал этого назначения». С большой болью и грустью он принужден был согласиться на это, к этому обязывал его принятый пасторский сан. Грустно было ему покидать молодежь, друзей, свою науку и посвящать себя делу, которому он по своему мировоззрению был чужд. Многие возмущались таким назначением и высказывали свои сомнения по поводу возможности «поставить Пегаса под ярмо». Всем было ясно, что Тегнер представляет «весьма сомнительный материал для церковного прелата». Ортодоксия была ему чужда, и никогда он не мог подчинить разум вере, В письме к одному из своих друзей, вскоре после своего назначения, он откровенно пишет о «правоверных рачителях веры и поповских болванах, оценивающих свою прославленную религиозность слишком дешево: ведь, в самом деле, нельзя же сомневаться в том, чего ты совершенно не знаешь. Они поглощают догмы, как страус камни, и эту дегустаторскую способность они называют религиозностью и немало хвастаются тем, что обладают значительно большим, чем рассудком».

Экономически епископат давал больше, чем профессура, но для малопрактичного Тегнера система оплаты немногим способствовала улучшению его материального положения. Епископское жалованье высчитывалось натурой с доходов земельных наделов. Ему пришлось стать не только хлеботорговцем, но и землевладельцем, пришлось, по его словам, «закупать скот, семенные зерна, плуги, бороны, удобрение и прочее, — все это относится и окладному управлению религии в нашей стране... Все это отнимает у меня время, так что ничего не остается для плодотворных занятий». Обращаясь за помощью по покупке лошадей к своему зятю, он не без сарказма пишет: «Мне не надо лошадей черной масти, терпеть не могу поповского цвета даже на лошадях. Мне нужна пара новых, мои слишком стары, свыше двадцати лет, возраст, вполне простительный для замужней женщины, но не для кобылы. Да и к тому же они слепы, как члены риксдага, и хромают, как церковная проповедь».

Окружающее его духовенство в епископате представляло собою, по словам Тегнера, настоящие авгиевы конюшни. И он жестокой рукой принялся за чистку этого духовенства, «пропитанного полным невежеством и свинством», с искренним желанием превратить их из «невежественных пьяниц в цивилизованные личности». Эта работа убивала поэта Тегнера и создавала вокруг него нездоровую атмосферу. «Мне удалось, — пишет Тегнер своему другу Магнусу Лагерлёфу в 1833 году, — сместить ряд отчаянных пьяниц, и то после целого ряда всяческих волокит и крючкотворств. В наше время легче низложить короля, чем спившегося попа. Само собой понятно, что я этими и другими своими мероприятиями по внедрению порядка нажил себе массу врагов, но с этим приходится мириться».

Неугомонный, всегда оппозиционно настроенный к окружающему, свободный в своих выражениях, далеко не религиозно-ханжеского порядка, легкомысленный и влюбчивый, Тегнер действительно являлся, по выражению одного из современников, «Саулом среди пророков».

Прекрасный портрет Тегнера-епископа дает талантливый шведский поэт конца XIX века Густав Фрёдинг (1860-1911) в своем стихотворении «Его высокопреподобие епископ в Векшё»:

Епископский пир уж в конце. Затихает...
Епископ вдруг вилкой в стакан ударяет, —
И снова налил он в бокал свой вина.
На друга взглянув своего Хеурлина...
Молчат попадьи и молчат капелланы,
И вздохи почтительны и полупьяны, —
И попьих утроб тихо вздохи летят,
И все капелланы в тарелки глядят.

Над залом, как будто, туман поднялся, проплывая,
Все благоговейно внимают, речей ожидая,
Одну из речей, где епископ возвысит престол,
Где голосом звонким и тоном он всех превзошел.

Но Феб, лучистый Аполлон, стремится в путь,
Чтоб в Олимпийской колеснице на Север заглянуть, —
Лучи над ним горят божественней и краше,
Их блеск горит вокруг епископских кудряшек, —

Епископу стиль древних греков даря,
Вокруг благородного лика горя...

Встает с загоревшимся взором епископ, —
Не верой, а дерзостью полон язык, —
И полон он соли, к аттической близко,
А стиль — из Афин сюда прямо проник...

Сильфид обнаженных, легко, шаловливо
С епископских уст низбегает игриво
Анакреонтический хор...
И шествует муза истории, Клио,
И девять сестер, всем искусствам родные,
И Эроса всеми командует взор!
Слова о свободе, дворянстве, что чает

Героев и подвигов, — луч освещает, —
Как солнечный отблеск кругом весь мир, —
О боге, кто в танце, в стихах, в винограде,
О лаврах побед, победительском взгляде,
О женских суставах, в грации пир...
О духе, материи, боге едином,
О том, что он всюду царит господином,
О жизни, как счастьи, победе везде,
О папе, что нам помогает в беде...

Это звучит, словно хор, бесконечно,
Это — смычок, словно движимый вечно, —
Рукой Аполлон его движет в игре,
Он в воздухе слышен, над миром гремит он,
А в парке кентавры стучатся копытом
Под пляски менад на песчаном дворе...

И жители леса выходят из чащи,
И нимфы и фавны толпою шумящей,
Смеясь над святыми, сквозь окна глядят...
Епископ смолкает, и в сильном смущеньи
Сидят попадьи, — без речей, без движений, —
С открытыми ртами блаженно сидят.

Так вечер проходит под шопот по залу:
«Священный епископ подвержен бокалу...
Коль так, наш епископ свихнется помалу»...
Так в Смолянде слухи, как по ритуалу,
Идут — и готовы все к горю-скандалу...
Среди пошлости провинциального городка Тегнер искренно увлекается красивыми женщинами окружающего его общества. Он влюбляется, сходится, расходится, переживает глубокую душевную драму с тем, чтобы снова проделывать то же самое. Как будто аскетизм его молодых лет находит выход в этих вспышках страсти старости. Мартина фон Шверин, дочь богатого купца, жена блестящего офицера и помещика, Ефросиния Пальм, жена консисторского чиновника, девятнадцатилетняя Эмилия Ульфсакс, жена врача Сельдена, голубоглазая жена коммерц-советника, Хильда Вийк, и ряд других женщин — вот объекты эротических увлечений епископа.

Известный шведский карикатурист Фриц Дардель, который восемнадцатилетним юношей временно жил в доме Тегнера в 1835 году, отмечает в своем дневнике: «На меня он произвел сильное впечатление. Редко я видел более гениальный образ. Говорят, что он в интимном кругу весьма общителен, особенно с дамами, к которым питает определенную склонность и в разговоре с которыми позволяет себе рискованные выражения и двусмысленности, от которых слушательницы краснеют. Во всяком случае, святошей его назвать нельзя — его манеры скорее поэта, чем прелата».

Тегнер тяготился епископской мантией. Ему было ясно, что он совершил страшнейшую ошибку в своей жизни. «Я нахожусь в ложном положении, — пишет Тегнер в 1830 году, — и считаю всю свою жизнь погибшей». Он все реже и реже возвращается к поэтическому творчеству. Это все или поэмы по случаю всяких торжественных актов, на которых Тегнеру по долгу службы приходится выступать, застольные спичи и особенно элегии на смерть своих друзей и выдающихся людей своего времени, или же полные пессимизма и безысходной тоски небольшие стихотворения. В элегии «Меланхолия» («Mjaltsjukan», 1828), написанной октавами, несчастный Тегнер с глубоким чувством скорби говорит о переживаемой им душевной трагедии:

Тогда предстал внезапно черный рыцарь,
И сразу в сердце властно он проник,
И стало все под небом, как в темнице,
Угасли звезды, мглист стал солнца лик...
И вешний день стал, словно осень, тмиться,
Листва желтей, — и пышный цвет поник...
И в чувствах умерла вся жизненная сила,
И молодость увяла, как могила...

Тебя, о род людской, обязан воспевать я, —
Что ты правдив, — что ты совсем господний лик...
Но все ж о лжи в тебе я знаю два понятья:
Мужчина — женщина, — две лжи я знать привык...
Честь, верность, — песнь звучит, пока живут объятья:
Легко звенит та песнь, покуда лжет язык...
Сыны небес! Один вам памятник изваян:
На зыбкой грани двух времен, —
Правдивое клеймо на лбу, что дал вам Каин.

Скажи мне, страж, — пройдет ли ночь немая,
Иль никогда конца не будет ей?
Полуобглодан месяц, проплывая...
За ним плетутся звезды, все грустней...
Пульс быстр, как будто юность отбивая,
Но не убить ему страданий дней...
Прервать мой долгий пульс ничто не вольно...
Как окровавленному сердцу больно!

Что? Сердцу? Нет, в моей груди нет сердца!
В ней урна с пеплом жизни включена...
О, сжалься ты, земная мать, о, Терта, —
Пусть урна будет та погребена...
Прах улетит... Земля же милосердна,
Пусть боль земли землей исцелена...
Пусть дней подкидыш жизни путь отметит, —
И, может быть, отца за солнцем встретит.
Таким образом, из жизнерадостного, всегда оппозиционно настроенного, дерзкого и боеспособного представителя восходящей буржуазии Тегнер обращается в ипохондрика, лишенного жизнеутверждающей радости пессимиста, не верящего в борьбу и победу бесхребетного представителя межеумочной интеллигенции, оторвавшейся от своей почвы, но и не примкнувшей целиком к мировоззрению уходящего феодально-аристократического слоя. Тегнер является как бы олицетворением водораздела, в котором встречаются две эпохи, два мира. В своей элегии «Могила Наполеона» («Napoleons graf») Тегнер находит образное выражение такому положению:

Среди потухших жерл вулканов,
На зыбкой грани двух времен, —
Как столп границ, в эпохи канув,
Его прах в урне водружен!
Единственный раз в этот период у Тегнера прозвучал бодрый голос старого бойца. Это случилось в его знаменитой речи при посвящении новых магистров в Лундском университете в 1829 году, когда он в качестве «промотора»[22] возложил лавры на голову присутствовавшего датского поэта Эленшлегера, первого идеолога «готов» в Скандинавии. Приветствуя «короля северных поэтов», Тегнер призывал здесь к скандинавскому единению и тем самым положил основу развившемуся в 60-х годах политическому движению «скандинавизма».

Воспитанный в духе воинствующего рационализма французских «просвещенцев», радикал в политических своих воззрениях, Тегнер соприкоснулся с реальной политикой лишь в период своего епископства, когда ему пришлось по должности быть членом риксдага[23] и здесь столкнуться с политиканством парламентских партий. Ему, приверженцу «просвещенного» абсолютизма лучшего периода Густава III, была не по нутру, казалось, близко и нему стоящая, крепнущая либеральная партия; он сразу же охладевает к конституционным формам правления, он не хочет и не может понять, по его выражению, «многоголового, но безголового правления». Ему чужда резкая радикальная критика окрыленной французской июльской революцией 1830 года либеральной буржуазии. Он пишет: «С тех пор как королевская шведская свобода начала выражать свои мысли словами «лодочных нимф»[24] я не могу быть больше ее любовником». Несмотря на то, что он никогда не мог примириться с Карлом XIV Юханом из-за его русофильской политики, Тегнер выступает на защиту престарелого короля, когда либеральная оппозиция пошла на штурм королевской камарильи. Особенно обостряются отношения Тегнера е руководящей либеральной прессой в 1834 году, когда он позволил себе в Шведской академии в приветственной речи по поводу избрания Агарда академиком резкие выпады против либерализма и нарождающегося демократического течения, которое «подобно гробокопателю, желает уравнять в одном прахе всех — и королей с их короной, и мыслителей, поэтов, ученых с их лаврами, и заурядного глупца с его свободой». В своем отходе от идеалов «просвещенцев» к мракобесию реакции, истокам современного фашизма, Тегнер доходит до отрицания всеобщего образования, за которое оппозиция подняла борьбу в риксдаге. Либеральная пресса не остановилась перед резким отпором, и популярность стареющего поэта в широких массах была поколеблена.

Период епископства, самый мрачный и полный глубоких внутренних коллизий, когда Тегнер то «сжигает то, чему поклонялся», то «поклоняется тому, что сжигал», совпадает е тяжелым душевным заболеванием. Еще в 1825 году Тегнер писал своему другу детства Лагерлёфу: «Вот уже некоторое время я страдаю от необычайно тяжелого, мрачного душевного состояния. Я опасаюсь за свой рассудок! Ты ведь знаешь, что в нашем роду в известном возрасте проявляется сумасшествие[25]. До сих пор оно проявлялось у меня в поэзии, в этой более легкой форме умопомешательства, но кто может поручиться, что оно всегда будет находить выход этим путем?..» В другом письме того же года, к своему другу посланнику Боркману, он пишет: «К счастью, скоро закончится постройка центрального госпиталя в Векшё, а он находится в ведении епископа». Консультациям врачей, указывавшим на болезнь печени, Тегнер не верил. Он говорит: «Непонятное беспокойство бросает меня из одного состояния в другое, ни на минуту не покидая меня. У меня нет покоя днем, нет сна ночью. Мое и ранее легко возбудимое воображение является теперь для меня постоянным мучителем. Одним словом: я болен и телом, и душою».

Сомнения и недооценка своего поэтического творчества, которые все время были у Тегнера, в этот период принимают еще более обостренные формы. При появлении в 1836 году поэмы «Густав III» поэта Францена  Тегнер пишет графине Шарлотте Мёрнер: «Верьте мне, в этом небольшом произведении гораздо больше ценной поэтической руды, чем в моей гремучей ртути, которую я в течение тридцати лет сжигал в стихах и прозе. Настанет время, когда народ это увидит и признает, и вспомните, что я это предсказывал».

Все чаще и чаще, по словам Тегнера, находит на него «дух Саула», и тогда: «Я чувствую неописуемую горечь, которая ничего не выносит, ничего не щадит ни на небе, ни на земле. Она рождает во мне обычно человеконенавистнические размышления, сарказм и злобу, высказав которые, я тотчас, хотя и поздно, сожалею. Эта горечь совершенно несвойственна моему характеру, скорее кроткому, чем вспыльчивому. Это симптомы болезни и поэтому вдвойне мучительные». В другом письме Тегнер еще более ярко рисует свое душевное состояние; «Фурия, насильно обвенчанная со мной без попа и без подружек и даже без моего желания, рождена кошмаром и вампирихой. Эта фурия, даже когда она не гарцует на моей груди и не сосет крови моего сердца, дает мне понять, что все же она вблизи меня и намерена в любой момент почтить меня своим посещением».

Летом 1840 года произошла давно ожидаемая катастрофа: Тегнер сходит с ума. Создатель «Саги о Фритьофе» отвозится в дом для умалишенных в Шлезвиг под наблюдение известного в то время датского психиатра Йенсена, который, понимая болезнь Тегнера, окружил его исключительной заботой, не применяя к нему никаких лекарств. Летом 1841 года Тегнер возвращается в Векшё значительно поправившимся и окрепшим. В это время он заканчивает свое последнее произведение, большую лирическую поэму «Непорочная невеста» («Kronoljruden»), всю как бы озаренную нежными лучами заходящего солнца. Он описывает крестьянскую свадьбу в селе, где когда-то проживал И. X. Чельгрен[26], один из лучших поэтов «просвещенцев» эпохи Густава III. На свадьбе присутствует сам епископ, устами которого Тегнер говорит:

Чельгрена больше уж нет! Ныне, когда он так нужен...
Должен поэт создавать — не только служа Красоте...
Должен мыслителем быть он, — в нем мысли народа,
Властвует он над сознаньем, как солнце, он зорко глядит.
Должен поэт создавать — не только служа Красоте...
Должен вести свой народ не к тому лишь, что в мире прекрасно,
Но и к тому, что правдиво. Разум поэта — есть все!

Чельгрен, восстань! Ждет Север. Приди же и ратуй
Снова за правду, за право, сознанье и честь.
Вей, как таран корабля, все, что ничтожной пошло...
Стыдно сегодня земле за пустой политический лепет,
Время в тупик забрело, бред извращает сознанье...
Мощным ударом ударь, молнией грозно сверкая, —
Бейся за правду, чтоб поняли мы со стыдом, —
Что мы — великий народ, породивший династию Ваз...
Это творческая программа самого Тегнера. И он кончает страстным призывом: «Боже, Ты Чельгрена нам возроди!» Епископ выпивает до дна наполненный вином бокал и бросает его высоко на ветви раскидистого дуба, откуда доносится его грустный звон.

«Kronobruden» была в сущности лебединой песней Тегнера. Несколько стихотворений, написанных за последнее пятилетие жизни Тегнера по поводу различных событий жизни городка Векшё, были лишь слабым отражением, бледным отзвуком когда-то богатейшей лиры творца «Саги о Фритьофе». Тегнер медленно угасал. На новый, 1845 год он пишет Францену: «Я вступил в свой magnus annus climactericus[27] шестьдесят третий, считающийся роковым для болящих. Да будет воля Твоя! Мы должны подчиниться и смириться. О конце я молю каждый день, хотя думаю, я многое еще мог бы создать здесь на свете».

Старый жизнерадостный викинг-бард побежден буржуазной пошлостью. Этот третий, трагический период в жизни Тегнера заканчивается холодным ноябрьским днем 1846 года.

В мощной фигуре Тегнера, стоящего на стыке двух эпох, ярко отразился синтез классицизма эпохи французских «просвещенцев» и многообразной романтики эпохи победоносного наступления крепнущей буржуазии. Многочисленны были источники, которыми питался Тегнер, но его творческая работа носила самостоятельный индивидуальный и национальный характер и создала богатейшую основу национальной шведской литературы. Это был Пушкин для Швеции, и имя его вошло в Пантеон сокровищницы мировой культуры.

VII
Предлагаемая вниманию читателя «Сага о Фритьофе» является лучшим произведением Тегнера. «Сага о Фритьофе» дается нами в новом переводе Б. Ю. Айхенвальда и А. И. Смирницкого. Вышедший в 1841 году первым изданием полный перевод «Фритьоф-саги» Я. К. Грота, переизданный затем в 1874 и 1898 гг., совершенно устарел. Перевод Грота, стараясь быть как можно более точным, не передает всего аромата поэтического творчества крупнейшего шведского поэта, да и сам язык Грота настолько отяжелил ритмическую легкость «Саги о Фритьофе», что она с трудом осваивается современным читателем. С гениальностью крупного мастера использованные Тегнером всевозможные формы стихосложения — от ритмично-аллитерационной древней «Эдды», через метрическую музыкальность греков и римлян к силлабической математичности романских народов и, наконец, многокрасочной тоничности буржуазии XIX века не нашли своего отражения в переводе Я. Е. Грота.

Заслуга переводчиков заключается в том, что они, сохраняя всюду стихосложные размеры Тегнера, даже в такой трудной для переводчиков песне, как 21-я, построенной на аллитерационной форме стихосложения, сумели найти соответствующие аллитерации в русском языке, не снижая поэтической цельности «драпы»[28], этой своеобразной погребально-дифирамбной песни древних скандинавских скальдов[29].

Стараясь как можно ближе передать текст Тегнера, переводчики, однако, не следуют, подобно Гроту, слепо за лексикальным значением каждого слова, а в поэтически вольных, но вполне покрывающих и выражающих глубокие мысли Тегнера оборотах, воплощают в прекрасном русском переводе это изумительное произведение скандинавской классической литературы. Знакомя нас с малоизвестным у насмировоззрением древнескандинавской культуры, этот перевод поможет нашему читателю освоить один из крупнейших памятников мировой литературы. В этом отношении большое значение будут иметь и сделанные А. И. Смирницким обстоятельные комментарии.

Письмо Тегнера о его «Фритьоф-саге» и древнескандинавская «Сага о Фритьофе Смелом» (в переводе Я. К. Грота, сверенном и частью исправленном по подлиннику А. И. Смирницким) дадут читателю не только прекрасную иллюстрацию транспонирования Тегнером миропонимания древних скандинавов на язык христианско-буржуазный, но и введут читателя в ту идеологическую борьбу, которая велась в Швеции в начале XIX века.

Читателям, которых заинтересует первоисточник, поэтически обработанный в «Саге о Фритьофе», мы рекомендуем прочесть предисловие Б. И. Ярхо к опубликованным издательством «Academia» «Исландским сагам»: в нем дан прекрасный историко-литературный очерк древнескандинавской «Эдды». Характеризуя последнюю, один из лучших исследователей скандинавской древности, Александр Бугге[30] сказал: «Это поэтическое произведение, которое по глубине мысли и ясности в изображении человеческого, по драматической сжатости действия стоит на одной высоте с благороднейшими созданиями искусства этого типа, какие только существуют. Здесь над нами не раскрывается, как в бессмертном эпосе Гомера, вечно радостное, ясное, безоблачное небо; мы не плывем в сиянии «зари с розовыми перстами» по тихим волнам «пурпурного моря» мимо цветущих берегов, населенных прекрасными гармоническими людьми. Здесь нет роскошного девственного леса, образов трагической фантазии индийского героического эпоса. Здесь нет дикости и кипящих страстей ирландских сказаний... В этих песнях как бы звучит битва — где мечи встречаются с мечами, где клинки, как молнии, разрезают воздух; все резко и сжато; везде обмен слов и драматическое движение — нет пространных картин, длинных описаний, нет замедляющих отступлений, как почти во всех эпических произведениях... Образы словно изваяны резцом, они стоят перед нами, выпуклые и полные жизни...» На Тегнера, этого скальда периода «бури и натиска» в истории шведской буржуазии, воспитанного на рационализме «просвещенцев», динамическая поэзия «Эдды» и героических древнескандинавских саг оказала сильное и плодотворное влияние.

Перевод стихотворных цитат в статье сделан по моему подстрочнику М. П. Гальперином.

Большую редакционную помощь в подготовке перевода «Фритьоф-саги» оказал Г. Р. Шпет.

Древнеисландская сага о Фритьофе Смелом

ГЛАВА I О смерти конунга Беле и Торстена Викингссона и их детях

Так начинают эту сагу: Беле конунг правил Сигнафильке[31]. У него было трое детей. Хельге звали одного сына, другого — Хальвдан, а дочь — Ингеборг. Ингеборг была хороша собой и разумна. Она была лучшее дитя конунга.

Вдоль фьорда по западной стороне тянулся берег[32]. Там было большое селение. Это селение называлось Бальдерсхаге[33].

Там было мирное убежище и обширный храм и высокий тын вокруг.

Там было много богов, всех же более чтили Бальдера. Язычники так уважали святость этого места, что там нельзя было причинять вреда ни животным, ни людям.

Никаких сношений не смели мужчины иметь там с женщинами.

Сирстрандом[34] назывался участок, которым владел конунг, а по ту сторону фьорда стояло селение и называлось оно Фрамнес[35]. Там жил муж, которого звали Торстен, и был он сыном Викинга. Его селение стояло против конунгова. Торстен от жены своей имел сына, которого звали Фритьоф. Он был из всех мужей самый рослый и сильный и был хорошо подготовлен к доблестным делам уже в юности. Его прозвали Фритьофом[36] Смелым. Он был так любим, что все желали ему добра.

Дети конунга были еще малолетни, когда скончалась их мать. Хильдингом звали доброго бонда в Согне. Он вызвался взять на воспитание дочь конунга. Была она воспитана у него хорошо и заботливо. Ее прозвали Ингеборг Прекрасной. Фритьоф был также на воспитании у бонда Хильдинга, и стал он (по воспитанию) побратимом дочери конунга, и выделялись они из всех детей.

У конунга Беле стало убывать движимое добро, потому что он состарился. Торстен имел в своем ведении треть государства, и был он главною опорою конунга. Торстен давал конунгу роскошный пир каждый третий год, а конунг давал пир Торстену каждые два года. Хельге Беласон рано сделался великим жрецом. Не были он и брат его любимы народом.

У Торстена был корабль, который звали Эллидой. Там гребли пятнадцать человек на каждом борту. У него были круто выгнутые штевни, и был он крепок, как морское судно. Борт был обит железом. Так силен был Фритьоф, что он греб двумя веслами на носу Эллиды, а каждое было длиною в тринадцать локтей; а за каждое из прочих весел бралось по два человека. Фритьоф считался первым из молодых мужей того времени. Завидовали сыновья конунга, что его хвалили более их.

Вот Беле конунг занемог, и когда стал терять силы, призвал он сыновей своих и молвил им: «От этой болезни будет мне смерть. А потому прошу вас, сохраняйте дружбу с теми, кто были мне друзьями, потому что мне кажется, что отец с сыном, Торстен и Фритьоф, будут вам нужны и для совета, и для дела. Курган должны вы насыпать надо мной». После того Беле умер.

После этого занемог Торстен. Тогда он молвил Фритьофу, сыну своему: «Прошу тебя, оказывай покорность сыновьям конунга, так как это подобает их сану; впрочем, я предчувствую, что ты будешь счастлив. Желаю, чтоб меня похоронили против самого кургана Беле, по ею сторону фьорда, у моря. Будет нам тогда привольно перекликаться о предстоящих событиях».

Бьёрном и Асмундом звали побратимов Фритьофа. Они были рослые мужи и сильные.

Вскоре Торстен скончался. Он был похоронен, как он приказал, а Фритьоф наследовал его землю и движимость.

ГЛАВА II Фритьоф сватается за Ингеборг, сестру конунгов

Фритьоф стал знаменитейшим мужем и вел себя храбро во всех воинских делах. Бьёрн, побратим его, был ему особенно дорог; Асмунд же служил им обоим. Корабль Эллида был лучшим сокровищем, доставшимся ему после отца, и вторым сокровищем было золотое кольцо. Не было другого дороже в Норвегии.

Фритьоф был так щедр, что большинство людей ставило его не ниже обоих братьев, находя, что ему недоставало только сана конунга. За это Хельге и Хальвдан прониклись ненавистью и враждой к Фритьофу и досадовали, что молва отдавала ему преимущество перед ними; притом же казалось им, что Ингеборг, сестра их, и Фритьоф имели склонность друг к другу.

Случилось, что конунги поехали на пир к Фритьофу во Фрамнес, и он, по обыкновению, угостил их лучше, чем они были достойны. Ингеборг также была там, и Фритьоф долго разговаривал с нею.

Дочь конунга молвила ему: «Ты имеешь хорошее золотое кольцо».

«Верно это», — сказал Фритьоф.

После того братья отправились домой, и росла их зависть к Фритьофу.

Вскоре Фритьоф стал очень грустен. Бьёрн, побратим его, спросил, какая тому причина. Он сказал, что у него на сердце разыгралось желание свататься за Ингеборг; «хотя я и ниже по званию, чем братья ее, все же мне кажется, что я не ниже по достоинству». Бьёрн сказал: «Сделаем так!» Потом поехал Фритьоф с несколькими из своих мужей к братьям. Конунги сидели на кургане своего отца. Фритьоф приветствовал их учтиво и потом высказал свою просьбу, сватался за сестру их Ингеборг. Конунги отвечают: «Неразумно ты требуешь, чтоб мы выдали ее за незнатного мужа, отказываем мы в этом решительно». Фритьоф отвечает: «В таком случае скоро сделано мое дело. Но это отплатится тем, что я никогда уже не окажу вам помощи, хотя бы вы в ней и нуждались». Они сказали, что не будут тужить о том.

Поехал Фритьоф домой после этого и стал снова весел.

ГЛАВА III Конунг Ринг объявляет войну сыновьям Беле

Рингом звали одного конунга. Он правил Рингарике; это было в Норвегии[37]. Он был могущественный областной конунг и доблестный муж, к тому времени достигший уже преклонного возраста. Он молвил своим мужам: «Я слышал, что сыновья конунга Беле поссорились с Фритьофом, одним из славнейших мужей. Теперь хочу отправить послов к конунгам и объявить им, что или они должны покориться мне и платить дань, или я пойду на них войною. И это будет мне легко, так как они не могут сравниться со мною ни числом войска, ни разумом. Все же мне было бы великою славою на старости лет победить их». После того отправились послы конунга Ринга к братьям и сказали так: «Ринг конунг велит вам объявить, чтобы вы прислали ему дань, а не то он опустошит ваше государство». Они отвечали, что не намерены в молодые годы учиться тому, чего не желают знать в старости, — позорно служить ему. «Нужно ныне собрать рать, какую можем добыть». Так и было сделано. Но когда им показалось, что рать их мала, послали они воспитателя Хильдинга к Фритьофу, и должен он был просить его приехать на помощь к конунгам.

Фритьоф сидел за игральной доской[38], когда Хильдинг вошел. Он молвил так: «Конунги наши шлют тебе поклон и хотят твоей помощи в войне против Ринга конунга, который хочет нагло и несправедливо вторгнуться в их государство». Фритьоф не отвечал ему ничего и молвил Бьёрну, с которым играл: «Слабое место вот здесь, побратим! Но ты не переменяй хода. Лучше я нападу на красную шашку и посмотрю, защищена ли она». Хильдинг молвил тогда снова: «Хельге конунг просил сказать тебе, Фритьоф, чтоб ты также шел в поход, иначе тебе будет плохо, когда они воротятся». Бьёрн молвил тогда: «Тут сомнительно, как поступить, побратим! И сыграть можно двояко». Фритьоф сказал: «Тогда разумнее напасть прежде на главную шашку, и сомнению будет конец». Не получил Хильдинг иного ответа. Он поспешно поехал назад к конунгам и передал им речи Фритьофа. Они спросили Хильдинга, как он разумеет эти слова. Хильдинг сказал: «Говоря про слабое место, он намекал, конечно, на свое неучастие в вашем походе. А когда собирался напасть на красную шашку, то выразил намерение идти к Ингеборг, сестре вашей. Берегите же ее хорошенько. Когда я грозил ему вашим гневом, то Бьёрн увидел в деле сомнение, а Фритьоф сказал, что лучше прежде напасть на главную шашку. Тут он разумел конунга Ринга».

После того они стали снаряжаться и велели заблаговременно отправить Ингеборг с восемью девушками в Бальдерсхаге. Сказали, что Фритьоф не может быть таким дерзким, чтобы он поехал туда на свидание с нею: «Ибо нет никого столь дерзкого, чтобы делать там зло». И братья отправились на юг к Ядару и нашли Ринга конунга в Сокнарсунде[39]. Конунг же Ринг был особенно раздражен тем, что братья сказали, что им казалось позорным сражаться с таким старым человеком, который не может сесть верхом на лошадь, если его не подсаживают.

ГЛАВА IV Поездки Фритьофа в Бальдерсхаге

Только что конунги отправились, Фритьоф надел свое парадное платье, а на руку свое доброе золотое кольцо. Потом побратимы пошли к морю и спустили Эллиду. Бьёрн молвил: «Куда держать путь, побратим?» Фритьоф молвил: «К Бальдерсхаге, чтоб весело провести время с Ингеборг». Бьёрн молвил: «Не следует накликать на себя гнев богов». Фритьоф отвечает: «Отважусь на это; мне важнее ласка Ингеборг, чем гнев Бальдера». После того они переправились на веслах через фьорд и пошли в Бальдерсхаге в палату Ингеборг. Она сидела там с восемью девушками. Их было тоже восемь. Когда они вошли туда, все было там убрано паволоками и дорогими тканями. Ингеборг встала и молвила: «Как ты столь дерзок, Фритьоф, что приходишь сюда вопреки запрещению моих братьев и тем раздражаешь против себя богов?» Фритьоф сказал: «Что бы ни случилось, твоя любовь мне важнее, чем гнев богов». Ингеборг отвечает: «Будь тогда моим дорогим гостем со всеми твоими мужами». Потом она посадила его возле себя и пила за его здоровье лучшее вино, и так они сидели и весело проводили время. Тут увидела Ингеборг доброе кольцо на руке его и спрашивает, ему ли принадлежит сокровище. Фритьоф сказал, что ему. Она много хвалила кольцо. Фритьоф промолвил: «Я дам тебе кольцо, если ты обещаешь не выпускать его из рук и прислать мне назад, когда не захочешь более иметь его. И таким образом мы дадим друг другу обет верности». При этой помолвке они поменялись кольцами. Фритьоф часто бывал по ночам в Бальдерсхаге и между тем ездил туда каждый день и весело проводил время с Ингеборг.

ГЛАВА V О Фритьофе и сыновьях Беле

Теперь надо сказать о братьях, что они встретили конунга Ринга и что у него было более войска. Вот стали ходить взад и вперед мужи и старались помирить их, чтоб дело обошлось без войны. Ринг конунг сказал, что он готов на мир, с условием, чтоб конунги покорились и отдали прекрасную Ингеборг, сестру свою, с третьей частью всего своего имущества. Конунги согласились на это, видя против себя превосходные силы. Примирение было закреплено договором, и свадьбе назначено было быть в Согне, куда приедет Ринг конунг за своей невестой. Едут братья с дружиной своей домой, и были они в большой досаде.

Между тем Фритьоф, догадываясь, что братья скоро воротятся, сказал дочери конунга: «Хорошо и любезно вы нас угощали. Бальдер на нас не гневался. А когда вы узнаете, что конунги возвращаются, то развесьте ваши холсты над палатой Дис[40]: она здесь в селении всего выше. Мы увидим это из своего дома». Дочь конунга сказала:

«Вы поступили не по примеру других мужей; но мы должны были принимать вас как наших друзей, когда вы приходили».

Потом Фритьоф уехал домой. И на другое утро вышел он рано и, возвратясь к себе, пропел:

«Скажу я нашим мужам, что уж кончены прогулки.
Уж воинам не ездить на корабле:
ибо холсты выставлены на белильне»[41].
Они вышли и увидели, что вся палата Дис завешена беленым полотном. Бьёрн молвил тогда: «Теперь конунги, конечно, возвратились, и нам не долго просидеть спокойно; и кажется мне разумным созвать войско». И так было сделано. Собралось множество мужей.

Братья тотчас узнали о намерениях Фритьофа и о его дружине. Тогда конунг Хельге сказал: «Странно мне, что Бальдер сносит от Фритьофа всякое поругание. Пошлю к нему мужей осведомиться, какое удовлетворение он нам предложит; а не то вышлю его из края, ибо у нас нет достаточной силы, чтобы бороться с ним на этот раз».

Воспитатель Хильдинг отправился с поручением конунгов к Фритьофу, а с ним были и друзья Фритьофа. Они говорят так: «Того хотят конунги для примирения с тобою, Фритьоф, чтобы ты привез дань с Оркнейских островов, которая не выплачивалась с тех пор, как Беле умер; ибо они нуждаются в деньгах, выдавая сестру свою Ингеборг замуж с большим приданым». Фритьоф говорит: «Одно обязывает нас к соблюдению мира — уважение к отшедшим отцам нашим; но братья не исполнят договора. Я ставлю условием, чтобы все наше имущество было неприкосновенно, пока я буду в отсутствии». Это было обещано и утверждено клятвою.

Вот Фритьоф пускается в путь, выбрав себе в помощь храбрых и сильных мужей. Всех вместе их было восемнадцать. Они, его мужи, спросили Фритьофа, не хочет ли он прежде заехать к конунгу Хельге и примириться с ним и отмолить от себя гнев Бальдера. Фритьоф молвил: «Клянусь никогда не просить мира у конунга Хельге». После того он взошел на Эллиду, и они пустились вдоль по фьорду Согн.

По отъезде Фритьофа Хальвдан сказал брату своему Хельге: «Было бы справедливее как-нибудь наказать Фритьофа за его преступление. Сожжем его двор и подымем на него и на людей его такую бурю, чтоб им никогда не справиться». Хельге сказал, что это следует сделать. Тогда они сожгли все строения во Фрамнесе и расхитили все имущество. Потом послали они за двумя колдуньями, Хейд и Хамгламой[42], и дали им денег, с тем, чтобы они накликали на Фритьофа и мужей его такую непогоду, от которой бы все погибли в море. Они изготовили чары и взошли на подмостки с колдовством и заклинаниями.

ГЛАВА VI Плавание Фритьофа к Оркнейским островам

Только что Фритьоф со своими людьми вышел из Согна, посвежел ветер и сделалась сильная буря. Поднялась тогда большая волна. Понесся корабль очень быстро, ибо он был легок на ходу и лучшего не могло быть на море. Тогда Фритьоф запел песню:

«Я выпустил из Согна, —
а девы пили мед среди Бальдерсхаге, —
осмоленного коня ветров.
Теперь крепче стала буря;
добрый день невестам, которые ласковы к нам,
хотя бы Эллида и пошла ко дну!»
Бьёрн промолвил: «Лучше бы тебе заняться другим делом, чем петь о девах Бальдерсхаге». «От того не стало бы тише, — сказал Фритьоф». Вот их понесло на север к проливу между островами, которые называются Солундами[43]. Был тогда ветер всего сильнее. Тогда запел Фритьоф:

«Море начинает высоко вздыматься,
так что оно ударяет о тучи;
старые заклинанья вызывают то,
что воды сдвигаются с места.
Не стану я с Эгиром в непогоду бороться;
пусть Солунды льдистые защитят мужей».
Они пристали к Солундским островам и решились там обождать, и тогда погода утихла. Тогда они переменили намерение и отчалили от острова. Плавание казалось им приятным, ибо ветер сначала был попутный. Но вот ветер стал крепчать. Тогда запел Фритьоф:

«Бывало, во Фрамнесе,
ездил я на веслах в гости к Ингеборг;
ныне на парусах
надо плыть при свежем ветре,
заставлять проворно
бежать водяного зверя».
И когда они отплыли далеко от земли, море во второй раз сильно взволновалось, и сделалась великая буря с такою снежною метелью, что от одного штевня не виден был другой. И так стало заливать корабль, что нужно было беспрестанно черпать воду. Тогда запел Фритьоф:

«Из-за колдовской бури не видать людей;
мы попали в бурун, славные дружинники.
Скрылись Солунды;
и все восемнадцать мужей
воду черпают, спасая Эллиду».
Бьёрн молвил: «Многое увидит, кто далеко поедет». «Правда, побратим», — сказал Фритьоф и запел:

«Хельге — виновник того,
что вырастают волны инеегривые.
Это не то,
что в Бальдерсхаге целовать лучезарную невесту.
Не одинаково меня любит Ингеборг и конунг;
лучше хотел бы я ей поручить мое счастье».
«Может быть, — говорит Бьёрн, — она желает, чтоб тебе было лучше теперешнего. Все же и это теперь неплохо изведать». Фритьоф сказал, что представился случай испытать добрых спутников, хотя приятнее было бы в Бальдерсхаге. Они принялись за работу бойко, ибо тут сошлись все могучие мужи, и корабль был из лучших, какие виданы в северных странах. Фритьоф запел песню:

«Весь Эгир кажется мне таким,
как будто сеет кто тлеющий пепел.
Низвергаются высокие волны,
насыпают курган лебединые взлеты.
Вот вскинута Эллида на крутой волне».
Тут налетели огромные валы, так что все люди качают воду. Фритьоф запел песню:

«Сильно окатило меня.
Дева будет плакать —
там, где холсты белились, —
если придется мне погрузиться
в лебединый холм:
Эллида полна воды».
Бьёрн молвил: «Не думаешь ли ты, что согнские девы много роняют слез по тебе?» Фритьоф сказал: «Конечно, мне приходит это на мысль». Потом волны так ударили в передний конец, что они полились водопадами; но к счастию корабль был крепок и на борту были надежные спутники. Тогда Бьёрн пропел песню:

«Тут не так,
как если бы дева пила за твое здоровье,
как если бы убранная кольцами
подзывала тебя к себе;
солоны глаза, омоченные морскою водой,
крепкие руки изнурены,
болят мои веки».
Асмунд отвечает: «Не беда, что вам пришлось испытать силу рук, ибо вы не жалели о нас, когда мы протирали себе глаза, в то время как вы так рано вставали в Бальдерсхаге». «Но что ж ты не поешь, Асмунд?» — говорит Фритьоф. «За этим дело не станет», — сказал Асмунд и запел песню:

«Здесь была тревога у мачты,
когда море обрушилось на корабль;
я должен был работать на нем за восьмерых.
Веселее было носить завтрак в девичий терем,
нежели вычерпывать воду из Эллиды на крутой волне».
«Ты не низко ценишь свою помощь», — сказал Фритьоф и улыбнулся. — Однако ж ты уподобляешься рабскому племени, желая заняться приготовлением кушанья». Тут ветер снова так усилился, что волны, которые со всех сторон рвались на корабль, казались бывшим на нем похожими на утесы и скалы. Тогда запел Фритьоф:

«Сидел я на перине в Бальдерсхагене,
как мог, перед дочерью конунга;
теперь неизбежно взойду я на ложе Ран,
и другой — на ложе Ингеборг».
Бьёрн сказал: «Горький раздается плач, побратим, и уныние слышится в твоих словах; жаль такого доброго молодца». Фритьоф сказал: «Это не уныние и не плач, хоть я и пою о наших любовных поездках; но может статься, об них говорено более, чем следовало. Однако ж большей части людей смерть казалась бы вернее жизни, если б с ними случилось то, что с нами; но я тебе еще что-то скажу». И запел:

«Искупил я ту мою поездку:
ко мне, а не к тебе,
с восемью прислужницами выходила беседовать Ингеборг;
мы с нею в Бальдерсхаге поменялись
испытанными в огне кольцами,
недалече был тогда
страж земель Хальвдана»[44].
Бьёрн сказал: «Будем, побратим, довольны тем, что случилось». Вдруг вал обрушился на корабль с такой силой, что клампы и оба галса были оторваны и за борт выброшены четыре человека, которые все и потонули. Тогда Фритьоф запел:

«Оба галса порвались при великом волнении моря;
погрузились четыре товарища в пучину бездонную.
«Теперь похоже на то, — сказал Фритьоф, — что некоторые из наших людей отправляются к Ран. Но наше появление не покажется приличным, если мы придем туда, не снарядившись как подобает храбрым. Мне сдается, что каждому из мужей следовало бы иметь при себе несколько золота». И он разрубил на части кольцо Ингеборг и роздал куски своим людям, и запел песню:

«Червленое кольцо, некогда принадлежавшее
богатому родителю Хальвдана,
надо разрубить,
прежде нежели нас погубит Эгир.
Пусть на гостях у видят золото,
— это прилично могучим воителям,
если нам нужно будет
угощение в палатах Ран».
Бьёрн сказал: «Это еще не верно, хотя и вероятно». Тогда Фритьоф и люди его заметили, что корабль унесло далеко вперед; но они не знали куда, ибо их отовсюду окружала мгла, так что ничего не было видно между кормой и носом за волнением и бурей, туманом и снегом и страшной стужей. Вот Фритьоф взлез на мачту и сказал своим товарищам, когда спустился: «Я видел чудное зрелище: огромный кит лег кольцом вокруг корабля; догадываюсь, что мы приблизились к какой-то земле и что он хочет помешать нам пристать; мне сдается, что конунг Хельге поступает с нами не дружески и посылает нам что-то недоброе. Вижу двух женщин на хребте кита, и они-то, конечно, вызвали эту грозную бурю своими злыми чарами и заклинаниями. Теперь мы испытаем, что сильнее — наше счастье или их колдовство; вы правьте прямо на них, а я острогами задам этим чудовищам». И пропел песню:

«Вижу двух колдуний на волне;
их прислал сюда Хельге,
им спину разрежет пополам Эллида,
прежде нежели уйдет с моря».
Говорят, что заклинаниями была придана Эллиде чудесная способность понимать человеческую речь. Вот Бьёрн сказал: «Теперь мы увидим, каково расположение к нам братьев», — и он бросился к рулю, Фритьоф же схватил рогатину и побежал к носу корабля и пропел песню:

«Добро, Эллида
Беги по волнам!
Разбей колдуньям зубы и лоб,
скулы и челюсти злым бабам;
переломи ногу или обе этим чудовищам».
Тут он пустил рогатиной в одну из колдуний-оборотней; передний же конец Эллиды попал в спину другой, и у обеих переломан был хребет; кит же пошел поспешно ко дну, и его более не видали. Тогда ветер стал утихать, но корабль был уже полон воды. Фритьоф кликнул своих людей и велел им отливать корабль. Бьёрн заметил, что это бесполезный труд. «Берегитесь отчаиваться, побратим! — сказал Фритьоф. — Прежде водилось у храбрых людей помогать, пока есть силы, что, бы потом ни случилось». Фритьоф пропел песню:

«Нечего, храбрые мужи, опасаться смерти.
Будьте веселы, дружинники мои!
Мне сны предвещают,
что Ингеборг будет моею».
Между тем они отлили корабль и подошли близко к берегу, но вдруг против них опять поднялась буря. Тогда Фритьоф схватил два весла в передней части судна и стал грести ими во всю мочь.

Вот погода прояснилась, и они увидели, что прибыли к Эфьесунду, и причалили. Спутники страшно устали; но Фритьоф был так бодр, что перенес на берег восемь человек, а Бьёрн двоих, Асмунд одного. Тогда запел Фритьоф:

«Я перенес к огню
изнуренных непогодой
восьмерых храбрых мужей;
я сложил парус на песок,
не легко бороться с морскою силою».

ГЛАВА VII Фритьоф у Ангантира

Ангантир был в Эфье, когда Фритьоф и его люди пристали к берегу. У Ангантира был обычай, что пока он пировал с друзьями, у окна пиршественного зала должен был сидеть один из мужей его — наблюдать погоду и быть на страже. Он должен был пить из звериного рога, и наполняли ему другой, как только один бывал выпит. Хальваром звали мужа, бывшего на страже, когда прибыл Фритьоф. Хальвар увидел прибытие Фритьофа и людей его и запел песню:

«Вижу, как в бурю мужи на Эллиде черпают воду;
их шестеро, а семеро гребут;
тот, который у штевня наваливается на весла,
похож на смелого Фритьофа».
И осушив рог, он бросил его в палату через окно и сказал женщине, наливавшей ему питье:

«Женщина с красивой походкой,
подыми с пола выпуклый рог,
опорожненный мною.
Я вижу на море людей,
утомленных ненастием,
которым может понадобиться помощь,
прежде чем достигнут гавани».
Услышав слова, произнесенные Хальваром, ярл спросил, что случилось. Хальвар отвечал: «Сюда прибыли какие-то люди; они очень устали, а кажется, это добрые бойцы; один из них так силен, что переносит остальных на берег». Ярл сказал: «Подите к ним навстречу и примите их с честью, если это Фритьоф, сын Торстена херсира[45], моего друга, знаменитого всякими подвигами». Тогда заговорил муж, по имени Атле, великий викинг: «Теперь окажется, справедлива ли молва, будто Фритьоф поклялся никогда прежде другого не просить мира».

Их было вместе десять человек, злобных и алчных берсерков; сошедшись теперь с Фритьофом и людьми его, они взялись за оружие, и Атле сказал: «Тебе, Фритьоф, лучше всего обратиться на нас: ведь, повернувшись один к другому, орлы дерутся. Вот, Фритьоф, тебе случай сдержать свое слово и не разговаривать ранее других о мире». Фритьоф устремился на них и запел:

«Где вам, бородатые трусы-островитяне,
справиться с нами.
Чем мне просить мира, пойду один на десятерых».
Тогда пришел Хальвар и молвил: «Ярл хочет, чтобы вы все были приняты у него с приветом, и никто не должен нападать на вас». Фритьоф отвечает, что он охотно принимает это, но готов и на другое. После того идут они к ярлу, и принял он Фритьофа и всех людей его хорошо, и остались они у него на зиму и были хорошо почтены ярлом. Он часто расспрашивал о их странствованиях. Бьёрн пропел песню:

«Воду отливали мы, веселые мужи,
восемнадцать дней,
между тем как холодные брызги
обдавали нас через оба борта».
Ярл сказал: «Конунг Хельге строил вам козни, и беда иметь дело с такими конунгами, которые только и умеют губить людей колдовством. «Знаю также, — сказал Ангантир, какое поручение дано тебе, Фритьоф: ты прислан сюда за данью, и я коротко тебе отвечу: Хельге конунг от меня дани не получит. Но у тебя будет столько денег и всякого добра, сколько тебе угодно, и ты можешь, если пожелаешь, назвать это данью или как тебе вздумается». Фритьоф сказал, что он готов принять деньги.

ГЛАВА VIII Конунг Ринг получает Ингеборг

Теперь нужно сказать о том, что происходило в Норвегии после отъезда Фритьофа. Братья велели сжечь все строения во Фрамнесе; между тем колдовавшие сестры свалились с колдовских подмостков, и обе переломили себе спину. В ту осень конунг Ринг приехал на север в Согн, чтобы жениться, и был великолепный пир, когда он праздновал свою свадьбу с Ингеборг. Он спрашивает Ингеборг: «Как тебе досталось доброе кольцо, что у тебя на руке?» Она сказала, что оно прежде принадлежало отцу ее. Конунг сказал: «Это дар Фритьофа, и ты его сейчас же сними с руки: у тебя не будет недостатка в золоте, когда ты приедешь в Альфхейм». Тогда она отдала кольцо жене Хельге и просила передать его Фритьофу, когда он воротится. Ринг конунг отправился тогда домой с женою своей и очень полюбил ее.

ГЛАВА IX Фритьоф возвращается с данью

Следующею весною уехал Фритьоф с Оркнейских островов, и расстались они с Ангантиром в дружбе. Хальвар отправился с Фритьофом. А когда они прибыли в Норвегию, узнал он, что жилье его сожжено, и когда он прибыл во Фрамнес, молвил Фритьоф: «Почернело мое жилище здесь, и не друзья побывали здесь», — и он пропел песню:

«Пили раньше во Фрамнесе смелые мужи с отцом моим.
Ныне вижу я тот дом сожженным;
я должен владыкам отплатить за зло».
Тогда он стал советоваться со своими мужами, что ему предпринять; но они просили, чтоб он сам подумал о том. Он сказал, что прежде всего хочет вручить дань. Они поплыли на веслах через фьорд в Сирстранд. Там услышали они, что конунги в Бальдерсхаге были при жертвоприношении Дисам. Фритьоф отправился туда с Бьёрном, Хальвару же и Асмунду поручил потопить между тем все суда, большие и малые, стоявшие поблизости; так они и сделали. Потом Фритьоф и Бьёрн пошли к воротам Бальдерсхаге. Фритьоф хотел войти. Бьёрн просил его поступать осторожно, когда он захотел войти один. Фритьоф попросил его остаться перед входом на страже и запел:

Один войду я в храм;
не нужно мне товарищей,
чтобы отыскать конунгов.
Подожгите их дом,
если я не возвращусь нынче вечером».
Бьёрн отвечал: «Хорошо сказано!» Затем Фритьоф вошел и увидел, что в палате Дис не много народу. Конунги были при жертвоприношении Дисам, сидели и пили. На полу был разложен огонь, а перед огнем сидели женщины и грели богов; другие мазали их и тканями вытирали. Фритьоф подошел к конунгу Хельге и сказал: «Теперь ты, конечно, желаешь получить дань». Тут он замахнулся кошельком, в котором было серебро, и ударил конунга по носу так сильно, что у него вывалилось изо рта два зуба, а сам он упал с седалища в беспамятстве. Хальвдан подхватил его так, что он не упал в огонь. Тогда Фритьоф пропел песню:

«Возьми ты дань,
вождь бойцов, передними зубами,
если ничего лучшего не требуешь;
серебро лежит на дне этого кошелька,
который мы с Бьёрном вместе добыли».
В той палате было не много людей, потому что пили в другом месте. Отходя от стола, Фритьоф увидел дорогое кольцо на руке у жены Хельге, которая грела Бальдера перед огнем. Фритьоф схватил кольцо, но оно крепко держалось у нее на руке, и он потянул ее по полу к двери; тогда Бальдер упал в огонь. Жена Хальвдана быстро схватила ее, и тогда бог, которого она грела, также упал в огонь. Пламя охватило обоих богов, перед тем обмазанных, и потом ударило в крышу, так что весь дом запылал. Фритьоф завладел кольцом, прежде чем он вышел. Тогда Бьёрн спросил его, что случилось при нем в храме, а Фритьоф поднял кольцо и пропел песню:

«Хельге получил удар,
кошелек полетел ему в лицо,
брат Хальвдана свалился с почетного места.
Бальдер начал гореть,
но кольцо я наперед взял.
Потом вытащил я,
нагнувшись,
быстро сгорающую головню из огня».
Люди говорят, что Фритьоф закинул горящую головню на покрытую берестой кровлю, так что зал (храм) запылал весь. И он запел песню:

«Поспешим к берегу,
потом великое предпримем;
синее пламя распространяется по Бальдерсхаге.
Затем они пошли к морю.

ГЛАВА Х Бегство Фритьофа из отечества

Только что конунг Хельге опомнился, послал он погоню за Фритьофом и велел убить его со всеми его спутниками: «Тот заслужил смерть, кто не чтит никакой святыни». Трубою созвана была придворная челядь[46]. Когда они выходили из палаты, то увидели, что вся она пылала. Конунг Хальвдан отправился туда с частью войска, а конунг Хельге пустился за Фритьофом и его спутниками; но те были уже на корабле, который качался, отплывая. Тут конунг Хельге и мужи его заметили, что все их суда повреждены; они должны были возвратиться к берегу и потеряли несколько человек. Конунг Хельге был так разгневан, что пришел в бешенство. Он стал натягивать свой лук и, положив стрелу на тетиву, хотел выстрелить в Фритьофа, но так напрягал силы, что обе дуги разлетелись в куски. Увидев это, Фритьоф схватил два весла на Эллиде и принялся грести с таким напряжением, что оба они также переломились, и он запел песню:

«Я целовал молодую Ингеборг,
дочь Беле, в Бальдерсхаге;
весла на Эллиде переломились
точно так же, как лук Хельге».
После того подул ветер с земли вдоль фьорда; они подняли паруса и поплыли; Фритьоф сказал им, чтоб они постарались не слишком долго пробыть там. Они поплыли вдоль Согнского залива, и Фритьоф пропел песню:

«Плыли мы из Согна.
Так ехали мы прошлый раз.
Тогда разыгрался огонь в усадьбе нашей,
а теперь разгорается костер
посреди рощи Бальдера.
За это буду волком[47], верно;
знаю, так будет провозглашено».
Бьёрн сказал Фритьофу: «Что теперь предпримем, побратим?» «Не останусь я здесь в Норвегии. Хочу я испытать образ жизни воителей и плавать викингом». После того они летом посетили острова и шхеры и добыли себе много имущества и славы; осенью же отправились они на Оркнейские острова, и Ангантир принял их хорошо, и они там зимовали.

Когда Фритьоф уехал из Норвегии, конунги держали тинг и объявили его изгнанным из всех своих владений и присвоили себе всю его собственность. Хальвдан конунг поселился во Фрамнесе и снова выстроил двор на место сожженного. И таким образом они все восстановили в Бальдерсхаге; но много прошло времени, прежде нежели огонь был потушен. Хельге конунгу было всего больнее, что боги сгорели. Много стоило издержек, чтобы храм Бальдера возобновить совершенно в прежнем виде. Конунг Хельге стал жить в Сирстранде.

ГЛАВА XI Фритьоф у конунга Ринга и Ингеборг

Фритьофу легко доставались богатство и почет, куда он ни ездил. Убивал злодеев и свирепых викингов, но бондов и купцов он оставлял в покое. Был он тогда снова прозван Фритьофом Смелым. У него собралась большая надежная дружина, и стал Фритьоф очень богат движимым имуществом. А когда Фритьоф проплавал четыре зимы викингом, отправился он на восток и остановился в Вике[48]. Тогда сказал Фритьоф, что он собирается выйти на сушу, «а вы отправляйтесь в поход на зиму, так как мне начинают надоедать походы. Поеду я в Уплёнд и повидаюсь с конунгом Рингом. А вы встречайте меня здесь к лету, а я приеду сюда в первый летний день». Бьёрн промолвил: «Это намерение неразумно, но все же поступай по своей воле. Хотел бы я, чтобы мы отправились на север в Согн и убили обоих конунгов, Хельге и Хальвдана». Фритьоф ответил: «Ни к чему это, и хочу я более поехать и навестить Ринга конунга и Ингеборг». Бьёрн сказал: «Не расположен я к тому, чтобы ты подвергался опасности, один попавши в его власть, так как Ринг умен и знатен родом, хотя он и довольно стар». Фритьоф сказал, что он позаботится о себе, «а ты, Бьёрн, позаботься между тем о людях». Они сделали, как он приказал.

Осенью Фритьоф поехал в Уплёнд, так как он хотел увидеть любовь Ринга конунга и Ингеборг. Перед приездом туда он надел сверх платья широкую шубу и был весь космат; у него были две палки в руках, а на лице маска, и он притворился очень старым. Потом встретил он мальчиков-пастухов, приблизился нерешительно и спрашивает: «Откуда вы?» Они ответили: «Мы живем в Стрейталанде, близ конунгова жилища». Старик спрашивает: «Что, Ринг — могущественный конунг?» Они отвечали: «Нам кажется, ты уже так стар, что мог бы и сам знать все, что касается конунга Ринга». Старик сказал, что он более заботится о выварке соли, чем о делах конунгов. Потом он отправился к палате и под вечер вошел в палату и представился очень жалким и, заняв место у двери, надвинул капюшон на голову и спрятался под ним. Ринг конунг молвил Ингеборг: «Там вошел в палату человек, ростом гораздо выше других». Королева отвечает: «Тут нет ничего необыкновенного». Тогда конунг сказал молодому служителю, стоявшему у стола: «Поди спроси, кто этот человек в шубе, откуда он и какого он рода». Юноша побежал к пришельцу и сказал: «Как тебя зовут, старик? Где ты ночевал, откуда ты родом?» Человек в шубе отвечал: «Много зараз ты спрашиваешь, юноша, но сумеешь ли отдать отчет во всем, что я тебе скажу?» «Сумею», — отвечал тот. Человек в шубе сказал: «Тьофом (Вором) меня зовут; у Волка был я этой ночью, а в Скорби был я вскормлен». Слуга побежал к конунгу и передал ему ответ пришельца. Конунг сказал: «Ты хорошо понял, юноша! Я знаю округ, который зовут Скорбь, возможно также, что этому человеку невесело жить на свете. Он, наверное, умный человек и мне нравится». Королева сказала, что странен такой обычай, «что ты столь охотно разговариваешь со всяким, кто сюда придет. Чего же в этом человеке хорошего?» Конунг молвил: «Тебе это не лучше известно. Я вижу, что он думает про себя более, чем говорит, и зорко осматривается кругом». После того конунг велел подозвать его к себе, и человек в шубе приблизился к конунгу, совершенно сгорбившись, и приветствовал его тихим голосом. Конунг сказал: «Как зовут тебя, великий муж?» Человек в шубе в ответ пропел песню:

«Меня звали Фритьофом —
когда я ездил с викингами;
Хертъофом[49] — когда я огорчал вдов;
Гейртьофом — когда метал копья;
Гунтьофом — когда ходил в бой;
Эйтьофом — когда опустошал острова;
Хельтьофом — когда хватал младенцев;
Вальтьофом — когда побеждал мужей.
После того скитался я с соловарами,
нуждаясь в помощи перед приходом сюда».
Конунг молвил: «От многого принял ты название вора (тьофа), но где ты ночевал и где твое жилище? Где ты вскормлен и что привело тебя сюда?» Человек в шубе отвечает: «В Скорби я вскормлен, у Волка я ночевал, желание привело меня сюда, жилища не имею». Конунг ответил: «Может быть, ты несколько времени питался в Скорби, но возможно также, что ты родился в Мире[50]. Ты должен был ночевать в лесу, ибо здесь поблизости нет поселянина, которого звали бы Волком. А что ты говоришь, будто у тебя нет жилища, так это, может быть, потому, что оно для тебя мало имеет цены в сравнении с желанием, привлекшим тебя сюда». Тогда промолвила Ингеборг: «Поди, Тьоф, на другое угощение или в людскую»[51]. Конунг сказал: «Я уж достиг таких лет, что сам могу назначать место своим гостям. Скинь с себя шубу, пришелец, и садись по другую сторону возле меня». Королева отвечает: «Да ты от старости впал в детство, что сажаешь нищих подле себя». Тьоф молвил: «Не подобает, государь: лучше сделать так, как говорит королева, ибо я более привык варить соль, нежели сидеть у вождей». Конунг сказал: «Сделай, как я приказываю, ибо хочу поставить на своем». Тьоф сбросил с себя шубу, и был под нею темно-синий кафтан, и на руке доброе кольцо; стан был обтянут тяжелым серебряным поясом, за которым был большой кошель со светлыми серебряными деньгами, а на бедре висел меч. На голове он носил большую меховую шапку; у него были очень глубокие глаза и все лицо обросло волосами. «Вот так лучше, — говорит конунг. — Ты, королева, припаси ему хороший и приличный плащ». Королева сказала: «Ваша воля, государь! А мне дела нет до этого Тьофа (вора)». Потом ему принесли прекрасный плащ и посадили его на почетное место возле конунга. Королева покраснела, как кровь, когда увидела доброе кольцо; однако ж не захотела ни единым словом обменяться с гостем. Конунг же был очень ласков к нему и молвил: «У тебя на руке доброе кольцо, и, конечно, ты долго варил соль, чтобы добыть его». Тот отвечал:

«Это — все мое наследство после отца». «Может быть, — сказал конунг, — у тебя не более этого, но я думаю, что мало равных тебе соловаров, если только старость не слишком затемняет глаза».

Тьоф прожил там всю зиму и был радушно угощаем и всеми любим; он был ласков и весел со всеми. Королева редко с ним говорила, но конунг всегда был к нему приветлив.

ГЛАВА XII Конунг Ринг едет в гости

Случилось однажды, что Ринг конунг собрался ехать на пир, а также и королева, со многими мужами. Конунг сказал Тьофу: «Хочешь ли ты ехать с нами или останешься дома?» Тот отвечал, что лучше поедет. «Это мне более нравится», — сказал конунг. Они отправились и в одном месте должны были ехать по льду. Тьоф сказал конунгу: «Лед кажется мне ненадежен, и мы здесь неосторожно поехали». Конунг сказал: «Часто бывает видно, что ты о нас заботишься». Вскоре лед под ними проломился. Тьоф подбежал и рванул к себе повозку со всем, что было на ней и внутри ее. Конунг и королева сидели в ней оба; все это и лошадей, запряженных в повозку, он вытащил на лед. Ринг конунг сказал: «Ты славно вытащил нас, и сам Фритьоф Смелый не сильнее потянул бы, если б он был здесь; вот каково иметь удалых спутников». Приехали они напир; там ничего особенного не случилось, и конунг отправился домой с почетными дарами.

ГЛАВА XIII Конунг Ринг в лесу

Проходит зима, и когда наступает весна, погода начинает улучшаться и лес зеленеть, а трава расти, и корабли могут ходить между странами.

Однажды конунг Ринг говорит своим людям: «Желаю, чтобы вы сегодня поехали со мною в лес погулять и полюбоваться прекрасными местами». Так и сделали; множество людей отправилось с конунгом в лес. Случилось, что конунг и Фритьоф очутились вместе в лесу вдали от других мужей. Конунг говорит, что чувствует усталость: «Хочу соснуть». Тьоф отвечает: «Поезжайте домой, государь! Это знатному мужу приличнее, чем лежать под открытым небом». Конунг молвил: «Этого бы мне не хотелось». Потом он лег на землю и крепко уснул и громко захрапел. Тьоф сидел около него и вынул меч из ножен и бросил его далеко прочь от себя. Через несколько мгновений конунг приподнялся и сказал: «Не правда ли, Фритьоф, что многое приходило тебе на ум, против чего ты однако ж устоял? За это будет тебе у нас большой почет. Я тотчас же узнал тебя в первый вечер, когда ты вошел в нашу палату, и мы не скоро тебя отпустим; может быть, тебе предстоит здесь что-нибудь великое». Фритьоф сказал: «Угощали вы меня, государь, хорошо и приветливо, а теперь мне в путь пора скорее, так как дружина моя придет вскоре ко мне навстречу, как я раньше распорядился». Затем они верхом поехали домой из лесу. К ним присоединилась челядь конунга, и они возвратились в палатку и пировали вечером. Тогда народу стало известно, что Фритьоф Смелый прогостил у них зиму.

ГЛАВА XIV Фритьоф получает Ингеборг

Однажды рано утром послышался стук в дверь палаты, где спали конунг и королева и многие другие мужи. Конунг спросил, кто там стучится. Сказал тот, кто был снаружи: «Это Фритьоф; и готов я к отъезду». Тогда дверь отворили, и вошел Фритьоф и пропел песню:

«Теперь поблагодарю тебя,
ты щедро угощал кормящего орлов;
храбрый муж собрался в дорогу.
Буду помнить Ингеборг,
покуда оба мы живы;
пусть здравствует она!
Вместо поцелуя дать сокровище —
таков наш жребий».
Тогда он бросил Ингеборг доброе кольцо и просил ее принять его. Конунг улыбнулся этой песне и сказал: «Так вот ее благодарят за зимовку более, нежели меня, хотя она и не была к тебе ласковее, чем я». После того конунг послал своих служителей за напитками и яствами и сказал, чтобы все ели и пили перед отъездом Фритьофа. «Сядь и ты, королева, — сказал он Ингеборг, — и будь весела». Она возразила, что не может есть так рано. Конунг сказал: «Мы все вместе будем теперь есть». Так и сделали. Когда они попили несколько времени, тогда молвил Ринг конунг: «Я бы желал, чтоб ты здесь остался, Фритьоф, потому что мои сыновья по возрасту еще дети, а я уже стар и не в состоянии защищать страну, если б кто пошел на нее войною». Фритьоф сказал: «Тотчас должен я ехать, государь», и запел песню:

Живи ты, конунг Ринг,
счастливо и долго,
славнейший владыка под покровом вселенной.
Храни, вождь, супругу и край;
мне с Ингеборг уже не видаться».
Тогда запел Ринг конунг:

«Не уезжай так отсюда, Фритьоф,
дорогой воитель,
с мрачной душою.
Я воздам тебе за твои дары лучше,
нежели ты сам ожидаешь».
И еще пропел он:

«Я отдаю славному Фритьофу жену,
а с нею и все мое имущество».
Фритьоф подхватил и запел:

«Я не приму твоих даров, если у тебя, властитель,
нет смертельной болезни».
Конунг сказал: «Я бы тебе не предлагал того, если б не чувствовал, что это так. Я болен и тебе предпочтительно предоставляю эти дары, потому что ты лучше всех мужей в Норвегии, Передаю тебе также и имя конунга, потому что братья ее не предоставят тебе такой чести и не дадут тебе такой жены, как я». Фритьоф сказал: «Великая благодарность вам, государь, за ваше благодеяние, которое более, чем я ожидал. Но я удовольствуюсь именем ярла, высшего сана не желаю». Тогда конунг Ринг, ударив по рукам, передал Фритьофу господство над страною, которою он владел, а с тем вместе и имя ярла: Фритьоф должен был править, пока сыновья конунга Ринга достигнут совершеннолетия и будут способны сами управлять своею областью.

Ринг конунг лежал недолго, и когда он скончался, был великий плач по нем в государстве. Потом был насыпан курган над ним, и много имущества было положено туда по его повелению. Потом Фритьоф устроил роскошный пир, когда прибыли мужи его. Тут отпраздновали разом и тризну Ринга, и свадьбу Фритьофа с Ингеборг. После этого Фритьоф сел там править государством и стал знаменитым мужем. Они с Ингеборг имели много детей.

ГЛАВА XV О Фритьофе и братьях Хельге и Хальвдане

Согнские конунги, братья Ингеборг, услышали весть, что Фритьоф имел власть конунга в Рингарике и женился на Ингеборг, их сестре. Хельге сказал Хальвдану, брату своему, что это необычайное и дерзкое дело, что она досталась сыну херсира. Они собирают большую рать и идут с нею в Рингарике и намереваются убить Фритьофа и покорить его государство. Узнав это, Фритьоф собрал войско и сказал королеве: «Новая война посетила наше государство; чем бы она ни кончилась, мы не желаем видеть вас недовольною». Она отвечает: «Дошло до того, что мы желаем тебе первенства (победы)». Тогда Бьёрн прибыл с востока на помощь Фритьофу. Потом пошли они на войну. И было по-прежнему: Фритьоф был первым в опаснейших схватках. Он держал единоборство с Хельге конунгом, и Фритьоф убил его. Тогда Фритьоф велел выставить щит мира, и война прекратилась. Фритьоф сказал Хальвдану конунгу: «Предлагается тебе одно из двух важных условий: либо все предоставить в мою власть, либо принять смерть, как твой брат; кажется, мне более удачи, нежели вам». Тогда Хальвдан избрал первое условие: подчинить себя и свое государство Фритьофу. Вот и стал Фритьоф господствовать над Сигнафильке, Хальвдан же должен был сделаться херсиром в Согне и платить Фритьофу дань, пока тот управлял Рингарике. Потом Фритьоф получил имя конунга в Сигнафильке, после чего он передал Рингарике сыновьям конунга Ринга, а после того покорил себе Хордаланд[52]. У них (у Фритьофа с Ингеборг) было двое сыновей, Гуннтьоф и Хунтьоф. Стали они знаменитыми мужами. И здесь заканчивают ныне сагу о Фритьофе Смелом.



Комментарии

ОТ ПЕРЕВОДЧИКОВ «САГИ О ФРИТЬОФЕ»

Основная задача, которую ставили себе переводчики «Саги», заключалась в том, чтобы передать как можно точнее яркие, своеобразные и тонкие образы Тегнера. Большое значение придавали переводчики также и синтаксическому, и ритмическому построению стиха, поскольку оно выполняло определенную художественную функцию и являлось, следовательно, элементом образа.

Ради осуществления этой главной задачи приходилось часто жертвовать качеством рифмы — там, разумеется, где не представлялось возможным совместить и то, и другое.

Хотя изысканная рифма вообще несвойственна Тегнеру и применение ее, удовлетворяя, быть может, требованиям современного русского поэтического языка, нарушило бы стиль «Саги», но рифма точная и полная типична для Тегнера и должна была бы, казалось, быть обязательной и для переводчиков. Тем не менее в тех случаях, когда воспроизвести образ можно было, только допуская глагольные и подобные им бедные или неточные рифмы, когда богатая и интересная рифма требовала изменения образа или хотя бы его синтаксической динамики, — переводчики всегда решали дело в пользу образа, считая, что обеднение рифмы является меньшим злом, чем обеднение образа. (В 20-й песни, например, значительное количество рифм заменено ассонансами).

Переводчики стремились избежать недостатков перевода Грота (первое издание вышло в 1841 г.), который не всегда достаточно бережно относится к образу. Он употребляет» например, то или иное из возможных наименований действующего лица, не считаясь с тем, какое значение в построении образа имеет данное наименование у Тегнера.

Так, в 8-й песни Фритьоф называет Ингеборг то «сестрой Хельге», то «дочерью Беле», и этим противопоставлением Тегнер характеризует настроения Фритьофа. Грот сохраняет «сестру Хельге», но выпускает «дочь Беле». Или в 17-й песни Тегнер везде именует Ингеборг «королевой», «супругой короля» и т. п. и только в последней строке, называя ее собственным именем — «И с Ингеборг прекрасной уснул король седой», — напоминает, что жена Ринга — та самая Ингеборг, которую любит Фритьоф.

Художественное значение такого приема очевидно. Грот не учитывает этого и имя Ингеборг употребляет с самого начала, в конце же, как раз там, где существенно другое, называет ее «прекрасною женой» (ср. также приведенную ниже 1-ю строфу 1-й песни, где Грот предвосхищает противопоставление Ингеборг и Фритьофа как розы и дуба).

Так же обстоит дело у Грота и с синтаксисом. В 16-й песни, например, на жалобы Фритьофа Бьёрн отвечает двумя сильными и краткими фразами: «Море прекрасно, упрек незаслужен...» (буквальный перевод: «Море хорошо, на него ты не можешь жаловаться...»). Грот же эти две напряженных синтаксических волны сливает в одну растянутую, ослабляя этим их силу, характерную для всего образа Бьёрна: «Нет, ты напрасно на море не сетуй...»

В 19-й песни ответ Фритьофа на упреки Ринга начинается следующей строкой: «Нет, — ответил Фритьоф мрачно, — я не шел к тебе как тать...» (буквально: «Нет, — отвечает Фритьоф мрачно, — не как вор пришел я к тебе»).

Отрицание выдвинуто на первое место, предшествует всему дальнейшему и отделено от него словами автора; таким образом подчеркивается сила отрицания, оно приобретает особый смысл. Грот не замечает этого: «Не как вор пришел я, — мрачно молвил Фритьоф...»

Подобных примеров можно было бы привести множество.

В настоящем переводе полностью выдержан размер подлинника. Каждая из двадцати четырех песней имеет у Тегнера особую форму, и эту форму, как наиболее совершенно выражающую содержание, переводчики воспроизводили во всех ее элементах.

В песнях, разбитых на строфы, сохранено число строф и число строк в строфе, в песнях сплошных — общее число строк; везде выдержан стихотворный размер строки и ее длина.

Перевод Грота сделан в этом отношении не вполне точно. В нестрофичных песнях он увеличивает количество строк (например, в 8-й песне прибавлено двадцать четыре строки, в 14-й — тринадцать строк), вместе с тем выкидывая отдельные места песни и за их счет растягивая другие (например, в 24-й песни совершенно выпущены пять строк (108-112), в то же время вместо трех с половиною строк (конец 96-99) у Грота пять, и т. д.

Грот часто удлиняет короткие строки — например, в 4-й и 5-й песнях, где они чередуются с длинными:

В 4-й песни у Грота:

Но скальдов хваленья (два амфибрахия)
Не слушает Фритьоф, ему не до пенья.
В предлагаемом переводе (в соответствии с подлинником):

Но он похвальной (ямб и амфибрахий)
Не внемлет песни, сидит печальный.
В 5-й песне у Грота:

Страна его рощей святою была,
Где стука оружья не слышно (три амфибрахия).
В предлагаемом переводе:

Был край его рощей, где боги живут,
Имен кровавый... (ямб и амфибрахий).
Такое нарушение общего ритма строфы и самого стихотворного размера строчки проводится у Грота, как правило, в указанных песнях.

В коротких строчках 10-й песни у Грота часто выпадает важное ударение на 3-м слоге, которое никогда не выпадает у Тегнера, придавая стиху особую динамику:

Пением из волн
Злых чудовищ звал...
В соответствии с подлинником у переводчиков:

Омрачен душой,
Пел и троллей молил.
Не везде сохраняет Грот и характер рифмовки, всегда имеющий свое художественное значение. В 1-й песни у Тегнера рифмы смежные: две мужских, две женских; Грот дает перекрестные, начиная с женской:

В своей долине Гильдинг честный
Дубок и розу воспитал;
Еще такой четы прелестной
Дотоле Север не видал... (1-я строфа).
В 14-й песни Грот передает белыми стихами заключительное прощанье Фритьофа. Каждая из шести строф этого прощанья заканчивается словами: «Farväl, farväl!» Тегнер три раза дает рифму väl (хорошо), два раза själ (душа) и один раз skäl (основание). Чтобы передать этот рефрен, переводчики принуждены были четыре раза использовать повелительное наклонение и два раза слово «край». (Более поэтическое «прости» сделало бы рифмовку в данном контексте и при данном размере строки невозможной.)

В 15-й песни Грот вводит в строку внутреннюю рифму, отсутствующую у Тегнера и делающую стих грубо разделенным на отдельные отрезки. В этой песни у Тегнера имеется основная постоянная цезура после четвертой стопы, а в 1-й части песни, где излагается Четкий и суровый устав, викинга, — и вспомогательная после второй стопы, делающая стих сильным и лаконичным. Во 2-й, лирической, части вспомогательная цезура нередко отсутствует, чем усиливается контраст двух частей песни.

При переводе 3-й песни переводчики следовали, подобно автору, законам классического гекзаметра и не допускали цезуры на конце стопы. Давая строчки с двумя цезурами (необязательно там, где подобные строки стоят у автора), переводчики считали правильным помещать вспомогательную цезуру и после первого, и после второго слога второй стопы, поскольку именно так поступает Тегнер.

Грот неоднократно ставит основную цезуру после стопы:

Вот под курганы посажены // Бел державный и Торстен...
В песнях, где у Тегнера постоянным является только количество ударений в строке и меняется их место и количество слогов, переводчики не считали себя обязанными точно воспроизводить в каждой своей строке построение соответствующей строки подлинника.

Положив в основу данное количество ударений, переводчики, подобно Тегнеру, свободно обращались с количеством безударных слогов и местом ударений, следя лишь за тем, чтобы сохранялся общий тип строки, употребляемый в соответствующей песни

Там, где распределение материала по строкам обусловлено художественным замыслом автора и, следовательно, является существенным, переводчики в одну строку русского текста вкладывали содержание одной строки подлинника. Так, например, в 8-й песни есть место, где каждая реплика Ингеборг и Фритьофа (за исключением двух первых) занимает ровно одну строку:

Ингеборг
Должны расстаться мы.
Фритьоф
Зачем должны?
Затем, что ночь без сна твой дух смутила?
Ингеборг
Затем, чтоб честь мою спасти с твоей.
Фритьоф
Честь женщины — в любви мужчины верной.
Ингеборг
Кратка любовь его без уваженья.
У Грота не везде выдержано такое распределение реплик:

Ингеборг
Должны расстаться.
Фритьоф
Почему ж должны?
Не потому ль, что ты бессонной ночью
Расстроена?
Ингеборг
Нет, потому, что должно
Нам сохранить достоинство свое.
Фритьоф
Вам, женщинам, достоинство дается
Лишь нашею любовью.
Ингеборг
Не прочна
И самая любовь без уваженья.
(Далее у Грота правильно).

В конце 16-й песни так же строго симметрично расположены реплики Фритьофа и Бьёрна, что опять-таки не вполне передано Гротом.

Что касается языка, то переводчики сознательно употребляли архаизмы, поскольку их употребляет сам Тегнер, но избегали таких слов, как «витязь», «богатырь», «молодец», «царь» и т. д., которые слишком тесно связаны с русской народной поэзией и потому придали бы «Саге» несколько фальшивую окраску.

В передаче собственных имен переводчики также старались избегать чрезмерной русификации. Поэтому в переводе склоняются только те имена, которые по своему именительному падежу естественно укладываются в русское склонение, т. е. мужские на согласную (как Fritiof — Фритьоф) и женские на а и я (как Freja — Фрея). Такие же имена, как Bele (мужск. р.), Ingeborg (женск. р.), в переводе не склоняются, так как для подведения их под русские типы склонения пришлось бы исказить их, употребляя в именительном падеже (как это делает Грот) Бел вместо Беле, Ингеборга вместо Ингеборг и т. д.

Некоторые имена встречаются у Тегнера в различных вариантах: Ингеборг и Ингборг, Вáлхалла и Валхáлла и т. п., причем употребление того или другого варианта определяется исключительно стихотворной формой. Переводчики считали себя вправе поступать так же, как автор.

В передаче древнескандинавских мифологических имен Тегнер не придерживается какого-либо определенного принципа: некоторые он берет в их среднеисландской форме, сохраняя окончание именительного падежа -ur во всех падежах (Surtur, Hildur), некоторым же он придает шведский облик (Balder вместо древнеисландского Baldr, позднейшего Baldur). Поэтому переводчики не считали необходимым принять одну определенную систему: в некоторых случаях избранные Тегнером формы удержаны в переводе, в других же они заменены более распространенными или же более близкими к древнескандинавским (Один вместо Oden, Од вместо Öder).

Песни 1, 2, 3, 5, 6, 7, 13, 14, 45, 17, 18, 19, 20, 22, 24 переведены Б. Ю. Айхенвальдом, песни 4, 8, 9, 10, 11, 12, 16, 21, 23 — А. И. Смирницким. Но поскольку общие принципы перевода были выработаны совместно и работа велась в непрерывном контакте (каждая строчка обсуждалась и «утверждалась» сообща), постольку оба переводчика принимают на себя ответственность за весь перевод в целом.

Б. Айхенвальд А. Смирницкий

«САГА О ФРИТЬОФЕ»

Сага о Фритьофе» была закончена Тегнером к 1825 году, когда она и была напечатана впервые полностью: до этого отдельные песни печатались в журнале «Идуна».

Основным источником поэмы Тегнера является древнеисландская сага о Фритьофе Смелом. Кроме нее, Тегнер использовал отчасти некоторые другие исландские саги, а также и отдельные песни «Эдды».

Исландская сага о Фритьофе в своей древнейшей, дошедшей до нас, форме сложилась, по-видимому, в конце XIII или в начале XIV века. В XV веке она подверглась дальнейшей обработке, в которой и получила наибольшую известность. При ссылках на исландскую сагу здесь и будет иметься в виду эта позднейшая, более полная редакция «Саги о Фритьофе Смелом».

Вопрос о том, имеет ли исландская сага о Фритьофе какую-либо историческую основу или нет, не вполне ясен; скорее всего, ее содержание является чистым вымыслом. Однако место действия обозначено в ней вполне конкретно — область Согн в Норвегии, Оркнейские острова, Рингарике, а некоторые обстоятельства позволяют установить и его время: с одной стороны, Оркнейские острова уже заселены скандинавами, с другой стороны, в Норвегии еще существуют независимые областные конунги (короли). Так как скандинавы завладели Оркнейскими островами в VIII. веке, а областные конунги были подчинены Харальдом Прекрасноволосым (Haraldr Harfagri) во второй половине IX века, то время жизни Фритьофа следует относить к концу VIII — к началу IX века.

Заглавие

Сага о Фритьофе в шведском подлиннике носит название «Fritiofs Saga (Fritiofssaga)», т. е. «Сага Фритьофа»: употребление родительного падежа имени главного героя при словах «сага», «песнь», и т. п. типично для древнескандинавской литературы, но сохранить родительный падеж в русском переводе вряд ли было бы возможно, так как он неминуемо воспринимался бы, как имя автора. Исландская сага известна под заглавием «Fridhthjófs saga ins froekna» (Сага Фритьофа Смелого) или «Saga af Fridhthjofi inum froekna» (Сага о Фритьофе Смелом).

Фритьоф — Это имя, представляющееся теперь простым, по своему происхождению — сложное: древнескандинавское (исландск.) Fridhthjófr состоит из двух частей: fridh — «мир» (покой) и thjofr — «вор», и таким образом, значит «Вор мира».

Песнь 1

Этой песни в исландской саге соответствует всего несколько строк, а именно: «Ингеборг была хороша собой и разумна. Она была лучшее дитя конунга. Тор стен от жены своей имел сына, которого звали Фритьоф. Он был из всех мужей самый рослый и сильный и был хорошо подготовлен к доблестным делам уже в юности. Хильдингом звали доброго бонда (землевладельца) в Согне. Он вызвался взять на воспитание дочь конунга. Ее прозвали Ингеборг Прекрасной. Фритьоф был также на воспитании у бонда Хильдинга... — ...казалось им (сыновьям конунга), что Ингеборг, сестра их, и Фритьоф имели склонность друг к другу».

2 С заботой отчей... — Богатые и знатные скандинавы нередко отдавали своих детей на воспитание (fostr) родным или друзьям, обычно стоявшим ниже по своему социальному положению, чем сами родители. Хильдинг и был таким воспитателем (шведск. fostrare), или «отцом по воспитанию» (fosterfader) Фритьофа и Ингеборг. Связь между воспитателем и его питомцем часто сохранялась на всю жизнь. Подобрать достаточно подходящее слово для перевода fostrare, rosterfader не представлялось возможным.

22 Фрея (древнеисландск. Freja) — богиня плодородия, любви и красоты, принадлежащая к особому племени богов — ванов, — дочь Ньорда и сестра бога Фрея (см. прим. к Песни 2-й, 156). Она — прекраснейшая из богинь, и ее называют «Блистанием моря» (Mardöll). Ее красота делается еще более ослепительной благодаря сверкающему ожерелью Брисингов (Brisingamen), которое выковали для нее искусные карлы. Фрея обитает в Фолькванге. Она выезжает верхом на чудесном вепре. Один (см. ниже, 125) уступает ей половину бойцов, павших на поле битвы, которых она принимает в своем чертоге. Там же пребывают после смерти и благородные, высоко добродетельные женщины. Фрея — обладательница соколиного облачения, в котором она летает по воздуху. Разыскивая своего возлюбленного Ода (древнеисландск. Odhr), облетала она на крыльях сокола всю вселенную, плача в своей скорби золотыми слезами. Фрея известна только скандинавской мифологии. Ее имя значит «госпожа» (ср. немецк. Frau).

27 Эльфы (или альфы) — существа, населяющие, по верованию германцев, всю природу. Эльфы обычно разделяются на темных и светлых. Тегнер имеет в виду последних. Светлые эльфы необыкновенно красивы; они нередко играют на лесных полянах, на берегах рек, в покрытых туманом долинах, — чаще всего ночью, при свете луны, и люди иногда видят их и слышат их чарующие, манящие голоса. Являясь духами природы, светлые эльфы, по скандинавской мифологии, имеют и свой особый мир — Альфхейм. Из всех мифологических существ они наиболее близки богам. К людям они относятся дружелюбно и нередко помогают им.

30 Руны — древнегерманские письменные знаки. Они возникли, по-видимому, из греческих и, отчасти, латинских курсивных букв, с которыми познакомились готы на побережье Черного моря еще во II веке нашей эры. Многие буквы изменились у германцев почти до неузнаваемости, приобретя угловатые, острые формы, и некоторые из них получили новые звуковые значения применительно к звуковым особенностям германских языков. От готов руны быстро распространились на Север. Тогда как у других германцев руны сравнительно рано были вытеснены латинским письмом, у скандинавов они применялись долгое время и после введения латинского алфавита, а в отдельных местностях Скандинавии знание рун сохранялось до нашего времени.

Первоначальный рунический алфавит состоял из двадцати четырех знаков, но к IX веку он сократился в Скандинавии до шестнадцати знаков. Каждая руна имела свое особое название. Руны вырезались на специальных брусьях, на оружьи, на украшениях, амулетах, на разного рода домашней утвари, а также высекались на памятниках и на могильных камнях. Сначала они употреблялись для письменных сообщений, а позднее как магические знаки для ограждения от злых духов, для гадания и т. п. Владение рунами было в значительной мере привилегией военно-землевладельческого класса, знанию рун придавалось огромное значение, и человек, умевший пользоваться ими, внушал к себе уважение, смешанное со страхом.

31 Конунг — король. До 70-х годов IX века каждая небольшая область Норвегии имела своего независимого конунга, так называемого филкисконунга (fylkiskonungr), т. е. областного короля. Власть конунга была ограничена собранием свободных землевладельцев, которое и выбирало или, вернее, утверждало нового конунга по предложению родовитых крупных землевладельцев. Фактически власть конунга определялась его богатством и величиной дружины, которую он мог содержать. Могущественному конунгу было нетрудно удержать власть в своем роде; обедневший, слабый конунг мог иметь в своей стране не большее значение, чем иной богатый землевладелец. Во всяком случае, род конунга считался знатнейшим и возводился к какому-либо богу.

67 Валхалла, или Вальхалла («Палаты павших бойцов») — палаты Одина, где собираются все боги и куда вступают после смерти герои, павшие на поле битвы (см. ниже, 125 — Один). Первоначально владения Одина представлялись подобными подземным владениям Хель (см. ниже, 90). Они находились в горе, куда Один увлекал свои жертвы. Попасть туда не было особенно заманчивым. Представление о Валхалле, как о месте блаженства, сложилось лишь в эпоху викингов (с VIII века, см. прим. к Песни 3, 33), когда смерть в бою стала «привилегированной» смертью, требовавшей себе особой награды. Жертвы Одина превратились в его гостей, которых он принимает в роскошном чертоге — Валхалле, расположенном в Гладхейме — «Мире радости». Валхалла покрыта щитами, опорами для которых служат копья. Пятьсот дверей ведут в отдельные внутренние покои, а всю совокупность зданий замыкают врата Вальгринд и окружает глубокий поток. Посредине возвышается дерево Лерад, побегами которого питается коза, дающая молоко-мед обитателям Валхаллы. Кроме того, там есть вечно возрождающийся вепрь, из мяса которого каждый вечер приготовляются яства для пира. Утром герои, обитатели Валхаллы (einheriar), выезжают на широкую равнину, где сражаются друг с другом, а вечером они пируют вместе с богами, во главе с Одином, восседающим на своем высоком престоле, как конунг в пиршественном зале.

73 Идуна (древнеисландск. Idhun) — богиня, супруга бога песен Браге (см. прим. к Песни 3, 36), хранительница золотых яблок юности, благодаря которым боги не стареют.

77 Фригга, или Фригг (древнеисландск. Frigg, древненемецк. Frija, англосаксонск. Frig) — богиня; супруга и советчица Одина (см. ниже, 125). Вместе с ним обозревает она мир с высоты его престола. Она покровительствует браку, семейному очагу, материнству. Вне Скандинавии она была также и богиней любви. Ее имя значило «возлюбленная». Латинское «dies Veneris» (день Венеры пятница) германцы переводили как «день Фрии», и таким образом ее имя сохранилось до сих пор в английском Friday, немецком Freitag, шведском Fredag. В Скандинавии место Фригги-Фрии как богини любви заняла Фрея (ср. выше, 22).

81 Герда, или Герд (древнеисландск. Gerdhr) — супруга бога Фрея (см. прим. к Песни 2,156), дочь исполина Гимира. Сватовству Фрея к Герде посвящена одна из лучших Песен «Эдды», För Skírnis, в переводе Свириденко — -«Песнь о Скирнире». («Эдда» — скандинавский эпос. «Памятники мировой литературы», изд. Сабашниковых, Москва, 1917).

86 Нанна — супруга Бальдера (см. следующее прим.).

87 Бальдер (древнеисландск. Baldr) — бог света и солнца, сын Одина и Фригг. Вероятно, он был известен только скандинавам. Его образ имеет много общего с образом бога Фрея (см. прим. к Песни 2, 156) и возможно, что Бальдер и Фрей некогда представляли собой одно и то же божество. Бальдер считался блистательнейшим из богов; в поэме Тегнера он нередко называется белым богом или просто Белым. Его замок носит название Брейдаблик — «Широкоблещущий». Известные нам мифы о Бальдере ограничиваются рассказом о его смерти и о событиях, с которыми она связана. Наиболее разработанным и тесно примыкающим к «Эдде», но вместе с тем и испытавшим отчасти влияние христианства, является миф, передаваемый Снорри Стурлусоном (исландским ученым XIII века). Содержание этого мифа сводится к следующему. Бальдера стали тревожить зловещие сны. Тогда Фригг взяла со всех существ и вещей клятву, что они не причинят вреда Бальдеру. Она не потребовала клятвы только от омелы, казавшейся ей совершенно неопасной. После этого боги, играя, стали бросать в Бальдера различными предметами: ничто не могло нанести ему ни малейшего вреда. Коварный Локе, увидев эту игру, задумал погубить Бальдера (см. прим. к Песни 12,108). Он проведал, что омела не дала клятвы, достал росток омелы и вручил его ничего не подозревавшему Хедеру, брату Бальдера, предлагая метнуть им в Бальдера. Так как Хёдер был слеп, Локе сам направил его руку. Бальдер был поражен в грудь и упал мертвым. Когда Бальдера положили на корабль и приготовили ему погребальный костер, у Наины, супруги Бальдера, от горя разорвалось сердце, и ее сожгли на одном костре с ним. Боги решили предложить Хель (см. ниже, 90) выкуп, чтобы она вернула Бальдера, и сын Одина Хермод поехал на коне Слейпнере в ее владения (см. ниже, 125 — Один). Хель обещала, что она вернет Бальдера, если все живое и мертвое будет оплакивать его. С этим обещанием Хермод вернулся к богам, которые разослали по всем мирам гонцов с просьбой, чтобы все плакали о Бальдере. И все стали плакать. Не плакала только одна старая женщина, под видом которой скрывался сам Локе. Итак, Бальдер должен был остаться у Хель.

87 Скальды — скандинавские поэты. В скандинавских языках слово skald употребляется и теперь для обозначения поэта вообще. В истории же древней скандинавской литературы ему придается более узкое значение: скальдами, в этом значении слова, называют придворных певцов-поэтов, в отличие от певцов, слагавших песни «Эдды». Придворные скальды обычно принадлежали к свите конунга, которого они прославляли в своих песнях, за что получали от него богатые подарки. Скальды принимали участие в битвах, воодушевляя дружину воинственными песнями, и сами бились в первых рядах, чтобы быть свидетелями подвигов. Звание скальда было весьма почетно. Поэзия скальдов развивалась исключительно в Норвегии и Исландии, и при дворах шведских и датских конунгов скальдами были норвежцы или исландцы. Тогда как творцы «Эдды» остались для нас безымянными, имена скальдов нам известны. Поэзия скальдов отличается от эддической и по содержанию, и по форме. Мифологические и героические сказания обычно служат ей только для украшения и сравнений при описании событий, связанных с именем воспеваемого конунга; ее стихотворная форма гораздо изысканнее эддической, ее язык изобилует метафорами и вычурными сравнениями.

90 Хель — властительница подземной страны мертвых, дочь коварного Локе (см. прим. к Песни 12, 108) и великанши Ангрбоды («Вредоносной»). Первоначально под словом «Хель» (древнеисландск. hel) понималась самая страна умерших (ср. английск. hell, немецк. Hölle — «ад»), но позже, и притом — только в Скандинавии, это слово стало именем существа, олицетворявшего собою смерть, а владения смерти получили название Нифльхель или Нифльхейм («Мир тумана»). Нифльхейм окружен потоком, наполненным мечами. Через поток есть мост, по которому умершие вступают к Хель; преступники, однако, не имеют права идти по мосту, они должны переходить ужасный поток вброд. Во владения Хель попадают все, умершие на суше смертью, не подобающей героям. Сама Хель представлялась внушающей ужас одним своим видом. Она исполинского роста, одна половина ее тела черно-синяя, другая — мертвенно-бледная, почему она и называется сине-белой Хель. Она обитает под землей на Бреге мертвецов — Настранде. Ее жилище наполнено ужасами; все в нем приносит страдание и разрушение. Представления о владениях Хель развивались, вероятно, в тесной связи с развитием представлений о владениях Одина (см. следующ. прим.), но в направлении прямо противоположном. Тогда как владения Одина превращались в место блаженства (см. выше, 67 — Валхалла), владения Хель рисовались во все более и более мрачных красках.

125 Один (древнеисландск. Odhinn древненемецк. Wodan, Wotan, англосаксонск. Woden). Первоначально бог ветра и повелитель мертвых (с ним души умерших проносились по воздуху), Один стал затем и богом войны, и богом высшего знания и мудрости и занял первое место среди богов. Его имя сохранилось в названии среды английск. Wednesday, скандинавск. Onsdag, так как он был, в своем качестве предводителя умерших, приравнен к Меркурию (среда — dies Mercurii) — Один вызывает и прекращает войны, решает, кому должна достаться победа, кто должен пасть в битве. Он обладает даром провидения, он добывает руны, он знает все заклинания, умеет подчинить себе все тайные силы, может принимать образ любого живого существа. Часто под видом простого путника он пускается в дальние странствования и нередко встречается людям. Помимо своего основного имени, Один имеет н многочисленные другие, из которых в «Саге о Фритьофе» Тегнера употребляются Вальфадер («Отец павших бойцов») и Альфадер («Отец всех и всего»). Один сделался излюбленным богом конунгов и вообще знати, а также и придворных поэтов — скальдов. Многие знатные роды считали именно Одина своим родоначальником и покровителем (так и род конунга Беле в «Саге о Фритьофе»). Один представлялся одноглазым стариком с длинной седой бородой. Его обиталище — Валхалла, где вместе с ним пребывают сраженные в бою герои. Один питается только вином. Он восседает на высоком престоле, откуда озирает все миры. На его плечах — два ворона, Хуген (Мысль) и Мунен (Память), приносящие ему вести обо всем, происходящем в мире; у его ног — два волка, Фреке и Гере (Хищный и Жадный). Один — обладатель быстрейшего восьминогого коня Слейпнера. Неизменным атрибутом Одина является копье.

136 Беле — Тегнер не указывает, какою именно областью владел конунг Беле. В исландской саге сообщается, что «Беле конунг правил Сигнафильке». Сигнафильке, или Согн, — местность в юго-западной Норвегии по обеим сторонам Согнефьорда, глубоко врезающегося в сушу. (Ср. выше прим. к слову конунг).

139 Бонд (скандинавск. bonde) — свободный скандинавский землевладелец незнатного происхождения. Владения бонда могли быть как небольшим земельным участком, который он обрабатывал сам со своей семьей, так и обширными поместьями, где работали на него зависимые от него люди. Бонды владели оружием и, если были богаты, то держали при себе наемную дружину. Бывая нередко в тесном союзе с конунгом, бонд, однако, считал для себя унизительным находиться в дружине короля. На народное собрание — тинг (см. прим. к Песни 3, 101) бонды являлись всегда с мечом и щитом.

149 Тор (древнеисландск. Thorr, древненемецк. Donar, англосаксонск. Thuner) — сын Одина, бог грома и физической силы, защитник богов и людей, неустанно борющийся с враждебными им исполинами и чудовищами. Особо почитался Тор в Норвегии, где он был любимым богом простых свободных землевладельцев и земледельцев, в противоположность Одину — богу знатных. Здесь Тор считался также покровителем земледелия, властвующим над погодой и ветрами. Его изображение часто вырезалось на главных столбах домов, его имя часто присоединялось к собственному имени человека в знак того, что носитель этого имени посвящает себя ему. Неизменным атрибутом Тора является молот Мьольнер (Дробящий) — его оружие в борьбе с великанами. Молотом Тора освящаются все договоры н начинания, и изображения молота служат амулетами. На руках у Тора — стальные рукавицы, он опоясан чудесным поясом Мегингьярдом (Поясом мощи), еще более увеличивающим его огромную силу. У Тора большая рыжая борода. Взгляд его сверкает, голос гремит. Тору ничего не стоит съесть за один присест одного-двух быков и выпить огромное количество меду. У себя дома, в Трудванге, он бывает редко, постоянно предпринимая далекие походы на Восток, в страны великанов, как пешком, так и в своей повозке, запряженной двумя златорогими козлами.

Имя Тора — Донара, означающее гром, сохранилось в германских названиях четверга, шведск. Torsdag, английск. Thursday, немецк. Donnerstag, так как Тор — Донар был приравнен к Юпитеру, которому был посвящен этот день (латинск. dies Jovis).

Песнь 2

Во 2-й Песни Тегнер использовал ряд строф из «Изречений Высокого» (Hávamal), одной из интереснейших песен «Эдды». Эта песнь, составленная из нескольких, первоначально самостоятельных, частей, в основном представляет собой собрание поучений, приписываемых Одину (Высокому). Древнейшая часть этой песни возникла, по-видимому, в Норвегии в IX-X веках. Цитаты из «Эдды» будут даваться в переводе Свириденко («Эдда», «Памятники мировой литературы», изд. Сабашниковых, М. 1917).

Исландская сага дала Тегнеру для 2-й Песни его поэмы очень немного.

Конунг Беле и Торстен Викингссон — О конунге Беле см. прим. к Песни 1, 31 и 136. Имя Торстен значит «Камень Тора» (см. Тор, прим. к Песни 1,149); Викингссон — «Сын Викинга». Здесь Викинг — имя собственное (см. прим. к Песни 3,33). Употребление такого «отчества», составленного из родительного падежа имени отца и слова son(r), «сын», было обычным у древних скандинавов.

3 Брат Беле по оружью — Предполагается, что Торстен и Беле заключили между собой союз кровного братства. Заключившие такой союз должны были хранить вечную верность друг другу, делить все превратности жизни и мстить один за другого. Обряд, скреплявший этот союз, состоял в том, что названные братья надрезали себе руки мечом и смешивали стекающую кровь или в следе, сделанном их ногами, или в роге с медом, который затем и выпивали вместе. При этом они давали друг другу клятву верности и обычно обменивались также ценными подарками (оружием, украшениями).

4 Словно камень рунный, покрыт рубцами — В память умерших воздвигались огромные камни, на которых часто высекались надписи рунами, покрывавшие своими чертами иногда большую поверхность камня. (Ср. Руны, прим. к Песни 1, 30.)

12 Валхалла (см. прим. к Песни 1, 67).

32 Копье теряет цену, кольцо теряя — По-видимому, имеется в виду кольцо, укрепляющее наконечник на древке копья.

41 Небесный свод четыре столба несут — Четыре сильных карла — Аустре и Вестре, Нордре и Судре (Восток и Запад, Север и Юг) — поддерживают на своих плечах опоры небесного свода.

49 Знаки у сокола в груди — Хотя специального гадания по внутренностям, предполагаемого Тегнером, скандинавы, вероятно, не знали, но гадание по крови жертвы и по известным признакам того, как жертва принимается богами, у них существовало.

50 От рун на брусьях... — Речь идет о палочках или ветках, в которые врезались определенные руны с целью узнать будущее. Эти веточки высыпались на белый платок, и затем, при соответствующих заклинаниях, гадали по ним, или рассматривая их положения, или поднимая последовательно одну за другой. (Ср. Руны, прим. к Песни 1, 30.)

55 Как розы щит... — Щиты нередко богато украшались, как изображениями эпизодов из мифологических и героических сказаний» так и изображениями цветов, животных и т. п.

57-58 Друзей презрев... и т. д. Ср. в Эдде:

С дерева лыко сдирают в деревне —
Погибает ободранный ствол:
Таков человек, если всеми покинут, —
Лучше ему и не жить.
(«Изреч. Высокого»» 50).
70 Но слишком мало... совсем не знать — Ср. в «Эдде»: Не сведущ тот, кто ничего не знает («Изреч. Высокого», 74; перевод Свириденко: «Кто не сведущ ни в чем, тот не знает, как часто богатство туманит умы» — неправилен в своей первой половине).

76 К жилищу друга... недолог путь... и т. д. — Ср. в «Эдде»;

Путь долог к тому, с кем всегда не в ладах ты,
Хотя бы он под боком жил.
А к другу повсюду дорога короткая,
Как жилье ни далеко его.
(«Изреч. Высокого», 34).
79 Один пусть избран будет... — Ср. в «Эдде»:

Одному доверяйся: не двум одновременно.
Что ведают трое — то знает весь свет.
(«Изреч. Высокого», 63).
87 Птицы Альфадера — вороны Хуген и Мунен, приносящие Одину весть о том, что делается в мире (ср. прим. к Песни 1, 125 — Один).

93 Вождю покорствуй... — В исландской саге Торстен говорит: «Хочу просить тебя о том, чтобы ты преклонял свой нрав перед сынами конунга...»

103-104 Кто в небе реял... — Ср. в «Эдде»:

Фитйунгра видел сынов я в довольстве:
Ходят по миру ныне они.
(«Изреч. Высокого», 75).
И далее:

Всходам не радуйся ранним до времени...
Нужно ведро для всходов...
(«Изреч. Высокого», 88).
105-107 ...день хвали ты, когда закат придет... — Ср. в «Эдде»:

Дня не хвали раньше вечера...
Оружья, пока не испробовал...
Лед похвали, коль выдержал; пиво, коль выпито.
(«Изреч. Высокого», 80).
109-112 Не верь змее уснувшей... — Ср. в «Эдде»:

Девы словам доверять ты не должен.
Женские речи за правду считать.
В колесе было создано женское сердце...
(«Изреч. Высокого», 83).
И далее:

Льду, что стал за ночь, ползучей змее...
(дается длинный перечень того, на что нельзя полагаться)

Всему этому, помни, нельзя доверять.
(«Изреч. Высокого», 85-87).
113-115 Ты сам умрешь... — Ср. в «Эдде»:

Сгинет богатство, умрут твои родичи,
Сам ты умрешь в свой черед;
Только одно будет жить бесконечно —
Память о славных делах.
(Последние строки в подлиннике: «domr um daudhan hvern» — значат собственно: суд над каждым умершим, «Изреч. Высокого», 77.)
118 Изречения — в шведском подлиннике — Hávamal, т. е. «Изречения Высокого» из «Эдды» (см. выше общее примечание к этой песни).

126 Норна — дева судьбы. В древнеисландских источниках говорится иногда об одной норне, иногда о многих, причем могут различаться добрые и злые норны, чаще же всего — о трех сестрах, которым позже были даны имена: Урд (Прошедшее), Верданде (Становящееся, т. е. Настоящее) и Скульд (Будущее). Норны считались происходящими из племени великанов. Они обитали у одного из корней мировогоясеня Иггдрасиля, где находился источник, называемый, по имени главной норны, источником Урды. Орошая корни ясеня священною влагою, норны тем самым определяли судьбу всего мира. В «Эдде» («Прорицание Провидицы») говорится, что они нарезали брусья, т. е. вырезали руны, определявшие будущее. С появлением норн свобода богов была ограничена: и боги не могли идти против веления норн.

131 Асы — боги; скандинавские боги обычно разделяются на два рода или племени — асов и валов, но нередко слово «асы» употребляется и для обозначения богов вообще. Из важнейших богов, упоминаемых Тегнером в «Саге о Фритьофе», к асам принадлежат Один, Тор, Бальдер, Фригга, к ванам — Фрей (см. ниже, 156) и Фрея. (Распространенное раньше мнение, что слово «асы», связано со словом «Азия», совершенно неправильно: древнейшая форма первого была ansis.) Внуками асов называются сыновья Беле, так как конунги считали своими родоначальниками богов.

148 Драпа — большая, наиболее сложно и искусно построенная, скальдическая песнь, обычно прославляющая деяния конунга, нередко — после его смерти, почему под драпой часто подразумевается именно погребальная хвалебная песнь (ср. Скальды, Песнь 1, 86).

152 И речи о грядущем вести с тобою. — В исландской саге имеются подобные же слова, но в позднейшем ее варианте они вложены в уста Торстена.

156 Фрей (древнеисландск. Freyr) — бог плодородия, бог весеннего солнца, оплодотворяющего землю; сын Ньорда, брат богини Фрей (см. Песнь 1, 22). Он представлялся молодым, полным сил и отваги, воином. Он — обладатель славного меча, который разит сам собою, если его держит рука смелого бойца; он обладатель чудесного корабля, изготовленного карлами, который может складываться и помещаться в кармане. У него есть прекрасный боевой конь. Ему же принадлежит золотой вепрь Гуллинбурсте (Златощетинный), вокруг которого всегда сияет свет. Обитает Фрей в «Залах на высотах» (Uppsalir); в его же владении находится Альфхейм — мир светлых эльфов. Фрей особенно почитался в Швеции, откуда его культ распространился и в Норвегию. Главный праздник Фрея приходился на время зимнего солнцестояния, когда солнце возрождалось и начинало вновь подниматься выше (ср. прим. к Песни 3, 24, ...праздновать Зиму). Во время этого праздника Фрею посвящался лучший племенной кабан, который и приносился ему в жертву. Прикасаясь к этому кабану, бойцы давали священные обеты совершить те или другие подвиги в данном году. После Одина и Тора, Фрей является наиболее часто упоминаемым богом, особенно при благословении и пожелании счастья. О том, как он полюбил Герду, свою будущую супругу, и послал к ней сватом своего слугу и товарища Скирнера, рассказывается в «Эдде» (см. выше Герда, Песнь 1, 81).

Песнь 3

В исландской саге о наследстве Фритьофа сообщается очень кратко. Больше материала, чем «Сага о Фритьофе Смелом», дали Тегнеру для этой песни две другие исландские саги — «Сага о Торстене Викингссоне», созданная несколько позже, чем первоначальная сага о Фритьофе, вероятно — в XIV веке, и «Сага о Хромунде Грипссоне».

6 Фрамнес — значит, собственно, «выдающийся вперед гористый мыс».

22 Зал для пиршеств. — Богатый древнескандинавский дом состоял из нескольких отдельных строений, обнесенных частоколом. Самым обширным из них был обычно пиршественный зал, имевший форму продолговатого прямоугольника со сравнительно невысокими стенами, на которые опиралась очень высокая двускатная крыша, поддерживаемая посредине мощными столбами, считавшимися главной святыней дома. Эти столбы украшались резьбой, обычно с изображениями богов. Вход в зал делался в короткой стене. Вдоль противоположной стены, в которой также имелась дверь, тянулся стол для женщин, а вдоль обеих длинных стен стояли столы для мужчин. За тем и другим из этих столов, посредине их длины, между священными столбами, возвышалось почетное высокое место; одно занималось хозяином, другое, у противоположной стены, — почетнейшим из гостей. Посредине земляного пола возвышался каменный очаг, дым от которого выходил через отверстие в крыше. Пол устилался соломой, на скамьи почетных гостей клались подушки, столы покрывались вышитыми скатертями, стены увешивались оружием.

23 ...по десять дюжин на сотню — Сто двадцать называлось «большой сотней». Счет дюжинами был в ходу у скандинавов.

24 ...праздновать Зиму — Речь идет о большом празднике во время зимнего солнцестояния — исландское jol, шведское julen. Первоначально этот праздник посвящался умершим, а затем также духам и божествам, от которых зависел урожай, почему и был главным праздником Фрея (см. Песнь 2, 156). С введением христианства в скандинавских странах этот языческий праздник был подменен христианским Рождеством, которое и получило его название.

33 Викинги — скандинавские морские разбойники, купцы и завоеватели, плававшие на своих легких, прочных судах по Балтийскому и Северному морям и по Атлантическому океану, нередко проникавшие и в Средиземное море, и в Черное, а по крупным рекам — и в глубь европейских стран, наводя ужас своими опустошительными набегами. Они заключали союзы на основе выработанных ими самими уставов и строго их придерживались. Такие союзы представляли собой как бы самостоятельные государственные единицы, и их вожди нередко назывались морскими конунгами. Иногда викинги соединяли свои корабли в огромные флоты, устраивали укрепления в устьях рек на чужой территории и начинали настоящее завоевание целой области. В связи с плаваниями викингов произошло заселение норвежцами островов Атлантического океана, в частности — Исландии и Гренландии, а также первое открытие Америки почти за пять веков до Колумба (в 1000 г.). Подчинение новгородских и днепровских славян варягами было также непосредственно связано с походами викингов, в данном случае — шведских, известных у славян под именем русь (у греков — рос, у арабов — рус), которое и перешло затем на восточных славян. Возможно, что это имя находится в связи с названием шведской местности Roslagen (побережье Балтийского моря к северу от Стокгольма). Так называемая «эпоха викингов» охватывает, примерно, VIII-XI века; следовательно, время жизни Фритьофа приходится на ее начало.

34 Гандвик — Белое море. До нас дошел рассказ англосаксонского короля Альфреда Великого (IX век) о плавании норвежца Охтхере в Белое море.

Восточное море — Балтийское море.

Западные воды (или Западное море) — Северное море и Атлантический океан.

36 Браге — бог искусства скальдов, супруг Идуны, хранящей яблоки юности. По своему происхождению этот бог, по-видимому, не кто иной, как норвежский скальд IX века Браге Боддасон, обожествленный позднейшими скальдами. Таким образом, говоря о боге Браге, как о существующем в эпоху Фритьофа, Тегнер допускает анахронизм.

38 Мимер — таинственный мудрый хранитель глубочайшего источника, омывающего корни мирового ясеня Иггдрасиля и заключающего в себе высшую мудрость мира. Рассказывается, что Один, за право почерпнуть мудрость из этого источника, оставил в нем свой глаз. По другому мифу, О дину дает мудрые советы голова Мимера, убитого ванами.

57 Ангурвадель — В исландской «Саге о Фритьофе» Ангурвадель не упоминается. О нем говорится в «Саге о Торстене Викингссоне», на основе которой Тегнер и рассказывает историю меча, изменяя, однако, ее конец: по исландской саге, меч после смерти Торстена достался не Фритьофу, а его сестре.

59 Карлов огнем закален — Карлики, безобразные хитрые существа, обитавшие под землей, где они хранили неисчислимые сокровища, считались искуснейшими кузнецами и ювелирами и им приписывалось изготовление целого ряда драгоценнейших чудесных изделий; так, их произведениями являются молот Тора, копье Одина, ожерелье Фреи (см. прим. к Песни 1, 149, 125 и 22), вепрь и корабль Фрея (см. прим. к Песни 2, 156).

61 Трёнингасунд — современный Грёнсунд, пролив между датскими островами Зеландией, Меном и Фальстером.

63 Уллерокер — небольшая область в древней Швеции.

69 Пятнадцать зим... — Германцы в древности вели счет годам зимами,

71 Тролли — злые духи природы, воплощенные в образе чудовищ, страшных человекоподобных существ, зверей или птиц; они всячески вредят людям, особенно же часто — посылая непогоду, бурю, град.

76 ...у солнечных врат... — на Востоке. Предание о том, что род асов переселился в Скандинавию из других мест, связано, по-видимому, с распространением культа Одина, как бога войны, с юга, из Германии; подмена же Германии Востоком основана, вероятно, на созвучии слов «ас» и «Азия» (см. прим. к Песни 2, 131, Асы). Это предание сообщается исландским ученым Снорри Стурлусоном (1178-1241) в его «Саге об Инглингах» (Heimskringla: Ynglingasaga).

79 Хильдур (или Хильд; древнеисландск. Hildr, позже Hildur) — имя одной из валькирий. Слово «hildr» значит «битва». Оно нередко употреблялось как имя, особенно часто в сложении; напр. Бринхильд (Брунгильда), Хильдебрант (Гильдебрант). Здесь под этим именем олицетворяется война. (О валькириях см. прим. к Песни 7, 80.)

84 Волунд — сказочный кузнец-ювелир. О нем имеется песнь «Эдды» — «Völundarkvidha» («Песнь о Волунде»). В ней рассказывается, как король Нидуд завладел им, и Волунд должен был выковывать для короля драгоценности. Чтобы Волунд не убежал, Нидуд перерезал ему сухожилия колен, почему Волунд и называется хромым. Вскоре Волунд жестоко отомстил Нидуду, умертвив его сыновей и обесчестив его единственную дочь. Сам же он с торжествующим смехом поднялся на воздух и скрылся. (Он смог это сделать, по-видимому, потому, что снова овладел чудесным кольцом, похищенным у него ранее.)

86 Двенадцать замков Бессмертных — В песни «Эдды» «Речи Гримнера» (Grimnismál) перечисляются следующие двенадцать чертогов богов:

1) Трудхейм (или Трудванг, см. Тор, прим. к Песни 1, 149);

2) Альфхейм (см. Фрей, прим. к Песни 2,156);

3) Валаскьяльф;

4) Сёквабек (см. ниже Сага);

5) Валхалла (см. прим. к Песни 1, 67);

6) Тримхейм;

7) Брейдаблик (см. Бальдер, 1, 87);

8) Химинбьёрг;

9) Фолькванг (см. Фрея, 1, 22);

10) Глитнер (см. ниже Форсете);

11) Ноатун,

12) Види.

Кроме того, между Трудхеймом и Альфхеймом упоминается Идалер, где живет бог Улль; таким образом получается 13 обиталищ. Названия жилищ снабжены порядковыми числительными только начиная с Валаскьяльфа; поэтому сказать, какое из первых трех является «лишним», тринадцатым, затруднительно.

90 Сага — мудрая богиня предания. Сравнительно поздний, созданный скальдами образ. В чертоге Саги, Сёквабеке, где плещут прохладные волны, Один каждодневно пьет с нею из золотого сосуда напиток мудрости.

94 Бальдер — см. прим. к Песни 1, 87.

101 Форсете — бог правосудия, единственный сын Бальдера и Нанны. «В Глитнере, замке с золотыми опорами и серебряной кровлей, приводит он распри к согласию», — говорится о нем в «Эдде» («Речи Гримнера»).

Тинг — собрание бондов — свободных землевладельцев-воинов, разбиравшее тяжбы, судившее за преступления и принимавшее решения по всем важным вопросам, касавшимся данной общины, данного округа или целой племенной области (fylke), в зависимости от того, какой это был тинг — местный, окружной или областной (филькетинг). Осенний тинг был наиболее важным — осенью кончался год и начинался новый, осенью были большие праздники, на которые собирались отовсюду для торжественных жертвоприношений. На тинг являлись в полном вооружении. Ведущая роль на тинге принадлежала конунгу, жрецу, вождю данного округа или общины, собрание же обычно только выражало свое одобрение или неодобрение предлагаемым решениям: первое — стуком оружия, второе — ропотом.

109 Соте-разбойник — знаменитый морской разбойник с острова Сотхольма. В рассказе о том, как Торстен овладел похищенным запястьем, Тегнер использовал эпизод из исландской саги о Хромунде Грипссоне (Hromundar saga Gripssonar).

113 Дракон — так называли норманны корабль определенного типа (древнеисландск. dreki, шведск. drake). Корабли меньших размеров и более простого строения назывались снеками, т. е. улитками (шведск. snäcka). Это название было заимствовано славянами и до сих пор сохраняется в русском языке в форме «шнек», «шняк» (у поморов). Названием крепкого морского судна определенного типа было также и слово «эллиде» (древнеисландск. ellidhi), которое в «Саге о Фритьофе» употреблено в качестве собственного имени корабля Торстена и Фритьофа (у Тегнера в форме женского рода и с перенесением ударения на средний слог: «Эллида»). Форштевень обычно поднимался высоко, был украшен резьбой и нередко заканчивался изображением головы какого-нибудь животного или чудовища. Помимо парусов, которые часто бывали цветными, а также и черными, корабли имели весла. В качестве руля употреблялось кормчее весло, помещавшееся у правого борта (штирборта). Древнескандинавские корабли довольно хорошо известны нам по раскопкам, изображениям и описаниям. Дальше, в этой же песни, Тегнер дает, в основном вполне правильное, описание корабля-дракона.

140 Эллида — см. предыдущее примечание. В исландской саге дается понятие о размерах судна Фритьофа сообщением, что «там гребли пятнадцать человек на каждом борту». Весь рассказ о том, как Викинг получил Эллиду, целиком принадлежит самому Тегнеру.

164 Эгир — мифическое существо, олицетворявшее собою море. В «Эдде» говорится о том, что боги приходят на пир к Эгиру, и, таким образом, Эгир находится в известной связи с богами, но он не принадлежит к их числу. Его супруга — Ран, коварная обитательница моря, стремящаяся увлечь в свои владения всех пловцов; его девять дочерей — морские девы, играющие в волнах и сами являющиеся олицетворенными волнами.

184 Бьёрн — Имя это, распространенное у скандинавов, значит «медведь».

187 Кровь смешав... — См. прим. к Песни 2, 3 — Брат Беле по оружью...

189 Погребальное пиво (шведск. gravöl) — тризна, справив которую наследник вступал в свои права.

Песнь 4

В исландской саге всей этой песни соответствует очень краткое сообщение о том, как Фритьоф принимал у себя конунгов и Ингеборг, с которой он при этом долго говорил, как он загрустил после их отъезда и, посоветовавшись с Бьёрном, поехал свататься и как конунги отказали ему. Все это занимает около двадцати строк.

17-40 Они говорили о детской поре... — В исландской саге (в позднейшей ее редакции) весь приводимый разговор сводится к следующему: Дочь конунга молвила ему: «Ты имеешь хорошее золотое кольцо». «Верно это, — сказал Фритьоф». В более ранней редакции саги этот разговор не так отрывочен; он заканчивается тем, что Фритьоф и Ингеборг обмениваются кольцами.

53-72 Был Бьёрн недоволен таким житьем... — В исландской саге вся побуждающая к деятельности речь Бьёрна отсутствует. Когда Фритьоф сообщает ему о своем намереньи свататься, Бьёрн говорит только: «Сделаем так!»

69 Смерть на соломе — смерть от старости или от болезни. Почетной считалась лишь смерть в бою или на море.

69-72 Себя, как Один, покрою рунами я... — Рассказывается, что Один нанес себе раны (в форме рун) острием копья, вскрыв таким образом вены, после чего он и возвратился навеки в селения богов. С развитием представлений о Валхалле, как месте блаженства для павших в бою героев (см. прим. к Песни 1, 67), стало далеко не безразличным, куда попасть после смерти — в Валхаллу или во владения Хель (см. прим. к Песни 1, 90). «Смерть на соломе» влекла за собой пребывание у Хель, и если, герой не предвидел возможности пасть достойной смертью, ему не оставалось ничего другого, как последовать примеру Одина и нанести себе смертельные раны острием копья (rista, marka sik geirssoddi), если он во что бы то ни стало хотел попасть в Валхаллу.

89-92 Хотя не король... — В исландской саге Фритьоф говорит не конунгам, а Бьёрну: «Хотя я и ниже по званию, чем братья ее, все же мне кажется, что я не ниже по достоинству». Речь Фритьофа перед конунгами в исландской саге не приводится.

89 Ярл — В древнейшие времена слово «ярл» обозначало знатного человека, в противоположность простому свободному землевладельцу. Позже, со времен короля Харальда Прекрасноволосого (IX в.) ярлами стали называть наместников короля, правителей крупных областей.

125 ...рассек он ударом одним щит Хельге... — Этого эпизода нет в исландской саге. Там Фритьоф говорит после отказа конунгов: «В таком случае скоро сделано мое дело. Но это отплатится тем, что я никогда уже не окажу вам помощи, хотя бы вы в ней и нуждались».

132 Пора нам в дорогу... — В исландской саге: «Поехал Фритьоф домой после этого и стал снова весел».

Песнь 5

Конунг Ринг (древнеисландск. Hringr, шведск. Ring — «Кольцо» по позднейшей редакции исландской саги, правил в Рингарике Норвегии, по более старой — в Швеции.

2-30 Король великий... — В исландской саге сказано только: «Он (Ринг) был могущественный областной конунг и доблестный муж, и тому времени достигший уже преклонного возраста».

3 Мимер — см. прим. к Песни 3, 38.

Бальдер — см. прим. к Песни 1,87.

16-17 И черногрудых волны несли улиток крылатых... — Крылатые улитки — корабли. Ср. прим. и Песни 3, 113 — Дракон.

37 Фрея — см. прим. к Песни 1, 22.

46 Гостил у меня конунг Беле седой... — По исландской саге, Ринг ничего не говорит об Ингеборг: он собирается не свататься, а подчинить себе сыновей Беле, воспользовавшись их ссорой с Фритьофом. «Мне было бы великою славой на старости лет победить их», — говорит он.

Знаки на легких — см. Знаки у сокола в груди, прим. к Песни 2, 49.

88-90 Седой Бороде... охотно б помог я на лошадь взобраться — В исландской саге говорится, что Ринг был более всего разгневан словами братьев, «что им казалось позорным сражаться с таким старым человеком, который не может сесть верхом на лошадь, если его не подсаживают».

104-105 Под мирный кров... в храм Бальдера... — Храм Бальдера был заповедным местом мира (так называемый gridhastadhr). «...Там нельзя было причинять вреда ни животным, ни людям, — сказано в исландской саге. — Никаких сношений не смели мужчины иметь там с женщинами». Это последнее запрещение не связано с понятием «места мира», но здесь и оно имеется в виду, так как Хельге хотел оградить Ингеборг не только от нападения Ринга, но и от возможности встречи ее с Фритьофом. «Сказали (конунги), что Фритьоф не может быть таким дерзким, чтобы он поехал туда на свидание с нею...», — говорится в исландской саге.

Песнь 6

Шахматы — так игра названа у Тегнера. В исландской саге она называется «hnefatafl». Что это была за игра, в точности неизвестно. Мы знаем только, что она игралась на доске (tafl), что фигуры были различного достоинства, причем главная фигура называлась «hnefi», что фигуры были темные и «красивые», т. е. светлые, и что в этой игре, по-видимому, не только делались ходы, но и бросались кости с очками. Игры на досках были одним из любимых развлечений норманнов, о чем свидетельствуют и саги, и археологические находки. По некоторым данным, эта игра имеет связь с распространенной в скандинавских странах игрой «брэдспель», родственной игре в нарды на Востоке.

6 На почетном сядешь месте... — см. описание пиршественного зала в прим. к Песни 3, 22.

13-32 Будь на страже неустанной, Бьёрн... — Так же и в исландской саге Фритьоф не дает прямого ответа Хильдингу, а обращается к Бьёрну со словами, относящимися одновременно и к игре, и к тому, что говорит Хи ль дин г..

39-44 Мой ответ, отец, ты знаешь... — В исландской саге Фритьоф никак не объясняет своих слов, сказанных за игрой, и Хильдинг сам поясняет их конунгам.

Песнь 7

В исландской саге рассказывается, что конунги отправились на юг, навстречу Рингу, а Фритьоф, как только они уехали, стал плавать со своими мужами в рощу Бальдера, не боясь гнева богов; он был хорошо принимаем Ингеборг и весело проводил с нею время.

18 Сын Деллинга — День. Деллинг — сравнительно поздний мифологический образ, в котором олицетворялись предрассветные сумерки.

47 Сага — см. прим. к Песни 3, 90.

53 Эльф — см. Эльфы, прим. к Песни 1, 27.

80 Валькирии (древнеисландск. valkyrior) — прекрасные девы-воительницы, посылаемые Одином на поля сражений, откуда они должны доставлять к нему бойцов, которых он избрал, как достойных вступить в Валхаллу (см. прим. к Песни 4, 67). Там, на пиру богов и героев, валькирии разносят роги с медом. Такое представление о валькириях, как о девах Одина, сложилось у скандинавов в связи с развитием верования в Валхаллу. Первоначально же валькирии были хищные духи, вредившие человеку и делавшие его неспособным к бою, набрасывавшие на него невидимые цепи. Слово valkyria (англосаксонск. walcyrge) значит «избирающая тех, кто падет в бою».

88 Наина — супруга Бальдера.

105-106 Когда бойцы на бой помчатся... — Имеются в виду бойцы, пребывающие после смерти в Валхалле (см. прим. к Песни 1, 67).

127 Браге — см. прим. к Песни 3, 36.

160 Рагнарёк — гибель богов в их последней борьбе с враждебными исполинами, кончина мира. С тех пор, как Тор убил исполина, строителя крепости асов, и этим нарушил данные клятвы, боги обречены на гибель. Смерть Бальдера, появление чудовищ, порча нравов, непрестанные войны — все это предвестники Рагнарёка. Но вот кричит красноперый петух Фьялар у великанов, золотой Гуллинкамбе — у асов, черный петух — у Хель. Вырывается из уз чудовищный волк Фенрир, мировой змей Йормунганд, опоясывающий землю, колеблет море, горами вздымаются волны, мировой ясень Иггдрасиль дрожит — Хеймдалль, страж богов, трубит в рог Гьяллархорн, призывая воинство асов к последней схватке, Один держит совет с мертвой головой Мимера (см. прим. к Песни 3, 38). С северо-востока идет рать морозных исполинов, с юго-востока плывут огненные сыны Муспеля, появляется корабль мертвых Нагльфар. Все разрушительные силы объединяются против богов под предводительством огненного великана Суртура — горы рушатся на их пути. На равнине Вигрид начинается последняя битва. Солнце чернеет, небо разрывается. Волк Фенрир побеждает Одина, но сын Одина Видар тотчас мстит за отца. Тор убивает Йормунганда, но сам падает, пораженный его ядовитым дыханьем. Фрей гибнет от руки Суртура. Пламя охватывает жилища богов, земля погружается в море... (Ср. прим. к Песни 24, 162-175 — ...Но неотмщенными не будут...).

Описание кончины мира имеется в «Эдде», в песни «Прорицание провидицы» («Völuspá») строфы 42-58. (Ср. стихи 100-161 последней песни поэмы Тегнера.)

Песнь 8

Этой песни не соответствует ни одно место в исландской саге — сцены прощания там нет. Только отдельные места в речи Хельге, передаваемой Фритьофом, основаны на словах саги.

27-32 Высокий Бальдер... мной оскорблен... — Ср. прим. к Песни 5, 104-105 Под мирный кров в храм Бальдера...

35 Урда — одна из трех норн (см. прим. к Песни 2, 126).

36 Гефьон — девственная богиня, принимавшая к себе женщин, умиравших девушками (по Снорри Стурлусону). Вместе с тем Гефьон почиталась как богиня плодородия почвы — особенно в Зеландии. С ее культом был связан обряд опахивания поля в начале года молодыми девушками. Рассказывается, что своим плугом Гефьон отделила остров Зеландию от материка — и на месте борозды, проведенной ею, образовался Зунд.

57 Бифрост (древнеисландск. Bifrost «Колеблющийся участок пути») — мост, ведущий в мир богов в Валхаллу. Представление о Бифросте, по-видимому, связано с радугой.

65 Кровь Одина... — Род конунга Беле возводил себя к Одину; Бальдер — сын Одина; следовательно, он родич Ингеборг.

105 Звон тысячи мечей... — Ср. сказанное в прим. к слову «тинг», Песнь 3, 101.

147 Вала (или вёльва — древнеисландск. völva) — вещая женщина, провидица. Здесь имеется в виду вала, разбуженная от смертного сна Одином, желавшим узнать, что предвещают тревожные сны Бальдера («Эдда», «Песнь о Путнике» — «Vegtams kvidha» — или «Сны Бальдера» — «Baldrs draumar». В шведском подлиннике эта песнь упомянута — под ее первым названием). О таких вещих женщинах не раз говорится в памятниках древнескандинавской литературы. Валы ходили по стране с магическим посохом в руке и с набором необходимых для волхвования предметов в кошеле на поясе; к валам обращались за предсказаниями вожди и богатые бонды, особенно в случае какого-либо несчастья или затруднения. В «Эдде» в уста валы вложено все содержание песни «Прорицание Провидицы» («Völuspá»), говорящей о создании и гибели мира.

149 Горе асов — смерть Бальдера (ср. предыдущее примечание).

154-158 На море Западном есть острова... — Западное море — Северное (Немецкое) море и Атлантический океан. По исландской саге, конунги посылают Хильдинга сказать Фритьофу, что «того хотят конунги для примирения с тобою, Фритьоф, чтобы ты привез дань с Оркнейских островов, которая не выплачивалась с тех пор, как Беле умер».

162 Фафнер-змей — чудовищный змей с ядовитым дыханием, завладевший несметным сокровищем, на котором он лежал; оберегая его. Сигурд, сын Сигмунда из рода Вольсунга, славнейший из героев (Зигфрид немецкой «Песни о Нибелунгах»), убил Фафнера, почему и получил прозвище «Фафнера Убийцы» (Fafnisbani). В «Эдде» имеется целый ряд песен, связанных с именем Сигурда; о сокровище Фафнера и убийстве Змея Сигурдом рассказывается в «Reginsmál» и «Fafnismál» («Речи Регина» и «Речи Фафнера»).

163 Сигурд Фафнера убийца — см. предыдущее примечание.

168 ...Ты, Фритьоф, враг, для всех презренный и мира ты навек лишен... — Объявление «лишенным мира» — своего рода объявление вне закона. Лишенный мира не мог пребывать в населенной местности, никто не давал ему приюта, убийство его не было преступлением — он не признавался принадлежащим к общине, и ему оставалось только бежать со своей родины.

174 ...в реках Настранда... — см. прим. к Песни 1, 90, Хель.

240 Альфы — эльфы см. прим. к Песни 1, 27.

246 Вингольф — другое название Валхаллы см. прим. к Песни 1, 67.

267 Отец мой — Хельге... — По смерти отца опекуном девушки становился ее старший брат, который и выдавал ее замуж.

440 Прими мое запястье — По исландской саге, Фритьоф и Ингеборг обмениваются кольцами и обещают верность друг другу еще при первом свидании в храме Бальдера.

464 В узоре твоего кольца... — См. описание кольца в 3-й песни, 86 и следующие.

Песнь 9

Ничего, соответствующего, этой песни, в исландской саге о Фритьофе нет.

32 Од (древнеисландск. Odhr, у Тегнера — Oder) — возлюбленный Фреи, покинувший ее. Ср. прим. к Песни 1, 22, Фрея.

Песнь 10

О плавании Фритьофа к Ангантиру в исландской саге рассказы-вается обстоятельно, с введением большого количества прямой речи героев. Описанию этого плавания уделено больше места, чем описанию какого бы то ни было другого отдельного звена из цепи событий, о которых повествуется в саге. Подобно тому, как в 10-й песни поэмы за каждыми 12 рифмованными повествовательными стихами (четырехстишие + восьмистишие) следует нерифмованное восьмистишие, произносимое Фритьофом, — в исландской саге в соответствующем месте за несколькими строками прозы следует строфа из восьми стихов, влагаемая в уста Фритьофа (так называемая visa).

4 ... пел и троллей молил — По исландской саге, конунги Хельге и Хальвдан пригласили двух колдуний, Хейд и Хамгламу, и дали им денег, с тем, чтобы те вызвали такую бурю, от которой корабль Фритьофа затонул бы. Хейд — очень распространенное имя колдуний и гадательниц. Хамглама значит, по-видимому, — «Принимающая обманчивые обличил», т. е. «Оборотень» (hamr — обличив, образ, под которым является то или другое существо). О троллях см. прим. к Песни 3, 71.

23-24 Хам и Хейд — см. предыдущее примечание.

41 Остров Солунд — Перед входом в Согнефьорд лежит Группа островов под названием Сулен (Sulen), в древности — Солунды (Solundar — множ. число от Solund).

45-52 Но не знает страха викинг... — По исландской саге, Фритьоф не пренебрегает возможностью укрыться от шторма под защитой островов и пережидает там первый натиск бури. Он оставляет острова при благоприятном ветре, который, однако, вскоре снова превращается в шторм, но тут уже Фритьоф неуклонно продолжает свой путь на запад.

94 Ран — супруга Эгира (см. прим. к Песни 3,164). Ср. ниже, 113-120.

95-96 ...но перины, Ингборг, ждут меня твои — В исландской саге Фритьоф поет: «...другой (взойдет) на ложе Ингеборг».

107 Беле дар... — В исландской саге говорится о кольце, которое Ингеборг получила от отца и дала Фритьофу, когда он подарил ей свое (ср. прим. к Песни 8, 440).

113-114 Золото нам нужно, свататься мы едем... — В исландской саге смерть в пучине изображается как вступление на ложе Ран, что одновременно обозначает и просто вступление на дно морское, и обладание Ран как женой. Отправляясь свататься, одевались в лучшие одежды и украшали себя драгоценностями.

134 ...медвежьей лапой — Так как имя Бьёрн значит «медведь», то в подлиннике получается игра слов.

191 Эфьесунд — пролив Эфья; Эфья (древнеисландск. Enja, теперь Evie) — местность на одном из Оркнейских островов.

215 С девами морскими... — с дочерями Эгира — волнами (ср. прим. к Песни 3,164).

217-218 С ножкой золотою рог... — Для того, чтобы роги могли стоять, к ним иногда приделывались металлические ножки.

Песнь 11

36 Берсерк — Берсерками называли бойцов, легко приходивших в боевое исступление, в котором они бросались, как разъяренные дикие звери, на всякого, попадавшегося им на пути. Самое слово «берсерк», вероятно, первоначально обозначало человека, принимавшего обличив медведя (надевавшего «рубашку медведя»); затем оно, по-видимому, ассоциировалось со словом berr — «обнаженный», так как берсерки нередко бросались в бой полуобнаженные, в одной рубашке (serkr). В своем неистовстве берсерки «кусали края щитов и наступали на огонь горящий босыми ногами», и чтобы образумить их, приходилось крепко стискивать их между щитами, пока у них не иссякали силы.

40 ...укрощает меч... — т. е. умеет заговаривать меч противника, так что тот не может нанести раны своим мечом.

65-120 Вот рубятся... — По исландской саге, дело не доходило до боя: Фритьоф принял вызов, но «Тогда пришел Хальвар и молвил: «Ярл хочет, чтобы вы все были приняты у него с приветом, и никто не должен нападать на вас».

Предполагается, что в своем описании боя между Фритьофом и Атле Тегнер использовал сагу о Сорле Сильном.

133-192 Не доски там простые... — Описания пиршественного зала ярла в исландской саге нет. В своем описании этого зала Тегнер допускает некоторую модернизацию (камин, свечи в канделябрах, окна со стеклами). О самом приеме Фритьофа Ангантиром в саге сказано только: ...«принял он Фритьофа и всех людей его хорошо, и остались они у него на зиму и были хорошо почтены ярлом».

185 Морвена — название горной Шотландии у Оссиана.

188 Вельский — кельтский, в данном случае в частности — гэльский (горно-шотландский). Германцы очень рано столкнулись с кельтским племенем волков, имя которых стало затем служить германцам для обозначения и всех других кельтских племен, с какими они встречались, а позже это имя стало применяться и к римлянам. Таким образом, «вельский» (т. е. «волкский») могло значить и «римский», и «кельтский вообще», и «относящийся к тому или другому определенному кельтскому племени».

199 Сага — см. прим. к Песни 3,90.

237 Астрильд — божок любви, не принадлежащий древнескандинавской мифологии; его образ создан позднейшими скандинавскими поэтами, как соответствующий образу классического Купидона.

Песнь 12

Этой песни соответствует в исландской саге несколько отдельных кратких сообщений и одна строфа («виса») из восьми стихов, произносимая Фритьофом.

1-50 Синеет небо... — В исландской саге сказано только: «Следующею весною уехал Фритьоф с Оркнейских островов, и расстались они с Ангантиром в дружбе».

7 Дщери моря — волны (в шведском подлиннике — дочери Эгира, см. прим. к Песни 3, 164).

54-76 ...не виден Фрамнес его родной — В исландской саге: «А когда они прибыли в Норвегию, узнал он, что жилье его сожжено, и когда он прибыл во Фрамнес, молвил Фритьоф: «Почернело мое жилище здесь, и не друзья побывали здесь...»

77-78 И старый Хильдинг... — По исландской саге, встречи Фритьофа с Хильдингом не происходит.

84 Эриксгата — Новый конунг в начале своего правления совершал объезд своих владений, выслушивая при этом жалобы, творя суд и давая клятву соблюдать законы и обычаи страны. Такой объезд назывался «риксгата» — «путь, проезд по государству», а затем стал называться «эриксгата» по имени короля Эрика.

89-105 Едва отплыл ты... — По исландской саге, Хельге и Хальвдан встретили Ринга еще до поездки Фритьофа к Ангантиру. Братья согласились без боя заключить мир, приняв условие Ринга — отдать ему Ингеборг с третью всего их имущества. Фрамнес же сожгли они, как только Фритьоф уехал.

91 Дисардаль — Долина дис (божества женского пола); по-видимому, имеется в виду та долина, где стоял храм Бальдера.

108 Локе — очень сложное и загадочное создание скандинавской мифологии. По-видимому, Локе первоначально имел ближайшее отношение к огню, но богом огня он не был. Наиболее постоянными его чертами являются хитрость, коварство и беспринципность. Наружность Локе рисуется привлекательною; но часто он принимает обличие животных, например, кобылы, лосося, блохи, или превращается в женщину. В образе кобылы он родил Слейпнера — коня Одина (см. прим. к Песни 1, 125 — Один), плодом его связи с великаншей Ангрбодой являются Мировой змей Йормунганд, волк Фенрир (см. прим. к Песни 7, 160 — Рагнарёк) и Хель (см. прим. к Песни 1, 90). В начале времен Локе вступил в кровное братство с Одином. Он помог Тору вернуть его похищенный молот, но вместе с тем начал вредить богам. Он является виновником смерти Бальдера (см. прим. к Песни 1, 87), за что он связан богами и посажен в пещеру. В последней битве богов с чудовищами Локе выступает как явный враг асов. Возможно, что противоречия в поведении Локе отражают двойственность роли огня, являющегося то полезным средством, то разрушительной стихией. Возможно также, что отрицательные черты Локе были усилены позже отчасти под влиянием образа христианского дьявола.

129 Вар — богиня — хранительница клятв. Сравнительно поздний, созданный скальдами образ.

135 Нанна — супруга Бальдера (см. прим. к Песни 1, 87).

164 Видар — сын Одина, молчаливый ас, живущий в густой заросли леса — Види (vidhr — «лес»). В сказании о Рагнарёке он мстит за отца, разрывая пасть волку Фенриру (ср. прим. к Песни 7, 160).

188 ...его чтоб руна с жезла пропала — Для счета времени употреблялись палочки, или жезлы различного вида и размера, на которых нарезались руны, отмечавшие дни.

198 Лофн — богиня брачного союза. Сравнительно поздний скальдический образ.

201-203 Вдруг Хельге о гневе... — В исландской саге рассказывается, что Ингеборг, по настоянию конунга Ринга, отдала кольцо жене Хельге с тем, чтобы та передала его Фритьофу.

212 И я хочу посудить немного — В исландской саге Фритьоф, после слов, приведенных выше в примечании к ст. ст. 54-76, поет «вису»:

«Пили раньше во Фрамнесе смелые мужи с отцом моим. Ныне вижу я тот дом сожженным; я должен владыкам отплатить за зло».

Песнь 13

1 Солнце полночи... — Тегнер предполагает, по-видимому, что в местности, где происходят события его «Саги о Фритьофе», летом бывает незаходящее солнце. Область Согн, которая в исландской саге указывается как место действия, лежит южнее полярного круга; там бывают белые ночи, но солнце всегда заходит.

7 Хедер — слепой бог, от руки которого пал Бальдер (см. прим. к Песни 1, 87).

12 Ножи из кремня — Каменные орудия долгое время сохранялись в употреблении как священные орудия при выполнении ритуальных действий.

55-64 ...кольцом, поверь, краденым ты украшен — По исландской саге, кольцо было не у Бальдера, но у жены Хельге, которая грела изображение Бальдера перед огнем. Фритьоф, стаскивая с ее руки кольцо, потащил ее к двери, и тогда она уронила идола в огонь.

68-84 Фритьоф, смущенный, трепещет — По исландской саге: «Фритьоф завладел кольцом, прежде чем он вышел. Люди говорят, что Фритьоф закинул горящую головню на покрытую берестой кровлю, так что зал (храм) запылал весь...» Пожар тушил не Фритьоф, но Хальвдан с дружиной.

100 Для Муспеля красного сына — для пламени. Сыновья Муспеля — огненные духи из Муспельсхейма — находящегося далеко на юге Мира огня (ср. Рагнарёк, прим. к Песни 7, 160).

107-108 Фритьоф прочь идет омрачен, плачет, утро встречая — По исландской саге, Фритьоф уходит со своими мужами к морю, чтобы держать с ними совет, что предпринять им дальше.

Песня 14

Первой части этой песни (словам Фритьофа) более или менее соответствует восьмистишье, произносимое Фритьофом уже после встречи с Хельге:

«Плыли мы из Согна.
Так ехали мы прошлый раз.
Тогда разыгрался огонь в усадьбе нашей,
а теперь разгорается костер посреди рощи Бальдера.
За это буду волком [отверженцем], верно;
знаю, так будет провозглашено».
И, кроме того, следующие слова, обращенные к Бьёрну:

«Не останусь я здесь в Норвегии.
Хочу я испытать образ жизни воителей
и плавать викингом».
Рассказ о встрече с Хельге, составляющий вторую часть этой песни, имеется и в исландской саге, но ничего соответствующего последней части песни (прощанию Фритьофа с родными местами) там нет.

140-143 Я дно исправно средь ночи сам сверлил судам — По исландской саге, Фритьоф приказал испортить суда конунгов, прежде чем он отправился в храм.

175 Столб позора (в шведском подлиннике: nidingsstäger, множ. число от nidingsstang) — Если кто-либо совершал поступок, считавшийся в высшей степени позорным, в частности — не являлся на поединок, обнаруживая этим свою трусость, — то на видном месте воздвигался столб, на котором вырезалось имя «презренного» (niding) и указывалось, за что этот человек объявлен «презренным». На вершину столба насаживалась лошадиная голова или целая туша, обращенная мордой в сторону жилья того, кому ставился этот столб позора.

217-218 Ты, солнце, — алый зрачок ночной — Ср. прим. к Песни 13, 1 — Солнце полночи.

Песнь 15

В исландской саге этой песни соответствует всего несколько строк: «Фритьофу легко доставались богатство и почет, куда он ни ездил. Убивал злодеев и свирепых викингов, но бондов и купцов он оставлял в покое. Был он тогда снова прозван Фритьофом Смелым. У него собралась большая надежная дружина, и стал Фритьоф очень богат движимым имуществом. А когда Фритьоф проплавал четыре зимы викингом, отправился он на восток и остановился в Вике» (Вик — залив, в глубине которого находится Осло, а также и побережье этого залива).

Для первой части этой песни — самого устава викинга — Тегнером использована отчасти «Iómsvikinga saga» — сага о датских викингах, основавших в устье Одера колонию викингов Йомсбург. В этой саге, возникшей в середине XIII века, приводится ряд правил, которые йомсбургские викинги установили для себя.

9 Дева радость дает, но на борт не веди — Одним из правил йомсбургских викингов было недопущение женщин в их крепость.

11 Вальфадер — одно из имен Одина (см. прим. к Песни 1, 125).

15-16 На настиле товар жеребьевкой дели... — По правилам йомсбургских викингов, всякая добыча должна была беспристрастно делиться между всеми.

18 Коль отступишь на шаг — уходи навсегда... и далее:

22 ...если хочешь быть наш, через сутки повязку клади — Не принимавший правил йомсбургских викингов навсегда исключался из их сообщества.

27 Белый — Бальдер.

Песнь 16

Этой песни соответствует в исландской саге следующий разговор между Фритьофом и Бьёрном: «Тогда сказал Фритьоф, что он собирается выйти на сушу, «а вы отправляйтесь в поход на зиму, так как мне начинают надоедать походы. Поеду я в Уплёнд (внутренняя часть восточной Норвегии) и повидаюсь с конунгом Рингом. А вы встречайте меня здесь к лету, а я приду сюда в первый летний день». Бьёрн промолвил: «Это намерение неразумно, но все же поступай по своей воле. Хотел бы я, чтобы мы отправились на север в Согн и убили обоих конунгов, Хельге и Хальвдана. Фритьоф ответил: «Ни к чему это, и хочу я более поехать навестить Ринга конунга и Ингеборг». Бьёрн сказал: «Не расположен я к тому, чтобы ты подвергался опасности, один попавши в его власть, так как Ринг умен и знатен родом, хотя он и довольно стар». Фритьоф сказал, что он позаботится о себе...» Далее сказано, что Фритьоф поехал, «так как он хотел увидеть любовь Ринга конунга и Ингеборг».

21 ...отпраздную Зиму — см. прим. к Песни 3, 24.

59 Хагбарт — герой старинного датского сказания, передаваемого Саксоном Грамматиком (вторая половина XII века — начало XIII века) в его «Датской истории» (на латинском языке). Хагбарт, переодевшись девой-воительницей, проник в терем к любимой им Сигне. Одна из служанок выдала его, он был схвачен и приговорен к смерти на виселице. Он просит, чтобы перед тем, как его повесят, подняли на виселицу его плащ. Сигне, увидев из своего терема висящий плащ Хагбарта, думает, что это сам Хагбарт. Она поджигает терем, храня клятву, которую она ночью дала своему возлюбленному: какая бы смерть ни постигла его, верно последовать за ним. Хагбарт видит пылающий терем и, гордый любовью и верностью Сигне, бодро встречает свою смерть.

62 Врежу убийце орла я в отмщенье — Наиболее жестокий способ мщения, применявшийся лишь к злейшим врагам, состоял в том, что врагу отделяли мечом ребра от позвоночника, отгибали их в стороны наподобие крыльев и затем вырывали легкие. Это называлось «врезать кровавого орла» (древнеисландск. blódhugr örn, шведск. biodorn).

Песнь 17

3 Справляя Зиму... — см. прим. к Песни 3, 24 — праздновать Зиму.

13-16 Сверкнул очами грозно... и т. д. — Этого эпизода в исландской саге нет.

22 Я имени не выдам... — В исландской саге пришелец называет себя Тьофом, т. е. Вором. Далее он приводит целый ряд имен, которыми его называли; все они имеют во второй своей части слово «тьоф» (thjófr) и первым же из них является имя Фритьоф.

23-24 В Раскаяньи я вскормлен... — В исландской саге: «...у Волка был я этой ночью, а в Скорби был я вскормлен». В исландском подлиннике употреблено слово «angr», которое значит именно «скорбь, печаль»; соответствующее же ему этимологически шведское слово «anger» значит «сожаление, раскаяние». Таким образом, хотя Тегнер употребляет здесь то же (по происхождению) слово, что имеется и в исландской саге, он подменяет одну мысль другою.

48 Аса-Тор — «Тор (из рода) асов».

54 ...вепря Фрея поставили на стол... — см. прим. к Песни 2, 156 — Фрей.

57-68 И конунгРинг поднялся... — Соответствующего эпизода (произнесения обетов) в исландской саге нет.

71-96 Пришельцу, королева... — По исландской саге, конунг велел королеве поднести гостю хороший плащ (безрукавку). Королева сказала: «Ваша воля, государь! А мне дела нет до этого Тьофа (вора)». И дальше отмечается, что во все время пребывания у них Тьофа она мало с ним говорила; конунг же был всегда ласков с ним. Описания пира в исландской саге нет.

86 Хагбарт и Сигне — см. прим. к Песни 16, 59 — Хагбарт.

Песнь 18

8 ...он быстро конек пристегнул — В исландской саге не указывается, каким способом гость (Тьоф) отправился в путь: по-видимому, он, так же, как и конунг с супругой, ехал в повозке (но не в той, в которой они); во всяком случае, вряд ли он пустился в путь на коньках.

12 Слейпнер — быстрейший в мире восьминогий конь Одина. (Ср. прим. к Песни 12, 108 — Локе.)

20 Ран — см. прим. и Песни 3, 164.

Песнь 19

1-4 Солнце светит, в роще зелень... — В исландской саге на соответствующем месте мы находим: «Проходит зима, и когда наступает весна, погода начинает улучшаться, и лес зеленеть, а трава расти, и корабли могут ходить между странами». Интересно отметить, что эти строки саги — единственное в ней место, посвященное природе. (Описание бури во время плавания Фритьофа на Оркнейские острова является только необходимой составной частью рассказа о самом плавании: оно не представляет собой отступления от повествования.)

11 Рота — имя одной из валькирий (см. прим. Песни 7, 80).

49-60 Чу! Запела птица черная с ветвей... — В исландской саге сказано только: «Тьоф сидел около него и вынул меч из ножен и бросил его далеко прочь от себя». С соответствующим местом поэмы Тегнера интересно сравнить следующий эпизод из песни «Эдды» «Речи Фафнера» (Fafhismál). Сигурд жарил на костре сердце убитого им Фафнера (см. прим. к Песни 8, 162 — Фафнер-змей). Пробуя, изжарилось ли оно, он обжег себе палец и быстро поднес его ко рту. Кровь Фафнера попала ему в рот, и Сигурд стал понимать щебетание птиц. Одна из синиц, щебетавших в кустарнике, говорила, что Регин, брат Фафнера, задумал злое против Сигурда, и советовала Сигурду убить его. И Сигурд, выслушав совет, немедленно отрубил Регину голову.

59 Настранд — см. прим. к Песни 1, 90 — Хель.

67 Нифельхем (Нифльхейм) — см. прим. к Песни 1, 90 — Хель.

82-83 ...юность — берсерка набег. Должно сжать ее щитами... — см. прим. к Песни 11, 36 — Берсерк.

89-112 Нет, — ответил Фритьоф мрачно... и далее до конца песни — В исландской саге Фритьоф говорит только: «Угощали вы меня, государь, хорошо и приветливо, а теперь мне в путь пора скорее, так как дружина моя придет вскоре ко мне навстречу, как я раньше распорядился».

97 Волк храма (в шведск. подлиннике Varg i veum, древнеисландск. vargr i véom — «волк в святилище») — осквернитель храма.

Песнь 20

1 Конь златогривый... — конь Дня — Скинфаксе (древнеисландск. Skínfaxi — «с сияющею гривой»). Также и Ночь имела своего коря — Хримфаксе (древнеисландск. Hrimfaxi — «с гривой, покрытой инеем»).

13 Конь окрыленный... — корабль. В скальдической поэзии корабль нередко сравнивается с конем, с вепрем, с козлом («конь волн»» «вепрь бурунов» и т. п.).

57 ...вычертить руны — вырезать на себе руны концом копья. См. прим. к Песни 4, 69 — 70 — себя, как Один, покрою рунами я. Ср. ниже.

62-66 Резал он смело руны глубоко... — По исландской саге, конунг Ринг умирает от болезни.

Песнь 21

Драпа — см. прим. к Песни 2, 148.

В исландской саге сказано; «Ринг конунг лежал (больным) недолго, и, когда он скончался, был великий плач по нем в государстве. Потом был насыпан курган над ним, и много имущества было положено туда по его повелению». О том, чтобы Ринг был прославлен в драпе, в саге ничего не говорится.

«Драпа Ринга» выделяется из других песен поэмы тем, что в ней Тегнер применяет аллитерационный стих, являющийся характерной особенностью не только древнескандинавской, но и вообще древнегерманской поэзии. Аллитерация в древнегерманском стихосложении состоит в том, что несколько ударяемых слогов в одном и том же стихе или, чаще, в двух соседних стихах (иногда называемых, в таком случае, «полустишьями») начинаются одинаковыми согласными или какими-либо гласными (все гласные считаются аллитерирующими друг с другом). Так как в германских языках ударение, как правило, падает на первый слог, то аллитерирующими оказываются почти всегда начальные звуки слов, благодаря чему аллитерация является особенно отчетливой. В русском языке, с его незафиксированным на определенном слоге ударением, достигнуть такой четкости аллитерации часто совершенно невозможно. В том случае, когда аллитерация распространяется на два стиха, обязательно аллитерировать должен начальный звук первого ударяемого слога во втором стихе каждой пары стихов, связанных аллитерацией.

12 Бифрост — см. прим. к Песни 8, 56.

17 Аса-Тор — см. прим. к Песни 17, 48.

19 Вальфадер — одно из имен Одина (см. прим. к Песни 1, 125).

24 Фригга — см. прим. к Песни 1, 77.

29 Ванадис — богиня (из рода) ванов, т. е. Фрея (см. прим. к Песни 1, 22).

51 Сага — см. прим. к Песни 3, 90.

57 Форсете — см. прим. к Песни 3, 101.

59 Урда — см. прим. к Песни 2, 126 — Норна.

67-68 ...ложе драконов, карликов свет — образные обозначения золота в скальдической поэзии: драконы (змеи) часто представлялись лежащими на золоте, которое они таким образом оберегали (ср, прим. к Песни 8, 162 — Фафнер-змей); карлики обитали под землей, где блеск золота заменял им дневной свет.

Песнь 22

Ничего, соответствующего этой песни, в исландской саге не имеется. Там сказано, что Фритьоф справил тризну Ринга и вместе с нею и свою свадьбу с Ингеборг, после чего начал править страною Ринга в качестве опекуна его сыновей, еще раньше получив от него звание ярла.

1 Обходит жезл кругом страны... — Здесь речь идет о «жезле вести» — шведское «budkavlen». Чтобы быстро оповестить население о каком-нибудь важном событии и созвать тинг, изготовлялся небольшой рунический жезл (около фута длиной), который передавался из поселка в поселок и таким образом обходил все население места. Задержание у себя такого жезла и искажение вырезанной на нем надписи строго карались.

49 Форсете — см. прим. к Песни 3, 101.

Песнь 23

Этой песни, так же как и предыдущей, в исландской саге ничего не соответствует, По исландской саге, храм Бальдера, сожженный Фритьофом, был вскоре восстановлен в прежнем виде конунгом Хельге; Хальвдан же вновь отстроил Фрамнес, где с тех пор и стал жить.

34 Нидхёгг — темный дракон, обитающий в подземном мире, где он пожирает тела мертвых и подгрызает корни мирового ясеня Иггдрасиля.

63 Я рун не режу... — Здесь имеется в виду вырезание рун как магических знаков (см. прим, к Песни 1, 30).

66 Ангантир — один из героев «Саги о Хервёр» (Hervararsaga). Хервёр, незаконная дочь Ангантира, узнав о тайне своего происхождения, сделалась викингом. Она предприняла поход на остров Самсёй, где был погребен ее отец. Посредством рун и заклинаний Хервёр добилась того, что Ангантир заговорил с нею и отдал ей свой славный, но отягощенный проклятием меч Тирфинг.

67 Меч Тирфинг — см. предыдущее примечание.

97 Брейдаблик — чертог Бальдера в мире богов (см. прим. к Песни 1, 87).

109-110 Урда (или Урд) и Скульда (или Скульд) — см. прим. к Песни 2, 126 — Норна.

Песнь 24

Эта песнь, являющаяся заключительной в поэме Тегнера, не имеет ничего общего с заключительной частью исландской «Саги о Фритьофе Смелом». По исландской саге, Хельге и Хальвдан, разгневанные тем, что Фритьоф стал мужем их сестры, пошли на него войной. Фритьоф и Хельге встретились друг с другом в бою, и Фритьоф убил конунга. Тогда Хальвдан согласился подчиниться Фритьофу и стал платить ему дань. Когда же сыновья Ринга подросли, Фритьоф передал им правление их страною, а сам стал конунгом в Сигнафильке, после чего он покорил себе еще Хордаланд. Два сына Фритьофа и Ингеборг, Гуннтьоф и Хунтьоф, стали великими мужами. «И здесь заканчивают ныне сагу о Фритьофе Смелом».

9 Подобное Упсалы храму... — Упсальский храм (Uppsalir — «Залы на высотах»), с его священной рощей и священными источниками, славился на всю Скандинавию. Храм представлял собой огромное строение, богато украшенное золотом, сияние которого далеко разливалось кругом по равнине. Внутри, на возвышениях, стояли изображения богов, перед которыми помещался сосуд для крови жертвенных животных. Большую часть храма составлял вместительный зал для жертвенной трапезы, по своему устройству более или менее подобный пиршественному залу. Упеальский храм, по преданью, был построен в глубокой древности, родоначальником шведских конунгов Инглингов — Ингве-Фреем, т. е. самим богом Фреем. На месте храма вырос потом один из древнейших городов Швеции — Упсала (название которого Uppsala представляет собой не что иное, как старый родительный падеж от Uppsalir).

22 ...змей извивался, в рунах... — Руны часто вписывались в фигуру, изображавшую змея. Однако, такие рунические надписи в форме змея характерны для более позднего времени — конца эпохи викингов, в начале же этой эпохи руны обычно врезались просто между двумя параллельными линиями.

23 Слова Высокого — то же, что «Изречения Высокого» (см. прим. к Песни 2, 118).

«Вала» — Здесь имеется в виду та вала (см. прим. к Песни 8,147), в уста которой влагается песнь «Эдды» «Прорицание Провидицы».

37-39 ...о кротком Бальдере, о том, как... — Ср. прим. к Песни 1, 87 — Бальдер.

41 Брейдаблик — чертог Бальдера (см. прим. к Песни 1, 87).

55 Валаскьяльф — один из чертогов Одина или, быть может, один из покоев Валхаллы, в котором живет сам Один.

76 Йотунхейм — «мир великанов» (йотунов), враждебных богам. Тор постоянно совершает походы на восток, в Йотунхейм, истребляя племя злобных великанов.

78 Утгарда-Локе (Локе из Утгарда, т. е. из «На краю мира расположенной усадьбы») — исполин-колдун, властитель страны великанов, которого однажды посетили Тор, Локе и слуга Тора — Тьяльфи. Утгарда-Локе «отвел им глаза» и под видом совершенно нетрудных испытаний силы и ловкости (выпить рог, перегнать мальчика, поднять кошку, побороть старуху и т. п.) заставил Тора и его спутников попробовать выполнить явно невыполнимые задачи (выпить море, перегнать мысль, поднять Мирового змея, побороть старость и т. п.). Тор, разгневанный тем, что он был так одурачен, хотел убить Утгарда-Локе, но тот исчез вместе со своим замком. Предполагается, что Утгарда-Локе не кто иной, как сам хитрый Локе, спутник Тора, явившийся в другом своем образе.

81 Эгир — см. прим. к Песни 3, 164.

86-87 ...нас забвенья цапля сторожит над рогом... — Ср. в «Эдде»:

Птица забвенья парит над пирами:
Разум у пьющего крадет она.
(«Изреч. Высокого», 13. В подлиннике именно цапля — древнеисландск. hegri).
88 Имер (древнеисландск. Ymir) — древнейший из исполинов. Убив его, боги создали из его тела земной мир: из мяса — землю, из костей — горы, из черепа — -небо, из крови — море.

96 Аска род — людской род. Первых людей звали: мужчину — Аск (Ясень) а женщину — Эмбла (Ольха? или Вяз?); боги создали их из двух дерев, которые они нашли на берегу моря.

101 Мегингьярд — «Пояс мощи» Тора (см. прим. к Песни 1, 149).

103-104 ...несет отцу людей и асов птица вести... — см. о воронах Одина прим. к Песни 1, 125.

108 ...венец на дереве времен... — венец мирового ясеня Иггдрасиля.

109 Нидхёгг — см. прим. к Песни 23, 34.

109-116 ...и вырвались тогда все силы древней ночи... — ср. прим. к Песни 7, 160-Рагнарёк.

110 Йормунганд — мировой змей, живущий в океане и опоясывающий всю землю. Он — одно из порождений Локе и великанши Ангрбоды (см. прим. к Песни 12, 108).

111 Фенрир — чудовищный волк, рожденный Ангрбодой от Локе (см. прим. к Песни 12,108); асы держат это чудовище на привязи, но перед кончиной мира Фенрир вырвется (см. прим. к Песни 7, 160 — Рагнарёк).

112 Суртр, или Сурт (древнеисландск. Surtr) — огненный великан, который будет стоять во главе всех враждебных богам сил во время последней битвы богов с чудовищами.

148 ...Валы песнь... — песнь «Эдды» «Прорицание Провидицы».

152 Поймете ль весть мою? — Подобный вопрос несколько раз повторяется в «Прорицании Провидицы».

159 Рагнарёк — см. прим. к Песни 7, 160.

161 Вигрид — огромная равнина, где произойдет последняя битва между богами и чудовищами.

162-175 ...Но неотмщенными не будут... — «Прорицание Провидицы» заканчивается описанием возрождения мира после его гибели. В этом обновленном мире будут править дети богов — Бальдер, Хёдер (с которым Бальдер, очевидно, помирится), Видар, мститель за Одина, и некоторые другие. По-видимому, эта часть песни — позднейшее добавление. В представлении о возрождении мира многие видят влияние христианства.

173-175 Скрижали с рунами златые... — В «Прорицании Провидицы» говорится:

В новых дворах своих асы под травами
Доски найдут золотые, чудесные,
В древние дни для игры им служившие.
(«Эдда», «Прорицание Провидицы», 61).
По-видимому, это те доски, которыми боги обладали до того, как они обрекли себя на гибель, нарушив клятвы (см. прим. к Песни 7, 160 — Рагнарёк), и до того, как норны ограничили их свободу.

181 Гимле — название возвышенности, где будут пребывать возродившиеся после Рагнарёка. Возможно, что под «залом Гимле» подразумевается обновленная Валхалла.

237 Семинг — сын Одина; через него последний является родоначальником многих знатных родов.

254 Ныне конунг Хельге пал — Ср. вводное примечание к этой песни.

258 Юмала — финский бог, более или менее соответствующий германскому Одину-Водану.

283 Ненавистник брони (шведск. brynjohatare) — меч; образное обозначение в духе скальдической поэзии.

291 Волк Храма — см. прим. к Песни 19, 97.

Примечания

1

Песнь 8.

(обратно)

2

К. М. Бельман (1740-1795) — крупнейший шведский поэт, отразивший в своей поэзии дух городских разночинцев, по праву называемый шведским Беранже.

(обратно)

3

Статья была написана Я, Гротом для его перевода «Саги о Фритьофе» (1841). Печатается с позднейшими добавлениями, сделанными автором.

(обратно)

4

Омела (viseum album), тунеядное растение, встречающееся на разных деревьях и всегда зеленое; у него белые ягоды, из которых приготовляется птичий клей, отчего и самое растение иногда называется птичьим клеем.

(обратно)

5

Редколлегия серии обращает внимание читателей на тот факт, что статья Г. Александрова была написана в 30-е годы и потому достаточно политизирована, что, однако, ничуть не умаляет ее значения.

(обратно)

6

Шведское представительство с 1435 г.

(обратно)

7

Anjala forbundet — наименование получено от имения Аньяла в Финляндии у реки Кюммене, где стоял штаб шведских войск.

(обратно)

8

Придворная клика, проводившая в жизнь свое влияние путем всяческих интриг.

(обратно)

9

Риксдалер — около двух рублей золотом.

(обратно)

10

Собрание древнескандинавских мифологических и героических песен, один из величайших памятников мирового эпоса на древнескандинавском языке, сложившихся в период от VII до XIII века.

(обратно)

11

Сага «Атле» входит в собрание Вольсунги-сага. В том же собрании Бьёрнера Тегнер впервые познакомился с «Сагой о Фритьофе Смелом».

(обратно)

12

Римский историк (ок. 100 — 25 до н. э.).

(обратно)

13

«Похождение Телемака» Фенелона Франсуа де ла Мот (1651-1715).

(обратно)

14

Сконэ — южная провинция в Швеции, в которой расположен университетский город Лунд.

(обратно)

15

Крепость Свеаборг, в которой похоронен строитель крепости Эрнсверд.

(обратно)

16

Тиртей — хромоногий афинский поэт VII века, посланный в Спарту во время мессинской войны; своими песнями возбуждал спартанцев к победной борьбе.

(обратно)

17

Svea — Швеция (шведск.).

(обратно)

18

Провинциальный город шведской южной провинции Сконэ.

(обратно)

19

С русской границы.

(обратно)

20

См. примечания к Песне 1,139 — «Сага о Фритьофе».

(обратно)

21

Главный город провинции Смоланд (Smaland) на юге Швеции.

(обратно)

22

Promotor — назначенный университетом профессор, руководящий церемонией возведения в ученые степени.

(обратно)

23

Высшие духовные лица входили по должности в состав духовной палаты риксдага.

(обратно)

24

Лодочницы стокгольмских перевозочных лодок были известны своей грубостью.

(обратно)

25

Младший брат Тегнера и племянница были душевнобольные.

(обратно)

26

Юхан Хенрик Чельгрен (Kellgren, 1751-1795) — шведский поэт и публицист, член Шведской академии, лучший представитель либерального крыла «густавианов», искренний приверженец революционных идей подымающейся буржуазии.

(обратно)

27

Большой поворотный год.

(обратно)

28

См. примечания к Песни 1, 148.

(обратно)

29

См. примечания к Песни 1, 87.

(обратно)

30

A. Bugge «Die Wikinger autirisirte Uberfragung aus dem Norwegischen von Dr. H. Hungerlagd», Halle, 1906.

(обратно)

31

Сигнафильке (Согн) — область в юго-западной Норвегии, по обеим сторонам Согнефьорда.

(обратно)

32

Чтобы понять это выражение, надо представить себе, что Согнефьорд шел от запада к востоку; в восточном углу от него отделялся маленький залив к северу; по западной стороне этого-то внутреннего залива и тянулся берег, о котором идет речь.

(обратно)

33

Baldershage; hage — роща.

(обратно)

34

К югу от Бальдерсхаге, на том же берегу.

(обратно)

35

Pramnas — передовой, выдающийся мыс.

(обратно)

36

Фритьоф — Это имя, представляющееся теперь простым, по своему происхождению — сложное: древнескандинавское (исландск.) Friðþjófr состоит из двух частей: frið — «мир» (покой) и þjófr — «вор», и таким образом, значит «Вор мира».

(обратно)

37

По старой редакции саги, Ринг правил в Рингарике в Швеции, по новой — в Норвегии.

(обратно)

38

Игра (исл. hnefatafl) — в точности неизвестна. Наличествовали доска (tafl) и фигуры двух цветов и различных достоинств. Кажется, кроме ходов фигурами, в игре учавствовали броски костей.

(обратно)

39

Ядар (ныне Jaederen) — береговая полоса земли, ныне часть Ставангерского округа. Сокнарсунд (теперь Sokkensund) — пролив недалеко от Ставангера.

(обратно)

40

Дисы — богини.

(обратно)

41

В архивах А. И. Смирницкого сохранился принадлежащий ему стихотворный перевод скальдических стихов. Однако он счел целесообразным сохранить прозаический перевод Я. Грота, который мы и воспроизводим в настоящем издании (Прим. ред.).

(обратно)

42

Хейд — частое имя гадательниц и колдуний. Хамглама — видимо, «принимающая обманчивые обличья», не то оборотень, не то гипнотизер.

(обратно)

43

Солунды — острова перед входом в Согнефьорд, совр. Сулен.

(обратно)

44

Вероятно, — Бальдер.

(обратно)

45

Херсир (hersir) — правитель округа.

(обратно)

46

Hirð — гридь, двор конунгов, дружина.

(обратно)

47

Vargr í véum — так назывался осквернивший святыню храма.

(обратно)

48

Vík — взморье перед Осло. Впрочем, так назывались и некоторые другие места в южной Норвегии.

(обратно)

49

Здесь следует целый ряд имен, составленных из слова Тьоф (Þjófr) и другого, намекающего на воинственный характер викинга: Herþjófr, Geirþjófr, Gunnþjófr, Eyþjófr, Helþjófr, Valþjófr. Вот значение первой половины этих имен: her — рать, geir — копье, gunn — битва, еу — остров, Hel — богиня смерти, val — павшие в битве.

(обратно)

50

Frið — мир.

(обратно)

51

Gestaskali — особое строение, бывшее у богатых людей, куда отсылались незначительные гости, которых не принимали в главной палате.

(обратно)

52

Земли к югу от Согна.

(обратно)

Оглавление

  • К ЧИТАТЕЛЮ
  • ТАТЬЯНА ЧЕСНОКОВА «...И свод небес, и круг земной» (о Тегнере и его Саге)
  • ЭСАЙАС ТЕГНЕР Сага о Фритьофе
  •   ПЕСНЬ 1 ФРИТЬОФ И ИНГЕБОРГ
  •   ПЕСНЬ 2 КОНУНГ БЕЛЕ И ТОРСТЕН ВИКИНГССОН
  •   ПЕСНЬ 3 ФРИТЬОФ ПОЛУЧАЕТ НАСЛЕДСТВО ОТЦА
  •   ПЕСНЬ 4 СВАТОВСТВО ФРИТЬОФА
  •   ПЕСНЬ 5 КОНУНГ РИНГ
  •   ПЕСНЬ 6 ФРИТЬОФ ИГРАЕТ В ШАХМАТЫ
  •   ПЕСНЬ 7 СЧАСТЬЕ ФРИТЬОФА
  •   ПЕСНЬ 8 ПРОЩАНИЕ
  •   ПЕСНЬ 9 ПЛАЧ ИНГЕБОРГ
  •   ПЕСНЬ 10 ФРИТЬОФ НА МОРЕ
  •   ПЕСНЬ 11 ФРИТЬОФ У АНГАНТИРА
  •   ПЕСНЬ 12 ВОЗВРАЩЕНИЕ ФРИТЬОФА
  •   ПЕСНЬ 13 КОСТЕР БАЛЬДЕРА
  •   ПЕСНЬ 14 ФРИТЬОФ УХОДИТ В ИЗГНАНИЕ
  •   ПЕСНЬ 15 УСТАВ ВИКИНГА
  •   ПЕСНЬ 16 ФРИТЬОФ И БЬЁРН
  •   ПЕСНЬ 17 ФРИТЬОФ ПРИХОДИТ К КОРОЛЮ РИНГУ
  •   ПЕСНЬ 18 ПОЕЗДКА ПО ЛЬДУ
  •   ПЕСНЬ 19 ИСКУШЕНИЕ ФРИТЬОФА
  •   ПЕСНЬ 20 СМЕРТЬ КОРОЛЯ РИНГА
  •   ПЕСНЬ 21 ДРАПА РИНГА
  •   ПЕСНЬ 22 ИЗБРАНИЕ КОРОЛЯ
  •   ПЕСНЬ 23 ФРИТЬОФ НА КУРГАНЕ ОТЦА
  •   ПЕСНЬ 24 ПРИМИРЕНИЕ
  • ЭСАЙАС ТЕГНЕР Письмо о «Фритьофсаге»
  • Я. К. ГРОТ Очерк быта, религии и поэзии древних скандинавов[3]
  •   I Норманны и Скандинавия — Родина Фритьофа — Землевладельцы
  •   II Война и походы — Морские вожди — Братские союзы — Воспитание — Суда и оружие — Щиты
  •   III Скандинавские женщины — Щитоносцы — Хоромы, увеселения, празднества
  •   IV Поэзия и скальды — Берсерки — Кровавая месть — Поединки — Смерть на соломе — Честное самоубийство — Ад и рай
  •   V Могилы — Народные собрания — Скандинавский календарь — Письмена — Могильные камни — Дома Солнца
  •   VI Религия — Храмы и жертвоприношения — Происхождение человека — Жилища богов — Древо времени — Небесный мост — Великаны, враги богов — Страж неба — Бог войны и его девы — Источник мудрости — Восьминогий конь — Бог силы с его принадлежностями — Бог плодородия и празднества в честь его
  •   VII Бальдер, бог добра и света — Погибель его от богов зла и мрака — Вдова Бальдера — Празднества в честь его — Храм Бальдера
  •   VIII Бог песен — Бог морей — Богиня красоты — Богини рока — Погибель и возрождение мира — Баснословные существа на земле — Волхвы и вещуньи — Чародейство
  • Г. АЛЕКСАНДРОВ Тегнер и его время[5]
  • Древнеисландская сага о Фритьофе Смелом
  •   ГЛАВА I О смерти конунга Беле и Торстена Викингссона и их детях
  •   ГЛАВА II Фритьоф сватается за Ингеборг, сестру конунгов
  •   ГЛАВА III Конунг Ринг объявляет войну сыновьям Беле
  •   ГЛАВА IV Поездки Фритьофа в Бальдерсхаге
  •   ГЛАВА V О Фритьофе и сыновьях Беле
  •   ГЛАВА VI Плавание Фритьофа к Оркнейским островам
  •   ГЛАВА VII Фритьоф у Ангантира
  •   ГЛАВА VIII Конунг Ринг получает Ингеборг
  •   ГЛАВА IX Фритьоф возвращается с данью
  •   ГЛАВА Х Бегство Фритьофа из отечества
  •   ГЛАВА XI Фритьоф у конунга Ринга и Ингеборг
  •   ГЛАВА XII Конунг Ринг едет в гости
  •   ГЛАВА XIII Конунг Ринг в лесу
  •   ГЛАВА XIV Фритьоф получает Ингеборг
  •   ГЛАВА XV О Фритьофе и братьях Хельге и Хальвдане
  • Комментарии
  •   ОТ ПЕРЕВОДЧИКОВ «САГИ О ФРИТЬОФЕ»
  •   «САГА О ФРИТЬОФЕ»
  •     Заглавие
  •     Песнь 1
  •     Песнь 2
  •     Песнь 3
  •     Песнь 4
  •     Песнь 5
  •     Песнь 6
  •     Песнь 7
  •     Песнь 8
  •     Песнь 9
  •     Песнь 10
  •     Песнь 11
  •     Песнь 12
  •     Песнь 13
  •     Песня 14
  •     Песнь 15
  •     Песнь 16
  •     Песнь 17
  •     Песнь 18
  •     Песнь 19
  •     Песнь 20
  •     Песнь 21
  •     Песнь 22
  •     Песнь 23
  •     Песнь 24
  • *** Примечания ***