Времена не выбирают [Елена Валериевна Горелик] (fb2) читать онлайн

Елена Горелик Времена не выбирают

Глава 1 «Немезида»

1

Как холодно здесь…

Россия вообще славится своим негостеприимным климатом, но, право слово, лучше было мёрзнуть здесь, чем голодать в родном Бранденбурге. Младший сын в семействе бедного дворянина. Герб, шпага, бесконечная служба в заштатном гарнизоне и едва-едва сводящее концы с концами семейство — жена и восемь детишек обоего пола. Старший из братьев занял должность батюшки после его смерти, сестер кое-как пристроили замуж, а прочим сыновьям дорога была одна — предлагать свои шпаги тому, кто больше заплатит.

Русский царь платил немецким офицерам неплохо. Дитрих прекрасно понимал, за что: армии в её истинном смысле у России нет. Точнее, были вооружённые люди, практически не обученные ни правильному строю, ни командам, ни тактике, словно они явились из позапрошлого века. И относились к нанятым иностранным офицерам с подозрением^[1]. Может быть, он несправедлив, ведь уже не первое десятилетие в России существуют полки, обученные на европейский манер. Но с ними он не сталкивался, ему лично в обучение достались новобранцы, которые почти поголовно были попросту неграмотны.

И вот с этим войском русский царь собрался идти войной на Швецию? Одну из сильнейших держав Европы?

Дитрих ничего хорошего не ждал от битвы за Нарву. Он давно уже не был новичком в военном деле, прекрасно видел, кто и как готовил армию к маршу и предстоящей осаде, и потому был полон мрачных предчувствий.

В отличие от иных иностранных офицеров русской армии, нанятых не столь давно, он дал себе труд изучить язык своих подчинённых. Также, в отличие от других, он столовался не отдельно от них, а ел из общего котла. Без причины не лютовал. И за всё это, как ему казалось, пользовался уважением солдат. Во всяком случае, у него за спиной не было шепотков и пересудов — мол, немец, такой-сякой лютеранин. Впрочем, вряд ли Дитрих безоглядно доверил бы свою жизнь русским подчинённым. Уважение уважением, а к иностранцам в России относятся подозрительно. Случись какая-то беда, кто будет объявлен виновником? Правильно: немец-лютеранин.

Здесь кажется, что лета не бывает вовсе, словно весна сразу переходит в осень. Но именно осенью царь затеял свой поход. Приходится подчиняться.

Среди местных жителей стали ходить слухи о каких-то шайках, о появившихся в округе шведских разъездах. Слухи те были крайне скудными и малоприятными: во-первых, Дитрих знал, что к здешним ижорам — православным — шведы относятся по-свински, а во-вторых, само наличие дозоров означало, что армия короля где-то неподалеку. Именно с этим и были связаны нехорошие предчувствия: шведы слыли «громовержцами Европы», и не стоило уповать на юность Карла Двенадцатого. Даже если молодой король не блеснёт полководческими дарованиями, в наследство от отца ему достались сильная армия и толковые генералы.

На месте шведов Дитрих стремительным маршем одолел бы расстояние до Нарвы, дабы снять осаду. Немецкий офицер, добровольно присягнувший — редкий случай — на верность русскому государю^[2], крепко подозревал, что именно этого и следует ждать. Если бы кто-нибудь спросил у Дитриха, что следовало делать русскому войску в этой ситуации, он без колебания ответил бы — немедля снимать часть полков и артиллерии с осады, оседлать дорогу и попытаться разбить шведов на марше. Но его мнения никто не спрашивал, а сам он, по завету батюшки, не умничал, стараясь хорошо делать свое дело и не лезть со своими советами к начальству.

2

Очень мокрая, даже для России, осень. Моросящий холодный дождь, раскисшая дорога. Чтобы не увязнуть, дозор идёт по обочине. Приказ был «разведывать, безопасен ли путь». Государь, получив сведения о приближении многочисленного шведского войска, снял с осады два полка во главе с фельдмаршалом Головиным и пошел в Новгород — дабы пополнить припасы и обеспечить подвоз оружия. Государь считал, что у него есть на это время.

По сути, дозор послали на убой, во всяком случае об этом вполголоса судачили солдаты. В разведку вдоль дороги следовало посылать конных для пущего маневра, а никак не пеших. Тем более, два десятка человек под командованием целого лейтенанта. Но приказ полковника есть приказ полковника, даже если он дурацкий. Более того, в «секрете» вовсе не обязательно, что убьют. У врага оружие, но и ты не с пустыми руками пришёл. Тут только воля Божия, кому доведётся сгинуть. А на шум перестрелки подойдут свои… Вот и тянутся они по кромке чахлого леса вдоль дороги, превратившейся в грязевую реку, чтобы в случае чего первыми принять бой.

Выучка дала о себе знать: едва впереди послышалось ржание лошадей, Дитрих скомандовал укрыться среди деревьев и взводить курки. Русские подчинённые без малейшей задержки выполнили приказ. И показавшийся вскоре конный шведский разъезд был встречен огнём, как положено по артикулу.

Коннице в лесу делать нечего, но и пехоте сейчас на открытое место выходить бессмысленно — затопчут. Однако самое худшее, что видел Дитрих — его солдаты начали оглядываться. Кто на звуки стрельбы подойдёт первым — свои или шведы? Судьба оказалась неблагосклонной: среди деревьев со склизкой, покрытой мхом корой замелькали синие с жёлтыми отворотами мундиры.

— Отходим! — по-русски скомандовал Дитрих, оценив соотношение сил.

Огрызаясь огнём, дозор стал пятиться — назад, к своим, которые наверняка слышали стрельбу. Придут на подмогу? Не придут? Лучше не заниматься гаданием, а позаботиться о себе самим. Но когда их всё-таки зажали между дорогой и лесом, когда от дозора в живых осталась едва ли половина, Дитрих услышал нечто удивительное. Настолько, что сам едва не поймал пулю, каким-то чудом уклонившись в последний миг.

«Мы здесь не одни», — промелькнула мысль, и думал он не о своих солдатах и не о шведах. В лесочке явно был кто-то третий. А частые и громкие сухие щелчки, судя по тому, как после них падали наземь шведы, не что иное, как выстрелы. В горячке боя мудрено было понять, что к чему, хорошо хоть своих за врагов не принимали. Но Дитрих краем глаза заметил какие-то тени, скользившие между деревьями. Или это были люди, похожие на тени? И где пороховой дым?

Что происходит?

Судя по тому, как заорали и попятились шведы — те, кого ещё не скосило пулями — они тоже заметили эту …третью силу. Но вряд ли у них была возможность задаться вопросом, что происходит: люди-тени, почти бесшумно скользившие между поросших чахлыми ветвями стволов, продолжали свой смертоносный обстрел. Что у них за оружие? Неужели многоствольное? Дитрих ни разу не заметил, чтобы они его перезаряжали… Тем временем неизвестные вытеснили оставшихся в живых шведских пехотинцев на дорогу — да, да, ту самую, превратившуюся в грязевое месиво — где они мгновенно потеряли маневр, путаясь под ногами у конных.

— Ложись! Ложись, мать вашу!

Люди-тени подали голос. Дитрих едва не чертыхнулся, когда до него дошло, что говорили они по-русски. Однако привычка подчиняться приказам оказалась накрепко вбита в его натуру. Распластавшись по мокрой земле, он как смог извернулся, чтобы видеть, что произойдёт далее. Четверо людей-теней, всё так же без лишнего шума, подбежали к кромке лесочка, бросили гранаты — а что ещё это могло быть? — в сторону дороги и тоже упали на землю. Четыре разрыва, стук осколков по стволам деревьев, от которого стало не по себе даже бывалому солдату Дитриху. Крики, стоны со стороны дороги, визг раненых лошадей. И снова сухие щелчки выстрелов, частые-частые, словно палит целый мушкетерский полк.

— А ну подсобите, братцы!

— Встать! К заряду! — скомандовал Дитрих, не особо надеясь, что его подчинённые, только начинавшие подниматься с земли, исполнят эту команду. — Скуси патрон!

К его удивлению, русские солдаты подчинились и принялись лихорадочно заряжать ружья — кто где стоял, за деревом в полный рост или за чахлым кустом на одном колене. У него самого за поясом был ещё один пистолет, хотя Дитрих подозревал, что порох на полке давно отсырел.

— Пли! — выкрикнул офицер, взводя курок и выставляя вперёд себя злополучный пистолет.

К его удивлению, вслед за нажатием на спусковой крючок последовал выстрел. Попал или не попал — дело уже десятое. Главное, что солдаты также произвели залп по увязшим в грязи шведам. Сейчас бы поставить багинеты и в атаку, добить хотя бы пехотинцев, но внезапно Дитрих осознал, что врага больше нет.

Люди-тени заметили это раньше него, во всяком случае щёлкающие выстрелы уже минуту как прекратились. Равно как смолкли крики и стоны со стороны шведов. Только бегали раненые или напуганные лошади, в седлах которых уже не было всадников.

— Готовы, — сухо сказал один из неизвестных. — Ни одна зараза не ушла… Местность прочесать, подобрать раненых!

Только сейчас Дитрих заставил себя оторваться от малоприятного зрелища нескольких десятков мертвых тел на дороге и присмотреться к нежданным помощникам. И понял, что ровным счётом ничего не понимает в происходящем. Мешковатые пятнистые мундиры, щитки, привязанные к коленям ткаными на вид ремнями, крайне странные сапоги, лишь до середины голени и со шнуровкой впереди, на голове нечто вроде старинных шлемов, разве только без забрала, зачем-то покрытые пятнистой тканью, а носы и нижняя часть лиц у всех закрыта матерчатыми масками грязно-зелёного цвета, только глаза и видны. Затем Дитрих разглядел, что кафтаны и штаны у неизвестных вовсе не линялые, как показалось ранее, а раскрашены пятнами нарочно. И карманы в самых неожиданных местах, притом явно не пустые. Он поймал себя на мысли, что если такой солдат в лесу затаится под кустом, то вряд ли его можно будет разглядеть даже с нескольких шагов. Весьма разумно для разведки, но что это за полк? Никогда не слыхал, чтобы в русской армии были подобные части.

— Шведский разъезд, уже второй за день, — сказал один из четверых неизвестных, обращаясь к нему лично. — Торопится Карл.

— Простите, с кем имею честь беседовать? — поинтересовался Дитрих.

— Казаки мы, пластуны, — неизвестный стянул с лица тряпку, и стало понятно, что это очень молодой парень, хоть и рослый, не ниже его самого. Ни усов, ни бороды, черты лица жёсткие, и та жёсткость почти граничила с грубостью.

И ещё один штрих — Дитриху не понравился взгляд собеседника. Холодный, пристальный, оценивающий. Такой взгляд бывает у стрелка-штуцерника за мгновение до выстрела.

— Это многое объясняет, — офицер сунул пистолет за пояс и козырнул. — Лейтенант Бутырского полка Дитрих Кауфман.

— Десятник Войска Донского Екатерина Черкасова, — собеседник всё правильно понял и представился в ответ, приложив руку к краю шлема в воинском приветствии. — Рада знакомству, лейтенант.

Дитрих не сразу сообразил, что именно услышал. Краем глаза он видел, что его солдаты опешили и начали переглядываться. Ещё несколько секунд у него ушло на «переваривание» полученной информации.

— Простите, я не ослышался? — от удивления он сбился на родной язык.

— Ни в коей мере, — ответил… вернее, ответила рослая дама, представившаяся десятником. Причём тоже по-немецки. — Давайте отложим объяснения до тех пор, пока не окажемся в более подходящей обстановке… Серый! — крикнула она по-русски куда-то в сторону. — Что там?

— Чисто, — ответил очередной солдат-невидимка. — Сзади никого.

— Я не знаю, какой вам дали приказ, лейтенант, но вы уже поняли, что к чему, — дама снова обращалась к лейтенанту. — Вами пожертвовали ради скрытности марша основных сил.

— Сие есть циничные правила войны, но, увы, в них есть …ratio, — без особого удовольствия ответил Дитрих по-русски. — Что же вы теперь намерены делать… десятник?

— Представить вас сотнику, что же ещё, — совершенно серьёзно ответила дама в странном мундире. — Поторопитесь, лейтенант, мы торчим здесь на виду у всех. Я не уверена, что у нас хватит зарядов на третий бой такой же интенсивности. Сооружайте носилки, забирайте раненых, уходим.

Окончательно перестав понимать, что происходит, Дитрих все же счёл сей аргумент разумным. Кроме того, ему очень хотелось посмотреть на этих странных казаков. Слова дамы-офицера объясняли многое, но далеко не всё. А Дитрих очень не любил, когда ему что-то было не понятно до конца. Он был не прочь задать несколько вопросов этим казакам.

Или кто они там на самом деле.

3

В лесной лагерь они явились, когда начало темнеть. Дитрих отметил, что люди, представившиеся казаками, устроились весьма грамотно, организовав самый настоящий вагенбург. Сцепленные кольцом телеги по периметру, выпряженные лошади внутри импровизированной крепости, там же, где и подводы с припасами и зарядами. Часовые, стрелки — всё привычно, казалось бы. Но люди… Такие же «пятнистые», как и давешний «десяток», в коем Дитрих насчитал всего семерых, включая и более чем странного десятника. Как и положено, последовал обмен паролями, причем не у вагенбурга, а еще на подступах к оному. Дитрих уже не удивился, осознав, что совершенно не видит часового: ещё бы, если они там все в эдаких мундирах. И это было хорошо. Главное, чтобы и шведы их так же не замечали до последнего.

Палатку сотника он, присмотревшись, определил среди точно таких же лишь по тому, что около нее тоже стоял часовой. Туда входили и оттуда выходили …солдаты? казаки? Бог весть, главное, что именно там, скорее всего, ему и предстояло познакомиться с их загадочным командиром. Попутно дама-десятник распорядилась отправить раненых русских солдат в обоз. «Там подлечат», — коротко пояснила она. Остальных его подчинённых лихая казачка поручила своим людям, и те, насколько мог видеть Дитрих, ненавязчиво, но весьма грамотно рассадили солдат у своих костров. Всех — порознь, хоть и при оружии. И тут же заняли их руки мисками с кашей и ложками.

— Не волнуйтесь, лейтенант, вас тоже покормят, — без тени иронии заметила дама-десятник. — Сначала представлю вас брату.

— Сотник — ваш брат, — понимающе усмехнулся Дитрих.

— Хотите знать, не получила ли я чин по блату? — с некой презрительной ноткой хмыкнула дама, употребив очередное непонятное слово. — Когда поговорите с братцем, поймёте, что это невозможно.

Дитрих пожал плечами: одной загадкой больше, одной меньше — какая уже разница?

Человек, сидевший в палатке, однозначно был кровным братом воинственной дамы: другого объяснения столь великого сходства между мужчиной и женщиной просто не могло быть. Словно Создатель грубыми ударами тесла вырубил их из камня по единому образцу. К слову, сидел он на ящике. На крайне странном ящике, надо сказать: сбитый из досок, выкрашенных всё в тот же грязно-зелёный цвет, он имел на себе некие надписи, прочесть которые не представлялось возможным. Какая-то мешанина из букв и цифр, словно кто-то игрался в тайные записи. Но странность ящика — это была сущая мелочь по сравнению с тем, чему Дитрих уже стал свидетелем. Скудный свет простой масляной лампы не давал рассмотреть всё в мельчайших подробностях, однако восседавший на этом импровизированном табурете субъект уже больше был похож на казака, как их описывали сведущие люди: здоровенный и бородатый, с таким же холодным цепким взглядом опытного стрелка, как у его сестрицы. Но, как и его подчинённые, «пятнистый». Да и оружие у него под рукой… Вот по поводу оружия у Дитриха и возникла масса вопросов, которые он пока держал при себе.

— Присаживайтесь, лейтенант, — сказал бородач, указав на точно такой же ящик у полотняной стены палатки. — Поговорим …в неформальной обстановке, не будем меряться званиями.

Спрашивать, откуда сотник знает его чин, Дитрих благоразумно не стал. Послать вперёд человека с докладом об исходе боя на дороге — любой мало-мальски толковый офицер сделал бы то же самое. Но коллекцию странных словечек, услышанных от ещё более странных казаков, он снова пополнил.

— Могу ли я поинтересоваться, с кем меня свела судьба? — немец присел на подозрительный ящик так осторожно, словно готов был вскочить в любой момент. И брат, и сестра, тихо спровадившие от палатки всех лишних, внушали ему опасения. — Насколько мне известно, казачьи полки, кои государь Пётр Алексеевич призвал на осаду Нарвы, все на месте. К которому из них приписан ваш доблестный отряд?

— Ни к какому, — не стал увиливать сотник, переглянувшись с сестрой. — Мы сами по себе.

— В таком случае вопрос о цели вашего пребывания в этом лесу можно счесть излишним.

— Вы совершенно правы, лейтенант… Катя, скажи, чтобы кашу дали. Три порции.

И снова короткий обмен многозначительными взглядами между братом и сестрой, после чего дама оставила их наедине. Несколько мгновений в палатке царила неловкая тишина — та самая, когда все участники просто не знают, с чего начать, чтобы беседа хоть как-то задалась.

— Спрашивайте, лейтенант, — сказал престранный казачий сотник. — Я готов ответить на ваши вопросы.

— На все? — осторожно поинтересовался Дитрих.

— На какие смогу.

— Вы пришли сюда с юга?

— Из земель Войска Донского.

— Давно?

— Мы здесь с весны. Освоились, изучили местность, наладили снабжение.

— Местные жители?

— Они нелояльны к шведам. Это нас и выручает.

— А оружие, порох? Трофеи?

— Частично.

Последний ответ, сопровождавшийся слегка насмешливым взглядом, заставил Дитриха прикусить язык. Спрашивать, откуда взялось необычное оружие не менее необычных казаков, почему-то перехотелось.

— Имеете ли вы намерение присоединиться к осаде Нарвы, господин сотник? — прокашлявшись, поинтересовался Дитрих.

— Возможно, — последовал ответ. — Обещать не стану, хотя интерес такой есть. Но вы не задали самый главный вопрос.

— О судьбе моей и моих солдат, — догадался лейтенант. — Что же нас ждёт?

— Только одно: вы идёте с нами.

Спрашивать, что будет в случае отказа, Дитрих тоже не стал. Но прощупать почву всё же стоило.

— У меня есть некоторые обязательства перед своим полком… — начал было он, но был самым невежливым образом прерван.

— А у меня перед своим, — жёстко сказал сотник. — Ваши люди наверняка начнут болтать, это поставит под угрозу жизни моих людей. Поэтому вы идёте с нами. Так будет спокойнее всем.

В проеме входа, скудно подсвеченном последними отблесками вечерней зари, возник силуэт: вернулась сестрица. В одной руке она несла вкусно пахнущий котелок, в другой — три миски и три ложки. И, пока она накладывала кашу, Дитрих отметил про себя, что дама не улыбается. Вообще. И, как ему показалось, не проявляет ровным счётом никакого интереса к чужаку. Каша, кстати, замечательная, так готовили русские крестьянки в деревнях, где приходилось квартировать. Ложки были самыми простыми, деревянными. А вот фасолеобразной формы глубокая и узкая миска, в которую казачка щедро наложила ужин, заставила забыть обо всех прочих странностях.

Из чего сделана эта вещь?

На вид материал миски выглядел как очень светлый металл или сплав, но по весу был значительно легче глины, почти как не слишком плотное дерево. Не бывает таких металлов, хоть стреляйте. На всякий случай Дитрих сделал безразличный вид, но именно в этот момент он испугался по-настоящему.

Пусть эти люди и не враги, но неизвестность страшит больше, чем открытая враждебность. Однако и огромная тайна, что окружала этих людей, она ведь не только пугала. Её хотелось разгадать, Дитрих счёл своим долгом найти ответы на все вопросы.

Интермедия

— …Я воюю за свою землю. А вы?

— За интересы своей страны.

— У вас стало традицией воевать за интересы своей страны на чужой земле. Что ж, у нас за последние лет восемьсот выработалась иная традиция — вышибать вас отсюда.

— Вы никак не поймёте, — пленный внезапно рассмеялся. — Нет у вас своей земли, никогда не было и быть не должно. Потому что нет у вас права владеть чем-либо. Вообще.

— Какие знакомые речи. В прошлый раз они звучали на немецком языке. Чем закончилось, помните, надеюсь?

— Гитлера погубили его торопливость и неблагодарность. Вас тогда спасло только это.

— Правда? Может быть, что-то ещё? Только не надо рассказывать мне сказки про Генерала Мороза и «трупами завалили». И я, и вы в курсе реальных исторических фактов, поэтому можно обойтись без пропагандистской трескотни.

— Факты — это ещё не всё. Многое зависит от того, как их подадут. Именно поэтому вы всегда выигрывали войны на поле боя и проигрывали их в умах масс. Для всего мира людоеды — не мы, а вы.

— А кто у нас сегодня «весь мир»? То-то и оно, что вы снова скатились в пропаганду. Что самое смешное, вы сами в неё верите, и даже пытаетесь убедить меня. Гитлер, к примеру, тоже считал, что Наполеона погубила излишняя самоуверенность, а уж он-то учёл все его ошибки.

— То, что вы сейчас со мной разговариваете вместо того, чтобы загонять иголки под ногти, уже говорит о том, что прав я.

— С какой стати?

— Чутьё природного раба, который не поднимет руку на господина. Вы никогда не причините мне вред. Не посмеете.

— А вам не приходило в голову, что я просто не скотина, способная загонять кому-то иголки под ногти? Нет? Ну так выбейте из головы то дерьмо, которое в ней содержится вместо мозга, и попытайтесь немного подумать. Иногда бывает полезно.

4

— О чём задумалась?

— Об этом немце. Умный чувак. Думаю, быстро догадается, откуда мы свалились.

— Зачем ты ему алюминиевый котелок подсунула?

— Проверка на внимательность. Всё, что надо, он заметил, но виду не подал. Молодец. А по поводу шока — ты нас самих вспомни в первые дни …здесь.

Брат и сестра сидели на ящиках из-под трофейных натовских ПТУРов у входа в палатку, наблюдали последние отблески заката и обсуждали сегодняшнее происшествие. За прошедшие месяцы они действительно пообвыклись в этом времени. Шок после окончательного осознания реальности провала в прошлое давно прошёл. Человек — такая тварь, которая, если не убили сразу, приспособится к любым условиям.

Подавляющему большинству из местных хватало выработанной в самом начале легенды про «казаков-пластунов с Дона». Шведам вообще ничего не рассказывали: после того, как близко познакомились с этими вояками, брать их в плен и, тем более, откровенничать категорически перехотелось. Подданные Карла Карловича, за редчайшим исключением, вели себя просто омерзительно. Русские солдаты и офицеры до сих пор не встречались. Крестьяне… ну, не будем о грустном. Однако сегодня попался интересный экземпляр — умный, наблюдательный, явно образованный по меркам своего времени.

— Наш гость подтвердил предварительные данные: Пётр поверил шведам и увёл часть войска от города, — тихо сказала сестра. — Думаю, это шанс.

— Вмешаться и изменить историю? Не наделать бы хуже, — покачал головой брат.

— На то нам и головы даны, чтобы семь раз подумать, прежде чем за дело браться, — возразила она. — Хотя мы и так уже вмешались.

— Кстати, о дальней перспективе. Твои предложения?

— У нас здесь два пути. Или, как наши предки, ходить «за зипунами», или записываться на службу.

— К Петру?

— Он не хуже других.

— Он же нас досуха выжмет, как только узнает…

— Я именно об этом.

Брат с сомнением посмотрел на сестру.

— Женя, дипломатия — это моя епархия, — негромко сказала она. — Доверь мне переговоры, и я сделаю всё как надо.

— С их отношением к женскому полу у тебя мало шансов.

— Я это тоже учла. Ну как, доверишь?

— Дашка добрая, я хитрый, а ты умная, — коротко хохотнул брат. — Занятно легли карты в нашей семейке.

— Я — циничная, рациональная, жестокая и беспощадная тварь, которой чуждо человеколюбие, — не меняя тона произнесла сестра. — Кому-то же нужно иногда становиться таким, чтобы другие могли позволить себе роскошь быть просто добрыми и хитрыми.

В лагере и на подходах к нему сменились часовые. Да, поздновато уже, совсем стемнело. Пора позаботиться о светомаскировке.

— Гасить костры! — брат поднялся на ноги и отдал приказ.

— Гасить костры! — эхом на разные голоса отозвались в вагенбурге. — Отбой!

5

…Они «попали» в тот момент, когда захватили у противника серьёзный склад оружия. Ещё удивлялись безалаберности врагов, которые даже подходы толком не заминировали — пара поставленных в спешке растяжек не в счёт.

Собственно, их боевая задача была несколько иной — ликвидировать временный командный пункт противника, где ожидалось прибытие какой-то важной и очень секретной натовской шишки. С этим они управились по плану, сработала инсайдерская информация, подтверждённая внешним наблюдением. Готовились к рейду полмесяца, в режиме строжайшей секретности. В результате и натовская шишка, и командование крупной вражеской части перестали существовать, несмотря на принятые меры предосторожности.

Подразделение и создавалось с самого начала для подобных точечных операций. Отсюда и название — «Немезида». Такие рейды они проводили, что называется, редко, но метко. Обычно «работали» в качестве разведчиков или диверсантов, притом на ответственных «объектах». Но если стоял вопрос о ликвидации представителей вражеского командования, то отправляли только их. Похожие подразделения в обеих республиках можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Уходить пришлось с боем и совсем не теми путями, которые планировали изначально. Впрочем, отход прошёл удачно. Все четыре группы, оторвавшись от преследователей, соединились на условленных координатах, а затем всей компанией выскочили прямо на склад оружия, устроенный в помещениях почтового перевозчика. По всей видимости, «посылочки» прибыли буквально за пару часов до их визита, оттого и не было там ни нормального охранения — полтора десятка небритых типов непонятной полковой принадлежности с жёлтыми повязками на рукавах — ни толкового «периметра», чтобы ни один недоброжелатель не подобрался. Видимо, расчёт был на «быстро привезли, ещё быстрее увезли». Тамошней охраны хватило бы, чтобы распугать местных, но для боестолкновения с серьёзной боевой единицей, «заточенной» на разнообразные диверсии и захваты, какой была «Немезида», этого было явно недостаточно. Да и боестолкновения как такового не было: тихо сняли часовых, остальных накрыли в комнате, где они трапезничать изволили. Всё.

А дальше «немезидовцы» почувствовали себя Али-Бабой в пещере с сокровищами. Здесь действительно можно было снабдить целую дивизию: стволы, гранаты, невероятное количество патронов, «броники» и каски, ПТУРы, с десяток мелких дрончиков, защищённые смартфоны с установленным программным обеспечением для управления беспилотниками, ударопрочные ноутбуки и планшеты, штук пять портативных генераторов, обмундирование, в том числе зимнее, средства наблюдения и связи, маскировочные сети, палатки, «окопные свечи» совсем не кустарного производства, гора консервов и армейских продуктовых наборов, алюминиевая походная посуда, медикаменты… Много натовского, но нашлось и старое советское. Скорее всего, из бывших «стран Варшавского договора». Командир, едва осознав, сколько всякого полезного добра попало в руки, тут же приказал выставить охранение и скинуть данные по шифрованной связи. Такой «клад» оставлять врагу было нельзя: либо, пользуясь моментом, захватывать и вывозить, либо подрывать на месте.

И тут началось.

— Командир, связи нет, — доложила сестра. В первый раз за восемь лет он уловил в её голосе нотку растерянности. — Вообще нет.

Первая мысль — «глушилка». Но когда глушат, не работают даже полевые рации, а они в полном порядке. Однако сигнала действительно нет, ни сотового, ни спутникового. Причём, отказали сразу все девайсы дальней связи. Раз такое дело, то надо подорвать склад, чтоб никому уже точно не достался. Но дальше случилось такое, от чего даже у самых прожжённых атеистов проснулось желание срочно сходить в церковь и поставить свечку. Бетонные стены, крыша и пол склада попросту …растаяли в воздухе. Остались лишь люди и куча ящиков, которая, потеряв опору, начала заваливаться внутрь самой себя. Да и сами они далеко не все удержались на ногах, ухнув с высоты до полуметра прямо на земную твердь, укрытую снегом. Ох, и пришлось же тогда вскакивать и бежать врассыпную, в поисках хоть какого-то укрытия: если бы вся эта куча «железа» взорвалась, мало бы не показалось никому. Опомнились, когда сообразили, что ничего не «сыграло», все целы, их никто не обстреливает. А сидят «немезидовцы» под кустами в каком-то стылом, заваленном снегом лесу. Только здоровенная куча «сокровищ» посреди лужайки свидетельствовала о том, что им не привиделось.

Первым делом, конечно же, окопались, вооружились до зубов, выслали разведчиков и стали ждать новостей. Раз связь не работает, надо действовать по старинке. Когда стали поступать разведданные, и командир, и личный состав подразделения попросту отказались им верить. Этого просто не могло быть. Какая-то глушь. Какие-то солдаты в треуголках и мундирах времён Петра Первого, вооружённые ископаемыми кремнёвыми ружьями. Никаких дорог, магазинов, линий электроснабжения и прочих благ цивилизации. Только лесочки, мелкие бедные деревни и кривые дороги с редкими путниками.

Данные разведки командир перепроверил лично. Даже распорядился активировать и поднять в воздух трофейные дрончики, чтобы оценить обстановку с высоты птичьего полёта. Из этой затеи вышло мало путного, так как из всего комплекта только две штуки были способны летать на приемлемое расстояние и быть управляемыми на обычной радиосвязи. С остальными надо было ещё разбираться.

Дроны засекли на опушке леса скопление людей — опять же в камзолах и треуголках образца начала восемнадцатого столетия. Посланное вперёд звено сумело без лишнего шума уволочь неосторожно отошедшего в сторонку солдатика. Кремнёвый карамультук у него, понятное дело, сразу отобрали, а сам солдатик — пацан лет шестнадцати — так перепугался, что готов был выложить всё, что знает и чего не знает. Вот только его болтовню с трудом понимала даже Катя, а ведь она с её коллекцией иностранных языков была в подразделении штатным переводчиком. Парень всё твердил: «Свенска, свенска армен!» — и тут всё понятно было без лишних пояснений. Но когда ей всё же удалось объясниться с ним при помощи немецкого командного, стало ясно, что «попали» они всерьёз. И, вполне вероятно, очень надолго.

Единственным происшествием, которое одновременно и обрадовало всех, и поставило в тупик, стало появление двух человек, которых меньше всего ожидали увидеть, и даже мысленно простились с ними. Всего двое: молодая женщина и мальчик двенадцати лет, Дарья и Гриша. Полевой хирург и «сын полка», занимавшийся, несмотря на юность, материальным обеспечением подразделения. Вот понимал пацан в этом деле, и всё тут. Оба понятия не имели, как очутились здесь: спокойно занимались своими делами, и вдруг началось. При этом оба находились в совершенно разных местах основной располаги «Немезиды», однако «попали» почему-то рядом друг с дружкой. Так же вместе держались, соорудили шалаш из веток и даже ухитрились каким-то первобытным способом добыть огонь, чтобы согреться. Двое суток держались на клюкве с соседнего болотца, обсуждали варианты выхода к людям, а потом на них наткнулась разведка своих.

Именно Гриша и разрядил всеобщее нервное напряжение. Когда «батя» показал ему гору трофеев и сказал: мол, принимай на баланс, интендант, — парнишка задумчиво окинул ящики оценивающим взглядом, почесал затылок и совершенно серьёзно изрёк:

— А танк вам случайно не выдали, товарищ командир?

Наверное, этот лесок за всю свою историю ни разу не слышал такого дружного хохота.

Али-Баба и сорок разбойников. С сокровищами. В Прибалтике образца марта 1700 года. И смех, и грех.

Интермедия

…Найти общий язык оказалось сложнее, чем нахвататься от пленного мальчишки шведских словечек. Парень просто не шёл на контакт. Но нет такой «скорлупы», которую нельзя было бы пробить.

— Ты понимаешь, что должен сделать командир, чтобы обеспечить твоё молчание?

В ответ — обречённый кивок.

— Я этого не хочу. И командир этого не хочет. Но ради сохранения жизней наших людей он вынужден будет отдать приказ тебя расстрелять. Если, конечно, будешь и дальше настаивать, чтобы тебя отпустили.

Снова молчание, на этот раз сопровождавшееся едва слышным всхлипом: парень совершенно натурально расплакался. Для «века осьмнадцатого» — нормальное явление, мужские слёзы стали расхожим символом слабости несколько позже.

Землянка, вырытая в холодной земле, была утеплена по стенам тонкими брёвнышками, досками и лапником, а на полу уложили пару пустых ящиков, укрыв их брезентом. Здесь и содержали пленного, выдав ему «для тепла» фляжку коньяка и зимнюю куртку из трофейных запасов. Юный швед нацепил эту куртку поверх синего с жёлтыми отворотами мундира и выглядел совершенно феерично, сидя на ящике из-под натовского оружия.

Катя присела рядышком, на соседний ящик.

— Скажи, тебя дома кто-нибудь ждёт? Родители, братья, сёстры? — она задала настолько неожиданный вопрос, что парень вздрогнул, перестал плакать и уставился на неё.

— Матушка и меньший братец, — удивлённо ответил он. — Батюшки уже три года как нет.

— Ты счастливый человек, Юхан, — глухим голосом сказала Катя. — Твоя мать жива и ждёт тебя… Знаешь, я очень хочу, чтобы ты к ней однажды вернулся.

— Я догадался, вы станете предлагать мне перейти к вам на службу, — парень снова шмыгнул носом и уставился в земляной пол. — Но я не могу. Я присягал своему королю.

— Стрелять в своих — это плохо, — согласилась она. — От тебя этого и не потребуется. Мы, как ты догадался, в глубоком секрете. Значит, ты останешься с нами. Не сомневайся, бежать не получится в любом случае, об этом позаботимся. Когда мы исполним задуманное, и наша тайна будет раскрыта, ты сможешь идти куда пожелаешь. Тогда ты уже не будешь для нас опасен. Но и даром есть хлеб тоже никто не позволит… Короче, нашему доктору нужен помощник. Как видишь, тебя никто не принуждает изменять присяге, а лечение болящих и вовсе дело богоугодное. Согласен на такой вариант?

— Я… могу подумать?

— Юхан, я тебе не руку и сердце предлагаю. Ответ нужен здесь и сейчас. Ну?

— Да. Я согласен.

6

Итак, год одна тысяча семисотый от Рождества Христова. На дворе ноябрь, сырость и шведы.

…Шутки шутками, а появление целого подразделения попаданцев не могло пройти совершенно незамеченным. Когда до шведских командиров мелких гарнизончиков дошли сведения, что в лесах объявились странные люди, они сразу доложились начальству — в Нарву. Там, понятное дело, подумали о разбойной шайке и начали принимать меры. Высланные команды либо никого не обнаруживали, либо, иной раз, бесследно исчезали. Сделав вывод, что исчезнувшие что-то да нашли, генерал Рудольф Горн, командовавший гарнизоном Нарвы, отправлял в те районы целые роты. Те прочёсывали леса и поля во всех направлениях, но ни на что подозрительное так и не наткнулись.

Эта канитель тянулась до лета. Слухи о предстоящем походе русского царя заставляли шведов волноваться, копить припасы и готовиться к обороне. Наличие неуловимой шайки, которая по тёплой погоде совсем обнаглела и начала грабить фуражиров, оптимизма не внушало. Генерал Горн сделал логичный вывод, что шайку кто-то кормит, на одних отбитых у шведов припасах долго не протянешь. Поэтому он решил применить тактику «выжженной земли» — уничтожить деревни, населённые православными ижорами, чтобы лишить разбойников и еды, и разведки, и укрытия.

Лишь месяц спустя до генерала дошло, какую несусветную глупость он учинил. Во-первых, начал свои «зачистки», не дождавшись, пока крестьяне снимут урожай, который можно было бы попутно вывезти в город. Во-вторых, когда его воинские команды, отряженные на уничтожение ижорских деревень, перестали возвращаться, стало ясно, что шведы имеют дело вовсе не с разбойниками. И в-третьих, эти …партизаны сочли действия коменданта Нарвы за объявление войны и сами стали устраивать крайне неприятные сюрпризы. Дошло до того, что лесные «гости» оседлали дороги и перехватывали конвои и гонцов, хоть в город, хоть из города. Причём вне зависимости от количества солдат в конвое и их вооружения исход был одинаков. Лишь два или три раза каким-то смельчакам удалось проскочить незамеченными, да и то окольными путями или на лодке, морем. Так что к середине октября подданные короля Карла Двенадцатого скучали за городскими стенами, изредка делая безуспешные попытки высунуться наружу и пополнить запасы. А когда подошла армия Петра и перекрыла сообщение с морем, «заткнув» устье Наровы, шведам в городе стало совсем неуютно.

Так и вышло, что само наличие «Немезиды» в окрестностях Нарвы образца 1700 года уже изменило известную историю. Здесь шведы не готовились к осаде, спокойно складируя продовольствие и порох, попутно собирая разведданные. Они боялись высунуть нос из города и подсчитывали, на сколько недель получится растянуть имеющиеся припасы. Во всём прочем события шли своим чередом: саксонский король Август, прозванный Сильным за свои физические данные, а не за полководческие успехи, снял осаду с Риги, а стремительная капитуляция Дании позволила шведскому королю начать переброску войск в район Нарвы. Пётр Алексеевич, несмотря на «конфузии» союзничков, всё же решился атаковать шведов в одиночку. Но, положа руку на сердце, бойцы «Немезиды» не верили, что исход битвы будет каким-то другим. Уж слишком аморфной, составленной не пойми из каких лоскутьев была на тот момент русская армия. Рассказ офицера немецкого происхождения это подтверждал. Более того, немец сходу рассказал много такого, от чего у «казаков-пластунов» волосы дыбом вставали. Коррупция, говорите? Вас не было под Нарвой осенью 1700 года.

Часть своих «сокровищ Али-Бабы» четыре десятка «разбойников» давно прикопали в разных укромных местах, с таким расчётом, чтобы и чёрт лысый не мог их случайно обнаружить. Ну разве что как в том анекдоте: «Дедуля, а зачем ты грядки машинным маслом поливаешь?» Часть своего арсенала погрузили на экспроприированные у шведов телеги, и теперь устроили совещание на предмет выработки точного алгоритма действий. Все понимали, что дальше сидеть в лесу нельзя. Стоит разразиться нарвской катастрофе, как шведы её весело отметят, развернутся и попросту задавят «партизан» массой, не спасут никакие ПТУРы. Но и чёткого понимания того, как эту катастрофу предотвратить, пока не было ни у кого.

7

— Совет в Филях^[3], — пошутил командир, окинув оценивающим взглядом своих офицеров и приглашённого гостя — Дитриха. — Ладно. Для начала обрисую ситуацию. Часть русского войска ушла от Нарвы в направлении Новгорода, ослабив блокаду. Одновременно на её прорыв в сторону Нарвы выступил шведский корпус во главе с королём. Численность от восьми до десяти тысяч, по предварительным данным; судя по скорости появления у нас под боком свежих разъездов, идут налегке, без обоза. Наша задача — захватить Карла. Он нужен живым, остальные — по обстоятельствам.

Их здесь пятеро: он сам, трое командиров взводов и немец. Масштаб поставленной задачи «огорошил» не одного только гостя: сержанты, кажется, слегка усомнились в адекватности лейтенанта.

— Ничего себе задачка, — хмыкнул Стас Орешкин, «предводитель дворянства» — диверсионной группы. — Силами нашего подразделения напасть на шведскую армию в восемь тысяч рыл, заарканить короля и уйти с ним на горбу. Колись, командир, у тебя уже есть идея, как это провернуть?

— На марше нам их не взять, зубы обломаем, — согласился Артём. Просто Артём. Просто «ликвидатор». — Разве что «снять» короля снайперами, но он живым нужен.

— На самый крайний случай можно держать в запасе план его ликвидации, — кивнул командир, покосившись на немца. — Хотя лучше взять тёплым. Слишком ценный трофей, чтобы его сходу «двухсотить»^[4]. Какие будут предложения, товарищи офицеры?

— Самый лучший момент для выполнения задачи настанет, когда шведы хорошенько увязнут в драке с русским войском, — задумчиво сказала Катя-«разведка». — Причём, не сразу, а когда будут абсолютно уверены в победе.

— Ты пропустила слово «если», — возразил Стас.

— Нет, — Катя покачала головой. — Я слишком хорошо учила историю. Командует герцог де Круа, а это тот ещё …полководец. Я точно знаю, что он сразу побежит сдаваться, его и запомнят только по этому случаю. Во-вторых, некто по фамилии Гуммерт сбежал в Нарву и рассказал генералу Горну много интересного… Знаете этого офицера, лейтенант?

Немец, и без того чувствовавший себя не в своей тарелке, уже открыто сбледнул с лица.

— Да, я его знал, — тихо сказал он. — О том, что он бежал к шведам, ходили слухи, не более того.

— Вы подумали, что мы могли узнать это от пленных. Хорошо. Хотите я назову точный день и час, когда Карл подойдёт к Нарве?

— Если верны мои предположения, кои граничат с безумием, то вам известно гораздо больше, — совсем тихо сказал Дитрих.

— Истина в нашем случае лежит не на грани безумия, а за этой гранью, — совершенно серьёзно сказал командир. — Исходите из того, что вы правы, и не ошибётесь.

— Тогда мне сложно вас понять. Ведь если вы вмешаетесь в предначертанное…

— А мы уже вмешались — одним тем, что мы здесь. И без того изменения в наличии. Вы их не видите, потому что не знаете, как было …раньше. Так что либо мы вмешиваемся по-взрослому и кое-что меняем в свою пользу, либо нас рано или поздно передавят. Какой вариант вам по душе?

— Разумеется, первый.

— Даёте слово, что не разгласите эти сведения никому и ни в какой форме?

— Слово офицера и дворянина.

— Тогда у вас будет своя задача: по сигналу поднять в атаку гвардейские полки — Преображенский, Семёновский или Лефортовский. Достаточно и одного, но если поднимутся все, то будет идеально. Как вы это сделаете, неважно. Главное, чтобы атака началась, когда в лагере шведов поднимется шум.

— Я всего лишь лейтенант, притом иного полка. Как вы себе это представляете?

— Поговорите с гвардейскими офицерами, кого знаете. Время у вас на это будет. Действуйте по обстоятельствам — обещайте, угрожайте, купите их, наконец. Сколько потребуется? Этого хватит?

Командир откинул грязно-зеленое покрывало с длинной лежанки, оказавшейся составленной из двух ящиков. Один из них открыл. Внутри оказался ещё один ящик, черный, по виду металлический, сзамочной скважиной, ручкой и кнопками с циферками в крышке. Повозился с замками, открыл, и взору Дитриха предстала солидная куча серебряных монет разной чеканки и достоинства. Пара небольших кошельков лежала отдельно: судя по всему, там держали золото. Но количество монет впечатляло.

— Вы даром времени не теряли, — сказал Дитрих, окончательно утратив способность удивляться.

— Вы же не думаете, что мы нумизматы-любители, — пожал плечами командир. — Деньги не цель, а средство, они тоже могут быть оружием. Берите и действуйте.

— Будет исполнено, — на полном серьёзе ответил немец.

— Теперь озвучу планы «А» и «Б», а потом обсудим подробности, — сказал командир, доставая из кармана добротную шведскую ландкарту Нарвы и окрестностей, на которой уже красовались сделанные красным и ядовито-жёлтым маркерами пометки. — Дорог, по которым может подойти Карл, всего полторы — потому что на одной сидим мы сами, и точно его не прозеваем. С вероятностью в девяносто девять процентов он идёт со стороны Ревеля, чтобы не терять темп…

Минут пятнадцать он излагал оба варианта плана скрупулёзно, по пунктам. А когда закончил свою речь, сержанты принялись обмениваться взглядами.

— А может выгореть, — хмыкнул Артём.

— На тебе зачистка периметра, — кивнул ему командир. — Когда начнётся, валите всех, у кого шляпы в перьях, не ошибётесь. Как только пойдёт замес с гвардией, огонь прекратить. Стас, всё, что взрывается — это твоё. Работать будете по команде «ноль». И чтобы шухер был качественный.

— Принято, — ответил командир диверсантов.

— Катя, у тебя самое ответственное задание — король. Пойдёте четырьмя тройками, твоя основная, три страхующие у Серого, Тимофеича и Малюты. Часовые, адъютанты, штабные — учтите всё до мелочей. Выдернуть тёплым, доставить по координатам, которые я укажу на месте.

— Принято, — ровным голосом ответила его сестра. — Всё как обычно.

— Передать приказы: медслужбе — готовность номер два, обозу — запрягать лошадей. Дозоры вперёд по маршруту и охранение в тыл и по флангам. Всё, совет окончен. Выдвигаемся через час.

8

Хорошая вещь — прибор ночного видения. Особенно в XVIII веке, когда пистолет с кремнёвым замком является вершиной оружейного искусства, а «на улице» темнотища, хоть глаз выколи. Кто-то назвал бы это читерством, но «немезидовцы» так не считали.

У них — преимущество в технологиях, у врага — в несопоставимой численности. Да и Карл тоже с сюрпризами, история запомнила его как успешного полководца — до определённого момента, конечно, успешного. Пуля весом почти в 35 грамм, пусть и с малой дистанции, тоже убивает наповал или калечит до полной потери боеспособности.

Кто кого?

И на этот вопрос тоже есть ответ: победит тот, кто окажется умнее и хитрее.

Период лесной партизанщины завершился. Они шли туда, где либо изменят историю, либо сложат головы, если враг сумеет грамотно воспользоваться ситуацией. Час «Немезиды» в этом мире восемнадцатого века пробил.

Глава 2 «С Божьей помощью!»

1

Тихое шипение пустого эфира. Слушать здесь, кроме своих, попросту некого. Плюс в том, что и их никто не слышит. Красота.

Лучше не расходовать аккумуляторы понапрасну, зарядить их пока что сложно. Ребята пытались перевести один из трофейных генераторов на спиртягу домашней выделки, но вышло весьма посредственно. То ли движок капризный попался, то ли спиритус был не лучшей очистки. Гнали ведь самым кондовым самогонным аппаратом, собранным из чего попало «на коленке», чистили продукт многократной перегонки древесным углём. И всё равно результат, мягко говоря, не впечатлял. Генератор чихал, дымил и немилосердно вонял, чего при нормальной чистоте самодельного топлива быть не должно. А через некоторое время просто отказывался запускаться, после чего приходилось перебирать и чистить движок. Для зарядки нескольких аккумуляторов обычно хватало и этого, но всё равно проблема налицо.

— «Океан», я «Река-один». Вижу «посылку», прибыла по расписанию. Расстояние — пятьсот. Приём.

Катя не знала, где брат, так и было условлено. Знала одно: он обязательно ввяжется в драку, если что-то пойдёт не так. А «не так» могло пойти что угодно и в любую минуту.

Погода вполне была способна испортиться ещё сильнее: снег, зарядивший с рассвета, не ровён час, превратится в ледяную крупу с острыми, как иглы, кристалликами льда, секущими лица и пальцы. Ноябрь, он и в восемнадцатом веке ноябрь. Потому маскировка на ней и её ребятах была зимняя, и оделись они по сезону, мысленно сочувствуя местным солдатикам. Помнится, месяца два назад парни ради конспирации вырядились в шведские мундиры и провели дерзкий рейд. Когда возвращались, налетел холодный ветер, пошёл дождь, они промокли насквозь и продрогли до костей. Потом Дарья отпаивала их чаем из лечебных трав пополам с мёдом. Но то был сентябрь, а сейчас после затяжных дождей натуральная зима наступила.

Ещё Катя точно знала, что Шереметев предлагал вывести самые боеспособные части в поле и дать сражение по всем правилам. На что саксонский герцог де Круа заявил: мол, не нам со шведами тягаться, будем сидеть, где сидим. Потому в данный конкретный момент русская армия пожинала горькие плоды этой нерешительности.

Шведы атаковали ещё утром, когда «Немезида» уже часа два как скрытно занимала исходные позиции. Само собой, вмешиваться в историческое рубилово никто не собирался, не тот масштаб, да и боевая задача другая. Но время от времени радиоэфир передавал всем, кто способен был настроить рацию на нужную частоту, «тёплые» словечки, самым мягким из которых было «п***ец». Под конец не выдержал даже командир, скомандовав: «Режим тишины, говорить только по делу». Но и без того было понятно, что такого эпического разгрома не ожидал увидеть никто. Даже те, кто хорошо учил историю. Хуже всего пришлось, когда наблюдатели, засевшие на окружающих высотах, сквозь разрывы в снежной пелене увидели трагичную переправу через мост с острова Кампергольм — как не выдержал деревянный настил, как десятками и сотнями гибли русские солдаты, пытавшиеся спастись. Увидели — и доложили в эфир, без комментариев. И без того всё было понятно.

Одно дело несколько строк в учебнике или статей на тематическом сайте, и совсем другое, когда видишь событие собственными глазами и понимаешь всю глубину слова, которое было самым мягким в радиоэфире при обмене впечатлениями.

— «Океан», я «Волна». Нахожусь на месте. Приступаю к выполнению задания. Отбой.

Услышав голос с характерным акцентом, Катя позволила себе лёгкую усмешку. «Отбой» — кодовое слово. Значит, рация отключена, чтобы устройство в самый неподходящий момент не перепугало коллег-офицеров Дитриха из гвардии… Она ни на миг не сомневалась, что этот немец освоит рацию за считанные минуты. Выучить, как нажать на тангенту, чтобы доложиться и затем отпустить, чтобы слушать эфир, и где отключается питание устройства, было несложно. Куда больше времени ушло на запоминание условных сигналов и позывных. Но встраиваться в ритм жизни пришельцев «из грядущего» немец начал на удивление легко. Это и радовало, и настораживало одновременно.

Паранойя — профессиональное заболевание не только у монархов, но и у бойцов подразделений, предназначенных для проведения особых операций.

Пир шведов в захваченном русском обозе только начался. Они не то, что упиться как следует — толком бутылки и бочонки не успели раскупорить. Впрочем, надо отдать должное командирам противника: первым делом они приказали отогнать выкрашенные в красный цвет зарядные фуры с порохом в середину становища, прикрывая их телегами с провиантом от возможных атак… Катя, как и все в «Немезиде», обучалась диверсионному делу вместе со спецами — ребятами Стаса. Таков был порядок: каждый мог подменить любого бойца из любого взвода. У неё в голове крутились минимум два варианта, которые можно было бы провернуть, чтобы подорвать эти фуры. Но при этом она почти не сомневалась, что Стас со товарищи придумает что-нибудь новенькое.

2

— …О чём вы говорите, Кауфман? О какой атаке может идти речь, когда основная часть войска разбита и бежала?

— Самые боеспособные части — это гвардия. Ударить именно сейчас, когда шведы пируют в обозе. Три гвардейских полка атакуют во фронт, новобранцы Вейде — во фланг. Такого натиска не выдержит даже каролинская пехота.

— Атаковать без приказа? Блюмберг ушёл вместе с командующими, и…

— …и в отсутствие полковника, совершившего прямое предательство, командование переходит к следующему по чину. То есть к вам, Флент.

— Какие гарантии, что впоследствии нас обоих не отправят под суд за самоуправство?

— Победителей не судят, да и баталия ещё не окончена. А в том, что победа будет гарантирована при условии осуществления нашей атаки, я ручаюсь честью. Люди, которых я нынче представляю, настроены более чем серьёзно…

3

Паззл почти сложился, когда уже в темноте наблюдатели засекли перемещение небольшой группы людей в сторону шведского лагеря. Конкретно — в сторону ставки короля. Это тоже было и в учебниках, и в исторических статьях: русское командование во главе с саксонским герцогом поплелось сдаваться и выторговывать почетные условия. Вот с этого момента пошёл обратный отсчёт. Четыре группы захвата — основная и страхующие — зашевелились и начали скрытное перемещение в сторону цели. Зазор по времени будет очень небольшим: между мгновением, когда сдающиеся приблизятся к шведским караулам и назовут себя, и той секундой, когда адъютант сообщит королю о визите русской, гм, делегации.

— «Река-один», я «Река-три». К вам гости. Приём.

Только этого не хватало. Наверняка шведский дозор, один из многих — с приказом перехватывать любых посыльных от засевших в своих укреплениях гвардейских полков. Колеблющаяся завеса метели на несколько секунд превратилась в редкое кружево, и на фоне белой-пребелой земли Катя увидела силуэты. Ч-чёрт, да они же прямиком к ним тащатся. Неужели обнаружили? Или думают, что через эту неприметную ложбинку срежут угол до точки назначения?

Катя-«разведка» жестом приказала своим бойцам убрать стволы и вытащила из пристёгнутых к бедру ножен воронёный полуторалезвийный клинок. Шведов трое и их трое. Подойдут — не подойдут, но они помеха на пути к цели… Пару минут спустя диверсанты аккуратно оттащили три тела в ту самую ложбинку. Парни попытались присыпать их снегом.

— Отставить, их через десять минут и без нас заметёт, — процедила Катя. Она терпеть не могла непредвиденные задержки. Прижала тангенту рации: — «Река-один», чисто. Расстояние до цели — полтораста. Приём.

— «Река-один», я «Океан». Принято.

— Я «Маяк», делегаты подходят к постам. Поторопитесь, у вас пять минут, не больше.

— Два, три, четыре — выдвигаемся, сейчас будет много работы. Отбой.

Итак, рация отключена. А шведский лагерь с палатками короля и его генералов — в ста пятидесяти метрах. Ветер, зараза, усилился, но зато и снежные заряды стали гуще. В них и растворились три силуэта, превратившиеся в размытые белые тени.

4

Почти суточное наблюдение за шведским лагерем показало, что король редко оставался в одиночестве. Разве что, когда ложился спать. А так вокруг него без конца крутились разные люди — его военачальники, офицеры, адъютанты, посыльные. На входе торчали два рослых гвардейца — несли караульную службу. В двадцати шагах от палатки горело кольцо костров. Между ними шаталось несколько человек — остальные объедались и упивались припасами русской армии в захваченном обозе. За этих, кто у костров, Катя не переживала: они сейчас ничего за пределами освещённых пятачков не видят. Где-то рядом фыркала лошадь, позвякивая пряжками сбруи, доносились отголоски нестройного хорового пения…

В палатке раздавались приглушенные расстоянием голоса по крайней мере двух человек. Король снова с кем-то что-то обсуждает. Однако сейчас поднимется пусть небольшой, но шум — по поводу «делегатов». Насколько Катя знала из истории, Карл был крайне нетерпелив. Такой не станет ждать, пока добежит вестовой от караульного офицера. Статус не позволит ему самому пробежаться к караульным, но кого-нибудь за этим обязательно отрядит. Тем более, что он почти наверняка ждал, когда к нему придут сдаваться. И это будет единственно возможный момент для похищения. Часовые у входа в палатку? Для опытных разведчиков они не проблема.

Было бы это летом, Катя натянула бы на себя шведский мундир и с бутылкой в руках разыграла бы спектакль под названием «пьяный новобранец». Благо, успела за минувшие полгода изучить язык скандинавов — спасибо Юхану и вполне сошла бы за молодого солдатика. Поорала бы хмельные здравицы в адрес короля, отвлекая на себя внимание, а в это время парни тихо и быстро вспороли бы противоположную стенку палатки и упаковали бы его величество в лучшем виде. Сейчас всё будет иначе.

Понятный бойцам жест: снять охрану. Сама — в обход. Туда, где на полотнище походного жилища виднелась чёткая тень короля.

Мозг холодно отсчитывал мгновения и шаги. На ходу вспоминались важные детали: писали, что у Карла был высокий болевой порог. Значит, его нужно вырубать сразу и качественно, чтобы упал и не мяукнул, иначе на вопли вся шведская армия сбежится. Придётся работать по старинке — коротким ударом снизу-сбоку в челюсть, вызывая сотрясение и потерю сознания.

…Шорох у входа король расслышал очень хорошо. Видимо, никаких нехороших подозрений у него не было, так как он даже не счёл нужным оторваться от работы с бумагами. Чего мог бояться король шведов посреди шведского же лагеря, правда? Но когда полог отдёрнулся и в проёме предстало …снежное привидение, не иначе, его величество, чуждый всякой потусторонней мистики, мгновенно схватился за шпагу.

Сзади раздался звук — вроде свиста. Оглянуться молодой король уже не успевал, лишь развернулся боком …и чуть не заорал. «Чуть» — потому что и этого сделать не успел. Из-за распавшейся на две половины плотной ткани вылетел ещё один белый призрак — прямиком к нему — и сделал всего одно резкое движение рукой.

Мир для короля шведов померк.

Интермедия

…Две едва различимые тени скользнули к забору и преодолели его практически бесшумно. Выучка никуда не делась, несмотря на два месяца плена.

По ту сторону забора тянулся длинный пустырь, заросший бурьяном в половину человеческого роста. Бесшумно там не пройти, шорох травы взбудоражит собак, которых постоянно прикармливали …гостеприимные хозяева. Поднимется лай, а это последнее, что им сейчас требовалось. Потому двое осторожно пошли вдоль забора. Дальше заброшенный частный дом за искорёженным забором, там можно осмотреться и двигаться дальше. У крайнего дома их ждут.

Расстояние менее пятисот метров они преодолевали больше часа: осторожничали. Но вот и конец их пути, конец мытарств. Впереди смутно проступило серое пятно — старенький автомобиль, о котором было условлено. Там их ждали сопровождающий из местных, одежда, деньги и «чистые» документы. Отсутствие оружия также было оговорено заранее: незачем «палиться» со стволами, это ненужный риск. Устроить проблемы любому, кто что-то заподозрит, один из них мог и без оружия.

Силуэт сопровождающего они разглядели только в десятке шагов от машины. Наконец-то можно выпрямиться…

…Глухой хлопок — и первый, мгновенно сложившись втрое, с громким шорохом свалился под ноги второму. Тот, едва не споткнувшись, тихо чертыхнулся: не сразу понял, что произошло. И тут он наконец заметил, что «сопровождающий из местных» наставил на него тускло, едва заметно блеснувший ствол с глушителем. Второй успел даже испугаться, открыл рот, но крика не последовало, потому что прозвучал второй глухой хлопок…

Луч фонарика показался вспышкой молнии. Зазвучали два негромких голоса — мужской и женский.

— Ты знала, что планируется побег, и не подавала виду?

— Всё шло к тому, что их, при провале побега, действительно могли обменять. А так — «попытка к бегству» и законная пуля…

Разговор продолжился значительно позднее, когда переполох улёгся.

— Мы и правда могли бы придержать их на обмен.

— На обмен у нас и так хватает, полно безмозглых с набитыми свастонами. Но эти… У них нет другой цели, кроме неограниченной власти над жизнями людей. Идеология — это фиговый листок, жалкая попытка успокоить совесть: мол, я ж не просто живодёр, а во имя высшей цели. Такие жить не должны.

— Не скатись в ту же ересь.

— Таких, как я, тоже быть не должно, вообще-то…

5

Шума всё-таки избежать не удалось.

Едва король рухнул на утоптанный земляной пол, как в стороне послышались встревоженные голоса: кто-то особо бдительный всё же заметил нездоровую возню в монаршей палатке и около неё. Или не заметил, а только заподозрил? Надо побыстрее завершать операцию и уходить. Луч света в лицо обеспамятевшему человеку на полу — мало ли, вдруг не король, а офицер, похожий на него. Нет, он. Карл Двенадцатый собственной персоной — молодой человек восемнадцати лет, с нетипично короткой для своего времени стрижкой и характерными для семейства Ваза чертами лица — с лёгким налётом вырождения. Катя единственная из всего подразделения видела раньше многочисленные портреты и фотографию черепа шведского короля с огромной сквозной дырой от пули. Именно поэтому её и отправили на такое ответственное задание — она одна могла с гарантией опознать цель.

— Он, — тихо сказала она, включая рацию. — «Океан», я «Река-один», «шторм».

— Принято. «Прибой», команда «ноль». «Прибой», как поняли?

— «Прибой», вас понял. Выполняю.

Пока парни вязали обеспамятевшего пленника, Катя сняла автомат с предохранителя и затаилась у входа. Затевать пальбу сейчас очень нежелательно. Тишина в королевской палатке для шведов может быть просто подозрительна, но стрельба очередями в белый свет демаскирует их без вариантов.

И тут в шведском лагере что-то сильно грохнуло. Раз, второй, затем два следующих взрыва слились в один. Правильно, это Стас поработал. Теперь у группы захвата есть буквально десяток секунд — пока шведы отвлеклись на огненные облака, возникшие на месте зарядных фур.

Такие сетки из прочных тканых полос обычно использовали для переноски раненых, но в этот раз в неё уложили пленного. Скорее на выход, пока шведы не опомнились. Пока сам король не очухался и не начал брыкаться — насчёт «орать» не получилось бы, бойцы соорудили натурально королевский кляп из куска покрывала с его собственной походной постели… Как на грех метель стала быстро утихать. Скорее. Скорее. Вон туда, где низкорослый кустарник между кривыми деревьями, в стороне от лагеря. Там пересидеть, пока начнётся настоящий шухер — пойдут в атаку гвардейские полки. После этого можно будет хоть слона выносить, шведы тогда будут очень заняты вопросом самосохранения.

Двадцать секунд. Тридцать. Всё, они в укрытии. Огляделись. В лагере шведов из хаоса начал выкристаллизовываться некий порядок — толковые там были офицеры, надо отдать им должное. Кто-то побежал доложиться королю, обнаружил отсутствие оного и следы борьбы. Сообщил своим — и хаос только усилился. Но что-то было не так — в смысле, для шведов не так — ведь «ноль» означал, что за дело принялись не только подрывники. Один за одним стали падать на землю те толковые шведские офицеры, которые пытались навести порядок. Благо выцелить их было несложно: шляпы в перьях, кафтаны обшиты галунами. Всё для того, чтобы их можно было различить их на поле битвы хоть ночью, хоть в метель, а снайпера сидят близко, здесь не нужно соблюдать такие строгие меры безопасности, как там. В этом времени командира можно было легко отличить по богатой отделке мундира, а сама униформа почти всегда была ярко окрашена. В век, когда полностью отсутствует радиосвязь, иным способом получить представление, кто где находится на поле боя, попросту невозможно.

Итак, снайперы команды Артёма методично выбивали низший и средний командный состав противника. Шведские генералы могли хоть пополам порваться, но командовать рядовыми постепенно становилось просто некому. Всех, конечно, не перестрелять, но управляемость полками нарушена основательно… Наблюдая за всем этим в прибор ночного видения, Катя какой-то частью своей души даже пожалела шведов. Озверевшие от холода, голодные русские гвардейцы просто сметут их к какой-то матери.

А вот и гвардия. Дружное «виват!» пополам с «ура!» — как это знакомо. Хоть из истории, хоть… Впрочем, нет. До последних событий дома, в которых «Немезида» приняла самое активное участие, им ни разу не приходилось работать в такой плотной сцепке с пехотой, создавая условия для атаки. Специфика, знаете ли. Эпоха многомиллионных армий и массовых штыковых атак к их времени уже прошла. А здесь она, по сути, только обретала знакомые формы, начиная от выправки, единообразия мундиров, унификации боеприпасов и заканчивая методикой штыкового боя.

На какой-то миг Катя почувствовала себя марсианкой из «Войны миров». И это не радовало: уэллсовские пришельцы плохо кончили, так как забыли, что существуют микробы. Кто-то из читателей говорил, что, дескать, не могла продвинутая цивилизация не подумать об иммунитете от незнакомых микроорганизмов, на что другой возразил: «Если у них стерильный мир, где всех вредных бацилл извели тысячи лет назад, то да, могли и забыть». Мир XXI столетия в каком-то смысле тоже был стерильным, хоть по медицине, хоть в военном деле. Расслабляться не стоило. Их здесь всего четыре десятка, «галантный век» проглотит и не подавится, если дать слабину.

6

Что самое хреновое — Карл начал приходить в себя, когда они втроём тащили этот «подарочек», скрываясь ото всех — по дну неглубокого овражка. Дёргающийся и мычащий пленник представлял собой неудобную ношу, потому сетку с ним просто уложили в снег. Включив фонарик, Катя снова посветила ему в лицо. Неистовое, на грани безумия, бешенство в глазах короля — ещё одна его «визитная карточка». Кляп во рту не давал орать во всю глотку, но и неразборчивое мычание было несложно понять: наверняка призывал все кары небесные на головы нечестивцев, осмелившихся пленить августейшую особу. Луч фонарика, ударивший по глазам, заставил его зажмуриться и сделать попытку отвернуться.

— Я сожалею о случившемся, — чётко выговаривая шведские слова, произнесла Катя, заметив, как пленник при этом перестал дёргаться: слушал. — Но, если вы будете нам мешать, я вас снова ударю.

Ответа она не ждала, но, судя по всему, упомянутая процедура не понравилась Карлу с первого раза. Пленник затих и больше не пытался брыкаться… Были у неё подозрения насчёт того, почему он перестал дёргаться: это шведский язык. Она хорошо усвоила его за последние полгода, даже умудрялась более-менее достоверно копировать произношение Юхана — уроженца Сконе^[5], а там, по словам парня, до сих пор чувствовалось влияние датского языка. Не иначе сейчас король прикидывает, не была ли эта история результатом заговора своих. Ну, ну, пусть думает. Пока его голова занята мыслительным процессом, проблем он создавать не будет. И это хорошо.

— «Океан», я «Река-один», «посылка» на месте. Встречайте. Два, три, четыре — отход.

— Всем позывным, я «Океан». Финиш. Всем — отход. «Волна», как слышите? Приём.

Дитрих не отозвался: он не включит рацию, пока дело не будет сделано. Скорее всего, пошёл в атаку вместе с гвардией, за него переживали больше всего… Неизвестность — худшая из пыток. Всё, что им оставалось — надеяться на лучшее и методично делать своё дело. Они выкрали шведского короля. Но самой сложной будет вторая часть плана — оперативно доставить «посылку» адресату, который сейчас находится где-то на полпути к Новгороду.

Почему самой сложной, спросите вы? Ну, хотя бы потому, что похищение самодержавного монарха, каким был Карл XII — это грандиозный международный скандал, казус белли в полный рост. Другое дело, что Россия и Швеция уже были в состоянии войны и король по факту был военнопленным. Но такие тонкости вряд ли будут волновать того же генерала Шлиппенбаха, на поиски короля он бросит все имеющиеся силы и ресурсы. «Немезида» уже в курсе, что этого военачальника стоит опасаться. Он был не в пример опытнее, умнее и осмотрительнее своего государя. А значит, вывозить пленника придётся так быстро, как это только возможно… по нынешним временам.

7

«Карету мне, карету!» — восклицал герой Грибоедова. Но, глядя на это… сооружение на колёсах, хотелось воскликнуть: «Валерьянки мне, валерьянки!» Интересно, на какой свалке его нашли? Облезлая краска, толстые ремни вместо рессор, которые вызывали желание срочно их заменить, мутные стёкла с трещинами. Хорошо хоть это крытая карета, а не телега, да и колёса успели слегка подправить, чтобы не отвалились по пути.

В это… средство передвижения уже запрягли четвёрку затрофееных у шведов лошадок, а на место кучера готовился усесться Матвей — один из солдат, которых Дитрих оставил нарочно для этого случая в расположении подразделения. Люди XXI века не умели обращаться с лошадьми, это крайне удивило немца, который всегда считал, что четвероногий транспорт будет вечным. Когда группа захвата и страхующие приволокли «посылку», всё уже было готово для транспортировки пленного. Оставалось только развязать его и усадить в карету. А это, зная бешеный нрав Карла, будет очень непросто сделать.

Пленного вытряхнули из сетки-носилок прямо на снег, затем поставили на ноги и перерезали верёвки, стягивавшие конечности. Кляп он уже выдернул изо рта сам — закашлявшись при этом. Быстро и затравленно огляделся: вокруг него молча стояли не то люди в белых одеждах, не то снежные призраки. Всю сцену подсвечивал очень яркий бело-голубоватый луч фонаря в руках одного из них.

— Кто вы такие?!! — заорал он, пытаясь скрыть свой испуг под маской гнева. — Как вы посмели! Я король!

— Нам это известно, ваше величество, — своим «фирменным» ровным голосом сказала Катя. — Извольте следовать за мной.

— Вы саксонцы? Датчане?.. Шведы? — последнее Карл произнёс свистящим от ненависти шёпотом.

— Нет.

Сказано это было совсем буднично, но короля будто ударили. Едва до него дошёл смысл этого коротенького слова, и он понял, что имеет дело с русскими, то чуть не потерял сознание уже по собственному почину. И бог знает, чем бы закончилось это представление, если бы не влез Юхан. Парень давно и прочно прописался в «медсанчасти», уже неплохо говорил по-русски, умело накладывал повязки на раны и научился разбираться в лекарственных травах. На «финише» он присутствовал потому, что в любой момент могла понадобиться медпомощь. Но тут его, понимаешь, разобрали верноподданические чувства. С криком: «Мой король!» — он ворвался в круг, сдёрнул с головы шляпу и низко склонился перед Карлом.

— Я готов служить вам, мой король! — восторженно воскликнул парень.

Кто-то из «немезидовцев» шагнул, было, к нему, дабы пресечь, и всё такое, но Катя предостерегающе подняла руку. Мол, не вмешивайтесь. Она не сомневалась, что Карл сейчас отмочит нечто феерическое, и не ошиблась.

— Ты кто такой? Ещё один изменник? — король, найдя того, на ком мог сорвать злость, немедленно ухватился за эту возможность. — Ты будешь повешен, дай только срок!

А дальше… Дальше разошедшийся Карл словно забыл, где находится, и отвесил своему подданному оглушительную пощёчину. Мгновение спустя он уже сам летел в снег спиной вперёд и считал звёздочки перед глазами.

— Кать, ну ты там не прибей его величество, — не без юмора сказал кто-то из «немезидовцев». — А то репараций от Швеции не получим.

— Я меру знаю, — Катя не приняла шутки и ответила совершенно серьёзно, демонстративно отряхивая руку.

Затем одним быстрым и чётким движением она выдернула короля из снежного покрова и как следует встряхнула, чтобы в себя пришёл.

— Бывают подданные, недостойные своих королей, — сказала она по-шведски. — Но чаще бывает наоборот — когда короли недостойны своих подданных… Этот мальчик — швед, но он мой друг. А за друга я разорву кого угодно. Вы меня поняли?

— Понял, — прошипел король, стараясь не смотреть на неё, а это непросто было сделать, когда тебя медленно, но неотвратимо придушивают собственным шейным платком.

Катя бросила быстрый взгляд на застывшего Юхана, державшегося за щёку: парня было откровенно жаль, он так верил в свой идеал и короля. Шаблон порвался, бывает. Ладно, с мальчишкой можно будет после поговорить.

— Ведите себя прилично, тогда и я буду с вами вежлива. Это вы тоже уяснили, надеюсь? — она снова обратилась к королю. — Вот и хорошо. Ставлю вас в известность, что отныне вы являетесь военнопленным. Извольте проследовать в экипаж. Мы отправляемся в путь.

8

…Где-то там позади осталась «Немезида», брат, сестра, товарищи по оружию. Где-то там же две армии буквально вслепую молотили друг друга, но и так было понятно, что восьми тысячам шведов не сдержать удар и пора отступать, пока не поздно.

А где-то там впереди по дороге, которую уже прихватывал неверный ноябрьский морозец, во весь опор скакали два всадника. Ехали с одной и той же вестью, но порознь: времена нынче такие, что дороги — одно из самых опасных мест. Хотя бы один, но доберётся, довезёт потрясающую новость: король шведский пленён.

Между этими двумя «где-то там» ехала по новгородской дороге старая облупленная карета, вихляя в замерзающей грязи. Скорость по понятным причинам была не очень. Словом, незавидный выезд. Зато у короля шведов, ехавшего в той карете, была необычная, но надёжная свита, состоявшая из бойцов «Немезиды». С таким сопровождением он мог не бояться никаких разбойников. Впрочем, и покинуть эту колымагу он без их дозволения тоже не смог бы…

9

…Когда Карл наконец немного пришёл в себя и соизволил поразмыслить над ситуацией, результаты размышлений ему не понравились абсолютно. Во-первых, плен — это, мягко говоря, неприятно. Придётся откупаться, и одному Господу известно, в какую сумму это обойдётся казне. Во-вторых, нужно будет прекращать войну на условиях русских, а это неприятно вдвойне. И в-третьих, эта невыносимая девица, плечистая и высокая, как парень… Впрочем, и дерётся она почти как мужчина, это Карл уже успел оценить. Поручив его заботам своих солдат, девица устроилась на противоположном сидении, привалившись к стенке кареты …и благополучно заснула, не обращая внимания на тряску. Поговорить по-человечески можно было только с ней: странные солдаты в белом либо не знали ни одного общеупотребимого языка, либо имели приказ не разговаривать с пленным. Иногда они обменивались между собой короткими фразами на непонятном языке, и всё.

Ехали всю ночь, и лишь на рассвете впереди показался небогатый постоялый двор. Здесь проснувшаяся девица приказала остановиться. Еда в этой придорожной таверне оказалась самая простая — ржаной хлеб, жесткий сыр, более-менее сносная ветчина и по луковице на путника. Но Карл в этом смысле был неприхотлив, он не стеснялся есть из одного котла с солдатами… Бежать отсюда? Казалось бы, нет ничего невозможного, но одного взгляда на драчливую девицу, с ледяным спокойствием нарезавшую хлеб и сыр тонкими ломтиками, достаточно, чтобы понять простую вещь: не стоит рисковать. Но можно попытаться её разговорить, и тогда многое может проясниться.

Мундиры этих странных русских оказались прелюбопытными. Когда они сняли мешковатые белые штаны и кафтаны с капюшонами, пошитые не иначе, как из добротных простыней — а неплохая идея, белый цвет сливается со снегом, такого солдата в секрете не вдруг заметишь — то явили миру чуть менее мешковатые пятнистые штаны и кафтаны. Покрой в высшей степени странный, ни в одной армии Европы он ничего подобного не видел. Впрочем, и здесь его визави были логичны. Если собираешься осуществить некую тайную миссию, парадные и даже полевые мундиры совершенно ни к чему. Однако кое-что Карлу не понравилось совершенно. Хозяин трактира — местный немец — предложил путникам пива, но девица отказалась, предпочтя куда более дорогой отвар их сухих фруктов. Значит, следит, чтобы и у неё, и у её подчинённых была ясная голова. Это было плохо, очень плохо.

Интермедия

Все крестьянские девчонки из числа уцелевших плачут, а эта белобрысая — нет. Кулаки сжала, глаза злые, всю трясёт.

— Я им не прощу, — говорит она по-ижорски. — Зубами грызть буду… Научи меня.

— Чему? Зубами никого не грызу.

— Хочу стать как ты.

Катя склонилась к невысокой, коренастой, по-крестьянски крепкой девчонкой-подростком в измызганной рубашонке, подпоясанной неожиданно яркой тканой полоской.

— Не надо быть как я, — сказала она. — Это плохо.

— Ты видела, как шведы батюшку изрубили? Что они с матушкой сделали?

— Тебе не нужно самой им головы откручивать. Для этого уже есть мы.

«Однажды на её месте была я. Но тогда не было рядом тех, кто поотбивал бы кое-кому бошки за папу и маму. Пришлось долго учиться, чтобы самой это сделать…»

Несколько часов спустя они нагнали тот карательный отряд. Пленных не брали.

10

— Ты ешь, Матвей, впереди дорога долгая. Нам ещё поспать надо перед выездом.

— Не боишься, что пленный сбежит от этой вашей …десятницы?

В ответ — смех.

— От неё хрен сбежишь, — пояснил один из парней, чернявый, коротко стриженый и с трёхдневной щетиной вместо бороды и усов.

— Я б такую замуж не взял, — покачал головой солдат, но тут же на всякий случай добавил: — Да и она б за меня не пошла. А что, муж у ней есть, али жених, али полюбовник?

— Никого нет. Катька злая, умная, может убить с одного удара. Такие нашему брату не нравятся, — пояснил чернявый. — Руки к ней тянуть тоже никому не советую — оторвёт. А не оторвёт, так мы за неё постараемся. Она нам как сестра.

— С чего её вообще казаковать-то понесло? Или мстит за кого?

— За отца с матерью, — мрачно сказал второй парень, прожевав кусочек сыра. Этот был бородат, хмур, говорил редко и только по делу. — Ешь давай, не тяни …кота за хвост.

Коротенькую заминку, будто казак подбирал выражение вместо какого-то другого, Матвей всё же приметил. Странные они, очень странные. Не враги, но себе на уме. По-русски говорят так, что иной раз их не понять. Хотя по нынешним временам сам царь иноземными словами грешит, но эти вроде бы нет, а понять их — надо себе труд давать… Короля свейского умыкнули так ловко, что аж завидно стало, а с лошадьми управляться не умеют. Странные они, ой странные.

Впрочем, подобные мысли не помешали Матвею после трапезы завалиться на охапке свежего сена и заснуть. И правда, впереди долгий путь.

11

Солдаты, в числе которых был и русский в более привычном мундире, отправились трапезничать в общую залу. А отоспавшаяся ещё в карете девица, что неудивительно, осталась оберегать персону его величества.

Вот удобный момент, чтобы узнать больше о её намерениях… На миг промелькнула мысль: что такого ужасного должно было произойти в жизни девицы, чтобы она не просто увязалась за армией, а сама стала офицером, причем, как мог судить Карл, не из последних? Впрочем, король быстро отогнал эту мысль подальше. Какое ему дело до этого?

— Вы не пойдете спать? — спросила девица.

— Нет ни малейшего желания, — искренне ответил король. — Я привык не спать по трое суток.

— Зря. Завтра в это же время вы будете проклинать и меня, и себя, и Господа Бога за то, что не воспользовались случаем хотя бы подремать пару часов.

— Разве мы больше не будем делать остановок?

— Нет.

— В таком случае я уподоблюсь вам и посплю в карете.

— Как вам будет угодно… Может, кофе? Лично я не против.

— А здесь уже как будет угодно вам, сударыня, — ледяной тон должен её отрезвить.

Девица всё с тем же выражением невозмутимого спокойствия на лице поднялась, высунулась за дверь и подозвала парня, прислуживавшего в трактире. Они всей недружной компанией были здесь единственными посетителями: война не лучшим образом влияла на процветание ингерманландских придорожных трактиров. Потому слуга примчался по первому же зову.

— Что угодно господам офицерам?

— Заварите нам, пожалуйста, крепкий кофе, — сказала она на хорошем немецком, вручив парню серебряный талер. — И ещё: есть ли здесь что-нибудь, чем мы могли бы развлечь себя до отъезда? Скажем, шахматы?

— О, да, у батюшки есть набор шахмат, он держит их нарочно для образованных господ, — просиял наследник таверны. — Но это будет стоить ещё один талер, господин.

— Дорого просите. Хотя… мы сегодня щедрые, — ровным голосом произнесла девица, бросив бойкому парню вторую серебряную монету. — Неси.

Карл удивился, хотя виду не подал. Она ведь даже не спросила его на предмет, хочет ли его величество вообще играть в шахматы. Но эту игру он действительно любил, как и простую, без изысков, пищу. Выходит, она это знала? Откуда? Кто мог сообщить ей о его симпатиях и антипатиях? Объяснений может быть только два: либо тут действительно поработали шведские заговорщики, либо царь Пётр далеко не так прост, как казался. Либо оба варианта вместе: шведы-изменники пошли на сговор с русскими и сдали своего короля.

Шахматная доска была далеко не новая, но выполнена с изяществом из разных пород дерева. Такими же деревянными были и фигурки, тоже носившие на себе печать времени. Стоил подобный набор немалых денег, тем более было удивительно увидеть его в забытой богом дыре.

— Скажи-ка, любезный, давно ли у вас эта доска? — поинтересовался Карл у сына трактирщика, краем глаза отметив, что девица по-прежнему следит за каждым его движением и словом.

— Эти шахматы получил в дар еще мой дед, господин офицер, — с готовностью ответил словоохотливый малый. — Он страстно любил эту игру, у нас хранится другой набор, который дед изготовил собственными руками и предавался сему высокому искусству всякий раз, когда кто-нибудь из проезжих людей соглашался составить ему партию. Однажды он трижды подряд обыграл какого-то богатого вельможу, коего непогода вынудила остановиться здесь. Высокородный гость был столь удивлен, что подарил деду свой походный набор шахмат. С тех пор эта доска к услугам всех желающих…

— …и имеющих лишний талер в кармане, — усмехнулся молодой король. — Такие истории действительно стоят денег, куда больше, чем сами шахматы.

— Ступай, — в разговор ненавязчиво вмешалась девица, которую сын трактирщика по-прежнему стойко принимал за парня.

Фигуры расставляла она. Затем достала из кармана своего более чем странного мундира русский серебряный рубль.

— Разыграем, кому первый ход? Ставлю на «орла».

Ещё одна мысленная «зарубка»: за услуги трактира девица расплачивалась иоахимсталерами, не рублями. Мелочь, но из таких штрихов и вырисовываются портреты.

Белые фигуры по жребию достались Карлу. Партия началась. Впрочем, закончилась она очень быстро, поскольку его величество по привычке начал развивать атаку фигурой короля. А на шахматной доске это всегда заканчивается одинаково. Девица в несколько ходов окружила его «монарха» и поставила мат.

— Я так и думала, — сказала она, снова расставляя фигуры. — Играть в шахматы вы тоже не умеете.

Что значит — «тоже»? Что она себе позволяет?

— Я бы попросил вас обойтись без оскорбительных намёков, — надулся Карл.

— Это был не намёк, — девица развернула доску белыми фигурами к себе. — Но оскорбительный тон действительно имел место, за что прошу прощения… Ещё партию? Попробуйте не двигать короля хотя бы первые десять ходов.

Попробовал. Не получилось. И снова мат, теперь на одиннадцатом ходу. Впрочем, Карл давно к этому привык, порой проигрывая даже своим сёстрам. Но лишь сейчас он понял одну вещь: не только он изучает свою …тюремщицу, но и она изучает его. Интересно, много ли вызнала таким образом?

— У вас накопилось много вопросов, — ровным, без эмоций, голосом произнесла девица. — Не скажу, что готова ответить на все, но, если вы получите какой-либо ответ от меня, он будет максимально честным.

— Что ж, — Карл посмотрел на неё с подозрением, — рискну воспользоваться вашим великодушным предложением. Кому вы служите?

— Родине, — последовал ответ.

— Какой именно?

— Странный вопрос, ваше величество: я их, знаете ли, не коллекционирую. Родина у меня одна — Россия.

— Хорошо, спрошу иначе: чей приказ вы выполняете?

— Своего командира и брата.

— И он приказал…

— Доставить вас государю Петру Алексеевичу как можно скорее. Что я и собираюсь исполнить в точности.

— Какова будет моя судьба …в плену?

— Это зависит не от меня, — по-прежнему бесстрастно ответила девица. — А жаль.

— Значит ли это, что вы ни при каких условиях не можете причинить мне вред?

— Нет.

— Я понял, вы свяжете меня по рукам и ногам, и в таком виде доставите …по назначению, — озлился король.

— Если вы не оставите мне иного выбора — да.

— У меня более нет к вам вопросов, сударыня.

— Вот и замечательно.

— Нет, пожалуй, есть ещё один, — решил уточнить Карл. — Вы настолько хорошо знаете шведский язык, что я поначалу принял вас за своего… свою подданную. Вы долго жили в Сконе?

— Ни единого дня, — не задумываясь ответила девица. — Помните мальца, которого вы обругали и ударили? Это он меня научил. И, да, предвосхищая ваш следующий вопрос: как раз иностранные языки я коллекционирую, с детства. Говорили, что у меня к ним талант… Это всё?

— Может быть, ещё партию в шахматы, сударыня?

— С вами неинтересно играть, вы банальны и предсказуемы.

— Карты?

— Нет.

— Да чёрт возьми, предложите же сами что-нибудь. Сидеть и прожигать друг друга взглядами — это скучно, в конце концов! — вспылил Карл.

— Давайте снова поиграем в «вопрос-ответ», но теперь спрашивать буду уже я. Хотите?

— Что вас интересует?

— О чём вы мечтали в детстве?

Король почувствовал себя так, словно со всего маху налетел на стенку. Он ждал расспросов о шведской армии, явных и тайных союзах, политике, войне… Но это?

— Я не совсем понимаю, почему вас интересуют мои детские мечты, — проворчал он.

— Считайте это проявлением женской логики. Мне просто интересно… Говорят, вы любили читать истории великих полководцев древности. Это правда?

— Святая правда.

— Кто из них был вашим любимым героем?

— Александр Македонский.

— Тот, кто создал величайшую империю и умер в зените славы. Но после его смерти всё пошло прахом… Что ж, мне понятен ваш выбор.

— А какой выборсделали бы вы?

— Сложно сказать, — девица задумалась. — Вероятно, тот, кого бы я избрала примером для подражания, ещё не родился.

Этот донельзя странный ответ отбил у Карла охоту продолжать беседу. Тут было над чем подумать.

— У нас три часа на отдых и сборы в дорогу, — напомнила девица. — Кофе, кстати, уже остыл.

12

«Немезида» практически в полном составе — кроме трех бойцов, сопровождавших Карла — осталась на месте нарвского сражения. Задача у подразделения стояла нетривиальная: создавать у шведов иллюзию, что захваченный в плен король находится в расположении русской армии, отбившей свои позиции и полуразгромленный обоз. А это означало, что Шлиппенбах будет рваться на помощь своему повелителю со всей яростью, на какую способны нынешние шведы. И дело тут не столько в идеологии восемнадцатого века, когда монарх был живым символом державы. Все понимали, во сколько может обойтись выкуп короля из плена. Это могли быть и деньги, и земли, и невыгодные политические союзы, и всё вышеперечисленное. Не говоря уже о том, что подобная ситуация уже сама по себе — неслыханное унижение страны.

Именно поэтому в тот самый момент, когда старая ободранная карета, угнанная невесть из какого сарая, увозила Карла XII в сторону Новгорода, в глубине русского воинского лагеря разыгрывалась драматическая сцена.

Для начала — атака гвардейских полков, как тот камушек, спровоцировала целую лавину событий. Следом за преображенцами, семёновцами и лефортовцами в атаку пошли не очень стройные, но многочисленные полки генерала Вейде — новобранцы, но зато их было много. И непобедимые «каролингеры», не выдержав удара во фронт и во фланг, да, к тому же, сражённые слухами о пленении короля… отступили. Нужно отдать им должное: это действительно не было беспорядочным бегством. Оставшиеся в живых офицеры сумели навести порядок и произвести отход грамотно. А русские войска, лишённые центрального командования, которое чуть не в полном составе находилось в шведском лагере с целью почётно сдаться, не сумели развить успех, лишь закрепились на отбитых позициях и приготовились к обороне. Впрочем, их можно было понять: в тылу находилась осаждённая Нарва, гарнизон которой вполне мог ударить в спину. К чему неоправданный риск? Уж лучше половина виктории, чем полный афронт.

Своё верховное командование, кстати, русские тоже отбили. И здесь Шереметеву пришлось пустить в ход всё своё влияние, чтобы солдаты не порвали изменников в клочья. На том, кстати, настаивал и тот странный казачий сотник, который уверял, что шведский король в плену. Казалось бы, кто такой этот сотник? А поди ж ты, у Бориса Петровича до сих пор перед глазами то, что он устроил, когда де Круа отказался сдавать шпагу…

— …Вы все арестованы как изменники. Сдать оружие.

И ответ — через переводчика, так как командующий не знал русского языка.

— Кто вы такой, сударь?

— Сотник Войска Донского.

— Перед вами фельдмаршал, командующий армией его величества государя Петра, господин сотник. Вы не можете…

— Шпаги сдать. Или я вас пристрелю на месте…

— Убирайтесь к чёрту!

Раздался тихий металлический щелчок, казачий сотник навёл короткий ствол своего странного ружья вниз. Следом прогрохотало сразу несколько выстрелов, показавшихся всем громом небесным. У самых ног командующих… то есть уже бывших командующих взбились многочисленные фонтанчики земли.

— Здесь достаточно зарядов, чтобы перебить вас всех, как собак. Ты переводи слово в слово, — процедил сотник, обращаясь к немцу-толмачу. А затем рявкнул так, что услышала половина лагеря: — Сдать оружие!

…И ведь сдали. Куда бы они делись? Борис Петрович Шереметев лишь возблагодарил Богородицу за то, что невесть какой силой удержала его от похода за капитуляцией. Иначе сам бы стоял в той же перепуганной кучке.

Тот сотник, представившийся Евгением Васильевичем Черкасовым, и сейчас находился в его палатке. Нужно было обсудить кое-какие детали.

— Кто же нынче условия ставит? — поинтересовался он, спровадив адьютанта с каким-то поручением и оставшись с казаком один на один. — Надо полагать, тот, у кого Каролус. То бишь ты.

— Нет, Борис Петрович. Условия будет ставить государь. А мы с вами будем выполнять его приказы. Но сейчас — именно сейчас — нужно снимать осаду и уводить войско в Новгород. Причём, самые боеспособные полки должны быть в арьергарде, прикрывая отход. Вы ведь как никто другой понимаете, что Нарву вам сейчас брать нечем.

— Да уж, твоя правда, сотник. У нас есть войско, да нет армии. Как я сие государю скажу? Он мне голову с плеч…

— Как есть, так и скажите. На такую правду он не обидится.

— Да, удружили вы мне …казаки. Хорошо хоть избавил ты меня от обязательства вязать и судить тех немцев. С тебя взятки гладки, а мне бы за них досталось, особливо за саксонца, чтоб ему в аду гореть… Надёжных ли людей ты отрядил Каролуса сопроводить?

— Самых надёжных, каких знаю, — кивнул сотник. — За это не волнуйтесь, Борис Петрович.

— Тогда, помолясь, отправимся с Божией помощью в Новгород. Иного случая не вижу.

— Мы сюда ещё вернётся.

— Вернёмся… — хмыкнул Шереметев. — Конечно, вернёмся, у государя на городок Ругодев глаз давно положен.

…Его приказ был недвусмыслен: отходить боевым порядком. В любой момент могли наскочить опомнившиеся шведы.

Осада Нарвы была снята. Но русская армия уходила отсюда без катастрофического разгрома, с развёрнутыми знамёнами и при отбитых у шведов орудиях.

Изменения стали видны уже невооружённым глазом.

Глава 3 Виват!

1

Вот уже двое суток они терпят около себя этого …цивилизованного европейского монарха. Воистину, бойтесь исполнения своих желаний.

На Карла воздействовали самыми разными методами — и убеждением, и угрозами, и оскорбительными замечаниями, и натурально рукоприкладством. Не действовало ничего. Швед вёл себя как избалованный мажор, отягощённый чувством собственного величия, всячески демонстрируя, что своим привычкам изменять не намерен. Наконец Катя не выдержала и скрипучим деревянным голосом заявила, что, если его величество не угомонится, она исполнит своё намерение связать его по рукам и ногам. И в таком виде предъявит Петру.

— Какой будет скандал, — добавила она в конце своей короткой речи. — Представляю, что напишут в европейских газетах по этому поводу.

Вадим и Никита, её бойцы, шведского языка не понимали, но были в курсе: если командир заговорила таким тоном, ничего хорошего это не означает. Катя явно испытывала желание кое-кого прибить, чтобы не мучился сам и не мучил окружающих. Но угроза попасть в газеты в качестве героя анекдотов подействовала как надо: Карл наконец перестал изводить их и заткнулся.

Лишь на исходе вторых суток Матвей, правивший лошадьми, постучал снаружи в стенку кареты. Вадим приоткрыл дверцу и высунулся.

— Чего там?

— Впереди отряд, — прокричал Матвей. — Хрен его знает, может, и наши. А может, и нет.

— Тормози, я пробегусь.

Несусветная колымага, когда-то давно бывшая хорошей богатой каретой, остановилась. Изрядно уставшие лошади тащили её по подмёрзшей дороге почти шагом, а теперь и вовсе встали, повинуясь натянувшимся вожжам и резкому «Тпру!». На такой случай у них была инструкция: один идёт вперёд и высматривает, кто приближается. Если враг, то принимает бой, предупреждая об опасности. Если нет, то выходит на дорогу, требует встречи с офицером и объявляет о важной миссии. Ну, а у тех, кто останется с Карлом, тоже была своя инструкция.

— Молите Бога, чтобы это не были шведы, — негромко сказала Катя его величеству, щёлкнув предохранителем.

Вроде бы она сказала это совершенно буднично, но короля явно проняло. Сидел тихо, как мышь под веником. Мрачный взгляд второго солдата в пятнистом мундире, расположившегося напротив, красноречивее любых слов говорил о том, какая судьба ждёт Карла, если действительно приближается шведский отряд. Тут королевский статус не только не спасёт, но и, напротив, станет причиной неминуемой гибели.

А в том, что рука не дрогнет, никто не сомневался. И эта уверенность пугала Карла сильнее всего, хотя до сих пор он полагал себя бесстрашным человеком.

Ожила рация:

— Порядок, это наши, — доложил Вадим. — Выдвигайтесь.

— Принято… Свои, Матвей! Поехали! — крикнула Катя.

Она видела, как выражение обречённости на лице Карла сменилось облегчением и раздражением, замешанными на густом, ядрёном высокомерии. Его не заинтересовала даже портативная рация из будущего — вещь, на которую обычно косились все «аборигены» без исключения. Необучаемость и высокомерие этого субъекта просто потрясали.

Интермедия

— Гриша, дай мне мундир! Ну пожалуйста!

— Да отвяжись ты! Не могу я тебе форму выдать, приказа не было. Вот будет приказ — выдам оба комплекта, а так — и не проси даже!

— Ну дай мундир! Ежели по мне нет, так я перешью.

— Ксюха, ты грамотная?

— Да откуда мне, в деревне жила. Грамоты не ведаю.

— А у нас все грамотные. Приказ такой, неграмотных не брать.

— Тогда научи меня грамоте.

— Я что, учитель? Я сам ещё учусь, если хочешь знать.

— Тогда я буду учиться вместе с тобой.

— Вот прицепилась… Ладно, поговорю с командиром.

Деревенская девчонка неожиданно натолкнула «немезидовцев» на дельную мысль. С лета к ним прибилось некоторое количество местного народа. Все до одного ижоры, плохо говорившие по-русски — пяток старух и при них некоторое количество детей, полных сирот. Эти люди чудом уцелели после шведских «зачисток», и с ними надо было что-то делать. Возвращаться им некуда и не к кому. Бабки, когда немного улеглась скорбь от потери близких, взялись стирать, шить и кашеварить, к тому же делу приставили практически всех девочек. Мальчишки — от десяти до пятнадцати лет — обихаживали упряжных лошадей, которых подразделение нахватало у шведов, и все как один просились воевать. Точнее, четверо мальчиков и одна девчонка — Ксения, Иванова дочь, как она представилась. Вдохновившись примером Кати, юная ижорка надоедала «немезидовцам» настойчивыми просьбами. То научите её стрелять, то дайте хотя бы мундир. Но идея учить этих сирот грамоте показалась стоящей.

Отдельным приказом в «Немезиде» из «детей полка» был сформирован учебный взвод, командиром которого назначили «старослужащего» — Гришу. Цель — не только занять малолеток полезной работой, но и научить грамоте, арифметике, географии, истории и основам военного искусства… Надо ли говорить, что настырная Ксюха, готовая драться с кем угодно за право попасть в «учебку», тоже была в неё зачислена? Пусть учится. Зато от неё будет меньше головной боли.

Да, и она наконец получила заветный мундир. Сияла, как начищенный пятак.

2

В своё время шведы вовремя подсуетились и отобрали у ослабевшей в Смуте России земли от Балтийского моря чуть не по самый Новгород. Во всяком случае та глушь, по которой сейчас путешествовал импровизированный кортеж короля, насколько помнила Катя, считалась Швецией вплоть до окончания Северной войны. То есть по факту до 1721 года. А в её времена это была самая что ни на есть Ленинградская область. Другое дело, что здесь границы были нерушимы и непроницаемы разве только на картах. Езди где хочешь и куда хочешь, достаточно предъявить на «шлагбауме» подорожную и внести сумму сбора. Если не пользуешься дорогами, так можно без любых виз хоть до Португалии добраться. А если вовсе идёшь с армией, то и пограничные посты на дорогах не проблема.

Война между Россией и Швецией вскрыла границы. Население, подозревая, что от военных действий будет больше проблем, чем прибыли, потихоньку расползалось подальше отсюда. Деревни стояли полупустыми, содержатели местных гостиниц — трактиров — либо закрыли заведения, либо вели рискованный бизнес, кормя представителей обеих армий и снабжая их разведданными. Потому после двух остановок в подобных заведениях Катя была на сто процентов уверена, что информация о столь странных путешественниках уже утекла в обе стороны. Так что отряд русской конницы — не драгун, а старой, поместной — который был выслан нарочно для встречи знатного пленника, оказался очень кстати.

Одну проблему устранили, зато добавилась другая. Кавалерийский офицер, белёвский дворянин Иван Арцибушев, сходу потребовал остановки в первой же придорожной забегаловке. Мол, устали, проголодались, выпить охота. И там, за совместной трапезой, выкатил «немезидовцам» требование сдать Карла под его охрану и отправляться восвояси.

— Ты, казак, своё дело честно сделал, — сказал дворянин, обращаясь к Кате — как и все незнакомцы, он стойко принимал её за парня. — Тебе за то награда выйдет, не сомневайся. А у меня приказ.

— У меня тоже приказ, — невозмутимо ответила «десятник». — И я его выполню во что бы то ни стало.

— Будет тебе упираться-то. Ведь одно дело делаем.

— Вот именно — мы делаем одно дело. Между нами не должно быть разногласий… Никаких «но», сотник, — Катя сделала предостерегающий жест, заметив, что тот собирается возражать, и добавила гораздо тише: — Ведь у тебя совсем другой приказ — не спровадить нас, а сопровождать.

— Вас тут четверо всего, — сотник не унимался, хотя голос тоже понизил до шёпота. — А нас три десятка. Будем силами меряться, казак, или сам в сторонку отойдёшь?

— Драки не будет.

— Вот и славно. Значит, королевуса свейского я к государю повезу, а ты…

— Ты не понял, сотник, — всё так же без намёка на эмоции сказала Катя. — Драки не будет, потому что я её не хочу. Но если для выполнения приказа надо будет всех вас тут положить — положим. И скажем, что так и было. Не доводи до греха.

Она терпеть не могла, когда люди наглели сверх разумного предела. Обычно такие истории плохо заканчивались. Кроме того, ни на минуту не сомневалась, что конкретно эти «поместные» пороху не нюхали, под Нарвой биты не были, а всё это время просидели на сборах в Новгороде. Других сейчас под рукой у Петра не нашлось, потому послал навстречу знатному пленнику «лучших из худших»… На мгновение Арцибушев встретился с ней взглядом… и не выдержал, покосился в сторону. Потому что уразумел: ему вовсе не угрожали, а озвучили реальные намерения.

Ещё он понял, что у смерти должен быть именно такой взгляд — пустой, ничего не выражающий.

— …, — тихо высказался Вадим, когда сотник от них отцепился. — Балаган, блин, цирк на гастролях. Понимаю, почему Пётр всю эту звездобратию решил на … разогнать и выстроить армию заново.

— Разговорчики, — немедленно вмешалась Катя, и, поднявшись на ноги, громко объявила: — Всё, привал окончен. Выдвигаемся.

— Снова на конь? А пожрать-то дадут? — немедленно отозвались «поместные».

— Кто вам мешает? Оставайтесь тут, а мы поехали — приказ надо выполнять.

Разумеется, никто в трактире не остался, но путь был продолжен в полном молчании.

Катя крепко подозревала, что неугомонный царь не усидит на месте, сам двинется вперёд, встречать дорогого шведского «гостя». И именно поэтому инициативы «поместных» можно смело слать в отдалённые края. Эти ребята работают по принципу: «Кто смел, тот и съел», — и если хоть раз поддаться, то всё, сядут на шею и ноги свесят. Победителей, опять же, не судят.

Вот и с ними надо так же. «Жестокий век, жестокие сердца».

3

Англичане придумали поговорку: «Время — деньги». Но они ошиблись. Время — это жизни. Каждая упущенная минута могла обернуться чьей-то гибелью, срывом планов. Поэтому Катя отвалила за свежих лошадей немалую сумму в талерах, почти все оставшиеся «командировочные», что им выдал командир на дорожку. Чутьё подсказывало, что оставшиеся километры лучше преодолеть как можно скорее. Если верить приметам, ночью их может настигнуть тёплый фронт циклона, а в условиях, когда вместо дорог одни направления, это будет похуже шведов.

Уже на закате с хорошей новостью вернулся посланный вперёд всадник: государь остановился в селении буквально в пяти верстах отсюда, уже оповещён обо всём и ждёт их прибытия… Теперь многое зависело от того, что окажется сильнее в душе белёвского дворянина, возглавлявшего отряд «поместных» — нездоровое честолюбие или разум. Решится в последний миг попытаться урвать себе всю славу, или поразмыслит над тем, на что способны люди, утащившие целого шведского короля из самого сердца его военного лагеря? Кате не хотелось лишний раз убеждаться, что у людей, порой, мозгов нет. Но, к счастью, Арцибушев, решил, что пять минут славы не стоят серьёзного риска рассердить государя. Что бывало, когда серчал Пётр Алексеич, все присутствующие знали очень хорошо.

Для Кати сей провинциальный дворянин был открытой книгой: эта внутренняя борьба отражалась на его лице слишком явно. Здравомыслие победило, слава ему. А значит, можно было хотя бы последние километры проехать относительно спокойно.

Хорошо хоть швед молчал, не лез со своим ценным мнением по поводу увиденного… У него на челюсти цвёл всеми цветами радуги солидный синяк, полученный ещё при захвате. Да, историки не соврали, Карл действительно не ощущал боли или был слабо чувствителен к ней. Возможно, у него наличествовал какой-то непорядок с периферийными нервами, а может, что-то не так было с центральной нервной системой. Писали, что его не раз оперировали без наркоза. Однако являться пред очи врага с ног до головы расписанным под хохлому он точно не желал, и потому помалкивал. Хотя, несколько злорадных взглядов Катя и перехватила. Ну, ну, пусть смотрит. Взгляд — не нож под ребро, можно потерпеть.

Снова пошёл снег. Оставшиеся версты они тянулись по начавшей-таки раскисать дороге больше получаса. Наконец впереди показались силуэты домиков со слабо подсвеченными оконцами и невысокий шпиль лютеранской кирхи. Здесь жили финны, которых шведы нарочно переселяли в места, «зачищенные» от коренного населения несколько лет назад. Посреди деревни находилась крохотная площадь — небольшое расширение проезжей дороги — у которой стояли кирха, домик старосты, лавчонка и трактир с конюшней. Самую большую площадь, понятное дело, занимал именно трактир.

Сейчас в тихом селении было не протолкнуться от гостей. По случаю наступившей темноты и толпы приезжих площадь была освещена десятком масляных фонарей, нарочно вывешенных для этой цели местными жителями. Двор трактира был забит людьми и лошадьми, в отблесках фонарей мелькали и «венгерские» кафтаны, и «немецкие», и шапки с меховыми околышами, и треуголки. Но пятачок у ворот был свободен, а на въезде и у дверей стояли караульные.

— Приехали, — негромко сказала Катя, стаскивая с головы «полевую» вязаную шапочку и надевая тёмно-зелёный, цвета еловой хвои, берет, который достала из-за пазухи. — Вадим, пленный на нас с тобой. Никитос, останешься с багажом, стволы сдаём под твою ответственность. Передашь Матвею приказ — на нём карета и лошади, пусть устроит в конюшню. Всё, пошли.

Ободранная колымага, по какому-то недоразумению считавшаяся здесь средством передвижения, въехала в ворота и плавно остановилась напротив крыльца. Дверца с потрескавшимися стёклами распахнулась, и Катя с облегчением ступила обеими ногами на твёрдую землю.

— Прошу, ваше величество, — сказала она, придерживая дверь.

— Я никуда не пойду, — зло прошипел Карл, внезапно заупрямившись. На него время от времени такое «находило», приходилось заниматься воспитательной работой.

— Я могу вас понести, ваше величество, — невозмутимо ответила Катя. — Не в первый раз.

Очевидно, воображение сразу нарисовало молодому королю эту эпическую сцену, и он вылетел из кареты, словно ошпаренный. Всё, что ещё ему оставалось — сохранить достоинство. Получалось средненько, «на троечку». Тем более, что свидетелями этой комедии стали несколько офицеров, как минимум один их которых, судя по его ухмылочке, явно понимал шведскую речь… Катя прошла вперёд, за ней, стараясь придать своей персоне горделивый вид, шествовал пленный король, замыкал процессию Вадим. Помятые и уставшие с дороги, все хотели как можно скорее покончить с этой историей.

4

В общем зале таверны было на удивление мало народу. Двое в кафтанах военного покроя занимались чисткой пистолетов, третий, в цивильном, перебирал какие-то бумаги и делал пометки. Четвёртый привлёк к себе внимание щёгольским, неуместным в этой дыре камзолом ярко-зелёного цвета с золотым позументом: он склонился над писарем и негромко давал ему короткие указания. Когда стукнула входная дверь, этот франт мгновенно разогнулся и при виде вошедших просиял.

— Ну наконец-то! — радостно воскликнул он. — Сей же час доложу государю.

— Доложите, Данилыч, сделайте милость, — всё так же невозмутимо, как и ранее, сказала Катя: эту хитрую рожу она тоже хорошо помнила по многочисленным портретам.

— Разве мы встречались ранее? — удивлённо спросил тот.

— Мы о вас премного наслышаны.

Меньшиков — конечно же, это был он — заломил бровь, но промолчал. Мигом взлетел по лестнице и исчез в коридоре… Минуты не прошло, как он вернулся и, топоча тяжёлыми сапогами, буквально скатился вниз.

— Следуйте за мной, государь вас ожидает, — объявил он, смешав в нужных пропорциях официоз и иронию.

— Исторический момент, — Вадим не сдержался и съязвил, хорошо хоть вполголоса.

Катя прервала его речь в самом начале — одним предупреждающим жестом, не оборачиваясь. Если момент и правда исторический, то лучше ему соответствовать, а не отпускать колкости.

Достаток любого европейского дома по этим временам было определить очень просто: чем богаче хозяева, тем выше потолки. Дрова стоили дорого, чтобы протопить жильё, нужно было либо тратить больше денег, либо делать помещения пониже, уменьшая кубатуру. Этот трактирчик был из бедных, соответственно, и зазор между горизонтальными плоскостями лучшего номера гостиницы составлял чуть больше двух метров. Поэтому человек, стоявший посреди этой комнаты, едва не касался макушкой тёсаных брёвен потолка. В своё время Катя не раз видела его самые разные портреты, во всех возрастах, и узнала с первого же взгляда. Никаких сомнений не осталось: это Пётр. И взгляд его был устремлён, как и следовало ожидать, на шведского короля.

— Брат мой Карл, — с радушным видом сказал он по-немецки, ступив вперёд с широко распростёртыми руками. — Счастлив, что вы благополучно доехали. Садитесь, отдохните с дороги.

— Брат мой… Петер, — с явным усилием выдавил из себя швед, всё-таки решив вести себя по-королевски. — Не скажу, что я рад нашей встрече. Однако благодарен вам за тёплый приём.

— Садитесь, брат мой, садитесь, в ногах правды нет… А вы, молодцы, те самые казаки, о которых мне отписывали? — продолжал Пётр, понятное дело, по-русски, чтобы не травмировать психику Карла. — Наслышан о кунштюках ваших, не ожидал.

«Немезидовцы» вытянулись по стойке «смирно»… Харизма с некоей примесью безумия присутствовала и у Карла, иначе его бы так не боготворили шведские солдаты. Но от Петра исходило нечто такое, от чего хотелось зажмуриться. Это прожжённым-то разведчикам, видавшим виды «волкам войны»!.. В какой-то момент Катя поняла, что все описания этого человека, дошедшие до двадцать первого столетия, яйца выеденного не стоят. Потому что описатели либо не были знакомы с Петром лично, либо не смогли подобрать нужные слова. Больше всего это нечто напоминало …вот именно: шторм на море, с грозой, и с ураганным ледяным ветром в лицо.

Вадим не выдержал и отвёл взгляд. Катя — нет. Хотя, невозмутимое лицо далось ей на этот раз с огромным трудом.

— Десятник Войска Донского… — начала, было, она, взяв «под козырёк», но Пётр прервал её на первых же словах.

— Писано было, что у тебя послание с подробным описанием пленения короля, — сказал он.

— Так точно.

— Давай сюда.

Чётким движением она выдернула из нагрудного кармана свёрнутые в «конверты» и запечатанные воском листки местной, довольно плотной, бумаги. Подала таким же чётким, выверенным жестом.

— Выправка у вас отменная, похвально, — произнёс Пётр.

— Разрешите идти?

— Ступайте вниз, после позову.

— За мной, — негромко скомандовала Катя своему разведчику, который до сих пор явно пребывал в состоянии, близком к шоковому. Опомнившийся Вадим устремился следом за ней. И тут же, едва закрыли дверь, они оба столкнулись с торчавшим в коридоре Меньшиковым.

— Так скоро? — удивился он.

— Сказано было — ждать внизу, нас вызовут, — невозмутимо ответила Катя. — Тут ветчина или буженина ещё остались, или вы всё слопали?

— Всё будет, — коротко рассмеялся Данилыч. — Перекусим, заодно посидим, обзнакомимся. А то вы меня знаете, а я вас — нет.

— Положим, вы о нас тоже слышали. Но давайте продолжим знакомство за столом. Всё равно ждать.

5

— Ну и нервы у тебя, Кать, — поёжился Вадим, пока Данилыч распоряжался насчёт совместного ужина. — Там, наверху… Он как глянул на меня — я чуть к полу не прирос. Первый раз в жизни такая фигня. А ты вроде ничего.

— У меня нет нервов, Вадик. Вот и весь секрет… Ну где там Никиту с Матвеем носит?

— Всё-таки исторический персонаж, не хухры-мухры, — боец всё ещё находился под впечатлением встречи с Петром Алексеичем.

— Да тут куда ни плюнь, везде исторические персонажи. Тот же Алексашка, будущий полудержавный властелин — сейчас тебе ветчины притащит на бутеры. С Карлом Двенадцатым мы промудохались больше двух суток — мало тебе показалось? Тоже ведь исторический персонаж. Я статьи о нём читала, портреты в интернете видела, фотку его черепа с дырищами от пули… Ещё думала — нас больше трёхсот лет разделяет. А тут морду ему бить пришлось… Пётр — это вообще отдельная песня. Кстати, третьего венценосца лицезреть не желаешь?

— Где?

— Август Саксонский где-то неподалёку ошивается, по случаю успешного захвата Карла может и прикатить. В нашей истории у него вроде была тайная встреча с Петром в Новгороде.

— Саммит на высшем уровне, — съязвил боец.

— Именно… Тихо, Данилыч идёт.

Меньшиков по пути расстёгивал свой щёгольский кафтан — в зале было хорошо натоплено, высокие гости щедро заплатили хозяевам за удобства. Сверкнули пуговицы. А за ним шествовал полноватый невысокий трактирщик, нагруженный тяжёлым подносом. М-да. К понятию «перекусить» предки явно относились несколько иначе, чем люди начала двадцать первого столетия. Оценив количество «перекуса», Катя подумала, что это будет чересчур даже для пятерых. К слову, Никита, нагруженный увесистым тюком, завёрнутым в какую-то здешнюю рогожку, уже перешагивал через высокий порог, а за его спиной маячил Матвей. Не иначе увязали в ту невзрачную тряпку маскхалаты и стволы. Ребята подошли очень кстати: расправляться с таким ужином лучше в большой компании.

Впрочем, нормально поужинать им не дали. Только-только успели соорудить нечто, похожее на легендарные «сиротские бутерброды» размером с лапоть, едва начали представляться друг другу, как на галерее объявился денщик.

— Эй, казаки! Десятника вашего — к государю, немедля! — не слишком вежливо гаркнул парень, свесившись через перила.

— О, — ухмыльнулся Меньшиков, подмигнув Кате, — а дела-то у тебя кислые, братец.

— Нет, — спокойно ответила «десятник». — Просто государь прочитал письмо.

— Или швед на тебя нажаловался, — хмыкнул Вадим.

— Или и то, и другое, — Катя поднялась, слегка одёрнула куртку своей полевой формы и зашагала к лестнице. — Скоро вернусь. Пожрать мне оставьте, обормоты.

— Оставим, оставим, — покивал Вадим, и, когда командир уже не могла его слышать, не без иронии добавил. — Тут попробуй не оставь. Знаешь, что она сделает? Выгонит на дорогу и прикажет бегать до утра с полной выкладкой.

Данилыч чуть не подавился куском.

— Она?!!

— Ну, да, Катя Черкасова, наш десятник… Челюсть-то подбери, Саня. Она же казачка.

— Царица небесная, баба в офицерах… Не иначе, последние времена настали, — Меньшиков опомнился довольно быстро.

— Не баба, а девка, — уточнил Матвей.

— Того не лучше… А она у вас как — сразу в офицерах стала, или поначалу при полковом обозе была?

— За такие слова о командире мы морды бьём, — нахмурился Никита. — Это так, на будущее, чтоб за языком следил. Она нам сестра, понял?

— Понял, — вот тут Алексашку наконец проняло, и он стал серьёзен, как поп на амвоне. — Пётр Алексеич знает?

— Если прочёл письмо — знает, — кивнул Вадим. — Ладно, хватит трепаться. Сейчас Катькину долю отложу и перекусим. Только без выпивки: нам ещё трезвые головы понадобятся.

Интермедия

…Это был один из самых страшных моментов — когда она поняла, что сестрёнка сошла с ума.

Как медик, Даша знала термин «алекситимия». Но произошедшее с Катей, имело мало общего с этой болезнью. Люди, страдающие ею, не могли выразить свои эмоции, сестра же их попросту перестала испытывать, превратившись в холодный, бездушный, но абсолютно логичный механизм.

Когда крепкий восемнадцатилетний парень — спортсмен, чемпион! — чтобы защитить сестёр, сворачивает кому-то шею, это одно. А когда девчонка пятнадцати лет, пусть тоже спортсменка и чемпионка, запросто вынимает у убитого пистолет из кобуры, идёт во двор, хладнокровно пристреливает водилу, ждавшего, когда его позовут поразвлечься, затем возвращается и вгоняет пулю в голову третьего ублюдка, который показался ей ещё живым… Даша поначалу думала, что это была минутная вспышка ярости. Но нет: сестра и дальше продолжала вести себя так, словно её душу выключили, оставив один холодный рассудок.

Она точно знала, что стало причиной этому: мёртвые глаза мамы. Взгляд Кати стал таким же.

Мёртвым.

Годы превратили сестрёнку в отменного бойца, о котором «немезидовцы» без тени шутки говорили: «Свой парень». Но Даша продолжала тосковать по прежней Катюхе — немного язвительной, как все в её возрасте, весёлой, любившей песни под гитару, историю и путешествия… Когда они провалились в 1700 год, «товарищ доктор», как именовали своего полевого хирурга бойцы, надеялась, что эта встряска сможет пробудить душу сестры, спавшую ледяным сном. Увы, ничего не изменилось.

6

Лихо щёлкнуть каблуками берцев не получилось, их подошва для этого не предназначена, но Катя всё же продолжала демонстрировать помянутую «отменную выправку», опять вытянувшись по стойке «смирно». Оба монарха, восседавшие на грубоватых деревянных лавках друг напротив друга, разом обернулись к ней.

— А, явилась, — хмуро процедил Пётр — по-немецки. — Брат мой Карл уверяет, будто ты относилась к его августейшей персоне без всякого уважения, и даже осмелилась поднять на его величество руку. Изволь объясниться.

Катя уже заметила вскрытое письмо на столе, но не это было здесь главным. Что-то не то происходило с самим Петром. Если всего четверть часа назад от него веяло грозной силой, то сейчас ничего подобного не наблюдалось. Напротив: его взгляд резко контрастировал с недовольным тоном. Если бы Катя лучше знала этого человека, то поклялась бы, что он …едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Уж не показалось ли? Но нет, кажется, Пётр действительно решил здорово позабавиться за счёт шведа — с её помощью.

«Отлично, — подумала Катя. — Сыграем в эту игру».

— Моё поведение было бестактным, — холодным, с ноткой вызова, тоном произнесла она, переходя на хох-дойч. — Однако для того имелись основания. Его величество изволил вести себя столь неподобающим образом, что временами казалось, будто мы взяли в плен вовсе не монарха великой державы, а какого-то …фельдфебеля, похожего на короля.

Её ответ буквально «взорвал» Карла.

— Не вам судить, как должно вести себя монарху! — заорал он, вскакивая.

— Не кричите, брат мой, скандалы ни к чему, — осадил «гостя» Пётр. Швед рухнул обратно на скамью, словно придавленный тяжестью его взгляда. — А ты, казачка, имей уважение к коронованной особе.

— К короне или к особе? — Катя продолжала предложенную игру, постепенно начиная увлекаться ею. — Если к короне, то безусловно она достойна всяческого уважения. Но увы, к особе сие не относится.

— Брат мой, сделайте милость, избавьте меня от общества этой …дамы, — процедил Карл.

— С удовольствием, — кивнул Пётр, и крикнул в сторону двери: — Ерошка!

Давешний денщик словно вырос из-под земли, вернее, дощатого пола.

— Гостя моего свейского поместить в комнату напротив, — приказал царь. — Накормить его, вина подать. И караул чтоб крепкий был у его дверей да под окнами.

…Когда солдаты увели «гостя», Пётр вдруг резко встал и, заложив руки за спину, несколько раз прошёлся по комнате. На всякий случай Катя снова вытянулась в струнку, демонстрируя ему образцового солдата.

— Так, — сказал он, так же внезапно остановившись и нависая над ней. — Давно в десятниках?

— Третий год, — чётко отрапортовала она.

— А служишь сколько?

— Пять лет. С восемнадцати. До того три года учёбы.

— Какие языки знаешь?

— Английский, французский, немецкий, польский, шведский, испанский, итальянский, турецкий, арабский, китайский — мандаринский диалект, немного японский, — перечислила Катя. — Малороссийский и белорусский. Ещё латынь — сестра учила, ну, и я за компанию.

Перечисляя свою лингвистическую коллекцию, которую с любовью к делу собирала много лет, она с тщательно скрываемой иронией наблюдала, как вытягивается лицо Петра. Знала, что царь сам неравнодушен к иностранным языкам и ценит образованных людей. Но подобный перечень был в диковинку во все времена, далеко не каждый увлекается изучением иностранных языков в таком количестве.

— Так, — повторил Пётр, продолжая допрос. — Изрядно. Голландский не разумеешь?

— Нет. С голландцами дорожки не пересекались. Но если понадобится, выучу быстро.

— Чему ещё обучалась?

— Математике, геометрии, тригонометрии, картографии, психологии, физике, химии, механике, истории фортификации и военного искусства, истории России, мировой истории… — снова начала перечислять Катя.

— На что тебе всё это?

— Было интересно.

— Так, — в третий раз проговорил Пётр, снова начиная изменять комнату шагами. — Пошто воевать пошла? Другого дела себе не придумала?

— Была причина, — ровным голосом сказала «десятник», уставившись в стенку напротив.

— Не хочешь говорить, значит. Ничего, разузнаю… Сотник ваш тебе кто? Вы с ним одной фамилии.

— Брат.

— Он мне преизрядный подарок сделал. Того не чаял даже, чтоб свейский король в плен попал. Чего вы хотите — в отплату за Каролуса?

— Служить Отечеству.

— Добро. Будет вам служба, — кивнул Пётр, явно довольный ответом. Затем извлёк из кармана и развернул сложенную во много раз карту, положил на стол и сказал: — Вот тебе первый приказ: описать баталию, как всё было, со всеми подробностями.

Не тратя лишних слов, Катя чётко и бесстрастно, по-военному, с показом позиций на карте, «разложила по полочкам» всё, что видела собственными глазами. В том числе и то, что точно знала об операции «захват Карла Двенадцатого» и об атаке гвардии — без приказа от сбежавшего командования.

— Прошу не наказывать их за нарушение субординации, — завершила она свою речь. — Мы убедили лейтенанта Кауфмана, чтобы он употребил всё своё влияние на известных ему офицеров лейб-гвардии. Кто именно из них взял на себя ответственность за эту атаку, не знаю. Но я обязана ему жизнью, а вы — избавлением от катастрофы.

— Говоришь, осада будет снята?

— Брат обещал упросить Бориса Петровича увести войска. Днём и вечером девятнадцатого числа^[6] потери были настолько существенны, что продолжать осаду в таком состоянии войско не могло.

— Твой братец взялся командовать моей армией. Не много ли на себя взял? — Пётр нервно дёрнул щекой.

— У вас нет армии, государь, — понизив голос до полушёпота, сказала Катя. — Есть три полка гвардии, а армии — нет.

Ответом ей был взгляд, полный ярости такого наказа, что, казалось, сейчас прожжёт стену. Но Катя была уверена в своей правоте — и глаз не опустила.

7

Гнев Петра боролся с его же здравомыслием. Оно и понятно: является не пойми откуда странная особа и говорит, что его армия гроша ломаного не стоит. Но где-то в глубине души у него изначально были сомнения в боеспособности собственных войск. Да ещё подробный рассказ о ходе битвы, где в хорошем свете выглядели лишь полки лейб-гвардии — его любимое детище, его «потешные», оказавшиеся героями, достойными древних легенд. Остальные, набранные по принципу «с бору по сосенке», провалили всё, что можно было провалить.

Это была печальная правда. От кого он мог её услышать? От Шереметева? От Головина? От Алексашки? Далеко не каждый из его окружения мог взять на себя смелость сказать царю горькие слова истины. Боялись монаршего неудовольствия? Может и так. Но от того дело страдало.

А эта особа — не боится. С какой стати? И почему в её глазах мелькнула едва заметная искорка боли, когда она сказала, что армии нет?

«Чего вы хотите — в отплату за Каролуса?»

«Служить Отечеству…»

Дамы с пониманием истинно мужских дел являлись миру не так уж и редко. София Шарлотта Ганноверская, герцогиня Пруссии, с которой он имел честь беседовать во время Великого посольства, была умнейшей и весьма образованной женщиной, общалась с учёными. Но чтобы девица, получившая блестящее образование, разбиралась и в военном деле — такое случается раз в сто лет, а то и реже. А ещё реже подобные девицы стремятся служить своему Отечеству. Не использовать такой порыв было бы легкомыслием. Но и применить его нужно будет с умом, чтобы хуже не сделать.

Но где и как может служить девица? Не в полк же её зачислять, засмеют. Приставить к Наташе^[7]? Нет, не то. Младшая царевна всё больше изящными искусствами увлекается, и эта …амазонка подле неё захиреет от скуки. Либо, что вероятнее, сбежит к своим казакам или скандал устроит. Держать при себе? Тоже не то. Девка всё-таки, да ещё из тех, кто воплощал в себе всё противное женскому естеству. Известный любитель дамского общества, Пётр попросту не видел в ней особу слабого пола. Хотя, если вытряхнуть её из этого пятнистого мешка, прицепить накладные косы и в платье обрядить, может, хоть издали будет на девку похожа… На всякий случай решил проверить одну мысль.

— Что делать с армией, я сам решать стану, — сказал он, успокоившись. — С братцем твоим поговорю, и про заслуги его, и про иное. А тебе будет особая служба — для начала пойдёшь ко мне в денщики.

Если ему не почудилось, то лицо у девицы, оставаясь неподвижным, словно засветилось изнутри злым огнём.

— Прости, государь, — с притворным сожалением вздохнула она. — Я больше по разной мелочи — в разведку сходить, на шведа во встречный бой, короля похитить или придушить кого. Но подавать кофе по утрам и бегать по поручениям — сие есть дело государственной важности, оно мне не по плечу.

— Дерзи, да меру знай, — грозным тоном осадил её Пётр. — Гляди, не то дубинкой по спине отхожу, не посмотрю ни на твой женский пол, ни на заслугу.

— Виновата, — она опять вытянулась во фрунт.

А глядит-то с вызовом. И так ясно, о чём думает: мол, боевого офицера, да на побегушки, как сопляка какого. Ну и что прикажете с ней делать?

— Ладно, — раз не вышло так, поступим иначе. — Есть у меня мысль насчёт твоей будущей службы, десятник Катерина Черкасова. Коронованных особ ты не жалуешь, язык бойкий, речь немецкую и французскую разумеешь… Tu comprends?^[8]

— Je peux répondre dans n'importe quelle langue, votre majesté.^[9]

Очень хорошо. В этом не соврала. Значит, возможно, не врёт и в остальном.

— Что за служба, государь? — она заинтересовалась, тоже хорошо.

Кратко изложил суть идеи, внезапно озарившей его, когда девица упражнялась в неуместном острословии. И не без удовольствия отметил, что казачка поняла его буквально с полуслова. А когда завершил речь, она и вовсе улыбнулась — весело и зло.

— Много ли у меня времени на подготовку? — спросила девица.

— Суток трое точно есть.

— Завтра к вечеру представлю черновой проект.

— Добро. Бумагу и чернила у любого из моих денщиков спросишь, дадут. Ступай, — сказал он.

Девица козырнула, чётко развернулась, как по команде «кругом», и пулей вылетела в коридор.

Странная она. Ну не бывает подобных людей в природе, хоть режьте. Виделось в ней и в её казаке, который был здесь в комнате ранее, нечто такое, чего нельзя объяснить научными формулами. Но они здесь: говорят, ходят, дышат так же, как все смертные. А всё равно не такие, будто с Луны свалились. Разрешить сию загадку могло только тщательное наблюдение.

Девица никуда не денется, будет писать свой проект и ждать брата. За ней присмотрит не одна и даже не две пары глаз. А он сам ждёт непростого гостя, переговоры с которым должны стать крайне интересными — в свете пленения Каролуса. Вот удивится друг Август!

8

Он предложил ей заниматься тем, чего никогда не поручали ни брат, ни начальство. Не верили в неё или в само дело? Какая разница. Противник не стеснялся использовать это оружие и гвоздил без стеснения, порой опускаясь до такого днища, что даже самых кондовых циников поражало. А свои до сих пор корчили из себя «белых и пушистых». Вряд ли были настолько разборчивы в методах, просто считали, что «куда нам, сиволапым, против джентльменов».

Наконец-то!

Да, она выбрала войну своей стезёй, говоря «высоким штилем». Но война бывает разная. В той истории, где Карл Двенадцатый никогда не встречался лично с Петром Первым, шведы показали, что умеют играть в эти игры. Да и после Пётр Алексеич тоже научился, хотя и использовал это оружие, прямо скажем, очень избирательно.

Значит, будет дело. Настоящее дело. То, где она сможет в должной мере применить все свои знания и умения. И боевой опыт здесь будет далеко не последним.

«Обормоты», конечно же, оставили ей достаточно, чтобы нормально поесть с дороги, это было видно даже с галерейки. Чистой тряпочкой накрыли, надо же, эстеты… Катя спустилась в зал без спешки, попутно отметив, что народу там прибавилось. Кто-то ужинал, кто-то просто суетился, исполняя какие-то поручения, но по большей части присутствующие просто глазели на «казаков», которые «Каролуса в полон взяли». Бойцы явно всё это давно заметили, но вели себя так, словно не было кругом праздной публики. Просто сидели за столом и спокойно поедали немудрёный ужин, болтая с Алексашкой.

— Командир, — завидев её, парни встали.

— Вольно, — скомандовала она, подпустив в голоспобольше иронии. — Спасибо, что не дали умереть голодной смертью.

— Неохота было кросс по пересечёнке с полной выкладкой бегать, — так же иронично ответил Вадим. — Ну, что?

— Будет нам служба, — вполголоса сказала Катя, присаживаясь на лавку у стола. — Какая — потом расскажу. Денька через три будут понятны все детали.

Любопытно было наблюдать за реакцией на эти слова. Если Никита и Вадим поступили предсказуемо — молча кивнули и, навострив уши, принялись активнее жевать — то Матвей, человек простой, глядел на неё с нескрываемым восхищением. Ещё бы — служба государева! Сразу стало понятно, о чём он мечтал с тех пор, как попал в солдаты. А ещё она видела, как подался вперёд Алексашка — с неподдельным интересом и цепким, каким-то хищным взглядом.

— Что за служба? — спросил он.

— О ней тебе не я буду рассказывать, уж извини, — Катя решила перейти с ним на «ты». — Но такое дело грех не отметить. И ещё — мы историю с Карлом завершили, за это тоже можно выпить. Немного.

— Немного? — деланно возмутился Вадим. — Да я б напился на радостях, что мы от этого …чудака на букву «м» избавились. Достал до печёнок.

— Это мы ещё не понимали, что он нёс, — кивнул Никита. — А командиру каково было?

— Пьём немного, — повторила Катя, удивив своих бойцов хитрым прищуром и лёгкой усмешкой. — Завтра тоже будет непростой день, и для меня, и для вас.

— Подай-ка мне вон тот кувшин, по левую руку от тебя, — сказал ей Меньшиков, — Подставляйте кружки, всем налью.

Не удержавшись, «десятник» сунула в кувшин нос и поморщилась.

— Что это? Пиво, что ли? — с неудовольствием сказала она. — Да ну тебя в пень, Саша — пить пиво за такие дела! Вино есть?

— О, вот это я понимаю! — расхохотался Алексашка. — Здешнее винцо дрянное, я из нашего запаса принесу. Токай!

И тут же исчез — надо полагать, подался в сторону упомянутого запаса.

— Вот что, братцы, — воспользовавшись его отлучкой, Катя вполголоса обратилась к своим бойцам, к которым стала причислять и Матвея. — Надо, чтобы слушок один по округе пошёл. Вас завтра будут расспрашивать все, кому не лень. Вот вы и отвечайте, скупо и неохотно, что Карла вырубила я лично.

— Но это так и есть, — Вадим своим небритым лицом выражал неподдельное удивление. — Тут и придумывать ничего не надо.

— Верно. Только нужно кое о чём умолчать, зато добавить другие подробности. Короче, слушайте сюда. Матвей, тебя это тоже касается…

Алексашка с четырьмя бутылочками венгерского вина обернулся быстро — у него насчёт «немного выпить» были свои понятия. И чего сам бегает, а не посылает ординарца? Ах, ну да, он ведь ещё не светлейший князь, титулами не обвешался.

Токайское вино было белым, слегка пенилось, когда его наливали в кружки, и распространяло приятный аромат.

— Ну, — сказал Данилыч, поднимая свою посудину, — за службу государеву.

— За Отечество, — добавила Катя, поднимаясь с лавки и подавая в том пример.

— Виват! — воскликнул Матвей, и за ним подхватили все остальные.

— Виват!

Глиняные кружки со стуком сдвинулись. Предки с потомками нашли общие интересы — во всех смыслах этого слова. Да и тост неплохой.

Глава 4 Начало игры

1

«…после чего возможны три варианта развития событий.

Первый, наименее вероятный: Карл внимет голосу разума, угомонится хотя бы на время, постарается привести в порядок финансы страны, укрепить армию и флот. После чего пойдёт с нами воевать.

Второй, вероятностью немногим выше: Карл не внимет голосу разума, начнёт требовать от риксдага деньги здесь и сейчас, чтобы драться с нами немедля. Однако риксдаг приложит все усилия, чтобы ограничить финансирование его кампании, и Карл пойдёт с нами воевать, имея некоторые проблемы со снабжением армии.

Третий, наиболее вероятный: Карл выдавит из риксдага необходимую сумму, подзаймёт у французов и англичан, снова выбьет из войны Данию и Саксонию и пойдёт с нами воевать.

Хотя, не исключён и четвёртый вариант — когда Карл, едва оказавшись среди своей армии, немедля разорвёт все подписанные соглашения и ринется в драку.

Вариант „Карл не станет воевать“ не рассматривается ввиду своей полной несбыточности. Этот субъект будет размахивать шпагой, пока жив.

Прошу не считать сие за дерзость. Вы вольны выбросить эту бумагу в печку и забыть о ней. Однако без малого три дня ушло на то, чтобы изучить натуру Карла при самых необычных обстоятельствах, когда ярко проявляются как самые лучшие, так и самые худшие свойства человеческой души. Иных выводов, чем перечисленные выше, из увиденного сделать при всём желании не получилось…»

Девица сдержала слово и подала черновой проект вечером следующего дня. Она не просто по пунктам расписала, что и как собралась делать. К плану прилагались ещё исписанные мелким чётким почерком листы бумаги, озаглавленные словами «Аналитическая записка». Шрифт непривычный — чёткий, без завитушек и части привычных букв. В той записке девица Катерина кратко изложила возможные последствия нынешних событий. Под пунктом «Отпустить Карла без выкупа» написала: «Не поймут, сочтут признаком слабости и в буквальном смысле приглашением воевать с нами снова». Под пунктом «Отпустить Карла за выкуп землями» тоже пометка: «Потребуются деньги на их содержание, пока не начнут приносить прибыль». А к варианту «Отпустить Карла за выкуп землями и деньгами» дописала: «Главное — не перегнуть палку. Нам бы потребовать умеренно, но дипломатично намекнуть, что в следующий раз возьмём дороже»… Пётр и сам отлично умел составлять планы с прогнозами. Получив весть о пленении враждебного короля, обдумывал, как поступить с ним. Ни одной живой душе не проговорился о тех мыслях и планах, ни буквы не доверил бумаге, но сейчас чуть ли не дословно читает всё это в «аналитической записке» какой-то мужеподобной девицы, которую вчера впервые увидел.

Выявлялось всё больше странностей, объяснения которым нет и покуда не предвидится. В мистику и чтение мыслей Пётр Алексеевич не верил, только в волю Божию. В то, что простая казачка с низовьев Дона способна получить блестящее образование и мыслить по-державному, тоже не верил.

Кто сии люди? Точно не враги. Но друзья ли?

Как поступил бы дурак на его месте? Начал бы топать ногами и орать: государя поучать взялись! Пётр дураком не был, толковых людей любого сословия выделял и возвышал. Но то, с чем он ныне столкнулся, ни в какие ворота не пролезало. Не только его подданные, но и иноземцы склонялись перед его титулом. А для этих …казаков он не более, чем главнокомандующий. Не царь, помазанник Божий, а начальство. Субординация для них не пустое слово, это видно. Но почтения к короне никакого нет. А этого быть не могло. Казаки — настоящие — чтили царский титул, как все. Эти же… Словом, и правда будто с Луны свалились.

Да хоть бы и с Луны. Если они и впрямь думают так же, как пишут, то таких людей надобно приветить и к делу приставить. Будут служить Отечеству, куда они денутся. Но быть настороже придётся каждый миг.

Ещё раз перечитав бумаги и сделав необходимые пометки на полях и оборотной стороне листов, он упрятал всё в ларец под замок и лёг спать.

Интермедия

…Ты знаешь, за что воюешь, когда за спиной — родной город, а рядом — люди, с которыми вместе росли на одной улице. В крайнем случае на соседних. Каждый из них, как и ты, кого-то потерял. Как и ты, прошел через свой личный ад на земле и возродился из пепла, чтобы другим не пришлось проходить через то же самое.

Катя научилась чувствовать прицельный взгляд со стороны. Это умение вколачивалось в сущность любого бойца «Немезиды» самой логикой войны. Когда с той стороны за тобой следит снайпер, это нужно чуять всей кожей, иначе — смерть. Но их, с той стороны, всегда выдавал азарт. Они ведь явились сюда не воевать, а охотиться.

И она научилась это распознавать. Жизнь заставила. Те, кто такую науку не постиг, долго не прожили. Или ушли в другие подразделения.

…На подобных операциях она часто исполняла роль «живца». Намеренно перемещалась так, чтобы снайпер её засёк и начал выцеливать. Была уверена, что в этот раз «подглядывают» и с дрона, но «птичка» — не её забота. Время от времени затаивалась и внимательно осматривала округу. С такой задачей мог справиться далеко не каждый, но в её взводе других не держали: это были люди, прошедшие жесточайший «естественный отбор» — с невероятным чутьём на опасность и стальными нервами.

И вот операция близка к завершению. «Поток внимания» сверху в какой-то момент прекратился: видимо, дрон сбили или перехватили. Но обострившиеся чувства кричали: «Близко!» Враг был где-то рядом и наверняка уже видел её в свой оптический прицел… Кто успеет первым?

— Всем внимание, — проговорила она в рацию — по закрытому каналу. — Не высовывайтесь.

Лесопосадка? Полуразрушенные строения агропредприятия? Чердак одного из домов посёлка? Все объекты в одном нешироком секторе, из которого и исходит та волна хорошо знакомого охотничьего азарта.

«Ну, где же ты? Куда спрятался?»

В затылок словно бурав начали ввинчивать, а время превратилось в густой сироп и потекло медленно-медленно. Это чутьё граничило с мистикой, но никогда не обманывало. Оно означало, что вот-вот прилетит пуля.

День был пасмурный, однако солнечный луч именно сейчас выбрал момент, чтобы просочиться в разрыв между тучами. Мгновенный, на грани «показалось», высверк оптики на опушке лесопосадки. В том месте разросся кустарник, а справа и слева позицию прикрывали ржавые остовы двух автомобилей.

Есть!

— Внимание! «Гнездо» — посадка, между железяками. Расстояние ноль семь.

— Принято.

Снайпер словно почуял, что его засекли. Выстрела никто не услышал, но его уже ждали… Там, где мгновение назад была голова Кати, земля взорвалась чёрным, с желтоватым оттенком глины, фонтанчиком. Если что, с семисот метров далеко не всякая каска «держит» пулю, выпущенную из британской L96 A. Именно такие или их модификации были замечены недавно у противника. Но вот это почти звериное чутьё уже в который раз спасло жизнь… Ощущение опасности пропало, словно его выключили. А через пять ударов сердца ожил динамик рации.

— Готов, — послышался голос Артёма. — Всё чисто. Ваш выход.

Время снова пошло с обычной скоростью. Напарника вражеского снайпера ребята сняли ещё десять минут назад, да так тихо, что «первый номер» узнал об этом уже на том свете. Теперь нужно аккуратно, пока противник не пригнал новую «птичку» и не накрыл квадрат миномётным огнём, извлечь обоих «двухсотых» и доставить в расположение. Вместе со всем «приданым». Эти — не рядовые. В отличие от «немезидовцев», которые с собой на задание не то, что документы или смартфоны — даже обрывок газеты никогда не брали — «элита» противника таскала в карманах, порой, немало интересного для разведки уровнем повыше.

…Как назвать тех, кто охотится на «охотников»?

2

Посторонний в её комнате. Банально и скучно.

— Ерофей.

Денщик государев, которого Катя застукала в своей комнатёнке, от неожиданности чуть не выронил свою добычу — пару исчёрканных и смятых черновых листков, вынутых из корзинки, приспособленной ею под подобный мусор. Ничего интересного или секретного в тех листках не было. Вот уж кого не надо было учить «убирать» за собой, так это разведку «Немезиды». Но эти бумажки Катя оставила намеренно, потому что с вероятностью в 99 % ждала тайного визита. И дождалась.

Парень «работал» в полном соответствии с реалиями своего века — зашёл, пока хозяйка отлучилась, и давай копаться в её личных вещах. Грубо и просто, но так в семнадцатом и восемнадцатом веках действовали все европейские разведки и службы безопасности. Интересно, как выкручиваться будет?

— Что ты тут забыл? — она решила ему помочь — подала первую фразу.

— Я …к вам с поручением, — нашёлся Ерошка. — Зашёл, а вас нету. Гляжу — бумаги смятые лежат, решил прибраться.

— Вот и хорошо, спасибо тебе большое, — всё тем же ровным голосом сказала Катя. — Кто бы ещё у меня в комнате прибрался, если не денщик государев. А теперь что взял, положи обратно.

— Да не брал я ни… Ох!

Сделав неуловимо быстрый шаг вперёд, ухватила парня за верхнюю пуговицу кафтана. И заглянула в глаза, сверху вниз: денщик был где-то на ладонь ниже ростом.

— Я дважды не повторяю, Ерофей. Вывернул карманы на стол, быстро. И всё из-за обшлагов — тоже туда.

Как и следовало ожидать, пару бумажек, показавшихся ему интересными, денщик успел сунуть за обшлаг на рукаве. Кате даже стало его жаль: не по своей прихоти он это сделал. А имея представление о характере того, кто его сюда послал, стоило проявить чудеса дипломатии, чтобы разрядить обстановку.

— Садись, — Катя слегка подтолкнула парня в сторону короткой лавки, стоявшей у окна. — На первый раз тебя прощаю. Эти бумажки можешь забрать и отнести, куда собирался. У меня от государя секретов нет. Но ты передашь ему ещё одну записку, которую я сейчас напишу.

Обратить происшествие в шутку — пожалуй, наилучший выход. Тем более, что Пётр и сам был изрядный шутник, правда, с весьма специфическим чувством юмора. Должен оценить. Ну, а если шутка не удастся, то всегда можно сделать морду ящиком и предстать перед ним в образе женской ипостаси унтера Пришибеева. Мол, что с меня возьмёшь: упоротая милитаристка, одна извилина, и та от каски.

«Государь, Ваше величество! Сообщаю Вам, что нынче вышло мне немалое огорчение. Вернувшись в комнату, обнаружила там нежданного визитёра, который был столь любезен, что решил по своему почину у меня прибраться. Девица я честная, душа моя ранимая. Была изрядно напугана сим происшествием, едва сердце не разорвалось от того. Однако всё разрешилось наилучшим образом, поскольку визитёр принёс свои глубочайшие извинения. Сии пардоны приняла я с облегчением, ибо не могла поручиться, что от испуга не причинила бы тому визитёру изрядный урон. Прошу также не гневаться на оного, ведь поступил он так из самых похвальных побуждений…»

— Запечатывать не буду, так отнесёшь, — сказала Катя, посыпая высыхающие чернила мелким песочком, который тут использовали вместо промокашек. — Если хочешь, можешь даже прочитать, там про тебя писано. Но я бы не советовала.

— Так… я могу идти? — на всякий случай осведомился денщик.

— Иди. И помни: лучше бы нам больше не встречаться при подобных обстоятельствах.

«Пусть или работает тоньше, или вообще за такие дела не берётся», — подумала она, наблюдая, как парень со всей возможной поспешностью покидает комнатушку.

Оружие по-прежнему находилось под присмотром Никиты, а от этого здоровенного парня местные шарахались, как от медведя. Боец на месте Кати не стал бы дипломатничать, а просто спустил бы незадачливого соглядатая с лестницы. Вадим — тоже. Но Никита, Вадим и Матвей ради экономии средств делили одну комнатку на троих, и пробраться в неё незамеченным не получилось бы. Поэтому визитёр нагрянул именно к ней.

Остаётся дождаться ответных действий. В том, что они последуют, сомнений не было. Вопросов было только два: когда и как.

Интермедия

— …Вот уж повеселила, — отсмеявшись, сказал государь, прочитав записку. — И мне урок — не посылать на такое дело дурака… Вон поди, — это уже денщику. — Алексашку ко мне, немедля.

Здесь ему пришлось немного поскучать. Хотелось оседлать коня и проехаться по округе, но распутица сделала это невозможным. Не было желания увязнуть по уши в грязище. Да и Карлуса кому доверить? Разве что тем, с Луны свалившимся, они его точно не упустят. Но вот как раз им он доверять коронованного пленного не спешил. Они и так о шведа кулаки чесали всю дорогу, до сих пор злой, Александр Македонский, чтоб ему пусто было.

«Может, он и Александр, — подумал Пётр Алексеевич, припоминая, как толково сей юнец распорядился имевшимися в его подчинении войсками. — Да только я не Дарий».

Меньшиков появился в комнате уже через минуту.

— Ну, что они? — спросил государь, едва тот прикрыл за собой тяжелую дверь.

— Как и вчера, мин херц — болтают, затевают от скуки поединки без оружия, маются от безделья, — доложил Алексашка.

— О чём болтают?

— Всё больше о том, что станут делать, как дождутся своих. Намерены всем скопом проситься к тебе на службу.

— То мне ведомо. Что ещё?

— Говорят больно странно, мин херц. Говор как будто и русский, и не русский. Не казачий, точно. Хотя словечки из тех мест иной раз от них и слышу. Много также слов иноземных, притом не немецких и не голландских. Когда я с ними, стараются говорить по-нашему, иногда перед тем думают, будто слова подбирают. Когда меня рядом нет, переходят на свою речь, и тут уж половина слов непонятна. Я солдат подрядил, чтобы послушали, так они не знают, что и думать.

— Пристань к …гостям, как репей, и наблюдай далее, — Пётр Алексеевич взял со стола несколько исписанных листков чуть желтоватой бумаги. — Выбери минуту и отдай сие девице, чтоб лишних глаз не было. Скажешь — велел набело переписать, к утру чтоб готово было.

— Мин херц, она уж наверняка сообразила, что я не просто так около них кручусь. Как бы не вышло чего.

— Коль сообразила, то стоит порученного ей дела. Ступай. Не ссорься с ними, а то и впрямь напорешься…

3

Как и предсказывали приметы, пришла короткая оттепель, с раскисшими в кашу дорогами и мокрым снегом, временами переходящим в ледяной дождь. Соваться в такую погоду на улицу не хотелось совершенно. «Немезидовцы» откровенно маялись от вынужденного безделья и сочувствовали своим, которым сейчас приходилось тащиться по такой погоде на телегах с наспех сооружёнными тентами. «Я тебя слепила из того, что было», — такой девиз можно было написать на борту любой из этих повозок. Другое дело, что термобельё и тёплая одежда из двадцать первого столетия делали этот переход чуть более комфортным, чем для подрастерявшей боевой дух русской армии.

Катя с трудом представляла, как и насколько долго в такую очаровательную погодку будет сюда добираться король Август Саксонский, он же Сильный, он же Польский. Ещё большей загадкой для неё было, почему Пётр не поехал в Новгород с Карлом Двенадцатым под мышкой, чтобы провести трёхсторонние переговоры в куда более комфортных и безопасных условиях. Он ведь именно туда поначалу и направлялся, чтобы дать живительного пинка ответственным за набор пополнения для армии. Единственным разумным объяснением была секретность встречи с Августом, который как будто находился в состоянии «ни мира, ни войны» со шведами. Но в таком случае стоило ждать, что скоро из Господина Великого Новгорода сюда пожалуют свежие русские полки — вместе с бутырцами и полкам Головина, которые сопровождали государя и сейчас либо тоже месят грязь на дороге, либо стали где-то поблизости лагерем. Ведь даже чисто юридически Пётр Алексеич находился на земле, принадлежащей шведской короне, и в условиях войны лучше бы ему ждать гостя посреди своего войска.

Если бы генерал Шлиппенбах знал, где и с каким малым эскортом находится сейчас Пётр, и где держит взаперти его собственного короля, то у русского государя возникли бы большие проблемы. Шведы хорошо умели делать быстрые переходы даже по распутице, обходя противника по флангам. Но Шлиппенбах такими данными не обладал, во всяком случае, пока. А между ним и Петром находилась отступающая от Нарвы и огрызающаяся огнём русская армия.

…Чтобы было чем занять парней, она посоветовала им сначала «зацепиться» с местными за столами, а затем устроить показательные выступления с демонстрацией возможностей «казаков-пластунов». Никита по понятной причине из этой программы выпадал: с ним попросту никто не решался связываться, даже в шутку. Прибьёт ещё ненароком. Катя ссылалась на занятость, давая парням возможность как следует поработать над слухами о таинственной казачке-«десятнике». Потому Вадиму пока приходилось отдуваться в одиночку. А пока парни развлекали себя и публику, Матвей отсыпался в их общей комнате — ночью ему выпало караулить, чтоб не вышло чего… Местный народ понемногу заинтересовался происходящим. В связи со слякотью на дворе решили устраивать спарринги в зале, растащив столы и лавки с его середины ближе к стенам. А затем все желающие могли полюбоваться, как парень среднего роста и отнюдь не выдающихся физических параметров молниеносными и крайне экономными движениями «выносит» любого, кто рискнул принять его вызов. Вдоволь навалявшись по полу, посыпанному соломой, солдаты поскучнели. Зато господа офицеры, по большей части дворяне, проявили немалый интерес, несмотря даже на то, что в их среде рукопашный бой не считался благородным. То, что показывал Вадим, вызывало неподдельное восхищение даже у них.

К моменту, когда Катя спустилась в зал, её боец обучал Алексашку приёмам против человека с ножом. В реалиях 1700 года — крайне полезное умение в любом крупном городе Европы, хоть в Москве, хоть в Париже. Особенно после захода солнца. Собственно, Вадим и начал со вступления: «Представь, что ты каким-то образом оказался без шпаги, а на тебя прёт разбойник с ножиком…» Будущий «полудержавный властелин» оказался талантливым учеником, всё схватывал на лету. Присутствующие же веселились вовсю, глядя, как двое молодых мужчин увлечённо выворачивают друг другу руки.

— Нормально, — одобрительно сказала она, понаблюдав, как Меньшиков снова выкрутил Вадиму кисть. — А что, больше желающих поупражняться не нашлось?

— Сие противоборство прелюбопытно есть, — сказал один из офицеров, судя по сильному акценту и странному построению предложений — немец. — Нож — оружие разбойников. Однако противу доброй шпаги что ваши люди смогут сделать?

— Я могу показать, если вы согласитесь на подобный поединок, — произнесла Катя. — То, чему мы обучены, суть высокое искусство, а не кабацкая драка, никакого урона для вашей чести не будет.

— Но уместно ли будет атаковать даму?

«О, ребята уже поработали. Молодцы».

— Шведы не спрашивали, просто атаковали. Итак, вы готовы, сударь?

Офицер поднялся с лавки, достал шпагу. Это была далеко не «вязальная спица» времён Екатерины Алексеевны, а натуральный облегчённый меч. Сантиметра три шириной у небольшой плоской гарды, шестигранный клинок не слишком сильно сужался к концу. Таким, если умеючи, можно и человека пополам развалить. А офицер явно не в первый раз взял шпагу в руки. Вот только он всё продолжал мяться и жаться.

— Не стесняйтесь, сударь, атакуйте.

— Как именно? — отсутствие оружия в руках Кати по-прежнему смущало немца.

— Как хотите.

Выпад — уклонение. Взмах шпагой на уровне лица — снова уход… Офицер нападал со знанием дела, был очень быстр и ловок, но все его атаки проваливались в пустоту. Наконец он перестал осторожничать и начал воевать в полную силу. Тот же результат: все выпады и удары — мимо. Это начало нешуточно сердить вояку, он удвоил усилия. Но, как известно из курса математики, любое число, умноженное на ноль, даст в итоге ноль. Вот и с его атаками было то же самое. Публика начинала посмеиваться, отчего немец аж покраснел …и начал делать ошибки — слишком широкие замахи в попытке достать неуловимого противника. Катя этим и воспользовалась: в какой-то момент она снова ушла с линии атаки и, оказавшись справа от него, провела обычный обезоруживающий приём — блокировала руку, резко и сильно ударила основанием ладони по кисти. Пальцы офицера непроизвольно разжались, шпага глухо зазвенела по доскам, с которых поединщики давно уже смели половину соломы. Вторую часть приёма — с выкручиванием захваченной руки и валянием противника по полу — она намеренно проводить не стала. Незачем портить отношения. После обезоруживания просто имитировала удар в челюсть, завершая столь необычный спарринг.

На неё и с ножом выходили, и с огнестрелом, и с сапёрной лопаткой, и с багинетом, но со шпагой — ещё ни разу. Пришлось изрядно покрутиться, чтобы соперник не достал. Но наука полезная. Тут почти все со шпагами бегают, надо привыкать. А то и самой поучиться правильно размахивать этой длинной заточкой.

— Благодарю вас за прекрасный поединок, сударь, — без тени иронии сказала она. — Это было непросто.

— Я бы не назвал сие прекрасным, — пробурчал немец, поднимая оружие и вкладывая в ножны. — Однако же признаюсь, такая манера вполне действенна во время жестокой баталии, когда шпага сломана либо утрачена.

— Приятно встретить знающего человека, — кивнула «десятник» и обратилась к другим офицерам, которые весело скалились при виде смущённого коллеги. — Я не понимаю причин вашего смеха, господа. Если кто-то считает, что провёл бы поединок с иным результатом, пусть выйдет и покажет своё искусство.

Желающих почему-то не нашлось.

— Ещё бы, — хохотнул Алексашка, снова пристав к компании «немезидовцев». — С Никитой им драться страшно, с Вадимом скушно, с Катериной — обидно. Вот разве что я остался.

— Гляди, допросишься — вызовут, — съязвил Вадим. — А нам потом объяснять Петру Алексеичу, почему его приближённого на гуляш порубили.

— Разговорчики, — вот теперь в голосе Кати прорезалась ирония.

— А я что? Я ничего, хотел как лучше, — замахал руками Вадим, вызвав всеобщий смех.

Жизнь снова шла своим чередом — неспешная и тягучая. Пришельцы из будущего, жестоко страдавшие от информационного голода, спасались только юмором.

4

Улучив минуту, Данилыч отозвал Катю в сторонку. Мол, поговорить надо. Решили выйти на заднее крыльцо, полюбоваться мокрым снежком, который к тому моменту падал здоровенными «лопатами», и подышать свежим воздухом с ароматами конюшни. Перед тем Меньшиков раскурил от свечки набитую трубку, притом, как выяснилось, перекур он решил устроить с конкретным умыслом.

— А вы, я гляжу, совсем табак не уважаете, — сказал царёв ближник, начиная разговор именно с этой темы. — Ты-то ладно, девице дымить не пристало. Но казаки твои тоже носы от трубки воротят.

— Правильно делают, — ответила Катя, прислонившись к столбу, державшему навес над крыльцом, и скрестив руки. — Прикинь: нам в разведку идти, а от бойцов на полверсты табачищем несёт.

— Так уж и на полверсты. Да и кто принюхиваться станет?

— Я. Тебя, например, за десяток шагов по табаку узнаю. А по перегару — за двадцать.

— И много вас, таких учёных?

— Здесь — сорок человек, офицеров и рядовых. Плюс шестеро учеников и полтора десятка штатских в обозе.

— Здесь… А ещё где есть?

— Знала бы — сказала бы. Может быть. Ладно, Саша, спрашивай, что хотел. Ты ведь не просто так меня сюда вытащил.

— И спрошу, — Меньшиков выдохнул целое облако табачного дыма. — Вы вроде русские, а говорите странно. Во фрунт тянетесь и к каждому слову придираетесь хуже немцев, я такого даже среди них не встречал. Мундиры невиданные. Бой этот рукопашный, опять же, тайны… Шпагой не владеете вовсе, лошадей сторонитесь, будто никогда их не видывали. Трубку не курите, пьёте, словно девицы — еле-еле… Вы откуда такие взялись? Только по правде.

— Издалека, — не удивившись вопросу, ответила Катя. — Подробностей пока не будет. Когда придёт время, всё расскажу.

— Ты прямая, словно шпага, — хмыкнул Алексашка. — Но и ухватить тебя, как и ту шпагу, голой рукой не получается — или порежешься, или воздух горстью схватишь.

— Там, где мы воевали, другие не выживают, Саша. Ещё вопросы есть?

— Есть.

— Время ответов пока не пришло, извини. Но в одном будь уверен: мы не враги.

— Были б вы врагами, нам бы не поздоровилось, — криво усмехнулся Меньшиков. — Слышала — Каролус сегодня поутру упрямился и не желал завтракать?

— С ним это бывает.

— А знаешь, как его утихомирили? Пётр Алексеич велел ему передать: ежели не войдёт в разум, то к нему в караульные тебя приставят. Угомонился и съел всё до крошечки. Как дитя малое, ей-богу… Чем ты его так напугала?

— Он знает, что я при случае пристрелю его без разговоров.

— О том и я говорю. Мы с вами за одним столом сиживаем, вино пьём, хлеб едим. А при случае вы любого из нас, без разговоров… Ведь так?

— Эту привилегию ещё заслужить надо, — хмыкнула Катя. — Швед очень постарался, чтобы мы на него сильно обиделись. Так что не надо лепить из нас каких-то упырей.

— Всё же на тебе и крови довольно.

— Я в ней могла бы плавать. Однако в бою всё честно: или враг меня грохнет, или я его. А ты? Легко было стрельцам лично головы рубить?

— Нелегко. Но то был бунт противу государя, а стало быть, и противу Отечества, — Алексашка стал серьёзен до невозможности. — Может, и не брался бы я за топор, на то палачи есть, да государь уж больно осерчал на стрельцов.

— Значит, ты любого из нас, без разговоров — если государь велит?..

— Курва ты, Катя, — осклабился Меньшиков. — Вот оно — придираешься к словам, хуже немцев.

— Ты не ответил.

— И не отвечу — покуда противу государя не пойдёте. Но ведь не пойдёте, не таковы.

Снег шёл по-прежнему густо, но за то время, пока они разговаривали, вид снежинок изменился. Это уже не были слипшиеся мокрые комья: с неба полетели мелкие и очень красивые фигурные шестигранные кристаллики. В тяжёлом влажном воздухе почувствовалось нечто холодно-острое, суховатое, а на поверхности лужиц во дворе, по которым не так часто топтались люди и кони, начали зарождаться и медленно расти иглы льда.

— Завтра дороги подморозит, можно будет отправлять курьеров и самим ждать вестей, — сказал Меньшиков. — У всех дел прибавится.

— Ну и слава Богу, — кивнула Катя. — А то тут даже почитать нечего, со скуки сдохнуть можно.

— Насчёт почитать — я тебе кое-что принёс, — Алексашка добыл из кармана несколько примятых листков, сложенных вдвое. — Узнаёшь? Пётр Алексеич велит тебе перебелить сии списки. Чтоб завтра к утру готово было… Я ведь не только для расспросов тебя сюда позвал, у меня было поручение государево — сие передать. Да чтоб секретно, не при всех.

— Ну что ж, господин поручик, всё будет исполнено, — с непонятной ему иронией ответила девица, принимая бумаги. — Как отдавать чистовик — лично, или через тебя?

— Как вы там говорите промеж собой — «по обстоятельствам»…

5

«Аналитической записки» в тех бумагах не было, только черновик плана.

Против многих пунктов, которые Катя расписала с максимально возможными в данной ситуации деталями, Пётр явно ничего не имел, так как не оставил против них никаких пометок. Но некоторые разнёс в пух и прах, не стесняясь в выражениях. На оборотной стороне листков она нашла подсказки, написанные неповторимыми петровскими каракулями — разобрать их было той ещё головной болью. Вопреки ожиданиям, там оказались не ругательства, а сухо изложенные подробности, о которых Катя не знала — так как историки либо не были о них осведомлены, либо умолчали. Создавалось полное ощущение, будто Пётр в курсе, что им известно, а что — нет. Ну, или догадывается. Меньшиков ведь понял, что они не такие. Почему бы и государю не прийти к тем же выводам?

Обложившись бумагой, перьями и свечами в простых глиняных подсвечниках, Катя принялась за работу. Новую информацию предстояло хорошенько проанализировать и обдумать, как использовать её в наилучшем виде.

…Первый курьер ускакал в сторону Новгорода, едва рассвело и выяснилось, что ледяную корочку на дороге присыпал пушистый сухой снег. Второй направился в противоположную сторону, притом не один, а в сопровождении двух конных солдат для охраны. Он ещё не успел скрыться за горизонтом, как с той стороны верхом на взмыленной лошади явился унтер-офицер Преображенского полка — с посланием для государя. Не исключено, что он собирался сменить свой живой транспорт и ехать без отдыха до самого Новгорода, так как очень обрадовался, застав Петра Алексеевича здесь, на полпути. Судя по простреленной в нескольких местах епанче^[10] и пустым седельным кобурам, гвардеец не избежал приключений в пути.

Его появление уже само по себе было хорошей новостью — значит, Шереметев с армией относительно недалеко. А на следующий день, вернее, вечер во двор захудалого трактира въехали три всадника.

Совершенно обалдевший от такого наплыва гостей трактирщик давно уже приобщил к обслуживанию не только своё семейство и наёмных работников, но и жителей близлежащих домиков. Скупил лишние продукты во всех близлежащих селениях, и сейчас на двор то и дело тянулись крестьянские телеги. Так что небедно одетым всадникам, которые прибыли на следующий день, пришлось объезжать подводу с мешками у самых ворот. Новые гости общались между собой по-немецки, с выговором, сильно отличавшимся от остзейского, а также не слишком «светили» свои лица, пряча их за поднятыми воротниками плащей. Завидев их, Алексашка мгновенно покинул компанию «казаков», отдававших должное качественно прокопчённому окороку, и кинулся наверх.

— О, а вот и Август приехал, — вполголоса сказала Катя, показав взглядом на новых гостей. — Ещё одна физиономия со старых портретов. Знакомьтесь, ребята: вон тот здоровый лось в парике — это король Саксонии и Польши.

— Обеих сразу? — удивился Никита.

— В Польше короля выбирали… точнее, выбирают.

— Значит, он там типа президента, — хихикнул Вадим. — Монарходемократия. Пипец в квадрате.

— Ладно, чёрт с ним, с королём этим. Он не в нашей компетенции, — сказала Катя. — Меня только один вопрос волнует: когда Женька вместе с ребятами здесь окажется.

6

Вопрос возвращения «Немезиды» волновал не только её. Время для людей двадцать первого столетия тянулось мучительно медленно, не сойти с ума от скуки позволяла только надежда на скорое воссоединение со своими — и с привычной жизнью внутри этого небольшого, но сплочённого коллектива. Вообще все «немезидовцы» считали, что им дико, просто невероятно повезло. В большинстве книг «про попаданцев» герои «попадали» либо в одиночку, либо небольшой группой. И окружающая среда довольно быстро либо ассимилировала их, либо убивала. Они же «попали» целым подразделением, с давно сложившейся иерархией, отношениями. Даже с целым арсеналом. Притом среди сорока человек личного состава лишь у двоих там остались близкие. «Немезида» потому так и называлась, что в ней служили в основном люди, потерявшие всё и всех, и сохранившие достаточно хладнокровия, чтобы, помня об этом, не сорваться в пропасть слепой мести. Кроме того, более полугода им пришлось обитать в формате партизанского лагеря — тоже в полуотрыве от местной жизни. И сейчас, когда настало время полноценного контакта с «галантным веком», они пришли к этому более-менее готовыми. Хотя и получили неизбежный стресс, однако эффект оказался смазанным, растянутым во времени.

Но всё-таки сейчас этот самый стресс получился серьёзный. «Мозги кипят», — охарактеризовала его Катя. Чтобы не чокнуться от информационного голода, она отправила парней дрова колоть, а сама пошла на кухню — воды натаскать, заодно послушать, о чём болтают женщины, которым невдомёк, что ижорский язык, известный ей, очень похож на финский. Впрочем, женщины с опаской относились к высокой плечистой девице в штанах, простоволосой, но коротко стриженой, которая, засучив рукава, деловито носила воду из колодца. Здесь-то, за перетаскиванием, должно быть, уже двадцатой пары ведер и обнаружил её Данилыч.

— Обыскался тебя, — сказал он с облегчением, пока Катя невозмутимо переливала стылую воду в здоровенную бочку, из которой женщины с не меньшей скоростью черпали на свои нужды. — Когда сказали, что ты пошла кухонным бабам подсобить, не поверил.

— Ближе к делу, Саша, — спокойно прервала его эмоциональный поток «десятник».

— Бросай вёдра и пошли. Дело есть.

Не без скрытого удовольствия Катя отметила, что имидж образцового солдата в кои-то веки играет ей на руку. Во всяком случае, сей исторический персонаж, как и Пётр, тоже не видел в ней особу женского пола, и в данной ситуации это был большой плюс.

— Курьер прибыл, — негромко сказал ей Данилыч, едва они покинули пределы кухни. — В числе прочего письмо от твоего братца. Пишет, будто они уже в одном дневном переходе отсюда. Пишет, что шведы на них дважды наскакивали, а на третий раз прислали переговорщиков.

— При чём здесь я?

— Государь велит тебе делать, что писано было. Без отлагательств, начинать прямо сию минуту… Хрен его знает, что ты там понаписала, да только мне уже тошно бегать к тебе с поручениями, будто посыльному. Может, хоть намёк дашь, в чём там дело?

— Тебе всё расскажи, — пожала плечами Катя. — И кто мы, и откуда, и что делать собираемся. Слишком уж ты любопытный.

— Может, я помогу чем.

— Спасибо, Саша, но — нет. Тут я сама.

Такая навязчивость ей не понравилась до крайности. Из истории Катя знала, что Данилыч все свои знания ловко оборачивал в бизнес-проекты. А то, что она собиралась делать, могло стать недурственным таким бизнесом — если, конечно, задаться именно такой целью. Проблема была лишь в том, что материальная выгода могла погубить весь замысел на корню.

А что Женя близко, так это просто замечательно. Лучшего момента, чтобы на время «потеряться» среди таких же необычных по этим временам людей, просто не найти. Помаячила на горизонте, поспособствовала распусканию слухов — и хватит пока. Это был, можно сказать, «нулевой» пункт плана, который теперь закрыт. Пора переходить к пункту под номером «один».

«Вот ведь угораздило, — ругала она сама себя, пока умывалась у себя в комнате. — Там, у нас, никогда не лезла в большую политику. Наоборот, политика всячески мешала нам жить. А здесь прямо бес попутал, сама напросилась… Ведь не дадут мне просто в армии служить. Пётр — не даст, у него кадровый голод в полный рост…»

Она не спрашивала: «Что делать?» Напротив, слишком хорошо представляла свои дальнейшие шаги. Но после первого — за очень, очень долгое время — эмоционального подъёма пришёл и первый за такой же длинный срок страх. Это произошло, когда Катя осознала, в события какого масштаба её угораздило ввязаться.

7

Если бы пришельцы из двадцать первого столетия попытались окинуть одним взглядом геополитическую обстановку хотя бы в Европе, то увидели бы весьма пёструю и интересную картину.

Во Франции царствовал «король-солнце» — уже немолодой Луи Четырнадцатый. Да, тот самый, который «государство — это я», после смерти в 1715 году оставивший госдолг, в разы превышавший госбюджет. Пруссия — ещё просто герцогство с амбициями, но его правитель, герцог Фридрих Третий Гогенцоллерн, уже начищает королевскую корону, чтобы сделаться Фридрихом Первым Прусским. Австрия — империя, но не Австрийская и тем более не Австро-Венгерская, а Священная Римская. С примечанием — «германской нации». Правил там Леопольд Первый Габсбург, который на всех своих портретах выглядел чуть ли не клоном несчастного урода Карла Второго Испанского.

Кстати, в Европе уже заваривалась каша, которую впоследствии назовут «войной за Испанское наследство», так как Карл Габсбург — жертва близкородственных браков в нескольких поколениях подряд — умер, не оставив наследников. Его австрийская и французская родня уже точила ножи и вилки, собираясь делить не столько саму Испанию, сколько её жирные колонии. Столовые приборы готовила и Англия, флот которой только-только начал становиться настоящим хозяином морей. Она ещё даже не Великобритания, так как уния с Шотландией пока не заключена. Правил там король Вильгельм Оранский, но так как у него не было наследника, а здоровье не внушало оптимизма, на престол собиралась воссесть сестра его покойной жены — Анна Стюарт. Не пройдёт и двух лет, как она это сделает и станет последней представительницей злополучной династии Стюартов, так как после неё в Англии воцарятся ганноверские курфюрсты. В Османской империи правил Мустафа Второй, который был вынужден уступить соседям несколько кусочков территории, в том числе и Азов, и теперь престол Великой Порты под ним шатается. Года через три его свергнет родной братец Ахмед, а ещё через годик Мустафа внезапно умрёт.

Чересполосица германских королевств и княжеств превращала карту Европы в «лоскутное одеяло». На их фоне Швеция казалась незыблемым монолитом — ей принадлежали вся Финляндия, Карелия, часть Норвегии, солидный кусок русских земель, у неё были владения на севере Германии и колонии в Новом Свете. Карл Одиннадцатый оставил своему наследнику отличную армию и страну, в которой вот-вот должна была случиться промышленная революция. Не хватало самой малости — ресурсов. Из-за океана их возить дороговато, да и англичане пиратствуют. В Европе и так повернуться негде. Остается — что? Правильно: дранг нах остен. И в Швеции начинают печатать брошюрки на тему «Христиане ли московиты?» Сами себя шведы к тому времени считали чуть ли не единственным оплотом христианства на Земле, и настроения у них царили соответствующие. Поэтому стоило Карлу Двенадцатому скомандовать атаку и сказать: «С Божьей помощью, шведы!» — как подданные в несколько часов размолотили превосходившую их по численности русскую армию.

И в этот самый момент, как говорится, что-то пошло не так.

Что стряслось с мирозданием, ведомо только одному Создателю. Катя помнила, что и в известной ей истории Пётр Первый, получив жестокий урок, воспользовался предоставленной ему передышкой на двести процентов. И через девять лет случилась Полтава, которая поставила большой жирный крест на имперских амбициях Швеции. Но далось это ценой колоссального перенапряжения всех сил государства: извините, но когда половина госбюджета уходит на содержание армии, это ненормально… Почему их забросило именно в 1700-й год, а не в 1709-й? Может быть, тогда уже было поздно что-то менять? Или именно сейчас должно случиться нечто, что радикально изменит расстановку сил в Европе и значительно повлияет на Россию?

Нынешний замысел Петра потенциально мог взорвать ситуацию много раньше 1709 года. Но только при одном условии — что так или иначе провёл бы всё ту же военную реформу, вытащив российскую армию из середины семнадцатого, а местами из конца шестнадцатого веков. Разгрома под Нарвой избежать удалось, но как бы это не «расхолодило» государя-реформатора, не отбило у него желание что-либо менять. Мол, и так управимся. А вот тут Катя дала себе слово — разбиться в лепёшку, но сделать всё, чтобы убедить его в обратном. Ведь сейчас армию не нужно будет создавать с околонулевой отметки. Да и кое-какие технические идеи вполне применимы кпромышленности начала восемнадцатого века. Словом, военную реформу можно будет провести и быстрее, и качественнее, и, что немаловажно — дешевле.

Для этого Пётр Алексеич должен точно знать, что имеет дело не с шарлатанами, а с настоящими «гостями из будущего». Он уже что-то подозревает, раз намертво приклеил к ним своего лучшего соглядатая и исполнителя — Алексашку Меньшикова. А тот уже наверняка донёс обо всех подмеченных странностях «казаков-пластунов». И если у простого лейтенанта Дитриха Кауфмана хватило ума, чтобы сделать в итоге правильный вывод, то будет странно, если к тем же мыслям не придёт Пётр Первый — человек далеко не глупый и видевший гораздо больше, чем девяносто девять процентов его современников.

…Катя заперлась в комнате и портила бумагу, то и дело отправляя в печку смятые исчёрканные листочки. Непросто было сочинять послания по-французски и по-немецки, после стольких лет отсутствия практики письма на этих языках. У неё есть время, как минимум до завтра — пока свои ещё не пришли, а государь о чём-то там договаривается «в верхах» с Карлом Шведским при посредничестве Августа Саксонского. Нужно было сочинить не слишком длинные письма. Такие, чтобы могли как шокировать европейскую публику, так и заставить её задуматься. Нужно было, помимо этого, написать и иные письма — такие, которые заставили бы европейцев хорошенько посмеяться, понятно, над кем… Где-то за полночь завершив работу, Катя наконец поняла, почему Пётр не реализовал ничего подобного в той истории, из которой «рос» их двадцать первый век.

Там Россию попросту бы не услышали. Вплоть до 1709 года её не замечали, считая почти колонией Швеции, пусть ещё и не захваченной. После Полтавы скрип перьев был заглушен грохотом пушек, и информационную войну как таковую Пётр не вёл. Или вёл, но слабовато. А здесь повод начать подали пришельцы из «Немезиды», да ещё какой громкий: пленение короля Швеции, который перед тем одним ударом выбил из войны Данию и принудил Саксонию вести войну на истощение. И добро бы просто Карла взяли в плен — это сделала какая-то безвестная казачка!

Вот умора, не правда ли?

8

«…Заслугу пленения Каролуса возьмёшь на себя. Считай, что сие есть твой Орлеан, — говорил ей тогда Пётр Алексеич. — Вижу, поняла. Скажи ещё раз, точно ли ты девица?.. Ежели так, то хорошо. Сделаешь дело — сможешь служить далее, как пожелаешь, или замуж иди. Ежели солгала и медикусы сие установят — берегись. Костёр тебе избавлением покажется…»

Кате в этом плане опасаться было нечего: при таких физических данных и «сдвиге по фазе» с ней попросту боялись связываться — она действительно могла убить за попытку распустить руки. С пяти лет на лыжах, с пятнадцати — на полигонах и в окопах. Высокая, тренированная, злая. А ещё у неё есть брат — здоровенный молодой мужик с реальным боевым опытом, который одним своим видом отпугивал от сестёр любого потенциального ухажёра. Катя от этого не страдала совершенно, и не задумывалась о собственном будущем. Шла война, а там не знаешь, увидишь ли завтрашний рассвет. Иные в таких обстоятельствах, наоборот, старались завести семью, а то и пускались во все тяжкие — мол, одним днём живём. Но они не были безумными.

А Катя — была. Потому что как иначе назвать человека с убитой душой? Счастье ещё, что способность логично мыслить сохранила, да кое-какие моральные ориентиры, привитые родителями.

«Безумие, но в нём своя система, как говаривал товарищ Гамлет, — подумала она, уже засыпая на большой охапке соломы, заменявшей здесь гостевую постель — чай, не в люксе остановились. — Кому-то сдвиг мешает жить, мне наоборот — помогает… Да, уж. Что бы я делала, если бы не вписалась в планы нашего реформатора по всем параметрам? Курила бы бамбук?»

Если Орлеанская дева со всеми её видениями имела чёткий духовный подтекст, то в век, когда уже воцарилось рациональное мышление, религиозный аспект «не зайдёт». Здесь давно отгремела Тридцатилетняя война, когда люди воочию увидели, что веру можно менять как перчатки, в зависимости от политической целесообразности. В эпоху цинизма… простите, государственных интересов, как их понимал незабвенный кардинал Ришелье, и герой газетных полос должен быть таким же: жёстким, циничным и, как ни странно, патриотичным. Притом, он обязан быть ещё и непохожим на всех, эдаким апельсином на снегу. «Казак-девица» на эту роль вполне подходила. Но и тем, кто ещё жил старыми представлениями, этот герой тоже должен был угодить, а значит, образ девы обязан быть непорочным. Чтобы любая медкомиссия могла это подтвердить. А в том, что Пётр пригонит лекарей, толпу знатных баб, и устроит нечто, подобное учинённому Жанне д’Арк осмотру, сомнений не было. Ему нужен был железобетонный фундамент под образ «русской девы», которая не иначе, как волей Господней вырвала победу из рук шведского короля.

«Я не Карлус Французский, благодарным быть умею, — сказал ещё государь. — Знаю, чего попросишь. Всё устрою, только послужи, как надобно…»

Вот как ему объяснить, что таких, как она, быть не должно? И что он не в силах вернуть её в двадцать первый век?

Ладно, бог с ним и со всеми его идеями. Повозить Карла физиономией по условному столу — дело полезное. Над ним будет потешаться вся Европа за компанию с Османской империей — примерно так же, как потешались над самим Петром в известной истории после Нарвы. Но, немного изучив шведа, Катя была абсолютно уверена, что он, обсмеянный, начнёт бушевать и полезет в большую войну с Россией намного раньше 1708 года, не подготовившись столь тщательно. У него не будет столько финансовых возможностей, как в известной истории, поскольку земель и доходов у Швеции станет несколько меньше, а ручеёк французских субсидий усохнет. Зато он наверняка сумеет взбудоражить подданных идеей реванша. И вот тут ему в хвост с гарантией вцепится Август Саксонский, которому шведская военная гегемония уже поперёк горла стоит. Если удастся ещё уговорить датчан снова начать военные действия против Швеции, и склонить к тому же пруссаков, то Карлу будет чем заняться по пути в Россию. Но в любом случае года три-четыре как минимум, а при хорошем раскладе все пять лет у Петра для подготовки будут.

Вот тут должна будет случиться Полтава, или куда там черти Карла на этот раз занесут. Иначе — полный провал. Армия нового строя и флот нужны как воздух. Ну, и кое-какие ништяки, которые помогут хоть немного облегчить эту задачу.

И уже на грани бодрствования и сна пришла мысль: зачем Август Саксонский в той истории всё-таки виделся с Петром после Нарвы? Что они обсуждали тогда, если русская армия и сам Пётр к тому времени стали посмешищем? Может быть, эпикуреец Август был гораздо умнее, чем казался позднейшим историкам, и понимал реальный потенциал России?

Бог весть. «Немезида» теперь живёт в другой истории. Конечно, они попытаются сделать её чуточку лучше.

Глава 5 Приговор суда

1

Этот огромный, как ему казалось, город совершенно не был похож на Стокгольм. Но не был он и вонючим становищем дикарей, как расписывали учителя. Вряд ли Карл захотел бы здесь жить, но Москва однозначно не была каким-то захолустьем.

Всё в точности так, как говорила та ужасная девица: «Мы не хуже и не лучше вас. Просто другие. И либо вы это принимаете, либо воспитательные беседы будут продолжаться…»

Карл не знал, что «брат Петер» чуть более полутора лет назад издал указ «О наблюдении чистоты в Москве и о наказании за выбрасывание сору и всякого помёту на улицы и переулки». Большую часть мусора стали вывозить за город и закапывать. И случилось чудо: столица России действительно начала очищаться от смрада, характерного для всех европейских столиц того времени. Ну, а как иначе, если за засорение улиц били и по спине, и по карману: десять рублей для большинства обывателей были неподъёмно большой суммой.

Его, как почётного пленника, поместили в одном из зданий Кремля, находившемся внутри крепостных стен. Однако тюрьма остаётся тюрьмой, даже если отделана с языческой роскошью, а к столу подают изысканные блюда. Более всего Карла раздражал колокольный звон, плывший над городом перед каждым богослужением. Для него это было чересчур, да и количество церквей внушало одновременно и почтение, и неприязнь.

Портрет Карла Двенадцатого в 1700 году

Переговоры о размерах выкупа завершились вчера поздно вечером. Русский царь явно торопил события: со времени приезда в Москву и недели ещё не прошло. Посредником выступал этот прощелыга, Август Саксонский, которого Карл мысленно пообещал ограбить до нитки, чтобы возместить ущерб, нанесенный позорным пленом. Правда, за его плечами совсем не бедная Речь Посполитая, но чем богаче враг, тем весомее будет добыча, не так ли?..

«Меня не смогли победить на поле боя, — думал швед, — разглядывая в окно с мутноватыми стёклами заснеженный внутренний двор, где было полно солдат. — Взяли лишь хитростью и обманом. Я ещё посмотрю, каковы будут эти московиты, когда армия встанет против армии!»

Время от времени среди солдат мелькали хорошо знакомые пятнистые мундиры. Тогда Карл отходил подальше от оконного проёма, чтобы не злиться. Бессильный гнев разлагает душу, а поскольку он сейчас ничего с этим поделать не может, то хотя бы оградит себя от лицезрения столь ненавистных людей.

Они ещё встретятся — на поле битвы. И тогда, без всякого сомнения, станет понятно, с кем Бог.

2

— Во-он то окошко — видишь? Там и держат нашего Карлсона, почти что на крыше.

Брат и сестра уже второй раз были здесь, во внутреннем дворе московского Кремля. Но если первый визит состоялся десять лет назад, и это пространство было начисто «вылизано», отреставрировано и приведено в «человеческий вид», то сейчас перед ними была просто очень сильная крепость. Века ещё не прошло с того дня, когда Минин и Пожарский выставили отсюда поляков, явившихся царствовать на Руси. Потому никакой каменной мостовой, внутри крепостных стен полно хозяйственных помещений и конюшен. Все исторические соборы, некоторые старые каменные здания — где стояли, там и стоят. Правда, вид имеют совсем не праздничный, выглядят совсем обыденно, как рядовые кирпичные дома. Лобное место, собор Василия Блаженного, Казанский собор — тоже на своих местах и тоже не похожи на свои же «витринные» образы начала двадцать первого века. Пожалуй, там они смотрелись новее, чем сейчас, тремя столетиями ранее. Но нет ни Большого Кремлевского дворца, ни Исторического музея, ни Царь-колокола, ни, само собой, Мавзолея, ГУМа и Гостиного двора. Далее возвышались купола московских церквей и Сухарева башня — ещё в строительных лесах. Столица Русского царства была по большей части одноэтажной и деревянной, только в центре можно было заметить богатые дома из камня о двух этажах. Сам город заканчивался примерно там, где в двадцать первом столетии пролегало Садовое кольцо. Дальше шли только выселки, где обитали либо совсем уж оскудевшие граждане, либо те, чья профессия была несовместима с плотной городской застройкой — к примеру, кожевенники, красильщики.

Прямо под стеной Кремля, там, где триста лет спустя прогуливались туристы, текла Неглинка. Замёрзнуть как следует она пока не успела, лёд на ней был ещё тонок. Раньше брат и сестра удивлялись каменному мосту, по которому посетители поднимались от турникетов ко входу в Кремль прямо над аллеями Александровского сада. Только теперь они своими глазами увидели, зачем он там изначально был построен.

А на Красной площади по весне, наверное, то ещё болото будет — сплошной утоптанный грунт и снег, ни намёка на вымостку.

Миновали Китай-город, вышли за стену, долго гуляли по Белому городу. В Земляной их ходить отговорили: мол, там и днём-то не особенно безопасно, а если задержаться до вечера, то можно нагулять себе нешуточные проблемы. Разбойнички иной раз пошаливали чуть ли не у стен Кремля. Правда, одна-единственная стычка с «пятнистыми» произвела на криминальный мир Москвы такое глубокое впечатление, что на какое-то время шпана попритихла. Присматривались — что за люди явились, кто таковы. Служивых в странных мундирах на какое-то время трогать перестали…

…Хорошо, что морозец сковал дороги, но не засыпал снегом по пояс, как это обычно водилось в конце ноября — начале декабря. По такому «асфальту» они добрались от Новгорода до Москвы за каких-то девять дней. Пётр очень торопился увезти пленного короля подальше от его армии, потому велел оставить обозы под охраной и выдвигаться в сторону столицы ускоренным маршем. «Немезидовцы», рассовав по своим рюкзакам и разгрузкам боеприпасы и сухпайки, избавили себя от необходимости питаться в пути чем Бог послал. При этом командир приказал, как и ранее в лесу, подбирать за собой весь пластик, утилизировать его в костре и прикапывать, что не догорело, чтобы местные не задавали лишние вопросы. Примерно то же правило действовало в отношении гильз после стычек со шведами, но там было сложнее прибрать за собой дочиста — уж больно предмет мелок, да и металл плохо поддаётся утилизации.

По пути эксцессов не случилось, и слава Богу. Довезли Карла до пункта назначения в целости и сохранности, у него за время путешествия даже синяк с челюсти сошёл. Августа Саксонского как дорогого гостя разместили в лучших комнатах, а Пётр Алексеич сразу по прибытии помчался на Кукуй — в Немецкую слободу. «К своей Монсихе усвистал», — прокомментировали это событие солдаты, с которыми «казаки-пластуны» свели знакомство за время марша. Ни Кате, ни Жене, ни прочим «немезидовцам» не было никакого дела до того, куда там усвистал царь-реформатор. Вернётся к утру, переговоры же. У них была своя задача — разместиться, где дали помещение, отдыхать и дожидаться прибытия обоза. Серьёзный разговор с ними Пётр анонсировал на время вскоре после окончания саммита на высшем уровне.

И вот на шестой день после прибытия в Москву переговоры завершились. Швед поторговался, само собой, но всё же лишился Ингерманландии, Эстляндии и Лифляндии по самую Ригу. Плюс обязался отдать десяток готовых кораблей с полным вооружением. Денег с короля-юнца Пётр потребовал чисто символически, чтобы соблюсти приличия. Построит ещё пару кораблей, как раз хватит. Также обговорили механизм возвращения Карла Карловича на родину: в Москву как раз прибыли представители шведского генералитета во главе с Вольмаром фон Шлиппенбахом. Карл ещё в Новгороде написал ему — под диктовку Петра, конечно же — письмо с приказом прекратить боевые действия и выслать делегацию на переговоры о выкупе. Шведы прибыли, но король не дал им и слова вставить, когда речь шла именно об отступном. Что-то вякнуть разрешил лишь когда заговорили об освобождении его величества. Понятное дело, они настаивали, чтобы короля отпустили прямо сейчас под честное слово, но тут уже заупрямился Пётр, заявивший, что пока он не увидит подписанного трактата о передаче земель, не поднимется на борт кораблей и не сосчитает оговоренных денег, «брат Карлус» будет его гостем. Обещал кормить, поить, и даже выводить на конные прогулки, но домой «дорогой брат» отправится не раньше, чем все пункты договорённостей будут исполнены. А ежели шведы решат, что им будет проще похерить договор и возобновить военные действия, то тогда и русский царь вправе считать себя свободным ото всех данных обязательств. Намёк прозвучал достаточно серьёзно, чтобы Шлиппенбах после этого решился на какую-то авантюру.

Со своими военачальниками, которые сдались «на пароль» Карлу, у Петра намечалась отдельная беседа. А пока их посадили за крепкие караулы, дожидаться царского суда.

Шведская делегация покинула Москву рано утром следующего дня, оставив своего короля скучать в кремлёвских палатах. Днём уехал саксонец, причем весьма довольный. Видимо, тоже о чём-то договорился. А ближе к вечеру «немезидовцам» передали приказ — всем явиться во внутренний двор Кремля.

3

— Равняйсь! Смирно! Равнение налево!

По такому случаю командир загодя приказал «немезидовцам» привести себя в порядок, постирать форму, начистить оружие и берцы, и быть готовыми к парадному построению в любой момент. Даже сам побрился — ну, попросту знал, как Пётр Алексеич относится к бородам и бородачам, хоть бы они сто раз были донскими казаками. Теперь стоят при полном параде, по отделениям — не шелохнувшись — а перед их строем прохаживается тот, кого они сами признали своим главнокомандующим.

Сюрреализм ситуации заключался в том, что «немезидовцы» были обмундированы и вооружены как полагалось в начале двадцать первого века. А на дворе был декабрь 1700 года, и их командующий — это не кто иной, как Пётр Первый. Между прочим, рядом он выстроил своих преображенцев и теперь сравнивал выправку. Судя по выражению его лица, сравнение было не в пользу лейб-гвардии, куда после понесенных под Нарвой потерь уже зачислили немало новобранцев.

К слову, даровать преображенцам и семёновцам право носить красные чулки в память об их беспримерной стойкости он уже успел. И сегодня гвардия впервые появилась в этих обновках — быстро управились, видимо, государь велел покрасить имевшиеся где-то в запасах белые чулки.

Средний рост бойцов «Немезиды» был где-то между отметками 180 и 190 сантиметров, то есть очень сильно выше тех же преображенцев, куда в эти годы набирали парней, не отличавшихся выдающимися физическими параметрами. Но Пётр заметно возвышался даже над ними. Это впечатляло. Тем более впечатлял тот самый «фирменный» петровский взгляд, который мог выдержать далеко не каждый… Несколько минут царь в полной тишине внимательно разглядывал обмундирование, амуницию и оружие «казаков».

Основа иллюстрации создана нейросетью по подробному техзаданию автора, остальные детали дорисованы в графическом редакторе автором на основании портретов Петра

— Изрядно, — сказал он, мысленно сделав для себя какие-то выводы. — Молодцы, за отменную выправку хвалю. О заслугах ваших ведаю, как и о том, что станет для вас наилучшей наградой. Отныне быть вам зачисленными в лейб-гвардии Преображенский полк, в фузилерную роту четвёртого батальона.

Сюрпризом это стало далеко не для всех присутствующих: основное государь сообщил командиру «казаков» ещё в Новгороде, отложив обсуждение деталей до конца переговоров. Но всё же момент был волнующий. Три секунды молчания — и сорок человек, как один, отчеканили в ответ:

— Служим Отечеству!

Рапорт о зачислении в состав полка командир написал, конечно же, заранее, переписав там весь личный состав подразделения с их званиями. Теперь в углу бумаги, которую следовало подать в полковую канцелярию, красовалась размашистая и, как всегда, корявая роспись Петра: «Быть по сему, принять по списку всех без изъятия с чинами и жалованьем». Не иначе на бегу подписывал, с него станется.

4

— А нас в такие же мундиры теперь обрядят? — не без иронии поинтересовались сразу несколько человек, когда «Немезида», в полном составе пройдя парадным строем по плацу, вернулась в импровизированную «располагу».

Она было, прямо скажем, не очень, хорошо хоть не полуподвал. Из доступных удобств обнаружились лишь огромная куча соломы, которую им предстояло распределить на лежанки, да одна небольшая печка с запасом дровишек. Зачем здесь сложили печку — лучше не спрашивать, хотя было видно, что слеплена она на скорую руку и совсем недавно. Очень может быть, что помещение использовалось именно в качестве казармы. Остекление окон? Вы о чём? Да и зачем перекрывать стеклом то, что больше напоминало бойницы. Стены толстые и холодные, пол земляной. Словом, уют был аккурат по стандартам времени.

Мастеровые ребята быстро соорудили из кирпичей, строительной извести, металлических штырей и какой-то матери пару дополнительных мелких печурок, на которых ещё и готовить можно было, затянули часть оконных проёмов занавесками из найденных где-то тряпок, солому поделили по-братски. Одеяла? Нет, не слышали. Здесь солдаты накрывались плащами… Нашли жерди, тряпки поплотнее, и в более-менее тёплом углу отгородили «женскую половину», так как уже сейчас здесь находились две дамы, а с обозом должны были прибыть Дарья со своей медициной и поварихи. Сколотили из деревянных чурок и досок столы и лавки, даже изобразили что-то вроде посудного шкафчика, устроив ближе ко входу нечто типа столовой. А у печки приколотили самодельный «дачный» рукомойник, который слепили из деревянного же ведра и того, что нашлось под рукой. На будущее, если придётся здесь задержаться, обсуждали идею соорудить ставни из досок: извините, на дворе декабрь, скоро новогодние праздники, а по помещению ледяные сквозняки гуляют. Освещалось всё это хозяйство …нет, не свечами. Свечи — слишком дорогое удовольствие для солдатской казармы. Классическая лучина — наше всё. В помещение закатили пару бочонков, куда таскали воду из колодца. Нужен кипяток? Котелок с водой на печку, и вуаля, жди, пока закипит. Ну, а прочие удобства, пардон, в какой-то затхлой нише в дальнем конце внешней — относительно помещения — галереи. Хорошо хоть выгребную яму ранее накрыли прочным дощатым настилом, зато никто в этом углу не предусмотрел никаких дверей. Сюда не только по надобности ходили, но и тишком бытовой мусор сбрасывали, да и «все свои», к чему двери? Но гости из будущего считали иначе и дверь с классическим крючком из толстой железной проволоки всё же соорудили. Смешно, но этот примитивный крючок пару раз кто-то попытался выдернуть и утащить. Впрочем, изделия из металла, причём любого, здесь стоили не одну копейку, возможно, дело было в этом.

С противопожарной безопасностью тут тоже было не слава Богу. До ближайшего огнетушителя лет сто, если не больше^[11]. Хорошо хоть удалось раздобыть три старых деревянных ведра, наполнить их речным песочком — который пришлось, вообще-то, вырубать из бережка сапёрной лопаткой, так как он хорошенько смёрзся, а потом ещё и сушить — и поставить возле печей. Словом, люди двадцать первого столетия обустраивали свой быт, постепенно приближая условия обитания к тому, что считали мало-мальски комфортным.

Мысль о том, что примерно так же, совсем близко к ним по историческим меркам, жили родные деды и бабки, почему-то не слишком радовала. Возвращение «к корням» только звучит красиво. Попробуйте это на своей шкуре, и вам снова захочется в привычный комфорт.

Не обходилось без эксцессов, что вполне объяснимо: пришельцы из будущего были здесь, по сути, даже не иностранцами — инопланетянами. При общей с предками культурной основе разница в быту и в восприятии оказалась огромна. Люди двадцать первого столетия считали неприличным ковыряться ножом в зубах или сморкаться в скатерть, а здесь это наблюдалось у каждого второго из местных чиновников и офицеров. Каждый первый из упомянутых являлся немцем и в скатерти с занавесками не сморкался, но у этих были свои заскоки, ненамного лучше. Хотя… В общем-то прав был Алексашка, когда говорил, что новоприбывшие «хуже немцев»: в смысле бытовой культуры европейцы начала восемнадцатого века были, с некоторыми оговорками для каждой страны, очень близки нашим современникам.

Кстати, о бане. Вроде бы она в своём классическим виде дожила до двадцать первого века лишь с небольшими изменениями, но разделения на мужские и женские дни или часы в 1700 году ещё не было. Его ввели много позже, при Екатерине Второй, а пока мужики с бабами парились в одном помещении и в одно и то же время. Исключением были, пожалуй, лишь дворяне, которые издавна мылись порознь. Здесь Кате пришлось в буквальном смысле кулаками отвоёвывать своё право помыться без лишних свидетелей.

И точно так же возникла серьёзная нестыковка, когда солдаты пригласили «казаков» выпить за знакомство. Мол, не место женскому полу за общим столом, и точка. Это опять же у дворян по указу Петра дамы были обязаны на празднествах присутствовать. У простых людей всё было тоже по-простому, как в старину. Чем это закончилось? Слава Богу, не дракой: «казаки» заявили, что либо «сестрица-десятник» будет сидеть за столом, как все, либо посиделка пройдёт без них… Злую девку после тех инцидентов зауважали, но начали сторониться — собственно, этого она и добивалась.

Акклиматизация, одним словом, шла полным ходом, что и говорить.

Интермедия

…Ты приходишь с работы, а на месте, где была твоя квартира — дыра с рваными краями и висящими на одном креплении битыми оконными стеклопакетами. И квартиры напротив тоже нет.

Одним снарядом — разом две семьи. И ведь не случайно бьют, точно знают, где жилые дома, и где по вечерам собираются за столом домочадцы работающих, будь то шахтеры или слесари из ЖЭКа.

Артём сам лишь чудом разминулся с этим снарядом. Десять минут назад звонил жене, что уже возвращается, и не надо ли купить хлеба в ближайшем магазинчике. Супруга заказала батон и половинку чёрного… Эти минуты задержки спасли его. Но уж лучше бы тоже убили, потому что такая жизнь — хуже смерти…

…Далеко не сразу до него дошло, что за штанину ухватился какой-то пацанёнок, размазывавший слёзы по щекам. Кажется, это Гришка из квартиры напротив. Каким чудом он оказался во дворе в такое время?.. Да какая разница. Пацан жив. И он сам жив. Нужно узнать, может, кто из его семьи выжил… Никто? Значит, он пацана усыновит. Решено.

«Моему Сашке было столько же…»

Год спустя, уже после обучения и «обкатки» в бою ему случилось лично поймать на горячем наводчика из местных. Может быть даже того самого, который передал координаты его дома. Изучив как следует переписку пойманного в мессенджере, Артём вздохнул, отложил девайс в сторону и не удержался — отвёл душу. Да так, что после этого придурок-наводчик надолго потерял товарный вид. Сам снайпер отхватил «строгача» в личное дело, и командиры перестали отпускать его в увольнительные в одиночку.

Грише он тогда ничего не сказал…

5

К слову, зачисление «Немезиды» в полном составе в Преображенский полк наделало переполоху у писарей. Кого, как и в каком чине теперь писать — это, что называется, вопрос на засыпку. Проблем с командиром не возникло: был в «сотниках», стал поручиком, это было примерно равно его реальному званию — лейтенант. Рядовых записали просто фузилерами, то есть стрелками. Боевые задачи у них, понятное дело, будут сильно отличаться от задач нынешних коллег по полку, но ради секретности чего не напишешь в бумагах. А вот «десятники», юный интендант Гриша и курсанты учебного отделения вызвали массу вопросов. Их-то в каком чине писать? «Детей полка», подумав, причислили к барабанщикам и денщикам, так как аналогов их действительному положению здесь просто не было. Причём годовое жалованье в 11 рублей назначили только мальчишкам. Григорию с огромнейшим напрягом и эпическим кривлянием прописали чин каптенармуса с окладом в 19 рублей и 30 алтын в год. Негусто, но и с голоду не помрёшь. Мальчик начал, было, и для Ксении выбивать хотя бы половину от этой суммы как своему помощнику по интендантской части, но получил категорический отказ: никаких Ксюш в списках полка не было, нет и не будет. Какая такая ещё Катерина Васильевна? Сержант? Девица в сержантах — это вообще неслыханно. Нет, нет и ещё раз нет! «Немезидовцы» возмущённо возроптали: это как, простите, понимать? Остаться без одного из боевых офицеров заради «чистоты рядов»? Проявилась очередная нестыковка, которая рисковала обернуться конфликтом и потенциальным мордобитием. Но тут над писарем нависла Катя со словами: «Ша, братцы! Сейчас всё разрулим». И представилась по форме: сержант лейб-гвардии Преображенского полка Екатерина Васильева дочь Черкасова. Вам, сударь, что-то непонятно в повелении государя, кое он собственной рукой начертал на сём списке? Или вы взяли на себя смелость предполагать, будто его величество подписал сие не читая?.. Ах, вопросов больше нет. Вот и хорошо, что нет, а теперь вносите моё имя в ведомость, как положено, с чином. Да, и девчонку в денщики запишите, она в списке тоже присутствует. Не парня же мне на такую должность брать, в самом-то деле. И, да, у нас лекарь тоже девица. Её, надеюсь, вы также запишете по всей форме — она не кто-нибудь, а целый бакалавр медицины, в университете выучилась… Что с вами, сударь?

Товарищи по оружию давились от смеха, глядя, с каким бесподобным лицом после этого ротный писарь скрёб пёрышком по бумаге. Катя же была в своём репертуаре — абсолютно невозмутима, словно ни печали, ни веселье окружающих её не касались. Не то, чтобы ей было безразлично, просто всё произошло в точности, как расписал Пётр Алексеич ещё в тех своих примечаниях к её предложению. Он-то свою эпоху и людей знал в разы лучше всех «немезидовцев» вместе взятых. Всё учёл в будущей пиар-компании, до мелочей. А потому для Кати здесь не было ничего интересного.

Интересное началось незадолго до заката следующего дня, когда Пётр самолично заявился в «располагу», посмотреть, как устроились «новобранцы». Для него это было в порядке вещей, как и поесть каши из солдатского котла за компанию со служивыми, да под чарочку, да под задушевную беседу о житье-бытье. Но обычно это происходило во время походов. Здесь, в своей столице, Пётр Алексеич хоть и продолжал отдавать должное простой пище, однако трапезничать предпочитал всё же в своих комнатах. Сейчас он пришёл в преотличном настроении, попробовал и похвалил сваренный «немезидовцами» супчик, подивился, как быстро они тут устроили для себя уют и тепло, отпустил пару шуточек в своём репертуаре. Словом, душа компании, отец-командир и такое прочее. Все на «ты» с ним в общении перешли… Но его взгляд, цепляясь за ту или иную деталь интерьера, временами становился жёстким и как будто настороженным.

Курсанты, сидевшие в дальнем конце стола, глядели на него во все глаза. Но если взгляд того же Гриши был по вполне понятной причине восхищённым — ещё бы, живой Пётр Первый! — то «дети полка» оробели и не знали, куда деться. Ну, да, они с царём за одним столом. Для «Немезиды» — всё окей. Для детей, рождённых ещё в семнадцатом столетии — событие библейского масштаба, номер два после Второго пришествия Спасителя.

К слову, насчёт чарочки — судя по перегару, Пётр Алексеич перед визитом парочку оных в себя опрокинул. Другое дело, что он пил много, но не пьянел — редкое свойство. Чем без зазрения совести и пользовался, когда надо было кого-то разговорить или просто сыграть с человеком одну из «милых» шуточек.

«Видимо, серьёзный разговор состоится немного раньше, чем мы думали, — предположила Катя. — Он, конечно, человек простой, китайских церемоний разводить не стал бы. Но зачем самому-то являться по наши души?»

Убравшись под благовидным предлогом минут на пять на «женскую половину», она покопалась в вещмешке, разложила по карманам кое-какие полезные в данной ситуации вещицы, вернулась за общий стол и принялась ждать.

С терпением у Петра Алексеича всегда было неважно. Ну не любил он откладывать дела в долгий ящик или затягивать вступление к главному действу. Потому ждать пришлось от силы минут пятнадцать.

— Завтра пополудни всем быть готовыми выступать из города, — наконец сказал он. — Учения будут. Поглядим, кто на что годен.

— Какова будет боевая задача? — поинтересовался командир, ничуть не удивившись. Он бы на месте Петра давно уже устроил новичкам проверку в условиях, приближенных к боевым.

— Крепость потешную надо взять, — засмеялся государь. — Вы её брать и станете, а я погляжу.

— В той крепости, говорят, пушки пареной репой заряжают, а ружья без пуль, одними пыжами стреляют, — как бы между прочим заметила Катя, дожевав свой кусочек хлеба с маслом.

— Зато порох настоящий, потому стерегитесь — промеж глаз ежели попадёт, мало не будет… Хорошо у вас, сам бы жил, да пора к делам возвращаться. Ты, поручик, идёшь со мной, обговорим условия учений. Вы к такому не привычны, а посему прихвати своих сержантов.

— Сержант Ачкасов, сержант Орешкин, сержант Черкасова — за мной, — скомандовал Евгений. — Остальным прибраться и отдыхать.

Бойцы оперативно передали офицерам куртки и шапки — на дворе зимушка-зима — и молча принялись за дело, каждый за своё. Пётр Алексеич с долей зависти покачал головой: всем бы новобранцам такую дисциплину. Но ничего не сказал, и без слов всё было понятно.

6

Говорили, будто в полном монаршем облачении царь-реформатор сиживал на троне считанное количество раз за всю свою жизнь. Глядя на простое убранство комнаты, куда он привёл своих новых офицеров, в это охотно верилось. Письменный стол устрашающих габаритов, несколько стульев, в беспорядке расставленных по комнате, и какой-то странный шкаф. И, да, мельком взглянув вверх, Катя убедилась, что это действительно его личная комната: изначально высокий, явно больше трёх метров, потолок был завешен каким-то полотнищем, как бы не парусиной, которой Пётр Алексеевич почти касался макушкой. Не раз читала, что он испытывал дискомфорт от высоких потолков, а теперь убедилась лично.

И здесь с ним произошла метаморфоза, которой сложно было ждать после панибратского поведения за столом. Перед «немезидовцами» снова был умный, жёсткий и беспощадный человек, привыкший повелевать.

— Прошу садиться, — тоном, не терпящим возражений, произнёс он, сделав резкий жест в сторону стульев. Дождался, пока офицеры выполнят эту полупросьбу-полуприказ, сам уселся — с таким расчётом, чтобы между ними находился тяжёлый дубовый стол. — А теперь, господа, мне нужна правда.

Спрашивать, какая именно правда и в какой части его интересует, ни у кого язык не повернулся. Они давно уже готовились к такому повороту событий, не раз обговаривали варианты, как следует аккуратно подвести разговор к нужной теме. Но чтобы вот так, прямо в лоб? К такому сценарию готовы не были.

Что ж, в лоб так в лоб.

— Кать, покажи, — негромко сказал командир.

Не говоря ни слова, сестра поднялась, достала из кармана припасённый смартфон в толстом бронечехле с подставкой, проделала с ним несложные манипуляции. А когда на экранчике появились изображения, просто поставила смарт на стол.

— Что это? — последовал закономерный вопрос.

— Правда, — ответила Катя, и в её голосе впервые за долгое время промелькнуло явное волнение.

На экране смартфона в режиме слайдера одно за другим сменялись яркие, чёткие фото. И там было всё, что бойцы «Немезиды» сочли подходящим к случаю… Готовили эту «презентацию» ещё с осени, во время сидения в лесу. Не для Петра персонально, конечно, а вообще. Не жалея заряда батарей, выбирали фотографии и видеозаписи, потом сбрасывали их в один смартфон с самым могучим аккумулятором, который затем и зарядили под завязочку от генератора.

Катя не смотрела на экран. Она очень внимательно следила за реакцией Петра и видела, как удивление и недоверие причудливо перемешались с почти мальчишеским любопытством и неподдельным интересом. Перед ним было маленькое, но яркое окошко в иную реальность, мало похожую на всё, что он видел раньше. Пётр Алексеич смотрел, не отрываясь и, кажется, даже не мигая. Наконец слайд-шоу показало последнюю фотографию в альбоме и смарт выпал в галерею.

— Там ещё …живые записи есть, — тихо сказала Катя. — Сделала, когда после ранения в отпуске была и в Москву съездила. Показать?

Похоже, от увиденного государь на какое-то время лишился дара речи. А затем просто с головой провалился в «живые картинки» той Москвы… Пять минут — на большее его не хватило.

— Довольно. Убери… сие, — он закрыл глаза и устало откинулся на спинку стула. Дождавшись, пока Катя выключит видео, с усилием провёл ладонями по лицу, словно пытаясь стереть наваждение. И добавил: — Я догадался много ранее. Вы русские, а отличны от нас. Любой, кто не токмо глаза, но и голову имеет, сие поймёт. Даже речь ваша с трудом понятна. Единое, что могло столь переменить людей — лишь время. Но я и подумать не мог, что всё у вас настолько переменилось… Не всякому дано дожить до суда потомков, а я сподобился. Станете оглашать приговор?

— Не помешало бы, — сказал командир «Немезиды». — То, что ты увидел — это Россия через три столетия. Точнее, почти через триста двадцать два года. Как видишь, живёт, и неплохо. В этом есть твоя немалая заслуга. А в том, что нам на четвёртой сотне лет приходится вот это вот всё защищать с оружием в руках, есть и твоя вина. Нужны подробности? Это к Кате, она у нас штатный историк. Распишет всё по датам, с именами и ключевыми событиями.

— Считай, что перед тобой некий справочник по истории, которую мы помним, — поддержала его сестра. — В той истории Карл Шведский никогда не был у тебя в плену. А русское войско под Нарвой было разбито наголову, потеряли всю артиллерию. Мы, кстати, провернули свою операцию по захвату Карла только потому, что знали день и час сражения, а также весь его ход.

— Перемены из-за вас, — кивнул Пётр, постепенно приходя в себя. — Вижу в том волю Господню. Но почему именно вы?

— Сами в догадках, — пожал плечами Стас Орешкин. — Было время подумать, пока гарнизон Нарвы кошмарили, да так ни к чему логичному и не пришли.

— Время покажет, — хмуро сказал Артём.

— Время покажет, — не менее хмуро повторил за ним государь. — Есть ли оно у нас? Да, я тебя спрашиваю, сержант Катерина Черкасова.

— Года два-три будет, особенно если выдачу Карла немного затянуть, хотя бы до конца лета, — спокойно сказала Катя, присаживаясь обратно на стул. Когда она успела спрятать смартфон в карман, никто не заметил. — Король сразу после освобождения кинется собирать деньги и войска, и зол будет прежде всего на нас.

— Ему будет чем заняться в Европе, обещаю, — хмыкнул Пётр. — Значит, два или три года?

— Если Карла занять чем-нибудь увлекательным, то четыре или пять. Но лучше на это не рассчитывать.

— Что могу за то время сделать я, то мне ведомо. А что можете сделать вы? — в голосе Петра послышался лязг металла.

— Всё, что в наших силах, — ответил командир. — Наши знания и умения теперь в твоём распоряжении. Главное, чтобы от такого …исправления истории хуже не стало.

— Ты уж расстарайся, поручик, а я вашим знаниям и умения применение найду…

И ведь найдёт, сомнений в том не было ни у кого. Достаточно посмотреть сейчас в глаза главе крупнейшего по территории — уже сейчас — государства планеты. Там были и тщательно скрываемая, но всё-таки заметная радость от осознания, что жизнь его не напрасна, и опасение и впрямь сделать что-то не так. Но главное, что хорошо заметно — это надежда. Уж непонятно, какая такая лотерея была разыграна в небесной канцелярии, однако Петру выпал шанс, и он им гарантированно воспользуется.

Интермедия

— …Есть ещё кое-что, — сказал пришелец из иной России. — Мы с вами, живущими здесь, очень по-разному понимаем слова «честь» и «достоинство». Да, есть много общего — сражаться за Отечество, стоять насмерть, и так далее. Но ни один из нас не потерпит от тебя побоев и пыток. Виноват если — обложи по матушке, отдай под суд, возьми пистолет и пристрели, в конце концов. Но избивать и мучить не смей. Не простим…

Сказать такое царю могли, пожалуй, только они. Потомки. Неужели в таком понимании чести и достоинства, какое им присуще, есть и его малая заслуга? Неужели получилось?..

Люди грядущего были гораздо больше похожи на то, что он мечтал вылепить из своих подданных сейчас, да, видно, не судьба. Даже самые родовитые князья вели себя с ним как холопы, охотно подставляя спину под дубинку, лишь бы не трогали их старые привилегии. Что уж говорить о служилом дворянстве и безродных. Даже Алексашка, лучший друг, и тот готов шута из себя корчить, лишь бы позабавить царя. Эти — юродствовать не станут, не таковы.

У них там, в грядущем, Россия вроде Римской республики, только с одним выборным консулом и двумя сенатами. И сословий у них, говорят, нет. Оно и видно. Братец с сестрицей — и правда из казаков, второй сержант из мастеровых, третий из семейства чиновника штатской службы. У остальных тоже всё вперемешку — сыновья строителей, крестьян, учителей, адвокатов, добытчиков угля, офицеров… Россия, в которой людей оценивают по делам, а не по гербам и поместным книгам. Наверняка и у них не всё слава Богу, никто не без греха. Но тот мир — разве не его собственная сбывшаяся мечта, где каждый, кто действительно полезен Отечеству, имеет возможность исправлять свою службу, независимо от происхождения?

Были ли сомнения? Поначалу да, были. Думал, что просто картинки нарисовали и голову ему дурят. Но когда увидел картинки живые, улицы той Москвы, огромной высоты многоэтажные башни, в коих тысячи людей либо жили, либо работали, невероятно широкие и ровные дороги, по которым с бешеной скоростью мчались не менее невероятные самоходные экипажи, всё недоверие разом испарилось. Маленький неведомый кунштюк — надо будет обязательно расспросить, из чего сделан и как работает — передавал и голоса, и иные звуки. Москва грядущего рычала многими тысячами движителей самоходных экипажей, говорила голосами огромного количества людей, одетых по совершенно иной моде. И всегда была ярко освещена. Но окончательно сразила его живая картинка, где в небо с оглушительным низким рёвом взмывал белый …крылатый корабль^[12], похожий и в то же время не похожий на огромную птицу.

Дальше смотреть на это не было сил.

Тот разговор затянулся почти до рассвета. А когда гости ушли, и появилась возможность поразмыслить в тишине, возникла эта мысль: никто не представляет, что такое — хоть на миг, но узреть столь отдалённые плоды дел своих. Понять, что жил не напрасно… Только ради одного сего можно простить пришельцам из грядущего любые их чудачества. А ведь они ещё и знают немало.

Он плакал, пока никто не видит — от счастья.

7

Крепость «Прешбург», где юный царь Петруша вместе со своими «потешными полками» учился военному делу, давно канула в Лету. Сохранилась ли она к 1700 году? Неизвестно. Здесь уже новая крепость, которую по условиям учений должен был оборонять Автоном Головин. Он не попал в шведский плен на долгих восемнадцать лет, а был освобождён во время контратаки и по-прежнему исполнял генеральские обязанности при государе. Хоть и получил свою порцию, гм, негатива за разбежавшиеся во время нарвской баталии полки, кои были ему вверены.

Сейчас в качестве наказания Пётр приказал ему командовать гарнизоном потешной деревянной крепости, построенной по всем правилам фортификационного искусства того времени. Обещалполное прощение, ежели удержит. Само учебное укрепление было возведено пару лет назад на высоком берегу Яузы. По прикидкам «немезидовцев», неподалёку от того места, где тремя столетиями позднее находилась станция метро Ботанический сад, хотя, скорее всего ошибались. Таких излучин с хорошими местами для обустройства крепости на Яузе много. Учения должны были проводиться по хорошо знакомой схеме: деление на «красных» и «синих», своя боевая задача у тех и у других, крайний срок выполнения и определённые условности, коих все должны придерживаться. Кто справился, тот молодец и может взять с полки пирожок. Кто не справился — будет доучиваться и пересдавать экзамен.

Обычно манёвры проводили летом, но сейчас Пётр решил, во-первых, не ждать тепла — у него был классический цейтнот, пусть и при хорошей позиции — а во-вторых, не терпелось посмотреть в деле на боевых гостей из будущего. Хоть они и рассказали, что именно таких фортификаций в их время не строят, ибо они потеряли смысл, но задачи по взятию укрепрайона, по их словам, выполнять умели. Только делали это совсем не так, как пращуры…

…Приказ командира был ясен, как безоблачное небо: никакого огнестрела и ножиков, только светошумовые гранаты, взрывпакеты и «дымовухи». Можно использовать автоматы без боезапаса, сапёрные лопатки и крюки с тросами. Бронежилеты, каски и белые маскхалаты — обязательны. Всё перечисленное означало, что на стену под крики «Виват!» они точно не полезут.

Командовал «красными» — то есть осаждающими — сам Пётр. Головин, выступивший с раннего утра, уже занимал со своими «синими» боевые позиции за деревянными стенами. А государь устроил совещание. Мол, вот крепость с гарнизоном, тут пушки, тут фузилеры и мушкетеры стоят, тут две пищали затинные^[13], тут караулы на башнях и у ворот. Командир у них бешеный: говорят, пока шведы его в плен взяли, он их немало побить успел, а после ещё добавил, когда гвардия во вражеский лагерь ворвалась. И уж наверняка сейчас приказал полить водой заснеженные склоны под стеной, чтобы льдом покрылись. Место крепкое, одним словом. Как брать будем? Господа офицеры стали предлагать варианты штурма, кто и с какими силами будет с которой стороны заходить, а Пётр стоял и слушал. Все предложения дельные, не поспоришь. Но новоиспеченный поручик лейб-гвардии, находившийся тут же, ничего не предлагал. Тоже стоял с непроницаемым лицом и слушал.

— А ты что скажешь, Черкасов? — наконец сказал государь, пыхнув длинной голландской трубкой. — Мы тебя одного ещё не слышали.

— У меня вопрос есть, — ответил тот.

— Спрашивай.

— Можно ли отложить штурм до рассвета? Сегодня весь день на глазах у гарнизона крепости готовиться, ладить лестницы, выкатывать пушки, а с темнотой развести костры и ждать …когда мы ворота откроем.

— На вылазку собрался?

— Именно. Судя по приметам, в ночь хороший мороз ударит. В крепости ближе к утру часовым будет особенно хреново. Без костров они там перемёрзнут, а с кострами сложно будет что-то заметить под стеной. Словом, мы войдём в крепость, понадобится только подробный её план. Как мы это сделаем — мои проблемы, главное, что войдём. Повяжем часовых. Пока одна группа будет поднимать запорные брусья, вторая её прикроет. Надо — примут бой и продержатся до подхода наших. А здесь до рассвета всё должно быть готово к штурму.

— С открытыми-то воротами отчего бы и не пойти на приступ, — усмехнулся Шереметев — сегодня он был за начштаба. — Не видал бы тебя в деле, поручик, сказал бы, что ты выпил лишнего. Но твоя правда, коли не биться о фасы, а ворота тихо открыть, то и солдат побережём.

— Так тому и быть, — сказал Пётр. — Ну, приступим к делу, господа.

8

Декабрьский закат был безоблачным, но алым, что зимой предвещает похолодание. Генерал Мороз не подвёл и нанёс визит вскоре после полуночи.

Солдаты, которым не повезло быть в эту ночь в караулах, прочно прилипли к кострам, крайне неохотно отходя от них даже на пару метров, чтобы обозреть окрестности. Да и что они могли, ослеплённые огнём, затем разглядеть во тьме? Только безлунное чёрное небо с мерцающими звёздами да попятнанное лагерем осаждающих и островами деревьев белое пространство. Молодой месяц давно зашёл, да и он не смог бы ничего толком осветить… «Красные» точно так же мёрзли и жгли костры. Днём они пытались сладить штурмовые лестницы, да всё шло наперекосяк, приходилось их разбирать и начинать работу заново. «Синие» только потешались над криворукими, наблюдая это действо со стен. Когда наконец условный противник закончил работу, солнце уже просвечивало верхним алым краем сквозь покрытые инеем деревья, а с востока глядела просыпавшаяся ночь. Штурм явно откладывался до утра.

Ну, а после полуночи подступил лютый холод. Караульные у «красных» часто сменялись, грелись у больших костров и в палатках. Часовые «синих» делали ровно то же самое, с одной поправкой: здесь, на стенах, их до самых косточек пробирал ледяной ветерок. Вроде не сильный, однако даже под двумя плащами долго никто не выдерживал. Генерал Головин велел менять часовых каждые полчаса, но и после столь малого срока солдаты опрометью мчались в протопленный блокгауз — перекусить и выпить чарочку для сугреву, а то и две.

После долгой декабрьской ночи и подобных караулов весь гарнизон «синих», во-первых, был слегка «размякшим» от температурных перепадов и выпитых чарочек, а во-вторых, под утро кого угодно начнёт клонить ко сну. Восточный горизонт уже просвечивал серовато-жемчужным светом, когда под западной стеной вдруг «ожили» небольшие сугробы…

«Немезидовцы», ясное дело, не сидели под крепостью всю ночь. Они, как нормальные люди, отсыпались перед операцией, кто в выделенной им палатке, кто в штабной избушке. В три часа пополуночи Пётр проснулся сам и объявил штурмовым группам побудку. Офицеры приказали солдатам тайно, соблюдая тишину и светомаскировку, выдвигаться ближе к мосту, переброшенному через крепостной ров, а пушкарям — готовить орудия. Всем им даже выдали овчинные полушубки, а в сапоги велели набить соломы, чтобы не помёрзнуть.

Наскоро перекусив, «немезидовцы» натянули на головы и лица тёплые балаклавы, застегнули каски и обрядились поверх зимней «цифры» в белые маскхалаты. Затем, не замеченные ни своими, ни условным противником, начали четырьмя группами просачиваться к стенам.

Некое подобие альпинистских «кошек» они изготовили ещё днём — из кованых гвоздей, ремней, тонких дощечек и опять же какой-то матери. Испытали за излучиной реки на береговых откосах, сочли годными для одноразового использования. Сейчас, сидя прямо под мостиком, прилаживали свои самоделки на берцы. Пока штурмовые группы отсыпались, наблюдатели подглядели интервал смены у «синих» — полчаса. Значит, нужно попасть в тот временной зазор, когда солдатики промёрзнут до косточек и будут с надеждой поглядывать в сторону караулки, но до смены останется не менее пяти — семи минут.

Часовые у ворот, уже пританцовывавшие от холода, не только не увидели, но и не услышали, как в десятке шагах от них, по обе стороны от ворот, за частокол зацепились четыре крюка с тросами. По этим тонким верёвкам наверх неслышно поднялись четверо «призраков» во всём белом. И, пока солдаты продолжали ёжиться и приплясывать под плащами, согревая руки собственным дыханием, диверсанты тихо перевалили через частокол и затаились на заснеженной галерейке. Если верить часам, нужно выждать минут пять, так как часовые ещё не дошли до нужной кондиции.

Эти минуты тянулись, казалось, бесконечно: «немезидовцам» тоже было совсем не комфортно неподвижно лежать, когда забортная температура, судя по ощущениям, упала ниже минус двадцати по Цельсию. Но и солдаты «синих» вовсе не были рады русской зиме. Там кое у кого явственно зубы стучали от холода. А когда сочли, что пора, заметили, как кое-кто из часовых достал из сумки флягу и приложился. Отлично, выпить на посту — самое милое дело. И ведь наверняка офицеры за такое поведение не похвалят.

Улучив мгновение, четверо «привидений» разом атаковали ничего не подозревавших солдат. Несколько сильных ударов по нервным узлам — и ребятки сложились, что называется, в кучку. Не в первый раз. Теперь дело за малым: отстегнуть уже ненужные «кошки» и просигналить своим, чтобы поднимались. Уже через минуту на стене было не четверо, а восемь «призраков». Теперь дорога каждая секунда. Пока поднимались следующие диверсанты, эти тихо спустились вниз. Двое принялись в слабом свете висевшего на столбе посреди крепостного двора масляного фонаря осматривать запорный брус — где находятся пазы, как его быстрее поднять и так далее. Их товарищи заняли позиции по периметру: двое наверху, остальные внизу. Если поднимется тревога, они должны принять бой и любой ценой выиграть секунды для отпирания ворот. Остальное будет уже делом техники.

Тревога, как и следовало ожидать, поднялась очень быстро. Кто-то из часовых на другом участке стены заметил неладное, заорал и пальнул в сторону ворот. Кто-то снялся с поста и побежал туда же. На шум из блокгауза должны были высыпать солдаты, однако дверь они открыть почему-то не смогли. Какой гений проектировал эту крепостицу, неведомо, но если в русских домах створка открывалась вовнутрь — знаете ли, чтобы зимой из-за снега выход напрочь не закупорило — то здесь дверь караулки отпиралась наружу. Подставить брёвнышко — дело одной минуты, а если рядом ещё один гений поленницу сложил, чтобы далеко не бегать, то тридцати секунд. «Немезидовцы» не успели выкопать в земле ямки, чтобы как следует упереть деревяшки. Пара сильных ударов — и дверь откроется. Ну, что делать — пришлось угостить прикладами в лоб сообразительных, которые полезли в окно, чтобы решить проблему. Заорав: «Граната!!!» — диверсанты бросили внутрь пару дымовых шашек. Что после этого началось в блокгаузе — лучше не вспоминать, крик и матюги поднялись до небес.

У ворот события тоже ускорились. К запорному брусу кинулись сразу четверо «призраков», остальных уже обстреливали холостыми выстрелами солдаты со стен, и вот-вот должна была сдаться дверь караулки. Конечно, после «дымовух» солдаты из числа гревшихся в блокгаузе те ещё бойцы, да и по правилам учений половина из них должна выбыть из борьбы как условно убитые и раненые, но кто там в темноте будет что-то разбирать? Все ж воевать кинутся. Потому занявшие оборону у ворот засели за пустыми бочками и приготовили светошумовые гранаты.

— Раз, два — взяли!

Четверо самых сильных парней подняли тяжелое отёсанное бревно, служившее запором на воротах, вытянули из кованых пазов и вскинули на плечи. Тут увидели, что солдаты прорвались на двор из запертого блокгауза, и с ними уже было командование «синих». Офицеры начали отдавать приказания, дело для «немезидовцев» оборачивалось не самым лучшим образом. Но тут в цепь солдат, уже выстроившихся для залпа, полетели гранаты. Невероятно яркие взрывы ослепили и оглушили их. А диверсанты ещё и развернулись, и сбросили с плеч бревно, покатившееся под ноги следующим.

В ту же секунду на стенах снова заорали: пока часовые были отвлечены неразберихой у ворот или пытались перезарядить ружья окоченелыми, бесчувственными от холода руками, через частокол как горох посыпались ещё белые «призраки»: то пошли на дело три вспомогательные группы. Их задачей было не дать выстрелить пушкам крепости.

— Никитос, ворота!

Там, за стеной, раздавались команды на русском и на немецком: «красные», как и было условлено, пошли на приступ, как только в крепости поднялся шум. Двое «призраков» ухватились за створки ворот и потянули на себя. А по мостику уже грохотали подкованные сапоги атакующих.

Собственно, после этого в реальном бою судьба крепости была бы решена. И на учениях тоже.

9

Генерал Головин не сплоховал и попытался, было, забаррикадироваться с полусотней оставшихся в строю солдат в блокгаузе, чтобы там дать отпор. Но бревенчатое строение уже было под контролем «призраков». Оставалось одно: выстроиться в плотное каре и стрелять во все стороны, пока либо порох не кончится, либо их не сомнут числом. Пока в этой суматохе построились должным порядком, от полусотни осталось не более четырёх десятков, прочих условно убили, ранили и взяли в плен. Но и эти четыре десятка дали бой, начав палить по атакующим, коих, если генерал не ошибся, возглавлял сам государь.

Сверху послышался громкий свист. Головин поглядел на крышу блокгауза, над которым на высокой жерди было загодя вывешено синее полотнище — знамя оборонявшихся. Серый рассвет наливался красками утренней зари, стало возможно разглядеть цвета. И генерал обомлел, увидев, что полотнище на шесте уже красное. А синее словно простыню трясёт в руках один из «призраков», стоявший прямо на коньке крыши.

— Ах ты ж, мать твою, партизан, тудыть тебя в… и на… — «фигурно» выразился Автоном Михайлович. — По этому, на крыше — огонь!

Солдаты подчинились беспрекословно и быстро, дав залп по нахалу. Но «призрак» ждать не стал, в миг выстрела распластался по соломенному настилу — все пыжи, само собой, мимо. Что-то маленькое и чёрное скатилось с крыши, упало едва ли не под ноги солдатам. Через мгновение по ушам ударил оглушительный взрыв, а по глазам — ярчайшая вспышка. Ослеплённые солдаты заорали, их почти сразу же смяли атакующие «красные». Тем, впрочем, тоже досталось, но числом взяли. Генерал, инстинктивно прикрывший глаза, не ослеп, только в ушах звенело. Потому он видел, как наглец съехал с крыши, словно с ледяной горки, на своём седалище, спрыгнул во двор и перекатился вбок, уберегая ноги. Выругавшись ещё более цветисто, генерал вывернулся из-под наставленных на него ружей полуослепших «красных» и бросился к «призраку» — поучить того уму-разуму. Манёвры манёврами, а уважение к знамени надобно иметь.

Пистоли были заряжены, как и у всех, только порохом и пыжами. Выстрелил — ушёл, гадёныш, в сторону. Ещё один выстрел — на сей раз наглец в белом поднырнул, перекатился вперёд и оказался у него под самыми ногами. Генерал едва успел увернуться от подсечки, подпрыгнув. Выхватил шпагу, ткнул — «призрак» снова упал наземь, перекатился и встал на ноги. Выругался и ткнул снова. И тут мир перевернулся. Что-то обхватило его, да так, что парик на лицо съехал, и далее генерал понял, что …летит. Полёт, правда, был недолгим, до встречи с промерзлой землёй.

— Виктория! — он услышал голос государя, уже лёжа на утоптанном снегу. Царю ответили сотни голосов внутри крепости и за её стенами.

Только сейчас нечто, ухватившее его, убралось, и Головин, к своему стыду, понял, что хватали его …ногами. «Призрак» попросту подпрыгнул, оплёл лодыжками шею и плечи, и ринул наземь.

Позор. И шпагу ещё выронил.

Гневно пыхтя, генерал поднялся на ноги, поправил съехавший парик и принялся отряхивать кафтан. Шляпу искать не стал — после принесут, не впервой. Огляделся — и мысленно признал, что получил конфузию. Полон двор «красных», радостный государь и «призраки», сновавшие промеж солдатами. Обернулся — а тот, в белом, который его наземь уронил, никуда не делся, стоит за спиной. Караулит каждое движение. Рожа закутана, одни глаза видать, но и по ним заметно, что скалится, негодяй.

Тьфу…

Дурить не стал, не враги, чай. Но очень уж хотелось врезать наглецу промеж глаз. Положил себе узнать, кто таков, и устроить ему нечто незабываемое, чтобы неповадно было впредь генералами бросаться. Затем подумал, что государю-то сказать. Ведь тот обещал прощение, ежели крепость удержать удастся. А теперь что? Хорошо если в Казань возвращаться придётся, да в гарнизон примут, не откажут опальному.

— Автоном! — а Пётр Алексеевич тут как тут — радостный. — А ты молодец, дрался до последнего! За то тебя прощаю!

И, ухватив опешившего генерала, расцеловал в обе щеки. Не ожидал, право слово. Впрочем, того, что воспоследовало за тем, он тоже не ожидал.

— Сержант, поди сюда! — государь окликнул нахального «призрака», который как раз поднял с земли оброненное им ранее синее полотнище.

Тот подскочил и молча козырнул.

— Вот, Автоном Михайлыч, гляди — тебя пленила та же рука, что и Карлуса Свейского, — весело сказал Пётр Алексеевич, похлопав генерала по плечу.

— Кто ж сей молодец? — мрачно поинтересовался Головин. — Раньше не видал при тебе, государь, таких …ловких.

— В Преображенском полку нынче пополнение. Как они тебя, а?.. — захохотал Пётр. — Спросить чего надо — спрашивай, сержант и ответит… Эй, всем вина выдать! Выпьем и за викторию, и за науку воинскую!

И «красные», и «синие» дружно грянули «виват!»: все, несмотря на беготню, замёрзли, выпить не помешает.

— Откуда ж ты такой взялся? — зло процедил генерал, зыркнув на своего обидчика. Кто-то из солдат подал ему найденную шляпу, и Головин принялся яростно отряхивать её от грязного снега. — Ногами — на старшего по чину! Драть тебя надобно!

— А что ж вы, ваше превосходительство, даму матерными словами изволили обложить? — весёлым и неожиданно звонким голосом спросил нахальный «призрак», стаскивая с лица заиндевевшую от дыхания вязаную маску.

Девка. Вот же ж…

Девица снова козырнула, сказала что-то вроде: «Простите, служба», — и умчалась, мгновенно затерявшись среди таких же «призраков».

Значит, то вовсе не слухи, будто королевуса свейского девка в плен брала. Ежели она и Карлуса так же ринула… Головин стоял посреди двора со смятой шляпой в руке, чувствуя себя распоследним дураком. Раз его девица одолеть может, то какой с него прок?

А ещё — вот уж чего он точно не ждал — захотелось снова увидеться с нею. Да хоть бы просто поговорить.

Интермедия

— …Хотел бы я хоть на минуту там оказаться. В вашей России. Своими глазами всё увидеть.

— Она уже здесь, — негромко ответила девица, переглянувшись с братом. — Это — ты…

Глава 6 Гроза над горизонтом

1

Жизненный опыт подсказывал: если всё так хорошо, жди беды. И Катя постоянно была настороже. Как собака, честное слово.

— Если я что-то понимаю, он собирается лепить из тебя медиапроект, — сказал брат, когда они походным маршем возвращались в Москву.

— Да уж, — хмыкнула она. — Были бы здесь телевидение и ток-шоу, я бы сейчас не вылезала оттуда, несла бы с умным видом всякую околополитическую хрень. А теперь мне эту же самую околополитическую хрень придётся нести в письмах, да ещё по-французски или по-немецки.

— Ясно, что он хочет повозить шведа фейсом об тейбл, оставаясь за кадром. Сделать из него посмешище на всю Европу, чтобы проредить шеренги его сторонников и спонсоров. Но ты говорила, что этот Карлсон от такого только сильнее захочет воевать.

— Рано или поздно он всё же получит тейблом по фейсу, как под Полтавой. Может, это произойдёт под другим городом, но что произойдёт, причём раньше срока — уверена на сто процентов.

— Будем ли мы готовы к тому времени?

— Ты же сам дал ребятам задание — делать чертежи и описания всего, что можно производить прямо здесь и сейчас. Если хотя бы процентов пять-десять от этого удастся реализовать, то года через три — да, будем готовы. В нашей истории через два-три года после Нарвы Пётр без всяких ништяков из будущего взял Нотебург и Ниеншанц. А через четыре как следует навешал нашему старому знакомому — Рудольфу Горну. Причём за будущий Шлиссельбург шведы бились очень хорошо.

Брат и сестра шли чуть позади своих, между ними и одним из «новообразованных» полков, укомплектованным новобранцами. Их-то и обкатывали сейчас на учениях… Мороз по-прежнему стоял трескучий, все грелись на ходу. А солдатики ещё и песню завели. Пели хорошо, красиво, хоть и нестройно… Подумалось: а ведь среди них сейчас, возможно, шагают предки кого-то из «немезидовцев». Может, даже их собственные. Они точно знают, что пращур их рода по мужской линии — Семён — в данный момент казакует на Сечи, и лишь восемь лет спустя, не приняв измену Мазепы, подастся на Дон, где получит прозвище Черкас и женится на местной казачке. А дети его станут уже Черкасовы. Но много ли они знают о своём роде по женской линии? Бабушка, например, была детдомовская, из военных сирот. Кто знает, кем были её предки в 1700 году, если она по малолетству не помнила ни собственных родителей, ни даже данного при рождении имени.

Пётр накануне задал им вопрос, на который никто ответа не знал: почему именно они? И чем больше Катя думала над этим, тем ближе подступала смутная, ещё не оформившаяся в определённую мысль тревога. Ведь мироздание не любит излишнего крена в ту или иную сторону. Если оно — или Господь, как считает сам Пётр — решило выставить их на игральную доску в качестве сильной фигуры, то не в ответ ли на аналогичное явление такой же фигуры с другой стороны? Или наоборот — они явились здесь первыми, а затем воспоследовал ответ. То, что они ни о чём таком странном не слышали, ещё ничего не означает. Новости тут не по интернету передают, с почтой, курьерами. А едут курьеры, порой, неделями.

С аналогичной скоростью новости из России будут идти в Европу. Да и печатать станут только «по писаному». Вероятно, заметки о событиях под Нарвой в тамошних газетах уже вышли, равно как и о пленении Карла Шведского — а вот это уже сенсация, наверняка опубликовали все, кто мог. Но о том, что в тех местах полгода партизанили какие-то странные люди, почти наверняка ни одно издание ни словом не упомянуло, поскольку серьёзные газеты слухов не публикуют. В обратную сторону это тоже работает.

Вот и ломай теперь голову.

Оставалась надежда, что с открытием «информационного фронта» оппоненты, если они есть, как-то себя да проявят. Главной мишенью информкампании будет избран Карл Двенадцатый, а значит, с большой долей вероятности искать означенные оппоненты подадутся к нему. Если речь идёт о современниках, то как пить дать, предложат шведу свои услуги. Карл Карлович — не политик, а авантюрист на троне, вряд ли он устоит перед таким соблазном.

Пугать себя раньше времени не стоило, но рассматривать такой вариант как один из возможных — было необходимо.

— Я вот чего понять не могу, — сказал брат, прервав размышления. — Помнишь ту бронзовую скульптуру, которая якобы в точности воспроизводила Петра — по его сохранившимся вещам. Что-то она ни разу не похожа на оригинал. Нормальный же мужик. Длинный, как оглобля, но точно не урод.

— Не вздумай его в глаза мужиком назвать, убьёт, — усмехнулась сестра. — Тут это слово означает только крестьянина, а не мужчин вообще. Обидится. Это во-первых. Во-вторых, информационную войну не вчера придумали. Ни один живой свидетель в Европе во время его путешествий ни словечком не обмолвился — дескать, приехал к нам феерический уродец. Там бы такой шум поднялся, слов бы для описания не пожалели. Но ничего подобного никто не упоминал. Вся эта фигня началась существенно позже.

— Но вещи и статуя есть.

— Вот то-то и оно. Подозреваю, что на каком-то этапе произошла банальная путаница. Петров-то было трое. Причём второй и третий — его родные внуки, сын Алексея Петровича и сын Анны Петровны. Сын Алексея умер от оспы в 1730 году, ему всего пятнадцать лет было. Тогда никто не думал о музейной ценности царских гардеробов. Запросто могли сунуть в один шкаф вышедшие из моды камзолы Петра-деда и сапоги Петра-внука, и забыть лет на тридцать-сорок-пятьдесят. А потом уже нашли вещи и объявили, что всё это принадлежало одному Петру. А какому именно — да фиг с ним. Кто тогда заморачивался подтверждением достоверности? Лично у меня такая версия.

— Да, учитывая наш извечный бардак, вполне себе рабочая гипотеза, — рассмеялся брат. — Тем более, что реальность «не бьётся» с образом, который нам настырно предлагали. Я говорю не только про внешность, тут всё ясно. Что-то Пётр Алексеич не похож ни на героя романа Алексея Толстого, ни на свои же киношные образы. Хотя, из всех артистов, игравших его роль, Золотухин, на мой личный взгляд, оказался ближе всех.

— Погоди, это ты его только как отца-командира видел, — ответила Катя. — Попробуй с ним поссориться. Хотя нет, не пробуй. Наверное, я такого и врагу не пожелаю. И если на тебя кляузу напишут, тоже не завидую.

— Да уж… Мы верим фактам, а Пётр верит людям.

— Именно. Люди слабы и грешны, и исключений из этого правила за последние две тысячи лет, считай, не было. Точнее, если считать отсюда — за полных семнадцать столетий. В том-то и проблема…

Солдаты стали выводить голосами новую песню, более задушевную, чем прежняя, маршевая. Хорошо пели предки, заслушаешься.

2

С самого порога их ждала хорошая новость: обоз приехал. Весть принёс мальчишка из числа «сыновей полка», которого Гриша послал на ворота встречать своих. С обозом прибыла и старшая сестра — Дарья. Честно говоря, по ней соскучились не только кровные родственники: для «Немезиды» хрупкая, тихая, добродушная медичка Даша Черкасова была чем-то вроде живого талисмана. С виду она была полной противоположностью младшим брату и сестре, которых в шутку дразнила «двое из ларца, одинаковых с лица». Но была в ней другая сила — душевная.

Это чувствовалось даже в той деликатной настойчивости, с которой она могла убедить пациента делать то-то и то-то из предписанного, чего он поначалу категорически не хотел выполнять. Это в полной мере проявилось и после сражения, когда поступило много раненых солдат, и штатные полковые лекари сбагрили подозрительной девице самых безнадёжных. Мол, ей и отвечать за убыль. Каково же было всеобщее изумление, когда из девяти тяжелораненых, от которых отказались местные врачи, шестеро пошли на поправку. В их числе был и неизвестный герой Нарвской баталии — Дитрих Кауфман. Сподвиг преображенцев на атаку, одним из первых вломился в ряды противника. Порвали его шведы изрядно, все думали — не выживет. Но Дарья не пожалела медикаментов и шёлковых ниток, чтобы к моменту приезда в Москву означенный офицер уже был в сознании и даже мог самостоятельно работать ложкой.

Рассказывать в подробностях о встрече, обустройстве и обмене новостями смысла нет. Возникла только одна проблема — где размещать лежачих раненых. Пришлось немало побегать, чтобы найти помещение, более-менее подошедшее под лазарет, и попросить интендантов немного потесниться, прибрав оттуда рулоны сукна и иную казённую «мануфактуру», благо, было куда их переместить. Потом чуть ли не полным составом «Немезиды» всё это отмывали и приводили в соответствие санитарным нормам. Раненые всё это время лежали в «располаге», и при них неотлучно находились медики — Дарья и её медбрат Юхан.

О мальчишке стоило сказать несколько слов отдельно. За время, проведенное им в статусе помощника лекаря, он научился более-менее сносно говорить по-русски. Но не это главное. Парень искренне полюбил медицину — вот чего меньше всего ждали от бывшего шведского солдата и фаната Карла Двенадцатого. Пока он был учеником и, как сказала сама Даша, постигать лекарское искусство ему предстояло ещё не один год, но уже ассистировал своей учительнице во время операций, подавая инструменты и следя за их стерильностью между применениями. Дошло до того, что юный швед прилюдно поклялся более никогда и ни при каких обстоятельствах не брать в руки оружие. Мол, дело своей жизни он уже обрёл и со стези сей не сойдёт. Учитывая свойственное ему упрямство, следовало предполагать, что это всерьёз. Надо ли говорить, что такое положение устраивало всех без исключения?

После завершения зимних манёвров Пётр из Москвы куда-то пропал. Были предположения, что подался в ту же сторону, куда ранее услал Меньшикова. В офицерской среде курсировали упорные слухи, не подтверждённые, впрочем, документально, будто государь намерен вернуться к Рождеству. За это время новоиспеченным преображенцам следовало позаботиться о парадном обмундировании, для того им, как тогда было заведено, выдали денег «на платье». Полевое, по негласному распоряжению государя, им разрешили использовать собственное. Пошивом мундиров и изготовлением обуви с амуницией занимались считанные мастера, стоило «забить» свою очередь, пока не подсуетились другие новобранцы.

Пока суд да дело, командир ежедневно гонял «немезидовцев» за город на стрельбище — изучать матчасть, осваивая здешние фузеи. На резонный вопрос — мол, зачем? — последовал не менее резонный ответ: «Наши боеприпасы не бесконечные». Даже с учётом прикопанного в лесу под Нарвой и при экономном использовании хватит сезонов на пять, а дальше — либо полный переход на карамультуки, либо максимально возможная модернизация здешнего военпрома.

Тяжёлые, как зараза, фузеи — кило по пять каждая — не имели ремней для более комфортной носки. Фузилеры так и таскали их — уперев прикладом в ладонь и прислонив к плечу. В комплекте к этой гире шла кожаная сумка с пулями и пороховыми зарядами в бумаге, шомпол, роговая натруска с порохом для полки и багинет в кожаных ножнах. Если шомпол крепился под стволом фузеи, то всё остальное хозяйство носили на портупее. В принципе удобно, даже на стрельбище и в бою. Но если бы ружьё не надо было заряжать с дула… Вот это людям, разбалованным техническим прогрессом, было делать труднее всего. За время, которое требовалось для перезарядки фузеи, нормальный стрелок двадцать первого столетия мог высадить весь автоматный рожок. Затем все становились в шеренгу и делали залп, причём гости из будущего с первого же раза уяснили, почему при выстреле надо отворачиваться или прикрывать лицо шляпой: порох с полки мог при воспламенении «жахнуть» и по глазам. Ну, и отдача при солидном весе пули была соответствующая.

Второе, что они поняли на стрельбище — это то, почему нужно стрелять именно залпом. Гладкоствол, однако. Пули были подкалиберными и летели куда Бог даст. Проблему решали методом больших чисел, авось процентов десять из выпущенных пулек во вражеский строй да попадёт. Но если рядовых фузилеров учили, сделав выстрел, неподвижно стоять и молиться, пока противник изволит произвести ответный залп, то шведские каролингеры, например, мишени из себя не изображали. Они немедленно вставляли багинеты в стволы разряженных фузей и бросались в штыковую атаку. Точно так же командир натаскивал теперь и «немезидовцев».

На импровизированных манёврах, которые гвардейский полковник Джон Чамберс ради интереса однажды устроил на стрельбище, четыре десятка «пятнистых» подобной атакой почти сразу взломали строй численно превосходящего условного противника. То есть сделали то же самое, что и шведы под Нарвой. Англичанин потом долго ругался на двух языках, называя «пластунов» варварами, а побитых ими новобранцев — безрукими увальнями. Но тактику штыкового боя, сходную со шведской, в гвардейских полках всё же ввёл.

Командир анонсировал ещё и изучение «ядерного оружия» — здешней артиллерии — но не успели гости из будущего как следует обсмеять самих себя в роли бомбардиров, как привезли сшитую для них парадную форму. Вот тут-то и начался цирк, знакомый в их времени, пожалуй, только начинающим реконструкторам. Пришлось пригласить знакомых офицеров из местных, чтобы проинструктировали на этот счёт, иначе сами они бы очень долго разбирались, как всё вот это на себя правильно надевать… Кстати, башмаки и сапоги, сработанные на одну колодку без различия на левые и правые, вызвали шквал негатива. Ещё и разнашивать, стирая ноги до волдырей. Если под сапоги можно тёплые носки поддевать, то что делать с башмаками, когда придёт лето? Нужно что-то срочно придумывать. Не оружием единым должна быть сильна армия.

…Пётр Алексеич вернулся в Москву двадцать второго декабря по местному календарю. К этому моменту по уговору ему должны были представить хотя бы один проект модернизации вооружения. Приготовили, ясное дело, больше одного.

3

— Корнет, вы — женщина?^[14]

— Не смешно.

Если парни без особого оптимизма встретили перспективу носить здешнюю униформу как минимум на парадных построениях, то Кате преображенский мундир почему-то понравится сразу и без оговорок. Только уши мёрзли — треуголка с узким золотым сержантским галуном их не накрывала, а волосы ещё не успели отрасти до местных стандартов, торчали вихрами. Оставалось кутаться в епанчу и поднимать ворот повыше. Зато в этом прикиде её стойко принимали за молодого офицера из местных. Меньше недоверия или опасения, тоже плюс. Но свои вовсю острили, постоянно вспоминая то гусар-девицу Надежду Дурову, то кинематографический образ молодой Ларисы Голубкиной. Катя только отмахивалась: не до того.

Униформа фузилера Преображенского полка. Сержантская отличалась от неё только тонким галуном на шляпе и по краям обшлагов

— Хорош троллить, — сказала она, вытирая подошвы сапог о тряпку у порога. — Завтра в таких же прикидах на плацу строевым шагом будете ходить, тогда уже я с вас поугораю. Где командир?

— Да с его формой неувязочка получилась — мастер-ломастер с размерчиком прошиб, — сказал неугомонный Вадим. — Приходится перешивать.

На богатырские плечи брата и впрямь нужно было заказывать мундиры по особой мерке. Собственно, так и сделали, но то ли портной попался косорукий, то ли решил сэкономить пару копеек на сукне и нитках, однако стоило Женьке надеть новенький кафтан с золотым офицерским позументом, как он треснул по швам. Сейчас командир, тихо матерясь, вооружился иголкой с ниткой и занимался скоростным шитьём за занавеской в дальнем углу «располаги», поближе к печке. Там же собрались офицеры, которые устроили последний прогон предложенным проектам. Катя отстегнула медный крючок под горлом, сбросила епанчу на лавку и подошла к ним поближе.

— Что решили? — спросила она.

— Пришлось кое-что забраковать, — ответил Орешкин, перебирая листы с чертежами. — Про унитарный патрон пока лучше забыть, тут ни гремучей ртути, ни пироксилина нет и в ближайшие лет десять точно не предвидится. Понадобится целлюлоза, сырьё для производства азотной кислоты, соединения ртути или она сама в виде металла. В общем, много чего, что далеко и дорого.

— Шимоза^[15] не пойдёт? — поинтересовалась Катя.

— Пикринка токсичная, требует очень осторожного обращения при производстве. Сейчас таких технологий нет, — сказал Стас. — Обойдёмся без неё. А вот пушки системы Грибоваля или даже Вале^[16] — самое оно. И станок для сверления ствола в сплошной болванке, вместо проливания и рассверливания канала с риском получить скрытый дефект. Так, ещё ружьё Фергюсона^[17] — казнозарядное, винторез, до семи выстрелов в минуту. Если его допилить под примитивный «патрон» из бумаги и проковывать ствол на шаблоне из твёрдой стали, то вообще будет супер. Ещё — к пушкам даже сейчас можно будет делать вот такие унитарные заряды^[18], только стволы после выстрела тщательнее чистить надо. Но для грибовалевских пушек идеально… В общем, здесь то, что года через два-три может пойти в серию или производиться хоть сегодня.

— Если завод в Туле поставят раньше, — уточнил Артём. — Не помню, в каком году это было.

— В тысяча семьсот двенадцатом, — ответила Катя. — Завода ещё нет, зато Никита Демидов уже есть.

— К нему, Артём, ты и поедешь, как самый большой спец по ружьям, — сказал командир, закрепляя последний стежок и обрывая нитку.

— Всю жизнь мечтал, — криво усмехнулся снайпер. — Ладно, понял: приказы не обсуждаются, а выполняются.

— Всё, — командир натянул на себя кое-как подшитый кафтан и водрузил треуголку на голову. — Я готов.

— Надо будет ещё предложить чертёж полевой кухни, — сказала Катя. — Дёшево, сердито и солдатам не нужно самим кашу варить у каждого костра… Ну, да, ну, да — кто о чём, а баба о кастрюлях и поварёшках, — не без иронии добавила она, заметив улыбочки товарищей по оружию. — Сами взвоете, когда в поход пойдём.

То, что теперь им ходить в походы Северной войны, не вызывало ни малейших сомнений. Так лучше расстараться, чтобы эти самые походы хоть немного облегчить.

Интермедия

— Гриш, а Гриш?

— Чего тебе?

— А ведь вы не такие, как иные люди. Странные, но хорошие. Приютили, грамоте нас учите, теперь вот на довольствие зачислили, хотя и не положено… Гриша, ну скажи честно, откуда вы?

— Побожись, что никому ни единого словечка!..

— Пред Господом Богом клянусь, что буду молчать об услышанном. На том крест целую! — белобрысая девчонка перекрестилась, достала из-за ворота потемневший, с лёгкой зеленцой, простой медный крестик на шнурке, и действительно поцеловала его.

— Ну, смотри мне, если скажешь кому… Словом, Ксюш, мы из будущего. Из двадцать первого века от Рождества Христова. Я, например, родился в две тысячи десятом году.

Несколько секунд девочка стояла, не шевелясь — пыталась осмыслить услышанное.

— Не знала б тебя, сказала бы, что врёшь… — прошептала она. — Так вот оно что. Вот почему вы — другие…

— И вы нам кажетесь другими, триста лет прошло… Может быть, ты моя прапрапрапрабабушка, кто знает. Странно, правда?

— Не странно, а здорово!.. А каково оно там, у вас? Расскажи! Ну, Гриша!

— Расскажу, конечно. Только не всё сразу, уговор?

— Уговор!..

4

Визит сразу четверых офицеров лейб-гвардии к государю — дело самое обычное. Но далеко не каждого гвардейца при этом в передней встречает царёв ближник. Алексашка сиял. В прямом смысле: дорогой камзол с широким золотым позументом, пуговицы и пряжки на башмаках с камушками, модный парик, перстни — словом, не человек, а ходячий прилавок ювелира и шелкоторговца. Впрочем, лучезарная улыбка тоже шла в комплекте: узнал сразу, несмотря на смену имиджа.

— Освоились, вижу, — сказал он. — Что пришли вовремя, то хорошо. Но обождать придётся: у государя князь-кесарь Фёдор Юрьевич.

— Ромодановский, — негромко пояснила товарищам Катя. — Это может быть и надолго.

— Да кто его знает, — Меньшиков понизил голос до полушёпота. — Государь князю благоволит, розыскное дело доверил, — и добавил совсем уже тихо, едва слышно: — Старого чёрта лучше не злить. Запомните сие крепко, ведь не раз ещё с ним столкнётесь.

— Лучше бы не сталкиваться, — так же тихо сказал Евгений. — Если, конечно, я правильно понял, что означают слова «розыскное дело».

— Так это смотря с какого конца того дела ты будешь, господин поручик. Хотя… я бы поостерёгся… Присядьте. И правда, Бог его знает, сколько ждать придётся, — Алексашка снова заулыбался и заговорил нормальным голосом.

Но едва гости заняли стулья, как послышались приглушённые голоса и шаги, а затем едва слышно скрипнула металлическая петля открывающейся двери. Князь-кесарь, имевший право заходить в кабинет царя в любое время суток без доклада, уже покидал помещение. Господа гвардии офицеры тут же поднялись на ноги и по въевшейся военной привычке встали по стойке смирно, или «во фрунт», как здесь говорят. По страшной роже, которую скорчил Меньшиков, и его жестикуляции догадались, что что-то сделали не так, и сняли шляпы. Все, кроме дамы.

Фёдор Юрьевич действительно пользовался особым расположением Петра: уж если царь лично ему дверь открывает и отступает с пути, то это многое о человеке говорит. Обладатель уникального титула «князь-кесарь» оказался грузным пожилым дядькой немалого роста, длинноволос и усат, без бороды, но в старорусском наряде. Красное лицо Ромодановского говорило либо о пристрастии к выпивке, либо о гипертонии, либо о совмещении этих двух факторов. Умный, цепкий и недобрый взгляд гостям из будущего не слишком понравился: князь-кесарь изучал их гораздо пристальнее, чем следовало бы.

Судя по тому, как Фёдор Юрьевич, проходя мимо них, счёл нужным остановиться и окинуть внимательным взором, кое-что ему было известно. Вопрос только, что именно.

— А, вот вы каковы, — прогудел он низким, чуть хрипловатым голосом. — Наслышан, и премного. Что ж, коли противу государя не умышляете, то служите во славу Отечества. Может, когда и вместе его царскому величеству послужить доведётся… Ну, государь мой, пойду я, дел много, — сказал Ромодановский, обернувшись к Петру и слегка склонив голову.

И, сказав эти дежурные фразы, направился к выходу, запахивая на ходу полы длинной шубы. Под его сапогами жалобно скрипели половицы, помнившие ещё царя Алексея Михайловича. Шапку князю, метнувшись куда-то, подавал Меньшиков, а провожал его государь лично. Удивляло, что Пётр, тот ещё самодур с другими, следовал за Ромодановским по пятам, словно примерный ученик за учителем, и обращался к тому с видимым почтением.

— Охренеть, — командир «Немезиды» был, мягко говоря, удивлён происходящим.

— Не так много у Петра Алексеича настолько верных, как этот князь, — негромко сказала ему сестра. — Но так или иначе, пересекаться с ним и правда не хочется. Дядя крутой. Иногда даже чересчур.

— М-да, жестокий век — жестокие сердца… — задумчиво сказал Стас.

Ему пришлось прервать фразу на середине: вернулся Пётр. Вид он имел при этом, словно ученик, выпавший из поля зрения строгого учителя. На его лице явно читалась смесь облегчения и какого-то мальчишеского веселья. Быстрым шагом проскочив «приёмную», Пётр Алексеич заговорщически подмигнул прибывшим.

— Пошли, — сказал он и весело добавил: — Кот из дома — мыши в пляс… Алексашка, караулы проверь! — крикнул он, не оглядываясь.

— Уж не по наши ли души Фёдор Юрьевич приходил? — как бы между прочим поинтересовался Евгений, когда шедший последним Артём плотно прикрыл за собой дверь.

— Нетрудно было догадаться, верно? — весело рассмеялся государь. — Пришёл ко мне с подозрениями, будто умышляете вы заговор составить. Я его просил, чтоб вас не трогал.

— Слышала, будто его это может и не остановить, — заметила Катя.

— Не остановит — тогда уже не просьба, а приказ будет, — отмахнулся Пётр, усаживаясь на своё любимое место за огромным письменным столом. — Словом, он вас не тронет, но и вы ему дорожку не перебегайте… Готово ли ваше предложение?

Вместо ответа Евгений молча подал толстую пачку исписанных и исчерченных листов. Одно только их количество уже впечатлило государя. А когда он, придвинув к себе канделябр на пять свечей, принялся изучать содержимое, гости из будущего поняли, что попали в точку. Пётр был очень хорошим, по меркам своего времени, инженером. Предложенные технические решения оценил по достоинству.

— Сие всё у вас, там, в наличии? — спросил он удивлённо.

— Было, лет двести назад, — последовал ответ Стаса. — Но по сравнению с тем, что есть у вас…

— Вижу. О пушках вам будет с кем поговорить, я его уже вызвал, скоро в Москву приедет. А ружьё изрядное. Ежели исполнят наши мастера по сему чертежу, то и врагов вскоре удивим… Что за Никита Демидов сын Антуфьев здесь упоминается?

— Тульский оружейник, — негромко сказала Катя. — Он тот, кто сможет всё это сделать.

— Сперва погляжу сам, что за мастер, а уж после решу, давать ему денег или нет, — сказал Пётр, продолжая перебирать и перечитывать техническую документацию. — Может, ещё кто толковый сыщется, быстрее дело пойдёт… Отчего иных предложений не вижу? Всё сие, — он встряхнул пачкой бумаг, — весьма полезно будет. Однако нисколько не похоже на то оружие, что у вас при себе имеется.

— Извини, произвести это сейчас не сможет никто, — развёл руками Евгений. — Слишком далеко ушли технологии и энергетика. У нас там всё на электричестве, а у вас дай Бог, чтобы паровые и водяные механизмы лет через десять запустили. Может, тогда и подумаем, как сделать что-то на унитарном патроне, ведь именно в нём весь секрет. Ну, и…

— Что ещё?

— Шпионаж. Пусть Катька скажет, она над этой проблемой думала.

Ощутив на себе пронизывающий взгляд Петра, упомянутая с трудом удержалась, чтобы не поёжиться. Но, как говорят в народе, назвался груздём — полезай в кузов.

5

О том, что в государевых приказах по бумажной части творится чёрт знает что, Пётр и сам знал. Но когда ровный, спокойный голос девицы сообщил, что многие плоды трудов его до потомков не дошли, притом из-за сплошного разгильдяйства и воровства, едва сдержал в себе вспыхнувшую ярость… Драгоценнейших карт с начертанием и описаниями дальних земель российских, составленных нарочно отряженными экспедициями по его указанию, хватились лишь через полвека и не сыскали. Богатейший архив подлинных документов свалили в ящики и свезли в Париж к какому-то учёному француженину, чтоб гишторию его царствования писал. Так они там и остались, и где находились три сотни лет спустя, Бог весть. Зато почти через сто лет от сего дня в Европе состряпали гнусную подделку, кою затем из века в век вытаскивали из чулана и трясли, яко его достоверным завещанием.

— Я больше скажу, — продолжала девица. — У меня сейчас в кармане пять рублей серебром, половина того, что имею. Спорю на всю сумму, что завтра к вечеру принесу тебе какой-нибудь секретный документ из Посольского приказа. Уж за пять полновесных рублей мне что-то интересное да продадут. Как ты думаешь, иностранцы об этом способе добычи сведений не знают?.. Вот я о чём. У тебя в руках такое, что может заново перекроить всю карту Европы. Ты сейчас пустишь чертежи в работу, без присмотра. А какой-нибудь придурок подьячий за пятёрку и бутылку завтра всю эту пачку бумаг продаст… Ровно через год, самое большее через полтора — спорю на вторые пять рублей — тебе эти же самые ружья в готовом виде англичане привезут на продажу, втридорога. Ещё и запатентуют так хитро, что нигде, кроме как у них на острове, их нельзя будет произвести.

— Выдача патентов на изобретения^[19] — дело доброе, — согласился Пётр Алексеич, не слишком-то довольный тем, что услышал. — Стоит ввести сие и у нас, чтоб не мы Европам, а они нам деньги платили. А шпионство… Следует создать особый архив, чтоб бумаги такой важности в крепких шкапах да за караулами обретались, и лишь по моему личному письму их оттуда доставали.

— Тогда останется только одна проблема — пожары.

— От огня никто не уберегается, — сказал государь. — Все горят. И Лондон горел дотла^[20].

— Пожаров и у нас хватает, где открытым огнём никто не освещается и не отапливается. Потому что электричество электричеством, а дураков везде хватает. Но всё же такого ужаса, как здесь, нет… Год одна тысяча семьсот первый от Рождества Христова, 19 июля, — девица на пару секунд прикрыла глаза, словно читала по памяти. — Кремль выгорел дотла. Вот эти самые палаты — тоже. Их восстановили только в двадцатом веке. Через год, в тысяча семьсот втором, сгорел Посольский приказ. Ещё через десять — сильнейший пожар в городе, в огне погибло больше двух с половиной тысяч жителей Москвы^[21]. О более поздних пожарах упоминать не буду. Стабильно горели всей столицей каждые несколько лет. И если честно, я не знаю, что с этим делать. Как при этом сохранить архивы?

— Подумаем, — Пётр набил трубку и прикурил от оплывшей свечи. — Если что дельное сами сообразите, опишите на бумаге и несите мне. Будем думать вместе. А я велю немедля деревянные строения внутри Кремля все снести и на дрова пустить. На их месте в камне отстроимся. Завтра же объявлю, чтоб проекты готовили, и сам займусь.

— У нас для обработки дерева применяют огнезащитные составы и краски для замедления горения, — подал голос молчавший до того Артём. — Совсем пожар не предотвратит, но балки и стропила после этого горят неохотно.

— С тебя рецептура и испытания, — сходу воодушевился Пётр. — Дорого встанет?

— Натриевая щёлочь, чистый песок, белая глина. Кроме каолина всё должно быть дёшево, его ближайшее более-менее крупное месторождение в …Малороссии. Можно и обычную глину использовать, но будет не так красиво. Щёлочь получают из соды и негашеной извести. Если по-простому, то песок в концентрированном растворе надо кипятить, получится силикат натрия, то есть жидкое стекло. В нём разводят глину, мелкий песок, а потом покрывают стропила. Сам не делал, покупал готовые смеси, хотя основу состава знаю.

— Я же спрашивал у всех — кто что знает, пусть описывает, — фыркнул командир. — А ты сидишь, блин, и молчишь, как воды в рот набрал. Ты хоть понимаешь, сколько жизней можешь спасти этой своей огнеупорной смесью?

— Да как-то не думал… — смущённо пожал плечами Артём. — Про ружьё все сразу вспомнили, а про это…

— Всё важно, — веско сказал государь. — Собрались мы сей вечер про пушки поговорить, а вон сколько ещё дельного сказали. Ежели так и дальше пойдёт, то будет всем нам работы на многие годы.

Гости из будущего переглянулись.

— Главное — с нашей стороны — сперва думать, а потом делать, — сказал поручик.

— Боишься натворить беды? Правильно боишься. Я тоже того опасаюсь. Потому и думать будем крепко…

…Гостей он выпроводил лишь часа через три, то есть под полночь, пообещав завтра к вечеру проинспектировать организованный ими лазарет. Престранные они люди. Как солдат их сравнивать не с кем, таких ещё нет на свете, а нынешних они бьют походя. Привыкли к совсем иной войне. Но когда надо головой поработать, начинают умствовать, про высокие материи говорить. Как будто в каждом из них сидят по два разных человека, мало знакомых друг с другом.

Объяснения сему пока нет, но учитывать подобную особенность придётся. И ещё — надо присмотреться к их медицине. Там наверняка тоже есть что перенять.

Интермедия

— …Служба — это хорошо. Пусть служат, коль полезны. Но то, что государь не пойми кого к себе приблизил… Они к нему ходят по вечерам, подолгу сидят, о чём-то говорят. О чем? Неведомо. А ежели умысел какой имеют? Надо бы разобраться. Охохо…

— Не печальтесь, батюшка. Умышляли бы злое, давно бы исполнили.

— Может и так. Но я должен знать наверняка… Надо бы хоть одного из них зацепить, да под розыск. Пока государь хватится, тот всё мне успеет порассказать. Нет, девку ихнюю брать не стоит. Девки либо сразу по слабости своей правду выкладывают, либо, напротив, молчат до последнего. Поручика тож не брать, он на виду. Надо солдата либо сержанта сюда привести да расспросить. Упрётся — так и с пристрастием. После расспросов, конечно, отпущу, но он мне всё-всё поведает, яко на исповеди…

…О дружеской просьбе государя он сыну не сказал. Зачем Ваньке сие знать? Слишком мягок он, молод, подвержен новым веяниям. Наследник, но не помощник. Охохо…

6

Процесс исцеления принёс Дитриху не столько облегчение, сколько множество излишней суеты. Какой-то добрый человек распустил слух о его истинной роли в Нарвской баталии, и теперь каждый уважающий себя офицер, будь он русским или иноземцем, спешил засвидетельствовать своё почтение. Если бы не Дарья Васильевна, установившая часы посещений, здесь было бы круглые сутки не протолпиться.

На что было похоже сие помещение? На две смежные монашеские кельи, одна пошире, другая поуже. В той, что шире, вдоль стен расставили широкие лавки, накрытые соломенными тюфяками. На них, укрытые тёплыми покрывалами, и лежали нынче выздоравливавшие. Один солдат со сложным переломом ноги, двое с огнестрельными ранами, да он сам, коего шведы искололи багинетами. Было ещё двое с пулевыми ранениями, да они на днях вернулись к своим полкам. По рекомендации Дарьи Васильевны, к воинской службе им следовало приступить не ранее, чем через месяц, а пока они могут делать что-либо немудрёное в помощь тем же интендантам.

Шведский багинет серьёзно распорол ему бедро, эта рана доставляла больше всего неудобств: нога пока ещё не слушалась, так и норовила подвернуться. Ученик лекаря смастерил ему костыль. Теперь Дитрих мог, никого не беспокоя ради помощи, посетить дальний отгороженный угол, где разместили особое ведро с нарочитой двойной деревянной крышкой: поднимаешь верхнюю, а под ней круглое сидение с дырой. Соорудили сие ведро люди из грядущего. Дважды в день мальчишка-швед его выносил, промывал и возвращал обратно… Можно было просто погулять по комнате, чувствуя, как мало-помалу возвращаются силы. А вчера он даже предложил Дарье Васильевне свою помощь в заполнении дневников на каждого болящего, кои она вела с первого дня.

Печь была вделана в стену между двумя комнатами, дровами её загружала сама девица-лекарь. Тепло было всем. Выздоравливающие отсыпались, раны медленно, но затягивались. Иногда они говорили меж собой о чём-то, но чаще в «палате», как звала комнату Дарья Васильевна, слышался храп. Вот и сейчас трое из четверых выводили носами рулады, а Дитрих не спал. Было над чем поразмыслить.

Его лавка стояла напротив входа в «келью», завешенного каким-то грубым рядном вместо двери, потому он мог слышать, а иной раз и видеть, что происходит в «приёмном покое». Сейчас оттуда доносились тихий скрип пера и шелест бумаги: удивительная девица со званием бакалавра медицины продолжала вести дневники болящих. Снаружи слышались удары топора по дереву и стук поленьев: мальчишка-помощник либо сам колол дрова, либо упросил кого-то из солдат поработать ради лазарета.

Из-за окон, прикрытых деревянными ставнями, прилетали приглушенные звуки внешнего мира — голоса людей, редкий топот лошадей, колокольный звон. Это помогало думать о скором возвращении к нормальной жизни и службе, о перспективах оной, о том, что он может узнать от своих новых друзей… Наконец, можно было подумать и о Дарье Васильевне. Её знания и умения внушали уважение. Но в то же время была эта хрупкая с виду девица добра и трогательно беззащитна, нисколько не походя на младших брата и сестру. Хотелось стать её щитом от жестокого мира. Но примет ли она его предложение?

Что внушало Дитриху робкую надежду, так это то, что Дарья Васильевна к нему единственному обращалась на «вы» и не называла «братцем», как прочих болящих. Сколь зыбка была та надежда!

Размышления прервал шум за входной дверью: кто-то пришёл. Прислушавшись к голосам, понял, что явились с инспекцией. Подступило нехорошее предчувствие.

Интермедия

Из записок государя Петра Алексеевича.

«…Порутчик Черкасов суть верен, но не пёс, думать умеет. Тем и ценен. Всё ж опасение имею, что не всякое моё приказание исполнять станет.

Сестрица его Катерина тако же верна, однако безчувственна совершенным образом. Не имею представления, кто сию девицу смог бы к себе расположить. Скорее её убьют в баталии, нежели сей лёд растает.

Сержанты из числа присных обладают превеликими знаниями и умениями, не токмо воинскими. Один тугодум, однако же стреляет метко и зело опытен в части строительства. Другой умеет взорвать всякий пороховой заряд, в каком бы состоянии и под каким караулом тот ни находился.

Противу командира своего сии люди не пойдут никогда, и порутчик за них встанет. Предвижу немало хлопот с оными, однако польза, от них проистекающая, превышает любые неудобства.

С солдатами из новоприбывших знакомства доныне не сводил, сказать о них нечего, кроме того, что воюют изрядно…»

7

Первым делом государь навестил раненых. Выслушал пояснения Дарьи Васильевны относительно состояния каждого из них, расспросил пациентов относительно самочувствия и даже самолично проверил пульс. Дитриха поздравил со следующим чином, честно заслуженным на поле битвы. Подобное внимание было весьма лестно, новоиспеченный майор не стал лгать самому себе и кривить душой. Однако ему крайне не понравилась одна вещь.

Сперва он подумал, что почудилось. Но нет: когда государь смотрел на даму-лекаря, его взгляд был словно у охотника, завидевшего оленя среди деревьев. Пётр Алексеевич был неравнодушен к женскому полу, о том все знали, а многие и пользовались ради достижения каких-то своих целей. Девица Монс из Немецкой слободы, к примеру, состояла у государя на содержании, получала подарки, но, насколько Дитрих ведал, чувства русского венценосца не были взаимны. Говорили ещё о каких-то метрессах^[22], знатных дамах, актрисках, совершенно случайных женщинах. Даже странно, что государь не проявил никакого интереса к сестре Дарьи Васильевны. Впрочем, ту амазонку сложно было назвать привлекательной девицей — солдат, но не женщина. Умна, зла и всякий момент опасна. Другое дело — госпожа бакалавр. Всё, что объединяло её с сестрой — это ум. Тихая, скромная девица производила впечатление полной беззащитности. Пятнистый мундир из грядущего, символ грозной силы, казался на ней чужеродным. Хотя, довольно было посмотреть ей в глаза, чтобы понять: душою она ничуть не слабее брата и сестры. Другое дело, что если тех защищали телесная мощь и воинские умения, то Дарья Васильевна была уязвима. Много ли нужно, чтобы скрутить девицу и увести с собой?

Дитриху также было известно, что государь ни одну даму силой не принуждал. Женщин привлекал его высокий титул: кто царю откажет? Но ведь сейчас речь идёт о той, кто не склонится перед блеском короны, если сама не будет испытывать нежные чувства. Как поведёт себя Пётр Алексеевич, если едва ли не впервые в жизни получит отказ?

Когда визитёры покинули «палату», чтобы осмотреть «операционную» — отделённую чистой занавеской часть «приёмного покоя», где стоял стол с ремнями и хранились инструменты — Дитрих заметил, что они не слишком плотно задёрнули рогожку, отделявшую два помещения. Через несколько минут все вернулись к маленькому столу, за которым обычно сидела госпожа лекарь. Государя и мальчика-шведа со своей лавки офицер не видел, но мог наблюдать за лицом Дарьи Васильевны: её явно одолевали какие-то престранные размышления. Пока Пётр Алексеевич коротко экзаменовал юного ученика, а тот, сбиваясь от волнения, отвечал, она молчала. В глазах её Дитрих видел светлую печаль, как будто вот-вот закончится что-то очень хорошее… Наконец государь завершил расспросы.

— Вы ведь изучали медицину, Пётр Алексеевич, — негромко сказала девица-лекарь. — Значит, я могу говорить с вами, как с коллегой?

— В определённом смысле, — последовал ответ, произнесенный голосом человека, который явно был доволен происходящим. — Мои знания не столь глубоки, чтобы претендовать на некое учёное звание. Однако анатомирование делать умею.

— Зубы рвёте, — напомнила Дарья, улыбнувшись.

— Желаешь проверить? — не то в шутку, не то всерьёз предложил государь.

— Благодарю, мои пока все здоровы. Но если вдруг заболят, буду знать, к кому обратиться, — в её голосе прорезалась добрая ирония.

— Боишься? Никто до сих пор не жаловался, чтоб после моих операций болело.

— Может, вас просто не хотели огорчать, — в шутку предположила девица.

— Может, и так, — со смехом согласился государь. — Скажи, нужно ли что тебе самой?

— Спасибо. У меня всё есть — родные, друзья, крыша над головой, возможность лечить больных. Оклада хватает, чтобы лекарства и травы покупать, полотно, еду, дрова… Ещё раз благодарю, но мне больше ничего не нужно.

Ненадолго воцарилась тишина: очевидно, государь дивился человеку, у которого всё есть. Наконец он решил прервать молчание, становившееся неловким.

— Говорили, будто некоему офицеру, что явился сюда признаться в пламенной страсти, ты предложила мазь от ожогов.

— Да, было такое, — улыбнулась Дарья Васильевна. — Не люблю пафосных слов и поддельных чувств.

— А что же офицер?

— Обиделся и ушёл.

— Сам?

— Сам, — улыбка Дарьи Васильевны на сделалась немного печальнее. — Брат мне когда-то давно пистолет подарил для таких случаев. Стрелять ещё ни разу не пришлось, но аргумент убедительный.

— Могу я взглянуть на сей аргумент?

Девица достала откуда-то из-под столешницы один из тех странных пистолетов, которыми были вооружены все в отряде гостей из будущих времён, и подала собеседнику. Как он его рассматривал, Дитрих видеть не мог. Однако минуты две или три спустя оружие вернулось в руки хозяйки.

— Если б на меня такой наставили, я бы тоже ушёл, — послышался ироничный голос государя. — Смею надеяться, что избегу сей участи.

— Вам это не грозит — вы говорите как живой человек, а не как плохой актёр…

Дитрих мысленно обозвал себя недоумком: всё стало ясно, как день! Нет никаких сомнений, что Дарья Васильевна подпала под обаяние государя: он умел производить должное впечатление. Но во взгляде девицы снова читалась печаль.

Теперь господин майор в точности знал, что сейчас произойдёт.

Пётр Алексеевич, нисколько не смущаясь присутствия ученика, предложит девице пройти с ним. Это предложение обидит Дарью Васильевну, и с её стороны последует деликатный, но твёрдый отказ. Тогда самодержец попросту повернётся и молча уйдёт — тоже с обидой.

И всё закончится? Верится в это слабо.

Сколько ударов сердца будет ещё длиться это тягостное для Дитриха молчание?

Тишину прервал чей-то голос снаружи, звавший Дарью Васильевну. Та встрепенулась, словно сбрасывая наваждение. Кто-то забарабанил в дверь.

— Братец, открой, — сказала девица своему ученику.

Мальчишка отпер дверь. В «приёмный покой» тут же ввалились двое мужчин, причём один, безбородый, в распахнутом кафтане, буквально висел у седого бородатого дядьки на плече, прижимая руку к своему животу. Из-под ладони растекалось по рубахе тёмное пятно. Дарья мгновенно бросилась к нему.

— Зарезали! — громко, путано и с подвыванием начал объясняться бородатый. — Стёпка это, сын мой! Антипка его ножичком!.. Антипку-то повязали, а Стёпка в крови!

— На стол! — неожиданно властно скомандовала девица. — Юхан, свет, инструменты, тампоны, бинты, иглы и нитки! Пётр Алексеевич, помогите его раздеть! Вы! — это уже бородатому. — Вон котелок с водой — в печку его, и следите, когда закипит!.. Ножницы мне!.. Да прекратите вы причитать, папаша! И не таких вытаскивали!..

Куда подевалась тихая, скромная, вежливая Дарьюшка? В неё будто вселился дух младшей сестры. Но Дитрих, несмотря на резкую перемену обстановки и несусветную суету, что воцарилась в приёмном покое, почувствовал облегчение. Нечто давящее не просто отодвинулось куда-то до времени, а совсем отступило, исчезло, растаяло, словно наваждение. Бог его знает, почему, но он был благодарен неведомому злодею Антипке, причинившему несчастье какому-то парню. Если бы не это…

Нет, лучше о плохом не думать.

8

— Невероятно… Взгляните, Пётр Алексеевич. Вот это я понимаю — везение.

— Да этот парень в рубашке родился.

Медицину государь и правда изучал, хоть и с весьма специфической стороны — по анатомическим театрам и атласам. Ему не требовались дополнительные пояснения. И так всё очевидно: ножичек, изрядно прорезав слой жира и крепкую прямую мышцу в верхней части брюшины, до кишечника едва концом достал, да и того не повредил. Крови было много, однако чистой, без примеси содержимого, что в кишках обычно обретается.

Операция надолго не затянулась. Парня пристегнули ремнями к столу, дали в зубы ложку и велели думать о чём-то хорошем: поить больного снотворным снадобьем при подозрении на повреждение кишечника было нельзя. Впрочем, раненый был в прострации от всего случившегося и, вполне вероятно, пока боли не ощущал. Потребовалось очень аккуратно расширить рану скальпелем, зажать повреждённые крупные сосуды и удалить натекшую в полость кровь, на что старшая девица Черкасова употребила маленькие свёрточки из полосок чистого полотна, кои брала не руками, а нарочитым зажимом. Он сам при этом держал рану открытой, придерживая её края пинцетами. После удаления крови оба медикуса и ученик ещё раз всё осмотрели, снова убедились, что кишечник действительно не задет. Девица обработала раневой канал остро пахнувшим настоем, приняла от ученика ещё один инструмент, вынула им отмокавшую в хлебном вине иголку с тонкой шёлковой ниткой и принялась методично, снизу вверх, зашивать всё, что было разрезано, вплоть до кожи. Затем зашитую рану смазали поверху другим настоем, перевязали, больного всё же напоили снотворным и перенесли в «палату» к прочим пациентам. После чего помыли руки и наконец спровадили горюющего родителя — с наказом поутру сходить в храм и поблагодарить Бога за великую милость, что всё обошлось малой кровью.

— Хуже всего, когда в такую рану попадает грязь, — сказала Дарья, доставая из ящичка чистейшие белые полотенца. — Старшего-то я помню, неделю назад приходил ко мне с нагноением. Видели повязку у него? Занозу загнал в палец, вытащил и продолжил работу, даже рук не помыв. А к утру кисть разнесло. Пришлось вскрывать и чистить. Да, сепсис убил больше людей, чем пули…

Государь не без доли удивления отметил в себе разительную перемену. Дарья хороша, слов нет. Но если всего часом ранее она была для него лишь очередной девкой, с которой не грех свести близкое знакомство, то операция изменила всё. Он увидел её истинное лицо.

Вроде девица нисколько не походит на брата с сестрою и прочих …современников, но сердцем почувствовалось — одна из них. Словно железо в бархат обернули. Стоило видеть, как она на него зыркнула, когда сунулся к раненому, не помыв руки. Сама не только перед операцией начисто вымыла их от кончиков пальцев до локтей, но и тем же хлебным вином ополоснула, а нос и рот прежде закутала в белую тряпку, пояснив: мол, даже дыхание не должно касаться раны… Знания, несопоставимые со всем, что он видел, и несокрушимый дух — вот что сделало сию девицу недоступной. Три с лишним сотни лет, ограждали её, словно крепостная стена.

Ему редко встречались люди, преданные своему делу так беззаветно. Дарья — одна из них.

Тем ценнее будет сей трофей.

— Простите меня, что взялась командовать, — она по-доброму, даже немного виновато улыбнулась. — Иначе нельзя. Дашь слабину — все разбегутся по углам, потеряю время. Пациент может кровью истечь, пока уговорю кого-то помочь.

— Иной раз лекарь что офицер, может и покомандовать, — сказал государь, вытирая руки после мытья. — Я не в обиде… Спасибо за науку, Дарья Васильевна, — добавил он, ощущая нечто для него небывалое — грусть.

— Что вы. Это вам спасибо — за помощь, — вздохнула девица, наблюдая, как парень-ученик взял ведро и пошёл по воду. — Снова прошу прощения, нам прибраться надо после операции.

— Смею ли я просить о новой встрече? — спросил он.

Девица смотрела на него своими огромными светло-карими, почти золотыми глазищами — не мигая, в упор.

— Конечно же, приходите, — сказала она едва слышно. — Буду рада вас видеть …снова.

Нет. С этой точно нельзя, как с иными. Его охватил странный азарт: сделать то, чего не делал никогда в жизни — завоевать девицу, как простые смертные, что добиваются благосклонности женского пола разными политесами. Ибо лишь тому знаешь цену, что получил не даром… Рука Дарьи была тёплой, красноватой, с набухшими жилками, пахла смесью дорогого душистого мыла, хлебного вина и лекарских снадобий. Поцеловал ей кончики пальцев, словно королеве, после чего, не простившись, ушёл.

По краю памяти скользнула мысленная заметка, кою сделал накануне — навестить Анхен… Какая ещё Анхен? Плюнуть и забыть, пусть живёт как знает. Дарья — девица из почти сказочных грядущих времён — разом высветила сравнением с собою все пороки Анны Монс. И сребролюбие, и неверность, и поддельность чувств — сие тут же показалось во всём безобразии, будто старое, затхлое, траченое молью платье на свет вытащили. Он всё прощал, не видя никого лучше. Но теперь-то…

Таких, как Анхен, везде полно, продаются задёшево. А таких, как Дарья, на всём белом свете нет и не будет ещё лет триста. Решено: он будет добиваться именно этого приза.

9

— У меня плохое предчувствие, — сказала Даша, когда порог лазарета перешагнула сестра. Стояла где-то поблизости и ждала, пока гость уйдёт.

— Ты на его счёт? — Катя мотнула головой куда-то назад.

— На свой…

— Не поняла?..

— Пока без подробностей, — старшая из сестёр покосилась на проём, ведущий в «палату». — Но на всякий случай поговори с ребятами. Может кто-то из них здесь дежурить иногда?

— Так, — младшая, снова вырядившаяся в местный мундир, скрестила руки на груди. — Ты точно не хочешь ничего объяснить?

— Извини, пока нет.

— Ладно, сегодня я здесь побуду, а завтра с утра поговорю с Женькой и ребятами…

…В ночь поднялся ветер. Снега он с собой не принёс, но завывал до самого утра. Кате вполне хватало охапки соломы поблизости от печки, чтобы выспаться. Сквозь сон она слышала, как то Дарья, то Юхан поднимались и тихонечко проверяли, всё ли в порядке с больными. Это её не беспокоило. В случае ЧП — не привыкать вскакивать, хвататься за оружие и создавать возмутителям спокойствия разнообразные проблемы. Но несмотря на пессимизм сестры, она была уверена, что именно сегодня им волноваться не о чем.

Однако поговорить с ребятами с утра не получилось: новеньких внезапно повелели ставить в караулы наравне со старослужащими. Кате вручили …алебарду. Нет, это не шутка. Вы сержант лейб-гвардии? Собрались в караул? Берите этот почти бесполезный в эпоху огнестрела дрын с острым наконечником и узорным лезвием, и извольте стоять на посту несколько часов, изображая из себя статую. И ей ещё повезло, что «тащить службу» довелось внутри здания, а не по периметру: холодный ветер не только не улёгся, но ещё и усилился.

Вот с такой алебардой (первая сверху) и пришлось героине ходить в караул

Сменилась только в полдень, после чего ещё потеряла время, пока сдавала «церемониальное» оружие и воспитывала рядовой состав из числа новобранцев четвёртого батальона. «Что вы сказали, сударь?.. Как следует обращаться к старшему по чину?.. Лейб-гвардии, если точнее. Ещё раз, только правильно… Молодцы». Перехватила благодарный взгляд подпоручика-немца, который, видимо, уже отчаялся получить от своих салаг столь скорый результат, козырнула ему, продемонстрировав желторотикам, что такое субординация, и наконец была свободна.

Брат, оказывается, тоже только сменился с караула. Выслушав о давешней просьбе Даши, встревожился и пообещал помочь. Едва он это сказал, как их обоих опять сдёрнули с места.

В гвардию ещё никогда не принимали целиком слаженное подразделение с многолетней историей и своей спецификой. Петра Алексеича внезапно осенило, что надо бы развернуть «Немезиду» в полноценную полуроту, выведя их из простых стрелков в егеря. А значит, следовало довести её до штатной численности, отобрав из других рот подходящих по параметрам людей. Женя лишь матюкнулся сквозь зубы: нужно было разобраться с кучей бытовых проблем, а тут то одно, то другое.

— Ладно, — сказал он сестрице. — Сходи поругайся с шорником за то гэ, которое он поставил, у тебя хорошо получается пугать людей. А я посмотрю, кого из салаг можно в наше ярмо запрячь. Видел перспективных парней среди местных.

— Надеюсь, «пугать людей» — это был комплимент, — с едва заметной иронией сказала Катя.

Брат и сестра понимали друг друга с полуслова, потому каждый отправился по своему делу. По пути Катя приметила, что за ней от самых ворот Кремля до мастерской шорника неотступно следуют двое граждан протокольного вида. Пронаблюдать за ними не составило труда. Так и есть: судя по одёжке, местный заменитель полиции, а значит, Преображенский приказ. Ну что ж, рано или поздно этого следовало ожидать.

Шорник, чьи ремни так не понравились Евгению, сперва возмущался, претензии не принимал. Катя ни словом ему не возражала, лишь молча выслушивала длинную речь мастера. А когда поток слов иссяк, просто сказала: «Ремни вашей работы мы видели и у других солдат нашего полка, и они качеством куда лучше. Сделайте любезность, уважаемый, поставьте и нам такие же. Надеюсь на вашу порядочность, глубокое уважение к лейб-гвардии и к предстоящим святым праздникам». Её пустой, ничего не выражающий взгляд так резко контрастировал с любезным тоном и вежливым обращением на «вы», что желания продолжать дискуссию у мастера почему-то не возникло. Он согласился прислать подмастерьев с новыми ремнями и забрать прежние — не иначе работы тех самых учеников — о чём собственноручно написал расписку.

Продрогшие, завёрнутые в тёплые плащи протокольные граждане синхронно шагнули к Кате, едва она прикрыла за собой дверь мастерской. О, да к ним ещё и карета подъехала. Отлично, пешком идти не придётся.

«У, ребята, какие же вы профаны, — с долей сожаления подумала она. — А если бы я через эту избу да на задний двор? Искали бы ветра в поле».

После личной встречи с главой Преображенского приказа в государевой приёмной она ни на секунду не сомневалась, что в том или ином виде придётся встретиться как минимум ещё раз. Ну, вот этот самый раз и настал, судя по всему.

— Слово и дело государево, — она услышала ожидаемые слова. — Вашу шпагу, сержант.

— Не имею возражений, — Катя выдернула шпагу вместе с ножнами из портупейной петли и подала говорившему.

Глава 7 La Pucelle de Russie

1

В двадцать первом веке где-то в этом районе находилась станция метро «Преображенская площадь». Историческое место давным-давно оказалось в городской черте, на метро от «Охотного ряда» всего-то минут пятнадцать езды. В конце 1700 года транспорт был попроще, помедленнее. А московский район Преображенское был селом. Правда, далеко не бедным. Чуть более года назад здесь ещё собиралась Боярская дума.

Когда-то на правом берегу Яузы располагалась слобода, где обитали солдаты и офицеры потешных полков юного Петра Алексеича. После нарвского похода государь расквартировал гвардию в Москве, поближе к себе, там же полки доукомплектовывались и дооснащались. А село Преображенское стало резиденцией одноимённого приказа, во главе которого стоял Фёдор Юрьевич Ромодановский.

Ехать пришлось, по внутренним ощущениям, чуть меньше часа: показывать рыцарям слова и дела свои «бронебойные» наручные часы с автоподзаводом Катя не стала. Она по-прежнему держала себя так, что все вокруг принимали её за молодого парня, делающего карьеру по военной линии. Не стали исключением и эти двое незнакомцев. Взгляды у них были тоже протокольные — цепкие, следящие. Ни следа удивления: никаких девиц, везут самого обычного подозреваемого. Для них всё было в порядке вещей.

Всю дорогу она анализировала возможные варианты развития событий. Если верны её предположения, то жестокий и подозрительный, но очень умный князь Ромодановский пойдёт на прямой контакт. Тогда они попросту обозначат свои роли в окружении Петра и договорятся не мешать друг другу. А то и помогать время от времени. Для этого достаточно будет разговора начистоту, желательно без лишних ушей. Конечно же, и без рассказов про двадцать первый век, ибо смартфона с фото и видео у неё с собой на данный момент не было. Из артефактов будущего только часы на руке, которые она носила постоянно пятый год. Но произведут ли они должное впечатление? Гюйгенс уже изобрёл анкерный механизм, портативные часы пока очень дороги и редки, но не являются фантастикой. Так что — без подробностей… Если же Катя ошиблась, и князь-кесарь надумал устранить, как он мог подумать, соперников, то без серьёзной драки не обойтись. Конечно, эти сыскари «немезидовцам» не противники. С кем им приходилось иметь дело? С уголовным элементом да с перепуганными обывателями, на которых выкрикнули «слово и дело». Волков войны местным сыщикам не одолеть никак, и Катя знала, что уйдёт от них при любом раскладе. Но тогда пришлось бы опрометью мчаться к государю и просить защиты, а это не входило в её планы. Тем более, что, опять-таки при плохом развитии событий без трупов не обойдётся. А это тоже в планы не вписывалось.

Дом был деревянный, в два этажа, очень добротный и крепкий. Его каменный подклет сложили явно не одно десятилетие назад, ещё при Алексее Михайловиче. Это позволяло предполагать наличие капитального подвального помещения, одного из тех, что так любили рисовать иллюстраторы, когда речь заходила о Тайной канцелярии. До основания оной ещё далеко, но Преображенский приказ уже в наличии. Насколько Катя знала, в данный момент большинство дел в нём — это поиск, поимка и наказание беглых солдат и рекрутов. Но и делам политического толка хватало места. Что поделаешь, издержки эпохи. Равно, как и методы добычи доказательств. «Розыск» в это очаровательное время означал не дедукцию а-ля Шерлок Холмс, а выбивание нужных показаний из обвиняемого вне зависимости от того, виновен он или нет. Причём, это относилось не только к России, весь уголовный розыск просвещённой Европы прочно стоял на фундаменте «царицы доказательств» — пытки.

Карету остановили у входа так, чтобы у задержанного не было ни малейшего пространства для манёвра. Впрочем, Катя и не собиралась делать резких движений. Лишь придержала шляпу, которую порывом ветра едва не унесло с головы. Боковым зрением попутно отметила, как дёрнулся при этом один из конвоиров, но вовремя остановил себя, сообразив, что опасаться нечего.

Как и следовало ожидать, её повели сразу вниз, для психологической обработки. Сейчас предстояло проверить, насколько верны были первоначальные предположения насчёт этой встречи. Впрочем, князь-кесарь, присутствовавший здесь собственной персоной, всё же сумел её удивить.

— Доставили сержанта, князь, как и было велено, — старший из конвоиров первым скользнул за дверь, сдёрнул шапку с головы и почтительно докладывал невидимому из-за угла начальству.

— Давайте его сюда, — послышался знакомый немолодой голос с хрипотцой.

Второй конвоир кивнул ей на дверь: мол, не задерживайся. Катя и не стала медлить. Чуть пригнулась, чтобы не удариться головой о притолоку: при росте метр восемьдесят два здесь не всякая дверь была ей по габаритам. Наконец, оказавшись в полутёмном помещении, она выпрямилась. Что ж, всё примерно так, как она и представляла. Князь-кесарь, сидящий за небольшим столом в правой половине комнаты со сводчатыми потолками. По правую руку от него ещё один мелкий столик, за которым обнаружился эдакий стереотипный старорусский дьячок, вооружённый перьями, чернилами и листами бумаги. А в левой части помещения располагалась мечта мазохиста — собственно пытошная, с жаровней, устрашающего вида инвентарём и двумя невысокими жилистыми мужичонками в роли палачей. Катя по опыту знала: самые серьёзные противники — это отнюдь не двухметровые качки, а вот такие, среднего роста, ловкие, и словно из ремней сплетенные. Потому, если дойдёт-таки до драки, то этих придётся валить первыми без всяких раздумий.

Но едва князь-кесарь разглядел, кто перед ним находится, его спокойствие мгновенно сменилось гневом.

— Вы кого привели, малоумные? — едва ли не зарычал он на своих подчинённых. — Я вас спрашиваю — вы кого мне привели?!!

— Виновны, князь! — залепетал старший, побелев, как сметана. — Но всё сходится — и полк Преображенский, и чин сержантский, и волосы коротко стрижены…

На мгновение Кате даже стало жаль этих откровенных непрофессионалов. Их бы подучить по профилю, получились бы неплохие инспекторы лестрейды. Сделала полшага вперёд и поклонилась разгневанному князю.

— Они не ошиблись, Фёдор Юрьевич, — сказала госпожа сержант, стараясь, чтобы её голос звучал как можно более уважительно. — Я именно тот человек, который вам нужен.

2

Тягостное молчание, прерываемое лишь гневным сопением Ромодановского, длилось не больше полуминуты.

— Пошли вон, — рыкнул он на парочку незадачливых подчинённых.

Те исчезли с такой скоростью, словно открыли телепортацию.

— Чем же ты делу государеву можешь быть полезна, девица Катерина Черкасова? — спросил он, постепенно успокаиваясь.

— Сержант лейб-гвардии Преображенского полка Черкасова, князь, — всё так же с уважительными нотками проговорила Катя. — Не сочтите за дерзость, однако я свой чин не на дороге нашла. И польза от меня уже есть. О том, я надеюсь, вам известно.

— Ведомо про заслуги твои. Однако ведомо мне и иное, — Ромодановский пошуршал бумагами на своём столе. — Сообщают, будто вы купно умышляли противу государя нашего Петра Алексеевича, дабы его погубить, на трон усадить малолетнего царевича Алексея, и чтоб инокиня Елена, матерь его, стала правительницей при оном.

— Мы с вами оба прекрасно знаем, как и для чего пишутся подобные …бумаги, — Катя выделила последнее слово презрительной иронией. — Потому давайте опустим преамбулу и перейдём к настоящему разговору.

— А может, всё же стоит проверить, истинны ли сии воровские слова? — князь смотрел на неё изучающе, словно экзамен принимал. — Не бывает дыма без огня. Что мешает расспросить тебя, как у нас заведено?..

Услышав шорох за спиной, Катя не пошевелилась. Только произнесла ровным, ничего не выражающим голосом:

— Князь, со всем уважением — едва ваши люди прикоснутся ко мне, они тут же будут убиты.

— Кому грозишь! — насупился Ромодановкий, поднимаясь во весь свой немалый рост.

— Не вам, князь. Мы с вами оба люди государевы, и служим ему верно, как умеем. Но так как за мной вины нет, то и трогать себя никому не позволю.

Изучающий взгляд сменился едва заметным одобрением.

— Выйдите вон, — сказал он оторопевшему от такого неслыханного разговора дьячку и двоим «заплечным», которые так ничего и не поняли из услышанного.

— Князь, как же… А ежели она чего и впрямь умыслила? — пискнул дьяк.

— Я тоже не лыком шитый, уж с девкой, ежели что, как-нибудь управлюсь. Ну!..

Пять секунд спустя дверь за ними закрылась.

— Что ж, самое время поговорить начистоту. И на каком же поприще ты столь верно служишь государю? — поинтересовался Фёдор Юрьевич.

— На многих. Одно скажу точно: нам с вами делить нечего, так как основная моя деятельность направлена вне пределов России.

— Сколь живу на свете, не припомню, чтоб девицы подобными делами занимались, да и воинскому служению были привержены. Откуда ты такая взялась, скажешь?

— Только в присутствии Петра Алексеевича и по его прямому приказанию, князь. Ему истина известна, а мне велено молчать.

— Вот, значит, как… А мне послужить не желаешь? Можешь и тайно, ежели явно не хочешь.

— Я уже служу государю и Отечеству, князь. Как и вы. Просто наши службы разные.

— Да, Пётр Алексеевич умеет подбирать людей, кои готовы хоть убить, хоть умереть за него. Что ж, сержант лейб-гвардии Преображенского полка, сочтём, что мы друг друга, кхм, верно поняли. Бумажке той я хода не дам, ясно же, что дурак какой-то по пьяному делу языком наскоблил, другой дурак записал, а третий здесь принял и в дело пустил. Людей, столь верных государю, надобно ценить… Но и ты запомни: мне — дорожку не перебегай никогда.

— Нейтралитет, — всё так же ровно произнесла Катя. — Если вас такое положение устраивает, значит, оно тем более устроит и меня.

— Понабрались вы у Петра Алексеевича слов иноземных, — покривился Ромодановский. — Молодо-зелено… Ну да Бог с вами. Шпагу тебе вернут и в город свезут. А встречи нашей не было. Ясно?

— Как вам будет угодно, князь.

И без дополнительных пояснений было понятно, что Пётр Алексеевич ценил и уважал Фёдора Юрьевича не только за умение править железной рукой. При всём неприятии его методов работы, уважением прониклась и Катя. Впрочем, извечное соперничество между армией и органами внутренних дел дало о себе знать: она зареклась пересекаться с этим человеком, разве только если совсем уже других вариантов не останется.

Шпагу вернули тут же, а давешняя карета привезла к самой стене Белого города, так что до «располаги» оказалось не так и далеко. Но двоих «немезидовцев», причём в полевой «цифре», она встретила уже за воротами.

— Вот она где! Катька, ты куда пропала? А ну живо к командиру, он тебя уже второй час по всему городу ищет!

— Да так, прогулялась тут немного, — ответила им Катя, подумав, что князь Ромодановский поступил немного опрометчиво: брат умел копать как надо, и к вечеру наверняка вычислил бы её местонахождение. — А что случилось?

— У командира и спросишь. Ну, идём.

Интермедия

— …А сию бумагу спрячь, — князь-кесарь бросил дьяку свёрнутый в трубочку листок. — Пригодится аль не пригодится — Бог его знает.

Фёдор Юрьевич впервые за очень долгий срок не знал, как лучше поступить. Что не умышляют те люди на государя и верно ему служат, это хорошо. Но лучше б то была собачья верность, без рассуждений. Тогда и голова бы сейчас не болела у князь-кесаря. Эти люди — не псы. Они — волки. Прирученные, но как в той поговорке: сколь волка ни корми, он в лес глядит.

Девица ясно дала понять ему кое-что любопытное. Во-первых, она — человек государев, и никому, кроме Петра Алексеевича, в своём особом тайном деле не подчинена. Во-вторых, в ней нет страха, который присущ простым смертным, коих приводили сюда. Есть лишь опаска и неприязнь по отношению к розыскному делу, свойственные воинскому сословию. А значит, либо дворянка, либо из однодворцев, либо казачка, что вполне сходится со скудными сведениями о ней. В-третьих, в его дела соваться не намерена, что хорошо, но и в свои его не допустит, что плохо. И чуть что не так, сразу нажалуется государю.

И наконец, в-четвёртых, она ведает о дружеской просьбе Петра Алексеевича — не трогать сих странных людей, коих он нежданно приблизил. Иначене грозила бы убить его челядь. А и убила бы, ей бы ничего за то не было: ведь князь-кесарь, как ни крути, пошёл против воли государевой.

Выходит, придётся ему, всесильному князю Ромодановскому, облечённому особым доверием царя, мириться с существованием сих …молодых да ранних. Они Петру Алексеевичу какие-то бумаги носят, а государь те бумаги ото всех прячет. Зато вызвал Ваську Корчмина, ещё одного молодого да раннего, он у царя по пушкарской части подвизается.

Значит, оружие… Что ж, дело также полезное. Пусть занимаются, коль на благо Отечества.

Однако бумажку с «умыслом», который записали со слов белёвского дворянина Ивана Арцибушева, лучше сохранить. Сей поместный — дурак, но может, его показания и пригодятся когда.

3

Стоило войти в «располагу», как почти у самого порога её перехватил брат.

— Куда ты пропала? — он был не на шутку встревожен.

— Встретила …одного хорошего человека, — нарочито равнодушным тоном сказала сестра. — Ничего особенного, поболтали о том, о сём, и разошлись, как в море корабли.

— Вот как… — Евгений тоже вспомнил «Гардемаринов» и слова, которые подразумевались после фразы «один хороший человек»^[23]. — Всё в порядке?

— Пока да. Ты меня из-за опоздания разыскивал?

— Тебя тут, внезапно, целый генерал ищет. Помнишь его — на манёврах он крепостью командовал?

— Автоном Головин. По делу или просто так?

— Можно подумать, он мне сказал. Письмо тебе оставил и отвалил, — брат начал потихоньку успокаиваться, хотя встреча с «хорошим человеком» ничего приятного могла не означать уже в самом ближайшем будущем. — На, читай.

Продираться сквозь весьма вольную грамматику этих времён Катя с горем пополам уже научилась. Проблема была лишь в том, что новый гражданский алфавит ещё не появился, а все эти устаревшие буквы было непонятно как читать. Оставалось догадываться о смысле написанного по тем буквам, значение которых не изменилось со временем. Да ещё эти завитушки, которыми дворяне по новой моде обильно украшали любое письмо, хоть деловое, хоть личное. Но разобрав, наконец, что именно написал Автоном Михалыч, Катя просто вернула письмо брату.

— Мне только этого сейчас не хватало, — мрачно сказала она. — Завтра Рождество, приглашает на праздничный ужин. Сразу зашёл с козырей.

— Твоё решение?

— Будет ужинать один, — Катя бросила шляпу и перчатки на скамью, достала из кармана другую бумажку. — Шорник обязался заменить ремни, кстати. К вечеру должен прислать подмастерьев. Пусть Гриша подготовит вот эту расписку под акт сдачи-приёмки.

Брат только покачал головой. Холодная рациональность сестры пугала иной раз даже его.

Снаружи донёсся чуть приглушённый расстоянием грохот: Пётр Алексеевич решил не откладывать дело в долгий ящик и, пока не наступили праздники, велел немедля начать снос деревянных строений внутри кремлёвских стен. Он как обычно начал новое дело в спешке, чтоб побыстрее завершить его, и плевать на предстоящие праздники. Первыми под раздачу попали интендантские склады. Два дня их содержимое либо вывозилось куда-то телегами, либо распихивалось по каменным строениям. И вот за дело взялись бригады строителей. Судя по доносившимся звукам, они разбирали и сбрасывали наземь кровлю, а некоторые уже взялись валить бревенчатые стены. И ещё один звук ворвался в жизнь обитателей Кремля: гомон сотен людей и десятков упряжных лошадок, сходившихся к узкому пространству, где в двадцать первом веке пролегла Кремлёвская набережная.

3

Ещё со времён Алексея Михалыча вырубать лес вокруг Москвы было запрещено. Стройматериалы и дрова везли, понятное дело, издалека, это влетало жителям столицы в копеечку. Потому, чтобы не складировать строительный мусор внутри крепости, Пётр велел объявить, что старое рассохшееся дерево сложат на краю Красной площади, у стены, меж собором и мостом, откуда всякий желающий сможет оное забрать на свои нужды. Единственное условие — самовывоз. Срок — до рассвета 25 декабря по здешнему календарю, то есть до начала празднества. Государь был уверен, что ещё задолго до восхода солнца москвичи разметут всё до последней щепки, очистив территорию, а он избавится от головной боли по поводу пожароопасного материала в канун грядущих новогодних торжеств. Ведь в полночь 1 января планировалось устроить праздничный фейерверк по примеру прошлогоднего^[24].

«Немезида», кстати, тоже разжилась дармовыми дровишками, причём, почти «по блату», сразу после сноса какого-то склада, миновав стадию вывоза за ворота. Парни носили брёвнышки, которые потом пилили и рубили под нужный размер. Пилы, кстати, были голландские, из тех, что Пётр велел завозить «для образца» после Великого посольства. И они мало чем отличались от двуручных пил, которые продавались в строительных магазинах их родного времени. Арендовали две штуки, топорики использовали свои, так как местные аналоги ничего, кроме слёз, не вызывали. И закипела работа.

Катя попыталась присоединиться к ним, но братец усадил её за канцелярскую работу: нужно было составить подробные ведомости по текущему и желаемому составу полуроты, а также расписать всё необходимое, что требовалось для доукомплектации. Стемнело рано, пришлось зажечь свечу: товар не дефицитный, но на полковые нужды их отпускали в аптекарских дозах и только писарям. «Немезидовцы» покупали их на свои деньги. Перья, кстати, гости из будущего научились правильно очинять далеко не сразу, так же, как и пользоваться ими. Часто сажали кляксы, приходилось, ругаясь, переписывать бумаги заново. Аккуратная, педантичная Катя раньше товарищей освоила это непростое искусство — письмо гусиным пёрышком — и сейчас выводила своим идеально ровным почерком не менее идеальные строчки.

После прибытия обоза в Москву четверо из пяти немолодых поварих разбрелись по городу, нанявшись в прислуги. Их никто не держал: люди в своём праве. Даже денег немного выделили в качестве выходного пособия. Часть девчонок из числа сирот, как это ни удивительно, забрали к себе здешние дальние родственники, хотя, откуда здесь у них отыскалась родня — где Ингрия, а где Москва. Но оказалось, что многие ижоры на протяжении девяноста лет постепенно уходили из-под власти шведов-лютеран и оседали в России. Большей частью, конечно, под Новгородом, но многие, особенно в последние годы, добрались до столицы.

Сейчас у печки возились с котлом баба Маша и две её мелкие помощницы, у которых здесь родни не нашлось. Постукивание деревянных поварёшек и тихий треск дров в печи настраивали на мирный лад: скоро парни намашутся топорами, вернутся в тепло, а тут и каша готова. Вкусный запах, расплывавшийся по «располаге», тоже настраивал Катю на позитив. Ведомость получалась строгая, с чёткой росписью постатейно, что потребуется для новичков. Вроде ничего не забыла и лишнего не приписала. Хорошо.

Стук топоров за дверью внезапно сменился весёлым гомоном. Голос Петра она узнала безошибочно: наверняка самолично инспектировал снос деревянных строений, а сейчас явился зачем-то в гости к «немезидовцам». Завязался короткий, но вполне дружеский разговор. «…Все по дрова, и мы тоже. Лишними не будут», — Катя услышала голос брата. Что ответил Пётр, она не разобрала, так как опять донёсся грохот разрушаемой бревенчатой стены: стройбригада работала не покладая рук и невзирая на раннюю декабрьскую темноту. А какой-то десяток секунд спустя дверь «располаги» открылась, пропуская внутрь самого государя.

Судя по всему, явился он в прекрасном настроении. Бухнувшихся на колени при его появлении поварих проигнорировал, сразу направился к столу, за которым Катя занималась работой писаря. Та немедленно поднялась на ноги и встала по стойке смирно: армейская субординация никуда не делась.

— Вольно, сержант, — Пётр небрежно сбросил на ближайшую скамейку плащ и шляпу, а затем помахал какими-то листками. — Гляди, занятное чтение тебе принёс.

— Уже газеты доставили, — догадалась Катя. Другой причины для того, чтобы государь лично явился сюда ради какой-то корреспонденции, просто быть не могло.

— Читай, читай, — он шлёпнул на стол несколько европейских газеток и не очень-то вежливо плюхнулся на скамью. — Там про тебя писано.

Листки по формату сильно не дотягивали до газетных полос будущего, да и с иллюстрациями из всей пачки были только два новостных издания. Судя по качеству бумаги, эти были самыми респектабельными. Голландского языка Катя не знала, но по-немецки и по-французски читала более-менее свободно, даже в нынешней орфографии… Что ж, первый выстрел в информационной войне попал куда надо. Все эти газеты содержали не слишком длинную заметку, приоткрывавшую завесу тайны пленения Карла Двенадцатого. Явно имел место разного качества рерайт из первоисточника, но общий смысл всех статей был таков: мол, совершенно достоверно стало известно, что шведского короля взяла в плен некая русская девица, после чего отконвоировала к своему царю. Одна из иллюстраций типа «гравюра» была исполнена более-менее талантливо. Сказано про некую девицу? Вот вам усреднённая девица в простом европейском платье, которая в правой руке держит поднятую сковородку, а в левой, деликатно отставив мизинчик — конец верёвки. На другом конце этой же верёвки пририсовали связанного шведского короля, с поникшей головой бредущего по пустынной дороге. Автор второй иллюстрации явно знал, как одеваются русские девицы, потому главная героиня гравюры была облачена в традиционный сарафан и головной убор зажиточной подмосковной крестьянки. Придерживая подол, она весело мчалась за убегавшим от неё испуганным Карлом. С занесенной над головой сковородкой, будь она неладна.

— Могло быть и хуже, — Катя оценила образцы как зарубежной газетной словесности, так и мастерства оформителей. — Представляю, как смеялись в европейских столицах… кроме Версаля, конечно. Второму герою этих публикаций газеты показывали?

— Подождёт, — отмахнулся Пётр. — Он к праздничному столу назавтра приглашён. Подобные новости ему никто не покажет. Но раз я получил сии куранты, то и послы иноземные на картинки уже налюбовались. А мы предъявим им оригинал. Оденешься в своё, — добавил он тоном, не предполагавшим никаких возражений.

— Гости будут разочарованы, — заметила Катя. — Как бы не решили, что мы их дурим.

— Ты мундир свой подшей, чтоб мешком не висел, тогда и сомневаться в твоей женской натуре никто не будет.

— Сделаю, — аргумент был резонный, не хватало ещё подозрений в обмане, потому и возражений не возникло. — Думаю, кислая рожа Карла тоже должна их убедить. Держать себя он ещё не умеет, обязательно скривится… Куда и когда мне завтра приходить?

— Будь готова в три часа пополудни, я за тобой пошлю, — Пётр панибратски хлопнул её по плечу, но быстро убрал руку. — Что говорить, я тебе подсказывать не стану, сама знаешь.

— Будет сделано.

— А скажи, — государь заговорщически подмигнул, — сестрица твоя себя в строгости блюдёт?

«Приехали», — подумала Катя, мрачнея мыслями. Рядом с ней сидел один из самых известных бабников своего времени. Как бы не пришлось Дарью от него защищать.

— В строгости, — кивнула она, ничем не показывая своего истинного настроения. — Матушкино воспитание.

— Вот и хорошо. Ты погляди за ней, чтоб никто не обидел.

Он сгрёб со стола газеты, подхватил шляпу с плащом и ушёл. А госпожа сержант лейб-гвардии осталась в полной растерянности: чего именно она не знает и не учитывает в текущей ситуации? И какое место в планах Петра занимает старшая сестра? Он сумел сильно удивить её, а это было очень непросто.

4

Теремной дворец дошёл до двадцать первого века уже далеко не в первозданном виде. Он не раз горел, его заметно перестроили со временем. Впрочем, реставраторы двадцатого века постарались на славу, максимально возможно восстановив его первозданное убранство. Но царских пиров в нём не устраивали. Там просто жили, изредка принимая гостей.

Для празднеств Пётр Алексеевич использовал Грановитую палату, которая тоже пережила три с лишним столетия с многочисленными переделками и реставрациями. Ранее Кате приходилось видеть её только снаружи, а интерьер изучать по фотографиям в интернете. Да и сейчас туда нижние чины и младшие офицеры могли попасть исключительно в роли караульных. Новичков пока ещё не допускали. Оттого удивление гвардейского сержанта, присланного сопроводить …другого гвардейского сержанта в царские палаты, было столь искренним.

…Праздничное богослужение в соборах Кремля посетили все, кто этого хотел. А затем начались гуляния, в которых люди двадцать первого столетия принимать участие отказались. Понятно, что праздник, но жуткого вида самодельные маски, вывернутые наизнанку тулупы и нетрезвое колядование — извините, прожжённым воякам это было чуждо. Самое интересное, что они в том были не одиноки: большинство преображенцев разделяли их мнение. При повальной и демонстративной религиозности простого люда, Пётр Алексеич, его ближний круг и гвардия отнюдь не считали своим долгом креститься на каждую церковь и поминать Бога всуе. Равно как и соблюдать старинные обычаи, корни которых уходили глубоко в историю, ещё в языческие времена. Государь, например, отстояв сегодняшнюю службу, отправился к себе и занялся приготовлением к вечернему праздничному приёму. Гвардии тоже было чем заняться: в дни массовых гуляний они ходили патрулями по городу и следили за порядком. И только небольшая часть «Немезиды» оказалась в этот день свободной от караулов и патрулирования.

Всё время с окончания богослужения и до оговоренных трёх часов пополудни Катя занималась перешиванием новенькой «цифры» из запасов подразделения. Подгонять пришлось не как обычно, а по фигуре, потом ещё и засупониваться ремнём. Ростового зеркала здесь, ясное дело, не найти даже в царских палатах, пришлось идти к сестре и просить её посмотреть, всё ли в порядке. Услышав от Дарьи удивленно-одобрительное: «А тебе идёт», — Катя поняла, что слегка перестаралась с ушиванием формы. Меньше всего на свете ей сейчас хотелось надевать что-то, что «идёт».

— …Государь велел передать, чтоб ты при гостях во фрунт не тянулась и чина своего воинского не казала, — доверительно сообщил гвардеец, провожавший её к Грановитой палате. — Говорил — ты поймёшь… Нет, правда, что ты Каролуса Свейского в плен взяла, или врут люди?

— Правда, — подтвердила она. — Этот гадёныш мне всю душу вымотал, пока довезли его к государю. Надеюсь, меня он тоже на всю жизнь запомнил.

— А ведь я там был, — сказал сержант. — Под Ругодевом-то.

— Значит, ты один из тех, кто спас наши шкуры, — с неожиданно весёлой ноткой произнесла Катя. — Если б не ваша атака, приняли бы мы в шведском лагере свой последний бой. Спасибо, брат.

И протянула ему руку. Слегка удивлённый однополчанин помедлил секунду, но на рукопожатие ответил.

Свежевыпавший снежок хрустел и поскрипывал под подошвами новых зимних берцев. Форма сидела почти идеально, а на голову Катя надела свой любимый, цвета еловой хвои, армейский берет. Волосы немного отросли за месяц и уже не казались местным неприлично короткими. Всё равно публика будет в шоке. Но, чтобы не возиться с курткой из запасов, пришлось надевать утеплённый мехом плащ. Где его только брат раздобыл — загадка, мог и попросить взаймы на вечер. Сочетание разных исторических эпох, так сказать, налицо.

А вот и чисто выметенные нижние ступени крыльца Грановитой палаты. Идти было совсем недалеко. Тут вообще всё недалеко, кроме Сибири и Дальнего Востока.

5

Празднество для высшего света и иностранных гостей резко отличалось от того, что сейчас происходило в городе, за стенами Кремля. Пётр Алексеич не зря съездил в Европу. То, что Катя подглядела в узенькую щёлочку между створками великолепных дверей портала, было именно кусочком Европы в антураже потрясающих сводчатых потолков и великолепных росписей Грановитой палаты, помнивших Ивана Третьего и Софью Палеолог. Столы, как при Алексее Михайловиче, расположили огромной буквой «П», устелили дорогими скатертями и уставили изысканными кушаньями на великолепных блюдах. Но, в отличие от батюшки, сын не восседал во главе стола в пышных царских одеяниях, а щеголял новеньким зелёно-красным офицерским мундиром Преображенского полка и перемещался меж гостями, подсаживаясь поговорить то к одному, то к другому.

Ей самой сказали ждать в Святых сенях, вот она и ждёт. Хорошо хоть гвардейцы на карауле были знакомые, дали глянуть одним глазком, что происходит в главном зале. Кое-кого из гостей она узнала сразу. Разумеется, здесь был неизменный Меньшиков. Бориса Петровича Шереметева тоже помнит — по манёврам. Фёдор Юрьевич Ромодановский и какой-то молодой человек, похожий на него — видимо, сын, Иван. Конечно же, «гвоздь программы» — Карл, и гость, и пленник. Рожа постная до изжоги, за спиной у него двое преображенцев — не иначе почётный караул… Кого-то Катя узнавала с трудом, по историческим портретам. Судя по увиденному, съехались все, кто мог. Фёдор Головин, Бутурлин, Трубецкой, Хилков, Кикин, будущий канцлер Головкин, кто-то из Долгоруких и Голицыных… Все, кроме старомодных Ромодановских, в европейском платье, кто-то и в париках. Но подавляющее большинство тех, кого удалось разглядеть, ей были визуально не знакомы или сидели так, что невозможно было сходу опознать. Хотя, нет, есть ещё одна приметная персона. Мальчишка лет десяти или одиннадцати в простом по покрою, но очень добротном и дорогом европейском платье; длиннолицый, с недоверием глядящий на собравшихся. Наследник, Алексей Петрович. Судя по слегка осовелому виду, за стол пацана усадили чуть ли не прямо с дороги — были сведения, что он находился в Новгороде. А теперь, значит, здесь… Какие-то категорически не знакомые дамы всех возрастов старше пятнадцати. И наверняка присутствует группа иностранных послов и полномочных представителей, такие праздники без них никогда не обходятся, а тут ещё и пленный шведский король, при полном здравии, но без шпаги. Разве можно такое зрелище пропустить? Послы либо среди неузнанных, либо скрыты персонами других гостей.

Вот, значит, как: чуть ли не весь бомонд собрался. Пётр, большой любитель театрализованных представлений с собой в главной роли, решил устроить шоу по полной программе. Сначала продемонстрировал публике Карла, сейчас в частных разговорах потихоньку «прогревает» аудиторию, которая уже в курсе о заметках в зарубежной прессе. А когда сочтёт, что нужный информационный фон создан, прикажет пригласить второй «гвоздь программы». На девицу, взявшую в плен целого короля, должен обернуться весь зал. Что ж, в пиар с местным колоритом он умеет. А от самой Кати требуется только одно: ничего не испортить. Непростая задачка даже для человека, который знает и любит историю.

Рассмотрев всё, что было возможно, Катя отступила от золочёной двери и задумалась. На днях Пётр сказал им совершенно правильные слова: «Вам многое ведомо о персонах и баталиях, а в прочем вы словно дети. Не знаете даже, почём пуд хлеба». На что получил ответ: «О таком в учебниках истории редко пишут. Учимся на месте». Но ведь, как говорится в той поговорке, «дьявол кроется в деталях». Именно незнание мелочей могло всё погубить. Они шли по очень тонкому льду. В плане это оговаривалось, но одно дело написать примечание к пункту, и совсем другое — воплощать этот пункт в жизнь.

Одно хорошо: нервов у неё и правда нет. Все выгорели напрочь. Говорят, их отсутствие — хорошее качество для дипломата? Вот и повод проверить.

6

Оптимизма своего короля саксонский посол Йост Фридрих фон Арнштедт не особенно разделял. Хорошо было его величеству Августу Второму договариваться с московским царём за столом, хвастаясь своей способностью скручивать серебряные тарелки в трубочки. Московит, как выяснилось, был столь же силён. В итоге оба монарха, изведя целый сервиз, договорились вместе выступить против Швеции. И если в войсках Саксонии сомнений не было — проще говоря, господин посол, сам полковник той же армии, был абсолютно уверен, что Ригу они не возьмут — то русские оставались загадкой. Никто не ведал истинной силы их армии.

Дальнейшие события под Нарвой показали, что правы были и те, кто прочил московитам поражение, и те, кто верил в их победу. Невероятно, но им удалось увернуться от разгрома в последнюю минуту.

Русские сумели удивить своих европейских союзников по меньшей мере дважды. Первый раз — когда нашли в себе силы отчаянной контратакой лейб-гвардии опрокинуть уже праздновавших викторию шведов, и второй — когда стало известно, что в ходе сей безумной авантюры был пленён молодой и небесталанный шведский король. Его величество Август Саксонский немедля отправил его, фон Арнштедта, в Москву, дабы исполнить условия договора между его страной и Россией. И вот, уже в русской столице, к нему является курьер с дипломатической почтой, доставивший, помимо писем, и газеты. Там чёрным по белому писано, что короля шведов взяла в плен некая девица. Как эта новость ушла в газеты, минуя дипломатические каналы? Бог его знает. Тем не менее, в письмах из Дрездена лишь упоминание об этих газетных заметках, крайняя степень удивления и ничего сверх того. Послу поручалось выяснить подробности на месте и немедля отписать на родину. А московский царь во время праздничного обеда ещё и подбросил дров в топку любопытства, сообщив как бы мимоходом, что достоверные сведения о пленении Карла Шведского господа посланники смогут узнать прямо сегодня, не выходя из этого великолепного зала.

По-русски господин посол понимал едва ли одно слово из трёх, он менее года в России. Однако рядышком сидел генеральный консул Англии Чарльз Гудфэллоу. Сложно пока сказать, каков он дипломат, но язык страны, в которой ему выпало представлять интересы своего королевства, уже более-менее изучил, мог вполне объясниться без переводчика. И когда объявили о какой-то девице, посол Саксонии был вынужден обратиться к англичанину.

— Прошу меня простить, сударь, — сказал он. — О ком идёт речь?

— О, друг мой, мы сейчас увидим нечто любопытное, — с едва уловимой ноткой превосходства усмехнулся Гудфэллоу. — Оказывается, его величество изволил пригласить ту самую девицу, что отличилась в деле с королём Швеции, в качестве гостьи.

Золочёные створки двери распахнулись и в зал, полный гостей, вошла… вошло это создание. Нет сомнений, это точно девица, формы вполне женские, насколько можно судить, хотя могли бы быть и попышнее. Но рост! Она настолько же выше всех известных послу дам, насколько московский царь возвышался над прочими мужчинами. Но её одеяние! Что это вообще такое? Штаны, очень короткая куртка, стянутая ремнём на талии — всё пятнистое, словно шкура змеи. Вдобавок ещё берет зелёного цвета на голове. Какие-то безумные сапоги — на шнуровке! На фоне всех этих несуразностей слишком короткие волосы девицы уже не казались чем-то странным. Её лицо было последним, на что господин посол изволил обратить внимание. Не уродина, но доводилось видеть женщин много привлекательнее. Однако никогда ему ещё не доводилось встречать девиц, в глазах которых читался бы столь холодный разум, без малейшего признака той чувственности, что составляет особую прелесть женского пола.

— Если вы заметили, друг мой, она идёт совершенно бесшумно. Лично я не страдаю глухотой, но шагов её не слышу, — англичанин добавил интриги, поделившись своими наблюдениями. — Прелюбопытный экземпляр.

— Полагаю, самое интересное ещё не началось, — фон Арнштедт вернул Гудфэллоу часть его же собственной иронии.

— Вы совершенно правы. Давайте посмотрим и послушаем.

Англичанин что-то шепнул своему помощнику и тот принялся бегло переводить с русского языка сразу на немецкий.

Интермедия

— Какова твоя истинная цель? Всех вас?

— Какова цель… Ладно, зайду издалека. Представь, что ты со своими бомбардирами, полным обозом и знаниями в голове вдруг оказался в войске Дмитрия Донского накануне Мамаева побоища.

— Сие было бы презанятно — поговорить с тем князем, — согласился Пётр Алексеевич, и хохотнул: — И Мамаю пришлось бы туго.

— С Мамаем всё ясно, ему и так не поздоровилось. Думаю, что потом туго пришлось бы Олегу Рязанскому, Твери с Новгородом и Гедиминовичам — ты бы их порвал.

— Прежде я не дал бы Тохтамышу сжечь Москву, — заявил государь, дымя голландской трубкой: представить такую ситуацию он, после всего случившегося, мог легко. — Выучил бы Дмитрия порох делать и пушки лить, обучил войско по-новому, да года через два после Мамаева побоища объяснил хану, кто на Руси хозяин. Не понадобилось бы ещё столетие выход платить. Тогда и за прочих принялся б. Русские земли в единую державу могли собраться на многие десятилетия ранее.

— У тебя бы наверняка получилось… Теперь понимаешь, чего хотим добиться мы?

Пётр навис над ней и прожёг тяжёлым взглядом.

— Что должно произойти? Или чего не должно?

— Если у тебя есть время, я кое-что расскажу…

7

Этот разговор тоже был расписан и обсуждён заранее. Но представление представлением, а для своей роли Катя подобрала те слова, что шли от сердца. От того самого сердца, наличие которого сама считала вопросом дискуссионным.

— В годину бедствий и на изломе времён Россия всегда порождает героев, — тем временем Пётр, выступивший ей навстречу, начал произносить заготовленную речь. — Никому не ведомо, в чьи руки Господу будет угодно вложить судьбу Отечества, однако же, когда сие происходит, не перестаёшь дивиться промыслу Его. Господа мои, пред вами та, чья решимость и отвага переменила ход баталии Нарвской, а с нею — и всей войны.

Это для гостей всё происходило практически спонтанно. Пётр умел играть разные роли, да так хорошо, что все принимали его актёрство за чистую монету, и сейчас отыгрывал на высший балл.

— Скажи, чего ты хочешь более всего? — спросил он. — Твоё право. Исполню всё, чего ни попросишь.

— Прошу завершить войну, государь, — последовал её ответ. — Это в твоих силах.

— Быть по сему.

Далее под изумлённое молчание публики государь провёл её через весь зал и усадил за пиршественный стол. Аккурат между своим местом во главе и Меньшиковым, по правую руку. Причём, Карл Двенадцатый восседал по левую руку и от подобного соседства в восторг не пришёл. Как и предполагалось, швед не сумел сдержать эмоций и действительно скривился, будто ему скормили целое блюдо лимонов. Ведь наверняка иностранцы обратили на это внимание.

А Пётр продолжал своё представление, явно увлёкшись игрой.

— Брат мой, — усадив Катю, он обратился к почётному гостю по-немецки. — Дама желает прекратить войну. Что скажете?

— Вряд ли у меня есть иной выход из сложившейся ситуации, брат мой, — без особого удовольствия ответил швед.

— Скорее всего, дама имела в виду не только войну между нашими державами, но и между вами лично, — предположил Пётр Алексеевич. — Помиритесь, наконец, а то как кошка с собакой, честное слово.

— Мы, собственно, и не ссорились, — сказала Катя. — Мы с его величеством являлись врагами, и всё случившееся было обусловлено логикой войны. Но с заключением мира мы врагами быть перестанем… я надеюсь. Честно говоря, была бы этому только рада.

— Не могу сказать о себе того же, — буркнул пленник, упрямо отвернувшись.

Негромкий гул прокатился по всему залу, а Катя только развела руками: мол, я сделала что могла.

8

— Он не дипломат, — резюмировал английский консул, отхлебнув глоточек из своего бокала. — Карл Шведский — кто угодно: король, полководец, авантюрист, но совершенно не политик.

— Я бы пожал руку кому угодно, если бы это принесло моей стране долгожданный мир …и возможность спокойно подготовиться к реваншу, — усмехнулся саксонец. — О, послушайте, что сейчас сказал царь Петер! Крайне любопытное сравнение, жаль, что здесь нет французов, они бы оценили. Русская дева. Прямая аллюзия на иную деву, жившую почти три столетия назад.

Выражение слегка пренебрежительного превосходства сползло с лица англичанина, словно плохо прикреплённая маска. Фон Арнштедт счёл, что поквитался с ним за его неподобающее для посланника поведение. Впрочем, посланник Англии и без того пребывает не в лучшем настроении. Скандинавы в последнее время стали вести себя как хозяева на море, оттесняя английских торговцев. Попытки просто купить лояльность королей из династии Ваза успехом не увенчались: шведы деньги брали охотно, но не считали нужным чем-то отплачивать. Казалось бы, такой грандиозный их провал, как пленение короля Карла, должен был порадовать англичан. Но у фон Арнштедта складывалось впечатление, что обитатели этого острова вообще не рады ничьим успехам, кроме своих собственных. Либо же попросту жалеют, что теперь вряд ли получится превратить Россию в собственный проходной двор.

Амбициозный и небесталанный русский царь, огромные просторы этой страны, диковинный народ с необычными традициями. Эти люди умели удивлять, когда хотели. Теперь к списку загадок добавилась ещё какая-то девица, претендующая на лавры Орлеанской девы. Хорошо, если дело не завершится костром, как в прошлый раз. Неведомо, какова она как солдат, но, судя по увиденному, задатки дипломата в ней имеются, потому и вероятность благоприятного исхода выше.

Саксонец вдруг ощутил на себе пристальный взгляд. Повертел головой …и ему стало немного не по себе. Девица пристально смотрела на него, не мигая. Заметив внимание с его стороны, приподняла бокал, чуть склонила голову в знак уважения, и слегка пригубила. Делать нечего, пришлось отвечать тем же.

Так. Вот это уже интересно. Неужели девица в штанах и вправду делается придворной фигурой? Кто она, в конце концов? Нет, положительно не обойтись без встречи с этой особой. Если на политическом небосклоне Москвы загорается новая звезда, никак нельзя оставить сие явление без внимания.

Скосив глаза, фон Арнштедт заметил, как помощник его английского коллеги что-то зарисовывает серебряным карандашом в карманную книжечку. Скосив глаза ещё сильнее, увидел край рисунка. Судя по деталям — потрет загадочной девицы. Зачем англичанам её изображение?

Целых два вопроса без ответов. Это уже слишком.

Интермедия

— Какой позор… Сейчас не времена Франциска Первого, чтобы европейский монарх мог позволить себе роскошь попасть в плен. Хуже того: мальчишка, возомнивший себя новым Александром, умудрился сделать это таким нелепым образом, что над ним смеётся вся просвещённая Европа!

— Прикажете прекратить выплачивать субсидии шведам, ваше величество?

— Пока — нет. Полагаю, им следует дать ещё один шанс сцепиться с русским царём, это отвлечёт их от дел в Европе. Что сообщают ваши люди из Московии?

— Подписание мирного договора со всеми условиями состоится не ранее первой половины февраля, ваше величество. Далее — русский царь высказал намерение лично сопровождать пленника до Риги, где должна состояться его передача генералу Шлиппенбаху. К тому времени все шведские войска должны быть выведены с территорий, которые король Шарль обязуется передать Московии в качестве выкупа.

— Ускорить сей процесс никак нельзя?

— Увы, ваше величество. Царь не спешит отпускать пленника, и его можно понять. Пока тот в его руках, шведская армия не возобновит боевых действий.

— А если произойдёт нечто непредвиденное? Что если шведский король …погибнет в плену у этих дикарей? Ведь ему наследует сестра.

— Это приказ, ваше величество?

— Нет, пока предложение обдумать сей вариант. Оцените все возможные выгоды и риски, и доложите мне, скажем… через неделю.

— Как прикажете, ваше величество…

Глава 8 Плоды просвещения

1

Выпивку она терпеть не могла, причём не только из-за своих профессиональных обязанностей — разведка должна быть с ясной головой в любое время дня и ночи, в режиме 24/7. Особенно ей не нравились последствия, которые наступали поутру после обильного напитками застолья.

Пётр Алексеевич явно пребывал в состоянии похмельного синдрома. Да, он почти не пьянел, даже когда пил как не в себя. Но слабая чувствительность к алкоголю не отменяет вульгарного бодуна, который преследует его так же, как и прочих смертных. Впрочем, это не помешало ему с утра пораньше вытащить младших Черкасовых на приватную беседу. Те явились в тщательно вычищенных преображенских мундирах.

К слову, он был не один: в кабинете присутствовал гвардейский сержант, судя по головному убору, зажатому под локтем — бомбардирской роты. А судя по его заинтересованному взгляду, он в курсе если не обо всём, то о многом; как минимум, о технических предложениях.

— Вольно, господа, — сказал государь, отпив из стаканчика что-то резко пахнущее. — Праздник праздником, а дело делом. Сержант бомбардирской роты Корчмин — знатный устроитель фейерверков, однако не только ими славен. Показал ему ваши чертежи. Говорит, непросто будет сии станки да пушки изготовить, но возможно.

— Точно так, твоё величество, — ответил бомбардир. — Станки изрядные, да где такие свёрла взять, чтобы не полый ствол после литья рассверливать, а цельную отливку. Сила для такого сверления потребуется большая, хотя бы водяное колесо.

— Надо будет — всё найдём, — Пётр Алексеевич медленно, но верно оживал. — Раз есть проект, значит, люди посчитали. Сколько времени тебе надобно?

— Пушки невеликие, однако хитро измыслены. Ежели за дело сразу после Крещения взяться, то к лету, думаю, первый образец смогу представить.

— Я тебе помощника дам, — сказал государь и перевёл взгляд на Евгения. — Проводи, поручик, Василия к своему Орешкину. Они из одного теста сделаны, быстро договорятся… А ты, сержант, останься, переговорить надобно.

«Штирлиц, а вас я попрошу остаться», — не без иронии подумала Катя. Разговор после вчерашнего напрашивался сам собой, но лишних ушей быть не должно. Кстати, Женя понял, что при Василии лучше не упоминать о будущем, по крайней мере, пока. А её ждали расспросы, и хорошо, если не с пристрастием…

— Садись и рассказывай, — Пётр указал ей на стул, стоявший напротив. — Что посол?

— Думаю, скоро попробует выйти на контакт, — ответила Катя. — Причём, не он один. Интерес проявлен, буду ждать.

— Что им говорить, сама знаешь. Денег посулят — поломайся, стряси с них побольше и возьми, а сама ко мне с докладом, чего от тебя за то хотят… Ладно. Ты ещё полвечера рядом с Алёшкой моим сидела. О чём говорили?

— О разном. Пыталась понять, что из него уже получилось и что может получиться.

— На что тебе этот дурак?

— Он далеко не дурак, тут ты ошибаешься. Парень умный, знания усваивает и общается легко, не ленив. Но есть три жирных минуса, которые эти его достоинства перечёркивают. Во-первых, он …скажем помягче, крайне нерешителен. Во-вторых, обладает ничем не обоснованным чувством собственного величия. И в-третьих, не имеет своего мнения и совершенно не разбирается в людях. Я с ним поболтала о том, о сём, и он уже через полчаса говорил моими словами, выдавая их за собственные размышления. Им будет вертеть любой проходимец. Уже вертят, насколько я вижу, по его отношению к тебе. Суди сам, насколько это хорошо или плохо.

— И ведь не боишься говорить такое о царевиче, — в голосе Петра зазвучали грозные нотки.

— Кто ещё решится сказать тебе всю правду?

— То-то и оно, что больше никто, — фыркнул государь, снова отпив из стаканчика. — Оттого и тошно. Даже твой братец, и то язык прикусывает иной раз. Ты — другое дело… За то иногда придушить тебя готов.

— Ну, извини, проблему ты создал себе сам, — Катя говорила как обычно — своим «фирменным» невозмутимым голосом. — Иногда лучше выслушать горькую правду и принять её во внимание. Да, я знаю, что рискую. Ты у нас известный любитель головы с плеч снимать. Но если слушать только то, что приятно…

— Ясно, что тогда будет, — согласился Пётр. — Может, потому до сей поры тебя и не прибил — иные никогда не решатся сказать то, что говоришь ты… Бог с ней, с горькой правдой. Тебя я выслушал, теперь слушай меня. Полагаю, караулы у Карлуса усилить надобно. Покуда он жив, сие означает мир. Едва его удавят, а охотников сотворить такое ныне прибавится, миру не бывать. Мы к настоящей войне будем готовы хорошо если через два года. Потому поберечь бы сего …царя Македонского. Кому довериться, ежели не вам, и особливо тебе?

«Гад ползучий…»

— Я поняла, — обречённо вздохнула Катя. — Это такая изощрённая месть с твоей стороны.

— А ты думала, что сможешь дерзкие слова безнаказанно говорить? — Пётр допил содержимое стаканчика одним глотком и скривился: кислое. — Нет уж. Впряглась — так вези.

— Куда ж я денусь…

Интермедия

Странное дело: она была рада, что ввязалась в большую политику. В конце концов, её творят люди, притом, примерно с теми же «сдвигами по фазе», что и у неё самой. Так, наверное, проще понимать, в какую степь может их занести.

Ну, Карл. Ну, Двенадцатый. Можно подумать, не она его почти трое суток увозила от шведской армии на разболтанной старой карете. Сопляк восемнадцати лет, умеющий воодушевить своих солдат на любые полубезумные поступки. Мажор с невыносимым характером, которому так и хочется набить морду. Залог мира и примерного поведения шведов. Если его прибьют, то у Петра попросту не будет времени на подготовку своей армии к неизбежному новому витку войны. Тут государь прав на двести процентов. Потому за шведом нужно глядеть в несколько пар глаз и круглосуточно.

А ей сейчас остаётся сделать две вещи. Во-первых, понять, кому из местных нельзя доверять в этом вопросе, а во-вторых, припугнуть Карла перспективой в ближайшее время склеить ласты. Пусть тоже подумает, кому выгодна его смерть.

В конце концов, в реальной истории его действительно пристрелили, причём, с высокой вероятностью — свои же.

Значит, снова «цифра», снова обвешаться своими ништяками, отобрать надёжнейших из надёжных парней — и к Карлу. Пугать и заставлять думать.

2

Насколько могли видеть гости из будущего, за три с лишним столетия в плане отечественных праздников мало что изменилось. Только и разницы, что перешли на григорианский календарь и Новый год стал предшествовать Рождеству. Да и смену дат здесь впервые отпраздновали 1 января всего лишь год назад, после знаменитого петровского указа.

Рождество миновало, но впереди были ещё новогодние торжества и Крещение. Всё это время народ гулял. Если, конечно, не было каких-то экстренных работ, то впервые в русской истории получались такие длинные зимние каникулы. По большей части люди с утра шли в церковь, затем по лавкам и на ярмарки за продуктами. После этого дым стоял коромыслом — хозяйки хлопотали у печей по всему городу. Днём на площадях публику развлекали кукольные балаганы, плясуны и мастера игры на народных инструментах. А к вечеру начинались массовые хождения друг к другу в гости.

Знать, повинуясь новым веяниям «сверху», праздновала несколько иначе. Титулованные и нетитулованные дворяне тоже ходили и ездили в каретах друг к другу. Из-за этих самых новых веяний им прибавилось головной боли с поиском модных тканей и пошивом платьев для балов. Особенно для дам и девиц, кои ранее сидели взаперти по теремам, а теперь должны учиться говорить по-немецки и изящно танцевать. И попробуй отвертись: государь мог нежданно нагрянуть в гости в любой дом — проверить. Уважительной причиной для отмены празднования становились лишь похороны кого-то из уважаемых членов знатной семьи — опять же устроенные пусть и по православному обряду, но на европейский лад. Да и то могли быть нюансы.

…Сегодня Дарья выписала ещё одного пациента — солдата с отлично зажившим пулевым ранением. Дитрих поднимался с лавки всё чаще, ходил всё лучше. Другие двое солдат, с огнестрельной раной и со сложным переломом, и парень с ножевым ранением, которого они недавно зашивали, тоже понемногу шли на поправку. Юхан по чудом раздобытой в одной из лавок, куда она попала неведомыми путями, потрёпанной аптекарской книге учил латинские названия лекарственных трав. Ребята из «Немезиды» притащили откуда-то — не иначе с разбора — старую, но ещё надёжную дверь с петлями и пристроили её на проход в «палату»… Словом, тишь да гладь, да Божья благодать. Дарья никак не участвовала в народных гуляниях. Ну, там, пару раз пришлось отпаивать кого-то отварами после «желудочных колик», и всё. Оставалось много времени на приготовление лекарств, которые могли храниться некоторое время, да пополнить запасы кетгута.

Растворимые нитки из медицинских припасов, попавших в руки «Немезиды», Дарья использовала крайне бережно, только на самые тяжёлые случаи, но всему рано или поздно приходит конец. Здесь, в Москве, она задёшево купила на царской кухне немного бараньих кишок и принялась за дело. Сейчас этот материал, начисто промытый, отмокал в миске с холодной водой. Поташ был заготовлен заранее, его слабый раствор для дальнейшего замачивания будущего шовного материала сделает часа через два. Потом оставит на ночь, а утром можно будет приступить к нарезке и скручиванию нитей. Ещё предстояло решать вопрос с их стерилизацией. Самопальной «карболкой» нельзя, кетгут после такого становится токсичным. Более современные методы недоступны. Придётся работать с банальным спиритус вини — то бишь хлебным вином, которое ещё придётся перегонять и дополнительно чистить. А потом искать способ хранения кетгута в герметичной таре, что тоже несколько проблематично, учитывая почти полное отсутствие необходимого оборудования для запаивания стекла. Да и самого стекла, собственно, тоже. В той истории целый Ломоносов понадобился, чтобы завести более-менее нормальное стекольное производство в России, но до его рождения оставалось десять с лишним лет. Можно какое-то время протянуть на завозном, но чем дальше, тем оно будет выходить дороже.

Даша делала заметки на черновых листочках, которые давно уже научилась не выбрасывать, а использовать для таких рабочих записей обратную сторону. Если понадобится, перепишет начисто: Катя говорила об этом. Мол, ты список необходимого потихоньку составляй, будем рапорт подавать, включим. Лучше бы помогли отбиться от здешних медикусов, которые ополчились на неё, как инквизиция на ведьму. Сами коновалы ещё те — рук не моют, инструменты не стерилизуют — а её обвиняют в шарлатанстве. Она их била железным аргументом: мол,пациенты, которых вы к смерти приговорили, у меня почему-то выздоравливают. Впрочем, это наверняка и было истинной причиной их ревности. Предвидя дальнейшую грызню, Дарья печально вздыхала. Оставалось только обратиться за поддержкой к брату и сестре, если совсем прижмут.

Впрочем, был ещё один способ избавиться от преследований со стороны, гм, коллег по ремеслу, но она не хотела об этом думать. Только почему-то мысли всё время возвращались на круги своя. И она ничего не могла с этим поделать.

…Голоса и шаги за дверью. Наверное, пациента привели, такое не раз уже бывало. Солдаты и дворцовая челядь уже знали, что «у Васильевны рука лёгкая», раны редко воспаляются и быстро заживают, и иные немочи скоро проходят. Потому и зачастили со своими недугами. Она уже отставила в сторону записи и приготовилась к осмотру, как дверь раскрылась во всю ширь, пропуская в «приёмный покой» двух мужчин, одетых по-военному.

Сердце словно остановилось на секунду, а затем понеслось вскачь. Она узнала одного из посетителей. Вот уж кого ждала сейчас меньше всего.

3

Второй посетитель, категорически ей не знакомый, держался за живот и имел предельно несчастный вид. Но одного взгляда хватило, чтобы понять: симулянт. Вот, значит, как. Наверняка это одна из милых шуточек в стиле Петра Алексеича, на которые он был горазд всю свою жизнь. Представление как раз в духе эпохи.

— Больного тебе привёл, Дарья Васильевна, — сказал государь — кстати, он как раз роль свою отыгрывал отлично, даже почти верилось в искренность его сочувствия. — Говорит, живот прихватило, болит так, что мочи нет. Как бы не помер.

Юхан принял это за чистую монету и дёрнулся было в сторону ящичка с лекарствами. Но учительница сделала ему знак не беспокоиться. Только после этого юный швед присмотрелся повнимательнее и тоже всё понял. Ничего, это не страшно, с опытом научится распознавать такое с первого взгляда.

Что ж, у старшей Черкасовой тоже есть чувство юмора. Весьма специфическое, медицинское.

— Хорошо, приступим к осмотру, — предельно деловым тоном сказала Дарья. — Садитесь, больной, — это уже второму актёру. — Вот сюда, лицом к свету… Так, откройте рот, скажите «Аааа»… Отлично. Диагноз ясен. Боюсь, без хирургического вмешательства не обойтись. Тяжёлый случай inflammatio dolum, терминальная стадия. Будем ампутировать.

Латынь Пётр Алексеевич знал и, услышав «диагноз», расхохотался.

— Всё, Алексашка, довольно прикидываться, тебя раскусили.

— Если б я ещё по-латински понимал, — заулыбался симулянт. — Чего сказала-то, Васильевна?

— Воспаление хитрости у вас, Александр Данилович, — с непередаваемой интонацией произнесла Дарья, сразу сообразив, с кем разговаривает. — Притом запущенное, медикаментозное лечение не спасёт. Может, всё-таки операция?

И смеялись уже втроём.

Нет слов, Дарья была рада его визиту. Но зачем эта шутейная проверка? Зачем он вообще сегодня пришёл, да ещё со своим верным оруженосцем Меньшиковым? Она ещё недостаточно разбиралась в этой эпохе. Здесь очень многое делается проще, чем три века спустя. А кое в чём можно запросто запутаться.

— Ну полно, — Пётр Алексеич прекратил затянувшуюся шутку. — Прости дураков, Дарья Васильевна, не в обиду тебе сие действо. Я в гости собрался, решил тебя пригласить, а то сидишь целыми днями при лазарете, скоро корни пустишь.

— В гости? — искренне удивилась Дарья. — Но мне нечего надеть, я не самый лучший гость для праздничного вечера… вот в этом, — она указала на свою «цифру», пусть ушитую по размеру и достаточно новую, но совсем не парадную.

— Стерпят, — отмахнулся государь. — Нынче времена такие. Ну, идёшь? Лазарет на ученика оставишь, парень толковый.

Сердце снова дало сбой. Будь что будет.

— Иду, — сказала она. — Только оденусь, холодно на улице.

— Едем к Апраксиным. Повезёшь нас, больной, а то и правда тебе здесь что-нибудь ампутируют, — добавил он со смехом.

Интермедия

«…аще отписать тебе собирался, брат мой Андрей, что по приезду Государя нашего Петра Алексеевича зело удивлены были и я, и все мои чада и домочадцы. Ибо зашёл в дом наш великий Гость не един, а со свитою, а в свите той пребывали Алексашка Меньшиков да некая девица престранного виду, в мужеском платье. Ты уж видел людей в таковой одежде, они из-под Ругодева с Государевым войском пришли. Подумалось мне сперва, будто снова Пётр Алексеевич с непотребными девками знаться учал, однако девица сия была красоты изрядной, хоть и худа станом, зело скромна и вежество знающа. А Его Величество превеликое почтение к ней показывал, именовал Дарьей Васильевной. За столом вели они учёную беседу о делах лекарских да о деле стекольном. О последнем Государь говорил особо, наказал по весне сыскать знатное место для устроения завода, чтоб стекло выделывать. Тебе, брат мой, великая выгода может быть, ежели сыщешь, где чистый белый песок обретается.

Девица, именуемая Дарьей Васильевной, как сказал Государь, есть сестра иной девицы, Катерины Черкасовой, что Карлуса Свейского в полон взяла. Сколь не сходны сии две девицы, всё ж и такое меж родными сёстрами случается. Одно лишь вызывает беспокойство. Неведомо, отчего Государь столь великое уважение к тем сёстрам показал, видимой причины для оного мало, а о невидимой гадать занятие пустое. Ясно лишь, что не исконным женским способом то уважение добыто, иначе все бы о том давно судили.

На сих словах завершаю письмо своё. Отпиши, согласен ли отыскивать место для завода стекольного.

Брат твой Пётр^[25]».

4

— Два сапога пара — ты да Васька, — усмехнулся Женя, когда сержант Орешкин изволил явиться в «располагу» — уже за полночь. — Что, опять весь день колдовали над пушками и станками?

— Меня иногда прям подмывает спросить, не попаданец ли наш Вася, — негромко сказал Стас, запирая за собой дверь. — Он как показал мне чертёж большой ракеты, чтоб, как сказал, «выше облака пущать», я охренел. Натурально Циолковский. Но знаешь, Жень, — Стас понизил голос до шёпота, — от того, что сейчас видел у лазарета, я охренел ещё больше.

— Рассказывай, — командир быстро окинул взглядом спящих на своих соломенных лежанках «немезидовцев».

— Иду я, значит, сюда, стараюсь никому глаза не мозолить. По привычке проверил: в окошках лазарета слабый свет, всё нормально. Смотрю — а снаружи у двери двое стоят, разговаривают. Одного я сразу узнал: надёжа-государь. Вторую такую оглоблю попробуй найди. А его собеседник как будто из наших. Я тихонько подобрался, послушал и ушам не поверил. Дашка! Они про какую-то поездку в гости вспоминали и о новой встрече договаривались!

— Фигассе… — опешил командир.

— Погоди, это ещё не всё. Я-то читал, что Петруша баб сразу в койку приглашал, не было у него, видите ли, времени на ухаживания. А с твоей сестричкой он даже не обжимался. Стоят, держатся за ручки, как первоклашки… Что это вообще было?

— Чудо Господне, — буркнул Евгений, холодея от нехорошего предчувствия. — Ладно, я разберусь, что к чему.

На таком фоне спалось командиру очень плохо. К утру ухитрился задремать, чтобы меньше, чем через час, проснуться в крайне хреновом настроении. Ворочаться на соломе не хотелось, потому он тихо встал, оделся, затеплил свечу и занялся документацией. Ведь люди, не связанные с армией, представления не имеют, сколько бумаг требуется для нормального функционирования подразделения. К восемнадцатому столетию это относилось в полной мере, зря, что ли, писари состояли при каждой роте. Они не только составляли ведомости, но и вели архив. У «Немезиды» личного писаря не было, надо было или обращаться к ротному, или вести документацию самостоятельно.

Жизнь в эту эпоху была накрепко связана со световым днём. Сейчас зима, закаты ранние, рассветы поздние, на свечках экономят. Потому активность в городе начиналась в лучшем случае за полчаса до восхода солнца. Раньше этого времени не было смысла куда-то ходить и что-то узнавать. Ночные патрули тоже могли прикопаться, даже если ты гвардейский поручик. Да и с кем разговаривать, если все, кто нужен, благополучно спят либо сами в караулах. Но едва забрезжил рассвет, командир засобирался в лазарет — выяснить, что происходит. Личная жизнь сестры — это одно дело, но если это касается отношений с непосредственным начальством, надо точно знать, к чему всё может привести. И, если потребуется, убедить сестрицу взяться за ум. Дарья далеко не сентиментальная дурочка. Личная жизнь всегда была для неё месте эдак на десятом, потому и замуж до сих пор не вышла. Но она так похожа на маму, что иногда становилось страшно. Особенно после того, что случилось восемь лет назад. Мама была идеалисткой: всех людей, в особенности своих учеников, считала хорошими. Закончилось это, мягко говоря, очень печально.

Все планы ему обломала младшая сестрица. Явилась на рассвете с караула, причём несла его в полевой «цифре» и при полном вооружении — в бронежилете и каске, с автоматом, пистолетом на бедре, двумя гранатами «Ф-1» и парой ножей. Следом за ней явились ещё двое парней из разведки — тоже упакованные по последнему слову военной техники будущего.

— Фух, — сказала Катя, расстёгивая ремешок шлема. — Слава Богу, отстрелялись на сегодня.

— Вы что, госказну охраняли? — удивился командир. Царапнуло: его не поставили в известность о таком обороте дела.

— Карлсона теперь будем стеречь в усиленном режиме, — сказал один из парней. — Прямой приказ Петра. Тебя в «располаге» не было, пришлось срочно паковаться и идти в караул самим. Сейчас нас Вадик сменил, он с ребятами всю ночь там отсыпался. Потом Никитос заступит. Дальше очерёдность караулов определишь ты.

— Им будет полегче, — хмыкнула Катя. — Я нашего мажора припугнула как следует, у него даже голова начала работать как надо… Его прибить хотят. Догадываешься, зачем?

— Да уж, — Евгению не надо было объяснять, что произойдёт в этом случае. — Нам будет очень хреново.

— Потому и спешка. Нужно упредить возможных киллеров. Карлсон сейчас, наверное, подороже госказны будет. Короче, теперь мы телохранители шведского короля, вот такой выверт.

— Не выверт, а геморрой, — проворчал командир. — Очерёдность караулов я распишу, чтобы основной деятельности не особо мешали… Кать, на пару слов. Надо о личном поговорить.

Парни с пониманием отвалили вглубь «располаги» — снимать свои доспехи.

— Что стряслось? — негромко спросила сестра.

— Дашка, — хмуро ответил брат. — У неё роман.

— Я даже догадываюсь, с кем, — усмехнулась Катя. — Он, кстати, попросил меня за ней присмотреть. Сказал — чтоб никто не обидел.

— «Никто» — значит, и он тоже?

— Я пока не вижу проблемы… Жень, ты что, Дашку не знаешь? Если что-то пойдёт не так, она будет страдать, вздыхать, даже плакать, но никого к себе не подпустит.

— Что-то ты слишком оптимистична.

— Просто я немножко лучше тебя изучила Петра Алексеича. Ты хоть понимаешь, кто мы для него? Все мы?

— Вот как… Значит, Дашка для него что-то вроде иностранной принцессы.

— Скорее, инопланетной, вроде Аэлиты. И отношение соответствующее. Потому то, о чём ты подумал — это не первое, что должно нас беспокоить.

— Я помню, что в десять придут наши новобранцы.

— Тогда давай думать об этом. Сам будешь их натаскивать?

— Почему — сам? Всех вас запрягу, засранцы, не отвертитесь. Но смотри, Кать, если с Дашкой что-то нехорошее случится…

— …то что-то нехорошее случится с …кем-то ещё, — сказала Катя, снимая с себя экипировку. — И «кто-то ещё», кстати, об этом догадывается. Уговор, знаешь ли, дороже денег… Ветчина осталась, или мне сгонять в ближайшую лавку?

Интермедия

— …Ваша армия — неплохое подспорье для любой из сторон разгорающегося вокруг Испании конфликта, — сказала эта ужасная девица. — Многие монархи дорого бы дали, чтобы она, во-первых, оказалась на острие их удара по неприятелю, а во-вторых, после победы не претендовала на свою долю при делёжке этого жирного пирога. Но поскольку второе при условии первого невыполнимо, то наилучший выход для них — это нейтрализовать вас любой ценой. Чтобы ваша армия воевала где-нибудь подальше от будущего приза. К примеру, в России. Пока вы здесь, пока живы и здоровы, армия Швеции не станет с нами сражаться. Но если с вами случится несчастье — догадайтесь, что произойдёт… Именно поэтому охранять вас будем мы, как бы вам ни было это неприятно. И, да, подумайте, кто бы мог быть заинтересован в вашем устранении.

— Скорее, вы опасаетесь того, что моя армия даже без меня разобьёт вас наголову, — насупился Карл.

— Возможно, — девица разумно не стала отрицать такой исход. — Но вы не понимаете, что такое Россия. Даже если шведы разнесут нашу армию в клочья, против вас встанет весь народ. Царь лично возглавит ополчение. А взывать к людям и собирать это ополчение буду я. Если вы удивлены, значит, ничего не поняли из недавнего праздничного ужина, где меня представили высшему обществу. Обо мне уже говорят как о второй Жанне. В случае чего я обращусь к народу практически в том же качестве, что и она — только без видений и потусторонних голосов. Я знаю, что сказать людям, чтобы после этого против шведов вышли сражаться даже женщины и дети. Война при этом через несколько лет завершится в Стокгольме. Поверьте, у меня в запасе есть пара вполне рабочих вариантов того, как это возможно сделать. И если вы не проявите благоразумия, сохранив свою жизнь хотя бы до времени освобождения, то ваш преемник, кто бы он ни был, в итоге потеряет сперва армию, а затем и Швецию.

— Сложно в это поверить, но допустим, вы правы, — Карл был вынужден признать логичность этих доводов и согласно кивнул. — Война до последнего человека скорее истощит шведскую армию, чем Россию, так как будет идти на вашей земле. Но что если вы ошибаетесь и на меня никто не покушается?

— Хорошо было бы ошибиться в этом, — согласилась девица. — Однако жизнь показала, что сбываются как правило самые пакостные варианты. Особенно когда речь идёт о большой политике. Напомню ещё раз: в Европе все желают, чтобы шведы за них воевали, но никто не хочет делиться с вами плодами победы. Вы для великих держав вроде Франции — прошу прощения, такой же варвар, как и мы.

Карлу очень хотелось возразить, но он не смог. Девица не стреляла наугад, а попала точно в цель: она явно знала, о чём говорила.

— Я стану просить государя, чтобы вам подобрали иную комнату, — добавила она. — Где будет не менее комфортно пребывать, но не так много окон, в которые удобно влезать с кровли нижележащего яруса. Также вашу еду и питьё будут пробовать в вашем присутствии, слуги уже предупреждены… Иными словами, у меня прямой приказ — сберечь вашу жизнь. И я его выполню при любом раскладе.

— Вы просто образец исполнительного офицера, сударыня, — всё, что осталось Карлу — это убийственная ирония. — Одного не могу понять. Мир — это то, к чему подобные нам с вами люди стремятся в последнюю очередь, ибо для офицера нет иного случая проявить доблесть, кроме как на войне. Почему вы так настойчиво стремитесь добиться её завершения?

— Потому, ваше величество, что мы с вами — чудовища, порождённые войной. Таких, как мы, быть не должно…

5

По Москве ходили слухи, самые разные, обо всём и обо всех. Они здесь заменяли средства массовой информации, и в любой сколько-нибудь уважающей себя конторе типа ведомства Ромодановского были люди, ответственные за распускание нужных слухов. Но в этот раз москвичи судачили не с подачи князь-кесаря. Кто-то услышал от родственника, солдата Преображенского полка, что, дескать, государь намеревается егерскую полуроту устроить. И что поутру произведут смотр тех, кого «пятнистые» вояки уже отобрали для пополнения. Любопытные горожане, и без того подогретые прежними слухами про подвиги этих самых «пятнистых», под благовидными предлогами начали просачиваться внутрь Кремля. А ещё курсировали слухи про какую-то отчаянную девку-казачку, которая королевуса свейского в плен захватила: мол, и она там будет.

Смотр новичков начался после утреней службы в церквях, так что зрителей хватало. Семнадцать человек выстроились в шеренгу на той же площадке, где не так давно Пётр Алексеевич строил новонабранных гвардейцев. Офицеры и рядовые «Немезиды», кто не был в караулах, пришли все. Наконец явился и Пётр Алексеич. Такой движ не мог пройти мимо него, потому сочли за лучшее пригласить заранее, чтобы не обиделся. Его приветствовали торжественным построением, после чего начался инструктаж.

— Кто-то из вас и ранее состоял в лейб-гвардии, — сказал Евгений, который при полном своём параде — в мундире поручика и при шпаге — встал напротив строя новых бойцов образуемой егерской полуроты. — Кто-то пришёл из других полков. Но все вы обучались военному делу в гарнизонах. Хорошо ли вы помните, чему вас там учили?

— Хорошо, господин поручик! — отозвался один из «старых» преображенцев.

— Дело доброе, в жизни и в службе может пригодиться, — продолжал командир. — Но пока вам придётся всё это забыть, и чем крепче, тем лучше. Егеря — войска особые. Мы не ходим в атаки с багинетами, у нас иные задачи. Какие — станет понятно во время учёбы. От вас потребуются вся сила, вся ловкость, весь ум, всё терпение, вся хитрость, какие есть… Здесь семнадцать человек, всех отобрал я лично, по тем самым качествам, которые перечислил. Может, и обидел кого, кто хотел к нам попасть, да отбор не прошёл — пусть меня простят. Я предлагал перевод только тем, кто точно сможет выучиться всему необходимому, а потом — выжить где угодно и выполнить приказ. Это про нас сказано: «Там, где чёрт сломает ногу, егеря найдут дорогу»^[26]. Это нам приходится иной раз выбираться из самого жаркого ада. Так что сейчас у вас последняя возможность отказаться от перевода и вернуться на прежнее место. Никакого осуждения не будет, у нас и правда тяжело… Есть желающие уйти?

Ответом ему было молчание.

— Итак, все решили остаться, — сказал Евгений. — Очень хорошо. Значит, первый урок вы получите уже сегодня. Здесь и сейчас.

Вытащив шпагу в ножнах из портупейной петли, сняв плащ и сбросив всё это на руки подбежавшего мальчишки-барабанщика, он повёл богатырскими плечами.

— Я сейчас покажу, чем отличается наш бой от обычного, — сказал командир. — Кто сможет с фузеей, багинетом и шпагой одолеть меня, безоружного, того сразу произведут в следующий чин.

По ряду новобранцев прошел разочарованный гул.

— Ты, господин поручик, уж извини, но вряд ли кто-то тебя вообще сможет одолеть, — со вздохом сказал тот самый преображенец, что отвечал раньше. Видимо, язык был подвешен лучше, чем у прочих.

— Имя и чин, — требовательно произнёс Евгений.

— Фузилер лейб-гвардии Преображенского полка Андрей Савин, господин поручик.

— Так вот, Андрей, если ты со мной сразиться не желаешь, победи хотя бы мою сестру. Сержант Черкасова!

Катя с готовностью подскочила к брату. Она была «на контрасте» с ним — в «цифре», берцах и чёрной вязаной шапочке. Почти того же роста, но в полтора раза уже в плечах, она могла показаться новеньким более подходящим противником. Под сдержанные смешки прочих новобранцев рядовой Савин сделал шаг вперёд. Ему действительно передали оружие, с которым он должен был участвовать в спарринге. Гвардеец привычным жестом вынул багинет из ножен и вставил в ствол фузеи, а солдатская шпага была у него своя. Но как-то непривычно ему было атаковать даму, пусть даже такую боевую.

— Ну, и чего ты мнёшься? — подколол его командир. — Давай, Андрей, победишь — она за тебя замуж выйдет.

— Вот зачем ты парню сразу угрожаешь, а? — обернулась к нему Катя.

Грянул дружный хохот, причём, сержант Черкасова смеялась чуть ли не громче всех.

6

Реклама новой егерской полуроты удалась на славу. Во всяком случае, то, что показали «немезидовцы», для местных жителей оказалось за гранью. Словом, когда гвардеец при полном вооружении атаковал девицу по всем правилам военного искусства, через несколько секунд внезапно обнаружил себя лежащим ничком на утоптанном снегу, в паре метров от собственной шпаги. А в спину упирался его же багинет. Почти то же самое, с небольшими вариациями, Катя показала ещё двум новеньким, которые атаковали её парой. «Если я могу, значит, вы и подавно так сможете», — сказала она остальным.

Пётр Алексеич, слава Богу, не вмешивался, только наблюдал за процессом да отпускал колкие замечания. Зрители довольно громко обсуждали тренировочные поединки. Новобранцы заинтересованно хмыкали: «Ежели девка так выучилась драться, то и правда нам сам Бог велел…» Слыша это, Катя испытывала противоречивые чувства — злость и печаль. Печаль — так как помнила, сколько лет ушло на то, чтобы привести себя в неплохую физическую форму. С пятилетнего возраста на лыжах, бесконечные тренировки, с двенадцати — разъезды по юниорским соревнованиям, к пятнадцати вышла уже на европейский уровень, где сходу поднялась на пьедестал почёта. И почти сразу — катастрофа, страшная гибель родителей. Стремление разорвать в клочья тех, у кого рука поднялась сотворить такое. Эти воспоминания вызывали злость — как три года в прямом и переносном смысле сама себя ломала, превращаясь из перспективной спортсменки в машину смерти. И как очень быстро избавилась от навязчивых мыслей о личной мести, когда наконец поняла, что беда пришла не к ней одной… Как это объяснить парням, пусть уже понюхавшим пороху, но понятия не имевшим, что такое пластуны, егеря и прочий спецназ?

Кажущаяся лёгкость движений «немезидовцев» — это результат многих лет подготовки и жесточайшего «естественного отбора». Девчонок в строю было поначалу трое — тоже в отличной физической форме, хладнокровных и решительных. До перемещения во времени из троих дожила одна Катя. А сколько парней погибло? На целый мемориал хватит.

Здесь, даже в лесу под Нарвой, для «Немезиды» был натуральный курорт. В начале весны исполнится год, как они здесь, и за это время не потеряли ещё ни одного человека. Даже раненых было меньше, чем простуженных. Местные никогда не сталкивались с такой тактикой ближнего боя и это давало «Немезиде» огромное преимущество над противником. Но если практика егерских подразделений, вооружённых казнозарядными винтовками, будет расширена и внедрена Петром в русскую армию восемнадцатого века, это неизбежно изменит саму парадигму нынешней войны. Эпоха красивых стройных «коробочек» из солдат, одетых в яркие мундиры, быстро уйдёт в прошлое…

Возможно, если бы не эти размышления, она не приметила бы среди зрителей смутно знакомую физиономию. Человек был одет в немецкое платье, неброское, но добротное. Причём его лицо она видела совсем недавно. Но где? На ум приходил только праздничный пир в Грановитой палате, где Пётр Алексеич проводил презентацию пилотного проекта в её лице… Точно. Тот участок стола, где восседали иностранцы. Этот человек расположился тогда между саксонским и английским посланниками и, судя по поведению, исполнял обязанности переводчика. Сейчас незнакомый знакомец пристально следил… нет, не за показательными выступлениями новообразованной егерской полуроты, а за ней самой. Что ж, ему будет что доложить своему патрону из посольства, какую бы страну тот ни представлял.

Интерес со стороны иностранцев уже явный, а значит, недолго ждать и личной встречи. Пусть даже одной-единственной, но нужная информация обязана уйти за рубеж, притом именно в той интерпретации, которую расписал Пётр. Сама она сказала бы несколько иное, но современников государь знал всяко лучше.

Эти игры в большую политику, этот шведский коронованный авантюрист, которого теперь надо беречь как золотой запас державы… Ещё добавились новобранцы и их обучение. Сейчас начнут с азов, а весной построят где-нибудь за городом полосу препятствий. И новичков погоняют, и сами постараются себя в форме держать, а то расслабились на тутошних курортах. На это надо у Петра Алексеича денег выцыганить, а он тот ещё жмот. Хотя на армию тратится охотно, но лишь тогда, когда видит пользу от вложений. Наверное, придётся, по примеру некоторых офицеров гвардии, заводить какую-нибудь мануфактурку, чтобы доход от неё тратить на нужды подразделения. Если у Артёма сложится его дело с огнеупорным составом, а потом они правильно проведут рекламную кампанию, этот товар с руками отрывать начнут: гореть никому не хочется.

И ещё одна причина для головной боли: Дарья с её амурами. Вот ведь не было печали… Уверенность в рассудительности старшей сестры всё же присутствовала, в двадцать восемь голова работает получше, чем в восемнадцать. Но нужно было учитывать и дарования Петра Алексеича. Историки писали, что он умел нравиться дамам, когда хотел этого. Познакомившись с ним, убедилась: да, с личным обаянием там всё в порядке. Будь у неё самой хоть кусочек сердца, точно запала бы. Но при полном отсутствии этого органа чувств Катя была совершенно спокойна. А вот сестрица — та влипла. Причём как разруливать эту ситуацию, младшая из Черкасовых даже смутно не представляла. На всякий случай решила туда не лезть, пока дело не зашло слишком далеко.

Новые ружья, новые пушки… Предвидятся и ракеты, причём не тот примитив, с помощью которого здесь фейерверки запускают да пугают кавалерию, а натуральное оружие, с разгонной и боевой частями, с поражающими элементами. Причём проект не их, а сержанта Корчмина, Стас только дополнил его усовершенствованной замедлительной трубкой да стабилизаторами. Даже закинул идею планирующего боеприпаса, но до его реализации пока как до Луны пешком. Кстати, Орешкин где-то умудрился раздобыть флакон серной кислоты, обработал ею селитру, получив тем самым азотную кислоту. А там уже было делом техники — смочить полученным реактивом кусочек хлопчатобумажной ткани, высушить, затем эффектно «бабахнуть» в присутствии Корчмина. Василий сразу оценил перспективы новой взрывчатки и пришёл в такой восторг, что коллега из будущего предпочёл сразу осадить его: мол, не торопись внедрять, а то из дырявых ручонок местных чиновников эта штуковина быстренько утечёт за границу.

Словом, начало взаимодействию в оружейной сфере было положено. По весне наметилась поездка в Тулу, где уже давненько работала целая слобода оружейников. Вопрос обустройства там оборонного госпредприятия стал уже делом ближайшего времени, тем более что поблизости и залежи угля имелись. Местные о том ещё не знали, но информация об угольных пластах в районе истока Дона уже у кого надо. Для металлургического производства нынешнего уровня даже бурый уголь подспорье. Пока ещё доберутся до энергетических углей Донбасса, и такой сгодится. А то плавить металл на дровах и древесном угле — это даже хуже, чем топить печи ассигнациями. Которых, кстати, ещё не внедряли.

Обо всём этом Катя думала параллельно с действием: сперва то была демонстрация возможностей, затем формальности — их переименовали в егерскую полуроту, новонабранных сразу записывали к ним. Заодно она мысленно начала составлять список деталей обмундирования, которые теоретически можно производить уже здесь. Плетёные из толстой нити ремни, рюкзаки и простейшие зажимные пряжки могут здорово облегчить жизнь всем солдатам, не только егерям. Древние римские легионеры, вон, свою бытовую поклажу на фурке — палке с перекладиной — таскали, и было хорошо. А у здешних солдатиков даже ранцев нет. Те же кожаные берцы на шнуровке с люверсами, в летнем и зимнем исполнении — они будут просто незаменимы. Куда лучше башмаков и тяжеленных ботфорт. Но всё это в будущем, притом неясно, ближнем или дальнем. Сейчас куда важнее сначала разместить новеньких в «располаге» — места там ещё много — а затем провести вводное теоретическое занятие по основам диверсионно-разведывательной работы. Этим командир и займётся, он в теории силён. А она — снова сядет за стол и будет пачкать бумагу чернилами. Списки полуроты, списки необходимого, списки теоретически возможных нововведений по самым разным разделам…

А тут ещё и Новый год на носу. Гости из будущего собирались встречать его как положено — с ёлкой, застольем и фейерверком. Не будет разве что мандарин и Деда Мороза, так как здесь этот персонаж — далеко не добрый дедушка с мешком подарков, а вполне себе злобный потусторонний старикашка, дух зимы, которого на полном серьёзе боятся. Тем не менее, к празднику «немезидовцы» готовились основательно и с радостью, с воспоминаниями о хорошем и надеждами на лучшее. В отличие от местных, для которых это была просто царская блажь. Катя и читала, что после смерти Петра об этом празднике забыли лет эдак на сто с лишним, только в девятнадцатом веке он вернулся как детское торжество, а затем перекочевал в жизнь взрослых. Им здесь придётся переменить многие привычки и отказаться от некоторых традиций, но эту — Новый год — будут праздновать, как и раньше. Как все эти годы, загадывая каждый раз одно и то же желание.

Интермедия

— Ну и о чём вы, если не секрет, разговаривали?

— Жень, не поверишь, — улыбка старшей сестрицы была и мечтательной, и весёлой одновременно. — О стекольном заводе.

— О чём?!!

— Я же говорила — не поверишь…

7

— …и быть на новолетие фейерверкам, да ружейной и иной стрельбе, да чтоб без пуль, едино лишь порохом, да гуляниям всеобщим, пусть по полуночи 1 Генваря обыватели поздравляют друг друга с наступлением новаго 1701 года от Рождества Христова. И после молебного пения в благодарение Богу за Его милость в году минувшем учинять украшение домов своих ветвями сосновыми, еловыми и можжевеловыми… Блин, вот кого бы он учил Новый год встречать!

«Немезидовцы» посмеивались и готовились к празднику без всяких указов. Стас Орешкин, забежав на полчаса в «располагу», авторитетно заявил: «Салют будет почти как у нас, обещаю». Не хватало только шампанского, мандарин и салата «Оливье», но настроение у всех было предпраздничное: для них это был первый за долгое время Новый год не на боевых позициях — чтобы отбивать у противника охоту «поздравлять» их родной город с праздниками. Ёлочка в казарме наличествовала, украсили её самодельными «снежинками», вырезанными из бумаги, и сладкими подарками для «детей полка». Свечи по причине своей крайней пожароопасности, из списка ёлочных игрушек были исключены.

Приказ Петра их повеселил. Складывалось ощущение, что государь действовал по принципу «повторение — мать учения». Свой же указ от 20 января 1699 года он дословно не воспроизводил, но снова повелевал подданным, как надо правильно праздновать Новый год. Такую бумажку, отпечатанную в царской типографии, где работали на устаревшем ещё при Алексее Михалыче оборудовании, принесли и в гвардейские полки, где и зачитали. «Немезидовцев» она знатно позабавила. Новенькие, люди своего времени, их юмора не поняли: мол, а если кто «слово и дело» выкрикнет и вам припишут хулу на государя? На что получили ответ — дескать, нет здесь никакого оскорбления величества даже близко, просто люди радуются празднику. Ну, а если найдётся дурак, который с доносом куда-то помчится, то сам себе неприятности организует. Новонабранные только диву давались такой свободе слова в отдельно взятом подразделении, но довольно быстро к этому привыкли.

Кто был совершенно счастлив от новомодного праздника, так это кабатчики и владельцы продуктовых лавок. Первые водрузили ёлочки чуть ли не на крыши своих заведений, и с самого утра, после молебна, к ним повалили посетители, радовавшиеся законной возможности лишний раз загулять. Вторые только успевали выкладывать товар на прилавки и считать выручку. Ещё радовались дети, которым перепадало свежей выпечки и засахаренных долек «заморских» фруктов. Радость испытывали и солдаты, которым не надо было в караул — тоже лишняя возможность подгулять, дополнительный выходной. Радовались иностранцы с Кукуя — теперь не они одни в Москве будут праздновать как положено. Но никто не понимал и не принимал того смысла, который вкладывался в Новый год изначально. Кроме гостей из будущего. Нет ничего удивительного, что Пётр Алексеич зачастил к ним в гости. С ними он чувствовал себя, можно сказать, как дома. Были, правда, и нюансы, но все считали это допустимыми издержками контакта разных цивилизаций…

Интермедия

— …Ты на днях познакомил меня с Леонтием Филипповичем^[27]. Помнишь, я ещё сама упросила. Шутка ли — по его учебнику дети две сотни лет арифметике учились. Он крестьянский сын, и как же ему дико повезло, что ты его встретил и оценил по достоинству… А скольких таких, как он, на конюшне запороли — за то, что шибко умные! Сколько таких остались при барине в роли учёной обезьянки! В Европе твоей любимой от крепости отказываются, а ты что творишь?

— Куда лезете? — гневно загремел Пётр. — Хорошо вам там, сытым да богатым, рассуждать о свободе! А мне державу с кем поднимать? Кто служить станет? Кто — строить? Кто — хлеб растить? Нет в нашей России полутораста миллионов граждан, хорошо если десятая часть от того, да и те хотят, чтоб всё было как встарь! Потому здесь будет так, как я скажу! Не хотите крепостными владеть — не владейте, но в дела нынешние, касаемые сего, не лезьте!

Он много чего ещё мог бы сказать, если бы продолжал видеть в глазах девицы прежний сдерживаемый гнев. Но теперь там была …заинтересованность. Ход мыслей людей будущего иной раз ему был непонятен ещё больше, чем нежелание владеть землёй и крепостными.

— А знаешь, — внезапно сказала Катерина, оставив свой гнев, — проблема нехватки рабочих рук в твоём случае может из недостатка обратиться в серьёзное преимущество.

— Поясни.

— Я вспомнила, чем заканчивалось внедрение мануфактур со станками в той же Европе, — сказала она. — Цеховые бунтовали, ломали станки, так как те отнимали у них заработок. Народу, видишь ли, там много, никому не хотелось терять работу. А у тебя как раз мало. Потому механизация пойдёт только в плюс. Конечно, не так, как у нас — один человек с техникой заменяет сотню нынешних крестьян — но если даже один за пятерых… Сколько людей после этого пойдёт в армию, на мануфактуры? Да не на верёвке, а за заработком …и волей?

— Знаешь, в чём вы без конца ошибаетесь? — спросил государь, нервно дёрнув щекой. — Вы, свободные духом, судите по себе. А здесь рабы, от рождения и до смерти, во всяком сословии, — он произнёс это с гримасой такой лютой ненависти, что мог бы напугать кого угодно. — Ежели дать крестьянам вольный выбор меж привычной сохой и машиной, они точно так же её разобьют, как те европцы, и будут жить впроголодь, как ранее. Потому что не от предков, не праведно, не свято! — снова с ненавистью сказал он, как плюнул, грохнув по столешнице кулаком. — Поможете сие сломать — вам все потомки будут вечно благодарны.

— В нашем прошлом это тоже казалось чудом, — произнесла девица. — Но совершили его не солдатские команды, а школьные учителя. Такие, как Леонтий Филиппович. Мы — плоды всеобщего просвещения. Рискнёшь на такое посягнуть? Учти, процесс небыстрый, задачка на десятилетия. Хотя как раз ты имеешь все шансы дожить до первых результатов.

— Могла бы сразу дело говорить, — буркнул Пётр Алексеевич, постепенно остывая. — Прежде, чем думать о просвещении, надо бы ещё самих учителей обучить…

8

Тот разговор обоим дался очень тяжело, но всё же Катя не могла отделаться от ощущения, что по итогу государь остался доволен, хоть и не показал этого. Высказанные идеи, конечно, не могли ему понравиться, но они сулили немалый прорыв в индустриализации уже в среднесрочной перспективе. Одного этого было достаточно, чтобы он рискнул конкретно наехать на права землевладельцев. В принципе, в реальной истории он тоже хорошо обкорнал им крылья, но за то расплатился с ними правом свободно торговать людьми. А гости из будущего предлагают ему подорвать саму основу власти владетельных господ бояр и титулованного дворянства — невежество крестьян. Без этого никакой технологический прорыв невозможен в принципе. Оставалось решить вопрос с начальным образованием, и здесь, как выразился Пётр Алексеич, он уже сам думать будет, как извернуться, чтобы не нарваться на яростное сопротивление титулованных. Ему и правда виднее.

Сейчас на дворе 31 декабря 1700 года. Пётр считал, что завершается первый год восемнадцатого века. Гости из будущего — напротив, что уходил в историю век семнадцатый. Но сейчас об этом никто не вспоминал. Примерно за полчаса до полуночи «немезидовцы» навестили лазарет, угостили болящих и медперсонал в лице Юхана разными вкусностями. А вот Дарьи, которую собирались вытащить за общий стол, там не обнаружили. Выяснилось, что буквально за несколько минут до их визита явился некий гость, который и пригласил её на празднование. Та тепло оделась и ушла вместе с гостем.

— Ну даёт, сестрёнка, — криво усмехнулась Катя. — Я примерно догадываюсь, где её нужно искать.

— На площади? — предположил неугомонный Вадим.

— Да, где-то поблизости от установок с фейерверками.

— А надо ли её, в таком случае, искать?

— Мы же на площадь всё равно пойдём. Вот там рядышком и потусуемся.

В итоге все свободные от караулов «немезидовцы» — кстати, вместе с новенькими — вымелись из Кремля на Красную площадь. Там уже бродили толпы гуляющих, которые, простите за каламбур, успели изрядно гульнуть «под ёлочкой», то есть в питейных заведениях. На нескольких столбах по приказу Петра развесили масляные фонари, которые выхватывали из темноты некоторое пространство недалеко от Лобного места. Часть площади, где много позже стоял Мавзолей, была отгорожена, там стояли караулы. За караулами угадывались подготовленные для запуска фейерверки, а возле них маячили несколько человеческих фигур.

Судя по часам, до полуночи осталось ещё минут семь. Учитывая, с какой точностью тут показывали время местные часики всех форматов, наступление Нового года могло произойти когда угодно, хоть прямо сейчас, хоть через полчаса. Все ждали запуска первой ракеты, полагая именно это событие точкой отсчёта. В прошлый раз Пётр сам запустил первую ракету первого в России новогоднего фейерверка. Наверное, понравилось, раз решил повторить. Но вот у людей под стеной в руках появились красноватые искры — тлеющие фитили. Затем все увидели, как у одной из ракет вырос шипящий огненный хвост, она взмыла в небо и громким звуком через несколько секунд взорвалась высоко над площадью, разбросав вокруг себя красивый шар из ярких искр.

— Ну, что, братцы, с Новым годом, — с неожиданно мягкой улыбкой сказала Катя.

Самое интересное, что, услышав её, первыми это поздравление подхватили не «немезидовцы», а москвичи, стоявшие рядом. Люди начали поздравлять друг друга, смеяться, охать при взрывах ракет фейерверка, кто-то даже запел… А фейерверк над площадью взрывался уже целыми сериями разноцветных огней.

— Блин, совсем как у нас… — с плохо скрываемой ностальгией сказал кто-то из ребят. — Э, гляньте, кто фитили вместе со всеми поджигает! Это же Дарья!

Стартующие ракеты осветили площадку у стены, и стало хорошо видно тех людей, что занимались запуском «огненных цветов». Парни начали свистеть и звать её, но голоса потонули в восторженном многоголосом крике толпы: в небо полетели особо крупные фейерверки, чьи взрывы разом заглушили всё, расцветшие огромными разноцветными «одуванчиками» из огненных искр.

В России официально наступило восемнадцатое столетие.

9

Дарья сама не знала, почему вела себя сейчас как маленькая девочка. Почему, когда Стас крикнул, что у него только две руки и сам всё разом не запустит, выхватила фитиль из жестяного ведёрка, зажгла и принялась поджигать запальные шнуры ракет. Почему это так обрадовало, хотя видела, как недоверчиво косились на неё господа бомбардиры — сержант Корчмин и его напарник-солдат.

Всего один взгляд в сторону площадки, откуда стартовали в небо самые крупные ракеты — и многое стало понятно. Если она сама вела себя как девчонка, то там с горящим фитилём в руках бегал от ракеты к ракете великовозрастный мальчишка, точно так же по-детски радовавшийся каждому «бабаху» и огненному шоу.

«Наверное, это заразно, — подумала Дарья, возвращая фитиль в ведёрко: все ракеты с этой стороны уже были запущены. — Теперь не удивляюсь, что ему удалось всю страну вот так же своей мечтой заразить, волны и до нашего времени докатились…»

С той площадки стартовала последняя ракета и бомбардиры зажгли два масляных фонаря: теперь было можно. В их тусклом желтоватом свете Дарья разглядела две приближающиеся фигуры. Рыцарь и его верный оруженосец, как она в шутку прозвала этих двоих. Сердце снова дало сбой.

— Тебе, Дарья Васильевна, зачем было за фитиль хвататься? — спросил он, ещё даже не войдя в освещённый фонарями круг.

— А здесь зрителей нет, только участники, — ответила Даша, с огромным трудом сохраняя хотя бы внешнее спокойствие. Оставаться невозмутимой в его присутствии могла разве что Катя, так у сестрёнки нервы отсутствуют, ей простительно.

Не обращая внимания на окружающих, Пётр Алексеевич подошёл вплотную.

— Понравилось? — спросил он, кивнув в сторону площади.

— Спасибо вам! Совсем как у нас, — с улыбкой ответила она, подышав на озябшие пальцы: опять выскочила без перчаток. И осеклась, встретившись взглядом с ним.

Многоголосый гам, доносившийся с площади, вдруг куда-то подевался… Она не так хорошо читала в душах людей, как брат и сестра. Но здесь прямо-таки заглавными буквами было написано: «Не выпущу». Ощущение, мягко говоря, не из приятных. Слава Богу, хотя бы не демонстрировал своего настроения присутствующим, не давал воли рукам.

— Сделал, чтоб тебе радостно было, — негромко сказал он. — Отчего опечалилась, Дарья Васильевна?

— Скучаю по дому, — ответила она, и её слова были чистой правдой. — Вспоминаю, как всё было, и становится грустно, что это уже никогда не вернётся.

— Ты верь и молись, и сбудется по вере твоей, — ответил он. — Идём.

И подал руку.

— Боишься? — он заметил её невольную заминку.

— Нет, — тихо сказала Дарья. — Я тебе верю.

Она снова услышала гомон толпы. Время, растянувшееся, словно капля густого сиропа, опять вернуло свой прежний бег. На мгновение она отметила совершенно ошалелую физиономию Стаса. Лица прочих видеть не могла — не добивал слабосильный масляный фонарь — но в том, что они испытывали сходные чувства, была уверена на сто процентов.

Волнение сразу куда-то подевалось. Есть смысл переживать, когда имеется какая-то неопределённость. Сейчас всё было предельно ясно.

Впрочем, последнее слово ещё не сказано, и право на это слово — у неё.

Глава 9 «Человек предполагает, а Бог располагает»

1

«…довести до ведома всех священнослужителей приходских, чтоб собирали при храмах по воскресным дням детей от девяти лет и до двенадцати, всякого сословия и обоего пола, да учили грамоте, счёту да Слову Божию. И чтоб по взимании податей ежегодно экзаменовать тех детей в счёте, чтении и письме, и ежели учены они худо, то такового священнослужителя самого штрафовать нещадно да священства лишать, ибо чему может научить христиан пастырь, сам грамоты не ведающий…»

«…дополнить школу цифирную да навигацкую классом словесности, да учредить при той школе класс аптекарский…»

Пётр Алексеич с самого утра 1 января порадовал подданных целой пачкой очередных указов. Кате на язык так и просилось выражение «бешеный принтер». То ли он их загодя приготовил, чтобы пакетом издать, то ли и правда работал не покладая пера. Что ж, лиха беда начало, и среди законодательных актов практически всё смотрелось весьма полезным. Хотя… В той истории, насколько помнила Катя, не заладилось у него с начальным образованием. Организовал только горные школы — понятно для каких специалистов — и отметился указом о запрете жениться не получившим образования дворянским сыновьям. Ещё она помнила дату открытия школы в Сухаревой башне: 14 января 1701 года. Строительные леса со здания ещё не сняли, хотя внешние работы были завершены, шла только финальная отделка и уборка внутренних помещений. А в некоторых классах уже полным ходом наблюдалась подготовка к занятиям.

Конечно, указы с предписанием штрафовать и «расстригать» попов за плохо выученных детей — это прекрасное поле для злоупотреблений. Тут надо много думать, чтобы и священникам, и крестьянам было выгодно, когда самых талантливых детишек из деревень после церковноприходских школ забирают продолжать обучение. Скажем, если деревня дала перспективного ученика, и тот полный год затем в главной школе отменные результаты показывал, то в следующий год всей общине плюс в карму и минус в налоговые отчисления. Или зачёт в рекрутский набор — вместо солдата, дескать, возьмут парня в учение. Тоже вариант. Через несколько лет этот же парень с большой вероятностью вернётся в родной уезд и начнёт сам детишек учить. А если давать учителю при условии работы в провинции хотя бы личное дворянство, то от желающих отбоя не будет… В указе этого не было, но что такое «подзаконный акт», Катя знала хорошо. В крайнем случае, Пётр Алексеич был мастер указы с дополнениями к предыдущим вдогонку публиковать. Пусть не только кнутом, но и пряником людей мотивирует, полезно будет.

Положив себе сочинить соответствующую записку — как привыкла, с разбивкой на пункты — Катя занялась обычной полковой рутиной. Сходила к сестре, поинтересовалась, как прошёл Новый год. «После салюта часов до трёх просто гуляли и разговаривали, — сказала Дарья. — Потом он проводил меня и ушёл. Прикинь! Сама в шоке…» И это уже показалось Кате не совсем хорошим «сигналом», как говорили в двадцать первом веке. Если у надёжи-государя в самом деле какие-то серьёзные виды на её сестрёнку, то тогда часть первоначального плана летит к чертям кошачьим. Нет, со стороны Петра Алексеича это хороший пиар-ход. «Русская Жанна» должна оставаться в амплуа девы до самого финала представления, что её вполне устраивало, а после обещана полная свобода действий. Но её сестра — отличная партия и возможность показать, что, дескать, взял супругу не из родовитых, а из народа. Заодно гостей из будущего к себе покрепче привязать. Царицу-казачку, кстати, примут даже скорее, чем приняли царицу-прислугу, будущую Екатерину Первую… А каково быть в таком случае самой Жанне? Вопрос риторический.

Как и положено, 1 января все отдыхали. Только к середине дня жизнь в городе вернулась в обычную колею. Теперь шла подготовка к празднованию Крещения. Впрочем, для «Немезиды» ничего не изменилось. Всё те же караулы, всё те же дежурства около апартаментов пленного Карла Двенадцатого. Приехавших с утра шведов встретила усталая, но по-прежнему невозмутимая Катя. Делегация была в самых дипломатичных выражениях послана… нет, не туда, куда вы подумали — к государю. А тот оказался вне зоны доступа: то ли куда-то уехал, то ли отсыпался, велев сообщать всем, что он уехал — неизвестно. Проверять желающих не нашлось. Шведских гостей отправили обратно на постоялый двор, прозрачно намекнув, что аудиенцию им дадут не ранее вечера.

Словом, жизнь продолжалась.

Интермедия

— Шесть рублей? Я не ослышалась?

— Всё так, барышня, всё здесь прописано — семьдесят два рубля годового оклада с сего дня.

— Но ведь было сто сорок в год. Куда подевалось остальное?

— Полковник велел, ничего не могу поделать. Пишите-ка вот здесь, барышня, что получили жалованье, и…

— Я не стану ничего подписывать, и я вам не «барышня», а ротный лекарь! Сейчас же иду к полковнику!

— Полковник в сей час почивать изволит.

— Ничего, проснётся!

Дарья предполагала, что рано или поздно дорогие коллеги начнут давить уже не морально, а материально, но уж слишком шустро они подсуетились. Наверняка пришли к полковнику и объявили, что устроят тотальную забастовку, если «этой знахарке» не урежут жалованье. А в идеале лучше бы вообще уволить. Полковник-англичанин послушал лекарей-немцев да и уполовинил девице жалованье. Выгонять её пока не за что, а сэкономить — милое дело. Теперь оставалось только идти к нему и ругаться. Можно подумать, она жалованье тратит на платья и танцы. Лекарства ведь не бесплатные. У неё было преимущество гражданского специалиста: военный чин не мог скомандовать ей «кругом, шагом марш». Послать подальше мог, а приказать — нет.

Но сперва нужно сообщить «приятную» новость брату.

— Они там совсем о***ли? — Женя ожидаемо возмутился. — Мне сейчас караулы разводить, блин… Кать, сходи, разрули.

Ребята ещё добавили от себя несколько слов: мол, передай полкану, что у него могут внезапно возникнуть неприятности. С этим сёстры Черкасовы и явились к полковнику на квартиру. То ли полковой казначей нагло врал, что он изволит почивать, то ли Чамберс успел за полчаса проснуться и «упаковаться», но его застали при полном параде и в компании пары офицеров, за решением каких-то снабженческих вопросов. Причём, одним из офицеров внезапно оказался сонный, но весьма оптимистично настроенный Меньшиков. Заметив сестричек, которым караульные совершенно естественно преградили путь, государев ближник лучезарно заулыбался и попросил — да, именно попросил — полковника их пропустить и выслушать.

— Что вам угодно, сударыня, — англичанин говорил с сильным акцентом. Сказать, что он был недоволен — значит, ничего не сказать.

— Хотела узнать, на каком основании было урезано содержание лазарета, — сразу пошла в атаку Дарья. — Вы лучше меня знаете, сколько стоят ингредиенты для лекарств.

— У меня нет уверенность в ваше знание дела, — фыркнул полковник. — На вас изволят жаловаться.

— Кто, если не секрет?

— Те, кто возмущены вашими закупками хлебного вина, сударыня. Зачем оно вам?

— Ах, вот оно что… Эти господа, видимо, не знают, что такое стерилизация инструментов. Они и слова такого, наверное, не слышали!

— Я его тоже не слышал.

— Вам простительно, вы не медик. А у их пациентов ни единого случая без сепсиса, чему я нисколько не удивлена! Господин полковник, я не прошу ничего сверх того, что полагается по штату…

— Соблаговолите вернуться в лазарет, сударыня. Решение окончательное.

— Прошу прощения, господин полковник, — заметив, что Дарья сейчас сорвётся и наговорит много лишних в данной ситуации слов, вперёд выступила Катя. Вытянулась, козырнула, как полагается. — Сержант егерской полуроты четвёртого батальона лейб-гвардии Преображенского полка Черкасова. Уполномочена передать вам следующие слова, не сочтите за дерзость. Офицеры и рядовые егерской полуроты заявляют, что, если справедливость в отношении ротного лекаря не будет восстановлена, они в полном составе подают рапорты об отставке либо переводе в иной полк.

Полковник витиевато выругался по-английски. Другого столь дерзкого младшего офицера он бы, не моргнув глазом, отправил под арест. Но если на праздничный ужин для высшего общества его не позвали, а эту невозможную девицу пригласили, то такой расклад нельзя не учитывать. Если к этим егерям государь особо благосклонен, выделяет их за боевые качества и всячески благоволит, то это также следует помнить. Они не бунтом грозили; тут он бы знал, как поступить, и был бы прав. Но массовое прошение об отставке неизбежно привлечёт внимание его величества, и совершенно ясно, чью сторону примет государь.

Всё это так отчётливо отразилось на его физиономии, что переводчика не требовалось. А тут другой царёв любимчик, Меньшиков, о чём-то шепчется со вторым офицером, и у того бледнеет и вытягивается лицо… Полковник уже без лишних пояснений понял, что, пойдя навстречу лекарям, оказался в крайне неловком положении. Небольшая экономия в деньгах и довольные физиономии медикусов не стоили такого испытания для нервов.

— Можете идти, — буркнул он. — Я разберусь.

2

«Немезида» в полном составе отказалась принимать жалованье и расписываться в ведомости. Старшие офицеры полка поражались такой сплочённости этого небольшого подразделения: из-за одного человека устроить целую забастовку. Канцелярия не может в положенный срок закрыть отчётность, и это даже в восемнадцатом веке не шутки. Всё-таки лейб-гвардия, а не захолустный гарнизончик, где всю эту историю можно было бы спокойно замести под ковёр, а сильно о себе возомнивших наказать по всей строгости. Бумаги, относящиеся к Преображенскому и Семеновскому полкам ложатся на стол государю лично, и проверяет он каждую подпись. Но вопрос разрешился очень быстро. Уже второго числа оклад ротного лекаря в ведомости был восстановлен и все получили жалованье по штату, без удержаний.

А в лазарет потянулась вереница полковых медикусов — с поклонами, расшаркиваниями и заверениями в самых положительных чувствах. Смотреть на их приторные улыбочки было тошно, притом не одной Даше. Кого следовало за это благодарить, было понятно без пояснений.

Этого «кого-то» Катя встретила утром третьего числа, когда сменилась с дежурства у апартаментов Карла Шведского. Алексашка решал организационные вопросы, касаемые возобновления переговоров со шведами, но появление сержанта Черкасовой в полевом мундире и полной боевой экипировке заставило его на время оставить дела.

— Рад видеть, Катя, — с широченной улыбкой сказал он, выступая навстречу. — Дело с жалованьем Дарьи Васильевны, надеюсь, разрешилось благополучно?

— Твоими молитвами, Саша, — ровным голосом сказала та. — Найдётся пара минут на поговорить?

— К полудню все дела закончу, — кивнул тот. — Где я смогу тебя найти?

— Буду на плацу занятия с новенькими проводить. Приходи, посмотришь. Потом и побеседуем, есть о чём.

Занятия к полудню уже завершались, но даже под конец было на что поглядеть. Новым егерям преподали урок, как оружием может стать совершенно любой предмет, от чернильницы до ведра. Судя по озадаченной физиономии Данилыча, это ему как раз не очень понравилось. Видимо, представил, каково это — когда тебя могут прибить обычной ложкой. Но разговор откладывать не стал. Едва Катя объявила о завершении занятия, как он тут же нарисовался поблизости.

— Ежели желаешь поговорить, то нам бы посидеть где-нибудь в заведении, — сказал он. — Знаю тут одно неподалёку, на Никольской.

— Думаешь, разговор будет настолько долгим? — спросила Катя, собирая «наглядные пособия» в ведро.

— Полагаю, нам обоюдно есть что обсудить.

— Ксюша, прибери тут всё, — крикнула госпожа сержант. Девочка, с интересом наблюдавшая за занятиями, подбежала, приняла ведро и принялась собирать оставшиеся предметы.

«Заведение» было из приличных, здесь собирались не испитые забулдыги, а уважаемая публика. Ученики Славяно-греко-латинской школы — да, ещё не академии — проедавшие здесь свои медяки, быстренько поглощали нехитрый обед и убегали. Учебный процесс отнимал очень много времени. Заходили пообедать и преподаватели, располагаясь за столами уже на более долгий срок. Купцы средней руки, ремесленники, монахи, попы, дьяки из приказов. А вот у служивого люда популярностью это заведение не пользовалось, хотя господа офицеры порой захаживали. Иногда появлялись здесь и «немезидовцы» — чисто, тихо, тепло, можно недорого перекусить. Потому очень немногие из присутствующих обернулись на щеголеватого преображенца и молодого, но рослого «пятнистого», которые сразу заняли место за столом в углу, подальше от входа. Разве только слуга подскочил, принял заказ и умчался на кухню.

— Догадываюсь, что ты нашептал там, у полковника, — начала разговор Катя. — Всего один вопрос: зачем?

— Избавил господина полковника от государевой дубинки, — негромко ответил Данилыч. — А с лекаришками я уже сам …поговорил. Это ж надо было такое удумать… Ладно бы свои спины подставили, так нет — чужую.

— Я знала, что среди медиков интриги бывают почище, чем при дворе. Могут и со свету сжить. Но чтобы вот так… Это полный идиотизм, всё равно бы выплыло. Каким местом они думали?

— Того не ведаю, — заулыбался Алексашка, сняв шляпу и привольно развалясь на лавочке. — Однако ж всё к лучшему обернулось.

— Да? Спроси у Дарьи, довольна ли она подобной славой. Шипит на всех, как кошка, уже не рада, что скандал за те деньги затеяла. Мол, перебилась бы как-нибудь. Ладно — те интриганы хреновы удружили, там мозги давно атрофировались, одна хитрозадость осталась. Но ты каким местом думал, когда языком чесал?

— А здесь, Катя, уже я должен тебе вопросы задавать, — Меньшиков подался вперёд. На несколько мгновений сквозь его добродушную гримасу проступило истинное лицо — умного, жесткого и беспощадного человека. — Пётр Алексеевич мне про вас ни слова не сказал сверх того, что знают прочие. Так у меня своя голова на плечах есть, кое-что приметил. А сего дня совершенно убедился, что с вами дело нечисто. Здесь любая девка была бы рада, если б все знали, что государь ей знаки внимания оказывал, а твоя сестрица, говоришь, шипит?

Слуга принёс поднос с заказом, расставил на столе и ушёл. При нём, естественно, не разговаривали, и паузу Катя потратила на то, чтобы успокоиться. Разговор и так сложный, зачем ещё нервы трепать?

— То есть ты её подставил, чтобы подтвердились твои предположения, и эта наша беседа состоялась, — сказала она, отрезая себе кусочек аппетитно прожаренного окорока. — Продолжай.

— Я много чего за вами приметил, — Меньшиков не стал долго тянуть с ответом. — Знаете то, чего знать не должны. Умеете то, чего никто не умеет. Платье ваше, оружие… Даже язык, и тот иной. Русский, но всё едино не такой. И мыслите вы инако… Поначалу думал, что вы долго в Европе жили да понабрались там у немцев. Так нет, и немцы того не знают, что вам ведомо.

— Твой вывод? — Катя, деликатно наколов кусочек мяса на двузубую медную вилочку — да, приличным посетителям в этом заведении к столу подавали и новомодные вилки! — отправила его в рот.

— Ну, ежели вы не из преисподней явились, то по всему выходит — потомки наши. Лет сто или более вперёд.

— Бери больше, Саша: три сотни лет с хвостиком, — невозмутимо кивнула Катя, меланхолично прожевав свой кусочек и отрезая ещё. — Долго же ты соображал. Я думала, скорее догадаешься.

— Не хотел ошибиться. Коль Господь попустит, то всякое может быть.

— И что теперь?

— Да ничего, я вижу, вы у нас прижились, — не без доли уважения сказал Данилыч. — Живите и далее, сколько Господь даст. Вернуться ведь не можете, верно?

— Могли бы — вернулись бы сразу. У нас там дел было по горло. Ладно, Саша, не ходи вокруг да около. Спрашивай. На что смогу, на то отвечу.

Меньшиков на всякий случай огляделся — нет ли поблизости чрезмерно любопытных посетителей. Какой-то белобрысый школяр уплетал похлёбку, закусывая хлебушком, степенный приказчик сосредоточенно обгладывал рёбрышко, низенький полноватый дьячок что-то пил — отсюда было не разобрать, что именно. Всё, больше посетителей не видно. Хозяин и слуги как будто не интересуются разговорами в зале. Вроде лишних ушей нет.

— Так, стало быть, вам ведомо, что далее с нами будет, — это был полувопрос-полуутверждение.

— Было ведомо, — всё так же невозмутимо ответила Катя, методично поглощая свой завтрак. — Потому что в нашей истории не было пленения Карла Двенадцатого. Да и многого другого тоже не было.

— А пленили его вы.

— Именно. И Карла, в Москве под замком сидящего, не было. И его встречи с Петром Алексеевичем тоже никогда не случилось. И нарвская баталия завершилась такой конфузией, что пришлось колокола с церквей снимать, чтобы на пушки перелить — потеряли всю артиллерию. И земли, что Карл готов как выкуп за себя отдать, пришлось долгие годы с кровью отвоёвывать. И Автоном Головин теперь не просидит восемнадцать лет у шведов на цепи. И Иван Трубецкой, посол наш, скоро домой вернётся, а его роману со шведской знатной дамой не быть, и не родится у них сынок^[28]. Да много чего теперь не будет как раньше. Потому мы можем сейчас только общее направление знать.

— Значит, и в судьбах персон отличия будут?

— И будут, и уже есть… Что, интересно о себе узнать?

— Только спросить хотел. Ну, так что же меня ждёт?

— Многие знания — многие печали, — госпожа сержант позволила себе едва заметную усмешку и, достав из кармана носовой платочек — с салфетками в заведении было совсем никак — деликатно промокнула губы. — На твоём месте я бы не стала будущим интересоваться.

— Ох, Катя… — негромко рассмеялся Меньшиков. — Было б у тебя сердце — давно бы уже под венец увёл. А так — страшно. Будто со смертью говорю.

— Будущее — это всегда страшно, Саша. Что же до тебя… Не завидую я ни тебе, ни жене твоей, ни детям. Подробностей не будет. Просто живи и помни, что во всём нужно меру знать и, главное, дружбу ценить… не в деньгах.

У Алексашки было такое лицо, словно он пожалел обо всём сказанном — что попытался сунуть нос в собственное будущее. А его собеседница как ни в чём не бывало допила свой сбитень и положила на стол несколько медячков — обедать за счёт «полудержавного властелина» она не собиралась.

— Прости, Саша, но мне бы отоспаться. Всю ночь шведа сторожила, потом занятия с новенькими, потом наша беседа, — сказала она. — Если хочешь поговорить всерьёз, давай выберем более подходящее для этого время.

— Как скажешь…

3

Как и три сотни лет спустя, время между праздниками народ заполнял кто чем хотел и мог, только не работой. Разве что готовка и приём гостей. Но Петра Алексеича это не касалось. Только в один день он позволил себе выходной — 1 января. Так что изданные в тот день указы с вероятностью 100 % действительно были заготовлены заранее. Однако со второго числа снова впрягся и тянул лямку, как обычно. Аудиенцию, если так можно выразиться, для «немезидовцев» он назначил на вечер пятого января.

Всё тот же кабинет с мрачноватой, на взгляд гостей из будущего, обстановкой. Всё тот же здоровенный письменный стол, заваленный бумагами. И всё тот же Пётр Алексеевич, разговоры с которым всегда были непростыми… К этому визиту гости из будущего снова подготовили кое-какие проекты, причём, не только оружейные. Все они учитывали ещё одно серьёзное обстоятельство: фактическое отсутствие денег в казне. То есть они там как бы были, но по факту, когда требовалась некая сумма, оказывалось, что их внезапно нет. С бухгалтерией у Петра Алексеевича тоже была большая проблема. Он только-только начал приводить в порядок налоговые сборы, да и воровство на всех уровнях никуда не делось. Что там далеко ходить: когда Корчмин с Орешкиным готовили фейерверк, из выделенных на это дело двадцати рублей — большая сумма по тем временам — два рубля испарились в неизвестном направлении. По бумагам — потратили на порох. Так взрывчатые материалы оба специалиста брали из полковых запасов и это прошло по полковой же интендантской службе как расход на увеселения государевы. А в ведомости — минус два рубля, и виновного не найти, все друг на друга кивают. Концы в воду. И Василий, и Стас, несмотря на разницу в три с лишним столетия, ругались по этому поводу одними и теми же словами.

Сегодня пришли втроём — братец с сестрицей и Орешкин. И разговор сразу зашёл с бюджетных «косяков».

— …вот когда жалованье чиновникам будет напрямую зависеть от поступлений в казну, тогда они и начнут стараться на совесть, — раздражённо заявил Стас, завершив свою гневную речь по поводу мелочного воровства на всех уровнях. — Ты им копейки платишь, государь, и ждёшь хорошей работы? Да ты просто сам приглашаешь их запускать лапу в бюджет. Казнями и надзором ничего не добьёшься. Десятерых казнишь, а сотня продолжит воровать. Да и надзирающим очень быстро начнут на лапу давать, чтобы в сторону глядели.

— У вас уже не воруют, что ли? — ощерился Пётр Алексеевич.

— И у нас воруют. Только с оглядочкой: можно ведь лет на двадцать присесть. И садятся, причём и губернаторы, и министры. Потому что каждая копейка на виду, во-первых, приходится сильно хитрить, а во-вторых, местное болото время от времени баламутят внезапными проверками из столицы, чтобы «свои» дело не замылили. А что у тебя? Много дохода, мало дохода — пофиг, всё равно на местах чиновникам одни и те же позорные копейки платят. Мотива хорошо работать нет — ну, кроме кнута, конечно. Так на одном кнуте далеко не уедешь. Тут и пряник нужен, чтобы люди сами старались.

— Один в один мои мысли, — поддержала его Катя.

— Твои мысли, на бумаге изложенные, я уже прочёл, — сказал государь, медленно остывая. — Где вы правы, а я неправ, там признаю. Не един страх, а ещё и интерес надобен. А где на тот интерес денег взять? Может скажете, умники хреновы?

— Раскрутить бы церковь на налоги, — задумчиво произнёс Евгений. — Треть земель государства под ней, а доход с них в каком году в последний раз видели?

— Чтобы с церкви и монастырских крестьян подати побрать, надобен хороший предлог. Иначе они мне устроят много хуже, чем вы полковой канцелярии на днях устроили,^[29] — с едким смешком сказал Пётр Алексеевич. — Знаю, что они мне скажут: мол, Богу богово, а кесарю кесарево. А где они окажутся, ежели державу сомнут?.. То-то. Однако они сами повод должны дать.

— Тебе виднее, конечно, но я бы начал именно с них. А предлог… Точно ли он нужен? Просто вспомнил, как ты лихо с церквей колокола снимал, чтобы на пушки перелить. Вой стоял вселенский, но перечить не посмели.

— Жень, не забывай, что одно дело колокола, а другое — налоги. Это ж прям по самому больному месту удар — по кошельку, — сказала Катя. — Тут сходу проклянут, отлучат и прочие чудеса показывать начнут. Кстати, если колокола — предметы священные, и народ действительно искренне возмущался, то изъятие денег из церковной казны те же крестьяне встретят с пониманием. А вот священство — вряд ли, это ж их карман. Пётр Алексеевич совершенно прав, они сами должны дать повод для отмены налоговых привилегий.

— Я уж постараюсь, чтобы немного их к тому подтолкнуть, — сказал государь, что-то записав себе в заметки. — Добро. Что у вас далее?

— Карронады, — ответил Орешкин, подавая бумаги со схемами упомянутого орудия. — Небольшие, лёгкие и крупнокалиберные. В своё время наделали шума в морских сражениях, и на суше могут быть полезны. Когда «Виктори» под командованием Нельсона дал по французам залп всего из двух карронад, заряженных пакетами по пятьсот пуль, там сразу вынесло всю абордажную команду.

— Дельная вещь, — согласился государь. — И пушки нового манира у нас будут, и флот будет. Всё будет, лишь бы Господь нам на то время отпустил… Что ещё?

— Паровой двигатель и кузнечный молот, запитанный от него…

Словом, обсуждение продлилось почти до полуночи. К этому времени все выглядели выжатыми лимонами, но государь сказал Кате задержаться на несколько минут. Та кивнула брату: мол, всё в порядке, так договаривались.

— Что сообщить хотела? — устало спросил Пётр Алексеич.

— Есть одно событие из нашей истории, которое, как мне кажется, может оказаться очень важным, — сказала Катя, когда убедилась, что дверь закрыта и их никто не слышит. — Второе февраля тысяча семьсот шестого года по …юлианскому календарю. Местечко Фрауштадт. Казнь русских пленных по приказу генерала Рёншельта — при том, что саксонцев и прочих он и пальцем не тронул… Дело в том, что три года спустя ты, разбив шведов наголову, потом пил с пленными генералами за их здоровье, называл учителями. И среди них был Рёншельт. Я не знаю, может, ты к тому времени и забыл Фрауштадт. Или простил. А они — запомнили. Запомнили, что русских можно резать, как скот, и за то им ничего не будет. И милосердие твоё восприняли как слабость и трусость. Я даже боюсь назвать цифру, во сколько жертв обошлась нам за три столетия твоя забывчивость.

— Что предложишь? Придавить Рёншельта, пока он ничего не натворил?

— Если этого превентивно удавить, другой найдётся. Спарре, Лагеркрун, Левенгаупт — неважно, как его будут звать. Но уж если натворит — извини. Меня не удержит даже твой прямой приказ. Делай потом со мной, что захочешь, только при одном условии — не публично, чтобы не развалить твою же игру. И кстати, точно так же я стану реагировать, если подобные действия будут предприняты по отношению к любым пленным любой армии, и к гражданским тоже. Просто знаю, что безнаказанность порождает вседозволенность, а за ней — и преступление. Я не хочу, чтобы в этой линии истории повторилось то, что произошло в нашей… Ты желаешь, чтобы они там нас любили. Это ошибка. Они не любят никого, кроме себя. Уж поверь, мы этого наелись досыта. Удержать их от грабежа и убийства может только одно: страх.

— Карлус деяние генерала не осудил?

— Полностью одобрил. Зная этого типа, не удивляюсь.

— А теперь он будет знатно зол за свой плен.

— Тем более.

— Добро. Подумаю, что можно сделать. И ты подумай, — он ткнул в её сторону пером, которым делал записи. — Письма твои, должно быть, уже до газет европских дошли. Поглядим, каково их там воспримут, и решим, что тебе писать далее… Да, Ваське я про вас скажу. Не проболтается.

— Я могу идти?

— Иди. Завтра митрополит Рязанский Стефан ко мне явится. Знаешь о нём?

— Местоблюститель патриаршего престола, — кивнула Катя. — Раскаявшийся некогда униат, по-прежнему тяготеющий к католичеству, но грамотный и умный. Если, конечно, верно то, что о нём было написано.

— Вот с него и начну. Разведаю, где у них нынче слабое место. А там и провокацию произведу… Тебе завтра быть здесь в полдень.

— Я ничего не понимаю в церковных делах.

— Тебе и не требуется в них понимать. Слушай, запоминай и думай. После поговорим.

Уходя, Катя подумала, что с каждой такой беседой общение с Петром Алексеичем даётся всё легче. Понимание — пожалуй, главное, чего им удалось добиться. Что ж, в их случае это вещь очень полезная.

Интермедия

— …Значит, своим умом дошёл. Молодец, — государь дружески хлопнул Меньшикова по плечу. — Не ведаю, чем мы так Господу угодили, что он нам столь изрядный дар послал. Что там немцы с голландцами! Правнуки наши — вот у кого поучиться надобно!

— А они на тебя кивают, мин херц. Мол, с тебя у них многое пошло, — сказал Алексашка. — Всё ж опаску следует иметь.

— Боишься?

— Боюсь. Люди страшные, Бог знает, о чём думают. Они сами по себе, хоть и говорят, что служат Отечеству.

— Считай, что мы в шторме, и нам вдруг лоцмана послали. А кто тот лоцман, так ли важно? К тому же, не станут они своим предкам вредительствовать. Отечество-то у нас одно на всех.

— Катя мне то же самое на днях говорила, слово в слово.

— Нравится девка? — рассмеялся государь, и вдруг нахмурился. — Забудь. Не про тебя кусок.

— Вижу, мин херц, да и не стремлюсь особо. От неё смертью веет… А что Дарья Васильевна?

— Скоро сам увидишь, — каким-то странным тоном сказал Пётр Алексеевич, глядя в окно. — Ежели всё сложится, как я думаю, то поможет она мне изрядно…

4

Если бы некто, имеющий возможность разом обозреть геополитическую карту Европы в те праздничные дни нового 1701 года, то увидел бы немало интересного.

Франция с Австрией готовились вступить в войну за «выморочное имущество» — опустевший после смерти насквозь больного и бездетного Карлоса Второго испанский престол. Хоть Англия успела хорошо потрепать своих извечных соперников и наложить лапу на часть их колоний, но всё же эта страна за Пиренеями представляла собой отличный приз. Кто бы ни победил в борьбе за Испанию — французские Бурбоны или австрийские Габсбурги — такое наследство разом усилит одну из сверхдержав европейского континента.

Само собой, другие страны сразу разбились на три лагеря. Да, не на два, а на три. Одни примкнули к Австрии, другие к Франции, а третьи — по обе стороны конфликта — собирались по итогам этой войны сами оказаться в списке сверхдержав. И тут претендентов было тоже трое: Англия, Швеция и внезапно заявившая о себе Россия — тёмная лошадка континента… Казалось бы, ещё совсем недавно чудаковатый молодой царь этой загадочной страны на восточной окраине Европы ездил по Европе и учился всему, будто школяр. Даже на верфях работал, как простой плотник. Те, кто был осведомлён об истинном положении дел в русском войске, прочили неизбежное поражение Петра при первом же столкновении с великолепной армией Карла Шведского. Они почти угадали. Совсем немногого не хватило шведам, чтобы одним ударом выбить Россию из войны и надолго лишить её возможности заключать выгодные союзы.

Но теперь Карл Шведский, этот молодой громовержец Европы, сидел в Москве под стражей и готовился отдать в качестве выкупа довольно обширные земли. Удача России разом вдохновила её союзников — Данию и Саксонию — и те послали своих представителей на переговоры между Петром и Карлом. Из Копенгагена выехал полковник Юст Юль, не очень-то Петра любивший, а саксонский посланник фон Арнштедт уже находился в Москве. Конечно, и Фредерик Датский, и Август Саксонский понимали, что русский царь весьма прижимист и вряд ли просто так подарит им что-то из уступленного шведами. Но уж очень Августу хотелось заполучить Ригу. Он даже пытался взять её, но потерпел конфузию и был вынужден снять осаду. Письмо послу было весьма недвусмысленного содержания: прощупать как возможность переговоров по этому вопросу, так и вероятность положительного ответа по лакомому балтийскому порту. Август даже рассматривал возможность покупки города за деньги либо за союзную помощь войсками. Вопрос был лишь в том, согласен ли на такой размен сам Пётр.

Фон Арнштедт знал, что помощник английского генерального консула уже присматривался к той занятной девице, как бы невзначай присутствовал на занятиях егерским боем, которые та устраивала для новобранцев. Судя по всему, не особенно преуспел, так как девица, по сведениям саксонца, ещё ни разу не встречалась ни с кем из дипломатов. Какое-то время фон Арнштедт раздумывал, стоит ли искать встречи с ней ради разговора, либо сосредоточить усилия на переговорах по результатам кампании прошлого года. Но осведомители совершенно точно доносили, что и девица, и её брат, и иные офицеры егерской полуроты чуть ли не ежевечерне бывают приглашены к государю. Поэтому саксонский посланник решил пересечься с этой особой хотя бы ради того, чтобы выяснить, стоит ли вообще тратить на неё время.

Тот же осведомитель сообщил, что в полдень шестого января по русскому календарю, в канун православного Крещения государь пригласил эту девицу на прием. Ожидался визит кого-то из иерархов русской церкви, который назавтра должен будет проводить праздничное богослужение. Очевидно, что девица явится ранее полудня, того требовал этикет. Стоит воспользоваться этой возможностью перекинуться с ней несколькими фразами. Ведь если она вхожа в самые высокие сферы, то может что-то знать. Может и проговориться, если правильно задавать вопросы. В конце концов, он так или иначе должен быть на аудиенции у его величества, а значит, в беседе с иными приглашёнными никто не увидит ничего необычного.

Интермедия

— …Королю Вильгельму осталось совсем немного. Чуть больше года, если там ничего не изменится. Ему наследует Анна Йоркская, сестра его покойной супруги. В прошлом году она потеряла единственного выжившего сына. Других детей у неё уже точно не будет. За ней в очереди Ганноверские.

— С какой стати? Там есть наследники родством куда поближе.^[30]

— Ах да, они свой Акт о престолонаследии ещё не опубликовали. Но в этом году опубликуют^[31]. В нём всех родичей-католиков разом отстранят от наследования престола, расчищая дорогу англиканам и протестантам.

— Знатная выйдет каша, ежели родичи-католики начнут своё требовать. Эх, здесь бы ловких послов отправить, таких, чтоб без мыла в любую щель пролезали… Уж в Лондоне ближайшие лет двадцать было б не до помощи Карлусу.

— В Англии после Анны и так будет весело, хотя может появиться шанс потихоньку подливать масло в огонь. Чтобы долго горело. Но не англичанами едиными, как говорится. Есть ещё старый чёрт — Луи Французский. Он неглуп и тебя сразу раскусил, потому и не любит. Сидеть на троне и портить всем жизнь будет ещё долго, почти пятнадцать лет. Опять же, если ничего не изменится.

— Значит, мира нам не видать, пока он землю топчет. Спасибо, что упредила, я-то думал, он со своими недугами не жилец. А нет, и в аду его видеть не желают… Кто у вас в Гишпании на престоле оказался?

— Внук старого чёрта.

— Стало быть, ежели и у нас так обернётся, то цесарцы станут союза с нами искать. А ежели иначе, да Луи к тому времени помрёт, то французы. Выходит, главное — самим в эту драку меж ними не влезть.

— Так ты и не влезал, хотя войска Августу посылал и тем отговорился. Нам, хотим мы или нет, при любом варианте истории придётся со шведами за выход к морю драться. Ты же не веришь, что Карл угомонится. И я не верю. И сам Карл не верит. Да и ты не остановишься… Это затем датчане с саксонцами и пруссаками сюда собрались?

— Я же сказал, что дам брату Карлусу работу на ближайшие два либо три года… Так говоришь, Ганноверские, кои не в полном разуме, на престол английский сядут? Удобные короли… для иных знатных особ.

— Ганноверы — захудалые немецкие князьки, которым внезапно в руки свалилось очень богатое королевство. Словом, крышу им у нас снесло качественно, вообразили себя единственными вершителями судеб мира. Наследственная порфирия — тоже страшная штука. Я слышала, Георг и сейчас не пользуется славой великого умника, дальше будет хуже. А если учесть, что там и парламент — те ещё ушлые ребята — на континенте всем будет весело. И нам тоже.

— Англичанам долго не везло с королями. Однако ж каковы бы ни были Стюарты, а засранцы на троне всяко лучше безумцев…

5

— Даша?

— Катя?

Несколько секунд сёстры с удивлением смотрели друг на дружку.

— Что ты здесь делаешь? — в один голос спросили обе, и улыбнулись.

— Я тут по делу, вообще-то, — сказала Катя, взяв сестру за локоток и отведя в сторонку, подальше от лишних ушей: народу в приёмной собралось немало. — А ты… Откуда это платье? Тебя официально пригласили?

Дарья и вправду была одета по последнему слову нынешней моды. В своё время госпожа сержант видела похожие платья на портретах знатных дам, датированных 1700 годом. Это конкретное во многом повторяло фасон Сары Черчилль, герцогини Мальборо — прототипа жёсткой и властной героини отличного фильма «Стакан воды». Разве что цвет был не жемчужно-серый, а кремовый с золотистым отливом. Да и причёска тоже в стиле эпохи, с завитыми локонами и вплетенными в неё живыми розами того же оттенка, что и платье. Из украшений на ней был только маленький золотой крестик на тонкой цепочке: единственная драгоценность, сохранившаяся у семьи Черкасовых из прошлой мирной жизни. На взгляд Кати, Дарья в этом наряде очень даже похорошела. Особенно эффектно она смотрелась рядом с сестрой, снова обрядившейся в «парадную цифру».

— Он попросил, — старшая Черкасова тонко улыбнулась, но не смогла скрыть смущения. — Да, не приказывал. Утром прислал денщика с письмом, просил явиться сюда. Меня встретила какая-то немка, увела в комнату, затянула в корсет, вот в это обрядила, навертела причёску горячими щипцами и по-быстрому научила реверансы делать. Хорошо хоть не стала белилами мазать, они же наверняка свинцовые.

— Ну, и как ты себя чувствуешь в амплуа придворной дамы? — младшая не смогла удержаться от короткого смешка.

— Как дура, — честно призналась Дарья. — Тут жмёт, там трёт, здесь давит, на голове клумба, а в мозгах каша. Не знаю, что и думать.

— Опять Пётр Алексеич какую-то фигню затевает. Блин, терпеть не могу его манеру устраивать представления с нежданчиками… Ладно, считай, что ты на съёмках исторического кино. В роли княгини Дашковой.

— Тогда кто у нас Екатерина Великая?

Сёстры дружно оглянулись в сторону закрытой изукрашенной двери и захихикали.

— О, а вот это уже становится интересным, — сказала Катя, увидев новую порцию приглашённых, которые только что вошли в зал. — Женька.

Явление брата тоже стало для них обеих сюрпризом: все знали, что сегодня с утра у него дежурство в апартаментах Карла. Сменить должны были как раз в полдень. А братец — тоже, кстати, с удивлённым видом — внезапно здесь, среди ожидающих придворных, при полном офицерском параде. Завидев сестёр, сразу направился к ним.

— Что случилось? — спросил он, и только потом с удивлением заметил наряд старшенькой. — Дашка… Ты что, решила поиграть в принцессу?

— Нет, в княгиню, — улыбнулась Дарья. — Ты-то какими судьбами?

— Понятия не имею, — честно сказал Евгений. — Никого не трогаю, охраняю шведа. Вдруг смотрю — Сашка идёт, а с ним наш Тимофеич в полной упаковочке.

— Какой ещё Сашка? Меньшиков что ли?

— Он самый. Бумагу мне вручает: мол, вот письменное распоряжение, приказано тебя сменить на вашего солдата. Читаю, матерюсь. Потом несусь в располагу, переодеваюсь и сразу сюда… Кто-то в курсе, что происходит?

Сёстры синхронно отрицательно покачали головами. А Катя задумалась. Спрашивается, зачем Петру Алексеичу присутствие всех Черкасовых на этом представлении?

— Тайны мадридского двора, — негромко сказала Катя.

— Я нашим сказал, чтобы поглядывали, — произнёс Женя, догадавшись, о чём она подумала. — Да и до полудня всего ничего… А этот тип в парике явно к тебе, Кать. Крутится вокруг нас и старательно намекает.

— Этот тип в парике — саксонский посол, — снова вполголоса сказала сестрица, адресуя упомянутому господину любезную улыбку и кивок. — Отойду на пять минут.

6

«Надо отдать ей должное: неглупа и хладнокровна, — подумал фон Арнштедт, приветствуя эту немыслимую девицу полагающимся по её статусу неглубоким поклоном. — Хорошие качества для офицера, но для дипломата их недостаточно».

Она была весьма похожа на брата и имела мало общего с прехорошенькой сестрой. Эдакий ходячий монумент повыше иных мужчин, и черты лица, которые украсили бы скорее молодого кавалера, чем даму. И впрямь напрашивалось сравнение с Орлеанской девой: та тоже, по свидетельствам историков, не была красавицей.

— Рада приветствовать вас, господин посол, — сказала она по-французски.

— Позвольте поздравить вас с грядущим святым праздником, мадемуазель, — любезно улыбнулся саксонец.

— Благодарю вас, господин посол… Мне показалось, будто вы искали разговора со мной.

— Совершенно верно, сударыня. Не найдёте ли вы в какой-либо день полчаса для приватной беседы со мною? Его величество Август Второй прислал письмо, в котором обязал меня, его покорного слугу, расспросить вас о подробностях пленения Карла Шведского. Сия история настолько поразила моего короля, что он желал бы узнать обо всём не из газет.

— Если вам будет угодно, я подготовлю письмо с подробнейшим описанием этого события, — невозмутимо проговорила девица. — Увы, служба в лейб-гвардии практически не оставляет мне свободного времени для визитов.

— Приём у государя входит в ваши служебные обязанности? — хитро улыбнулся посол.

— Личное приглашение его величества, такое пропускать нельзя.

— О! Его величество изволил пригласить вас лично?

— Нас троих. Кстати, не желаете ли, чтобы я представила вам моих брата и сестру?

— В день празднования Крещения я устраиваю званый обед, ко мне придут многие знатные персоны, — сказал фон Арнштедт. — Буду счастлив видеть вас, вашего брата и очаровательную сестру в качестве гостей.

— В таком случае я приберегу свой рассказ до визита к вам, господин посол. Обещаю, вы узнаете немало интересного.

Снова обмен неглубокими поклонами — и девица вернулась к родственникам. Итак, первая встреча показала, что она весьма осторожна. Не желает визитировать иностранного посла в одиночку, дабы не скомпрометировать себя в глазах государя. Прекрасно понимает, что здесь слишком много глаз и ушей, что речь пойдёт о шведах, но вовсе не о пленении Карла. И наконец, она говорит по-французски. Акцент присутствует, что неудивительно, однако владеет этим языком европейской дипломатии совершенно свободно. Если она и дипломат, то начинающий, хотя, в самом деле существует вероятность, что сия девица в курсе некоторых дел царя относительно шведов и переговоров с ними. Но её взгляд господину послу не понравился: холодный, цепкий. Надежде на невольные оговорки вряд ли суждено сбыться… Что ж, придётся раскошелиться. Нет в Европе ни единого дипломата, который не принимал бы …подарки. Россия — не исключение. Дело лишь в сумме.

7

— Господин саксонский посол изволил пригласить нас на завтрашний званый обед, — с кривой ухмылкой сказала Катя, подходя к брату и сестре. — Всех троих.

— Вот он обрадуется, когда я приду к нему в «цифре» и берцах, — весело заметила Дарья. — Это платье казённое, надобудет после мероприятия сдать на склад под роспись. Туфли, кстати, новые, неразношенные. Жмут и трут, даже чулки не спасают.

— Надо будет — мы тебе на модистку всем подразделением скинемся, — заверил её брат. — Но что-то представление затягивается. Мы…

Он не успел закончить фразу: в зале, полном нарядных господ и дам, появился Меньшиков. Физиономия у Данилыча была отнюдь не праздничная, хотя он явно старался скрыть своё истинное настроение. То с кем-то раскланивался, то перекидывался парой слов, но было заметно, что он кого-то ищет среди собравшихся.

— Куда вы спрятались! — обрадованно воскликнул Меньшиков, завидев Черкасовых в дальнем углу зала. — Живо ко мне!

Судя по тому, какое лицо скроил Евгений, подумал он что-то очень нехорошее. Но не сказал. Молча подал старшей сестре руку — подсмотрев, как это делали кавалеры в зале — и прошествовал куда ему указал Алексашка. Аккурат рядышком со ступеньками, ведущими к трону. Были большие сомнения, что Пётр Алексеич станет забираться в это золочёное кресло, обитое бархатом. По слухам, на подобных приёмах он в лучшем случае вставал на ступенях, но обычно просто стоял рядышком и выслушивал приглашённых. А то и вовсе ходил по залу между сановниками и дамами, беседуя с теми, кто его интересовал. Но раз Меньшиков настаивает, чтобы они стояли на самых «козырных» местах, значит, это зачем-то нужно. Проблема была только в одном: как раз здесь кучковались самые родовитые, сплошь Рюриковичи с Гедиминовичами. И смотрели они на царских любимцев как на выскочек.

— Митрополит ранее срока явился, — негромко заговорил Алексашка, коротко вводя Черкасовых в курс дела. — Сразу к государю, понятное дело. Стефан только ушёл, но, чую, сильно не в духе Пётр Алексеевич будет. Бог знает, о чём они говорили, мня там не было, но поп вымелся оттуда, будто государь его пониже спины пнул.

— Что он задумал? — спросил Евгений.

— Если бы я знал!.. Погодите-ка…

У приоткрытых дверей показался один из государевых денщиков. Парень с вытянувшимся лицом жестикулировал, «семафорил» Данилычу. И, судя по реакции последнего, эти жесты ничего хорошего не означали.

— Так, — он отчётливо сбледнул с лица, заставив Черкасовых сжаться от нехорошего предчувствия. — За мной. Тихо. Быстро.

Конечно, их ретираду из зала кое-кто заметил, такое не увидеть было бы очень сложно. Но тем не менее они следом за Алексашкой выскользнули в передний покой. А там их уже встретил давешний денщик.

— Скорее, Александр Данилыч, — громко зашептал он. — Снова начинается…

Черкасовы переглянулись: они разом вспомнили о приступах, которые преследовали Петра всю его взрослую жизнь. Одни говорили, что это началось после стрелецкого бунта, когда на глазах у десятилетнего мальчишки рубили в куски его родственников по матери. Другие утверждали, что хворь привязалась к нему после укуса клеща и последовавшей тяжёлой болезни. Но что бы это ни было, во время такого приступа его охватывало лютое бешенство, судороги. В припадке он не помнил себя, мог убить любого, кто подворачивался под руку. Когда приходил в чувство, просил прощения, если, конечно, не насмерть зашиб. Иногда приступ случался внезапно и без видимых причин, но чаще это бывало после сильного нервного срыва.

Как после тяжёлого разговора с митрополитом, например. Вот ведь не было печали…

8

Обо всём этом Дарья думала, подхватив подол платья и буквально летя вверх по лестнице, следом за всеми. Она не знала подробностей, но чуяла, что что-то в плане Петра Алексеича пошло сильно не так. А это значит — что? Правильно: стресс.

Но ведь она же медик. Не психиатр, однако основами владеет. Медикаментов, которые могли бы помочь, в восемнадцатый век не завезли, но остаётся один способ купировать приступ — пробиться сквозь пелену звериной ярости и достучаться до личности. Да, рискованно. Но другого выхода у неё нет.

— …вчетвером удержим, — услышала она тревожный шёпот у дверей кабинета.

Секунда — и у входа остались только двое караульных с изжелта-бледными лицами. Видимо, им не надо было объяснять, что происходит, видать, не в первый раз наблюдают. А из-за двери неслись чудовищные ругательства и яростный рык, мало похожий на человеческий голос.

Перед самым её лицом с лязгом скрестились багинеты.

— Не можно, Дарья Васильевна, — сочувствующе сказал один из солдат, которого она, кстати, действительно знала. — Зашибёт ненароком.

— Братцы, я же лекарь, — напомнила Даша.

— Ты тут погоди, пока он опомнится, — проговорил второй. — Лекарь — не лекарь, ему нынче всё едино.

Тут погодить, конечно. Вот прямо сейчас. Совет разумный, но — не для неё. И — да — пусть ребята-преображенцы и хорошие солдаты, но они не знают, что такое полевой медик, которому в своё время приходилось добираться через завалы к раненым и вытаскивать их на себе. Бывало, что и под обстрелом… Дарья поддёрнула подол выше коленей, рухнула на четвереньки, мгновенно юркнула в полуоткрытую дверь, проскользнув под скрещёнными ружьями, и тут же вскочила на ноги. Следом за ней в кабинет ворвались те солдаты — помчались спасать полоумную.

Ситуацию оценивала уже на бегу. Да, Петра Алексеича фиксировали действительно вчетвером, удерживали за руки и за плечи, притом, с трудом. Видно, что всеми силами старались, во-первых, не причинить ему вред и не шуметь, а во-вторых, не дать добраться до шпаги… Она не узнавала этот утробный, низкий рык. Это был не его голос. Звук шагов и шорох юбки заставил злобно рычащее существо, ещё недавно бывшее русским государем, обернуть к ней перекошенное, страшно дёргающееся лицо.

Мгновенная смена эмоций в глазах сестры, которая с явным и немалым усилием блокировала его руку, сжатую в побелевший кулак: страх, понимание, одобрение. Сейчас Катя будто говорила: «Давай, работай, доктор». Дарье было достаточно одного мгновения. Сжав ладонями его виски, она с неожиданной силой развернула к себе это жуткое лицо, заглянула прямо в глаза.

— Смотри на меня, — её голос был так же неожиданно мягок и глубок. — Пожалуйста, смотри на меня… Вот так, мой хороший. Всё в порядке. Я с тобой. Всё хорошо, ты в безопасности, всё хорошо…

И произошло то, что все без исключения расценили не иначе, как чудо. Безумный зверь вдруг бесследно исчез, оставив измотанного борьбой человека. Взгляд Петра сделался хоть и мутным, но осмысленным, лицо перестало дёргаться.

Единственной, кого он сейчас видел, была Дарья.

— Ты?..

Узнавание было, пожалуй, даже радостным, но в следующий миг он обмяк, повис на державших его руках и потерял сознание.

— Царица небесная, — перекрестился один из солдат, ставший невольным свидетелем этой сцены. — И впрямь Васильевна помогла, глядите.

— Я такое в первый раз вижу, — удивлённо признался Алексашка, осторожно отпуская руку своего государя. — Скоро опамятел. И судорог нет… Ну-ка, стулья вот эти в ряд…

В кабинете не было диванчика, а то, что гости из будущего считали странным шкафом, оказалось не менее странной кроватью с дверцами, куда заталкивать обеспамятевшего государя никто сейчас не собирался. Просто выставили стулья под стеночкой в ряд и уложили на них недужного, подсунув под голову свёрнутый валиком плащ.

— Идите. Я останусь, — негромко и мягко сказала Дарья. Казалось бы, ничего приказного в её словах не было, но никому и в голову не пришло возразить. — Я побуду с ним, пока он не придёт в себя.

— Приёма не будет? — тихо спросил Евгений, подбирая с пола оброненную шляпу.

— Будет, часа через два, — так же негромко ответил Данилыч. — Скажу там внизу, что государь занят и явится позднее. Не в первый раз.

— Точно всё будет в порядке?

— Теперь-то да… — Меньшиков оглянулся на Дарью, которая уже закрывала за ними дверь. — Что этот поп ему наговорил? Знал бы, что этим обернётся, хрен бы его впустил, пусть бы вместе со всеми на приём явился. Уж там бы язык попридержал…

…Для самой Даши ничего уже не имело значения. Она закрыла дверь, отрезав все разговоры потрясённых людей, тихонечко подошла к нему и, не заботясь о «казённом» платье, уселась рядышком прямо на пол… Обморок уже переходил в сон, здоровый, целительный. Его лицо, ещё пару минут назад пугавшее до дрожи, разгладилось, стало спокойным и умиротворённым, будто снилось ему нечто доброе… Дарья была на двести процентов уверена, что он не собирался никого впечатлять своими приступами, такое предусмотреть было заранее невозможно. Да и весь сегодняшний день явственно свидетельствовал, что планы были совершенно иные. Но то, что сейчас произошло, заставило её окончательно понять одну важную вещь.

У неё в памяти возникла виденная некогда картина: немолодой уже Пётр вот так же обессиленно лежит на диванчике после приступа, а его голова — на коленях жены, Екатерины. В той истории только ей удавалось купировать его припадки. Теперь то же самое получилось и у Дарьи. Но если у Екатерины в арсенале имелось только тонкое женское чутьё, то в её случае был ещё и опыт медика… Никуда она от него не денется. Всё, мосты сожжены. И когда он позовёт, она пойдёт за ним без раздумий. Куда угодно.

Интермедия

— Я помер и попал в рай? Вижу ангела…

— Вот зачем так грубо льстить, — Дарья улыбнулась. — Как ты?

— Как в раю, — повторил он, одним рывком перевёл себя из положения лёжа в положение сидя и бережно усадил её рядом с собой.

— Ничего не болит? — с обеспокоенностью спросила она.

В ответ он отрицательно покачал головой. И вдруг спросил без особой связи с предыдущим разговором:

— Пойдёшь за меня, припадочного?

— Пойду, — одними губами прошелестела она, ни минуты не колеблясь.

Он позвал. Она идёт на этот зов.

— Не страшно, Дарьюшка?

— Я боюсь не тебя, а за тебя. И ещё — хочу, чтобы ты знал, — тихо сказала Даша. — Я никогда тебя не предам. Никогда тебе не солгу… И никогда не оставлю медицину, — последнее было сказано с едва заметной улыбкой.

— Мне тебя Бог послал… Идём. Нас там заждались.

9

Когда государь явился под ручку с какой-то девицей, это было ещё полбеды. Но когда он затем сделал парочку официальных заявлений, это произвело эффект орудийного залпа в упор.

Сперва — объявил о восстановлении Монастырского приказа, упразднённого ещё его братом Фёдором Алексеевичем. Приказу сему отныне надлежит отныне ведать доходами церкви.^[32] Публика заволновалась: царь-таки наложил лапу на церковные доходы, смелое решение. Не стоило митрополиту его злить. А затем представил девицу: «Государыня-невеста Дарья Васильевна Черкасова». Тут плохо стало уже всем без исключения. Особенно тем, кто делал ставку на царевича Алексея как единственного наследника престола и клан Лопухиных.

— …Сегодня невеста, завтра жена, а там, глядишь, и сыновей рожать учнёт. Алёшку побоку, стало быть… А Евдокия-царица что?

— Так пострижена она, яко Соломония Сабурова.^[33] Слово есть такое европское: «прецедент». Глинскую-то приняли? Приняли. И эту… как её там… Черкасову — тоже принять придётся. Хорошо хоть не немку государь под венец поведёт, с него бы сталось…

— Да пусть потешится, навряд-ли сие надолго. Девка-то лядащенька, одни косточки. Глядишь, родами и помрёт.

— А коль не помрёт?

— Не помрёт — так помогут. Она много кому в сей горнице дорожку перешла, сама того не ведая…

Глава 10 Время перемен

1

День, потрясший высшее общество Москвы, подходил к завершению. Но дел было ещё столько, что оставалось непонятным, как их все переделать, не разделившись на несколько автономных кусочков. Впрочем, как-то обошлось без разделения. Но хуже всего было не это. Если господа придворные ранее едва замечали странную девицу-сержанта, то теперь просто не давали прохода. И хорошо если ограничивались поклонами, а не начинали надоедать просьбами посодействовать в чём-либо. Кате потребовалась вся её выдержка, чтобы держаться со всеми ровно, дипломатично. Не «нижайшие просьбы», а приторные, неискренние улыбочки — вот что раздражало сильнее всего. Женька, тот и вовсе после получаса таких рандеву сбежал в «располагу», заодно сообщив «немезидовцам» сногсшибательные новости. А ей, между прочим, требовалось не терять время на бесцельные разговоры — ибо протекцию никому оказывать не собиралась в принципе — а сделать ещё две важных вещи. Во-первых, сообщить Петру Алексеичу о договорённостях с саксонским послом, выслушать его корректировки в связи с текущими изменениями, а затем идти сторожить Карла, в полночь её дежурство.

К слову, швед навострился отсыпаться днём, а когда приходило время Катиной «вахты», обычно приходившейся на ночные часы, охотно беседовал с ней на разные темы, в том числе и политические. Так получилось, что его тюремщица оказалась одной из очень немногих, с кем он мог поговорить на родном языке. Саму Катю эти беседы выматывали как бы не больше, чем ночные дежурства.

Теперь добавилась ещё одна головная боль: Дарья. Не сама по себе, а ситуация, которая неизбежно сложится вокруг неё. Объявив о скорой женитьбе на какой-то безродной казачке, Пётр Алексеич разом нажил себе кучу врагов, притом в собственном окружении. Про клан Лопухиных говорить не стоит: они ему пострижение Евдокии не простили, а тут ещё такая новость. Впрочем, уничтожив стрельцов как класс, Пётр если не обнулил, то серьёзно подорвал основу влияния многочисленных родичей своей бывшей. У него единственный сын — Алексей. Логика монархии как явления вынуждала государя обзаводиться и запасными наследниками. Лопухины и их сторонники всё уговаривали ради этого примириться с Евдокией, но они плохо знали Петра. Если уж он сказал «никогда», то это всё, окончательно. А значит, Лопухины и их сторонники сделают всё возможное, чтобы сделать его положение безвыходным, и новая царская свадьба не состоялась. Способов было много, отработаны ещё на отставных невестах Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича. Катя подозревала, что охранять сестру поручат именно ей, освободив от дежурств у апартаментов Карла. И если насчёт опасности для шведа ещё бабка надвое сказала, то в угрозе безопасности Дарьи была полная уверенность. Или притравят чем-нибудь, или какую-то пакость устроят. Потому, поднимаясь вечером в знакомый кабинет, она обдумывала, как можно организовать охрану царской невесты.

Взгляд у надёжи-государя, несмотря на усталость и очевидную головную боль, был весёлым, как у мальчишки, которому удалась очередная шалость. Мол, как я их приложил, а?

— Ну, что скажешь, сестрица? — с подковыркой спросил он. — Удивил я всех?

— Не то слово, — Катя не приняла эту игру и говорила совершенно серьёзно. — У меня челюсть отвисла, скажу честно. Ты ведь не сейчас собирался объявлять Дарью своей невестой, а позже.

— Всё пошло не так, как думалось, — признался Пётр Алексеич.

— Если не секрет, чем Стефан тебя раздраконил?

— Сказал, что не станет утверждать мой развод с …Евдокией.

— М-да. Нашёл время и место. Ты тоже молодец, конечно: взял и Дарью под удар подставил. Скажи честно, она тебе хоть немножечко дорога?

— Пусть привыкает, — Пётр Алексеич заговорил не просто серьёзно — жёстко. — Кто рядом со мной, всегда под ударом. Особливо те, кого …кто мне дорог.

Катя правильно поняла его оговорку и смягчила тон.

— Прости, не хотела тебя обидеть, — сказала она. — Как, по-твоему, долго ли Дарье будет угрожать опасность? Я имею в виду, именно сейчас, в связи с вашей скоропалительной помолвкой.

— До свадьбы — без сомнений. Они, — кивок в сторону двери, — сделают всё, чтобы той свадьбы не было.

— А свадьба когда?

— Четырнадцатого.

— Ты потому и торопишься, что…

— Да. А ты станешь сестру беречь.

— Не сомневайся, уберегу… И, да, хочу тебя сразу предупредить, — невозмутимо произнесла Катя. — Измена для неё — это предательство. Она тебя не предаст никогда. А ты у нас известный ходок по бабам. Если вдруг надумаешь подгулять на стороне, хотя бы делай это так, чтобы Дарья не знала.

Ответом ей был довольно странный взгляд, значение которого расшифровать не удалось.

— Иной раз я вовсе сомневаюсь, что ты — особа женского пола, — сказал он, и сразу замял тему. — Ладно. С саксонцем уже говорила?

— Он пригласил нас втроём на званый обед, но ситуация немножечко изменилась. Как мне поступить?

— Пойдёшь одна. Твой братец в это время тебя сменит.

Короткий смешок.

— Боюсь, господин посол подсчитывает, в какую сумму обойдутся договорённости со мной, и ужасается.

— До чего бы вы там ни доторговались, ты бери, не стесняйся. Деньги лишними не бывают, найдём куда пристроить.

— Много ли берут? Ну просто для информации, а то я в этих расценках не разбираюсь.

— В твоём случае пять либо семь тысяч ефимков будет в самый раз, для начала. Смотря чего он от тебя захочет. А там поглядим…

Интермедия

— …дворянство мантии служит мне не менее верно, нежели дворянство шпаги, маркиз.^[34] Жаль, что Барбезье^[35] не оправдал возложенных на него надежд. Хоть его скоропостижная кончина опечалила нас, но мы полагаем, что Шамийяр^[36] сумеет устроить наши военные дела наилучшим образом.

— Ваше величество, у меня нет ни малейших сомнений в мудрости вашего решения, однако имеются сомнения относительно опыта Шамийяра. Вы не переводите его на новую должность, а дополняете его нынешние обязанности полномочиями военного секретаря. При этом он не особо разбирается в военных вопросах…

— Говорите прямо, маркиз: совсем не разбирается. Но в наше время война — это деньги, а в сём вопросе господин Шамийяр разбирается неплохо… Покойный что-либо сообщал вам о неких незавершённых делах?

— Да, ваше величество. В конце декабря он отписывал мне о состоянии нашей армии, однако его сведения были столь общими, что…

— Мы осведомлены. Помимо прочего мы поручали Барбезье некое деликатное дело, касаемое участия шведской армии в предстоящем столкновении. Не писал ли он вам о том?

— Увы, ваше величество, таких сведений я не получал.

— Так мы и думали… Что ж, тогда извольте ознакомиться с этой краткой запиской. Вам, как министру иностранных дел, отныне следует заняться шведским вопросом. Россия должна стать не нашей головной болью, а короля Швеции. Прочтите и дайте ответ здесь же. Ваша компетенция позволяет вам не брать время на раздумья…

— …Ваше величество, полагаю, в любом случае следует подготовить почву внутри самой Швеции. Этим я займусь немедля, наш посол получит соответствующие инструкции. Касаемо дела, изложенного в записке… Осуществить сие будет непросто. Буквально вчера курьер доставил спешное сообщение из Дрездена. Наши люди утверждают, будто охрану Карла Шведского поручили тем же гвардейцам, которые брали его в плен. Все, буквально все, кого удалось опросить в Москве из числа приближённых царя Петра, превозносят их боевые качества до небес. Подробности обещаны позднее, однако уже сейчас можно сделать вывод, что устранение шведского короля, сколь бы желательным оно ни было, несёт в себе серьёзные политические риски, даже если оно будет проделано руками шведов. Вероятнее всего, следует дождаться, когда король Карл окажется на свободе. Если к тому времени его армия будет как следует заряжена идеями возмездия русским, если риксдаг будет взывать к королю о том же, то он не рискнёт пойти против. Максимум, чего ему удастся добиться — это вначале направить войска против Саксонии, Польши и Дании, дабы лишить Россию союзников. Впрочем, не уверен, что подобные настроения не будут соответствовать мыслям самого Карла, в особенности, когда ему дадут почитать газеты.

— Что ж, маркиз, нас это вполне устраивает. Вряд ли упомянутые вам страны, будучи заняты выяснением отношений со шведами, смогут оказать существенную поддержку Австрии, а Швеция при этом окажется вдали от основного театра военных действий. Когда разгром проавстрийских армий станет очевиден, тогда мы вернёмся к этому вопросу… Можете считать, что я одобрил ваше решение.

2

Поначалу пришлось решать задачку, казавшуюся нерешаемой. Как организовать охрану сестры таким образом, чтобы, во-первых, ни у кого не было ни малейшего шанса её скомпрометировать в глазах Петра и высшего общества, а во-вторых, никто банально ядику в стакан не подсыпал. В качестве боевой единицы она могла рассчитывать только на себя, да ещё — с большим натягом — на Ксюшу, которую успела научить неплохо стрелять. Дарье тоже передали её пистолет, авось в три ствола можно будет как-то отбить атаку, если вдруг какой-то сумасшедший решится устроить покушение. Если верить историкам, бывало, что и Петра пытались пристрелить, пока он благополучно спал. Тот же Кикин подвизался, да не срослось: несколько осечек подряд. И с ножом на него шли, да тоже не подфартило… А что делать с женской прислугой? Катя этого просто не знала.

Помощь пришла откуда не особо ждали: со стороны самого Петра Алексеича. Когда празднование Крещения прошло как полагается — сперва молебен, затем гуляния и званые пиры — и государь отправил невесту под охрану сестрицы, в отведенные Дарье покои внезапно вошла молодая, статная, но уже начавшая полнеть дама в «немецком» платье и в сопровождении небольшой свиты из женщин. Катя уже видела её мельком на рождественском ужине в Грановитой палате: тогда нынешняя гостья пробыла за столом недолго, рассмотреть её не получилось. А сейчас госпожа сержант сумела разглядеть её как следует. И узнала: Наталья Алексеевна, младшая из дочерей Алексея Михайловича.

Даша присела в изящном реверансе, как будто делала это всю жизнь. Ну, а Катя, как и полагается солдафону, щёлкнула каблуками и склонила голову. Благо сегодня ради праздника надела гвардейский мундир.

— Полно, сестрицы, — с улыбкой проговорила Наталья, отвечая им кивком головы, увенчанной сложной причёской. — Нам ли нынче церемониться?.. Дай-ка я на тебя погляжу, Дарьюшка, а то всё никак не подойти: то ты в церкви, то с Петрушей на гуляниях… И впрямь хороша. Куафюру только не лучшую тебе сделали, ну да сие дело поправимое. Братец просил меня всё устроить, чтоб и платья тебе сшили, и куафершу добрую приставили, и даму, чтоб танцам да манерам обучала… Хотя что до манер, то тебя и до того учили, по всему видать.

— Благодарю, Наталья Алексеевна, — мягко ответила Дарья. — Ваша помощь в самом деле бесценна.

— А ты, Катеринушка, всё солдата из себя строишь? — заулыбалась царевна.

— Так я и есть солдат, Наталья Алексеевна, — сказала Катя. — И у меня приказ — беречь сестру, хоть бы даже ценой собственной жизни.

— А то ты без приказа не стала бы её беречь. Ну, полно словами сыпать, сестрицы. Давайте делом займёмся…

Царевна, что называется, сходу взяла быка за рога. С Дарьи сняли мерки, записали параметры, и пара дамочек из свиты тут же умчались куда-то. Если верить Наталье, закупать нужные ткани. Две другие оказались родными сёстрами Алексашки Меньшикова. Мария и Анна тут же начали без умолку трещать, сообщая и своей патронессе, и девицам Черкасовым последние дворцовые сплетни. Если Дарья была им более-менее понятна, то на Катю они посматривали весьма странно, не зная, как относиться к этому чуду-юду. А та впервые за последние сутки позволила себе немного расслабиться. «Бабий полк» царевны, безоглядно любившей брата — а она наверняка ещё дам из своей свиты сюда притащит — в сложившейся ситуации как бы не наилучшая охрана. Сплошь сёстры, жёны и дочки ближников Петра, от которого зависело благополучие их семейств. Эти будут стеречь государеву невесту не менее тщательно, чем её воинственная сестрица.

Хотя, как говорят арабы, на Аллаха надейся, но верблюда привязывай. Вооружённая охрана тоже не помешает.

Царевна и её свита засобирались к себе уже ближе к десяти часам вечера, когда все уже давным-давно перешли на «ты».

— Завтра снова придём, посудачим о всяком, — доброжелательно пообещала Наталья. А затем, заглянув Дарье прямо в глаза, спросила в упор: — Любишь ли брата моего? Скажи правду, Дарьюшка.

— К нему невозможно относиться …так, серединка на половинку, Наташа, — искренне ответила та. — Либо любить всем сердцем, либо так же ненавидеть. Да, я его люблю — всем сердцем.

— Непросто тебе будет, сестрица, — сочувственно покачала головой царевна. — Что ж, на всё воля Божья. Раз ты его понимаешь, то есть надежда, что притрётесь друг к другу… Ну, доброй ночи, милые мои. Марьюшка с Аннушкой в передней спать станут, ежели надобность будет — зовите.

Сёстры Черкасовы переглянулись. Похоже, ближайшие дни скучными не будут. Караул из двух женщин, конечно, тот ещё, но, если вдруг что, хоть закричать успеют.

— Я знала, на что иду, но не думала, что всё будет настолько серьёзно, — призналась Даша, едва дверь комнаты закрылась и они с сестрой остались вдвоём.

— Не волнуйся, я здесь для того, чтобы вот это вот «серьёзно» коснулось тебя по минимуму. Ладно, давай помогу снять это …сооружение, и ложись спать, — Катя зашла со спины и принялась распускать шнуровку. — Завтра будешь работать манекеном для платьев.

— А ты где ляжешь?

— Вот тут, под окном. Если кто-то полезет, об меня и споткнётся.

— В лазарете про меня хоть кто-то сказал?

— Всё знают, я сама рассказала, когда за твоими вещами бегала. Юхан, конечно, офигевший от новостей, особенно от того, что теперь он за ротного лекаря. Старается, конечно, но сама понимаешь, за несколько месяцев врачом не стать. Хотя за это время он узнал о медицине больше, чем все твои коллеги в полку вместе взятые.

— Больные вроде без осложнений, идут на поправку. Надеюсь, всё будет хорошо, — Дарья наконец выскользнула из платья, не без труда расстёгнутое сестрой, и корсета, оставшись в одной рубашке и чулках. — У-у-у, как холодно.

— Марш под одеяло, — скомандовала Катя. — Не хватало тебе ещё простудиться.

3

…В причудливо изукрашенной печи потрескивали дрова. На кровати, завешенной тяжёлым парчовым пологом, тихо сопела спящая сестра. Под полом скреблась мышка. Из-за двери доносилось едва слышное перешёптывание «бабьего караула» — сестёр Меньшиковых. Где-то разводили караулы, издалека слышались отрывистые команды офицеров. Словом, обычный ночной звуковой фон для этой эпохи. А к Кате сон не шёл. Дело было вовсе не в том, что спать пришлось на каком-то половичке, накрывшись плащом. Это ещё почти курортные условия, ей случалось ночевать и на снегу, и в окопе, и в развалинах. Просто слишком многое нужно было обдумать.

Она в который раз прокручивала в голове полученную в последние дни информацию и анализировала её. Итак, саксонец намекнул, что его королю хочется заполучить Ригу. Потому он желает достоверно узнать, насколько это обсуждаемо и во сколько встанет самому Августу, если Пётр Алексеич действительно пожелает уступить город. Это раз. Второе: тот же фон Арнштедт прозрачно намекнул, что французские конфиденты в Дрездене и Москве старались собрать как можно больше сведений о некоем новом подразделении русской лейб-гвардии, которому поручено охранять Карла Шведского. Вот это уже не смешно. Если начали собирать данные об охране пленника, значит, действительно вентилируют вопрос его устранения. Надо сказать Женьке, чтобы сменил график дежурств на усиленный.

Но что будет, если французы не найдут слабины в охране Карла? В этом случае, как подумалось Кате, было бы логично отказаться от его устранения, зато сосредоточить усилия на шведах. Наверняка министры Луи Четырнадцатого начнут через своих агентов влияния в Стокгольме качать милитаристские настроения среди народа, армии и верхов, благо, это несложно. Кто там нынче у них по иностранным делам? Кажется, племянник небезызвестного Кольбера, воспетого Дюма в «Виконте де Бражелоне». Карл, едва оказавшись среди своих, будет мгновенно захлёстнут милитаристской волной. Были обоснованные сомнения, что его придётся долго уговаривать продолжить драку. Разве что урок, полученный в этой ветви истории, заставит его поступить ровно так же, как он поступил в той, когда исходил из уверенности, что Пётр уже не представляет опасности — сперва выбьет из игры союзников России. А там Карл Карлович, хочет или нет, всё равно пойдёт искать Полтаву… или где в этой новой истории ему судьба получить пулю в пятку и «тейблом по фейсу».

Так что, если посол Трубецкой, которого шведы уже выпустили из-под ареста, или тот, кто его сменит на этом посту, начнёт сообщать о распространении радикальных настроений, это будет означать, что французы пошли другим путём. Более долгим, но таким же результативным и менее рискованным.

Если бы получить года три передышки… А больше — так это вообще будет подарок судьбы.

А тут ещё надёжа-государь со своими амурами и подколками. Ехидничает: «Сестрица». Придворные, кстати, уже интересовались: мол, точно ли сия Екатерина Черкасова — девица? А то слухи ходят, что либо это парень, либо очередная метресса государева. Так что, видимо, придётся время от времени затягиваться в корсет и влезать в платье. Хорошо если не вынудят проходить медкомиссию, нынче времена такие. Впрочем, на этот счёт Катя переживала меньше всего.

Как ни крути, пока не получалась из неё «русская Жанна». Скорее, начинал постепенно проявляться эдакий шевалье де Еон — авантюрист, шпион, дипломат, ходивший то в мужском, то в женском платье. До его рождения оставалось ещё двадцать семь лет. К слову, он тоже далеко не сразу полез в политику, первая половина его жизни — это почти сплошные военные походы. И крайне сложно сказать, кому всё это время служил шевалье — Франции или своему самолюбию. Насчёт себя Катя была уверена на все сто процентов: Отечество. Оно было одно на всех — и гостей из будущего, и здешних. А значит, оставалась надежда, что и судьба её сложится несколько иначе, чем у шевалье де Еона де Бомон.

«На службе у Петра Алексеича только два варианта: или грудь в крестах, или голова в кустах, — не без иронии подумала она. — Даже при том, что у нас с ним особый уговор, а его „крыша“ защищает нас от многих неприятностей, всё равно нужно быть предельно внимательными и осторожными…»

Катя чувствовала, что стоит сейчас сомкнуть веки, как тут же провалится в сон без сновидений. Они посещали её крайне редко, считанные разы за последние девять лет без малого, и всякий раз предвещали нечто крайне неприятное. Сейчас нехороших предчувствий не наблюдалось, потому она тихонько повернулась набок, плотнее натянула на себя плащ и закрыла глаза. Ближайшая неделя обещала быть сложной, потребуются все физические и душевные силы.

4

Наутро дамы из «бабьего полка» притащили целый ворох отрезов драгоценных тканей — выбирать, что будет к лицу невесте. Катя собиралась было устраниться от этого занятия, но заметила среди женщин два новых лица, показавшихся ей смутно знакомыми. Покопавшись в памяти, обнаружила совпадение по некогда виденному портрету более позднего времени: Дарья Арсеньева, светлейшая княгиня Меньшикова. Вторая, похожая на неё — это с большой вероятностью сестрица Варвара. Кстати — бывшая метресса Петра Алексеича. Правда, в какой степени она «бывшая» на данный момент, пока неизвестно, а значит, стоит насторожиться. Мало ли что, бабья зависть — она такая.

К счастью, сестрицы Арсеньевы ни особенным умом, ни изощрённой женской завистливостью не обладали. Плюс, сказывался дух новой эпохи, когда ничего особенного в свободных отношениях не видели. Единственное, что позволила себе Варвара — это предлагать невесте ткани категорически не подходящих ей попугайских цветов под соусом: «Ах, это нынче так модно!» К счастью, хороший вкус у старшей Черкасовой не отбило даже многолетнее хождение в «цифре». Для будущих нарядов она выбрала отрезы неброских светлых тонов с жемчужным отливом. Подвенечное платье — тут без вариантов, однозначно белое, с богатой вышивкой серебром, тяжёлым шлейфом и дорогущим позументом по краям в качестве отделки. Словом, самая обычная женская возня с тряпками, от которой Кате хотелось зевать — настолько она была далека от всего этого.

Только два события взбудоражили это бабье царство. Сначала явился митрополит Стефан — с увещеваниями в адрес Дарьи. Выставил женскую компанию за дверь — кроме Кати, эту попробуй выгони — и битый час пытался воззвать к совести старшей из сестёр Черкасовых. Мол, куда ты лезешь, узы брака нерушимы и всё такое. Впрочем, когда ему напомнили, что Евдокия ныне пострижена в инокини под именем Елена, настаивать на своей версии более не стал. Мол, раз уж такое дело, то хоть убеди государя, раба Божия Дарья, отменить часть податей с монастырей, которые он щедрой рукой отсыпал буквально сегодня, да усовести его, чтоб не кощунствовал более, проводя свои Всепьянейшие соборы. Ведь это в интересах самой невесты, так как сомнения насчёт законности второго брака царя всё ещё существуют. Получив заверения, что просьбы будут доведены до сведения государя, митрополит удалился. А буквально через полчаса явился и сам Пётр Алексеич. В предыдущие дни он иногда забегал на пару минут: мол, просто увидеться. Сейчас у него явно было в планах побыть здесь подольше. Наверное, какая-то добрая душа уже доложила о приходе Стефана.

Визит свой он начал, расцеловав Дарью. При этом младшая сестра невесты холодно отметила, что его нисколько не смутило присутствие былой пассии. Возможно, знал: эта стерпит. Или вообще не думал в тот момент о Варваре, он такой.

— Ну-ка, бабы, за дверь, нам поговорить надобно, — весело скомандовал Пётр Алексеич. — Катя, тебя это не касается, а остальные — вон.

— Девочки, за вторую дверь, пожалуйста, — уточнила госпожа сержант. — Извините, дела государевы.

Проводив недоумевающих барышень, Катя вернулась в комнату сестры. Услышала тихий разговор:

— С чем он приходил?

— Назначить цену.

— Хорошая тактика: хочешь получить желаемое — требуй в два раза больше, — рациональным, почти бухгалтерским тоном заметила Катя, слегка обломав парочке приятное общение. — Он действительно грозится отказать в праве на венчание? Я думала, Стефан хитрее.

— Мне там хитрый не надобен, — последовал не слишком довольный ответ государя. — Так чего он хочет за своё послушание?

Катя сухо и дотошно перечислила всё то, что часом ранее излагал митрополит. По выражению лица Петра Алексеевича поняла: Стефан запросил неслабо.

— Судя по всему, цена не окончательная, — сказала она. — Мне показалось, что он предложил торг в условиях ограниченного времени.

— Я с ним поговорю, — пообещал государь, и его тон не обещал ничего хорошего. — Ещё поглядим, кто кому будет цену назначать… А ты сама что, в мундире на свадьбу собралась идти?

— У меня нет женского платья.

— Будет. Скажешь бабам, чтоб и на тебя сшили. Карлуса будешь сопровождать в юбке. И между делом нажалуйся ему на немецкие газеты — мол, его там изобразили шутом, а тебя дурой.

— Сделаю, — усмехнулась Катя, наблюдая, как Пётр Алексеич, скажем так, не слишком куртуазно придерживает её сестру за талию. — Саксонцу тоже выразить неудовольствие?

— С этим помягче, но скажи, что могли бы проявить и больше уважения к союзникам… А ты, Дарьюшка, что молчишь?

— Политика так грубо вмешивалась в мою жизнь, что я стараюсь обходить её стороной, — призналась Дарья. — Хотя, скажу честно, всегда имею своё мнение насчёт …разных событий.

От того, как эти двое сейчас смотрели друг на друга, Кате становилось одновременно и радостно — за сестру — и неловко. Если она не ошиблась, сейчас её попытаются выставить за дверь. Но в планах такое развитие событий пока не значилось. Пиар, он и в восемнадцатом веке пиар, и в их случае всё должно быть безупречно.

— Мне тут саксонец интересную информацию подкинул, — сказала она, продолжая предыдущий разговор. — Есть над чем задуматься. Они перехватили одну интересную записку, предназначавшуюся для французского посланника в Дрездене. В ней упоминаются такие подробности об охране Карла, которые могли быть известны только брату и кому-то из твоего ближайшего окружения. Наши о таких вещах не болтают — им ещё жить хочется. Ты проверь, кто из твоих ближних французам поёт. Такие утечки надо или затыкать, или выявлять и по-тихому сливать …нужные нам сведения.

Как и рассчитывала Катя, подобные новости разом выветрили из головы Петра Алексеича все амурные мысли. Катин намёк, ясно читавшийся по её глазам, он понял без пояснений: мол, успеешь ещё, не торопись.

— Да там через одного поют, как соловьи летом, — раздражённо пробурчал он. Поцеловал Дарье ручку и без особого удовольствия отпустил от себя. — Пойду я, душа моя, — сказал он, обращаясь к невесте. — Как будет минутка, снова явлюсь, уж больно видеть тебя охота.

Комнату он покинул своим обычным быстрым шагом. Одним движением отпер дверь — и тут же донёсся весёлый визг. Не иначе «бабий полк» пытался что-то подсмотреть или подслушать.

Интермедия

— …Он сказал: «Я был в аду. Услыхал твой голос — и тут же открылась дверь обратно, в мир людей».

— М-да… Твоё мнение как врача?

— Как мне кажется, это последствия клещевого энцефалита, который он перенёс несколько лет назад. Заметила, что настроение у него меняется резко и непредсказуемо? Что иногда он не понимает, где поступает хорошо, а где плохо? Это из той же оперы. Просто счастье, что при нынешней медицине он выжил и сохранил не только рассудок, но и волю. Держит себя под контролем до последнего. К сожалению, получается не всегда.

— И ты думаешь, что сможешь жить с таким человеком?

— Я в этом уверена. Ну и, кроме того, личный врач, который всегда рядом — это для него совсем даже неплохо.

— Рискуешь.

— Не больше, чем ты, когда пытаешься играть в политику…

5

Далеко не с первого взгляда Карл узнал в этой даме своего злого гения. Платье светло-голубого шёлка было весьма недурным, а причёска… Что ж, накладные волосы женщины используют чаще, чем признаются в этом. Её выдал высокий рост: второй такой женщины среди всех виденных им просто не существовало.

— Признаюсь, вы меня удивили, — сказал он, когда дама плавным шагом вошла в его комнату. — Надо полагать, скоро начало церемонии.

— Да, над моим новым образом пришлось немало поработать, чтобы превратить солдата в придворную даму. Но и вы тоже меня удивляете. Вы приглашены не в трактир, а на свадьбу монарха, но на вас всё тот же поношенный мундир, а на голове нечто неописуемое, — с необъяснимо мягкой иронией сказала эта невозможная девица. — Хотя вам предлагали новый шведский мундир. Впрочем, воля ваша, можете идти в чём пожелаете. Мне предстоит вас сопровождать.

— Кто же та принцесса, что согласилась …составить счастье брата моего Петера?

— Моя сестра.

— О!

— Мы с ней очень разные, — пояснила девица. — Думаю, вы убедитесь в этом лично. Прошу, ваше величество, — она сопроводила свои слова довольно-таки изящным реверансом. — Вас ожидают.

— В таком случае позвольте предложить вам руку, сударыня, — Карл решил в честь подобного презабавного события немного поиграть в галантность.

— Благодарю, ваше величество.

— Вы надели перчатки? — он только сейчас заметил, что девица действительно воспользовалась этой редко встречающейся нынче деталью дамского туалета.

— У меня руки солдата, а не придворной дамы, ваше величество. Впрочем, меня это вполне устраивает.

…Будучи лютеранином, Карл наблюдал за церемонией венчания по православному обряду с усмешкой на губах. Всё было не так, неправильно. Слишком торжественно, слишком пышно, слишком претенциозно, слишком долго. Хорошо хоть «брат Петер», как и он сам, предпочитал скромные платья, и сейчас был одет в новый, с иголочки, мундир офицера собственной лейб-гвардии. Невесту под вуалью король видел плохо, одно было ясно — дама изящная, действительно мало похожая на сестрицу. Когда же по ходу церемонии вуаль была поднята, не без удивления отметил: недурна. Впрочем, какое ему дело до этого? Гораздо важнее, что сразу после торжеств, которые, как было объявлено, продлятся не менее трёх дней, начнутся полноценные обсуждения условий договора между Россией и Швецией.

Стоя в храме, он снова обдумывал своё непростое положение. Пытался просчитывать те или иные варианты, но понимал, что ни при каких обстоятельствах легко не отделается. Так что следовало размышлять не столько над текущими событиями, сколько над тем, что делать дальше. Карл нисколько не сомневался, что Пётр, который повёл себя как рыцарь — то есть, по мнению короля, как последний идиот — отпустит его без проволочек, едва будет достигнуто соглашение. Разумеется, он предусмотрит некие пункты, которые свяжут Швецию по рукам и ногам. Некоторое время ему придётся соблюдать эти пункты неукоснительно. Но тут очень кстати оказались сведения, которые сообщила эта невыносимая девица. Оказывается, царь хоть и принял посредничество Дании, Саксонии и отчасти Пруссии, но наотрез отказался считать их сторонами договора. Мол, а вы-то с какой стати желаете ставить пленнику условия? Может, в каком-то месте его победили? Это давало Карлу надежду, во-первых, продолжить военные действия на территории Европы, а во-вторых, предпринять некие усилия по развалу коалиции его противников. А когда они будут разбиты, в чём король шведов нисколько не сомневался, тогда придёт черёд самоуверенного Петра испить чашу сию.

Свадьба плавно перетекла в открытие новой школы, но туда шведского короля не позвали. Вернули в отведенные ему комнаты и снова приставили охрану к двери. Впрочем, девица последовала за ним: мол, будет ещё праздничный ужин, не расслабляйтесь.

— Я заметила — вы были поглощены мыслями о предстоящих переговорах, — начала она, едва солдаты закрыли за ними дверь. — У меня на ваш счёт нет никаких иллюзий: вы уже обдумываете, как бы половчее нарушить ещё не заключённый договор.

— Любые договоры соблюдаются лишь до той поры, когда они перестают быть выгодными или необходимыми, — Карл раздражённо — она мысли читает, что ли? — сдёрнул с рук перчатки и бросил их в шляпу, которую до того держал под мышкой. — Да, я не собираюсь скрывать это от вас, сударыня… или как к вам теперь обращаться? Ваше высочество?

— Обращайтесь, как и ранее — то есть никак, — девица, аккуратно расправив юбку, заняла место на маленьком диванчике у самого тёплого места в комнате — у изразцовой печи. — Кстати, за всё время нашего знакомства вы ни единого разу не поинтересовались, как меня зовут. Это многое о вас говорит.

— Ваше имя мнесовершенно не интересно.

— Как вам будет угодно. Не хотите знать — не надо. Однако у меня для вас пренеприятные новости: боюсь, в ближайшее время вам придётся частенько его слышать от других.

— С чего вы взяли? — удивлённо спросил Карл, вынужденный довольствоваться стулом у окошка — подальше от этой девицы.

— С того, что я видела европейские газеты, в которых была напечатана новость о вашем пленении некоей русской девицей. Сказать, что я раздражена — значит, не сказать ничего.

— Столь дурной слог?

— Если бы! Они изволили сопроводить заметки гравюрами, где мы с вами оба выглядим, мягко говоря, не в лучшем свете.

— Писаки бывают невыносимы, вы правы, — Карл покривился. — Дайте срок, я до них доберусь.

— На вашем месте я бы поразмыслила над тем, кто и зачем устроил эти публикации, да ещё в подобном ключе. У меня есть подозрения, но их одних недостаточно, чтобы делать однозначные выводы.

— Не поделитесь? Возможно, мы подозреваем одних и тех же.

— Если вы о тех, кто желает, чтобы Россия и Швеция вечно воевали друг с другом, то наши подозрения сходятся. Милое дело — погреть руки на чужом пожаре.

Карл собирался было сказать, что война — это вовсе не так уж и плохо. Но смолчал: знал, что получит крайне резкий ответ. Неужели и вправду для этой девицы что-то значат ничтожные жизни каких-то там обывателей? Пусть так. Спорить с ней он не желал.

— Теперь газетчики от нас с вами не отвяжутся, — уверенно произнесла девица. — Вам станут докучать расспросами о подробностях пленения. А меня уже до самой печени достали, спрашивая, насколько тяжёлой была та сковородка, которой я вас приложила, и что я изволила на ней в тот момент жарить.

Карл фыркнул. Ситуация и впрямь складывалась пренеприятная: стать посмешищем для всей просвещённой Европы — не лучшее начало царствования для родственника грозного короля Густава-Адольфа.

— Есть ещё и те, кто хотел бы отнять у Швеции её владения в германских землях, — напомнила девица. — Не будет для них момента удобнее, когда вы повернётесь к ним спиной.

— Так ведь эти господа — ваши союзники, — едко напомнил Карл.

— Каждый из них преследует только свои интересы.

— На чьей вы стороне, сударыня?

— На своей, ваше величество. Моя личная война, конечно, не идёт ни в какое сравнение с той, которую ведёте вы, но, как видите, я сражаюсь. И не без некоторого успеха.

— В прошлый раз вы говорили, что служите своей родине.

— Так и есть. Просто родина для меня — это глубоко личное.

— А вы изменились, сударыня, и довольно сильно, — вдруг сказал Карл. — То ужасное существо, которым вы были всего два месяца назад, куда-то подевалось. Нынче передо мной довольно странная, незаурядная, но всё-таки дама.

— Так бывает, когда человек находит своё место под солнцем, — девица чуть прищурилась и выставила из-под края подола носок узорчатой туфельки.

— Однако я ручаюсь, что у вас сейчас под юбкой припрятаны пистолет и полдюжины ножей.

— Так уж и полдюжины. Всего-то два, — насмешливо произнесла она, пожимая плечами. — Не волнуйтесь, ваше величество. В случае какой-либо опасности я сумею вас защитить.

Карл не выдержал — рассмеялся. Наверное, впервые за долгое время, и не без горечи. Но, тем не менее, он смеялся совершенно искренне.

6

Рядом с «братом Петером» Карл Карлович выглядел натурально голодранцем. Сколько его ни пытались уговорить надеть даже не расшитый камзол — хотя бы новый шведский мундир — ни в какую. Буду, говорит, в том самом, в котором меня постиг позор плена. Хорошо хоть время от времени позволял слугам выстирать и выгладить своё платье. Кате, честно говоря, было всё равно, во что он одет. Хоть в мешок из-под репы, лишь бы вёл себя правильно, без своих обычных фокусов. Впрочем, сегодня на шведа и впрямь какой-то стих нашёл, просто образцовый гость. Это, конечно, не повод расслабляться: подопечный таков, что в любой момент может отмочить что-нибудь невероятное.

Собственно, он и отмочил. Слава Богу, хотя бы не публично. Впрочем, гости за столом уже были слегка навеселе и вряд ли обращали внимание на частные беседы, тем более, когда они ведутся по-шведски.

— Странно, — сказал он своей телохранительнице. — Вы с сестрой действительно слишком разные. Поразительное несходство.

— Я пошла в отца, она в мать. Ничего необычного, — ответила Катя, стараясь понять, к чему он вообще завёл этот разговор.

— Возможно, — кивнул Карл. — Насчёт странности — беру свои слова обратно. Однако её выбор я не одобряю. Как столь изящной даме мог понравиться этот долговязый варвар?

— У варвара вы сидели бы не за свадебным столом в качестве гостя, а в сыром холодном подвале, на цепи, — напомнила Катя. — Не исключаю, что вы бы с ним так и поступили, обернись дело иначе.

— Похоже, вам доставляет удовольствие издеваться надо мной.

— О, нет. Просто я взяла на себя тяжкий крест — обучать вас приятным манерам и вежеству. Задача нетривиальная.

Продолжать словесную пикировку Карл больше не рискнул. Из всех блюд он избрал только хлеб, на который сам щедро намазывал масло и с удовольствием эти бутерброды поглощал. Вот пусть сидит и молча жуёт. Так от него меньше проблем.

Катя в который раз оглядела сидящих за праздничным столом. Помимо московского бомонда здесь присутствовали иностранные дипломаты — к английскому и саксонскому посланникам уже присоединились датчанин и пруссак. Чуть в сторонке восседали шведы во главе со знаменитым Шлиппенбахом, который уже совершенно официально привёз письмо, подписанное министрами, о поручении ему вести переговоры об освобождении короля. Это был отменный полководец, но никакой политик, а значит, шансы подписать договор на условиях Петра оценивались как очень высокие. Представители стран-союзниц это тоже понимали… Застолье немногим отличалось от того, что Катя видела в своём времени. Практически те же столы, ломящиеся от снеди, разве что блюда немного другие да посуда из серебра. Да ещё по старорусскому обычаю новобрачным не подавали ни еды, ни вина. А так — всё вполне привычно. Неизменный Меньшиков. Весь генералитет во главе с Шереметевым. Выжившие в пертурбациях последних двадцати лет родственники жениха присутствовали почти в полном составе. Пришли царевны, кроме, само собой, опальной Софьи. Не было и Марфы Алексеевны, постриженной в монахини под именем Маргариты и жившей в Александрове. Она не одобрила второго брака Петра, в связи с чем братец повелел ей сидеть в келье и замаливать его грехи, раз свои уже замолила. Присутствовал его малолетний сын, недовольный ровно тем же, что и тётушка. Явились все Нарышкины и их родня из других фамилий. В траурном одеянии восседали за столом две вдовствующие царицы — Марфа Апраксина и Прасковья Салтыкова^[37]; последняя привела трёх своих дочек — Екатерину, Анну и Прасковью. Вообще присутствие детей на подобных пиршествах не приветствовалось, их как правило заранее отправляли спать, но здесь пошли навстречу пожеланиям невесты. С её стороны здесь были, конечно же, брат и сестра, а также «Немезида» в полном списочном составе. Между прочим, рассадили их в непосредственной близости от Карла, чтобы совмещали, так сказать, приятное с полезным. Про полный списочный состав не шутка, здесь были даже «дети полка». Ну и, конечно же, помимо родни и близких друзей присутствовала масса приглашённых гостей разной степени знатности и полезности. А вот отца и сына Ромодановских не было. Князь-кесарь тоже осудил повторный и столь поспешный брак государя. Тот сильно сердиться не стал: старика простил, но на пир не пригласил, что само по себе давало недругам Фёдора Юрьевича повод активизировать усилия.

Итак, с гостями более-менее всё ясно. Ничего неожиданного. А вот поведение новобрачных удивляло всех — ну, кроме гостей из будущего. Ни Пётр, ни Дарья не сидели неподвижными истуканами, как было заповедано старыми обычаями. Насколько видела Катя, они всё время о чём-то говорили. Судя по жестикуляции и мимике — государь представлял ей свою родню и иных знатных гостей, явно прибавляя к их именам собственные едкие комментарии. Словом, не происходило не только ничего неожиданного, но и интересного. Тем не менее где-то в глубине сознания у Кати зародилось смутное и нехорошее чувство «взгляда в спину». Она не ощущала ничего подобного с тех самых пор, как оказалась здесь, в прошлом. Конечно, это не шло ни в какое сравнение с ощущением, не раз спасавшим жизнь во время боевых операций, когда кровь неслась по жилам со сверхзвуковой скоростью, зашкаливал адреналин и обострялись все чувства. Сейчас будто кто-то мазнул по ней знакомым оценивающим взглядом, но, не найдя в очередной даме за столом ничего любопытного для себя, сосредоточил внимание на других… На ком? Кто? Зачем? К сожалению, этого никакое чутьё подсказать не могло.

Дарью огорчать такими новостями не стоит. А вот брату она обязательно скажет. Её чутью Евгений доверял на сто процентов.

Интермедия

— Родной мой, меньше всего на свете я хотела бы вмешиваться в политику. Достаточно того, что Катя в неё полезла.

— Брак царя — это всегда политика, Дарьюшка. Хочешь или нет, а придётся быть её частью…

…Пир продлится до рассвета, но они давно его покинули. Впрочем, это как раз входило в перечень старых русских свадебных обычаев. Молодожёны отправлялись к себе, а гости за их здоровье доедали и допивали всё, что было выставлено на столах. От массы ненужных мелочей типа расчёсывания волос гребнем, смоченным в вине, разумно отказались. От помощи прислуги — тоже. У Дарьи до сих пор в ушах стоит его громовое: «Все вон!» Челядь и дамы из «бабьего полка», хлопотавшие в опочивальне, в панике ринулись исполнять, едва не устроив давку в дверях. Чуть не забыли створки за собой прикрыть.

…Дарья открыла глаза, когда до рассвета было ещё далеко. Её снова посетил сон. Тот самый, который на протяжении почти девяти лет заставлял её вздрагивать и просыпаться в холодном поту. Тот, который однажды едва не стал реальностью… Если бы брат и сестрёнка не взяли грех на душу, их бы там всех убили. Разве что ей самой дали бы пожить ещё несколько часов. Во сне как правило всё заканчивалось плохо.

Но в этот раз финал сновидения был совсем другим. Теперь между ней и обидчиками словно из-под земли вырастала самая что ни на есть настоящая крепостная стена, сложенная из тяжёлых каменных блоков. И брат не становился высококлассным диверсантом, и сестрёнке не надо было выжигать свою душу до пепла. Кто-то сильный, недобрый, но доброжелательно относящийся именно к ней прикрывал в этом сне их всех… Должно быть, это просто психологическая реакция на всё, что случилось за минувший месяц.

Подумать только — ведь и правда, месяца ещё не прошло, как познакомились. А сейчас он спит рядышком, и его лицо снова такое спокойное, умиротворённое, словно видит хороший сон. Не любовник — законный супруг. Честно признался, что старался обойтись без венчания, но так как это был единственный способ её заполучить, решился. И использовал ситуацию с максимально возможной для себя выгодой: выбил из церковников больше податей, накрепко привязал к себе гостей из будущего и разворошил осиное гнездо среди титулованных, заставив тайных врагов стать явными… Здесь он либо лукавил, либо просто испытывал её.

Дарья никому ни словом не обмолвилась о том, что сумела в нём разглядеть чуть ли не с первой же встречи. Реальный, живой образ России будущего, несмотря ни на что, оказался для него настолько привлекателен, что поразившая в своё время Петра Алексеевича Голландия померкла и растворилась в туманной дали. А немногим позднее у этого образа появилось конкретное лицо. Её, Дарьи Черкасовой, лицо.

Пусть. Она приложит все усилия, чтобы такое положение продлилось как можно дольше. Ведь для неё он — не историческая фигура, не царь большой страны, а просто любимый человек. Живой, настоящий, со своими достоинствами и недостатками.

И, да, историю они изменили теперь так, что вернуть всё в состояние «как было» не получится ни при каких обстоятельствах.

7

— Вот здесь, в этом лесу, у нас кое-что прикопано, — Евгений положил на стол копию карты с пометками. — Как раз где мы в прошлом году давали шведам прикурить. Когда уходили, всё приданое с собой взять не смогли, там штуковины очень уж заметные. И увесистые.

За всеми свадебными и переговорными делами они смогли собраться «малым тайным советом» только в двадцатых числах января. И кабинет вроде тот же, и Пётр Алексеич, а вот состав пришлось немного расширить. Добавились два человека — Дарья и сержант-бомбардир Корчмин. Особого шока при известии, что эти странные люди суть пришельцы из грядущих времён, Василий не испытал. Только заявил, что это многое объясняет, и принял как данность. В остальном — не изменилось ничего.

— Сколько телег потребуется для вывоза сего клада? — Пётр Алексеич оценил количество захоронок, помеченных на карте.

— Не меньше двадцати. И случайных людей в этом обозе быть не должно, — сказал командир «Немезиды».

— Уговариваться о выдаче Карлуса будем на лето, — произнёс государь. — К тому часу его гарнизоны будут готовы выйти из крепостей, а корабли условленные в Ригу пригонят. Шереметев и Головин пойдут занимать Нотебург и Ниеншанц. Сам с полками и обозом пойду до Нарвы, затем до Риги, где мы с братцем моим драгоценным наконец простимся. Вы — со мною. Половина из вас останется в Нарве и займётся тем кладом. Другая половина сопроводит Карлуса до новой границы, чтоб с ним чего не приключилось по пути. Далее станем возвращаться через Нарву, где ваши люди уже всё откопают и приготовят к отправке. После того выступим вдоль берега к Ниеншанцу, осмотрим окрестности. А уж затем пойдём на Новгород. Там нас будет ждать один человек, коего вы, возможно, также знаете.

— Яков Брюс, — уверенно заявила Катя, снова работая живым справочником. — Артиллерия, порох и прочие взрывоопасные дела на нём, насколько я помню. Он и тогда сидел в Новгороде.

— Я же сказал — знаете, — рассмеялся Пётр Алексеич. — Ему велено учинить литейные мастерские, где старые пушки будут переливать по новым образцам. Посему сержант Корчмин поедет к нему немедля, ради устроения того литья и испытания орудий.

— Буду отписывать твоему величеству обо всём, — с готовностью отозвался Василий. — Полагаю, как раз к лету и управимся, и с новыми пушками, и с зарядами к оным… А что в том кладе, поручик?

— Тебе понравится, — вместо командира ответил Орешкин. — Есть кое-что, основанное, возможно, на твоих же проектах, только на нашем техническом уровне. Короче, наберись терпения, увидишь.

— Ежели ничего не переменится к лету, то проедемся …как вы там изволили выражаться — «по местам боевой славы», — хмыкнул государь. — С этим вопросом покончим до времени… Скажи-ка, братец, — это было адресовано персонально Евгению, — что мой сын? Я его к тебе отсылал.

— Хороший будет …полковник, — покривился командир, постаравшись выразить своё мнение как можно мягче.

— Ясно, — Пётр помрачнел. — Что-либо поделать с сим можно?

— Он ничего не примет от тебя и от тех, кого считает твоими друзьями. Поработали над ним на совесть, искалечили пацана, чтобы вырастить из него твоего врага. Извини, но лично я через эту стенку не пробьюсь.

— Я тоже попыталась, — со вздохом призналась Дарья. — Лучше бы он меня в ответ обругал, честное слово.

— Вы уверены, что никто не сможет ничего переменить? — каким-то странным тоном спросил Пётр.

— Я знаю того, кто сможет, — раздался спокойный голос Кати. — Наш Гриша.

— Точно, — оживилась Дарья. — Он у нас на глазах вырос. Его парни постарше уважают, есть за что… Родной мой, отдашь Алёшу к нам в учебку?

— Гришка из него быстро человека сделает, — подтвердил Евгений.

— У Алексея нет друзей того же возраста, — продолжала Катя. — Вокруг одни взрослые и каждый силой тянет его к себе. Результат налицо. Надо пристроить пацана в компанию сверстников, пока не стало слишком поздно, и какое-то время не лезть в его жизнь. Гриша правильный парень, всё сделает как надо.

И невооружённым глазом было видно, как Петру Алексеичу не нравится эта идея. Какой ни есть, а единственный сын и наследник. Но и растить в собственном доме злейшего врага тоже не хочется.

— Подумаю, — сказал он, так и не приняв однозначного решения. — Впрочем, ежели ваш Григорий с ним общаться станет, тому препятствий не вижу. Велю, чтоб парня к сыну моему допускали. Как устроить их знакомство — придумаете.

Сам при этом так поглядел на молодую супругу, что Дарья порозовела от смущения, а все присутствующие всё прекрасно поняли: он явно рассчитывает в скором времени обзавестись другим наследником.

— Всё на сей день? — спросил он.

— Есть один вопрос, который стоит решить, не откладывая, — ответил Евгений. — Дитрих Кауфман просится в нашу роту.

— С чего это?

— Он знает о нас. Догадался чуть ли не в первый же день.

— Не многовато ли будет офицеров на полуроту?

— Специфика: мы строем на строй не ходим. Штатная численность взвода у нас никогда не была больше двадцати человек, а у снайперов редко до двенадцати доходила. Но офицер нужен при каждом подразделении. Потому — да, Дитрих лишним не будет. Станет командовать новенькими, он с ними скорее общий язык найдёт, чем мы.

— В лейб-гвардию он сможет перейти из полка токмо с понижением в чинах.

— Сказал — согласен хоть рядовым.

— Быть по сему, — Пётр хлопнул ладонью по столу. — Станет у вас четвёртым сержантом, коли так.

— Теперь у нас всё, — сказал Евгений. — Какие будут приказания?

— Особых не будет. Всё как ранее уговорено.

— Тогда я пошла Карла сторожить, моё дежурство, — поморщилась Катя. — Как он меня достал…

— Сама его в плен брала, теперь страдай, — поддел её Пётр Алексеич.

— Да уж, ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Куда я денусь.

Интермедия

— …Не особенно много у вас тех, кто гишторию любит так, как ты. Верно ведь?

— Ты прав. Многие считают, что это им в жизни не пригодится.

— А ты с чего взялась её изучать?

— Вот за это я точно должна тебя благодарить, — сказала Катя. — Вернее, город, который ты построил. Я совсем малявкой была, когда родители повезли нас туда, походить по музеям, посмотреть на живую историю. Мне было десять лет. Росла, как все. Училась плохо, дралась с мальчишками — Даша не даст соврать. А когда побывала в твоём городе, походила по улицам, посмотрела на дома… Там этот пласт истории можно было буквально руками пощупать. Вот тогда меня до костей пробрало, до самого донышка — что живу на земле, где есть такая красота, и ничего о ней не знаю… Знакомое тебе чувство, верно?

— Души наизнанку выворачивать тоже тогда научилась? — хмыкнул Пётр.

— Нет, позже. Но тогда я вернулась домой совершенно другим человеком.

— Взялась за ум, засела за книги, это правда. Хотя с мальчишками драться не перестала, — с улыбкой напомнила Дарья. — А город действительно один из красивейших в мире.

— И где же я его …построил? — последовал вопрос — как обычно, с обычной петровской подковырочкой.

— Не скажу, — в тон ему ответила Катя, скрестив руки на груди. — Сам поймёшь, когда увидишь. Я могу составить описание места, запечатать и отдать тебе, хоть сейчас. Но с одним условием: вскроешь пакет, когда однозначно решишь, что городу быть именно в том месте. Идёт?

— Идёт.

Глава 11 Операция «Немыслимое»

1

Лето здесь всегда холодное. Красота, конечно, хорошая вещь, но природа скудная. По большому счёту глазу зацепиться особо не за что. Дорога, мрачноватого вида лесочки, непрезентабельные поля, на которых горбатились местные крестьяне, поселения разной степени достатка, но одинаково серенькие, невзрачные. По большому счёту Ингрия, или Ингерманландия, как её называли, сама по себе была бедным краем. Шведы в своё время прихватили её только для того, чтобы контролировать торговые пути, оттеснив ослабевшую в Смуте соседнюю державу от балтийского побережья. Девяносто лет спустя Ингрия возвращалась в состав России — уже не той, смутной и бунташной. Это было самое начало петровской России: ещё не империи, но уже не заштатного царства на окраине Европы. Эта новая страна, словно корабль, уже снаряженный в плавание, но ещё не распустивший паруса, нуждалась именно в выходе к побережью.

Нарва и Рига — готовые порты. Городишко Ниеншанц рядом с одноимённой крепостью^[38] пока мог работать только в качестве перевалочной базы для небольших грузов, а Нотебург защищал вход в Неву со стороны Ладожского озера, чей северный берег пока оставался под контролем шведов. Потому маршрут государя был составлен так, чтобы эти две крепости посетить уже на обратном пути, без Карла и сопровождавших его шведских соглядатаев с дипломатическим статусом. А вот Нарву и Ригу собирались проехать с помпой, фанфарами и торжественными мероприятиями, приличествующими визиту сразу двух монархов.

…Конец июня 1701 года с погодой подкачал. После того, как кортеж выступил из Новгорода, зарядили моросящие холодные дожди. Даша — или, как теперь величали местные, ея царское величество государыня Дарья Васильевна — куталась в меховую накидку, а карета была снабжена маленькой печкой. Работа над учебными пособиями по медицине для «аптекарского класса» Сухаревой башни продолжалась у неё перманентно, без перерывов на обед и выходные. Всего полчаса назад она завершила раздел, посвящённый особенностям колото-резаных ранений, полученных на поле сражения, и закрыла походный письменный прибор. К написанию раздела об огнестрельных ранениях и специфике их лечения нужно было подходить так же ответственно, потому стоило немного обдумать его содержание… Непогода загнала в карету даже неугомонного супруга, который часто пользовался случаем, чтобы объехать верхом и осмотреть окрестности. Как только это стало невозможным по не зависящим от него причинам, Пётр Алексеич устроился в карете со всеми доступными по нынешним временам удобствами и по своему обыкновению взялся за перо и чернильницу.

Они часто так работали — сидя рядышком, но не мешая друг другу.

— Утомилась, Дарьюшка? — заметив, что жена отложила свою работу, он тоже отставил в сторону бумаги.

— Нужно подумать, как начать следующую часть, — немного отстранённо ответила Дарья. — Но да, немного устала… Малыш снова толкается.

Она не уставала поражаться, как Пётр — человек беспощадный к себе и другим, порой до крайней жестокости — к ней относился с какой-то особенной нежностью. Вот уж чего стоило ждать от него в последнюю очередь, особенно после того, как «воспитает» кого-нибудь по спине своей дубинкой. Но к ней одной он относился как к драгоценной вазе. Даже касался осторожно, словно боялся разбить — силища немереная, а Дарья всем окружающим действительно казалась хрупкой, уязвимой. О том, чтобы «вразумлять» её по-домостроевски, и речи даже не шло… Вот и сейчас его ладонь едва-едва касалась её начавшего округляться живота под тканью свободно скроенного платья. А сколько было позитива вчера, на захудалом постоялом дворе, когда она впервые почувствовала движения малыша и сказала об этом! Как они вместе ждали следующего «пинка», а дождавшись, радовались — тоже вместе.

— Зачем ты поехала? Осталась бы в Москве, — сказал он, поцеловав её в висок.

— Я бы там сошла с ума без тебя, Петруша…

И это было правдой. С некоторых пор представить свою жизнь без него Дарья уже не могла.

— Я тебе мешаю работать, любимый?

— Подожду до постоялого двора, — он сунул бумаги в дорожный ящичек. — Не к спеху. Иди-ка сюда. Поспи немного.

Привлёк к себе, обнял… От него шло не только физическое, но и душевное тепло. Особого рода, прямо скажем, словно Дарья собралась погреться возле бушующего вулкана. Но это тепло её действительно успокаивало, даже убаюкивало. Сейчас, засыпая, она успела подумать о близком будущем — приезде в Нарву, памятную по прошлогодней партизанщине — и о недавнем прошлом…

2

А с зимы много чего случилось. Если бы Дарья не уснула, то могла бы припомнить довольно много событий, коснувшихся и её самой, и её семьи.

Если брать глобально, то переговоры со шведами, вопреки ожиданиям, затянулись до середины марта. То Карл начинал упрямиться, то его кабинет министров «вставал в позу» и в письмах требовал пересмотра того или иного пункта, то напротив, возражать начинал уже Пётр. Крайним здесь оказался генерал Шлиппенбах: матёрый вояка попал словно в мельничные жернова между политиками двух стран, и временами казалось, что он готов придушить своего короля, когда тот озвучивал свою очередную инициативу. Впрочем, это нисколько не помешало в итоге подписать договор, которым остались в той или иной степени недовольны обе стороны.

Торг с церковниками тоже длился не одну неделю. Пётр Алексеевич играл с ними, как кошка с мышью — то отменял ранее введенные подати, то вводил новые. В итоге митрополит Стефан так запутался в этих цифрах — в которых государь, кстати, ориентировался прекрасно — что окончательное решение зафиксировало приблизительно тот размер налоговых отчислений с церковных владений, который устраивал именно светскую ветвь власти. Ну, а «Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор», которым Пётр в последние несколько лет шокировал общество… С ним вышла настолько выходящая за всякие рамки тогдашних правил история, что никто толком не знал, смеяться ему или плакать.

Началось с того, что разобиженный на государя Ромодановский, будучи шутейным «королём», не явился на следующее «заседание» — то есть на очередную весёлую попойку. Пётр тоже, кстати, на неё не явился, сославшись на занятость, но, когда узнал о прогуле Фёдора Юрьевича, повелел избрать на его место кого-то другого. Выбрали Андрея Апраксина, кличка которого говорила сама за себя: «Бесящийся». Буен был нравом, а уж во хмелю… Когда бывший учитель государев Никита Зотов, «князь-папа, всея Яузы и Кокуя патриарх», в шутовском тоне призвал Петра немедля явиться на «собор» в дом Апраксина — ну, скучно им там было без главного застрельщика — тот вызвал брата и сестру Черкасовых и сказал: мол, сходите за меня. Женя не на шутку рассердился, не оценив такого тонкого юмора, а Катя пожала плечами и невозмутимо сказала: «Значит, будет драка». «Идите, идите, — последовал ответ, — только вас там и не хватало». Они поняли это как лицензию на мордобой, чем, собственно, и занялись, едва Апраксин с присными, прилепив новичкам нецензурные клички, попытался их споить. Сам новоизбранный «король» ничтоже сумняшеся предложил Кате пройти нечто вроде «инициации». Надо ли говорить, насколько это предложение ей понравилось?.. Черкасовы дали пьяненьким такой разгон, что те полуодетыми выпрыгивали из окон, спасаясь от злых егерей. А наутро по Москве пошли слухи, будто солдат-девица Катерина так рассердилась на сие богопротивное сборище, что учинила там натуральную баталию. После чего богохульники в изодранных платьях с воплями бегали по городу, подгоняемые каждый своим персональным бесом.

Пётр смеялся до слёз, устроил Черкасовым сперва выговор, а затем публичное прощение сего проступка. После чего объявил о роспуске «собора» — с формулировкой «за ненадобностью». Но только после того, как Даша узнала о похвале этого цирка со стороны митрополита, она сообразила, что всё это было ничем иным, как постановкой. Государь окончательно расплатился с церковниками за венчание, приструнил своих ближников, а заодно продвинул в массы очередной пункт образа «русской Жанны» как защитницы православия и здорового образа жизни. Манипулятор он был хороший, этого не отнять. Крайними же оказались «соборщики», которых никто не оповестил о потехе.

Мести со стороны титулованных «всепьянейших» можно было не ждать: попробуй тронь ближайших родичей царицы, это вам не стрелецкие бунты. Но все понимали: теперь каждое слово Черкасовых будет услышано и интерпретировано. Потому брат и сестра решили на время залечь на дно. То есть заниматься только и исключительно делами егерской полуроты. Пусть поднятая ими муть уляжется.

Дарья сообщила мужу о своей беременности в тот самый день, когда был подписан договор со Швецией. И после этого с Петром случилось нечто такое, отчего все шёпотом заговорили: «Подменили его, что ли?» Во всяком случае, импульсивных поступков с его стороны сделалось на порядок меньше. А «милая Дарьюшка» стала сопровождать его в буквальном смысле везде — хоть на молебен, хоть на официальный приём, хоть в гости. У самой Даши складывалось ощущение, будто он боялся отпускать её от себя. Каждое утро начиналось с разговоров о будущем ребёнке и о её самочувствии. А о том, что у него уже есть сын, Пётр как будто забыл, словно вычеркнул Алексея из своей жизни, предоставляя тому право плыть по течению.

А ближе к лету на Яузе, против Немецкой слободы, заработала небольшая мануфактура. Выпускала она довольно странную продукцию, которая, несмотря на химический запах, пользовалась бешеным спросом у москвичей. Секрет такой популярности был несложным: никаких указов «сверху», простейший маркетинг. Сначала, ещё в феврале, по городу поползли слухи, будто некий солдат измыслил состав, от которого дерево вдвое медленнее горит. А значит, это существенное подспорье при пожаре. Вскоре Москву обошёл уже не слух, а официальное объявление — что тот солдат собирается устроить прилюдное испытание своему составу. В назначенный день и час любопытные горожане собрались на берегу Москвы-реки, где «пятнистые» готовились разложить длинный костёр из старых сухих брёвнышек. Когда запылал огонь, хмурого вида солдат указал: мол, вон те доски я ничем не обрабатывал, а вот эти покрыл своим составом и дал просохнуть. Сейчас все разом их в огонь сунем и посмотрим на результат. И надо сказать, результат впечатлил. Необработанные доски вспыхнули сразу и довольно быстро превратились в уголья. А точно такие же, но блестевшие подсохшим покрытием цвета мокрой глины, приличное время сопротивлялись огню, прежде чем на их боках стали появляться чёрные проплешины. Да и после этого горели они неохотно… Присутствовавший на испытании государь тоже впечатлился, причём настолько, что сразу выделил полторы тысячи рублей серебром на заведение мануфактуры. Чистый доход она, даже при бешеном спросе, даст не скоро. Нужно «отбить» первоначальные инвестиции, потом с прибыли вложиться в расширение производства. При повсеместном деревянном строительстве состав, замедляющий горение — это товар первой необходимости. Ну, а когда наконец мануфактура даст хорошую прибыль, тогда можно будет поговорить о заведении таких же предприятий в других городах.

Самое смешное, что в этот бизнес, едва запахло спросом и деньгами, попытался всунуться вездесущий Меньшиков. Но не прошло и нескольких часов после его визита на мануфактуру, сопровождавшегося весьма прозрачными намёками, как ему передали записку следующего содержания: «Саша, иди НАХЕР!» Подписи не было, но этот идеально ровный почерк он узнал сразу. И дал задний ход, сообщив при встрече, что его не так поняли, а он всего лишь собирался войти в долю. История с запиской не стала достоянием широкой публики: Алексашка такое никогда не афишировал. Однако в тесном кругу будущий «полудержавный властелин» на какое-то время стал героем забавного анекдота.

В Туле мастера-оружейники во главе с Никитой Демидовым уже осваивали опытное производство «воротных ружей», как здесь прозвали винторезы системы Фергюсона. На берегу реки Упы возводили здание, где в ближайшие год-полтора должен был заработать первый в мире паровой двигатель, предназначенный для сверлильных станков нового оружейного завода. В верховьях Дона действительно открыли залежи угля и начали копать первые шахты^[39]. В Новгороде под руководством Якова Брюса переплавляли свозимые отовсюду тяжеленные орудия времён Иоанна Грозного и Ливонской войны. Из этого металлолома отливали пушки, близкие по параметрам к весьма эффективной — в своё время — системе Грибоваля. Там же Василий Корчмин налаживал производство зарядов к ним: все признали, что лучше потратиться на полотняные картузы и пыжи, чем сыпать порох в ствол какими-то совочками.

Словом, времени даром никто не терял.

Когда настало время исполнять условия договора со шведами, Пётр Алексеич долго не думал — собрался, словно в поход, да и выступил из Москвы вместе с будущими гарнизонами новообретённых городов. По пути навестили Новгород, и вот теперь уже в самые ближайшие дни достигнут Нарвы.

Того места, где началась вся эта история.

Интермедия

— …Да, он сейчас ведёт себя почти как нормальный человек — и как глава государства, и как муж и отец. Но ты хоть понимаешь, на какой тоненькой ниточке всё это держится? Представляешь, что начнётся, если с тобой что-то случится, или, того не лучше — найдётся повод в тебе сомневаться?

— Я понимаю все риски, Женя, но позволь мне самой распоряжаться своей жизнью. Я врач, а сижу здесь как под арестом.

— Твоя жизнь тебе уже не принадлежит.

— Кому же она принадлежит?

— Для начала — твоему ребёнку. А потом уже — извини за пафос — твоей стране. Не забывай, что здесь абсолютная монархия в полный рост. От твоей жизни зависит слишком многое, в том числе и психическое здоровье твоего мужа. Ты знаешь, на что он способен, когда у него крыша едет. Так что, сестрёнка, прекращай чудить и не мешай нам тебя охранять…

3

Распоряжение: «Мелочь, в обоз!» — «дети полка» исполнили крайне неохотно, но приказы старших по званию не обсуждаются. Взрослые бодро топали по начавшей подсыхать дороге, а ребятишки расселись по телегам. Большинство из них были местными ижорами, узнавали родные места и грустили: ведь возвращаться им некуда.

— Вон там, за лесом, была моя деревня, — вдохнула Ксюша. — Если остановимся поблизости, схожу, могилкам поклонюсь.

Один из двух мальчишек ничего не сказал: он-то как раз здесь был год назад, когда «немезидовцы» взялись хоронить попавших под шведскую зачистку крестьян. Второй не удержался от вопроса.

— А со свеями теми что сталось?

— Они верстах в семи отсюда лежат, — хмуро ответила девчонка. — Где догнали, там и положили.

— За что ж они вас?

— За то, что мы у них еду покупали, — вместо девочки ответил первый мальчик, немногим старше второго. — Предупреждали, чтоб крестьяне шведское серебро никому до поры не показывали, а кто-то не удержался. Вот генерал Горн и прислал из Нарвы солдат… Мы с ним потом воевали. Охоту резать людей быстро отбили, но несколько деревень он уничтожить успел.

— Как же вы с ними воевали? Вас всего четыре десятка тогда было, а их тыщи три, — с недоверием сказал первый мальчишка.

— Если умеючи, то и этого достаточно, — пожал плечами мальчик постарше. — Короче, Лёша, давай я не буду тебе повторять материалы по военному искусству. Ты же их уже проходил.

— Проходил…

— Если б ещё и запомнил, тебе б цены не было, — поддела его девчонка.

— Вот вредная, — отмахнулся от неё Лёша. — И спорить с тобой толку никакого.

Это была чистейшая правда. Спорить с настырной Ксюшей без урона для репутации мог только один человек — Гриша. Так он командир учебного взвода. Алексей поначалу пытался давить — мол, я царевич и моё слово закон — но не тут-то было. «Мы тут все казаки, — сказал тогда Гриша. — Царевич, королевич, сапожник, портной — нам без разницы». Поначалу это неприятно удивляло. Как это так — не чтить царскую кровь? Но когда ему предложили делом доказать, что он действительно лучше других, потому что царевич, вышло не очень хорошо. Алёша не умел толком ни бегать, ни с оружием управляться, ни цифирь складывать и вычитать, да и писал ещё корявенько. Единственное, в чём он превзошёл новых товарищей, так это в знании голландского и немецкого языков. По крайней мере, говорил на них почти без акцента, тогда как тот же Гриша ужасал своим произношением. Зато юный командир хорошо говорил по-английски. И, по слухам, даже в настоящем бою раз поучаствовал. Сам, конечно, не рассказывал, а вот солдаты проговорились: мол, было дело, два года назад сбежал пленный шпион, убил часового и захватил оружие. Так Гришка не испугался, выскочил из-за угла и на приём его взял.

Если это правда, то по всему выходит, что лет Григорию было тогда не более, чем самому Алексею Петровичу сейчас.

Самое интересное, что никто среди егерей — ни единый человек! — не называл царевича как полагается. Для них он был просто Лёшей Михайловым. Учеником. Меньшим братом. Для сверстников — товарищем. Даже для вредной Ксюхи, которая обзываться обзывается, колкие слова говорит, а как увидит прореху на куртке, сразу говорит: мол, давай сюда, зашью. Поначалу Алексей не понимал такого отношения, а потом солдат Артемий Сергеич, Гришин батюшка, сказал: «Каждый из них потерял кто сестрёнку, кто братишку твоего возраста. Потому и к тебе с добром». Да и сам дядя Артемий человек хороший, знает много, и к ним, ученикам, тоже по-доброму относится. Вот бы быть его сыном…

Когда эта мысль пришла к нему в голову в первый раз, Алёшу пробрал леденящий ужас: а вдруг узнает кто да батюшке-царю доложит. Отца он боялся так, что не имел сил смотреть ему в глаза. Но время шло, а никто не бежал доносить батюшке ни об одном его слове либо деле. Постепенно стал смелеть, приставать с расспросами не только к товарищам, но и к старшим. Однажды набрался храбрости и спросил по гиштории не у кого-нибудь, а у той, кого все ученики звали просто «тётя Катя». И она охотно ответила, да ещё расписала характеры старинных королей, кои были упомянуты. Алексей помнил её по званому ужину на Рождество, но после батюшка женился на её родной сестре, и тут уже взыграла ревность. О чём можно говорить с этими тётками, одна из которых заняла место его матери, а другая… А что другая-то? Вся её вина лишь в том, что она сестра мачехи, и только. Сурова, словно старый солдат, и зла. А на днях Алёша случайно подслушал, как она о чём-то спорила с его батюшкой — и тот её не прибил, хоть и поступил всё же по-своему. Именно тогда его разобрало любопытство: чем это тётя Катя такая особенная, ежели суровый батюшка не смеет на неё дубинку поднять?

Разгадку дал Гриша: «Она знает столько, что мне хоть бы лет за десять это выучить». Вот, значит, как. Алёша построил нехитрую логическую конструкцию: будешь много знать — не получишь леща от батюшки. И дал себе слово, что станет прилежно учиться всему, чему только можно.

До Нарвы оставалось менее четверти дневного перехода. Решили не рисковать и остановиться в очередном мелком селении. Поместиться в нём царская процессия не смогла бы при всём желании. Потому большинство, оставшись за околицей, разбивало походный лагерь с палатками и кострами. Самое странное, что ни разу за всё время ученики егерей не пытались сплавить Алёшу куда-нибудь подальше, скажем, к прочим вельможам. Этого он ещё как следует не осмыслил, но дал себе слово, что обязательно разберётся.

4

Ни гостиницы, ни даже самого захудалого трактира в этой деревне не было и быть не могло. Если раньше здесь и останавливались путники, то ночевали — в зависимости от толщины кошелька и погоды — либо в доме старосты, либо у него же на сеновале. Сейчас ситуация сложилась так. что на сеновал отправился сам староста вместе со всем семейством, так как дом пришлось на время уступить гостям. А как иначе? Целых два самодержца, генерал, вельможа, красивая знатная дама, коей пришлось отдать самую приличную кровать — хозяйскую. Женщинам из свиты дамы пришлось довольствоваться охапкой соломы на полу и покрывалом. Ну, а мужчины оказались ещё более неприхотливыми. Велели принести вина и закуски из своих походных запасов, и весело всё это истребляли.

Июньские рассветы в этих широтах очень ранние. Не белые ночи, конечно, но в три часа пополуночи на улице уже можно обойтись без фонаря. Дарью разбудил именно серый свет из окошка. Она не стала будить своих фрейлин. Сама причесалась, сама надела домашнее платье и дорожные чулки из тончайшей шерсти. Она не любила шёлковые, которые так и норовили соскользнуть с ноги, из-за чего их приходилось сильно затягивать подвязками. Хотелось вовсе обойтись без них — лето на дворе — но появление знатной дамы без чулок было признаком дурного тона. Всё? Нет, ещё этот дурацкий чепец, который так и хотелось выбросить в окошко. Головной убор — деталь, без которой женщина любого сословия считалась опозоренной. Ленты и цветы в причёски вплетали не просто для красоты, а чтоб отговориться — мол, тоже типа головной убор, только маленький. Последнее, чего хотела Дарья — это ударить своим внешним видом по престижу супруга, потому приходится соблюдать местные приличия по полной программе.

Управившись с утренними делами, она тихонечко, чтобы не разбудить дам свиты, выскользнула из комнатки. Дом старосты был выстроен «по-богатому», с просторной гостиной и двумя комнатками — для самих хозяев и их женатого старшего сына. Внуки и младшие дети в обычные дни располагались на ночь в гостиной на широких лавках. Двери комнат как раз выходили в это помещение. Предполагалось, что шведов разместили в смежной, через бревенчатую стеночку. Однако, когда Дарья высунула нос в общую комнату, то увидела зрелище, достойное кисти художника-баталиста.

Что творилось на столе, описанию не поддавалось. Объедки, огрызки, перевёрнутые тарелки, опрокинутые и разбитые бокалы из дорогого тонкого стекла с вензелями. Батарея пустых бутылок, коими оказалось уставлено всё вокруг, внушала благоговейный ужас… На ногах из четверых мужчин, расположившихся вокруг стола, оставался только один — как и следовало ожидать, Пётр Алексеич. Да и то «на ногах» — это было весьма условно. Вертикальное положение он, конечно, сохранял, только в положении сидя. Взгляд осмысленный, но мутный. Алексашка не то сидел, не то лежал чуть поодаль, привалившись спиной к печке, закрыв глаза и держась за живот. Кто были двое их сотрапезников, Дарья разглядела не с первого раза. Скупого света догорающей свечки оказалось недостаточно, чтобы сразу обозреть два неподвижных тела — одно лежало ничком на столе, другое похрапывало на лавке. Но когда рассмотрела детали, её начал разбирать безумный, неудержимый хохот.

Пётр Алексеич и Александр Данилыч споили шведского короля и его генерала. Судя по состоянию обоих, дался сей эпичный подвиг нелегко, но они справились.

— Господи… — простонала Дарья, едвасдерживаясь, чтобы не перебудить всех диким хохотом. — Невская битва, князь и поверженные шведы… Петруша, родной, ты в порядке?

— Вроде живой, — сонно буркнул надёжа-государь, прикладывая ко лбу полупустую бутылку. — Ох и горазд пить генерал. Карлус сопляк, быстро его Ивашка Хмельницкий^[40] свалил, а этот держался.

Трясущаяся от сдерживаемого смеха Даша тихонько проскользнула мимо упившихся шведов и подсела к супругу. Обняла, прижалась к его боку.

— Хоть не зря старался? — тихо спросила она, переведя дух.

— Видишь, Алексашка — хорошо, когда жена умная, всё понимает, — гораздо веселее проговорил Пётр Алексеич — чуть громче, чем следовало бы. — Учти, когда выбирать станешь.

Тело у печки подало признаки жизни.

— От умных токмо голова болит, — пробурчало оно, поднимаясь. — Матушка-государыня и должна быть таковой, иначе какой с неё толк. А мы люди простые…

— Голова у тебя болит от выпитого, Саша. Ладно, давай, организуй вынос …пострадавших, — Дарья задрожала от нехорошего предчувствия, но притворялась, что её по-прежнему разбирает смех. — На карауле должны быть наши.

На ноги Меньшиков поднялся не без труда, но держался стойко. Во всяком случае, голова у него была более-менее ясная: хоть и штормило, но ничего и никого по пути не зацепил.

— Катьку зови, — понеслось ему вслед. — Ежели не в карауле, а спит — вели будить.

— Сделаю, мин херц…

— Так о чём шведы проболтались? — шёпотом спросила Дарья, едва дверь, ведущая в сени, закрылась за спиной Данилыча.

Пётр Алексеич склонился к самому её уху.

— Нарва не откроет нам ворота, — услышала она. — Надеются, что я озлюсь и осаду начну. А я мыслю — хотят Карлуса убить при том, да и нам кровавую баню заодно учинить… Тихо, Дарьюшка, душа моя. То дело для Катьки. Потому и звал.

— Карл знает, или то генерал?

— После расскажу.

За дверьми уже слышались негромкие голоса, а пару секунд спустя в общую комнату вошли двое «немезидовцев» в пятнистой летней униформе… Несколько мгновений царила гробовая тишина, нарушаемая лишь храпом шведов. Затем Катя, которую подсветил язычок огня на догорающей свечке, оценила обстановку, стянула с головы армейскую кепку, уткнулась в неё лицом и, трясясь от беззвучного хохота, сползла по стеночке на ближайшую лавку. Второй «немезидовец» — кажется, Вадим — издал какой-то странный звук, словно поперхнулся.

— Ну вы даёте… — только и смог сказать он.

— И эти туда же, — недовольно фыркнул государь. — Что смешного?

Неизвестно, рассчитывал ли он на какой-то другой эффект, но добился лишь того, что теперь и Вадима скорчило от смеха. Слава Богу, тоже беззвучного.

5

Павших в застольной баталии шведов благополучно унесли и уложили храпеть в отведенной им комнате. Со двора донёсся тихий стук ведра, вынимаемого из колодца, и плеск воды: Алексашка приводил себя в чувство проверенным способом. Дарья, чтобы не разбудить дам, принесла из комнаты «аптечку» — ларчик, в котором держала кое-что из медикаментов — и, достав оттуда несколько пакетиков с порошками, разводила их содержимое в стаканах с водой.

— Кать, — она передала сестре один из пакетиков. — Утром дай своему подопечному, иначе он никакой будет.

Эти медикаменты она старалась расходовать только по крайней необходимости. Состав многих из них она знала, но далеко не каждое могла воспроизвести из местных ингредиентов — из-за банального отсутствия нужных.

— Так, значит, Горну дали указание не открывать ворота? — тихо переспросила Катя. — М-да, прям операция «Немыслимое»^[41]. Уверена, он и отказ свой оформит максимально оскорбительно. Чтоб уж совсем вариантов не осталось, кроме как штурмовать — в нарушение договора. А как только поднимется стрельба…

— Солнце взойдёт — растолкай Карлуса. Отпаивай чем хочешь, уговаривай его как знаешь, но чтобы он письмо Горну собственноручно написал, — сказал Пётр Алексеевич.

— Разрешишь мне быть парламентёром?

— Могут пристрелить.

— Если пойду в этом, — Катя указала на свою «цифру», — то шансы, что не пристрелят, возрастают. Ты же сам говорил, что с того портрета сделали гравюры и разослали во все газеты. Значит, Горн уже знает, как я выгляжу, и будет трижды болваном, если не заинтересуется.

Тот портрет ещё весной написали не местные живописцы, а один из «немезидовцев». Работал только и исключительно графитом, на самом большом листе бумаги, какой только смогли найти. Манера художника двадцать первого столетия настолько контрастировала с портретной живописью начала века восемнадцатого, что явившиеся посмотреть на результат Пётр Алексеич, его младшая сестра Наталья и приближённые лишь потрясённо молчали. Никаких модных ныне аллегорий и украшений, сплошной реализм, полный жизни, почти 3D. «Не надобно в красках сие писать, — подытожил государь. — Не то, чего доброго, сойдёт с листа». Острить на тему Кати и её двойника желающих почему-то не нашлось. А гравюры… Что поделаешь, фотографию пока не придумали. Хотя мысль такая и возникла: процесс-то, в общем, несложный, и все необходимые технологии уже в наличии…

— Думаю, это будет разумный риск, — продолжала Катя. — Если Горн и правда начнёт стрелять, так в меня ещё попасть надо. Он всё прошлое лето и осень пытался, не получилось. Но я надеюсь, что мозги у него всё-таки есть.

— Раз уж так хочешь идти, то сделай всё, чтобы никто стрелять не начал, — хмуро проговорил государь. — То никому не потребно… не считая отдельных персон, чьи имена мы называть не станем.

— Тебе бы отдохнуть, — негромко сказала ему Дарья. — Сейчас четыре часа, в десять выступаем. Я-то выспалась, пока ваши величества изволили за воротник закладывать, а ты ещё не ложился.

— Она права, — совершенно серьёзно произнесла Катя, заметив, что Пётр Алексеич собирается съязвить. — День будет тяжёлый.

Интермедия

Карл чувствовал себя не лучшим образом, даже после антипохмелина. Карл был не в курсе грандиозных планов своего окружения. Возможно, поэтому уговаривать его долго не пришлось.

— Не запечатываю — всё равно прочтёте, — король небрежным жестом подал девице листок, на котором только что своей рукой написал несколько строчек.

— Благодарю, ваше величество, — та пробежала глазами по письму, кивнула и сложила бумагу втрое. — Если вам интересно моё личное мнение о сложившейся ситуации, то я подозреваю попытку переворота в Стокгольме. Ведь ваш малолетний племянник, кажется, находится именно там^[42], а амбиции его отца, герцога Фридриха Голштинского…

— Мне известно о его амбициях, — Карл нетерпеливо взмахнул рукой. — В противном случае я не стал бы играть в вашу игру, сударыня.

— А я не стала бы вам её предлагать, не будь мои подозрения похожи на правду. Политика — такая странная штука, что иной раз бывшие враги сражаются по одну сторону, если их интересы совпадают.

— Я не могу понять, что произошло, сударыня, — усмехнулся пленник. — Куда подевался тот наводящий ужас головорез, которого я имел несчастье знать?

— Возможно, он получил от жизни некий урок и стал немножечко мудрее, ваше величество. А куда, простите, пропал тот невыносимый юнец, которому приходилось делать внушение при помощи кулаков?

— Возможно, он также получил от жизни урок. Да и попросту стал немного старше…

— …и мудрее, — девица тонко улыбнулась. — Что ж, время покажет.

6

Белоснежный платочек тончайшего батиста, отороченный кружевной ленточкой. Один из немногих местных аксессуаров, которые Катя не только включила в свой обиход, но и с удовольствием носила в кармане. В общем-то, в последнее время она стала замечать за собой чисто женскую тягу к таким мелочам. Сестра утверждает, что это хороший признак. Пусть так. Сейчас прямоугольный кусочек батиста с кружавчиками развевал летний послеполуденный ветерок: Катя отказалась от сопровождения барабанщика и знаменосца, пошла к стенам Нарвы сама, подняв платочек над головой в качестве символа мирных переговоров.

Ну и что, что у неё за спиной несколько русских полков, какая-никакая артиллерия и два самодержца, недавно подписавших мирный договор между собой? Если шведы в Нарве настроены решительно, они откроют огонь и по переговорщику, за ними такое водилось.

Бомбардиры и стрелки на стенах были в полной боевой готовности: там поднимались тонкие дымки от тлеющих запалов. А над башней развевался шведский флаг — синее полотнище с желтым геральдическим узором. То есть Рудольф Горн либо активный участник заговора, и тогда придётся очень сильно извернуться, чтобы его переубедить, либо генерала разыгрывают втёмную. Остаётся надеяться, что мозги у него действительно есть, а перспектива стать невольным убийцей собственного короля и — при любом исходе дела — изгоем среди шведского дворянства приведут генерала в чувство.

Расчёт на то, что солдат в «цифре» привлечёт внимание командования гарнизона, оправдался. Довольно скоро — не прошло и десяти минут стояния под прицелом фузилеров на стенах — на одной из надвратных башен появились обер-офицеры в сопровождении нескольких солдат в сине-жёлтом и одного небритого типа в потрёпанном преображенском офицерском мундире. Катя не знала его в лицо, но догадалась с первого раза: бывший полковник Гуммерт, перебежавший — на свою голову — к шведам накануне Нарвской баталии. Его судьба оказалась незавидной в обоих вариантах истории. Там его повесили за переписку с русскими, здесь пока ещё нет, но явно держат «на подвале». Один из старших офицеров что-то сказал Гуммерту.

— Что вам угодно? — крикнул тот на ломаном русском языке.

— У меня послание генералу Горну от короля Карла, — по-шведски ответила Катя, опустив платочек и подняв над головой запечатанное письмо. — Его величество уполномочил меня передать сие генералу лично в руки.

На башне некоторое время шло обсуждение услышанного. Затем Гуммерта чуть ли не пинками погнали вниз, а несколько минут спустя ворота приоткрылись, пропуская шведского офицера явно невысокого ранга и двух солдат с ружьями. Эти остановились в нескольких метрах от парламентёра. Офицерик сделал пару шагов вперёд и протянул руку.

— Давайте, — небрежно сказал он.

— Лично в руки, — невозмутимо повторила Катя. — Я дала слово его величеству, что исполню его пожелание в точности.

Офицер окинул её насмешливым, оценивающим взглядом.

— Скажи генералу, — бросил он одному из солдат.

Тот послушно умчался назад, за ворота. Минут пять, пока он отсутствовал, офицерик продолжал оценивать Катю заинтересованным мужским взглядом. Его как будто не смущали ни внушительный рост дамы, ни ширина её плеч, ни странный пятнистый мундир, ни отсутствие каких-либо эмоций. Наконец бегом вернулся давешний солдат.

— Генерал приказал провести парламентёра на башню, — передал он.

— Прошу, сударыня, — нагловатый офицерик посторонился и нарочито вежливо указал ей в сторону ворот.

Столь же нарочито вежливо кивнув ему в ответ, Катя заложила платочек в нагрудный карман — так, чтобы он наполовину торчал наружу — и зашагала вперёд.

7

— Девица? — хмыкнул Таубе.

— Не просто девица, а та самая девица, — проворчал генерал, складывая подзорную трубу. — Ручаюсь, что это она столь прискорбным образом досаждала нам в прошлом году.

— Какие будут приказания, ваше превосходительство?

— Мне очень не нравится происходящее. И если я прав в своих предположениях, то придётся поступить так, как прикажет король… Между прочим — его величество вполне дружески беседует с русским царём. И если меня не обманывают глаза, ему вернули шпагу.

— Это мало похоже на то, что было написано в том письме, ваше превосходительство.

— Вот именно.

Рудольф Горн не был великим стратегом, его коньком являлась тактика. Что касалось организации обороны города, то тут мало кто мог с ним потягаться. Но выиграть войну он бы не смог, не обладая ни стратегическим мышлением, ни политическим чутьём… Если бы к стене подошёл русский царь, то на требование открыть ворота генерал ответил бы ему крайне резко, припомнив, что осеннюю кампанию тот не проиграл лишь чудом Господним. Но царь отправил парламентёра. Ту самую девицу, которая, если верить газетам, и сотворила сие чудо, пленив короля. А до того едва ли не в буквальном смысле вынудила гарнизон и обывателей Нарвы считать каждое зёрнышко. Относиться к оной с пренебрежением? Увольте, Рудольф Горн был кем угодно, только не идиотом.

Её провели на самый верх надвратной башни, где как раз и расположились старшие офицеры шведского гарнизона во главе с ним самим. Генерал несколько мгновений пристально разглядывал эту …даму. Обычно про невзрачных лицом женщин говорят: «Ничего особенного». Здесь «особенным» было буквально всё: холодный, бесстрастный взгляд, почти мужская фигура, нелепый пятнистый мундир с куцым, едва выглядывающим из-под пояса кафтаном, мешковатые штаны и короткие сапоги на шнуровке. Оружия при ней не было никакого, даже шпаги.

— Генерал, — она лихо, по-военному, щёлкнула каблуками и подала ему письмо.

— С кем имею честь разговаривать, сударыня? — Горн принял письмо и, глядя поверх него на девицу, машинально нащупывал печати.

— Сержант лейб-гвардии Преображенского полка Екатерина Черкасова, — представилась девица.

— Не знал, что царь Петер набирает в гвардию дам, — усмехнулся швед.

— Там, откуда я родом, это никого не удивляет, генерал.

Цветной воск влажно хрустнул под его пальцами. Развернув листок, Горн к своему неудовольствию прочитал следующее:

«Я заключил мир. Извольте не подвергать сомнению слово вашего короля и исполнить все условия, изложенные мною ранее. Если до заката флаг не будет спущен, а гарнизон не покинет город, я объявлю вас изменником.

Карл».

Да, это писано рукой самого короля. Да, генерал видел своего монарха собственными глазами, пусть и в подзорную трубу. Но как быть с письмом из Стокгольма? Менее всего на свете Горну хотелось стать пешкой в чужой шахматной игре. Пока титулованные персоны изволят тягаться за три короны^[43], солдаты вроде него рискуют головой.

Хотя, что тут гадать? Король — вот он, в пределах прямой видимости. А те господа сидят в Стокгольме.

— Бумагу, чернила и перо, — приказал Горн, после чего обернулся к девице. — Я дам ответ немедля.

Через несколько минут ему принесли требуемое. Положил чистый листок на услужливо подставленной папке для бумаг, начертал несколько строк, посыпал песочком, накапал воска со свечи и запечатал письмо своим перстнем.

— Сделайте ответную любезность, сержант, передайте сие моему королю лично в руки, — сказал он.

— Будет исполнено, генерал, — произнесла девица. — Что мне передать моему государю по поводу договора?

— Я исполню условия со своей стороны. Надеюсь, он в свою очередь исполнит ту их часть, которая зависит от него.

— Не сомневайтесь, генерал. Мы не заинтересованы в нарушении договора.

— Ещё минуту, — добавил он, заметив её движение к крутой каменной лестнице, ведшей вниз. — Что нам делать с тем типом, коего вы видели — вашим перебежчиком? Лично мне он не нужен.

— Roma traditoribus non premia^[44], — последовал ответ, полный едва заметной, но довольно злой иронии.

— Кто же в нашем случае Рим? — усмехнулся генерал.

— Неважно. Предатель в любом случае предатель. Но если вас не затруднит, передайте Гуммерту, что его семейству ничего не угрожает…

— А девица не так проста, как казалось, — криво усмехнулся Таубе, провожая её взглядом в подзорную трубу — когда дама пересекала поле в направлении русского войска. — Охотно верю, что именно она скрутила его величество там, в лагере. Но кто отдал ей приказ? Я не верю, что царь Петер решился бы на такую авантюру. Риск был слишком высок.

— Вряд ли мы когда-нибудь узнаем правду, — недовольно констатировал Горн. — Приказ по гарнизону — готовиться к выступлению из города. В четыре часа пополудни выходим с развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой и с оружием… Спустить флаг!

8

…Речь Посполитая, Саксония и Пруссия не без торга согласились пропустить через свои земли уходящих домой шведов. Дания осталась пока в стороне, но будучи связана договором со Швецией, заключённым ещё в прошлом году, не стала возражать. Этот раунд военного противостояния был окончен. Часть шведских пехотинцев — отборные полки, каролингеры — грузились на корабли и готовились отплывать в коронные земли морем. Потому что над Ригой уже развевался русский флаг.

Церемонию передачи власти обставили с такой помпой, что могли бы позавидовать некоторые коронации. Старшие офицеры выписывали шпагами сложные фигуры, приветствуя друг друга. Затем со всем возможным уважением спустили шведский флаг, после чего подняли русский. Затем Пётр Алексеич сказал речь — на немецком, так как подавляющее большинство населения Риги составляли остзейские немцы. Государь публично объявил, что берёт население Ингерманландии, Эстляндии и Лифляндии под свою защиту, и присовокупил пункт про снижение налогов на ближайшие пять лет. Неизвестно, какая новость понравилась публике больше, но речь царя была встречена с энтузиазмом.

«Немезиду» сейчас было не найти: будучи одетыми в парадные полковые мундиры, они «потерялись» в рядах Преображенского полка. У всех гостей из будущего волосы отросли до приемлемой по текущим временам длины, большинство парней по местной моде отпустили усы. Секрет был прост: перед вступлением в Ригу Пётр Алексеич вызвал Евгения и сказал ему: «Спрячьтесь». Понятно было, что речь не об игре в прятки. Следовало максимально слиться с фоном, что для опытных диверсантов-разведчиков не составило большого труда. Предосторожность не лишняя: здесь слишком много чересчур любопытных глаз. Тем более, что оставалось сделать ещё одну крайне важную вещь — проводить его величество короля шведов, готов и вендов Карла Двенадцатого за пределы России. Это самое «за пределами» начиналось едва ли не за околицей города, и там «брата Карлуса» ожидали его гвардия — драбанты — и полки Шлиппенбаха.

К слову, почтенный генерал после той попойки хоть и не помнил, что конкретно выболтал крайне любезному и гостеприимному русскому государю, но соревноваться с ним в количестве выпитого больше не рисковал. Ему ещё предстояло оправдываться по поводу сорвавшегося плана, сулившего исполнителям немалые выгоды. Но проблемы шведского генерала совершенно не волновали русских. Шлиппенбах будет сопровождать своего короля и, скорее всего, по пути выслушает немало нового и интересного о своей персоне.

Пётр Алексеевич на прощание от всего сердца пожелал «брату Карлусу» всего наилучшего. И отрядил провожать оставшийся километр до границы нескольких «немезидовцев» во главе с сержантом Черкасовой. На секунду придержал Катю, негромко сказав ей:

— Пугни его, но не сильно.

В ответ госпожа сержант понимающе склонила голову и не слишком умело тронула бока коня шпорами: короля провожали верхами, а езде на лошадках, как и фехтованию на шпагах, гости из грядущего только начинали учиться.

— Вот и пришло время нам с вами попрощаться, сударыня, — весело сказал ей Карл, когда они преодолели менее половины пути. — Сказать по правде, общение с умными людьми всегда доставляет удовольствие, каковы бы ни были обстоятельства.

— Взаимно, ваше величество, — Катя не разделяла его оптимизма. — Но я должна вас разочаровать. Я не прощаюсь, так как считаю, что мы с вами обязательно увидимся. Если, конечно, кого-то из нас прежде не убьют.

— Откуда такая уверенность в неотвратимости нашей встречи? — насторожился король.

— Она исходит из политической конфигурации, ваше величество. Пока есть влиятельные лица, заинтересованные в войне, драка неизбежна. А раз так, то неизбежна и наша встреча в будущем… Просто знайте: едва вы повернёте свои полки в сторону России, можете не сомневаться: в какой-то момент — скорее всего, когда менее всего будете этого ждать — я снова появлюсь в вашей палатке. И дальнейшее развитие событий во многом будет зависеть от того, насколько вы усвоили нынешний урок.

— Благодарю за предупреждение, сударыня, — едва заметно кивнул Карл. — Я обязательно учту это.

И водрузил на лохматую голову свою старую шляпу, которую до того по обыкновению держал под мышкой.

Впереди уже маячили шведские гвардейцы, а значит, завершалась эпопея с Карлом Двенадцатым, ставшая отправной точкой для значительного изменения хода европейской истории. Катя не поставила бы и полкопейки на благоразумие шведа. Даже его поведение во время прощания говорило о том, что он не сделал особенных выводов из всего случившегося. Из Швеции приходили тревожные сведения о радикализации настроений в народе и верхах. Попытка сорвать мирный договор под Нарвой стала зримым последствием таких настроений. Но, изучив Карла, она знала, на что нужно давить. Её лично он действительно боялся, буквально до дрожи. А значит, будет всячески оттягивать момент, когда придётся воевать с Россией — и снова встречаться лицом к лицу со своим страхом.

Что ж, пусть побегает за Августом. Обоим пойдёт на пользу.

Интермедия

— …Прелюбопытнейшее письмо из наших заокеанских владений, ваше величество, — маркиз де Торси с поклоном подал своему королю бархатную, с золотым тиснением, папку. — Настоятельно рекомендую ознакомиться с его содержимым.

Немолодой король чувствовал себя прескверно. Сегодня у него болело всё, что только могло болеть, от головы и зубов до копчика. Но раз сказано: «Государство — это я», — нужно соответствовать. Пришлось, преодолевая боль и тошноту, напрягать зрение и читать… Впрочем, когда он дошёл до сути написанного, явный интерес пересилил симптомы недомогания.

— Вот как. Действительно, прелюбопытно, — сказал он, закрывая папку. — Кто ещё читал это письмо?

— Кроме губернатора, меня и вас — более никто, ваше величество.

— Насколько можно доверять этим сведениям?

— Де Соволь уверяет, что опирался отнюдь не на слухи. Он сам говорил с этими людьми.

— Если верно то, что он пишет, то у нас впереди немало интересного. Пусть губернатор пока придержит этих людей у себя, присмотрится к ним, оценит их возможности. Вероятнее всего, в ближайшие года три, может быть, четыре они будут нам полезнее там, а не здесь. Но когда мы увидим, что антишведская коалиция близится к разгрому, и король Шарль готов атаковать этого русского выскочку, именно вам предстоит организовать их переезд сюда. Пожалуй, я даже дам им одну аудиенцию… тайную, конечно же.

Глава 12 Поздняя гроза

1

— Мама, смотри, он летит!

Ну вот, научила сыночка на свою голову самолётики делать. Теперь пока всю бумагу не переведёт, не успокоится. Четвёртый год идёт, один из самых беспокойных возрастов. А если ребёнок ещё и любознательный не по возрасту — весь в папу — то вечные «почему» и «зачем» обеспечены.

Забавно, но японское искусство оригами, которым хотя бы в самой примитивной форме владели практически все школьники начала двадцать первого века, здесь совершенно неизвестно. А бумага, пригодная для такого творчества — довольно недешёвое удовольствие. И ладно бы ещё самолётики. Вон, дядя Женя — тоже на свою голову — пообещал старшему племяннику в будущем году научить запускать летучих змеев. Теперь дядюшка от маленького Петруши ничем не отговорится. Память у мальчишки отменная.

Пока старшенький самозабвенно сворачивал из бумаги и пускал по комнате самолётики, младший благополучно спал в своей кроватке. А мама могла со спокойной душой посвятить себя работе.

Практиковать медицину с некоторых пор пришлось только на тех, кто подворачивался под руку — то есть либо на придворных дамах, либо на случайных людях, встречавшихся во время совместных с супругом путешествий. Впрочем, в отличие от Петра Алексеевича, Дарья Васильевна не бросалась немедленно оперировать или зубы дёргать. «Точная диагностика — залог успешного лечения», — повторяла она, не забывая писать о том же в своих методических пособиях для аптекарского класса… О, эти методические пособия! Что ей только пришлось пережить из-за них! Пожалуй, от яростных и злобных нападок со стороны медицинского сообщества её спас только высокий статус. На августейшую персону не очень-то напустишься, тем более с ярлыками типа «шарлатанство». А ведь Дарья пошла против течения, когда объявила, что кровопускание не есть панацея, и помогает только полнокровным людям, да и то с оговорками. В эпоху, когда «метали руду» даже грудным младенцам, это была ересь почище, чем альбигойское учение для католиков. Или её рекомендации для беременных и недавно родивших женщин. Или советы по сохранению здоровья младенцев — в конце концов, по своей мирной специальности она должна была стать детским врачом… Дарья натурально открыла ящик Пандоры, и оттуда полезло такое… Какими только эпитетами её не величали в европейской медицинской «тусовочке»! «Невежда», «глупая баба» и «знахарка» — это было ещё самое мягкое.

Но критерий эффективности — результат. Время шло, а процент детской смертности среди высшей русской знати снизился столь резко и значительно, что об этом стали говорить уже на университетских кафедрах Европы. «Тусовочка», конечно, не унималась, но всё чаще раздавались голоса, по меньшей мере, призывавшие присмотреться к методам этой высокопоставленной дамы. Ведь свои рекомендации она с успехом применяла не только к детям статс-дам и сановников двора, но и к собственным сыновьям. Петруша и Павлик росли здоровыми и весёлыми, на зависть иным европейским принцам. «Контрольным выстрелом в голову» стало недавнее исцеление прусской королевы Софии-Шарлотты: присланные спешной эстафетой Дарьины порошки буквально подняли эту мудрую женщину со смертного одра^[45]. Не умели тогда ангину лечить, что поделаешь. Королева и её мать, София Ганноверская, сердечно благодарили и русскую царицу, и её супруга, которого помнили ещё со времён Великого посольства. Благодарность была выражена как в письмах, так и публично, и о новом медицинском феномене заговорило всё научное сообщество. Многие всё ещё упирались, твердя: «Ей просто повезло». Однако дело сдвинулось с мёртвой точки. Дошло до того, что в активно строящийся Петербург стали потихоньку ехать находящиеся на последних месяцах беременности немецкие герцогини: вроде бы как в гости, но на самом деле — рожать, не опасаясь тяжёлых последствий. А государь не упускал возможности сделать на этом политический гешефт, потихоньку заключая выгодные соглашения с их мужьями, отцами, братьями и прочими родственниками.

2

Петербург… Сестрёнка не ошиблась, предполагая, что Пётр Алексеич без вариантов пожелает строить новый город именно здесь, а не где-то ещё. Он буквально влюбился в это место — широкое устье Невы, прикрытое островами. И только когда распорядился нанять французского архитектора де Котта — ученика знаменитого Мансара, построившего Версаль — чтобы составил генеральный проект будущей застройки, вспомнил про запечатанный пакет, лежавший на дне шкатулки с бумагами. «Вот чёртова девка! — воскликнул он, когда сломал печать и развернул бумагу. — Всё в точности».

Жили они тогда в бывшей шведской крепости, где, к бурной радости отца, в начале ноября 1701 года увидел свет, должно быть, самый первый петербуржец — её сын. В честь малыша, крещённого Петром, было велено палить из пушек.

А весной, когда приехал архитектор, всех удивило решение царя — поставить «сестрицу Катерину» ответственной за приёмку генплана. Сильнее всех удивилась сама Катя: мол, а я тут с какого боку? Ведь ни разу не архитектор, даже рядом не стояла. Но Пётр Алексеич заявил, что от неё этих знаний и не требуется. Вручил под её ответственность бюджет проектных работ, посоветовал смотреть в оба за французом и по-быстрому уехал — выискивать и доставлять средства, стройматериалы и специалистов для будущей стройки. Так и мотался туда-сюда, несмотря на распутицу.

Дарья не могла без смеха вспоминать, как сестрёнка дотошно докапывалась до любой мелочи, самолично составляла смету и выдавала деньги только под личную роспись, требуя отчёта за каждую полушку. Катю проклинали на все корки, но ей это было как с гуся вода. Француз вовсе грозился развернуться и уехать в Париж, на что Катя ответила — на его родном языке — мол, раз так, то господин архитектор может считать себя свободным, генплан она, при столь халатном отношении к делу с его стороны, составит ничуть не хуже.

Гордость де Котта боролась с его жадностью, и последняя одержала верх, ведь заказ был ну очень вкусный. Хоть и писал на родину: «Сия принцесса есть худшее из всех наказаний Господних». Однако, настоящий цирк начался, когда он представил генеральный план будущей застройки. Как следует рассмотрев чертёж и выслушав подробные пояснения француза, Катя без лишних слов пригласила его в лодку, сама села на вёсла — это при проявившейся у неё хронической морской болезни! — и повезла архитектора на Васильевский остров… Позже она, посмеиваясь, рассказывала старшей сестре, как заставила господина архитектора промерить сей клочок земли собственными шагами вдоль и поперёк, а когда он устал выуживать свои башмаки из стылой болотины и продрог как следует, поинтересовалась: «И вот здесь вы намерены выстроить центр города? С дворцами и административными зданиями? На земле, которая и нас с вами едва держит?» Ну не стал архитектор тратить время на такую мелочь, как составление карты почв и замеры уровня грунтовых вод, ну бывает^[46]. В конце концов, не его же деньги ухнут как в бездонную бочку на то, чтобы фактически насыпать здесь поверху ещё один такой же остров и укрепить его сваями. Это работа на будущее, а пока стоит строиться там, где почвы подходящие. «Давайте вы не будете считать, что мы глупее шведов, поставивших и крепость, и городок немного повыше уровня воды, — сказала она французу. — И тогда мы не будем считать, что вы пытаетесь водить нас за нос». Де Котт сдался. После целого месяца препирательств и исправлений он наконец составил генплан, напоминавший тот Петербург, который был явлен миру лишь к концу правления Екатерины Второй. Васильевскому острову на этом плане была отведена роль парковой зоны с отдалённой перспективой постепенной застройки. Был на этом плане и Кроншлот — будущий Кронштадт.

Работы начались в 1702 году, в конце мая. Дарья этого лично наблюдать не могла — не вылезала из крепости, заботилась о ребёнке. Но уже через месяц супруг поселил их в новом доме. Ну, как — в доме… Конкретно это двухэтажное строение действительно было жилищем, довольно уютным по местным меркам, хоть и деревянным. Зато всё пространство вокруг представляло собой именно стройплощадку, со штабелями досок и камня, кучами извести и дощатыми мостками. Так что это была скорее бытовка начальника стройки.

Да, уютный домик. Был. Сгорел чуть более года назад, Дарья тогда с детьми едва спаслась… Зато теперь они жили в каменном доме, который Пётр Алексеевич велел срочно достроить на радостях, что семейство уцелело — и назвал его Летним дворцом. А на месте, где не иначе, как промыслом Божьим были спасены самые дорогие для него люди, он поставил собственноручно вытесанный из дерева большой крест.

Крепость Ниеншанц и большая часть зданий одноимённого городишки пошли в разбор на запчасти, из этих камней закладывали фундаменты будущих зданий. Береговую линию Невы всё же решили спрямлять, используя технологии, отработанные ещё венецианцами — лиственичные сваи забивали в прибрежное дно, в слабосолёную воду невского устья — из-за чего они с течением времени должны были обрести прочность железобетона — затем шла подсыпка гравия и земли. Камень для строек велено было свозить со всей России. На Заячьем, он же Петропавловский, острове возводили крепость, которую гости из будущего узнавали с первого взгляда: она уже сейчас напоминала ту, которую многие из них помнили из своей истории. Пётр Алексеевич размахнулся строить сразу и Зимний дворец, и два собора, и адмиралтейство, и длинное здание двенадцати коллегий, создаваемых вместо старых приказов, и жилые дома, и верфь. Из всего перечисленного пока до ума довёл одну верфь, и то только потому, что надо было в срочном порядке строить корабли. Дерево сушили и обрабатывали по голландской технологии — всего два года — и как раз должна была «созреть» первая партия брёвен. При верфи поставили первую в России полуавтоматическую лесопилку на смешанном — водяном и паровом — приводе, и дело пошло.

Демидов и Строганов уже добывали на Урале разнообразные полезные ископаемые, поставляя для нужд страны железо и медь, поделочный камень и самоцветы. Нашли и серебро, что стало настоящим праздником для Петра — так как с драгметаллами в России уже несколько веков было напряжно. Тульской оружейный завод выдавал продукцию как чисто военного назначения, так и богато украшенные штучные экземпляры охотничьих ружей, которые шли на подарки венценосным гостям Петра Алексеича. Петербурга, по сути, ещё не было, а на его предполагаемой окраине, на охтинской стороне, уже заработала собственная суконная мануфактура, которую, кстати, уже несколько раз пытались то перекупить, то поджечь конфиденты англичан. Не понравилось им такое импортозамещение. Мастеровых в город манил приличный заработок, а неквалифицированный труд обеспечивали свозимые сюда крестьяне.

Не осталась без обнов и армия. Обувь для солдат наконец-то начали тачать на две колодки, а не на одну, и офицеры перестали наказывать подчинённых за неуставные портянки под сапогами, что избавило служивых от кровавых волдырей после каждого марша. Хоть по снежку и не принято было воевать, но зато появилась зимняя форма, предусматривавшая толстые вязаные шерстяные чулки, тёплые перчатки, меховые стельки в сапоги, овчинные полушубки и утеплённые мехом шапки вроде польских. Так что теперь русская армия могла быть боеспособной даже в зимние месяцы… Солдаты гвардейских полков сами выстроили себе слободы для житья, чтобы по квартирам не бегать. Пушки «нового манира», успешно прошедшие испытания, практически заместили весь орудийный парк прошлых времён, имевшийся на вооружении русской армии, а производство готовых зарядов к ним поставили на поток. Дорогие, но крайне эффективные «воротные ружья» поступали на вооружение егерских частей, создаваемых при корпусах. Ну, и были ещё кое-какие сюрпризы для потенциального противника, коими активно занимались Вася Корчмин и Стас Орешкин… Наконец-то как следует заработала военная разведка. Здесь, как ни удивительно, проявился немалый талант у того, на кого и подумать не могли — у Алексашки. Меньшиков сам набрал штат помощников, те, в свою очередь, укомплектовали свои команды, и вскоре русская армия обрела весьма зоркие глаза и весьма чуткие уши. За то Данилыч и был пожалован княжеским титулом.

Со скрипом, но всё же тронулась в путь и неповоротливая телега народного просвещения. Уже через два года после указа о церковноприходских воскресных школах в Сухареву башню привезли первых «медалистов» — десятка полтора деревенских мальчишек от десяти до четырнадцати лет. Как и было обещано следующим государевым указом, ещё через год, после успешной сдачи этими учениками экзаменов, родные деревни отличников получили налоговый вычет на следующие двенадцать месяцев, а солдатским командам, пополнявшим армию новичками, было велено из тех населённых пунктов «рекрутов два года не имать». Новости о том только-только стали распространяться среди народа, а Дарья уже знала, с каким энтузиазмом был встречен подобный «пряник» — как крестьянами, так и землевладельцами. Если раньше детишек к попам в учение родители отдавали крайне неохотно, то теперь сами загоняли туда своих чад по воскресным дням, после молебна.

А на дверях избушек, где отроки и отроковицы постигали грамоту, с некоторых пор висели агитационные материалы. Чего стоила лубочная картинка — крестьянин с глазами, плотно завязанными тряпкой, уже готовился шагнуть в пропасть с усеянным камнями дном, но его за полы рубахи хватали сын-подросток с книгой в руке и мелкая дочка с каким-то письмом. И надпись крупными буквами: «Неграмотный — тот же слепой, несчастья ждут его яко камни острые»^[47]. Были и лубочные плакатики, на которых крестьянина обманывали, пользуясь его невежеством, а грамотный сынок выводил жуликов на чистую воду. То есть предполагалось, что вскоре за детьми «аз, буки, веди» станут постигать хотя бы их папаши. С этим пока было очень негусто: некогда взрослым с буквами возиться, хлеб растить надо. Деньги на подушную подать сами себя не заработают.

Словом, эта Россия уже значительно отличалась от той, прошлой реальности. Не было снятия колоколов с церквей для переливания на пушки. Не было тяжёлого налогового пресса, который в той истории должен был возместить колоссальные затраты на возрождаемую с нуля армию и премии Августу, который затем в благодарность за всё хорошее заключил за спиной Петра тайный мир с Карлом и слил шведу победу русских под Калишем. Здесь брали в армию одного мужчину не с двадцати, а с тридцати пяти дворов, а с офицеров за потери личного состава в мирное время стали спрашивать весьма жёстко. А главное — здесь Россия несколько лет ни с кем не воевала. Мир с турками, мир со шведами, мир с поляками… Кое-кого в Европе — не будем тыкать пальцем — такое положение дел совсем не устраивало.

Все понимали, что мирная пауза весьма скоро прервётся, и готовились. Армия не только перевооружалась и реформировалась. Русские офицеры и солдаты целыми полками нанимались на службу в саксонскую армию и получали реальный боевой опыт на полях сражений. Именно нанимались и надевали саксонские мундиры, а не присягали Августу. И не присутствовали там под русским флагом, что могло быть сочтено как нарушение мирного договора. С наёмников какой спрос? Никакого. Но появление русских солдат в саксонской армии не могло не раздражать шведов. Формально с этим поделать они ничего не могли. Единственное, что им удавалось — это расстреливать русских, если таковые попадали в плен и бывали опознаны. Тут уже ничего не мог поделать Пётр: судьба наёмников в плену незавидна. Ответить он мог только выдавливанием офицеров-шведов из своей армии да распоряжением больше не брать на службу подданных «брата Карлуса». Отношения между странами, и без того не блиставшие теплотой, стали стремительно леденеть.

И здесь проявилось ещё одно отличие этой России от своего двойника из иной истории. Работа политической разведки, накрепко сплетенной с дипломатией, как правило происходила «под ковром», но тем не менее её результаты стали большим подспорьем для страны. И неприятным сюрпризом для тех, кто считал, что «ваньки» не умеют играть в серьёзную политику. У русских послов за рубежом, помимо обычного штата, появились молодые и ловкие секретари. А вскоре в европейских столицах некоторые местные граждане начали потихоньку подрабатывать, получая «пенсион» из рук этих молодых и ловких. Послы же, к своему крайнему неудовольствию, не имели права вмешиваться в тайную работу указанных лиц, и были предупреждены: любая попытка слить информацию об оных будет последним, что они сделают в этой жизни. Русские дипломаты видели, как создаётся нечто невиданное, вроде сетевой структуры образца двадцать первого столетия. Ничего даже отдалённо похожего они не видели ни в одной стране Европы. И, к своему ужасу, вельможи понятия не имели, кто стоит во главе сей организации. Этого вообще никто не знал. Кивали на государя, но тут явно поработал кто-то другой, более скрытный, терпеливый и опасный.

Если бы кто-то им сказал, что эту сеть в течение четырёх лет заботливо плела грозная, но прямолинейная, как клинок шпаги, солдат-девица Черкасова — не поверили бы.

Интермедия

…Он прибежал к пожарищу первым, вместе с друзьями — Гришей и Ксенией. Пожар. Причём, горело не что-нибудь, а государев домик. И кто-то «заботливо» подпёр входную дверь, открывавшуюся опять же на немецкий манер наружу, брёвнышком. Притом, сделал это так ловко, что то брёвнышко не вдруг заметишь в ночной тьме… За дверью безрезультатно бились о створку, кричали и рыдали женщины, слышался детский плач. Раздался звон выбитого стекла: кто-то изнутри начал орудовать стулом в попытке высадить крепкую раму.

Отца здесь не было — он куда-то уехал, пообещав вернуться на следующий день. Но тётя Даша и маленькие братья точно здесь. Алёша одним ударом ноги, как учили, выбил брёвнышко из-под двери. Створка тут же отлетела к стене, наружу стали выбегать полуодетые перепуганные дамы. Гришка не сплоховал: тут же начал раздавать команды сбежавшимся строителям — кому тащить вёдра с водой, кому покрывала и тряпки. Сам Алексей, не думая о себе, прорвался внутрь: где тётя Даша и дети? Ох, вот они, слава Богу! Мачеха, кашляя от застившего глаза едкого дыма, прижимала к себе двухнедельного братца Павлушу, крепко держала за руку Петрушу и пыталась пробиться к двери сквозь толпу обезумевших от ужаса женщин. Подскочил, схватил её за плечо и потащил всех троих наружу.

— Воды! — крикнул Алёша, едва они выскочили за дверь.

— Все… все выбрались? — закричала тётя Даша, как только к ней вернулся голос.

— Варвары нету! Сестрица наверху была! — послышался истеричный вопль одной из дам. Кажется, это была княгиня Меньшикова.

То, что произошло дальше, запомнилось Алексею на всю оставшуюся жизнь. Тётя Даша передала ему братца Петрушу, орущего благим матом младенца сунула в руки оказавшейся поблизости дамы. Оторвала длинную полосу ткани от юбки домашнего платья, намочила в ведре с водой. И не успел никто опомниться, как царица ринулась в горящий дом, по пути заматывая голову мокрой тряпкой.

— Куда?!! Стой!

Но юбка тёти Даши уже мелькнула на лестнице, ведшей на второй этаж, охваченный огнём. Алёша крепко выругался, сразу вспомнив все слова, коими при случае пользовались солдаты в егерской роте. Слава Всевышнему, не прошло и минуты, как мачеха снова появилась на лестнице, буквально таща на себе полубесчувственную женщину. Алексей видел, как она сорвала с головы начавшую исходить горячим паром тряпку: вместо подмоги та превратилась в опасность… Женщинам оставалось довыхода менее десяти шагов, когда на обеих загорелись платья. Статс-дама забилась в панике, а тётя Даша продолжала её тащить к спасительной двери. Не дотащила. Обе, корчась от удушья, упали на исходящий дымом пол.

— Мама! — срывая голос, закричал Алёша. — Мама!!!

Он не помнил, кому сунул в руки плачущего братишку. Кажется, какому-то офицеру. Выхватил у кого-то из рук ведро с ледяной водой, вылил себе на голову и ринулся в дом.

От этой женщины он видел только добро. Она никогда не учила его ненавидеть, как то делала родная мать.

«Не та мать, что родила, а та, что человеком сделала…»

Она должна жить…

…Государь, которому, конечно же, срочно сообщили о случившемся, примчался немедля, ещё даже не рассвело. Его трясло так, что все боялись нового припадка. Одним ударом ноги он вынес с петель дверь домика, где жил начальник каменщиков с женой и куда поместили тётю Дашу с детьми… Эти двое бросились друг к другу в объятия так, словно оба вернулись с порога смерти. Он почувствовал себя лишним и попытался выскользнуть за дверь, когда услышал, как мачеха сказала отцу: «Нас Алёша спас…»

Батюшка тогда словно в первый раз его увидел. Затем обнял и, кажется, даже заплакал.

— Сынок… Прости меня за всё…

— …Их убить хотели, батюшка, — когда всё немного улеглось, Алёша несмело отозвал отца в сторонку и поделился своими наблюдениями. — Дверь была бревном подпёрта. Сам видел, сам то бревно выбил.

Лютая, нечеловеческая ярость в глазах государя.

— Тот, кто сотворил сие, пожалеет, что на белый свет родился, — пообещал отец. — О бревне не болтай. Тётке Катерине скажешь, она розыск учинит…

3

Да. Это дело, если хорошо разобраться, ещё не закрыто.

Лихо было придумано. И развели тогда майора качественно. Сначала познакомили с опальной царицей, когда сын енисейского воеводы Степан Глебов посетил Суздаль ради рекрутского набора^[48]. Между ними завязались близкие отношения. А затем, вдохновлённый инокиней Еленой, в миру Евдокией Лопухиной, влюблённый по уши майор принялся действовать, как указывали любезная Дуняша и её окружение. Ведь если на троне окажется Алексей, то царицей-матерью сделается Евдокия. А кто при ней окажется, тот и наверху станет… Глебов напросился на службу в Петербург, выследил, где, что и как, да и нанял каких-то прощелыг совершить поджог. Затем, как выяснилось, ещё и крутился среди тех, кто помогал спасать Дарью с детьми. Если бы не этот её рывок в дом, а затем если б не царевич Алексей, коего строжайше запрещено было трогать… Майор оторопел, когда наследник престола сам сунул ему в руки меньшего братца, отродье казачки, незаконной царицы Дарьи. Казалось бы — вот он, случай! Но — рука не поднялась на дитя. Не смог самолично удавить. Отдал какой-то женщине и ушёл… Нет, майор на дыбе не висел. И даже в пыточной не был. Катя применила к нему навыки психологической обработки, отточенные на куда более подготовленных к такому «диких гусях», которых ранее ловила «Немезида». Цепляясь к словам, оперируя фактами и предположениями, нанося точные удары по выявленным «болевым точкам» личности, она сумела убедительно доказать майору Глебову, что Евдокия ни разу не любила его, а использовала как одноразовое изделие, чтобы чужими руками устранить помеху… От лютой казни в петровском стиле^[49] его спасло только признание, что не смог поднять руку на малолетнего царевича, невольно оказавшегося в его власти. Майора, коего ранее офицерский суд чести приговорил к лишению дворянского звания, повесили: извините, покушение на жизнь членов царствующего дома. Но, раздавленный и сломленный духом, он рассказал на дознании всё.

Пётр сгоряча собирался отправить за ним следом и свою бывшую, но та же Катя привела убедительные аргументы против. Лишать Евдокию жизни — значит подарить её сторонникам знамя в виде мученицы. Но государь жаждал крови и мести. Напомнил родственнице её же слова про безнаказанность, порождающую преступление. В итоге сошлись на строжайшей схиме и заточении в келье, лишив содержания, общения и пищи, кроме хлеба и воды. А вот окружение — её духовника, сыгравшего роль сводни, и парочку родичей Глебова, бывших участниками заговора — без малейших разногласий отправили на плаху… Да, Катя тоже считала, что способная «заказать» женщину и малолетних детей заслуживает возмездия. Однако геморроя от этого можно было получить намного больше, чем от сидящей под фактическим арестом схимницы.

Да и жизнь ли это, если честно?

Она помнила, как сама ранее подставила Евдокию в деле с её сыном, не без труда убедив Петра дать санкцию на эту операцию. Привезла царевича и его друзей по учебке в Суздаль, провела в монастырь, велела всем троим тихонечко стоять за дверью и слушать, а сама профессионально раскрутила бывшую царицу на откровенный разговор. Слово за слово, та, в сердцах, сдуру и ляпнула, что, мол, люто ненавидит Петра и хочет истребить всё, что ему дорого. И если бы он хоть на малую долю любил сына, то и того бы не пощадила, придушила бы подушкой. А Катя возьми и открой дверь… Алёшку было жалко, но идеальный образ матери, который он выстроил у себя в мыслях, в одночасье рухнул, с треском и грохотом. Пусть лучше так, чем всю жизнь будет бегать на поводке у этой полной ненависти неумной женщины и в итоге закончит свои дни в каземате. А сама она хоть немного поумнеет, лишь пережив и сына, и внука. «Он старший сын и наследник, — сказала тогда Катя, когда Гриша с Ксюхой наконец увели глотавшего злые слёзы друга. — Но не тебя он будет звать матерью». Кто мог подумать, что не пройдёт и года, как последнее сбудется в точности?

Евдокия тогда орала ей вслед: «Быть Петербургу пусту! Быть огню небесному на сей град дьявольский!» — но кто её уже слушал? Катя-то точно знала, что ровно такие же проклятия она слала и в её истории, и что небо оказалось к ним глухо. С чего бы небесной канцелярии менять свои предпочтения и в этом варианте?

«Заматерела ты, солдат-девица. Научилась быть немилосердной и несправедливой во имя Отечества…»

Сейчас у Кати в разработке было одно крайне интересное дело. Если всё получится хотя бы вполовину от задуманного, то вскоре она будет знать каждый шаг Карла. И не только его.

Адам Зеленский… Зеленский, да. Ирония судьбы, не иначе. Но этого человека ей в очень скором времени предстоит повстречать. И звать её саму будут совсем не Екатериной Черкасовой. Пред очи отца-иезуита предстанет юноша, только-только вернувшийся из блистательного Версаля. Ведь это чистейшей воды везение, что тот молодой польский дворянин с нею одного роста, у него волосы и глаза того же цвета, сходная фигура, и он самую малость женоподобен. Правда, не в силу внешней андрогинности, как пресловутый де Еон, а из-за приверженности европейским ценностям начала двадцать первого столетия. Но это Катю не смущало.

Она не собиралась спать с иезуитом. Она собиралась по полной программе воспользоваться ситуацией и выудить из него всю подноготную шведско-польской дипломатии. Что же до настоящего юноши, то ему ещё долго, как минимум год-полтора, не увидеть дневного света. Об этом позаботились.

И вообще, здесь словосочетание «Тайная канцелярия» означает нечто совсем иное, чем в том варианте истории.

4

Стук в окошко на втором этаже должен настораживать, но Дарья только вдохнула. Опять.

— Братец Алёшенька! — радостно завопил её первенец, бросаясь к окну и разом забыв про самолётики.

— Кому-то сегодня снова достанутся три наряда вне очереди, — проворчала матушка-государыня, поднимаясь.

Рамы здесь, слава Богу, сделали не одинарными — «как в Европе» — а двойными, с учётом климата. Дворец хоть и Летний, и внешне так похож на своего родича из той истории, но над его уютом поработали совсем другие люди, знавшие иную жизнь. Здесь можно было обитать, не опасаясь сквозняков, даже зимой.

Пришлось повозиться с защёлками — новые, ещё тугие. Но вот обе рамы подняты, и в комнату через подоконник перекатился драгоценный старший, в егерской униформе без знаков различия. А за ним, как и следовало ожидать, полезли его закадычные друзья — Гриша с Ксюхой.

— Не могли, как нормальные люди, через дверь войти? — насмешливо поинтересовалась Дарья.

— Мы тренируемся, — ответил Алёша, подхватывая на руки радостно смеющегося братца.

— И вообще, кто сказал, что мы нормальные люди, — добавил Гриша.

— Точно, — Ксения влезла в окно последней. — Нормальные люди пропустили бы даму вперёд.

Грише зимой исполнилось шестнадцать. Ксения своего точного дня рождения не ведала, знала только, что матушка её в поле родила, во время сбора урожая. Но и ей никак не меньше шестнадцати, совсем невеста. Алёшке — пятнадцать, а ростом своих друзей давно обогнал. И вот эти три здоровых лба играют в партизан, по стенкам лазают. Нет, в их случае навык полезный. А следочки от егерских сапог с выступающих элементов декора кто будет оттирать?

— Ладно, раз пришли, не гнать же вас, — подытожила Дарья. — Сейчас скажу, чтобы нам свеженькую выпечку подавали.

Эта весёлая троица наносила визиты регулярно. Как увольнительная, чтобы все трое были свободны, так сразу к ней, на кофе с печеньем. Являться необычным способом — это была их визитная карточка. В прошлый раз они влезли через дымоход, до смерти перепугав нянек. Вымазались, как черти, пришлось гнать их к прачке… Дарья не могла не отметить, что ребята, по сути, ничем не отличаются от своих сверстников двадцать первого столетия. Ну, разве что военной формой и соответствующей выправкой. Три подростка — пришелец из будущего, воспитанный как настоящий суворовец, крепкая, сильная даже с виду крестьянская девка и наследник престола самой большой страны мира. У последних двоих за четыре года и лексикончик поменялся радикально, не отличить от Гриши.

Пожалуй, отсутствие собственного устоявшегося мнения оказалось в плюс: страх и ненависть, взращенные заботливой мамашей, под влиянием друзей у Алёшки быстро улетучились. После той истории с пожаром ушёл и животный ужас, который он испытывал перед отцом, только робость перед ним же парень ещё не смог перебороть. В учёбе был выше среднего, не без провалов, конечно. А вот пить ему категорически было нельзя. Хватанул как-то сдуру солдатскую чарочку — и разобрало парня, и понесло. Почему-то сразу его папа вспомнился, хотя как раз папа после выпивки не хмелел. Гриша с Ксюхой тогда скрутили друга с большим трудом. Свои три наряда вне очереди за нарушение дисциплины Алексей Петрович, вестимо, схлопотал, но все запомнили: этому больше не наливать.

К слову, он давно уже знал, откуда взялась «Немезида». Знал — и проникся неподдельным уважением к этому крошечному кусочку мира будущего. Как мог, старался быть на них похожим — на людей, которые видели и помнили совсем другую Россию, зыбкий и смутный образ которой уже начал потихонечку проявляться в этом мире.

Маленьким кусочком будущего были и эти посиделки — за чашечкой кофе и чем-нибудь вкусненьким. Подросшие дети делились с тётей Дашей своими уже не совсем детскими мыслями и секретами. Сегодня, вот, рассказали о новой идее — попробовать свои силы в качестве «морских солдат», да и по морю покататься заодно. Ведь скоро первые корабли, заложенные в прошлом году, со стапелей сойдут, а команд для них по большому счёту ещё нет.

— Ну, дорогие мои, эту честь заслужить надо, — сказала Дарья, спрятав лукавую искорку во взгляде. — Учиться отлично, например. Вот ты, сынок — как поживает твоя «двойка» по тригонометрии?

— Мам, да я давно исправил, — ответил Алёша.

— Угу. На «тройку», — хихикнула Ксюха, отхлёбывая кофе крошечными глоточками — растягивала удовольствие.

— И сразу сдала, — отмахнулся от неё царевич. — Сама-то молчишь, что тебе Антошка из бомбардирской роты нравится.

— А и нравится, так что из того? — пожала плечами девчонка. Хотела казаться невозмутимой, но всё же покраснела. — Позовёт замуж — пойду. И даже на свадьбу вас позову, хоть вы и вредные.

Мальчишки рассмеялись.

— Я слышала, набрали новичков в младший класс, — сказала Дарья, переводя тему. — Кого, если не секрет?

— Солдатских детей, — ответил Гриша. — Пацаны вроде толковые, только сопливые ещё. Девять из десяти неграмотные, их учить и учить.

— Вам ещё не поручали брать кого-то из них под опеку?

— Нет.

— Думаю, поручат, как занятия осенью начнутся. Обычная практика, чтобы младшие за старшими тянулись… Ещё слышала, говорят, что в будущем году обычных учений пока не планируют. Это слухи или факт?

— Даже не знаю, как сказать, — помялся Алёша. — Вроде планы учений в сентябре должны утверждать, только офицеры говорят — так, между собой — будто этим никто не занимается. В прошлом году уже в августе проект подавали, а сейчас на дворе июнь, а никто даже одной бумажки не испачкал. Велено то пока отставить.

— Уж не война ли на носу, ребята? — поёжилась Дарья.

— Дай-то Бог, чтобы нет, но, мы все думаем — Карл уже дожимает сторонников Августа в Польше, — сказал Гриша. — Как управится, подтянет обозы, так и на нас пойдёт. И раз даже мы это понимаем, то ясно и …начальству.

— Ну хоть четыре года мира, и то хлеб, — вздохнула Ксюха. — Жалко. Так было хорошо… Многие из наших говорили, что были бы рады повоевать. Мальчишки сопливые, что они понимают в этом…

— Кто их на войну пустит, — хмыкнул Гриша. — А вот мы — другое дело.

— А готовы ли вы? — похолодев от нехорошего чувства, тихо спросила Дарья. — Меньше всего на свете я хотела бы, чтобы вы воевали.

— Четыре года ж готовились, тётя Даша. А кое-кто и больше. Теперь это и наша война…

Интермедия

— …Алёшку словно подменили. Живой человек, а не аллегория глупости. Ты постаралась, Дарьюшка?

— Нет. Его друзья, Гриша с Ксенией. Но как только у Алёши сменится окружение, что неизбежно, поменяется и он. Снова. И я не знаю, как это предотвратить.

— Зато я знаю.

5

— Это ещё что за машкерад? Катька, в уме ли ты?

— Это, братец, новая версальская мода, — Катя поправила пышные кружева, одёрнула рукава сверкающего от драгоценной вышивки белоснежного кафтана с золотыми пуговицами, изящно переступила ногами, обтянутыми шёлковыми мужскими чулками и обутыми в дорогущие башмаки с бриллиантовыми пряжками. — Самой противно, но что поделаешь — надо.

— Ещё парик нацепи, чтоб уж совсем на пугало походить, — недовольно сказал Пётр Алексеич, окинув её хмурым взглядом. — Бог с тобой, хоть в рядно вырядись, лишь бы дело было. Уверена, что тебя там никто в лицо не знает?

— В этой Польше я никогда не бывала.

— Алексашка из Полоцка курьера прислал. Велел передать — слишком много подозрительных людишек там объявилось. Езжай через Данциг^[50], от греха подальше, — государь снова с лёгким презрением окинул взглядом её маскарадный костюм. — Да не в этом тряпье хотя бы.

— Конечно не в этом, — вздохнула Катя. — Я ещё с ума не сошла — такие дорогие тряпки в дорогу надевать. Зато когда приеду… Вернее, когда пан Владислав вернётся в цивилизацию из этой ужасной, дикой, варварской Московии, обязательно сменит платье и поищет, где в том захолустье можно купить отличные парижские одеколоны. Хотя, что они понимают в моде, эти провинциалы… Душераздирающее зрелище.

Она заговорила по-польски и с таким непередаваемым мечтательно-томным выражением, что Пётр Алексеевич расхохотался. Зато ей было не до смеха.

Роль, которую она решила на себя примерить, оказалась непростой. Молодой человек, пойманный, по сути, на безделице — попытке передачи пары секретных писем шведскому посланнику — оказался вовсе даже не простым курьером, а одним из тех посредников, кто в будущем вполне мог дорасти до резидента. Это было его первое серьёзное задание. И на нём он «засыпался» с треском.

На вопрос государя, как этого парня раскололи, Катя ответила просто: «Пить меньше надо». Способ Петра Алексеича — дружескую попойку — включили в арсенал Тайной иностранной канцелярии, а в штате были неглупые ребята с могучей печенью, которые могли перепить кого угодно. Пожалуй, кроме самого Петра Алексеича. Вот и в этот раз поляка, за которым из Версаля притащился хвост подозрительных знакомств, эти парни взяли в оборот. Выпили бокал, другой, а там пана Владислава Запольского развезло. Он «поплыл» и, отвечая на ловкие вопросики собутыльников, начал выдавать полезную информацию. В итоге парень помимо воли слил место и время передачи писем шведу, и его решили брать немедля.

Для шведского посланника разыграли спектакль: мол, эти местные увальни сами спугнули посредника с письмами, и тот, естественно, ушёл. На самом деле поляк уже сидел в бывшем Преображенском приказе, а ныне Канцелярии розыскных дел — и пел как соловей: пыточную оттуда убирать не стали, равно как и Фёдора Юрьевича, и один их совместный вид действовал на слабонервных весьма устрашающе. Мелкие курьеры со шпионской эпистолярией были в его ведении. Выяснилось, что юнец — а ему и вправду было всего восемнадцать лет — уехал в Версаль три года назад. За это время успел обратить на себя внимание кое-кого из весьма высокопоставленных лиц — что, учитывая его ориентацию, звучало двусмысленно. Не худшим образом проявил себя в небольших дипломатических миссиях, и в конце концов удостоился личного поручения маркиза де Торси. В багаже пана Владислава, доставленном сюда же, нашли томик сонетов Ронсара, до дыр зачитанного исключительно на определённых страницах. Ключ к шифру, коим было скрыто истинное содержимое писем, оказался несложным, корреспонденцию прочли. И едва это произошло, Фёдор Юрьевич сразу же велел сообщить об этом госпоже Черкасовой, где бы та ни обреталась. Вероятнее всего, Ромодановский даже обрадовался, что спихнёт это дело, пахнущее большой политикой, на руки неприятной девице и забудет о нём.

Катю вытащили аж из Смоленска, где она занималась обучением егерской полуроты местного городского полка. Но было дело и более деликатное, тайное — она отслеживала связи московской аристократии с Польшей. Точнее, с польской прошведской партией, поддерживавшей закадычного друга Карла Двенадцатого — Станислава Лещинского. Ей на зуб уже попался кто-то из людей Долгоруких, и в этот момент явился взмыленный не меньше своей лошади курьер со спешным письмом из Москвы. К письму были приложены расшифровки писем, и едва Катя с ними ознакомилась, немедля передала дело здешнему офицеру тайной канцелярии и, бросив всё, ринулась в столицу… Словом, на пути она вчистую уделала героя Дюма с его двенадцатичасовым вояжем от побережья до Парижа и загодя приготовленными подменными коняшками. Сменяя лошадей на почтовых станциях через переплаты, «мать-перемать» и угрозы применить силу, уделив сну не более трёх часов за всё время, она преодолела полтысячи километров за двое суток с небольшим. Предпоследняя лошадь рухнула замертво, когда на горизонте уже поблёскивали купола московских церквей. Как не свалилась рядом сама Катя, оставалось загадкой. У неё хватило сил дойти до деревни, вломиться на постоялый двор, бросить на стойку золотой червонец и каркающим хриплым голосом потребовать свежее средство передвижения. Насквозь пропылённый, смертельно уставший, похожий на злого чёрта сержант лейб-гвардии перепугал всех, немедля получил требуемую живность, вскочил в седло и был таков… Для человека, который на лошадь впервые сел в возрасте двадцати четырёх лет, это был подвиг.

Словом, поляк даже с мыслями толком собраться не успел, а им уже без перерыва на поспать с дороги занялась солдат-девица Черкасова. Разве что умылась и перекусила. И именно тогда Фёдор Юрьевич своим замечанием — мол, вы часом не родственники? похожи, словно зеркало поставили — подал отличную идею. Пан Владислав Запольский возродится из небытия и вернётся к тайной дипломатической деятельности. Благо, удар держать юнец ещё не научился и сдал всё, что знал. Проверку устроили на днях, когда Катя, переодевшись в его шмотки, в запасной условленный день лично провернула передачу шведскому посланнику давно прочитанные письма. Швед ничего не заподозрил. Проверка прошла успешно, а значит, операция под кодовым названием «Зеркало» началась.

Теперь выполнивший свою миссию пан Владислав уедет в Данциг — маршрут не основной, а запасной, подальше от тех мест, где посредника могли встретить его старые знакомые — а оттуда отправится в Варшаву. Именно там уже собирались верные Лещинскому паны, чтобы после окончательного разгрома саксонцев присягнуть новому королю и заключить договор со шведами. Именно оттуда должен был отправиться в путь отец-иезуит Адам Зеленский. А молодой пан Владислав станет его сопровождать. Время-то неспокойное, а юный дипломат весьма ловко владеет шпагой.

Как, к слову, и сама Катя. Она и вправду здесь освоилась.

— …В Данциге тебе потребно ловкого человека в спутники получить, — продолжал инструктаж Пётр Алексеевич. — Чтоб был при тебе вроде слуги, да в любую минуту мог отправиться в путь с сообщением.

— Это я обставить могу, — кивнула Катя, возвращаясь мыслями в день сегодняшний. — Есть там забегаловка «Две кружки». Хозяин знает два условленных знака. Первый — это сигнал тревоги, должен предоставить помощь в отходе при опасности. Другой — что нужен сопровождающий. Тот — наш человек, внедрён полтора года назад, работает в порту. Полезную информацию передавал уже дважды, всё подтвердилось. Меня в лицо не знает.

— Денег возьми побольше, тысяч двадцать.

— Зачем? Мой вояж будет финансировать маркиз де Торси, — улыбнулась Катя, вспомнив о туго набитых кошельках пана Владислава.

Тут они посмеялись уже вместе.

— Я уже велел нашим солдатам и офицерам уходить от саксонцев, — сказал Пётр Алексеевич. — Что-то частенько брата Августа бить стали, а у битой армии учиться нечему. Да и война уже недалеко. Чую я, не станет братец Карлус ждать весны. Как Лещинского на трон усадит, так и полезет. Ожидает, что зимние квартиры ему предоставят… Ах, Иван Степаныч! Верил я ему более, чем самому себе… Точно ли Мазепа иудою стал? Не ошиблась ли ты, Катя?

— Если мне не веришь, я тебе или этого Зеленского, или его бумаги привезу. Сам убедишься. И вообще, я говорю не о том, что будет, а о том, что было.

— Раз так, то быть по сему. Мыслю, скорее, чем в Батурин, Карлус пожелает через Смоленск на Москву выступить, чтоб разбить нас поскорее. Делай, что хочешь, но он должен повернуть на юг.

— Тут без твоей удачи никак не обойтись.

— Знаю. Оттого и действовать станем, как договорились…

Интермедия

Стук в закрывшуюся перед самым носом дверь.

— Саша, на пару слов.

— Женя, уйди. Не хочу я с тобой ни о чём говорить.

— А зря. Есть тема. Короче, Саша, или мы с тобой базарим по-хорошему и решаем проблему, или я начну разговор по-плохому. Обещаю, тебе не понравится.

Пару секунд спустя засов со стуком отодвигается. Евгений входит в комнату и прикрывает за собой дверь — от лишних глаз и ушей.

— Ведь не отвяжешься, — обречённо вздохнул Меньшиков. — Чего ты хочешь?

— Оставь в покое казаков и их соль, Саша. Слышишь? Это тебе не дельцов щипать и не откаты на военных поставках пилить. Тут бунтом пахнет.^[51] Нам сейчас только этого не хватало.

— Скажи-ка мне, Женя, где деньги на закупку сукна и кожи брать? — ощерился Данилыч. — Свинца покуда Демидов ещё не добыл, тоже привозить надобно. Казна не бездонная, а доплачиваю — я! Что остаётся? Если б казаки ваши в кумпанства входили да платили подать с той соли, я бы слова не сказал. Да они там каждый сам за себя. Всякий норку выкопает да тянет помаленьку, втридорога продаёт и с того живёт. А казне — шиш без масла.

— А под твоей лапой, значит, ожидается прибыль великая, да? Бунт будет, Саша. Я эту публику лучше тебя знаю, сам от них происхожу. Два года половину армии там держать придётся. Ты этого хочешь?

— Что предложишь взамен?

— Про входить в компании — это ты хорошо придумал. Но пока швед не будет разбит, об этом забудь. Война на два фронта — это, знаешь ли, удовольствие сильно ниже среднего.

— Я не услышал твоего предложения.

— А оно простое, Саша: украдёшь где-нибудь в другом месте. Я в тебя верю…

6

В воздухе пахло поздней грозой.

Над Европой поднималась тень из прошлого. Под пушечный грохот Карл Двенадцатый становился для всех новым Густавом-Адольфом, «Львом Севера». Дания и Пруссия уже даже не рисковали совершать лишние движения, чтобы не рассердить этого шведского Александра Македонского. Ещё сопротивлялись Саксония и Польша, но и без особых пояснений было понятно, что их дни в качестве стороны конфликта сочтены. Россия, соблюдая статьи мирного договора 1701 года, в конфликт открыто не вмешивалась, лишь поставляя наёмников для Августа. Впрочем, с некоторых пор эти наёмники вдруг стали сниматься с места и уходить… куда? Ясно, что в сторону России, но проследить их перемещения и воспрепятствовать не представлялось возможным.

Дела у польско-саксонских войск шли столь кисло, что занявший Варшаву Карл без помех короновал Станислава Лещинского — своего самого послушного конфидента — в июне 1705 года^[52]. В Сандомире немедленно собралась конфедерация и объявила рокош, не признавая Лещинского королём. «Ах, так?» — сказал Карл, и выкатил статьи Варшавского договора, который «круль Станислав» по старой дружбе подмахнул не глядя. А этот договор, между прочим, превращал Польшу фактически в бесправную колонию Швеции. Отныне поляки не то, что короля избрать — продать мешок зерна без дозволения шведских властей не имели права. Но это было ещё полбеды. Ведь речь шла только о публичных статьях договора, а были ещё и секретные. Люди, верные Августу, сумели эти дополнения добыть и переслать в Дрезден. Август недолго думая их опубликовал, вызвав политический скандал. Особенно негодовал Пётр Алексеевич: в этих секретных статьях Швеция обязала подневольную отныне Польшу оккупировать Смоленск и Киев, с последующей постепенной передачей их шведской короне. Посол «брата Карлуса» был немедля выслан из России, русский посол отозван из Стокгольма. Пока войска никто не двигал — ни Россия, ни шведы — и война началась только в дипломатической плоскости.

Вскоре в европейской прессе распространилось новое письмо «русской девы», молчавшей с момента заключения мира: мол, все понимают, что политика — дело грязное, однако шведский король даже в этом искусстве подлости и вероломства превзошёл всех.

«Тем не менее, здесь есть нюанс. Рассчитывая на силу своей армии, король Карл надеется и далее пробивать лбом всякую стену на своём пути. Но такая стратегия чревата тем, что однажды какая-нибудь стенка окажется крепче шведского лба».

Прочитав сие, Карл впал в неистовство. Он узнал слог. Король понимал, что пока не подошёл корпус из Финляндии, которому предстояло перебираться морским путём, и пока неясно, будут ли зимние квартиры и продовольствие в Батурине, выступление против России чревато серьёзным риском. Рассудок подсказывал ему, что нужно подтянуть войска, собрать обозы, отдохнуть, дождаться поздней весны, и лишь тогда идти в поход. Но «брат Карлус» будто опьянел, у него началось «головокружение от успехов». Короля понесло, не удержать. Он разразился ответным письмом, полным оскорблений. Это далеко не всякая газета взялась напечатать, так как швед в выражениях в адрес дамы не стеснялся. Наконец, взбешённый Карл отослал на родину однозначный приказ: атаковать Петербург и разрушить его.

О политических последствиях своих слов и действий он, как обычно, забыл. А зря. Пётр за эти четыре с лишним года заматерел и стал политиком в истинном смысле этого слова. Он, в отличие от Карла, хорошо знал значение слова «провокация». И произвёл её в тот момент, когда швед мог ударить раскрытой ладонью, а не кулаком.

В первые дни стылого ноября 1705 года около двух десятков шведских кораблей подошли к острову Котлин, где уже поднялись стены и башни Кронштадта. Русским гарнизоном командовал полковник Толбухин. Под его командованием солдаты отбили атаку шведского десанта и опрокинули его в море. Корабли под сине-жёлтыми флагами попали под огонь новенькой русской эскадры Крюйса и были вынуждены отойти, бросив на произвол судьбы тех шведов, которые не смогли или не успели вернуться на борт.^[53]

Одновременно с этим всего два лейб-гвардейских полка — Преображенский и Семёновский — под командованием Фёдора Апраксина отбили атаку восьмитысячного шведского корпуса генерала Любекера, нацеленную, собственно, на Петербург^[54]. Егерские стрелковые полуроты, вооружённые скорострельными «воротными ружьями», получили боевое крещение. То, что они устроили флангам и коннице шведов, по-русски называлось «кровавая баня». Гвардейская пехота, к удивлению шведов, бежать не собиралась, дала встречный бой и успешно погнала противника к его десантным кораблям. А артиллерия, к ещё большему удивлению, достреливала чуть ли не до палатки командующего. В итоге шведы были вынуждены вернуться на свои суда, предварительно зарезав своих лошадей, которых не успевали вывезти.

В этом бою участвовали «немезидовцы» — и гости из будущего, и набранные из местных. А подданные Карла Двенадцатого с того дня стали всерьёз опасаться словосочетании «русские егеря» и «русские пушки».

Вторая серия Северной войны началась для Карла не самым удачным образом, но о конфузии под Петербургом он не знал: русские корволанты перехватывали гонцов. Лишь к концу ноября финский корпус присоединился к основной армии Карла, сидевшей в Варшаве. Численность каролинской «хувудармен» достигла семидесяти тысяч. И тогда король, поручив Стенбоку с Левенгауптом ограбить поляков до нитки и собрать большой продовольственный обоз вдогонку армии, объявил поход на Россию. «Если обыватели сопротивляются сбору, берите у них вдвое от прежнего. Если сопротивляются сборщикам — истребляйте всех, вне зависимости от того, виновны или нет, мужчины то, женщины или дети», — это были собственноручно писаные инструкции Карла своим генералам. И те, козырнув, радостно помчались исполнять^[55].

Вестей из Батурина он даже дожидаться не стал: его целью был обозначен Смоленск.

Карл, конечно, был хорошим полководцем. Но идти на Россию войной в декабре? Идея короля граничила с безумием. Он заявлял, что зимовать шведы будут в Смоленске. Однако самые умные головы в Европе уже понимали, к чему всё идёт, и сделали выводы. Те, кто шведу не симпатизировал, просто ждали, когда тот разобьёт себе лоб о русскую стенку. Те, кто его поддерживал — уже направили помощь. Такую, которой никто не ожидал.

Глава 13 Раскаты грома

1

Данциг или Гданськ? Однозначно Данциг. Здесь говорят не по-польски, а по-немецки, причём, не на хох-дойч, а на северогерманском диалекте. Его она за последние изучила более-менее хорошо. Теоретически могла бы отыграть роль небогатой горожаночки не слишком выдающегося интеллекта. А приходится играть какое-то странное существо с весьма определённой ориентацией.

Хорошенько подумав, Катя решила не вписываться в оригинальный образ на сто процентов, а позаимствовать многое от того же де Еона. Прошло три года с тех пор, как пан Владислав покинул родную Речь Посполитую. Притом он был тогда пятнадцатилетним подростком. К восемнадцати годам мог и не так измениться. Потому пусть лучше будет косплей шевальессы де Еон де Бомон, чем какого-то местного сторонника ЛГБТ. По крайней мере, меньше возникнет проблем по пути.

Но внешнее копирование должно было быть безупречным. Гардероб, манеры, даже мимика и голос — это одно. Совершенно другое — аксессуары, по которым пана Владислава могли опознавать лишь по описанию… В одну из последних встреч с «прототипом», Катя заметила, что он ведёт беседы с эдакой ноткой превосходства и лёгкой насмешки. Окинув его внимательным взглядом, она сделала кое-какие выводы и на следующую беседу привела двоих крепких парней из Тайной канцелярии. Ребятки, не говоря худого слова, скрутили пленника и зажали ему рот. А госпожа сержант лейб-гвардии, старательно копируя слегка дёрганые манерные жесты и походочку поляка, изящным движением вынула из его левой мочки маленькую бриллиантовую серёжку. «Говорят, — произнесла она, подражая его голосу и выговору, — будто подобные цацки носят либо пираты, либо содомиты. Что-то я не вижу за вашей спиной корабля и лихой команды». Не смогла удержаться от почти дословного цитирования анекдота из своей эпохи. Пан Владислав взвыл и задёргался, но крепкие ребята держали надёжно, не вырвешься. А его почти точная копия макнула серьгу в стаканчик с хлебным вином, заботливо протёрла её чистой тряпочкой и только после этого вдела в мочку уха.

Последний штрих. Завершающий мазок. Образ был готов «к употреблению». Оставалось только одно: как следует утягивать и без того не слишком-то пышную грудь, и прятать ноги либо в высоких ботфортах, либо под длинными полами модных кафтанов. Конечно, здесь не каждый способен по коленям отличить мужчину от женщины, но сама Катя, к примеру, могла, притом практически безошибочно. И не собиралась рисковать даже такой малостью.

…В Данциге шёл мерзопакостный осенний дождь, когда к более-менее приличной портовой таверне «Две кружки» подошёл высокий молодой человек в тёмном плаще. Судя по качеству кожи его сапог, денежки у этого персонажа водились. За ним семенили двое мокрых мальчишек, тащивший дорожные баулы господина. И судя по тому, что пареньки были донельзя оборваны, это навряд ли постоянные слуги путешественника. Скорее, наёмные носильщики из порта, готовые за пару медяков выполнить какое-нибудь поручение. Хозяин «Двух кружек», почтенный господин Баум, понял, что не ошибся, когда человек в плаще не глядя бросил мальчишкам несколько монеток, едва те втащили его багаж в общий зал и поставили в избранном углу.

Хозяина слегка насторожило то, что путешествующий господин сел за столик в левом углу, подальше от окна. Место там было неуютное, гости редко занимали то место. А этот — мало ли, может, устал, хочет немного подремать, прежде чем снова пуститься в дорогу. Но нет, молодой человек не был расположен дремать. Сделал жест самому хозяину: мол, хочу сделать заказ.

— Глювайн, милейший, — голос у гостя странный — срывающийся, как у подростка, с лёгкой хрипотцой. — И корицы не жалейте, плачу полновесной монетой.

— Будет сделано, господин, — с лёгким поклоном ответил хозяин. Он по жизни был флегматиком и всегда скрывал свои истинные эмоции. Только поэтому сумел не показать, что где-то в середине груди заледенело: это был знак, который за последние два года получал всего лишь второй раз.

Дальний столик в левом углу, гость без слуги, заказ глювайна, фраза «И корицы не жалейте, плачу полновесной монетой». Господину нужен сопровождающий. И господин получит то, чего хочет. Бауму за то платят немного, но постоянно.

2

Роль слуги агент отыгрывал отменно, не придерёшься. Судя по едва заметному акценту — вероятнее всего, немец, но либо долго жил в России, либо вовсе из кукуйских, что родились в Москве. Знать этого Катя не могла, да и не хотела: таковы правила, которые сама же ввела в Тайной иностранной канцелярии. Вместо паспортов у каждого личное дело, набор оперативных псевдонимов и служебных обязанностей, пресловутые «явки и пароли», по которым свои могут узнать своих.

Но, оказавшись в комнате наверху, они пожали друг другу руки.

— Меня здесь будут знать как Владислава Запольского, — представилась солдат-девица: кажется, коллега действительно думал, что перед ним мужчина. Хорошо, значит, маска работает.

— Рад знакомству. Вы можете звать меня Мартином, — сказал «слуга». — Какие будут приказания?

— На рассвете выезжаем в Варшаву. Желательно верхами, нужно поторопиться. Дальнейшие инструкции будут на месте.

— В пути бы поостеречься, господин, — Мартин произнёс последнее слово с добродушной иронией. — Здесь, в городе, свейские конфиденты через одного, даже бургомистр у них на прикорме. Ежели заподозрят, то бежать придётся весьма резво… Все войны ждут, готовятся. Сперва купчишек польских сюда допускать отказались — мол, у вас в договоре торговля токмо через Палангу^[56] — а теперь, думаю, и вовсе долго не увидят в Данциге ни поляков, ни их товары.

— Карл весьма хозяйственный молодой человек, это всем известно, — Катя наконец сняла плащ и шляпу, тряхнув аккуратно подстриженными по плечи темно-русыми волосами. — Полагаю, мы с вами в пути тоже увидим немало интересного, потому запасёмся в дорогу хотя бы сыром и сухарями.

— Верно, господин. Вряд ли мы далее сможем купить их, хоть бы и за серебро.

— Кстати, насчёт серебра, — Катя достала из кармана бархатный кошелёк с монетами. — Здесь французские ливры, не талеры. Их принимают хорошо. Купите всё необходимое. И себе одежду — тоже. На вас смотреть больно, что за жалкие обноски.

— Так это, в порту сейчас не особенно разживёшься, — хохотнул Мартин, принимая деньги. — Я ж говорю — все войны ждут, опасаются даже сюда ходить. Ладно, господин, вы располагайтесь покуда, а я пойду готовиться в дорогу…

…Этот разговор случился в октябре 1705 года. Путь до Варшавы из-за осенней распутицы занял долгих десять дней, и преодолели они его не без приключений. В районе Торна^[57] проехали через польскую деревню, в которой недавно побывала шведская провиантская команда. То ли у местных жителей вышел конфликт с ними, то ли просто у захватчиков руки чесались, неизвестно, но… Словом, тела ещё не успели остыть^[58]. А уже в самом Торне Кате повезло, если так можно выразиться. В гостинице средней руки, где они остановились, в зале пировали шведы, судя по их похвальбам — те самые. Она, мысленно проклиная себя за нарушение собственных правил, в изысканно-издевательской форме высмеяла их офицера, здоровенного и сильно смахивавшего на секача. Тот довольно тяжеловесно прошёлся по её «женоподобному» виду. «Что ж, — насмешливо ответил на это „пан Владислав“. — Лучше быть похожим на женщину, чем на хряка». Как и следовало ожидать, швед насмешки не стерпел — озлился, наговорил всякого и озвучил вызов. Почему-то он нисколько не сомневался в исходе поединка в свою пользу. «Всё честно, сударь: ваш вызов — мой выбор оружия», — сказала Катя, вынимая шпагу из ножен. Зря, что ли, четыре года не вылезала из фехтовального зала Сухаревой башни. Беспощадно используя своё преимущество в скорости, она с чистой душой заколола шведа на глазах у подчинённых. После этого, естественно, пришлось срочно мотать удочки из Торна. Хоть история и прошла в полном соответствии с духом эпохи, а противник вообще-то сам нарвался, но убийство шведского офицера на дуэли — это косяк, причём, огромный. Повезло, что вовремя дали дёру, иначе могли провалить дело. Кстати, Мартин совершенно справедливо её за это отчитал по дороге.

Количество войск, собранных Карлом под Варшавой, впечатляло. Путешественники приехали как раз в тот день, когда возле города разместился корпус из Финляндии. Каролинеры вели себя здесь как хозяева, это было заметно по их отношению к местным жителям — хоть к простецам, хоть к дворянам, хоть в предместьях, хоть в городе. Шведы-лютеране весело орали полякам-католикам: «Папёжники, мы вас научим правильно молиться!» Ксендзов не трогали, а верующих, шедших в костёлы, частенько били — просто так, ради развлечения. Женщин на улицах тоже что-то не видно: скорее всего, на то имелась веская причина… Словом, поляки полной ложкой хлебали то, на что нарвалась их недальновидная верхушка, сделавшая ставку на шведов. Хорошо себя в этом бедламе чувствовал, пожалуй, только один из панов — Станислав Лещинский, да и то лишь оттого, что с ним бражничал сам Карл.

Шведы радовались. Шведы предвкушали новые виктории. Шведы уже обсуждали и заранее распределяли будущую добычу, которую собирались взять восточнее. В России.

— Самое неблагодарное дело — делить шкуру неубитого медведя, — усмехнулась Катя, послушав, о чём трепались каролинеры в местной приличной забегаловке. — Но мечтать не запретишь.

— Нелегко нам придётся, — сказал Мартин. — Что бы там ни говорили, а свеи — сила.

— А кто сказал, что будет легко? Просто, когда армия настроена именно так, как сейчас эти …победители, любая большая неудача затем воспринимается как крушение мира… Знаете, почему Карл так торопится с походом? У него в казне уже дно показалось. Расходы превышают доходы, даже с учётом пенсионов от французов и того, что он сумел прихватить здесь, в Польше. Если он кого-нибудь срочно не ограбит, содержать армию и флот скоро будет не на что.

— Так и взятое скоро закончится, — резонно заметил Мартин, покосившись на компанию подвыпивших шведов, увязавшуюся за ними следом. — Что далее делать-то будет?

— Попробует обчистить Великого Могола, — хохотнула Катя. В образе пана Владислава она часто улыбалась, подражая оставшемуся в Москве оригиналу. — Но, думаю, индусам можно спать спокойно.

Их не трогали только потому, что «пан Владислав» на публике болтал по-французски. Его изысканные манеры и версальские тряпки служили настоящий бронёй. Но от выпивших шведских пехотинцев лучше было держаться подальше. Встреча с отцом-иезуитом намечалась только через неделю, одиннадцатого ноября, лишние эксцессы ни к чему. Торнской истории за глаза хватило.

3

Зуб был белым и, насколько могла видеть Дарья, отменно здоровым. Это же прекрасно видел и Пётр Алексеевич. Но операцию по удалению оного всё же произвёл — в назидание, так сказать.

Всё началось с того, что один из нанятых немецких специалистов — молодой и весьма симпатичный человек — как-то посетовал в разговоре, что недавно женился, а жена постоянно недужит. Зуб, мол, болит и оттого ей приходится спать отдельно от супруга. «Зуб болит? — переспросил Пётр Алексеевич, которого хлебом не корми, дай попрактиковаться в прикладной стоматологии. — А пойдём к тебе домой, приятель, погляжу я на её зуб. Может, и помогу чем». Пользуясь тем, что дети по позднему часу спали в кроватках под присмотром нянек и статс-дам, Дарья увязалась за мужем. Всё-таки тоже врач, хоть и иной специальности. Щипцы-«пеликаны» у государя были с собой всегда, так что собираться долго не пришлось.

Точный диагноз супруги-медики поставили с первого взгляда: пресловутое inflammatio dolum,воспаление хитрости, то бишь. Только отговорка не самая обычная — не «голова болит», а «зуб нарывает». Молодая женщина, узрев стоматологические щипцы, едва не лишилась чувств, но всё же дала вырвать «проблемный» зуб. Затем ещё и выслушала от Петра Алексеевича краткую лекцию о послушании, которое обязана проявлять жена в отношении мужа.^[59] Только после этого венценосные супруги покинули этот дом и сели в карету: не любил государь ходить пешком по Москве.

Трофей — вырванный зуб — Пётр Алексеевич забрал с собой, для пополнения своей стоматологической коллекции^[60]. Это была ещё одна его причуда, притом, из числа вполне безобидных.

— А если бы она жаловалась на мигрень, ты бы ей голову оторвал? — не без иронии поинтересовалась Дарья, пока карета неспешно везла их с Кукуя в кремлёвскую резиденцию.

— Иным жёнам бы то не помешало, чтобы в разум прийти, — проговорил Пётр Алексеевич, глядя в окошко.

— Я поняла, что назидание о послушании — это был камень в мой огород, — ответила Даша. — Каюсь, виновата. Ослушалась твоего приказа. Но в той ситуации я не могла поступить иначе.

— Знаю, — не меняя тона ответил драгоценный супруг. — Оттого и не гневался на тебя. Но ты запомни, Дарьюшка: жизнь твоя мне дороже собственной… Без тебя бы там обошлись.

— Ты прав, Петруша…

Скандал в благородном семействе — он такой. Без криков, ругани и битой посуды. Все говорят тихо и вежливо, и все всё понимают… А перед глазами у Дарьи всё ещё стоит картина из недавнего прошлого: Фёдор Апраксин, настаивающий на немедленном отъезде её и детей в Москву.

— …И как, по-вашему, это будет выглядеть, Фёдор Матвеевич? — спросила она тогда. — Шведы на подходе, два полка лейб-гвардии в полном составе строятся в боевые порядки — а государь в отъезде, да ещё жену с детьми срочно отзывает… Вы представляете, как это ударит по боевому духу солдат?

— Не смею нарушить приказ государев, матушка. Сказано было — отправить вас и царевичей в Новгород, — ответствовал Апраксин. — Не упорствуйте. Пётр Алексеевич знает, что делает. Да и кто болтать станет? Поедете себе тихонечко, никто и не узнает про то.

— Уже болтают, — хмуро ответила Дарья, кутаясь в длинный плащ. — Какая-то сволочь растрепала языком. Именно поэтому я уехать не могу. Дети пусть едут, а я останусь… Велите коня мне седлать. Солдаты должны видеть, что я здесь.

— Не пущу, матушка.

— Фёдор Матвеевич, это была не просьба. Это был приказ…

…Зелёные мундиры с красными отворотами — Преображенский полк. Тёмно-голубые мундиры, тоже с красными отворотами — семёновцы. Фузилеры, бомбардиры, гренадеры. Защитного цвета однотонные полевые мундиры, скроенные по образцу «цифры» гостей из будущего — это егеря. Только и отличия в их униформе друг от друга, что вышитых серебряных двуглавых орлов на форменных шапках преображенских егерей обрамляет зелёная лента с девизом, а у семёновских — синяя.

А девиз ей хорошо знаком: «Никто кроме нас».

Она поехала вдоль строя, слыша, как тихонько переговариваются меж собой солдаты: «Глянь-ка, царица… Дарья Васильевна… Здесь она, никуда не уехала…» От сердца отлегло. Знакомые лица, малознакомые, совсем не знакомые… Они ждут. Ждут — её слова. И она знает, что им сказать.

— Гвардия! Братья мои! — прокричала Дарья, привстав на стременах и подняв руку.

Шепотки, гулявшие по рядам, мгновенно стихли.

— Вот, стоим мы на праотеческой земле, кровью и потом предков наших политой! — продолжала она, выжимая всё из голосовых связок. — Была она в смутные времена утрачена, а ныне вернулась к нам! А там, — она указала вдаль, в сторону строящихся боевыми порядками шведов, — явился враг, что мечтает истребить и нас, и наших детей, отнять то, что нам от предков завещано! Но если каждый из нас сегодня сделает то, что должно, не видать им нашей гибели, а в землю нашу они полягут! Лишь два пути у нас — победа или смерть! Перед Богом и перед вами, братья мои, клянусь, что разделю с вами любой исход битвы, каков бы он ни был! Если победу — так победу, а смерть — значит, приму свой последний бой, но не сойду с этого места! Ибо нет у нас иного Отечества, кроме России!

Речь была нескладной, но достаточно выверенной психологически. На солдат подействовало как надо: воодушевились. А несколько часов спустя, когда приблизительно прикинули потери сторон, выяснилось, что русские полки недосчитались чуть более двухсот человек, зато шведов набили во время боя и их бегства едва ли не треть от явившихся восьми тысяч. Это при том, что гвардейцев всего было четыре с половиной тысячи, вместе с бомбардирами, которые в атаки не ходят… Дарья поставила на уши весь медицинский контингент обоих полков и города Петербурга, они без сна и отдыха оперировали раненых — в том числе и пленных шведов. А в охрану полевого госпиталя велела поставить «егерят» — воспитанников учебных рот, которые тоже рвались в бой. Успеют ещё навоеваться…

К слову, про последний бой она не солгала. Под юбкой был припрятан пистолет, подаренный братом ещё в том мире. Если что, рука бы не дрогнула расстрелять магазин во врагов, а одну пулю — себе в висок. Ей в плен попадать было нельзя…

…Рессоры у кареты хорошие, мягкие. Кучер погонял лошадок, зная, что государь с государыней всегда куда-то торопятся. А за забранным дорогим гранёным стеклом окошком виднелось поле, присыпанное неглубоким снежком. Ноябрь заканчивается… А как там сестрёнка? Тревожно за неё…

Она мягко тронула кончиками пальцев руку мужа. Почувствовала, как он, повернув ладонь, сжал её пальцы своими — чуть сильнее, чем обычно.

— Твоя жизнь для меня дороже собственной, любимый, — сказала она, скрывая тонкую улыбку. — И твоё дело — тоже.

Наконец-то перестал дуться, как обиженный мальчишка, обернулся к ней. И улыбался — одними лишь глазами.

Когда приехали, то от позднего ужина отказались — сразу же заперлись в спальне. За пять лет Дарья хорошо изучила мужа. Он был ненасытен во всём: в работе, в веселье, на войне — и в любви тоже. Последней её здравой мыслью, когда они оказались в постели, было: «Кажется, мой родной считает, что три сына — это слишком мало…»

4

А в Варшаве продолжался пир победителей.

На месте Карла она уже давно бы отдала приказ выступать. Когда армия сидит в городе, почти в буквальном смысле отданном на поток и разграбление, это её разлагает. Солдаты и офицеры пьют, как не в себя, отрываются на местных, кого поймают на улице. Пока ещё в дома не вламываются, ибо не велено, но если так пойдёт и дальше, то скоро начнут и двери выносить. Достаточно произойти двум-трём таким случаям, на которые король махнёт рукой — и тогда поляков не спасут никакие запоры. А это, в свою очередь, будет означать, что каролинеры окончательно превратятся из отличной армии в большую разбойничью шайку. Жаль, Бонапарта тут нет, он бы подумал то же самое и пинками погнал бы солдат из города.

Варшавские конфедераты сунулись было к Карлу с жалобами на бесчинства шведских солдат, но получили ответ примерно следующего содержания: мол, дайте ребятам повеселиться перед нелёгким походом, мы скоро выступаем. Сторонники Лещинского печально повздыхали и убрались ни с чем. Они не знали, что имел в виду шведский король под словом «скоро», и готовились к худшему. Из Сандомира, где собралась своя конфедерация, приходили вести о том, что туда стекаются все недовольные, а саксонцы и русские уже собирают армии, чтобы весной сбросить короля Станислава и снова усадить на трон Августа. Вечно думавшие о том, как примкнуть к более сильному покровителю, паны колебались. С одной стороны — шведы пока ещё здесь, а они — сила. С другой — их король то ли спьяну, то ли в угаре от былых побед объявил, что прямо сейчас пойдёт на Россию, а зимовать будет уже в Смоленске. Если он уйдёт, то Варшава откроет саксонцу ворота, это несомненно. Здесь было над чем подумать ясновельможному панству.

Наблюдая за всеми этими процессами, Катя тихо злорадствовала. Вот бы сюда попали не только они сами, но и все те «патриоты Польши», которые объявили Россию врагом номер один. Что бы они запели, если бы их сейчас от нечего делать метелили на улице прибухнувшие в ближайшей таверне шведы? Впрочем, эта публика всегда казалась ей совершенно необучаемой, как тот поляк из анекдота: «Вот если бы вы не освободили нас в 1945 году, мы бы за столько лет наверняка научились правильно чистить немецкие сапоги!» Все эти радетели за польскую независимость образца двадцать первого века здесь бы однозначно находились в партии Лещинского, получая зуботычины и подбирая крошки со шведского — ещё один межвременной анекдот — стола. Впрочем, у неё всегда было подозрение, что эти ребята только к такой роли себя и готовили.

Всего лишь раз к ним с Мартином пристали развесёлые солдатики, но снова выручил французский язык. До драки, слава Богу, не дошло. Шведский поручик, знавший язык дипломатии восемнадцатого века, извинился за подчинённых и раскланялся с паном Владиславом. С тех пор «французика» и его слугу больше не беспокоили. Это давало им возможность более-менее спокойно гулять хотя бы по ближайшим улицам. Сегодня как раз был день встречи с иезуитом — одиннадцатое ноября. Время встречи — полдень. Сейчас около одиннадцати часов, можно спокойно занять условленный столик в зале и заказать лёгкую закуску к венгерскому белому вину. Святой отец должен подойти к ней, произнести кодовую фразу и получить на неё такой же кодовый ответ. И при этом как бы невзначай Катя должна поправить локон над левым ухом, показывая «немой пароль» — бриллиантовую серёжку. Эту, самую «вкусную», явку настоящий пан Владислав Запольский сдал уже от полной безысходности, когда Катя, отобрав у него серьгу и отболтав весь язык, сумела убедить молодого человека, что это пойдёт только на пользу его родине… А пока было время, Катя наслаждалась изысканным паштетом, неспешно поглощая его под лёгкое вино. Мартин, получив несколько монет, устроился в углу потемнее и полдничал там, усердно делая вид, что ожидает знака от «господина». Пока всё было тихо.

И тут произошло такое, от чего Катя, всегда отличавшаяся отсутствием нервов, с огромнейшим трудом заставила себя сохранить спокойно-скучающее выражение лица.

Она сидела так, чтобы иметь возможность разом обозревать и весь зал, и вход. И в данный момент в дверном проёме нарисовалась настолько знакомая фигура, что рука едва не потянулась к спрятанному под полой длинного кафтана «глоку». Фигура была облачена в изрядно поношенный натовский прикид, утеплённый, но почему-то «пустынного» камуфляжа. На голове у субъекта красовалась «трапперская» меховая шапка со свисающим сзади лисьим хвостом, за спину он закинул опять же натовскую сумку, набитую, судя по всему, личными вещами. А на другом плече у него висела снаряженная и поставленная на предохранитель винтовка М-16. Неплохая штуковина, если обращаться с ней грамотно… Субъект миновал дверь и направился за свободный столик. За ним последовали ещё четверо похожих граждан, чьи одежда и снаряжение отличались от его собственного лишь в деталях. Но вовсе не это заставило Катю «собраться» и готовиться к возможному бою — заведомо и однозначно проигранному, так как расклад и диспозиция были далеко не в её пользу.

Этого, в лисьей шапке, она, несмотря на его небритость и «потёртость», узнала сразу. Один из тех «диких гусей», чьей задачей была как раз охота на «Немезиду» и подобные ей отряды. Досье на этого типа гости из будущего видели незадолго до провала во времени. Там были и фото, весьма немногочисленные, но их оказалось достаточно, чтобы безошибочно опознать субъекта при встрече… «Вот оно что, — подумала Катя, отыгрывая лицом лёгкое удивление при виде странно одетых незнакомцев — того требовала обстановка. — Выходит, мы охотились на полевой штаб противника, эти охотились на нас. И попали мы тоже вместе. Только, судя по его шапочке и потрёпанному виду, в сильно разные локации…»

Свои должны были узнать об этом «явлении в коробочке» немедленно.

Сделав небрежный жест, она подозвала своего «слугу». Тот, тоже отыгрывая роль, с готовностью подбежал, снял шляпу.

— Вам придётся немедля ехать, — тихо сказала ему Катя, сохраняя небрежно-расслабленное выражение лица. — Записок не будет, потому запоминайте: «Здесь Хаммер». Всего два слова. Передать только государю, государыне или поручику лейб-гвардии Черкасову.

Эти слова не были оговорены заранее. Но Женя и Даша точно знали, что скрывается за словом «Хаммер». И сделают нужные выводы.

— А нынешнее дело?

— Справлюсь. С Богом, Мартин. Возьмите синий кошелёк в сундучке наверху и езжайте. Помните: «Здесь Хаммер». Эти слова должны достигнуть нужных ушей как можно скорее и любой ценой.

Мартин слегка покосился на «трапперов», уже расположившихся за столом и делавших заказ: он сразу оценил ситуацию и понял, что срочность связана с этими людьми.

— Сделаю, — кивнул он. — Помолитесь за мою удачу.

Они прекрасно понимали друг друга — люди из разных эпох, но одного склада ума. Оба, несмотря на весьма различный жизненный опыт, почувствовали одно и то же: явственное дыхание чего-то чуждого… Собственно, первоначальной задачей «слуги» было оперативно вывезти и передать по назначению бумаги, которые Катя собиралась раздобыть у иезуита Зеленского. Но раз такое дело, то вывозить бумаги, судя по всему, ей придётся самой. Возможно — вместе с самим иезуитом, но это не обязательное условие.

«Господи, — мысленно взмолилась Катя. — Если в созданном Тобой мире ещё осталась хоть капля справедливости, пусть Мартин доедет и сообщит…»

Интермедия

— А что мой гость? Скоро ли ждать его?

— Отписал из Варшавы, обещал быть ещё до Рождества, пане гетман.

— А татары?

— Сказали, зимой на коронные земли пойдут, наши не тронут.

— С Дона отписывали? Что там, удалось казаков поднять?

— Нет, пане гетман. Было дело, стали у них соляные копи отбирать, и вдруг всё прекратилось, отобранное вернули. То ли надоумил кто того Меньшикова, то ли ещё что…

— Погано. Если б Дон с нами поднялся, ото была бы сила… Ну да Бог с ними, с донскими. Как присягнём Карлу, станем тут панувать. Карл далеко и спросить с нас ему будет непросто… Ты обозы покуда готовь. Москалю говори — мол, для государя стараюсь, для его войска. А как гость прибудет, грамоты привезёт, так и дело начнём…

5

Полдень приближался, но Катя мало думала уже о предстоящем визите иезуита. То есть думала, конечно, но в фоновом режиме. Компания гостей из будущего занимала её куда больше. Навострив уши и даже читая по губам, она старалась разобрать как можно больше из их разговора, который шёл по-английски. И это был не «американский английский» с его специфическим произношением, словечками и проглатыванием звуков. «Лисья шапка» говорил на эталонном «британском английском», который Катя знала отлично.

— …Трындец, — говорил один из пятерых, сидевший к ней боком. У этого как раз был «амэрикэн инглиш». — С ума сойти: то Луи Четырнадцатый — кстати, клёвый дед, с башкой дружит — то теперь Карл Двенадцатый. Вот это всем историям история! Рассказать кому — не поверят!

— Здесь особо некому рассказывать, — ответил «лисья шапка». — Для них, — неопределённый кивок в сторону зала, — всё в порядке вещей. Короли, герцоги, дамы в корсетах, треуголки, шпаги… Это мы совсем одичали в лесу, а здесь цивилизация.

— Цивилизация, ага. Ни одного ватерклозета.

— А ты возьми и изобрети. Озолотишься, — съязвил третий, тоже «американец». — Слушай, Док, я вот что-то не понял. Историю учил, но не припомню, чтобы шведский король в плену бывал.

— Много чего ты ещё не припомнишь, — усмехнулся глава этой компании. — Но русские и правда меня удивляют. Что там, что здесь. Очень тяжёлый противник, хуже просто не видел. Да ещё этот царь Питер… Я не знаю, что у него за мысли в голове бродят, и меня это настораживает. Шведа он уработал ловко, должен признать.

— Или это сделали за него, — предположил второй.

— Не знаю. Если бы у него были такие же, как мы, только …с другой стороны, они неизбежно подмяли бы под себя всё, что только можно. Кому не хочется жить красиво?.. Вообще, не стоит недооценивать местных. Они не глупее нас с вами.

— Может, и не глупее, — сказал молчавший до сих пор худощавый брюнет с трёхдневной небритостью на лице — он сидел анфас к Кате, и та могла его хорошо рассмотреть. — Но насчёт возможностей, Док, ты прав. Я бы не прочь заделаться графом. В Швеции? Почему бы и нет? Тем более, что швед, кажется, толковый парень, при нём можно карьеру сделать… И бабы здесь нормальные.

— И мальчики смазливые имеются, — хмыкнул первый «американец», открыто обернувшись в сторону Кати. — Вон тот, кажется, настоящий гей. Я бы с ним поразвлёкся.

— Ты поосторожнее, — предупредил его «лисья шапка». — Это дворянин. Гонору у них много и шпаги острые.

— Да пока он в меня своей зубочисткой ткнуть соберётся…

— Сядь на место.

Сказано это было так, что подчинённый не осмелился прекословить и плюхнулся обратно на лавку.

— Объясняю для непонятливых, — добавил «британец». — Никаких эксцессов. Ждём наших, грузимся и идём вместе с Карлом. Всё.

«Ждём наших, грузимся и идём вместе с Карлом», — мысленно повторила Катя. — «Значит, вас тут тоже не пятеро. Окей, ребята, спасибо за информацию».

Гости тем временем принялись активно работать челюстями. Но только-только у них стал завязываться новый разговор, как в дверях появился тот, на кого Катя искала выход по меньшей мере два года. Ксёндз Адам Зеленский собственной персоной. Мужчина что-то около тридцати лет с небольшим, роста среднего, лицо тоже какое-то среднее, удивительно не запоминающееся. Сутана из добротного сукна, но поношенная, в руках какой-то узелок. Поискав глазами нужный столик, отец-иезуит не спеша подошёл к «пану Владиславу».

— Прошу прощения у ясновельможного пана, — сказал он. — Не племянник ли вы полковника Ястржембского, что служит в Краковском воеводстве?

Катя изобразила тонкую усмешку, слегка поправила локон. Блеснула серёжка в ухе.

— Мы с полковником, святой отче, действительно состоим в родстве, однако не в столь близком, — ответила она условленной фразой. — По женской линии я племянник Петра Сапеги.

Святой отец тоже изобразил понимающую усмешку. Обмен кодовыми фразами состоялся.

— Позволит ли ясновельможный пан мне расположиться за этим столом?

— Для меня это честь, святой отец… Не желаете ли отобедать?

Интермедия

…Шведский солдат так и не понял, что произошло. Мгновение — и хрустнули шейные позвонки.

Некоторое время у Мартина ушло на то, чтобы поменяться с покойным одеждой и хорошенько спрятать тело. Теперь никто не признал бы в нём простого слугу. Миру явился солдат победоносной армии, каролинер, герой дня нынешнего и потрясатель мироустройства. Изменилась даже его осанка — сделалась горделивой. Отменная воинская выправка, бравый вид. Чуть бы рост повыше, и можно в драбанты… Что ещё нужно для путешествия по захваченной шведами стране?

Конечно же, лошадь. Деньги, чтобы менять их каждые тридцать вёрст, у него есть.

Стоило опасаться сандомирских конфедератов, но к их местонахождению Мартин не поедет. А на границе с Пруссией снова сменит одежду и образ.

«Здесь Хаммер». Что это означало, он не знал и знать не желал. Его дело — передать слова кому надо, и как можно скорее.

Любой ценой.

6

…К тому моменту, когда шведская армия — строго по принципу «Мы не ищем лёгких путей» — уже вышагивала по направлению к Минску, где планировалось собрать все силы в единый кулак и ударить по русским, преграждавшим путь на Смоленск, двое всадников проезжали в окрестностях Киева.

В сам город они решили не заходить: там стояли русские полки под началом Фёдора Головина. Отцу-иезуиту было совершенно неинтересно с ними встречаться. Его провожатому — тоже. К слову, «пан Владислав» по пути успел нарваться ещё на одну дуэль с каким-то полунищим польским шляхтичем. Она, к обоюдному удовольствию, завершилась лёгкой царапиной противника — «до первой крови» — и дружеским ужином на троих. Катя сочла за лучшее поддерживать имидж оригинала-дуэлянта, который лезет в драку при любой попытке осмеять его «женоподобную» внешность. Тогда торнская история не покажется чем-то из ряда вон выходящим. Теперь выговор пришлось выслушивать уже от святого отца. «Пан Владислав» лишь отмахнулся: «Если не защищать свою честь, то какой тогда в ней смысл?»

Тем не менее, пустоголовым фатом и забиякой её новый образ не был. Из их бесед отец Адам должен был заключить, что молодой спутник далеко не глуп, хоть и экстравагантен. Говорили-то о большой политике, притом суждения об оной казались иезуиту вполне здравыми. А, когда из-за заснеженных кустов на путников наскочили лихие людишки — около четырёх рыл самого уголовного облика, — ничтоже сумняшеся от них отбился. Словом, труса «пан Владислав» тоже не праздновал. Получился и впрямь эдакий молодой шевалье де Еон, ещё неоперившийся и ершистый, но уже проявляющий задатки политика. Или шпиона. Ну, а сам иезуит… В этой конторе дураков не держали никогда. Именно поэтому приходилось не роль играть, а буквально перевоплощаться. Даже думать по-польски, спрятав свою истинную личность как можно дальше.

И — да — иезуит за всё время пути не проявил даже намёка на какое-либо подозрение. Но Катя дала себе слово, что постарается отныне больше никогда не влезать в подобные авантюры. «И так с головой беда, не хватало ещё раздвоение личности заработать…»

— …Хотел спросить, святой отче, — проговорила она, когда они, заночевав в каком-то мелком селе под Киевом, наутро тронулись в путь. — Успеем ли добраться к Рождеству? Вон, дорогу как развезло, снова оттепель. Будто не декабрь, а какой-то март.

— Должны, сын мой, — со вздохом ответствовал отец Адам. — Ибо на празднование Крещения мы обязаны быть уже в расположении его величества — с бумагами от гетмана.

Спрашивать, о каком величестве идёт речь, Катя не стала: Зеленский работал напрямую на Карла, минуя декоративного Станислава. И правда, какой смысл служить табуретке или тумбочке.

— Надеюсь, это будет уже в Смоленске, — немного беспечно, как и полагалось юнцу, заявила она. — Да, святой отче, мы ныне находимся в землях, которые царь Пётр считает своими. Киев объехали стороной, чтобы не сталкиваться с русскими, а в Батурине, насколько мне известно, тоже стоит какой-то их полк… Опыт мой невелик, однако я понимаю, что наверняка там достаточно наших людей, чтобы мы с вами не чувствовали себя …неуютно. Но что, если кто-то из окружения гетмана уже донёс царю о переговорах?

— Наверняка донесли, я в том уверен, — иезуит поёжился под плащом: уж лучше был бы мороз, чем стылая сырость, разлитая в воздухе. — Должно быть, вы в этих краях впервые.

— Впервые, отче.

— Значит, вы не знались с местными схизматиками. Сказать по правде, немного потеряли. Люди в высшей степени ненадёжные, доносят друг на друга по любому поводу. Впрочем, и поводы для доносов дают регулярно. Тот же гетман — он обязан царю Петру практически всем, что имеет. А вы сами видите, куда и зачем мы с вами едем.^[61] Точно так же он при случае предаст и его величество.

— Надеюсь, его величество осведомлён об этом свойстве его натуры?

— О, да. Потому расчёт гетмана на будущее предательство вряд ли оправдается. Когда он перестанет быть полезен нашему королю, его величество обязательно придумает для гетмана что-нибудь …интересное.

— Почему-то мне его нисколько не жаль, — коротко рассмеялась Катя. — Предатели вызывают омерзение, но при этом бывают весьма полезны. В том и заключается секрет их живучести.

— Рад, что вы в столь юном возрасте понимаете такие непростые вещи, сын мой…

Распутица, заставшая их на дороге в Батурин наверняка подкорректировала и планы шведов, замедлив их продвижение. Знать этого Катя не могла, но логика подсказывала, что скорость упала у всех, кто оказался в зоне действия тёплого атмосферного фронта. Так что до Батурина они со святым отцом добирались пять суток с хвостиком. Прибыли как раз за неделю до католического Рождества, которое на одиннадцать дней предваряло православное^[62].

Здесь католиков было немного, но так как они наличествовали, то и появлению в городке ксендза никто не удивился. А гетманская столица действительно не заслуживала наименования «город», несмотря на имевшуюся крепость. Кате он показался просто большой деревней с крепким забором. Именно сюда Мазепа старался свезти как можно больше припасов со всех подвластных земель. Провиантские склады ломились, присланный царём полковник радовался этому факту. На его месте «пан Владислав» был бы настороже — учитывая «послужной список» Мазепы. Но увы, давать советы местным офицерам она не вправе.

Стоп.

Давать советы она действительно не вправе. А вот приказать — может. Даже полковнику. Ведь он со стопроцентной вероятностью знаком с «особой инструкцией», которую рассылали всем командирам полков и их заместителям ещё год назад. Достаточно назвать себя, да присовокупить настоящий чин в Тайной иностранной канцелярии. И тогда в её распоряжении будет целый полк, со всем его стрелковым вооружением и артиллерией.

Как вариант при самом хреновом раскладе из всех возможных — сгодится, по принципу: «На безрыбье и рак рыба». Но основному её заданию пальба и шум только повредят. Если и обращаться за подмогой к местному гарнизону, то только в части вывоза захваченных документов. Или захваченного вражеского агента. Да и то, снова-таки, при плохом раскладе. А сам захват бумаг — в комплекте с агентом или без оного — обязан остаться вне поля зрения Мазепы. Гетман должен быть абсолютно уверен, что его присяга Карлу, подкреплённая письменно, попадёт адресату. Только тогда он станет действовать так, как этого хотел Пётр.

7

Улыбчивый молоденький пан, сопровождавший отца Адама, не понравился гетману сразу и прочно. Почему? Он и сам не мог этого сказать, но вот возникла неприязнь, и всё тут. Впрочем, наверняка дело было в его слегка женоподобном облике и странноватом поведении. Понаберётся молодёжь французских манер, а у стариков, вроде Мазепы, от того голова болит… Впрочем, дело прежде всего. А этот полячишка останется на закуску.

Иван Степанович в присутствии нескольких свидетелей присягнул на верность королю свейскому Карлусу, заверил и благословил ту присягу отец Адам Зеленский. Причём гетман крестился по-православному, но руку с крестом целовал ксендзу-католику. Затем он «возложил», как говорили в этом времени, свою печать на соответствующий документ. Иными словами, Катя стала очевидцем того, что яростно отрицали некоторые её современники — факта добровольной государственной измены Мазепы. Не хватало только обнародования сего документа, но при наличии в Батурине русского полка это было сделать затруднительно.

— Добром они не уйдут, — сказал он, обрисовав присутствующим ситуацию. — Полагаю, следует дождаться хотя бы подхода одного полка армии его величества, чтобы выпроводить …гостей поздорову.

— Пан гетман позабыл, что отныне он сам является наместником великого короля, а его казаки — и есть солдаты его величества, — напомнил Зеленский. — Или вы не уверены в их преданности?

— Кое в ком не уверен, отче.

— Не думаю, что его величество станет посылать сюда полки накануне битвы за Смоленск, — продолжал иезуит. — Король ожидает, что вы станете действовать немедля. Провиант для армии необходим уже сейчас, потому его величество рассчитывает, что вы решите проблему русского полка своими силами, после чего займётесь формированием обоза и его доставкой в Смоленск.

«Блеск! — мысленно восхитилась Катя. — Аплодирую стоя! Так его, Карл, нечего засранца жалеть!»

— Я должен буду вступить в бой с …гарнизоном? — тем временем засомневался гетман.

— Сын мой, подобные вопросы зачастую решаются не в открытом бою… Они ведь считают вас своим, не так ли?

«Ах, ну, да — иезуиты у нас мастера плаща и кинжала, — с холодной насмешкой подумала Катя, понимая, на что прозрачно намекает отец Адам. — Варфоломеевская ночь вдохновила. Ну что ж, испортим им задачку».

— Я полагаю, моя шпага будет вовсе не лишней в этом деле, — сказала она, с задумчиво-весёлым видом разглядывая тщательно отполированные ногти.

— Пан Запольский представляет, с кем придётся иметь дело? — поинтересовался гетман, переглянувшись со своими верными полковниками, ждавшими, чем закончится разговор.

— Сей юноша проявил себя как отменный боец, — совершенно серьёзно ответил иезуит. — Я сам тому свидетель… Да, кстати, пан Владислав, а что это за приключение у вас вышло в Торне? Всё забывал спросить.

— Один дворянин оскорбил другого, случилась дуэль, — пожала плечами Катя. — Полагаю, в том нет ничего необычного.

— Кроме того, что был убит офицер армии его величества.

— Порученное нам обоим дело не терпело отлагательств, а этому кабану не понравился мой вид, — фыркнул «пан Владислав». — Он собирался переломать мне кости, о чём и заявил во всеуслышание. Но всё же я попрошу вас ходатайствовать о личной аудиенции у короля, дабы лично принести свои извинения за тот инцидент.

— По возвращении в ставку его величества, где бы она ни была, я испрошу у его величества дозволения на то, — удовлетворённо кивнул отец Адам. — Итак, вы предлагаете свою шпагу — мы принимаем ваше предложение. Кто готов присоединиться к этому храброму юноше? — добавил он, обернувшись к гетману и подпустив ироничную нотку в голосе.

Интермедия

…Более всего на свете Меньшикову хотелось однажды взять пистолет и застрелить этого …поручика. Цепляется к нему, как нянька к дитю, и нудит: делай то, не делай этого. И ведь не избавишься от него: родич государев.

Алексашка никому и никогда не признавался, что до колик завидует этому человеку. Его давней мечтой было породниться с Петром Алексеевичем, хоть бы и через баб. Потому готов был даже на Катьке жениться, хотя видел, что она опасна, как и её братец. Ну да Бог с ней, с Катькой. Чересчур умна для него. Раскусила сразу и послала подальше. А может, и знала о той его мечте. Кто их, явившихся из грядущего, разберёт. Но Евгений… Эх, что за человек! Иметь такие возможности — и не использовать!

Ладно — уступил ему, убрался от казацкой соли. Обидно, конечно, не то, что такие деньги мимо прошли, а то, что этот …государев родственник оказался прав. Письма подмётные в Войске Донском как раз и объявились, когда решено было вернуть соль прежним владельцам. Значит, кто-то подсуетился и стал казаков мутить… А теперь поручик Черкасов письмо прислал. Спешное. Мол, до чего бы вы там ни договорились, а сделай, как Борис Петрович скажет. И даже спрашивать не стоит, откуда Женя знает, что они с Шереметевым ныне погрызлись, будто псы, насчёт того, как полки расставить в ожидании подхода Карлуса. Ответ и так ясен.

Самолюбие у Данилыча было отменное. Честолюбие — тоже. Он постоянно ругался то с одним генералом, то с другим, мечтая однажды сделаться главнокомандующим. Но менее всего ему хотелось получить колотушек сперва от Карлуса, а затем от Петра Алексеевича. А Евгений, как он уже убедился, плохих советов не даёт.

…На следующем совете он публично признал свою неправоту и принял сторону Шереметева. Фронт, который Гольц и Репнин предлагали растянуть на несколько вёрст, решено было сократить в полтора раза, дабы не оставлять слабых мест. Особливо в центре.

Оттепели в декабре недолгие. Скоро дороги подморозит, и тогда препожалует Карлус со своим войском. Речки и болотца здесь мелкие, промёрзнут до дна, так что здесь, у деревни Головчино, и переправу наводить свеям не надо будет. Да и своим незачем войско делить и растягивать.^[63]

Кой чёрт дёрнул Карлуса зимой в поход снарядиться? Нет бы летом, как все люди. И нет бы где в добром месте генеральную баталию учинять. А Пётр Алексеевич ещё не скоро явится… Не жизнь, а сплошные расстройства.

8

Нет, это не был обман зрения. Только что перед ним был молодой поляк со странненькими манерами, и вдруг — женщина. А ведь как будто ничего и не переменилось. Только с лица исчезло это томно-презрительное выражение, которое так раздражало полковника… Да как же он её сразу не узнал? Видел же ту гравюру с портретом лет пять назад!

— Что вам угодно, сударыня? — спросил он, предварительно убедившись, что их никто не слышит.

— Для начала, господин полковник, давайте определимся с тем, как меня называть, а там поговорим о деле, — тихо ответила девица. — Я здесь не как сержант лейб-гвардии, а как статский советник^[64] его величества Тайной иностранной канцелярии. Вы понимаете, что это означает?

— Да, ваше высокородие^[65], — у полковника даже горло пересохло от волнения. Ну и дела… — Что привело вас сюда, да ещё в таком …облике?

— Все ли солдаты сейчас в крепости, или кто-то в городе?

— На ночь все обязаны вернуться в крепость. Но к чему этот вопрос?

— К тому, что после полуночи вас придут резать, полковник, — сказала девица Черкасова. — Приедет обоз, якобы привезли порох. Вы откроете ворота, и начнётся… Если что, я сама не далее, как два часа назад участвовала в разработке этого гениального плана. Назвать фамилии тех, кто готов поднять на вас руку, или сами догадаетесь?

— Мазепа, — полковник сказал это, как плюнул. — Вот скотина. Решил переметнуться к Карлусу?

— Он ему только что присягнул. Спокойно, Алексей Степанович^[66], ругань тут не поможет.

— Одно хорошо — припасы все в крепости, — полковник с силой сжал кулак на золочёном эфесе шпаги. — Ежели мы здесь запрёмся, они нас токмо огнём смогут одолеть. Так ведь и припасы все сгорят, а им надо Карлусу услужить. Продержимся.

— Полк, если я не ошибаюсь, Тверской пехотный?

— Так точно.

— Как долго рассчитываете продержаться?

— Сколь потребуется до подхода подмоги.

— Тогда мне нужны двое ваших солдат. Самых хитрых, самых изворотливых, каких только найдёте…

9

…А ночью в Батурине началась стрельба. Кто и в кого стрелял, обыватели в темноте разобрать не смогли. Но люди это были битые жизнью. Если стреляют — надо срочно бежать из города и таиться где-нибудь поблизости, ожидая рассвета и ясности.

Кто-то видел, как у стен городской крепости бегают какие-то люди с факелами, размахивают оружием, палят куда-то, а со стен — отвечают такой же пальбой. Более внимательные разглядели, что сильнее всех неистовствовал и извергал из себя лютые польские ругательства какой-то молодчик, размахивавший шпагой и пистолетом. Судя по всему, у него что-то не заладилось, раз так сильно огорчился.

Утром, когда яростная стрельба стихла, люди осторожно стали возвращаться в город, чтобы узнать новости. А когда узнали, то не представляли, что и думать: гетман во всеуслышание объявил, что присягнул на верность свейскому королю, а московский гарнизон, дескать, уходить не желает. Пытался уговорить горожан идти на приступ деревянных стен, но дураков умирать за него почему-то не нашлось.

Вообще-то теперь у Мазепы не было иного выбора, кроме штурма своими силами. Карл с него шкуру спустит, если его армия посреди зимы останется без провианта, пороха и свинца. Да вот незадача: среди казаков, даже верных, тоже не нашлось таких, которые согласились бы идти на верную смерть ради какого-то там далёкого Карла. Иди знай, явится он сюда, или нет. А русский полк — вот он, в крепости сидит, будь он неладен.

На тщательно собранных Мазепой припасах для шведской армии!

Своими силами не управиться, а с Сечи приходят плохие вести. В кошах бузят, не желают служить свеям-лютеранам… Только одно могло спасти гетмана: если армия его величества Карла Двенадцатого явится сюда — выкуривать засевших в крепости русских. Да и иные крепости тоже неплохо бы взять, и туда ведь припасы весь год свозили. Та же Полтава. Пусть иезуит и его сопляк-сопровождающий расстараются как могут.

Глава 14 Шквал перед бурей

1

Таким своего спутника пан-отец Зеленский не видел ни разу за всё время знакомства. Ярость, гнев, злоба — всё это так явно читалось на лице молодого человека, что в расшифровке не нуждалось. И куда подевалась его «странность»? Перед святым отцом был жёсткий и очень злой воин без малейшего признака женственности.

— Нас предали, святой отче, — негромко, но так, что у иезуита мурашки по коже прошли, сказал юноша. Плеснув в бокал крепкого красного вина, он выпил его одним глотком, а затем едва удержался, чтобы не швырнуть хрупкую посудинку в стену. — Вы оказались совершенно правы. Кто-то из тех, кто был с нами, сообщил русским, и они приготовились… Предатели. Ненавижу… В Москве и то было лучше, там хотя бы иногда умеют слово держать.

— Вы ещё не получали от судьбы столь чувствительных ударов, сын мой, — сочувственно проговорил отец Адам. — Когда это впервые случилось со мной, я пришёл к выводу, что даже из поражений следует извлекать уроки.

Переполох в городе немного улёгся. После слов гетмана о переходе под руку короля Карла мнения среди населения и казаков разделились, притом радикально. Даже гетманские «сердюки» — гвардия Мазепы — и те не все изъявили желание служить королю-лютеранину. Потому польские конфиденты оного короля сейчас носа не казали из гетманской резиденции. Это тоже, кстати, неимоверно бесило молодого человека.

— Маркиз де Торси уверял меня, что здесь всё готово, достаточно лишь присяги гетмана, — зло процедил юноша, стараясь держаться подальше от окна, за которым слышали то гомон, то выкрики, а то и выстрелы. — Мол, едва это произойдёт, как в поддержку его величества Карла выступят пятьдесят тысяч отборных казаков с полным обозом продовольствия и оружия… Маркиза дезинформировали?

Юнец смотрел на иезуита так, словно целился — чуть прищурив глаза. И от этого взгляда даже ему, опытному, прожжённому агенту, стало слегка не по себе. Может, мальчишка ещё ученик, но уж больно быстро и цепко ухватывает главное. Даже грозить осмеливается.

— Мне неведомо, кто и какую информацию подавал маркизу де Торси, — спокойно ответил отец Адам. — Я лишь в точности исполнил свою часть работы. Уверяю вас, сын мой, я не прибавил ни слова к тому, что услышал от самого гетмана.

— Значит, этот обман — дело рук проклятого схизматика. Иного объяснения случившемуся я не вижу… Что нам делать, святой отче? Как мы можем исправить положение?

— Схизматик оказался в безвыходном положении, — задумался отец Адам. — Наверняка русские успели ночью, в этой суматохе, послать курьеров к своим. Но и гетман также не сидел сложа руки. Хотя… Даже если сюда подойдут казаки, взять крепость, в которой засел полковник Келин, они не смогут. Для этого потребуется не менее, чем десятитысячное войско, а у Мазепы такого числа пока нет. Вы и сами всё видите… Теперь исход кампании зависит от того, кто успеет сюда первым — его величество Карл или царь Пётр.

— Вы предлагаете…

— Да. Со всей возможной скоростью отвезти подписанные гетманом бумаги его величеству и обрисовать ситуацию, какова она есть, без прикрас и недомолвок… Мы выезжаем немедля, сын мой. В ближайшее время нам, верным детям святой матери церкви, в этом городе будет опасно находиться.

Будто в подтверждение его слов за окном снова застучали выстрелы. Пан Владислав яростно сжал обтянутую тонкой замшевой перчаткой руку.

Звонко и жалобно тренькнул раздавленный бокальчик.

Интермедия

…Она почти физически ощущала, как истекает отведенное ей время.

Для операций глубокого, на долгие годы, проникновения во вражеское структуры в любые времена нужна тщательно разработанная легенда. Под ней какой-нибудь Штирлиц внедрялся вместо реального, похожего на него человека, много лет работал на противника, а в час «икс» начинал стараться уже для своей страны. Практически такое же начало было и у «пана Владислава». Но здесь имелось существенное, огромное «но»: вместо женоподобного мужчины внедрялась женщина, пусть и чертовски похожая на этого мужчину. А это рано или поздно всплыло бы, к бабке не ходи. Потому миссия Кати с первого же дня рассматривалась как краткосрочная.

Выйти на иезуита. Выцепить у него подписанные Мазепой бумаги. Доставить оные Петру Алексеичу, можно отдельно от отца Адама, можно в комплекте. А при возможности ещё и произвести разведку сил противника, буде таковая возможность сыщется. Также приветствовались диверсии против неприятеля, желательно неочевидные — вроде как с полком батуринского гарнизона, который засел в крепости, полной припасов, и никого туда не пускает. Еды, пороха, ядер и свинца там столько, что двум тысячам солдат хватит на пару лет полновесной осады. И ежу понятно, что это не головная боль для Мазепы — это нож у горла. Но, учинив такую серьёзную подставу, Катя лишь приблизила момент завершения миссии. Ведь рано или поздно мазепинцы найдут труп того сердюка, который её заметил во время отхода из крепости — ну, когда она возвращалась от Келина, предупредив его. Найдут, сделают определённые выводы и начнут всерьёз копать. Это они тоже хорошо умеют: уж кто-кто, а Иван Степанович, прожжённый интриган, за долгие годы грызни и предательства всех, кому был хоть чем-то обязан, насобачился искать корень своих проблем. Без этого бы не выжил.

Кстати, Искра и Кочубей — живы и здоровы, сейчас на Сечи, мутят казаков не слушать Мазепу. Вот и дальше пусть этим занимаются, и держатся подальше от гетмана. Может быть, гетманом станет кто-то из них? Бог весть…

А бумаги у иезуита нужно выцарапывать как можно ближе к тому месту, где сойдутся две великие армии. Поближе к своим. Но недостаточно близко, чтобы тут же попасть на зуб шведам. Для того ей и понадобились двое самых хитрых солдат из тех, кто обретался под рукой у полковника Алексея Келина. Оба парня оказались вовсе не тверичами — полк назывался Тверским по месту формирования — а как раз малороссами. Один бывший казак, по какой-то причине решивший уйти с Сечи и послужить в нормальной армии, другой родом из Полтавы. Оба прекрасно говорили по-русски, знали и местный диалект, и польский язык, что вполне вписывалось в их новую роль. Полковник представил их госпоже статскому советнику, а её им — как солдат-девицу Катерину Черкасову. Надо было видеть, как эти служивыесмотрели на неё. Словно фанаты на рок-звезду, внезапно посетившую их захолустный городишко. Ей самой такая популярность не нравилась от слова «совсем», но Петру Алексеичу, конечно, виднее. Однако знакомить с ними отца Адама пока было рано. Выход этих двоих на сцену сего действа ещё не объявлен.

…Песчинки в невидимых часах проваливались вниз, отмеряя последние дни «пана Владислава» и его миссии. Потому Катя и сама была рада тому, что иезуит резко заторопился к Карлу. Конечно же, ни отец Адам, ни она сама к шведу не доедут. Ксёндз — потому, что он нужен совсем в другом месте. Она сама — потому что Карл слишком хорошо её помнит. Да и Шлиппенбах знал её в лицо. Если генерал при штабе своего короля, то тем более ей там делать нечего. Так что не доберутся они до шведской ставки. Пропадут по дороге двое путников — эка невидаль. По нынешним временам самое обычное дело.

Но больше всего беспокоило не вышеперечисленное. Наличие других гостей из будущего, с «той стороны» — вот что на самом деле пугало её. Причём, «пугало» — это не фигура речи. Она представляла себе возможности этих людей и примерный ход их мыслей. Если ей пришло в голову взять в плен Карла, то кто помешает им планировать точно такое же пленение Петра? Именно поэтому сейчас Мартин пробирается к государю, который с вероятностью в девяносто девять процентов уже находится в Смоленске. Он передаст ему те два слова, которые как минимум заставят его насторожиться. А поскольку рядом с ним всегда есть кто-то из «немезидовцев» — то и точно их расшифровать, и принять необходимые меры.

2

Смоленск начала восемнадцатого века — это довольно странное место.

Старинный русский город всего какое-то столетие назад уже был ареной сражений. Он довольно долгое время находился в составе Великого княжества Литовского, затем, когда оно было поглощено Польшей — Речи Посполитой. Вернулся в состав России менее ста лет назад. Потому именно через него общались с польскими партиями сторонники различных политических течений в русской верхушке: тех, кто всё ещё тосковал по панскому сапогу, здесь хватало.

С точки зрения обороны это тоже был сложный город. Конечно, не бывает неприступных крепостей, но, если окинуть внимательным взглядом всю его историю вплоть до двадцать первого столетия, то не брал его разве только Карл Двенадцатый. И то только потому, что Пётр извернулся ужом, но сделал всё возможное, чтобы шведская армия Смоленск не осадила. Возможно, именно поэтому государь и дал такое задание: развернуть Карла на юг любой ценой.

По западным волостям страны распускали слухи, что провианта в Смоленске чуть, самим едва хватает, что по приказу государеву все излишки вывезли ещё по осени, и так далее. Хотя на самом деле продукты питания свозились в город со всей округи, а крестьянам было приказано отрыть тайные ямы в окрестных лесах. При необходимости в те ямы можно было попрятать всё зерно. Параллельно город укреплялся по всем правилам фортификационного искусства того времени. Подновили стены, возвели земляные бастионы и редуты. Подобравшийся морозец быстро «схватил» пропитанные водой валы, так что забраться на них снаружи — это был ещё тот квест на выживание, даже при условии отсутствия сопротивления защитников. Подвезли пушек и зарядов к ним, подошли свежие полки. Но Пётр, прибывший в город, чтобы лично проследить за его усилением, понимал: против всей армии Карла здесь не выстоять.

Государь знал, что его люди, занятые сейчас решением этой проблемы, весьма исполнительны, изворотливы и далеко не глупы. Но осилят ли они такую задачу? Всё-таки эта служба — самая молодая среди созданных им. Ловить шпионов получалось и ранее, вот только играть с иноземцами на равных не получалось ещё никогда. Иной раз Петру Алексеевичу казалось, что он послал одного из самых ценных для него людей в государстве на верную гибель… Сам тоже хорош. Семья в Москве — вся, кроме Алексея, который как клещ в собаку вцепился в эту «учебку» при полку. Дескать, покуда не отучусь и экзамен не сдам, не смею батюшке на глаза показаться. Ещё одна заноза в душу… Ну да Бог с ним, с Алёшкой. Раз за ум взялся, пусть научится заодно отвечать за свои слова и поступки. А государь — здесь, в Смоленске. Притом, завершив инспекцию новых фортификаций, собирался отправиться прямиком к Шереметеву. Только дождётся подхода гвардии и иных городовых полков, чтобы выступить навстречу Карлу единым корпусом.

Положение было крайне рискованное. Пётр как никто другой понимал, что такое разделённая армия и как удобно бить её по частям. Нужно было соединиться с корпусом Шереметева раньше, чем к той Богом забытой деревушке Головчино подойдут основные силы противника.

…В Смоленск уже явился курьер, доставивший донесение, что гвардия всего в одном дневном переходе от города, когда в западные ворота въехал неприметный человек. Одет путник был как небогатый местный шляхтич, хотя под седлом у него была весьма даже недурная гнедая лошадка, немного не по его карману. Но по нынешним временам всякое могло быть, потому мало кто обратил внимание на это несоответствие. Оно заинтересовало только офицера, возглавлявшего караул у дома, где разместился государь. Путника надменно спросили, кто таков и за какой надобностью ему Пётр Алексеевич. В ответ тот сказал офицеру несколько слов. Служивый разом растерял свой гонор: «Сей же час доложу государю». Словом, не прошло и пяти минут, как продрогшего путника провели в хорошо протопленный дом — прямиком к адресату, миновав недобро поглядевшего на сие непотребство другого офицера — сержанта-преображенца.

Тот как обычно работал. Если не инспектировал укрепления и батареи, то сидел у себя и составлял документы либо изучал пришедшие письма. И сейчас у него в руках было письмо — судя по выражению лица его величества, с какой-то хорошей новостью. Государь и странного путника, коего проводили к нему по первому же слову, встретил, радостно улыбаясь. И более того — узнал, что только добавило ему радости.

— Мартын! — воскликнул он. — Каким судьбами?

— Да я, государь, вести принёс от нашего хорошего знакомого, — сказал тот, кого назвали Мартыном. — Спешил как мог. Владислав кланяться велел.

— Что у него? — Пётр Алексеич немного поумерил веселье.

— Отправил меня к тебе из Варшавы. Всего два слова: «Здесь Хаммер». Сказано было передать либо тебе, либо матушке-государыне, либо её брату, и более никому. Сказано было — вы поймёте. Всё, государь.

Улыбка при этих словах сразу же покинула лицо Петра Алексеевича, и тот, кого назвали Мартыном, понял: весть совершенно точно не радостная… Кто же были те люди в варшавском трактире?

— Добро, дружище, — сказал государь, похлопав его по плечу. — А что сам Владислав?

— До Варшавы добрались, там было уговорено ждать ксендза. Он велел мне ехать немедля, передать весть, а сам остался. Сказал — справится.

— Значит, есть надежда, — загадочно проговорил Пётр. — Есть надежда… Ну, добро, Мартын, ступай, хоть поешь с дороги, а то вид у тебя, будто неделю крошки во рту не было. Отдохнёшь здесь, а назавтра решим, куда тебе ехать нынче. Работы — сам видишь.

Передав гостя на попечение ставшему неимоверно любезным дежурному офицеру, государь задумался. Катя никогда не стала бы гнать такого надёжного человека через половину Европы с пустяковой вестью. Значит, произошло нечто из ряда вон выходящее. Слова «Здесь Хаммер» ему говорили только одно: нужно звать пришельцев из грядущего. При нём всегда кто-то из них — ради безопасности, как пояснил Евгений, убедив царя принять эту меру. А то с год назад пытался пройти в приёмную человечек с ножом за пазухой. Когда того изобличили, признался, что сам из старообрядцев, и велено ему истребить антихриста, который подлинного царя куда-то утащил, а сам его облик принял. Словом, очередной дурак, но ножик тот был острый. Если бы не кое-какая выучка по егерскому бою, что прошёл государь у далёких потомков, могла случиться весьма обидная нелепа.

А Орешкин тоже здесь. Как раз в его ведении особые ракеты, на которые они с Васькой Корчминым ухнули прорву времени и денег, пока довели их до потребного состояния. Теперь оные ракеты в арсенале у бомбардиров, а сам сержант крутится около государя, исправляя ещё и обязанности личной охраны… Петру нравилось, что эти люди умеют всё понимать даже не с полуслова — с полувзгляда. Достаточно было высунуться из двери, как недовольный Орешкин тут же направился к нему. Опять же, без единого слова сообразил, что разговор не для лишних ушей: проследовал в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

— От Катерины человек прибыл, — государь не стал тянуть с главным, сразу приступил к делу. — Она передала всего два слова: «Здесь Хаммер». Что сие значит?

И почувствовал, как помимо воли зарождается ледяной комок в груди. Он с трудом представлял, что могло напугать пришельцев из грядущего, которые множество лет только и делали, что сражались. Но сейчас своими глазами наблюдал, как смертельно побледнел всегда жизнерадостный Орешкин.

— Чёрт… — прошипел офицер. — Только этого не хватало…

— Поясни, — в приказном тоне потребовал государь.

— Мы здесь не одни, — Орешкин сказал это тихо, но так, что пробрало до костей. — Ты в опасности. Дарья с детьми — в опасности.

— Говори! — мгновение потребовалось, чтобы испуг у Петра перерос в ярость. Схватил сержанта за ворот и встряхнул. — Выкладывай всё, что знаешь об этом!

— Отпусти меня, пожалуйста, государь, и выслушай внимательно…

Интермедия

Вот, значит, как. Охотники на охотников.

«…Спешу обрадовать тебя, Петруша: в скором времени наше семейство снова прибавится… Любимый мой хитрец, ты знаешь самый надёжный способ заставить меня быть осторожной…»

Когда он впервые дал себе труд поразмыслить над этим чудом Господним — явлением гостей из грядущих времён — то где-то по краю сознания мелькала мысль: у них там война шла, а что, если они явились не одни? Что если пришли и их враги? Но более пяти лет ни слуху, ни духу тех врагов не было. Все успокоились. А теперь открылось, что недруги тоже здесь. Объявились не где-нибудь, а в Варшаве, то есть либо под носом у Карлуса, либо вовсе в его войске. Ни то, ни другое государя не устраивало.

Он ведь знал, каковы в бою его …прямо скажем — друзья. Тогда каковы же враги, если война меж ними шла долгих восемь лет и конца ей не видели?

Страх за свою жизнь присутствовал, кривить душой нельзя. Но по-настоящему он боялся не смерти, а плена. Особливо у Карлуса. Сего сопляка Пётр Алексеевич изучил вдоль и поперёк, и знал, что при любом раскладе рассчитывать на его благородство не стоит. «Брат Карлус» мелочно обидчив, груб и совершенно глух к чужим страданиям. Самое скверное, что он полагает таковое поведение природным и легко отдаёт приказы убивать, не исключая и обывателей. Окажись сам государь у такого во власти, и придётся досыта хлебнуть всевозможных унижений.

А уж если в руках Карлуса окажутся ни в чём не повинная женщина и малолетние дети… И это письмо от Дарьюшки, которое его так обрадовало, теперь пугало до дрожи, до холодного пота. Что сотворят с нею враги из грядущего, да ещё состоящие на службе у свеев, ежели они до неё доберутся?

Вот и ломай теперь голову, где ей и сыновьям безопаснее — в Москве, либо при нём?

После получаса душевных мук и терзаний Пётр Алексеевич всё же отписал в Москву: царицу и царевичей тайно и с великим бережением доставить …нет, не в Смоленск, который может взять любая хорошо подготовленная армия. В Киев. Ведь, если он не ошибался, то прохода через этот город не миновать при любом исходе встречи двух войск у Головчина, буде там одержана виктория, либо же придётся половине армии отступать с конфузией. В хорошо укреплённом за эти пять лет Киеве все и встретятся.

Письмо было должным образом зашифровано и отправлено со спешной эстафетой.^[67] К весне семейство должно прибыть на место. А там видно будет.

3

Катя была почти абсолютно уверена, что залетевшие в эти края «дикие гуси» из двадцать первого столетия попытаются проделать с Петром то же самое, что «Немезида» учинила с Карлом. Такой расклад — хреновее некуда, шведы не дадут соврать.

Всё это она успела как следует обдумать, пока отец Адам собирался в дорогу и пытался договориться с гетманом насчёт вооружённого сопровождения. Тот рассыпался в любезностях, но в почётном эскорте отказал: мол, у самого каждая сабля на счету. Пришлось действовать «пану Владиславу». Тот исчез часа на два, а незадолго до заката привёл двух молодых казаков самого непритязательного вида. Мол, подрядил этих частным порядком за мелкий прайс. Будут служить верно, покуда им станут платить. Иезуит почитал подобную верность самой надёжной, так как не нужно производить идеологическую обработку: достаточно просто позвенеть монетами, и человек твой с потрохами. На случай, если нанятые вдруг возжелают заполучить весь кошелёк, а не часть его содержимого, есть молодой сопровождающий с задатками отменного вояки… Итак, после заката кавалькада из четверых всадников покинула изрядно взбулгаченный последними событиями Батурин и направилась по киевской дороге.

В непростое время они пустились в дорогу, прямо скажем. Но зато в очень интересное.

Мысленно сведя воедино все сведения о европейской политике, какие только имелись в наличии, Катя не уставала поражаться. Казалось бы — галантный век, благородные кавалеры и прекрасные дамы, дуэли и прочие приметы эпохи. Но в том, что касалось международных отношений, в сущности, ничего не изменилось. Как была банка с пауками, так и осталась. Только гегемоном пока что является Франция, а претендентом на это звание — Англия. Ведь она именно в течение восемнадцатого столетия и подвинула свою извечную континентальную соперницу с вершины, чтобы уже через век уступить своей же бывшей колонии.

Однако были и изменения, притом, заметные лишь ей — человеку с другой исторической памятью.

К примеру, в Англии действительно воцарилась королева Анна — та самая, которая «Стакан воды». Но в 1705 году в этой исторической линии восстание якобитов не было раздавлено, а началось раньше и продолжало тлеть, будоража Шотландию, Нортумберленд и даже затрагивая Ирландию. Кто-то потихоньку поддерживал восставших католиков то деньгами, то оружием. Вывести на чистую воду этих доброхотов у английского кабинета при всём желании не получалось. Если кто-то и «засвечивался» на операции, то это как правило были наёмники, которым платили через третьи руки… Да, это выходило недёшево, и Англия была как бы нейтральна по отношению к России. Но англичане же нисколько не стеснялись практически открыто пакостить строящемуся Петербургу, регулярно устраивая саботажи. Почему бы не применить к ним принцип талиона — «око за око»? Ах, это другое, конечно, мы помним…

Кстати, порт в устье Невы уже с год как заработал, и английские купцы, невзирая на явную неприязнь политиков, вовсю катались в молодой город за товарами, не дожидаясь, пока голландцы всё раскупят. Затем в Петербург робко потянулись датчане. И когда об этом прознал «брат Карлус», его, что называется, порвало. В качестве ответной меры он решил создать на Балтике свою личную Тортугу и повелел раздавать шведским приватирам каперские свидетельства. Приказал перехватывать все суда, идущие в Петербург и из оного. Ключевое слово — «все». Когда Катя об этом узнала, то только усмехнулась: Карл не был оригинален, ту же самую глупость он упорол и в её варианте истории. А это означало, что и реакция будет точно такая же: неминуемая грызня с англичанами и почти полная политическая изоляция Швеции. Жаль, что в обоих ветках это «почти» означало Францию, которая с маниакальным упорством продолжала десятилетиями содержать Швецию и Османскую империю, лишь бы «изолировать» Россию, и не обращала должного внимания на куда более опасного противника за Ла-Маншем. Пока что нынешний гегемон ещё мог себе это позволить финансово. Надорвётся он только лет через шестьдесят-семьдесят, постепенно деградируя и разоряясь из-за активных действий англичан.

Польша «стремительным домкратом» летела в тартарары. Какие-то остатки её фактической государственности сохранялись в Сандомире, где собралась просаксонская конфедерация. Территории же, подвластные Варшаве, находились под прямой шведской оккупацией, с полной утратой суверенитета. Тамошние поляки были настолько «рады» этому обстоятельству, что при случае разбегались, кто куда мог. Вести торговлю стало совершенно невозможно: шведы перекрыли кордонами все дороги, кроме одной, ведшей в подконтрольную им Палангу, а там чиновники Карла уже обдирали с купцов по семь шкур. Волком выли данцигские торговцы, оставшиеся без транзита польского зерна и шедшего на строительство кораблей дуба. Ну, там, как подозревала Катя, сейчас шведские конфиденты вовсю качают тему «а давайте присягнём Карлу, тогда товары снова через наш город пойдут». Грубо, но действенно. Насчёт показавшей дно шведской казны она, как выяснилось, не ошибалась: риксдаг не знал, где взять денег на кампанию будущего года, чтобы экономика скандинавской страны не протянула ноги. Карл не скупился на армию, считая, что цивильные шведы уж как-нибудь себя прокормят без посторонней помощи. Но так не думал граф Пипер — его первый министр. Потому так жестоко сейчас грабили Польшу и делали активные попытки ограбить северогерманские герцогства и город Данциг. И потому сейчас «хувудармен» Карла топает по дорогам Белой Руси. Экономика — это базис, а политика — надстройка. Без первого не будет второго. Король Швеции такие сложности не принимал во внимание. Он просто хотел наградить своих солдат из польской добычи, «наказать московита» и получить новую порцию адреналина.

Вообще, Катя крепко подозревала, что Карл и вправду адреналиновый наркоман. Плохо, когда такой человек оказывается у руля большой и сильной страны, какой было тогдашнее Шведское королевство. Карл был весел и настроен оптимистично. Его армия отъелась на польских харчах и выступила в поход в приподнятом настроении, несмотря на декабрь. Но самые умные уже видели, что в белорусских землях пополнять обоз нечем. Крестьяне прятали или, скрепя сердце, уничтожали свои припасы, а сами традиционно бежали в лес. Голод шведам пока не грозил, но признак был нехороший.

Австрией, она же Священная Римская империя германской нации, уже несколько месяцев правил сын скончавшегося в мае 1705 года Леопольда Первого — Иосиф, тоже Первый. Пока не проявил какого-либо явного негатива. Войну за испанское наследство продолжал, как и прочую политику папеньки, включая снисходительно-доброжелательное отношение к России. Словом, с этой стороны изменений никаких.

Луи Четырнадцатый. Человек, который даже не осознаёт, что он смертен, как все. Иногда король Франции ведёт себя так, словно собирается жить вечно, а ведь ему уже, если Катя не ошиблась в подсчёте, шестьдесят семь лет. По нынешним временам почти мафусаиловы годы. Это при его-то букете заболеваний и тех ужасающих способах лечения, которые к нему применялись. Коптить небо будет ещё девять с хвостиком лет, если, конечно, местные эскулапы не ушатают раньше. Ну, или оспа какая не нагрянет. Ведь сына, внука и старшего правнука Луи лишился именно из-за неё, родимой. У пришельцев из будущего был иммунитет, прививки. А здесь даже слова такого не знают. Так вот, этот «клёвый дед», как его назвали оппоненты, с вероятностью в девяносто девять целых девять десятых процентов был не только в курсе разных …интересностей, связанных с гостями, но и активно участвовал в деле. Это наверняка он и направил «диких гусей» к Карлу в качестве подспорья и военной помощи. Не исключено, что как консультантов.

Ну, эти наконсультируют, мало не покажется.

Судя по тому, что в России даже смутного слуха об успехах и прорывах зарубежного военпрома не гуляло — а Пётр Алексеич бы точно дознался, он был в этом смысле дотошный — гости с «той стороны» в техническом развитии Европы не участвовали вообще. Отдыхали себе на лесных курортах французской Луизианы^[68], били бобра на мех, воевали с индейцами. А если судить по их репликам в том трактире, то в истории они разбирались примерно так же, как сама Катя в хиромантии. То есть слышали, что такая есть, и только. И вот это обстоятельство она считала диким, невероятным везением. Оппоненты, получается, находятся в равных условиях не с «Немезидой», а с местными. Образно говоря, сидят к будущему спиной. И здесь как никогда ярко проявилась огромная разница в подготовке бойца с «той стороны», и с «этой». Да, узкие спецы, конечно, могут достигать впечатляющих успехов в своём деле. Но во всём остальном они будут ниже среднего для обывателей уровня, так как при узкой подготовке не остаётся времени даже на изучение элементарных вещей, известных всем.

Помните, великий сыщик Шерлок Холмс удивлялся, когда доктор Ватсон говорил ему о вращении Земли вокруг Солнца? Вот это оно и есть, наглядно.

Конечно, не стоит делать далеко идущие выводы. Может, среди них тоже есть умники различных направлений, кто знает. Но пока факты говорят об обратном: на европейский ТВД препожаловали отборные вояки, ни в чём не уступающие «немезидовцам» в части боевой подготовки, но значительно «проседающие» в плане общих знаний. Пока стоит исходить из этого.

Что получит Карл, кроме головной боли? Отменную «спецуру» с хорошо развитым самолюбием и крайне примитивными знаниями во многих иных сферах. Кем они будут при нём? Скорее всего, тем же, чем стала «Немезида» для Петра поначалу — спецназом, инструкторами в боевой подготовке гвардии. Шведские драбанты с каролинерами и сами драться неплохо умеют, но если их прокачают ещё и эти ребята, то под условной Полтавой русской армии придётся несладко.

Словом, пока четверо всадников, пользуясь улучшением погоды — лёгкий морозец прихватил дорожную грязь, сделав езду чуть более комфортной — двигались в сторону, где предполагалась встреча с Карлом, события в мире шли своим чередом. Где-то по-старому, где-то по-новому. Но все они без исключения были так или иначе связаны друг с другом. И наши всадники были далеко не последним звеном в той цепи, что зовётся историей.

4

— Теперь быстро доедем, — с едва заметным оттенком радости сказал отец Адам, когда они сменили лошадей в правобережной деревне, уже в землях Речи Посполитой, куда поспешили выехать как можно скорее. — Хорошая дорога, хорошая погода.

— И хорошие новости, — отметил Владислав, не без иронии глядя на святого отца. — Я прав?

— Вы наблюдательны, сын мой, далеко пойдёте, — улыбнулся иезуит. — Да, мне передали послание. Его величество назначает нам встречу.

— Слава Богу, это безумие скоро закончится. Но давайте поспешим, святой отче. В этих местах стоит опасаться русских разъездов…

Последних в этих местах действительно стало многовато, приходилось выдавать себя за посланцев из Сандомира, которые искали поддержки в том числе и у Петра. Русские драгуны указывали, что если господа конфедераты желают встречи с его царским величеством, то пусть направляются в сторону Смоленска. Ксёндз сердечно благодарил за сведения.

— Наверняка московит готовится к осаде, — предположил он, когда посторонние уже не могли их слышать. — Но в Смоленск мы не поедем… Сын мой, — он обратился к Запольскому, словно экзаменуя его. — Как вы полагаете, где его величество Карл Двенадцатый ждёт нас?

— Раз не свернули с дороги, ведущей на север, святой отче, то с большой долей вероятности мы держим путь либо в Могилёв, либо в окрестности этого города, где схизматики ждут свой черёд получить батогов от его величества, — весело, даже немного беспечно ответил юноша, слегка поправляя шляпу. — При всех своих несомненных талантах король вряд ли мог успеть дойти до Гомеля — чему я был бы несказанно рад, если честно.

— У вас будут самые лучшие рекомендации от меня, сын мой.

Умный, цепкий, опасный молодой человек подавал большие надежды. Он не проявлял никакого рвения в части служения церкви, что сразу ставило крест на его возможной карьере в ордене Иисуса, но делу — их общему делу — был предан безусловно. Да, ему придётся много платить, ибо привык жить на широкую ногу. Однако если юноша обратит на себя внимание не только маркиза де Торси, но и шведского короля, то блестящая карьера ему обеспечена. Лет через двадцать на политическом горизонте Европы может взойти новое светило.

Если только этого мальчишку не убьют на очередной дуэли.

Интермедия

— …Вы с Петром Алексеичем прям как наши папа с мамой, — печально проговорила сестрёнка. — Смотрю на вас со стороны, и страшно становится.

Аналогия для семьи Черкасовых и впрямь грустная. Но Дарья, вздохнув, только поправила парадную мантию, наброшенную на плечи.

— Даша, не вертись, я ещё с эскизом не закончил, — сказал ей художник, одетый совершенно не по моде этих времён, а в полевую «цифру».

Его манеру живописи после ошеломляющего своей реалистичностью графического портрета солдат-девицы Катерины при дворе уже оценили. Имя Игоря Старцева зазвучало в салоне царевны Натальи Алексеевны, потому прославленные генералы и знатные дамы выстроились в очередь за заказом. Правда, всем пришлось смириться, что сперва талантливый русский живописец создаст портреты его величества Петра Алексеевича и ея величества Дарьи Васильевны, и лишь затем приступит к галерее иных персон. Игорь закономерно возмутился: мол, какого хрена? «Я вам тут Рубенс, что ли? Я солдат, а не художник!» На что получил однозначный государев ответ: «О том, кто ты ныне, я сам стану судить. Тебе на войне не место». И своей волей исключил Игоря из списков лейб-гвардии. Хоть отставка и была почётной, с повышением в чине до сержанта, дарёной шпагой с серебряным эфесом и правом ношения мундира, но «немезидовец» обиделся не на шутку. Смягчило лишь то, что Пётр велел начинать писать портреты не с него, а с Дарьи. Чем Игорь, собственно, и занялся. Предполагалось, что он создаст два её портрета — парадный и «домашний», с маленьким сыном на руках.

— А знаешь, Даша, когда ты в этом платье и в мантии, да ещё с такой причёской, я вспомнила, на кого ты похожа из известных личностей …нашего прошлого, — сказала Катя. — На Марию Кантемир. Вот она точно выглядела бы твоей сестрой, а не я. Тот же тип лица, тоже брюнетка. Только, если мне не изменяет память, у неё глаза были темные, а не светло-карие.

— Погоди, — остановила её Дарья. — Ты случайно не о той Марии Кантемир, с которой в нашей истории у …Петра Алексеевича роман был на старости лет?

— Судя по всему, она тоже его любила, — кивнула сестра. — Как и ты. Один типаж, сходство характеров. Ничего удивительного, что вы здесь с Петром Алексеичем друг на друга так запали. А что до Марии, то у тебя все шансы заполучить её не в соперницы, а в невестки. Хоть твой мелкий младше её на полтора года, но по нынешним временам это никого не смущает. Вон, Луи Пятнадцатого женили на Марии Лещинской, которая то ли на девять, то ли на десять лет была его старше.

— Ирония судьбы, — вздохнула Дарья. — Мы так сильно вмешались в историю, что она может теперь повернуться к нам каким угодно боком.

— Лишь бы не задом. Остальное переживём.

5

По подмёрзшей дороге они довольно быстро миновали упомянутый выше Гомель — между прочим, город, имеющий магдебургское право. А далее дорога разделялась. Одна вела в Смоленск напрямую, вторая, более наезженная — к Могилёву, в окрестностях которого в данный момент располагались русские войска под командованием Шереметева. Это Катя знала наверняка, так как перед выездом под личиной «пана Владислава» внимательно ознакомилась с соответствующими документами.

Чем ближе они подъезжали к городу, тем сильнее росло нехорошее предчувствие. Шведская армия марширует где-то неподалёку, а значит, с каждым часом увеличивались шансы встретить их разъезд. А передача шведам иезуита с бумагами в её планы не входила. Заночевали в Быхове, прямо в крепости, где в тревожном ожидании обретался польский гарнизон. Комендант ещё не определился со стороной, которую следовало принять. Слишком близко две мощные армии. Вот когда они меж собой подерутся и выяснят, кто сильнее, тогда и быховский гарнизон примет нужную сторону.

Там Катя, за весь путь десятка слов сопровождавшим их «казакам» не адресовавшая, вручила им тощий кошелёк с серебром и велела позаботиться о лошадях. Это был условный сигнал. А в кошельке и вовсе лежала записка с короткой инструкцией. Завтра после выезда из городка, едва углубятся в лес, они втроём аккуратно разоружат и упакуют пана иезуита, изымут его багаж и двинутся в сторону Смоленска.

На случай, если что-то пойдёт не так, тоже была инструкция. Но здесь у Кати имелся повод для волнения: честные солдаты не привыкли играть в шпионский покер, могли возникнуть сложности.

Поначалу всё шло как по писаному. Выехали вовремя, начали углубляться в лес. Однако, когда Катя уже была готова подать условный знак к началу операции захвата, впереди послышался топот приближавшегося небольшого отряда. Здесь это могли быть как свои, так и наоборот, потому пришлось положить руку на рукоять пистолета, торчавшего за поясом.

— Хвала Господу! — воскликнул отец Адам, первым разглядевший сине-жёлтые мундиры и тех же цветов тёплые плащи всадников, едва те показались из-за поворота.

— Погодите, святой отче, — «пан Владислав» не спешил радоваться и поднял руку, подавая сигнал «казакам» остановиться. — Вы знаете этих господ? Они знают, кто мы?

— Думаю, что нет, однако едва я представлю им письмо его величества, как разрешится любое возможное недоразумение, — заявил отец Адам, и полез рукой за пазуху — видимо, за упомянутым документом.

— Тогда другое дело, — «пан Запольский» облегчённо вздохнул. — Наконец-то спокойно отосплюсь, а то уже забыл, когда смеживал веки более, чем на два часа кряду.

Катя благоразумно прицепила на лицо снисходительно-насмешливую гримаску «пана Владислава», менявшую её почти до неузнаваемости. Даже если среди этих шведов — а в корволанте она насчитала пятерых, командира и четвёрку солдат — кто-то когда-то видел гравюру с портрета «русской Жанны», вряд ли узнает в этом разбитном молодчике суровую солдат-девицу с ледяным взглядом. Ну, а «казаки» на всякий случай делали вид, будто они тоже рады визиту «сине-жёлтых».

— Стой! — скомандовал шведский офицер, причём не столько своим, сколько встречным. — Кто такие?

По-польски он говорил так скверно, что его с трудом поняли. Отец Адам витиевато поприветствовал его, сразу заявив, что ни служат одному королю, и подал письмо… Пока офицер сосредоточился на чтении, Катя не могла отделаться от мысли, что уже где-то видела этого субчика. Несколько секунд копания в «файлах» из прошлого — и результат ей не понравился до крайности.

Год одна тысяча семьсот первый, лето, нависающая над ней надвратная башня Нарвы. И офицерик, посланный генералом Горном вниз, к ней — к парламентёру с письмом от Карла.

«Давайте».

«Лично в руки…»

Помнится, швед тогда пялился на неё с определённым интересом. Катя всегда подозрительно относилась к таким людям, понимая, что здесь не двадцать первый век, и в этой эпохе она может казаться привлекательной только очень большим …оригиналам. На неё не клюнул даже такой записной бабник, как Пётр, что уже о многом говорит. Но если офицерик тогда, под стенами Нарвы, таращился не только на её невыдающиеся формы, но и на физиономию, дело плохо.

Под полой кафтана у Кати на протяжении всей миссии был упрятан «глок» с полной обоймой на семнадцать патронов. Оружие последнего шанса, так сказать. Перед выездом из Быхова в преддверии захвата пленного она переместила пистолет в карман. А сейчас тихонечко, под плащом, сунула туда руку, вытащила ствол и сняла с предохранителя.

«Узнает меня — стреляю немедленно. Не узнает — всё равно шведов придётся валить. Только чуть позже. Вот ведь принесла их нелёгкая…»

Как там говорили в её времена? «Закон — тайга, медведь — прокурор»?.. Деятельность внешней разведки никогда не была похожа на игру в детской песочнице, и вот это было самое хреновое — что иной раз приходится стрелять в ничего не подозревающих людей, случайно оказавшихся не в том месте не в то время. Сожаление приходит, даже если речь идёт о заведомых врагах, вроде этих шведов. То, что эти смерти предотвращают куда худшую бойню, лично ей служит слабым утешением.

Тем временем офицерик изучил письмо, кивнул и вернул бумагу иезуиту.

— Вам ехать с нами, — сказал он на ломаном польском. — Быстро. Вы и ваши люди…

Что он хотел сказать, так и осталось тайной. Потому что шведский офицер, едва присмотревшись к Кате в образе «пана Владислава», мгновенно её узнал. Это она столь же мгновенно поняла по его вытянувшейся физиономии… Время привычно потекло, словно тягучий сироп. Швед словно во сне тянулся и тянулся к рукояти пистолета в седельной кобуре, так же медленно-медленно открывая рот, чтобы отдать приказ подчинённым. А она уже вскинула руки с пистолетом, выцелила лицо и плавно отжала спусковой крючок. Сухо грохнул выстрел, дёрнулся ствол, улетела вправо пустая гильза… И время снова потекло в обычном темпе.

Пуля вошла офицеру точно в рот и при выходе разнесла затылок, словно перезревший арбуз. Лошадь убитого дёрнулась, испугавшись непривычного звука, и тело завалилось набок… Надо отдать должное солдатам с обеих сторон. Едва начался движ, они прекрасно поняли, в чём дело, и принялись действовать сообразно выучке. Но что шведы могли противопоставить скорострельному многозарядному оружию будущего? «Глок» громко хлопнул ещё дважды, и его выстрелы перекрылись пальбой «казаков», немедленно открывших по противнику огонь с обеих рук. Словом, не прошло и пяти секунд, отец Адам не успел толком испугаться, а шведский корволант был перебит.

7

Лишь когда стихло лесное эхо выстрелов, иезуит наконец сообразил, что произошло. Даже честно попытался пришпорить свою лошадь, но её уздечку уже перехватил один из «казаков».

— Спокойно, пан-отец, — сказал тот. — Не надо этого. Всё равно догоним.

— Вы нам нужны живым, — услышал он знакомый голос. — Но, если вдруг надумали что-то нехорошее — не обязательно невредимым.

Обернулся: так и есть, Владислав. Но, Иисусе сладчайший, как же неузнаваемо и страшно переменилось лицо юноши! Куда делся забияка-бретёр и тонкий, язвительный начинающий политик?

— Когда вы успели продаться схизматикам, мой юный друг? — с вызовом в голосе спросил отец Адам.

— Никогда, — последовал лаконичный и холодный ответ, напугавший его до дрожащих коленок. — Знаете, я была лучшего мнения о проницательности членов вашего ордена.

«Была»?

— Матерь Божья… Вы не только не поляк, но и не мужчина… — простонал святой отец, до которого наконец дошёл весь ужас его положения. — И в Европе есть только одна женщина, которая способна такое учинить… Господи…

— Степан, Нечипор, — холодным деловым тоном сказала дама, обращаясь к подставным «казакам». — Возьмите мои седельные сумки к себе. Я облегчу ношу пан-отца, повезу его багаж. А то мало ли, что он надумает с оным сотворить, пока мы постараемся как можно скорее покинуть это место. Нам неприятности ни к чему.

— Если вы рассчитываете, что я заговорю под пытками, то должен разочаровать вас… независимо от того, кто вы и как ваше имя, — отец Адам, пока возились с перемещением сумок, начал приходить в себя. — Нас учили безропотно терпеть боль и переносить страдания, вы ничего от меня не добьётесь!

— Не тому вас учили, — хмыкнула девица, на миг став похожей на «пана Владислава». — В Писании сказано: «Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города»^[69]. Если я не ошибаюсь, Притчи Соломоновы, только не помню, какая глава… Ну, ребята, — это она прибавила уже по-русски, обращаясь к своим помощникам, — теперь ноги в руки, и валим отсюда. Пока никто никого не хватился.

Интермедия

…Зима, она и в Истамбуле зима. Холодно и сыро. Даже во дворце Топкапы покои отапливали жаровнями и завешивали стены коврами, чтобы не так сильно дуло… Султан Ахмед Третий в который раз перечитывал представленные ему Мехмедом-пашой^[70] списки. Нет, это не перечень имён недовольных властью великого султана, повелителя правоверных. Здесь имена кафиров^[71], которые один за другим обращались к великому визирю с прошением о праве покупать рабов на рынках Кафы и Синопа.

Ничего удивительного в том нет: шведский король, повергнувший в прах своих врагов в Европе, обратил взор на земли московского царя. Для Высокой Порты это означает лишь одно: вскоре цены на рабов упадут. Ведь война — это самое удобное время, чтобы спустить с поводка крымского хана. А его друг Иван Мазепа снова пополнит свою казну долей от прибыли с продажи живого товара…

Султану всегда было интересно, как Мазепа, этот весьма одарённый человек, все свои дарования направил лишь на обогащение и на предательство всех, кто оному хоть как-то мешал. И как ему при том удавалось выйти сухим из воды. Но теперь, как показалось повелителю правоверных, звезда гетмана склоняется к закату. Открыто присягнув королю шведов, он явно просчитался. Карл тоже хорош: кто же воюет зимой? Если даже здесь, в благословенном краю, нет спасения от холода, то что же творится там, в северных землях? Ведь русские просто так ему ворота не откроют. Скольких жизней воинов недосчитается Карл, пока сумеет взять штурмом крупный город со всеми припасами для зимовки?

Мысли кафиров были недоступны султану. В особенности мысли такого странного человека, как король шведов. Иногда Ахмеду казалось, что тот ведёт себя подобно безумцу. Но проходило время, и новые действия короля начинали поддаваться хоть какому-то осмыслению. Тем не менее, пока большинству жителей Высокой Порты не было понятно в этой войне ровным счётом ничего, кроме одного: крымских татар ждёт богатый ясырь.

Вмешиваться в противостояние двух кафиров, как льстиво просят послы франков? Нет уж. Пусть неверные сами себя истребляют. Султан Ахмед — покровитель искусств, любитель цветов, стихов и изящества. Нет никакой причины для того, чтобы браться за оружие и влезать в чужую драку, исход которой очевиден всем, кроме самих участников, да ещё подслеповатых франков.

«Они все — те, деяния которых станут тщетой, и в ближнем мире, и в далеком, и им нигде заступников не будет», — гласит сура третья.

Русским придётся несладко. Но шведов при любом исходе дела ждёт поражение. Почему кафиры этого не видят?

8

— Завтра мороз ударит, — сказал Степан, поднимая повыше меховой воротник своего старенького кунтуша. — Так что вовремя мы.

Воздух и впрямь наполнился тем острым суховатым …даже не запахом, а духом, как здесь говорят. Он безошибочно указывал на приближение более-менее серьёзных отрицательных температур. Потому они торопились. Очень не хотелось оказаться в этот момент где-нибудь посреди дороги, так недолго и пленника не довезти.

С иезуитом никто по пути не разговаривал. Катя и солдаты время от времени обменивались фразами, но отца Адама все игнорировали. Не забывая, впрочем, присматривать за ним в три пары глаз, а то мало ли, что ему в голову взбредёт… Бежать он, впрочем, даже не пытался. Умный человек, понимал, что всё равно бесполезно.

Древний городок Мстиславль, изрядно подрастерявший в течение семнадцатого столетия своё тактическое и стратегическое значение, как выяснилось, уже был занят русскими полками. Причём, не абы какими, а лейб-гвардией. Об этом они узнали по знамёнам, вывешенным над старым полуразрушенным замком. Но выше всех расположили личный штандарт Петра — трёхцветное бело-сине-красное полотнище с двуглавым орлом и тремя коронами^[72]. Это означало конец путешествия и миссии. И начало следующего этапа — переноса боевых действий в вотчину Мазепы.

— Вот мы и приехали, святой отче, — без всякой насмешки сказала Катя сильно приунывшему иезуиту. — Не знаю, что вы там наговорите государю, но предупреждаю сразу: не старайтесь увильнуть. И не надейтесь, что придёт Карл и выручит вас. Ложные надежды — это всегда в итоге сплошное разочарование.

Четверо всадников пришпорили лошадей, и те резво побежали по начинавшей звенеть под их копытами дороге. Подступал трескучий январский мороз. Не только людям, но и животинкам хотелось в тепло.

Глава 15 Удары молний

1

После первой встречи с этими людьми его величеству королю шведов, готов и вендов многое стало ясно. Во всяком случае, он получил ответы на некоторые вопросы, считавшиеся неразрешимыми. Но это не спасло его от новых, не менее каверзных вопросов.

На память Карл не жаловался, потому раз за разом прокручивал тот разговор в голове, стараясь не упустить ни единой детали…

— …Что ж, ваша история очень многое объясняет, — сказал король, выслушав этого странного англичанина. — И ваши доказательства также весьма убедительны. Будем считать, что перемещения во времени суть дело самое обычное. Не значит ли это, что мы станем проходным двором для наших потомков?

— Насколько я знаю, ваше величество, такое случилось лишь один раз, — ответил тот, кто представился именем Стивен Хаммер. Наверняка не настоящим. — Здесь оказались мы, но здесь же очутились и наши враги. Притом, как раз они и провернули ту крайне досадную для вашего величества операцию под Нарвой.

— Я подозревал, что что-то с этими людьми неправильно, однако и предположить не мог… Впрочем, на всё воля Божия. Оставим прошлое и вернёмся в день сегодняшний. Я хочу выслушать ваши предложения.

— Ваше величество желает поквитаться за свой плен? У меня есть одна идея…

С одной стороны, высказанная гостем мысль сулила большую выгоду. Это как минимум выход России из войны если не навсегда, то очень надолго, потеря ею всего завоёванного и многого из того, что было ранее, урон чести и престижа. Но с другой… Карл никогда не считал себя рыцарем, да и не вёл себя подобно героям идиотских романчиков. Но идея захватить в плен семейство русского царя — это, знаете ли, уже вне всяких рамок. Тем более, ему не понравилось предложение гостей не только заняться этим самолично, но и распорядиться пленниками по своему усмотрению. Король примерно догадывался, какая судьба их в такомслучае ждёт. И что затем сотворит разъярённый «брат Петер». Он — страшный в гневе человек, его в этом случае не остановит никакой договор.

Да и поступать подобным образом… Не то, чтобы Карл был настолько щепетилен, что считал неприкосновенными дам и младенцев. Всё просто: позволь он обойтись с августейшими особами столь бесчестно, и навсегда станет изгоем среди монархов Европы. Против него ополчатся все. Даже король Франции, давний друг шведского королевского семейства, и тот окажется не в силах его поддерживать без урона для собственной репутации. Получить всеевропейский комплот против Швеции, на острие которого будет находиться обезумевший от горя царь Петер? Ни в коем случае. Вот уж кем, а идиотом Карл точно не был. Потому гость получил категорический отказ.

Другое дело — сам царь. Ничего против его визита в Стокгольм Карл не имел — если, конечно, он пройдёт на условиях шведов. Жаль, что дворец «Тре крунур» сгорел. Они могли бы там оценивать качество вин, играть в шахматы, беседовать на различные темы и обсуждать статьи нового договора — словом, проводить время точно так же, как и в Кремле. Но только под усиленной охраной был бы вовсе не Карл. Шведский король даже заранее дал себе слово, что не станет возражать против встреч столь знатного пленника с его семейством. Царица Дария произвела на короля благоприятное впечатление: хороша собой, неглупа и сведуща в медицине. По слухам, у них вполне счастливый брачный союз. Думая поступить с пленным по всем правилам чести, в ответ Карл надеялся не только на выгодный для себя договор, но и на будущий военный союз Швеции и России… Чёрт их дери, этих русских, но король предпочёл бы заполучить на свою сторону гостей с той стороны, чем этих, которые поневоле внушали ему омерзение. Было в них что-то эдакое, от чего временами тянуло запашком серы.

Рекомендации короля Франции, конечно, хорошая вещь, но здесь Карл предпочитал полагаться на собственное суждение.

Интермедия

— …Знакома ли вам, в таком случае, эта дама?

Гравюры восемнадцатого века — это что-то с чем-то. Узнать на них человека можно только в том случае, если и портрет был хорошо прописан, и гравёр попался не косорукий. В этом случае повезло.

— Дама мне не знакома, — уверенно сказал Хаммер. — Хоть и чертовски похожа на того парня, чью голову мне заказали ещё там. Но обмундирование — да. Видимо, она из тех самых русских.

— Погоди, Док, — Харпер опять влез не в своё дело. Выхватил у него листок с гравюрой, присмотрелся. — Так мы же её видели! Мы с тобой в Варшаве её точно видели, в той самой забегаловке, куда зашли перекусить перед отъездом! Помнишь — я её ещё за гея принял, а ты на меня напустился — сядь, мол, на место!

— Она была в Варшаве? — тут уже влез король, и «дикие гуси» дружно замолчали. — Когда?

— В день нашего отъезда оттуда, — ответил за всех Хаммер.

— Благодарю за ценные сведения, — сказал швед, говоривший по-английски с непередаваемо смешным акцентом. — На сегодня вы свободны. Завтра жду вас ровно в полдень.

— …Слышь, Док, а не много ли на себя этот петушок берёт? — поинтересовался Харпер, махнув рукой куда-то в сторону оставшегося за спиной королевского шатра. — Указывает, приказывает… Фу ты ну ты — король… Не он нам денежки платит.

— Зато тот, кто платит, отдал приказ слушаться этого короля беспрекословно, — напомнил командир. — Вопросы есть?

— Нет…

— Завтра в без четверти двенадцать все у меня. В полдень идём к королю, получаем указания. В случае приказа на активные действия — выдвигаемся. Не будет приказа — сидим на месте. Всё.

2

— Андерс.

— Да, ваше величество.

— Мне от вас понадобится некая услуга весьма деликатного свойства. Вы видели людей, которые сейчас покинули мою палатку?

— Они давно кажутся мне престранными. Но, насколько я могу судить, это опытные и небесталанные солдаты.

— И справиться с таковыми будет непросто… верно же?

— Крайне непросто. Полагаю, даже вашим неподражаемым драбантам сие дастся нелегко.

— Тем не менее, я желал бы, чтобы эти люди, в случае какого-либо их неповиновения, более не представляли никакой угрозы для меня.

— Как пожелает ваше величество…

У Андерса Лагеркруны, возглавляющего ныне Вестерботтенский полк, нет своего мнения. Он словно зеркало — отражает своего короля, и только. Но остроумен и понятлив, чем и нравится Карлу… Да, гости в данный момент весьма полезны как инструкторы, способные даже драбантам показать немало нового и интересного. Однако слову их король не доверял ни на стёртый медяк. Есть ли у них какие-либо ещё инструкции от короля Франции, помимо озвученных? Зная Луи Четырнадцатого, Карл Двенадцатый нисколько не удивился бы их наличию. Держать всё под строжайшим контролем: француз на этом совершенно помешался… Нет, такие няньки королю Швеции ни к чему.

Рёншельт, в отличие от иных генералов, продолжает удивлять своим упрямством. До сих пор считает, что русские ничего из себя не представляют и как армия, и как люди. Опасное заблуждение, Карл убедился в том самолично. Предположим, что их войска только учатся правильно воевать. Но открыто называть их животными и громогласно призывать резать всякого русского, какой встретится на пути? Гостям сие нравится, как раз в их духе. А значит, они обязательно станут крутиться около Рёншельта, и ещё неизвестно, чем может обернуться такая коллизия. Запретить им общаться? Они попросту станут делать это тайно, что гораздо хуже…

— Мой король! — в палатку, помнившую ещё деда нынешнего короля, вбежал старина Гёрдт. — Полки готовы атаковать, ждут лишь вашего приказа.

Фраза адъютанта вернула короля в действительность. Итак, разведка донесла, что перед ним не основной корпус русских. Петера здесь нет, командует его генерал — Шереметев. Конница под началом Инфланда, Генскина и принца Дармштадтского на левом русском фланге и Меньшикова на правом. Сам генерал Шереметев также справа, левый фланг отдал генералу Репнину. А в центре русских позиций — подмёрзшее болото. Местные жители уверяли, что пройти там нельзя, даже зимой. Но шведы ведь не ищут лёгких путей, верно? Славный Упландский полк под покровом ночи при помощи сколоченных из досок настилов форсирует взявшуюся не слишком толстым льдом речку Вабич, вклинится по краю болота и атакует позиции Репнина с фланга. Это послужит сигналом к атаке иным шведским региментам. Часть далекарлийцев останется против позиций Шереметева, демонстрируя флаг и делая вид, что там присутствует весь полк. Все прочие уже под командованием короля пойдут в атаку. А далее… Может, Рёншельт и упрямый осёл, но в чём-то он прав. Русские вряд ли дерзнут принять встречный бой. Им для этого ещё не хватает решимости.

— Уверен, что слава вашего величества… — начал было Лагеркруна, но король сразу прервал его восхваления.

— Я был у них в плену, Андерс! Какая к чёрту слава! — вспылил Карл. — Славу я заслужу на поле этого сражения. А вы лучше готовьте своих вестерботтенцев к выступлению… Гёрдт! Приказ Упландскому полку — начинаем.

Удивительно, но после того разговора с гостями, когда им показали портрет девицы, король с удивлением отметил в себе разительную перемену. Если ещё совсем недавно он с головой бросался в любую авантюру, казавшуюся хорошим развлечением, то теперь стал говорить и действовать куда осмотрительнее. Девица была в Варшаве, гости её опознали по гравюре. Что она там делала, позвольте спросить? Уж не за ним ли следила? Ведь и сам Карл тогда находился в польской столице, готовился к выступлению в поход. Сразу вспоминалось её предостережение — мол, стоит вам повернуть оружие против России, и в один прекрасный момент я объявлюсь в вашей палатке… Карл покосился на длинный вертикальный шов, с некоторых пор красовавшийся на одной из полотняных стенок. Память о Нарве, о позоре. И о том, что это может повториться, тем более что та ужасная девица бродит где-то поблизости.

Самым безопасным местом для короля шведов этой ночью будет поле сражения. Станешь тут осторожным, когда на тебя идёт охота…

3

— На твоём месте я бы всё-таки приняла меры, — продолжала гнуть своё Катя. — Так, знаешь ли, спокойнее, особенно когда на тебя идёт охота.

— Да ну тебя к чёрту, — отмахнулся Пётр Алексеич. — Дел по горло, а я прятаться должен?.. Что Алексашка сообщил?

— Они готовы к бою, — криво усмехнулась Катя. — Карл — тоже. Но мы на соединение с Шереметевым не идём… Батурин?

— Если б только он, — государь нацепил на себя длинный, подбитый мехом плащ — явно собрался вновь пробежаться по расположению своих полков. — Останешься здесь. Тряси иезуита как хочешь, но мне нужно знать всё о планах Мазепы.

— Возьми охрану, — напомнила солдат-девица. Она снова была в преображенском мундире, а на шляпе и кафтане уже красовалась новенькая золотая тесьма в два пальца шириной: получила чин поручика за операцию «Зеркало».

— Катька, отвяжись ты со своей охраной. Что со мною сделается здесь, посреди гвардии?

— Карл тоже так думал.

— Катька! — нехорошо ощерился Пётр Алексеич, страшно не любивший подобной опеки. — Займись иезуитом, а меня оставь!

Ответом ему был весьма красноречивый взгляд.

— Стас! — Катя высунулась в коридор. — Будь другом, сопроводи государя… А тебе бы, Пётр Алексеевич, и правда поостеречься. Что я Дарье скажу, если эти тебя утащат?

— А… — тот обречённо махнул рукой. — Всё равно по-своему повернёшь…

И умчался — проверять, указывать, карать и миловать. Но хотя бы в сопровождении Орешкина, и то хорошо.

Злится… А встретились ведь как старые друзья после долгой разлуки. Собственно, почему «как»? Они уже давно общались не только на деловые темы, но и делились какими-то личными переживаниями. Кате нравилось, что они стали понимать друг друга именно как близкие друзья. И доверять так же. А Петра подкупало то, что ей от него ничего не было нужно, по крайней мере, лично для себя или кому-то «по блату». Катя никогда не «лоббировала» чье-либо продвижение по службе, если только речь не шла о реальных заслугах человека. Никогда не гналась за цацками вроде титулов и званий, как Меньшиков. Никогда не пользовалась сложившимся положением для извлечения личной материальной выгоды, как тот же Алексашка. По поводу денежных вопросов у неё с «полудержавным властелином» частенько возникали серьёзные трения, после чего Данилыч на время затихал, а потом опять брался за старое. Если бы он не был полезен как отменный исполнитель государевых приказов, наверное, давно бы в Берёзов уехал, снег убирать.

Катя не пыталась, как здесь принято, решать свои личные проблемы, подсовывая недругов под каток государственной машины. Их у неё было немало, особенно при дворе, и они-то как раз не стеснялись в средствах. Поругалась с пройдохой Шафировым и огребла после этого кучу доносов на себя любимую. Поругалась с Кикиным — то же самое. Другое дело, что эти кляузы Пётр Алексеевич отправлял в печку, едва пробежав глазами по строчкам. Уговор про «не лгать» «немезидовцы» соблюдали неукоснительно, потому достаточно было вызвать любого из них и задать прямой вопрос. И как-то так получилось, что вал доносов не скоро, но сошёл на нет. Просто те, кто их писал, убедились, что не стоит тратиться на бумагу. По факту предъявить царицыной сестрице было нечего — не ворует, лишнего не говорит и не пишет — а наветы не работают.

«Либо ты мне веришь, либо нет. Если нет, тогда не поручай ничего серьёзного. Если да — не удивляйся, доносы на меня тебе будут телегами возить», — сказала она Петру Алексеевичу с самого начала. Он принял правила игры. Пожалел ли о том? У него и надо было спрашивать. Катя судила по делам: раз, несмотря на разногласия, до сих пор не пристрелил, значит, всё в порядке.

А помянутые разногласия возникали регулярно, что никого не удивляло. Взять хотя бы ситуацию с личной охраной. Катя упирала, что таких людей, как «немезидовцы» или те «дикие гуси», надо опасаться круглосуточно и в любом месте. Потому постоянно навязывала государю сопровождение из своих. Это, в свою очередь, вызывало недоумение, затем раздражение и недовольство. Пётр пытался отделаться от вооружённого эскорта, но поскольку солдат-девица была тем самым камнем, на который находит коса, всё равно рядом с ним всегда крутился хотя бы один «немезидовец».

Ну, а иезуит… А что ей от него нужно? Только подтверждение давно известных фактов из жизнеописания гетмана Мазепы. Для этого достаточно было разговора по душам, без всякого членовредительства. Если отец Адам был вскормлен орденом Иисуса, то Катя — продукт циничного информационного века. На неё не действовала его казуистика, а говорить много умных слов она умела ничуть не хуже.

Её сейчас беспокоило другое. Ясно было, почему русская армия не даёт Карлу генеральное сражение. Силы ещё неравны, ни количественно, ни качественно. Ясно было, что Пётр Алексеич, как и в том варианте истории, начнёт изматывать шведов небольшими стычками, фланговыми ударами и отсутствием продовольствия. Но пока что у Карла полный обоз всякой всячины. А государь что-то очень оптимистично настроен сегодня. Вывод? Видимо, Шереметеву даны кое-какие интересные указания, и Катя крепко подозревала, что как раз по части шведского обоза. Ей оставалось только ждать сообщений от егерей, приданных к бомбардирской роте — у них тоже кое-что было в запасе.

Интермедия

Мальчишка. Великовозрастный.

Ну, хорошо. Сейчас он получит урок, которого не ждёт.

Не соврали современники Петра Алексеича, утверждавшие, будто он боялся разновсяких членистоногих. И в то же время горазд был подшутить над ближниками, время от времени подбрасывая им то паука, то многоножку. Катя обнаружила великолепного восьминогого красавца «крестовика» у себя среди бумаг.

— Да уж… — задумчиво сказала она, разглядывая насекомое, неприкаянно бродившее по столу. Побледнела, конечно, но и только. — Это Дашка разболтала, что я их тоже боюсь?

— Не очень-то по тебе сие видно, — не без удивления заметил государь, явно собиравшийся поразвлечься её испуганным видом.

— Поверь на слово. Боюсь. До паники… А теперь смотри внимательно.

И, сняв перчатку, точным плавным движением протянула к пауку руку. Членистоногий подумал своими ганглиями, пошевелил лапками и ловко взобрался по пальцам. Катя подняла руку и смотрела, как паучок осваивается на новом насесте.

— Нас учили командовать своим страхом, а не подчиняться ему, — сказала солдат-девица, краем глаза наблюдая, как Пётр Алексеич сделался вдруг не просто серьёзным — заинтересованным. — Скажу честно: мне тогда было шестнадцать, и паука я смогла посадить себе на ладонь только на четвёртом занятии. Зато опыт приобрела бесценный.

Государь, главнокомандующий и, с некоторых пор, дражайший родственник неожиданно протянул руку, чтобы взять у неё злополучного паука.

— Не торопись, — предостерегла Катя, заметив, какой гримасой исказилось при этом его лицо. — Сначала представь, что ты думаешь о чём-то очень важном, а паук — это просто некий неодушевлённый предмет, который нужно взять… Не делай резких движений. Они должны быть плавными, чтобы не напугать животинку… Так, всё верно. Главное — отстраниться от своего страха, быть над ним. Тогда всё получится.

И у него всё получилось. С первого же захода. Что при его взрывном характере довольно странно.

4

— Они переправляются.

— Точно ли? Ни зги не видно же.

— Совершенно точно, Александр Данилович.

— Попался Карлус… Передай Ваське — его черёд работать.

…Солдаты Упландского полка, пользуясь непроглядным мраком пасмурной зимней ночи, тихо перебирались по льду и дощатым настилам на другой берег речки. В более тёплое время там можно было утопнуть в непролазной болотине, но сейчас под сапогами шведов негромко похрустывали комья замёрзшей грязи. Они пробирались по тоненькой кромке болота, примыкавшей едва ли не вплотную к русской батарее, расположенной чуть правее и выше по склону, ежеминутно рискуя быть обнаруженными… Приказ был прост и понятен: забраться во фланг полкам Репнина и ударить там, откуда не ждут — со стороны заболоченного центра. А когда возникнет неизбежная суматоха, в атаку пойдут остальные полки и добьют русских.

Практически все упландцы уже переправились и втянулись в низину, даже зимой вонявшую болотной гнилью. Последние солдаты перебегали речку по льду, уже почти не скрываясь. Вот-вот должна была прозвучать команда к атаке… И тут что-то произошло. То, чего не ждали сами шведы.

Со стороны ближайшей русской батареи раздалось шипение, словно порох горел. Затем они увидели приглушённые то ли расстоянием, то ли заграждением долгие вспышки огня. И наконец прямо из-за бастионов временных земляных укреплений в сторону упландцев вылетел с десяток чего-то вроде ракет, кои применяли против конницы, только значительно больше.

Шведы даже успели понять, что их манёвр раскрыт, и попытались ринуться в атаку. Но эти ракеты одна за другой разорвались у них над головами. На прославленных упландских каролинеров с небес низвергся град свистящих железных осколков, убивавший и калечивший солдат, не знавших, как от этого защититься. Надо отдать должное выучке шведов: они не расстроили порядки и даже после такой кровавой бани бросились вперёд. Вот только никакого внезапного удара получиться никак не могло: их ждали. Да и что это за атака — снизу карабкаться на палисады. Впрочем — да — шведы не ищут лёгких путей.

Невероятно, но факт: яростная атака упландцев принесла свои плоды. Ценой больших потерь им удалось прорваться за палисад и начать бой внутри батарей. Русские канониры и солдаты сопротивлялись отчаянно, сражение превратилось в сущий ад… Снова послышались разрывы ракет — то на подмогу упландцам шёл не кто иной, как сам король во главе лейб-драбантов, и именно их обстреливали сейчас с одной из батарей. Но шведы уже воодушевились и удвоили усилия… Не выдержав этого безумного натиска, русские отступили. Канониры, видимо, имея какую-то инструкцию, стали подрывать зарядные ящики у своих орудий, иной раз ценой своей жизни.

На левом фланге у шведов, за болотом, заговорила другая русская батарея. Но стрельба пошла не по живой силе, а по льду Вабича. Ядра стали ломать ненадёжную ещё переправу. А тут ещё выяснилось, что даже отчаянная храбрость Карла и его гвардии не помогла захватить сходу самый проблемный участок — ту батарею, с которой то и дело начинался обстрел ракетами по наступавшим. Ни упландцы, ни подошедшие за ними вестерботтенцы и далекарлийцы вместе с отборными воинами — драбантами — ничего не могли поделать с этой батареей. Помимо бомбардиров её защищали солдаты в тёплых овчинных полушубках, а на их меховых шапках польского фасона в свете горящего палисада поблёскивали зелёные значки. Егеря, новый род войск. Ох ружейный огонь был убийственно точен и невероятно скор. Залп сливался со следующим залпом, пули косили наступавших, словно траву. В шведов десятками летели гранаты и небольшие ракеты, которые, судя по причиняемому ущербу, были теми же гранатами, только на «своём ходу». Около батареи вскоре возник второй вал — из мёртвых тел.

И прославленные каролинеры, лучшие солдаты Европы, не выдержали, начали медленное отступление.

Восточный горизонт к тому времени начал сереть, и в этом неверном свете шведы увидели сразу три неприятные вещи. Во-первых, с южного фаса укреплений дозорные углядели подступающую конницу. Снег в округе лежал неглубокий, лошадям не помеха. Во-вторых, огонь северной батареи Шереметева сделал своё дело: лёд на речке начал ломаться всерьёз. Ещё немного — и путь к собственному лагерю для шведов будет отрезан. И, в-третьих, над расположением на том берегу поднималось зарево. Там что-то очень нехорошо горело, судя по дальности — обоз. То ли русские применили свои ракеты, начинив их зажигательным составом, то ли выслали диверсантов… В принципе, сейчас для шведов разницы не было, результат-то всё равно один. И Карл отдал приказ отступать боевым порядком. Потому что, если артиллерия отрежет их от резервов, а с северного фаса подойдёт ещё и конница Меньшикова, на том русский поход шведской армии и закончится.

Шведам удалось то, чего пока ещё не могла исполнить ни одна армия континента: они, серьёзно потрёпанные, уходили с позиций, сохраняя порядок и дисциплину. Переправлялись по изломанному льду, теряя товарищей, погибавших от русских ядер и проваливавшихся в воду, но не утратили сплочённости. Только благодаря этому остались живы и их король, и те, кому повезло вернуться в свой лагерь…

5

— Где Аникишка? Где этот сучий сын?!! — рвал и метал Борис Петрович Шереметев, наблюдая в подзорную трубу погром, учинённый в южных батареях. — Сыскать и предъявить! Сказано было — стеречься атаки с центра! А он что? Проспал? Ежели б не стойкость солдат, то взяли бы свеи …что надо и что не надо! Под суд его!^[73]

— Брось бушевать, Борис Петрович, — сказал ему Меньшиков, наблюдавший не за разнесенными в клочья батареями, а за ретирадой Карла. — Не Аникитой единым, как говорится. Гольц тоже хорош, вон куда кавалерию засунул, едва поспели.

— Всем достанется, — грозно пообещал командующий. — Едва конфузию не получили, едино лишь чудом Господним от позора были избавлены.

— Ну, что, Борис Петрович, полагаю, пора особый пакет вскрывать.

Шереметев при упоминании оного разом перестал кипятиться, сосредоточился. Оба командующих вернулись в палатку. Борис Петрович добыл из кармана ключик, открыл ларец с бумагами и вынул ничем не примечательный бумажный пакет, опечатанный сургучом с орластыми оттисками. С хрустом сломал печати. Внутри обнаружился лист бумаги, исписанный неповторимым государевым почерком, который, не перекрестясь, не разберёшь.

«…и токмо убедившись, что обоз свейский разорён хотя б на третью часть, скрытно отступайте к Мстиславлю, где и надлежит вам присоединиться к головному корпусу. Не должно вам помышлять о генеральной баталии, покуда Карлус сыт и силён. Должно представить ему всё таким манером, будто бы вы из слабости отступили, а он бы бросился следом, отрываясь от своих интендантов…»

Командующие переглянулись.

— Ну, что ж, Борис Петрович, — хмыкнул Алексашка, — быть по слову государеву. Пускай Карлус за нами по морозу побегает, авось согреется!

6

Карла трясло от ярости. Все доводы разума были прочно забыты, едва стало ясно, в какую цену обошёлся неудачный штурм русских позиций.

Нет, он не особенно жалел о потерях живой силы. У него много славных солдат, хоть в полках индельты^[74], хоть в гвардии; хватит, чтобы поставить на колени всю Россию. Но обоз! Кто и как сумел его поджечь? Почти половина съестных припасов безнадёжно испорчена огнём, порох в части зарядных фур был подорван, довершив начатое пламенем. Расспрошенные часовые уверяли, что с того берега прилетели огненные снаряды, после взрывов коих и начался пожар. Учинили расследование, в котором приняли участие и гости. Эти сразу обнаружили, как они выразились, кое-что знакомое. Притащили в палатку обгорелые части помянутых снарядов, которые больше всего напоминали короткие твёрдые крылышки с рублеными краями, крестообразно прикреплённые к обломанному куску трубки из очень толстого многослойного картона. Обозвали сие словом «стабилизатор».

— Ручаюсь, там и на головных частях ракет были такие же …крылышки, — уверенно заявил Хаммер. — Никаких сомнений: тут поработали наши противники.

— Они работали, — прошипел Карл. — У них для этого было почти шесть лет. А вы чем занимались всё это время? Добывали бобровый мех за океаном и выясняли отношения с краснокожими? Крайне полезное времяпрепровождение! Окажись я на вашем месте, Швеция уже владела бы миром!

— Мы, ваше величество, делали, что могли…

— Это я понял! — разъярился король. — Также, как и то, что ваши возможности весьма ограничены!

— Так дайте нам шанс сделать то, в чём наши возможности практически безграничны, — спокойно ответил Хаммер. — Мы ждём только вашего приказа.

— Вы получите приказ, как только я смогу убедиться, что моя армия вновь готова к сражению, — надменно проговорил Карл. — Ступайте.

Битва у Головчина не была поражением, но и не стала победой. Все остались при своих позициях, хоть и понесли ощутимые потери. Но нужно признать: король едва унёс ноги с того берега. Генералов в том не винил: сам хорош. Крепко подозревал, что сейчас в русском лагере идёт выяснение, кто больше виновен в случившемся. Если так, то ещё не всё потеряно.

Лёд на речке был переломан ночным обстрелом, между льдинами чернели многочисленные полыньи разных калибров. По такому «мосту» на тот берег не переправиться, только наводить подобие понтонных мостов. Но делать это под огнём русских пушек — занятие, прямо скажем, чрезмерно рискованное. Нужно ждать, пока мороз не прихватит открытую воду, а это потерянное время, за которое к русским может подойти подкрепление. Впрочем, тоже не худший вариант. Пусть подойдёт Петер и наконец даст генеральное сражение по всем правилам.

Гости с их методами войны — подождут. В конце концов, их черёд может и не настать, если на то будет Божья воля.

…А на рассвете следующего дня короля разбудили словами:

— Ваше величество, вставайте! Русские ушли!

Как — ушли? Куда ушли?!!

Карл был настолько ошарашен подобным известием, что едва не задал эти вопросы вслух. Спал он полностью одетым, оставалось лишь накинуть тёплый плащ и надеть шляпу, чтобы выйти из палатки и убедиться самолично… Лютый холодный ветер сразу подхватил полы его плаща, едва не сдул треуголку. Алый рассвет, заливавший противоположный берег нездоровым, словно бы гнойным светом, не обманывал: сколько ни смотрел его величество в подзорную трубу, столько видел, что разбудили его не зря.

Русские полки действительно ушли.

— Какого дьявола… — у него поневоле вырвалось богохульство. — Почему они отдали мне победу?

— Возможно, ваше величество, они подсчитали свои силы, — ответил вездесущий Лагеркруна, также обозревавший окрестности. — Потери, понесенные ими, могли оказаться существеннее, чем мы думали.

— Но это же прекрасно! — воскликнул Аксель Спарре. — Нам остаётся только догнать их и добить!

— Это не основные силы русских, — осадил его король. — Но ты прав: бить врага лучше по частям… Готовить переправы!

Стужа обещала, что очень скоро полыньи на реке затянутся льдом. Однако шведы не станут ждать милостей от природы. Впереди ждала победа, а значит, нельзя было медлить.

Интермедия

Из дневника Петра Алексеевича:

«…А слов от них я набрался немало. Нравится мне язык потомков наших, как они изъясняются — коротко и понятно. То-то они носы морщили, слушая нас поначалу.

Голландия? Нет более для меня Голландии, кроме верфей и мастеров корабельных.

Шведская армия? У них есть чему поучиться, однако ж такая манера сражений долго не проживёт. Тому порукой и оружие нового образца, и сама тактика боя, что принесли с собой люди из грядущего. Сие через двадцать лет изменит мир более, чем всё прочее.

Что привлекает меня в людях из грядущего? Их немыслимая ныне свобода духа, широта познаний, стремление учиться далее, краткость и ясность речи.

Что злит меня в них? Желание всё и всякий раз сделать по-своему…»

7

Очень много слов было сказано и написано по поводу роли личности в истории. Но наблюдать это своими глазами… А уж когда одна личность как следует изучила другую и строит свои планы исходя из результатов исследования, то зрелище получается ещё то.

Иными словами, Пётр Алексеевич поймал Карла Карловича за его самые большие недостатки — самоуверенность и честолюбие. Государь ни на минуту не сомневался, что, узнав об уходе корпуса Шереметева, швед бросится вдогонку, притом, скорее всего, ради скорости марша ещё и от обозов оторвётся, поручив их сопровождению кого-нибудь из генералов. Другое дело, что у Бориса Петровича и Александра Даниловича тоже обозов, считай, не было, но их-то как раз отправили в путь первыми. По дороге нагонят. А вот у Карла ситуация обратная: обозам придётся догонять «хувудармен» короля, которая стремглав помчалась за русскими.

Шведы рассчитывали пополнить продовольственные запасы по пути — проще говоря, отобрать зерно и мясо у местных крестьян — но здесь, на территориях, юридически принадлежащих Речи Посполитой, местные жители почему-то исполняли приказы русского царя. А именно — загодя попрятали своё зерно, угнали скот в леса, да и сами там схоронились от греха подальше… Словом, когда шведы узрели русский арьергард в пределах досягаемости, зубы у них уже постукивали от мороза, а животы нешуточно так подводило от голода. Только раз за несколько дней им повезло найти плохо спрятанную яму с парой десятков мешков зерна. И надо отдать шведам должное: они не передрались за провиант, а найденное до последнего зёрнышка поделили на всех поровну, не чинясь, кто солдат, кто офицер. Ибо так приказал сам король, который разделил скудную трапезу со своими драбантами. Грелись в брошенных жителями деревеньках, рубили на дрова всё, что было способно гореть. Иначе говоря, не особенно они были рады тому, что выступили в поход зимой.

Арьергард русских шведы попытались атаковать сходу, но там не дремали. Застучали выстрелы, появились убитые и раненые с обеих сторон. Вскоре подтянулась шведская конница, однако на узком пространстве лесной дороги особо развернуться ей было негде, а русские ещё и применили по ней маленькие, но очень громко взрывавшиеся ракеты, пугавшие лошадей. Когда же подошли передовые полки, русские и вовсе сцепили несколько телег в вагенбург и встали насмерть, прикрывая отход основного корпуса… Бой приняли около четырёх сотен солдат. А когда стало ясно, что через этот редут раньше ночи шведам не пробиться, так как расположился он крайне неудачно — прямо на дороге меж двух поросших густым лесом склонов — в живых оставалось не более трёх десятков его защитников. Лишь половине от этого числа удалось уйти с наступлением темноты. Но шведов они задержали качественно, подарив своим несколько часов форы.

Карл рассчитывал на генеральное сражение у Мстиславля, куда и направлялся корпус Шереметева, но русские, объединив войска, не стали ждать гостей. Пётр немедленно отдал приказ уходить на юго-восток. В строну Батурина. А до населения городка довели информацию, что Карл идёт сюда, причём, голодный. Мол, делайте выводы. И большая часть населения, сделав нужные выводы, бросилось из города врассыпную, вывозя продовольствие и всё ценное. Что из припасов не смогли увезти ни перепуганные обыватели, ни русская армия, было предано огню…

…Такая игра в кошки-мышки, с одной стороны, безумно нравилась Карлу. Это был тот типаж, который жить не может без дозы адреналина в крови. Приказав Левенгаупту ещё раз пройтись частым гребнем по «освобождённой» от короля Августа части Польши и собрать новый большой обоз, он всё же вынужден был остановиться у полусгоревшего Мстиславля и дожидаться, пока подвезут уцелевший у Головчина провиант. Шведы едва тянули ноги, а сытые и довольные русские преспокойно уходили куда им вздумается, почему-то не желая давать сражение. Разведка доносила, что к армии Петра присоединяются новые полки, подвозят припасы. Противник усиливался, тогда как сам Карл пока только терял.

В день, когда до Мстиславля дотащились шведские интенданты с обозом, явились представители гетмана Мазепы. Они объявили о присяге, которую Иван Степанович принёс королю Карлу, поведали, что клятые донские казаки не поддержали его в том и, более того, направили два полка на подмогу Петру.^[75] Но самое главное — гетман собрал в своей столице, городе Батурине, значительное количество еды и боеприпасов! Если его величество желает разместиться на зимних квартирах и воспользоваться провиантом, собранным его верным подданным — гетманом — то добро пожаловать. А там к весне и полсотни тысяч запорожцев на усиление подъедут, под ручку с калмыками… Обрадованный новостями, Карл отдал приказ — выступать на Батурин.

Про Смоленск он уже успел благополучно забыть. Так же, как Мазепа забыл сообщить, что в крепости Батурина прочно сидит русский гарнизон. Ну, и ещё про пару несущественных деталей. Бывает.

Интермедия

— Речь… За это, честно сказать, наши историки тебя готовы были ногами бить, — призналась Катя, когда они на очередных учениях устроили обеденный перерыв. — Причём, с особым цинизмом. Умудриться так засрать язык, хоть разговорный, хоть письменный — это нужен особый талант. У тебя получилось.

— А что было делать? — немного легкомысленно ответил Пётр Алексеевич, отдавая должное «сиротским бутербродам». — Что делать, когда везёшь вещь либо понятие, а у нас слова такого нет? Только и остаётся, что тащить ещё и слово.

— Ну, ладно — ещё всякие там корабельные термины, все эти шкоты, фалы и кофель-нагели, якорь им в корму, — настроение у солдат-девицы, судья по всему, было хорошее. — Это как раз понятно. А можно спросить, за какой надобностью тебя понесло тащить кучу немецких слов ещё и в быт? То есть туда, где нужные и всем понятные слова как раз были?

— Да пустое…

— Кому как. Просто у нас там шла война с упоротыми ребятами, кто аналогично засрал язык своей земли всякими «накшталт» и «гэликоптэрами» — вместо слов, которые давно есть, да вот беда, слишком похожи на русские. Тебе-то простительно, ты не знал, что творишь. А у нас эту же задачу выполняли явные враги.

— Катя, — Пётр Алексеевич тоже пребывал в недурном настроении: только что провёл тренировку на егерской полосе препятствий. И одет он был в полевой мундир соответствующего рода войск. Да и лето в разгаре, а обед на траве — самое оно для душевной беседы. — Как у вас там говорят — морали решила почитать? Уймись. Что можно, то изменим. Чего изменить уже нельзя, так и останется… Кстати, что такое «гэликоптэр»?

— Такая летающая хреновина с винтовыми лопастями.

— Очень понятно объяснила, — рассмеялся государь.

— Я могу гораздо подробнее, даже с рисунками, но на это уйдёт слишком много времени, — сказала в ответ Катя. — Проще сказать «хреновина» — и всем всё ясно.

— Это оттого, что сию штуку у вас каждый видел. А ты мне попробуй объясни.

— Красиво ты съехал с неудобной темы. Как у нас говорят — слив засчитан, — рассмеялась она. — Ладно, ладно, уже вижу, как ты мысленно мне голову рубишь. Итак, начнём с самого начала — то есть с принципов. Видел проект винтового аппарата Леонардо да Винчи?..

Иногда у них случались такие непринуждённые разговоры, с дружескими подначками и смехом, да. Но уж очень редко, просто по пальцам одной руки пересчитать…

8

Когда стало ясно, что шведская армия свернула с дороги на Смоленск и движется в направлении гетманщины, Пётр Алексеевич перекрестился и облегчённо вдохнул. Получилось.

Ему оставалось одно: следовать параллельным курсом по своей территории, не позволяя Карлу совершать фланговые манёвры. Вокруг «хувудармен» стали крутиться летучие отряды русских, коих именовали «партизанами». Эти выслеживали и уничтожали шведские корволанты, перехватывали гонцов, а то и, объединившись, совершали дерзкие атаки из засад. Февраль, который в старом русском календаре именовался словом «лютый», сделался для шведов не только холодным, но и весьма «увлекательным» по части разнообразных приключений. А попытку повернуть на Киев пресёк неожиданный удар регулярных русских войск по растянутому флангу шведской армии. Пётр не давал Карлу закрепиться ни в одном мелком городке, а крупные населённые пункты были загодя укреплены, благо, целых пять лет для этого было. Лишь в Гадяче шведам удалось взять крепостицу измором, да и то русский гарнизон в полторы тысячи человек, во-первых, продержал там шведов две недели, а во-вторых, сдался «на пароль», то есть под честное слово. Уважая тех, кто столь малым числом сумел ему так долго противостоять, Карл приказал обустроить для пленных русских отдельный лагерь, выделил охрану и скудный, но паёк из собственных припасов, и двинулся дальше.^[76]

В этом году тепло пришло лишь во второй половине марта. Дороги мгновенно развезло в кисель, скорость продвижения обеих армий резко упала. Теперь Карлу, с учётом его манёвров и непредвиденных «сидений», до Батурина было не две недели ходу, а все два месяца — пока дороги не просохнут.

Гонец с известием о выдвижении корпуса Левенгаупта с собранным по половине Польши провиантом прибыл в ставку Петра уже по весенней распутице. Что самое интересное — Карлу о выступлении обоза известно до сих пор не было: курьеров Левенгаупта благополучно перехватывали. Зато в Батурин стали ездить люди в шведских мундирах, принося гетману хорошие новости о скором приближении армии Карла. Мазепа в свою очередь слал с этими гонцами письма — мол, ждём и надеемся, все глаза уже проглядели… Одним словом, у Петра Алексеича в отдельной папочке к концу апреля уже скопился убойный компромат, написанный гетманом собственноручно.

Вы не поверите, но Мазепа слал письма и Петру! В них он уверял в своей абсолютной лояльности, и что присяга Карлу была подставной, и что он заманивает шведов, дабы государь мог ударить по ним, когда ему заблагорассудится. Словом, сказочный …персонаж. Читая его эпистолярию, Катя начинала понимать, почему некоторые из её современников взяли себе этого типа за образец для подражания. Пётр Алексеич даже подумывал, не отправить ли эти письма Карлу, чтобы швед тоже почитал и оценил слог.

А дела у Мазепы и без того шли очень так себе. На свою сторону он сумел склонить около десяти тысяч запорожцев. Как и чем мотивировал, неизвестно, но, когда войско в апреле появилось в районе Батурина, и гетман начал облегчённо вздыхать — хоть не с пустыми руками к королю — среди явившихся казаков нашлись неглупые люди, которые начали здраво оценивать обстановку. В результате процесса осмысления ряды явившихся поредели где-то на треть. В самом деле — шли, как обещал гетман, на всё готовое, а тут надо крепость осаждать. В которой злые солдаты и гора припасов. И ещё неизвестно, в насколько плохом настроении придёт швед. У многих казаков были личные связи в Польше, так оттуда уже понаписали обо всех прелестях шведской оккупации. Наблюдать то же самое у себя дома почему-то мало кому хотелось. А тут ещё слухи о приближении Петра, также пребывавшего далеко не в лучшем расположении духа. О причинах последнего курсировали сплетни, будто какой-то из гетманских отрядов обнаружил поезд царицы, приближавшийся к Киеву. Но поскольку кареты с женщинами и детишками охранял воинский корпус численностью около двенадцати тысяч солдат, от идеи захвата заложников почему-то отказались.

Между тем, слова «тайно и с бережением» Фёдор Головин, возглавлявший этот кортеж, понял достаточно своеобразно. Результат, конечно, положительный: и царицу с детьми привёз в полной сохранности, и пополнение доставил. Два в одном, так сказать. Однако от известной доли негатива с государевой стороны это его не уберегло…

Интермедия

Пётр Алексеич давненько уже не брался за дубинку. Пример «немезидовцев», которых он не трогал ни при каких обстоятельствах, вынудил прочих вначале крепко задуматься о таком феномене, затем присмотреться, сделать кое-какие выводы. Наконец начали раздаваться голоса об офицерской чести. Вначале робкие, словно пробный шар пускали, затем всё смелее. Наконец, исподволь, потихоньку, но общими усилиями до государя довели-таки мысль о недопустимости рукоприкладства, по крайней мере по отношению к служивым. И в один прекрасный момент Пётр Алексеич внезапно обнаружил, что офицерство начало превращаться в некую общность со своим кодексом чести, который не допускал подобных эксцессов. Правда, пока оно строго делилось на два лагеря — «немцев» и «русских». В кавычках — потому что среди «немцев» бывали замечены и природные русаки знатных фамилий, а среди «русских» — самые что ни на есть немцы вроде Дитриха Кауфмана, одного из офицеров егерской роты Преображенского полка, или Алексея Келина, державшего оборону в батуринской крепости. Разница между партиями была в отношении к вопросу чести: имеет ли он касательство только к офицерам, или же распространяется на всё воинское сословие.

Это явление не прошло мимо взора государева.

— Ваша работа? — недовольно вопрошал он у поручика Черкасова.

— Чья же ещё, — лаконично отвечал тот. — Ты, помнится, мечтал о людях чести.

— Уж больно строптивы.

— Почти как мы.

Двое далеко не глупых мужчин поняли друг друга без лишних слов. Люди чести в том понимании, какое оба вкладывали в это слово, будут строптивы всегда. А мечтания… Что ж, они иногда имеют свойство сбываться немного не так, как хотелось бы.

Так что дубинка благополучно пылилась в каком-то забытом углу. Однако ничто не мешало Петру Алексеичу высказывать свой негатив словесно. Головина, к примеру, за «тайность» его манёвра он обложил в пять этажей с перекрытиями, не стесняясь присутствия дам. Матерился государь виртуозно, словно компенсируя богатством лексикона утраченную с некоторых пор возможность отвести душу иным способом.

9

Отправив солдат-девицу вместе с корпусом Меньшикова к Батурину, Пётр, как сказали бы в наше время, «послал чёткий сигнал» гетману. «Пан Запольский» в русском гвардейском мундире должен был однозначно показать Мазепе, что в двойной игре больше нет смысла, ибо в неё не верят.

Апрель 1706 года выдался холодным и относительно сухим. К Батурину, едва просохли дороги, заторопились сразу две армии. У шведов банально закончились припасы. Корпус Левенгаупта с обозом наконец выдрал колёса из грязи и покатил к королю, но король, повинуясь шилу в сидячем месте, тоже начал бродить туда-сюда, то пытаясь собрать хоть какое-то продовольствие, то ища встречи с русскими. С продовольствием получалось не очень, а вот встреч с русскими с некоторых пор было хоть отбавляй. Правда, проходили они совсем не так, как хотелось его величеству. Если бы сейчас здесь оказались воины армии Кутузова, они могли бы сходу опознать собственную тактику мелких многочисленных атак по флангам и в арьергард противника. Партизанскиенаскоки ослабляли шведскую армию медленно, но верно. Появились прославленные командиры таких соединений, к ним стремились попасть на службу. Потихоньку стали подтягиваться и казаки, присоединявшиеся к «летучим отрядам».

Всё это здорово осложняло Карлу жизнь, но сие обстоятельство его только забавляло. Король словно сам нарывался на неприятности, начав шарахаться от одного городка к другому. В итоге он носился по Малороссии, Левенгаупт, лишённый связи, носился в поисках короля, а Пётр сидел в Глухове и смотрел на этих двух военачальников как на полоумных. Осмысленной логике поддавались действия Левенгаупта, но никак не короля. Того снова куда-то несло. «Весеннее обострение», — едко прокомментировала это Дарья. Наконец Петру Алексеичу это надоело и он с двадцатитысячным корпусом, наполовину состоявшим из драгун, снова атаковал шведский фланг на марше. Пока Карлу сообщили об атаке, прошло не менее получаса, а за это время Пётр успел произвести некоторое опустошение в рядах шведских канониров, шедших в середине длиннейшей колонны, и поджечь часть зарядных фур. Иными словами, опять словно подтолкнул шведа: иди на Батурин.

А между тем корпус Меньшикова уже был там…

— …Думаешь, он тебя узнал? — поинтересовался Данилыч, разглядывая внешний палисад городка в подзорную трубу.

— Не узнал сразу, так помогу, — Катя молча сняла шляпу и отвесила гетману слегка издевательский поклон. — О, вот теперь точно узнал.

Это стало ясно по тому, с какой скоростью гетман исчез из поля зрения. Видимо, до него дошёл весь трагизм ситуации. А Катя ещё и подлила бензинчику в огонь, представившись казакам на стенах и обратившись к ним с краткой речью о том, как Иван Степаныч у неё на глазах целовал латинский крест и руку латинского же попа-иезуита, при том клялся в верности шведу-лютеранину. Видимо, казаки были в курсе, что за чудо чудное у них в гетманах, и потому сразу поверили. Тем более, что кое-кто эту девицу и правда узнал, ибо видел «пана Владислава». Иначе говоря, у Мазепы началась совсем уж чёрная полоса. В городе снова пошли разброд и шатание, часть казаков категорически отказывалась защищать «иуду». Дело закончилось тем, что они взяли верх над оппонентами и открыли ворота.

Четырёхмесячная батуринская эпопея завершилась, равно как и осада крепости. Полковника Келина и его солдат чествовали как героев. Верных мазепинцев повязали, причём, активнее всех в этом процессе участвовали их же товарищи… Припасы стали грузить на телеги и вывозить. Но во всей этой кутерьме, пожалуй, только одна Катя была недовольна. Как она ни старалась этому воспрепятствовать, но гетман всё же сбежал. Наверняка выскользнул в какую-то нору ещё до того, как открылись ворота города.

А приказ был однозначен: что можно из провианта — вывезти, что можно — позволить забрать обывателям и выгонять их из города, а всё прочее «вконец разорить». Точно так же они поступали во всех опорных пунктах, где мог бы закрепиться Карл — не оставляя ему ни крошки.

Теперь многое зависело от того, насколько хорошо сработают «летучие отряды» и разъезды: нельзя было допустить отъезда Мазепы к Карлу именно сейчас, пока он марширует к Батурину. Иначе сюрприза не получится.

Глава 16 Шаткое равновесие

1

Карл не догадывался, что этот человек водит его за нос. Он знал это совершенно точно.

— Вместо крепости с припасами для армии — дымящиеся безлюдные руины, — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, сказал он гетману. — Вместо пятидесяти тысяч солдат — шесть тысяч каких-то жалких разбойников… Я им не верю. Вам, кстати, я тоже не верю.

«Рим предателям не платит» — выражение на все времена. Карл считал, что этот человек, который сейчас стоит перед ним с непокрытой головой, согнувшись в поклоне, заслуживает не только презрения. Он обманул сразу двух монархов, которым присягал на верность. Но если Петра гетман просто предал, переметнувшись на, как ему показалось, более сильную сторону, то Карла он поставил на грань поражения.

Старый идиот. Неужели он думал, будто шведский король станет делать за него всю работу?

— Быть может, вы вовсе не были искренни, когда присягали мне на верность? — спрашивал Карл, наступая на старика гетмана. — Быть может, вы как раз верны своему старому товарищу Петеру, и привели меня сюда на эти руины для того, чтобы ему сдать?

С висков Мазепы, несмотря на прохладный и пасмурный апрельский день, катились крупные капли пота.

— Нет, ваше величество, — негромко сказал тот. — Я верен только вам, и никому более. Я не помышлял о том, чтобы ввести вас в заблуждение, но сам был жестоко обманут. А войско царя подло напало на Батурин среди ночи, не только уничтожив всё собранное мною для вашего величества, но и поголовно истребив его население.^[77]

— Где же тогда трупы? — язвительно поинтересовался король. — Их должны быть тысячи, если я не ошибаюсь. Что-то не вижу гор мёртвых тел.

— Говорят, их погрузили на плоты и сплавили по реке.

— Ах, говорят… Говорить можно что угодно, — продолжал издеваться Карл, разглядывая дымящиеся руины. — Вопрос лишь в одном — поверят ли в те разговоры? Кстати, а из чего была сделана такая масса плотов, не подскажете?.. Впрочем, сие неважно. Важно иное: где провиант?

— В Полтаве, мой король, — проговорил гетман. — Там были вторые по вместимости провиантские магазины.

— Почему я должен вам верить на этот раз?

— Потому что моя жизнь в руках вашего величества, — ответил Мазепа. — Вы вправе казнить меня, если я солгал и в Полтаве не обнаружится искомое.

— А если я обнаружу там русскую армию?

— Скорее всего, так и случится, ваше величество.

— Что ж, это будет прекрасное место для генеральной баталии. Тогда — на Полтаву!

Прохладный, не по-весеннему зябкий ветерок пробирал отощавших за зиму шведов. Но король обозначил цель, к которой следует стремиться. Значит, так тому и быть. Армия идёт на Полтаву.

2

Когда в глуховскую ставку пришли известия о выступлении шведов из-под разорённого Батурина в сторону Полтавы, Пётр Алексеич обрадовался. Всё шло именно так, как он и задумывал.

Для начала он отправил Меньшикову приказ — героический гарнизон Батурина во главе с полковником Келиным немедля направить в Полтаву. Самому полковнику было велено принимать там командование и готовить город к обороне. Сжигать и сдавать его Пётр не собирался, сочтя, что шведы уже дошли до нужной кондиции и пора бы выяснить отношения на поле битвы. У Алексашки была другая задача: раскинуть незаметную сеть соглядатаев, которые сообщали бы о каждом шаге «брата Карлуса», а самому идти на перехват Левенгаупта. Тот всё никак не мог нагнать своего шустрого короля: ему активно мешали.

Шведы применили в Малороссии ровно ту же тактику общения с местными жителями, что и в Польше. То есть просто грабили и насиловали, а если встречали сопротивление — убивали. Был момент, когда Мазепа нажаловался на грабёж самому королю, и тот клятвенно пообещал, что его провиантские команды отныне будут платить за продукты и фураж. Но так как король не обещал не грабить вовсе, то шведы чинно платили, а затем… Правильно: грабили, насиловали и убивали.^[78] Надо ли говорить, как после всего этого поднялся престиж партизанского движения? Так что проблемы возникали не только у «хувудармен», но и у её блудного обоза.

Окончательно сломав голову проблемой, как прокормить своих зольдат, Карл однажды сел на пенёк, положил на колено папку для бумаг и написал письмо «брату Петеру»: мол, взываю к вашему христианскому милосердию, прошу прислать провиант и боеприпасы, плачу полновесным серебром. Смех смехом, но Пётр Алексеевич действительно отправил Карлу Карловичу с два десятка телег зерна, хлебного вина и три подводы с лекарственными травами. Пороха и пуль, слава Богу, не прислал. И денег за то не взял^[79], а в ответном письме высказал завуалированное пожелание «брату Карлусу» доехать до Польши с миром. Карл подарок принял, но сделал вид, будто намёка не заметил. Кампания продолжилась.

А у солдат-девицы Катерины была своя задача. Её целью номер один стали «дикие гуси», прибившиеся к Карлу. Обнаружить, установить численность, каким вооружением и техникой располагают, а также в насколько доверительных отношениях находятся с королём шведов, готов и вендов. В конфликт с упомянутыми современниками вступать только если нападут первыми, но самой стычку не провоцировать. Впрочем, последнего Пётр Алексеич мог и не говорить: Катя самоубийцей не была. В итоге она полных два месяца крутилась около шведской основной армии — то с партизанским отрядом, то с корволантом драгун, то с разъездом преображенцев. И — наблюдала. Иногда участвовала в наскоках на шведов, демонстрируя лицо и егерскую униформу. Иногда, напротив, надевала мундир поручика-преображенца и сливалась с фоном. Чаще всего она делала так, чтобы без лишних проблем добраться либо в ставку Петра, который давно уже выступил из Глухова и тоже двигался к Полтаве, либо к полковнику Келину. В какой-то степени её «работа в поле» помогала выявить местонахождение и боеспособность шведских частей, так что не с пустыми руками солдат-девица являлась и к государю, и в Полтаву.

Интермедия

— …Знаешь, а она иногда мне снится.

— Кто?

— Та, которой я не стала. Жена и мать. Спортсменка. Переводчик книг с иностранных языков. Но если раньше она просто приходила в сны, то сейчас стала звать за собой… Наверное, меня скоро прибьют.

— Глупости не говори, Катя. То покойник ежели во сне зовёт, к беде, а ты жива.

— Я-то жива. Но она — та, которой я не стала — давно уже нет. Её убил солдат, которого ты перед собой видишь…

3

Тихое раннее утро 20 мая 1706 года застало Катю едущей верхом в сторону переправы: «светиться» на мосту или на разведанных бродах у Семёновки не хотелось. Она везла Келину хорошие новости: во-первых, корпус Меньшикова повстречал Левенгаупта буквально в одном переходе от армии Карла и отбил у того обоз с провиантом. Опытнейший генерал сумел сохранить половину своего корпуса и прорвался наконец к королю, вот только сильно налегке, чем только усугубил продовольственную ситуацию в «хувудармен». А во-вторых, скоро здесь будет государь с основным корпусом, так что если и будет осада, то вряд ли сильно надолго.

«Только подраться придётся всерьёз, — думала Катя, стараясь не сильно гнать лошадку. — В тот раз шведы, кажется, больше десятка штурмов провели. В этот раз у Карла цейтнот гораздо хуже. Мы прицельно били именно по его снабжению. Так что натиск будет предельно жёсткий. И Хаммера нельзя забывать… Он может всё, что можем мы. И думает близко к тому, как думаем мы… Его единственный прокол — он не принимает во внимание местных и их обычаи».

Ради укрепления обороны Полтавы в город уже поставили орудия нового образца, стрелявшие раза в полтора дальше старых. Подвезли пороха и свинца, а с продовольствием в городе проблем не было: Мазепа и в самом деле набивал склады провиантом — в ожидании армии Карла. Подкреплений Пётр Алексеевич, увы, подкинул крайне мало. Как были полтавский гарнизон, состоявший из Устюжского полка, плюс солдаты Тверского пехотного полка под командованием Алексея Келина, так и остались. Дал только роту сугубо тылового Белгородского драгунского полка^[80], да и то скрепя сердце: у него каждый боец был на счету. Сейчас эти драгуны осуществляли разведку местности и охранение периметра, так как уже пару дней в окрестностях замечали шаставших поблизости шведов. В прошлый раз при выезде из Полтавы драгуны её остановили и допросили: кто такова, куда и зачем направляешься. Даже документ затребовали, пришлось предъявить письмо от полковника Келина. Всё по-взрослому.

Сейчас она возвращалась с чёткой инструкцией: любым способом задержать шведов под Полтавой, чтобы увязли в осаде и не помышляли искать добычу полегче. Для гарнизона это означало — вы верно догадались — большие проблемы в недалёком будущем. Но стратегически этот шаг был оправдан. Карл, как и в том варианте истории, опасаясь атаки со стороны полтавского гарнизона и ополчения, будет вынужден разделить войско перед генеральным сражением. К слову, никто из «немезидовцев» не рассказывал Петру Алексеичу подробности той Полтавской битвы. Но, как и практически во всех прочих случаях, государь поступал ровно так же, как и должен был, без всяких подсказок. Правда, с некоторыми корректировками, проходившими под грифом «совершенно секретно». Никаких бумаг Катя не везла. Всё в голове, благо на память никогда не жаловалась. Полковник Келин давно в курсе, что она не простой поручик лейб-гвардии, потому передаваемые с нею государевы поручения исполнял в точности. А остальным офицерам в городе об этом знать пока ни к чему.

…Приглушённый топот нескольких лошадей она услышала, когда поднялась от переправы. Будучи верхом, пришлось воспользоваться маленьким бревенчатым паромом, переправляясь в компании местных селян, везших в Полтаву живых свиней. Паром, что вполне объяснимо в военное время, к самому городу не вёл, лишь к предместью в полукилометре от города. Келин распоряжался расчистить зелёные насаждения хотя бы на расстоянии четверти версты от стен, и работы по вырубке деревьев даже начались, но не всюду дошли руки. По крайней мере, сразу за паромной переправой дорога ныряла в густые заросли. Пока селяне выгоняли с плота свой хрюкающий товар, Катя успела прилично отдалиться от берега и даже миновать поворот… С большой долей вероятности это были свои, разъезд белгородских драгун, но привычка всегда быть настороже никуда не девалась. Быть всегда готовым к бою — вот секрет живучести войск особого назначения, хоть в этой эпохе, хоть триста лет спустя.

И эта привычка в который раз спасла ей жизнь.

Едва показался первый же встречный всадник в синем кафтане, как Катя мгновенно обратила внимание, что отвороты не красные, как у белгородцев, а жёлтые. Шведы, увидев всадника в зелёном с красными отворотами кафтане, тоже моментально сориентировались. Несколько выстрелов прозвучали почти одновременно, но первым громыхнул Катин пистолет. Кажется, в кого-то попала — из седла упал один из солдат. А от града ружейных пуль, выпущенных с убойной двадцатиметровой дистанции, её спасла только несчастная лошадь, которую натянутой «на себя — вверх» уздой заставила встать на дыбы… Завидев, что лошадь упала замертво, а противник на земле, шведы радостно заорали и бросились вперёд. Видимо, имели инструкцию сходить на разведку и по возможности взять «языка». А тут целый поручик попался, отличный улов. Вот только у Кати были совсем другие планы на этот день. Хоть она и не слишком удачно упала, крепко ударилась о землю и потеряла шпагу, но пока ничего не сломано, можно подраться. Эти шведы ещё не в курсе, что такое егеря.

Вражеских драгун — а было их, без учёта подраненного первым выстрелом солдата, шесть человек — снова приветствовал пистолетный выстрел. То Катя, используя погибшую лошадь как заграждение, объяснила шведам, что не всё так просто в этом мире. В людей не попала, подранила лошадку вражеского офицера, и тот был вынужден спешиться. При нём имелся не только палаш, но и пистолет за поясом. Кате свои стволы перезаряжать было попросту некогда, счёт шёл на секунды. Она перекатилась на обочину, уходя ещё от пары выстрелов, и вскочив на ноги, скрылась в густых зарослях, куда верхами точно не проехать. А в пешем строю да в ближнем бою даже драгуны-каролинеры не были для неё, прошедшей жесточайшую военную школу, смертным приговором. Если грамотно провести схватку, то есть неслабый шанс на победу.

Стрельба не могла не привлечь внимание в городе, до которого рукой подать, потому и у противника был жёсткий цейтнот. Либо они ловят офицера в зелёном и уходят с добычей, либо не ловят и уходят без добычи, либо сталкиваются с ближайшим русским разъездом и принимают бой. Два последних варианта их явно не устраивали — судя по тому, как они, матерясь, спешились и бросились следом, образовав нечто вроде «полумесяца», как на загонной охоте. Вот только дичь попалась больно опасная, имеющая плохую привычку скрытно таскать за голенищами сапог несколько отличных клинков.

Первый же швед, ломанувшийся следом за ней через кусты, получил удар ножом в горло и, жутко хрипя, повалился под ноги своему товарищу. Тот споткнулся, но выровнять шаг уже не успел: второй точно такой же нож чётко вошёл ему в глазницу. Итак, минус два. Выдернуть ножи и мгновенно — в сторону, уклоняясь от пистолетного выстрела практически в упор. Пуля рванула сукно кафтана на боку, деранула ремень и улетела дальше, не причинив вреда.

Кто так «языка» берёт — с топотом, матом и пальбой? Дилетанты…

4

Шведский офицер снова выругался и взялся за тяжёлый палаш, но зелёный кафтан с красными отворотами уже мелькнул шагах в десяти впереди. Тут же послышались шум и крепкое словцо — как будто убегавший русский споткнулся и упал. Это был шанс. Шведы бросились ловить и вязать невезучую добычу, но первый же, кто настиг беглеца, сам покатился по земле с диким воплем. Чёртов поручик, двигавшийся с невероятной скоростью, крутанулся и глубоко полоснул его ножом по ноге, прямо над коленом. Это же движение поставило русского на ноги. Пока шведский офицер, оставшийся всего лишь с двумя боеспособными подчинёнными, соображал, что ему теперь делать с противником, который уже никуда не убегал, а стоял меж двух деревьев, поигрывая воронёными боевыми ножами в обеих руках, тот сам бросился в атаку. Бесстрашные драгуны, прошедшие с королём Карлом не одну военную кампанию, отступать не собирались. Они уже не помышляли взять этого проклятого русского в плен. Его было необходимо истребить, отомстив за товарищей и лишив вражескую армию отменного бойца. Но спустя всего несколько ударов сердца шведский офицер понял: и отомстить уже не получится. Потому что это исчадие ада в буквальном смысле прошло сквозь прокопчённых многолетним пороховым дымом каролинеров, походя перерезав горло одному и вогнав нож в затылок другому. Только и того, что русский остался без оружия. Ножи завязли в плоти убитых — вот и всё утешение.

— У вас нет шансов, сударь, сдавайтесь, — сказал противник — на хорошем шведском языке, с выговором уроженца Сконе.

— Где же ваша шпага? — поинтересовался швед. — Или вы вздумали грозить мне ножами — оружием разбойников? Так они остались в телах моих солдат.

— Какие проблемы? — неприятно усмехнулся русский, сунув руки в раструбы ботфорт. — У меня всегда есть что-нибудь хорошее для дорогих гостей.

В его руках снова были два клинка, на этот раз попроще и не воронёные… Только сейчас швед разглядел, что противник — лицо в грязи и брызгах крови — на удивление молод, совсем мальчишка. Даром, что ростом вышел, хоть в драбанты записывай^[81]. Офицер был отменным бойцом, одним из лучших. Не раз сходился один на один с врагами, прошедшими прекрасную выучку, показал себя с лучшей стороны и в конном, и в пешем бою. Но сейчас он прекрасно понимал, что русский прав: шансов нет.

Ну, раз так, то славная гибель от руки умелого врага — не худший исход для каролинера. Вот только этот чёртов поручик не торопится резать ему горло. Несколько раз с нечеловеческой ловкостью уклонившись от ударов драгунского палаша, он в какой-то момент оказался справа, перехватил нож обратным хватом и …от всей души врезал шведу в челюсть, словно кастетом.

Мир для офицера мгновенно померк.

5

Выстрелы чуть ли не под стенами города действительно привлекли внимание. К месту стычки тут же помчались два ближайших разъезда белгородцев, а в крепости подняли тревогу.

Крики чуть в стороне от дороги ясно показали, где именно разворачивается баталия. Драгунский капитан, возглавлявший один из разъездов, спешился, взвёл курки на обоих пистолетах и скомандовал своим: «За мной!» Идти тут было всего ничего, каких-то два десятка шагов, но драгуны явились уже к шапочному разбору — аккурат, когда преображенец сцепился с последним шведом, оставшимся на ногах. Удар, которым он свалил противника, был встречен одобрительными возгласами.

— Виват, гвардия! — не без юмора воскликнул капитан, когда швед мешком упал наземь. — Здорово вас натаскивают. Вы случаем не из этих, не из егерей?

— Из них, — преображенец стоял к нему вполоборота и вытирал обшлагом рукава пот и грязь со лба. — С кем имею честь разговаривать?

— Капитан второй роты Белгородского драгунского полка Алексей Меркулов, — представился офицер в сине-красном кафтане. — А вы…

Он хотел было спросить, с кем свела судьба, но тут преображенец обернулся. И капитан его узнал.

Вернее, её.

— Господа драгунство! — воскликнул он, помимо воли чувствуя, как душа отчего-то наполняется радостью. — Вот так встреча! Перед нами — солдат-девица Катерина Черкасова!

— Поручик егерской роты лейб-гвардии Преображенского полка Черкасова, — педантично уточнила девица, которая, выдернув ножи из тел поверженных шведов, очищала от крови клинки пучками травы. — Рада знакомству, капитан, и вы, господа. У меня тут двое раненых каролинов — один здесь, другой валяется на дороге — и ещё этот в беспамятстве. Надо доставить полковнику. Поможете?

Разве можно было отказать даме в такой просьбе? Нет, конечно же.

5

— …Ну, знаете, Алексей Степаныч, у вас под самыми стенами вражеские корволанты шастают, а боевую готовность объявили только сейчас? — искренне возмутилась Катя, когда её наконец доставили к Келину. — В Батурине вы показали себя с лучшей стороны, а здесь…

— Виноват, — вздохнул полковник. — Не ждал, что свеи так скоро сюда подойдут.

— Карл их натаскал быстро бегать… Ладно, проехали. Нужны ли пояснения к государевым инструкциям?

— Нет. Но нам придётся нелегко. Хотя вряд ли мы сумеем удержать Карлуса у наших стен, ежели штурм будет неудачным. Он таков, что способен сняться и побежать далее, в поисках иной цели.

— Это предоставьте мне, Алексей Степаныч. Есть у меня одна идея… — Катю покачнуло. — Простите, после расскажу. Можно глоток воды?

— Вам лекарь точно не надобен? Вы едва на ногах стоите.

— Да так, неудачно упала. Переживу.

— И всё же я пришлю к вам лекаря, госпожа поручик, — совершенно серьёзно проговорил Келин. — Вы нужны Отечеству.

— Поверьте, полковник, вы сейчас куда нужнее Отечеству, чем я…

Тогда, на дороге, она сцепилась со шведами на адреналине, не чувствуя ни боли, ни головокружения. «Отходняк» начался ещё там, на месте стычки, когда любезный драгунский капитан с хорошо знакомым ей южным говором помог отыскать шпагу и шляпу, перевесить на трофейную шведскую лошадь дорожные сумки с убитой ездовой животинки и взобраться в седло. Стремена были коротковаты, лошадь чужая и перепуганная, а в голове шумело и стучало — не иначе отхватила сотрясение. Словом, если она и удержалась от нового падения, то только стараниями капитана, который всю дорогу придерживал её за портупею. Да и по прибытии в крепость пришлось сразу же засунуть своё недомогание подальше и говорить с полковником о важнейших делах.

Местного лекаря, который сходу схватился за медный тазик и скальпель — кровь пускать — она пригрозила пристрелить, если вздумает применять к ней это варварство. Затребовала настойку корня валерианы, запила ею обезболивающие и седативные препараты из своего багажа и выгнала доктора-немца из комнаты. Спасибо Даше, снабдила в дорогу кое-какими полезными таблетками ещё из старого запаса. После этого провалилась в сон без сновидений, продлившийся почти сутки. Наутро 21 мая её разбудили беготня и крики. Пересиливая слабость и тошноту, кое-как натянула сапоги и кафтан, вооружилась и высунулась за дверь. И нос к носу столкнулась с денщиком полковника, явно направлявшимся к ней — будить.

— Свеи, — взволнованно сказал парень. — Подошли к Малым Будищам. Передовые полки уж под городом, сей час позиции для лагеря занимают. Полковник велел вас звать.

— Веди.

Денщик привёл её на выдававшийся вперёд северный фас стены — Сампсониевскую башню. Одного взгляда за пределы города хватило, чтобы понять: осада Полтавы началась.

6

Крепость не сказать, чтобы мощная. Карл видел и более укреплённые города. Но, если верить тем огрызкам сведений, что до него дошли, гарнизон Полтавы был недавно пополнен опытными солдатами. Можно, конечно, как подсказывает Спарре, попытаться произвести штурм прямо с марша, но даже железные каролинеры, ради стремительности манёвра шедшие без остановки весь вчерашний день и всю ночь, нуждаются в отдыхе.

— Разбиваем лагерь, — скомандовал король. — Сегодня наши славные солдаты будут отъедаться и отсыпаться. И приведите ко мне гетмана.

«Отъедаться» — это он, конечно, сильно сказал. Того, что удалось наскрести провиантским командам, хватит хорошо, если дней на десять. Впрочем, солдаты и вправду заслужили и хороший отдых, и двойную порцию горячей каши. А вот от Мазепы королю требуется нечто особое.

Рим предателям не платит. Рим их самих выдаивает досуха.

Пока драбанты устанавливали королевскую палатку, а Карл Пипер разворачивал походную канцелярию, король, взяв с собой Левенгаупта, Спарре и Рёншельта, верхами выдвинулся вперёд, чтобы получше рассмотреть укрепления Полтавы и приметить слабые места. Вскоре двое конных лейб-драбантов привели под конвоем… то есть, вежливо сопроводили к его величеству гетмана Мазепу, тоже верхом.

— Что скажете? — Карл указал в сторону города подзорной трубой.

— У нас по меньшей мере восьмикратное превосходство в силе, мы их раздавим, — безапелляционно заявил Рёншельт. — Достаточно будет одного хорошего штурма.

— Не забывайте, что с фланга над нами нависает армия царя Петера, — напомнил битый Алексашкой Меньшиковым Левенгаупт. — Не стоит его недооценивать.

— Мы об этом ни на минуту не забываем, господин Лейюнхувуд, — насмешливо сказал король, намеренно произнося фамилию своего генерала по-шведски — как она звучала изначально, до перекройки на немецкий лад.

— Если вашему величеству угодно слушать одни только приятные речи, то я здесь лишний, — обиделся тот.

— Полно вам, генерал, я ведь не со зла… Аксель, ваше мнение?

— Русским полкам ещё нужно переправиться через реку, — резонно заметил Спарре. — Но поскольку мы этому будем всячески препятствовать, то и проблем нам они создать при осаде не должны.

— Я выслушал вас, господа, благодарю, — произнёс король и обернулся к Мазепе. — Итак, гетман, мне от вас надобен самый подробный доклад о состоянии укреплений города, их план и всё, что вам известно о гарнизоне.

— Все соображения насчёт слабых мест сей крепости я изложил письменно, ваше величество, — поклонился старик. — Сия записка вкупе с подробным планом уже не первый день находится у вашего канцлера.

— Отлично. Вернёмся же в лагерь и ознакомимся с подробностями.

Блистательная кавалькада, в которой невзрачнее всех выглядел король Швеции, одетый в мундир простого драгуна, неспешно развернулась и шагом двинулась назад. Спешить особо было некуда и незачем.

Интермедия

— Знаешь, Кать, а у истории есть весьма странное чувство юмора, — сказала Дарья, складывая походные аптечки для «немезидовцев». Своих лекарств осталось не так уж и много, но ситуация требовала использовать их по максимуму. — Ты будешь смеяться, но я интересовалась судьбой Марты Скавронской… после нашего вмешательства.

— Ничего смешного здесь не вижу, — пожала плечами сестрёнка. — На твоём месте я бы тоже старалась побольше вызнать о женщине, которая теоретически может увести мужа. Ну, так что наша несостоявшаяся императрица?

— Мы ведь заняли Нарву на три года раньше и без боя, — напомнила Дарья. — Марте тогда было шестнадцать или семнадцать, она уже состояла в услужении у пастора Глюка и начинала крутить с кем-то там шашни. Пастор не будь дурак, тут же начал искать первого встречного, за кого не жалко выдать такое сокровище. И первым встречным оказался русский солдат из гарнизона, который повёлся на её мордашку. Быстренько перекрестили нашу Марту в православие под именем Екатерина, повенчали с этим солдатом и с чистой совестью выгнали из пасторского дома. Сейчас она исправно стирает мужу штаны, рожает детей. И наставляет рога. Солдат её за это, ясное дело, колотит, потом прощает и всё начинается сначала… А знаешь, как зовут того парня? Пётр Михайлов.

— Да уж, ирония судьбы, — усмехнулась Катя. — Кое-что осталось неизменным.

7

— Карлус.

По-русски Келин говорил как коренной москвич. Поговаривали, будто он даже не из кукуйских, а сын служивого немца, перешедшего со всем семейством в православие ещё при Фёдоре Алексеевиче. Катя и до батуринской эпопеи интересовалась, что это за человек, ведь три сотни лет спустя данные о нём были крайне скудными. Оказалось — опытный офицер, на хорошем счету. Под Нарвой уже воевал подполковником, год спустя был повышен в чине и поставлен командовать новосозданным Тверским пехотным полком. Активно содействовал внедрению различных новшеств, как по части вооружения, так и в обучении солдат. Кто-то из «немезидовцев» два года назад приезжал к нему, натаскивать служивых в непростом искусстве рукопашного боя и тактическом взаимодействии во время сражения — то есть, в чём традиционно были сильны шведы. Привёз положительные впечатления от этого полковника, а от самого Келина позднее поступило благодарственное письмо за отменную выучку солдат. Одним словом, вояка до мозга костей, причём в хорошем смысле. Проблема была в одном: в политике и большой стратегии он смыслил очень мало. А именно эти две составляющие сейчас определяли судьбу вверенного ему города.

Пока Карл разглядывал укрепления Полтавы в подзорную трубу, Алексей Степанович с Сампсониевской башни наблюдал шведского короля и его свиту при помощи точно такого же инструмента. Противник пока к устройству контрукреплений даже не приступал, но в том, что вскоре шведы начнут земляные работы, никто не сомневался.

— У нас останется только один путь сообщения с государем — через Ворсклу, — сказал Келин, складывая подзорную трубу. — Мост наверняка уже под их прицелом, да и паромом воспользоваться не дадут. Останется лишь лодочная переправа, да и то ночью.

— Для переписки государь советовал использовать полые бомбы и целиться в окраину села Крутой Берег, — негромко сказала Катя. — Ответы станут присылать тем же способом на Соборную площадь. О прочем можно будет договориться по обстоятельствам — где, что и как передавать.

— Пороха и пуль пока хватает. Подкреплений бы… — полковник оценивал количество ставящихся шведских палаток в прямой видимости. — Сколь людей привёл Карлус?

— Около тридцати пяти тысяч. По головам их, понятное дело, не считала, но знаю, что за полки пришли с Карлом. Однако не их нам стоит опасаться в первую очередь, Алексей Степаныч, — Катя понизила голос до полушёпота. — Давайте понаблюдаем за его лагерем. Если я права, то мы очень скоро увидим тех, кого стоит бояться всерьёз.

— Кто таковы? — полковник, словно почуяв ледяной ветерок, весь подобрался.

— Расскажу подробнее, не здесь. Хотелось бы ошибиться, но надежды на это мало.

— Ясно. Тогда нам следует обсудить сие в более пристойных условиях.

«И без лишних ушей», — преодолевая головокружение, Катя прошла вместе с полковником по стене до самых Спасских ворот, где они спустились в город.

Разговор предстоял непростой, потому она на ходу бросила в рот и разжевала горькую таблетку мощного анальгетика. Одну из последних.

8

Глядя на план крепости, Карл не мог отделаться от странного ощущения. С одной стороны, здесь нет сильных мест. Но с другой — нет и откровенно слабых, единственный удар по которым мог бы решить ход осады. В городе протекает речка, а значит, нет проблем с водой. О продовольствии и порохе позаботился сам гетман. У русских могла наблюдаться лишь нехватка людей, но при наличии оружия, решимости и грамотного командования они могут продержаться до подхода «брата Петера».

А шведские солдаты, как это ни удивительно, хотят кушать не одну лишь кашу. Гетман обещал мясо, вино и пиво — где они? Ясно, что в городе. Но не спалят ли русские эти припасы так же, как спалили в Батурине?

— Андерс, — король позвал своего верного Лагеркруну. — Где болтается этот чёртов англичанин?

— Сказал, что пошёл со своими людьми на рекогносцировку местности. Хотя, вообще-то должен был уже вернуться, — ответил тот.

— Пошли кого-нибудь за ним. Если вернулся — пусть явится немедля.

Хаммер был в королевской палатке уже через четверть часа. Ну и вид… Ладно — Карл уже притерпелся к этой ненавистной пятнистой униформе и защитной амуниции, которую разве только хорошим ядром можно пробить. Но на шлеме, обтянутом сеткой, у англичанина торчали веточки со слегка подвявшими листочками, а физиономия оказалась густо вымазана грязью. Да, такого солдата непросто заметить, даже в нескольких шагах от себя. Однако раздражение всё же давало о себе знать — сухим деловым тоном, с каким заговорил король.

— Узнали что-нибудь любопытное? — спросил Карл, и не подумав предложить англичанину присесть.

— Мы можем вскрыть эту крепость изнутри, не тратя времени на осаду, — произнёс тот, сразу переходя к делу. — Если вас это интересует, я готов изложить план. Но учтите, операция должна быть ночной и без поддержки пехоты извне ничего не выйдет.

— Хорошо, — король протянул ему подробный план Полтавы. — Излагайте.

Минут десять ушло на подробнейший рассказ Хаммера, с демонстрацией, как он выразился, «точек приложения» на схеме крепости. Карл прекрасно понимал, что в его руках имеется прекрасный ключ от любой твердыни… Ну, хорошо, не ключ — отмычка. Он видел, что такое солдаты грядущего, каковы их возможности. Те попросту дрались по-другому, не так, как принято здесь и сейчас. Это как если бы он сам со своими каролинерами, фузеями и пушками оказался в войске святого Олафа — у норвежцев попросту не было бы ни единого шанса. Но ведь и у русских есть точно такие же воины. Кто даст гарантию, что сейчас в Полтаве не сидит десяток тех самых солдат, что взяли его в плен? А ведь о том, что их враги сейчас в шведской армии, они знают наверняка, не зря же та девица крутилась в Варшаве вокруг его ставки.

Кто знает, может, Хаммер и три с лишним десятка его людей как раз и спугнули тогда эту …даму, когда она намеревалась исполнить свою угрозу?

В конце концов, если противник не гнушается использовать солдат будущего для собственной пользы, то что мешает сделать то же самое королю шведов?

Хаммер ещё не закончил изложение своего плана, а Карл уже знал, что согласится. Но прежде, чем отправлять этого самоуверенного типа на вылазку, обязательно обустроит лагерь, пророет траншеи с апрошами и установит батареи для артиллерии, как того требовало современное военное искусство. Сорок человек, какими бы искусными бойцами они ни были, не отменят того факта, что у «брата Петера» более сорока тысяч солдат. Количество тоже имеет значение.

9

Она изложила полковнику суть дела сухо и сжато, без словесных кучерявин. Келин крепко задумался.

— Вот как, — сказал он, глядя на подробный план укреплений Полтавы, лежащий перед ним на столе. — И много их у Карлуса?

— За всё время наблюдений я насчитала тридцать шесть человек, — сказала Катя, не без отвращения глядя на стоявшее в сторонке блюдо со свежей отварной курочкой в овощах: её по-прежнему мутило от сотрясения. — Командует ими некий англичанин по имени Стивен Хаммер. Но подчинённые между собой называют его Док. Чрезвычайно умелый воин, крайне опасен. При встрече с ним лучше обходите десятой дорогой. Какие-то шансы против него, и то небольшие, имею в этой крепости только я.

— Капитан Меркулов мне порассказал кое-что о вашей стычке с семёркой свеев… Те люди могут всё то же, что и вы?

— Да.

— Тогда они должны и мыслить, как вы, — проговорил полковник. — Вы не раз видели полтавскую крепость извне. Где бы вы устроили вылазку?

— Вылазки, — уточнила солдат-девица. — Мы бы пошли самое меньшее четырьмя группами, а то и пятью. Но, думаю, вряд ли Хаммер станет делить свой отряд больше, чем на четыре части. Восемь или десять человек — самое оно, чтобы и пробраться незаметно, и сделать дело. Стену мы бы форсировали вот здесь, здесь, здесь и здесь, — Катя указала четыре точки на схеме, где, по её мнению, были самые проблемные места в обороне от диверсантов. — Как вариант — ещё зашли бы с востока, где не ждут, вот сюда. Наиболее вероятные цели их атаки — Спасские, Киевские и, как это ни покажется странным, Куриловские ворота, которые дальше всех от вражеских позиций. Причём Спасские мы бы захватывали в последнюю очередь просто потому, что подойти к ним незаметно шведы извне не смогут, там две стены по обе стороны дороги, слишком большой риск обнаружения. Киевские — самые опасные, они выдаются из кольца стен, и поблизости одно из уязвимых для диверсантов мест — угол у Басмановой башни. Самое угрожаемое время — от двух часов пополуночи до рассвета, когда часовым больше всего хочется спать. Проникнуть в город, тихо вырезать караульных и открыть ворота — не так уж сложно, как кажется. Мы подобным образом потешную крепость на учениях брали. Управились меньше, чем за полчаса.

— Захват нижнего города не рассматриваете?

— В нём нет особого смысла: та же осада, только наше положение будет несколько хуже, чем сейчас. А у них задача — разрубить гордиев узел одним ударом. Это как раз в стиле Карла.

— Сможете растолковать отборным солдатам, куда глядеть, кого высматривать и что делать?

— Да. И сама теперь стану заступать на караул по ночам.

— Вам нездоровится, Екатерина Васильевна.

— Алексей Степанович, если эти ребята проберутся в город, плохо будет всем. А я как-нибудь переживу.

— Вас, к слову, капитан Меркулов желал видеть, — сказал полковник, как-то странно посмотрев на неё. — Говорил, по поводу пленных.

— Где я могу его найти?

— Погодите, — полковник вновь сделался серьёзным. — Я ещё не ведаю о ваших соображениях, как вы намерены удерживать Карлуса у стен города, ежели диверсия либо штурм окажутся неудачными.

— Если диверсанты попадутся или вовсе не смогут пройти в город, у Карла уже будет подозрение, что кто-то из наших здесь, — усмехнулась Катя. — И тогда я покажусь на стене. У него ко мне личные счёты, так что после этого сидеть он у нас под боком будет либо до второго пришествия, либо пока Пётр Алексеевич его отсюда не выкурит. Злопамятный гадёныш.

— Ему уже не восемнадцать лет, — покачал головой Келин.

— А ведёт себя так, будто со времени нашей последней встречи даже немного помолодел. Ну да Бог с ним. Главное — не проворонить диверсионную группу. Они четырьмя пойдут, а нам и одной за глаза хватит, если вдруг что.

Полковник с усилием потёр виски кончиками пальцев.

— Егеря смогут помочь? — спросил он.

— Думаю, да. Вы можете запросить помощь. Даже если всего десяток наших пришлют, и то будет спокойнее.

— Я немедля отпишу и отправлю письмо в полой бомбе, как указывал государь… Что ж, положение у нас тяжёлое, однако не вовсе безнадёжное… А капитана Меркулова вы найдёте в магистрате. Драгун расположили в его окрестностях…

Интермедия

…Катя сама не знала, отчего не присмотрелась к этому человеку ещё там, на дороге. Наверное, слишком сильно ударилась головой оземь, так, что и дела не стало до окружающих. А зря.

Ничем не примечательный с виду человек, с овальным лицом, типичным для любого европейского народа — такой типаж она часто встречала в разъездах по миру, от Франции до Владивостока. Коренастый, седеющий, усатый, ростом ей по глаза. Ну, что поделаешь, если и в своём времени она нечасто видела людей выше себя… Но не внешность её поразила, а взгляд.

Так отец когда-то смотрел на маму…

О чём был разговор? Ах, о пленных шведах… Нужно их допросить? Нет смысла. Всё, что могут рассказать те шведы, Катя и без них знает. Пусть себе сидят в подвале и никому не мешают. Раненых уже перевязали. Офицеру, которому она тоже устроила сотрясение — дадут какое-нибудь снадобье, и пусть отлёживается на соломе…

Но, разговаривая о пленниках, он не переставал смотреть на неё… Катя чувствовала себя так, словно над заледеневшей пустыней, когда-то бывшей её душой, взошло тёплое весеннее солнце. И многолетние льды начали таять, расступаться.

Этот человек видел, что с ней некогда произошло. Понимал, что убитую душу воскресить не получится. Он попросту отдавал ей свою — возьми, мол, и живи.

Могла ли она принять такую жертву?

Могла ли не принять?

Из магистрата она ушла в состоянии, которое смело можно назвать словом «смятение». Для самокопаний было не самое лучшее время: на кону стояло буквально всё, ведь если Карл захватит Полтаву, то и ход истории резко изменится. Не случится оглушительного разгрома шведов, России придётся долго и муторно выковыривать «брата Карлуса» из Малороссии, причём, без какой-либо надежды на помощь союзников и с угрозой войны ещё и с турками. Потому город должен устоять, любой ценой, хоть при штурмах, хоть при вылазках диверсионно-разведывательных групп Хаммера… Но взошедшее над руинами её души солнце продолжало светить и греть даже тогда, когда она заперлась в отведенной ей комнатушке.

А когда тает лёд, течёт вода.

Катя не плакала с пятнадцатилетнего возраста. С того самого дня, когда случилось непоправимое. А сейчас по её лицу текли слёзы. Слёзы облегчения. Слёзы возвращения к жизни.

10

…В эту ночь мало кому довелось нормально отоспаться.

Не спали в Полтаве: поручик лейб-гвардии Черкасова не могла, конечно, разорваться на четыре части, но весь день посвятила инструктажу самых толковых офицеров Тверского и Устюжского полков. Затем отправила их спать до полуночи, а сама честно попыталась справиться со своим сотрясением и переживаниями. Было от чего поволноваться.

Не спал драгунский капитан Алексей Меркулов, который, несмотря на солидный по тем временам сорокапятилетний возраст, снова чувствовал себя молодым и полным надежд.

Не спали «дикие гуси», которые решили, что сейчас самое время произвести ночную разведку на предмет распорядка полтавских часовых. Разглядывали стены и башни в бинокли — увы, у тепловизора давным-давно сдох от глубокого разряда аккумулятор,приходилось пользоваться дедовскими методами наблюдения.

Не спали пехотинцы Нёрке-Вармландского полка, которых, вопреки обещаниям, растолкали среди ночи и отправили охранять этих чёртовых англичан, вздумавших производить рекогносцировку в такое неподходящее время.

Не спали канониры корпуса Шереметева, стоявшего у села Крутой Берег. Днём сюда из города прилетела бомба с бумагами внутри, послание доставили генералу. Теперь пушкари ожидали ответа, чтобы перекинуть его в такой же бомбе в крепость.

Не спали и люди, готовившиеся в любой момент погрузиться в лодочки и тихонько переправляться на правый берег Ворсклы. Им не хватало только одного — пароля, по которому их распознают защитники города.

Не спал гетман Мазепа, только сейчас окончательно осознавший, во что сам же ввязался. Его положение не улучшится даже если Карл победит. А в этом — Господи, помилуй! — Иван Степаныч временами начинал робко сомневаться.

Не спал и сам Пётр, которому оставалось вести армию к Полтаве всего каких-то три дня. Он лучше всех понимал, что легко не будет, и готовился к любому варианту развития событий.

И только Карл спал в своей палатке, словно дитя. У него были хорошие предчувствия. Бог за шведов, а иначе и быть не может. Карта России уже расчерчена его рукой — кому какие земли отойдут в очень скором времени. «Брат Петер» не успеет подойти к Полтаве, как крепость будет взята.

Глава 17 И один в поле воин

Интермедия

— …Да, так и было сказано: «Иоанн Грозный, за жестокость прозванный Васильевичем». Может, и анекдот, но очень точно отражающий суть дела.

Кате было не смешно. А вот Пётр Алексеевич хохотал, и ещё как! Но выводы из услышанного он делать тоже умел, как бы не лучше прочих.

— Ясно, что мы для них некто вроде белых арапов, — сказал он, отсмеявшись. — Какое дело до имён варваров, коих надлежит в узде держать? Однако наши времена — совсем не те, что ваши, Катя. У вас могли послать их подальше — потому что за триста лет у них же полезного набрались, да и своего ума нажили. Мы не можем. Флот едва родился, армия, считай, тоже. Заводы с мануфактурами только заработали. Первые школяры ещё сопляки. А без сего нас за год сожрут… Они нам нужны. Пока нужны…

1

По большому счёту, он должен… нет — обязан был оставить её в Киеве, под охраной большого гарнизона и крепких стен. Но эта женщина снова проявила характер.

Железо в бархате. Как и прежде. Ничего не изменилось от того, что теперь она его жена и мать его детей.

Едва слышно звякнуло: Дарьюшка поставила поднос на стол.

— Я понимаю — ситуация требует, — мягко сказала жена. Не улыбка — тень оной коснулась её губ. — Но ты бы не пил столько кофе на ночь. Свалишься.

— Меня мудрено и ядром свалить, что там кофе, — он попытался свести всё к шутке, но сразу было видно: не получилось. — Сама бы ложилась, душа моя.

— Дети спят, — ответила она. — А я не могу.

— Тревожишься?

— При всём том, что я знаю — да, тревожусь. Всё изменилось. И может измениться ещё сильнее, хотим мы того или нет. Сейчас многое, если не всё, зависит именно от тебя… Знаешь, любимый, что бы ты ни решил, как бы ни поступил сейчас, я поддержу тебя во всём, до конца. Но позволь и мне исполнить свой долг — также, до конца.

— Небо не упадёт на землю, ежели ты в этот раз останешься в обозе под охраной. С этаким брюхом — да в госпиталь! — он привлёк её и усадил к себе на колени.

— Небо, может, на землю и не упадёт, — Дарья печально улыбнулась. — Случится кое-что похуже: я буду знать, что …недостойна тебя.

— Будто лекарей в армии больше нет! — возмутился государь.

— Есть, — согласно кивнула она. — Я даже офицерских жён к госпиталю приставила. Пока им работы немного, полотно на бинты резать да травы толочь. Но сам знаешь, что начнётся во время сражения. А если меня там не будет — что скажут о тебе господа офицеры? Свою жену, мол, спрятал, а наших запряг? Я на седьмом месяце, а там есть бабы и на последнем, вот-вот родить…

— Может, мне «Домострой» вспомнить, а, Дарьюшка? — с нехорошей усмешкой сказал Пётр Алексеевич, но глаза выдали: не мог он быть с этой женщиной по-домостроевски жёстким, бесполезно. — Мне останется и тебя от госпиталя удалить, и баб офицерских, чтоб толков разных не было.

— Значит, я тебя всё-таки недостойна…

— Вот упрямая! О себе не думаешь — подумай хоть о детях!

— Удар ниже пояса, — вздохнула Дарья. — Но именно о них я как раз и думаю… Ты не поверишь, но наш Петруша вместе с женщинами режет полотно на бинты. Он делает то, что может, и тоже хочет быть достойным тебя… Дай и мне сделать то, что я могу. Прошу, родной мой.

— Может, мне тебя под замок посадить, чтоб знала, как мужу перечить? — он устало закрыл глаза и уткнулся лицом в волосы жены, выбивавшиеся из-под чепца. — Ведь ежели не дам согласия, пойдёшь без оного. Как тогда, в Петербурге.

— Просто у каждого из нас свой долг, Петруша. Разный, но одинаково тяжёлый… Да и госпиталь вне опасности, внутри лагеря. Пусть его курсанты охраняют. Заодно и Алёша под присмотром будет, а то ты его знаешь — на подвиги потянуло…

Прав Алексашка: от умной жены всегда голова болит. Может, с дурой было бы проще обращаться: попросту приказать, и всё. Но тогда волком бы выл от душевного одиночества — как тот же Алексашка со своей Дарьей Арсеньевой. Вот уж курица, даром, что по-немецки говорить умеет. Дарья Черкасова умна и сильна духом. В этом её огромное достоинство и такой же великий недостаток. Всё тщится доказать, что достойна его. К чему, ежели и так всё ясно?

Эта упрямая женщина дарована ему самим Богом. А за грехи или заслуги — сам догадывайся, государь.

2

В ночь на 22 мая в крепость явилось подкрепление — около сотни солдат корпуса Шереметева. Больше переправить не получилось: шведы, выставившие секреты у берега, заметили и начали обстреливать лодчонки. По ним открыли ответный огонь, однако переправу пришлось прекратить. Егерей среди этой сотни не было.

Катя опасалась, что под прикрытием этого шума полезут диверсанты, но Бог миловал. Видимо, то ли Хаммер решил, что нужно сперва поизучать распорядок смены часовых на стенах, и только потом лезть, то ли «брат Карлус» ему ещё приказа не дал. Причём, одно не исключало другого. Она, конечно, накрутила бойцов, подробно объяснив тактику вероятного противника и как ей противодействовать, но ведь это обычные солдатики из полевых полков. Половина личного состава пехотинцев — только что из гарнизонных «учебок», то бишь совсем желторотые. Только и умеют, что ходить строем да палить из фузей куда прикажут.

Хорошо, что уговорила полковника ставить ночью на стены либо опытных «тверских», либо приданых гарнизону драгун. Эти вообще не рекруты, а бывшие солдаты поместных дворянских конных полков, ныне сформированных в драгунские. Среди белгородцев не было никого моложе двадцати пяти лет, послужить успели. А что тыловые — как гласит старая советская песенка, «солдатами становятся». Боевой опыт приобретается — кто бы мог подумать — в реальном бою.

Было время, особенно сразу после присвоения сержантского звания, когда Кате было неловко командовать парнями и зрелыми мужчинами старше себя по возрасту. Было — и прошло. Всё действительно решал опыт. Потому, когда кто-то из белгородских дворян начал бурчать по поводу «какой-то девки», взявшейся их поучать, его свои же заткнули: мол, ты всю жизнь по гарнизонам, а она сколько лет уже на войне, и Карлуса под Нарвой лично в плен брала. Даже вмешиваться и «строить» не пришлось. Вопрос возник ровно один — откуда белгородцы знают о её послужном списке? Или надёжа-государь постарался распространить миф о «русской Жанне» в глубинку? Если да, то как?

Этот вопрос она и задала капитану Меркулову, когда они уселись поужинать — прямо на стене, всё равно ведь смеркается, на караул обоим скоро заступать. На ужин у них была краюха ржаного хлеба — к слову, очень вкусно выпеченного — неслабый шмат солёного сала с мясной прорезью, пара луковиц и по кружке взвара из сухофруктов. Уселись под стеночкой на собственных свёрнутых епанчах, достали ножики и начали нарезать снедь ломтиками. Бомбардиры на стенах, дежурившие у пушек, косились на них, но с позиций не гнали.

— Откуда знаем? — с лукавой усмешкой ответствовал капитан, соорудив себе здоровенный «лапоть» из куска хлеба и ломтей сала. — Лет пять, как среди крестьян лубочные картинки про тебя ходят.

— Даже интересно стало, — имея представление о «лубках», Катя могла себе вообразить, что и как там было нарисовано. А главное — как представили для народа её предысторию. — Ни разу не видела, если честно. И много там наврали?

— Того знать не могу. Нам, само собою, не лубочные картинки, а гравюры попадались. Там пояснения ещё были… — он посмотрел в темнеющее вечернее небо. — Словом, не сказка для крестьян. Правда. Но — не вся.

— Всю правду никто бы и не написал, — Катя начала догадываться о содержании тех «пояснений», которые были явно предназначены именно для служилого сословия. — Особенности службы, уж прости, Алексей Фёдорович. То, что мы делаем для армии, не каждому можно знать.

— Вроде того, чему ты пехотных офицеров учила — правильно выслеживать этих, как их, диверсантов?

— И это тоже. Согласись, чем меньше народу о том болтает, тем лучше. И без того сложно стало работать.

Катя воздала должное своему бутерброду, хотя есть до сих пор не тянуло. Последствия неудачного падения с лошади будут сказываться ещё не один день и даже не одну неделю, но острая фаза явно уже миновала. Пока ни провалов в памяти, ни других фатальных симптомов она не наблюдала, что уже хорошо. Но Дарья предупреждала: мол, гляди, сестричка, тебе уже двадцать восемь, а не восемнадцать. Чем дальше, тем сложнее будет преодолевать последствия ранений и травм.

А недавно исполнилось двадцать девять…

Рядом с капитаном было так спокойно, словно она вернулась домой. В тот немыслимый ныне уют, созданный отцом и матерью. Глупая мысль, но хотелось, чтобы Земля остановила своё вращение и этот вечер не заканчивался никогда. И одновременно — хотелось ускорить время, чтобы быстрее завершилась эта чёртова осада. Только тогда и можно будет дать себе немного воли. Немного — потому что всё уже решено. Если останется жива после полтавской эпопеи, то уйдёт с военной службы в Иностранную коллегию. Сперва секретарём куда-нибудь к заклятым союзникам в Копенгаген или Дрезден, а там видно будет.

И личной свободы у дипломата побольше, чем у поручика лейб-гвардии.

Главная загвоздка, как обычно — просто выжить, здесь и сейчас.

3

Где полковник Келин откопал в Полтаве зерновой кофе — тайна сия великая есть. Это дорогущее «зелье» только начинало входить в моду, Пётр Алексеич его зело уважал, конечно, в виде напитка. Но сейчас обжаренные коричневые зёрнышки стали для Кати спасением. Достаточно было пожевать одно, и сон на пару часов как рукой снимало.

Алексей Степанович выделил ей с полфунта этого природного стимулятора. Каждому солдату и офицеру, кто заступал с ней в караул на ночь, она выдала по три-четыре зёрнышка с наказом жевать, только если в сон клонить начнёт. Огней — минимум, чтобы караульные не слепли от собственного освещения. А вместо команды «Тревога!» — тот, кто заметит неладное, должен орать: «Зажечь огни!» Потому что на «тревогу» все поневоле начнут глазеть туда, где орали, и могут пропустить ДРГ, а «зажечь огни» — это конкретное действие, команда, которую нужно выполнить немедля.

Там, за стеной, весь день шли фортификационные работы: шведы окапывались по всем правилам «постепенной атаки» господина де Вобана. Ну, как — шведы… Мазепинцы, которые на свою голову поверили гетману и пришли воевать за короля Карла. Вот только у его величества на их счёт сложилось весьма определённое мнение. Воевать? Шведы — лучшие солдаты в мире, им на поле сражения помощники без надобности. А вот шанцы копать — это пожалуйста. Труд на свежем воздухе оздоравливает и тело, и душу… Конечно, Катя из истории знала о таком эпизоде, но наблюдать за сим действом собственными глазами — это было нечто. «Одвични лыцари» с лопатами, над которыми стоят ухмыляющиеся надсмотрщики-шведы! Картина маслом, как сказали бы триста лет спустя.

Пока ещё шведы не установили артиллерию для обстрела города, только заблокировали все подходы и рассадили кругом свои секреты, чтобы не позволить осаждённым сноситься с основными силами: Шереметев-то недалеко. Однако и так было понятно, что соваться сейчас за стены — самоубийство. Так что беспокоящий огонь шведы пока не вели — нет смысла. Полковник Келин гонцов за город не отправлял — тоже нет смысла при наличии «пушечной почты». И все демонстративно готовились к предстоящим штурмам.

Петру Алексеевичу оставалось два дневных перехода до Полтавы, если его ничего не задержало в пути. Наверняка и Карл об этом знал. Потому вероятность диверсии в ближайшие две ночи возрастала почти до ста процентов. Но в эту ночь «дикие гуси» решатся на вылазку, или в следующую? Бог весть. Главное — смотреть в оба и не терять головы.

Сегодня она полдня потратила на то, чтобы хоть часть белгородцев немного поднатаскать на борьбу с такими, как она сама. Чтобы хотя бы пять секунд могли продержаться и поднять шухер. Самой большой проблемой оказалась не физическая подготовка. С этим у местных был полный порядок. Сложнее всего было преодолеть психологический барьер — все эти понятия о «благородной войне» и тому подобное, особенно среди офицеров. Наконец не выдержала и заявила: «Если к вам в дом лезет разбойник с ножиком, вы не станете придерживаться всех этих правил — просто саданёте чем попало и куда попало. Ну, так вот, и сейчас то же самое. Цель нашего противника — не красиво подраться, а убить нас. И ему всё равно, как он это сделает — благородно или не очень. Ему важен результат — чтобы мы тут дуба дали…» Только после этого дела пошли куда лучше.

…Приближение пресловутого «Часа Быка» — то есть двух часов пополуночи — Катя ощущала как давящую со всех сторон темноту. Это было не нечто личное, просто просыпались древние инстинкты, унаследованные людьми от животных предков. Она могла видеть, как примерно те же ощущения, испытываемые в разной степени, охватывали и солдат в карауле. Смолкли негромкие разговоры, они начали ёжиться, словно под холодным ветром. Майская ночь и впрямь была прохладной, но уж в полном обмундировании и епанче поверх можно было чувствовать себя утеплёнными… Это состояние всегда её угнетало, однако Катя привычно исполняла свои обязанности, наплевав на личные проблемы. Она как раз проверяла караул у Киевских ворот, когда всё её существо обожгло ощущение прицельного взгляда со стороны. Точнее, снизу, из-под стены.

Это чувство не подводило её ни единого раза, ни там, ни здесь. А это значило, что «гуси» прилетели.

4

В скудненьком свете тлеющего фитиля, который всегда имелся у пушкарей, белгородцы увидели, как солдат-девица вдруг остановилась и замерла. А затем медленно подняла руку, прикладывая палец к губам: мол, тихо. Видать, что-то не то расслышала. Они и так молчали, а сейчас и сами застыли, ровно истуканы. И… тоже услышали.

Снизу доносились едва различимые шорохи. А где-то совсем рядом, на стене — словно гвоздём в камне кто-то тихо ковыряет. Солдат-девица неслышно — вот те крест, шаги её и впрямь не слыхать! — сместилась в сторону, откуда доносился звук. Присмотрелась, отошла в тень и, судя по тусклому отблеску, достала нож из голенища. Она не жаловала шпагу, больше доверяя короткому клинку.

Драгуны тихо, чтобы не сильно шуметь, стали взводить курки на ружьях. Велено было, ежели эти проберутся, палить им по ногам и рукам, так как наверняка на туловища наденут броню, которую пуля не берёт.

Небо было ясное, звёздное. Убывающая Луна только-только начала подниматься над горизонтом, подсвечивая окрестности. Пусть и не полная, с блюдце, но всё же предметы стали отбрасывать тени. И вот одну из таких теней, зашевелившуюся на бруствере, углядели уже все.

Тень буквально растеклась по камню, словно сливаясь с ним. Не знаючи, куда смотреть — не вдруг заметишь. Послышался шорох. Тот человек тихонечко сполз на вымостку боевого хода, совершенно теряясь в сплошной тьме, царившей под бруствером… Что-то едва слышно прошелестело, скрежетнуло — и снова затихло. А над бруствером показалась вторая тень, повторившая манёвр первой. И снова какой-то подозрительный шорох в темноте. Наконец от каменной кладки отделилась третья тень более привычных очертаний: то солдат-девица, пригнувшись, буквально перекатилась к белгородцам. В каждой руке она держала нечто вроде короткого ружья весьма странной формы. И, судя по тому, что новоприбывшие не протестовали против этого, им было уже всё равно. Девица положила одно из ружей справа от себя, а из второго явно намеревалась стрелять. И когда над бруствером возникла третья тень, капитан Меркулов уже не колебался.

— Пли!

Разбирать, где там у того «гостя» голова или ноги, уже никто не стал, пальнули куда придётся. Судя по воплю — куда-то да попали, благо, четыре шага — не расстояние. Тень скользнула назад, за бруствер. Что с этим пришлецом далее сталось, было неведомо.

— Зажечь огни!!! — заорал капитан.

Его команду подхватили офицеры на стенах города, а солдаты принялись зажигать масляные фонари и даже самодельные факелы. И тут, как и говорила солдат-девица, застучали выстрелы ещё в трёх местах, где более всего опасались вылазки. Судя по тому, что солдаты стреляли сверху вниз, вдоль стены, лазутчиков обнаружили ещё, так сказать, на подходе. А Катерина, вооружённая отобранным у оных странным ружьём, приникла к верхней кромке бруствера и тоже целилась куда-то вниз. Оттуда доносилась такая пальба, словно стреляла разом целая рота… Выстрелы, крики… Со стороны свейских позиций тоже начали палить ружейно: видать, там и правда скрытно подобрались и ждали, когда ворота откроют. Одним словом, началась настоящая баталия, только при лунном свете.

5

Стрельба стихла так же внезапно, как и началась.

Перед глазами Хаммера, лишь чудом не свернувшего себе шею при спешном возвращении к подножию стены, до сих пор стояла картина, выхваченная из темноты брошенным кем-то из русских факелом.

Офицер в местном зелёном кафтане с красными отворотами, молодой совсем. Не высунулся всем корпусом за бруствер, как то сделали его более беспечные сослуживцы, а грамотно приник к заграждению, только трофейную винтовку выставил. И стрелял по ним — короткими очередями по три-четыре патрона.

Он делал это правильно, чёрт бы его подрал! Будто его учили обращаться с автоматическим оружием!

А может, и правда — учили? Может, этот парень вовсе не местный, а из тех самых русских, современников? А что? Вполне мог пойти на службу к царю.

Когда все явились в точку сбора — раздосадованные срывом вылазки, естественно — провели перекличку. Трое ранены. Четверых не хватало. Подождали полчаса. Затем ещё полчаса. Отсутствие бойцов пытались объяснить и отставанием, и ранением, но всем уже было понятно: их стало на четыре человека меньше.

Чёрт бы их подрал, этих русских, к какой бы эпохе они ни относились!

Теперь ещё нужно было идти к королю и получить от него знатный нагоняй за проваленную операцию. Ух, щенок! Обожает отпускать ехидные словечки и замечания — как раз то, чего Хаммер на дух не выносил. Но ничего не поделаешь: тот, кто им платит, приказал выполнять все распоряжения короля Швеции. Не выполнили? Получите по шее. И хорошо, если не топором, сейчас вроде ещё в ходу такие королевские развлечения.

Как и следовало ожидать, его шведское величество не спал. Видимо, ждал донесения о взятии этого плёвого городка. Но так как сообщения ему приносили совсем не радостные, то и настроение у короля было, прямо скажем, не самое лучшее. Парочка генералов, присутствовавших в палатке, тоже сверлила вошедшего недобрыми взглядами.

— Судя по тому, что вы явились без связки голов в руках, вашу миссию постигла неудача, — едко сказал он.

— Увы, ваше величество, — вынужден был признать Хаммер. — Это была не случайность. Нас ждали.

— Я исключаю вероятность измены с нашей стороны, — всё в том же ключе продолжал Карл. — Как, в таком случае, вы объясните случившееся?

— Там был кто-то из них, из тех русских, — нехотя признал командир «диких гусей».

— Вы видели там людей в похожей униформе? — вот сейчас король заинтересовался.

— Нет, но один из …защитников крепости весьма грамотно завалил моего человека, завладел его оружием и стрелял из него по нам. Он делал это по всем правилам нашего военного искусства. Так что вероятнее всего это он заложил нас и нашу тактику коменданту.

— Скольких вы всего безвозвратно потеряли сегодня?

— Четверых…

— Печально, — согласился швед, хотя, по его голосу никак нельзя было сказать, что он опечален. — По вашей милости сорвалась великолепная возможность расстроить все планы русских. И у нас остались всего сутки, одни сутки, чтобы сделать это по всем правилам нашего военного искусства! — король гневно повысил голос. — Соберите своих людей и объявите им: завтра они идут на штурм вместе со всеми. Придам вас на усиление в славный Эстергётландский полк, он понёс потери и нуждается в пополнении. Оружие, обмундирование и амуницию дозволяю оставить свои, во всём прочем — слушаться моих командиров!

— На этой операции я утратил четверых не самых худших бойцов, — зашипел Хаммер, которого совсем не обрадовала идея короля. — Для нас это существенные потери — мы за пять лет в Новом Свете потеряли четверых, и тех от болезней! А здесь — за каких-то четверть часа! Теперь вы намерены вовсе нас угробить, отправив на штурм крепости?

Клокоча от гнева, он сделал всего один резкий шаг в сторону шведа — и в его горло мгновенно упёрлись кончики трёх шпаг. Король и его генералы, чтоб им… А у входа — этого он не видел, но кожей чувствовал — выросли двое драбантов с фузеями.

— Не советую вам забываться, Хаммер, — голос Карла был донельзя надменным.

Англичанин, где-то краешком сознания помнивший, что он уроженец страны с наследственной монархией, понял: сейчас он сделал огромную ошибку. Теперь оставалось только одно.

— Я… виноват перед вами, ваше величество, — сказал он, по-воински встав на одно колено. Склонил бы голову, однако шпаги мешали. — Горе от утраты боевых товарищей помутило мой разум. Но я взываю к вашей рассудительности. Мы не обучены штурмовать крепости и погибнем все до единого, не принеся вам никакой пользы.

— Что-то я немного пользы видел от вас и до того, — король лихо вбросил шпагу в ножны. — Мой приказ остаётся в силе. Завтра вы идёте на штурм в составе Эстергётландского полка. Можете идти и обрадовать своих подчинённых, а затем отправляйтесь к полковнику Штакельбергу.

Вот так, Хаммер. Вот так. Видимо, этот парень с тремя коронами на знамени действительно начал что-то подозревать и пытается от них избавиться. Что ж, тем хуже для него.

Им остаётся только выжить при завтрашнем… то есть, уже сегодняшнем штурме. Если включить голову, то это не так уж и нереально.

— Как прикажете, ваше величество…

Интермедия

— Что за диковинное оружие?

— Сегодняшние трофеи, Алексей Степанович. Взяла у этих.

— Странно. Я думал, вы скажете больше.

— Только в присутствии государя и с его личного дозволения, полковник. Прошу понять меня правильно…

6

После ночной перестрелки полковник собрал офицеров. На «разбор полётов», как подумалось Кате, и она угадала. Келин опросил всех и затем грамотно провёл анализ случившегося.

— Древние говорили — кто предупреждён, тот вооружён, — сказал он после этого. — Если б не знали, чего ждать, то дождались бы — открытых ворот и захвата города. Поручик Черкасова, — это уже ей. — Примите нашу благодарность за своевременное предупреждение.

— Я всего лишь выполняла свой долг, — сказала Катя, почтительно склонив голову.

— Однако рано нам почивать на лаврах, господа …и дамы, — продолжал Келин. — Мыслю я, следует сего дня штурма ждать. Карлус всей силой на нас пойдёт, чтоб захватить город до прихода государя с армией. Подробных указаний более не будет, вы и так знаете, что и как надлежит исполнять. Пусть каждый из вас на своём месте сделает всё возможное, тогда не будет ни в чём успеха у Карлуса.

«Я бы ещё добавила — и невозможное тоже, — подумала Катя, когда они расходились после совещания у полковника. — Это то, что требует немного больше времени и усилий, чем „всё возможное“. Да. Прошли века, а ничего у нас в этом плане не изменилось…»

Смениться, пару часов подремать прямо на стене. Потом взялась за таблетки: нужна ясная голова, а не котелок с кашей вместо неё. Заодно осмотреть припрятанные от лишних глаз ночные трофеи. Две М-16 с запасными магазинами. Впрочем, один выстрелян полностью, сама же постаралась. Пяток гранат Ф-1, один пистолет незнакомой марки — видимо, что-то очень редкое и специфическое, но под девятимиллиметровый укороченный патрон. К её «глоку» такой не подойдёт. А жаль, она была бы не прочь пополнить запас, ведь приходилось жёстко экономить, используя оружие будущего лишь в самых пиковых ситуациях. Ладно, придётся выстрелять обойму трофея во время штурма, а потом разобрать и выкинуть по частям за стену — куда ночью после осмотра и предметного шмона сбросили тела убитых ею «диких гусей». Бронежилетов, кстати, на них как раз не было.

«Двухсотых» диверсантов на стене было двое, и наверняка кто-то из их компании тоже получил свою пулю во время пальбы. Когда висишь на тросе на крепостной стене, это не особенно располагает к уклонению от вражеских выстрелов, тут только прыгать вниз. Неизвестно, сколько из них себе ноги переломали при этом. «Дикие гуси» успели подстрелить нескольких солдат, неосторожно высунувшихся за бруствер. Были убитые и раненые. Скольких потеряли оппоненты? Остаётся только догадываться. Но пусть минус два — гарантированно подтверждённые потери. В их случае и это — проблема. А если выведено из строя больше бойцов, то тем более.

Шведы к рассвету установили пушки на позиции и начали с артобстрела полтавских укреплений. Со стен им ответили 26 орудий — и старого, и нового образца. Шведская пехота с лестницами стала постепенно приближаться к городу.

7

Где должен находиться комендант крепости, которую вот-вот начнут штурмовать вражеские войска? Правильно: на самом проблемном участке. Таковым не без оснований считали Киевские и Спасские ворота. В случае применения обычной военной тактики восемнадцатого века — последние были как раз ключевыми. Их захват отрезал Сампсониевскую башню с её артиллерией от снабжения и давал контроль над узловой точкой обороны. Шведы зашли и с востока, так что огонь открыл и Покровский бастион, но самую яростную атаку стоило ждать с северного и западного фасов.

— Господа офицеры, — сказал Келин, лично осмотрев позиции защитников. — От нас с вами зависит судьба Отечества, и сие не похвальба, а действительность. Времени на долгие речи нет: все — по местам… Поручик Черкасова, вы будете при мне.

«Логично, — подумала Катя, лично проверяя каждую фузею, которую подносили снизу, с оружейного склада — чтобы не тащили неликвид „под списание“, и такие случаи бывали. — Здесь, на Спасских и Киевских воротах, будет веселее всего, он пополам не разорвётся, а значит, поручит мне один из участков. Доверяет, приятно это сознавать… Вот же прикол: когда изучала историю Полтавской битвы, и в страшном сне не снилось, что придётся самой поучаствовать в обороне города!»

В который раз она возблагодарила свою фанатичную любовь к истории и историческим фактам. Проведя более пяти лет в этой эпохе, она убедилась, что логика поступков главных действующих лиц от вмешательства в историю пришельцев из будущего не поменялась. Как собирался Пётр Алексеич отобрать у шведов и удержать за собой балтийское побережье, когда-то принадлежавшее России, так и действует. Как собирался Карл Карлович раздарить Россию своим вассалам, так и собирается, несмотря ни на что. А после провала проникновения ДРГ в Полтаву швед со стопроцентной гарантией будет действовать точно так же, как действовал в аналогичной ситуации — зная о скором подходе основной русской армии во главе с Петром. То есть штурмы будут такие, что — как помнила Катя — у защитников закончится порох, и они будут кидаться в шведов чем попало, от камней до дохлых кошек. И это при том, что пороха в крепости как раз немало. И потери «брат Карлус» при этом понесёт значительные.

Раз так, то следовало ждать ближних боёв на стенах. Для этого у солдат и тех полтавчан, которые пришли на подмогу, были длинные жерди, предназначенные противодействовать попыткам приставить штурмовые лестницы. Да и те же шпаги в наличии у каждого из гарнизона тоже не для красоты привешены. Из арсенала достали и зарядили весь короткоствол, какой был в наличии, попадались даже пистолеты, помнившие времена Богдана Хмельницкого. На стены доставили все ножи, тесаки и топоры, которые сочли пригодными для боевого применения. Женщины складывали в вёдра камни и подносили к стенам, а их мужья поднимали это верёвками на боевые ходы и в башни.

Что же до Кати, то она давно припрятала под полами кафтана оба своих пистолета — и «глок», и трофейный. Одну М-16 отдала полковнику, предварительно показав, как ею правильно пользоваться. «И снова — все разъяснения после, Алексей Степаныч, притом, с дозволения государя. А пока, если захотите применить это оружие по назначению, просто делайте вот так…» Вторую оставила себе. Потому что, если всё пойдёт так, как задумано, то «дикие гуси» прилетят именно туда, где она высунется. Ни Карл, ни эти наёмники не простят ей ничего.

Поискав глазами драгунского капитана — с недавних пор она постоянно старалась высмотреть его среди солдат — Катя обнаружила его на дальней стене. Видно было плохо, но такой кафтан — офицерский, синий с красными бортами — был только у Меркулова. Значит, с ним всё в порядке. Хорошо.

Затем пришлось следить, чтобы бочки, предназначенные для соблюдения противопожарной безопасности, были все до единой наполнены водой. Огонь внутри города никому не нужен. Ещё Кате довелось напрячь местных ребят на предмет выявления возможных агентов врага, готовых за долю малую открыть ворота. Тоже совсем не бессмысленная предосторожность.

Когда перед шведскими позициями показались несколько всадников, Келин, находившийся на стене у Спасских ворот, достал подзорную трубу, обозрел кавалькаду и подозвал офицеров — в том числе и солдат-девицу.

— Карлус намерен лично отдать команду на штурм, — усмехнулся полковник. — Поручик, вы собирались ему показаться? Думаю, настал наилучший час для того.

— Благодарю вас, — сказала Катя. — Но учтите: жарче всего будет там, где он меня увидит, по крайней мере, поначалу.

— Начинайте здесь. Пусть сюда и ударит.

Перекрестившись, притом, совершенно искренне, Катя влезла на бруствер. На плече у неё висела трофейная М-16, прямо поверх ещё не изношенного, но изрядно потрёпанного последними приключениями преображенского мундира. Видок, прямо скажем, был не столько футуристичный, сколько идиотский. И настроение — соответствующее.

8

— Далеко стреляют, — недовольно проворчал Карл, разглядывая укрепления города, который сейчас предстояло взять. — Нам уже попадались их новые пушки, но ничего особенного, кроме отменной шлифовки ствола, никто не обнаружил… Неужели русские кладут больше пороха на один заряд?

— Возможно, ответ мы получим, когда станем подсчитывать трофеи, ваше величество, — отозвался Рёншельт, бывший по правую руку от короля. — Кое-кто утверждает, будто дело ещё и в самих зарядах. Но мы скоро это узнаем.

Провал ночной эскапады отряда Хаммера поставил шведов в неловкое положение. Хорошо, хватило сообразительности не прекращать шанцевые работы и установку осадных батарей. Не то суетились бы сейчас под огнём русских. Теперь вся надежда возлагалась на многократное численное превосходство «хувудармен». Для успешного штурма обычно хватало трехкратного преимущества. Сейчас тридцать пять тысяч шведов противостояли гарнизону численностью чуть более четырёх тысяч, ну и сколько они там призовут местных мужчин в ополчение. Конечно, все тридцать пять тысяч на стены не полезут. Конница в основном предназначена для захвата города, когда будут открыты ворота, бомбардиры и канониры останутся при своих пушках. Но десять тысяч человек пехоты плюс около пяти тысяч спешенных драгун — это большая проблема для любой осаждённой крепости. При поддержке артиллерии — тем более.

— Смотрите, мой король! — воскликнул верный Лагеркруна, указывая на стену у одной из северо-западных башен. — Похоже, кто-то из русских решил поприветствовать нас.

Карл тут же направил туда свою подзорную трубу. Присмотрелся. Резким движением убрал оптический прибор.

— Хаммера ко мне, живо! — скомандовал он.

Двое драбантов, бросившихся исполнять приказание короля, доставили требуемую персону в течение каких-то пяти минут.

— Ваше величество, — англичанин был сама учтивость.

— Посмотрите вон туда, — Карл, указал трубой в сторону проблемной башни. — Возможно, вам знаком этот человек.

Шведы, правда, с любопытством глядели не столько на того нахального русского, который вылез на стену и вызывающе прохаживался по брустверу, сколько на англичанина: его подзорная труба оказалась короткой, зато двойной, на оба глаза.

— Чёрт… — процедил Хаммер, присмотревшись. — Это он. Тот самый парень, которого я видел ночью.

— Это не «он». Это — она, — надменно уточнил король. — Эта женщина нужна мне живой. Приказ понятен?

— Более чем, ваше величество, — англичанин усмехнулся: сейчас он выглядел как охотник, перед которым показалась дичь. — Скажу честно, в этом мундире я её не узнал. Насколько критично доставить даму без …повреждений?

— Говорите яснее.

— Обязательно ли доставлять её в целости и сохранности, ваше величество? — уточнил свой вопрос наёмник.

— Нет. Достаточно, чтобы она была жива и в состоянии отвечать на вопросы. Всё прочее — на ваше усмотрение.

— Мы доставим её вам, — пообещал англичанин.

— Это ваш шанс реабилитировать себя за ночной провал, Хаммер, — напомнил король. — Ступайте… Рёншельт, сигнал к атаке. Незачем тянуть со штурмом.

— Ваше величество, — слева к королю подъехал Левенгаупт. — Мои люди сообщают, что армия царя Петера находится в одном дневном переходе к северо-востоку от бродов. Извольте отдать приказания на тот случай, если этот штурм будет отбит.

— Он не будет отбит, — уверенно заявил король. — Но коль вы намекаете на возможность отхода от города, буде случится невероятное и события пойдут неблагоприятно, то мой ответ — нет. Я не уйду отсюда, даже если ангел спустится с небес и передаст повеление Господа покинуть эти позиции!^[82]

Вероятно, генерал мог бы многое сказать по поводу подобного упрямства, но поскольку речь шла о коронованной особе, он смолчал. Возможно, зря. А возможно, как и все вокруг, просто верил в счастливую звезду Карла.

Тому и впрямь неприлично везло. При Головчине он попал под обстрел тех дьявольских ракет — полегла половина его личной охраны, а на нём ни царапины. У Веприка, совсем недавно, под ним были убиты две лошади. Буквально три дня назад король лично возглавил разъезд и нарвался на стычку с таким же русским разъездом — снова гибли его драбанты, пуля пробила королю шляпу, зарядов едва хватило, чтобы продержаться до подхода подмоги… Словом, пока всё выходило так, будто сам Бог на стороне шведов.

Потому Левенгаупт ничего не сказал.

9

— Всё, — сказала Катя, спрыгивая с бруствера на галерею. — Они меня увидели и сделали выводы… И я кое-кого знакомого там видела, — добавила она вполголоса, видя вопросительный взгляд полковника. — Вероятнее всего, скоро он будет здесь, вместе со своей командой.

— Что ж, встретим их как полагается, — ответил Келин, явно вкладывая в свои слова сразу несколько смыслов. Во всяком случае, его прикосновение к трофейной винтовке, висевшей на плече, отнюдь не было случайным.

…Шведы пока что экономили на бомбах, «ковыряли» бруствер ядрами, стараясь попасть по русским пушкам и их расчётам. Во времена гладкоствольной артиллерии — задача нетривиальная. Пока им не везло. Но каменная «шрапнель» уже ранила солдат на стенах. А шведы формировали три штурмовые колонны, намереваясь атаковать основными силами с запада и северо-запада… Полковник был абсолютно уверен, что они ещё до рассвета начали делать подкоп, подразумевая подвести сапу под стену и заложить там основательную мину. Потому сейчас, пока не особенно шумно, внизу сидели русские сапёры и слушали. Судя по донесениям — а Катя имела возможность наблюдать, как к полковнику начали бегать солдаты снизу — что-то они да услышали. А значит, примут меры.

У неё под началом оказались полторы сотни солдат устюжского полка и пара десятков местных — полтавчан, откликнувшихся на призыв Келина вставать под ружьё. Плюс четыре орудия с расчётами. Ну, эти и так уже вели контрбатарейную стрельбу, пока столь же безуспешно, как и оппоненты. Однако, как только штурмовые колонны выдвинулись вперёд, канониры сменили ядра на бомбы и перенесли огонь на живую силу противника.

Пока потери несли только шведы. Но это ненадолго. Стоит им поднять лестницы и взобраться наверх, как начнётся отчаянная рубка на стенах, да и стрелять будут снизу.

Штурмующие начали разбег, стараясь проскочить простреливаемое пространство как можно скорее. И без всякой подзорной трубы Катя заметила среди сине-жёлтых шведских мундиров знакомую ей натовскую «цифру». Сколько там «диких гусей»? Сложно было сказать, но навскидку чуть более двух десятков. Идут не в первых рядах, что неудивительно для таких ребят: наёмники не очень-то любят умирать, ибо мёртвым деньги ни к чему. Но если Карл Карлович расшифровал её визуальное «послание» так, как она предполагала исходя из его характера, то «гуси» получили один весьма чёткий приказ. И постараются выполнить его, даже если перед тем половина шведской армии поляжет при штурме. Ну, а в её задачу входило как раз не позволить им этот приказ выполнить.

Первые лестницы появились у Киевской надвратной башни, там командовал полковник и уже вовсю шла стрельба. К Спасским воротам штурмовая колонна с чужеродным «цифровым» пятном только-только приблизилась, и солдаты начали её дружный обстрел. «Дикие гуси» в ответном огне участия не принимали: берегли боезапас. Казалось странным, что они не используют местные кремнёвые ружья. Катя, вон, палила из них вовсю и перезаряжала как хороший фузилер — за двадцать секунд. Брат чуть ли не с самого начала позаботился, чтобы все в «Немезиде» умели обращаться с тутошним гладкостволом любого калибра и размера. А эти? Неужели шведы бы не выдали им четыре десятка фузей с боезапасом, если бы поступил такой запрос?

Что это — непомерная спесь? Банальная лень? Вот что у них тогда с головами, у этих «диких гусей»?

А дальше у Кати не осталось времени на размышления. Надо было всячески препятствовать установке штурмовых лестниц. Парочку оных солдаты оттолкнули заготовленными заранее жердями, но снизу шведы открыли плотный ружейный огонь, прикрывая лезущих наверх своих, и защитники перешли к тактике уничтожения прорвавшихся… Начался штурм.

Катя глохла от пушечной пальбы, выстрелов, разноязыких выкриков, грохота ударявших в камень ядер. Полковник поставил перед всеми офицерами единственную боевую задачу: не допустить прорыва, удержать позиции на стенах. Вот и занимаются сейчас все, кто может держать в руках оружие, выполнением поставленной задачи. И жарче всего, как и предполагалось, было на трех участках — Спасских, Киевских и Мазуровских воротах, хотя к последним как раз подошла не самая большая штурмовая колонна. Палили из пушек на Покровском бастионе: шведы зашли с востока и пытались если не пробраться там, то оттянуть на себя максимально возможное количество защитников крепости, не позволяя сосредоточить все силы на западных фасах.

Наконец несколько самых удачливых шведов взобрались на бруствер и метким пистолетным огнём проложили себе дорогу. Катя не стала даже тратить время на багинет — резко и сильно ткнула стволом разряженной фузеи шведскому офицеру в «подвздошье» — то бишь в пресловутое солнечное сплетение. Офицер от такого приветствия сложился пополам, а солдат, стоявший рядом с Катей, добавил ему прикладом. Швед беззвучно канул в пространство за стеной, но ему на смену лезли ещё солдаты в сине-жёлтом, да и те, что уже перескочили через бруствер, отчаянно рубились с защитниками на шпагах. Не любила Катя длинные клинки, хоть и научилась ими неплохо владеть. Но пришлось доставать из ножен свою шпагу и вступать в ближний бой.

Это была вроде бы простая офицерская шпага с шестигранным клинком, но рукоять и эфес вызолочены, а на клинке шрифтом начало восемнадцатого века выгравированы слова «Ум, честь, безстрашiе». Подарок Петра Алексеича по случаю присвоения очередного звания. Или, как здесь говорят, чина. Девиз как бы намекал, что нужно ему соответствовать. Вот она и соответствовала как могла.

В одной руке — шпага. В другой — «диверсантский» нож с воронёным полуторным серрейторным клинком. Шведы, обученные ходить в атаки со шпагой и ружьём с примкнутым багинетом, оказались неприятно удивлены. До того им попадались только противники, которые встречали их либо теми же багинетами, либо шпагами, но никогда не совмещали эти два вида оружия… Русские солдаты, видя, насколько эффективно подобное сочетание, стали поглядывать на девицу-поручика, которая вертелась между противниками, отражая их атаки и нанося свои удары. Поглядели — и сами стали подражать: в одной руке шпага, в другой ружьё с багинетом или просто багинет. У кого-то получалось весьма неплохо. Вскоре на этом участке стены прорвавшихся шведов сбросили вниз. А лестницу, по которой они взбирались, какой-то солдатик догадался подцепить крюком и втащить внутрь. Всё шведам больше мороки.

…Несколько минут передышки. Надо срочно оценить потери и перезарядить весь огнестрел под руками. Окинув взглядом позицию, Катя насчитала до двух десятков убитых русских солдат. Много. Не обучены эти ребята правильному ближнему бою, увы. Но оставшиеся в живых внушают надежду, что дальше таких потерь удастся избежать: они получили реальный боевойопыт и теперь знают, как противостоять этому противнику. Правда, когда на штурм пойдут наёмники, потери снова возрастут… Солдаты после первой отбитой волны штурма выглядели не лучшим образом. Все тяжело дышали, как после спринтерского забега, у всех лица в пороховой копоти и поту, кафтаны местами порваны. Некоторые ранены — их наскоро перевязывают товарищи… Катя подозревала, что сама выглядит не лучше. Но ей до этого не было никакого дела. Она жива, относительно цела — значит, может драться. И будет драться, пока её не пристрелят…

…«Дикие гуси» пошли на штурм только в третьей волне, когда, как они считали, боезапас и силы защитников были изрядно подрастрачены.

К тому времени Катя успела заработать несколько скользящих ударов «холодняком». Это можно было пережить: повреждения неглубокие, а полотняная рубашка и камзол тонкого шерстяного сукна неплохо держали кровь. Раны болели, это мешало двигаться с прежней скоростью… Хорошо, что ни разу не попало пулей, не то пришлось бы совсем туго. Пришлось достать из кармана последнюю таблетку анальгетика и разжевать, не чувствуя её резкого вкуса: сейчас начнётся самый страшный бой. Ведь там, внизу, она уже видела, как начала разбег третья волна штурмующих, где резко выделялись на общем фоне солдаты в камуфляже двадцать первого века.

Вот теперь надо достать спрятанную винтовку и гранаты. Берегла ведь для дорогих гостей.

10

Огнём сверху удалось сбить вниз только одного солдата в камуфляже, да и тот, судя по всему, отделался ушибами. «Дикие гуси» учли ночную ошибку и надели броню. А солдат, которые взялись за жердь, чтобы отбросить лестницу, они мгновенно застрелили.

— Все в укрытия! — заорала Катя.

Предвидя появление «гостей» с автоматическим оружием, она заранее позаботилась создать примитивные заграждения из пустых бочек, мешков, камней и всего, что оказалось под рукой. Боевой ход стал вдвое уже, но зато образовались небольшие бастионы, за которыми можно было укрыться от огня. Укрытия не спасут, если «гуси» начнут кидаться гранатами — а они начнут, едва оценят обстановку — но просто высунуть руку с автоматом из-за бруствера и дать очередь по защитникам уже не получится.

Сколько у них боезапаса, Катя за всё время наблюдений за ними так и не узнала. Они об этом между собой не говорили, а покопаться в их вещах не вышло. Но, судя по тому, что шли они практически налегке, вряд ли много. На один бой средней интенсивности, впрочем, должно хватить и того, что было у них сейчас на обвесе. А вот насчёт того, средняя будет интенсивность боя или высокая — это ещё бабушка надвое сказала.

Да, так и есть: из-за бруствера высунулась рука с автоматом, раздались сухие хлопки выстрелов. Пули с визгом принялись выбивать осколки камней и щепу из самодельных укрытий. Где-то застонал раненый: здешние ребята не имели представления о пробивной способности пуль калибра 5,56 миллиметра, и кто-то сделал слишком тонкие стенки временного убежища. Но такого, чтобы выкосить всех — не случилось. И едва над бруствером показалась голова в каске, как по ней пальнули три или четыре фузилера. Голова беззвучно исчезла. Попали? Не попали? Бог его знает. Но не успела Катя подскочить к брустверу и открыть ответный огонь, как через него перевалились сразу пятеро «диких гусей». Как им это удалось — уже было неважно. На тросах подтянулись?.. Кате пришлось немедленно всовываться обратно в укрытие, чтобы не погибнуть глупой смертью.

Сразу за «гостями» за стену взобрались трое шведов — знаменосец и двое солдат. Ну конечно, первое дело — свой флаг вывесить, чтобы воодушевить идущих следом. Традиции не один век. Микро-бастионы русских, из-за которых тут же началась пальба, стали для них неожиданностью. Шведов сбили, но и сами подставились под огонь «гостей», которые, переведя винтовки в режим одиночных выстрелов, начали беспощадную расправу, выкашивая и пушкарей, и пехотинцев.

Надо было что-то делать. Прямо сейчас.

— Помолитесь за меня, братцы, — сказала Катя солдатам, отцепляя подвешенные на поясе гранаты. Сразу две штуки.

«Помолимся, якоже подобает, не вемы, аще не Ты, Господи, Духом Твоим Святым наставиши ны… Спаси, Господи, рабу Твою, воина Екатерину…» — услышала она позади себя. Бойцы поняли её слова буквально.

Снаряженную для стрельбы очередями винтовку повесила на шею, чтобы в случае надобности сразу схватить. Выдернув обе чеки, одну за другой отправила гранаты в сторону «диких гусей». Два громких разрыва, визг осколков, вопли… Стрельба оттуда прекратилась. Не дожидаясь, пока выжившие очухаются, она вскочила и, грамотно перемещаясь вдоль боевого хода, открыла по ним огонь. Срезала очередью сразу четверых, которые только что взобрались на бруствер. Опять же — живыми или нет, но они тут же упали вниз. Даже если пуля попадала в бронежилет, инерция удара была серьёзная, устоять на ногах, тем более, на кромке каменной стены, было невозможно. Но этих пятерых, что успели прорваться, она, не обращая внимания на ответный огонь, выбила всех.

Трофеи! Отбросив разряженную в ноль винтовку, она вытащила свой верный нож и бросилась к «диким гусям» — шмонать на предмет стволов и боеприпасов. По пути выдернула чеку и не глядя бросила вниз ещё одну Ф-1. Судя по воплям — попала удачно, прямо в столпившихся под лестницей желающих продолжить штурм… Один «гусь» на стене был ещё жив, хоть и серьёзно ранен. Быстро прикинув тяжесть повреждений, и не получится ли его вытащить, чтобы расспросить, Катя пришла к неутешительным выводам: жить наёмнику оставались считанные минуты. Не стоило даже время тратить на добивание. Наскоро «выпотрошив» этих пятерых, она вернулась в укрытие, увешанная их «железом» чуть не с ног до головы.

— Ну и ружья у них, Васильевна, — проворчал пехотный капрал, чьи солдаты были под её началом. — Всякого повидать довелось, но эти… Будто сам чёрт им приволок, прости меня, Царица небесная, — добавил он, перекрестившись.

— Были их, теперь наши, — переводя дух, сказала Катя, проверяя трофейные винтовки на количество боезапаса и режим стрельбы. — Сейчас они опять полезут. В общем, так, братцы, запоминайте с первого раза, времени повторять не будет. Объясняю, как этими хреновинами пользоваться, это довольно просто…

…У неё ещё остались несколько секунд, чтобы обозреть ситуацию на других участках городских стен. Везде кипели стычки различной интенсивности с применением огнестрела и холодного оружия. Обе стороны несли серьёзные потери. Но нигде шведы не сумели закрепиться. Нигде. А жарче всего было не у них на Спасских воротах, а на Киевских, где командовал полковник Келин. В том месте штурмующие имели возможность нападать с двух сторон бастиона одновременно. Но и там защитники держались — и отбивали атаку за атакой. А орудия на том участке стены не умолкали ни на минуту.

…Новая волна — и снова «дикие гуси». На этот раз они для начала перебросили несколько гранат через стену. Больших потерь удалось избежать опять же благодаря укрытиям. Только одна «эфка» попала внутрь микро-бастиона и выкосила там человек шесть или семь. Но когда «гуси» взобрались на бруствер, по ним ударили из всех наличных стволов. Хоть трофейных, хоть своих. Наёмники залегли, пользуясь телами ранее погибших как укрытиями. Завязалась короткая перестрелка, ограниченная лишь заканчивающимся боезапасом. Дальше предстояла рукопашная, где совершенно не факт, что защитникам удастся устоять против профессиональных головорезов. А тут ещё шведы, продолжавшие лезть через бруствер. С ними тоже надо было что-то делать, потому на них сосредоточили огонь фузилеры. Сине-жёлтые опять воткнули между камнями древко с геральдическим трёхкоронным знаменем, и опять были сбиты залпом защитников…

Казалось, штурму не будет конца.

11

Разлетался в осколки камень — люди держались.

Гнулся и ломался металл — люди держались.

Кругом были огонь и дым — люди держались.

Волна штурмующих казалась бесконечной — а защитники крепости стояли насмерть.

Люди казались крепче камня и металла, сильнее огня. Шведы, сами не лыком шитые, чувствовали это всей кожей. Понимали. Уважали. И — боялись. Впервые за очень долгое время им встретился противник по меньшей мере равный.

…Исход штурма решил случай. Чья-то шальная пуля разбила масляный фонарь, от которого пушкари зажигали фитили для пальников. Горящее масло пролилось на зарядный ящик осиротевшей — расчёт был выбит — пушки. Шведы, первыми сообразившие, чем это пахнет, разделились на две партии. Одни полезли обратно, вниз. Другие попытались пробиться к тому ящику и сбить пламя, пока не «сыграл» боезапас, но не смогли прорваться сквозь плотный автоматный огонь противоборствующих стороны. А наёмники поняли, что случилось, с большим запозданием.

— Ложись! — срывая голосовые связки, скомандовала Катя, когда увидела, как горящие капли льются под крышку зарядного ящика. Прямо на загодя приготовленные пороховые картузы.

Грянул взрыв!

Волной разбило в щепки пушечный лафет, даже подкинуло само орудие. Вынесло и ближайший к той позиции микро-бастион, и кусок многострадального бруствера — вместе с половиной залёгших там наёмников и шведов. Сине-жёлтое знамя с тремя коронами улетело вниз.

Для штурмующих это почему-то стало той последней каплей, когда становится ясно, что «зерг-рашем» дела не решить. Они стали отходить от стены, бросая лестницы и убитых товарищей. Раненых, кстати, уносили с собой, что несомненно делало им честь.

На свой страх и риск Катя высунулась за стену. Оттуда ещё летели пули, но можно было быстро оценить обстановку… Там, внизу, исходил на крик и маты командир «диких гусей», пытаясь заставить солдат идти на новый приступ, но, видимо, у шведского начальства было иное мнение. Какой-то обер-офицер наорал на наёмника и тот был вынужден подчиниться. При нём на ногах, насколько успела заметить Катя, оставалось не более десяти соратников.

Точно так же дело обстояло и на двух других бастионах, где шли бои. Защитники понесли существенные потери. Только первый взгляд позволял оценить их в несколько сотен человек, и хорошо, если меньше — издалека можно было посчитать и мёртвых шведов. Но и ряды штурмующих изрядно поредели. Если потери у них три к одному, то это до двух с половиной — трёх тысяч человек в минус.

На стенах радостно закричали: виктория. И только тогда до Кати дошло, что ноги её больше не держат.

«Меня достали…» — подумала она, мешком оседая на горячий камень боевого хода. Анальгетик всё ещё действовал, не подпуская боль к сознанию, но кровь, вытекающая из ран, как бы намекала, что пора на перевязку.

Когда солдаты подхватили её и на руках понесли к лекарю, всё уже было как в тумане.

Интермедия

— Штурм отбит, ваше величество, — мрачно доложил Рёншельт.

— Вижу… Передайте приказ артиллерии: перенести огонь в город. Я хочу, чтобы он сгорел.

— Вместе с припасами, ваше величество? Впрочем, держались русские стойко. Может быть, предоставить им возможность сдать крепость и выйти с развёрнутыми знамёнами? — предложил Лагеркруна.

— Пожалуй, вы правы, Андерс… Приведите ко мне гетмана. Я сообщу ему условия для осаждённых. Но приказ артиллерии всё же передайте. Пусть изменят прицел и по моей команде начинают обстрел бомбами.

Карл почему-то не верил в успех переговоров, отсюда и последние его слова. Генералы только переглянулись. Этот городишко не обладал и десятой долей той мощи, которую шведская армия уже ломала об колено. Но он держался. Это было неправильно.

12

Мазепинцы в штурме не участвовали, король им не доверял. Хотя с радостью отправил бы под русские пули, чтобы сберечь жизни своих солдат, но видел: эти разбегутся, едва отнять у них лопаты и дать оружие. Да и сам гетман находился при королевской ставке не пойми в каком статусе. То ли один из военачальников, то ли почётный пленник. Но его умение красиво говорить в эти времена очень ценилось. Если он столько лет умудрялся, уже ведя со шведами переговоры, убеждать царя в своей полной лояльности, значит, умеет подбирать нужные слова.

Старый гетман выехал к стенам Полтавы в сопровождении барабанщика и знаменосца, со всеми необходимыми атрибутами парламентёра. К тому времени защитники города уже «прибрались» на стенах, забрав своих погибших и сбросив наружу тела шведов — предварительно их разоружив. Под бастионами за время штурма образовался фактически вал из мёртвых тел.

…Из офицеров полтавского гарнизона не осталось никого, кто не был бы ранен, в их числе — и полковник Келин. Многие погибли. Но выжившие сейчас собрались на бастионе у Киевских ворот. Приползла туда — иначе не скажешь — и Катя. После перевязки лекарь попробовал удержать её в лазарете, но это было бесполезно. Упрямая как стадо ослов девица, натянув на себя окровавленные лохмотья, некогда бывшие гвардейским мундиром, вооружилась и, шатаясь, потянулась обратно на стену.

Полковник не без сочувствия обозрел свой штаб. Все без исключения офицеры выглядели — краше в гроб кладут.

— Однако ж мы живы, а многие свеи — нет, — сказал он, отвечая на незаданный вопрос. — Готов выслушать вас, господа офицеры. Начнём с младшего по чину. Говорите, поручик, — это уже шатавшейся от слабости Кате.

— В следующий раз они попытаются пойти через нижний город, — высказалась она. — Карл выслушает своих офицеров и наверняка придёт к выводу, что Мазуровский бастион защищён слабее прочих.

— Это и впрямь слабое место, — поддержал её Меркулов — тоже выглядевший так, словно о него тигры когти точили. — Бастион слишком выдаётся из кольца стен.

— Пороха осталось едва ли половина от первоначального запаса, — доложил капитан бомбардиров. — Да и ядер мы растратили. Щебня нам свеи натолкли изрядно, мыслю, вместо картечи использовать, когда снова на приступ пойдут.

— Простите, добавлю ещё, — сказала Катя, прислонившись спиной к стене. Раны, хоть и не смертельные, но болезненные, даром не прошли, да и контузия от близкого взрыва тоже её не красила. — Думаю, сейчас они перенацеливают пушки, чтобы стрелять навесом по городу. И, возможно, вышлют парламентёра, предложат почётную сдачу. Карлу кровь из носу надо избавиться от помехи у себя в тылу, когда подойдёт Пётр Алексеевич, иначе придётся делить армию.

— Стало быть, надобно остаться занозой в его седалище, — совершенно серьёзно сказал полковник. — Но парламентёра я выслушаю, ежели пришлют.

— Белый стяг! Переговорщик! — выкрикнул дозорный.

— Вы и впрямь неплохо Карлуса знаете, Васильевна, — хмыкнул капитан в мундире Устюжского полка. — Может, скажете, за какие грехи он на вас так взъелся, что лучших солдат натравил?

— Да так, было дело, морду ему набила, — без малейшей иронии произнесла Катя. — А он взял и обиделся.

Тем не менее, её слова вызвали всеобщий смех. То ли приняли их за шутку, то ли представили сцену воочию. Но всеобщее напряжение хоть немного этот смех снял.

Мазепу узнали все, даже те, кто никогда его до того не видал. Уж что, что, а словесные портреты в восемнадцатом столетии составлять умели. «Иуда», — пронеслось над рядами солдат, когда грузный всадник в богатых казацких одеждах выехал вперёд.

— Приветствую доблестнейшего полковника Келина, — прокричал он снизу, увидев на стене старого знакомого.

— Что вам угодно, гетман? — он знал Мазепу ещё по Батурину и не считал нужным тратить время на словесные реверансы. — Говорите скорее, у нас не так много времени, чтобы тратить его на вас.

— Король свейский Карлус предлагает вам сдать город со всеми его припасами, полковник, — Мазепа понял, что его лично тут слушать не собираются. — Вам лично и всему гарнизону его величество даёт своё королевское слово беспрепятственно пропустить вас с оружием, развернутыми знамёнами и с барабанным боем, яко доблестным воинам, доказавшим свою храбрость. Также с вами могут покинуть город те из жителей, кто пожелает.

— А в противном случае?

— В противном случае, полковник, его величество клятвенно обещал сровнять город с землёй, а гарнизон и всех жителей истребить поголовно.

— Король свейский известен тем, что держит данное слово, — с усмешкой ответил Келин. — Однако мы не для того сюда пришли, чтобы крепости на пароль сдавать. Сколь свейских солдат сего дня при валах полтавских головы положили? Многие сотни. Таково же будет во всякий иной приступ. Тщетная ваша похвальба, побить всех не в вашей воле состоит, но в воле Божией, потому что всяк из нас оборонять и защищать себя умеет!^[83]

— Ежели сие сказано окончательно…

— Окончательно, гетман. Так и передайте …своему королю!

…Может, с кем-то другим Мазепа и попытался испробовать своё умение убеждать, но загвоздка была именно в том, что этого человека он знал слишком хорошо. Не послушает. Не поверит.

Значит — скоро начнётся обстрел города и новые штурмы. И прекратится ли сие с подходом основной армии Петра? Бог весть. Карл слишком упрям, чтобы оставить затею, которая колом засела в его голове.

…Спустя час на Полтаву полетели шведские бомбы.

Глава 18 Злой гений

1

Это было больше похоже на похоронную церемонию, чем на совещание у короля. По крайней мере, Хаммеру показалось именно так. И у Карла физиономия мрачная, и его генералы тоже не в настроении.

— Юго-западный бастион, насколько мы сумели выяснить во время штурма, защищён не так хорошо, как прочие, — докладывал Рёншельт. — Мы могли бы сосредоточить здесь наши силы и ударить по русским здесь, чтобы войти в крепость со стороны нижнего города. Подозреваю, что на внутренней стене орудий нет вовсе, они перетащили их на внешние куртины. Таким образом, захватив нижний город, мы значительно ухудшим положение гарнизона, отрезав их от источника воды и части складов.

— Считаю это разумным и достойным воплощения, — резюмировал король. — Займитесь формированием штурмовых колонн. Атакуем через два часа.

— На закате, ваше величество? — поинтересовался Шлиппенбах.

— Именно. В бой пойдут свежие части. Русские потрёпаны, у них многочисленные потери и растраченный боезапас, они устали. Наши силы достаточно велики, чтобы рассчитывать на успех второго приступа.

— Настроения среди наших солдат не блестящие, ваше величество, — доложил Левенгаупт. — Они не просто раздосадованы неудачей — среди них наблюдаются даже некоторые признаки …неуверенности. Крепость по всем законам мироздания должна была пасть, но не пала. Это провоцирует уныние.

— Пусть не думают об этом, не то я найду способ их взбодрить, — ощерился Карл. — Второй штурм решит исход сражения. Накормите солдат, пусть они отдохнут эти два часа… Что скажете об итогах штурма, Хаммер?

— У меня есть кое-какие соображения по этому поводу, ваше величество, но изложить я могу их только вам одному, приватно, — бесцветным голосом проговорил наёмник. — Вы позволите?

— Ступайте, — это генералам. — Итак, Хаммер, что вы собирались мне приватно сообщить? — спросил король, когда они остались в палатке одни.

— У меня за сутки выбито две трети подразделения, — сказал англичанин. — Вы намеренно отправили их на смерть?

— Я не люблю, когда меня водят за нос и обещают несбыточное, — король резко уселся на походный складной стул, так, что он жалобно скрипнул. — Вы твёрдо обещали открыть ворота крепости. Затем безапелляционно заявили, что приведёте мне ту женщину-солдата. Ни того, ни другого не исполнили. Неисполнение приказа должно быть наказуемо… У меня лишь один вопрос: вы не смогли сего сделать, или не пожелали?

— Иногда необходимо смотреть правде в лицо, — произнёс Хаммер, не пошевельнувшись. — Я вынужден признать, что мы столкнулись с достойным противником. Если это те самые русские, с которыми мы должны были встретиться шесть лет назад, то всё объяснимо. Я не могу понять только одного…

— Чего именно?

— Зачем вы от нас избавляетесь?

— Затем, что вы не только бесполезны — вы откровенно вредны, Хаммер. Вы не понимаете нашей жизни и не принимаете её. Это опасно для всех, кто рискнёт с вами связаться… Моему дорогому брату Луи хорошо — он сунул вам кошелёк с золотом и послал ко мне, не особенно разбираясь в тонкостях. Но я — я ваши смертельные странности терпеть не намерен.

— Откровенно, ваше величество.

— Надеюсь на взаимную откровенность. Что поручил вам король Франции?

— Сделать всё, чтобы вы как можно дольше воевали с русскими.

— Не имею ничего против этой идеи. Но не вашими методами.

— Ваши методы войны тоже не особенно эффективны, — только сейчас в голосе наёмника прорезалась гневная ирония. — Толпа солдат лезет на стену, где их избивает толпа таких же солдат, только в другой униформе. А когда солдаты одной из армий заканчиваются, высокие стороны договариваются об условиях мира. У нас не так. Важен каждый боец, потому что он один стоит вашей роты.

— Но не тогда, когда оказывается на стене?

— Увы.

— А здесь везде стены, бастионы, редуты. Эпоха такая, привыкайте, Хаммер, — едко сказал Карл. — Признайте, наконец, что всякой вещи есть своё время. Вы здесь чужие. Сможете приспособиться к нашей жизни — выживете. Нет — при всём желании ничем не смогу вам помочь.

— Значит, те русские смогли.

— Они этого хотели. Вы — нет.

— Что ж, — проговорил Хаммер, — Пусть всё идёт своим чередом.

— У меня для вас будет одно задание, — деловым тоном сказал король. — У этой крепости есть по меньшей мере два уязвимых места. По одному ударю я, к другому пойдёте вы… Справитесь — можете считать, что исполнили свои обязательства.

— Как будет угодно вашему величеству, — Хаммер произнёс эту учтивую фразу по-шведски, но так издевательски, что рука короля помимо воли потянулась к шпаге. — Признайте же и вы очевидное: мы с вами в одинаковом положении — получаем деньги из одного источника. Вы такой же наёмник, как и я, ваше величество, только коронованный.

— Возможно, — Карл очень нехорошо посмотрел на англичанина. — Но я как-нибудь найду случай объяснить, в чём заключается истинное различие между нами. Обещаю, для вас это будет весьма поучительно.

2

Письмо от Шереметева, доставленное курьером, загнавшим ради него пару лошадей. Не зря загнал.

Вести в сей день Петру Алексеевичу приносили и добрые, и худые.

Полтава выдержала первый штурм. Но комендант её, полковник Келин, просит о подкреплении или хотя бы боеприпасах.

И другое письмо — от Августа Саксонского. В самых изысканных выражениях союзничек сообщает, что не видит более смысла в удержании польской короны и идёт на мировую с Карлусом. Стервец. Не мог подождать ещё совсем немного. Ну да Бог с ним, потом локти кусать станет. После Полтавской баталии ему польская корона куда дороже встанет, нежели ранее.

Ещё поутру доставили донесение из Азова — турки и по сей день не проявили никаких признаков подготовки к войне, как грозили из Версаля. Султан Ахмед не желает ввязываться в чужую драку.

Всё так, как и говорили ему пришельцы из грядущего: в Россию никто в Европе не верит. Все считают, что армия Карлуса непобедима, а раз так, то незачем связывать себя обязательствами по отношению к обречённым. Небось, ещё и ножички с вилками готовят, дабы кусочек отхватить. Тот же Август не откажется.

Пётр Алексеевич был реальным политиком. Временами ему не хватало точных сведений, но с некоторых пор в этом отношении наметилась ясность. И картина европейской политики предстала перед ним во всей своей неприглядности. Именно поэтому он полных пять лет только и делал, что готовился встречать Карлуса с его без всяких преувеличений сильной армией, не возлагая особых надежд на европейских союзников.

При Головчине из-за просчётов Репнина свеи силами всего трёх полков едва не опрокинули корпус Шереметева. Аникиту за то разжаловали в рядовые, принца Дармштадтского, фон дер Гольца и Чамберса выгнали с позором. За полгода боёв русская армия изрядно очистилась от разной «пены», прибившейся ранее. Вылетали «со свистом», как выражается братец Евгений, одинаково и русские, и иноземцы. И так же стремительно поднимались наверх талантливые офицеры — и русские, и иноземцы. Да хоть этого Келина взять: судя даже по краткому описанию первого штурма Полтавы — не полковник он, а готовый генерал. Алексашка также отписал, его послание пришло лишь получасом позднее шереметевского.

«А оный комендант, при помощи Божией, доброй отпор Карлусу учинил»^[84].

Значит, так тому и быть, станет Келин генералом, и пусть все хоть лопнут от злости, что сие произойдёт в обход знатных да старослужащих. Коль выстоит, удержит город — заслужит.

…И короткая записочка, которую Шереметев не стал излагать своими словами, а приложил к письму. От Катерины.

«Они здесь. Приступаю к уничтожению подразделения противника».

В одиночку она их уничтожать собралась, Аника-воин в юбке. Он ей такого приказа не отдавал, сама решилась… Ежели девка доживёт до завершения генеральной баталии, он её наградит, как положено — и чин следующий, и иные почести будут. А затем самолично через колено перегнёт, возьмёт ремень да всыплет неразумной как следует. По-братски. Не прилюдно, чтоб чести офицерской не умалить. Даже Дарья за сестричку при сём случае не вступится.

Силами шереметевского корпуса Полтаву от осады не избавить. Единое, что может Карлуса от города отвести — это он, Пётр Алексеевич. Со всеми своими полками. Но торопить события, высылая авангард далеко вперёд — значит, разделить армию. То есть совершить ту же ошибку, к какой сам же Карлуса принуждает. Остаётся лишь дать Борису Петровичу добро послать осаждённым подкрепление да молиться.

Что-то одно точно подействует.

Кто там из егерской роты при Шереметеве состоит? Кауфман? Вот пусть он своих молодцов берёт и в Полтаву прорывается — с порохом и свинцом. И кого там ещё ему в помощь Борис Петрович даст.

3

Время для Кати пролетело, словно кто-то взял огромные ножницы и отрезал его кусок. Вроде только солнце чуть ли не в зените стояло — а уже висит над горизонтом. Неужели вырубило?

Она обнаружила себя на стене, уютно свернувшейся на охапке соломы между какими-то бочонками и пушечным лафетом, возле которого, на небольшом расстоянии от упомянутых бочонков, на камнях и ящиках сидели, негромко переговаривались и покуривали трубки бомбардиры в красных кафтанах. С трудом разлепив веки, Катя поняла, что бочонки те пороховые, и она наблюдает вопиющее нарушение техники противопожарной безопасности. Сейчас бы наехать на этих пушкарей — не сильно, по-свойски — но, во-первых, не было сил даже рассердиться, а во-вторых, она поняла, чем укрыта от свежего майского ветерка.

Сине-красным офицерским кафтаном Белгородского драгунского полка. Таким же драным и грязным, как и её преображенский.

Бомбардиры заметили её пробуждение.

— О, Васильевна проснулась, — сказал один из них, судя по мундиру — сержант, старший орудийного расчёта. — Нам тебя драгунский капитан велел постеречь, а как поднимешься — то и накормить.

— За то спасибо, братцы, — ответила Катя, с удивлением обнаружив, что способна членораздельно говорить. — Где это я? Покровский бастион, что ли?

— Он самый. Здесь тихо пока. Ты лежи, Васильевна, ежели что, сами поесть сообразим.

— И выпить, — второй бомбардир достал из сумки фляжку. — Хлебного вина девице не предложу, а токайское есть.

Всё тело болело так, словно её весь день били палками. В ушах звенело, перед глазами при малейшем движении возникала тёмная завеса. Непорядок: это явные последствия кровопотери. Надо пить побольше воды, что-нибудь съесть и закусить парой зёрнышек кофе, завалявшихся в кармане с ночи. А вот вина употреблять не стоит. Карл Карлович наверняка готовит второй штурм, нужна ясная голова. Да, она вряд ли сможет участвовать в общей драке на стенах, но вполне способна побыть в роли снайпера. Повыбить вражеских офицеров — милое дело. А если «дикие гуси», изрядно ощипанные при первом штурме, налетят — то вообще идеально. Главное, посчитать, сколько у неё осталось трофейных патронов, и подумать, где бы сама решила пролезть на месте тех наёмников.

На город до и дело падали бомбы: шведы старались по мере сил исполнить свои обещания стереть его в порошок вместе с защитниками и жителями. Если бы Левенгаупт доставил своему королю полный обоз с продовольствием и орудиями, собранными в Польше, дела у осаждённых могли бы быть много хуже. Но так как генерал обоз не довёз, то у Карла под рукой было не более сорока пушек разного калибра. Подходящих для осадной стрельбы — менее тридцати. Причём, полтавские пушки тоже не молчали: на западных фасах канониры делали всё, чтобы накрыть шведские батареи… Катя вызнала реальное количество артиллерии противника, пока кружилась около шведской армии, стараясь высмотреть и подслушать как можно больше. Помнится, как-то придавила неосторожного солдатика и переоделась в сине-жёлтый мундир. Немного подождала, пока пройдёт колонна, и прибилась к другому полку, притворяясь заблудившимся глуповатым парнем-новобранцем из Сконе. Это приключение едва не стоило ей головы — шведский офицер оказался больно подозрительным, пришлось быстро исчезнуть оттуда. Но больше она такие номера не повторяла: овчинка не стоила выделки.

Преодолевая боль и головокружение, Катя кое-как привела себя в состояние «сижу, не падаю». Аккуратненько свернула драгунский кафтан, положила сбоку. Пока окончательно приходила в себя, рядом возник бомбардир-сержант — в одной руке глиняная миска с горячей мясной кашей и деревянной ложкой, в другой большая кружка прохладной воды. Видимо, опытный вояка тоже решил, что винцо, даже токайское, сейчас ей ни к чему. Аромат от каши шёл такой, что Катя забыла обо всём.

— Спасибо, — прохрипела она пересохшим горлом, хватаясь за миску с ложкой.

— Ешь, Васильевна, — нет, ей не показалось: в голосе пушкаря сквозили уважительные нотки. — Значит, и правда раны твои не смертельные, не то бы воротило от снеди.

— Благодарствую, — повторила Катя, пять минут спустя возвращая опустошённую посуду. — Как звать тебя, братец?

— Фёдором кличут.

— А по батюшке?

— Да мы люди простые, незачем по батюшке величать, — рассмеялся сержант. — Андреевич я. Так и писан в полковой прописи — Фёдор Андреев.

Пушкари начали посмеиваться: мол, ежели скоро управилась, может добавка надобна?

— Куда ей, — отмахнулся от них сержант. — Добро, ежели сию кашу тело примет… Отчего в лазарете не осталась, Васильевна?

— Что я там забыла, Андреич? — Катя блаженно зажмурилась, чувствуя, как по телу начало расходиться тепло от съеденного, мало-помалу разгонявшее смертельную усталость. — Кости целы, руки-ноги на месте, голова не дырявая. Значит, и драться могу.

— А от свея раны стрелены, Васильевна — нешто не болят?

— Болят. Значит, жива ещё…

Болтая с пушкарями и постепенно приходя в чувство, Катя произвела, если так можно выразиться, мысленную ревизию полученных повреждений. Кости и правда целы, тут повезло. А вот мягкие ткани не пробиты — распороты вместе с кожей. Сперва ей досталось от шведских шпаг, потом как минимум одна пуля калибра 5,56 пропахала правое бедро по поверхности, а другая — правый же бок, чиркнув по рёбрам. То, что вся физиономия исцарапана каменной крошкой, это вообще классика, тут сегодня все такие красивые. Но те две раны сперва вызвали серьёзное кровотечение, а теперь, начиная затягиваться под повязками, нестерпимо болели и саднили. Хорошо хоть догадалась положить на них Дарьину мазь, не то бы ещё сепсис заработала. Прочие дырки в кафтане — действительно от клинков и пуль, но Бог миловал. Катя ещё раз убедилась, что шерстяное сукно хорошего качества, на которое Пётр Алексеевич не жалел денег — одевать гвардию — иногда могло держать скользящие удары холодняком, да и пуля на излёте попросту вязла в ткани. Местная пуля, конечно, не 5,56.

Количество синяков, ушибов и прочих кровоподтёков она оценить не могла, но, если судить по ощущениям, в гематому превратилось всё тело. А ведь ещё от падения с лошади половина корпуса была в сине-радужных разводах. Нынешний бой наверняка добавил «красок». Но прикидывать площадь поражения было некогда. Если переживёт эту ночь и следующий день, то сразу сходит в баню. Не переживёт — патологоанатомов здесь не наблюдается, а в могиле всё равно, сколько на тебе синяков.

«Значит, пока живём, — подумала Катя, потихоньку начиная разминать мышцы привычными движениями. — Один штурм я ещё продержусь. Вот если дело затянется, то насчёт следующих сильно не уверена».

Она давно приметила, что не испытывает никакого дискомфорта в общении с обычными людьми восемнадцатого столетия, несмотря даже на разницу в речи и воспитании. Может, сами люди здесь проще, чем их далёкие потомки триста лет спустя? Бог его знает.

Капитан Меркулов явился на бастион где-то через полчаса. Судя по свежим повязкам, выглядывавшим из-под рубашки, ещё раз навестил лекаря, что перед будущим боем вполне разумная идея. Возможно, он не рассчитывал увидеть Катю хотя бы просто бодрствующей: при виде солдат-девицы, болтающей о том о сём с пушкарями, неподдельно удивился. И, если не обманывало зрение, обрадовался.

Интермедия

…Это был первый и единственный человек, который не боялся ни её прошлого, ни настоящего. Он попросту не замечал тени смерти, неотступно следовавшей за Катей все последние годы.

— Что кафтан рван, то не беда, — сказал он, надевая на себя то, что осталось от его злосчастной одёжки. — Лишь бы шкуру тако же не порвали. А меня Бог миловал, вскользь удары пришлись.

— И слава Богу, — проговорила Катя, стараясь не делать глубокие вдохи. — Где сейчас полковник? Поговорить надо.

Верхний край алого солнечного диска уже скрылся за горизонтом, но и в скудном сумеречном свете было видно: шведы готовятся к новому штурму. И времени осталось совсем немного.

— Ежели ты о тех ружьях, то Алексей Степаныч их велел под замок упрятать, — сказал Меркулов. А затем подсел рядышком и понизил голос почти до шёпота, чтоб не слышали пушкари, сидевшие неподалёку. — Что за людишки? Я о тех, у кого ты ружья побрала.

— Опасные, — так же тихо ответила Катя. — Увидишь — держись подальше. Такому убить тебя — что высморкаться.

— Сама-то их не боишься.

— Боюсь, Алексей Фёдорович. Но я знаю, что делаю.

— Оттого, что сама из таких?

— Только поэтому я и рискую выходить против них.

— Катя, — он заговорил совсем уже шёпотом, коснувшись её руки. — Не вздумай погибнуть. Мне ещё шёлку надо будет купить… тебе на платье… на подвенечное. Ведь пойдёшь за меня?

— Пойду, Алёша, — она удивилась, насколько легко и просто произнесла эти слова, будто они сами давно уже просились на свободу. Впрочем, всё так и есть: она всё для себя решила заранее. — Если доживём до завтра…

К полковнику они явились через четверть часа, вдвоём — чтобы предложить реализовать одну безумную затею…

4

— Вы остаётесь в крепости.

— Но…

— Сие есть приказ коменданта офицеру, сударыня. Вылазку возглавлю я сам. В крепости меня станет замещать капитан Меркулов. А вы… Вот ключ. Произведите осмотр ваших трофеев, сочтите заряды к оным. И коли будет в том надобность, используйте как надлежит.

— Слушаюсь, — ровным голосом ответила Катя. Во время боевых действий комендант крепости — второй после Бога. Никакие её особые полномочия на него не распространяются — до завершения осады.

Начинать штурм крепостных стен в наступившей темноте — да уж, с головой у Карла Карловича явно какой-то непорядок. Каков бы ни был цейтнот, но усугублять его цугцвангом — извините. Хотя… Катя помнила манеру игры шведского монарха. Он всегда начинал атаку королём, за что без конца и огребал. Но то на шахматной доске, где действовать вне правил не получится. В жизни всегда оставалось место для импровизации.

Но всё-таки лезть на стены в темноте не лучшая затея. Во сколько жизней это встанет шведской армии? И… не полезет ли этот ненормальный сам на стену? Кажется, что-то такое было в той истории. По крайней мере, иным способом получить по фейсу тушкой дохлого кота^[85] у него вряд ли бы получилось.

Где-то с час назад солдаты, похохатывая, вытащили из подвала крепости четыре бочонка с порохом. И это не были запасы гарнизона, то был гостинец от шведов. Они всё-таки прокопали сапу, заложили пороховую мину и, запалив длинный фитиль, быстренько ретировались. Правда, не заметили, что русские сапёры давно за ними следили. Едва шведы удалились, как они пробили тонкую земляную стенку, отделявшую их от вражеской сапы, погасили фитиль, обрушили прокопанный лаз и вытащили «гостинец» наверх. Своим пригодится.^[86]

«Если бы у меня оставалось полтора десятка или чуть меньше своих людей и немного своего оружия — что бы я сейчас сделала?»

…Самую основательную штурмовую колонну шведы сформировали против Мазуровских ворот, это напрашивалось по логике здешней военной тактики. Но на противоположной стене у тихих Подольских ворот, аккурат у Глухой башни, стена понижается, а внизу находится забранный решёткой сток речки Полтавки. Подорвать её, ворваться и вырезать личный состав защитников Подольского бастиона? Или, воспользовавшись суматохой с другой стороны крепости, по-быстрому вырезать охранение Подольских ворот и открыть их колонне шведов? Имея техническое оснащение ДРГ начала двадцать первого века, это вполне осуществимо. А значит, «дикие гуси» если и появятся, то именно там, в самом слабом узле обороны, где шведы не могли сосредоточить крупные силы, а значит, не было нужды в усилении защиты. Преимущество «диких гусей» — малочисленность, внезапность и невиданная по нынешним временам боевая подготовка.

«Думай. Времени на размышления мало».

Вспомнились солдаты, которых она только сегодня днём обучала обращению с трофейными винтовками. Как минимум трое из них весьма перспективные ребята. Если все доживут до подхода основной армии, надо будет порекомендовать их Женьке на предмет перевода в егерскую роту. Но сейчас, учитывая крайнюю ограниченность продвинутых боеприпасов, ей понадобится только один из них. Лучший из тройки.

Кажется, «тверские» и сейчас обороняют тот же участок, где вынесенный взрывом кусок бруствера укрепляли брёвнами и камнями.

Нога сама превратилась в бревно, бок стягивала саднящая боль. Но Катя, проявляя своё вполне ослиное упрямство, методично осматривала оружие и подсчитывала количество трофейных патронов. Пистолеты использовать не пришлось, они так и остались при ней. Что же до винтовок, то из них удалось надёргать тридцать один патрон. Это один полный магазин-«тридцатка» с «сувениром» или, если распределять на два ствола, два по половинке. Всё, больше боезапаса к ним просто нет. К слову, Катя сомневалась, что у «диких гусей» положение сильно лучше. Оставались ещё гранаты, а с противника, погибшего одним из первых прошлой ночью, она сняла довольно тяжёлую сумку, покопаться в которой тогда не осталось времени, довелось только сейчас. Там обнаружились две «МОНки»^[87] без электродетонаторов, но с обычными запалами с обрывными датчиками! Точнее, их западный прототип, довольно древний «Клеймор»^[88]. Ничего себе ребята экипировались для вылазки. Гораздо логичнее было бы взять что-нибудь, способное в один присест вынести ворота, а не противопехотное. Что, на безрыбье и «МОНка» фугас? Это у «Немезиды» с самого начала арсенал был — хоть войну начинай. А у этих явные проблемы со снабжением.

Мелькнула мысль: а что, если тот склад, где большинство приблуд были НАТОвскими, предназначался как раз группе Хаммера? Что было бы, если бы «Немезида» не выскочила на пересыльный склад первой?

«Ой-ёй… — от этой внезапной догадки Катя даже похолодела. — Они бы тут дел наворотили…»

Днём, едва завидев «диких гусей» в штурмовой колонне, она поняла, что Карл послал их на убой. А значит, есть возможность изрядно проредить их и без того не слишком многочисленные ряды. Сейчас, если остатки отряда наёмников получили приказ сделать «вылазку последней надежды», они будут куда осторожнее. После первого же убитого залягут, а потом попытаются на ходу переиграть ситуацию. Потому ей нужен был второй стрелок — чтобы «двухсотых» было сразу двое. Для того она сейчас вовсю ковыляла в сторону прежней позиции, за одним из перспективных парней. За лучшим из них — на её профессиональный взгляд.

Интермедия

— Будут ли конкретные указания, ваше величество?

— Да. Вам предстоит войти в крепость с «чёрного хода», вот здесь, где забранный решёткой сток. Делайте что хотите, но этой решётки быть не должно… И прекратите наконец притворяться, будто вам жаль ваших людей. Насколько мне известно, король Франции обещал вам плату не на человека, а на весь отряд. Были бы вам ваши люди хоть сколько-то дороги, вы бы уже после неудачи с вылазкой прошлой ночью отказались лезть на стены.

Хаммер ничего на это не ответил.

— Сколько человек вы дадите нам в помощь? — спросил он, возвращаясь к деловому разговору.

— Полагаю, полуроты солдат для поддержки вашей …операции окажется довольно. У их лейтенанта будут свои инструкции. Ваша задача — открыть им дорогу. Ступайте, Хаммер, и да поможет вам Бог.

5

Сейчас на Мазуровских воротах начинался ночной штурм. Вся городская стена была в кольце огней: да, так хорошо видно защитников, но зато отлично подсвечивает и шведов, лезущих на бруствер. Здесь, у Спасских ворот, наблюдалось затишье. Солдат, отличившихся днём, оставили здесь — бдеть и быть готовыми в любой момент отразить попытку вылазки.

— Здорово, братцы, — Катя, дохромавшая наконец до их позиций, не стала терять время на предисловия, — Коля, ты идёшь со мной.

Вид изрядно потрёпанной, но ещё живой солдат-девицы, протягивавшей молодому капралу Тверского пехотного полка странненькое ружьё, озадачил всех.

— Дело будет? — поинтересовался солдат, показываясь из темноты в скудном свете фонаря.

— Будет. Мне нужен второй стрелок, а ты вроде с этими хреновинами освоился. Держи — и идём.

Сержант, которому передали под ответственность этот участок стены, молча кивнул: здесь уже не было никого, кто не знал бы, что солдат-девица попусту никого беспокоить не станет.

Пока они спустились вниз и добрались до берега ручья, гордоименовавшегося речкой Полтавкой, на противоположном конце защитного периметра начался хорошо знакомый ад. Прекрасно зная, что там происходит, оба хмуро молчали. У них была своя задача.

— Ставлю боевую задачу, — тихо говорила Катя, когда они спускались к воде. — У нас с тобой по пятнадцать зарядов. Стреляем только одиночными. Когда они покажутся у решётки, ты валишь того, кто пойдёт налегке, я беру на себя второго, у которого будет увесистый груз. Они попытаются взорвать решётку, что-то да принесут. Кто попробует оттащить груз — я его валю, ты прикрываешь. Надеюсь, там на Глухой башне от выстрелов проснутся и помогут нам отогнать остальных.

— Понял, — отозвался парень. — Да тут лаз-то — кошке впору, а не людям. Нешто полезут, Васильевна?

— Ничего не кошке, тут и втроём можно пройти. Я бы полезла. И ещё — я сейчас им с той стороны гостинец оставлю, вроде приветствия. Прикрой пока.

Глубина речушки здесь оказалась Кате по пояс. Вода вытекала наружу по низенькому туннелю под башенкой. Как в любой уважающей себя крепости, эта слабина в защитном периметре была прикрыта массивной, жёстко закреплённой решёткой. Но Катя не знала, железные там прутья или деревянные. Если второе, тогда плохо. Тогда и противопехотная мина её снесёт к чертям.

Холодная майская водичка поначалу немного успокоила боль в ранах, но долго сидеть в этом ручье всё равно нельзя. Чуть позже начнётся настоящая пытка. Идти пришлось, согнувшись: свод и правда низкий. И, разумеется, наощупь. С огнём сюда не сунешься — наблюдатели снаружи обязательно зафиксируют. А там если не наёмники, то шведы точно сидят. Пришлось определять материал решётки тактильным способом — проще говоря, руками… Слава Богу, прутья железные, то есть с пинка не вышибут. Теперь нужно незаметно разместить с внешней стороны небольшой сюрприз.

Зачем они потащили те «Клейморы» с собой? Сейчас бы у Кати было на одну краплёную карту меньше. А теперь пусть не жалуются… Интересно, а чем они собрались решётку взрывать? Несколько последних «МОНок» используют или по-прадедовски — бочонком с чёрным порохом?.. Вот так, прикрепить мину штатной струбциной к крайнему пруту решётки, взвести детонатор, закрепить шнур на датчике, замаскировать сюрприз застрявшей здесь обломанной веткой с молодыми листочками… Установка взрывателя в этой штуковине — самое ответственное дело. Тем более, что банальная растяжка при отсутствии электродетонатора здесь сработает не так и не тогда, когда надо. Нужен был длинный шнур, чтобы «кинуть» его на ту сторону стены. Нужно было ещё не дёрнуть его до времени. Словом, много чего «нужно».

Она почуяла неладное, когда возвращалась к Николаю — мокрая с ног до головы, продрогшая и подавляющая желание завыть от хлёсткой пульсирующей боли, появившейся в ранах от холодной водички. Длинный шнур она загодя связала из прочных шнурков, которые днём надёргала из берцев «двухсотых» наёмников — на всякий случай, вдруг пригодятся. Вот и пригодились. Оставила слабину, чтобы случайным порывом ветра или движением не привело мину в действие, и наконец выбралась из воды. Отяжелевшая мокрая одежда чуть не утащила её обратно в речку, но капрал, сообразив, в чём дело, подал руку.

— Похоже, они близко, — едва слышно зашептала солдат-девица, принимая от него винтовку. — Занимаем позиции.

…Наученные горьким опытом, «дикие гуси» не менее получаса не показывались в пределах видимости. Но то, что они там, в овражке, прорытом речкой, Катя не сомневалась. Они «работали» именно так, как действовала бы любая ДРГ в её времени: сначала подойти к позициям поближе, с безопасного места убедиться, что всё в порядке, и только после этого приступать к реализации плана.

Под самой стеной было темно, хоть глаз выколи, однако на некотором расстоянии местность пусть скудно, но освещали многочисленные огни на стенах: приказ полковника выполняли все без исключения. Пройти там совершенно незаметно не смог бы никто. Катя опасалась, что наёмники могли подобраться к решётке, минуя опасный участок под водой. Она сама, например, так бы и сделала. Эти ребята на подводные приключения не решились, пошли верхом. Даже ног пока не мочили, перемещались короткими перебежками от кустика к кустику. Наконец, выдержав примерно десятиминутный тайм-аут, от группы, в которой Катя насчитала семерых, отделились двое. Как она и предполагала — один тащил рюкзак с чем-то тяжёленьким, второй страховал. Вот они полезли в водичку, тихо шипя сквозь зубы: им тоже купание в местной речке не понравилось… Они с Николаем заняли позиции с другой стороны «туннеля», но так, чтобы сразу после первых выстрелов укрыться за выступами стены. Коля — самый типичный человек петровских времён. Младший сын захолустного многодетного дворянина, пошедший на военную службу, действительно оказался талантливым солдатом. Быстро освоил незнакомое оружие, и сейчас отработал свою цель так чётко, что даже Кате завидно стало. Два выстрела прозвучали одновременно. Один диверсант молча канул на дно речки вместе со своим рюкзаком, второй громко заорал, попытался схватиться за прутья решётки, но тоже через пару секунд скрылся под водой.

Остальные, откатившись в кустарник, открыли огонь по устью стока, тоже одиночными: экономили. Могли бы патроны вообще не тратить, но у них это уже на уровне коленного рефлекса — в любой непонятной ситуации палить в сторону возможной опасности из всех стволов. Катя опасалась, что они мину повредят, но обошлось: «сюрприз» она закрепила у края, туда пули не достали… Вот пальба стихла. Один из «гусей» перекатился к краю воды, видимо, решив нырнуть и вытащить рюкзак своего невезучего товарища. Катя высунулась из-за каменного выступа, плавно отжала спусковой крючок. Винтовка громко хлопнула, ударив отдачей в плечо. Пуля выбила фонтан воды. «Гусь» шарахнулся обратно в укрытие. Чёрт, мимо… Второй наёмник попытался подобраться к створу ползком. Николай тоже высунулся, быстро прицелился и выстрелил. «Ползун» затих и больше не шевелился.

Да сколько же вверху на башне спать будут? У них тут полноценная диверсионная война под ногами, а они и не чешутся!

Ну, вот, наконец там зашевелились: послышались голоса, отрывистая команда офицера, и в наёмников полетели пороховые гранаты. «Гуси» чётко разделились на две части. Одни ретировались в темноту, другие в отчаянном рывке бросились в воду, стремясь доплыть до решётки и рюкзака со взрывчаткой. Видать совсем плохо с боеприпасами. И сразу за ними следом ломанулись таившиеся в овражке шведы, принявшие эту суматоху за сигнал к атаке. С собой они на всякий случай даже штурмовые лестницы притащили, хозяйственные ребята… Катя скомандовала уходить с огневых позиций и, спрятавшись за выступом стены, схватилась за шнур детонатора. Как только снаружи послышался характерный плеск — дёрнула бечеву, обрывая её привязанный конец вместе с веткой. Громыхнуло… Судя по поднявшемуся крику и шуму, досталось там всем и крепко: у противопехотной мины этого типа дальность гарантированного поражения больше полусотни метров. А сверху ещё добавили фузилеры на стенах…

Проверить, скольких «гусей» удалось подстрелить, Катя не могла. Троих совершенно точно положили пулями, ещё двоих с гарантией забрал взрыв мины. А видела поначалу семерых. Значит, наёмники опять понесли серьёзные потери, что делало их положение совершенно отчаянным. Сколько сложило голову шведов, готовившихся штурмовать здесь — оставалось только догадываться. И, кажется, на Мазуровских воротах у скандинавов дела шли тоже не лучшим образом. Что ж, бог войны явно отворачивался от Карла Карловича, не везло королю с Полтавой, хоть плачь.

…Силы оставили Катю так резко, что она просто «сложилась» на бережке. Солдату пришлось буквально тащить её на себе. В верхний город, хоть к какому-нибудь лекарю. Но, несмотря на ситуацию, он не забыл прихватить обе винтовки. Истинную ценность этого оружия парень после всего виденного вполне представлял.

6

В этот раз Карл не послеживал за происходящим из лагеря, а лично воодушевлял своих солдат. В одну из волн даже собрался влезть на штурмовую лестницу, но его буквально за фалды кафтана оттащил верный адъютант Гёрдт, принесший плохие новости.

Причина, по которой захлебнулся штурм Мазуровских ворот, была банальна: дерзкая вылазка русских, во время которой те захватили две пушки, вырезали орудийные расчёты и разжились несколькими бочонками пороха. Боезапас ещё двух шведских орудий, которые они обезвредили, пришлось подорвать на месте. Казалось бы, ничего серьёзного. Будь это днём, шведы бы точно знали, что делать. Но сейчас на дворе стояла ночь, и каролинеры, услышав крики и грохот в своём расположении, решили, что то ли осаждённые ударили большими силами, то ли подошли передовые части армии Петра. Тем более, что с восточного берега русские открыли огонь из пушек, а через реку с её многочисленными притоками и рукавами пошли лодки с подкреплением для осаждённых. Русские часто и до странности метко стреляли прямо из этих судёнышек, так что шведам, сидевшим там в секретах, пришлось спешно уходить. Раздосадованный Карл нашёл толику утешения в том, что поднял один из полков, кажется Седерманландский, и помчался исправлять ситуацию с прорывом.

А на основном театре военных действий привычные к дисциплине каролинеры отступили грамотно, без паники. Но — отступили. Второй штурм Полтавы провалился…

…Хаммер выглядел как побитая собака. Осунувшийся, небритый, мокрый и выпачканный в грязи по самые уши. Свою лисью шапку он давно уже не надевал, предпочитая повязывать коротко остриженную голову тёмно-зелёным платком. Сейчас эта тряпка сплошь была покрыта засыхающей глиной.

— Похоже, Фортуна отвернулась сегодня от нас обоих, — хмуро констатировал Карл, отослав своих офицеров и оставшись с наёмником наедине. — Что у вас там произошло, Хаммер?

— Нас снова ждали, — угрюмо ответил англичанин. — Может быть, хватит класть моих парней почём зря? Они и так почти закончились, нас осталось восемь человек, вместе со мной. Эти чёртовы русские просчитывают каждый наш шаг.

— Что, несомненно, делает им честь, — усмехнулся король. — Господь Бог со всей очевидностью не желает вам помогать. Интересно, с чего бы?.. Возможно, мне стоит прислушаться к тем из моих офицеров, кто советует немедля отослать вас обратно во Францию, или же сразу в Новый Свет? Что скажете?

— Я уже не знаю, что говорить, ваше величество.

— Идите отдыхать, Хаммер. До утра ничего интересного не будет.

Шведы за сутки произвели два штурма, оказавшихся по итогу провальными. Поднять их на третий сейчас было не в силах ни короля, ни даже Всевышнего. Значит, завтра или послезавтра, или через три дня предстоит давать генеральное сражение, разделив армию: Карл не мог допустить, чтобы гарнизон Полтавы ударил ему в спину. А они ударят, буде им предоставится такая возможность. Этот полковник Келин — решительный человек.

Значит, так тому и быть. И вся надежда — на поистине железных каролинеров, стяжавших заслуженную славу потрясателей Европы. Опыт прежних сражений свидетельствовал, что шведы могли одерживать победы куда меньшими силами, чем располагал противник.

Но сейчас — всем отсыпаться. Скоро потребуются все их силы. Однако и слава в случае победы будет великая.

7

— Катя, — услышала она словно сквозь шум морского прибоя. — Катя, просыпайся. Солнце встаёт, а ты валяешься.

Кто её зовёт? Где она?

Пока не двигалась, не чувствовала ничего, кроме необычной лёгкости. Стоило пошевелиться, как тело разом «вспомнило» обо всех заработанных за минувшие сутки проблемах. На миг даже пожалела, что её не убили вчера… Под ладонью зашуршала хорошо просушенная солома.

— Господи… — выдохнула она, застонав от накатившей боли — а болело всё, от макушки до пяток. — Может, кто-нибудь добьёт меня… из милосердия…

— Размечталась, — продолжал всё тот же голос. — Вообще, то, что ты позволила себя издырявить — это ни в какие ворота не лезет.

Далеко не сразу до Кати дошло, что она слышит родную речь, а не говор предков. Через силу разлепив веки, начала фокусировать зрение. Наконец ей это удалось.

— Никитос, — обрадованно сказала она, узнав могучую фигуру старого боевого товарища. В егерской униформе и без бороды он выглядел ещё солиднее, чем в прежней «цифре», хотя отличия одной от другой были разве что в цвете. — Какими судьбами, брат? Ты же вроде у Дитриха сейчас.

— А Дитриха прикомандировали к Шереметеву, — пожал плечами Никита.

— Вы… ночью десант высадили. Так? — произнесла Катя, борясь с приступом тошноты. — Что было? Ничего не помню с тех пор, как мину подорвала.

— Много чего было, — Никита был как обычно немногословен. — Вечером фельдмаршал получил письмо. Нас подняли по тревоге, засунули в отряд Головина и отправили на прорыв. Короче, дали шведам люлей, где они не ждали, проскочили в город, пронесли с собой что могли. Еле успели ворота закрыть — Карлсон прилетел, с компанией.

— Ты про какого Головина говоришь? А то их как мышей в амбаре…

— Алексей^[89], полковник Копорского полка.

— Наших… то есть егерей сколько сейчас в крепости?

— Полная сотня, командует Дитрих. Остальные — тот самый Копорский полк, две роты. Порох, свинец, медикаменты.

— Ясно… Помоги подняться, брат.

Вчерашнее купание в холодной речке пошло на пользу лишь в том смысле, что вода размочила присохшие бинты. Лекарю только и оставалось, что наложить свежие. Рубашка, кстати, на ней сейчас тоже была новая, без лишних дырок и кровавых пятен. Кто позаботился? Катя догадывалась. А раз так, то он жив.

Слава Богу.

Никита попытался уговорить Катю переодеться в егерскую униформу, но она наотрез отказалась: мол, здесь и сейчас она будет вот в этом, драном, едва отмытом речной водой от крови и грязи преображенском мундире. Ибо работу с личным составом ещё никто не отменял. Едва успела через силу одеться и экипироваться — шпага, ножи, кто-то даже отыскал на стене потерянную по время драки простреленную шляпу — как явился денщик полковника. Парень «щеголял» повязкой на голове, с подсохшими пятнами крови: не иначе был на вылазке вместе с командующим.

— Господин полковник собирает офицеров на совет, вас требует, — сказал денщик, не без удивления глядя на солдат-девицу, которая, помнится, после заварухи под Глухой башней едва подавала признаки жизни. — Говорит, свеи парламентёра прислали, а он на каком-то наречии говорит, что никто не понимает.

Пришельцы из будущего молча переглянулись: никак «дикий гусь» прилетел. Ну, ну.

Самое странное, что, несмотря на стучащий гул в ушах и тёмную пелену перед глазами, Катя дошла до Киевской башни без посторонней помощи. Ну, подумаешь — качало слегка. А кого сейчас в крепости не качает… Если Карл Карлович прислал наёмника, то говорить он собрался именно с ней и ни с кем другим, отчего-то полагая солдат-девицу причиной всех бед, своим злым гением. Мол, пока её не было видно поблизости, всё шло хорошо… ну, почти. А как открыто объявилась, так сразу начались крупные неприятности.

Пожив шесть лет в восемнадцатом столетии, она научилась более-менее сносно разбираться в психологии местных. Если на момент пленения Карла под Нарвой она была для короля шведов никем, какой-то мутной личностью без малейшего уважения к коронованной особе, то в течение следующего полугодия всё радикально изменилось. Кто она теперь? Сестра августейшей особы — супруги суверенного монарха, пусть и враждебного Швеции. То есть не то, чтобы принцесса, но где-то на уровне герцогини, пусть и без официального титула. Офицер действующей армии, изрядно насоливший его войскам. Начинающий, но уже довольно популярный в Европе публицист, чем порой не брезговали и короли, пусть и под вымышленными именами. Для Карла она теперь человек его круга, достойная равного или почти равного общения. Потому он и намеревался передать некое послание именно ей, через голову коменданта крепости, и Келин, сын своего времени, это прекрасно понимал.

Что ж, если швед предлагает открыть карты, не вопрос. Она готова и к этому. В конце концов, если раньше наблюдались значительные расхождения исторических линий, то сейчас, в условном «полтавском узле», стало почти до буковки повторяться уже пройденное там, только на три года раньше и значительно быстрее. Даже люди задействованы те же самые, взять хоть Алексея Головина. Если он на следующей вылазке попадёт в плен, всё только подтвердится. Хорошо это или плохо? Посмотрим. Она со своей стороны сделала, что могла — хорошенько поуменьшила количество тех, кто был способен качнуть шаткое равновесие в сторону Карла. И, что самое забавное, сам Карл в этом тоже посильно поучаствовал.

Слепец. Причём, самонадеянный. Он и в том варианте истории был таким же, и здесь ничуть не изменился.

— Ваше высокоблагородие, поручик Черкасова по вашему приказанию прибыла, — она приветствовала Келина как полагается. Только бы испарина на физиономии её не выдала. Хотя, тут сейчас половина таких же, едва ноги волочащих.

— Сперва о деле говорить станем, — произнёс Келин, как-то странно поглядев на неё. — Карлус парламентёра прислал, видимо, из тех людей, что нам две ночи и весь день досаждали. Речь его никто понять не в силах. А вы говорили, будто бы давно их знаете.

— Если вы позволите…

— Прошу, — полковник посторонился, пропуская солдат-девицу к изрытому кавернами от пуль и ядер брустверу.

Так и есть: внизу стандартный набор для переговоров — барабанщик, знаменосец и собственно парламентёр. И последний — да, это был именно он, «лисья шапка» из варшавского трактира. Хаммер. Тот, кого наняли уничтожить «Немезиду» ещё там.

Катя чётко ощутила прицельный взгляд со стороны ближайшего перелеска. Всё как полагается — Хаммер не мог явиться без прикрытия снайпера. Это его фишка, о том было написано в его не слишком обширном досье. И, да, там что-то блеснуло в кроне деревца. Уж не оптика ли?.. Кстати, он ещё и бронежилет нацепил. Не доверяет? Нет. Скорее, просто боится — что с этой стороны точно такие же шкуры, как он сам.

Награду за выполненную миссию может получить только живой.

Вздох у Кати получился разочарованным: она ожидала от Хаммера сюрпризов, но пока противник строго соответствовал своему психологическому портрету. Наёмник нисколько не изменился за эти шесть лет.

Преодолевая слабость, она кое-как взобралась на бруствер и, придерживаясь рукой за угол башни, крикнула парламентёру — по-английски:

— Я вас слушаю, Хаммер.

8

Долговязая девка в мужской одежде и правда выглядела как парень — ничего женственного не наблюдается. Голос тоже далеко не девичий. Одежда сильно потрёпана, повреждения явно боевые. А ещё — ей было очень плохо. Хаммер всякого навидался за свою жизнь и знал, что чувствует человек, который накануне потерял много крови.

— Привет, Кэтрин, — громко сказал он. — Тебя ведь так зовут, верно?

— Я готова выслушать ваши предложения, Хаммер. В сторону все эти предисловия.

— Вот это деловой подход, уважаю, — проговорил наёмник. — Для начала — передай колонелю^[90], что шведы хотят забрать тела своих жмуриков из-под стен. Просят перемирия до вечера. Телеги готовы, похоронные команды выйдут сразу по сигналу.

Девица полуобернулась назад — переводила его слова русским.

— Полковник даёт гарантию прекращения огня до шести часов пополудни, — перевела она ответ коменданта. — Разумеется, в случае соблюдения аналогичного прекращения огня со стороны шведов. Похоронные команды должны быть без оружия. Хотя бы один выстрел из лагеря в нашу сторону — перемирие отменяется. Что ещё?

— Кое-что личное, — продолжал англичанин. — Король Карл предлагает тебе — именно тебе — приём со всеми почестями и прочими здешними прибамбасами, если ты уговоришь гарнизон сдаться под его честное слово. И знаешь, я ему верю. Он хоть и чокнутый, этот шведский парень, но слово держит.

— Если бы я услышала это от короля, то поверила бы, — странно спокойно ответила девка. — Проблема в том, что тебе я не верю.

Она строго придерживалась правил английского языка, в частности поговорки «Ты мой друг, но вы мой король». И сейчас она сказала именно «ты», хотя, казалось бы, одно и то же слово — «you».

— Можно узнать, почему? — поинтересовался Хаммер.

— Хотя бы потому, что ты припёрся на переговоры в бронежилете, — девица усмехнулась. Выглядит хреново, но держится молодцом. Всем бы его парням так держаться после ранения. — И снайпера на дерево посадил — всё по-старому, как ты привык, правда, Док? Я скажу полковнику, чтобы ребята на стенах во время перемирия были начеку. А то мало ли…

— Бронежилет — всего лишь разумная предосторожность, — сказал наёмник.

— Как по мне, то это трусость. Заметь — на мне брони нет.

— Как по мне, то это слабость, которой рано или поздно кто-нибудь воспользуется.

— Кто-нибудь вроде тебя?

— Скорее всего.

— Теперь до тебя, надеюсь, дошло, зачем Карл вас вчера на убой отправил?

Хаммер почувствовал, как всё его существо начало понемногу закипать от злости. Она что, действительно мысли читает? Или просто русские своих спецов так хорошо по психологии натаскивают?

— Это тебя не касается, — огрызнулся он.

— Ну, почему же — не касается? Твои парни вчера весь день неудачно пытались меня убить.

— То же самое я могу сказать и о твоих …ребятах, — презрительно усмехнулся Хаммер. — Сколько ваших здесь погибло за вчерашний день?

— Если ты имеешь в виду современников, то никого, — серьёзно ответила девица. — Я была здесь одна.

— Что?

— Что слышал. Я здесь — одна. По крайней мере, по состоянию на вчера так и было.

— Лжёшь. У той сточной канавы стрелков было двое.

— В отличие от тебя, я доверяю оружие местным парням.

— Это глупость, — Хаммер не мог скрыть возмущения в голосе. — Господи, да проснись же! Вокруг сплошной примитив! Эти кремнёвые ружья, эти чёртовы шляпы и шпаги, эти набожные и суеверные люди! А ты им — современное оружие? Не побоялась, что они тебя же этим оружием, да в спину?

— Док, — девица осторожно, стараясь не разбередить раны, привалилась к стене башни спиной. Видимо, ноги отказывались её держать. — Ты главной фишки не просёк. Хочешь, я объясню тебе разницу между нами?

— Валяй.

— Ты воюешь за деньги, всегда на чужой земле, где от тебя видят только горе и смерть. Вокруг тебя нет своих, только чужие, которым нельзя верить, — она тяжело дышала — видимо, переговоры давались нелегко. — Ты и бойцов-то не бережёшь, потому что «меньше народу — больше кислороду». А я стою на своей земле, и эти люди — мои братья. Их история — это моя история. Я готова умереть за них, а они — за меня… Я могу сдохнуть: невелика потеря. Но зато будут жить они, их дети, внуки. Будет жить Россия. А ты — готов умереть за своё бабло? Судя по бронежилету — не готов. Мёртвым деньги ни к чему… Вот и всё. Такая малость — а результаты диаметрально противоположные.

— Так что мне передать королю Карлу? — Хаммер сразу не нашёл, что ответить: в чём-то эта сволочь всё-таки права.

— Скажи ему: крепость не будет сдана ни при каких условиях.

— Ты даже не спросила у полковника.

— Он отдал приказ — стоять до конца. Кто я такая, чтобы подвергать сомнению его распоряжения?

Девица, морщась и бледнея от боли, отвернулась, чтобы сползти со стены.

— Разговор ещё не окончен, — напомнил Хаммер.

— Окончен, — ответила наглая девка. — Ты всё равно ничего не понял. Наверное, историю в школе прогуливал.

Скотина. Нахамила и спокойно отворачивается. А ведь и правда еле на ногах стоит. Доживёт ли до завтрашнего утра — неизвестно, медицина здесь на пещерном уровне — но держится так, будто что-то знает наперёд. Может, «просемафорить» Крису, чтобы завалил её? Мёртвые не кусаются, не так ли? Заодно и шведа они подставят так, что вовек со своей королевской честью не отмоется. Но есть одна проблема: стоит снайперу подстрелить девку, как со стен по вероломному переговорщику ударят десятки ружей. Хотя бы одному русскому стрелку да повезёт — ведь каску он надевать не стал — и это уже не смешно.

Как ни крути, а сволочь права: мёртвым деньги ни к чему.

Возвращался он в шведский лагерь сильно накрученным: гори всё синим пламенем. Пусть король возится с этими сумасшедшими, если ему так нравится. Они тут все один другого стоят, хоть шведы, хоть русские. Пусть хоть перестреляют друг дружку до последнего человека, он по ним точно плакать не станет. Честь у них… Честь на хлеб не намажешь. Деньги — это единственное, что имеет значение в любую эпоху.

Стоп. Что она там вякнула про историю в школе?

Хаммер едва не споткнулся, когда, совершив немыслимое насилие над собственной памятью, выскреб оттуда какие-то крохи по восемнадцатому веку. Что-то про большую европейскую войну, где шведы закончились как великая держава… Что-то про русского царя…

Полтава. То-то ему название показалось смутно знакомым, причём, не по современной ему теме, а как раз по прошлому. И даже не из школьной программы. «Russian armies blocked their way…» — пела какая-то скандинавская группа. Пару раз послушал и забил, не слишком понравилось. Но судьба так повернулась, что…

Да. Та песня так и называлась: «Poltava»^[91].

Чёрт! Трижды чёрт! Выходит, француз заставил их играть за лузеров? Или ещё не поздно всё исправить?

9

Хаммер быстро, комкая шведские слова, передал всё, что касалось похоронных команд и перемирия. Король кивнул и махнул кому-то рукой — дежурный офицер козырнул и ушёл выполнять безмолвное повеление монарха.

Они остались одни.

— Что с вами, Хаммер? — король изволил изобразить удивление. — Вы словно бежали весь путь от крепости в лагерь.

— Так и есть, ваше величество, — вполголоса, чтобы не подслушивали некоторые вне палатки, сказал англичанин. — Уходите сами и уводите армию отсюда, пока не поздно. Спасайтесь.

— Вы что, с ума сошли? — брови шведа удивлённо поползли вверх. — Набрались от русских их безумия?

— Я… кое-что вспомнил, ваше величество. Из истории. Здесь, — взмах рукой куда-то в сторону осаждённого города, — вас ждёт катастрофа, полный разгром. Поверьте, это не шутки. Я не был прилежным учеником в школе, но кое-что всё же вспомнил. Здесь, у этого города, в моей истории вы потерпели сокрушительное поражение.

— Всё ведь изменилось, Хаммер, — усмехнулся Карл, неспешно натягивая перчатки-краги. — Произошло много такого, чего в вашей истории наверняка не было. И не произошло много событий, которые у вас случились. Да и вы ещё не сказали своего слова… Тех, кто взял меня в плен, было всего трое. Вас сейчас восемь… Вам понятно, или нужны подробности?

— Хотите поступить так же, как русские — ударить в момент, когда всё будет крайне неустойчиво?

— Мне нужен только царь Петер. Только он. Живым и невредимым. Разрешаю его связать, и только. Никаких членовредительских забав. Никаких женщин и детей, я запрещаю вам даже смотреть в сторону его семьи. Вы поняли приказ?

— Да, но…

— Вы поняли приказ?!

— Понял, ваше величество…

У палатки глухо простучали лошадиные копыта. Полотнище, закрывавшее вход, откинулось, пропуская пропылённого гонца в драгунском мундире.

— Мой король, — заговорил драгун, переводя дух. Содрал шляпу с головы и зажал под левым локтем. — Срочное донесение от полковника Таубе. Передовые отряды русских на рассвете переправились через броды и сходу атаковали наши разъезды. Это егеря, ваше величество. За ними следуют инженеры, наводящие мосты, а после оных пехотные и кавалерийские полки под началом царя Петера.

— Прекрасно! — воскликнул король, схватив со стола шляпу — простую драгунскую треуголку с латунной пуговицей — и нацепил на нечёсаную голову. — Это ваш шанс, Хаммер. Ведь вы всё поняли, хотя и не очень хорошо говорите по-шведски. А я использую свой шанс, чтобы поближе рассмотреть этих самых егерей, о которых столько разговоров в последнее время… Гёрдт! Коня мне! Два десятка драгун сопровождения!^[92]

«Они все здесь чокнутые, — подумал наёмник, провожая Карла ошалелым взглядом. — Сумасшедший дом размером с планету».

Тем не менее, у него снова был чёткий приказ. И следовало обдумать, как его выполнить. Царь… Царя наверняка будут охранять те русские. Значит, чтобы с ними переведаться, нужно экипироваться всем оставшимся боезапасом.

Восьмерым на один рейд должно хватить.

Глава 19 Последнее предупреждение

1

Политики вокруг России накануне Полтавской баталии пока что вели себя предсказуемо.

Король Август Саксонский грустил, что приходится отказаться от польской короны и сопутствующих ей доходов.

Король Фридрих Прусский с интересом следил за развитием событий, ожидая исхода личной встречи Петра и Карла, чтобы в итоге примкнуть к победителю.

Король Фредерик Датский мысленно прощался с возможностью свободной торговли: шведы совсем озверели, развели натуральное пиратство в Балтийском море, а окоротить их некому.

Король Луи Французский с явным неудовольствием читал доклад маркиза де Торси, сообщавшего, что Карл Шведский вот-вот разобьёт наголову Петра Алексеевича. Мечты о бесконечной войне, разоряющей Россию и ставящей Швецию в полную зависимость от советов из Версаля, становились всё несбыточнее.

Королева Анна Английская всё чаще беспокоилась по поводу разорительной войны на континенте и начинала понемногу продвигать мысль об ограничении участия в ней островного королевства. Её раздражали нападения шведских приватиров на английские торговые суда, приходилось перебрасывать с театра военных действий корабли для формирования конвоев. Боестолкновение англичан с флотом Карла Шведского таким образом становилось неизбежным.

Император Священной Римской империи германской нации — проще говоря, Австрии — Иосиф был слишком занят важными делами вокруг испанского наследства, чтобы обращать излишнее внимание на какие-то дела между двумя варварами — русским и шведом. Кто бы там ни победил, ему поневоле придётся искать союза или мира с Австрией. Хотя, швед для этого слишком прямолинеен.

Султан Ахмед, должно быть, единственный из всей коронованной братии, прекрасно видел, к чему всё идёт, и отказывался вмешиваться в предначертанное аллахом. Подраться с Россией Османская империя всегда успеет. Но не сейчас. И не ради неверных франков. Пусть они делают ставку на его племянника Махмуда. У потомков Сулеймана Великого всегда наготове шёлковый шнурок для таких родственников.

Персидский шахиншах Солтан Хуссейн никак не мог разобраться, что для него и страны важнее — угодить аллаху или развлекаться. Потому занимался и тем, и другим, не особенно думая, какое наследие оставит двухлетнему сыну Тахмаспу. Подданым это почему-то не нравилось, зато энтузиазм начали проявлять афганские племена, почуявшие назревавший шанс. До неверных, устроивших разборки где-то в немыслимой дали от Персии, шахиншаху дела не было.

В этот самый момент, когда христианские и мусульманские монархи были заняты мыслями о высоких материях, под стенами Полтавы шведы подбирали и грузили на телеги тела погибших во время обоих неудачных штурмов боевых товарищей. Таковых насчитали более трёх тысяч. Когда доложили о том генералу Рёншельту, в отсутствие короля осуществлявшему командование, тот только плечами пожал: мол, мы на войне.

Пётр Алексеевич в то же самое время лично руководил переправой у Семёновки. Русская армия шла тремя колоннами, а передовые отряды егерей, лодками и плотами переправившиеся на правый берег при первых лучах солнца, уже производили зачистку территории от шведских разъездов. Пётр не сомневался, что «брат Карлус» уже оповещён об этом, и был начеку.

И только сам Карл Шведский чувствовал себя именинником. Наконец-то предстоит настоящая баталия — то, в чём его каролинеры были на голову выше всех известных ему европейских армий. И, да, он перед самым выездом из лагеря даже приказал достать из его личных запасов хорошее вино и бокалы тонкого стекла, дабы угостить «брата Петера», когда наёмники того приведут. Если встречать знатного пленника, то по-королевски.

Пётр Алексеевич шёл навстречу будущему с открытыми глазами и во всеоружии. Карл же Шведский радостно и слепо мчался навстречу своей судьбе, наплевав на предупреждения.

Интермедия

…Перемирие. Никто не стреляет. А значит, всем, кто не караулит на стенах, можно немного отдохнуть.

Из лагеря Шереметева прилетело в полой бомбе новое послание, изрядно обрадовавшее защитников Полтавы: государь с войском уже рядом, как раз на переправах^[93]. Так что недолго Карлусу осаду чинить. И подкрепление, с которым явились знаменитые преображенские егеря, внушало надежду на скорый и счастливый исход сражения. Все до единого в гарнизоне понимали, что ежели Карлус и предпримет штурм, то всего один, ибо времени на то у него оставалось всё меньше и меньше. Завтра армия государя встанет лагерем неподалёку отсюда и свеям не останется ничего иного, как разделить армию.

Но до шести часов пополудни полковник Келин дал всем офицерам и большей части солдат отдых.

…Долгих восемь лет там, да и какое-то время здесь Кате было всё равно, жить или умереть. Подставляться под чужие пули не давало только чувство долга — боевые задачи следовало выполнять, а значит, никаких мыслей о смерти. Но сейчас, именно сейчас, когда её изрядно покоцали во время штурма — почему-то неистово хотелось жить.

Причиной тому был один немолодой драгунский капитан с необъяснимо светлым и добрым взглядом. Хотелось жить хотя бы ради него, объяснившего неразумной, что пока мы топчем эту землю, в жизни всегда найдётся смысл. Он не замечал ни тени смерти за её спиной, ни крайне нестандартной для этих времён внешности — ничего. Катя подозревала, что Алексей полюбил бы её, будь она хоть писаной красавицей, хоть горбуньей.

И такое случается, да…

— …Объявимся, Катя?

— Полковник о нас и так догадался, обоих беречь начал. А прочим скажем после…

Если бы они оба не были изранены и не боялись сейчас причинить друг другу боль, то провели бы это время совсем иначе. Но пока их хватило лишь на поцелуй. Первый — за долгие годы, для обоих.

— Не боишься, Алёша? За мной смерть ходит. Да и родня непростая.

— Надо будет — и родни твоей не побоюсь, и у смерти тебя отниму…

И она ему верила. Этот — отнимет хоть у «костлявой с косой». Потому что у них одна душа на двоих. А значит, если так случится и ему судьба уйти первым, она пойдёт за ним. У солдата на поле боя, знаете ли, немного вариантов. Слишком долго Катя коптила небо своей мёртвой душой и сейчас остро понимала, что больше так жить не сможет.

…В пять часов они должны быть у полковника на совещании. Но пока, устроившись в отведенной ей комнате, просто сидели, обнявшись. Катя склонила ему голову на плечо, стараясь не упустить ни одного мгновения из этого нежданного счастья, и слушала неспешный рассказ капитана о его жизни.

До пяти часов — целая вечность.

2

По-хорошему этих сопляков — старших курсантов учебной роты — надо было засунуть между пехотными полками и приказать не высовывать носа из колонны. Но здесь гвардейской бригадой — то есть Преображенским и Семёновским полками вместе со всех их подразделениями — командовал князь Михаил Голицын. Дядя суровый, не любит, когда его приказы обсуждаются. А приказал он выдвигаться всем егерям лейб-гвардии, в том числе сводной учебной роте, состоящей из «выпускников». Им всем от шестнадцати до восемнадцати.

С какого бодуна, позвольте спросить? Что на князя вдруг нашло?

Лишь заметив довольную физиономию Алёшки, зачисленного в учебку под вымышленной фамилией «Михайлов», Артём обо всём догадался. Вот же ж… принц, туды его в качель. Подвигов захотелось. Небось, шепнул пару слов Михаилу Михайловичу, а тот, не в силах отказать царевичу, и отдал свой приказ. Хорошо хоть у всех ума хватило не ставить желторотых в первую линию атаки. Ограничились тыловым охранением егерских полков, а арьергард в их случае не будет самым жарким местечком.

Зато у мальчишек адреналин в крови и глаза горят: как же — настоящая боевая операция.

Ему давно поручили командование учебкой, поначалу негласно, затем оформили приказом. Наставляет пацанят в военной тактике и хитростях, учит самых перспективных снайперской стрельбе. Хотя, даже егерские винтари, которые сами же «немезидовцы» здесь продвинули, не предназначены для особо точного огня по отдельным целям. Ибо чёрный порох и полка, с которой «шибает» по глазам запальный заряд, как у обычной фузеи, перед выстрелом надо отворачиваться. Но некоторые умельцы приспособились, неплохо стреляют.

Пацанята шли по лесу правильно, рассыпавшись цепью, головой вертят — как учил, «на триста шестьдесят градусов». Не болтают — слушают. Загляденье, а не курсанты… Наверное, только благодаря отменной выучке не прохлопали тот чёртов шведский разъезд, гори он огнём.

Видимо, шведы проскочили с запада, вклинившись между подразделениями, иначе поднялась бы стрельба. «Егерята» при первых же звуках приближавшегося конного отряда грамотно — как учили! — засели в кустах вдоль дороги и взвели курки. Сам Артём тоже занял позицию, готовясь к перестрелке. В случае чего он, как опытный боец, отвлечёт шведов на себя. Обычный вражеский разъезд насчитывал около десятка драгун, курсантов вдвое больше, да и не видно их в «зелёнке». Шансы немалые.

Но когда показались всадники в сине-жёлтых мундирах, Артём похолодел: их не меньше двадцати. И, что самое хреновое — он сразу опознал того, кто был во главе разъезда, так как насмотрелся в своё время на эту высокомерную рожу.

Карл.

Он дал отмашку Грише — брать объект на прицел. И тут произошло то, чего Артём боялся больше всего.

То ли нервы у кого-то из пацанов сдали, то ли героизм зачесался, но по шведам выстрелили до того, как они приблизились на убойную дистанцию в 30 метров. Шведы не будь дураки, похватали из седельных кобур свои драгунские ружья и открыли ответный огонь. Пришлось начинать стрельбу и остальным курсантам, их винтовки давали огонь вдвое большей плотности, чем обычные ружья и фузеи… До шведов дошло, что они наткнулись на егерей, и что противника, перемещавшегося в зарослях и устроившего им огневой мешок, они практически не видят. На какое-то мгновение драгуны смешали строй, огрызаясь пальбой уже не из ружей, кои разрядили, а из пистолетов. Но тут сказал своё веское слово «брат Карлус». Он выстрелил с обеих рук по кустам, где заметил движение, затем выхватил шпагу и что-то проорал по-шведски, воодушевляя своих солдат — коих, к слову, в строю стало где-то на треть меньше. Отменные драгуны-каролинеры, прошедшие с боями половину Европы, ринулись туда, куда указывал их король — в сторону группы курсантов, выбежавших на дорогу и изготовившихся к стрельбе.

Артём едва не взвыл, узнав этих сопливых героев. Гришка, Алёшка, Ксюха — неразлучная троица — и с ними ещё пяток таких же желторотиков. Что ему, старому солдату, оставалось делать?

Только одно.

Каролинеры под градом пуль, неся потери, пронеслись мимо его укрытия. Королю хоть бы хны, всё мимо него прошло. Ещё пара секунд — и конные просто снесут мелочь к чертям… Артём прицелился, отвернулся и спустил крючок. Винтовка привычно ударила отдачей в плечо… Заорали шведы. Неужели попал, куда надо?.. Открыв глаза, он увидел, как сопляки, воспользовавшись заминкой противника, быстро перезарядили ружья, дружно пальнули и рассыпались по кустам. А Карл… Нет, живёхонек, даже с лошади пока не упал. Только драгуны почему-то держат его с двух сторон за пояс, а с его левого сапога наземь стекает кровь.

Лишь отменная выучка и большой боевой опыт позволили шведам ретироваться в том же направлении, откуда явились. Причём, ещё и подстреленного короля с собой утащить. Ушли всего семь человек из двух десятков, включая Карла. Остальные либо погибли, либо были ранены и попали в плен. Но и курсанты понесли потери: трое мальчишек, те самые, что первыми открыли огонь… Артёму было больно. Неправильно, когда гибнут пацаны, которых сам учил. Недоучил, значит. Так не должно было быть. Он чувствовал себя кругом виноватым — несмотря ни на что.

Но пулю Карлу в пятку, получается, всадил именно он. Что ж, кому суждено быть повешенным, не утонет.

3

Со стены хорошо просматривался шведский лагерь. И, пока похоронные команды вывозили тела погибших из-под стены, там наблюдалось некое затишье. К слову, шведы не только забирали своих покойников, но и аккуратно складывали рядами убитых русских, упавших в ров. Осаждённые, пользуясь всё тем же перемирием, вышли из крепости и забрали своих мёртвых. Похоронные команды обеих сторон делали своё дело молча, не разговаривая друг с другом.

Вернее, враг с врагом.

Наблюдатели доложили полковнику, что ещё утром Карлус куда-то умчался вкупе с драгунами. Более никаких движений там не заметили. Противник, соблюдая условия перемирия, прекратил артиллерийский обстрел. В городе, пользуясь моментом, погасили очаги возгорания, возникшие ночью во время второго штурма, и пополнили запасы воды в бочках. Но было совершенно ясно, что не миновать ещё одного штурма, последнего. Пока Пётр Алексеевич переправит всё войско на правый берег, пока разобьёт свой лагерь и станет готовиться к баталии, у Карлуса останется последняя возможность избавиться от помехи в тылу и необходимости разделять армию.

— Надобно его таковой возможности лишить, — сказал Келин, собрав офицеров за час до окончания перемирия и кратко обрисовав ситуацию. — Вот здесь, в Пушкарёвке, стоит Шлиппенбах с резервом, там его штандарт и знамёна конных полков. Их опасаться следует. Пехотные полки покуда в лагере, однако ж я их не все там видел. Мыслю я, Карлус кое-кого скрытно выдвинул встречь государеву войску, чтобы внезапной атаки не опасаться. После шести часов и бомбардиры свейские к орудиям вернутся. А здесь Карлус расположил походную канцелярию, — он обвёл концом подзорной трубы участок на ландкарте. — Здесь же его казна и обоз с припасами. Ежели произвести вылазку да спалить им весь остатний провиант, то и прыти у свеев поубавится. На голодный желудок не очень-то повоюешь.

— Может, они с голодухи токмо злее станут, — не без юмора предположил полковник Головин.

— Может, и станут. Но всяко лучше, ежели они завтра поутру даже пустой каши не получат.

— Акто-то интересовался, куда помчался Карл? — спросила Катя. Никита привёз ей спасение — медикаменты. Сейчас, проглотив таблетку сильного обезболивающего, она приободрилась и уже не пугала окружающих своим «умирающим» видом.

— На север либо северо-восток, — ответил один из выживших офицеров Тверского полка.

— Значит, опять за приключениями поехал. Будет весьма любопытно понаблюдать за шведами, когда он обратно явится.

— Что вам о сём деле ведомо? — тут же спросил Келин, взгляд которого стал чересчур пристальным.

— Да любит король шведский во всякие авантюры встревать, — сказала солдат-девица. — То на штурм самолично полезет, то на наш разъезд с драгунами в атаку. Не слышали, как он под Веприком едва жив остался? Думаю, и сейчас случилось то же самое.

— Ежели он на наших егерей наткнулся, то, вероятно, может и не пережить сей встречи, — с кривой усмешкой сказал Дитрих — теперь уже поручик лейб-гвардии егерской роты. — Я бы оказал Швеции услугу, избавив её от такого короля.

— Иной раз король и в наказание может быть Богом послан, — резонно заметил Келин. — Добро, дождёмся возвращения оного. А коли не вернётся, то, мыслю, Рёншельт командовать станет. Он у короля в любимцах. Однако вылазку следует учинить независимо от того, что там с Карлусом приключилось…

Где-то полчаса спустя наблюдатели заметили прибывший в шведский лагерь небольшой конный отряд, после чего там возникло нешуточное оживление. Видели, как кого-то на руках вносили в королевскую палатку. Тут же оповестили полковника, тот немедля осмотрел в подзорную трубу место действия …и вызвал к себе егерских офицеров.

— Видали? — сказал он, когда те тоже ознакомились с ситуацией. — Ежели солдаты ничего не напутали, Карлус и впрямь нашёл своё приключение.

— Значит, вероятность штурма сильно снизилась, — предположила Катя. — Король ранен, плохой знак. Хотя, у Рёншельта может хватить ума полезть на стены.

— Скорее, они сейчас сосредоточат все усилия на планировании предстоящей баталии, — предположил Дитрих. — Ныне бессмысленно штурмовать город, имея все шансы снова потерпеть неудачу и потерять изрядно солдат. Лучше запереть нас в крепости несколькими полками, а самому атаковать государя.

— Так поступил бы ты, — сказала ему Катя. — Но Карл у нас ещё тот искатель славы на свою голову.

— Будем настороже, — подытожил полковник. — Вылазку учиним в предрассветные часы. Командовать отрядом станет полковник Головин, сам вызвался.

Катя снова почувствовала то, что мысленно именовала «дуновением ветра истории». Андрей Головин тогда попал в плен при вылазке.

А здесь?

— Я тоже пойду, — сказала она.

— Вы ранены, — напомнил полковник.

— Не смертельно.

— Вы не пойдёте, поручик.

— При всём уважении, ваше высокоблагородие — пойду. Есть у меня одна безумная мысль…

4

Ну, что, твоё величество? Повидался с егерями?

Карл действительно почти не ощущал боли: ни тогда, когда злополучная пуля попала в пятку, ни тогда, когда драгуны наскоро стянули с него сапог и перевязали рану, ни сейчас, когда в ней копались лекари. Но обидно было до слёз.

Это оказались даже не егеря — ученики. Мальчишки сопливые. И что же? Шведы точно уложили по меньшей мере троих русских, но в лагерь вернулась ровно треть от первоначального отряда. Семеро из двадцати одного. Потери неприемлемые: трое молокососов — против четырнадцати испытанных драгун-каролинеров.

Чёртовы мальчишки! Чёртовы ружья, стреляющие вдвое чаще! Проклятые русские!

Может быть, прав был наёмник, когда советовал немедля сниматься и уводить армию, если даже от учеников его лучшие драгуны-каролинеры потерпели такой афронт? Скорее всего, да. Но что скажут в Европе? «Карл Шведский бежал, едва завидев армию противника», — вот что скажут. И тогда не миновать осложнений в Польше и Северной Германии, да и трусливые датчане снова ввяжутся в войну.

Он больше не мог отвернуть в сторону. Но и атаковать не глядя, как ранее — тоже больше не мог. Господь послал явственный знак, и не прислушаться к Его воле король шведов не имел права. Что бы он там в горячке ни говорил своим осторожным генералам.

— Где Хаммер? — спросил он, когда лекари завершили перевязку.

— Около полудня вместе со своим отрядом ушёл, сказал — исполнять ваше повеление, — доложил адъютант.

— Хорошо. Пошлите за Рёншельтом.

Генерал явился десять минут спустя.

— Ваше величество, мы завершаем вывоз тел погибших, их отпевание и погребение, — доложил он. — Каковы будут ваши дальнейшие приказания?

— После шести часов начать обстрел крепости, — произнёс король. — Да, именно крепости, не города. Надо немного сбить спесь с русских. Утром пришлём парламентёра и в последний раз предложим им возможность почётной капитуляции.

— А армия царя Петера?..

— Отозвать все наши разъезды, — насупился Карл. — Впереди русской армии идут егеря. Это настоящие звери, Рёншельт. Я чудом остался жив, столкнувшись всего лишь с учениками. Что случится, если наши славные драгуны повстречают в лесу полностью обученных взрослых егерей?.. Перед сражением нам важен каждый солдат.

— Видимо, именно поэтому штурма города не будет, — согласно кивнул Рёншельт.

— Завтра поутру я призываю на совет вас, Зигрота и Пипера.^[94] Всё.

— Как прикажете, ваше величество, — если Рёншельт и удивился обозначенному составу военного совета, то ничем этого не показал. — Будут ли ещё распоряжения?

— Я сказал — всё! — прикрикнул на него Карл. — Оставьте меня.

У него оставался хороший шанс. Русская армия ещё ни разу не приняла открытый бой в поле, выйдя из своего укреплённого лагеря. А значит, оставалась возможность победить даже теми силами, какие есть у него в наличии. И так ли хороши будут русские егеря в этом случае?

Для Карла Шведского ещё не всё потеряно.

5

— Почему на угрожаемом направлении в охранении были курсанты?

Черкасов почти никогда не повышал голос. Но чёртов капитан умел говорить так, что даже у него, генерала, князя Голицына, душа застывала.

— Это моя вина, — сказал князь. — Я подверг опасности царевича, и…

— Погибли трое мальчишек, — напомнил Черкасов, который в своём егерском мундире почему-то напоминал ему лесного волка. — Остальные не в шутку рисковали головой. Вы же опытный полководец и прекрасно понимали, какие из них вояки, да против шведов… Что на вас нашло?

— Я готов ответить за то перед государем, — ответил Голицын. — Но не перед вами, капитан — при полном к вам уважении.

— Как вам будет угодно.

Пётр Алексеевич, разумеется, был в курсе происшествия. «Егерят» после того боя немедля отправили к основной армии, выдав для начала похвалу за викторию и пленных, а затем изрядный нагоняй «за всё хорошее». Но причину для нагоняя «немезидовцы» и местные понимали очень по-разному. Если для людей двадцать первого столетия в первой строчке стояла гибель трёх мальчишек, то для аборигенов восемнадцатого века основной причиной неудовольствия начальства стал риск, которому подвергли наследника престола. Опять разница менталитетов, воспитания и отношения к жизни. И в этом случае егерям дико повезло, что Пётр эту разницу отлично понимал.

— Кровью своей на поле боя искупишь, когда пойдёшь во главе гвардии, — заявил он князю Голицыну. — А голову я тебе всегда снять успею, коли сподобишься заслужить. Возвращайся к полкам.

У государя сегодня и так день не задался. Сначала на переправе утопили пушку, затем письма доставили с вестями из Европы — одна другой «веселее» — а потом это приключение, которое искали и нашли на свои головы мальчишки из учебной роты. Даром, что туда уже не одних только сирот и солдатских детей в учение отправляли, всё равно ума хватило ввязаться. И ведь Голицын виноват лишь в том, что пошёл на поводу у Алёшки. В этом не сомневались ни Пётр Алексеич, ни Александр Данилыч, ни Евгений Васильич, хотя имя царевича не прозвучало ни разу.

— Я за этих дураков в ответе, — мрачно произнёс Черкасов, когда они втроём в который раз объезжали переправы. — Мне и взыскание должно быть.

— Полно вам всем Алёшку выгораживать, — мрачно заметил государь. — Поглядим, явится ли ко мне с повинной. И ежели явится, то когда.

На этом разговор закончился: все всё прекрасно понимали и без лишних слов. Умение признавать свои ошибки — одна из главных черт, которыми обязан обладать глава государства. А если наследник сего умения не проявил, то каков он будет на царстве?

Да хоть на «брата Карлуса» поглядите. Пример перед глазами.

Интермедия

Копорский полк. Катя очень хорошо помнила поездку в его расположение под Новгородом четыре года назад. Тогда они, ещё совсем не знаменитые, только начинали свои разъезды по гарнизонным и полевым полкам, становясь инструкторами, обучая пехоту «егерскому бою». Учитывая неизбежное столкновение со шведами — совсем не лишняя вещь. Но с каким же скрипом тогда всё шло…

Особенно в её случае.

— …Эй, солдат-девица! — насмешливо окликнул её какой-то белобрысый рядовой в строю. — А мне дашь?

— По морде, — невозмутимо ответила Катя, подавляя вздох разочарования. Опять придётся воспитывать. Но такие настроения надо пресекать сразу и жёстко. — Два шага вперёд.

— С чего бы это…

В руках девицы невесть каким манером объявился самый обычный кремнёвый пистолет. Громыхнул выстрел. Прямо у ног говоруна взбился изрядный фонтанчик земли.

— Я дважды приказания не повторяю, — сказала она, засовывая разряженный пистолет за пояс.

Солдат нехотя подчинился. Ему почему-то стало резко не смешно.

— Имя и чин.

— Федот Игнатьев сын Новиков, солдат первой роты Копорского полка, — ответил тот, уже без прежнего энтузиазма.

— Давно в полку?

— Полный год.

— Со шведами дрался?

— Никак нет.

— Ваше благородие, — подсказала девица.

— Никак нет, ваше благородие, — солдат уже понял, что зря закусился с этой особой: сейчас она начнёт злоупотреблять властью, тем более что свои офицеры не спешат вмешиваться.

— Плохо, — произнесла та. — При тебе сейчас фузея с багинетом и шпага. У меня и того нет. Нападай… Приказ понял?

Солдат атаковал, как учили — с фузеей наперевес, багинетом вперёд. О шпаге даже не вспомнил. И очень удивился, когда оружие, только что направленное прямо в живот девице в непривычном пятнистом мундире, вдруг дёрнулось кверху и стало выворачиваться из рук. Попытался удержать — куда там. Только сам равновесие потерял. В следующий миг он понял, что и фузею не удержит, и на ногах не устоит. А когда грянулся спиной наземь, его же собственный багинет упирался ему меж рёбер.

— Вот так шведы и станут вас убивать, — громко сказала солдат-девица, не давая ему подняться. — А теперь я покажу, как вы сами станете убивать шведов… Рядовой Новиков, встать! Повторить атаку.

Прошло четыре года, и снова Копорский полк. Знакомые рожи — Федота Новикова и его товарищей. Только в этот раз при виде солдат-девицы в изорванном мундире преображенского поручика в их глазах отражались опаска и уважение. Наверняка уже успели подраться со шведами, и раз до сих пор живы, значит, усвоили науку ближнего боя как надлежит.

Не зря старалась.

6

Как и следовало ожидать, шведы вечером вновь начали обстрел. Но на этот раз кидались ядрами и бомбами по укреплениям, вернувшись к тактике беспокоящего огня по противнику. Защитники крепости только плечами поживали: и охота ему порох жечь? Нет у Карла многих месяцев времени и большого обоза с запасами, чтобы город с провиантскими складами внутри стен мог опасаться длительной осады. Да и проблемы у шведов нарисовались нешуточные. Наличие вражеской основной армии под боком кого угодно мотивирует готовиться к сражению, а не тратить порох на бессмысленные обстрелы.

Кого угодно — но не Карла Двенадцатого.

Когда у него прошёл мандраж после боестолкновения с молодыми русскими егерями, а рана, смазанная и перевязанная, перестала сильно кровоточить, он сразу приободрился. О пережитом страхе мгновенно забыл и принялся строить тактические планы на следующие несколько дней. Даже попытался сесть в седло, но не смог. Какова бы ни была его нечувствительность к боли, но проблем с раздробленными костями и прочих последствий ранения это не отменяло. В числе последних оказался и незначительный, но причиняющий немало неприятностей сепсис. Короля начало знобить. Лекари на закате дали ему какое-то питьё, от которого его величество изволил вскоре крепко заснуть.

В шведском штабе с облегчением вздохнули. Все без исключения.

В это же самое время, пока король шведов находился во власти сновидений, в русской крепости Полтаве только проснулись те, кто должен был идти в ночную вылазку. Шли две группы. Одна, под командованием Алексея Головина, почти нацело состояла из солдат и офицеров Копорского полка. К ним прикомандировали десяток егерей — в качестве авангарда и для борьбы со шведскими секретами, крутившимися вокруг города. Во главе второй стоял полковник Келин, а сама егерская группа — все, кроме Кати и Никиты — местные, прошедшие полный курс обучения и уже испытанные в бою. Задачи у обоих отрядов, ясное дело, были разными. Одному предстояло нападение на шведский обоз с остатками провианта, другому… Впрочем, теперь нет смысла напускать туман. Целью егерей была именно походная канцелярия Карла.

Ух, сколько там интересного можно найти! Одна переписка короля с другими монархами, дипломатами и собственными министрами была на вес золота, она одна могла дать полную картину шведской внутренней и внешней политики. А если попадутся ещё донесения от тайных конфидентов… особенно в Москве сидящих… Катя в предвкушении подобной добычи заранее потирала руки. Более того, она именно этот аргумент полковнику Келину и привела, притом подчеркнула, что как офицер Тайной иностранной канцелярии лучше прочих разберёт, что там за письма. Ради такого улова стоило рискнуть. Потому она перед самым выходом снова накачала себя обезболивающим… а затем, зная, что он всё равно пойдёт с ней в эту вылазку, поделилась таблеткой с Меркуловым. Отговаривать его бесполезно.

Ночь выдалась тихой и прохладной. В низинках начал скапливаться лёгкий туман, под скудным светом ущербной луны похожий на серую кисею. В него и ушли обе диверсионные группы, предварительно избавившись от лишних соглядатаев.

7

Операцию по захвату шведской канцелярии решили проводить без излишнего шума. Треска и грохота хватит, когда начнётся атака на обоз, а здесь нужно работать ювелирно.

Как ни странно, среди егерей находились два человека в шведских сине-жёлтых мундирах. Причём, это не были пленные. Они даже были полностью вооружены, как все каролинеры. Но если бы кто-то сказал стороннему наблюдателю, что один из тех двух солдат дама, то это было бы воспринято как неудачная шутка. Вы с ума сошли, право же, не бывает таких высоких дам с плечами как у парня.

Выбор Кати и Дитриха на роль «засланных казачков» был не случаен. Оба рослые, оба хорошо говорят по-шведски и здорово дерутся. Планом предполагалось, что они незаметно примкнут к резерву и останутся здесь «на усиление». А когда всё внимание солдат будет отвлечено на события у вагенбурга с припасами, тихонько забраться в палатку, произвести там предметный шмон и ретироваться с добычей. Планом «Б» предусматривался сигнал егерям, чтобы помогли снять шведское охранение, но в таком случае шмон канцелярской палатки должен был производиться как можно скорее. Проще говоря, вывернуть все ларцы и ящички с бумагами в мешок и уходить побыстрее. Был и план «В», но положа руку на сердце, лучше бы до него не дошло.

Впрочем, как это обычно случается, события пошли развиваться по плану «Г».

Нет, шум и гам у обоза поднялся качественный, как и задумывалось. Стрельба, крики, взрывы, ржание перепуганных лошадей — всё как положено. И, как и предусматривалось вначале, через пару минут к канцелярии начали подтягивать небольшие подкрепления из тощего резерва, надёрганного шведами из разукомплектованных пехотных рот, понесших большие потери. В темноте шведы и правда не заметили, что их стало на два человека больше. Вот только когда «солдатик» с произношением уроженца Сконе и капрал-«голштинец» оказались там, где планировали — у канцелярской палатки — им обоим оставалось только растерянно переглянуться.

На дворе три часа ночи, а граф Пипер — канцлер Карла — сидит в своей палатке, жжёт свечи и преспокойно работает с бумагами. И охрана начеку.

Чёрт бы побрал этого трудоголика.

Ну, и что прикажете с этим делать? Утаскивать вместе с бумагами и канцлера?

Условленная отмашка своим — и вот уже невидимые в ночи тени, похожие на людей, молча атакуют подсвеченных походными фонарями шведских солдат. Засланные тоже не сидели сложа руки, в одно мгновение сняв часовых у палатки. Бой у палатки был очень коротким: не прошло и минуты, как всё стихло.

…Граф Пипер, едва поднялся странный шум, конечно же, бросил работу и схватился за пистолет. Однако несколько секунд спустя шум утих. Полог входа отдёрнулся, пропуская двух солдат в сине-жёлтом.

— Русские напали, — доложил старший из них — светловолосый усатый капрал, говоривший с явным немецким акцентом. — Но вы можете ни о чём не беспокоиться, граф.

— Благодарю вас, капрал, — ответил Пипер, скрывая облегчённый вздох и откладывая в сторону пистолет.

И тут случилось то, чего походный канцлер «хувудармен» ожидал менее всего на свете. Оба солдата в шведских мундирах вдруг посторонились, а в палатку прошествовали трое… русских, одного из которых Карл Пипер уже видел на стенах крепости. Сам комендант, в мундире и с горжетом полковника, с обнажённой шпагой в руке. Двое других были ему категорически не знакомы, а вот их полковая принадлежность сомнений не вызывала.

Егеря. Чёртовы русские егеря, разрозненные описания которых уже доходили до верхушки шведской армии. Те самые, что днём так знатно отделали самого короля и его лейб-драгун. А те двое солдат в шведских мундирах стоят и нагло ухмыляются… Пипер на их счёт уже всё понял.

Канцлер дёрнулся было к пистолету, но чёртов полковник мгновенно приставил шпагу к его груди.

— Вы идёте либо с нами, либо к чёрту, граф. Выбирайте, — по-немецки сказал ему полковник^[95].

Надо ли говорить, какой маршрут избрал Пипер?

8

— Катя, бери токмо потребное, нам сие ещё тащить.

— Алёша, солнышко, не учи меня чужие письма воровать…

Она использовала тяжёлый кинжал с толстым лезвием в качестве фомки и почти не смотрела в бумаги, которые сыпались из грубо взломанных ящиков походного секретера. Просто сваливала их на стол, покрытый тонким сукном. Потом она их в эту скатерть и завяжет. А капитан Меркулов с пистолетами наготове стоял у входа в палатку, ежесекундно ожидая, что выскочат шведы и бросятся выяснять, что тут произошло.

Здесь даже на первый, самый поверхностный взгляд сущий клондайк для разведки, как политической, так и военной. Потому не было смысла заглядывать в каждую бумажку. Да и времени в обрез. Полковник уже уводил пленного графа в сторону города, а шум у обоза затихал. Правда, там разгорался нешуточный пожар: диверсанты прихватили с собой масло, щедро полили мешки с припасами и подожгли. Шведы, что неудивительно, отбили свой обоз обратно и теперь пытались спасти от огня хоть что-нибудь… Как скоро они заметят, что у канцелярии вся охрана вырезана?

Это до первого же, кто пожелает передать сюда сообщение или письмо. Потому Меркулов и торопил Катю. С десяток егерей во главе с Никитой, конечно, неожиданностей не допустят, но их время явно и стремительно истекало.

Наконец последний ящичек — к слову, потайной — был вскрыт, вся немногочисленная эпистолярия оттуда была завёрнута в ландкарту, найденную почему-то под столом, и упакована к остальным бумагам. Получился увесистый узел, который придётся нести вдвоём. Но если отход прикрывают свои, это не так уж и страшно.

Всё?

Нет. Катя позволила себе оторвать десять секунд драгоценного времени, чтобы наскоро написать на чистом листе бумаги по-французски:

«Quoi que vous fassiez, vous avez déjà perdu»^[96].

Карл Карлович и так понял бы, от кого прилетел ему такой привет. Но сделать королю последнее предупреждение по старой дружбе — это святое. Если у него есть хоть немного истинного мужества, то он примет удар судьбы и решится на нелёгкий шаг — отведёт армию. Изменит и историю, и свою карму. Ну, а если нет… Значит, и здесь ему суждено годами носиться по Европе, как неприкаянному, никогда не увидев родного дома, и закончить свои дни с дырищами в черепе от чьей-то пули. Причём, не факт, что вражеской.

Надежда была очень слабая, но попытаться стоило.

— Катя!

— Всё, Алёша, иду.

Свечку гасить не стала, сама скоро догорит. Подхватив узел с бумагами, они потащили его к выходу из палатки. И тут план «Г» сработал, что называется, на всю катушку.

Сюда приближался отряд драгун.

— Скорее, вы! — прикрикнул на них Никита. — За мной!

— Уводи их, я прикрою, — услышала Катя голос Дитриха.

Что-то внутри словно оборвалось — внезапно подступило крайне нехорошее предчувствие. Совсем как там ещё. Такое её никогда не обманывало.

— Я тебе сейчас «прикрою»! — яростно зарычала она на боевого товарища. — Отходим все! Быстро!

Вроде бы они в одном звании, а Дитрих, собиравшийся возразить, осёкся …и подчинился. Временами Катя бывала ну очень убедительна. А в руках у неё в свете походного шведского фонаря тускло блеснул короткий ствол куцего пистолета из грядущих времён. Видно, дело и впрямь было серьёзно.

Они едва-едва успели раствориться в темноте, сгущавшейся за пределами освещённого фонарями пятачка у палатки, как в световых кругах появились не кто-нибудь, а лейб-драгуны и кавалеристы адельсфана^[97]. А во главе этого сводного отряда оба офицера дружно опознали не кого-нибудь, а самого Рёншельта. Шведы, увидев разгром и трупы солдат, всё поняли. Генерал принялся отдавать распоряжения — прочесать местность к востоку от палатки. Правда, диверсанты — что полковник с пленным Пипером, что егеря с бумажной добычей — уходили кружным путём, к северу, через близлежащий лесок. Но что поделаешь, не был искушён Карл Густав Рёншельт в контрпартизанской борьбе.

Соблазн подстрелить его было велик, но выдать группу Катя не имела права. Не для того сюда шла. А значит, судьба генералу ещё пожить.

9

— Ваше величество! Ваше величество, атака русских!

Короля крайне невежливо выдернула из сновидений рука адъютанта, грубо ухватившая его королевскую особу за добротную ткань мундира.

— Что там? — сонно спросил Карл, ещё находясь под воздействием лекарского снадобья, выпитого вечером.

— Вылазка русских, ваше величество! Горит наш обоз! — прокричал Гёрдт.

— Что?!!

Сонливость короля шведов как рукой сняло. Он по привычке попытался вскочить на ноги и …рухнул обратно на походную кровать.

— Нет, это чёрт знает что, — зарычал он. — Где Рёншельт?

— Вместе с лейб-драгунами и адельсфаном выехал на подмогу…

— Ясно, — мрачно произнёс Карл. Сейчас бы вскочить в седло и самому туда отправиться… — Выяснить подробности. И усилить обстрел крепости! Они там совсем обнаглели!..

…Полчаса спустя перед ним стоял мрачный Рёншельт, а в руках у его величества была записка, найденная на столе в разгромленной палатке канцелярии. Почерка той ужасной девицы он не ведал, она ранее никогда не писала ему писем, но эта попытка его предупредить говорила о многом.

Хаммер подтвердил его опасения, что она тоже явилась из грядущих времён. А значит, знает о происходящем куда больше прочих. И значительно больше самого Хаммера.

«Что бы вы ни делали, вы уже проиграли…»

— Канцлер похищен, ваше величество, — доложил генерал. — Вместе с бумагами.

— Это я понял, — зло сказал Карл, гневно смяв записку в кулаке. — Моё распоряжение по поводу военного совета всё ещё в силе. Однако собраться повелеваю немедля. Вместо этого болвана Пипера, который умудрился попасть в плен к русским, пригласите Лагеркруну.

События явно ускорялись и благодарить за это следовало ту девицу. Где бы она ни высунулась, у короля тут же начинались неприятности.

Интермедия

«Отходняк» после обезболивающего накрыл их на подходе к городу.

В условленном месте группу ждал замаскированный егерский секрет. Ребята подхватили узел с бумагами и, ни слова не говоря, потащили в сторону Подольских ворот. А Катя и Алексей были вынуждены принять ещё по одной таблетке, чтобы «отпустило».

Самое интересное ждало Катю у полковника: там она обнаружила Головина, живого, почти здорового и не в плену. Его отряд понёс потери при нападении на обоз и отходе после диверсии, но сам он в порядке. Да и Пипер, которого Келин сразу взял в оборот — он не должен был попасть в плен именно сейчас. В том варианте граф участвовал в военном совете у Карла перед сражением… Вот, значит, как. Видимо, и впрямь личное вмешательство в события кое-что меняло в ткани бытия этого мира. Это было и хорошо, и плохо. Ведь вмешиваться будут не только они, но и люди Хаммера.

После оперативного допроса пленного и «разбора полётов» у полковника офицеры разошлись по комнатам — отдыхать. Завтра… вернее, сегодня будет тяжёлый день.

А они вдвоём заперлись у Кати в комнате. И то ли лекарство так подействовало, то ли осознание, что они вернулись с вылазки невредимыми, но бросились срывать друг с друга одежду так, словно это был последний день их жизни.

Или первый — в их новой судьбе.

Глава 20 Полтава

1

У Карла возникло и никак не хотело исчезать донельзя неприятное ощущение — будто его кто-то схватил за воротник и неотвратимо куда-то тащит. Притом любая попытка воспротивиться сей неведомой силе непременно приводит к ещё худшим ощущениям.

Холодный липкий страх то и дело запускал свои ледяные пальцы под его простой солдатский шейный платок, вызывая желание тряхнуть головой, отгоняя наваждение. Тем не менее, на совете он держался по-прежнему высокомерно, хоть и без излишнего оптимизма.

Ночная вылазка стоила шведам практически всех провиантских припасов. На дворе конец мая. Трава в округе, хоть и молодая, сочная, уже объедена драгунскими лошадками под корень. До ближайшего урожая хлеба ещё дожить надо. Того, что удалось спасти, едва хватит один раз покормить животину. Как итог — последовал приказ короля: всё оставшееся зерно отдать на прокорм драгунским лошадям. Люди потерпят. До завтра. А завтра — сражение.

Разведка доносила: русские, даже не начав ещё укреплять лагерь, принялись за возведение линии редутов в поле. Что ж, пусть возводят. Это им не поможет.

За полотняной стенкой палатки слышался стук: это драбанты сколачивали из длинных жердей и дощечек носилки для своего раненого короля. Карл Шведский не имел права провести завтрашний день в своей ставке, полностью передоверив командование Рёншельту.

Его армия, каролинеры, должны видеть, что король разделяет с ними не только победы, но и испытания, посланные Всевышним. Что он, как и простые смертные, уязвим, но готов переносить любые страдания, лишь бы не отделять свою судьбу от судьбы армии. Со времён Густава-Адольфа шведские короли всегда лично участвовали в походах — за исключением разве что королевы Кристины. Делили с солдатами и роскошные пиры после побед, и миску пустой каши с заплесневелым хлебом, вместе встречали и блистательные виктории, и прискорбные поражения, но не отступали никогда. Благодаря этому побед было значительно больше, чем поражений.

Карл Двенадцатый покажет себя достойным великих предков. И тогда — случится ли катастрофа, что произошла в истории пришельцев из грядущего? Это ещё неизвестно. Ведь теперь непременно всё будет иначе.

Карл Двенадцатый учёл свои ошибки. Во всяком случае, он так думал. Теперь его черёд совершать пусть рискованные, но вполне логичные поступки. Довольно метаний. Он сделает то, что должен.

— За час до полуночи разбудить солдат, в полночь — выдвигаемся на боевые позиции, — его величество изволил сообщить присутствующим план баталии. — Затем вы, Рёншельт, и конница Рооса проникнете в пространство за редутами, которые сейчас спешно возводят русские, и атакуете их конницу. Они уже сосредотачивают её за линией укреплений. Далее — пехота атакует укреплённый лагерь царя Петера с юга и запада, Роос обходит их с севера, отрезая путь к отступлению. Затем ничего интересного не будет, так как мы уже займём лагерь русских и хорошенько перекусим их припасами.

— Это всё, ваше величество? — поинтересовался Рёншельт.

— Да, всё.

Генерал старался сохранять невозмутимый вид, но, окинув взглядом лица собравшихся, понял одно.

Возражать бессмысленно, его, как и Шлиппенбаха с Левенгауптом, просто не услышат.

Король позвал на совет его, фон Зигрота и Андерса Лагеркруну. Последний вовсе для мебели сюда явлен, он никогда не перечит его величеству. Командир Даларнского или, как его иначе называли, Далекарлийского полка Зигрот крайне редко находит в себе силы возразить королю. А он, Рёншельт? Неужели язык не повернётся сказать, что монарший план слишком рискован и построен на множестве допущений? Впрочем, он сам считал, что русские снова не высунутся из укреплённого лагеря, не примут встречный бой. Но обороняются они здорово, достаточно посмотреть на Полтаву.

— Каков будет состав колонн, ваше величество? — собственный голос Рёншельт услышал словно со стороны, будто не сам же это произнёс.

— Это вы определите сами исходя из боеготовности полков и рот, — сказал Карл, водя по карте пальцем. — Общее командование будет у вас. Кавалерию возглавите вы, Шлиппенбах и Роос, пехоту — наш вечный скептик Лейюнхувуд^[98]. Вот здесь, я полагаю, мы оставим лейб-драгун, три роты осадных полков и кавалерийский резерв. Нельзя дать гарнизону крепости высунуться из города. Они и без того нам изрядно досадили. Приказываю убивать всякого русского, который появится в окрестностях города, будто солдат или обыватель, женщина или ребёнок.

С этим приказанием короля согласны были все: местное население исправно служило гарнизону Полтавы в качестве соглядатаев. Особенно — мальчишки, которые знали, как пробраться в крепость и из крепости, минуя шведские секреты.

— Всё, господа, — произнёс король. — За час до полуночи — всем подъём и построение. В полночь выдвигаем колонны на позиции. А теперь идите и выспитесь перед сражением.

Интермедия

— …Так это ты? Лёха, ты что, с дуба рухнул?

— Я-то думала, с чего это князь так расщедрился, позади авангарда нам велел идти. А это ты, царевич, расстарался. Ну спасибо тебе за то, в ножки надобно поклониться за подобную милость…

Лучшие друзья вместо ожидаемого одобрения напустились на него с упрёками.

— Я же хотел как лучше, — растерянно сказал он.

— М-да. А получилось как обычно, когда хотят как лучше — через одно место, — буркнул Гриша. — Мы троих потеряли.

— Если Алёшка сейчас скажет: «Всего троих», — я его уважать перестану, — насупилась Ксения, нервно переплетая белобрысую не слишком длинную косу.

Алексей Петрович снова чувствовал себя маленьким мальчиком, которого отчитывают двое взрослых. Ещё бы: этим двоим уже по восемнадцать стукнуло, скоро в основной состав переведут. А его? Даром, что на голову выше обоих — всего шестнадцать лет. Могут и оставить ещё на год, дабы доучивался. В особенности если вскроется эта история.

— Мне …должно быть, к батюшке сходить надо, повиниться. Чтоб он князя Михайлу Михайловича простил.

Произнёс — и снова накатила волна холодного ужаса. Батюшка Пётр Алексеевич за такое вряд ли простит. А его гнева он по-прежнему боялся.

— Хоть что-то путное сказал, — криво усмехнулась Ксюха, перебросив косу за спину.

— Помнишь наш принцип? — спросил Гриша.

— «Натворил — отвечай», — вздохнул Алёша.

— И ты ещё здесь?..

2

А жизнь в осаждённом городе шла своим чередом.

После удачной вылазки её участники благополучно отсыпались. Знатного пленника с комфортом разместили в подвале крепости, в одном крыле с винными запасами. Правда, доступа к бочонкам не дали, заперев графа в отдельной комнате с решёткой вместо двери. Не то, глядишь, упился бы с горя. Зато это было самое охраняемое помещение в городе, не сбежит.

Шведские ядра и бомбы исправно сыпались на бастионы и стены Полтавы. Но то ли после вылазки у них с пушечным порохом стало худо, то ли ещё какая причина довелась, однако обстрел стал умеренным. Впрочем, и защитникам города также приходилось бережно расходовать свои запасы, растраченные во время штурмов и контрбатарейной борьбы. Когда во время перемирия подсчитали наличный порох, выяснилось, что ружейного бочонка четыре осталось, а пушечного и того меньше. Отразить один приступ, может, и хватит, но не более. Одна надежда — на государя и его армию.

Добытые бумаги из шведской канцелярии полковник запер в своей собственной комнате и приставил крепкий караул. Так или иначе насчёт сей добычи после полудня предстоит разговор с девицей Черкасовой… если она соизволит оторваться от своего ненаглядного капитана и выйти на свет Божий. Ещё одно шило в седалище, к слову. Нашла время политесы с амурами учинять. Ну да Бог с ней. За Екатериной Васильевной такого не водилось, чтобы о деле хоть раз забыла, а значит, явится вовремя. Тогда и о бумагах речь пойдёт.

Вообще эти новые чиновные люди из Тайной иностранной канцелярии вызывали у полковника двоякое чувство. Виделся за последнее время только с двумя и оба производили одно и то же впечатление. С одной стороны — и умные, и бесстрашные, и чёрта обхитрят, и государю верны. С другой — он, пропахший пороховым дымом солдат, их боялся. Попросту потому, что не понимал хода их мыслей, стремительных и непредсказуемых, как удары шпагой у отменного фехтовальщика. Может, и зря боялся, кто знает, однако ж бережёного Бог бережёт. А не бережёного караул стережёт, как однажды в шутку выразилась девица Черкасова, разговаривая с Головиным. У Келина сложилось впечатление, будто она вовсе не шутила.

3

…Первой мыслью по пробуждении у Кати было: «Вот это мы тут зажгли…» Впрочем, мысль, несмотря ни на какие побочные эффекты, была приятной.

Конечно же, принятые ночью анальгетики тут были не при чём. Они только помогли избавиться от болевых ощущений в начавших заживать ранах и сходить в действительно безумный рейд, не опасаясь риска свалиться где-нибудь по пути. Таблетки подарили им иллюзию вернувшегося здоровья, но не оное. И поздним утром они ощутили это на своей шкуре.

У обоих болело всё, что только могло болеть, да и полученные раны требовали свежей перевязки. А у Кати ещё не прошли последствия кровопотери. Но этим утром и ей, и Алексею было, откровенно говоря, наплевать на все препятствия. Они должны были быть вместе, и всё тут.

Может, сегодня или завтра их убьют, кто знает.

— Алёша, — она ласково прикоснулась к плечу возлюбленного, спавшего, как ни в чём не бывало. — Солнце моё, вставай.

Он проснулся мгновенно: вот что значит военный человек.

— Катенька, — любимый потянулся к ней, явно намереваясь продолжить начатое несколько часов назад.

— Нас полковник ждёт, — с блаженной улыбкой напомнила Катя. — Надо вставать.

— Все подождут, моя хорошая…

Странное новое ощущение — как от его прикосновений отступает саднящая боль в ранах. И она позволила себе ненадолго забыться в объятиях любимого.

Они живы. Они — ещё живы, и доказывали это друг другу, как могли.

Но ровно через полчаса оба как штык были у полковника. Приказ коменданта крепости оставался приказом коменданта крепости. Правда, когда оный комендант измеряет тебя слегка насмешливым взглядом, это неприятно.

— Мне донесли, что государь расположил свой лагерь здесь, — Келин обвёл на карте некоторую область на карте — и Катя сразу узнала это место. Да, военная логика неумолима: Пётр Алексеич обустроил лагерь ровно там же, где и в той истории. — И что туда продолжают стягиваться полки, подходящие тремя колоннами от переправ. Успеют ли все подойти, покуда Карлус атакует — мне не ведомо. Наша вылазка оставила свеев вовсе без провианта, у них нет отныне иного выбора, кроме атаки.

— Могу ли я допросить пленного? — поинтересовалась Катя.

— Мы его допросили поутру.

— То в спешке было, Алексей Степанович. Нынче у меня к нему возникло ещё несколько вопросов.

— А с бумагами сими, ради коих мы на вылазку ходили, что делать станем? — неожиданно спросил Меркулов. — Государю так предъявим или сперва поглядим, есть ли особо важные?

— Бумагами после займёмся, капитан, — сказал полковник, окинув его оценивающим взглядом. — Сперва послушаем, что нам граф изволит рассказать.

Интермедия

— …Господа, я уже ответил на заданные мне вопросы, — пробурчал не выспавшийся Пипер, которого не слишком вежливо растолкали ради беседы с русскими офицерами. — Чего вам ещё от меня надобно?

— Мы просто задали вам не все вопросы, — вполне учтиво сказала Катя, присаживаясь на пустой бочонок, служивший здесь вместо табуретки. — Надеюсь, вы будете столь любезны, что дадите исчерпывающие ответы и на них. Итак, граф, что вам известно о наёмнике по имени Хаммер и о приказании, которое он получил от вашего короля?..

4

— Ребята располагаются без особенного комфорта, — сказал Крис. — Блин, прикинь, Док: они не только лагерь укрепляют, окапываются, но и редуты в поле строят.

— Правильно делают, — откликнулся Хаммер. — По здешним меркам — самое оно против наступающей пехоты, чтобы как следует её проредить.

— Вообще это полный трындец — наступать «коробочками», прямо под огнём.

— Зато, когда они дойдут до русских позиций, трындец начнётся уже там. Ты видел шведов в деле, в рукопашной они и нам проблемы создать могут.

— Окей, Док, согласен, драться ребята умеют. Так говорят, и здешние русские тоже кое-что могут показать, — продолжал снайпер. — Но устраиваются всё равно без шика. Хотя, гляди, у них и здесь есть полевые кухни^[99].

— От хорошего супа я бы не отказался, — подхватил тему Оуэн. — Отвык у шведов с их вечной кашей… Док, тебя вроде к королю за стол звали. Чем кормил?

— Да всё тем же. Его шведское величество тоже эту долбанную кашу ест, — вынужден был признать командир. — Я знал, что они ребята простые, но это уже слишком.

— Меня с неё воротит, честное слово…

— Хватит бурчать, парни, — прервал их гастрономическую беседу Хаммер, не отрывавшийся от бинокля. — Всё. Выполняем это задание и отваливаем за золотом… А вот и тот, кто нам нужен.

Русского царя они узнали по гравюре, которую показывал король шведов. Рослый дядя, явно очень сильный, с таким будет непросто управиться даже им. Но он, во-первых, объезжает верхами военный лагерь, который русские сейчас устраивают по всем местным правилам, а во-вторых, при нём постоянно находится компания вооружённых шпагами и пистолями личностей в разноцветных камзолах, которые не привыкли шутить… К слову, даже прожжённых наёмников поражало, как легко местные хватаются за оружие. Если в их собственном времени реальная цена человеческой жизни была невысока, то здесь чужая голова и вовсе в плевок ценится.

— А этого типа я знаю, — сказал Хаммер, когда кавалькада развернулась лицами к наблюдателям. — Вон тот, по левую руку от царя. И мундирчик у него занятный. Наверное, по выкройкам своего прежнего камуфляжа заказал… Джентльмены, позвольте вам представить: Юджин Черкасофф, командир русского подразделения диверсантов и ликвидаторов. Это его голову нам заказали ещё там. Он слишком многим мозоли отдавил своими …подвигами. Не успел вам показать его досье, ждал, когда получим посылочки и выдвинемся в место дислокации. А здесь это было уже бессмысленно. Кто же знал, что мы встретимся в этом времени.

— Вот и отлично, закроешь сразу оба заказа, — сказал Крис. — Док, по-моему, всё ясно. Русские закончат с разбивкой лагеря, потом эти …проверяющие устанут проверять и завалятся дрыхнуть. Около полуночи сможем начать выдвижение на цель.

— Тони, — окликнул командир одного из своих людей. — Займись наблюдением, проследи за царём. После заката тебя сменит Оуэн. Смотрите в оба, не упустите цель. А мы выспимся перед делом…

5

— Чёрт-те что, а не редуты, — ругнулся государь, когда объехал строящиеся оборонительные сооружения и вернулся к своей палатке. — Два крайних ведь точно не удержат, их только начали возводить, и закончат ли к утру, неведомо.

— Не закончат, — уверенно заявил Евгений. — И не удержат.

— Пойдём-ка, братец, поговорим… пока наши генералы ещё не подтянулись.

В палатке и правда было ещё тихо и просторно: господа военачальники пока занимались устройством своих полков на отдых или руководством земляных работ, а Дарья с детьми ещё не подъехала. Пётр Алексеевич достал из кармана сложенную во много раз ландкарту и расстелил на походном столике.

— Показывай, — кивнул он сроднику из будущего. — А то снова туману напустили, оракулы хреновы — мол, сам лучше нас знаешь, как баталию планировать.

— Зачем здесь-то? — Евгений тоже покопался в кармане и достал свой старый смартфон. — Нарочно зарядили все девайсы перед переправой. А у одного из ребят в кэше браузера случайно завалялся интересный файлик.

— Ты давай не матерись, а дело говори, — без малейшего намёка на насмешку сказал государь.

— Так я о деле. Здесь ход битвы, как она прошла в нашей истории. Видишь?.. А теперь сравни с тем, что видишь на этом поле. И попробуй найти разницу.

— Разница есть, — возразил Пётр, присмотревшись к картинке на экране. — Она не на поле.

У второго кольца охранения часовые кого-то окликнули, затем, услышав пароль, пропустили гонца. История повторилась на первом кольце охранения, хотя гвардейцы прекрасно всё видели и слышали. Но — инструкция. Наконец посыльный, оставивший лошадь за вторым периметром, добежал до государевой палатки, доставая из сумки письмо.

— Государь, спешное донесение от графа Шереметева^[100], — выпалил он, подавая запечатанное письмо.

Пётр не стал тянуть— сломал печать и пробежал взглядом по строчкам. Помрачнел и протянул письмо Евгению.

— Читай, там и для тебя известия найдутся, — прокомментировал он, а когда родственник закончил ознакомление с документом, спросил: — Ну, что скажешь?

— Да уж. Спать этой ночью нам не придётся…

6

События явно ускорялись, словно кто-то покатил под уклон тяжёлую телегу, у которой по определению не могло быть ни тормозов, ни руля.

Со стен города не видно поля, где должна была произойти битва — одно из «узловых» событий в обоих вариантах истории. Лес мешал, да и расстояние приличное. Но Кате и не надо было его видеть. Отличия здесь, скорее всего, чисто косметические — вроде Копорского полка, который сейчас в Полтаве, а не у будущего поля сражения, в корпусе Ренцеля. Там наверняка какой-то другой пехотный полк, или же вовсе иного рода войск. Ведь русская армия в этом варианте заметно отличалась от себя самой там.

В прежней исторической линии егеря в ней ещё не появились. И даже когда появились, не очень были похожи на то, что есть сейчас. Да и артиллерия отличалась от предыдущего варианта весьма значительно. Если бы ветераны кампании 1812 года могли на минутку заглянуть сюда, в 1706 год, они бы безошибочно узнали эти орудия. И было ещё здесь нечто из других эпох — те же ракеты, предназначенные для удара по живой силе противника. В первый и пока единственный раз их использовали, чтобы предотвратить поражение при Головчине. Хотя бы к ничьей свели, и то хорошо.

Но не только в вооружении и структуре армии было дело.

В отличие от того варианта истории, русская армия, избавленная от провалов там, где их вполне можно было избежать, выработала привычку побеждать. Используя тактику многочисленных партизанских атак и редких, но метких фланговых ударов, она измотала противника не за год, а за вдвое меньший промежуток времени. Она была сыта, одета по сезону, хорошо вооружена и мотивирована. Да и идеологическая работа потихоньку велась. Уже не первый год солдатам и унтер-офицерам объясняли, что русская армия с безоружными не воюет. И это давало свои плоды ещё в Польше, когда русские «ихтамнеты»^[101] отказывались принимать участие в бесчинствах, учиняемых саксонскими солдатами в городах, поддержавших Лещинского и шведов. В результате, когда подданные Карла Двенадцатого открывали охоту на русских наёмников саксонской армии, тех часто, рискуя жизнью, прятали у себя простые поляки.

Люди были ровно те же, что и в прежней версии. Но что-то в их душах, в самой их основе — переменилось, пусть и почти незаметно. А значит, и изменения в ходе битвы и её последствиях — неизбежны.

Карл Карлович, вот, нисколько не поменялся в силу своей паталогической необучаемости. В итоге и получил всё то же самое, что и в тот раз.

Катя, стараясь не обращать внимание на ноющую боль начавших заживать ран, закончила первичный, пока что самый поверхностный разбор бумаг, которые они стащили из походной канцелярии шведов. Тут, по-хорошему, засесть бы недельки на две, а то и три, тщательно вычитывая каждое письмо, каждую ведомость. Но если полковник дал всего полдня на ознакомление с трофейными документами, то и отбирать пришлось самое важное. Она сделала акцент на дипломатической и личной переписке Карла. Прочитала несколько десятков писем, датированных последними тремя годами, и из оных как раз и сделала вывод о тотальной необучаемости шведского короля. Если бы он хвалился только перед королём Франции, это было бы ещё понятно: политика. Но ровно теми же словами Карл описывал свои планы в письмах к старшей сестре, Хедвиг-Софии Голштейн-Готторпской. То есть он действительно продолжал мыслить, как тот самый мальчишка-мажор, который в своё время Кате все нервы вымотал.

…В крепости весь день только тем и занимались, что заряжали имеющееся стрелковое оружие и формировали сводные роты из пехотинцев и спешенных драгун. Солдаты набивали порохом и снаряжали фитилями гранаты, готовили патроны и укладывали в сумки, по двенадцать штук, как полагалось по уставу. На всё это использовали последние бочонки с ружейным порохом. Словом, гарнизон крепости явно собирался участвовать в активных боевых действиях, притом за пределами города — судя по тому, что часть драгун выводили лошадей из конюшен и ладили сбрую как перед выступлением.

На закате артобстрел города прекратился, а пушки со шведских батарей в сумерках начали потихоньку снимать и увозить в сторону поля будущей битвы. Здесь Катя должна была признать, что оказалась неправа: хоть чему-то Карл всё-таки научился. По крайней мере, король шведов решил более рационально распорядиться оставшимся у него порохом, чем в тот раз. Что ж, если так, то и он не безнадёжен.

А она где будет в самый интересный момент?

— Вы уже сделали всё, что только было возможно, — услышала она за спиной голос полковника. И ни разу не удивилась: хороший командир обязан знать, какие мысли бродят в головах как минимум его ближайшего окружения.

— Судьба Отечества будет решаться там, — Катя указала на север. — И мы с вами сделали ещё не всё возможное… Как думаете, какой дорогой будет уходить король, когда его войска встанут на грань разгрома?

— Вы так уверены в его разгроме, словно точно ведаете, — хмыкнул Келин. — А может и ведаете… Что ж, иного пути, кроме как до Переволочной, у него нет. Может и сюда сперва нагрянуть, к собственному резерву в Пушкарёвке, где драгуны и гетман с казаками сидят. Ежели думаете засаду устроить, так у нас на то сил не хватит.

— Вы совершенно правы, Алексей Степанович, — сказала Катя, и в её голосе послышалась усталость. — Значит, это сделает кто-то другой. Кто окажется ближе. Но ведь и мы не будем просто так сидеть. Я верно поняла ваши приготовления?

Она обернулась, и полковник не без удивления заметил на её губах улыбку. Не ту, почти лишённую души, усмешку железного существа, лишь отдалённо напоминавшего женщину, а настоящую, живую улыбку. Даже с эдакой весёлой хитринкой: мол, уж меня-то в стороне от заварушки не оставь, ваше высокоблагородие.

— Три свейских полка неполного состава у нас под боком, — усмехнулся Келин. — Расселись на дороге, не пройти, ни проехать. Едва король со своими присными в драке увязнет, мы по ним и ударим.

— А кавалерийский резерв? Шведы после нашей вылазки его разделили на три отряда.

— Ближайший эскадрон Лагерхельма — двести драгун. Капитану Меркулову придётся взять его на себя… Вы уж простите, Екатерина Васильевна, однако вы останетесь в городе.

— Это вы простите меня, Алексей Степанович, — улыбка Кати сделалась совсем уж лучезарной. — Но где будет драться капитан Меркулов, там стану драться и я. По крайней мере, сегодня. Одно я вам точно обещаю: что бы ни случилось, это будет моя последняя драка.

7

Они убили на наблюдение несколько часов лишь ради того, чтобы понять одну вещь: к царю можно подобраться только с боем. Или в темноте, сняв часовых, которые отвлекутся на какую-нибудь заварушку.

Цель охраняли грамотно, не придерёшься. Ружья и пистолеты у охраны, конечно, кремнёвые, но русские лейб-гвардейцы свой хлеб даром не едят. Знают, куда смотреть и как расставлять караулы, чтобы не было мёртвых зон. Помнится, ему пришлось потратить некоторое время, чтобы обучить шведских драбантов тому же самому… Неприятно признавать, но факт: русские явно знали, что может появиться противник, вооружённый не только автоматами, но и тактикой диверсантов двадцать первого века. Значит, девка их давно предупредила. Видимо, отправила сообщение ещё из Варшавы, где Хаммер имел глупость попасться ей на глаза.

Откуда было ему тогда знать, что они провалились в прошлое не одни?

Эх, ну почему король не отдал приказ устранить цель! Это было бы несложно и недорого. Два снайпера тихо сделали бы дело и отвалили. Но нет, ему непременно нужен живой пленник. Хочет зеркально повторить то, что произошло с ним самим под, как её там, Нарвой.

Хаммер за те полдня, что были у него в запасе, обошёл периметр лично. Сам наблюдал, как русские укрепляли лагерь. Примечал, где теоретически можно проскочить без особого риска быть обнаруженными, и таковых участков с юго-запада, запада и северо-запада не наблюдал. Оставалось идти только с северо-востока, где встык к реданам и ретраншементу северного фаса укреплений подходил довольно глубокий овраг. Наверняка русские позаботились поставить караулы и там, но это, пожалуй, единственное место, где можно пробраться в лагерь с минимальными издержками.

Итак, точка инфильтрации найдена. Хотел было поискать запасные варианты, да с наступлением сумерек вокруг начали шастать русские разъезды. Сейчас последнее дело — обнаружить себя. Потому вернулся к своим с достаточно чётким планом действий.

Хаммер не особенно жалел о массовых потерях, понесенных при дебильных попытках лобового штурма Полтавы. Да, Карл его как следует проучил, заодно избавившись от опасений за свою шкуру — не таких уж и беспочвенных, надо сказать, это проклятый швед учуял сразу. Но сохранился костяк группы. Те, кого Хаммер вытаскивал всегда, из любой передряги. Набираемое перед каждым большим делом «мясо» — расходный материал и, кстати, неплохой источник пополнения основного состава, иной раз попадались нормальные парни. Но сейчас потери понёс даже костяк. Их было тринадцать, «чёртова дюжина». Осталось — восемь. Вот тех пятерых безумно жаль, какие были бойцы! И все пятеро погибли при перестрелке у грёбаной сточной канавы. Трое от пуль, ещё двое — от их собственной мины, которую потащили с собой штурмовавшие стену. Впрочем, сожаления о том, чего нельзя исправить — последнее дело. Нужно жить сегодняшним днём. Важно лишь то, что имеется здесь и сейчас.

Долго объяснять ребятам созревший в его голове план не пришлось. Они опытны и понимают командира с полуслова.

— Двоих придётся оставить в резерве у точки отхода, — без особого энтузиазма сказал Хаммер, пряча в нагрудный карман обрывок бумаги, на которой местным карандашиком с серебряным грифелем набросал схему операции с маршрутами. — Крис и Оуэн, совьёте гнездо и будете ждать.

— Оттуда ж нихрена цель не видно, — прикинул снайпер.

— Твоя задача не цель завалить, а дождаться нас с грузом и прикрывать отход, — напомнил командир. — Мы идём двумя группами по три человека. Заходим на точки, залегаем и ждём. В полночь выдвигаемся на цель. Тихо — очень тихо! — валим часовых, пакуем цель и так же тихо уходим. Задача ясна?

— Более чем, — ответили сразу несколько голосов. — Жаль, не доехали до нас тогда те …посылочки. Мы бы сейчас вместо того французского деда и шведского ублюдка сами погоду в Европе делали…

— Отставить разговоры, — тоном, не допускающим возражений, произнёс Хаммер. — Покажем русским, что мы и без посылочек кое-что умеем.

Опытный наёмник, он сразу и точно уловил сомнение у своих подчинённых: мол, уже показывали, почти три десятка человек в отряде полегло. Это было плохо. Очень плохо.

— Выдвигаемся, — приказал он, решив не давать этим мыслям как следует вызреть в головах своих людей. Дело быстро отбивает охоту думать об отвлечённых материях, а когда придёт успех, то и настроения будут совсем другими.

…Густые сумерки, влага в воздухе и почти полное безветрие при малооблачном небе обещали туман. Он и начал сгущаться в низинах ближе к полуночи, что заметно облегчило группе задачу подхода к точке проникновения.

8

Поспав пару часов ещё днём, Пётр Алексеевич даже сейчас, ближе к полуночи, не чувствовал потребности в отдыхе. А вот волнение и беспокойство — чувствовал.

Русское войско ещё ни разу не сталкивалось с каролинской пехотой лоб в лоб, в чистом поле. Выдержат ли пехотные полки? Особливо те, что в баталии против свеев ещё не бывали?

За спиной послышался тихий шорох юбок: Дарьюшка. Она не могла не прийти к нему в палатку перед баталией.

— Мы закончили разворачивать госпиталь, — негромко сказала она своим невероятным, успокаивающим голосом. — Благо, половину работы ещё до моего приезда сделали.

— Ты бы поспала, — ответил он, обернувшись. — С дороги ведь, и сразу в лазарет.

— Успею, если шведы время дадут, — улыбка Дарьи была похожа на лунный свет — такая же тонкая и печальная. — Петруша, я…

Её слова оборвали донесшиеся со стороны приглушённые крики и сухие щёлкающие выстрелы.

— Вот и началось, ждать не стали, — Пётр Алексеич мгновенно подобрался, расстегнул верхние пуговицы кафтана и достал из-за пазухи пистолет, на ребристом кожухе ствола которого можно было заметить надпись «P320».^[102] — Дети где?

— При госпитале, — тихо ответила Дарья, с трудом сдерживая волнение и страх.

— Ступай к ним и жди.

— Петруша, — она вдруг с силой ухватилась за его руку. — Храни тебя Бог.

Медлить было нельзя, но всё же он урвал несколько мгновений у судьбы, чтобы порывисто поцеловать жену.

— Ступай, — сказал он.

Дарья не заставила его повторять в третий раз и выскользнула из палатки. Вовремя: скоро здесь начнётся стрельба.

Вот и проверит Пётр Алексеевич, сумел ли за минувшие пять лет выучиться военной науке грядущего. Стоило ли тратить время на беготню по егерскому полигону и стрельбу из всего, что пришельцы из грядущего с собой натащили, или нет. И Алексашку с собой таскал, чтоб тоже поучился.

Все необходимые приказания насчёт внезапной атаки давно отданы, гвардия знает, что делать. Теперь многое зависит от него самого. Лично. В конце концов, это на него охотятся те наёмники, а сам он вроде живца.

Клюнут, или же решат отойти несолоно хлебавши, когда их секрет обнаружили?

9

А засидку Криса и Оуэна и впрямь нашли довольно скоро. У Хаммера даже мелькнуло подозрение, будто слабое место в обороне русские оставили нарочно, чтобы именно там дождаться дорогих гостей. Но он отмёл это предположение как маловероятное. Всё-таки восемнадцатый век, а на внешнем периметре даже не гвардия — простые солдаты из вчерашних пейзан. Увы, досаднейшая случайность. Остаётся надеяться, что парочка снайперов не пальцем деланные, уйдут оврагом, а в туман русские, которые получат серьёзный отпор, не сунутся.

Отходить? Нет. Хаммер вообще-то рассчитывал на шведов, которые должны были наскочить на южный фас укреплений, поднять шум и откатиться, но раз уж так случилось, то грех не воспользоваться ситуацией. Именно сейчас, вероятнее всего, и настанет момент, когда объект под прикрытием суматохи можно будет взять без лишнего шума.

Хаммер молча сделал знак: выдвигаемся на цель.

Личная палатка царя, она же штабная. Он там, конечно же, не один: два кольца охраны. Вероятно, денщики, кто-то из офицеров. На мгновение Хаммер заметил мелькнувшую в отблесках тусклого масляного фонаря женщину, провожаемую парой придворных дамочек и четвёркой солдат, но та быстро растворилась в темноте.

Жена?

С начала операции он видел вокруг царя только местные цветастые мундиры. Егерей в грязно-зелёной одноцветной полевой форме, явно слизанной с одежды пришельцев из будущего — ни одного. Выдвинулись на боевые позиции?

Жаль, что швед упёрся и ни в какую не идёт на захват заложников. Это, видите ли, против правил чести. Бог с ним, пусть выкручивается как умеет — по своим правилам. Хаммер всё же держал в уме вариант взять женщину и детей, чтобы вынудить царя сдаться. Но только на тот случай, если не выгорит вариант с непосредственным захватом основной цели.

Вторая группа под началом Гарри тоже начала выдвижение, Хаммер его видел. Теперь всё зависит от того, выйдет царь из палатки, чтобы поглядеть на источник переполоха, или не выйдет. На оба варианта есть свой план действий.

Секунды потекли медленно-медленно, как это всегда бывало перед самой активной фазой операции. И вот оно, долгожданное: цель вне палатки. Что-то говорит подскочившему из-за края освещённого круга офицеру — видимо, даёт указания. И оба смотрят в сторону, где всё ещё щёлкали выстрелы обнаруженных Криса с Оуэном и гремели в ответ фузеи русских солдат.

Всё. Вот он, момент.

Часовых, которые имели неосторожность отвлечься, сняли просто идеально, ни один не пискнул. Знак для Гарри: офицера — в расход, он лишний. А Хаммер возьмёт намеченную цель. Паковать его придётся на пару с Тони: царь — парень крепкий, такой и навалять может, потому лучше действовать вдвоём. А Курт и Гарри со своими ребятами прикроют.

Главное — не тянуть резину.

Знак: вперёд.

Лишь когда Хаммер вскочил на ноги и прыгнул, чтобы взять цель на приём, до него дошла неправильность ситуации.

Царь, человек восемнадцатого столетия, мгновенно обернулся на подозрительный шорох. И в руке у него был автоматический пистолет. Хаммер даже успел отреагировать, схватиться за свою верную «беретту шторм», но…

Выстрела, от которого упал Тони, командир наёмников не услышал, только увидел, как напарник, едва поднявшийся от земли, ткнулся в неё лицом и затих. Его висок был разнесен в кровавую кашу: стрелял снайпер, со стороны… Одновременно хлопнул пистолетный выстрел — и пуля попала Хаммеру прямо в локтевой сустав. Ударила страшная боль, однако опытный наёмник всё же попытался перехватить «беретту» левой, неповреждённой рукой и выстрелить в ответ. Ещё две пули в упор, которые щедро отсыпал ему противник и угодившие прямо в бронежилет, моментально выбили весь воздух из лёгких. Удары силой в четверть тонны, не хухры-мухры… Хаммера нешуточно замутило от всего «хорошего», а проклятый русский ещё добавил ему по верхней части бедра ногой в тяжеленном ботфорте с подкованной железом подошвой — с глухим хрустом ломая кость. Наёмник заорал во всё горло и упал, выронив пистолет и понимая, что сейчас его добьют.

Уже лёжа на земле, пытаясь протолкнуть в себя хотя бы глоток воздуха и теряя сознание от боли, он видел, как неведомый снайпер — или снайперы?! — выстрелом в не защищённую каской голову уложил беспечного Курта… Сквозь пелену боли Хаммер бессильно наблюдал результат работы офицера, которого он приговорил вначале. Тот, как оказалось, в первый же миг завалил беднягу Гарри ударом шпаги в горло и одновременно пальнул из кремнёвого пистолета прямо в рожу другому. Словно ждал нападения. А может, и правда, ждал?.. Третий из группы Гарри успел скинуть с плеча автомат и открыть огонь. И офицер, и царь грамотно упали и перекатились, уходя от пуль. Причём, этот длинный засранец укрылся не где-нибудь, а за его, Хаммера, полубесчувственной тушкой. Сразу же высунулся из-за его бронежилета и расстрелял в автоматчика половину обоймы, вынудив того тоже залечь за телом Гарри. А мгновение спустя точку в перестрелке поставил невидимый русский стрелок, всадив парню пулю в голову.

С начала активной фазы операции прошло не больше пяти секунд, а Хаммер видел, что позорнейшим образом провалил дело. Вот что значит отсутствие нормальной практики… А те, кто стрелял сбоку, оставаясь незамеченным, показались в круге света.

Черкасов, чтоб он сдох… Со своими егерями… Сколько их? Шестеро? Семеро? Больше?

Русские его ждали. Откуда, чёрт подери, они могли пронюхать о его миссии, если о ней знали только его группа и Карл? Коронованный швед не сумел удержать язык за зубами?

А он, Хаммер, зная, что Черкасов крутится рядом с царём, не предвидел элементарной засады. Или просто не поверил, что русские сработают на упреждение? Заразился этой болезнью у Карла или его любимца Рёншельта, который наёмникам отчего-то симпатизировал.

В любом случае это его личный провал…

«С нами Бог!» — уверял его шведский король. Видно, парень что-то напутал, ибо если с ними Бог, то почему всё вышло через задницу? План как будто не был таким уж дерьмом…

— Привет, Хаммер, — сказал проклятый русский на довольно скверном английском языке, присев рядом на корточки. — Долго же ты шёл, мы заждались.

— Ты… — сипло вытолкнул из глотки наёмник, парализованный болью и осознанием провала. — Чёрт бы тебя побрал…

Со всех сторон к палатке царя бежали офицеры и гвардия. А эти проклятые егеря их успокаивали: мол, всё в порядке, враг обезврежен.

Проклятье… Может, надо было на чёрта поставить?..

10

— Вёрткие они, мин херц. Двух прибил, третий увернулся, едва не пристрелил нас, — Алексашка вытирал испачканный кровью кончик шпаги о штаны убитого наёмника. — Ты цел?

— Мы их ждали, потому и цел, — хмыкнул Пётр Алексеич, пряча пистолет за пазуху. — А братец-то с добычей… Что скажешь, Женя? Я его для тебя сберёг, не стал убивать.

— Расспрошу, — сказал Черкасов, профессионально обчищая стонущего от боли наёмника в поношенном пятнистом мундире от «приданого». — Это Хаммер. Не простая птица, должен много знать.

— Спрашивай, только поспеши, — сказал государь. — А то ведь помрёт.

— Я ему помру, — хмыкнул Евгений, глядя пленнику в глаза, замутнённые болью и невольными злыми слезами. — Дарье отдам, чтобы подлатала, а потом поговорим по душам. Пусть не надеется помереть, пока всё не расскажет.

Тем временем выстрелы в стороне, где овраг примыкал прямиком к реданам лагеря, наконец стихли. И, пока Черкасов занимался пленным, солдаты притащили за ноги два трупа — тоже в поношенных пятнистых мундирах. У одного голова была разбита ударом тяжёлого приклада, второго издырявили багинетами. Видать, когда заряды кончились, сошлись в рукопашной, и тут русские взяли их числом и выучкой.

Приказ был однозначный: этих — не щадить, слишком опасны.

— Это все, — уверенно сказал Черкасов, перекинувшись с пленным парой фраз. — Он сказал — их было восемь.

— Где остальные? — спросил Пётр Алексеич.

— Сказал — в аду, — Евгений перевёл наёмнику вопрос и озвучил едва слышный ответ.

— Самое им место, — кивнул Меньшиков. — Ну, господа, мне пора к драгунам. С полчаса назад донесли — свеи полки строят, готовятся выступать.

— Передашь Брюсу приказ — открыть огонь, — сказал государь.

— Упредим Карлуса?

— Пусть знает, что мы их ждём. Пусть первым ход сделает. А мы подождём, торопиться уж некуда.

11

— Туман, — сказал Карл. — Сам Господь за нас, шведы!

Единственное, что его раздражало — это необходимость передвигаться на носилках. Их закрепили между двумя самыми спокойными лошадьми, которых вели драбанты, и король был вынужден взгромоздиться на этот деревянный «трон». Ни стоять, ни сидеть в седле он не мог, даже несмотря на нечувствительность к боли. Даже полевое командование передал Рёншельту, ведь с носилок мало что увидишь.

Шведы уже сутки ничего не ели, разве что напились воды да запрещали себе думать о провианте. Ведь всё оставшееся зерно пришлось скормить кавалерийским лошадкам, чтоб они могли бежать в полную силу.

Туман скроет их приближение, а затем всё должно пройти по плану. Достаточно будет одной хорошей атаки — и шведская армия сможет сытно поесть в русском обозе, впервые за последние месяцы. Главное — довести до конца то, что не вышло под Нарвой. То есть уничтожить костяк русской армии в генеральной баталии.

Левенгаупт пытался что-то говорить про русских офицеров, успевших набраться опыта и изрядно досадивших шведам за время этой кампании, но Карл его уже не слышал. Он ждал окончания построения, чтобы отдать приказ к выступлению… Досадно, что пришлось оставить часть полков, в основном кавалерийских, на осаде Полтавы. Но черёд непокорного города ещё придёт.

Карл уже заготовил приказ — стереть его с лица земли, уничтожить всех, кто осмелился столь успешно противостоять шведской армии. Заготовил, но пока не подписал. Не успел. Русские утащили не только Пипера, но и все бумаги канцелярии.

Расчёт строился на неожиданности. Но когда пехотинцы-каролинеры, построенные в четыре колонны, уже готовы были выступать, внезапно заговорили русские пушки. Бомбардиры противника пока только пристреливались, но всем стало ясно, что никакой внезапности манёвра не предвидится и спокойно пройти к редутам не получится. Видимо, русские всё это время пристально следили за построениями шведов и нанесли упреждающий удар.

Ещё одна досадная шпилька в королевское самолюбие. Впрочем… Карл собирался предложить русским артиллеристам хорошие условия, если перейдут на его службу. Стреляют эти ребята очень хорошо.

Тем не менее, обстрел произвёл на шведов не самое благоприятное впечатление. Во всяком случае выступление откладывалось, ибо выдвигаться на позиции под покровом ночи и тумана — это одно, а под ядрами и бомбами противника — совершенно другое. Рёншельт приказал подтянуть всю наличную артиллерию и изготовиться к контрбатарейному огню. Пока подвезли и установили орудия, пока подтащили заряды, выяснилось, что ночь и туман не располагают к поиску целей и наведению на них. К огромному неудовольствию Карла, пришлось ждать рассвета. И лишь когда под лучами восходящего солнца туман опал росой на траву и отступил в низины, прозвучала команда: «Вперёд!»

— С Богом, шведы! — напутствовал их король, сидящий на носилках. — Обедать мы станем в русском лагере, приглашаю вас всех на эту трапезу!

Голодные солдаты сейчас понимали одно: поесть получится только в русском обозе. Оставалась самая малость: пробиться к оному.

Полтавская баталия началась. И Карл, как обычно, атаковал в своём фирменном стиле — сразу королём.

Интермедия

— …Сего дня вместе потрудимся, братья, — сказал, обращаясь к солдатам, Пётр Алексеич. — Делайте то же, что и я, а после уж отдохнём.^[103]

И все делали, что могли. Чему научились за это время.

…Раненых стали приносить в полевой госпиталь почти сразу, едва шведы оказались на расстоянии выстрела от русских позиций.

Дарья старалась оказать помощь тем из тяжёлых, кого точно надеялась вытащить. Увы, полевая медицина подразумевает, что терять время на спасение совсем безнадёжных крайне вредно для других раненых. Здесь нет времени на долгое вдумчивое лечение, нужно срочно извлекать пули и осколки, составлять перебитые кости, сшивать разорванные артерии, а при необходимости и ампутировать размозжённые пушечными ядрами конечности. Накладывали лубки и повязки уже помощники — совсем ещё молодые парни, первые выпускники аптекарского класса Сухаревой башни.

Здесь было не до корпоративных интриг и почтения к её статусу со стороны коллег-медикусов. Четверть нынешнего медицинского штата русской армии — те самые хитросделанные ребята, которые в своё время уговорили полковника уполовинить жалование «знахарке». Но и они сейчас делали всё, что могли — спасали раненых.

У Дарьи не было времени даже перевести дух. Операция за операцией, без остановки, несколько часов подряд.

Она просто выполняла свой долг, как и все здесь — медики, офицерские жёны, «егерята» в охране госпиталя, присланные сюда по приказу государя.

Здесь каждый делал своё дело. И в том была их общая сила.

12

— У нас будет своя баталия.

Солнце стояло достаточно высоко над горизонтом, когда полковник Келин собрал офицеров перед выступлением из города. На часах половина восьмого. Лёгкий утренний ветерок давно разметал последние клочья тумана, пытавшегося спрятаться в овражках. Скучавшие за юго-западными фасами крепости шведы были как на ладони и, судя по всему, ждали, когда гарнизон Полтавы соизволит выйти за ворота, чтобы можно было хорошенько подраться.

Гарнизон Полтавы, конечно, выйдет. Но не там, где шведы этого ждут.

Уход большинства полков «хувудармен» на другой театр военных действий развязал полтавскому гарнизону руки. Это понимали все — и шведы, и свои. А потому никто не удивился вестовому, который примчался четверть часа назад на взмыленной лошади и передал послание: пехотные полки генерал-майора Ренцеля заблокировали корпус Рооса и вынудили шведов отступать. Угадать, куда именно Роос отступит, было несложно: его штандарт видели над правым флангом строящейся армии Карла, а значит, и ретираду свою станет производить через лес, к недостроенным контрукреплениям за рекой. Или же попытается с лёту проскочить мимо города и присоединиться к осадным полкам, чтобы отдохнуть и с новой силой ринуться в бой. И тут уж лучше загнать его в недостроенный шанец, чем дать соединиться со своими.

Ренцель будет пинать шведов с одной стороны, Келин с другой. А осадные полки, стоящие за Мазуровскими воротами, с места вряд ли сдвинутся. У них своя головная боль. После частичного разгрома шведского обоза и пленения Пипера шведы перенесли свою казну в расположение лейб-драгунского регимента. Который, как это ни смешно, тоже стоял против Мазуровских ворот. Наблюдатели видели со стен, как солдаты в сине-жёлтых мундирах таскают небольшие, но тяжёлые сундучки и складируют их в особо охраняемой палатке. Так что не сдвинутся они с места, будут деньги стеречь.

А солдат-девицу Черкасову Келин всё же направил к полковнику Головину — в качестве замены погибшего в вылазке капитана первой роты Копорского полка. Счёл за лучшее официально приставить к делу, пока она не полезла в драку самочинно, хотя всё это ему до крайности не нравилось. Головин от такого «подарочка» тоже в восторг не пришёл. Царёва сродница, если с ней что случится, ему и отвечать.

…Шведские секреты, сторожившие дорогу, выходящую из Спасских ворот Полтавы, были сметены практически мгновенно. Гарнизон Полтавы вышел из города и занял боевые позиции за поворотом, где дорога спускалась в низину.

Начало девятого часа утра. В это самое время на поле основной баталии шведы едва прорвались за линию редутов. Некоторые из них даже начали поздравлять друг друга с победой. А вот генералам Роосу и Шлиппенбаху почему-то было совсем не смешно. Едва выскочив из леса, где они попали в самую настоящую ловушку, шведы поначалу бросились вдоль берега реки, чтобы прорваться мимо города к лейб-драгунам, но наткнулись на выстроенные боевым порядком русские полки. Потрёпанные, однако вполне боеспособные. Эти полки начали стрелять не плутонгами, а линиями, одна за другой, превратившись в стену огня и смертоносного свинца. И этого хватило, чтобы каролинеры — и пешие, и конные — отказались от идеи прорываться к своим. Укрепления, пусть недостроенные, показались им более удачным тактическим решением.

Интермедия

— …Хромаешь, поручик, — хмыкнул солдат. — А крови не видать. При штурме зацепило, что ли?

— Потерплю, — ответила Катя, только что разжевав и проглотив мерзкую на вкус, но необходимую в её ситуации таблетку обезболивающего. — Нам ещё подраться надо. К заряду.

Солдаты лишних вопросов не задавали: и так всё было ясно.

Звуки главной баталии сюда долетали лишь как отдалённый гром — это русская артиллерия активно мешала шведам жить. Гром не стихал, а значит, всё шло хоть и по новому сценарию, но к хорошо знакомому финалу. Там не было ничего интересного. А вот здесь — было.

Келин, дождавшись подхода полков Ренцеля, немедленно принявшихся осаждать спрятавшихся в недостроенных укреплениях шведов, развернул полтавский гарнизон на юг и повёл вдоль берега реки. Теперь тверичи, устюжане, копорцы и сотня преображенских егерей готовились к сражению. Как водится — в пределах прямой видимости полков противника.

Седерманландский и Крунубергский полки, лейб-гвардия и лейб-драгуны. В помощь им спешили тысяча драгун Мейерфельда и ещё две сотни Лагерхельма. И, как сообщила разведка, наблюдалось нездоровое движение в районе Пушкарёвки, где Карл оставил примерно трёхтысячный кавалерийский корпус и мазепинцев. Гарнизон Полтавы оказывался таким образом в меньшинстве, даже с учётом белгородских драгун, готовых в любой момент выскочить из Мазуровских ворот и атаковать шведов с фланга и тыла.

Этой конной подмоги шведам, насколько Катя помнила, в том варианте истории не было. Вся надежда теперь на помощь артиллерии со стен города да на Ренцеля, который должен был уговорить к сдаче Рооса и Шлиппенбаха, а затем подойти на подмогу. К нему уже послали вестового с тревожными новостями.

— Рядовой Новиков, — окликнула Катя того говорливого солдата.

— Слушаю, ваше благородие, — с готовностью, но, слава Богу, без малейшего намёка на подобострастие отозвался тот.

— Помнишь занятия по егерскому бою?

— Как не помнить, — осклабился солдат, — когда ты меня в всего пыли изваляла да мундир багинетом исколола.

— А как работать вдвоём и втроём на поле боя — помнишь?

— Все помнят: «Сам погибай, а товарища выручай».

— Будешь у меня вторым номером, — спокойно сказала Катя, окинув взглядом приближавшихся строевым шагом шведов — судя по знамени, седерманландцев.

— Почту за честь, — без тени насмешки сказал солдат. — Не шучу, поручик. Тверские о тебе порассказали, про бой на стене.

— И я почту за честь сражаться рядом с тобой, Федот Игнатьев сын Новиков, — точно так же серьёзно ответила она, вынимая шпагу из ножен. — Готовься. У нас будет всего один залп.

«Ум, честь, безстраш iе». Девиз, выгравированный на клинке по заказу Петра. Девиз, которого она старалась по мере сил быть достойной.

Шведы остановились. Дистанция — метров пятнадцать, а то и меньше. Изготовились к стрельбе и дали залп. При такой плотности огня было очень странно, что половину полка не выносит сразу, но гладкоствол — это гладкоствол. В первых рядах русских солдат выбило человек пятьдесят, и места убитых тут же занимали в строю их товарищи из второго ряда.

— Готовьсь! — Катя подняла шпагу к небу.

Первая шеренга встала на одно колено, изготовившись к стрельбе, вторая должна была стрелять стоя.

— Пали!

Грохот нестройного залпа, дым, запах сгоревшего пороха. Падающие солдаты в первых рядах противника. Перья на шляпе офицера, стоявшего напротив неё, развевавшиеся на ветру…

Далеко не у всех провинциальных полков фузеи со штыками, как у гвардии. Здесь ещё не сняты с вооружения устаревшие багинеты, которые следовало примкнуть, то есть вставить рукоятями в стволы. А значит — нельзя было ждать второго залпа. Так они решили на совете перед боем.

— Багинеты — примкнуть! — скомандовали один за другим русские офицеры. — Вперёд!

И строй качнулся, начиная разбег…

13

…Когда над линиями русских пролетели те невероятные ракеты, через пару мгновений взорвавшиеся над головами его солдат, Карл ещё верил в успех. Его каролинеры были непревзойдёнными бойцами, а значит, имели все шансы одолеть противника во встречном бою.

Когда шальное ядро наповал уложило лошадей, возивших носилки, Карл только посмеялся, заявив, что раз он уцелел, то его хранит сам Бог. Оставшиеся в живых драбанты подняли это «кресло» на плечи и носили короля вдоль рядов второй линии, чтобы воодушевить шведов.

Когда в правый фланг врубилась русская конница под началом Меньшикова, а левый, атакованный с фронта русской гвардией, попал ещё и в «огневой мешок» егерей, Карл сделал ставку на своих драгун. Начался конный бой, где шведы тоже могли кое-чему поучить русских.

Но когда сломался пехотный строй, а чудом уцелевшие каролинеры побежали, когда ещё одно ядро убило носильщиков Карла и тот оказался бессильно лежащим на земле — король наконец понял, что Бог отвернулся от него.

— Шведы!!! — заорал он, едва двое драбантов подняли его на плечи. — Стойте, шведы!!! Сражайтесь!!!

Но шведы его уже не слышали. А генерал Крузе с расширенными от ужаса глазами приказал посадить короля в карету и немедленно увозить отсюда. Напрасно Карл угрожал генералу судом: тот тоже ничего уже не слышал.

«Тебя же предупреждали, — Карл словно раздвоился — и другая его половина, трезво оценив обстановку, размышляла совершенно спокойно. — И сторонники, и враги. Ты не услышал. Так чего же ты теперь ждёшь от шведов?»

Он ещё пытался противиться драбантам, усаживавшим его в карету, но затем смирился с судьбой. Если всё так обернулось, следует подумать о том, что ещё можно спасти.

Там, у города, стоят резервы. С ними можно будет хотя бы уйти, избежав нового позора^[104].

Интермедия

…Здесь шла своя Полтавская баталия. Малая, но — часть той, великой.

На великом и малом полях этого сражения сказали своё слово не только егеря, устроившие шведам фирменный огневой мешок, но и простые пехотинцы. «Сам погибай, а товарища выручай» — не было фигурой речи. Русские солдаты и там, и здесь показали, что умеют сражаться в общей свалке не каждый сам за себя, а малыми звеньями, прикрывая друг друга. И непобедимые доныне каролинеры не выдержали такого напора. Сломали строй и… побежали с поля.

И с большого, и с малого.

На обоих полях Полтавской битвы рождалась совершенно новая русская армия, которая, сама того не зная, в течение пяти лет впитывала в себя боевой опыт трёх веков иного мира. Вроде бы звучали те же имена, шли в атаку те же полки, плескались по ветру те же знамёна, но выучка и настрой были иными.

Исход дела решили не одни лишь порох и свинец, железо и бронза. Исход баталии в итоге решили люди.

14

Весть о тотальном и феерическом разгроме шведов пришла сюда вместе с пехотинцами Ренцеля, подошедшими на подмогу полтавскому гарнизону. Их удар добил остатки седерманландцев, крунубергцев и королевской гвардии, а плотный ружейный огонь отогнал шведскую конницу, с которой уже сцепились насмерть белгородские драгуны.

Осада Полтавы, длившаяся в этой истории всего неделю, завершилась. А трофеем участников «малой Полтавской баталии» стала куча сундучков, набитых серебром и золотом. Здесь и на первый взгляд было много, слишком много денег для отдельно взятой армии, даже королевской. Видимо, Карл Карлович даром времени не терял, «прихватизировал» в Польше и в Малоросии всё, до чего мог дотянуться.

— Нихрена ж себе они пограбили, — озадаченно сказала Катя, когда офицеры, выставив охранение, бегло осмотрели содержимое тех сундучков. — Да тут годовой бюджет Швеции, не меньше^[105].

В этом бою она заработала ещё пару скользящих ударов шпагой, а кафтан пришёл в полную негодность, будучи изорван шведским штыком. Хорошо, что и сама умела уворачиваться, и рядовой Новиков молодец. Прикрывали друг друга, и в итоге хоть и ранены, но живы. А их противники — не очень.

Мелькнуло воспоминание: богато отделанный мундир офицера, его перья на шляпе… Швед был отменно здоров и силён, прекрасно владел шпагой. У неё, ослабленной прежними и новыми ранами, были против него весьма невеликие шансы. Но багинет рядового Новикова пробил шикарный сине-жёлтый мундир прямо против сердца — когда офицер изрядно потеснил солдат-девицу с явным намерением вскорости её добить… И она затем отплатила рядовому взаимностью, ударом своего верного ножа уложив каролинера, собравшегося заколоть Новикова штыком в спину.

«Сам погибай, а товарища выручай».

После боя Катя подарила Новикову этот нож — на память. А тот отдарился отличным трофейным кинжалом, снятым с убитого шведского офицера.

— Деньги перевезём в крепость, — заявил Келин. Он, кстати, тоже активно участвовал в бою. — Пленных — туда же. Явится государь — ему и передадим.

— Драгуны частью ушли, в Пушкарёвку, — Меркулов, бывший здесь же, тяжело опирался на разряженное ружьё: вражеский палаш проехался ему по ноге. — Догнать бы.

— Они — не наша забота, — ответил ему полковник. — Мы и без того сделали более возможного.

— Эта война — окончена, — слабо улыбнулась Катя. — И слава Богу…

Она не могла знать, что в это же самое время почти те же слова слышит король шведов, готов и вендов, коего драбанты старались увезти подальше от разразившейся катастрофы. И говорит ему эти слова её родной брат.

— …Всё, ваше величество, — голос Евгения был ровным, невозмутимым. — Война окончена. Всем, кто сдастся, гарантирую жизнь.

Шведские драбанты готовы были по первому же знаку короля растерзать наглеца в егерском мундире. Но Карл, подняв руку как знак не двигаться, молчал. Егерь здесь не один, а с большой компанией. Начнётся заварушка — ещё неизвестно, кто кого одолеет… Он хорошо помнил этого человека: когда-то тот, в чине поручика лейб-гвардии, определял очерёдность караулов в покоях пленённого короля. А иной раз и сам охранял его персону.

Словом, это один из тех немногих, кого Карл по-настоящему боялся, до дрожи. И сейчас шведский король, раздавленный свалившимися на него невзгодами, застыл, словно кролик перед удавом. Этот человек был олицетворением его ужаса.

Впереди короля могло ждать спасение — там, в Пушкарёвке, должен был ожидать резерв, подойти осадные полки. Там была казна, там ждал гетман со своими казаками. Позади неотвратимо приближалась русская конница — Меньшиков, Волконский, Ренне. Там, позади, русская пехота преследовала, добивала и брала в плен остатки каролинеров. А здесь, прямо здесь — эти ужасные егеря. И человек, который, как говорили, и создал у русских сей род войск.

Судя по всему, Господь и впрямь сегодня отвернулся от шведов.

— Война окончена, ваше величество, — повторил Черкасов по-немецки. — Вашу шпагу.

Где-то с минуту стояла такая тишина, что все боялись даже вздохнуть. Любое неосторожное движение могло спровоцировать обоюдную бойню. Но вот наконец король, словно во сне, медленно опустил руку, вытянул из портупейной петли шпагу вместе с ножнами и так же медленно протянул её командиру егерей.

Шведы, угрюмо глядя на это, стали бросать оружие. Если король так поступил, то у и них вариантов тоже нет.

— Я сдаюсь, — ничего не выражающим голосом сказал Карл, глядя куда-то в пространство. — Но вы не правы, сударь. Война не окончена.

— Посмотрим, — произнёс Евгений, принимая у него шпагу. — Следуйте за нами.

Эпилог

1

Полтавская баталия отгремела. Нашлось в ней место и героизму, и трусости, и хитрости, и глупости, и трагедии. Но не обошлось и без курьёзов. К таковым стоило отнести факт пленения гетмана Мазепы донскими казаками. Нет, Иван Степанович в минувшие годы приложил немало усилий, чтобы испортить отношения с Войском Донским, то подбивая казаков на недовольство, то посылая своих запорожцев это же недовольство давить. Но когда донцы, в буквальном смысле бросившие старика гетмана к ногам Петра, поклонились и представились, «немезидовцы» едва сумели подавить смех. Ибо их наказного атамана звали Кондратием Булавиным.

Сказать по правде, не рассмеялись они ещё и по иной причине: «Немезида» впервые за шесть лет понесла потери.

Когда каролинеры из Упландского полка прорвали первую линию новгородцев и завязали рукопашный бой на бомбардирскойбатарее, которой командовал Василий Корчмин, к тем на помощь пробились егеря Стаса Орешкина. Общими усилиями упландцев с батареи вышибли, но Корчмин оказался ранен, а Орешкин — убит шальной пулей в голову…

Погиб Тимофеич — старый солдат ещё «афганского» закала, один из тех, кто воевал в составе «Немезиды» с первых дней. На его взвод, ведший огонь по шведскому флангу, выскочила сотня драгун. Окружили, принялись беспрерывно атаковать. Пришлось становиться в каре и вести огонь высокой плотности из «воротных ружей» — егерских винтовок. До подхода подмоги дожили не все…

Вадим с раздробленной ключицей оказался у Дарьи в госпитале — его взвод в количестве полусотни бойцов был вынужден принимать встречный бой с пехотинцами Нёрке-Вермландского полка. Шведы, обнаружив егерей в непосредственной близости от своего фланга, развернули против них вторую и третью линии, обстреляли и немедленно атаковали в штыки. Русские егеря, стреляя до последней возможности, затем просто встали и взяли шведов «в ножи». От яростной атаки обученных убивать с одного удара солдат целый батальон вермландцев откатился назад с большими потерями. Полтысячи — от полусотни. Но и егерям в драке пришлось очень туго…

Дитрих и Никита, сражавшиеся у стен Полтавы, получили лёгкие ранения, однако после боя в их сотне недосчитались семерых…

Погибших было безумно жаль. Однако все понимали, что по-настоящему великие победы даром не даются. «Немезидовцы» и так сделали всё возможное, чтобы потери на поле этой битвы свести к минимуму. И им по большому счёту это удалось. Когда подсчитали убитых и раненых с обеих сторон, то выяснилось, что русские в общей сложности потеряли чуть более тысячи человек погибшими и чуть более трёх тысяч ранеными. Потери шведов поддавались исчислению с трудом.^[106] Бегство армии — это тот период, когда солдат гибнет больше всего.

Но всё же победа принесла радость, не столько сама по себе, сколько оттого, что она фактически завершила эту войну. Карл Шведский потерял армию, казну, престиж, снова попал в плен и теперь не отделается так же легко, как в первый раз. Воспрянут духом его политические противники — Фредерик Датский и Август Саксонский. В неловкое положение попадёт Луи Французский. Выстроенная Карлом колониальная конструкция в Польше, едва туда дойдут вести о Полтавской баталии, неминуемо рухнет. А большой и сильный шведский флот на Балтике снова, как и пять с лишним лет назад, будет парализован приказом короля, попавшего в плен.

На поле Полтавской битвы разом изменились все европейские расклады. Правда, Европа об этом пока не знала, гонцы с сенсационными новостями еще только ехали по дорогам Старого Света.

2

Пётр Алексеич, увлёкшийся преследованием разбитой вражеской армии, не стал сходу устраивать пир для взятых в плен знатных шведов. Отложил на более удобное время. Оперативно произведенный захват короля и гетмана позволил ему сделать свою победу абсолютной. И только 30 мая, в собственный день рождения, зверски уставший, но весёлый государь велел закатить пир для всех героев Полтавы. И для воевод, и для солдат.

Но, прежде чем награждать отличившихся и являть милость к побеждённым, Пётр подтвердил свою репутацию, связанную с абсолютной нетерпимостью к предателям. Почти вся старшина, пошедшая за Мазепой, повисла на оглоблях — старинная казацкая казнь. Самого гетмана от петли спас только скоропостижный инфаркт. А запорожцы, коих и шведы использовали в качестве чернорабочих, пешим ходом отправились на север — строить Петербург.

И только после того Карл и пленные шведские военачальники были приглашены в палатку государя — за праздничный стол. Пётр усадил их по одну сторону, по другую — своих генералов и фельдмаршалов. Нашлось за столом место и для отличившихся при обороне Полтавы — полковников Келина, Алексея Головина, капитана Меркулова и поручиков лейб-гвардии — Кауфмана и Черкасовой. Этим он щедрой рукой отсыпал чинов и наград, а Келина вовсе произвёл сразу в генерал-майоры, наплевав на возможное недовольство со стороны прочих офицеров. Заслужил.

Предстал перед государем и скромный рядовой, который, по словам князя Голицына, изрядно отличился в сражении, самолично отправив к праотцам не менее четверых каролинеров, а когда погиб сержант, взяв командование плутонгом на себя. Солдата, в пороховой копоти и в драном кафтане, звали Аникита Репнин. За свой беспримерный подвиг тот был прощён государем, получил обратно все прежние чины и регалии^[107].

А пленных шведских солдат наконец-то досыта накормили кашей с мясом и даже пива по случаю праздника выдали. Хоть какое-то им утешение.

Интермедия

— …А ты, Алёшка у меня теперь самый завидный жених во всей Европе, — смеялся государь, хлопая старшенького по плечу. — Самое время невесту тебе приискивать… У Каролуса меж тем сестрица меньшая есть, Ульрика-Элеонора. Что скажешь?

— Да она же страшная, как смертный грех, — честно сказал оторопевший Алексей. — Политика есть политика, батюшка, однако иной раз жертвы на её алтарь бывают чрезмерно велики.

— Ежели ценою встанет мир для Отечества, и не такую жертву принести можно. Да и не так уж она и страшна. Говорят, будто живописец им попался негодный… Ну, так подумай, сын, сговаривать мне свейскую принцессу за тебя, либо нет?

— Времени на раздумья много ли, батюшка?

— С год ещё времени есть, Алёшка… Была б у тебя сестрица, я б её за малого голштинца просватал, да вот беда — матушка всё сыновей мне рожает. Придётся, видимо, через тебя со свеями родниться…

3

Катя приковыляла на этот пир в том самом преображенском мундире, который был изрядно изорван в боях. Впрочем, здесь все выглядели ненамного лучше. Даже Пётр щеголял простреленной шляпой и рваным сбоку кафтаном — от ран Бог миловал, но одёжку в атаке шведы ему попортили. Присутствовала здесь и Дарья — в простом широком платье, которое уже не могло скрыть её живот. Госпожу медика едва уговорили хотя бы пару часов побыть на этом пиру, оторвавшись от помощи раненым. Она и согласилась только ради дня рождения любимого супруга. А тот не скрывал радости по поводу своей победы.

— Передавали мне, будто брат мой Каролус перед баталией приглашал военачальников и солдат свейских отобедать от щедрот моих интендантов, — сказал Пётр Алексеич в начале пира, когда все бокалы были наполнены в первый раз. — Что ж, исполняю то обещание. А первый бокал сей предлагаю выпить не за викторию, а за тех, кто её добыл со славою. Виват воинам Отечества!

Шведам было тошно пить за тех, кто втоптал в грязь их знамёна и репутацию непобедимой армии, но куда деваться? Пришлось.

— Однако ж не было бы сей виктории без науки, — добавил государь, когда сразу вслед за первым тостом бокалы были наполнены во второй раз. — Хочу выпить за учителей наших, что явно показали, каково воевать надлежит. Также пью и за тех учителей, что показали, каково нам повторять зазорно.

— О как завернул, — брат на секунду склонился к Кате. — Шведы всё на свой счёт примут.

— Там не было ни слова про шведов, — усмехнулась сестра. — Как и про… других.

— А это неважно… О, что я тебе говорил? Глянь на Карлсона, сразу дуться перестал.

— Политика, — вздохнула Катя. Ей не хотелось ни есть, ни пить, только в сон клонило. — Это совсем другое поле боя, куда сейчас и переместится война. Так что Карлсон был прав, Женя. Она — не закончилась. Просто изменила форму. И здесь нам ещё предстоит хорошенько подраться…

Интермедия

— …Я видел тебя в бою, Саша. Я видел героя, который действительно готов был жизнь свою положить за Отечество… Знаешь, что самое обидное? Что ты этого героя сам же и …продал.

— В каком разумении — продал?

— В прямом. За деньги. Катя тебе не сказала… В нашей истории тебя запомнили не как героя, а как вора. Самое смешное, что тебе с украденных и вывезенных в Голландию денег ни копейки не обломилось — в ссылке-то не особенно до них дотянешься. И из могилы тоже.

— Вот, значит, как… Невесёлая судьба.

— Она в твоих руках, Саша. Решай сам, кто ты — герой или вор…

4

Пир, завершавший войну, продолжался ещё часа полтора — больше не выдержали сами гости, которые не спали толком уже трое суток. Шведов отправили под караул, свои разбрелись по палаткам. А неформальный «малый тайный совет» Петра Алексеевича, претерпевший изменения в составе, остался за столом. Здесь были не все, кто остался в живых — кто-то в госпитале, кто-то ещё не вернулся из преследования остатков шведской армии. Зато были Алексашка Меншиков и капитан …впрочем, уже полковник Меркулов.

— За тех, кто не дожил, — тот сразу предложил им ожидаемый тост, зная, что пришельцы из будущего оценят как надо.

За это выпили все, даже Дарья пригубила вина.

— Погибших не вернуть, — сказал Евгений, осушив бокал до дна. — Это самое паршивое, что есть в нашей работе — терять своих… У нас там за восемь лет, считай, два полных состава сменилось. Кто-то по ранению ушёл, кто-то не осилил… Но большинство — погибли. И каждого было жаль. Но мы шли дальше, так как знали, за что воюем.

— А здесь? — Пётр не упустил случая задать каверзный вопрос. — Точно знаешь, за что сражаешься?

— Да за то же самое, — ответил Евгений. — Отечество у нас одно, на все времена.

— Коли так, то и грядущее Отечества у нас одно на всех, — философски заметил Данилыч. — Ведомое нам или нет — по правде, сие не важно. Лишь бы оно было.

— Вот о грядущем и поговорим, — сказал государь. — О дальнем — когда в Москву вернётся. Ныне о ближнем разговор пойдёт… Словом, пленных у нас ныне столько, что из них армию создать можно. Кого-то заберу Петербург строить, свеи недурные мастера. Но не всех же, мне там готовые вражеские полки ни к чему. Мыслю я часть из них на поселение в Тобольск отправить. Сибирь большая, а там не города — крепостцы деревянные. Денег дам мало, однако тому, кто станет край сей поднимать, предоставлю право распорядиться доходами по своему усмотрению. От сего человека потребуется лишь толковое управление да полная верность… Тебе, братец, я верю более, нежели себе самому. Готовься в Тобольск ехать, городок сей сибирской столицей делать.

— А ты готовься к тому, что доносы на меня не телегами — обозами слать будут, — Евгений вернул ему прозвучавшую в последней фразе государя иронию. — Я там многим на мозоль наступлю. Впрочем, если писать станут на гербовой после уплаты сбора — не возражаю, пусть пишут. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— В Сибирь с повышением, — усмехнулась Катя.

— Сибирь — золотое дно, а толку с неё чуть не до середины девятнадцатого века не было, — ответил брат. — Если с правильного конца за дело взяться, то уже лет через двадцать в плюс выйдем. Только один не справлюсь, мне потребуется помощник с такими же полномочиями.

— Сам выберешь, — подытожил Пётр Алексеевич. — Все бумаги по Сибири отныне твои. Изучишь — представишь план. А уж после поедешь… Катька, а ты что сидишь и смотришь? За весь вечер три слова сказала.

— Думаю о будущем, — невозмутимо сказала Катя. — Причём, самом о ближайшем. Я о той куче денег и бумаг, которую мы уволокли у шведов. О документах речи нет, на них все давно рукой махнули, а вот за деньги скорее всего начнётся торг.

— Вот ты и расстараешься, чтоб торг за те деньги нам принёс больше выгоды, нежели сами деньги, — вот умел Пётр Алексеевич сразу «запрягать» в дело того, кто имел неосторожность сделать рацпредложение. — Поедешь в Данию, да не просто так, а в качестве переговорщика. А чтоб ненужных разговоров с того не было, прежде пойдёшь под венец с Автономкой Головиным. Он меня словно крепость уже пять лет осаждает, твоей руки без конца просит. Фамилии знатной, урону чести не будет.

Катя не успела даже открыть рот, чтобы заявить, что этот матерщинник — Автоном Головин — ей и даром не нужен, как в разговор вмешался скромно молчавший доселе Меркулов.

— Прости, твоё величество, — негромко, но твёрдым, уверенным тоном заговорил Алексей. — За Головина Екатерина Васильевна не пойдёт.

— Отчего это? — Петра неподдельно удивил такой поворот беседы.

— Я прошу её руки, государь.

— Смелый ты человек, Алексей Фёдорович, — Пётр, судя по его тону, снова начал свою игру в «испытай на прочность». — Ладно бы — солдат-девицы не испугался. Но мне перечить?

— Хоть бы и тебе, государь, — Меркулов по-прежнему был спокоен. — По твоему же указу о свободе брака года одна тысяча семьсот первого^[108] от Рождества Христова Екатерина Васильевна имеет полное право отказать Головину, коего ты ей сватаешь.

— Ишь, хитрец, вывернулся, — усмехнулся Пётр Алексеич. — Остаётся у Катьки спросить, откажет ли она Автоному Михалычу, чтоб тебе согласие дать.

— Конечно, откажу, — по-прежнему невозмутимо произнесла Катя, скрывая под спокойствием желание рассмеяться. — Там большие проблемы с целеполаганием: он пять лет осаждал не ту крепость.

Хохот, раздавшийся после этих слов, услышали, должно быть, даже во временном лагере пленных шведов под Семёновкой…

Интермедия

…Эта публикация за подписью «русской девы» наделала немало шума в европейской прессе. Девица, до сей поры пробовавшая остроту своего пера лишь на шведском короле, обрушилась с едкой критикой на союзника России — Саксонию. Вернее, на чрезмерно гибкую политику её курфюрста в отношении политической сатиры.

«…Сказать о слоге сего, простите за выражение, произведения искусства, нечего — за отсутствием самого предмета. Что же до содержания, то автор, описавший реку Днепр, требующую напоить её русской кровью^[109], изволил явить публике ярчайший образец дремучего невежества и исторической дикости. Это всё равно, как если бы Рейн воззвал пролить в его воды немецкую кровь. Примечательно, что сей плод графомании был издан в Дрездене по заказу шведского королевского дома на французские деньги. Оформление недурное, бумага и печать слишком хороши для подобной однодневки. Но на талантливого автора бюджета уже не хватило, наняли кого подешевле. Либо, что вероятнее, одарённые стихотворцы попросту отказались браться за дурно пахнущий политический заказ. В результате получился эдакий отменно отпечатанный трактирный анекдот, в свете коего понятие „идиотизм“ заблистало новыми гранями…»

Читая это, Август понял, что чувствует карточный шулер, пойманный с краплёной колодой. Небольшая любезность, которую он хотел оказать шведам в качестве аванса за некоторые их ответные шаги, рисковала обернуться политическим скандалом. Саксония формально всё ещё находилась в состоянии войны со Швецией, хотя вовсю шли переговоры о заключении мира. Да и русский посол князь Трубецкой наверняка изволит выразить недовольство своего государя по поводу недружественных шагов. Хотя…

Всё по своим местам должна расставить генеральная баталия, встреча Карла и Петра на поле сражения. Честно сказать, Август ставил на шведа, так как знал, на что способна его армия. Русские пока неплохо проявили себя в оборонительных сражениях и мелких стычках, однако нет у них опыта встречного боя. Посему заигрывания со шведами придётся продолжать. Ничего личного, это политика.

— Ваше величество! Ваше величество!

Ах, этот пройдоха Пфингстен… Что с ним? Запыхался? Он как будто бежал сюда со всех ног.

— Что там? — король отложил неприятное чтение в сторону.

— Гонец из России, ваше величество! — затараторил Пфингстен. — Поразительные новости! Царь Петер наголову разбил Карла Шведского в генеральной баталии у города Полтава!

— Вы не шутите? — густые брови короля поползли вверх.

— О, нет, ваше величество! Сведения совершенно точные, курьер загнал нескольких лошадей, дабы доставить послание раньше прочих! Даже русский посол пока не извещён, царский гонец с письмом ещё в пути! Полный разгром шведов, король снова пленён!

— Вот как, — Август задумался, не зная, радоваться новости или огорчаться: поражение шведов — это прекрасно, но усиление России в его планы не входило. — Что ж, подготовьте сегодняшней датой письмо от моего имени с подтверждением союзнических обязательств. Поздравления подождут официального извещения о победе. Русского посла, когда он испросит аудиенции, чтобы вручить оное, мы примем как самого дорогого друга… И, Пфингстен… позаботьтесь, чтобы тираж тех бездарных стишат про русских и реку Днепр был отовсюду изъят и уничтожен. Не стоит дразнить медведя, только что разорвавшего северного льва…

5

В восемнадцатом столетии самый скоростной транспорт — парусник. Правда, осень не лучшее время для морских путешествий по Балтийскому морю, но ехать сушей пока ещё было рискованно. В Польше до сих пор сандомирские конфедераты не могли выкинуть Лещинского из Варшавы, саксонцы не одолели оставшийся в стране корпус Стенбока. Что это означало, следовало спросить у тех, кто рискнул на свою голову путешествовать в тех краях. По крайней мере, у тех, кто остался после этого в живых. Потому только морем.

В Данию отправлялся не какой-нибудь торговый корабль, в сортах которых Катя как закоренелая «сухопутная крыса» не разбиралась абсолютно, а целый линейный фрегат. Новенький, едва успевший сойти со стапелей Петербургской верфи и завершить ходовые испытания. Целью его путешествия было не только отвезти личного посланника Петра Алексеевича на переговоры с датским королём, но и показать датчанам, что в Балтийском море отныне придётся считаться не с одними шведами… Сказать по правде, Катя обозревала его обводы не без скрытой тоски. Морская болезнь проявляла себя даже во время прогулок на лодке, что уж говорить о большом корабле. Но ради дела стоило немного потерпеть. Терпела же она женские платья, положенные ей теперь по статусу.

— …Не передумала — с военной службы на штатскую переходить? Там-то всё проще: приказали — исполнила.

— Нет, братец. «Замуж» — это такая штука, от которой дети случаются. С военной службой они сочетаются плохо. А совсем не служить Отечеству я не могу. Поэтому — Коллегия иностранных дел…

Этот разговор у них с Петром Алексеичем состоялся утром 21 октября 1706 года. В два часа пополудни фрегат поднимал якоря, а значит, в порту следовало быть не позже двенадцати. Время на последний инструктаж ещё оставалось, а выпить на дорожку по чашечке кофе в Летнем дворце, как говорится, сам Бог велел.

— Алёшка твой удивил, — нехотя признал государь. — Не ждал я, что драгунский офицер из дальнего гарнизона столь великое понятие в европейских делах проявит. И тебе всё легче с таким помощником.

— Ему не хватало только знаний, — Катя пожала плечами, обтянутыми тёмно-синим бархатом платья. — А сколько ещё таких по захолустным гарнизонам сидит? Не всем везёт отличиться, как Алёше.

— Так везение в нашем деле тоже не последняя вещь, — возразил Пётр Алексеевич. — Ну да Бог с ним. Поговорим о дурных вестях. Фридрих Прусский своего посланника в Данию тоже шлёт. Фон дер Гольца, того самого, коего я после Головчина с позором выгнал. Удружил, нечего сказать. Непросто тебе будет с ним говорить.

— Для пруссаков есть волшебное слово — Штральзунд, — усмехнулась Катя. — Они давно его с концами забрать хотят.

— Ослабим Каролуса — усилим Фридриха, получим ещё одну занозу.

— А чего ты хотел? Сильная Россия Европе не нужна… А Штральзунд Карл только после хорошей драки отдаст.

— Пусть меж собой подерутся, — проговорил Пётр Алексеич. — Мы их после мирить станем.

— У нас говорят: «Блаженны миротворцы, ибо они получают по шее от обеих сторон», — улыбнулась Катя, воздавая должное крепкому кофе.

— Токмо неумелые, — возразил государь. — Да я и не стремлюсь пока становиться миротворцем. Наша задача обратная: не дать им там помириться. Европа хороша, покуда в ней нет единения. Едва оное явится, миром или силой, она тут же начнёт искать войны с нами. Каролус им дорожку указал, теперь не отвяжутся. Ваша история тому пример… Разведай там всё, Катя, а после отпиши, кого с кем и за какие грехи поссорить можно, чтоб при том самим не влипнуть…

…Ветерок норовил подхватить то полы длинного тёплого плаща, надетого поверх всё того же тёмно-синего платья, то локоны модной причёски, над которой ранним утром изрядно потрудилась куаферша-француженка. К роли знатной дамы Катя привыкала тяжело. Нет, уроки изящных манер, танцев и придворного этикета усваивались хорошо, учиться чему-то новому она умела и любила. Сложнее всего было неподвижно стоять или сидеть, пока её облачают и укладывают причёску, и принимать как должное действия камеристок, которых Пётр Алексеич «сосватал» ей целый курятник. «Ты теперь лицо России, изволь соответствовать», — сказал он ей, представляя штат посольской прислуги. Те, кстати, уже погрузились на ялики вместе с представительским багажом, и понемногу отчаливали в сторону возвышавшегося над водой борта с закрытыми орудийными портами.

— Всё, управились наконец, — её Алёша, руководивший погрузкой сопровождения, вернулся с пирса. Новый, с золотым галуном, полковничий драгунский мундир, по мнению Кати, невероятно ему шёл. — Теперь наш черёд.

— Погоди, солнышко, нас ещё провожать придут.

— Уже идут, — супруг кивнул в сторону.

Сложное у него было отношение к её родне, но семья есть семья. Здесь фамильные кланы были не просто в порядке вещей, они представляли собой нечто вроде «коза ностры», коей следовало держаться при любых обстоятельствах. Теперь и Алексей Меркулов был членом «мафии», и ему тоже приходилось соответствовать её требованиям.

Вымостка улиц и порта всё ещё была деревянной: весь привозимый камень пока уходил на строительство зданий. И по доскам настила сейчас грохотали подкованными ботфортами двое мужчин в добротных кафтанах военного покроя. Оба деликатно придерживали под руки красивую женщину в неброском, но скроенном из дорогой ткани платье. Эка невидаль: дама прогуливается под охраной мужа и брата. Другое дело, что мужем её был государь Пётр Алексеевич, а братом — новоназначенный Сибирский губернатор Евгений Черкасов. Дарья давно уже оправилась после родов и, хотя крайне неохотно оставляла новорожденного сына на попечение нянек, не могла не прийти проводить сестру и брата — ведь обоим именно сегодня предстояло начать путь длиной, быть может, во много лет.

— Бог его знает, скоро ли увидимся, — сказал государь. — Катьке-то хорошо, две недели — и она здесь. А тебе, братец, предстоит в одиночку с Сибирью управляться: пока письмами обменяемся, более года пройдёт.

— А это почти как у нас — когда дают цель, приказ и забрасывают на заданные координаты. Без связи, без техники, чтобы не отследили, — ответил Евгений. — Дальше всё сами. Так что не вижу принципиальной разницы.

— Я тебе почти завидую, — вздохнула Катя. — Сама еду в такой серпентарий, что сибирская тайга скоро покажется раем.

— Буду очень скучать без вас, — призналась Дарья. — Подумать только — мы ещё никогда в жизни не расставались так надолго… Всегда были вместе, ну или хотя бы в пределах досягаемости. Вы… если не сможете приехать, хотя бы пишите…

…Им всем хотелось подольше протянуть это мгновение. Хорошо было в двадцать первом веке: к услугам мобильная связь, интернет, соцсети. Здесь в этом плане всё куда суровее. Если уж расставание, то на месяцы, если не на годы. Если переписка, то от случая к случаю, без стопроцентной гарантии доставки письма адресату. И с этим нужно было как-то жить дальше.

Времена ведь не выбирают.

Офицер-моряк, ожидавший пассажиров на пирсе возле шлюпки, замахал рукой: мол, пора отчаливать, закругляйтесь со своими прощаниями.

— Нам пора, Алёшенька, — Катя, не в силах больше без наворачивающихся слёз смотреть на свою семью, подала мужу руку и отвернулась…

…Высокий борт линейного фрегата — первого корабля этого класса Балтийского флота, заложенного и построенного на Петербургской верфи, приближался. Катя знала, что при закладке киля ему дали какое-то имя, даже по традиции табличку заложили. Но после славной виктории Пётр Алексеич всё переиграл и уже готовый корабль при спуске на воду переименовали.

Со стапелей русских верфей уже не первый год сходили корабли разных классов, но до сих пор не было традиции наносить их названия на борта. Этот линейный фрегат заложил ещё одну традицию. У него на корме под галереей горели на солнце свежей золотой краской буквы, складывавшиеся в славное имя.

«ПОЛТАВА».

Три сотни лет спустя это назвали бы «сигналом». Как говорится, имеющий глаза увидит, имеющий уши услышит, а имеющий мозги — поймёт.

Донской — Тула — Москва. 18 марта — 21 июня 2023 года.

Примечания

1

Стоит отметить, что массовую вербовку иностранцев в армию Петр начал лишь в 1702 году. К моменту повествования процесс был сугубо добровольным.

(обратно)

2

Обязательную присягу при вступлении в каждый новый чин для иностранных офицеров ввели лишь в 1721 году.

(обратно)

3

Командир имел в виду совет, который фельдмаршал Кутузов созвал в Филях, чтобы обсудить предстоявшее оставление Москвы Наполеону.

(обратно)

4

Сленговое слово, означает «убить». Происходит от понятия «Груз 200» — погибших солдат в Афганистане, которых перевозили на родину.

(обратно)

5

Сконе — провинция Швеции, южная оконечность Скандинавского полуострова. Долгое время принадлежала Дании, в состав Швеции вошла в 1658 году по Роскильсскому договору.

(обратно)

6

19 ноября 1700 года по старому стилю, 30 ноября по новому — день Нарвской битвы.

(обратно)

7

Наталья Алексеевна, младшая сестра Петра Первого.

(обратно)

8

Ты ведь понимаешь? (фр.)

(обратно)

9

Я могу ответить на любом языке из перечисленных, ваше величество. (фр.)

(обратно)

10

Плащ, надеваемый в холодное время года поверх форменных кафтана и камзола.

(обратно)

11

Первый огнетушитель современного вида появился в 1813 году, его изобрёл английский капитан Джон Мэнби. До того около восьмидесяти лет использовались бочки с водой, в которые помещали заряд пороха в герметичном сосуде и запал. Такую бочку закатывали в горящее помещение, порох через некоторое время взрывался, вода разлеталась в разные стороны.

(обратно)

12

Автору однажды довелось видеть взлёт «Белого лебедя» — Ту-160. Очень впечатляет.

(обратно)

13

Затинная пищаль — она же гаковница, мелкокалиберное орудие с деревянным прикладом и крюком, которым его цепляли за стену для уменьшения отдачи. Где Пётр откопал эти музейные экспонаты из смутных времён, остаётся только гадать. Вероятно, на том же складе, что и сорокафунтовые орудия, помнившие Ивана Грозного, которые в нашей истории были утрачены под Нарвой.

(обратно)

14

Фраза из кинофильма «Гусарская баллада» 1962 года.

(обратно)

15

2, 4, 6 — Тринитрофенол или пикриновая кислота, взрывчатое вещество, которое начало применяться в военном деле только во второй половине XIX века.

(обратно)

16

Пушки системы Грибоваля появились во Франции в 1770 году. Пушки системы Вале — в 1827 году.

(обратно)

17

Было изобретено в 1775 году британцем Патриком Фергюсоном.

(обратно)

18

Унитарные заряды к пушкам Грибоваля — готовый картуз с порохом, к которому крепился деревянный пыж — шпигель, а к тому, собственно, ядро.

(обратно)

19

«Привилегии» на тот или иной род деятельности выдавали в России и до Петра, и при нём. Но лишь при Александре Первом в 1815 году патентное право было распространено на изобретения.

(обратно)

20

Пётр имеет в виду пожар 1666 года.

(обратно)

21

В пожаре 1712 года погибло более 2700 человек.

(обратно)

22

Так тогда называли любовниц, фавориток.

(обратно)

23

В упомянутом фильме после этого идут слова «…из Тайной канцелярии» — для тех, кто не смотрел или не помнит.

(обратно)

24

Ещё одно отличие от реальной истории: первый новогодний фейерверк устроили 1 января 1700 года, а второй — только четыре года спустя, после взятия Ниеншанца.

(обратно)

25

Пётр Матвеевич Апраксин. В реальной истории после нарвской катастрофы и пленения шведами Ивана Трубецкого занял пост Новгородского воеводы. Брат второй жены царя Фёдора Алексеевича — Марфы Апраксиной.

(обратно)

26

В оригинале было «ВДВ».

(обратно)

27

Леонтий Магницкий, один из первых преподавателей школы в Сухаревой башне, автор учебника арифметики.

(обратно)

28

Иван Иванович Бецкой, внебрачный сын Ивана Юрьевича Трубецкого, видный государственный деятель времён Екатерины Второй.

(обратно)

29

На первые числа января 1701 года ещё не восстановлен Монастырский приказ, не разгромлены «крестцы» — бродячее священство, основной разносчик слухов. У Петра пока есть основания опасаться церковной фронды.

(обратно)

30

Пётр имеет в виду младшего брата королев Марии и Анны, сына Якова Второго и Марии Моденской — Джеймса Френсиса Эдварда Стюарта, католика по вероисповеданию.

(обратно)

31

Акт о престолонаследии в Англии действительно был опубликован в 1701 году.

(обратно)

32

В реальной истории Пётр сделал это 24 января того же года.

(обратно)

33

Постриженная в монахини первая жена Василия Третьего, отца Ивана Грозного. Таким образом Василий развёлся, чтобы жениться на Елене Глинской.

(обратно)

34

Жан-Батист Кольбер, маркиз де Торси, племянник небезызвестного Кольбера, тоже Жана-Батиста, и министр иностранных дел при Людовике Четырнадцатом.

(обратно)

35

Луи-Франсуа-Мари Ле Телье де Барбезье — военный министр, третий сын маркиза де Лувуа, тоже военного министра. Зарекомендовал себя на этом посту не лучшим образом и внезапно умер в возрасте 32 лет 5 января 1701 года.

(обратно)

36

Мишель Шамийяр — генеральный контролёр финансов, с января 1701 года ещё и государственный военный секретарь.

(обратно)

37

Марфа Апраксина — вдова Фёдора Алексеевича.

Прасковья Салтыкова — вдова Ивана Алексеевича.

(обратно)

38

Те, кто утверждает, что Петербург был построен на голом болоте, забывают, что там стояла шведская крепость, защищавшая маленький порт и несколько близлежащих деревень. Вот на Васильевском острове не надо было жилые дома строить, это правда.

(обратно)

39

Мосбасс, в основном бурые угли с высокой зольностью. Но для запуска промышленной революции их вполне достаточно.

(обратно)

40

Так в ироничном ключе Пётр называл выпивку.

(обратно)

41

План Черчилля — атаковать в июне-июле 1945 года Красную армию в Европе, используя при этом не только британские и американские войска, но и части вермахта и СС. План был забракован штабами, о чём Черчилль впоследствии сожалел.

(обратно)

42

Карл-Фридрих Голштинский, которому на момент повествования чуть более года от роду. В реальной истории — будущий муж Анны Петровны и отец Петра Третьего.

(обратно)

43

Шведские короли носили титул владык «шведов, готов и вендов». Отсюда и «тре крунур» на их гербе.

(обратно)

44

Рим предателям не платит (лат.).

(обратно)

45

В реальной истории София-Шарлотта Ганноверская, первая королева Пруссии, скончалась 1 февраля 1705 года от ангины.

(обратно)

46

Именно это и произошло в реальной истории, только позднее. Трезини и Леблон карты почв не составляли.

(обратно)

47

Гости из будущего явно вдохновились плакатом первых лет советской власти и адаптировали его под текущую реальность.

(обратно)

48

В реальной истории это случилось в 1709 году.

(обратно)

49

В реальной истории его посадили на кол, где он умирал 14 часов, на морозе.

(обратно)

50

Нынешний польский Гданськ некогда был немецким Данцигом.

(обратно)

51

Бунт Кондратия Булавина в нашей истории возник именно из-за того, что Меньшиков стал «отжимать» соляной бизнес донских казаков. А копали они соль там, где сейчас находится город Соледар.

(обратно)

52

В реальной истории это произошло 4 октября 1705 года.

(обратно)

53

В реальной истории это случилось в мае 1705 года.

(обратно)

54

В реальной истории это произошло в 1708 году, шведов было 13 тысяч против нескольких полков Апраксина. Но результат всё равно оказался тот же.

(обратно)

55

То же самое Карл приказывал своим генералам и в нашей истории.

(обратно)

56

В нашей истории полякам по Варшавскому договору (какая ирония) шведы разрешили торговать только через Ригу и Палангу. Здесь Рига шведами утрачена в 1701 году.

(обратно)

57

Ныне польский город Торунь.

(обратно)

58

Эпизод из реальной истории.

(обратно)

59

В нашей истории это произошло, во-первых, несколько позже, а во-вторых, с неким камердинером Полубояровым и его женой.

(обратно)

60

Эта коллекция дошла до наших дней, хоть некоторые экземпляры были со временем утрачены. Всего там сейчас 64 зуба.

(обратно)

61

Мазепа и в реальной истории вёл переговоры с Карлом с 1703 года — о том в письме французам в 1708 году свидетельствовал Станислав Лещинский: «Я работаю с Мазепой уже пять лет».

(обратно)

62

В восемнадцатом веке разница между юлианским и григорианским календарями составляла 11, а не 13 дней, как сейчас.

(обратно)

63

В реальной истории в битве при Головчине именно из-за болота русские полки были рассредоточены на большом расстоянии. Чем Карл и воспользовался.

(обратно)

64

Табель о рангах в этом варианте истории Пётр ввёл значительно раньше. Статский советник по статусу был равен армейскому бригадиру или гвардейскому подполковнику.

(обратно)

65

Обращение к статскому советнику.

(обратно)

66

Алексей Степанович Келин — в реальной истории в 1709 году был комендантом гарнизона Полтавы, выдержал около десятка шведских штурмов. Пока Пётр Алексеевич гонял шведов по полю Полтавской баталии, сделал вылазку и взял в плен премьер-министра Карла — графа Пипера.

(обратно)

67

Попаданцы наконец-то добились того, что самая важная почта стала подвергаться хотя бы примитивной шифровке. А то всё писали прямым текстом, надеясь только, что курьера не убьют и письма не похитят.

(обратно)

68

Тогдашние французские владения в Северной Америке были значительно шире современного штата Луизиана.

(обратно)

69

Притчи, глава 16, стих 32.

(обратно)

70

На тот момент Балтаджи Мехмед-паша — великий визирь. В этой должности в нашей истории был дважды.

(обратно)

71

Неверных. Видимо, в данном случае идёт речь о работорговцах из Европы.

(обратно)

72

С 1703 года в нашей истории личный штандарт Петра представлял собой жёлтое полотнище с чёрным геральдическим двуглавым орлом и символическими элементами. Здесь он остался прежним, каким был до 1703 года.

(обратно)

73

Аникита Репнин в реальной истории был вначале приговорён к смерти за провальный бой у Головчина, а затем помилован, но разжалован в солдаты.

(обратно)

74

Индельта — что-то вроде землячества, которое поставляло по одному солдату с некоторого количества дворов, шведский вариант рекрутского набора.

(обратно)

75

Напомним: в этом варианте истории булавинского восстания нет, так как была купирована одна из его главных причин — отжим Меньшиковым соляных копей у казацкой старшины.

(обратно)

76

Случай из реальной истории. Русский гарнизон Гадяча действительно был помещён в нечто вроде лагеря для военнопленных в январе 1709 года. А в июне, незадолго до Полтавы, пленные подняли там восстание и при поддержке своих извне благополучно бежали.

(обратно)

77

Корпус Меньшикова в реальной истории после безуспешных переговоров атаковал гарнизон Батурина, был штурм. При этом несколько тысяч горожан и даже около тысячи мазепинцев благополучно убежали из города. Поголовной резни не было, об этом писал даже прусский военный атташе при шведской армии фон Зильтман. А тут и подавно, город спалили уже после того, как всех выгнали в чисто поле. Но автором мифа однозначно был Мазепа.

(обратно)

78

В реальной истории именно так и было.

(обратно)

79

Реальный случай: Карл действительно просил у Петра еды, а Пётр действительно прислал ему «гуманитарку», чтобы шведы совсем ноги с голодухи не протянули. Галантный век:).

(обратно)

80

В реальной истории был сформирован в 1704 году, назывался поначалу драгунским полком полковника князя Мещерского. Состоял из служилых людей Белгородского разряда. С 1706 году стал называться Белгородским драгунским полком. Единственная боевая операция, в которой участвовал полк в реальной истории — военные действия против Булавина. В 1714 году — расформирован.

(обратно)

81

Карл Двенадцатый отбирал в свою гвардию солдат ростом не менее 175 сантиметров. Рост Кати — 182 сантиметра.

(обратно)

82

Почти дословно подлинные слова Карла Двенадцатого, сказанные в реальной истории в этом же самом месте по аналогичному поводу.

(обратно)

83

Почти дословно — реальный ответ Алексея Келина шведам.

(обратно)

84

Почти дословно — реальное сообщение Меньшикова о полковнике Келине.

(обратно)

85

Реальный случай — в Карла во время одного из штурмов полтавских стен угодили дохлой кошкой.

(обратно)

86

Реальный случай из истории осады Полтавы.

(обратно)

87

Советская противопехотная мина МОН-50.

(обратно)

88

Американская противопехотная мина M18A1 «Клеймор», выпускалась с 60-х годов, до сих пор стоит на вооружении армий стран НАТО.

(обратно)

89

Алексей Головин, полковник Копорского полка. В реальной истории он тоже возглавлял группу прорыва, которая усилила гарнизон Полтавы. Во время одной из вылазок попал в плен, был освобождён после Полтавской битвы.

(обратно)

90

Colonel (англ.) — полковник.

(обратно)

91

Песня группы Sabaton.

(обратно)

92

Если кто-то подумал, что Карл ведёт себя неразумно, тот совершенно прав. Но именно так он вёл себя и в реальной истории, когда поймал пяткой русскую пулю.

(обратно)

93

В реальной истории Пётр сначала пошёл на соединение с Шереметевым, предполагая снять осаду с города без генеральной баталии. Но затем принял решение переправляться севернее и давать сражение. Здесь он сразу пошёл на правый берег Ворсклы, что несомненно сэкономило ему около 10 дней.

(обратно)

94

Именно в таком составе раненый в пятку Карл и проводил военный совет перед Полтавской битвой.

(обратно)

95

Полковник Келин и в реальной истории взял графа Пипера в плен, но случилось это во время Полтавского сражения, а не до него.

(обратно)

96

Что бы вы ни делали, вы уже проиграли (фр.).

(обратно)

97

Что-то вроде русских поместных кавалерийских полков, составлявшихся из дворян-землевладельцев.

(обратно)

98

И снова Карл назвал Левенгаупта его исконной, шведской фамилией, а не её германизированным вариантом.

(обратно)

99

В реальной истории — не было. Но здесь над этим поработали попаданцы. Централизованный контроль за качеством солдатского рациона, как ни странно, резко снижает небоевые потери в армии.

(обратно)

100

Борис Петрович и в нашей истории первым был возведен в графское достоинство. И именно в 1706 году. Здесь он получил этот титул за сражение при Головчине, которое не было проиграно.

(обратно)

101

Ироничное название ЧВК, от слов «их там нет».

(обратно)

102

С большой долей вероятности попаданцы подарили Петру SIG Sauer P320 с магазином на 17 патронов 9х19.

(обратно)

103

Почти дословно — реальное обращение Петра к армии перед Полтавской битвой.

(обратно)

104

В реальной истории так и случилось.

(обратно)

105

По разным оценкам сумма, находившаяся в казне армии Карла, составляла около 2 миллионов иоахимсталеров, то есть действительно годовой бюджет Швеции на то время. Кстати, эта сумма очень точно коррелирует с тем, что Пётр в реальной истории уплатил шведам за Прибалтику.

(обратно)

106

В реальной в братской могиле под Полтавой, как записано, «Погребены бригадир Феленгейм, полковники Нечаев и Лов, подполковник Козлов, майоры Кропотов, Эрнст и Гельд, обер-офицеров 45, капралов и рядовых 1293, всего погребено 1345 человек». Безвозвратные потери шведов до сих пор точно не подсчитаны, разные источники, в том числе шведские, называют цифры от 6700 до 9200 человек. Впрочем, даже наличие достоверных источников не мешает современным манипуляторам лёгким движением пера уменьшать потери шведов на порядок, и во столько же раз увеличивать потери русских.

(обратно)

107

В реальной истории его простили за битву при Лесной, и в Полтавской битве был в числе военачальников.

(обратно)

108

В реальной истории этот указ Пётр издал в 1702 году.

(обратно)

109

Такие стишки действительно печатались в Саксонии, когда Карл XII пошёл войной на Россию.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 «Немезида»

Глава 2 «С Божьей помощью!»

Глава 3 Виват!

Глава 4 Начало игры

Глава 5 Приговор суда

Глава 6 Гроза над горизонтом

Глава 7 La Pucelle de Russie

Глава 8 Плоды просвещения

Глава 9 «Человек предполагает, а Бог располагает»

Глава 10 Время перемен

Глава 11 Операция «Немыслимое»

Глава 12 Поздняя гроза

Глава 13 Раскаты грома

Глава 14 Шквал перед бурей

Глава 15 Удары молний

Глава 16 Шаткое равновесие

Глава 17 И один в поле воин

Глава 18 Злой гений

Глава 19 Последнее предупреждение

Глава 20 Полтава

Эпилог

*** Примечания ***