Смит и Азорка [Игорь Алексеевич Козаков] (fb2) читать постранично

Annotation

Несколько лет назад автору довелось наблюдать один замечательно-примечательный эпизод, сюжет которого лег в основу этого небольшого произведения. Причем время, место и основные герои его по большей части реальные. К ним лишь был осторожно присовокуплен некоторый художественный домысел о возможности развития событий в определенном направлении.

Игорь Козаков

Игорь Козаков

Смит и Азорка

Случилось это, пожалуй, уж лет пять-шесть как назад. Стоял погожий весенний денек. Солнышко совершенно не скупилось ни на яркий, слепящий свет, ни на настоящее, согревающее уже не только лишь душу, а также и тело тепло, а легкое дуновение ветерка приятно ласкало сбросивших теплые одеяния, словно выпорхнувших из коконов бабочек, обывателей. Настроение замечательное. Была середина «длинных» праздников – пятое мая.

Город наш, как обычно в такие дни случается, заметно преобразился, а заодно и ощутимо опустел. Кто на дачу, кто «за бугор» – потянулись люди к местам отдыха. Вот и мы с друзьями собрались отправиться семьями на Волгу. А тут, как зачастую со многими случается, в самый последний момент приятелю моему приспичило подстричься.

Ожидая его в автомобиле, припаркованном неподалеку от входа в супермаркет со «скромной» вывеской «Торговый Дом «Пушкинский» (город-то наш Пушкино величается), я скучливо вертел головой по сторонам и ненароком остановился взглядом на пареньке лет семнадцати-восемнадцати, только что вышедшем с пакетом покупок из магазина.

Юноша лишь спустился по лестнице, как тут же резко нырнул рукой к тротуару, где выловил ничто иное, как деревянную палку-трость сидевшего на второй ступени старика. Прислонив поднятый предмет к стене, молодой человек с одной стороны несколько сконфуженно, с другой же – вполне себе решительно извлек из пакета бутылку кефира, батон хлеба и пристроил их рядом с дедом. После чего скромно удалился восвояси.

Вся эта немая сцена была делом буквально нескольких секунд, и вполне вероятно, что кроме меня, праздно разевающего рот по сторонам, на нее никто более и не обратил особого внимания. Походило даже, что и сам старик-то ее не шибко заприметил.

Заинтересовавшись, я внимательнее присмотрелся к старцу. Достаточно древний. Восемьдесят пять? Девяносто? А может боле? Весь желтый, иссохший. Одет в не застегнутое пальто, вязаную шапку, а обут и вовсе в нечто похожее на валенки. Это притом, что некоторые прохожие были всего-то лишь в футболках. Сидел с опущенными плечами, но с поднятой головой и с, казалось, смотрящим вдаль взглядом сильно выцветших глаз.

Трудно с того достаточного удаления, на котором я находился, было с определенной уверенностью судить о содержательности этого взгляда. Но мне он представился совершенно не читаемым и внешне отрешенно-пустым. Да и весь облик деда говорил о заметной отчужденности от происходящего вокруг, а также о значительной полярности внутреннего и внешнего его убранства. По всем признакам выходило, что все остатки жизненной энергии старца сосредоточились непосредственно на мыслительном процессе, и ни на что другое энергия эта расходоваться уже не желала.

Меж тем еще один прошедший было мимо паренек возвратился и аккуратно положил что-то мне не видимое в примостившуюся на тощем колене старческую ладонь. Конечно, это была денежная купюра. Не записка же. Разлегшаяся на тротуаре у ног седовласца собака подняла голову и строго, но вполне дружелюбно изучала подошедшего. Надо же, а я только в этот момент-то ее собственно для себя и обнаружил.

«Прямо, как Смит и Азорка!» – вспомнились «Униженные и оскорбленные» Достоевского. Только у Федора Михайловича, как мы знаем, и старик, и собака – оба были совершенно древними, а этот же Азорка еще вполне себе молод. Потому и не ленился изучать каждого подходящего к хозяину человека. Пес относился к «дворняжной» породе и был весьма миловиден. А самое главное, в отличие от своего литературного предшественника, вполне даже упитан. Оттого-то и морда его совершенно не казалась длинной и, тем паче, отталкивающей.

После эпизода со вторым юношей, чуть погодя, настал черед молоденькой женщины. Поднимаясь в магазин, она задержалась на какие-то секундочки на верхней площадке лестницы, задумчиво созерцая старца. А когда уже было проследовала в помещение, не смогла все-таки остаться равнодушной – воротилась и вложила в дедову ладонь (на сей раз я уж точно узрел) тысячерублевую купюру.

Позже были и другие. Кто оставлял продукты, кто деньги. При этом всё совершалось в полном безмолвии, застенчивой украдкой и в некотором роде даже интимно.

Старик все также смотрел вдаль и изредка, не отрывая взгляда, клал содержимое подрагивающей и не желающей беспрекословно